В.Т.ПАШУТО
РЕВАНШИСТЫ
• ПСЕВДОИСТОРИКИ
РОССИИ

В.Т.ПАШУТО
РЕВАНШИСТЫ
- ПСЕВДОИСТОРИКИ
РОССИИ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Москва 1971

Среди врагов коммунизма видное место принадле-
жит западногерманским «специалистам по Востоку» —
остфоршерам, которые злонамеренно чернят прошлое
нашей страны, стараясь доказать, что русский народ —
«исконный завоеватель», что коммунизм — «род рели-
гии», а Советский Союз — «враг Европы», что все пе-
редовое в России — только с Запада. «Восток минус За-
пад = нулю» — такова арифметика реваншистов. Кри-
тическое рассмотрение системы преподавания этого
типа истории в средней и высшей школе ФРГ обнару-
живает возрождение гитлеровских взглядов: немецкие
«герои войны» вновь разгуливают по страницам учеб-
ных пособий.
Книга доктора исторических наук В. Т. Пашуто
разоблачает западногерманских псевдоученых-реван-
шистов, показывает их истинное лицо— врагов мира
между народами. Не Советский Союз враждебен Евро-
пе, а остфоршунг враждебен науке — таков вывод этой
весьма своевременной книги, которую с пользой и ин-
тересом прочтет не только специалист.
На первой странице обложки фотография из жур-
нала «Унзере цайт» (ФРГ): студенты и школьники
Франкфурта-на-Майне протестуют против издания
учебников, содержащих реакционные, реваншистские
идеи. На плакатах написано: «СССР — наш партнер,
а не враг», «Убрать из учебников идеи антикоммуниз-
ма», «Долой пропаганду политики силы из школьной
литературы!»

ПРЕДИСЛОВИЕ
Немало засыпано воронок и опрокинуто заграждений
на нелегком пути человечества к миру. Но много пре-
пятствий осталось. Среди них — корыстное использова-
ние исторической науки во имя целей, чуждых гума-
низму.
Historia est magistra vitae 1,— говорили древние. Раз-
ные классы по-разному изучают историю и учатся на ее
опыте. Мы, советские историки, исследуем прошлое во
имя познания законов развития общества, а не во имя
их отрицания, ради изучения исторических путей всех
народов, которые неравномерно, но неодолимо идут к ком-
мунизму.
Мысленным взором окидывая путь, пройденный нашей
страной от седой древности доныне, мы видим, каким
он был нелегким. Отмеченный изнурительным трудом и
непримиримой борьбой за свободу — восстаниями смердов
и горожан, четырьмя крестьянскими войнами, революци-
ями 1905, 1917 гг., великой победой под водительством
бессмертного Ленина в Октябре; отмеченный победами
наших предков над немецкими рыцарями и монгольскими
ордами, торжеством в отечественных войнах 1612, 1812 гг.,
и, наконец, всемирно-историческим подвигом советского
народа в Отечественной войне 1941—1945 гг.
Это история освоения огромных пространств суши и
океана, Сибири, Арктики и Антарктики, великих откры-
тий и изобретений наших ученых на протяжении веков,
страданий, исканий и побед просветителей народа — пи-
сателей, композиторов, ваятелей, зодчих. Наконец, это ис-
тория полувекового, невиданного дотоле строительства
коммунизма в нашей стране. Это история торжества со-
зидания над разрушением, мира над войной.
1 История —- учитель жизни (лат.).
9

Есть и другой, в корне противоположный взгляд на
историю России. Его провозглашает реакционная буржуаз-
ная историография, особенно историография ФРГ, объ-
единенная учреждениями и организациями университет-
ского «изучения Востока» (Ostforschung) и школьно-
воспитательного «востоковедения» (Ostkunde). Что про-
поведуют остфоршеры и осткундлеры? Чего ищут они в
истории нашей страны? Они проповедуют концепцию «ев-
ропеизации» России, концепцию, чуждую фактам, враж-
дебную нашему народу. Беспартийной ее назовет разве
что политический слепец. На съезде западногерманских
историков во Фрейбурге (1967) отчетливо прозвучал при-
зыв еще теснее связать историю с политикой. К. Д. Эрд-
ман, бывший президент союза историков ФРГ, заявил,
что историческая наука не может и не должна пытать-
ся быть вне политики. Первые съезды начиная с Мюн-
хенского (1893), декларируя свой отказ от подчинения
истории государственному сознанию и патриотизму, лишь
«отдавали дань ложному политическому нейтралитету».
«Призвание исторических наук — это политика» — вот
его мнение. Новый лидер союза Т. Шидер придерживает-
ся того же взгляда: «Современность является первым ис-
торическим источником историка».
С точки зрения остфоршеров, Россия издавна «враж-
дебна» Европе. Сословного строя она не знала, а потому
ее «экспансия» была народной; она остается и поныне
«угрозой» европейской цивилизации. Германия, напротив,
друг и организатор Европы. Немецкий рыцарский Орден,
заливший кровью Прибалтику, тоже друг народов и дол-
жен рассматриваться как европейский культуртрегер.
Славянская общность народов — миф, зато германо-балто-
славянская «общность судеб» — важнейший фактор исто-
рии интегральной Европы, под которой скрывается им-
периалистическая доктрина экономического и политиче-
ского ее объединения под эгидой США.
А ищут остфоршеры и осткундлеры в истории России
корни большевизма. Они ищут их в православии князей
Киева, в произволе татарских ханов Сарая, в цезарепа-
пизме 1 царей Москвы, в деспотизме императоров Петер-
1 Под этим термином буржуазная историография понимает
гармоническое слияние светской и церковной власти как неповто-
римую особенность государства средневековой России.
4

бурга, в ткачевцах, бакунинцах и нечаевцах, наконец,
в самой душе русского народа, которому якобы чужды
освободительные и революционные традиции, а близко
слепое бунтарство; выразителями его духовного склада
признаются не А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский и
Л. Н. Толстой, а В. С. Соловьев, К. Н. Леонтьев и
Н. А. Бердяев; он издавна привык к страданию и сле-
пому повиновению, а потому позволил «горстке заговор-
щиков-большевиков» захватить власть над Россией; боль-
шевизм — продукт русской истории и враждебен народам
Европы и всего мира.
Ново ли это? Конечно, нет. Это повторение вымыслов
духовных лидеров белоэмиграции, которые (как, напри-
мер, П. Б. Струве) считали, что «большевистский пере-
ворот и большевистское владычество есть социальная и
политическая реакция эгалитарных (проникнутых духом
грубого примитивного равенства.— В. П.) низов против
многовековой социальной и экономической европеизации
России».
Такова суть основных идей-лозунгов реакционных ост-
форшеров. В лозунги они превратились, сойдя со стра-
ниц книг, написанных людьми, считающими себя объек-
тивными учеными — историками, философами, теософами
(религиозно-мистическими философами), людьми, посто-
янно упрекающими советских исследователей за полити-
ческую предвзятость, за партийность.
Авторы этой концепции, выворачивая наизнанку, пе-
релицовывая и подновляя старые пангерманские1 и бело-
эмигрантские исторические схемы, сознательно игнори-
руют классовый характер общественного строя царской
России и ее внешней политики; они закрывают глаза
на гуманистические, демократические традиции лениниз-
ма, на освободительную миссию пролетариата, на проле-
тарскую революцию, которая превратила нашу страну в
знаменосца мира,— и все это ради стремления изобра-
зить советский строй как «недолговечную», чуждую Ев-
ропе и другим континентам «историческую случайность».
Уничтожение советского строя — вот их мечта.
Они не желают видеть классовую феодально-колониаль-
ную природу немецкой имперской политики «натиска на
1 Политическая доктрина, выражающая претензию германско-
го империализма на мировое господство.
5

Восток», воспевают юнкерско-буржуазный и гитлеровский
империализм, изображая его носителем «единства» и
«свободы» Европы — и все это ради поддержки западно-
германского реваншизма, ради подготовки новой войны.
Освятить возрождение немецкого империалистического
рейха — вот их цель.
Остфоршунг — идеология западногерманского реван-
шизма. Ядро этой идеологии — антикоммунизм. Следова-
тельно, остфоршунг — западногерманский вариант анти-
коммунизма. В международной историографии он зани-
мает едва ли не самые реакционные позиции, во вся-
ком случае самые воинственные. Ядовитые идеи науко-
видных трудов подхватываются авторами школьных учеб-
ников, издателями солдатских газет, листков «Союза из-
гнанных», отравляя сознание народа.
Во всеоружии научной критики встречают наши ис-
торики сочинения остфоршеров, посвященные узловым
проблемам истории дореволюционной России и Совет-
ского Союза. В одном ряду с нашими историками вы-
ступают ученые ГДР и других стран социалистического
содружества. Выдающаяся роль в развитии наших творче-
ских связей и в борьбе с реакционным остфоршунгом при-
надлежит Комиссии историков СССР и ГДР, которую воз-
главляют академики В. М. Хвостов и Лео Штерн.
Растущая экономическая мощь стран социализма, ус-
пехи марксистской историографии, идеологическое на-
ступление на антикоммунизм — все это вызывает переме-
ны в самом остфоршунге. Минуло время, когда уцелев-
шие университетские профессора — глашатаи фашистско-
го рейха вроде Т. Оберлендера, Г. Коха и им подоб-
ных — вели борьбу с нами, почти не маскируясь, когда
в искалеченной фашизмом западногерманской историо-
графии над возродившимся по инициативе Г. Аубина ост-
форшунгом (1952) развевался лозунг гитлеровских времен:
«Советская Россия — враг Европы, история России —
вне Европы». Теперь это удел крайне правого, воинствую-
щего, открыто реваншистского направления в остфоршунге,
представленного идейными лидерами «Союза изгнанных»,
вожаками НДП, отребьем эмиграции.
В основном остфоршунг, пользуясь щедрой правитель-
ственной поддержкой, совершенствуя свою организацион-
ную структуру, внутреннюю координацию, внешние связи
(особенно с научными учреждениями США), вырабаты-
6

вает новые, более респектабельные формы для старых
историографических схем с целью «инфильтрации» (про-
сачивания, проникновения) в науку и публицистику
стран социализма.
В остфоршунге зародилось и постепенно развивается
умеренно-либеральное направление, сохраняющее привер-
женность догмам антикоммунизма, но отвергающее, од-
нако, реваншизм, настаивая на признании результатов
второй мировой войны. Примечательно, что в кругу уче-
ных этого направления создаются подчас работы, кон-
кретно-историческое содержание которых может быть ис-
пользовано и нашей наукой.
В этой небольшой книжке я пытаюсь подвести не-
которые итоги занятиям остфоршунга досоветской исто-
рией России, а заодно и своим исследованиям этих за-
нятий.
Взяться за перо, отложив другие насущные дела, меня
побудило желание вступиться за национальное достоинство
и честь науки. Особенно потрясло меня знакомство с запад-
ногерманскими учебниками для средней школы, в которых
открыто проповедуется ненависть к России.
Нельзя молчать, видя, что дело воспитания наших
современников и грядущих поколений в ФРГ находит-
ся в руках ослепленных классовой злобой людей, либо
намеренно лгущих, либо смиренно живущих «примени-
тельно к подлости»: с мыслью, что «есть остфоршеры, но
нет остфоршунга». К сожалению, это не так. Недавно со-
ветский историограф В. И. Салов убедительно показал, что
в ФРГ существует единая, строго направленная система
организации историографии, охватывающая все универси-
теты, кафедры, общества, журналы; она служит политиче-
ским целям боннского правительства.
Историки ФРГ, придерживающиеся конформистской
этики (здесь — подчинение жизни, науки государствен-
ной доктрине) — «лишь обязанности и никакой ответствен-
ности», видимо, забыли, что она была отвергнута не
только прогрессивной философией, но и Нюрнбергским
судом. Макс Борн объяснял упадок этики в естествозна-
нии «длительностью и усложненностью пути от дейст-
вий человека до конечного результата действий». Исто-
рики ФРГ не могут сослаться и на этот довольно шат-
кий аргумент. Они не могут не видеть конечных резуль-
татов своих творческих усилий: они несут ответствен-
7

ность за свои рекомендации боннскому правительству, они
отвечают и за положение в школьном осткунде. Более
того, своей долголетней проповедью реваншизма и анти-
коммунизма они подготовили почву для появления НДП.
Какие же новые идеи в области исследования исто-
рии СССР развивают поборники «изучения Востока»?
Чтобы по достоинству оценить эти «идеи», надо иметь в
виду условия, при которых они возникли. В результате
двух военных поражений— 1914—1918 и 1939—1945 гг.—
немецких милитаристов изгнали из некогда захваченных
ими земель на востоке Европы. Этим был нанесен удар
и основной концепции немецкой империалистической
историографии, твердившей о культурном и расовом
превосходстве немецкой нации и об исторической «мис-
сии» Германии на востоке Европы. Наступило отрез-
вление немецкого народа, который начал постепенно по-
нимать, особенно после образования народной Польши
и Германской Демократической Республики, что долгие
годы проливал кровь за чужое дело. «Немцы стали за-
бывать о своих правах на Поморье, на Восточную При-
балтику»,— заволновалась пресса поборников реванша.
«Изучение Востока» призвано вновь пробудить в немец-
ком народе реваншистские иллюзии.
Кроме этой цели у остфоршеров имеется и другая,
не менее для них важная. После второй мировой войны
в европейских странах народной демократии начался пе-
ресмотр с позиций марксизма-ленинизма концепций не-
мецкой историографии, имевших здесь глубокие корни.
Понадобилось что-то противопоставить бурному росту на-
ционального самосознания народов Восточной Европы и
теоретической зрелости славяноведения, найти средства
«от истории», подрывающие единство стран социализма.
Это также стало задачей «изучения Востока». Обе они,
в сущности, преследуют одну цель: исторически оправ-
дать и, подновив, широко пропагандировать прежнюю
концепцию «натиска на Восток».
В научной публицистике ФРГ постоянно утверждается,
что «натиск на Восток» не политика германского им-
периализма, унаследованная от древних времен, не кредо
Гитлера и его духовных преемников, а выдумка совет-
ских историков — наследников панславизма. Может быть,
и теории «места под солнцем», «народа без земли»,
«крови и земли» тоже созданы фантазией советских уче-
8

ных? Советская историческая наука уже давно доказала
несостоятельность подобных теоретических вымыслов
идейных вдохновителей западногерманского милитаризма.
Кстати, не только у панславистов, но и у передовых
мыслителей России того времени были основания опа-
саться некоторых идей немецких историков. Еще
Н. Г. Чернышевский выступил против «тевтономании»
немецких ученых, утверждавших, что «германцы искони
были племенем, высоко превосходившим все остальные
племена своими умственными и нравственными каче-
ствами, своим общественным развитием». Он писал: «Ро-
довой быт и общинность владения точно так же суще-
ствовали некогда и у немцев, как некогда существова-
ли у славян... разница здесь не в национальном харак-
тере, а только в эпохах исторического развития» 1.
Историки — большая сила в борьбе за мир: история
свидетельствует против реваншизма. Обличение реван-
шизма есть одно из средств его обуздания. К сожале-
нию, немецкая буржуазная историография имеет давнюю
и сильную империалистическую традицию. Немецкие ис-
торики сыграли роковую роль в идеологической подго-
товке агрессии гитлеровской Германии против народов
Европы, и прежде всего Советского Союза. Они порвали
с традициями гуманизма в науке, не подняли голоса в
защиту мира и не выполнили своего долга перед немец-
ким народом ни во время первой, ни во время второй
мировых войн.
Война враждебна нашей науке. Разрушение истори-
ческих сокровищ наносит ей громадный ущерб. Разо-
рение культурных ценностей нашей страны, учиненное
гитлеровцами, не идет в сравнение даже с тем, что тво-
рили полчища Батыя и Тамерлана. А разве не то же
делалось в Польше? «Потери польской науки» — так на-
зываются толстые тома, содержащие синодик невосполни-
мых потерь рукописей, книг и т. п. Чудом уцелела
варшавская университетская библиотека, которую
гитлеровцы намеревались сжечь.
Западногерманский археограф П. Карштедт, издавая
в 1953 г. с великим трудом разысканную хронику Рен-
нера, писал с надеждой, что раны, нанесенные библио-
1 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16 томах,
т. II. М., 1949, стр. 736, 738,
9

теке Любека, будут последними. Надеяться мало, за это
надо бороться.
Я, естественно, обращаюсь прежде всего к лучше из-
вестным мне материалам средневековой истории, которая,
впрочем, за последние годы стала ареной острой идеоло-
гической борьбы. Это и не удивительно, ибо в досо-
ветское, более того, в докапиталистическое прошлое
уходят корнями важные проблемы истории, то или иное
решение которых остается актуальным поныне. Трак-
товка этих проблем в остфоршунге и осткунде и со-
ставляет предмет критического рассмотрения в этой
книге. Советская тема в остфоршунге не раз привлекала к
себе внимание ученых, написавших много интересных
трудов; по досоветской проблематике эта книга — первая.
Западногерманский историограф К. Марко недавно назвал
такого рода советские книги «антилитературой», видимо
забыв, что представляемая им литература основана на
антикоммунизме, а мы, выступая против нее, защищаем
положительный идеал. В его сочинениях такого идеала
нет, и если он и пытается выдать за таковой «боннскую
демократию», то должен делать это в тайне от читате-
лей К. Ясперса, С. Хефнера, Г. Бёля и других выдающихся
критиков режима ФРГ.
Россия и Германия имеют глубокие исторические
связи, восходящие к раннему средневековью; сравнитель-
но-историческое изучение их аграрной истории, полити-
ческой структуры, культурных взаимовлияний — богатая
тема, широко исследуемая в науке СССР и ГДР, и мож-
но лишь пожалеть о губительной для возможного сотруд-
ничества ученых СССР и ФРГ приверженности остфор-
шунга воинственному «союзу историков и солдат».

Глава первая
ИСТОКИ РЕВАНШИСТСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
ИСТОРИИ РОССИИ
Борьба с реакционным остфоршунгом требует вскры-
тия его историографических корней, изучения его на-
правлений и деятельности его групп как в самой капи-
талистической Германии, так и вне ее. Задача эта до-
статочно сложная. Мне хочется остановиться лишь на
характеристике некоторых источников упомянутой кон-
цепции истории России и методов, с помощью которых
остфоршеры пытаются приспособить ее к меняющимся ус-
ловиям современности.
Пангерманизм и остфоршунг
Концепция русской истории, которую пропагандируют
современные остфоршеры-реваншисты, зародилась давно.
По своим воззрениям на славянство, на Россию остфор-
шеры прежде всего наследники старой, дворянско-бур-
жуазной пангерманской историографии, корнями уходя-
щей в немецкие средневековые хроники. Конечно, тру-
бадуры Немецкого ордена вроде Э. Машке или нынеш-
него великого магистра М. Тумлера далеко ушли
от Фредегара, Бруно Кверфуртского или Петра Дюсбур-
га, которые некогда прославляли немецких феодалов и
рыцарский разбой, но генетическую связь между ними
проследить нетрудно.
Не случайно остфоршеры столь настойчиво силятся
выдать черты, присущие немецким средневековым хрони-
стам,— их приверженность имперской идее, апологию «на-
тиска на Восток» и враждебность освободительной борьбе
славянских народов — за свойство характера немецкого
народа, его национального духа. Немецкие имперские
хронисты и дипломаты, маскируя неудачи своих прави-
телей, стремившихся использовать Россию в корыстных
11

политических целях, не раз чернили и поносили русских
как народ, будто бы «чуждый» европейским идеалам, ко-
торые отождествлялись то с германизацией славян, то с
политикой Ливонского ордена, то с борьбой против
Турции... Со страниц хроник Б. Руссова, И. Реннера,
донесений Г. Штадена, А. Шлихтинга и других, со-
общений «летучих листков» — газет того времени —
вставал образ «дикого московита», неспособного в своем
«татарском невежестве» понять «высоких побуждений»
имперской политики.
Выдающийся советский историк Я. Я. Зутис справед-
ливо писал, что возникшая у хронистов идея культур-
трегерской миссии немцев в Прибалтике была в 60-х
годах XIX в. распространена пангерманистами на рус-
ских и на всю Россию, а позднее унаследована фашист-
ской историографией. Широким признанием пользова-
лись консервативные идеи Г. Гегеля и Л. Ранке о един-
стве христианских народов Европы, из которого русские
и славяне вообще исключались. Не только просветитель-
ские традиции немецкого мыслителя конца XVIII в.
И. Г. Гердера, но и относительная объективность ста-
рых специалистов по русской истории, таких, как
Г. Ф. Миллер, X. Шмидт, Д. Э. Вагнер, И. Г. Эверс,
Ф. Штраль и другие, быстро забывались за текущими нуж-
дами пропаганды воинственных идей юнкерско-буржуазно-
го империализма.
Университетские ученые из «Пангерманского союза»,
зачинатели немецкой геополитики Ф. Ратцель и К. Хаус-
хофер, основатель остфоршунга Т. Шиманн и другие
стояли у истоков той концепции русского прошлого,
видоизмененный вариант которой пропагандируют сей-
час остфоршеры.
Пангерманские авторы русских «историй» сродни зло-
речивым средневековым псевдообличителям «Московии».
В качестве примера можно взять изданную К. Лампрех-
том двухтомную «Историю России». Первый ее том, на-
писанный А .Брюкнером, не содержит собственно русской
истории, а назван «Европа и Россия» (1896). В нем по-
вествуется о пресловутом «географическом открытии»
России «истинными» европейцами, о ее «татаризации» и
последующей (с помощью немецкого элемента) «европеи-
зации». Эта пруссаческая, проникнутая враждой и пре-
небрежением к русскому народу «история» получила свое
12

завершение уже в канун первой мировой войны во вто-
ром томе того же издания «Европеизация России в
XVIII в.» (1913), сочиненном К. Меттигом.
Когда грянул гром Октябрьской революции, проблема
«Россия и Европа» претерпела существенные изменения.
В немецкой буржуазной историографии антикоммунизм
стал ведущей идеей, а прочно укоренившуюся в ней
мысль о «русской опасности» для Европы заменила мысль
о «большевистской опасности», «азиатизации» той же
Европы, на защиту которой и поднялся послевоенный
остфоршунг. Он вдохновлялся и О. Шпенглером, чьи
идеи о путях спасения немецкой европейской культу-
ры немало содействовали развитию фашистской исто-
риографии. О. Шпенглер, этот идол образованных ме-
щан 1, был долгое время заурядным остфоршером, ярым
врагом русского народа, клеветнически писал о его склон-
ности к рабству со времен Чингисхана и вплоть до боль-
шевизма.
Первой ласточкой послевоенной русофобской историо-
графии была пасквильная книжка А. Вирта «История
русского государства с 500 г. до РХ до 1920 г. после
РХ» (1920), который поделил историю России на три, с
позволения сказать, периода: первый — «господство не-
славян» (перечисляются Дарий, Германарих, Аттила, Рю-
рик, варяги, татары); второй — «господство русских»
(Россия — замкнутое в себе государство, до Петра I; Рос-
сия — великая держава, до Екатерины II; Россия — ми-
ровая держава, до 1914 г.) и, наконец, в виде послед-
него периода... «господство евреев». К ней примыкает
сочинение К. Фритцлера «Русское государство — создание
франков». Бесспорно, что старая прусско-юнкерская схе-
ма русской истории, дополненная идеями антикоммуниз-
ма и националистическим мракобесием, геополитикой и
расизмом, стала служить историческим пособием для фа-
шизма.
В этой связи полезно вспомнить труды медиевиста
А. Бракманна. Уже в разгар первой мировой войны в
статье «Императорская власть и милитаризм» он писал,
что в Германии будто бы никогда не было милитаризма,
но всегда существовал «воинственный дух нации», жила
1 См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 45, стр. 174.
13

«радость мечу», которая сочеталась с уважением «к куль-
туре и культурным достижениям».
Отрицая тот факт, что воинственные немецкие ученые
отказались от наследия Лейбница, Канта и Гёте, Брак-
манн грозил идейным противникам кайзеровской Герма-
нии «окончательным расчетом в духовной борьбе, кото-
рый последует за битвой с помощью меча в качестве
эпилога этой европейской войны», т. е. готовился к оскоп-
лению европейской культуры на прусский манер.
Тот же А. Бракманн выступил в начале второй ми-
ровой войны, в пору гитлеровских завоеваний, со статьей
«Кризис и восстановление в Восточной Европе». На этот
раз он толковал о «фронтовом духе» немцев, который-де
вдохновлял еще саксонских императоров в их восточной
политике. Фальсифицируя отношения Германии с восточ-
ноевропейскими народами, он пытался доказать преиму-
щественное «право» гитлеровского рейха на организацию
«нового порядка». Заметим, кстати, что А. Бракманн —
фигура, типичная для немецкой буржуазной медиеви-
стики.
Марксистская медиевистика дает решительный отпор
тем, кто хочет спекулировать русским прошлым в борь-
бе против коммунизма. Несостоятельность потуг А. Брак-
манна и его последователей вывести «фронтовой дух»
гитлеровцев и бундесверовцев из средневековой «народ-
ной» традиции не так давно убедительно показана авто-
ром ряда ценных исследований по средневековой и но-
вейшей немецкой историографии Э. Доннертом.
Классическим примером «фронтового медиевиста» —
наследника пангерманизма — был бессменный глава нео-
фашистской историографии Г. Аубин. Еще при Гитлере
он поставил основные проблемы, занимающие современ-
ный остфоршунг. О «восточном движении», которым
ныне оперирует В. Шлезингер с целью замаскировать
«натиск на Восток», Аубин писал в 1939 г. О «восточ-
ном пространстве» он вел речь в 1940 г.: «Сильнее, чем
когда-либо, движет нами наше отношение к пространству,
которое (так!—В. П.) соседствует с нашим народом в
Восточной Европе, и мы сознаем, что его будущее устрой-
ство — наша задача, от ее решения зависит судьба наше-
го народа».
Восхваляя пресловутые традиции третьего рейха,
Г. Аубин умышленно искажал историю славян. Чего
14

стоит его статья-речь по случаю юбилея битвы поляков
с татарами в 1241 г. при Легнице, в которой автор за-
явил, что польский князь Генрих Благочестивый «на
семь восьмых» (какая точность!) немец, а битва — эпизод
немецкой «восточной защиты», и в заключение призвал
силезцев «слиться духом и телом» с «немецкой родиной».
Кончилась вторая мировая война. Кончилась крахом
гитлеризма. Но уже в 1952 г. Аубин призвал к возрож-
дению остфоршунга и сам начал новый круг пропаганды
реванша.
По вине западногерманского империализма, по вине
таких его глашатаев, как Г. Аубин, на немецкой буржуаз-
ной исторической науке лежит печать реваншизма, печать
проклятия.
Остфоршеры на страже
«интегральной Европы»
В «теориях» европейской интеграции надо искать дру-
гой источник реваншистской концепции истории России.
В историографии ФРГ, как это убедительно показали со-
ветские ученые, торжествуют идеи современных реак-
ционных философских школ, оправдывается искажение
истории на потребу пангерманистов; в качестве подспорья
используются сочинения О. Шпенглера и английского
историка и социолога А. Тойнби. Под прикрытием идей
интегральной Европы возрождается вермахт. Примерами
от истории остфоршеры стараются подкрепить реванши-
стские притязания. По мере того как растет экономиче-
ский и военный потенциал ФРГ, на смену понятию
«Запад» в трудах остфоршеров постепенно выдвигается
концепция «Восточносрединной Европы», руководимой
Германией.
Как служат эти интегральные идеи делу германского
империализма, как питают они реваншистскую концеп-
цию истории России, можно увидеть на нескольких при-
мерах.
Известный буржуазный медиевист-остфоршер И. Гал-
лер, в работах которого Европа рассматривается как воз-
никающая «семейная общность западных стран», прошел
тот же путь, что А. Бракманн, Г. Аубин и др. Верный
«фронтовому духу» пангерманизма, он тоже поддержи-
15

вал войну кайзеровской Германии с Россией. «Мы воюем,
ибо мы должны воевать, чтобы жить»,— заявлял он.
Ему принадлежит имевшая шумный отклик книга «Рус-
ская опасность в немецком доме». В годы фашизма широ-
кое признание гитлеровцев получила его книга «Эпохи
немецкой истории». После войны ее вновь выпустили в
свет, аттестовав как «народную книгу». «Пусть этой книге
будет дозволено,— писал в предисловии И. Галлер,— вме-
сте с беспристрастным самопознанием, которому она хочет
служить, одновременно укрепить веру и твердую волю
в нашем народе, что из несчастья настоящего должно
возникнуть лучшее будущее и что новое поколение с
новой силой вернет немецкой истории ее смысл» 1.
В чем же видит этот смысл И. Галлер? Сочиненная
им «беспристрастная» история основывается на старой
геополитической идее о роковой зависимости немецкой
экспансии от географического положения страны. Он лишь
развил эту идею, дополнив формулой о двух фронтах:
«славянском» и «западном». «Немецкая история с самого
ее начала находится в принудительной зависимости от
географического положения»,— отмечает Галлер. Оказы-
вается, корень зла не в захватнической политике немец-
ких феодалов, юнкеров, капиталистов, а в том, что Гер-
мания отчетливо срединное государство, которое лежит
между соседними, «чуждыми ей народами» и от них поч-
ти не отделена никакой естественной границей.
Автор винит во всем географию: именно она поставила
эту проблему зависимости, которая существует с первых
дней, проходит через все столетия вплоть до современ-
ности. Конечно, замечает И. Галлер, «каждая разумная
экспансия движется в направлении наименьшего сопро-
тивления и наибольшей выгоды», но тем не менее борьба
на два фронта «есть лейтмотив немецкой истории». А раз
так — готовься к войне. Об этих воинственных идеях не-
мецкой историографии стоило бы помнить и нынешним
«интегральным» союзникам ФРГ, в недавнем прошлом
бывшим жертвами фашистской агрессии.
Книга И. Галлера — это не история созидания, а ис-
тория надежды на будущий расцвет срединноевропейской
Германии как воюющей державы. В том же духе воин-
1 Своеобразный стиль этой работы (как и некоторых других,
цитируемых в книге) оставлен мною в неприкосновенности.
16

ствующего германского шовинизма выдержаны и воспо-
минания И. Галлера.
Для этого интегрального историка не существует ни
России, ни других народов с их интересами. Игнорируя
источники, содержащие описание неистовств немецких
феодалов-колонизаторов на захваченных землях польского
Поморья, Прибалтики, Руси, И. Галлер восхищается по-
явлением в Подвинье «немца», который «отодвинул дру-
гих в сторону» и основал колонию в Лифляндии, который
даже без помощи империи некогда превратил Данию,
Швецию, Польшу и Венгрию в «дочерние области» не-
мецкой культуры. Он пишет о завоевании Прибалтики
как «о крупнейшем деянии, осуществленном немецким
народом за многие века, о деянии, которого одного было
бы достаточно, чтобы обеспечить ему место среди веду-
щих культурных народов». Дабы проповедуемая им идея
звучала более убедительно, Галлер не только отождест-
вил немецких феодалов-рыцарей с народом, но и процве-
тавший до завоевания рыцарями край между Эльбой и
Чудским озером объявил «пустыней». Если А. Бракманн
выдавал идеи феодалов за идеи немецкого народа, то
И. Галлер приписывал народу их кровавые дела.
Многие немецкие геополитические историки — побор-
ники гитлеровского «срединного» рейха — довольно быст-
ро превратились в апологетов рейха боннского, «интег-
рального».
Такую эволюцию взглядов легко проследить у фашист-
ского историка П. Кирна на примере его известной книги
«Политическая история немецких границ». Ее первое из-
дание появилось в 1934 г., т. е. в те дни, когда Гитлер
требовал восстановления довоенных границ Германии. На
том же настаивал и П. Кирн. В эпиграфе к книге он
призывал немецкий народ «рассматривать себя среди мира
перед лицом сильного противника», пресекать любые вну-
тренние конфликты и «всегда образовывать фронт против
врага извне».
В предисловии к третьему изданию (июнь 1942 г.)
Кирн сообщал, что отложил описание новых границ «Ве-
ликогермании и Европы» до окончания войны. В данном
случае он поступил осмотрительно.
Кончилась война, границы были определены потсдам-
скими решениями. Перед нами последнее издание книги
(1958) — выпали старые предисловия, пропал и воинствен-
17

ный эпиграф, но осталась в основном «прежняя история»,
адресованная нынешнему читателю. Автор хладнокровно
сообщает о произведенной подмене: «Национальный (чи-
тай: фашистский.— В. П.) взгляд на отношения, который
прежде существовал, более не обязателен», ибо «велением
часа» для немцев ныне представляется «свободное, дру-
жественное общение со всеми чужими, которые располо-
жены к нам, невзирая на недружественные историче-
ские воспоминания». «Национальный» вчера П. Кирн стал
сегодня «интегральным».
Подобная метаморфоза — распространенное явление,
особенно в среде историков-геополитиков. Она приобре-
тает подчас открыто грубые формы, как отметил наш
коллега из ГДР Г. Гейден, автор прекрасного исследо-
вания о немецкой геополитике. Признание географическо-
го фактора всеопределяющим, соединенное с апологией
Германии как «естественного» центра и защитницы един-
ства Европы,— таков «вклад» интегральных остфоршеров
в реваншистскую концепцию истории России.
Переиздание в ФРГ едва подновленных сочинений
трубадуров гитлеризма — И. Галлера, П. Кирна и др.,
все их «интегральные» трюки станут понятны, если
учесть, что с возрождением германского империализма
вновь, как это было при фашизме, расцветает геополи-
тика. Тщательная подготовка к захвату «конкретных про-
странств» — официальная цель геополитики. Что касается
остфоршеров, то они, активно участвуя в подготовке
новой войны, по-своему довольно пристально изучают та-
кие «пространства».
Конечно, не все идеи остфоршеров получают призна-
ние в «интегральной» историографии. Приведу лишь один
пример. Остфоршеры, как известно, настойчиво изучают
роль Германии в «европеизации» России и с серьезным
видом решают, относить или нет Россию к Европе. Но в
то же время они, оказывается, сами вынуждены убеж-
дать своих английских и французских «интегральных»
союзников в принадлежности средневековой Германии к
Европе. Те, однако, сомневаются в этом, ссылаясь на позд-
нее появление в Германии единого национального госу-
дарства.
Как полемизируют на эту тему остфоршеры, можно
видеть из работ Г. Ротфельса. В статье «Западный и
восточный взгляд на национальную идею» он признает,
18

что Германия не подходит под «понятие западного мира»
о нации. Но, не умея научно определить, что такое на-
ция, автор толкует о мистических свойствах немецкого
духа и пишет: «Нация — это то, что нацией быть хочет».
Невольно на память приходит лозунг гитлеровских вре-
мен: «Прав тот, кто борется!»
Не пользуется сочувствием в интегральной европейской
историографии и пангерманизм. На его защиту встал из-
вестный историк Т. Шидер в статье «Проблема нацио-
нализма в Восточной Европе». Он пытался придать бла-
городные черты старому пангерманизму, утверждая, что
в основу последнего лег немецкий национальный роман-
тизм Гердера. Однако даже такой остфоршер, как Г. Лю-
дат, признал сходство концепций пангерманиста Л. Ранке
не с Гердером, а с его современником — апологетом мо-
нархизма Н. М. Карамзиным, заметив, что и немецкий
и русский историки отчетливо выражают определенные
политические идеи их собственного времени, далекие, до-
бавим мы, от передовых идей просвещенного немецкого
мыслителя.
Среди поборников интегрального возрождения Герма-
нии нашли свое место и церковные остфоршеры, католи-
ки и евангелисты. Видный политический деятель еванге-
лист Е. Герстенмейер в сборнике «Ответственность и до-
верие» пишет: «Христианство, все равно — нравится вам
это или нет, равнодушно противостоит «национализму»
как наиболее живучему порождению французской рево-
люции».
Поскольку Европа в церковном смысле вовсе не ин-
тегральна (вместо церковного единства Европы — пестро-
та прямо противоположных друг другу государственных
идей и «мировоззрений»), то, по мнению этой группы
остфоршеров, перед верующими следует поставить две
цели: во-первых, защиту «демократической» политиче-
ской власти, в особенности боннской конституции, от вос-
точного «тоталитаризма» и, во-вторых, укрепление хри-
стианского единства как хранителя настоящего и носи-
теля будущего Европы.
Видимо, в этой связи одной из центральных задач
церковной экуменной 1 историографии стал пересмотр сла-
1 Экуменный — вселенский, экуменное движение — форма
борьбы различных церквей за преобладание в мире.
19

вянской, в первую очередь русской, церковно-политиче-
ской истории ради поисков союза с православной цер-
ковью для борьбы против коммунизма. Этим отмечены
работы некоторых видных церковных историков, которые,
кстати говоря, далеко не все и не сразу стали интег-
ральными, то бишь экуменными. Возьмем, к примеру,
такого известного евангелиста, как Р. Ступперих. При
Гитлере он писал, что в немецких солдатах, сегодня сра-
жающихся на Востоке, «мы имеем миллионное войско сви-
детелей», которые позднее подтвердят, как очевидны новые
человеческие заблуждения, «ужасы» большевизма. Промах
Р. Ступпериха выяснился через несколько лет на Нюрн-
бергском процессе, когда свидетельствовали не немецкие
солдаты, а их жертвы, уцелевшие среди ужасов концлаге-
рей, расстрелов и насилий.
Сам Р. Ступперих не попал в число обвиняемых, хотя
к тому были основания: достаточно почитать его воин-
ственные статьи, снабженные грифом: «Только для ис-
пользования в вооруженных силах». Немецкий евангелист
и солдатская памятка («Bilderduden fur Soldaten»)
оказались в одному ряду!
Прошла война, и мы видим Р. Ступпериха соавтором
сборника «Ответственность и доверие» (1950). Смысл из-
дания в защите интегральных религиозных основ Европы,
которым, как доказывает Ступперих, не чужда и пра-
вославная церковь. Ничего удивительного в эволюции
взглядов этого евангелиста нет: церковь всегда освящала
политику.
К интегральному взгляду на события пришел и ста-
рый остфоршер медиевист Л. Дегио. В сборнике статей
«Германия и мировая политика XX в.» (1955) им изложены
основные мысли, которые «возникли в результате пережи-
ваний двух немецких катастроф». Один из выводов Л. Дегио
состоит в том, что обе мировые войны лишь звенья в цепи
борьбы за европейскую гегемонию. Поборниками последней
он считает Карла IV, Филиппа II, Людовика XIV, Наполе-
она I. По мнению автора, Вильгельм II и Гитлер должны
попасть в компанию «великих подготовителей» диалектиче-
ского поворота «западноевропейского плюрализма к сегод-
няшнему мировому дуализму». Автор подчеркивает, что
«уже Гитлер до своих последних часов спекулировал на
противоречиях между «Западом» и «Востоком». Но тогда
это было лишь сумасбродством, а ныне должно стать
20

реальной политикой». Вот они, истоки европейской ин-
теграции.
Чем больше вчитываешься в подобные труды остфор-
шеров, тем яснее буржуазные историки империалистиче-
ской Германии — и пангерманские, и фашистские, и ин-
тегральные — предстают как сотрудники некоего отдела
офицерского корпуса. Поразительно, но это так. Вспом-
ним изданный в 1942—1943 гг. сборник «Немецкий ост-
форшунг. Достижения и задачи со времен первой миро-
вой войны». С изображением тевтонского меча на обложке
он являл собой символ единства гражданских и воен-
ных авторов-составителей — Г. Аубина, Т. Оберлендера
и им подобных, символ их воинственных надежд. Надеж-
ды не оправдались, но они живы. Перед нами другой
исторический сборник — «Роковые вопросы современно-
сти» (1957). Изданный тогдашним военным министерством,
он открывался предисловием самого Ф. И. Штрауса. Этот
сборник, писал Ф. И. Штраус, возник как плод «совме-
стной работы ученых и солдат», и это хорошо, потому что
роковые вопросы настоящего, ответ на которые даст буду-
щее, не могут быть поняты без знания прошедшего». Это
«знание» насаждали среди солдат авторы сборника — всё
те же клевещущие на СССР Г. Аубин, Г. Раух и др.
Остфоршеры и ... веховцы
Говоря об истоках реваншистской концепции истории
России, нельзя забывать и о влиянии на нее белоэмиг-
рантов.
Русская дворянско-буржуазная историография, бес-
сильная вскрыть внутреннюю обусловленность историче-
ского прогресса России, разделяла многие иллюзии тог-
дашней европейской науки о решающем значении внеш-
них влияний. Со времен Н. М. Карамзина русская
история в официальной науке противопоставлялась «ев-
ропейской». Реакционеры от науки пропагандировали
мысль, что самодержавие есть оплот России. В его сою-
зе с православием и народностью они видели коренное
отличие России от «Европы».
Досоветская наука не смогла опровергнуть варяжскую
концепцию образования Древнерусского государства,
взгляд на татарское иго как на источник роста русского
21

централизованного государства и успехов его дипломатии.
В западных заимствованиях она искала корень преобра-
зований Петра I и истоки самой русской исторической
науки.
Не нашел глубокой и верной оценки и «натиск на
Восток» немецких феодалов: «балтийский вопрос», т. е.
военно-политическая борьба европейских держав за гос-
подство на Балтике (под прямым влиянием трудов остзей-
ского историка Г. В. Форстена), рассматривался не как
результат захватнического вторжения немецких феодалов,
а как следствие попыток России восстановить здесь свои
экономические и политические позиции.
У старых исследователей видно пренебрежение к ис-
тории внешней политики России допетровской поры. Ме-
ждународное положение России оценивалось только по ее
связям с Западной Европой. Молчаливо допускалось, что
после татарского разорения в XIII—XV вв. Россия стоя-
ла вне Европы, хотя у историков были полны руки ис-
точников о деятельном ее участии в европейских делах.
Источники свидетельствуют о политическом влиянии Рос-
сии в Северной Европе (достаточно вспомнить договоры
с Норвегией, Швецией, Данией); Россия оставалась не-
поколебимой в своей политике относительно Ордена и
Ганзы; она учитывалась как сильный противник прави-
тельствами Польши, Литвы, Венгрии и, наконец, папской
курией.
Старая наука в исследовании международной истории
России подчинялась политическим целям защиты стол-
пов царизма — православия, самодержавия, народности.
Не было недостатка в реакционных попытках создать
и обобщающие обзоры и характеристики роли России в
международной истории. В них выдвигались на передний
план три проблемы: во-первых, византийско-черномор-
ская, разработка которой диктовалась потребностями те-
кущей политики царского правительства в Передней Азии;
во-вторых, германо-балтийская, не менее интересовавшая
правительство, соперничавшее с другими державами в се-
веро-западной Европе; наконец, все это увенчивалось рус-
ско-славянской проблемой, трактуемой в духе панславизма,
бывшего главным лозунгом правительственной внешней
политики.
Изучение истории прямо смыкалось с практическими
задачами текущей политики царского правительства.
22

Если «гроб господень» и «права единоверных» служили
ширмой царизму в XIX в., кто же мог усомниться в
святости внешнеполитических целей далеких предков Ни-
колая I и Николая II? Из трудов таких знатоков цер-
ковно-политической истории, как обер-прокурор святей-
шего синода Д. Толстой и другие, вставала фигура беско-
рыстного самодержавия, защищающего православие и
народность и от «лживых папежников», и от «зловред-
ных араплян».
Наиболее примечательной в этом отношении была кни-
га Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869), ставшая
настольной и для нынешних остфоршеров. Автор — враг
современных ему «гуманитарных голов», т. е. революци-
онно-демократически мыслящих людей; он — апологет са-
модержавия, православия и народности. Самодержавие
служит народу, опираясь на его «дисциплинированный
энтузиазм»; религия вызывает «преобладающий интерес»
русского народа «во все времена его жизни»;
наконец, «идея славянства» выше «идеи свободы» — тако-
вы исходные мысли автора, которого остфоршеры стара-
ются подсунуть нам в духовные отцы. Передовые мыс-
лители царской России (Н. Г. Чернышевский, А. И. Гер-
цен и др.) вели борьбу как против отечественных реак-
ционеров и мракобесов, так и против «тевтономании»
немецкого пангерманизма.
С развитием в России марксизма, в пору обострения
кризиса дворянско-буржуазной науки, возрос ее страх пе-
ред влиянием коммунистических идей «Запада», поэтому
реакционные историки пытались возродить идею об осо-
бом, неповторимом пути России. Их идеолог Н. А. Бер-
дяев в статье «Россия и Запад», написанной через 40 лет
после известного стихотворения Ф. И. Тютчева:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить,
утверждал, что нужно «мистическое чувство истории» для
постижения русского прошлого.
Великая Октябрьская социалистическая революция
уничтожила эксплуататорский строй в России. Его при-
верженцам, вставшим на путь борьбы против народной
23

власти, пришлось искать убежища за границей. Там, сре-
ди белой эмиграции, возникли свои политические и идей-
ные группировки и направления.
В белоэмигрантской историографии феодального пери-
ода обнаруживается два главных направления, из кото-
рых одно можно условно обозначить как теософское, а
другое — как социологическое.
Белоэмигранты оказали заметное влияние не только
на зарубежную историографию, но, как свидетельствуют
новейшие советские исследования, и на философию. Вли-
лась белоэмигрантская струя и в поток немецкого ост-
форшунга. Уже в 1918 г. в Германии появился сборник
о «политической душе России», составленный из статей
С. Булгакова, А. Изгоева, Б. Кистяковского, Н. Бердяева,
П. Струве, С. Л. Франка.
Союз белоэмигрантов — историософов и социологов с
остфоршерами имел прочную основу: «реставрация» и ре-
ваншизм отлично сосуществовали во имя ненависти к ком-
мунизму.
Когда открытая интервенция против Советской Рос-
сии потерпела провал, волна мистической историософии
захлестнула белую эмиграцию. Белоэмигрантские истори-
ки, выдвинутые на передний край антикоммунистической
борьбы, должны были объяснить «читающей публике»
происшедшие в России «странные события», показать
корни «большевистского переворота».
В Германии эта неблагодарная роль досталась евр-
азийцам, чьи идеи оставили глубокий след в остфоршунге.
Евразийцы выступили со своим манифестом «Исход к
Востоку» в 1921 г., в том же году вышел в свет сбор-
ник «Смена вех». Нетрудно заметить общность идейной
платформы этих двух направлений в эмигрантской обще-
ственной мысли.
Авторы «Смены вех» признали, что военные попытки
«свалить большевиков» не удались, что «третьей рево-
люции», т. е. контрреволюционного переворота, не будет,
а потому русское национальное дело можно сейчас де-
лать не в рухнувшей России «третьего Рима», а в Рос-
сии III Интернационала в надежде, что хозяйственное
возрождение России повлечет за собой «преодоление ком-
мунизма» (читай: его капиталистическое перерождение).
В. И. Ленин дал четкую оценку сменовеховцам, отме-
тив, что они высказали «классовую правду классового
24

врага» 1. Ленинской оценкой надо руководствоваться, ана-
лизируя и деятельность евразийцев.
Евразийцы — со своим сборником «Евразийский вре-
менник» (Берлин), журналами «Версты» (Париж), «Ев-
разийская хроника» (Прага) — имели влиятельных в бе-
лой эмиграции глашатаев, таких, как лингвист Н. С. Тру-
бецкой, историки Л. П. Карсавин и Г. В. Вернадский,
литературовед Д. П. Святополк-Мирский, публицисты
П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский, Г. П. Федотов и др.
При всем разнообразии судеб этих людей евразийство в
целом было, как и сменовеховство, контрреволюционным
движением. Просматривая программные документы евра-
зийцев (манифесты, книги, сборники, журналы и газеты)
за короткий срок их существования, убеждаешься в на-
растающем упадке их дела, отражавшем общий кризис
всей белой эмиграции по мере упрочения социализма в
СССР.
Евразийцы тоже признали крах царского режима в
России. Восстановление монархической России «есть не
что иное, как чудо»,—писал Н. С. Трубецкой. Отвергая
и монархию, и Советскую власть, они считали, что «вос-
становление России» возможно только с помощью других
держав «ценой утраты ею самостоятельности» и превра-
щения в колонию. Но время шло. Советская власть оказа-
лась прочнее, нежели думали евразийцы. Тогда они ста-
ли искать путей «обновления» России изнутри. В мани-
фесте, выпущенном ими в 1926 г., читаем: «Сменовеховцы
исходили из сильного и правильного ощущения того, что
русская история совершается на территории России», но
не сумели противопоставить коммунистическим лозунгам
«что-нибудь новое, жизненное и ясное». Так евразийцы
решили дать то, чего не хватало сменовеховцу Н. В. Ус-
трялову,— новые «начала». «Если материалистическо-со-
циалистическая идеология кажется благоприятной для уг-
нетенных, то простой расчет должен побудить к вопро-
су, нет ли другой идеологии, не менее, а может быть,
и более благоприятной, но, наверно, истинной». «В рус-
ской действительности только две установки могут пре-
тендовать на имя системы: материализм-марксизм и ев-
разийство». Нужно превратить евразийство в «стержне-
вую идеологию русского народа».
1 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 45, стр. 93.
25

Помышляй о реставрации капитализма, сменовеховцы
делали упор в первую очередь на хозяйственное, а ев-
разийцы на идейное «перерождение» Советской России.
Нет необходимости подробно характеризовать экономиче-
ские и политические планы евразийцев — это самостоя-
тельная тема, но гносеологическая основа евразийства и
его «самопознание» имеют прямое отношение к занимаю-
щему нас вопросу.
Похожие на сменовеховцев по своим политическим
воззрениям, евразийцы выступали как наследники вехов-
цев в философии и социологии. Мировоззрение евразий-
цев основывалось на религиозной философии Н. А. Бердя-
ева. Бердяев — фигура достаточно известная. Он из тех
русских «буржуазно-демократических» философов, кото-
рые еще в конце прошлого столетия порвали с народни-
чеством, перешли в лагерь контрреволюционного буржуаз-
ного либерализма и скандально прославились своим сбор-
ником «Вехи» (1909) 1. Бердяев провозглашал примат
духа перед материей, субъекта перед объектом, «свободу»
философии от «утилитарно-общественных целей», от «на-
родолюбия и пролетариатолюбия», защищал буржуазную
науку как синтез «знания и веры».
После краха царизма и уничтожения буржуазно-по-
мещичьего строя в России Бердяев продолжал развивать
свои «веховские» взгляды, став публицистическим приказ-
чиком контрреволюционной эмиграции, идеологом евра-
зийцев, желанным соратником остфоршеров.
Бердяев — философ-идеалист, мистик, для которого
«история не есть объективная эмпирическая данность, ис-
тория есть миф», ибо «небесная история и небесная судь-
ба человека предопределяют земную судьбу и земную
историю человека». По мнению Бердяева, история Рос-
сии — это история стремления к религиозному преобра-
жению.
Советские историки справедливо усмотрели в бердяев-
щине новый вариант «феодального социализма» и под-
вергли его глубокой и остроумной критике. Попытаемся
выяснить, чем заслужил он внимание остфоршеров.
Следуя за дюжинным остфоршером О. Шпенглером,
этот философ объявил, что Европа вступила «в ночную
1 Оценку бердяевщины см.: В. И. Ленин. Полное собрание со-
чинений, т. 9, стр. 51, 186—187; т. 16, стр. 96—97; т. 19, стр. 167—175;
т. 20, стр. 103—104; т. 23, стр. 110—111.
26

эпоху» якобы по вине «богопротивного большевизма».
Обещая объяснить успех последнего, он подчеркивал, что
будет искать его корни в средневековье, что «ориенти-
роваться в русском коммунизме можно лишь по звездам.
Чтобы понять смысл русской революции, мы должны пе-
рейти от астрономии новой истории к астрологии». Нуж-
но ли подчеркивать, что здесь Бердяев повторял К. Леон-
тьева, который считал, что «социализм, понятый как сле-
дует, есть не что иное как новый феодализм».
Может показаться удивительным, но многие заклю-
чения о русской истории этого «звездочета» и его евра-
зийских приверженцев поныне выдаются остфоршерами,
как, впрочем, и некоторыми буржуазными социологами
других стран, за последнее слово исторической мудрости.
Вот несколько характерных примеров.
«Что есть социализм в России?» — вопрошает Бердя-
ев. «Социализм есть вера, он претендует быть новой ве-
рой для человечества», он «имеет мессианский характер»
и хочет решить судьбу человеческих обществ, отрицая
свободу духа. Не это ли до своих последних дней рьяно
проповедовал евангелист Г. Кох и продолжают делать
остфоршеры?
Марксизм — единственно правильную революционную
теорию, которую «Россия поистине выстрадала полувеко-
вой историей неслыханных мук и жертв, невиданного ре-
волюционного героизма, невероятной энергии и беззавет-
ности исканий, обучения, испытания на практике, ра-
зочарований, проверки, сопоставления опыта Европы» 1,—
Бердяев объявляет «преемником» сакральной (священной)
теократии, т. е. государств, в которых власть принадле-
жала духовенству.
Бердяеву вторил не менее рьяный антикоммунист, ев-
разиец Г. П. Федотов. Пытаясь лишить Россию демокра-
тических традиций, унаследованных марксизмом, Федотов
уверял, что она будто бы знала лишь бунтарство. «Нель-
зя,— писал он,— закрывать глаза на подвиг создания ве-
ликой державы, нельзя не видеть огромных сил народ-
ных, которые живы в узах сыромятных ремней. Но страш-
но, что эти силы громче всего говорят о себе в бун-
те— Ермак, смута, Разин, раскол!» Федотову стало бы
еще страшнее, упомяни он крестьянские войны Болот-
1 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 41, стр. 8.
27

никова, Пугачева и революционно-демократическое движе-
ние. Но это значило бы слишком многого требовать от ев-
разийских наследников веховцев.
Евразийцы, как и Бердяев, видели истоки русской
революции в трагическом разрыве между народом и вла-
стью, происшедшем якобы при Петре I, когда «разверз-
лась пропасть между дворянством ... и народом», та про-
пасть, которую пыталась «завалить своими трупами интел-
лигенция XIX века». Сама интеллигенция трактуется ими
вроде единой корпорации1. Она целый «век шла с ца-
рем против народа, прежде чем пойти против царя и
народа (1825—1881) и, наконец, с народом против царя
(1905—1917)». Эдак и веховцев можно представить «иду-
щими с народом»!
Не эти ли мысли о сакральной и бунтарской сущ-
ности «незаконнорожденного», чуждого Европе больше-
визма проповедуют ныне Г. Тимм, Р. Виттрам, П. Шей-
берт и прочие остфоршеры? Не вослед ли Бердяеву, пи-
савшему, будто Октябрьская революция (которая есть
«рок и стихия») вознесла большевиков потому, что у рус-
ских издавна очень слабо развито иерархическое чувство,
отвергают Г. Раух, В. Маркерт и другие ее закономерность
и пролетарский характер?
Если добавить, что Бердяев считал Советское госу-
дарство этапом после «Московского царства» и «Петров-
ской империи» в развитии русского империализма, то его
право на почетное место среди остфоршеров будет бес-
спорным.
Н. А. Бердяев в серии работ, направленных против
марксистской теории классовой борьбы, клеветал на со-
ветский строй, объявляя его идеалом некоего homo oecono-
micus — «хозяйственного человека», человека, лишенного
индивидуальных страстей и чувств. Сам он — сторонник
такой «одухотворенной» классовой борьбы, которая не за-
девает «человека в человеке» и ведет якобы к гармонии
«сообщества свободных личностей».
Эти мысли нашли развитие в серии статей евра-
зийца Н. С. Трубецкого, объединенных в сборник «К про-
блеме русского самопознания» (1927). В основе евразийско-
го «учения» как раз и лежит «понятие личности», но не
1 Оценку подобной трактовки см.: В. И. Ленин. Полное собра-
ние сочинений, т. 1, стр. 305.
28

«частночеловеческой» и не социальной, общественно обу-
словленной, а «многочеловеческой», или «симфонической».
«Симфоническая» многонациональная личность была при-
думана евразийцами как средство социального «умиротво-
рения». Россия в качестве ядра симфонической лично-
сти — Евразии — связывалась этнопсихологически с эле-
ментом «туранским» (т. е. тюркским), а лингвистиче-
ски — со славянством.
Здесь бердяевская веховская идея о христианских со-
обществах сочеталась со старой теорией замкнутых в себе
культурно-исторических типов. Симфоническая лич-
ность — Россия-Евразия — чужда Европе, ибо «Европа
противостоит человечеству». Европа тоже берется в ка-
честве некоего единства, с которым, как две капли воды,
схоже геополитическое, т. е. «интегральное», единство
Европы нынешних остфоршеров.
Да и сам Бердяев, проповедуя «интегральное хри-
стианство» и видя в «церкви и соборности» антиподов
коммунизма, немало содействовал поборникам и экумен-
ного движения. Евразийцы тоже считали основой истин-
ной идеологии христианства — православие, но при этом
они были не прочь найти общий язык и с папством во
имя борьбы против коммунизма.
Евразийцы решительно противопоставляли Россию как
Евразию Европе и не скрывали почему: «Без обиняков
говорим мы, что европейское начало (т. е. марксизм),
выразившее так элементарно ясно свою злую природу
в российском коммунизме, представляется нам вследствие
этого олицетворением зла». Однако такого рода крити-
ка Европы, понятно, мало смущала остфоршеров. О «рус-
ском мире» евразийцы писали как «о православном и
тяготеющем к православию», в котором особенно важны
соборность (кафоличность) и стремление стать вселен-
ским (экуменным). Словом, евразийцы поразительно по-
хожи на уваровцев и суворинцев — они лишь подставили
на место России «Евразию» (впрочем у них «границы Евра-
зии совпадают с границами русской империи»).
Евразийские искатели корней большевизма корни сво-
их собственных идей видели в славянофильстве. Они, лю-
бившие повторять, что ложь есть одна из форм насилия,
явно насилуют факты. Напрасно евразийцы приписывали
себе столь «благородное происхождение»; их истинный
корень— «Вехи», приправленные терминологией Н. Я. Да-
29

яилевского и О. Шпенглера. Не зря Бердяев приветствовал
евразийцев за их «пореволюционную бодрость», за то, что
они «невульгарные реставраторы» и «идеологически» обла-
гораживают «правые инстинкты» белой эмиграции. Сам
он, призывая к «пореволюционной контрреволюционности»,
писал: «Революция случилась» и «нужно идти к тому, что
возможно после нее, а не к тому, что было до нее. До нее и
было то, что к ней привело».
Особенно послужили евразийцы остфоршунгу своим
противопоставлением России остальной Европе. Они счи-
тали, что нужно «во всей остроте и глубине пробудить
историческую память России». Какую и о чем? «Далеко
назад и далеко вперед — но ни в коем случае не к близ-
кому прошлому!» — этот веховский призыв означал: чер-
нить большевизм, писать, что он враждебен прогрессу.
Предав анафеме советское настоящее России, евразий-
цы в угоду своей доктрине пустились во все тяжкие кле-
ветать на ее прошлое. Великодержавный шовинизм при-
чудливо сочетался у них с хулой на историю России.
Знакомство с историческими представлениями евразийцев
обнаруживает их разительное сходство с идеями ост-
форшеров.
Вот примеры.
Известно, что Древняя Русь была процветающим ев-
ропейским государством. «Ничего подобного!» — заявляли
евразийцы. «Нет ничего более шаблонного и в то же
время неправильного, чем провозглашение культурного
развития дотатарской «киевской» Руси, якобы уничтожен-
ного и оборванного татарским нашествием»,— писал
П. Савицкий. Нет, «сморщивание» культуры началось рань-
ше: «в отношении к размерам материальным Русь нача-
ла XIII в. являет картину ничтожества: в сравнении с
Западом — различие масштабов десятикратное, стократ-
ное...» Не с этим ли выступили остфоршеры после второй
мировой войны? Не эта ли мысль лежит в основе не раз
изданной книги В. Келлера «Восток минус Запад = нулю»?
Известно, каким несчастьем для России стало татарское
иго. Нечто прямо противоположное узрели в нем евразий-
цы: «Велико счастье Руси, что ... она досталась татарам,
а не кому другому. Татары — нейтральная культурная
среда», они не замутили «чистоты национального твор-
чества», коего стержень — «русское благочестие». Г. Вер-
надский уже тогда звал «по достоинству» оценить «исто-
30

рическое значение» монгольской империи хотя бы потому,
что «круг земель и народов, охваченный монгольской саб-
лей, был значительно шире того, который очерчен был ра-
нее римским мечом». Разве не эти же мысли о благотворно-
сти монгольского владычества для России распространяет
в США уже в наши дни все тот же Вернадский, встречая
сочувствие остфоршеров?
Известно, что монгольское иго затормозило централи-
зацию в России, надолго прервало исторические связи
между многими народами нашей страны, что ханы в сво-
их корыстных целях сталкивали национальных правите-
лей между собой. Если верить евразийцам, то и здесь
все шло иначе, так как монголы будто бы «формулирова-
ли историческую задачу Евразии, положив начало ее по-
литическому единству и основам ее политического строя».
Разве не это поныне повторяют Б. Шпулер и другие ост-
форшеры?
Известно, что Россия имеет богатейшее культурное
наследие. Но, по мнению евразийцев, Русь жила культурны-
ми традициями, заимствованными у Византии, а со времен
Петра господствовали традиции «западные». Этот «тысяче-
летний умственный сон не прошел даром. Отрекшись от
классической традиции, мы не могли выработать своей ... и,
лишив себя плодов гуманизма, питаемся теперь его «верш-
ками», засыхающей ботвой, считал Г. П. Федотов. Именно
это многие годы твердили в своих сочинениях остфоршеры
Д. Чижевский, В. Филипп и др.
Своеобразие исторического прошлого России евразий-
цы довели до абсурда. Если «католицизм составлял душу
Европы, а феодализм ее тело, то у нас и тело, и душа
были иные». Послушать их, так Россия обошла стороной
в своем развитии и феодализм, и сословно-представитель-
ные учреждения, и городское хозяйство, и цеховой строй,—
словом, почти все, кроме православия, самодержавия и на-
родности. Именно это утверждают и нынешние остфорше-
ры — М. Хеллман, О. Бруннер и др.
Марксисты отвергают европоцентристский эталон ми-
ровой истории вовсе не потому, что им не дороги «ста-
рые камни» Европы. Мы стоим за признание закономерно-
стей всемирно-исторического процесса. Ложность европо-
центристской системы взглядов раскрывается самим ходом
истории, и не только славянской, но и афро-азиатской и
американской.
31

С победой социализма в СССР евразийство как орга-
низованное течение утратило свое значение в Германии.
Некоторые евразийцы (Д. П. Святополк-Мирский,
С. Я. Эфрон, поэтесса М. И. Цветаева), убедившись в
иллюзорности своих надежд на гибель Советской власти
и осознав крах идей сменовеховства, крах собственных
идей, вернулись на родину. Кое-кто (например, Г. В. Вер-
надский, Г. П. Федотов) нашел приют в США.
К чему пришла историография белоэмигрантов после
второй мировой войны, в которой сгорели все ее проро-
чества и надежды, можно узнать из трудов последнего
апостола белой эмиграции Ф. А. Степуна. Подчеркнутое
внимание к нему среди остфоршеров понятно.
Теософ, автор книги «Письма прапорщика»,
Ф. А. Степун — человек кадетских убеждений; это
ясно из его колоритных воспоминаний. Побывав испол-
няющим должность начальника политического управления
военного министерства Временного правительства, он вско-
ре после окончания гражданской войны был выдворен из
Советской страны и обосновался в Париже, где входил в
группу журнала «Новый град». В отличие от евразийцев
эта группа (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, И. И. Буна-
ков, Н. О. Лосский, Б. П. Вышеславцев и др.), по сло-
вам Ф. Степуна, «являлась не столько массовым движени-
ем, сколько движением за воспитание духа и становление
характера вождей».
Присмотримся к автору этих строк поближе. Начнем
с книги «Облик России и лицо революции», суммирую-
щей его мысли, разбросанные в различных статьях. Он
считал, что в Германии после первой мировой войны раз-
вился интерес к России, который «далеко не во всех об-
щественных слоях и далеко не во всех отношениях был
истинным и здоровым», и констатировал, что теперь
(книга вышла в 1934 г.) «с этим модным интересом к
«большевистскому эксперименту» покончено». Ф. Степун
решил научить фашистских заправил, как лучше разде-
латься с большевизмом. Если Германия, объявившая
борьбу коммунизму, хочет «достичь действительно проч-
ной победы», то она должна понять следующее: «во-пер-
вых, что большевизм, который, по верным словам Осваль-
да Шпенглера, с 1917 г. сделался важнейшим политиче-
ским фактором для Европы и всего мира, является не
только интернациональным, но и национальным русским
32

коммунизмом; во-вторых, и это, пожалуй, еще важнее —
любая политическая и идеологическая победа над больше-
визмом в конце концов не поможет, если она отдаст дань
и будет благоволить большевистскому образцу человека и
большевистскому стилю жизни». Для того он и написал
свою приправленную лампадным маслом книгу, чтоб по-
мочь Германии взглянуть на Россию взором враждебного
большевизму русского. Таких слепых советников, как
Ф. А. Степун, было у Германии немало.
Нужно подчеркнуть, что Н. Бердяев, Н. Трубецкой,
Ф. Степун и компания, разглагольствуя о «разрыве»
между государством и народом в СССР, о грядущем пе-
рерождении и т. д., шли в фарватере фашистской про-
паганды, которая видела в «слабости» Советского Союза
одну из гарантий успеха блицкрига. Вот чем кончили
русские «либеральные» веховцы.
Этой оценки не меняет тот факт, что Бердяев, Сте-
пун и другие хотели бы видеть фашистов более соответ-
ствующими своему «христианскому» идеалу. Например,
Ф. Степун опасался, что если церковь в России оживет,
но напротив нее «будет виселица, на которой справа —
еврей, а слева — коммунист», то с «религиозной точки зре-
ния» такая победа — поражение христианства. Это и есть
иезуитничанье в публицистике. В. И. Ленин считал его
характерной чертой веховцев 1.
Что касается истории России и исторических корней
большевизма, то Степун воспроизводил, в сущности, бердя-
евскую концепцию.
Однако одного Бердяева ему мало. В подтверждение
того, что большевизм будто бы не так тесно связан с
социализмом, как с русской религиозностью, приводятся
ссылки на К. Каутского, писавшего об «азиатском социа-
лизме», и снова на О. Шпенглера, считавшего большевизм
«псевдоморфозой русской веры». Тот бесспорный факт, что
Октябрь осуществил многие чаянья христиан (об этом
ярко писал известный борец за мир архиепископ кентер-
берийский Хьюлетт Джонсон), Н. Бердяев, Ф. Степун и
другие политические спекулянты использовали в корыст-
ных целях оболгания коммунизма, профанирования его в
качестве слепой веры. Им это казалось нужным для выво-
да, что их дело не такое уж гиблое, что «веру» боль-
1 См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 19, стр. 170.
33

шевизма можно одолеть возрождением веры христианст-
ва. Подобные мысли получили в последние годы особенно
широкое распространение.
В остальном идеи Степуна сводились к противопостав-
лению России Европе. Общеизвестное отставание царской
России от некоторых передовых стран и ее своеобразие
возводились Степуном в абсолют. Поглощенный своей за-
дачей — очернить большевизм, он даже не видит, что как
теософ находится в порочном круге: в России с ее истин-
ной верой народ веками прозябал в бескультурье, в «Ев-
ропе» же развитие культуры привело к упадку истинной
веры.
В подлинно веховских традициях повествуется, что в
старой России были три силы: монархия, интеллигенция
и крестьянство, причем первые две боролись между собой
за третью. Эта борьба и дает возможность понять «боль-
шевизм в его демонической глубине».
Если Бердяев пророчествовал о большевизме по звез-
дам, то этот критик большевизма гадал по художествен-
ной литературе, из которой выводил, что дворяне и кре-
стьяне показаны Толстым и Тургеневым, духовенство —
Лесковым, мелкие чиновники— Гоголем и Достоевским,
купцы — Островским, а вот певцов буржуазии и пролета-
риата не нашлось. Отсюда— заключение: в России «вооб-
ще не было буржуазии, а пролетариат существовал лишь
в форме интеллигентствующей тенденции». Понимая, что
всякий может спросить его про Горького, Степун спешит
заметить, что горьковские пролетарии «не пролетарии, но
романтизированные бродяги». Что ему Павел Власов и
Илья Артамонов, что ему Рябушинский! Лишнее подтвер-
ждение справедливой мысли, что реалистическая литера-
тура лучше познает мир, чем реакционные философы.
Корни большевизма возводились им к «ленинистам»
60-х годов XIX в.— Ткачеву, Нечаеву, Бакунину, и вся
эта черносотенная стряпня увенчивалась ссылкой на «Бе-
сов» Достоевского, который-де определил основные стадии
развития и гибели революции.
И вот прошло 25 лет. Прогнозы апостола рухнули; ар-
хангел на белом коне явился в непристойном образе Гит-
лера и нашел бесславный конец. Антибольшевистский че-
ловек не народился. Напротив, все больше становится
коммунистов. Казалось бы, пора уже покаяться теософу,
признать тщету и греховность своих помыслов, их враж-
34

дебность мирской истории. Но не таков ослепленный ан-
тикоммунизмом Ф. Степун.
В своей последней книге «Большевизм и существование
христианства» (1959) он задался целью поискать новый
подход к борьбе против СССР, поискать пути спасения ста-
рого общества посредством смены еще нескольких вех.
Начав с клеветнического сравнения СССР с гитлеровской
Германией, он приходит к выводу, что «идеологическая и
политическая активность Советской России» (почему не
СССР?) «принадлежит к значительнейшим и беспокойней-
шим факторам», а в Европе постепенно укрепляется мне-
ние, что она «быстро европеизируется и, следовательно,
нормализируется».
Дошло до того, говорит Степун, что «если позволишь
себе в публичной дискуссии высказать предположение,
что все это остается очень ловким маневрированием, под-
чиненным неизменным стратегическим целям, и что преж-
ние мессианские идеи отнюдь не утратили значения, то
будешь высмеян как верящий в мифы русский добольше-
вистской эпохи».
Он выступает, как и в канун гитлеризма, против со-
ветофилии. Он вновь несет свою теософскую проповедь и
предлагает врагам СССР прежние концепции социологов
белой эмиграции, подновив их для новых условий, «чтобы
понять большевизм из его корней». Итак, вновь, как и в
20-е годы, речь идет о пресловутых корнях большевизма,
Ф. Степун хочет подойти к делу как теософ-социолог,
а «релятивистскую философию» он видит «лежащей у
подножия той горы, на которую в течение лет медленно»
восходит. Посмотрим, что же нового увидел Ф. Степун
относительно корней большевизма со своей теософской
вершины. Он вспоминает Н. Бердяева, уже давно пророче-
ствовавшего о гибели либерально-гуманистической эпохи
западноевропейской истории и о приближении «нового
средневековья». Его предсказания якобы сбываются: раз-
вивается оно на Востоке, «безбожное, но верующее, насиль-
ственное, но готовое к жертвам, враждебное разуму, но
вдохновляющее ».
Спрашивается, есть ли средство его одолеть? Ф. Сте-
пун считает «западный» мир сейчас неподготовленным к
решающей схватке с большевизмом. Почему? А потому
же, почему это было невозможно, когда потерпела крах
бело-антантовская интервенция. «Выхолащивание и обес-
35

ценение основных ценностей западноевропейской демокра-
тии», которые именно сейчас следовало использовать в
борьбе против коммунизма, объясняются «секуляризацией
христианства». В его книге нет и тени антипапизма, на-
против, он за «христианство»; его книга — поддержка
ставшего в последние годы актуальным союза остфорше-
ров с католической историографией в рамках экуменного
движения: «Запад может надеяться на длительную духов-
ную победу над большевизмом лишь при условии, что в нем
укрепится вера».
Далее Ф. Степун спрашивает: «А можно ли преда-
ваться таким надеждам? Не означает ли это строить на
песке будущее Европы? Я думаю, что не стоит сдавать-
ся этим сомнениям, успокаивает он себя. Гёте однажды
сказал мудрые слова: «Надежда — это хорошее деяние».
Поэтому следует при всех обстоятельствах надеяться.
Но это должна быть «деятельная надежда»; следует «ску-
по обходиться с именем господа и понятием христианст-
ва» и для начала выставлять требование об углублении
бердяевского отношения к ближнему.
Что это даст? Во-первых, «политический блок так на-
зываемых миролюбивых народов» превратится «в сообще-
ство христианских народов». Во-вторых, можно будет одо-
леть классовую борьбу, «которая все еще рассматривается
и приводится в действие большевизмом как подлинный
двигатель мировой истории».
Мало того. Унылая, истинно средневековая проповедь
Ф. Степуна сулит покончить и с интернационализмом.
Нужен не интернационализм, а «транснационализм». Что
значит долго ходить в эмигрантах! Забавно видеть этого
поборника православия в новой роли — проповедника ин-
тегрального космополитизма.
Можно, наконец, решить и колониальный вопрос. Во
имя чего? Отнюдь не во имя бога. «Нехристианство на-
ционалистического мессианизма белого человечества на-
несло огромный вред и сыграло самым трагическим об-
разом на руку большевизму в освобождении азиатских и
других цветных народов. Здесь нужно решительно изме-
нить образ мыслей, если Европа не хочет быть обогнан-
ной, как того опасался Соловьев». Такова истинно христи-
анская любовь Ф. Степуна к колониальному ближнему.
Вот задачи, которые стоят перед так называемым бло-
ком свободолюбивых народов. Легко заметить, что советы
36

Ф. Степуна этому блоку разнообразнее и шире тех, что чет-
верть века тому назад он давал гитлеровской Германии.
Политические цели, как и тогда, прикрыты флером ми-
стики: «Правда всегда побеждает. Лишь форма ее победы
зависит от нас, людей». Он нашел как раз новую, под-
ходящую форму — империалистическое сообщество во
Христе. Объяснил и желательность общего союза христи-
ан во имя уничтожения большевизма. А как уничто-
жить — это не его дело. Он — христианин и не хочет, ви-
дите ли, победы правды «путем извращения и уничто-
жения того, что выступало против нее». Ну, этого от него
и не ждут, это дело НАТО, а с него достаточно анти-
коммунистической пропаганды.
Каждому ясно, что теория веховцев в современных
условиях подъема революционной и освободительной
борьбы в Азии явно устарела. Это Ф. Степун тоже понял
и поспешил сменить веху. Остфоршеры должны быть ему
благодарны. Он так ловко это проделал. Отвергая тезис
евразийцев, он пришел к выводу, что Россия все-таки...
часть Европы. Во имя чего он сделал такой вывод? Во
имя того же: «Защита Европы от советского коммунизма
возможна лишь при том условии, если в России видеть
не азиатский форпост в Европе, а европейский — в Азии».
За сомнительную честь быть признанной остфоршерами
«Европой» Россия должна враждебно противостоять Азии.
Так перелицовывается история.
Он не считает византийское влияние азиатским: име-
лось-де на Руси и свободное вече, которое заключало
договоры с князьями; не стала Россия азиатской и в пору
монгольского господства: татаризация охватила лишь дво-
рянство, да и оно якобы пережило впоследствии герма-
низацию, наконец, татары не были идеологами и не пов-
лияли на русскую общественно-политическую мысль.
Если и существовал на Руси цезарепапизм, то он восходит
не к Чингисхану, а к византийским монастырям. Ну, а
Иван-то Грозный, спросит какой-нибудь уцелевший евра-
зиец, неужели и он европеец? Да, речет Степун, время его
страшно, «но с Азией это, однако, не имеет ничего общего»,
а сходно с событиями во Франции и Нидерландах. Наконец,
и на третьем этапе своей истории начиная с Петра I Россия
не смогла бы через сто лет родить Пушкина — великого
европейца, не относись она до того к Европе. И весь
XIX век, и все писатели, включая Достоевского, были по-
37

борниками европеизма и общих моральных корней для всех
церквей. Так что «отвращение России от Европы и обраще-
ние к Азии... невозможно считать виной большевистской
революции».
Не стоит благодарить Степуна за то, что он оправдал
революцию, ибо не было ни «отвращения» ни «обращения»,
а всегда СССР выполнял свой интернациональный долг.
Дальше идет характеристика все тех же пресловутых
корней большевизма, но уже очищенных от политически
неподходящего остфоршерам евразийства. Что и гово-
рить, грязную работу взял на себя Ф. Степун.
В чем же корни? Все в том же: в бесформенности
русской равнины, в отсутствии у крестьянина любви к
земле, в вере как вершине русского духа.
Сперва речь идет о церковных корнях большевизма в
главе под заимствованным у тех же евразийцев назва-
нием: «Москва — третий Рим и третий Интернационал.
К проблеме русского цезарепапизма». Он вновь задается
старой веховской целью опровергнуть мысль В. Г. Белин-
ского о безрелигиозности русских. Для этого выводит из
церкви и сильную государственную власть и искажает
историю церкви и государства, начиная с иосифлян и кон-
чая современной московской патриархией. Словом, под-
текст экуменный.
Анализирует Ф. Степун и светские корни в главе
«Пролетарская революция и революционный орден рус-
ской интеллигенции». Он сетует на то, что большевикам
удалось создать стройную теорию Октябрьской революции.
Она убеждает и людей науки на Западе. Он тщится
опровергнуть эту теорию, клевеща на большевизм. Делает
это Степун примитивно, утверждая, что большевики не
верили в возможность победы революции в России, что
диктатура, которую он отождествляет с террором, уходит
корнями в теорию и практику Ткачева — Нечаева, а кон-
чает, как и четверть века назад, тем, что советская Москва
ближе не Европе, а Москве XVII в. и что «Бесы» Досто-
евского — это и есть исторический анализ большевистской
революции. Такое изъеденное молью веховство и назы-
вается беспристрастным, справедливым и гармоничным
теософическим и социологическим анализом. Поистине
трагикомичен конец былых столпов кадетской философии.
Поэтому, может быть, наиболее примечательна послед-
няя глава его книги «Псевдовера большевизма и малоду-
38

шие западноевропейского христианства». Здесь он говорит
о победах большевизма — разгроме врагов, превращении
страны в величайшую державу и спрашивает: «Как они
этого достигли? Из какого источника черпали силы?» И от-
вечает: «Из источников их веры».
«Я едва могу вспомнить,—продолжает Ф. Степун,—
какую-либо большую конференцию, на которой бы не
было выражено мнение: коммунистам хорошо потому, что
они обладают твердой верой и великими идеями, которы-
ми они хотят жить и за которые они даже готовы уме-
реть. У Запада же отсутствуют как вера, так и великие
идеи». Это его беспокоит, он против, он ищет средств
борьбы: «Мы не можем, как сыны великой христианской
культуры Европы, просто позволить большевистской идео-
логии и ее энергии обогнать нас». Он хочет сплотить За-
пад. Ради чего? Ради защиты трех основ: личности, свобо-
ды и права.
Но беда в том, что на самом Западе эти основы силь-
но обветшали. Например, личность. «Спрашивается, мо-
жет ли Запад, который в возрастающей степени утрачи-
вает чувство значения и веса личности в его государст-
венной, общественной и хозяйственной жизни, который в
сущности знает лишь индивидуализм, как в смысле эго-
центрически замкнутого в себе человека, так и в форме
коллективистского растворения в массе, может ли он жить
надеждой действительно выиграть битвы с Востоком за
личность?» Не лучше дело и со свободой. «Не может
быть подвергнуто сомнению, что свобода, которая на За-
паде существует, уже очень давно утратила свою сакра-
ментальную (священную, обрядовую) связь с истиной».
Так же плохо и с правом. Правда, триединство личности,
свободы и права есть в христианстве. Трагедия Запада
«состоит, однако, в том, что тем, что он должен защи-
щать, он обладает лишь как истощенным воспоминанием
и бледной надеждой, а не как живой современной верой,
которая двигает горы. Коммунисты же с их ложной верой
на деле каким-то образом сдвинули горы». С этим горьким
признанием мы и оставим Ф. Степуна на его теософской
вершине.
Все сказанное дает основание утверждать, что остфор-
шеры используют воззрения сменовеховского контррево-
люционного буржуазного либерализма, шедшего от Катко-
ва — Суворина через «вехи» к защите реакции, шовинизма,
всяческого мракобесия.

Глава вторах
ЧЕРТЫ РЕВАНШИСТСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
ИСТОРИИ РОССИИ
Отрицание славянского единства
Стремление освежить в памяти народа и подтвердить
«права» Германии на некогда захваченные земли встре-
чает свои трудности. За время гитлеризма немецкая исто-
риография, как правило, не утруждала себя специальны-
ми изысканиями в области славянской истории, основы-
ваясь на старых аргументах о германской культуртрегер-
ской миссии. После войны оказалось, что советская наука
и молодая марксистская историография стран народной
демократии опровергли и отвергли эти аргументы.
Это вызвало тревогу среди таких западногерманских
историков, как Герберт Людат, Манфред Хеллман, Валь-
тер Губач, Гюнтер Штёкль и др., которые выступили с
призывом изучать то, что сделано славяноведением за
последние годы, и не настаивать на положениях, без-
надежно устаревших, ибо последнее чревато возможно-
стью быстрого поражения в идейно-политической борьбе
с коммунизмом.
Очень любопытны, в частности, признания Г. Людата,
содержащиеся в статье «Славяне и средневековье», опуб-
ликованной тогда же, в 1952 г., когда Г. Аубин взялся за
возрождение остфоршунга. Доныне, пишет автор, немец-
кие историки основывались на идее Л. Ранке о единстве
христианских народов Европы, из которого славяне исклю-
чалась. Но теперь, когда переворот в науке стран Восточ-
ной Европы грозит свести на нет «всемирно-историческое
значение восточной колонизации» (имеется в виду немец-
кий «натиск на Восток»), не пришло ли время, спраши-
вает он, несколько изменить взгляд на историческую роль
самого славянства?
Не будет слишком большим преувеличением, продол-
жает он, утверждать, что знание славянской истории в
40

ФРГ, а также в Западной Европе все еще по крайней
мере столь же экзотично, как истории китайской или
исламской, и что с именами Болеслава Смелого, Владими-
ра Святого или Стефана Душана и сегодня гораздо реже
связываются какие-либо исторические представления, чем
с именами правителей восточных или египетских дина-
стий.
Далее автор, фактически заимствуя выводы марксист-
ской историографии, говорит, что надо отказаться от мыс-
ли о неспособности славян, и, в частности, поляков, к са-
мостоятельному государственному развитию и признать
раннюю историю славян «в качестве конструктивного эле-
мента в становлении нашего континента».
Рассуждения Г. Людата не парадоксальное исключе-
ние. Г. Кох, тогдашний редактор-издатель «Ежегодников по
истории Восточной Европы», в статье «Изучение Советов
как задача», констатируя отставание западноевропейской
науки от советской прежде всего в области хозяйствен-
ной и социальной истории, тоже считал нужным отка-
заться от тезиса о внеисторичности славян. Причин успе-
хов нашей науки Г. Кох понять не смог. Сама история
ее мыслилась им примитивно: этапы ее развития он ви-
дел в том, что в 1934 г. в социально-экономическую схему
была вставлена схема национальная, а в 1950 г.— также
и всемирная.
Остфоршунг начал разработку истории славян во имя
двух идей: отрицания славянской, особенно русско-сла-
вянской общности и утверждения германо-славянской
«общности судеб».
Возьмем типичный пример — статью М. Хеллмэтта
«Основные вопросы славянской государственной истории
раннего средневековья» (1954). Вывод автор сформулиро-
вал так: «Большое разнообразие и природная разнородность
(landschaftliche Verschiedenheit) раннесредневекового
славянства мешают рассматривать его как единое
целое, что, однако, правомерно делает славянское языко-
знание со времен Иосифа Добровского; но в политиче-
ской и государственной истории это должно привести к
ошибочным представлениям. Такого единства не было ни
в этническом (племенном), ни в социальном отношении,
о политическом не может быть и речи, так как оно до
недавнего времени не существовало. Не было и полити-
ческих стремлений, которые имели бы целью объединение
41

всех славян, и вряд ли можно обнаружить в источниках
следы осознания славянской общности».
Проверим это утверждение. Автор «Повести времен-
ных лет» — нашего летописного свода XII в.— не сом-
невался, что все славяне произошли от одного народа,
жившего на Дунае; что и после расселения по Европе
они продолжали составлять «один язык (народ) сло-
венск» — и «словени ...и чеси, и ляхове, и поляне, яже
ныне зовомая Русь», что они имели общий, понятный
им всем разговорный язык — «бе един язык словенеск»
и одна «грамота словеньская»; что, наконец, источник
их духовного просвещения получен от общих апостолов.
Сходная мысль о родстве славянских народов нашла
отражение в предании о Чехе, Лехе и Русе, впервые
встречаемом во фрагменте Великопольской хроники
(XIV в.): «Читается в древних книгах, что Паннония —
мать и колыбель всех славянских народов... Итак, в той
Паннонии у Пана, князя паннонского, родились три сына,
из которых первенец назывался Лех, второй Рус, а тре-
тий Чех. Эти три брата, когда умножился их род и на-
род, положили начало владению тремя королевствами: Ле-
хов, Руссов и Чехов... владеют ими ныне и впредь бу-
дут владеть, если на то будет божья воля».
Наконец, родство славян не вызывало сомнений и у
неславянских наблюдателей. Один из них, Бартоломей
Английский, посещавший Магдебург, составил около
1240 г. энциклопедию, в которой сообщал, что «славянами
являются чехи, поляки, метаны и вандалы, русины, дал-
матинцы и каринтинцы, которые все взаимно друг друга
понимают и очень схожи как в отношении языка, так
и обычаев, различаются, однако, по обряду». Не знаю,
убедят ли мною приведенные факты М. Хеллмана, по-
скольку он в другой статье самого меня уже вывел за
пределы современной науки: «До тех пор пока среди со-
ветских историков существуют люди типа господина Па-
шуто, мир представлений которого полностью принадле-
жит XIX в., ...времени национального размежевания, пло-
дотворный разговор, который может вызвать познание,
невозможен». Мир представлений самого М. Хеллмана
характеризуется двумя взаимосвязанными суждениями:
немецкого «натиска на Восток» не было и прежних ут-
верждений о нем «сегодня больше повторять нельзя», на-
оборот, славяне заняли области, некогда покинутые гер-
42

манцами. Если читатель вспомнит первую главу, то лег-
ко себе представит, сколь нова эта перелицовка истории
М. Хеллманом. Она отлично дополняется работами дру-
гих остфоршеров Ф. Гаузе, И. Барника, П. Дильса и др.
Книга первого из них называется «Немецко-славянская
общность судеб» (1952), и пропагандируется в ней мысль,
ясно выраженная названием. Эту общность якобы создала
немецкая колонизация стран Восточной Европы, заодно
обеспечившая их «мирное присоединение (Anschlub) к
Западу». Итак, германо-славянская (в новой «западноев-
ропейской» форме) общность достойна внимания, а сла-
вянская общность — фикция. Средством пропаганды гер-
мано-славянской общности стало включение славян (без
России) в интегральную семью народов «западного мира».
Не следует думать, что остфоршунг вовсе не вбирает
в себя «новых идей». Откроем книгу «Европейский Восток
с западной и восточной точки зрения» (1956) Г. Людата,
одного из наиболее эрудированных противников марксист-
ской медиевистики. У него вызывает тревогу «происходя-
щая ныне революционизация исторических воззрений в
пограничной зоне старого западного мира». Под этой зо-
ной западногерманская историография понимает славянские
страны Европы, которые фашистские историки при Гит-
лере откровенно называли зоной «немецкого рейха». Дело
в том, пишет Г. Людат, что «в современных битвах за
власть и в споре разнонациональных исторических кон-
цепций и идеологий» старая, т. е. фашистская, оценка
прошлого «сделалась шаткой и сомнительной». Отрицая
закономерность происходящей революционизации, видя в
ней лишь «перенос советской исторической картины на
историю народов восточносрединной Европы», автор од-
новременно подчеркивает «жгучую актуальность» этого пе-
реворота и делает некоторые признания относительно на-
шей науки. «Советская концепция, ее важнейшая психо-
логическая основа заключена именно в протесте этих
народов против традиционной, в особенности немецкой,
картины жизни Европы, в которой богатые достижения
восточноевропейской историографии до сих пор никак не
приняты во внимание». Логики ради автору следовало бы
признать, что советская научная концепция отражает ис-
тинные национальные традиции славянских народов, но
его, как видим, интересует не научная истина, а борьба за
психологию жителей «зоны».
43

Г. Людат рассматривает медиевистику как сферу ос-
трой идейной борьбы, но борьбу эту он понимает
превратно. «Именно здесь,— пишет он,— ныне осущест-
вляется гигантская попытка посредством использования
принципов и методов исторического материализма» вы-
свободить славянские народы «из их западных связей и
традиций и, перетолковав и переоценив прошлое, при-
печатать их историческому пространству законное член-
ство в тысячелетней руководимой русскими культурной
общности с целью узаконить политическую действитель-
ность наших дней и придать ей историзм; причем особен-
но важная роль в такой трактовке отводится возникнове-
нию исторической жизни и раннего культурного и госу-
дарственного развития этих народов в средневековье».
В этой тираде отмечу только одно: ни русскую, ни
славянскую историю вообще советские историки не со-
бираются рассматривать вне связей с Западом или Во-
стоком, ибо признают закономерное единство историче-
ского процесса; они хотят лишь показать забытые (как
верно признал Г. Людат) немецкой буржуазной наукой
внутренние причины развития славянства и восстановить
в правах изучение истории внутриславянской общности.
Что касается «припечатывания» прошлому чуждых
ему свойств ради нужд настоящего, то советская наука,
и это должно быть известно Г. Людату, давно отвергла
ошибочный взгляд на историю как опрокинутую в прош-
лое политику; другое дело литература остфоршунга, где
буржуазный прагматизм долгие годы освящал историче-
ские упражнения гитлеровцев и процветает доныне.
Казалось бы, Г. Людату следовало поскорее включить
славян как самостоятельный фактор в европейскую ис-
торию, коль скоро он хочет вырвать из рук советских
ученых знамя защитников оклеветанного фашистами ис-
торического прошлого славянства. Но это значило бы от-
казаться от того, за что сам Г. Людат ратовал при Гит-
лере, когда под руководством своего учителя Г. Аубина
занимался в оккупированном Кракове «восточной рабо-
той». Такая задача ему не по плечу. И вот на наших
глазах рождается концепция некоторого «отступления»
перед марксизмом с целью спасения остатков пангерма-
низма. Выдвигается идея «синтеза» собственных (славян-
ских) и западных (немецких) элементов как основы
возникновения и развития славянских государств. «Нет
44

противоречия в том,— пишет Людат,—что, с одной сто-
роны, мы признаем и подчеркиваем историческую роль
славян как активных членов средневекового христианст-
ва начиная с XI в., а с другой стороны, выделяем за-
падноевропейские созидательные силы, которые к ним в
значительной мере притекали с XII в., и ставим их как
равнозначные рядом с происходящим образованием госу-
дарств и христианизацией». Напрасно Г. Людат прики-
дывается простаком. Наша наука не отрицает синтеза
в истории славянских (и других) народов, но отсюда
еще очень далеко до признания равнозначности нацио-
нальных и иноземных элементов. Ниже мы еще увидим,
как распространяется эта идея теоретически и практи-
чески осткунде.
Критика этого взгляда остфоршеров встречается ими
в штыки, и советским историкам приписываются идеи
реакционного национализма и панславизма. Парламент-
ский орган Бонна не зря обращал внимание на лозунг
«интернационализма» в борьбе за эрозию коммунизма.
Легенда о «советском панславизме» тоже не нова, она вос-
ходит к временам «третьей империи».
Однако до сих пор сторонниками взглядов остфоршун-
га остаются (и то, хочется думать, ненадолго) лишь неко-
торые чехословацкие историки, в частности такой исследо-
ватель, как Ф. Граус (ныне — в Швейцарии). Несостоятель-
ность его концепции довольно убедительно раскрыл не-
давно В. Д. Королюк, и мне нет нужды повторять им
сказанное, хочу лишь обратить внимание на тот отклик, ко-
торый вызвала позиция Ф. Грауса, сформулированная им
в разгар политического кризиса, на страницах «Куль-
турного творчества», в неофашистской прессе ФРГ. Во-
сторженно приветствуя эту «культурно-политическую сен-
сацию», она квалифицировала действия автора и его
сторонников как призыв отказаться «и от чешско-нацио-
налистического и от чешско-сталинистского взгляда на ис-
торию», выражая надежду, что «немецкое участие» в
чешской истории будет отныне изображаться полнее. Ви-
димо, к тому дело и шло, ибо некоторые историки ЧССР
(во главе с И. Мацеком) и ФРГ успели собраться в
Брауншвейге, чтобы, как писала та же пресса, взаимно
«обезвредить» свои учебники, причем речь вели ни мно-
го ни мало о гусизме и национальном возрождении
Чехии.
45

Не знаю, чего достигли ревизионисты от педагогики,
но в учебнике истории, изданном для школьников ФРГ
под редакцией директора Брауншвейгского международ-
ного института школьных учебников Г. Эккерта, по поводу
переселения миллионов немцев из освобожденных стран
Восточной Европы сказано: «За спиной этих перемещен-
ных, изгнанных людей осталась их родина. Должны ли
они считать, что потеряли ее навсегда?» Началось с от-
рицания славянского единства, а кончилось, как известно,
отрицанием единства социалистического.
Упрочение социалистического строя в ЧССР нанесло
удар по очень показательной попытке практической ин-
фильтрации остфоршунга в ее науку, чего не могут при-
крыть ни запоздалые провокационные статьи в буржуаз-
ной прессе ФРГ с клеветой на великих деятелей нашей
истории, ни лицемерные сетования о «проданной невес-
те». Именно продажа-то и сорвалась.
Видимо, некоторые историки в ЧССР, занявшие свое
«особое положение» на «перекрестке Европы», забыли,
что древняя идея славянского единства, искаженная и
разорванная пангерманистами и панславистами дворян-
ско-буржуазной поры, ожила и получила новое содержа-
ние, когда была поставлена коммунистами на службу
борьбе против ига немецкого фашизма; они забыли, что
прежде всего борьба СССР и союзных ему народов окон-
чательно решила многовековой спор славян с германским
империализмом, привела к подлинному националь-
ному возрождению славянских стран. Разве не показа-
тельно, что их выступление приветствовали такие рьяные
антикоммунисты, как Е. Лемберг-старший и Г. Лемберг-
младший, с удовлетворением отметившие «быстрый упа-
док эмоциональной идеи славянского единства» в ЧССР?
Разве панславизм — признание того, что в шеренге рав-
ноправных борцов за коммунизм многие революционеры
связаны между собой сверх классовой солидарности еще
и этнической близостью? Это справедливо отметил и глава
правительства ЧССР Л. Штроугал. «Несомненно, что в
сознании народа жила также идея славянской взаимно-
сти»,— сказал он, вспоминая о борьбе своего народа с гит-
леровской тиранией 1.
1 «Правда», № 346, 1969, стр. 4.
46

Исключение России из Европы
С упрочением Советской России эта идея обсуждалась
в остфоршунге на разные лады, причем не только про-
пагандистами, но и учеными-специалистами. В этом плане
особенно примечательны работы К. Штелина и М. Таубе.
Большую статью «Россия и Европа» (1925) К. Штелин
начал с утверждения того, что Россия «вступила со свои-
ми опутанными преданиями государственными началами
в жизнь народов тогда, когда над Западом (который он
отождествляет с «Европой».— В. П.) уже давно сиял яр-
кий свет истории». Затем, после кратковременного расцве-
та Киева, Россия будто бы исчезла под татарским игом на
250 лет из поля зрения Европы, которая о ней фактически
забыла.
Вновь «открытая» Россия оказалась восточно-христи-
анской деспотией, основанной на аскетически эсхатологи-
ческой культуре, пронизанной идеей пассивного ожида-
ния конца мира. Ренессанс и Реформация были видны
ей «лишь как слабое отражение западного солнца»; ис-
тория ее народа «ограничивалась направленными против
государственного порядка восстаниями казацких разбой-
ников — Стеньки Разина и Пугачева, с присущими им
анархическими степными инстинктами».
Дальнейшие отношения между Россией и «Европой»
автор живописал так. Иван III постучал «в ворота Запада
своим пока еще варварским кулаком», с Ивана IV «Евро-
па начала трепетать перед этой новой властью Востока»,
а при Петре I, когда в Немецкой слободе возник «новый
мир западной техники и промыслов» и было прорубле-
но окно в Европу, произошел сдвиг, «по эпохальному зна-
чению равный Ренессансу и Реформации вместе взятым».
Так русскую историю К. Штелин лишил само-
стоятельного содержания, а носителем ее прогресса объя-
вил немцев. Самосознание в России тоже зародилось
лишь с появления славянофильства и западничества, ко-
торые «выросли из общего корня — тогдашней немецкой
философии».
Но все же автор отказался искать в «татарщине» кор-
ни большевизма, а считал, что в 90-х годах XIX в. на
смену нигилизму пришла «социал-демократия, полностью
подготовленная внутренним экономическим развитием»
страны. Правда, признавая историческую обусловленность
47

революционной борьбы в России, он с симпатией отзы-
вался о доктринерстве Плеханова и с осуждением — о
«бланкистских тенденциях» Ленина и, не понимая истин-
ных причин победы ленинизма, вслед за белоэмигрантами
возводил их к православию.
Выступивший вскоре М. Таубе («Россия и Западная
Европа», 1928) лишь перефразировал доводы К. Штелина.
М. Таубе видит в Руси члена европейского сообщества
до середины XII в., с середины XII до конца XVI в.
она переживает «внутреннюю татаризацию» и лежит вне
его, затем, с 1618 г. и особенно с Петра I, вновь раз-
вивается в члена сообщества, чтобы при Советской власти
опять очутиться «по ту сторону европейского шлагбау-
ма». Итак, «железный занавес» имеет тоже своего пред-
шественника.
Свою русофобскую концепцию М. Таубе подкрепил
аргументами. Они троякого рода. Государственноправо-
вые: аполитичность русской души, так как русский на-
род никогда не был народом господ и привык к чужой
власти; частноправовые: отсутствие римского права с его
определением собственности, господство «мира», кресть-
янской общинной собственности и, наконец, церковнопра-
вовые: влияние церкви на государство, цезарепапизм. Не
входя в полемику, хочу отметить лишь одно. Хотя позднее
советские ученые доказали сходство основных за-
кономерностей и (при известном своеобразии) институтов
права и государства в России и других странах Европы,
остфоршеры продолжали повторять только что цитиро-
ванные суждения.
Во времена гитлеризма ученые изыскания и идеи ост-
форшеров отлились в лозунг «Россия — враг Европы»,
под которой понимался тогда «третий рейх». Гитлер пи-
сал, что если хотеть земель (Grund und Boden) в Европе,
то в целом этого можно достигнуть только за счет Рос-
сии. Тогда новая империя должна вновь двинуться в по-
ход по пути прежних рыцарей Ордена, чтобы немецким
мечом добыть пашню немецкому плугу, нации же — на-
сущный хлеб. Фашистские историки распространяли лож-
ные взгляды об «исконных правах» Германии на Востоке.
С крахом фашистской Германии, с возрождением и
началом перестройки остфоршунга вновь претерпела изме-
нение и трактовка русско-европейской темы в том смысле,
что Россию превратили во врага уже не гитлеровской,
48

а интегральной Европы. Эта перелицовка истории отра-
жена в целой серии сочинений. А. Шелтинг («Россия и
Европа в русской исторической мысли», 1948) отбросил
проблему классовой, освободительной борьбы и превратил
русско-европейские взаимоотношения в стержневую тему
русской философии истории. Этого ему показалось мало,
и он, исключив из такой куцой философии истории ее
прогрессивное направление, оставил только религиозную
философию, и то лишь такую, которая ратовала за союз
православия, самодержавия и народности, была враждеб-
на прогрессу и России и других стран Европы, провоз-
глашала национал-шовинизм, мессианство и т. п.
Проделав эту операцию, А. Шелтинг с невинным ви-
дом гадает, чему бы приписать такую реакционность рус-
ской философии истории? Гадать приходится недолго, ибо
веховцы (П. Б. Струве, Г. П. Федотов) давно нашли от-
вет, и Шелтинг берет его, выдавая за собственный. Ока-
зывается, с тех пор как Петр I европеизировал Россию,
образованная верхушка стала «куском Европы на русской
почве», где не было ни самобытной философской, ни ли-
тературной традиции, и даже Пушкин и его плеяда — это
не более как «продукт» сочиненного Шелтингом «евро-
пейского духа», это не русская, а «европейская литера-
тура на русском языке».
А. Шелтинг не скрывает, для чего он сочинил свой
пасквиль на русскую культуру. Оказывается, у «Запада»
нет ведущей, объединяющей его идеи; автор зовет воз-
родить модифицированную идею «pax romana» (формула
господства Рима в древнем мире), а чтобы ускорить это
дело, стремится изобразить Россию издавна враждебной
«Европе» и готовой к натиску на нее. Кончает он до-
вольно мрачно: если «мир Запада» не обретет перспек-
тивной «исторической идеи» и не сплотится вокруг нее,
то «он едва ли сможет сохранить в истории то место,
на которое притязает».
А. Шелтинг оперировал преимущественно XIX в.,
А. Ягги («Россия и Европа в истории и современности»,
1951) взялся просмотреть под тем же углом зрения всю
историю России. Она в его книге развивается из «страны
городов» в «страну деревень». До Петра I эта страна
тщетно пытается пробиться в «Европу», а когда, нако-
нец, пробивается, становится фокусом иноземных влия-
ний. Автор клевещет на большевиков, хвалит гитлеров-
49

цев. Концовка книги под названием «Что делать?» тоже
не обнадеживающая: истинным европейцам вроде Ягги и
ему подобных не остается «ничего другого, как смотреть
на вечные звезды и ориентироваться по ним». Если А. Шел-
тинг списывал у веховца П. Б. Струве, то А. Ягги по-
заимствовал свой астрологический вывод у Н. А. Бердя-
ева. Какая бедность мыслей, даже во лжи!
В. Маркерта («Россия и западноевропейский мир»,
1951) заинтересовало не столько противопоставление Рос-
сии Европе — здесь он повторил своих предшественни-
ков,— сколько корни большевизма. Враждебность могуще-
ственного большевизма «общественным формам» западно-
европейской цивилизации он возводит к «Московскому
царству». Достигается это просто —с помощью двух-трех
подлогов. Во-первых, «две пространственные тенденции
развития» России — западная и восточная — выдвинуты
на место двух периодов ее внешнеполитической истории:
периода освобождения и сплочения собственно рус-
ских земель и времени феодально-колониального подчи-
нения соседних территорий; во-вторых, это подчинение
и освящающая его идеология самодержавия выдаются за
общерусский (т. е. внеклассовый, народный) «империа-
листический московский панславизм», враждебный «Запа-
ду» вообще. Наконец, третий подлог заключается в том,
что замалчивается общественный переворот, происшед-
ший в октябре 1917 г., когда появилось Советское го-
сударство, которое на своем знамени начертало призыв
к борьбе против колониализма и империализма. Таким
образом, Советский Союз изображается в виде наследни-
ка русского «народного империализма», восходящего сво-
ими истоками к временам правления первых московских
князей.
Особое внимание обратил Маркерт на ленинизм: то
вслед за веховцами он возводит его к русской религии —
«хилиастическому образу мыслей» русских, смиренно
ожидающих царства божьего, то объявляет своего рода
западничеством, заимствовавшим марксизм потому, что
он «подчеркивал общее в процессах развития России и
Запада». Он исправил тезис евразийцев и заявил, что было
бы «недоразумением» усматривать в большевизме законо-
мерный результат московского-центристского самосозна-
ния, а в развитии советской идеологии — выражение не-
коей «русско-евразийской культуры». Нет, большевизм-де
50

лишь в той мере «русско-евразийское явление», в какой
он является продуктом «враждебного Западной Европе
русского исторического самосознания»; он «и продукт
европеизации», и «реакция против нее». Из этого смутно-
го вывода видно, что автор взялся за дело не по уму.
Приложил к этой теме свою руку и Э. Хельцле («Рос-
сия и Европа», 1954). Он подошел к ней с другого
конца и попытался определить, что же есть «Европа».
Вот его мысль: «географически ее можно обозначить как
крайнюю (почему лишь крайнюю, если географы прово-
дят рубеж по Уралу? — В. П.) оконечность Азии, как
часть евразийского континента». Кроме того, Европа «в
ее узком смысле (что это за смысл, Э. Хельцле не по-
ясняет.— В. П.) есть в основном историческое, культур-
ное, цивилизаторское и не в последнюю очередь политиче-
ское понятие».
Почему же под это понятие не подходит Россия? Ока-
зывается, у нее неевропейские первоосновы — и религи-
озные, и социальные. Религиозных мы коснемся ниже,
когда приведем возражения, принадлежащие коллегам
Э. Хельцле, социальные же суть таковы. Во-первых, рус-
ский народ не нация моряков, из чего следует вывод:
«быть не морской нацией в целом», пожалуй, «одно из
глубочайших отграничений от Европы». Русский народ
открыл и освоил побережье Ледовитого океана; русские
корабли первыми обогнули Антарктиду. Или Э. Хельцле
(если придерживаться выдвинутого им «признака») ду-
мает, что Россия менее морская держава, чем европей-
ские — Австрия и Швейцария?
Другой вывод автора сводится к тому, что он вслед
за В. О. Ключевским видит главное содержание русской
истории в колонизации. Это давно опровергли Б. Д. Гре-
ков и его школа. Их взгляды признал Б. Самнер — анг-
лийский коллега Э. Хельцле по изучению темы.
Следующий довод: Россия не знала полновластных со-
словий, а также Реформации и Ренессанса. В России,
правда, были такие два признака феодализма, как вас-
салитет и лен, но зато крайне редко встречалась (так
думал и П. Б. Струве) «мужская верность» вассалов, да
и поместье ближе «исламско-татарской служебной собст-
венности», чем «европейскому феоду». О сословности
и службе вассалов — источники против Э. Хельцле, о ха-
рактере поместья, как свидетельствуют труды Л. В. Че-
51

репнина,— тоже, о Реформации, как видно из работ
А. А. Зимина, А. И. Клибанова и других,— тоже. Что
же остается от доводов Э. Хельцле? Ничего не оста-
ется.
Но для него главное не доводы, а выводы. Они все
те же — возможны три формы отношений с враждебной
Европе Советской страной: служить ей, как при цариз-
ме делали старые немцы, стремиться уничтожить ее, как
Гитлер, или сплачивать Европу, которая «должна сегодня
более, чем когда-либо, быть настороже в отношении рус-
ской мощи». Примечательно, что при таком разнообра-
зии антиевропейских «начал», разысканных разными ост-
форшерами, столь единообразны антисоветские «концы»
их сочинений.
И, по мнению Г. Штёкля («Россия и Европа до Петра
Великого», 1957), Советская Россия есть якобы явление,
враждебное Европе. Но он гораздо осторожнее подошел
к делу. Он и прежде был готов искать европейские корни
русской истории (иначе и нельзя поступить под напором
аргументов советских исследователей), избегая однознач-
ного ответа на занимающий остфоршунг вопрос: динами-
ческая борьба европейских и антиевропейских сил шла
издавна, «и там, где действовали европейские силы» в Рос-
сии, там «в известной мере, вероятно, и была Европа, и
там ей не избежать исторической ответственности». Итак,
Г. Штёкль отказался от примитивной хронологической
периодизации европеизации России, стараясь навязать ей
свою «ответственность».
В его статье имелись и разумные мысли, появившиеся
в результате знакомства с трудами советских медиевистов,
обзоры которых он опубликовал. Например, он оперировал
мыслью, что славяно-руссы — сельскохозяйственный народ,
что русский крестьянин не кочевник, как думал В. О. Клю-
чевский, а древняя аграрная структура Руси сходна с обще-
европейской. Правда, Г. Штёкль утверждал, будто именно
критические исследования немецких историков Восточной
Европы (в частности, Г. Людата, М. Хеллмана и др.)
показали, что славянские поселения (Ansatze) «до сих
пор многократно оценивались ошибочно или несправед-
ливо недооценивались».
Нет, решительно заявлял автор, было сходство с Евро-
пой во внутренней организации восточных славян (осно-
ванной либо на родстве, либо на территориальном прин-
52

ципе), ибо без этого норманны не смогли бы в «пустом
пространстве» произвести «преобразования» (Uberfor-
mungen), да и по расе и языку славяне — европейский
народ. Конечно, формы крепостничества у них суровее,
но «крестьянская несвобода как таковая не является
специфической чертой, характеризующей русское разви-
тие,— граница лежит скорее на Эльбе, чем между запад-
ными славянами и восточными или между Польшей —
Литвой и Московским государством», притом и русские
крестьяне боролись за сохранение «старого права» так
же, как и на Западе.
Все это справедливо с той поправкой, что не западно-
германская, а советская историография (в трудах Б. Д. Гре-
кова и его учеников) осветила историю хозяйства Древ-
ней Руси и опровергла взгляд В. О. Ключевского на нее
как на страну колонизуемую. Наша наука, используя
известные высказывания Маркса, разработала тезис об
особенностях общественного строя стран, лежащих к во-
стоку от Эльбы (Лабы). Советские ученые (как это пока-
зано в специальном обзоре А. А. Зимина и А. А. Преоб-
раженского) на огромном материале раскрыли основные
этапы классовой борьбы в эпоху феодализма, ее формы,
включая и борьбу за фиксированную ренту. Короче говоря,
в трудах советских, а не западногерманских историков
доказано, что Древняя Русь — европейское государство.
Впрочем, Г. Штёкль продолжал думать, что «экономи-
ческую основу» восточнославянского государства «состав-
ляла внешняя торговля, которая под влиянием норманн-
ского толчка оживленно развивалась». Приведенные слова
плохо вяжутся с тем, что цитировано выше, в частности,
трудно понять, каким образом внешняя торговля состав-
ляла хозяйственную основу аграрной страны.
Г. Штёкль остался верен и норманнистской догме, той
догме, которой нанес такой сокрушительный удар X. Лов-
мяньский. Так, он не мог отказаться от мысли, что
внешняя форма Древнерусского государства в значитель-
ной мере определялась византийским образцом, правда,
имелись устойчивое ремесло и предпосылки к городскому
самоуправлению. Политическое дробление и экономиче-
ский упадок в XII в. (которого не было!), наконец
монгольское нашествие XIII в. подкосили эти ранние
цветы. «Цветы покрывают все, даже могилы»,— заметил
Э. М. Ремарк. Здесь же рассуждение об увядших цветах
53

прикрывало вынужденный отказ от поисков корней боль-
шевизма в древнем Киеве.
В данном случае Г. Штёклю пришлось разойтись даже
с Г. Вернадским. Сперва Г. Штёклю казалось, что критика
Н. Я. Мерпертом и мною книги Г. Вернадского «Монголы
и Россия»—свидетельство упорствующего «сталинизма»;
теперь он готов признать, что монголы действительно вы-
звали застой и упадок в стране.
Но Г. Штёкль остался при мысли, что «Московское
государство» не имело европейских корней и стояло вне
истории Европы. Основы этого государства он видел в
колонизации страны на северо-востоке, где возник «город
на колониальной почве с ограниченным хозяйственным
радиусом и без всякой политической внутренней жизни»,
где жили посадские люди, но бюргеров не было и город-
ской воздух не делал человека свободным. Там сложились
«неевропейские последствия», кои должны рассматриваться
не как результат «естественных предпосылок в сельском
хозяйстве и населений, а как следствие политического
развития, точнее, особой формы политического господства,
которое в Москве обрело общемировое значение». Эти
особенности не могли, естественно, развиться издревле,
так как «господство киевских князей и великих князей
основывалось главным образом на их личных достоин-
ствах, ему недоставало ... святости происхождения или
идеи, у них отсутствовали — и это, конечно, не случайно —
символы власти, и их техника управления была еще очень
несовершенной». «Святости происхождения» недоставало
и выводам Г. Штёкля, хотя бы потому, что они заимство-
ваны у крупного историка прошлого столетия С. М. Со-
ловьева.
Какие же факторы, по мнению Г. Штёкля, опреде-
лили незакономерное своеобразие «Московского государ-
ства»? Во-первых, чужеземное татарское господство; во-
вторых, византийский образец; в-третьих, туземное возник-
новение абсолютной власти в особых условиях новоколо-
низуемой территории. Итак, Г. Штёкль исключал Россию
из Европы со второй половины XIII в. до времени петров-
ских преобразований и видел в ее жизни лишь отдельные
европейские тенденции (проникновение итальянских ма-
стеров в Москву, немецких — под Казань и т. п.). Это,
как мы знаем, не ново.
Ниже мы в иной связи еще вернемся к этому взгляду
54

Г. Штёкля, а пока проследим судьбу темы «Россия и
Европа» в работах других остфоршеров.
У церковных историков-остфоршеров свои заботы: как
прибрать к рукам русскую православную церковь, в ко-
торой они видят последнюю возможную опору антиком-
мунизма в России или, как выражается евангелист
Э. Бенц, при современном положении — единственного
заступника «от разрушения личности большевистским
учением о человеке». Но игра в союз с православием тре-
бует отказа от некоторых исторических предрассудков
остфоршунга и прежде всего от взгляда на Россию как
страну, чуждую Европе. В этом смысле книга Э. Бенца
«Дух и жизнь восточной церкви» (1957) весьма примеча-
тельна. В наши дни, пишет он, в духовной, политической
и социальной структуре России, как правило, выискивает-
ся лишь то, что отличает ее от Европы, короче говоря, ее
считают «Азией». «Этот политический миф живет идеей из-
вечной угрозы Европе со стороны Азии, в качестве аван-
гарда которой рассматривают Россию; охотно также сопо-
ставляют сегодняшнюю угрозу Европе со стороны Совет-
ской России в исторической взаимосвязи с монгольским
нашествием средневековья...»
Я не знаю, протестанты ли А. Ягги, Э. Хельцле и
другие или католики, но в обоих случаях мне хотелось
бы обратить их внимание на следующие слова: «Чаще
всего именно церковно обособленное развитие России,
ее обращение к византийской форме христианства притя-
гивается в качестве обоснования ее отнесения к Азии».
Автор их, Э. Бенц, категорически заявляет, что «назван-
ный широко распространенный исторический миф ни в
коей мере не соответствует историческим фактам и имен-
но со стороны церковно- и религиозно-исторического раз-
вития России может быть опровергнут».
Э. Бенц — более гибкий противник коммунизма, и он
не рискует повторять давно опровергнутые концепции.
Он пытается приспособить некоторые выводы советской
исторической науки к старой схеме церковно-политиче-
ской истории. «Россия со времен древней Киевской Руси,—
пишет он,— постоянно представляла собой объективно
интегрированную составную часть Европы и европейской
истории и субъективно воспринимала свою принадлеж-
ность к ней. Во времена Киевской Руси князья этого
государства находились в родственных отношениях со
95

значительнейшими скандинавскими и немецкими княже-
скими домами. Само Киевское государство состояло в тес-
ной политической, культурной и экономической связи со
своими северными и западными соседями. Сознание цер-
ковной отдаленности от Запада не было еще развито».
Не склонен автор искать в Древней Руси и традиций
азиатской «угрозы» Европе: «Если во время турецких
войн 17 и 18 вв. Польша рассматривалась как «бастион
христианства», то в предшествующие века эта роль при-
надлежала в собственном смысле слова христианскому
государству Киевской Руси».
Э. Бенц признает и то, что западные державы насту-
плением на Восток сами подрывали и в Византии и на
Руси XIII—XIV вв. противомонгольскую оборону и своей
политикой породили ненависть к папству. Логически рас-
суждая, он должен был бы отрицательно оценить и немец-
кий «натиск на Восток». На это, однако, Э. Бенц не
решился. В конце его книги имеется изрядная библиогра-
фия, но советских работ, в которых впервые обоснованы
приведенные выше мысли, нет. Тем не менее ясно, что
сторонники экуменного движения более ловко оперируют
русским материалом, чем Г. Аубин и иже с ним. Здесь
же уместно заметить, что прогресс исторической науки
привел к окончательной компрометации былых авторите-
тов буржуазной церковно-политической историографии,
таких, как Г. Кох, А. Амманн и Н. Чубатый. Полная
научная, источниковедческая несостоятельность их схем
признана (как свидетельствуют труды Л. Мюллера) и
буржуазной историографией.
Г. Людат и Э. Бенц не исключение. По мере роста
сил коммунистического лагеря меняются аргументы и так-
тические приемы остфоршеров, которые, приноравливаясь
к запросам интегральной стратегии, пытаются по-новому
комбинировать в своих целях пангерманские, великогер-
манские, интегральные и эмигрантские реакционные идеи.
Остфоршунг един лишь в своем антикоммунизме, в трак-
товке же отдельных проблем русской истории он эклек-
тичен и противоречив. Стараясь оболгать историю нашей
Родины, остфоршеры пускают в дело все. Вновь восхва-
ляются сочинения Бердяева и книжки его эпигонов.
Остфоршер Э. Саркисьянц издал работу «Россия и мес-
сианство Востока» (1955). В предисловии к ней небезыз-
вестный П. А. Сорокин, ныне профессор Гарвардского
И

университета, рекомендовал этот труд читателю, уверяя,
что он «зримо раскрывает, где и в какой мере хилиа-
стические воззрения подготовили почву для большевиков
и их учения». Э. Саркисьянц повторяет бердяевские рас-
суждения об «апокалиптической обособленности русского
христианства» как первооснове нашей революции. Откопал
он и некоторые новые корни большевизма. Вот один из
них — мечты о граде Китеже как церковном государстве.
Вновь извлекается из небытия и евразийство. Появ-
ляются работы (И. Матля, О. Бёсса и др.), показываю-
щие, что остфоршунг, подобно Ф. А. Степуну, преодоле-
вает евразийское восприятие русского прошлого.
Р. Виттрам («Русская империя и ее эволюция», 1959)
попробовал взглянуть на вопрос с внешнеполитической
точки зрения. Он, однако, не нашел сходства пусть пре-
вратно истолкованной советской идеологии с идеями ца-
ризма. Не нашел он и преемственности во внешней поли-
тике: «что из внешнеполитической традиции царской
империи продолжает жить в советской внешней политике,
недоступно нашему познанию». Он, понятно, не хочет
видеть ее качественно новую классовую природу, а потому
говорит о «придании нового смысла старому экспансио-
нистскому стремлению» и не исключает использования
отдельных царистских традиций. Подкрепить фактами
такое заявление, он, конечно, не может.
Остфоршеры, толкуя о враждебности России Европе,
особенно охотно обращаются именно к сфере внешней
политики, не ведая того, что и материал дипломатиче-
ской истории позволяет указать на однородность процес-
сов, протекавших как в России, так и в других странах
континента. Например, заслуживает сопоставления теория
«естественных границ» и «принцип равновесия», ставшие
ведущей доктриной во внешней политике Франции, с тео-
рией «отчины», выдвинутой московским правительством,—
в этом смысле поразительно сходство концепций Генриха
IV и Ивана III. Не менее плодотворно было бы сопо-
ставление универсалистских имперских идей и их практи-
ческого значения в дипломатии стран Западной Европы
с подобными же идеями о единой великокняжеской власти,
о единстве великокняжеского рода на Руси. Вероятно,
наследство классической дипломатии восприняла также и
Русь, чье правительство многие столетия вело импер-
скую политику среди подвластных народов. Весьма инте-
57

ресно и сопоставление влияния папства на теорию и прак-
тику дипломатии ряда стран с подобным же влиянием
православной церкви — не трудно заметить, что в России
шел аналогичный процесс высвобождения этой части об-
щественной мысли и самого аппарата дипломатии из-под
эгиды церкви.
Русско-европейская тема была обеспечена в ФРГ и
археографически в виде позорной подборки документов,
выполненной Д. Чижевским и Д. Гро.
Наконец, вопрос об европеизме России специально
для боннских парламентариев осветил Г. Раух («Россия и
Европа», 1959). В отличие от Э. Хельцле и других он
трезво признал, что географически и лингвистически
вопрос бесспорный: Россия — Европа. Если Г. Штёкль
сомневался в возможности решать его историко-хроноло-
гически, то Г. Раух не видит пути для трактовки его
«статически», ибо «Европа не есть постоянная величина».
Можно лишь удивляться, как изменилась Россия под
пером Г. Рауха: она стала издревле европейской, она
превратилась в «бастион западного мира» в годы монголь-
ского ига. Она «ни в коем случае не была татаризирована»,
ибо уцелела церковь — гарант «государственного единства
и национального существования». Россия не чужда и
европейскому крестоносному движению, подобному испан-
ской реконкисте. Оказывается, ошибочно и «суммарное
обобщение», будто она прошла мимо гуманизма, Реформа-
ции и Ренессанса, ибо «спектр» этих явлений в самой
«Европе» показывает «весьма разнообразные оттенки, ко-
торые, однако, не рассматриваются как неевропейские».
Г. Раух предлагает противопоставить Россию таким стра-
нам Востока, как Индия или Япония, и говорить о «реев-
ропеизации». Свое предложение он не объясняет, но суть
его уже раскрыл Ф. Степун. Итак, после устранения
«железного занавеса» Орды взорам европейцев предстала
«старая христианская страна и ее европейский народ; он
теперь вновь втягивался в политические и культурные
взаимосвязи, общей основой которым служили античность
и христианство».
Лишь дойдя до Петра I, Г. Раух усаживается на вехо-
вского конька: царь изменил характер «реевропеизации»,
оторвал культурный слой от народа — на этом коньке, со
ссылками на А. Шелтинга, Н. Я. Данилевского, К. Леон-
тьева, добирается автор до «незаконнорожденной» Октябрь-
58

ской революции. Достигнув цели, он с благодарностью
вспоминает тех, кто обогатил идеями остфоршунг: «После
Октябрьской революции, уже в эмиграции, евразийское на-
правление кн. Трубецкого и историка Вернадского превра-
тило межконтинентальное положение России в основу как
политики, так и историографии».
Но Г. Раух вносит и нечто новое в трактовку «рус-
ских экспансионистских стремлений, в которых элементар-
ной первобытной силе русского народа противостояли лишь
скудные и слабые духовные силы». Уж не собирается ли
Г. Раух доказать, что призывы к экспансии царизма исхо-
дили от русских крестьян и рабочих, а не от реакцион-
ного крыла самих, пусть слабых, «духовных сил»?
Автор уверен, что «русская экспансия» — это второй,
наряду с «реевропеизацией», элемент всей русско-европей-
ской проблемы. Он разделяет взгляд, что со времени Петра
«изменившаяся Россия» выступает как сила, «враждебная
Европе». «Реевропеизированная» Россия грозит Европе —
какова логика! Ссылаясь на ... Маркса, он пишет о «жан-
дарме» Европы и уж, конечно, не делает ссылок на то,
что Маркс видел две России — революционную и реакцион-
ную, а в Европе, кроме царской России,— другие экспан-
сионистские империалистические державы, включая и Гер-
манию. Не пишет Г. Раух и о том, что с конца XIX в.
в Россию переместился центр мирового революционного
движения.
К концу статьи от оригинальности автора не остается
и следа. Советская Россия «высвобождается» из «европей-
ской общности», чтобы «образовать» некую евразийскую
«категорию в себе», этакий «субконтинент» — предтечу
мирового тоталитаризма. Отсюда призыв: спасение Евро-
пы в единстве.
Выходит, Г. Раух должен был бы радоваться сближе-
нию России с такими европейскими державами, как Поль-
ша, Чехословакия, Германия и др. Но нет, «европеизация»
интересует его лишь корыстно — он взял от нее два куска,
и довольно. Советская Россия для него не Европа, а похи-
тительница если не Европы, то ее части. Ныне Европа
кажется ему «лишь туловищем Европы, без Риги и Варша-
вы, без Праги и Будапешта, а также и без Кенигсберга и
Бреслау». Так «незаметно» из исследователя «европеиза-
ции» России Г. Раух на протяжении статьи превратился
в глашатая германизации Европы.
59

На вульгарный, ненаучный характер книги В. Келлера
«Восток минус Запад = нулю» (1960; американское пере-
издание —1962) уже обратил внимание американский
историк В. Кирхнер. Но ведь В. Келлер лишь суммиро-
вал то, что остфоршеры писали порознь.
Разве М. Фасмер, М. Хеллман не цеплялись за догму
норманнизма вопреки доводам науки? Разве Г. Людат,
О. Бруннер и другие не развивали мысль о «равнознач-
ности» немецких и славянских элементов в истории обще-
ственно-государственного развития Восточной Европы?
Разве В. Филипп, Д. Чижевский и другие не выдавали
свою бедность идеями за идейную бедность Руси? Разве
П. Иоханзен, К. Форштрейтер, не говоря уже о более
склонных к пропагандистскому шуму В. Губаче и В. Шле-
зингере, не превозносили немецкую культуртрегерскую
миссию в Прибалтике? Разве Б. Шпулер не писал о реша-
ющей роли Золотой Орды в образовании Русского центра-
лизованного государства и X. Яблоновский не объявлял
агрессией воссоединение московским правительством ранее
захваченных у Руси земель, а Г. Шедер не предлагала
видеть в теории «Москва — третий Рим» ядро духовной
жизни и политики России? Разве Г. Штёкль не оспаривал
существование в ней самостоятельной прогрессивной мыс-
ли и X. Флейшхакер не отрицала ее право на участие в
европейской политике?
Университетский остфоршунг несет в полной мере
ответственность за ту бульварную пропаганду, символом
которой стала книга В. Келлера, как, впрочем, и за
осткунде.
Чем ближе к современности, тем грубее искажается
история. Известно, что Россия имеет славные традиции
классовой борьбы, гордится именами руководителей кре-
стьянских войн И. И. Болотникова, С. Т. Разина, К. И. Бу-
лавина, Е.И.Пугачева. А вот Г. Тимм («Загадка России.
История и современность», 1952) увидел в нашей истории
лишь «тотальную деспотию и полицию», а за Пугачевым,
по его (восходящему к П. Б. Струве) мнению, шла «старая
Россия, которая с раскованной страстью порыва своей
азиатской души возмутилась против петербургских
реформаторов».
Известно, что наш народ по праву гордится револю-
ционными делами преданных сыновей страны — подвигом
А. Н. Радищева, отвагой декабристов, непреклонностью
60

страстного В. Г. Белинского, мужеством петрашевцев,
борьбой за свободу А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского,
гуманностью и правдоискательством отечественных писа-
телей.
Но для остфоршеров все эти имена существуют лишь
как предмет для разговора либо о противоречиях России
и «Европы», либо о заимствованиях России у «Запада».
В. Леонтович («История либерализма в России», 1957)
превращает революционера А. Н. Радищева в либерала,
а Э. Ведель («Радищев и Карамзин», 1959) сопоставляет
его даже с идеологом самодержавия Н. М. Карамзиным.
В. И. Ленин давно вскрыл причину подобных подмен 1.
Еще дальше в хуле на передовую Россию пошел
П. Шейберт («От Бакунина к Ленину», 1956), считающий,
что мыслители России приняли бы любую утопию «Запа-
да», лишь бы она была противна христианству. Чего стоят,
например, его утверждения, будто б «конце жизни» про-
грамма В. Г. Белинского «стала отнюдь не революционной
и он оказался духовным банкротом». И это говорится об
авторе, создавшем на исходе своих дней «Письмо к Гоголю»,
которое подводило итог его литературной деятельности,
одно «из лучших произведений бесцензурной демократи-
ческой печати, сохранивших громадное, живое значение
и по сию пору» 2. И передовая критика ФРГ (Л. Мюллер)
отмечала, что в книге П. Шейберта упущены как исто-
рические предпосылки революционной мысли XIX в., ухо-
дящие в XVII—XVIII вв., так и современное ей «соци-
альное недовольство», вследствие чего она рассматривает-
ся лишь в качестве переосмысления немецкого идеализма.
Б. Шульце («Русские мыслители», 1950) ставит в один
ряд Н. В. Гоголя и мракобеса Данилевского, Л. Н. Тол-
стого и веховца Бердяева, рассуждая об их вкладе в
борьбу между «Востоком» и «Западом» и о том, что ду-
ховная обособленность России от папства лишила ее исто-
рию развития и творчества. Наконец, К. Гротхузен («Рус-
ская историография XIX в. как исследовательская задача»,
1960) свел всю русскую историографию XIX в. к комбина-
ции трех источников — русского, немецкого и западноев-
ропейского, отведя первому минимальную роль.
Так книга за книгой, статья за статьей создавался
1 См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 33, стр. 5.
2 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 25, стр. 94.
61

немецкий вариант буржуазной концепции истории России
эпохи феодализма, положенный, как увидим, в основу
ложной родословной ленинизма и Октябрьской рево-
люции.
Восхваление немецкого
«натиска на Восток»
Как справляются с этим адепты «изучения Востока»
и какие трудности встают перед ними, можно видеть из
серии работ, в частности из нашумевшей статьи В. Шле-
зингера «Историческое значение средневекового движения
на Восток» (1957).
Работа В. Шлезингера — это доклад, с которым он вы-
ступал в различных городах ФРГ. Автор утверждал,
будто оценка экспансии немецких феодалов и самого «изу-
чения Востока» как «опаснейшей составной части запад-
ногерманской реакционной историографии» совершенно
неосновательна, и сетовал на то, что даже в английской
науке (он, в частности, ссылался на А. Тойнби) западно-
германские историки наталкиваются на недопонимание.
Он предложил считать, что никакого немецкого «натиска
на Восток» не существовало, не было и немецкой колони-
зации, а происходило «движение на Восток» (Ostbewe-
gung), которое представляло собой «распространение по-
литического господства», «западных форм мировоззрения,
права и хозяйства в немецком облике». И хотя немцам в
этом движении принадлежала виднейшая роль, оно явля-
лось делом всего «западного мира».
Слов нет, немецкий Орден действовал не в одиночку.
В работах советских ученых — Н. П. Грацианского,
И. П. Шаскольского, П. И. Пакарклиса, польского истори-
ка Т. Мантейффеля и других показано, что он получал
постоянную помощь и папской курии, и Римской империи.
После провала крестовых походов в Переднюю Азию
французское и английское рыцарство устремилось в При-
балтику.
Крестовые походы в Переднюю Азию и Восточную
Европу были тесно связаны, их возглавляла реакционная
сила тогдашней Европы — папская курия. Золотой иеру-
салимский крест в черном кресте великого магистра тев-
тонов — это не только свидетельство признания роли
немецких рыцарей в борьбе с арабами, но и символ зах-
62

ватнической политики, распространенной на новую часть
мира.
Пытаясь снять ответственность с немецких феодалов
за «натиск на Восток», а с немецкого Ордена за кровавую
«миссию» завоеваний на востоке, автор оставляет на долю
Германии только «заселение Востока» (Ostsiedlung), ко-
торое, по его мнению, надо решительно отделить от «дви-
жения на Восток», ибо заселение «было не военным, а в
целом мирным явлением». Немецкая колонизация не по-
хожа на все прочие, в том числе и на русскую колониза-
цию Сибири. Это «была общность поселения и хозяйства
немцев и славян, которая превратилась в общность судеб
и названием «колонизация» полностью охвачена быть не
может».
Попытка представить немецкую колонизацию как
идиллию хозяйственного сотрудничества немецких посе-
ленцев с аборигенами не выдерживает критики. Прежде
всего эта колонизация — результат завоевания. Договоры
Ордена, заключенные с нобилями Эстонии, Латвии, Прус-
сии и других земель, правовые кодексы, регулировавшие
жизнь этих народов под властью Ордена, многократные
постановления, оттиравшие коренное население от заня-
тий ремеслом и торговлей,— все эти источники ясно харак-
теризуют политику Ордена как политику беспощадного
угнетения и ассимиляции завоеванных народов. История
знает и мирное проникновение немецких переселенцев в
славянские страны, но не о них тут речь.
Неосновательно и противопоставление В. Шлезинге-
ром немецкой колонизации русской. Едва ли можно
усмотреть различия в классовой природе политики Гер-
мании и России, но исторические последствия ее различны.
Работами советских сибиреведов (С. В. Бахрушина,
В. И. Шункова, А. П. Окладникова, Б. О. Долгих,
3. Я. Бояршиновой, А. А. Преображенского и др.) дока-
зано, что колонизация Сибири, содействуя хозяйствен-
ному развитию этого края, не привела к истреблению
и ассимиляции коренных народов, как это имело место
на значительной части завоеванной Орденом Прибалтики.
«Заселение Востока», продолжает В. Шлезингер, не
только обеспечило «процветание» Польши, Чехии и Венг-
рии, но и сыграло решающую роль в истории помор-
ских славян и пруссов. Автор признает, что здесь, «на
ставшем действительно немецким Востоке» (в это поня-
63

тие он хитроумно включает и земли, па которых стояли
Берлин и Вена, и земли, исторически и этнически связан-
ные с Польшей, Литвой, Русью), дела обстояли иначе,
здесь шли «бесчеловечные» войны «с обеих сторон» (то
обстоятельство, что, с одной стороны, они были захват-
ническими, а с другой — освободительными, автор, раз-
умеется, опускает), но «надо отчетливо сказать, что по
окончании этих войн (которые тянулись столетиями!)
происшедший на немецком Востоке процесс ассимиляции
(Einschmelzungsprozess) протекал не насильственно»;
столь же мало насильственной являлась здесь и церков-
ная миссия.
Немецкое «движение на Восток» одержало верх над
одновременно происходившим славянским «движением на
Запад» (так автор именует стремление Польши к объеди-
нению славяно-прусских земель Поморья). Заслуга в этом
принадлежала немецкому крестьянству. Оказывается, не
немецкие императоры и феодалы при содействии папства
сотни лет разоряли и заливали кровью земли славян,
в течение полувека опустошали Пруссию, много столетий
угнетали Эстонию и Латвию, двести лет почти ежегодно
грабили литовскую Жемайтию; не они, покорив страну,
надели на славян и пруссов колониальное ярмо и приве-
ли эти народы к вымиранию и ассимиляции. Вовсе нет!
Ассимиляция народов — результат лишь мирной деятель-
ности немецкого крестьянства, в котором растворилось ту-
земное славянское население, превратившись в немцев.
Предложенной В. Шлезингером трактовке нельзя отка-
зать в политическом смысле: она имеет для поборников
остфоршунга то удобство, что годится и для оправдания
содеянного в прошлом и для привлечения внимания не-
мецкого народа к «освобождению» Востока в настоящем.
Эта трактовка не соответствует исторической истине.
Польский историк Г. Лабуда справедливо возражал
В. Шлезингеру, говоря, что, во-первых, колониализм был,
он получал помощь немецкого правительства и служил
его целям. Отвечают за него не немецкие крестьяне и
ремесленники, а феодалы. Во-вторых, нельзя игнориро-
вать соотношение уровней развития производительных
сил славян и немцев и, недооценивая первых, писать, что
изгнание славян с их земли шло им на пользу. В-третьих,
нельзя игнорировать роль прибалтийских народов, Руси,
Византии, наконец, Турции в истории Центральной Евро-
64

пы. В-четвертых, немецкая духовная культура в ее немец-
кой и латинской формах не помогала развитию нацио-
нальной культуры славян. Но это мало смущает остфор-
шеров: они рассчитывают на то, что гитлеровская
геополитическая историография достаточно подготовила
почву и им можно уверенно утверждать, что нигде сла-
вяне не были истреблены и «далеко не все порабощены»,
что «о насильственной германизации не может быть и
речи».
Первый общий вывод В. Шлезингер формулирует так:
славяне и пруссы «не погибли, они растворились в немече-
стве» (im Deutschtum). Выходит, что СССР и Польша, вос-
становив свои права в Поморье, выселили отсюда не толь-
ко немцев, но и «без принуждения ставших немцами» сла-
вян и пруссов. Это вывод, так сказать, pro domo sua (в
собственную защиту).
Другой вывод касается уже всего «западного мира»,
всех поборников «интегральной Европы». Утверждается,
что на основе немецкого «заселения Востока», приведше-
го к расширению «земли немецкого народа» более чем
на одну треть, была создана «восточная срединная Евро-
па». Это дело всего Запада, чьи интересы выражали нем-
цы. «Срединная Европа» лежала между «Западной» и «Во-
сточной» Европой. Теперь, в результате второй мировой
войны, ее нет, и потому Европа утратила прежнее значе-
ние в мире, «но Европа не только бессильна, она боль-
на», больна по многим причинам, «в том числе и из-за
отсутствия этой середины».
Ослепленный реваншизмом В. Шлезингер — плохой
диагност. Образование социалистических государств в
Восточной Европе, ставших важным фактором в борьбе за
всеобщий мир, оздоровило положение в Европе. Угрозу
ее безопасности создают стремления реваншистов вновь
подчинить свободные народы власти германского импе-
риализма. Статья В. Шлезингера — очередная попытка
исторически оправдать эти стремления: его призывы к
восстановлению прав немцев и «растворенных» в них сла-
вян и пруссов на Востоке полностью совпадали с целями
союзников по «интегральному» Атлантическому блоку,
с задачей воссоздания «Срединной Европы» под эгидой
Германии.
Примечательна еще одна черта статьи В. Шлезинге-
ра. Автор отлично сознает, что сейчас уже нельзя пол-
65

ностью воспроизводить взгляды довоенной немецкой исто-
риографии. Он признает тот установленный нашей нау-
кой факт, что «миссия» немцев в Пруссии была связана
с политикой, что не одни только немцы создавали го-
рода в Восточной Европе, что в землях, на которые
наступали немецкие феодалы, не существовало «ни поли-
тического, ни хозяйственного вакуума».
Но, признав все это, автор спешит выдать нужду за
добродетель: мы «освободились» от «национализма», при-
сущего нашей науке XIX—XX вв., мы уже не смотрим на
народы Востока как на неполноценные. Мы, следователь-
но, объективны. Вынужденным отказом от явных несу-
разностей В. Шлезингер хочет добиться права толковать
о мирном «перевоплощении» и «растворении» народов.
Шаткая опора!
Если в Мюнхене В. Шлезингер «переосмысливал» по-
нятие «натиска на Восток», то в Штутгарте журнал
«Die Welt als Geschichte» напечатал статью Г. К. Мейера
«Натиск на Восток» в 1860—1914 гг.» (1957), в кото-
рой вообще отрицалось самое это понятие. Автор согла-
шался с тем, что «в средние века немецкое движение на
Восток несло славянским и балтийским народам не толь-
ко городскую культуру и христианство, но также угнете-
ние и часто смерть». И тем не менее, утверждал Мейер,
это не «натиск», такого термина мы не знаем: его приду-
мали панслависты, а использовали советские историки.
Советские историки показали истинное место «натиска на
Восток» в историческом развитии Европы. Автор тщится
доказать, что «советско-русские историки рассматривают
«натиск на Восток» как некое «хозяйственное и обществен-
ное производное» от так называемого западнобуржуаз-
но-капиталистического строя, чтобы «нагнать страх на
русские народы и государства». Не очень грамотно, но в
общем понятно.
При всем том в Федеративной Республике Германии
ведется и известная исследовательская работа по истории
немецкого Ордена. После войны архивы Ордена вместе с
гданьскими, торуньскими, эльблонгскими и таллинскими,
всего свыше 200 тонн материалов (целый товарный со-
став), оказались в Западной Германии. Архивы Гданьска,
Торуни и Эльблонга были в 1947 г. возвращены Польше,
а орденский кенигсбергский и таллинский британские
власти незаконно передали Западной Германии.
66

Последние изучаются «Геттингенским исследователь-
ским обществом», «Кенигсбергским университетом Аль-
берта», а также Институтом И. Г. Гердера. Наиболее
плодовитыми археографами являются В. Губач, М. Хелл-
ман, К. Форштрейтер и др. Так, В. Губач издал опись
орденского архива, охватывающую в первой части 19 364
документа и во второй (один том) — 4140 пергаменных
документов (до 1525 г.). Пути разработки этих богатых
источников освещены в серии сочинений названных исто-
риков.
Например, В. Губач в книге «Бастион Европы» (1953)
считает, что историки должны сыграть свою роль в опре-
делении правильного направления «ревизии решений
1945 г.». Сам он обращается к историческому опыту Прус-
сии, воспевает деятельность Ордена и высказывает ряд
идей, близких только что рассмотренным мыслям В. Шле-
зингера. В. Губач старается подвести читателя к опреде-
ленным выводам. Их несколько. Во-первых, судьбы «во-
сточных областей» — первоочередная проблема Европы.
Во-вторых, жонглируя цифрами о переселенных немцах,
автор разжигает ненависть к странам социализма, умал-
чивая при этом о миллионах славян, истребленных гит-
леровцами. В-третьих, он видит возможность новой
немецкой колонизации на Востоке, «может быть, под защи-
той сильного государства», по всей вероятности, того са-
мого, которое из-за океана продиктовало немецкой исто-
риографии следовать идеям «европейской интеграции» в
подготовке «третьего раунда» — новой мировой войны.
Мысль, в общем, старая. Роль «восточного пространства»
уже достаточно «исследована» фашистскими геополити-
ками.
В целом В. Губач, хотя и сопровождает книгу оговор-
ками, что «надо вырвать почву из-под ног у безрассуд-
ных ревизионистов» (имеется в виду ревизия восточных
границ), твердо уверен, что «ни один немецкий государ-
ственный деятель не будет в состоянии взять на себя
ответственность за отказ от семисотлетнего наследства»,
ибо «немецкое требование на землю между Одером и Не-
маном непреложно».
Помимо ФРГ история Ордена (и орденский архив) в
таком же плане исследуется в Австрии. Близ Вены на-
ходится главный центр по изучению Тевтонского ордена,
который в 1929 г. превращен в церковно-просветитель-
67

скую организацию. Издана и книга М. Тумлера, нынешне-
го великого магистра Ордена, посвященная его истории.
Ниже мы увидим, какое место заняла апология «на-
тиска на Восток» в школьном образовании, в осткунде.
Превращение европеизации
в стержень истории России
В истории феодальной России основным является аг-
рарный вопрос.
Советским аграрникам принадлежит выдающаяся за-
слуга в изучении закономерностей развития феодального
строя в России. Это они показали земледельческий харак-
тер хозяйства Руси, подорвав «торговую» теорию «нор-
маннистов»; это они раскрыли процесс феодального зака-
баления крестьян, развеяв миф о существовании свобод-
ного крестьянства до XVII в.; это они выявили этапы
классовой борьбы, опрокинув идею о врожденном смире-
нии русского народа; это они ввели в оборот огромный
фонд археологического и археографического материала,
без знания которого мировая наука не может заниматься
плодотворным изучением аграрной истории России.
Аграрный вопрос в России — отсталый участок ост-
форшунга, который порвал <с традицией фундаменталь-
ных социально-экономических исследований; им на смену
пришли серии небольших (в 10—20 страниц) историогра-
фическо-критических обзоров по проблемам. Аграрный
вопрос в широком смысле слова не является для ост-
форшунга стержневым, как ясно видно из обзоров лите-
ратуры по русской истории, написанных Э. Амбургером,
Г. Хальмом, К. Мейером и др. И скрыть это, разумеется,
нельзя даже при помощи тех приемов, к которым прибе-
гал X. Яблоновский. В обзоре советской историографии он
трижды иронически подчеркивал ее пристрастный инте-
рес к социально-экономической теме. Разумнее поступил
в свое время Г. Кох, откровенно признав отставание бур-
жуазной науки от советской в разработке этой важной
проблемы.
Достаточно сравнить книги остфоршеров с трудами
советских аграрников и историков промышленности, что-
бы увидеть, насколько позади в этой области историогра-
фия ФРГ. Даже в обзоре, принадлежащем перу того же
68

X. Яблоновского, читаем, что «Очерки» Л. В. Даниловой
имеют в основе «солидное научное исследование», что труд
Н. В. Устюгова — это «богатый выводами вклад в исто-
рию народного хозяйства» России, одна из тех «основа-
тельных историко-хозяйственных монографий..., которые
в немалом числе» появились за последние годы в СССР.
В том же тоне говорится о трудах В. И. Шункова,
Е. И. Заозерской, Н. И. Павленко, А. А. Преображен-
ского, В. Н. Яковцевского и др.
Существенно то, что историография социалистических
стран деятельно изучает аграрную историю Восточной Ев-
ропы. В виде примера можно назвать плодотворные
сравнительно-исторические исследования последних лет,
проводимые в творческом содружестве советскими и поль-
скими историками. Подлинный переворот во взглядах на
уровень земледельческой техники народов лесной зоны се-
веро-востока Европы произвела недавняя находка Е. Ан-
тоневичем в глухой Ятвягии близ города Сувалки пашен-
ного орудия II—III вв. н. э.
Тенденциозность буржуазной историографии в осве-
щении аграрного вопроса в России периода феодализма
определяется ее методологией. В послевоенное время ин-
терес буржуазной социологии к феодализму возрос, и для
этого есть свои причины: отрицание феодализма как фор-
мации, как звена в прогрессе человеческой истории служит
борьбе против идеологии коммунизма. Советские социоло-
ги и историографы (Е. Б. Черняк, И. С. Кон, Б. И. Ма-
рушкин и др.) вскрыли тенденции буржуазной социологии,
ее приемы и методы, приводящие к искажению истории.
В сущности, долгое время буржуазная концепция исто-
рии России была, если ее можно так назвать, концеп-
цией «европеизации» России. Наша история оценивалась в
соответствии с идеализированными эталонами истории «За-
пада». Внимание советской критики уже привлек амери-
канский социологический сборник «Феодализм в истории»
(1956), редактор которого Р. Коулборн определил феода-
лизм прежде всего как «метод управления», как «способ
возрождения» общества, где государство оказалось в со-
стоянии «крайней интеграции». Хочу отметить весьма су-
щественную черту социологических исследований о рус-
ском феодализме: Р. Коулборн обобщал не показания ис-
точников, а выводы из сочинений глашатаев «холодной
69

войны», в свою очередь последние использовали в качестве
основных пособий книги эпигонов дворянско-буржуазной
историографии Н. А. Бердяева, П. Б. Струве. П. Н. Милю-
кова.
Напомним, что писал П. Б. Струве о Древней Руси и
феодализме. «Собственность на землю и вообще собствен-
ность как таковая еще не получила отчетливого и право-
вого выражения, и потому вотчинное право на землю еще
не оформилось как некое сословное преимущество госпо-
ды перед смердью». Комично, что при этом П. Б. Струве
свысока поучал историков-марксистов, которые-де под
обаянием исторического фантома доклассового общества
дедуктивно постулируют «два мнимых факта русской со-
циальной и экономической истории: несуществующее
древнерусское доклассовое общество и дальнейшую мни-
мую «феодализацию» этого общества» и тем самым «во
всяком случае частично восстанавливают славянофиль-
скую схему исконной русской общинности». Конечно, го-
раздо проще верить летописцу, что неравенство было из-
вечно, не затрудняя себя мыслями о том, откуда оно
появилось.
Феодализация, писал П. Б. Струве, «как мы пока-
жем»,— плод «халатного словоупотребления и отсутствия
ясных юридических представлений». И действительно,
в работе «Существовал ли в Древней Руси феодальный пра-
вопорядок?» он заявил, что феодализм возник «из сочета-
ния факта и идеи дружины ... с фактом и идеей жало-
вания, которое могло быть пожалованьем земли (поместь-
ем) или должности (кормлением)».
На Руси же, по мнению П. Б. Струве, «отсутствова-
ла связь между вещным правом на землю и обязанностью
службы. Отсутствовало в отношениях между государем
и слугой то обязательство взаимной верности, которое
составляло душу и определяло дух феодального права».
Автор, как видим, держится взгляда средневековых юри-
стов и менестрелей на феодализм, под которым те понима-
ли свою среду: сюзерен — вассал — верность. В этом
смысле «юридически и фактически западный феодальный
правопорядок был в корне отличен от порядка древне-
русской вольной службы». В другом месте я имел возмож-
ность опровергнуть этот взгляд и показать существование
в Древней Руси всех основных элементов феодальной вас-
сально-ленной системы.
70

Покончив, таким образом, с «халатным словоупотреб-
лением» и дав нам образец «ясных юридических представ-
лений», П. Б. Струве одновременно раскрывает и источ-
ник поразительной окаменелости мысли эмигрантской ис-
ториографии, ее упорного стремления выдать предания
веховцев за последнее слово мудрости: «Исследователь-
ская работа автора и обдумывание ее результатов приве-
ли его к чисто историческому убеждению, что корни рус-
ской революции глубоко заложены в исторической отста-
лости России», что «большевистский переворот и больше-
вистское владычество есть социальная и политическая
реакция эгалитарных низов против многовековой социаль-
ной и экономической европеизации России». Плод обду-
мывания, как видим, все тот же, бердяевский.
Протоиерей С. Н. Булгаков, провожая П. Б. Струве в
последний путь, сказал: «Увы! — количественным успе-
хом не увенчалось наше дело, до времени мы оказались
сметены насилием воинствующего безбожия, однако ду-
ховная битва была дана и остается незабываема». К этой
речи нужны лишь две-три поправки, и она может стать
надгробным словом эмигрантской историографии: не «до
времени», а навсегда, не «дана», а проиграна, наконец,
в памяти она действительно останется надолго как поучи-
тельное свидетельство духовного вырождения.
Но ничто на свете не пропадает. Наблюдательные
представители остфоршунга быстро поняли, чем можно
поживиться от, пускай тощего, белоэмигрантского пирога.
Свое бессилие в теории белоэмигрантские социологи об-
лекли в теорию исключительности общественного строя
Руси. Эту, с позволения сказать, теорию и заимствовали
остфоршеры, из которых М. Хеллман даже занял в свое вре-
мя кафедру Фрейбургского университета, прочитав ввод-
ную лекцию «по Струве». Соболезнуя советским истори-
кам, оторванным от «западной» науки, он приписал бело-
эмигрантам творческое развитие истории Русского госу-
дарства и права. Лектор обогатил слушателей сведениями
о трех элементах (славянском, германском и византийском),
определивших особенности Древней Руси. Неоднократно
ссылаясь на П. Б. Струве, он сообщил об отсутствии
на Руси понятий права и свободы, а также сосло-
вий, городов, княжеского суда и других государственных
институтов; потолковал о смене династического (читай:
родового!) принципа правления территориальным и отме-
71

тил, что лишь московское правительство на новой, «коло-
ниальной» основе сумело создать неограниченное едино-
властие. В заключение лектор выразил надежду, что все
им изложенное пригодится для объяснения конфликта
«России с Европой», а может быть, и «некоторых явле-
ний» на «Востоке», которым «мы, европейские современ-
ники..., критически противостоим». Не стоило бы вспоми-
нать этот эпизод, если бы много позднее М. Хеллман не
повторил свою лекцию, но уже в качестве рекомендации
учителям истории.
Если мы от П. Б. Струве и повторившего его слова
М. Хеллмана обратимся к Р. Коулборну, то обнаружим
поразительное сходство его суждений со взглядами ост-
форшеров: Россия «враждебна» Европе и прежде всего
«источнику» европеизма — Англии и Франции и его «но-
сителю» — Германии. «Вражда» коренится в византийской
традиции, а также в том, что Европа якобы прошла че-
рез ленный строй, а Россия — нет. По мнению Р. Коул-
борна, ученые ошиблись, считая европейский ленный
строй разновидностью деспотизма вооруженных собствен-
ников земли, а русское дворянство — порождением лен-
ного строя. Нет, на Западе живут средневековые тради-
ции свободы, а в России — деспотизма. Р. Коулборна ин-
тересует не история России, а пресловутые корни больше-
визма, т. е. факторы, из которых возникла «сегодняшняя
Россия». Эти корни он ищет в специфике русского крепо-
стничества, а также в реформах Петра I, который «евро-
пеизацией» России якобы нарушил гармонию сословий;
по мнению автора, законодательная деятельность Петра
«носит ясные черты советской политики». Влияние ост-
форшунга на концепцию Р. Коулборна не диво; ведь и
А. Тойнби, определяя место России в кругу «локальных
цивилизаций», фактически основывал свои соображения
о ней на выводах веховских эмигрантов. Историографиче-
ские корни рассуждений о русском прошлом у А. Тойнби,
Р. Коулборна и остфоршунга общие. Лишь в последние
годы А. Тойнби все более решительно осуждает западно-
германский реваншизм.
Любопытно, какую критику встретили социологиче-
ские выводы Р. Коулборна со стороны западногерманских
остфоршеров. Видный социолог О. Бруннер написал со-
держательный историографический очерк, посвященный
понятию «феодализм» (1959). Он не согласился с аб-
72

страктным определением Р. Коулборна и считал наиболее
правильной формулу феодализма, данную Г. Миттейсом,
который видел в ленной системе «вклад германского духа
в общую историю феодализма» и, понятно, в «специфиче-
ски европейскую идею свободы». Следовательно, спор идет
не о феодализме, а о защите «специфически германского
духа» в истории «интегральной» Европы.
Отвергая мысль Р. Коулборна как открывающую путь
к внешним аналогиям, Бруннер предлагал сравнительно-
историческое изучение отдельных элементов, феодальных
или нефеодальных, имея в виду «всю внутреннюю струк-
туру западноевропейского средневековья». Сам О. Брун-
нер дал пример подобного изучения, написав статью о
древнерусском городе.
«Односторонне» и немыслимо предполагать, пишет
О. Бруннер, будто в Европе капитализм пришел на смену
феодализму, ибо своеобразие европейского феодализма
состояло в том, что он уже давал возможность и простор
«развитию товариществ, прежде всего образованию
общин». Поборник европоцентризма, О. Бруннер, допол-
няя концепцию М. Вебера, видит в мировой истории три
типа городов — восточный, античный и среднеевропей-
ский; восточный существует вне Европы, в частности
и в России.
Считая основным признаком истинно европейского го-
рода «взаимозависимость городской власти и городской
общины», он расценивает древнерусские города в основ-
ном как политические центры, которые в дотатарскую
пору походили на «европейские», и допускает, что, «не
будь татарского нашествия, и здесь, на востоке, каким-
либо образом мог подействовать европейский пример; едва
ли, однако, в полной мере».
В городах Руси, по его мнению, не было бюргерства:
«в городе и деревне живут одинаковые группы; и там,
и здесь существуют свободные и несвободные люди. Отсут-
ствуют правовые различия между городским и сельским
населением». Опираясь на Милюкова и Струве, автор ут-
верждает, что нет здесь и «собственного городского права»
и даже новгородское вече стоит-де ближе к народным
собраниям галлов и германцев Цезаря и Тацита, «чем к
европейской городской общине».
Любопытно, что Г. Людат, один из наиболее эруди-
рованных западногерманских историков, счел нужным
73

отвергнуть столь примитивную трактовку вопроса. Пони-
мая, что нелепо закрывать глаза на плодотворные славяно-
ведческие исследования по истории города, Г. Людат при-
знал их результаты полезными для познания ... «предколо-
ниальных», «неаграрных центров», готовящихся созреть
для симбиоза с немецкой колонизацией, с немецким го-
родским правом.
Никто, пишет он, «даже националистическая советско-
идеологическая история» не будет отрицать, что «с введе-
нием немецкого городского права автономной общины бюр-
геров и привнесенного ею городского хозяйства в области
восточнонемецкой колонизации появилось совершенно
новое, перенесенное с Запада учреждение. С этой поры
начинается новый этап в социально-хозяйственном, пра-
вовом и культурном развитии этих областей». Это и «ре-
волюция в правовых отношениях», и вообще «тотальное
революционизирование существующих отношений».
Чуждый нашей «националистической ограниченности»,
Г. Людат думает, что благодаря немецкому праву часть
славян вступила во второй (после христианизации) этап
«вестернизации», и как истый интернационалист предла-
гает изучать древнеславянский город в рамках «немецкой
предыстории». Недурно задумано, хотя и смахивает на
немецкую предвоенную «предысторию». Ясно одно, что,
поскольку наша наука опровергла старую немецкую кон-
цепцию о дикости славян и культуртрегерской миссии
германизма, Г. Людат решил, модифицировав эту концеп-
цию, несколько сузить ее действие во времени, оставив
богу богово, а бюргеру бюргерово. Нам же, русским,
несть спасения,— своего права мы не имели, немецкого
права не знали, а потому ни в немецкую предысторию, ни
в европейскую историю нам пути пет.
К счастью, однако, на нашей стороне первоисточники.
Из них мы узнаем о развитом коммунальном праве сво-
бодных древнерусских городов, отраженном в их догово-
рах с князьями. Существование этих договоров («рядов»)
бесспорно свидетельствует о признании верховной госу-
дарственной властью за вольными городами прав собствен-
ности: их городские советы (в затруднительных случаях
использующие поддержку той или иной части горожан)
выступали как корпорации сеньеров с коллективным пра-
вом на иммунитет 1.
1 Судебно-административные права отдельного феодала в от-
ношении подвластных ему крестьян.
74

Города были многообразны как по характеру их со-
циального строя (вольные и частновладельческие), так и
по принадлежавшей им политической роли. Неоднород-
ность хозяйственных и политических условий в огромной
стране неизбежно порождала труднообозримую пестроту
генезиса и развития городских форм. Конечно, неверно
сводить все дело к наличию цехов и других корпоратив-
ных организаций; корень дела не в них, а в экономиче-
ской основе самих городских прав. Внутренняя организа-
ция городов — фактор производный. В условиях Древней
Руси форм этой организации имелось множество — места-
ми могло преобладать (как, например, в Швеции) свободное
бесцеховое ремесло. Рисуют нам источники и вече. Вече —
один из наиболее архаических институтов народовластия —
было использовано на Руси собственниками земли и по-
ставлено на службу государству в форме своеобразной
феодальной демократии. Этот вопрос специально разби-
рался на страницах западногерманского журнала в моей
полемике с К. Цернаком.
Еще один пример: исследование В. Шульца «Иммуни-
тет в северо-восточной Руси XIV—XV вв.» (1962). Поле-
мизируя с Л. В. Черепниным, автор обнаружил готовность,
видимо в порядке преодоления «догматизма» Б. Д. Греко-
ва и С. В. Юшкова, вообще устранить понятие «феода-
лизм», а если это невозможно — найти определение, при-
емлемое для всех. Пока что он считает целесообразным
изучать отдельные элементы феодализма.
Трудно противостоять марксизму в открытом социоло-
гическом споре, и потому некоторые авторы взялись за
пересмотр отдельных элементов, входящих в понятие
«феодализм». Такую перестройку полемики следует, по-
жалуй, поддержать в надежде, что обращение наших оп-
понентов к первоисточникам поможет им быстрее освобо-
диться от предвзятости во взгляде на историю России.
В. Шульц, к сожалению, к этому еще не пришел. Он
оторвал исследование иммунитета на «колониальной поч-
ве северо-востока» от его истории в Киевской Руси, т. е.
сделал шаг назад. История внутриклассовой борьбы на
Руси пронизана стремлением каждого феодала увеличить
земельную собственность, ибо от этого зависело число его
крестьян и вассальных слуг. В. Шульц же полагает, что
взаимозависимость и связь древнерусских и московских
князей с боярством и дворянством была не поземельной,
75

а личной. Он верит не столько источникам, сколько
Милюкову, увидевшему на северо-востоке Руси формиро-
вание автократии, когда общество строилось не по иерар-
хическому и не по сословному принципу, а соответственно
служебным обязанностям по отношению к государству.
Монополия феодалов на землю и подавление ими классо-
вого протеста крестьян, понятно, оставлены В. Шульцем
без внимания. Бруннеровского «феодализма» В. Шульц на
Руси тоже не нашел, ибо боярский и служилый вассали-
тет, согласно его воззрениям, по форме далек от «западного
образца». Новейшее исследование С. М. Каштанова пока-
зало несостоятельность взглядов В. Шульца.
Возвращаясь к работе О. Бруннера, отметим, что она
хорошо отражает эклектическую пестроту в трактовке фе-
одализма, когда это понятие то сужается до обществен-
ной структуры позднеантичного периода, то распростра-
няется на все формы земельной собственности и принуж-
дения. Видимо, эта неопределенность порождает скепсис и
нежелание заниматься темой. Любопытен ответ О. Брун-
нера такого рода скептикам: «Представители наук, кото-
рые подобных трудностей не знают или знают лишь в
ограниченной мере, могут сказать: не целесообразнее ли
отбросить в сторону весь этот балласт и непредубежденно
подойти к самому объекту. Но тогда мы получим не исто-
рию, а в лучшем случае собрание антикварных заметок.
История без отношения к современности, меняющейся со-
временности, невозможна. Отсюда возникают проблемы,
они уплотняются и оседают в виде лозунгов». Словом,
идеологическое наступление марксизма не оставляет вы-
бора: нужны идеи.
Если теперь от социологических трудов перейти к обоб-
щающим курсам по истории России, то легко понять, что
их авторы, превратив «европеизацию» в стержень русской
истории, вынесли аграрный вопрос в числе второстепен-
ных, производных факторов ее политической эволюции.
Возьмем курс Г. Римши (1960). Первая и главная чер-
та его заключается в том, что это курс «политической
истории». Вторая черта — мысль о примате политики
перед экономикой и внешнего фактора перед внутренним.
О крестьянстве говорится в разделе «Культура». Хозяйст-
венная основа Древней Руси может признаваться аграр-
ной или торговой — это не так уж важно, ибо «москов-
ский» период отрывается от «киевского», и на «отсталом»
76

северо-востоке под влиянием массовой колонизации «стра-
на городов» превращается в «страну деревень». В этих
условиях при сотрудничестве князей с Ордой складывает-
ся автократия. История сельского населения XII—XIII вв.,
как правило, выпадает вовсе, а крестьянство в «татар-
ский период» трактуется как «лично свободное». Затем
в связи с «искоренением» боярства, укреплением дворян-
ства крестьяне в возрастающей степени теряют свою сво-
боду. «Чем более господа становились холопами царей,
тем более склонялись они к превращению крестьян в хо-
лопов». Возникает «уникальное» Русское государство с
закрепощенными сословиями. Далее следуют «европеиза-
ция» и «раскол сословий». «Европеизация» разрушает
древнерусское культурное единство и на его обломках
создает «русскую культуру, интегрированную западноев-
ропейской». Дворянская знать освобождается от государ-
ственной зависимости, а крестьяне становятся холопами.
Происходит «разрыв между европеизированным высшим
слоем» и «чуждым европеизации народом». В конце «эпо-
хи крепостничества» появляется еще и трещина внутри
правящего слоя, между так называемыми общественными
силами и государственно-чиновничьей бюрократией. К это-
му времени меняется социальная структура общества,
образуются буржуазия и пролетариат, дело осложняется зе-
мельным голодом «сильно размножившегося» после рефор-
мы крестьянства, и при «нарастающей активности ради-
кальной интеллигенции страна идет к открытой револю-
ции», при этом классовая борьба крестьянства как таковая
отрицается. О крестьянских движениях говорится лишь
в связи с упоминанием имен Болотникова, Разина, Пуга-
чева. Эти царистские выступления носили внеклассовый
характер и не могут быть названы крестьянскими война-
ми, ибо в них участвовали не одни крестьяне, а сами
войны не имели положительной программы. Г. Римша
даже сопоставляет Пугачева с Грозным: оба, оказывается,
истребляли знать.
Словом, аграрный вопрос — малоизвестный и игнори-
руемый участок науки. Его исследование характеризует-
ся низким источниковедческим уровнем. Автора не инте-
ресует неоднородность использованных источников, нерав-
номерность их территориального и хронологического раз-
мещения. Поражает почти полное невнимание к вопросам
археографии: кроме довольно случайных исследований и
77

переводов некоторых источников юридического характера
и летописей огромный фонд наших материалов остается
не изученным. Ему недоступна и проблема генезиса, раз-
вития и упадка феодального способа производства, он
игнорирует классовую борьбу как двигатель прогресса.
Для остфоршунга типично отсутствие связной исто-
рии народного хозяйства России, он отрицает истинную
внутреннюю взаимосвязь аграрного вопроса с зарожде-
нием капитализма и развитием буржуазии.
Успехи марксистской аграрной историографии подор-
вали основу концепции европеизации, они столь значи-
тельны, что в последние годы остфоршунг был вынужден
как-то отразить их и попытаться приспособить к своим
схемам. Тому пример — написанный Г. Штёклем курс
истории России, о котором речь пойдет ниже.
Создание ложной родословной
советского строя
Мы помним, что среди авторов (А. Шелтинг, В. Мар-
керт, Э. Хельцле и др.)» пропагандировавших взгляд на
Россию как на страну, издревле стоящую вне Европы, за-
нял несколько обособленную, более гибкую позицию
Г. Штёкль. Он соглашался, что взаимоотношения России
с Европой составляют стержневую тему философии рус-
ской истории, но отказался дать однозначный ответ на
этот вопрос. С той поры Г. Штёкль не раз возвращался
к этой проблеме и в 1964 г. изложил ее новый вариант
в статье «Насколько европейской является Россия».
Если старые пангерманисты, бердяевцы и ранние ост-
форшеры считали, что «европеизация» России началась
с Петра I, то он готов во всей ее истории видеть «ко-
лебания между отдалением и приближением» к Европе.
Если Н. А. Бердяев и ранние остфоршеры считали,
что европеизация затронула лишь тонкий слой интелли-
генции, то Г. Штёкль пишет уже нечто иное: «пред-
ставление о тонком мазке европеизма, который был на-
несен на поверхность послепетровской России» и молние-
носно смыт в 1917 г., принадлежит «к тем широко рас-
пространенным клише, которые своим возникновением
обязаны меньше всего основательным историческим зна-
ниям, а в гораздо большей степени невольным реакциям
78

на политические неудобства». Г. Штёкль имеет в виду
«неудобства», возникшие после 1917 г. для Н. А. Бердяе-
ва и других белогвардейских теоретиков.
Если Н. А. Бердяев и ранние остфоршеры поносили
большевизм как исчадие средневековья и видели его кор-
ни в православии, татаризации, цезарепапизме и т. п.,
то Г. Штёкль не без грусти отверг этот миф, осмеянный
новейшей советской историографией. «Все не так просто,
к сожалению,— пишет он,—Европу невозможно исцелить
заявлением о том, что победа большевизма — это не что
иное, как простое возвращение к азиатской деспотии».
«Европа» не может снять с себя ответственность за по-
явление марксизма.
Следовательно, Г. Штёкль вырвал православные корни
большевизма лишь для того, чтобы бросить их на алтарь
интегральной Европы, и не надо думать, что он уж так
далек от Н. А. Бердяева. Он ведь тоже утверждает, что
исторических законов нет, что они «не столько познаны,
сколько октроированы» (здесь: созданы, декларированы)
и не облегчают познание «текущего момента».
Сам Г. Штёкль в поисках причин победы боль-
шевизма делает акцент на «субъективной проблеме» ев-
ропеизации России, включая победу в ней нового строя,
и сводит эту проблему к определению черт, характерных
для «русского европеизированного слоя».
Среди этих черт и «мучительная рефлексия» на все
европейское, и «нетерпеливость», и особенно отсутствие
«тренировки духа», да и откуда ей взяться, если в Рос-
сии «не было ничего из той исторической глубины, ко-
торая характеризовала европейскую образованность со
средних веков».
Чтобы лучше понять смысл этих рассуждений Г. Штё-
кля, обратимся к его книге «Изображение Запада в древ-
нерусских летописях» (1965), ставшей своего рода источ-
никоведческим обоснованием только что сказанного. Эта
книга не монография. Возникла она так. Г. Штёкль
выступил с докладом в Дюссельдорфе в обществе по ис-
следованию земли Нордрейн-Вестфалия. Состоялась дис-
куссия, в которой приняли участие профессора, в их
числе статс-секретарь (т. е. заместитель министра)
Л. Брандт, а также управляющий делами министерства
В. Хаугг. Материал дискуссии вошел в книгу, которая изда-
на Брандтом по распоряжению Ф. Мейера, министра-пре-
79

зидента земли Нордрейн-Вестфалия. Прочтем ее. Кстати,
это позволит нам составить представление об уровне
источниковедения в русской историографии ФРГ.
Записи Г. Штёкля о Руси, фрагментарные и субъек-
тивные, столь своеобразны, что походят больше на от-
чет туриста, чем на доклад исследователя. В самом
деле, вот Г. Штёкль в Древней Руси. Он попал в Киев,
и первое, что бросилось ему в глаза,— это, естественно,
ворота, сначала «Золотые», а потом «Еврейские» и
«Польские». Были там еще и «Венгерские», но их он
не заметил, увлеченный своим первым выводом. «Мы узна-
ем внушительную силу византийского примера и само
собою разумеющуюся действенность соседства с землей
латинского Запада»,— записал Г. Штёкль.
В дальнейшем он решил не разбрасываться. «Кажется
целесообразным,— замечает он,— сосредоточиться перво-
начально на сравнительно простом вопросе, что вообще
знали древнерусские летописцы о Западе». И с неоправ-
данной надеждой добавляет: «Ответ на второй вопрос,
что думали они о Западе, получится при этом без труда,
сам собой». Замысел Г. Штёкля вызывает некоторую тре-
вогу: «Без труда не вынешь и рыбку из пруда» — гла-
сит пословица. А вдруг древнерусские летописцы писа-
ли о Западе меньше, чем знали и думали. Тем более,
что летописи (это известно и Г. Штёклю) — политиче-
ские документы; к тому же их списки позднее того вре-
мени, о котором в них повествуется.
Чтобы собрать и правильно понять известия летопи-
сей о «Западе», надо знать историографию международ-
ных связей. Изучил ли ее Г. Штёкль? Вот его слова:
«Для советской историографии европейский характер Рос-
сии вообще, не только в ее киевский, по и послепетров-
ский период,— недискутабельная очевидность. По понят-
ным причинам она выпячивает из западных отношений
Киевской Руси особенно те, что касаются западных сла-
вян». Читаем, и хочется спросить автора: а как быть с
исследованиями о связях Руси с Англией — М. П. Алек-
сеева; с Францией — А. П. Дробинского; с Венгрией —
В. П. Шушарина; с Германией — С. П. Розанова,
М. Э. Шайтана; с Швецией, Норвегией и Данией —
Е. А. Рыдзевской, И. П. Шаскольского; что делать с мно-
гочисленными историко-археологическими трудами по тор-
говым сношениям — Б. А. Рыбакова, Г. Ф. Корзухиной,
80

П. Н. Воронина, В. П. Даркевича; как поступить с пре-
красными нумизматическими штудиями В. М. Потина, с ге-
неалогическими наблюдениями В. Л. Янина? Не слишком
ли многое упущено? К тому же историография междуна-
родных связей многосторонняя, и мы не поймем ее без ра-
бот известного историка из ГДР Б. Видеры — о взаимоот-
ношениях Руси с Германией; работ видных венгерских
ученых Д. Дьёрффи, И. Перени. Э. Ледерер — с Венгри-
ей и т. д.
Первым, на кого обратил внимание Г. Штёкль, был
митрополит грек Иоанн II, с его враждебными католи-
ческой церкви каноническими ответами. Этого оказалось
достаточно, чтобы Г. Штёкль проникся мыслью о визан-
тийском идейном господстве на Руси и в ее отношениях
с католическими державами Европы.
На первых же страницах «Повести временных лет»
он нашел «скорее византийские, чем русские, представ-
ления и, по крайней мере, картину мира с сильным от-
печатком Византии», который сохраняется вплоть до па-
дения Константинополя, когда будто бы «латин-
ский Запад как таковой попал в поле зрения русских
летописцев». Здесь автор несколько поторопился, и на его
труде сказалось то, что сам он в другой работе назвал
«нетерпеливостью», стремлением «сделать второй шаг
раньше первого».
Верно ли, что картина мира (Г. Штёкль не уточня-
ет, что это — мировоззрение или изображение других го-
сударств) «Повести временных лет» имеет византийский
облик? Каждый, кто прочтет «Повесть...», убедится, что
главное в ней для летописца не Византия, а Русь с под-
властными ей народами, ее могущество и слава. Да, ле-
топись содержит богатейшие, с умом подобранные сведе-
ния о Византии, и, разумеется, не случайно появление
на ее страницах Руси в качестве самостоятельного го-
сударства («нача ся прозывати Руска земля») подкреп-
ляется ссылкой на хронику времен императора Михаи-
ла III (842—867) — «яко при сем цари приходиша Русь
на Царьгород, яко же пишется в летописаньи гречьстемь».
Русский переводчик греческой хроники «Продолжателя
Амартола» имел все основания напомнить о страшном
для Византии древнерусском походе 860 г., ясно отра-
женном и в других источниках.
Поэтому, прежде чем говорить о византийском цер-
81

ковном влиянии на Руси, Г. Штёклю следовало задуматься
о том, как сама-то Византия представлена в летописях.
Одно дело — писания греков-митрополитов, другое — внеш-
няя политика.
Общеизвестные (и в основном прогрессивные) русско-
византийские идейные связи Г. Штёкль попытался истол-
ковать как свидетельство политической, особенно внешне-
политической, зависимости Киева от Константинополя.
Он не хочет видеть, что Русь и в рамках общей с Ви-
зантией идеологии (кстати сказать, философская основа
этой идеологии во всяком случае не уступала католи-
цизму) могла самостоятельно решать свои внешнеполи-
тические задачи.
Взаимоотношения с Византией, восходящие к седой
старине, были важной составной частью этой политики.
Древнерусское государство — и это ясно из летописи —
складывалось, крепло, формировало свои границы, обес-
печивало свои внешнеторговые права, наконец, добивалось
суверенной христианизации, преодолевая упорное проти-
водействие Византии.
Византия, силой удерживая часть Северного Причер-
номорья, земель Кавказа, выйдя к дунайской границе,
стремилась ослабить Русь посредством своих союзов с
ханами сменяющихся в южнорусской степи кочевых орд.
Используя церковные связи с Русью, византийское пра-
вительство пыталось влиять на ее внешнеполитический
курс и сеять (особенно после раскола 1054 г.) недове-
рие между нею и враждебными империи католическими
державами Европы. Все это рождало конфликты между
Русью и Византией, не раз приводило к войнам.
Но Русь стала сильной державой и вовсе не собира-
лась следовать внешнеполитическому курсу империи.
Скрепленные договорами политические, экономические и
церковно-культурные связи с Византией умело исполь-
зовались Русью. На Руси отлично понимали глубокую
и постоянную заинтересованность непрочной и слабею-
щей, хотя богатой и политически искушенной, Византии
в безопасности ее крымских, кавказских, балканских вла-
дений; ее зависимость от пусть дорогой, но важной рус-
ской военной поддержки против арабов, турок и норман-
нов; ее корыстное стремление к доходам с русской мит-
рополии.
Оттеснив Византию, Русь взяла в свои руки степ-
82

ную политику, укрепила свое влияние на Кавказе и
установила широкие международные контакты с католи-
ческими и мусульманскими державами, как дружествен-
ными, так и враждебными империи. В летописи можно
найти столь же продуманное освещение истории Польши,
Венгрии, Болгарии, Чехии и других стран, интересовав-
ших Киев в пору составления первых летописных сводов.
Таковы факты. А теперь вернемся к Г. Штёклю. Как
это часто с остфоршерами бывает, он, начав искать в
летописях «Запад», стал разыскивать Германию. Нашел
он меньше, чем следовало, причем на поисках сказалось
то, что он сам в другой статье назвал отсутствием «ду-
ховной тренировки». В данном случае недостало терпе-
ливого умения расчленять тексты летописных редакций
и находить взаимосвязь их известий об отдельных дер-
жавах Европы и Азии, а отнюдь не о «Западе» вообще,
ибо такого политического понятия не существовало и
руководителям государственной политики Древней Руси
не приходилось с ним сталкиваться.
Впрочем, не было не только единого «Запада», но и
на Руси единой летописи. Г. Штёкль почему-то не вос-
пользовался своим знанием того, что для дотатарской поры
мы располагаем несколькими летописями: киевской, на-
чинающейся «Повестью временных лет» и продолжающей-
ся (с черниговскими, галицкими и волынскими дополне-
ниями) вплоть до 1237 г.; владимиро-суздальскими кня-
жеско-епископскими летописями и, наконец, новгородской
владычной летописью.
Круг международных известий этих летописей опре-
делялся рядом обстоятельств. Прежде всего географией,
местом составления летописи. Грубо говоря, у каждого
летописца свой круг тем: у новгородского — страны Се-
верной Европы, балтийское Поморье; у киевского — Ви-
зантия, Польша, Венгрия, Болгария, Германия; у суз-
дальского — Византия, Волжская Булгария, и, разумеется,
всех интересовала степь. Летописи некоторых важных
центров вообще не сохранились — Полоцка, Смоленска,
раннего Пскова, Перемышля, Галича.
Летописцы были тенденциозны вовсе не вследствие
византийской цензуры, а потому, что принадлежали к
соперничавшим политическим центрам сперва Верхней
(Новгород) и Нижней (Киев) Руси, а позднее, с пере-
ходом к феодальной раздробленности и установлением
83

политического полицентризма,— к враждовавшим группи-
ровкам князей, которые имели несхожие внешнеполити-
ческие курсы.
Наконец, с принятием христианства менялась трак-
товка взаимоотношений Руси с языческим, православ-
ным, мусульманским и католическим мирами; с послед-
ним — не столько после раскола 1054 г., сколько с нача-
лом в XIII в. крестового похода на русские и связанные
с ними земли. Словом, прежде всего политическая, а затем
и церковная обособленность сказались на кругозоре лето-
писцев. То, что заинтересовало Г. Штёкля, было для
них в лучшем случае одним из средств прославления
князя или церкви; будничная дипломатическая работа
текла где-то рядом, лишь изредка смыкаясь с летописной.
Но когда это происходило, мы встречаемся с такими
поразительными страницами, как посвященные договорам
с православной Византией (907, 911, 944, 957, 971),
с католическими Венгрией (1149—1151) и Польшей
(1149, 1230), с языческой Литвой (1219).
Всего этого не заметил Г. Штёкль, зато он удив-
ленно развел руками, не найдя в летописи упоминаний
об Оттоне I, к которому Ольга отправляла послов;
Генрихе IV — зяте Всеволода Ярославича; Конраде III,
который будто бы поддерживал Юрия Долгорукою в
борьбе за Киев; Фридрихе I, якобы сносившемся с
Андреем Боголюбским. Но ведь на все эти факты (вер-
ные лишь отчасти) русские летописцы смотрели по-иному,
чем сторонники императоров, искавшие исторических
примеров для прославления восточной «миссии» или
описания богатых даров, полученных императорами от
посольств из Древней Руси. В самом деле, что могло
побудить древнерусских книжников рассказать о посольст-
ве Оттона I, если оно, не оставив следов в политике, с
конфузом покинуло Русь (962)? Что могли они извлечь
из описания действий Евпраксии Всеволодовны, опозо-
ренной Генрихом IV, которого она при поддержке папы
Урбана II осудила на громких соборах в Констанце
и Пьяченце (1095). Зачем было летописцу говорить
о Конраде III, с которым Русь длительное время нахо-
дилась в торговом конфликте? Надо удивляться, что
летопись дважды пишет о Фридрихе I Барбароссе, против
которого воевали союзные Польше и Венгрии русские
войска. Средневековая летопись не «Шпигель», а при-
84

дворная хроника. То, что мило сердцу Г. Штёкля, видимо,
чуждо ее составителям и читателям. И потому понятно,
что три страны — Польша, Венгрия и Чехия — «лучше
отражены» в летописи, нежели Германия. Во всяком
случае византийское влияние тут ни при чем.
Г. Штёкль не заметил и другого. В пору феодаль-
ной раздробленности единству внешней политики Руси
пришел конец. В XII в. сложились противостоящие друг
другу группировки князей, а также городов, когда
смоленско-волынские князья находились в союзе с Вен-
грией (и, вероятно, Сицилией) и враждовали с Визан-
тией, а в союзе с Польшей воевали против Германии. На-
против, суздальские и галицкие князья поддерживали
связи с. Византией и Германией. Из этого всего Г. Штёкль
уловил, что Галицко-Волынское княжество «давно шло
своим собственным путем, тесно связанным с Западом».
Беда Г. Штёкля в том, что он здесь рассуждал, как евро-
поцентрист, точнее германоцентрист.
Если в истории внешней политики Германии он видит
«закономерное» наступление на славянский Восток и на
итальянский Юг, то в своих суждениях о Руси он не
подымается выше констатации разрозненных сведений,
кое-как извлеченных из летописи. Русско-венгерские отно-
шения — важнейший фактор международных отношений
раннего средневековья — так выглядят под пером
Г. Штёкля: «и в эту страну бежали изгнанные русские
князья и на стороне венгерских королей находим мы
русских принцесс».
Лучше бы автору не касаться русских принцесс, ко-
торые блистали своими дарованиями на дипломатиче-
ском поприще именно в католических странах, не обратив
внимания на (доверчиво воспринятые Г. Штёклем) на-
ставления митрополита Иоанна II — чуждаться всего
иноверного. В самом деле, средневековая Европа знает
помимо Ольги, с большим посольством (свыше ста чело-
век) посещавшей Константинополь, королеву-регентшу
Франции Анну Ярославну; участницу борьбы Вельфов
со Штауфенами императрицу Германии Евпраксию Все-
володовну; королеву Славии, советницу своего мужа
бодричского Кнута Лаварда Ингеборг Мстиславну; по-
борницу политического единства страны, противницу
провизантийской группировки королеву Венгрии Евфро-
синью Мстиславну; галицко-волынскую княгиню-регентшу
85

Анну, заключавшую договоры с Польшей, Венгрией и
Литвой; регентшу Малой Польши луцкую княгиню Гре-
миславу Ингваровну. Число подобных примеров можно
увеличить, между тем о большинстве из них ничего нет
в летописи, как не отражены в ней, впрочем, и многие
брачные союзы русских князей с византийским импера-
торским домом.
Стоило бы Г. Штёклю обратиться и к хроникам других
стран. Тенденциозность русских летописей вовсе не ис-
ключение. Разве сами греческие хронисты достоверно опи-
сали жизнь православной и католической частей Европы?
Разве рьяный католик датский хронист Саксон Грамматик
удовлетворит Г. Штёкля своим освещением деятельности
того же Фридриха Барбароссы? Разве воинствующие хро-
нисты крестовых походов верно изобразили жизнь близко
известных им арабского и прибалтийско-славянского ми-
ров? Ведь и епископ Бруно, посетивший Русь в 1008 г., дал
в своем письме Генриху II очень неполные сведения о ней,
даже не назвав по имени помогшего ему Владимира Свято-
славича, вероятно считая, что «князь руссов, сильный сво-
ей державой и богатствами», хорошо известен императору.
Почему вообще от древних летописцев Г. Штёкль требует
такой полноты, если сам он столь многое упускает? Поче-
му в хрониках Киева должно быть о Германии больше
известий, чем в хрониках Бремена, Любека или Майнца о
Руси?
Г. Штёкль перенес свое внимание из Киева на фео-
дально раздробленную Русь в самую тяжелую для нее
пору. К этому времени под мечами крестоносцев на од-
ном конце Европы пал Константинополь (1204), на
другом — немецкие и датские рыцари захватили Таллин
(1219) и Тарту (1224). Они опустошали земли Лат-
вии, Эстонии, вторглись в Литву, угрожали независимо-
сти Руси. Татаро-монгольское нашествие и разорение
ослабили Русь и пагубно сказались на ее международ-
ном положении. Коренные перемены отразились и на ле-
тописании. Заметил их и Г. Штёкль: «Все это не оста-
лось без влияния на мир представлений и политические
установки русских хронистов». Из увиденного он выбрал
«некоторые особенно разительные примеры».
Сперва Г. Штёкль обратился к Галичу, где сделал
два наблюдения. Первое: «Действительность западных
86

латинских стран начала энергично вторгаться в галиц-
кую летопись». Но иначе и быть не могло. Ведь после
гибели Романа Мстиславича во время похода на Саксо-
нию юго-западную Русь охватила сорокалетняя внутрен-
няя война, которой воспользовались Польша, Венгрия и
Литва. Их войска вторгались на Русь, а вместе с ними
«латинская» и языческая действительность вторгалась
в летопись. Искать тут тяготения к «Западу» не прихо-
дится.
Второе: эта летопись «поразительно свободна от ве-
роисповедной злопамятности». Ничего поразительного
тут нет. Содержание галицкой и волынской летописей
XII—XIII вв., частично отраженное в Киевской летописи
1237 г., свидетельствует об их княжеском, т. е. более
светском, характере. В волынской летописи, включаю-
щей дипломатические документы княжеского архива
Изяслава Мстиславича, читаем, например, такой отры-
вок из грамоты польских и венгерских князей, адресо-
ванной Юрию Долгорукому: «Вы нам есте в отца место...,
а мы есмы по бозе все крестьяне (т. е. христиане.—
В. П.), одна братья собе, а нам подобает всим быти
съ собе». Примечательно полное отсутствие религиозной
нетерпимости в русско-польско-венгерской княжеской
среде. Удивительным это может показаться лишь чело-
веку, связавшему себя мыслью о византийском засилье.
В жизни этого не было.
Вспомним и впечатления черниговского игумена Дани-
ила, прибывшего (около 1106 г.) с большой русской дру-
жиной ко двору иерусалимского католического короля
Балдуина I. «Познал бо мя добре и любляше мя велми»,—
писал о нем Даниил. Это не удивительно: ведь сын фран-
цузской королевы Анны Ярославны Гуго Великий (граф
Крепи) — один из героев первого крестового похода — дво-
юродный брат киевского великого князя Святополка Изяс-
лавича, и понятен радушный прием, оказанный его сорат-
никами русскому игумену.
Говоря об отсутствии в галицко-волынской летописи
церковного налета, надо не забывать, что в целом она
проникнута духом православного божественного предо-
пределения, и если бы Г. Штёкль дал себе труд про-
читать ее до конца, то увидел бы, как резко усилилась
в ней церковная идеология, которая особенно сказалась
87

на описании княжения Владимира Васильковича. Ника-
кого тяготения к «Западу» там нет.
Г. Штёкль обошел вниманием Дорогичин, а жаль:
ведь именно здесь князь Даниил разбил и взял в плен
немецкого магистра Бруно и его добжиньских меченос-
цев (1237), а «поразительно близкий» «Западу» лето-
писец привел слова князя: «не лепо есть держати нашее
отчины крижевникомь (крестоносцам.— В. П.) тепличем
(темплиерам.— В. П.), рекомым соломоничем (по имени
их храма в Иерусалиме)».
После Галича Г. Штёкль обращается к событиям в
Смоленске, Новгороде и Пскове. Тогда эти земли опаса-
лись угрозы грабительского вторжения немецких рыца-
рей, заливших кровью Восточную Прибалтику, или, как
тонко выражается Г. Штёкль: «появление немецкого свя-
щенника, рыцаря и бюргера в Ливонии наполнило для
русских понятие «немцы» новым содержанием». Извест-
но, что Орден и Ганза, захватив польско-прусское По-
морье, старались блокировать торговлю Руси по Бал-
тийскому морю. Автор же обходит вопрос о немецкой
агрессии, он лишь констатирует, что ливонские рыцари,
чьи нападения Руси «приходилось в первое время от-
бивать», представляли собой «стабильную соседнюю ре-
альность». Г. Штёкль почему-то забыл, что отбивать
нападения рыцарей приходилось не только первое время:
русско-немецкие договоры 1269 и последующих годов
ясно свидетельствуют об агрессивной сущности этой
«стабильной реальности». В столь же пастельных тонах
рисует автор и ганзейскую торговую блокаду — отноше-
ния были «местными и односторонними: регулярному
появлению немецких купцов в Новгороде не соответство-
вали столь же частые поездки новгородских купцов в
ганзейские города». О том, что новгородские, псковские,
смоленские, полоцкие договоры отражают вековую борь-
бу русских городов с засильем Ордена и Ганзы, Г. Штёкль
не упоминает.
Всякому ясно, что в этих условиях трудно ожидать
от новгородской и псковской летописей известий о «За-
паде». Это, на свой манер, отметил и Г. Штёкль: «Нов-
городская и псковская летописи, когда в них называ-
ются немцы, вовсе не склонны к познанию русских пред-
ставлений о Западе». Словно когда-либо существовали
на Руси летописи с такими странными склонностями!
88

И вот этих летописцев северо-западной Руси, отрезан-
ной Орденом и Ганзой от других стран Европы, Г. Штёкль
обличает в отрицательном отношении к «Западу»—в
том, что Любек упомянут ими лишь в 1390 г. (игнори-
руя то, что он фигурирует в смоленском договоре
1229 г.), Пруссия в 1410 г. (относя к «западной» склон-
ности описание волынской летописью участия русских
князей в борьбе за Пруссию в 1248—1258 гг. и сведения
о бегстве пруссов из-под власти Ордена в Литву и по-
селении их на Руси в 1276 г.), Англия — в 1555 г.
Г. Штёкль проходит мимо вопроса о пагубной для
европейских связей Руси деятельности Ордена и Ганзы,
пытается вновь их обелить. Если некогда он утверждал,
что Новгород, в сущности, не столько русский, сколько
ганзейский город, то ныне пишет нечто прямо противо-
положное: «Новгород играет в русском историческом
сознании», а именно в пресловутом отрицательном отно-
шении к Западу, значительную роль. Ведь с новгород-
цами и псковичами князь Александр Ярославич одержал
те победы над шведами и немецкими рыцарями, «которые
сделали его, как Александра Невского, национальным
святым русского народа». Г. Штёкль осведомлен о выво-
дах нашей историографии, которая доказывает, что «на-
падения шведов и орденских рыцарей непосредственно
после (не после, а в разгар.— В. П.) катастрофы монголь-
ского нашествия были ударом кинжала в спину. Советские
историки видят (в источниках.— В. П.) направленный про-
тив Руси международный заговор реакционных держав
того времени — папства и немецкой империи». Г. Штёкль с
этими выводами не согласен, но, облегчая себе полеми-
ку, он обходит прямые источники и факты и обращает-
ся к косвенным. «Нет необходимости уточнять, насколь-
ко реальные политические события допускают такую ин-
терпретацию, важнее узнать, в какой мере отдавали себе
в этом отчет русские современники и близкие потомки».
Г. Штёкль даже нарушил принятую им методу нарочито
изолированного чтения летописей и привлек «Житие»
Александра Невского. Почитав его, он заявил: «Оказы-
вается, подчеркнуто противозападный культ Александра
Невского не был открытием новгородцев, которым «За-
пад» особенно угрожал» (застенчивые кавычки на слове
«Запад», скрывающим за собой Орден, принадлежат
Г. Штёклю). Это дело рук митрополита Кирилла II, это
89

его «ответ на попытку галицко-волынского Даниила...
высвободить русский юго-запад из православной сферы».
Любопытный ответ, в котором Даниила нет, а Орден
есть. Г. Штёкль спешит заметить, что и Кирилл бранит
рыцарей не слишком, называет их лишь «гордыми».
Послушать Г. Штёкля, так выходит, что на Руси
чуть ли не радушно встретили немецких крестоносцев.
А ведь в новгородской летописи ясно сказано, что их
вторжение — «зло», что они ограбили землю так, что
«нелзе бяше орати по селом и нечим». Автор ссылается
на отсутствие в новгородской летописи панегирических
записей о победах войск Александра Невского над ры-
царями. Но ведь летопись проникнута антисуздальским
духом вообще, а князь Александр, как определенно сви-
детельствуют договоры (1264, 1327), остался надолго
в памяти местных властей как боярский притеснитель.
Впрочем, о его победном договоре с Орденом новгород-
ская летопись все-таки помнила еще дольше (1420).
«Житие» Александра — памятник, вышедший из цер-
ковной среды, проникнутый идеей божьей воли. Митро-
политу для его цели не было важно сообщать о том,
о чем потом стали писать московские летописцы, су-
мевшие лучше понять значение происшедшей на Чуд-
ском льду битвы. Но почему советские историки должны
писать только по «житию», если у них полны руки рус-
ских, имперских, орденских, папских и других докумен-
тов, сопутствовавших немецкой агрессии за Одру, Вислу,
Неман, Двину и, наконец, за Нарову?
Переходя к рассмотрению положения Москвы,
Г. Штёкль привычно бросает взгляд на ворота и обна-
руживает, что тут «не было уже ни Польских ворот,
как в Киеве, ни Немецких, как в Галиче, ни немецко-
го двора св. Петра, как в Новгороде». Здесь бы ему и
сказать о тяжелых для Московского княжества послед-
ствиях, вызванных ударами Золотой Орды с Востока и
Ордена, Литвы, Польши, Венгрии — с Запада. Но и на
этот раз Г. Штёкль обходит причины, чтобы удивитель-
нее казались следствия: «Причин московской изоляции
здесь не стоит подробно касаться, но следует устано-
вить ее наличие, как это совершенно бесспорно выяв-
ляется из летописей».
И следуют прагматические записи о том, что для
«московского летописания» XIV — начала XV в. «не су-
90

ществовало ни немецкой середины Запада, ни его за-
падных, ни южных частей». Раннее московское княже-
ское и митрополичье летописание — своеобразный источ-
ник, в котором международный горизонт сужен. И не
удивительно: мало тогда происходило международных
событий, о которых можно было упомянуть к вящей
славе митрополии. Летопись изобилует записями о же-
стоких набегах Орды, голоде и эпидемиях. В лучшем
случае она отмечает перемены в церковно-политических
судьбах южнорусских земель на Волыни (1349), западно-
русских в Литве (1387), да важнейшие вехи русско-
литовских дипломатических сношений. Впрочем, о немец-
кой «восточной части» летопись все же не забыла, по-
местив известия о борьбе литовцев с Тевтонским орденом
и о совместной антиорденской акции Литвы и Руси
(1396). Одержимый предвзятой идеей о византийской
цензуре, Г. Штёкль записал свое общее впечатление от
Москвы: «Греческая основа русского представления о
мире здесь, конечно, опять налицо», но уже былое «со-
седство» Запада «отсутствует». Заметив, что в летописи
Византия и Иерусалим описаны подробнее, чем Флорен-
ция, Г. Штёкль пускается в догадки: первые два центра
«совсем иначе привлекали к себе известный светский
интерес (русских.— В. П.), поскольку он может быть
отделен от церковного». Вот именно — «поскольку», но
этого «отделения» Г. Штёкль как раз и не произвел,
создав впечатление о мистическом тяготении русского
народа к Иерусалиму и Византии. Да будь он сам мит-
рополитом московским, разве стал бы он писать о Ви-
зантии меньше, чем о центре католической унии Флорен-
ции в ту пору, когда католические державы заняли по-
ловину былой Руси, а Орден и Швеция продолжали
штурмовать ее границы?
Последующая духовная жизнь России определялась,
по Г. Штёклю, не ее экономическим и политическим
возрождением, а упадком Византии. Впрочем, и с паде-
нием Византии «отнюдь не прекратилось влияние визан-
тийской мысли на русское (бессословное? — В. П.) отно-
шение к Западу», хотя «представление москвичей о нем
заметно модифицировалось, как вычитываем из летопи-
сей XV-XVI вв.».
Г. Штёкль так углубился в летописи, что не заметил
ни свержения ига Орды (1480), ни начала высво-
91

бождения русских земель из-под власти Литвы, ни успе-
хов в борьбе с Орденом, ни закрытия ганзейского двора
в Новгороде (1494), а ограничился летописным из-
вестием о русско-венгерском и русско-немецком догово-
рах (1490). В них он увидел начало новой фазы
русских отношений с Западом», в них узнал «новую
дипломатическую игру». Таков плод прагматического
подхода к летописанию, когда оно рассматривается вне
анализа других источников, вне определявших его суть
взаимоотношений между государством и церковью,
а берется формально-схоластически для освещения отно-
шений между Русью и пресловутым «Западом».
Русское правительство, стараясь прорвать кольцо
дипломатической, торговой и культурной изоляции, ши-
роко использовало на своей службе иностранных дипло-
матов (впрочем, так же поступали правительства Поль-
ши, Венгрии и других стран). Это дало новый повод
Г. Штёклю порассуждать об итальянских и греческих
истоках «простирающейся на Запад внешней политики
Москвы», которая, впрочем, лишь едва завязывала отно-
шения с Англией и Испанией. О том, «как мешкала
Московская Россия на пути в Европу», ясно якобы из
того, что самый термин «Европа» впервые появился лишь
у Нестора Искандера в 1453 г. (что «Европу» знала уже
Древняя Русь, Г. Штёклю, видимо, неведомо). Этими
упреками, обращенными к России, истерзанной двухсот-
летним игом и враждой католических держав Европы,
закончил свой доклад Г. Штёкль.
Доклад Г. Штёкля — примечательный пример приме-
нения в творческой практике современной буржуазной
философии истории с ее прагматической «теорией цен-
ностей», с ее потребительским отбором «экзистенциаль-
ных истин», с ее креном в теологию и эсхатологию.
Когда-то он сам предостерегал своих коллег, что
«было бы крайне ошибочно оптом недооценивать науч-
ное качество советской медиевистики. Без сомнения, со-
ветская сторона отдает себе отчет в том, что цель ра-
дикальной переоценки всех исторических ценностей не
может быть достигнута, если не будут выполнены изве-
стные условия научно-технического порядка».
К сожалению, Г. Штёкль не захотел задуматься над
сущностью новых «условий научно-технического поряд-
ка», выдвинутых советской медиевистикой, в частности
92

источниковедением. Он с иронией заметил, что советские
историки многое берут из наследства такого выдающего-
ся буржуазного ученого, как А. А. Шахматов, хотя и
отмежевываются от него. Между тем Г. Штёкль здесь
недалек от истины. Мы наследуем технику, методику ста-
рой текстологии и используем результаты проделанной
ею сравнительно-текстологической работы, но отвергаем
ее формальную, внеисторическую методологию.
А. А. Шахматов не видел истинного пути от изуче-
ния памятника к породившей его общественной среде,
ибо придерживался превратного представления о самом
строе общества. Для нас каждый памятник, будь то жи-
тие или соборное уложение, летопись или послание или
даже сам доклад Г. Штёкля, есть порождение опреде-
ленной политической классовой среды, к которой при-
надлежит автор. Памятник помогает нам понять жизнь
породившего его общества.
Простое сопоставление методологии и методики со-
ветского актового и летописного источниковедения (как
оно представлено в трудах А. Н. Насонова, Л. В. Черепни-
на, Д. С. Лихачева и др.) с методологией и методикой не-
мецкого буржуазного источниковедения (с исследова-
ниями Г. Бауэра, В. Циземера и др.) навело бы Г. Штёкля
на мысль, что нашей наукой не только выполняются «из-
вестные условия научно-технического порядка», но и раз-
работана качественно новая методика анализа источников
и выдвинута проблематика источниковедения, пока что
недоступная его коллегам.
Вместо этого он тогда призывал: назад к Нестору!
И вот F. Штёкль порывает с общепризнанными нор-
мами источниковедения: во-первых, он берет не все фак-
ты, а лишь те, что кажутся ему подходящими; во-вто-
рых, он задает источнику вопросы, не задумываясь о
сути источника и его пригодности для ответа на них.
Согласно мифологии Фонс — бог источников — был сы-
ном Януса и, видимо, унаследовал от отца его слож-
ный облик. Слишком простой подход к источнику всегда
оборачивается простоватостью.
Впрочем, и в ФРГ есть ученые, отдающие себе в
этом отчет. Например, Л. Мюллер. Он отнюдь не марк-
сист, но в своих летописных исследованиях исходит
прежде всего из анализа источника. Специалисты знают,
сколь это трудоемко, зато целый ряд выводов Л. Мюлле-
93

pa, относящихся к Древней Руси, заслуживает внимания
и одобрения. Заслуживает внимания и то, что Л. Мюл-
лер осуждает попытки реваншистов фальсифицировать
источники. Когда проф. Штеллер пошел на это ради
подкрепления немецких прав на «восточные области»,
Л. Мюллер напомнил ему, что «исторические факты не
следует искажать, даже когда они оказываются поли-
тически неудобными».
О занимающей нас книге Л. Мюллер написал весьма
критический отзыв, заканчивающийся словами: «Дискус-
сии часто проходят подобным образом. Но обычно их в
полном объеме не публикуют. И хорошо делают».
Когда Г. Штёкль завершил свой доклад о русском
средневековье, дюссельдорфцы засыпали его вопросами,
наивность которых можно сравнить только с самоуверен-
ностью ответов на них. Общее впечатление о Руси у
слушателей сложилось скверное. Его выразил статс-сек-
ретарь Л. Брандт: «Вы сообщили, что летописи практи-
чески единственный исторический источник, к которому
можно обращаться. Вы нам убедительно доложили, что
они дают одностороннее представление; они там (на Руси.—
В. П.) ушли в себя» (abgekapselt — замкнулись). Сейчас,
после нумизматических и археологических исследований
В. М. Потина и В. П. Даркевича, нелепость этого заяв-
ления особенно очевидна: ареал монет и предметов ре-
месла, находимых на Руси, фактически охватывает все
страны Европы. М. Браубах тоже понял дело так, что
«для исследования дипломатических отношений русские
летописи содержат, видимо, мало полезного». М. Хелл-
ман подлил масла в огонь, добавив, что на Руси «суще-
ствовал фильтр, через который проходили все сообще-
ния, все известия с Запада», что и взятое из византий-
ских хроник тоже «цензуровалось». По сравнению с
этим мнение Э. Штира, будто в православном искусстве
господствует статика и отсутствует деление на стилисти-
ческие периоды, показалось сущей мелочью.
Г. Штёкля спросили, «с какого времени существуют
в России дипломатические акты», он ответил, что «доку-
менты начинаются с XIII в.», а «дипломатические акты-
стали играть роль как источник» с конца XV в. А мы-то
думали, что договоры с греками X в.— документ, что
грамоты из архивов киевских и волынских князей, вклю-
ченные в летопись в XI—XII вв., уже играют роль источ-
94

ников, что уцелевший фонд новгородских грамот восхо-
дит к XII в.
Пытаясь из мрачного доклада Г. Штёкля понять,
почему это Русь так отгородилась, Т. Шиффер выска-
зал догадку о влиянии крестовых походов на Русь. Но
Г. Штёкль решительно возразил: «Крестовые походы не
затронули русскую сферу ни внешне, ни внутренне».
Т. Шиффер промолчал, а зря: он мог бы возразить, что
русские летописи упоминают о первом и третьем кресто-
вых походах, что во втором походе 1147 г. русское вой-
ско вместе с польским ходило в сторону Поморья, что
через Русь в 1148 г. из второго похода возвращался чеш-
ский король Владислав II, что французский король Лю-
довик VII, когда шел во второй поход через Венгрию,
стал воспреемником первенца Евфросиньи Мстиславны,
жены союзного Киеву короля Гезы II...
Зашла речь и об образовании на Руси. На вопрос —
верно ли, что «в русском средневековье, кроме монасты-
рей, нигде никто не умел писать», Г. Штёкль ответил:
берестяные грамоты, найденные в Новгороде (находки
в Полоцке, Смоленске, Витебске и Пскове он не упо-
мянул), свидетельствуют о том, что местное население
«в поразительном охвате умело читать и писать». Но
добавил, что на Руси «едва ли многому учили и многое
изучали». К сожалению, никто из дюссельдорфцев не на-
помнил ему, что Иларион читал свои проповеди перед
людьми, «преизлиха насыщьшемся сладости книжные»,
что князь Всеволод Ярославич, по свидетельству Моно-
маха, «дома седя изумеяши (изучил.— В. П.) 5 язык» и
сам Владимир считал это важным именно во внешнеполи-
тическом плане — «в том бо честь есть от инех земель».
Г. Штёкль сообщил, что русские умели переписывать
книги, но не на классическом языке, а лишь то, «что
было переведено на староцерковнославянский». Русский
митрополит, «книжник и философ» Климент думал ина-
че, когда утверждал, что располагает сотрудниками, по-
нимающими толк в греческих словарях. Знатоки древне-
еврейской культуры говорят о высоком переводческом
искусстве на Руси, где сохранились следы даже кум-
ранской письменности.
Г. Штёкль поведал далее, что столкнулся на Руси
«с большими отличиями от западного образования» в
том смысле, что летописец «рассказывает, а не рассуж-
95

дает (spekuliert). Бывало и такое — летописцы исходи-
ли иногда из формулы: «Да разумеешь, иже чтешь», но
и для Г. Штёкля у них находились тексты, например
сообщение о третьем крестовом походе Фридриха I («Иде
царь немецкий со всею своею землею битися за гроб
господен» и т. д.), уподобляющее Германию Руси, а ара-
бов половцам. Философская мысль Древней Руси была
достаточно зрелой.
Когда Г. Штёкль заявил, что «в Московской России
не существовало ни гуманизма, ни Ренессанса, ни Ре-
формации, ни контрреформации», то не выдержал управ-
ляющий министерством В. Хаугг и заметил, что «рус-
ская церковь особенно внимательно следила за началом
Реформации», сносилась с Ф. Меланхтоном (1497—1560),
что существовала, наконец, «высокоразвитая русская тео-
логия». Здесь и М. Хеллман счел нужным остеречь док-
ладчика, сказав, что в монастырях имелось «много обра-
зовательного материала», среди духовенства были про-
тиворечия, и рассматривать церковь «как нечто статиче-
ское», пожалуй, не стоит. Г. Штёкль и это отверг. Он
отказался говорить об «особом интересе» русской церкви
«к событиям Реформации», ибо «Москва оставалась все
еще далекой от Европы» и даже имя Лютера «всплыва-
ет в русских летописях впервые лишь в 1570 г.». Пла-
тонизм же (о котором его тоже спросили) в Москву при-
вез и пытался там развивать Максим Грек, пока его не
сослали в отдаленный монастырь.
Эти заявления Г. Штёкля противоречат источникам,
достаточно полно разработанным в трудах А. А. Зимина,
Н. А. Казаковой, А. И. Клибанова, Я. С. Лурье и др.
Максим Грек не только не привез платонизма в Россию
(что показал уже Б. Шультце), он вообще противодей-
ствовал распространению тех идей Возрождения, которые
здесь застал. И судьба его под пером Г. Штёкля иска-
жена: ведь Максим Грек был одним из идеологов «прави-
тельства компромисса»; к нему обращался сам Иван Гроз-
ный с просьбой выступить против ереси Матвея Башкина.
Изображение Максима Грека находим во фресковой рос-
писи галереи Благовещенского собора (1563—1564) мос-
ковского Кремля рядом со знаменитыми философами
древности. Г. Штёкль повернулся спиной к великим воз-
мутителям общественного спокойствия России — к стри-
гольникам и нестяжателям, к Нилу Сорскому, Феодосию
96

Косому, Вассиану Патрикееву с их смелым недоверием
к основам церковной и светской мысли, с их гуманисти-
ческим призывом: ad fontes!1 Кстати говоря, одному из
них, бывшему холопу Феодосию Косому, отрицавшему
весь угнетательский строй в России («не подобаеть то в
христианех властем быти»), принадлежат замечательные
слова о равноправии народов: «Иже суть въ всех язы-
ках, яко еси людие едино суть у бога,— и татарове, и
немци и прочие языцы».
Спекулятивная философия (например, переводы нео-
платоника Псевдо-Дионисия) была широко распространена
в России еще в XIV в. В самом раннем списке пред-
ставлены как сочинения Псевдо-Дионисия, так и схолии
(дополнения) к ним Максима Исповедника. Борьба за
секуляризацию (изъятие из-под власти церкви) земли и
мысли глубоко волновала умы и порождала в русских ус-
ловиях стремление таких передовых людей, как Ф. И. Кар-
пов и И. С. Пересветов, к апологии просвещенного и
мудрого монарха. Утверждения Г. Штёкля, что особенно
любопытно, противоречат его собственным прежним оцен-
кам. Что это — срывы познания, зигзаги конъюнктуры
или провалы памяти?
Словом, Г. Штёкль сильно потряс дюссельдорфцев сво-
им докладом, а М. Хеллман дал им понять, что это
только цветочки: «Мы придем еще к совершенно пора-
зительным результатам»,— браво заявил он, а затем, ви-
димо, подумав, добавил,— «мы стоим в начале, мы вовсе
не можем сказать, что из этого получится». Пока полу-
чился конфуз, это уже ясно.
Из участников встречи лишь один И. Пипер попы-
тался извлечь из отчета Г. Штёкля некоторые полити-
ческие выводы. Он, по-видимому, решил найти земное
употребление своему теософическому заключению о том,
что подлинный смысл истории раскрывается за ее пре-
делами, и спросил, вовсе ли исчезло древнерусское лето-
писание «или еще существует подобие скрытой преем-
ственности доныне», и пояснил: «Например, отгоражива-
ние от Запада и универсальные претензии царей...—
действуют ли они еще как-нибудь скрытно, скажем, в
советско-русском интернационализме?» Однако Г. Штёкль
не поддержал этого провинциального умозаключения о
1 К источникам! (лат.).
97

летописных истоках советского интернационализма. На
том дискуссия и кончилась.
Г. Штёкль не зря уклонился от объятий И. Пипе-
ра. У него свой взгляд на уроки истории, на преемствен-
ность между русской древностью и советской современ-
ностью. «Непросвещенность» Руси породила, по его мне-
нию, главное зло, склонность русских «к некритическому
восприятию внешне привлекательных, но ложных идей».
Так летописная Русь получила свое место в ложной родо-
словной Октябрьской революции.
Г. Штёкль утверждал, что «подавляющее большинство
знаменитой русской интеллигенции» подпало «под обая-
ние духовных продуктов Запада» и вложило «весь свой
священный мессианский пыл, который уже не находил себе
места в системе православной государственной имперской
церкви, в осуществление чуждых, некритически воспри-
нятых, идей». Г. Штёклю нет дела до Радищева и де-
кабристов, до письма Белинского и горькой оценки рус-
скими демократами революций 1830 и 1848 гг., что ему
до их страданий и тяжелых потерь, понесенных в по-
исках пролетарской революционной теории. Советская
наука (трудами М. В. Нечкиной, Я. И. Линкова,
Э. С. Виленской, Ю. 3. Полевого, С. С. Волка, Н. Н. Нови-
ковой и др.) успешно воссоздает этапы этого закономерно-
го пути к революции.
Для Г. Штёкля все это пустой звук. Он думает, что
Октябрьская революция возникла потому, что русские ре-
волюционеры «неправильно поняли Европу», «слишком
серьезно» восприняли ее идеи, тогда как Европа столь
же решительно разрушала свои «великолепные идеи», как
и создавала, «отдавая в конце концов предпочтение праг-
матизму несовершенной свободы перед всеми небесными
царствами идеологии». Может быть, лично Г. Штёкль и
доволен «прагматическим несовершенством свободы» в
ФРГ и буржуазном мире, но к чему клеветать на на-
следников «красного фронта» Тельмана, «партии расстре-
лянных» Тореза и тысяч других, которые гибли и гиб-
нут за «небесные царства идеологии»?
Октябрьская революция свершилась. Получился резуль-
тат, который «был неудовлетворительным для Европы
(автор не уточняет, чьей Европы — Круппа и Аубина
или Либкнехта и Белы Куна.— В. П.) и трагическим
для России (автор не добавляет — Гучкова и Милю-
08

кова.— В. П.), хотя (знаменитое в русской публицистике
щедринское «хотя»!—В. П.) на этом основании нельзя
интерпретировать Октябрьскую революцию как насиль-
ственный поворот в сторону Азии». «Болезненно рефлек-
сируя» на рост могущества СССР, Г. Штёкль сформули-
ровал вывод о том, что Россия представляет «крайнюю
пограничную зону» Европы, но что принадлежность ее
к Европе «не видна сразу простым глазом». Зато «про-
стым глазом» видно, что идея эта заимствована Г. Штёк-
лем все у того же Ф. А. Степуна. За сомнительную честь
быть признанной остфоршерами «Европой» Россия долж-
на противостоять Азии. Тщетная затея. «Россия геогра-
фически, экономически и исторически относится не только
к Европе, но и к Азии» 1,— писал В. И. Ленин. Наша
страна проводит политику мира и пролетарского интер-
национализма и в Европе, и в Азии.
Остается добавить, что в дискуссии на ту же тему
«Россия и Запад» (в ней приняли участие Г. Л. Ро-
бертс, М. Раеф и М. Шефтель), происшедшей в США
(такого рода совпадения в историографии ФРГ и США
не редкость), более здравомыслящие люди не нашли про-
ку в абстрактном сопоставлении (и противопоставлении)
«Запада» и «России», высказавшись за сравнительно-ис-
торическое изучение сходных явлений прошлого. Да
и в ФРГ раздаются голоса историков (например, Э. Ноль-
те), ставящих под сомнение научную пользу такого фор-
мального подхода, считая «запад» и «западный порядок»
понятиями чрезвычайно пестрыми и малоподходящими для
моделированного сравнительно-исторического изучения.
Худшие черты остфоршунга находят свое концентри-
рованное выражение в осткунде, к рассмотрению кото-
рого мы и переходим.
1 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 326.
99

Глава третья
ОСТКУНДЕ. ЧЕМУ ИХ УЧАТ?
«Образование в Германии должно
так контролироваться, чтобы полно-
стью устранить нацистские и мили-
таристские доктрины и сделать воз-
можным успешное развитие демо-
кратических идей».
(Потсдамское соглашение, раздел IV,
§7)'.
Выражая взгляды региональных организаций и объ-
единенного «Союза изгнанных», используя выводы ост-
форшеров, теоретики воинствующей педагогики — ост-
кундлеры ведут психологическую подготовку молодежи к
новой захватнической войне. Осткунде — школьное восто-
коведение, непрерывно совершенствуя пропаганду своих
антикоммунистических идей, идет по пятам остфоршун-
га — университетского «исследования Востока».
Мы упоминали, что о возрождении остфоршунга воз-
вестил в 1952 г. Г. Аубин и тогда же Г. Людат при-
звал модифицировать его, признав славян субъектом «ев-
ропейской» истории.
Призыв к подобной же перестройке школьного обра-
зования раздался десять лет спустя после выступления
Г. Людата.
Призыв к перестройке
В 1962 г. Г. Тёрке, не боясь упрека в том, что он
«руководствуется прагматическим постулатом, продикто-
ванным политической ситуацией», предложил пересмот-
реть одностороннюю, «германо-романскую трактовку ис-
тории». Труд Г. Тёрке явился ответом на «Рекомендации
относительно осткунде», выработанные еще 13 декабря
1956 г. постоянной конференцией министров культуры зе-
мель ФРГ, которая потребовала «пересмотреть существую-
1 «Внешняя политика Советского Союза в период Отечествен-
ной войны. Документы и материалы», т. III. M., 1947, стр. 342.
100

щую немецкую трактовку истории и современности и
соответственно перестроить исследовательские и учебные
планы как высших, так и всех общеобразовательных и
профессиональных школ». Направление деятельности не-
сколько раньше, 16 марта 1956 г., определялось в до-
кументе «Восточная Европа в немецком образовании»,
содержавшем «мнение» «Немецкого объединения по
воспитанию и образованию». Это «мнение» формулирова-
лось так же двусмысленно, как и все официальные до-
кументы остфоршунга и осткунде, в которых исследова-
ние истории славянства подчинено выяснению преслову-
той миссии Германии на Востоке: «Связь с европейским
Востоком была временами для исторического вкладывания
Германии столь же важна, как и культурная традиция
католической Европы относительно Юга и Запада. Не-
смотря на это, значительные слои нашего народа имеют
неудовлетворительное и часто ложное представление о
Восточной Европе, о проживающих там в основном сла-
вянских народах и об истории и жизни немцев, которые
селились среди этих народов». Г. Тёрке познакомился со
множеством западногерманских школьных учебников по
истории и обнаружил в них не только уйму фактиче-
ских ошибок, но и невнимание к истории России до вре-
мени Петра I, и отсутствие сведений по ее внутренней
истории вплоть до 1861 г., и игнорирование истории рус-
ской культуры, и отзвуки расистских схем и т. п.
Из приведенных Г. Тёрке учебных тематических пла-
нов пяти западногерманских земель (к ним незаконно
отнесен и Западный Берлин) можно видеть, каков был уро-
вень исторической подготовки юношества ФРГ в середине
нашего века.
Эти планы пронизаны идеей исторической исключи-
тельности России, ее отсталости начиная с раннего сред-
невековья, о котором сказано — «Киевское государство:
славянская основа, норманнский верхний слой. Связь с
Европой через Византию и восточную церковь» и вплоть
до новейшего времени — «Революции: анархистская рево-
люция 1905 г. ... Большевики и традиции Древней Ру-
си», а в разделе о «тенденциях внешней политики СССР»
стоит пункт — «привязанность к внешней политике ца-
ризма».
Под стать этим тематическим планам и типовые во-
просники для школьников, где читаем: «какие иноземные
101

силы сформировали Древнюю Русь»?, «в какой мере от-
сутствие западноевропейского влияния и Ренессанса со-
действовало обособленному развитию русской культуры?»,
«попросите вашего учителя музыки рассказать вам содер-
жание оперы Лортцинга — «Царь и плотник», «как
случилось, что царская власть в 1917 г. так неожидан-
но рухнула?», «в какой мере ленинизм отказался от ос-
нов государственной философии К. Маркса?», «изучите
по прилагаемой карте» (к теме по второй мировой вой-
не!) «утрату немецкого колониального пространства сред-
них веков».
Из наблюдений над этими учебниками и планами в
книге Г. Тёрке делаются два вывода, поддержанные и
автором предисловия к пей, известным остфоршером
В. Филиппом. Один вывод во благо: фактические ошиб-
ки надо устранить; другой — во зло: учебники нужно до-
работать под особым углом зрения. По мнению В. Фи-
липпа, доработку следует производить своими силами, так
как «догматическая скованность советских историков»
будто бы исключает возможность сотрудничества с ними.
Этот довод В. Филиппа несостоятелен, его опровергает,
в частности, пример сотрудничества советских историков-
преподавателей с французскими. Что же касается суще-
ства пересмотра учебников, предлагаемого Г. Тёрке, то
речь идет об отражении в них все той же концеп-
ции «европеизации» России: Россия — страна, чуждая
«Западу», отождествляемому с «Европой», особенности ее
столь своеобразны, что даже начатая Петром I с немец-
ким участием «европеизация» не смогла их преодолеть,
и в конце концов они стали основой победы большевизма.
В. Филипп видит основной недостаток учебников 50-х
годов в том, что они не раскрывают этих «главных осо-
бенностей и сущности взаимосвязей» в русской истории.
Он утверждает, что «связи России с остальной Европой
с XI до XVI в. были несравненно слабее, чем связи
европейских стран между собой», и поэтому нужно «в
каждом учебнике дать в одном месте общий (grobe) об-
зор русской истории», да так, чтобы в качестве ее прин-
ципа до конца XVI в. «выступало русское православное
благочестие» и становилась отчетливо видной необходи-
мость восприятия Россией с XVII в. «нового принципа,
а именно, основ современного европейского мышления»,
притом «в немногих фразах» оттенить различия «в вос-
102

приятии западноевропейского духовного богатства госу-
дарством времен петровской революции и оппозицией на
исходе XVIII в.» Кроме того, «должно быть ясно пред-
ставлено» юным бундесбюргерам и «социально-политиче-
ское своеобразие истории России» (например, отсутствие
феодализма и сословий, особенно горожан, и т. п.).
Все это нужно вот для чего: «Без объяснения этих
основополагающих взаимосвязей невозможно и понимание
большевистской главы истории и получение трезвого по-
литического суждения».
Сам Г. Тёрке, понятно, глубоко проникнутый «трез-
вым политическим суждением», тоже считает, что Рос-
сия находилась «столетиями в полной изоляции» и что
даже «европеизация» XVIII в. мало что изменила в «од-
носторонне русском развитии», но так как «со-
временная Россия, включая и советскую, представляет
собой нечто исторически выросшее», было бы все же вред-
ной крайностью «начинать русскую историю лишь с
1813, 1772 или даже с 1700 г.». Словом, главное, что
надо сделать в учебниках,— это так связать настоящее
с прошлым, чтобы придать советскому обществу ложную
родословную, ложные исторические традиции, чуждые
всему миру. «Компетентный выбор важнейших событий
и течений, освещение основных линий, которые связы-
вают прошлое и настоящее,— это одно из основных тре-
бований и одновременно одна из главных трудностей в
изображении русской истории». Чтобы учителя могли лег-
че справиться с этой трудностью, для них теперь пишутся
специальные пособия.
Консультации
из исторического тупика
Вот одно из таких пособий — сборник статей «Собы-
тия и направления европейской истории» (1962). Его ре-
дактор К. Рюдигер подчеркивает «политическую и
народнообразовательную задачу» исторического просве-
щения. Из статей методологического характера стоит вы-
делить написанную М. Фрейндом — «Элементы немецкого
исторического сознания после 1945 г.» «Большая труд-
ность разработки исторической концепции современности
заключается, пожалуй, в том, что современная Германия
103

не имеет никаких параллелей в истории. Приходится ли-
стать назад исторический атлас едва ли не до 1000 г.,
пока найдешь нечто примерно соответствующее современ-
ной конфигурации Запада и состоянию Германии»,— пи-
шет он.
Автор понимает, что прошлое вернуть не просто, что
над ним не властны даже боги, что на пути реставра-
ции, т. е. реванша, стоит рабоче-крестьянское государ-
ство ГДР в содружестве со странами социализма. И он
чернит ГДР, обвиняя ее в разрушении целостной картины
немецкой истории: «Мы не можем снимать отдельные ис-
торические слои нашего бытия один с другого, как ко-
журу с луковицы». Впрочем, и здравого выхода
М. Фрейнд не предлагает, так как «перед нами все еще
ночь, а позади— пропасть». Это уже не рекомендации
учителю, а вопль отчаяния из исторического тупика. Вот
и выходит, что осткундлеры берутся увязывать настоя-
щее России с ее прошлым тогда, когда не умеют свести
концы с концами в собственной отечественной истории.
Более здравомыслящие остфоршеры, как увидим, уже
нашли выход, провозгласив отказ от доктрины Хальштейна
и высказавшись за признание послевоенных границ в
Европе.
М. Фрейнд все же ищет выход, выкрикивая лозунги,
весьма похожие на давние призывы фашиствующих ис-
ториков: «История — это не то, что было, а то, что бу-
дет»,— ибо ему неведомо, «где прошлое нашего настоя-
щего и настоящее нашего будущего». Он не хочет видеть,
что прошлое в разгроме фашистского рейха, а будущее
воплощено в ГДР. По его мнению, оно «лежит в
руце божьей», что, впрочем, не должно мешать немцам
«в бодрствующем состоянии прислушиваться к тому, как
судьба прошелестит мимо, чтобы, как говаривал Бисмарк,
ухватить ее за полу». Следовательно, автор склонен идти к
единству по пути «крови и железа». Эта тенденция в
ФРГ особенно усиливается в последние годы в связи с
годовщиной (1871) основания немецкого рейха.
В этом же сборнике находим статью известного спе-
циалиста по России М. Хеллмана «Свобода, мир, государ-
ство и право в самосознании России». Автор начинает
с призыва изучать историю России допетровских времен,
ибо кто не знает ее, а, к сожалению, ее «не знают ши-
рокие круги так называемой общественности, удовлетво-
104

ряющиеся удобными клише, тот не только будет прихо-
дить к ошибочным суждениям, к недоразумениям, но, что
еще хуже и опаснее, будет впадать в политические глу-
пости».
Какой же рецепт избавления от политической глупо-
сти предлагает бундесбюргеру М. Хеллман? Он полагает,
что «православная церковь в жизни восточных славян»
играла такую роль и прививала им такую ненависть к
латинянам, что недоверие и поныне образует «особенно
трудно преодолимую преграду между Россией и Евро-
пой», поскольку и в советских людях будто бы живет
издревле воспитанное чувство избранности, мессианизма.
В подтверждение этой дикой мысли автор приводит весь-
ма удивительный пример. Он утверждает, что о себе рус-
ский говорит: «Я русский человек», а о человеке другой
национальности: «Это — немец», «Это — французский»
(так в оригинале!) и т. п. без прибавления «человек».
В этой малограмотной ерунде, по мнению профессора, и
«заключена неосознанная претензия на то, что лишь пра-
вославный русский как единственный хранитель и наслед-
ник учения Христа соответствует, по крайней мере бли-
зок, облику человека, сотворенного Христом». Более того,
«в секуляризованной форме» это сознание живет и в сло-
вах «советский человек», означая, что «картина мира рус-
ского человека исключительно антропоцентрична», а сам
русский человек — «вещь, инструмент без души». Это и
не удивительно, ибо православная церковь издавна изо-
лировала русских от античного наследства, от латинской
культуры и таких понятий, как дух, душа и т. п. Зато,
как видим, самого М. Хеллмана ничто не отделяет от бер-
дяевской души, и он без ссылок повторяет его благоглу-
пости полувековой давности.
Куда клонит М. Хеллман — сомнений нет: на рус-
скую, лишенную представлений о сфере чистой спекуля-
ции и философии почву коршуном пал марксизм, изве-
стный профессору своим земным практицизмом. Поэто-
му в России нет и не было свободы человека, которая,
как уверен М. Хеллман, «прежде всего и всегда есть
свобода мысли». Такова суть статьи.
Касается он и допетровской истории, утверждая, что
Россия не знала феодализма, сущность которого, оказыва-
ется, «в защите и помощи», в поддержании мира, сво-
боды и права, чего не могли понять русские марксисты,
105

так как в России понятия свобода, мир, государство и
право имели совершенно иной, чем на «Западе», смысл.
Забавно, что автор просит не судить строго советских
ученых за их догматическое упорство, ибо они искренни,
но обременены историческим грузом мессианства.
Из всего сказанного следует общий вывод, что надо
остерегаться господства России над остальной частью Ев-
ропы, ибо она несет «иго», чему свидетельство — «совет-
ская зона», т. о. ГДР. Так объективно и строго научно
остерег М. Хеллман своих читателей-учителей от полити-
ческих глупостей. Его статья — образец особой разновид-
ности спесивого немецкого буржуазного обскурантизма,
который можно охарактеризовать как воинствующее не-
вежество. Вспоминаются слова М. Монтеня: «Есть все
основания утверждать, что невежество бывает двоякого
рода,—одно, безграмотное, предшествует науке; другое,
чванное, следует за нею».
Еще одна книга для учителей — «Пособие по препода-
ванию истории» (1962)—специально посвящена средне-
вековью (до 1453); как отмечено в предисловии, «сфе-
ра немецкого и европейского Востока» нашла в нем
особое внимание, так как «здесь учитель нуждается в помо-
щи больше, чем по истории Средней и Западной Европы».
В этой хрестоматии, составленной из источников и иссле-
дований, России отведено очень скромное место, подчи-
ненное германо-европоцентристской схеме. Помимо мимо-
летных упоминаний России в связи с нашествиями гун-
нов, аваров и монголов в конце раздела о раннем сред-
невековье есть специальный параграф — «Начало Русско-
го государства». Зачин здесь вроде бы хорош: «Дол-
гое время полагали, что славянские племена до середины
IX в. жили как дикие звери», на самом же деле они во-
все не находились «на низшей стадии человеческого суще-
ствования», а были оседлыми земледельцами и пр.; у них
«поразительно рано» расцвела торговля и возникло не то
300, не то 600 городов. Сослаться на исследование
М. Н. Тихомирова о древнерусских городах у авторов не
хватило духа и они обошлись устаревшими работами.
Текст выдержан в невежественно-поучительном стиле.
Известно, например, что еще до договора с варяжским
князем о его приглашении на Русь (если следовать лето-
писному тексту) здесь существовала федерация и союзы
земель-княжений. В пособии же читаем: «было бы празд-
106

ным делом высказывать соображения» о том, могли или
нет восточные славяне создать союз из своего цветущего
общинного бытия», ибо скандинавские воины якобы «ору-
жием решили назревшую проблему основания Русского
государства». Теперь уже и в ФРГ признают, что герман-
цы не имеют отношения к варягам, а в пособии читаем,
что Олег создал «южное норманнское государство» с по-
мощью войска, которое «включало германские, финские и
славянские элементы».
Известно, что в Древней Руси возникло государство,
бывшее орудием власти славянской знати, пособие же со-
общает, что это «было не государство, а лишь власть,
которая охватывала огромные пространства благодаря вла-
стителю и его варяжской дружине непосредственно, а опо-
средствованно через данническую зависимость». Говорит-
ся также, что принятие Русью христианства — «случай-
ность», причина которой «нам точно неизвестна». Но ведь
ignoratio non est argumentum1, а в источнике ясно
сказано — «да еще кто и не любовию, но страхом повелев-
шего крещахуся», в пособии же написано, что христиан-
ство не встретило «никакого сопротивления», зато это со-
бытие глубокомысленно сопоставлено с ...монгольским на-
шествием, реформами Петра I и Октябрьской револю-
цией.
Дальше повествование идет в духе рекомендаций В. Фи-
липпа и М. Хеллмана: Русь становится «церковной про-
винцией Византии», отгораживается от католиков — за-
падных славян, из переработки византийской культуры
возникает русская. Новое государство, основанное «на сла-
вянском поселении, норманнском господстве и греческом
христианстве», имеет для Европы лишь то значение, что
защищает ее от кочевников. Однако источники говорят о
выдающейся роли Руси в международной политике и тор-
говле и опровергают все эти утверждения.
Вторично встречаем Россию включенной в раздел «Золо-
тая Орда». Тут тоже немало примечательного: руководи-
телем обороны Киева от татар назван воевода «Дмитров»
(вместо Дмитра); предводитель польских войск в битве
под Легницей польский князь Генрих именуется «немец-
ким»; от власти монголов Европу спасает не борьба наро-
дов, а смерть Угедея; вместо описания ужасов монгольско-
1 Невежество не есть довод (лат.).
107

го ига говорится о «точно работающем» ханском управле-
нии; рассказ о борьбе народов нашей страны против
ненавистного ига заменен сообщением о том, что Ивану III
удалось освободить страну без единого взмаха меча.
Наконец, в третий раз Россия упоминается в разделе
«Падение Константинополя», где помещен заключительный
параграф «Москва — третий Рим», хотя уже и буржуазная
наука (Д. Д. Оболенский) признала, что нет свиде-
тельств, подкрепляющих официальный характер этой док-
трины в России и что московское правительство руковод-
ствовалось в своей политике скорее лозунгом Москва —
второй Киев, чем третий Рим. В этом параграфе брак
Ивана III с Софьей Палеолог почему-то назван «первым
дипломатическим сношением» России с «Западом» и еще
сказано, что после свадьбы Иван III по требованию церк-
ви сбросил татарское иго.
Учителю рекомендуются для чтения устаревшие посо-
бия Г. Леера, В. Гитермана, а также книги Г. Вернадско-
го, фальсификатора истории русской церкви иезуита
А. Амманна (на всех учебных пособиях вообще лежит
сильный налет клерикализма), бульварного пропаганди-
ста лжи В. Правдина (М. Чероле).
Картина будет неполной, если не сказать о трактовке
немецкой политики в Восточной Европе: она пронизана
реваншизмом. Восхваляются немецкая колонизация и
«европейская миссия» немецкого Ордена. Читателя
призывают «воздать должное» Ордену и Ганзе и отверг-
нуть «историческую легенду» о немецком «натиске на Во-
сток».
Таковы пособия для учителей. Посмотрим теперь, что
же написано о нашей стране в самих «обновленных» учеб-
никах 60-х годов для школьников.
Обучение реваншизму
От Рюрика до «Пултавы». Обращаемся к книге «Осно-
вы истории», предназначенной для школы третьей, высшей
ступени, т. е. для учащихся 7—9-х классов. Прежде всего
бросается в глаза основная — великогерманская схема,
согласно которой весь материал подается в двух аспектах:
«Германия и Европа» и затем «Европа и человечество».
О Руси впервые читаем в разделе, посвященном средне-
108

вековью, где есть параграф под красноречивым названи-
ем «Вненемецкие государства», среди них Англия, Фран-
ция, Северная Европа, Восточная Европа и Византия. О
Руси здесь написано буквально следующее: «На древнем
торговом пути из Балтийского моря в Черное вскоре
после середины IX в. шведские викинги — варяги, или
русь (Рюрик),—основали в Новгороде государство. Их
распространение на юг привело к возникновению великого
княжества в Киеве, которое в X в. было христианизирова-
но из Константинополя (Византия) и приняло правосла-
вие. В 1037 г. Киев стал центром митрополии. Он пред-
ставлял собой значительный культурный центр до тех
пор, пока расшатанное битвами за трон государство не
уничтожили в 1239 г. монголы». Так изображено древне-
русское «вненемецкое» государство, игравшее в тогдашней
Европе первостепенную роль.
В другой раз речь о Руси идет в параграфе «Миро-
вая империя монголов»: «Монголы в своем натиске на
Запад завоевали русские княжества вокруг (так!—В. П.)
Москвы, в 1240 г. также Киев». О борьбе русского и
других народов Европы не говорится ничего, но битва
поляков с монголами при Легнице уже не приписывается
только немцам, а описывается так: «Из оборонительных
битв в сознание потомков (надо бы: потомков-реванши-
стов.— В. П.) особенно врезалась битва при Лигнице
1241 г., в которой было уничтожено польско-немецкое
войско». Это пишется невзирая на отсутствие источников,
могущих подтвердить сколько-нибудь значительное уча-
стие немецких воинов в этом сражении, ставшем роко-
вым для цвета великопольского рыцарства.
Следующий сюжет — традиционное восхваление Ганзы
и немецкой восточной колонизации как следствия «пере-
населенности старой Германии». Весьма недурно ска-
зано и об уцелевшем от рыцарских мечей завоеванном
населении: «оно в той мере, в какой было способно и
склонно, могло присоединиться к более высоким немецким
хозяйственным формам»; тут же вскользь замечено, что
«теория об истреблении пруссов неверна». Отмечается
и мнимо положительная роль Германии в истории Чехии,
Польши и Венгрии, а завоевательные немецкие походы на
Литву оправдываются необходимостью «устранения литов-
ского клина между Курляндией и Пруссией». Так жесто-
кая и кровавая история немецкой феодальной колонии,
109

Ордена, который продержался в Пруссии до 1466 г., а в
Ливонии до 1561 г., когда был сметен окрепшими нацио-
нальными государствами Восточной Европы, превращена
в сладкую, но пропитанную ядом реваншизма сказку для
детей. Не случайно те из остфоршеров, кому истина доро-
же престижа реваншистской историографии, наконец, со-
гласились с выводом советской науки, сорвавшей покров
культуртрегерства и миссийности с Ордена и Ганзы, этих
орудий немецкой имперской экспансии в Восточной
Европе.
Вновь встречаем Русь в разделе «Империя на исходе
средневековья (1378—1519 гг.)». В параграфе «Северная
и Восточная Европа» так повествуется об образовании
Русского централизованного государства: «В начале XIV в.
один из членов правившей в Москве семьи (основана
около 1150 г.) получил задание собирать для хана дань с
северной (вместо северо-восточной.— В. П.) России. Его
преемникам, которые приняли титулы «великих князей»,
удалось подчинить большинство княжеств Москве. Так (?)
Москва стала центром государства, а после падения
Константинополя — центром православия. Великий князь
Иван III московский завоевал (вместо воссоединил.—
В. П.) в 1448 г. (вместо 1478 г.— В. П.) торговую
(вместо боярскую.— В. П.) республику Новгород и сбро-
сил около 1480 г. власть татар ... Он — осуществитель
государственного единства России, которая тогда выступа-
ла как наследник (вместо центр воссоединения земель,
ранее попавших под власть.— В. П.) Польши — Литвы».
Не менее впечатляюще подан этот сюжет в другой
серии учебников — «Картины из всемирной истории. Исто-
рические сцены, источники и понятия», представляющих
собой подбор выдержек из хроник, донесений современ-
ников и отрывков из трудов историков. В тетради, по-
священной абсолютизму, помещен общий очерк (видимо,
из тех, о которых мечтал В. Филипп) истории России с
древнейших времен. Итак: «Благодаря особенно высокому
доходу от продажи зерна, меда и воска князья Москвы
сделались зажиточными и в борьбе с соседями быстро
укрепили свою власть». Когда же они с помощью татар
завоевали Тверь, а другие земли «купили», то монголы
дали им титул великих князей.
Следовательно, в этих книгах (не считая ошибок) нет
ни борьбы России за независимость, ни внутренней ее
110

истории, ни истории народов, уже входивших в ее состав,
ни культуры (даже Кремля и Рублева!). Там, где опи-
сываются географические открытия, подвиги русских зем-
лепроходцев не упомянуты, нет их и на карте.
Вновь наталкиваемся на Россию в разделе «Время ре-
лигиозных войн и битв за мировое господство Габсбур-
гов», в пункте Б «Время Филиппа II» имеется параграф
«Вненемецкие государства Европы около 1600 г.», посвя-
щенный помимо России Нидерландам, Англии, Швеции,
Ливонии, Польше. Россия, читаем здесь, «вступила в евро-
пейскую политику» при Иване Грозном, который, воюя
по всем направлениям, достиг Сибири, Кавказа, но про-
играл в Ливонии. Как предшественник Петра I, он «счи-
тал необходимым оплодотворение России европейской ци-
вилизацией и потому привлекал специалистов с Запада».
Не обошли учебники вниманием и русский абсолю-
тизм. Время абсолютизма поделено на два этапа: пер-
вый, когда Европа жила под знаком гегемонии Франции
при Людовике XIV, и второй (1688—1740) —когда она
развивалась под знаком восстановления равновесия круп-
ных держав. Вот здесь и находим текст о «превраще-
нии России в результате Северной войны в европей-
скую великую державу». Его изюминку, конечно, состав-
ляет сообщение о битве при «Пултаве», когда Россия
«впервые победила великую державу благодаря обшир-
ным пространствам, опустошению собственной территории
и зиме». В «Картинах из всемирной истории» к этому
перечню «причин» победы добавлены еще и болота: в
Полтавской битве сражались 16 тыс. (следовало — около
38 тыс.) шведов и 45 тыс. (следовало — около 42 тыс.)
русских и чего «не сделали русские, то доделали болота
и генерал Зима». Так Россия «подобно Англии на Западе
начала играть роль фланговой силы континентальной госу-
дарственной системы».
От «Пултавы» до «Барбаса». Но русский абсолютизм
тоже не от мира сего, он не похож на европейский,
«перенят во время долгого господства монголов» и в сущ-
ности напоминает деспотические государственные формы
восточноримской империи. Впрочем, далее обнаруживает-
ся полная смутность представлений авторов о нем. Деспо-
тизм вырос из личной власти царей, он «появился не в
результате длительного преодоления феодального государ-
ства (так! — В. П.) и сословных прав на власть, а звер-
111

ски добился своего, одолев влияние и сопротивление
знати (der Gro|3en) страны, когда значительная правя-
щая личность оказывалась у кормила власти». Петр I,
хоть и строил государство «по западному образцу» (о
внутренних предпосылках преобразований нет, понятно,
и речи), снова применил деспотизм и, расправившись со
стрельцами, собственным сыном и церковью, «создал це-
зарепапизм» из «сплава церкви и государственной вла-
сти». Буржуазную тенденцию в таких мероприятиях рус-
ского абсолютизма, как секуляризация, развитие бюрокра-
тизма и прочее, автор игнорирует. В «Картинах» дело
доведено до абсурда: европейскую Россию Петр строит в
одиночку, ибо «дворянство, духовенство и народ пассивно,
а иногда и активно противились европеизации». Из цифр
приведена лишь одна и то весьма сомнительная: при
строительстве Петербурга якобы погибли 200 тыс. человек,
отчего никто не хотел селиться в этом проклятом городе,
что, впрочем, не помешало ему занять к 1726 г. место
Архангельска в экспорте-импорте России.
Об истории России XVIII в. говорится еще в связи с
Семилетней войной и разделами Польши. Пиррова победа
Фридриха над Россией при Цорнфорде (1758) отмече-
на, а вот бегство короля с поля битвы под Кунерсдорфом
и вступление русских войск в Берлин (1760) забыто,
оказано лишь, что Фридриху повезло и по смерти царицы
Елизаветы, согласно мирному договору с Россией и Авст-
рией, Пруссия утвердилась как пятая великая держава
Европы. Разделы Польши освещены под углом зрения
борьбы Пруссии с «враждебными объятиями» России и
Австрии, а в общем-то «обе немецкие (так! — В. П.) вели-
кие державы» — Австрия и Пруссия — принесли Польшу
в жертву «русскому натиску на Запад». Что при этом
Пруссии досталась большая часть польских земель вме-
сте с Варшавой,— авторов учебника не смущает.
Если верить учебнику, Фридриху посчастливилось в
конце русско-прусской войны, а России не менее повезло
во время войны русско-французской. В тетради «Наполеон
и восстание Европы» дается история гениальной лично-
сти, вынужденной ввиду ее нелигитимного происхожде-
ния, непрерывно воевать. Совсем обойти молчанием Рос-
сию, сокрушившую империю Наполеона и освободившую
Европу от его тирании, было нельзя, и о ней говорится
в параграфе «Россия вмешивается», где речь идет о смер-
112

ти деспотичной Екатерины, убийстве сумасшедшего Павла
и воцарении союзного Англии Александра I, который и
прокламирует «освобождение угнетенных земель». Но да-
лее в центре событий странным образом оказывается не
Россия, а Пруссия: после Аустерлица наступил конец не-
мецкой империи (1806), после Тильзита Александр
«покинул своего прусского союзника», хотя и спас Прус-
сию от полного уничтожения, когда французы заняли
Берлин, а королевское правительство укрылось в Кениг-
сберге. Вот тут-то на счастье России при императорском
дворе появился прусский представитель К. Штейн, кото-
рый «имел большое влияние на Александра» и, во-пер-
вых, убеждал его восстановить Германию, а, во-вторых,
когда Наполеон достиг Москвы, «неотступно умолял ца-
ря», «искавшего утешения в Библии», «не заключать ми-
ра». Слов нет, К. Штейн — выдающаяся фигура нацио-
нального возрождения Германии, но к чему умалять роль
России в этом возрождении?
Вместо Отечественной войны России школьникам
предлагается история наступления Наполеона на Москву;
фактическая основа прежняя: искажены цифры потерь в
Бородинской битве: 60 тыс. (надлежало — 38,5 тыс.) рус-
ских и 28 тыс. (следовало — 58,5 тыс.) французов.
В дальнейшем Кутузов будто бы опасался встречи с На-
полеоном, но старался его окружить. Цитируются слова
императора о «скифах», сжегших Москву, и о том, что
виновник его поражения — климат, а чтобы устранить
возможные сомнения, в хронологическую таблицу встав-
лена дата: «11 ноября 1812 г.— начало зимних морозов».
Правда, мимоходом сказано, что «был повсюду призван
народ», но не нашлось слов осудить горе и разорение,
причиненное России Наполеоном и его сателлитами. Зато
две страницы отведено описанию лишений и страданий,
перенесенных немецкими солдатами в дикой России, куда
их направил прусский король в составе войск Наполеона.
В европейском походе — в действиях под Лейпцигом и
других сражениях — на первом плане фигурирует Блюхер,
хотя трудами историков ГДР и СССР весьма полно рас-
крыта роль русских войск как ядра вооруженных сил,
освободивших Европу от имперского ярма. Вся эта исто-
рия достойно увенчивается пророчеством Наполеона о том,
что «через сто лет Европа будет или казацкой, или рес-
публиканской».
113

Одной из наиболее одиозных представляется тетрадь
«Национальная и индустриальная революция». Она по-
строена в виде антитезы двух «сил будущего» — «Запада»
в образе быстро прогрессирующей Северной Америки и
«Востока» в виде погрязшей в дикости царизма России.
Это сделано в духе теорий «модернизации» конвергентно-
го мира, согласно которым (как справедливо отметил наш
коллега из ГДР Ф. Штраубе) Октябрьская революция —
заурядное событие среди этапов «атлантической револю-
ции», отмеченных американской освободительной, фран-
цузской политической и английской индустриальной ре-
волюциями.
Здесь нет России с ее первоначальным накоплением,
уральской промышленностью, первыми паровозами, паро-
ходами, экономическими и социальными проектами, на-
конец, России, значительная часть которой (Новороссия,
Заволжье, Северный Кавказ) в отличие от Пруссии
после реформы 1861 г. пойдет по американскому пути
экономического развития1. Нет здесь ни Пушкина, ни
Лобачевского, ни Глинки, ни науки, ни литературы, ни
музыки. Что же есть? Есть пошлые анекдоты из жизни
царей и помещиков.
Вот как, например, представлено восстание декабри-
стов. «Группа западнически либеральных офицеров пыта-
лась добиться конституции. Момент казался подходящим.
Константина, брата Александра, выкрикнули в цари и
никто не знал, что он уже давно отрекся в пользу
младшего Николая. Когда был объявлен Николай, то про-
стых солдат очень обеспокоила эта замена: «Мы присяга-
ли Константину, а Николай держит его под арестом. У нас
только одна душа и мы не можем каждую неделю при-
сягать другому». Они кричали: «Ура Константину!» и по
приказу либеральных офицеров также: «Ура Конститу-
ции», причем думали, что так звалась жена Константина.
Николай показался верхом на лошади и объявил народу,
что он—законный царь. «Дети, я не могу поцеловать вас
всех, но вот этого здесь — за всех» — и он поцеловал
одного старика и народ передал его объятия и поцелуй
дальше. Однако зачинщики не отступили, пока их не ра-
зогнали картечью. «Хорошенькое начало царствования,—
1 См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 16, стр. 216;
т. 17, стр. 70, 130.
114

печально сказал царь.— Трон обрызган кровью». Дух
этой книги выражен в рассуждении о том, что «в Европе
смотрели с подозрением на Россию. Без нее нельзя было
принять ни одно крупное решение... Масса славян
огромна,— писал Хен,— вполне возможно, что остановить
ее может лишь Атлантический океан». Так от книжки к
книжке школьникам внушают представление о России как
о дикой и чудовищной стране, угрожающей Европе.
Это продолжается и в тетради «Национальные госу-
дарства и мировые державы», где в параграфе «Русские
души» пишется, что из 60 млн. населения России 20 млн.
составляли крестьяне, в большинстве своем крепостные,
бывшие на положении собак, что и подтверждается тек-
стом воспоминаний некоего сельского священника, чей
знакомый называл своего слугу «Барбас».
Посмотрим, чего стоят эти цифры и что за ними в
действительности кроется. Все население России (вклю-
чая Польшу, Финляндию, Закавказье и Казахстан) в
1858 г. исчислялось в 74 271 205 человек; по отношению
к мужской части этого населения частновладельческие
крестьяне составляли около 30%, но при этом надо иметь
в виду (здесь мы сошлемся на любезно сообщенные
нам выводы известного статистика В. М. Кабузана), что
в начале XVIII в. (в границах 1719 г.) по первой ре-
визии помещичьи крестьяне составили около 60% всего
населения. Отсюда ясно виден путь, которым, пусть мед-
ленно, Россия шла вперед.
От «Барбаса» до «Сергиуса Дмитриевича». Примеча-
тельной особенностью той же тетради является большой
антикоммунистический экскурс. Автор обошелся в своей
истории без Парижской Коммуны, но о «Манифесте Ком-
мунистической партии» решил поговорить, чтобы просто и
доходчиво опровергнуть его идеи. Такого опровержения
не встретишь у столпов остфоршунга Г. Рауха, Б. Мейс-
снера или К. Менерта, которые оперируют хитроумны-
ми понятиями, недомолвками, наукообразными передерж-
ками.
Здесь все по-школьному ясно, и текст этот стоит про-
цитировать. Идеи марксизма «отвергаются противниками
по следующим основным причинам»:
«1. Маркс слишком односторонне сводил все события
истории только к экономическим». Так Маркс сразу же
превращен в вульгарного экономиста, которого, понятно,
115

нечего и опровергать, тем более что школьники ведь не
знают таких слов: «...Согласно материалистическому пони-
манию истории в историческом процессе определяющим
моментом в конечном счете является производство и вос-
производство действительной жизни. Ни я, ни Маркс боль-
шего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь иска-
жает это положение в том смысле, что экономический мо-
мент является будто единственно определяющим моментом,
то он превращает это утверждение в ничего не говорящую,
абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое поло-
жение — это базис, но на ход исторической борьбы также
оказывают влияние и во многих случаях определяют пре-
имущественно форму ее различные моменты надстройки:
политические формы классовой борьбы и ее результаты —
государственный строй, установленный победившим клас-
сом после выигранного сражения, и т. п., правовые фор-
мы и даже отражение всех этих действительных битв в моз-
гу участников, политические, юридические, философские
теории, религиозные воззрения и их дальнейшее разви-
тие в систему догм. Существует взаимодействие всех
этих моментов, в котором экономическое движение как
необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу
сквозь бесконечное множество случайностей (т. е. вещей
и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена
или настолько трудно доказуема, что мы можем прене-
бречь ею, считать, что ее не существует). В противном
случае применять теорию к любому историческому перио-
ду было бы легче, чем решать самое простое уравнение
первой степени» 1.
«2. Тезис о классовой борьбе как существенном со-
держании человеческой истории является слишком силь-
ной ее переоценкой и упрощением. Не отрицается, что
классы есть, но сверх того возникли и другие различ-
ные группировки: семьи, племена, религиозные общины,
расы, государства». Какая прелесть эти племена, общи-
ны, семьи и расы, возникшие «сверх того», а не до того,
а государства, видимо, еще и «вне того»? Бундескинд и
впрямь подумает, что злой Маркс отрицал семью и расу,
племя и государство.
«3. Утверждение, что только коммунисты призваны
представлять интересы пролетариата, не основано на по-
1 Ф. Энгельс. Письмо И. Блоху.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Со-
чинения, т. 37, стр. 394—395.
116

ручении рабочих: напротив, их об этом вовсе не спра-
шивали и не применяли обычную на Западе форму сво-
бодного выбора». Так школьники и останутся при мысли,
что коммунисты — это не авангард пролетариев; они ведь
не знают и того, что съезд свободно избранных совет-
ских уполномоченных призвал к власти коммунистов пер-
вой в мире страны социализма. И кто заронит в их душу
сомнения в том, что форма, «обычная на Западе», пред-
ставляет в сущности диктатуру буржуазии?
«4. Цель коммунистов везде в мире захватить власть
и устранить некоммунистический порядок привела бы к
длительным обострениям». Сказано глухо, но школьник
должен догадаться, что эти обострения будут хуже тех, ко-
торые вызывают в Европе ФРГ, в Передней Азии —
Израиль, а во всем мире — США.
И, наконец, «5. Бесклассовое общество — это утопия.
Лучшие условия жизни в человеческом обществе могут
быть созданы и другим путем, как и доказывает разви-
тие на протяжении последних ста лет: например, вместо
отношений классовой борьбы — отношения партнерства
между работодателем и работающими». Следовало бы
только добавить: «Равно подпадающими под действие
чрезвычайных законов». А что если школьник вдруг спро-
сит, отчего это за последние сто лет было расстреляно
столько рабочих демонстраций и ни одной демонстрации
работодателей? Впрочем, жалкая анекдотичность освеще-
ния марксизма в школьных учебниках уже привлекла к
себе внимание.
Потуги опровергнуть Маркса не главное в этой книж-
ке, центральное ее лицо — Бисмарк, который действует в
интересах «Европы» на фоне терпящей неудачи России.
При нем «появилась сила там, где в средней Европе
была слабость». Под шумок обличений русской экспансии
(цели которой будто бы были определены уже Петром I)
и угрозы ее натиска через Берлин на Вену превозносится
русская политика канцлера на Берлинском конгрессе, и
вообще при нем «Европа не оступалась».
Иное дело Россия, которая после грабительской ре-
формы и убийства Александра II от земской «первой сту-
пени самоуправления» вернулась вновь к строю «поли-
цейского государства». О революционных ситуациях, раз-
витии революционно-демократического движения речи
здесь нет.
117

Когда дело доходит до «империализма и первой миро-
вой войны», которым отведена следующая тетрадь, то ма-
териал об обострении противоречий (включая и колони-
альные) между великими державами оказывается подо-
бранным так, что с Германии снимается вина за
развязывание кровавого международного конфликта. Ока-
зывается, сперва Германия попадает в политическую изо-
ляцию ввиду сближения между Россией, Францией и
Англией; потом начинается гонка вооружений, и в Рос-
сии побеждает партия войны. Лично Николай II войны не
хотел, но из-за шагов, предпринятых правительством
Австрии, объявил мобилизацию, что и «вынудило» Герма-
нию перейти к активным действиям. И в этой книге есть
свой кульминационный эпизод. Русское правительство ре-
шает вопрос — быть войне или не быть, наконец Нико-
лай II отдает роковое распоряжение Сазонову: «Сергиус
Дмитриевич, позвоните начальнику генштаба, что я при-
казываю начать всеобщую мобилизацию».
От «Сергиуса Дмитриевича» до басен «изгнанников».
Чем дальше в лес — тем больше дров. Книжки, посвя-
щенные эпохе, начатой Октябрем, еще более, если это
только возможно, низкопробны. Из тетради «Великие
кризисы» узнаем, что царское правительство пало из-за
неспособности решить вопросы, возникавшие «в связи с
развитием индустриализации и проникновением западных
политических идей».
Главная цель автора — очернить большевиков и их
вождя В. И. Ленина. Во-первых, большевики якобы про-
тивники крестьянства: в Советах преобладала партия уме-
ренных социалистов, «в которой сосредоточились прежде
всего крестьяне, требовавшие раздела помещичьих земель.
Но (так! — В. П.) их энергично теснили радикальные со-
циалисты, большевики, которые целеустремленно стре-
мились к диктатуре пролетариата, к коммунистической
революции». Все изображено так, словно не диктатура
пролетариата решила крестьянский вопрос в России, не
она спасла страну от грозящей катастрофы.
Во-вторых, большевики якобы враги демократии, это
видно уже по их действиям в период от февраля к октяб-
рю (в книге говорится о «русской ноябрьской револю-
ции 1917 г.») и особенно в связи с разгоном «парламента».
О борьбе большевиков за формирование политической
армии социалистической революции в книге нет и поми-
118

на, зато с помощью цитат из Троцкого все представле-
но так, будто Ленин ради диктатуры пожертвовал демо-
кратией, Учредительным собранием, которое-де уже «при-
няло постановление об основах демократической и соци-
алистической России» 1. Автору, пишущему в духе Мар-
това и Каутского, нет дела до того, что пролетарская
диктатура — высшая форма демократии, что Учредитель-
ное собрание отражало прежнее соотношение классовых
сил, а не новое, которое нашло свое выражение в Сове-
тах. Автор всячески пугает учащихся словом «диктату-
ра», «диктатура партии». В. И. Ленин указывал, что
насилие ради защиты прав трудящихся ставится на место
«права» эксплуататоров2 и позднее пояснял, что «диктату-
ра пролетариата невозможна иначе, как через Коммуни-
стическую партию» 3, и, что диктатура, наконец, «не есть
только насилие над эксплуататорами и даже не главным
образом насилие» 4.
Противопоставление Февральской революции как де-
мократии Октябрьской революции как диктатуре типично
для учебников, цель которых оболгать идею власти рабо-
чего класса, якобы «начинающего свое правление хозяй-
ственной разрухой», свое господство—«войной и терро-
ром». О саботаже, о белом терроре, об интервенции 14 дер-
жав (унесших, согласно подсчетам В. П. Данилова, около
8 млн. человек) авторы хранят молчание.
Плоды такого просвещения налицо. При опросе в
ФРГ 2711 учащихся старших классов 90% из них не
смогли объяснить, что такое диктатура пролетариата,
лишь 10% выбрали относительно подходящий пункт за-
ведомо антисоветского вопросника: «подготовка жизни,
достойной человека», остальные подчеркнули пункты: «ме-
тод получения рабочей силы», «система господства с целью
уничтожить свободу», «система государственной безопас-
ности, введенная Сталиным», «форма власти, предусмот-
ренная для коммунистического мирового господства».
Последующая внутренняя история СССР (об СССР в
сущности говорить не приходится, поскольку сознательно
1 Оценку позиции Каутского см.: В. И. Ленин. Полное собра-
ние сочинений, т. 37, стр. 282.
2 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 73.
3 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 43, стр. 42.
4 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 13; ср.:
т. 38, стр. 385.
119

игнорируется проблема великого национального строитель-
ства) также грубо извращена. Хозяйственное развитие
изображено как «насильственная» коллективизация, как
изнурительное перенапряжение сил народа. Маскируется
то обстоятельство, что выполнение первой пятилетки
(о ней есть упоминание) было остро необходимо стране,
жившей в капиталистическом окружении: история отпу-
стила ей на строительство небольшой срок — в 1941 г.
войска фашистской Германии вторглись в пределы СССР.
В разделе книги, отведенном внешней поли-
тике СССР, делается попытка изобразить Октябрьскую
революцию как локальное событие, после которого осталь-
ной мир продолжал жить как ни в чем не бывало. Впро-
чем, это плохо удается — роль СССР в международной
истории непрерывно возрастает, и авторам приходится о
нем писать, хотя и на свой лад. Здесь они идут еще
на один подлог, проводя в духе антикоммунистической
доктрины тоталитаризма аналогию между фашизмом и
коммунизмом. Та же идея пронизывает и материал не-
мецкой истории: школьнику предлагается подробная по-
литическая биография Гитлера, а под заголовком «Враги
демократии за работой» рассказывается о деятельности
фашистов и коммунистов.
Совершенно искажена и советская внешняя политика.
Игнорируются огромные усилия СССР добиться сохране-
ния мира в Европе. Советскому Союзу приписывается
стремление с помощью Раппальского договора помешать
Веймарской республике завязать в Локарно «дружбу» с
«Западом». Агрессивная, антисоветская направленность
Локарнского договора скрывается. На приложенной карте
отмечены «утраты» «Германо-Австрии» в первой миро-
вой войне, к числу «утрат» отнесены Тироль и Эльзас-
Лотарингия.
Материал о второй мировой войне в тетради «Нацио-
нал-социализм и вторая мировая война 1933—1945 гг.»
сконцентрирован вокруг Гитлера. Выходит, что не преда-
тельский мюнхенский сговор, а советско-германский пакт
открыл Гитлеру путь к войне. Великое значение Сталин-
градского сражения принижено, так как оно в парагра-
фе «Решающие битвы» сопоставлено с морским сраже-
нием при Мидуэй. Сама сталинградская катастрофа, по-
стигшая фашистскую армию, рисуется в виде личного
просчета Гитлера, просчета, которого могло и не быть.
120

В подборе анонимных писем немецких солдат к родным
из-под Сталинграда они изображаются этакими романти-
ческими героями, гибнущими с честью. Вот образчик по-
добного письма: «Ты можешь положиться, что все до-
стойно придет к концу. Немного рановато в 30 лет. Рука
у шлема, отец, обер-лейтенант... прощается с тобой».
Читатель должен умиляться, забыв, что этот герой и ему
подобные погубили миллионы людей!
Той же цели — умалить решающий вклад Советского
Союза в разгром фашизма — служит утверждение, будто
лишь поставки из США позволили ему «держаться на
поверхности». Факты свидетельствуют, их признают и
сами американские историки, что до марта 1942 г.
сколько-нибудь значительных поставок не было; в после-
дующее время поставки из США и Англии увеличились
и сыграли свою роль, но никак не решающую, ибо по
основным видам вооружения (орудия, самолеты, танки)
они так и не превысили 2—10% от произведенного в
СССР.
Последний этап войны по учебнику — это не освобож-
дение Европы от гитлеровской тирании, а борьба нем-
цев с «враждебными армиями». Наконец, и граница по
Одеру и Нейсе оказывается вовсе не определена в Потс-
даме, а дело это якобы в свое время отложили до под-
писания мира.
А мира ждать не приходится, как следует из послед-
ней тетради, выразительно озаглавленной «Человечество
без мира». Человечество, по мысли сочинителя этой книж-
ки, движется от войны к войне. В перечень войн и конф-
ликтов включены без разбора и освободительные, рево-
люционные войны и империалистические авантюры. Мира
на земле нет и он вряд ли возможен, почему послед-
ний параграф и назван «Мир на земле?..» Книжка служит
психологической подготовке к войне.
Тщетно искать здесь внутреннюю историю СССР, све-
дения о его хозяйственном и культурном прогрессе, если
вооружение ФРГ фигурирует в качестве фактора, скло-
нившего якобы Советское правительство к политике мир-
ного сосуществования и воздержанию «от дальнейшей ре-
волюционной экспансии». Восхваляется план Маршалла и
расписывается боннская демократия, хотя сами либераль-
но-буржуазные публицисты, притом такие видные, как
К. Ясперс, признали, что парламентская демократия «со-
121

вершенно не функционирует» в ФРГ, а ее так называе-
мые свободы представляют собой фикцию. В искаженном
свете рисуется история ГДР, подвиг немецких трудя-
щихся, освободившихся от ига капитала.
И в этой тетради режет глаз реваншизм, начиная от
карты «Максимальный ареал немецкой власти (не захва-
тов! — В. П.) во второй мировой войне» и кончая пара-
графами «Изгнание и послевоенное страдание», «Потерян-
ная родина», «Польское население в немецких восточных
областях». В учебнике не нашлось слов для обличения
изуверских действий фашизма по насильственному пере-
селению, эксплуатации и истреблению народов, зато он опе-
рирует цифрами о перемещенных немецких жителях с
исконно славянских земель. В послевоенные годы мани-
пулирование цифрами погибших при переселении стало
одним из средств боннской пропаганды. Недавнее иссле-
дование польского ученого С. Шимитзека показало не-
обоснованность спекуляций на чувствах народа. Потери
гражданского населения Германии определялись цифрами
от 0,8 до 3,2 млн. убитых. Подсчетами польского уче-
ного установлено, что число это для бывших восточных
провинций империи, восточнее Одера и Нейсе, состав-
ляет 556 тыс. человек. Учебник полон описаний «бесчело-
вечных поступков» русских, чехов и др. Эти вымыслы
собраны в параграфе «Изгнанные рассказывают», где по-
вторяется тот же прием, что при описании Сталинград-
ской битвы, но теперь место анонимных солдат заняли
«одна женщина», «один священник», «один студент»,
«один житель» и т. д. Все они в голос твердят о жесто-
костях в русских лагерях, об изнасилованиях, о варвар-
стве русских солдат и, наконец, о том, что в Силезии по-
ляки, провожая выселяемых немцев, просили их не тре-
вожиться, обещая беречь их добро до восстановления
власти Германии: «Когда вы вернетесь, то все найдете в
сохранности»,— говорили они. На все эти небылицы отве-
дено пять страниц, т. е больше, чем на хладнокровное
описание фашистских зверств в оккупированных странах.
Таковы эти учебники — учебники буржуазного нацио-
нализма, неофашистского реваншизма и антикоммунизма.
Где же корни такого курса в просвещении ФРГ?

Корни обскурантизма
Обратимся к сочинениям теоретиков «востоковедения»
Г. Штадтмюллера, Э. Лемберга, Э. Леманна и иже с ними.
В книге «Историческое востоковедение» (1963) Г. Штадт-
мюллер призвал расширить историческое образование «за
счет изучения немецкого и европейского Востока», под-
черкнув, что осткунде имеет перспективу не как специ-
альная образовательная дисциплина, а лишь в качестве
«принципа преподавания». Книга предназначена для учи-
телей истории, которым автор старается «показать, на-
сколько отношение немцев к восточным соседним народам
стало судьбой для обеих сторон». Как и в остфоршунге,
здесь рассуждения о мнимом совпадении германо-славян-
ских судеб сопровождаются попытками отвергнуть реаль-
ную историческую славянскую общность. «Мы сознательно
избегаем выражений «славяне», «славянский», «славян-
ский мир», как ничего не говорящих и вводящих в за-
блуждение». О «славянах» можно говорить примерно до
X в., а позднее был лишь «призрак единообразия» и все
разговоры о «славянском мире», «о немецко-славянском
соседстве» не более, чем плод «недомыслия», ибо «суще-
ствует только немецко-польское, немецко-чешское, немец-
ко-словацкое, немецко-хорватское, немецко-словенское со-
седство». То, что идеей славянской общности пронизаны
источники и славянские и немецкие, автор попросту иг-
норирует. С помощью такого рода методики Г. Штадт-
мюллер легко изобразил Германскую империю и немецкую
колонизацию в виде стержня истории Восточной Европы.
Эта идея, как и апология новейшего германского импе-
риализма, была весьма оперативно внедрена в школьную
практику.
О путях этого внедрения можно получить представле-
ние из ежегодника «Осткунде в преподавании». Его ре-
дактируют те же лица, что сидят в «Федеральном управле-
нии немецким осткунде» (Bundesarbeitsgemeinschaft
fur die deutsche Ostkunde),—антикоммунисты Э. Лем-
берг, Э. Леманн, Г. Раупах и др. Кстати говоря, в это
управление входит и председатель центральной реван-
шистской организации — «Союза изгнанных» («Bund der
Vertriebenen»). Еще в предисловии к первому тому
(1963) ежегодника говорилось, что цель осткунде — вос-
питание «государственного сознания», причем «в школе
123

требуется более сильное устремление внимания на немец-
кий Восток, а также и за его пределы на соседние нам
народы Востока».
Полистаем это примечательное издание. В нем мы
найдем статью Э. Леманна и А. Шеттлера, на все лады
восхваляющую «Федеральное управление». Передовые
люди ФРГ (Г. Херде и др.) в связи с десятилетием осткун-
де подчеркнули, что оно возникло под прямым давлением
«союзов» и обратили внимание на нацистское прошлое
Э. Лемберга, Э. Леманна и других, как оказалось, актив-
но насаждавших фашистские идеи в пору оккупации Че-
хословакии.
А вот что пишет в ежегоднике некто Г. Вильгельми
в статье «Обновление государственного сознания — цент-
ральная задача немецкого осткунде»: нашему юношеству
«надо так раскрывать политические события прежде всего
недавнего прошлого и современности, чтобы способство-
вать развитию здорового политического инстинкта», точ-
нее— «ясной цели», а совсем точно—«общегерманского
сознания», необходимого тем более, что «распад народ-
ного единства и тотальное уклонение от участия в не-
мецкой судьбе очевидны», и «возвести здесь плотину мо-
гут лишь безусловные требования к воспитанию и обра-
зованию. Если под политическим образованием понимать
государственно-гражданский воспитательный акт, то он
должен включать ... такие понятия, как родина, народ, на-
ция, ее история. Для этого дела демократического аппара-
та оказалось пока что недостаточно».
Пропагандисты из ФРГ (включая «Немецкую волну»
и другие голова «свободного мира») только молодежь
СССР призывают к национальному нигилизму, к борьбе
с «конформизмом» и прочему, а свою, пренебрегая рам-
ками «демократического аппарата», стремятся сплотить
вокруг националистических лозунгов. Таким образом, упо-
минавшаяся статья М. Хеллмана об отсутствии в России
понятий свободы и т. д. ложится в эту схему, как патрон
в обойму.
Далее Г. Вильгельми формулирует четыре основопола-
гающих тезиса осткунде. Вот они: «1. Осткунде — это
путь к духовному восстановлению разрушенного целого,
имея в виду наш народ. 2. Осткунде старается вновь
привести в порядок наше государственно-гражданское
мышление, когда переживания и судьбы нации, ставшие
124

историей, смогут пробудить современно осознанные задачи
на будущее ... 3. Осткунде — это диктуемое воспитатель-
ской совестью участие в образовании, внутриполитическом
образовании молодежи во всех средних и высших школах.
4. Осткунде — это не предмет среди предметов изучения,
а принцип преподавания и должно применяться как тако-
вой». Как «наставление, проникающее все учебные пред-
меты», оно «открывает путь к нравственно-политическо-
му отношению, без которого мы не имеем права выпу-
скать сегодня молодежь в общественную жизнь». Гряду-
щие поколения бундеснемцев осткундлеры готовят к
восприятию самого главного нравственного принципа,
гласящего: «воспитание — политика первого ранга!», из-
давна выражаемого всего точнее в двух словах: «Zu Ве-
fehl!» («слушаюсь!»). Это и есть ось того своеобразного
обществоведения, которое под маркой осткунде должно
воспитать народ в духе антикоммунизма, подготовить
к войне во имя черных замыслов бундесвера. «Как же
представляет себе западный мир конец спора с восточным
миром без этого оплодотворения (буквально — Inzucht) во-
спитания политикой?» — восклицает автор.
К счастью, не все педагоги ФРГ готовы склониться
под ярмо осткунде, и Вильгельми не жалеет на них гнева.
Ему «представляется противоестественным отношение пе-
дагогов, которые не только отклоняют включение немец-
ких восточных областей в историю, землеведение, лите-
ратуру как излишнее, но и противоборствуют с помощью
аргументов», в которых очевиден «недостаток националь-
ного достоинства».
Самое печальное, что однажды это в истории Герма-
нии уже было. Невольно вспоминается «Возвращение» —
роман Э. М. Ремарка, писателя, блестяще воссоздавшего
межвоенную историю Германии. Вернувшись с фронта
первой мировой войны, герой романа Эрнст стал учите-
лем. Но, познав всю фальшь дела, за которое проливал
кровь, он не в силах преподавать. И вот Эрнст стоит
перед малышами, вспоминая ужасы войны, и размыш-
ляет: «Чему я могу научить вас?.. Или подвести мне вас
к зелено-серой географической карте, провести по ней
пальцем и сказать, что здесь была убита любовь? Объяс-
нить вам, что книги, которые вы держите в руках,— это
сети, которыми улавливают ваши доверчивые души в гу-
125

стые заросли фраз, в колючую проволоку фальшивых по-
нятий? Вот стою я перед вами, запятнанный, виновный, и
не учить, а молить вас хотелось бы мне: оставайтесь та-
кими, какие вы есть, и не позволяйте раздувать теплое
сияние нашего детства в острое пламя ненависти». Эрнст
бросил преподавание, не желая воспитывать человеконе-
навистников. Но многие, гонимые нуждой, не бросили,
содействуя тому, чтобы в конце концов фашизм двинул в
кровавый поход миллионы ослепленных ненавистью нем-
цев. Вышедшая в русском переводе (1969) талантливая
книга Т. Валентина «Без наставника» свидетельствует, что
традиции, осужденные Э. Ремарком, еще живут в ФРГ.
Главное внимание реваншистов направлено на поли-
тически неискушенную молодежь. «Сегодня все понимают,
что не только в силу политического достоинства, но и
ради того места, которое должен занять немец в мире,
надо прежде всего у молодежи искать защиты от ужас-
ной неосведомленности о восточнонемецкой земле», —
утверждают они. Ясны и последствия, вытекающие
для бундесбюргера, овладевшего осткундлеровскими на-
ставлениями: «Никто не сможет тогда уклониться от по-
нимания, что принадлежность к одному народу возлагает
на каждого в отдельности естественные обязательства, в
исполнении которых он должен упражняться». Ну, а где
же лучше упражняться, как не в бундесвере. Словом, zu
Befehl!
Задачи осткунде — преодолеть все еще живущий «дуа-
лизм» в политическом мышлении сограждан, внедряя ре-
ваншистские взгляды «изгнанных» в среду коренного на-
селения; они составят дотоле отсутствовавшую концеп-
цию политического образования. Главным препятствием
на пути остнундлеров является коммунистическая педаго-
гика, выдающиеся достижения которой в СССР и ГДР
вызывают страх и бессильный гнев реваншистских про-
светителей. Во множестве центральных и провинциаль-
ных педагогических журналов, таких, как «Историй в
науке и преподавании» (изд. Э. Клетт, Штуттгарт), «Об-
щество, государство, образование» (изд. Э. Клетт — М. Ди-
стервег), и в специальных изданиях они чернят образо-
вание в СССР и ГДР.
Осткунде, прикрываясь идеями культурного сближе-
ния, стремится отравить своим ядом школы всей Европы.
В «своем кругу» Э. Лемберг в докладе «Немецкое восто-
126

коведение — это европоведение» (1967) сформулировал
свою мысль так: осткунде «не должно больше быть роман-
тикой о родине, не должно оставаться примитивным анти-
коммунизмом; при всех необходимых поправках и допол-
нениях исторической картины нельзя ограничиваться
лишь перспективой, надо изображать и анализировать со-
временность, в первую очередь ее сверхнациональные
проблемы и тенденции; нужна интеграция осткунде во
всеобъемлющее политическое просвещение».
Конечно, интегральным педагогическим союзникам эти
идеи преподносят в более респектабельной форме. Загля-
нем в книгу О. Э. Шюддекопфа «20 лет пересмотра
школьных учебников в Западной Европе» (1966). Автору
нелегко. Как ему говорить о европейских задачах осткун-
де, когда одни его французские оппоненты, как Андре
Мальро, считают «Европу» фикцией, а другие, если и при-
знают ее, то лишь в пределах к Западу от Рейна. О. Э. Шюд-
декопфу приходится выступать в ипостаси осткундлера,
доказывающего, что фуги Баха и Веймар относятся к Ев-
ропе, и одновременно, со ссылкой на Гёте, убеждать кол-
лег, что всемирная история сейчас, как никогда, нуждает-
ся в переписывании.
Он пытается склонить их к мысли о создании своего
рода интегральной педагогики. Сетуя, что «все еще мало
используются новые исторические возможности европеи-
зации преподавания истории», он предлагает «вырабо-
тать европейский учебный план, т. е. такой канон исто-
рических фактов всемирной истории, какой должен будет
знать каждый ребенок каждого государства Европы»; эти
факты и войдут в «учебник европейской истории — в по-
собие для учителей всей Европы». Зная творения осткунд-
леров, можно без труда представить себе этот учебник,
основную часть которого составит история Германии, а
историю интегральных союзников рассуют по маленьким
параграфам под характерными названиями «вненемецкие
государства».
К чему приводит внедрение осткунде в самой ФРГ,
можно судить по определению понятия «отечество», дан-
ному Мюнхенской студенческой корпорацией: «Наша ро-
дина — это общность судьбы немецкого народа, с которым
мы связаны чувством любви. Наше отечество — Герма-
ния. Под Германией мы понимаем пространство Средней
Европы, которое немцами заселено и из которого они
127

были противозаконно изгнаны». Социологи из ГДР уста-
новили, что школьники ФРГ психологически восприни-
мают русских как врагов, повинных во всех бедах, пере-
житых в новейшее время Германией. Таковы плоды «про-
свещения».
Их обещает быть еще больше, поскольку по требова-
нию «Союза изгнанных» расширяется подготовка спе-
циалистов-осткундлеров в педагогических академиях, при
университетах: «Педагогическое изучение Востока» под
руководством О. Анвейлера сосредоточено в Бохумском
университете, «Немецкий институт педагогических иссле-
дований» во Франкфурте-на-Майне возглавляет сам
Э. Лемберг, в Гамбурге существует Интернациональный
педагогический институт (директор Г. Егрен), формально
связанный с ЮНЕСКО, которая, однако, ни за его дея-
тельность, ни за его печатную продукцию не отвечает.
Институт при активном участии Э. Лемберга вел послед-
ние годы интенсивную работу по инфильтрации в педаго-
гику социалистических стран и т. д. Осткундлеры сотруд-
ничают и на страницах ежемесячника «История в науке
и преподавании», издаваемого «Союзом учителей исто-
рии» (в 1960 г. в нем насчитывалось 3 тыс. членов, его
председатель Ф. Мессершмидт).
В программе, публицистике и лозунгах неофашистов
отчетливо выступают те идеи и стремления, которые в
завуалированной форме существуют в остфоршунге и ост-
кунде. Ведь «Союз изгнанных», в котором объединены 29
землячеств, 50 переселенческих организаций, насчитываю-
щих до 3 млн. человек, является резервом неофашизма.
Превознося «благородство германских традиций», неона-
цистская печать нападает даже на существующие учебни-
ки, видя в них клевету на «славное прошлое»: «Отравлен-
ные души наших детей. Антинемецкие пропагандистские
измышления под видом курса немецкой истории» — так
характеризует положение «Немецкая национальная газе-
та и солдатская газета».
Остфоршеры, любящие с наигранным пафосом потол-
ковать о «советском панславизме», почему-то не бьют тре-
вогу по поводу заявлений неофашистского историографа
Г. Граберта о том, что национализм это естественный
ответ «побежденных» победителям.
На страницах неофашистских газет оправдывается как
превентивная война Гитлера против СССР, а уж о да-
128

леком прошлом нечего и говорить. Здесь по-своему пони-
мают идеи польско-немецкой общности, когда пишут, что
немцем был сам Мешко I — основатель древнепольского
государства! Здесь осуждение фашизма рассматривают
как «антинемецкую ложь» и «саморазрушение» «нацио-
нального чувства»; здесь открыто заявляют, что нужна
не борьба за мир, а «равное право для всех», т. е. право
переиграть войну. Здесь поносят существующие учебники,
но не за реваншизм, а за то, что они якобы связывают
учителя по рукам: «Книги по истории, собрания источни-
ков и исторических карт не оставляют ему никакой сво-
боды в трактовке третьего рейха», не дают ему ясно ска-
зать, что «люди всегда убивали друг друга», что «нем-
цев нельзя было судить в Нюрнберге...» и т. д. Не
удивительно, если в недалеком будущем «белокурая бе-
стия» вновь появится в западногерманской школе. Что
же, нашим учителям надо совершенствовать собственные
учебные курсы, шире и ярче показывая значение России
в истории Европы, значение взаимных культурных и
иных связей России и других стран, характеризуя
общность ее европейских, мировых закономерностей со-
циально-экономического, политического развития, роль
русских деятелей в истории европейской культуры и ми-
ровой цивилизации.
Следует обратить на осткунде столь же серьезное вни-
мание, как и на остфоршунг. Наша педагогическая обще-
ственность должна полнее разобраться в идейной сущно-
сти сочинений тех, кто наследовал лозунг: «Учитель
выигрывает войну!» Нужна трезвая бдительность и поли-
тиков, и ученых — всех тех, кому дорог мир: Caveant
consules l.
1 «Пусть консулы будут бдительны» —- указание древнерим-
ского сената консулам, означающее: Будьте настороже (лат.).

Глава четвертая
ОСТФОРШУНГ ПЕРЕСТРАИВАЕТСЯ
Историография ФРГ, изучающая прошлое славянских
народов, переживает трудное время. Призыв Г. Людата
(1952 г.) модифицировать остфоршунг, признав славян
субъектом «европейской» историографии, поддержали не-
которые известные историки — Г. Штёкль, М. Хеллман,
Г. Раух и др. Будучи не в состоянии отрицать дости-
жения марксистского славяноведения, они, очевидно, ре-
шили не настаивать на утверждениях, безнадежно уста-
ревших, ибо это показало бы их научную несостоятельность
и было бы чревато риском быстрого поражения в идейно-
политической борьбе с коммунизмом. Так родилось уме-
ренное, или либеральное, направление в остфоршунге.
Пересмотр концепций, питавших остфоршунг, начался
не без воздействия аргументированных исторических ра-
бот, появившихся в СССР, ГДР и других социалисти-
ческих странах. Он начался без энтузиазма и со скрипом
продолжается доныне. Попробуем кратко оценить то, к
чему в трактовке истории досоветской России пришло
за истекшие годы умеренное направление остфоршунга.
Это направление мы рассматриваем как одно из тече-
ний в рамках антикоммунистического остфоршунга. Вме-
сте с тем есть основания говорить о его отличии от та-
ких течений, как традиционно-белоэмигрантское, олицет-
воряемое Ф. Степуном, Г. Римшой и другими, как пересе-
ленческое, представленное «померанцами», «судетцами» и
им подобными идеологами борьбы за насильственное воз-
вращение «утраченных земель» рейха, наконец, как отъ-
явленно пропагандистское, возглавляемое сеятелями нена-
висти между народами.
Ознакомимся с курсом «Истории России» (второе
изд., 1965), принадлежащим перу Г. Штёкля. Это тем
более правомерно, что книга Г. Штёкля рассматривается
130

печатью ФРГ как последнее слово в полемике с нашей
историографией. Г. Раух писал, что эта работа — «обра-
зец объективного научного поиска истины. Она и появля-
ется в подходящий момент, чтобы противостоять заме-
шательству, вызванному переведенным на немецкий язык
самоизображением русской истории». Речь, видимо, идет
о немецком издании советского учебника «История СССР»
для вузов под редакцией Л. В. Черепнина.
В книге Г. Штёкля периодизация истории СССР тра-
диционна («Раннее время и Киевское государство», «Мо-
сковское государство», «Петербургская империя», «Ком-
мунистическая советская власть»), в центре структуры —
политическая история. Автор полон враждебности к лени-
низму, к Коммунистической партии, советскому строю,
и эта злоба все плотнее застилает ему глаза по мере
приближения к современности.
Но одновременно в книге видно стремление перестро-
иться в духе призывов Г. Людата, т. е. отбросить неко-
торые скомпрометированные идеи. Налицо попытка соче-
тать отдельные бесспорные выводы советской науки с
новым вариантом немецкой буржуазной концепции исто-
рии России. Отсюда — эклектизм. Особенно заметен он в
трактовке вопросов, ставших для остфоршеров «роковы-
ми». Вот несколько примеров.
Как оценивать норманнизм? Русь исконна, отвечает
Г. Штёкль, но ... первопричина ее государственного бы-
тия — варяги.
Куда относить Россию? И к Европе, и к Азии, в этом
якобы кроется не только «мучительное противоречие, но
и надежда». Что мучает Г. Штёкля и его коллег и на
что они надеются из года в год, толкуя и перетолковы-
вая эту тему,— мы имели возможность показать выше.
Какова господствующая хозяйственная основа Руси?
И земледелие,... и торговля, т. е. ни то, ни другое. Будь
она аграрной страной, рассуждает автор, то не пришла бы
в упадок с запустением торговых путей в XII—XIII вв.
Но запустения до 30-х годов XIII в. вовсе не было, об
этом ясно говорят обильные русские и иностранные мате-
риалы о непрерывной и активной деятельности здесь ино-
земных купцов.
Данные о голодных годах в Древней Руси бесспорно
свидетельствуют о ее земледельческой хозяйственной осно-
ве. Интересно, что на это обратили внимание и тогдашние
131

иностранные наблюдатели. Адам Бременский писал, что
Русь, «как орошаемый сад, обладает всеми благами в изо-
билии». Ему вторил араб Абу Хамид, который убедился,
что Русь — «обширная страна, богатая медом, пшеницей,
ячменем и крупными яблоками, лучше которых нет ниче-
го. Жизнь там дешевая».
Являлась ли Древняя Русь исходной основой трех на-
родов — русского, украинского и белорусского? Да (т. е.
автор не пошел за украинскими буржуазными национали-
стами) , но все равно советские историки укладывают про-
шлое народов в русскую схему и, в частности, отожде-
ствляют Украину с Россией.
Что сыграло решающую роль в борьбе с монгольским
нашествием? Не отпор «Запада» (т. е. автор отказался
от неосновательной концепции Г. Стракош-Грассма-
на — Г. Аубина — Б. Шпулера, выдававших Германию за
защитницу Европы), не отпор завоеванных (т. е. он упор-
ствует в нежелании видеть факты), а смерть великого
хана. Эклектизм пронизывает всю историю феодализма,
включая реформу 1861 г., которая и была и не была ве-
хой во внутреннем развитии страны. Этот эклектизм сви-
детельствует о непрочности прежнего пангерманистского
монизма осфоршеров.
Достойно внимания (особенно в сопоставлении с кни-
гой Г. Римпш) и отношение Г. Штёкля к истории клас-
совой борьбы. Под влиянием советской историографии он
порывает с ее отрицанием, проникшим в остфоршунг еще
в первые годы после Октября из белоэмигрантских тво-
рений. Вот соответствующие примеры. О крестьянском
восстании под руководством И. И. Болотникова читаем:
«социально-революционный характер движения — вне со-
мнений»; об Уложении 1649 г.— это плод страха прави-
тельства перед черными людьми; о крестьянской войне
XVIII в.— если Г. Римша сопоставлял Е. И. Пугачева с
Иваном Грозным, то Г. Штёкль пишет, что Пугачев сло-
мал либеральный фасад империи и его тень нависла над
всеми будущими реформами; о крестьянской реформе
1861 г.— она имела и хозяйственные и военные предпо-
сылки, но главная ее причина — угроза снизу и нажим
проникнутого чувством национального достоинства рус-
ского общества.
К государству Г. Штёкль подошел менее смело. Древ-
нюю Русь он (вослед П. Б. Струве) государством не при-
132

знал, не найдя в ней института преемственности власти.
Между тем преемственность власти ярко выступает в та-
ких институтах, как совет, собор, вече, не говоря уже
о снеме или княжеском суде. Пока остфоршеры будут
считать труды В. О. Ключевского и П. Б. Струве пре-
делом источниковедческой мудрости и не обратятся к са-
мостоятельному изучению летописей, актов, житий
и т. п. материалов (как это плодотворно делают их
английские и французские коллеги Р. Смит, Р. Порталь,
М. Конфино и др.), они неизбежно будут плестись в хво-
сте международной славяноведческой историографии.
Г. Штёкль согласился с тем тезисом нашей науки, что
переход Древней Руси к политической раздробленности
не означал регресса. И касаясь истории Московской Руси,
Г. Штёкль уже не пишет о «литургическом государстве»,
основанном на сплаве светской и церковной власти, о рав-
ной обязанности всех сословий служить государству, а
признает (с оговоркой о давлении самостоятельной бюро-
кратии на помещиков) существование строя, покоящегося
на угнетении крестьянства.
Особенно примечательно, что Г. Штёкль расстался со
схемой немецкой «европеизации» нашей страны, являю-
щейся опорой большого числа неофашистских курсов
истории России. Не то, чтобы она совсем исчезла, но
она поблекла и сморщилась. Автор, например, отказался
от своего взгляда на Новгородскую Русь как вариант
ганзейского строя. Сильно смягчил он и «начала евро-
пеизации» при Петре. Чтобы оценить, чем пожертвовал
Г. Штёкль, достаточно почитать Г. Римшу, который (вто-
ря Н. А. Бердяеву и П. Б. Струве) утверждает, что пет-
ровская европеизация разрушила древнерусское культур-
ное единство и на его обломках создала «русскую куль-
туру, интегрированную с западноевропейской»; этой куль-
туре противостоял простой народ, а позднее радикальная
интеллигенция, что в конце концов привело к чуждой
началам европеизма Октябрьской революции.
В связи с новым взглядом Г. Штёкля на Петра I и
вообще на XVIII в. позволю себе отвлечься и заметить,
что он не прошел мимо исследований советских ученых
(Б. Б. Кафенгауза, Н. И. Павленко, Е. И. Заозерской,
Е. И. Дружининой и др.), а также трудов наших коллег
из ГДР, в первую очередь из Отдела Академии наук
по изучению немецко-славянских научных связей. Сотруд-
133

ники этого отдела (К. Грау, В. Цейль и др.), издающие
при участии советских историков серию «Источники и ис-
следования по истории Восточной Европы», глубоко осве-
щают культурные связи России и Германии на материалах
деятельности Л. Эйлера, А. Шлецера, Т. Ловитца, В. Н. Та-
тищева и др. Большое значение данного издания признают
и ученые ФРГ. Э. Амбургер посвятил этой теме содержа-
тельную статью, где отметил, что в историографии ФРГ
нельзя обнаружить что-либо подобное.
Следует особо указать на Группу по изучению исто-
рии России (Б. Видера, В. Кюттлер, X. Лемке, П. Гофман,
Э. Юргшат, Г. Ярош), которая под руководством доктора
Ф. Штраубе готовит двухтомную историю СССР. Хочется
надеяться, что эта группа станет постоянным центром
славяноведческих исследований в ГДР. Очень ценно и то,
что историки из ГДР реферируют и переводят наши из-
дания на немецкий язык, способствуя их распростра-
нению.
Итак, в книге Г. Штёкля уже нет ни мессианских,
ни бунтарских, ни православных, ни самодержавных «кор-
ней» большевизма. Налицо отказ от этой части белогвар-
дейского историографического наследства, ярко представ-
ленного в трудах Бердяева, Милюкова, Струве, Степуна.
Автор отмечает, что Российская империя, проведя рефор-
му 1861 г., рухнула через полстолетия потому, что либе-
ральные преобразования не исчерпали недостатков цар-
ской власти.
В то же время Г. Штёкль продолжает отрицать су-
ществование феодального общественного строя в России.
Он решительно заявляет, что «историко-научное и марк-
систское определения феодализма не имеют ничего обще-
го между собой». Формула ясная, но негативная. Дело
запутывается, когда речь заходит о самом «историко-на-
учном» определении. Среди остфоршеров, да и в буржуаз-
ной науке вообще, царит, как хорошо показал О. Брун-
нер, эклектическая пестрота мнений.
При нашем взгляде на феодализм в центре анализа
должен находиться процесс возникновения и развития ча-
стной собственности на землю и ее превращения в моно-
польную феодальную собственность, основанную на раз-
нообразных формах принудительного труда. Г. Штёкль
старается не думать о том, как возникла частная, а затем
134

феодальная собственность на землю у славян и каким об-
разом ее развитие связано с приходом к власти бояр и
князей. Он считает, что вывод нашей науки о древней
общине опирается лишь на случайные аналогии. Хорошо
известные свидетельства археологии и письменных источ-
ников о расслоении общины XII—XIII вв., за которым
стоит многовековой процесс ее истории, яркие примеры
запоздалой эволюции общины в более отсталых частях
страны он игнорирует.
Вообще, когда дело доходит до истоков имущественно-
го и социального неравенства, Г. Штёкль хочет иметь дело
не с эволюцией, а с данностями: в XI в. крупная земельная
собственность есть, а что было прежде — можно лишь га-
дать, заявляет он.
Автор оспаривает не только факт наличия земли у
правящего слоя, но и существование «феодалистическо-
го» (термин Г. Штёкля) строя, ибо все зависит от того,
как понимать формы труда и зависимости. Марксисты,
считает Г. Штёкль, не могут доказать, что смерды были
зависимы до XII в., но, «если угодно», автор готов при-
знать, что они зависели от князя. Возникает вопрос, чего
ради они работали на бояр, дворян-гридей и милостников?
И разве бесправное положение смердов, закрепленное в
«Русской Правде», не связано с поземельными отноше-
ниями? Или автор продолжает по старинке думать, что
князья и бояре издавали законы, угнетавшие крестьян
и холопов, в интересах «общественного блага»?
Г. Штёкль выражает здесь мнение остфоршунга.
М. Хеллман, коллега Г. Штёкля, полемизируя со мной
в рецензии на упомянутый советский курс «Истории
СССР», утверждал, что «мы ничего не знаем о феода-
лизме» на Руси XII—XIII вв. Другой его коллега, X. Яб-
лоновский, тоже склонный сомневаться в господстве зем-
леделия на Руси, подчеркивал: «настоятельно необходи-
мо», чтобы «ни в коей мере не бесспорные» утверждения
советской науки о господстве земледелия на Руси
были критически проверены «несоветским исследова-
телем».
Остфоршеры должны быть довольны: такая работа
проделана крупным аграрником профессором Бирмингем-
ского университета Р. Смитом. Он признал советский те-
зис о господстве земледелия в Древней Руси, а также то,
что «лежащая в основе действительность была и в Запад-
135

ной и в Восточной Европе сходной и может быть принят
термин феодальный, взятый в его широком экономическом
смысле».
Теперь взглянем на Русь, руководствуясь штёклев-
ским «историко-научным определением» феодализма. Сле-
дуя заветам Г. Миттейса и П. Б. Струве, остфоршеры
говорят о следующих «признаках» феодализма: вассали-
тете, ленах, преемственности власти, олицетворяемой
княжеским судом, и рыцарской верности. Фактически они
отрицают существование феодализма в «домонгольской»
Руси и в марксистском и в своем понимании.
Я думаю, что Г. Штёклю и его коллегам пора или
менять свое представление о феодализме, или признать
Русь феодальной. Дело в том, что набор «признаков»,
лежащих в основе их определения феодализма, легко
найти в русских источниках.
Вассалитет мы понимаем, разумеется, иначе, чем
Г. Штёкль, видя в нем одно из средств внеэкономиче-
ского принуждения, но если даже вместе с остфоршерами
остановиться на второстепенной черте этого института —
на регулировании внутренних противоречий, возникав-
ших среди феодалов в ходе борьбы за землю, за ренту,
за иммунитет,— можно привести множество фактов подоб-
ного рода, равно как и свидетельств об устойчивости
форм суда и даже доселе остававшегося без внимания
рыцарства.
Итак, подводя итог, можно засвидетельствовать, что
под натиском аргументов советской науки, науки ГДР и
всего социалистического лагеря остфоршунг отказывается
от белоэмигрантских дворянско-монархических и фашист-
ских националистическо-геополитических схем.
Разумеется, умеренное направление остфоршунга во-
все не отступает от главного — от исторического «обосно-
вания» антикоммунизма. Оно маневрирует, выдвигая на
смену рухнувшим схемам новую либеральную концепцию,
которая должна привлечь симпатии простаков к бедным
людям в царской России и ... в СССР, к угнетенным наро-
дам в империалистической России и ... в СССР. Эти два
подложных отождествления царской России и Советского
Союза пронизывают книгу Г. Штёкля.
В рамках либерально-буржуазного направления выхо-
дят и серьезные исследовательские труды славистов, на-
пример Л. Мюллера по церковно-политической истории,
136

Ф. Лилиенфельд, относящиеся к эволюции общественно-
политической мысли, Э. Амбургера, посвященные немец-
ко-русским культурным связям, Г. Манна, касающиеся
истории международных отношений XIX в. Постепенно
расширяется издание источников по русской истории,
оригинальных и переводных. При участии Л. Мюллера,
Г. Штёкля, П. Нитше, Ф. Кемпфера, Ф. Лилиенфельд,
Ф. Эпштейна, X. Нейбауэра, И. Шютца, Г. Гильдебранд-
та и других ученых публикуются летописи, жития, запи-
ски и иные источники. Эта трудоемкая работа, содейст-
вующая культурному взаимопониманию и сближению на-
родов, со вниманием и признательностью встречается
нашей критикой. Можно назвать и известных нумизма-
тов—П. Бергхауза (Мюнхен), Г. Хатца (Гамбург), ис-
следующих и популяризирующих источники средневеко-
вой культуры России.
Появление и развитие «умеренной» концепции истории
России — одно из свидетельств усложнения борьбы ост-
форшунга с марксистским славяноведением. Центральным
в этой борьбе остфоршунг считает требование взаимного
отказа от славянского и немецкого национализма во имя
...интегрального единства Европы под эгидой Германии.
Названная идея переплетается с осуждением «советского
панславизма». Задача расколоть социалистическое содру-
жество славянских стран и вообще стран Восточной Евро-
пы очевидна.
Этой цели служит и выдвинутая Г. Людатом идея об
одинаковом участии славян и немцев в складывании
славянской общественной и государственной жизни.
Применительно к истории Польши и народов Прибал-
тики ее развивают В. Губач, В. Шлезингер; к истории
Чехословакии — Э. Лемберг, Г. Ротфельс и др.; к исто-
рии Венгрии, Румынии и Болгарии — Й. Матль, Г. Штадт-
мюллер и др.
Проходят годы. СССР отпраздновал свое пятидесяти-
летие. Двадцатую годовщину отметила ГДР. «Экономиче-
ское чудо» не сделало ФРГ центрам «интегральной» Евро-
пы. Провалы политики реваншизма, рост неофашизма в
ФРГ и угроза ее международной изоляции порождают
настойчивые попытки боннских стратегов «размыть» един-
ство социалистических стран Европы с помощью экономи-
ческой, политической и культурной инфильтрации.
С закатом интегральной политики уходит в небытие
137

еще недавно такая шумная, немецкая интегральная исто-
риография. Тому свидетельство — последняя историко-
публицистическая книга Г. Штёкля.
Г. Штёкль принадлежит к числу тех, пока немногих
историков ФРГ, которые «призывают своих коллег отка-
заться от воинствующей геополитики пангерманизма и
найти какие-то новые аспекты в истории взаимоотноше-
ний народов Европы, основанные на признании достиже-
ний марксистской историографии.
Г. Штёкль враждебен коммунизму, но он противник и
неофашистского реваншизма. Вот его книга «Восточная
Европа и немцы. Прошлое и настоящее напряженного со-
седства» (1967); в ней он обосновывает свои исторические
антиреваншистские взгляды. Эта работа интересна и источ-
никоведчески, и социологически, она позволяет судить о
сложном облике крупного ученого, под напором событий
современности и фактов истории вынужденного, пусть с
трудом, пересматривать глубоко укоренившиеся в буржуаз-
ной немецкой историографии ложные, националистические
концепции.
Сын австрийского пастора, он призывает своих новых,
немецких, соотечественников отвлечься от молитв ради
размышлений, ибо понимает, что «горечь национальной
катастрофы», пережитой Германией, «учит, пожалуй, мо-
литься, но не обязательно думать». Нужно помнить о про-
шлом и размышлять о нем. Он решительно осуждает тех,
кто помнит только разгром Германии и готов забыть при-
чины, его вызвавшие. Ведь «история — одно целое», и «кто
не хочет с этим считаться, будет наказан тем, что от
него за непроницаемым туманом иллюзий и утопий будет
скрыта реальность настоящего».
Притом Г. Штёкль подчеркивает особую ответствен-
ность историков за дела политиков. Приведя бредовые
речи Гитлера о задачах «натиска на Восток», Г. Штёкль
пишет: «Эта фатальная смесь националистической спе-
си и вульгарного дарвинизма, хотя и представляет собой
плод ума фюрера, которому доверился народ поэтов и
мыслителей, но отдельные элементы» этой смеси «значи-
тельно старше»,— и опрашивает: «разве не был уже Виль-
гельм II убежден, что славяне созданы для подчинения
и разве не немецкие историки уничтожающе осудили
итальянские походы немецких императоров и искали по-
литического исцеления Германии на Востоке». Маркси-
138

стско-ленинская наука уже давно вскрыла эту зловещую
особенность немецкой буржуазной историографии. Теперь
ее признал и Г. Штёкль.
Размышлять следует не только о недавнем времени,
поскольку взаимоотношения «современных европейских
народов» определяются «и впредь будут определяться их
историческим прошлым, далеко отстоящие события кото-
рого часто имеют крупнейшее значение». И он решился
напомнить о таких событиях, связанных с историей взаи-
моотношений Германии с народами Восточной Европы,
чтобы читатели задумались о современном состоянии этих
отношений. Это необходимо сделать, ибо в самом деле,
«кто теперь пускается в размышления о том, почему все
эти народы, в лучшем случае, испытывают двойственные
чувства к немцам».
Не касаясь всех вопросов, относящихся к славянству,
обратимся главным образом к оценке Г. Штёклем немец-
ко-русского прошлого, притом оговорим сразу же свое не-
согласие с принятым им социально недифференцирован-
ным сопоставлением «немцев» и «славян» или «русских»,
тогда как ответственность за отношения между народами
несли, понятно, правящие классы и отдельные их группы,
сменявшиеся у кормила власти.
Автор справедливо подчеркивает, что славянский на-
ционализм не вчера родился, что корни его — в истории
Европы, что он — закономерное европейское явление, что
в историографии он связан с буржуазным возрождением
XIX в. Г. Штёкль отмечает, что тяготение славян к Рос-
сии тоже имеет свои исторические корни, ибо те из них,
которые получили независимость, сделали это с рус-
ской помощью; он сознает и другое — что антинемец-
кой заостренности славянского национализма содейство-
вало угнетение славян австрийскими и немецкими пра-
вителями.
Он, в частности, отмечает, что в Польше подобная на-
циональная традиция «вполне независима от коммунизма»
и имеет «солидные исторические причины», в ряду которых
не последнее место принадлежит и односторонней немец-
кой трактовке польско-немецкого прошлого.
Говоря об истории немецко-русских отношений,
Г. Штёкль делает ряд красноречивых признаний. Приве-
дем важнейшие, в которых развиваются ранее высказан-
ные им суждения.
139

Норманнизм. «Так называемое основание Древнерус-
ского государства» не имеет «ничего общего с русско-
немецкими отношениями». Выступая против традицион-
ной в буржуазной историографии идеализации варягов,
автор иронически замечает: «Исходя из прямых свиде-
тельств вообще непонятно, почему так часто вызывает
светлое восхищение установление в России достаточно
насильственного даннического господства теми самыми
викингами, от чьих набегов тяжело страдала Западная
Европа». Впрочем, это восхищение, продолжает Г. Штёкль,
«понятно лишь в том случае, когда мировую историю рас-
сматривают как борьбу германской высшей расы против
низших рас и прежде всего против славян». Он резко
осуждает, например, западногерманского публициста
И. Ф. Барника, который «со ссылкой на варягов объяв-
ляет русских смешанным германо-славянским народом»
и трактует «немецкое и советское плановое хозяйство
как совершенное выражение германской любви к поряд-
ку». Советские историки давно высмеяли подобные спе-
куляции не только И. Барника, но и В. Келлера и им по-
добных глашатаев неофашизма.
Верное замечание о расистской историографии автор
сопровождает ошибочным утверждением будто, с другой
стороны, «советские историки по обязанности», отходя от
науки, «отрицают какое-либо историческое значение при-
сутствия варягов в России».
Видимо, от Г. Штёкля ускользнуло то, что пишут со-
ветские историки по проблеме славяно-норманнского об-
щественного синтеза.
Древняя Русь. Это обычное «средневековое госу-
дарство», и попытки украинских буржуазных эмигрантов
искать там раннюю форму только украинского «нацио-
нального» государства несостоятельны.
Отношения Руси с Германией. Эти отношения разви-
вались нормально вплоть до XIII в. Источники «не поз-
воляют точно доказать» сговор империи и папства для
удара по Руси в 1240—1242 гг., но и совпадение их дей-
ствий, «конечно, тоже никуда не денешь».
Немецкий Орден. Он наконец-то лишился под пером
Г. Штёкля ореола героя. Он строил свою власть на гос-
подстве меча, вел завоевательную политику, и победы
Александра Невского имели важное значение, хотя и не
положили начала «смертельной немецко-русской вражде
140

на северо-западе». Последнее замечание, пожалуй, верно,
если вспомнить о русско-немецких политических соглаше-
ниях.
Немецкая Ганза. Тоже лишилась незаслуженной сла-
вы бескорыстного культуртрегера, и понятно, что Россия
стремилась «освободиться» от этого «обременительного
посредника, чтобы самой завладеть удобными восточными
гаванями и свободно вести торговлю». Новгород вовсе
не ганзейский город, «как это можно подчас прочитать
в старых немецких изданиях, и новгородское городское
устройство было в значительной степени дальнейшим раз-
витием древнерусских основ, а не подражанием ганзей-
скому образцу».
Монгольское нашествие. Г. Штёкль думает, что оно
было обращено не против Руси, а против земель Запада,
и полагает, что монголам «все сопротивлялись». Потому
ошибались не только старые историки Германии и Поль-
ши, приписывая победу своим странам, но ошибаются и
современные советские историки, пишущие о «героиче-
ской борьбе» Руси. К сожалению, Штёкль недостаточно
внимателен к советским работам, в которых как раз и
говорится об участии в борьбе с нашествием монголов
народов Восточной и Центральной Европы. Правда, вклад
Германии в эту борьбу вызывает сомнения ввиду отсут-
ствия ясных свидетельств и еще ввиду распространивших-
ся в ту пору слухов о сговоре императора Фридриха II
с монгольскими ханами.
Россия и Европа. Отношения Руси с «Западом», осно-
вательно полагает Г. Штёкль, не отражены (мы бы до-
бавили — в должной мере) в русских летописях потому,
что «нарастающее отчуждение между латинским Западом
и православным Востоком побудило позднейших хрони-
стов устранить из своего исторического повествования все
свидетельства о религиозно-предосудительных контактах
России с латинянами». Как видим, уже нет в книге
Г. Штёкля Руси, сидящей в изоляции, «аки в адовой
твердыне». Напротив, он считает, что Европа неблагодарна
по отношению к Руси и вместо воздаяния ей чести за
мужественную борьбу всегда пробавлялась мыслью о том,
что русские — азиаты, хотя они, свергнув иго Орды, вы-
ступили как наследники Византии; впрочем, Россия ни-
когда и не была полностью отрезана от других стран
Европы.
141

В книге Г. Штёкля нет и пресловутой европеизации
России немцами. Он характеризует «немецкую слободу»
как «пригород иностранцев», говорит, что не немцы стали
ближайшими сотрудниками Петра, а шотландец П. Гор-
дон и женевец Ф. Лефорт, что в русской внешней тор-
говле уже с XVI в. первое место занимали англичане
и голландцы.
Участие немецких культурных сил в петровских пре-
образованиях бесспорно, но от немцев пошла и бироновщи-
на, и в русской нелюбви к немцам, «конечно, виноваты не
столько ученые, сколько придворные и бюрократы, ввезен-
ные Петром».
Нельзя вытеснить историю России в ничейную зону
между Европой и Азией: Россия «великая держава Во-
сточной Европы, она — часть Европы и проблема
Европы».
Переходя к новейшей истории, Г. Штёкль осуждает
агрессивность внешней политики гитлеровской Германии.
В его книге нет мифа о превентивной войне. Гитлер хо-
тел войны, а «Мюнхен» поныне в Москве считают сго-
вором фашизма и капиталистического мира за счет
СССР. Гитлер хотел уничтожить поляков, и его поход
на СССР — это «не только поход против извечного идео-
логического врага — большевизма, а борьба с целью унич-
тожения русского народа и всех других народов, насе-
лявших вожделенное восточное пространство». За все эти
годы агрессии «немецкое имя» и сделалось ненавистно на-
родам Европы.
Из своих размышлений Г. Штёкль как историк делает
несколько знаменательных выводов. Во-первых, он поры-
вает с прежней ставкой остфоршеров на русско-китайский
конфликт как средство заставить СССР пойти на воссоеди-
нение Германии ценой ликвидации ГДР; подобная ставка
«была бы близка спекуляции на новой мировой войне. По-
этому она исключается».
Следует вообще отказаться от «реставрационных кон-
цепций», которые за пределами ФРГ, притом «не только
в коммунистической пропаганде», обозначаются как «ре-
визионизм», т. е. реваншизм; автор выдвигает в качестве
задачи поиски сближения, перемен отношения к ФРГ,
«прямого улучшения атмосферы, основания нормальных
соседских отношений».
142

Во-вторых, следует отказаться от доктрины Хальштей-
на: «и среди неюристов сегодня едва ли возможны спо-
ры о том, принес ли долгосрочной внешней политике ФРГ
больше пользы или вреда основанный на соображениях
о праве народов метод санкций, известный в качестве
доктрины Хальштейна».
В-третьих, воссоединение Германии «в настоящий мо-
мент не является более отдаленной политической целью
будущего». История свидетельствует, что немецкое нацио-
нальное государство — продукт XIX в., причем обуслов-
ленный временем; роковое заблуждение думать, будто
цель развития человечества — создать повсюду совпаде-
ние этнических и государственных границ. Нет. «Под зна-
ком XIX в. нельзя решить ни немецкий вопрос, ни проб-
лему немецко-восточноевропейских отношений; причем
вторая является предпосылкой первого».
Наконец, «европейское государство с европейским
правительством несомненно является беспочвенной уто-
пией. Что нам более необходимо, причем настоятельно
необходимо,— это высвобождение из уз примитивных на-
ционалистических категорий мышления».
Свою книгу Г. Штёкль заканчивает следующими сло-
вами: «Если ныне уже многие не падки на националисти-
ческие эмоции, то новое должно прийти на ум и полити-
кам. Это, быть может, тоже утопия, но других уроков из
истории не добыть, если история должна служить пред-
метом разумного рассмотрения, а не арсеналом истреби-
тельной борьбы народов».
Работы Г. Штёкля ясно отражают эволюцию его взгля-
дов как историка и публициста. Представитель пока еще
весьма немногочисленного либерально-буржуазного на-
правления западногерманской историографии России, он,
как видим, пытается сочетать в своем творчестве идеи
антикоммунизма и антифашизма. Конечно, это шаг впе-
ред по сравнению с господствующим в историографии,
высшем и школьном образовании и исторической публи-
цистике ФРГ тесным союзом между реваншизмом и анти-
коммунизмом. Пытаясь занять некую промежуточную по-
зицию в борьбе лагеря мира и социализма с лагерем
реваншизма и неофашизма, Г. Штёкль, к сожалению, за-
был о судьбе веймарской либеральной историографии.
Чем она кончила, хорошо известно.
143

Трудно, сказать, каков будет следующий шаг Г. Штёк-
ля. Творческий путь этого видного ученого сложен, но
одно ясно: антикоммунизм — орудие реваншизма, поэто-
му, лишь избавившись от антикоммунизма, можно стать
полноценным борцом против реваншизма и войны, за мир
и прогресс.
Появление и развитие умеренного направления в
остфоршунге знаменательно, а согласие его представите-
лей отбросить хотя бы некоторые неосновательные догмы
достойно внимания. Появляются люди, которые ставят
эрудицию выше реваншизма. Надо расширять с ними
творческий диалог во имя торжества великих идей ком-
мунизма.

БИБЛИОГРАФИЯ 1
B. Ф. Асмус. Маркс и буржуазный историзм. М.— Л., 1933.
Д. Бергнер, В. Ян. Крестовый поход евангелических академий про-
тив марксизма. М., 1961.
А Бланк. Неонацизм: современность и уроки истории.— «Комму-
нист», 1968, № 10.
Т. Валентин. Без наставника. М., 1969.
C. С. Волк, А. Р. Дзенискевич. Лженаучные теории реакционной
буржуазной историографии истории СССР.— «Вопросы исто-
рии», 1964, № 1.
С. Вольфсон. Расовые «теории» германского фашизма.— В кн. «Про-
тив фашистского мракобесия и демагогии». М., 1935.
Г. Гейден. Критика геополитических экспансионистских теорий
германского империализма.— В кн. «Против современной бур-
жуазной идеологии. Сборник статей немецких марксистов». М.,
1960.
С. Гейден. Критика немецкой геополитики. Перев. с нем. М., 1960.
A. Л. Гольдберг. История России в кругу «локальных цивилизаций»
(концепция русской истории в трудах А. Тойнби).—В кн.
«Критика новейшей буржуазной историографии». Л., 1967.
Е. Н. Городецкий. В. И. Ленин — основоположник советской исто-
рической науки. М., 1970.
Г. Гофман. Национализм и теория конвергенции в западногерман-
ской педагогике.— «Советская педагогика», 1970, № 3, 114—125.
К. Гpay. Изучение истории германо-славянских отношений в ГДР.—
«Советское славяноведение», 1966, № 4.
Я. П. Грацианский. Немецкий Drang nach Osten в фашистской ис-
ториографии.— В кн. «Против фашистской фальсификации ис-
тории». М.— Л., 1939.
B. М. Далин, А. М. Некрич, Н. Н. Яковлев. История в «меняющем-
ся мире».— В кн. «Против фальсификации истории». М., 1959.
А. И. Данилов. Проблемы аграрной истории раннего средневековья
в немецкой историографии. М., 1958.
А. И. Данилов. Теоретико-методологические проблемы историче-
ской науки в буржуазной историографии ФРГ.— В кн. «Сред-
ние века», вып. XV. М., 1959, стр. 97.
C. Дернберг. Краткая история ГДР. М., 1965.
X. Джонсон. Христиане и коммунизм. М., 1957.
1 Ввиду популярного характера настоящего издания прилагается лишь
краткая библиография на русском языке, по которой читатель может, од-
нако, найти источники и историографию освещаемых в книге вопросов.
145

Э. Доннерт. История дореволюционной России в трудах современ-
ных «остфоршеров».— В кн. «Критика западногерманского
«остфоршунга». М., 1966.
«Дранг нах остен» и историческое развитие стран Центральной,
Восточной и Юго-Восточной Европы. Материалы симпозиума».
М., 1967.
А. С. Ерусалимский. Германский империализм: история и современ-
ность. М., 1964.
А. А. Зимин. Основные проблемы реформационно-гуманистического
движения в России XIV—XVI вв.—В кн. «История, фольклор,
искусство славянских народов». М., 1963, стр. 91—119.
А. А. Зимин, А. А. Преображенский. Изучение в советской истори-
ческой науке классовой борьбы периода феодализма до начала
XIX в.— «Вопросы истории», 1957, № 12.
A. А. Зимин, А. Л. Хорошкевич. Новые зарубежные издания источ-
ников по истории феодальной России до XVIII в.— «История
СССР», 1965, № 5.
Я. Я. Зутис. Очерки по историографии Латвии, ч. 1. Прибалтийско-
немецкая историография. Рига, 1949.
Е. Калбе и К. Косев. Остфоршунг като оръжие на германския им-
периализъм.— «Известия на Института за история», т. XIII,
София, 1963.
С. М. Каштанов. Об идеалистической трактовке некоторых вопросов
истории русской политической мысли в зарубежной историо-
графии.— «Византийский временник», т. II. М., 1956.
М. А. Киссель. Этический нигилизм в современной буржуазной фи-
лософии.— В кн. «В тисках духовного кризиса». Л., 1966.
B. Б. Княжинский. О фальсификации истории идеологами европей-
ской «интеграции».— «Вопросы истории», 1960, № 5.
И. С. Кон. Философский идеализм и кризис буржуазной историче-
ской мысли. М., 1959.
И. С. Кон. Христианская философия истории на службе реакции.—
«Вопросы философии», 1961, № 12.
Р. П. Конюшая. Карл Маркс и революционная Россия. Автореф.
докт. дисс. М., 1969.
И. Коржалка. Идеология античехословацкого реваншизма в ФРГ.—
В кн. «Европейская безопасность и угроза западногерманского
милитаризма». М., 1962.
В. Д. Королюк. К вопросу о славянском самосознании в Киевской
Руси и у западных славян в X—XII вв.— В кн. «История, куль-
тура, фольклор и этнография славянских народов». М., 1968.
Е. А. Косминский. Реакционная историософия А. Тойнби.— В кн.
«Против фальсификации истории». М., 1959.
Ю. А. Левада. Современное «социальное христианство».— «Вопросы
философии», 1961, № 9.
Н. Луппол. Новое средневековье (к характеристике современного
феодального социализма).—«Под знаменем марксизма», 1926,
№12.
Б. И. Марушкин. История и политика. М., 1969.
Я. Я Мерперт, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин. Чингис-хан и его
наследие.— «История СССР», 1962, № 1.
М. В. Нечкина, В. Т. Пашуто, Е. Б. Черняк. Эволюция историче-
ской мысли в середине XX века.— «Вопросы истории», 1965,
№ 12.
146

«Освободительная война 1813 г. против наполеоновского господст-
ва». М., 1965.
П. С. Новиков. Вл. Соловьев и его западногерманские почитатели.—
«Вопросы философии», 1959, № 4.
«Очерки истории исторической науки в СССР», т. I. M., 1955.
В. Т. Пашуто. Так называемое «изучение Востока» — идеология за-
падногерманского реваншизма.— «Вопросы истории», 1959, № 3.
В. Т. Пашуто. О мнимой соборности Древней Руси.— В кн. «Крити-
ка буржуазных концепций истории России периода феодализ-
ма». М., 1962.
В. Т. Пашуто. Признаки феодализма и призраки прошлого.— «Ис-
тория СССР», 1964, № 2.
В. Т. Пашуто. Аграрный вопрос в России в освещении современной
буржуазной историографии.— «Вопросы истории», 1964, № 7.
В. Т. Пашуто. «Остфоршунг» перестраивается.— В кн. «Критика
западногерманского «остфоршунга». М., 1966.
В. Т. Пашуто. О некоторых путях изучения древнерусского горо-
да.— В кн. «Города феодальной России». М., 1966.
В. Т. Пашуто. Профессор Г. Штёкль размышляет об уроках исто-
рии.— «Вопросы истории», 1968, № 8.
В. Т. Пашуто. В ущерб истине (по поводу книги К. Цернака о рус-
ском вече).— «История СССР», 1968, № 5.
В. Т.Пашуто, В. И. Салов, Л. В. Черепнин. Марксистско-ленинский
принцип партийности в историческом исследовании и его со-
временные критики.— В кн. «Актуальные проблемы истории
России периода феодализма». М., 1970.
В. Т. Пашуто. Чему их учат.— «Вопросы истории», 1971, № 4.
В. Т. Пашуто, В. И. Салов, А. Л. Хорошкевич. Против фальсифика-
ции истории нашей Родины немецкими реваншистами. М., 1961.
«Преступления фашистов против исторической науки». М., 1945.
«Против идеологии современного антикоммунизма. Материалы на-
учной конференции 1967 г. в Берлине». М., 1968.
Н. Д. Ратнер. Очерки по истории пангерманизма в Австрии в конце
XIX в. М., 1970.
И. П. Рахманова, А. М. Сахаров, М. Р. Тулъчинский. Об освещении
истории СССР в школьных учебниках и пособиях ФРГ.— «Ис-
тория СССР», 1969, № з.
Э. М. Ремарк. Возвращение. Л., 1959.
В. И. Салов. Современная западногерманская буржуазная историо-
графия. Некоторые проблемы новейшей истории. М., 1968.
Л. В.Скворцов. Диалектический материализм и схоласты XX в.—
В кн. «Против современной фальсификации истории русской
философии». М., 1960.
«Советская историография классовой борьбы и революционного
движения». Отв. ред. А. Л. Шапиро. Л., 1967.
М. А. Соколова. Политический клерикализм и воспитание молоде-
жи в ФРГ.— «Советская педагогика», 1962, № 2, стр. 113—127.
Е. В. Тарле. «Восточное пространство» и фашистская геополити-
ка.— В кн. «Против фашистской фальсификации истории».
М.- Л., 1939.
Е. В. Тарле. Тевтонские рыцари и их наследники.— Соч., т. XII. М.,
1962.
Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государ-
ства в X1V-XV вв. М., 1960.
147

Е. Б. Черняк. Историография против истории. М., 1962.
И. Я. Шаскольский. Норманнская теория в современной буржуаз-
ной науке. М,—Л., 1965.
A. Я. Шевеленко. Антиисторические и реваншистские тенденции в
школьных учебниках ФРГ.— «Преподавание истории в школе»,
1959, № 6.
М. М. Шейнман. Христианский социализм. М., 1969.
B. П. Шушарин. Современная буржуазная историография Древней
Руси. М., 1964.
Н. Я. Щипанов. Об отношении в Советском Союзе к философскому
наследию русских мыслителей прошлого и критика реакцион-
ных буржуазных извращений.—В кн. «Против современных
фальсификаторов истории русской философии». М., 1960.
М. А. Ючас. Старые взгляды в новой книге о Великом княжестве
Литовском.—«Lietuvos TSR Mokslu Akademijos Darbai», Serie
A, t. 1 (4). Vilnius, 1958.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН1
1 Указатель составлен В. И. Матузовой.
Абу Хамид ал-Гарнати (XII в.),
испано-арабский купец и путе-
шественник 132
Адам Бременский (XI в.), не-
мецкий хронист 132
Александр I (1777—1825), рос-
сийский император с 1801 г.
ИЗ, 114
Александр II (1818—1881), рос-
сийский император с 1855 г.
117
Александр Ярославич (Невский)
(ок. 1220—1263), князь Нов-
городский (1236—1251), ве-
ликий князь владимирский с
1252 г. 89, 90,140
Алексеев М. П. (р. 1896), совет-
ский литературовед 80
Амбургер Э. (Amburger E.)
(р. 1907), немецкий историк
(ФРГ) 68,134,137
Амманн A. (Ammann A. M.)
(р. 1892), католический ис-
торик (Ватикан) 56, 108
Анвейлер О. (Anweiler О.)
(р. 1925), немецкий историк
(ФРГ) 128
Андрей Боголюбский (ок. 1111 —
1174), великий князь влади-
миро-суздальский с 1157 г. 84
Анна (XII в.), княгиня-регентша
галицко-волынская, жена кня-
зя Романа Мстиславича 86
Анна Ярославна (1044—1060),
киевская княгиня, королева
Франции 85, 87
Антоневич Е. (Antoniewicz J.)
(1919—1970), польский архео-
лог 69
Аттила (ум. 453), предводитель
гуннов с 434 г. 13
Аубин Г. (Aubin H.) (р. 1885),
немецкий историк (ФРГ) 6,
14, 15, 21, 40,44, 56, 98, 100,
132
Бакунин М. А. (1814-1876),
русский революционер, идео-
лог анархизма 34
Балдуин I (XI—XII вв.), иеру-
салимский католический ко-
роль 87
Барник И. (Barnick J.) (p. 1916),
немецкий историк (ФРГ) 43,
140
Бартоломей Английский (Bartho-
lomaeus Anglicus) (XIII в.),
монах-францисканец, хронист
42
Батый (ум. 1255), золотоордын-
ский хан с 1243 г. 9
Бауэр Г. (Bauer H.) (1878—
1937), немецкий историк 93
Бах И.-С. (Bach J.-S.) (1685-
1750), немецкий композитор и
органист 127
Бахрушин С. В. (1882—1950),
советский историк 63
Башкин М. С. (XVI в.), русский
мыслитель-вольнодумец 96
Белинский В. Г. (1811—1848),
русский литературный критик
и публицист, революционный
демократ, философ-материа-
лист 38, 61, 98
Бенц Э. (Benz E.) (р. 1907), не-
мецкий историк (ФРГ) 55, 56

Бердяев Н. А. (1874—1948), рус-
ский буржуазный философ-
мистик, идеолог веховства,
основатель так называемого
«нового христианства», эмиг-
рант (Франция) 5, 23, 24, 26—
30, 32-35, 50, 56, 61, 70, 78,
79, 133, 134
Бергхауз П. (Berghaus P.), не-
мецкий нумизмат (ФРГ) 137
Бёлль Г. (Boll H.) (р. 1917), не-
мецкий писатель (ФРГ) 10
Бёсс О. (Boss О.), немецкий ис-
торик (ФРГ) 57
Бисмарк О. (Bismarck О.) (1815—
1898), князь, германский го-
сударственный деятель и дип-
ломат 104, 117
Блюхер Г. Л. (Bliicher G. L.)
(1742—1819), немецкий полко-
водец 113
Болеслав Смелый (BolesJaw I
Chrobry) (967—1025), поль-
ский князь (992—1025) и ко-
роль в 1025 г. 41
Болотников И. И. (ум. 1608),
предводитель крупной анти-
феодальной крестьянской вой-
ны 1606—1607 гг. в Русском
государстве 27, 60, 77, 132
Борн М. (Воrn М.) (1882-1970),
немецкий физик 7
Бояршинова 3. Я. (р. 1909), со-
ветский историк 63
Бракманн A. (Brackmann A.)
(1871—1952), немецкий исто-
рик-медиевист (ФРГ) 13—15,
17
Брандт Л. (Brandt L.) (р. 1908),
немецкий политический дея-
тель (ФРГ) 79, 94
Браубах М. (Braubach M.)
(р. 1899), немецкий историк
(ФРГ) 94
Бруннер О. (Brunner О.) (р. 1898)
немецкий историк (ФРГ) 31,
60, 72, 73, 75, 76, 134
Бруно (XIII в.), магистр доб-
жиньского Ордена меченосцев
88
Бруно (X—XI вв.), кверфурт-
ский епископ, миссионер, дип-
ломат 11, 86
Брюкнер A. (Bruckner A.)
(1856—1939), польский фило-
лог и историк культуры, про-
фессор Берлинского универ-
ситета 12
Булавин К. А. (ок. 1660-1708)
предводитель крестьянско-ка-
зацкого антифеодального вос-
стания 1707—1708 гг. 60
Булгаков С. Н. (1871-1944),
русский буржуазный эконо-
мист и философ,эмигрант(Фран-
ция) 24, 32, 71
Бунаков И. И. (Фондоминский),
русский буржуазный социолог,
эмигрант (Франция) 32
Вагнер Д. Э. (Wagner D. Е.).
(XVIII в.) немецкий историк 12
Валентин Т. (Valentin Th.)
(p. 1922), немецкий писатель
(ФРГ) 126
Вассиан Патрикеев (ум. до 1545),
русский церковный и полити-
ческий деятель, публицист 97
ВеберМ.(Weber M.) (1864-1920),
немецкий историк и социолог
73
Ведель Э. (Wedel E.), немецкий
историк (ФРГ) 61
Вельфы (XI—XII вв.), немец-
кая феодальная династия 85
Вернадский Г. В. (Vernadsky G.)
(р. 1887), русский буржуаз-
ный историк, эмигрант (США)
25, 30-32, 54, 59, 108
Видера Б. (Widera В.) (р. 1900),
немецкий историк (ГДР) 81,
134
Виленская Э. С. (р. 1909), совет-
ский историк 98
Вильгельм II (Wilhelm II)
(1859—1941), император и ко-
роль Пруссии 1888—1918 гг.
20, 138
Вильгельми Г. (Wilhelmi H.),
немецкий историк (ФРГ) 124,
125
Винтер Э. (Winter E.) (р. 1896),
немецкий историк (ГДР) 134
Вирт A. (Wirth A.) (1866-1936),
немецкий историк и публи-
цист 13

Виттрам Р. (Wittram R.)
(p. 1902), немецкий историк
(ФРГ) 28, 57
Владимир Василькович (ум.
1288), волынский князь 88
Владимир Мономах (1053—
1125), великий князь киев-
ский с 1113 г. 86, 95
Владимир Святославич (Святой)
(ум. 1015 г.), великий князь
киевский (прибл. с 980 г.) 41
Владислав II (ок. 1110—1175),
чешский князь с 1140 г., в
1158—1175 гг.— король Чехии
95
Волк С. С. (р. 1921), советский
историк 98
Воронин Н. Н. (р. 1904), совет-
ский археологи искусствовед 80
Всеволод Ярославич (ум. 1093),
великий князь киевский 84,
95
Вышеславцев Б. П., русский
буржуазный социолог, эмиг-
рант (Франция) 32
Габсбурги (Habsburg) (1273—
1806), императорская динас-
тия в так называемой Священ-
ной Римской империи герман-
ской нации 111
Галлер И. (Haller J.) (1865—
1947), немецкий историк-ме-
диевист 15—18
Гаузе Ф. (Gause F.) (р. 1928),
немецкий историк (ФРГ) 43
Гегель Г. (Hegel H.)(1770-1831),
немецкий философ 12
Геза II (1141—1161), венгерский
король 95
Гейден Г.(Heyden H.), немецкий
историк (ГДР) 18
Генрих II Благочестивый (1191—-
1241), князь Великой Польши
и Силезии (1238-1241) 15, 107
Генрих II (1002—1024), герман-
ский император 86
Генрих IV (1056—1106), герман-
ский император 57, 84
Гердер И. Г. (Herder J. H.)
(1744—1803), немецкий фило-
соф, просветитель 12, 19
Германарих (VI в.), предводи-
тель готов 13
Герстенмейер Е. (Gerstenmaier
Е.) (р. 1906), немецкий поли-
тический деятель (ФРГ) 19
Герцен А. И. (1812—1870), рус-
ский революционный демок-
рат, философ-материалист,
писатель 23, 61
Гёте И.-В. (Goethe J. W.) (1749—
1832), немецкий поэт и мысли-
тель 14, 127
Гильдебрандт T.(Hildebrandt H.)
немецкий историк (ФРГ) 137
Гитерман В. (Gitermann-Westp-
hal V.) (p. 1900), немецкий ис-
торик, выходец с Украины,
правый социалист 108
Гитлер A. (Hitler А.) (настоящая
фамилия Шикльгрубер
(Schicklgruber) (1889—1945),
главарь немецких фашистов,
германский рейхсканцлер
(1933-1945) 8, 14, 20, 34, 43,
44, 48, 52, 120, 128, 138, 142
Глинка М. И. (1804—1857), рус-
ский композитор 114
Гоголь Н. В. (1809—1852), рус-
ский писатель 34, 61
Гордон П. (1635—1699), русский
военный деятель, генерал 142
Горький А. М. (1868—1936), рус-
ский советский писатель 34
Гофман П. (Hoffman P.), немец-
кий историк (ГДР) 134
Граберт Г. (Grabert H.) (р. 1901),
немецкий историк (ФРГ) 128
Грау К. (Grau С.) (р. 1932), не-
мецкий историк (ГДР) 134
Граус Ф. (Graus F.) (р. 1921),
чехословацкий историк, эми-
грант (Швейцария) 45
Грацианский Н. П. (1886—
1945), советский историк 62
Греков Б. Д. (1882—1953), совет-
ский историк 51, 53, 75
Гремислава Ингваровна (XIII в.)
жена Лешко Белого, княгиня
луцкая, регентша Малой Поль-
ши 86
Гро Д. (Groh D.), немецкий ис-
торик (ФРГ) 58
Гротхузен К.Д .(Grothusen K.D.),
немецкий историк (ФРГ) 61

Губач В. (Hubatsch W.) (p. 1915),
немецкий историк (ФРГ) 40,
60, 67, 134
Гуго Великий, граф Крепи
(XI в.), сын Анны Ярославны
87
Гучков А. И. (1862—1936), рус-
ский промышленник, осно-
ватель и один из лидеров
контрреволюционного «Союза
17 октября», эмигрант (Гер-
мания) 98
Даниил (XII в.), игумен черни-
говский, древнерусский путе-
шественник и писатель 87
Даниил Романович (ок. 1201 —
1264), великий князь галицко-
волынский 88, 90
Данилевский Н. Я. (1822—
1885), русский реакционный
публицист, глава позднего
славянофильства 23, 30, 58,
61
Данилов В. П. (р. 1925), совет-
ский историк 119
Данилова Л. В. (р. 1925), совет-
ский историк 69
Дарий (522—486 гг. до н. э.),
царь персидского государства
Ахеменидов 13
Даркевич В. П. (р. 1934), совет-
ский археолог 81, 94
Дегио Л. (Dehio L.) (1888—1963),
немецкий историк (ФРГ) 20
Джонсон X. (Johnson H.) (1874—
1966), английский прогрессив-
ный общественный деятель,
настоятель Кентерберийского
собора (1931—1963) 33
Дильс П. (Diels P.) (1882-1963),
немецкий историк (ФРГ) 43
Дмитр (XIII в.), боярин, намест-
ник киевский 107
Добровский И. (Dobrovskv J.)
(1753—1829), деятель чешско-
го национального движения,
филолог, историк, один из ос-
нователей научного славяно-
ведения 41
Долгих Б. О. (р. 1904), совет-
ский этнограф 63
Доннерт Э. (Donnert E.) (р. 1928)
немецкий историк (ГДР) 14
Достоевский Ф. М. (1821—1881)»
русский писатель 5, 34, 38
Дробинский А. П., советский ис-
торик 80
Дружинина Е.И. (р. 1916), совет-
ский историк 133
Дьёрффи Д. (Gyorffy Gy.), вен-
герский историк 81
Евпраксия Всеволодовна (1071 —
1109), киевская княгиня, гер-
манская императрица 84, 85
Евфросинья Мстиславна (XII в.),
жена Гезы II, королева Венг-
рии 85, 95
Егрен Г., директор Интернацио-
нального педагогического ин-
ститута в Гамбурге (ФРГ) 128
Екатерина II (1729—1796), рос-
сийская императрица с 1762г.
13, 113
Елизавета Петровна (1709—
1761), российская императ-
рица с 1741 г. 112
Ермак (ум. 1585), казачий ата-
ман 27
Заозерская Е. И. (р. 1894), со-
ветский историк 69, 133
Зимин А. А. (р. 1920), советский
историк 52, 53, 96
Зутис Я. Я. (1893—1962), совет-
ский латышский историк 12
Иван III (1440—1505), великий
князь Московский и всея Руси
с 1462 г. 47, 57, 108, 110
Иван IV, Грозный (1530—1584),
великий князь всея Руси с
1533 г., первый русский царь с
1547 г. 37,47, 77,96, 111, 132
Изгоев А. С. (псевдоним А. С.
Ланде) (1872—?), русский
писатель, буржуазный исто-
рик, эмигрант (Германия) 24
Изяслав Мстиславич (ум. 1154),
волынский князь, киевский
великий князь (1146—1154) 84
Иларион (XI в.), древнерусский
церковный писатель и пропо-
ведник 95
Ингеборг Мстиславна (XII в.),
королева бодричская 85
Иоанн II (1077—1089), русский
митрополит 81, 85

Иоханзен П. (Johansen P.)
(1901—1965), немецкий историк
(ФРГ) 60
Кабузан В. М. (р. 1932), совет-
ский историк 115
Казакова Н. А. (р. 1915), совет-
ский историк 96
Кант И. (Kant I.) (1724—1804),
немецкий философ 14
Карамзин Н. М. (1766-1826),
русский писатель и историк
19 21 61
Карл IV (1316—1378), импера-
тор «Священной Римской им-
перии» и германский король с
1347 г., из династии Люксем-
бургов 20
Карпов Ф. И. (XVI в.), русский
дипломат и писатель 97
Карсавин Л. П. (1882—1940),
русский буржуазный историк,
эмигрант (Франция) 25
Карштедт П. (Karstedt P.),
(р. 1909), немецкий археограф
(ФРГ) 9
Каутский К. (Kautsky К.)
(1854—1938), один из лидеров
германской социал-демокра-
тии и II Интернационала 33,
119
Кафенгауз Б.Б. (1894—1969), со-
ветский историк 133
Каштанов С. М. (р. 1932), со-
ветский историк 76
Келлер В. (Keller W.) (р. 1909),
немецкий публицист (ФРГ) 30,
60, 140
Кемпфер Ф. (Kampfer F.), не-
мецкий историк (ФРГ) 137
Кирилл II (ум. 1233), русский
митрополит 89, 90
Кирн П. (Kirn P.) (р. 1890), не-
мецкий историк (ФРГ) 17, 18
Кирхнер В. (Kirchner W.)
(р. 1905), американский исто-
рик 60
Кистяковский Б. А. (1868—
1920), русский буржуазный
юрист и социолог, эмигрант
(Германия) 24
Клибанов А. И. (р. 1910), совет-
ский историк 52, 96
Климент Смолятич (1147—1153),
русский митрополит 95
Ключевский В. О. (1841—1911),
русский историк 51—53, 133
Кнут Лавард (1129—1131),
принц датский, король бод-
ричский 85
Кон И. С. (р. 1928), советский
философ 69
Конрад III (ок. 1093-1152),
германский император (1138—
1152), основатель династии
Гогенштауфенов 84
Константин Павлович (1779—
1831), великий князь, второй
сын императора Павла I, на-
местник царя в Польше 114
Конфино М. (Confino M.)(p. 1926),
историк (Израиль) 133
Корзухина Г. Ф. (р. 1906), со-
ветский археолог 80
Королюк В. Д. (р. 1921), совет-
ский историк 45
Коулборн P. (Coulborn R.)
(р. 1901), американский ис-
торик 69, 72, 73
Кох Г. (Koch H.) (1894-1959),
немецкий историк (ФРГ) 6,
27, 41, 56, 68
Крупп фон Болен Г. (Krupp von
Bohlen und Halbach H.)(1870—
1950), крупный немецкий моно-
полист 98
Кун Б. (Кun В.) (1886-1939),
деятель венгерского и между-
народного рабочего движения
98
Кутузов М. И. (1745-1813),
русский полководец, генерал-
фельдмаршал 113
Кюттлер В. (Kuttler W.), немец-
кий историк (ГДР) 134
Лабуда Г. (Labuda G.), польский
историк 64
Лампрехт К. (Lamprecht К.)
(1856—1915), немецкий ис-
торик 12
Ледерер Э. (Lederer E.), венгер-
ский историк 81
Леер Г. (Laelir G.), немецкий
историк первой трети XX в.
108

Лейбниц Г. В. (Leibniz H. W.)
(1646—1716), немецкий фило-
соф-идеалист 14
Леманн Э. (Lehmann Е.), немец-
кий историк (ФРГ) 123, 124
Лемберг Э. (Lemberg E.) (p. 1903)
немецкий историк (ФРГ) 46,
123, 124, 126, 128, 137
Лемберг Г. (Lemberg H.), немец-
кий историк (ФРГ) 46
Лемке X. (Lemke H.), немецкий
историк (ГДР) 134
Ленин В. И. (1870—1924)
24-28,33,48,61,99,114 118,
119
Леонтович В. (Leontovitsch V).
(1902-1959), немецкий ис-
торик (ФРГ) 61
Леонтьев К. Н. (1831—1891),
русский буржуазный публи-
цист и философ 5, 27, 58
Лесков К. Н. (1831—1895), рус-
ский писатель 34
Лефорт Ф. (1656—1699), рус-
ский военный деятель, адми-
рал 142
Либкнехт К. (Liebknecht К.)
(1871—1919), деятель герман-
ского и международного рабо-
чего революционного движе-
ния 98
Лилиенфельд Ф. (Lilienfeld F.
von), немецкий историк (ФРГ)
Линков Я. И. (1909—1966), со-
ветский историк 98
Лихачев Д. С. (р. 1906), совет-
ский историк древнерусской
литературы 99
Лобачевский А. И. (1792—
1856), русский математик 114
Ловитц Т. Е. (1757—1804), рус-
ский химик 134
Ловмяньский X.(Lowmianski H.)
(р. 1898), польский историк-
медиевист 53
Лортцинг Г. A. (Lortzing H. А.)
(1801—1851), немецкий ком-
позитор, драматический актер,
певец, дирижер 102
Лосский Н. О. (1870—1965), рус-
ский буржуазный философ,
эмигрант (США) 32
Лурье Я. С. (р. 1921), советский
историк 96
Людат Г. (Ludat H.) (р. 1910),
немецкий историк (ФРГ) 19,
40-45, 52, 56, 60, 73, 74, 100,
130, 131, 137
Людовик VII (ок. 1119 —
ум. 1180), французский ко-
роль (1137—1180) из династии
Капетингов 95
Людовик XIV(1638—1715), фран-
цузский король (с 1643) из
династии Бурбонов 20, 111
Лютер М. (Luther M.) (1483—
1546), деятель Реформации в
Германии, основатель протес-
тантизма (лютеранства) 96
Максим Грек (ок. 1480—1556),
русский публицист, писатель,
переводчик 96
Максим Исповедник (580—662),
византийский богослов и цер-
ковно-политический деятель 97
Мальро A. (Malraux А.) (р. 1901),
французский писатель 127
Манн Г. (Mann H.) (р. 1909), не-
мецкий историк (ФРГ) 137
Мантейффель Т. (Manteuffel Т.)
(1902—1970), польский исто-
рик 62
Маркерт В. (Markert W.) (1905—
1965), немецкий историк (ФРГ)
28, 50, 78
Марко К. (Marko К.) (р. 1928),
немецкий историк (ФРГ) 10
Маркс К. (Marx К.) (1818—
1883) 53, 59, 102, 115—117
Мартов Л. (1873-1923), один
из лидеров меньшевизма 119
Марушкин Б. И. (р. 1927), со-
ветский историк 69
Маршалл Дж. К. (Marshall J. К)
(1880—1959), реакционный по-
литический деятель, генерал
(США) 121
Матль Й. (Matl J.) (1897-
1967), австрийский историк 57,
137
Мацек Й (Macek J.) (р. 1922),
чехословацкий историк 45
Машке Э. (Maschke E.) (р. 1900),
немецкий историк (ФРГ) 11

Мейер Г. К. (Meyer H. С), аме-
риканский историк 66
Мейер К. (Meyer К.) (р. 1928),
немецкий историк (ФРГ) 68
Мейер Ф. (Meyer F.), немецкий
политический деятель (ФРГ)
79
Мейсснер Б. (Meissner В.)
(р. 1915), немецкий историк
(ФРГ) 115
Меланхтон Ф. (Melanchton F.)
(1497—1560), немецкий про-
тестантский богослов и педа-
гог, сподвижник Лютера 96
Менерт К. (Mehnert К.) (р. 1906),
немецкий историк (ФРГ) 115
Мерперт Н. Я. (р. 1922), совет-
ский археолог 54
Мессершмидт Ф. (Messersch-
midt F.), председатель «Союза
учителей истории» (ФРГ) 128
Меттиг К. (Mettig К.) (1851 —
1914), немецкий историк 13
Мешко I (Mieszko) (ок. 922—
992),польский князь (ок. 960—
992) 129
Миллер Г. Ф. (1705—1783), рус-
ский историк и археограф
(уроженец Германии) 12
Милюков П.Н. (1859—1943),рус-
ский буржуазный политичес-
кий деятель и историк, эмиг-
рант (Франция) 70,73,76,98,134
Миттейс Г. (Mitteis H.) (1889—
1952), немецкий историк
(ФРГ) 73, 136
Михаил III (840—867), визан-
тийский император с 842 г. 81
Монтень М. (Montaigne M.)
(1533—1592), французский фи-
лософ, гуманист 106
Мюллер Л. (Muller L.) (р. 1917),
немецкий славист (ФРГ) 56,61,
93, 94, 136, 137
Наполеон I (Napoleon Bonaparte)
(1769—1821), французский го-
сударственный деятель и пол-
ководец, император 20,112,113
Насонов А. Н. (1898—1965), со-
ветский историк 93
Нейбауэр X. (Neubauer H.) (р.
1925),немецкий историк (ФРГ)
137
Нестор Искандер (XV в.), рус-
ский писатель, автор «Повести
о Царьграде» 92
Нечаев С. Г. (1847—1882), рус-
ский революционер-заговор-
щик 34, 38
Нечкина М. В. (р. 1901), совет-
ский историк 98
Николай I (1796—1855), рос-
сийский император в 1825—
1855 гг. 23, 114
Николай II (1868—1918), пос-
ледний российский император
(1894-1917)23,118
Нитше П. (Nitsche P.), немецкий
историк (ФРГ) 137
Новикова Н. Н. (р. 1923), совет-
ский историк 98
Нольте Э. (Nolte E.) (р. 1923),
немецкий историк (ФРГ) 99
Оберлендер Т. (Oberlander Т.)
(р. 1905), фашистский историк
(ФРГ) 6, 21
Оболенский Д. Д. (Obolen-
sky D. D.) (p. 1918), русский
историк в Англии 108
Окладников А. П. (р. 1908), со-
ветский археолог 63
Олег (ум. 912 или 922), киевский
великий князь 107
Ольга (ум. 969), киевская вели-
кая княгиня 84, 85
Островский А. Н. (1823—1886),
русский драматург 34
Оттон I (Otto) (912—973), гер-
манский король с 936 г., импе-
ратор «Священной Римской
империи» с 962 г. 84
Павел I (1754—1801), император
России (1796—1801) ИЗ
Павленко Н. И. (р. 1916), совет-
ский историк 69, 133
Пакарклис П. И. (1902—1955),
советский литовский историк
62
Перени Й. (Perenyi J.) венгер-
ский историк 81
Пересветов И. С. (XVI в.), рус-
ский писатель-публицист 97
Петр Дюсбург (XIV в.), немец-
кий хронист 11

Петр I (1672—1725), российский
царь с 1682 г., с 1721 г.— им-
ператор 13, 22, 28, 31, 37 ,47,
49,58,59,72,78,101,102,107,
111, 112, 117, 133, 142
Пипер И. (Pieper J.) (p. 1904),
немецкий теолог (ФРГ) 97, 98
Плеханов Г. В. (1856—1918),
деятель русского и между-
народного социалистического
движения, философ и пропа-
гандист марксизма 48
Полевой Ю. 3. (р. 1903), совет-
ский историк 98
Порталь P. (Portal R.) (р. 1906),
французский историк-славист
133
Потин В. М. (р. 1918), советский
нумизмат 81, 94
Правдин В. (Чероле М.) (р.1894),
русский буржуазный публи-
цист, эмигрант (Англия) 108
Преображенский А. А. (р. 1925),
советский историк 53, 63, 69
Псевдо-Дионисий (IV в.), визан-
тийский богослов 97
Пугачев Е. И. (ок. 1742—1775),
предводитель крестьянской
войны 1773—1775 гг., донской
казак 28, 47, 60, 77, 132
Пушкин А. С. (1799—1837), рус-
ский поэт 5, 38, 49, 114
Радищев А. Н. (1749—1802), рус-
ский писатель 60, 61, 98
Раеф М. (Raeff М.), американ-
ский историк 99
Разин С. Т. (ум. 1671), предво-
дитель крестьянской войны
1670—1671 гг., донской казак
27, 47, 60, 77
Ранке Л. (Ranke L.) (1795—
1886), немецкий историк кон-
сервативного направления 12,
19,40
Ратцель Ф. (1844—1904), немец-
кий географ и этнограф 12
Раупах Г. (Raupach H.) (р. 1903),
немецкий историк (ФРГ) 123
Раух Г. фон (Rauch G. von)
(p. 1904), немецкий историк
(ФРГ) 21, 28,58,59,115,130,131
Ремарк Э.-М. (Remarque Е. М.)
(1898—1970), немецкий писа-
тель 53, 125, 126
Реннер И. (Renner J.) (ок. 1525—
1583), ливонский хронист 9,12
Римша Г. (Rimscha H.) (р. 1899),
русский историк, эмигрант
(ФРГ) 76, 130, 132, 133
Робертс Г. Л. (Roberts H. L.),
американский историк 99
Розанов С.П., советский исто-
рик 80
Роман Мстиславич (ум. 1205),
князь волынский с 1170 г.,
князь галицкий с 1199 г. 87
Ротфельс Г. (Rothfels H.)
(р. 1891), немецкий историк
(ФРГ) 18, 137
Рублев А. (ок 1360—1430), рус-
ский живописец 111
Руссов Б. (Russow В.) (р. ок.
1542 — ум. 1600), ливонский
хронист 12
Рыбаков Б. А. (р. 1908), совет-
ский историк и археолог 80
Рыдзевская Е. А. (1890—1941),
советский историк 80
Рюрик (ум. 879), по летописной
легенде варяжский князь, при-
шедший в 862 г. в Новгород
13, 108, 109
Савицкий П. Н. (1895—1968),
русский буржуазный историк,
эмигрант (ЧССР) 25, 30
Сазонов С. Д. (1861—1927), ми-
нистр иностранных дел Рос-
сии (1910-1916) 115, 118
Саксон Грамматик [Sakse (Saxo)
Grammaticus] (ок. 1140— ок.
1208), датский хронист 86
Салов В. И. (р. 1923), советский
историк 7
Самнер Б. (Sumner В.) (1893—
1951), английский историк 51
Святополк Изяславич (1050—
1113), киевский великий князь
(1093-1113) 87
Святополк-Мирский Д. П.
(1890—1939), русский ис-
торик и литературовед 25, 32
Смит P. (Smith R.) (р. 1922),
английский историк 133, 135

Соловьев В. С. (1856—1900), рус-
ский философ-идеалист, публи-
цист и поэт-символист 5
Соловьев С. М. (1820—1879), рус-
ский историк 36, 54
Сорокин П. А. (р. 1889), рус-
ский буржуазный социолог,
эмигрант (США) 56
Сорский Н. (1433—1508), рус-
ский церковно-политический
деятель 96
Софья (Зоя) Палеолог (ум. 1503),
византийская принцесса, мос-
ковская великая княгиня
(1472-1503) 108
Сталин И. В. (1879-1953) 119
Степун Ф. A. (Stepun F.) (1884—
1965), русский буржуазный фи-
лософ и писатель, эмигрант
(ФРГ) 32-39, 57, 58, 99, 130,
134
Стефан Душан (1309—1355),
сербский король (1331—1346),
затем царь (1346—1355), осно-
ватель династии Неманичей 41
Стракош-Грассман Г. (Strakosch-
Grassmann G.), немецкий ис-
торик (ФРГ) 132
Струве П. Б. (1870—1944), рус-
ский буржуазный экономист,
публицист и философ, эмиг-
рант (Франция) 5, 24, 49—51,
60, 70-73, 132-134, 136
Ступперих P. (Stupperich R.)
(р. 1904), немецкий церковный
историк (ФРГ) 20
Сувчинский П. П., русский бур-
жуазный публицист, эмигрант
25
Тамерлан (1336—1405), средне-
азиатский эмир, полководец 9
Татищев В. Н. (1686—1750), рус-
ский историк и географ, госу-
дарственный деятель 134
Таубе М. де (Taube M. de)
(1869—?),русский буржуазный
историк, эмигрант (ФРГ) 47,48
Тацит Публий Корнелий (Taci-
tus Publius Cornelius) (ок.
55 — ок. 120), римский исто-
рик 73
Тельман Э, (Thalmann E.)(1886—
1944), деятель немецкого и
международного коммунисти-
ческого движения 98
Тёрке Г. (Torke H. J.), немецкий
историк (ФРГ) 100—103
Тимм Г. (Thimm G.) (р. 1899),
немецкий публицист (ФРГ) 28,
60
Тихомиров М. Н. (1893—196Б),
советский историк 93, 106
Ткачев П. Н. (1844—1885), рус-
ский революционер, один из
идеологов народничества,
литературный критик 34, 38
Тойнби А. (Toynbee А.) (р. 1889),
английский историк и фило-
соф 15, 62, 72
Толстой Д.А. (1823—1889), граф,
реакционный государствен-
ный деятель царской России
23
Толстой Л. Н. (1828—1910), рус-
ский писатель 5, 34, 61
Торез М. (Thorez M.) (1900—
1964), деятель французского и
международного коммунисти-
ческого движения 98
Трубецкой Н. С. (1890-1938),
русский лингвист и публицист,
эмигрант (Австрия) 25, 28
33 59
Тумлер М. (Tumler M.) (р. 1887),
австрийский историк 11, 68
Тургенев И. С. (1818-1883),
русский писатель 34
Тютчев Ф. И. (1803—1873), рус-
ский поэт 23
Угедей (ок. 1185—1241), мон-
гольский великий хан (1229—
1241), сын и преемник Чин-
гисхана 107
Урбан II (1088—1099), римский
папа 84
Устрялов Н. В. (1890 — ?),
юрист, публицист и видный
деятель кадетской партии,
один из идеологов сменове-
ховства 25
Устюгов Н. В. (1896—1963), со-
ветский историк 69
Фасмер М. (Vasmer M.) (1886—
1962), немецкий славист 60
Федотов Г. IT. (1886—1951), рус-
ский историк, эмигрант (США)
25, 27, 32, 49
Феодосий Косой (XVI в.), рус-
ский публицист, один из наи-

более радикально настроен-
ных еретиков 97
Филипп В. (Philipp W.)(p. 1908),
немецкий историк (ФРГ) 31,
60, 102, 107,110
Филипп II (1527—1598), испан-
ский король 20, 111
Флейшхакер X. (Fleischhacker
Н.) (р. 1906), немецкий исто-
рик (ФРГ) 60
Форстен Г. В. (1857—1910), рус-
ский историк 22
Форштрейтер К. (Forstreuter К.)
(р. 1897), немецкий историк
(ФРГ) 60, 67
Франк С. Л. (1877—1950), рус-
ский буржуазный историк,
эмигрант (Англия) 24
Фредегар (VII в.) автор обшир-
ной летописной компиляции
и франкской хроники 11
Фрейнд М. (Freund M.) (p. 1902),
немецкий историк (ФРГ) 103,
104
Фридрих I Барбаросса (Fried-
rich I Barbarossa) (ок. 1125—
1190), император «Священной
Римской империи» (1152—
1190) 84, 86, 96
Фридрих II Гогенштауфен
(Friedrich von Hohenstaufen)
(1194—1250), император «Свя-
щенной Римской империи»
(1220-1250) 141
Фридрих II (Friedrich) (1712—
1786), прусский король с
1740 г., полководец 112
Хальм Г. (Halm H.), немецкий
историк (ФРГ) 68
Хальштейн В. (Hallstein W.)
(р. 1901), немецкий полити-
ческий деятель (ФРГ) 104,142,
143
Хатц Г. (Hatz H.), немецкий
нумизмат (ФРГ) 137
Хаусхофер К. (Haushofer К.)
(1869—1946), немецкий гео-
граф 12
Хвостов В. М. (р. 1905), совет-
ский историк 6
Хеллман М. (Hellmann M.)
(р. 1912), немецкий историк
(ФРГ) 31,40-43, 52, 60, 67,
71, 72, 94, 96,97,104-107,124,
130,135
Хельцле Э. (Holzle E.) (р. 1901),
швейцарский историк 51, 52,
55, 58, 78
Херде Г. (Herde G.), издатель
журнала «Neue Kommentare»
124
Хефнер С. (Hefner S.), немецкий
публицист (ФРГ) 10
Цветаева М. И. (1894—1941), рус-
ская поэтесса 32
Цезарь Гай Юлий (Caesar Gajus
Julius) (100—44 до н. э.), го-
сударственный деятель, пол-
ководец и писатель Древнего
Рима 73
Цейль В. (Zeil W.), немецкий
историк-славист (ГДР) 134
Цернак К. (Zernack К.), немец-
кий историк (ФРГ) 75
Циземер В. (Ziesemer W.) (1882—
1951), немецкий историк (ФРГ)
93
Черепнин Л. В. (р. 1905), со-
ветский историк 51, 52, 75, 93,
131
Чернышевский Н. Г. (1828—
1889), русский революцион-
ный публицист, философ-мате-
риалист и социалист-утопист,
литературный критик, писа-
тель 9, 23, 61
Черняк Е. Б. (р. 1923), совет-
ский историк 69
Чижевский Д. И. (Cyzevsky D.,
Tschizewskij D.) (p. 1894),
русский славист, эмигрант
(ФРГ) 31, 58, 60
Чингисхан Темучин (ок. 1155—
1227), великий монгольский
хан и полководец 13, 37
Чубатый Н. Д. (Чубатий М. Д.)
(р. 1889), украинский буржу-
азный церковный историк,
эмигрант (США) 56
Шайтан М. Э. (1895—1926), со-
ветский историк 80
Шаскольский И. П. (р. 1918),
советский историк 62, 80
Шахматов А. А. (1864—1920),
русский языковед и лите-
ратуровед 93
Шедер Г. (Schaeder H.), немец-
кий историк (ФРГ) 60
Шейберт П. (Scheibert P.)

(p. 1915) немецкий историк
(ФРГ) 28, 61
Шелтинг А. (Schelting А.),немец-
кий историк (ФРГ) 49, 50, 58,
78
Шеттлер A. (Schettler А.), немец-
кий историк (ФРГ) 124
Шефтель М. (Szeftel M.) (p. 1902),
историк-славист (США) 99
Шидер Т. (Schieder Т.) (р. 1908),
немецкий историк (ФРГ) 4,19
Шиманн Т. (Schiemann Th.)
(1847—1921), немецкий исто-
рик 12
Шимитзек С. (Schimitzek St.),
польский историк 122
Шлезингер В. (Schlesinger W.)
(р. 1908), немецкий историк
(ФРГ) 14, 60, 62—67, 137
Шлецер A. (Schlozer A. L. von)
(1735—1809), немецкий исто-
рик и публицист 134
Шлихтинг А. (XVI в.), немецкий
авантюрист 12
Шмидт X. (Schmidt H.), немец-
кий историк XVIII в. 12
Шпенглер О. (Spengler О.)
(1880—1930), немецкий пуб-
лицист и философ-идеалист
13, 15, 26, 30, 32, 33
Шпулер Б. (Spuler В.) (р. 1911),
немецкий историк-востоковед
(ФРГ) 31,60, 132
Штаден Г. (XVI в.), немецкий
авантюрист 12
Штадтмюллер Г. (Stadtmuller H.)
(р. 1909), немецкий историк
(ФРГ) 123, 137
Штауфены (Hohenstaufen), ди-
настия германских императо-
ров (1138-1254) 85
Штейн К. (Stein К.) (1757—
1831), прусский политический
деятель, представитель при
дворе Александра I 113
Штёкль Г. (Stokl G.) (р. 1916),
немецкий историк (ФРГ) 40,
52-55, 60, 78-99, 130-143
Штелин К. (Stahlin К.), немец-
кий историк (ФРГ) 47, 48
Штерн Л. (Stern L.), немецкий
историк (ГДР) 6
Штраль Ф. (Strahl Ph.), немец-
кий историк XVIII—XIX вв.
12
Штраубе Ф. (Straube F.), немец-
кий историк (ГДР) 114, 134
Штраусс Ф.-И. (Strauss F. J.)
(p. 1915), немецкий полити-
ческий деятель (ФРГ) 21
Штроугал Л., председатель
федерального правительства
ЧССР 46
Шультце Б. (Schultze В.), не-
мецкий историк (ФРГ) 96
Шульц В. (Schulz W.), немецкий
историк (ФРГ) 75, 76
Шульце Б. (Schulze В.), немец-
кий историк (ФРГ) 61
Шунков В. И. (1900—1967), со-
ветский историк 63, 69
Шушарин В.П. (р. 1924), совет-
ский историк 80
Шюддекопф О. Э. (Schuddekopf
О. Е.) (р. 1912), немецкий ис-
торик (ФРГ) 127
Шютц И. (Schiitz I.), немецкий
историк (ФРГ) 137
Эверс И. Ф. Г. (1781-1830), рус-
ский историк, уроженец Вест-
фалии (Германия) 12
Эйлер Л. (Euler L.) (1707—
1783), математик, физик и
астроном 134
Энгельс Ф. (Engels F.) (1820—
1895) 116
Эпштейн Ф. (Epstein F. Т.), не-
мецкий историк, эмигрант
(США) 137
Эрдманн К. Д. (Erdmann К. D.)
(р. 1910), немецкий историк
(ФРГ) 4
Юрий Долгорукий (ок. 1090—
1157), ростово-суздальский
князь, с 1155 г. великий князь
киевский 84, 87
Юшков С. В. (1888—1952),
советский историк государства
и права 75
Яблоновский X.(Jablonowski H.)
(р. 1914), немецкий историк
(ФРГ) 60, 68, 69, 135
Ягги A. (Jaggi А.), швейцар-
ский историк — 49, 50, 55
Яковцевский В. Н .(р. 1909), со-
ветский историк-экономист 69
Янин В. Л. (р. 1929), советский
историк и археолог 81
Ярош Г. (Yarosch G.), немецкий
историк (ГДР) 134
Ясперс К. (Jaspers К.) (1883—
1970), философ,ведущий пред-
ставитель немецкого экзистен-
циализма (Швейцария) 10, 121

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
Глава первая. Истоки реваншистской концепции исто-
рии России 11
Пангерманизм и остфоршунг И
Остфоршеры на страже «интегральной Европы» ... 15
Остфоршеры и... веховцы 21
Глава вторая. Черты реваншистской концепции истории
России 40
Отрицание славянского единства 40
Исключение России из Европы 47
Восхваление немецкого «натиска на Восток» .... 62
Превращение европеизации в стержень истории России 68
Создание ложной родословной советского строя ... 78
Глава третья. Осткунде. Чему их учат? 100
Призыв к перестройке 100
Консультации из исторического тупика 103
Обучение реваншизму 108
Корни обскурантизма 123
Глава четвертая. Остфоршунг перестраивается . . . 130
Библиография 145
Указатель имен 149
Владимир Терентьевич Пашуто
Реваншисты — псевдоисторики России
Утверждено к печаги редколлегией серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор Н. В. Шевелева. Технический редактор И. А. Макогонова
Сдано в набор 24/V 1971 Подписано к печати 29/IX 1971.
Формат 84Х1087з2. Бумага № 2.
Усл. печ. л 8,4. Уч.-изд. л. 8.4. Тираж 25000. Т-15569. Тип. зак. 2486
Цена 51 коп.
Издательство «Наука». Москва, К-62, Подсосенский пер., 21
2-я типография издательства «Наука». Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

ЧЕБОКСАРОВ Н. Н.,
ЧЕБОКСАРОВА И. А.
Народы, расы, культуры.
12 л. 76 к.
Какие народы населяют зем-
лю? Как складывалась совре-
менная этническая карта ми-
ра? Как и когда возникли че-
ловеческие расы и будут ли
они существовать вечно? Что
гакое культура, какую роль
она играла в историческом
развитии человечества и ка-
кова ее роль в будущем об-
ществе ?
Обо всем этом рассказывают
авторы книги-этнограф док-
тор исторических наук Н. Н.
Чебоксаров и биолог И. А. Че-
боксарова.
Книга рассчитана на широ-
кий круг читателей.
Для получения книг почтой
заказы просим направить по
одному из перечисленных ад-
ресов:
МОСКВА, В-463, Мичуринский
проспект, 12, магазин «Книга-
почтой» Центральной конторы
«Академкнига»;
ЛЕНИНГРАД, П-110, Петроза-
водская ул. 7, магазин ((Книга-
почтой» Северо-Западной кон-
торы «Академкнига» или в
ближайший магазин «Академ-
книга».
Адреса магазинов
«Академкнига»:
АЛМА-АТА, ул. Фурманова, 91/
97; БАКУ, ул. Джапаридзе, 13;
ДУШАНБЕ, проспект Лени-
на, 95; ИРКУТСК, 33, ул. Лер-
монтова, 303; КИЕВ, ул. Лени-
на, 42; КУЙБЫШЕВ, прос-
пект Ленина, 2; ЛЕНИНГРАД,
Д-120, Литейный проспект, 57;
ЛЕНИНГРАД, Менделеевская
линия, 1; ЛЕНИНГРАД, 9 ли-
ния, 16; МОСКВА, ул. Горько-
го, 8; МОСКВА, ул. Вавилова,
55/7; НОВОСИБИРСК, Красный
проспект, 51; СВЕРДЛОВСК,
ул. Мамина-Сибиряка, 137;
ТАШКЕНТ, Л-29, ул. Ленина,
73; ТАШКЕНТ, ул. Шота Ру-
ставели, 43; УФА, Коммуни-
стическая ул., 49; УФА, прос-
пект Октября, 129; ФРУНЗЕ,
бульвар Дзержинского, 42;
ХАРЬКОВ, Уфимский пер., 4/6,