Автор: Платонов С.Ф.
Теги: история российского государства биографии история россии смутное время
ISBN: 5-8114-0263-5
Год: 2001
Текст
. ПЛАТОНОВ
МЫСЛИ
ПЛАТОНОВ
Сергей Федорович
1860-1933
С. Ф. ПЛАТОНОВ
СМУТНОЕ
ВРЕМЯ
/V ко мгн дона н п
в качестве учебного пособия
д.чя студентов
высших учебных заведений.
обучающихся по историческим
сп гц и а л ьн ос тям
Н
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
2001
ББК 63.3(2)
П37
Платонов С. Ф.
П 37 Смутное время. — СПб.: Издательство «Лань»,
2001. — 480 с. — (Мир культуры, истории и фило-
софии).
ISBN 5-8114-0263-5
В книгу Сергея Федоровича Платонова (1860-1933), одного из
классиков русской исторической мысли, вошли две работы биогра-
фического жанра («Иван Грозный», «Борис Годунов») и очерки по
истории Смутного времени. Работы С. Ф. Платонова (написаны в
первой половине 1920-х гг.) отличаются объективностью, высо-
чайшей исследовательской культурой и мастерством изложения.
Издание предназначено для ученых, студентов, преподавате-
лей вузов и школ, а также для всех интересующихся историей.
ББК 63.3(2)
Редакционный совет:
А. Я. ДЕГТЯРЕВ — председатель,
И. Я. Ф РОЯ НОВ. Б. С. ПУШКАРЕВ,
Ю. В. КРИВОШЕЕВ, Ю. А. САН ДУЛОВ
Оформление обложки
С. ШАПИРО, А. ОЛЕКСЕНКО
Охраняется законом РФ об авторском праве.
Воспроизведение всей книги или любой ее части
запрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона
будут преследоваться в судебном порядке.
© Издательство «Лань», 2001.
© Издательство «Лань»,
художественное оформление,
2001.
- ФЕНОМЕН
х С. Ф. ПЛАТОНОВА
£ И НАША
ш ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА
CD
CD
ПУБЛИКУЕМЫЕ ныне издательством
«Лань» работы 1920-х годов выдающегося русского ис-
торика академика Сергея Федоровича Платонова (1860-
1933) «Смутное время», «Иван Грозный» и «Борис Го-
дунов» уже давно и заслуженно отнесены исследовате-
лями к разряду классических и составляют ныне так
называемый «золотой фонд» нашей исторической на-
уки. Это и не удивительно.
«Князем науки»1 называл С. Ф. Платонова его со-
временник граф С. Д. Шереметев, справедливо видев-
ший в нем первого в России, после смерти в 1911 году
В. О. Ключевского, нашего историка.2 Ценили С. Ф. Пла-
тонова и большевики. «Ума палата ... замечательный
историк правых убеждений», — отзывался о нем нар-
ком просвещения А. В. Луначарский.3 Особенно воз-
рос авторитет ученого в 1920-е годы, когда, после смерти
А. С. Лашю-Данилевского, М. А. Дьяконова и А. А. Шах-
матова, его стали воспринимать как «самого выдающего-
ся из здравствующих русских историков».4
Здесь нет необходимости в подробном изложении био-
графии С. Ф. Платонова. Академик (1920 г.), профессор
(1890 г.) и декан (1900-1905 гг.) историко-филологичес-
кого факультета Санкт-Петербургского университета,
директор Главного женского педагогического института
в Санкт-Петербурге (1903-1916 гг.), председатель Архе-
ографической комиссии (1918-1929 гг.), наконец, дирек-
тор в 1925-1928 гг. Пушкинского дома и Библиотеки
Академии Наук СССР — таковы основные вехи научной
6
Введение
и административной карьеры С. Ф. Платонова.5 Верши-
ной ее явилось, несомненно, избрание его в марте
1929 года академиком-секретарем отделения Гуманитар-
ных наук АН СССР. Однако уже всего через несколько
месяцев — 9 ноября, в связи с делом об обнаружении в
Библиотеке Академии Наук спрятанных там подлинни-
ков манифестов об отречении Николая II и его брата
Михаила от престола, С. Ф. Платонов неожиданно был
отрешен от всех своих должностей. 12 января 1930 года
он был арестован. Были арестованы также академики
Н. П. Лихачев, Е. В. Тарле, другие историки из числа
друзей и знакомых С. Ф. Платонова. В августе-сентябре
1930 года, с целью расширения состава участников «контр-
революционного заговора» последовали аресты чекистами
ряда московских историков: Д. Н. Егорова, А. И. Яков-
лева, С. В. Бахрушина, М. К. Любавского, В. И. Пичеты.
Только общее число проходивших по «Делу истори-
ков» составило около 150 человек, 115 из которых были
осуждены, в том числе 4 академика (С. Ф. Платонов,
Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев и М. К. Любавский) и 7 чле-
нов-корреспондентов Академии Наук СССР (В. Н. Бене-
шевич, С. К. Богоявленский, В. Г. Дружинин, С. В. Рож-
дественский, Ю. В. Готье, Д. Н. Егоров и А. И. Яковлев).
Обвинения, предъявленные С. Ф. Платонову, не были ори-
гинальными: образование и руководство некоей контр-
революционной организацией под названием «Союз борь-
бы за возрождение свободной России», якобы ставившей
своей целью свержение Советской власти.6 Элементарная
мысль: зачем это вдруг 70-летнему отставному профес-
сору-историку понадобилась власть в стране, похоже, нико-
му из следователей и их высокому начальству просто не
приходила в голову. Как бы то ни было, следствие про-
должалось, и после изнурительных допросов и 18-месяч-
ного заключения С. Ф. Платонов был выслан постанов-
лением Коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 года в город
Самару сроком на 5 лет. Где он и умер 10 января 1933 года
на 73-м году жизни от сердечной недостаточности.
Получив в 1890 г. кафедру русской истории в С.-Пе-
тербургском университете, С. Ф. Платонов заложил на
ней основы того, что получило впоследствии известность
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
7
как «школа» С. Ф. Платонова. Возглавляемое им молодое
поколение петербургских историков, сохранив унаследо-
ванную от К. Н. Бестужева-Рюмина и В. Г. Васильевского
приверженность к конкретному изучению исторического
материала, сумело, вместе с тем, избежать крайностей
своих учителей. Характерной чертой платоновской шко-
лы являлся ярко выраженный объективизм и ориентация
преимущественно на источниковедческие разыскания, кон-
кретное изучение исторического материала. Среди учени-
ков С. Ф. Платонова: С. В. Рождественский, А. Е. Пресня-
ков, Б. А. Романов, А. И. Заозерский, М. А. Полиевктов,
Н. П. Павлов-Сильванский, П. Г. Васенко, П. Г. Любо-
миров, П. А. Садиков, С. Н. Чернов, К. В. Кудряшов,
И. И. Лаппо, К. Ф. Тураева-Церетели и др. К ученикам
С. Ф. Платонова можно причислить Б. Д. Грекова, станов-
ление которого как ученого произошло именно в рамках
«петербургской школы»: на кафедре русской истории
Петербургского университета и в стенах Археографичес-
кой комиссии.
В отличие от «школы» В. О. Ключевского, «школа»
С. Ф. Платонова держалась не столько на приверженнос-
ти учеников концептуальным построениям учителя (ка-
ковых у него, за исключением схемы Смуты, и не было) и
не столько на общности политических взглядов, сколько
на лежащем в основе взаимоотношений С. Ф. Платонова
со своими учениками глубоком нравственном начале и
идущей еще со времен К. Н. Бестужева-Рюмина и В. Г. Ва-
сильевского традиции «научного реализма, сказываю-
щегося, прежде всего, в конкретном, непосредственном
отношении к источнику и факту вне зависимости от раз-
ного рода умозрительных схем и построений». Критикуя
представителей историко-юридической школы за при-
сущий им схематизм и теоретический подход к матери-
алу, в результате чего данные источников превращались
в «ряд иллюстрации готовой, не из них выведенной схе-
мы», С. Ф. Платонов и его ученики видели в этих усло-
виях свою задачу, прежде всего, в том, чтобы ^восстано-
вить по возможности права источника и факта».7
Критерием объективности в «школе» С. Ф. Платонова
считался принцип полноты привлечения источников и
a
Введение
тщательность источниковедческого анализа. «Я старый
техник», — не раз говорил С. Ф. Платонов слушателям
своих семинаров, ориентируя их не на умозрительные
построения, а на открытие новых фактов и восстановле-
ние на этой основе реальной картины прошлого.8 Соб-
ственно говоря, семинарий С. Ф. Платонова и был тем
местом, где формировалась, воспитывалась его «школа»,
передавалась унаследованная им от К. Н. Бестужева-Рю-
мина и В. Г. Васильевского научная традиция. Полити-
ческая и историографическая непредвзятость С. Ф. Пла-
тонова приводила к созданию в рамках его «школы» осо-
бого духовного климата, особой «духовной свободы и
душевной несвязанности», свободной от всякого рода идей-
ных и политических соображений.9
Неудивительно, что среди учеников С. Ф. Платоно-
ва, наряду с «консерваторами» типа П. Г. Васенко и
С. В. Рождественского, мы обнаруживаем тяготевшего в
послереволюционные годы к марксизму А. Е. Пресняко-
ва и даже «марксиста» Н. И. Ульянова. Один из люби-
мых учеников С. Ф. Платонова — С. В. Рождественский —
напротив, защитив магистерскую диссертацию по исто-
рии служилого землевладения в Московском государстве
XVI века, свою докторскую работу защищал уже по исто-
рии систем народного просвещения в России в XVIII веке.
Два других ученика С. Ф. Платонова: Н. П. Павлов-Силь-
ванский и А. Е. Пресняков искали социологическое ре-
шение исторических проблем — первый в теории феода-
лизма на Руси XIII-XVI вв., а второй в т. н. «княжом
праве» и последующем развитии «вотчинного строя» Мос-
ковского государства. М. А. Полиевктов специализировал-
ся в области русской истории XVIII века, И. И. Лаппо —
по истории Русско-Литовского государства. Работавший
под руководством С. Ф. Платонова С. А. Андрианов, по-
могавший ему в издании Никоновской летописи, напро-
тив, остановился в конце концов на литературоведении.
Другой ученик С. Ф. Платонова — В. Ф. Боцяновский —
стал известным драматургом, а участник его семинара
К. В. Хилинский — профессором всеобщей истории.
Основный научные достижения С. Ф. Платонова-исто-
рика10 связаны с его магистерской и докторской диссерта-
Феномен С. Ф. Платоново и наша историческая наука
9
циями. Первая из них — «Древнерусские сказания и по-
вести о „Смутном времени" XVII века как исторический
источник* — вышла в свет в 1888 году. Вторая — «Очер-
ки по истории Смуты в Московском государстве XVI-
XVII веков» — была опубликована в 1899 году. Широ-
кую известность получили также «Учебник для средней
школы» и университетские «Лекции по русской истории»
С. Ф. Платонова, на которых училось не одно поколение
русской интеллигенции. Особое место в научном творче-
стве С. Ф. Платонова занимают его работы первой поло-
вины 1920-х годов:11 «Борис Годунов», «Иван Грозный»,
«Смутное время», «Петр Великий», «Москва и Запад».
О содержании и историографическом значении работ
С. Ф. Платонова 1920-х годов речь еще впереди. Более
существенно в данном случае наше знакомство с осново-
полагающими трудами С. Ф. Платонова — его «Очерка-
ми по истории Смуты» и «Лекциями по русской исто-
рии», без уяснения историографического значения кото-
рых все наши рассуждения о «феномене» С. Ф. Платонова12
и его месте в исторической науке — пустой звук.
Предварительная разработка в магистерской диссерта-
ции источниковой базы исследования дала возможность
С. Ф. Платонову не только критически оценить достиже-
ния и промахи предшественников, но и сформулировать
собственное понимание затронутых ими вопросов, вы-
лившееся в конце концов в создание новой концепции
Смуты. Уже в самой постановке главной проблемы «Очер-
ков» — изучение общественного строя и сословных отно-
шений в Смутное время, не говоря уже о социальной
подкладке событий, неизменно присутствующей в труде,
сказалось влияние В. О. Ключевского. Широко использо-
вал С. Ф. Платонов и многие конкретные наблюдения и
выводы В. О. Ключевского. С. М. Соловьеву и В. О. Клю-
чевскому следовал он и в определении хронологических
рамок Смуты (1598-1613), разойдясь в этом отношении с
Н. И. Костомаровым и Д. И. Иловайским, считавшими,
что о Смуте можно говорить не ранее 1603-1604 годов.
Это-то, видимо, и породило у наших историков убеж-
дение об отсутствии сколько-нибудь самостоятельного
взгляда у С. Ф. Платонова на Смуту. «Никаких новых
ю
Введение
точек зрения» обнаружить в «Очерках» С. Ф. Платонова
нельзя, констатировал в 1913 году В. И. Пичета.13 И хотя
в наши дни так, похоже, уже никто не считает, реальный
вклад С. Ф. Платонова в разработку и осмысление Смуты
оставался, до недавнего времени,14 невыясненным. А меж-
ду тем, ошибочность существующих представлений о без-
условной зависимости С. Ф. Платонова от В. О. Ключев-
ского в осмыслении Смуты не подлежит сомнению. Тра-
диционное мнение о платоновской схеме Смуты (деление
ее на три крупных периода, тезис о последовательном
развитии кризиса «сверху вниз» по ступеням социальной
лестницы чинов путем перерастания Смуты боярской или
дворцовой в Смуту социальную, с последующим процессом
консолидации здоровых сил общества и восстановления
прежнего государственного порядка) как якобы заимство-
ванной им у В. О. Ключевского,15 не получает должного
подтверждения, поскольку она присутствует в том или
ином виде в трудах других ученых — его предшественни-
ков: С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова, Д. И. Иловайс-
кого. В самом же общем виде эту схему можно обнару-
жить уже в «Новом летописце» 1630 года и других па-
мятниках письменности XVII в., откуда она проникла в
историографию. Поскольку «Очеркам» С. Ф. Платонова
предшествовало его самостоятельное источниковедческое
исследование сказаний и повестей XVII в. о Смутном вре-
мени, правильней было бы говорить все же о зависимости
С. Ф. Платонова не от В. О. Ключевского, а от первоис-
точников и шире — историографической традиции. И хотя
сама схема, которой все-таки придерживался С. Ф. Пла-
тонов, в принципе традиционна, ее реальное наполнение
и результаты, к которым он пришел в своей работе, весь-
ма далеки от тех выводов, к которым подводил своих
слушателей В. О. Ключевский.
Ощутимее всего его влияние сказалось на понимании
С. Ф. Платоновым причин Смуты, которые лежали, по
их согласному мнению, в политических и социальных
противоречиях московского общества .середины и второй
половины XVI века. Обострение их, совпавшее по време-
ни с прекращением династии, собственно, и породило
Смуту. Однако, уже и здесь С. Ф. Платонов не стал копи-
Феномен С. Ф Платонова и наша историческая наука
П
ровать В. О. Ключевского, а отталкиваясь от его вывода
о социально-политической причине Смуты, развивает соб-
ственную версию ее возникновения как порождения глу-
бокого кризиса Русского государства на исходе XVI века.
Тщательная разработка этой проблемы в тесной связи
с особенностями внешней и внутренней политики стра-
ны, приведшей к резкому возрастанию численности слу-
жилых людей, обезлюдению центра и первым закрепос-
тительным мерам правительства в крестьянском й холо-
пьем вопросах, была большой новостью в исторической
науке конца XIX века. Особенно важное значение име-
ли наблюдения С. Ф. Платонова над политической сто-
роной кризиса. Сойдясь с В. О. Ключевским в понима-
нии его сущности как борьбы между крепнувшим само-
державием и претендовавшей на свою долю участия в
управлении государством московской аристократией,
С. Ф. Платонов разошелся с ним в оценке результатов
этой борьбы и ее последующего влияния на события
Смутного времени.
Дело в том, что сделав вывод о «политической бесцель-
ности» опричнины,16 В. О. Ключевский тем самым как
бы перенес время разрешения основного политического
противоречия Московского государства из XVI на начало
XVII в., связав его с якобы проявившимися во время Сму-
ты конституционными стремлениями московского бояр-
ства.17 И, напротив, однозначный вывод С. Ф. Платонова
о «политическом уничтожении» бояр-княжат Иваном
Грозным18 резко сузил реальные возможности этого, уже
разгромленного «общественного класса» в политической
борьбе в годы Смуты. Это позволило С. Ф. Платонову
перенести центр тяжести своего исследования с поли-
тической (конституционные стремления «верхов») сто-
роны Смуты, что мы имеем у В. О. Ключевского, на
социальную, и вместо боярства выдвинуть на первый
план другие «общественные классы» в лице «тяглых
посадских мужиков», служилых людей и «крепостной
массы». Они, собственно, и являются героями «Очер-
ков» С. Ф. Платонова.
Новым у С. Ф. Платонова было и расширение рамок
Смуты: Смуте открытой, последовавшей с прекращением
12
Введение
династии Рюриковичей, предшествовал, по его мнению,
период Смуты скрытой, начавшейся еще в 1584 году сра-
зу же после смерти Ивана Грозного интригами, направ-
ленными на то, чтобы захватить влияние и власть во
дворце. С. Ф. Платонов оспорил вывод С. М. Соловьева о
борьбе «боярских партий» в Кремле после смерти Ивана
Грозного.10 Констатировав резкое ослабление бояр-кня-
жат, он пришел к выводу, что ни в 1584, ни в 1598 году
они не были готовы сразиться с пришедшей им на смену
т. н. новой, дворцовой знатью из числа ближайших род-
ственников и доверенных лиц некняжеского происхож-
дения, первое место среди которых принадлежало боя-
рам Романовым. Избрание царем Годунова не прекрати-
ло борьбы, в которую были вовлечены и другие боярские
семьи, пришел к выводу С. Ф. Платонов, связав т. о. эту
борьбу с репрессиями, обрушившимися в 1601 году на
Романовых и их сторонников. Этим Годунов, по его мне-
нию, окончательно оттолкнул от себя поддерживавшую
его ранее дворцовую знать, обрекая себя тем самым на
политическое одиночество.20
Вывод о Романовых как о наиболее опасных поли-
тических противниках Годунова в 1598-1601 годах был
новостью в исторической науке, поскольку предшествен-
ники С. Ф. Платонова называли другие, более знатные
фамилии: Мстиславских. Шуйских, Голицыных, Бельс-
ких, и даже развивали мысль (Е. А. Белов) о существова-
нии боярского заговора против Бориса в 1604-1605 гг.21
С. Ф. Платонов показал несостоятельность этой версии.
Княжата действительно изменили Годуновым, но про-
изошло это уже после смерти царя, когда ослабела при-
давливавшая их родовые и кастовые притязания его тя-
желая рука, считал он.22 Резкое ослабление правящей
элиты (боярство) во второй половине XVI века привело
к тому, что сама она уже не могла справиться с возник-
шими трудностями. Устранение с политической арены
династии Годуновых, приходит к выводу С. Ф. Плато-
нов, стало возможным только при поддержке этой ак-
ции со стороны «низов».23 Неосторожное вовлечение их
в Смуту, инициированное «верхами», дорого обошлось
Московскому государству. Быстро освоившись со своим
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
13
новым положением, «народная масса* почувствовала
силу и «заколыхалась» в конце концов сама.
По-иному подошел С. Ф. Платонов и к освещению вос-
стания И. И. Болотникова. Основное здесь — его вывод о
широком, народном характере этого движения. Новым в
нем, подчеркивает С. Ф. Платонов, было то, что наряду с
династическим вопросом здесь открыто встала «вражда
общественная», положившая начало следующему этапу
Смуты — периоду социальной борьбы и разрушения го-
сударственного порядка, когда она уже окончательно при-
нимает характер Смуты народной, которая побеждает и
Шуйского, и олигархию. Увлечение В. О. Ключевского
политической стороной Смуты привело к тому, что дек-
ларированная им ее социальная сторона осталась факти-
чески вне поля зрения маститого историка.
Разработка и осмысление этой проблемы всецело при-
надлежит С. Ф. Платонову. Заинтересовавшись соци-
альным составом восставших. С. Ф. Платонов пришел к
выводу о резкой имущественной дифференциации между
верхушкой провинциального дворянства и служилой мел-
котой, положение которой мало отличалось от положе-
ния низов общества: казаков, беглых владельческих кре-
стьян и холопов. Последние и определяли лицо движе-
ния, благодаря чему в восстании И. И. Болотникова и
получила открытый характер давнишняя вражда между
классом служилых землевладельцев и крепостными, «ра-
ботными людьми». Прекращение династии и вмешатель-
ство поляков осложнили это противостояние «обществен-
ных классов», придав ему характер борьбы «реакционно-
го» правительства с приверженцами царевича Димитрия,
требовавшими не только восстановления его прав, но и
коренных общественных и социальных перемен в смысле
♦уничтожения крепостного права».24 Вполне определен-
ный вывод С. Ф. Платонова о радикальной программе вос-
ставших, предусматривавшей не только смену непопу-
лярного царя, но и коренной общественный переворот в
смысле уничтожения крепостного порядка и демократи-
ческой ломки существующего строя, был шагом вперед в
понимании социальной подкладки Смуты, предложенной
В. О. Ключевским.
м
Введение
Основную причину поражения восставших — чрез-
мерный радикализм их социально-экономической про-
граммы, оттолкнувший попутчиков в лице служилых
людей, — С. Ф. Платонов дает по С. М. Соловьеву. Од-
нако делать вслед за ним упор на «противообщественное
начало» деятельности «шайки» Болотникова он не стал.
Напротив, движение имело, по мнению С. Ф. Платоно-
ва, народный характер. Отмечены им и факты самоот-
верженности и мужества восставших и неоправданной
жестокости правительственных войск.26
В характеристике политики Василия Шуйского в хо-
лопьем и крестьянском вопросах, как, впрочем, и в общей
оценке движения Лжедмитрия II, С. Ф. Платонов близок
В. О. Ключевскому, разойдясь, правда, с ним по вопросу о
роли ратей северных русских городов в войске М. В. Ско-
пина-Шуйского. В. О. Ключевский старался не замечать
широкого народного движения против поляков и «воров».
С. Ф. Платонов не согласился с ним и вслед за С. М. Со-
ловьевым пришел к выводу о том, что со смертью князя
М. Скопина-Шуйского прервалась нравственная связь рус-
ских людей с царем Василием. Оригинальным следует при-
знать вывод С. Ф. Платонова о двух «общественных' цент-
рах», подготовивших свержение В. Шуйского: «партии»
Василия Голицына и кружок Филарета Никитича Романо-
ва. Традиционное мнение С. М. Соловьева26 и В. О. Клю-
чевского о некоей самостоятельной роли во всей этой исто-
рии дворян Прокофия и Захара Ляпуновых было им оспо-
рено. Есть основания подозревать, отмечал он, что они
также принадлежали к «партии» князя Голицына.27
Особенно далеко ушел С. Ф. Платонов от В. О. Клю-
чевского в трактовке третьего, заключительного этапа Сму-
ты, изложенного им со строго государственных, патриоти-
ческих позиций в духе наблюдений и выводов Н. М. Ка-
рамзина, И. Е. Забелина и С. М. Соловьева, что было
принципиально чуждо представителям либеральной исто-
риографии. О том, что именно боярство первым попыта-
лось соединить «классы готового распасться общества»,
писали и до С. Ф. Платонова. Все дело, однако, в опреде-
лении, во имя чего оно это делало. В. О. Ключевский энер-
гично доказывал, что во имя утверждения на Руси нового
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука 16
государственного порядка и рассматривал договоры 4 фев-
раля и 17 августа 1610 г. как «целый основной закон
конституционной монархии». Непредвзятый анализ источ-
ников позволил С. Ф. Платонову оспорить этот вывод. То,
что выдавалось В. О. Ключевским за конституцию, оказа-
лось на поверку попыткой узаконения «обычного боярского
и земского совета» как определенной гарантии сохране-
ния старого московского строя от возможного покушения
на него «иноземной и иноверной власти».28
Своей книгой С. Ф. Платонов нанес ощутимый удар
по созданному В. О. Ключевским ореолу прогрессивности
вокруг московского боярства, благие намерения которого
якобы так и остались втуне из-за косности и консерва-
тизма других общественных классов. Нет, не за новый
конституционный строй, а за овладение ускользавшей из
их рук властью и восстановление фактически уже рас-
павшегося старого государственного порядка — вот за что
боролись бояре на последнем этапе Смуты, — доказывает
С. Ф. Платонов.29 Борьба эта не увенчалась успехом: нео-
сторожный же союз с поляками окончательно подорвал
политическое влияние бояр в глазах русских людей. Смута
еще продолжалась, но верхи общества уже фактически
«выбыли из игры». Это была новая постановка вопроса,
меняющая тогдашние представления о расстановке поли-
тических сил на завершающем этапе Смуты.
От бояр инициатива восстановления государственно-
го порядка в стране переходит к дворянству, роль глав-
ного инструмента в руках которого в овладении властью
играло Первое земское ополчение. И здесь, как это уже
было и раньше, С. Ф. Платонов пошел совсем не в том
направлении, которое было намечено В. О. Ключевским,
стремившимся не замечать патриотического и религи-
озного воодушевления народа в 1611-1612 гг.: ведь ис-
точником его были отнюдь не те духовные ценности и
ориентиры, к которым стремилась университетская
профессура конца XIX - начала XX в. К тому же, по
мнению В. О. Ключевского, Первое земское ополчение
было по своему составу исключительно дворянским, ни-
чем себя особенно не проявило и распалось вследствие
неумеренных притязаний служилых людей.80
16
Введение
С. Ф. Платонов оспаривает эти утверждения. Имея в
качестве союзников С. М. Соловьева и И. Е. Забелина,
он характеризует земское ополчение как широкое на-
родное движение. Несмотря на то, что инициатива его
создания принадлежала дворянству, участие в нем тяг-
лых людей — неоспоримый факт, приходит к выводу
С. Ф. Платонов.31 Оспорил он32 и вывод В. О. Ключевско-
го33 о низких боевых качествах ополчения. Главную зас-
лугу Первого ополчения С. Ф. Платонов видел в создании
им весной 1611 г. центрального правительства — Совета
Всей Земли, куда наряду с дворянами и представителями
казацких дружин И. Заруцкого и князя Д. Трубецкого
вошли представители тех городов и областей, которые
посылали своих «мужиков» на освобождение Москвы.
С. Ф. Платонов, хотя и признавал, что в основе кон-
фликта между казаками и служилыми людьми лежал
проведенный в земском приговоре 30 июня 1611 г. «прин-
цип крепостного права», но видеть, вслед за В. О. Клю-
чевским, причину распада ополчения в сословном эгоиз-
ме служилых людей отказывался.
И С. М. Соловьев,34 и В. О. Ключевский35 нелестно
отзывались о предводителе ополчения — Прокофии Ля-
пунове. С. Ф. Платонов был первым, кто не только по
достоинству оценил ум и незаурядность личности этого
человека, но и поставил вопрос о программе земского
ополчения. За союзом П. Ляпунова с социальным врагом
дворянских ратей — казаками И. Заруцкого и Д. Тру-
бецкого скрывался, приходит к выводу С. Ф. Платонов,
расчет, даже программа вывода страны из Смуты путем
переключения внимания и энергии «крепостной массы»
с проблем внутреннего характера на борьбу с иноземным
врагом.36 С. Ф. Платонов решительно отвергает выдви-
нутое В. О. Ключевским обвинение дворянских ратей в
пассивности и нерешительности. Дело тут не в трусости,
поясняет он, а в неудачном расположении служилых лю-
дей, стоявших в общем стане под Москвой вперемежку с
враждебными им отрядами казаков — ошибка, которая
имела роковое значение для ополчения 1611 г. Практи-
ческая невозможность сколько-нибудь организованного
сопротивления — вот подлинная причина того, что по-
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
17
давленные убийством Прокофия Ляпунова дворяне и дети
боярские ударились в бегство, и ополчение распалось.37
Глубоким и оригинальным явилось решение С. Ф. Пла-
тоновым и такого непростого вопроса, как причины пре-
кращения Смуты. При разработке его он всецело исходил
из наблюдения С. М. Соловьева о принципиальном отли-
чии Первого земского ополчения, в котором земские люди
действовали заодно с казаками против поляков, от Второ-
го — движения чисто земского, направленного и против
поляков и казаков одновременно. Не умильным соедине-
нием враждовавших ранее между собой «общественных
классов», неожиданно помирившихся «во имя националь-
ной, религиозной и просто гражданской безопасности»,
которой угрожали казаки и «ляхи», как представлял себе
дело В. О. Ключевский,38 и не одному только патриоти-
ческому и религиозному подъему, как это изображала офи-
циальная историография, хотя, разумеется, и эти факто-
ры сыграли свою роль, а ясно сформулированной руково-
дителями Второго ополчения «национальной программе»
действий была обязана Россия своему спасению — таков
один из основных выводов «Очерков» С. Ф. Платонова.39
Разработка этой проблемы — важный вклад С. Ф. Пла-
тонова в историографию Смуты, поскольку либеральная
историография в лице В. О. Ключевского предпочитала идти
здесь традиционным путем, связывая начало движения с
«троицкими листками» — призывными грамотами, рассы-
лаемыми по городам из Троице-Сергиева монастыря. Все
дело в содержании грамот. Призыв троицких монахов к
объединению всех русских людей, в том числе и казаков,
для совместной борьбы с поляками не мог не импонировать
В. О. Ключевскому, поскольку логично вписывался в его
схему примирения перед лицом общей опасности ранее
враждовавших «общественных классов». Напротив, оттал-
киваясь от того, что уже было сделано до него С. М. Соло-
вьевым и И. Е. Забелиным, С. Ф. Платонов сумел показать,
что в основу действий Второго ополчения его руководите-
ли положили не советы троицких старцев, а программу
патриарха Гермогена. Суть ее заключалась не в союзе с
казаками, а в борьбе с ними, причем в борьбе более беспо-
щадной, чем с врагом внешним — поляками.
I
1В Введение
Эта программа, подчеркивает С. Ф. Платонов, была
консервативной программой действий, направленных про-
тив всего того, что отошло за годы Смуты от старого
московского строя. К единению теперь призывались «не
все вообще русские люди», как то советовали троицкие
старцы и как то было в Первом земском ополчении, а
только консервативные слои населения: землевладельчес-
кий служилый класс и класс торгово-промышленный, тяг-
лый. Их усилиями была освобождена Москва и спасена
Россия — таков основной вывод С. Ф. Платонова.40 Это
было новое слово в науке, в корне отличающееся от того,
что давала по этому вопросу как консервативно-охрани-
тельная, так и либеральная историография. И хотя сама
идея сложившегося на последнем этапе Смуты союза слу-
жилых и тяглых посадских людей до С. Ф. Платонова
была высказана К. Н. Бестужевым-Рюминым41 (в более
общем виде она присутствует и у С. М. Соловьева), прак-
тическая разработка ее — несомненная заслуга ученого.
Не нашел поддержки у него и подхваченный либе-
ральной историографией (В. О. Ключевский) сомнитель-
ный тезис Н. И. Костомарова о «тусклых личностях»
Смутного времени.42 Напротив, С. Ф. Платонов очень
высоко оценивал нравственные и деловые качества его
героев, а о Кузьме Минине, вслед за И. Е. Забелиным,43
отозвался как и о вовсе «гениальном человеке».44 До
С. Ф. Платонова историки, и в частности, В. О. Клю-
чевский, недооценивали роль Ярославского «стояния»
(апрель-август 1612 г.) земского ополчения, объясняя его
нерешительностью Дмитрия Пожарского, не спешившего
на «очищение» Москвы. С. Ф. Платонов оспорил этот
вывод. Ярославская пауза, показал он, была необходима,
т. к. позволила руководителям сформировать за эти не-
сколько месяцев то, в чем нуждалась более всего изму-
ченная страна — центральное правительство — Совет Всей
Земли. Нельзя сказать, что им удалось решить все по-
ставленные задачи, отмечает С. Ф. Платонов (не был, в
частности, избран царь), но главные цели — создание
боеспособной земской рати, твердой центральной власти
и определившегося к этому времени поражения «воровс-
кого» казачества — были достигнуты.46
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
19
Красной нитью проходит через всю книгу С. Ф. Пла-
тонова мысль о «средних классах» как верных союзни-
ках верховной власти» оплоте спокойствия, государствен-
ности и порядка. Правда, в 1604-1605 гг.» когда заша-
тался трон под покровительствовавшим им Борисом
Годуновым, значение их было еще не так велико, чтобы
повлиять, на ситуацию. Но уже в 1607-1608 гг.» когда
обнаружилась неспособность «верхов» контролировать
ситуацию в стране, только благодаря поддержке дворян-
ских отрядов и ратей северных городов, выступивших
в решающие моменты борьбы с И. Болотниковым и ту-
шинским «вором» на стороне правительства, Василию
Шуйскому удавалось долго сохранять свою власть. Одна-
ко по-настоящему значение «средних классов» как осно-
вы, станового хребта русской государственности, раскры-
лось, по мнению С. Ф. Платонова, только во второй поло-
вине 1610-1612 гг., когда в связи с полной дискредитацией
верхов, пошедших на союз с врагами России, именно на
их плечи легла задача организации Первого и Второго
земских ополчений, освобождения Москвы и восстанов-
ления порушенного государственного порядка. Им и до-
стались лавры победителей, в то время как «верх» и
«низ» общества потерпели поражение.
Естественным результатом такого итога Смуты стала
смена правящего класса в стране (боярства — служилы-
ми и тяглыми посадскими людьми).46 Это был новый,
по сравнению с В. О. Ключевским, взгляд на Смутное
время, другая, по сравнению с тем, что предлагала в его
лице либеральная историография, концепция Смуты.
Утвердившееся представление, согласно которому
С. Ф. Платонов всего лишь заимствовал, или, в лучшем
случае, развил схему Смуты, предложенную В. О. Клю-
чевским, не находит подтверждения в источниках. Если
уж и говорить о влияниях на С. Ф. Платонова в осмыс-
лении Смуты, то на первое место следует поставить не
В. О. Ключевского, а С. М. Соловьева. И дело тут не толь-
ко в глубине расхождений С. Ф. Платонова и В. О. Клю-
чевского, хотя и это — несомненный факт. Гораздо важ-
нее, что своим острием концепция Смуты С. Ф. Плато-
нова во многом как раз и была направлена против
20
Введение
того нового, что попытался внести в осмысление этой
проблемы В. О. Ключевский. Реализовав в своей книге
идею В. О. Ключевского о социальной подкладке Сму-
ты. С. Ф. Платонов решительно отсек, однако, предло-
женное им решение ее политической стороны, что шло
уже от политики и не находило должного подтвержде-
ния в источниках.
Теоретико-методологическая основа общеисторических
представлений и всего строя университетского лекционно-
го курса С. Ф. Платонова вполне традиционна для дорево-
люционной историографии — позитивизм, эволюционная
теория и основные установки государственной школы.
История, по определению С. Ф. Платонова, есть «наука,
изучающая конкретные факты в условиях именно време-
ни и места и главной целью ее признается системати-
ческое изображение развития и изменений жизни отдель-
ных исторических обществ и всего человечества» ,47
Применительно к русской истории как части истории
всемирной, задача исследователя сводится к изучению
«жизни своей национальности», «построению системы ме-
стного исторического процесса». Цель исторического ис-
следования состоит в «реальном знании», что невозмож-
ное без стремления ученого к «строго научному выводу»
на основе «руководства фактами», результатов фактичес-
кого изучения проблемы. И только в том случае, когда
«документальным способом» доказать выдвинутое поло-
жение нельзя, приходится прибегать к «внутренним дока-
зательствам». Историк, подчеркивал С. Ф. Платонов, дол-
жен стремиться к тому, чтобы восстановить «реальные
черты» той или иной личности или эпохи, насколько это
позволяет совокупность «достоверных источников». В про-
тивном случае, отмечал он, есть опасность стать жертвой
одностороннего понимания событий. Настаивая на том,
что задачей исторической науки является «достижение
объективного исторического вывода» о значении события
или личности в «развитии народной жизни», С. Ф. Пла-
тонов решительно осуждал попытки использования исто-
рии в политических целях для оправдания тех или иных
взглядов на современные общественные проблемы. Исто-
рик-объективист, он видел долг отечественной историчес-
Феномен С. Ф Платонова и наша историческая наука
29
кой науки прежде всего в том, чтобы «показать обществу
его прошлое в истинном свете». «Оставаясь в сфере строго
научной, выделяя те господствующие начала обществен-
ного быта, которые характеризуют собою различные ста-
дии русской исторической жизни, исследователь раскроет
обществу главнейшие моменты его исторического бытия и
этим достигнет своей цели. Он даст обществу разумное
знание, а приложение этого знания зависит уже от него».48
Задача историка, считал С. Ф. Платонов, как раз и состо-
ит в том, чтобы «освободиться от всякой тенденции и
пристрастия, каким бы подобием истины они ни были
прикрыты».49 Сами же выводы ученого должны основы-
ваться на «объективных доказательствах и историческом
смысле». Решение этой задачи невозможно без тщательной
и кропотливой работы по сбору и восстановлению историче-
ских фактов. Только после этого мы вправе приниматься
уже за собственно историю, то есть за установление праг-
матической связи между фактами и сведение их в «общий
научный обзор или художественную картину». Ярким воп-
лощением именно такого подхода к предмету исследова-
ния и стали разработанные С. Ф. Платоновым в конце
XIX - начале XX века университетские «Лекции по рус-
ской истории», выдержавшие до революции 10 изданий.
Уже в ХШ в. определились, по мнению С. Ф. Плато-
нова, обстоятельства, направлявшие стремления «русского
племени» и его внутреннюю организацию. Обстоятель-
ства эти — внешняя агрессия, когда почти одновременно
с трех сторон оно было окружено врагами, действовав-
шими наступательно. С одной стороны, борьба эта на-
правляла всю внешнюю политику России вплоть до Пет-
ра Великого,50 и закончилась уже при Екатерине II дос-
тижением полной безопасности и естественных границ.61
С другой стороны — «чисто военная организация», имев-
шая своим следствием закрепощение сословий, которую
вынуждено было принять Великорусское государство на-
долго, на много лет вперед предопределило внутриполи-
тическое развитие страны, в т. ч. и знаменитую Смуту
начала XVII в. Равновесие в положении сословий, суще-
ствовавшее во всей силе еще при Петре I, когда было
установлено крепостное право государства «на жизнь и
22
Введение
труд всех сословий одинаково», нарушилось, однако, при
его преемниках. Раскрепощение дворянства привело к
превращению крепостного права шляхетства на крестьян
в «сословное право помещиков на подданных». Такое
изменение в положении сословий означало, по мнению
С. Ф. Платонова, не что иное, как установление «шля-
хетского режима» в стране и превращение России в дво-
рянскую империю.52 Последним актом раскрепощения
сословий явилась крестьянская реформа 1861 года.
Однако, получив в результате отмены крепостного пра-
ва и других реформ 1860-х гг. свободы экономические и
личные, раскрепощенные сословия так и не дождались
политических свобод. В этом как раз и заключалось, по
С. Ф. Платонову, основное противоречие пореформенной
эпохи, нашедшее свое выражение в «умственном броже-
нии радикального политического характера», вылившемся
в конце концов в террор «Народной воли» и революци-
онные потрясения начала XX в.53
Такова схема «Лекций» С. Ф. Платонова. Она не ори-
гинальна и взята им у Б. Н. Чичерина, К. Д. Кавелина и
С. М. Соловьева с учетом разработок В. О. Ключевского и
П. Н. Милюкова. Что касается С. М. Соловьева, то его вли-
яние, помимо прочно усвоенного С. Ф. Платоновым тези-
са о ведущей организующей роли государства в исто-
рическом процессе, сказалось прежде всего в присущем
его «Лекциям» глубоком историзме, стремлении к рас-
крытию внутренней целостности и закономерности исто-
рического развития России. Из С. М. Соловьева исходил
С. Ф. Платонов и в объяснении своеобразия историческо-
го развития России по сравнению с Западной Европой,
перенеся, впрочем, акцент с природно-географических ус-
ловий на сложившийся под влиянием внешней угрозы
«боевой строй», военный характер Московского государ-
ства (В. О. Ключевский, П. Н. Милюков). Реформы Петра I
и последующее раскрепощение сословий — это не уклоне-
ние России с какого-то своего, особого пути развития, а,
напротив, восстановление в стране «нормального» госу-
дарственного порядка и возвращение ее на путь единооб-
разного развития с Западом (В. О. Ключевский) — к тако-
му выводу подводит нас С. Ф. Платонов в своем «Курсе».
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
23
В концептуальном плане «Лекции» С. Ф. Платонова
вобрали в себя все лучшее, что могла предложить рус-
ская историческая наука конца XIX - начала XX. в. Фак-
тическая же их сторона основана главным образом на
«Истории России с древнейших времен» С. М. Соловье-
ва. Широко использованы им «Курс русской истории»
В. О. Ключевского, «История государства Российского»
Н. М. Карамзина, а также монографические труды исто-
риков и юристов второй половины XIX - начала XX в.
Большое место под влиянием идей экономического мате-
риализма отводит он а своих «Лекциях» экономическо-
му и социальному факторам. Сама история русской го-
сударственности дана С. Ф. Платоновым на широком
фоне, где наряду с фактами политической истории на-
шли свое место факты социальной, духовной истории
народа. Много места С. Ф. Платонов уделяет истории
сословий в России (дворянство, крестьяне) и сословной
политике государства. Так называемая «внешняя» исто-
рия (войны, дипломатия, придворная жизнь) сведены в
♦Лекциях» С. Ф. Платонова до минимума. Основное для
Платонова — это история государства, «государственный
и общественный быт», «общественное и государственное
устройство наших предков» и их эволюция. Недаром ис-
торическим идеалом С. Ф. Платонова был царь, который
а работал на государство» ,54 «самоотверженно служил
государству» Да и исторические личности С. Ф. Пла-
тонов оценивал прежде всего с точки зрения той «госу-
дарственной пользы», которую имела их правительствен-
ная деятельность, без обиняков отодвигая на второй план
темные, теневые стороны их деяний, как не имеющие
значения по существу дела. Свою задачу С. Ф. Платонов
видел в том, чтобы не навязывая слушателям личных
взглядов на проблему, познакомить их с выводами на-
уки, со всем разнообразием существующих точек зрения.
Собственные оценки он дает лишь тогда, когда они осно-
ваны на результатах его работы с первоисточниками. Это,
как правило, события периода второй половины XVI —
середины XVH в. При изложении событий, относящихся
к другим периодам русской истории, С. Ф. Платонов ста-
новится чрезвычайно скуп на собственные суждения и
24
Введение
умозаключения, явно предпочитая им выводы из трудов
своих предшественников и коллег.
В своем месте мы могли видеть, насколько глубокими
оказались расхождения С. Ф. Платонова с современной
ему историографией в трактовке Смутного времени. Со-
всем другое впечатление оставляют его «Лекции», под
которыми, за исключением главы о Смуте, охотно подпи-
сался бы не один русский либерал начала XX в. Другими
словами, если в историографическом плане в «Очерках»
С. Ф. Платонов «консерватор», то в «Лекциях» он —
явный «либерал». По другому, впрочем, и быть не мог-
ло, ибо в основу своего курса С. Ф. Платонов положил
либерально-буржуазную теорию закрепощения и после-
дующего раскрепощения государством сословий, играв-
шую роль своеобразного исторического обоснования под
настойчиво раздававшиеся требования «общественности»
к правительству по «перестройке» и проведению реформ.
Но не только схемой был обязан С. Ф. Платонов либе-
ральной историографии. Порядок княжеского владения
в Киевской Руси, удельная эпоха и борьба «новых» го-
родов со «старыми», представление о колонизации Верх-
неволжской Руси как основы, на которой создавался
новый политический порядок, «собирание земли» под
властью Москвы и вотчинное происхождение Московс-
кого государства — все это взято С. Ф. Платоновым у
С. М. Соловьева и других представителей историко-юри-
дической школы. С. Ф. Платонов отсекает крайности
(родовой быт, норманнская теория), но в целом следова-
ние им здесь С. М. Соловьеву не подлежит сомнению.
Много взял С. Ф. Платонов при подготовке своих «Лек-
ций» и у ученика С. М. Соловьева — В. О. Ключевского:
идея «общественных классов» и тяглового характера Мос-
ковского государства XVI-XVII вв., которое он рассмат-
ривал как плод совместных усилий народной колониза-
ции страны и московских князей по собиранию земли,
формирование великорусской народности, оценка петров-
ских реформ и событий второй половины XVIII - начала
XIX в.56 Особенно показательно в этом отношении осве-
щение С. Ф. Платоновым русской истории XVIII-XIX в.,
представляющее собой не что иное, как так называемые
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
25
общие места либеральной историографии.57 То, что обыч-
но преподносится как тенденциозность и охранительство
С. Ф. Платонова, на поверку оказывается ничем иным,
как заимствованиями у В. О. Ключевского и других либе-
ральных авторов. Другое дело, что из-за излишней поли-
тизации и идеологической заданности работ ряда своих
коллег леволиберального и демократического направле-
ний С. Ф. Платонов вынужден был как историк-объекти-
вист проходить мимо их оценок (восстание декабристов,
история освободительного движения и др.). Однако делать
из этого вывод о его тенденциозности и «охранительстве»
нет оснований. Разойдясь с либеральной историографией
в понимании отдельных, хотя и крупных, но все же част-
ных проблем русской истории второй половины XVI —
середины XVII в., С. Ф. Платонов всецело следовал ей в
теоретико-методологическом и концептуальном плане.
Мировоззрение С. Ф. Платонова плохо вписывается
в узкие рамки привычных нам определений, наиболее
близким из которых был ему, как представляется, все
же либеральный консерватизм. Аполитизм и отсутствие
у него «партийных принципов» в сочетании с так харак-
терным для С. Ф. Платонова патриотизмом привели к то-
му, что к событиям современной ему действительности
он подходил с точки зрения интересов России. А интере-
сы эти, в соответствии со своей общеисторической кон-
цепцией, он видел в сохранении ее единства, территори-
альной целостности и постепенной эволюции навстречу
формам государственного строя Запада при сохранении
твердой государственной власти.
«Корень зла» дореволюционной России С. Ф. Платонов
видел в незавершенности преобразований эпохи 1860-х го-
дов, за которыми так и не последовало политической ре-
формы, которая бы позволила привлечь «освобожденное»
общество к «высшему управлению государством». Монар-
хическую форму правления С. Ф. Платонов рассматривал
как форму национальной государственности русского на-
рода. В ходе следствия его коллеги единодушно показы-
вали на него как на сторонника конституционной монар-
хии в России. Однако сам С. Ф. Платонов не был согласен
с этим и справедливо подчеркивал, что монархизм его,
26
Введение
который он не отрицал, закончился с революцией 1917 года
и расстрелом Николая II. С этого времени иллюзий о воз-
можности восстановления династии он не питал.
Октябрьскую революцию С. Ф. Платонов считал слу-
чайным явлением, вызванным войной и разного рода
кризисами. Не верил он и в возможность построения
социализма в нашей стране, твердо рассчитывая на ее
эволюцию в сторону буржуазно-демократического строя.
Наиболее вероятным выходом из большевистской дикта-
туры ему казалась конституционно-демократическая рес-
публика с «автономией составных племенных ее частей».
Не предрешая особенностей общественного строя постсо-
ветской России, непременным условием ее возрождения
С. Ф. Платонов считал «свободу почина, свободу личнос-
ти».68 Важно подчеркнуть, что и патриотизм и убеж-
денность в необходимости сохранения в стране твердой
государственной власти, просвещения и реформ «сверху»
были типичными для подавляющего большинства доре-
волюционной университетской профессуры. Насторажи-
вают, правда, его промонархические симпатии, возмож-
ности выхода на «высшие сферы», демонстративный апо-
литизм, но — не более того. Во всяком случае, ничего
♦реакционного» в общественно-политических взглядах
С. Ф. Платонова не обнаруживается. Однако в историчес-
кой литературе он неизменно фигурирует (исключением
здесь можно назвать только П. Н. Милюкова59) как если
уж не «реакционер», то, во всяком случае, безусловно,
человек правых, консервативных убеждений. Истоки этих
представлений двоякого рода. С одной стороны, это бли-
зость во многом, впрочем, мнимая. С. Ф. Платонова к
«верхам» (по дружбе с великим князем Константином
Константиновичем и директорству в Женском педагоги-
ческом институте). С другой — принципиальная акаде-
мическая позиция, занятая им в 1905-1907 гг. по вопро-
су об участии студенчества в освободительном движении.
Не лучшим образом складывалась в 1900-е годы и
историографическая судьба главного труда С. Ф. Плато-
нова — его «Очерков по истории Смуты». Русское обще-
ство начала века быстро политизировалось, а вместе с
ним политизировалась и историческая наука. Этим и
Феномен С. Ф. Платоново и наша историческая наука
27
объясняется то обстоятельство, что несмотря на высо-
кие научные достоинства работы С. Ф. Платонова, она
не на шутку встревожила его коллег из либерального
лагеря: ведь критика русского самодержавия как по-
рождения вотчинной власти московских государей и «по-
лицейского государства» Петра I и противопоставление
ему конституционной монархии и т. н. «правового», бур-
жуазного строя становится в эти годы общим местом
трудов т. н. «прогрессивных» ученых. Объективистские
♦Очерки» С. Ф. Платонова были расценены в этих усло-
виях как серьезный подкоп под один из краеугольных
камней либеральной концепции русской истории, осно-
вополагающим тезисом которой было утверждение о том,
что наши далекие предки «также стремились к свободе,
к жизни, регулируемой законом, опирающейся на право, и
также боролись за осуществление своих политических
идеалов, родственных с нашими» (В. П. Алексеев).60 Уже
в первых откликах на книгу С. Ф. Платонова прозвучали
сомнения в безупречности его выводов и упреки в том,
что он оставил в стороне вопрос о переменах в постановке
государственной власти под влиянием Смуты.61 Не возра-
жая, за редким исключением. (Е. Д. Сташевский) против
самого вывода С. Ф. Платонова о победе «общественной
середины» в Смуте, его оппоненты не хотели замечать
среди победителей тяглого посадского человека, ограни-
чиваясь констатацией выдвижения в эти годы на пер-
вый план одного только дворянского сословия.
Развитию и защите выдвинутых в «Очерках по исто-
рии Смуты» положений посвящены две больших работы
С. Ф. Платонова 1905-1906 гг.: «К истории московских
земских соборов» и «Московское правительство при пер-
вых Романовых». В 1913 году он был вынужден вернуть-
ся к разногласиям со своими коллегами в статье «Вопрос
об избрании М. Ф. Романова в русской исторической ли-
тературе». Делу это, однако, помогло мало. Среди оппо-
нентов С. Ф. Платонова этого времени (В. О. Ключевский
проигнорировал его выводы): П. Н. Милюков, М. А. Дья-
конов, В. П. Алексеев, М. Н. Покровский, Н. А. Рожков,
Е. Д. Сташевский, Н. Н. Фирсов и другие ученые.62 Прин-
ципиальный отказ С. Ф. Платонова поддержать выдвинутое
Введение
В. О. Ключевским положение о конституционных устрем-
лениях русского общества начала XVII в., его недвусмыс-
ленный вывод о победе «общественной середины* в Смуте
и сформировавшемся на завершающем ее этапе союзе двух
близких общественных классов — дворянства и «тяглых
посадских мужиков* — вот что не устраивало критиков
С. Ф. Платонова. Особенно возмутительным с точки зре-
ния историков-либералов был его отказ признать факт
ограничения власти Михаила Федоровича,63 что счита-
лось в начале века за аксиому. Да и от его вывода о
тесной «дружбе* верховной власти с посадскими и слу-
жилыми людьми совсем недалеко и до заключения о глу-
бокой нравственной связи самодержавия первых Романо-
вых с народом. И такой вывод С. Ф. Платоновым был
действительно сделан в подготовленном им совместно со
своими учениками П. Г. Васенко и Е. Ф. Тураевой-Цере-
тели юбилейном издании «Начало династии Романовых*.64
Не приходится после этого удивляться прохладным отно-
шениям С. Ф. Платонова с историками либерального кру-
га, что и было зафиксировано в 1909 году в посвященной
ему статье в «Энциклопедическом словаре* братьев Гра-
нат (автор М. Н. Покровский).
В 1912 году исполнилось 30 лет научно-педагогичес-
кой деятельности С. Ф. Платонова. Почувствовав себя
достаточно старым человеком, он пишет духовное заве-
щание, вносит деньги за место на Миусском кладбище,
и в январе 1913 года выходит на пенсию. Это, впрочем,
не поколебало его положения на факультете: перейдя на
ставку сверхштатного профессора, С. Ф. Платонов по-пре-
жнему продолжал читать общий курс русской истории и
оказывал в силу нравственного и научного авторитета
решающее влияние на принятие решений. 16 июня
1916 года, изрядно уставший от начавших тяготить его
административных обязанностей, ученый был вынуж-
ден оставить директорство и в Женском педагогическом
институте. Жизнь С. Ф. Платонова подошла, в сущнос-
ти, к своему логическому концу: главные труды были
уже написаны, основные ступени преподавательской и
административной деятельности пройдены. Рассчитывать
на большее в царской России он не мог. Новый взлет
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
29
научной и административной карьеры С. Ф. Платонова
всецело связан с Октябрьской революцией.
2 апреля 1918 года был образован Центральный коми-
тет по управлению архивами, преобразованный 1 июня
1918 года в Главное управление архивным делом (ГУАД)
во главе с представителем Наркомпроса РСФСР Д. Б. Ря-
зановым. Правой рукой Д. Б. Рязанова — его заместите-
лем и стал С. Ф. Платонов, возглавивший организованное
1 июня 1918 года Петроградское отделение Главархива.
В этом же году он становится директором Археологичес-
кого института (1918-1923), а 31 декабря 1918 года кол-
леги избирают С. Ф. Платонова председателем Археогра-
фической комиссии. Политиканству и интеллигентскому
нытью из-за своего внутреннего несогласия с большевика-
ми С. Ф. Платонов явно предпочел позитивную работу во
имя спасения русской науки и культуры. Кратковремен-
ный арест в 1919 году не отразился на его научно-адми-
нистративной карьере. Напротив, с кончиной А. С. Лап-
по-Данилевского и М. А. Дьяконова открылись вакансии
в Академии и 2 августа 1920 года, учитывая большой вклад
в развитие исторической науки, С. Ф. Платонова избира-
ют ее действительным членом.
Чтение лекций в быстро советизировавшемся универ-
ситете уже начинает тяготить С. Ф. Платонова66: все его
силы и мысли были связаны с Академией наук. В 1922 году
она поручила ему руководство работой Постоянной ис-
торической комиссии Академии. 1 августа 1925 года
С. Ф. Платонов становится директором Пушкинского Дома,
а 22 августа этого же года, в самый напряженный период
после переезда в новое здание, его избирают директором
Библиотеки Академии наук СССР.66 И везде, на всех сво-
их административных постах С. Ф. Платонов трудился с
полной отдачей сил, в полной мере реализуя свои обшир-
ные, знания и несомненный организаторский талант. Осо-
бенно большое внимание уделял С. Ф. Платонов в эти годы
Археографической комиссии, делая все, чтобы не дать
заглохнуть ее издательской деятельности и сохранить на-
учный потенциал.67 С избранием его академиком и пере-
ходом Комиссии (в январе 1922 г.) под юрисдикцию Ака-
демии наук, эта задача была в основном решена.
30
Введение
Поражает удивительная устойчивость исторических
взглядов С. Ф. Платонова. Несмотря на происшедшие
после 1917 года перемены в стране и резкое расширение
Источниковой базы по истории Смуты, он не стал ме-
нять или уточнять своих прежних выводов. Не просле-
живается сколько-нибудь серьезно в его работах 1920-х
годов («Борис Годунов*, «Иван Грозный», «Смутное вре-
мя», «Петр Великий», «Москва и Запад в XVI-XVII вв.»,
«Прошлое Русского севера») и политический подтекст.
Зато их историографическая подоплека в свете проти-
востояния «марксистской» школе М. Н. Покровского,
направленная на защиту интересов науки и права ученого
на объективное, независимое исследование, обнаружива-
ется вполне. Новое положение С. Ф. Платонова в Акаде-
мии наук позволило ему превратить Археографическую
комиссию в центр притяжения всех живых, активно
работающих в области русской истории научных сил.
С. Ф. Платонов умел сплачивать вокруг себя людей.
Еще до революции он установил дружеские отношения с
рядом умеренно-консервативных учеников В. О. Ключев-
ского: М. К. Любавским, М. М. Богословским, А. И. Яков-
левым, Ю. В. Готье. Проведя в 1921 году в Академию
наук М. М. Богословского, с которым у него установи-
лись самые доверительные отношения, С. Ф. Платонов
получил через него возможность проведения скоордини-
рованных действий московских и ленинградских «бур-
жуазных» историков в их противостоянии со «школой»
М. Н. Покровского. Старые споры и счеты в новых усло-
виях, когда практически вся старая профессура, незави-
симо от специфики политических взглядов и историогра-
фических пристрастий, оказалась под массированным «об-
стрелом» историков-марксистов, уже не имели прежнего
значения. В центре начавшегося в связи с этим процесса
консолидации «буржуазных» историков на почве защиты
интересов науки оказалась фигура С. Ф. Платонова. Вы-
дающиеся личные качества ученого, его научный автори-
тет и высокое административное положение в системе
Академии наук позволяли ему не только успешно отра-
жать все наскоки М. Н. Покровского, но и обеспечивать
поддержание в ее учреждениях (Археографическая комис-
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
31
сия, Пушкинский дом, БАН) так ненавистного «красному
профессору» духа старых научных традиций. Развернув-
шаяся в конце 1920-х годов кампания по «советизации»
Академии наук ни в коем случае не должна заслонить от
нас главного. Подлинной причиной обрушившихся в 1929-
1930-е годы на «буржуазных» историков репрессий было
их противостояние на «фронте» исторической науки марк-
систской школе М. Н. Покровского.
С легкой руки интернационалистского крыла в руковод-
стве страны той поры историки-марксисты организовали
в 1920-е годы настоящий погром старой русской нацио-
нальной историографии.68 Были ликвидированы историко-
филологические факультеты в университетах, фактичес-
ки прекращено преподавание русской истории в средней
школе, сама история русского народа была объявлена ин-
тернационалистами историей «народа-угнетателя». Дело
дошло до того, что сами слова «Россия» и «русский» писа-
лись историками-марксистами не иначе, как в кавычках.
«Это было, — пояснял М. Н. Покровский, — собрание
нескольких десятков народов, среди которых русские
составляли определенное меньшинство (около 47%), объе-
диненных только общей эксплуатацией со стороны поме-
щичьей верхушки и объединенных при помощи грубейшего
насилия»,69 В 1930 году М. Н. Покровский публикует на
страницах журнала «Историк-марксист» большую статью
«Возникновение Московского государства и великорусская
народность». «Российскую империю, — пишет он здесь, —
называли „тюрьмой народов". Мы знаем теперь, что этого
названия заслуживало не только государство Романовых,
но и его предшественница — вотчина потомков Кали-
ты. Уже Московское Великое княжество, а не только
Московское царство было „тюрьмой народов". Великорос-
сия построена на костях „инородцев". И едва ли послед-
ние много утешены тем, что в жилах великоруссов те-
чет 80% их крови. Только окончательное свержение вели-
корусского гнета той силой, которая боролась и борется
с этим гнетом, могло послужить некоторой расплатой
за все страдания, которые причинил им этот гнет».19
В итоге сам термин «русская история» был объявлен
историками-марксистами контрреволюционным, а кафедры
32
Введение
русской истории, еще сохранявшиеся в некоторых уни-
верситетах, срочно переименованы в 1929 году в кафедры
♦Истории народов СССР*. ♦Мы поняли чуть поздно, —
заявил в связи с этим М. Н. Покровский, — что термин
„русская история" есть контрреволюционный термин, од-
ного издания с трехцветным флагом и „единой и недели-
мой" ... История угнетенных народов не может не упоми-
нать об истории народа-угнетателя. Но отсюда заключать
об их тождестве было бы величайшей бессмыслицей. Мы
сделали пока только первый шаг*.71
Каким был следующий шаг, мы уже знаем — арест в
январе 1930 года С. Ф. Платонова и фабрикация ОГЛУ
♦Дела историков*. И хотя самый разгул русофобии в марк-
систской исторической науке и публицистике приходится
на период конца 1920-х - начала 1930-х годов, было бы
большой ошибкой думать, что в середине или начале это-
го десятилетия все было совершенно иначе. Ничуть. Ведь
основной марксистский труд М. Н. Покровского — его
♦Русская история в самом сжатом очерке* — вышел в
свет уже в 1920 году и был одобрен самим В. И. Лени-
ным. И тогда же эта книга была рекомендована в каче-
стве первого и единственного марксистского учебника по
отечественной истории в СССР. «Сейчас трудно найти
человека, — писал в 1924 году один из тогдашних истори-
ков-марксистов Н. Л. Рубинштейн, — который, интере-
суясь историей, не читал бы работ М. Н. Покровского.
Мало кто заглядывает в Ключевского, а учащиеся и вов-
се не знают о недоброй памяти учебнике Платонова» ,72
О написанном с государственно-патриотических пози-
ций учебнике С. Ф. Платонова мы здесь говорить не бу-
дем. Причины неприязни к нему историков-марксистов
очевидны. Но оказывается, уже и В. О. Ключевский не
удовлетворял историков-марксистов. «Шовинистичность
концепции Ключевского, — писала в своей статье о нем
ученица М. Н. Покровского М. В. Нечкина, — очевидна.
Он упорно хочет видеть в русской истории историю
именно своей национальности — и только».73 Но прав
на это у него, доказывает М. В. Нечкина, нет. «Россия-
матушка, — писал в 1924 году идеологический едино-
мышленник М. В. Нечкиной С. Б. Любош (Любошиц), —
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
33
единственно по своему росту и связанной с ним стихий-
ной прожорливости слопала без разбора и эстов, и ла-
тышей, и татар, и сибирских инородцев, и кавказских
горцев, и бессарабских молдаван. Попадались по пути и
такие крупные и неудобоваримые куски, как Польша».74
Число примеров такого рода антигосударственных, ан-
тинациональных высказываний историков-марксистов
1920-х годов можно было бы, конечно, умножить. Но не
только в этом дело. Гораздо важнее уяснить истоки таких
настроений. А они, как это ни странно, уводят нас в ...
народническую и либеральную, шире — освободительную
историографию дореволюционного времени, разоблачитель-
ный, антиимперский, антигосударственный пафос кото-
рой, собственно, и был унаследован, а затем доведен до
абсурда в 1920-е годы школой М. Н. Покровского.
«Я разучил по книгам сейчас,
Россия, историю злую твою» ,1Ь
- так воспринимала содержание марксистских учебников
по русской истории учащаяся молодежь того времени.
Впрочем, именно такой реакции от нее, похоже, и добива-
лись. Негативное восприятие исторического прошлого до-
(юволюционной России сознательно вдалбливалось учащим-
ся, чтобы на этом фоне еще ярче оттенить достижения
социалистического настоящего.
«Для того чтобы ненавидеть их,
Надо знать, как жили они».76
Вот, оказывается, в каком ракурсе интересовала, по
преимуществу, тогдашних марксистских идеологов наша
дореволюционная история. Конечно же, ненавидеть уча-
щимся предлагалось эксплуататорские классы: князей,
царей, дворян, попов, генералов, купцов и прочих, а
любить рабочих и беднейших крестьян. Но суть дела от
этого меняется, конечно, мало.
Неудивительно, что читать курс русской истории в
университетах в те годы начинали, обычно, с восстания
декабристов. «Или говорили два-три слова о том, что
были крестьянские войны — Степана Разина и Емель-
яна Пугачева, потом — декабристы, и после этого —
2 Знк. № 180
34
Введение
крестьянская реформа, народничество, марксизм. Про-
исходило страшное искажение исторической правды».77
Так получилось, что коренному пересмотру подверг-
ся в 1920-е годы именно тот период русской истории, в
изучении которого С. Ф. Платонов сделал, пожалуй,
больше всех из своих современников — период московс-
кой смуты конца XVI - начала XVII веков, герои и анти-
герои которого в одночасье, словно по мановению вол-
шебной палочки, вдруг поменялись местами. Вчерашние
♦воры и разбойники» были объявлены историками-марк-
систами ♦революционерами». Руководители же Ниже-
городского ополчения 1612 года, освободившие Москву
от поляков Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, были
записаны ими в ♦контрреволюционеры».78
«Буржуазная историография, — недовольно отмеча-
ла М. В. Нечкина, — идеализировала Минина-Сухорука
как бесклассового борца за единую „матушку-Россию**
и пыталась сделать из него национального героя».79
Над исправлением такого рода ошибок и работала в это
время не покладая рук марксистская историография.
«В лице Минина и Пожарского, — объяснял М. Н. Пок-
ровский, — одержали победу помещичье землевладение
и торговый капитал. Защита Родины и защита своей
мошны у этих людей, как у буржуазии всех времен,
слились, таким образом, в одно целое»
«Я предлагаю Минина расплавить.
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить.
Их за прилавками Октябрь застал.
Случайно им мы не свернули шею.
Им это было бы поде тать.
Подумаешь, они спасли Расею.
А может лучше было б не спасать?»81
Так разглагольствовал в 1920-е годы начитавшийся
♦Русской истории в самом сжатом очерке» М. Н. Пок-
ровского комсомольский поэт Джек Алтаузен. Таков был
дух времени, такова была историографическая ситуа-
ция тех лет. Обращение в этих условиях С. Ф. Платоно-
ва к сюжетам, где развивался и отстаивался прямо про-
тивоположный взгляд на Смуту конца XVI - начала
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
3S
XVII веков и ее героев, иначе как вызовом официальной
историографии тех лет, пожалуй, и не назовешь.
Правда начал С. Ф. Платонов не с Минина и Пожарс-
кого, а как будто бы издалека, с написания биографии
Бориса Годунова, когда Смута, собственно, еще только
начиналась. Написана эта работа была им зимой 1921 года,
причем по признанию самого С. Ф. Платонова, процесс
создания ее доставил ему большое удовлетворение.82
Наиболее интересные страницы этой работы посвяще-
ны тщательной разработке С. Ф. Платоновым начатой им
еще в «Очерках» «моральной реабилитации» Бориса Го-
дунова в глазах потомства от наветов его современников.
Рассмотрение сущности предъявленных Борису обвине-
ний не только подтвердило старое мнение Платонова об
их шаткости, но и позволило ему показать истинные
мотивы и цели возведенных на Годуновых наветов. В цен-
тре внимания Платонова — трагическая фигура Бориса
Годунова — умного, энергичного и даже «гуманного»
по меркам своего времени человека, отличавшегося «по-
разительной чуткостью к добру и злу, правде и лжи» и
павшего под влиянием крайне неблагоприятно сложив-
шихся для него обстоятельств.83 Все попытки Бориса —
этого талантливого, по оценке С. Ф. Платонова, госу-
дарственного деятеля, умиротворить раздираемое про-
тиворечиями общество и спасти государство от надви-
гавшейся Смуты, оказались тщетными. Силы развала,
инерция разрушения, заложенные обстоятельствами
предшествовавшей эпохи Ивана Грозного, оказались
сильнее царя. Борис погиб, сраженный призраком царе-
вича Димитрия, причем среди его врагов оказались не
только московские бояре, но и низы общества. Падение
Бориса — результат соединенных усилий московского
боярства и пошедшей за ним черни. С. Ф. Платонов ре-
шительно отказывался признать классовый характер
политики Годунова, на чем настаивали историки-марк-
систы. В лице Бориса, — подчеркивал он, — мы имеем
дело с «верным слугой государства», а не какого-то оп-
ределенного класса. Другое дело, что интересы этого го-
сударства совпадали в основных чертях с хозяйственны-
ми интересами служилых и посадских людей. Однако в
36
Введение
то время еще не осознавшие своей силы «средние клас-
сы» начисто «проиграли свою игру».84
Новым моментом в монографии о Борисе Годунове
явился вывод С. Ф. Платонова о большей, нежели было
принято думать, серьезности кандидатур престарелого
князя Семена Бекбулатовича и бояр Романовых на мос-
ковский престол в 1598 году.
Книга о Борисе Годунове — несомненная творческая
удача С. Ф. Платонова. К прочно закрепившейся за ним ре-
путации выдающегося знатока и тонкого интерпретатора
источников, прибавилась теперь и слава талантливого попу-
ляризатора исторических знаний и прекрасного стилиста,
достойного продолжателя в этом отношении таких при-
знанных мастеров пера, как Н. М. Карамзин, Д. И. Ило-
вайский, В. О. Ключевский. Немаловажно и другое. Кни-
га о Борисе Годунове появилась после почти десятилетне-
го творческого затишья С. Ф. Платонова. Неудивительно
поэтому, что она была тепло встречена как внутри стра-
ны,85 так и за рубежом — в среде русских эмигрантов
(П. Б. Струве).88 И только в лагере «историков-марксистов»
были недовольны. Как заявил в своей рецензии глава «шко-
лы» М. Н. Покровский, порок книги С. Ф. Платонова —
«индивидуалистическое объяснение исторических событий»
и принципиальное неприятие им «классового подхода» в
их оценке. Не прошло мимо внимания М. Н. Покровского
и то обстоятельство, что опубликовало эту вредную, по
его мнению, книгу не государственное, а кооперативное
издательство. «Да, — с горечью констатирует в связи с
этим Покровский, — буржуазия умеет издавать своих.
Когда то мы выучимся?» — вопрошал он.87
Недоброжелательная критика М. Н. Покровского не
охладила, однако, исследовательского пыла С. Ф. Плато-
нова, и сразу же после выхода в свет «Бориса Годунова»
он принялся за подготовку такого же очерка об Иване
Грозном, напечатанного в 1923 г. Годом раньше вышла в
свет книга Р. Ю. Виппера «Иван Грозный». Иван пред-
ставлен в ней как крупнейший деятель не только рус-
ской, но и мировой истории в эпоху напряженнейшей
борьбы христианского Запада с мусульманским Восто-
ком. Работа Р. Ю. Виппера посвящена военно-диплома-
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
37
тической деятельности Ивана Грозного и написана с ярко
выраженных патриотических позиций. «После 30-лет-
ней деятельности по насаждению социализма в Рос-
сии, — ядовито отмечал в связи с этим Ю. В. Готье, —
Виппер неожиданно превратился в патриота самого
консервативного толка». Этим он, по его мнению, ста-
рался «наверстать погубленное, ибо как-то сам ска-
зал, что ему жалко прежней России, к гибели которой
он свою руку приложил».88
Грозный, доказывает Виппер, есть жертва несправедли-
вого приговора русской либеральной историографии XIX -
начала XX в., представители которой, «обвиняя самодер-
жавие в крайностях, отворачивались от русского „вар-
варства" и жили всеми своими помышлениями в Запад-
ной Европе». Исторический приговор об Иване Грозном,
во всяком случае, не должен быть, по его мнению, строже,
чем о Петре I, принимая во внимание, что условия, окру-
жавшие московского царя XVI в., были несравненно более
тяжелыми.80 Несмотря на идеализацию Ивана Грозного и
отсутствие обзора внутренней политики царя, книга Вип-
пера не только понравилась С. Ф. Платонову, но и натолк-
нула его на мысль о написании биографии Грозного, где
бы как раз эта сторона его деятельности, в частности, зна-
менитая опричнина, получила полное и объективное осве-
щение. Заслуживает внимания эпиграф, предваряющий
работу С. Ф. Платонова: «Первое условие для сколько-ни-
будь верной оценки исторического деятеля — это отре-
шиться от тенденциозности, второе — понять век, в ко-
тором он жил и действовал» (Г. В. Форстен). Именно это-
му принципу и следует С. Ф. Платонов в своей книге.
Скудость источниковой баЗы убедила его, что написа-
ние полноценной биографии Ивана Грозного невозможно.
Неприемлем для него был и уже изъезженный предшест-
венниками путь субъективных литературно-психологичес-
ких характеристик царя: все внимание С. Ф. Платонова
оказалось сосредоточенным на воссоздании реальных черт
личности Ивана Грозного и достоверных фактов его госу-
дарственной деятельности. Наиболее удачными в книге
получились поэтому страницы, посвященные Ивану
Грозному как правителю.90 Здесь С. Ф. Платонов резко
36
Введение
разошелся с В. О. Ключевским,91 отказавшимся видеть в
нем крупного государственного деятеля. Гораздо ближе
ему была точка зрения С. М. Соловьева,92 отталкиваясь
от которой он характеризует его как «крупного дельца» с
широкой программой и значительной энергией. Уничи-
жительные оценки личности Ивана Грозного как «лице-
мерного», недалекого и жестокого (М. П. Погодин),93 мало-
умного (Н. И. Костомаров)94 и даже помешанного, страдав-
шего паранойей (П. И. Ковалевский)96 человека были им
решительно отвергнуты. Не согласился он и с Н. М. Ка-
рамзиным, считавшим, что внутренний перелом и глубо-
кое нравственное падение, пережитые Иваном Грозным,
были причиной превращения его из героя добродетели в
юности в «неистового кровопийцу в старости».96 С. Ф. Пла-
тонов не щадит царя. «Историк Н. М. Карамзин, — пи-
шет он, — насчитал „шесть эпох казней** за время с
1560 по 1577 гг„ но правильнее поступили последующие
исследователи, считая все это время одною сплошною
эпохою душегубства» ,97 Отдавая должное Ивану Грозно-
му как государственному деятелю, С. Ф. Платонов был
далек, однако, от того, чтобы, как К. Д. Кавелин, пред-
ставлять его предшественником Петра Великого.98
Самые светлые страницы в жизни царя С. Ф. Плато-
нов связывал с его участием в реформаторской деятель-
ности Избранной рады, когда впервые московская власть
< выступает перед народом с ярко выраженными черта-
ми гуманности, с заботою об общем благоденствии».99
Именно в эти годы, отмечает он, произошло возмужание
царя, созрел его ум, «воспитались способности» и из
«неопытного и распущенного юноши» он превратился
в «способного политика, прошедшего хорошую практиче-
скую школу».100 Резкий перелом, который произошел в
середине 1550-х гг. в характере Ивана, в результате чего
период реформ неожиданно сменился периодом опал и каз-
ней, всегда ставил в тупик исследователей. С. Ф. Плато-
нов ключ к пониманию перемены, произошедшей с Ива-
ном Грозным, видел в Казанском походе 1552 г. и тяже-
лой болезни царя (март 1553 г.).
Успех похода, несомненно, способствовал росту само-
любия и самомнения Грозного, а некорректное поведение
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
39
руководителей кружка Сильвестра и Адашева только под-
толкнули его к разрыву с советниками. «В понимании
общего политического положения, — пишет С. Ф. Плато-
нов, — ив определении очередных задач московской по-
литики царь крупно разошелся с Радою и обернулся на
Запад, в то время как Рада упорно оборачивала его на
Юг».101 «Грозный последних лет его деятельности — не
умалишенный человек, но человек, лишенный душевного
спокойствия, угнетенный страхом за себя и своих близ-
ких» . Отмечал Платонов и присущий царю садизм — чер-
та, воспитанная, по его мнению, «несчастным детством»
и усилившаяся к старости до «чрезвычайных проявлений».
Однако даже в эти мрачные годы царь продолжал хра-
нить «добрые уроки» Избранной рады. «Как ни судить
о личном поведении Грозного, — замечает Платонов, —
он остается как государственный деятель и политик,
крупной величиной».102 Вокруг него «менялись лица и могло
меняться их влияние, сам Грозный мог жить доброде-
тельно или порочно, — все равно, свойства московской
политики оставались при нем одинаковыми. Это была
политика большого разума, отмеченная всегда отваж-
ным почином, широтою замыслов, энергией выполнения
задуманных мер. Очевидно, что эти черты вносились в
жизнь самим Грозным».103
До Платонова последние годы жизни Ивана Грозного
трактовались как период застоя, затухания созидательной
деятельности царя.104 Наблюдения С. Ф. Платонова над
мероприятиями правительства 1570-х гг. по заселению при-
соединенного в результате Казанского похода Поволжья и
Дикого поля, строительству там крепостей, обустройству
русского военного и трудового населения, заведение «деся-
тинной пашни» и т. п.,105 позволило ему сделать вывод о
♦бодрости и жизнеспособности» власти последних лет цар-
ствования Ивана Грозного. И во втором периоде своих ре-
форм, связанных с опричной ломкой «аграрно-классового
строя» России XVI в. Грозный, отмечал Платонов, остает-
ся таким же, как и в первом периоде «церковно-земских
преобразований». Он — «крупная политическая сила».106
Высокая оценка С. Ф. Платоновым Ивана Грозного
шла вразрез с традиционными представлениями о его
40
Введение
государственной деятельности школы В. О. Ключевско-
го. Неудивителен поэтому достаточно резкий отзыв о его
работе А. А. Кизеветтера. Характеристика С. Ф. Плато-
нова, — заявил он в своей рецензии на книгу, ^нужда-
ется в больших ограничениях и оговорках», Как государ-
ственный деятель, Иван Грозный показал, по его мне-
нию, полную «неспособность жить и действовать
самостоятельно. Всю жизнь он провел пленником того
или иного овладевавшего им влияния», что «тяготило
его и доводило до вспышек зверской ярости».107
С очерками о Борисе Годунове и Иване Грозном тес-
нейшим образом связана и работа С. Ф. Платонова ♦Смут-
ное время. Очерк внутреннего кризиса и общественной
борьбы в Московском государстве XVI и ХУЛ веков», вы-
шедшая в свет в 1923 году. В основу ее он положил, как
уже отмечалось, свои «Очерки по истории Смуты в Мос-
ковском государстве XVI-XVII вв.» (1899 г.). Уже в пер-
вых рецензиях на «Очерки» было обращено внимание на
увлечение их автора историко-литературными памятни-
ками XVII века как источником по истории Смуты при
явном игнорировании им документального материала той
эпохи.108 Правда, в то время, когда С. Ф. Платонов рабо-
тал над своей диссертацией, о материалах этого рода было
мало что известно. Однако дальнейшее развитие науки
показало, что упрек этот был справедлив, о чем свиде-
тельствуют вышедшие уже после появления «Очерков»
С. Ф. Платонова новые документальные публикации: «Раз-
рядные записи за Смутное время» С. А. Белокурова
(М., 1907), «Акты времени правления царя Василия Шуй-
ского» под редакцией А. М. Гневушева (М., 1915), «Арза-
масские поместные акты 1570-1618 гг.» (М., 1915) и «Акты
подмосковных ополчений и Земского Собора 1611-1613 гг.»
(М., 1911) под редакцией С. Б. Веселовского, «Четвертчики
Смутного времени» (1604-1617 гг.) (М., 1912), «Земель-
ные пожалования в Московском государстве при царе Вла-
диславе 1610-1611 гг.» под редакцией Л. М. Сухотина
(М., 1911) и ряд других в серии «Материалов», изданных
Императорским Обществом истории и древностей россий-
ских при Московском университете под общим названием
«Смутное время Московского государства (1604-1613 гг.)».
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
41
Публикации эти не только показали, какой огромный
пласт источников остался вне поля зрения С. Ф. Плато-
нова при работе над «Очерками», но и отразили принци-
пиальное несогласие нового поколения московских уче-
ных со старой схемой, в соответствии с которой начало
Смуте было положено событиями 1598 года в Кремлевс-
ком дворце. Настаивая на иных хронологических рамках
Смутного времени (1604-1613 гг.), они тем самым дава-
ли понять, что началась она все-таки не сверху, а снизу, с
восстания казаков на Московской Украине. Все это, ко-
нечно, не могло пройти мимо С. Ф. Платонова. Однако на
переработку «Очерков» при подготовке их третьего, вы-
шедшего в 1912 году издания (второе вышло сразу за пер-
вым, в 1901 г.), Платонов не пошел. Очевидно, что в кон-
цептуальном плане «Очерки» были построены прочно, а
исправление частностей мало что давало.
Тем не менее, именно концепция «Очерков» оказалась
на острие критики (после 1917 г.) М. Н. Покровского и его
последователей, развивавших мысль о Смуте как непрерыв-
ной цепи революций: казацкой (Лжедмитрий I и Лжедмит-
рий П), крестьянской (И. И. Болотников), демократической
(восстания в Пскове и других городах).109 Не устраивала
М. Н. Покровского и приверженность С. Ф. Платонова
мнению о начале Смуты «сверху», в кругу московского
боярства. Напротив, доказывал он, Смута началась именно
снизу,110 причем победу в ней одержал «торговый капитал»,
для которого купцы были хозяевами, а помещики — пер-
выми и ближайшими слугами.111 Близкие к Покровскому
позиции в 1920-е годы занимал Н. А. Рожков, считавший
Смуту «вторым моментом дворянской революции в Рос-
сии» (Первым, по его мнению, была опричнина, а треть-
им — реформа Петра Великого).112
Давление официальных кругов и стремления самих
историков по-новому, в духе времени, переосмыслить ста-
рые «буржуазные» схемы приводило к тому, что даже
серьезные ученые уже не считали теперь возможным под-
держать взгляды С. Ф. Платонова на Смуту. Так, в част-
ности, поступил Ю. В. Готье, автор популярной брошюры
о Смуте, вышедшей в 1921 г., который писал о событиях
начала XVII века в России как «спаянной в одно целое
42
Введение
цепи революций», «революционных сдвигов и переворо-
тов».113 Историографическая ситуация, на фоне которой
С. Ф. Платонов работал над новой книгой о Смуте, была
непростой. Она-то, как надо думать, и подсказала ему
наиболее адекватное решение проблемы: не отказываясь
от корректив, связанных с движением науки, сохранить,
вместе с тем, все прежние выводы «Очерков».
И действительно, новации, которые внес С. Ф. Плато-
нов в свою работу (отказ от выделенных им в «Очерках»
восьми так называемых «частных моментов» Смуты, за-
мена географо-экономического обзора Московского государ-
ства XVII в. специальной главой «Московское государство
перед Смутой» и, наконец, завершение ее написанным на
основе университетского лекционного курса новым разде-
лом, посвященным последствиям Смутного времени) лишь
только оттенили принципиальную верность С. Ф. Плато-
нова своим прежним научным выводам и старой схеме.
По-прежнему, как и четверть века назад, он исходил из
того, что началась Смута не снизу, а сверху и прошла
в своем развитии три этапа: династический, социальный
и «борьбы за национальность». Важно подчеркнуть, что и
в 1923 г. С. Ф. Платонов не счел возможным отказаться
от своего старого представления о вхождении в Смуту
всех сословий Московского общества, которые пытаются
затем, когда в своем развитии она дошла, наконец, до
«русского материка» — «последних русских людей», най-
ти выход из кризиса. «По очереди, — подчеркивал он, —
в порядке сословной иерархии, брались за дело государ-
ственного восстановления разные классы московского об-
щества, и победа досталась слабейшему из них».}Ы
Таким образом, и в этой книге новое обращение Пла-
тонова к старой теме не повлекло за собой новых выводов
и не пошло, по его собственному признанию, дальше «не-
которых изменений в освещении частностей эпохи»115 —
и только. Прямой полемики с историками-марксистами в
работе нет. Демонстративно повторив в 1923 г. положе-
ния своих «Очерков», С. Ф. Платонов ясно давал понять,
тем не менее, своим научным противникам, что не наме-
рен поступаться принципами в угоду политической и иде-
ологической конъюнктурщине. Обращает на себя внима-
Феномен С. Ф. Платоново и ноша историческая наука
43
ние предисловие С. Ф. Платонова к книге» в котором он
прямо пишет, что предпочел в ней следовать «строго фак-
тическому изложению событий, не подчиненному ника-
кой предвзятой точке зрения: ни субъективной, ни тео-
ретической. Работая над книгой, — отмечал он, — мне
хотелось остаться только летописцем данной эпохи,
предоставив читателю свободу толкования изученных
фактов».116 Иначе, чем вызовом уже начавшей набирать
силу марксистской историографии во главе с М. Н. Пок-
ровским, эту проповедь «буржуазного» объективизма
объяснить нельзя.
В другой работе 1920-х гг. «Петр Великий» (1926 г.)
С. Ф. Платонов сделал попытку обрисовать нравствен-
но-психологический облик этого государя. Обращение
С. Ф. Платонова к петровской эпохе было связано с
очередным юбилеем — на этот раз исполнившимся в
1925 г. двухсотлетием со дня смерти Петра. Однако от-
мечать эту дату на официальном уровне никто не соби-
рался. Волна очернительства по отношению к истори-
ческому прошлому своей родины, возведенная в ранг
политики в 1920-е гг., не обошла стороной и Петра I.
Больше всех усердствовали в этом отношении писатели
и публицисты, явно не утруждавшие себя изучением
источников и исторической литературы.
Затронуло это поветрие и творчество таких известных
впоследствии писателей, как Борис Пильняк и Алексей
Толстой, рассказы которых «Его величество Kneeb Piter
Komondor» и «Дело Петра» как раз и привлекли внима-
ние С. Ф. Платонова. «И здесь, и там, — отмечал он, —
его величество изображен грязным и больным пьяницей,
лишенным здравого смысла и чуждым всяких приличий».
Особенно далеко в развенчании Петра пошел Борис Пиль-
няк. Характеристики, которые он дал в своем рассказе
Петру Великому: «человек ненормальный, всегда пья-
ный», «сифилит», «неврастеник», «маньяк», «трус», «ци-
ник»; «человек с идеалами казарм» и т. п., не могли не
возмутить С. Ф. Платонова, всегда высоко ценившего лич-
ность и дело великого преобразователя России. Именно
это обстоятельство и выставляет С. Ф. Платонов в каче-
стве причины, побудившей его взяться за перо.117
44
Введение
В своей работе он убедительно показал, в чем коренная
ошибка незадачливых «беллетристов»: личность Петра изоб-
ражалась ими в отрыве от его государственной деятельно-
сти. «Стремление к народному благу, самоотверженное
служение государству, напряженный личный труд, стра-
стная любовь к знаниям и вера в необходимость про-
свещения — эти качества в Петре бесспорны, — пишет
С. Ф. Платонов. — Они обязывают каждого, кто хочет
писать и говорить о Петре. Они должны быть введены в
характеристику Петра, — и тогда Петр не будет гряз-
ным, пьяным, злым и развратным мужиком, в котором
нечего описывать, кроме „красного бабьего лица" и „ог-
ромной мозолистой руки с ногтями на манер копытец"».
Сам С. Ф. Платонов в оценке Петра I всецело следо-
вал В. О. Ключевскому, в лице которого, по его словам,
«наша наука впервые возвысилась до вполне реального
представления об этом государе, о его личности, о его
исторической роли, о преемственности его дела».П6 За-
щитой имени Петра отнюдь не исчерпывается, однако,
значение книги С. Ф. Платонова. Как это уже было с
другими его работами 1920-х гг., она имеет скрытый от
непосвященных историографический подтекст. Дело в
том, что очернительство и нигилизм в отношении исто-
рического прошлого русского народа и царственных особ,
принадлежавших к только что свергнутой династии,
были санкционированы «сверху» и активно внедрялись
в общественное сознание представителями т. н. «мар-
ксистского направления» в исторической науке во главе
с М. Н. Покровским. Чтобы убедиться в этом, достаточно
обратиться к характеристике Петра в его знаменитой «Рус-
ской истории в самом сжатом очерке», использовавшейся
в 1920-е гг. в качестве марксистского учебника. «Петр,
прозванный льстивыми историками „Великим", — пи-
шет он здесь, — умер (в 1725 г.) от последствий сифили-
са, заразив предварительно и вторую жену ... Трудно, впро-
чем, наверное сказать, что было причиной ее преждевре-
менной смерти — сифилис или алкоголизм ...».119 И уже,
конечно, никак не мог пройти наш «марксист» мимо
намеков на гомосексуальные наклонности Петра I — его
«физическую близость» к А. Д. Меншикову. В целом,
Феномен С. Ф. Платоново и наша историческая наука
45
по мнению Покровского, «разве только в уголовном от-
делении каторжной тюрьмы можно было найти на че-
ловеке столько грехов, сколько несли на себе благочес-
тивые самодержавнейшие российские императоры».,2°
Показывая на примере освещения в старой историчес-
кой литературе образа Петра I научную несостоятельность
очернительского подхода к прошлому, и требуя от жела-
ющих подвизаться на поприще русской истории усвоения
результатов работы предшественников,121 С. Ф. Платонов
♦бил» по набиравшей силу воинствующей «марксистской»
историографии. Это хорошо понимали М. И. Покровский
и цензоры из Главлита, чинившие всяческие препятствия
выходу в свет его книги.122 Хорошо понимали это и его
читатели, причем не только за рубежом, среди деятелей
русской эмиграции,123 но и здесь, внутри страны. «Ваша
маленькая книжица о Петре Великом, — писал в связи с
этим С. Ф. Платонову один из его бывших студентов, —
не только блестящее литературно-художественное про-
изведение, не только яркая историческая характеристи-
ка Петра, равной которой не появлялось со времени „Пуб-
личных чтений о Петре Великом" Соловьева, но и несом-
ненный исторический подвиг ученого и гражданина,
которого в будущем, я уверен, не забудет история... Во
всяком случае, в дни оплевания всего нашего прошлого,
Вы один осмелились сказать правдивое слово ...».124
Совсем в другом ключе оценила книжку С. Ф. Плато-
нова марксистская критика, увидевшая в ней «нечто ико-
нописное» и слишком «мало убедительное».126 Призыв
С. Ф. Платонова к усвоению результатов науки был явно
не по душе политиканствующим ученикам М. Н. Пок-
ровского. «Эти результаты, — отмечал в связи с этим
один из наиболее его рьяных последователей — Михаил
Цвибак, — не что иное, как чисто монархическое вос-
хваление Петра, Нельзя объяснить всерьез проявлен-
ную весьма желчную злобу по отношению к фактичес-
ким, мелким ошибкам беллетристов Пильняка и Тол-
стого, которую мы находим у обыкновенно корректного
Платонова, иначе чем злобой монархиста, увидевшего в
художественной, отнюдь не советской, а буржуазной бел-
летристике этих авторов посрамление идеи монархии».126
4d
Введение
Большое раздражение историков-марксистов вызвал и док-
лад С. Ф. Платонова на расширенном заседании Археогра-
фической комиссии 3 июня 1926 г., посвященный столе-
тию со дня смерти Н. М. Карамзина. Острие выступления
С. Ф. Платонова, как убедительно показал в последнее вре-
мя С. О. Шмидт, было прямо направлено против тех оце-
нок, которые давал труду Н. М. Карамзина М. Н. Пок-
ровский.127
Конечно же, не только противостоянием М. Н. Пок-
ровскому и его «школе» определялся характер научной
деятельности С. Ф. Платонова в 1920-е годы. Так, с пол-
ной уверенностью можно сказать, что такие известные
работы ученого этого времени, как: «Прошлое русского
Севера»,128 «Москва и Запад в XVI-XVII веках»,129 «Лю-
бимцы Петра Великого»,130 «Бенго-коллегия или Вели-
кобританский монастырь в Санкт-Петербурге при Петре
Великом»,131 «Б. И. Куракин и А. П. Прозоровский»,132
«Орден Иуды в 1709 году»133 и публикация «Книги рас-
ходной Санкт-Петербургского комиссарства Соляного прав-
ления 1725 года»134 были задуманы и написаны им вне
связи с борьбой на «историческом фронте». Другое дело,
что, правда уже после ареста С. Ф. Платонова, его недру-
ги пытались найти злой умысел, историографический и
даже политический подтекст и в этих работах ученого.135
Накал страстей на «историческом фронте» был в то
время, тем не менее, таков, что неудовлетворенные одной
только литературной полемикой с представителями ста-
рой профессуры, наиболее ретивые из историков-маркси-
стов не прочь были призвать на помощь себе и каратель-
ные органы Советского государства. Или, иначе говоря,
там, где не срабатывало слово, они предлагали использо-
вать в качестве последнего аргумента еще и хлыст. «Мы
должны, и довольно часто, по поводу отдельных истори-
ков и даже целых групп спрашивать: диктатура, где
твой хлыст?»,13в — патетически восклицал в 1930 году
известный впоследствии историк академик И. И. Минц.
Не делали историки-марксисты секрета и из того, что
целью оголтелой кампании против окопавшихся в Акаде-
мии «антисоветчиков» было завоевание коммунистами, как
это уже было сделано в отношении кафедр русской исто-
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
47
рии университетов и Института истории РАНИОН в Мос-
кве, руководящего положения в учреждениях ее гума-
нитарного отделения. Однако С. Ф. Платонов оказался
крепким орешком и, констатируя успехи марксистов по
завоеванию командных высот в исторической науке,
М. Н. Покровский вынужден был признать в 1931 году,
что «до более высокой цитадели старой историографии —
второго (гуманитарного) отделения Всесоюзной акаде-
мии наук нам не удалось тогда добраться» ?37 Эту черно-
вую, грязную работу успешно выполнило за них ОГПУ.
После ареста С. Ф. Платонова М. Н. Покровский и его
ученики могли торжествовать победу. И они действи-
тельно торжествовали. Апофеозом этого торжества ста-
ли проведенные в конце 1930 - начале 1931 годов по
инициативе Всесоюзного общества историков-марксис-
тов дискуссии, посвященные «разгрому» буржуазной
исторической науки в СССР. Первыми такую дискуссию
провели москвичи. 10 октября 1930 года московское от-
деление возглавляемой М. Н. Покровским Коммунисти-
ческой Академии организовало у себя объединенное засе-
дание секции промышленного капитализма Института
Истории Комакадемии и Научного общества историков-
марксистов, на котором с докладом «Великорусская бур-
жуазная историография последнего десятилетия»138 вы-
ступил С. А. Пионтковский.
Подвергнув ожесточенным нападкам работы С. В. Бах-
рушина, Р. Ю. Виппера, Ю. В. Готье, А. А. Кизеветтера,
С. Ф. Платонова, М. К. Любавского, П. Г. Любомирова и
ряда других буржуазных историков, он пришел к весьма
неутешительному выводу о том, что «на всем протяже-
нии революции они защищали интересы собственников.
Они все были проникнуты острейшим национализмом».
Не найдя в работах «буржуазных» историков ни одной
живой мысли, ни одной свежей темы, С. А. Пионтковс-
кий расценил их «как последнее сопротивление буржуа-
зии, последние судороги мертвеца» .13в «Наша задача, —
заявил он, — заключается в том, чтобы помочь им по-
скорее умереть, умереть без следа и остатка». Такого
же мнения придерживались и другие участники дискус-
сии. «Все историки (кроме Преснякова), — заявил один
48 Введение
из них (И. Татаров), — приходили к одному выводу, что
выходом из положения может быть реставрация в лю-
бой форме».140
Характернейшей чертой русской дореволюционной
историографии, утверждал С. А. Пионтковский, был на-
ционализм. «Буржуазная историография не изучала в
истории России национальных вопросов. Вся история
России была для нее лишь историей Великороссии». Глав-
ным же националистом в дореволюционной историогра-
фии был им объявлен В. О. Ключевский.
«Шовинизм Ключевского, его глубокий великорусский
национализм, — заявил здесь С. А. Пионтковский, —
являются характерной чертой, которую сохранила,
наряду с отрицанием монизма, т. е. отрицанием мар-
ксизма и многими другими чертами воззрений Ключев-
ского, буржуазная историография нашего времени. Вели-
кодержавность и национал-шовинизм свойственны всем
буржуазным историкам России. В своих исторических
работах эти историки по своей методологии, по своим
концепциям, по своей фразеологии стоят на позициях,
которые свойственны зоологическому национализму
московских лабазников».
Вину С. Ф. Платонова, М. К. Любавского, С. В. Бах-
рушина и других «буржуазных* историков 1920-х гг.
С. А. Пионтковский видел в том, что они были «исто-
риками прежде всего великорусского народа, певцами
господствующего прошлого Великороссии, при полном
замалчивании истории отдельных национальностей».
А это при «упорной защите» вышеназванными автора-
ми «великорусской национальности» и являлось, по его
мнению, «резко шовинистическим выступлением».141
В Ленинграде совместное заседание Института исто-
рии Комакадемии и Ленинградского отделения научно-
го общества историков-марксистов проходило с 29 янва-
ря по 16 февраля 1931 года. На нем с докладами, посвя-
щенными «вредительству* на историческом фронте,
выступили: директор Института истории Г. С. Зайдель
на тему «Тарле как историк* и доцент Ленинградского
Историко-лингвистического института, ученик С. В. Рож-
дественского по университету М. М. Цвибак на тему
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
49
• Платонов и его школа». Содержание докладов, а также
выступления по ним, в том числе и учеников С. Ф. Пла-
тонова (А. А. Введенский, М. Н. Мартынов, С. Н. Валк
и др.), широко освещались в ленинградской прессе.142
Полный текст стенограммы этих заседаний под назва-
нием «Классовый враг на историческом фронте» был
опубликован в 1931 году.143
Отправной точкой, исходным пунктом обоих докла-
дов, как и всей дискуссии в целом, является усиленно
распространяемый в эти годы тезис о неизбежности, по
мере успехов социалистического строительства, обостре-
ния классовой борьбы в стране и популярная тогда тема
• вредительства».
«Вступая в третий, решающий год пятилетки, зна-
менующий собой завершение построения фундамента
социалистической экономики, мы сталкиваемся, — за-
явил Г. С. Зайдель, — с еще более судорожными усили-
ями враждебных классов помешать победному строи-
тельству социализма». Не осталась в стороне и буржу-
азная наука, которая «перестала служить» советской
власти и «двигать вперед наше развитие».
Коснувшись в этой связи «сотрудничества» С. Ф. Пла-
тонова и его коллег с большевиками в 1920-х годах,
Г. С. Зайдель отметил, что они «пришли к нам работать,
надеясь на победу капиталистической тенденции, кото-
рая заложена в НЭПе. Но все надежды рухнули — социа-
листическая тенденция явно и бесповоротно побежда-
ет». В этих условиях «попутчикам» не остается никакого
другого выхода, как один из двух: «либо перевооружить-
ся, переоценить свое собственное прошлое, отбросить бур-
жуазную идеологию, либо встать по ту сторону барри-
кад, помогать ... уничтожить единственное в мире соци-
алистическое государство ... Вот почему мы в области
идеологии сейчас имеем бурный процесс самокритики. Вот
почему ряд буржуазных ученых, которые на прошлом
этапе с нами „сотрудничали”, оказываются сейчас в ла-
гере врагов революции», — констатировал Г. С. Зайдель.
«Пролетарским ученым, — заявил он в заключении
своего доклада, — нечему учиться у историков типа Тар-
ле. Не только вредительские схемы Тарле должны быть
so
Введение
отброшены, но и документация этого историка должна
быть коренным образом пересмотрена. Тарле не имеет
права на звание историка рабочего класса, историю ко-
торого он фальсифицирует в угоду буржуазии. Ни рабо-
чие СССР, ни пролетарии других стран не признают его
вредительских концепций. Окрепшая пролетарская ис-
ториография СССР раз и навсегда покончит с вредитель-
ством Тарле и его друзей на историческом фронте».144
В оценке С. Ф. Платонова как историка «сделано мно-
го ошибок», заявил в своем докладе младший коллега
Г. С. Зайделя М. М. Цвибак, отметив приобретенную уче-
ным «не только в либеральных, но и даже в более ле-
вых кругах славу историка, вскрывшего классовую борь-
бу, принявшего классовую точку зрения». Рассеять эти
ошибки и, показав буржуазный характер исторических
построений и «контрреволюционную» сущность полити-
ческих устремлений С. Ф. Платонова, «вскрыть», таким
образом, его «подлинное классовое лицо» — так пони-
мал М. М. Цвибак свою задачу.
Вывод, к которому он пришел в результате «анализа»
исторических работ С. Ф. Платонова, был следующий:
«кулацко-крестьянская контрреволюция изнутри, ино-
странная интервенция извне и восстановление монар-
хии» — вот, по его мнению, программа политических
чаяний платоновской школы. Что касается исторических
взглядов С. Ф. Платонова, то они вполне укладываются,
по заключению Цвибака, в рамки националистического,
охранительного направления в русской историографии.145
«Было несколько академических имен, прошедших че-
рез университетскую школу Платонова — (Рождествен-
ский, Любомиров, Чернов, Романов, Полиевктов, Садиков,
Приселков, Басенко и др.)», — рассуждал М. М. Цвибак.
Все они, по его мнению, представляли собой «определен-
ное организационное единство, — но у них не было еди-
ной научно-методологической установки как у учеников
Ключевского. Эта группа учеников историка-бюрократа
и объединена была по-чиновнически. Полуслужебная, по-
луполитическая связь — вот основа платоновской шко-
лы, объединявшей учеников и друзей из упомянутого уже
кружка „русских историков"».
Фономен С. Ф. Платонова и наша историческая наука S1
Отыскался в работах платоновцев и «антисемитский
душок», проводимый ими, как вынужден был признать
М. М. Цвибак, «не без необходимой осторожности». Вся
русская дореволюционная официальная университетская
историческая наука, пришел к неутешительному выводу
докладчик, «была лейб-гвардией Романовых ... Поскреби-
те ... Л anno-Данилевского — получите Пуришкевича».
До революции, доказывал он, после смерти В. О. Клю-
чевского, С. Ф. Платонов оказался во главе националис-
тического крыла русских историков. «Вокруг юбилеев 1909,
1912, 1913 гг. складывается единство историков-монар-
хистов. Во главе с Платоновым и Чечулиным издаются
строго монархические, не чуждые антисемитского душ-
ка сборники („Полтавский сборник", „1812 год", „Нача-
ло династии Романовых", „Государи из Дома Романо-
вых", „К 300-летию царствования Дома Романовых").
Тут подвизались наряду с черносотенцами, как Чечу-
лин и Васенко, октябристы (Богословский) и даже кое-
кто из кадетов (Пресняков)».
Все работы С. Ф. Платонова насквозь великодержав-
ны, вторил М. М. Цвибаку его коллега Н. Попов. Велико-
державным находил он даже определение задачи русской
исторической науки как изучение «жизни своей нацио-
нальности». «История нашей страны, по Платонову, —
заявил он, — есть история русского народа», а это, по
гго мнению, плохо, так как «многочисленнейшие народ-
ности нашего Союза упоминаются на страницах его ра-
бот только как объект кровавых подвигов сатрапов са-
модержавия, объект колонизации русского царизма,
объект дворянской эксплуатации, насилий и зверств».
В угоду истории Великой России С. Ф. Платонов, за-
вилял Н. Попов, «не стесняется даже искажать, фаль-
сифицировать подлинный исторический процесс, процесс
героической борьбы этих народностей против колониза-
торства Великой России ... Заострить внимание работ-
ников исторического фронта против великодержавности
в исторической науке тем более необходимо, что велико-
державная идеология нашего времени есть по существу
контрреволюционная идеология прямой защиты „вели-
кой и неделимой"».146
52
Введение
Конечно, ни о каком шовинизме и национализме рус-
ской «буржуазной» историографии 1920-х годов не мо-
жет быть и речи, и все измышления М. М. Цвибака и
его коллег на этот счет можно отнести к издержкам
полета их необузданной фантазии. Вывод этот вполне
согласуется и с авторитетным мнением В. Б. Кобрина.
Убежденный в том, что существование в царской Рос-
сии - «великодержавного шовинизма» — это «не миф»,
он, тем не менее, полагал, что «шовинистами, людьми,
ненавидящими другие народы, все же не были аресто-
ванные, Во всяком случае в их работах мне встреча-
лись, — отмечал он, — быть может, некоторые преуве-
личения положительной роли государства, какие-то
элементы „имперского сознания** (что и не удивитель-
но: многие из них были близки к партии кадетов, ко-
торые мечтали о расширении границ России), Но не-
приязни к другим народам в их работах не было».141
В прениях по докладам Г. С. Зайделя и М. М. Цвибака
выступили: А. Введенский, Н. Попов, П. Щеголев, С. Валк,
Л. Райский, М. Мартынов, С. Семенов-Зуссер, А. Молок,
В. Кашин, X. Лурье, Н. Розенталь, С. Томсинский, 3. Ло-
зинский. За редким исключением (выступление С. Н. Вал-
ка, академический характер которого вызвал раздраже-
ние М. М. Цвибака) ораторы не скупились на уничижи-
тельные оценки научного творчества, а то и прямую клевету
и доносительство, в адрес своих коллег и учителей.
Вот лишь некоторые из эпитетов, которых был удос-
тоен во время этой «дискуссии» С. Ф. Платонов: «исто-
рик-бюрократ» — (М. Цвибак), «придворный историк»
(3. Лозинский), «ярый монархист и контрреволюционер»
(Н. Попов), «казенный историограф» (А. Введенский).
«Политическое лицо советского историка, — заявил
А. А. Введенский, — должно быть четко определено.
Историк обязан быть на той или иной стороне вели-
ких боев за социализм. Если за нейтралитет в Древ-
ней Греции вешали, то mutatis mutandis и в нашей
действительности расстреливать полагается».
Далеко не все из присутствующих на дискуссии горели
желанием каяться и обличать своих старших товарищей.
Это не осталось незамеченным президиумом собрания.
Фыюмен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
53
«Я уже говорил, — с угрозой заявил в заключительном
слове М. М. Цвибак, — о молчании С. В. Вознесенского.
Странным было молчание и некоторых других товари-
щей. Меня удивляет, и я думаю, что не только меня,
молчание такого крупного в нашей среде представите-
ля старой университетской исторической науки как
Г>. Д. Греков ... Молчание Грекова тем более недопусти-
мо, что его работы подвергались критике в ряде мар-
ксистских изданий».
Можно, конечно, сказать, что задачей дискуссий яви-
лось идеологическое обеспечение готовящегося процесса
над арестованными. И действительно, факт этот, судя по
всему, имел место. Но главное в них — это торжество
победителей над старой, уходящей со сцены, пусть и с по-
мощью ОШУ, «буржуазной» исторической наукой. И дело
не только в том, что освободившиеся в результате арестов
кафедры перешли к победителям (Г. С. Зайдель, к слову,
получил не только кафедру новой истории, но и стал пер-
вым деканом организованного в 1934 году исторического
факультета ЛГУ; в Москве же эти должности достались
коллеге Цвибака — Фридлянду). Получил кафедру (прав-
да, ненадолго) в ЛИФЛИ и М. М. Цвибак. Гораздо важнее
здесь другое. Арест С. Ф. Платонова и его коллег «истори-
ки-марксисты» однозначно восприняли как кровное дело,
как одержанную ими победу «на историческом фронте».
Не случайно то обстоятельство, что главную вину
С. Ф. Платонова М. М. Цвибак и его коллеги усматри-
вали не столько в общей направленности его трудов,
сколько в активной научно-организационной деятель-
ности ученого в 1920-е годы, его борьбе за сохранение
старой научной традиции. После революции, заявил
М. М. Цвибак, С. Ф. Платонов «объединяет на „науч-
ной** и на чисто политической основе вокруг своих ан-
тисоветских гнезд в Главархиве, Археографической ко-
миссии, Библиотеке Академии наук и Пушкинском
доме»™ практически «всех мелко и крупнобуржуазных
и помещичьих историков» Ленинграда и Москвы.149
«Школа Платонова, — отмечал он в „Красной газе-
те", — последняя школа русской буржуазной историо-
графии ... Перед своей бесславной кончиной она породила
54
Введение
период консолидации вокруг монархических, интервен-
ционистских идей под руководством человека, кото-
рый из историографа „Великой России” превратился в
дюжинного агента иностранного капитала» .,5°
Сам М. Н. Покровский не принимал прямого участия
в обеих дискуссиях, однако подлинным их вдохновителем
был, конечно, он. Именно его ученики были застрельщи-
ками «классовой борьбы на историческом фронте»,161
Покровский же являлся и директором Комакадемии, в
стенах которой происходила «дискуссия», а также редак-
тором журнала «Историк-марксист», широко предоставив-
шего свои страницы для критики не только русской, но и
немарксистской историографии других республик. Само
разоблачение «вредительства» на историческом фронте ве-
лось с позиции М. Н. Покровского, еще при жизни про-
возглашенного «основоположником марксистской школы
истории России»162 на основе установок, взятых на воору-
жение докладчиками из его трудов, и основывалось на его
оценках научного творчества Е. В. Тарле, С. Ф. Платоно-
ва и других «буржуазных» ученых.153
У М. Н. Покровского заимствовали докладчики и уничи-
жительное определение русской буржуазной историогра-
фии как «научного кладбища», «коллективно организован-
ного кладбища людей, коллективно переживших свою
смерть», равно как и характерные реплики своего учите-
ля, вроде: «вы еще не в могиле, вы живы ...» (из Н. А. Не-
красова).154 В конкретной ситуации 1930-1931 гг., когда
С. Ф. Платонов, М. К. Любавский, Н. П. Лихачев и их
коллеги были оклеветаны, арестованы, сидели в тюрьме и
ожидали решения своей участи, разглагольствования на
кладбищенскую тему выглядели кощунственно, что, одна-
ко, не смущало участников «дискуссии».
«Тем, кто хочет идти с ни&и, — торжествовал
М. М. Цвибак, — нужно ... многое позабыть, прежде все-
го нужно позабыть, что они великие ученые, что они —
носители науки ... В наших условиях гигантского рос-
та новых кадров, — заявил он, — делаются ничтож-
ными мелкие достижения прошлого. В настоящее вре-
мя не приходится говорить об отдельных ученых и
всех ученых людях, настолько незаменимых, чтобы им
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
55
позволить продолжать их старые традиции» ?55 Не дать
старым «буржуазным» ученым «продолжать» старые на-
учные традиции, лишить их возможности готовить на-
учную смену — вот в чем, оказывается, был истинный
смысл «дела» С. Ф. Платонова и его коллег!
«Доносчиком, — отмечал внимательно наблюдавший
из-за границы за борьбой на „историческом фронте"
II. Н. Милюков, — оказался марксист М, Н. Покров-
ский ... злобная завистливая личность, уже в студенчес-
кие годы проявившая эти качества по отношению к сво-
им более удачливым товарищам ... По дороге Покровского
он (Платонов — Б. В.), во всяком случае, пойти не хо-
тел, а это и было причиной преследования всех русских
историков» У& Такого же взгляда держался на причины
♦Дела историков» и Г. В. Вернадский. «Конец 1920-х гг,
был временем установления диктатуры М, Н. Покровс-
кого над русской исторической наукой и разгрома им
„буржуазных историков"», — отмечал он.157
Это обстоятельство, а также единодушная констата-
ция участниками дискуссии бесспорного для них факта,
что после арестов, проведенных ОГПУ, от школ Тарле и
Платонова на сегодняшний день, собственно, «ничего не
осталось», не оставляют никаких сомнений в том, что
главным в «деле» С. Ф. Платонова был все же не столько
общеполитический или «академический аспект», а борьба
♦ на историческом фронте»,158 связанная с противостоя-
нием двух исторических школ: марксистской, во главе
с М. Н. Покровским, и «буржуазной», олицетворением
которой стал в 1920-е годы С. Ф. Платонов.
Возвращаясь к заявленному в названии этого очерка
вопросу о феномене С. Ф. Платонова, я вижу его, глав-
ным образом, в том, что как историк-государственник,
твердо стоящий на точке зрения приоритета прав источ-
ника и факта, С. Ф. Платонов во многом оставался чужа-
ком для представителей наиболее политизированной час-
ти либеральной историографии дореволюционной России.
На таких же принципиальных позициях историка-госу-
дарственника остался С. Ф. Платонов и после 1917 года,
что, собственно, и явилось, по большому счету, глубин-
ной причиной его ареста и ссылки. В этом же, то есть
56
Введение
государственно-патриотической направленности научно-
го творчества ученого, вижу я и секрет некоторой насто-
роженности, даже недоброжелательства по отношению к
С. Ф. Платонову (в этом, собственно, и состоит его фено-
мен) со стороны некоторой части нашей «демократичес-
ки ориентированной» историографии.
Конечно, на первый взгляд, ситуация с изданием и
изучением научного наследия С. Ф. Платонова выглядит
вполне благополучно. Одна за другой переиздаются в по-
следние годы основные работы С. Ф. Платонова, в первую
очередь, конечно, его учебник и «Лекции по русской ис-
тории». В 1995 году в серии «Памятники исторической
мысли» были переизданы и «Очерки по истории Смуты»
С. Ф. Платонова.159 В 1993 году было опубликовано и пер-
вое после 1917 года собрание сочинений С. Ф. Платонова
в двух томах. Готовится по линии Археографической ко-
миссии и полное академическое собрание его трудов. По-
явились и первые серьезные исследования творчества уче-
ного (А. Н. Цамутали,160 С. О. Шмидт,161 В. С. Брачев162).
Особо пристальное внимание в публикациях 1990-х
годов уделялось (что понятно) последнему периоду жиз-
ни С. Ф. Платонова, связанному с его арестом и ссылкой
(Ф. Ф. Перченок,103 С. О. Шмидт,164 Б. В. Ананьич,165
В. М. Панеях, В. С. Брачев166). Опубликовано и само ар-
хивно-следственное дело С. Ф. Платонова 1930 года.167
Вместе с тем, дает о себе еще знать и старая, идущая
со времен М. Н. Покровского и его учеников, недобрая
традиция нигилистического восприятия С. Ф. Платонова
как монархиста и консерватора, а его творчество по-пре-
жнему трактуется рядом историков в рамках официаль-
но-охранительного направления в русской исторической
науке (А. Н. Цамутали,168 М. Б. Свердлов). Особенно
примечателен в этом отношении петербургский историк
М. Б. Свердлов. Конечно же, С. Ф. Платонов у него, как
и у М. Н. Покровского, убежденный монархист и кон-
серватор. Но если М. Н. Покровский и его ученики, при
всей неприязни к С. Ф. Платонову, все же отдавали ему
должное как крупному ученому и педагогу — создателю
сформировавшейся вокруг него исторической школы
(А. Е. Пресняков, С. В. Рождественский, Н. П. Павлов-
Феномен С Ф. Платонова и наша историческая наука
57
('('ливанский, А. И. Заозерский, В. А* Романов, П. Г. Лю-
бомиров, П. Г. Басенко и др.), то М. Б. Свердлов старает-
ся отнять у С. Ф. Платонова и это.
Никакой научной школы в Петербургском универси-
тете у С. Ф. Платонова, убежден М. Б. Свердлов, не было,
да и быть не могло. Так, небольшой кружок, каких в то
время было немало на историко-филологическом факуль-
тете. И, ничтоже сумняшеся, расписывает его учеников
ио кружкам А. Е. Преснякова и А. С. Лаппо-Данилевско-
го.1*19 Не было, доказывает М. Б. Свердлов, и никакого
объединения вокруг фигуры С. Ф. Платонова «буржуаз-
ных историков» в 1920-е годы. Не та, как говорится, это
была фигура. «Сплотило» же их вокруг С. Ф. Платонова
ОГПУ. Факты же, свидетельствующие об обратном, то есть
|)езком возрастании влияния С. Ф. Платонова в 1920-е годы
среди историков — представителей старой университет-
ской профессуры начисто М. Б. Свердловым игнориру-
ются. Несогласных же с ним М. Б. Свердлов обвиняет в
пропаганде ... версии ОГПУ.170
На таких же, нигилистических по существу, позициях
но отношению к С. Ф. Платонову стоят и авторы большой
статьи о его деле — «Принудительное „соавторство"» —
В. В. Ананьич и В. М. Панеях.171 И хотя слово «соавтор-
ство» предусмотрительно взято авторами в кавычки, уже
сям факт зачисления С. Ф. Платонова в «соавторы», пусть
и принудительные, к ОГПУшным фальсификаторам дела,
не может не вызвать чувства протеста. Тем более, что
держался С. Ф. Платонов на следствии, надо отдать ему
должное, мужественно, и нужные следователям показа-
ния стал давать только не ранее, чем спустя 8-9 месяцев
после ареста, то есть, фактически, последним из группы
листованных вместе с ним профессоров.
«Клятвенно утверждаю, — заявил Платонов в подан-
ной им 12 апреля 1930 года специальной записке в
ОГПУ, — что 1) к противоправительственной контр-
революционной организации не принадлежал и состав
ее не знаю. 2) Действиями ее не руководил ни прямо,
ни косвенно. 3) Средств ей не доставлял и для нее денег
от иностранцев или вообще из-за границы не получая.
Считая бы для себя позором и тяжким преступлением
SS
Введение
получать такие деньги для междуусобия в родной стра-
не. Не могу отступить от этих показаний, единствен-
но истинных, ни под страхом ссылки, ни изгнания, ни
даже смерти».172
Представление об обстановке, в которой велось след-
ствие, дает следующий документ из его дела: «ДПЗ. Ка-
мера № 202. Следователю. Прошу вызвать. Хотел бы
говорить со своими следователями т. Ж у пах иным и
т. Степановым. Состояние здоровья настоятельно вы-
нуждает просить вернуть меня в лазарет (в последние
годы жизни С. Ф. Платонов страдал острой сердечной
недостаточностью — Б. В.). О прочих ограничениях не
говорю. Академик С. Ф. Платонов. 12.04.1930 г.)». Наи-
более действенной формой давления на С. Ф. Платонова
были постоянные угрозы следователей в отношении аре-
стованных дочерей. Все это заставило С. Ф. Платонова
смягчить свою позицию и пойти на определенные уступ-
ки следствию, которые его, впрочем, нисколько не удов-
летворили, так как, объявив о своем «монархизме» и со-
знательном противодействии проникновению в учрежде-
ния Академии наук коммунистов, которым он предпочитал
«оппозиционно настроенную молодежь», С. Ф. Платонов
не только отрицал свою причастность к созданию контр-
революционной организации, но и категорически отказы-
вался давать какие-либо компрометирующие сведения о
своих коллегах и учениках. Характерна в этом отноше-
нии высокая начальственная резолюция В. Р. Домбров-
ского на показаниях С. Ф. Платонова от 10 ноября
1930 года: «т. Степанову (начальник отдела — Б. В.).
Опять дает чрезвычайно уклончивые показания».113
Сам С. Ф. Платонов так объяснял свою позицию, за-
нятую в первые месяцы следствия. «Я, — отмечал он в
своих показаниях от 2 октября 1930 года, — боялся ...
стать в положение обличителя и осведомителя, подво-
дящего под ответственность кого бы то ни было и в
чем бы то ни было. В этом та единственная причина
моей сдержанности, выражаясь иначе, запирательства,
с точки зрения следствия. Сверх того, в круге вопросов,
предлагаемых следствием, были частности, которых я
по совести не мог признать на свою вину и указывались
Фокомен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
S9
иногда факты, или мне действительно не известные
или происшедшие без моего в них участия». Следствием
тпкой позиции явилось стремление С. Ф. Платонова «дер-
жаться того приема», который он считал для себя «обя-
зательным и по существу правильным» в сложившей-
ся ситуации: «не касаться по возможности» других
лиц, связанных с ним, «в общем деле и говорить только
о себе». И лишь после того, как все обвиняемые уже
высказались, оговорив при этом (в разной степени, конеч-
но) не только себя, коллег, но и самого С. Ф. Платонова,
он счел, наконец, возможным прекратить свое дальней-
шее сопротивление. Произошло это в сентябре 1930 года.
«У лиц, ведущих следствие, — отмечал в связи с этим
С. Ф. Платонов, — от других обвиняемых уже накопи-
лось к этому времени такое количество „сознаний** и
показаний обо мне лично, что „обличения** не могли
уже никому повредить, и большая моя откровенность
не касалась уже никого, кроме меня самого. Когда это
для меня стало ясно, я с охотой стал говорить обо
всем, о чем мог дать сведения, нисколько не стараясь
закрыться от обвинений в целях смягчения собствен-
ной участи, ибо ни возраст мой, ни характер не допус-
кают малодушного желания пощады ...».174
Так родилась «Покаянная записка» С. Ф. Платонова в
Коллегию ОШУ 17 сентября - 5 октября 1930 года, так
появились на свет и другие показания ученого, в частно-
сти, его «признание» в получении «денежных сумм на
контрреволюционную деятельность» от Ватикана и «не-
мецких националистов». Ничего нового по сравнению с
показаниями других обвиняемых они не содержали и по-
вредить им не могли. Тем не менее, всегда щепетильный в
вопросах этики, ученый чувствовал себя неловко. «Реша-
ясь на это, — писал он, — оговариваюсь, что я не имею в
виду отягощать положение тех, о ком буду писать; я не
думаю переложить на них груз ответственности».175
Мужественное поведение С. Ф. Платонова на допросах
выгодно отличает его показания от показаний других
обвиняемых (Е. В. Тарле, Н. В. Измайлов, Ю. В. Готье,
В. И. Пичета, С. В. Рождественский и др.), проходивших
по этому делу. С полным основанием можно сказать,
60
Введение
что в ходе следствия 70-летний больной ученый (в деле
имеются документы о направлении его в лазарет в связи
с сердечной недостаточностью) не только не уронил вы-
сокого звания Учителя, но и преподал своим ученикам,
оказавшимся слишком «словоохотливыми» последний
и, быть может, самый важный для них урок — урок
гражданского мужества и высокой нравственности.
О результатах следствия впервые публично было
объявлено 2 февраля 1931 года, когда на чрезвычайном
общем собрании Академии наук СССР ее непременный
секретарь В. П. Волгин сообщил собравшимся «об ус-
тановлении факта участия» С. Ф. Платонова и его кол-
лег Е. В. Тарле, Н. П. Лихачева и М. К. Любавского в
«контрреволюционном заговоре», в связи с чем они были
исключены из состава ее действительных членов — одна
из наиболее позорных и тяжелых страниц нашей исто-
рии науки. Не менее позорным и тяжелым было по-
стыдное судилище над С. Ф. Платоновым, устроенное ин-
ститутом истории Комакадемии и Обществом истори-
ков-марксистов в Ленинграде 21 января - 16 февраля
1931 года, на котором оставшиеся на свободе младшие
коллеги и ученики С. Ф. Платонова из опасений за свою
судьбу вынуждены были отрекаться от него. «Что ду-
мал перед смертью знаменитый русский историк, —
писал в этой связи А. Изюмов, — я не знаю. Мне ка-
жется,, что деяния чекистов его не удивляли: он черес-
чур хорошо знал историю Смутного времени. Но вот
плевки, которыми награждали его его же ученики, я
думаю, доставляли ему наибольшие страдания» .176
Сохранилась записка от 9 июля 1931 года, посланная
С. Ф. Платоновым своим арестованным дочерям. «Доро-
гие Ниночка и Маруся! Спасибо от всего сердца за вашу
память на 16.VI (день рождения — Б. В.). Этот день
был особым, праздником: были гости, родные ... Ниноч-
ка, милая, мемуаров я не пишу. В пояснения к письмам
от мамы 1885 г. я написал некоторые воспоминания —
для детей и разобрал кое-что из моих бумаг. Писать
мемуары в данной обстановке я не собираюсь, но собра-
но и вое помянуто много. Выяснены некоторые родослов-
ные первой половины и середины XIX столетия. Креп-
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
61
ко, милые, любимые вас целую и желаю всего лучшего.
Любящий вас папа».177
Ф. Ф. Перченок со ссылкой на воспоминания С. В. Сиг-
риста и свои беседы с внучкой С. Ф. Платонова Н. Н. Фе-
доровой (ныне покойной) в 1978 году рисует достаточно
комфортные условия тюремного содержания академика:
«комната гостиничного типа, не с решеткой, а сеткой
на окне. Ему был, — пишет он, — создан улучшенный
режим: мясной обед, сладости к чаю, уборка комнаты
уборщиком из подследственных. Привезли платоновские
вещи: Сергей Федорович спал на привезенной из дома кро-
вати, работал со своими книгами, за своим письменным
столом. Начал было писать воспоминания. Родные неод-
нократно посещали его, привезли (внучка — Б. В.) в ка-
меру любимую кошечку. Два раза в месяц Мосевич возил
Платонова гулять на острова». Идиллическая картинка,
нарисованная Ф. Ф. Перченком, хотя и отражает реаль-
ный факт «послабления» режима содержания С. Ф. Пла-
тонова после окончания следствия, но едва ли способна
кого-либо ввести в заблуждение. Дом предварительного
заключения и ленинградские «Кресты» — не загородный
санаторий. Длительное тюремное заключение (а он провел
здесь, дожидаясь приговора, более полутора лет), тяжело
отразилось на морально-психологическом его состоянии.
И дело не только в превратностях судьбы, обрушившихся
на 70-летнего ученого. Удары такой силы (арест и изнуряю-
щие допросы, клеветнические нападки печати, отступниче-
ство друзей и учеников, исключение из Академии, опасе-
ния за судьбу дочерей), с избытком хватило бы для того,
чтобы сломить и более молодого и сильного человека.
А ведь есть в «деле историков» и совсем другие приме-
ры. Так «беспартийный социал-демократ», как выставлял
себя в ходе следствия Б. В. Тарле (арестован 28 января
1930 г.), пошел на «принудительное соавторство» не через
8-9 месяцев, как С. Ф. Платонов, а уже через ... 10 дней.
«Признаю, что в Ленинграде в академической научной
среде существовала контрреволюционная организация во
главе с академиком Платоновым», — заявил он 8 февра-
ля 1930 года.178 И далее, правда уже через полтора меся-
ца — 15 апреля 1930 года: «Платонов, по моему мнению,
62
Введение
деньги от немецких деятелей, с которыми был связан,
получал».1™ Каково было читать эти показания С. Ф. Пла-
тонову, который в это же время, как мы уже знаем, не
только категорически отрицал подобные обвинения, но и
страшно боялся повредить своими показаниями своим
коллегам и ученикам. Е. В. Тарле эта мысль, похоже, не
слишком то беспокоила, и почтенный ученый с легким
сердцем, говоря словами одного из его однодельцев, «ого-
варивал и клеветал на своих учеников и учениц».160
Если уж и появился у кого то соблазн поискать соав-
торов следователей в фабрикации «Академического дела»,
то первый кандидат здесь, безусловно, Е. В. Тарле, бла-
го и показания его следователям ОГПУ опубликованы и
доступны для историков.181 Но похоже, делать это ник-
то не собирается. Что, в принципе, наверное, правиль-
но. Но не замечать на фоне этого поразительного мало-
душия 50-летнего Е. В. Тарле мужества, благородства и
самообладания, проявленных 70-летним больным стари-
ком С. Ф. Платоновым, не только не правильно, но и
большой грех для исследователя.
Фальшиво в этой связи звучит аргументация в пользу
именно такой позиции, которую приводят Б. В. Ананьич
и В. М. Панеях: «Попытки сравнительных характерис-
тик поведения подследственных, а затем и поспешные
выводы о том, кто лучше или хуже вел себя во время
следствия, или кто кого оговорил», некорректны, так
как, тем самым, они якобы «становятся как бы объек-
том повторного суда, а преступная деятельность ор-
ганизаторов расправы над наукой остается в тени».
И далее — недвусмысленный намек на авторов «некото-
рых статей и воспоминаний»: «стравливание невольных
участников „Академического дела" как раз входило в за-
дачу тех, кто вел следствие, и было одним из приемов
его фабрикации, но, разумеется, не единственным» ,182
Конечно, стравливать невольных участников «Акаде-
мического дела», чем занимались следователи ОГПУ, дей-
ствительно некорректно. Но едва ли лучше для историка
сваливать их в одну кучу, даже не попытавшись отделить
действительных соавторов «Академического дела» и пря-
мых провокаторов от соавторов мнимых, активно проти-
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
63
постоявших фальсификаторам. Зло, таким образом, слива*
ется с добром, мужество и благородство одних — с преда-
тельством и конформизмом других. И все это под прикры-
тием громких фраз о некорректности повторного суда над
участниками дела и необходимости разоблачения преступ-
ной деятельности организаторов «расправы над наукой».
Сталкиваясь с такого рода фактами, невольно зада-
ешься вопросом: в чем же все-таки причина феномена
С. Ф. Платонова или, говоря другими словами, стойкого
неприятия его как историка и человека некоторой частью
нашей историографии? Первое, что приходит в голову
для всякого, кто специально занимался С. Ф. Платоно-
вым, это государственно-патриотические взгляды учено-
го, которые, конечно же, всегда были, есть и будут чуж-
ды ряду наших российских историков. Но не только. Ска-
зывается, видимо, и разоблачительный пафос наших
псевдодемократов по отношению к советскому прошлому.
Во всяком случае, дискуссии последних лет (Н. Н. Пок-
ровский,183 В. М. Панеях,184 В. С. Брачев185) вокруг
С. Ф. Платонова неопровержимо доказывают, что собствен-
но сам ученый и его научное наследие как таковое инте-
ресуют наших оппонентов мало. Создается впечатление,
что трагедия ученого для некоторых из них — всего лишь
повод для того, чтобы лишний раз напомнить читателю
об «ужасах советского тоталитаризма», бросить еще один
камень в наше недавнее прошлое, обличить его. И этим
обличительным пафосом они до боли напоминают нам
своих духовных предшественников — неистовых ревни-
телей 1920-х годов. Только этим, пожалуй, и можно объяс-
нить то неистовство, в которое приходят эти люди, когда
в поисках истоков «Академического дела» пытаешься пе-
ревести проблему из сферы «козней Кремля» против рус-
ской интеллигенции на реальную почву состояния борь-
бы на «историческом фронте» этого времени. «Современ-
ный консерватор», «коммуно-монархист»,186 «ретроград»
и тому подобные перлы по адресу своих коллег — вещь
довольно таки обыкновенная в лексиконе у этой публики.
В чем тут дело — скрывать, похоже, никто не собира-
ется. Оказывается, простодушно объясняет нам В. М. Пане-
ях, «историографическая» версия «Дела историков» якобы
64
Введение
«выдвинута Брачевым с целью защиты высшей партий-
ной власти от обвинений в инициировании и фабрикации
„дела" и, тем самым, возложения ответственности за
репрессии на самих историков» .187
Ну» во-первых, никто «власть» от ответственности за
разгул репрессий в стране не уводил и уводить не собира-
ется. Нет для этого у нас никаких оснований. Что же
касается историков, то ведь речь у меня (и В. М. Панеях
это, конечно же, прекрасно понимает) идет не об истори-
ках вообще, а о вполне конкретной группе людей, пред-
ставлявших в 1920-е годы так называемое «интернацио-
налистское» крыло марксистской историографии в СССР.
Зачем В. М. Панеяху понадобилось уводить в наши дни
от ответственности за развязывание репрессий против ста-
рой профессуры М. Н. Покровского и его учеников — всех
этих зайделей, цвибаков, фридляндов, Пионтковских, та-
таровых, которые, можно сказать, поднаторели в борьбе
против русской национальной историографии, в поисках
и разоблачительстве «классовых врагов» среди своих кол-
лег и публично призывали власть к использованию про-
тив них «хлыста», то есть ОГПУ, остается только гадать.
Но вернемся к С. Ф. Платонову. «Постсоветская ис-
ториография, — в растерянности констатирует А. Л. Хо-
рошкевич, — находится в затруднении, не решаясь при-
числить С. Ф. Платонова ни к одному политическому и
историографическому лагерю. Отвергая оценку С. Ф. Пла-
тонова как историка охранительного направления, пред-
ложенную Л. В. Черепниным и поддержанную А Н. Цаму-
тали в 1986 году, она (историография) пока не может
дать точной характеристики общественно-политической
позиции Платонова. Он либерально-буржуазный историк
(А. Н. Фукс), как считали в свое время А. А. Зимин и
А А Преображенский; патриот, но не либерал, по мне-
нию В. С. Брачева, и не государственник, по В. М. Пане-
яху. Оценка Платоновым самодержавия в 1917 году, по
А Н. Цамутали (1996) приближает его к либеральной
позиции».188
К сожалению, обрисовав картину впечатляющего раз-
броса мнений постсоветских историков о С. Ф. Платонове,
А. Л. Хорошкевич мало задумывается о причинах этого
|(ч»номен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
пиления. И дело тут не только в том, что такую крупную
и неоднозначную фигуру, как С. Ф. Платонов, отдельные
исследователи пытаются втиснуть в узкие рамки привыч-
ных им и весьма далеких от реалии начала XX века исто-
риографических представлений. Более существенно другое:
пдекватное восприятие и оценки С. Ф. Платонова-историка
возможны только на путях государственно-патриотической
историографии. Ведь именно для такого национально-ори-
ентированного читателя и создавал свои труды выдающий-
ся русский историк С. Ф. Платонов.
В. С. БРАЧЕВ,
доктор исторических наук, профессор
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Шмидт С. О. Записка С. Ф. Платонова об учено-литературной дея-
тельности С. Д. Шереметева // Археографический ежегодник (АЕ).
1994. М., 1996. С. 181.
2 Шохин Л. И. С. Д. Шереметев-историк в дневниковых записях //
АЕ. 1994. М., 1996. С. 211.
я А. В. Луначарский — Н. П. Горбунову. 9.03.1921. Публ. Н. И. Се-
лезневой // Вестник РАН. Т. 66. 1996, № 6. С. 54.
1 Струве П. Сергей Федорович Платонов о Петре Великом // Запис-
ки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1973. Т. 7.
С. 201.
5 Брачев В. С. Русский историк С. Ф. Платонов. Ученый, педагог, че-
ловек. Изд. 2-е. СПб., 1997.
° Брачев В. С. Дело историков 1929-1932 гг. Изд. 2-е. СПб., 1998.
7 Пресняков А. Е. Речь перед защитой диссертации // Пресняков А. Е.
Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. V-VI.
я Ульянов Н. И. С. Ф. Платонов // Спуск флага New Haven, Conn.,
1979. С. 126.
° Струве П. Б. Памяти С. Ф. Платонова // Россия и славянство (Па-
риж). 1933, 21 января.
‘° Список трудов С. Ф. Платонова. Подг. Б. А. Романов // Сб. ста-
тей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову. Пг., 1922.
C.VI-XI1.
11 Список печатных трудов С. Ф. Платонова с 1923 года. Подг. В. А. Ко-
лобков // АЕ. 1993. М., 1995. С. 319-320.
12 Хорошкевич А. Л. Феномен С. Ф. Платонова и судьба русской исто-
рической науки // Платонов С. Ф. Москва и Запад. Борис Годунов.
M., 1999. С. 6-10.
u Пичета В. И. Смута и ее отражение в трудах историков // Голос
минувшего. 1913, № 2. С. 34.
14 Брачев В. С. Русский историк Сергей Федорович Платонов. Ч. 1-2.
СПб., 1995. С. 3-11, 66-116.
,ь Цамутали А. Н. Борьба направлений в русской историографии в пе-
риод империализма. Л., 1986. С. 84, 85-97.
10 Ключевский В. О. Сочинения. Т. 2. М., 1988. С. 172.
17 Там же. С. 45.
18 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVH вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 149-151, 153.
J Зак. № 180
66
Введение
111 Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 4, т. 7-8. М., 1989. С. 183, 184.
20 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVI1 вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 248, 249.
21 Белов Е. А. О смерти царевича Димитрия // Журнал министерства
народного просвещения. 1873, № 7. С. 320.
23 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XV1I вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 272, 273.
23 Там же. С. 277.
24 Там же. С. 339.
25 Там же. С. 331, 342.
2 в Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 4, т. 7-8. М., 1989. С. 552.
27 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 442.
28 Там же. С. 181.
29 Там же. С. 463.
30 Ключевский В. О. Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 43, 44.
31 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 532.
32 Там же. С. 498.
33 Ключевский В. О. Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 43.
34 Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 4, т.7-8. М., 1989. С. 605-607.
34 Ключевский В. О. Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 42.
ав Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 494.
37 Там же. С. 498.
“ Ключевский В. О. Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 47.
80 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 527, 528.
40 Там же. С. 543, 552.
41 Бестужев-Рюмин К. Н. Повести о Смутном времени (рец.) // Рус-
ский вестник. 1888, № 7. С. 232.
42 Костомаров Н. И. Личности Смутного времени // Вестник Европы.
СПб., 1871. Т. 3. С. 502.
43 Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное
время. М., 1883. С. 11.
44 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в Смутное время. СПб., 1899. С. 534.
44 Там же. С. 557.
40 Там же. С. 567.
47 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 39.
48 Там же. С. 39-41.
49 Платонов С. Ф. Борис Годунов. Пг., 1921. С. 115.
40 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 456.
51 Там же. С. 634.
42 Там же. С. 719.
53 Там же. С. 708, 709.
54 Платонов С. Ф. Борис Годунов. Пг., 1921. С. 154.
45 Платонов С. Ф. Петр Великий. Личность и деятельность. Л., 1926.
С. 114.
46 Брачев В. С. Русский историк С. Ф. Платонов. Изд. 2-е. СПб., 1997.
С. 112-149.
47 Там же. С. 150-156.
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
67
,н Брачев В. С. Общественно-политические взгляды С. Ф. Платонова // Ис-
торическая наука в меняющемся мире. Вып. 2. Казань. 1994. С. 51-56.
Милюков П. Н. Два русских историка: С. Ф. Платонов и А. А. Ки-
зевсттер // Современные записки (Париж). 1933, № 51. С. 319.
00 Алексеев В. П. Борьба за идею законности в Московской Руси. М.,
1904. С. 12.
Сторожен В. Н. Очерки русской историографии // Образование. 1900,
№ 7-8. С. 128-136.
*12 Брачев В. С. Русский историк С. Ф. Платонов. Изд. 2-е. СПб.» 1997.
С. 182-184.
м Пичета В. И. Смутное время в Московском государстве. М., 1913. С. 146.
64 Васенко П. Г., Платонов С. Ф., Тураева-Церетели Е. Ф. Начало ди-
настии Романовых. СПб., 1912. С. 234.
пг* Платонов С. Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело
1929-1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С. Ф. Плато-
нова. СПб., 1993. С. 284.
бП Брачев В. С. Сергей Федорович Платонов // Отечественная история.
1993, № 1. С. 119.
07 Брачев В. С. Петербургская Археографическая комиссия (1834-
1929 гг.). СПб., 1997. С. 133 146.
08 Кривошеев Ю. В., Дворниченко А. Ю. Изгнание науки: российская
историография в конце 20-х - начале 30-х гг. XX века // Отече-
ственная история. 1994, № 3. С. 143-158.
Л0 Покровский М. Н. 1905 год. М., 1930. С. 30.
7(> Покровский М. Н. Возникновение Московского государства и «вели-
корусская народность» // Историк-марксист. 1930. Т. 18-19. С. 28.
71 Покровский М. Н. Историческая наука и борьба классов. М.-Л., 1933.
Вып. 2. С. 344.
72 Рубинштейн Н. Л. М. Н. Покровский — историк России // Под зна-
менем марксизма. 1924, № 10-11. С. 189.
73 Нечкина М. В. В. О. Ключевский // Русская история в классовом
освещении. М., 1930. Т. 2. С. 288.
74 Любош С. Б. Последние Романовы. Л., 1924. С. 127.
7Л Алтаузен Джек. Безусый энтузиаст // Октябрь. 1929. Кн. 1. С. 57.
™ Там же.
77 Рыбаков Б. А. История и перестройка. М., 1989. С. 33.
7Н Нечкина М. В. Смутное время // Малая Советская энциклопедия.
Изд. 1-е. Т. 8. М., 1930. С. 66.
70 Минин-Сухорук Ц Малая Советская энциклопедия. Изд. 1-е. Т. 5.
М., 1930. С. 229.
в" Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. М.,
1933. С. 57.
н‘ Алтаузен Джек. Вступление к поэме // 30 дней. Иллюстрированный
ежемесячник. 1930, № 8. С. 68.
82 Платонов С. Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело
1929-1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С. Ф. Плато-
нова. СПб., 1993. С. 285.
83 Платонов С. Ф. Борис Годунов. Пг., 1921. С. 141.
84 Там же. С. 83, 84.
85 Романов В. А. [Рец.] Акад. С. Ф. Платонов. Борис Годунов. Пг.,
1921 // Дела и дни. Кн. 2. С. 213.
нв Русская мысль. Прага. 1922, апрель. С. 217.
н7 Покровский М. Н. [Рец.] Платонов С. Ф. Борис Годунов. Пг., 1921. //
Печать и революция. 1921. Кн. 2. С. 139, 140.
88 Готье Ю. П. Мои заметки // Вопросы истории. 1993, № 9. С. 155.
ни Виппер Р. Ю. Иван Грозный. М., 1922. С. 116.
,К| Пресняков А. Е. (Рец.) Иван Грозный. Пг., 1923 // Века: Ист. сб.
Вып. 1. Пг.. 1924. С. 130.
01 Ключевский В. О. Сочинения. М.» 1988. Т. 2. С. 186.
69
Введение
92 Соловьев С. М. Сочинения. М., 1989. Кн. 3. С. 684.
яя Погодин М. П. О характере Ивана Грозного // Историко-критичес-
кие отрывки. М., 1846. С. 228, 262, 263.
91 Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главней-
ших деятелей. М.: Книга, 1990. Кн. 1. С. 458, 473.
9Г ‘ Ковалевский П. И. Иоанн Грозный и его душевное состояние. 6-е
изд. СПб., 1899. С. 292.
911 Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1989. Кн. 3.
Т. 11-12. С. 2-10.
97 Платонов С. Ф. Иван Грозный. Пг., 1923. С. 136.
98 Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России // Со-
брание сочинений. Т. 1. Монографии по русской истории. СПб., 1904.
С. 53, 54.
99 Платонов С. Ф. Иван Грозный. Пг., 1923. С. 63.
100 Там же. С. 64.
Там же. С. 92.
102 Там же. С. 154, 156.
Там же. С. 23.
104 Ключевский В. О. Сочинения. М., 1988. Т. 2. С. 186.
1,16 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты ~. С. 76-112.
100 Платонов С. Ф. Иван Грозный. Пг., 1923. С. 23, 150.
‘°’ Руль. Берлин. 1924. 20 апр. С. 2.
108 Сторожев В. Н. Очерки русской историографии. Общественный строй
и сословные отношения в Смутное время // Образование. 1900, № 4.
С. 8, 11, 12.
100 Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. 2-е изд.
М., 1922. С. 48-58.
1,0 Покровский М. Н. Смутное время// Энциклопедический словарь
бр. А. и И. Гранат. 7-е изд. М.: Б. г. С. 645-658.
111 Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. 2-е изд.
М., 1922. С. 51.
1,2 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом осве-
щении. Т. 4. Пг., 1923. С. 164.
113 Готье Ю. В. Смутное время. Очерк истории революционных движе-
ний начала XVII столетия. М.» 1921. С. 9.
114 Платонов С. Ф. Смутное время. С. 154.
115 Там же. С. 6.
1,0 Там же. С. 5.
1,7 Платонов С. Ф. Петр Великий. Личность и деятельность. Л., 1926. С. 3.
1,8 Там же. С. 27, 114.
1,9 Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. 2-е изд.
М., 1922. С. 90.
120 Там же. С. 91.
121 Платонов С. Ф. Петр Великий. Личность и деятельность. Л., 1926.
С. 68.
122 СПб. филиал Архива РАН. Ф. 2. Он. 17. Д. 139. Л. 83об.
,23 -Струве П. Б. Сергей Платонов о Петре Великом // Записки русской
академической группы в США. Т. 7. Нью-Йорк, 1973. С. 201-204.
124 Письмо к С. Ф. Платонову 25.04.1926 г. неизвестного автора. //
ОР РНБ. Ф. 585. On. 1. Ед. хр. 4797. Л. 2.
126 Вечерняя Москва. 1926. 7 мая. Л. 2.
126 Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931. С. 103.
127 Шмидт С. О. Доклад С. Ф. Платонова о Н. М. Карамзине 1926 г. и
противоборство историков // Археографический ежегодник. 1992.
М., 1994. С. 47.
128 Платонов С. Ф. Прошлое русского Севера. Пг., 1923.
129 Платонов С. Ф. Москва и Запад в XVI-XVII веках. М.-Л., 1925.
180 Известия АН СССР. 1926. Сер. 6. № 9. С. 653-678.
Феномен С. Ф. Платонова и наша историческая наука
69
"' Известия АН СССР. 1926. Сер. 6. № 7-8. С. 526-546.
"‘Доклады АН СССР. Сер. Яз. и лит-ра. 1929. С. 236-243.
"‘Летопись занятий Археографической комиссии (ЛЗАК). Вып. 34.
Л., 1927. С. 193-198.
"'ЛЗАК. Вып. 34. Л., 1927. С. 276-285.
"г* Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931. С. 98-99.
Против механистических тенденций в исторической науке. М., 1930.
С. 7.
,п7 Покровский М. Н. О задачах марксистской исторической науки в
реконструктивный период // Покровский М. Н. Историческая на-
ука и борьба классов М., Л., 1933. Вып. 2. С. 388-389.
"н Пионтковский С. А. Великорусская буржуазная историография по-
следнего десятилетия // Историк-марксист. М., 1930. Т. 18-19. С. 170.
См. также: Пионтковский С. А. Буржуазная историческая наука в
России. М, 1931.
,Л!,Там же. С. 170.
"•’Там же. С. 171, 173.
"’ Там же. С. 22-23.
142 Историк контрреволюционной буржуазии // Красная газета. 1931. № 25
(2692). 30 янв. Веч. вып. См. также выпуски за 13 и 20 февр. 1931 г.
"ч Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931.
Там же. С. 7, 66.
115 Там же. С. 70. 80, 92, 215.
"“Там же. С. 93, 125.
147 Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? М., 1992. С. 146.
"н Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л.. 1931. С. 98, 105.
1 ‘«Там же. С. 68, 69.
150 Школа Платонова // Красная газета. 1931. № 28, 3 февр., веч. вып.
ш Рубинштейн Н. Л. Классовая борьба на историческом фронте. Ива-
ново-Вознесенск, 1932. С. 9-17.
152 На боевом посту марксизма: Стенограмма торжеств заседания, по-
священного 60-летию со дня рождения и 35-летию научной деятель-
ности М. Н. Покровского. М., 1929. С. 28.
,ьз Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931. С. 84.
,м Покровский М. Н. Всесоюзная конференция историков-марксистов
(дек. 1928 - янв. 1929 гг.) // Историк-марксист. 1929. Т. 11. С. 4.
"п Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931. С. 204.
* ',я Милюков П. Н. Два русских историка: С. Ф. Платонов и А. А. Ки-
зеветтер // Современные записки (Париж). 1933, № 51. С. 312.
167 Вернадский Г. В. Русская историография. М., 1998. С. 237.
168 Зайдель Г. С., Цвибак М. М. Классовый враг на историческом фронте.
Платонов, Тарле и их школы. М.-Л., 1931. С. 3.
,Б® Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государ-
стве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений. Изд. 5-е. М., 1995.
,в0 Цамутали А. Н. Глава петербургской исторической школы Сергей
Федорович Платонов // Историки России XIX - начала XX вв. Под
ред. А. Н. Сахарова. М., 1996.
181 Шмидт С. О. Сергей Федорович Платонов (1860-1933) // Шмидт С. О.
Путь историка. Избранные труды. М., 1997. С. 495-553.
,Я2 Брачев В. С. Русский историк С. Ф. Платонов. Изд. 2-е. СПб., 1997.
,63Перченок Ф. Ф. «Дело Академии наук» и «великий перелом» в со-
ветской науке // Трагические судьбы. Репрессированные ученые
Академии^ наук СССР. М., 1995.
70
Введение
Шмидт С. О. Сергей Федорович Платонов и «дело С. Ф. Платоно-
ва» // Советская историография. Под ред. Ю. Н. Афанасьева. М.»
1996. С. 215-239.
|**'> Ананьич Б. В., Панеях В. М. Принудительное «соавторство» // In
memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М.-СПб.,
1995; Ананьич Б. В., Панеях В. М. «Академическое дело» как исто-
рический источник // Исторические записки. М., 1999. № 2. С. 338-
350.
Брачев В. С. «Дело историков» 1929-1931 гг. Изд. 2-е. СПб., 1998.
167 Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению ака-
демика С. Ф. Платонова. Отв. ред. В. П. Леонов. СПб., 1993.
“’8 Цамутали А. Н. Глава петербургской исторической школы Сергей
Федорович Платонов // Историки России XIX - начала XX вв. Под
ред. А. Н. Сахарова. М., 1996. С. 546, 548.
1в0 Свердлов М. Б. А. Е. Пресняков (1870-1929). Жизнь и творчество //
Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской
истории. М., 1993. С. 514-515.
170 Свердлов М. Б. О «петербургской школе историков», корректности ис-
ториографического анализа и рецензии В. С. Брачева. СПб., 1995. С. 9.
171 Ананьич Б. В., Панеях В. М. Принудительное «соавторство» // In
memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М.-СПб.,
1995. С. 87-112.
172 Академическое дело 1929-1931 гг. Выл. 1. С. 63.
173 Там же. С. 58.
171 Там же. С. 131.
175 Там же. С. 197-211, 218, 236, 237.
175 Изюмов А. И. С. Ф. Платонов: Случайные встречи. Гуверовский ин-
ститут при Стэнфордском университете (США). Архив. Коллекция
Б. И. Николаевского. № 776-8. Л. 6.
177 Перченок Ф. Ф. Академия наук на «великом переломе» // Звенья:
Ист. альманах. Вып. 1. М., 1991. С. 214.
178 Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-65245.
Т. 2. Л. 21.
,7В Там же. Л. 97.
180 Беломоров А. Разгром русской исторической науки в 1930 году //
Россиянин (Лондон). 1948, 25 ноября.
lftl Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 2. Дело по обвинению ака-
демика Е. В. Тарле. СПб., 1999.
182 Ананьич Б. В., Панеях В. М. Принудительное «соавторство» // In
memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М.-СПб.,
1995. С. 88.
,й3 Спор вокруг судьбы академика С. Ф. Платонова // Отечественная
история. 1998, № 3. С. 143-145, 136-141.
,м Панеях В. М. О полемической заметке В. С. Брачева «Возражения
критикам» И Клио. 1999, № 2. С. 362-364.
,Bft Брачев В. С. Архивно-следственные материалы ОГПУ как источник
по истории ленинградской интеллигенции 1920-х годов // Петер-
бург и Россия. СПб., 1997. С. 494-504.
18е Хорошкевич А. Л. Феномен С. Ф. Платонова и судьба русской исто-
рической науки // Платонов С. Ф. Москва и Запад. Борис Годунов.
М., 1999. С. 6-7.
,н7 Панеях В. М. О полемической заметке В. С. Брачева «Возражения
критикам» // Клио. 1999, № 2. С. 362.
18Я Хорошкевич А. Л. Феномен С» Ф. Платонова и судьба русской исто-
рической науки // Платонов С. Ф. Москва и Запад. Борис Годунов.
М.» 1999. С. 7.
ИВАН
ГРОЗНЫЙ
Ск
СО
о_
LU
ГРОЗНЫЙ
В РУССКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
ДЛЯ подробного обзора всего того, что
написано о Грозном историками и поэтами, потребна
целая книга. От «Истории Российской» князя Михайлы
Щербатова (1789) до труда Р. Ю. Виппера «Иван Гроз-
ный» (1922) понимание Грозного и его эпохи пережило
ряд этапов и пришло к существенному успеху. Можно
сказать, что этот успех — одна из блестящих страниц в
истории нашей науки, одна из решительных побед на-
учного метода. Автор надеется, что последующие стро-
ки достаточно раскроют эту мысль.
Главная трудность изучения эпохи Грозного и его
личного характера и значения не в том, что данная эпо-
ха и ее центральное лицо сложны, а в том, что для
этого изучения очень мало материала. Бури Смутного
времени и знаменитый пожар Москвы 1626 года истре-
били московские архивы и вообще бумажную старину
настолько, что события XVI века приходится изучать
по случайным остаткам и обрывкам материала. Люди,
не посвященные в условия исторической работы, веро-
ятно, удивятся, если им сказать, что биография Грозно-
го невозможна, что о нем самом мы знаем чрезвычайно
мало. Биографии и характеристики Петра Великого и
его отца Алексея возможны потому, что от этих инте-
ресных людей остались их рукописи: деловые бумаги,
заметки, переписка, словом — их архив. От Грозного
ничего такого не дошло. Мы не знаем его почерка, не
имеем ни клочка бумаги, им самим написанного. Все
старания известного археографа Н. П. Лихачева найти
I розный в русской историографии
73
такой клочок и определить хотя бы строчку автографа
Грозного не привели ни к чему. Осторожный исследова-
тель ограничился тем, что опубликовал две краткие над-
писи, «не делая предположений* (как он выразился),
но давая понять, что в одной из них он готов допустить
факсимиле почерка Грозного1).
Тексты тех литературных произведений, которые при-
писываются Грозному, дошли до нас в копиях, а не в
автографах, и мы не можем восстановить в них точного
авторского текста. Знаменитое «послание» царя Иоанна к
князю Андрею Курбскому 1564 года имеется в разных
редакциях и во многих списках с существенными разно-
чтениями, и мы не знаем точно, какую редакцию и какое
чтение надлежит считать подлинными. То же можно ска-
зать и о всех прочих «сочинениях» Грозного. Даже офи-
циальный документ, «Завещание» Грозного (1572 ) —
не сохранилось в подлиннике, а напечатано с неполной и
неисправной копии XVIII столетия. Если бы нашелся уче-
ный скептик, который начал бы утверждать, что все «со-
чинения» Грозного подложны, с ним было бы трудно спо-
рить. Пришлось бы прибегать ко внутренним доказатель-
ствам авторства Грозного, ибо документальным способом
удостоверить его нельзя. Исключением является только
переписка Грозного с одним из его любимцев Василием
Григорьевичем Грязным-Ильиным. Грязной попал в плен
к крымским татарам и по делу о выкупе Грозный «мило-
стиво» вступил с ним в переписку. Тексты писем царя и
Грязного внесены были в свое время в официальную кни-
гу «Крымских дел» и потому могут рассматриваться как
документ, как точная заверенная копия переписки. Этим
самым переписка царя с Грязным получает особенную
историческую важность, правильно определенную по-
следним ее исследователем П. А. Садиковым.
Если так обстоит дело с личными сочинениями и
письмами Грозного, то немногим лучше положение и
всего летописного материала того времени. Московское
летописание в XVI веке стало делом официальным, и
Н. Лихачев. Дело о приезде в Москву Антонио Поссевина (СПб.,
1893), стр. 60, таблица IV.
74
Глава J
летописи поэтому сдержанны и тенденциозны. Казен-
ные летописатели, пользуясь частными летописными за-
писями, или обезличивали их, или же переделывали на
свой лад. Излагая по-своему происходящие события, они
держались строго правительственной точки зрения. Мно-
го следов мелочной переработки летописей, в духе Гроз-
ного царя, можно видеть в так называемом «лицевом
своде». В XIII томе «Полного Собрания Русских Лето-
писей» дано несколько снимков этого свода, переделан-
ных и дополненных, по-видимому, по указаниям самого
Грозного. Понятно, что пользоваться такого рода источ-
ником историк должен крайне осмотрительно, иначе он
станет жертвою одностороннего понимания событий. Но
такая же опасность грозит ему и с другой стороны. Царь
и его казенные летописцы излагали московские дела по-
своему, но по-своему же их изображали и политические
противники Грозного.
Пресловутый князь А. М. Курбский, убежавший от
московского террора в Литву, там написал свою «Исто-
рию о великом князе Московском». Это очень умный
памфлет, направленный на обработку общественного
мнения в Литве. В нем много ценного и точного истори-
ческого содержания, и потому все тенденциозные вы-
ходки Курбского против Грозного получают особую силу.
Но все-таки это памфлет, а не история, и верить его
автору на слово нельзя. Еще в большей степени при-
страстны иностранные сказания о Грозном. Их наиболее
ярким образцом можно счесть «послание» лифляндцев
Таубе и Крузе о «великого князя Московского неслы-
ханной тираннии». Даже сдержанный Флетчер, ученый
англичанин, бывший в Москве лет пять спустя после
кончины Грозного, не избег общего настроения: к памя-
ти московского тирана он относится неспокойно, приписы-
вая личной вине Грозного все неустройства московской
жизни того времени.
Историк, вращаясь в круге подобных летописных из-
вестий и литературных сказаний, современных Грозно-
му, должен ко всем данным своих источников относить-
ся с сугубою осторожностью и учитывать возможность
не только простой субъективности, но и страстной тен-
I розный в русской историографии
7S
денции в каждом изучаемом памятнике. Для него нет
твердой почвы и в произведениях тогдашней литератур-
ной письменности. Время жгучей борьбы, политической
и социальной, налагало свою печать на все: литератур-
ный интерес современников Грозного был направлен на
боевые темы переживаемого момента. Но младенческое
состояние политической мысли не позволяло твердо и
четко понять и обсудить эти темы, и в разного рода
«беседах», «посланиях», «изветах», «челобитных» и «ска-
заниях» того времени исследователь напрасно ищет опре-
деленных целей и программ. Он находит лишь смутный
лепет и неясные намеки на действительность, намеки
непонятные и испорченные к тому же невежеством пере-
писчиков. Литература эпохи так же, как собственно ис-
торические источники, дает историку очень мало не только
толкований, но и просто объективных фактов для того,
чтобы он сам мог создать толкование эпохи.
При таком состоянии исторического материала, ко-
нечно, невозможно составить серьезную, практически
полную биографию Грозного. Стоит дать себе труд при-
помнить, что и за какие годы жизни Грозного знаем мы
о нем. Такое припоминание покажет, что за целые ряды
лет у нас нет лично о Грозном никаких данных. Так,
например, о первых годах его жизни не имеется ника-
ких сведений, кроме трех-четырех упоминаний в пись-
мах (1530-1533) его отца великого князя Василия к его
матери Елене Васильевне. Великий князь был в отъезде
и беспокоился о здоровье своего первенца, «что против
пятницы Иван сын покрячел»: именно «у сына у Ивана
явилося на шее под затылком место высоко да крепко».
Простой веред (чирей) у малютки прошел благополучно,
и затем до его 13-летнего возраста ни о его здоровье, ни
о жизни вообще ничего неизвестно. В конце 1543 года
тринадцатилетний государь-сирота впервые показал свой
прав — арестовал одного из виднейших бояр, князя Ан-
дрея Шуйского, и «велел его предати псарем, и псари
взяша и убиша его». «И от тех мест, — замечает лето-
пись, — начали бояре от государя страх имети». До
1547 года, однако, ничего неизвестно о дальнейших по-
ступках юноши великого князя. В 1547 году Грозный
76
Глава 1
женился и сменил титул великого князя на титул царя.
Затем до 1549 года опять темный промежуток. В 1549-
1552 годах Грозный законодательствует и воюет; в
1553 году болеет тяжко и ссорится со своими боярами;
и «от того времени бысть вражда промеж государя и
людей*. Вторая половина 50-х годов опять темна; о лич-
ной жизни Грозного ничего не знаем; знаем кое-что лишь
о его политике относительно Ливонии, о начале войны.
В 1560 году умерла первая жена Грозного; в нем самом
совершилась какая-то перемена настроения. Дальней-
шая эпоха полна рассказов о его зверствах, о терроре
«опричнины*. Рассказывают почти исключительно ино-
странцы и Курбский. Русские источники молчат, огра-
ничиваясь краткими замечаниями вроде того, что в
1574 году «казнил царь на Москве, у Пречистой на пло-
щади в Кремле, многих бояр, архимандрита Чудовско-
го, протопопа и всяких чинов людей много, а головы
метали под двор Мстиславского». Но все эти рассказы и
замечания противоречивы и мало определенны, датиру-
ются с трудом и возбуждают много недоразумений, о
которых можно читать и у Карамзина, и у позднейших
историков. А документов мало: даже указ об учреждении
опричнины не дошел до нас в подлинном виде. Ни точ-
ной хронологии, ни достоверного фактического рассказа
о деятельности и личной жизни Грозного построить
нельзя. Перед историком проходят целые вереницы лет
без единого достоверного упоминания о самом Грозном.
Какая «биография» тут возможна? И где тот материал,
на котором было бы можно построить правильную «ха-
рактеристику»? В данных условиях мыслимы только
догадки, более или менее вероподобные, более или ме-
нее соответствующие указаниям скудного материала.
Историк XVHI века князь М. М. Щербатов в своей
«Истории Российской», «прошед историю сего госуда-
ря», вынес впечатление, что Грозный «в столь разных
видах представляется, что часто не единым человеком
является». Порабощенный противоречиями своих источ-
ников, историк перенес их на характер своего героя. Он
не удержался от того, чтобы не объяснить эти противо-
речия путем догадок и умозаключений, и попытался
(розный в русской историографии
77
указать некоторые личные свойства Грозного. Не без
остроумия замечал он о Грозном, что «в ком самовлас-
тие, соединенное с робостью и низостью духа находит-
ся, в том обыкновенно оно производит следствия непо-
мерной горячности, недоверчивости и сурового мщения».
Дальше этого Щербатов не шел. Указанные недостатки
Грозного он противопоставил его «проницательному и
дальновидному разуму» и в этом видел внутреннее про-
тиворечие и двойственность характера Грозного.
Тот же взгляд на Грозного, но с большим литератур-
ным искусством выразил Карамзин в своей «Истории
Государства Российского». Подходя к описанию време-
ни Грозного, Карамзин предвкушал прелесть предстоя-
щей темы: «Какой славный характер для исторической
живописи!» — писал он Тургеневу о Грозном. Мрачная
драма той эпохи казалась Карамзину литературно зани-
мательной, и он изобразил ее с большим художествен-
ным эффектом. Но характера Грозного он не уловил так
же, как Щербатов, хотя и пытался обнять его «умозре-
нием». «Несмотря на все умозрительные изъяснения, —
писал он в своей «Истории», — характер Иоанна, героя
добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах
мужества и старости, есть для ума загадка».
Карамзин пытался разъяснить эту загадку, следуя тому
толкованию Курбского, что Грозный всегда был умственно
несамостоятелен и подчинялся посторонним влияниям.
Он был добродетелен, когда «опирался на чету избран-
ных — Сильвестра и Адашева», и нравственно пал, когда
приблизил к себе развратных любимцев. Он представлял
в себе «смесь добра и зла» и совмещал, казалось бы,
несовместимые качества: «разум превосходный», «редкую
память» с жестокостью «тигра» и с «бесстыдным рабо-
лепством гнуснейшим похотям». Постоянно ударяя в сво-
их отзывах на противоречия природы Грозного, Карам-
зин однако не давал, так сказать, ключа к объяснению
этих противоречий и оставлял неразгаданную свою для
ума загадку. Образ несамостоятельного, подверженного
влияниям монарха был бы целостным, если бы Карамзин
допустил в своем умозрении умственное ничтожество Гроз-
ного. Но он этого не мог допустить, ибо Грозный всегда
78
Глава 1
ему являлся «призраком великого монарха», «деятель-
ным», «неутомимым» и «часто проницательным»...
«Загадка» Карамзина была изложена им замечатель-
но картинно и красноречиво. Эпоха Грозного ожила под
его искусным пером и читалась с большим увлечением.
Естественно было попытаться на материале, данном в
♦Истории» Карамзина, построить более удачное и тон-
кое изображение личности Грозного, чем то, какое дал
сам Карамзин. И такую попытку сделали московские
славянофилы, обсуждавшие характер Грозного, по-ви-
димому, всем своим кружком. То, что созрело в их суж-
дениях, было вынесено в печать К. Аксаковым и Ю. Са-
мариным. Последний в своем труде о Стефане Яворском
и Феофане Прокоповиче в нескольких словах дал указа-
ние, что «тайна (Иоанна) лежит в его собственном духе:
чудно совмещались в нем живое сознание всех недостат-
ков, пороков и порчи того века с каким-то бессилием и
непостоянством воли». Это «страшное противоречие» в
Грозном его умственного превосходства со слабостью воли
есть основное его свойство, объясняющее весь характер.
Аксаков полнее судил о Грозном, стоя на той же точке
зрения, что и Самарин. «Отсутствие воли и необуздан-
ная воля — это все равно», — говорит он по поводу
Грозного, указывая, что «порча в Иоанне» и его нрав-
ственное падение произошли тогда, когда он «сбросил с
себя нравственную узду стыда» и ударился в произвол,
открыв дорогу дурным на себя влияниям. Ослабление
воли в сочетании с силою острого ума — одно из основ-
ных свойств Грозного. Но столь же основною была и еще
одна черта. «Иоанн IV был природа художественная в
жизни», — говорит Аксаков. Образы и картины господ-
ствовали над душою Грозного, влекли его своею красотою,
заставляли его осуществлять их в жизни, любоваться ими.
Не трезвая мысль, а поиски красоты, «художественность»
владела Грозным и увлекала его к самым диким и к са-
мым низким поступкам. Таким образом, в Грозном «много
было двигателей его духа», осложнивших его духовную
природу.
Эти попытки славянофильского кружка развить Ка-
рамзинский взгляд и сделать его более цельным положи-
Грозный в русской историографии
79
ли начало длинному ряду художественных воспроизведе-
ний характера Грозного. За славянофилами, между про-
чим, пошел Костомаров, обращавшийся к Грозному не
один раз в своих популярных произведениях. За ними же
следовал граф Алексей Толстой в «Князе Серебряном» и
•Смерти Иоанна Грозного». Представление, созданное ими,
стало ходячим. И когда Антокольский, Репин и Васне-
цов воплотили этот взгляд в определенную фигуру, всем
стало казаться, что Грозный понятен и ясен, что в нем
все доступно психологу и патологу. Чрезвычайная, утон-
ченная жестокость Грозного, изменчивость его настрое-
ний, соединение острого ума с явной слабостью воли и
склонностью подпадать посторонним влияниям — все
эти усвоенные Грозному свойства манили к себе именно
патологов, — и вот понемногу создалась значительная
врачебная литература о Грозном. Она внимательно изу-
чена и характеризована Н. П. Лихачевым2. Историку,
обладающему научным критическим методом, вся эта
литература кажется ненаучной, диагнозы — произволь-
ными и построенными на смелых и совершенно беспоч-
венных догадках. Нет оснований верить медикам, когда
они через триста лет после смерти пациента, по непро-
веренным слухам и мнениям, определяют у него «пара-
нойю» (однопредметное помешательство), «дегенератив-
ную психопатию», «неистовое умопомешательство»
(mania furibunda), «бредовые идеи» и в общем ведут нас
к тому, чтобы признать Грозного больным и совершен-
но невменяемым человеком. Такой вывод — естествен-
ный финал для того научно-литературного направления,
которое в изучении эпохи Грозного ограничивает свой
интерес центральною личностью и в характере лица ищет
ключа к разумению исторического момента во всей его
сложности. Человек вообще склонен объявить то, что ему
непонятно, не имеющим смысла, и то, что ему кажется
странным, считать за ненормальное. Отдавая дань этой
человеческой слабости, Костомаров писал о Грозном, что
«Грозный не был безусловно глуп», тогда как современ-
ники почитали Грозного «мужем чудного разумения».
См. цитиров. сочинение, стр. 62 и след.
во Глава 1
Медики сочли Грозного помешанным выродком, тогда
как современные ему политики считали его крупной
политической силой даже в самые последние годы его
жизни. Здравый исторический метод ищет терпеливо
разгадки того, что непонятно, и объяснения того, что
странно, не решаясь на скорые бесповоротные заключе-
ния, а отыскивая новые пути к познанию явлений, не
сразу поддающихся исследованию.
С правильным историческим методом впервые позна-
комили русскую публику представители так называемой
«историко-юридической» школы, и во главе их С. М. Со-
ловьев. К деятельности Грозного он подошел со своею
основною мыслью, что историческая жизнь русского на-
рода представляет собою цельный процесс развития пат-
риархального быта в государственные формы. Ему хоте-
лось определить, какова роль Грозного в этом процессе.
И Грозный представился Соловьеву положительным де-
ятелем, носителем государственного «начала» в жизни
его народа и противником отживавшего уклада «удель-
но-вечевого». Задачи своего времени Грозный разумел
лучше современных ему консерваторов; он стремился
вперед, когда окружавшая его среда еще дышала старой
традицией. У него была государственная программа и
широкие политические цели. Нет нужды скрывать лич-
ные слабости, недостатки и пороки Грозного, но надо
помнить, что не ими определяется его историческое зна-
чение. Внутренние реформы и внешняя политика Гроз-
ного делают его крупным историческим лицом, и иначе
понимать его историк не может. Точка зрения Соловьева
была принята всею его школой. Она была даже доведена
до крайней, фальшивой идеализации Грозного в статье
современника Соловьева К. Д. Кавелина, который пред-
ставлял Грозного «великим», считал его предтечею Пет-
ра Великого и с сокрушением указывал на то, что Гроз-
ного погубила его среда — «тупая», «бессмысленная»,
«равнодушная и безучастная», лишенная «всяких ду-
ховных интересов». «Великие замыслы» Грозного были
извращены в бесплодной борьбе с этой средою, и сам он
пал морально от своей роковой неудачи. Конечно, ги-
перболы Кавелина не были усвоены всею школою исто-
ii чнный в русской историографии
81
ри ков-юристов, но мысль о том, что можно сопостав-
лять Грозного с Петром Великим, получила дальнейшее
развитие. К. Н. Бестужев-Рюмин в обстоятельной ста-
тье «Несколько слов по поводу поэтических воспроизве-
дений характера Ивана Грозного» решительно предло-
жил это сопоставление.и провел параллель между «дву-
мя нашими историческими лицами: Петром Великим и
Иоанном Васильевичем Грозным». По представлению
Вестужева-Рюмина это — «два человека с одинаковым
характером, с одинаковыми целями, с одинаковыми по-
чти средствами для достижения их». Главное различие
и том, что один успел в своих стремлениях, а другой не
успел. На внешней политике обоих строит Бестужев свою
параллель, и главным образом на стремлении их к Бал-
тийскому морю. Личные свойства и пороки Грозного
мяло занимают Бестужева, как и других историков это-
го направления: об этих свойствах надлежит упомянуть,
ио не должно на них строить изображение эпохи и оценку
ее центрального лица.
Так к 80-м годам прошедшего столетия определились
два способа отношения к Грозному, две манеры его оце-
нок. Дальнейшее развитие историографии не упраздни-
ло ни одной из них, но очевидно дало торжество той,
которая, пренебрегая целями личной характеристики,
стремилась оценить Грозного как деятеля, как полити-
ческую силу. Научный метод историко-юридической
школы оказал могучее влияние на развитие науки рус-
ской истории. Труды русских историков стали расти и
количественно и качественно. Началась деятельная раз-
работка архивных материалов, главным образом Мос-
ковского государства. В последние десятилетия XIX века
и в начале XX века был поставлен и научно разработан
ряд тем, относящихся, в частности, ко времени Ивана
Грозного. Темы эти ставились совершенно независимо
от личных оценок самого Грозного. Они имели целью
проникнуть в разумение правительственного механизма и
общественного строя Москвы XVI века и создать ясное
представление о том внутреннем кризисе, какой пережи-
вало тогда Великорусье в глубинах народной жизни. Ус-
пех этой научной работы был очень велик. Были изучены
Словом, всякий частичный успех в исследовании эпо-
хи вел к тому, что личность Грозного как политика и
правителя вырастала и вопрос о его личных свойствах и
недостатках терял свою важность для общей характери-
стики его времени. Изучение правительственной дея-
тельности Грозного развернуло перед историками широ-
кую и сложную картину с одними и теми же чертами
для начала и для конца царствования Грозного. Вокруг
Грозного менялись лица и могли меняться их влияния,
сам Грозный мог жить добродетельно или порочно, —
все равно, свойства московской политики оставались при
нем одинаковыми. Это была политика большого разма-
ха, отмеченная всегда отважным почином, широтою за-
мыслов и энергией выполнения задуманных мер. Оче-
видно, что эти черты вносились в жизнь самим Гроз-
ным; они не приходили с Сильвестром и не уходили с
Басмановым и Малютой Скуратовым. И Грозный во вто-
ром периоде своих реформ, в опричнинской ломке аг-
рарно-классового строя, совершенно тот же, как и в пер-
вом периоде церковно-земских преобразований. Он —
крупная политическая сила.
Именно это впечатление вырастает в каждом, кто зна-
комится с новыми исследованиями по истории русского
XVI века во всей их совокупности. С таким именно впе-
чатлением приступил к своему труду об Иване Грозном
и последний его историк проф. Р. Ю. Виппер. Но, вос-
пользовавшись всем тем, что дала ему новая русская
историография, он со своей стороны внес и что-то свое.
Он дал в начале своего труда общую характеристику
«XVI века», как поворотного момента в вековой борьбе
«кочевой Азии» и «европейцев», момента, когда успех
в мировой борьбе стал переходить на сторону последних.
С этой всемирно-исторической точки зрения проф. Вип-
пер представил оценку как московской политики XVI века,
так и в частности и самого Грозного. «Среди нового поли-
тического мира Европы, — говорит он, — московскому
правительству приходилось развернуть не только военно-
административные таланты, но также мастерство в каби-
нетной борьбе. Грозный царь, его сотрудники и ученики с
достоинством выдержали свою трудную роль». Следя за
11 Hi 1/<ый а русской историографии
S5
деятельностью Москвы XVI века в связи с общим ходом
политической жизни Европы и Азии, наш автор не ску-
пи гея на похвалы русскому политическому и военному
искусству того времени и смотрит на Грозного как на
крупнейшего исторического деятеля. Книгу профессора
Виппера можно назвать не только апологией Грозного,
по его апофеозом. Выведенный из рамок национальной
истории на всемирную арену, Грозный показался и на
пей весьма крупным деятелем.
Таково последнее слово нашей исторической литера-
туры о Грозном. Думаем, что оно навсегда упразднило
возможность презрительного отношения к личности Гроз-
ного. Но, может быть, оно несколько перетянуло весы в
другую сторону, и дальнейшая задача исследователей —
найти точное равновесие между крайностями субъек-
тивных оценок.
Предлагаемый очерк отнюдь не претендует на эту роль
суперарбитра в суждениях о Грозном. Его целью было
дать такой «образ* Грозного, какой сложился в уме ав-
тора при знакомстве с наиболее характерным истори-
ческим материалом данной эпохи. В кратком очерке о
многом пришлось говорить бегло, иногда же и просто
умалчивать. Но автор будет удовлетворен, если из его
очерка читатель вынесет определенное представление о
главных моментах жизни и деятельности Грозного и о
некоторых бесспорных, достоверных чертах его харак-
тера и ума. Цельную же характеристику Грозного, его
законченный «образ» воссоздать автор не надеялся, ибо
не верит в то, чтобы это сделать было вообще возможно.
ВОСПИТАНИЕ
$ ГРОЗНОГО
о
F—
CD
<
СО
<
I_
1
ГРОЗНОМУ пришлось жить и действо-
вать в один из важных периодов бытия великорусского
племени. Судьба бросила это племя на волнистую рав-
нину» покрытую лесами и изрезанную реками» пустын-
ную и легко доступную для заселения. Поселенцы сво-
бодно растекались по этой равнине» как растекается
вода на гладкой поверхности. Общий процесс колони-
зации переносил народную массу с запада и юга на
север и восток, от старых Днепровских гнезд русского
славянства к Поморью и к Уральским горам. На пути
к северу препятствиями были только лесные пустыни
«волока» — водораздела между Волжскими и Поморс-
кими реками, где леса и болота одолевали людскую
энергию. На пути же к востоку препятствовал движе-
нию инородческий мир — народцы» вошедшие в состав
татарского Казанского царства» главным образом чере-
мисы на рр. Унже и Ветлуге и мордва на р. Суре. Иду-
щая с севера на юг линия рек Ветлуги и Суры долго
служила восточным пределом русской колонизации»
шедшей из Владимирско-Суздальского центра, точно
так же, как линия Белоозера и Вологды была ее север-
ным пределом. Далее на север, в «Заволчье», простира-
лась область колонизации новгородской, имевшей иной
характер, чем колонизация среднерусская. В отличие
от подвижного промышленника и хищника новгород-
ца, владимирцы и суздальцы» крестьяне и монахи мед-
ленно и прочно осваивали «новую землицу» и не спеша
переносили с одной заимки на другую свою пашню или
мигание Грозного
37
подсобный лесной промысел, оставляя выпаханную «пу-
стошь» ради нового «починка».
Тот момент, когда волна колонизации докатилась до
гпоих преград и безудержный разлив населения был ими
несколько сдержан, тот момент оказался существен-
ным переломом не только в хозяйственной, но и в поли-
тической жизни страны. При текучем (как выразился
<’. М. Соловьев) состоянии населения политическая
нласть не имела силы сдержать и прикрепить к месту
народную массу, организовать ее в своих целях и видах
и подчинить своей воле. Удельные князья поневоле ста-
ми л и свое хозяйство и администрацию в зависимость от
бродячести населения. Прибыль «приходцев» на их зем-
ли делала их сильными и богатыми; убыль отнимала у
них их политическое значение и делала их «худыми».
Перелив населения с Клязьмы на Волжские верховья
после Батыева погрома ослабил Владимир и Суздаль и
поднял Тверь и Москву. Накопление народа в Галиче
Морском, на плоскогорье между рр. Костромой и Ун-
жею, позволило Галицким князьям в XV веке встать
против Москвы и выдержать долгую и упорную с нею
борьбу за главенство в восточном Великорусье. Эта за-
висимость князей от случайностей колонизационного
движения ослабла тогда, когда движение масс было вре-
менно остановлено на рубежах Поморья и Понизовья.
Природные трудности дикого лесистого волока и сопро-
тивление новгородцев не пускали на север; черемиская
война не пускала на восток. В массе своей в XV веке
пашня стала устойчивой, и пахари осели в своих волос-
тях крепче, чем прежде. Московские великие князья
получили поэтому некоторую возможность учесть насе-
ление и начали крепить его к тому или иному роду
государственных повинностей. Вторая половина XV и
первая половина XVI столетия характеризуются именно
этою работою прикрепления. Московские великие кня-
зья, захватившие под свою власть всю Низовскую зем-
лю и покорившие Великий Новгород, спешат и там и
здесь «описать» свои владения, водворить на «помес-
тья» тысячи служилых помещиков «детей боярских»,
закрепить за ними в поместьях крестьянское население,
а на свободных крестьянских землях образовать за кру-
говой порукою податные общины, которые бы из-за себя
тяглецов не выпускали. Одновременно и в высших со-
циальных слоях шла такая же работа по закреплению
за государем его «вольных* слуг. Лишались своих ис-
конных вольностей и прав не только бояре, потерявшие
возможность «отъехать* от московского государя к ино-
му владетелю, но и удельные владетельные князья, под-
давшиеся Москве и «бившие челом в службу волею*
московским государям. Эти «княжата* были все более и
более стесняемы в праве распоряжения своими удель-
ными землями, «вотчинами*, были сравнены в порядке
службы с простыми боярами и так же, как бояре, лише-
ны возможности уйти с московской службы и снять с
себя московское подданство. Вся московская жизнь ста-
ла строиться на идее государственной «крепости*: од-
них она прикрепляла к государевой службе, которую
отбывали с земли; других прикрепляла к «тяглу*, кото-
рое «тянули* тоже с земли. Одни служили или с вотчин
(наследственных земель), или с поместий (казенного на-
дела); другие платили или с «пашни паханые земли доб-
рой или середней или худой*, или же с двора на «поса-
де* и с лавки на «торгу*.
Грозный родился именно в это время торжества но-
вого государственного строя, когда исчезла самостоя-
тельность уделов, когда Новгород и Псков утратили по-
следнюю тень своей политической особности, когда мос-
ковский великий князь на деле стал «всея Русские земли
государям государь», когда, наконец, все население объе-
диненной страны стало сознавать себя «крепким* госу-
дарству. Торжество государственного объединения и при-
крепления было в ту эпоху злобою дня, очередным во-
просом, занимавшим умы и возбуждавшим чувства и
мысль. Все те, кто понимал значение происходившего
процесса, обсуждали его смысл; одни ему сочувствовали,
другие же осуждали, жалея исчезнувшую старинную воль-
ность. Поклонники и почитатели народившегося госу-
дарства сознавали, так сказать, его теорию, представляя
московского великого князя высшею политическою си-
лою — «царем православия», наследником вселенских
воспитание Грозного
89
византийских монархов, а Москву преемницею Рима,
средоточием всего христианского мира. Настроение пи-
сателей этого направления было очень приподнятым,
торжественным и ликующим. В обращениях своих к
московским великим князьям они не скупились на вы-
сокие эпитеты и чрезмерную хвалу, яркими красками
рисуя чрезвычайные успехи Москвы в деле «собирания»
Русской земли и в борьбе с внешними врагами. С самого
детства Грозный должен был слышать и впитать в себя
:>ти радостные гимны национального торжества, так как
они были усвоены правящею средою и ею обращены в
официальную теорию московской власти и созданного
этою властью государства. Гораздо позже Грозный узнал
другое направление современной общественной мысли —
то, которое можно назвать реакционным и оппозицион-
ным. Были люди, страдавшие от условий, народившихся
с новым государственным порядком. Они жалели ото-
шедшую старину и негодовали на новые обычаи, называя
их «нестроениями». «Дотоле земля наша Русская жила в
тишине и в миру», — говорили они о старых временах
неликого князя Ивана III; о времени же его сына
Василия III они прибавляли: «которая земля перестав-
ливает обычаи свои, и та земля недолго стоит; а здесь у
нас старые обычаи князь великий переменил, — ино на
нас которого добра чаяти?» Грозному, росшему в поняти-
ях политического оптимизма, такие настроения были,
конечно, чужды и враждебны. Все, что пришло в Моск-
ву, в дворцовый и государственный обиход, с его бабкою
пеликой княгиней Софьей, с ее греками и итальянцами,
должно было ему представляться «добром», а вовсе не
♦ нестроением». Наплыв в Москву иностранных масте-
ров и дипломатов для его деда и отца был естественным
и неизбежным следствием того политического роста, ко-
торый поставил Московское княжество в положение пре-
емницы Царьграда, первенствующей на востоке Европы
державы. Какое в этом было «нестроение»?
Таков был духовный корень, из которого вырос ум и
воспиталась душа Грозного. Апология абсолютизма и
национального единства, сознание вселенской роли Мос-
квы и в свяри с этим стремление к общению с другими
90
Глава 2
народностями — вот те идеи и стремления века, кото-
рыми определялись основы миросозерцания Грозного.
Но раньше, чем Грозный осознал и усвоил эти идеи и
стремления, ему пришлось пережить тяжелое время си-
ротского детства и связанной с ним нравственной порчи.
2
ВЕЛИКИЙ князь Иван Васильевич
Грозный родился 25 августа 1530 года. В это время его
отцу, Великому князю Василию Ивановичу было более
пятидесяти лет. Не имея детей от первого брака с Со-
ломонией Сабуровой, он в ноябре 1525 г. расторг этот
брак к большому соблазну правоверных москвичей и,
к еще большему соблазну, 21 января 1526 г. женился
на выезжей литовской княжне из рода князей Глинс-
ких. Дядя этой княжны Елены Васильевны князь Ми-
хаил Львович Глинский вырос «у немцев», был воспи-
тан в их обычаях и служил у Саксонского герцога; в
Литве он пользовался громкою славою за свои воинс-
кие подвиги. Поссорясь с Литовским великим князем,
он направился в Москву, где был принят с почетом.
Туда он вывез и своего брата Василия Львовича с его
многочисленной семьей. Сам князь Михаил не ужился
в Москве: он был взят под стражу по подозрению в
том, что хочет «отъехать» из Москвы обратно в Литву.
А во время его заточения, когда подросла его племян-
ница, осиротевшая княжна Елена Васильевна, великий
князь выбрал ее себе в жены. Елена была привезена в
Москву ребенком, лет за 20 до своего замужества, вы-
росла и воспиталась в московских нравах; но все-таки
происходила она из семьи иноземной с культурными
традициями не московскими. Этим современники объяс-
няли поведение великого князя, который, вопреки доб-
рым московским нравам, в угоду молодой жене, «об-
рил себе бороду и пекся о своей приятной наружности»
(слова Карамзина).
Но и второй брак великого князя Василия не был
осчастливлен потомством. Первенец монарха родился толь-
ко на пятый год его супружества, что дало повод злым
языкам предполагать, что он, подобно Святополку Ока-
fi< мигание Грозного
91
и иному, был «от двою отцю». Последующая близость ве-
гш кой княгини к князю Ивану Федоровичу Оболенскому-
Телепневу указывала и то лицо, на которое метила сплет-
ня. Но великий князь Василий не имел сомнений. Он с
большим церемониалом крестил сына Ивана в Троице-
(’рргиевом монастыре, а через год по его рождении в день
его ангела «Иоанна — Усекновение главы», 29 августа
1531 года, торжественно построил, по вековому русскому
обычаю, в один день «обыденку» — церковь на Старом
Вяганькове в Москве (где ныне Ваганьковский переулок).
'Jro была благодарственная за рождение сына «обетная»
церковь: великий князь «совершил обет свой и прия дело
сноими царскима рукама первие всех делателей, и по нем
начаша делати, и сделаша ее (церковь) единым днем; того
же дни и священа бысть». На этом торжестве присутство-
нпл и его годовалый виновник «князь Иван».
Желанная «благородная отрасль царского корене»,
малютка Иван стал тогда же предметом чудесных рас-
сказов. Говорили, будто в час его рождения внезапно
разразилась сильная гроза, будто какой-то юродивый
предсказал ожидавшей ребенка великой княгине, что у
нее родится «Тит — широкий ум»3, будто инок Фера-
понтова монастыря Галактион за четверть века до рож-
дения Грозного предвещал, что великому князю Васи-
лию не удастся взять Казань, но что овладеет ею его
«благодатный сын» (имя «Иоанн» переводилось «божья
благодать»). Сам Грозный читал эти и подобные им рас-
сказы в официальных летописных сводах и от них мог
заключать о «грозе» своего нрава, о широте своего ума
и о своем высоком предназначении завоевателя и поли-
тика. Но московские пророки не смогли предугадать
тех осложнений и неприятностей, какими было испол-
нено детство, а отчасти и юность Грозного.
Грозный потерял отца, не имея и четырех лет от роду.
Василий умирал в тяжких страданиях: «болячка» на но-
ге мучила его два месяца и вызвала общее заражение
•’* Память апостола Тита чествуется 25 августа — день рождения Гроз-
ного; в этом — смысл предсказания. По отзыву Иоанна Златоуста,
Тит был наиболее искусным из учеников апостола Павла; в этом,
быть может, объяснение слов «широкий ум».
92
Глава 2
крови. Предчувствуя роковой исход, Василий стал забла-
говременно строить свою думу и приказывать «о устрое-
нии земском и како бы правити после его государство».
Он много занимался составлением завещания и беседами
с избранными боярами. По-видимому мысль его остано-
вилась на том, чтобы, передав великое княжение малют-
ке-сыну Ивану, образовать около него как бы регент-
ство — боярский совет из доверенных лиц. Такими были
его ♦сестричичи», князья Бельские (сыновья его двою-
родной сестры, князь Михаил Львович Глинский (ему
♦по жене племя»), князья Шуйские, их родич князь Бо-
рис Иванович Горбатый-Суздальский, Михаил Семенович
Воронцов и некоторые другие. Особо от этой коллегии
душеприказчиков великий князь доверил князю Михаи-
лу Глинскому, боярину Михаилу Юрьевичу Захарьину и
своему приближенному дьяку Шигоне охрану великой
княгини Елены и опеку над тем, ♦како ей без него быть
и како к ней бояром ходити». С ними же он интимно
поговорил и вообще о своих желаниях: ♦и обо всем им
приказа, како без него царству строитися». Тяжкую за-
боту, даже страх, внушали великому князю его братья,
удельные князья Юрий и Андрей Ивановичи, которые
могли ♦искать царства» под его сыном и погубить Ивана.
Когда великому князю уже не стало возможности утаи-
вать от братьев свою болезнь, он всячески убеждал их
крепко стоять на том, на чем они договорились и крест
целовали, именно — чтобы сын его учинился на государ-
стве государем, чтобы была в земле правда и чтобы в их
среде розни никоторые не было. Они ему это обещали,
но, конечно, не уничтожили его тяжких сомнений. Васи-
лий скончался (4 декабря 1533 года) в тревоге за свою
семью и за судьбу государства.
Действительно, едва успели похоронить великого кня-
зя, как уже начались в правительстве Смуты. По доносу
на удельного князя Юрия, его арестовали правившие бо-
яре по соглашение с великой княгиней. Месяца через
два другого удельного князя Андрея выслали на его удел
в г. Старицу и взяли с него ♦запись» о полном подчине-
нии московскому правительству. Вскоре после этого ве-
ликая княгиня Елена при содействии ее любимца князя
Носиигание Грозного
93
Ивана Федоровича Телепнева-Оболенского освободила себя
<>’г установленной над ней опеки и совершила правитель-
ственный переворот. Она арестовала своего знаменитого
дядю Михаила Глинского и князей Ив. Ф. Бельского и
Ив. М. Воротынского. Другой Бельский (Семен) и род-
ственник Захарьина Иван Ляцкий скрылись от опаснос-
ти опалы в Литву. Во время этого переворота Шуйские
уцелели4 и остались в правительстве, но главная сила и
власть сосредоточилась в руках временщика Телепнева,
который действовал именем Елены. С конца 1534 и до
начала 1538 года продолжалось это правление великой
княгини. В 1537 г. ей удалось заманить в Москву удель-
ного князя Андрея и заточить его в оковах в тюрьме, где
он вскоре и умер, а жену его и сына Владимира аресто-
вать и держать под стражей. Это было в начале лета
1537 года, а всего через несколько месяцев, 3 апреля
1538 года, самой Елены не стало. Ее, по возникшему тог-
да упорному слуху, извели бояре отравой. Прошла с ее
смерти какая-нибудь неделя, и «боярским советом князя
Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных еди-
номысленных им» любимец Елены Телепнев был взят:
• и посадиша его в палате за дворцом у конюшни и умори-
ша его гладом и тягостию железною». Тогда же освободи-
ли из-под стражи Ив. Ф. Вольского и Андрея Мих. Шуйс-
кого. Таким образом с падением Телепнева восстановился
при великом князе Иване тот состав регентства, какой
был намечен умиравшим Василием. Только не было в нем
Михаила Львовича Глинского: он умер в тюрьме года че-
рез два после своего ареста (15 сентября 1536 г.)
При оценке правительственного порядка, действовав-
шего в Москве в малолетство Грозного после смерти его
матери, необходимо помнить, что власть была в руках
тех фамилий, которым ее доверил великий князь Василий.
Все это были близкие Василию семьи: или его «племя»
(Вольские), или «племя» его жены (Глинские) или же
родовитейшие князья Рюриковичи, которым, при дове-
рии к ним государя, неизбежно принадлежало первенство
1 За исключением князй Андрея Михайловича, который сидел в тюрь-
ме, по-видимому, по прикосновенности к делу удельного князя Юрия.
94
Г лава 2
в думе и администрации (Шуйские). Если бы в этой среде
дворцовых вельмож сохранилось согласие, они явились
бы обычным регентством» династическим советом, дей-
ствовавшим в интересах опекаемого монарха. Но эти люди
перессорились и превратили время своего господства в
непрерывную Смуту, от которой терпели одинаково и го-
сударь, и подданные. Изучая немногие дошедшие до нас
сведения об этой Смуте, не видим никаких принципиаль-
ных оснований боярской взаимной вражды. Вольские и
Глинские выступают всегда как великокняжеская родня,
дворцовые фавориты, живущие в полной солидарности с
главой их «племени». Действия Шуйских имеют вид ди-
кого произвола, за которым не видать никакой полити-
ческой программы, никакого определяющего начала. По-
этому все столкновения бояр представляются результатом
личной или семейной вражды, а не борьбы партий или
политических организованных кружков. Современник по-
своему определяет этот неизменный, своекорыстный ха-
рактер боярских столкновений: «многие промежь их бяше
вражды о корыстех и о племянех их; всяк своим печется,
а не государьским, ни земским». Около виднейших и вли-
ятельнейших сановников группировались их друзья и кли-
енты и, пользуясь удачей своего патрона, принимались из
его торжества извлекать свою пользу, «корысть». На дос-
тавшихся им должностях были они «свирепы, аки Льво-
ве, и люди их, аки зверие дивии, до крестьян». Полити-
ческими притязаниями или классовыми вожделениями
ни на минуту нельзя объяснять этого позорного граби-
тельского поведения временщиков, овладевавших влас-
тью в стране при малолетнем великом князе.
Ему приходилось страдательно наблюдать» как через
полгода после смерти его матери и восстановления боярс-
кого регентства Шуйские упрятали в тюрьму Ивана Воль-
ского и убили дьяка Федора Мишурина, «не любя того»
что он за великого князя дела стоял»; а затем (в начале
1539 года) вынудили московского митрополита Даниила
оставить сан и уйти в монастырь «за то, что он был в
едином совете с князем Иваном Бельским». На его место
был поставлен митрополит Троицкий игумен Иоасаф. Он
оказался человеком независимым и, выбрав время (летом
воспитание Грозного 95
1540 г.), настоял на освобождении Бельского. Благодаря
этому диктатура Шуйских прекратилась и как будто бы
восстановилась деятельность регентства. Покушения та-
тар на Московские границы от Казани (зимой в конце
1540 года) и от Крыма (летом 1541 года) погасили было
боярские ссоры и напрягли энергию Московского прави-
тельства на защиту государства. Но когда опасность мино-
вала, Шуйские взялись за старое. Князь Иван Вас. Шуйс-
кий всю вторую половину 1541 года находился во Влади-
мире с войсками против Казанских татар. Там он и
подготовил переворот, опираясь на преданные ему отря-
ды войска. Его отряд в ночь на 3 января 1542 года вор-
вался в Москву и произвел ряд насилий. Князь Ив. Бель-
ский был схвачен и сослан на Белоозеро в тюрьму, где
вскоре потом убит. Его друзья были разосланы по горо-
дам. Митрополит Иоасаф от страха ночью прибежал в
покои великого князя, но бояре с Шуйским нашли его и
там, при государе подвергли оскорблениям и, вытащив
оттуда, сослали в Кириллов монастырь. Вместо него мит-
рополитом был наречен и поставлен Новгородский архи-
епископ Макарий. В Москве опять настало засилье Шуйс-
ких; но самый видный из них князь Иван Васильевич
теперь сошел со сцены, по-видимому, пораженный болез-
нью. Вместо него действовали Шуйские старшей линии
этого рода — князья Андрей и Иван Михайловичи и князь
Федор Иванович Скопин-Шуйский. Первенствовал Анд-
рей (дед будущего московского царя Василия Шуйского).
Прошло года полтора под властью Шуйских, пока не на-
зрел решительный перелом в Московской Смуте. В сен-
тябре 1543 года Шуйские при государе и митрополите «у ве-
ликого князя на совете» учинили насилие над Федором
Семеновичем Воронцовым «за то, что его великий князь
жалует и бережет». Его чуть не убили и пощадили только
«для государева слова», потому что Иван очень просил за
него. Но все-таки Воронцова с сыном против государевой
ноли сослали на Кострому. При этом случае бояре во двор-
це оскорбили митрополита Макария, порвав на нем ман-
тию. Насилие над Воронцовым переполнило меру терпения
Ивана. Ему было уже 13 лет. Он ненавидел Шуйских, как
своих постоянных обидчиков, и решился на мщение за их
96
Глава 2
обиды, вероятно, подстрекаемый и со стороны — бояра-
ми. Прошло три-четыре месяца после случая с Ворон-
цовым, и около 1 января 1544 года Иван «велел пои-
мати первосоветника их» князя Андрея Михайловича
и «веле предати псарем,— и псари взяша и убиша его,
влекуще к тюрьмам». Люди, которые не верили, что-
бы такое деяние могло исходить от малолетнего госуда-
ря, говорили о князе Андрее, что «убили его псари у
Куретных ворот повелением боярским, а лежал наг в
воротех два часа».
Смертью князя Андрея окончилось время Шуйских.
Официальная московская летопись говорит, что, погубив
«первосоветника», великий князь сослал его брата князя
Федора Ивановича и других членов их правящего круж-
ка, — «и от тех мест начали бояре от государя страх
имети и послушание». Регентство окончилось, все глав-
нейшие лица, введенные в него великим князем Васили-
ем, уже сошли с земного поприща, не было в живых ни
Мих. Глинского, ни Ивана Бельского, ни Василия и Ива-
на Шуйских. Оставались только второстепенные или не-
деятельные сановники вроде князя Дмитрия Федоровича
Бельского и М. Ю. Захарьина. Они не владели волей Ива-
на. Ближе всех к Ивану были его дяди Юрий и Михаил
Глинские с их матерью, бабушкой Ивана, княгиней Ан-
ной. Эта семья и получила влияние на дела при великом
князе, еще не созревшем для управления. Скрываясь за
подраставшим государем и не выступая официально, Глин-
ские совершили много жестокостей и насилий и очень
дурно влияли на самого государя. Годы 1544-1546 были
временем Глинских, и об этом времени в народе сохрани-
лась плохая память. О Глинских говорили, что «от людей
их черным людям насильство и грабеж, они же их от
того не унимаху». Выросший и физически окрепший Иван
выказывал дурные склонности, мучил животных, бесчин-
ствовал, «собравши четы юных около себя детей», и даже
покушался «всенародных человеков, мужей и жен, бити
и грабити, скачуще и бегающе всюду неблагочинне». Ок-
ружавшие его «ласкатели», то есть Глинские, не только
не унимали его, но и похваливали, говоря, что «храбр
будет сей царь и мужествен». Пользуясь его склонностью
Нжпитание Грозного
97
к озорству, они «получали» его на опалы и казни. Так
говорят нам современники. И действительно в эти годы
Иван с чрезвычайной легкостью ссылает и казнит людей,
по-видимому, за малые вины, и притом не разбирая, к
какому кругу боярскому они принадлежат. Страдают люди
« тороны Шуйских в той же мере, как их недруги и про-
тивники. Всего показательнее судьба Федора Семеновича
Воронцова. Выше было указано, что в 1543 году Ф. Во-
ронцова государь «жаловал и берег», Шуйские же его
сослали. По смерти Андрея Шуйского государь «опять
его в приближении у себя учинил»; а в 1546 году Федор
Воронцов был казнен вместе со сторонником Шуйских
князем Иваном Кубенским по общему на них обоих доно-
су, к тому же доносу лживому. Таковы были первые
шаги Грозного после уничтожения гласной опеки Шуйс-
ких под негласной опекой Глинских. Нет ничего удиви-
тельного в том, что кровь и грабежи сверху вызвали бунт
и кровь снизу. В 1547 году после больших Московских
пожаров толпа погорельцев убила одного из Глинских,
князя Юрия, и, пришедши «скопом ко государю» в село
Коломенское, пыталась требовать выдачи государевой баб-
ки княгини Анны и другого дяди Ивана, князя Михаила.
Государь их не выдал, и они уцелели. Но имущество
Глинских было погромлено и Их людей «бесчисленно по
биша»; «много же и детей боярских незнакомых побита
из Северы, называючи их Глинского людьми». Этим по-
громом ненавистной семьи закончилось время Глинских
и вместе с тем завершился первый период юности Грозно-
го. Иван перешел в другую полосу своей жизни.
Мы с некоторой подробностью остановились на боярс-
кой Смуте, чтобы показать, что именно видел Иван в
своем детстве. Не идейную борьбу, не крупные политичес-
кие столкновения, а мелкую вражду и злобу, низкие инт-
риги и насилия, грабительство и произвол — все это ему
приходилось изо дня в день наблюдать и терпеть на себе5.
ь Грозный в письме к Курбскому рассказывал, что его с братом бояре
плохо кормили и одевали, с ними дерзко обращались («многажды
поздно ядох не по своей воли»), оскорбляли память его отца; крали
казну, золото, серебро и меха, и «вся по мзде творяще и глаголюще».
Эти обвинения были главным образом направлены на Шуйских.
4 Зак. № 180
98
Г лава
На этом образовались его первые понятия, на этом
воспиталась душа. И все лучшее, что приходило к Ива-
ну в эту пору, мешалось с нездоровыми инстинктами,
возбужденными средой. А лучшее несомненно приходи-
ло: оно пришло во дворец Грозного, например, с митро-
политом Макарием. Макарий явился из Новгорода в
Москву уже в ореоле литературной известности. Будучи
архиереем в Новгороде, он достиг там необыкновенной
популярности: его почитали «учительным* и «святым*
человеком. Он «беседовал к народу повестьми многими*
так понятно, что все «чюдишася, яко от бога дана ему
бысть мудрость в божественном писании — просто всем
разу мети*. С его появлением в Новгороде «бысть лю-
дей радость велия не только в Великом Новгороде, но и
во Пскове и повсюде: и бысть хлеб дешев, и монастырем
легче в податех, и людем заступление велие, и сиротам
кормитель бысть*. Эти достоинства пастыря, очевидные
всем, сопрягались у Макария с подвигом, недоступным
разумению толпы. Он задумал собрать в один сборник
все «чтомые книги яже в Русской земле обретаются».
Для такого сборника Новгородская почва была наиболее
пригодной, потому что на Руси она была наиболее куль-
турна. Десяток лет провел Макарий в этом труде. Он
соединил вокруг себя многих деятелей, собиравших ли-
тературный материал и работавших над его редакцией:
в их числе были дьяки (Д. Г. Толмачев), дети боярские
(В. М. Тучков), священники (знаменитый Сильвестр).
В результате к 1541 году были готовы «Минеи-Четьи* —
громадный сборник (более 13 500 больших листов) про-
изведений «божественных*: житий, поучений, книг Вет-
хого Завета и т. п. Одних житий было в сборнике около
1300. Перейдя на митрополичий стол в Москву, Мака-
рий перевел туда своих сотрудников и продолжал там
привычную работу, дополняя и совершенствуя свой ма-
териал. Работа шла около молодого государя, бывшего в
непосредственном общении с митрополитом, и государь
знакомился со всем кругом тогдашнего чтения, входил
в литературные интересы митрополита, подпадал его вли-
янию, учился под его руководством и приучался ценить
и уважать нравственные его достоинства. Несклонный к
воспитание Грозного
99
политической борьбе, далекий от интриг, спокойный и
преданный умственному труду, Макарий остался чист
от грязи боярских столкновений и злоупотреблений и
для молодого государя явился человеком как бы иного
мира. Способный и умный юноша охотно и легко под-
нимался на высоты Макарьева миросозерцания и вместе
г литературными знаниями усвоил себе и национально-
политические идеалы, которым веровала окружавшая мит-
рополита среда. Теория единого вселенского православ-
ного государства с самодержавным монархом, «царем
православия», во главе овладела умом Ивана. Риторика
Макарьевской школы пришлась ему по вкусу, и чтение
стало любимым его занятием. К своему «возрасту», то
есть совершеннолетию, Иван стал образованным, «книж-
ным» человеком, для того времени передовым. «Муж
чюдного рассуждения, в науке книжного поучения до-
волен, и многоречив зело», — так отзывались о нем его
современники.
Таковы обстоятельства, создавшие двойственность в
натуре Грозного. Если бы влияние Макария всецело под-
чинило себе Ивана, оно бы его пересоздало. Но оно дей-
ствовало в атмосфере дворца, насквозь отравленной про-
изволом, насилием и развратом. Шуйские и Глинские
достаточно позаботились о том, чтобы познакомить Гроз-
ного с отрицательными сторонами тогдашнего быта. Гра-
бя и насильничая на его глазах, они и его увлекали за
собой к произволу и жестокости. Немногие по числу
известия летописей о молодом Иване красноречивы по
характеру. Они говорят о его жестокостях, пустых заба-
вах и даже грабительстве. Так, описывая путешествие
Ивана с его младшим братом Юрием в Новгород и Псков
осенью 1546 года, местные летописцы не скрывают сво-
его неудовольствия. Псковичи жалуются, что великий
князь в их области дела не делал, а «все гонял на мес-
ках» (то есть скакал на лошадях), «быв немного» в са-
мом Пскове: также и брат его недолго побыл в городе,
«а не у правив своей отчины ничего». Оба они спешили
к Москве, «а христианам много протор и волокиты учи-
нили». Высочайшее посещение рассматривалось как бед-
ствие. В это же путешествие, в конце ноября 1546 года,
100
Г лава 2
Грозный в Новгороде, по местному известию, ограбил
Софийский собор. Он в соборе ♦ неведомо как уведа каз-
ну древнюю, сокровенну в стене». Явившись ночью, стал
«он пытати про казну» ключаря и пономаря и, «много
мучив их», ничего не допытался, но все-таки вскрыл
стену «на всходе» (лестнице), «куда восхождаху на цер-
ковные полати», и нашел там «велие сокровище» — се-
ребряные слитки — и «насыпав возы и посла к Моск-
ве». Не получив управы у себя в городе, псковичи вслед
за Иваном послали в Москву весной 1547 года семьде-
сят ходоков «жаловатися на наместника» их князя Ту-
рунтая Пронского. Жалобщики нашли великого князя
в Коломенском сельце Островке, куда он по обычаю вы-
ехал «на прохлад поездити потешитися». Государь ос-
тался недоволен тем, что его обеспокоили, «опалился на
псковичь, их бесчествовал, обливаючи вином горячим,
палил бороды и волосы да свечею зажигал и повелел их
покласти нагих по земли». И все это делалось в те же
месяцы, когда, под руководством Макария, Иван тор-
жественно с умильными речами обращался к митропо-
литу и боярам и совет держал с ними, «восхоте бо вели-
кий государь женитися и о благословении еже сести на
царстве на великом княжении». Осенью 1546 года со-
вершилось легкомысленное путешествие в Новгород и
Псков; в декабре Иван объявил Макарию и всем боя-
рам, даже тем, «которые в опале были, что он женится
и хочет венчаться царским венцом»; в январе 1547 года
произошло торжественное принятие царского титула; в
феврале состоялась свадьба Ивана с дочерью окольниче-
го Романа Юрьевича Захарьина и благочестивое пешее
хождение новобрачных в Троице-Сергиев монастырь; а
около 1 июня псковские жалобщики испытали на себе
глумливую милость и ласку нового царя. Очевидно, вы-
сокие слова и пышные идейные церемонии отлично ужи-
вались в Грозном с низкими поступками и распущенно-
стью. Воспринятые умом благородные мысли и широ-
кие стремления не облагородили его души и не исцелили
его от моральной порчи. Красивым налетом легли они
на поверхности, не проникнув внутрь, не сросшись с
духовным существом испорченного юноши.
первый период
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ГРОЗНОГО.
РЕФОРМЫ
И ТАТАРСКИЙ ВОПРОС
1
ПЫШНЫМИ церемониями венчания на
царство и свадьбы начинается новый период в жизни
Ивана. Торжества во дворце по времени почти совпали с
рядом больших пожаров в Москве и с народным бунтом
и погромом на Глинских. На Пасхе 1547 года выгорел
Китай-город; через неделю сгорели кварталы за Яузой;
в июне произошел тот громадный пожар, который вы-
звал погром и получил историческую известность в свя-
зи с нравственным «перерождением» Грозного. Выгорел
Кремль весь и почти все «посады» Москвы; можно ска-
зать, пострадал весь город целиком «и всякие сады вы-
гореша и в огородах всякий овощ и трава»; считали, что
( горело 1700 человек. Царь уехал в село Воробьево, где
и «стоял» до возобновления города. На пожарище же
народная толпа искала виновников происшедшего бед-
ствия и нашла их в лице Глинских и их дворни. Одного
из Глинских убили и пошли к царю в Воробьеве, требуя
выдачи других. Царь ответил казнями, и движение улег-
лось после многих жертв. Все это полугодие 1547 года
для Ивана было рядом сильных переживаний, и не муд-
рено, что современники именно к этому периоду отно-
сили начало внутренней перемены в молодом царе. Очень
изобразительно князь А. М. Курбский в своей «Истории
о великом князе Московском» рассказывал, что после
пожара и бунта бог чудесно «руку помощи подал отдох-
нуть земле христианской»: тогда к царю «прииде един
муж, презвитер чином, именем Сильвестр, пришелец от
Новаграда Великого, претяще ему от бога священными
102
Глава 3
писаными и срозе (то есть, строго) заклинающе его страш-
ным божиим имя нем, еще к тому и чудеса и акибы
явление от бога поведающе ему;... и последовало дело:
иже душу его от прокаженных ран исцелил и очистил
был, и развращенный ум исправил». Еще изобразитель-
нее Карамзин представил «перерождение» Ивана. Вос-
пользовавшись рассказом Курбского, он понял началь-
ное в нем слово «прииде» в том смысле, что Сильвестр
внезапно откуда-то проник к царю, не будучи ему ранее
известен. Когда, по словам Карамзина, «юный царь тре-
петал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная
(его супруга) Анастасия молилась, явился там какой-то
удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей, ро-
дом из Новагорода, приблизился к Ивану с подъятым,
угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убеди-
тельным возвестил ему, что суд божий гремит над гла-
вою царя легкомысленного и злострастного,... потряс душу
и сердце, овладел воображением, умом юноши и произ-
вел чудо: Иван сделался иным человеком»... Но в сущно-
сти чуда никакого не было, как не было и внезапного
появления Сильвестра, столь «усиленного в колорите»
(по выражению Д. П. Голохвостова) красноречивым ис-
ториком. Известно, что Сильвестр был в Москве задолго
до событий 1547 года; он прибыл туда, вероятно, в
1542 году вместе с его патроном митрополитом Макари-
ем. С другой стороны, ни по летописям, ни по иным
документам не видно крутой перемены в самом Иване
после пожара 1547 года. Один Курбский (и то, если его
понять так, как понял Карамзин) изображает внезап-
ный переворот в душе и поведении молодого царя. Имен-
но благодаря Курбскому, если сопоставить его слова с
официальной летописью, можно догадаться, что народ-
ный бунт 1547 года действительно повел к существен-
ной перемене — только не в царе, а в правительстве
московском. После бунта окончилось время Глинских и
прекратилось их влияние на дела. Народ убил Юрия
Глинского, а его брат Михаил Васильевич Глинский, ко-
торый, по словам Курбского, «был всему злому началь-
ник», убежал из Москвы, как «и другие человекоугодни-
цы сущие с ним». Но и там, куда скрылся Глинский, в
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
103
Ржевских его селах, он не чувствовал себя безопасным.
Вместе с видным сторонником кружка Шуйских кня-
зем Ив. Ив. Турунтаем-Пронским он пытался бежать в
Литву. Оба они начали побег по первому зимнему пути,
и ноябре 1547 г., но запутались «в великих тесных и
непроходных уеснотах» глухой Ржевской украйны и не
достигли цели. Укрываясь от погони, они сами добра-
лись до Москвы, где и были арестованы. Свой поступок
они объясняли боязнью: «от неразумия тот бег учини-
ли, обложася страхом княже Юрьева убийства Глинско-
го». Однако в ту минуту нечего было бояться погрома:
Москва давно успокоилась, царь праздновал свадьбу сво-
его младшего брата Юрия с княжной Палецкой; в те же
дни (ноябрь 1547 года) выступил из Москвы авангард
московского войска, собранного против Казани, и сам
царь собирался ехать к войску. Словом, жизнь московс-
кая шла уже обычным порядком. А родной государев
дядя бежит в Литву вместо того, чтобы веселиться на
свадьбе своего младшего племянника, и с ним бежит
крупный боярин, принадлежавший к стороне Шуйских,
то есть к тому кругу дворцовой знати, который был
далек от Глинских, даже им враждебен, и вовсе не был
жертвой народного погрома. Очевидно, не боязнь мя-
тежной толпы гнала беглецов в Литву, а перемена в
московском правящем кругу. Около царя вместо комп-
рометированных и низверженных Глинских стали дру-
гие доверенные лица. Они были настроены так, что «все-
му злому начальник» Михаил Глинский и псковский
наместник Турунтай, при Глинских угнетавший пско-
вичей, могли ожидать на себя гонения и надумали от
наслуженного возмездия спастись бегством. Курбский со
своим обычным риторическим приемом освещает для
читателя вопрос о том, как образовался около Грозного
правящий кружок. Рассказав, как «прииде» к царю
Сильвестр, он продолжает: «С ним же (Сильвестром)
соединятся во общение един благородный тогда юноша
ко доброму и полезному общему, имянем Алексей Ада-
шев; цареви ж той Алексей в то время зело любим был
и согласен». Вдвоем Сильвестр и Адашев, склонявших
Ивана на зло «прежде бывших» правителей, «яже быша
104
Глава 3
зело люты», удаляют или «уздают и воздержат страхом
бога живаго». А вместо удаленных и сосланных прави-
телей, «оных предреченных прелютейших зверей», Ада-
шев и Сильвестр, во-первых, «присовокупляют себе в
помощь» митрополита Макария, который призывает царя
к покаянию и ко внутреннему обновлению, а во-вторых,
собирают к нему советников — мужей разумных и со-
вершенных, «во старости маститей сущих... других же
аще и во среднем веку, такоже предобрых и храбрых...
и сице ему их в приязнь и в дружбу усвояют, яко без их
совету ничесоже строити или мыслити». Ясен проис-
шедший дворцовый переворот: народный бунт сверг опе-
ку Глинских; духовным сиротством ♦ злострастного» царя
воспользовались приближенные к нему случайные люди,
не входившие в состав ранее правившей знати. Они по-
строили свое влияние на личной приязни и моральном
подчинении царя и удалили от него всех прежних опе-
кунов и советников, от дяди Глинского до сторонников
Шуйских. Воодушевленные желанием общего блага, они
поставили своей задачей нравственное исправление само-
го Грозного и улучшение управления. В митрополите Ма-
карии они получили помощника и нередко вдохновите-
ля. Так около Грозного, видевшего до той поры вокруг
себя только зло и произвол, образовалась впервые идей-
ная среда. Она оказала могучее влияние не только на ход
государственных дел, но и на развитие личных прави-
тельственных способностей, которыми бесспорно был ода-
рен Грозный. Но ей не под силу было истребить в нем
укоренившиеся с детства дурные инстинкты и привычки.
Можно думать, что образование нового правящего
кружка около Грозного совершилось не сразу, а шло
исподволь. Адашеву и Сильвестру удалось сразу сокру-
шить Глинских и самим укрепить свое влияние при
царе, привыкшем к опеке и сотрудничеству в делах уп-
равления, но собрать «мужей разумных и совершенных»
и образовать из них согласованный и спевшийся кру-
жок, необходимо было время. По летописям и разрядам
1547-1549 годов можно установить, что к осени 1547 г.
режим Глинских пал; но признаки новых веяний в пра-
вительственной практике становятся заметны только в
Первый периол деятельности Грозного Реформы и татарский вопрос 105
начале 1549 года. Весь же 1548 год проходит для царя в
привычной рутине: зимний поход на Казань без особого
результата, богомольные «походы» летом по монасты-
рям, осенью «объезд» на охоту, «на царскую потеху» и
по далеким «святым местам» Замосковья. Не видно, что-
бы государственные дела более, чем прежде, занимали
Грозного. По-видимому, в это время за его спиной фор-
мировалась постепенно «избранная рада» из людей, при-
влеченных временщиками Сильвестром и Адашевым, вы-
рабатывалась программа действий, слагались отношения,
понемногу связавшие Грозного полной зависимостью пред
«собацким собранием» (так он по-своему называл впо-
следствии «избранную раду»). Состав этого собрания, к
сожалению, точно не известен; но ясно, что он не совпа-
дал ни с составом думы «бояр всех», исконного госуда-
рева совета, ни с ближней думой, интимным династи-
ческим советом6. Это был частный кружок, созданный
временщиками для их целей и поставленный ими около
царя не в виде учреждения, а как собрание «доброхота-
ющих» друзей. Во главе этого кружка стоял поп Силь-
вестр, о котором со всех сторон идут согласные отзывы,
что это был всемогущий временщик. Официальная ле-
топись говорит: «Бысть же сей священник Сильверст у
государя в великом жаловании и в совете в духовном и
в думном и бысть яко всемогий, вся его послушаху и
никтоже смеяше ни в чем же противитися ему... И все-
ми владяше обема властми, и святительсткими и царс-
кими, якоже царь и святитель, точию имени и образа и
седалища не имяеше, святительского и царского, но по-
повское имеяще, но токмо чтим добре всеми и владеяше
всем со своими советники». Сам царь признавался, что,
как младенец, пребывал во всей воле и хотении Сильве-
стра, которому «покорился без всякого рассуждения».
Сильвестр с Адашевым, по словам Грозного, всю власть
6 Личный состав боярской думы «бояр всех» и ближней думы тех лет
нам известен. Ближними боярами были в те годы кн. И. Ф. Мсти-
славский, ки. В. И. Воротынский, И. В. Шереметев «большой»,
кн. Д. И. Курлятев, М. Я. Морозов, кн. Д. Ф. Палецкой, Дан. Ром.
Юрьев-Захарьин, В. М. Юрьев-Захарьин. Из них один Курлятев при-
надлежал к «избранной раде».
106
Глава 3
от него отняли и так угнетали и гнали его, что ему
«властию ничим же лучше быти раба». Почин в этом
царь приписывал Сильвестру: это Сильвестр подобрал в
одно «собацкое собрание» и Адашева и других своих
«угодников». Со своей стороны, и Курбский считает Силь-
вестра тем «блаженным льстецом истинным», который
первый задумал перевоспитать царя и взять его под опе-
ку «разумных и совершенных» советников. Рядом с ним
молодой сверстник Грозного Алексей Адашев, конечно,
занимал второе место, хотя, быть может, по служебной
близости к царю (он был «комнатным» спальником и
стряпчим, то есть жил при царе) именно Адашев и был
проводником того влияния, которое шло от «избранной
рады». Не принадлежал Адашев в 1547-1548 годах ни к
боярству, ни к думным чинам; он был из высшего слоя
провинциального (Костромского) дворянства и ко двору
попал случайно, всего вероятнее, в числе тех «потеш-
ных робяток», которые были взяты во дворец для игр к
маленькому великому князю Ивану. Это и дало повод
Грозному сказать, что он не знает, как около него ока-
зался «собака Алексей» еще в дни его детства: «в нашего
царствия дворе в юности нашей, не вем каким обычаем
из багажников7 водворился». По сообщению Грозного,
он приблизил к себе Адашева, «взяв сего от гноища»,
потому что ждал от него «прямой службы» и думал, что
он заменит царю изменных «вельмож». По-видимому,
на придворную карьеру Адашева повлияли его личные
качества. Курбский отзывается о нем очень хвалебно,
говоря, что он был «отчасти при некоторых нравех ан-
гелам подобен* и настолько совершенен, что «воистину
вере не подобно было бы пред грубыми и мирскими
человеки». Когда Адашев был в войсках в Ливонии, то,
по словам Курбского, не мало градов Лифляндских го-
тово было сдаться ему «его ради доброты». Много спус-
тя после кончины Адашева, в 1585 году, при начале
карьеры Бориса Годунова, в Польше Гнезненский архи-
7 Батожник — служитель с батогом (палкой), идущий впереди царс-
кого или боярского поезда и расчищающий путь; на севере — цер-
ковный сторож с батогом (по Далю).
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
107
('пископ Ст. Карнковский, расспрашивая московского
посланника Лукьяна Новосильцова о Борисе» сравнил
его с Адашевым, отозвавшись об Адашеве очень лестно,
как о человеке разумном, милостивом и «просужем»
(дельном), который «государство Московское таково же
правил», каково было правление Годунова. Таким обра-
зом, личные свойства Адашева нашли себе широкую
популярность даже за пределами его родины. Из осталь-
ных членов «избранной рады» по имени точно (со слов
самого Грозного) известен только князь Дмитрий Кур-
лятев, старый слуга великого князя Василия Иванови-
ча, в 1548 или 1549 году пожалованный в бояре, да
почти наверное можно причислить к раде князя Андрея
Михайловича Курбского. О других лицах можно лишь
гадать. Можно утверждать только, что судя по общей
тенденции рады, в ней преобладал княжеский элемент
и, вероятно, княжата из разных удельных линий со-
ставляли в ней большинство. Сам Грозный сделал на
это намеки в письме к Курбскому, указывая на главные
вожделения членов рады. Во-первых, в одном месте свое-
го письма” он определенно под «изменниками» разумеет
«княжят», когда говорит, что эти изменники прочили
престол мимо его сына удельному князю Владимиру Ан-
дреевичу. Для него Курбский есть «рождение изчадия
ехиднова», княжеского рода, и потому сам «яд отрыга-
ет», то есть изменяет царю; «вы, злые суще», говорит
царь, разумея удельных князей, «извыкосте от праро-
дителей своих измену чинити». Известно, что в 1553 году
именно избранная рада отошла от Грозного, держалась
Владимира Андреевича и не желала воцарить малютку
сына Грозного. Во-вторых, по сообщению Грозного, как
только укрепилось влияние Сильвестра и образовалась
избранная рада, Сильвестр «почал» восстановлять сво-
боду «княжеского землевладения», стесненную распоря-
жениями великого князя Ивана III; «которые вотчины
у вас (то есть, князей) взимали», писал Грозный: «и ко-
торым вотчинам еже несть потреба от вас даятися, и те
я Русская История. Библиотека, XXXI. «Сочинения князя А. М. Курб-
ского». Стр. 28, 30. 55.
108 Глава 3
вотчины, ветру подобно, роздал (Сильвестр) неподобно».
В переводе на наш язык это значит, что избранная рада
поспешила возвратить потомкам удельных князей кон-
фискованные у них родовые вотчины и восстановить
свободу отчуждения и завещания этих вотчин, уничто-
женную московскими государями. Конечно, этот акт
имел вид классовый и обличал чисто княжескую тен-
денцию рады. К этим определенным намекам Грозного
надо прибавить то общее впечатление от его письма, что
для царя главными его врагами, стеснявшими его лич-
ную свободу и волю, представляются именно князья.
♦Поп» Сильвестр и Алексей Адашев первые не-князья,
которые вместе с князьями пытаются продолжить опе-
ку над Грозным.
Так с полной вероятностью выясняется характер со-
здавшихся вокруг Грозного отношений. Молодой госу-
дарь подпал личному влиянию ♦попа» и своего близко-
го сверстника Адашева. Они были проникнуты жела-
нием оздоровить правительство и подобрать годных к
этому делу людей. Наиболее пригодную для государ-
ственного управления среду они видели в потомстве
удельных князей, сохранившем правительственные на-
выки и династические воспоминания, и в этой именно
среде они подыскивали своих советников (по-видимо-
му, предпочитая Рюриковичей Гедиминовичам). Состав-
ленная ими ♦избранная рада», стоявшая вне привыч-
ных московских учреждений, с большой свободой об-
думала план реформ, предназначенных к водворению
порядка в расшатанном во время регентства государ-
стве. Осуществление этого плана началось в первые ме-
сяцы 1549 года.
2
ФЕВРАЛЯ 27-го этого года царь ♦в сво-
их царских палатах перед отцом своим Макарием мит-
рополитом и пред всем освященным собором» сказал
боярам своим особой важности речь. Летописец пере-
числяет по именам некоторых знатнейших бояр, а за-
тем указывает, что царскую речь слушала вся боярская
дума. Предметом речи были злоупотребления бояр. Царь
Первый период деятельности Грозного. Реформы и югорский вопрос 109
говорил, что «до его царского возрасту от них и от их
людей детем боярским и крестьянам чинилися силы и
продажи и обиды великие в землях, и в холопех и в
иных обидных делех; и они бы вперед так не чинили,
детем бы боярским и крестьянам от них и от их людей
силы и продажи и обиды во всяких делех не было нико-
торые, а кто вперед кому учинит силу или продажу или
обиду какую, и тем от меня, царя и великого князя
быти в опале и в казни». На это огульное обвинение
дума ответила прилично и с достоинством: бояре все
просили, «чтобы государь их пожаловал, сердца на них
пе держал», они же хотят служить ему и добра хотеть,
как служили и добра хотели его отцу и деду; «а кото-
рые будут дети боярские и крестьяне на них или на их
людей учнут бити челом о каких делех ни буди, и госу-
дарь бы их пожаловал, давал им и их людем с теми
детьми боярскими со крестьяны суд». Царь их этим по-
жаловал и заключил беседу словами: «по се время сердца
на вас и в тех делех не держу и опалы на вас ни на кого
не положу, а вы бы впредь так не чинили». В тот же день
такую же речь Грозный держал «воеводам, и княжатам,
и боярским детем и дворянам большим», то есть, высшей
московской придворной и административной среде9. А на
следующий день, 28 февраля, состоялся в присутствии
царя и митрополита приговор боярской думы, бывший в
тесной связи с царскими речами предшествующего дня:
царь с боярами «уложил, что во всех городах Московские
земли наместникам детей боярских не судити ни в чем,
опричь душегубства и татьбы и разбоя с поличным; да и
грамоты свои жаловальные послал во все городы детем
боярским».
Именно об этих своих мерах Грозный говорил высше-
му духовенству на церковном соборе, так называемом
9 Это важное известие находится в мало известном летописце и изда-
но не вполне исправно (Поли. Собр. Русск. Летописей. T. XXII.
Стр. 528-529). По-видимому, событие 27 февраля 1549 года послу-
жило поводом к составлению легенды о земском соборе 1547 или
1550 года, когда будто бы царь на площади торжественно говорил
всему народу покаянную речь и обещал ему правосудие (Карамзин.
История Государства Российского. T. VIII. Глава III и примеча-
ния 182 и 184).
ПО
Глова 3
♦ Стоглавом», в начале 1551 года: «В предыдущее лето
бил есми вам челом и с бояры своими о своем согре-
шении, а бояре такоже, и вы нас в наших винах благо-
словили и простили; а яз по вашему благословению
бояр своих в прежних во всех винах пожаловал и про-
стил, да им же заповедал со всеми хрестьяны царствия
своего в прежних во всяких делех помирится на срок;
и бояре мои, все приказные люди и кормленщики со
всеми землями помири лися во всяких делех. Да бла-
гословился есми у вас тогды же Судебник исправити
по старине и утвердити, чтобы суд был праведен,... и
по вашему благословению Судебник исправил, да уст-
роил по всем землям моего государства старосты, и
целовальники, и соцкие, и пяти десятские по всем гра-
дом, и по пригородом, и по волостем, и по погостом,
и у детей боярских; и уставные грамоты пописал. Се и
Судебник пред вами и уставные грамоты, прочтите и
рассудите»...
Любопытен во всех этих правительственных меро-
приятиях моральный элемент.
Предпринимая в 1549 году реформу местного управ-
ления, царь начинает дело обновления с самого себя. Он
♦бьет челом о своем согрешении» пред собором иерар-
хов, кается перед ними с обещанием исправиться и ищет
прощения, затем зовет к исправлению и примирению
бояр и прочих правителей. Он повторяет свою покаян-
ную исповедь в 1551 году перед Стоглавым собором в
очень сильной речи, не щадя себя и обличая свои поро-
ки, и снова зовет своих сотрудников к нравственному
возрождению. Целью своих административных нововве-
дений он ставит общее благо и стремится к нему не
только проповедью покаяния и примирения, но и прак-
тическими мерами. Он ограничивает юрисдикцию намес-
тников, вводит присяжных в их суд, дает самоуправле-
ние местным обществам, пересматривает Судебник и до-
полняет его рядом постановлений, направленных к тому,
чтобы дать торжество правосудию и справедливости.
Власть впервые выступает пред народом с ярко выра-
женными чертами гуманности, с заботой об общем бла-
годенствии.
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос J1J
Таковы были первые шаги Грозного по пути реформ,
составивших славу его молодости. С необыкновенным
подъемом, деловым и моральным, правительство произ-
вело перемены в местном управлении и доложило о них
церковному собору 1551 года, прося его одобрения. За
этими первыми мерами последовали дальнейшие. Они
коснулись снова местного управления и даровали зем-
ству, в дополнение к первым преобразованиям, право пол-
ного самоуправления. Они, далее, внесли ряд перемен в
устройство и управление военных сил государства; они
изменили служебные и бытовые условия служилого клас-
са; они создали перемены в области финансово-податной.
Насколько во всем этом сказался почин самого царя и
насколько сильно было воздействие на него избранной
рады, определить, конечно, нельзя; но нет сомнения, что
в этой напряженной и систематической работе прави-
тельства созрел ум и воспитались способности самого Гроз-
ного, и он из неопытного и распущенного юноши посте-
пенно обратился в способного политика, прошедшего хо-
рошую практическую школу под руководством «избранной
рады*. Когда он развернулся и сформировался, он не
только постиг и усвоил политическое искусство своих
руководителей, но уразумел их классовые вожделения, —
и тогда избранная рада превратилась для него в «собац-
кое собрание* и он ушел из-под ее влияния и изжил тот
нравственный подъем, какой она ему сообщила.
3
ПОСТЕПЕННЫЕ успехи нашей истори-
ографии раскрыли понемногу все содержание и ход пре-
образовательной деятельности Московского правительства
за годы 1549-1556, и теперь возможно дать вкратце об-
щий очерк этой деятельности в ее внутренней последо-
вательности. Как было показано, она началась мероприя-
тиями в области местного управления. Правительство
желало искоренить насилия, грабежи и раздоры в управ-
лении наместников («силы, продажи и обиды*) и для
этого воспользовалось теми бытовыми формами земской
самодеятельности, какие из древности существовали в
Великорусье.
112
Глава 3
Земли каждого «уезда» (на которые делилось тогда
государство) состояли из владений крупных и льготных
землевладельцев, из мелких поместий и «вотчинок» детей
боярских и из волостей крестьянских. Крупные вотчины
духовенства, князей и бояр жили порядком, подобным
феодальному. В них администрация и суд принадлежали
владельцам, и агенты центральной власти к ним не ка-
сались, в них «ни въезжали ни по что». На остальных
землях действовала очень примитивная система «корм-
лений». От государя в известную часть уезда назначался
«наместник» или «волостель» для суда и управления. Он
наезжал на место своего назначения со своей дворней и
управлял с помощью своих слуг, собирая на свое содер-
жание «кормы» и «пошлины». Управление соединялось
с правом взимания доходов в пользу кормленщика, и на
этой-то почве и процветали произвол, незаконные побо-
ры и насилия. Пока кормленщик был у власти, с ним
нельзя было бороться; когда же он «съезжал с кормле-
ния», за ним следовали в Москву жалобщики и искали
на нем своих обид и убытков10. Правительство начало с
того, что в 1549 году потребовало общей ликвидации всех
таких исков («заповедало на срок помиритися во всяких
делех») и решило впредь установить такой порядок, при
котором бы и самых исков не могло возникнуть. Оно
исключило детей боярских из общей компетенции корм-
ленщиков («во всех городах Московские земли наместни-
кам детей боярских не судити ни в чем, опричь душегуб-
ства, разбоя и татьбы с поличным»). А в крестьянских
волостях оно воспользовалось теми формами податной и
хозяйственной организации, какие там существовали
издавна. Раскладка и взимание податей и повинностей,
падавших на крестьянские волости общим окладом, пред-
ставлялись самим плательщикам. К этому делу связан-
ная круговой порукой податная община выбирала це-
лый штат мирских уполномоченных, которые ведали
все дела, связанные с государственным «тяглом». Пра-
10 Именно таких жалобщиков, пришел тих к царю изо Пскова жало-
ваться на князя Турунтая Пронского, молодой царь жестоко истя-
зал весной 1547 года в селе Островке.
период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
113
ннтсиьство, в целях контроля кормленщиков» обратилось
и л гл м общинам с требованием обязательного выбора «суд-
ных мужей* для участия в суде и общим законом (вСу-
цеПпике 1550 года) постановило, что кормленщики не
mi нут судить без участия «судных мужей* и «земского
ш.нч ка» («а без старосты и без целовальников наместни-
•н»м и волостелем и их тиуном суда не судити»). Но и на
«гом власть не остановилась: она скоро пришла к мысли
•» HIM Сходимости общей замены архаических кормлений
другими формами местного управления, более соответ-
и кующими потребностям времени. По-видимому, различ-
ны» виды земского самоуправления, бытовым порядком
тыникшие исстари в северной половине государства и
работавшие успешно, навели московских реформаторов
нн мысль основать местное управление всецело на начале
'нмоуправления. И вот в 1552 году, осенью, после Казан-
• нпго похода, царь, празднуя победу над татарами, сыпал
мн пости и награды, «а кормлении государь пожаловал
*>И1 .к‘млю». Это значило, что царь объявил о своем ре-
шении отменить кормления и перейти на новый порядок
ннн населения. Об этом-то порядке и надлежало поду-
ымп.. Отправляясь, по обычаю, крестить своего новорож-
нннного сына Дмитрия в Троицком монастыре, Грозный
и исходе 1552 года приказал боярам в его отсутствие в
нумс «сидети о кормлениях», то есть обсудить послед-
| |мим их отмены и способ нового управления уездами.
Кик кажется, дело сразу не пошло. Царь нашел, что боя-
I* приступили к делу своекорыстно и «возжелеша богат-
• ♦ пн •: захотели из отмены кормлений прежде всего из-
и<|1”11. выгоды для себя, для всего класса кормленщиков.
Чгпбы понять это обстоятельство, надобно помнить, что
уничтожение старой системы порождало две заботы: пер-
иум» о том, кем заменить в уезде кормленщиков и кому
ннргдать их ведомство, а вторую — о том, чем возместить
1НЦИМ, имеющим право на кормление, те доходы, кото-
рых они лишались с потерей этого права. Бояре заинте-
|И1сонались, по мнению Грозного, именно этой последней
। троной вопроса. Быть может, в ней и надо искать при-
।нны задержки в решении дела. По летописи, оно было
решено только в 1556 году, когда последовал «приговор
/14 Глава 3
царский о кормлениях», чтобы кормлениям не быть, а
вместо них быть в волостях и уездах выборным властям
из местного населения. Вместе с тем на те города и воло-
сти, которые переходили на самоуправление, царь ука-
зал, сверх обычных податей, «положити оброки по их
промыслом и по землям и те оброки сбирати к царьс-
ким казнам своим дьяком». Стало быть, вместо расхо-
дов, падавших на население для содержания кормлен-
щиков, назначался теперь оброк («кормленый окуп») в
государственную казну. Из этого нового финансового по-
ступления государь получал средства для возмещения
кормленщикам потерянных ими «кормов» и «пошлин».
Летопись говорит об этом, что государь «бояр же и вель-
мож и всех воинов устроил кормлением - - праведными
уроки», то есть ежегодным денежным окладом одних, а
других «в четвертой год, а иных в третий год денежным
жалованием». Так разрешен был вопрос о местном уп-
равлении в законе.
На практике разрешение это получило такой вид.
Населению той или иной местности предоставлялось про-
сить государя об отозвании наместника или волостеля,
сидевшего там на кормлении, и но переходе на самоуп-
равление в той или иной форме. На просьбу следовал
государев указ выборному старосте, бывшему при корм-
ленщике: «Как к тебе ся наша грамота придет, и ты б
наместнику (такому-то) с нашего жалованья (с такой-то
местности) велел съехати и в наместничьи ни в которые
доходы (с такого-то срока) вступатись ему и его людям
не давал; а ведал бы наместничьи всякие доходы... и
людей во всяких делех судил и пошлины с судных дел
сбирал ты (староста); и целовальников11 бы еси к намест-
ничью доходу выбрал... и сбирая наместнича доходу,
деньги присылал к нам к Москве». Это случай наиболее
простой, относящийся к месту со сплошным тяглым, в
классовом отношении однородным населением. Власть
московская пользовалась здесь готовой, старинной фор-
11 Это были присяжные, название которых произошло от того, что
их приводили «к крестному целованью в том, что им доходы и
прибыль сбирати в правду, безо всякие хитрости».
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
П5
мой податного самоуправления. Если податная община
желала взять на себя не только финансовые дела» кото-
рые давно ведала» но и суд и полицию, которые ведал
кормленщик, то ей передавалась, в сущности, вся адми-
нистрация, обнимавшая все стороны земской жизни.
Органами такого наиболее полного самоуправления были
«излюбленные старосты», «излюбленные головы», «зем-
ские судьи» с их «целовальниками», «судецкими старо-
стами», «людьми добрыми» и иными блюстителями по-
рядка и закона. Более сложная форма земского самоуп-
равления получалась там, где в одном земском округе
(«губе») соединялось население тяглое со служилым, с деть-
ми боярскими. Там тяглые общины, входившие в состав
«губы», оставались в прежнем виде и ведали, в лице
своих «земских старост», хозяйственно-податные дела,
а суд и полиция, бывшие в руках кормленщика, переда-
вались особому, избранному из детей боярских, «губному
старосте». Ему в помощь избирались «целовальники» и
«дьяк», составлявшие особое присутствие — «губную
избу». Выросшие на старом земском корню, все эти виды
самоуправляющихся общин сохранили в себе местные осо-
бенности и достигали иногда большой внутренней слож-
ности. В сущности, земская реформа Грозного свелась к
тому, что сняла с населения чуждый ему элемент — при-
шлых кормленщиков с их корыстной и грубой дворней —
и освятила ту самодеятельность населения, которая со-
хранилась от времен уделов и с их слабыми княжескими
дворами. Правительственный интерес в уездах после от-
мены кормлений охранялся специальными агентами вла-
сти — «городовыми прикащими», «писцами», «дозорщи-
ками». Все же текущие функции управления были в ру-
ках местных организаций, получивших с реформой
значение государственное.
4
РЕФОРМА местного управления стояла
в тесной связи с преобразованиями в сфере военно-служи-
лой. Как только в правительстве родилась мысль об огра-
ничении полномочий наместников и об отмене кормле-
ний, она должна была вызвать другую мысль — о лучшем
116
Глава 3
устройстве и обеспечении служилого класса, из коего
выходили кормленщики. Начиная с 1550 года и до 1556,
одно за другим следуют мероприятия, направленные к
улучшению внутренней организации военно-служилого
сословия и его службы, к упорядочению его землевладе-
ния, к поднятию военной техники. К сожалению, нет
возможности восстановить ход преобразовательной мыс-
ли в этой сфере правительственного творчества. Извест-
ны только отдельные меры, и притом не всегда в их
точном, официальном виде: до нашего времени о некото-
рых из них дошел только летописный, порой невразуми-
тельный рассказ. Первым по времени мероприятием, ка-
савшимся служилого класса, был «приговор» 3 октября
1550 года о том, чтобы образовать особый разряд «поме-
щиков детей боярских лучших слуг», числом тысячу
человек, и поместить их на землях кругом Москвы. Эти
«тысячники», записанные в особую «Тысячную книгу»,
должны были «быть готовы в посылки», администра-
тивные и дипломатические, и должны были нести службу
в столице, составляя «царев и великого князя полк» (то
есть, гвардию). Из их среды составлялся придворный
штат; они же по общему ходу дел обратились в прави-
тельственную среду, поставлявшую лиц на руководящие
должности по гражданскому и военному управлению. Все-
го в состав «тысячи» вошло 1078 человек помещиков и
вотчинников, образовавших собой столичное дворянство —
вершину и цвет служилого сословия. Такова была первая
мера. Одновременно с ней и непосредственно за ней шли
меры относительно ратного строя. В том же 1550 году
состоялся «приговор государев» об ограничении местни-
чества во время полковой службы. В последующие годы,
во время военных операций против Казани, был принят
ряд мер «о устроении в полках»: рать была поделена на
сотни; во главе сотен поставлены «головы» из лучших
воинов, «из великих отцов детей, изящных молодцов и
искусных ратному делу». Целью при этом было подня-
тие дисциплины, и, по-видимому, цель была достигну-
та: Грозный не раз отмечал, что в походе на Казань
1552 года дисциплина и боевой дух в его войске подня-
лись до высокого уровня. Можно предположить, что об-.
ервый периол деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос 117
азцом для деления войска на сотни послужило новое
стройство московских «выборных стрельцов» — гарни-
онной пехоты. В 1550 году их было в Москве образова-
[О шесть «статей» по 500 человек в каждой; у каждой
татьи был начальник из детей боярских; стать дели-
:ись на сотни, «да с ними головы» — «у ста человек
ын боярский в сотниках». В 1556 году последовало,
дновременно с отменой кормлений, и общее распоря-
жение «о службе всем людей, как им вперед служити».
>но явилось как результат «в поместьях землемерия»,
чиненного повсеместно для приведения в порядок слу-
жилого землевладения. Когда «писцы» и «мерщики»
распределили правильно землю между помещиками, от-
[яв лишки у одних и обеспечив до нормы других, тогда
Фрь указал общий для всех размер службы: «со ста
[етвертей добрые угожей земли (то есть со 150 десятин
i трех полях) человек на коне и в доспесе в полном, а в
альный поход о дву конь». Всякий, кто имел право на
ольший, чем 150 десятин, размер поместья, должен был
;авать лишних ратников из своих крестьян по тому же
расчету: со ста четвертей конный воин. Кто давал людей
верх указанной нормы, тот имел право на дополни-
ельное «денежное жалованье». Это общее «уложение»
еносило порядок и правильность в отбывание ратной
лужбы и давало правительству возможность точного
чета его ратных сил. К такому же учету стремилось
[равительство, составляя в те же годы «родословец» всех
еидных родов московской знати и высшего слоя дворян-
тва и редактируя официальную «разрядную книгу» с
аписью служебных назначений на важнейшие должно-
ти с 1475 года. Вся совокупность перечисленных мер
ела к упорядочению службы, уравнению служебных
ягот и вознаграждения за службу и таким образом ох-
атывала все стороны военной организации государства.
В прямой связи с военными и административными
ововведениями стояли и мероприятия в области финан-
овой. Было указано, что для уравнения служебных тя-
эт детей боярских решено было привести в порядок их
гмлевладение. Мысль о необходимости справедливости
порядка в этой сфере очень занимала самого Ивана.
из
Глава 3
Сохранилась его записка, направленная к Стоглавому со-
бору, где он пишет: «Да приговорил есми писцов послати
во всю свою землю писать и сметити и мои, царя велико-
го князя, и митрополичи, и владычни и монастырские
и церковые земли, княжеские, и боярские, и вотчин-
ные, и поместные и черные... всякие, чьи ни буди, а
мерити пашенная земля и не пашенная, и дуги, и лес, и
всякие угодья смечати и писати... для того, чтобы впе-
ред тяжа не была о водах и о землях: что кому дано, тот
тем и владей... и яз ведаю, чем кого пожаловати, и кто
чем нужен, и кто с чего служит, и то мне будет ведомо
же , и жилое и пустое». Этот царский приговор о «зем-
лемерии» был тогда же, в 50-х годах XVI века, приве-
ден в исполнение. Общая перепись земель («письмо»)
была предпринята и исполнена, и на ее основании были
проведены двоякие меры. Во-первых, пересмотрен поря-
док поместного владения служилых людей и произведен
учет вотчинных (наследственных) земель; во-вторых, про-
ведены существенные перемены в технике податного об-
ложения и введена новая податная единица («соха» в 600
и 800 четей). И то, и другое имело целью справедливое
уравнение землевладельцев в их службах, платежах и
повинностях. Нет нужды останавливаться на техничес-
ких подробностях этого дела; надо только заметить, что,
как и в других областях, так и в этой аграрной и финан-
совой, деятельность правительства отличалась широким
размахом и руководилась стремлением к общему благу и
справедливости. Она повела к переменам не только на
местах — в способах обложения и в распределении нало-
гового бремени, но и в центре — в органах финансовой
администрации, где наряду с исстаринным центральным
финансовым учреждением «Большим Дворцом» возник-
ли другие — в виде «Большого прихода» и «Четей». На
усложнение финансового управления в центре особенно
повлияло введение «кормленного окупа» или «оброка»
за отмену кормленщиков с их «кормами». Определяе-
мый на основании нового «письма» сбор с перешедших
на самоуправление общин доставлялся в Москву под на-
званием оброка «за наместничь доход и за присуд» и
поступал «к царским казнам» в ведение особых дьяков.
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
119
Эти дьяки получили название «четвертных», а их ведом-
ства название «Четей». Из Четей и получали свои «пра-
ведные уроки» те служилые люди, которые лишились
кормлений и были переведены на денежное жалованье.
По имени учреждений, куда они были «пущены в четь»
для получения «четвертных денег», эти лица получили
наименование « четвертчиков ».
5
МЫ охватим все стороны преобразова-
тельной работы Грозного и его избранной рады, если
вспомним Стоглавый собор. Созванный по делам цер-
ковным в начале 1551 года, собор получил более широ-
кое значение — государственного совещательного орга-
на, которому царь представил на одобрение свой Судеб-
ник и «уставные грамоты», содержавшие в себе начала
его земской реформы. Что это не была только фор-
мальность, ясно из того, как редактировал царь свои
вопросы собору по земским делам. Он не только сооб-
щал собору о сделанном, но и просил обсудить и решить
то или иное дело: «о сем посоветуйте все вкупе и уло-
жите, как вперед тому делу быть»; «возрите в дедовы и
в батьковы уставные-книги, каков был указ». Он про-
сит отцов собора не только «благословения», но и под-
писей «на Судебнике и на уставной грамоте, которой в
казне быта», чтобы закон получил санкцию и церков-
ной власти. По его мнению необходимо вообще едине-
ние властей, церковных и светских, в деле государствен-
ного обновления, и он выражает намерение обращаться
к собору со всем тем, «что наши нужи или которые
земские нестроения». Правильно поэтому некоторые ис-
следователи называют Стоглавый собор не просто цер-
ковным, а «церковно-земским» собором. Программа его
в области церковного строения была так же широка,
как широка была программа государственных преобра-
зований тех лет. По выражению Е. Е. Голубинского, в
основе собора лежала «великая мысль совершить об-
новление церкви путем соборного законодательства».
И действительно все стороны церковной жизни москов-
ской были охвачены собором: церковное богослужение,
120
Глава 3
епархиальное архиерейское управление и суд, быт духо-
венства белого, жизнь монастырей и монашества, хрис-
тианская жизнь мирян, внешнее благочиние — все вош-
ло в круг суждения собора. И результатом этого сужде-
ния была целая книга «Стоглав» — «соборное уложение,
по которому имели на будущее время производиться
церковное управление и совершаться церковный суд»
(слова Голубинского).
Напряжение правительственной деятельности вызва-
ло и работу общественной мысли в Москве. Эпоха пре-
образований сказалась в тогдашней письменности оби-
лием публицистических произведений, посвященных
вопросам текущей московской жизни. Обсуждалась и
осуждалась система кормлений, которая «дает городы и
волости держати вельможам, и вельможи от слез и от
крови роду христианского богатеют нечистым собрани-
ем». Указывался пример «Махмет салтана, турецкого
царя», который «никому ни в котором граде наместни-
чества не дал», а «оброчил вельмож своих из казны
своей». Словом, предлагался проект той самой рефор-
мы, которая совершилась на деле. Обсуждались далее
способы устройства военной силы, параллельно с теми
мерами, какие принимал Грозный для упорядочения сво-
их войск. Ставились и решались общие вопросы управ-
ления, и царю рекомендовалось править не только по
собственному разуму, но и с участием разумных совет-
ников: «царю достоит не простовата — с советники со-
вет совещевати о всяком деле», «царем с бояры и с
ближними приятели о всем советовати накрепко». Иногда
высказывалась даже мысль о необходимости для госуда-
ря «беспрестанно всегда держати погодно при себе» ши-
рокий совет «всяких людей» «от всех градов своих»;
иначе говоря, указывалось на необходимость созыва зем-
ских представителей «всея земли». Вопросы государствен-
ной практики сплетались у писателей с темами мораль-
ными, и любопытно, что вся текущая письменность того
времени как бы переживала такой же нравственный
подъем, какой переживал молодой Иван. Трудно опре-
делить, насколько зависели преобразования Грозного от
литературных -на него воздействий и насколько литера-
Первый периол деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
121
турные мотивы являлись следствием государственной
работы «избранной рады» и самого царя. Хронология
публицистических трактатов не может быть точно опре-
делена, авторы их не всегда известны. Поэтому нельзя
установить причинной связи и взаимной последователь-
ности литературного слова и государственного дела. Но
взятые в совокупности своей они производят сильное
впечатление и рисуют время реформ Грозного чрезвы-
чайно яркими красками.
6
ДОСТОИНСТВА московского правитель-
ства выразились и в его внешней политике. В первой
половине XVI века вопрос о Казанском «царстве» для
Москвы стал ребром. Основанное татарами на террито-
рии старого Болгарского царства, Казанское государство
не отличалось внутренней прочностью. В нем властвова-
ло и ссорилось небольшое число аристократических ро-
дов, «мурз» и «беков», которые держали Казань в состо-
янии постоянного междоусобия. Инородческие племена,
вошедшие в состав «царства», не слишком дорожили та-
тарской властью и легко отлагались от Казани, но столь
же легко и возвращались в ее подданство. Казанское пра-
вительство при всей своей слабости могло, однако, содей-
ствовать развитию торговли на Волге и этим привязыва-
ло к себе приволжское население. С другой стороны, ко-
лонизационный натиск русского племени на черемисские
и мордовские земли в Поволжье заставлял черемису и
мордву искать в Казани оплота против русских, и тата-
ры умели оказать им действительную помощь. Они пре-
вращали оборонительную войну в наступательную и об-
рушивались «изгоном» на русские окраины, разоряя
жилища и пашни и уводя «полон». Черемисская «война
жила без перестали» в русском Заволжье; она не только
угнетала хозяйство земледельцев, но засоряла торговые и
колонизационные пути. Сообщение Московского центра с
русским северо-востоком, с Вяткой и Пермью, должно
было совершаться обходом далеко на север. Москва счита-
ла Казань опасным и досадным врагом. Другие татарские
орды не соседили с Москвой; они находились за «диким
/22
Глава 3
полем»; от них можно было усторожиться. Казань же
была в непосредственном соседстве, и, хотя до нее самой
было не близко, но близки были те инородческие «язы-
ки», которыми она руководила и которых объединяла
племенной и религиозной враждой в борьбе с Русью.
Соседство это дорого давалось русскому населению, и
недаром оно пело в своих песнях, что «Казань-город на
костях стоит, Казаночка речка кровава течет».
Когда в начале XVI столетия для московского прави-
тельства стала ясна картина Казанских междоусобий,
оно попыталось вмешаться в них и из них извлечь свою
пользу. Во-первых, оно при всякой возможности снаря-
жало войско для похода на самую Казань. Русские появ-
лялись под стенами Казани, громили ее окрестности,
штурмовали самый город; но не могли долго держаться
под Казанью, не имея базы для действий, вдали от своих
границ, среди беспокойного и враждебного инородческо-
го населения. Чтобы устроить такую базу, Василий III в
1523 году основал на устье р. Суры город Василь (Ва-
сильсурск) и посадил в нем гарнизон. Во-вторых, Мос-
ковское правительство попыталось образовать в самой
Казани, среди взаимно враждовавших дворцовых групп
русскую партию и с ее помощью ставить в Казани пре-
данных Москве ханов. Это иногда удавалось, но москов-
ские ставленники обычно не удерживались на престоле,
и Москве оставалось утешаться тем, что ее политика
вела к чрезвычайному усилению Казанской Смуты и
тем окончательно ослабляла врага. Ко времени, когда
вырос Грозный и около него стала рада, Казанский во-
прос назрел настолько, что не следовало медлить с его
окончательным решением. Грозный это понял. Действия
против Казани происходили ежегодно с тех пор, как
оттуда в 1546 году прогнали данного Москвой хана Шей-
хали (Шигалея). Московские войска обычным порядком
появлялись под Казанью не на долгое время и возвра-
щались назад. В 1550 году обычный поход привел само-
го Грозного, лично бывшего под Казанью, к важному
решению. Остановившись на устье р. Свияги на так на-
зываемой Круглой горе (можно сказать, в виду самой
Казани), Грозный по совету с Шигалеем решил устроить
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
123
здесь военную базу «Казанского для дела и тесноту бы
учинити Казанской земли*. С этого момента и началось
систематическое завоевание Казани. На 1551 год пред-
ложен был широкий план. Ранней весной на верхнюю
Волгу, в Угличский уезд, был послан дьяк Выродков
готовить лес для Свияжской крепости («церквей и горо-
да рубити») и сплавить этот лес по Волге с воеводами,
под их охраной, на устье Свияги. Тогда же под Казань
собраны были войска «в судех», то есть речным путем
по Оке и Волге, и «полем», то есть правым берегом
Волги от Нижнего Новгорода. Сверх того на Казань были
направлены отряды с Камы и Вятки. Таким образом
Казань была окружена со всех сторон и не могла сосре-
доточить свои силы для сопротивления на Свияге. В мае
1551 года московский авангард уже был под Казанью и
внезапным нападением погромил Казанский посад (по-
селок под стенами крепости). Затем на Свиягу подошла
главная московская рать, и началась постройка крепос-
ти на Круглой горе. Сплавленного из Угличских мест
леса хватило только «на половину тое горы»; другую
половину города «своими людьми тотчас сделали» на
месте и «свершили город в четыре недели». Когда по-
спела эта крепость-база, ее наполнили всякого рода за-
пасом, военным и продовольственным, и этим закончи-
ли операцию.
Основание Свияжского города имело важные следствия.
«Горний люди», то есть Чуваша и Черемиса, жившие на
правом берегу Волги, учли московский успех и явились
к Свияжску с изъявлением покорности и желания слу-
жить Москве. Для поверки их настроения их послали в
поиск под стены Казани, где их татары побили; а затем
их старшины ездили в Москву к государю, где их угоща-
ли и дарили. За «горними людьми» учла значение Сви-
яжска и самая Казань. Татары вступили в переговоры с
московскими воеводами и сдались на волю Москвы. Они
выдали своего двухлетнего хана Утемишь-Гирея и били
челом, чтобы Грозный вернул их свергнутого ими хана
Шигалея. Грозный согласился и «пожаловал государь царя
Шигалея Казанию». Но при этом в Москве решили раз-
делить Казанское ханство: Шигалей получил «Луговую
124
Глава 3
сторону всю да Арскую; а Горняя вся сторона к Свияжс-
кому городу, понеже государь божием милосердием да
саблею взял до их челобитья». Это решение не понрави-
лось ни Шигалею, ни казанцам. «Царь Шигалей госуда-
рево дело похвалил, а того не залюбил, что Горняя сто-
рона будет у Свияжского города, а не у него в Казани».
И Казанские послы говорили боярам, что «того им учи-
нити не мощно, что земля разделить». Однако Москва
настояла на своем. Утемишь-Гирей с матерью его Сю-
юнбекой был доставлен в Москву; весь русский полон
освобожден от неволи12; Шигалей был боярам посажен в
Казани на царство. Казалось, дело пришло к оконча-
тельному решению, и Москва торжествовала.
Но скоро начались новые осложнения. Шигалей воз-
будил общую ненависть в Казани тем, что, укрепляя
свою власть, «зарубил казанцам добре»: убил сто чело-
век из враждебной ему знати. Но «грубость» обратилась
против него, и он понял, что ему «прожить в Казани не
мощно». Из Москвы ему дали совет ввести в Казань
московский гарнизон, но он отказался: «бусурман де
есми, не хочу на свою веру стати». Тогда в Москве со-
зрело решение не поддерживать более Шигалея, а скло-
нить казанцев принять вместо хана государева намест-
ника, который бы держал Казань в порядке военной
силой и содействовал окончательному выводу из хан-
ства остатков русского полона, так как татары «куют и
по ямам полон хоронят». После переговоров с Шигале-
ем и с теми кругами в Казани, которые шли на подчи-
нение Москве, в феврале 1552 года Грозный послал в
Казань Алексея Адашева свести Шигалея и вместо него
назначил наместником князя С. И. Микулинского. Но в
последнюю минуту, перед самым въездом в Казань Ми-
кулинского, казанцы «изменили», затворили город и
отказались повиноваться Московскому государю. Во всем
крае вспыхнула война. Казанцы подняли против рус-
12 Боярам было выдано в Казани сразу 2700 русских пленников; а
всего, по Московскому счету, возвратились на Русь из Казанского
царства 60 000 человек только через Свияжск «вверх Волгою», не
считая тех, кто вернулся иным путем — на Вятку, Пермь, Волог-
ду: «все по своим местом, кому куды ближе, туды пошли».
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
125
ских не только луговую сторону, но и «горних людей»,
так что Свияжск оказался в осаде. Москве предстояла
тяжелая кампания. Дело осложнялось еще тем, что ка-
занцы снеслись с другими татарским центрами, получи-
ли из Ногайской орды воинскую помощь и хана Едигер-
Магмета,' которого и посадили вместо Шигалея в Казань;
кроме того, они просили помощи и у Крыма.
Еще с ранней весны 1552 года Москва приняла неко-
торые военные меры. В Свияжск было послано подкреп-
ление гарнизону, болевшему там цингой. На всех сооб-
щениях Казани («по всем перевозам» на Каме, Вятке и
Волге) были поставлены отряды, «чтобы воинские люди
в Казань да ни из Казани не ходили». В самой Москве
шла работа по мобилизации возможно больших сил. Было
решено одну рать послать Окой и Волгой в судах к
Свияжску, другой идти сухим путем с Коломны на Му-
ром и Свияжск. Тяжелая артиллерия была заблаговре-
менно отправлена водой. Сам Грозный собирался в по-
ход со своим полком вместе с сухопутной ратью. В июне
началось движение сухопутной рати на Коломну, но не
спешное, так как ожидали возможного нападения крым-
цев на южные окраины Руси. Эти ожидания сбылись.
Крымский хан подошел к Туле и осадил ее, но был
вскоре отражен отрядами, посланными из Коломны.
Только тогда, когда уверились, что крымцы убежали
домой и всякая опасность с юга миновала, московская
рать двинулась с Коломны на восток, через «поле» к
Свияжску, куда прибыла только в середине августа. Здесь
сказалось все значение Свияжского города, «воистину
зело прекрасного», как выражается Курбский, рать при-
шла туда «яко в свои домы от того долгого и зело нуж-
ного пути». В Свияжске, по сообщению Курбского, был
всего достаток, чего бы душа ни восхотела. Туда было
доставлено водой огромное количества провианта, даже
явилось «купцов бесчисленное множество» со всяким
товаром. Оттуда и была начата правильная осада Каза-
ни, шедшая около полутора месяцев. Дело было подго-
товлено предусмотрительно, и к нему были применены
все правила тогдашнего осадного искусства. Осаждаю-
щие шли к городу траншеями, в которых располагалась
Глава 3
пехота с огнестрельным оружием. Осадная артиллерия
действовала не только с закрытых батарейных позиций,
но даже с «вежи» — подвижной деревянной башни, на
которую подняли 10 крупных орудий и 50 мелких пу-
шек. Против стен крепости пустили в ход подкопы —
дело новое для московской техники. Впервые московс-
кие люди познакомились с минным делом и испытали
на себе его вред в 1535 году, когда литовские войска с
помощью подкопа взяли Стародуб. Гарнизон Стародуба
потому «того лукавства подкопывания не познал, что на-
перед того в наших странах не бывало подкопывания».
Прошло всего пятнадцать лет, и у Москвы явились свои
«подкопщики». Под Казанью Грозный имел «немчина,
именуема Размысла13, хитра, навычна градскому разоре-
нию», и поручил ему вести подкопы. Их вели несколько
сразу, причем царь спешил с ним: он велел Размыслу на
меньшие подкопы «учеников ставити, а самому большего
дела беречи», чтобы поспеть скорее к развязке. Развязка
последовала 2 октября; после взрыва главного подкопа
русские проникли в крепость и взяли ее. Казанское цар-
ство пало, и Казань стала русским городом.
Хотя Грозный и упрекал бояр за то, что они «поот-
дожили Казанское строение» (после взятия самой Ка-
зани мало заботились об устройстве завоеванного края),
однако Москва хорошо воспользовалась одержанной по-
бедой. Среднее Поволжье было прочно закреплено за
Москвой рядом крепостей, поставленных в инородчес-
ких областях, и энергической колонизацией вновь при-
обретенных хлебородных пространств в Поволжье. Про-
шло всего два-три десятилетия со времени «Казанского
взятия», и самая Казань, и все волжское побережье до
самой Астрахани стали русской страной. До Астрахани
русские отряды добрались тотчас же по взятии Казанс-
кого царства и, воспользовавшись распрями в среде
18 Карамзин принял летописное слово «Размысла» за имя нарицатель-
ное и пояснил: «немецкому размыслу, то есть инженеру». В слова-
рях Срезневского и Даля «размысл» имеет несколько значений, но
ни одного в смысле «инженера». Вероятнее, «Размысл» есть испор-
ченная фамилия «Размуссен», датский гонец Peter Rasmussen в
1602 году в Москве именовался «Петр Размысл».
Первый период деятельности Грозного. Реформы и татарский вопрос
127
ногайских князьков, в 1556 году заняли Астрахань «на
государя».
Укрепившись в этом городе «как им бесстрашно си-
деть», московские воеводы «по Волге казаков и стрель-
цов расставили и отняли всю волю у ногай и у астрахан-
цев рыбные ловли и перевозы все». Таким образом вы-
ход в Каспийское море, на азиатские рынки оказался в
полном распоряжении Москвы.
Блеск побед, одержанных над вековыми врагами та-
тарами, уничтожение постоянной опасности для русских
поселений от татарской и черемисской «войны», приоб-
ретение новых богатых земель для русского хозяйства и
Волжского пути для русской торговли — все это было
учтено и доставило Грозному необыкновенную славу. От
риторического произведения московского книжника до
бесхитростной народной песни, во всех произведениях
слова молодой московский царь прославлялся, как ге-
рой. До народного слуха не доходили суждения о лич-
ном малодушии Грозного в тяжелые минуты общего
штурма Казани, когда, по словам Курбского, у царя от
страха изменилось будто бы лицо и сокрушилось сердце
и надобно было другим взять за повод его коня, чтобы
подвести царя к месту боя. С этой славой Грозный во-
шел в последующие годы своей жизни и деятельности.
CR
CL-
UJ
СП
LU
ПЕРЕХОДНЫЙ
ПЕРИОД
<
CD
< 1
— КАЗАНСКИЙ поход 1552 года и после-
довавшая за ним тяжелая болезнь Грозного (в марте
1553 года), по-видимому, произвели перелом во внут-
реннем настроении царя. Он возмужал от необычных
переживаний кровавой борьбы, от впечатлений путеше-
ствия по инородческому краю к далекой Казани, от вы-
павшего на его долю блестящего политического успеха.
Сознание своего личного главенства в громадном пред-
приятии должно было в глазах Грозного поднять его соб-
ственную цену, развить самолюбие и самомнение. А между
тем окружающие его сотрудники и друзья, «рада» попа
Сильвестра, продолжали смотреть на царя, как руково-
дители и опекуны. В дни наибольшего торжества своего
под Казанью Грозный, по его словам, еще испытывал на
себе всю силу влияния окружающих. Обратный путь от
Казани в Москву царю пришлось совершить не так, как
бы он хотел; он говорит, что его «аки пленника всадив в
судно, везяху с малейшими людьми сквозе безбожную и
неверную землю». Действительно, Грозный плыл от Ка-
зани до Нижнего Волгой и лишь от Нижнего поехал «на
конех». Ему казалось, что люди, заставившие его из-
брать такой маршрут, рисковали его жизнью, дав ему
малый конвой в незамиренных инородческих областях
от Казани до Васильсурска и Нижнего; в негодовании
он восклицал: «Нашу душу во иноплеменных руки тщат-
ся предати». Если под Казанью Грозный уже тяготился
опекой, то в Москве в торжествах, которые следовали
по случаю победы, в чаду похвал, благодарений и лич-
переходный период
129
юго триумфа молодой царь должен был стать еще чув-
твительнее к проявлениям опеки. Именно таково дол-
кно было быть настроение Грозного, когда он тяжко
ахворал, и его советники, привыкшие руководить ца-
>ем, стали лицом к лицу с возможностью потерять его,
1 с ним потерять и свое влияние. В критические дни,
:огда ожидали скорой кончины царя, встревоженный
хружок Сильвестра и Адашева проявил больше заботы
► своем будущем, чем преданности умиравшему царю и
то семье. Грозный это узнал и оценил, и тяготившая
то опека стала ему ненавистна.
Вот что произошло в роковые дни царской болезни.
1о старому русскому обычаю, трудно больному царю
[рямо сказали, что он «труден», и государев дьяк Иван
Михайлов «воспомянул государю о духовной». Царь по-
гелел «духовную совершити» и в ней завещал царство
:воему сыну князю Дмитрию, родившемуся во время
Сазанского похода и бывшему еще «в пеленицах». Кро-
ле Дмитрия, в царской семье было два князя: брат род-
гой царя Юрий Васильевич и брат его двоюродный Вла-
димир Андреевич (сын загубленного великой княгиней
Аленой удельного Старицкого князя). Ни Юрий, ни Вла-
(имир не могли, по московскому порядку, наследовать
щрю, так как Москва уже твердо держалась наследова-
гия по прямой нисходящей. Тотчас по составлении ду-
ховного завещания Иван привел ко кресту «на царевиче-
ю княже-Дмитриево имя» свою «ближнюю думу», и боя-
>е при самом царе с полной готовностью присягнули.
)тсутствовал только князь Д. И. Курлятев, сказавшись
юльным. Это был член «избранной рады», именно тот
«единомысленник» Сильвестра, которого Сильвестр, по
ловам Грозного, к царю «в синклитию припустил», то
сть провел в ближние бояре. После того, как царь «при-
водил к целованию бояр своих ближних», на другой день
шризвал государь бояр своих всех» и лично, сообщив им
> своем завещании, просил их присягнуть Дмитрию. Но
ш желал, чтобы присяга шла не при нем, ибо ему было
(истомно», а при его ближних боярах, в «Передней избе»
[ворца. В эту минуту и произошло неожиданное для Гроз-
юго осложнение. Бояре при тяжелом больном устроили
Зак. № 180
130
Глава 4
«брань велию и крик и шум велик*. Они не хотели
«пеленичнику служити» и говорили царю, что при ма-
лолетстве Дмитрия править будут его родные по матери
Захарьины-Юрьевы, «а мы уже от бояр до твоего возра-
сту беды видели многие*, «а Захарьиным нам, Данилу с
братией, не служивати*. Грозному пришлось сказать
«жестокое слово»: он от одних потребовал присяги; дру-
гим напомнил, что они уже целовали крест и должны
стать за его сына и «не дать боярам сына моего извести
никоторыми обычаи*; а Захарьиным (брату царской жены
Данилу Романовичу и его двоюродному брату Василию
Михайловичу) государь молвил: «А вы Захарьины, чего
испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр
первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за
матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не
дали». В конец концов бояре ушли в Переднюю избу и
там после многих перекоров и «мятежа» все присягнули
Дмитрию. После этого Грозный велел привести к прися-
ге в своем присутствии и князя Владимира Андреевича
Старицкого. Но и тот едва согласился присягнуть ма-
лютке-племяннику, несмотря на угрозы государя и уго-
воры бояр; да и мать князя Владимира княгиня Ефро-
синия едва согласилась привесить к присяжной записи
своего сына его княжую печать.
Когда Грозный встретил неожиданное сопротивление
в вопросе о воцарении его сына, то между прочим ска-
зал боярам: «Коли вы сыну моему Дмитрию креста не
целуете, ино то у вас иной государь есть?» Недолго было
Грозному ждать ответа ня этот вопрос. Тотчас же выяс-
нилось, что другой «государь» был действительно боя-
рами намечен. Это не был князь Юрий Васильевич, ибо
о нем никакой речи не велось по его малоумию14. Это
был именно князь Владимир Старицкий. Грозный со-
брал много сведений по этому делу. Он удостоверился,
что князь Курлятев уклонился будто бы по болезни от
м Если бы Юрий был дееспособен, он был бы главным соперником
племяннику своему Дмитрию. Но он быт невменяем. Курбский о
нем прямо говорит, что он «был без ума и без памяти и бессловесен:
тако же, аки дин якой, родился». До самой смерти (1563 г.) oi не
помянут ни н каком деле — ни в актах, ни в летописях.
Переход ный период
131
присяги вместе с другими ближними боярами, так как
вел переговоры с князем Владимиром, «хотя его на госу-
дарство». Грозному, далее, стало известно, что сам Силь-
вестр стоял на стороне Владимира и ссорился из-за него с
ближними боярами. Узнал затем Грозный, что его ближ-
ний боярин, слуга его отца, князь Д. Ф. Палецкий, поце-
ловав крест Дмитрию, сейчас же завел сношения с Вла-
димиром как с будущим царем о том, чтобы по воцаре-
нии тот не обидел уделом малоумного князя Юрия
Васильевича, бывшего в свойстве с Палецким. Наконец,
на глазах самого Грозного отец его любимца Адашева
«почал говорит и» против царской родни Захарьиных-
Юрьевых, значит, не желал воцарения Дмитрия. Все
эти сведения потрясли душу Грозного. Они вскрыли пе-
ред ним, больным, то, чего он не узнал бы здоровым.
Его друзья и сотрудники, служа ему, не любили его
семьи и в трудную минуту чуть не открыто ей измени-
ли. В трудную минуту они не постеснялись выразить
самому Грозному свои чувства, далеко не приятные для
него, и указали ему на опасное для него значение в
династии незначительного удельного князя Владимира.
«И оттоле, — говорит официальная летопись, — бысть
вражда велия государю со князем Владимиром Андрее-
вичем, а в боярах Смута и мятеж».
2
ГРОЗНЫЙ выздоровел к маю 1553 года,
а его маленький сын Дмитрий, ставший предметом двор-
цовой распри, утонул в июне того же года. Вся суета с
завещанием Грозного и с присягой Дмитрию, таким об-
разом, оказалась напрасной. Но последствия ее были
тяжки. Она сделала явной и очень обострила вражду
бояр — «избранной рады» с одной стороны и «ближних
бояр» и царицыной родни с другой. По-видимому, эта
вражда побудила даже к попыткам бегства в Литву тех
лиц, которые считали себя небезопасными в Москве. Имен-
но летом 1554 года царю стало известно о покушении
целого кружка бояр изменить Москве и уйти «к коро-
лю». Во главе дела стоял боярин князь Семен Васильевич
Лобанов-Ростовский, а с ним в уговоре были «братья его
132
Глава 4
и племянники». Следствие выяснило, что мысль о побеге
князя Семена зародилась со времени государевой болезни,
что в 1553 году князь Семен вступил в тайные сношения
с бывшим тогда в Москве Литовским послом Станиславом
Довойной и выдал ему некоторые правительственные сек-
реты, что он затем послал в Литву своего холопа Бакшея,
а за ними и собственного сына князя Никиту подготовить
переезд в Литву для прочих участников «измены». При-
чину своего недовольства князь Семен объяснял тем, что
Грозный «их всех не жалует, великих родов бесчестит, а
приближает к себе молодых людей» (то есть, незнатных);
«да и тем нас истеснил (говорил он), что женился — у бо-
ярина у своего дочерь взял, понял робу свою: и нам как
служити своей сестре?» Особенно страшной эта опасность
«служить своей сестре» показалась князю Семену тогда,
когда заболел государь и по его смерти могли всем завла-
деть Захарьины. Так в деле боярской измены 1554 года
зазвучал тот же мотив, который звучал в тяжкие дни
государевой болезни; но теперь в нем оказалась иная ос-
нова. Дед Грозного был женат на греческой царевне, его
отец женился на княжне из «большого» выезжего рода, а
Грозный «понял робу свою» из простого не княжеского
рода. В этом, оказывается, было унижение для «великих
родов», которым приходилось служить «молодым людям»
Захарьиным и «своей сестре». Очевидно, княжата счита-
ли брак Грозного неразумным, несоответствующим ни его,
ни их достоинству, и возможность регентства над Дмит-
рием именно Захарьиных они учитывали как особое уни-
жение для всей своей среды.
Нелегко было личное положение Грозного между
враждующими кругами. Ранее того, как вражда вскры-
лась в откровенном столкновении 1553 года, Грозный
мог ее не знать или сознательно не замечать. Сильвестр,
Адашев и княжата были его правительством, а семья,
Захарьины и ближние бояре, с ними согласные, были
его интимным кругом, и между ними могли существо-
вать приличные отношения. Теперь произошел разрыв,
и за Сильвестром и княжатами стало имя князя Влади-
мира. Прежнего доверия к «избранной раде» быть не
могло, но могло быть пред нею чувство страха. Вспом-
Переходный период
133
ним, что, по мнению Грозного, Сильвестр и Адашев «ни
единые власти не оставиша, идеже своя угодники не
поставитеЦарю казалось, что весь аппарат власти
был в руках у рады. Когда он и ближняя дума осудили
князя Семена Ростовского в ссылку на Белоозеро, то, по
словам Грозного, поп Сильвестр со своими советниками
«того собаку почал в велицем бережении держати и по-
могати ему всеми благими, и не токмо ему, и всему его
роду». Несмотря на расправу с этим «изменником», тог-
да «всем изменникам благо время улучися; нам же бо
оттоле в большем утеснении пребывающим». Таким об-
разом, справедливо или нет, но вполне искренне Гроз-
ный считал себя в зависимости и в «утеснении» от тех,
кому больше не верил. Этим и объясняется, почему он
терпел около себя «раду» еще долго после душевного
разрыва с нею в 1553 году. Он ее боялся; она же продол-
жала выполнять свою правительственную работу по пла-
ну, который был создан в начале вызванных ее влияни-
ем преобразований. По-видимому, только к 1557 году
Грозный более или менее освободился от чувства зави-
симости в отношении Сильвестра и его «другов и совет-
ников». В это приблизительно время заканчивается ра-
бота над внутренними преобразованиями (как будто бы
их программа признается исчерпанной) и выступают на
первый план вопросы внешней политики. Падение Ка-
занского царства возбудило враждебную энергию крым-
цев, и в 50-х годах XVI века Москве приходилось с осо-
бым напряжением вести охрану своих южных окраин.
А кроме того, на западных границах государства рожда-
лись осложнения со Швецией и, главным образом, с
Ливонией. В понимании общего политического положе-
ния в определении очередных задач московской полити-
ки царь круто разошелся с «радой» и обернулся на за-
пад в то время, когда «рада» упорно оборачивала его на
юг. С этого началась эмансипация Грозного.
последний период
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ГРОЗНОГО.
БАЛТИЙСКИЙ ВОПРОС
И ОПРИЧНИНА
1
ДЛЯ нас нет возможности пространно
излагать все обстоятельства великой борьбы XVI века за
торговые пути и берега Балтийского моря. В этой борьбе
Москва была лишь одной из многих участниц. Швеция,
Дания, Польша и Литва, Ливония, Англия, Северная Гер-
мания — одинаково были втянуты в борьбу, торговую и
военную, и Москве невозможно было уклониться от уча-
стия в том, что происходило на ее западных границах,
эксплуатировало ее и угнетало. В зависимости от того,
как слагались отношения на Балтике, Московская тор-
говля или оживала, или замирала; гавани или откры-
вались, или становились недоступными; сообщения с За-
падными странами или налаживались, или прерывались.
К середине XVI столетия западный Московский рубеж стал
особенно страдать от тех мероприятий, какие принимала
Ливония из чувства страха перед ростом Москвы. Она
пыталась совсем разобщить Москву с Западом. Под влия-
нием внушений, шедших из Ревеля, и Ганзейские города,
с Любеком во главе, стали держаться той же политики и
действовать против Москвы. Обе силы, и Ганза, и Ливон-
ский орден, желали пользоваться московским рынком и
извлекать из него необходимые им товары (воск, меха,
лен, коноплю, кожи), а взамен давать ему возможно
менее, и в особенности не давать оружия и других бое-
вых припасов и не пропускать в Москву «цивилизато-
ров» — военных людей, — врачей и техников. Известна
история одного из широких предпринимателей того вре-
мени Ганса Шлитте. Он желал втянуть Москву в круг
Тоследний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
13S
политических интересов средней Европы и снабдить ее
людьми и средствами для участия в европейской анти-
гурецкой лиге. Но власти Любека в 1548 году не пропу-
стили в Москву ни Шлитте, ни навербованных им лю-
дей, ибо Ливония представила Ганзе свои доводы о край-
ней опасности всякого содействия Москве. Можно сказать,
что, благодаря такой тенденции, Москва была поставле-
на в тяжелую зависимость от своего западного соседа,
□на без его разрешения не могла ничего получить из
Европы, не могла послать туда своих купцов, не могла
пользоваться ближайшими к ней Балтийскими гаваня-
ми. Понятна поэтому та радость, с какой в Москве встре-
тили английских купцов, появившихся в 1553 году в ус-
тьях Северной Двины; понятна та готовность, с какой
Грозный оделил их торговыми привилегиями.
Но возможность использовать северный путь сноше-
ний с Европой не уничтожила желания пользоваться и
западными путями, более короткими и удобными, именно
на Ригу и Ревель. Оба они были всецело в руках Ливо-
нии. А Ливония в данную минуту являла зрелище внут-
реннего разложения, и Москве, хорошо знакомой с со-
стоянием соседки, представлялся большой соблазн вос-
пользоваться минутой и выйти к морю. Всем было ясно
положение Ливонского ордена. В этой стране господ-
ствовала анархия, и вся жизнь Ливонии шла на антаго-
низмах. В основе их лежала вражда национальная —
коренного литовского и финского населения к завоевате-
лям немцам. К ней присоединялась вражда социальная —
крестьян к феодалам и горожан к тем и другим. Не было
в стране и политической солидарности. Магистр Ливонс-
кого ордена всегда враждовал с другими церковными вла-
стями, в особенности с Рижским архиепископом; а горо-
да, рано достигшие свободы и самостоятельности, тяну-
лись к Ганзе и при случае захватывали в свои руки
руководство политическими отношениями. Городская ари-
стократия не желала повиноваться ни ордену, ни архи-
епископу. Наконец, проникшая в Ливонию реформация
создала в ней и религиозный антагонизм. Она лишила
орден внутреннего единства и во все классовые организа-
ции внесла розн^> и расшатанность. Для Ливонии это
136
Глава 5
было последним ударом, за которым должно было по-
следовать распадение.
В Москве вряд ли представляли себе во всей совокуп-
ности содержание «Балтийского вопроса» и всю слож-
ность отношений между прибалтийскими государствами.
Но там, конечно, хорошо понимали свои ближайшие ин-
тересы и ближайшую политическую обстановку. Кризис
Ливонии, ее внутренняя шаткость и военная слабость не
были секретом для московских дипломатов. Ими была
учтена возможность и своевременность вмешательства в
Ливонские дела с целью приобретения тех гаваней, кото-
рые были нужны для русской торговли и ею до сих пор
командовали. Нарва, за нею Ревель, за ними, в случае
удачи, Гапсаль и даже Рига — вот предмет Московских
вожделений. Но в Москве понимали также всю слож-
ность собственного политического положения. Блестящий
успех Москвы на востоке и, с покорением татарских
ханств, выход ее на Каспий, к восточным рынкам, взбу-
доражили мусульманский мир, подняли Крым, смутили
Турцию. Москва могла ждать нападений с юга и юго-
востока. Эта опасность представлялась особенно страш-
ной для тех осторожных людей, которые знали силу ту-
рок и страх, внушаемый ими средней Европе. Москва в
то же время не могла добиться мира с Литвой и должна
была довольствоваться кратковременными перемириями
с ней то на два, то на шесть лет. Пограничные отноше-
ния со шведами были так запутаны, что в 1555 году при-
вели к войне, шедшей вяло и законченной в 1557 году
удачным для Москвы миром на 40 лет. (Для Москвы
эта война послужила, по-видимому, доказательством сла-
бости Швеции).
Московские умы, занимавшиеся вопросами внешней
политики, должны были в то время держаться двоякой
«ориентации». Для одних главной задачей момента было
укрепление за Москвой сделанных ею завоеваний и обо-
рона, по возможности активная, южных границ. Для
других очередным делом представлялось приобретение
торговых путей на западе и выход на Балтийское море.
Первые считали главным врагом Москвы крымцев, а за
ними Турецкого султана. Вторые считали своевремен-
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
137
ным удар на Ливонию, которой не могли в данную мину-
ту помочь ни Швеция, ни Литва, только что связавшие
себя мирными трактатами с Москвой. Первых следует
считать более осторожными политиками, чем вторых;
вторые же, без сомнения, были более чуткими и смелы-
ми людьми. К первым принадлежали Сильвестр и его
друзья — «рада»; на сторону вторых стал сам Грозный.
Если бы сторона Сильвестра была последовательна, она
ограничилась бы теми мерами против крымцев, которые
внушались реальной обстановкой тех лет. Надо было дер-
жать наготове оборонительные войска на границах, по-
сылать в «дикое поле» разведчиков и при случае самим
делать поиски против татар, чтобы внушить им некото-
рый страх. После падения Казани и Астрахани крымцы
могли ждать от Москвы удара и на них самих. Вероятно,
под влиянием «рады» такого рода меры и принимались;
но их неожиданно большой успех вскружил наиболее впе-
чатлительные головы и внушил «раде» мечту о немед-
ленном завоевании Крыма. Мудрая осторожность была
забыта, и осмотрительную деловую программу заменили
воздушные замки. Дело в том, что предпринимаемые про-
тив Крыма в 1555-1560 гг. наступательные действия, бла-
годаря счастливой случайности, из коротких набегов и
разведок переходили во внушительные демонстрации.
Таковы были набеги И. В. Шереметева, Д. Ржевского,
князя Дм. Вишневецкого и других. Ржевский в 1556 году
добрался до берегов Черного моря (у Очакова) и поднял
на себя «весь Крым». В тех местах годом позже действо-
вал Вишневецкий, пытавшийся устроить себе постоян-
ную базу на о. Хортице на Днепре (где потом стала зна-
менитая «Сечь»). На Азовском море в то же время гро-
мил татарские улусы казачий атаман Мишка Черкашенин.
Видя особый успех всех этих и подобных предприятий
и учитывая засуху и эпидемии, истощавшие в те годы
ногайские улусы, избранная рада поддалась соблазну и
стала подбивать Грозного, «да подвигнется сам с своею
главою с великими войски на Перекопского (хана), вре-
мени на то зовущу». По-видимому, такие увещания бы-
вали не раз, а много раз. Курбский говорит о себе и
своих единомышленниках: «Мы же паки о сем и паки
138
Глава 5
ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился
итти, или бы войско великое послал в то время на орду».
Но царь, к великому огорчению рады, не послушал ее, а
устремил свое внимание на запад. Трудно теперь ре-
шать, на что в ту минуту более «звало время» — на
Ливонию или Крым. Но ясно, что поход «с великими
войсками» в Крым представлял величайшие трудности,
а Ливония была под рукой и явно слаба. Наступать
через «дикое поле» на Перекоп тогда надобно было с
Тульских позиций, так как южнее Тулы уже «поле бе»,
то есть начинались необитаемые пространства нынеш-
ней черноземной полосы, и в них не было еще таких
опорных пунктов, какими в свое время против Казани
стали Васильсурск и Свияжск. Активная оборона юж-
ной окраины и ее постепенное заселение были делом
исполнимым и целесообразным, и поскольку это дело
занимало «раду» Сильвестра, постольку рада была пра-
ва. Но фантастический проект перебросить через дикое
поле всю громаду московских полевых войск на Черно-
морское побережье был, вне всякого сомнения, неиспол-
ним. Он являлся вопиющим нарушением осторожной
последовательности действий. Только через двадцать лет
после этого проекта Москва достигла заметных резуль-
татов в деле заселения и укрепления «дикого поля» и
перенесла границы государственной оседлости с Тульс-
ких мест приблизительно на р. Быструю Сосну. В начале
XVII века с Быстрой Сосны, от Ельца и Ливен, первый
самозванец предполагал начать свой поход против татар
и турок. Но и этот поход был, конечно, политической
мечтой авантюриста, а не зрелым планом государствен-
ного дельца. В исходе XVH века с еще более южной базы
пробовал атаковать Крым князь В. В. Голицын, но, как
известно, безо всякой удачи. Позднейшие и более удач-
ные походы в Черноморье Петра Великого и Миниха
столь же наглядно, как и походы Голицына, показали
громадные трудности дела и послужили тяжким, но по-
лезным уроком для последующих операций.
Отказываясь «подвигнуться» против Крыма сам «с
великим войском», Грозный был несомненно прав. Хотя
Курбский обругал его советников, отвративших будто
Последний период деятельности Грозного Балтийский вопрос и опричнина
139
эы царя от Крымской войны, «ласкателями» и «товари-
щами трапез и кубков», однако эти ласкатели — если
вина на них — были на этот раз разумнее «мужей храб-
рых и мужественных», толкавших Грозного на риско-
ванное, даже безнадежное дело. «Время звало» Москву
на запад, к морским берегам, и Грозный не упустил мо-
мента предъявить свои притязания на часть Ливонского
наследства, имевшего стать выморочным. Не сам, конеч-
но, Грозный поставил перед московским правительством
Ливонский вопрос. Этот вопрос получил важность оче-
редного в системе политических отношений Москвы си-
лой вещей, всем ходом сношений с Ливонией. С 1554 года
в этих сношениях наступил кризис: Москва потребовала,
чтобы Ливония стала к ней в даннические отношения.
Сама по себе дань не имела большого значения, и требо-
вание дани не опиралось на бесспорное юридическое ос-
нование. Все понимали, что московское притязание есть
только предлог и символ. Ссылаясь на то, что платеж
дани был условлен еще договором 1503 года, Москва
видела в этом давний знак политической зависимости
от нее если не всей Ливонской федерации, то Дерптско-
го округа, и обязывала Ливонию не вступать в друже-
ственные отношения с Польшей и другими странами.
Согласие платить дань значило бы признание Ливонией
своей зависимости от царя; неуплата же дани давала
повод к Московскому вмешательству в ливонские дела.
Около трех лет шли бесплодные попытки ливонцев укло-
ниться от дани; Ливония пережила в эти годы острое
междоусобие и несчастную войну с Польшей. В отчаянии
она заключила с польским королем Сигизмундом-Авгус-
том союз против Москвы (в сентябре 1557 года); а в исхо-
де этого года русская рать стояла уже на границах Ливо-
нии, в январе 1558 года она вошла в Ливонию, а польский
король никакой помощи ливонцам не присылал.
Так началась знаменитая Ливонская война Грозного.
Удар врагу был нанесен своевременно — тотчас после того,
как Ливония ушла под протекторат другого государства,
и ранее, чем могла поспеть оттуда к ливонцам помощь.
В Москве не было заметно и тени недовольства начатой
войной; даже участник «избранной рады» Курбский с
ИО
Глава 5
воодушевлением повествует о Ливонском походе и о своем
в нем участии. И только Грозный ядовито рассказывает
о несочувствии Сильвестра и Адашева этой «Германс-
кой» войне. «И от того времени (говорит он о начале
войны) от попа Сильвестра и от Алексея и от вас —
какова отягчения словесная пострадах!., еже какова
скорбная ни сотворится нам» то вся сия Герман ради
случися!» Но вряд ли можно думать» что в «попе» и в
«Алексее» говорила политическая прозорливость, а не
простая досада на непослушного им царя. Никто в Мос-
кве не мог тогда представить себе, до какой степени
осложнится дело с Ливонией; никто не ждал, что про-
тив Москвы станут все претенденты на Ливонское на-
следство — и Швеция, и Дания, и Речь Посполитая, а
за ними император и вся вообще Германия. Москва ра-
довалась скорой и легкой победе, не предвидя, что она
поведет к тяжким военным испытаниям и к роковому
внутреннему расстройству.
2
В САМЫХ общих чертах ход Ливонс-
кой войны был таков. В начале 1558 года московские
войска опустошили Ливонию почти до Ревеля и Риги.
Весной они взяли Нарву и несколько других ливонских
крепостей. В июле после недолгой осады сдался Дерпт
(Юрьев). Ливонцы сопротивлялись слабо, искали мира
у царя в Москве, просили помощи на западе. При этом
сказался уже внутренний распад Ливонии. Даже в ми-
нуты смертельной опасности страна не могла достичь
единения: Эстляндия и о. Эзель обратились за покрови-
тельством и помощью к Дании, Рижский архиепископ —
к Польше, магистр ордена — к Швеции. Этим подготов-
лялось общее вмешательство в дело Ливонии и ее раздел.
В 1559 году натиск русских повторился; опять московс-
кие отряды появились под Ригой и проникли даже в
Курляндию. Весной приехало в Москву датское посоль-
ство по Ливонскому делу и исхлопотало у Грозного для
Ливонии перемирие на пол года («от мая до ноября»).
Датчане заявляли, что Ревель учинился «послушен» их
королю, и потому просили царя не трогать ревельских
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
141
мест. Давая перемирие «для кроткого предстояния» дат-
ского короля, Грозный, однако, отвел его притязание на
Ревель, заявив решительно, что будет держать Ревель
♦в своем имени». В Москве ждали, что во время пере-
мирия магистр Ливонии явится в Москву лично или
пришлет «своих лучших людей» для того, чтобы «за свои
вины добити челом» и получить мир, «как их государь
пожалует». Но магистр не приехал, а ливонцы восполь-
зовались перемирием для того, чтобы найти покровите-
лей и союзников против Москвы. Они искали их на им-
перском сейме в Германии, в Швеции, Дании, Польше,—
словом, там же, где и год тому назад,— и Ливония в
этих поисках окончательно распалась. В течение 1559-
1561 гг. оформилось это распадение тем, что Эстляндия
вошла в подданство Швеции, о. Эзель стал под покрови-
тельство Дании, магистр отдал Лифляндию польскому
королю с сохранением над ней номинальной верховной
власти императора и, наконец, сам магистр обратился в
герцога Курляндского с явным подчинением тому же
королю и императору.
Секуляризацией Курлядии закончился процесс унич-
тожения средневековой Ливонской федерации, и Гроз-
ному пришлось теперь считаться с ее наследниками. Зна-
чительной долей выморочного наследства он фактичес-
ки владел, но юридически за ним, кроме Дании, никто
ничего не хотел признавать. Все, что московские войска
захватили, как до перемирия 1559 года, так и после, в
кампаниях 1560-1561 гг. (Мариенбург, Фелл ин), Москве
предлагалось передать более законным владельцам. Од-
нако такого рода требования предъявлялись Грозному не
круто и не прямо, так как за Ливонские земли схвати-
лись сразу все претенденты и все сразу же перессорились
независимо от Москвы. Дании предстояла немедленная
борьба со Швецией за Эстляндию, и обе эти державы не
могли одновременно считаться еще и с Москвой. Поэто-
му Дания предложила Грозному полюбовный раздел в
пределах Ливонии, и Грозный пошел на эту сделку в
такой форме, что датские послы били ему челом от его
приятеля Фредерика, короля датского и норвежского, о
том, чтобы ему, Ивану, отписать к Датскому королевству
142
Глава 5
его долю «в моей великого государя Ивана, божией ми-
лостию царя всея Русии, в отчине, в Ливонской земле»;
и царь датского короля «для его челобитья и проше-
ния» пожаловал, его долю ему отписал. Это было в
1562 году, а восемь лет спустя между Данией и Грозным
состоялось новое соглашение, по которому обе стороны,
признавая верховные права на Ливонию за Грозным, пе-
редавали эту страну целиком, с городами, «которые ныне
за литовским и за Свойским» (государями) — в облада-
ние датскому «королевичу», герцогу Магнусу. Грозный
«учинял его на своей отчине, на Лифлянской земле ко-
ролем» и писал: «И коруну ему дадим от своей руки
царского величества и быти ему нам подданным голдов-
ником»15. Такого рода компромиссами устранялась опас-
ность войны за спорные города и земли между Москвой
и Данией, но не достигалось внутреннее согласие. Обе
стороны вели свою особую политику и не столкнулись в
конце концов лишь потому, что военное счастье отверну-
лось от них и перешло на сторону их врагов — Швеции и
Речи Посполитой. Равным образом Швеция не сразу всту-
пила в открытую борьбу с Москвой. Она находилась на-
кануне своей «семилетней» (1563-1570) войны с Данией,
предметом которой, между прочим, было и обладание
Эстляндией. Поэтому шведам нельзя было дробить сил,
и, занимая своими войсками поддавшийся им Ревель,
они в то же время вели мирные, хотя и не особенно
благожелательные переговоры с Москвой. В 1561 году
между Москвой и Швецией был даже подтвержден мир-
ный договор прежних лет по случаю вступления на пре-
стол нового шведского короля Эриха XIV «по тому ж,
как преже сего с отцом его было перемирье». За то ко-
роль польский Сигизмунд-Август немедля после того, как
заключил договор о протекторате с властями Ливонии
(1559 г.), предъявил Грозному требования о прекраще-
нии войны в Ливонии (в январе и августе 1560 г.), поста-
вив сроком для этого прекращения 1 апреля 1561 года.
В то же время королевские отряды появились на театре
войны, и литовский гетман Ходкевич понес первое по-
15 Голдовник, — вероятно, с польского — значит: данник, вассал.
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
J43
ражение от Курбского. Так для Москвы война Ливонс-
кая перешла в войну с королем или «с литвою».
Грозный бодро встретил это тяжелое политическое
осложнение. Он не оставил Ливонии и в то же время
перенес войну в пределы Литовского великого княже-
ства. В начале 1563 года ему удалось нанести врагу чув-
ствительный удар. Большое московское войско осадило
и взяло Полоцк, а передовые его отряды явились пред
Вильной. Падение Полоцка произвело огромное впечат-
ление в Речи Посполитой: несмотря на большую победу,
одержанную гетманом Н. Радзивиллом над московской
ратью в 1564 году, Литва хотела мира. Она шла даже на
то, чтобы добыть длительное перемирие ценой уступки
Москве занятых ею частей Литовской территории. Воз-
можность приобрести таким образом Полоцк соблазняла
Грозного. Но сам он не решил дела, а созвал (28 июня —
2 июля 1566 года) земский собор — представительное
собрание высшего духовенства, боярства, служилых лю-
дей, ♦гостей и купцов и всех торговых людей» (то есть,
представителей торгово-промышленного класса). Собор
отклонил перемирие на предложенных условиях и выс-
казался за продолжение войны в надежде на дальней-
шие воинские успехи. Война и продолжалась, но вяло;
военные действия шли с переменным счастьем и чередо-
вались с попытками мирных переговоров. В 1570 году
было, наконец, заключено перемирие на основании ubi
possedetis (кто чем владел в данное время); срок переми-
рия был условлен трехлетний.
Однако война с Речью Посполитой возобновилась не
через три года, а только через семь лет — в 1577 году.
Промежуток времени с 1570 до 1577 года был полон очень
важными для Москвы и для самого Грозного событиями.
Во-первых, встала серьезная опасность со стороны Тур-
ции и Крыма; во-вторых, произошел разрыв со Швецией,
и в-третьих, возник было вопрос об унии Москвы с Лит-
вой (и даже Польшей) nyreivi избрания Грозного на ли-
товский и польский престол по смерти короля Сигизмун-
да-Августа, но разрешился полной неудачей московской
кандидатуры. Сложность политических событий в эти
годы была чрезвычайной, и увеличивалась она еще тем
144 Глава 5
тяжелым внутренним процессом, который обнаружился
внутри Московского государства и расшатывал его вне-
шнюю мощь.
Турки и татары начали действовать против Москвы
еще в 1569 году. Весной этого года султан Селим послал
на Астрахань значительные силы турецкие, ногайские и
крымские. Они должны были из Азова Доном дойти до
«переволоки» на Волгу и Волгой спуститься к Астраха-
ни. Условия климата и местности не позволили испол-
нить этот план. До низовий Волги добрался только аван-
гард, и тот быстро отступил назад из боязни зимовки в
степи в виду русских сил. Зато в 1571 году крымскому
хану удался набег на Москву. Грозный стерег свою юж-
ную границу все лето 1570 года и не дождался хана; а
год спустя хану московские изменники указали такой
обходный путь, который позволил ему беспрепятствен-
но дойти до самой Москвы и сжечь ее. Уцелел один
Кремль; все прочие части города погибли в огне. Сам
Грозный спасся бегством от татарского набега в Ростов
и не присутствовал при попытках бояр отбить врага от
Москвы. На следующий 1572 год крымцы хотели повто-
рить нападение на Москву, но были вблизи от Москвы
разбиты князем М. И. Воротынским и обращены в бег-
ство. Этим пока и была исчерпана их энергия.
В те же годы совершилось признание герцога Магну-
са «королем» Ливонским и произошел разрыв Грозного
со Швецией. Поддержанный Москвой Магнус начал оса-
ду Ревеля, а московское правительство стало в явно враж-
дебные отношения к шведам в расчете на успех своего
♦голдовника». Когда же Магнус отступил от Ревеля ни с
чем, Грозный сам начал поход в Эстляндию (1572-1573).
Русские взяли несколько укрепленных замков, но в об-
щем не имели большого успеха. Дело тянулось вяло це-
лые годы, и шведы были не прочь от мира: «А мы не
можем себе разумети, — писал шведский король Иоанн
Грозному, — за что вы с нами воюетеся». Если дело идет
только о Ревеле, то шведы готовы предоставить его импе-
ратору, как верховному государю, «и вы тогда у цесаря о
Колывани (то есть Ревеле) промышляйте». Но Грозный
хотел промышлять не только о Ревеле. В 1575 году он
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина 145
захватил Пернов и Гапсаль, имея в виду всю Эстлян-
дию, а позднее, в 1577 году, думал уже и о Лифляндии,
где впервые его войска столкнулись с войсками короля
Стефана Батория, поддержавшими шведов. Этим начал-
ся последний период ливонской войны, приведший Гроз-
ного к полному поражению.
Во время перемирия Москвы с Речью Посполитой, зак-
люченного в 1570 году, умер последний Ягеллон король
Сигизмунд-Август (в июле 1572), и Речь Посполитая об-
ратилась в избирательную монархию. В числе кандидатов
на ее престол оказался и Грозный, за которого высказы-
вались литовские паны и часть польской шляхты. Однако
же кандидатура Грозного скоро пала оттого, что царь
составил условия, очень удобные для него, но неприем-
лемые для поляков, в особенности же для католиков.
Это объяснялось тем, что Грозный вряд ли серьезно ду-
мал стать избранным и ограниченным монархом в ино-
верной стране. Как известно, на элекционном поле под
Варшавой в 1573 году уже не произносилось имени царя
московского, а избран был Генрих Валуа принц Анжуй-
ский. Когда же он, после краткого визита в Польшу,
бежал из нее на родину и началось снова бескоролевье,
кандидатура Грозного не получила большей силы. Коро-
лем был избран Трансильванский (Седмиградский) вла-
детельный князь Стефан Баторий. Венгерец родом, пито-
мец Падуанского университета, побывавший и в Герма-
нии, Баторий совмещал природный ум и талантливость с
большим образованием и широким житейским опытом.
Эти качества помогли ему приобрести авторитет в Речи
Посполитой и дали возможность сосредоточить в своем
распоряжении достаточные силы и средства для борьбы
с Москвой. Весной 1576 года стал он королем и первое
время всецело занялся укреплением своего положения
внутри государства, но затем с необычной энергией уст-
ремился на борьбу с Грозным. В 1577 году его войска
действуют в Лифляндии; 1578 год проходит в подготов-
ке большого похода и в переговорах с Москвой о пере-
мирии. Москва была согласна на трехлетнее перемирие,
но Баторий уже приготовился к войне и не пожелал
воспользоваться согласием Москвы. В 1579 году летом,
146
Глава 5
когда Грозный с большим войском приступил к дей-
ствиям против шведов, Баторий нападает на Полоцк и
берет его. В 1580 году он направляется на Великие Луки
и берет этот важный в стратегическом отношении го-
род. Обладание Полоцком и В. Луками ставит Батория
на путях между Москвой и Лифляндией «в предсердии
Московского государства», откуда открыт выход на Вол-
жские верховья и в Московский центр. Однако король
не стремится к Москве: следующий удар он в 1581 году,
летом, направляет на Псков, предварительно взяв по
дороге г. Остров. Но здесь и кончаются успехи Батория.
Он вернул себе Литовскую территорию, бывшую в обла-
дании Грозного; он отрезал Грозного от Лифляндии и
подчинил ее Польше. Он, словом, лишил Москву всех
плодов ее побед; но на Московской земле ему было мало
удачи. Псков отразил все приступы Батория, и король
под Псковом вынужден был остаться на зиму. Это скло-
нило Батория на переговоры о мире. И Грозный желал
мира * по конечной неволе, смотря по нынешнему вре-
мени, что Литовский король со многими землями и
Шведский король стоят заодно». В Москве поняли, что
дело проиграно, потому что оба врага перешли в наступ-
ление (шведы в эти годы взяли Гапсаль, Нарву и весь
берег моря до р. Невы и г. Корелы); внутренние же
силы для борьбы Москва быстро теряла.
Переговоры о мире с Баторием начались в конце
1581 года на Запольском яму (близ г. Порхова) и при-
вели к десятилетнему перемирию, заключенному на ус-
ловии передачи Баторию всей Лифляндии и всех горо-
дов, завоеванных Москвой у Литвы. Посредником при
заключении мирного договора был папский «послан-
ник», «римской веры поп», иезуит Антоний Поссевин,
имя которого помянуто было даже в подлинных мир-
ных грамотах, как имя официального представителя
папы. Немногим позднее, в июле 1582 г., Баторию уда-
лось вынудить у побежденной Москвы обязательство
не посылать войск в Эстляндию и «не добывать» тех
городов, московских и ливонских, которые были зах-
вачены шведами, во все перемирные десять лет. Это
означало фактическое прекращение войны со шведами,
Последний период деятельности Грозного Балтийский вопрос и опричнина
J47
иначе — капитуляцию; она и была оформлена догово-
ром со шведами в августе 1583 года (на р. Плюсе). Этот
договор установил перемирие на три года на основании
ubi possedetis.
3
ИТАК, из долгой борьбы за Балтий-
ский берег Москва вышла побежденной и ослабленной.
В нашем изложении хода военных действий не раз упоми-
налось о том, что боевые неудачи Грозного сопрягались
с тяжелым внутренним процессом московской жизни,
который подтачивал — и притом очень быстро — эко-
номические силы и боеспособность страны. В конце прав-
ления Грозного Московское государство было уже не
таково, как в начале ливонской войны. Первые походы
Грозного на Ливонию, поход его на Полоцк — пора-
жали современников количеством ратных сил. Идя к
Полоцку, московские войска «позатерлися» по дорогам
от своего многолюдства, и царю потребовались особые
усилия для того, чтобы восстановить походный порядок
в воинских массах. Когда же Баторий наносил свои уда-
ры Полоцку, Великим Лукам, Озерищу, Пскову, — у
Грозного не было, чем выручать крепости и что вывести
в поле против вражеской рати. По выражению Курбско-
го, Грозный со всем своим воинством забился за леса
«яко един хороняка и бегун», трепетал и убегал, хотя
никто за ним не гнался. Действительно, против Батория
Москва не высылала полевых армий, а встречала его
одними гарнизонами, сам же Грозный лишь издали со
своим «двором» наблюдал за действиями врага. В послед-
ние годы войны были заметны признаки явного истоще-
ния средств для борьбы. Уже в начале 1580 года Гроз-
ный прибегает к исключительным мерам в отношении
вотчинных прав и льгот духовенства и ограничивает их,
потому что от роста церковного землевладения «венско-
му чину оскудение приходит велие». Ниже увидим и
другие признаки экономического кризиса, постигшего
Московское государство. В сущности, Баторий бил уже
лежачего врага, не им повергнутого, но до борьбы с ним
утратившего свои силы.
MS
Глава 5
Внутреннее расстройство Московской жизни, кроме
случайных физических бедствий того времени, имело
двоякие причины. Одни заключались в так называемой
опричнине Грозного и ее следствиях, другие — в том
стихийном явлении, что трудовая масса московского на-
селения пришла в движение и, покидая старую осед-
лость, стала рассеиваться по направлению от центра к
окраинам государства. Обе категории причин были во
взаимной связи, действовали одновременно и в корот-
кое время привели Московское государство ко внутрен-
ней катастрофе.
К изложению этого сложного процесса мы теперь и
обратимся.
Смысл опричнины совершенно разъяснен научными
исследованиями последних десятилетий. Современники
Грозного ее не понимали, потому что правительство не
давало народу объяснений по поводу тех мер, какие при-
нимало; самые же меры представлялись очень странны-
ми. Смиренный дьяк Иван Тимофеев, «книгочтец и лето-
писных книг писец», представляет в своем «временнике»
дело так, что царь «возненавидел грады земли своея» и
во гневе разделил их и «яко двоеверны сотворил». Дру-
гой современник выразился крепче, сказав, что по разде-
лении государства царь одну его часть взял себе, другую
дал великому князю Симеону Бекбулатовичу и запове-
дал своей части «оную часть людей насиловати и смерти
предавати». Итак, видно было только разделение госу-
дарства и насилие над одной частью его, «земщиною»,
другой его части — «опричнины». Зачем это делалось,
не понимали и думали, что царь просто «играл божии-
ми людьми». Действительно было странно делать над
своими мирными подданными то, что сделал Грозный.
Недовольный окружавшей его знатью, он применил к
ней ту меру, какую Москва применяла к своим врагам,
именно — «вывод». И отец и дед Грозного, следуя ста-
рому обычаю, при покорении Новгорода, Пскова, Ряза-
ни, Вятки и иных мест выводили оттуда опасные для
Москвы руководящие слои населения во внутренние
Московские области, а в завоеванный край посылали
поселенцев из коренных московских мест. Это был ис-
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
149
пытанный прием ассимиляции, которым московский го-
сударственный организм усваивал себе чуждые обще-
ственные элементы. В особенности крут и ясен был этот
прием в Великом Новгороде и на Вятке; при самом Ива-
не Грозном в несколько лет Казань была превращена в
русский город, из которого татары все были выведены в
«татарскую слободу». Лишаемый местной руководящей
среды, завоеванный край немедля получал такую же
среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к
общему центру Москве. То, что так хорошо удавалось с
врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом
внутренним, то есть с теми людьми, которые ему пред-
ставлялись враждебными и опасными. Он решил вывес-
ти с удельных наследственных земель их владельцев
княжат и поселить их в отдаленных от прежней оседло-
сти местах, там, где не было удельных воспоминаний и
удобных для оппозиции условий; на место же выселен-
ной знати он сажал служебную мелкоту, детей боярс-
ких, на мелкопоместных участках, образованных на
пространстве старых больших вотчин. Исполнение этого
плана Грозный обставил таким подробностями, которые
возбуждали недоумение современников, ибо не вытекали
из сути дела. Он начал с того, что в декабре 1564 года
безвестно покинул Москву и только в январе 1565 года
дал о себе весть из Александровской слободы. Он грозил
оставить совсем свое царство из-за боярской измены и
остался во власти, по усердному молению москвичей, толь-
ко под условием, что ему не будут перечить на изменни-
ков «опала своя класти, а иных казнити, и животы их и
статки (имущество) имати, а учинити ему на своем госу-
дарстве себе опричнину: двор ему себе и на весь свой
обиход учинити особной». Таким образом, борьба с «из-
меною» была целью; опричнина же являлась средством.
Новый «особный двор» Грозного состоял из бояр и детей
боярских’ — новой «тысячи голов», которую отобрали так
же, как в 1550 году отобрали тысячу лучших дворян для
службы в столице. Первой тысяче дали тогда подмосков-
ные поместья; второй — Грозный дает поместья в уездах
тех городов, «которые городы поймал в опричнину»; это
и были опричники, предназначенные сменить опальных
150
Глава 5
княжат на их удельных землях. Для содержания нового
двора царь с самого начала отобрал некоторое число
дворцовых сел и волостей, приписал к новому двору
некоторые улицы и слободы в самой Москве, взял «в оп-
ричнину» более десятка городов с их уездами и перевел
из государственных касс в свое ведение доходы с волос-
тей и городов, выбрав для того крупные и доходные
торговые центры. Первоначальное ведомство нового
«особного двора», образованное в 1565 году, непрерыв-
но росло до самого конца царствования Грозного. Царь
последовательно включал в опричнину, одну за другой,
внутренние области государства, производил в них пере-
смотр землевладения и учет землевладельцев, удалял на
окраины или попросту истреблял людей, ему неугод-
ных, и взамен их поселял людей надежных. Изгнанию
подвергались не только знатные потомки удельных кня-
зей, но и простые служилые люди и вся вообще дворня и
служня, окружавшая подозрительных для Грозного гос-
под. Эта операция пересмотра и вывода землевладельцев
получила характер массовой мобилизации служилого зем-
левладения с явною тенденцией к тому, чтобы заменить
крупное вотчинное (наследственное) землевладение мел-
ким поместным (условным) землепользованием. С разви-
тием дела опричнина получила огромные размеры. Она
охватила добрую половину государства, все его централь-
ные и северные области, и оставила в старом порядке
управления, «в земском», только окраинные уезды. В «оп-
ришнинской» половине государства было свое прави-
тельство, своя администрация, своя казна,— словом, весь
правительственный механизм, работавший параллельно
и равноправно с органами «земского» управления. Госу-
дарство действительно оказалось поделенным на две час-
ти, и в 1575 году Грозный как бы оформил это разделе-
ние: он сделал «великим князем всея Русии» крещеного
татарского «царя» (то есть хана) Симеона Бекбулатовича
и подчинил ему «земское» или «земщину», а сам стал
звать себя «князем московским» и просил у «великого
князя» разрешения «людишек перебрать, бояр и дворян
и детей боярских и дворовых людишек». На это вре-
мя, — правда, короткое (1575-1576) — царский титул
лпдний период, деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
151
кпк пудто исчез совсем, и опричнина именовалась «дво-
ром» московского князя, а «земское» стало «великим
• и имением всея Русин».
Прямой смысл того, что делал Грозный, ясен; но со-
н рнк нно не ясно, что подвигнуло его на это дело учреж-
н*ния «особного двора», пересмотра земель, изгнания зна-
<и и, наконец, тех зверских казней, которыми сопровож-
юпсь деятельность опричнины. Мы видели, что в детстве
I розного при московском дворе не было борьбы боярских
нпртий, не существовало оппозиционной среды бояр или
। п»1жат. Вражда нескольких княжеских семей, омрачив-
ший детство Грозного, была просто хроническим несог-
•1л< нем членов регентства, которому Василий III вверил
•игку над малолетним Иваном. Маленький великий
• пнзь не видел вокруг себя политической борьбы и не
tin" никакой сословной или кружковой оппозиции. Ни-
«кпя среда не стремилась воспользоваться слабостью
н рховной власти и захватить в свои руки правление
•н ударством или получить влияние па дела. Из своего
.н’тгтва Грозный никак не мог вынести сознания того,
•по его самодержавие в опасности. Такое сознание могло
ini шться у него только во время его близости с Сильвест-
ром и радой. Мы видели, что состав рады, как надо пред-
<•• ыгать, был княжеский, тенденция, по-видимому, тоже
। пажеская. Сила влияния «попа» и его «собацкого со-
||мп1пя» в первые годы их действия была очень велика.
« ’онртники подавляли личную волю Ивана и властно ру-
ководили им, увлекая его за собой идеей общего блага,
tpc ллением к народной пользе и государственному бла-
п>устройству. Грозный послушно шел за своими руково-
дителями, пока верил в них самих, как верил в их
•• аалы. Когда же в дни своей тяжелой болезни он нео-
• иданно увидел их против себя и против цари цы вой
родни, он перестал им доверять и уразумел, что они пре-
н*чуют свои цели, ведут свою политику, не ценят его
ИГ1НО и не любят его семьи. Из любимых и верных слуг
ши (ля него превратились в своекорыстных и неискрен-
ни \ соправителей, лукаво отнявших у него полноту его
нмнсти, разделивших с ним его державный авторитет.
Гн к как весь механизм управления был в их руках (для
IS2
Глава 5
царя, по его словам, «вся не по своей воли бяху, но по
их хотению*), то Грозный их боялся, как боялся и лю-
безного им князя Владимира Андреевича. Ему казалось,
что отняв на деле «от прародителей данную ему власть»,
они могут попытаться отнять ее и формально, воцарив
Владимира вместо него, Ивана. Впервые и очень остро
Грозный почувствовал около себя опасность оппозиции
и, разумеется, понял, что это оппозиция классовая, кня-
жеская, руководимая политическими воспоминаниями
и инстинктами княжат, «восхотевших своим изменным
обычаем» стать удельными «владыками» рядом с мос-
ковским государем.
Именно в этой обстановке надлежит искать проис-
хождение опричнины. Не отваживаясь сразу разогнать
раду, царь терпел ее около себя, но внутренне отдалил-
ся от нее; и члены рады понимали, что прежние отно-
шения порвались. Наиболее чуткие тотчас же пожелали
уйти в Литву от создавшейся обстановки царского недо-
верия и вражды с царицыной родней. Так поступили
Ростовские князья и, конечно, только углубили этим
происшедший разрыв. В общем, однако, дело тянулось
до начала Ливонской войны, когда, наконец, царь дока-
зал явно свою независимость от рады. В первые же годы
войны и, быть может, под влиянием достигнутых успе-
хов, Грозный окончательно освободил себя от общения с
«попом» и А. Адашевым. Оба они были удалены из Мос-
квы — первый в монастырь, а второй на театр войны.
Попытки друзей заступиться за них и возвратить их
были отклонены и раздражили Грозного. Последовали
опалы на заступников, не остановившие, однако, новых
попыток вернуть прежних любимцев. В воспоминаниях
Грозного дело имело такой вид, что он, освободившись
от Сильвестра и Адашева, думал сначала легко покон-
чить с радой; но приятели удаленных упорно держались
за свои позиции, мечтали о возвращении ко власти и
вообще обнаружили «разум непреклонен» к тому, что-
бы на царя «лютейшее составити умышление». Тогда
Грозный вышел из душевного равновесия. Дело ослож-
нилось тем, что в это время скончалась (7 августа 1560 г.)
жена Грозного царица Анастасия, долго болевшая (с но-
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
153
ября 1559 г.). Царь связал ее кончину с той «ненавис-
тью зельною», какую, по его мнению, питали к царице
Сильвестр и Адашев, и поставил свою горестную утрату
как бы в вину всей раде. Разрыв с радой получил харак-
тер острого и бурного столкновения. Первые попытки
вернуть опальных Грозный отвел сравнительно милости-
во: «Исперва убо казнию конечною ни единому косну-
хомся», — писал он. А дальше «повинные по своей вине
таков (какова вина) суд прияли», то есть последовали
казни; именно, были без суда казнены родственники
А. Адашева (сам же он умер в Дерите в начале 1561 года).
Первые казни открыли собой новый период в развитии
московских осложнений. По-видимому, они вызвали об-
щее возмущение боярских кругов, которое выразилось в
наклонности к отъездам в Литву. На недовольство бояр
царь отвечал новыми репрессиями: были отправлены в
ссылку, в. монастырь на север, князь Дм. Курлятев и
князь Мих. Воротынский с семьями. С некоторых бояр
были взяты обязательства не отъезжать из Москвы и по
них требовались поручители с ответственностью в слу-
чае нарушения данного обязательства. Отношения в Мос-
кве обострялись не только по причинам политического
порядка, но и потому, что по смерти жены и по удале-
нии «попа» Грозный вспомнил обычаи своей юности и
распустился, впал в пьянство и разврат. Все в целом
поведение Грозного возбуждало против него не одну раду,
но и всех тех, кто дорожил добрыми нравами и истовым
«чином» дворцовой жизни. О том, как обличали Гроз-
ного за его грехи старые вельможи, ходили по Москве
любопытные рассказы: князь Мих. Репнин был будто
бы по царскому приказу убит за то, что сурово осудил
шутовской маскарад во время дворцовой оргии. К сожа-
лению, сохранилось очень мало точных и конкретных
известий об этих годах (1559-1564), составивших проме-
жуток между эпохой избранной рады и временем возник-
новения опричнины. Но несомненно, что с удалением рады
и со вдовством Грозного между Грозным и высшим кру-
гом московской знати легла пропасть. По одну ее сторону
находился царь со своими новыми приближенными, взя-
тыми из дворцовой среды весьма среднего разбора. Среди
154
Г лава 5
них было лишь одно лицо с княжеским титулом (князь
Афанасий Вяземский) и лишь одна семья достаточно
великородная (Басмановых-Плещеевых). По другую сто-
рону стояла вся векородная знать как близкая к избран-
ной раде, так и далекая от нее. Вместе с другом Сильвес-
тра князем Курлятевым здесь против царя стояли и его
опале подвергались далекие от рады и ей даже враждеб-
ные — младший дядя царя князь Василий Михайлович
Глинский и старший из Бельских князь Иван Дмитрич,
принадлежавший к семье опекунов Грозного, когда-то
устраненных избранной радой. Неискусно и грубо про-
веденный разрыв с избранной радой таким образом пре-
вратился в глухую вражду с широкими кругами знати.
Со стороны последней не было заметно ничего похожего
на политическую оппозицию; ясно было только мораль-
ное осуждение царя и страх перед ним, перед его спо-
собностью к быстрым опалам и даже «казням конеч-
ным», какие постигли семью Адашевых. Но со стороны
Грозного недовольство бояр получило неожиданную оцен-
ку. Он всех недовольных объединил в одно целое с из-
бранной радой, а так как раде он приписывал желание
снять с него всю власть, то это же желание он заподоз-
рил и у боярства вообще, а в особенности, разумеется, у
княжат. Такого рода подозрениями исполнено все его
обширное письмо к Курбскому: в нем он готов обвинить
в умалении царской власти одинаково и своих опеку-
нов, старых бояр его отца, и своих друзей, сотрудников
Сильвестра и Адашева, и отдельных бояр, почему-либо
случайно навлекших на себя его гнев. Таково было на-
строение Грозного в те дни, когда с театра военных дей-
ствий, из Дерпта, 30 апреля 1564 года убежал в Литву
участник избранной рады, недавний любимец Грозного
князь Андрей Михайлович Курбский. Мало того, что
изменил царю его ближний советник, он еще из-за рубе-
жа прислал Грозному укоризненное письмо с ядовиты-
ми упреками и тяжкими обвинениями. На царя это про-
извело сильнейшее впечатление: с ним заговорили та-
кой речью, какой он еще не слыхивал в Москве, и
бросили ему в лицо такие мысли и чувства, какие он
мог у многих предполагать. Курбский писал ему за всех
I Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина 155
гонимых: «Не помышляй нас суемудренными мысльми,
аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно и за-
точенных и прогнанных без правды! Избиенные тобою,
у престола господня стояще, отомщение на тя просят;
заточенные же и прогнанные от тебя без правды — от
земли ко богу вопием день и нощь!» Побег и письмо Кур-
бского были последним ударом по нервам Грозного. Раз-
дражение царя толкнуло его на то мероприятие, какое
мы зовем опричниной. В уме Грозного всему злу заводчи-
ками были «изменные владыки», княжата, устроители
рады, а виновными в безначалии и оппозиции все вооб-
ще бояре, сочувствующие княжатам. Гнев государя дол-
жен был упасть на всякого повинного в противословии
и противомыслии царю. Но княжата должны были по-
нести особо тяжкое наказание. Грозный решился унич-
тожить самое основание их притязаний на обществен-
ное и политическое первенство в стране. Этим основани-
ем было наследственное льготное землевладение в тех
уделах, где предки княжат когда-то были государями.
Старые «княженецкие» вотчины с пережитками удель-
ного быта, с политическими воспоминаниями питали в
княжатах мысль о возможности соправительства с мос-
ковским государем «всея Русии», который был одного с
ними рода и даже не старшего в нем «колена». Грозный
решился свести княжат с их вотчин на новые места,
разорвать их связи с местными обществами и таким
образом подорвать их материальное благосостояние и,
главное, разрушить тот устой, на котором опирались их
политические претензии и было построено социальное
первенство.
4
ГРОЗНЫЙ устроил себе в опричнине
«двор особный», надо полагать, для того, чтобы освобо-
дить себя от тех житейских связей родства и свойства,
которые сильны были в старом дворце. Поселясь в но-
вых дворцах (то на «Орбате» в Москве, то в Александ-
ровской слободе), царь окружил себя новыми слугами и
угодными ему боярами и с помощью новой «тысячи
голов» опричников стал приводить в дело свою затею.
156
Глава 5
Уезд за уездом брал он в опричнину и «перебирал люди-
шек». Прежде всего уничтожались или выводились на
окраины государства крупные землевладельцы, княжа-
та и бояре; дворня их или следовала за господином, или
же распускалась и должна была искать новых господ;
крупная вотчина делилась на мелкие доли, которые шли
в поместье детям боярским опричникам. За крупными
землевладельцами приходил черед и мелким: их тоже
выводили на новые места, лишая старых вотчин и поме-
стий, а вместо них сажали новых людей, более надеж-
ных с точки зрения опричнины. При этом держались
правила — старых владельцев посылать на окраины, где
они могли бы быть полезны в целях обороны государ-
ства. Самый яркий пример такого поселения на грани-
цах представляет собой массовый вывод в 1571 году слу-
жилых людей из двух Новгородских пятин, взятых в
опричнину, на Литовскую границу, в Себеж, Озерище и
Усвят, где они должны были заново поднять хозяйствен-
ную культуру и стеречь рубежи против врага. Перебор
♦людишек» в опричнине сопровождался гонениями на
всех тех, кто навлекал на себя государеву опалу, и про-
стыми насилиями опричников над теми, кого безнака-
занно можно было обидеть. Вся операция пересмотра и
перемены землевладельцев в глазах населения носила
характер бедствия и политического террора. Государь
не просто производил эту перемену, а свирепствовал над
теми, кого подозревал в «измене» (или, говоря недав-
ним языком, в неблагонадежности). С необыкновенной
жестокостью он без всякого следствия и суда казнил и
мучил неугодных ему людей, ссылал их семьи, разорял
их хозяйства. Его опричники не стеснялись «за посмех»
убивать беззащитных людей, грабить и насиловать их.
Утратив прежнее настроение, внушенное ему радой. Гроз-
ный морально опустился, погряз в оргиях и разврате,
окружил себя предосудительными людьми и разрешал
им все, чего искала их распущенность. Но в то же время
царь сохранил в себе плоды делового воспитания, какое
было дано ему в период его первых реформ, и вполне
владел правительственной техникой. Он вел свое дело в
опричнине уверенно и твердо, напролом шел к цели и
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина 157
достиг ее. Землевладение княжат было сокрушено; их
среда была сорвана со старых гнезд и развеяна по всему
государству; виднейшие из них были истреблены; их пра-
вительственное первенство было уничтожено. В боярской
думе и во дворце первые места стали принадлежать зна-
ти новой формации — государевым любимцам и родне
царских жен, а князья Рюриковичи и Гедеминовичи дер-
жались в этой среде лишь постольку, поскольку умели
привлечь милость государеву готовностью служить в но-
вом «опришнинском» порядке.
В последние годы своей жизни Грозный мог торже-
ствовать победу над внутренним врагом. Над царем не
было тех «повелителей и приставников», которые тяго-
тили его в юности. Он, по его собственному выражению,
следовал апостольскому велению: «одних миловал, рас-
суждающе, других же страхом спасал» и на деле стал в
конце концов «самодержцем», ибо «сам строил» свое
царство. Но можно думать, что он уразумел и ту ошиб-
ку, в какую впал при учреждении опричнины. Нельзя
было сомневаться в том, что он выбрал для достижения
своей цели не соответствующее ей средство. Цель оп-
ричнины — ослабление знати — могла бы быть достиг-
нута менее сложным способом. Тот же способ, какой
был Грозным применен, хотя и оказался действитель-
ным, однако повлек за собой не одно уничтожение зна-
ти, но и ряд иных последствий, каких Грозный вряд ли
желал и ожидал.
Во-первых, пересмотр княженецкого землевладения
превратился в опричцине в общую земельную мобили-
зацию, принудительную, тревожную и потому беспо-
рядочную. Массовая конфискация вотчин, массовое пе-
редвижение служилых землевладельцев, секуляризация
церковных земель и обращение в частное владение зе-
мель дворцовых и черных для нужд опричнины — все
это явилось бурным переворотом в области земельных
отношений, вызывало неудовольствие и страх в населе-
нии. Вместе с гибелью крупных хозяйств гонимой знати,
к чему стремился Грозный, гибли хозяйства и тех про-
стых малоземельных служилых людей, которых передви-
гали с земель на земли по соображениям политического
158
Глава 5
порядка, очищая их места для опричников. Сколько
насилий и обид, разорений и потерь связано было с
этим передвижением! Па старой земле разрушалось уст-
роенное1 хозяйство служилого человека, а на новой осед-
лости, чаще всего на окраине, трудно было ему обжиться
и устроиться на пустошах без крестьян, без инвентаря и
без денег, которых он обычно не имел. Меньшая братия,
люди зависимые от служилых господ, страдали не менее
их. По давнему московскому обычаю, при опиле конфис-
ковали нс только имущество опального человека, по и
его документы — «грамоты и крепости». Действие этих
крепостей прекращалось, и крепостные люди, «опаль-
ных бояр слуги», получали волю, иногда с запрещением
поступать в какой-либо иной двор. Осужденные на сво-
бодное, но голодное существование, они являлись опас-
ным для порядка бродячим элементом. Равным образом
и рабочее крестьянское население мобилизуемых земель
терпело от перемен, даже если не делалось жертвой гра-
бежа и насилий от опричников. В крупных богатых вот-
чинах оно было устроено в общины со своими выборны-
ми, ведавшими его податные и иные дела. При раздроб-
лении этих вотчин на мелкие поместные участки община
гибла и крестьяне отдельными дворами расходились по
рукам помещиков, попадая в худшие для них условия
крепостной зависимости. За богатым и льготным вла-
дельцем и крестьяне пользовались преимуществами его
иммунитета; за бедным и рядовым помещиком они «тя-
нули тягло» безо всяких льгот. Поэтому переход к ново-
му владельцу был для крестьян бедствием, побуждав-
шим их сниматься с места и искать «новых землиц».
Таким образом, все слои населения, попадавшие под дей-
ствие опричнины, терпели в хозяйственном отношении
и проводились — вольно или невольно — из оседлого
состояния в подвижное, чтобы нс сказать — бродячее.
Достигнутое государством состояние устойчивости насе-
ления было утрачено, и в данном случае но вине самого
правительства.
Во-вторых, пересмотр владельческих прав княжат и
боярства и перевод опальных людей на новые земли
могли бы происходить с тем же спокойствием, с каким,
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
159
например, позднее, при царе Феодоре Ивановиче в 1593-
1594 годах, происходил пересмотр владельческих прав
монастырей, а иногда и конфискация монастырских зе-
мель. Но Грозный считал нужным соединить эту опера-
цию с политическим террором, казнями и опалами от-
дельных лиц и целых семей, с погромами княжеских
хозяйств и целых уездов и городов. С развитием оприч-
нины государство вступило в условия внутренней вой-
ны, для которой, однако, не было причины. Царь пре-
следовал своих врагов, которые с ним не сражались.
Нет никакого желания приводить подробности гонений
и казней, описанных современниками не один раз с по-
трясающими подробностями. Историк Н. М. Карамзин
насчитал «шесть эпох казней» за время с 1560 по
1577 год; но правильнее поступили последующие иссле-
дователи, считая все это время одной сплошной эпохой
душегубства. Не довольствуясь уничтожением одной зна-
ти, Грозный простирал свой гнев на людей всех состоя-
ний и губил их массами. Существует краткая летопис-
ная запись, например, о том, что в 1574 году «казнил
царь на Москве, у Пречистой на площади, в Кремле,
многих бояр, архимандрита Чудовского (Евфимия), про-
топопа и всяких людей много». В 1570 году царь ходил
походом на Новгород. Из александровской слободы снял-
ся он в декабре предшествовавшего года и по дороге
громил города (Клин, Тверь). В Новгороде провел он
несколько недель, истязая и убивая людей сотнями, даже
тысячами. Если не принимать баснословной цифры по-
гибших 60 000, сообщаемой летописью, то неизбежно
следует принять показание царского «синодика» (поми-
нания), что в Новгороде было «отделано» (то есть убито)
1505 человек. Современники с ужасом вспоминали царс-
кое посещение и говорили, что от него «бысть великому
Новуграду запустение» и что «от сего мнози людие по-
идоша в нищем образе скитался по чужим странам»16.
Пострадали при этом и окрестности Новгорода, пострадал
16 Мнение, что Грозный из 6000 жилых дворов в Новгороде заиусто-
шил 5000, теперь оставлено. Новгород быстро пустел под влияни-
ем Ливонской войны; но несомненно, что погром 1570 года повлек
за собой массу жертв и ускорил обнищание края.
160
Глава 5
слегка и Псков, в котором не было казней, а был толь-
ко грабеж. Не ограничиваясь преследованием бояр и
простонародья, Грозный легко и охотно истреблял ду-
ховенство; даже сослал и велел убить митрополита
Московского, главу народной церкви Филиппа, которо-
го сам же вынудил согласиться стать митрополитом.
Погиб и тот князь Владимир Андреевич Старицкий, кого
избранная рада прочила в преемники Грозного. Резуль-
татом этого безумного и вовсе не нужного террора было
полное расстройство внутренних отношений в стране.
Загнанная, но не совсем истребленная знать вместе с
чувством страха питала острую ненависть к «издавна
кровопийственному роду» московских государей и зара-
нее предвкушала его скорый конец. В исходе 1579 года
Курбский, торжествуя победы Батория, в своем письме
предсказывал Грозному словами псалма, что «не пребу-
дет долго пред богом, которые созидают престол безза-
кония» и что «кровьми христианскими оплывающие
исчезнут вскоре со всем домом». Расстроенное оргиями
здоровье Грозного и отсутствие у него внучат могло
дать Курбскому мысль, что «кровопийственный род»
вымирает. Эта же надежда на скорый конец тирана
могла быть утешением и других гонимых, в лице ко-
торых московская династия имела жестоких врагов.
И эта надежда сбылась. Не прошло и четверти века по
смерти Грозного, как представители гонимых княжат
овладели московским престолом, в лице князей Шуйс-
ких, и по-своему расправились с Годуновыми и Рома-
новыми, которые тогда представляли собою родню и
свойство вымершей семьи Грозного. Не меньшее ожес-
точение, чем в боярстве, было и в других слоях населе-
ния. Опричнина и террор были всем ненавистны, кро-
ме разве тех, кто с ними связал свой житейский успех.
Они поставили все население против жестокой власти
и в то же время внесли рознь и в среду самого обще-
ства. По меткому замечанию англичанина Дж. Флет-
чера, бывшего в Москве вскоре по смерти Грозного,
низкая политика и варварские поступки Грозного так
потрясли все государство и до того возбудили всеоб-
щий ропот и непримиримую ненависть, что, по-види-
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
161
мому, это должно было окончиться не иначе как все-
общим восстанием. Сделанное до Смуты, это замеча-
ние вполне было оправдано последующими московски-
ми событиями.
5
РАЗБРОД московского населения был
замечен правительством приблизительно около 1570 года,
но начался, конечно, раньше. Можно думать, что его
первые проявления были вызваны, во-первых, усилен-
ной работой власти над упорядочением поместной сис-
темы и, во-вторых, завоеванием Казани. И то, и другое
относится к 50-м годам XVI века. Указанные нами в
своем месте меры относительно норм поместной служ-
бы, и помещение целой тысячи служилых людей на
поместьях под Москвой, общее описание служилых и
тяглых земель в целях лучшего учета служеб и плате-
жей — все это вело к усилению государственных тягот
населения и могло побуждать к выселению на новые,
более льготные места. А таковы были именно места в
завоеванном Поволжье. Богатая почва, обилие воды и
леса, непочатый простор для селитьбы, пахоты и про-
мысла манили туда поселенцев. Правительство, нужда-
ясь в гарнизонах для новых им основанных городов,
само звало на Низ «верховых сходцев» с Оки и Верхней
Волги. Оно раздавало там земли служилым людям и
духовенству для усиления русской стихии в крае, и зем-
левладельцы вели за собой на новые хозяйства рабочую
силу из старого Великорусского центра. Кроме того, стала
доступна дорога с Оки и Волги мимо Нижнего Новгоро-
да через черемисские и вотяцкие места на Вятку и да-
лее к Уралу, давно известному в Великорусье своими
богатствами. Народная масса поэтому двинулась на вос-
ток и северо-восток, отчасти поощряемая самим прави-
тельством в ее движении. Но не одно Поволжье сманива-
ло народ из коренных московских областей. Манило к
себе и то «дикое поле*, которое лежало на юг от Рязанс-
ких, Тульских и Калужских мест и пока не было никем
заселено. Им пользовались татарские и русские бродяги,
находившие там убежище от преследования врагов или
6 Зак. № 180
162
Глава 5
закона и искавшие добычи от охоты или грабежа русских
и татарских пограничных поселений. К середине XVI века
на диком поле одолели русские люди. Под имененм ♦каза-
ков» они бродили без помехи от татар по всему простран-
ству до Северного Донца и Нижнего Дона и на берегах
♦польских» рек ставили свои охотничьи ♦станы» и ♦юрты»,
в которых промышляли рыболовством и охотой. Но не
этот промысел был в ♦поле» наилучшим. Привлекатель-
нее было военное дело. Можно было, сойдясь в боевой
отряд, ♦станицу», и выбрав ♦атамана», идти на юг в Чер-
номорье добывать ♦зипунов» в татарских и турецких по-
селениях. Можно было на полевых дорогах, ♦шляхах», из
Московского государства на юг грабить русских и инозем-
ных купцов, даже царских и ханских послов. Наконец,
можно было по царскому призыву наниматься на госуда-
реву службу и входить особыми отрядами в Московскую
рать. Вот на это ♦дикое поле» и потянулся народ из терро-
ризованного Грозным государства тогда, когда от опрични-
ны и тягот Ливонской войны на Руси стало жить невмочь.
По-видимому, это выселение из государства на дикое поле
первоначально не беспокоило правительства; по крайней
мере современники думали, что Грозный даже поощрял
выход на юг с той целью, чтобы ♦наполнить границы
своей земли воинственным чином и им укрепить украин-
ные города против супостатов». Один из писателей того
времени сказал даже так, что если ♦гад кто злодействую-
щий осужден будет к смерти и аще убежит в те грады
польские и северские», то там будет избавлен от »смерти
своея». Но с течением времени плоды такого попуститель-
ства стали беспокоить московскую власть. Она поняла,
что отвлечение людей из центра в Поволжье и на »поле»
роковым образом отозвалось на положении самого центра.
К семидесятым годам XVI века положение там в хо-
зяйственном отношении стало явно критическим. Убыль
населения создала в центре хозяйственную пустоту вслед-
ствие недостатка рабочих рук. Писцовые книги того вре-
мени отмечали очень много ♦пустошей, что были дерев-
ни»; вотчин пустых и поросших лесом; сел, брошенных
населением, с церквами »без пенья»; пашен, оставленных
♦за пустом» без обработки. Местами была жива еще па-
эследний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
163
[ять об ушедших хозяевах, и пустоши еще хранили на
ебе их имена, а местами и хозяева уже забыты, и «имян
[х сыскати некем». Там, где возможен цифровой подсчет
> положении дел под Москвой, он дает разительный итог.
Со времени смерти Грозного в 13 станах Московского уез-
(а писцовые книги показывают до 50 000 наших десятин
хахотных земель. Из них пустует (круглым счетом) до
L6 ООО десятин в поместьях и вотчинах и, сверх того, до
1000 за отсутствием владельцев сдано из оброка; стало
)ыть до 40% пахотной земли вышло из нормального
созяйственного оборота. Остальные же 60% (то есть
10 000 десятин) распределены так: за помещиками и вот-
чинниками 11 500 десятин и за монастырями 18 500 де-
зятин. Значит, служилые люди в Московском уезде к
концу царствования Грозного оставили впусте почти две
трети общего количества пашни, каким могли бы вла-
деть: сохранив за собой 11 500 десятин, они забросили
20 000 десятин. Еще более безотрадные данные получают-
ся за то же время по новгородским пятинам, которые
лежали вблизи театра Ливонской войны: в них, по при-
близительному выводу, из общего количества пахотной
земли в обработке было только 7,5% и пустовало 92,5%.
У нас нет никаких показаний относительно того, какой
процент населения ушел из центральных уездов на окра-
ины и куда в каком количестве он перешел. Есть только
сделанное «на глаз» исчисление, что в самые последние
годы XVI века на «поле» вышло не менее 20 000 человек,
которые пополнили собой массу более старых выходцев
из государства. Конечно, эта цифра и приблизительно не
определяет размеров эмиграции. О них можно судить по
той горячке, какая охватила хозяев-землевладельцев в
исходе царствования Грозного в их борьбе за рабочие руки.
Всеми законными и незаконными, благовидными и не-
благовидными способами старались они задержать в сво-
их хозяйствах уплывавшую рабочую силу, не выпустить
из-за себя крестьян и холопей, напротив, достать их се-
бе со стороны. Мирными сделками и судом, насилием и
хитростью держали они у себя народ и крепостили себе
людей с воли и из чужих хозяйств. Крестьянская «воз-
ка», выкуп и перевоз задолжавших крестьян, составляли
164
Глава 5
предмет постоянных столкновении между землевладельца-
ми: богатые, сильные и ловкие «вывозили» к себе всеми
способами крестьян из-за бедных, мелких и неумелых
хозяев. Равным образом переманивали они и непашенных
работников, шедших «во двор» в холопство к богатому и
тароватому господину «служити волею», а в сущности не
«волею», а обманом и по горькой нужде. По слову совре-
менника, кабалили людей, «написание служивое (то есть,
обязательство) силой и муками емлюще, инех же винца
токмо испити взывающе — и по трех или по четырех
чарочках достоверен неволею раб бываше тем». Эта борь-
ба за рабочих, конечно, давала победу влиятельным и
богатым владельцам (чаще всего, монастырям, распола-
гавшим денежными капиталами и связями в Москве); но
она была во вред крестьянам и мелким служилым лю-
дям помещикам: из них первые попадали в экономичес-
кую кабалу; а вторые, теряя крестьян, разорялись и не
могли нести службу со своей земли. Правительство теря-
ло и в том и в другом случае: разоренный крестьянин
или убегал, или обращался в холопа и, стало быть, исче-
зал как плательщик государственных податей; разорен-
ный помещик не только не служил, но и «пустошил»
казенное поместье, уничтожал его хозяйственную цен-
ность. Поэтому правительство неизбежно должно было
вмешаться в дело. В 1580 году Грозный взял у «освя-
щенного собора» и его главы митрополита Антония тор-
жественный приговор о том, что монастыри и прочие
церковные владельцы впредь не будут приобретать ни-
каких земель и не будут брать их в заклад, потому что
«воинственному чину от сего оскудение приходит велие».
Вероятно, около того же времени состоялось государево
«уложенье», чтобы крестьян насильством не возили или
чтобы их и вовсе не вывозили в известные сроки — «в
заповедные лета», которые точно определялись наперед
правительством. К сожалению, не сохранилось точного
текста этого «уложения» Грозного; но оно, во всяком
случае, существовало и по сути своей представляло со-
бой первое, условное и временное, ограничение свободы
крестьянского выхода, до тех пор признаваемой москов-
ским законодательством.
1оследний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
165
6
ИТАК, политический террор и опусте-
ние государственного центра привели Московское царство
<о внутреннему кризису чрезвычайной силы. Длительная
юйна, татарские набеги 1571-1572 гг. и случайные недо-
эоды тех же лет еще более обострили кризис. Грозный
зтоял перед тяжелой и сложной задачей. Страна отказы-
валась давать правительству людей и средства для про-
должения войны; благодаря быстрому отливу населения,
жа вообще потеряла силы, необходимые для поддержки
правительства. Надобно было заново налаживать расстро-
енный порядок и искать новых ресурсов, способных вос-
становить государственную мощь. Естественна была мысль
обратиться за этими ресурсами туда, куда ушла рабочая
сила, и попробовать заново привлечь ее к отбыванию го-
сударственных служб и повинностей, от которых она сво-
им уходом себя избавила. Что касается до Поволжья, то в
нем процесс заселения совершался под наблюдением и
даже руководством московской власти. Поэтому там учет
трудовых сил и средств шел, в общем, своевременно и
правильно. Уже в середине 60-х годов XVI века, после
распределения между русскими владельцами конфиско-
ванных татарских земель, в Казанском «царстве* нача-
лась их общая перепись. В писцовые книги заносились
земли дворцовые, поместья «верстанных* людей, земли
пустые и те, «что исстари были татарские и чувашские и
мордовские, которые в поместья роздати довелося*. Все
описанные земли так или иначе вошли в правительствен-
ное ведение и были приняты в расчет при распределении
служб и платежей. Иначе дело обстояло на юге, на диком
поле. Еще в начале XVI столетия граница московских осед-
лых поселений была отодвинута с Оки («с берега*, как
тогда выражались) на укрепленную «черту*, которая обо-
значалась каменными крепостями Калугой, Тулой и За-
райском. Правительство укрепляло и стерегло эту черту,
обставленную против татарских набегов гарнизонами и
всякого рода природными и искусственными «крепостя-
ми*. Самым мелочным образом оно заботилось о том,
чтобы быть «усторожливее», и предписывало крайнюю
осмотрительность. А между тем, несмотря на опасности,
166
Глава 5
на всем пространстве укрепленной границы жило и под-
вигалось вперед, все южнее и южнее, земледельческое и
промышленное население. Оно безо всякого разрешения,
даже без ведома власти, оседало на ♦ новых землицах», на
всякого рода угодьях. Его стремление из центра государства
было так энергично, что выбрасывало наиболее предпри-
имчивые элементы даже вовсе за границу крепостей, где
защитой поселенца были уже не городские стены и валы,
а только природные «крепости» —лесная чаща или тече-
ние лесной же речки. Такого рода население уходило со
всякого учета и вовсе терялось для государства. Его нельзя
было описать в писцовой книге и обязать тем или иным
видом службы или тягла. Между тем государственные
нужды делались все острее и острее, и к 1571 году в Мос-
кве окончательно созрела мысль заняться югом. Ближай-
ший повод к тому дали вести о татарских набегах 1570 года.
В январе 1571 года государь решил на южной границе
«поустроити станицы и сторожи», то есть привести в поря-
док и улучшить ту сеть сторожевых разъездов и неподвиж-
ных наблюдательных постов, которая давно была раскинута
на южной украйне и теперь признавалась мало состоя-
тельной. Дело было поручено боярину князю М. И. Воро-
тынскому. Он распорядился вызвать из южных городов в
Москву опытных в сторожевой службе людей, «которые
преж сего езживали (сторожить границу) лет за десять
или за пятнадцать». Эти люди, «изо все украйных городов
дети боярские, станичники и сторожи и вожи, в январе, а
иные в феврале к Москве все съехались». С ними Воро-
тынский выработал новый план сторожевой охраны гра-
ниц, причем сторожевая линия была вынесена от Тулы на
юг к р. Быстрой Сосне, к Орлу и Брянску, и таким обра-
зом значительное пространство «поля» вошло в состав го-
сударственной территории. Эго был акт правительствен-
ной колонизации «поля», технически разработанный очень
старательно и подробно. Так как при этой специальной
работе возникали вопросы административные, выходив-
шие за пределы ведения специальной комиссии Воротын-
ского, то они передавались в боярскую думу, обсуждались
там и разрешались особыми «приговорами» бояр. Дело
затянулось на несколько лет; Воротынского заменил боя-
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина
167
рин Н. Р. Юрьев; расписание «станиц» и «сторож» не раз
изменялось сообразно с тем» как подвигались все южнее и
южнее военные и хозяйственные заимки на «диком поле».
Правительство все внимательнее и внимательнее относи-
лось к задаче колонизации «поля», и к концу царствова-
ния Грозного и в самом начале царствования его преемни-
ка Федора Ивановича вопрос о включении «поля» в сферу
государственного ведения встал в самом широком объеме.
Руководящей мыслью всех мероприятий в этом вопро-
се была мысль о необходимости построения на «поле»
крепостей с тем расчетом, чтобы ими занять и закрыть
все броды через реки на татарских дорогах с юга к Оке —
«по сакмам татарским на бродах поставити городы». Этим
пресекалась возможность скрытого движения по «полю»
больших татарских масс. Против же набегов мелких та-
тарских отрядов устраивались между городами всякого
рода «крепости»: в лесах «засеки», на полях валы и рвы.
Все это составляло сплошную линию укреплений — «чер-
ту», за которой наблюдали неподвижные караулы, «сто-
рожи», и подвижные разъезды, «станицы». Сеть городов,
задуманная при Грозном и осуществленная при нем и его
преемнике, охватила громадное пространство «поля» меж-
ду Доном, верхней Окой и левыми притоками Днепра и
Десны17. Это пространство стало своеобразным завоевани-
ем Москвы, где объектом завоевания были не вражеские
города и чуждое население, а пустые места и собственный
народ. На деле врага только старались не пускать в зах-
ваченный район, для чего и строили города, а к этим
городам старались на месте прикрепить свое русское насе-
ление, вышедшее из центральных областей и перешед-
шее за черту русской оседлости. Московский воевода,
посылаемый на «поле» для основания нового города, яв-
лялся на место, где указано было ставить город, и на-
чинал работы; в то же время он собирал сведения «по
речкам» о том, были ли здесь свободные заимщики зе-
мель. Узнав о существовании вольного населения, он при-
глашал его к себе, приказывал «со всех рек атаманом и
17 В этой сети укрепленных городов главными были Брянск, Орел,
Кромы, Новосиль, Ливны, Елец, Воронеж, Оскол, Курск.
168
Глава 5
казаком лучшим быти к себе в город»; государевым име-
нем он укреплял за ними их ♦юрты» (заимки) и привле-
кал их к государевой службе по обороне границ и нового
города. Из них и составлялось служилое население нового
города и его уезда. Оно давало правительству возмещение
той убыли ратных сил, какая была вызвана опустением и
разорением центра. Но этим не ограничивались повиннос-
ти вольного населения, захваченного снова в государствен-
ный оборот казенной колонизацией ♦поля». В каждом
новом уезде на ♦поле» заводилась казенная запашка, так
называемая ♦десятинная пашня», которую обязаны были
пахать по наряду, сверх своей собственной, все мелкие
ратные люди из городов (кроме детей боярских). Эта де-
сятинная пашня была нужна для пополнения казенных
житниц, из которых хлеб расходовался на различные нуж-
ды. Им довольствовали гарнизонных людей, не имевших
своего хозяйства; казенный хлеб посылали в более юж-
ные города, где еще не была налажена своя запашка, а
также на Дон казакам в виде ♦государева жалованья».
Таким образом правительство думало восполнить ту убыль
земледельческих продуктов, какая была естественным след-
ствием хозяйственного кризиса в опустелом центре.
Заботы о заселении и укреплении Поволжья и осо-
бенно южной Московской окраины и об устройстве в этих
областях военного и трудового населения составляли глав-
ный предмет правительственной деятельности последних
лет царствования Грозного. Поскольку ослабевала реп-
рессивная энергия власти в опричнине, постольку росло
ее внимание к организации окраин, оставшихся в ♦зем-
щине». Тот исследователь, который ограничит свое на-
блюдение над Московской жизнью этого периода только
законодательной деятельностью центральных органов вла-
сти, должен будет признать, что они бездействовали и
что сам Грозный влачил свои дни в мрачном настрое-
нии, болезненно переживая военные неудачи и по вре-
менам отдаваясь приступам зверского озлобления. И одно
лишь знакомство со специальными материалами, касаю-
щимися устройства служеб и труда во вновь заселенных
окраинных областях государства дозволяет понять, куда
направлялись заботы правительства. Они не требовали
Последний период деятельности Грозного. Балтийский вопрос и опричнина 169
общих законодательных определений и ограничивались
практическим выполнением, по мелочам, раз установ-
ленного плана, а поэтому и не отражались ничем в ука-
зах и законах, хотя и свидетельствовали о бодрости и
жизнеспособности правительства не менее, чем широкие
реформы молодых лет Грозного или же бурная затея
опричнины.
7
КО ВТОРОЙ половине царствования
Грозного, к эпохе опричнины, литовско-шведской войны
и строительства на Украйне, относятся виднейшие лите-
ратурные упражнения Грозного. Разумеем «зело простран-
ное» послание его в ответ на первое письмо Курбского
(1564 г.), завещание 1572 года, послание в Кириллов мона-
стырь (1573 г.), письма и официальные грамоты, написан-
ные, по-видимому, самим царем (грамоты шведскому ко-
ролю Иоанну и Баторию, письмо В. Г. Грязному и т. д.).
Два признака характеризуют литературную манеру Гроз-
ного. Во-первых, он необыкновенно многоречив и склонен
собственную щедрость в излитии словес усугублять цита-
тами из прочитанных им книг («паремьями целыми и
поел ан ьм и», по выражению Курбского). Во-вторых, он
очень любит все виды насмешки — от добродушной по
виду иронии до злейшего сарказма, любит милостиво из-
деваться над своими корреспондентами, кстати и некстати
вводя шутовской элемент в серьезную речь. Нам нет нуж-
ды останавливаться на разборе всех этих произведений
Грозного, так как они много раз оценивались нашими
историками и пользуются большой известностью. Но не-
обходимо для нашей цели отметить, что, как бы ни це-
нить литературные свойства этих писаний, они свидетель-
ствуют о том, что их автор сохранил умственные силы до
последних своих лет, что писания Грозного отнюдь не
могут почитаться бредом умалишенного или вздором глу-
пого человека. В них всегда есть определенная тема, логи-
чески развиваемая; есть последовательность мысли и оп-
ределенность чувств; вообще есть смысл и остроумие. Но
вместе с тем эти произведения заключают в себе ценный
материал для определения тех настроений, какие владели
170
Глава 5
Грозным в наиболее решительные моменты его жизни. Не
раз выше мы отмечали, что Грозный питал страх перед
своей «избранной радой». По-видимому, это было искрен-
нее и глубокое чувство. Грозный верил, что он был во
власти своих советников, что их «собацкое собрание» рас-
поряжалось всеми делами, оставив ему только честь «пред-
седания и царствия», что его семье и ему самому грозила
опасность от «лукавых рабов» и руководившего ими «попа».
Когда, наконец, он превозмог этот страх и решился разог-
нать опасное «собрание», он впал в другое малодушие.
Ему казалось, что разрыв с прежними любимцами повел
их к «измене» и злоумышлениям против него. На деле не
они, а он нападал и гнал противных ему и подозритель-
ных людей; ему же казалось, что нападали они, а он вы-
нужден был «за себя стать» и защищаться. Это настрое-
ние страха и необходимости самообороны проникает все
«широковещательное и многошумное писание» его к Кур-
бскому. Учреждение опричнины было, с точки зрения царя,
необходимым актом самообороны. И, свирепствуя над «из-
менниками», он сохранял то же настроение угнетенного и
пребывающего в опасности человека. Его завещание
1572 года ясно отражает это состояние духа. Властно рас-
поряжаясь своей «казной» и всем «своим царством Рус-
ским», Грозный в то же время представлял себя гонимым
человеком: «изгнан есмь от боярь, своевольства их ради,
от своего достояния и скитаюся по странам», писал он.
Под «своим достоянием» разумел он столицу, а под «стра-
нами» те места, где живал со своим двором. В позднейшей
духовной 1582 года, которая до нас не дошла, это стран-
ное место читалось иначе. Видевшие завещание 1582 года
люди XVIII века свидетельствуют, что в нем царь «яснее о
сем говорит и мстить запрещает; скитание свое именует,
что изволил жить в городе Старице, а более в Александ-
ровской слободе». Но и в этой, менее странной, редакции
речь «изгнанного от бояр» тирана кажется нам чем-то
психически ненормальным. Впечатление усиливается той
последовательностью, с какой Грозный представляет себя
и своих детей в обстановке изгнания и угнетения. «А бу-
дет бог помилует и государство свое доступите и на нем
утвердитеся, — говорит он детям, — и аз благословляю
Последний период деятельности Грозного Балтийский вопрос и опричнина 171
вас»; или в другом месте: «А докудова вас бог помилует,
свободит от бед, и вы ничем не разделяйтесь». Даже в
известном послании в Кириллов монастырь, которое все
полно обличениями монахов, прогладывает то же настрое-
ние человека, находящегося в опасности. Третья женить-
ба Грозного на Марфе Собакиной принесла гибель многим
из ее родни. Поминая в послании постриженного в мона-
хи дядю этой царицы Варлаама Собакина, Грозный гово-
рит, что «Варлаамовы племянники хотели было меня и с
детьми чародейством извести, но бог меня от них укрыл:
их злодейство объявилося, а потому и сталося» (то есть,
сталася их казнь). О заговоре и покушении Собакиных на
Грозного история не знает, и только сам Грозный обнару-
живает эту, по-видимому мнимую, опасность для него со
стороны несчастной семьи18. В этом чувстве страха перед
несуществующими опасностями позволительно видеть на-
чатки той мании преследования, которая так известна и
распространена в наше время. Как у многих страдающих
(или, лучше сказать, обладающих) этой манией, у Грозно-
го она не обратилась в определенную душевную болезнь.
До конца своих дней он продолжал правильно восприни-
мать впечатления, хорошо понимать сложную обстановку
современной политической жизни и разумно отзываться
на ее запросы. Только в данном пункте он терял душевное
равновесие, легко отдавался страху и подозрениям и ярос-
тно защищал себя от мнимых покушений и нападений.
На этой почве выросла опричнина с ее насилиями и каз-
нями и началось скитание царя «по странам» вместо осед-
лого пребывания в Москве. На этой же почве, как подме-
чено вообще над маньяками, выросла столь характерная
для Грозного болтливость и наклонность к шутке и на-
смешке. Грозный последних лет его деятельности не ума-
лишенный человек, но человек, лишенный душевного
спокойствия, угнетаемый страхом за самого себя и своих
близких. Это — одна сторона его «ненормальности». Дру-
гая — близкая к тому, что называется «садизмом», то
18 Марфа Собакина умерла через две недели после своей свадьбы с
царем; из ее родни трое были казнены, дядя был прислан Грозным
в монастырь.
in
Глава 5
есть соединение жестокости с развратом. Эта черта в нату-
ре Грозного, воспитанная его несчастным детством, к старо-
сти усилилась до чрезвычайных проявлений. Его жертвы
погибали в утонченных истязаниях и погибали сразу сот-
нями, доставляя тирану своеобразное удовольствие видом
крови и мучений. Иногда Грозный ♦каялся», признавая,
что «он разумом растленен и скотен умом», что он осквер-
нил себя убийством, блудом и всяким злым деланием, что
он «паче мертвеца смраднейший и гнуснейший»; но это
был лишь обряд. Истинно и глубоко каялся и скорбел он
лишь тогда, когда в припадке гнева своей палкой убил
собственного сына, царевича Ивана, который один давал
отцу надежду на продолжение рода и был убежденным
продолжателем его политики и нрава. Сокрушив, так ска-
зать, свое собственное будущее, Грозный только в эту мину-
ту испытал настоящее горе и понял, что значит страдать.
В спешной грамотке 12 ноября 1581 года из Александров-
ской слободы в Москву боярам Грозный писал, что не мо-
жет ехать в Москву, так как царевич «разнемогся и нын-
че конечно болен», и эта грамотка является красноречивым
свидетельством того душевного смятения, какое овладело
Грозным в дни его невольного преступления. Но вскоре
же после кончины царевича Грозный пришел в себя и
вернулся к делам: это было время важных и срочных
переговоров о мире с Баторием, и горевать было некогда.
Однако гнусными проявлениями жестокости и циниз-
ма не исчерпывалась духовная жизнь и деятельность Гроз-
ного в эти мрачные годы. До самой смерти он хранил в
себе добрые уроки времен избранной рады, ее метод ши-
рокой постановки очередных тем управления и способ-
ность систематического выполнения их на деле. Как ни
судить о личном поведении Грозного, он останется, как
государственный деятель и политик, крупной величиной.
В заключение речи о Грозном во вторую половину его
царствования необходно отметить одну склонность, заме-
ченную его современниками и ими осужденную. Это склон-
ность к иностранцам, интерес к Западной Европе. В нача-
ле нашего очерка было указано, что общение с Европой
для Грозного было семейной традицией. И дед и отец его
начали и поддерживали сношения с государствами сред-
Тоследний период деятельности Грозного Балтийский вопрос и опричнина
J73
пей и южной Европы. Подчинение Новгорода и Пскова
поставило Москву в непосредственное соседство с «немца-
ми» ливонскими и свейскими, и через них и с Ганзой.
Родство с Палеологами привлекло в Москву «фрягов»,
представителей романских наций, главным образом ита-
льянцев. Сам Грозный начал сношения с Англией. Ли-
вонская война поставила его в некоторую связь с Данией,
D которой у него оказались общие враги. Грозного интере-
совали не только политические и торговые комбинации,
вытекавшие из тех или иных сношений, но интересовала
и самая культура Европы, ее техника, ее наука, ее рели-
гия. В своем месте было указано, как скоро после первого
знакомства Москвы с минным делом у Грозного под Каза-
нью оказался минный мастер, «подкопыватель», с учени-
ками. Упоминали мы также о Гансе Шлитте, вербовав-
шем в средней Европе всякого рода техников для Моск-
вы. Интересовался Грозный и врачами: тот же Шлитте
пригласил в Москву из Германии более 20 лиц медицинс-
кой профессии. Этим приглашенным не удалось пробраться
к Грозному сквозь Ганзейские и Ливонские заставы. Зато
другие медики свободно приезжали в Москву через устья
С. Двины и Холмогоры. Это были по большей части анг-
личане, между которыми встречались люди действитель-
но сведущие (Роберт Якоби, Арнульф Линзей). В 1570 году
в Москву явился из Англии же немец по происхождению,
питомец Кембриджа, доктор и астролог («волшебник»)
Елисей Бомель или Бомелий. Этому проходимцу и инт-
ригану суждено было сыграть видную роль при Грозном.
В течение целого десятилетия состоял он при царе не
только в качестве медика, но и как гадатель-астролог и
составитель ядов, предназначенных для опальных людей.
Современники знали о его близости к царю и сокрушались
ею. Думали даже, что Бомелий был подослан к Грозному
его врагами, литвой и ливонцами; это они «к нему нри-
слаша немчина лютого волхва нарицаемого Елисея, и бысть
ему любим в приближении; и положи на царя страхова-
ние ...и конечно был отвел царя от веры: на русских лю-
дей царю возложи свирепство, а к немцем на любовь прело-
жи». Так говорил один летописец; другой утверждал, что
Бомелий прямо лишил Грозного ума: царь, по его словам,
174
Г лава 5
«в ратех и войнах ходя, свою землю запустошие, а после-
ди от иноверца (Бомелия) ума исступи и землю хотя погу-
бите, аще не бы господь живот его прекратил». Хотя в
конце концов Бомелий и погиб от Грозного, как погибали
многие его любимцы, по подозрению в «измене», однако
его влияние на царя глубоко запало в памяти русских
людей. Один из писателей начала XVII века, Иван Тимо-
феев, более четко, чем прочие современники, выразил
мысль о том, что Грозный к концу своей жизни подпал
иноземным симпатиям и влияниям. Он говорит, что царь,
избив одних своих бояр и разогнав других, вместо них «от
окрестных стран приезжающая к нему возлюби». Иных
он сделал своими интимными советниками («в тайномыс-
лие си приятова»); другим вверил свое здоровье ради их
«врачевные хитрости». Они же принесли «душе его вред,
телесное паче нездравие», а кроме того, внушили ему
«ненавидение на люди его». Тимофееву казалось, что и
«средоумные люди могли бы разуметь, «еже не яти веры
врагом своим во-веки»; между тем Грозный, «толикий в
мудрости, никим побежден бысть, разве слабостию своея
совести», сам вдался в руки иноземцам. «Увы! (воскли-
цает Тимофеев) вся внутренняя его в руку варвар быша и
яже о нем восхоте да сотвориша». Здесь, конечно, вспо-
минается прежде всего Бомелий, но разумеются и вооб-
ще иноземцы, появившиеся к концу царствования Гроз-
ного в значительном числе в Московском государстве.
Торговые англичане и голландцы, торговавшие в Москве
и на русском севере; пленные немцы и литва, поселен-
ные в разных городах, до Лаптева включительно; иност-
ранные послы, с большой свитой приезжавшие в Моск-
ву,— все эти люди могли внушить представление, что
царь дал силу иноземному элементу, покровительствует
ему и поощряет его. Откинув неизбежные преувеличе-
ния, не повторим вслед за летописцами, что Грозный
лишился ума «от иноверца», но признаем, что склон-
ность к общению с европейцами и с Западом выражалась
у Грозного достаточно ярко и сильно. Бесспорно, что в
минуты «страхования» от «измены» он даже думал о
возможности покинуть Русь и тогда хотел искать убежи-
ща на Западе, именно в Англии.
БОРИС
ГОДУНОВ
Cn
CD
Q.
ш
CI
CD
КАРЬЕРА БОРИСА
1
ЛИЧНОСТЬ Бориса Годунова всегда
пользовалась вниманием историков и беллетристов. В ве-
ликой исторической Московской драме на рубеже XVI и
XVII столетий Борису была суждена роль и победителя
и жертвы. Личные свойства и дела этого политического
деятеля вызывали от его современников как похвалы,
выраставшие в панегирик, так и осуждение, переходив-
шее в злую клевету. Спокойным исследователям собы-
тий и лиц надлежало устранить и то и другое, чтобы
увидеть истинное лицо Бориса и дать ему справедливую
оценку. Этот труд исследования взял на себя впервые
младший современник Бориса, автор «Временника»
XVII века дьяк Иван Тимофеев, «книгочтец и времен-
ных книг писец». Однако составив любопытнейшую ха-
рактеристику «рабоцаря» (Бориса), он в конце концов
сознался, что не умеет его понять и не может уразу-
меть, что преобладало в Борисе: добро или зло. «В часе
же смерти его (Бориса) никтоже весть, что возодоле и
кая страна мерила претягну дел его, благая ли злая», —
говорит Тимофеев. В самые первые годы XIX века такой
же загадкой явился Борис для знаменитого Карамзина.
Над «палаткою» (склепом) Годуновых в Троицкой лавре
Карамзин риторически восклицал: «Холодный пепел мерт-
вых не имеет заступника, кроме нашей совести: все без-
молвствует вокруг древнего гроба!.. Что, если мы клеве-
щем на сей пепел, если несправедливо терзаем память
человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись
бессмыслием или враждою?» Тот же самый вопрос вста-
Карьера Бориса
177
ет и перед историком нашего.времени: до сих пор исто-
рический материал, касающийся личной деятельности
Бориса, настолько неясен, а политическая роль Бориса
настолько сложна, что нет возможности уверенно выска-
заться о мотивах и принципах его деятельности и дать
безошибочную оценку его моральных качеств. В этом
находит свое объяснение и доныне существующая лите-
ратурная разноголосица относительно Бориса. Если в дра-
ме и в исторической повести Борис является обычно с
чертами интригана и злодея, то в этом следует видеть не
столько выражение исторических убеждений авторов,
сколько прием драматической концепции, творческой
мысли. Но и в ученой литературе, даже до последних
десятилетий, Борис у многих писателей выступает мрач-
ным злодеем, идущим к трону через интригу, обман, на-
силие и преступление (Н. И. Костомаров, И. Д. Беляев,
Казимир Валишевский). На этих писателей продолжает
влиять та летописная и «житийная» традиция, которая в
XVTI-XVIII веках пользовалась силой официально уста-
новленной «истины» и только в XIX веке стала уступать
усилиям свободной научной критики. Как глубоко эта
традиция, невежественная и грубая, может возмущать не-
подчиненный ей ум, свидетельствуют скорбные и полные
сарказма слова одного из новейших исследователей, по-
священные «историографии» Бориса. Коснувшись мимо-
ходом эпохи Бориса, профессор А. Я. Шпаков был изум-
лен обилием обвинений против Бориса и их легкомысли-
ем: «История Бориса Годунова, — говорит он, — описана
в летописях и различных памятниках, а оттуда и у мно-
гих историков, весьма просто. После смерти Ивана Гроз-
ного Борис Годунов сослал царевича Дмитрия и Нагих в
Углич, Богдана Бельского подговорил устроить покуше-
ние на Федора Ивановича, потом сослал его в Нижний, а
И. Ф. Мстиславского в заточение, где повелел его уду-
шить; призвал жену Магнуса, «короля Ливонского», дочь
Старицкого князя Владимира Андреевича — Марью Вла-
димировну, чтоб насильно постричь ее в монастырь и убить
дочь ее Евдокию. Далее он велел перебить бояр и уду-
шить всех князей Шуйских, оставив почему-то Василия
да Дмитрия Ивановичей; затем учредил патриаршество,
178
Глава 1
чтобы на патриаршем престоле сидел «доброхот» его
Иов; убил Дмитрия, подделал извещение об убийстве,
подтасовал следствие и постановление собора об этом
деле, поджег Москву, призвал Крымского хана, чтобы
отвлечь внимание народа от убийства царевича Дмитрия
и пожара Москвы; далее он убил племянницу свою Фео-
досию, подверг опале Андрея Щелкалова, вероломно от-
платив ему злом за отеческое к нему отношение, отравил
Федора Ивановича, чуть ли не силой заставил посадить
себя на царский трон, подтасовав земский собор и плеть-
ми сбивая народ кричать, что желают именно его на
царство; ослепил Симеона Бекбулатовича; после этого со-
здал дело о заговоре «Никитичей», Черкасских и других,
чтобы «извести царский корень», всех их перебил и зато-
чил; наконец, убил сестру свою царицу Ирину за то, что
она не хотела признать его царем; был ненавистен всем
«чиноначальникам земли» и вообще боярам за то, что
грабил, разорял и избивал их, народу — за то, что ввел
крепостное право, духовенству — за то, что отменил тар-
ханы и потворствовал чужеземцам, лаская их, пригла-
шая на службу в Россию и предоставляя свободно испо-
ведывать свою религию, московским купцам и черни —
за то, что обижал любимых ими Шуйских и Романовых
и пр. Затем он отравил жениха своей дочери, не смог
вынести самозванца и отравился сам. Вот и все»19.
Подкрепленный точными ссылками, этот перечень
обвинений на Годунова не измышлен и даже не преуве-
личен. Он только собирает вместе все то, чему верили
и чему не верили историки, что они излагали, как
факт, что опускали по несообразности и невероятнос-
ти. Несчастье Бориса состояло в том, что в старые вре-
мена писавшие о нем не выходили из круга преданий и
клевет, внесенных в летописи и мемуары. Дело стало
меняться, когда, с изменением научных интересов, вни-
мание историков направилось от личности Бориса к изу-
чению той эпохи в ее целом. Серьезное и свободное ис-
следование времени Бориса повело к тому, что с досто-
10 Проф. А. Я. Шпаков. «Учреждение патриаршества в России».
Одесса, 1912. Стр. 36-60.
Карьера Бориса
179
верностью выяснился большой правительственный та-
лант Бориса и в его характеристику вошли новые, бла-
гоприятные для его оценки черты. Правда, не всех ис-
ториков новые материалы расположили в пользу Году-
нова; но как только явилась возможность перейти от
♦летописных повествований» к ♦документальным дан-
ным», у Годунова стали множиться в науке защитники
и почитатели. Не говорим об ♦историографе» Миллере,
который в XVIII веке прямо-таки не смел быть откро-
венным в отзывах о Годунове из боязни выговоров и
взысканий от начальства. Более свободный и смелый
историк Николаевского времени М. П. Погодин должен
быть признан первым открытым апологетом Годунова.
По отзыву его университетского слушателя ♦голос его
принимал живое, сердечное выражение, когда он гово-
рил о Борисе Годунове и с увлечением доказывал нам
(студентам), что Борис Годунов не был убийцей цареви-
ча Дмитрия и не мог быть». С кафедры и в печать пере-
носил Погодин свою симпатию к Борису. За Погодиным
следовал Н. С. Арцыбашев (1830) с его оправданием Бо-
риса от обвинения в покушении на царевича, А. А. Кра-
евский (1836) с общей панегирической характеристикой
Бориса и П. В. Павлов (1850) с его указанием на положи-
тельное значение всей деятельности Годунова как прави-
теля и политика. Позднее в пользу Бориса по разным
поводам высказывались К. С. Аксаков (1858), Е. А. Бе-
лов (1873), А. Я. Шпаков (1912) и некоторые другие пи-
сатели. Нельзя, однако, скрыть, что если не враждебны,
то, во всяком случае, очень холодны к Борису остались
такие авторитетные исследователи, как С. М. Соловьев
и В. О. Ключевский.
Однако их историческая прозорливость позволила им
рассмотреть в Борисе не одни черты драматического зло-
дея, но и качества истинно государственного деятеля.
Со времени именно ♦Истории» Соловьева Борис стал
предметом не столько обличения, сколько серьезного
изучения. Быть может, дальнейшие успехи историогра-
фии создадут Борису еще лучшую обстановку и дадут
его ♦многострадальной тени» возможность историческо-
го оправдания.
190
Глава 1
2
НЕТРУДНО собрать данные для «по-
служного списка» Бориса Федоровича Годунова; их со-
хранилось немного. Происходил он из рода «исконивеч-
ных» московских служилых «вольных слуг», которые
гордились тем, что они «исконивечные государские ни
у кого не служивали окромя своих государей». По ро-
дословному преданию (которого никто не оспаривал),
предком Годуновых был ордынский мурза Чет, приехав-
ший около 1330 года из Орды служить великому князю
Ивану Калите и крещенный с именем Захария. Кроме
Годуновых, от Чета пошли столь «честные семьи», как
Сабуровы и Вельяминовы. Если это не была самая вер-
шина московской знати, то во всяком случае это был
слой, близкий к вершине, попадавший в думные чины
и служивший во дворце. Едва ли прав был с точки зре-
ния историка А. С. Пушкин, влагая в уста князя Шуйс-
кого (в «Борисе Годунове») пренебрежительные слова о
Борисе: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять
палача и сам в душе палач». Шуйские, конечно, могли
свысока смотреть на Годуновский род, не княжеский и
до ласки Грозного не боярский; но никто не мог бы в
XVI веке назвать Годунова «вчерашним рабом» и «тата-
рином». Два с половиной века род был православным и
с 70-х годов XVI столетия решительно вошел в думу в
лице Дмитрия Ивановича, Ивана Васильевича и Бориса
Федоровича Годуновых20.
Личная карьера Бориса началась для него рано: лет
20 от роду, около 1570 года, он женился на дочери госу-
дарева любимца Григория (Малюты) Лукьяновича Бель-
ского-Скуратова и стал придворным человеком. Прибли-
женность его к Грозному царю выразилась в том, что он
занимал должности и исполнял поручения «близко» от
самого государя: бывал у него «рындою» (в ближайшей
свите) и «дружкою» на свадьбах царских. Тридцати лет
от роду Борис уже получил боярский сан, будучи «ска-
20 «Годуновы — даже очень знатный род, — говорит историк местни-
чества А. И. Маркович, — что легко и видеть: он дал четырех бояр
до воцарения Бориса: родичи его, Вельяминовы, Сабуровы и др.
тоже считали у себя немало бояр» («О Местничестве», стр. 643).
Карьера Бориса
зан» в бояре в 7089 (1580-1581) году «из крайних» или
«кравчих» (должность важная: крайний за государевым
столом ставил кушания «пред государя», приняв их от
стольников и сам отведав с каждого блюда). Все такого
рода данные о Борисе приводят к мысли, что он был
личным любимцем Грозного и своими ранними успехами
был обязан не столько своей «породе», сколько любви
царя к его семье, если не к нему самому. Таким же дока-
зательством фавора Годуновых может служить и женить-
ба царевича Федора Ивановича на сестре Бориса Ирине
Федоровне Годуновой (вероятно, в 1580 году). Выбрав для
сына жену в семье Годуновых, Иван Грозный ввел эту
семью во дворец, в свою родню. В качестве царского род-
ственника Борис в ноябре 1581 года мог благовидно вме-
шаться в семейную ссору Грозного царя. По летописному
рассказу, вполне вероподобному, он получил тяжкие по-
бои от царя за то, что «дерзнул внити во внутренние
кровы царевы» и заступиться за царевича Ивана Ивано-
вича, которого, как известно, Грозный до смерти избил.
Царь и Борису «истязание многое сотвори и лютыми рана-
ми его уязви». Вследствие такого «оскорбления» Борис
расхворался и долго лечился. Посетивший его на дому
Грозный вернул ему свое расположение, и Борис до самой
кончины Грозного «у него, государя, в близости пребы-
вал». В час смерти царя Ивана (1584) Борис находился
уже в числе первейших государственных сановников и
принял участие в образовании правительства при преем-
нике Грозного царе Федоре Ивановиче, неспособном ни к
каким вообще делам. На втором году его царствования
Борис добивается уже правительственного первенства, а в
1588 (приблизительно) году делается формально признан-
ным регентом государства, «царского величества шури-
ном», «и добрым правителем», который «правил землю
рукою великого государя». Целые десять лет (1588-1597)
правительствовал Борис в Москве, раньше нем бездетная
кончина Федора открыла ему дорогу к трону. Наконец, в
1598 году «lord-protector of Russia» (как звали англича-
не Бориса) был земским собором избран на царство и
стал «великим государем царем и великим князем всея
России Борисом Федоровичем». Таков был житейский
182
Глава 1
путь Бориса, исполненный успехов и блеска, необычай-
но удачный и, как увидим, полный терний.
Борис вступил в правительственную среду и начал
свою политическую деятельность в очень тяжелое для
Московского государства время. Государство пережива-
ло сложный кризис. Последствия неудачных войн Гроз-
ного, внутренний правительственный террор, называе-
мый опричниной, и беспорядочное передвижение на-
родных масс от центра к окраинам страны — расшатали
к концу XVI века общественный порядок, внесли раз-
руху и разорение в хозяйственную жизнь и создали та-
кую Смуту в умах, которая томила всех ожиданием гря-
дущих бед.
Само правительство признавало «великую тощету» и
«изнурение» землевладельцев и отменяло всякого рода
податные льготы и изъятия, «покаместа земля поустро-
ится». Борьба с кризисом становилась неотложной зада-
чей в глазах правительства, а в то же время и в самой
правительственной среде назревали осложнения и гото-
вилась борьба за власть. Правительству необходимо было
внутреннее единство и сила, а в нем росла рознь и ему
грозил распад. Борису пришлось взять на себя тяжелую
заботу устройства власти и успокоения страны. К реше-
нию этих задач приложил он свои способности: в этом
деле он обнаружил свой бесспорный политический та-
лант и в конце концов в нем же нашел свое вековое
осуждение и гибель своей семьи.
3
РАССКАЗ о деятельности Бориса нач-
нем с вопроса об устройстве власти и о борьбе за облада-
ние ею. Это был один из самых сложных и больных
вопросов московской жизни того времени. Страстность
и жестокость Грозного придали ему особенную остроту,
вывели его из области теоретической и книжной в дей-
ствительную жизнь и обагрили напрасной кровью не-
винных жертв царской мнительности и властолюбия.
Объединение великорусских областей под московской
властью и сосредоточение власти в едином лице москов-
ского великого князя совершились очень незадолго до
Карьера Бориса
ИЗ
Ивана Грозного энергией его деда и отчасти отца. При-
нимая титул царя (1547) и украшая свое «самодержа-
вие» пышными фикциями родства (идейного и физичес-
кого) со вселенскими династиями «старого» и «нового»
Рима» Иван Грозный действовал в молодом, только что
возникшем государстве. В нем еще не сложился твер-
дый порядок, все еще только подлежало закреплению и
определению и не было такой «старины» и «пошлины»,
которая была бы для всех незыблемой и бесспорной.
Правда, власть «великого государя» на деле достигала
чрезвычайной полноты и выражалась в таких формах,
которые вызывали изумление иностранцев. Известны
слова австрийца барона Герберштейна о том, что мос-
ковский великий князь «властью превосходит всех мо-
нархов всего мира» и что «он применяет свою власть к
духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь бес-
препятственно и по своей воле жизнью и имуществом
всех». Это был бесспорный и очевидный факт, но в гла-
зах русских людей XVI века он еще требовал правового
и морального оправдания. Московская публицистичес-
кая письменность XVI века охотно обсуждала вопросы о
пределах власти княжеской и царской, о возможности и
необходимости противодействия князю, преступившему
богоустановленный предел своей власти, о нечестивых и
лукавых властителях («таковый царь не Божий слуга,
но диаволь, и не царь, но мучитель»), наконец, о том,
что власть царская ограничивается законом божиим и
действует только над телом, а не над душою подвласт-
ных ему людей. В основе подобных рассуждений лежали
требования христианской нравственности и религиозного
долга; в них не было стремления к внешнему ограниче-
нию княжеского и царского произвола. Напротив, вся
церковная письменность проникнута была мыслью о бо-
гоустановленности Власти благочестивого московского
монарха и о необходимости повиноваться и служить «ис-
тинному царю», который есть «Божий слуга», которого
Бог «в себе место» посадил и которого суд никем не
посужается. Налагая на «самодержца» обязанность быть
« истинным », « правым », « благочестивым », церковные
писатели налагали на подвластных такому царю людей
184
Глава 1
обязанность служить ему верно и безропотно. Мысль о
необходимости «предела» самовластию великого госуда-
ря, хотя бы и законного и благочестивого, возникала в
иной среде — именно в боярской. Здесь руководились
не столько благочестием, сколько практическими сооб-
ражениями.
Давно признано историками, что Москва была обя-
зана своими первыми политическими успехами мос-
ковскому боярству. В Москве с XIV столетия сложился
определенный круг боярских семей, связавших свою
судьбу с судьбою московского княжеского рода и ус-
пешно работавших на пользу Москвы и ее князей даже
и тогда, когда сами князья оказывались — по малолет-
ству и иным причинам — недееспособными. Династия
признавала заслуги своих бояр; знало о них и населе-
ние; биограф Димитрия Донского вложил в его уста
особую похвалу боярам: «Родихся пред вами и при вас
возрастох и с вами царствовах... отчину свою с вами
соблюдох... и вам честь и любовь даровах, под вами
городы держах и великие волости... и веселихся с вами,
с вами поскорбех; вы же не нарекостеся у мене бояре,
но князи земли моей». Так говорил Димитрий боярам, а
детям своим говорил он на смертном одре: «Бояры своя
любите... без воля их ничтоже не творите». Союз динас-
тии и боярства представлялся крепким до середины
XV века, до тех пор, пока судьба не послала обеим сто-
ронам своеобразное испытание в виде появившейся в
Москве толпы служилых князей или «княжат», как на-
зывал их Грозный.
Собирание великорусских земель под властью Моск-
вы сопровождалось обычно тем, что князья, владевшие
этими землями, оказывались и сами в Москве. Если они
не убегали по своей доброй воле от великорусских госу-
дарей в Литву и если их не выгоняли сами государи, то
им некуда было деться, кроме Москвы. Они приходили
туда, били челом великому государю в службу и «при-
казывались» ему со своими княжествами; великий же
государь их жаловал, в службу принимал, а потом, по-
лучив от них их волости как политическое владение,
жаловал князей их же волостями «в вотчину», то есть
Карьера Бориса
1S5
передавал им их волости в потомственное частное обла-
дание. Так совершалось превращение «государя князя»
в служилого человека, «холопа» великого государя Мос-
ковского. После того, как московские власти водворяли
в княжей волости свои порядки и извлекали из нее все,
что там надобилось великому государю, волость переда-
валась в распоряжение ее наследственным владельцам
уже на новых основаниях: она превращалась в простое
льготное владение, где владельцы обладали иммуните-
том и величали себя по-старому «государями», перестав
быть ими на деле. С горьким сарказмом рассказывает о
подобном превращении Ярославля в московскую волость
ярославский летописец, местный патриот. Под 1463 го-
дом сообщает он об открытии мощей ярославского вели-
кого князя Федора Ростиславича с двумя сыновьями и
говорит: «Сии бо чудотворцы явишася не на добро всем
князем Ярославским: простилися со всеми своими отчи-
нами навек, подавали их великому князю Ивану Васи-
льевичу, а князь великий против их отчины подавал им
волости и села; а из старины печаловался о них князю
великому старому (Василию Темному) Алексий Полуек-
тович, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними
была. А после того в том же граде Ярославли явися
новый чудотворец Иоанн Агафонович, сущей созиратай
Ярославской земли: у кого село добро, ни отнял, а у
кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого
князя ю; а кто будет сам добр, боярин или сын боярс-
кий, ин его самого записал. А иных его чудес множе-
ство не мощно исписати, понеже бо во плоти сущей
дьявол». В этой скорбной повести указано на то, что
ярославские князья от Москвы получили даже не свои
старые земли, а в их замену, «против их отчины», но-
вые волости и села. Большим гнездом мелких и бедных
землевладельцев осели они в XVI веке при московском
дворе после разгрома их княжения московскими «чу-
дотворцами», вроде Алексея Полуектовича и Ивана Ага-
фоновича. Понятно, какие они питали чувства к этим
чудотворцам и к их вдохновителям московским госуда-
рям. Происходивший из числа именно таких ярославс-
ких князей «изменный ярославский владыка» (по слову
1S6
Глава 1
Грозного) князь Андрей Михайлович Курбский, укрыв-
шись от руки Грозного за литовским рубежом, не поща-
дил московского государя и его предков в своих отзывах
о них. <Обычай у московских князей, — писал он, —
издавна желать братии своих крови и губить их, убогих,
ради окаянных вотчин, несытства ради своего». Этому
обычаю не причастны, по словам Курбского, его предки и
родичи — ярославские князья: «тое пленицы (то есть вет-
ви) княжата не облекли тела своего ясти и крови братии
своей пити, яко некоторым издавна обычай», язвит он
Грозного, разумея под «некоторыми» «издавна кровопий-
ственный род» московской «пленицы» князей. Так от-
кровенен мог быть эмигрант, спасшийся от рук московс-
кого тирана. Те же княжата, которых неволя загнала в
Москву и отдала в руки московской власти, должны были
молчать перед этой властью и покорно нести в Москве
свою службу наряду с простыми нетитулованными бояра-
ми и слугами великого государя. Но в их душах кипела
та же ненависть к поработителю и цвели такие же воспо-
минания о былой самостоятельности, какими был полон
Курбский. Под пятой московской династии служилые
князья не забывали, что и они такая же династия; «то
все старинные привычные власти Русской земли (говорит
о них В. О. Ключевский), те же власти, какие правили
землею прежде по уделам; только прежде они правили
ею по частям и по одиночке, а теперь, собравшись в Мос-
кву, они правят всею землею и все вместе». Такое разу-
мение дела было свойственно не одним княжатам; все
признавали их «государями» и, в отличие от них, царя
Московского звали «великим государем», почитая (по вы-
ражению Иосифа Волоцкого), что великий государь «всея
Русские земли государям государь». В первое время слу-
жилые князья в Москве не смешивались с простыми боя-
рами и составляли собою особый служилый слой; «князи
и бояре» — обычная формула официальных перечней мос-
ковских. Только с течением времени постепенно возник
обычай жаловать наиболее родовитых княжат в бояре, а
тех, кто «похуже», и в окольничие, и таким способом
княжата понемногу вошли в боярскую среду старых «ис-
консвечных» московских слуг.
Карьера Бориса
1В7
Но это было только официальное, внешнее уравнение
княжат с простыми боярами. И те и другие помнили
свое различие. Опираясь на «государев родословец» (офи-
циальный перечень служилых княжеских и боярских
родов), княжата требовали себе первенства во дворце и
на службе и считали простых бояр ниже себя по самой
«породе», так как по тогдашнему выражению, те пошли
«не от великих и не от удельных князей». При случае
княжата были готовы обозвать и «честных» или «боль-
ших» бояр «рабами» по отношению к себе, к «госуда-
рям». Некоторые «полоумы» из ростовских князей дошли
даже до того, что в 1554 году заявили неудовольствие
на брак Грозного с Анастасией Романовной потому, что,
по их мнению, это был брак недостойный: государь-де
«понял робу свою» и тем «истеснил» их, княжат, ожи-
давших, по-видимому, его брака с царевною или княж-
ною, по примеру Ивана III и Василия III. Но на княжес-
кий гонор у старинных московских бояр оказывался
свой гонор. Они помнили то время, когда их предки
работали в Москве против удельных князей и слагали
государственный порядок и народное единство в против-
ность княжескому удельному сепаратизму. Их боярские
роды были в Москве «своими» в ту пору, когда предки
княжат сидели еще по уделам или служили не в Москве,
а в других «великих княжениях» (Тверском, Рязанском
и др.). Мысль о своем московском туземстве старые боя-
ре и выражали в словах, что они «исконивечные государ-
ские, ни у кого не служивали, окромя своих государей» —
московских князей. Память о прежних заслугах и прин-
цип туземства помогли избранным фамилиям нетитуло-
ванного боярства удержаться в первых рядах московс-
ких сановников княжеского происхождения. «Коренное
гнездо старого московского боярства, свившееся еще в
XIV веке, — говорит В. О. Ключевский, — уцелело сре-
ди потока нахлынувшего в Москву знатного княжья; при-
давленное им наверху, вытесняемое с высшей служебной
ступени, это боярство отстояло вторую ступень и господ-
ствовало на ней в XVI веке, стараясь в свою очередь при-
давить и пришлое боярство из уделов, и второй слой
бывшего удельного княжья, пробивавшийся наверх, к
IM
Глава 1
своим старшим родичам*. От соперничества «стараго
гнезда* не поздоровилось в Москве многим княжеским
ветвям. В то время, как простые слуги: Морозовы, Сал-
тыковы, Шеины, Захарьины и Шереметьевы, Бутурли-
ны, Сабуровы и Годуновы, Плещеевы держались на вер-
шинах служебной и придворной знати, многие князья
спустились в служебные низы и «захудали*. У палых
ветвей много было, например, среди ярославских и рос-
товских князей: «и велик, и мал в Ростовских князьях,
не ровны Ростовские», — официально говорилось в
XVII веке. Иван Грозный о князьях Прозоровских пи-
сал с пренебрежением, что московских государей таких
«Прозоровских было не одно сто*. Иностранец Флетчер
выражается еще сильнее: по его сообщению, измельчав-
ших князей в Московском государстве «так много, что
их считают за ничто, и вы нередко встретите князей,
готовых служить простолюдину за 5 или 6 рублей в год;
а при всем том они горячо принимают к сердцу всякое
бесчестие или оскорбление прав своих*.
Если появление в Москве служилых княжат оказалось
тяжким житейским испытанием для коренного московс-
кого боярства, то и для государей московских княжата
оказались неприятными и неверными слугами. Как объяс-
нялся с царем Грозным князь Курбский, мы только что
видели. Те же чувства вражды к государям можно было
предполагать и у других представителей княжья. Гроз-
ный в своих посланиях к Курбскому много раз намекает
на то, что ему были известны враждебные мысли и речи
князей бояр; он и прямо говорит Курбскому: «Колики
напасти яз от вас принял, колики оскорбления, колики
досады и укоризны!» Одни «укоризны* и «досады», ко-
нечно, не составляли бы политического неудобства. Власть
чувствовала неудобство, во-первых, от постоянных мест-
нических притязаний княжат, а во-вторых, от княженец-
ких вотчин, которые оставались в руках у князей.
Местничество — очень известный обычай древней Руси.
Так повелось, что во всяком деле и во всяком собрании
люди считались «породою» и «отечеством* и размеща-
лись не по заслугам и таланту, а по знатности. Обычай
господствовал над умами настолько, что его признавали
Карьера Бориса
189
решительно все: и бояре, и государь, и все прочие люди.
Знали, что «за службу жалует государь поместьем и день-
гами, а не отечеством», а потому и терпели, что люди
высокой породы властно шли по отечеству всюду на пер-
вые места, ссорились из-за этих мест и не искали воли и
ласки великого государя для их занятия. Государи мог-
ли устранить отдельных неугодных им лиц, даже погу-
бить их в своей опале; они могли «выносить» на верх
своих личных любимцев. Но они не могли устранить
всю среду княжеской аристократии от правительствен-
ного первенства и не могли править без этой среды госу-
дарством. Надобно было изобрести какую-нибудь общую
меру против княжеской аристократии, чтобы освободить
монарха и его правительство от сотрудничества такой
неблагонадежной помощницы. Необходимость подобной
меры для успехов московского самодержавия представ-
ляется вполне ясно.
Менее ясен вопрос о так называемых княженецких
вотчинах. Оставленные Москвой во владении своих пре-
жних державных обладателей, они все-таки заботили
московских государей и возбуждали их подозрительное
внимание. От времени Ивана Ш и до конца XVI столетия
идут ограничительные распоряжения о таких вотчинах:
княжатам запрещается продавать их земли кому бы то
ни было без ведома великого князя; иногда определенно
ограничивается круг лиц, могущих наследовать и при-
обретать такие вотчины; иногда правительство прибегает
к конфискации таких вотчин. Словом, Москва не спуска-
ет глаз с княженецкого землевладения; зато и княжата,
когда возросло их влияние на дела в малолетство Грозно-
го, прежде всего хватаются за свои княженецкие вотчи-
ны. Грозный жалуется, что при нем они возвратили себе
«грады и села», взятые у княжат его дедом, и разрешили
свободное обращение княжеских вотчин, запрещенных к
продаже и отчуждению московскими государями до Гроз-
ного. Чем именно вызывалось такое ревнивое внимание
власти к княжескому землевладению, из документов не
видно: распоряжения давались без явных мотивов. Мож-
но только догадываться, что крупные вотчины лежали в
основе экономической силы княжат, и правительство
190
Глава 1
могло опасаться этой силы ввиду явной оппозиции кня-
жат- владельце в. Кроме того, в своих владениях княжа-
та, вековые владельцы удельных вотчин, сохраняли с
их населением крепкую наследственную связь. Они были
давними законными «государями» своих земель и их
населения; они обладали над своими людьми правом
администрации и суда, как льготные землевладельцы;
они жаловали в «пропитание и в вечное одержание»
деревнишки духовенству и своим «служилым» людям.
Словом, они правили своими землями почти державным
порядком и в случае надобности могли бросить подвласт-
ное им население в политическую борьбу против Моск-
вы, особенно в тех случаях, когда пользовались любовью
населения. Этого-то, по-видимому, и боялись московские
государи. Неусыпным надзором и внимательным учетом
думали они обезвредить княженецкие вотчины и отнять
у их владельцев возможность использовать во вред Мос-
кве их материальные средства.
Можно думать, что устойчивая последовательная по-
литика недоверия и подозрений, усвоенная Москвою в
отношении княжат, имела некоторый перерыв в первые
годы правления Грозного. Впечатлительный царь, по
молодости и по живости натуры, подпал влиянию кружка
своих друзей. Кружок оказался «лукавым» и «измен-
ным»: он по-видимому повел княженецкую политику.
По крайней мере, сам Грозный, освободясь от дружеских
влияний, именно в этом обвинял членов кружка: они
пытались «снимать власть» с доверчивого государя, «при-
водили в противословие» ему бояр, самовольно и проти-
возаконно раздавали саны и вотчины, оставляя царю толь-
ко «честь первоседания» (то есть одно председательство-
вание в их среде). Они, словом, ограничили, сколько было
возможно, личный авторитет царя, а с княжат пытались
снять те ограничения, какие наложены были на них су-
ровой Москвой. Так понял дело Грозный. Когда во время
его болезни (1553) обнаружилось стремление бояр-кня-
жат передать после него царство не сыну Грозного, а его
двоюродному брату Владимиру, младшему сородичу цар-
ской семьи («от четвертого удельного родился!» — вос-
клицал о нем Грозный), то царь вовсе исцелился от
Карьера Бориса
191
симпатий к своим прежним друзьям и постепенно пере-
шел к иного рода чувствам. В нем нарастал страх перед
изменным боярством, сознание необходимости общих про-
тив него мер и озлобление против слуг, «пожелавших
изменным своим обычаем быти владыками» на прежних
своих уделах. Целое десятилетие (1554-1564) длилось это
состояние глухой вражды и раздражения, эти поиски
мероприятий для защиты царской власти и авторитета
от притязаний ненадежной среды высшей княжеской зна-
ти. Наконец, в исходе 1564 и начале 1565 года Грозный
надумал свою знаменитую опричнину.
Не все современники Грозного ясно понимали, что та-
кое была эта опричнина. Русские люди думали, что царь
просто «играл Божьими людьми», когда разделил свое
царство на опричнину и земщину и заповедал опричнине
другую «часть людей насиловати и смерти предавати».
Смысла в этой «игре» деспота они не видали: «Сим земли
всей велик раскол сотвори, и усомневатися всем в мыс-
лех о бываемом», — писал Иван Тимофеев. Замыслова-
тость исполнения задуманных Грозным мероприятий
скрывала их идею и цель от непосвященных в дело про-
стых наблюдателей, но идея и цель у Грозного были
несомненно. Англичанин Флетчер, побывавший в Моск-
ве лет пять спустя после кончины Грозного и обладав-
ший официальными сведениями всей английской коло-
нии в России, обстоятельно объяснил, что сделала на
Руси опричнина. По его изложению, направленная про-
тив знати опричнина лишила «удельных князей» их на-
следственных земель и выселила их из их старых веко-
вых вотчин. Сопоставление указаний Флетчера с данны-
ми русских документов XVI века открывает постепенно
всю картину действий Грозного в опричнине. Суть оп-
ричнины состояла в том, что царь решил применить к
областям, в которых находились вотчины служилых
княжат-бояр, так называемый «вывод», обычно приме-
няемый Москвой в завоеванных ею землях. Великие
князья московские, покоряя какую-нибудь область, вы-
водили оттуда наиболее видных и для них опасных лю-
дей во внутренние московские области, а в завоеванный
край вселяли жителей из коренных московских мест.
т
Глава I
Это был испытанный прием государственной ассимиля-
ции, в корень истреблявший местный сепаратизм. Это-
то решительное средство, направляемое обыкновенно на
внешних врагов, Грозный направил на внутреннюю ♦из-
мену»; он решил вывести княжат из их удельных гнезд
на новые места. Флетчер передает дело так, что царь,
учредив опричнину, захватил себе вотчины князей, за
исключением весьма незначительной доли, и дал кня-
жатам другие земли в виде «поместий» (служебного ка-
зенного надела), которыми они владеют, пока угодно
царю, в областях столь отдаленных, что там они не име-
ют ни любви народной, ни влияния, ибо они не там
родились и не были там известны. По мнению Флетче-
ра, эта мера достигла своей цели: «высшая знать, назы-
ваемая удельными князьями, сравнена с остальными:
только в сознании и в чувстве народном сохраняет она
некоторое значение и продолжает пользоваться внешним
почетом в торжественных собраниях». Вывод княжат и
конфискацию их вотчин Грозный произвел не прямо и
не просто, а обставил дело такими действиями и начал
его таким подходом, что возбудил, по-видимому, общее
недоумение своих подданных.
Начал он с того, что покинул вовсе Москву и государ-
ство и согласился вернуться, по просьбе москвичей, лишь
при условии, что ему никто не будет перечить в его борь-
бе с изменою: «опала своя класти, а иных казнити, и
животы их и статки (имущество, достатки) имати, а учи-
нити ему на своем государстве себе опришнину: двор ему
себе и на весь свой обиход учинити особной». Особной
двор и был составлен из бояр и дворян («тысячи го-
лов» — опричников), придворной служни, московских
улиц и слобод, приписанных к «опричнине», и различ-
ных городов и волостей, которые государь «поймал в
опричнину». Устроившись в новом дворе, Грозный на-
чал последовательно забирать в опричнину все большее
количество земель, именно тех, которые составляли ста-
рую удельную Русь и в которых сосредоточивались вот-
чины княжат. На землях, взятых в опричнину, царь
«перебирал людишек», то есть землевладельцев: иных
«принимал» к себе в новую службу, а других «отсы-
Карьера Бориса
т
лал», иначе говоря, выгонял прочь из их владений, да-
вая им новые земли (и притом вместо вотчин поместья)
на окраинах государства. Род за родом, семья за семьей,
княжата подпадали под своеобразный пересмотр и в гро-
мадном большинстве случаев теряли старую оседлость и
выбрасывались вон с наследственных гнезд. В течение
двадцати последних лет царствования Грозного оприч-
нина охватила полгосударства и разорила все удельные
гнезда, сокрушив княжеское землевладение и разорвав
пугавшую Грозного связь удельных «владык» с их удель
ными территориями. Цель Грозного была достигнута, но
ее достижение сопровождалось такими последствиями,
которые вряд ли были необходимы и полезны. Взамен
уничтожаемых «княженецких вотчин», представлявших
собою крупные земельные хозяйства, вырастали мелкие
поместные участки; при их образовании разрушалась
сложная хозяйственная культура, созданная многими
поколениями хозяев-княжат; гибло крестьянское само-
управление, жившее в крупных вотчинах; отпускались
на волю боярские холопы, менявшие сытую жизнь бояр-
ского двора на голодную бесприютность. Самый характер
производимой Грозным реформы — превращения круп-
ной и льготной формы землевладения в форму мелкопо-
местную и обусловленную службой и повинностями —
должен был вызвать недовольство населения. А способы
проведения реформы вызывали его еще более. Рефор. л а
сопровождалась террором. Опалы, ссылки и казни запо-
дозренных в измене лиц, вопиющие насилия опрични-
ков над «изменниками», кровожадность и распущенность
самого Грозного, истязавшего и губившего своих под-
данных во время баснословных оргий, — все это пупы ,
и озлобляло население. Оно видело в опричнине толь с<>
необъяснимый и ненужный террор и не угадывало ;»
основной политической цели, которой правительство, i и
видимому, и не объясняло народу прямо.
Такова была пресловутая опричнина. Направлена «я
против знати, она терроризовала все общество; имея i.
лью укрепление государственного единства и верховной
власти, она расстраивала общественный порядок и срч-
ла общее недовольство. Знать была разбита и развея :
7 Зак. № 180
194
Глава 1
но ее остатки не стали лучше относиться к московской
династии и не потеряли оппозиционного духа, не забыли
своих владельческих преданий и притязаний. Все населе-
ние трепетало пред Грозным царем, не умея объяснить,
почему это «многих людей государь в своей опале по-
бил», «ив земских и в опришнине людей выбил». И не
успел Грозный закрыть глаза, как в самую минуту его
кончины Москва уже бурлила в открытом междоусобии
по поводу того, быть ли вперед опричнине, или не быть;
а княжата, придавленные железною пятою тирана, уже
поднимали голову и обдумывали планы своего возвраще-
ния к власти. Наблюдая московское общество в годы
после смерти Грозного, Флетчер находил, что «варварс-
кие поступки» Грозного «так потрясли все государство
и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую
ненависть, что, по-видимому, это должно окончиться не
иначе, как всеобщим восстанием». Он оказался провид-
цем: опричнина в значительной степени обусловила со-
бою великую Смуту, едва не погубившую Московское
государство.
Вот в каких обстоятельствах боярин Борис Федоро-
вич Годунов оказался у кормила власти в Москве.
4
В НАЧАЛЕ царствования царя Федора
Ивановича внутренние отношения в боярстве московс-
ком уже не походили на то, что мы видели в боярстве
до опричнины. В старое время княжата были многолюд-
ным кругом знати, высоко державшим свою голову и
свысока смотревшим на нетитулованное боярство. Оприч-
нина истребила этот людный круг. Убыль в составе ста-
рого княжеского боярства была так велика, что, по сло-
вам В. О. Ключевского, к началу XVII века из больших
княжеско-боярских фамилий прежнего времени действо-
вали Мстиславские, Шуйские, Одоевские, Воротынские,
Трубецкие, Голицыны, Куракины, Пронские, некоторые
из Оболенских, и в числе их последний в роду своем
Курлятев — «и почти только». Остальная княжеская
знать бежала, казнена, вымерла, разорилась — словом,
исчезла с вершин московского общества. При такой убы-
Карьера Бориса
195
ли, — можно даже сказать, при таком разгроме — уце-
леть мог лишь тот, кто послушно склонился перед Гроз-
ным и пошел служить в опричнину, отложив в новом
«опришнинском» порядке службы старые претензии и
признав силу нового правила, что «и велик и мал живет
государевым жалованьем*. В этом отношении очень по-
казательна была судьба князей Шуйских. Они по родос-
ловцу почитались родовитейшими из князей. Как корен-
ной великий русский род, Шуйские ставились «по отече-
ству» выше не только всех прочих Рюриковичей, но и
старейших Гедиминовичей. И поляки считали их jure
successionis haereditariae естественными наследниками
Московского царства после конца Московской династии.
Сами Шуйские, конечно, знали о своем родословном пер-
венстве, выражаясь о своих предках, что они в князьях
«большая братия» и «обыкли на большая места седа-
ти». Но при Грозном эта большая или старейшая бра-
тия смиренно пошла служить в опричнину и спасла свое
существование только безусловным послушанием деспо-
ту. Можно даже сказать, что Шуйские были единствен-
ным среди заметнейших Рюриковичей родом, все ветви
которого не только уцелели, но и делали карьеру в эпо-
ху опричнины. Казалось бы, в новых условиях жизни и
службы должны были завянуть старые владельческие
воспоминания и притязания Шуйских. На деле же они
расцвели, как только умер Грозный и забрезжила на-
дежда на возвращение старых доопричнинских поряд-
ков в Москве. Так же, как Шуйские, чувствовали себя и
другие пережившие опричнину знатнейшие княжата. По-
никнув под грозою опричнины, они подняли головы с ее
концом и готовы были, вместе с Шуйскими, добывать
себе утраченное первенство при дворе наследника Гроз-
ного царя Федора. Но, как далее увидим, достигнуть
успеха княжатам не удалось. Остатки княжеской знати
уже не составляли плотной, однородной и сплоченной
среды. Брачные союзы, совершаемые в угоду Грозному,
ввели в их семьи нетитулованные элементы; случай-
ности карьеры ставили их нередко в зависимость от лю-
дей, по сравнению с ними более «худородных». Кня-
жата разбились на кружки и семьи пестрого состава,
196
Глава 1
далеко не всегда согласные между собою. Старые идеа-
лы еще довлели над умами вожаков этой среды и соеди-
няли их в общих стремлениях — в интригах и покуше-
ниях на захват влияния и власти. Но эти интриги и
покушения не имели большой силы, не шли далее при-
дворной среды и обычно имели характер мелких житей-
ских хитросплетений. На широкую арену общегосудар-
ственной интриги вывела княжат только самозванщи-
на, лет через двадцать после смерти Грозного.
Таким образом, княжата потеряли в опричнине свои
былые силы. А кроме того, в ту же эпоху опричнины
сложилась в московском дворце новая враждебная кня-
жеским традициям среда — чисто дворцовой знати. Бра-
ки самого Грозного и его сыновей приводили в царское
родство некняжеские семьи московского боярства. По-
следовательно входили во дворец Захарьины-Юрьевы,
Годуновы, Нагие. У них у всех, по грубоватой шутке
одного современника, «Бог был в кике», то есть счастье
заключалось в женском повойнике или кокошнике. За
дочерью или сестрой царицей во дворце укреплялись ее
отец и братья. Государь, воздвигнув гонение на княжат,
вместо них «выносил на верх» женину родню и давал ей
первые места, освобожденные от княжеской знати. Благо-
даря царской ласке, родственные царю семьи укрепились
очень прочно в московском правительстве и администра-
ции и притянули туда за собою свое многочисленное род-
ство и свойство. В особенности хорошо «царевы шурья»,
Захарьины-Юрьевы и Годуновы, сумели воспользоваться
своим придворным положением. К концу XVI века оба
эти рода обратились в большие гнезда родичей, объеди-
ненных каждое господствующею в нем семьею ближай-
шей царской родни. Среди Захарьиных первенствовала
семья царского шурина Никиты Романовича Юрьева, сре-
ди Годуновых — семья Бориса Федоровича Годунова, так-
же царского шурина. Вокруг Юрьевых группировались
их «братья и великие други» князья Репнины, Шереме-
тьевы, их «зятья» князья Черкасские, Сицкие, князь
Троекуров, князь Лыков-Оболенский, князь Катырев-Ро-
стовский, семья Карповых, Шестуновых и многие другие
менее заметные семьи (Михалковы, Шестовы, Желябуж-
Карьера Бориса 197
ские). Годуновы сами по себе были многолюдны и так-
же имели свой круг, подобно Романовым-Юрьевым (Ску-
ратовы-Бельские, Клешнины и др.). Эта знать была очень
далека от вожделений княжат, помнивших удельную
старину и мечтавших о возвращении к порядкам, быв-
шим до опричнины. Именно в пору опричнины и, быть
может, благодаря ей в новом «дворе особиом» Грозного
эта дворовая знать получила свое придворное и служеб-
ное первенство. Были ее члены опричниками или не
были, все равно: они не могли негодовать на порядки
Грозного, как негодовали истинные княжата. Носили
они сами княжеский титул или нет, они были втянуты
в новый круг житейских интересов, держались дворо-
вым фавором и уже перестали быть «княжатами» по
своему духу и классовым идеалам. Для них возвраще-
ние к до-опричнинским порядкам было бы утратой толь-
ко что приобретенного положения во дворце.
Итак, в исходе XVI века взаимоотношение боярских
групп существенно изменилось по сравнению с началом
этого столетия. Взамен прежних «исконивечных госу-
дарских» слуг и новоприбылых «княжат» перед нами
две группы смешанного состава. Обе они уже достаточно
«старо» служат в Москве и обе достаточно перемешались
между собою путем браков и иных житейских сближе-
ний. Обе поэтому стали пестры по составу, а в опричнине
сравнялись и по служебным и местническим отношени-
ям. Но в одной из них жил еще старый дух, цела была
удельная закваска и горела ненависть к опричнине, на-
правленной как раз на эту группу. В другой же привер-
женность к Москве как к давнему месту службы полу-
чила характер привязанности к династии, с которой уда-
лось этим людям породниться и связать свои семейные
интересы. Здесь, напротив, жило стремление сохранить
опричнину или, точнее, тот служебный и придворный
порядок, который создался во дворце как последствие оп-
ричнины и вызванного ею падения княжеской знати.
Именно опричнина (или же «двор», как стали звать оп-
ричнину с 1572 года) была наиболее острым вопросом,
на котором расходились и враждовали боярские группы,
из-за которого они готовы были вступить между собой в
198 Глава 1
борьбу. Исход этой борьбы в ту или иную сторону ре-
шил бы второй столь же острый вопрос — о том, кото-
рой из боярских групп будет принадлежать первенство
во дворце и в правительстве.
Так стояло дело в Москве в минуту смерти Ивана
Грозного и в первые дни власти его преемника царя
Федора Ивановича.
5
ГРОЗНЫЙ умер неожиданно для окру-
жавших его, 18 марта 1584 года. После него осталось
два сына: старший от первого брака Федор и младший,
от седьмой жены Грозного, — Дмитрий. О старшем Фе-
доре, которому было уже 27 лет, широко шла молва,
что он слаб в умственном отношении: «как слышно,
мало имеет собственного разума», писал о нем в апреле
1584 года польско-литовский посол Лев Сапега21.
«Царь несколько помешан, — говорил о Федоре швед-
ский король Иоанн в официальной речи в 1587 году.
Русские на своем языке называют его ,,durak“». Млад-
ший «царевич» Дмитрий родился в 1582 году от седь-
мой жены Грозного Марии Федоровны Нагой. Хотя царь
и справил должным обычаем свою «свадьбу» с седьмой
супругой, но канонически это сожитие не было законным
браком, и положение последнего сына Грозного царя мог-
ло возбуждать некоторые сомнения. Во всяком случае из
двух наследников Грозного только один старший брат был
бесспорно правоспособным, и оба требовали опеки — один
по малолетству, а другой по малоумию. В Москве не
было сомнения, что престол принадлежит старшему.
Младшего Дмитрия с его роднею поспешили выслать из
Москвы на «удел» — в тот «удельный» город Углич, ко-
торый сам Грозный еще в 1572 году предназначил по сво-
ему завещанию младшему сыну (тогда — Федору). Любо-
пытно, что очень зоркий дипломат Лев Сапега, приехав-
ший в Москву тотчас по смерти Грозного и имевший
21 Немногим позже Сапега лично в этом убедился: в июле того же года
он писал: «Rationis vero vel parum, vel, ut ex aliorum aermone, dili-
gentique etiam mea ipsiue animadversione cognovi, prorsus nihil habet».
Карьера Бориса
199
возможность очень много знать через «шпигов» (лазут-
чиков), в своих письмах ничего не упоминает о Дмитрии:
очевидно, имя Дмитрия не играло тогда никакой роли в
вопросе о престолонаследии, и удаление Дмитрия с его
матерью и с ее родней на удел не составляло заметного
события для московского населения. Нагих с их «царе-
вичем» просто убрали из предосторожности, как вообще
из осторожности и подозрительности Москва принимала
разнообразнейшие меры предупреждения против возмож-
ных осложнений во все важные моменты своей полити-
ческой жизни.
Неспособность и малоумие царя Федора, естественно,
ставили на очередь вопрос об опеке над ним. Молва гово-
рила, что Грозный сам определил, кому из бояр быть при
Федоре опекунами и «поддерживать царство». Современ-
ники называли определенно имена важнейших бояр, удо-
стоенных чести править государством. Карамзин поверил
их сообщениям и создал такое представление, что при
Федоре действовала формально боярская «пентархия»,
состоявшая из князей И. Ф. Мстиславского и И. П. Шуй-
ского, бояр Н. Р. Юрьева и Б. Ф. Годунова и любимца
Грозного оружничего Б. Я. Бельского. За Карамзиным о
пентархии говорили и другие историки. Однако ближай-
шее знакомство с документами той эпохи никакой «пен-
тархии» не открывает. При Федоре просто собрались его
ближайшие родственники: его родной дядя по матери
Никита Романович Юрьев, его троюродный брат князь
Иван Федорович Мстиславский с сыном Федором Ивано-
вичем и его шурин Борис Федорович Годунов. По свой-
ству и родству со всеми этими тремя фамилиями имел во
дворце значение князь Иван Петрович Шуйский и, нако-
нец, стремился удержать свое положение царского фаво-
рита Богдан Яковлевич Бельский, который в последние
годы Грозного пользовался большой любовью и доверием
царя, хотя и не был пожалован в бояре. Эти лица не все
одинаково дружили друг с другом. По-видимому, Бельс-
кий готов был на интригу против прочих, а Годунов вы-
жидал, не выступая пока на первый план.
2 апреля интрига вскрылась. После приема литовс-
кого порла Льва Сапеги, когда бояре разъехались из
200
Глава /
Кремля по домам обедать, Бельский, опираясь на стрель-
цов, затворил Кремль и пытался убедить царя Федора
сохранить «двор и опричнину» так, как было при его
умершем отце. По-видимому, он думал присвоить себе
при этом первую роль, как старому опричнику, и устра-
нить от царя «земских бояр» князя Мстиславского и
Юрьева. Бояре получили тотчас же весть о происходя-
щем в Кремле и бросились туда. Стрельцы Вольского,
однако, отказались пропустить их в Кремль: успели туда
проникнуть только Мстиславский «сам-третей» и Юрь-
ев «сам-друг» — без обычной боярской свиты. Тогда их
люди подняли крик, боясь, что Бельский погубит их
господ; стрельцы же начали их бить. На шум сбежался
народ: дело было у Кремлевских стен на Красной пло-
щади, где всегда была толпа у торговых рядов. Пошел
слух, что Бельский хочет побить — или уже и побил —
бояр. Толпа рвалась в Кремль, стрельцы начали в нее
стрелять и, по сведениям Л. Сапеги, человек двадцать
убили. Началось прямое междоусобие: народ собрался
штурмовать Кремль. К черни пристали «ратные люди»,
дворяне разных городов; добыли большую пушку («царь-
пушку», как говорит летописец) и хотели ею «выбить
вон» Спасские ворота. Из Кремля предупредили при-
ступ. Земским боярам как-то удалось справиться во двор-
це с Бельским и освободить царя Федора от его внуше-
ний. Они вышли из Кремля к народу на площадь и
спрашивали народ о причине его возмущения. Толпа
требовала выдачи Бельского, потому что «он хочет изве-
сти царский корень и боярские роды». Озлобление про-
тив интригана оказалось так велико, что боярам легко
было отделаться от Бельского. Не выдавая его толпе,
они решили его сослать в Нижний Новгород, о чем царс-
ким именем немедленно же и сказали народу. Москва
успокоилась, и Бельский сошел со сцены надолго. Молва
говорила, что он старался удержать в силе «опричнину»
не для себя, а для того, чтобы «подыскати под царем
Федором царства Московского своему советнику»; неко-
торые видели в этом советнике Бориса Годунова. Однако
в 1584 году Борису было еще рано «подыскивать цар-
ства». Все дело Бельского прошло без участия Бориса, и
Карьера Бориса
201
в его результате Борис ни выиграл, ни проиграл. Выиг-
рали дело старейшие бояре; «опричнина» с Бельским
официально ушла из дворца и государства. У дел встал
Никита Романович, которому, по общему признанию,
принадлежала действительная опека над его родным пле-
мянником царем Федором, а вместе с ней и правитель-
ственное первенство.
Никита Романович Юрьев был стар; в августе 1584 года
его постигла тяжкая болезнь, по всем вероятиям — удар,
и он сошел с политической арены. Немедля выяснилось,
что его место — царского опекуна и правителя государ-
ства — займет царский шурин Борис Годунов. На первый
взгляд, это не казалось столь очевидным; на первом месте
в боярском списке стоял старик князь И. Ф. Мстиславс-
кий, а не Годунов. Кроме чиновного первенства, он, как и
Борис, обладал драгоценным для того времени преимуще-
ством — родством с царской семьею. Правда, родство было
не близкое (Иван Федорович Мстиславский был сыном
двоюродного брата Ивана Грозного, иначе — внуком се-
стры великого князя Василия III), но оно было давнее и
потому сравнительно ценное. Однако Годунов перешел
дорогу Мстиславскому, так как болезнь Никиты Романо-
вича обнаружила близость Юрьевых именно к Годунову и
засвидетельствовала какое-то соглашение между этими
боярами, союз или связь их семей. Общая почва для та-
кой связи ясна: и та, и другая семья принадлежала к
позднейшему кругу московской дворцовой знати, обе дер-
жались благоволением Грозного и родством с Федором;
обе имели одинаковые интересы во дворце и одних и тех
же завистников и врагов. Союз их был естественным; но
он не просто существовал, а был создан и оформлен. Со-
временники знали, что Никита Романович «вверил Бо-
рису соблюдение о чадах» своих. Эти «чада» были еще
молоды, нуждались в поддержке и руководстве на труд-
ном придворном пути, и заболевший старик поручил их
тому же боярину, которому передавал и попечительство
над царем. В свою очередь, Борис «клятву страши у тем
сотвори — яко братию и царствию гюмогателя имети»,
то есть поклялся считать их за братьев и помощников
в деле управления. Так возник «завещательный союз
202
Глава I
дружбы» между двумя виднейшими семьями дворцовой
знати, не хотевшими выпустить из своих рук фавор и
власть. Дворцовое влияние эти семьи могли отстоять и
сами, а власть в правительстве помогли им освоить и
укрепить за собою виднейшие дельцы того времени дум-
ные дьяки братья Андрей и Василий Щелкаловы. Стар-
ший из них Андрей Яковлевич был в теснейшей близо-
сти с Никитой Романовичем, с которым вместе много
лет служил Грозному; а затем сблизился он и с Бори-
сом. Есть сведение, что для Бориса он был «наставни-
ком и учителем» в деле житейского преуспеяния: «како
преходну быти ему от нижайших на высокая и от ма-
лых на великая и от меньших на большая и одолевати
благородная» (слова Ив. Тимофеева). Между Борисом
и Щелкаловыми существовала будто бы «клятва крес-
токлятвена», чтобы им, согласно всем трем, искать пре-
обладания в правительстве — «к царствию утвержде-
ния», как выразился современник. Таким образом, ко
времени болезни Никиты Романовича в Москве образо-
вался крепкий союз деловых людей, направивший свои
силы против родовой знати в пользу определенных се-
мей царской родни.
Переход власти от Н. Р. Юрьева к Борису, по-види-
мому, был дурно принят родовитейшими боярами и по-
вел к «розни и недружбе боярской». По словам летопис-
ца, бояре «розделяхуса надвое»: одну сторону составили
Годуновы, Борис «с дядьями и с братьями», другую —
князь И. Ф. Мстиславский. К Годуновым «пристали
и иные бояре и дьяки и думные и служивые многие
люди», а с князем Мстиславским были князья Шуйские
и Воротынские, Головины, Колычевы и «иные служи-
вые люди и чернь московская». Началась борьба за при-
дворное влияние и положение, и Борис, по словам лето-
писи, «осиливал». При Грозном дело не обошлось бы
без крови; теперь же борьба разрешилась мягче. Снача-
ла пострадали Головины: в конце 1584 года их устрани-
ли от должностей (казначеев), причем один из Голови-
ных сбежал в Литву. Затем старший Мстиславский, Иван
Федорович, служивший во дворце с 1541 года, был со-
слан в Кириллов монастырь и там был пострижен в
Карьера Бориса
203
монахи22. По глухому сообщению летописца, другие про-
тивники Бориса были разосланы по дальним городам,
а кое-кто попал в тюрьму. Но, очевидно, это «гонение»
не простиралось далеко: летописец не указывает по-
именно жертв Бориса, сосланных и заключенных, кро-
ме названных выше; а из документов видно, что после
пострижения старика Мстиславского его сын, князь
Федор Иванович, наследовал его первенство в боярс-
ком списке и, таким образом, не пострадала даже се-
мья главного противника Бориса.
Устранение старого Мстиславского по времени совпа-
ло с кончиной Никиты Романовича Юрьева (весна
1585 года). На вершинах боярства стали теперь друг
против друга Борис Годунов и князья Шуйские, высту-
пившие на первый план с удалением Мстиславского.
Шуйские желали продолжать борьбу с временщиком и
повели ее осторожно, и столь хитроумно и сложно, что
раскрыть их замыслы представляет большую трудность.
Зачем-то они вовлекли в свою интригу общественные
низы: «стали измену делать (выражалось о них прави-
тельственное сообщение), на всякое лихо умышлять с
торговыми мужиками». Слово «торговые» надо в дан-
ном случае перевести словом «площадные». Шуйские
возбудили против Бориса московскую площадную тол-
пу. В первой половине 1587 года в Москве произошел
уличный беспорядок, направленный против господства
Годуновых: «в Кремле городе в осаде сидели и стражу
крепкую поставили». Когда же отсиделись и справи-
лись с толпой, то начали «розыск» — следствие, по ко-
торому главными виновниками были признаны князья
Андрей Иванович и Иван Петрович Шуйские. Их по-
стигла государева опала: они были сосланы, имущество
их конфисковано. Молва говорила, что в ссылке приста-
ва Шуйских позаботились об ускорении их кончины.
Приятели Шуйских, Колычевы, Татаевы и другие, были
22 Есть предание, записанное под 7093 (1585) годом одним летопис-
цем (в так называемой Латухинской книге), что, по наущению
бояр, Мстиславский «умысли в дому своем пир сотворити и, Бори-
са призвав, тогда его убити», но что «Борису о том сказаша, он же
нача изберегатися и невредим от них бысть».
204
Глава 1
также сосланы. Их «люди» (холопы) и «торговые мужи-
ки» подверглись пыткам, а шесть или семь из них были
даже казнены, «главы им отсекоша». Московское право-
судие за одно и то же дело всегда карало боярина ссыл-
кой, а «мужика-вора» смертной казнью. В чем именно
оказались виноваты потерпевшие на пытках и в ссылках,
никто из современников прямо не объясняет. Можно толь-
ко догадываться, что «площадь» пыталась учинить «мир-
ское челобитье» о том, о чем ее научили просить враж-
дебные Борису бояре и о чем рискнул просить царя
вместе с боярами и московский митрополит Дионисий.
Просили царя ни более, ни менее, как о том, «чтобы
ему, государю, вся земля державы царские своея пожа-
ловати: прияти бы ему вторый брак, а царицу первого
брака Ирину Федоровну пожаловати отпустити в иночес-
кий чин; и брак учинити ему царского ради чадородия».
Дело в том, что у царя не было детей; та мысль, что у
царя был брат Димитрий, видимо, не играла никакой
роли в умах; боялись прекращения династии и думали
избежать этого бедствия, устранив неплодную царицу.
Забота о благополучии династии была, конечно, благо-
видна и лояльна; но она была внушена Шуйским и их
сторонникам не одной любовью к династии и государ-
ству, но еще и надеждой, что вместе с удалением цари-
цы падет и ее брат Борис, ненавистный челобитчикам.
Расчет был тонок и хитер, но оказался неоснователь-
ным. Челобитчики все-таки ошиблись: если бы Ирина
была действительно неплодна, их челобитье имело бы
смысл; но царица несколько раз перенесла несчастные
роды до тех пор, пока у нее родилась дочь Феодосия
(1592). Поэтому речь о разводе была преждевременна и
очень бестактна, а вмешательство площадной толпы в
такое интимное дело могло представиться дерзким и
преступным. Сохраняя порядочность и достоинство вла-
сти, Борис мог говорить, что Шуйские «стали перед го-
сударем измену делать, неправду, на всякое лихо умыш-
лять с торговыми мужиками,., а мужики, надеясь на
государскую милость, заворовали было, не в свое дело
вступились, к бездельникам пристали». Митрополит
Дионисий, поддержавший своим участием «бездельное»
Карьера Бориса
205
челобитье, оказался в ложном положении и должен был
оставить митрополию и удалиться в монастырь, потому
что тоже «к бездельникам пристал».
Так столкновения с виднейшими представителями
знати окончились для Бориса полным торжеством, при-
чем Борис имел вид человека не нападавшего, а только
оборонявшегося. Не он вел интригу, он, по словам лето-
писи, лишь «осиливал» своих врагов, которые на него
покушались. Он опекал царя и «поддерживал» под ним
власть; они же «ему противляхуся и никакож ему подда-
вахуся ни в чем». Преследования бояр имели вид наказа-
ния за сопротивление законной власти и за покушение
на семейную жизнь царя. Преследование не напоминало
жестокостей Грозного. Бояр не губили (по крайней мере
явно), людей ссылали и казнили по розыску и суду. На
Бориса можно было злобиться и злословить, но его нельзя
было сравнить с Грозным и назвать тираном и деспотом.
Прием власти стал иным, и недаром правительство ука-
зывало, что мужики «заворовали», «надеясь на госуда-
реву милость*.
6
С КОНЧИНОЙ Н. Р. Юрьева, удалени-
ем И. Ф. Мстиславского и опалой Шуйских, к лету
1587 года в Москве уже не было никого, кто мог бы
соперничать с Борисом. Дети Юрьева, известные в Моск-
ве под фамильным именем «Никитичей» и Романовых,
были пока в «соблюдении» у Бориса, за его хребтом, по
старинному выражению. Младший Мстиславский не имел
личного влияния. Прочие бояре и не пытались оспари-
вать первенства у Бориса. Борис торжествовал победу и
принял ряд мер к тому, чтобы оформить и узаконить
свое положение у власти при неспособном к делам госу-
даре. Меры эти очень остроумны и интересны.
Официально царь Федор Иванович, конечно, не почи-
тался тем, чем, как мы видели выше, обозвал его швед-
ский король, усвоив выражение московского просторе-
чия. О неспособности и малоумии Федора не говорилось.
Указывали на чрезвычайную богомольность и благочес-
тие царя: «Зело благочестив и милостив ко всем, кроток
206
Глава 1
и незлоблив, милосерд, нищелюбив и странноприимец».
Богомольность Федора была, по-видимому, всем извест-
на. Из нее выводили два следствия: во-первых, Федор
угодил Богу своим благочестием и привлек на свое цар-
ство божие благоволение; Бог послал ему тихое и благо-
получное царствование, и тихий царь молитвой управ-
лял лучше, чем разумом. Во-вторых, благодетельствуя
своему народу, как угодник божий, Федор не почитал
необходимым сам вести дело управления: он избегал «мир-
ской докуки», удалялся от суеты и, устремляясь к Богу,
возложил ведение дел на Бориса. В царе Федоре «иноче-
ства дела потаено диадимою покровены»; в нем «купно
мнишество с царствием соплетено без раздвоения едино
другого украшаше». Царь, инок без рясы и пострижения,
«время всея жизни своея в духовных подвизех изнурив»,
не мог обойтись без правителя. При таком государе «пра-
вительство» Бориса получало чрезвычайную благовидность:
он не просто попечитель над малоумным, он доверенный
помощник и по родству исполнитель воли осиянного бла-
годатью Господней монарха. На особую близость Бориса к
царю и на особую доверенность царя к Борису в Москве
любили указывать,— конечно, по велению самого прави-
теля. Уже в 1585 году один из московских дипломатов
говорил за границей, в Польше, официально о Борисе,
что «то — великий человек боярин и конюший, а се госу-
дарю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а
разумом его Бог исполнил и о земле великой печальник».
♦Великого человека» представляли и англичанам как
«кровного приятеля» царского и «правителя государства»
(lieutenant of the empire) еще в 1586 году, задолго до той
поры, когда Борису официально усвоены были права ре-
гента в международных сношениях. По сообщениям из
Москвы, бывшие в сношениях с Москвой иностранные
правительства привыкли адресоваться к Борису как к со-
правителю и родственнику московского государя. Таким
образом Борис постарался создать о себе общее представ-
ление как о лице, принадлежащем к династии, и есте-
ственном соправителе благочестивейшего государя.
Исключительное привлекательное положение Бориса,
кроме общего житейского признания, должно было по-
Карьера Бориса
207
лучить и внешнее официальное выражение. У некоторых
современников иностранцев находится запись (у Буссова
и Петрея) о том, «что будто бы царь Федор, тяготясь
правлением, предоставил боярам избрать ему помощника
и заместителя. Был избран именно Борис. Тогда с извест-
ной церемонией, в присутствии вельмож, Федор снял с
себя золотую цепь и возложил ее на Бориса, говоря, что
♦вместе с этой цепью он снимает с себя бремя правления
и возлагает его на Бориса, оставляя за собою решение
только важнейших дел». Он будто бы желал остаться ца-
рем («ich will Kauser sein»), а Борис должен был стать
правителем государства (Gubernator der Russischen Monar-
chiae). Уже H. M. Карамзин отнесся к этому рассказу с
явным сомнением: в нем действительно мало соответствия
московским обычаям. Вряд ли Борис нуждался в подоб-
ной церемонии боярского избрания и царской инвести-
туры: она только дразнила бы его завистников бояр.
Борис достигал своего другими способами.
Во-первых, он усвоил себе царским пожалованием ис-
ключительно пышный и выразительный титул. Нарастая
постепенно, этот титул получил такую форму: государю
великому шурин и правитель, слуга и конюший боярин
и дворовый воевода и содержатель великих государств,
царства Казанского и Астраханского. Значение этого ти-
тула пояснил своими словами посол в Персию князь Зве-
нигородский так: «Борис Федорович не образец никому...
у великого государя нашего... многие цари и царевичи и
королевичи и государские дети служат, а у Бориса Федо-
ровича всякой царь и царевичи и королевичи любви и
печалованья к государю просят, а Борис Федорович все-
ми ими по их челобитью у государя об них печалуется и
промышляет ими всеми». Неумеренная гипербола этого
отзыва направлена была к тому, чтобы хорошенько объяс-
нить «правительство» Годунова и его превосходство над
всеми титулованными слугами московского государя.
Во-вторых, Борис добился того, что боярская дума не-
сколькими «приговорами», постановленными в присут-
ствии самого царя, усвоила Борису официально право
сношения с иностранными правительствами в качестве
высшего правительственного лица. Право было дано на
208
Глава 1
том основании, что к иностранным дворам «от конюшего
и боярина от Бориса Федоровича Годунова грамоты писа-
ти пригоже ныне и вперед: то его царскому имени к
чести и к прибавленью, что его государев конюший боя-
рин ближний Борис Федорович Годунов ссылатись учнет
с великими государи». С тех пор (1588-1589) начали об-
щим порядком «от Бориса Федоровича писати грамоты в
Посольском приказе, и в книги то писати особно, и в
посольских книгах под государевыми грамотами». Бо-
рис, как правитель, выступил в сфере международной и
благодаря этому окончательно стал вне обычного поряд-
ка московских служебных отношений, поднявшись над
ним как верховный руководитель московской политики.
Способ, каким «писали в посольских книгах» об участии
Бориса в дипломатических переговорах, явно клонился к
преувеличенному возвышению «правителя». Вот как, на-
пример, просил — в московском официальном изложе-
нии — цесарский посол Бориса о помощи против турок:
«И посол говорил и бил челом Борису Федоровичу: Цесар-
ское величество велел тебе, великого государя царя и ве-
ликого князя Федора Ивановича всея Русии самодержца
его царского величества шурину, вашей милости Борису
Федоровичу бити челом, и всю надежду держит на ваше
величество, чтобы ваша милость был печальник царско-
му величеству, чтоб царское величество брата свое цесар-
ского величества челобитье не презрел, учинил бы ему
помочь против христьянского неприятеля Турского царя».
На такую смиренную просьбу императора Борис дает про-
стой и благосклонный ответ: «О которых естя делах со
мною говорили, и яз те все дела донесу до царского вели-
чества, и на те вам дела ответ будет иным временем».
Так или не так объяснялся Борис с послом, все равно:
официальная запись делала Бориса между двумя «вели-
чествами» — царем и цесарем — третьим «величеством»,
правителем царства, который «правил землю рукою ве-
ликого государя».
В-третьих, наконец, Борис установил для своих офи-
циальных выступлений как в царском дворце, так и на
своем «дворе» старательно обдуманный «чин» (этикет),
тонкости которого были направлены, как и официальные
Карьера Бориса
209
записи, к тому, чтобы сообщить особе Бориса значение
не простого государева слуги, а соправителя ♦величе-
ства». Во дворце, во время посольских приемов, Борис
присутствовал в особой роли; он стоял у самого трона,
♦ выше рынд», тогда как бояре сидели поодаль ♦в лав-
ках». В последние годы царствования Федора Борис обыч-
но при этом держал ♦ царского чину яблоко золотое»,
что и служило наглядным знаком его ♦властодержавно-
го правительства». Когда в официальных пирах ♦пили
чаши государевы», то вместе с тостами за царя и других
государей следовал тост и за Бориса, епили чашу слуги
и конюшего боярина Бориса Федоровича». Иноземные
послы, приезжавшие в Москву, после представления го-
сударю представлялись и Борису, притом с большой тор-
жественностью. У Бориса был свой двор и свой придвор-
ный штат. Церемония ♦ встречи» послов на Борисовом
дворе, самого представления их правителю, отпуска и
затем угощения (посылки послам ♦кормов») была точ-
ной копией царских приемов. Борису ♦являли послов»
его люди: встречал на лестнице ♦дворецкий», в комнату
вводил ♦казначей», в комнате сидели, как у царя бояре,
Борисовы дворяне ♦отборные немногие люди в наря-
де — в платье в золотном и в чепях золотых». Прочие
люди стояли ♦от ворот по двору по всему и по крыльцу
и по сеням и в передней избе». Послы подносили Бори-
су подарки (♦ поминки») и величали его ♦пресветлей-
шим вельможеством» и ♦пресветлым величеством». По-
слам всячески давалось понять, что Борис есть истинный
носитель власти в Москве и что все дела делаются »по
повеленью великого государя, а по приказу царского
величества шурина». После приема у себя Борис потче-
вал послов на их ♦подворье», как это делал и государь,
♦ествою и питьем», причем по обилию и роскоши стол
не уступал царскому: например, ♦ посылал Борис Федо-
рович к цесареву послу на подворье с ествою и с питьем
дворянина своего Михаила Косова, а с ествы послано на
сте на тринадцати блюдех да питья в осми кубках да в
осми оловяникех».
Если к перечисленным отличиям Бориса присоеди-
ним еще то, что в его руках сосредоточились за время
210 Глава /
регентства весьма значительные личные богатства, то
получим последнюю черту для характерисФики его по-
ложения. Англичане, бывшие в Москве во время Бори-
са, прямо поражались его богатством. Флетчер, очень
трезвый и основательный наблюдатель, сообщает нам
точную (но, к сожалению, не поддающуюся докумен-
тальной проверке) сумму ежегодных доходов Бориса —
♦93 700 рублей и более». Приводя же различные слагае-
мые этой суммы, Флетчер сам превышает свой итог и
по различным статьям прихода Бориса насчитывает
104 500 рублей. В счет Флетчера входят: доходы Бориса
с вотчин (в Вязьме и Дорогобуже) и с поместий во мно-
гих уездах; доходы с области Ваги, с Рязани и Северы, с
Твери и Торжка; доходы с оброчных статей в самой
Москве и вокруг нее по Москве-реке; жалованье по дол-
жности конюшего и, наконец, «пенсия от государя».
Изо всех других вельмож московских по размерам свое-
го дохода к Борису несколько подходил только его сво-
як князь Глинский, который, по счету Флетчера, имел
до 40 000 рублей в год; остальная знать будто бы далеко
отставала от них в богатстве. Горсей, другой англича-
нин, хорошо знакомый с русскими делами времени Бо-
риса, гиперболичен еще более Флетчера в исчислении
Борисовых богатств: по его счету общая сумма доходов
Бориса равнялась 185 000 фунтов стерлингов (или ма-
рок, или рублей). «Борис Федорович и его дом, — гово-
рит Горсей, — пользовались такой властью и могуще-
ством, что в какие-нибудь сорок дней могли поставить в
поле 100 000 хорошо снаряженных воинов».
Как ни преувеличены эти отзывы, они свидетельству-
ют о том, что в руках Бориса сосредоточилось все, что
потребно было для политического господства: придвор-
ный фавор и влияние, правительственное первенство и
громадные по тому времени средства. Приблизительно с
1588-1589 гг. «властодержавное правительство» Бориса
было узаконено и укреплено. Бороться с ним не было
возможности: для борьбы уже не стало законных средств,
да ни у кого не хватало и сил для нее. «С этих пор
(говорит К. Н. Бестужев-Рюмин) политика московская
есть политика Годунова».
арьера Бориса
211
7
ЕСЛИ БЫ господство и власть Бориса
"одунова основывались только на интриге, угодничестве
I придворной ловкости, положение его в правительстве
ie было бы так прочно и длительно. Но, без всякого
юмнения, Борис обладал крупным умом и правитель-
ственным талантом и своими качествами превосходил всех
своих соперников. Отзывы о личных свойствах Бориса у
зсех его современников сходятся в том, что признают
исключительность дарований Годунова. Иван Тимофеев
нрче других характеризует умственную силу Бориса: он
находит, что хотя в Москве и были умные правители, но
их «разумы» можно назвать только «стенью», то есть
генью или подобием разума Бориса; и при этом он заме-
чает, что такое превосходство Бориса было общепризнан-
ным, «познано есть во всех». Не менее хвалебно отзыва-
ется о Годунове и другой его современник, автор «напи-
сания вкратце о царях московских»; он говорит: «Царь
же Борис благолепием цветущ и образом своим множе-
ство людей превосшед... муж зело чюден, в рассуждении
ума доволен и сладкоречив вельми, благоверен и нище-
любив и строителен зело (то есть распорядителен, хозяй-
ственен)». Иностранцы вторят таким отзывам москви-
чей. Буссов, например, говорит, что, по общему мнению,
никто не был способнее Бориса к власти по его уму и
мудрости («dem keiner im gantzen Lande an Weissheit und
Verstande gleich ware»). Голландец Масса, вообще враж-
дебный Борису, признает, однако, его способности: по
его словам, Борис имел огромную память и, хотя не
умел будто бы ни читать, ни писать, тем не менее все
знал лучше тех, которые умели писать. Масса думает,
что, если бы дела шли по желанию Бориса, то он совер-
шил бы много великих дел. Словом, современники по-
читали Бориса выдающимся человеком и полагали, что
он по достоинству своему получил власть и хорошо ею
распоряжался, «в мудрость жития мира сего, яко доб-
рый гигант облечеся (по выражению князя Ив. А. Хво-
ростинина) и приим славу и честь от царей». Несмот-
ря на распространенность мнения о неграмотности Бо-
риса, надлежит считать его человеком для его времени
212
Глава 1
просвещенным. Те, которые считали Бориса неграмот-
ным, просто ошибались: сохранилось несколько подпи-
сей Бориса под «данными» грамотами23.
Сведущие современники указывали, по-видимому, не
на то, что Борис был неграмотен, а на то, что он не
обладал даже и малою начитанностью: «Граматичного
учения не сведый же до мала от юности, яко ни простым
буквам навычен бе, — говорит Тимофеев, — и чюдо! пер-
вый бо той в России деспот бескнижен бысть!» «И чюдо!
яко первый таков царь не книгочий нам нам бысть!» —
повторяет он в другом месте. То же самое разумеет и
Авр. Палицын, когда пишет, что Борис «аще и разумен
бе в царских правлениих, но писания божественного не
навык». Таким образом, Борис не принадлежал к числу
людей книжных, но в «царских правлениях», как прак-
тический деятель, политик и администратор, он отнюдь
не был неучем и невеждой. Напротив, есть полное осно-
вание думать, что умственный кругозор Бориса для той
эпохи был необычно широк и что Борис не только разу-
мел широко и тонко все задачи и интересы государства в
духе старой московской традиции, но являлся сторон-
ником культурных новшеств и заимствований с Запада.
А затем Борис поражал своих современников проявлением
гуманности и доброты столь неожиданными и необычны-
ми после тиранических замашек и зверской жестокости
Грозного. Устами своих агентов сам правитель официаль-
но хвалился тем, что всюду водворял порядок и правосу-
дие, что «строенье его в земле таково, каково николи не
бывало: никто большой, ни сильный никакого человека,
ни худого сиротки не изобидят». «Зело строительный»,
по слову современника, Борис не только хотел казаться,
но и на деле был «светлодушен» и «нищелюбив» и много
поработал для бедных и обиженных. Об этом говорят
нам современники Бориса, не бывшие его безусловными
поклонниками. Тимофеев слагает Борису целую похва-
лу; если несколько приблизить к нашему строю речи
его вычурные фразы, то эта похвала может быть переда-
23 Факсимиле их можно видеть в «Чтениях Московского Общества
Истории и Древностей Российских» за 1897 год. Книга I.
Карьера Бориса
213
на так: Борис был «требующим даватель неоскуден»;
кротко преклонял свое внимание к «миру» во всяких
мирских мольбах; «во ответех всем сладок»; «на обидя-
щих молящимся беспомощным и вдовицам отмститель
скор»; «о земли правлениох прилежанием премног»;
«правосудства любление имел безмездно»; «неправде вся-
кой изиматель нелестен»; «доможительное всем во дни
его пребывание в тихости необидно»; «насилующим ма-
ломочных возбранение уемно, разве обид ких слух его
не прият»; «обидимых от рук сильных изыматель кре-
пок»; «богомерзкому винопития продаянию отнюдное
искоренение с наказанием»; «зелных мздоимству всему
вконец умерщвение непощаденно бяше, мерзко бо ему
за нрав»; «на всяко зло, сопротивное добру, искорени-
тель неумолим, яко же инем (за) доброе мздовоздатель
нелестен». Некоторая трудность языка и наклонность к
тавтологии не могут, конечно, отнять силу у этой пора-
зительной характеристики: она воссоздает перед читате-
лем идеальный образ бескорыстного, доброго, справед-
ливого и внимательного правителя. Таков именно, по
представлению Тимофеева, был Борис до той поры, пока
не был «превзят любовластием». В силе похвал Борису
с Тимофеевым равняется и автор так называемого «Хро-
нографа второй редакции»: по его словам, Борис «ко мздо-
иманию зело бысть ненавистен»; «разбойства и татьбы и
всякого корчемства много покусися еже бы во свое цар-
ство таковое неблагоугодное дело искоренити, но не воз-
може отнюдь»; «естеством светлодушен и нравом милос-
тив, паче же рещи и нищелюбив»; «всем бо неоскудно
даяние простираше», «и тако убо цветяся, аки финик,
листвием добродетели». Менее склонен к восхвалению
Бориса Авр. Палицын; но и у него находятся красноре-
чивые слова: «царь же Борис о всяком благочестии и о
исправлении всех нужных царству вещей зело печаше-
ся»; «о бедных и о нищих крепце промышляше, и ми-
лость от него к таковым велика бываше, злых же людей
люте изгубляше»; «и таковых ради строений всенарод-
ных всем любезен бысть». Сохранились сведения об од-
ной любопытной привычке Бориса. Вообще приветли-
вый и мягкий в обращении с людьми, он был скор на
214
Глава I
обещание содействия и помощи; часто в таких случаях
брался он за шитый жемчугом ворот своей рубашки и
говорил, что и этой последнею готов он поделиться с
теми, кто в нужде и беде. Этот привычный для Бориса
жест уловили многие из его современников. О нем упо-
минают немцы, лично видавшие Бориса: К. Буссов
(«...Grif mit den Fingern an seinen perlen Hals-Band und
sprach: sol ten wir auch denselben mit euch theilen») и
цесарский посол Баркоч («...aber ihm mit Geld und
Schatzen zu helfen, ware er jederzeit bereit, biss aufm
Rockh vom Rockh auf’s hemmet und von dannen biss auf
die Gorgl»). Жест Бориса смутил и одного из московс-
ких очевидцев: Авраамий Палицын, описывая венчание
Бориса на царство, говорит, что, стоя под благословляю-
щею рукою патриарха Иова, Борис «не вемы, что ради,
испусти сицев глагол зело высок: «се, отче великий пат-
риарх Иов, Бог свидетель сему: никтоже убо будет в
моем царствии нищ или беден!» И тряся верх срачицы
(сорочки) на себе, «и сию последнюю» рече, «разделю со
всеми!» — Палицыну «глагол» Бориса показался «высо-
ким», то есть слишком самонадеянным, даже «богомер-
зостным», и он осудил тех, кто посочувствовал Борису.
Л посочувствовали все присутствовавшие в церкви, так
как «глагол» Бориса видимо понравился и произвел впе-
чатление: «словеси же сему вси такающе (заметил Па-
лицын) и истинно глаголюща (Бориса) ублажающе».
Таков был «бодрый» правитель Московского госу-
дарства. Происходя из старой московской знати, он,
однако, сделал свою карьеру не «великою своей по-
родою», а придворным фавором, тем, что стал по свой-
ству близким к государевой семье человеком, «царским
шурином». Поставленный всем ходом дворцовых отно-
шений против бояр-княжат, он именно в княженецких
семьях встретил деятельную оппозицию на первых же
шагах своей политической карьеры и неизбежно дол-
жен был бороться за власть с княжескими семьями
Мстиславских и Шуйских. Тот же ход отношений сбли-
зил Бориса с кругом Никиты Романовича и, по смерти
его, поставил Бориса как бы во главе всего круга двор-
цовой знати, ибо Борис, получив от Никиты Романови-
Карьера Бориса 215
ча «в соблюдение♦ его детей и находясь во главе своей
собственной родни — Годуновых, в сущности опекал
всю царскую родню и представлял интересы всех чле-
нов дворцового круга, создавшегося вокруг Грозного
взамен разбитой Грозным старой знати. Победа, одер-
жанная Борисом над княжатами Шуйскими, Мстис-
лавскими и др., была прочной, потому что Борис ока-
зался талантливым политиком. Он укрепил свое поло-
жение у власти не только интригою и фавором, но и
умной правительственной работой, а равно и тем, что
«ради строений всенародных всем любезен бысть», то
есть, иначе говоря, тем, что сумел стать популярным,
показав свою доброту и административное искусство
правителя.
ПОЛИТИКА БОРИСА
1
ВСЛЕД ЗА чрезвычайным политичес-
ким напряжением при Грозном Московское государство
после его кончины переживало тяжелое похмелье. Дли-
тельная война с Литвою и Швецией за Балтийское побе-
режье окончилась полной неудачей, и Грозный уступил
своим противникам все, что успел завоевать в первый,
счастливый период войны, поступившись даже кое-ка-
кими и собственными землями. Напрасно поклонники
талантов короля Стефана Батория говорили, что Гроз-
ный был побежден именно этими талантами, и напрасно
Карамзин писал, что «если бы жизнь и гений Батория
не угасли до кончины Годунова, то слава России могла
бы навеки померкнуть в самом первом десятилетии но-
вого века». Карамзин искренне думал, что «столь зави-
сима судьба государств от лица и случая, или от воли
Провидения!» Более справедлива мысль, что провиде-
ние послало Грозному поражение и неудачу не столько
от «гения» Батория, сколько от той разрухи, которая
создалась внутри Московского государства как следствие
опричнины и вызванных ею беспорядочной мобилизации
земель и отлива населения из государственного центра на
восток и юг. Принимая на себя энергичные удары Бато-
рия, Грозный был ими опрокинут потому, что за собою
имел пустой тыл и рг.сетроепную базу. Государь., кото-
рый в 1562 году мог оросить иод Полоцк такую массу
полевого войска, что она в лесах по дорогам «смета-
лася» и «позатерлася» и надобно было ее с усилием
«разобрать», «развести» и «пропустить», — к 1579-
Политика Бориса
297
1580 годам уже вовсе не имел полевой армии и избегал
встреч со врагом в открытом поле. Ядовито указывал на
это Грозному Курбский, говоря: «Собравшися со всем
твоим воинством, за лесы забившися, яко един хороня*
ка и бегун, трепещешь и исчезаешь, никомужь гонящу
тя». Курбский понимал, что «все воинство* Грозного
было так числом ничтожно, что царь чувствовал себя
почти что одиноким («един хороняка») и должен был
бегать и прятаться. Курбский объяснял это тем, что
Грозный «всех был до конца погубил и разогнал»; но,
разумеется, это надлежало объяснять более общей при-
чиной стихийного свойства: у Грозного просто не стало
людей и средств для борьбы.
Мир с врагами был заключен незадолго до смерти
Грозного (1582-1583), и царь кончал свой земной путь с
горьким сознанием понесенного поражения24. Конечно,
с таким же сознанием по смерти Грозного принимал
власть Борис. На его плечи падала забота о возможном
смягчении последствий крупной политической неудачи
и о восстановлении поколебленного войною престижа
силы и предприимчивости Москвы. Равным образом на
него же ложилось бремя, созданное внутренним кризи-
сом: ему приходилось думать о воссоздании хозяйствен-
ной культуры в центральных областях государства, по-
кидаемых рабочим населением, и о восстановлении там
служилой и податной организации, расшатанной кризи-
сом. В этих двух направлениях и действовала главным
образом правительственная энергия Бориса.
2
НЕТ НУЖДЫ особенно углубляться в
подробности тех дипломатических сношений, какие про-
исходили между правительствами царя Федора и коро-
ля Стефана Батория. По отзыву одного из серьезнейших
историков (К. Н. Бестужева-Рюмина), это были «самые
2i «Вечного мира> достигнуто н- было — война закончилась переми-
рием; е Баторием в январе 1582 г. нм 10 лет, а со шведами в
августе 1583 г. на три года. Достигнуть «докончания» или вечного
мира было трудно по взаимной неприемлемости взглядов и стрем-
лений воюющих.
21в
Глава 2
трудные» сношения того времени. Король мечтал, пос-
ле своих побед, о дальнейшем торжестве над Москвой,
даже о полном ее подчинении. В его грандиозных пла-
нах овладение Москвой было только одним из средств
к завоеванию Турции. «По его соображениям (говорит
Ф. И. Успенский) разрешение восточного вопроса дол-
жно начаться с подчинения Московии; московская война
может быть окончена в три года; за подчинением Моск-
вы последует завоевание Закавказья и Персии, движение
на Константинополь со стороны Малой Азии и завладе-
ние проливами». Открытые о. Павлом Пирлингом мате-
риалы раскрывают эти планы Батория. Королю казалось,
что действия против Москвы не представят трудностей:
Московией управляет больной и слабый государь; на деле
власть перешла к боярам, которые борются за преоблада-
ние; народ будто бы помышляет об избрании нового го-
сударя. Сообщенные в Рим, через Поссевина и других
дипломатов, планы Батория вызвали там сочувствие
(папы Сикста V); а это сочувствие, в свою очередь, ок-
рыляло королевскую политику и делало ее надменной и
притязательной в сношениях с Москвой. Если бы король
чувствовал под собою твердую почву в Речи Посполитой,
Москве предстояла бы, может быть, новая борьба с Бато-
рием и —- кто знает! — новое поражение и подчинение
королю. Королю сочувствовал его канцлер Замойский;
его планами увлекался знаменитый Поссевин и другие
иезуиты; но паны и шляхта, не посвященные в виды
Батория и утомленные его войнами, не желали новой
войны и боялись разных политических осложнений. Это
обстоятельство связывало руки Баторию и склоняло его
к осторожности. С другой стороны, Московские полити-
ки не удовлетворяли Батория своим тоном и поведени-
ем. Москва боялась Батория, о чем определенно и не раз
писал из Москвы посол его Л. Сапега тотчас по смерти
Грозного. Московское правительство готово было на вся-
кого рода уступки, пожалуй даже на унижение, только
бы добиться на первое время мира, «взять перемирие».
Оно, например, отпустило литовских пленных без окупа
и согласилось в то же время заплатить окуп за русских
пленных. Оно давало своим послам наказ быть уступчи-
Политика Бориса
219
выми и все» что казалось бы им неприемлемым в пове-
дении короля и панов» оговаривать мягко, не идя на
разрыв. Но в то же время оно приказывало послам от-
мечать при всяком удобном случае, что обстоятельства в
Москве переменились и что Москва готова не только к
обороне, но и к наступлению. Много раз московские по-
слы в переговорах говорили примерно такие речи: 4Те-
перь Москва не по старому, государю у них (в Литве)
мира не выкупать стать, государь против короля стоять
готов; и драницы (то есть, доски с кровли) с одного города
государь наш не поступится»; «Теперь Москва не старая:
надобно от Москвы беречися уже не Полоцку, не Ливонс-
кой земле, а надобно беречися от нее Вильне». Когда паны
пробовали опровергать эту похвальбу, они слышали упор-
ное ее повторение. Паны говорили: «На Москве что де-
лается, то мы также знаем: людей нет, а кто и есть, и
те худы» строенья людям нет, и во всех людях рознь».
В ответ им московские дипломаты не без яда замечали:
«Над государством нашим никакого греха не видим, а
только милость божию и благоденствие; вы еще с Богом
не беседовали, а человеку того не дано знать» что вперед
будет; ...государь наш дородный (то есть рослый, пол-
ный, красивый), государь разумный и счастливый; сидит
он на своих государствах по благословению отца своего и
правит государством сам (в противоположность Бато-
рию — избранному и ограниченному); ...людей у него
много, вдвое против прежнего, потому что к людям сво-
им он милостив и жалованье дает им, не жалея своей
государской казны, и люди ему все с великим раденьем
служат и вперед служить хотят и против всех его недру-
гов помереть хотят; в людях розни никакой нет». Как
паны знали про московское оскудение и рознь, так и мос-
ковские бояре знали, что в Литве нет единения между
Баторием и его панами. Сообразно с этим московские дип-
ломаты и получали приказание: будет у короля с панами
рознь есть, то надлежит поднять тон: «если паны станут
говорить высоко» и вы отвечайте им высоко же»; «если же
почаете, что у короля с панами розни большой нет», то
«по конечной неволе» необходимо идти на всякие уступки,
чтоб непременно, «хотя на малое время», заключить
220
Глава 2
перемирие. Таким образом, московская дипломатия про-
являла значительную гибкость и, в меру своей осведом-
ленности, меняла тон и поведение. Благодаря этим об-
стоятельствам, то есть внутренней оппозиции в Речи
Посполитой и московской увертливости, Баторий не ре-
шился на войну. Он предъявил московскому посольству
(князя Троекурова и Безнина в феврале 1585 года) требо-
вание уступки Смоленска, Северской земли, Новгорода,
Пскова, грозил разрывом, но все-таки согласился про-
длить действие мирного договора на два года (до 3 июня
1587 г.), а затем и сам послал в Москву посла Михаила
Гарабурду с предложением вечного мира и династичес-
кой унии Москвы с Речью Посполитой. Миссия Гарабур-
ды (1586), обставленная обычными требованиями усту-
пок и угрозами разрыва, не имела успеха, но повела к
дальнейшим сношениям и разговорам о вечном мире и
унии государств. Москва держалась своей политики —
уступок в решительную минуту и угроз при первой к
тому возможности: она решилась даже потребовать у Ба-
тория уступки Киева, Полоцка, Витебска, Торопца и Лиф-
ляндских городов, соглашаясь только на этом условии
говорить о вечном мире. Стороны, конечно, понимали,
что взаимные требования неумеренных земельных усту-
пок представляют собою только известный способ начи-
нать деловые переговоры и потому, погорячась, «многие
укоризненные и непристойные выговаривали речи», а в
конце концов, не уступив друг другу ничего, дошли до
результата: продлили двухлетнее перемирие на два ме-
сяца (до 3 августа 1587 года).
Это соглашение было достигнуто посольством князя
Троекурова и Писемского в августе 1586 года, а 12 де-
кабря того же года Баторий умер. С его кончиной выш-
ли из политического оборота вдохновлявшие его идеи
завоевания Москвы и Турции и померкли на время меч-
ты Поссевина и папы Сикста V об обращении Москвы в
орудие папской политики. В жизни Речи Посполитой
наступил темный период безкоролевья с обычными инт-
ригами и борьбою партий, сопровождавшими королевс-
кую «элекцию» (или по-московски: «олекцыю»). Мысль
об унии Речи Посполитой и Москвы мелькала в дипло-
Политика Бориса
221
матических переговорах тех лет. Из Литвы подсказывали
Москве мысль об унии: там желали в великие князья
царя Федора» во-первых, по его характеру, пассивному и
кроткому, а во-вторых, потому что боялись кандидата
католика и возможных от него гонений на православие.
Москва отозвалась на зов из Литвы и решила принять
участие в «олекцыи», поставив кандидатуру царя Федо-
ра. По-видимому, в Москве больше всего боялись избра-
ния выставленного канцлером Замойским шведского ко-
ролевича Сигизмунда, который мог соединить на себе
польско-литовскую корону со шведской. В начале 1587 года
в Литву был послан Елизарий Ржевский с грамотами к
панам рады польским и литовским. В грамотах царь Фе-
дор объяснял, что, услышав о кончине короля Стефана,
он решил показать «безгосударным» свое милосердие и
ласку и потому послал своего дворянина «в ваших невзго-
дах вас понавестити и наше милосердие и жалованье вам
объявити»; «и вы бы, Панове рада светские и духовные
все посполу коруны Польские и великого княжества Ли-
товского (продолжал Федор), смолвившися меж собою и
со всею землею, о добре христианском порадели и нашего
жалованья к себе и государем нас на коруну Польскую и
на великое княжество Литовское похотели». В случае из-
брания царь обещал многое: «Мы ваших панских и всего
рыцерства и всее земли коруны Польские и великого кня-
жества Литовского справ и вольностей нарушивати ни в
чем не хотим, еще и сверх вашего прежнего, что за вами
ныне есть, во всяких чинех и в отчинах прибавливати и
своим жалованьем наддавати хотим». Но московские нра-
вы и понятия были так далеки от польско-литовских, что
Москва не могла примениться к условиям «олекцыи» и
не умела делать скоро и ловко все то, что требовалось
избирательной кампанией. Из Москвы не догадывались
вовремя обещать и давать ни денег, ни обязательств, ни
подарков; не обнаруживали надлежащей податливости и
ласки; круто ставили щекотливые вопросы о вероиспове-
дании будущего короля и великого князя и о его рези-
денции. Выяснилось, что царь Федор веры не переменит,
в Литве и Польше жить не станет и к щедрым выдачам
вообще не склонен. Кандидатура московского государя
222
Глава 2
при таких условиях теряла свою привлекательность даже
для тех, кто ее искренно желал: «все хотели семи и жаж-
дали всем сердцем государя вашего» (говорили московс-
ким послам паны «вся Литва и поляков большая полови-
на»), да стало за верою да за приездом, что государь ваш
скоро не приедет». Желательный кандидат вел себя так,
что оказывался неудобным. И дело расстроилось: партия
Сигизмунда взяла верх и короновала его в Кракове (в де-
кабре 1587 г.). В конечном результате кандидатура Федора
принесла Москве материальные убытки и только один
успех: во время междуцарствия польское правительство
заключило с Москвой перемирие на 15 лет (с августа
1587 г. по август 1602 г.). В начале 1591 года это пере-
мирие (до 1602 года) было подтверждено новым догово-
ром, совершенным в Москве с посольством Сигизмунда
после неприятнейших пререканий, которыми имели обы-
чай сопровождать свои встречи дипломаты Москвы и
Литвы. Казалось, что за свое ближайшее будущее Моск-
ва могла быть теперь спокойна; по крайней мере на
ближайшее десятилетие миновала опасность нападений
со стороны Речи Посполитой. То обстоятельство, что
Сигизмунд был наследником Шведской короны и мог
осуществить унию враждебных Москве, Швеции и Речи
Посполитой, теперь не страшило Москву. Москва вое-
вала со Швецией, отстраняя вообще вмешательство Си-
гизмунда в шведско-московские отношения; она готова
была принять посредничество литовской дипломатии
только в деле заключения со Швецией «вечного мира».
Подобная дальновидность и твердость делали честь мос-
ковским дельцам: они рано почуяли, что личные свой-
ства Сигизмунда лишат его популярности как в Речи
Посполитой, так затем и в Швеции (где он получил
престол в конце 1592 года). Уже в конце 1589 года (или
в самом начале 1590 г.) московский гонец А. Иванов
сообщал в Москву вести из Литвы, что нового короля
Сигизмунда держат ни за что, потому что промыслу в
нем нет никакого, и неразумным его ставят и землею
его не любят. Эти вести повели в Москве к успокои-
тельным умозаключениям, — и Москва начала войну
со Швецией.
Политике Бориса
223
Отношения Москвы со Швецией после смерти Гроз-
ного носили иной характер, чем отношения с Речью
Посполитой. Батория в Москве боялись, Швеции, по-
видимому, — нет. Война со Швецией, по выражению
С. М. Соловьева, «считалась необходимостью: Баторию
при Иоанне уступлена была спорная Ливония; но в ру-
ках у шведов остались извечные русские города, возвра-
тить которые требовала честь государственная». Кроме того,
внутреннее состояние Швеции было таково, что подавало
ее врагам надежды. «Положение Швеции становилось, —
говорит Г. В. Форстен, — год от году безотраднее: в госу-
дарстве несколько лет подряд были неурожаи, народ голо-
дал, вымирали целые деревни; в довершение всех бед на-
чались заразительные болезни, смертность достигала не-
бывалой суммы».
Король Иоанн расстроил финансы страны и обострил
свои отношения к шведской аристократии. Московские
дипломаты умели наблюдать и делать правильные выво-
ды. В 1585 году после бранчивых переговоров московские
послы князь Ф. Шестунов и Игн. Татищев заключили «по
конечной неволе» со шведами договор о продлении суще-
ствовавшего перемирия на четыре года, ибо в Москве еще
не видели возможности с успехом обнажить меч. Предпо-
лагали только, что шведы согласятся отдать за выкуп
русским их города Иваньгород, Ям, Копорье и Корелу.
Шведы не соблазнились на выкуп, и Москва решила ждать
лучшей поры. Через четыре года, в 1589 году, когда внут-
реннее расстройство Швеции стало яснее, а солидарности
Литвы и Швеции не оказалось, Москва заговорила дру-
гим языком. Послам велено было «говорить с послами
(шведскими) по большим, высоким мерам, а последняя
мера: в государеву сторону Нарву, Иваньгород, Яму, Ко-
порье, Корелу без накладу, без денег».
Если бы шведы согласились на «последнюю меру», то
послам разрешено было соглашаться на «вечный мир».
Ио шведы не соглашались, и русские грозили им: «Госу-
дарю нашему, не отыскав своей отчины, городов Ливонс-
кой и Новгородской земли, с вашим государем для чего
мириться? Теперь уже вашему государю пригоже отда-
вать нам все города, да и за подъем государю нашему
224
Глава 2
заплатить, что он укажет». Такие речи могли повести
только к разрыву и войне.
Московское правительство начало военные действия
тотчас по истечении срока перемирия — в январе
1590 года. Русское войско было направлено к Нарве.
Оно взяло Яму и Иваньгород, штурмовало самую Нар-
ву, но не овладело ею. Перемирие, скоро заключенное,
уже в феврале 1590 года, оставило за Москвой на один
год занятую ею территорию. В следующих годах (1591-
1593) враждебные столкновения возобновились, но не
имели решительного характера. В 1593 году последовало
новое перемирие — на два года; а в 1593 году стороны
пришли, наконец, и к мирному соглашению. Послы съе-
хались под Иваньгородом в деревне Тявзине и начали
свои переговоры обычными в те времена полемическими
выходками, советуя друг другу оставить непригожие сло-
ва и «поискать в себе дороги к доброму делу». Такая
дорога была найдена: русские отступились, а шведы пе-
рестали держаться за Корелу, и мир был заключен на
том, что старые русские земли от р. Наровы до Корелы
остались за Москвой. Есть основание думать, что эта
вековая новгородская окраина представляла для шведов
мало удобств: владение ею, правда, отрезывало Русь от
моря, но обходилось шведам дорого: «неродивая» земля
требовала подвоза хлеба и фуража, в которых в то вре-
мя у самих шведов не было избытка. Трудности продо-
вольственного характера были в том краю так велики,
что шведы, в пору наибольшего своего торжества над
Русью при Густаве Адольфе, легко отдали Москве Новго-
родские земли по Столбовскому договору 1617 года глав-
ным образом потому, что не имели сил организовать их
питание. Тем более чувствовались эти трудности в конце
XVI столетия, когда голодала сама Швеция. Возвращая
себе стародавние русские города на Финском побережье,
Москва выговорила себе некоторую свободу сообщений
через Шведские земли с Европой — для купцов, идущих
с товарами на царское имя, для врачей и техников, еду-
щих к царю, для царских послов. Но торговля в Нарве
осталась исключительно в шведских руках. Москва была
довольна «вечным миром» 1593 года потому, что сдела-
олишка Бориса
225
ia земельные приобретения — знак победы и военного
оржества. Зависимость русского торга на Балтийском
юбережье от шведов не беспокоила Москвы, ибо торг
ia Белом море, в Архангельском городе, обеспечивал для
iee свободу коммерческих сношений с Западом. От швед-
ского контроля терпела более немецкая Ганза, чем Моск-
ва. Но и шведы были очень довольны «вечным миром»:
«Все ликовали, прекратилась 37 лет продолжавшаяся
борьба, — говорит Г. В. Форстен, — в церквах служили
благодарственные молебны, пели Тебе Бога хвалим... все
Фуг друга поздравляли с счастливым днем». Королевс-
кие послы, возвращавшиеся из Тявзина, были встречены
з Ревеле с чрезвычайным торжеством. «Pro hoc summo
□eneficio Deo optimo maximo sit laus et gloria!» — воскли-
цал современник-швед.
В отношениях Москвы к Литве и Швеции личное уча-
стие Бориса вовсе не заметно; оно может быть ценимо
лишь по связи с общей оценкой целесообразности и даль-
новидности московской политики. В сущности, то же сле-
дует сказать и о сношениях с «цесарским» двором (так
называли в Москве императорский двор Габсбургов). Из
документов, сюда относящихся, возможно извлечь две-
три мелких черты, характеризующих личное поведение
Бориса в отношении «цесаря» и его послов, но и эти
черты допускают различные толкования. Дипломатичес-
кие сношения Москвы и Вены в конце XVI века вообще
неопределенны и сложны; предметы сношений многооб-
разны: мотивы и цели не всегда ясны. По-видимому,
император Рудольф II был уверен в возможности динас-
тической унии с Москвою: в 1588 году он указывал сво-
ему послу Варкочу в официальной инструкции, что име-
ются сведения («uns von weitten angelangt hette»; «uns
hatt sonnst weitleuffig vor diesen angelangt»), будто суще-
ствует духовное завещание Грозного, но хранится в вели-
кой тайне; «в нем между прочим постановлено: буде ныне
царствующий великий князь (Федор) умрет бездетным,
то на наш достохвальный дом будет обращено предпочти-
тельное внимание, и кто-либо из членов нашего дома
должен быть избран государем». На каких основаниях
выросли такие сведения и надежды, достоверно узнать
8 Зак. № 180
226
Глава 2
нет возможности; но можно предполагать, что почва для
них создалась в условиях польско-литовской «алекции».
В избирательной кампании 1587-1588 гг. Москва гото-
ва была поддерживать эрцгерцога Максимилиана, брата
Рудольфа, в том случае, если не будет избран сам царь
Федор. Из Москвы извещали императора Рудольфа, что
в этом именно смысле действовали в Варшаве московс-
кие послы: они там будто бы говорили, чтобы паны
«обрали себе государем нас, великого государя, и были
под нашею царскою рукою; ...а будет нас себе государем
не оберут, и они бы обрали себе государем брата твоего,
Максимилиана, арцыкнязя Аустрейского; ...а с невели-
ких бы станов, Свейского сына или которого иного По-
морского княжати, на те великие государства не обирали,
потому что те государи непристойные: о христьянстве не
радеют, только всегды на кроворазлитье христианское
желают, а бесерменским государям в том радость чинят;
а только будет брат твой Максимилиан на королевстве
Польском и на великом княжестве Литовском, и нам то
будет любо таково ж, что и мы будем на тех государ-
ствах». Это прямодушное заявление, сделанное в грамо-
тах, сопровождалось, вероятно, столь же ласковыми —
по наказам — речами гонцов, в которых могло быть
говорено и больше, чем позволяли и требовали офици-
альные наказы. В Вене могла созреть уверенность, что
Москва, ввиду бездетности Федора, питая мысль об унии,
предпочтет в свое время Габсбургский дом «непристой-
ным государям» «невеликих станов». Отсюда происте-
кало большое внимание Рудольфа и Максимилиана к
Москве и частые дипломатические посылки в Москву.
Но как произошло предание о тайном завещании Гроз-
ного, сказать ничего нельзя.
Со своей стороны, московская дипломатия очень инте-
ресовалась цесарем, — и не только по делам Речи Поспо-
литой, но и в отношении возможного союза против татар
и турок. Обе стороны терпели от «бесермен» и искали
наиболее надежных союзников и средств для борьбы с
ними. Обе стороны могли предложить друг другу немно-
го и вообще больше искали, чем давали. Поэтому в их
сношениях было много чувства, комплиментов и обеща-
Политика Бориса
227
ний, но мало реального дела. Оно выразилось только в
том, чтб Москва оказала материальную помощь цесарю,
послав ему на большую сумму (44 000 р.) собольих ме-
хов. Когда же цесарь спросил не мехов, а денег (1597),
то в Москве уклонились послать их, ибо, по выражению
К. Н. Бестужева-Рюмина, «вообще были недовольны тем,
что цесарь много говорил о своих союзах, а дела ника-
кого не было видно». В сношениях с цесарем, титул
которого поднимал его над всеми другими западными ко-
ролями и «княжатами», Москва была особенна чутка к
поддержанию соответствующего церемониала, чтобы этим
подчеркнуть равенство «братьев дражайших и любитель-
ных» — московского царя и римского цесаря. И лично
Борис, как правитель, особенно заботился о том, чтобы
достойным образом самому выступить в роли первого в
стране лица как в царском дворце, так и на собственном
боярском дворе, где он давал аудиенции послам. Одина-
ково и отчеты цесарских послов, и такие же «статейные
списки» московских дьяков рисуют пышные картины
встреч и приемов у царя и у Бориса, но вовсе не обнару-
живают реально-важных их последствий.
Иное дело — отношения с Англией: здесь пышности и
парадов очень мало, но зато весь тон отношений очень
деловит, и личное участие в них Бориса вполне ясно и
понятно. Англия в Москве имела только торговые инте-
ресы, и Московия пока не занимала места в политической
системе Англии. Очень известны обстоятельства появле-
ния английских мореходов в Двинском устье в XVI веке
и получение ими монопольного права пользования этим
устьем для торга с Москвою. Английские купцы и прави-
тельство имели в виду только этот торг и желали сделать
его наиболее льготным и доходным для себя. В 1569 году
английский посол Томас Рандольф добился у Грозного
«привилегии», по которой образованная в Англии торго-
вая «русская компания» получала исключительное право
торга, и притом беспошлинного торга, во всем Московс-
ком государстве, а также право торговли через Россию с
Востоком. Англичане были взяты в опричнину, что счи-
талось и самими англичанами и Грозным за особенную
честь и удобство для иноземцев. За столь многие льготы и
228
Глава 2
почет Грозный требовал своего рода платы; он желал,
чтобы королева Елизавета вступила с ним в союз против
общих врагов, дала соответствующие льготы русским куп-
цам и предоставила московскому царю право получить
убежище в Англии в случае его личной невзгоды (такое
же убежище Грозный взаимно готов был предоставить и
Елизавете). Когда же Елизавета, не видевшая нужды вхо-
дить в такие обязательства и связывать Англию риско-
ванными союзами, ответила уклончиво, Грозный раздра-
жился, послал ей укорительную грамоту, а на английс-
ких купцов наложил свою опалу. Потом отношения
сгладились, и царь в 1572 году, возвратив англичанам
свою милость, восстановил их «привилегии и невольнос-
ти«; однако же с тем, чтобы они платили с своих товаров
половинные пошлины. Возвращение к льготам 1569 года
оказалось неполным; а некоторые политические осложне-
ния, последовавшие вскоре затем, лишили англичан и
многих других преимуществ. Московское правительство
очень дорожило английским торгом на севере, но оно столь
же дорожило и другими возможностями сноситься с За-
падом и получать европейские товары. Пока Грозный вла-
дел Нарвой, он всячески поощрял торговлю в Нарвской
гавани с торговыми людьми всяких народностей, кто бы
туда ни проникал. Вопреки монопольному праву «рус-
ской компании* английских купцов, Грозный покрови-
тельствовал и другим англичанам. Компании он предос-
тавил северный путь и закрепил за нею монополию в
Двинском устье; а в Нарве он готов был дать права дру-
гим предпринимателям из той же Англии, хотя против
этого компания протестовала с большой энергией. Конку-
ренция Нарвы пала только с переходом Нарвы в шведс-
кие руки (1581), чем фактически восстанавливалась мо-
нополия северного пути и компании, обладавшей этим
путем. Но одновременно с утратой Нарвы Москва испыта-
ла затруднение и на севере. Кроме англичан, торговав-
ших на Двине, московский север в XVI веке посещали
мореплаватели и других национальностей. Они не прони-
кали в горловину Белого моря, а приставали на Мурманс-
ком берегу, там, где была «Кола волость* и «Кольское
пристанище*. Туда «приезжать почали ново Францовс-
Политика Бориса
229
кие, Датцкие, Подолные земли (Нидерландов), Барабан-
ские земли» корабелыцики-купцы, и на Коле (приблизи-
тельно в 60-х годах XVI века) завязался торг, который
мог создать конкуренцию англичанам, господствовавшим
в Двинских устьях. Москва понимала всю важность Мур-
манского торга и готова была его поощрять. Но вмеша-
тельство датско-норвежского правительства испортило
дело. Датчане считали норвежской всю Лапландию, об-
виняли русских в насилиях и захватах, сами насильни-
чали и мешали Кольскому торгу, «разбойным обычаем
меж нашие вотчины на море у Колы и у Колмогор раз-
били немец, которые к нам в наше государство ехали».
Кольское «пристанище» утратило безопасность, и мос-
ковское правительство склонилось к мысли перевести от-
туда весь торг и всех торговых «немцев» на Двину, где
было, конечно, безопаснее. Такое решение должно было
уничтожить исключительные права англичан на Двинс-
ких пристанях независимо от того, благоволили к ним в
Москве или же нет. Общие условия морского торга требо-
вали этого, и Москва принялась устраивать (1583) город
на Двине, у Архангельского монастыря, для корабельно-
го пристанища. Здесь должен был образоваться общий
для всех заморских «немцев» ярмарочный центр. Во вре-
мя этих мероприятий скончался Грозный; с его смертью
дело не остановилось, и царь Федор объяснял датчанам
(в 1586 г.), что «мы ныне торг изо всего Поморья, из
своей вотчины Двинские земли и из Колы и из иных мест
перевели и учинили в одном месте — на усть-Двины реки
у нового города у Двинского, и торговым людям изо всех
из ваших поморских государств со всякими товары к
тому месту, к Двинскому городу, поводили есмя ходити
без вывета (без исключения)».
Англичане, принадлежащие к «русской компании»,
по-видимому, не были осведомлены о мотивах, руково-
дивших московской властью. Им казалось, что со смер-
тью Грозного иссяк для них источник милостей при Мос-
ковском дворе. Бывший тогда в Москве английский по-
сол сэр Еремей Боус очень рассердился на то, что тотчас
же по смерти царя Ивана обращение с ним в Москве
изменилось. Дьяк Андрей Щелканов ядовито заметил
230
Глава 2
Боусу, что «умер его английский царь», и затем Боуса
заперли на его посольском дворе. Выражение об «анг-
лийском» царе, конечно, было неуместно: оно намекало
на то, что англичане, взятые в опричнину, были черес-
чур почтены и приближены Грозным и что этот их фавор
должен был окончиться вместе с опричниной. Что же
касается до заключения Боуса и его людей в стенах по-
сольского подворья, то это была обычная мера московс-
кой предосторожности во время междоцарствия, направ-
ленная не только против англичан. Боусу не следовало
сердиться, но он не сдержался и увидел во всем происхо-
дившем только злостные выходки лично против него са-
мого. Он обвинял во всем «самозваных царей» (как он
выражался) Никиту Романовича и Андрея Щелканова; а
те, в свою очередь, рассердились на Боуса. Боус был от-
пущен из Москвы без особой чести и сам при этом оскор-
блял московское правительство грубыми выходками.
Свидетель англичанин с горем восклицал, что «лучше бы
Боус никогда сюда не приезжал!» В этом прискорбном
недоразумении один Борис Годунов представлялся Боусу
другом и покровителем: единственно он, «благородный и
честный дворянин некто Борис Федорович Годунов», по
словам Боуса, неизменно оказывал всякое уважение по-
сланнику и «охотно сделал бы ему и более одолжений,
но еще не имел власти». На прощанье Борис прислал
Боусу подарок, парчу и соболей, и велел сказать ему, что
желает дружбы и братства между их государями и сами-
ми ими. Таков был начальный момент отношений Бори-
са к англичанам. Борис сразу явил себя их другом в
противоположность прочим властным вельможам. Та-
кая дружелюбность оставалась у Бориса неизменной и в
последующее время. Борис через своего агента, англича-
нина Горсея потушил неудовольствие, вызванное в Анг-
лии столкновениями Боуса, и наладил дальнейшие дру-
жественные сношения. В 1586 году англичанам дана была
«государева жалованная грамота» или «привилегия»,
которой восстановилось их право беспошлинного торга
(«только чюжих товаров им с собою в наши государства
не имати и не продавати»). Но Борис не изменил ничего
в общем направлении московской торговой политики:
Политика Бориса
231
торговая монополия в Белом море англичанам возвраще-
на не была» Беломорские «пристанища» были распределе-
ны между купцами разных наций, и все они могли непос-
редственно торговать с Москвою. Преимущество англичан
ограничивалось только таможенными льготами. Грамота
1586 года была подтверждена в 1596 и 1598 годах на тех
же самых основаниях, и, таким образом, англичане мог-
ли только вздыхать о первых благословенных годах их
московских операций, когда Грозный утверждал за ними
необыкновенные льготы. Не жертвуя интересами государ-
ства английским выгодам, Годунов однако очень ласкал
англичан. Незнание русских обычаев и отношений вводи-
ло иногда английское правительство в напрасные «ошиб-
ки». Елизавета, например, приняла московского гонца не
во дворце, а в саду, который по-московски был назван
«огородом»; она прислала царю Федору слишком нич-
тожные «поминки»; она задержала долго в Англии и
отпустила без личной аудиенции московского толмача
«молодого паробка», — все это вызывало выговоры и
жалобы из Москвы, которая не пропускала ни одного
подобного случая преподать Елизавете по своему разу-
мению должные правила дипломатического такта. Плу-
товали английские купцы и приказчики в торговых сно-
шениях, злоупотребляли кредитом, ссорились с москви-
чами и «тягались» между собою, а затем жаловались в
Англию и просили там защиты и заступничества, — все
это вызывало претензии и репрессии со стороны москов-
ской власти. Но Борис неизменно приводил все недоразу-
мения к благополучной развязке и делал так, что госу-
дарь оказывал разные милости англичанам, «любя тебя,
сестру свою любительную (писал Борис Елизавете), а за
моим челобитьем и печаловением». И надобно сказать,
что англичане, вообще недовольные стойкостью русской
администрации в борьбе за свободу московского торга с
иноземцами, всегда признавали внимание и ласку к себе
Бориса.
Нет надобности останавливаться на сношениях Моск-
вы за время Бориса Годунова с прочими государствами
Запада: они были случайны и отрывочны. Москва игра-
ла в нцх пассивную роль и, когда к ней обращались,
232
Г лава 2
искала обыкновенно или возможности приобрести но-
вых союзников против своих исконных врагов, или же
получить новых поставщиков или покупателей на сво-
их рынках. Далее и выше этих целей московские дип-
ломаты не смотрели. Зато эти близкие цели они умели
понимать и достигать с большой прямолинейностью и
настойчивостью. Пережив ряд тяжких военных и дип-
ломатических неудач, потеряв многолетние завоевания,
ослабев от внутренних неурядиц, московское правитель-
ство не потеряло бодрости духа и воли. Оно оказалось
готово на новую борьбу тотчас по окончании старой;
оно зорко наблюдало и метко оценивало внутренние
затруднения своих соседей и хорошо понимало», когда
надо уступить и когда дозволительно ударить врага.
Не умея превратить здорового инстинкта и острой смет-
ки в норму и принцип, оно, однако, было устойчиво и
последовательно в своих приемах и действиях и, благо-
даря свойственной ему подозрительной осторожности,
не позволяло никому играть собой. Эти свойства — бод-
рость и активность, осторожность и наблюдательность,
последовательность и самостоятельность — получали
должное признание со стороны: Москву бранили и над
ней иногда смеялись, но с ней должны были считать-
ся. Руководитель московской политики Борис мог хва-
литься тем, что заставил соседей признать возрожде-
ние политической силы Москвы после понесенных ею
поражений.
3
В ОТНОШЕНИИ тюрко-татарских на-
родов политика Бориса Годунова была прямым продол-
жением политики Грозного. Судьба поставила русское
племя в тесное прикосновение со всеми группами татар-
ских племен. В отношениях Москвы к европейской груп-
пе татар во времена царей Федора и Бориса исходной
точкой служило завоевание Москвой Казани и Астраха-
ни. Выйдя Волгой на Каспийское побережье и освоив сред-
нее и нижнее Поволжье, Москва окончательно ликвиди-
ровала татарскую власть в этих местностях, создав из
Астрахани угрозу и татарским народам кавказской труп-
Политика Бориса
233
пы. К такому политическому успеху Москвы турецко-
татарский мир не мог отнестись безучастно и спокойно.
Грозному предъявляли разного рода претензии и требова-
ния как турецкий султан, так и крымский хан. Москве
грозили войной и возмездием. Турки собирались от Азова
по Дону добраться до ♦ переволоки» на Волгу (у нынешне-
го Царицына) и идти отбирать Астрахань; однако эта слож-
ная затея им не удалась. Татары из Крыма грозили са-
мой Москве и в 1570-х годах сделали несколько попы-
ток до нее добраться. Однажды только (в 1571 году) им
удалось подойти к стенам русской столицы, пожечь поса-
ды и побить много народа. Москва «наполнися сеченых
во всех улицах от конца до конца», по выражению Пали-
цына; но московские цитадели не были взяты, и татары
ушли. Это был при Грозном самый страшный набег; ос-
тальные не проникали далеко от южных границ вглубь
государства. Умудренная горьким опытом, Москва уси-
ленно укрепляла свои южные рубежи и заселяла «дикое
поле» на южных окраинах. В своем месте мы расскажем,
насколько планомерна и действительна была эта работа
по укреплению и заселению юга. Она привела к тому,
что татарские набеги на самую Москву стали неисполни-
мы. В последний раз крымцы пробрались было к Москве
в 1591 году, но тотчас же и убежали назад с большим
срамом. Под стенами Москвы встретила их в боевом
порядке целая армия, стоявшая в подвижном полевом
укреплении, «гуляй-городе». Она не допустила татар к
стенам города и грозила им сама нападением. Хан оста-
вался под Москвой менее суток и «побежал», никуда не
уклоняясь для добычи, прямо домой: «которою дорогою
пришел, тою же дорогою и назад вышел». Русские пре-
следовали татар; вернулась их в Крым лишь третья часть,
и сам хан приехал в Бахчи-Сарай бесславно — ночью в
телеге раненый: видели, что левая рука у него была
подвязана. Отражение хана от Москвы было обращено
Годуновым в большую победу. Сам Борис, державший
начальство над войском вместе с князем Ф. И. Мстис-
лавским, получил чрезвычайную награду (между про-
чим города в Важской земле и звание «слуги», которое
почиталось «честнее боярского»). Щедро награждены
234
Глава 2
были и другие воеводы. На месте * гуляй-города» был
основан так называемый ♦Донской» монастырь. Хотя на
следующий год татары жестоко разорили рязанские и
тульские места, однако общий характер отношений к
Крыму определился в пользу Москвы. В Москве не было
страха перед Крымом, и московское правительство, не
озираясь на Крым, свободно действовало против других
татар. Так ногаи были приведены в подчинение Москве и
сами сознавались, что уже ♦учинились в воле государя
московского: чья будет Астрахань, Волга и Яик (говори-
ли они), того будет и вся Ногайская орда». Также реши-
тельно отваживалась Москва наступать и на татар кав-
казской группы, хотя здесь на первых порах ожидала ее
чувствительная неудача.
Выход на Каспийское море открыл для Московского
государства возможность непосредственных сношений с
Кавказским и Персидским побережьем и с среднеазиатски-
ми ханствами. В самую пору завоевания Казани и Астра-
хани, в 50-х годах XVI века, начались операции московс-
ких ратей на северном Кавказе. Кабардинцы тогда уже
вошли в зависимость от московского хюсударя; Грузия тогда
уже обращалась за помощью к Москве. В 1567 году рус-
ские поставили на р. Тереке город — Терский острог; он
должен был служить базой для действий в Кабарде в по-
мощь князю Кабардинскому Темрюку (на дочери которо-
го женился Грозный). Город не устоял, был брошен,
снова появился в 1578 году и снова не устоял: ♦царь
для брата своего Селим-салтановой (Турецкого) любви
тот город велел отставить и воеводу и людей своих отту-
да велел отвести». Турки ревниво оберегали сферу свое-
го влияния на Кавказе и не только требовали удаления
с Терека государевых людей, но жаловались московско-
му царю и на вольных московских казаков, которые
♦ гуляли» и ♦воровали» на Тереке. Казаки были там в
значительном числе и досаждали всем местным владе-
тельным князькам своими разбоями и насилиями. Но
они же служили при случае и великому государю мос-
ковскому и его союзникам, Грузинским владетелям; на-
пример, они ♦стояли у Александра царя (Кахетинского)
летом по щелям в горах от Шевкала Дагестанского на
Политипа Бориса
235
сторожах». Поэтому Москва в отношении казаков дер-
жалась здесь обычной своей манеры: она их бранила и
обзывала «ворами» в дипломатических сношениях с тур-
ками и с кавказскими князьками, но не «унимала» на
деле и готова была пользоваться ими для своих целей
колонизации и завоеваний. Переговорами о Терском го-
роде и о Терских казаках и начал Борис сношения свое-
го правительства с Кавказом и турками, «чтоб на Терке
казаки не жили», чтоб ни один казак на Терке и на
Дону у Азова не был» и чтобы государь «город на Терке
велел разметати и воевод и людей своих с Терки всех
свести велел». Московские послы все это обещали, а
московская власть ничего исполнять не намеревалась.
Напротив, московское правительство крепило свои свя-
зи с христианским Закавказьем и подумывало встать
твердой ногой в Грузии, где боролись влияние московс-
кое, турецкое и персидское. По-видимому, Борис рас-
считывал воспользоваться борьбой за Персию турок и
персиян и, помогая последним, сначала ослабить турок,
а затем справиться и с персиянами. Вмешательство Мос-
квы в кавказские дела формально оправдывалось тем,
что православная Грузия искала защиты у Москвы про-
тив своих врагов. В 1586 году Кахетинский «князь» или
«царь» Александр прислал в Москву сказать, что он «сам
своею головою и со всею своею землею под кров царствия
и под царскую руку рад поддается»; а из Москвы ему
ответили, что царь Федор Александра князя «под свою
царскую руку и в оборонь хочет взять». С тех пор откры-
той заботой московского правительства стало обеспечение
и укрепление пути из Астрахани в Грузию. На Тереке,
кроме старого городка «на устье Сунчи-реки», построили
новый город «на устье Терском». Гарнизон этого города
должен был стеречь дорогу из Руси в Закавказье, а кроме
того не «перепускать» турок через Терек на персиян. За-
вязавшиеся с Грузией сношения показали, что ближай-
шим врагом для союзных Москвы и Грузии были не
столько сами турки, сколько местный мусульманский вла-
детель «Шевкал» или «Шамхал» Тарковский, владения
которого в Дагестане закрывали дорогу в Грузию из Аст-
рахани. Против него Борис дважды снаряжал войско.
236
Глава 2
В 1593 году воевода князь Андрей Ив. Хворостин был
отправлен для того, чтобы в «Шевкальской-земле» пост-
роить два города и укрепиться в них. Первый город, на
р. Койсу, поставить удалось, а второй (южнее — в Тар-
ках) ♦поставить не дали»: русское войско было разбито
и оставило на поле битвы до 3000 человек; «сами же
воеводы с оставшимися людьми утекоша». В 1604 году
попытка утвердиться в земле Шевкала была повторена,
но окончилась еще печальнее. Воевода Ив. Мих. Бутур-
лин завоевал г. Тарки и остался в нем, но весной
1605 года турецкие войска вместе с Шевкалом осадили
его там. Бутурлин капитулировал на условии свободно-
го возвращения на Русь. Условие, однако, не было со-
блюдено: вся русская рать была избита, когда вышла из
крепости. Погибло более 7000 человек, и в числе их сам
Бутурлин. Наступившее за тем в Московском государ-
стве междоусобие на время прекратило сношения с Кав-
казом: и на Тереке и в Астрахани «от воров от казаков
стала Смута великая» и Москва утратила своих друзей
на северном Кавказе.
В отношении татар сибирской группы правительству
Бориса Годунова пришлось заново начинать дело поко-
рения, заглохшее со смертью знаменитого «велеумного
атамана» Ермака. После гибели Ермака Сибирское цар-
ство, захваченное им, вернуло свою независимость: в ав-
густе 1584 года русские покинули город Сибирь, и в нем
снова сели ханы. Казалось, Сибирская авантюра казаков
прошла без следа. Но московское правительство решило
не упускать из своих рук Сибирской земли. В том же
1584 году оно представляло дело цесарю так, что де «си-
дят в Сибири государевы люди, и Сибирская земля вся,
и Югра, и Кондинский князь, и Пелымской князь, во-
гуличи и остряки, и по Оби по великой реке все люди
государю добили челом и дань давать почали... соболи и
черные лисицы». Когда в Москве узнали об оставлении
Сибири, ее решено было возвратить: в начале 1586 года
туда была послана рать. По московскому обычаю, стра-
ну осваивали посредством «городов», то есть крепостей.
Придя на место к лету 1586 года, воеводы начали ста-
вить города: на реке Туре — город Тюмень, на реке
Политика Бориса
237
Иртыше — Тобольск. Тобольск находился вблизи г. Си-
бири; оттуда воеводы «добыли* Сибирь, захватили хана
Сейдяка и его город запустошили (1588). С тех пор «ста-
рейшина бысть сей град Тоболеск (говорит летописец),
понеже бо ту победа и одоление на окаянных бусормен
бысть, паче же и вместо царствующего града причтен
Сибири*. Кругом этого «стольного града* Тобольска шла
некоторое время борьба с татарами, мечтавшими про-
гнать русских назад; но эта борьба скоро показала, что
перевес сил окончательно перешел на русскую сторону.
Русские города росли почти ежегодно. На путях в Си-
бирское царство и на важных стратегически пунктах
стали Пелым (1593), Нарымский острог (1596), Кетс-
кий острог (1596), Верхотурье (1598), Туринский ост-
рог (1600), Томск (1604). На севере от главного пути
колонизации Сибирской тогда же возникли города: Бе-
резов (1593), Обдорск (1593) и Мангазея (1601). Свою
новую колонию, царство Сибирское, Москва оберегала
от чужой эксплуатации. Когда англичане просили о
разрешении ездить морем в Печору и Обь (1584), мос-
ковское правительство ответило им, что «пристанищ
морских в тех местах нет и приставать тут не приго-
дится; а лише в тех местах ведутся соболи да крече-
ты,— и только такие дорогие товары, соболи и крече-
ты, пойдут в Аглинскую же землю, и нашему государ-
ству как без того быть?* В этом риторическом вопросе
лучшее объяснение того, что ценила и чего искала Мос-
ква в Сибири.
4
СОВСЕМ особняком стоял в политике
Бориса вопрос об отношениях к православному Востоку.
Московское правительство твердо держалось «главной
мысли того века, что Русское царство, единственное не-
зависимое православное царство, должно заменить собою
погибшую Византийскую империю* (слова К. Н. Бесту-
жева-Рюмина). Представляя собой «новый Израиль*, в
среде которого сохранилась правая вера и истинное бла-
гочестие, московская светская власть в сношениях с пра-
вославными церквами Востока обычно действовала и за
233
Глава 2
себя, и за московскую церковь с ее иерархией. Царь, а
не митрополит московский писал грамоты восточным
патриархам; царь разрешал представителям восточногре-
ческого духовенства въезд в его государство и в столицу;
царь благотворил греческим церквам и духовенству; царь
председательствовал за них пред «агарянскими», то есть
турецкими властями. Вступая на московскую почву, гре-
ки сразу же испытывали на себе полноту власти московс-
кого монарха решительно во всех делах, какие бы их в
Москве ни интересовали. Поэтому они привыкли взи-
рать на его царское величество как на единственный
источник благ и милостей и обещали ему молиться Богу
денно и нощно, «чтобы он совершал всякое благо и чрез-
мерные благодеяния ежеденно, ибо имеет к тому готов-
ность». Внутреннее состояние московской церкви, ее от-
ношение к светской власти и степень ее независимости
и самостоятельности оставались для греков неясными,
так как им не было ни возможности, ни необходимости
вникать в эту сторону московской жизни. Официальные
встречи с московскими иерархами исчерпывали весь круг
необходимого общения с местным церковным миром, а
затем перед греками везде появлялся государев дьяк
или иной служилый человек, действовавший именем ве-
ликого государя.
Именно в такой бытовой обстановке был поднят, об-
сужден и разрешен вопрос об установлении в Москве пат-
риаршества. Чисто церковный, казалось бы, и каноничес-
кий, он получил характер государственного и политичес-
кого вопроса по преимуществу и был современниками
истолкован, как первый крупный политический успех са-
мого Бориса: «устроение се бысть начало гордыни его»,
заметил Иван Тимофеев по этому поводу о Борисе Годуно-
ве, Руководящая роль светских властей в деле о патриар-
шестве заставила некоторых историков даже вовсе упус-
тить из вида церковно-историческое значение события.
Так, Н. И. Костомаров решился сказать, что «Борис в
делах внутреннего строения имел в виду свои личные
расчеты и всегда делал то, что могло придать его управ-
лению значение и блеск; такой смысл имело преобразо-
вание, совершенное им в порядке церковной иерархии:
Полигика Бориса
239
Борис задумал учредить в Московском государстве пат-
риархию». И некоторые другие историки (даже Карам-
зин) склонны были деятельное участие Годунова в деле
учреждения патриаршества толковать, как его своекоры-
стный умысел, направленный в целях личной политичес-
кой карьеры. Конечно, такое понимание дела неприемле-
мо для серьезного исследователя, знакомого с основными
течениями московской мысли XVI столетия. Не один Бо-
рис, а все вершины московского общества мечтали об
установлении в Москве патриаршего сана. К этому вел
идеал единого православного христианского царства,
который был создан в Византии и требовал, чтобы честь
царская и патриаршая стояли вместе и неразлучно, по-
могая одна другой. Перенесенный на Русь, этот идеал
здесь не осуществился сразу: созданная им при Грозном
царская власть не восприняла своего венчания от лица
патриарха, но по теории должна была воспринять, а
потому и желала патриарха на Руси. Ей, царской влас-
ти, поэтому принадлежал и почин в данном деле, и ве-
дение самого дела. Новейший исследователь вопроса об
учреждении патриаршества в Москве, проф. А. Я. Шпа-
ков, отметил очень резкими штрихами преобладание
органов светской власти в сношениях о патриаршестве с
греческим духовенством, хотя он и далек был от мысли
отрицать национальное и церковное значение самого дела
для установления патриаршества. Борис в переговорах с
греческими иерархами являлся ловким и удачливым
представителем московского правительства, но действо-
вал он отнюдь не за себя, а за все московское царство и
за весь народ «нового Израиля».
Желание иметь около себя патриарха было царем
Федором наследовано от его отца. Уже при Грозном со-
зрела мысль, что, раз московский государь заступил для
всего «православия» место греческого царя, он должен
был иметь при себе и патриарха, как имел его визан-
тийский император. По словам профессора Шпакова,
«цветущее состояние и высокое положение нашей церк-
ви, ее отношения к константинопольскому патриарху —
делали учреждение патриаршества неизбежным». Оста-
валось только найти повод к возбуждению дела. Такой
240
Глава 2
повод представился в 1586 году, когда в Москву явился
антиохийский патриарх Иоаким. Это был первый приезд
в Москву восточного патриарха: до тех пор в Москве
греки искали субсидий (или, как тогда выражались, «ми-
лостыни»), а также заступничества перед турецкими вла-
стями. Искал того же и патриарх. Высокого гостя приня-
ли в Москве торжественно: почтили его «встречами», удо-
волили дарами и дали неделю отдохнуть от далекого пути
на «подворье» (во дворе Ф. И. Шереметьева); там, одна-
ко, его, по обычаю, окружили «приставами» и разобщи-
ли со всем живым миром. Царь принял патриарха с пыш-
ным церемониалом, причем в Кремль гостя привезли,
несмотря на летнее время (25 июня), в парадных митро-
поличьих санях, самым торжественным «чином». После
царского приема последовала встреча патриарха в Ус-
пенском соборе с московским митрополитом Диониси-
ем, причем патриарху пришлось пережить неприятную
минуту. Вопреки формам отношений, принятым на Вос-
токе, митрополит, ступив навстречу гостю, носившему
высший сан, благословил его первый, не выждав патри-
аршего благословения. Патриарх запротестовал и, по
выражению официальной московской записи, «погово-
рил слегка, что пригожее было бы от него митрополиту
принять благословение прежде, да и перестал о том».
Смиренный проситель не посмел много учить своих ми-
лостивцев и принял ту роль, какую ему дали его покро-
вители. Зато он скоро был удовлетворен царской милос-
тыней и ласково отпущен домой. Не сохранилось точ-
ных официальных свидетельств о тех переговорах, какие
велись с Иоакимом насчет установления патриаршества
в Москве. В позднейших своих записях и речах москов-
ские чиновники разноречиво вспоминали то, что было
делано и говорено по данному делу. Царь Федор будто
бы тайно помыслил о патриаршеском постановлении на
Москве со своей супругой и ближними боярами и объя-
вил свою мысль патриарху Иоакиму через Бориса; а
патриарх, со своей стороны, «рекся (то есть, обещал) о
том посоветовати со всеми патриархами и архиеписко-
пы и с епископы, со всем освященным собором». Что
именно было условлено между Борисом и патриархом,
Политика Бориса
241
точно, по отсутствию данных, сказать нельзя. Но Иоаким,
если и обещал что-нибудь Борису, не исполнил ничего из
того, на что надеялись в Москве. В Москве же, по-види-
мому, питали твердую надежду, что дело о патриарше-
стве через Иоакима получит ход на Востоке, и потому
отправили туда, к патриархам, вместе с Иоакимом своего
московского гонца, чтобы он тайно просил патриархов
установить патриархию на Москве. Ответа, однако, не
последовало, ибо на Востоке вовсе не желали исполнить
желание московского государя.
Но милостыню московскую там получать желали, ибо
в ней очень нуждались. А потому (быть может, и не без
связи с делами о патриаршестве) в 1588 году внезапно
появился на Руси константинопольский патриарх Иере-
мия. В Москве ожидали с Востока патриарших грамот и
послов, а прибыл лично патриарх, и притом не из млад-
ших, а первенствующий на Востоке патриарх цареград-
ский. Московские политики, конечно, помнили, что в
1561 году, когда цареградский «вселенский» патриарх
утверждал царский титул за великим князем московс-
ким, он написал в своей грамоте, что венчание на цар-
ство царей есть исключительное право только двух пат-
риархов православных: римского и константинопольс-
кого (а за отпадением первого, это право принадлежит
одному только константинопольскому). И вот теперь этот
особо правомочный святитель идет сам в Москву. Есте-
ственно было предположить, что столь редкое, можно
сказать, небывалое происшествие знаменует собою новый
фазис дела о московском патриаршестве. Вселенский пат-
риарх в Москве, думалось, установит патриархат скорее,
чем кто-либо иной. Отправляя своих людей навстречу
патриарху Иеремии, царь приказывал прежде всего раз-
ведать у патриарха и у его свиты: «каким он обычаем
идет ко государю и с чем идет?», «со всех ли приговору
патриархов поехал и ото всех ли с ним патриархов к
государю есть какой приказ?» Пытаясь проведать цель
поездки патриарха, пытались установить и законность
самого Иеремии и узнать, истинный ли он патриарх и
«Феолиптос, которой преж тово (Иеремии) был патри-
арх, куды ныне пошел, и вперед ему ли, Иеремею, быти
242
Глава 2
в патриархех, как он назад приедет во Царьгород, или
Феолиптосу?» В Москве догадывались, что предшествен-
ник Иеремии Феолипт не умирал, а куда-то «сшел», и
желали установить, что с шш сталось (он был низложен
султаном) и крепко ли сел на его место Иеремия. Таким
образом, волнуясь приездом необходимого и важного гос-
тя и ожидая от него существенных благ, Москва торопи-
лась выяснить, насколько можно ему верить. По-видимо-
му, результаты разведок получились удовлетворительные,
и в Москве Иеремию приняли, как подлинного вселенско-
го патриарха, с большим почетом. Но ожидания не испол-
нились, и надежды не сбылись. Оказалось, что Иеремия
не привез с собою решения по вопросу о патриаршестве, а
только просил «милостыни» и сообщал политические вес-
ти с Востока и из Литвы, через которую проехал.
Тогда в Москве созрел план, исполнителем которого,
если не творцом, был Борис Годунов. План состоял в
том, чтобы не выпустить Иеремии из Москвы без того
или иного решения дела об учреждении патриаршества
в Москве. Патриарха вселенского решили склонить или
единолично поставить патриарха на Руси, или же дать
обязательство провести это дело на вселенском соборе,
который будет созван по его возвращении на родину.
Иеремию окружили ловкими агентами-приставами: уме-
ло ему льстя, они подготовляли его к податливости и
соглашению. Сам же Борис зачастил к патриарху на
подворье для тайных бесед, как только там обозначи-
лись первые признаки податливости. Спутники Иере-
мии, греки, составлявшие его свиту, с огорчением отме-
чали, будто «такой патриарх имел нрав, что никогда не
слушал ни от кого совета, даже от преданных ему лю-
дей, почему и сам терпел много, и церковь в его дни».
Зарвавшись в беседах с хитрыми москвичами, Иеремия
сказал лишнее слово. Он понимал твердо, что единолич-
но не может создать московский патриархат; но, желая
угодить Москве, а самому тепло устроиться, он думал
разрешить задачу тем, чтобы самому остаться в Москве
в сане патриарха. «Если хотят, то я останусь здесь пат-
риархом», — заметил он одному из греков, своих спут-
ников, митрополиту Иерофею. Иерофей резко возразил,
Политика Бориса
243
говоря, что это невозможно: «Ты не знаешь обычаев
этой страны, здесь иные порядки, иные нравы; русские
не хотят тебя иметь своим патриархом; смотри, чтобы
тебе не осрамиться». Но патриарх остался глух к возра-
жениям и предостережениям: он высказал ту же готов-
ность остаться и в разговоре с московскими пристава-
ми — и на этом был уловлен. По словам проф. Шпако-
ва, «с момента произнесения им: остаюсь — переговоры
быстро двинулись вперед, и в русских памятниках мы
уже находим официальное их описание». Борис Годунов
получил царское приказание с патриархом «посоветова-
ти, возможно ли тому сстатися, чтобы ему быти в его
государстве, Российском царстве, — в стольнейшем гра-
де Володимире». Получив в общих выражениях согласие
Иеремии, хитро пожелали, чтобы он согласился жить не
в Москве, а во Владимире. Захудалый Владимир испугал
Иеремию. Он имел в виду стольную Москву, блестящий
дворец московского царя и пышный «чин» Кремлевского
митрополичьего (в будущем — патриаршего) двора; а ему
предлагали городок с тремя или четырьмя сотнями дво-
ров на посаде и с обваленной и запустошенной крепос-
тью на высоких берегах тихой Клязьмы. О Владимире
один из спутников Иеремии выразился, что он — «хуже
Кукуза», армянского городка, где был заточен Иоанн
Златоуст. Понятно, что патриарх отказался; «чтобы мне
быти в его государеве государстве, — ответил он Бори-
су, — и яз от того не отмещуся; только мне в Володиме-
ре быти не возможно, занеже патриархи бывают при го-
сударстве всегда; а то что за патриаршество, что жити не
при государе? тому остаться никак невозможно!» В Мос-
кве тоже понимали, что патриархи всегда бывают при
государях, и если прочили Иеремию во Владимир, то
лишь затем, чтобы сбыть его и вовсе с рук. Грек, не
разумевший по-русски, пришедший в Москву не зван, а
сам собою, при другом живом цареградском патриархе
Феолипте, судьба которого была неведома,— такой грек
не представлял для Москвы особой прелести. Он сделал
то, что от него требовалось: дал принципиальное согла-
сие на установление в Москве патриаршества,— и он
мог уйти. Борис хитро довел его до отказа поселиться
244
Глава 2
во Владимире и повел дело далее. Царь Федор на соборе
гласно выразил сожаление, что Иеремия отказался от Вла-
димира и пожелал Москвы. «И то дело не зстаточное! —
говорил царь. — Как нам то учинити, что... преосвящен-
ного Иева митрополита всея великия Росии от Пречис-
тыя Богородицы и от великих чюдотворцев (из Москвы)
изженути, а учинити греческого закона патриарха? а он
здешнего обычая и русского языка не знает и ни о кото-
рых делах духовных нам с ним говорити без толмача не
умети ». Вывод отсюда следовал один: «посоветовати» с
патриархом, чтобы он поставил на Москву патриархом
Иова митрополита. Борис Годунов и посольский дьяк
Андрей Щелканов «посоветовали» с Иеремией о том столь
настоятельно, что грекам «совет» показался требовани-
ем. Патриарх, опрометчиво признавший возможность су-
ществования в Москве патриарха-грека, нехотя дал со-
гласие на постановление патриарха туземца и стал про-
сить отпуска домой. Оставалась церемониальная часть
дела. Иеремия указывал на необходимость избрания пат-
риарха собором: церковный собор был созван в январе
1589 года и состоял из высших иерархов русской церк-
ви. Только теперь, полгода спустя после прибытия Иере-
мии на Русь, московское духовенство приобщалось к
делу установления на Руси патриаршества и вступало в
сношение с приезжими греческими иерархами. По ука-
занию царя собор избрал по три кандидата на патриар-
шество и на две вновь учрежденные митрополии — нов-
городскую и ростовскую. Царь из трех кандидатов в
патриархи выбрал, разумеется, Иова. От Иеремии спро-
сили греческий чин поставления в патриархи и его из-
менили, сделав более торжественным. Затем начались
торжества наречения и поставления новых иерархов с
участием Иеремии и его свиты. 26-го января 1589 года
Москва, наконец, получила патриарха: Иов был торже-
ственно посвящен в этот сан в Успенском соборе.
Дело было сделано; оставалось его письменно офор-
мить. Иеремию удержали в Москве до тех пор, пока не
изготовили торжественную грамоту об учреждении пат-
риаршества в Москве. Патриарх вселенский подписал эту
грамоту вместе с русскими иерархами и с тремя лицами
олитка Бориса
246
го собственной свиты (греческим митрополитом, архи-
пископом и архимандритом). Затем греки были отпуще-
ы милостиво домой (в мае 1589 г.) с обязательством
формить на соборе восточных церквей совершенное ими
Москве дело. До Константинополя Иеремия добрался
олько через год (весною 1590 г.) и созвал немедленно
обор высших восточных иерархов. Собор вошел в сужде-
:ие о правильности того, что было содеяно Иеремией в
Москве, и, конечно, не все признал канонически правиль-
ным; однако патриархат московский был собором при-
нан и московскому патриарху было определено пятое
1есто среди патриархов православных, о чем и послали
оборную грамоту в Москву. В Москве же обиделись: там
келали своему патриарху по меньшей мере третьего мес-
а, ибо Москва стала третьим «царством» после Рима ста-
рого и Рима нового (или Византии). Восток не уступил.
1а втором соборе, бывшем в начале 1593 года, в Царьгра-
[е в присутствии московского посланника дьяка Григория
Афанасьева, вопрос о московском патриаршестве был пе-
ресмотрен, и дело было оставлено в прежнем положении,
лавным образом под влиянием ученого александрийского
сатриарха Мелетия Пигаса. Но и Москва упорствовала:
•ам положили в пренебрежение собор 1593 года и упорно
гродолжали считать своего патриарха третьим — ниже
константинопольского и александрийского и выше анти-
охийского и иерусалимского. Успех свой Москва чрез-
оычайно ценила и светло праздновала, между прочим тем,
[то иерархически повышала многие свои епископские
сафедры: к двум митрополиям (новгородской и ростов-
ской) прибавлено было еще две (казанская и крутицкая;
юследняя — в самой Москве — «на Крутицах»); установ-
[ено шесть архиепископий и устроено шесть новых епис-
сопий. Так росла московская иерархия. Наблюдавший
сритически московские церковные события митрополит
1ерофей, ученый грек, все их приписал энергии и способ-
юстям Бориса Годунова. «Царь Федор, — писал он, —
>ыл человек смирный, по всему подобный младшему (или
«малому» императору) Феодосию, простой, тихий; а шу-
>ин царя, по имени Борис, был ко всему способен, умен,
[укав: он всем заведовал, и его все слушались».
246
Г лава 2
5
ОБЩИЙ голос современников припи-
сывал Борису руководство московской политикой; ему
же на счет должны быть поставлены и результаты этой
политики. По обстоятельствам данного времени, цель
московского правительства заключалась в том, чтобы
смягчить тяжелые последствия войны Грозного, заста-
вить забыть понесенные Москвой поражения и неудачи
и восстановить утраченное ею международное положение.
Борису удалось сделать много на этом пути возрождения
политической силы Москвы. Намеченная Баторием жер-
тва ускользнула из сетей католической политики и, вме-
сто дальнейшего подчинения ей, стала сама грозить Речи
Посполитой активным выступлением против нее. Пользу-
ясь слабостью нового монарха Речи Посполитой и внут-
ренним расстройством Швеции, Москва напала на Шве-
цию открыто и оружием вернула уступленные ей Гроз-
ным земли. В заботах об улучшении своей торговли, Москва
провела ряд мер на северном побережье, направленных на
организацию в ее пользу зародившегося там товарооб-
мена, и уничтожила исключительные льготы, данные
Грозным английской торговой компании. На востоке и
юге Москва продолжала развивать достигнутые ею с
покорением Казани и Астрахани военные и колониза-
ционные успехи. Движение в Сибирь и на Северный
Кавказ было именно следствием этих успехов. Дело не
обходилось без неприятностей и потерь, но от частных
неудач не останавливалось общее движение вперед и не
умалялись добытые результаты. Москва не обнаружива-
ла страха перед Турцией и Крымом, тянулась к Грузии,
покоряла ногайцев и сибирских татар. Она оказывала
помощь и поддержку подвластной султану греческой
иерархии и от последней требовала признания своего
духовного главенства, открыто объявляя себя наследни-
цей греческого царства и притязая на установление в
Москве патриархата. Во всех проявлениях московской
политической жизни, во всех сношениях с Европой и
Востоком чувствуется при Борисе подъем правительствен-
ной энергии и возрождение политической силы. Можно
сказать, что Борис достиг своих целей и заставил сосе-
Политика Бориса
247
дей считаться с Москвой так же, как они считались с
нею в лучшие времена Ивана Грозного.
Внешнюю политику Бориса Годунова можно поэтому
назвать успешной. Не то придется сказать о политике
внутренней: как ни велик был правительственный та-
лант Бориса, он не спас его от крушения. Сложность
внутреннего кризиса, в котором пришлось действовать
Борису, была неодолима для политика в действии так
же, как может она оказаться неодолимой и для истори-
ка в изложении.
6
МОСКОВСКАЯ общественная жизнь в
исходе XVI века была в корне потрясена кризисом време-
ни Грозного. Некоторые стороны этого кризиса нам уже
известны. Система террора, направленного Грозным на
родовую знать, ♦княжат», разбила не их только, но и
весь вообще общественный строй центральных московс-
ких областей. Не одни княжата были сорваны опрични-
ной с их старой оседлости и развеяны по окраинам госу-
дарства; сдвинута была вся народная масса, имевшая свя-
зи с земледельческим классом княжеской и боярской
опальной знати. Исчезал с места господин — «государь-
князь» или «государь-боярин», как тогда выражались, —
и с ним исчезал его «двор», то есть его «послужильцы»,
его «слуги», «люди», «холопы», словом, весь тот круг
лиц, с которым господин служил, властвовал и хозяйни-
чал в своей вотчине. В лучшем случае слуги шли за гос-
подином на его новоселье; в худшем они или гибли со
своим господином или же освобождались от службы ему
и осуждались на бродяжничество. По московскому обы-
чаю, при государевой опале, постигавшей господина, кон-
фисковали не только его имущество, но и его докумен-
ты — «грамоты и крепости». Действие этих крепостей
прекращалось, обязательства теряли силу, и крепостные
люди, «опальных бояр слуги», получали свободу, иногда
с запрещением поступать в какой-либо иной двор. Этим
они обрекались на голод и обычно уходили из государства
на южную украйну, где к концу XVI века образовалось
уже болыцое «собрание злодеев», по выражению яркого
2М
Глава 2
писателя того времени Авраамия Палицына. Далее, с
разрушением большого боярского или княжеского двора
разрушалось и его вотчинное хозяйство. Княжеская или
боярская вотчина, взятая в опричнину, обычно шла по
частям в поместную раздачу, дробилась на мелкие доли и
поступала во владение мелкопоместного служилого люда,
за которым крестьянину было жить тяжелее, чем за бояри-
ном или князем. У последних крестьяне крупных вотчин
пользовались выгодами общинного устройства и самоуп-
равления, сравнительным экономическим благополучием
и юридической защитой влиятельного хозяина. Мелкие
помещики такой защиты дать не могли по своему соци-
альному ничтожеству; по своей необеспеченности они жали
крестьян больше богатых владельцев; а крестьянское само-
управление было немыслимо в поместье с 5-10-15 крес-
тьянскими дворами, которые все непосредственно ведались
владельцем. Сам помещик, а не выборный крестьянский
♦староста» собирал с крестьян государевы подати и свои
частные оброки; переводя на себя функции выборных
властей крестьянского «мира», он, естественно, обращал
их в одно из средств укрепления крестьян за собой. Понят-
но, что такая перемена рассматривалась крестьянством
как потеря гражданской самостоятельности, как «крепость»
и «неволя», с которой им мириться было невозможно.
Разоренный и обездоленный крестьянин «не мога терпе-
ти» покушался на уход — законный или незаконный —
со старого постылого «печища» на новые более счастли-
вые места. То же чувство и та же готовность на уход
должны были владеть крестьянами и казенных «госуда-
ревых» волостей, «дворцовых» и «черных», которые пря-
мо из-за государя поступали в поместную раздачу. Помес-
тье с его тяжкой зависимостью мужика от помещика и
здесь одинаково гнало рабочее население прочь от крепос-
тного ярма в условия привычной и законом не уничто-
женной гражданской самостоятельности.
Так обозначилось одно из последствий пересмотра зем-
левладения в опричнине и соединенной с этим пересмот-
ром массовой раздачи поместий в центральных областях
государства. Обозначился повсеместный «выход» кресть-
ян и крепостного люда, холопов, из государственного цен-
Политика Бориса
249
тра. Правительство заметило этот выход в 1570-х годах и
думало объяснить его «моровым поветрием о, «хлебным
недородом», «татарским разореньем», «опричнинским
правежом». Но все это были частные причины; главная
причина крылась в том, что рабочее население теряло
свою личную свободу и с нею прежнюю возможность
пользоваться и распоряжаться землею, на которой оно
сидело и трудилось. Условия времени очень помогали дей-
ствию этой причины. Московская власть деятельно зак-
репляла за собой завоевания Грозного. На завоеванных
пространствах бывшего Казанского царства ставились го-
рода с людными гарнизонами и водворялись служилые
землевладельцы, а с ними вместе на новых землях, госу-
даревым жалованьем, возникали и монастырские вотчи-
ны. Это земледелие нуждалось в крестьянском труде,
как новые города нуждались в военном и торгово-про-
мышленном люде. Выходя из своих старых гнезд, с Вер-
хней Волги и с Верхней Оки, крестьяне и холопы зна-
ли, куда им можно идти. Само правительство звало этих
«верховых сходцев» для заселения новых городов и по-
граничной укрепленной «черты» в Понизовье (на Волге)
и на «диком поле» (на юг от Средней Оки в черноземном
пространстве). Новые места манили к себе переселенцев
своим простором, прелестью климата, богатствами почвы,
лесов и рек. Выходило так, что власть одними мерами
как бы выталкивала народ из внутренних областей госу-
дарства, а другими — привлекала его на окраины, обая-
тельные для поселенцев и без всяких казенных пригла-
шений. Попадая в новые условия жизни, эти поселенцы
не всегда задерживались в городах и у землевладельцев, а
шли дальше за «черту» искать «новых землиц» в «диком
поле» и там «казаковали» на полном просторе за предела-
ми государственного достижения. Вольная колонизация
опережала правительственную; она создавала за преде-
лами государства, но в его соседстве, опасную для го-
сударственного порядка казачью вольницу. Современник
(Авраамий Палицын) неодобрительно говорил, что Грозный
и его ученик Борис поощряли эту вольную колонизацию
юга. «Последова же царь Борис в неких нравех царю
Ивану Вдсильевичу (писал Палицын) ежебы наполнити
250
Глава 2
на край предел землы своея воинственным чином, дабы
против сопостат крепц и были украинные грады..! и гад
кто злодействующий осужен будет к смерти и аще убе-
жит в те грады,., то тамо да избудет смерти своея». По
словам Палицына, этих «злодействующих гадов» царь
Иван держал в страхе «разумом и жестокостью», а царь
Федор «молитвою»; при Борисе же эти «змии» задвига-
лись против государства, и скопилось на украйнах «боле
двадесят тысяч сицевых воров». Возникла прямая опас-
ность государственных осложнений от выделения обез-
доленного и недовольного рабочего люда, нашедшего себе
некоторую организацию вне государства.
Выход трудовой крестьянской и холопьей массы с ее
прежних мест сопровождался важными последствиями
не только на окраинах, куда эта масса шла, но и в цент-
рах, откуда она выходила. В центрах создался острый
хозяйственный кризис, вызванный недостатком рабочих
рук, и возникла ожесточенная борьба за рабочие руки.
Выход крестьян влек за собою хозяйственную «пустоту».
Писцовые книги XVI века отмечали очень много «пусто-
шей», вотчин пустых и поросших лесом; сел, брошенных
населением, с церквами «без пенья»; порозжих земель,
брошенных «за пустом» без пашни. Местами была еще
жива память об ушедших хозяевах, и пустоши еще хра-
нили на себе их имена, а местами и хозяева уже забыты
и «имян их сыскати некем». Хозяйства мелких служи-
лых людей от «пустоты» обычно погибали вовсе: малопо-
местному человеку не с чего было явиться на службу и
«вперед было собратися нечем»; он сам шел «бродить
меж двор», то есть побираться, бросая опустелое хозяй-
ство на произвол судьбы. Крупные же землевладель-
цы — служилые и церковные — имели большую эконо-
мическую устойчивость. Льготы, которыми они обык-
новенно обладали в отношении податном и правовом,
манили на их земли трудовое население, ибо и ему сооб-
щали известные выгоды. Затем, возможность сохранить
«мирское» устройство и самоуправление в большой вот-
чине привязывала крестьян к крупным земельным хо-
зяйствам. Наконец, и выход крестьянина от крупного
владельца был не так легок; администрация больших
Политика Бориса 261
вотчин в борьбе за крестьян имела достаточно опыта,
влияния и средств, чтобы не только удерживать за со-
бою своих крестьян, но еще и «называть» на свои земли
чужих. Таким образом, когда мелкие землевладельцы
разорялись вконец, крупные и знатные держались и даже
пытались скупать запустевшие и обезлюдевшие земли и
возобновлять на них хозяйство. Для сохранения своего
и для заведения нового хозяйства у таких владельцев
существовали испытанные приемы. Они прибегали, во-
первых, к перевозу чужих крестьян на свои земли и,
во-вторых, к различным видам экономического закаба-
ления живших у них крестьян и всякого иного «работ-
ного» люда, попадавшего в сферу их хозяйства.
«Перевоз» крестьян к концу XVI века принял харак-
тер общественного бедствия. Закон, изложенный в Судеб-
никах московских, указывал, что «крестьяном отказыва-
тися из волости в волость и из села в село один срок
в году: за неделю до Юрьева дни осеннего и неделя по
Юрьеве дни осеннем». Ежегодно осенью, в законный для
отказа период, начиналась своеобразная кампания «отка-
зов»: агенты богатых землевладельцев, «отказчики» яв-
лялись в чужие хозяйства и, соблазнив крестьян к выхо-
ду, «отказывали» их и «перевозили» на земли своих дове-
рителей и хозяев. Но с места крестьян выпускали не легко
и не без борьбы. Часто раздаются (по словам В. О. Клю-
чевского) «во второй половине XVI века жалобы отказчи-
ков на то, что землевладельцы не выпускают отказывае-
мых крестьян, куют их в железа или, согласившись на
вывоз, приняв отказ, грабят животы вывозимых кресть-
ян и насчитывают на них слишком много пожилого». Но
если своевольничали и насильничали те, кто терял крес-
тьян, то не лучше поступали и те, кто их вывозил. Отказ-
чики перевозили и перезывали к себе не только таких
крестьян, которые имели право выхода, но всех без разбо-
ра, кого только они могли вытянуть из-за других земле-
владельцев. При этом они действовали «насильством», с
явным нарушением правительственна^ правил и част-
ных интересов. Поэтому крестьянский «выход» обычно
происходил «среди споров, драк и насилий, ежегодно по-
вторявшихся в ноябре и наполнявших суды кляузными
2S2
Глава 2
тяжбами» (слова В. О. Ключевского). Бесконечное «на-
сильство» в данном деле озабочивало правительство. Еще
в царствование Грозного были принимаемы какие-то, нам
точно неизвестные, меры относительно крестьянского
вывоза и было дано какое-то «уложенье», чтобы кресть-
ян насильством не возили или чтобы их и вовсе не выво-
зили в известные сроки — в «заповедные лета», которые
точно определялись наперед правительством. Что это было
за «уложенье» Грозного, сказать трудно; но во всяком
случае московское правительство уже при Грозном при-
шло к необходимости вмешаться в дело крестьянского
перевоза для охраны как своего интереса, так и интере-
сов мелких служилых владельцев. Переход крестьян, си-
девших на тягле, лишал правительство правильного до-
хода с тяглой земли, а землевладельца лишал и законно-
го дохода, и возможности служить с опустелой земли.
Если крестьянским «отказом» и «вывозом» крестьян
со стороны землевладельцам удавалось пополнять рабо-
чую силу в своих экономиях, то мерами другого порядка
им удавалось навсегда закреплять за собою добытых ра-
ботников. Эти меры обычно сводились к экономическому
закабалению работника. Способов для того было много.
Хотя по закону расчеты по крестьянской земельной арен-
де не связывались с расчетами крестьян по другим обяза-
тельствам, однако же конец земельной аренды — «вы-
ход» — вел, естественно, к ликвидации и прочих денеж-
ных расчетов крестьянина с землевладельцем. Владелец
не выпускал крестьянина без окончательной расплаты, и
чем более был опутан крестьянин, тем крепче сидел он на
месте. Именно потому владельцы очень охотно давали
своим крестьянам хозяйственную подмогу, «ссуду», ссу-
жали им «серебро», то есть давали им от себя хозяйствен-
ный инвентарь и хлеб в зерне — «на семена и емена» (на
посев и прокорм), или же просто деньги в долг. Хотя ни
ссуда, ни серебро не влекли за собою «служилой кабалы»,
то есть не превращали крестьянина в холопа, однако они
давали хорошие доводы к самоуправному задержанию
крестьянина и тяготели над сознанием должника-земле-
дельца, нравственно обязывая его держаться того госпо-
дина, который помог ему в его нужде. Чрезвычайное раз-
Политика Бориса
253
витие крестьянской задолженности во второй половине
XVI века засвидетельствовано многими документами, и
оно объясняется именно тем, что кредитование крестьян
было полезно и удобно для землевладельцев.
Задолженность крестьянина сама по себе не превра-
щала его в холопа, хотя фактически и крепила его за
владельцем. Для того, чтобы сделаться холопом, то есть
потерять гражданскую самостоятельность и стать несво-
бодным, крестьянину надлежало формально себя про-
дать, «с пашни продаться кому в полную в холопи»,
как гласил Судебник. Во многих случаях это и бывало;
в записных книгах служилых кабал XVI века можно
читать десятки записей о том, что в число кабальных
людей вступают бобыли и крестьянские дети. В погоне
за рабочими руками владельцы рады были рядить «во
крестьяне» или брать к себе «во двор», в рабство, всяко-
го, кто предлагал им свой труд и поступался своей сво-
бодой. Здесь надобно было смекнуть лишь о том, что в
данном случае будет выгоднее, посадить ли пришельца
на пашню «во крестьяне», или же взять на него кабалу
и сделать его холопом. Один мог быть самостоятельным
тяглецом на крестьянском «жеребье», и такого лучше
было порядить во крестьяне, оплетя ссудою и серебром.
Другого не было расчета сажать на пашню по его моло-
дости и маломочности; такого можно было привязать к
месту служилой кабалой. По записным книгам видно,
что в кабалу шли в большинстве одинокие бездомные
люди, сироты и бродячая крестьянская молодежь. Их
еще не станет на ведение целого крестьянского хозяй-
ства; йо они уже полезны в качестве дворовых слуг и
батраков. В других случаях службу «во дворе» могли
предпочитать «крестьянству» и сами работники; так,
например, бесхозяйному бобылю и бродячему мастеро-
вому человеку (портному или сапожнику) в чужом дво-
ре могло быть удобнее и приятнее, чем на своем нищем
хозяйстве и бедном бродячем промысле. Таковы были
примерно условия, создававшие кабальную или вообще
холопью зависимость. Эти условия содействовали тому,
чтобы за землевладельцами закреплялись непашенные
элементы крестьянского мира, наиболее подвижные,
254
Глава 2
даже бродячие. Отрывая людей от пашни и государева
тягла, кабала не выводила их из экономии землевла-
дельца; в этом заключалась выгода кабалы для обеих
сторон: холоп освобождался от податного бремени, а его
«государь»-владелец прочно закреплял за собою рабо-
чую силу.
Однако бывали случаи, когда эта рабочая сила, го-
товая служить в частном дворе, не желала давать на
себя формальной крепости. Бродячий человек искал
работы и приюта в чужом хозяйстве, но не настолько
нуждался, чтобы продавать себя совсем. Он соглашал-
ся на частную службу, но без кабалы, готов был стать
«холопом», но «добровольным» или «вольным», чтобы
иметь возможность уйти, когда захочется, на новое мес-
то. И таких «добровольных» слуг владельцы с радостью
держали у себя за недостатком рабочего люда вообще.
С точки зрения государственного порядка «вольные хо-
лопи» были нежелательным явлением. Господам своим
они не были крепки, ибо могли безнаказанно их поки-
нуть; для государства они были бесполезны, ибо ему не
служили и не платили; для администрации они были
неудобны своей неуловимостью. Среди них легко мог-
ли прятаться люди, сбежавшие с государевой службы,
укрывшиеся от податей и «заложившиеся» за влия-
тельных господ, чтобы избежать ответственности за про-
винности и преступления. Московское правительство
вообще не поощряло «добровольной» службы без кре-
постных актов на работника и много раз высказывало
осуждение тем, кто «добровольному человеку верит и у
себя его держит без крепости». Однако «вольная» служ-
ба и работа существовала в разнообразных видах: под
названиями «закладчиков», «вкладчиков», «дворни-
ков», «вольных холопов» — слуги без крепостей жили
и работали в вотчинах и на городских дворах. Они
представляли собой внезаконное явление и очень сму-
щали московскую администрацию, которая иногда про-
сто не знала, что ей с ними делать. Так, например, при
переписи населения в городе Зарайске «писцы» обна-
ружили до двухсот «закладчиков», ни служилых ни
тяглых людей, и недоуменно про них писали началь-
Политика Бориса
2S5
ству: «И всего дворников торговых и нашейных и мас-
теровых людей и которые живут на дворничестве, а
кормятся по миру, делают наймуючись, — 198 чело-
век; а вперед тем людям как государь царь и великий
князь Борис Федорович вся Русии укажет?»
7
ИТАК, ко времени правления Бориса в
московском общественном быту обозначился ряд тяже-
лых осложнений, требовавших чрезвычайного правитель-
ственного внимания и деятельного вмешательства. Вы-
ход трудовой массы из срединных частей государства на
окраины создал кризис землевладения; он вовсе разо-
рял мелких землевладельцев, живших только трудом
подчиненных им крестьян; он причинял много затруд-
нений и осложнений землевладельцам более крупным и
обеспеченным. Забота об удержании рабочей силы в пу-
стевших хозяйствах повела к борьбе землевладельцев за
рабочие руки, к ожесточенному «отказу» и «вывозу»
крестьян из-за их владельцев с одних земель на другие.
В борьбе за крестьян владельцы прибегали ко всякого
рода ухищрениям и правонарушениям. Обход закона и
прямое насилие давали преимущество в борьбе богатому
и сильному. Мелкие владельцы теряли крестьян; крес-
тьяне же теряли в кабале у богатых свою гражданскую
самостоятельность, «йзбывали» своего крестьянства и
обращались в «кабальных людей», холопов. Рядом с фор-
мальным закабалением процветало «добровольное» хо-
лопство, не поддававшееся правительственному учету и
уносившее из правительственного государственного обо-
рота в незаконную частную зависимость много служи-
лых и платежных сил. Ко всему этому безнарядью при-
соединилось еще и то зло, что беглые из государства
люди на «диком поле» постепенно сбивались в значи-
тельные казачьи скопища и внушали властям опасение
и тревогу своим «воровским» настроением. Перед Бори-
сом стояла настоятельная необходимость регулировать
отношение крестьян и холопов к их «государям» земле-
владельцам и к государству и определить отношение пра-
вительства к антагонизму крупных и мелких владельцев
256
Глава 2
как в крестьянском деле, так и вообще в сфере земель-
ных отношений, где замечался упадок и запустение по-
местных хозяйств и чрезмерный рост церковного земле-
владения насчет светского. Так определяется обстанов-
ка, в которой приходилось действовать Борису.
Было бы глубоко ошибочным представлять себе дело
так, что правительство Бориса понимало ход и значение
потрясавшего общество кризиса с такою же ясностью, с
какою понимает это теперь историческая наука. В нео-
быкновенной сложности и многообразии общественных
отношений и столкновений тогда легко было потеряться.
К разрешению больных вопросов хозяйства и права неиз-
бежен был осторожный, нерешительный и робкий под-
ход. Правительству одновременно надлежало следить за
ходом междусословных отношений, охраняя слабых и за-
щищая обиженных, и в то же время соблюдать интересы
государства, когда они страдали от общественных неуст-
ройств. Последняя задача почиталась самой важной: она
по преимуществу довлела над сознанием правительства,
определяя его политику в сословных делах и в борьбе
земельных хозяйств за рабочую силу. Эта борьба, в об-
щем, вела к разорению мелкого служилого землевладения,
к личному закрепощению крестьян и к развитию кабаль-
ных отношений. Все это было невыгодно для правитель-
ства, ибо лишало государство плательщиков и служилых
людей. Задолжалый и закабаленный крестьянин переста-
вал тянуть свое тягло и платить «государевы подати»,
поэтому правительство готово было встать на защиту его
гражданской самостоятельности и готово было охранять
его от разорения и эксплуатации. Потерявший крестьян
и запустошивший поместье сын боярский не «отбывал»
своей службы и переставал хозяйничать, поэтому прави-
тельство готово было помочь ему удержать на пашне кре-
стьян и закрепить за ним его поместную и вотчинную
землю. В обоих случаях правительственная власть стано-
вилась вместе с мужиком и мелким служилым человеком
против крупного землевладельца, светского и церковного,
и в своих собственных целях охраняла интересы низших
общественных слоев от покушений высшей среды на их
труд, на их людей и земли. Желанием оберечь для себя
олитика Бориса
257
[сточники податных поступлений и боевую служилую силу
осударства надобно, конечно, объяснять указы прави-
ельства Бориса о крестьянах и, по связи с ними, о ка-
альных людях и добровольных холопах.
Еще при Грозном московская власть сочла необходи-
1ым вмешаться в «крестьянскую возку*: Грозный дал
:акое-то, точно нам неизвестное, «уложение» против вы-
воза крестьян и установил «заповедные лета», в течение
юторых был запрещен вывоз и выход крестьян и посадс-
:их тяглецов. Какой срок (или какие сроки) разумело
уложение» Грозного, неизвестно. Оно действовало в
584 году: рязанские землевладельцы ссылались на него,
калуясь царю Федору, что влиятельный дьяк Шерефеди-
юв «крестьян насильством (из) твоих государевых сел и
13-за детей боярских возит мимо отца твоего, а нашего
•осударя, уложенья». На «заповедные лета», в которые
юсадским и крестьянам нельзя было выходить, указыва-
юсь и в 1591-1592 годах. При этом указания делались и
га прошлые «лета» и на будущие: предписывалось возвра-
щать тех тяглецов, которые «с посаду разошлись в запо-
ведные лета», и запрещалось впредь вывозить «крестьян в
заповедные лета до нашего указу». Стало быть, уставов-
генное при Грозном, ограничительное «уложение» призна-
валось временным («до нашего указу»), но было длитель-
1ым и простирало свою силу на целый ряд лет. Приоста-
ювка «крестьянской возки» имела в виду вообще удержать
эабочее податное население на местах и прекратить его
/кассовый уход, а затем — закрепить его за «воинскими
подьми» в мелких поместьях и удержать крестьян от
герехода на льготные земли крупных и привилегирован-
ное владельцев, от которого «великая тощета воинским
подем прииде». Правительство Бориса, стало быть, насле-
довало от Грозного его ограничительные меры и продлило
IX действие; но вместе с тем оно внесло в них и некоторые
ювости. В 1597 году последовал знаменитый указ об ус-
тановлении пятилетней давности для исков на «выбежав-
пих» крестьян. Правительство предписывало: «давать суд»
1 «по суду и по сыску» велеть «беглых крестьян» возить
к назад, где кто жил», только в том случае, если крестья-
<е, «до нынешнего 106 (1597) года выбежали за пять лет*.
Зак. № 180
259
Глава 2
На тех же, кто выбежал «лет за шесть и за семь и за
десять и больше», суда давать было не приказано, за исклю-
чением таких дел о беглых, которые были уже «засуже-
ны», то есть начаты в судах; эти дела надлежало закон-
чить — «вершити по суду и по сыску». Установление дав-
ности, очевидно, смягчало применение меры, установившей
«заповедные лета». Нарушивший «заповедь» и убежавший
в неуказанные «лета» крестьянин получал возможность
остаться на новом месте, если со времени его ухода истек-
ло пятилетие. В 1601 и 1602 годах последовали новые
указы в ограничение, по-видимому, тех же «заповедных
лет». Царь Борис в 1601 и 1602 годах в тот самый срок
(конец ноября), когда обычно совершались крестьянские
переходы и вывозы, дал разрешение на выход — «во всем
своем государстве от налога и от продаж велели крестьянам
давати выход». Впрочем, эта льгота дана была не непос-
редственно крестьянам, а их землевладельцам: «а отказы-
вати и возити крестьян дворяном», говорил указ и пере-
числял разные чины служилых людей, дворян «обычных».
Разрешая «возку» простым служилым владельцам, указ,
однако, запрещал ее крупным лицам — высшему духо-
венству и монастырям, боярству и дворянам «большим».
Царь отказывался возить крестьян и за себя «в дворцовые
села и черные волости». Дело имело такой вид, что толь-
ко на мелкопоместных землях во всем государстве, кроме
Московского уезда, землевладельцы получали право ме-
няться в отдельных случаях отдельными крестьянами, не
превращая «отказа» и «вывоза» в систематическую хо-
зяйственную операцию: «А которым людем промеж себя в
нынешнем во 110 году крестьян возити, — говорил указ, —
и тем... возити меж себя, одному человеку из-за одного же
человека, крестьянина одного или двух, а трех или четы-
рех одному из-за одного никому не возити». Смягчение
«заповедных лет» получалось неполное: жалуя крестьян
«от налога и рт продаж» восстановлением выхода, царь
Борис стремился явно не к свободе крестьянского пере-
движения, а к удобству и выгодам поместного служилого
класса, обеспечивая его от покушений на закрепленный
за ним крестьянский труд со стороны крупных и сильных
землевладельцев, а также и от бродяжничества самих кре-
тьян. В данном случае интересы помещиков совпадали с
[равительственными, и Борис их поддерживал именно по
той причине. Крестьянский «выход» сам по себе не пред-
тавлял для него желанной цели; напротив, прикрепле-
гие трудовой массы и ее регистрация на государевом
*ягле или во владельческом дворе были для правитель-
:тва очень желательны. Оно, без сомнения, желало ук-
юпления крестьян на местах, а пока этого не было, стре-
лялось направить их передвижение сообразно своим ви-
jhm; но оно не решалось на полное и категорическое
зровозглашение крестьянской крепости, ибо не хотело
>тдать крестьян в частную зависимость и потерять их из
гягла. Поэтому-то оно и не уничтожало права «выхода»,
читаясь по-своему регламентировать его и им управлять.
То же стремление регламентировать и руководить за-
четно и в отношении правительства к холопьему делу.
Внимание власти было привлечено к этому делу тем, что
эт бояр (то есть, господ) «полные холопи и кабальные и
приданые люди и жены и дети побежали». Чтобы дать
«боярам» средство бороться с повальным бегством их «лю-
дей», в 1586 году правительство указало впредь всякое
поступление в холопство записывать в присутственных
местах: всякий, кто «бьет челом в службу», должен дать
на себя «служилую кабалу» своему «государю» в Москве
в приказе Холопья суда, а в других городах «с ведома
приказных людей»; приказные же люди обязаны «в за-
писных в московских в кабальных книгах и в городах те
служилые кабалы записывать». Таким образом, была вве-
дена обязательная запись в казенных книгах всех вновь
поступающих в холопство. А в 1597 году такое укреп-
ление холопства было сделано обязательным для всех во-
обще находящихся в холопстве людей: их владельцы
приглашались предъявить властям документы на свою че-
лядь и слуг и записать в «холопьи крепостные людские
книги» всякие «крепости старыя, и полные и купчие и
докладные, и всякие крепости и кабалы». Предполагалась
как бы общая перепись холопов. При этом о холопах «воль-
ных», которые служили без крепостей «добровольно», было
решено: опросить их всех, «сколь давно у кого служит
добровольно и кабалу на себя дает ли?» Если они давали
260
Г лава 2
кабалу, они и становились обыкновенными кабальными
людьми; если же кабалы не давали, их все-таки не остав-
ляли «вольными» слугами. Послуживших менее полугода
дозволено было «отпугцати на волю», а служивших с пол-
года и долее было приказано обращать в холопство и пи-
сать на них кабалу и без их согласия. Таким образом,
состояние «вольных» слуг формально упразднялось и вво-
дилось правило, выраженное в одном указе той эпохи
словами: «Не держи холопа без кабалы ни одного дня, а
держал бескабально и кормил, — и то у себя сам поте-
рял». Установив однообразный и обязательный порядок
укрепления холопства, закон 1597 года определил точнее
самое положение кабальных людей: с этих пор (говоря
словами В. И. Сергеевича) «все кабальные, и новые и ста-
рые, обращаются во временных холопов и лишаются права
прекращать свое зависимое состояние уплатой долга, но
зато в момент смерти кредитора все они получают свобо-
ду, не платя по кабале». Закон 1597 года о холопах еще
яснее, чем указы Бориса о крестьянах, преследует цели
государственные; он равно подчиняет правительственным
видам интересы как «государей», так и «холопей»; их
взаимные отношения должны быть направлены к тому,
чтобы рабочую силу правительство могло учесть, чтобы
собственникам она была достаточно «крепка» и чтобы
кабальные люди не обращались в «полных» холопей по
смерти их господ. Всем этим обеспечивался должный по-
рядок, как его понимало правительство, и охранялись
законные интересы обеих сторон.
Нельзя таким образом говорить, что Борис явился «ос-
нователем» или «виновником» прикрепления крестьян и
творцом кабальной зависимости «вольных» людей. Если
признавать, что в XVI веке были проведены общие меры,
стесняющие крестьянский переход, то начало их надле-
жит видеть в «заповедных летах» Грозного, а не в законах
времени Бориса. Если считать меры о холопах 1586 и
1597 годов первыми стеснениями «вольной» службы, то
надлежит помнить, что эти стеснения одинаково прости-
рались и на господ: Борис и их обязывал в равной мере к
регистрации трудового люда, этим самым ограничивая
произвол их и возможность внезаконных сделок в ущерб
Политика Бориса
261
указанному правительством порядку. Правила о ♦запис-
ке* холопов сопровождались постановлениями, явно кло-
нившимися в их пользу. Но к беглому люду, ушедшему
из государства в казачество, правительство Бориса вовсе
не склонно было относиться покровительственно и мягко.
Есть сведения, что к казакам на «диком поле* Борис не
благоволил, за сношения с ними жестоко наказывал (на-
пример, Захария Ляпунова) и неумеренно томил рабочее
население <поля» на казенных запашках, устраивая в но-
вых только что заселенных местах на юге «десятинную
пашню* на великого государя в размерах прямо непо-
сильных для местного люда. Лет через двадцать после
смерти Бориса московское правительство в переговорах с
вольными казаками напоминало казакам, «какая неволя
была им при прежних государях царях московских а после-
днее — при царе Борисе: невольно было вам не токмо к
Москве приехать, — ив украинные городы к родимцам
своим приттить; и купити и продати везде заказано (зап-
рещено)*. Если не успевали задержать рабочего челове-
ка на месте и не умели вернуть бежавшего «на старое
печище*, то его старались настичь на новом местожи-
тельстве и прикрепить к новопостроенному городу и к
государевой десятинной пашне на украйне; если же не
удавалось и это, то к вольному человеку относились
немилостиво и склонны были считать его, выражаясь
юридическим языком, за «вора*, а выражаясь литера-
турно — за «злодействующего гада*, от которого надле-
жало ожидать только зла. Так определялось общее от-
ношение правительства Бориса к «работным людям» —
к крестьянству и холопству. Очевидно, что крестьянс-
кая среда сама по себе не пользовалась особым покрови-
тельством Бориса. Он берег ее и защищал лишь по-
стольку, поскольку считал это необходимым для обще-
государственных польз.
8
ЗАБОТА о податных и рабочих людях
иногда ставила Бориса против московской земельной зна-
ти — «бояр*. Принадлежа к этой знати по происхожде-
нию и связям, Борис именно в этой знати имел и своих
262
Г лава 2
врагов. Не только его личное возвышение создало их. Ста-
рая родовая, княжеская знать видела в Борисе продолжате-
ля политики Грозного, «опричника», который продолжал
прежнее уничтожение княжат и систематически водворял
па верхах московского управления людей незнатных,
«обышных», непривычных к руководству делами. Совре-
менник Бориса, дьяк Иван Тимофеев, близкий к дому
знатнейших князей Воротынских, посвятил целую статью
в своем «Временнике» этой особенности управления Бори-
са. С точки зрения воспитанной в правительственных тради-
циях боярско-княжеской среды Ив. Тимофеев брезгливо
осуждает манеру Бориса покровительствовать «худород-
ным» и возводить их на «степени высокородных» сверх
всякой «меры и времени». По мнению Тимофеева, от этой
манеры терпела не только обойденная знать, но все госу-
дарство, как корабль, управляемый неискусным кормчим.
Как тонет корабль, окормляемый «ненаученым», как гиб-
нет стадо при дремлющем пастыре, как истощается мона-
стырь при «неснабдителях» иноках, так и град разоряется
«до иже яко не бысть» при худых правителях, жадных и
корыстных, но невежественных и неумелых. Не раз Тимо-
феев сравнивает таких «худородных» правителей со сви-
ньями: как «у свиньи в ноздрех усерязь (серьга) драгая
видима, сице у недостойных в руку начальствия власть
зрима», говорит он; «по образу нрава» у них «неразумных
свиней обычай»: они все пожрут, что ни дадут им, «что и
смертно, растворено же и спокрыто принесут им, они же
не ощутят». Ради мзды и прибытка они все попустят и со
всем примирятся, ибо не разумеют зла, которое приносят
«граду», то есть государству. Так оценивали сторонники
старой знати и поклонники старых обычаев администра-
цию Годуновых. Они жаловались не только на отстранение
знати от дел, но и на прямое гонение со стороны Бориса и
его близких. По-видимому, и все вообще считали, что Бо-
рис не жалует знать. Польские послы в 1608 году вспоми-
нали, что при Борисе «тяжело было боярам». Современник
Бориса голландец Исаак Масса писал, что «Борис устранил
всех знатнейших бояр и князей и таким образом совсем
лишил страну и высшего дворянства, и горячих патрио-
тов». Англичанин Флетчер был убежден, что опричнина
Политика Бориса
263
Грозного и все его меры против княжеской знати были
унаследованы правительством Бориса и что Годуновы ста-
рались всеми способами истребить или унизить всю благо-
роднейшую и древнейшую знать. После этих отзывов мож-
но придать некоторый вес словам Авр. Палицына, что
Борис «наипаче» грабил «домы и села бояр и вельмож».
Если дело и не обстояло так круто и грубо, как его пред-
ставляли недоброжелатели Бориса, все-таки ясно, что ро-
довая знать при Борисе не играла никакой роли ни в
государстве, ни во дворце; она уступила Борису и самый
престол московский по смерти царя Федора. Не трудно
понять, что автор хронографа 1616 года был прав, когда
сказал, что Борис «на ся от всех Русские земли чинона-
чальников негодование наведе». Чтобы вызвать и питать
это острое негодование знати, Борису не надобны были ни
опалы, ни казни: вся его деятельность, чуждая старых
доопричнинских дворцовых традиций, и сам он, воспитан-
ный в эпоху опричнины, с его не всегда родовитой родней,
ставшей у дел, — были неприятны и неприемлемы для
тех, кто помнил цветущее время княжеской московской
аристократии и был ее поклонником и сторонником.
Духовенство московское, современное Борису, обычно
считается дружественным ему, а патриарх Иов, обязанный
Борису самым патриаршим саном, изображается предан-
нейшим ему «приятелем». Действительно, в своих литера-
турных произведениях Иов всегда панегирически отзы-
вался о Борисе и сам себя представлял его поклонником
и сторонником. В дни царского избрания в 1598 году Иов
с московским «освященным собором» (то есть, с патриар-
шим духовным советом и свитой) занимал руководящее
положение. Он первый назвал в цари Бориса и водил за
собой в Новодевичий монастырь к Борису все духовен-
ство, в челе земского собора и народной массы, просить
Бориса на царство. Иов потерял патриаршество одно-
временно с низложением Годуновых и таким образом раз-
делил судьбу той династии, которую сам избрал и венчал
на Московский престол. И в прочем духовенстве, пос-
ле неудачной интриги митрополита Дионисия и князей
Шуйских, не видно никаких движений против Бориса. Ре-
гент и монарх, Борис умел ладить с служителями церкви.
264
Глава 2
По-видимому, с успокоением государства он нашел воз-
можным восстановить «тарханы» (льготы) церковных зем-
левладельцев, временно отмененные соборами 1580 и 1584
годов «покаместа земля поустроится». Это была исключи-
тельно милостивая мера, возвратившая монастырям и ка-
федрам особо льготное положение, утраченное ими в дни
государственных невзгод, и Борис имел поэтому основание
хвалиться тем, что он «все сохи в тарханех учинил». Но
эта милость Бориса вовсе не значила того, что государство
во всем уступало имущественным интересам духовенства.
В крестьянском деле указы Бориса возбраняли «крестьян
возити» за патриарха, митрополитов и прочих владык, а
также и за монастыри,— наравне с боярами и «большими»
дворянами. Крестьянский отказ и «вывозка» допускались
лишь среди мелких «приказных людей» патриарха и вла-
дык, как и среди соответствующих мелкопоместных светс-
ких владельцев. Церковные земли, стало быть, были по-
ставлены в одно положение с прочими безо всяких льгот-
ных исключений. Затем правительство Бориса предприняло
ряд мер к тому, чтобы произвести ревизию вотчинных прав
монастырей и устранить возможные злоупотребления ими.
В 1590 году последовал любопытный указ о том, чтобы
монастыри не передавали «за вклады» своих земель в част-
ное обладание и пользование; лица, державшие за собой
монастырские земли, должны были возвратить их монасты-
рю, а монастырь возвращал им их вклады, если бы вкладчи-
ки пожелали взять свои деньги обратно. Этой мерой пресека-
лась возможность не только отдачи монастырских земель в
пожизненное владение за денежный вклад, но и передача
земли от служилого человека монастырю с правом пожиз-
ненного пользования ею. Последняя операция была удоб-
ным средством для землевладельцев вывести землю из служ-
бы, не потеряв владения его на деле, и вследствие этого
стать «детьми боярскими неслужилыми». В борьбе за прин-
цип, чтобы земля из службы не выходила, правительство
пошло в 1593-1594 гг. на общий пересмотр монастырского
землевладения и произвело поверку прав даже у видней-
ших монастырей (Троице-Сергиева, Спасо-Ефимьева) на все
их земли; при этом многие монастырские вотчины были
отбираемы «на государя», если монастырь не оправдывал
Политика Бориса
265
документами своего на них права. Таким образом, в стол-
кновениях интересов государства и церковных собствен-
ников Борис оставался хранителем первых и, как во мно-
гом другом, был верным слугой государства.
Очерк сословной политики Бориса приводит именно к
такому выводу, что Борис не служил никакому частному
или классовому интересу. Со старой княжеской знатью у
него не могло быть приязни; напротив, вся история лич-
ного возвышения Бориса показывает взаимное недруже-
любие Бориса и княжат. Вожделения и нужды трудовой
массы, уходившей от крепостного ярма, Борис приносил
в жертву государственным пользам, которые в данном
случае он объединял с хозяйственными нуждами служи-
лого класса. Заботясь о поддержании хозяйств на служи-
лых землях, он оказывал поддержку рядовым мелкопо-
местным «дворянам и детям боярским». Но в то же вре-
мя с этих рядовых «помещиков великого государя» и
вотчинников — служилых людей он требовал службы в
полной мере и за тем, чтобы земля их службы не выходи-
ла, следил с такой же строгостью, с какой всегда следила
за этим московская власть. Нельзя назвать ни одной об-
щественной группы, которой Борис создал бы особо льгот-
ное положение и которой бы он особенно покровитель-
ствовал. Время было настолько смутно и трудно, кризис
переживался с таким общественным напряжением, что
правительство было лишено возможности создать кому
бы то ни было льготную обстановку. Оно не могло уго-
дить всем и всех удовлетворить при том условии, что
стихийный антагонизм землевладельческих слоев и рабо-
чей массы не мог быть уничтожен одной правительствен-
ной мудростью и ловкостью.
Однако ловкость и проницательность Бориса чутко
подсказывали ему, что необходимо было предпринять в
видах возможного успокоения страны.
9
ВЛАСТЬ перешла в руки Бориса как
раз в ту минуту, когда московское правительство созна-
ло силу общественного кризиса, тяготевшего над стра-
ной, и поняло необходимость с ним бороться. От своих
266
Глава 2
предшественников по управлению государством, самого
Грозного и Никиты Романовича Юрьева, и от таких
административных дельцов, каковы были знаменитые
дьяки братья Андрей и Василий Щелкановы, Борис ус-
воил положение дела и воспринял известные намере-
ния. Не он, вероятно, был создателем идеи успокои-
тельной политики, но он явился ее проводником и ока-
зался в высшей степени к этому пригодным по своим
личным свойствам. Мягкий и любезный, склонный к
привету и ласке в личном обращении, ♦светлодушный»
по современному определению, Борис был чуток к добру
и злу, к правде и лжи; он не любил насильников и
взяточников, как не любил пьяниц и развратников. Он
отличался личной щедростью и «нищелюбием» и охот-
но приходил на помощь бедным и обездоленным. Совре-
менники, все в один голос, говорят нам о таких свой-
ствах Бориса. Из их отзывов видно, что воспитанный в
среде опричников, Борис ничем не был на них похож и
из пресловутого ♦двора» Грозного с его оргиями, раз-
вратом и кровавой ♦жестостию» вынес только отвраще-
ние к нему и сознание его вреда. Соединяя с большим
умом административный талант и житейскую хитрость,
Борис сумел внести в жизнь дворца и в правительствен-
ную практику совершенно иной тон и новые приемы.
Пристальное знакомство с документами той эпохи обна-
руживает большую разницу в этом отношении между
временем Грозного и временем Бориса. При Борисе мос-
ковский дворец стал трезвым и целомудренным, тихим
и добрым, правительство — спокойным и негневливым.
Вместо обычных от царя Ивана Васильевича ♦грозы» и
♦казни», от царя Федора и ♦ доброго правителя» Бориса
народ видел ♦ правосудие» и ♦строение». »А строение
его в земле таково (говорили о Борисе его чиновники),
каково николи не бывало: никто большой, ни сильный
никакого человека, ни худого сиротки не изобидят».
Очень характерно для Бориса было то, что он вменял
себе в заслугу именно гуманность и справедливость. Но
от ♦светлодушия» и доброты Бориса было бы ошибочно
заключать к его правительственной слабости. Власть он
держал твердой рукой и умел показать ее не хуже Гроз-
Политика Бориса 267
ного, когда видел в этом надобность. Только Грозный не
умел обходиться без плахи и веревки, а Борис никогда
не торопился с ними. На интригу отвечал он не кровью,
а ссылками; казнил по сыску и суду; а «государевы
опалы», постигавшие московских людей без суда и сыс-
ка, при Борисе не сопровождались явным кровопроли-
тием. Современники, не принадлежащие к числу друзей
Бориса, ставили ему в вину то, что он любил доносы и
поощрял их наградами, а людей опальных приказывал
их приставам «изводить» — убивать тайно в ссылке. Но
доносы составляли в московском быту того времени не
личную слабость Годунова, а печальный обычай, заме-
нявший собой позднейшую «агентуру». А тайные казни
(если захотим в них верить) были весьма загадочными, и
редкими, можно сказать, единичными случаями. Сила
правительства Бориса заключалась не в терроре, которо-
го при Борисе вовсе не было, а в других свойствах влас-
ти: она действовала технически умело и этим приобрела
популярность. Борис в успокоении государства, после
опричнины и несчастных войн, добился несомненного
успеха, засвидетельствованного всеми современниками.
Под его управлением страна испытала действительное об-
легчение. Русские писатели говорят, что в правление'
царей Федора и Бориса Русской земле Бог «благополуч-
но время под аде»: московские люди «начаша от скорби
бывшие утешатися и тихо и безмятежно жити», «светло
и радостно ликующе», и «всеми благинями Росия цветя-
ше». Иностранцы также свидетельствуют, что положе-
ние Москвы при Борисе заметно улучшалось, население
успокаивалось, даже прибывало, упавшая при Грозном
торговля оживлялась и росла. Народ отдыхал от войн и
от жестокостей Грозного и чувствовал, что приемы влас-
ти круто изменились к лучшему.
Достигалось это, насколько можно судить, прямым
смягчением податных и служебных требований, предъяв-
ляемых правительством к населению. Восстановление
иммунитетов, отмененных в последние годы Грозного;
уменьшение окладов «дани», то есть прямых податей, и
попытка перейти к системе откупов (особенно в винной
регалии) для пополнения «великого государя денежной
269
Глава 2
казны»; частные льготы людям разных сословных групп;
поощрение торга, особенно с иностранцами,— вот при-
близительно те меры, которыми Борис думал поднять
общественное благосостояние. В гиперболической пере-
даче московских чиновников эти меры получали харак-
тер всеобщего освобождения от всяких платежей и по-
винностей: Годунов якобы «что ни есть земель всего
государства, все сохи в тарханех учинил, во льготе: да-
ней никаких не емлют, ни посох ни к какому делу,
городовые дела всякие делают из казны наймом». При
воцарении своем Борис, по казенной версии, служилым
людям «на один год вдруг три жалованья велел дать»,
«ас земли со всей податей, дани и посохи и в городовые
дела, и иных никаких податей имати не велел», «и гос-
тем и торговым людям всего Российского государства в
торгех повольность учинил». К общим послаблениям и
льготам присоединялась широкая благотворительность
Бориса, в которой обнаруживалась его личная щедрость
и тароватость: Борис любил слыть «нищелюбцем» и «нео-
скудным подавателем». К денежным подачкам он при-
соединял и заботу о восстановлении прав и о защите
интересов бедных и слабых людей; он наказывал обид-
чиков и взяточников и выставлял напоказ свое «право-
судие» и ненависть ко «мздоимству». Особым видом бла-
готворительности в системе Бориса были общественные
работы (если возможен этот термин в применении к тому
времени): Борис прибегал к ним в различных формах и
во всех удобных случаях.
Во все годы своей власти Борис чрезвычайно любил
строить и оставил по себе много замечательных сооруже-
ний. Начал он свои государственные постройки стеной
Московского «белого» города, шедшего по линии ны-
нешних Московских бульваров. Эту стену, или «град ка-
менной около большого посаду подле земляные осыпи»,
делали семь лет, а «мастером» постройки был русский
человек «церковный и палатный мастер» Федор Савельев
Конь (или Конев). По тому времени это было грандиоз-
ное и нарядное сооружение. С внешней стороны его при-
крыли новой крепостью — «древянным градом» по ли-
нии нынешней Садовой улицы, «кругом Москвы около
Политика Бориса
269
всех посадов». С участием того же мастера Коня в то же
приблизительно время построили в Астрахани камен-
ную крепость. С 1596 года начали работать по сооруже-
нию знаменитых стен Смоленска, и строил их все тот
же «городовой мастер» Федор Конь. Стены Смоленские,
длиной более 6 верст, с 38 башнями, были построены
менее чем в пять лет. Делали их «всеми городами Мос-
ковского государства; камень возили (люди) изо всех го-
родов, а камень имали, приезжая из городов, в Старице
да в Рузе, а известь жгли в Вольском уезде у Пречистые
в Верховье». Так широко раскинулись строительные опе-
рации Смоленского города. К работам были привлечены
из разных городов «каменщики и кирпичники»; велели
даже «и горшечников поймать» и послать в Смоленск к
крепостному строенью. Борис сам ездил в Смоленск на
закладку стен «с великим богатством» и по дороге «по
городам и по селам поил и кормил», обратив свое путе-
шествие как бы в сплошное торжество; «кто о чем добьет
челом, и он всем давал, являлся всему миру добрым».
При докладе царю Федору о строении Смоленска Борис
хотел сказать, что новая ограда этого города станет укра-
шением всем городам московским; он выразился так что
♦сей город Смоленск будет всем городам ожерелие». На
это присутствующий тут боярин князь Федор Михайло-
вич Трубецкой «противу Борисовых речей» ядовито за-
метил: «Как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и
не выжить». Записавший слова Трубецкого летописец
нашел их справедливыми: «И сие слово (говорит он) по
летах неколицех сбысться, множество бо людей с обоих
стран под стенами града того падоша». Но Борисово
♦ожерелье» было все-таки необходимо для государства
и оправдало себя уже в Смутное время, задержав надол-
го короля Сигизмунда под Смоленском. Наконец, Борис
на южных границах государства с необыкновенной энер-
гией продолжал строительство Грозного. В 1570-х годах
был разработан в Москве план занятия «дикого поля»
на юге крепостями, и постройка городов была начата;
но главный труд выполнения плана пришелся уже на
долю Бориса. При нем были построены Курск и Кромы;
была занята линия р. Быстрой Сосны и поставлены на
270
Глава 2
Сосне города Ливны, Елец и Чернявский городок; было
занято далее течение р. Оскола городами Осколом и Ва-
луйками; «на Дону на Воронеже» возник г. Воронеж;
на Донце стал г. Белгород; наконец, еще южнее постро-
или Царев-Борисов город. Эта сеть укреплений, плано-
мерно размещенных на степных путях, «по сакмам та-
тарским», освоила Московскому государству громадное
пространство «поля» и закрыла для татар пути к Моск-
ве и вообще в московский центр.
В пределах самой Москвы, кроме «белокаменных»
стен «Царева города» и деревянной стены внешнего го-
рода «скородума», Борис создал много зданий и церк-
вей. По хвалебному слову патриарха Иова, Борис «са-
мый царствующий богоспасаемый град Москву, яко не-
кую невесту, преизрядною лепотою украси: многие убо
в нем прекрасные церкви каменные созда и великие
палаты устрой, яко и зрение их великому удивлению
достойно; ...и палаты купеческие созда во успокоение и
снабдение торжником». Прежде всего, Борису принадле-
жит построение знаменитой колокольни «Ивана Велико-
го» в Кремле. В Кремле же Борис поставил обширное
здание для приказов у Архангельского собора и большие
каменные палаты «на взрубе» («запасный двор»). В Ки-
тай-городе после пожара торговых «рядов» Борис выст-
роил новые каменные ряды — «палаты купеческие» и,
кроме того, через р. Неглинную построил «большой мост»
со многими лавками («камерами»). В разных частях Мос-
квы Борисом были вновь поставлены каменные церкви
и хорошо украшены; многие старые были обновлены; а
кроме того, Борис задумал постройку в Москве нового
собора. Об этом новом храме современники говорят как
об исключительном сооружении. Он должен был зат-
мить и заменить первенствовавший в Москве Успенский
собор, «древнего здания святителя Петра храм Успения
Божия Матере». Для нового собора собраны были «ору-
дия» и материалы, «много множество». Но постройка
не состоялась, а материал для нее впоследствии царем
Василием Шуйским был распродан и пошел на другие
постройки, даже «на простые хоромы». Столь же пе-
чальную участь имело и другое предприятие Бориса: он
Политика Бориса
271
соорудил какую-то особую плащаницу или, по точному
выражению Ив. Тимофеева» «Христа Бога гроб» боже-
ственные Его плоти вместилище», по образцу Иеруса-
лимского «мерою и подобием». По-видимому» это было
подражание Иерусалимской кувуклии в храме св. Гроба
Господня с изображениями Христа и Богоматери» архан-
гелов, апостолов» Иосифа Аримафейского и Никодима.
«Подобия» или «чеканные образы» блистали золотом,
бисером и самоцветами, так что, смотря на них, едва
можно было «устояти» на месте. По смерти Бориса это
сооружение почему-то вызвало глумление черни, погро-
мившей семью Годуновых: «то вражиею ненавистью раз-
дробиша и, на копья и на рогатины встыкая, по граду и
по торжищу носяху позорующе, забыв страх Божий» (так
официально писалось в феврале 1607 года). При такой
страсти Бориса к постройкам и сооружениям, естествен-
но, что он прибегал к этому средству занять народ и дать
ему заработок при всяком подходящем случае. Так, в
голодные годы (1601 и следующие), кроме подаяния день-
гами и хлебом, население получало от правительства
работу на постройках. Один из иностранцев (Т. Смит)
отмечает, что именно ввиду всеобщей голодовки Борис
предпринял, например, дополнительное укрепление
внешней стены города Москвы: «приказал построить га-
лереи («обламы») вокруг самой крайней стены великого
города Москвы».
В государственной деятельности Бориса любопытной
чертой было его благоволение к иноземцам. Современ-
ники упрекали Ивана Грозного за склонность к обще-
нию с иноземцами и иноверцами. Во «Временнике» Ива-
на Тимофеева находятся замечательные в этом отноше-
нии строки. Вместо избиваемых и изгоняемых вельмож
Грозный будто бы возлюбил «от окрестных стран приез-
жающая»; иноземцам он вверял свою душу, приближая
их в свое «тайномыслие», и доверял свое здоровье, слу-
шая их «врачебные хитрости». От этого происходил
«души его вред, телесное паче нездравие». Без всякого
принуждения сам он вложил свою главу «во уста аспи-
да», и потому «вся внутренняя его в руку варвар быша»:
они детали с ним все, что хотели. Все беды времени
272
Глава 2
Грозного Тимофеев приписывает господству иноземцев
над Грозным. Такова была национальная оппозиция
европеизму Грозного. Однако Борис и в данном отно-
шении последовал Грозному, не боясь обвинений, па-
давших на его политического учителя. В «Истории»
Н. М. Карамзина старательно собраны указания на лю-
бовь Бориса к европейскому просвещению и к «нем-
цам». «В усердной любви к гражданскому образованию
Борис превзошел всех древнейших венценосцев Рос-
сии», — говорит Карамзин. Борис мечтал учредить на
Руси европейские школы (даже будто бы университе-
ты); он приказывал искать за границей и вывозить в
Москву ученых; принимал чрезвычайно милостиво тех
иностранцев, которые по нужде или по доброй воле по-
падали в Москву на службу, для промысла или с торго-
вой целью; много и часто беседовал он со своими меди-
ками иностранцами; разрешил постройку лютеранской
церкви в одной из слобод московского посада; наконец,
настойчиво желал выдать свою дочь Ксению за какого-
либо владетельного европейского принца. Последнее же-
лание Борис пытался исполнить дважды. Первый раз
был намечен в женихи изгнанный из Швеции короле-
вич Густав, которого пригласили в Московское государ-
ство на «удел» и очень обласкали. Но Густав не склонен
был ради Ксении изменить ни своей религии, ни своей
морганатической привязанности, которая последовала за
ним в Москву из Данцига. Дело со сватовством расстро-
илось, и Густав был удален с царских глаз в Углич, где
его приберегали на случай возможного воздействия его
именем и особою на Шведское правительство. Однако
Густав не пригодился и против Швеции; он умер мирно
в Кашине в 1607 году. Сближение Бориса с Данией по-
вело к другому сватовству: в 1602 году в Московию при-
был, в качестве жениха царевны Ксении, брат датского
короля Христиана герцог Ганс (или Иоанн). С герцогом
Гансом дело пошло лучше, чем с Густавом; но волей
Божией Ганс расхворался и умер в Москве месяца через
полтора по приезде. Любопытнейший дневник датского
посла Акселя Гюльденстиерне, сопровождавшего герцо-
га Ганса в Москву, дает читателю много подробностей
Политика Бориса
273
не только о делах свадебных, но и о московском быте
вообще, и о московских деятелях до самого Бориса вклю-
чительно. Больного Ганса Борис не раз посещал сам,
нарушая обычай царский, по которому все болящие ли-
шались права «видеть царские очи». У постели Ганса
царь выказывал много внимания и ласки герцогу, взды-
хал и даже плакал; с обычной наклонностью к жесту
«указывал он обеими руками на свою грудь, говоря:
здесь герцог Ганс и дочь моя!». Когда Ганс скончался,
датским послам сказали, что царь от великого горя слег
в постель. На вынос тела царь прибыл лично и трога-
тельно простился с почившим, причем настоял на пол-
ном помиловании одного из датчан, взятого под арест и
подлежавшего тяжкому наказанию за покушение на
убийство. Очевидно, смерть нареченного зятя искренно
опечалила Бориса: со слезами причитал он у гроба: «ах,
герцог Ганс, свет мой и утешение мое! по грехам нашим
не могли мы сохранить его!»... «Царь от плача (говорит
очевидец) едва мог выговаривать слова».
При Борисе московское правительство впервые при-
бегло к той просветительной мере, которая потом, с Петра
Великого, вошла в постоянный русский обычай. Оно
отправило за границу для науки нескольких «русских
робят», молодых дворян; они должны были учиться «на-
крепко грамоте и языку» той страны, в которую их
посылали. Документально известно о посылке в Любек
пяти человек и в Англию — четырех. По свидетельству
же одного современника — немца, было послано всего
18 человек, по 6 в Англию, Францию и Германию. Из
посланных назад не бывал ни один: часть их умерла до
окончания выучки, часть куда-то разбежалась от учите-
лей «неведомо за што», а кое-кто остался навсегда за
границей, проникшись любовью ко вновь усвоенной куль-
туре. Один из таких Никифор Олферьев Григорьев стал
в Англии священником, «благородным членом еписко-
пального духовенства», и во время пуританского движе-
ния (1643) даже пострадал за свою стойкость в его но-
вой вере, лишившись прихода в Гентингдоншире. На-
прасно московские дипломаты пытались заводить за
границей речь о возвращении домой посланных: ни сами
274
Г лава 2
«робята», ни власти их нового отечества не соглашались
на возвращение их в Москву.
Очерк политической деятельности Бориса не вскры-
вает никакой «системы» или «программы» его полити-
ки. Московские люди того времени не имели привычки
возводить мотивы своих действий к отвлеченному прин-
ципу или моральному постулату. Если они и приводили
в своих суждениях тот или иной резон, то обычно это
было указание, что «так повелось», или же что «и быть
тому непригоже»; а почему одно «повелось», а другое
«непригоже», они не объясняли. Так и Борис не объяс-
нял своих действий и намерений никакой обобщающей
или объединяющей мыслью, кроме разве общего указа-
ния на государственную пользу и общее благосостояние.
Поэтому исследователь лишен возможности говорить о
целях и планах Бориса как политика и администратора;
он может о них лишь догадываться. Несколько легче
определить по известным фактам тенденцию, руково-
дившую на деле политикой Бориса: несомненно, он дей-
ствовал в пользу средних классов московского общества
и против знати и крепостной массы. По крайней мере
именно от средних общественных слоев он получал бла-
госклонную оценку и признание принесенной им пользы
и «благодеяний к мирови». Простой народ (не крепост-
ная масса, а свободные его слои, «поспольство» по-
польски) очень любил и ценил Бориса, iвзирал на него,
как на Бога», по словам одного современника, и рад
был «прямить» и служить ему. По общему признанию
русских писателей того времени, Борис «ради строений
всенародных всем любезен бысть». «Зряще разум его и
правосудие», «праведное и крепкое правление» и «лю-
дей ласку великую», народ излюбил его на престол цар-
ский в 1598 году. Широкая популярность Бориса при
его жизни — вне всяких сомнений. «Борис так располо-
жил к себе, что о нем говорили повсюду», — замечает
даже ненавистник его, голландец Исаак Масса. Вряд in
можно сомневаться, что за простым желанием и иска-
нием популярности у Бориса скрывалась более глубокая
и серьезная цель — перенести опору власти с прежних
оснований, вотчинно-аристократических, на новые бо-
Политика Бориса 275
лее демократические и основать правительственный по-
рядок на поддержке мелкого служилого класса и сво-
бодного тяглого населения. Политический расчет Бори-
са был дальновиден и для московского правительства
был оправдан всем ходом общественной жизни XVII века.
Но сам Борис не мог воспользоваться плодами собствен-
ной дальновидности, ибо при его жизни средние слои
московского общества еще не были организованы и не
сознали своей относительной социальной силы. Они не
могли спасти Бориса и его семьи от бед и погибели,
когда на Годуновых ополчились верх и низ Московского
общества: старая знать, руководимая давней враждой к
Борису и его роду, и крепостная масса, влекомая нена-
вистью к московскому общественному порядку вообще.
ТРАГЕДИЯ БОРИСА
1
«НО ВРЕМЯ приближалось, — говорит
Карамзин о конце царствования Бориса, — когда сей
мудрый властитель, достойно славимый тогда в Европе
за свою разумную политику, любовь к просвещению,
ревность быть истинным отцем отечества, наконец, за
благонравие в жизни общественной и семейственной, дол-
жен был вкусить горкиг плод беззакония и сделаться
одной из удивительных жертв суда небесного». Карамзин
считает «беззаконием» Бориса то преступление, которое
ему приписывалось современниками, — убийство царе-
вича Дмитрия в Угличе. В другие «беззакония» Бориса
Карамзин не верил; но в это не смел не верить, так как
оно утверждаемо было церковью. Несчастье Бориса зак-
лючалось не только в том, что он стал жертвой злосло-
вия и клеветы, но и в том, что это злословие и клевета
получили непререкаемую для своего времени санкцию
правительства и духовенства и обратились из обыватель-
ского подозрения в официальную истину и церковное
утверждение.
Ропот зависти и злобы сопровождал, конечно, вся-
кий шаг Бориса по пути его к власти и единоличному
господству во дворце и государстве. Его удача объясня-
лась не только его умом и счастьем, но еще более хитро-
стью, «пронырством» и «злодейством». Борьба Бориса с
боярами-княжатами за дворцовое преобладание повела
за собой ссылки бояр (причем кое-кто из них в ссылке
умер) и даже казни некоторых их сторонников. Все эти
беды были приписаны «властолюбию» Бориса и зачтены
Трагедия Бориса
277
ему в личную вину. Вступление «царского шурина» в
регентство сопровождалось в глазах Москвы многими
♦жертвами» и в них молва о ненасытном властолюбии
временщика находила себе достаточное основание. Если
Борис сумел воспользоваться малоумием царя Федора для
того» чтобы стать правителем государства, то естественно
было ждать, что правитель воспользуется царским непло-
дием для того, чтобы стать самому наследником царства
и «улучить» себе престол. Подобного рода подозрения и
гадания в такой мере соответствовали обстановке и ха-
рактеру Бориса, что казались непререкаемыми; их невоз-
можно было опровергнуть никакими доводами и сообра-
жениями. Кого и как мог бы убедить Борис в том, что он
не желает власти, когда он несколько лет вел борьбу за
власть? Да и на самом деле, неужели он не желал влас-
ти? А раз поверить вообще в «ненасытное властолюбие»
Бориса, то как не соблазниться поверить и в то, что ско-
рая смерть царевича Димитрия явилась плодом того же
властолюбия? Царевич умер как раз тогда, когда Борис
одолел всех своих соперников во дворце и стал у самого
трона как «бодрый правитель» и «ближний приятель»
царя Федора. Ненавистники счастливого временщика го-
ворили вероподобно, что Борису время было устранить и
последнее лицо, стоявшее между ним и троном, именно
царского сына, подраставшего в Угличе.
После всего того, что было напечатано о смерти царе-
вича Димитрия, нет никакой нужды заново излагать
все частности дела и возобновлять старую и безнадеж-
ную полемику о том, умер ли царевич в Угличе, или же
спасся от покушения; и если умер, то сам ли зарезался,
или был зарезан; и если был зарезан, то участвовал ли в
этом преступлении Борис, или же не участвовал24. Тех,
кто твердо усвоил себе мнение, что царевич спасся из
Углича и в 1605 году пришел в Москву на «прародитель-
ский престол», а равно и тех, кто верит, что царевича
заклали по повелению «лукавого раба» Бориса Годунова,
24 Весь материал по вопросу о смерти царевича, до последнего десяти-
летия, рассмотрен в статье А. И. Тюменева: «Пересмотр известий о
смерти царевича Димитрия» в «Журнале Министерства Народного
Просвещения» за 1908 г., май и июнь.
273
Г лова 3
наше изложение не разубедит. Оно имеет в виду иную
цель — представить дело так, как выясняется оно по
текстам уцелевших документов читателю, не склонному
к предвзятым обвинениям против Бориса и не завися-
щему от того или иного толкования «следственного дела»
или пресловутых «житий» и «сказаний».
Известно, что царевич скончался 15 мая 1591 года в
Угличе от раны, полученной им в «горло» и, по-видимо-
му, захватившей сонную артерию. Через два дня это
стало известно в Москве, и оттуда в тот же день была
послана в Углич следственная комиссия. Она прибыла в
Углич 19 мая и произвела следствие, установившее, что
царевич покололся ножом сам в припадке «черной» бо-
лезни. Документы этого следствия, склеенные в один
«столбец», сохранились до нашего времени и не раз были
напечатаны под именем «следственного дела». В 1913 году
«дело» было издано facsimile25, и таким образом весь след-
ственный материал теперь доступен обзору и самому тща-
тельному исследованию. Когда в 1605 году самозванный
царь Димитрий явился в Москву, следствие 1591 года
считалось опровергнутым, а царевич живым. Когда же
в 1606 году этого Димитрия убили, а мощи подлинного
царевича принесли в Москву и торжественно поставили
«у правого столпа» в Архангельском соборе, истина след-
ственного дела не была восстановлена. Народу офици-
ально сообщалось, что царевич Димитрий «по зависти
Бориса Годунова, яко агня незлобливое, заклася»; на
гробе царевича была сделана надпись, что царевич уби-
ен был «повелением Бориса Годунова»; в житии нового
святого писалось, что он неповинным страданием стяжал
себе нетление и дар чудес, ибо приял заклание «от лука-
вого раба своего Бориса Годунова». Обвинение против
Бориса было заявлено и правительством Шуйского и цер-
ковью, но оно не было ничем документальным подтверж-
дено и осталось голословным. Только в различных редак-
циях «житий» царевича Димитрия и в сказаниях о само-
25 Владимир Клейн. «Угличское следственное дело о смерти цареви-
ча Димитрия 15 мая 1591 года». Часть I: «Дипломатическое ис-
следование подлинника». Часть П: «Фототипическое воспроизве-
дение подлинника и его транскрипция». Москва. 1913.
Трагед ия Бориса
279
званце частные авторы приводили различные версии рас*
сказов о том, как устраивались по наущению Бориса
всякого рода покушения на жизнь царевича, пока, на-
конец, один из убийц не * пререза гортань ему». Эти
версии одна с другой несходны, вообще необстоятельны
и значения документальных данных ни в каком случае
иметь не могут. Расположенные в порядке их появле-
ния, хронологически, жития и сказания представляют
любопытный образец постепенного наслоения легендар-
ных деталей на эпическом сюжете: они чем позднее, тем
полнее, и в этом отношении имеют некоторую цену для
историка письменности, но для истории факта никакой
цены иметь не могут. Гораздо важнее для историка те
отзывы о факте смерти царевича Димитрия, которые
находятся у современных писателей о Смуте XVII века,
не желавших описывать Угличское событие, но мимохо-
дом его вспоминавших.
Пользуясь всем помянутым материалом — следствен-
ным делом, сказаниями, житиями и отзывами совре-
менников, — мы попробуем дать некоторые справки об
Углицких событиях, необходимые для дальнейшего ос-
вещения трагедии Бориса.
Любопытны прежде всего те отношения, какие устано-
вились между московским двором и сосланной из Моск-
вы в Углич семьей царевича — царицей Марьей Федоров-
ной и братьями ее, Нагими. По внешности господствова-
ло взаимное доброжелательство. В Москву, например, с
именин царевича 19 октября, на память мученика Уара
(царевичу «прямое имя» было Уар, а Димитрий было имя
«мирское»), по тогдашнему обычаю присылали государю
«пироги»; государь же отдаривал царицу Марью мехами,
а ее посланца А. А. Нагого камками и деньгами. Но по-
добными знаками внимания доброжелательство и ограни-
чивалось. Семью Нагих держали в Угличе не «на уделе»,
а под надзором, который был поручен особому чиновни-
ку, присланному в Углич от московского правительства,
дьяку Михаилу Битяговскому. Как этого Битяговского,
так и других агентов власти Нагие не любили и с ними
ссорились. Шла у них, например, «брань за то, что Михай-
ло Нагой у М. Битяговского прашивал сверх государева
280
Глава 3
указу денег из казны, и Михайло (Битяговский) ему
отказал, что ему мимо государев указ денег не давы-
вать». В самый день смерти царевича Мих. Нагой с Би-
тяговским «бранилися же за то, что Михайло Нагой не
отпустил Посохи», то есть людей, потребованных с
подводами для государева войска. Ненависть к Битяговс-
кому привела к тому, что его убили первого во время
погрома, учиненного Нагими в Угличе после смерти ца-
ревича. Таким же убийством грозили и другому московс-
кому чиновнику, «городовому прикащику» Русину Рако-
ву, присланному из Москвы в Углич для сбора посохи.
Ему говорили, что он «не для посохи прислан, а прислан
проведывати вестей, что у них деется». Его гнали вон из
Углича, грозя: «чего тебе здеся дожить? того ли дожида-
ешься, что и тебя с теми же побитыми людьми вместе
положити, с Михаилом с Битяговским с товарищи?» Та-
кие же чувства питала семья Нагих и к высшим чинам
московской администрации, к тому правительству, кото-
рое сослало их из Москвы в захудалый город и лишило
дворцового почета и столичных удобств. Осторожный в
своих отзывах, Авр. Палицын решается, однако, открыть
своему читателю, что царевич Димитрий был от своих
«ближних», то есть родственников, «смущаем за еже не
вкупе пребывания с братом», то есть за высылку из Мос-
квы, и потому «часто в детских глумлениях глаголет и
действует нелепо о ближнейших брата си (царя Федора),
паче же о сем Борисе (Годунове)». «Нелепые» действия
мальчика описаны одним из современников-иностранцев
(Буссовым). Отметив, что царевич проявлял вообще «от-
цовское жестокосердие», Буссов рассказывает, что раз он
велел своим товарищам молодым дворянам сделать из
снегу несколько фигур, назвал их именами известных
бояр, поставил рядом и начал рубить, приговаривая: «так
им будет в мое царствование». Разумеется о чувствах
Нагих к боярам шли доносы в Москву. Палицын, с обыч-
ным для него уменьем тонко выразиться, говорит, что
нашлись враги (Нагим) и «ласкатели» (боярам), «вели-
ким бедам за-мышленницы, в десятерицу лжи составля-
юще, с сими (лжами) подходят вельмож, паче же сего
Бориса, и от многие Смуты ко греху низводят, его же
Трагедия Бориса
281
краснейшего юношу (Димитрия) отсылают нехотяща в
вечный покой». В московском обществе слухи о злом
праве царевича и о возможности покушений на него хо-
дили еще до смерти царевича. Англичанин Флетчер» вые-
хавший из Москвы в 1589 году и напечатавший свою
книгу о России в Лондоне в 1591 году, поместил в ней
такие знаменательные строки о Димитрии: «Жизнь его
находится в опасности от покушений тех, которые про-
стирают свои виды на обладание престолом в случае без-
детной смерти царя (Федора); кормилица, отведавшая
прежде него какого-то кушанья, как я слышал, умерла
скоропостижно. Русские подтверждают, что он точно сын
царя Ивана Васильевича, тем, что в молодых летах в нем
начинают обнаруживаться качества отца: он, говорят,
находит удовольствие в том» чтобы смотреть, как убива-
ют овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное
горло, когда течет из него кровь (тогда как дети обыкно-
венно боятся этого) и бить палкой гусей и кур до тех пор,
пока они не подохнут». Понятно, что такие слухи и от-
зывы о царевиче не могли способствовать установлению
согласных и доверчивых отношений между Москвой и
Угличем: стороны взаимно опасались друг друга и пита-
ли взаимную вражду. По сообщению современников, в
Москве желали смерти царевичу, а в Угличе мечтали о
скорой кончине царя Федора. Буссов говорит, что многие
бояре видели в царевиче подобие царя Ивана Васильеви-
ча и весьма желали, чтобы сын скорее отправился за
отцом своим в могилу. В челобитной же царю Федору
«горькой вдовицы» Авдотьи Битяговской упоминается,
что убитый в Угличе Михайло Битяговский «говорил мно-
гижда да и бранился с Михаилом (Нагим) за то, что он
(Нагой) добывает беспрестанно ведунов и ведуний к царе-
вичу Димитрию; а ведун Ондрюшка Мочалов — тот бес-
престанно жил у Михаила да у Григория да у Ондреевы
жены Нагого у Зиновии; и про тебя, государя (поясняла
челобитчица царю Федору) и про царицу (Ирину Федо-
ровну) Михайло Нагой тому ведуну велел ворожити» сколь-
ко ты, государь, долговечен и государыня царица».
Возможно, как кажется, объяснить источник того
убеждения, что царевич Димитрий вышел нравом в отца.
282
Глава 3
Ребенок страдал тяжелой болезнью. Это была эпилепсия
с основной чертой эпилептических страданий — перио-
дичностью припадков, и с эпилептическим психозом —
неистовством. Многие свидетели удостоверяют это. Одни
говорят, что «падучая немочь» или «падучий недуг» —
старая болезнь царевича: «на нем была же та болезнь по
месяцем беспрестанно». Другие точнее определяют время
припадков, сроком более месяца между припадками: у
царевича, говорят они, была болезнь «в великий пост»,
потом перед самой Пасхой (которая в 1591 году праздно-
валась 4 апреля), потом 12 мая. Во время припадков маль-
чика бросало на землю; когда же его подхватывали, он
дрался и кусался на руках у людей. Вот как описывали
очевидцы его последний припадок и приступ его болезни
вообще: «Играл царевич ножиком, — говорила его мам-
ка, — и тут на царевича пришла опять та же черная
болезнь, и бросило его о землю, тут царевич сам себя
ножом поколол в горло, и било его долго да туто его и не
стало. А и преже того, сего году в великое говенье, та же
над ним болезнь была, падучей недуг, и он поколол сваею
(большим гвоздем) и матерь свою, царицу Марью, а вдру-
горяд на него была та же болезнь перед Великим днем, и
царевич объел руки Андрееве дочке Нагого: едва у него
Андрееву дочь Нагого отняли». Сам Андрей Нагой пока-
зал, что царевич «ныне в великое говенье у дочери его
руки переел да и у него у Андрея царевич руки едал же в
болезни, и у жильцов, и у постельниц: как на него бо-
лезнь придет, и царевича как станут держать, и он втепо-
ры ест в нецывенье (беспамятстве, забытье), за что попа-
дется». Вдова Битяговского писала в поданной царю че-
лобитной: «В великие говенья царевича изымал в комнате
(то есть во дворце) тот же недуг, и он, государь, мать свою
царицу тогды сваею поколол; а того, государь, многижды
бывало: как его станет бити тот недуг и станут его держа-
ти Ондрей Нагой и кормилица и боярыни, и он, государь,
им руки кусал, или за что ухватит зубом, то отъест».
Тяжелая наследственность исказила здоровье ребенка, и
царевич с его бесноватыми припадками представлялся со-
временникам своего рода извергом, похожим на отца по
душевному строю, по жажде крови, насилия и зла.
1рагедия Бориса
2S3
Такова была обстановка и условия Угличских собы-
тий в мае 1591 года. Драма началась в полдень 15 мая,
когда «царевич ходил на заднем дворе и тешился с робя-
ты, играл через черту рожем». На этом «заднем», то есть
внутреннем дворе дворцовой усадьбы он и получил смер-
тельное поранение. Чтобы усвоить топографию Угличс-
кого «города» или кремля, надобно ознакомиться с при-
лагаемым чертежом, составленным по данным XVII века.
В «город», расположенный на берегу Волги и окружен-
ный стеной, вело двое ворот, Спасские и Никольские.
Противоположный им глухой угол города был занят двор-
цом, усадьба которого простиралась до собора «Спаса
Преображения». Пространство, находившееся в остром
глухом углу города у Наугольной Флоровской башни,
было «задним двором» дворца. Церкви, «что на крови»,
были поставлены на месте, где случилось несчастье с ца-
ревичем и пролилась его кровь. Таким образом устанав-
ливается точно, что в минуту катастрофы царевич был
далеко от общения с посторонними людьми. Они бывали
лишь в противоположной половине «города», ибо входи-
ли в ворота, близкие к «торгу» и «посаду», и, конечно,
не могли проникнуть через дворец на его внутренний
двор. В обеденные часы 15 мая, когда тянулся обычный
для того времени перерыв служебных занятий, и всякого
рода приказные люди, от главного дьяка Михаила Битя-
говского до последнего «россылыцика», разошлись из
города из «дьячьей избы» на посад по «подворьям», — в
городе раздался набат и во дворце поднялась тревога. Со
двора «вверх», то есть во дворец, прибежал мальчик «жи-
лец» (придворный) Петрушка Колобов и сообщил, что
царевич покололся ножом. По показаниям Колобова и
его товарищей, таких же мальчиков («жильцов робят»), в
минуту несчастья «были за царевичем только они, четыре
человека жильцов, да кормилица да постельница», а по-
сторонних не было никого. Однако мать царевича, прибе-
жав на двор, сразу обвинила мамку царевича (старшую в
его штате) Василису Волохову и начала ее бить, крича,
что ее сын да сын дьяка Битяговского «зарезали» цареви-
ча». По набатному звону в город с посада сбежался на-
род: «многие посадские и слободские и посошные люди
2S4
Глава 3
и с судов (на Волге) казаки (рабочие) с топоры и с рога-
тиными и с кольем». Версия царицы, будто ее сын заре-
зан московским дьяком и его сыном с их приятелями,
была легко воспринята толпой. Особенно же возбуждал
толпу брат царицы Михайло Нагой, всегдашний враг
Битяговского, на этот раз оказавшийся пьяным после
обеда на своем подворье. Под влиянием царицыных кри-
ков и Михайловых речей в Угличе начался погром. Тол-
па гонялась за Битяговским и его семьей и за другими
заподозренными виновниками смерти царевича. Битя-
говский, прибежавший во дворец, пытался спрятаться в
одном из строений дворцовой усадьбы, в «брусяной избе»,
но толпа его достала: «двери у избушки высекли да
выволокли Михаила Битяговского да Данила Третьяко-
ва да тут их убили до смерти». Сына мамки царевича,
Осипа Болохова, долго били и мучили, наконец, приве-
ли его «к церкви к Спасу перед царицу только чуть
жива и тут его перед царицею прибили до смерти». Сына
Битяговского убили «в дьячье избе» (его во дворце не
было); а его мать и сестер взяли в их дому, «на подворь-
ишке»; «ободрав», «поволокли их на двор», то есть ко
дворцу, и «хотели их побити же». От смерти их избави-
ло только вмешательство духовенства; но они все-таки
были посажены, как и мамка Василиса, «за сторожи».
Двор Битяговских и все их имущество было ограблено
«без остатку». «На Михайлов двор Битяговского (гово-
рил один свидетель) пошли все люди миром и Михаилов
двор разграбили и питье из погреба в бочках выпив и
бочки кололи; да с Михайлова же двора взяли Михайло-
вых лошадей девятеро». Разгромили также и «дьячью
избу» — канцелярию, где сидел за делами Битяговский;
«у дьячьи избы сени и двери разломаны и вокна выби-
ты». Подьячий Третьячко о себе показывал: «И я, Треть-
ячко, вшол в избу, ажно коробейка моя розломана, а
вынято из нее государевых денег 20 рублев, что были
приготовлены на царицын и на царевичев расход». Тре-
тьячку и другим подьячим угличане погрозили, что им
«то же будет», что и Битяговским, и они «с того страху
разбежались розно и в город ходити не смели». С такого
же страху убежали из Углича и некоторые посадские
Трагедия Бориса
Ж
люди, «а за ними гонило человек 20 посадских для того,
что они были прихожи к Михаилу Битяговскому»; бег-
лецы несколько дней «ходили по лесу, а в город иттить
не смели». Непричастные к погрому посадские угличане
свидетельствовали, что «все миром побивали»: город весь
встал на тех, кого сочли виновником несчастья, и в
стихийном озлоблении губил заведомо невинных людей,
даже таких, которых не коснулись истерические обви-
нения царицы Марьи и хмельная злоба ее брата Михаи-
ла Нагого. К такому результату привело несчастье, слу-
чившееся с царевичем!
Следственное дело дает нам понять, в каком виде
предстала Угличская драма перед судом Московского
правительства. Следователи в своем «обыске» офици-
ально установили, что царевич сам в припадке болезни
«поколол» себя в горло ножом; его мать в отчаянии
взвела ложное обвинение в убийстве на нескольких лиц;
ее брат Михаил поднял толпу на этих лиц; толпа учини-
ла «всем миром» целый погром, убив более десятка подо-
зреваемых людей и пограбив частное добро и казенное
имущество. Угличский «обыск» прежде всего был доло-
жен в Москве патриаршему совету, «собору», от которого
на следствие в Углич был послан митрополит Геласий.
Собор дал свое заключение в том смысле, что «царевичу
Димитрию смерть учинилася божьим судом» и что Нагие
виноваты в «великом изменном деле»: «николи не было»
такого лихого дела и таких убийств и кровопролитья,
какие «остались от Михаила от Нагого и от мужиков».
Собор поэтому передавал «то дело земское градцкое»
целиком на государеву волю: «все в его царской руке: и
казнь, и опала, и милость». Государь приказал боярам
Угличское дело «вершити», то есть произвести надле-
жащее расследование и суд. К сожалению, документы,
сюда относящиеся, не уцелели, и мы только из частных
сообщений знаем, что погромщиков постигло суровое
наказание. Летописец, представляющий судебную кару
как личную месть Бориса за гибель его сообщников,
сообщает, что он царицу Марью велел постричь в мона-
хини и сослать «в пусто место за Белоозеро», а Нагих
всех разослал по городам по темницам; угличан же «иных
286
Глава 3
казняху, иных языки резаху, иных по темницам рассы-
лаху; множество же людей отведоша в Сибирь и постави-
те град Полым и ими насадите: и оттого же Углич
запустел». Легенда заявляла, что с людьми разделил ссыл-
ку даже угличский колокол, звонивший набат 15 мая
и сосланный за то в Сибирь. Изложенные выше обстоя-
тельства оправдывают необходимость суда и кары за
Угличский погром. Состав следственного дела, безуп-
речный с точки зрения палеографической, был прави-
лен и юридически. В руки московских властей он дал
материал бесспорный для возбуждения преследования
против Нагих и угличских «мужиков». Но этот матери-
ал, по-видимому не обнародованный правительством для
общего сведения, не мог, конечно, разубедить тех, кто
поверил по слухам в насильственную смерть царевича
и, приписывая убийство Битяговским, почитал, по пра-
вилу «cui prodest», первовиновником злодейства Бориса
Годунова. На этом, например, стояли всю свою жизнь
некоторые Нагие; так желали думать все вообще нена-
вистники Бориса; так шептала московская молва, под-
биравшая всевозможные сплетни. Большой вероподоб-
ностью враждебных Борису толкований Угличской дра-
мы объяснялись их упорность и распространенность.
2
КОГДА в 1606 году совершилась кано-
низация царевича Димитрия и для церковного обихода
потребовалось его «житие», оно было составлено (дума-
ется, в Троице-Сергиевом монастыре) в форме весьма
литературной. Так как биография маленького царевича
не могла иметь никакого содержания (ибо царевич в
сущности еще и не жил сознательной жизнью), то «жи-
тие» было построено не на биографическом материале.
Оно раскрывало перед читателем гибельный рост власто-
любия Бориса Годунова, которое толкало его от преступ-
ления к преступлению. Стремясь к власти и престолу,
Борис губит Шуйских, потом царевича Димитрия, потом
царя Федора. Избранный на престол собственным за-
мыслом и ухищрением, он своими преступлениями вы-
зывает на себя кару божию в виде самозванца. Как ору-
Трагедия Бориса
М7
дие божьего промысла, самозванец имеет успех и ис-
требляет Бориса со всем его родом. Исполнив же свое
назначение, он в свою очередь истреблен благочестивым
царем Василием Шуйским, которого Господь сподобил
открыть и водворить в Москве мощи праведного цареви-
ча. Трагедия Бориса, павшего якобы жертвою своей Пре-
ступной страсти, впервые получила в этой «повести
1606 года» литературное выражение, а чудесное явле-
ние мощей царевича было в ней объяснено как награда
свыше за неповинное страдание от властолюбца. Повесть,
однако, не была принята в церковный оборот по обилию
в ней политических выпадов и была для агиографичес-
кого употребления сокращена и переделана. Но она дала
схему и тон для всех последующих «житий» царевича,
составленных в XVII веке и в Петровское время (жития
Тулуповское, Милютинское, св. Димитрия Ростовского).
Все редакции следуют этой схеме, и ни одна не вносит в
изложение чего-либо исторически ценного. С другой сто-
роны, «повесть 1606 года», понятая современниками как
историческая хроника московских событий, была усвое-
на хронографами и «летопищиками» и в их компиля-
тивном тексте получила широкое распространение в пись-
менности XVII века. На ее основе выросло даже совсем
легендарное, по выражению Карамзина, «любопытное,
хотя и сомнительное», сказание «о царстве царя Федора
Ивановича», в котором судьба царевича изложена с со-
вершенно невероятными, наивно-сказочными подробно-
стями. Вся эта группа произведений, пошедшая от од-
ного источника, имеет для историка цену только как
литературный эпизод, любопытный не фактическими дан-
ными, а эволюцией сюжета и взглядами авторов.
От этой группы «житий» и сказаний в стороне стоят
некоторые особые рассказы об убиении царевича. Напри-
мер, в официальном «Новом летописце» XVII века есть
подробное повествование об угличских событиях, в лите-
ратурном отношении самостоятельное. В одном из сбор-
ников знаменитого археографа П. М. Строева нашлось
и еще одно особого рода повествование, по-видимому,
XVIII столетия. Из них рассказ «Нового летописца», наи-
более обстоятельный, доставил много труда критикам. Его
2SS
Глава 3
почитали самым веским свидетельством против Годунова
такие историки, как С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров,
арх. Филарет. Но доводы их встречали решительные воз-
ражения со стороны, например, Е. А. Белова и А. И. Тю-
менева, специально изучавших Угличское дело. Чем бли-
же подходит исследователь к общению со всей совокуп-
ностью текстов, относящихся к факту смерти царевича
Димитрия, тем решительнее делается его отрицание дан-
ного памятника: «Рассказ Нового летописца, — говорит
А. И. Тюменев, — не выдерживает и той снисходитель-
ной критики, какую к нему применяет Соловьев. В самом
рассказе мы встречаем много черт, которые именно зас-
тавляют нас заподозрить его. Ряд легендарных вставок и
сказочных оборотов речи, ряд известий очень сомнитель-
ного свойства и заведомо ложных — все это никоим обра-
зом не позволяет видеть в авторе очевидца, современника
или человека, писавшего на основании современных ис-
точников». Действительно, Новый летописец был обра-
ботан только в 1630 году (лет через сорок по смерти
царевича), и его рассказ об угличской драме во многом
уже принял вид эпически воспроизведенного предания.
Состав его в основе напоминает «жития». Исходный
пункт — в преступном властолюбии Бориса; оно ведет
Бориса к ряду покушений на жизнь царевича: яд, мно-
го раз данный мальчику, не действует, ибо Бог не по-
пускает тайной смерти царевича, «хотя его праведную
душу и неповинную кровь объявити всему миру»; люди,
предназначенные для покушения на царевича, отказы-
ваются от преступления (Загрязский, Чепчугов, действи-
тельная роль которых историкам неизвестна вовсе). На-
ходятся, наконец, исполнители замысла — окольничий
Клешнин (один из следователей, посланных в 1591 году
в Углич царем Федором), Битяговские, Качалов, Воло-
ховы (жертвы угличского погрома). Во время прогулки
поранили царевича Качалов и двое молодых людей: сын
мамки Волоховой и сын дьяка Битяговского; старшие
же вдохновители убийства остались в стороне. Убийцы
от страха отбежали с места преступления «двенадесять
верст», но кровь праведного вопияла к Богу и «не попу-
сти их»: они возвратились назад и вместе с прочими
югедия Бориса
289
союзниками» своими были побиты «каменном». Затем
оследовало пристрастное и обманное следствие со сто-
оны Бориса и гонение на родню царевича — Нагих,
аково содержание рассказа Нового летописца» безус-
овно, подходящего к типу «житий» и родственных им
казаний. Оригинальнее повесть Строева. Она напоми-
ает подробный дневник событий 15 мая 1591 года, опи-
ывает час за часом, что делал царевич в последний
ень своей жизни, и с протокольной точностью передает
одробности покушения на него. На царевича напали,
огда он был «противу церкви царя Константина», кор-
[илицу «палицею ушибли», а царевичу «перерезали гор-
о ножем». Однако ближайшее знакомство с построением
: содержанием памятника заставляет сомневаться даже в
ом, что его автор знал топографию города Углича (церк-
и царя Константина в «городе» писцовые книги не зна-
эт), а также и в том, что он был современником события
[ что текст его повести был старше 1606 года. Если дозво-
ительно по догадке определить время составления этой
:овести, то известный нам текст ее носит на себе черты
LVIII, а не XVII столетия.
Если исследователь останется в круге этих, характери-
ованных выше, произведений, не войдя в рассмотрение
сей вообще московской письменности, посвященной Смут-
[ому времени, то он получит впечатление, что вера в пре-
тупность Бориса и насильственную смерть царевича Ди-
китрия была всеобщей и непререкаемой у всех современ-
[иков той эпохи. Однако такое впечатление было бы
овершенно неправильным. Целый ряд наблюдений опре-
;еленно говорит исследователю» что вопрос о виновности
>ориса в смерти царевича оставался именно вопросом для
шогих современников события, несмотря на то, что и
[озднейшие правительства, и церковь, и литературные
[роизведения, рассмотренные нами, громко и настойчиво
аявляли о злодействе властолюбца Бориса. Совесть мос-
ковских людей не всегда успокаивалась на официальных
ъерениях, и наиболее смелые и искренние писатели пы-
ались так или иначе обойти не предписанные «цирку-
[яром» или «декретом», но тем не менее вразумительные
[ властные требования московской цензуры. О том, как
I Зак. № 180
290
Глава 3
они это делали, автору настоящих строк пришлось уже
писать в одном из своих трудов, именно следующее26: ♦Рус-
ские писатели XVII века в их отношениях к Борису пред-
ставляют любопытнейший предмет для наблюдения. Они
писали свои отзывы о Борисе уже тогда, когда в Архан-
гельском московском соборе была «у правого столпа» по-
ставлена рака с мощами царевича Димитрия и когда пра-
вительство Шуйского, дерзнув истолковать пути Промыс-
ла, объявило, что царевич Димитрий стяжал нетление и
дар чудес неповинным своим страданием именно потому,
что принял заклание от лукавого раба своего Бориса Году-
нова. Власть объявляла Бориса святоубийцей, церковь сла-
гала молитвы новому страстотерпцу, от него приявшему
смерть; мог ли рискнуть русский человек ХУП века усом-
ниться в том, что говорило ♦ житие» царевича и что он
слышал в чине службы новому чудотворцу? Современная
нам ученая критика имеет возможность объяснить проис-
хождение житий царевича Димитрия из ранней ♦ повести
1606 года»; она может проследить тот путь, каким поли-
тический памфлет постепенно претворялся в историчес-
кий источник для агиографических писаний; но в ХУП веке
самый острый и отважный ум не был в состоянии отли-
чить в житии святого достоверный факт от сомнительного
предания. В наше время можно решиться на то, чтобы в
деле перенесения мощей царевича Димитрия в Москву в
мае 1606 года видеть две стороны: не только мирное цер-
ковное торжество, но и решительный политический ма-
невр, и даже угадывать, что для Шуйского политическая
сторона дела была важнее и драгоценнее. Но русские люди
XVII века, если и понимали, что царь Василий играл свя-
тыней, все же не решались в своих произведениях ни
отвергать его свидетельств, ни даже громко их обсуждать.
Один дьяк Ив. Тимофеев осмелился прямо поставить пе-
ред своим читателем вопрос о виновности Бориса в смерти
царевича, но и то лишь потому, что в конце концов убе-
дился в вине Бориса и готов был доказывать его преступ-
ность. Он решался спорить с теми, кто не желал верить
26 «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.»,
глава Ш, парагр. П.
Трагедия Бориса
29]
вине Бориса; «где суть йже некогда глаголющий, яко не-
повинна суща Бориса закланию царского детища?» — спра-
шивает он, принимаясь собирать улики на Годунова. Но
Тимофеев — исключение среди пишущей братии его вре-
мени: он всех откровеннее, он простодушно смел, искре-
нен и словоохотлив. Все прочие умеют сдержать свою речь
настолько, что ее смысл становится едва уловимым; они
предпочитают молчать, чем сказать неосторожное слово.
Тем знаменательнее и важнее для историка две особеннос-
ти в изложении дел Бориса независимыми и самостоя-
тельными русскими писателями XVII века. Если исклю-
чим из их числа таких односторонних авторов, как пане-
гирист Бориса патриарх Иов и панегирист Шуйских автор
«повести 1606 года», то сделаем над прочими такое на-
блюдение: во-первых, они все неохотно и очень осторож-
но говорят об участии Бориса в умерщвлении царевича
Димитрия, а во-вторых, они все славят Бориса как челове-
ка и правителя. Характеристика Бориса у них строится
обыкновенно на красивой антитезе добродетелей Бориса,
созидающих счастье и покой Русской земли, и его ро-
ковой страсти властолюбия, обращающей погибель на
главу его и его ближних. Вот несколько тому примеров.
В хронографе 1616-1617 года, автор которого, к сожа-
лению безвестный, оставил нам хорошие образчики исто-
рической наблюдательности и литературного искусства,
мы читаем о смерти царевича одну только фразу, что
он убиен «от Митьки Качалова да от Данилки Битягов-
ского; мнози же глаголаху, якоже убиен благоверный
царевич Дмитрий Иванович Углецкой повелением мос-
ковского боярина Бориса Годунова». Далее следует ри-
торическое обращение ко «злому сластолюбию власти»,
которое ведет людей в пагубу; а в следующей главе дает-
ся самая благосклонная оценка Борису как человеку и
деятелю. Упокоив и устроив свое царство, этот государь,
«естеством светлодушен и нравом милостив», цвел «аки
финик листвием добродетели». Он мог бы уподобиться
древним царям, сиявшим во благочестии, «аще бы не
терние завистные злобы цвет добродетели того помра-
чи». Указывая на эту пагубную слабость Бориса, автор
сейчас же замечает: «Но убо да никтоже похвалится чист
292
Глава 3
быти от сети неприязньственного злокозньствия врага»,
то есть диавола.
Итак, об участии Бориса в Углицком убийстве автор
упоминает с оговоркой, что это лишь распространенный
слух, а не твердый факт. Не решаясь его отвергнуть, он,
однако, относится к Борису, как к жертве «врага», ко-
торый одолел его «злым сластолюбием власти». Гораздо
больше, чем вине Годунова в смерти царевича, верит
автор тем «хитростройным пронырствам», с помощью
которых Борис отстранил Романовых от престола в
1598 году. Эти пронырства он скорее всего и разумеет,
говоря о «завистной злобе» Годунова. В остальном же
Борис для него — герой добродетели. С жалостливым
сочувствием к Борису говорит он особенно о том, как
внезапно была низложена врагами «доброцветущая кра-
сота его царства». Знаменитый Авраамий Палицын не
менее осторожен в отзывах о роли Бориса в Углицком
деле. По его словам, маленький царевич говорил и дей-
ствовал «нелепо» в отношении московских бояр и осо-
бенно Бориса. Находились люди, «великим бедам за-
мышленницы», которые переносили все это, десятери-
цей прилыгая, вельможам и Борису. Эти-то враги и
ласкатели «от многие Смуты ко греху сего низводят, его
же, краснейшего юношу, отсылают и не хотяща в веч-
ный покой». Итак, не в Борисе видит Палицын начало
греха, а в тех, кто Бориса смутил. Ничего больше ке-
ларь не решается сказать об Углицком деле, хотя и не
принадлежит к безусловным поклонникам Годунова.
Следуя основной своей задаче — обличить те грехи мос-
ковского общества, за которые Бог покарал его Сму-
той, — Палицын обличает и Бориса, но Углицкое дело
вовсе не играет роли в этих обличениях. Обрушившись
на Бориса за его гордыню, подозрительность, насилие,
за его неуважение к старым обычаям и непочтение к
святыне, Палицын вовсе забывает о смерти маленького
царевича и, говоря «о начале беды во всей России»,
утверждает, что беда началась как возмездие за пресле-
дование Романовых: «яко сих ради Никитичев-Юрье-
вых и за всего мира безумное молчание еже о истине к
царю». И в то же время, как далеко ни увлекает писате-
эагелия Бориса
293
1я его личное нерасположение к Годунову, умный ке-
1арь не скрывает от своих читателей, что Борис умел
сначала снискать народную любовь своим добрым прав-
шнием — «ради строений всенародных всем любезен
>ысть». Князь И. А. Хворостинин, так же как и Пали*
хын, холоден к Борису, но и он, называя Годунова лу-
кавым и властолюбивым, в то же время слагает ему
витиеватый панегирик; на убиение же Димитрия он дает
читателю лишь темнейший намек, мимоходом, при опи-
сании перенесения праха Бориса из Кремля в Варсонофь-
вв монастырь. Высоко стоявший в московском придвор-
ном кругу князь И. М. Катырев-Ростовский доводился
шурином царю Михаилу и уже потому был обязан к
особой осмотрительности в своих литературных отзывах.
Он повторил в своей «повести » официальную версию о
заклании царевича «таибниками» Бориса Годунова, но
это не стеснило его в изложении самых восторженных
похвал Борису. Ни у кого не найдем мы такой обстоя-
тельной характеристики добродетелей Годунова, такой
открытой похвалы его уму и даже наружности, как у
князя Катырева. Для него и сам Борис — «муж зело
чуден», и дети его, Федор и Ксения, — чудные отроча-
та. Симпатии Катырева к погибшей семье Годуновых
принимают какой-то восторженный оттенок. И сами офи-
циальные летописцы XVII века, поместившие в Новый
летописец пространное сказание о убиении царевича по
повелению Бориса, указали в дальнейшем рассказе о
воцарении Годунова на то, что Борис был избран всем
миром за его «праведное и крепкое правление» и «люд
ем ласку великую». Так во всех произведениях литера-
туры XVII века, посвященных изображению Смуты и не
принадлежащих к агиографическому кругу повествова-
ний, личность Бориса получает оценку независимо от
Углицкого дела, которое или замалчивается, или осто-
рожно обходится. Что это дело глубоко и мучительно
затрагивало сознание русских людей Смутной поры, что
роль Бориса в этом деле и его трагическая судьба дей-
ствительно волновали умы и сердца,— это ясно из «Вре-
менника» Ив. Тимофеева. Тимофеев мучится сомнения-
ми и бьется в тех противоречиях, в которые повергают
294
Глава 3
его толки, ходившие о Борисе. С одной стороны, он
слышит обвинения в злодействах, насилиях, лукавстве
и властолюбивых кознях; с другой — он сам видит и
знает дела Бориса и сам чувствует, что одним необходи-
мо надо сочувствовать, а другие должно осудить. Он ве-
рит в то, что нетление и чудеса нового угодника Димит-
рия — небесная награда за неповинное страдание, но он
понимает и то, что подозреваемый в злодействе ♦рабо-
царь» Борис одарен высоким умом и явил много ♦благо-
деяний к мирови». Как ни старается Тимофеев разре-
шить свои недоумения, в конце концов он сознается, что
не успел разгадать Бориса и понять, ♦откуду се ему доб-
рое прибысть». ♦В часе же смерти его, — заключает он
свою речь о Борисе, — никтоже весть, что возъодоле и кая
страна мерила претягну дел его: благая, ли злая»...
После всех подобных наблюдений можно ли утверж-
дать, что для общества того времени преступность Бори-
са бесспорна и что Угличское дело для его современни-
ков не представляло такого же темного и сомнительного
казуса, какой оно представляет для нас? Канонизация
Димитрия, совершенная в 1606 году, превратила этот
казус в неподлежащий спору факт; но до обретения мо-
щей царевича отношение к его праху и к его памяти со
стороны правительства и народа было таково, что вовсе
не давала повода предугадывать дальнейшее почитание
и славословие. Царевич Димитрий не возбуждал к себе
особого внимания и расположения, и смерть его, по-
видимому, прошла без заметного шума и движения в
обычном обиходе московской жизни. Надо помнить, что
прижитый от шестой или седьмой жены (когда церковь
не венчала и третьего брака), Димитрий не мог почи-
таться вполне законным: ♦он не от законной, седьмой
жены», — говорилось в официальных разговорах мос-
ковских и польских послов. С такой, вероятно, точки
зрения Димитрий не всегда даже назывался ♦царевичем».
Любопытна в этом отношении одна запись в ♦келарском
обиходнике» Кириллова монастыря, составленном в цар-
ствование Бориса Годунова. Обиходник перечислял ♦кор-
мы», которые ставились монастырской братии в память
и поминовение разных событий и лиц. Под 26 октября
Трагедия Бориса
295
там записан «по князе Димитрее Ивановиче Углицком
корм с поставца»: этот князь — сын Ивана III Василье-
вича, по прозвищу «Жилка» (умер в 1521 году). А под
15 мая (день смерти царевича) значилось: «по князе Ди-
митрее Ивановиче по Углецком последнем корм с постав-
ца». Под этим «последним Угличским» разумеется Ди-
митрий царевич, царевичем, однако, не названный. Ког-
да же совершилась канонизация Димитрия, эту запись
«обиходника» заклеили бумажкой и на заклейке написа-
ли: «Того же месяца в 15 день, на память благоверного
царевича князя Димитрия Углецкого, Московского и всея
Руси чюдотворца, праздничный корм с поставца». Так
изменилась формула обозначения, обратившая «князя» в
«царевича». Похороны царевича совершились тотчас по
«обыске» следственной комиссии в Угличе; прах его не
сочли необходимым отвезти в Москву к «гробам родите-
лей» в Архангельском соборе, как возили в старину кня-
зей, умерших вне Москвы. Тот, например, Димитрий
Иванович «Жилка», о котором упомянуто в Кирилловс-
ком «обиходнике», скончался в Угличе, но был похоро-
нен в «Архангеле» в Москве подле гроба Димитрия Донс-
кого. Другой князь Дмитрий, прозвищем «Красный», брат
Димитрия Шемяки, умерший в Галиче, был также пере-
везен в Москву (1441), и летописец рассказывает много
любопытного о подробностях его кончины и о трудно-
стях* перенесения его тела, которое «дважды с носилиц
срониша». Не было, казалось, никакого препятствия по-
ложить «Угличского последнего» князя-царевича в Мос-
ковском Архангельском соборе; но этой чести ему не
оказали. По слову летописца, царевича Димитрия «по-
гребоша в соборной церкви Преображения Спасова» в
Угличе. При этом угличане и самую могилу его вскоре
позабыли. Родные царевича, высланные из Углича, разу-
меется, не имели возможности заботиться о ней, а царь
Федор не видел в том надобности. Существует любопыт-
нейшее свидетельство, что в 1606 году жители Углича не
могли указать место погребения царевича духовенству,
присланному из Москвы за его телом. Всем городом ис-
кали могилу (не совсем ясно, внутри или вне Преобра-
женского собора) и «долго не обрели и молебны пели и
296
Г лава 3
по молебны само явилось тело: кабы дымок из стороны
рва копанова показался благовонен, тут скоро обрели».
Устранив с этого известия агиографический налет, по-
лучим бесспорный факт — заброшенной, даже потерян-
ной могилы. Что мешало местным почитателям памяти
царевича, если таковые были, чтить его могилу? Страх
Борисовых гонений мог подавить желание украсить по-
следнее убежище опального царевича, но помнить место
его упокоения никто не мог запретить. Современники
события 1591 года отметили, что царь Федор не был на
погребении брата в Угличе, хотя и посетил в те дни, на
праздник Троицы (23 мая), Троице-Сергиев монастырь.
Они объясняли это хитростью Бориса, который будто
бы зажег Москву, чтобы отвлечь от поездки в Углич.
Однако московские пожары 1591 года произошли не в
мае, а в июне, и потому не могли стать помехой для
царской поездки в Углич, где царевича схоронили, ве-
роятно, еще до Троицына дня. Отсутствие царя Федора
надо объяснять иначе. Царь вообще мог ездить и, по-
видимому, любил поездки. Кроме обычных «ближних
походов» кругом Москвы, он совершил, например, зим-
ний поход под Нарву, где участвовал в военных дей-
ствиях (1590). В 1592 году весной он объехал монасты-
ри в Можайске, Боровске и Звенигороде. Через три го-
да он опять был в Боровске. Но в Углич царь Федор не
собрался ни разу: ни на погребение брата, ни на боль-
шое церковное торжество открытия мощей князя Ро-
мана Угличского (1595). Причина этого не в физичес-
кой слабости Федора; если она не случайна, то она
кроется, всего вернее, в том, что Углич почитался тог-
да «уделом», местом, выделенным из государственной
территории и чужим; а любовь к брату Димитрию у
царя Федора не была столь велика, чтобы подвинуть
царя посетить «удел» и почтить своим присутствием
похороны царевича, смерть которого вызвала в этом
уделе погром и кровопролитие. Ко всему сказанному
надобно прибавить и еще одну любопытную и знамена-
тельную частность, отмеченную польскими дипломата-
ми того времени. Они указывали московским людям
при переговорах с ними в 1608 году, что время и обсто-
Трагедия Бориса
297
ятельства кончины царевича Димитрия были в Москов-
ском государстве основательно призабыты и что, когда
московским воеводам пришлось обличать выдумки са-
мозванца, они явно путались и ошибались. Так, Черни-
говский воевода в 1603 или 1604 году писал Остерско-
му старосте, что царевич закололся в Угличе в 1588 го-
ду, «шестнадцать лет тому назад», тогда как это было в
1591 году, тринадцать лет назад; и погребен царевич,
по сообщению воеводы, был «в церкви соборной Пречис-
тые Богородицы», а поляки знали, что в Угличе такой
церкви нет, а есть соборная церковь «Святого Спаса».
Приведя и другие ошибки в том же роде, поляки спра-
ведливо полагали, что в них были повинны не сами
воеводы, а московские их начальники, присылавшие им
неверные сведения из Москвы, «учинил такое незгод-
ное порозненье Борис, господар ваш, и его дьяки», —
говорили они.
3
ИТАК, «последний Угличский» удель-
ный князь, рожденный «не от законной, седьмой жены»,
не удостоенный погребения с своими царскими «светлы-
ми родителями» в их московской усыпальнице, забытый
в своей заброшенной могиле, — таков царевич Димитрий
до своей канонизации, по свидетельству современных ему
документов. Но смерть царевича, не возбудившая особого
интереса в московской массе, оказалась роковым для Бо-
риса обстоятельством, потому что давала ненавистникам
Бориса удобный мотив для правдоподобного клеветни-
ческого обвинения его в покушении на царевича. Бориса
обвиняли во многом: в покушении на жизнь Грозного,
в умерщвлении Шуйских, в поджоге Москвы, позднее —
в смерти Федора и Ирины и во многом другом. Но все
подобные обвинения казались произвольными и малове-
роятными; а смерть Димитрия от ножевого удара, с про-
литием крови и с громким обвинением против прави-
тельственного агента Битяговского, убитого якобы за его
злодейство, — действительно создавала почву для подо-
зрений против его начальника и вдохновителя Бориса.
Ясным казался и мотив преступления — «ненасытное
29S
Глава 3
властолюбие» и жажда престола. В лице Димитрия уст-
ранялся последний представитель выродившейся царс-
кой семьи и наступал конец династии. Кому же могло
быть это желательно более, чем Борису? Кто мог более
Бориса мечтать о наследовании престола? Кто был ближе
к сану царскому, чем правитель царства, державший в
руке своей фактическую власть?
Такого рода размышления и рассуждения могли рож-
дать уверенность в преступности Бориса в людях прямо-
линейных, не склонных учитывать все частности обста-
новки, или же не знавших этих частностей. Поздней-
ший исследователь, если вдумается в обстоятельства тех
лет, непременно эти частности учтет. Он придаст значе-
ние тому, что царица Ирина в момент смерти царевича
Димитрия еще не потеряла надежды иметь детей и что
надеждой на царское чадородие утешались и все ее близ-
кие. И Борис, разумеется, понимал, что смерть сомни-
тельного по степени законности государева брата отнюдь
не составит решительной утраты для династии, если толь-
ко у Федора и Ирины родится дитя. В 1591 году убить
Димитрия еще не значило доконать династию. Действи-
тельно, в мае 1592 года у царской четы родилась дочь
царевна Феодосия, <Богом данная», и в Москве окрепла
было надежда, что царский корень процветет через эту
новую «благородную отрасль». Как ни мала была царев-
на, Борис официально говорил, что она ему «и госуда-
рыня и племянница». Если позднее в Москве возникло
намерение искать заграничных женихов для царевны
Ксении Годуновой, то и в отношении царевны Феодосии
могла родиться та же мысль сочетать ее в будущем с
иностранным принцем и этим обеспечить Москве динас-
тическое преемство. Как близорук был бы Борис, если
бы он счел своевременным покушение на Димитрия в
такой обстановке! Расчет на возможность потомства в
царской семье, конечно, у него был. Но как тонкий
политик, он, по-видимому, знал, что надобно было де-
лать ему и его сестре, царице Ирине, чтобы обеспечить
за собой власть даже и в отсутствие желаемого потом-
ства. Очень знаменательна одна особенность тогдашнего
дворцового «чина». Царица Ирина Федоровна — впер-
Трагедия Бориса
299
вые в московском государственном быту — была при
муже формально введена в сферу управления как перво-
советница своего супруга» «избывавшего мирской доку-
ки», и наравне с боярами принимала участие в обсужде-
нии государственных дел. Не только дворцовые и «мир-
ские» дела, но даже и церковные не миновали ее участия
и совета. Даже знаменитое решение московского прави-
тельства посадить грека патриарха Иеремию «в началь-
ном месте в Володимире», а не в Москве, состоялось с
участием царицы: царь Федор «помысля с своею благо-
верною и христолюбивою царицею и великою княгинею
Ириною, говорил с бояры» об этом важнейшем деле. Та-
кой практикой постепенно подготовлялось то, что после-
довало при кончине царя Федора, — передача царства
царице Ирине. Если бы царевич Димитрий остался в
живых, его право на наследование престола было бы
оспорено Ириной, и законная супруга, советница и со-
правительница государя, разумеется, имела бы более
шансов встать у власти, чем припадочный царевич, при-
житый не в законном браке. Московское воззрение на
внезаконных детей, выраженное в Уложении 1649 года
(X, 280), было презрительно и сурово, и царевич, надо
думать, нашел бы у своих противников соответствую-
щую квалификацию. Отметим и еще одну любопытную
частность в поведении Бориса. Пока вопрос о царском
чадородии не стал безнадежным, Борис ничем не обнару-
живал своих династических поползновений. Когда же
умерла царевна Феодосия, и физический упадок царя
отсекал надежду на чадородие не царицы, а уже «изне-
могавшего» родителя, тогда Борис стал официально ста-
вить рядом с собой, правителем царства, своего сына Фе-
одора. В церемониях при дворе Бориса и в письменных
сношениях правителя Федор Борисович является действу-
ющим лицом: принимает послов, шлет подарки от себя
властительным особам, «пишется» в грамотах рядом с
отцом. Такое привлечение сына в сферу политических
сношений и действий свидетельствует о тонкой преду-
смотрительности Бориса: в своем сыне он постепенно
готовил преемника его положения и власти. Но это выс-
тупление Федора Борисовича относится ко времени не
300
Глава 3
ранее 1594-1595 годов, ибо ранее оно было бы бесцель-
но и неосторожно. Обстоятельства в Москве складыва-
лись так, что до этого времени не только сыну Бориса,
но и самому царевичу Димитрию нельзя было бы наде-
яться на верное получение престолонаследства. На доро-
ге стояли женщины — жена и дочь царя. По смерти
дочери оставалась жена, и только в чаянии, что она не
будет помехой и противницей своему племени — брату
и племяннику, брат ее Борис начал «являть» своего сына
и царицына племянника Московскому царству и друже-
ственным правительствам.
Соображая все эти обстоятельства, можно понять, что
они были на деле гораздо сложнее, чем представлялись
площадным и келейным клеветникам, взводившим на
Бориса одно обвинение за другим. В толпе легко было
распространить всякий мало-мальски вероподобный слух,
ибо толпа во все времена, по старому слову, «слуховер-
ствовательна» и «небыстрораспрозрительна» на правду
и ложь. Историческое же исследование в том и полагает
свою цель, чтобы освободиться от всякой тенденции и
пристрастия, каким бы подобием истины они ни были
прикрыты. С этой точки зрения историк не имеет ни
малейшего права предъявлять памяти Бориса обвине-
ние, лишенное объективных доказательств и историчес-
кого смысла.
4
В НАЧАЛЕ 1598 года Московская ди-
настия пресеклась. Января 7-го, под утро, «угасе свеща
страны Руския, померче свет православия»: царь Федор
«приемлет нашествие облака смертного, оставляет цар-
ство временное и отходит в жизнь вечную». В таких
словах изложил хронограф свою грусть по благоюроди-
вом царе. Патриаршая повесть о житии царя Федора,
описав риторически последние часы бездетного монар-
ха, официально сообщает, что царь скончался, «по себе
вручив скифетр благозаконной супруге своей благовер-
ной царице и великой княгине Ирине Федоровне всея
Русии». «Изрядный же правитель прежереченный Бо-
рис Федорович вскоре повеле своему царскому синкли-
Трагедия Бориса
301
ту животворящий крест целовати и обет свой благочес-
тивой царице предавати, елико довлеет пречестному их
царскому величеству». Присяга бояр Ирине была при-
несена в присутствии патриарха Иова с его советом: «Бе
же у крестного целования сам святейший патриарх и
весь освященный собор».
Таким образом совершилось воцарение Ирины. Стра-
на признала молчаливо ее власть. В Москве и других
городах на ектениях воссылали моления за царицу Ири-
ну. Ее именем шли повеления и распоряжения из сто-
лицы; на имя царицы Ирины (а затем по ее постриже-
нии на имя иноки царицы Александры) поступали доне-
сения с мест. Словом, Ирина царствовала, и если бы она
осталась на престоле и нашла возможным и пристой-
ным выйти замуж, ее муж разделил бы с ней власть и,
быть может, положил начало новой династии. Однако
Ирина о замужестве не помышляла. Скорбя о том, что
ей единой «царский корень конец прият», она немедля
после царского погребения решилась оставить мир и уйти
в монастырь. Кроме этой, так сказать, гласной причины
можно уловить намек и на другую причину — болезнен-
ность Ирины, рано сведшую ее в могилу (1603): царица
едва ли не страдала чахоткой и горловым кровоизлия-
нием. Уход царицы в монастырь и отречение ее от влас-
ти, временно переданной в руки патриарха, оставили
Москву «безгосударной» и создали в ней междуцарствие.
Попытки упросить иноку Александру остаться «на госу-
дарстве в содержании скифетра великих государств Ро-
сийского царствия» успеха не имели, хотя патриарх и
просил ее только зваться государыней, а «правити ве-
леть» брату Борису. Не имели успеха и прямые просьбы
к Ирине, чтобы она «в свое место благословила» стать
государем Бориса: ни царица, ни Борис не согласились на
такое простое воцарение Бориса по «благословению» ца-
рицы. По официальному изложению, такого рода просьбы
шли от патриарха, духовенства, боярства и всего народа.
По частным же сведениям, после отречения Ирины в сре-
де боярства возникла будто бы мысль до государева из-
брания создать временное правительство из боярской думы,
не призывая к власти бывшего правителя Бориса. Но
ж
Глава 3
когда дьяк Василий Щелканов обратился с этим к народу,
толпившемуся в Кремле, народ будто бы отказался при-
сягнуть думе и твердил, что он уже присягнул царице;
раздавались при этом голоса, желавшие немедленного воца-
рения Бориса. Так как Борис не соглашался взять престол
без формального избрания, то дело отложили до «соро-
чин» по царе Федоре (до сорокового дня по кончине), и
патриарх остался во главе правительственной среды.
«Сорочины» приходились на 15 февраля 1598 года.
Официальный акт об избрании Бориса («утверженная
грамота») сообщает, что именно патриарх руководил всем
ходом царского избрания. Он указал ждать «дондеже ис-
полнится четыредесятница блаженные памяти» усопше-
го царя; он в ожидании сорочин «послал» по иерархов и
«весь освященный собор», по служилых «государских
детей розных великих государств», по бояр и прочих
людей, «еже на велицех соборех бывают»; он в то же
время заповедал или «приказал» тем людям, «которые
на Москве», чтобы они «помыслили себе все обще, кому
у них государем быти». Таким образом, патриарх подго-
товил созвание земского собора для избрания царя к
самому дню сорочин и тотчас же после этого дня от-
крыл собор, «велел у себя быти на соборе» всем «вкупе
сошедшимся в царствующий град Москву». Такая пер-
венствующая роль патриарха смущала некоторых исто-
риков: «По какому праву патриарх присвоил себе власть
созывать земский собор, мы не знаем, — писал И. Д. Бе-
ляев, — права этого ему никто не давал». Но документы
тех недель, когда патриарх Иов был во главе временно-
го правительства, говорят определенно, что власть ему
передана была Ириной: «по царицыну указу» бояре дол-
жны были «сказывать» дела патриарху, а патриарх —
делать по ним распоряжения. Попытка бояр перевести
полномочия на себя и взять присягу думе, как было
сказано, не удалась, и потому «начальный человек» Иов
патриарх совершенно правильно почитал себя главой и
распорядителем.
Состав земского собора, которому «приказано» было
быть у патриарха 17 февраля, также вызывал недоуме-
ние со стороны исследователей. Собор считали подтасо-
Трагедия Бориса
303
ванным, по составу его, в пользу Бориса Годунова. «Со-
бор 1598 года (говорит И. Д. Беляев) носил только фор-
му земского собора, на самом же деле был прикрытием
происков известной партии, составившейся в пользу Го-
дунова». Вместо правильного представительного собра-
ния устроили его подобие, разыграли «комедию». Такой
взгляд на дело господствовал в ученой литературе до
замечательного труда В. О. Ключевского «Состав пред-
ставительства на земских соборах древней Руси». Вмес-
то общей голословной оценки состава избирателей
1598 года Ключевский дал детальное обследование спис-
ка членов земского собора. В «утверженной грамоте»
Бориса такой список повторен дважды. Сначала в тек-
сте грамоты систематически, начиная с духовенства, по-
именованы все, кто «на соборе были с первопрестоль-
нейшим пресвятейшим Иовом патриархом», а затем,
после текста, «назади» приведены подписи участников
собора, скрепивших своим рукоприкладством акт из-
брания Бориса. В тексте — 457 имен, «назади» — 472
подписи. «Разница между обоими перечнями та (говорит
Ключевский), что в каждом из них есть имена, которых
нет в другом: в списке присутствовавших на соборе при
избрании царя значится много лиц, которые не оставили
своих подписей на грамоте; зато подписалось не мало
таких лиц, которые не поименованы в перечне избира-
телей». Бели посчитать имена не только означенные в
обоих списках, но и попавшие лишь в один из них, то
получим, по счету Ключевского, 512 лиц, причастных к
царскому избранию 1598 года. О всех этих лицах по-
рознь В. О. Ключевский постарался собрать справки и
пришел к любопытнейшему и ценному заключению, что
состав собора был совершенно нормален и соответствовал
правильному для XVI века представлению о порядке пред-
ставительства. В Москве оно тогда устраивалось своеоб-
разно: члены собора шли на собор по приглашению пра-
вительства, а не по полномочию избирателей. Одни изби-
рались властью, которая сама определяла, кто может
представительствовать за ту или иную среду. Так, мос-
ковские дворяне «не были выборными представителями
уездных дворянских обществ на соборе, но представляли
304
Глава 3
их по своему должностному положению, как их военные
предводители, назначенные правительством из землевла-
дельцев тех же уездов». При таком условии территори-
альная полнота представительства достигалась без при-
влечения выборных людей с мест, и не казалось нужным
звать представителей изо всех городов, чтобы услышать
голос всей страны. В определении же того, кого надле-
жит включить в состав собора, в 1598 году следовали тем
же правилам, как и ранее, например в 1566 году; и пото-
му собор 1598 года по строю своему и составу должен
считаться совершенно обычным и правильным. На нем
присутствовало: духовенства до 100 человек; бояр и дум-
ных людей около 50; служилых людей: дьяков до 30,
дворян и детей боярских до 270; людей тяглых, тор-
гово-промышленных — 36. «Таким образом (заключает
В. О. Ключевский) в составе собора 1598 года можно яв-
ственно различить те же четыре группы членов, какие
обозначались и на прежнем соборе и которые представ-
ляли собой: церковное управление, высшее управление
государственное, военно-служилый класс и класс торго-
во-промышленный». С формальной стороны дело обстоя-
ло безупречно: собор был законен и правилен; патриарх,
его руководитель, действовал по полномочию государы-
ни царицы. Ни о какой «комедии» в отношении собора
не может быть и речи. Если и шла какая-либо агитация
в пользу Бориса (а она, конечно, шла), то состава собора
она не исказила. «Подстроен был ход дела, а не состав
собора, — замечает В. О. Ключевский, — план сторон-
ников Годунова состоял не в том, чтобы обеспечить его
избрание на царство подтасованным составом собора, а в
том, чтобы вынудить правильно составленный собор ус-
тупить народному движению».
5
ПО ИЗЛОЖЕНИЮ утвержденной гра-
моты ход избрания Бориса был таков. В пятницу, 17 фев-
раля, собор имел первое торжественное заседание под
председательством Иова; этому заседанию, по прямому
смыслу грамоты, предшествовали частные собрания лю-
дей, «которые на Москве», и в этих собраниях, по при-
Трагедия Бориса
305
глашению патриарха, они уже «мыслили себе все обще,
кому у них государем быти». Торжественное заседание
Иов открыл витиеватой речью прямо в пользу избрания
Бориса. Он указал на то, что в предварительных сове-
щаниях «у всех православных христиан, которые были
на Москве», и у него самого была та мысль и совет тот,
чтобы «иного государя никого не искати и не хотети»,
кроме Бориса. Все собрание — как люди, которые «были
на Москве», так и люди, которые «приехали из дальних
городов в царствующий град Москву», — без прений
присоединились к мысли патриарха и постановили из-
брать в цари Бориса. Ясно, стало быть, что заседание
17 февраля только санкционировало назревшее ранее
решение. Совершив таким способом избрание, решили
собраться в субботу, 18 февраля, в Успенском соборе
для торжественного молебна. А в субботу согласились
назначить на понедельник, 20 февраля, торжественное
шествие всего собора в Новодевичий монастырь для того,
чтобы испросить согласие царицы Ирины-Александры
на избрание Бориса и согласие самого Бориса на приня-
тие престола. Однако 20 февраля ни царица, ни Борис
не согласились. Патриарх в тот же день созвал заседа-
ние собора для обсуждения дальнейших мер прошения
и понуждения Бориса. Гласно постановили идти на сле-
дующий день в Новодевичий монастырь с крестным хо-
дом — пред святынями молить Бориса взять царство.
Негласно патриарх с духовенством условились принять
против Бориса меры понуждения в такой последователь-
ности: сперва разрешить Бориса от неосторожной клят-
вы, «что он государь под клятвою со слезами говорил»,
что у него «желанья и хотенья на государство нет»; если
это не подействует, то «государя Бориса Федоровича зап-
ретить», то есть отлучить от церкви; наконец, если бы и
это не возымело силы, то оставить в Новодевичьем мо-
настыре все принесенные туда святыни, прекратить вез-
де богослужение и требы, а последствия этого общего
интердикта возложить на души Ирины и Бориса. Таким
угрозам никто не мог противостоять. Когда крестный
ход с величайшими святынями столицы и с громадной
толпой ее жителей 21 февраля принес Борису общую
306
Глава 3
просьбу принять государство, а вместе с ней и угрозу от-
лучить от церкви, Борис согласился, ибо не имел возмож-
ности долее отказываться. В прощеное воскресенье, 26 фев-
раля, он впервые в царском сане побывал в Москве, но с
венчанием своим на царство он помедлил до 1 сентября.
Таково правительственное изложение обстоятельств
избрания Бориса. Частные сообщения русских и иност-
ранных современников этого избрания представляют дело
иначе. Русские летописцы немногословны, за исключе-
нием ♦Повести 1606 года». ♦Новый летописец» кратко
и сдержанно передает ход дела близко к утверженной
грамоте, но без сочувствия к Борису; он знает о соборе в
Москве, говоря, что ♦ото всех градов и весей сбираху
людей и посылаху к Москве на избрание царское»; он
признает, что патриарх и духовенство <со всею землею
советовав» единодушно избрали в цари Бориса, ♦видя-
ще его при царе Федоре Ивановиче праведное и крепкое
правление к земле, показавша людем ласку великую».
Ход избрания и прошения Бориса летописец передает
согласно с грамотой. Но при этом он многознаменательно
говорит, что ♦князи же Шуйские едины его (Бориса) не
хотяху на царство: узнаху его, что быти от него людем и
к себе гонению; они же от него потом многие беды и
скорби и тесноты прияша». Есть основание думать, что в
данной фразе летописец заменил именем ♦князей Шуйс-
ких» более сюда подходящее имя ♦Романовых»: после-
дние много терпели от Годунова, а Шуйские не потерпе-
ли ничего. Тем не менее и Романовы и Шуйские одина-
ково далеки были от желания видеть царем Бориса. Автор
♦повести 1606 года», явный сторонник Шуйских и нена-
вистник Бориса, в своей повести собрал, кажется, весь яд
того злословия, которым окружено было воцарение Бо-
риса, и представил дело так, что Борис грубо и хитро
подготовил сам свой успех, страхом и лестью побудив
народ, ♦чтобы на государство всем миром просили Бо-
риса». Запуганное вельможество молчало; ♦велицыи же
бояре, иже от корене скипетродержавных (то есть кня-
зья Шуйские) и средний великому государю царю и ве-
ликому князю Федору Ивановичу всея Русии (то есть
Романовы) и достойни на се не изволиша ни много, ни
Трагедия Бориса
Х7
мало поступите и между себе избрати, но даша на волю
народу*. Обманув и запугав вельмож, застращав и под-
купив толпу, Годунов устроил с помощью московской
полиции сцену народного моления у Новодевичья монас-
тыря. Силой пригнали нехотящих к монастырю, «и запо-
ведь положена: аще кто не прийдет Бориса на государ-
ство просите, и на том по два рубля правите на день».
У монастыря в толпе, воплями просившей Бориса, ходи-
ли пристава и приказывали народу падать на колена и
вставать, плакать и вопить, «не хотящих же созади в
шею пхающе и биюще». Так будто бы полицейское усер-
дие Борисовых агентов являло боярам и самому Борису
народную к нему привязанность и желание видеть его
на престоле. Никакой законности, никакой правды и ни
малейшего приличия не было будто бы в том, как овла-
дел царством цареубийца Борис. Злословие «повести
1606 года» родилось в московских политических круж-
ках, враждебных Борису, но оно перешло и в площадную
толпу. Разного рода слухи, распространяясь по Москве,
принимали часто совсем невероятную форму. В одном
мелком казусе есть возможность проследить такой рост
слуха — от маленькой действительности к большой вы-
думке. У Ивана Тимофеева читаем мы любопытное сооб-
щение, совершенно вероподобное. Какой-то мальчишка
взобрался на монастырскую стену перед самыми окнами
кельи царицы Ирины "в то самое время, когда Бориса
всей Москвой молили принять престол. Тимофеев дума-
ет, что этот «отрок» был подучен «коварно» Борисом
или его «блазнителями», потому что его никто не про-
гонял и не останавливал, хотя он и вел себя предосуди-
тельно. Он вопил, «непременно крича и не престая»,
прямо в окна царицы, чтобы она побудила Бориса согла-
ситься на народные просьбы и взять царство. Если бы
это не было «любезно» Борису, говорит Тимофеев, то
мальчишка «не бы к месту тому и приступите смел».
Маленького безобразника заметил, по-видимому, не один
Тимофеев: о нем заговорили и другие. Но этот слух о
наглом и неприятном просителе получил разные версии.
В сказании одного современника иностранца читаем, что
уже «два отрока» по воле избирателей пели «довольно
Э08
Глава 3
неприятным образом» в надежде смягчить Бориса. В дру-
гой редакции того же сказания записано, что пела це-
лая толпа юношей («da machte die gantze Gemeinde einen
Haiifen junger Knaben und Jiinglinge aus»). И, наконец,
в дальнейшем развитии слуха, выросшего в легенду,
получилось, что из Москвы выслали к монастырю осо-
бой процессией несколько тысяч мальчиков с слезным
прошением к Борису («schickten etliche tausent junge
Knaben aus»). В такой форме наш ничтожный эпизод
был серьезно записан Петром Петреем. Исследователь,
который будет доверчиво ловить подобного рода сообще-
ния современников и очевидцев, узнает кое-что любо-
пытное и колоритное из внешних подробностей царского
избрания, но не проникнет в суть происходившей тогда
политической игры. От Тимофеева, например, он узнает,
как вел себя Борис перед толпой во время всенародного
прошения: как вышел он на крыльцо кельи и, с обычной
привычкой помогать руками языку, «облагал окрест шеи»
свой платок, показывая этим, что удавится, если «не пре-
станут молящий». Этим Борис пояснял будто бы свои сло-
ва далеко стоящим людям, не могшим слышать его речь,
и «плошайших убо сим в веру многу улови» (то есть,
глупых уверил), а затем «убежал» в келью, где в конце
концов и согласился стать царем. Несколько подобных
черт можно собрать из летописей и мемуаров, но они ни
опровергнут, ни пояснят, ни дополнят официальных со-
общений, по которым избрание Бориса было совершено
правильно составленным земским собором, в его торже-
ственном заседании 17 февраля, под руководством патри-
арха, поставленного царицей во главе временного прави-
тельства, и после предварительных совещаний, бывших с
ведома и по указанию патриарха.
6
НОВЫЕ и очень ценные сведения о том,
что происходило в периоде этих предварительных сове-
щаний в Москве, дают нам иностранные документы, от-
носящиеся к официальной и деловой переписке литовс-
кой администрации и немецких купцов, торговавших
тогда в Московском государстве. Московская власть по-
Трагедия Бориса
старалась принять все меры к тому, чтобы скрыть от
посторонних глаз происходившие в Москве после смерти
царя Федора события. Московское междуцарствие и из-
брание нового государя должны были протечь не только
без постороннего участия и влияния, но и в совершенной
тайне. Границы государства после смерти царя были зак-
рыты: через них никого не впускали и не выпускали.
На всех дорогах, даже простых тропинках, держали стра-
жу, чтобы никто не дал вестей из Москвы немцам или
Литве. Иноземные купцы были задержаны в Москве,
Пскове, Смоленске и других городах, взяты на казенный
кошт и состояли под надзором. Официальных гонцов из
соседних государств выпроваживали с московской грани-
цы как могли скорее, не позволяя им входить в сноше-
ния с жителями. В пограничных крепостях усилили гар-
низоны и чинили укрепления, опасаясь покушений со
стороны соседних государств. Видя такие предосторож-
ности, иностранцы, конечно, со своей стороны, постара-
лись усилить средства и способы своих наблюдений. Бли-
жайший к московской границе (у Смоленска) литовский
чиновник, «староста* Оршанский (г. Орши) Андрей Са-
пега, направил за московскую границу своих шпионов
(«шпигов») тотчас, как узнал о смерти царя Федора. Они
добыли ему много сведений, несмотря на все московские
предосторожности. По характеру этих сведений и по сте-
пени их точности можно даже подумать, что они были
собраны не в толпе, а в кругах, имевших связь с Моск-
вой и хорошо осведомленных. Андрей Сапега особыми
донесениями сообщал полученные им московские вести
литовскому великому гетману Христофору Радзивилу.
Вот эти-то донесения и дают целый ряд любопытней-
ших показаний о том, что именно происходило в полити-
ческих и придворных сферах Москвы в период первых
сорока дней по смерти царя Федора, когда, по слову пат-
риарха Иова, люди «которые на Москве» мыслили «себе
все обще, кому у них государем быть». Оказывается, что
уже в январе 1598 года, недели через три после кончи-
ны Федора, Сапега знал, будто бы в Москве наметились
четыре кандидата на царский престол: Б. Ф. Годунов, о
котором говорили, что он очень скорбит; князь Федор
ЗЮ
Глава 3
Иванович Мстиславский, первенствующий в боярской
думе сановник; Федор Никитич Романов, родственник
по женской линии царя Федора, и Бельский, который
при покойном царе был в опале, а теперь явился в Мос-
кву с большой свитой своих людей, желая стать царем.
Сапега думал, что из-за престола в Москве может даже
произойти кровопролитие. По его соображениям, наи-
большие шансы из всех кандидатов имел Романов, как
царский родственник. Прошло дней десять со времени
этого письма Сапеги, и Сапега сообщает Радзивилу но-
вые вести из Москвы в письме от 5 февраля старого
стиля (стало быть, до избрания Бориса). Вести на этот
раз были удивительные: во-первых, рассказывали, что в
последние свои дни царь Федор на вопрос Бориса, кому
придется царствовать после него, ответил Годунову: «Ты
не можешь быть на престоле, ибо не высокого происхож-
дения»; при этом будто бы царь указал на Ф. Н. Романо-
ва и сказал, что его скорее выберут в цари. Во-вторых,
Сапега узнал невероятную и путаную историю о смерти
царевича Димитрия. Ему сообщили, «будто бы по смерти
Федора Ивановича Годунов имел при себе своего при-
ятеля, во всем очень похожего на того покойного князя
Димитрия, брата великого князя московского, который
был рожден от Пятигорки (Марии Темрюковны?) и кото-
рого давно нет на свете. Написано было от имени этого
князя Димитрия письмо в Смоленск, что он уже сделал-
ся великим князем. Москва стала удивляться, откуда он
взялся; но так полагали, что его до того времени таили.
Когда это дошло до воевод и бояр, они стали друг друга
расспрашивать. Один из них, некий Нагой, сказал, что
князя Димитрия нет на свете и что знает это астраханс-
кий тиун Михайло Битяговский. Тотчас за ним послали
и стали у него допытываться, жив ли князь Димитрий
или нет. На допросе он признался, что сам убил Димит-
рия по приказу Годунова и что Годунов хотел своего
друга, схожего с Димитрием, выдать за князя Димит-
рия, чтобы того (друга) избрали великим князем, если
не захотят самого Бориса. Астраханского тиуна (Битя-
говского) казнили, а Годунова стали укорять, что он
изменил своим государям: вероломно убил Димитрия,
Трагедия Бориса 31/
который теперь был бы необходим, и отравил Федора,
желая сам стать великим князем. В этой ссоре и распре
Федор Романов бросился на Годунова с ножом, желая
его убить, ио другие этого не допустили. Говорят, после
этой свары Годунов в думе не бывает и, живя в Кремле,
где собирается обычно дума, очень стережется, держась
вместе со своими сторонниками». Это письмо Сапеги от
5 (15) февраля 1598 года вскрывает перед нами порази-
тельные факты. Оно прежде всего указывает, что уже в
те дни существовало основание позднейшей легенды о
передаче скипетра Романовым прямо от царя Федора.
Позднейшая легенда создала целую сцену: царь Федор,
умирая, предложил будто бы скипетр Федору Никитичу
Романову; тот уступал его своему брату Александру;
Александр передавал его другим братьям, и никто не
решался взять, пока Борис сам не схватил его. Начало
этому преданию было положено, значит, в самую мину-
ту кончины царя Федора, когда впервые выяснилась
кандидатура на престол старшего Романова. Затем пись-
мо Сапеги свидетельствует, что обвинение в покушении
на жизнь Димитрия, совместно с мыслью о самозванном
воскрешении царевича, существовало уже перед воцаре-
нием Бориса и было широко пущено в оборот как сред-
ство избирательной борьбы против Бориса. В виде вздор-
ной и злостной молвы оно расползлось из Москвы по
всей стране и проникло за ее границы, чрезвычайно
скоро попав в уши Сапеги. Сапега заключил свое пись-
мо от 5 февраля сообщением, в виде позднейшей при-
писки, что по его последним сведениям на стороне Году-
нова стоят некоторые из бояр, все стрельцы и почти все
«поспольство» (простое граждански свободное население),
тогда как за Романова большая часть вельмож. В глазах
Сапеги шансы Бориса как бы постепенно росли. Сначала
он верил в избрание Романова гораздо более, чем в успех
Бориса, ибо считал Годунова человеком низкого про-
исхождения. Затем он узнал о популярности Годунова
в народной массе и придал этому надлежащее значение.
В письме от 13 (23) февраля он уже с особым ударением
подчеркивал, что народ и стрельцы очень хотят Годуно-
ва, тогда как бояре более «соизволили» бы на выборе
312
Глава 3
Федора или Александра Романовых. Положение дел в
Москве представляется Сапеге как «заметанье», то есть
мятеж или общественное смятение, и он знает, что офи-
циальная «элекция» великого князя в Москве еще не
совершалась и приурочивается или к «сорочинам» по
смерти Федора или к «сборному воскресенью». К сожа-
лению, не сохранилось тех писем Сапеги, в которых
можно было бы видеть его впечатление от торжества
Бориса: после письма 13 февраля следующее его письмо
о московских делах датировано 6 (16) июня и говорит
уже о позднейших московских событиях. Но и по со-
хранившимся письмам Сапеги делается ясным общий
ход избирательной борьбы в Москве. Из нескольких кан-
дидатов на престол в Москве выдвинулось в конце кон-
цов два: Борис и старший Романов. Борьба между ними
получила, по-видимому, острый характер: говорили о по-
кушении Федора Романова на Бориса; ожидали мятежа
и кровопролития. Настроение народной массы определи-
лось в пользу Бориса еще до земского собора 17 февраля,
и это повело к избранию Бориса на соборе. Но противная
Борису сторона не сразу сложила оружие и не сразу
признала победу Бориса: борьба продолжалась и после
собора. В немецком письме, посланном из Пскова вско-
ре после избрания Бориса и присяги ему, находятся
любопытные намеки на то, что вельможи и после собор-
ного избрания не желали признавать Бориса царем и
что присяга Борису не везде проходила гладко. Так,
братию Псково-Печерского монастыря пришлось прине-
воливать к присяге, ибо монахи не сразу поверили в
избрание Годунова.
7
ПРИВЕДЕННЫЕ сведения иностранцев
имеют в глазах исследователя чрезвычайную цену. То,
что успела заглушить в московской письменности поли-
тическая сдержанность и робость, в иностранных доку-
ментах говорилось свободно. Сообщения иностранцев об
избирательной борьбе в Москве объясняют многое и из
того, что там последовало за согласием Бориса взять
престол. Москва стала присягать новому царю, и совре-
Трагедия Бориса
313
менники были недовольны ходом и формой этой прися-
ги. Борис, по всей видимости, желал придать присяге
наибольшую обязательность и крепость. Вместо дворца
и присутственных мест, где прежде целовали крест, Бо-
рис велел народу присягать в церквах и даже в главном
московском соборе — Успенском. Дьяк Иван Тимофеев
избирательно описывает, как там присягала непрерыв-
ная толпа. Народ целые дни громко выкрикивал слова
крестоцеловальной записи, точно ♦много животное бес-
словесных стад ревяху», прерывая и заглушая церков-
ную службу. При присяге должны были безо всякой
нужды присутствовать ♦первосвятитель»-патриарх, ду-
ховенство и боярство. Клятва, таким образом, была по
внешности неблагочинна. В самом тексте присяги Тимо-
феев находил неуместные слова стращанья и угрозы:
«Богоотступно слово приводе (говорит он о Борисе), яко
не быти на нас всех Сотворшего ны милости и святых
Его». Действительно в подкрестной записи Бориса было
подобное выражение: ♦а не учну яз государю... служити
и прямити или какое что лихо сделаю мимо се крестное
целование, и не буди на мне Божья милость и Пречис-
тые Богородицы... и всех святых». Этим Борис, по мне-
нию Тимофеева, ♦анафеме всех подложи». Осуждали со-
временники и другие меры, принятые Борисом к укреп-
лению его ♦имени» царского и сана. Власти при царе
Борисе предписывали петь многолетие в церквах не толь-
ко самому царю, но и его жене и детям; велели писать в
грамотах царское имя ♦полным именованием», то есть
всегда с полным титулом; установили ежегодный крест-
ный ход из Москвы в Новодевичий монастырь в память
избрания Бориса на царство; поощряли устройство домо-
вых церквей в честь государева ангела (св. князя Бориса).
Такого рода распоряжения сопровождались и еще одним
торжественным актом. Утверженная грамота Борисова из-
брания была составлена с особым литературным щеголь-
ством и витийством и подписана в двух экземплярах все-
ми участниками земского собора. При этом особо был
обсужден вопрос о месте ее хранения: ♦соборне» решали,
где ♦сохранно, утвердивше, положити сию утверженную
грамоту, да будет твердо и неразрушно в предыдущие лета
314
Глава 3
в роды и роды и во веки, и не прейдет ни едина черта или
йота едина от написанных в ней ничесоже». Вопросу это-
му придавали такую важность, что мысль о нерушимости
царского избрания, совершенного в 1598 году, дерзнули
выразить в словах Господня поучения, гласившего в
Нагорной проповеди, что йота едина или едина черта не
прейдет от закона (Матф., V, 18). Решили один экземп-
ляр утвержепной грамоты хранить «в царских сокрови-
щах с прочими грамотами», а другой — в Успенском
соборе в патриаршестей ризнице. На деле же последний
экземпляр вложили в раку мощей митрополита Петра в
Успенском соборе, как в хранилище, никогда не вс .ры-
ваемое, чем был очень озадачен Ив.Тимофеев, увидев-
ший здесь чуть ли не кощунство. Наконец, собор иерар-
хов, входивший в состав земского собора, внес в конец
утверженной грамоты форменную «анафему» на всех
«сию утверженную грамоту не добре мнящих»: кто «нач-
нет вопреки глаголати и молву в людех чинити» против
избрания Бориса, тот «облечется в клятву», «чину свое-
го извержен будет и от церкви отлучен», а «по царским
законам суд восприимет» и «будет проклят в сии век и
в будущий». Далее будет видно, что для таких мер были
поводы не только в ходе предсоборной избирательной
агитации за и против Бориса, но и в обстоятельствах,
следовавших за самым царским избранием 17-21 фев-
раля 1598 года.
Уже давно историки заметили некоторую странность
в подкрестной записи, по которой приносилась присяга
царю Борису. Во-первых, известный историкам текст
этой записи дошел до нас с датой 15 сентября 1598 года.
Хотя число это относится к «списку» записи, то есть
копии, сделанной в Сольвычегодске, а не к московскому
ее тексту, однако такая дата почиталась слишком по-
здней и для копии. Она заставляла предполагать, что по
этой записи была взята вторичная присяга Борису, по-
вторенная, быть может, по случаю венчания Бориса на
царство 1 сентября. Повторение присяги в Москве уже
раз происходило — при Иване Грозном, после его извес-
тной болезни, когда он имел случай убедиться в неиск-
ренности своих советников. Устюжские литописцы отме-
1ра<емт Бориса
315
тили тогда, что впервые «целовали крест за государя»
it 1534 году, «а в лето 7062 (1554) приводили вдругие
к целованию за царя и великого князя и за его царицу
и великую княгиню Настасию и за царевича Ивана в
Петров пост». Само по себе повторение присяги не воз-
буждало бы особого удивления. Но во-вторых, в тексте
присяги царю Борису находится обязательство не хотеть
на Московское государство царя Симеона Бекбулатовича
и его детей, «ни думати, ни мыслити, ни семьитися, ни
дружитися, ни ссылатися с царем Симеоном ни грамота-
ми, ни словом не приказывать». Почему могла тогда
явиться мысль о царе Симеоне, казалось совсем непонят-
ным, и С. М. Соловьев потратил немало остроумия на
посильное разъяснение этой загадки. Разъяснилось это
дело только с опубликованием письма Андрея Сапеги Хри-
стофору Радзивилу о московских вестях от 6 (16) июня
1598 года.
Личность «царя», точнее — хана Касимовского Саин-
Булата (в крещении Симеона Бекбулатовича) довольно-
таки известна в московской жизни второй половины
XVI века. Праправнук последнего Золотоордынского хана
Ахмата, Симеон смолоду стал служилым «царевичем» в
Москве, получил в обладание Касимов в качестве как
бы удела, в 1573 году крестился и затем женился на
дочери боярина Ив. Фед. Мстиславского. Во второй поло-
вине 1575 года Грозный поставил Симеона Бекбулатови-
ча во главе управления той частью Московского государ-
ства, которая носила название «земского» или «земщи-
ны». В то время как сам Грозный, находясь во главе
опричнины, носил титул «князя Московского», Симеону
был усвоен титул «великого князя всея Руси», и он трак-
товался как носитель верховной власти в государстве.
Какой деловой смысл имела эта комбинация, опреде-
лить нельзя; но совершенно ясно, что действительной
власти у Симеона не было, и он являлся для Грозного
простой игрушкой. «А был на великом княжении Симе-
он Бекбулатович год не полон (говорит современник), и
потом пожаловал его государь на великое княжение в
Тверь, а сам опять сел на царство Московское». Пере-
мещение Симеона в Тверь создало в Тверской области
зм
Глава 3
особый порядок управления; «великий князь» был там
государем: давал жалованные грамоты, раздавал помес-
тья, собирал в свою пользу дани и оброки, держал боль-
шой двор. Со смертью Грозного для Симеона прошли
красные дни: в первые годы власти Годунова Симеон
♦не бяше уже на уделе в Твери: сведоша его в село
Кушалино (близ Твери), двора же его людей в те поры
не много было, и живяше в скудости». В эти же при-
близительно годы Симеон потерял зрение, и — по обы-
чаю того времени — его слепота была приписана коз-
ням правителя Бориса, который будто бы «посла к нему
с волшебною хитростью и повеле его ослепити». По-
видимому, опала на Симеона пришла вместе с опалой на
его тестя князя Мстиславского, который, как мы знаем,
неудачно попробовал соперничать с Борисом.
Вот об этом-то Симеоне и писал Радзивиллу Андрей
Сапега в письме от 6 (16) июня 1598 года: не успел Году-
нов отправиться из Москвы в поход против татар (в нача-
ле мая), как «некоторые князья и бояре, прежде всего
Бельский и Федор Никитич (Романов) с братом (Алек-
сандром) и не мало иных, стали думать, как бы взамен
нежелаемого ими Бориса избрать на царство Симеона».
Сапега не умел точно назвать Симеона Бекбулатовича
Касимовского и назвал его «сыном Шугалеевым цареви-
чем Казанским»; но это не меняет дела, так как в Моск-
ве «царевич» Симеон был один и смешать его не с кем.
Борис будто бы узнал о боярском замысле против него и
успел его расстроить, указав боярам, что под грозой
татарского набега нельзя заниматься внутренними сче-
тами и раздорами. Успокоив своих недоброжелателей,
он выступил сам с войском к Серпухову, не венчавшись
на царство, хотя в Москве и настаивали, чтобы он уско-
рил свою коронацию. Таково сообщение Сапеги. Оно
совершенно объясняет нам эпизод с Симеоном. Сопер-
ники Бориса, очевидно, не сложили оружия после со-
борного избрания его на царство. Сами они проиграли
свою игру и не могли уже выступать в качестве претен-
дентов на престол, но не хотели они и примириться с
победой Бориса. Им оставалось — пока власть Бориса
не освящена церковным венчанием — приискать нового
1рагедия Бориса
317
ему соперника. Для этого и пригодился Симеон — «царь»
касимовский, «великий князь» сначала «всея Руси», а
затем «тверской», обладавший титулами и «породою»,
гонимый Борисом и связанный родством с виднейшим
боярским родом князей Мстиславских. В его пользу и
был задуман переворот, который Борису как-то удалось
предупредить. Напуганный новой опасностью, Борис, по-
нидимому, решился привести своих подданных ко вто-
ричной присяге, вставив в нее новые обязательства: «не
хотеть» на царство Симеона и не сноситься с ним. Пер-
вая присяга была принесена Борису в исходе февраля и
в первые дни марта, а вторая приносилась, по всем при-
знакам, в мае и позднее.
Последним эпизодом воцарения Бориса был его тор-
жественный поход к Серпухову. Этот поход, «по вес-
тям» о приходе Крымского хана на Русь, был задуман
Борисом в особенной форме. Кажется, не было нужды
ни собирать громадного войска, ни самому царю высту-
пать во главе его. По крайней мере, современники не
верили в действительность той военной опасности, про-
тив которой вооружился Борис. Но Борис старался при-
дать походу особенную важность. Войска к Серпухову
было стянуто так много, что очевидцы готовы были ис-
числять его сотнями тысяч. Лагерь на Серпуховских
лугах по берегу Оки занимал будто бы пять квадратных
миль. Среди лагеря для царя устроили «целый город из
шатров». Этот «снеговиден град» восхищал очевидцев сво-
ей величиной и затейной красотой: он казался им бело-
каменным городом со многими воротами и башенками.
Сооружение это, кстати сказать, пережило Бориса: его
великолепные шатры были снова разбиты в Серпухове
для Лжедимитрия в 1605 году, когда тот победно шел к
Москве. В своем великолепном лагере Борис не дождался
татарской рати, да, вероятно, и не рассчитывал дождать-
ся: он только принял под Серпуховым посольство от Крым-
ского хана и устроил ряд смотров и парадов своим войс-
кам, расточая им ласки, угощения и подарки; «они же
все, видяще от него милость, возрадовались, чаяху и
впредь себе от него такого жалованья», заметил по это-
му поводу летописец. В этом, в сущности, и состояла
3JJ
Глава 3
цель Бориса: в общении с воинскими массами новый
государь искал себе популярности и опоры для своего
трона. После того как он убедился, что эти массы распо-
ложены к нему и признали его в новом царском досто-
инстве, он к осени возвратился в столицу и в самое
«новолетие», в первый день нового 7107 года, то есть
1 сентября 1598 года, венчался царским венцом. Мы уже
имели случай отметить, как вел себя Борис во время
торжественного обряда. Он громко всему народу дал обе-
щание заботиться о слабых и сирых. «Тряся верх срачи-
цы (то есть воротник сорочки) на себе», он говорил патри-
арху: «Се, отче патриарх Иов, Бог свидетель сему: никто
же убо будет в моем царствии нищ или беден! и сию
последнюю (срачицу) разделю со всеми!» Очевидцы пере-
дают, что эти слова умилили присутствовавших. Поздней-
шие московские воспоминания о Борисе к этому расска-
зу о благотворительном обещании Бориса добавили и
еще кое-что. В 1651 году один из Пушкиных говорил,
например: «Как деи Бориса выбирали на Московское
государство, и он де в те поры перед всем народом клял-
ся, что ему другу не дружить, а недругу не мстить».
Таких свидетельств об обязательстве ограничительного
характера современники Бориса не сохранили вовсе, и
мы вправе думать, что представление Пушкина об обе-
щании правосудия и беспристрастия выросло из мило-
сердных посулов Бориса. Тем более трудно верить Пуш-
кину, что другое московское предание удостоверяло об-
ратное. Историк В. Н. Татищев записал около 1730 года
о Борисе следующее: «Бояре хотели, чтобы он государ-
ству по предписанной грамоте крест целовал, чего он
учинить и явно отказать не хотел, надеясь, что про-
стой народ выбрать его без договора бояр принудит.
Сие его отрицание и упрямство видя, Шуйские начали
говорить, что непристойно более его просить, и пред-
ставляли, чтобы обирать иного. Тогда патриарх пошел
с крестным ходом, и Годунов безо всякого отрицания
принял». Татищев руководился таким же неудостове-
ренным преданием, как и Пушкин. Ни на том, ни на
другом историк основываться не может; но он может
утверждать, что перед венчанием на царство и во вре-
Трагедия Бориса
319
мя самого венчания* в Москве и в Серпуховском похо-
де* Борис усердно снискивал расположение народных
масс и самое венчание свое оттянул до того времени*
когда мог, наконец* убедиться в полном своем торже-
стве над своими соперниками и врагами. Обычная ос-
мотрительность и осторожность не покинули Бориса и в
эту самую торжественную и решительную минуту его
политической жизни.
8
МЫ представили обзор всех событий*
сопровождавших избрание и воцарение Бориса или* точ-
нее* определивших самый вид этого избрания и воцаре-
ния. Если вдумаемся в ход избирательной борьбы и со-
образим* кто именно боролся за царский сан против
Бориса, то поймем всю трудность и роковую сложность
создавшегося для Бориса положения. В борьбе за пре-
стол против него оказались не боковые ветви угасшей
династии, не представители других династий, не какая-
либо политическая партия с своим партийным кандида-
том. Против Бориса оказались отдельные лица, и при-
том его дворцовые друзья и недавние союзники.
В своем месте была отмечена та близость, которая
установилась, еще при старом Никите Романовиче, у
Бориса с семьей «Никитичей» Романовых. «Союз друж-
бы» их был скреплен даже клятвенными обязательства-
ми взаимной помощи и поддержки, и Борис во время
болезни Никиты Романовича и после его кончины засту-
пил Романовым место отца, опекуна и руководителя. Он
«соблюдал» их, то есть оберегал, пока они из придворной
молодежи не превратились в сановников. В свой черед с
Богданом Бельским у Бориса была давнишняя близость,
зародившаяся еще тогда, когда Борис мальчиком попал
ко двору Грозного и «при его царских пресветлых очах
был всегда безотступно», вместе с Бельским разделяя по-
кровительство и фавор гневливого царя. Когда после смер-
ти Грозного Богдан Бельский вызвал на себя озлобление
московской толпы и был послан в ссылку, Борис пока-
зал ему свою приязнь тем, что «снабдевал» его всем
необходимым, и Богдан* «преезжая от веси в весь* во
320
Глава 3
обилии тамо и покои мнозе пребываше вседомно». Все
эти люди составляли ядро дворцовой знати того време-
ни и были всем ходом дворцовой жизни поставлены
особо от родовой княжеской знати и против нее. Они
должны были держаться единым и согласным кругом,
чтобы обеспечивать за собой придворное первенство и
политическое преобладание. К этому кругу, как мы ви-
дели, примыкали и знаменитые дьяки братья Щелкано-
вы, предоставившие свой опыт и свои таланты в распо-
ряжение Бориса и руководимой им среды. Во все время
царствования Федора Ивановича придворная знать не
являла никаких признаков внутреннего распада. Один
только старший Щелканов, Андрей Яковлевич, был от-
странен от дел по неизвестной точно причине. Но если
отставка эта произошла вследствие опалы, то вина Анд-
рея Яковлевича во всяком случае сочтена была личной
и случайной, ибо брат его Василий не только не постра-
дал с Андреем, но даже заступил его место и наследовал
его первенство в дьячьем чину. Но как только умер
царь Федор, распад в боярском кружке обнаружился
сразу. Друзья рассорились из-за вопроса о престолонас-
ледии. Богдан Бельский явился в Москву искать пре-
стола, на который, конечно, не имел ни малейшего пра-
ва. Федор Романов, не признав старейшинства Бориса,
выступил также с вожделением трона и действовал при
поддержке своего брата Александра. Василий Щелканов
взялся говорить с народом о присяге на имя боярской
думы, что было направлено, разумеется, против Бориса.
Борис мог убедиться, что политика Грозного и его соб-
ственная политика достаточно ослабили княжескую
знать: ни один князь, ни Рюрикович, ни Гедиминович,
не искали престола по смерти Федора и сидели смирно
под пятой Годуновской администрации. Среди кандида-
тов на царство никто из москвичей того времени не
произносил имен князей Шуйских и князей Булгакова
рода (Голицыных и Куракиных). Единственный князь
Ф. И. Мстиславский, названный как кандидат, сам ре-
шительно отрекался от выбора. Князья молчаливо усту-
пали дорогу к престолу дворцовой знати и, в частности,
Борису. Но не хотели ему уступить его собственные дру-
1рагедия Бориса
321
зья, ему же обязанные помощью и дружбой в дни испы-
таний. Борьба повела к диким проявлениям вражды и
ненависти. На Бориса его друг Федор Романов обнажил
даже нож. На Бориса взвели обвинение в покушении на
жизнь Димитрия. Бориса связали с именем покойного
царевича и в том смысле, что Борис якобы собирается
его воскресить — подставить самозванца, если не выбе-
рут самого Бориса, и править именем Димитрия. Если
верить известиям сказаний XVII века» что Борис посы-
лал повсюду своих «рачителей», чтобы страхом и «лес-
тью» побуждать всех выбирать на царство именно его,
то нельзя не поверить и тому, что против Бориса, в
свою очередь, были пущены сильнейшие средства воз-
действия до личных насилий и клеветы. Былые друзья
превратились в жесточайших врагов, и Борис мог убе-
диться в том, что с его восшествием на престол и благо-
даря именно этому восшествию прежний круг дворцо-
вой знати перестал существовать. До этого времени в
придворной среде Борис имел против себя княжат, а за
себя своих «крестоклятвенных» друзей; теперь же, с его
воцарением, он имел против себя и тех и других. Обра-
тясь в династию, Годуновы оказывались в одиночестве
среди знати и должны были всех остерегаться. В этом
заключалась главная трудность положения Бориса. Она
осложнялась тем, что бывшие друзья, обратившиеся для
Бориса в главных врагов, были очень агрессивны и не
оставили борьбы даже после формального избрания Бо-
риса. Эпизод с Симеоном Бекбулатовичем очень показа-
телен в этом отношении. Он может объяснить нам, так
сказать, психологию дальнейшей борьбы. Вдумавшись в
него, можно понять, как борьба могла дойти до само-
званщины. Проиграв избирательную кампанию, против-
ники Бориса имели в нем против себя правильно избран-
ного народной волей монарха. Никаким боярским или
княжеским именем действовать для его свержения было
уже нельзя. Попробовали тогда выдвинуть лицо, имев-
шее ранее Бориса титулы «царя», по происхождению от
ханов, и «великого князя», по пожалованию Грозного. Но
это оказалось попыткой с негодными средствами, ибо Си-
меону (да еще ослепшему) оказалось не под силу тягаться
11 Зак. №180
322
Г лава 3
с Борисом. Для этого «царю и великому князю» Симеону
не достало ни личного авторитета, ни средств. Но когда не
удалась интрига с ослепшим и полузабытым татарским
служилым ханом, естественно было домыслиться до того,
что против Бориса оставалось только одно средство — по-
пытаться восстановить старую царскую династию, чтобы
ей упразднить новую. «Димитрия воскреснувшее имя»
произносилось и писалось в письмах в 1598 году; но от
Андрея Сапеги нам известно, что вначале оно получило не
то употребление, как потом. Вначале, обвиняя Бориса в
убийстве царевича, говорили, что он держит у себя само-
званца и готов подставить ложного Димитрия вместо себя,
если не будет избран на царство. Впоследствии же подста-
вили ложного Димитрия уже против Бориса.
Разумеется, поставленный лицом к лицу с такими
противниками, Борис понимал всю трудность своего по-
ложения: и свое политическое одиночество, и агрессив-
ность своих врагов, и затруднительность борьбы с ними.
Если бы Борис имел против себя сословную оппозицию
княжат, он мог бы действовать против нее опричнинс-
ким террором, якобы в целях государственного поряд-
ка. Если бы против него была политическая партия, с
ней была бы возможна открытая борьба. А против от-
дельных лиц и семей, недавно дружеских и близких,
всякая карательная мера казалась бы низкой местью и
роняла бы достоинство власти. Борис не уронил себя
настолько, чтобы тотчас же прибегнуть к этой мести; но
он не в силах был и вовсе от нее воздержаться. Он
дождался случая, когда мог предъявить к Вольскому и
Романовым формальное обвинение, и тогда не пощадил
их. С. М. Соловьев беспощадно упрекает Бориса за его
мелочность и «завистную злобу к своим старым сопер-
никам»; но знакомство с позднее обнародованными до-
кументами ведет к иному суждению. Борис, конечно,
мог быть великодушнее и милостивее, но его месть прак-
тически запоздала: чтобы обезвредить своих ненавист-
ников, он должен был бы покарать их гораздо раньше,
чем он это сделал. Его кара не предупредила того, что
было направлено на его погибель и что действительно
погубило и его самого и его семью.
Трагедия Бориса
323
Романовы и Бельский, кажется, были целы и невре-
димы, когда в Москве пронесся первый слух о появле-
нии самозванца за рубежом. В первые месяцы своего
царствования Борис даже наградил Александра Никити-
ча Романова саном боярина, а Михаила Никитича сде-
лал окольничим (старший Романов, Федор Никитич по-
лучил боярство еще при царе Федоре Ивановиче). Но в
конце 1600 года или начале 1601 года над Бельским и
Романовыми разразилась гроза государевой опалы. Уче-
ные колеблются в хронологии событий. Ряд известий
говорит, что как раз в это время, в 1600-1601 годах,
разнеслась молва «о Димитрии Ивановиче», был сослан
Бельский, были сосланы Романовы, но в какое взаимное
отношение по времени должны быть поставлены эти фак-
ты, решить точно нельзя. Во время сыска (то есть след-
ствия) над боярами им не предъявлялось обвинения в
том, что они создали самозванца, и потому данные о Бель-
ском и Романовых не дают оснований связывать их опалу
и ссылку с самозванщиной, хотя бы она и началась од-
новременно с разгромом боярских семей. Но косвенные
соображения, которые приведены ниже, устанавливают
возможность и вероятность этой связи. Борис, по словам
одного современника, узнав о появлении самозванца, «ска-
зал князьям и боярам в глаза, что это было их дело»
(«вчем и не ошибся», прибавляет этот современник от
себя). Не имея прямых данных настаивать на существова-
нии связи между самозванщиной и гонением на бояр, не
можем также решить, кто пострадал раньше от Бориса:
Бельский или Романовы, так как точно установить вре-
мя следствия над Бельским нет возможности. «Новый
летописец» рассказывает о разгроме Романовых ранее,
чем об опале на Бельского; а современник Буссов (соста-
вивший любопытнейшую «хронику» московских собы-
тий) помещает известие о Романовых позже рассказа о
наказании Бельского.
Дело Бельского, как и все, связанное с именем этого
авантюриста, представляется мало понятным. По лето-
писцу, дело было так. Борис послал Бельского на «дикое
поле» на р. Донец на устье р. Оскола, ставить на Донце
♦Новый Царев Борисов город». Наказ Бельскому был дан
324
Глава 3
летом 1600 года27. Летописец говорит, что на далекий юг,
служивший для Бельского, очевидно, местом почетной
высылки из Москвы, Бельский, «человек богатый», по-
шел «с великим богатством» и «всяким запасом». Работы
на месте он начал «своим двором», то есть частными сред-
ствами и своими людьми, а всей рати, посланной с ним,
велел затем делать крепость «с того образца», то есть по
образцу, данному его двором. Таким образом, «двор» Бель-
ского, его люди и холопы, стали на виду в Цареве Бори-
сове городе, как ранее были на виду и бросались в глаза
в Москве, когда в 1598 году Бельский поспешил туда «с ве-
ликим людом» на царское избрание. А кроме того могла
возбудить подозрение та приветливость, какую Бельский
показывал всей рати, посланной с ним в новый город. Он
ее поил, кормил и дарил деньгами, платьем и запасами.
Его, конечно, благодарили и хвалили, а он, по слухам,
величался, говоря, что царь Борис на Москве царь, а он
царь в Цареве-Борисове. Слухи дошли и до Москвы, и
«пройде на Москве про его от ратных людей хвала велия
о его добродетели» (как уклончиво выразился летописец).
Эта «хвала велия», принявшая форму доносов, смутила
Бориса: в нем уже, по словам Тимофеева, было готово
подозрение против Бельского, что он желает царства. Бель-
ского вызвали в Москву, допрашивали с унижением и,
как говорят, с пытками, лишили думного чина, окольни-
чества, конфисковали имущество, распустили его «двор»,
подвергли его даже телесному наказанию и сослали в Низо-
вые города, на Волгу, в тюрьму. В Поволжье Бельский
и пробыл до смерти Бориса и воцарения самозванца, кото-
рый оказал ему большую милость и возвел в бояре.
Дело Бельского было вершено, вероятно, в конце
1600 года. Приблизительно тогда же, по нашему мне-
нию, началось обширное дело Романовых, в которое были
затянуты многие родственные Романовым семьи князей
27 Наказ, изданный проф. Багалеем, датирован им «1600 годом*.
Вначале документа сказано, что царь велел Бельскому ехать «на
Донец на устье Оскольское* лета 7108 (1600) «июля во 5 день*, а
ниже: велено Вольскому «стать на Ливнах за неделю до Ильина
дня нынешнего 107 (1599) года». Следуем дате, принятой издате-
лем, и относим документ к 1600, а не к 1599 году.
Черкасских, князей Сицких, князей Репниных, князя Ше-
^тунова, Шереметьевых, Карповых и др. По словам лето-
1исца, дело началось с доносов. Холопы Романовых пра-
вительством всячески понуждались доносить на своих
к государей», за которыми Борис счел необходимым уста-
новить своего рода полицейский надзор. Однако доносы
не давали достаточных поводов для преследования, пока
не поступило от казначея Александра Никитича Романова,
гг Второго Бартенева, заявление, что он готов показать на
своего ♦ государя» все, чему его научат. Тогда Семен Ни-
китич Годунов, заведывавший при Борисе политическим
гыском и бывший (по выражению Карамзина) «главным
клевретом нового тиранства», наложил «всякого корения
в мешки» и научил Бартенева подложить их в «казну»
Александра Никитича, а потом «известить» правительство
об этих «кореньях». Бартенев так и сделал: он «довел», то
есть донес, на своего государя, что тот занимается «ве-
довством», иначе ворожбой, и держит у себя «коренья».
Насчет «коренья» в подкрестной записи царю Борису было
сказано немало, чтобы «зелья лихого и коренья» не да-
вать никому и ни от кого не принимать во вред царю
Борису и его семье и «ведунов и ведуний не добывати на
государское на всякое лихо». Когда по обыску коренье у
Романовых нашлось, его привезли к патриарху и туда же
собрали всю заподозренную в колдовстве семью «Никити-
чей». У патриарха «бояре же многие на них, аки зверие,
пыхаху и кричаху». Этой шумной сценой негодования на
«изменников, хотевших царство достати ведовством и ко-
рен ьем», начался процесс Романовых.
Было бы ошибочно думать, что обнаружение кореш-
ков считалось тогда ничтожным поводом для пресле-
дования. Обвинение в колдовстве, напротив, было в ту
эпоху одним из самых тяжких, и борьба с ведовством
составляла серьезную заботу церковной и мирской влас-
ти. По словам проф. Новомбергского, «эта борьба отли-
чалась не меньшей жестокостью, чем в Западной Евро-
пе; Московская Русь в борьбе с ведунами пережила и
повальный терроризирующий сыск, и пытки, и публич-
ное сожжение обвиненных в чародействе». Все это, кро-
ме только сожжения, было применено к Романовскому
326
Глоеа 3
кругу. Нашли коренье у Александра Никитича, аресто-
вали же всех его «сродников», не только Романовых, но
и «свойство» их — Черкасских, Сицких и т. д. Одного
из князей Сицких с его семьей даже привезли из Астра-
хани для допроса и розыска. Особенно же взялись за
Федора Никитича и его братьев, а также за князя Ива-
на Борисовича Черкасского, которого подозревали в чем-
то особенно тяжком. Этих лиц «приводиша не одинова
к пытке» (то есть, допрашивали «с пристрастием»), а
людей их — тех и на самом деле «пытаху розными пыт-
ками», и «помираху многие на пытках». Дело окончи-
лось осуждением подсудимых. Федора Никитича сослали
на Северную Двину в Антониев Сийский монастырь, пред-
варительно постригши его в монахи, чем навсегда уже
лишили его возможности искать престола и мечтать о
царском венце. Братьев его и родню также сослали, а
жену его Ксению Ивановну и тещу Марию Шестову при-
том и постригли. Для их стражи и приставов виновные
и осужденные были квалифицированы как «злодеи, из-
менники, хотели царство достати ведовством и корень-
ем». Так закончился суд над Романовыми. Из особого
«дела о ссылке Романовых» узнаем мы их дальнейшую
судьбу: Федор, во иночестве Филарет, Никитич до воца-
рения самозванца томился в Сийском монастыре; его
жена была заточена в Заонежских погостах (между озе-
рами Ладожским и Онежским); его дети, Михаил и Та-
тьяна, вместе с семьей Александра Никитича и теткой
княгиней Черкасской были усланы на Белоозеро, а отту-
да в село Клины (около Юрьева-Польского). Александр
Никитич был послан «к Студеному морю к усолью, реко-
мая Луда». Михаила Никитича отвезли в Пермский край
и держали в селе Ныробе в тюрьме. Василий Никитич
содержался в Яранске, а Иван Никитич — в Пелыме. Из
всех братьев выжили только Филарет и Иван. Остальные
умерли в ссылке и, быть может, стали жертвами «про-
стоумной» жестокости их тюремщиков. Из документов,
сохранившихся в «деле» о ссылке Романовых, можно
видеть, что правительство Бориса не раз умеряло нера-
зумное усердие приставов, приказывало мягче обращать-
ся с узниками и давать им «корм доволен» и хорошую
Трагед ия Бориса
одежду. Ссыльным разрешено было даже иметь свою
прислугу. В 1602 году, в мае, младший из Романовых
Иван Никитич был уже обращен из ссылки «на служ-
бу» в Нижний Новгород, а в сентябре того же года вмес-
те с князем Черкасским возвращен в Москву. В это же
время облегчена была участь и прочих оставшихся в
живых их родных, кроме Филарета и его жены. Таким
образом, Борис вовсе не хотел добивать Романовых. Сво-
его врага Филарета он обезвредил монашеским клобу-
ком и стерег в монастырской тюрьме; остальные же были
ему сами по себе не страшны.
9
СТРАШНО было для Бориса другое.
Выше было сказано, что, обратясь в династию, Годуно-
вы оказались одинокими среди московской знати. В борь-
бе за престол они растеряли своих друзей и из них на-
жили себе врагов. Они должны были всех остерегаться,
всех подозревать, за всеми следить. Дело полицейской
охраны и политического сыска было Борисом возложе-
но на его родственника Семена Никитича Годунова, и
тот сообщил своей должности такой устрашающий ха-
рактер, что стал предметом общей ненависти, злобы и
страха. Охрана и сыск доведены были Семеном Никити-
чем Годуновым до степени террора. Орудием его были
доносы, открыто поощряемые и награждаемые. Расска-
зывали, что доносительство особенно развилось после
того, как один из доносителей, иначе «доводчиков», хо-
лоп князя Шестунова, получил публичную награду, хотя
его донос и не оправдался. Князя Шестунова оставили в
покое, а доносчику сказали «государево жалованное слово
перед Челобитным приказом на площади предо всеми
людьми» и за его службу и раденье дали ему поместье и
велели вперед «служити в детех боярских с города».
Таким образом, холопу за донос наградой была «земля
и воля». С этого случая будто бы и пошли доносить
на своих господ холопы и на свою же братью «и попы
ичернцы и понамари и проскурницы» и люди всех про-
чих состояний: «жены на мужей своих доводите, а де-
ти на отцов своих». В «окоянных доводах» на пытках
32В
Глава 3
проливались «многие крови неповинные» и везде росло
возмущение и ропот. Род Годуновский вообще не был
популярен, потому что, кроме самого Бориса, не имел в
себе ярких и талантливых лиц. Один только дядя Бори-
са, Димитрий Иванович Годунов, считался выдающимся
сановником. Но в годы царствования Бориса он был уже
стар (боярство получил он еще в 1578 году). Хотя его и
не устраняли от дел, но на посторонних людей он произ-
водил уже впечатление глубокого старца. Датчане, быв-
шие в Москве с герцогом Гансом, говорили, что это был
«дряхленький старичок», «маленький старичок лет девя-
носта или больше»; он являлся на посольское подворье
для оказания разных любезностей герцогу, и только.
В последние годы своей жизни он более молился, чем
работал, и усердно благотворил монастырям, наделяя
их известными среди палеографов роскошными «ли-
цевыми» списками Псалтыри. Кроме Димитрия Ивано-
вича, заметны были еще дворецкий Степан Васильевич
Годунов, «весьма красивый, видный старик» (как его
аттестовали датчане), да Иван Иванович Годунов, трою-
родный племянник Бориса. Репутация этого представи-
теля младших поколений Годуновых зависела от того,
что он женился на Ирине Никитишне Романовой. Пос-
ле гибели Годуновых в 1605 году Иван Иванович всеце-
ло примкнул к Романовскому кругу, им был поддержан
и от его друзей получил признание, а после кончины в
смутное время и целую апологию. Но все названные
лица не были государственными деятелями и не могли
образовать собой правящего круга. Горе Бориса и зак-
лючалось именно в том, что он не смог или же не успел
образовать такой круг. По обычаю своего времени, он
составил из своей родни «ближнюю думу», но от нее не
имел действительной помощи и опоры. В бояре возво-
дил Борис очень редко; придворных фаворитов у него,
по-видимому, не было. Разве только Басмановых можно
было счесть при Борисе за таких фаворитов. Два ма-
леньких мальчика Басмановы, Петр и Иван Федорови-
чи, остались сиротами при Иване Грозном. Их отец Фе-
дор Алексеевич рано окончил жизнь в государеве опале,
в ссылке на Белоозере; молодую же его вдову с детьми
Трагедия Бориса
329
Грозный отослал к ее брату князю Андрею Васильевичу
Сицкому в Великий Новгород. Затем эта вдова по царс-
кому желанию вышла замуж за князя Ивана Констан-
тиновича Курлятева, а Грозный «детей ее Петра и Ива-
на взял к себе, к государю», отдал им отцовские вотчи-
ны и воспитал их при себе, как ранее воспитал Бориса и
Ирину Годуновых. Расположение Грозного к Басмано-
вым унаследовал и Борис, очень ласкавший Петра Фе-
доровича (Иван Федорович рано погиб в боях): «Царь и
великий князь Борис Федорович как меня пожаловал за
мою службу!» — восклицал сам Петр Басманов накану-
не своей измены детям Бориса Годунова, уже собрав-
шись передаться на сторону самозванца.
Близость собственной родни и приближение таких
незначительных по личному положению и влиянию лю-
дей, каковы были Басмановы, не скрашивали одиноче-
ства Бориса. С высоты престола видел он только поддан-
ных, но не видел друзей. Все трудности правления, все
опасности борьбы с явными и тайными врагами ложи-
лись исключительно на его плечи. Никого нельзя было
винить в этом, кроме самого Бориса и обстоятельств его
исключительной житейской карьеры. Политическое оди-
ночество было естественным последствием его удачи и с
течением времени превратилось в условие погибели его
династии.
10
СОВРЕМЕННИКИ находили, что Бог не
благословил правления царя Бориса. Оно было неспокой-
но с самого начала. За избирательными интригами, сму-
щавшими Бориса не только в период самого избрания,
но и после избрания, все лето 1598 года, последовали
вскоре новые затруднения и осложнения. В 1600 году, по
любопытнейшему сообщению бывшего в Москве францу-
за Маржерета, разнесся слух о том, что жив угличский
царевич Димитрий Иванович; начались громкие дела Бог-
дана Бельского и Романовых; начаты были розыски и в
других боярских кругах, так что, по слову Маржерета, в
столице очень немногие из знатных семейств спаслись от
подозрений Бориса, искавшего нить заговора против себя.
330
Глава 3
Общественная жизнь в Москве вступила в тревожный
фазис. А с 1601 года началась прямая Смута: надвинулся
голод. Летописец так изображает его начало. Во все лето
1601 года были чрезвычайные дожди; в средине августа»
когда колос уже налился» хлеб не зрел, стоял «зелен аки
трава»; в это время ударил на Успеньев день большой
мороз и побил и рожь и овес. Народ питался «с нужею»
старым хлебом и новым» плохого сбора. В 1602 году на
полях «ничто не взошло» все погибло в земле». Начался
тогда прямой голод, хлеба нельзя было достать и за
деньги — «и купити не добыть». Народ помирал так,
как не помирали и «в поветрие моровое». Особые при-
става сбирали трупы умерших от голода в домах и на
улицах и хоронили в общих могилах. Современники
насчитывали погибших десятками, даже сотнями ты-
сяч, и описывали ужасающие сцены страданий голода-
ющих людей, доходивших будто бы до людоедства. Го-
лод продолжался и в 1603 году и привел в расстройство
весь общественный порядок. Отставшие от своего дела
голодные люди шли на грабеж, потому что иначе не
могли добыть себе хлеба; выгнанные господами холопы
и крестьяне, для которых не находилось пищи на гос-
подском дворе, сбивались в разбойничьи шайки и сви-
репствовали на дорогах; «не томко что по пустым местом
проезду не бысть, ино и под Москвою быша разбои вели-
цы». Против таких разбойников приходилось высылать
целые отряды войск. Близ самой Москвы произошел пра-
вильный бой разбойничьей шайки «старейшины» Хлоп-
ка с «многою ратью» окольничьего Ив. Ф. Басманова,
причем Басманов был убит, а Хлопко, израненный, взят
и казнен. Шайка его рассеялась и ушла «на украйну»,
куда вообще спасались все неудачники из Московского
государства. Борьба с голодом в условиях того времени
не могла дать заметных результатов. Правительство Бо-
риса пробовало кормить голодающих в Москве и разда-
вать им деньги, но, разумеется, не могло удовлетворить
всех. Оно устраивало общественные работы «для пропи-
тания»: «повеледелати каменное дело многое, чтобы лю-
дей питатися». В Кремле сделали «каменные палаты
большие на Взрубе, где были царя Ивана хоромы». Но
Трагедия Бориса 331
такого рода постройки, конечно, были не для многих
помощью. Нужда была слишком остра, и район, охва-
ченный ей, слишком обширен для того, чтобы можно
было достичь успеха в борьбе с стихией. Сложность по-
ложения увеличивалась тем, что природное бедствие со-
провождалось людскими злоупотреблениями. Крали и
обманывали при раздаче милостыни, пищи и работы,
спекулировали на хлебе: землевладельцы — от духовен-
ства до крестьян — «прожиточные» люди «весь хлеб у
себя затворили и затаили и для своих прибылей вздоро-
жили в хлебе великую цену». Появились скупщики зер-
на, которые захватывали в свои руки обращение его на
рынках и путем сговора, «вязки», искусственно подни-
мали цены на хлеб. Сохранился любопытнейший указ
царя Бориса, предписавший ряд мер для прекращения
зла: запрещение скупки зерна; установление такс; обя-
зательную продажу зерна врознь по мелочи, «всяким
людем понемногу, про себя, а не в скуп»; перепись за-
пасов и выпуск их на рынок; наказание спекулянтов;
запрещение изводить зерно на винокурение и варку пива
и т. п. В пору великого кризиса, переживаемого совре-
менным человечеством, можно легко представить себе
ужасы голодовки, постигшей малокультурную страну
в начале XVII века. Для успеха самозванщины порож-
денные голодом Смута и общественный развал создали
очень благоприятную обстановку28.
***
Трагедия Бориса окончилась гибелью героя, как принято
думать после прекрасного произведения Пушкина «Борис
Годунов». Сам Пушкин не решался в своих заметках и
письмах дать точное определение тому, что он создал под
влиянием Карамзинского представления о Годунове —
жертве преступного властолюбия. «Вы меня спросите, —
писал он, — ваша трагедия есть ли трагедия характеров
или нравов» («tragedie de caracteres ou de coutumes»)?
И на этот вопрос Пушкин не давал своему корреспонденту
28 История самозванства и борьбы с ним изложена С. А. Платоновым
в работе «Смутное время». (Примеч. ред.).
332
Глава 3
ясного ответа: «Я пытался, — говорит он, — соединить
оба вида» («de les unir tout deux»). Но в этом была суще-
ственная историческая ошибка. Бытовые элементы Пуш-
кинского «Бориса» необходимо было соединить не с тра-
гедией характеров, а с трагедией рока. Борис умирал,
истомленный не борьбой с собственной совестью, на ко-
торой не лежало (по мерке того века) никаких особых
грехов и преступлений, а борьбой с тяжелейшими усло-
виями его государственной работы. Поставленный во главу
правительства в эпоху сложившегося кризиса, Борис был
вынужден мирить непримиримое и соединять несочетае-
мое. Он умиротворял общество, взволнованное террором
Грозного, и в то же время он его крепостил для государ-
ственной пользы. Он давал льготу одним и жал других,
тянул вверх третьих и принижал четвертых все во имя
той же государственной пользы. Он работал на государ-
ство и в то же время готовил трон для себя; он отказы-
вался от сана монарха, когда уже был им фактически.
Сложность и многогранность его деятельности обнаружи-
ли во всем блеске его правительственный талант и его
хорошие качества — мягкость и доброту; но эти же свой-
ства сделали его предметом не только удивления, востор-
га и похвал, но и зависти, ненависти и клеветы. По воле
рока, злословие и клевета оказались вероподобными для
грубых умов и легковерных сердец и обратились в сред-
ство политической борьбы и интриги. Пока Борис был
жив и силен, интриги не препятствовали ему править и
царствовать. Но как только он в пылу борьбы и в полном
напряжении труда окончил свое земное поприще, интри-
га и клевета восторжествовали над его семьей и погубили
ее, а личную память Бориса омрачили тяжкими обвине-
ниями. Обвинения, однако, не были доказаны: они толь-
ко получили официальное утверждение государственной
и церковной власти и передали потомству загрязненный
облик Бориса. Его моральная реставрация есть, по наше-
му мнению, прямой долг исторической науки.
СМУТНОЕ
ВРЕМЯ
Очерк истории
внутреннего кризиса
и общественной борьбы
в московском государстве
XVI и XVII веков
Назначение настоящей книги — дать
краткий и связный рассказ о событиях
Смутного времени, пережитого Московским
государством на рубеже XVI и XVII столе-
тий. Автор стремился построить свое
изложение так, чтобы оно знакомило читате-
ля не только с ходом московской Смуты, но и
с ее происхождением и результатами. Остава-
ясь строго фактичным, это изложение не
подчинено никакой предвзятой точке зрения,
ни субъективной, ни теоретической. Автору
хотелось остаться только летописцем данной
эпохи, предоставив читателю свободу
толкования изучаемых им фактов.
По сравнению с большим исследованием
автора «Очерки по истории Смуты в Московс-
ком государстве* настоящая книжка имеет
некоторые отличия в плане и в исполнении.
«Очерки* написаны четверть века тому назад,
и многие их частности пересмотрены последу-
ющими исследователями; кроме того, в связи с
трехсотлетием Смуты найдены и изданы
новые материалы, относящиеся к ее истории.
В зависимости от этого стали неизбежны
некоторые изменения в освещении частностей
эпохи. А сверх того, автор счел лишним
повторять тот громоздкий географический
обзор Московского государства, какой был
предпослан «Очеркам», и заменил его «введени-
ем» иной конструкции, достаточным для
популярной книги.
С. Ф. ПЛАТОНОВ
Май 1923
Ск
СО
CL
LU
С2
СО
МОСКОВСКОЕ
ГОСУДАРСТВО
ПЕРЕД СМУТОЙ
1. МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО
СЛОЖИЛОСЬ ИЗ ДВУХ «половин»
1. Земля Назовская, или Замосковье; колонизация
края и княжеские уделы: образование националь-
ного государства. 2. Земля Новгородская; харак-
тер новгородской торговли; новгородское боярство
и колонизация Севера; московское завоевание.
1. ЗЕМЛЯ Низовская, или Замосковье;
колонизация края и княжеские уделы; образование на-
ционального государства. Московские люди конца XV и
начала XVI столетий представляли себе состав своего го-
сударства сложным. В их сознании оно делилось на две
«половины» — землю Новгородскую и землю Низовс-
кую или Московскую. Такое представление основыва-
лось не только на том, что Москве удалось покорить
целое Новгородское государство, но и на том, что в этих
«половинах» после их соединения под одной властью
сохранились некоторые особенности внутреннего строя,
не сразу стертые жесткой рукой Московского правитель-
ства. Москва обошлась очень круто с новгородскими по-
рядками, и они «извелися» очень скоро. Но их осно-
ва — природные условия народно-хозяйственной жиз-
ни — осталась старая, и она продолжала влиять на ход
местной жизни и отношений. Вся история заселения и
хозяйственной культуры новгородской и московской
«половин» шла различными путями. Новгород прожил
быстротечный, но законченный цикл внутреннего раз-
вития. и его социальный и политический порядок успел
обветшать ранее, чем его сломил внешний враг. «Низов-
ская» или Московская половина Великорусья слагалась
не спеша и под влиянием внешней опасности образовала
единое сильное княжество, сохраняя молодые формы
общественности. Соединенные в одно государство, его
«половины* ассимилировались не сразу. Областные осо-
бенности были в них очень заметны, социальный строй
336
Глава 1
был различен, и по этой причине подлежащая нашему
изучению Смута первых лет XVII века протекала в них
совершенно различно. Необходимо ознакомиться с от-
личиями местного быта Московских и Новгородских об-
ластей, чтобы ясно понимать сложный процесс возму-
тившей их Смуты.
Начнем с «Низовской» земли, позднее получившей
название «Замосковья».
Под этими названиями разумелись земли старых «ве-
ликих княжений»: Владимирского, Московского, Рос-
товского, Суздальско-Нижегородского и Тверского, со-
ставлявшие коренное Великорусье, обладавшие издавна
плотным населением, сравнительно высокой хозяйствен-
ной культурой, промышленным и торговым оживлени-
ем. Все это пространство стало заселяться русским пле-
менем уже на глазах истории, выходцами сначала из
северных, а затем и южных русских княжеств. Древ-
нейшие города, основанные здесь, в дотатарскую пору
явили признаки быстрого роста и энергичной культуры.
Местным князьям они сразу дали большие средства и
подняли их политическое значение на большую высоту.
В исходе XII века и начале XIII великие князья Влади-
мирские были сильнейшими во всей Руси. В памятниках
той поры не раз проглядывает восторженное изумление
перед деятельностью этих князей, политической и куль-
турной. Владимирский князь, по слову древнего поэта,
был так могуществен, что смог бы «Волгу веслы раскро-
пити, а Дон шеломы выльяти». Художественный вкус и
материальное богатство северных князей восхищали ле-
тописцев: они с восторгом поминают о княжеских Рос-
товских и Владимирских храмах, говоря, что над ними
трудились «изо всех земель мастеры» и что храмы были
так «дивны и велики», как не бывали прежде и не бу-
дут впредь. Вся эта сила и блеск были внезапно убиты
татарским погромом середины XIII столетия. Татарская
власть оторвала Суздальско-Владимирскую Русь от обще-
ния с современными ей южными и западными культур-
ными центрами и обратила восточное Великорусье в глу-
хую окраину. Политическая жизнь в стране заглохла,
торговля захирела, общее разорение повлекло за собою
Московское государство перед смутой
337
падение городов и разброд их населения. Весь край по-
степенно обратился в группу разобщенных «уделов», в
которых сидели их владельцы князья, враждуя друг с
другом и заботясь лишь о собственных «примыслах», то
есть о своей наживе и усилении своего удела на счет
остальных. Остановленное было татарским нашествием
колонизационное движение из западных и юго-запад-
ных русских областей возобновилось и, направляясь на
север и северо-восток, расширяло постепенно площадь
русских заимок за Волгой и на низовьях Оки. Удельные
князья не только приняли деятельное участие в этом
движении, но все свое хозяйство и администрацию по-
строили, так сказать, на этом движении, ибо жили в
полной от него зависимости.
Кто-то метко уподобил северного удельного князя иве,
растущей на берегах текучих вод. Как неподвижное де-
рево, давая тень бегущим под его ветвями струям, от
них питает свои корни и ими увлажняет ветви, так и
князь, оседло живший в своей удельной «вотчине», дол-
жен был питать себя от идущего мимо него людского
потока, не будучи в силах его остановить и направить.
Людской поток вливался в изучаемый край через его
западные и южные рубежи и шел к Белому морю и «Кам-
ню» (Уралу). Это не было ни стремительное движение
переселенческих масс, ни переходы бродячих кочевий;
это было медленное стихийное передвижение пашенного
люда с подсеки на подсеку вслед за вожаками разного
вида. Иногда таким вожаком являлся сам князь, «при-
мышлявший» себе новые «вотчины» на диких местах
инородческого севера. Иногда пути переселения показы-
вали иноки «отшельники», уходившие «безмолвия ради»
из населенных мест в лесную глушь и против своего же-
лания увлекавшие за собою пахарей на новые «почин-
ки». Иногда же крестьянин-промышленник и охотник,
ища добычи, ставил в лесах свои «путики» и «ухожан» и
основывал новый поселок, к которому начинало тянуть и
соседнее крестьянство. Тихо и незаметно растекалось по
стране трудовое население, ища приложения своего тру-
да в глухих трущобах лесов, на суглинке и супеске реч-
ных долин, по берегам озер и рек. Для движения не
33S
Глава 1
было особых препон; оно свободно достигало по север-
ным рекам даже до берегов Белого моря, добывая пуш-
нину и соколов для княжеской и боярской охоты. Туда,
однако, доходили только отдельные партии; масса заст-
ревала в Заволжье, в лесных дебрях водораздела между
волжскими и поморскими реками и была там надолго
задержана инородческим сопротивлением на линии Вет-
луга-Сура. Между реками Унжею и Ветлугою «без пе-
рестани жила черемисская война», и леса «Унежские»
оставались непроходимыми для русского пахаря и охот-
ника. А южнее, между Окой и Сурой, русским не дава-
ла основаться мордва. Нижний Новгород надолго стал
пограничным пунктом, отделявшим Волжскую Русь от
инородческого «Низа».
Князья этой Волжской Руси должны были строить
свое хозяйство и правительственный порядок при усло-
вии непрерывной подвижности населения. Не будучи в
силах задержать и прикрепить к месту народную массу,
они приноровились к ее «жидкому состоянию» (как вы-
разился С. М. Соловьев). В княжестве оседло и твердо
стоял только княжеский «двор». Он заключал в себе
«слуг» князя — вольных («бояр» и «детей боярских») и
невольных («людей» или «холопов»). И те и другие были
в личной зависимости от князя, были привязаны к нему
или договором службы или цепью рабства. Они состав-
ляли совет князя, его администрацию, его войско, его
рабочую силу. Они все были на учете и могли оставить
двор княжеский только с согласия или с ведома своего
господина. Иное дело было за двором князя. Кроме зе-
мель в княжеском уделе, непосредственно князю при-
надлежащих, были, во-первых, земли церковные или
боярские, управление которых складывалось по типу
княжеского двора, и, во-вторых, земли «черные», на
которых сидели «крестьяне» — «на земле государевой,
а в своем посельи». Население первого рода земель, люди
церковные или боярские, были заслонены от князя их
господами и владельцами, и княжеские агенты к ним
♦ не въезжали ни по што», а на землях второго порядка
под смотрением княжеских агентов («тиунов», «намест-
ников» и т. п.) сложилось крестьянское самоуправле-
Московское государство перед смутой
339
ние, органы которого закрывали собой от воздействия
княжеской власти каждого отдельного члена крестьянс-
кой общины. Крестьянский «мир» группировался всего
чаще вокруг церкви «мирского строения», совпадая в
своем составе с церковным приходом. Несколько сосед-
них «миров», объединенные единством податного окла-
да, составляли «волость», достигавшую.иногда большой
сложности состава и обнимавшую собою большое про-
странство «черных земель». Население таких волостей
менялось в количестве своем и в личном составе незави-
симо от князя и для него неведомо. Колонизационный
процесс приносил поселенцев в волость и уносил из нее
стихийно. Новосел, приходя в пределы волости, рядил-
ся «во крестьяне» на «крестьянский жеребей» с выбор-
ными мирскими властями — «земскими старостами»,
«приказывался» у них «тянути со крестяны в ряд» во
все «мирские розметы и розрубы». Принятый в «мир»
крестьянин обживался на своем новоселье и с течением
времени становился «старожильцем» данной волости.
Если же хозяйство на новом месте ему не задавалось, он
«отказывался» у тех же старост и, выполнив все обыч-
ные для «выхода» формальности, уходил из волости ис-
кать «новой землицы». Его приход в волость так же,
как и уход из нее, не касался князя. В своих переходах
с земли на землю крестьянин бродил из одного княжеско-
го удела в другой, не сознавая, что он переходит полити-
ческую границу и тем самым меняет подданство. Самого
понятия подданства, в смысле принудительно-подчинен-
ного отношения к власти, в те времена не существовало,
и «государем» назывался тогда не глава княжества, а
глава отдельного хозяйства в отношении граждански за-
висимых от него лиц. «Государя«-хозяина над собою имел
«холоп»; вольный же человек, обращаясь к князю, име-
новал его «господине княже», и, меняя над собою князя
при перемене места труда, вовсе не думал, что совершает
«измену»: князь одинаково не знал, когда такой воль-
ный «крестьянин» приходил в его удел и когда он ухо-
дил. Если для «выхода» крестьянина «мир» ставил пре-
пятствия, то не по политическим, а по хозяйственным
причинам, — в том случае, когда уходящий думал уйти
340
Глава 1
не в обычный срок («Юрьев день»), без расчета с «ми-
ром» и без соблюдения обычных форм «отказа». Не чис-
то вышедший со своего «жеребья» крестьянин призна-
вался беглым и по обычаю подлежал возврату на «старое
печище» для выполнения принятых на себя обязательств.
В иных же случаях он принудительно не возвращался.
В таких условиях князь не имел ни малейшей воз-
можности точно учесть трудовое население крестьянских
черных волостей и прикрепить его к месту его труда. Он
ограничивался тем, что считал не людей, а дворы, «паш-
ню паханную» и угодья, и по ним облагал волость еди-
ным податным окладом, предоставляя населению самому
«развести» этот оклад на отдельные хозяйства. Точно
так же общим количеством определял князь все повин-
ности и службы, которые требовал с волости в дополне-
ние к денежному окладу. Так слагалась сумма «тягла»,
падавшего на волость. Как она распределялась на от-
дельных плательщиков, князю не было надобности знать.
Пока «тягло» отбывали исправно, он не интересовался
тем, прибыло или убыло число тяглецов в данной волос-
ти, и не стремился удерживать уходящих, если об этом
не просила сама волость.
Таков простейший вид удельного княжества — той
политической формы, из которой понемногу выросло
Московское государство. На первых порах своего обра-
зования это государство само было крупным уделом и
только количественно отличалось от прочих уделов, мень-
ших и беднейших. С течением времени появилась и ка-
чественная разница. С начала XV века в стране начался
заметный рост национального сознания, и Москва стала
центром искавшей объединения народности. Московс-
кий князь обратился в народного вождя, руководивше-
го борьбой своего племени с его исконными врагами,
главным образом, с татарами. Новые задачи требовали
и новых средств для их решения. Патриархальные фор-
мы удельного хозяйства не годились для достижения
национально-политических целей. И московская власть
начинает стремиться к новым порядкам. Ее идеалом ста-
новится прикрепление общественных сил к их повинно-
стям — службе и тяглу. Бояре и вольные слуги должны
Московское государство перед смутой
341
стать не добровольными контрагентами князя, живу-
щими у него по договору, а его «холопами», подданны-
ми, не могущими отъехать с государевой службы и по-
корными его «государской» воле. Люди тяглые должны
крепко сесть на своей пашне, жить там, где застанет их
государев «писец» и запишет в «писцовую книгу». Те
бесхозяйные элементы тяглых «миров», которые могут
еще бродить, как «люди не тяглые и неписьменные»,
именно, «из-за отцов сыновья, из-за дядей племянники,
из-за суседей захребетники», должны постепенно осесть
в своем или чужом хозяйстве, а не ходить «меж двор».
Конечно, этот идеал нелегко осуществим: нельзя одним
велением остановить стихию и заставить людскую массу
сразу застыть в желаемых формах. Бояре и слуги про-
буют бороться за старые права и вольности, а крестьяне
по-прежнему «мечют свои дворишки и бредут розно».
Но власть быстро, на пространстве всего трех-четырех
людских поколений, достигает громадных результатов.
Вокруг московского великого князя образуется широкий
и плотный круг боярства, в большинстве своем предан-
ный Москве и гордившийся тем, что его представите-
ли — «исконивечные государские, ни у кого не служива-
ли окромя своих государей» московских князей. Под этим
служилым слоем столичной аристократии составился про-
винциальный слой служилых людей, «детей боярских» и
«дворян». В редком случае они сидели на своей «вотчи-
не» (то есть наследственной земле). Вся их многотысяч-
ная масса была «испомещена» на земле государевой и
владела ею под условием службы с нее. Громадные про-
странства «черной» земли (а равно и дворцовой) ушли
из крестьянских рук в руки «помещиков великого госу-
даря». Все пограничные области государства и весь его
центр покрылись мелкими поместными владениями, и
на местах крестьянского самоуправления водворилась
первичная форма крепостного права. Сажая помещиков
в крестьянскую волость и раздавая им небольшими до-
лями общинные крестьянские земли, великий князь ука-
зывал пределы власти помещика так: «И вам бы, крес-
тьянам, его, государя вашего, слушати и изделье всякое
на него, государя, делати и платити ему все, чем он,
342
Глава I
государь, вас изоброчит». Прикрепленный к поместью
помещик крепил к нему и крестьян. Давая своему вели-
кому князю ратную силу, помещики становились для
него и той административной силой, которая должна была
и могла держать на местах тяглецов. Этими и иными
подобными способами московская власть постепенно кри-
сталлизовала население, выводя его из «жидкого состоя-
ния» удельных времен. Она даже пыталась учитывать в
частных хозяйствах зависимых людей, требуя, чтобы всту-
павшие в холопство люди «докладывались» правитель-
ственным агентам. Прямо или косвенно все население
государства становилось подданным московскому госу-
дарю. В этом заключался главный смысл московских
мероприятий.
В исходе XV века Московская Русь представляла со-
бою крупное государство с сильной верховной властью и
с ясно выраженной национальной идеей. Объединив вок-
руг себя всю великорусскую народность, московский ве-
ликий князь, по выражению В. О. Ключевского, «шел к
демократическому полновластию». Присоединив к свое-
му наследственному уделу все прочие великорусские уде-
лы, он считал себя вотчинником, то есть собственником
обладаемой земли. «Не то одно наша вотчина (говорил
он), кои городы и волости ныне за нами,— и вся Рус-
ская земля из старины, от наших прародителей, наша
отчина». Вотчинный характер московской власти при-
давал ей черты патриархальности, сохранял в московс-
ком государственном порядке некоторую долю частно-
хозяйственных отношений. Удельная старина еще жила
в московских учреждениях и классовых отношениях.
Но тот национальный подъем, который создал велико-
русское объединение, усвоил московскому государю вы-
сокое значение народного вождя, опиравшегося на всю
народную массу и ведшего ее не только к национально-
му единству, но и к международному главенству во
всем «православии», то есть к первенствующей роли
среди всех прочих народностей православной гречес-
кой церкви.
Совсем иную картину представлял собою в ту же эпо-
ху «господин Великий Новгород».
Московское государство перед смутой
34J
2. ЗЕМЛЯ Новгородская; характер нов-
городской торговли; новгородское боярство и колони-
зация Севера; московское завоевание. История образо-
вания Новгородского государства общеизвестна. Путем
постепенного укрепления и расширения своего самоуп-
равления в ущерб единоличной власти князя новгород-
цам удалось создать в Новгороде особый политический
строй. Преемство княжеской власти прекратилось, и
новгородцы звали к себе князей со стороны по своему
выбору. Верховная власть принадлежала вечу, состояв-
шему по своей идее не из отдельных лиц, а из тех орга-
низаций, из которых слагался Великий Новгород — ♦го-
род-государство* (♦концов*, *улиц* и т. д.) Руководи-
телем вечевой жизни был правительственный совет —
♦ господа», в котором сидели князь, ♦ владыка* (архи-
епископ), посадник ♦степенный» и все посадники ♦ста-
рые* (выборные руководители гражданского управления
в Новгороде). В теории всякий новгородец, граждански
свободный и имевший хотя бы малейший имуществен-
ный ценз (♦двор»), мог участвовать в управлении своей
страной. На деле же властью овладела новгородская ари-
стократия — ♦ бояре и житьи люди». Это была аристо-
кратия капитала. Когда она выродилась в олигархию
небольшого круга богатейших семей, страна впала в хро-
ническое междоусобие ♦владущих* бояр и обездоленной
массы. Этот процесс перехода от демократии к олигар-
хии и распада государственного порядка совершился
очень быстро (уже в XIV веке) и имел свои корни в
особенностях экономического быта Новгорода.
Вся подчиненная Новгороду страна, известная под на-
званием ♦ пятин», простиралась от Онежской губы Белого
моря через область озер Ладожского, Онежского и Ильме-
ня до водораздела Ильменских рек и Западной Двины. Ее
центральную (с севера на юг) линию составляли Волхов и
Ловать. На запад от этой линии было много ♦городов» —
укрепленных мест. Они защищали Новгород от его вне-
шних врагов и представляли собой хорошую систему защи-
ты. Но все они, за исключением Пскова и Старой Руссы,
были ничтожны в экономическом отношении и вовсе не
были центром народно-хозяйственного труда. На восток
ш
Глава 1
от линии Волхов-Ловать городов не было вовсе, а заме-
нявшие их «рядки» были ничтожны и по количеству
дворов и по своему значению в местной жизни. Новго-
родская страна была слабо заселена, и все ее население,
в наиболее деятельных его слоях, было сбито всего в
трех пунктах — в самом Новгороде, во Пскове и в Ста-
рой Руссе. Последняя имела более 1,500 дворов и равня-
лась по населенности крупнейшим городам Московской
Руси (Ярославлю, Вологде, Нижнему). А Новгород и Псков
по количеству дворов, по-видимому, превосходили даже
Москву и были крупнейшими городами по всей древней
Руси: в Новгороде в XV веке было до 6000 дворов, а во
Пскове до 7000. По европейским масштабам той эпохи
это были одни из значительнейших европейских горо-
дов. Таким образом, в Новгородском государстве (от него
в XIV веке Псков отпал) совершилась любопытная не-
равномерность в распределении населения: столица как
бы вобрала в себя все силы своей земли, оставив очень
мало провинции. Она сосредоточила в себе весь торг
и все промыслы, став в этом отношении как бы оазисом
в пустыне.
Причины такой концентрации народно-хозяйственных
сил лежали в основных свойствах Новгородской госу-
дарственной территории. За исключением небольших
пространств на самом ее юге, вся Новгородская страна
была «неродима»: она давала скудные урожаи, а часто и
вовсе их не давала, если морозом побивало жито. Новго-
родцам поневоле приходилось пахать землю, ибо они не
могли рассчитывать на правильный подвоз хлеба с рус-
ского юга и востока. В лучших условиях силы новго-
родцев целиком были бы направлены на другие виды
труда; но пока восточные и южные князья имели воз-
можность «засечь пути» к Новгороду и «не пустить в
город ни воза», до тех пор новгородцам приходилось
держаться за соху и «страдать» на тощей пашне. Все-
таки земледелие являлось у них только подспорьем; глав-
ное же значение в новгородской хозяйственной жизни
принадлежало торговле и тем промыслам, которые ее
питали. Промыслы эти давали новгородскому рынку до-
рогой товар: меха, воск, соль, морского «зверя», вор-
Московское государство перед смутой
345
нань и рыбу. Добыть их в пределах пятин было нельзя;
надо было идти за ними на море и в северные леса, где
еще в сказочном изобилии держалась драгоценная до-
быча. О чудесных богатствах севера говорила Новгороде^
кая сказка, будто бы там из туч падали на землю ма-
ленькие векши и «оленци» и, подросши, расходились
по земле. Стремясь к этому богатству, новгородцы рано
потянулись на далекий север, суровый, но обильный,
освоили себе громадные пространства по берегам Белого
моря, считали их своими «землями» и из них возили на
новгородский рынок ценные товары. Из Новгорода эти
товары шли «за море», в Европу, к «немцам» в обмен
на то, что привозили в Новгород ганзейские и шведские
купцы,— на сукна, вино, пряности и металлы. «Заморс-
кий» товар новгородцы распространяли на русском юге
и востоке, а оттуда получали в обмен, главным образом,
хлеб. Таким образом, в кругообороте своей торговли Нов-
город ничего не добывал на собственной почве. Он был
только посредником между своими северными колония-
ми, Средней Европою и Русью и извлекал для себя пользу
из самого посредничества. Он был весьма важным рыноч-
ным пунктом, на котором сходились товары поморские,
немецкие и русские и на котором совершались крупные
сделки. Именно этот международный рынок и привлекал
к себе все деятельные элементы новгородского населе-
ния, оставляя в пятинах людей «менших», «мизинных» —
пахарей и рыболовов. Только один Псков разделял с Нов-
городом руководство торговым оборотом страны и сопер-
ничал с ним в торговом посредничестве с «заморьем».
Вся остальная страна покорно «позоровала» к Новгороду
и тянула всеми своими интересами к его рынку.
Характер и устройство Новгородской торговли обус-
ловливали собою значение новгородской знати — бояр и
житьих людей. Им принадлежало торговое господство в
Новгороде, и все стадии новгородского торгового оборота
находились в их распоряжении. Добыча товаров на даль-
нем севере и доставка их в Новгород требовали больших
средств и твердой организации. Обороты с иноземными
покупателями, хорошо организованными в свою очередь,
нуждались в точном определении взаимных отношений
346
Глава 1
между новгородским и немецким купечеством. Мелко-
му промышленнику и торговцу было бы не по силам
вести в одиночку добычу, доставку и продажу малых
партий товара в условиях того времени, когда приходи-
лось вооруженною рукою удерживать за собою место
промысла и пути сообщения на инородческом севере,
когда были надобны громадные усилия для возки това-
ров по болотистым волокам и порожистым рекам, когда
на самом новгородском рынке русский купец встречал
ловких и хитрых контрагентов, покупателей и продавцов
«немцев», крепко соблюдавших свой интерес и соединен-
ных тесной корпоративной связью. В таких условиях дей-
ствовать с успехом могли только экономически сильные
и политически влиятельные люди, какими и были в Нов-
городе бояре и житьи люди. Они на севере захватили в
свое обладание громадные пространства земель, населив
их своими холопами и «примучив» к своим промышлен-
ным заимкам местное инородческое население — «лопь»
и «корел». Они в самом Новгороде господствовали на
рынке, заполняя его своими товарами и поставив в зави-
симость от себя торговых посредников «купцов». Они в
своих интересах создавали ту или иную политическую
обстановку, влияя на «ряды» (договоры) с русскими кня-
зьями и иностранцами. Они, наконец, кабалили эконо-
мически и население пятин, приобретая в них земли
(«боярщины») и сдавая земельные участки мелким арен-
даторам, во всем зависевшим от своих больших господ.
На пространстве всего двух веков экономическое господ-
ство Новгородской знати выросло до степени политичес-
кой диктатуры. В XV веке Новгород стал управляться
небольшим кругом боярских семей, в руках которых со-
средоточились все средства воздействия на массы. В сво-
их междоусобиях они поднимали народную толпу на сво-
их врагов и повергали город в анархию. В Новгороде на-
чалась непрерывная Смута, и обездоленная народная масса,
ненавидящая свое боярство, готова была во всякую мину-
ту восстать против него.
Таким положением дел в Новгороде и воспользова-
лась Москва. Ее вмешательство в новгородские дела было
вызвано призывами низших слоев новгородского насе-
Московское государство перед смутой
347
ления, и первые же ее действия в покоренном Новгоро-
де были направлены против боярства. Московский вели-
кий князь постепенно, в несколько приемов, но доста-
точно быстро уничтожил новгородский боярский класс.
Средствами для этого были прямые «опалы», иногда за-
вершавшиеся казнями, а, главным образом, знаменитый
♦ вывод», к которому любила прибегать Москва в отно-
шении покоренных областей. Великий князь Иван Ш пер-
воначально обещал новгородским боярам вывода не де-
лать: «тем свою отчину жалуем», говорил он в 1478 году,
«вывода бы не паслися, а в вотчины их не вступаемся».
Но позже, когда в Новгороде были обнаружены боярские
♦ коромолы», именно в 1484 и 1489 годах, государь вывод
применил: «переводе из Великого Новагорода многих бояр
и житьих людей и гостей, всех голов больши тысячи (го-
ворит летопись под 1489 годом), и жаловал их, на Москве
давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новего-
роде в Нижнем, и в Переяславле, и в Юрьеве, и в Ростове,
и на Костроме, и по иным городом; а в Новгород в Вели-
кий, на их поместья послал Москвичь лучших многих,
гостей и детей боярских и из иных городов из Московс-
кие отчины многих детей боярских и гостей». Это и
была та самая мера, с помощью которой Москва так
успешно и скоро ассимилировала свои завоевания. Не
прошло и четверти века со времени присоединения Нов-
города к Москве, как новгородские «бояришки все из-
вел ися», и боярское землевладение исчезло и заменилось
мелким поместным владением служилых московских лю-
дей, а новгородские «смерды» (крестьяне), сидевшие на
арендуемых ими «боярщинках», оказались, по московс-
кому образцу, прикрепленными к поместьям детей боярс-
ких великого государя. Так изменилась физиономия нов-
городских пятин. Изменился и Новгородский север.
При новгородском режиме он представлял собой ино-
родческий слабо заселенный край, колонизуемый рус-
ским населением из Новгорода. Главный мотив русской
колонизации — поиски товара для новгородского рынка;
вожаки колонизации — новгородские бояре, распоряди-
тели этого рынка; господствующий вид русского поселка
на севере — промышленная заимка, стан охотников или
344
Глава 1
рыболовов; преобладающий в первое время тип поселен-
цев — боярские люди, холопы, работающие на своих
господ бояр. Им принадлежало первенство в освоении
Поморья < За ними уже шли другие поселенцы — сво-
бодный пахарь и отшельник-монах, работавшие на мел-
ких заимках на себя совсем в одиночку, или же малыми
«дружинами» в два-три, в десять ♦ другое». Из этих-то
дружин мало-помалу, веками, слагалось то свободное
население Поморья, которое образовало в крае демокра-
тическую основу русского населения — крестьянского в
«погостах» и «волостях» и иноческого в монастырях.
Когда с падением новгородской власти край перешел в
московские руки, Москва не послала туда своих помещи-
ков, ибо они там не были нужны за отсутствием на севе-
ре врагов. Крестьянские «миры» были оставлены в усло-
виях уже существовавшего там мирского самоуправле-
ния. В те формы крестьянской волости было введено и
освобожденное от боярской власти население боярских
заимок. Весь север стал краем свободного крестьянства,
и только немногие богатые монастыри являлись там пред-
ставителями крупного землевладения; но обычно и они
удерживали на своих землях общинное крестьянское ус-
тройство под руководством монастырских «властей».
2. В XVI ВЕКЕ КОРЕННЫЕ ОБЛАСТИ
МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА
ПЕРЕЖИВАЮТ КРИЗИС
1. Княжеская знать и опричнина Грозного. 2. По-
местная система и крестьянская «крепость».
3. Крестьянский «выход» и опустение Московс-
кого центра. 4. Московский город в XVI веке.
1. КНЯЖЕСКАЯ знать и опричнина
Грозного. Итак, к началу XVI века в составе Московско-
го государства, в обеих его «половинах», сложилось три
как будто обособленных по внутренним признакам рай-
она: государственный центр (или «Замосковье»), новго-
родские «пятины» и север — «Поморье» (под которым
будем разуметь все вообще пространство по морским
берегам и по долинам северных рек). В XVI веке в жиз-
ни этих районов происходили крупные перемены, со-
Московское государство перед смутой
349
здавшие серьезнейший общественный кризис для Замос-
ковья и Новгородских пятин. В то же время удачная
политика Москвы в середине XVI века к трем основным
районам государства присоединила еще два: среднее и
нижнее Поволжье и южное «Поле*. Как в Поволжье, так
и в особенности на «Поле» создался несколько особый
общественный строй, в значительной степени зависимый
от перемен, происходивших в центральных районах. На-
блюдатель, желающий охватить в общей характеристике
внутренние процессы Московской жизни XVI века, не-
вольно поражается их сложностью и разнородностью и
уже в середине этого века ловит признаки грозного об-
щественного распада, ведущего государство к Смуте.
Из этих процессов наиболее заметен был тот, кото-
рый мы можем назвать гонением на княжескую знать.
С присоединением к Москве удельных земель их вла-
дельцы, удельные князья, становились в зависимость от
Московских государей, «приказывались к ним в служ-
бу*. Первоначально служилые князья держались особо
от бояр московских, и среда, окружавшая государя в
Москве, официально именовалась «князи и бояре*. С те-
чением времени московский служебный порядок втянул
в себя удельных князей и их потомство: они стали по-
лучать наравне с боярством думные и придворные чины
и смешались с нетитулованными боярами в одну слу-
жилую среду. Обычай «местничества* (то есть, счета
степенью знатности) расположил эту среду известными
слоями. Сверху держался слой наиболее родовитых кня-
зей («старейшая братия*), за ними стали знатнейшие и
стариннейшие роды московских бояр — «исконивечных
государских», которые «ни у кого не служивали», кро-
ме московских государей. Далее, вперемежку следовали
титулованные и простые служилые роды с меньшей знат-
ностью (или «отечеством») вплоть до «худых князишек»,
потерявших имущество и знатность в неблагоприятных
условиях московской жизни и службы. Однако же, войдя
в состав московского боярства, княжеская знать все-таки
не забывала своего династического происхождения и вла-
дельческих привычек. Некоторые «княжата* помнили,
что они происходят даже от старших княжеских линий
350
Глава I
сравнительно с линией московских государей. Пережитки
удельного строя сохраняли за княжатами в их наслед-
ственных землях такие владельческие права, которые де-
лали их «государями» в их княженецких вотчинах: у
них был свой «двор», свои служилые люди; они сами
судили население своих земель; они «жаловали» из сво-
их земель деревни и пожни церквам я отдельным ли-
цам. По выражению одного современника, они были «го-
судари всея Русские земли», зависимые только от мос-
ковского великого князя, который был «всея Русские
земли государям государь».
Княженецкая «порода» и княженецкие «вотчины»
были такими устоями для среды княжат, которые дела-
ли ее положение в Москве независимым от личного ус-
мотрения государя. «За службу жалует государь помес-
тьем и деньгами, а не отечеством», говорилось тогда, а
потому люди высокой породы властно шли «по отече-
ству» всюду на первые места, ссорились из-за них и не
искали воли и ласки великого государя для их занятия.
Государи могли сослать и даже казнить отдельных не-
угодных им княжат, но не могли устранить всю среду
княжеской знати от правительственного первенства и
не имели возможности править государством без этой
среды. Чтобы освободить монарха от сотрудничества та-
кой ненадежной и неудобной помощницы, необходима
была какая-нибудь общая мера. До нее, однако, московс-
кие князья до середины XVI века не додумались. Реши-
тельнее поступали они с княженецкими вотчинами. От
времени Ивана Ш уже сохранились ограничительные по-
становления о таких вотчинах: княжатам запрещалось
бесконтрольно распоряжаться своими землями, прода-
вать и завещать их; правительство прибегало иногда к
конфискации княжеских земель, а иногда меняло их на
другие земли из своего земельного фонда. Ревнивое и
подозрительное внимание власти к княжескому земле-
владению, в общем, понятно. Крупные княженецкие вот-
чины лежали в основе экономической силы княжат, и
правительство могло опасаться, что княжата в случае на-
добности бросят подвластное им население в политичес-
кую борьбу против Москвы. Оппозиционное настроение
Московское государство перед смутой
351
княжат иногда становилось явным; их традиционное стрем-
ление к соправительству с государем было постоянным.
В юности Грозного особенно ясно сказалась княженецкая
тенденция в деятельности так называемой «избранной
рады» — того интимного кружка придворных, который
образовался под руководством «попа Сильвестра» в по-
мощь впечатлительному и доверчивому царю. И любо-
пытно, что как только этот кружок получил влияние, он
сейчас же схватился за свои княженецкие вотчины. Гроз-
ный впоследствии жаловался, что его соправители, сняв-
шие с него всю власть, возвратили себе «грады и села»,
отобранные у княжат его дедом, и разрешили свободное
обращение княжеских земель, взятых под контроль мос-
ковской властью. Испытав на себе воздействие прибли-
женных им неосторожно княжат, Грозный остро почув-
ствовал желание освободить власть государя от всего
того, что ей мешало со стороны родовой аристократии,—
во-первых, от постоянных местнических притязаний
княжат, а во-вторых, от княженецких вотчин, которые
еще оставались в руках у князей. Средство для этого
Грозный нашел в изобретенной им «опричнине».
Суть опричнины состояла в том, что царь решил при-
менить к областям, в которых находились вотчины слу-
жилых княжат, тот самый «вывод», какой, как мы ви-
дели выше, был применен в Великом Новгороде и вооб-
ще применялся к покоренным Москвой землям. Это был
испытанный прием ассимиляции, которым московский
государственный организм усваивал себе новые обществен-
ные элементы, в корень истребляя возможность местного
сепаратизма. Решительное средство, рассчитанное на вне-
шних врагов, Грозный направил на внутреннюю «изме-
ну»: он задумал вывести княжат из их старинных родо-
вых гнезд на новые места, порвать тем самым их связь с
местным обществом и разрушить их материальное благо-
состояние. «Вывод» удельной знати и конфискацию ее
земель Грозный произвел не просто, а обставил дело
такими действиями и начал его таким подходом, что
возбудил общее недоумение как своих подданных, так и
иностранцев. Начал он с того, что отказался от власти и
покинул Москву. Этот, — конечно, мнимый — отказ он
362
Глава 1
взял назад по просьбе москвичей с условием, что никто
не будет ему перечить в его борьбе с изменой: «опала
своя класти, а иных казнити, и животы их и остатки
(имущество, достатки) имати, а учинити ему на своем
государстве себе опришнину: двор ему себе и на весь
свой обиход учинити особной». Этот двор с особыми
боярами и дворянами («тысячью голов» опричников), с
городами и волостями, к нему приписанными, стал ба-
зою для всей операции «вывода». Грозный начал после-
довательно забирать в опричнину, в ведение своего но-
вого двора, земли, которые составляли старую удель-
ную Русь и в которых сосредоточивались вотчины
княжат. На этих землях царь «перебирал людишек», то
есть землевладельцев: иных «принимал» к себе в новую
«опришнинскую» службу, а других «отсылал», иначе
говоря, выгонял прочь из их владений, давая им другие
земли (и притом вместо вотчин поместья) на окраинах
государства. В течение двадцати лет (1565-1584) оприч-
нина охватила половину государства и разорила все
удельные гнезда, сокрушив княжеское землевладение и
разорвав связь удельных «владык» с их родовыми удель-
ными территориями. Цель Грозного была достигнута,
но с такими последствиями, которые вряд ли были нуж-
ны и полезны. Взамен уничтожаемых «княженецких
вотчин», представлявших собою крупные земельные хо-
зяйства, вырастали мелкие поместные участки: при этом
разрушалась сложная хозяйственная культура, создан-
ная многими поколениями хозяев княжат; гибло крес-
тьянское самоуправление, жившее в крупных вотчинах;
отпускались на волю боярские холопы, менявшие сы-
тую жизнь боярского двора на голодную и бесприютную
вольность. Самая суть производимой реформы — пре-
вращение крупной и льготной формы землевладения в
форму мелкопоместную и обусловленную службой и по-
винностями — должна была вызвать недовольство насе-
ления. А способы проведения реформы вызывали его
еще более. Реформа сопровождалась террором. Опалы,
ссылки и казни заподозренных в измене княжат и иных
людей, вопиющие насилия опричников над «изменни-
ками», кровожадная злоба и распутство самого Грозно-
Московское государство перед смутой
3S3
го — пугали и озлобляли народ. Он видел в опричнине
непонятный и ненужный террор и не угадывал ее основ-
ной политической цели, которой правительство открыто
не объясняло.
Такова была пресловутая опричнина Грозного царя.
Направленная против знати, она тяготела над всем на-
селением; имея целью укрепление государственного един-
ства и верховной власти, она расстраивала обществен-
ный порядок и сеяла общее недовольство. Правда, знать
была ею разбита и развеяна, но ее остатки не стали
лучше относиться к московской династии и не забыли
своих владельческих преданий и притязаний. Не успел
Грозный закрыть глаза, как в самую минуту его кончи-
ны Москва уже бурлила в открытом междоусобии по
поводу того, быть вперед опричнине или не быть, а кня-
жата, придавленные железной пятой тирана, уже под-
нимали голову и обдумывали способы своего возвраще-
ния к власти. Наблюдая Москву в ближайшие годы пос-
ле смерти Грозного, англичанин Дж. Флетчер находил,
что «варварские поступки Грозного так потрясли все
государство и до того возбудили всеобщий ропот и не-
примиримую ненависть, что, по-видимому, дело должно
кончиться не иначе, как всеобщим восстанием». Так
определялись прямые политические результаты оприч-
нины; но у нее были и результаты косвенные, повлияв-
шие на развитие социального кризиса в государстве.
2. ПОМЕСТНАЯ система и крестьянс-
кая «крепость». Этот кризис был весьма сложен. В об-
щем, он заключался в том, что трудовая масса, земле-
дельческая в волостях, торгово-промышленная в городах
московского центра, была сорвана со своей оседлости
теми условиями быта, какие создались в XVI столетии в
результате деятельности московского правительства под
давлением военных и политических необходимостей.
Как уже было упомянуто, московская власть дея-
тельно умножала свои боевые силы, верстая на помес-
тья все большее и большее число служилых людей. Она
вербовала их во всех слоях московского населения, пе-
реводя на государеву службу и снабжая поместьями
1 2 Зак. № 180
даже частновладельческих холопов. Только в самом ис-
ходе XVI века, когда в центральных областях количество
служилых людей достигло желаемой степени, явилась
мысль, что в государеву службу следует принимать с
разбором, не допуская в число детей боярских «поповых
и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырс-
ких». Складываясь из лиц самых разнообразных состоя-
ний, служилый класс рос с чрезвычайной быстротой. Он
требовал для своего хозяйственного обеспечения громад-
ного пространства земель, и эти земли отводились ему
преимущественно в южных и западных частях государст-
ва, поблизости от возможного театра войны (с татарами,
литвой и «немцами»), а также вокруг самой Москвы. Мало-
помалу на всем этом пространстве служилое землевладе-
ние достигло крайнего развития в том смысле, что захва-
тило в свой оборот все земли, кроме части собственно
государевых («дворцовых») и церковных. При этом, разу-
меется, тяглое население оказалось сплошь на частно-
владельческих землях, и гражданская свободная кресть-
янская община исчезла. Общинно-податное устройство
крестьян могло сохраниться лишь там, где крупное част-
новладельческое хозяйство охватывало целиком исстарин-
ную бытовую крестьянскую волость, или же там, где
оно находило свою выгоду в сохранении «мирского» са-
моуправления под надзором вотчинной власти. Естествен-
ный рост поместного землевладения и сопряженной с
ним крестьянской «крепости» был круто осложнен и
ускорен опричниной Грозного. Она, во-первых, распрост-
ранила порядок поместного владения на княженецкие вот-
чины, пуская их в поместную раздачу наряду с остатками
«черных» государственных земель, и этим окончательно
искореняла крестьянское самоуправление в государствен-
ном центре. А во-вторых, опричнина, действуя приемами
свирепого террора, сообщила аграрной реформе характер
общественного бедствия, наступившего внезапно и разо-
рявшего безжалостно страну. Рассказы современников
(иностранцев Таубе и Крузе, например) о ликвидации
княжеских хозяйств в опричнинском порядке поража-
ют нас гнусною жестокостью этого порядка. Вот почему
именно с развитием действий опричнины соединились в
Московское государство перед смутой
355
70-х годах XVI века первые признаки тех последствий,
какие повлекло за собой возникновение крестьянской
«крепости» в условиях поместной системы. Этими по-
следствиями были — массовый крестьянский «выход»
из коренных областей государства на окраины и в зави-
симости от него опустение государственного центра.
3. КРЕСТЬЯНСКИЙ «выход» и опусте-
ние Московского центра. Это было основное явление в
хозяйственной жизни Московского государства того вре-
мени. Трудовое население центра не желало оставаться
на местах, где оно теряло личную свободу и с ней пре-
жнюю возможность пользоваться и распоряжаться зем-
лей, на которой оно сидело и трудилось. В нем как бы
оживала вековая тяга на «новые землицы», и при пер-
вом же случае крестьянин и холоп «сходили» с боярско-
го двора и постылой помещичьей пашни, мало думая о
соблюдении законных условий «крестьянского выхода»
и холопьей «отпускной». Политическая обстановка того
времени очень способствовала такому уходу: московс-
кая власть деятельно закрепляла за собою завоевания
Грозного. На широких пространствах бывшего Казанс-
кого царства (по-московски «Низа») ставились города с
людными гарнизонами и водворялись служилые земле-
владельцы, а с ними вместе на новых землях, государе-
вым жалованием, возникали и монастырские вотчины.
Это землевладение нуждалось в крестьянском труде, а
новые города нуждались в военном и торгово-промыш-
ленном люде. Выходя из своих старых гнезд, с Верхней
Волги и с Верхней Оки, крестьяне и холопы хорошо
знали, куда им можно идти. Само правительство зва-
ло этих «верховых сходцев» для заселения новых горо-
дов и пограничной укрепленной черты в «Понизовье»
(на Волге), а также на «диком поле» (на юг от Средней
Оки в черноземном пространстве). Новые места манили
к себе переселенцев своим простором, прелестью клима-
та, богатствами почвы, лесов и рек. Выходило так, что
власть одними мерами как бы гнала угнетаемый народ
из внутренних областей, а другими — привлекала его
на окраины, обаятельные для поселенцев и без всяких
356
Глава 1
казенных приглашений. Последствия такого порядка
вещей скоро сказались. В центре государства создался
острый хозяйственный кризис, вызванный недостатком
рабочих рук. Выход трудовой массы влек за собою хо-
зяйственную пустоту. Писцовые книги второй полови-
ны XVI века отмечали очень много «пустошей, что были
деревни»; вотчин пустых и поросших лесом; сел, бро-
шенных «за пустом» без пашни. Местами была еще жива
память об ушедших хозяевах, и пустоши еще хранили
на себе их имена, а местами и хозяева уже забыты и
«имян их сыскати некем»29 * * 32... Всего более терпели от
«пустоты» мелкие хозяйства простых служилых людей:
малопоместному человеку не с чего было явиться на
службу и «вперед было собратися нечем»; он сам шел
«бродить меж двор», то есть побираться, бросая опустелое
хозяйство на произвол судьбы. Крупные же землевладель-
цы — служилые и церковные — обладали большей эко-
номической устойчивостью. У них была возможность ма-
нить к себе крестьян податными льготами, которыми они
располагали. Сохранившееся на их землях «мирское» ус-
тройство крестьян привязывало к ним народ. Наконец, и
уйти от крупного владельца было не так легко, ибо он
имел всякого рода способы догнать и вернуть беглеца.
Крупные хозяйства не только удерживали за собою свою
рабочую силу, но и норовили «перевозить» к себе кресть-
ян и кабалить холопов со стороны, пользуясь для этого
всякого рода законными и незаконными средствами. «Пе-
ревоз» крестьян из чужих хозяйств и другие виды борьбы
29 Вот цифровые данные по столичному Московскому уезду за 1585-
1586 годы. В 13 станах уезда писцовые книги показывают до
100 000 четей (полудесятин) пахотных земель. Из них пустует до
32 000 четей в поместьях и вотчинах и, сверх того, 7500 за отсут-
ствием владельцев сдано из оброка; стало быть, до 40% пахотной
земли вышло из нормального хозяйственного оборота. А осталь-
ные 60% распределены так: за помещиками 6% (6 227 четей), за
вотчинниками 17% (17 272 чети) и за монастырями почти 37%
(36 786 четей). Это значит, что служилые люди в Московском уез-
де к концу XVI века оставили впусте почти 2/3 общего количества
пашни, которой могли бы владеть: сохранив за собою 23 500 че-
тей, они забросили 39 500 четей. Данные по Новгородским пяти-
нам за 1582-1584 гг. о распределении пашни сводятся к тому при-
близительному выводу, что из общего количества пахотной земли
в обработке было лишь 7,5% и пустовало 92,5%.
Московское государство перед смутой
3S7
за рабочие руки тогда приняли характер общественного
бедствия. В обычные сроки крестьянского перехода (око-
ло «Юрьева дня осеннего») развивалась целая кампания
крестьянской «возки»: одни принимали все меры, до от-
крытого насилия включительно, чтобы не выпустить кре-
стьян из своих владений; другие же пускали в ход все
средства, даже силу, чтобы добыть себе крестьян из чу-
жих хозяйств. В результате этой борьбы проигрывал бед-
ный и мелкий землевладелец, выигрывали же крупные и
богатые хозяева, уже просто потому, что они были эконо-
мически сильнее. Бесконечное «насильство» в данном деле
озабочивало правительство. Еще при Грозном были прини-
маемы какие-то, нам точно неизвестные, меры относитель-
но крестьянского «вывоза» и было дано какое-то «уложе-
нье», чтобы крестьян насильством не возили, или чтобы
их и вовсе не возили в известные сроки — в «заповедные
лета», которые точно наперед определялись правитель-
ством. Этим временно отменялось право крестьянского
«выхода». Отмена существовала уже при Грозном и продол-
жалась до самого конца XVI века; стало быть, она хотя
признавалась временной («до указа»), но была длитель-
ной и простирала свою силу на целые десятилетия. При-
остановка «крестьянской возки» имела в виду вообще удер-
жать рабочее податное население на местах и прекратить
его массовый уход, а затем — закрепить его за «воински-
ми людьми» в мелких поместьях и удержать от перехода
на льготные земли крупных и льготных владельцев, от
которого «великая тощета воинским людям прииде».
4. МОСКОВСКИЙ город в XVI веке.
Выход рабочего населения из внутренних областей госу-
дарства выражался не только в том, что пустели сельс-
кие, пашенные хозяйства и дворы вотчинников и поме-
щиков. Пустели и города, из которых уходило торгово-
промышленное «посадское» население. Изучение данных
по городам открывает перед исследователем печальную
картину. В городах Замосковья, кругом самой столицы и
на юг от нее наблюдается отлив податного населения и
замена его различными служилыми «чинами» как в го-
родском «посаде» в тяглых дворах, так и на городской
358
Глава /
площади, «в торгу». Та же необходимость государствен-
ной обороны, которая развила поместную систему над
крестьянской массой, выжимала трудовое население и
из городов. Правительство держало в них гарнизоны,
состоявшие из «стрельцов» и иного звания «приборных
людей». На досуге от своих служебных обязанностей
эти люди занимались промыслами и торгом, не неся на
себе государева «тягла», то есть податного бремени, и
поэтому получали огромное превосходство над «тягле-
цами» в торгово-промышленной конкуренции. Кроме
того, дворяне-помещики из уезда, которому принадле-
жал город, обязательно имели в городе «на приезд» свои
«осадные дворы» и в них держали своих людей, «двор-
ников», которые тоже занимались торгом и промысла-
ми. Наконец, уже вне связи с вопросом об обороне горо-
да, льготные землевладельцы, бояре и монастыри, под-
саживали к государеву «посаду» свои частные «слободки»
с зависимыми от них людьми, торговавшими и промыш-
лявшими, а государевых податей не платившими. В та-
ких условиях тяглый посадский «мир» в городах Мос-
ковского центра не был хозяином своего посада и торга.
Стесненный конкуренцией пришлых и чуждых ему слу-
жилых, боярских и монастырских людей, он бросал свою
оседлость и «брел розно», в поисках лучшей обстановки
для своего труда. Такой процесс разложения городских
податных общин и обращения городов из центров народ-
но-хозяйственной жизни в административно-военные пун-
кты происходил на всем протяжении XVI века. Московс-
кий город как бы умирал медленной смертью; вместо же
него вырастала крепость. Исключением были только те
города, которые лежали на торговых путях от столицы к
северным гаваням на Мурмане и в устьях Северной Дви-
ны. Возникший в середине XVI века торг с иноземцами,
англичанами и голландцами, в морских корабельных
«пристанищах» севера оживил торгово-промышленную
деятельность тех городов (Ярославля, Вологды и др.), ко-
торые стояли на путях от центра к Белому морю и втяну-
лись в торговый оборот. Но именно это новое обстоятель-
ство в русской экономической жизни — благодетельная
для русского севера Беломорская торговля — нанесло окон-
Московское государство перед смутой
359
нательный удар благосостоянию Великого Новгорода и
его области. Новгородская торговля под московской вла-
стью постепенно падала — и не только потому, что Мос-
ква истребила новгородское боярство, руководившее этой
торговлей. На место удаленных из Новгорода местных
капиталистов явились московские, правительство готово
было всячески поощрять их на новом поприще их дея-
тельности. Упадок торговых оборотов Новгорода зависел
от причин международных, именно от упадка Ганзы и
роста Ливонских городов, которые стремились к наибо-
лее грубым и для них выгодным способам эксплуатации
русского рынка. Они запирали выход на Балтику для
московских и новгородских купцов и не позволяли рус-
ским «торговати у них с Заморцы самим без обид». За
это-то угнетение русского торга и свободный выход к морю
начал (в 1558 году) Грозный свою Ливонскую войну. Но
затянувшаяся война не привела к успеху, а между тем
прекратила почти весь торговый обмен на западных Нов-
городских рубежах. Возможность завязать сношения с
Европой через Северный океан подоспела как раз вовремя
и, если можно так выразиться, повернула торговую Мос-
кву надолго лицом от запада на север. Оживились се-
верные торговые пути и города, и уже независимо от
военных обстоятельств стали глохнуть города и пути
западные. Сам Новгород в течение второй половины
XVI века постепенно хирел и терял свое население: с 1546
по 1582 год его населенность с 5000 дворов спустилась до
1000, иначе говоря, он потерял до 80% жителей80. Так
же пустели и другие города и ♦пятины» Новгородского
края. К войне и к торговому параличу, вызванному вой-
ной, присоединились здесь и другие причины: по совре-
менным выражениям, край пустел, кроме войны, «от
царевых податей», «от помещикова насильства», «от хлеб-
ного недорода», «от опричнины» и т. п. По сложности
разрушительных влияний Новгородское запустение явно 30 * * * *
30 Последними исследованиями (А. М. Гневушева, Н. Ф. Яницкого и
О. Ф. Терешкевич) доказано, что опустение Новгорода совершалось
с правильной постепенностью и что известный погром Грозного в
1570 году не произвел большого опустошения в Новгороде: про-
цент запустения в этом году не выше, чем в ряде соседних лет.
360
Глава I
превосходит прочие области государства и получает ха-
рактер «ужасающего по своим размерам несчастья» (сло-
ва Н. Ф. Яницкого). Можно сказать, что вся Новгородс-
кая страна обратилась «в пусто» и только в самом кон-
це XVI века наблюдаются в ней некоторые, впрочем
слабые, признаки возрождения хозяйственной жизни и
некоторый прирост населения.
3. НАСЕЛЕНИЕ ИЗ КОРЕННЫХ ОБЛАСТЕЙ
ПЕРЕМЕЩАЕТСЯ НА ОКРАИНЫ
1. Колонизация Низа и Поля и ее особенности;
казачество. 2. Меры правительства по обороне
и эксплуатации Поля; десятинная пашня.
1. КОЛОНИЗАЦИЯ Низа и Поля и ее
особенности; казачество. Московская политика XVI века
и происходившие в Московском государстве внутренние
процессы имели любопытнейшие последствия. Террито-
рия государства при Грозном быстро росла, распростра-
няясь на слабо населенные пространства Нижнего По-
волжья и на пустое «дикое поле» черноземной полосы.
Волжский «Низ» был приобретен завоеванием. На Низу
сидели инородческие племена (черемис, мордвы, вотя-
ков, башкир), не сразу признавшие московскую власть
и требовавшие над собою бдительного надзора. «Поле»
не имело оседлого населения, но на нем бродили татарс-
кие отряды и русские «станицы» с одинаковой наклон-
ностью к законной и незаконной добыче. И там и здесь
московская власть ставила свои крепости, чтобы дер-
жать в повиновении и в порядке местный беспокойный
люд. В ту меру, какая была необходима для военных
целей, правительство звало в новые области «сходцев»
из внутренних областей и этим способствовало перемеще-
нию народной массы и повальному опустению центра.
Народные силы переливались на окраины и, разрушая
хозяйственную организацию на старых местах, взамен
создавали хозяйство на своем новоселье. Перед прави-
тельством естественно ставилась задача использовать про-
исходящий процесс в государственных пользах. Хозяй-
ственный упадок центра лишал правительство доходов с
Московское государство перед смутой
361
опустевших земель и службы с бездоходных и брошен-
ных поместий; надобно было получить доход и службу с
новых мест. Отсюда забота власти о том, чтобы соответ-
ственно распорядиться в новых областях. На Низу она
стремится водворить те самые виды земельных хозяйств,
какие существовали в центре. Это потому, что Низ имел
оседлое инородческое население, жившее разными вида-
ми хозяйственного труда, и на этом местном базисе мож-
но было легко основать и поместное владение и льгот-
ные виды владения вотчинного. Инородческие земли раз-
давали помещикам и жаловали боярам и монастырям.
В соседство к редкому туземному рабочему населению
рекомендовали «называти», то есть приглашать, русских
работников-колонистов, «верховых сходцев». Таким об-
разом, московская колонизация Низа стремилась пере-
садить туда старые социальные формы.
Иначе было на «диком поле». Там не было оседлого
населения; оно кончалось в Калужских, Тульских и Ря-
занских местах, а за ними на юг в первой половине
XVI века, по слову летописца: «поле бъ», то есть прости-
ралась пустыня без городов и сел, без пашен и иных хо-
зяйственных заимок, лишь с временными «станами» и
♦юртами» охотников и рыболовов. До середины XVI века
в этой пустыне хозяйничали татары: их «казаки» рыска-
ли у границ русских поселений и «искрадывали» русскую
украйну разбойничьими набегами. Но в середине века дело
изменилось: преобладание перешло к русским «казакам»,
выходившим на Поле из Московского государства и Ли-
товско-Польских украин. «Ныне, государь, казаков на поле
много — и черкасцев, и киян, и твоих государевых: выш-
ли, государь, на поле изо всех украин», так доносил Пу-
тивльский воевода в 1546 году. В различных местах Поля
появляются русские казачьи «городки», и один из них —
Раздоры на Дону — служит как бы центром для бродя-
щих по Полю казачьих «станиц», то есть организованных
казачьих отрядов. В главе станиц стоят «атаманы»; они
собирают вокруг себя сотни, даже тысячи казаков и с ни-
ми проникают с Дона на Волгу, на Каспий, на Яик. Они
ведут постоянную борьбу с татарами, грабят всех, кого
застанут на полевых дорогах между Москвою, Днепром и
362
Глава I
Черноморьем; но они же охотно нанимаются на государе-
ву службу, составляя особые отряды в московских войс-
ках, и поступают на службу к частным лицам (к князю
Мстиславскому на Веневе, к Строгановым на Каме). Каза-
чество русское сбило татар с Поля и у них «Волги оба
берега отняло». Не вошедшее в черту государства Поле
стало, однако, русским и гостеприимно принимало в свои
леса и на берега своих «польских» рек беглецов из государ-
ственного центра. Неписаный, но суровый закон «польско-
го» быта возбранял на Поле пашенный труд и грозил
смертью всякому, кто «учнет пахати» пашню. На Поле
можно было жить только всякого вида охотою на зверя,
рыбу и человека. Пашня же рассматривалась, как дело
опасное: пашню не скроешь ни от татарина, ни от москов-
ского чиновника, и она повлечет за собой полон или каба-
лу, если будет обнаружена недружелюбным глазом.
2. МЕРЫ правительства по обороне и
эксплуатации Поля; десятинная пашня. Необыкновен-
но быстрый рост казачества на Поле, конечно, был уч-
тен московским правительством. Оно знало, с какой энер-
гией перемещалась туда трудовая масса, бежавшая из
внутренних областей государства, и очень скоро решило
воспользоваться колонизационным движением и ввести
Поле в государственный оборот. Но поступить с Полем
так, как было поступлено с Низом, не было возможности.
На Поле не было крестьян; стало быть, не могло быть ни
вотчин, ни поместий в обычном их виде. Нужно было
приспособиться к местным условиям и создать здесь но-
вые социальные формы, сообразные с видами правитель-
ства. Нужды государственной обороны указали в преде-
лах Поля один ряд мероприятий, а хозяйственный кри-
зис центра повел к другому ряду мер.
Нужды обороны требовали того, чтобы южная грани-
ца государства была обеспечена от набегов крымских
татар. Исстари эта граница совпадала с течением рек
Угры и средней Оки и казалась «непролазною стеною»,
через которую татарские рати редко «перелазили». По-
зднее, с распространением русского населения за Оку,
граница перешла на линию Тулы и была укреплена вся-
Московское государство перед смутой
363
кого рода «крепостями» (лесными засеками, рвами и
валами, острожками и т. п.). Занятие «Поля» русским
казачеством вызвало мысль о возможности и необходи-
мости перенести все эти «крепости» возможно южнее, а
большие татарские набеги 1570-х годов заставили с этим
делом спешить. В Москве систематически работали над
планом захвата новых пространств Поля и кинули ук-
репленную границу с линии Тулы на р. Быструю Сосну,
а затем стали ее двигать и еще южнее, пользуясь течени-
ем р. Оскола. На всем вновь захваченном пространстве, в
местах стратегически важных, ставили укрепленные го-
рода и между ними протягивали по заранее определен-
ной «черте» всякого вида «крепости». В городах сажали
гарнизоны, на обязанности которых было не только за-
щищать город, но и наблюдать за всею «чертою», посы-
лая на нее наблюдательные отряды. Так возникли десят-
ки городов нынешней черноземной полосы между Тулой
с одной стороны и с другой — Белгородом и Валуйками.
Весь район Поля, где только что образовалось казаче-
ство, был охвачен этими городами. За их пределами и
вне их влияния остались только те казачьи «станицы»,
которые ютились по нижнему течению Дона и называ-
лись поэтому «низовыми казаками». Остальное, «верхо-
вое» казачество вошло в круг правительственных заимок
на Поле и подпало сильному воздействию государствен-
ной власти. Оно составило особый вид служилого класса
под общим названием «приборных людей» и под различ-
ными служебными названиями: атаманов и казаков «слу-
жилых», стрельцов, пушкарей, вожей, ездоков и пр. Та-
ким образом, Поле обратилось в пограничный военный
округ, а его население, перебежавшее сюда, избыв част-
ной зависимости на старом своем поселье, попало в ка-
зенное ярмо на новых местах. Город на Поле обычно стро-
ился так. Московский воевода с отрядом воинских и мас-
теровых людей приходил с севера на избранное для города
место, обычно при реке, и строил крепость. В то же время
он собирал сведения по окрестным «речкам» о вольном
населении и приглашал его к себе: приказывал «со всех
рек атаманом и казаком лучшим быти к себе в город».
Государевым именем он «жаловал» им, то есть укреплял
364
Глава /
за ними в поместье их заимки, «юрты»; составлял список
этих заимщиков и привлекал их к государевой службе
по обороне города и границы. Это и было первое зерно
зарождающегося здесь служилого класса — мелкопоме-
стные «дети боярские» или «служилые атаманы», поме-
щики, обходившиеся без крестьянского труда. Вторым
зерном становились те гарнизонные люди, которых при-
водил с собой воевода на постройку города. Поселенный
в новом городе, этот гарнизон служил кадром, с помо-
щью которого устраивались понемногу постоянные груп-
пы городского населения. В особых «слободах» кругом
крепости селились служилые казаки, стрельцы и про-
чий военный люд — каждый «чин» в своей слободе.
К этим «казачьим» «стрелецким», «пушкарским» и иным
слободам, по числу их дворов, приписывалась под горо-
дом пашня. Собранные с Поля в город и «прибранные»
на государеву службу вольные бродячие люди усажива-
лись на оседлые хозяйства и, не возвращаясь «во крес-
тьянство», однако, возвращались к сохе и пашне. Так, в
течение трех-четырех десятилетий правительство успе-
ло, если можно так выразиться, догнать на «диком поле»
большую часть ушедшего из государства населения, зап-
рячь его в свое служебное ярмо и на нем основать целую
систему оборонительных мер против татар. Можно дога-
даться, что искавший земли и воли против ожидания
попавший на казенное поместье и пашню беглый люд не
был доволен своим новым положением. Правда, здесь в
городах «Украинных» и «Польских» не повторились ста-
рые формы «поместного» и «вотчинного» быта; разные
слои служилых людей не были похожи на общественные
классы центра; не существовало крестьянской «крепос-
ти» на мелких поместьях и холопьей дворни в крупных
вотчинах; но крепила и кабалила государева служба, а,
кроме прямой службы, угнетала еще и государева пашня.
Эта государева, так называемая «десятинная», пашня
получила в городах на Поле особое значение. Она явилась
одним из последствий хозяйственного кризиса во внут-
ренних областях государства. В первые годы существова-
ния города на Поле его гарнизон по необходимости кор-
мился привозным с севера хлебом; но по недостатку хлеба
Московское государство перед смутой
365
в центре власть всегда спешила завести на новых местах
пашню в возможно широком размере и щедро наделяла
гарнизонных людей крупными пахотными участками вок-
руг города. Сверх же того, в каждом южном уезде заводи-
лась еще пашня «на государя», и все пограничное населе-
ние привлекалось к обязательному земледельческому тру-
ду. Казенную «десятинную» пашню пахали на казенных
лошадях казенной снастью безо всякой платы за труд и в
таком количестве десятин, которое было явно непосильно
для работников. Не установив еще на новоселье своего
хозяйства, они надрывались на чужом, плоды которого
им не доставались вовсе. Казенного зерна пахари обычно
не получали: оно если не лежало в житницах в виде мерт-
вого запаса, то посылалось далее на юг для содержания
еще не имевших своего хозяйства служилых людей. Ро-
пот изнуренных работников заставил в конце XVI века
кое-где сократить размеры казенной пашни. Но в общем
она оставалась бедствием для населения «украйны» и Поля.
Московская политика в отношении Поля, как сказа-
но, руководилась целями обороны и стояла в связи с
хозяйственным кризисом центра. Вряд ли можно сомне-
ваться в том, что московское правительство, сознав пе-
чальные следствия массовой эмиграции и учтя потери
людьми и средствами в коренных областях государства,
стремилось восстановить свои ресурсы путем извлечения
их с новонаселенных окраин. Система мер, с такой энер-
гией развернутая Грозным и его учеником Борисом Году-
новым в деле заселения и устройства окраин, была, ко-
нечно, попыткой найти новые источники материальных
средств и рабочей силы в тех местах, куда стихийно пе-
реместилась трудовая масса со старых мест ее поселений.
4
1. Итоги кризиса и предчувствие Смуты, 2. Об-
щий ход развития Смуты.
1. ИТОГИ кризиса и предчувствие Сму-
ты. Подведем итоги всему сказанному выше.
В территориальном составе Московского государства
в конце XVI века мы различили пять областей с особен-
ностями в их социальном складе: Московский центр или
366
Глава I
Замосковье, Новгородские пятины, Поморье, Низ и Поле.
Первые две области были основными «половинами» го*
сударства и переживали жестокий кризис. Политически
в них свирепствовала опричнина, а экономически они
переживали полнейшее разорение и запустение. Верх-
ние слои населения стали жертвой казней и высылок от
государя, а низшие — попали в крепостную зависимость
от землевладельцев-помещиков, посаженных на кресть-
янские волости. Вершина общества была развеяна гнев-
ным царем, а низы сами побежали, «не мога терпети»
своих бед. В этих областях, можно сказать, погибла зем-
ледельческая культура, а торговый оборот был парализо-
ван по всей западной границе от войны и внутренних
неустройств. Кризис не коснулся Поморья, ставшего кра-
ем свободного крестьянства после вывода из него новго-
родских бояр. Его население в XVI веке еще не успело
расслоиться на взаимно враждебные группы и не знало
над собой иных властей, кроме своей выборной админис-
трации и органов правительственного надзора. С началом
Беломорской торговли Поморье оживилось и начало бо-
гатеть от участия в торговом обороте и товарном движе-
нии между столицей и гаванями (Колой и Архангельс-
ком). В Поморье обозначились торговые центры и пути и
окрепли связи между соседними, ранее разобщенными
волостями и «землями», на которые делился край. В про-
тивность центру, для Поморья XVI век был «золотым
веком» расцвета общественных сил и их самодеятельнос-
ти. Особый вид представлял собою Низ — инородческий
край, только что завоеванный, замиренный и колонизуе-
мый русским племенем. На основе инородческого быта и
труда вырастали там обычные формы московской обще-
ственности. Там не успели сказаться острые противоре-
чия между московской властью и знатью, между москов-
ским помещиком и крестьянином; но там зрел своего
рода кризис — борьба за землю между аборигенами и
пришельцами, властно хватавшими земельные богатства
плодородного края. Особый вид представляло собою и
Поле, на которое главной массой выбегали из государ-
ства жертвы кризиса — обездоленные люди, искавшие
свободы и счастья в тех местах, где еще не было крепост-
Московское государство перед смутой
367
ного строя. Московская власть пришла на Поле за бег-
лецами, обставила его своими городами и взамен крепо-
стной зависимости создала там зависимость служебную —
военную и пахотную. Вольным на Поле остался лишь
тот, кто не попал в «приборные» служилые люди и ушел
на юг далее укрепленной государством границы.
В описанных условиях московской жизни зоркие со-
временники видели угрозу открытой Смуты. Они пони-
мали, что постигшее государственный центр разорение,
осложненное длительной войной и правительственным
террором, не может пройти без потрясений. Упомянутый
выше англичанин Дж. Флетчер в книжке о России («Of the
Russe Common Wealth»), напечатанной в 1591 году в Лон-
доне, определенно предсказывает Смуту в Московском
государстве — переворот и междоусобие как последствие
террора Грозного, возбудившего всеобщий ропот и не-
примиримую ненависть. Начало Смуты он связывал с
концом московской династии, которого ожидал со смер-
тью царя Федора Ивановича. А об исходе Смуты он
говорил, что в Смуте решающая роль,— а стало быть, и
победа — будет принадлежать не знати и не народной
массе, а общественной середине — «войску» (the militarie
forces.). Такою прозорливостью не отличались русские
люди XVI века; но и они предчувствовали беду; они даже
предсказывали потрясения, но только в виде неясных
намеков и угроз. Впрочем, один из анонимных писате-
лей того времени обнаружил замечательное провидение,
когда сказал, что на Руси «при последнем времени» за-
пустеют волости и села «никим гоними», «люди начнут
всяко убывати, и земля начнет пространнее быти, а лю-
дей будет менши, и тем достальным людем будет на
пространной земли жити негде», и «царие на своих сте-
пенях царских не возмогут держатися и почасту преме-
нятися начнут». Для наблюдательных людей было, сло-
вом, ясно, что не может быть мира и благополучия в
стране, где целые области разорены дотла, где родовая
знать угнетена и пылает ненавистью к династии и ее
дворцовым фаворитам, где служилый класс лишен воз-
можности служить и хозяйничать, где низшие классы
бегут от зависимых разорительных условий труда, где,
36в
Глава I
наконец, правительство должно управлять при отсут-
ствии доходов и войска, при всеобщем недовольстве и
ропоте. Понятен тот страх, с каким московские люди в
последние годы царствования бездетного царя Федора
ожидали его смерти: с ним окончится его род, пресечет-
ся «корень» московских государей, и начнется Смута.
Этот страх был основателен: со смертью царя Федора
Смута началась. Совпадение государственного расстрой-
ства с концом династии было главной причиной возник-
новения открытой Смуты. Сильное правительство могло
бы бороться с общественным движением и искать выхо-
да из затруднений. Но правительство невменяемого царя
Федора для этого было мало пригодно. В нем был круп-
ный политический талант — Борис Годунов; но ему при-
ходилось работать при постоянных интригах и чрезвы-
чайных осложнениях. Смута оказалась сильнее Бориса.
Она сопровождала начало его карьеры и она же была
причиной его довременной смерти и гибели его семьи.
2. ОБЩИЙ ход развития Смуты. Итак,
открытая Смута в Московском государстве началась со
смертью бездетного царя Федора Ивановича (1598). При-
нято думать, что окончилась она со вступлением на пре-
стол царя Михаила Федоровича (1613). В этот проме-
жуток времени московская жизнь была полна борьбой
различных общественных и политических сил. Всмат-
риваясь в ход этой борьбы, замечаем, что сначала ее
предметом служит московский престол. За обладание
им борются разные «желатели власти»: Романовы с Го-
дуновыми, затем Годуновы с самозванным царевичем
Дмитрием Ивановичем, и напоследок, убив самозванца,
престолом овладевает князь из потомства Рюрика Васи-
лий Иванович Шуйский. Это время (1598-1606) есть
период династической Смуты. Вскоре за воцарением
Шуйского начинается ряд восстаний на царя Василия и
на окружающих его «лихих бояр». Хотя восстававшие
и прикрываются именем царя Дмитрия, которого не счи-
тают убитым, однако ясно, что движение руководится
уже не династическими мотивами, а мотивами классо-
вой вражды. На рабовладельческую вершину общества
Московское государство перед смутой
369
восстают общественные низы — казачество — в чаянии
политического и социального переворота. Это открытое
междоусобие продолжается с 1606 по 1610 год и может
быть названо временем социальной борьбы. В московское
междоусобие, вскоре же по его возникновении, начинают
вмешиваться всякого рода иноземцы, чтобы воспользо-
ваться слабостью Москвы в своих частных интересах или
же для пользы их государств — Швеции и Речи Поспо-
литой. Это вмешательство приводит к тому, что Новго-
родская и Смоленская окраины государства переходят
под власть шведов и поляков, а в самой Москве, после
свержения с московского престола царя Василия, водво-
ряется польско-литовский гарнизон. Таким образом, со-
циальная Смута приводит к разложению общественного
порядка в Московском государстве и к падению государ-
ственной самостоятельности. Вмешательство иноземцев
и их торжество над Москвою возбуждают в русских наци-
ональное чувство и направляют против народных врагов
все слои московского населения. С 1611 года начинаются
попытки свержения чужой власти; но они не удаются до
тех пор, пока им вредит слепая непримиримость обще-
ственных слоев. Но когда в 1612 году образовалась в Ярос-
лавле боевая организация, объединившая средние классы
московского общества, дело получает иной оборот.
Ярославское временное правительство успело настоль-
ко повлиять — и внушением и силой — на казачью мас-
су, что достигло единения всех народных сил и восста-
новило царскую власть и единое правительство в стра-
не. Этот период Смуты (1611-1613) может быть назван
временем борьбы за национальность.
По указанным трем периодам и будет построено даль-
нейшее изложение.
первый период
СМУТЫ — СМУТА
ДИНАСТИЧЕСКАЯ
1. БОРЬБА БОЯРСКИХ КРУЖКОВ
ЗА ВЛИЯНИЕ ВО ДВОРЦЕ НАЧИНАЕТСЯ
ТОТЧАС ПО СМЕРТИ ГРОЗНОГО
1. Знать княжеская и знать дворцовая. 2. Борис
Федорович Годунов — регент; его политическая
роль. 3. Годуновы и Романовы; смерть Угличско
го князя * царевича» Димитрия.
1. ЗНАТЬ княжеская и знать дворцо-
вая. Первые признаки Смуты явились в Москве в первые
же дни после смерти Грозного: Грозный умер 18 марта
1584 года, а 2 апреля произошел открытый беспорядок
на центральной московской площади «Пожаре» (иначе
Красная площадь). Вооруженная толпа хотела взять при-
ступом Кремль и требовала выдачи фаворита Грозного
опричника Богдана Вольского, который будто бы «хо-
чет извести царский корень и боярские роды». Дело
шло о том, сохранить ли при преемнике Грозного, царе
Федоре, опричнину, или же ее отменить. Народ поддер-
жал «земских бояр», противников опричнины, князя
И. Ф. Мстиславского и Н. Р. Юрьева; они выслали пз
Москвы Б. Вольского, едва не убитого толпой. Таким
образом, на первых же порах чисто политический во-
прос — о порядке внутреннего управления — был ре-
шен при участии площади; именно под ее давлением
ненавистная народу опричнина была уничтожена.
Такое вторжение толпы в боярскую ссору приключи-
лось потому, что все в Москве знали свойства воцаривше-
гося после Грозного его сына Федора. Это был слабоум-
ный и безвольный человек, нуждавшийся в руководстве
и опеке, и народ желал, чтобы около него были надеж-
ные лица. Мстиславский и «Никита Романович», осо-
бенно последний, пользовались известностью и популяр-
ностью, и толпа успокоилась на том, что у правления
стали именно они. Правил собственно Никита Романо-
вич, стоявший к царю ближе всех, как его родной дядя
Первый периол Смуты — Смута династическая
37!
по матери. Когда же он захворал (в августе 1584 г.),
править стал вместо него шурин царя Федора, брат его
жены Ирины Федоровны, Борис Федорович Годунов. Оба
эти правителя были настолько умны и ловки, что суме-
ли держать московское население в порядке и повинове-
нии и сами не выносили в народ боярских интриг и
дворцовых секретов. Годунов даже успел привести в по-
слушание себе всю боярскую среду, далеко не располо-
женную к нему. Но, разумеется, он не мог подавить тех
чувств неприязни и зависти, какие вызывала в боярстве
его быстрая и блестящая карьера. Эти чувства знати
лично к Борису сплетались с другими мотивами ее недо-
вольства и создавали почву для постоянной, хотя и при-
крытой, дворцовой Смуты. Выше было показано, на ка-
кие группы делилась исконная московская знать. В ней
различались «княженецкие» роды и «исконивечная» среда
нетитулованных московских слуг. «Опричнина» Грозно-
го разгромила и принизила княжат и отдала первые мес-
та во дворце царской родне, образовавшейся не из кня-
жеской среды. Грозный ни сам не женился, ни сыновей
не женил на московских княжнах. Царские невесты обыч-
но избирались из семей без титулов и приводили за собой
во дворец, «выносили наверх» представителей простого
боярства или дворянства. Во дворце образовалась таким
порядком новая знать, в которой первенствовали семьи
Юрьевых (они же ранее Захарьины, позднее Романовы)
и Годуновых. Вокруг них группировалась их родня и
свояки, в составе которых были и князья, сблизившие-
ся или породнившиеся с сильными семьями дворцовой
знати. В противоположность этой среде, загнанные и за-
пуганные Грозным «княженецкие» семьи продолжали и
после опричнины составлять особую группу родовой зна-
ти, если не вовсе устраненную из дворца, то поставлен-
ную в стороне от его интимной жизни и вне царской
ласки. В этой группе боярства виднейшими были князья
Шуйские, Воротынские, Голицыны, Куракины. В их род-
стве и свойстве находились представители как прочих
княжеских линий, так и простого боярства. Таким об-
разом, в московской знати до конца XVI века жило ста-
ринное различие между княжатами и не княжатами; но
I
373
Глава 2
характер этого различия несколько изменился. Обе груп-
пы достаточно перемешались между собой путем браков
и иных житейских сближений и стали пестры по соста-
ву. В эпоху опричнины они окончательно сравнялись по
служебному положению. Но в одной из них» «княже-
нецкой», жил еще старый дух, цела была удельная зак-
васка, сильна была ненависть к опричнине» направлен-
ной как раз на эту группу, и к династии» традиционно
утеснявшей княжат. В другой же — приверженность к
Москве как к давнему месту службы получила характер
привязанности именно к династии, с которой удалось этим
людям породниться и связать свою судьбу. Здесь, напро-
тив, держалась мысль сохранить тот служебный и при-
дворный порядок, который создался во дворце как по-
следствие опричнины и вызванного ею падения княжат.
В минуту кончины Грозного во дворце его княжеская
группа не играла никакой роли, и делами распоряжалась
знать дворцовая. Устранив Вольского и его затею сохра-
нить опричнину или «двор» Грозного в неприкосновен-
ном виде, Юрьев и Годунов не дали хода и княжатам.
Отменив ненавистные всем террористические опричнинс-
кие порядки, они держались, однако, старой традиции в
отношении княженецких родов и этим, в сущности, про-
должали режим Грозного. Ставший во главе дел Борис
Годунов как бы олицетворял собою лично этот режим и
потому в особенности возбуждал против себя дурные чув-
ства бояр-княжат. По их мнению, его надо было устра-
нить и как слишком молодого карьериста и как предста-
вителя известной системы. С его падением могла пасть и
самая система, так как со смертью Никиты Романовича
один Борис оставался в дворцовой знати способным чело-
веком; прочие же ее представители были или молоды,
или ничтожны.
В этом сочетании общих и личных условий крылась
причина тех покушений на Бориса Годунова, какие пред-
принимались родовитейшими боярами в первые годы
правления Бориса. Таких покушений было несколько, и
все их Борис отразил. В результате столкновений с ним
его противники исчезали из дворца и из Москвы: попал
в монастырь престарелый князь И. Ф. Мстиславский,
Первый период Смуты — Смута династическая
373
были сосланы князья Шуйские, сведен с митрополии
митрополит Дионисий, удалены Головины... Борис «оси-
ливал» своих недругов без террора и крови. Казнены
были только те «мужики», шесть или семь, которые
учинили в 1587 году уличный беспорядок с целью про-
сить «ото всея земли» бездетного царя Федора развес-
тись с сестрой Бориса и взять другую жену «царского
ради чадородия». Подстрекнувшие «мужиков» князья
Шуйские надеялись, что с удалением царицы Ирины
потеряет значение и Борис. Но Борис ухитрился не
только удалить самих Шуйских, но и себя укрепить в
правительстве так, что ему не страшны стали никакие
интриги. Он повел дело таким образом, что стал —
формально и гласно — регентом государства при избе-
гавшем «мирской докуки» царе Федоре, явно неспособ-
ном ни на какие дела.
2., БОРИС Федорович Годунов — регент;
его политическая роль. В 1588-1589 годах рядом поста-
новлений боярской думы Борису было присвоено право
сношений с иностранными правительствами, как «царскому
шурину» и «доброму правителю» государства. С этих пор
пышный титул, усвоенный себе постепенно Борисом, по-
лучил деловое значение: Борис на самом деле стал тем,
чем его раньше именовали англичане, — правителем и
регентом («livetenant of the empire», «lord protector of
Russia»). Он «правил землю рукою великого государя»,
которого гласно опекал; он вел внешнюю политику Мос-
ковского государства, именуясь «величеством» наряду с
♦царским величеством» в Москве и «цесарским величе-
ством» в Вене. Он имел у себя двор, подобный царско-
му; держал при этом дворе этикет, подобный «чину»
большого дворца. Из «ближнего боярина», «конюшего»
и «слуги» он превратился в такого ранга вельможу, ко-
торый «не образец никому»: про него официально гово-
рилось, что «у великого государя (Федора Ивановича)
многие цари и царевичи и королевичи и государьские
дети служат, а у Бориса Федоровича всякой царь и ца-
ревичи и королевичи любви и печалованья к государю
просят»... Он — великий человек, «государю нашему
374
Г лава 2
шурин, а великой государыне нашей брат родной». Если
сообразить, что, при своем придворном и политическом
возвышении, Борис успел сосредоточить в своем облада-
нии громадные материальные средства — земли, доходы
с оброчных статей, жалованье по различным должнос-
тям, — то станет понятным, какова стала сила этого че-
ловека. Он располагал всем, что было потребно для поли-
тического господства. Придворный фавор и влияние, пра-
вительственное первенство и власть над всем аппаратом
управления, исключительное богатство и тысячи лиц, за-
висимых от него как землевладельца,— все это ставило
Бориса вне опасности боярской конкуренции и козней.
Кто мог открыто выступить против царского опекуна и
главы правительства?
Но если бы такое положение Бориса основывалось
только на его ловкости в дворцовой интриге, оно не было
бы прочным. К придворной ловкости Бориса присоеди-
нялся большой правительственный талант, который по-
лучил общее признание среди его современников. Бориса
почитали исключительно умным человеком, «мужем зело
чудным», превосходившим «множество людей» своими
личными свойствами. Он не был книжно образованным
начетчиком, даже не был «навычен простым буквам»;
его сила заключалась в практическом уме и мудрости
(Weissheit und Verstande по выражению одного знавше-
го его немца), в огромной памяти, в организаторской
способности и житейском такте. По-видимому, он был
по природе очень добр, мягок и приветлив: «во ответах
всем сладок»; он любил благотворить и делать добро,
«требующим даватель неоскуден»; он стоял за слабых и
обидимых, «на всяко зло, сопротивное добру, искорени-
тель неумолим». Нет ничего удивительного в том, что
он прочно владел властью, вел успешную политику и
был популярен: «таковых ради строений всенародных
всем любезен бысть». В Москве очень любили Бориса;
по словам современников иностранцев, «Борис так рас-
положил к себе, что о нем говорили повсюду»; средние
классы населения, особенно обязанные Борису своим
благополучием, «взирали на него, как на Бога». «Зряще
разум его и правосудие», «праведное и крепкое правде-
Первый период Смуты — Смута династическая
376
пие» и «людем ласку великую», народ и избрал Бориса
на царство после кончины Федора Ивановича и постри-
жения его жены.
Политическая роль Бориса была очень трудна, но и
почетна. Судьбы страны достались в его руки в тяжелые
дни рокового кризиса. Проигранная война за морской
берег, истощившая государство и разорившая его запад-
ные области; разброд населения и землевладельческий крах
в центре; опричнинский террор с его тяжкими моральны-
ми и материальными следствиями — все это создавало
исключительную по трудности обстановку. Около двенад-
цати лет (1585-1597) правил Борис государством при царе
Федоре и все эти годы поневоле посвятил борьбе с этой
обстановкой. Он достиг больших успехов. В сфере внеш-
ней политики он заставил враждебных соседей, Шве-
цию, Литву и Польшу, признать возрождение полити-
ческой силы Москвы после понесенных ей при Грозном
поражений. При Борисе во всех проявлениях московской
политической жизни, во всех сношениях с окружавши-
ми Москву государствами чувствовался подъем прави-
тельственной энергии и сознания своих сил и возможнос-
тей. В политике внутренней задачи момента были еще
сложнее и труднее, чем в политике внешней: но и здесь
Борису удалось очень многое. Во-первых, он бесспорно
улучшил общее экономическое положение своими мера-
ми относительно торговли. Потеряв балтийские гавани,
Москва при Грозном, благодаря войне, перестала торго-
вать с Европой и на Литовско-Польской границе; ей оста-
вался только северный торговый путь. Борис выговорил
некоторую свободу сообщений через шведские земли —
для купцов, идущих с Балтики с товарами на царское
имя. Но так как торговля в Нарве осталась исключи-
тельно в шведских руках, то все внимание свое Борис
направил на Беломорскую торговлю и старался органи-
зовать ее в пользу Москвы, уничтожив исключительные
льготы, данные Грозным английской торговой компа-
нии. Во-вторых, Борис, продолжая противокняжескую
тенденцию Грозного, совершенно изменил способы ее
применения. Он прекратил террор и крепко сросшийся
с ним цинический разврат «двора». Московский дворец
376
Г лава 2
стал мирным и нравственным; правительственные при-
емы стали мягкими и технически умелыми. Страна ис-
пытала действительное облегчение. По словам современ-
ников, Бог «благополучно время подаде»: московские
люди «начата от скорби бывшие утешатися и тихо и
безмятежно жити», «светло и радостно ликующе»; «все-
ми благинями Росия цветяше». Благодаря такой переме-
не, положение Москвы заметно улучшалось, население
успокаивалось, даже прибывало, торговля и всякая иная
хозяйственная деятельность оживлялась и росла. А вслед-
ствие этого возможно стало и некоторое смягчение подат-
ного и служебного бремени, налагаемого правительством
на население. Борис постоянно указывал на то, что за
время его власти тяготы были облегчены, льготы были
восстановлены, «в торгех повольность учинена», бедным
и слабым дана защита и всякая помощь.
Однако эти успехи не могли излечить главного недуга
московской жизни. Кризис землевладения в центре про-
должался; поместные земли оставались без рабочей силы,
и «тощета» служилых людей не уменьшалась; выход тру-
дового народа на украйны не стал меньше, и борьба за
рабочие руки шла с большим ожесточением. Перед Бори-
сом стояла настоятельная необходимость регулировать
отношение крестьян и холопов к их «государям»-земле-
владельцам и к государству и выяснить отношение пра-
вительства к антагонизму крупных и мелких землевла-
дельцев как в крестьянском деле, так и вообще в сфере
земельных отношений, где крупное и льготное землевла-
дение росло за счет служилого мелкого. В этой сложной
социальной обстановке Борис взял определенный курс:
он имел в виду главным образом охрану государственных
интересов и в классовой борьбе поддерживал ту сторону,
стремления которой совпадали с правительственными ви-
дами. Борьба за землю и крестьян в общем вела к разоре-
нию мелкого служилого землевладения, к личному зак-
репощению крестьян и к развитию холопства. Все это
было невыгодно для правительства, ибо лишало госу-
дарство плательщиков и служилых людей. Борис при-
нимал меры к поддержке мелкого поместного дворян-
ства, крепил за ним крестьян и возбранял их «перевоз»
Первый период Смуты — Смута династическая
377
г мелких поместий в крупные вотчины. В то же время
он противился обращению крестьян в холопство посред-
ством «ссуд» и иных способов закабаления. Во всех этих
случаях правительственная власть становилась вместе с
мелким служилым человеком и с «мужиком» против
крупного землевладельца, светского и церковного, и в
своих собственных целях охраняла низшие обществен-
ные слои от покушений высшей среды на их труд, на их
людей и земли. Эта тенденция Бориса делала его попу-
лярным в опекаемой среде, но не давала скорых и вер-
ных результатов. Кризис, быть может, смягчался, но не
прекращался. Стихийный антагонизм землевладельчес-
ких слоев и рабочей массы не мог быть уничтожен од-
ной правительственной ловкостью и мудростью.
3. ГОДУНОВЫ и Романовы; смерть Уг-
личского князя «царевича» Димитрия. Такова в самых
общих чертах правительственная деятельность Бориса
Годунова. В начале 1598 года, в момент смерти царя
Федора, он был бесспорно первым лицом в государстве,
популярным правителем и прославленным благотвори-
телем, у которого «строенье его в земле таково, какого
николи не бывало: никто большой, ни сильный никако-
го человека, ни худого сиротки не изобидят». Но, «есте-
ством светлодушен и нравом милостив», Борис все-таки
имел врагов. Прежде всего среди них надобно назвать,
как уже было сказано, старую родовую, княжескую
.знать. Она видела в Борисе ученика и продолжателя
Грозного, который по ненавистному ей принципу мос-
ковской династии теснил и унижал «высокородных» и
па их «степени» возводил худородных сверх «меры и
времени». Так думали не одни княжата: и иноземцы
писали, что «Борис устранил всех знатнейших бояр и
князей» и что Годуновы старались всеми способами ис-
требить или унизить древнейшую знать. Чем крепче ов-
ладевал Борис властью, тем более портились его отно-
шения и к знати нового образования, к тем боярским
семьям, которые, как и сами Годуновы, принадлежали
к среде дворцовых фаворитов и царской родни. В юнос-
ти Бориса первенство в этой родне принадлежало тому
J7«
Глава 2
боярскому роду, в котором каждое поколение по имени
и прозвищу дедов именовалось последовательно Кошки-
ными, Захарьиными, Юрьевыми, Романовыми. В осо-
бенности выдавался среди своих сородичей Никита Ро-
манович Юрьев, брат царицы Анастасии, знаменитый
«земский» боярин Грозного. Его известность и популяр-
ность была такова, что он стал героем народных песен.
Как мы видели, он был первым по времени опекуном
царя Федора и до своей болезни был главным лицом во
дворце. В болезни же он, по-видимому, сам уступил
первенство Борису, передав ему не только опеку над
царем, но и «соблюдение о чадах» своих. Несколько
сыновей Никиты Романовича были еще молоды и не
могли наследовать немедля первенствующее положение
отца. Союз с Борисом был для них важен, и, по-видимо-
му, он был даже оформлен крестным целованием: со-
временники знали, что Борис «клятву страшну тем со-
твори», — в том, что будет их почитать братьями и по-
мощниками в управлении государством. Таким образом,
оба заметнейших круга дворцовой знати — Романовы и
Годуновы — вошли в «завещательный союз дружбы» для
сохранения дальнейшего главенства во дворце, и, разу-
меется, для возможной борьбы с княжеской знатью. Но с
течением времени эта дружба гасла. Романовы выраста-
ли и ревновали силе и славе Бориса. Они считали свой
род не ниже, а выше Годуновского, и не менее Бориса
мечтали о возможности наследовать трон бездетного царя
Федора. В лице молодых Романовых для Бориса вырас-
тал опаснейший враг. Воспоминания, жившие в Москве
о кротчайшей «голубице», жене Грозного Анастасии Ро-
мановне и о знаменитом ее брате Никите Романовиче,
окружали ореолом добродетели и славы семью Романо-
вых. Этого ореола не было у Годуновых, и Борис мог
противопоставить ему только собственную репутацию,
которой его недруги старались всячески вредить.
Было в московской жизни того времени такое обсто-
ятельство, которое можно было использовать против
Бориса. Это смерть так называемого «царевича Димит-
рия», младшего единокровного брата царя Федора, при-
житого Грозным от седьмой его жены Марьи Нагой.
11ервыи периол Смуты — Смута династическая
379
Незаконный канонически брак делал и плод этого брака
сомнительным в отношении законности. Однако малют-
ку «князя Димитрия* (его тогда так титуловали) по смерти
отца признали «удельным князем» Угличским и послали
в Углич, на «удел», вместе с матерью и дядями. Разуме-
ется, в это время «удел» был уже фикцией, и в Угличе
рядом с удельным дворцом жили и действовали агенты
центрального правительства, московские чиновники —
постоянные (дьяк Мих. Битяговский) и временные («го-
родовой прикащик» Русин Раков). Между Нагими и эти-
ми представителями государственной власти шла посто-
янная вражда, так как Нагие не могли отрешиться от
мечты об «удельной» автономии и считали, что московс-
кое правительство и его агенты нарушают права «удель-
ного князя». Государственная власть, конечно, не склон-
на была признавать удельные притязания и постоянно
давала Нагим поводы к обидам и злословию. В такой-то
обстановке постоянной злобы, брани и ссор и погиб ма-
ленький Димитрий. 15 мая 1591 г. он умер от раны,
нанесенной ножом в горло во время игры его в свайку с
«потешными робятками» на внутреннем дворе Угличс-
кого дворца. Официальным следователям (князю Васи-
лию Ивановичу Шуйскому и митрополиту Геласию)
очевидцы события показали, что царевич сам себя поко-
лол ножом во внезапном припадке «падучей немочи» (точ-
нее, в припадке эпилептического психоза). Но в момент
события мать Димитрия, обезумевшая от горя, стала кри-
чать, что царевича зарезали. Подозрение ее пало на мос-
ковского дьяка Битяговского и его близких. Толпа, со-
званная набатом, учинила над ними погром и насилие.
Были пограблены дом и канцелярия («приказная изба»)
Битяговского и убито свыше десяти человек. После «сыс-
ка» о всем происшедшем московские власти признали,
что царевич погиб от нечаянного самоубийства, что На-
гие виноваты в подстрекательстве, а угличане в убий-
ствах и грабеже. Виновные были сосланы в различные
места, «царица» Марья Нагая пострижена в дальнем мо-
настыре, а царевич погребен в Угличском соборе. Его
тела не привезли в Москву, где обычно хоронили лиц
великокняжеской и царской семьи — в «Архангеле» с
380
Глава 2
«прссветлыми царскими родителями»; и царь Федор не
приехал на похороны брата; и могила царевича не стала
памятной и была незаметна настолько, что ее не сразу
нашли, когда стали искать в 1606 году. Походило на то,
что в Москве по «царевиче» не горевали, а напротив —
постарались его забыть. Но тем удобнее было распрост-
раниться темным слухам по поводу этого необычного
дела. Слухи говорили, что царевич был убит, что его
смерть надобна была Борису, желавшему воцариться
после царя Федора, что Борис сначала посылал яд царе-
вичу, а затем велел его зарезать, когда мальчика уберег-
ли от яда. Одновременно шли толки о том, что в случае
кончины Федора престол должен достаться не Годунову,
а старшему из Романовых, род которых знатнее Году-
новского. О том, что более других имеют право на пре-
стол княжата Рюриковичи, в Москве слышно не было:
но в Польше были уверены, что именно князья Шуйс-
кие должны по праву княжеского первородства почи-
таться преемниками угасавшей московской династии.
Все такого рода толки были преждевременны. О «бес-
чадии» царя Федора говорить было трудно, ибо его суп-
руга не была бесплодна: у нее рождались мертвые дети.
А в 1592 г. родилась — уже по смерти царевича Димит-
рия — живая дочь «царевна Федосья». Борис, конечно,
знал, что от царя Федора еще может «процвесть царс-
кий корень» и что убийство незаконного царева брата
не наверное откроет дорогу к царскому престолу. Каза-
лось бы, что по этим одним соображениям он не мог
стать легкомысленным убийцей. Но и кроме этих сооб-
ражений у него не могло быть в дни смерти царевича, в
159] году, особой боязни политического выступления
Димитрия. В ожидании потомства царь, обеспечивая бу-
дущность любимой им жены, приобщил ее формально к
делам управления. Впервые в Московском государствен-
ном быту царица, как нервосоветница своего супруга,
наравне с боярами принимала участие в обсуждении го-
сударственных и даже церковных дел. Такой практикой
постепенно подготовлялось то, что последовало при кон-
чине царя Федора, — передача царства царице Ирине.
Если бы удельный князь Димитрий оставался в живых,
Первый период Смуты — Смута династическая
331
его право на наследование престола было бы оспорено
Ириной. Законная жена и многолетняя соправительни-
ца царя Ирина, разумеется, имела бы более прав на
трон, чем внезаконный припадочный царевич из «уде-
ла». Чтобы убедиться в этом, стоит лишь вспомнить ту
беспощадную презрительную суровость, с какой древне-
русское правосознание относилось к незаконным детям,
официально именуя их непечатным словом (Уложение
1649 г., X, 280). Борис-правитель, делая свою сестру-
царицу соправительницей скорбного главою царя, этим
самым поражал Димитрия вернее, чем ядом и ножом: он
уготовил ему политическую смерть ранее физической и в
последней не нуждался. Однако людская молва, рожда-
ясь в умах неискусных и злобствующих на Бориса и не
возвышаясь до точного разумения обстановки, создала
Борису репутацию властолюбца, ради власти и царского
сана способного даже на кровавое преступление.
2. ОТКРЫТАЯ БОРЬБА
ЗА ПРЕСТОЛ НАЧИНАЕТСЯ
СО СМЕРТИ ЦАРЯ
ФЕДОРА ИВАНОВИЧА
1. Избирательная кампания 1598 года: торже-
ство Бориса и падение Романовых. 2. Само-
званец; его появление и вероятное происхожде-
ние. 3. Поход Самозванца на Москву. 4. Смерть
Бориса и падение Годуновых. 5. Правление Са-
мозванца и его свержение; роль князя В. И. Шуй-
ского.
1. ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ кампания 1598 го-
да; торжество Бориса и падение Романовых. Таковы были
обстоятельства Московской дворцовой жизни, когда умер
царь Федор. Под утро 7 января 1598 года «угасе свеща
земли Русския, померче свет православия»: царь Федор
принял «нашествие облака смертного» и, отходя в жизнь
вечную, оставил «царство временное» своей жене цари-
це Ирине. Дворец и Москва присягнули государыне, и,
таким образом, совершилось воцарение Ирины. Однако
Ирина не захотела остаться во власти, хотя ее и проси-
ли «правити велети» брату Борису, самой же хотя бы
только именоваться великой государыней. Ирина ушла
382
Глава 2
в монастырь и постриглась в монахини. И только тогда
московский престол начал «вдоветь», и Москва стала
«безгосударпой». По царицыну указу временная власть
перешла к патриарху Иову, и бояре ему должны были
«сказывать дела». На патриарха легла забота о царском
избрании. Патриарх отложил это дело до «сорочин» усоп-
шего царя, то есть до сорокового дня по его кончине
(15 февраля 1598 года), и на этот день назначил заседа-
ние земского собора, пригласив на него всех тех, «еже
на велицех соборех бывают». В то же время он указал
московским людям, «которые на Москве», чтобы они
«помыслили себе все обще, кому у них государем быти».
Иначе говоря, он открыл в столице предвыборные собра-
ния для предварительного обсуждения дела и подготовки
собора. Состав собора, собравшегося в назначенный пат-
риархом срок, известен. Он обследован В. О. Ключевс-
ким и признан правильным для XVI века по действовав-
шему тогда порядку представительств. На нем присут-
ствовало: духовенства до 100 человек; бояр и думных
людей около 50; служилых людей до 300; людей тяглых,
торгово-промышленных 36. С формальной стороны дело
избрания обстояло безупречно: собор был законен и пра-
вилен; патриарх, его руководитель, действовал по пол-
номочию царицы; собору предшествовало обсуждение
вопроса в частных собраниях. Если и была какая-либо
агитация и борьба кандидатов на власть, то она не иска-
зила состава собора и не обратила его в «комедию».
Дело шло закономерно. В первом же своем торжествен-
ном заседании 17 февраля собор избрал в цари Бориса
Годунова после речи патриарха о том, что в предшество-
вавших собору собраниях все их участники и сам он
стали на мысли «иного государя никого не искати и не
хотети», кроме Бориса. Собор без прений присоединил-
ся к мысли патриарха и, стало быть, только санкциони-
ровал созревшее ранее решение. Так как Борис и Ирина
не сразу подчинились соборному избранию, то собор об-
суждал в последующие дни те меры, какими можно
было бы воздействовать на их волю. Было решено уст-
роить крестный ход к Новодевичьему монастырю, где
находился с сестрой Борис, и земскому собору со всем
Первый период Смуты — Смута династическая
3W
населением Москвы и со святынями идти 21 февраля
просить Бориса. Этот знаменитый крестный ход, не раз
описанный историками, достиг цели. Борис согласился
стать царем, а Ирина благословила его на царство.
Так изображали ход избрания официальные докумен-
ты; так повествовала об избрании Бориса и летопись
XVII века. Но многие частные сообщения современников
обходили эту внешнюю, парадную сторону дела и указы-
вали на то, что делалось будто бы за кулисами официаль-
ной сцены. По этим сообщениям, Борис принял свои меры
к тому, чтобы на царство просили именно его. Одних он
ласкал, другим грозил; его агенты действовали повсюду.
Крестный ход 21 февраля был устроен с помощью по-
слушной Годунову московской полиции: москвичей си-
лой гнали к монастырю, и побоями заставляли кричать и
просить Бориса. Никакой законности, никакой правды и
ни малейшего приличия не было будто бы в том, как
Борис овладевал царством. Один из русских писателей
той эпохи, принадлежащий к лагерю князей Шуйских,
описав козни Бориса, говорит, что Борису удалось обма-
нуть своими хитростями высшую знать: «велицыи же
бояре, иже от корене скипетродержавных (то есть князья
Шуйские) и средний великому государю царю и велико-
му князю Федору Ивановичу всея Русии (то есть Романо-
вы) и достойни на се (избрание в цари) не изволиша ни
много ни мало поступити и между себе избрати, но даша
на волю народу». Они будто бы поверили в ту любовь
народную к Борису, которую он так ловко и бессовестно
инсценировал. У иностранцев, живших тогда в Москве и
оставивших свои записки, находятся такие же сообще-
ния о грубом и хитром воздействии Бориса на народную
волю, о комедии избрания.
Читая подобные сообщения, мы чувствуем, что нахо-
димся в области обывательского злословия, в котором не-
легко отличить ложь от правды и серьезное от вздорного.
Важнее всех подобных пересудов деловые рапорты Литов-
ского пограничного начальника, Оршанского старосты
Андрея Сапеги. Во время избирательной кампании 1598 го-
да он старался собрать для своего правительства точные
сведения о московских делах и направил в ближайший
364
Глава 2
московский город Смоленск своих лазутчиков («шпигов»).
Все, что те ему сообщали, он в письмах передавал по
начальству в Литву. Вот эти-то ответственные сообще-
ния, дошедшие до нас, особенно любопытны и важны.
Сапега узнал, что после Федора воцарилась Ирина, но
не осталась во власти, а отреклась от мира и ушла в
монастырь и что в Москве тотчас же обозначились че-
тыре кандидата на престол: Федор Никитич Романов,
Борис Федорович Годунов, князь Федор Иванович Мстис-
лавский и Богдан Яковлевич Бельский. Последние два
не были серьезными претендентами, и борьба шла между
Романовым и Годуновым. Сначала Сапеге казалось, что
шансов больше у Романова: говорили, будто бы, что сам
царь Федор считал его возможным своим преемником.
Что же касается Годунова, то против него будто бы было
выдвинуто обвинение в убийстве князя Дмитрия, почему
Федор Романов хотел даже убить его самого, но другие
удержали Романова, когда он бросился с ножом на Бори-
са. В глазах Сапеги шансы Бориса постепенно росли:
Сапега узнал, что на стороне Бориса стоят московские
стрельцы и «поспольство» (простое население), тогда как
за Романова были некоторые круги боярства. Не один
раз отмечал Сапега, что избирательная борьба в Москве
имеет очень острый характер, что она грозит кровопро-
литием, что в Москве происходит «замешанье» (то есть
общественное смятенье). Любопытно, что это сообщение
Сапеги подтверждается и немецкими письмами того же
времени из Пскова в Германию: в них сообщалось, что
Борис воцарился не гладко, что в Москве была большая
смута из-за царского избрания и что вельможи не жела-
ли примириться с избранием Бориса. Все эти сведения
освещают воцарение Бориса ярким светом.
Оказывается, что тенденциозный рассказ московских
ненавистников Годунова совершенно ложно описывал по-
ложение дел: ни бояре, ни народ в Москве не были пас-
сивными жертвами угроз и подкупов властолюбца. За
московский престол в ожесточенной и открытой борьбе
схватились виднейшие представители двух главных семей
дворцовой знати — Романовской и Годуновской. Княжес-
кая знать оставалась в стороне от этой схватки. До собора
Первый период Смуты — Смута династическая
Ж
17 февраля 1598 года Москва в длительной смуте решала
вопрос о лице будущего царя и взвешивала шансы канди-
датов. Ко дню собора дело было решено в пользу Бориса и
на соборе оформлено «единодушным» избранием. Есть све-
дения, что и после собора противники Годуновых не же-
лали примириться с их успехом и надеялись не допустить
Бориса на трон. У Сапеги был слух, что Романовы и Бель-
ский весной 1598 года попытались заменить Бориса дру-
гим лицом, именно, татарским «царем» Симеоном Бекбу-
латовичем, который при Грозном носил титул «великого
князя всея Руси». Но эта интрижка (или даже заговор) не
удалась, и Борис венчался на царство 1 сентября 1598 года.
Он воспользовался первым же случаем для того, чтобы
обезопасить себя в будущем от своих соперников и нена-
вистников. В конце 1600 года ему удалось получить ка-
кие-то улики против Вольского и Романовых и предать
их суду. По сыску и суду оказались виновными (или,
точнее, обвиненными) в умышлении на государево здра-
вие вся семья Романовых и родственные им семьи князей
Черкасских, Сицких, Репниных, Шестуновых и др. Всех
их, как и Вольского, разослали в ссылку в глухие места, а
старшего Романова — того Федора Никитича, который
оспаривал у Бориса престол, — постригли в монахи, ина-
че говоря, предали политической смерти. Разгром Рома-
новского боярского круга представлялся последним актом
избирательной борьбы, после чего, казалось, Борис мог
считать себя прочным на престоле.
Положение его, однако, было очень щекотливо. Ник-
то не мог выступить против него открыто; популярность
его в народных массах еще не колебалась, и власть его
была крепка. Но он не мог не чувствовать своего поли-
тического одиночества, в каком оказался со времени во-
царения. До избрания на царство, при царе Федоре, он
был признанным главою и вожаком дворцовой знати,
объединенной с ним «завещательным союзом дружбы»
против другой стороны московской аристократии — кня-
жат. Избрание на царство поссорило его с его друзьями,
так же, как и он, искавшими престола. В пылу борьбы
он разгромил их и, выбросив из Москвы Романовых с их
родней, в сущности уничтожил весь старый придворный
13 Зак. № 180
Мб
Глава 2
круг. Годуновы, обратившись в династию, остались един-
ственными его представителями. Княжеская знать была
чужда Годуновым. «Старейшая братия» среди князей —
Шуйские, Воротынские, Голицыны, Куракины — не
имела сил спорить с Годуновым за престол, ибо была в
угнетении и в загоне. Но радоваться воцарению Бориса
она также не могла: она, конечно, считала его похити-
телем ее прав, гонителем и угнетателем. При таких от-
ношениях Годуновы были совершенно одиноки; они дол-
жны были всех остерегаться, всех подозревать, за всеми
следить. В этом — объяснение той системы доносов и
мелкого сыска, какая процвела в царствование Бориса и
в руках Семена Никитича Годунова обратилась в страш-
ное и ненавистное орудие царской охраны. Чувствуя
свое одиночество и отсутствие близ себя сочувственной и
согласной правительственной среды, Борис не мог не по-
нимать, что он один несет на себе всю тяжесть власти,
что среди его сородичей нет ни одного крупного лица,
которое могло бы быть ему помощником и заместите-
лем, а среди придворных нет такого сплоченного круга
лиц, которому можно было бы верить и на который
было бы можно опереться.
2. САМОЗВАНЕЦ; его появление и ве-
роятное происхождение. Итак, Годуновы у власти с кру-
гом своей родни; Романовский круг разгромлен; кня-
жеская знать придавлена. Все государственные дела в
ловких руках царя Бориса, и у него нет более соперни-
ков. В таком виде представлялось общее положение в
Москве на самом рубеже XVI и XVII столетий. В этот
именно момент полного и нераздельного торжества Бори-
са побежденные им враги успели положить начало гибе-
ли Годуновых, создав самозваного Угличского князя «ца-
ревича Димитрия» и выдав его за законного сына царя
Ивана Грозного, который будто бы имел право наследо-
вать «прародительский престол». В самый момент царс-
кого избрания в 1598 году Годунову было брошено в лицо
обвинение, что он велел убить князя Димитрия и что у
него теперь находится «приятель» или «друг», похожий
на Димитрия и готовый выдать себя за убитого, если
Первый период Смуты — Смута династическая
397
Борису понадобится «воскресить» князя Димитрия. Слу-
хи говорили, что это обвинение высказал Борису Федор
Романов. Верно ли это, или нет — все равно: в 1598 году
это странное обвинение существовало и распространилось
настолько, что перешло в Литву и стало известно там
Андрею Сапеге. Нельзя, конечно, объяснить, зачем пона-
добился бы Борису самозваный Димитрий; но против Бо-
риса его врагам он был надобен: только законным сыном
Грозного можно было свергнуть Бориса и погубить его.
Димитрий не воскрес в дни царского избрания в 1598 году,
но в 1600 году прошел по Москве слух, что он жив и
ушел за рубеж. По-видимому, в связи с этим слухом
создано было дело Вольского и Романовых, у которых
Борис думал обнаружить корень самозванческой интри-
ги. Что он нашел у них — неизвестно; но ссылка Вольс-
кого и Романовых не остановила интриги. В 1603 году
появились определенные известия о том, что в Речи По-
сполитой находится лицо, именующее себя царевичем
Димитрием Ивановичем, сыном Ивана Грозного, сохра-
ненным от покушения на него Бориса Годунова. Это лицо
было признано польским правительством за подлинного
царевича, несмотря на то, что из Москвы называли его
самозванцем и официально извещали, что это монах Гри-
горий Отрепьев. В марте 1604 года произошло оконча-
тельное сближение самозванца с иезуитами, а 24 апреля
самозванец был присоединен к католичеству и сам извес-
тил об этом папу Климента VIII торжественным письмом
на польском языке. С этого момента началось, так ска-
зать, официальное существование претендента на москов-
ский престол, и Борис должен был ожидать вторжения в
пределы его царства вооруженного врага81.
Изо всех существующих мнений о происхождении
самозванца наиболее вероятным представляется то, что
это был московский человек, подготовленный к его роли 31 * * * * * *
31 Нет надобности излагать здесь давно известные подробности о появ-
лении самозванца в Польше и его личные приключения до его по-
хода на Москву. Желающие могут прочесть об этом в трудах О. Павла
Пирлинга и, прежде всего, в книге Le Р. Pieriing S. J. La Russie et le
Saint-Siege*, t. HI, Paris. 1901 (Переведено по-русски: «О. Пирлинг.
Димитрий Самозванец*. Полный перевод с французского В. П. По-
темкина. Москва. Т-во «Сфинкс*. 1912).
388
Глава 2
в среде враждебных Годунову московских бояр и ими
пущенный в Польшу. По крайней мере, письмо его к
папе свидетельствует о том, что писано оно не поляком
(хотя и сочинено на отличном польском языке), а моск-
вичом, который плохо понимал тот манускрипт, какой
ему пришлось переписать набело с польского черновика,
услужливо подготовленного для него иезуитами. Напрас-
но будем мы искать в Польше или Литве такой круг лиц,
которому могли бы приписать почин в деле измышления
и подготовки московского царевича. Сам Борис, по сви-
детельству современников, сразу же, как только услы-
шал о появлении самозванца, сказал 4 князьям и боярам
в глаза», что это их дело. По-видимому, расследование,
предпринятое Борисом, убедило его, что роль самозванца
взята на себя монахом Григорием Отрепьевым, и он не
колебался объявить об этом польскому правительству,
хотя, разумеется, легко мог бы это последнее обвинить
не только в покровительстве самозванцу, но и в самой
подстановке лица, принявшего на себя имя Димитрия.
Не бросив такого обвинения полякам, Борис тем самым
давал основания искать виновников интриги в Москве.
Сам он, очевидно, подозревал корни интриги среди семей
Романовского круга. На это указывают кое-какие обстоя-
тельства. В 1605 году, объявляя народу о войне с само-
званцем, правительство Бориса называло самозванца
Гришкой Отрепьевым и указывало, между прочим, на
то, что Гришка «жил у Романовых во дворе». Немногим
позднее, тотчас по свержении самозванца, московское по-
сольство заявляло официально в Польше, что свергну-
тый Гришка «был в холопах у бояр у Никитиных детей
Романовича и у князя Бориса Черкасского и, заворовав-
ся, постригся в чернецы». Это заявление повторяло в
сущности ту версию, которую из Москвы еще при Бори-
се, в конце 1604 года, официально сообщали в Вену им-
ператору Рудольфу П, что Гришка был на службе у Ми-
хаила Никитича Романова. О том, что Отрепьев связан
был со двором Романовых и Черкасских, свидетельство-
вали и частные сказания. В одном из таких сказаний о
Гришке Отрепьеве говорится, в прямой связи с делом
Романовых и Черцасских, что Гришка «утаился» от Бо-
Первый период Смуты — Смута династическая 389
риса в монастыре, потому что к князю Борису Черкас-
скому «в его благодатный дом часто приходил и от князя
Ивана Борисовича честь приобретал, и тоя ради вины на
него царь Борис негодовав. Действительно, князь Иван
Борисович Черкасский, близкий родственник Романовых,
был в числе наиболее заподозренных по делу Романовых,
как впоследствии был в составе наиболее близких к само-
званцу вельмож. По связи с этим частным сказанием о
«чести», оказанной Отрепьеву в дому Черкасских, приоб-
ретает вес и мимолетное, но важное указание Маржерета
(верившего в подлинность самозваного царя Димитрия),
что в числе вельмож, спасших младенца Димитрия от
погибели в Угличе, были именно Романовы. Так, несколь-
ко намеков ведут исследователя к тому же подозрению, к
которому пришел в свое время Борис и которое можно
выразить словами, что корни самозванческой интриги
были скрыты где-то в недрах дворцовой знати, враждеб-
ной Борису, и скорее всего, в кругу Романовых и род-
ственных им или близких по свойству семей. Когда войс-
ка самозванца появились на московских рубежах и на-
добно было двинуть на них московскую рать, Борис без
колебаний вверил начальство над нею родовитым «кня-
жатам»: Трубецкому, Мстиславскому, Шуйскому, Голи-
цыну. Он не боялся, что они изменят и предадут его, ибо
знал, что эта высокородная среда далека от самозванщи-
ны. И он не ошибался: княжата загнали самозванца в
Путивль и лишь случайно не добили его. Но Борис не
послал в свое войско уцелевших от опал и ссылок людей
Романовского круга, по их явной для него ненадежности
и «шатости». Никого из фамилий, прикосновенных к делу
Романовых, мы не видим в составе военного начальства в
рати, действовавшей против самозванца. В их именно среде
Борис мог предполагать тех своих недоброхотов, которые
желали успеха самозванцу и о которых один современник
сказал, что они «радеюще его (самозванцева) прихода к
Москве, егда слышат победу над московскою силою Бо-
рисовою, то радуются; егда же над грядущего к Москве
чаемого Димитрия победу, то прискорбии и дряхлы хо-
дят, поникши главы». Некоторым показателем наст-
роения соответствующей среды может служить личное
390
Глава 2
поведение «старца» (то есть инока) Филарета Романова
в пору появления самозванца на московских границах.
Любопытно сравнение двух донесений о «государеве из-
меннике» старце Филарете его приставов — от ноября
1602 года и от февраля 1605 года. В первом пристав
доносит о полном упадке духа Филарета: он желает смер-
ти себе и своей жене и своим детям: «милые мои детки
(причитает он) маленьки бедные осталися... лихо на меня
жена да дети: как их помянешь, ино что рогатиною в
сердце толкнет!., дай, Господи, слышать, чтобы их ранее
Бог прибрал!» Прошло два года; в Сийский монастырь,
где содержался Филарет, приходили и летним и зимним
путем, «проходом идучи, помолитися торговые люди тех
городов», а иные люди приходили «из иных городов на
житье» в монастырь. С этими «прихожими людьми» до-
летали до монастырской братии и до узника Филарета
вести о мирских делах, о воскресшем Димитрии и меж-
доусобии в государстве. И ожил узник в начале 1605 года:
«живет старец Филарет не по монастырскому чину (доно-
сил его пристав в Москву), всегды смеется неводомо чему
и говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про
собаки, как он в мире жил; и к старцам жесток». Мона-
хам Филарет все грозил: они постоянно жаловались, что
он «лает их и бить хочет»; к одному из них он даже «с
посохом прискакивал»; «а говорит старцом Филарет ста-
рец: увидят они, каков он вперед будет». Надежда на
волю и на мирское житье обуяла Филарета: монастырс-
кое начальство само поддалось его настроению, ослабило
надзор за ним и оставило прежнее «береженье». Так было
в феврале 1605 года, а летом этого года Филарет уже
получил свободу от того самого самозванца, одно появле-
ние которого наполнило его светлыми чаяниями.
3. ПОХОД Самозванца на Москву. Итак,
борьба за престол и власть между московскими «желате-
лями власти» приняла новый вид — породила самозвано-
го Димитрия. Он появился в русских областях Польши во
второй половине 1603 года как готовый претендент на мос-
ковский трон. Ему оказали внимание и поддержку и свет-
ские и церковные политики Польши. Польскому прави-
Первый период Смуты — Смута династическая
391
тельству была на руку династическая борьба и Смута в
Московском государстве, окрепнувшем от недавних пора-
жений, и потому оно готово было оказать помощь Димит-
рию в пределах международных приличий, не совсем явно
и не вполне официально. Клерикальные круги Польши в
то время носились с мыслью о возможности унии с Моск-
вой или даже о возможности ее окатоличения, в целях
общеевропейской коалиции против турок и татар. Во имя
этой утопии они схватились за московского «царевича» и
наскоро обратили его в католичество, веруя, что царь-
католик и все свое царство обратит в лоно папской церк-
ви. Благодаря высокому покровительству властей и содей-
ствию духовенства, самозванец получил возможность гласно
готовиться к походу на Москву. Устроившись у панов
Мнишков в их замке Самборе, он вербовал войско и соби-
рал средства. Вокруг него собирались самые разнородные
люди: коренной москвич и рядом с ним шляхтич, презирав-
ший всякую «москву»; «мужик-вор», ушедший от москов-
ских порядков, и с ним рядом служилый «сын боярский»,
представлявший опору этих самых порядков; щепетильный
«рыцарь» вольной Польши, исполненный воинской чести
со всеми условностями его времени и среды, и с ним рядом
степной казак, не знающий никаких условностей и пад-
кий до одной добычи, — вот кто стал за самозванца под
одно знамя и одну команду. Такой сброд не сулил само-
званцу прочных успехов, если бы даже войско его и было
велико. Но есть данные думать, что эта сила не превыша-
ла 3500-4000 человек, и современники говорили поэтому,
что вторжение «царевича» в Московское государство не
было похоже на серьезное вражеское нашествие: вел само-
званец только «жменю» (горсть) людей и «с одного только
куга (уголка) украйны в рубеж Северский вшёл».
Но не в этом войске заключалась главная сила само-
званца. С самого начала его деятельности в Польше шли у
него сношения с населением Московской «украйны» и
«Поля». Его «прелестные письма» (прокламации) распрост-
ранялись на московском юге всеми способами: их прово-
зили через границу в мешках с хлебом, прятали в лодках.
По этим «листам тайным» к самозванцу шли из Москов-
ского государства ходоки и с Дона казаки и, проведав
392
Глава 2
«истинного царевича», возвращались назад и поднимали
народ за него против царя Бориса. Когда небольшое войс-
ко самозванца вошло в московские границы, на берегах
Днепра и Десны к нему стали примыкать сотни и тысячи,
и уже в Чернигове он имел, говорили, до 10000 казаков.
А кроме того, отдельно от войска самого Димитрия, на
восток от него, на путях с «дикого поля» к Москве, соста-
вилась особая казачья и служилая рать, действовавшая
именем Димитрия и в его пользу. Таким образом, можно
сказать, что самозванец и его агенты и вдохновители на-
чали свою борьбу с Борисом тем, что организовали против
московского правительства восстание южных областей го-
сударства. Именно это восстание и дало им победу.
Почва, на которой могло быстро развиться это восста-
ние, нам уже известна. Мы видели условия заселения
«Поля». Недовольная государственными порядками на-
родная масса наполнила «край земли» московской «воин-
ственным людом» оппозиционного настроения. Быстрая
правительственная колонизация «Поля» настигла этот люд
на новых местах его поселения, окружила его крепостя-
ми, завербовала на государеву службу и посадила на паш-
ню, причем сверх своего пахотного участка ему необходи-
мо было пахать еще тяжкую государеву десятинную паш-
ню. Таким образом, государственный режим, от которого
население бежало «не мога терпети», настигал бежавших
и заново работил их. Уже в этом заключалась причина
постоянного раздражения и глубокого недовольства укра-
инного населения, которое и здесь легко «сходило на Поле»
с государевой службы, а если и служило, то без особого
усердия. Ко времени же появления «истинного цареви-
ча», в 1601-1603 гг., обстоятельства создали и новые по-
воды к народному ропоту и возбуждению. Главным из
них была чрезвычайная голодовка вследствие трехлетних
неурожаев, постигших страну. Ужасы голодных лет были
чрезвычайны и размеры бедствия поразительны. Страда-
ния народа, дошедшего до людоедства, становились еще
тяжелее от бесстыдной спекуляции хлебом, которой зани-
мались не только рыночные скупщики, но и весьма по-
чтенные люди, даже игумены монастырей и богатые зем-
левладельцы. Не лучше действовала и администрация,
Первый период Смуты — Смута династическая
3W
которая заведовала раздачей царской милости и прода-
жей хлеба из царских житниц: ухитрялись красть деньги
и муку и всячески наживаться насчет голодающих ближ-
них. Если голод, нужда и безработица гнали многих на
большую дорогу для грабежа и разбоя, то хищничество
богатых и власть имевших людей, о котором говорили, не
скрывая, грамоты самого правительства, должно было
ожесточать меньшую братию против «сильных людей» и
придавало простому разбою вид социального протеста.
Именно такой характер имела деятельность разбойничье-
го атамана Хлопка близ самой Москвы. Он не только
грабил «по пустым местом», но много раз «противился»
царским воеводам, пока не был пленен в правильном бою.
Ни он, ни его разбойники «живи в руки не довахуся»;
кто уцелел от боя, тот бежал на украйну, не принеся
повинной. По счету одного современника, в первые годы
XVII века на украйну сошло более 20 000 человек, спо-
собных носить оружие. Разумеется, не все они вышли из
разбойничьих шаек, но все были жертвой тяжелых усло-
вий жизни, созданных голодным кризисом. В голодное
время многие господа распустили свою «челядь», дворо-
вых людей, чтобы не кормить их, и эти люди нигде не
находили приюта, так как не получали от господ установ-
ленных отпускных; для них украйна была единственным
местом, где они чаяли избавиться от нужды и зависимос-
ти. Конечно, настроение этого люда было далеко от до-
вольства и спокойствия. К общим условиям голодного
времени присоединилось и политическое обстоятельство.
В связи со слухами о самозванце и делом Романовых и
Вольского начались опалы Бориса на бояр. Они вели, по
московскому обычаю, к конфискации боярских имений и
к освобождению боярской дворни с «заповедью» никому
тех слуг к себе не принимать. И их, как прочих угнетен-
ных и гонимых, голодных и бесприютных, принимала та
же украйна, то же Поле. На Поле эти новые пришельцы
составляли самый беспокойный и раздраженный элемент.
Но и то население московского юга, которое уже служи-
ло правительству в новых городах на Поле, не было до-
вольно обстановкой своей службы. «Прелестные письма»
самозванца находили здесь отличную для себя почву.
3W
Глава 2
Украйна готова была подняться на центр, увлеченная воз-
можностью соединить свою месть давним угнетателям с
помощью угнетенному «истинному царевичу♦. Поэтому
по призыву самозванца в городах на Поле в одну «каза-
чью» массу сбились ставшие за Димитрия служилые люди
и «вольные казачия» — военное население укрепленных
городков и бродячие обитатели казачьих заимок, юртов и
станов; и вся эта масса двинулась на север, ожидая соеди-
нения с «царем Димитрием» там, где он укажет.
Таким образом, кампания самозванца против Бориса
началась сразу на двух фронтах. Сам самозванец в авгус-
те 1604 года вторгся в Московское государство от Киева и
пошел вверх по течению р. Десны, по ее правому берегу,
надеясь этим путем выйти на верховье Оки, откуда про-
легали торные дороги на Москву. В то же время казачьи
массы с «Поля» пошли на север «по крымским дорогам»,
группируясь так, чтобы сойтись с самозванцем где-ни-
будь около Орла или Кром и оттуда вместе с ним насту-
пать на Москву через Калугу или Тулу. Войска Бориса
несколько опоздали со своим походом против самозванца.
Борис назначил сборным пунктом для главной армии
Брянск — город, лежавший одинаково близко к Смолен-
скому и Северскому рубежам. Откуда бы ни появился
враг, от Орши или от Киева, войска от Брянска могли
быть брошены ему навстречу. Когда выяснилось, что са-
мозванец идет «с Северы», воеводы пошли туда и подо-
спели не к самому рубежу, а встретились с самозванцем
только у Новгорода Северского. Он успел взять городки
по Десне, даже город Чернигов, но под Новгородом Се-
верским задержался надолго. Прямая дорога на север, к
Москве, была для него прочно закрыта. Зато он получал
вести, что восточнее его, на «Поле», город за городом
признавал его власть. В течение двух недель ему были
сданы Путивль, Рыльск, Севск, Комарицкая волость,
Курск, Кромы. Затем признали его Белгород и Царев-
Борисов. Быстрое подчинение «Поля» и «украинских»
городов соблазнило самозванца. Он бросил осаду Новго-
рода Северского и повернул направо, на восток, к Севс-
ку, для немедленного соединения с казаками. Но Борисо-
вы воеводы догнали его на марше и разбили наголову его
Первый период Смуты — Смута династическая
395
«жменю» польско-литовских и русских людей. Самозва-
нец тогда побежал на юг, не успев соединиться с казака-
ми, и затворился в каменном Путивле, растеряв все свои
силы и не имея твердой надежды на личное спасение.
Казалось, его песня была спета.
Спасло его дальнейшее восстание казачества на мос-
ковской украйне. Несмотря на поражение самозванца, ка-
заки продолжали захватывать города на его имя. В Пу-
тивле самозванец узнал, что его признали Оскол, Валуй-
ки, Воронеж, Елец, Ливны. Все «Поле» было захвачено
движением против московского правительства, и бояре,
стоявшие во главе армии Бориса, должны были оставить
преследование самозванца и отвести войска на север,
чтобы они не были отрезаны от сообщений с Москвой.
Бояре отошли к крепости Кромам, у которой был важ-
ный узел дорог, сходившихся здесь изо всего охваченно-
го восстанием района. В Кромах уже сидели казаки;
московские войска окружили Кромы и заградили выход
казакам на север к Москве. Здесь и образовался надолго
фокус военных операций: ни казаки не могли двигаться
вперед, ни Борисовы войска не могли их прогнать из
Кром на юг. Так протекла зима 1604-1605 года. А ран-
ней весной произошло решительное событие: царь Бо-
рис скончался 13 апреля 1605 года.
4. СМЕРТЬ Бориса и падение Годуно-
вых. Борис прихварывал уже с 1602 года, хотя далеко не
был стар. Чем именно он страдал, установить трудно. Есть
известия, что он был «hidropicus», то есть имел водянку
от сердечной болезни; в 1604 году говорили, что его по-
стиг удар, что он «волочит за собою ногу», часто хворает
и подолгу не выходит. Но все-таки его кончина в 53 года
показалась настолько внезапной и неожиданной, что ее го-
товы были приписать самоубийству. Молва говорила, что
Борис почувствовал себя дурно среди дня — или во время
приема послов, или при конце его обеда. Его едва успели
причастить и, по древнему обычаю, постричь в иночество
(с именем Боголепа). В тот же день он отошел в вечность.
Прошло только три недели с его смерти, и войско Бо-
риса под Кромами уже изменило Годуновым и передалось
396
Глава 2
♦истинному царю Димитрию Ивановичу». А еще через
три недели семья Бориса была взята из дворца на старый
Борисов двор, где 10 июня были убиты вдова и сын Бори-
са, а его дочь обращена в поруганную узницу.
Трагедия Бориса окончилась гибелью его семьи и пол-
ным ♦захуданием» всего Годуновского рода — главным
образом по той причине, что этот род, обратившись в
династию, был обречен на политическое одиночество. Не
раз мы указывали, что дружеские связи, скреплявшие
дворцовую знать при царе Федоре Ивановиче, были по-
рваны ссорой Романовых и Годуновых в 1598 году во вре-
мя борьбы за царский престол. Эта ссора породила воз-
можность самозванческой интриги, обратив имя цареви-
ча Димитрия в орудие борьбы. Не без связи с этой интригой
были разгромлены Романовы и распался союз их ♦заве-
щательной дружбы» с Борисом. Борис один с своей род-
ней остался против княжеской знати, приниженной и ос-
лабленной им, но не примиренной и не забывшей своего
прошлого первенства. Когда явился самозванец, эта знать,
подчиняясь личному авторитету и таланту Бориса, слу-
жила ему. Но когда Борис умер, она не захотела поддер-
живать его династию и служить его семье. В этой знати
сразу ожили все ее притязания, заговорили все обиды,
развилось чувство мщения и жажда власти. Княжата от-
лично соображали, что только что основанная Борисом
династия не имела ни достаточно способного и годного
к делам представителя, ни сколько-нибудь влиятель-
ной партии сторонников и поклонников. Она была слаба,
ее было легко уничтожить,— и она действительно бы-
ла уничтожена. Молодой царь Федор Борисович отозвал
из войска в Москву князей Мстиславского и Шуйских
и на смену им послал князя М. П. Катырева-Ростовского
и П. Басманова. Два князя Голицына, братья Василий
и Иван Васильевичи, остались под Кромами. Перемены
в составе воевод были произведены, вероятно, из осторож-
ности, но они послужили во вред Годуновым. Войска,
стоявшие под Кромами, оказались под влиянием князей
Голицыных, знатнейших и виднейших изо всех воевод, и
П. Ф. Басманова, обладавшего популярностью и военным
счастьем. Москва же должна была естественно пойти за
1ервый период Смуты — Смута династическая
397
3. И. Шуйским, которого считала очевидцем углицких
юбытий 1591 года и свидетелем если не смерти, то спасе-
1ия маленького Димитрия. Князья-бояре сделались хозя-
евами положения и в армии, и в столице и немедленно
>бъявили себя против Годуновых и за «царя Димитрия
Ивановича». Голицыны с Басмановым увлекли войска на
сторону самозванца. Князь же В. И. Шуйский в Москве
те только не противодействовал свержению Годуновых и
торжеству самозванца, но, по некоторым известиям, сам
свидетельствовал под рукой, когда к нему обращались,
«то истинного царевича спасли от убийства; затем он, в
«исле прочих бояр, поехал из Москвы в Тулу навстречу
«овому царю Димитрию. Так держали себя представите-
ли княжеской знати в решительную минуту московской
драмы. Их поведение нанесло смертельный удар Годуно-
вым, и В. В. Голицын, как говорили, даже не отказал
тебе в удовольствии присутствовать при последних мину-
сах Борисовой жены и царя Федора Борисовича.
5. ПРАВЛЕНИЕ Самозванца и его свер-
жение; роль князя В. И. Шуйского. По-видимому, в пла-
1Ы княжат не входила дальнейшая поддержка самозван-
ка. Они рассчитывали, погубив Годуновых, не допус-
гить до власти и их противника, ибо не считали его
«истинным царевичем*. Возвратясь из Тулы в Москву,
В. Шуйский начал в Москве какую-то агитацию против
л,аря Димитрия. Но в это время в Москву уже поспели
«генты самозванца, и московское население, убежден-
ное самим же В. Шуйским в подлинности «царевича»,
слушалось не княжат, а новой администрации. Шуйс-
кие были арестованы и сосланы. Самозванец же торже-
ственно вступил (20 июня 1605 г.) в Москву и через ме-
сяц в Успенском соборе венчался на царство.
У некоторых историков есть тенденция представлять
самозванца человеком выдающегося ума и ловкости. Та-
<ую репутацию в его время создавали ему те, кто ему
служил и кому приходилось оправдывать свою к нему
близость и приверженность. Для народной же массы и
цля служилого люда в Москве новый царь явился сразу
ке в невыгодном свете. Первые же дни его царствования
ЭИ
Глава 2
омрачились зрелищем политической казни: вывели на
площадь и положили на плаху В. Шуйского. Палач уже
занес топор, когда пришло помилование и казнь была
заменена ссылкой. Самозванца сопровождали в Москву
его сподвижники — казаки и польские роты; приехали и
польско-литовские паны. Весь этот народ думал, что имен-
но ему москвичи обязаны счастьем восстановления дина-
стии, а новый царь своей удачей. Поведение пришельцев
было надменно и грубо, нравы распущены. Они оскорб-
ляли москвичей и озлобляли их, а новый царь не хотел и
не мог их унять. Правда, он скоро распустил свое воин-
ство; но на смену ему в Москву приливали новые выход-
цы из Польши и Литвы искать придворных милостей или
барышей, и царь всегда был окружен чужеродными гос-
тями и иностранной стражей. В их кругу он держал себя
не по-царски, не соблюдая привычного для Москвы исто-
вого «чина* или этикета. Ходили слухи о его кутежах и
разврате, о том, что он якшается с конюхами, объезжая
лошадей, и бродит по Москве в дурной компании, не
держит постов, не блюдет старых обычаев. Уже в январе
1606 года, всего через пол года после приезда царя Димит-
рия в Москву, его секретарь Бучинский доносил ему, что,
по слухам, в Москве точно уверились, будто Димитрий не
настоящий царь. Этим сообщением Бучинский хотел пре-
достеречь своего господина и сделать его осторожнее.
Если толпа имела свои поводы к неудовольствию на
царя, то у знати московской были особые причины к
негодованию. Царь Димитрий вернул в Москву из ссылки
и возвысил родню своей мнимой матери — Нагих; он воз-
вращал к прежним почестям Романовых и Вольского.
Выходило так, что в Москве восстанавливалась среда
дворцовой знати, а в то же время представители знати
княжеской явно отодвигались на задний план. Шуйские,
правда, были возвращены из ссылки, но не вернули себе
царской милости; не пользовались ею и прочие видней-
шие княжата — Голицыны, Куракины, Воротынский.
Среда княжат, овладевшая было политическим положе-
нием в Москве, снова его теряла. Но не только эта среда,
а и вообще все большое боярство должно было негодовать
на новых любимцев Димитрия, первенствовавших во двор-
Первый период Смуты — Смута династическая
399
це. Между этими любимцами П. Ф. Басманов казался
очень знатным человеком: любовь самозванца с ним раз-
деляли такие «худые» князья, как Масальский и Татев,
такие неродословные люди, как дьяки А. Ф. Власьев и
Б. Сутупов, дворяне Михалко Молчанов и Гр. Микулин.
Это все были выскочки; в компании с «литвой» и «ляха-
ми» они образовали неприемлемый для истых москвичей
правящий круг. Едва только Шуйские вернулись из ссылки
в Москву, они вместе с Голицыными ухитрились (в нача-
ле 1606 года) послать в Краков к королю Сигизмунду
тайную весть: они жаловались, что король дал им в цари
человека низкого и легкомысленного, жестокого, предан-
ного распутству и расточительности, словом, недостойно-
го занимать престол; они надеялись его свергнуть и про-
сили Сигизмунда дать им в цари его сына Владислава.
Таким образом, достаточно было немногих месяцев для
того, чтобы воцарившийся в Москве авантюрист потерял
доверие и престиж в самых различных кругах столицы и
перестал казаться «истинным царевичем». Окончательно
погиб он во мнении русских людей тогда, когда они убе-
дились в его неправоверии, «еретичестве» и пристрастии
к иноверцам. Желание самозванца жениться на польке
без перехода ее в православие, допущение католиков в
православные церкви, заглазное обручение с невестой по
католическому обряду в Кракове — все это поставило пра-
вославное духовенство в ряды врагов царя Димитрия. На-
добен был лишь вождь и руководитель, чтобы сплотить
недовольных и организовать восстание. Таким вождем и
руководителем явился «первострадалец», чья голова ле-
жала на плахе, — князь Василий Иванович Шуйский.
Для того, чтобы подготовить восстание и поднять на-
родную массу в организованном движении, необходимо
было время. Шуйский «с товарищи» употребили на это
почти пол года. За это время самозванец мог бы проявить
свои политические способности, если бы они у него были,
и укрепить свое личное положение. Однако он успел про-
явить лишь свое легкомыслие. В сношениях с польским
правительством он явился неблагодарным и беспамят-
ным. Помощи, оказанной ему Сигизмундом, он не при-
поминал; обязательств, данных в Польше, исполнять не
400
Глава 2
желал. В вопросах этикета и титула он вел себя заносчи-
во и мелочно: в то время, когда поляки отказывали ему в
царском титуле, по-старому именуя московского царя
«великим князем», он требовал от них, чтобы они при-
знали его «императором». Ко времени его падения он
уже потерял всякое расположение со стороны официаль-
ной Польши так же, как успел испортить свои отноше-
ния и с бывшими при нем иезуитами. Они сдержанно, но
определенно жаловались на то, что он отдалился от них
и уклонялся не только от служения папским видам, но и
от простых свиданий с ними. Если припомним, что и с
другими странами, как с Польшей, у самозванца не обра-
зовалось близости и политической дружбы, то поймем,
что среди недовольного им народа он был в сущности
одинок. Несколько придворных фаворитов, компания
польских гостей да стрельцы, дворцовая стража, зада-
ренная царем, вот и вся сила Димитрия, которую мог бы
он противопоставить раздраженному народу.
Все это, конечно, было учтено московскими боярами.
Княжата с В. П. Шуйским во главе и с некоторыми чле-
нами Романовского круга, к ним примкнувшими, решили
действовать тотчас после свадьбы самозванца. Эта свадьба
с ее чрезмерными пирами была отпразднована в мае
1606 года и послужила последней каплей, переполнившей
чашу московского терпения. На свадьбу вместе с невестой
прибыли сотни польских гостей. Веселый народ шумел на
всю Москву и вел себя, как в завоеванном городе. На
царскую свадьбу в Кремль пустили иноверцев, но не пус-
тили московского простонародья. Строгий свадебный «чин»
соблюден не был; самый день свадьбы — 8 мая, на пятни-
цу и на Николин день — был выбран против церковного
устава или обычая. Пиры были слишком шумны и слиш-
ком длительны. Вообще свадьба перевернула и возмутила
всю Москву. С 12 мая народ стал волноваться всей массой,
возбуждаемый боярами заговорщиками. Они подтянули к
Москве своих людей из вотчин и воспользовались прохо-
дившими через Москву, на службу в южные города, воин-
скими отрядами. На раннее утро 17 мая было назначено
действовать. По набату на рассвете толпа бросилась бить и
грабить поляков и литву на обывательских дворах, где те
Первый период Смуты — Смута династическая
401
жили; а до 200 заговорщиков под шум погрома ворвались
в Кремль, проникли во дворец и убили П. Ф. Басманова и
самого царя Димитрия. Его жена Марина Мнишек с ее
родней и свитой были схвачены и арестованы. Когда
цель заговора была достигнута, руководители заговора
стали успокаивать народ и прекращать погром. На ули-
цах появились князья Шуйские, Голицыны, Мстиславс-
кий, бояре И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев, окольни-
чий М. И. Татищев. Они везде водворяли порядок, раз-
гоняли толпы буянов, ставили к польским домам для
охраны караулы, отправляли уцелевших иноземцев в бе-
зопасные места. Словом, они стали временным правитель-
ством и добились повиновения. Их слушались стрелецкие
войска, под их руководством действовала администрация.
В погроме погибли тысячи иностранцев и приверженцев
самозванца. Москва избавилась от всех тех, кого считала
своими врагами. Дни 17 и 18 мая были днями стихийного
брожения массы. А 19 мая был уже выбран новый царь —
князь Василий Иванович Шуйский и, по-видимому, наме-
чен новый патриарх. Когда воцарился Димитрий и пали
Годуновы, пал и их друг патриарх Иов. Его заменили
греком Игнатием, рязанским митрополитом. Теперь же
«свели» Игнатия и «нарекли» патриархом всея Руси Фе-
дора Романова, в монашестве Филарета, постриженного в
монахи Борисом Годуновым. Как именно совершилось в
этот день 19 мая избрание царя и наречение патриарха,
точно неизвестно. Но с этого дня политическая жизнь
Москвы вступила в новый фазис. Борьба за престол окон-
чилась; начиналось время длительного междоусобия.
Начало изложенного нами периода открытой Смуты
происходило в московском дворце. Там шла борьба боярс-
ких семей и кружков за влияние и власть, позднее — за
престол. Дворцовая интрига и избирательная борьба
стремились ввести в политическую игру народные массы.
К народу обращались в самой Москве, поднимая площад-
ную толпу или на беспорядок, или же на «челобитье»
(царю Федору или Борису). К народной силе обращались
позднее в вооруженной борьбе Борис и самозванец. Рож-
денная в придворных боярских кружках, самозванчес-
кая интрига подняла на Москву весь московский юг,
402
Гловп
умело воспользовавшись классовой враждой в целях ди
настической борьбы. Но вовлекаемая в политику народ
ная масса играла пока пассивную роль простого и мал,
сознательного орудия. Она доставляла торжество тому,
кому верила и слепо служила, не выставляя до времени
своих собственных требований. Но она их сознала и выс
казала в ту минуту, когда поняла, что ее усилиями в<»<
пользовались ее враги. Служилые люди и казаки юж
ных городов и Поля «донровадили» до Москвы «цари
Димитрия» в надежде, что от него получат льготы и
облегчение их тягог. А между тем едва они вернулш i
из похода по домам, как узнали, что их царь на Моск ио
убит и что властью овладели те самые «бояре», от кото
рых они видели только угнетение и зло. Настроен ш
озадаченного неожиданностью люда сразу определилось
и вылилось в острую вражду к московскому боярском\
правительству. Юг поднялся против «лихих бояр» в но
рыве острой социальной ненависти, и Смута получили
совершенно новый характер.
второй период
СМУТЫ — СОЦИАЛЬНАЯ
БОРЬБА
< 1. ВОЦАРЕНИЕ КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ
<п ИВАНОВИЧА ШУЙСКОГО
< СЛУЖИТ поводом
< К НАРОДНОМУ ВОССТАНИЮ
1 1. Обстановка воцарения Шуйского. 2. Движение
на Поле и в других областях. 3. Болотников и
«воры» под Москвой, в Калуге и Туле; их поражение.
1. ОБСТАНОВКА воцарения Шуйского.
Царя Василия Ивановича Шуйского «обрали на царство»
не так, как Бориса Годунова. Не ждали «сорочин» и не
иняли «собора», а сделали дело в один день. Заговорщи-
ки, свергнувшие самозванца князья и бояре, приехали
!9 мая в Кремль, «взяли» оттуда князя Василья на лоб-
ное место на Красную площадь, нарекли его там в толпе
народа царем и пошли с ним в Успенский собор, где
новый государь тотчас же стал «целовать всей земле
крест» на том, что не будет употреблять во зло данную
ему власть. Совершенно очевидно, что «избрание» было
делом захватившего власть княжеско-боярского кружка,
и котором В. Шуйский играл первую роль. Современни-
ки, говоря о самоуправстве этого кружка, замечают, что
об избрании В. Шуйского не все знали даже в Москве, не
только в государстве. Новому царю предстояла поэтому
нелегкая задача объяснить подданным свое внезапное во-
царение и внезапный переворот 17 мая. В. Шуйский и
постарался это сделать в своих «окружных грамотах»,
разосланных повсюду. Он объяснял народу, что царь Ди-
митрий оказался «росстригою», «еретиком» и самозван-
цем Гришкой Отрепьевым, что он умышлял истребить
православие, избить бояр и отдать русские земли поля-
кам, почему и был свергнут и убит. О себе самом Шуйс-
кий говорил, что воцарился на «отчине прародителей»
по праву рождения, как представитель старшей линии
Рюриковичей, «по прародительской нашей царской степе-
ни», и вместе с тем «по моленью» всех людей московского
404
Глава .1
государства. Народное (и притом мнимое) избрание ста-
вил он на втором месте, выдвигая вперед свое наслед
ственное право на престол. Как преемник прежней ди
настии, он милостиво говорил народу: «Хотим держати
московское государство по тому же, как прародители
наши великие государи Российские цари, а вас хотим
жаловати и любити свыше прежнего». В подкрепление
этого обещания он «позволил» целовать крест «всем лю-
дям Московского государства» на том, «что мне их жа
луя судити истинным праведным судом и без вины нм
на кого опалы своей не класти и недругом никому нико-
го в неправде не подавати». В переводе на наш язык это
значит, что царь обещал никого не убивать и не ссылать
без следствия и суда, вместе с осужденными и виновны-
ми не привлекать к ответу и наказанию их невинной
родни и искоренить доносы и наушничество.
В этих обещаниях видят формальное ограничение вла-
сти, какое добровольно наложил на себя новый московс-
кий самодержец в пользу воцаривших его бояр-княжат.
Конечно, он вполне зависел от своих соумышленников, с
которыми вел заговор и захватил власть. Он был первым
по знатности между знатными членами княжеского круж-
ка и потому получил от них престол; но он оставался в
их кругу и связан был с этим кругом не только един-
ством убеждений, весьма аристократических, но и изве-
стным уговором, отражением которого, конечно, было
«целование креста». Однако в обещаниях Шуйского не
заключалось умаления царской власти: новый царь пря-
мо заявлял, что будет «держать государство» так же, как
прежние «великие государи». Он только обещал не зло-
употреблять самодержавной властью, как злоупотребля-
ли ею его ближайшие предшественники — Грозный и
Борис. Это они ссылали и казнили без суда, наказывали
за вину одного родича весь род («губили всеродно», по
слову князя Курбского) и развили обычай доносов до
степени общественного бедствия. Вот от этих-то приемов,
характерных для эпохи опричнины, и отказывался царь
Василий, целуя крест всему народу и обещая ему спра-
ведливость и законность, а вовсе не отмену самодержа-
вия. Если вспомним, что царь Василий на деле не сдер-
Нюрой период Смуты — социальная борьба
406
жал обещания и вскоре по воцарении ♦начал мстить лю-
дям, которые ему грубиша», то поймем, что его обеща-
ние формальной силы не имело, не было обязательством
и не стало действующей нормой. Оно было простым ука-
зателем политического направления, какого желало дер-
жаться новое правительство, чтобы стать популярным.
За первоначальными краткими манифестами Шуйско-
го вскоре последовали новые. В первые же недели своей
власти царь надумал перенести тело Угличского князя
«царевича Димитрия» и, показав его народу, тем самым
уничтожить всякую возможность продолжения самозван-
|цины и появления нового Лжедимитрия. В Углич отпра-
вилась целая комиссия для этой цели. В то же время в
Москве производили разбор бумаг самозванца и в них
нашли улики его будто бы предосудительной близости и
ус тупчивости Польше. Ко времени принесения тела царе-
вича под Москву (2-3 июня 1606 года) составлена была
вторая «окружная грамота», литературно написанная, в
которой еще раз излагалась вся история свержения само-
званца, с перечнем его вин, воцарение Шуйского, прине-
сение в Москву останков настоящего царевича Димитрия
и его прославление, так как останки были признаны не-
тленными мощами и подавали верующим исцеление от
различных недугов. Эта окружная грамота во множестве
списков была распространена по государству и должна
была окончательно уверить московских людей- в законнос-
ти происшедшего в Москве переворота и в правильности
воцарения царя Василия.
Но все усилия Шуйского и его сторонников пропали
даром. Грамоты не убедили народа, а мощи царевича не
прекратили слухов о том, что царь Димитрий спасся от
Шуйского и скоро начнет снова «доступати» Московско-
го царства. Олигархическое правительство в самой Мос-
кве не всех успело примирить с собой и не овладело
настроением умов. Шуйский из осторожности многих
служивших самозванцу сослал из Москвы и этим возбу-
дил, конечно, неудовольствие против себя среди их близ-
ких. Не удалось ему примирить с собой и Романовскую
группу семей. В момент переворота некоторые предста-
вители этой группы (И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев)
406
Глава .1
действовали вместе с Шуйским и княжатами. В воздав
ние за это содействие группа желала провести Филарета
Романова в патриархи и «нарекла» его патриархом. Но
Шуйскому это показалось неприемлемым: когда наре
ценный патриарх отправился за телом царевича в Уг-
лич, царь Василий принял какие-то меры и удержал
Филарета в сане митрополита Ростовского, а на патри-
аршество предназначил митрополита Казанского Гермо*
гена, которого и вызвал из Казани в Москву. Как сам
разжалованный патриарх Филарет, так и весь стоявший
за ним боярский круг болезненно почувствовали нане
сенное Филарету оскорбление, не забыли и не простили
его царю Василию и всегда становились на сторону его
врагов. Таким образом, в руководящей среде столичного
придворного и служилого дворянства далеко не все по-
слушно и сочувственно признали правительство Шуйс-
кого. Вот почему при Шуйском было так много против
него крамол и крамольников с начала и до конца его
многомятежного правления.
Не удалось Шуйскому держать в повиновении и его
собственных избирателей — ту московскую толпу, кото-
рая непрерывно толклась на Красной площади в Китай-
городе и на Ивановской площади в Кремле. В прежнее
время эта толпа отличалась косностью и спокойно смот-
рела даже на то, как Грозный рубил головы сотнями,
«а головы метали под двор Мстиславского». После Гроз-
ного случались попытки этой толпы вмешиваться в двор-
цовые дела, но при Борисе дворец умел укрощать пло-
щадь и казнить «мужиков которые воровали». Шуйс-
кие были одни из первых московских политиканов,
взявших привычку обращаться к площади. При Борисе
они подвигли «торговых мужиков» просить царя Федо-
ра «чадородия ради» развестись с царицей Ириной. После
смерти Бориса Василий Шуйский поднимал толпу на
Годуновых, свидетельствуя об «истинности» самозванца,
и толпа разгромила Годуновых. А вскоре затем он же
пробовал возбудить ту же толпу и против самозванца, за
что едва не поплатился жизнью. Во время борьбы само-
званца с Годуновыми московская площадь уже получила
вкус к политике, жадно ловила вести и обсуждала их.
Цифрой период Смуты — социальная борьба
Иностранцы, жившие тогда в Москве, замечали, что воз-
бужденная политическими мотивами, чернь московская
стала восприимчива ко всякого рода внушениям и опас-
на для общественного порядка вообще. Совершив перево-
|н>т 17 мая и польский погром силами той же черни,
царь Василий не мог успокоить свою союзницу и возвра-
тить ее в прежнее состояние покоя и послушания. Пло-
щадь узнала свою силу, получила привычку к движению
и. рассчитывая на безнаказанность, была согласна, по вы-
ражению одного современника, еженедельно менять госу-
даря в надежде на грабеж. Пока Шуйский держался этой
площадью, он не мог с нею сладить, и дело для него
усложнялось еще тем, что и его враги исподтишка обра-
щались тоже к московской черни, подымая ее на постав-
ленного ею царя. Менее чем через неделю по воцарении
Шуйский уже был вынужден усмирять волнение черни,
поднятой против него, говорили, Петром Шереметевым.
А затем пошла непрерывная вереница площадных волне-
ний по всякого рода поводам. Она длилась все царствова-
ние царя Василия, до того дня, когда та же толпа, кото-
рая воцарила Шуйского, устроила ему «обряд*, то есть
спела его с царства на «старый боярский двор*.
2. ДВИЖЕНИЕ на Поле и в других об-
ластях. Итак, ни дворец, ни столица не давали твердой
опоры власти царя Василия; но все-таки они ее терпели.
Добрая же половина областей Московского государства
открыто не признала боярского царя сразу же, как уз-
нала об его избрании. Как только узнали на украйне и
на Поле о московском перевороте, так тотчас же отпал от
Москвы Путивль, а с ним другие Северские города, Лив-
ны и Елец, а за ними и все Поле. Немногим позднее
поднялись города кругом Тулы и Рязанские места. Дви-
жение распространилось и далее, на восток от Рязани
и область мордвы, на Цну и Суру. Оно передалось и за
Полгу, на Вятку и Каму; восстала и далекая Астрахань,
(’другой стороны, замешательство произошло и на запад-
ных окраинах государства — в Тверских, Псковских и
Новгородских местах. В столь отдаленных одна от другой
местностях движение, разумеется, не было однородным,
408
Глава 3
увлекало в борьбу не одни и те же общественные слои,
преследовало различные цели.
Прежде всего довольно ясным, при всей своей слож-
ности, и очень важным по значению представляется то,
что произошло на московском юге. Можно сказать, что
здесь в точности повторилось движение 1604-1605 го-
дов; именно, здесь встали за царя Димитрия все те горо-
да, которые присоединились к самозванцу при его похо-
де на Москву. В Москве так и поняли дело, что против
царя Василия поднялась та самая украйна, которая уже
годом ранее была «осквернена» и «омрачена безумем»
самозванщины; поэтому украйну москвичи и стали ве-
личать «преждепогибшею». Разно объясняли причины
того единодушия, с каким вспыхнул бунт украинного и
«польского» населения против правительства Шуйско-
го. Но основная его причина весьма понятна. Это насе-
ление связало свою судьбу с успехом самозванца; его
погибель поэтому грозила бедой и его сторонникам. Са-
мозванца свергли «бояре», на Москве сел «боярский»
царь, и современникам был еще яснее, чем нам, классо-
вый, аристократический, даже олигархический харак-
тер боярского настроения и тенденций. От московских
бояр украйне следовало ожидать такой правительствен-
ной деятельности, с какой она не могла мириться. Ей
надлежало готовиться к политической репрессии за служ-
бу самозванцу и к общему усилению крепостного гнета.
«Боярское» правительство, составленное из крупнейших
представителей высшего землевладельческого класса,
менее всего могло рассчитывать на сочувствие и послу-
шание украйны, переполненной выходцами из боярс-
ких дворов и с боярской пашни. Социальная рознь и
недружба должна была повести здесь к открытой поли-
тической вражде. Слухи же о том, что царь Димитрий
спасся от Шуйского, создали отличный повод к немед-
ленному открытию враждебных действий.
Восстание на украйне получило быстрое развитие, так
как воспользовалось готовым образцом и старой органи-
зацией предшествующего похода. Тогда главной кварти-
рой был Путивль, фокусом военных операций были Кро-
мы, целью движения среднее течение Оки и Москва. Со-
Нюрой период Смуты — социальная борьба
409
вершенно та же обстановка воскресла в 1606 году. Пу-
ти иль стал центром движения, а Путивльский воевода
князь Григорий Шаховской считался главой восставших.
Служилые люди близлежавших городов и казачьи отря-
ды с Поля — «вси мятежницы, иже во время власти Рос-
гтригины лакнуша крови христианския», — привычным
порядком обращались в Путивль за указаниями, посыла-
ли туда вести и пленных. Из Путивля, именем царя Ди-
митрия, которого там не было, и по полномочию от князя
Шаховского начал свои действия знаменитый «большой
воевода» Иван Болотников. Устроив войско, он двинулся
прошлогодними путями, через Севские места, к тем са-
мым Кромам, где сходились все дороги с юга на Окские
верховья. У Кром он встретил воеводу Шуйского, князя
Юрия Трубецкого, и заставил его отступить. Отход Тру-
бецкого открыл восставшим дорогу на среднюю Оку, и
болотников пошел к Москве, увлекая за собой отряды
недовольных боярским правительством служилых лю-
дей — тулян, каширян, веневцев, алексинцев и рязанцев.
Подошедшая к Москве в таком составе мятежная рать
не имела внутреннего социального единства. «Большой
воевода» Иван Болотников стал знаменит на украйне
тем, что первый поставил целью восстания не только
политический переворот — свержение боярского прави-
тельства Шуйского, — но и переворот общественный —
низвержение крепостного строя. Звал он в поход на Мос-
кву для восстановления царя Димитрия, но возбуждал к
действиям вообще против господствовавших классов. Под-
линный текст его воззваний не сохранился, но есть о них
отзывы московских властей. Со страхом они сообщали,
что из стана Болотникова шли в Москву и по городам
призывы на «всякие злые дела, на убиение и на грабеж».
Мятежники «велят боярским холопям побивати своих
Сюяр, и жены их и вотчины и поместья им сулят; и
шпыням и безымянником ворам велят гостей и всех тор-
1ч)вых людей побивати и животы их грабити; и призыва-
ют их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воевод-
ство и окольничество и дьячество». Истребление предста-
вителей власти и земельного и промышленно-торгового
капитала и усвоение их имущества — вот чем манил
410
Глава 3
Болотников украинную толпу. На московском языке это
было прямое «воровство», то есть преступление, почему
и все войско Болотникова получило имя «воров». Идя к
Москве, оно на деле осуществляло программу своего вож-
дя: «собрахуся боярские люди и крестьяне (говорит ле-
тописец о движении Болотникова), с ними же пристаху
украинские посадские люди и стрельцы и казаки, и на-
чата по градом воеводы имати и сажати по темницам,
бояр в своих домы разоряху и животы грабяху, жен же
их и детей позоряху и за себя имаху». С определенным
лицом подошла к Москве рать Болотникова, явственно
покушаясь на демократическую ломку существовавше-
го строя. Это было крупной и неожиданной новостью в
развитии московской Смуты.
Иные оттенки имело движение против Шуйского в
более северной полосе городов Приокских, куда от Кром
по дороге в Москву пришли войска Болотникова. В этой
полосе состав служилых людей отличался чрезвычайной
пестротой. В списках дворян и детей боярских («десят-
нях») и в писцовых книгах рядом встречаются князья,
загнанные на эту окраину опричниной, и всяческая слу-
жилая мелкота, завербованная на службу и жалованная
в дворяне с соседнего Поля. Верхние слои служилого
класса отличались здесь служебным гонором и зажиточ-
ностью; а низшие, будучи бедны и малоземельны, готовы
были идти к своему же брату в холопы и дворники,
«жить у церкви и стоять дьячком на крылосе», наконец,
сойти со службы в вольные казаки. В особенности на
Рязани коренное рязанское дворянство представляло со-
бой богатую среду: по степени имущественного благосос-
тояния и по служебному положению оно близко подходи-
ло к родовитому столичному дворянству, от которого не
отличалось и честолюбием и жаждой карьеры. Рязанцы
были недовольны олигархическим правительством мос-
ковских «бояр», потому что оно явно давало торжество
родословному началу и тем самым закрывало дорогу к
широкой карьере людям не своего «высокородного» кру-
га. В пылу недовольства рязанцы увлеклись в мятежное
движение и одновременно с Болотниковым явились под
Москву «всем городом», человек 400 дворян с их двор-
Нюрой период Смуты — социальная борьба
411
ной, чтобы восстановить царя Димитрия. Но ни на мину-
ту не могли они разделить программу «воровской» рати,
ибо сами были землевладельцами и рабовладельцами, сами
сидели на воеводствах по городам и сами, конечно, были
заинтересованы в укреплении за ними крестьян и холо-
пей. «Воры» Болотникова были их социальными врага-
ми, и совместные действия этих двух общественных групп
являлись простым недоразумением.
3. БОЛОТНИКОВ и «воры» под Моск-
вой, в Калуге и Туле; их поражение. В середине октября
1606 года мятежники подошли к Москве и стали лагерем
и селе Коломенском, грозя штурмовать столицу. Шуйс-
кий спешно собирал подкрепления на помощь обычному
московскому гарнизону. В Москве убедились, что в лагере
восставших нет царя Димитрия и что там господствует
желание социального переворота. Но в этом же убеди-
лись и пришедшие с Болотниковым рязанцы. После не-
которого раздумья они решили бросить своих союзников
• воров» и «ноября в 15 день от них, злых еретиков и
грабителей и осквернителей, из Коломенского приехали
к государю царю и великому князю Василию Ивановичу
всея Русии с виными своими». Это событие, что рязанцы
• градом всем от тех воров отъехаша и приехаша к Моск-
ве», имело решительное влияние на ход дел. Шуйский с
переходом на его сторону рязанского дворянства стал силь-
нее воров и сам напал на них. Пример рязанских дворян
подействовал и на дворянские дружины других городов,
бывшие с Болотниковым: в решительные минуты боя
они также изменили Болотникову и перешли к царю
Василию. «Воры» были разбиты и прогнаны из Коломен-
ского. Шуйский со страшной жестокостью преследовал
их до Калуги и Тулы. Это было в декабре 1606 года.
Значение происшедших событий чрезвычайно важно.
Как только выяснилось стремление «воровской» массы,
независимо от дела царя Димитрия, к крутому общест-
венному перевороту, династический вопрос отошел на зад-
ний план. Верили люди или нет в существование Димит-
рия, все равно, они боролись уже не за него, а за классо-
вый интерес. Пришедшие под Москву против боярского
412
Глава J
правительства дружины расслоились на те социальные
группы» из которых они сложились, забыв, что именно
их соединило в одно войско. Социальная вражда разру-
шила политический союз, совершился общественный от-
бор, и всем стало ясно, что, как ни олигархично прави
тельство Шуйского, оно одно в данную минуту может
объединить консервативные владельческие классы насе-
ления. Поэтому на сторону Шуйского потянула вся слу-
жилая дворянская масса. С другой стороны, «воры» как
бы позабыли об «истинном царе Димитрии», ради которо-
го они начали свой поход. Считая, что для их дела не-
лишнее иметь при себе какого-нибудь «царевича», раз-
ные отряды «вольных казаков» стали изобретать само-
званцев в большом количестве. В 1607 году оказался я
Туле «царевич» Петр Федорович (якобы сын царя Федо-
ра), пришедший с Терека через Дон и Донец. А затем
появились на Поле царевичи «Август князь Иван», Лав-
рентий, Федор, Клементин, Савелей, Симеон, Василий,
Брошка, Гаврилка, Мартынка и т. п. Все они должны были
служить поводом к действиям тех шаек, которые их «во
дили». Иногда эти действия были простым разбоем, иног-
да имели вид политического выступления; но в основе их
всегда лежало чувство классовой вражды против «лихих
бояр», угнетателей обездоленной трудовой массы. Само-
званщина же рассматривалась как один из общеприня-
тых способов оформить революционное выступление.
В 1607 году военные действия шли определенно под
знаком социальной борьбы. Отогнав «воров» от Москвы,
Шуйский понимал, что этим дело не окончилось. Пред-
стояла междоусобная война. «Воры» владели всем Мос-
ковским югом. Болотников засел в Калуге, «ас ним село
в Калуге всяких людей огненного бою дольше десяти ты-
сяч». Все это были «боярские люди казаки», непримири-
мые враги «боярской» власти. Шуйский зимой 1606
1607 года осадил Калугу, но не смог ее взять. К весне
1607 года в Туле собралось, говорят, более 30 ООО «воров».
Они выручили Болотникова из осады, и он тоже перешел
в Тулу. Таким образом, Тула стала главным лагерем «во-
ров», откуда они пытались было начать новый поход на
Москву. Шуйский, однако, не допустил до этого. Он со-
Нюрой период Смуты — социальная борьба
413
брал большое войско и в июне 1607 г., разбив «воров»
около Каширы, подошел к Туле и осадил эту крепость.
Главные силы «воров» были окружены здесь и задержа-
ны. А легкие отряды Шуйского в это время бросились на
юг и произвели там жестокую экзекуцию в восставших
местностях. Они, можно сказать, опустошили весь юг:
• по велению царя Василья ведено татаром и черемисе
Украинных и Северских городов и уездов всяких людей
воевать и в полон имать и живот их грабить за их измену
и за воровство, что они воровали, против Московско-
IX) государства стояли и царя Василья людей побивали».
В октябре 1607 г. Шуйскому удалось взять и Тулу. В ней
он захватил всех руководителей мятежа (князей Гр. Шахов-
ского и А. Телятевского, И. Болотникова, «царевича Пет-
ра Федоровича» и др.) и до 20 ООО «воровского» войска.
С падением Тулы исчезла для побежденных «воров»
всякая надежда осуществить желаемый ими переворот.
Победа Шуйского была полная; ему оставалось опреде-
лить судьбу захваченной в плен «воровской» армии и
докончить усмирение непокорных городов на юге. Царю
Насилью казалось, что вторая задача уже исполнена по-
чти до конца и движение на юге подавлено. Все внимание
он поэтому устремил на ликвидацию «воровского» скопи-
ща в Туле. Главных виновников мятежа и наиболее опас-
ных непримиримых его участников казнили, «сажая в
воду» и вешая. Прочих желали вернуть во крестьянство
и холопство к их прежним господам или же к тем, кто их
хотел за себя взять. Делалось это таким порядком, что
дворяне «имали из тюрем себе на поруки изменничьих
людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулою, и в иных
городех и наделяли (пищею и одеждою); а взяв из тюрь-
мы на поруку да имали на них на свое имя служилые
кабалы». Таким образом, восставшие на крепостной по-
рядок «воры» снова становились крепостными людьми.
Затем некоторая часть пленных, сравнительно менее не-
благонадежная, была взята правительством на службу «на
старые печища» в южные города. Остальная же масса
была отпущена на волю. Весь этот голодный и бездомов-
пый люд потянулся из Тульских мест на южную украйну
а там, разумеется, явился самым удобным контингентом
414
Глава 3
ддя новых восстаний. Одно современное Смуте сказание
очень изобразительно говорит об этих людях, что они,
прибежав от Тулы «восвояси», снова составили рать и
снова воздвигли брань больше первой и вместо тишины
дохнули бурю, воздымавшуюся до облак и грозившую
многомятежными дождями, не водными, а кровавыми.
Сказание разумело здесь дальнейший натиск «воров» на
государство под знаменами второго Лжедимитрия.
В обстоятельствах борьбы с Болотниковым созрело
окончательное убеждение Шуйского, что его противники
руководствуются не династическими, а классовыми мо-
тивами и что ему, Шуйскому, не следует ограничиваться
борьбой с призраком ложного Димитрия, что он делал до
той поры. Царь Василий понял, что перед ним стоит
опасный социальный враг и что надлежит собрать все
силы и средства для его подавления как оружием, так и
иными мерами. К военной кампании 1607 года Шуйский
собрал большую армию, распространил репрессию на весь
юг, беспощадно казнил «воров» и возвращал их в раб*
ство. Но сверх того он принял меры и к тому, чтобы
законом бороться с революционными элементами обще-
ства и действовать на условия общественной жизни, порож-
давшие и питавшие Смуту. С весны 1607 года последовал
ряд указов царя Василья, направленных на то, чтобы
упорядочить отношения зависимых людей, крестьян и
холопей, к их «государям»-владельцам и к правитель-
ству. Общая тенденция этих указов состояла в том, что
по возможности укрепить на месте и подвергнуть регист-
рации и правительственному надзору ту трудовую среду,
которая искала перемен и делала Смуту. Все «холопи»
должны были быть укреплены за господами законным
порядком — по документу («не держи холопа без кабалы
ни одного дни»). Все крестьяне на владельческих землях
должны быть крепки тому владельцу, за которым они
записаны в писцовой книге; крестьянский выход впредь
вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьяни-
на, платит убытки его владельцу и высокий штраф «на
царя-государя за то, что принял против уложения». Уез-
дная администрация обязана сама разыскивать и возвра-
щать беглых владельческих людей, не ожидая частного
Второй период Смуты — социальная борьба
415
на них иска; а население посадов и волостей обязано
отвечать за прием беглых людей. Все эти распоряжения
свидетельствовали, что правительство ясно уразумело
смысл переживаемой Смуты, но думало справиться с ней
путем простой репрессии и надеялось на ее прочный ус-
пех. Победа над Болотниковым в Туле окончательно ук-
репила эту надежду. Взятие Тулы Шуйский праздновал
как полное торжество над врагом и не считал нужным
делать врагу какие бы то ни было уступки. Крепостной
порядок оставался в прежней силе и получил в законе
еще большую определенность и непреложность.
Так окончился первый акт борьбы крепостной массы с
государством. Восставшие на старый порядок потерпели
поражение, а боярское правительство победило. В его лице
торжествовали политическая реакция, руководимая кня-
жатами, и общественный консерватизм, представляемый
землевладельческими группами населения, оказавшими
поддержку княжатам в борьбе с «ворами».
2. НЕУМНА ПЕРВОГО ВОССТАНИЯ
СОВПАДЕТ С НАЧАЛОМ ВТОРОГО,
БОЛЕЕ СЛОЖНОГО
1. Второй Лжедимитрий; «литва» и поляки в
его войске. 2. Его война с царем Василием; Туши-
но и блокада Москвы. 3. Перенесение борьбы на
Север; победа царя Василия.
1. ВТОРОЙ Лжедимитрий; «лнтва* и
поляки в его войске. Второй акт московской социаль-
ной борьбы оказался много сложнее. Швеция и Речь
Посполитая, постоянные соперницы Москвы, с большим
интересом следили за московскими делами, учитывая с
точки зрения своей пользы все события московской жиз-
ни. Их внимание к Москве было особенно напряжено
еще и потому, что короли шведский Карл IX и польский
Сигизмунд Ш находились в непримиримой вражде и один
другого ревновал в отношении Москвы. Успех поляков в
Москве рассматривался как неудача шведов и обратно.
До 1606 года в Москве успевали именно поляки. Они
участвовали в торжестве Лжедимитрия и, как казалось
со стороны, господствовали в самой Москве. Переворот,
416
Глава 3
совершенный Шуйским в мае 1606 года» уничтожил это
господство и обострил отношения Москвы и Речи Поспо-
литой. Швеция немедленно захотела использовать это об-
стоятельство в своих видах. Карл IX не один раз, начиная
с лета 1606 года, предлагал Шуйскому помощь против
врагов. Но Москва уклонялась, потому что Шуйский не
видел необходимости в союзе со шведами. Ободренный
своими победами над «ворами», он велел своим воеводам
отвечать шведам даже с некоторым высокомерием: «Ве-
ликому государю нашему помощи никакой ни от кого не
надобно, против всех своих недругов стоять может без вас
и просить помощи ни у кого не станет, кроме Бога». Шве-
дам недолго пришлось ждать полной перемены в тоне
царя Василия, но пока они должны были мириться с
московским отказом и спокойно выжидали дальнейших
событий. Не так спокойно было настроение польско-ли-
товского правительства и общества. Погром 17-18 мая
1606 года погубил в Москве от 2000 до 3000 литвы и по-
ляков. В московском плену осталось более 500 человек,
принадлежавших к составу польско-литовского посольства
и свиты «царицы» Марины. Дипломатические сношения
Шуйского и Сигизмунда были поэтому очень негладки;
московское посольство, отправленное после свержения са-
мозванца в Литву, было дурно принято правительством и
оскорбляемо населением: по городам и панским имениям
московских послов бесчестили и ругали, забрасывали гря-
зью и камнями, грозили убить. Отношение к Москве было
явно враждебно и грозило местью. Если король не потре-
бовал немедля от Москвы удовлетворения и не поднял на
нее оружия, то только потому, что в Речи Посполитой
шла своя Смута и был «рокош». Московские послы отчет-
ливо изображали этот рокош. «Люди ныне стали свое-
вольны, — писали они, — «на рокоше меж их рознь».
Рокош занимал всю страну: «рыцерство и поспольство
обеих земель (Польщу и Литвы) в съезде на поле у Сендо-
мира, а такой съезд николи не бывал: «стоят на 15 ми-
лях». Паны в съезде делились на три «статьи»: одни «сто-
ят на короля», потому что возводят на него многие вины;
другие, напротив, держат его сторону, а третьи стоят «особ-
но» и смотрят «того, которая сторона будет правее или
Нюрой период Смуты — социальная борьба
4/7
сильнее». Хотя король и вышел победителем из столкно-
вения с панами и победил «рокошан», когда они осмели-
лись на открытый бой с ним, однако польско-литовское
правительство было парализовано Смутой и потому ограни-
чилось колкими пререканиями с Москвой. Тем не менее
чувство обиды от московского погрома не заглохло в поль-
ско-литовском обществе и сказалось в первую же удобную
минуту тем, что обе стороны — и королевская и оппози-
ционная — постарались поддержать и раздуть московское
междоусобие и нанести Москве возможный вред.
Эти обстоятельства надо помнить при изучении того,
как появился на московско-литовской границе второй
Лжедимитрий, и с ним начался второй акт московской
социальной драмы. Происхождение этого самозванца неиз-
вестно, и им историки интересовались мало. Это потому,
что личность второго Лжедимитрия была ничтожца, а роль
пассивна. Первый самозванец при всем своем легкомыслии
имел вид искреннего и серьезного претендента, увлекал
своих поклонников, подчинял и воодушевлял массы и был
действительным руководителем (или одним из руководи-
телей) поднятого им движения. Второго же Лжедимитрия
Москва недаром окрестила презрительным прозвищем Вора,
то есть простого злоумышленника. Не он руководил свои-
ми сторонниками, а они пользовались им в своих видах
как удобным и послушным орудием в достижении преступ-
ных, по московской оценке, и разрушительных целей.
Московские люди определенно отмечали ту особенность
Вора, что он смотрел из рук окружавших его польско-
литовских вождей и их дружин, русские же «воры» игра-
ли при нем вторую роль. О Воре москвичи отзывались по-
этому, как об эмиссаре короля Сигизмунда, а войску его
давали общее имя «литвы» или «поляков». Даже в офи-
циальных актах, именно в тексте договора с Польшей и
Литвой 1608 года, дело представлялось так, что того Вора
«водят с собою» по Московскому государству «королевс-
кие люди князь Р. Ружинской да князь А. Вишневецкой
с товарищи, называючи его прежним именем, как убитый
Рострига назывался, — царевичем Дмитреем Ивановичем».
Действительно, Вор был выпущен на московскую землю
из литовского рубежа. Он пришел в Стародуб Северский
I 4 Зак. № 180
418
Глава J
(или, точнее, в Попову Гору) с некоторым конвоем от
Чечерского (литовского) урядника Рагозы. Объявив себя
(в июне 1607 года) царем Димитрием Ивановичем, спас-
шимся от московского погрома, Вор немедля обратился за
помощью в Литву, и уже в конце августа у него были
ратные люди из Речи Посполитой с вождями Меховецким
и Будзилом. Эти паны приняли на себя руководство всеми
вообще военными силами Вора, в составе которых были и
московские украинные «воровские* казаки. Так с самого
начала действий Вора первенство при нем получили поля-
ки и литва, и Вор стал смотреть из их рук. Стечением
времени, и при том довольно скоро, уже в начале 1608 года,
к Вору стеклось много польско-литовских «полков», пото-
му что тогда в Речи Посполитой, благодаря «рокошу»,
было не мало готовых к походу отрядов — как людей,
которые ходили за короля на рокошан, так и самих роко-
шан. Последние спасались от королевской репрессии в
Московское государство, чая себе там безопасности, добы-
чи и славы. А их противники, сторонники короля, шли
туда уже открыто, «за позволением Сигизмунда Ш», со-
бирая войска. Король был одинаково доволен уходом и
тех и других: это избавляло его от хлопот и расходов на
ликвидацию рокоша, а соседнему Московскому государ-
ству приносило вред и ослабляло его, конечно, на пользу
Речи Посполитой. Кроме того, всем этим удовлетворялось
и естественное желание мести вероломной Москве за учи-
ненный ею погром над поляками и литвой и за насилие
над польским посольством, задержанным в Москве. Именно
такими мотивами руководился, по словам его биографа,
пан Ян Петр Сапега, собравший для похода в Московию
до семи с половиной тысяч человек: его целью было —
отомстить за плен и гибель в Москве польских гостей
самозванца и добыть славы себе и отечеству. Для мести
же и за славой шел к Вору и князь Роман Рожинский с
отрядом «близко четырех тысяч». За этими крупнейшими
вождями следовали более мелкие: Тышкевичи, Валавский,
Велегловский, Рудницкий, Хруслинский, Зборовский,
Млоцкий, Виламовский и др. Таким образом, при Воре
образовалось значительное польско-литовское войско, гет-
маном которого с весны 1609 года стал Рожинский.
Второй период Смуты — социальная борьба
499
К этому основному ядру армии Вора примкнули и
русские (точнее — московские) отряды. Они, конечно, не
могли сравниться по степени военного искусства с пра-
вильными польскими «ротами» и представляли собой
иррегулярные войска; но, накопляясь постепенно при
Воре, они все-таки образовали собой большую рать, с
определенным боевым устройством и с излюбленными
вождями «атаманами». В эту рать вошли, прежде всего,
«ратные и жилецкие люди» тех мест (Северской украй-
ны), где появился и получил первое признание Вор. За-
тем, к Вору пристали те части войска Болотникова, кото-
рые избежали тульской осады или спаслись из Тулы до
ее сдачи; таковы были «станицы» атамана Ивана Заруц-
кого. Далее, к Вору приходили случайные ватаги бродя-
чих казаков с Дона и Днепра. Наконец, с самого начала
1608 года литовский выходец, изгнанник, «отсуженый
своей чести» за рокош, Александр Лисовский, начал свою
операцию сбора Тульской «бежи». Он обошел всю мос-
ковскую украйну, собирая по дорогам остатки войска
Болотникова, отпущенные Шуйским из Тульского плена
на юг. Из этого сброда он составлял боевые отряды, снаб-
жая их оружием и провиантом из взятых им украинных
крепостей. В результате «собралося с ним тридцать ты-
сяч русских украинных людей». Он как бы возродил к
новой деятельности только что уничтоженное Шуйским
войско Болотникова и привел его на службу Вору.
Из сказанного видно, какими большими средствами
стал обладать Вор благодаря оказанной ему поддержке
из Речи Посполитой. Именно оттуда дали ему первую
силу и первый толчок; оттуда же помогли ему собрать и
использовать разбитые в борьбе московские оппозицион-
ные элементы. Благодаря зарубежной помощи, в нем вы-
растал для Шуйского страшный враг. Но надобно ска-
зать, что явился он на московской почве, быть может,
позднее, чем надлежало по расчетам его вдохновителей.
Объявил себя Вор в Стародубе летом 1607 года, когда
началась осада Тулы, и на выручку Тулы он было и
поспешил с первыми своими войсками. Его задачей было,
по-видимому, поддержать московское междоусобие и под-
крепить Болотникова и царевича Петра. Но он опоздал:
420
Глава 3
Тула сдалась раньше его прихода, и он поспешно отсту-
пил назад, опасаясь попасть под удары победителей. Со
стороны Шуйского было большой ошибкой то, что он по
взятии Тулы не продолжал своего похода на юг. Это спасло
Вора и дало ему возможность окрепнуть. Шуйский ушел
от Тулы в Москву и демобилизовал армию в увереннос-
ти, что довел свою репрессию до конца. А между тем Вор
в течение зимы 1607-1608 гг. увеличил свои силы и вы-
работал план кампании на лето 1608 года.
2. ЕГО ВОЙНА с царем Василием; Ту-
шино и блокада Москвы. Весной началась правильная
война. Польские отряды Вора наступали на Москву от
Орла через Волхов, Калугу и Можайск и от Смоленска
(Сапега) через тот же Можайск. Лисовский совершал уже
известное нам движение на восток и через Зарайск и Ко-
ломну тоже направлялся к Москве. Военное счастье было
на стороне Вора: московские войска уступали ему дорогу,
а если решались на бой, то терпели поражения. Толь-
ко талантливый воевода князь Иван Семенович Куракин
успел нанести Лисовскому чувствительный удар между
Коломной и Москвой и отнял у него артиллерию, так что
«воры» Лисовского явились под Москву в некотором рас-
стройстве и с опозданием. Прочие же отряды Вора при-
шли к Москве победным маршем. Вор основал свою глав-
ную квартиру в селе Тушине, в овражистой долине речки
Сходни, в нескольких верстах от Московских стен. Это
место оказалось неприступно для войск Шуйского; но оно
не было удобно для осадных операций против Москвы,
так как было слишком удалено от городских укреплений.
Для наблюдения за врагом Шуйский между Москвой и Ту-
шином на Ходынском поле устроил «обоз», то есть укреп-
ленный лагерь, и поместил там часть московского гарни-
зона. Этот обоз пресек тушинцам подступы к городу и
помешал им начать правильную осаду. Гетман Рожинский
решился на генеральный бой, надеясь в случае победы
штурмовать Москву. Бой произошел 25 июня 1608 года и
не дал результата. Москвичи отбили тушинцев от городс-
ких стен, хотя и понесли большие потери. После этого
боя Вор сидел в Тушине без всякого дела месяца два.
Второй период Смуты - социальная борьба
421
Стало ясно, что обе боровшиеся стороны достаточно
сильны и упорны и что борьба будет затяжной. И в Мос-
кву и в Тушино подходили подкрепления. К осени 1608 г.
тушинцы решились действовать: штурм Москвы не удал-
ся, осада оказалась невозможной, — тушинцы попробо-
вали установить блокаду столицы. Вместо плотного осад-
ного обложения города они попытались занять и зак-
рыть все важнейшие дороги кругом Москвы, чтобы
пресечь подвоз припасов и подход подкреплений в Мос-
кву. Операция была ведена энергично. Сапега и Лисовс-
кий «переяли» все дороги, ведшие в северную половину
государства, и дошли от Тушина до Суздаля и Владими-
ра, подчинив тушинской власти почти все Замосковье до
Волги и перейдя даже за Волгу. В то же время другие
отряды тушинцев вдоль течения Оки дошли до Колом-
ны; если бы они захватили Коломну, то оттуда могли бы
установить связь с Владимиром, — и кольцо блокады было
бы сомкнуто. Но от Коломны их отбили московские войс-
ка, посланные на помощь Коломенскому гарнизону. По-
вторные нападения на Коломну также не удались, потому
что и Москва и Рязань с двух сторон берегли Коломну,
дорожа взаимной связью. Москва из Рязанского края че-
рез Коломну получала хлеб; а рязанские дворяне «для
воровского приходу жен своих и детей присылали к Мос-
кве с людьми своими», чтобы «в воровской приход же-
нам и детям в осадное время, будучи в осаде, какого
утеснения не учинилось». Между Москвой и Рязанью
установилась, таким образом, тесная связь. Разрыв сно-
шений между столицей и этим краем вызвал в Москве
голод, и немедля с двух сторон следовали усилия вос-
становить нарушенное сообщение. Так, за все время борь-
бы Москвы с Тушином тушинцам не случилось ни разу
плотно закрыть коломенскую дорогу. Кольцо блокады
не сомкнулось, а позднее, в 1609 году, блокада была
прорываема и в других местах.
Надобно было измыслить новые способы борьбы. За-
тяжной характер ее повел обе стороны к очень слож-
ным планам. Шуйский решил стянуть к столице все
воинские отряды, какие мог собрать из важнейших кре-
постей. Окраинным воеводам (в Смоленске, Астрахани,
422
I лава 3
Новгороде) он велел выступить с их гарнизонахМи к Мос-
кве и по дороге забирать всех ратных людей, каких
удастся мобилизовать. Северным городам было послано
увещание вооружиться, прислать свои ополчения в Ярос-
лавль и отстаивать свои места, чтобы Вор не захватил
Поморья. В то же время Шуйский начал рассчитывать
и на иноземную помощь. Заключив (в июле 1608 года)
мирный договор с польскими послами в Москве, он вклю-
чил в него условие, чтобы король вывел из Московского
государства всех польско-литовских людей, служивших
Вору. Это условие представлялось московским дипломатам
очень важным: на большую помощь со стороны Сигиз-
мунда они не надеялись, но думали, что, отозвав своих
подданных, король существенно ослабит Вора (этого,
конечно, не случилось, так как тушинцы короля не по-
слушались). Одновременно с расчетом на Сигизмунда Шуй-
ский строил расчет и на шведов. Он отправил в Новгород
своего родича князя Михаила Васильевича Скопина-Шуй-
ского с наказом собрать там ратных людей и, кроме того,
«послали в немцы нанимати немецких людей на помочь».
В такую деликатную форму облекли московские полити-
ки свое обращение к Швеции за союзом и вспомогатель-
ными войсками.
3. ПЕРЕНЕСЕНИЕ борьбы на Север; по-
беда царя Василия. Таковы были меры Шуйского, не
имевшего сил прогнать Вора от Москвы. Вор же, не имев-
ший сил взять Москву, пришел к мысли, что следует,
вместо тщетного натиска на столицу, повести наступле-
ние на север, ибо с его завоеванием не сможет удержать-
ся и Москва. Не тронутый еще Смутой север был тогда
самой богатой областью государства, золотым дном, отку-
да можно было черпать больше средства для борьбы и
лакомую добычу. Тушинцы, ослабив свои операции под
Москвой, обратились за Волгу, главным образом, на Во-
логду, где, по их сведениям, «много куниц и соболей и
лисиц черных и всякого дорогого товару и пития красно-
го», где лежал заморский, из Архангельска, товар «анг-
лийских немцев», где «собрались все лучшие люди, мос-
ковские гости с великими товары и с казною, и государе-
Второй период Смуты - социальная борьба
423
ва казна тут на Вологде великая от корабельные приста-
ни, соболи из Сибири и лисицы и всякие футри (меха)».
С первого натиска тушинцам удалось захватить на севере
многие города и уезды. Немедленно начались «на царя
Димитрия» большие поборы деньгами и натурой, пере-
ходившие в простой грабеж. Но одними поборами дело не
ограничивалось: Тушинские «паны» размещались на час-
тных землях и в крестьянских волостях, в чужих хозяй-
ствах, на постой — для прокормления как их самих, так
и их челяди и коней. По выражению местных людей,
тушинские власти «все городы отдают паном в жалованье,
в вотчины». Такой способ управления возмущал народ,
который видел в нем возвращение к постылой старине,
♦как и преже сего уделья бывали». Пока тушинцев не
было на севере и пока о них судили понаслышке, север-
ные города и волости сохраняли большое хладнокровие.
Из города в город писали грамоты, советуя друг другу
быть осторожнее в политике. Царю Василию уже «дали
души» при его воцарении, и нечего спешить менять при-
сягу и давать души ожившему царю Димитрию: «не спе-
шите креста целовать: не угадать, на чем совершится»,
советовали простодушные оппортунисты: «еще до нас да-
леко, успеем с повинною послать». Север, словом, при-
сматривался и выжидал. Но когда он узнал тушинцев в
натуре, оппортунизм исчез. Сравнивая правительства Шуй-
ского и Вора, видели, что первое сохраняло все обычные
черты московской власти, а второе было иноземным по
составу и «воровским» по приемам. Московским управле-
нием северные городские и волостные общины были до-
вольны, так как московский правительственный обычай
сохранял за населением право широкого самоотравления.
Тушинская же власть презирала особенности местного
строя и жестоко мучила и грабила занятые ею города и
волости. Весь север поэтому встал против Вора и «панов».
Обычным порядком, так, как это делалось по царскому
требованию, северные «мужики» составляли свои «рати»,
вербуя в них охочих людей и снабжая их оружием и
всяким «запасом». Во главу этих ратей ставились выборные
вожди, которым «ратное дело было за обычай». Началась
мелкая война против тушинских отрядов, действовавших
424
Глава 3
на севере. Устюжна, Кострома, Галич, Решма, Юрьевец-
Поволжский, Городец, Балах на составили первую линию
борцов. За ней в качестве опорного пункта действовала
Вологда, крупнейший город Поморья. В Вологде образовал-
ся совет обороны из вологжан и зимовавших в Вологде
московских купцов и правительственных агентов. В совет
были привлечены даже торговые иноземцы, задержанные
Смутой в этом городе. Вологодский совет сносился со всем
Поморьем и через Устюг собирал людей и средства для
борьбы, направляя их на южные позиции. С другой сторо-
ны, находившийся в Новгороде Скопин-Шуйский вступил
в связь с Вологдой и другими северными городами, посы-
лал туда своих инструкторов («голов») и понемногу при-
нял на себя общее руководство всей операцией против
тушинцев. На первых порах восставшие терпели жестокие
поражения от польской конницы тушинцев; но затем ста-
ли одолевать разрозненные тушинские отряды и теснить
их на юг. Весной 1609 года тушинцы уже совсем были
вытеснены с левого берега Волги и отброшены на свои ба-
зы — к Дмитрову и Суздалю. Север освободился от «па-
нов» и «воров»; «мужичье», как презрительно выражались
в Тушине, одолело и, перейдя через Волгу на юг, гото-
вилось к дальнейшей борьбе за царя Василья против Вора.
Борьба за север, таким образом, окончилась в пользу
Шуйского. Это была очень важная победа. Но ее еще над-
лежало использовать, и Скопин-Шуйский сделал это с боль-
шим талантом. Как только обозначилась неудача тушин-
цев за Волгой и на Волге, в мае 1609 года, Скопин-Шуйс-
кий пошел из Новгорода к Москве с собранными им
войсками. При нем было около 3000 русских ратных лю-
дей и отряды наемных ландскнехтов, которые были даны
ему в распоряжение шведским королем за уступку шве-
дам русских городов (от Ямы до Корелы) на Финском
побережье. Скопин из Новгорода уже много времени руко-
водил движением на севере. Теперь он потребовал, чтобы
северные дружины шли на соединение с ним, и местом
«схода» назначил Калязин монастырь на Волге, куда спе-
шил и сам. А затем «сождався с костромскими, и с ярослав-
скими, и иных городов с людьми», из Калязина Скопин
перешел осенью на большую северную дорогу из Москвы
В горой период Смуты — социальная борьба
425
в Ярославль и укрепился в Александровой Слободе. Сюда
по соглашению с ним пришел из Нижнего Новгорода боя-
рин Федор Иванович Шереметев с теми войсками, какие
успел собрать в Понизовье (от Астрахани до Нижнего).
Этим было достигнуто объединение боевых сил Шуйского.
Образовалась большая армия, опорой для которой служи-
ли северные области государства. Север был окончательно
закрыт для Вора, и тушинцы были возвращены на их
старые позиции кругом самой Москвы. И против них Ско-
пин зимой повел правильное и осторожное наступление.
Он двигался к Москве с постоянным боем, прибегая к
одному и тому же приему на всех дорогах, которыми
овладевал: он строил на них укрепленные «острожки» и
сажал там гарнизоны, которые и держали данный путь в
своем распоряжении. Медленно, но верно теснил он врага,
и было ясно, что вся сила на его стороне. Под угрозой его
удара Вор, поссорившись с Рожинским, около 1 января
1610 года покинул Тушино и убежал в Калугу.
3. МОСКОВСКОЕ МЕЖДОУСОБИЕ
ВЫЗЫВАЕТ ВМЕШАТЕЛЬСТВО
КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА
1. Падение Тушина и договор Тушинской знати
с королем в феврале 1610 года, 2, Поражение
войск царя Василия при Клушине и свержение
царя Василия,
1. ПАДЕНИЕ Тушина и договор Ту-
шинской знати с королем в феврале 1610 года. Царь
Василий мог торжествовать новую победу над своими
врагами. Но уж такова была его судьба, что каждый
миг его торжества осложнялся новыми бедами. Его по-
беду над первым самозванцем отравил ему Болотников,
победу над Болотниковым — Вор, а победу над Вором —
король Сигизмунд. В то время, когда Скопин начал из
Александровской слободы поход на Тушино, король от-
крыл военные действия против Шуйского под Смоленс-
ком. Поводом к враждебному выступлению короля был
союз Шуйского со шведами, поставивший Москву в ряды
врагов Сигизмунда. Истинной же причиной похода в Мос-
ковию .было, конечно, желание использовать в интересах
426
Глава 3
Польши и самого короля московское междоусобие и вмес-
те с тем не дозволить Швеции усилиться на счет Москвы.
Король осадил Смоленск и прислал в Тушино своих по-
слов внушить тушинским полякам, что им приличнее
служить ему, королю, нежели самозванцу. Он требовал
их присоединения к королевским войскам и сулил им
жалованье и награды. Когда королевские послы явились
в Тушино, там уже чуяли приближение Скопина и ско-
рый свой конец. Послов встретили с большим раздраже-
нием. Казаки и «воры» были не склонны сближаться с
поляками и служить королю. Со своей стороны королевс-
кие послы отнеслись к «ворам» и к самозванцу с полным
презрением. Вот почему Вор не счел возможным медлить
в Тушине и после резкой ссоры с Рожинским уехал в
Калугу, куда за ним потянулось и казачество. За камен-
ными стенами они надеялись отсидеться и от Скопина и
от поляков. Сами поляки, служившие Вору, мало были
склонны повиноваться призыву короля; но понимали они
и невозможность оставаться в Тушине. После долгих
споров они очистили Тушино и ушли к Волоку-Лам-
скому, а из Волока решили разойтись, кому куда угод-
но. В марте 1610 года Тушино опустело: остались в нем —
и то ненадолго — лишь такие тушипцы, которые не
принадлежали ни к польским отрядам, ни к казачьему
составу. Это были по большей части «перелеты» — люди,
перебежавшие к Вору из Москвы. О них современники
сообщали много любопытного.
Когда Вор основался под Москвой в Тушине и едва не
ворвался в самую Москву во время боя 25 июня 1608 года,
москвичи впали в панику и вообразили, что власти Шуй-
ского пришел конец. Некоторые просто со страху решили
бросить Москву и искать милости у Вора; другие же ра-
зочли, что настала удобная минута восстать против царя
Василия и тем ускорить его падение. Современник гово-
рит, что «после того бою (25 июня) учали с Москвы в
Тушино отъезжати стольники, и стряпчие, и дворяне мос-
ковские, и жильцы, и городовые дворяне, и дети боярские,
и подьячие, и всякие люди». Тогда в Тушино приехали
князья Трубецкие; приехали и многие люди из близких к
Романовым семей: Салтыковы, князья Сицкие, князья
8 горой период Смуты — социальная борьба 427
Черкасские, Иван Иванович Годунов; появились затем
князья Шаховские, Засекины, Борятинские и многие ♦дво-
ряне добрые*, вроде Бутурлиных, Плещеевых и др. За
этими выходцами из Москвы потянулись вереницы мел-
кого люда. Когда блокада Москвы затянулась, переезды
превратились, можно сказать, в гласный обычай. Моск-
вичи дошли до полного упадка политической дисципли-
ны и нравственности. Придворный и служилый люд лег-
ко изменял царю Василию и отъезжал в ♦ воровские табо-
ры*, но также легко оттуда возвращался и вновь начинал
служить в Москве с тем, чтобы при случае опять уйти в
Тушино. Это было возможно потому, что оба соперни-
ка — и Шуйский и Вор — одинаково нуждались в людях
и в равной степени ими дорожили. Дешевое раскаяние в
измене спасало «перелетов* от наказания, а их безнака-
занность толкала других на подражание, чтобы получить
«болыни прежнего почесть и дары и имение*. За служи-
лыми людьми тянулось к Тушину и простонародье. Мос-
ковские торгаши везли «кривопутством» товары в Туши-
но из-за одного презренного барыша; они продавали «на
сребро отцов своих и братию*, так как доставляли из
Москвы в Тушино даже порох на погибель своих же близ-
ких. Когда над Тушином разразилась беда, весь этот люд
схлынул обратно в Москву или же разбежался по горо-
дам. В Тушине остались только те, кому было некуда
бежать, кто прочно связал с Тушином свою судьбу и ка-
рьеру и не хотел или не мог примириться с царем Васи-
лием. Среди них была тушинская знать и были тушинс-
кие дельцы, руководившие тушинской администрацией.
В среде тушинской знати первое место принадлежало
Филарету Романову. При первом самозванце он был по-
ставлен митрополитом в Ростов; при воцарении Шуйско-
го «наречен* патриархом всея Руси, но через несколько
дней «скинут* в прежний сан митрополита и послан из
Москвы в Ростов. При начале Тушина, в октябре 1608 года,
тушинцы взяли его в плен в Ростове и доставили к Вору в
Тушино. Вор признал его патриархом, и с тех пор Фила-
рет пребывал в Тушине, по одним известиям, как плен-
ник, а по другим — как добровольный обыватель Туши-
на и глава того духовенства, которое признавало «царя
424
Глава 3
Димитрия Ивановича». Нет сомнения, что в подлинность
этого царя Филарет не верил, но и служить Шуйскому
он не хотел. Он не последовал за Вором, когда тот из
Тушина убежал в Калугу; но он не поехал и в Москву,
когда мог бы это сделать при распадении Тушина. Как
сам Филарет, так и та тушинская знать, которая вокруг
него группировалась, предпочли вступить в сношения с
королем Сигизмундом. За ними к тому же склонились и
многие из неродовитых людей, бывших в Тушине, увле-
ченных на службу Вору личным честолюбием или же
случайными невзгодами и опасностью гонений и опалы
от Шуйского в Москве. Вся эта среда «самых худых
людей, торговых мужиков, молодых детишек боярских»
играла в Тушине значительную роль. Родовитые слуги
Вора обычно бывали на воеводстве в городах и войсках
и лишь немногие из них жили при Воре, которым все
они гнушались. Поэтому во главе центральной админи-
страции Вора действовали люди простые, незнатные
дьяки, «детишки боярские» и «мужики». Не брезгуя
обстановкой Вора, они составляли при нем правящий
делами кружок. Учтя падение своего «царя», они не
посмели вернуться в Москву к Шуйскому и все потя-
нулись за Филаретом к королю.
Когда королевские послы в Тушине не столковались
с поляками, они, по наказу королевскому, обратились к
русским тушинцам, склоняя их отдаться под власть ко-
роля. По их впечатлению, русские люди с живейшей
радостью приняли милости Сигизмунда, но они уклони-
лись от того, чтобы призвать на Московское царство са-
мого Сигизмунда, а просили его о том, чтобы он пожало-
вал на московский престол своего сына Владислава. Ина-
че говоря, Сигизмунд предлагал им подданство, а они
желали личной унии. На этой почве начались перегово-
ры между королем и русскими тушинцами, и 4 февраля
1610 года в королевском лагере под Смоленском был зак-
лючен договор. Редактировали его назначенные королем
сенаторы и послы от русских тушинцев Михаил Салты-
ков с сыном Иваном, князья Ю. Хворостинин и В. Ма-
сальский с дворянами и дьяками. В договоре 4 февраля
была создана первая редакция политического трактата,
Второй периол Смуты — социальная борьба
429
имевшего целью соединение двух доселе враждебных
государств. Хотя Москву представляла здесь случайная
компания тушинских «перелетов», однако в договоре ска-
залась ясная и отчетливая мысль о неприкосновенности
московской религии и государственного строя. Договор
стремился охранить московскую жизнь от всяких воз-
действий со стороны польско-литовского правительства и
общества, обязывая Владислава блюсти неизменно пра-
вославие, государственный порядок и сословный строй
Москвы. Власть царя Владислава ограничивалась думой
и судом бояр и советом «всея земли» именно с целью
охраны и укрепления «звычаев всех давных добрых» от
возможных нарушений со стороны непривычной к мос-
ковским отношениям власти. Таким образом, договор в
общем отличался национально-консервативным характе-
ром. Но в нем были некоторые частности либерального
свойства. Договор был очень холоден к интересам той
княжеской знати, которая с царем Василием во главе
правила в ту минуту в Москве; о ней вовсе не упоми-
налось в тексте договора. Напротив, договор обязывал
царя «меншей стан подносити водлуг заслуг», то есть
возвышать сообразно с личной выслугой людей низшего
«стана» (чина, звания). Эти особенности указывают, ко-
нечно, на ту среду, которая создала соглашение с Сигиз-
мундом, сама была не родовита и враждовала с княжес-
ко-боярским московским правительством.
Когда соглашение с Сигизмундом было достигнуто и
русские тушинцы признали своим государем Владислава,
они потянулись из Тушина в королевский лагерь, чтобы
там составить правительственный штат при короле по де-
лам московским. Туда же за прочими направился было и
Филарет, но на дороге к Смоленску, в мае 1610 года, он
был перехвачен войсками Шуйского и привезен в Москву
(с радостью, что удалось этого «пленника» освободить от
вражеских рук). С Филаретом в Москву внедрилась и
самая идея унии с Речью Посополитой. Высказанная впер-
вые еще при первом самозванце, когда Шуйские и Го-
лицыны тайно просили Владислава у Сигизмунда, эта
мысль теперь была облечена в практически ясную форму.
Сам король прислал в Москву февральский договор; но
430
Глава 3
королевская присылка могла быть и скрыта Шуйским от
москвичей. Филарет же имел много способов распростра-
нить известие о договоре среди своих близких и почитате-
лей. Далее увидим, что появление в Москве Филарета
много способствовало свержению Шуйского.
2. ПОРАЖЕНИЕ войск царя Василия
при Клушине и свержение царя Василия. Вряд ли сам
царь Василий понимал весной 1610 года, как шатко его
положение. Весна начиналась для него светло и радост-
но: 6 марта из Тушино «всем войском» вышли ратные
люди с таким спехом, что оставили там «большой запас
муки и зерна, который и был отправлен в Москву».
12 марта в Москву вступил победитель Вора М. В. Ско-
пин-Шуйский. Москва ожила, и «из всех городов к Мос-
кве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем».
В Москве начались пиры и веселье. Политическое поло-
жение прояснилось. Вор потерял все свое значение и с
казаками сидел пассивно в Калуге. Польские отряды,
ему служившие, разошлись, — в большей части пошли к
королю, а в меньшинстве обратились в разбойные шай-
ки. В Москве сосредоточены были большие воинские силы,
приведенные Скопиным. В их составе была союзная швед-
ская «кованая рать» — вспомогательные войска, состав-
ленные из ландскнехтов. Всю эту воинскую массу можно
было бросить против одного оставшегося врага Москвы
Сигизмунда. Победив его, оставалось только водворить
внутренний порядок в измученной стране, и Смута, каза-
лось, нашла бы свой конец. Но этой надежде не было
суждено осуществиться, и грозные для Шуйского собы-
тия опять замутили просветлевший было поток московс-
кой жизни. Во второй половине апреля 1610 года загадоч-
ным образом заболел и умер князь Михаил Васильевич
Скопин-Шуйский, талантливый и популярный юноша, в
котором Москва видела возможного преемника бездетно-
го царя Василия. Его кончина, почти скоропостижная,
возбудила толки о том, что его отравили его же родные,
Шуйские, завидовавшие его славе. Со смертью Скопина
царь Василий утратил верность рязанских дворян, пове-
ривших слуху об отраве; в умершем вожде лишился он и
Второй период Смуты — социальная борьба
431
посредника между его правительством и северными «му-
жиками», которых вооружил и привел в Москву Ско-
пин. Смертью Скопина, как выразился С. М. Соловьев,
«порвана была связь русских людей с Шуйским», и царь
Василий лишился нравственной опоры. В предстоявшем
походе против Сигизмунда на место Скопина был по-
ставлен брат царя Василия князь Дмитрий Иванович
Шуйский, бесталанный и нелюбимый народом боярин,
о котором современник выразился так, что он был «сер-
дцем лют, но не храбр». Он отправился с войском к
Смоленску на короля, — «изыде со множеством воин, но
со срамом возвратися», по слову другого современника.
Захваченный на походе врасплох гетманом Жолкевским,
он должен был принять бой там, где не ожидал, и 24 июня
при селе Клушине (верстах в 20 от Гжатска) был разбит.
Последствия боя были для царя Василия ужасны: шведс-
кие войска, бывшие в армии Дмитрия Ивановича Шуйс-
кого, оказались отрезанными от путей к Москве и час-
тью перешли к полякам, частью же ушли к шведским
рубежам, в Новгородскую землю. Московские же ратные
люди, разбежавшись с боя по своим городам и деревням,
не явились более в Москву, хотя царь и посылал за ними.
Рязанцы же — те самые рязанцы, которые высидели с
Шуйским всю московскую осаду, — прямо «отказали»
ему в службе, то есть впали в мятеж. У царя Василия не
стало никакой силы, а победитель гетман Жолкевский
подходил к Москве. В то же время к Москве спешил и
Вор из Калуги, узнавший о беде царя Василия. Итак,
москвичи должны были вновь готовиться к осаде и ждать
Жолкевского по Можайской дороге, а Вора по дорогам
Серпуховской и Коломенской. Терпение москвичей исто-
щилось, и власти царя Василия настал конец.
Безотрадно было время его царствования. Царь Васи-
лий, «сидя на царстве своем, многие беды прия и позор и
лай», отзывалась позднейшая летопись; «его, государя,
зашли многие скорби и кручины», говорили о Шуйском
в XVII веке. Самовольный захват власти, самоуправство
и жестокость, вопреки торжественным обещаниям и це-
лованию креста, личные слабости Шуйского — все это
лишало его правительство необходимой нравственной
432
Г лава 3
силы: «во дни его всяка правда успе, и суд истинный не
бе, и всяко любочестие пресякну», сказал о Шуйском один
из умнейших писателей XVII века (князь И. А. Хворости-
нин). Шуйский недостоин царства^ говорили в народе: «его
ради кровь проливается многая»; «он государь несчаст-
лив*; «глад и мечь царева ради несчастия»; сам по себе
царь Василий «человек глуп и нечестив, пьяница и блуд-
ник». Такой взгляд на царя Василия, по-видимому об-
щий, вел к частым против него восстаниям в Москве.
С первых же месяцев его царствования московская тол-
па легко возбуждалась против него; а в тяжелые дни
Тушинской блокады это возбуждение достигало боль-
шой остроты. Истомленная дороговизной и голодом тол-
па не раз поднимала шум и бросалась на Кремль. «Дети
боярские и черные всякие люди приходят к Шуйскому
с криком и вопом, а говорят: до чего им досидеть? Хлеб
дорогой, а промыслов никаких нет и ничего взять негде
и купити нечем!» — так описывали очевидцы происхо-
дившие в Москве волнения. И эти волнения повторя-
лись часто, переходя иногда в открытые мятежи. До
поры до времени Шуйский справлялся с мятежниками,
и, пошумев, они спасались от царя в Тушино. Победа
Скопина, конечно, укрепила Шуйского, но Клушинское
поражение, поразив москвичей угрозой новой осады,
погубило его. Москва свела его с царства так же быстро
и внезапно, как в свое время внезапно и быстро сам он
«наскочил» на московский престол.
«Обряд» Шуйскому произошел, по-видимому, так.
Значение Клушинской катастрофы было учтено в Моск-
ве двумя кругами. В одном главой был князь Василий
Васильевич Голицын, а самым рьяным деятелем — ря-
занский дворянин Прокопий Ляпунов. Голицын хотел
власти для самого себя, а Ляпунов с братьями и други-
ми рязанцами готов был работать на Голицына, и была
«дума у него большая на царя Василия с боярином со
князь В. В. Голицыным». Во главе другого круга врагов
Шуйского стоял Филарет Романов, а главными деяте-
лями были те люди, которые, живя в Москве, сносились
с тушинцами, призвавшими Владислава, и получали от
них письма и королевские «листы» в пользу королевича.
Второй период Смуты — социальная борьба
4J3
Виднейшими из них были Салтыковы, свойственники Ро-
мановых. Они определенно были за Владислава. Скрывая
друг от друга свои вожделения, оба кружка работали
против общего врага, и, когда 17 июля 1610 года в Моск-
ве началось площадное движение по поводу подхода к
Москве Калужского Вора, и те и другие воспользовались
этим движением. Во главе толпы стали один из Ляпуно-
вых (Захар) и Иван Никитич Салтыков. Возбужденная
толпа с Красной площади перешла на более просторное
место — за Арбатские ворота, к Новодевичьему монасты-
рю. Туда прибыли некоторые бояре и патриарх Гермо-
ген, и там, несмотря на уговоры патриарха, было решено
просить Шуйского, чтобы он царство оставил и шел на
свой старый боярский двор. Свояк Шуйского, боярин
князь И. М. Воротынский, с прочими вожаками толпы
отправились в Кремль, вывезли царя Василия из дворца
и арестовали его братьев. А затем, чтобы царь Василий
не вернулся на престол, его насильно постригли в мона-
хи и заперли в Кремлевском Чудовом монастыре. Так
окончилось четырехлетнее царствование «боярского
царя», пытавшегося восстановить политическое значе-
ние отжившей княжеской аристократии.
Свержение царя Василия было последним ударом мос-
ковскому государственному порядку. Появление Вора
уничтожило государственное единство и поделило страну
между двумя правительствами. Падение Тушина подало
было надежду на восстановление этого единства, а паде-
ние Шуйского уничтожило всякое правительство. Страна
имела лишь претендентов на власть, но не имела дей-
ствительной власти. Западные области государства были
заняты шведами, которые захватили после Клушинской
битвы Новгород, и поляками, которые осаждали Смо-
ленск и занимали Северскую землю. Юг московский был
в «воровстве», то есть в полной анархии; под столицей
стояли два вражеских войска — Вора и гетмана Жолкев-
ского. Остальные части государства не знали, кого им
слушать и кому служить. В Москве по свержении Шуй-
ского боярская дума приняла на себя роль временного
правительства и пожелала созвать выборных из городов
для царского избрания. Но города плохо слушали это
434
Глава J
правительство и выборных не посылали. Очевидно, что
и бояре не были настоящей властью.
Таково было в 1610 году положение Московского го-
сударства. Второй натиск «воров» на Москву, осложнен-
ный участием «литвы» и поляков, не доставил победы
оппозиционной массе. Но он сокрушил ее врага — оли-
гархическое правительство княжат — и привел в рас-
стройство и анархию консервативные слои населения.
Обе боровшиеся стороны, в сущности, были разбиты.
Московское общество, утратив в междоусобии полити-
ческую организацию, не находило руководящих сил я
себе самом и становилось жертвой иноземных победите-
лей, своевременно и удачно для их целей вмешавшихся
в московские дела. Таков был исход московской Смуты
в ее втором периоде, который мы характеризовали как
период социальной борьбы.
В третьем периоде Смуты эта социальная борьба ни-
зов и середины московского общества продолжалась, но
главным фактом этого периода, определявшим всю дея-
тельность московских людей, было уже не внутреннее
междоусобие, а борьба с внешними врагами за нацио-
нальную самостоятельность.
5 третий период
i СМУТЫ — БОРЬБА
ш ЗА НАЦИОНАЛЬНОСТЬ
CQ
ш /. МОСКВА ИЩЕТ ВЫХОДА ИЗ СМУТЫ
J- В ДИНАСТИЧЕСКОЙ УНИИ
С РЕЧЬЮ посполитой
1. Избрание в цари королевича Владислава
00 и посольство к Сигизмунду. 2. Политика коро-
<( ля: занятие Москвы поляками и выступление
< против них патриарха Гермогена.
L— 1. ИЗБРАНИЕ в цари королевича Вла-
дислава и посольство к Сигизмунду. Народное сборище,
свергнувшее Шуйского, временно передало власть бояр-
ской думе, действовавшей в ту минуту в составе семи
бояр — князя Федора Ивановича Мстиславского «с това-
рищи» (оттуда название ♦ семибоярщины»). Москва при-
сягнула боярам, прося их «за Московское государство
стояти и нас всех праведным судом судити и государя на
Московское государство выбрати с нами, со всяким людь-
ми, всею землею, сослався с городы». Бояре немедля пос-
ле 17 июля послали в города приглашения прислать вы-
борных «изо всех чинов по человеку». Но в смутные
дни и приглашения посылались не вполне исправно, и
земщина не откликалась на них; бояре официально че-
рез месяц свидетельствовали, что в Москву «из городов
посяместа никакие люди не бывали». Между тем собы-
тия шли своим чередом. Пока москвичи рассуждали о
том, кого выбирать на царство, своего ли московского
человека, или же из иноземных родов, — гетман Жол-
ковский с польским войском подошел к Москве. Он нес
с собой кандидатуру Владислава, избранного Тушинс-
ким боярством с полгода тому назад. В Москве хорошо
знали об этом избрании, и у Владислава было много
сторонников, в особенности среди высшей знати. В то
время как духовенство и московская толпа толковали
об избрании в цари человека из Голицынского или Ро-
мановского рода, боярство желало лучше Владислава,
ибо на примере Шуйского увидало всю неудачность опыта
436
Главо 4
с царем из бояр. Подход Жолкевского требовал быстро-
го решения дела. Земского собора с выборными из горо-
дов собрать не удалось. «Седмочисленные» бояре реши-
лись собрать земский собор старым порядком из тех
общественных элементов, какие нашлись в ту минуту в
самой Москве. Этому собору они предложили выбрать
Владислава на условиях, редактированных независимо
от Тушинского договора 4 февраля. Собор послушно по-
шел за боярами, и они получили возможность начать
переговоры с Жолкевским именем «всея земли» и «всех
чинов». Поспешно заключили они соглашение с гетма-
ном и привели Москву к присяге царю Владиславу. Ког-
да, таким образом, гетман обратился из врага в союзни-
ка, бояре направили его против Вора, стоявшего с каза-
ками близ Москвы, и Вор был прогнан в Калугу. Затем
бояре впустили гетмана с его войсками во внутренние
московские крепости, иначе говоря, отдали ему столицу.
Они поступили так из страха перед столичным населени-
ем. В смутные дни переворота в московской толпе раз-
давались голоса в пользу Вора, и его «листы» (прокла-
мации) ходили по городу. Бояре боялись «воровских»
выступлений настолько, что прибегли к помощи гетма-
на для охраны интересов избранного ими Владислава.
Условия, предложенные боярами Владиславу и приня-
тые Жолкевским, повторяли в основе начала, положен-
ные во главу договора 4 февраля: неприкосновенность
религии и государственного строя, политическую само-
стоятельность и обособленность Московского государства.
Но если договор 4 февраля, отличаясь национально-кон-
сервативным характером, допускал все-таки некоторые
новизны, то московский договор 17 августа отличался не-
примиримым консерватизмом и был составлен в духе стро-
гих правительственных традиций с твердым намерением
охранить и обеспечить основы московского церковного,
государственного и общественного порядка от всяких по-
кушений со стороны не только польско-литовской влас-
ти, но и собственных московских новаторов. В августовс-
ком договоре исчезли частности о повышении людей мень-
шего «стана» сообразно с их личной выслугой, о свободе
выезда за границу и т. п. В нем, наоборот, явилось требо-
Третий период Смуты — борьба за национальность
437
вание об охране ♦отечества» и ♦чести» московских ♦кня-
женецких и боярских родов» и точно указывались преде-
лы власти вновь избранного государя. Он должен был
принять православие и править с боярской думой и земс-
ким собором. Высший суд и установление новых податей
были предоставлены боярской думе, к законодательству
же призывалась ♦вся земля». Очевидно, редакция догово-
ра вышла из строго-охранительных боярских кругов, ко-
торые стремились укрепить исконный московский поря-
док и указать всем ♦ станам» московским подобающее, с
боярской точки зрения, место. Вот почему договор этот
вполне заслуживает название боярского.
Покончив дело с гетманом, бояре снарядили ♦великое
посольство» к королю Сигизмунду под Смоленск. Оно дол-
жно было просить короля дать Владислава в цари и ско-
рее отправить его в Москву. По составу своему посольство
действительно было ♦великим» (то есть, важным, чрезвы-
чайным). В него вошли: от духовенства Филарет Романов,
от боярской думы князь В. В. Голицын — оба с званием
♦ великих послов»; при них состояли члены земского со-
бора. От собора — »ото всея земли», как говорил под
Смоленском Голицын, — были отправлены, во-первых,
поголовно малочисленные сословные группы (провинци-
альные дворяне) и, во-вторых, по выбору представители
групп многочисленных (столичные дворяне). Таким обра-
зом, к королю поехала значительная часть собора. Другая
же его часть оставалась в Москве. Правительство москов-
ское, таким образом, разделилось, и уехавшая в посоль-
стве часть его без части, бывшей в Москве, была столь же
неправомочна, как и московская часть без отправленной
к королю. Это обстоятельство оказалось очень важным в
дальнейшем ходе сношений короля с Москвой.
2. ПОЛИТИКА короля; занятие Моск-
вы поляками и выступление против них патриарха Гер-
могена. По-видимому, не все участники дела об избрании
Владислава понимали сложность и запутанность поли-
тической обстановки. Прозорливее и искуснее всех был
гетман Жолкевский. В переговорах с боярами он являл-
ся уступчивым и ласковым. Он обещал, что Владислав
438
Глава 4
примет московскую веру; он благородно помог Москве
избавиться от Вора; он снискал доверие патриарха и бояр
и добился того, что занял столицу. Москва видела в нем
друга. В то же время он повлиял на выбор великих по-
слов в том отношении, что достиг удаления из Москвы
соперника Владислава князя Голицына и главы Рома-
новского рода Филарета, сына которого (Михаила) неко-
торые прочили в цари. Оба эти опасные для Сигизмунда
деятели оказались в его руках, когда приехали послами
в его лагерь под Смоленском. Гетман ухитрился даже
бывшего царя Василия Шуйского увезти к королю и даже
с его братом Дмитрием Шуйским. Словом, Жолкевский
сделал все, чтобы «обовладеть» Московским царством.
Но он понимал, что такой блистательный успех достиг-
нут случайно благоприятным стечением обстоятельств,
что Москва не покорена и не пленена, а добровольно
приведена к соглашению и что с ней надо быть осмотри-
тельным и осторожным. В этом смысле он осведомлял
короля. Но Сигизмунд понимал дело иначе: ему каза-
лось, что Московское государство лежит разбитым у его
ног и что Москва завоевана его мечом. Не входить с ней
в соглашение, не жертвовать для нее правоверием свое-
го сына надлежало королю, а повелевать ею и прямо
подчинить ее королевской власти. Поэтому Сигизмунд
выговаривал гетману за его якобы слабость, а великое
посольство он встретил с затаенной мыслью заставить
его вместо Владислава принять на царство самого Си-
гизмунда. Как только близорукая и упорная политика
короля стала ясна Жолкевскому, он взял отставку и
уехал на родину, сдав начальство в Москве Александру
Гонсевскому. Король же повел дело без него в собствен-
ном духе и без стеснений. По его желанию Гонсевский
установил в Москве военную диктатуру польской влас-
ти, в тисках которой бояре, по их словам, «в то время
все живы не были». Они лишились всякого значения,
потому что Гонсевский, «не россудя московского обы-
чая», всякие дела «переимал на себя». В помощь ему
Сигизмунд прислал в Москву деятелей того тушинского
кружка, который из Тушина перебежал к королю и, при-
звав в цари Владислава, стал послушно служить самому
Третий период Смуты — борьба за национальность
439
Сигизмунду. По московским понятиям, это были «самые
худые люди»: мелкие дьяки, «сынчишки боярские», даже
«торговые мужики». (Между ними особенно заметны были
Федор Андронов, «мужик», и Иван Грамотин, «подья-
чий»). Весь этот люд, встреченный в Москве с недовери-
ем и презрением, развязно принялся за дела при Гонсевс-
ком. Впоследствии бояре, уже после Смуты встретясь с
Гонсевским и вспоминая его подвиги в Москве, говорили
ему в лицо: «К боярам (в думу) ты ходил, челобитные
приносил; только, пришедши, сядешь, а возле себя поса-
дишь своих советников, Михайлу Салтыкова, князя Ва-
силия Мосальского, Федьку Андронова, Ивана Грамоти-
на с товарищи, а нам и не слыхать, что ты со своими
советниками говоришь и переговариваешь; и что велишь
по которой челобитной сделать, так и сделают, а подпи-
сывают челобитные твои же советники дьяки Иван Гра-
мотин, Евдоким Витовтов, Иван Чичерин да из торговых
мужиков Степанка Соловецкой; а старых дьяков ты всех
отогнал прочь». Унижение бояр дошло до того, что Гон-
севский подвергал их аресту без малейшего основания,
открыто взял в свои руки управление Москвой, отстра-
нив бояр от всяких дел и подчинив их своему капризу:
боярам «приказывал руки прикладывать — и они при-
кладывали»; а были они «все равно, что в плену», «лишь
только сидели да смотрели». Так осуществлялась власть
Сигизмунда в Москве. Посольству под Смоленском было
не лучше, чем боярам в Москве. Немного надобно было
времени и ума, чтобы понять, что король не даст сына на
Московское царство, а прочит его самому себе. До поры до
времени с великими послами дипломаты короля еще вели
переговоры о происшедшем под Москвой соглашении. При
этом обнаружилось, что посольство может действовать толь-
ко в пределах своего «наказа» и не имеет права ни в чем
отступить от условий, выработанных с гетманом, а в Мос-
кве оставшаяся там часть земского собора не правомочна,
без великого посольства, что-либо менять в создавшемся
соглашении. Тогда, усвоив себе положение вещей, Сигиз-
мунд попробовал вернуть посольство московское в Москву
с тем, чтобы там «вся земля» избрала в цари вместо Вла-
дислава его, Сигизмунда. Великие послы в Москву не
440
Глова 4
поехали; но других членов посольства — и очень мно-
гих — король соблазнил вернуться, «страхом и лестию»
поставив их на свою точку зрения. Посольство распа-
лось. Таким образом, королю не удалось заставить мос-
ковское правительство добровольно и гласно признать не
Владислава, а самого его царем «всея Росии»; но ему
удалось фактически уничтожить это правительство и ов-
ладеть властью в Москве. Когда он этого окончательно
достиг, он великих послов арестовал и отправил в Польшу.
В конце 1610 года в Московском государстве своей влас-
ти уже не было, а была иноземная диктатура.
Попытка политической унии с Речью Посполитой
была лебединой песнью московского боярского класса.
Получив после майского переворота 1606 года в свои
руки верховную власть, бояре-княжата сделали опыт
«общим советом Российское царство управлять», избрав
на престол одного из своих. Опыт оказался неудачным:
страна отказала олигархам в своем сочувствии, и в са-
мой боярской среде не было согласия. Боярский царь не
уцелел в Смуте. Тогда господствующий класс пришел к
мысли об унии, о привлечении на московский престол
нейтрального лица со стороны. Если бы это дело удалось,
«седмочисленные бояре», пригласившие Владислава, ста-
ли бы родоначальниками правящего класса, имевшего
участие во власти на основании точно определенного пра-
ва. Но дело не удалось. Польская сила поработила и уни-
зила бояр. Мало того: связав боярскую думу с именами
Владислава и Сигизмунда, польская диктатура бросила
на бояр тень «измены». Казалось, что бояре работали на
чужую власть, если от нее не страдали. Население так и
считало одних бояр страдальцами, других изменниками
и понимало, что боярская дума перестала быть руково-
дительницей страны; по слову современника, «оскудеша
премудрые старцы и изнемогоша чудные советники».
Сигизмундом был нанесен боярству последний удар, на-
всегда погубивший политическое значение боярства и
думы. На смену разбитого в борьбе класса должны были
стать другие общественные силы.
Легко можно представить себе то смущение, с каким
русские люди наблюдали первые признаки вожделений
третий период Смуты борьба за национальность
441
Сигизмунда. Владислав в Москву не ехал; великие по-
слы писали тайные письма с предупреждениями о пла-
нах короля; в Москве появлялись тушинцы с королевс-
кими мандатами и инструкциями. Все это смущало и
тревожило москвичей. Наиболее впечатлительные из них
уже в октябре 1610 года стали волноваться настолько,
что были арестованы Гонсевским (князья Воротынский
и А. Голицын). В ноябре уже вся Москва волновалась, и
польские власти приняли экстренные меры к тому, что-
бы привести город на военное положение: на стенах горо-
да стояли караулы; по улицам ходили патрули; населе-
нию было запрещено носить оружие; у улиц были унич-
тожены запиравшие их охранительные решетки; в город
не пускали подгородных крестьян; ночное движение по
городу было прекращено. К декабрю население Москвы
уже знало, что с Владиславом не благополучно и что сам
Сигизмунд хочет быть московским царем. Об этом в Ус-
пенском соборе заговорил с народом патриарх Гермоген:
он прямо запретил своей пастве целовать крест королю-
католику. Это выступление патриарха имело чрезвычай-
но важное значение. Оно, во-первых, вскрыло перед на-
родной массой назревший кризис, а во-вторых, вывело
Гермогена на политическую арену. До сир пор полити-
ческая роль Гермогена была невелика. В его натуре не
было черт политического деятеля. Невосприимчивый и
упрямый (по старому выражению «косный»), недально-
видный («ко злым и благим не быстро-распрозрителен» и
«слуховерствователен»), Гермоген не обладал ни гибкос-
тью ума, ни широтой кругозора. Он не всегда мог хоро-
шо опознаться в сложной обстановке и при Шуйском не
раз попадал впросак, будучи обманут и увлечен хитрым
царем, с которым не ладил, или же массовым движением
толпы, с которой не умел совладать. Он не скоро и не
легко позволил себя склонить в пользу избрания Владис-
лава, но, подпав личному обаянию Жолкевского, все же
пошел за боярским правительством. Когда же раскры-
лась неудача этого правительства и обнаружились пре-
тензии Сигизмунда, Гермоген показал свои основные ка-
чества. Он не испугался ни Гонсевского, ни других аген-
тов короля. Qh почувствовал в себе главу церкви и сознал
442
Глава 4
свой долг перед верующими. У него достало мужества
внушить народу, что, сохраняя верность присяге Вла-
диславу, буде он примет православие, народ никак не
должен присягать самому Сигизмунду. Предостерегая
свою паству против короля, Гермоген стал в открытую
оппозицию и Гонсевскому, и запуганным им боярам, и
агентам короля, оказавшимся во главе московской адми-
нистрации. Началась борьба между ♦ церковным верхом*
и стороной короля — борьба, создавшая Гермогену славу
«второго Златоуста* и поставившая его во главе нацио-
нального движения против поляков. Современники вы-
соко ценили патриотический почин патриарха: «только
б не от Бога послан и такого досточудного дела патри-
арх не учинил,— и за то было кому стояти? не токмо
веру попрати, хотя б на всех хохлы хотели (поляки)
учинити, и за то бы никто слова не смел молвити!*.
Значит, Гермоген один открыл глаза русским людям и
своей твердостью спас Московское государство от окон-
чательного порабощения. Так в данную минуту опреде-
лялось значение Гермогена в ходе дел.
3. ПОЛИТИКА КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА
ВОЗБУЖДАЕТ ПРОТИВ НЕГО
НАРОДНОЕ ВОССТАНИЕ
1. Образование земского ополчения и его пест
рый состав. 2. Осада Москвы и земское прави-
тельство. 3. «Приговор* 30 июня 1611 года: рас-
пад ополчения вследствие внутренней розни:
торжество казаков.
1. ОБРАЗОВАНИЕ земского ополчения
и его пестрый состав. Открытое выступление патриарха
против короля, происшедшее около 1 декабря 1610 года,
совпало с неожиданной смертью Вора, убитого своими
же в Калуге 11 декабря. Если голос патриарха указывал
на необходимость сопротивления королю, то смерть Вора
развязывала руки для действий против поляков без опа-
сения удара в тыл. Поэтому, именно в середине декабря
и произошел резкий сдвиг в настроении Москвы. В ней
началась деятельная пропаганда восстания против поля-
ков и велась она именем патриарха, хотя сам Гермоген,
по-видимому, еще не побуждал «на враги дерзнути и
третий период Смуты — борьба за национальность
443
кровопролитие воздвигнути». Из Москвы мысль о вос-
стании разошлась по стране. В посольском стане у стен
осажденного королем Смоленска; в московских прика-
зах под началом тушинских людишек, ставших коро-
левскими агентами; на московской улице под надзором
польского караула; наконец, в городах и селах под гнетом
польских военных реквизиций и постоев,— везде назревал
нравственный перелом, везде общая опасность заглушала
личные страсти и вожделения и вызывала более высокие
порывы народного чувства. Страна готовилась к борьбе и
искала вождей. Патриарха она единодушно считала сво-
им духовным водителем, а вожди ратные обозначились
сами. Конечно, первенствующее значение в народном дви-
жении должны были получить виднейшие лица в провин-
циальной среде, именно воеводы и дворяне крупнейших
городов и уездов и выборные власти наиболее людных и
зажиточных общин, а также атаманы (и вожаки иных
наименований) тех отрядов, — казачьих, литовских и
польских, — которые уцелели от тушинской организа-
ции и были настроены против короля.
Около 1 января 1611 года поляки, по их словам, пере-
хватили несколько грамот Гермогена в города с призы-
вом, чтобы из городов, «собрався все в сбор со всеми
городы, шли к Москве на литовских людей». Таких гра-
мот до нас не сохранилось, но вряд ли может быть сомне-
ние в том, что, начиная «сбор», городские люди сноси-
лись с патриархом и чаяли его благословения, а патриарх
не отказывал им в своем одобрении. В духовном едине-
нии с «церковным верхом» поднялась одна из первых
Рязань со своим воеводой Прокофьем Петровичем Ляпу-
новым. Одновременно с ней поднялся Нижний Новгород,
который поддерживал тайные сношения с Гермогеном че-
рез особых ходоков, «бесстрашно» проникавших к пат-
риарху даже тогда, когда Гонсевский взял его под арест.
За Рязанью и Нижним поднялось много других городов.
К движению примкнули и все остатки тушинского каза-
чьего или «воровского» войска. С этим общественным эле-
ментом особенно усердно сносился Ляпунов, которому мир
и союз с «воровскою» ратью был необходим по соображе-
ниям чисто военным. Из этих сношений выяснилось, что
444
Глава 4
в среде бывших тушинцев наиболее заметными вождями
против поляков будут атаман Иван Заруцкий в Туле и
боярин князь Д. Т. Трубецкой в Калуге. С ними обоими
Ляпунову удалось столковаться, и у новых союзников
был выработан «приговор всей земле: сходиться в дву
городех, на Коломне да в Серпухов». В Коломне должны
были сойтись городские дружины с Рязани, с нижней
Оки и с Клязьмы; а в Серпухове должны были собраться
особой ратью старые тушинские отряды из Калуги, из
Тулы и «с Северы». Приговор был выполнен, и к марту
1611 года движение воинских отрядов началось. К Моск-
ве дружно спешили земские и казачьи рати.
Польский гарнизон, занимавший Москву, конечно, знал
о возникшем против него движении и принял свои меры.
Его сил не хватило бы на оборону нс только всей внешней
крепостной ограды Москвы («Земляного города» по ли-
нии нынешней Садовой улицы), но и каменной стены
Белого города (по линии нынешних бульваров). Поляки
могли с успехом занимать только внутренние московские
цитадели — Кремль и Китай-город. Они привели их в
осадное положение, а остальной город решили, по обы-
чаю того времени, сжечь при подходе осаждающих, что-
бы не дать врагу прикрытий вблизи крепостных стен.
Москвичи сами помогли полякам выполнить это дело,
начав с ними ссору и уличную драку. 19 марта драка
перешла в общий бой. Поляки выгнали московское на-
селение из Китай-города в Белый город и зажгли послед-
ний. Москва выгорела, и тысячи москвичей разбрелись
по окрестностям без пищи и крова. Передовые отряды
народного ополчения не поспели прийти ко времени этого
боя и застали только тлевшее пожарище столицы. Они
и устроились лагерем, «таборами», на развалинах Моск-
вы. За авангардом подтянулась к Москве и вся земская
рать и, укрепившись в таборах, принялась за осаду Крем-
ля и Китай-города. Так началось лето 1611 года.
2. ОСАДА Москвы и земское прави-
тельство. В повой обстановке, когда вся страна возмути-
лась против Владислава и Сигизмунда, боярская дума в
Москве потеряла всякое значение, перестала быть ира-
Третий период Смуты — борьба за национальность
445
вительством. Бояре рассматривались как изменники, зак-
люченные в осаду вместе с иноземным врагом, которому
они оставались послушны. Взамен этого, бывшего, пра-
вительства необходимо было создать новое. Оно могло
составиться из тех элементов власти, какие обозначи-
лись во время народного движения. Такие деятели, как
Рязанский воевода П. Ляпунов, Тушинский (позднее
Калужский) боярин князь Д. Т. Трубецкой, атаманы
казачьи Заруцкий и Просовецкий уже держали в своих
руках власть над своими войсками и теми уездами и
городами, которые занимали. Они под Москву привлекли
с собой свои местные канцелярии («приказы») и через их
посредство продолжали управлять своими базами, где они
собрали войска, откуда двинулись в поход и откуда из-
влекали средства для своего содержания. Но все эти раз-
розненные и несогласованные «приказы» не составляли
правильного аппарата управления. Нужда в нем чувство-
валась остро; необходимо было создать правительство. Оно
и было создано путем соединения в одно целое разных
советов, группировавшихся около виднейших вождей. Все
вместе они называют себя «вся земля» и описательно име-
нуют себя так: «бояре и воеводы и думный дворянин
Прокопий Петрович Ляпунов и дети боярские всех горо-
дов и всякие служилые люди». Ото «всея земли» даются
распоряжения по городам и уездам, и «приговор» всея
земли считается для страны законом. Такого рода приго-
воры идут уже с апреля 1611 года. Однако по всем при-
знакам первые опыты «всея земли» не были удачны, в
земской рати существовали внутренние трения, и в осно-
ве их лежала все та же социальная рознь между казаче-
ством и, сравнительно, высшими общественными слбями
землевладельческого дворянства и зажиточного торгово-
промышленного посадского населения.
Выше было сказано, что Ляпунов, поднимая движе-
ние на Рязани, сносился с остатками «воровской» Ту-
шинской рати, которые после смерти Вора потеряли вся-
кое средоточие и связь и держались в южной половине
государства, не умея определить свои дальнейшие дей-
ствия. Они охотно примкнули к народному движению
против Сигизмунда, а Ляпунов охотно шел с ними в союз.
446
Глава 4
надеясь дать брожению этой опасной массы наилучший
исход в борьбе за общенародное дело «против разорите-
лей веры христианския». Быть может, это было не вполне
осмотрительно. Раз Ляпунов сблизился с «воровскими
советниками» и казачеством, ему надлежало принять и
все последствия этого сближения: считать всех «воров»
и казаков борцами, достойными награды за свой патри-
отический подвиг. Ляпунову представлялось, что луч-
шей наградой для зависимых «боярских людей», кото-
рыми тогда полнилась «воровская» казачья сила, будет
«воля и жалованье». Он и писал с обещанием воли и
жалованья ко всем вообще казакам, приглашая их идти
помогать ему под Москву, и прибавлял по адресу бег-
лых, еще не попавших в казаки холопей: «а которые
боярские люди, и крепостные и старинные, и те был
шли безо всякого сумнения и боязни: всем им воля и
жалованье будет, как и иным казакам». Надо думать,
что этот призыв имел в виду привлечь под Москву все
бродившее на Поле казачество, направить его силы на
общеземское дело и, взяв казаков на земское жалова-
нье, этим самым сделать беспокойную казачью массу без-
вредной для общественного порядка. Но, если таковы
были планы и надежды Ляпунова, он жестоко ошибся.
Его призыв способствовал собранию больших казачьих
масс в центре государства. Под Москву во множестве
сходились и боярские люди и вольные казаки, ждали
воли, требовали жалованья, но оставались в прежнем «во-
ровстве», нисколько не мирясь со старыми московскими
порядками. В подмосковном ополчении в 1611 году, точ-
но так же, как в 1606 г. у Болотникова, в политическом
союзе против общего врага оказались непримиренные
социальные враги. В общем совете всей рати эта вражда
давала себя знать. «Воровской» радикализм вызывал
консервативную реакцию, и дело шло явно к разрыву и
распаду ополчения. В июне 1611 года опасность внут-
реннего распада заставила Ляпунова прибегнуть к экст-
ренной мере. По его почину совет всей рати — «вся
земля», как этот совет себя называл — решил дать госу-
дарству новое верховное управление и одним торжествен-
ным актом разрешить насущнейшие вопросы текущей
Третий период Смуты — борьба за национальность
447
общественной жизни. В последние дни июня был выра-
ботан и 30 июня «всею землею» утвержден «приговор»,
создававший в стране временное правительство с опре-
деленными полномочиями и заданиями в сфере сослов-
ной и аграрной политики.
3. «ПРИГОВОР» 30 июня 1611 года;
распад ополчения вследствие внутренней розни; торже-
ство казаков. «Приговор 30 июня» считал верховной
властью в государстве «всю землю», олицетворяемую
советом рати, то есть представителями составных час-
тей подмосковного войска. «Вся земля» избирала «в пра-
вительство» бояр и воевод (Трубецкого, Ляпунова и За-
руцкого). Это «правительство» есть только подчиненная
власть, ограниченная в своих действиях ратным сове-
том «всея земли»: «не объявя всей земле, смертные каз-
ни никому не делать и по городом не ссылать; а кто кого
убьет без земского приговору, и того самого казнити смер-
тью». «Правительство» получало точно определенное воз-
награждение за свой труд; а что из земель «розняли боя-
ре по себе без земского приговору» и другим «роздали
они ж бояре», то подлежало возвращению в государствен-
ный земельный фонд. В руководство «правительству» даны
были указания о нормальном земельном обеспечении из
этого фонда всей вообще подмосковной рати и прочих
лиц служилого класса. Затем следовало определение о
казачьем «жаловании»: казакам «старым», которые дав-
но служили сотнями с городов или станицами с Поля,
предоставлялось на выбор получить поместье и стать слу-
жилыми людьми помещиками или же, оставаясь казака-
ми, получать «хлебный корм» и деньги за свою службу.
Далее в приговоре был указан порядок управления всем
государством, вместо многих «приказов», существовав-
ших в разных «полках», устанавливались общие для всей
страны учреждения: Разряд и Поместный приказ для рат-
ных дел и людей, финансовые приказы для сбора и рас-
хода денег, Разбойный и Земский приказы для юстиции
и полиции. Наконец, приговор утверждал старое москов-
ское правило, по которому крестьянский выход почитал-
ся отмененным: вывезенных и выбежавших «крестьян и
444
Глава 4
людей отдавать назад старым помещикам». Это был кос-
венный, но резкий выпад против тех элементов казаче-
ства, которые не подходили под понятие «старых каза-
ков», служащих «старо». Ранее эти элементы пригла-
шались Ляпуновым с обещанием воли и жалованья;
теперь по сыску прежних господ они возвращались в
неволю. Не менее резкое постановление против казаче-
ства — и старого и не старого одинаково — заключа-
лось в том, чтобы казаков с их атаманами не назначать
на должности по местному управлению, в города и уез-
ды, и вообще не выпускать из подмосковных таборов
иначе, как под начальством «дворян добрых».
Все содержание приговора 30 июня удостоверяет в том,
что он был направлен против казачества и стремился
дать торжество старому крепостному московскому поряд-
ку. Очевидно, представитель этого порядка Ляпунов в
данную минуту чувствовал себя и свою сторону сильнее
казачества с его вождями, Тушинским боярином Трубец-
ким и атаманом Заруцким, и «повеле написати приго-
вор» в своем духе. Однако это торжество Ляпунова было
непрочно и недлительно. Приговор раздражил казачью
сторону подмосковного войска. Принцип крепостного пра-
ва и в этот момент послужил главной причиной острой
социальной розни между землевладельческим дворянс-
ким слоем войска и его низшими слоями, представляв-
шими организованную оппозиционную массу населения.
Казаки заманили Ляпунова для каких-то объяснений в
свой «круг» и убили его (22 июля), затем разграбили его
«дом» в подмосковном лагере и начали открытую войну
с дворянами. Утратившие с Ляпуновым свое единство,
служилые люди ударились в бегство: «мнози разыдошася
от царствующего града», говорят современники, и мало-
помалу «отоидоша вси от Москвы прочь». Ополчение по-
гибало. В нем остались одни казаки да из дворян те,
«которые были в воровстве в Тушине и в Калуге». Иначе
говоря, под Москвой возродился тушинский стан. Но в
Москве уже не было русской власти, которая составила
бы противовес «воровству»: в Москве была «измена» и
польское засилье. Поэтому «воровские» казачьи власти
оказались в положении центрального правительства для
Третий период Смуты — борьба за национальность
449
всей страны. Они обладали центральным правительствен-
ным механизмом: у них в таборах «в Розряде и в Помес-
тном приказе и в иных приказах сидели дьяки и подья-
чие; и из городов и с волостей на казаков кормы сбирали
и под Москву привозили*. Получив силу, казаки «воров-
ства своего не оставили: ездили по дорогам станицами и
побивали*. В таких коротких фразах современники изоб-
ражали «настоящую беду Московскому государству».
Первая попытка, сделанная московскими боярами,
прекратить Смуту и восстановить государственный по-
рядок через унию с Речью Посполитой привела к
польской военной диктатуре. Вторая попытка, сделан-
ная средними слоями населения с помощью казачества,
привела к распаду земского ополчения и торжеству ка-
зачества над дворянством. Овладев властью под Моск-
вой, казачий табор стал правительственным средоточи-
ем всей страны и в первый раз, казалось, одержал побе-
ду над старым московским порядком. Не остерегшись
союза с «ворами*, средние московские люди надеялись
их дисциплинировать; но сами не устояли перед ними и
оставили им поле действия. Если бы в казачестве того
времени были определенные социальные идеалы и твор-
ческие задатки, они могли бы обнаружиться в деятель-
ности казачьего подмосковного правительства. Но их не
было: казачьи власти только «сбирали кормы*, а каза-
чьи станицы ездили по дорогам и «побивали». Страна
не могла подчиниться такому правительству.
3. НЕУДАЧА ПЕРВОГО ВОССТАНИЯ
ВЫЗЫВАЕТ ЕГО
БОЛЕЕ УДАЧНОЕ ПОВТОРЕНИЕ
1. Роль духовенства в 1611 г.; «грамотка» Гермо-
гена, 2. Нижегородское движение; его деятели; его
программа. 3. Образование в Ярославле временно
го правительства ( «вся земля» ) и его политика.
4. Его победа над казаками и поляками; освобож-
дение Москвы.
1. РОЛЬ духовенства в 1611 г.; «гра-
мотка» Гермогена. Подмосковная катастрофа не была един-
ственным несчастьем данного момента. Бегство служи-
лых людей из-под Москвы и превращение общеземского
15 Зак. № 180
450
Глава 4
правительства в казачье совпали по времени с тем, что
Сигизмунд взял Смоленск и отправил в плен «великих
послов» Филарета и Голицына, шведы заняли Новгород и
его область, а в Москве поляки посадили в тюрьму патри-
арха и угнетали бояр. Все это потрясало умы и смущало
души московских людей; все это говорило о возможности
полной гибели. Осень 1611 года была безотрадной порой
для московского общества, мучимого сознанием своего бес-
силия. Русские люди ни на что не надеялись и молились
только о том, чтобы Господь пощадил «останок рода хри-
стианского» и оградил миром «останок Российских царств
и градов и весей». От славного государства уцелели толь-
ко «останки»; никакие книги «не произнесоша нам тако-
вого наказания ни на едину монархию, ниже на царства и
княжения, еже случися над превысочайшею Россиею».
Главная беда заключалась, конечно, в том, что население
не знало, кому повиноваться и за кем идти. Обе власти —
польская в Москве и казачья под Москвой — были непри-
емлемы: первая представлялась вражеской и изменной,
вторая — «воровской». Утратив привычную организацию
и не имея центра, страна пока не имела никаких вождей
и правителей, которые бы так же уверенно, как в свое
время Скопин и Ляпунов, увлекли за собой народную массу
и стали бы во главе движения, дав ему направление и
программу. Страстно желая спасения и возрождения, одни
искали его в чудесах и видениях, звали к молитве и посту
в надежде спастись нравственным обновлением и очище-
нием. Распространялись сказания о чудесных явлениях и
знамениях, в основе которых лежал именно призыв к
покаянию. Одно из таких сказаний повлекло за собой
даже официальное распоряжение из казачьих таборов по-
ститься три дня; и действительно, по всей стране «пост
зачася», и при том такой усердный, что «многие младен-
цы помираху с того посту». Другие же более уравнове-
шенные и твердые люди желали указать выход из без-
дны, дав тот или иной практический совет, предложив ту
или иную программу действий. Таких советов и программ
было не мало; но все они выходили к двум основным и
первоначальным. Одна программа торопливо и кратко была
изложена в «грамотке» патриарха Гермогена к нижего-
Третий период Смуты — борьба за национальность
451
родцам около середины августа 1611 года. Другая заклю-
чалась в знаменитых грамотах братии Троицкого монас-
тыря. Очень любопытно то обстоятельство, что почин в
деле политического совета и руководства исходил от ду-
ховных лиц. Это значило, что с падением государства не
пала церковь, и ее представители уразумели, что на них
теперь перешла обязанность стать во главе расстроенного
Смутой общества. Но в общей разрухе и голоса церкви
звучали неодинаково и гласили разно: писания патриарха
и Троицких иноков не были согласны и потому были
несовместимы. Между ними приходилось делать выбор.
Патриарх, сидевший под стражей в Кремле, узнал, что
в подмосковном стане у казаков атаман Заруцкий желает
«на царство проклятого паньина Маринкина сына», при-
житого в Тушине Мариной Мнишек от Вора. Это отрож-
дение самозванщины очень обеспокоило Гермогена, и он
при первой возможности, через верного «бесстрашного»
человека Родю Мосеева, тайно дал знать нижегородцам,
которые поддерживали с патриархом сношения, чтобы
они всеми мерами распространили по городам эту тревож-
ную весть и патриаршим именем воспретили признавать
царем «Воренка». Гермоген просил действовать везде, в
городах и в «полках», его «словом» против казаков и
♦говорити бесстрашно, что проклятый (Воренок) отнюдь
ненадобе». Все те, кто чтил патриарха и желал за ним
следовать, должны были заключить, что в данную мину-
ту патриарх считает главным врагом земщины казаков с
их Воренком и главной задачей — борьбу с самозванщи-
ной и казаками. О поляках и короле в этой грамоте Гер-
могена даже и не упоминалось.
Другого содержания и направления были грамоты Тро-
ице-Сергиева монастыря. В тушинскую пору Троице-Сер-
гиев монастырь выдержал долгую осаду от Сапеги и Ли-
совского. Каменные стены спасли монастырь, но он был
вовсе истощен и разорен осадными лишениями. Для его
восстановления после осады настоятелем монастыря был
назначен архимандрит Дионисий, один из самых замеча-
тельных людей того времени. Он широко понял предсто-
явшее ему дело. Из богатых и уцелевших от разрухи
имений монастыря и из других подчиненных Троицкому
452
Г лава 4
монастырей он стянул людей и средства и поставил свой
монастырь на ноги. Но он не стал покоить братию «ши-
роким» житием, а, напротив, направил ее к трудам на
общую пользу. Находясь всего в 60 верстах от Москвы,
монастырь был свидетелем «кипевшей» Смуты; «всеми
путьми быша беглецы» к Троицкой обители, в крепких
стенах которой можно было укрыться и отдохнуть и по-
питаться. На дело призрения и устремил Дионисий силы
своей братии. Монахи и монастырские слуги и крестьяне
строили больницы, «дворы и избы разные на странно-
приимство всякому чину»; собирали запасы на содержа-
ние призреваемых в этих больницах и дворах; питали и
лечили больных и слабых; хоронили умерших; «по пу-
тем и по лесам ездили и смотрели того, чтоб звери не
ели, и мученых от врагов, мертвых и умирающих, всех
сбирали». Такого рода деятельность вышла далеко за
стены обители и нуждалась в защите и покровительстве
власти. Единственной же властью, на которую мог опе-
реться монастырь, тогда была власть подмосковного опол-
чения, сначала земского, при Ляпунове, а затем казачье-
го. Дионисий силой вещей был в сношениях с «табором»,
принимал от Заруцкого и Трубецкого помощь и защиту
и, в свою очередь, помогал им в борьбе с поляками, чем
мог: посылал «пеших троицких слуг и служебников со
свинцом и с зелием» (порохом) и писал «грамоты во все
городы о помощи». Вот эти-то грамоты и получили ши-
рокую известность. Они были обращены ко всей земщине
и звали ее на помощь подмосковному казачьему войску
против ляхов и изменников, сидевших с ними в Москве.
Монахи не закрывали глаз на казачье «воровство»; но
они еще верили в возможность общего действия и проч-
ного единения казачества и земских слоев, и рознь их
представляли временной и случайной. Потому, в течение
всего второго полугодия 1611 года они проповедовали еди-
нение с казаками и в этом отношении далеко разошлись
с патриархом. Тот давал лозунг: сперва на казаков, по-
том на поляков; монахи же звали на поляков вместе с
казаками заодин. Это были несовместимые лозунги, и
земщина, как увидим далее, последовала не за Троицкой
братией, а за Гермогеном.
Третий период Смуты — борьба за национальность
453
2. НИЖЕГОРОДСКОЕ движение; его де-
ятели; его программа. В августе 1611 года совершился
распад Ляпуновского ополчения и к концу этого месяца
вся страна уже знала о происшедшем несчастии. Грамот-
ка Гермогена о Воренке дошла до Нижнего Новгорода
25 августа, и тотчас же Нижний и соседние с ним города
списались между собой и условились «быть всем в совете
и соединенья», не принимать казачьей администрации и
«казаков в город не пущати ж». Настояние Гермогена
было таким образом приведено в исполнение. Волжские
города объявили себя против казачьих таборов, а после-
дние в свой черед стали смотреть на Понизовые города
как на строптивых бунтовщиков против подмосковных
«бояр» Трубецкого и Заруцкого. Прошло несколько не-
дель, и в Нижнем был сделан дальнейший шаг — от пас-
сивного сопротивления казакам к активному им проти-
водействию. Около 1 сентября в число земских старост,
ведавших общинное хозяйство и податные дела нижего-
родского посадского мира, был избран один из торговцев
(«убогою куплею питался») Кузьма Минин. Вступив в свою
должность, он в сентябре же начал говорить «пред всеми
в земской избе и идеже аще обреташеся» о необходимости
«чинить промысел» над врагами, то есть вместо пассивно-
го выжидания перейти к действию. Проповедь Минина
отличалась большим воодушевлением: по всем данным,
это был человек большого темперамента и исключитель-
ных способностей. Ему удалось увлечь своих сограждан,
и они сделали то, что по условиям своего быта могли
сделать. В земской избе, где совершались все мирские дела,
посадские люди написали «приговор всего града за рука-
ми» (то есть с подписями, формальный и крепкий). В нем
определялся особый сбор «на строение ратных людей», и
произвести этот сбор поручалось Минину. Дело, задуман-
ное посадом, было доложено воеводам Нижегородским
князю В. А. Звенигородскому и А. Алябьеву. Они же на
общегородском сходе нижегородцев всех сословий объяви-
ли дело всему городу. Обставлено это было, по преданию,
очень торжественно: соборный протопоп Савва Ефимьев
«пред святыми вратами» в соборе прочитал одну из Тро-
ицких грамот и говорил народу речь. После него говорил
454
Глава 4
Минин. Всем городом решили собирать казну и строить
рать «на очищенье Московского государства». Минин стал
выборным мирским уполномоченным у денежного сбора,
«окладчиком», по обычному выражению того времени. Над
ополчением же, которое должно было быть устроено на
земские деньги, вручили власть особому воеводе и около
него создали обычный «приказ». Воеводой пригласили одно-
го из самых заметных ратных воевод того времени князя
Дмитрия Михайловича Пожарского. Он жил недалеко от
Нижнего в своей суздальской вотчине и лечился от ран, по-
лученных под Москвой в бою с поляками весной 1611 года.
В «товарищи» к Пожарскому дали рязанского дворянина,
бывшего в Нижнем «о всяком договоре и добром совете»,
И. И. Биркина и дьяка Василия Юдина. Одновременно с
тем, как прибыл в ноябре в Нижний князь Пожарский,
туда пришли из Арзамаса сотни служилых людей, про-
гнанных Сигизмундом из-под Смоленска, Дорогобужа и
Вязьмы. Лишенные оседлости, блуждали эти люди по всей
Руси, ища себе новых поместий. С готовностью они яви-
лись в Нижний служить на земские средства, как только
услышали о сборе там рати. Вместе с местными, нижего-
родскими, служилыми людьми (которых было немного)
они и составили первые кадры будущего ополчения.
Так началось то Нижегородское ополчение, которому
было суждено создать крепкое правительство в разбитой
Смутой стране. В ноябре 1611 года к Нижнему присое-
динились уже ближайшие Поволжские города (Балах-
на, Гороховец), в январе — Казань, Вологда и Верховые
города (Ярославль и др.), а затем, в начале же 1612 года,
в Нижний «поидоша изо всех городов: первое приидоша
Коломничи, потом Рязанцы, потом же из Украинских
городов многие люди и казаки и стрельцы, кои сидели
на Москве при царе Васи лье». Можно удивляться той
быстроте, с какой городское движение Нижнего пере-
шло в областное, Низовское, а затем и в общеземское,
охватившее всю северную половину государства. Нача-
ли его посадские мужики; поддержали провинциальные
служилые люди; руководил им князь высокой породы;
провозгласило оно определенную национально-охранитель-
ную программу, — все данные для того, чтобы к нему
Третий период Смуты — борьба за национальность
4SS
потянулись и примкнули все те слои населения, которые
не желали Владислава с его ляхами и казаков с их Во-
ренком. Движение объединяло земскую Русь и ставило
ее против одолевавших врагов, внешних и внутренних
одинаково. Повторялся опыт Ляпунова, но без его роко-
вой ошибки сближения с «воровскою» казачьей массой.
Свою программу Нижний Новгород изложил в особой
грамоте, разосланной в города в конце 1611 года. В ней объ-
являлось о происходящем в Понизовье движении и изъяс-
нялись усвоенные там точки зрения. Особенно много гово-
рилось о казачьем «воровстве» и о желании казаков на-
чать «новую кровь», то есть междоусобие, провозглашением
Марины и ее сына. Отрекаясь от Воренка и от «литовского
короля», Пожарский и нижегородцы желали всей землей
выбрать нового государя, «кого нам Бог даст»; а до тех пор
настаивали на единении всех земских людей «в одном сове-
те», чтобы «на польских и литовских людей идти вместе»
и «чтобы казаки по-прежнему низовой рати своим воров-
ством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринкиным
сыном не розгонили». Надеясь на силу объединенной зем-
щины, Пожарский с нижегородцами уверенно говорили о
казаках: «мы дурна никакого им учинить не дадим», «дурна
никакого ворам делати не дадим». Грамота эта произвела
сильное впечатление во всех городах, куда попадала. Она
являлась манифестом консервативной части московского
общества, направленным против всего того, что отошло от
старого московского порядка. К нижегородскому ополче-
нию стали тянуться все сторонники этого старого порядка.
И в то же время его учли как своего врага Кремлевские
сидельцы — поляки с московскими «изменниками» и под-
московные воры-казаки. Если первым предстояло, голо-
дая в Кремлевской осаде, терпеливо ожидать развязки
неизбежного столкновения нижегородцев с казаками, то
казачьи вожаки должны были немедля определить свое
отношение к новому земскому движению. Заруцкий заду-
мал овладеть Ярославлем и пройти в Заволжье, чтобы пре-
рвать сообщение Нижнего с Поморьем и разобщить их.
Наступление казаков на Ярославль стало известно нижего-
родцам и было сочтено ими за начало военных действий.
Пожарский принял вызов Заруцкого, и борьба началась.
456
Глава 4
3. ОБРАЗОВАНИЕ в Ярославле времен-
ного правительства («вся земля») и его политика. По
первоначальному плану Пожарский хотел было со своим
войском наступать прямо на Суздаль и Москву. Покуше-
ние же казаков на Ярославль заставило его переменить
намерение. Стало ясно, что так же, как в 1608 году, глав-
ной ареной борьбы будет север. Обе стороны — и земская
и казачья — одинаково понимали, что неразоренный Сму-
той север является прочной базой для того, кто им владе-
ет, — и обе стороны хотели им завладеть. Ранней весной
1612 года Пожарский перебросил свои силы по Волге к
Ярославлю, выбил из него казаков, основался в Ярослав-
ле прочно и оттуда стал рассылать войска в разные сто-
роны для полного изгнания казаков из Поморья. Хорошо
задуманное Заруцким дело не удалось. Поморье осталось
за нижегородцами.
В самом деле, что было ему делать под Москвой? Там
оба его врага держали друг друга в неподвижности: каза-
чья рать не могла ни выпустить поляков из осады, ни
сама безнаказанно уйти от стен Кремля и Китай-города.
Придя под Москву, Пожарский рисковал, подобно Ляпу-
нову, стать жертвой нового междоусобия, уже раз сгубив-
шего народное дело. Оставаясь в Ярославле, он мог спо-
койно выжидать событий, увеличивать свою рать, устра-
ивать свой тыл. Вновь возникавшая земская власть удобнее
всего могла действовать в Ярославле, крупнейшем городе
всего Замосковья и Поморья. Центральное положение
Ярославля в этих областях делало его естественным сре-
доточием объединявшейся Земщины, а близость его к
Москве давала ему и стратегическую важность. Вот поче-
му в течение полугода или пяти месяцев (март-август)
Ярославль играл роль земской столицы и резиденции вре-
менного правительства, образованного в ополчении.
Когда Пожарский пришел в Ярославль (около 1 ап-
реля 1612 года), около него действовал «общий совет»,
числом человек 50. От имени этого общего совета 7 ап-
реля была разослана по городам грамота с приглашени-
ем прислать в Ярославль «изо всяких чинов людей че-
ловека по два и с ними совет свой отписати за своими
руками». Эти городские представители должны были*
Третий период Смуты — борьба за национальность
4S7
составить совет «всея земли* вместе с освященным со-
бором и «общим советом* Пожарского. Московские зем-
ские соборы обычно составлялись из патриаршего сове-
та, боярской думы и земских представителей. Такого
состава «всея земли» желали и в Ярославле. Но патри-
аршего совета и боярской думы негде было взять: пат-
риарх Гермоген умер в феврале 1612 года в Московской
тюрьме; бояре сидели с поляками в осаде. В Ярославле
удовольствовались тем, что собрали освященный собор
из наличного духовенства с митрополитом Кириллом
(жившим на покое) во главе. Это были, по тогдашнему
выражению, «власти». В роли боярской думы выступали
в Ярославле бывшие там два-три боярина вместе с на-
чальниками отдельных отрядов в земской рати. Это были,
по тогдашнему выражению, «бояре и начальници». Ко
«властям» и боярам придали земских представителей из
городов и таким способом образовали совет «всея земли»,
который ведал все важнейшие дела военные, судебные и
даже дипломатические. Как русским людям, так и ино-
странцам этот совет представлялся правильным и пол-
номочным народным собранием. Имевшие с ним дело
шведы признавали за ним законную власть и звали его
die Musscowitischen Stande, die Reussischen Stande. Ле-
тописец русский и русские официальные акты считают
его верховным правительством «всея земли*.
С помощью этого совета и под его авторитетом По-
жарский достиг весьма важных результатов в Ярослав-
ле. Север был очищен от казаков и целиком перешел в
руки земской рати. Шведское правительство, владевшее
Новгородом, обещало Пожарскому свой нейтралитет под
условием, что в свое время, когда дело дойдет до царс-
кого избрания, в Ярославле поставят кандидатуру на
московский престол королевича шведского Филиппа. Эта
кандидатура уже была принята Новгородом, вошедшим
при шведской оккупации в подневольную унию со Швед-
ским государством. К кандидатуре Филиппа Пожарский,
по-видимому, относился серьезно; но все-таки на нее смот-
рели прежде всего, как на средство обеспечить тыл ярос-
лавской рати от шведского нападения во время наступле-
ния на Москву. Кроме дел военных и дипломатических,
454
Глава 4
ярославская власть деятельно занималась устройством
самого ополчения и его снабжением. Есть данные ду-
мать, что ярославская рать превратилась в сильную и
благоустроенную армию, хорошо спаянную и обучен-
ную. Ее военное превосходство над казаками к исходу
лета 1612 года стало для всех очевидным. В цели По-
жарского и его сотрудников входило и то, чтобы в Ярос-
лавле же, не ожидая освобождения Москвы, избрать и
царя. Но до этого довести дело не удалось: обстоятель-
ства заставили идти под Москву ранее, чем предпола-
галось. Была получена весть о приближении к Москве
от Смоленска гетмана Хоткевича с польскими войска-
ми и с запасами для Кремлевского гарнизона. Несмот-
ря на вражду с Ярославским правительством, Трубец-
кой и Заруцкий дали ему знать об опасности, и Пожар-
ский немедля выступил к Москве, чтобы не пропустить
в Кремль Хоткевича.
4. ЕГО ПОБЕДА над казаками и поля-
ками; освобождение Москвы. В августе 1612 года про-
изошла под Москвой встреча земской рати с казачьими
«таборами*. Для казаков она оказалась роковой. Ярос-
лавские отряды, подходя к Москве, становились отдель-
но от казаков в укрепленных «острожках» и не обнару-
живали желания сближаться с ними, решив, что им
«отнюдь вместе с казаками не стаивать». Такое поведе-
ние земцев заставило казаков думать^ «нет ли какого
умышления над ними» у ярославской власти. Среди ка-
заков начался раскол, поведший к распадению сильного
казачьего центра «таборов». В таборах в то время сиде-
ло одних казаков до 5000 человек, не считая воинского
люда других чинов и наименований (в роде «украинс-
ких городов ратных людей»); а кроме того, «под Моск-
вою же во всех полках жили москвичи — торговые и
промышленные и всякие черные люди, кормилися и
держали всякие съестные харчи». Гнездо это пришло
теперь в полное расстройство. Часть его сил немедля
передалась Пожарскому на его полную волю. Другая
часть, «мало не половина войска», под начальством За-
руцкого отошла в Коломну, а оттуда в Рязанскую об-
Третий период Смуты — борьба за национальность
459
ласть и далее на юг. Остальные не знали, что делать и
как держаться в отношении ярославской рати, которая
не шла на соединение и примирение. Биться с этой ра-
тью у них уже не было сил; оставалось ждать и «нелю-
бовь держати» на земских людей за то, что «к ним в
таборы не пошли».
Около 20 августа Хоткевич показался под Москвой и
обрушился на войска Пожарского. После значительных
колебаний казаки помогли Пожарскому, и Хоткевич
ушел, не пробившись в Кремль и понеся большой урон.
Но эта победа над общим врагом не помирила русских
людей, и среди казаков жила еще мысль «всех ратных
людей переграбить и от Москвы отженуть». Потребно
было несколько недель для того, чтобы в таборах со-
всем оставили мысль о борьбе с земским войском и
решились капитулировать. В начале октября состоя-
лось соглашение между Пожарским и Трубецким: они
«по челобитью и по приговору всех чинов людей стали
во единачестве и укрепились, что им да выборному
человеку Кузьме Минину Московского государства дос-
тупать и Российскому государству во всем добра хотеть
безо всякие хитрости». Было образовано единое времен-
ное правительство, в котором по своему боярскому сану
Трубецкой писался на первом месте, а действительная
власть принадлежала «совету всея земли» и его ярос-
лавским руководителям. Можно думать, что внутренне-
го согласия было не особенно много в этом «единаче-
стве», но прекращение распри все-таки принесло свой
плод. Объединенное ополчение 22 октября взяло Китай-
город, а 26-27 и Кремль сдался на капитуляцию.
Польский гарнизон проявил большой героизм во время
полуторагодового Кремлевского сиденья. Он дошел до
крайней нужды, даже, говорят, до людоедства; он много
раз просил помощи у своего короля и терпеливо ждал
ее. Но небогатый силами и средствами Сигизмунд не
смог или не сумел его поддержать, и польское владыче-
ство в Москве пало. Попытка Сигизмунда в декабре
1612 года вернуть себе Москву не удалась, так как у
короля не было и на этот раз достаточных сил для штур-
ма Московских укреплений.
460
Глава 4
4. ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
ИЗБИРАЕТ ЦАРЯ
1. Созыв земского собора: его состав. 2. Ход из-
бирательной мысли на соборе. 3. Кандидатура
Михаила Федоровича Романова и его избрание.
1. СОЗЫВ земского собора; его состав.
Не легко было положение временного правительства по
освобождении Москвы. Казаки не умели держать дис-
циплины и грозили постоянными беспорядками и меж-
доусобием при дележе добычи и пленных. В Кремле
осада произвела ужасающий беспорядок, и необходимо
было наскоро устранить его и привести московские кре-
пости в боевую готовность. Необходимо было отпустить
по домам ратных людей ярославского ополчения, сде-
лавших продолжительную боевую кампанию, особенно
ввиду предстоявшего похода Сигизмунда. Столь же не-
обходимо было закрепить достигнутый успех царским
избранием, чтобы превратить временное правительство
в постоянную нормальную власть.
В первые же недели по очищении Кремля идут из
Москвы грамоты с призывом выборных людей из городов
для царского избрания. Ждут их в Москве к Николину
дню (6 декабря); не дождавшись, торопят поспевать к
Рождеству Христову. Просят выбрать «из собору (то есть,
духовенства) и из посадских людей и из уезду, из черных
волостей» десять человек «лучших и разумных и постоя-
тельных людей» и дать «полный и крепкий достаточный
приказ», чтобы им «о государственном деле говорити было
вольно и бесстаршно», чтобы они «были прямы безо вся-
кие хитрости». В ожидании приезда выборных отпуска-
ют из Москвы ратных людей, демобилизуют армию; и к
декабрю в Москве уже нет ярославской рати: «дворяне и
дети боярские разъехалися по поместьям, а на Москве
осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две да
казаков полпяты тысячи (то есть 4500) человек, да стрель-
цов с тысячу человек, да мужики-чернь». Таков московс-
кий гарнизон, с которым Москва готова была в декабре
1612 года встретить Сигизмунда.
В начале января 1613 года начался съезд в Москву
выборных людей на избирательный собор. Нельзя точно
Третий период Смуты — борьба за национальность
461
определить, сколько их всего туда приехало, так как не
сохранилось точного и полного списка участников собора.
До нашего времени дошло два рукописных экземпляра
торжественной «избирательной грамоты» или соборного
протокола. Под одним подписалось 235 избирателей, под
другим — 238, а всего в этих подписях упомянуто 277 имен
соборных участников. Но это не есть точное их число.
Выборные подписывали грамоту один за многих товари-
щей, не называя их поименно. Так, выборных нижего-
родцев было на соборе не менее 19, а подписали грамоту
всего 5 человек на одном экземпляре и 6 на другом. По-
этому можно думать, что число участников собора было
гораздо больше 277; одних провинциальных выборных
можно считать до 500, если предположить, что города
присылали по 10 человек, как их просили Пожарский и
Трубецкой. Не менее 50 городов откликнулось на их при-
зыв. Для того времени такое число достаточно велико,
тем более, что в него вошли города самых различных
областей государства от Белого моря до Дона и Донца.
В территориальном отношении состав представительства
на соборе 1613 года был достаточно полон. В сословном
отношении он был также полон: представлены были и
служилый и тяглый классы, были представители и воль-
ного казачества. В своей массе собор, конечно, оказался
органом тех слоев московского населения, которые уча-
ствовали в очищении Москвы и восстановлении земского
порядка; он не мог служить ни сторонникам Сигизмунда,
ни «воровской» тенденции вольного казачества. Однако
сторонники Сигизмунда, а равно и сторонники избрания
вообще иностранного принца на соборе, по-видимому,
были. Поэтому ход избирательной мысли на соборе был
сложен и не гладок. Современники глухо говорят, что
♦по многие дни бысть собрания людем, дела же утвердити
не возмогут и всуе мятутся семо и овамо»; «многое бысть
волнение людем, кийждо бо хотяше по своей мысли деяти».
2. ХОД избирательной мысли на соборе.
Первым решением собора, о котором заявлено было офи-
циально, был отказ ото всякой иноземной кандидатуры;
торжественно постановили: «а Литовского и Свинского
462
Глава 4
короля и их детей, за их многие неправды, и иных нико-
торых земель людей на московское государства не оби-
рать, и Маринки с сыном не хотеть»- Неизвестно точно,
кто именно предлагал в цари иноземца. В Ярославле шли
очень серьезные переговоры относительно шведского прин-
ца и, можно думать, Пожарский допускал возможность
его призвания. Сигизмунду и Владиславу в 1612 году
(в декабре) доносили, что «на Москве у бояр, которые
вам, великим господарям, служили, и у лучших людей
хотение есть, чтобы просити на господарство вас, велико-
го господаря королевича Владислава Жигимонтовича».
Есть также известия, что у некоторых москвичей бродила
мысль о возможности приглашения на московский пре-
стол кого-либо из Габсбургов. Все эти соображения и чая-
ния об иноземцах были пресечены собором, и один из
современников, упомянув об этом, выразился так, что «на-
чальници же паки восхотеша себе царя от иноверных,
народи же ратнии не восхотеша сему быти», то есть выс-
шие слои избирателей готовы были призвать иностранца,
а низшие воспрепятствовали этому. Как бы то ни было,
вопрос об иностранцах был снят, а кстати и отвергнута
«Маринка с сыном», то есть, в сущности, уничтожена
возможность возрождения самозванщины.
Покончив с этим, стали обсуждать дело далее: «гово-
рили на соборех о царевичах, которые служат в Москов-
ском государстве, и о великих родех, кому из них Бог
даст на Московском государстве быти государем», то
есть перебирали обруселое потомство татарских и горс-
ких (с Кавказа) князьков и свое, московское, боярство.
Наступила самая трудная минута избирательной сессии:
нелегко было решить, который из «великих родов» мог
бы превратиться в династию. Сторона «княжат» была
совершенно разбита Смутой, и ее руководители Шуйс-
кие и В. В. Голицын были за пределами государства, в
плену у короля; остальные за «службу» Владиславу и за
сидение с поляками в Кремлевской осаде почитались за
«изменников». Не в лучшем положении была и другая
сторона дворцовой знати. Годуновский род вовсе упал по
смерти Бориса. Шереметевы разбрелись по всем лагерям
и партиям. Романовы также переживали тяжелую пору:
Третий период Смуты — борьба за национальность
463
их глава и единственный талантливый представитель
Филарет был в плену в Польше, остальные же были не-
значительны сами по себе и были в разброде. Из ♦вели-
ких родов» некого было в данную минуту счесть за вид-
нейшего и достойнейшего кандидата на престол. К тому
же крупнейшие бояре после московской осады уехали из
Москвы, избегая ложного положения, в какое они попа-
ли после московской осады. Их «в думу не припускали»,
то есть устранили от участия во временном правитель-
стве Пожарского и Трубецкого, и даже «писали об них в
городы ко всяким людем: пускать их в думу, или нет?»
Как решился этот вопрос, неизвестно, но в результа-
те — бояр не было ни на соборе, ни в Москве, а оказа-
лись они «в городах», то есть разъехались по своим
вотчинам. На смену им жизнь выдвинула новые автори-
теты — Пожарского и других «начальников» земской
рати и руководителей временного правительства. Труд-
но объяснить, почему они сами не стали претендентами
на царство, но очевидно, что их влияние на собор не
было значительным. Выше сказано, что они клонились
к призванию иноземца, но в этом разошлись с массой
рядовых избирателей, и должны были ей уступить. При
таких условиях понятно, что настроение избирателей
разбилось, и каждый хотел «по своей мысли деяти»;
наступила избирательная горячка с обычными ее свой-
ствами — агитацией и подкупами: «многие же от вель-
мож, желающе царем быти, подкупахуся, многим и да-
юще и обещающе многие дары».
Наконец, 7 февраля 1613 года, собор избрал царем сына
Филарета Романова Михаила Федоровича. Смута научи-
ла московских людей быть осторожными: собор отложил
оглашение совершенного им избрания на две недели —
до 21 февраля. В эти две недели, во-первых, «послали
Московского государства по бояр в городы, по князя
Ф. И. Мстиславского с товарищи, чтоб они для большо-
го государственного дела и для общего земского совету
ехали к Москве наспех». А во-вторых, «во все городы
Российского царствия, опричь дальних городов, посла-
ли тайно во всяких людех мысли их про государское
обиранье проведывати верных и богобоязненных людей,
464
Г лова 4
кого хотят государем царем на Московское государство
во всех городех». И только тогда, когда посланные съе-
хались из городов с хорошими вестями и бояре собра-
лись в Москву, — 21 февраля М. Ф. Романов был про-
возглашен царем в большом московском дворце, еще не
отстроенном после двухлетней польской оккупации.
3. КАНДИДАТУРА Михаила Федоро-
вича Романова и его избрание* Нетрудно понять, поче-
му после многих колебаний собор остановился именно
на Михаиле Федоровиче Романове. С первого взгляда,
правда, его кандидатура представляется странной: очень
юный, не достигший и 20 лет; болезненный, потому что
♦скорбел ножками» от последствий ушиба; тихий и не-
деятельный — он был ♦не прочен» к благополучию го-
сударства. Он был лишен хорошего руководства, так
как отец его томился в плену за пределами России, а
единственный дядя Иван Никитич был ничтожный по
способностям и разбитый параличом человек. В более
дальней родне Михаила не было способных и достойных
людей, кроме, разве, Федора Ивановича Шереметева,
видного и почтенного боярина того времени. Как можно
было призывать на престол такого кандидата? Однако
чем ближе вглядываемся в обстоятельства той минуты,
тем яснее понимаем, что Михаил Федорович был един-
ственным лицом, на котором могли сойтись обе сторо-
ны, еще не окончательно примиренные, московского об-
щества — земство и казачество. Надобно помнить, что
избирательная кампания проходила под давлением мос-
ковского гарнизона, в котором численно преобладали ка-
заки: они были опасны своим многолюдством и дерзки
сознанием своей силы. Они не слушались власти: ♦во
всем казаки боярам и дворянам сильны, делают, что хо-
тят», говорит современник. Еще в декабре 1612 года ка-
заки в Москве рассуждают о царском избрании, ♦чтобы
обрать кого из русских бояр, а примеривают Филаретова
сына и Воровского (сына) Калужского». Таким образом,
в самом начале соборной сессии кандидатура Михаила
была поставлена с казачьей стороны вместе с кандидату-
рой Воренка. Последнюю земщина принять, конечно, не
Третий период Смуты — борьба за национальность
465
могла, и моральный авторитет собора не позволил ее и
обсуждать: она была упразднена тотчас после начала
соборных заседаний вместе с кандидатурами «иновер-
ных». Но чем решительнее земщина становилась против
Воренка, тем внимательнее она должна была отнестись к
другому казачьему кандидату. Нет сомнения, что казаки
выдвигали Михаила «Филаретова сына» по Тушинским
воспоминаниям, потому что имя Филарета прочно было
связано с Тушинскими таборами. Но фамилия Романо-
вых была связана и с иным рядом московских воспомина-
ний. Из этого рода вышла первая жена Грозного, Анаста-
сия Романовна, «голубица», имя которой вспоминалось с
сочувствием и почтением. Брат ее, Никита Романович, во
время Грозного пользовался редкой популярностью, как
способный администратор, не служивший в опричнине,
и гуманный человек. Его имя славилось в народных и
казачьих песнях как друга и защитника угнетенных.
Последний царь из старой московской династии, Федор
Иванович, сын Анастасии, по матери принадлежал к
тому же Романовскому роду. Совсем независимо от ка-
заков в 1610 году, когда в Москве после свержения Шуй-
ского шла речь о призвании Владислава, некоторые слои
московского населения считали Михаила Федоровича
Романова лучшим кандидатом на царство, чем Владисла-
ва. Таким образом, выдвинутая казаками еще до собора
кандидатура Михаила на самом земском соборе получила
значение общеземское, и когда выяснилось, что кроме
Михаила, нет таких имен, которые могли бы сочетать на
себе желания казачества и прочих классов населения, то
Михаил и был избран. Его избрание имело тот смысл,
что мирило в самом щекотливом пункте две еще не впол-
не столковавшиеся общественные силы и создавало им
возможность дальнейшей солидарной работы и примире-
ния. Вот почему радость обеих сторон по случаю достиг-
нутого соглашения была искренна и велика, и московс-
кие люди были правы, когда писали, что Михаил был
избран «единомысленным и нерозвратным советом» его
будущих подданных.
Так представлялось дело избирательному собору. Сто-
ронние наблюдатели как русские, так и иноземные,
466
Глава 4
отметили, однако, одну такую черту в ходе царского из-
брания, какой нет в избирательной грамоте и в других
официальных документах об избрании. В русской пись-
менности сохранились некоторые намеки на то, что собор
не сам пришел к мысли об избрании Михаила, а был к
ней приведен посторонним давлением, вмешательством со
стороны. Есть рассказ, например, о том, что права Миха-
ила на трон объяснил собору пришедший в его заседание
какой-то «славного Дону атаман»; есть и другой рассказ,
что Троицкому монаху Авраамию Палицыну на монас-
тырское подворье в Москве приходили вместе с дворяна-
ми и казаки с просьбой доложить собору их мысль об
избрании Михаила. Эти не вполне определенные сообще-
ния содержат в себе намеки, достаточно деликатные, на
казачье влияние в Москве, на то, что первая мысль о
Михаиле принадлежала именно казакам. Не намеки, а
прямые утверждения, и притом не деликатные, о том же
самом исходили от поляков. В официальных объяснениях
польских дипломатов с московскими в первое время по
выборе Михаила москвичам приходилось выслушивать «не-
пригожие речи». Лем Сапега грубо высказал Филарету
при московском после, что «посадили сына его на Москов-
ское государство государем одни казаки донцы». А Гон-
севский говорил князю Воротынскому, что Михаила «вы-
бирали одни казаки». В острых перекорах между послами
слышались и такие слова, что «Романов — казачий царь».
Как и поляки, шведы высказывали то же убеждение, что
в Москве при избрании Михаила все делалось под казачь-
им засилием. Учитывая эти впечатления иностранцев, ис-
торик не должен забывать, что роль казачества в царском
избрании не была скрыта и от московских людей, но
представлялась им она иначе, чем иностранцам. Царское
избрание, замирившее Смуту и успокоившее страну, ка-
залось земским людям особым благодеянием Господним,
и приписывать казакам избрание того, кого «сам Бог объя-
вил», было в их глазах неприличной бессмыслицей.
Ск
<
I—
CR
cz
CD
ПОСЛЕДСТВИЯ
СМУТЫ
1. Baja новой власти — средние классы. Смена
правящего класса: падение боярства и успехи
поместного дворянства. Созданная Смутой связь
дворянства с посадским населением. Поражение
казачества. 2. Смута содействует росту поли-
тического сознания и самодеятельности в Мос-
ковском обществе. Местные советы в смутное
время и неся земля». 3. Культурные новшества
и внешняя политика после Смуты.
1. БАЗА новой власти — средние клас-
сы. Смена правящего класса: падение боярства и успе-
хи поместного дворянства. Созданная Смутой связь дво-
рянства с посадским населением. Поражение казачества.
Избрание Михаила Федоровича считается обыкновенно
концом Смуты. Новому московскому царю оставалась
лишь борьба с последствиями пережитой государством
катастрофы и с последними уже слабыми вспышками ос-
трого общественного брожения. Нижегородскими вождя-
ми социальная борьба была ликвидирована. После пора-
жения и разгрома боярского правительства 1610 года, пос-
ле распадения Ляпуновского дворянского правительства
1611 года дело дошло до «последних людей» (как выра-
зился один современник), и почин этих последних мос-
ковских людей, посадских тяглецов Нижнего Новгорода,
привел к решительному успеху. По очереди, в порядке
сословной иерархии, брались за дело государственного
восстановления разные классы московского общества, и
победа досталась слабейшему из них. Боярство, богатое
правительственным опытом, гордое «породою» и «кипя-
щее» богатством, пало от неосторожного союза с иновер-
ным врагом, в соединении с которым оно искало выхода
из домашней Смуты. Служилый землевладельческий
класс, несмотря на то, что владел воинской организаци-
ей, потерпел неожиданное поражение от домашнего вра-
га, в союзе с которым желал свергнуть иноземное иго.
Нижегородские посадские люди в начале своего дела
были сильны только горьким политическим опытом и
466
Глава 5
научились на чужих примерах бояться неверных союзни-
ков больше, чем отрытых врагов. Они осмотрительно под-
бирали в свой союз только те общественные элементы»
которые представляли собой консервативное ядро москов-
ского общества. Это были служилые люди средних и мел-
ких статей, не увлекшиеся в «измену» и «воровство», и
тяглые «мужики» городских и уездных миров северной
половины государства» наименее расшатанной кризисом
XVI века и Смутой последних лет. Это была обществен-
ная середина» которая не увлекалась ни реакционными
планами «княженецкого» боярства, ни тем исканием
общественного переворота, которое возбуждало крепост-
ную массу крестьян и холопей. Объявив открытую войну
«воровскому» казачеству» называя «изменниками» всех
тех» кто был заодно с польской властью, вожди ополче-
ния 1612 года обнаруживали вместе с тем большую гиб-
кость и терпимость в устройстве своих отношений. Их
осторожность не переходила в слепую нетерпимость, и
все те, кто принимал их программу и не возбуждал их
подозрений, получал их признание и приязнь. Казак,
пожелавший стать служилым казаком на земском жало-
ванья; тушинец, даже литвин, поляк, или иной чужезе-
мец, шедший на земскую службу «за дом пресвятые Бо-
городицы», не встречали отказа и становились в рады
ополчения. Эти ряды служили приютом всем» кто желал
содействовать восстановлению национального государства
и прежнего общественного строя. Именно эта определен-
ность программы и вместе с тем широкое ее понимание
дали успех ополчению 1612 года и постепенно обратили
его «начальников» в устойчивую и прочную государ-
ственную власть. Усвоив эту программу и опираясь на
создавшую ее силу средних классов населения» царь
Михаил удержался на престоле, мог положить начало
новой династии и укрепить порядок.
Многообразны были последствия пережитой Московс-
ким государством Смуты. Классовая борьба» шедшая дли-
тельно и упорно» не привела к революционной перемене
общественных отношений. Вмешательство иностранных
государств в эту борьбу не уничтожило государственной
самостоятельности Москвы. Но и внутренний строй мос-
Последствия
469
ковского общества и внешние отношения Москвы пре-
терпели глубокие изменения. Напрасно Н. И. Костома-
ров, И. Е. Забелин и другие историки думали, что Смута
ничего не изменила в ходе московской истории и в конце
концов вернула московскую жизнь в старое русло, «как
при прежних великих государех бывало». Смута сделала
московскую жизнь иной во многих отношениях.
Прежде всего, в Смуте окончательно погибла вековая
московская знать, недобитая Грозным. Озлобленные его
гонениями «княжата» все-таки пережили Грозного и ви-
дели конец его династии. Они считали за собой право
наследовать ей и, погубив Годуновых, возвели на пре-
стол своего вожака князя Василия Шуйского. Однако
Смута оказалась сильнее боярской олигархии и погубила
Шуйского. Тогда бояре бросились в унию с Речью Поспо-
литой и, попав в тяжелую польскую неволю, оказались в
«измене» и потеряли всякий моральный кредит и поли-
тическую силу. Новое правительство образовалось без них
в Ярославле; новая династия была создана без них в Мос-
кве, те немногие «княженецкие» великие роды, которые
не вымерли во времена опричнины и Смуты, в XVII веке
зачахли и обеднели; новая династия, отодвинув их на
задний план, создала вокруг себя и новую знать, при-
дворно-бюрократическую, с крупными имуществами, зе-
мельными и денежными. Старым «княжатам», чтобы
сделать карьеру, приходилось идти тем же путем лич-
ной выслуги и дворцового фавора, которым шли прочие
карьеристы XVII века, говорившие, что «государь, что
Бог: и малого великим чинит».
Изменилось, благодаря Смуте, положение служилого
класса — «дворян и детей боярских» государевых поме-
щиков. В XVI веке правительство деятельно устраивало
этих помещиков на поместных землях, крепя за ними
всякими мерами крестьянский труд и добиваясь того,
чтобы они «устройно» служили. С этой целью дворяне
каждого уезда были организованы в военную единицу —
«город» и во главе «города» стояли выборные дворяне
«окладчики», обязанные держать на учете всех дворян
уезда. Конечно, это была некоторая организация, но су-
ществовала она не для самоуправления и не в интересах
470
Глава 5
дворян. Вне служебной связи они были разобщены и оди-
ноко сидели.по своим поместьям. В Смуту, когда прави-
тельственное влияние ослабело, а враг, тот или иной, вне-
запно налетал на уезд, в виде ли польского отряда, или в
виде казачьей станицы, — дворяне не умели встретить
опасность вместе, заодин; они в одиночку спасались по
лесам или же бросались в ближайший город и там отси-
живались вместе с тяглым населением города. Только опи-
раясь на посадских «мужиков», питаясь городским запа-
сом, с городским «нарядом» (пушками), обращались они
в благоустроенную рать и становились силой. В Смуту
это происходило часто. Общая опасность сближала и род-
нила эти общественные классы и, в Ярославском ополче-
нии слив их в народную армию, окончательно соедини-
ла их в прочный союз средних классов.
Этот союз и оказался победителем в социальной борь-
бе. Он освободил Москву; он создал правительство По-
жарского; он наполнил своими представителями земский
собор 1612-1613 гг.; он, наконец, избрав царя, стал око-
ло него твердой опорой его власти. Из среды этого союза
выходили виднейшие люди новой московской админист-
рации: городской воевода; приказный судья; приказный
дьяк; ведавший «государеву казну» и казенное хозяйство
торговый человек — «гость» или купец «гостиной» и «су-
конной» сотен. Через два-три десятилетия после первой
своей победы 1612 года дворянство уже чувствовало свою
силу и предъявляло правительству ряд настоятельных
петиций, — правда, в весьма почтительной форме, — об
удовлетворении его сословных нужд, а в 1648 году выс-
тупило, хотя и корректно, но уже менее почтительно, с
требованием законодательной реформы. Англичанин Флет-
чер был прав, когда в 1591 году предсказывал, что побе-
да в московском междоусобии будет принадлежать не
знати и не народной массе, а общественной середине,
«войску» (the militarie forces).
Насколько успела общественная середина, настолько
проиграли общественные низы, действовавшие в Смуту
под именами казаков и воров. Им удалось тремя удара-
ми (1606, 1608, 1611) расшатать и опрокинуть государ-
ственный «боярский» порядок и даже — на короткий
Последствия
471
миг — овладеть правительственным аппаратом. Но они
не принесли с собой, взамен нарушенного ими строя
жизни, ничего нового ни в идее, ни в практической
форме. Они были силой разрушительной, но отнюдь не
созидательной, и нейтральным слоям земщины они не
давали ничего такого, что могло бы соблазнить их в пользу
♦казачества» против ♦боярства». Вот почему ♦вся земля»
стала против казаков и объявила им войну. В 1612 году
она их победила окончательно. Из-под Москвы ушла
на Дон, а затем на Каспий, та часть казаков, которая
не желала капитулировать перед земщиной. Наиболее
радикальные из них, потеряв надежду овладеть Русью,
завели переговоры с Персидским шахом о подданстве;
но раньше, чем оно осуществилось, они были побиты
московскими войсками, а вождь их Заруцкий казнен.
Другие круги казаков основались на Дону в виде свое-
образного сообщества с выборной властью (♦старшиною»)
во главе. А те казаки, которые под Москвой соедини-
лись с Пожарским и составили московский гарнизон,
мало-помалу распределились по различным ♦службам».
Наконец, остаток ♦воровских» казаков, продолжавших
разбойное дело под Москвой и вообще на Руси, был
беспощадно истреблен. ♦Воровское» казачество переста-
ло существовать. А так как крепостной строй в государ-
стве продолжал тяготеть над трудовой массой, то про-
должались и побеги из крепостных хозяйств. Беглецы
теперь шли на Дон и собой ♦полнили реку», но в тече-
ние целого полувека там не возникало и мысли ♦трях-
нуть Москвою». Снова отродилась эта мысль только в
пору пресловутого Стеньки Разина.
Так, стало быть, Смута не изменила общественного
строя Москвы, но она переместила в нем центр тяжести
с боярства на дворянство. Произошла смена господст-
вующего класса, и новый господствующий класс сох-
ранил на будущее время за собой и право на крестьян-
ский и холопий труд, и право на придворную и служеб-
ную карьеру. Он явился полноправным наследником
прежних ♦высокородных» княжат и бояр — «государей
всея Руския земли», нашедших в Смуте свой полити-
ческий конец.
472
Г лава 5
2. СМУТА содействует росту полити-
ческого сознания и самодеятельности в Московском об-
ществе. Местные советы в смутное время и «вся зем-
ля». Глубокие изменения произвела Смута и в области
политических понятий и отношений московских. Мос-
ковское государство XVI века, до Смуты, это — «вотчи-
на» царя и великого князя. Вся полнота владельческих
прав древнего удельного князя на наследственный удел
была усвоена московскими государями и распростране-
на на все государство. Население этой вотчины не было
гражданами своего отечества, а почиталось или «слуга-
ми» или «холопями» своего хозяина-государя, или его
«богомольцами», или же «сиротами», ведшими свое хо-
зяйство «на земле государевой, а в своем посельи». Мос-
ковские люди иначе не мыслили своего царства, как в
виде «дома», имевшего своего собственника и владыку,
«сильножителя», как выразился один из московских
писателей. Когда этот «сильножитель» умер, иначе, когда
прекратилась московская династия, «дом» остался без
главы и хозяина и был разоряем «домовозрастными»
рабами. Именно своеволием рабов в выморочном хозяй-
стве и представляли себе Смуту старозаветные московс-
кие люди. Но потрясающие события Смуты и необходи-
мость строить дом без «хозяина» заставили московские
умы прозреть и понять, что страна без государя все есть
государство, что «рабы» суть граждане и что на них са-
мих лежит обязанность строить и блюсти свое общежи-
тие. Когда порвались старые связи, объединявшие облас-
ти в общем подчинении Москве, и развалился в Смуте
общий государственный порядок, тогда получили боль-
шее значение связи местные. Без агентов центрального
правительства настоящей властью стали агенты самоуп-
равления. Правительственные распоряжения заменились
постановлениями местных «миров». Целые области ста-
ли жить соглашениями таких «миров», по соседству всту-
павшими друг с другом в постоянные сношения. Эти
сношения или «обсылки» происходили и между далеки-
ми друг от друга городами. Обычно происходило так,
что различные сословные организации одного города или
уезда составляли один общегородской или общеуездный
Последствия
473
совет, и уже этот совет от лица города или уезда всту-
пал в переписку с другими городами и звал к себе их
послов или же к ним посылал своих. Особенно в
1611 году распространился этот обычай посылать «для
доброго совета» в другие города земских послов. Так,
известный рязанский воевода Ляпунов послал в Нижний
«для договора» дворянина Биркина с дьяком, дворянами
и всяких чинов людьми, а в Калугу своего племянника с
дворянами. Из Казани на Вятку ездили послами сын бо-
ярский, два стрельца и посадский человек. Пермь отпра-
вила двух «посылыциков» в Устюг «для совету о крест-
ном целованье и о вестех». Из Галича на Кострому «для
доброго совета» прислали дворяне одного дворянина, а
посадские люди одного посадского человека. Из Ярослав-
ля «от всего города» дворянин да посадский человек по-
сланы были в Вологду. Из Владимира в Суздаль отправи-
ли «на совет» дворян и посадских «лучших» людей. Сло-
вом, посылка из одного города в другой представителей,
выбранных местными обществами, стала обычаем, и со-
единение в одном всесословном «совете» представителей
нескольких областей произошло естественно, вследствие
исключительных событий Смутной эпохи. Местная са-
моуправляющаяся община со своей выборной «земской
избою» послужила как бы основой, на которой возни-
кал сначала всесословный совет «всего города», а затем
совет из нескольких городов, образуемый выборными
изо всех слоев свободного населения, именно духовен-
ства, дворянства и тяглых людей.
На этой же самой основе возник и выборный «совет
всея земли» — в тот момент, когда советные люди из
городов соединились впервые в общеземском соборе и стали
считать себя высшей властью в государстве. Это произошло
во время наибольшей «разрухи», когда Московское госу-
дарство казалось совершенно погибшим от внешнего за-
воевания и внутреннего междоусобия. Тогда в отчаянном
порыве «последние люди» московские поднялись за роди-
ну, успели соединиться в общее ополчение 1612 года и из
знакомых им форм местного выборного представитель-
ства создали выборный «совет всея земли». Не имея
другой власти, кроме выборной, эти «последние люди»
474
Глава 5
и передали выборному своему совету верховное руково-
дительство всеми делами страны.
Так в ужасах смут родилась «вся земля» — полно-
мочный совет земских выборных людей, который почи-
тал самого себя верховным распорядителем дел и хозяи-
ном страны.
Рядом со старым понятием «царя государя и велико-
го князя всея Руси» стало новое представление о «всей
земле», олицетворяемой ее выборными. Рядом с «вели-
ким государевым делом» стало «великое земское дело».
Избранному «всею землею» новому царю царство уже не
могло стать просто «вотчиною», ибо вотчинных прав на
государство у нового царского рода не бывало. Новый
царь получал власть не над частным имуществом, а над
народом, который сумел организовать себя и создать свою
временную власть во «всей земле». Власти постоянной,
возникшей в лице нового государя, надлежало опреде-
лить свои отношения ко «всей земле» и править ею
вместе с ней. Старинный вотчинно-государственный быт
уступал место новому, более высокому и сложному —
государственно-национальному. Новая власть и должна
была действовать сообразно новым условиям.
В первые дни своего царствования царь Михаил Федо-
рович чувствовал себя в затруднительном положении: Сму-
та внутри еще продолжалась; внешние враги угрожали
по-прежнему; средств в казне не было. Земский собор,
избравший царя, употреблял все усилия к тому, чтобы
достичь порядка, собрать силы и средства. Но скоро это
не могло сделаться, и молодой государь с упреком указы-
вал собору на «нестроения», грозя не принять врученной
власти и даже колеблясь, ехать ли ему в столицу. Он не
видел возможности править страной и унять «всемирный
мятеж» без содействия собора и требовал этого содействия,
призывая себе на помощь «всю землю» во всяких делах
управления. Иначе говоря, на первых же порах новый
государь хотел править с собором и не видел в этом умале-
ния своих державных прав и своей власти. Со своей сто-
роны, и «вся земля» нисколько не желала умалять власть
своего избранника и с послушным усердием шла ему на
помощь во всем, в чем могла. Земский избранник и на-
Последствия
475
родное собрание не только не спорили за свои права и за
свое первенство, но крепко держались друг за друга в
одинаковой заботе о своей общей целости и безопасности.
Сознание общей пользы и взаимной зависимости приводи*
ло власть и ее земский совет к полнейшему согласию и
обращало царя и «всю землю» в одну нераздельную поли-
тическую силу» боровшуюся с враждебными ей течениями
внутри государства и вне его. Так обстоятельства Смутной
поры придали государственной власти московской слож-
ный состав: эта власть слагалась из личного авторитета
неограниченного государя и коллективного авторитета со-
бора «всея земли». Всякое «великое государево и земское
дело» делалось тогда «по указу великого государя и по
всея земли приговору». При этом государев указ охотно
опирался на земский приговор, а земский приговор полу-
чал силу только по государеву указу. Не существовало
никаких хартий, которыми определялось бы это взаимо-
отношение власти и земского представительства, и нет
никакой возможности говорить об «ограничении» власти
Михаила Федоровича; но тесная связь царя и «всея зем-
ли» и коллективный характер государственной власти при
царе Михаиле стоят вне сомнений.
В первые десять лет царствования Михаила Федорови-
ча земский собор, по-видимому, непрерывно действовал в
Москве и «вся земля» всегда была около своего государя.
В остальное время жизни царя Михаила соборы созыва-
лись чрезвычайно часто, хотя уже нельзя говорить об их
непрерывности. Успокоение государства совершилось, и
замирение на границах было достигнуто. Смутные време-
на кончились, и общественная жизнь вошла в мирную
колею. Власти не было уже необходимости постоян-
но спрашивать мнения «всей земли» и опираться на ее
приговор. При сыне Михаила Федоровича, царе Алексее,
в порядках управления брало верх, — чем далее, тем
более, — «приказное» начало, бюрократизм; соборы со-
зывались реже и реже, и «вся земля» понемногу стано-
вилась не управляющей, а управляемой и опекаемой
средой. Но долго еще московские люди вспоминали под-
виги «всей земли» и верили, что без нее нет спасения в
опасностях. Как только приходило какое-либо экстренное
ш
Глава 5
государственное дело, они указывали, что «то дело вели-
кое всего государства всей земли», «то дело всего госу-
дарства — всех городов и всех чинов», и у великого госу-
даря «милости просили», чтобы он «указал для того дела
взять изо всех чинов на Москве и из городов лучших
людей»... Так говорилось, например, в 1662-1663 гг. во
время голода и денежных затруднений в Московском го-
сударстве.
3. КУЛЬТУРНЫЕ новшества и вне-
шняя политика после Смуты. Сверх новшеств соци-
альных и политических Смута внесла в московскую
жизнь и новшества культурные. До Смуты только царс-
кий двор и случайно отдельные лица соприкасались с
иноземцами и видели их в Москве; очень редко по слу-
жебным обязанностям русские послы или же «гости» (тор-
говые агенты) попадали за границу и воочию наблюдали
европейскую жизнь. В смутное время соприкосновение с
иностранцами у москвичей стало постоянным и общим.
За первым самозванцем в Москву явились сотни, даже
тысячи поляков, «литвы» и всякого рода «немцев» —
военных, торговых и промышленных. Пострадав в по-
громе 1606 года, иностранцы снова явились в Тушине
и оттуда разбрелись по всей стране в Тушинских отрядах.
С другой стороны, со Скопиным явились они в Москву в
виде «кованой рати» ландскнехтов (наемных солдат); от-
туда прошли они в Клушино и обратно в Новгород, где
надолго засели. Общение с этими разноплеменными при-
шельцами стало для русских неизбежной необходимос-
тью и повлекло за собой, главным образом, два послед-
ствия. Во-первых, русские люди убедились в том, что для
их собственных нужд и польз следует усвоить европейс-
кую технику. После Смуты московское правительство
широко заимствует с Запада военную и всякую иную «на-
уку». А во-вторых, русские увидели, что «литва», «ляхи»
и «немцы» умеют веселее жить и не боятся небесной
кары за житейские утехи, ибо не вменяют их в грех,
подлежащий покаянию и наказанию. Если первое по-
следствие — деловое заимствование — было неизбежно
и совершалось по долгу службы, из государственного
Последствия
477
интереса, то второе было делом личного почина и вкуса.
Европейский костюм, бритье бороды, музыка, затейные
приметы домашней обстановки проникают в московскую
жизнь вместе с латинской и польской книгой, религиоз-
ным вольнодумством, политической идеей. В XVII веке в
Москве идет умственное брожение, несущее с собой за-
чатки той европеизации Руси, которая так широко шаг-
нула вперед при Петре Великом.
Наконец, чтоб исчерпать вполне перечень того, что над-
лежит считать последствиями Смуты, мы должны вспом-
нить ход внешней политики Москвы в XVII веке. Из Сму-
ты московское государство вышло с утратой своих запад-
ных областей. Новгород и другие города «от Немецкой
украйны» были захвачены шведами; Смоленск и города
от «Литовской украйны» были взяты поляками. Московс-
кая политика при новой династии ни на минуту не забыва-
ла этих утрат. Шведы скоро отдали Новгород, оставив за
собой только морское побережье от р. Наровы до г. Корелы
(1617). Смоленск же продолжал быть за Речью Посполи-
той, и Владислав считал себя, кроме того, московским го-
сударем. Все силы Московского государства были направ-
лены на ликвидацию счетов с этими врагами, и более всего
с поляками. Идея возмездия жила в московских сердцах
независимо от желания вернуть себе утраченные земли.
Все войны XVII века велись с этой идеей возмездия, и
только в 1686 году с Речью Посполитой достигли «вечно-
го мира» вместо срочных перемирий; и только при Петре
Великом свели окончательные счеты со Швецией. Посто-
янные военные расходы на содержание ратной силы и на
ведение войн тяжелейшим образом ложились на населе-
ние и разоряли государство. Но оставить счеты с теми,
кто в Смуту делал Москве «многие неправды», московс-
кие люди не могли, как не могли они примириться с
мыслью об утрате морского берега и свободных сношений
с Балтийскими гаванями. Море повелительно влекло к
себе всех московских политиков XVII века.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
В. С. Брачев
ФЕНОМЕН С. Ф. ПЛАТОНОВА
И НАША ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА.......................5
ИВАН ГРОЗНЫЙ
Глава первая
ГРОЗНЫЙ В РУССКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ .................................72
Глава вторая
ВОСПИТАНИЕ ГРОЗНОГО ...........................86
Глава третья
ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ГРОЗНОГО. РЕФОРМЫ
И ТАТАРСКИЙ ВОПРОС........................... 101
Глава четвертая
ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД ........................... 128
Глава пятая
ПОСЛЕДНИЙ ПЕРИОД
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГРОЗНОГО.
БАЛТИЙСКИЙ ВОПРОС
И ОПРИЧНИНА.................................. 134
БОРИС ГОДУНОВ
Глава первая
КАРЬЕРА БОРИСА .............................. 176
Глава вторая
ПОЛИТИКА БОРИСА.............................. 216
Глава третья
ТРАГЕДИЯ БОРИСА ..............................276
Содержание 479
СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Очерк истории внутреннего кризиса
и общественной борьбы
в московском государстве
XVI и XVII веков
Глава первая
МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО
ПЕРЕД СМУТОЙ .....................................335
Глава вторая
ПЕРВЫЙ ПЕРИОД СМУТЫ —
СМУТА ДИНАСТИЧЕСКАЯ ..............................370
Глава третья
ВТОРОЙ ПЕРИОД СМУТЫ —
СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА.................................403
Глава четвертая
ТРЕТИЙ ПЕРИОД СМУТЫ —
БОРЬБА ЗА НАЦИОНАЛЬНОСТЬ .........................435
Глава пятая
ПОСЛЕДСТВИЯ СМУТЫ.................................467
Сергей Федорович ПЛАТОНОВ
СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Генеральный директор А. Л. Кноп
Директор издательства О. В. Смирнова
Главный редактор Ю. А. Сандулов
Художественный редактор С, Л. Шапиро
Подготовка текста О. П. Панайотти, А. Г. Чеботарев,
Корректура О. Г. Жук, А. К. Райхчин,
Подготовка иллюстраций А. Б. Иванов
Подготовка макета А. Б. Иванов
Выпускающие А. В. Яковлев, Н. К. Белякова
ЛР№ 065466 от 21.10.97
Гигиенический сертификат 78.01.07.953.П.000998.02.01.
от 13.02.2001 г., выдан ЦГСЭН в СПб
Издательство «ЛАНЬ»
lan@lpbl.8pb.ru
www.lanpbl.spb.ru
193012, Санкт-Петербург, пр. Обуховской обороны, 277,
издательство: тел.: (812)262-2495, 262-1178;
pbl@lpbl.spb.ru (издательский отдел),
склад А» /. факс: (812)267-2792, 267-1368.
trade@lpbl.spb.ru (торговый отдел),
193029, пр. Елизарова, 1,
склад № 2: (812)265-0088, 567-5493, 567-1445.
root@lanpbl .spb.ru
Филиал в Москве:
Москва, 7-я ул. Текстильщиков, 5, тел.: (095) 919-96-00.
Филиал в Краснодаре:
350072, Краснодар, ул. Зиповская, 7, тел.: (8612)57-97-81.
Сдано в набор 17.01.2000. Подписано в печать 02.04.2001.
Бумага газетная. Формат издания 84х1081/зг. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 25,2. Уч.-изд. л. 24,13.
Тираж 5000 экз. Заказ № 180.
Отпечатано с готовых диапозитивов в ГИПК «Лен из дат»
(типография им. Володарского) Министерства Российской Федерации
по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.
191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, 59.