Автор: Рокар М.
Теги: международные отношения внешняя политика дипломатия политика геополитика переводная литература издательство международные отношения
ISBN: 5-7133-0175-3
Год: 1990
Текст
Мишель
РОКАР
ТРУДИТЬСЯ
С ДУШОЙ
MICHEL ROCARD
LE CCEUR
A L'OUVRAGE
EDITIONS ODILE JACOB
15, rue Soufflot, Paris Vе
Мишель
РОКАР
ТРУДИТЬСЯ
С ДУШОЙ
МОСКВА
«МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ»
1990
ББК 66.4(4Фр)
Р66
0805000000—063
р 19—90
003(01)—90
ISBN 5-7133-0175-3 (СССР) © EDITIONS ODILE JACOB,
ISBN 2-7381-0020-НФранция) @ jg^^L* язык Коло
мийцева В. Ф., Чернеги В. Н.,
Николаева В. Н., 1990
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ АВТОРА 7
МОЙ ПУТЬ 9
Убеждения 9
Алжир 23
Раздоры среди левых 34
Обновление 54
ПРАВИЛА ИГРЫ 69
Механизм управления 73
Характер задач 73
Путь в политику 78
Служение 81
Правоверность 83
Дисциплина 88
Фикции 90
Обещания 91
Проект общественного устройства 99
Роковой треугольник 100
Три условия эффективности 102
О простом и сложном 106
Решения 109
Переговоры 111
Умение действовать 112
Умение молчать 116
Умение 118
Управление 121
Тайные помыслы 124
Охота за голосами колеблющихся избирателей 124
Как привлечь избирателей 128
Реальность 131
Новая форма демократии 131
Все во имя соперничества 133
Побочный продукт системы информации 136
Проблема открытости информации 136
Оперативность 138
Цветистость 140
Создание символов 143
Замкнутое пространство комментария 145
К новой профессии 151
Провести корабль между рифами 154
Критические вопросы 161
Морально-этические нормы 163
Искусство управлять 166
ОПОРНЫЕ ПОНЯТИЯ 172
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 335
ОТ АВТОРА
Как понимать свою роль в политике? Ответ на этот
вопрос мне представляется все менее и менее очевидным.
Франция считает себя демократической страной, в
которой власть осуществляется народом через его
представителей.
Можно было бы считать, что в нашей стране не
прекращается широкий общественный диалог
относительно выбора путей и аргументов, обосновывающих то или
иное решение.
На самом деле это не так, и это знает каждый. То,
что у нас продолжают называть «политическими
дебатами», теперь затрагивает не мотивы предложенного или
сделанного выбора, а исключительно перипетии
соперничества между политическими деятелями и почти не
связано с их идейными установками или поступками.
Начала господствовать пустая фраза, лишенная какой-
либо этической или рациональной основы и
превратившаяся просто-напросто в нападки. Теперь, после эксцессов
идеологических баталий, сопровождавших победы
противоборствующих сторон на выборах 1981 и 1986 годов,
у нашей разочарованной и скептически настроенной
общественности нет оснований ожидать, что политические
деятели выдвинут рождающие надежду и энтузиазм идеи,
к которым она исподволь стремится.
Между тем потребность в действенном правлении
отнюдь не уменьшилась. Наш мир хрупок, будущее
неопределенно, опасностей не счесть. Преодолеть
препятствия можно лишь при двух решающих условиях: принять
долгосрочные решения и согласиться с тем, что они будут
сложными из-за сложности самих проблем.
Мы же слишком быстро приняли правила
политической игры, согласно которым общественности сообщается
лишь о самых простых и неотложных делах.
Не случайно поэтому избиратель не старается больше
ставить свой выбор в зависимость от предложенной
ему детальной программы, а усердие авторов программ
встречает все возрастающую законную иронию. Для
избирателя важнее всего иерархия системы ценностей и
приоритетов, провозглашаемых политической группировкой или
человеком, стремящимися заполучить его голос.
Исчерпывающее перечисление намерений, которыми
человек руководствуется в своей политической
деятельности, не только невозможно, но и нежелательно, ибо
жизнь постоянно выдвигает все новые и неожиданные
проблемы.
Лучше предложить читателю в одном случае
комментарий, в другом — изложение намерений, в третьем —
объяснение отказа от того или иного поступка или своего
горячего стремления предпринять что-то, а главным
образом — рассказать о своем методе рассматривать или
просто осмысливать какую-либо проблему.
В первой части этой книги я рассказываю о пути и
борьбе моего поколения, пытаюсь пояснить движущие
мотивы этой борьбы, постоянство которых может быть
ориентиром на будущее.
Во второй части, названной «Правила игры», речь
пойдет об условиях функционирования демократии в наши
дни. В ней, я надеюсь, получат некоторое объяснение
условия взаимной договоренности между избирателем
и избранным лицом.
Наконец, в третьей части книги, говоря об «опорных
понятиях», которые я сгруппировал в алфавитном порядке,
в целом не более произвольном, нежели любой другой, я,
не претендуя на полноту изложения и логическую
стройность, хотел бы показать последовательность своего метода
анализа, своих политических устремлений, своего желания
служить Франции.
МИШЕЛЬ РОКАР
17 августа 1987 г.*
* Книга вышла до того, как Ф. Миттеран выдвинул свою
кандидатуру на президентских выборах 1988 года. М. Рокар считался тогда одним
из главных претендентов на президентский пост от Социалистической
партии. {Прим. ред.)
МОЙ ПУТЬ
Убеждения
Личность — это траектория, говорил Мишель Фуко,
Проследив пройденный путь, можно предугадать и
дальнейшее его направление. Это можно сказать и о следах
лыжника на снегу, которые к тому же позволяют
распознать его стиль ходьбы. Я думаю, что то же самое можно
сказать и о моем пути.
Родился я в 1930 году. Моя мать, дочь учителя —
одного из тех, кто выковал Третью республику так же,
как она выковывала их самих, — была преподавателем,
заведующей студенческим общежитием. Мой отец,
высокообразованный ученый-физик широкого профиля (природа
колебаний, магнетизм, радарная техника, атомная
энергия), в течение 28 лет вел преподавательскую работу в
Высшем педагогическом институте. В числе других он
был творцом французского ядерного оружия. С раннего
детства я восхищался его необычайной способностью к
интеллектуальной сосредоточенности...
Семья, следовательно, принадлежала к средней
буржуазии, что избавляло мою сестру и меня и от бедности,
и от роскоши. Это дало нам счастливое детство,
защищенное от конвульсий истории. Экономический кризис
30-х годов, Народный фронт, война в Испании не
вызвали в нашем семействе заметных для детей отзвуков.
В момент моего рождения наша семья проживала
в Сюрене*. Я не сохранил никакого воспоминания о моем
первом доме и о том, что его окружало, потому что мне
не было и трех лет, когда родители переехали в Париж
на улицу Ассас.
Пригород Парижа. (Прим. ред.)
Мое осознанное восприятие мира пробудилось в 1939
году, когда моя мать зарыдала, узнав о начале войны. Ее
отец служил в 1914—1918 годах в частях альпийских
стрелков. Он пережил четыре года ада, ни разу не взяв
увольнительную. Оставшись после Вердена невредимым, он
скончался через несколько недель после заключения
перемирия от общего истощения. Вскоре оборвался
жизненный путь бабушки, и мать еще в юном возрасте
осталась сиротой. Она знала, что такое война.
Мы выехали из Парижа сначала в Рамбуйе, затем в
Сэнтонж; эти переезды не были настолько трудными,
чтобы их назвать эвакуацией. Но мы жили вне Парижа и
вернулись обратно лишь осенью 1940 года. Жизнь почти
вошла в нормальную колею, тем более что продуктами
питания нас обеспечивал большой сад в Сюси-ан-Бри,
превращенный в огород и птичник. Там мы выращивали
картофель, помидоры, фасоль и фрукты. Мать разводила
кроликов и кур и даже держала поросенка, который не
избежал, несмотря на всю нашу привязанность к нему,
печальной участи быть поданным к столу.
Но в силу ряда обстоятельств я стал осознавать
истинный смысл многих происходивших тогда событий.
Неприязнь, которую выражала моя мать при виде оккупантов,
и настойчивость, с которой она ходила гулять с подругами,
вынужденными носить желтые шестиконечные звезды
(впоследствии кто-то даже придумал, будто она сама
надевала такую звезду), — все это не могло не повлиять на
поведение ребенка. Но особенно сильное впечатление
производили на меня визиты незнакомых людей к моему
отцу; все возраставшая склонность отца к молчанию и
скрытность, хотя мы уже к этому привыкли из-за его
полуглухоты, наконец, внезапное появление у нас одного
из его братьев, который, как я потом узнал, едва избежал
ареста, открыли мне глаза. Не зная определенно, что отец
играл заметную роль в движении Сопротивления, я все-
таки догадывался об этом и молчал.
Атмосфера в годы оккупации с каждым днем
становилась все более тяжелой. Наши друзья-евреи исчезли
один за другим: одних арестовали, другие уехали в те
районы страны, которые, как они надеялись, были более
безопасными. Одной из первых уехала известный философ
Симона Вей, которая гуляла иногда со мной в
Люксембургском саду, когда я был маленьким. В школе мы
остерегались свободно говорить, боясь доноса. Однако
дома часто обсуждали судьбы друзей и двух двоюродных
10
братьев, от которых не было известий с тех пор, как они
пробрались через Испанию, чтобы присоединиться к силам
«Свободной Франции», а также второго брата отца,
оказавшегося в плену в Германии. Мы обсуждали
памфлеты, листовки и документы, которые распространялись
нелегально.
Мне повезло: лет двенадцати от роду мне удалось
прочитать повесть «Молчанье моря» Веркора, которую
я считаю одним из выдающихся произведений
французской литературы. Это было для меня началом знакомства
с современной литературой. Можно понять, какое
впечатление произвела на меня эта книга, если представить,
что я ее читал, запершись в своей комнате, со страхом
прислушиваясь к шуму лифта и звонкам в квартиру.
Мне показалось заслуживающим восхищения то
обстоятельство, что автор книги, сам участник движения
Сопротивления, в разгар войны нашел слова, чтобы сказать о
том, что нельзя переносить на весь немецкий народ
ненависть к тогдашнему правительству Германии. Это
было достойно и справедливо.
Вот почему я не очень удивился, узнав, что мой отец
отправился «отдыхать на Корсику». На самом деле он
присоединился к вооруженным силам «Свободной
Франции». Он улетел в Англию на одном из тех маленьких
самолетов «лизандер», отважные пилоты которых по
приказу британского генерального штаба осуществляли
важные миссии по обеспечению связи с движением
Сопротивления. «Засвеченный» в оккупированной
Франции, отец присоединился к «Свободной Франции», которой
передал свои познания в области военных исследований.
Конец оккупации был особенно тяжелым. Как и все,
мы страдали от холода, были плохо одеты и недоедали.
У нас в квартире немцы произвели обыск — для мальчика
13 лет это было незабываемым испытанием. У матери
хватило сообразительности вовремя передать через меня на
хранение записную книжку с адресами нашим соседям
с верхнего этажа. Это были наши друзья Сантелли.
Я хорошо знал их сына Клода, впоследствии ставшего
известным телевизионным режиссером. В то время он мне
очень помог в трудном деле изучения латыни.
Кроме того, я вступил в организацию скаутов,
созданную протестантами. Ее руководители почти не скрывали,
что за фасадом этой патронируемой церковью
беспартийной молодежной организации велось воспитание
юношества в духе патриотизма и идеалов движения Сопротивле-
1!
ния. Насилие сопровождало нашу жизнь постоянно, и
я рано научился не мириться с ним.
Я увидел вновь своего отца только после освобождения
страны. Мы были в Сюси-ан-Бри, и я запомнил тот
чудесный августовский день 1944 года. В ту субботу после
полудня я находился в глубине сада, когда мать позвала
меня необычайно взволнованным голосом. На крыльце
дома я увидел красивого военного, в котором не сразу
узнал отца. Он был в форме морского офицера с пятью
нашивками. Я был вне себя от радости и гордости, узнав,
что он командовал электронной и радарной службой
военно-морских сил «Свободной Франции». Не знаю, чего
было больше в моей душе — радости или гордости.
Так в 14 лет я узнал, что можно быть в какой-то
мере консерватором и в то же время обладать
высокоразвитым чувством чести, отвращением к раболепию,
любовью к свободе, Франции и республике. Вот что делает
относительными даже глубокие расхождения между левым
политиком, каким я стал, и некоторыми правыми. Все
люди, приверженные этим ценностям, вызывают уважение,
независимо от того, каких политических взглядов они
придерживаются.
Жизнь нормализовалась к тому моменту, когда я стал
подростком. Я уже успел поучиться в нескольких учебных
заведениях: в подготовительной школе, что находилась
в двух шагах от нашего дома, куда родители меня зап-л-
сали именно по этой причине, в начальной школе Рамбуйе
(в 1939 г.), где мой учитель Банэ привил мне вкус к
тщательной работе и научил меня грамотно писать, так
что мне не приходится краснеть за свою орфографию,
в лицее Монтеня, хотя ни разу не посетил само здание
лицея — оно было реквизировано немцами, а классы
разбросаны по близлежащим кварталам, и, наконец, в лицее
Людовика Великого, где я с большим волнением и —
отчего не признаться — даже с детским тщеславием
обнаружил в списке бывших учеников, отдавших свою
жизнь за Францию в первой мировой войне, имя моего
деда по материнской линии. Он был армейским
картографом, затем летчиком и имел несчастье стать последним
офицером его армии, погибшим в бою в сентябре 1918
года. Согласно семейной легенде, он был асом
бомбардировочной авиации и в домашней иерархии культов —
уважаемым человеком.
В школьные годы мне повезло с преподавателями,
как и многим моим сверстникам, проживавшим в наших
12
местах. Тот, кого знакомил с историей Шарль-Андре
Жюльен, гуманист высокой культуры, обладавший
чувством юмора и убеждениями социалиста, навсегда отмечен
светом его личности и знает, что такое большой мастер
своего дела. Преподаватель французского языка г.
Шевалье привил нам уважение к богатому культурному
наследию нашей страны, потребность в его постоянном
изучении и стремлении быть достойным его.
Моя успеваемость в школе была довольно приличной,
но я никогда не довольствовался лишь получением
знаний, а испытывал потребность в поисках и действии.
Такой характер делал меня неутомимым организатором
молодежи. Шесть лет я возглавлял группу скаутов.
С тех пор у меня сохранились вкус к изучению различных
социальных слоев и тяга к коллективной работе, и я
даже заработал прозвище «хомячок-эрудит» (я понимаю,
что оно сегодня может вызвать улыбку у журналистов).
Жизнь в семье дала мне возможность ощутить радость
сопереживания. У меня была только одна родная сестра,
но у младшего брата моего отца было восемь детей, из
которых трое старших — моего возраста. Мы составляли
веселую и предприимчивую компанию, которая увлекалась
то парусным спортом на побережье Бретани, то
вечеринками с сюрпризами, то конструированием моделей —
словом, мы проводили время с жадностью, присущей
молодежи послевоенных лет, и страстно стремились принять
участие в возрождении мира...
После получения аттестата зрелости мне хватило двух
недель марафона по высшей математике, который, на мой
взгляд, можно сравнить только с нагрузкой штрафного
батальона в Африке, чтобы понять, что мое призвание в
ином. Я предпочел поступить в Парижский институт
политических наук прежде всего потому, что меня
привлекало само слово «политика». События того времени:
поражение на выборах У. Черчилля, неожиданный уход
со своего поста генерала де Голля в январе 1946 года,
споры о конституции, раскол партии и быстрое забвение
идеалов движения Сопротивления — все это пробуждало
во мне интерес, и я почувствовал потребность поближе
познакомиться с тем, как функционирует общественный
механизм. С другой стороны, мы получили более полное
представление о всех преступлениях, совершенных во
время войны. Стало ясно, что приход Гитлера к власти был
обусловлен политической слабостью молодой германской
республики. Равным образом уже не было сомнения в
13
том, что реакция западных демократий была слишком
запоздалой. Словом, я открыл для себя значение политики
в тот момент, когда послевоенный период войны
начинался с неудач. Будущее решалось в сфере политики.
Это и стало моим призванием.
Я сделал свой выбор, ни с кем не посоветовавшись,
ибо мои родители в тот момент совершали путешествие.
По возвращении отец дал мне нахлобучку и сказал, что,
поскольку точные науки, без которых невозможно
познание мира, для меня теперь закрыты, он не надеется,
что из меня получится что-нибудь дельное. Родители
по-прежнему будут обеспечивать мне жилье и пропитание,
что же касается платы за обучение, расходов на отдых
и на развлечения, то я должен подумать об этом сам.
Проявив снисходительность — а по сути дела,
великолепный педагогический такт, — отец помог мне устроиться
учеником токаря-фрезеровщика в лабораторию Высшего
педагогического института на неполный рабочий день с
оплатой по профсоюзному тарифу 60 сантимов в час.
Под руководством великолепного мастера я освоил
основы этого ремесла, некоторыми секретами которого с
тех пор восхищаюсь. Этим мастером был старый
политический и профсоюзный активист г. Бертэн,
участвовавший в Народном фронте и воевавший в Испании. Он
сам был живой историей и оказал значительное влияние
на мой дальнейший выбор.
К этому я еще вернусь, а пока скажу, что избранный
мною путь в высшей школе был подсказан как чувствами,
так и устремлениями. Я, конечно, не мог связать свою
жизнь с точными науками, попытка приобщиться к
которым вызвала у меня отрицательную реакцию. С другой
стороны, чтобы подготовиться к общественной
деятельности, нужно было овладеть наукой об обществе. Это
еще только предстояло сделать. Однако не без влияния
отца я навсегда сохранил восхищение перед точными
науками и обоснованностью суждений, необходимой для
их развития. Только глубина подхода, последовательность,
строгая методология позволяют делать выводы и
обеспечивают их надежность, столь необходимую в политике
с ее неопределенностью.
Несколько слов о моем религиозном образовании.
Отец был неверующим, хотя все другие члены его семьи
были правоверными католиками. Моя мать, крещенная
по католическому обряду, в 21 год перешла в
протестантство. Благодаря ей мы с сестрой были протестантами,
14
участвовали в движении протестантской молодежи и
получили религиозное образование в лоне реформатской
церкви Франции. Наш пастор Андре Эшиман был человек
видный, хотя наполовину парализованный и поэтому
трясущийся; он преодолевал свои недуги и каждое воскресное
утро произносил волнующие, удивительные по силе
проповеди.
Вера — дело глубоко личное, но все же отмечу, что
церковное образование оставило во мне глубокий след
и мне не нужно от него избавляться, особенно если
иметь в виду способность сочетать свободу мысли и
постоянный поиск истины со страстным желанием
работать в коллективе. Годы религиозной учебы помогли
мне остаться свободным человеком, несмотря на
постоянное давление требований политической солидарности,
Я поступил в Парижский институт политических наук
в 17 лет, а закончил его в 22 года с некоторой задержкой
по причине ослабленного здоровья, хотя ничем серьезным
не болел.
В обстановке «холодной войны» многие люди,
следящие за развитием мировых событий, терзались вопросом,
как следует относиться к отказу от военной службы по
убеждению. И 1947 год был для меня периодом колебаний
и сомнений. С жадностью я читал пьесы Сартра. Его
романы мне нравились меньше, а к «Дорогам свободы»
остался почти безразличным. Наверное, я уже тогда
понял, что свобода человека измеряется его творческим
потенциалом, а сильное творческое начало позволяет
преодолеть сопротивление внешних обстоятельств. Мне
больше импонировал Камю, и я был его горячим
сторонником, когда между ним и Сартром разгорелся великий
спор. Миросозерцание врача из романа «Чума» было моим
собственным, и я считаю, что нужно изобрести
«счастливого Сизифа» — иначе зачем бы я пошел в политику?..
Моя ненасытная потребность в духовной пище в то
время не знала границ. Она вела меня к Стендалю и
Достоевскому. При всей неутолимой жажде к чтению я
научился опираться на собственное суждение. Когда я
думал о том, как относиться к отказу от воинской службы
по убеждению, в моей душе впервые шла тяжелая
внутренняя борьба, и в конце концов я пришел к отрицанию
отдельных актов протеста. Я со всей ясностью понял, что
проблемы войны и мира не решаются поступками
отдельных людей. Я открыл то, что уже было известно всем
мыслителям после Макса Вебера: этика убеждения, кото-
15
рая оправдывает подобный индивидуальный выбор, не
имеет почти ничего общего с этикой ответственности
коллективных действий.
Первой идеей, которая мобилизовала меня, была идея
европейского строительства. Действительно, стало
совершенно ясно, что послевоенный мир превратился в мир
гигантов. США и Советский Союз доминировали в нем,
а в перспективе просматривался подъем Индии, Китая
или Бразилии. Разве могла в таких условиях разрозненная
Европа сохранить какой-либо вес? Создать единую Европу
было и остается долгом нашего поколения.
Один из моих друзей предложил мне сопровождать
его в Страсбург, где собралась «ассамблея народов
Европы». Там я без особого удовольствия познакомился с
образчиком болтовни, свойственной собраниям подобного
рода, но там я встретил еще двух своих друзей, которые
уговорили меня вступить в Национальную федерацию
студентов-социалистов СФИО*, ибо «европейский выбор»
был в центре ее деятельности.
Оглядываясь назад, я испытываю некое радостное
удивление. Мое поколение, чье отрочество совпало с
первыми годами после освобождения страны, было весьма
политизирование, причем громадное большинство моих
товарищей, которые хотели участвовать в политической
жизни, в то время вступили в компартию или близкие
к ней организации. Горстка из них примкнула к маленьким
группам наподобие Центра действия независимых левых,
ставшего далеким предшественником Объединенной
социалистической партии. Если люди более старшего возраста
вступали в СФИО, то 20-летних социалистов было мало.
Компартия имела исключительный авторитет. Она
контролировала такую громаду, как Всеобщая
конфедерация труда (ВТК), доминировавшую в то время в
профсоюзном движении страны. Многие ученые, артисты,
писатели, работники кино — причем из наиболее
талантливых — были коммунистами. Над миром веяли ветры
деколонизации, и ее знаменем умело размахивал
Советский Союз.
* СФИО — аббревиатура французской секции Рабочего
Интернационала — партии, созданной во Франции в 1905 году под влиянием Жана
Жореса и Жюля Геда. От первоначального названия —
Объединенная социалистическая партия — отказались через год, чтобы с гордостью
подчеркнуть принадлежность к Интернационалу. Партия называлась
СФИО до 1969 года, когда она была переименована в Новую
социалистическую партию под руководством Алена Савари, а в 1971 году — в
Социалистическую партию во главе с Франсуа Миттераном. {Прим. авт.).
16
Романтика и великодушие, казалось, были на стороне
коммунистов, и молодежь шла к ним потоком. Что
касается демократического социализма, то он не
использовал шанса обновления, который ему предоставляла
интеллектуальная эволюция такого человека, как Леон
Блюм. Участвуя в недолгих по времени пребывания у
власти правительствах после освобождения, СФИО шла
к упадку, будучи не в силах воодушевить молодежь.
Хотя юноши моего возраста нередко порывают с
традициями семьи, мысль о вступлении в ФКП мне не
приходила в голову. Глубокое и спасительное недоверие
к коммунистическому миру у меня сложилось благодаря
чтению. Не все достаточно осознали значение
свидетельства Виктора Кравченко в его книге «Я выбрал свободу».
Неистовая по силе и низости кампания против этой книги,
которую я прочел сразу же после ее выхода в свет, не
только не разубедила меня, но, напротив, усилила
уверенность в ее правдивости. Вскоре великолепное
произведение Кёстлера «Слепящая тьма» укрепило это мое
впечатление, хотя в этом и не было необходимости.
Книга Мерло-Понти «Гуманизм и террор», независимо
от намерений ее автора, подействовала на меня
аналогичным образом. Ценностные ориентации моей
молодости четко определили, что для меня неприемлемо.
Именно тогда мой выбор был сделан; он заключался
в безоговорочном отрицании коммунистической системы.
Французские левые со всей очевидностью нуждались в
перестройке, но только в рамках той демократии, которая
у них еще сохранилась. Было ясно также, что левая
политика во Франции возможна лишь при поддержке
компартии избирателями, а успех такой политики —
без руководящей роли ФКП. Нам предстояло прожить
35 лет под гнетом этого противоречия до того момента,
когда ослабление компартии устранило некоторые
трудности, не исключив их полностью.
С учетом всех «за» и «против» мое приобщение к левым
могло осуществиться только через СФИО. Но почему я,
выходец из буржуазной семьи, получивший образование
в элитарных учебных заведениях и воспитанный
достаточно консервативными родителями, вдруг решил стать
левым? Признаюсь, я в точности не помню, что в конечном
счете определило тогда мой выбор. Может быть,
религиозное воспитание. Призыв Священного писания ко
всеобщему равенству не мог оставить меня равнодушным,
но я не хочу сказать, что Евангелие определило мое
17
развитие. Тогда, может быть, опыт моих учителей? Ни
один из них не решался выступать в качестве
проповедника какой-то определенной идеологии. Но ведь
история — тоже учитель. А мое открытие мира рабочего
класса? Здесь у меня был один наставник — г. Бертэн, но,
хотя он и оставил большой след в моей душе, в итоге,
я думаю, влияние шло с разных сторон, и ни одно не было
преобладающим. К этому добавилось убеждение, что
социальная справедливость и мир не могут быть достигнуты
без участия, а еще меньше против воли общества. Поняв
это, я решил идти к тем, кого эти классы считают своими
представителями, к тем партиям, которые — хорошо или
плохо — стремились их защитить... Весь набор этих
разрозненных факторов был в конце концов не так уж и плох,
и почти 40 лет политической деятельности убедили меня
в правильности сделанного выбора, которому я верен до
сих пор. Я считаю, что четкая политическая ориентация
может основываться только на глубоком чувстве
солидарности.
Итак, в конце октября 1949 года, я вступил в
Национальную федерацию студентов-социалистов СФИО.
Это облегчалось тем, что членство в федерации
предполагало обязательное вступление в саму СФИО только
руководителей организации. Правда, я не разделял
полностью некоторых взглядов руководителей федерации.
В Парижском институте политических наук я примкнул
к группе энергичных и разных по личным качествам
студентов; среди них были Жак Андреани — ныне посол
в Риме, Жак-Поль Моро — президент банка
«Кооперативный кредит», Рене Лапотр — президент и генеральный
директор компании ЮТА, Серж Юртиг, ставший
генеральным секретарем Национального фонда политических
наук, Серж Бартелеми — директор страховой компании,
Жан Эли — теперь префект, Жак Каркассон — бывший
председатель Коммерческого трибунала Парижа и многие
другие, в том числе Робер Пандро.
Но вскоре я с болью почувствовал, что собрания
группы не ведут ни к какой практической работе среди
студенчества, полного жизненных сил. Я выдвинул ряд
предложений, и, как это нередко случается, их
осуществление было возложено на самого автора. Так я стал
секретарем парижской группы студентов-социалистов.
Сожалею лишь об одном — о том, что в свое время
не сумел вручить партийную карточку Жаку Шираку,
который часто посещал организуемые мною собрания.
18
В остальном же мне удалось завязать широкие связи,
установить прочные контакты со студенческой галактикой,
тяготевшей к Национальному союзу студентов Франции
(НССФ), у которого помимо самого профсоюза имелись
недавно созданное Общество взаимопомощи, Санаторный
студенческий фонд и другие организации, одна из них,
в частности, управляла студенческими столовыми.
Поскольку я одновременно учился на юридическом
факультете и в Сорбонне, мне пришлось конфликтовать
с председателем корпоративной ассоциации студентов-
юристов Жан-Мари Ле Пэном, человеком достаточно
последовательным в своих взглядах, который выше всего
в политической деятельности ценил мускулы и методы
убеждения, опиравшиеся на физическое воздействие.
Ле Пэн представлял парижских студентов-юристов в
руководстве НССФ. И сам Ле Пэн, и его подручные
прибегали к насилию на улицах и в более закрытых
аудиториях (Алжир как поприще политической борьбы еще не
привлек его внимания). Об этом, как и о том, что Ле Пэн
стал председателем корпоративной ассоциации в результате
махинаций во время избирательной кампании, знали все.
Уверенный в справедливости и обоснованности своего
начинания, я обратился к руководителям студенческого
профсоюза с требованием отозвать этого странного
избранника. Они были далеко не левыми, но «истинно
республиканцами», как и подобало через шесть лет после
окончания второй мировой войны.
До сих пор не могу забыть ответы этих молодых
людей, каждый из которых стремился выступить в своем
стиле. Одни из них говорили в духе
священнослужителей — снисходительно, но с едва скрываемым презрением,
другие — с веселым цинизмом. Но все они повторяли
то же, что издавна и до сих пор говорится на выборах,
когда нет надежды на благоприятный исход: «Твои
принципы нам нравятся и заслуживают уважения, но нам
нужны голоса лепэновской группы, чтобы удержать
большинство».
Морали в этой политике было мало, но она давала
краткосрочный эффект: понадобилось более четырех лет,
чтобы подлинно левое большинство не только положило
конец консервативной ориентации НССФ, но и вообще
лишило ультраправых возможности прикрывать свою
деятельность ссылками на законность акций профсоюзов.
В этой кампании два момента имели особое значение.
Во-первых, дело НССФ касалось десятков тысяч студен-
19
тов. Союз к тому времени объединял подавляющее
большинство студенчества. Многие из руководителей
моего поколения, независимо от того, к какому
политическому берегу их теперь прибило, сформировались,
пройдя через горнило коллективной борьбы этого
замечательного объединения. Во-вторых, целью нашей борьбы
было поставить во главе НССФ левое руководство, но без
коммунистов. Эта борьба была выиграна в 1956 году, когда
образовался конгломерат сил, в который вошли социалисты,
но больше — представители союза Христианской
студенческой молодежи (ХСМ), что было нашим минусом, ибо
вызвало даже некоторую подозрительность со стороны
руководства СФИО. Однако в наш актив можно было
отнести связи, установленные с очень динамичными
деятелями, среди которых оказались будущие руководители
Французской демократической конфедерации труда —
ФДКТ (в то время — Французской конфедерации
христианских трудящихся — ФКХТ), а также Национальной
федерации союзов сельских хозяев, которые тогда входили
в союз Христианской сельской молодежи.
Уроки этой выигранной баталии стоит обдумать.
Действительно, как только какая-либо левая сила
(группировка) вырабатывает достаточно прочные общие
взгляды и проявляет самостоятельность и способность
увлечь за собой попутчиков компартии, не попадая в
зависимость от них, она может действовать эффективно,
оказывать влияние на общественность и добиваться
успеха.
Стремясь установить контакты с различными
организациями, мы не могли игнорировать тех, кто входил в
иные отряды социалистов, и в частности в группировку
«Социалистическая молодежь», которой руководил мой
друг — молодой, видный выходец из Лилля — Пьер Мо-
руа. Насколько нам с ним легко было установить
взаимопонимание и взаимодействие, настолько широта наших
взглядов претила генеральному секретарю СФИО Ги Мол-
ле. Главная причина его неприязни заключалась в том,
что у нас было желание находить, когда это было
возможно и даже невозможно, общую платформу со всеми
левыми силами, включая, разумеется, и коммунистов.
Неуемная активность приносила мне издержки в
личном плане. Получив возможность поступить в
Национальную административную школу по окончании
Парижского института политических наук, я провалился на
устном экзамене, но это дало мне возможность поступить
20
на должность административного секретаря подотдела
иммиграции в министерстве народного здравоохранения и
населения, чтобы зарабатывать на жизнь.
Административная рутина на некоторое время сделала для меня
Кодекс французского гражданства второй Библией, а
его слепое применение — актом веры. Познания в этой
сфере мне полезны и сейчас. Разумеется, в силу тех
убеждений, которые сложились у меня к тому времени, с
началом трудовой деятельности передо мной не мог не встать
вопрос о вступлении в профсоюз. Для активиста
Социалистической партии и представителя неоднородной категории
служащих по найму речь могла идти только о вступлении
в самый представительный профсоюз. Так я стал членом
«Форс увриер».
Как «вечный студент», я был избран национальным
секретарем Союза студентов-социалистов. Чтобы не
нарушать правил политической беспристрастности
государственного служащего и избежать возможных санкций со
стороны руководства министерства, я стал пользоваться
псевдонимом Жорж Сервэ. Имя я позаимствовал у одного
из моих дядей, а фамилию — у знаменитой жертвы
инквизиции XVI века Мишеля Сервэ.
В это время я помолвился с Женевьевой Пужоль,
происходившей из протестантской семьи из горной
области Севенн. Забавным символом наших давних и
неповоротливых традиций стало то, что для вступления
в брак во время прохождения воинской службы мне
пришлось просить разрешения у командира воинской
части.
Призванный в армию весной 1954 года, я был приписан
к ВВС. По окончании школы офицеров-резервистов в
чине майора я был направлен в так называемую
административную секцию премьер-министра, занимавшуюся
вопросами экспорта военной авиатехники. Я познакомился
тогда с человеком, который осуществлял во Франции
закупки военной техники для Израиля. Его звали Шимон
Перес. Мы стали друзьями и продолжаем дружить по
сию пору.
Но через несколько недель после довольно
запутанных разъяснений мне сообщили, что мне следует перейти
на другую должность. Истинную причину этого я узнал
гораздо позже. Оказалось, что активное участие в
деятельности Социалистической партии делало меня
недостаточно благонадежным и меня захотели удалить.
Бесспорно, моя жизнь стала более спокойной, но в то же время
21
в моем личном деле появилась неприятная ссылка на
соображения государственной безопасности. Случай свел
меня уже после 1981 года с начальником генерального
штаба ВВС, которому я поведал свою историю, и он
позаботился о том, чтобы исправить эту
несправедливость. Я и сейчас вспоминаю об этом с улыбкой.
Никто не может пытаться поступить в Национальную
административную школу (ЭНА) более трех раз.
Поскольку две попытки были для меня неудачными и много
времени отнимала общественная работа, я решил, что
провалиться в третий раз нельзя, и стал более серьезно
готовиться к третьей. В результате был принят в школу
во время службы в армии.
Но в это время началось восстание в Алжире.
Правительство, чтобы иметь под рукой вооруженные силы, решило
задержать в армии подлежащих мобилизации, в число
которых попал и я. Это означало, что нам' всем придется
отслужить еще два года, а некоторым и отправиться в
Алжир. Поскольку я был женат, то избежал последнего
варианта.
Победа Республиканского фронта на парламентских
выборах в январе 1956 года привела к власти Ги Молле,
а мой друг Ален Савари стал государственным секретарем
по делам Марокко и Туниса. Благодаря ему я получил
первый опыт работы в министерстве. Опыт оказался
кратким — всего трехмесячным — и довольно скромным,
ибо на мою долю выпала обработка переписки с
парламентом.
Я оставил свою должность, поскольку по правилам
учебы в ЭНА должен был пройти стажировку в Оксере.
Это был для меня редкий год спокойной жизни, таких
у меня в дальнейшем почти не было. Я мог с восторгом
пестовать свою первую дочь Сильвию, которая родилась
в июне 1956 года.
Второй год обучения в ЭНА был для меня также
достаточно спокойным как в учебном, так и в
политическом плане. Я стал рядовым членом СФИО в 6-м округе
Парижа.
Мой сын Франсис родился в конце марта 1957 года,
и второй ребенок принес мне не меньше радости, чем
первый. Заканчивая учебу и уже став государственным
служащим, я почувствовал себя устроенным в жизни,
которую освещала радость отцовства. Включившись в
политическую борьбу, я уже отдавал себе отчет в том, что
с этого пути не сойду, хотя перспектива стать профес-
22
сиональным политиком рдя меня в то время еще не
вырисовывалась. Моим выбором тогда руководили
моральные убеждения, а они были привиты родителями и
воспитанием, но я претворял их в жизнь иначе, нежели
родители. Например, их гуманизм, с моей точки зрения,
мог найти достойное применение только в рядах левых.
Этим я руководствовался в своих решениях в тот момент.
Левый гуманизм остается фундаментом, на котором было
построено здание моих убеждений. В какой-то мере в
этом ключ к моему интеллектуальному и политическому
пути.
Алжир
Нас, членов СФИО, больше всего волновали не
перипетии Четвертой республики и даже не положение в левом
лагере за пределами компартии, а, конечно, война в
Алжире, которая в официальных речах именовалась
«событиями», спровоцированными, как тогда говорилось,
горсткой террористов, управляемых из-за границы.
Ги Молле алжирский народ встретил без энтузиазма,
и он тотчас же повернулся спиной к той политике, во
имя проведения которой был избран. Принципы и разум
отступили под градом помидоров. Идея, в основе своей
благородная, — не пускать Алжир на путь исключительного
национализма — привела СФИО к неправильной
трактовке сложившейся ситуации. Поскольку Ги Молле протянул
руку алжирцам так, что ее никто не мог ухватить,
он фактически отказался от всякого стремления пойти
им навстречу.
Я был среди тех, кто составлял в СФИО неформальное,
но сильное движение противников алжирской политики
партии. Антиколониалистские убеждения никогда не
покидали меня. Достоинство несовместимо с порабощением,
поэтому требование автономии или независимости —
смотря как понимает их партнер — всегда обоснованно.
Однако оно может получить подлинный смысл лишь в
том случае,- если будет поставлено на службу
экономическому, социальному и культурному развитию страны.
Согласно традициям ЭНА, ее слушатели на третьем
году обучения проходят стажировку в учреждениях.
Но в соответствии с директивой Ги Молле основная
часть выпускного курса была направлена на стажировку
23
в административные службы Алжира. Исключение было
сделано только для имеющих двоих детей.
Моя стажировка проходила в метрополии, на
предприятиях «Пешинэ». Там я узнал и понял достаточно
много для того, чтобы по возвращении доказать своим
товарищам по партийной организации, что в социальном,
экономическом, финансовом и стратегическом плане
национализация этого предприятия не столь необходимая
мера, как это думало большинство левых в то время.
Между тем война продолжалась, а вместе с ней шел
распад Четвертой республики. Я не считаю такой уж
большой своей заслугой то, что сделал вывод о скором
приходе к власти генерала де Голля. Эту мысль я высказал
в январе 1958 года в одной статье, которая шокировала
многих моих друзей.
Припомним обстановку тех лет и что в то время всех
беспокоило. Де Голль проявил достаточно мудрости, дав
своей партии «Объединение французсого народа» (РПФ)
погрузиться в летаргический сон после явного поражения
на выборах в мае 1953 года, а не рисковать ее
перерождением в сборище погромщиков демократических сил.
Тем не менее его консервативное воспитание, военная
карьера, репутация приверженца идей Мораса, его нескрываемое
презрение к партиям давали немало оснований для
беспокойства. Путч в Алжире, хотя и носил ограниченный
характер, был попыткой свергнуть республиканские
институты. Меня всегда поражала мысль о том, что сильные
и прекрасные слова, которые де Голль произнес в своей
знаменитой речи по поводу путча генералов 1961 года,
другие, и прежде всего лидеры левых партий, могли
сказать в отношении путча 13 мая 1958 г. У них были
те же основания, но не хватало таланта и авторитета.
Поэтому на демонстрации, смысл которой состоял
в защите самой идеи республики, а не просто Четвертой
республики, нам всем воочию довелось убедиться в том,
насколько обескровлены и дискредитированы были левые.
Да и в самом ли деле мы были так обеспокоены, как
утверждалось в наших слишком абстрактных протестах?
Я думаю, что многие видели опасность в возвращении к
власти генерала, хотя в то же время в самом генерале
видели возможный щит для республиканских институтов.
Как бы то ни было, французы не ошиблись.
В это время я закончил ЭНА. Избрав при
распределении социальный сектор, я вышел из ожесточенной
конкуренции за высокое назначение в других секторах,
24
которая шла между лучшими выпускниками. Я стал
инспектором финансов вместе, в частности, с Жаком де
Ларозьером, нынешним управляющим «Банк де Франс».
Было принято решение, что выпускники ЭНА начнут
свою деятельность на административном поприще в
Алжире, где проведут первые шесть месяцев. Поскольку
исключение делалось лишь для имеющих троих детей, я
отправился туда. Единственно, о чем я сожалел, —
это о том, что приказ о моем отъезде был подписан за
восемь дней до очередного съезда СФИО, на котором Ги
Молле должен был дать разъяснения по поводу своей
алжирской политики и деятельности в мае 1958 года*. Я внес
немалый вклад в подготовку съезда, так как мне было
поручено заниматься проблемами административного
управления меньшинством в качестве помощника
Эдуарда Депре. Однако мне нужно было отправляться в Алжир,
и только там из сообщений печати я узнал, что Ален
Савари вышел из СФИО и образовал вместе с другими
социалистами, выступавшими против войны в Алжире,
Автономную социалистическую партию (АСП). Я не
замедлил вступить в ее ряды.
Итак, в сентябре 1958 года я впервые приехал в Алжир.
Моя роль, как и других, состояла в том, чтобы
финансировать инспекторов; в течение шести месяцев я проверял
бухгалтерскую отчетность. В силу ряда обстоятельств эта
рутинная работа стала драматичной, захватывающей
и имела далеко идущие последствия, о которых я не мог
и предполагать.
Мой прекрасный друг офицер специального
административного подразделения армии Жак Бюникур сообщил
мне, что армия предприняла ужасающую
широкомасштабную операцию, о которой абсолютно ничего не знали в
метрополии: речь шла о том, чтобы провести массовую
эвакуацию сельского населения, а затем выжечь напалмом
эвакуированные зоны. Сотни тысяч перемещенных лиц
были сгруппированы в лагерях. Операция была секретной,
армия не располагала достаточными средствами для
создания нормальных условий их жизни. Число жертв росло
с ужасной силой. Долг требовал проинформировать
гражданские власти о действиях армии, которая никому не
дает отчета.
* В мае 1958 года во Франции пала Четвертая республика. {Прим.
ред.)
25
Некоторое время спустя, действуя вопреки военной
верхушке и премьер-министру, генерал де Голль назначил
Поля Делаврие генеральным делегатом правительства
в Алжире. Власть на местах отныне становилась
гражданской и вручалась человеку, верой и правдой служившему
республике. Через одного общего знакомого я добился
у него аудиенции и сообщил о том, что мне было известно.
Я сказал, что могу, пользуясь своими полномочиями,
провести для него конфиденциальное расследование.
Предвидя, что этот чудовищный скандал постараются
замять, если не будет представлено достаточно
конкретных доказательств, и до главы государства не дойдут
сведения о действиях военных, он одобрил мою идею.
Я попросил у своего начальника разрешения проверить
землеустройство, что дало мне возможность вести
расследование практически повсеместно. Моим начальником был
Рене Ленуар — мой друг, ставший впоследствии
государственным секретарем при президенте В. Жискар д'Эстене.
Мне сдается, что он догадывался о моих истинных
намерениях. Наверное, поэтому он и дал мне разрешение.
Обзаведясь необходимыми командировочными
документами и получая соответствующий прием со стороны
всех гражданских и военных властей, я в сопровождении
небольшой группы смог посетить несколько лагерей для
перемещенных лиц и составить о них точный, детальный
и удручающий доклад. Мой официальный отчет о
землеустройстве также был сделан и, несомненно, находится
в архивах Генеральной инспекции финансов. Однако
другой, секретный, неофициальный отчет, в котором
численность депортированного алжирского населения
оценивалась приблизительно в 1 миллион человек, был
направлен непосредственно генеральному делегату
правительства в Алжире. Его личный секретарь перепечатала
документ в девяти экземплярах, которые были
пронумерованы; я их собственноручно завизировал. Адреса мне
дал Поль Делаврие. Он поручил мне направить два
экземпляра секретным путем, какой я сочту подходящим,
в самые высокие инстанции республики. По одному этому
можно судить о том, насколько серьезно были осложнены
его отношения с властями метрополии. Я передал один
экземпляр документа моему товарищу по выпуску ЭНА —
Жану Майе, работавшему в секретариате президента
республики, а другой — моему близкому другу Оливье
Шеврийону, который входил в состав секретариата
министра Эдмона Мишле. Менее чем через два месяца я
26
с удивлением прочитал полный текст моего доклада в
газете «Монд» и еженедельнике «Франс обсерватёр».
Эта публикация вызвала большую дискуссию в стране
и за рубежом. Не неся никакой ответственности за факт
публикации, я тем не менее разделял ответственность
за ее содержание и сообщил кому следует, что авторство
принадлежало мне. Узнав об этом, премьер-министр
потребовал моей отставки. Однако я избежал этой участи,
ибо Эдмон Мишле признал на заседании Совета
министров, что утечка информации шла из его личного
секретариата.
100 миллионов франков (тогда еще говорили — 10
миллиардов сантимов) были немедленно ассигнованы для
срочной помощи депортированным, а армия получила
формальный приказ прекратить «перегруппировку»
алжирского населения. Однако десятки тысяч гражданских
лиц — мужчин, женщин и детей — уже погибли в
результате этой операции.
В сравнении с абсурдным и чудовищным преступлением
горстки безответственных лиц, поправших все законы,
даже если они и были законами войны, последствия,
которые имела для меня публикация моего доклада,
представлялись малозначащими. Некоторые знакомые не
подавали мне руки, но зато другие горячо поддержали меня.
Мне пришлось выдержать неприятный трехчасовой
разговор с моим шефом, но в конце концов он одобрил мои
действия. Расследование, что я сделал, и публикация его
результатов, чего я не делал, соответствовали его
пониманию государственной службы. Можно, конечно, много
говорить о высшем эшелоне государственной
администрации, но она вправе гордиться своими демократическими
традициями и уважением свободы, достойно
сочетающимися с интересами страны. В этом нет ничего
удивительного, и это вдохновляет.
Апрель 1959 года. Я покинул Алжир, который
исколесил вдоль и поперек в сопровождении множества людей
при обстоятельствах, порой незабываемых, чаще опасных,
нежели забавных. Память производит отбор по своим
собственным законам. Об этой великолепной стране,
пережившей скорбный период, у меня иногда возникают
необычные воспоминания: ночная трапеза, разделенная с
маленьким французским гарнизоном в алжирской
глубинке, или на обратном пути долгая скачка в сопровождении
шести-семи всадников, надевших в целях маскировки
джеляби, когда страх уступал место восхищению прекрас-
27
ным зрелищем — лошади, растянувшиеся в линию длиной
800 метров и мчащиеся во весь опор по свежему жнивью
под грозовым небом. Но помнятся и другие, более
трагические эпизоды.
Вернувшись во Францию, я начал нормальную
профессиональную карьеру. Жизнь молодого разъездного
инспектора финансов нелегка, график его разъездов очень
плотный, а командировочные достаточно скромны. В 1960 году
я находился в отъезде каждый второй день, причем
комфорт был весьма убогим. И поскольку составление
отчета отнимало столько же времени, сколько сама
инспекция, объем работы получался весьма значительным,
а отпуск сокращался. Домашних радостей от этого,
естественно, становилось меньше. Но сама работа была
очень интересной. Приходилось, например, прекрасным
осенним днем давать оценку производительности
перегонного куба винодела, установленного возле ручья, к
которому вела неровная дорога, или ранним утром в запущенной
провинциальной бойне разбираться в том, за все ли туши
был выплачен налог, о чем удостоверяли марки,
наклеенные в перепачканном блокноте. Это помогло мне
познакомиться с провинциальной Францией, с ее повседневной
действительностью. Бухгалтерия — наука весьма
неделикатная, она вникает во все и вся: от мельчайших
затруднений в деле претворения в жизнь сложного
политического курса до жестоких битв административных управлений
против чрезмерного, парализующего контроля. Нередко
приходилось защищать государственных служащих,
обходивших некоторые предписания, поскольку мне было
ясно, что неукоснительное соблюдение бесконечных
инструкций, налагающихся друг на друга, могло бы привести
к полному застою. Я учинил, *в частности, маленький
административный скандал, когда возложил вину за
недопустимые проволочки в строительстве школ на
финансового контролера из моего министерства, а не на службы
министерства народного образования. У нас это было не
принято.
Неутомимый труд, достоверность сведений,
поставляемых администрации, обеспечили инспекции финансов
престиж и место в государственном аппарате, хотя в
противовес распространенному мнению у нее нет статуса
«высшего административного звена».
Левые силы были обескровлены, как я уже говорил.
Но это обстоятельство благоприятствовало возникновению
разнообразных новых организаций, в их числе — Авто-
28
номной социалистической партии, в которую я вступил,
хотя и знал, как и все остальные ее члены, что ей не
хватит духу выковать значительную политическую силу
будущего; остальные организации представляли собой
клубы.
Вскоре между всеми ними (в основном они были
малочисленнее, чем можно было судить по их
наименованиям) завязались переговоры об объединении. В
переговорах принимали участие Союз социалистических левых
сил, руководимый Жилем Мартинэ и Клодом Бурдэ,
который получил безусловное признание благодаря своей
газете «Обсерватёр» (затем превратившейся во «Франс
обсерватёр», а позднее — в «Нувель обсерватёр»),
активисты-католики, стремившиеся к политической
деятельности и входившие в состав Движения за освобождение
народа (оно влилось в Союз социалистических левых сил),
коммунисты-отщепенцы, объединившиеся вокруг Жана
Попрена и еженедельника «Трибюн дю коммюнизм»...
Первый вопрос, который встал перед руководителями
Автономной соцпартии, заключался в том, принимать ли
в партию Пьера Мендес-Франса и Франсуа Миттерана.
Огромный престиж первого предопределил восторженный
прием, раздалось лишь несколько выкриков со стороны
крайне левых. Но они добились того, что национальное
бюро партии отказало в приеме Ф. Миттерану, не
пользовавшемуся в то время авторитетом, сопоставимым с
авторитетом Мендес-Франса. Оглядываясь назад, следует
с сожалением признать, что была допущена большая
ошибка!
И только в 1960 году после трудных переговоров
и компромиссов состоялся съезд, на котором была
образована Объединенная социалистическая партия (ОСП).
Ее рождение было встречено с энтузиазмом, на съезде
присутствовали делегации более чем из 50 стран, среди
которых было много представителей стран «третьего
мира», в том числе Сальвадор Альенде из Чили и Махди
Бен Барка из Марокко.
Поставленная цель была ясна и могла мобилизовать
энергию широких и благородных сил. Три исторические
левые партии Франции — партия радикалов, СФИО и
ФКП — разделяли коллективную ответственность за
неспособность защитить Четвертую республику. Каждая из
них, как было очевидно, не могла вдохнуть жизнь в левые
силы: ФКП — по причине своей неизменной преданности
Советскому Союзу (новым доказательством того были
29
ее колебания по поводу использования «секретного
доклада» Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС); СФИО —
вследствие общей посредственности и упадка, отсутствия
всякой интеллектуальной жизни в партии и капитуляции
перед военными властями в Алжире; и наконец, партия
радикалов — из-за того, что, отстранив Мендес-Франса от
поста председателя партии, растеряла основную массу
своих членов и полностью дискредитировала себя. Все
нужно было строить заново. Эту миссию взяла на себя
ОСП.
Для этого нужно было действовать по трем
направлениям. Во-первых, необходимо было создать избирательный
блок левых сил по возможности на базе совместно
выработанной программы объединения. Хотя в ОСП не
было ни прокоммунистов, ни «попутчиков», для ее членов
было ясно, что разногласия способны обречь левых на
бессилие.
Во-вторых, чтобы не дать ФКП возможности играть
главную роль в образовании этого блока или союза,
обновленным левым необходимо было выработать
современную доктрину, отвечающую быстро меняющимся
реалиям в мире, для которого были характерны
напряженность между Востоком и Западом, появление Общего
рынка (договор о его создании только что вступил в силу)
и в особенности поразительно высокий темп
экономического роста в капиталистической системе, что
подтверждало возрождение ее жизненных сил. В этих условиях
задача состояла не в том, чтобы устранить препятствия
для экономического роста, возникавшие вследствие
злоупотреблений частного сектора, а, напротив, обеспечить
возможно более справедливое распределение
произведенных богатств, выделить достаточно средств на
удовлетворение общественных потребностей, в том числе на
образование, и, наконец, ввести больше демократии в
общественную жизнь и в особенности в деятельность
предприятий.
При всех различиях, порожденных историей их
возникновения, все группировки ОСП в общих чертах разделяли
представление о том, какими должны быть молодые,
активные, современные левые силы. Однако при этом они
все по-разному представляли, как осуществлять эти задачи.
Какому союзу следует отдать предпочтение — с ФКП или
СФИО. До каких пределов расширять
национализированный сектор? Как решить проблему частных школ?
По всем этим позициям обновленные левые силы должны
SO
были дать точные ответы, согласовать позиции.
Благородство исходных принципов облегчало положение, но
само по себе ничего не решало.
Но дело не терпело отлагательств. Продолжение войны
в Алжире грозило перечеркнуть все надежды на то, что
левые силы во Франции достигнут зрелости.
Да, война продолжалась, она несла разорение стране
и раскол левым силам, в которых определенная часть
занимала колеблющуюся позицию.
В Алжир были отправлены французские вооруженные
силы. Де Голль продолжал держать их там. Французские
солдаты погибали тысячами. Молодежь Франции
единодушно осуждала эту войну, мотивы которой решительно
отвергала. Быстро позабыв об алжирских французах*,
а именно в них заключалась вся трудность проблемы,
французская молодежь воспринимала эту войну лишь как
колониальную. Это была жестокая война. Военные
говорили об отдельных успехах, но 10 миллионов алжирцев
образовали неистощимый резерв для сражающихся.
До общественности стали доходить слухи о том, что в
некоторых частях в Алжире применяются пытки. Разве
можно было надеяться после таких ужасов, что два
народа примирятся в один прекрасный день? Однако
левые партии не разворачивали настоящую борьбу. ФКП,
пытаясь придерживаться той же позиции, из-за которой
она в 1956 году проголосовала за предоставление
«специальных полномочий» правительству, выступала за мир,
но не говорила, каким образом его можно достигнуть.
СФИО не забывала, какую политику от ее имени вели
Ги Молле и Робер Лакост, и посему не осуждала
продолжения войны.
Только ОСП считала, что оппозиция может сплотить
и выразить народную волю, и именно она взяла на себя
инициативу организации демонстраций. Ее успехи —
незначительные, но реальные — побудили крупные
организации, как мы надеялись и предвидели, принять эстафету.
Демонстрации стали повторяться. И когда применялось
насилие, причем по крайней мере в двух случаях очень
жестокое (всем памятны побоище у метро «Шарон» и
события октября 1961 г.), это не было делом
демонстрантов. Именно в это время я научился решать проблемы
общественного порядка, стал овладевать искусством орга-
* В Алжире проживало около миллиона выходцев из Франции.
{Прим. ред.)
31
низации демонстраций, поддерживать выступления
протеста без насилия, хотя почти всегда в таких случаях
появляются провокаторы с той и с другой стороны. Эти
уроки мне пригодились в дальнейшем...
Поскольку наши действия этим не могли
ограничиваться, нам пришлось решать для себя непростой вопрос
о неповиновении политике правительства. Нужно было его
поощрять или нет? Я не сомневался, что на этот вопрос
ответ может быть лишь отрицательным — это мне
подсказывали здравый смысл и совесть. Но, как нередко
случается, дискуссии на эту тему завершались принятием
половинчатых решений. Уже тогда стал давать ростки
левый экстремизм.
Я со все большим интересом отдавался политической
работе, которую начал в 1960 году вместе с несколькими
моими друзьями, не входившими в состав ОСП. Она
заключалась в том, чтобы, используя связи, которые мы
установили в Алжире во время своего пребывания там,
публиковать и распространять небольшой бюллетень
либерального толка, предназначенный для отслуживших в
Алжире офицеров. Нашей целью было дать читателям
объективную, взвешенную информацию и заставить их
задуматься над ней. Бюллетень стремился хоть как-то
воздействовать на царивший конформизм,
препятствующий трезвому пониманию того, что война зашла в тупик.
Благодаря умеренному тону бюллетень был неплохо
встречен в штабах французской армии в Алжире. Другие
мои товарищи вели аналогичную работу среди
французских солдат. Дало ли это начинание полезные плоды?
Я склонен думать, что да. Наш труд, значение которого
я не собираюсь преувеличивать, все-таки предопределил
здравое поведение части армии и значительной части
французских войск в Алжире во время «путча генералов».
Наряду с этой работой я вел другую, более
конфиденциальную; она состояла в том, что я переправлял
президенту страны информацию об истинном положении дел
в Алжире, которую для меня готовили анонимные
корреспонденты из числа военнослужащих и работников
гражданской администрации. Посредником при их
передаче был мужественный человек, государственный служащий
высокого ранга, а ныне занимающий видный пост
представителя парламентского большинства Жан Франсуа-
Понсе*. Людям, обладающим чувством ответственности,
* Ж. Франсуа-Понсе занимал этот пост в 1986—1988 годах.
(Прим. ред.)
32
борьба против войны в Алжире позволяла, как видим,
поддерживать самые неожиданные контакты, что делает
честь демократии и не должно вызывать удивление.
В знаменитой речи, в которой де Голль публично
осудил «горстку отставных генералов», готовивших
«апрельский путч» 1961 года, вновь предстал де Голль
«Свободной Франции», человек, которому служил мой отец.
Политическая ситуация в стране, деятельность самого
де Голля дали мне, как и многим другим, возможность
осознать, каким тяжелым бременем дело защиты
республики, а через нее и демократии ложилось в то время
на плечи генерала. Именно поэтому, став впоследствии
одним из левых руководителей, я никогда не употреблял
по отношению к де Голлю формулу «личная власть».
Непримиримость в вопросах прав человека и
ответственный подход к оценке обстановки побудили клубы, и в
их числе наиболее престижный Клуб Жана Мулена,
членом которого я являлся, провести углубленный анализ
всех обстоятельств алжирского конфликта и тех
многочисленных проблем, которые нужно было решить, чтобы
способствовать его урегулированию. На протяжении 18
месяцев клуб готовил серьезный анализ, благодаря чему
к началу переговоров у обеих сторон было основательное
досье различных данных.
В тот период молодая ОСП развивалась успешно.
Принимая во внимание разнородность входивших в нее
группировок, нельзя не признать, что партии удавалось
оставаться на высоте современного, динамичного и
эффективного политического мышления, не терять чувства
реальности и в полной мере осознавать свою
ответственность за начатое дело. С заключением Эвианских
соглашений и прекращением войны в Алжире окончилась
тяжелая трагедия, которая еще долго отзывалась в
многочисленных новых драмах.
С этого дня начала отсчет история не одной, а уже
двух стран. Алжир завоевал свою независимость ценой
общей и личных трагедий, пережитых народами обеих
стран, и 25 лет, истекших с тех пор, оказалось
недостаточно цдя того, чтобы изгладить эти трагедии в памяти
людей.
Не отказавшись от своей жесткой позиции, пока это
было возможно, и не проявив тем самым гибкости,
Франция принесла в жертву прежде всего «черноногих»*,
* Так именовали французских поселенцев в Алжире. (Прим. ред.)
2—1048 33
хотя утверждала, что защищает их, порождая у них
несбыточные мечты.
Но война показала — и последующие события
подтвердили, — что при всей обоснованности требований
независимость обретает подлинный смысл, если только служит
интересам развития, позволяет реально улучшить
положение местного населения. В этом вся проблема «третьего
мира».
Поэтому я столь же уверен в том, что мы были правы,
когда вели борьбу против войны в Алжире, как и в том,
что мы еще сегодня расплачиваемся за непонимание
реальностей слаборазвитых стран. Конечно, завоевание
независимости всегда наносит урон другой стране, и в
порядке вещей, что между ними может сохраняться
враждебность, но общие интересы должны побуждать обе
страны преодолеть это препятствие и сразу же после
деколонизации без промедления приступать к поиску
решений, которые подсказывает здравый смысл.
Этого, к сожалению, не произошло. Тем не менее
я продолжаю утверждать, что нельзя было успешно
бороться против войны в Алжире, как это делали многие
люди моего поколения, не отдавая себе отчета в том, что
представляет собой «третий мир», не задаваясь постоянно
этим вопросом и не думая о будущем развитии. Нет ничего
удивительного в том, что эти проблемы продолжают
приковывать мое внимание.
В наши дни, когда международные проблемы
воздействуют на решение наших внутренних проблем, к числу
которых относятся прежде всего вопросы занятости,
иммиграции, терроризма, улучшение отношений между Север-
ром и Югом и содействие развитию — одна из
предпосылок мира. Это та сфера, где Франция, сумевшая провести
деколонизацию всей Черной Африки, Марокко и Туниса,
имеющая опыт поддержания тесных связей с Алжиром,
может достигнуть значительных успехов. Мои взгляды на
эти проблемы сложились во время войны в Алжире.
Раздоры среди левых
Новый этап наступил и для ОСП, когда обнаружились
ее внутренние слабости. Лишившись такого стимулятора,
как борьба против войны, ОСП впала в затяжной кризис,
вызванный всплывшими на поверхность глубинными
раздорами.
34
Не буду вдаваться в подробности этой скучной истории.
Достаточно сказать, что состоявигае в ОСП
экс-коммунисты были антисталинистами, наши троцкисты проклинали
вечное сектантство своего течения, наши социал-демократы
отвергали всякий компромисс, затрагивающий принципы,
наши левые католики, более чем кто бы то ни было,
стремились к союзу всех левых группировок и т. д. Однако как раз
те самые принципы, во имя которых каждый член ОСП
критиковал извращение отстаиваемых им традиций,
заставляли его считать неприкосновенным то, что осталось
от этих традиций. Католики верили только в «партийную»
родственную близость, троцкисты связывали надежды с
агитацией среди рабочих, бывшие коммунисты нарочито
подчеркивали свое холодное пренебрежение к выборам,
в то время как бывшие члены СФИО сохраняли скверную
привычку держаться за свои выборные посты в местной
администрации и даже — как это ни смешно — подумывали
о депутатских мандатах.
О печально известных течениях в ОСП было сказано
немало. Из всего этого я сохранил в памяти два момента.
Во-первых, успех того или иного течения внутри партии
предопределялся прежде всего его лексиконом. Тот, кто
умел пользоваться словами и тем самым затрагивал
глубинные чувства избирателей, получал их голоса, хотя
смысл речи не давал для этого оснований. Во-вторых, в
каждом течении находили выражение традиции, имевшие
30—40-летнюю историю. Однако вне партии течения
подвергались осуждению — внешний мир хочет, чтобы каждая
партия говорила одним голосом. Хотя демократическая
жизнь предполагает различия, комментаторы и
общественное мнение, по всей видимости, желают видеть партии
застывшими и однородными, можно даже сказать —
сталинскими.
Все эти внутренние раздоры привели к тому, что ореол
ОСП потускнел, она утратила авторитет, а вместе с ним —
почти половину своего состава и возросло число клубов.
Все эти организации дали немало поводов для
размышления, потратили кучу бумаги и опубликовали несколько
книг, среди которых на мой взгляд, наиболее
значительной была книга «Государство и гражданин», изданная
Клубом Жана Мулена.
Между клубами и партиями, независимо от числа их
членов, существовало одно глубокое различие: только
партии могли принимать решения об участии во всеобщих
выборах. Высоко ценя роль клубов в смысле их вклада в
2** 35
обновление политической мысли, я в то же время понимал,
что это вклад был не особенно продуктивен, ибо не
обеспечивал подходов к завоеванию власти.
Ги Молле подталкивал СФИО к слишком сложной
стратегии — одновременному участию в парламентских
комбинациях при поддержке правых без голлистов,
восстановлению связей с ФКП, использованию довольно
жесткой марксистской фразеологии. Это вело партию к
склерозу, лишало ее мобильности и не давало ей
возможности понять эволюцию общества. Поэтому я сохранил
верность ОСП.
В путаной деятельности ОСП было, однако, несколько
достижений. Когда правительство открыло дебаты по V
плану, ОСП взяла на себя смелость разработать
альтернативный план, опирающийся на цифровые данные и
макроэкономические модели. Он предлагал реальные
перспективы. Альтернативный план был выдвинут в форме
законопроекта, который представил наш единственный депутат
Танги-Прижан. Хотя от этого плана сохранилось только
несколько страниц в правительственном вестнике «Жур-
наль офисьель», важно уже то, что партия, переживающая
кризис, смогла составить такой капитальный документ.
В моей профессиональной жизни произошли некоторые
сдвиги. После трех лет изнурительных командировок
инспекция финансов поручила мне в 1962 году в течение
года пройти стажировку в Центре по изучению
экономических программ. В нем велось углубленное обучение,
основанное на применении современных методов
математического программирования и матричного
калькулирования при составлении анализов и прогнозов. Познание
новейших элементов экономической науки далось мне
нелегко, но в итоге я приобрел квалификацию настоящего
профессионального экономиста. После этой стажировки я
был принят на работу в отдел экономических и
финансовых исследований казначейства, который в дальнейшем
получил наименование «управление прогнозов». С 1963 по
1967 год я работал в отделе экономических бюджетов,
который вскоре возглавил, и был генеральным секретарем
комиссии расчетов экономических бюджетов страны.
Сочетание этих функций делало меня фактически основным
составителем рекомендательных докладов по
экономической политике, которые наше учреждение представляло
министерству экономики и финансов. Это была
увлекательная работа, по крайней мере для тех, кого интересует
этот предмет. Благодаря ей я очень быстро ознакомился
36
со всеми тонкостями современной экономики, и это очень
помогало в моей политической деятельности.
В поисках новых форм деятельности члены ОСП стали
принимать участие во многих ассоциациях, таких как
Ассоциация за демократию и за развитие социального
образования на местах, «Граждане 60-х годов», «Новая
демократия» и др. Все эти ассоциации занимались
реальными, конкретными проблемами, и некоторые из них стали
родоначальницами «групп муниципального действия»,
достигших феноменального успеха в Гренобле под
руководством Юбера Дюбеду. Частые встречи членов партии с
ФХКТ, ставшей после «деконфессионализации» в 1964
году Французской демократической конфедерацией
трудящихся (ФДКТ), углубили понимание современной
профсоюзной работы, которая должна ориентироваться не
столько на количественные, сколько на качественные
показатели (профессиональную подготовку,
информированность, участие в принятии решений). Короче говоря, ОСП
понемногу стала выходить из первого кризиса.
Чтобы расширить диапазон активности партии,
популяризировать клубы и в особенности подготовить
возобновление политической деятельности Пьера Мендес-Франса,
мы организовали «встречи социалистов» в Гренобле. Темы
представленных на них докладов были достаточно
специальными. Морис Дюверже говорил о государственных
институтах, Пьер Лаво — о внешней политике и о
взаимоотношениях с развивающимися странами, а я — об
экономических проблемах (в том числе о денежном обращении,
правильном проведении политики национализации,
планировании) .
Идеи, высказанные на этом коллоквиуме (май 1966 г.),
получили большой резонанс в прессе и еще долго питали
мысль левых демократических кругов. За этой встречей
последовали другие, которые стали развивать тему
«деколонизации провинции», в свою очередь, давшую толчок
дискуссии в левых кругах по вопросу о децентрализации
и об ограничении полномочий государственных властей.
Лозунгом дня в этот период была демократизация
французского общества. ОСП стала лабораторией идей не
потому, что другой роли она играть не могла, и не потому,
что ей просто нужно было чем-то занять время, которое
в своем положении она не могла посвятить завоеванию
власти. Дело в том, что в 60-е годы в наиболее четко
сформировавшихся организациях и в информированных
левых кругах стало созревать сомнение в значимости идео-
37
логии; через 20 лет это превратилось во всеобщее
поветрие.
Разоблачение культа личности Сталина положило
конец советскому мифу, однако Запад не смог дать этому
исчерпывающие объяснения. Социал-демократия в этих
условиях приобрела более привлекательный облик, хотя
для Франции она, по сути дела, не могла предложить
подходящую модель.
Вот почему люди моего поколения первыми во
французской политической жизни были вынуждены вплотную
заняться проблемами общества, которые ранее
принадлежали то к области идеологии, то к области тактических
задач.
Мы начали интеллектуальный поиск; смысл его, как
показали «встречи социалистов» в Гренобле, состоял в
том, чтобы преодолеть схемы, навязанные трудной
историей рабочего движения и порождавшие у нас страх
перед политикой, построенной на категориях XIX века.
Мы же, напротив, хотели поставить проблемы иначе —
не в количественном, а в качественном плане, хотя и не
могли сказать заранее, что даст самым обездоленным
обсуждение таких трудно поддающихся цифровому
выражению тем, как децентрализация, демократизация
учреждений, планирование и т. д.
Для нас было важно прежде всего оторвать левых от
идеолого-тактических или скорее тактико-идеологических
проблем. Нужно было вернуться к четкому пониманию
той истины, что общество само должно иметь право
голоса в политической жизни. Если же ее сводить лишь
к вмешательству государства, то можно не только пройти
мимо эффективных способов принятия решений, но, что
еще более опасно, обречь себя на использование только
тех методов, которые применяет государство, иначе
говоря — в основном методов принуждения. Именно в
свете этой дискуссии 60-е годы приобрели особое
звучание. Хотя май 1968 года, как это ни парадоксально,
несколько снизил ее значение или по крайней мере размыл
четкость ее содержания, из наших размышлений тех лет
в дальнейшем родился образ мышления левых, более
очевидно нацеленный на общество и его проблемы.
Политическая жизнь между тем шла своим чередом.
Срок президентского мандата генерала де Голля истекал,
и в 1965 году выборы президента впервые прошли на
основе всеобщего прямого голосования. Для будущего
левых сил это событие имело большое значение. Компар-
38
тия благоразумно заняла выжидательную позицию. Ги
Молле, зная, что его положение было не из блестящих,
предпочитал удерживать контроль над аппаратом СФИО,
чем идти на серьезный риск провала на выборах. После
неудачной попытки Гастона Деффера выдвинуть свою
кандидатуру казалось, что дорога открывается для Пьера
Мендес-Франса. Но он, относясь резко отрицательно к
президентской власти, установленной конституцией Пятой
республики, наотрез отказался баллотироваться в
президенты.
Франсуа Миттеран, в то время пребывавший в
изоляции, умело воспользовался сложившейся ситуацией и даже
тем, что он не был ни с кем связан, для того чтобы
заручиться поддержкой сначала СФИО, затем радикалов
и, наконец, ФКП, которую устраивало, что Миттеран
не был в то время руководителем какой-либо большой
группировки; компартия, безусловно, не предполагала, что
в дальнейшем Миттеран сможет стать кандидатом всех
левых сил.
Перспектива выдвижения его кандидатуры вызвала
бурные дебаты в рядах ОСП. Нужно было не допустить
и принятия непоправимого политического решения, и
окончательного раскола между меньшинством, глубоко
приверженным единству левых сил, и куда более
значительной группой, имевшей возможность стать группой
большинства, которая не стремилась к объединению левых
сил и возражала против кандидатуры Миттерана. Я
предложил компромиссное решение (это была «поправка
Сервэ»), согласно которому ОСП поддержит
Ф.Миттерана, но одновременно будет вести собственную
политическую кампанию. Поправка была принята. Таким
образом был выдвинут единый кандидат левых сил.
Избирательная кампания стала фактором боевого и
политического пробуждения левых сил, которые Ф.
Миттеран заставил говорить в унисон. В результате генерал
де Голль был переизбран не с первого, а со второго
тура. Это не было победой в полном смысле слова.
Но все же это была победа.
Вот почему на следующие выборы — парламентские
в 1967 году — мы смотрели с некоторым оптимизмом.
Образование Федерации демократических и
социалистических левых сил (ФДСЛС) рождало надежды, но они
отчасти омрачались тем, что Ги Молле и радикалы имели
политический вес и возможность использовать его в
своих целях. Понятно поэтому, что мы, как и некоторые
39
другие, воздержались от вступления в этот конгломерат,
хотя он и вызывал у нас определенный интерес.
После трудных переговоров было заключено
соглашение между ОСП и ФДСЛС о проведении избирательной
кампании, причем в 60 округах мы обещали не
противостоять друг другу. Впервые в моей жизни я был выдвинут
кандидатом в депутаты от 4-го избирательного округа
департамента Ивелин. Хотя я получил в два раза больше
голосов,» чем кандидат нашей партии в 1962 году, тем
не менее немного отставал от кандидата компартии, что
обязывало меня по существовавшему соглашению снять
свою кандидатуру в его пользу перед вторым туром
голосования. Общие результаты по стране были
неблагоприятны для ОСП, которой удалось добиться избрания
только четырех депутатов, в числе которых, к счастью,
был Пьер Мен дес-Франс, баллотировавшийся в Гренобле.
Опасение оказаться в избирательном тупике побудило
созвать в скором времени чрезвычайный съезд нашей
партии, где был рассмотрен вопрос о нашем
присоединении к ФДСЛС. По этому вопросу мои опасения не
рассеялись, и я продолжал считать, что большой удельный вес
аппарата СФИО, на который слияние почти не повлияло,
затормозит в перспективе при всей тактической ловкости
Миттерана эволюцию федерации в желательном
направлении. Время объединения, на мой взгляд, еще не пришло.
С несколькими товарищами по партии я направился
в провинцию, чтобы разъяснить свою точку зрения,
которая, к моему огорчению, диаметрально расходилась со
взглядами Жиля Мартине. Когда наконец собрался съезд,
ко всеобщему удивлению, мою точку зрения поддержало
большинство, а Мартине оказался в меньшинстве. Это
было неожиданностью и для прессы, и для наших внешних
партнеров. Так я стал национальным секретарем, то
есть лидером ОСП.
В этой ситуации я получил, на какое-то время
поддержку со стороны членов ОСП, придерживавшихся левацких
взглядов. Они были сильны не столько числом, сколько
своим красноречием и упорством. Я знал, что вскоре мне
придется вступить в конфликт с ними.
Первый из этих конфликтов разразился уже на съезде
из-за отношения к «шестидневной войне» на Ближнем
Востоке. Мы были ошеломлены образованием в партии
течения, базоговорочно и фанатично поддерживавшего
палестинцев. Требование национального самоопределения
палестинского народа мне представлялось законным,
40
но ни я, ни большинство членов ОСП не ставили под
вопрос право Израиля на существование, на безопасность
и на признание его границ. Яростный антисионизм леваков
прикрывал псевдомарксистской фразеологией позиции,
граничившие с элементарным расизмом. Добиться в
партии уважения национальных прав и еврейского народа
стоило большого труда. Мне это удалось, поскольку я
ратовал за безотлагательные поиски мира на Ближнем
Востоке путем переговоров. Однако тогда, в разгар
«шестидневной войны», многие сторонники Израиля плохо
восприняли мою настойчивость, хотя и согласились с
этой позицией в дальнейшем. С другой стороны, многие
из тех, кто сочувствовал арабам и в прошлом активно
выступал вместе со мной против войны в Алжире, не
соглашались с нашим требованием признать Израиль.
По правде говоря, этот конфликт отравлял
внутрипартийную жизнь ОСП в течение многих лет, но я не изменил
своих взглядов.
Как бы там ни было, на съезде 1967 года верх
одержало большинство под моим руководством, которое по
партийно-политическим соображениям не желало
объединяться с ФДСЛС.
Кое-кто покинул партию, в том числе Пьер Береговуа.
Другие предпочли вести полемику, как, например, Жан
Попрен, который с присущей ему твердостью и
непреклонностью так далеко зашел в своих раскольнических
взглядах, что конфликтная комиссия вынесла решение
о его исключении из партии. Нет необходимости говорить,
что в наших взаимоотношениях долго присутствовала
некоторая горечь. Не стоит говорить и о том, что время и
совместная борьба помогли залечить эти раны. Опыт
деятельности разрозненных левых сил в тот период
значительно способствовал расцвету объединенных левых в
наши дни.
Именно тогда мне представлялось очень важным вновь
приобщить левых к борьбе вокруг социальных вопросов,
что позволило бы им пустить более глубокие корни в
народной среде. ОСП была единственной партией, которая
могла сделать это, но я надеялся, что подобная практика
может распространиться и на другие партии.
Б начале 1968 года наше внимание было привлечено
к социальным конфликтам нового рода. На предприятиях
компании «Родиасета», «Берлие» и некоторых других без
участия профсоюзов возникли движения, которыми
руководили комитеты, состоящие по преимуществу из молодых
4t
рабочих и служащих, зачастую не являвшихся членами
профсоюза; эти движения выступали под лозунгами,
выходившими за рамки требований повышения зарплаты, и
больше касались условий труда и способа выражения
мнений персонала. На деле эти новые социальные
движения совершенно ясно указывали на возникновение
потребности самовыражения, утверждения личности, права
на внимание. Примечательно, что подобные мотивы были
отмечены и в выступлениях зимой 1986/87 года.
В то же время продолжали бурлить университеты,
там усиливалась критика методов преподавания. Доклад
ОСП о новых формах забастовок и обращение к
студентам — членам ОСП были, насколько мне известно,
единственными в своем роде документами, которые уже в конце
марта 1968 года обращали внимание на причины
недовольства, которое вскоре переросло в майский взрыв.
Первые выступления конца апреля — начала мая меня
мало взволновали прежде всего потому, что тогда я думал
о другом: наша семья медленно распадалась, ибо
необходимое в семейной жизни взаимопонимание исчезло.
Бывают трудные ситуации, когда распри углубляются,
и тогда нельзя затягивать момент разрыва, какую бы
горечь и боль он ни нес с собой. Я жил напряженной
политической жизнью, и мне нужно было, чтобы кто-
нибудь разделял ее со мной. Наша совместная жизнь
подвергалась сильнейшему давлению со стороны, хотя бы
потому, что часто приходилось делать серьезный выбор.
Принимать такие решения без взаимного согласия было
немыслимо как для Женевьевы, так и для меня.
Возвращаясь к политике, должен сказать, что я ке
питал особого уважения к левацкому руководству НССФ.
Более того, у меня вызывал раздражение тот поспешный
экстремизм, который сквозил в его критических
выступлениях. Поэтому я мало верил в успех его политических
акций. И в самом деле, только невероятная оплошность
со стороны правительства, поправшего многовековые
правила свободы университетов и бросившего полицию в
Сорбонну, стала истинной причиной взрыва недовольства.
В ответ на эту акцию прошли массовые демонстрации,
беспощадно разогнанные полицией. Этого оказалось
достаточно, чтобы были воздвигнуты первые баррикады.
Сигнал к беспорядкам прозвучал в полную силу лишь
вечером 10 мая. Кто умеет видеть и слушать, тот,
вопреки утверждениям радиостанций, освещавших
события с самого начала до конца (одно официальное лицо
42
назвало радиостанцию «Европа-1» «повстанческим
радиопередатчиком»), мог убедиться, что главное было не в
баррикадах. По опыту проведения демонстраций против
войны в Алжире я знал, что даже небольшое число
неконтролируемых экстремистов, к которым почти всегда
примешиваются провокаторы, не может просто так
превратить мирную демонстрацию в толпу насильников, если
жестокость полиции не будет тому способствовать. Один
из моих товарищей по ОСП два года спустя слышал в
семейном кругу от своего дальнего родственника,
служившего в специальной бригаде префектуры полиции Парижа,
признание в том, что он вместе со своими сослуживцами
«поджег не меньше автомобилей, чем демонстранты».
Избежать насилия, направить в нужное русло действия
анархистов, выявить их и по возможности изолировать —
вот что было главной заботой нашей партии тогда. И мы
можем сказать, что в итоге в вошедшем в историю
майском кризисе 1968 года случаев физического насилия было
на удивление мало, учитывая ту активную политическую
агитацию, которой он был отмечен.
Но главными были внезапность пробуждения и размах
студенческого движения.
Если первые выступления студентов в Нантере не
вышли за рамки местного инцидента, то 10 мая поднялось
практически все студенчество.
Переполненный из-за притока многочисленного
послевоенного поколения, задыхавшийся в тисках устарелых
педагогических традиций, в соответствии с которыми
учащимся преподавались устоявшиеся, хотя и несколько
обновленные дисциплины, университет не отвечал
ожиданиям студентов. Происходящее вне университета никак
не отражалось на его внутренней жизни. Между тем
поколение, проходившее в то время обучение в
университете, еще несколько лет назад устроило восторженную
встречу Джонни Холидею и объявило рок-н-ролл своим
знаменем, о чем свидетельствовал, в частности,
карнавальный праздник, организованный на площади Нации
в Париже Даниелем Филипачи. Число присутствовавших
на нем превзошло все ожидания.
В этот период началось массовое распространение
транзисторных радиоприемников. По своим транзисторам
молодежь слушала обо всем на свете: о пафосе кубинской
революции, позднее, в 1966—1967 годах, о героической
борьбе вьетнамского народа. Все это находило отклик
у студентов, склонных к политической борьбе. Потребует-
43
ся лет 15, чтобы взошли ростки духовности, которую
изничтожала сталинская бюрократия. В конце 60-х годов
до этого было еще далеко, и комитеты поддержки
Вьетнама, созданные по всей Франции, становились центрами
политического просвещения и объединения учащейся
молодежи — левацкой, троцкистской, диссидентско-коммуни-
стической и находящейся в рядах ОСП. Эта молодежь
дышала энтузиазмом, ненавидела всяческие формы
угнетения, выражала свою солидарность со всеми крупными
движениями против колониализма и господства
произвола в мире.
В течение двух-трех дней в начале мая 1968 года
слились в один поток критика закоснелых методов
преподавания, утверждение стиля жизни, выражением
которого стали поп-музыка и свобода нравов, стремление
студенческой молодежи занять свое место в
освободительной борьбе на всей планете. Этому способствовало
появление полиции в Сорбонне. Это событие воспламенило
все французское студенчество. Несмотря на баррикады,
общественное мнение незамедлительно встало на сторону
студенчества.
На другой день после жаркого вечера пятницы, 10 мая,
национальное бюро ОСП обратилось с призывом к
профсоюзам провести широкую акцию протеста*. В
понедельник, 13 мая, через Париж прошла грандиозная мирная
демонстрация, организованная Федерацией национального
образования, ФДКТ и ОСП; представители официального
аппарата компартии шли рука об руку с левацкими
руководителями студентов. В дальнейшем такое больше не
повторялось.
На протяжении всего этого периода я поддерживал
тесный контакт с руководством ФДКТ — Эженом
Деканом и особенно с Эдмоном Мэром, Марселем Гонэном
и некоторыми другими. К ним стекалась информация, и
они образовали центр принятия решений в момент, когда
забастовка рабочих 14 мая приняла эстафету у студентов.
Забастовка не ставила требования повышения заработной
платы, а настаивала на диалоге и переговорах перед
принятием любого решения, отказе от слепого
повиновения власти предпринимателей, зачастую безымянной, —
все это свидетельствовало о том, что рабочий класс на
* М. Рокар, по существу, приписывает ОСП инициативу проведения
всеобщей забастовки и демонстрации 13 мая, даже не упоминая ВКТ,
хотя известно, что именно она сыграла в этом деле ключевую роль.
{Прим. ред.)
44
свой манер, но в том же духе, что и студенты, заявлял
о праве быть услышанным. Рабочие утверждали
человеческое достоинство, которым ранее на предприятиях
пренебрегали. У нас было такое чувство, будто нас влечет
бурный, неудержимый поток, который лишь ценой
больших усилий можно было направить на достижение
конкретных политических целей. Подобно многим другим, я
считал особенно необходимым не допустить гибели людей.
Как национальному секретарю наиболее крупной из
политических организаций, участвовавших в движении, мне
предстояло сыграть в этом важную роль.
Проведению каждой демонстрации предшествовали
неимоверно трудные переговоры между их
организаторами. Я всегда настаивал — и почти всегда добивался
этого, — чтобы маршрут демонстрации был согласован с
префектурой полиции и чтобы наши силы порядка были в
состоянии помешать демонстрации выплеснуться в другие
районы.
Это были дни какого-то сумасшествия. Численность
нашей партии резко возросла. Наши активисты, участники
забастовки, проявили удивительное чувство
ответственности и благоразумие. И если рабочая забастовка в столь
малой мере сопровождалась актами насилия, то заслуга
в этом принадлежит в основном членам ФДКТ. Требуя
изменения природы власти, они не намеревались прибегать
к насилию цдя достижения этой цели.
Забастовочное движение не вышло за законные рамки,
и этим мы в значительной степени обязаны
национальному бюро ОСП и стремившемуся проявлять
сдержанность руководству ФКП, а также, вне всяких сомнений,
здравомыслию, твердости, умеренности и чувству
ответственности префекта парижской полиции Мориса Гримо.
Его инструкции полиции о действиях в этой ситуации,
даже если они, как говорили, выполнялись не в полной
мере, по моему мнению, представляют собой вершину
достойного поведения республиканца при проведении
операций по поддержанию порядка.
Кстати, Гримо в тот период был, пожалуй,
единственным представителем государственной власти, придававшим
ей некоторый авторитет. Что касается правительства,
то оно было в состоянии полного распада, пять министров
подали В' отставку. Сам генерал де Голль в какой-то
момент являл собой трагическое зрелище — старец,
совершенно не контролировавший ситуацию.
Во время демонстрации 24 мая чуть не произошел
45
серьезный инцидент. Программа шествия была заранее
согласована и одобрена. Поэтому для нас неприятным
сюрпризом оказалось то, что в момент, когда
демонстранты должны были расходиться, и в том месте, где это
должно было произойти, прямой и боковые пути были
блокированы силами полиции, действовавшими по приказу
человека, имя которого мне так и не удалось установить.
Поскольку движение в обратном направлении было
практически невозможно из-за большого скопления
народа, мы рекомендовали демонстрантам сесть на землю и
ждать, пока проход не будет открыт. Мы выдвинули
вперед нашу службу порядка, обычно следовавшую в
конце колонны, чтобы создать заслон между полицией и
студентами и избежать тем самым провокаций с той и
другой стороны. После полуторачасового ожидания
полиция стала применять силу. Демонстранты бросились
бежать. Несколько членов нашей службы порядка были
жестоко избиты, их пришлось отправить в больницу.
В тот же вечер председатель НССФ и член ОСП
Жак Соважо в своей страстной речи призвал к проведению
новой демонстрации на следующий день в 15 часов.
Я особо опасался внезапных решений и вытекающей из
них угрозы обострения ситуации. Мне удалось добиться
отмены призыва к проведению демонстрации в результате
долгих дискуссий на ночном заседании, на котором
я дал волю обычно несвойственному мне гневу. В качестве
альтернативы я предложил провести митинг в каком-
нибудь помещении. Был выбран стадион «Шарлети».
Предлагая провести митинг, а не демонстрацию, я
преследовал две цели. Прежде вего я считал нужным
избежать новых актов насилия и дать возможность
движению сохранить минимум достоинства и здравомыслия.
Затем попытаться соединить народный протест с
официальной политической жизнью. Это было тем более
необходимо, что паралич, который поразил тогда власть, мог
открыть дорогу антиреспубликанскому перевороту.
Помешать такому развитию событий и предложить позитивную
программу мог только один человек — Пьер Мендес-
Франс. Один он, если бы ему представился случай
публично высказать назревшие требования, мог бы показать их
законность таким образом, чтобы они оказали воздействие
на всю политическую систему, парламент и правительство.
На мой взгляд, было очень важно, чтобы главные идеи
майского движения были услышаны, чтобы от них не
отказались, а поставили на службу французскому общест-
46
ву. Если поведение рабочих было на сто процентов ясно,
то на действия студентов влияло взбудораженное
меньшинство, хотя большинство придерживалось той же
ориентации, что и рабочий класс. Демонстранты и
забастовщики были далеки от мысли о замене власти или о
фронтальной атаке на существующие государственные
институты, они требовали лишь одного — обеспечения им
места в обществе. Май 1968 года стал выражением
широкого возмущения простых людей тем, что их считали
лишь винтиками в безликом административном механизме.
Народное движение отражало стремление к интеграции
общества, отрицание давящей иерархии, желание, чтобы
учитывалась тяга студентов и рабочих участвовать и
влиять на деятельность университета, предприятия и
общества в целом. Занять подобающее место в обществе
хотели многие женщины и девушки, чувствовавшие, как
заколебались основы патриархальной системы. Май
1968 года прежде всего требовал признания достоинства
человека и подлинной свободы слова для всех.
Французское общество еще долго ощущало положительное
воздействие этих событий.
Возникла срочная необходимость перевести все эти
настроения в четкое русло практической политики, отсечь
всю псевдореволюционную болтовню и, используя эти
настроения, осуществлять решительный курс на социальное
и культурное преобразование нашего общества. Такова,
на мой взгляд, была задача митинга на «Шарлети».
Митингу, назначенному на 27 мая, предшествовало
ночное заседание национального бюро ОСП, на которое
было приглашено несколько человек, в том числе,
разумеется, Пьер Мендес-Франс. Он, однако, категорически
отклонил нашу просьбу выступить на «Шарлети», сказав,
что пойдет туда, лишь чтобы выразить симпатию
молодежи. Как я узнал впоследствии, Мендес-Франс опасался,
что правые могут учинить там побоище, и хотел своим
присутствием воспрепятствовать этому. Обескураженные
его ответом, мы в конце концов решили отказаться
от выступлений, с тем чтобы на митинге говорили только
представители студентов и профсоюзов, но не
политические деятели.
В то время ходили самые разные слухи, и они
будоражили общество. К счастью, Ален Кривин* и руководители
НССФ уверили меня, что держат под контролем свои
Лидер троцкистской группировки. {Прим. ред.)
47
организации. В конечном счете митинг прошел спокойно.
Это спокойствие, однако, отражало некоторое
разочарование: было такое чувство, что мы наблюдаем закат майского
движения, лишившегося перспективы из-за отхода Мен-
дес-Франса, в то время как забастовки с захватом
предприятий достигли своего апогея и неминуемо должны
были пойти на спад.
Что было потом, хорошо известно: внушительная
демонстрация голлистов на Елисейских полях 30 мая,
роспуск Национального собрания и его захват
консервативными кругами.
Позиция ОСП на парламентских выборах была ясна:
партия стремилась дать спокойную политическую оценку
идеям мая 1968 года, отмежевываясь при этом от тех, кто
не понял их благородной направленности в будущее. Нам
удалось выдвинуть 215 кандидатов, но ни один из них не
был избран, даже Мендес-Франс, который решил выйти из
ОСП, но имел достаточно такта объявить об этом после
окончания выборов. Мощь взрыва, при котором мы только
что присутствовали, убедила меня в том, что студенческая
и рабочая молодежь Франции не видит для себя будущего
в традиционных политических силах, но она обладала
таким запасом энтузиазма и энергии, что была в состоянии
сформировать новое широкое политическое движение.
Задача вырисовывалась сама собой. Вместе с тем майское
движение вскрыло опасность насилия, исходившую от
левацких элементов, недостаточно сильных в
теоретическом плане, но достаточно безответственных в своих
поступках, чтобы превратиться в реальную угрозу.
Только ОСП могла с успехом бороться против
левачества, что я считал совершенно необходимым. Поэтому я
решил закрепиться на позициях «босса» ОСП и вести
борьбу на двух направлениях: создать на волне майского
движения однородную политическую силу и в то же время
ослабить влияние левацких кругов.
Троцкисты и маоисты с ученым видом вели споры
о форме, которую примет грядущая революция. Появилось
множество новых организаций, из которых заслуживала
внимания «Революционная коммунистическая лига» —
маленькая, но хорошо организованная, дисциплинированная
и сверхактивная партия. Маоистская организация
«Пролетарская левая» занялась опасным и абсурдным делом —
созданием «народных трибуналов». Подобные идеи прони-
48
кали и в ОСП, где несколько интеллектуалов принялись
теоретизировать на тему о том, что «если система
прибегает к насилию для подавления своих противников, то это
оправдывает и делает необходимым ответное насилие со
стороны рабочих».
Поскольку некоторые члены нашей партии оказались
восприимчивыми к подобным рассуждениям, я выдвинул
встречное предложение: учитывая интерес к проблеме
насилия, провести дискуссию на эту тему. Я решил, что на
предстоявшем съезде партии помимо углубленного
обсуждения вопросов самоуправления следовало развернуть
дебаты о роли насилия в истории. Были образованы рабочие
группы. Я добился, чтобы национальное бюро ОСП взяло
на себя разработку 17 тезисов, касающихся различных
аспектов насилия. В конце концов было достигнуто
практически единодушное согласие относительно того, что в
ответ на насилие со стороны социальных систем
народные массы в той или иной степени тоже могут
прибегнуть к насилию, но оно будет законным и действенным
лишь в том случае, если будет служить средством обороны.
Как элемент наступательной тактики, насилие либо
получает поддержку лишь у меньшинства, либо приводит к
установлению полицейских или диктаторских режимов,
что по сути представляет еще одну форму поражения
демократических сил.
Сегодня это всем кажется очевидным. Между тем то,
что нам удалось объединить вокруг этой дискуссии и
ее выводов многих блестящих, но отклонявшихся от
истины интеллектуалов, склонных рассматривать насилие
как законный метод борьбы и готовых его одобрить, было
если не единственным, то, во всяком случае, существенным
результатом, благодаря которому во Франции нет таких
организаций, как «Красные бригады» в Италии и банды
Баадера в ФРГ. Более того, наши молодые интеллектуалы
публично осудили применение насилия в качестве ответной
меры на социальное угнетение, хотя и не получили
поддержки.
Однако в центре внимания съезда ОСП, состоявшегося
в Дижоне в мае 1969 года, было не насилие, а вопросы
самоуправления.
Термин «самоуправление», встречавшийся в некоторых
трудах французских социалистов конца XIX века, не
появлялся в лексиконе левых до 1965 года, когда федерация
химиков ФДКТ снова стала его употреблять в связи с
требованием перестройки системы управления на пред-
49
приятии. В мае 1968 года этот термин был подхвачен
всей ФДКТ, однако представители других организаций,
участвовавших в массовом движении, отнеслись к нему
достаточно равнодушно.
Массы бастующих рабочих быстро взяли на
вооружение этот термин. Мы попытались — ив этом я принял
участие — расшифровать «самоуправление» как процесс
выработки решений с учетом мнений всех
заинтересованных, как возможность для трудящихся самим влиять на
жизнь предприятия, в особенности в том, что касается
организации труда, как большую автономию для коллективов
во влиянии на работу выборных органов местного
управления, как возможность потребителей высказываться о
деятельности общественных служб. Короче говоря, мы
хотели предоставить обществу больше возможности
самому управлять своими делами, а не подталкивать его к
тому, чтобы ожидать всего от государства, и не навязывать
ему подобной позиции.
Революционные группировки, естественно, попытались
взять за модель самоуправления систему и правительство
Советов (под лозунгом «Вся власть Советам!»).
Компартия включилась в дискуссию и позднее сама стала
использовать термин «самоуправление». Все отсылали нас к
югославскому опыту, который в действительности не имел
ничего общего с тем, что мог дать существенный
прогресс социальной демократии во Франции. В конечном
счете мы перестали употреблять термин «самоуправление»,
а смысл его стали передавать словом «автономия», в
большей мере отвечавшим истинным чаяниям наших
сограждан, стремившихся к расширению своих прав и
свободы.
В то время мы еще возлагали большие надежды на то,
что нам удастся разработать обеспечивающий свободу
социальный проект, который предусматривал бы
постепенный переход организации общества от иерархического
командования к принятию согласованных решений. Все
антиавторитарные идеи мая 1968 года могли, по нашему
мнению, воплотиться в продвижении к ответственной
социальной системе.
В результате коллективного обсуждения (как правило,
такие обсуждения идут с большим трудом, несмотря на
то что вносят дополнительную ясность в вопрос) нам не
удалось сформулировать проект самоуправления в четкой
и убедительной форме. Сама идея, однако, продолжала
жить и рождать надежды. Не случайно спустя два года
50
Социалистическая партия, созданная на съезде в Эпинэ,
включила ее в свой основополагающий документ.
Каждое левое течение Франции вкладывало свой смысл
в термин «самоуправление». Подобное разночтение
обрекало идею на невозможность быть воплощенной в жизнь.
Тем не менее самоуправление оставалось знаменем
переориентации самих левых сил на борьбу против
авторитаризма.
Съезд ОСП, во всяком случае, оказался весьма
насыщенным. На нем было больше научных заседаний, чем
политических баталий.
В тот момент, когда он проходил, генерал де Голлъ
объявил о намерении провести референдум по вопросу
о региональной реформе.
Левые силы, потерявшие ориентацию при рождении
Пятой республики, еще не могли в полный голос заявить
о себе. Они искали способ утвердить себя в стремлении
к единству и в оппозиции голлизму, но у них еще не было
политической программы. Если бы мы заняли
половинчатую позицию в вопросе о референдуме, то оторвались бы
от других левых сил и в то же время, учитывая, что с
1966 года мы доказывали необходимость региональной
реформы, нам было бы непросто решить вопрос: то ли
отвергнуть реформу, чтобы не порывать с левыми, то ли
пойти на разрыв с ними и поддержать реформу.
К счастью, де Голль избавил нас от проблемы выбора,
предложив на том же референдуме решить вопрос о
реформе сената. Мы окончательно склонились к
отрицательному ответу. В руководстве ОСП преобладали настроения
в пользу неучастия в референдуме. Однако съезд
незначительным большинством рядовых членов партии поддержал
мое предложение голосовать против реформы. Это
вызвало благотворный кризис в руководстве, позволивший мне
отмежеваться от самых левацких кругов.
Поражение генерала де Голля послужило причиной его
отставки. Это известие сильно взволновало меня. С тех
пор как Франция стала республикой, немногие деятели
наложили столь глубокий отпечаток на ее жизнь. Как бы
ни поступал де Голль, для всех он все же оставался
главой «Свободной Франции». Хотя в течение 11 лет его
президентства я боролся без устали против
консервативной социальной политики и против системы, заметно
усилившей привилегии капитала, тем не менее я одобрял
действия генерала, направленные на защиту республики,
заключение мира в Алжире и восстановление междуиа-
51
родного авторитета Франции. Самое важное в его
наследии — конституция Пятой республики и ядерные силы —
вызвало много дискуссий, но теперь бесспорно признано.
Во всяком случае, когда ты уважаешь своих противников,
это делает тебе честь, а де Голль умел так вести себя
даже по отношению к ярым врагам.
Генерал ушел с большим достоинством, оставив,
однако, без ответа многие вопросы, касавшиеся проведения
референдума. Действительно, никто никогда так и не
узнает, что побудило де Голля самому соорудить западню, в
которую он попал, — большая усталость, влияние возраста
или что-то другое, — хотя некоторое объяснение мы
находим в великолепной биографии де Голля, написанной
Жаном Лакутюром.
На последовавших затем президентских выборах я был
выдвинут кандидатом от ОСП. Я пытался дать разумное
объяснение периоду, который мы только что пережили.
Это было непросто, ибо образ баррикад был еще у всех
в памяти. Но тем не менее ощущалась необходимость,
чтобы прозвучал по крайней мере хотя бы один голос,
который напомнил бы о чаяниях молодежи, об
устремлениях общества, о его нуждах и надеждах,
игнорировавшихся политической системой. Все, что не удалось сделать
на стадионе «Шарлети», я должен был совершить во время
выборов. Это был единственный случай в моей жизни,
когда я согласился выступить в роли свидетеля, а не
политика, добивающегося реализации определенного проекта,
хотя нельзя отрицать, что первая роль содействовала
исполнению второй.
Думаю, что в целом мне удалось донести до
общественности свои взгляды, установить с ней контакт и даже
вызвать некоторую симпатию к себе. Я добился весьма
скромных результатов (3,66 % голосов), но они были
значительно выше тех, которых добивались неосновные
кандидаты. Положение Гастона Деффера и СФИО было
ненамного лучше (5,06 % голосов). Большое число весьма
трогательных писем, направленных мне, подтвердило, что
моя избирательная кампания нашла понимание не только
у тех, кто отдал мне свои голоса, но и у тех, кто
поддержал «перспективных кандидатов».
Цифры свидетельствовали о состоянии упадка, в
котором все еще пребывали левые силы. Конечно, при этом
сохранялась надежда на то, что, очутившись на дне, они
смогут собраться с духом и всплыть на поверхность.
Но им не следовало полагаться только на выведенную
52
социологами закономерность, согласно которой структура
французского общества не может сохраняться при
длительном отсутствии крупной левой политической силы.
Независимо от того, что делают и чего не делают лидеры
левых сил, левой политической ориентации всегда
найдется место в политической жизни Франции, и это место
ей обеспечивают избиратели, которые дорожат
историческими традициями или находят объективные причины,
чтобы придерживаться левых взглядов. Левые всегда были и,
я убежден, всегда будут во Франции. Но ясно также и
то, что объяснение их существования лишь законами
Дарвина (функция рождает орган — иначе говоря,
потребность в левой силе создает саму эту силу) еще не дает
всех гарантий их успеха.
Май 1968 года отчетливо показал — и с этим
приходится считаться, — что разрыв между политической
структурой и гражданским обществом не может сохраняться,
не порождая взрывов. Помимо необходимой и
продуманной деятельности, нацеленной на то, чтобы направить
движение в русло ненасильственной борьбы и
предотвратить попытки применить эти методы со стороны тех, кто
питает к ним склонность, партии следовало
безотлагательно включить в свою платформу требования,
провозглашенные в мае 1968 года (в известной мере он стал
наглядным подтверждением того, что было предсказано на
«встречах социалистов» в Гренобле), то есть требования,
связанные не с количественными, а с качественными
показателями: предпочтительнее <<лучше», нежели «больше»;
констатация бунта в обществе, прежде готового мириться
с подчинением, в обмен на которое оно получило рост
покупательной способности; стремление к ликвидации
социальных барьеров и более справедливому
распределению прав и обязанностей, устранению архаических
структур. Главное состояло в том, чтобы не остаться глухими к
этим требованиям, хотя их выдвижение порой
сопровождалось эксцессами и беспорядком, впрочем, чаще всего на
словах.
Общество поступилось кое-каким комфортом, но
быстро стало искать ему замену. Политическая система
непременно должна была сделать то же самое.
53
Обновление
После того как Жорж Помпиду стал президентом
республики, приход на должность премьер-министра Жака
Шабан-Дельмаса, рядом с которым, к нашей радости,
оказался ветеран клубного движения Жак Делор, создал
условия для более открытой политики и свидетельствовал
о намерении расширить диалог по социальным
проблемам, что не могло оставить безразличными ни меня, ни
моих друзей.
Тем временем ушедший с поста премьер-министра
Морис Кув де Мюрвиль задумал вернуть себе депутатское
кресло. Замещавший его депутат от Парижского округа
отказался подать в отставку, и тогда по настоянию Союза
за новую республику* свое место предложил депутат от
4-го избирательного округа департамента Ивелин.
«Предложил» — самое подходящее в данном случае слово: по
единодушному мнению политических обозревателей,
процедура переизбрания в традиционной вотчине
консерваторов была простой формальностью. Поскольку у меня
уже были связи в местных кругах, а во время
президентских выборов я приобрел известность, я тоже решил
выдвинуть свою кандидатуру. Ожесточенная
избирательная борьба продолжалась шесть недель, но в результате
я одержал победу.
Эта победа была неожиданной и вызвала
многочисленные отклики. По крайней мере на одной территорий ОСП
преодолела порог в 4—5 % голосов, к которому она
привыкла, и получила более 50 % во втором туре.
Но мне были хорошо известны подспудные течения
в моей партии, чтобы предаваться сладкой эйфории,
которую могло оправдать большое число и разнообразие
поздравлений, поступивших в мой адрес.
ОСП не имела подобных успехов. Над маленькими
политическими группировками довлеет проклятие: успех
или рост всегда воспринимаются как угроза, потому что
нарушают равновесие внутренних сил!
Мой постоянный конфликт с леваками серьезно
обострился. Поскольку я всегда отдавал предпочтение
диалогу и установлению связей со всеми левыми силами,
то из-за этого я оказался в партии в меньшинстве. Спустя
* Так называлась тогда голлистская партия — ныне Объединение в
поддержку республики (ОПР). (Прим. ред.)
54
полтора года, через две недели после съезда
социалистов в Эпинэ, на котором была образована новая партия,
объединившаяся вокруг Миттерана, состоялся съезд ОСП.
Я постарался подчеркнуть значение происшедших
событий. Мои слова были плохо встречены. И мне не без труда
удалось одержать верх. Члены ОСП, придерживавшиеся
крайне левых взглядов, растерявшись, вышли из партии, и
я утверждаю, что это была победа. На ее алтарь я принес
немало жертв. Я не избежал политической изоляции, и
на протяжении трех лет мне приходилось разумные и
взвешенные выступления насыщать революционной
фразеологией. Вне всякого сомнения, временами я терял
авторитет, но вряд ли можно считать бесполезным то, что
мне удалось при помощи самых эффективных методов
ослабить экстремизм, не допустить его усиления, а
следовательно, помешать тому, чтобы он нанес вред, как в
некоторых соседних странах в 70-х годах. Поглощенный
этой задачей, возникшей в силу сложившихся
обстоятельств, я, судя по всему, не сумел осознать, в какой
степени в 1969—1973 годах были утеряны шансы на
достижение главной цели — превращения движения мая 1968 года
в мощную и сплоченную политическую силу. Над
выполнением этой задачи я слишком долго трудился, пока не
понял, что участникам майских событий были чужды
идеи политической организации. Здесь, как мне
представляется, я допустил самый крупный просчет в своей
политической жизни, и этим объясняется тот факт, что мы
присоединились к Социалистической партии лишь в 1974
году, но в условиях, имевших серьезные последствия в
дальнейшем.
Для меня лично после мая 1968 года наступил более
спокойный период. Что касается политики, то победа над
левым экстремизмом в ОСП позволила возобновить
отношения с Социалистической партией, развернуть
активную и серьезную деятельность в политической и
социальной сферах. Все это было трудно, но возможно.
Что касается личной жизни, то с Мишель у нас
установились отношения сердечной и духовной близости —
этого мне так недоставало на протяжении многих лет. Она
была социологом. Мы жили вместе и терпеливо ждали
разрешения на брак, получение которого затягивалось
из-за неповоротливости судебных властей. Мой сын
Оливье родился в начале октября 1970 года. По закону того
55
времени он считался рожденным от «неизвестного отца»,
и сегодня это вызывает у него улыбку, тем более что после
бракосочетания мне пришлось стать приемным отцом
своего сына, вследствие чего Мишель утратила свои
«отцовские» права. Улыбки постепенно растущего сына
скрашивали этот трудный период.
К тому же рождение Оливье позволило мне сделать
любопытное открытие. Оказывается, французское
социальное право игнорирует гражданское право. Страхование по
болезни, беременности и родам распространяется на все
супружеские пары независимо от того, зарегистрирован
брак или нет. Из этого правила делалось (не знаю,
сохраняется ли оно сейчас) лишь одно исключение: особый
режим социального страхования для членов
Национального собрания не предусматривал случаев совместного
проживания и рождения ребенка до регистрации брака!
Мишель получала зарплату, и поэтому это не имело
значения само по себе, но подобная социально-юридическая
путаница привела меня в недоумение.
С конца 1971 года начались переговоры, которые
завершились принятием Совместной программы левых сил.
Миттеран замыслил вывести из летаргии «старый дом»
социалистов. Для этого нужно было выяснить, что было
общего у коммунистов и социалистов, в особенности в
том, что касалось их веры в действенность
государственных институтов. Несмотря на сдержанное отношение
нашей партии ко всему, что могло ослабить доктрину
демократического социализма, я полагал, что ОСП не
должна была оставаться в стороне от дискуссий. ФКП
категорически отклоняла возможность нашего участия, но
Миттеран предложил нам включить некоторые наши
соображения в платформу его партии. Я отклонил его жест,
полагая, что преимущество, которое мы получим, в
результате будет меньшим, чем те трудности, с которыми
столкнется он сам.
Его партия еще не была готова к тому, чтобы признать
то, что мы считали самым главным, — отказ от якобинства.
Поэтому я только издалека следил за переговорами.
Когда переговоры закончились, я составил заявление,
в котором искренне приветствовал принятие совместного
документа. В этом заявлении я одобрял два
основополагающих момента и сделал два критических замечания.
Я приветствовал тот факт, что наконец было достигнуто
56
единство действий двух крупных левых партий Франции на
основе подлинного стремления к переменам.
Критические замечания сводились к следующему: некоторый отрыв
программы от экономической конъюнктуры и излишний
упор на государственный механизм.
В таких совершенно новых для меня политических
условиях подошли парламентские выборы марта 1973 года.
Было достигнуто соглашение с другими левыми партиями
о взаимном снятии кандидатур во втором туре, но оно
распространялось на весьма ограниченное число округов.
ОСП потеряла своего единственного депутата, ибо 4-й
избирательный округ департамента Ивелин, после того как
его депутат повел себя как отступник, снова проголосовал
за правых кандидатов. Обновление левых сил шло теперь
на базе Социалистической партии, а не ОСП, на что я так
долго надеялся. Миттеран выиграл свое пари.
Я оказался без депутатского мандата и без средств
к существованию. Осенью 1973 года я ушел с поста
национального секретаря партии — его занял мой друг Робер
Шапюи — и обратился с просьбой о восстановлении на
государственной службе в инспекции финансов.
Одновременно я занялся преподавательской работой — вел курс
экономики в Институте инженеров дорожных сооружений,
в Институте сельского строительства и в парижском
университете «Дофин» — и с известным удовольствием
возобновил работу в качестве финансового инспектора.
От парижского университета «Дофин» того времени у
меня остались горькие воспоминания. В студенческой
среде там продолжали процветать левацкие настроения,
которые приняли форму резкой критики «классовых
познаний» и «буржуазного» характера их изложения.
Несколькими суровыми наставлениями, которых студенты,
по всей видимости, от меня не ожидали, я призвал их к
достойному поведению, отказу от завышенных требований
и к сознательному отношению к приобретению знаний;
я напомнил им ту простую истину, что само их обучение
в университете представляет собой привилегию и к ней
нельзя относиться с безразличием или презрением.
Отход от активной политической деятельности — будет
ли он временным или окончательным, я еще не знал, —
произошел в удачное время. Мы наконец поженились с
Мишель. Сын Оливье рос крепышом, и второй сын Лоик,
родившийся в июне 1972 года, старался от него не
отставать. Хотелось посвящать детям больше времени. Но
мне стоило большого труда выкроить в этот период нес-
57
колько вечеров и по крайней мере один уик-энд в месяц,
чтобы побыть в семье и более или менее регулярно
собирать вместе моих четырех детей. Эти моменты
доставляли мне большую радость.
Я несколько стесняюсь говорить о Мишель и о своих
детях и вообще весьма неохотно рассказываю о своей
личной жизни. Насколько я убежден в том, что все,
касающееся общественной жизни, идей, поведения, морали
и даже здоровья людей, облеченных ответственностью,
имеющих выборные мандаты, должно быть открыто,
настолько не склонен выставлять напоказ личную жизнь. Это
мое убеждение единодушно разделяют и члены моей
семьи. Мои дети отказываются позировать
фоторепортерам или давать интервью, и я их одобряю.
Итак, я сам подготовил свой уход из общественно-
политической жизни. Я твердо решил вступить в
Социалистическую партию не иначе как вместе с большой
группой товарищей, что единственно могло придать смысл
и значение этому шагу. У меня появилось время написать
книгу, и хотя она не была опубликована, последующие
страницы этой книги имеют с первоначальным вариантом
некоторую связь.
1973 год запомнился мне ежемесячными
конфиденциальными деловыми обедами у моего верного друга
Андре Саломона, на которых присутствовали Пьер Моруа
и Эдмон Мэр. Атмосфера доверия и единомыслия этих
встреч сказалась на дальнейшем ходе событий.
Уход из жизни президента Жоржа Помпиду вызвал
некоторые перемены. Волей случая публичный митинг
ОСП в Тулузе должен был состояться через два дня
после кончины президента. Мое появление встретили
криками «Пьяже-кандидат!» Шарль Пьяже был самым
известным рабочим завода «Лип» и главным
организатором борьбы трудящихся этого предприятия, получившей
широкий резонанс. Меня забросали вопросами о
целесообразности выдвижения «революционной кандидатуры» на
президентских выборах. Я категорически отверг эту идею
и заявил в конце концов, что единственным кандидатом
мог бы быть только Франсуа Миттеран. На следующий
день газета «Франс суар» оказала мне честь, сообщив
о высказанном мной мнении в пространной информации
на первой полосе. Когда на следующий день Э. Мэру был
задан такой же вопрос в Нанте, он дал такой же ответ.
В последующие дни началась путаница. Тонкий знаток
политической жизни, Миттеран прекрасно понял, что ему
58
выгоднее быть кандидатом не какой-либо одной партии.
Он рассчитывал на поддержку Социалистической партии,
но не хотел, чтобы его выдвигала только она. Поэтому
теперь никто не знал, должен ли кандидат предстать перед
партией, должна ли партия назвать кандидата или только
его поддержать, нужно ли запрашивать поддержку партии
и т. д.
В конечном счете распутал клубок Робер Фабр,
который от имени Движения левых радикалов заявил о полной
поддержке Миттерана. Так было официально принято
предложение, которое до того в течение четырех дней
поддерживали лишь ФДКТ и ОСП. Впоследствии это
содействовало более открытому, нежели раньше, диалогу между
Социалистической партией и ОСП, между Миттераном и
мною.
После выдвижения своей кандидатуры Миттеран не
захотел, чтобы его программа разрабатывалась в
соответствии с идеями разных течений Социалистической партии.
Он решил вести избирательную кампанию, опираясь на
близких ему сотрудников. Составление программы и
выбор стратегии он поручил* Жаку Аттали, который
обратился ко мне за помощью, и я откликнулся
немедленно.
В штаб-квартире избирательной кампании,
разместившейся в одном из небоскребов на Монпарнасе, меня
встретил дружелюбный и приветливый Франсуа Миттеран.
Я принялся за дело, в основном за разработку валютно-
финансовой политики, включение которой в
избирательную платформу стало одним из заметных новшеств этой
кампании. ОСП сочла нужным разрешить мне выйти из
партии до окончания выборов, хотя я об этом не просил.
Партийная щепетильность была весьма обострена.
Это был многообещающий период. Впервые ФКП
поддержала уже с первого тура кандидата Социалистической
партии. Возрождалось стремление к единству, которое
всегда возникает в нашей стране на переломных этапах.
За несколько дней до голосования, когда с окончанием
предварительной подготовки наступает время тревожного
ожидания, я, естественно, стал задаваться вопросом о
своем политическом будущем. Хотя я и был хорошо
принят в штаб-квартире Миттерана, все же оставался там
чужаком и в то же время не хотел возвращаться в
прежнее положение в понедельник после выборов вне
зависимости от их исхода. Нужно было воспользоваться
благоприятной обстановкой для коллективного вступления
59
в Социалистическую партию. Пьер Моруа, с которым я
откровенно поделился своими мыслями, с энтузиазмом
поддержал идею проведения в самое ближайшее время
общенациональной ассамблеи социалистов.
Заручившись такой поддержкой, я обратился затем к
Э. Мэру. Хотя ФДКТ не участвовала в чисто политических
мероприятиях, Мэр не выдвинул никаких возражений
против того, чтобы конфедеральное бюро рекомендовало
членам профсоюза в индивидуальном порядке поддержать
эту акцию.
С учетом этих обстоятельств я высказал свою идею
Миттерану, он немедленно ее одобрил и попросил меня
заготовить текст, впоследствии получивший известность
как «Обращение Франсуа Миттерана». Еще до второго
тура президентских выборов вопрос о созыве ассамблеи
социалистов был в принципе решен.
Следующее воскресенье стало днем поражения, но при
очень незначительном перевесе голосов; оно, по сути,
свидетельствовало о мощном возрождении левых сил, хотя
и оставило в наших сердцах горечь упущенной победы,
которая, казалось, была так близка.
На пути осуществления намеченного плана возникли
препятствия. С большим трудом я добился в национальном
бюро ОСП положительного ответа на обращение
Миттерана, хотя многие из моих друзей вообще сомневались, что
оно будет оглашено. Даже в рядах Социалистической
партии кое-кто продолжал видеть в нас возмутителей
спокойствия, способных подорвать хрупкое равновесие
между множеством течений, полутечений и ручейков в
партии. Франсуа Миттеран ни на шаг не отступал от
намеченной линии. Пьер Моруа сражался с присущей ему
энергией. Ассамблея должна была состояться.
И снова в последний момент помехи возникли со
стороны ОСП. В партии сложилось большинство,
выступавшее против созыва ассамблеи. Я принял решение
немедленно порвать со своей организацией вместе с теми, кто
захотел бы последовать моему примеру. В
Социалистическую партию вступили 2500 человек, что составляло
40 % членов ОСП.
Конечно, нас было немного. Но эти 2500 человек в
большинстве своем активные работники, за плечами
которых стоял опыт трудных лет борьбы против левачества.
Им были свойственны новаторский дух и чувство
ответственности, в особенности понимание значения выборов
рдя общественной жизни.
60
Я ушел из ОСП без сожаления и чувства ностальгии,
хотя именно этой партии отдал так много времени, энергии
и надежд, не принесших серьезных результатов.
В борьбе против левого экстремизма была перевернута
новая страница. Любой догматизм стал отныне нетерпим.
Восстановив мощную Социалистическую партию, Франсуа
Миттеран осуществил глубокое политическое обновление
левых сил. Необходимым дополнением должно было стать
обновление теории и практической деятельности. Силы
были собраны.
Нужно только направить их в новое, единое русло,
изменить сложившиеся привычки, осуществить
идеологическое обновление с учетом накопленного опыта.
Что было потом, хорошо известно.
Ассамблея социалистов, состоявшаяся в ноябре 1974
года, объединила три силы. Самой мощной из них,
естественно, была Социалистическая партия. За ней следовали
бывшие члены ОСП и, наконец, профсоюзные активисты
и «попутчики», сгруппировавшиеся по департаментам,
чтобы получить возможность коллективно вступить в партию.
Небольшие перепалки не омрачили праздничного
настроения, которое хотел придать собранию Франсуа
Миттеран. Прием в партию нам был облегчен, в целом нас
встретили хорошо.
С первого же съезда, состоявшегося после нашего
вступления в партию (он проходил в городе По в начале
1975 г.), мы старались лояльно включиться в течение
большинства, сформировавшегося вокруг Миттерана. Зная
цену маргинальным течениям, мы сразу же отказались
поддерживать меньшинство. Нас могло к этому вынудить
лишь нарушение основных принципов, но ни в коем случае
не надежда обрести тактические преимущества.
В сентябре того же года я вошел в национальный
секретариат, то есть в руководящий орган партии.
В тот самый момент, когда общественное мнение все
чаще проявляло доброжелательное отношение к
Социалистической партии, внутренняя ситуация в ней стала
ухудшаться. Интеграция некоторых наиболее дорогих нам
идей необъяснимым образом затруднялась. В особенности
концепция «самоуправления» — термин этот, возможно, и
не самый удачный, но под ним подразумевались
объективные явления — была сдержанно встречена сторонниками
якобинских традиций, которым хранили верность француз-
61
ские социалисты. После долгих перипетий нам удалось
добиться признания ее партией, но это была пиррова
победа. Действительно, наши «15 тезисов о
самоуправлении» были единодушно одобрены, но за этим единодушием
скрывалось немало недопонимания и вялый энтузиазм.
В 1975—1976 годах я готовился к возможному участию
в выборах на различные посты. Не имея депутатского
мандата, я хотел занять место мэра. Мои сотрудники
пытались отговорить меня от этого, утверждая, что это не
прибавит мне популярности, а сам я погрязну в
административных заботах. Я не поддавался на уговоры, ибо
хотел бросить надежный якорь, лучше познакомиться с
конкретными, пусть даже не столь уж значительными
проблемами местного управления, получить простор для
эксперимента в области обновления социальных
отношений и нововведений в общественной жизни.
Приняв решение, я стал подыскивать себе подходящее
место. Нужно было найти город, где существовала бы
возможность одержать победу над правым, а не над левым
политиком. Желательно было также, чтобы город
находился в избирательном округе, который можно было бы
завоевать при тех же условиях. Кроме того, я считал, что
он должен находиться менее чем в 100 километрах от
Парижа, чтобы мои близкие не испытывали больших
неудобств, а сам я не страдал оттого, что не могу
проводить достаточно времени в семейном кругу.
Я привел в Социалистическую партию почти всю
партийную группу ОСП из департамента Ивелин и поэтому
предпочитал именно этот департамент и город Конфлан.
Однако предпочтение еще не означает точного и
объективного расчета возможностей. Тогда я попросрхл одного из
своих друзей, в компетентности и тактичности которого
был уверен, взвесив все «за» и «против», подготовить для
меня обоснованные предложения относительно места, где
я мог бы выдвинуть свою кандидатуру.
Через некоторое время он мне твердо посоветовал
остановить выбор на мэрии города Конфлан-Сент-Онорин.
Эта рекомендация совпадала с моими желаниями, я
больше не раздумывал и только через два или три года спросил
своего друга, каковы были его подлинные соображения.
Его ответ восхищает меня по сей день: «На самом деле
разные варианты были равноценны, но Конфлан-Сент-
Онорин звучит так поэтично!» Иными словами, мой выбор
подтвердила душа художника, скрывавшаяся под суровым
обликом партийного активиста. Я снял квартиру в Кон-
62
флане, поселился там и вот уже 10 лет как занимаю пост
мэра этого города. Нужно ли говорить, что об этом выборе
я никогда не пожалел. Но к этому я еще вернусь. Есть
много более высоких должностей, нежели должность мэра,
но нет более близких к людям и к их нуждам.
Муниципальным выборам предшествовали трудные
предварительные переговоры. Горячая приверженность
идее союза левых сил и наивность неофита на
избирательном поприще привели к тому, что я уступил коммунистам
больше первых мест в избирательных списках левых сил,
чем они могли рассчитывать, в том числе в крупных
городах. Но убедительность общего успеха быстро заставила
забыть об этих промахах, тем более что через короткий
срок начались переговоры об обновлении Совместной
программы левых сил.
Компартия заговорила заметно более жестким тоном.
Резкая и даже оскорбительная критика в адрес
социалистов стала обычным приемом. Хотя экономические реалии
диктовали необходимость обновления программы,
политических предпосылок для этого не было.
Вместе с Жаком Аттали я отвечал на переговорах
именно за экономический раздел, и моим главным
партнером был Филипп Эрцог — ведущий эксперт ФКП по
экономическим вопросам. Я знал его довольно хорошо и
надеялся, что наши профессиональные контакты в прошлом
помогут нам преодолеть трудности. Но мне пришлось
быстро разочароваться, так как он при всей его
сердечности оставался твердым и непреклонным в существе дела.
Зная почти наверняка, что раздел по национализации
считался неприкосновенным, я не испытывал по этому
поводу большого беспокойства. Я был согласен с самим
принципом, хотя и считал, что список предприятий,
подлежащих национализации, был слишком велик. Ведь
предприятия, о которых шла речь, не имели собственных
фондов, а французские банки, судя по всему, были не в
состоянии предоставить им кредиты, поэтому следовало,
скорее всего, обратиться за помощью к французскому
налогоплательщику, нежели к иностранным акционерам.
Относительно средств и методов деятельности
национализированных предприятий в программе почти ничего не
говорилось, поэтому сохранялась возможность принять
разумные решения. А я полагал, что методы имеют такое
же значение, как и принципы.
Я хотел, чтобы программа больше учитывала вялую
конъюнктуру того времени во Франции и во всем мире,
63
снижение темпов роста, угрозу безработицы, опасные
структурные дисбалансы. Исходя из этого, я настаивал
на необходимости установить временную очередность
взятых обязательств и показать, как наши планы будут
реализовываться в бюджетной и валютной политике.
Мои планы рассыпались в прах на первых же
совещаниях, когда начались бессмысленные дискуссии о
филиалах подлежавших национализации промышленных групп.
Абсурдные с технической точки зрения, ибо контроль
над головными фирмами позволял при этом сохранить
достаточную гибкость, обеспечить управление, эти дебаты
вылились в невероятные словопрения. Дискуссии шли
порой по нелепым вопросам, так как знать все названия
и точное число филиалов было практически невозможно;
в разные дни упоминались то 200, то 900 отделений
фирм.
Тем не менее мы получили указание составить список
полностью национализируемых филиалов. Это было 1
июля 1977 г. Считая бесполезным подобное занятие, я, ни
минуты не колеблясь, предпочел присоединиться к жене
и детям, находившимся в Бретани, перестал участвовать
в переговорах и отказался от какого бы то ни было
компромисса.
Надежда подольше поплавать на яхте со своей семьей
несколько сглаживала горечь, которую я испытывал при
мысли о том, что левые совершают весьма серьезную
ошибку. В то лето я полностью отдался своему старому
увлечению спортом...
Односторонние уступки всегда оказываются
недостаточными. ФКП повела себя так, что переговоры были
сорваны. Она изображала то обманутую невинность, то
непонятную готовность идти навстречу партнерам, то
неудержимый гнев. Во всяком случае, на очередном съезде
Французской социалистической партии в Нанте
определенно произошло возрождение антикоммунизма. Когда меня
попросили выступить на съезде, я постарался при
изложении своих мыслей избежать однозначных оценок,
подчеркивая различного рода нюансы. На другой день газета
«Юманите» отметила это обстоятельство. Как в местных,
так и в общенациональных масштабах мое отношение к
компартии всегда отмечалось резко критическим
подходом, но в то же время обе стороны проявляли терпимость.
Но съезд в Нанте дал возможность провести первую
серьезную дискуссию. В своей речи на съезде я сделал
упор на то, что нужно примирить на основе взаимного
64
уважения — если равенство с точки зрения влияния
невозможно — два традиционных течения французских
левых сил. Одно из них придерживалось якобинских
взглядов, выступало за централизацию, уповало на
государственную власть, опиралось на национализм и
протекционизм. Долгое время оно было столь мощным, что
заглушало другое течение, высказывавшееся против
централизма, за свободу и права регионов, отвергавшее всяческий
произвол и насилие, враждебно относившееся к любым
регламентациям и администрированию, требовавшее
автономии и проведения политического эксперимента.
В 1977 году подобного рода дебаты только начинались.
А тем временем дело шло к парламентским выборам,
состоявшимся в марте 1978 года. Их результаты было
трудно предугадать. В конечном счете президент В.
Жискар д'Эстен сохранил свое большинство. Что касается
меня, то я был избран от 3-го округа департамента Ивелин
и второй раз попал в парламент, теперь в качестве члена
фракции Социалистической партии.
Несмотря на то что количество голосов, поданных за
левых кандидатов, выросло, в целом результаты выборов
означали для них поражение. Об этом я прямо сказал
по телевидению вечером того дня, когда стали известны
итоги первого тура. Я не скрывал волнения; задавшись
вопросом, было ли фатальным поражение, категорически
ответил «нет». Взвешенная, хотя и взволнованная оценка
результатов первого тура, которую я дал, обдумав их,
несмотря на переутомление, вызванное избирательной
кампанией, имела двоякое последствие: подняла мой
престиж в общественном мнении, а внутри партии ослабила
его. Там, где телезрители разглядели искреннее волнение,
некоторые увидели стратегический расчет, словно
искренность возможна лишь при беспорядочной импровизации.
Отношение ко мне в партии стало быстро меняться в
худшую сторону. Я превратился в подозрительного
субъекта, которого обвиняли в том, будто он считает, что план и
рынок — вещи несовместимые. С точки зрения
последовательного социалиста, рынок должен быть подчинен
императивам плана, мне же приписывали непростительный
грех стремления сохранить гибкость рынка.
Эта дискуссия, бессмысленная и построенная на
ложных постулатах, давала простор для «левой» фразеологии,
которая ласкала слух некоторых членов партии. «Ересь»,
в которой меня обвиняли, считалась еще более
недопустимой из-за моего отношения к национализации. Возник-
3—1048 65
шие разногласия достигли кульминации на съезде в Меце
в 1979 году. Там произошла жестокая, некрасивая схватка.
За дискуссией скрывалась борьба за власть в партии,
что и предопределило резкость высказываний, но если
смотреть глубже, то Мец стал ареной столкновения двух
подходов социалистов к проблемам экономики.
Кардинальный вопрос заключался в следующем: в
состоянии ли французские социалисты сознательно и,
следовательно, основательно провести необходимое обновление
теории еще до прихода к власти или же они станут ждать,
покуда того не потребует действительность, а потом будут
в спешке перестраиваться под давлением обстоятельств,
рискуя при этом наделать ошибок, и проводить
перестройку без особого желания и убежденности.
Все вытекает из одного простого принципа.
Убежденный марксист Шарль Беттельхейм писал: «Когда
перестают считать, то прежде всего перестают считать людские
тяготы». Требования реалистического подхода, ясности
мысли и понимания механизма принуждения долгое время
оставлялись левыми без внимания, и это объясняется тем,
что они редко и лишь на короткие сроки оказывались
у власти. Если бы так продолжалось и дальше, то
последствия были бы весьма тревожными, а пробуждение левых
сил произошло бы при весьма печальных обстоятельствах.
Такие сюжеты, как платежный баланс, инфляция,
национализация на 51 %, конечно, не способствовали
появлению лирических настроений, но ведь лирика — не
удел политики, а то, что впоследствии стали называть
«правительственной культурой», представляет собой
довольно жесткую культуру. Ей не откажешь ни в
благородстве в целом, ни в силе. Человек тем тверже
придерживается какой-либо политической линии, чем яснее
понимает, на какие трудности может натолкнуться и какие
обязательства наложит на него сделанный выбор.
Энтузиазм тем сильнее, чем меньше иллюзий его рождает.
Поэтому речь не могла идти о сдаче позиций. Стратегическая
цель — обновление мышления и деятельности партии —
требовала твердости, а тактическая — улучшение позиций
самого руководства Социалистической партии — в свою
очередь, отвечала задачам эффективной деятельности по
обновлению.
Мы смогли бы убедить даже тогда куда большее число
людей, если бы задачи, связанные с перспективой
прихода к власти левых сил, не заслоняли проблем
необходимого обновления. По злой иронии судьбы именно Пьер
66
Моруа, который мужественно и решительно поддерживал
мою позицию, заняв впоследствии пост премьер-министра,
стал терять популярность из-за проведения
правительством недостаточно четкой политики, против которой мы с
ним старались предостеречь социалистов.
В той обстановке, в которой происходило столкновение
взглядов, результаты голосования по моей резолюции —
ее поддержали 21,4 % — были вполне
удовлетворительными и делали нас второй силой в партии, но мы все же
намного отставали от группировки Франсуа Миттерана,
резолюция которой собрала 40 % голосов. Нужно было
подождать, чтобы практика подтвердила обоснованность
наших взглядов, но многие умы уже тогда были
подготовлены к тому, чтобы воспринять и понять этот урок. Зерна
обновления были брошены в землю и начали давать
ростки, силу которым могла обеспечить только практика, даже
если бы за это пришлось заплатить слишком высокую цену.
Появившиеся в печати сообщения о всех этих
дискуссиях способствовали росту моей популярности. Опросы
общественного мнения свидетельствовали, что на
президентских выборах я имел серьезные шансы нанести
поражение Валери Жискар д'Эстену. Выдвижение моей
кандидатуры на пост президента становилось возможным, и
об этом нередко говорили. Франсуа Миттеран не
раскрывал своих намерений, я же открыто заявил, что готов
стать кандидатом, если он не выдвинет свою кандидатуру.
Мои мотивы сводились к следующему: я верил, что мне
почти наверняка удастся добиться победы для левых, и
последующие события показали, что это не было ошибкой,
как не было ошибкой обещание снять свою кандидатуру в
пользу Миттерана, ведь я был ему обязан за тот прием,
который он мне оказал в партии.
Не знаю, вызвало ли недовольство у Миттерана мое
заявление. Но, по правде говоря, наши с ним отношения
никогда не были очень простыми. Долгое время известная
трудность вызывалась нашими характерами. Некоторые
наши черты непросто совместить. Он дорожит
безоговорочной дружбой, мне же больше импонирует полная
откровенность. Если я считаю, что привязанность — дело
частных отношений, то он убежден, что личная приязнь
должна распространяться и на сферу общественной
жизни. По всей видимости, он находит удовлетворение и от
решения проблем высокой политики, и от тактических
комбинаций, тогда как я прибегаю к последним лишь в
силу необходимости. Наши взгляды на экономику и куль-
3** 67
туру не одинаковы, хотя и симметричны. Он интересуется
экономикой больше, чем об этом говорит, у меня же
тяготения к культуре больше, чем я это признаю. Но ни
один из нас не пытается поставить под сомнение
превосходство другого в предпочитаемой им области.
Нас сблизили идеи социализма, но из-за них мы и
разошлись. Расхождения, в особенности до 1981 года, были
неизбежным следствием ярко выраженных различий
наших темпераментов. Подчас эти расхождения отражались
в неудачных высказываниях, зачастую получавших
неправильное толкование в нашем окружении. Их нередко
рождало отсутствие взаимного понимания с полуслова, это
влечет за собой двусмысленную интерпретацию сказанных
слов, а порой и раздражение.
Однако идеи социализма сближают и нас, ибо каждый
из нас при всем своеобразии своей личности, чувств,
биографии и методов понимает, что и другой служит общему
делу.
Возвращаясь к своим словам, хочу сказать, что
обязательство, которое взял, быть может, в слишком
торжественной форме, я, конечно, выполнил.
Однако ко мне сохранялось недоверие; из-за этого я
не был включен в состав штаба, готовившего
президентские выборы 1981 года. Только перед первым туром
выборов меня попросили, в самый последний момент, дать
отповедь злобному заявлению Валери Жискар д'Эстена.
Я это сделал с превеликим удовольствием.
Стоит ли говорить о том, какую радость, счастье и
надежду принесло 10 мая 1981 г. Наконец-то левые
оказались у власти. Отчасти наша мечта осуществилась, до
конца воплотить ее в жизнь нужно было, принимая
решения, которые теперь стали возможны. Я лучше, чем кто-
либо, знал, с какими трудностями мы столкнемся, но не
в моей натуре делать кислую мину в такой исторический
момент, в такой праздник.
То, чему положил начало этот день, еще актуально,
и говорить об этом рано. Отныне французы получили
возможность судить о политических деятелях по делам.
За последующие пять лет мы многому научились, сделали
необходимые выводы, обогатились опытом, для одних
этот опыт — подтверждение их ожиданий, для других —
повод для пересмотра своих позиций.
Этот период позволил мне лучше понять, какие
преграды нужно преодолеть во имя нашего будущего, и
разобраться в правилах политической игры.
ПРАВИЛА ИГРЫ
Наше общество не видит своего отражения в зеркале.
Мы, на Западе, убеждены, что представительная
демократия — единственно приемлемая политическая система,
настолько превосходящая все остальные, что мы не в
состоянии дать ей объективную оценку. Между тем наши
демократии находятся в процессе медленного упадка,
достигшего такой степени, что для них главной проблемой, от
которой зависит урегулирование всех прочих вопросов,
стало сейчас восстановление авторитета политической
власти и ее способности принимать решения. Качество
государственного управления во многих странах за
последние десятилетия существенно ухудшилось.
Так, экономические трудности, с которыми
сталкивалась Великобритания с 50-х по 60-е годы, порождены не
только глубинными пороками структуры экономики, но и в
значительной степени длительными периодами слабости
правительств.
В США после Эйзенхауэра ни один президент не
находился у власти в течение двух полных сроков. Президент
Рейган не может, по сути дела, считаться исключением, и
нынешний паралич исполнительной власти в США ставит
весь Запад перед тревожным вопросом: по-прежнему ли
управляема страна, занимающая ведущее положение в
НАТО?
Хроническая нестабильность в Италии, постоянные
затруднения руководителей ФРГ, которым не удается
помочь своему народу обрести чувство уверенности,
неурядицы в Бельгии и, наконец (и прежде всего),
неспособность Европы создать федерацию Общего рынка — все это
рисует печальную картину неэффективности, отсутствия
профессионализма и в конечном счете упадка. Не будем
долго останавливаться на расколе Канады, на хрупких
правительствах меньшинства в Дании и Норвегии. Един-
69
ственные западные страны, где правительства действуют
на уровне стоящих перед ними задач, в наши дни —
Голландия и Испания.
Общим в этих двух странах является то, что они
допустили на должность премьер-министра людей с высокой
культурой, чутко улавливающих пульс международной
жизни и имеющих большой политический авторитет,
сочетающийся с неоспоримой способностью к маневру.
В остальном между ними сохраняются серьезные
различия. В Голландии существует полная раздробленность
политических сил, но она преодолевается благодаря
редкой и очень специфической национальной традиции
выполнять обещания и сохранять на долгий срок
правительственные коалиции. В Испании стремление всех ее
граждан, в том числе, как это ни покажется странным,
короля, порвать с демонами прошлого и вернуться к
демократическому порядку, судя по всему, залог
феноменального успеха государственных институтов.
Франция представляет собой нечто среднее. После
нестабильных Третьей и Четвертой республик
конституция Пятой республики заложила прочную основу для
восстановления высокого авторитета исполнительной
власти, независимо от того, заслуживает ли она такого
авторитета. Под исполнительной властью я, естественно,
понимаю главу государства и правительство. Только здоровая
основа наших государственных институтов сделала
возможным «сосуществование» президента й
премьер-министра, принадлежащих к разным политическим
направлениям.
Еще один фактор в определенной мере предохраняет
нашу страну от политической эрозии — масштаб
национального согласия в таких важных вопросах, как наши
государственные институты, внешняя политика, оборона, а
в последнее время — и это имеет большое значение —
понимание того, что благосостояние страны зависит от
благосостояния предприятий.
Все это, бесспорно, проблемы решающего значения, но
в других областях государственная машина Франции
сталкивается с такими же трудностями, как
государственная машина ее партнеров. И эти трудности нарастают.
Со времени окончания второй мировой войны прошло
немногим более 40 лет. На протяжении первой половины
этого периода была восстановлена экономика, завершена
деколонизация, укрепились государственные институты,
была начата модернизация промышленности, сделан
70
выбор в пользу создания ядерного оружия и европейского
строительства...
С политической точки зрения итоги двух последних
десятилетий куда менее впечатляющи. Европа все еще
топчется на месте, несмотря на то что французский
представитель, председательствовавший в Общем рынке в
1984 году, сумел урегулировать самый серьезный кризис за
всю историю Сообщества. Наша промышленность
задыхается, ее развитие замирает, а вокруг трех наших самых
крупных национальных проблем — занятости, системы
образования и социальной защищенности — все еще не
произошла мобилизация интеллектуальной энергии и
доброй воли.
Каково положение с этими тремя проблемами,
известно уже более десятка лет, а что касается высшей школы,
то почти 20 лет (вспомним, что май 1968 г. был своего
рода призывом на помощь), тем не менее никаких
достаточно эффективных мер не было принято, трудности же
усугублялись. Это не значит, что у политиков не было
никаких идей по этому поводу, но общество их не
поддержало. А при наших политических нравах каждое
очередное правительство так яростно стремится разрушить
то, что сделано его предшественниками, что Франция
может только деградировать. Восстановления
политической власти в государстве еще недостаточно для того,
чтобы преодолеть все расширяющуюся пропасть между
равнодушным обществом и политическими кругами,
которые работают на холостом ходу, а иногда с большим
ущербом для страны затевают непримиримые схватки друг
с другом.
Болезнь эта зашла глубоко. От нее страдают — каждая
на свой лад — все демократические страны. Причины,
вызывающие ее, многочисленны и разнообразны.
Но главная среди них, причем общая для всех этих
стран, заключается в несоответствии между временем, не-
обходимым для осуществления предпринимаемых
правительством акций, и фантастической быстротой, с которой
сужаются политические горизонты его деятельности.
В такой неоднородной стране, как наша, осуществление
любого более или менее крупного мероприятия требует
по меньшей мере 10 лет. Идет ли речь о сооружении
электростанции, совершенствовании порядка
финансирования социального страхования, оживлении системы
образования, об изобретениях в области нового поколения ЭВМ,
внедрении новых видов оружия, обеспечении заметного
71
сокращения безработицы — для всего этого необходимо
как минимум 10 лет. Немного меньше времени нужно для
заключения международных договоров, скажем, о
создании Общего рынка, о приеме в него Испании, об
ограничении стратегических вооружений, о проведении в Женеве
переговоров об условиях торговли в рамках Генерального
соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ). Для любого
правительства все, что не имеет подобного значения
(если не считать таких решений, как отправка наших
войск в Чад или Ливан), входит в разряд текущих дел.
Принимаемые программы рассчитаны, как правило, на
сроки, превышающие длительность мандатов выборных
лиц. Политическому деятелю требуется граничащее чуть
ли не с мазохизмом, почти самоубийственное мужество
для того, чтобы взять на себя ответственность за
необходимые непопулярные меры, положительного эффекта
которых, как ему хорошо известно, можно ожидать только
после окончания срока его мандата, то есть после
очередных выборов. Между тем политический горизонт
определяется не календарем выборов, а частотой опросов
общественного мнения, особенность которых состоит в том, что
они позволяют выявить настроения в обществе и
проследить за их эволюцией. Поэтому они представляют такую
ценность при выработке правильных решений. Как это
часто случается, правительства не относятся к опросам
как к индикаторам настроений общественности, а смотрят
на них как на указку опекунов, диктующих им принятие
краткосрочных решений. Непопулярность той или иной
акции или мероприятия почти немедленно фиксируется и
получает официальное признание. Отсюда и непрерывные
корректировки состава правительства.
Диалог между политическими руководителями и
общественным мнением, находящий отражение в средствах
массовой информации, ведется почти исключительно
вокруг краткосрочных целей, почти не увязываемых с
долгосрочными программами. В результате деятельность
правительственных властей приобретает отнюдь не тот характер,
который должна была бы иметь. Но создаваемый таким
образом облик правительства сам начинает
воздействовать на функционирование власти и в итоге мало-помалу
способствует перерождению его сути. А политика
становится все менее вразумительной.
К уставшей и скептически настроенной общественности
постоянно взывают соперничающие друг с другом
политические деятели и партии, но она все больше отдает себе
72
отчет в том, что свобода маневра у нее ограничена, что
патетические речи имеют мало общего с
действительностью, что подлинные цели — а они есть — практически
заслоняются дискуссиями.
Именно поэтому абсолютно необходимо хорошо знать
истинные правила политической игры и то, как они
сказываются на функционировании демократии. Тот, кто этого
еще не понял, не может внести свой посильный вклад в
дело облагораживания искусства управления и придания
ему большей эффективности.
Механизм управления
Принцип функционирования западных демократий
достаточно прост: политические деятели получают свои
мандаты на всеобщих выборах при выдвижении
нескольких кандидатур. Этот принцип считается обязательным
для получения мандатов в представительных органах,
парламентских или местных, и все больше и больше
распространяется и на выборы исполнительных властей —
губернаторов и президента в США, президента республики
во Франции.
Представление о всенародном избрании главы
исполнительной власти все чаще распространяется и на те случаи,
когда он избирается образованным в результате всеобщего
голосования парламентом. На парламентских выборах в
ФРГ, по существу, голосуют за канцлера, в
Великобритании, Северной Европе и Испании — за премьер-министра.
Во Франции немного найдется коммун, где бы кандидатура
мэра не была определена заранее.
Характер задач
Во всем мире такая система показала себя в
наибольшей степени способной обеспечить организацию
общества, построенную на уважении основных гражданских и
личных свобод, прав человека. При такой системе работа
государственного аппарата строится на принципах
командования, в корне отличающихся от тех? что применялись
раньше — при господстве аристократии, в религиозных
общинах, в армии и даже на предприятиях.
Характер задач, связанных с управлением, оказывает
серьезное влияние на сущность взаимоотношений между
избирателями и выборными лицами и, следовательно, на
73
то, что между ними происходит от выборов до выборов.
Но это не всегда ведет к усилению действенности
демократии.
При выборах в парламент весьма полезно
разнообразие критериев для выдвижения кандидатов. Этот орган
коллегиальный, поэтому крайне важно, чтобы в нем были
представлены различные интересы и темпераменты.
В принципе у парламента пять основных функций:
выступать с законодательными инициативами, обсуждать и
принимать законы, делать запросы правительству и в случае
необходимости отказывать ему в доверии.
Несколько иначе обстоит дело с функциями
правительственных органов. Выполняя многие из них и
наблюдая со стороны, я пришел к убеждению, что они в конце
концов сводятся только к четырем типам задач. Это
расстановка кадров, составление бюджета, осуществление
долгосрочных целей и преодоление кризисных ситуаций.
Расстановка кадров никогда не была простым делом,
учитывая жесткий статут государственных служащих и
определяемую на его основе зарплату. Чтобы состоять на
государственной службе, нужно иметь к ней склонность
или пройти стажировку. Не менее важен и порядок
назначений. Роберт Макнамара, управляющий крупной
транснациональной корпорацией, затем министр обороны США,
а теперь президент Международного банка, то есть
человек, которого нельзя назвать новичком на поприще
государственной службы, как-то заметил: «В сущности, есть
только два способа управления: назначать людей и
составлять бюджеты». Таково несколько суровое по
отношению к другим функциям управления (к этому я еще
вернусь), но тем не менее достаточно верное суждение.
Умело расставлять людей, подбирая их по компетенции,
таланту, убеждениям и амбициям, объединять людей
исполнительных с людьми инициативными, поощрять
самостоятельность, но не допускать непоследовательности,
давать руководящие указания и возлагать на конкретных
людей их выполнение — таковы условия, обеспечивающие
проведение правильной кадровой политики.
Бюрократические путы и рутинные обычаи во Франции
создают немало препятствий нормальному продвижению
по служебной лестнице и оптимальному использованию
способностей наших государственных служащих.
Изменить положение могут только открытый конфликт и
ликвидация корпоративной системы.
Во всяком случае, назначение персонала и руковод-
74
ство им не допускают импровизаций, недопустима и
политизация государственной службы, обычно
свидетельствующая о неспособности правительства добиться уважения
и выполнения своих указаний.
Составление бюджета и в особенности согласование
его статей являются квинтэссенцией искусства
управления — я утверждаю это не как экономист, хотя и являюсь
им. Политический деятель оставляет след в работе
исполнительных органов не теми решениями, о которых он
объявляет во всеуслышание, что, впрочем, случается редко,
а взвешенным подходом к тому, что разрешает и что
запрещает.
Отделять главное от второстепенного, не допускать ни
малейшего приукрашивания действительности (это может
обеспечить спокойную жизнь, но лишено смысла),
предвидеть потребности и нужды завтрашнего дня, видеть то,
что отживает свой век, сокращать управленческие расходы,
но при этом не парализовывать деятельность
администрации, поддерживать здравые нововведения, наконец,
подводить итоги деятельности так, чтобы они были понятны
как общественному мнению, так и экспертам, — вот чем
должен заниматься политик.
Искусство составления бюджета не допускает, чтобы
человек поддавался гипнозу цифр, он должен уметь их
контролировать, обсуждать и не бояться отбирать,
выделять реальные приоритеты. Можно даже утверждать, что
настоящий политик определяется скорее не тем, что он
делает, а тем, что он решает не делать. Источник
невероятной слабости почти всех политических программ
состоит в том, что в силу неумения или нежелания их
составителей они никогда не говорят, что именно они
собираются ликвидировать, заменить или сократить.
Третья задача исполнительной власти — принятие
долгосрочных программ. По всеобщему представлению,
именно в этом заключена суть ее деятельности, тогда как
кадровая и бюджетная политика относится к категории
средств, а не целей. Тут не все так просто. Текущие
решения обычно принимаются государственными служащими.
Это по меньшей мере нормальная ситуация, что не мешает
политическим деятелям просматривать большую почту,
касающуюся уже принятых или возможных решений, хотя
от их участия зачастую мало что зависит. Политик должен
заниматься крупномасштабными и долгосрочными
решениями, связанными с нововведениями, требующими
больших средств и рассчитанными на длительный срок.
75
По большей части такого рода решения, например о
сооружении сверхскоростной железнодорожной магистрали к
Атлантическому побережью, изменении порядка
финансирования больниц, создании единой системы коллежей,
введении новых видов вооружений, на деле складываются
из множества последовательных предварительных решений
на микроуровне, которые нужно согласовать с разными
партнерами, увязать воедино и поставить в план. Для
этого требуются упорство, немало дипломатии и
способность преодолевать препятствия. Правительство принимает
решения по своим собственным правилам.
Импровизировать тут нельзя.
Четвертое направление деятельности исполнительной
власти я связываю с преодолением кризисных ситуаций*
Под этим я подразумеваю любые кризисы —
общенациональные и местные, от стихийных бедствий до всеобщей
забастовки, все проблемы и события, способные нарушить
общественный порядок: конфликт по вопросам школы,
споры о благоустройстве той или иной местности, захват
заложников террористами... Особенность кризисных
ситуаций состоит в том, что решения должны быть быстрыми,
наглядными, затрагивающими различные
административные учреждения, медленно координирующие свои
действия. Эти причины, из которых и одной было бы
достаточно, а к ним еще нужно добавить требования гласности,
объясняют, почему в таких случаях приходится
вмешиваться политическому руководству.
Для ликвидации каждого кризиса требуется своя,
присущая лишь ему техника: одна — в случае стихийного
бедствия, другая — при угоне самолета, захвате
заложников или недопустимом давлении из-за рубежа на наших
союзников или на наши интересы. Если дело принимает
политический оборот, чтобы ускорить его решение —
облегчить координацию усилий, а также взять полноту
ответственности за эти решения и их последствия перед
нетерпеливым общественным мнением, — выборное лицо не
должно быть лишь техническим исполнителем. Ошибки,
связанные с поспешностью, недооценкой всех трудностей,
игнорированием советов знающих людей, стремление
показать себя в лучшем виде могут иметь очень серьезные
последствия.
Вспоминается случай, когда цены на свинину внезапно
упали в таких масштабах, что это вызвало весьма бурные
выступления тысяч крестьян. В моем распоряжении было
всего 24 часа, чтобы выработать комплекс мер, способных
76
обеспечить повышение цен (организация хранения мяса,
выдача авансов на коллективные закупки, предоставление
минимальных гарантий компенсации убытков и т.д.),
финансировать их (ценой тягостных дискуссий с
министром финансов удалось добиться их принятия Общим
рынком, с этой целью велись переговоры в Брюсселе),
поддерживать общественный порядок, не допуская при
этом, чтобы репрессивные меры, принимавшиеся в ответ
на акты насилия со стороны крестьян, приняли такие
формы, которые настроили бы фермеров против властей
(и это притом, что я не командовал силами порядка, зато
знал, что они предпочитают заниматься «очисткой» улиц,
нежели успокоением разгоряченных голов).
В данном случае это был всего лишь маленький кризис.
Но он убедил меня в том, что в подобных ситуациях
нужно быстро учиться, и научил прежде всего тому, что даже
если службы министерства сами не в состоянии принять
решение, это отнюдь не означало, что они отказались от
своей роли. Избавившись от груза ответственности, они
действуют свободнее, и их советы становятся более
разумными. Правительство получит большую пользу, если будет
уметь слушать.
Однако политические власти окружают себя пышной
торжественностью, множеством ритуалов, призванных
продемонстрировать их превосходство во всем. Из-за этого
информация к ним поступает плохо. В обычное время,
когда министерские службы осуществляют повседневную
работу, эта тенденция ведет к самодовольству и глухоте.
Но в кризисной ситуации верховная власть уже перестает
быть формальной, она во всей своей полноте
осуществляется на деле. Если, к несчастью, при этом политический
деятель остается таким же самодовольным, если
воображает, что может сделать все без аппарата и даже вопреки
ему, — тогда жди беды. Чтобы принимать решения в
условиях кризиса, требуются более квалифицированные
экспертные оценки, чем в обычных условиях. Такие
решения обладают большей значимостью. Образцом в этом
отношении стало то, с каким блеском Джон Кеннеди
сумел привести в действие свой кризисный штаб в 1962 году во
время эпизода с установкой советских ракет на Кубе. В
глазах иностранных держав престиж исполнительной власти,
то есть президента, ничем не был поколеблен. А в группе
гражданских и военных специалистов, занимавшихся
анализом ситуации и подготовкой решения, последнее слово
было за Джоном Кеннеди, хотя в обсуждении он участво-
77
вал на равных с другими. Он всех выслушивал, не
навязывал своего мнения и придавал больше значения сути
излагавшихся аргументов, нежели служебному положению
своих советников. То, как он смог погасить этот
чрезвычайно острый кризис, остается великим уроком
эффективности демократии. Этим я хочу закончить. Продолжение
этих размышлений о характере задач, стоящих перед
политическими деятелями, завело бы нас слишком далеко.
Пока же хочу заметить, что они требуют от политика
особых способностей, выявить которые может только
специальная система отбора, тем более что функции депутата
имеют мало общего с функциями представителя
исполнительной власти. Превосходный избранник народа может
быть плохим администратором и наоборот.
Путь в политику
Естественно, что никакой специальной подготовки к
выполнению политических функций быть не может. Это
не только невозможно, но и нежелательно.
Политической деятельностью всегда начинают
заниматься по причинам сугубо личным; здесь сочетаются в
различных пропорциях влияние знакомых, стремление к
выборным должностям, твердость политического и
философского рода.
Я не буду затрагивать вопрос о том, каким должен
быть активист, — это обширная тема. Ограничусь лишь
тем, каковы основные пути к выборным мандатам. Их:
четыре, хотя они могут накладываться друг на друга. Они
существуют практически во всех демократических странах»
Постепенное продвижение по лестнице выборных
должностей в масштабах местных и общенациональных
исторически было первой и очень долго единственной
формой политической карьеры.
Эта карьера начинается со скромных должностей
муниципального советника, затем мэра, открывающих первую
дверь в общественную жизнь, потом продвижение идет
к посту генерального советника департамента, что при
известной житейской сметке и трудолюбии позволяет
боевитым людям приобрести известность, благодаря чему
они могут выдвинуть свою кандидатуру в Национальное
собрание или сенат (случается, что избирательный округ
как бы наследуется по рождению, и это сулит
счастливчикам — детям или внукам — короткий путь в
парламент...).
78
В парламенте разыгрываются министерские и другие,
более высокие должности. Такая последовательность была
привычна для выборных лиц при Третьей и Четвертой
республиках. Теперь это происходит не во всех случаях,
но довольно часто.
Этот путь в политику имеет одно существенное
преимущество по сравнению с тремя другими: позволяет
постепенно освоить, какие обязанности налагает политическая
деятельность как в сфере особых отношений, которые
складываются между выборным лицом и избирателями,
так и в области управления персоналом, разработки
бюджета и принятия решений. Однако этот путь сопряжен с
одним недостатком, от которого западный мир может
сильно пострадать: тот, кто прошел по нему, отмечен
опасной печатью «провинциальности». Каковы бы ни были
богатство и разнообразие функций тех, кто призван
управлять — даже если речь идет о больших городах и
регионах, — они слишком поглощены своей деятельностью и не
сталкиваются с международными проблемами. Торговые и
таможенные конфликты, валютные курсы, банковские
учетные ставки, дипломатические, стратегические и
военные интересы не касаются местной администрации, и в то
же время острота, сложность и большое значение всех
этих проблем не допускают дилетантизма или запоздалого
ученичества.
Именно парламент и правительство, состоявшее из
людей, сформировавшихся таким путем, к концу
Четвертой республики не смогли найти выход из алжирской
войны.
Второй путь в политику — обращение к выдающимся
личностям со стороны. В истории было немало деликатных
ситуаций, когда казалось, что среди политических
деятелей нет такого мужчины или такой женщины, которые
обладали бы качествами, требующимися не просто для
их назначения или избрания, а для достойного выполнения
возникшей задачи. Тогда и обращаются к людям,
стоящим вне мира политики в прямом смысле этого слова, но
обладающим качествами или известностью, позволяющими
надеяться, что им удастся добиться успеха. К такому
испытанному средству прибегают не только при кризисах, но
и при менее серьезных ситуациях. Один из примеров
того — призыв к власти Петена в 1940 году. Кто, кроме
этого прославленного маршала, мог оправдать в глазах
общественного мнения капитуляцию? А обращение к
Эйзенхауэру в 1952 году? Разрыв союзов военного време-
79
ни, «холодная война», война в Корее — все требовало,
чтобы кандидатом в президенты стал человек, окруженный
ореолом славы. Политики того времени не могли
справиться со всеми этими проблемами, и тогда обратились к
«Айку». В 1958 году обратились к де Голлю. Его авторитет
представлялся столь прочным, что сам по себе приход
генерала к власти обеспечил урегулирование алжирского
конфликта и положил конец параличу республики.
Известны аналогичные случаи обращения к людям, уже
занимавшимся политической деятельностью, но
отторгнутым системой, в которой господствуют амбиции и шаткое
равновесие между ними нарушает сильная личность.
Клемансо в 1917 году, Уинстон Черчилль в 1939-м, Пьер
Мендес-Франс в 1954-м — все эти выдающиеся люди,
несомненно, выделялись на общем фоне политической игры.
Эти примеры наиболее яркие, но не единственные в
своем роде. Их встречается много на всех уровнях.
Например, управлять крупным городом тоже нелегкая задача, и
на местном политическом уровне может не найтись для
этого достаточно сильной фигуры. Как иначе объяснить
выбор левыми в Гренобле в 1965 году Юбера Дюбеду,
а правыми в Ниме в 1983 году Жана Буске? Нередко
случается и так, что, как только кризис преодолен,
система сама выбрасывает тех, кого была вынуждена призвать
к себе на помощь.
Третий путь — вовлечение в политику. Нередко
случается, что на важные посты выдвигаются
непрофессиональные политики, мужчины или женщины, а затем им
предлагают выдвинуть свои кандидатуры в округах, где победа
достается без труда.
Во Франции наиболее типичные примеры связаны с
именами Жоржа Помпиду, Раймона Барра и Симоны Вей.
Смена власти в 1981 году дала возможность нескольким
выдающимся министрам из левых пойти по этому же пути.
Четвертый и уже давно считающийся очень надежным
путь продвижения в политике — назначение от партий.
Именно партии выдвигают кандидатов на различные
выборные должности. Юридически это всегда так и
происходит. Очень редко партия не назначает или не
поддерживает кандидатов, и эти люди стоят как бы в стороне. За
этим общим правилом, однако, скрываются случаи, когда
какой-нибудь видный деятель почти навязывает партии
свою кандидатуру. Не имея возможности отказать ему,
партия старается приспособиться к этой ситуации,
оговаривая для себя оплату за поддержку.
SO
В левых организациях выдвижение кандидатов на
выборные должности от партии — обычное явление с тех
пор, как в конце XIX века социалисты стали
практиковать это после введения всеобщего избирательного права,
что дало им возможность пропагандировать свои идеи.
Консервативные силы, которые долгое время могли
довольствоваться созданием объединений нотаблей и
избирательных комитетов с неопределенным составом, также
стали применять более методичный, но и более жесткий
способ продвижения своих кандидатов через политические
партии.
Различие между продвижением от одного выборного
мандата к другому и назначением от партий весьма
незначительно. Но только второй способ обеспечивает
возможность двигать на общенациональных выборах людей,
которым не пришлось пройти долгий путь по служебной
лестнице в органах местного управления. Этим в какой-то
мере объясняется диаметральная противоположность
практической ориентации большинства в Национальном
собрании, избранном в 1981 и 1986 годах.
Служение
Более 36 тысяч коммун во Франции управляются
460 тысячами муниципальных советников, образующих
основу французской политической системы. Именно в
коммунах формируются избирательные вотчины,
большинство которых остаются неприступными, настолько велика
их способность противостоять всем превратностям
политической жизни в стране. От Эдуарда Эррио в Лионе до
Гастона Деффера в Марселе, Антуана Пинэ в Сен-Шамо-
не, Жака Шабан-Дельмаса в Бордо, Франсуа Миттерана
в Шато-Шиноне — таков далеко не полный перечень
мэров, сохранявших свою должность десятилетиями.
Муниципальные советники работают на добровольных
началах. Мэры и их заместители получают
вознаграждение, размер которого в крупных городах может быть
значительным, но все равно далеко не соответствует
объему выполняемых ими функций.
К этому следует добавить 3300 департаментских
генеральных и 1400 региональных советников. Получаемое
ими жалованье не компенсирует затраченного времени,
жить на эти средства невозможно.
Чтобы занимать должность мэра или его заместителя
в маленькой или средней коммуне либо же должность
4—Ю48
81
генерального или регионального советника, желательно
быть врачом, ветеринаром, адвокатом, преподавателем,
владельцем предприятия или зажиточным крестьянином.
У большинства людей, живущих на жалованье, возникают
неразрешимые проблемы из-за нехватки свободного
времени, необходимого для выполнения своих функций как
выборного лица, не говоря уж о финансовых трудностях.
Уже не раз возникала идея принять статут выборного
лица, чтобы решить все эти проблемы, и предоставить ему
специальный отпуск для прохождения подготовки.
Однако те большие расходы, которые для этого
потребуются, равно как сложность юридического оформления
соответствующих предложений, до настоящего времени
препятствуют осуществлению этой идеи.
Только председатели генеральных и региональных
советов, а также депутаты и сенаторы получают
вознаграждение, достаточное для обеспечения нормального
существования их семей.
Можно отметить также, что размер этого
вознаграждения не идет в сравнение с окладами руководителей
предприятий, чиновников высшего ранга и представителей
свободных профессий. Это и рождает соблазн.
Политический деятель может составить себе состояние только
на государственной службе, но там он нередко
сталкивается с ситуациями, дающими простор для неблаговидных
поступков.
Тем не менее Франция — одна из тех стран мира,
где сохраняется значительное пропорциональное
преобладание порядочных людей. Но этот вопрос и все связанное
с ним требуют постоянного внимания.
При такой системе оплаты выборных лиц есть по
крайней мере три простых объяснения стремлению
получить несколько мандатов. Одно из них заключается в
естественном желании продвигаться по служебной
лестнице, второе — в необходимости получать несколько окладов,
чтобы обеспечить жизненный уровень, соответствующий
занимаемой должности, третье — в расчете занять как
можно больше мест, чтобы добиться от администрации —
в особенности до проведения децентрализации* —
благоприятных решений и заранее обескуражить соперника на
выборах. Депутата, являющегося одновременно мэром и
генеральным советником, гораздо труднее победить, чем
* Децентрализацией во Франции называют проведенную
социалистами в 1982—1983 годах реформу местного управления. (Прим. ред.)
82
просто мэра или депутата, не имеющего других мандатов.
Даже потерпев поражение на тех или иных выборах,
человек, располагающий несколькими мандатами, благодаря им
сохраняет базу для контратаки.
И все же социалистическое большинство в
Национальном собрании было право, когда в 1985 году утвердило
закон, ограничивший до двух число выборных
должностей, которые может занимать один человек. После
необходимого переходного периода это правило в полной мере
будет действовать начиная с муниципальных выборов
1989 года.
Это правило, несомненно, приведет к обновлению и
оздоровлению нашей общественной жизни. Но оно также
предполагает, что полезные результаты будут достигнуты
только в том случае, если многие истинно талантливые
люди будут работать в регионах и департаментах, не
стремясь к должностям национального масштаба, и
обеспечат компетентное и последовательное управление
делами этих департаментов.
Я не думаю, что коммунам угрожает опасность; они
останутся базой для укрепления политической структуры.
25 тысяч коммун насчитывают по меньшей мере по
500 жителей. В большинстве своем муниципальные
советники и мэры этих коммун не принадлежат ни к какой
политической партии, а на выборах баллотируются с
программой защиты местных интересов. Однако на выборах
в генеральные советы департаментов и в городские
муниципалитеты принадлежность к какой-либо партии
становится правилом, а поддержка партии — непременным
условием успеха.
Правоверность
Существующая избирательная система и образование
в стране двух политических лагерей привели к устранению
из политической жизни мелких группировок.
Национальные масштабы обрели лишь четыре партии и одна
федерация партий (Союз за французскую демократию). В
итоге только эти пять группировок в основном отбирают
кандидатов.
Без такого фильтра каждые выборы превращались бы
в ярмарочную потасовку, в которой за каждое место
дрались бы десятки кандидатов. Назначая своих кандидатов,
поддерживая некоторых претендентов без партийной
принадлежности или выдвинутых другими группировками,
4** 83
партии выделяют людей, имеющих реальные шансы на
успех, и отодвигают в сторону остальных. В результате
избиратель делает свой выбор более осознанно, а сами
выборы проходят проще.
Роль партий сводится к двум главным функциям: к
отбору кандидатов и определению содержания их
программ и тех обещаний, которые они включают в свои
предвыборные платформы. Тем самым политические
партии оказывают неоценимую услугу демократии. Никто не
ведает, к каким эксцессам, к какой демагогии привела бы
нас анархия в выдвижении кандидатов. Афишировать
безоговорочное презрение к партиям не значит служить
демократии. К какой другой организации государственной
власти это может привести, кроме как к системе выборов
президента республики референдумом? При этом
президент будет располагать авторитарными полномочиями,
поскольку не будет опираться на партии. В этом случае
мы очутились бы в джунглях, где сплелись личные
амбиции и политические устремления отдельных людей, причем
победа оказывалась бы на стороне того, кто сумел бы
лучше организовать себе рекламу, то есть человека,
располагающего большими денежными средствами. Всякая
ясность, преемственность в предвыборных
обязательствах и в избирательных союзах исчезли бы.
Интересы страны и ее стабильность оказались бы под
угрозой. Это была бы опасная политическая игра,
учитывая, что наши партии хрупки, как и их связи с
избирателями.
Численный состав политических партий во Франции
значительно меньше по сравнению с числом избирателей,
чем в других демократических странах. Социальные и
культурные корки этих партий в стране слабы. Партии не
выдержат дальнейшего распространения недоверия к себе,
которое уже есть и подогревать которое с точки зрения
гражданских интересов опасно, несмотря на то что
методы, применяемые ими при осуществлении своих
главных задач, довольно непривлекательны.
Католическая церковь, создававшая на протяжении
почти двух тысячелетий необычайную систему власти,
умеет сохранять свое достоинство, прикрыв завесой тайны
процедуру назначения верховного пастыря. Конклав не только
проходит при закрытых дверях, без каких бы то ни было
наблюдателей, но при этом его участники связаны
обязательством хранить в абсолютном секрете и ход
обсуждения кандидатуры на должность папы, и процедуру голосо-
84
вания. При этом выбор делается от имени всего
коллектива. Именно такую задачу выполняют и наши
политические партии.
Разница состоит в том, что в современном обществе
партии действуют на виду у всех. Поэтому каждое
сказанное слово расценивается как выражение личных
притязаний и желания пробиться к власти, а это подрывает веру
в обоснованность суждений и лишает программу партии
всякой убедительности. Так было и в случае обсуждения
вопроса о планировании и рынке, о чем я уже говорил.
В своей основе политическая партия представляет
собой объединение людей, движимых общим стремлением
добиться реализации идей, которые они разделяют. Слово
«партия» утвердилось во французском языке давно. Его
употреблял, например, уже Сен-Симон, но он назызал так
маленькие группы, образовавшиеся вокруг видной
личности. Словом, начало было неважное. Только во второй
половине XIX века стали возникать группировки,
организованные в национальном масштабе. Это началось с
левого направления: радикалы, особенно социалисты,
стали осознавать, что объединение большого числа граждан
на почве политической борьбы может компенсировать
отсутствие денег и титулов. Складывается и
распространяется система, при которой партия разрабатывает
программную речь, служащую основой ее избирательной
платформы.
Этому механизму присущи достоинства и недостатки.
Достоинства его в следующем: разве может быть что-либо
более благородное, чем желание улучшить положение
своей страны, разработать проекты и программы действий,
направленные на преодоление ее недостатков?
Множество энтузиастов, людей большой душевной щедрости
прилагают силы к выполнению этих задач, хотя их
реализация не всегда дает нужные результаты. Активисты
левых партий нередко заявляют, что только тот способен
разработать доктрину и конкретные проекты, кто, как и
они сами, стремится к переустройству общества, а не
собирается ограничиться сохранением ныне существующих
порядков.
Это верно лишь отчасти. Государственные власти
постоянно сталкиваются с необходимостью направлять ход
развития, преодолевать трудности, урегулировать
конфликты между противоречивыми интересами, учитывать
перемены в технической и социальной сферах. Даже во имя
защиты привилегий правительство не может оставаться
85
слишком пассивным. Кроме того, всякая политическая
акция должна опираться на программу, в которой давалось
бы ей обоснование. Фактически все партии вырабатывают
платформы, которые придают единообразие избирательной
кампании их кандидатов, а в дальнейшем — действиям их
депутатов; это ставит избирателей перед относительно
простым выбором и позволяет привлечь на свою сторону
большое число людей.
В этом достоинство, но в то же время слабость
политического механизма. Перед людьми стоят непростые
проблемы, перед обществом — трудноразрешимые, а
искусство управления — всего сложнее, Каждая политическая
программа в силу необходимости — упрощение. Но как
упрощать? В общественной жизни не бывает проблем,
имеющих только одно решение. Какая нужна налоговая
реформа? Как возродить национальное образование?
Как сократить безработицу? Подготовить программу или
проект весьма трудно, ибо различия в оценках весьма
велики. Приходится сопоставлять и обсуждать
противоположные точки зрения, и такое обсуждение быстро
переходит в споры. Они приобретают тем более острый
характер, что речь идет об убеждениях, то есть о том, что
меньше всего связано с чьей-либо корыстью. Когда дело
касается интересов, можно идти на сделки и компромиссы
с высоко поднятой головой, но в отношении убеждений
это невозможно.
Только при помощи дискуссий и голосования —
единственных средств для обуздания меньшинства —
может быть выработана предвыборная программа от имени
большинства, которая свяжет всю партию. Для того чтобы
эта программа была принята всеми, для того чтобы все
осознали эффективность сформулированных в ней
предложений, а представители меньшинства смирились или
ушли из партии, требуется время. Поэтому позиция
большинства имеет большое значение, ведь, чтобы ее
выработать, понадобились усилия и время. Это говорит о том,
как трудно ее вновь поставить на обсуждение. Это
говорит и о крайней опасности отставания предвыборной
программы от развития идей и процессов, происходящих в
действительности, ибо в таком случае ее будут слушать,
но не будут слышать или же она послужит основанием
для самых катастрофических действий.
Даже если политическая программа оказывается
неэффективной, это не отменяет ее главных характерных
черт: она цементирует связь между депутатами одной и
86
той же партии и в то же время служит основой
договоренностей, достигнутых между партией и ее
избирателями.
Однако при оценке общественной жизни трудно
ссылаться на доказательства. Несостоятельность той или иной
программы подтвердить нелегко. Всегда найдутся люди,
которые при помощи убедительных аргументов станут
доказывать, будто трудности, связанные с практическими
действиями, предопределяются не верностью доктрине, а
тем, что она проводилась в жизнь недостаточно широко
или быстро. Тем самым доктрине приписывается опасная
сила — сила инертности.
При этом депутат, который перестает придерживаться
программы еще до того, как она подвергнется изменению
в результате коллективных усилий, ставит себя в тяжелое
положение перед товарищами, разделяющими его взгляды,
перед своей группировкой или перед всей партией. Его
переизбрание на новый срок в таком случае может быть
поставлено под вопрос. Этим объясняется повторение в
программных речах одной и той же темы — какое
сопротивление оказывается попыткам включить в программу
факты, опровергающие содержащиеся в ней положения.
Так рождается то, что французы называют «дубовым
языком». Отсюда проистекает и весьма распространенная
среди политиков боязнь выдвигать новые идеи,
предлагать оригинальные решения, высказывать не совпадающие
с общепринятыми суждения. Четвертая республика
погибла потому, что не смогла найти отвечавшее ситуации
решение алжирской проблемы. Между тем, вне всякого
сомнения, 90 % членов Национального собрания,
избранного в 1956 году, в душе осознавали невозможность
сохранять французское присутствие в Алжире в
неизменных формах. Но инертность политических платформ
делала свое дело, и никто не решался высказать то, что
думал.
Можно лишь сожалеть, что дело обстоит таким
образом. Но политическая акция требует, чтобы были
приведены в движение силы, чье единство предопределяется
своего рода хартией — программой, в которой
излагаются основы и ориентация их совместных действий.
Чтобы программа дала подлинный эффект, нужно знать
это и постараться сделать ее возможно более внятной,
гибкой и отвечающей действительности. Если
благородство партийных акций заложено в самой их природе, их
слабые стороны можно компенсировать.
87
Дисциплина
Сказанное позволяет лучше понять реальное
положение депутата. Только на нем, а не на организации, к
которой он принадлежит, лежит ответственность за то,
как он действует до и после избрания. Однако в наши дни
верховенство партийной системы выражается в
дисциплинарном подчинении ей партийных группировок.
Неудобство — а оно весьма велико — заключается в том, что
депутат теряет свободу действий. Но преимущество — а оно
значительно перевешивает неудобства — обеспечивает
эффективность парламентского большинства, поскольку
представителям исполнительной власти не надо больше
вести переговоры с депутатами-одиночками, о которых не
знаешь, как они будут голосовать (именно это было
главной заботой правительств Третьей и Четвертой
республик). При нынешнем положении результаты
коллективного обсуждения вопросов партийными группами
должны быть качественно много выше, чем раньше.
Во всяком случае, существующая система сколочена
прочно: проявляющий недисциплинированность депутат не
будет выдвинут на следующих выборах и потеряет свой
мандат, за исключением того случая, когда его личные
положение и влияние достаточно солидны, чтобы
заставить партию считаться с ним. Но подобные случаи весьма
редки, их нельзя считать показательными.
Дело обстоит еще сложнее, когда речь идет о
деятельности в органах исполнительной власти, но суть ситуации
та же самая. Мэр, председатель генерального или
регионального совета, президент республики облечены
полномочиями принимать решения. Каждый из них должен
считаться с поддерживающим его большинством, но в то же
время им приходится сталкиваться с ситуациями, которые,
понятно, не предусматривались общей политической
платформой. Они лучше выйдут из положения, если ни одно из
их действий или заявлений не будет приходить в прямое
столкновение ни с одним из символов веры, ни с одним из
основных табу большинства. Только президент республики
не подпадает под это правило, ибо его положение в
системе государственных институтов ставит его выше любого
партийного контроля — это справедливо как для Франции,
так и для США. Но эта проблема продолжает
существовать для всех других высших представителей
исполнительной власти.
Как мы уже видели, ответственные решения принима-
88
ются и воплощаются всегда медленно. Мэр, который
захотел бы обновить центр города, не имеет шанса
осуществить этот замысел в течение шестилетнего срока
своего мандата. Председателю регионального собрания,
задумавшему сформировать новое управление по оказанию
помощи в деле создания рабочих мест, понадобится
по меньшей мере два года для реализции своей идеи, а
сама созданная им служба сможет в полном объеме и
эффективно выполнять свои задачи только через один-
два года. Иначе говоря, ощутимые результаты его
деятельности могут сказаться только после истечения срока
его мандата. Поэтому выборные лица часто шутят, что им
приходится выступать на церемониях открытия выгодных
с точки зрения избирательных позиций учреждений, чье
создание является следствием решений, принятых их
предшественниками, которым они нанесли поражение на
выборах.
Иными словами, главная проблема для человека,
занимающего выборный пост, заключается в том, чтобы иметь
достаточно времени для своей деятельности.
Следовательно, ему нужно переизбрание, а это ставит его в
зависимость от доброй воли и настроений партийного
аппарата, с которым он связан. Это тем более справедливо,
что он может на законном основании сделать карьеру, то
есть продвигаться по лестнице мандатов, что в прошлом
зависело только от избирателей, а теперь по большей
части от партии.
В таком положении оказываются как представители
исполнительной власти, так и члены выборных органов. Даже
если деятельность в местных органах власти не требует
всего рабочего времени, она предполагает достаточно
большую нагрузку, несовместимую с успешной
профессиональной карьерой. Если отказаться от нее по личному
влечению или в силу политических убеждений, то следует
отдаться деятельности, связанной с политикой, а это
значит, что вторичное переизбрание становится
необходимостью, следовательно, возрастает зависимость от партии.
Об этом можно лишь сожалеть.
Однако я не убежден, что организация политической
жизни на основе коллективизма — вещь плохая. Она
придает большую силу и основательность дискуссиям в наших
выборных органах, снимает излишнюю противоречивость.
Такая организация отвечает духу времени. В конечном
счете даже промышленное производство и художественное
творчество ныне больше соответствуют коллективным
89
методам выработки решений, чем это было в прошлом.
Дело лишь в том, чтобы наилучшим способом
воспользоваться этим. Но именно здесь происходит ухудшение, и
нашей демократии угрожают опасные перемены, все
больше усложняющие дело государственного управления
и наносящие ущерб всей стране.
В самом деле, поскольку депутаты местных и
общенациональных органов власти находятся в слишком
большой зависимости от своих партий, они стараются
вернуть себе некоторую свободу выражения мнений и
действий в отношениях с избирателями, надеясь таким
образом завоевать их постоянную поддержку и даже
создать своего рода клиентуру, достаточно сплоченную,
чтобы она могла оказать давление на партию и
предопределить принимаемые ею решения.
Но функционирование всего этого механизма в
достаточной мере осложнено различного рода фикциями,
которые создаются как будто ради удовольствия.
Фикции
Основной принцип демократии прост: кандидат
провозглашает свои позиции, отличающиеся от позиций других
кандидатов, а избиратель делает свой выбор на основании
этой информации. Во Франции даже определена форма, в
которую должна облекаться эта информация, причем вяа-
сти берут на себя расходы на изготовление и
распространение соответствующих пропагандистских материалов:
письменного обращения кандидата к каждому из
избирателей и двух плакатов, которые расклеиваются на
официальных стендах, предназначенных для этой цели, на
одном из плакатов — сведения о личности кандидата, на
другом — его программа. Кроме этого во время
президентских и парламентских выборов кандидаты или
парламентские группы получают некоторое время для выступления
по радио или телевидению.
Все это, конечно, хорошо, но составляет лишь
незначительную часть политической рекламы, которая требуется
кандидатам в силу сложившейся традиции и
существующей конкуренции. Официальные расходы оплачиваются
партиями и самими кандидатами, причем если дело
ведется честно, как это нередко случается, то все
сводится к попрошайничеству, хотя зачастую эти вопросы
решаются и не так честно. Но пока оставим эту тему.
90
Кандидат выступает с речью, более или менее
излагающей установки его партии, в ней непременно
присутствуют три элемента: анализ причин, обусловивших
сложившуюся ситуацию в том виде, как он ее рисует
(«американский империализм», «капиталистическая
эксплуатация», «засилье государственной бюрократии»,
«присутствие иммигрантов»...), некоторые его общие планы
будущих проектов для города и для страны («более
справедливое общество», «подлинная свобода действий для
предприятий», «восстановление порядка»...) и более
конкретные обязательства.
Если кандидат избран, ему остается выполнить свои
обещания: продвигать свой план социального устройства,
принимать решения, вести переговоры по вопросам,
которые он не может рассматривать один, управлять всеми
остальными делами.
Обещания
Предвыборные или вообще какие-либо политические
обещания — довольно разнообразный и богатый
литературный жанр.
В парламентских ассамблеях есть жесткое правило
хранить в папках дяя архива все заявления,
опубликованные их членами в связи со своим избранием или
переизбранием.
Просматривать сборник документов, получивший
название «Сборник Бароде» по имени депутата, который
выдвинул эту идею, — занятие любопытное.
Но в устных заявлениях депутатов, особенно если они
делаются перед большими аудиториями и публикуются в
печати, а еще больше в обильной переписке депутатов
высказываются взгляды и убеждения, о которых им
неизбежно напомнит либо кто-нибудь из депутатов, либо
какая-нибудь группа и зачастую в самый неподходящий
момент.
Французы — и я не удивлюсь, если это происходит в
других странах, — традиционно относятся с иронией к
обязательствам, которые берут на себя политические
деятели, над ними насмехаются, и считается, что их никто
не собирается выполнять. В наш лексикон вошли
привычные формулы: «завтра будут брить бесплатно», «нужно
больше спрашивать с налогов, а не с
налогоплательщиков». Естественно, юмористы всячески это обыгрывают.
Некто Фердинанд Ло выдвинул свою кандидатуру под
91
лозунгом «Протянуть парижский бульвар Сен-Мишель до
моря!», но на следующих выборах его обошла группа
веселых студентов Высшего педагогического училища,
которая выступила с идеей удлинить кольцевые бульвары
и перенести прах всех пролетариев в Пантеон.
К несчастью, к этому надо подходить с большей
серьезностью. Каждое предвыборное обещание влечет за
собой те или иные последствия. Чтобы их оценить, нужно
видеть разницу между обещанием, изложенным в ясной
форме, и обещанием в форме намека. Поскольку делать
очевидно безответственные заявления все же опасно,
прямые обещания более или менее осторожны, сдержанны
и редко полностью выполнимы.
К такого рода обещаниям следует отнести
обязательство социалистов на парламентских выборах 1978 года
увеличить минимальную заработную плату на 27 %.
Оно было точным, взвешенным и достаточно реальным;
его единственная слабая сторона — отсутствие анализа
условий осуществления, а эти условия были
драконовскими.
Нечеткое обещание обычно более опасно. Оно делается
вследствие боязни идти до логического конца при
формулировании отдельных проблем и нежелания посредством
повторения заявлений и воспроизведения содержащегося
в них смысла устранять любые сомнения относительно
того, какая ставится цель. Наиболее характерным с этой
точки зрения в нашей недавней истории было
обязательство установить мир в Алжире, взятое Республиканским
фронтом во время парламентских выборов в январе
1956 года, а также обязательство ликвидировать
безработицу, данное левыми партиями в 1981 году. Ни в том, ни
в другом случае в официальных заявлениях не давалось
формальных гарантий, но выступления всех кандидатов
и представителей партий не вызывали сомнений, что в
конечном счете их благородные порывы направлены на
достижение этих целей. К этой категории обещаний
следует, очевидно, отнести и взятое правыми партиями перед
выборами в марте 1986 года обязательство создать
рабочие места путем внесения изменений в трудовое
законодательство. Хорошо известно, что из этого получилось.
Остаются обещания, которые даются не всей
общественности, а лишь некоторым категориям избирателей.
Обычно это делается при помощи писем. Перед каждыми
общенациональными выборами на протяжении шести
недель, предшествующих голосованию, происходит нево-
92
образимый «почтовый бум». Различные профсоюзные
федерации, корпорации, ассоциации, группы давления —
не счесть их числа — собираются, спорят и направляют
кандидатам свои требования, составленные, как правило,
в угрожающем, а подчас и просто невежливом тоне,
предупреждая при этом, что ответ на их обращение будет
опубликован в специализированной печати.
Такие письменные обращения крайне редко поступают
к кандидатам в сроки, позволяющие выполнить обещание
(или угрозу?) опубликовать и предать гласности ответ на
них. Но риск остается, и молчание как знак
пренебрежения может привести к катастрофическим последствиям
на выборах. Значит, нужно отвечать, и кандидаты
отвечают.
Само собой разумеется, что в эти периоды кандидаты
разъезжают по всей территории, чтобы выступить с
добрым словом. Речь уже не идет о том, чтобы вновь
погружать «мозговые центры» в углубленные размышления;
если такие центры и существуют, то по крайней мере за
три месяца до голосования они прекращают свою
деятельность и переходят к пропаганде уже наработанного.
Поэтому, если не считать кампании по президентским
выборам, почта кандидата обычно просматривается
наскоро, обычно по вечерам, после работы добровольными
помощниками кандидата, которые могут не быть
компетентными во всех затрагиваемых вопросах. Главный
критерий ответа — выраженные в нем великодушие и
искренность. Что касается мероприятий, не требующих
расходов или недорогих, то обещания даются без
ограничений. В отношении дорогостоящих начинаний, когда
отсутствует обоснование их полезности, но группа
давления, которой приходится отвечать немедленно, кажется
могущественной, отрицательный ответ представляется
недопустимым. «Если речь идет только об этом, то
средства найдутся», — гласит в таких случаях ответ. Но
обычно «только это» не единственное требование.
Обещаний дается все больше. Усталый кандидат подписывает
450—500 ответов на протяжении нескольких дней.
Разумеется, он не все читает и даже не держит в памяти
достаточно сведений, чтобы оценить, за какие границы он
не должен переходить и какие меры предосторожности
должен принять, если об этом не позаботились его
помощники.
Вот типичный пример: от выборов к выборам все
политические партии обещали репатриантам из Алжира «пол-
93
ную компенсацию», вне зависимости от финансовых
возможностей государства. Я же думаю, что по этой
серьезной проблеме, рождающей подлинные человеческие
страдания, в период избирательной кампании следовало
провести углубленную дискуссию, что было бы лучшим
способом изыскать достойное, серьезное и окончательное
решение.
А что можно сказать об обещаниях, которые давались
представителям квартиросъемщиков и домовладельцев,
врачам и людям, пользующимся социальным
страхованием, земледельцам и торговцам, налогоплательщикам и
множеству сторонников увеличения расходов на
общественные нужды?
Предвыборные обещания стали настоящим
проклятием. Однако простой вывод, будто политические партии
дискредитировали себя, не может считаться
удовлетворительным. Нужно смотреть глубже.
Конечно, в этом немало демагогии. В самом грубом
виде она проявляется, когда ради победы на выборах
занимают нереалистичную позицию или дают заведомо
невыполнимые обещания. Правда, это случается не так
часто, как думают. Кстати, если подходить с такой
меркой, то Адольф Гитлер и Жан-Мари Ле Пэн — отнюдь
не демагоги: первый был способен, а второй был бы
способен, если бы получил для того средства, довести до конца
свои замыслы, в высшей степени противоречащие
достоинству человека и нарушающие его права. Такие, как Гитлер
или Ле Пэн, к сожалению, хотели или хотят осуществить
задуманное.
Более вредна другая форма демагогии — дать
обещание, а затем в расчете, что другие оплатят расходы или
понесут ответственность за нанесенный ущерб, начать
осуществление проекта, о котором заранее известно, что
он не отвечает интересам общества. Так бывает, когда
выделяются средства на сооружение ненужных или
дорогостоящих объектов. Сколько во Франции таких
«предвыборных» больниц! К сожалению, такого рода демагогия
иногда приносит дивиденды. Поэтому с ней трудно
бороться. С другой стороны, те же соображения могут стать
причиной отказа в реализации какого-либо проекта, хотя
он крайне необходим: так, в частности, обстояло дело со
снижением предельной скорости для автомобильного
транспорта.
Помимо этих характерных случаев стоит задуматься и
о куда более многочисленных обещаниях, которые даются
94
искренне и в обоснованной надежде их выполнить. Это
трудная проблема демократии.
Многие из таких обещаний выполняются, что вызывает
явное удовлетворение общественности и многих
отдельных людей. Если ссылаться только на общенациональные
выборы, дважды проходившие в 1981 году, то можно
напомнить, в частности, об отмене смертной казни и
установлении нового минимума пенсий по старости и по
инвалидности.
Демократическому управлению страны наносится столь
же серьезный урон, когда предвыборные обещания не
выполняются («власти не держат слова»), а также в тех
случаях, когда обещание выполняется, хотя было бы
разумным его не выполнить, ибо оно ставит под вопрос
эффективность правительственных или местных властей.
Не все обещания, даже те, которые даются с полной
верой в их выполнимость, в равной степени целесообразны,
если рассматривать их по отдельности. Когда же они
накладываются друг на Друга, положение становится
гораздо сложнее.
Единственный справедливый упрек, которого в 1981 —
1982 годах заслуживало правительство социалистов,
заключается в том, что оно хотело провести в жизнь слишком
много из взятых им обязательств, а это создавало
трудности.
Поэтому возникает вопрос: каким условиям должны
соответствовать обещания? На мой взгляд, есть пять
факторов, снижающих их ценность и препятствующих
их реализации.
Первый фактор — это попросту бег времени. В самом
деле, редко бывает так, чтобы вся сумма обязательств
какой-либо партии или партийной группировки была
сформулирована в ходе определенных выборов. Так,
требование расширения государственного сектора экономики
возникло в среде не связанных с коммунистами
профсоюзов в 1935 году (если не считать намека на
национализацию в «программе-минимум» ВКТ 1918 г., к которому,
однако, не возвращались). Социалисты присоединились к
этому требованию постепенно, а после принятия
программы Национального совета Сопротивления его стали
поддерживать коммунисты. И только в 1985 году, уже на
основании опыта, упоминание о национализации, ранее
считавшееся обязательным, исчезло из текстов
социалистов. Ясно, что экономические структуры,
интернационализация торговли и, наконец, образ мышления значи-
95
тельно изменились с того момента, когда идея зародилась
и начала осуществляться.
Даже самые свежие идеи могут быстро устаревать.
Общественное мнение отдает себе отчет в том, что
предвыборные обещания должны иметь силу в течение всего
срока мандата выборного лица, а не только на
протяжении нескольких недель. Конечно, ничего нельзя сделать
сразу. Поэтому нередко проходит несколько лет с
момента, когда дается обещание, прежде чем приступают к
изучению вопроса о его реализации. Тем временем проблема
может притупиться или, напротив, обостриться, а
задуманное решение оказаться неприемлемым, ибо возникли
новые варианты, да и противодействие этому решению
может усилиться до такой степени, что оно станет
неосуществимым. Поэтому так часто не реализуются
обещанные мероприятия; опыт показывает их
нецелесообразность. К примеру, идея снизить минимальный возраст
для получения водительских прав до 16 лет, к счастью,
отпала, поскольку уже после ее выдвижения было
установлено, что молодежь чаще всего становится жертвой
дорожных происшествий.
Второй фактор — это недостаточная компетентность
авторов предложений. Присущие им лихорадочность и
неопытность плохо сочетаются с тяготами и
обязательствами, связанными с политической деятельностью.
Кроме того, вокруг наиболее впечатляющих
предложений в партии завязывается острая борьба, а на
партийных съездах редко берут верх осторожность и
умеренность. Что касается малозначительных обещаний, то их
обычно в спешке формулируют люди, у которых нет ни
времени, ни материальных средств и в большинстве
случаев аппарата, который бы изучил и проанализировал
вопрос.
Можно в этой связи привести несколько примеров из
недавнего прошлого. Я легко представляю себе
заразительный энтузиазм, который охватил, по всей вероятности,
поздним вечером нескольких рьяных либералов,
додумавшихся передать в частный сектор один из каналов
государственного телевидения, и бьющую энергию, с
какой они позже навязывали эту идею, способную
оказать весьма сильное воздействие на дальнейший ход
событий, руководству коалиции ОПР — СФД, ни минуты не
подумав о том, какой кавардак эта мера вызовет на
французском телевидении.
Третий фактор, который подтачивает прочность пред-
96
выборных обещаний, я бы назвал ограниченностью
взглядов. Это — производная некомпетентности, что
можно понимать как недостаточное практическое
обоснование предложений. Однако я имею в виду нежелание
изучать противоположные точки зрения, учитывать
интересы других. Предвыборные программы пишутся
единомышленниками за закрытыми дверями. Задолго до того,
как программа будет вынесена на суд избирателей, —
а каково будет их решение, никому не известно, — авторы
стремятся получить одобрение в партийной среде.
Причем тех, кто хотел бы придать программе большую
умеренность, тут же объявляют потенциальными
предателями, ведь Кассандра была обречена на то, чтобы ее не
слушали. Поистине, для того чтобы выдвинуть такую
абсурдную и неприемлемую для общества идею, как
приватизация управления исправительными учреждениями,
нужно слышать лишь самого себя.
Следствием такой ограниченности во взглядах,
способствующей зарождению идей, тем быстрее получающих
одобрение, что они не подвергаются всесторонним
экспертным оценкам, является отсутствие ясности у многих
социалистов в вопросе о частных школах. Они все еще
продолжают, как и раньше, считать обучение в них
недопустимым, консервативным и не приспособленным к
современной действительности, тогда как на деле частные
школы с успехом заменяют государственные, где обучение
ведется по застывшей схеме, или восполняют их
недостатки.
Четвертый фактор — попросту избыток обещаний,
когда обязательств накапливается слишком много (даже
если в отдельности каждое из них выполнимо). Это
может привести либо к катастрофе по причине высокого
уровня расходов, связанных с их осуществлением в
полном объеме, либо к нежелательным политическим
последствиям в случае частичного отказа от них.
Пятый и последний фактор, который серьезно
обесценивает обещания, самый существенный, но замечают его
меньше других. Его можно сформулировать так: задача
правительства состоит не в том, чтобы обеспечить
претворение в жизнь обещаний, а в обеспечении эффективного
управления обществом.
Как бы ни представляли себе руководители то
общество, за существование которого они берут на себя
ответственность, и какие бы идеи ни распространяли через
печать и в речах, когда они раздают обещания, оно
97
живет своей собственной жизнью, у него есть свои
проблемы, далеко не всегда принимаемые во внимание, свои
взаимосвязи с другими обществами, свои текущие
заботы, в том числе связанные с делами, начатыми прежними
руководителями. Нельзя думать, что потребности общества
полностью совпадают как с точки зрения сроков, так и с
точки зрения сути стоящих задач с тем, что обещают
политики в своих предвыборных речах.
Падение курса доллара или иены, воинственные
настроения того или иного главы иностранного государства,
открытие, которое влечет за собой резкие перемены в
промышленном производстве, торговый конфликт, в
который страна оказалась втянутой не по своей воле,
стихийное бедствие, затянувшаяся забастовка,
неблагоприятный индекс цен, крупный террористический акт — вот
что обычно формирует политическую атмосферу и
занимает основное время членов правительства. Выполнять
обещания поэтому — благое пожелание, но сделать это не
позволяют текущие дела.
Я полагаю, что избиратели где-то в глубине души это
понимают. Под иронической улыбкой по поводу
легковесных обещаний и часто встречающимся отказом голосовать
за спущенных сверху кандидатов, то есть за чужаков,
людей не из той же самой среды, на мой взгляд,
просматривается следующая закономерность: избиратель
заботится о том, чтобы был избран не тот кандидат, который
дает самые радужные обещания, а тот, который, по его
мнению, в новой, непредвиденной ситуации прореагирует
так же, как и избиратель, окажись он на этом месте. Все
это подводит нас к простой мысли: источник силы власти
отнюдь не в умении принимать решения, которые можно
было предвидеть.
Когда наука, знания, обычаи или невозможность не
сдержать слово делают принятые решения
обязательными — тут нет никакой заслуги властей. Их функция,
напротив, заключается в том, чтобы осуществлять выбор
в условиях неопределенности, когда ни наука, ни обычаи,
ни предвыборные обещания не способны оказать помощь.
Какой ответ дать М. С. Горбачеву? Какие отношения
поддерживать с аятоллой Хомейни? К кому
подталкивать — к американцам, западным немцам или шведам —
фирму «Томсон», нуждающуюся в партнере, с которым
будет связано ее будущее на 20 лет вперед? Власти на
то и существуют, чтобы давать ответы на вопросы в тех
случаях, когда нет никакой уверенности в правильности
98
выбора. Именно этим объясняется тот факт, что они
зачастую оказываются в одиночестве.
Легко поэтому понять, отчего перенакопление слишком
четких обещаний представляется мне опасным. Чем
меньше дается обещаний, тем лучше для страны. Немногих,
но твердых обещаний по нескольким особо важным
вопросам вполне достаточно, чтобы продемонстрировать
стремление действовать; в то же время они должны
показывать, при помощи каких методов власти намереваются
решать возникающие проблемы. Однако этим еще не
полностью определяется характер отношений между
избирателями и выборными лицами. Вопрос заключается в том,
будут ли избиратели в своих оценках исходить из
розданных обещаний или же для них будет иметь значение
то, как велись дела в прошлом, поскольку у них есть
все основания считать, что в будущем власти будут
действовать таким же образом.
Проект общественного устройства
«Каков ваш проект общественного устройства?» За
последние несколько лет мне не раз приходилось
отвечать на этот вопрос в выступлениях по радио и
телевидению. Имея свое представление о структуре общества и о
государственном механизме, я полагаю, что смог бы
исчерпывающе ответить на этот вопрос в книге, которую
постарался бы ограничить тысячью страницами, если бы имел
возможность посвятить ее написанию три-четыре года. Но
от меня требовали, чтобы я дал ответ не более чем за
120 секунд...
Можно, конечно, понять, что побуждает комментаторов
задавать подобные вопросы, хотя они сами сознают их
полную бессмысленность. Действительно, диалог, который
должен был бы состояться в этом случае, оказывается
невозможным. На следующий вопрос: «Каковы, по вашему
мнению, две самые кардинальные проблемы французского
общества?» — дается ответ: «Система образования и
безработица, ибо все остальное — преступность, наркомания,
спасение бедствующих районов — производное от этого».
Дальше следует вопрос: «Какое решение вы предлагаете?»
Честный и компетентный человек должен был бы, говоря
о безработице, сослаться на конкретные данные,
касающиеся банковской учетной ставки, осложнений наших
отношений с ФРГ в связи с этой проблемой, коснуться тех
методов, при помощи которых можно было бы сделать
99
капиталовложения в промышленность столь же
рентабельными, как и банковские вклады, налогов с предприятий,
борьбы с валютными неурядицами, не говоря уж о
необходимости сокращения бюджетного дефицита США, и,
наконец, экономических и налоговых условий урегулирования
конфликта между трудом и капиталом. Споры по этим
вопросам обычно ведутся в кругу специалистов и мало
волнуют общественность. Но во избежание чрезмерных
упрощений лучше не касаться подобных тем. А со
школьной системой дело обстоит еще хуже. Все учились в
школе, все имеют о ней свое мнение, и все хотели бы
провести ее реформу — но на свой лад! Однако система
образования так устоялась, что изменить ее можно только
постепенно и при помощи малых преобразований, не
вызывающих бурного противодействия и тщательно
учитывающих положение в том учебном заведении, которого она
будет касаться. А как все это изложить хотя бы
родителям, озабоченным будущим своих детей?
Роковой треугольник
Отношения между избирателями и их избранниками
с огромной силой воздействуют на любой проект
общественного устройства и имеют своим следствием его
упрощение, глобализацию и драматизацию.
Упрощение полезно, поскольку речь идет о том, чтобы
сблизиться с избирателями, быть лучше понятым ими,
ибо они не могут вникнуть во все детали (впрочем,
на это не претендуют и сами политические деятели...).
Но у такого подхода есть и отрицательные стороны:
тот, кто задает вопрос, и тот, кто отвечает, имеют в этом
случае одно преимущество — им не нужно проявлять
компетентность.
Глобализация. Эта тенденция возникает из убеждения,
что хорошая политическая система должка уметь найти
ответ на все вопросы. Сколько раз меня просили дать
«социалистический» ответ на вопрос, не имеющий на деле
никакой связи с политикой.
Наши соперники-либералы, находясь у власти,
совершили основополагающую ошибку, когда утверждали,
будто либерализм имеет готовый ответ на все.
Драматизация — это следствие больших ставок в
политической борьбе, где все связано. От политических
властей, как все полагают, зависят наши свободы, доходы,
будущее наших детей, в целом все условия жизни общества.
100
Все понимают, что дело это серьезное, тем более что
политические власти сами постоянно стараются
демонстрировать свое верховенство, прибегая к различным
ритуалам и церемониалам, от которых они отнюдь не
собираются отказываться.
Я же убежден, что потребности управления
современным обществом должны вести к устранению этих трех
тенденций.
Упрощение! Но ведь с каждым днем наши
общественные структуры все больше усложняются. Бесконечное
разнообразие технических усовершенствований и
профессий, запутанные взаимопереплетения экономических,
финансовых, социальных, культурных, административных и
семейных структур имеют своим следствием то
обстоятельство, что каждое принимаемое решение чревато
непредвиденными последствиями (к счастью, не всегда
отрицательными), которые затрагивают целые пласты
социальной структуры.
Сложная проблема почти всегда предполагает сложное
решение. Упрощение лозунгов ради того, чтобы сделать
их доступными для понимания, может привести к
отрицательным и даже пагубным последствиям. Примером тому
может служить упорство, с каким в соответствии с
идеологическими установками проводится чрезмерная
национализация. Можно привести и другие примеры.
Глобализация? Но она создает иллюзию, что все
зависит от политики, которая-де является поставщиком
«общественного проекта». Нет ничего ошибочнее такого
утверждения. Например, борьба против безработицы, по сути
дела, зависит от поведения миллионов действующих лиц,
начиная с руководителей предприятий. Конечно, правила
игры, установленное правительством, могут либо
усиливать активность действующих лиц, либо сдерживать ее.
Но в любом случае такая активность не является
результатом указаний государственных властей. Только все
гражданское общество, то есть вся система связей между
его членами, может предопределить, какая тенденция
возобладает — к оптимизму или пессимизму, к смелым
шагам' или замыканию в самом себе.
Равным образом будущее нашей системы образования
зависит прежде всего от того, что происходит в каждом
отдельном классе между 700 тысячами учителей и 11
миллионами учащихся. Содержание программ, ориентация
учащихся, экзамены, инспекции, размер зарплаты и
продвижение учителей по служебной лестнице — все это взаимо-
101
связано, и решение этого комплекса проблем не может
быть достигнуто при помощи административных указаний
или даже «хорошей» реформы.
Нужно, чтобы французы скорее поняли, что
государство не всесильно и не может все решать в одиночку,
что наше общее будущее зависит от того, как будет
действовать каждая ячейка общества.
В лучшем случае государство может быть только
вдохновителем, но не дирижером оркестра. Нужно
отказаться от глобализации проблем, поставить государство на
то место, которое ему должно быть отведено; его роль
велика, но отнюдь не беспредельна.
Драматизация? Это ее не самое сильное выражение.
Ее определяют размеры ставок в политической игре. Она
берет свое начало в остроте соперничества за власть.
Драматизация есть следствие сакрализации политической
власти, чему во Франции в немалой степени содействовало
избрание главы государства всеобщим голосованием.
Этому способствовал и сам де Голль, даже своим обликом и
генеральской формой. Все его преемники, втянутые в эту
систему, не делали попыток обернуть вспять
зарождающуюся тенденцию, тем более что в ней имеется некий
охранительный элемент. После трудностей и переживаний,
связанных с предвыборной борьбой, сакрализация,
узаконенная драматическим характером предшествующих
событий, который она отчасти сама и порождает, дает
возможность высшему руководителю немедленно отключиться от
некоторых вопросов, связанных с соперничеством, отойти
от некоторых проблем. Она позволяет ему самому
отбирать проблемы и судить, решение каких из них, по его
мнению, будет способствовать осуществлению проекта
общественного устройства. Между тем влияние политика
зависит от характера и важности проблем, которые он
решает, а не от того, как эта проблема выглядит на
первый взгляд.
Три условия эффективности
Нормальное функционирование общественного
механизма, на мой взгляд, зависит от трех качеств высшей
власти, не имеющих ничего общего ни с драматизацией,
ни с сакрализацией.
Первое из них — возможность признавать ошибки. Не
все, что кажется само собой разумеющимся, очевидно.
По всей вероятности, наше общество управлялось бы луч-
102
ше, если бы политикам было легче признавать свои
ошибки и исправлять их, тогда как окружающий политиков
ореол власти подталкивает их к тому, чтобы считать себя
непогрешимыми. Здесь речь идет о людских делах, а не
о каких-нибудь разоблачениях. Сказанное справедливо в
отношении ЦК Французской коммунистической партии
и профессора Барра: они никогда не ошибаются, это
вопрос принципа. Что касается доводов премьер-министра
Пьера Моруа в пользу проведения политики жесткой
экономии, то не были бы они более убедительными для
французов, если бы не распространялось утверждение, что
прежняя линия, от которой пришлось отказаться, была
великолепной? Между тем если прежнее решение оказалось
неудачным, то нужно недвусмысленно признать ошибку,
чтобы получить возможность быстро действовать и
обеспечить себе поддержку. В политике нет ничего святого,
непонимание этого факта дорого нам обходится.
Второе необходимое качество я называю
коллегиальным интеллектом. Вне всякого сомнения, конечное
решение нередко может быть принято только одним человеком.
Никогда не увенчивалась успехом ни одна попытка
применить систему коллегиальных решений по повседневным
вопросам, предполагающим их незамедлительную
реализацию. Поэтому истинная проблема организации общества
заключается в четком определении процедуры отбора
ответственных лиц, принимающих решение, пределов их
компетенции и контроля над ними. Иначе обстоит дело со
сбором и обработкой информации, консультациями и
обдумыванием вопросов. Если кто-то полагает, что
интеллектуальный вклад отдельных людей или коллективов в
решение проблем должен оцениваться только в
зависимости от их статуса, то можно биться об заклад, что принятое
решение будет плохим. Власти оказываются хуже
информированными, чем более они недоступны и чем более
высокомерно они себя держат. То, что называют «окружением»,
может стать своеобразным изолятором, в котором высокий
руководитель слышит лишь то, что ему хотелось бы
слышать. Образование «дворов» льстит самолюбию, но создает
опасность поскользнуться. Руководитель, которому не
осмеливаются перечить, обречен на непонимание мира, в
котором живет и на который призван воздействовать.
Нужно по крайней мере несколько друзей, имеющих право
говорить все, возражать, право не соблюдать
почтительности в частных беседах. В таком случае решения будут
приниматься одним человеком, но со знанием дела. Мно-
103
гие крупные руководители, не имея возможности дышать
таким здоровым воздухом, оказывались в изоляции, их
охватывала мания величия и подозрительность. Гибкий и
ненапыщенный стиль для правительства не дань моде, а
залог эффективности.
Третий фактор касается роли политического деятеля
в определении системы ценностей, которые в наибольшей
мере соответствуют французскому обществу. Безусловно,
не делая ссылок на свободу и солидарность, управлять
невозможно. Безусловно и то, что всякая политическая
инстанция, сталкиваясь с проблемами, обязана принимать
соответствующие решения. Но нужно возвести в ранг
демократических принципов признание того, что политика
не отвечает за счастье людей. Всякая власть опасна, и эта
опасность ослабевает, когда в ее организации
наличествуют мощные противовесы. Французское общество не
вполне отвечает этому требованию. Необходимыми
противовесами могут стать какие-либо учреждения — это
трудно, но не невозможно, — ими могут также быть
ограничения, налагаемые на деятельность политиков. Человек,
призванный управлять обществом так, чтобы обеспечивать
людям минимальные экономические и социальные условия
для счастливого существования, не имеет права своими
опрометчивыми действиями опровергать традиционные
ценности цивилизации, сплачивающие государство и народ.
В конечном счете тоталитаризм — не что иное, как
следствие стремления проводить тотальную политику.
Выживание демократии зависит от того, удастся ли
отвергнуть политику, подчиняющую себе все и вся.
Значит, проекта общественного устройства не
существует? Разве на выборах борьба идет только за право
принимать решения по поводу увольнений, разработки
графика проведения школьной реформы или введения налога
на крупные состояния? Очевидно, нет, во всяком случае,
не только за это. Но я все же хотел бы показать, с какой
осторожностью нужно подходить к вопросу разработки
проекта общественного устройства. Прежде всего от
политических деятелей нужно требовать большей скромности.
Общество им не принадлежит. В лучшем случае их
задача — организация общества.
Вот почему ответственные руководители должны
намечать основные ориентиры того, что я назвал бы
«проектом общественного устройства», а не «проектом
общества» — изменение термина имеет большое значение. Но и в
этом случае перед правительством будет стоять великое
104
множество задач. В самом деле, избиратели ожидают от
правительства принятия мер и в области общественного
порядка, и в сфере финансов, правосудия, дипломатии,
здравоохранения, обороны, занятости, защиты
окружающей среды, культуры, не говоря уж о школе и телевидении.
Но, как мы видели, неразумно давать слишком конкретные
обещания. Отсюда возникает необходимость в упрощении:
при изложении своих взглядов следует в обязательном
порядке говорить лишь о способах действия или о
подходе к решению вопросов и притом в общей форме, чтобы
это было применимо ко всем проблемам.
Самое распространенное выражение потребности в
ясном понимании — ссылка на ту или иную модель. Кому вы
хотите подражать? Сторонники демократического
социализма долгое время сталкивались с такой постановкой
вопроса. Сила и духовное влияние компартии создали во
Франции после второй мировой войны такую ситуацию,
при которой политическая ориентация определялась по
отношению к ФКП, а она, в свою очередь,
ориентировалась на СССР. Мы долгое время именовались
«некоммунистической левой». Понадобилось не менее 20 лет, чтобы
мы стали наконец самими собой. По мере того как
демократический социализм на ощупь отыскивал свой путь,
основанный прежде всего на принципе свободы, все чаще
возникал вопрос о модели, и нам приходилось отвечать,
считаем ли мы себя близкими то к шведам, то к
западногерманским социал-демократам... В трудный для нас
период, когда мы пытались определить наши надежды на
построение более ответственного, более самостоятельного
децентрализованного общества, формулой
«самоуправление» нам с такой настойчивостью напоминали о
югославском образце, что это совершенно запутало дискуссию.
Достаточно того, что опыт децентрализации экономики
и администрации именовался тем же словом, чтобы нас
начали беспощадно принуждать к ссылке на страну,
несопоставимо менее развитую, нежели Франция.
Это одна из причин того, почему сегодня я стараюсь
передать ту же политическую идею при помощи слов
«автономия» или «ответственность».
Модели общества быть не может — от этого нужно
отказаться. И вообще недопустимо, чтобы такой вопрос
ставился во Франции — одной из самых современных и
культурных стран мира, которая на протяжении всей своей
истории была главным творцом новых политических форм.
Франция отнюдь не плетется позади других государств,
105
а скорее идет впереди многих. Ее задача — изобретать
новое, в том числе в области организации общества.
И она на это способна. А если должна существовать
какая-то модель, то это будет только такая модель,
которую мы когда-нибудь предложим другим.
Копировать нет смысла — нам нужно находить новое.
О простом и сложном
«Общественный проект» подстерегает еще одна
опасность. Не так уж далеко то время, когда самые большие
требования политических и социальных перемен
выражались в простых словах, в которых совершенно ясно
обозначалась поставленная цель: всеобщее избирательное
право, бесплатное светское всеобщее среднее образование;
прогрессивный подоходный налог, социальное страхование.
В наши дни демократия достигла такого уровня зрелости,
когда улучшения, к которым стремятся люди, не могут
быть сформулированы с такой отчетливой простотой.
Сделать налогообложение более справедливым,
сбалансировать статьи социального страхования, оживить школьную
систему — в этих лозунгах нет и намека на средства их
реализации. Вот почему в основе прогресса нашего
общества должно лежать понимание сложности проблем.
Выражаясь яснее, можно сказать, что время
скоропалительных реформ или революционных переворотов уже
позади. Наше общество стало слишком уязвимым, оно
складывается из слишком многих взаимосвязанных
элементов, чтобы резкое хирургическое вмешательство могло
решить его проблемы. Опыт правления социалистов до
марта 1986 года, равно как и опыт либерального
правительства, пришедшего им на смену, показывает, что
реальный прогресс возможен только при условии
постепенного его наращивания в обстановке относительного
консенсуса, тогда как резкие удары не достигают цели,
ибо французское общество не приемлет их последствий.
Сказанное в такой же степени применимо как к
чересчур широкой национализации (при правительстве
социалистов), так и к некоторым аспектам реформы высшего
образования, предпринятой Деваке при правительстве
Жака Ширака. Поэтому при любых ссылках на
законопроект следует избегать намеков на то, что их нужно
вводить немедаенно в действие и тогда все проблемы будут
решены. Обоснование законопроекта может затрагивать
лишь общие положения, касающиеся условий его осуще-
106
ствления как в ближайшей, так и в долгосрочной
перспективе. Оно должно также указать методологию изучения и
решения проблемы, а также критерии урегулирования
споров, ни в коей мере при этом не пренебрегая умением
выждать момент, когда тот или иной вопрос созреет. Это —
непременная составная часть искусства управлять.
Недоверчивое отношение к проекту глобального
масштаба отнюдь не предполагает отрицания его основной
ценности. Можно даже сказать, что именно недоверчивое
отношение к нему — одно из условий его осуществления.
Содержащихся в проекте ценных идей самих по себе еще
недостаточно. Они необходимы, ибо у политика должны быть цели,
а не только средства. Необходимы, поскольку именно
благодаря им избиратели получают представление о партиях
и людях, добивающихся их голосов. Но этих идей
недостаточно, поскольку верность им не предполагает наличия
способностей, позволяющих с пользой служить им.
Эта относительная скромность помогает нам
воздерживаться от обещаний рая на Земле, бесклассового
общества или чего-либо другого в этом роде. Такой
подход дает возможность мирным и демократическим путем
предохранить общество от насилия, которое неизбежно
сопутствует всем широковещательным идеям, будь то
идеалы коммунистов или исламской республики, не говоря
уж о проектах вроде «цивилизации посредством
колонизации». Поскольку политические деятели не могут и не
должны пытаться осчастливливать людей, они должны
использовать свои достоинства и таланты для того, чтобы
не мешать их счастью или мешать как можно меньше.
Но для этого требуется умение передавать свои мысли.
Высказанные мной соображения по поводу предвыборных
обещаний о «проекте для общества» подчеркивают их
отрицательные стороны, но не затрагивают вопроса о
содержании того и другого.
Хотя демократия представляет собой управление
народом силами самого народа, избирателям нужно иметь из
чего выбирать. И этот выбор не должен ограничиваться
лишь текущими делами. Общественные организации
должны выдвигать фундаментальные цели.
Русский философ Бердяев, размышляя над уходом из
общественной жизни метафизического и
сверхъестественного (Ницше называл это «смертью Бога»), писал, что в
конечном счете идея правовых отношений в обществе
вытеснит идею трагических отношений между Богом и
человеком.
107
Однако ни трагическое, ни священное, ни
сверхъестественное из жизни человека не исчезает. Бог не может
присутствовать лишь в душе отдельного человека. Но у
нашего общества нет мест, освященных великой символикой,
нет практики совместного отправления культа. Вот почему
политическая власть и ее смена рассматриваются как
драматические явления в жизни людей. Даже в тех случаях,
когда управление сознательно ведется хорошо и без
эксцессов, на него налагают свой отпечаток
представления людей о нем. Поэтому, говоря об обществе, никто не
преуменьшает значения самого факта пребывания
правительства у власти, а правительство, которое не указывает
избранного им пути, не отвечает закону.
Поэтому не следует избегать дискуссий об
общественном устройстве, а надо вести их в соответствии с теми
требованиями, о которых я только что говорил.
Подобная дискуссия возможна и необходима. Мы видим,
как во всем мире в различных формах происходит
трагикомическое столкновение либерализма с коллективизмом.
Соперничество между Востоком и Западом есть не что
иное, как конфронтация между двумя формами
организации общества. Каждая из них провозглашает себя
воплощением близкого к идеалу общественного устройства:
Запад похваляется полнотой свободы во всех ее
проявлениях, Восток — стремлением к максимальному
равноправию людей или по крайней мере равными шансами
для всех. Что касается демократического социализма, то
он всегда сильно склонялся к одному из этих двух
полярных «проектов для общества». Но при этом речь идет не
об одних и тех же партиях; это зависело от периода
времени и страны. В конечном счете коллективисты и
либералы всегда противостоят друг другу.
Как бы то ни было, ни тот, ни другой «проект для
общества» неприемлем, если он чересчур упрощен.
Положение, в котором находится в наши дни мир, тому
свидетельство. Но составить иной проект весьма трудно: нужно
передать масштаб и сложность замысла, в особенности если
были приняты необходимые меры рдя того, чтобы он не
завяз в славословии или не приблизился к идеологии
тоталитаризма.
И все ж@ ни одна избирательная кампания не обходится
без упоминания о проекте общественной организации,
однако делается это в таких выражениях, чтобы он не
выглядел как единственная цель программы. Но было бы
большим заблуждением говорить, что на выборах борьба
108
идет вокруг общественного проекта; избирателю нужны и
другие ориентиры. Поскольку предвыборные обещания
таких ориентиров не дают, а проект организации общества
носит слишком неопределенный характер, избиратель по
большей части ищет их в публикуемых печатью сведениях
о прошлой деятельности кандидатов и партий, которым
в этот момент он отдает предпочтение.
Решения
Способность принимать решения относится к
незаменимым качествам политического деятеля и является одним
из условий успеха ответственных руководителей. Логика
подсказывает, что анализ прежних решений того или
иного кандидата дает ключ к оценке его соответствия
выборному посту.
Но и тут не все так просто. Решение краткосрочной
проблемы, принятое одним человеком, обычно заметно для
всех, но, как правило, не очень значительно.
Настоящее политическое решение в большинстве
случаев принимается коллективно по той простой причине,
что общественный механизм весьма сложен. Мэр может
начать строительство какого-либо объекта, если получит
необходимые для этого средства. Поле деятельности
министра также ограничено: всякое важное решение
предполагает согласие других ведомств, чаще всего
министерства финансов, нередко министерства иностранных дел
(из-за большого числа европейских и международных
соглашений, к которым мы присоединились на
добровольной основе), министерства строительства (когда речь идет
о постройке зданий), министерства здравоохранения
(когда дело касается потребителя).
Опыт показывает, что любое решение может иметь
неоднозначные, а зачастую и нежелательные последствия.
Так, например, горячая инициатива одного настойчивого
министра, сумевшего убедить остальных, подтолкнула
государство на создание системы домов с умеренной
квартирной платой и привела к серьезным отрицательным
последствиям только потому, что предложение, имеющее
целью обеспечить оплату жилья будущими
квартиросъемщиками, оставляло в стороне самых обездоленных. То же
самое можно сказать об оказании поддержки сельскому
хозяйству, которая больше содействовала укрупнению
землевладения, нежели защите мелкого крестьянства. Вот
109
почему, чтобы решение было разумным, жизненно важно
проводить углубленный предварительный анализ, а это
требует времени.
Информационная служба функционирует без перерыва.
Но ей трудно в деталях предусмотреть все этапы
осуществления того или иного проекта. Поэтому передача
вопроса на изучение равнозначна принятию решения.
Бывает трудно отказаться от проекта, даже если исследование
показывает, что он не принесет пользу. Само же решение
зачастую не рассматривается как таковое в тот момент,
когда его принимают; стороннему наблюдателю это
решение может показаться лишь продолжением начатого дела.
А что сказать о мотивах принятия решений?
Современный социолог тут не сможет вывести никакого правила.
Понять истинную тайку принятия политического
решения практически невозможно, ибо оно предопределяется
множеством факторов: более или менее беспристрастным
толкованием интересов общества, оценкой информации, не
всегда точной, неоднозначной игрой многочисленных групп
давления, стремлением принимающего решение человека
обеспечить себе символические преимущества, желанием
рассчитаться с партнером или одержать над ним победу,
силой идеи и попросту (хотя это весьма важно)
физическим состоянием, боевитостью или, напротив,
склонностью ответственного лица к сомнениям, нажимом со
стороны его окружения и т. д.
Политическое решение редко представляет собой
единичный акт. Скорее это — боевой путь. Перестроить
городской квартал, ввести новое социальное пособие,
оздоровить рынок сбыта продукции виноградарства, создать
единую систему коллежей, обеспечить Францию ядерным
оружием — все это достигается поэтапно, ценой упорной
борьбы. Нужно, чтобы исполнители и избиратели
восприняли саму идею добиться от заинтересованных лиц
согласия с методами осуществления решения, убедить
колеблющихся, ослабить противников. Нужно чуть ли не силой
вырывать формальные документы, на основе которых и
складывается само решение, неусыпно следить за его
продвижением в недрах государственной машины, держать
под контролем его реализацию и саму процедуру
выполнения, и, наконец, нужно иметь... большой запас терпения
и оптимизма, чтобы надеяться на достижение результатов.
Громоздкость государственной машины такова, что
серьезный политический деятель не может обещать, что
решение будет принято. Но он может твердо пообещать
но
бороться за то или иное решение. Различие тут
значительное.
Я часто думал, что углубленный анализ методов
принятия решений разными политическими деятелями, как и
достигнутых ими результатов, составляет для
общественности важнейший элемент информации. Держу пари, что
подобный анализ обнаружил бы немало любопытного и
привел бы к неожиданным открытиям. На деле решения
зачастую принимает не тот, кто, как все думают, должен
их принимать. Но такое расследование, несомненно, вещь
очень неприятная. Поэтому-то мы практически лишены
подобной информации, если не считать карикатур. Так,
например, меня считают «истинным отцом» молочных квот
в Общем рынке, а я всего лишь «приемный отец». Подобную
идею Комиссия европейских сообществ, большинство
министров сельского хозяйства и даже правительств
высказывали задолго до моего назначения на пост министра
сельского хозяйства Франции. Был бы я министром или
нет, решение все равно было бы принято. Однако без меня
оно, быть может, было бы хуже, ибо французское
сельское хозяйство могло бы быть поставлено в значительно
менее выгодные условия, чем сейчас!
Таким образом, при отсутствии предварительного
анализа в ходе политических дискуссий и в период избирательных
кампаний истинная способность принимать решения
практически не выявляется, и прошлое тут никак не
помогает.
Несколько иначе обстоит дело с самыми
ответственными в наши дни решениями, то есть решениями,
являющимися результатом переговоров.
Переговоры
Нет ни одного крупного события национальной или
международной жизни, которое хотя бы частично не
зависело от переговоров. Когда речь идет о распределении
доходов от производства, об уровне заработной платы, о
ценах на сельскохозяйственную продукцию, о гонорарах
врачам, выплачиваемых из фондов социального
страхования, о государственных инвестициях в промышленность,
о телевидении, а тем более о международных конфликтах
в торговой, финансовой или военной сферах или о трудных
путях европейского строительства — все это должно
решаться посредством переговоров. Даже мэр
какого-нибудь маленького городка ведет переговоры, поскольку
Ш
создание или заселение новой индустриальной зоны или
получение крупного кредита не могут быть осуществлены
без согласия многих учреждений. Поэтому, чтобы
занимать ответственный политический пост, надо непременно
обладать дипломатическими способностями.
Общественность, конечно, тоже отдает себе отчет в
том, какое значение имеет наличие этой способности.
Но здесь мы сталкиваемся еще с одной трудностью
в политической деятельности. Поставленная мной цель
придать большую эффективность и стабильность
взаимосвязям между избирателями и выборными лицами в
данном случае приобретает специфическую форму. Значение
предвыборных обещаний обесценивается по мере
усложнения структуры нашего общества; проект общественного
устройства теряет убедительность, так как общественность
все более отчетливо осознает пределы его
осуществимости, а возможность разобраться в принятом решении
сильно затруднена тем, что оно облекается в весьма
туманную форму. Получать представление о переговорах тоже
непросто, но по другой причине: информация убивает
переговоры.
Умение действовать
Переговоры — антипод войны. Когда становится ясно,
что уничтожить противника невозможно, приходится с
ним договариваться.
Это с самого начала подразумевает, что нет оснований
рассчитывать на полное удовлетворение своих интересов
или на отказ учитывать интересы другой стороны или
сторон. Да и сам термин «противник» достаточно неточен.
Немало ведется переговоров, участники которых совместно
ищут решение, способное принести равную выгоду всем.
В этом духе ведутся непрерывные переговоры по вопросам
европейского строительства и переговоры, нацеленные на
установление подлинного диалога на предприятиях.
Поэтому более подходящий термин — «партнер». Но даже
переговоры между противниками могут состояться только
в том случае, если каждый будет думать о преимуществах,
д^же самых минимальных, которые получит он сам, пусть
даже за счет того, что противная сторона получит большие
выгоды; бывает ведь и так: за перемирием или за
прекращением огня не следует заключение мирного договора.
Цель переговоров — выигрыш либо ослабление нажима
или угрозы.
112
Из сказанного следует, что на любых переговорах
происходит столкновение интересов. Задача всегда состоит в
том, чтобы в возможно большей мере обеспечить
собственные интересы, а иногда и в том, чтобы ограничить
притязания другой стороны, если они не совпадают с вашими
интересами. Интересы могут выражаться в
количественных показателях (в денежных суммах, в тоннах товаров,
в квадратных километрах территории), тогда их оценивать
довольно просто. Но, с другой стороны, какую цену нужно
платить за безопасность? Чем надо жертвовать во имя
охраны окружающей среды? Во что обходится утрата
власти, национального суверенитета?
К этому следует еще добавить соображения престижа.
Соблюдение протокола и уважение достоинства во время
переговоров, предание гласности их результатов как итога
победы той или иной стороны, то символическое значение,
которое для общественности приобретает получение какого-
либо преимущества или какой-либо уступки, — здесь все
учитывается наравне и подчас даже в большей степени,
нежели правильно оцениваемые интересы.
Чтобы переговоры хорошо шли, требуется,
следовательно, предельно четко определить поставленные цели,
включая те, что имеют символическое значение.
Выполнить это требование можно только при том условии, если
будет установлена «вилка», иначе говоря, четкое
определение того, в чем заключаются максимальные и особенно
минимальные запросы, то есть такие запросы,
отклонение от которых сделает предпочтительным разрыв
переговоров. Но это, в свою очередь, предполагает, что будет
установлена цена, в какую обойдется такой разрыв, а это
редко делается вовремя и с полной трезвостью ума. От
наличия такой оценки зависит, насколько будет твердой
позиция на переговорах, и соответственно, характер
достигнутых результатов.
Как это ни парадоксально, но благоприятным исходом
завершаются только те переговоры, на которых партнеры
готовы пойти на разрыв и взять на себя ответственность
за это. Только потому, что в 1919 году Германия не могла
прервать переговоры, Версальский договор, который
«обсуждался» с ней, предусматривал жесткие условия. Вся
Европа чувствовала удовлетворение... за исключением
миллионов немцев и одного посредственного художника по
имени Адольф!
Необходимо иметь возможность разорвать переговоры.
Действительно, партнер пойдет на уступки, только если
5—1048 ИЗ
будет чувствовать, что его собеседник может вырваться из
его рук, а вместе с тем ускользнет и та добыча, которую он
надеется получить. Но есть еще более важная задача:
чтобы удачно вести переговоры, нужно по возможности более
точно знать, каких целей добиваются партнеры, знать их
чувствительные точки, те пункты, по которым они будут
проявлять непримиримость. Все это должно быть спокойно
изучено до переговоров, но и во время их следует
стараться глубже изучать собеседников — следить за их реакцией,
за методами принятия решений, расшифровывать их
послания (по большей части с помощью психологического
анализа и лишь в отдельных случаях с помощью
шпионажа...). Часто удается добиться успеха, окружив себя
ореолом непроницаемости и создавая у собеседника
ложные представления о предъявляемых требованиях и об
их относительной значимости, выдавая незначительную
уступку за крупный шаг навстречу и не давая ему понять,
сколь важно для тебя получение какого-либо
преимущества, не имеющего большого значения для него, если только
он не выяснит, какую высокую цену может за это
запросить.
Переговоры — это обмен уступками. Суть задачи
состоит в том, чтобы побудить собеседника идти на уступки
при помощи встречных уступок, оценивать и видоизменять
те, на которые ты уже готов, если окажется, что за них
предлагают недостаточно высокую цену, без задержки
фиксировать уступки, предложенные противной стороной, если
они кажутся приемлемыми, следить на протяжении всех
переговоров за тем, чтобы предлагаемые обеими сторонами
уступки уравновешивали друг друга, тщательно отбирать
те из них, которые «резервируются» для
заключительной фазы переговоров, когда в короткий срок завершается
возведение всей сложной конструкции договоренностей.
Нужно, наконец, уметь использовать фактор времени.
Безответственным и уязвимым является тот партнер по
переговорам, который сам себя загоняет или позволяет
загнать в угол из-за слишком жестких сроков. В этой игре
почти всегда побеждает тот, у кого больше терпения. Так,
Франция, желая ускорить достижение договоренности,
как-то дала торжественное обязательство завершить к
определенному сроку переговоры относительно вступления
в ЕЭС Испании и Португалии. Но поскольку существо
переговоров требовало, чтобы мы добивались уступок от
наших партнеров, они могли не идти на них и тянуть
время. Вот почему я был вынужден решительно заявить, что
114
не считаю себя связанным какими-либо сроками. Ареопаг
из 12 правительств с ужасом осознал, что подписание
договора будет вновь отложено. Именно таким путем я
вырвал согласие на 10-летний переходный период для
сбыта наших фруктов и овощей; вряд ли сегодня этого удалось
бы добиться в случае повторных переговоров об условиях
договора...
Использовать фактор времени нужно еще по одной
причине: партнер может быть раздражительным или
переживать глубокую внутреннюю борьбу. Гнев, если он не
наигранный, — плохой советчик. Но бывает полезно уметь его
вызвать: человек в гневе не всегда утрачивает прозорливость,
но все же теряет престиж, и это нужно учитывать при
оценке расстановки сил на переговорах. Но при этом
нужно быть уверенным, что сам сумеешь сдержать нервы.
Что касается использования внутренних противоречий
партнера, то для этого необходимо постоянно получать
свежую информацию и располагать средствами для
оказания воздействия, которые надо уметь оберегать. По сути
дела, мы уже здесь недалеко отстоим от специальных
служб.
По всем этим причинам переговоры — дело весьма
тонкое и очень трудное. Хорошая организация переговоров
предполагает, что у каждой делегации имеется аппарат,
способный проводить анализ, цифровые подсчеты и оценку
любого предусматривающегося решения, причем он
должен быть готов к работе днем и ночью на всем
протяжении переговоров. Необходимо, кроме того, наладить
постоянный арбитраж между министерствами, при этом в
рамках самой делегации, ибо влияния одного министра,
которого касается тот или иной вопрос, может оказаться
недостаточно, чтобы противостоять интересам других
министерств, в особенности если речь идет о министерствах
финансов и иностранных дел.
Как-то раз мне на глазах иностранных делегаций
пришлось вступить в жесткую схватку с представителем
министерства финансов, входившим в состав моей делегации.
Я был вынужден напомнить ему, что министром являюсь
я и что после переговоров, независимо от того, чем они
окончатся — успехом или провалом, я объяснюсь с его
патроном; пока же я просил его держаться тихо.
Вот что такое переговоры. Даже если они
международные, особых специфических проблем не возникает.
Ответственные переговоры по социальным вопросам носят тот же
характер, если не считать отсутствия языкового барьера.
5** И5
Умение молчать
В этом суть проблемы информации. Когда
национальные или международные переговоры имеют большое
значение, а их участники — люди, занимающие самые видные
посты в государстве, желательно, чтобы общественное
мнение получало о них информацию. Как только
открывается перспектива переговоров, это делается через печать.
И тогда образуется смесь реальных интересов и
символических целей, подчас приобретающая взрывоопасный
характер. Национальная гордость требует, чтобы на
переговорах навязывали или отвергали решения, проявляли
абсолютно непреклонную твердость. Сам процесс
информации общественности имеет своим следствием
ужесточение целей, что является логическим результатом
сакрализации власти и ее задач. В итоге каждая уступка, даже
если она с точки зрения здравого смысла носит
второстепенный характер, может восприниматься как отступление,
слишком дорогостоящее для престижа и, следовательно,
недопустимое. Это сильно затрудняет переговоры.
Когда дискуссии действительно начинаются, многие
журналисты уже заготавливают предварительные
комментарии, в которых как бы расставляются акценты и
выявляются чувствительные для общественности моменты.
К этому следует добавить публичное заявление, с которым
выступает каждый участник переговоров перед их началом.
Все эти обязательные мероприятия, иллюстрирующие
соблюдение демократических процедур, существенно
ограничивают поле для маневра на переговорах.
Но вот переговоры открываются. От заседания к
заседанию каждый их участник излагает свою точку зрения на
их ведение, на перспективы их успеха или провала.
Немедленно рассылаются сообщения об этом.
Общественность и группы давления могут реагировать по ходу
переговоров. В результате та или иная уступка, условно
выдвинутая в процессе обсуждения для того, чтобы
выяснить, как она будет расценена другой стороной, и
считающаяся не слишком дорогостоящей, но полезной с
точки зрения достижения договоренности, может
оказаться неосуществимой по той причине, что, после того как
вероятность такой уступки становится достоянием
гласности, общественность и заинтересованные группировки
воздвигают против нее прочный заслон. С другой стороны,
всякая уступка, о которой с самыми серьезными
оговорками велась речь в порядке зондажа, может быть воспри-
116
нята противной стороной как уже достигнутая, как только
она получила огласку. Поскольку общественность полагает,
что уступка уже оплачена, отказываться от нее становится
труднее. В итоге политическая цена переговоров — ведь
не бывает переговоров без жертв — оплачивается не
за один раз с учетом конечного баланса приобретений
и потерь и становится несравненно более высокой.
Каждая жертва, считающаяся неизбежной с того момента,
как о ней зашла речь, оценивается по отдельности.
В противовес этому уступки, которых добились от другой
стороны, вне зависимости от их значения, вызывают куда
меньше откликов.
Мне пришлось наблюдать провал многих
переговоров — по вопросам торговли, финансов, промышленности,
сельского хозяйства. Основная причина этих провалов
часто заключалась в обязанности вести переговоры на
«городской площади», что само по себе противоречит сути
переговоров.
«Сельскохозяйственные марафоны» в Брюсселе —
особый случай, ибо условия их проведения — редчайшее
явление в международной практике. Все происходит так,
как если бы колоссальное предприятие — европейское
сельское хозяйство, насчитывающее более 8 миллионов
землевладельцев, управлялось административным советом
из 10 членов (ныне 12), обязанным принимать решения
на основе единогласия. А решения надо принимать в
большинстве случаев незамедлительно. Опоздание вскоре
обходится слишком дорого. Нормальное дневное заседание,
продолжающееся не менее трех часов, едва давало
возможность ознакомиться с позицией другой стороны. Если
переговоры затягивались, позиции сторон становились
более жесткими. Вот для чего нужна ночь: она дает
возможность заседать по 10 часов подряд — и это было
единственным способом получить достаточно времени, чтобы
взвесить все достоинства и недостатки тех или иных
решений, оценить, во что они обойдутся и какие за них можно
получить компенсации. Главное преимущество ночных
переговоров состоит в том, что они облегчают сохранение
необходимой тайны. Что касается глобальной реформы
единой аграрной политики, то это дело слишком сложное,
чтобы его можно было решить подобным способом. До
тех пор, пока методы не изменятся, я не могу с
оптимизмом смотреть на ее перспективы.
Чтобы составить текст договора об образованиях
Общего рынка, десятки ответственных политических деятелей,
117
в том числе деятелей первого ранга, на несколько недель
уединились на острове в Средиземном море. Только так
они смогли сформулировать положения самого сложного
из договоров, какой знала история и который, быть может,
открывает самые блестящие перспективы на будущее.
Нужно восстановить нормальные условия для
переговоров. Никто из журналистов не будет отрицать, что одним
из таких условий является сохранение тайны.
Необходимое и существенное улучшение отношений между
правительством, прессой и общественностью требует, чтобы
каждая сторона соблюдала сдержанность, и это мне
кажется достижимым.
И напрасно в информации для общественности
переговоры изображают как некую сумятицу громогласных
заявлений в ходе абсолютно формальных встреч, на которых
партнеры получают возможность всего лишь зафиксировать
тот факт, что подготовительная работа экспертов создала
(или не создала) условия для взаимных уступок,
отвечающих соотношению сил. Из-за этого не раз была
упущена возможность улучшить дела на нашей планете с
помощью смелых и открывающих перспективы новых
соглашений.
Умение
Когда возникает проблема, по которой необходимо
вести переговоры, первое, что нужно сделать, — это
поручить экспертам обдумать ее. На основании обмена
мнениями и изучения рекомендаций экспертов принимается
решение о том, возможны или невозможны переговоры, и,
следовательно, о том, каковы должны быть подготовительные
мероприятия для их проведения. Общественность и пресса
начинают интересоваться переговорами только с того
момента, когда они официально открываются. Однако все то,
что им предшествует, и то, что можно было бы назвать
предварительными переговорами, определяет их содержание.
Экспертиза имеет два естественных ограничителя.
Прежде всего по самой своей сути она не может быть
всеобъемлющей. Крайне редко — скорее никогда — эксперты
подвергают анализу не только материалы, которые имеют
отношение к переговорам, но и смежные области, где
могут быть обнаружены дополнительные возможности для
торга.
Далее, экспертиза в силу самой своей сути не может
выйти за пределы технических рекомендаций, то есть выска-
118
заться по поводу осуществимости того или иного решения
или определить его политическую цену с позиции
общественного мнения и избирателей. Об этом может судить
только политик. Я имею в виду техническую экспертизу в
прямом смысле слова, а не деятельность советников,
обладающих широкими знаниями, они не больше эксперты, чем
их министр или президент, но у них просто больше времени
для изучения дела.
Ответственные политические руководители знакомятся
куда позже с материалами, подготовленными специально
к переговорам, и — что особенно существенно — эти
материалы составляются с учетом ограничений, присущих
любым экспертным оценкам.
Более того, хорошо построенные переговоры могут
быть успешными только в том случае, если соблюдены
два условия. Одно из них широко известно, оно
заключается в равном обмене уступками, совместимыми с
уважением национальных интересов. Однако с точки
зрения хронологии это — второе условие.
Первое условие — общая система ценностей
участников переговоров в том, что касается их целей и процедуры,
а также создаваемых учреждений.
Бывает, что одно лишь упоминание о какой-либо
проблеме и стремление найти ее решение путем переговоров
не обеспечивают и даже затрудняют выработку общего
подхода.
По всей очевидности, это справедливо в отношении
широких переговоров о торговле, происходящих в Женеве
в рамках ГАТТ, которые уже давно топчутся на месте.
То же можно сказать и о переговорах о частичных
сокращениях ядерных вооружений. Запад придерживается
на них оборонительной тактики (что плохо само по себе),
ибо еще не очертил для себя общие рамки дискуссий
и свои цели так же четко, как это было сделано
Горбачевым.
В подобных ситуациях — а мне с ними приходилось
сталкиваться во время переговоров по вопросам торговли
и сельского хозяйства — нет иного выхода, кроме как
суметь пересмотреть взгляд на рамки переговоров и
существенным образом изменить метод рассмотрения проблем.
На это требуется много времени, нужны сноровка,
большие умственные усилия, воображение и умение молчать.
Такую задачу способен выполнить лишь политик,
располагающий достаточно широкими возможностями для
изучения проблемы и принятия решений. Нэ при нынешних
119
обычаях не может быть и речи о том, чтобы высшие
политические руководители отвечали этим требованиям.
Их рабочее расписание и деятельность широко известны,
они не в состоянии посвятить себя выполнению подобных
задач.
Из десятков переговоров, которые мне приходилось
вести, наиболее удачными с точки зрения их содержания,
достижения согласия, значимости и надежности
результатов можно считать переговоры по вопросу о
сельскохозяйственном образовании и сбыте столовых вин. В
первом случае переговоры с дюжиной учреждений велись
на протяжении 18 месяцев, причем было разработано
14 вариантов документов, которые имели своим следствием
принятие двух законов — о государственной и частной
системах образования. И тот, и другой были приняты
единогласно Национальным собранием и сенатом —
беспрецедентный случай в законодательстве по вопросам
образования за всю историю республики. И это произошло
в 1984 году, в разгар битвы вокруг школьного вопроса...
Все это стало возможным благодаря лояльности
участников переговоров, а также потому, что они умели хранить
тайну.
Во втором случае, как только на переговорах по
вопросу о сбыте столовых вин стало ясно, что первоначальный
подход не обеспечивает создания сбалансированного
рынка ц заводит переговоры в тупик, мне удалось изменить
сам принцип решения этой проблемы. Я обратил внимание
на суть поставленной цели и сумел показать, что имеются
другие методы ее достижения, нежели те, вокруг которых
бились на протяжении многих лет наши страны.
Участники переговоров согласились с новым подходом до того,
как о нем сообщила печать. Я не думаю, что это
произошло бы, если бы печать заранее оповестила о моем
предложении. Нам повезло и в том отношении, что
общественность, исключая самих виноделов, не относила эти
переговоры к числу приоритетных. Но такие преимущества
у нас бывают не всегда. Я считаю, что создавать такую
ситуацию нужно чаще, чем это делается. Единственное
условие для этого — чтобы люди, которым надлежит
принимать решение, сами предельно хорошо владели
материалом и не опирались только на экспертов.
В конечном счете здесь возникает серьезное
противоречие: с одной стороны, нет ничего более важного для
ответственного политического деятеля, чем способность
вести переговоры, а с другой — информация обществен-
120
ности об этом аспекте его деятельности практически не
может осуществляться в достаточно ясной форме, чтобы
оказывать воздействие на тот выбор, который будет делать
избиратель в ходе всеобщего голосования. Изображать
участников переговоров либо как победителей, либо как
побежденных — значит формировать весьма неточное
представление о том, как они вели себя на переговорах.
Что же в таком случае нужно сделать для того, чтобы при
голосовании избиратель мог опереться на
соответствующую действительности оценку способностей претендентов
на должности, на которых приходится принимать
решения?
Управление
Каждый день приходится принимать множество
решений, касающихся зарплаты, назначения людей на
различные должности, усовершенствования работы учреждений,
финансирования, соглашения о закупках, урегулирования
острых ситуаций, приспособления существующих
предприятий к новой технологии.
На самом деле полное удовлетворение запросов
потребителей и всех граждан больше зависит от бесперебойного
функционирования этого огромного механизма, нежели от
того, насколько удачны усовершенствования, которые
удалось внедрить. Общество постоянно осознает это,
и никто не считает это обстоятельство следствием того
выбора, который был сделан во время голосования.
Возникает, таким образом, тенденция не придавать значения
акциям политического деятеля и соответственно не
учитывать то время, которое расходует руководитель, и те
тревоги, которые он испытывает. Работать только на
прессу — значит заниматься только вопросами,
способными вызвать сенсацию. Политический деятель испытывает
подчас удовлетворение, когда ему удается без угрызений
совести избавиться от чтения скучных досье.
Это ведет к катастрофическим результатам. Трагедия
нашей школьной системы порождена тем, что на
протяжении 30 лет к достаточно умеренным, но настоятельным
требованиям ее руководства относились с безразличием.
Удовлетворение каждого из этих требований не подпадает
под категорию политического события, ведь речь шла о
таких проблемах, как улучшение подготовки учителей,
предоставление достаточного количества учебных пособий,
постепенное совершенствование программ в соответствии
121
с техническим прогрессом и, следовательно, с
изменениями спроса на квалифицированную рабочую силу,
соблюдение социального статуса преподавателей, усиление связи
школы с жизнью, необходимость учитывать при
разработке методов преподавания ту роль, которую играет
зрительный образ в воспитании детей. Для всего этого не
требовалось реформы, которая имела бы резонанс. По всем
этим вопросам не нужно было принимать
широкомасштабных и срочных мер. Ничто из этого не могло бы вызвать
пристальный интерес прессы, поэтому считалось, что
государственные руководители не должны тратить на реформу
слишком много времени.
Если делами управления будут заниматься только
государственные служащие — с чем они зачастую
справляются весьма неплохо, — оно будет лишено политической
энергии, способной придать ему динамизм. Это относится
прежде всего к тем сферам деятельности, где люди лучше
работают, когда их хвалят в официальных речах. Можно
назвать в этой связи сотрудников канцелярий и приемных
в крупных учреждениях или больницах.
Показателен в этом отношении вопрос о создании
рабочих мест. Если не иметь в виду урегулирования
этой проблемы на международном уровне, что
маловероятно в обозримом будущем, то борьба за создание
рабочих мест носит локальный характер, она ведется не
повсеместно и облекается в разнообразные формы. Она
связана с решением множества частных вопросов:
налогообложения, профессиональной подготовки, организации
кредита, графика работы, процедуры создания
предприятий, трудового права, функционирования коммерческих
судов... Все это — вопросы текущего управления; по
большей части они не попадают в круг тех проблем,
которыми занимаются ответственные политические
руководители. И дело не в том, хорош или плох этот круг
проблем. Это непреложный факт. И нет смысла в который
раз говорить о том, что такое положение вытекает
прежде всего из настоятельной необходимости давать
информацию о своей деятельности. И все же политические
руководители должны знать об этих проблемах и что-то
делать ддя их решения.
А велика ли беда, если избиратели не осведомлены
о деталях? В принципе, когда возникает серьезное
недовольство, оно влечет за собой и наказание. Президент
Гувер не прореагировал и не выдвинул никаких
предложений в связи с величайшим кризисом 1929 года и законо-
122
мерно потерпел поражение на выборах 1932 года, на
которых победил Рузвельт. Французские социалисты не
приняли надлежащих мер для ликвидации безработицы
и потому проиграли: на выборах 1986 года. Многие
английские кабинеты после 1945 года были с полным
основанием отвергнуты избирателями по той причине, что
плохо управляли делами страны. Все это так, и это
утешает. Демократия — лучший из возможных режимов.
И все же все иллюзии, из-за которых возникает
разрыв между практикой политического руководства и
тем, как оно рисуется общественному мнению, чреваты
серьезными последствиями.
Прежде всего в суждениях общественности — если их
можно выявить — сама проблема как бы смещается.
Управляется ли ФРГ консерваторами лучше, чем это было
при Гельмуте Шмидте? О чем идет дискуссия во время
общенациональных выборов во Франции — о том, кто
лучше управлял делами страны, или о символических
программах?
Серьезнее другое — ошибочная ориентация
управления. Общее отсутствие интереса к делам управления
чрезвычайно дорого обходится любой стране.
Выпячивание национальных интересов блокирует многие
переговоры, парализует европейское строительство и дает
основание для беспокойства, что на женевских переговорах
в рамках ГАТТ* и по стратегическим вооружениям будут
приняты опасные решения, во многом продиктованные
ощущением, что внимание со стороны общественного
мнения ослабло. Пристрастие к показным решениям
может привести правительства к грубым просчетам,
наносящим ущерб стабильности нашего большого
общественного механизма. Стоит вспомнить в этой связи о
французском телевидении.
Еще одно последствие может оказаться куда более
тяжелым. Подбор политических кадров все чаще
осуществляется в зависимости от наличия у них
коммуникативных способностей, а не от умения руководить и
управлять. США и весь мир должны сделать вывод из
опыта избрания Рейгана, который стал президентом
потому, что был артистом. Во французской политической
жизни тоже проглядывают подобные тенденции и способы
продвижения к должностям, занимать которые тот или
иной претендент не в состоянии.
Таковы потенциальные или реальные особенности
осуществления политической власти. Мне остается только
* 123
рассмотреть, что происходит в области непосредственных
взаимоотношений между избирателями и выборными
лицами.
Тайные помыслы
Политическая наука развивается. Каждые выборы
становятся сегодня объектом глубокого анализа,
вызывающего уважение тонкостью исследования причинных связей
и взаимосвязей явлений, изобретательностью при
выявлении и силой теоретического обобщения вскрытых
фактов. Анализ показывает, что в западных
демократических странах выборы часто приобретают форму
столкновения блоков, что успех обеспечивается незначительным
перевесом и что результаты выборов, как правило,
труднопредсказуемы как для организаторов опросов
общественного мнения, так и для политологов по причинам, которые
они сами очень тщательно выявляют.
Охота за голосами колеблющихся избирателей
Победа на выборах никогда не обеспечивается за счет
голосов избирателей, придерживающихся твердых
политических убеждений: они, как правило, сохраняют верность
своим партиям и потому надежны. Сдвиги в голосовании
порождаются тремя различными факторами.
Первый, решающий фактор, правда, не всегда
оказывающий значительное влияние, — избиратели, которые
меняют свой выбор в пользу той или иной партии или
коалиции. Среди них редко встречаются люди,
обладающие большими способностями анализа и сознательно
стремящиеся вызвать перемены в политическом курсе.
В большинстве случаев такое голосование носит
интуитивный характер, здесь смешиваются смутное
недовольство результатами, достигнутыми деятелями, чей мандат
истекает, позитивное восприятие основной программы
их соперников, но, безусловно, в еще большей степени —
выражение доверия к лидеру коалиции, которой
избиратель отдает предпочтение. Вся проблема, следовательно,
заключается в том, чтобы закрепить эти настроения
с помощью речей и за счет личного обаяния лидера.
Второй фактор, объясняющий перемены настроений
избирателей, — сдвиги в группе абсентеистов. Чаще всего
124
побеждает та из двух коалиций, которая лучше
мобилизует своих прежних избирателей. Даже если избиратели
не идут на то, чтобы голосовать за другую партию (что
некоторые сочли бы за предательство), они могут не
считать убедительными достигнутые их избранниками
результаты, не слишком поддаваться обаянию лидера,
чересчур остро воспринимать конфликты между
соперниками, хотя такие конфликты присущи демократическому
строю, задача которого заключается в том, чтобы
урегулировать их мирными средствами. В длинном списке
поражений левых партий на местных и
общенациональных, включая частичные, выборах с 1983 года абсентеизм
избирателей, голосовавших за левые партии в 1981 году,
был главной причиной их неудачи.
Третий фактор — появление новых политических сил.
Можно назвать в этой связи нынешнее объединение
социал-демократов и либералов в Англии, а также
Национальный фронт во Франции. Естественно, что в таких
ситуациях легче всего привлечь на свою сторону наименее
стойких избирателей с наименее твердыми политическими
убеждениями.
Но было бы ошибкой отождествлять этот «резервный»
или неопределившийся избирательный корпус с
центристским, который в силу своего положения на политической
арене голосует то за левых, то за правых. Центристский
электорат существует, но его представители хорошо
разбираются в политике и мотивах голосования.
Фактически движение центристского электората совершается
в узких рамках, но он сменяет свои настроения часто;
поэтому завоевать его на длительный срок не так просто.
Для определивших свою позицию избирателей
характерны иные свойства. Они не поддерживают ни одну
партию. Их колебания весьма значительны, но
недолговечны — на политиков ведь тоже существует мода, — а их
решения предопределяются авторитетом лидера или под
влиянием настроений и силы убеждения тех, за кого они
голосуют и чьи программы представляются им ясными и
простыми, хотя на деле тут может идти речь всего лишь
о демагогии и стремлении подладиться под аудиторию.
Непостоянный избиратель голосовал за коммунистов
после освобождения Франции, за христианских
демократов некоторое время спустя, за сторонников Мендес-
Франса какое-то короткое время, потом за пужадистов,
на протяжении длительного времени — вновь за голлистов
и за центристов. Без сомнения, он голосовал за левых
125
в 1981 году, причем скорее на парламентских, а не на
президентских выборах. Он не всегда остается равнодушным
к заигрываниям ультраправых. Случается также, что
избиратели такого рода начинают голосовать
по-разному — когда они не видят достаточно привлекательной
программы или авторитетного политического деятеля.
Именно голоса этих избирателей решат в 1988 году
судьбу Франции.
Сколько же таких избирателей? Трудно сказать.
По некоторым оценкам, они составляют около 20 % всех
голосующих. Я думаю, что сейчас их стало меньше. Все
усилия кандидатов направляются главным образом на
привлечение к себе неустойчивых избирателей даже ценой
зачастую неоправданного невнимания к считающимся
надежными избирателям. О неустойчивых избирателях мало
что известно. Отсюда — растущая необходимость узнать
или попытаться узнать, что о них думают политические
деятели.
Речь при этом идет не о политологии. Она говорит
только о том, что установлено, что проблематично и в чем
заключается причинная связь. Я пишу о другом. Если бы
я не боялся испугать читателя, то определил бы
дальнейшие рассуждения так: «Эмпирические колебания
мотиваций ненадежных избирателей». От этих предполагаемых
мотиваций в значительной мере зависит ход
избирательных кампаний, не говоря уж о тех серьезных
последствиях, которые они имеют для деятельности
правительства и местной администрации.
Отбросим крайние случаи. Я не стану здесь говорить
о подтасовках на выборах; они совершались всегда, но
теперь становятся исключительно редким явлением.
Чувство страха из мотиваций избирателей также исчезает.
Остается, однако, немало стран, где тайна голосования
на деле не обеспечивается, и это сильно препятствует
голосованию вразрез с волей существующей власти.
Бывает и так, что давление общественности, достаточно
ощутимое — даже при соблюдении тайны голосования, —
создает серьезное препятствие независимому
волеизъявлению. Во Франции еще несколько десятков лет назад в
сельских местностях жители в массе голосовали за
местного помещика или в соответствии с «рекомендациями»
кюре. Такая практика постепенно уходит в прошлое.
Тем не менее голосование по принципу клиентуры
остается распространенным явлением. Хорошо известны
случаи, когда действия избирателей предопределяются
126
совокупностью чувства принадлежности к тому или иному
землячеству — почти что роду признательности за
оказанные услуги (предоставление квартиры, назначение на
должность в администрации, приписку проходящего
военную службу сына к какой-то части), — а также прямого
расчета на получение новых услуг.
От такой ситуации никогда нельзя полностью
избавиться: ведь ни один мэр не может полностью стоять в стороне
при распределении квартир в своей коммуне.
Бывают и варианты. Так, политика, направленная на
предоставление квартир или других благ определенным
категориям граждан, от которых ожидают благодарности
в форме соответствующего голосования на выборах,
конечно, отличается от курса на создание более узкого, но зато
более надежного круга лично преданных людей.
Однако голосование по принципу клиентуры
ограничивается двумя обстоятельствами. С одной стороны, речь
идет о голосовании за какого-либо определенного
человека. Оно практически не распространяется на ту
политическую партию, к которой он принадлежит, или на
назначенного на его место преемника и в еще меньшей
степени — на менее знакомого кандидата, если проводятся
такие выборы, при которых границы влияния
избирательного корпуса размываются в общенациональном
голосовании. С другой стороны, человек, создавший клиентуру,
должен обладать реальными шансами одержать победу
на выборах. Если же ему угрожает поражение, он может
в первую очередь потерять голоса клиентуры. Многим
людям, избранным в местные органы власти как от левых,
так и от правых партий, довелось испытать печальное
удивление в связи с изменением симпатий избирателей
после того, как в 1971 году левые резко пришли в
движение.
По мере ослабления влияния факторов, определяющих
результаты выборов и сформировавшихся в преддемок-
ратический период, начинает складываться современная
система взаимоотношений между выборными лицами и
избирателями. Успехи в д,еле ликвидации неграмотности,
забота о всеобщем достоинстве, характеризующая и
сопровождающая прогресс демократии, понимание того, что
в конечном счете избиратель, при всей неоднородности
мотивов его поведения, является судьей, позволяют
надеяться, что голосование будет следствием ясной
убежденности. Но при этом остается одно препятствие, а именно
недостатки самой системы, которые интуитивно, если не
127
на основе зрелых размышлений, осознает любой
политический деятель, любой кандидат. И сама мысль о том,
что каждый из них будет судим и будет избран или
переизбран исключительно в зависимости от результатов
своей деятельности — выявившейся или ожидаемой — в
администрации считается несостоятельной.
По этой причине сами политические деятели начинают
прибегать к предвыборным приемам, которые весьма не
соответствуют демократическим принципам, но которые
трудно осуждать, потому что сами избиратели
подталкивают политиков к этому.
Как привлечь избирателей
Первый из двух приемов — личные контакты. Разве
мало депутатов тратят больше времени на то, чтобы
пожимать руки своим соотечественникам, чем на изучение
проблем и ознакомление с документацией? Общение с
массами, умение делать это с изяществом и без
вульгарности — главный тест любой динамичной избирательной
кампании. Для руководителей кампании важнейшая
задача — создание образа объекта культа, а это требует
не только высокого умения, но также ума и таланта.
Дает ли это какие-нибудь результаты? Отношение
избирателя к кандидату явно меняется в зависимости от
того, был ли у них контакт или хотя бы видел ли
избиратель своего кандидата. Более того, умение всем своим
поведением создать впечатление человека простого,
прислушивающегося ко всем словам и вопросам
собеседника, — неоспоримый козырь, и против этого возражать
невозможно, даже если порой осознаешь тщетность
подобного рода усилий.
Некоторые кандидаты, и я в том числе, с трудом
переносят эти обязательные для избирательной кампании
упражнения. Но очевидная и притом законная потребность
наших сограждан встречаться со своими кандидатами,
видеть и слышать их, столь часто находящая
выражение — надо признать это — в трогательной сердечности,
помогает преодолеть неловкость. И кандидаты
отправляются открывать различные собрания, пожимают руки,
подписывают обращения. Это довольно приятно, но
поглощает почти все время ответственных людей.
Эффект обаяния или очарования кандидата
усиливает стремление к непосредственным контактам, помогает
привлечь внимание печати, радио и телевидения, на под-
128
держку которых широко опирается любой кандидат.
Неосмотрителен тот кандидат, который не следит
внимательно за тем, какие из его фотографий публикуются;
несчастен тот, у кого при всех выдающихся политических
качествах внешность непривлекательная. Теперь нередко
случается, что кандидаты, стремясь компенсировать
недостаточность собственного обаяния, выставляют
напоказ своих детей, не говоря уж о женах, которые выходят
на политическую авансцену по крайней мере со времен
Джеки Кеннеди. Вместо прямого контакта кандидата
с избирателями мы наблюдаем здесь явный отход от
идеальной демократической практики.
Впрочем, стремление понравиться имеет и другие
последствия, носящие уже политический характер: из
речей устраняются всякие элементы анализа, изложение
взглядов или позиций, которые могут не понравиться
избирателям, вызвать беспокойство и отчуждение.
Поэтому нужны смелость и талант, но также и
благоприятный случай для того, чтобы высказать сомнение,
охладить чересчур наивный энтузиазм или привлечь
внимание к опасной перспективе.
Все это надо иметь в виду при выработке предвыборной
платформы и обращений к избирателям. Всегда
показывать только позитивное, сеять надежды, подогревать
энтузиазм, взывать к сердцу, а не к разуму уже стало
обычным. Но это ведет и к упрощенным оценкам, если не к
худшим видам демагогии. От изречений типа
«предприниматель может заплатить», превратившихся в формулу
«государство может заплатить», до лозунга «гнать
иммигрантов, отнимающих у нас рабочие места» диапазон
вариантов неисчерпаем.
Нельзя полагать, однако, что на избирателя, еще
не определившего свою позицию, можно воздействовать
чем попало. Он, так же как и другие французы, в течение
30 последних лет захвачен фантастическим прогрессом
информации и культуры. Экстремизм теперь не проходит,
а это свидетельствует об упрочении демократии. Тем не
менее некоторые лозунги могут получить массовую
поддержку. Это может сыграть и позитивную роль, если
лозунги выдвигаются из здравых побуждений: заключить
мир в Алжире, покончить с безработицей. Политики в
таких случаях берут на себя обязательство выполнять
их и обязаны держать слово — иначе придется дорогой
ценой заплатить за обманутые надежды. Но вместе с тем
это может оказаться куда более опасным. Хотя наша
129
налоговая система нуждается в существенных
коррективах, а в ряде случаев и в послаблениях — с чем я
полностью согласен, — я весьма опасаюсь всепроникающего
пужадизма в сфере финансов, что может повлечь за собой
общий паралич государственной власти.
Крайность теперь — не главный метод. По причинам,
во многом связанным с телевидением, я считаю нужным
затронуть вопрос о создании зрительного образа, то есть
эффекта символа, ставшего теперь важнейшим из
элементов в отношениях между управляющими и управляемыми.
Поскольку прямой диалог между ними, как мы видели,
почти невозможен, то конфронтация идет вокруг символов.
Буквально все — начиная от национальной
независимости до индекса цен, от проблем абортов до
медицинских пособий, от тарифной сетки железнодорожников до
отбора при поступлении в университеты — приобрело
характер символов, символов наших свобод, нашей
безопасности и наших прав. Как только их затрагивают,
ответственный деятель или политическая группировка
оказываются вынужденными подавать сигналы, которые
будут истолковываться с помощью кода символов —
жесткого, но все упрощающего понятия: права человека
или теории безопасности, национальная независимость,
падение престижа Франции, либерализм или
коллективизм.
Все это можно было бы считать объяснимым, если бы
речь шла просто об информации, и даже допустимым
ради упрощения понимания. Но нужно подумать и о
последствиях. От любого опрометчивого и опасного
предвыборного обещания труднее отказаться, коли оно
приобретает символическое значение. Именно во имя символа
был поставлен вопрос о 100-процентной, а не
50-процентной национализации, что было бы более эффективной
мерой, ибо тогда национализация была бы гибче и более
понятна общественности. Во имя символа было
выдвинуто требование передать в частные руки первый канал
французского телевидения, что повлекло за собой
длительную дезорганизацию всей системы национального
телевидения. Во имя символа запрещается
воспользоваться приватизацией, в конечном счете допустимой, для того
чтобы направить накопления в инвестиции, и приходится
перекачивать из одних рук в другие огромные суммы,
не вкладывая их в дело и не создавая новых рабочих
мест. Ради символа произошла известная всем (в худшую
сторону) эволюция в подходе к проблеме частных школ.
130
Валери Жискар д'Эстен, несомненно, дороже, чем принято
думать, заплатил за отмену выходного дня 8 мая — опять-
таки это был символ. Телевидение по самой своей природе
всегда усугубляет ситуацию, но не следует впадать в
ошибку: вина за это вторжение символов лежит не на
телевидении, а на политических деятелях.
Наша действительность складывается из совокупности
систем, фикций и тайных помыслов.
Реальность
Как согласуются друг с другом все эти обязательства
и поведение руководителей? Какова реальность
взаимосвязей между выборными лицами, средствами массовой
информации и избирателями, образующая сердцевину
современной демократии?
Новая форма демократии
Не являемся ли мы свидетелями ее становления?
Демократия и печать родились одновременно, после
тысячелетий абсолютной политической власти. Не бывает
демократии без свободной информации, не бывает
свободной информации без демократии. Их развитие
взаимосвязано настолько, что одна немыслима без другой.
Демократия делает ставку на то, что народ достаточно
просвещен, чтобы выбирать своих руководителей. Он
может реализовать свое право выбора только в условиях
распространения информации и всеобщего избирательного
права. В течение полутора веков демократия зиждилась
почти исключительно на избирательном бюллетене. Она
задавалась вопросом, в чем состоит принцип разделения
власти на исполнительную, законодательную и судебную,
но распространение информации прессой первоначально
преследовало подчиненную задачу — содействовать
четкому функционированию системы. Однако затем поле
деятельности информации стало расширяться благодаря тому,
что средства ее передачи поразительно
усовершенствовались по мощности и скорости. Тогда заговорили о
«четвертой власти».
Сейчас мы подошли к новому этапу: всеобщее
избирательное право начинает терять эффективность,
поскольку важные решения, которые необходимо бывает принять,
все меньше могут быть отложены до тех пор, пока люди,
131
выбранные на его основе, сумеют высказать свое мнение.
По этой причине такие открытые механизмы, как
парламент, начинают терять свое влияние.
Три промышленные революции, две мировые войны,
интернационализация обменов, кризисы, появление
социального обеспечения и рост государственных
расходов — все это вызвало громадные перемены:
государственная власть ныне ориентируется не столько на построение
правового общества, сколько на управление экономикой
и финансами.
Главным элементом среди атрибутов суверенитета
становится власть денег. По самой своей природе она
реализуется втайне; в отличие от власти финансовых органов и
даже полиции, она исключает открытые обсуждения,
принятие обязательств со стороны правительства, установление
формальных правил и тем более контролй. Финансовые
операции государства в общей сложности в два раза
превышают объем бюджета, который только и
подлежит контролю. Парламент бессилен что-либо сделать
в связи с такой эволюцией, а она — не единственная в
своем роде.
Ослабление роли парламента, естественно, подрывает
авторитет представительных органов власти. Решающая
роль, которую получил при Пятой республике президент,
избираемый на основе прямого всеобщего голосования,
еще больше способствовала подрыву законодательных
полномочий «представителей народа». Прежде всего,
мандат президента рассчитан на семь лет, а это довольно
большой срок. Во-вторых, институты Пятой республики
обеспечили устойчивость кабинетов: теперь уже речь не
идет о том, что Национальное собрание может в любой
момент свергнуть правительство, и это положительный
фактор. В-третьих, влияние государства теперь все более
отчетливо сказывается на повседневной жизни граждан.
Именно поэтому как раз в тот момент, когда ослабевает
значение всеобщего голосования на парламентских
выборах, правительство начинает чаще испытывать потребность
в поддержке со стороны общественного мнения. И это
обеспечивает ему система информации.
Рузвельт в США, а позднее Пьер Мендес-Франс у нас
систематически использовали радиовещание для
поддержания прямых контактов с населением. Телевидение
усилило эту связь: членов правительства можно видеть
воочию. И они используют эту возможность. Наконец,
механизм опросов общественного мнения позволяет посто-
132
янно проверять, принимает ли и поддерживает ли
общественность правительственную политику.
В результате несогласие с какими-либо направлениями
в политике, нежелание их поддержать становятся
известными и могут быть оценены. Возражения могут быть
приняты во внимание до того, как они примут форму
демонстраций, забастовок или актов насилия. В какой-то
мере общественное мнение заменит классовую борьбу
в роли движущей силы истории, ускоряя или тормозя
деятельность общества. По меньшей мере в западных
демократических странах (поскольку нельзя говорить о
всей Земле) это может способствовать ослаблению
значения насилия в эволюции нашего общества. Наконец,
развитие регулярных связей между правительствами и
всем общественным мнением ограничивает поле
деятельности всякого рода экстремизма. Группам давления и
корпоративным организациям становится труднее
воздействовать на политические решения, ибо они не имеют
законных прав на существование, а теперь, когда
общество имеет полную информацию о самом себе, их интересы
кажутся узкими и ограниченными.
Все эти перемены имеют решающее значение.
Информационная демократия представляет собой современную
форму организации общества. Из этого нужно извлечь
максимальную пользу.
Ведь возникшие в этой связи проблемы сложны.
Демократия обоснованно строится на том предположении,
что выбор наилучших руководителей осуществляется
гражданами, а не по наследственному праву и не при
помощи силы; это означает, что руководители должны
назначаться в соответствии с их способностями. Однако
основной недостаток системы состоит в том, что помимо
уже отмеченных мной трудностей, подстерегающих любого
политического деятеля, она делает упор на
соперничество между политиками и почти полностью оставляет
в стороне другие аспекты их деятельности.
Все во имя соперничества
Ремесло политика состоит из двух основополагающих
элементов. Управлять институтами государства, то есть
заставлять определенные коллективы людей успешно
выполнять заранее очерченные функции, — это можно
назвать императивом эффективности. Для того чтобы
управлять, нужно получить на это право, иначе говоря,
133
быть избранным и проверять столь часто, насколько это
возможно, что доверие избирателей сохраняется, — это
императив законности.
В этом суть политической деятельности. Императив
эффективности предполагает наличие компетентности,
умения принимать решения, подчас и способности
проводить непопулярные, но необходимые меры, а также
противодействовать нарастанию общественных настроений,
которые не отвечают вашим представлениям о будущем.
Этот императив требует также большего срока мандата
выборного лица, поскольку для достижения результатов
предпринятых акций нужно время.
Императив законности, напротив, повелевает никого
не ущемлять, уметь внушать доверие своими
выступлениями, прислушиваться к другим, идти им на уступки, вовремя
улавливать, формулировать и даже более или менее тонко
претворять в жизнь устремления народа, каков бы ни был
их характер.
Политической смелостью называют способность
отдавать приоритет императиву эффективности, а не
императиву законности, то есть принимать решения независимо
от того, какова будет реакция общественного мнения.
Иногда это может привести к политическому
самоубийству, тут все дело заключается в умении сохранять
равновесие.
От выборов следует прежде всего ожидать
обоснованной оценки способности или неспособности политического
деятеля правильно сочетать законность и эффективность.
Некомпетентность и демагогия, несовместимые с
требованиями эффективности, должны быть столь же
решительно отметены, как и авторитаризм и технократизм,
противоречащие требованиям законности.
Между тем политическая дискуссия в том виде, как
она ведется сейчас, не выходит за рамки проблем
законности, и ее главная двужущая сила — соперничество.
Вопросы же эффективности, считающиеся
малоинтересными, относятся к таким скучным сюжетам, как экономика,
финансы, социальные проблемы. Тут трудно говорить
с пафосом, творить сенсации. С точки зрения зрелищности
в ходе соперничества, то есть борьбы за обеспечение
себе законных прав для деятельности на выборах, эта
сфера дает много меньше преимуществ, чем личное
обаяние.
И что еще хуже: считаются ошибочными и неудачными
все утверждения и заявления, основанные на требованиях
134
эффективности, то есть на требованиях, связанных с
правильным управлением государственным аппаратом, ибо
они не отвечают общим настроениям. Со мной это
случалось не раз: я, например, призывал не снижать цен на
бензин, чтобы продолжать сокращение его потребления,
или предлагал во имя соблюдения прав человека прийти
на помощь подвергавшимся преследованию людям,
которые будут пытаться покинуть морским путем свою
оказавшуюся под гнетом страну. А чего только я не слышал
в ответ! «Какое неудачное заявление!» На деле в ходе
политического соперничества такого рода заявления
ставили меня в уязвимое положение по сравнению с теми, кто
произносит самые сладкие, звучные, трусливые, самые
«мюнхенские» речи (пусть читатель выберет более
подходящее слово). Однако всего лишь через несколько
недель после этого заявления, в котором имелась в виду
Польша, правительства Дании и Норвегии, являющихся,
как и наша страна, членами НАТО, следовательно, такими
же «поджигателями войны», заключили соглашение о
сотрудничестве своих военных флотов с целью эвакуации
поляков в случае советского вторжения в Польшу.
Формы советского вмешательства в Польше позволили
избежать такого оборота событий. Тем не менее термин
«boat people» («люди в лодках») вошел в наш лексикон.
Корабли французских ВМС дважды подходили к берегам
переживавших кризисы и оказавшихся под советским
контролем Вьетнама и Южного Йемена, чтобы помочь
спасавшемуся бегством населению, то есть осуществляли
именно то, что я предлагал и за что меня упрекали.
Словом, что касается эффективности и ответственности
государственных деятелей, ко мне прислушались, и в
случае надобности я выступлю с таким же предложением.
Но мне не удалось обеспечить себе поддержки в
законодательных учреждениях.
В этой связи показательна судьба Пьера
Мендес-Франса: абсолютное уважение, с которым он относился к
требованиям эффективного управления, и ответственный подход
к обеспечению эффективности деятельности правительства
сочетались у него с таким отвращением к компромиссам,
порой необходимым для завоевания прочных позиций на
выборах, что он всего раз в жизни возглавил
правительство.
Именно в этом заключается расплывчатость понятия
«политическая смелость». Оптимальное сочетание у Мен-
дес-Франса стремления к обеспечению эффективности
135
и вступающего с ним в противоречие желания заручиться
поддержкой на выборах должно было бы быть
осуществлено за счет перевеса второго. История Франции пошла бы
тогда иным и, несомненно, лучшим путем.
Все, что уже было справедливо во времена Пьера
Мендес-Франса, еще более справедливо в наши дни.
Информация стала вездесущей и вседоступной. Она
создала условия для прямой связи между избирателями и
выборными лицами, между общественным мнением и
руководителями. Благодаря средствам массовой
информации эти взаимоотношения измеряются такими
показателями, как удовлетворенность деятельностью выборных
лиц и руководителей, доверие к ним и просто
популярность. Все это оказывает влияние на поведение
кандидатов и выборных лиц. Их стремление к повышению
качества управления отступает перед усилиями,
направленными на то, чтобы сохранить и укрепить поддержку
избирателей. Они уже не думают об эффективности
управления. Так ли фатальна подобная ситуация?
Побочный продукт системы информации
Как я говорил, нет демократии без свободы печати,
так же как нет свободы печати без демократии. Это
общепринятое положение, этот принцип составляют
предмет нашей гордости и достоинства. Разрешение
трудностей с их применением в государственном управлении
не может и не должно ни в какой степени достигаться
при помощи произвола. Необходимо выяснить, с какими
трудностями неизбежно сталкивается система информации
и каковы последствия каждой из этих трудностей для
политической системы.
Проблема открытости информации
Первая техническая трудность — открытость
информации. С того момента, как механизация печатного дела
создала условия для широкого распространения
информации, одновременно встал вопрос о доступе к ней.
Демократическое требование, которое благодаря обучению грамоте
все более широких слоев населения поддерживает
растущее число людей, сводится к тому, что право выбора
руководителей должно существовать наряду с правом
давать им оценку. Это требование лежит в основе
свободной печати, равно как и право избирателей делать выбор
136
на основе полученных ими сведений. В таких широко
известных надавних случаях, как «Уотергейт», «Ирангейт»
или «Рейнбоу уорриор», дипломатия искала или
должна была искать подтверждение или восстановление
своего достоинства в ясной, то есть открытой,
информации.
Хотя принципы здесь ясны и даже малейшее их
нарушение может быть с полным основанием расценено как
серьезное их попрание, тем не менее возникает
щекотливая проблема.
Одна из центральных функций политической власти,
возможно самая решающая, связана с насилием.
Человечество дорого заплатило за то, чтобы узнать, что человек
тоже может быть маленьким зловредным млекопитающим
и что качество организации общества определяется теми
ограничениями, которые оно ставит своей способности
приносить вред. Это находит свое выражение в том, что
монополия на общественное насилие передается
государственной власти в виде полиции для сохранения порядка
внутри страны и в виде армии для защиты от внешней
угрозы.
Само собой разумеется, полиция и армия должны быть
организованы и использоваться точно в соответствии с
действиями и поведением тех, против кого они борются, —
преступников и террористов, а также иностранных
государств.
Открытость действий властей перед общественным
мнением должна дать избирателю возможность оценивать
тех, кто стоит у власти. Но эти суждения можно выносить
лишь на основе кодекса общепринятых моральных
ценностей. В демократических странах, как известно, эти
ценности предполагают не только открытость политики
властей в целом, но и соответствие каждого отдельного
шага общим моральным установкам.
Уверены ли мы в том, что этого достаточно для
решения проблем, которые создают для западных демократий
деятели типа Хомейни или Каддафи, или, например,
«дезинформация», перед которой нас ставит Советский
Союз?
Ни Джонсон в период войны во Вьетнаме, ни Картер,
ни сегодня Рейган не смогли преодолеть это противоречие.
Ценности демократии одержали верх или близки к этому
в том, что касается внутренней жизни страны, но не
в сфере международных отношений. Конечно, органы
исполнительной власти совершали или терпели недопусти-
137
мые вещи, например пытки в Алжире. Но в конечном счете
благодаря свободе печати были приняты правильные
решения, отвечающие принципам демократии. Но на этом
вопрос не исчерпан.
Тактика террористов в наши дни явно рассчитана
на средства массовой информации. Общественное мнение
шантажируют. Но разве ответ, который дают
демократические системы, не ослабляет нас?
Мне кажется, нужно ожидать, что в ближайшем
будущем диктаторские режимы всех образцов усилят
применение агрессивных средств против демократических стран.
Западу не удастся уйти от этой проблемы.
Оперативность
Вторая задача средств массовой информации —
обеспечение оперативности сообщений. С появлением
телеграфа, телефона, радио, агентств печати и
усовершенствованных средств передачи телесообщекий, которые
теперь стали доступны всем, возникла и проблема
скорости передачи информации. Современные средства связи
позволяют незамедлительно распространять по всему миру
любую заслуживающую внимания информацию.
Требование оперативности ставит средства массовой
информации в жесткие условия конкурентной борьбы:
информацию нужно передавать быстро — значит, нужно
быстро и желательно первым ее получить.
Это обстоятельство влечет за собой немало
последствий. Можно в этой связи вспомнить о появившейся
тенденции фабриковать новости, когда таковые
отсутствуют. Так, на восьми колонках было напечатано сообщение
о великом событии в области авиации — прибытии в США
Нюнжессера и Коли, тогда как они погибли в море.
Однако до сих пор не исчезает соблазн выдумывания
менее заметных событий, которые могут осуществиться
с большей вероятностью.
В печати, на радио и телевидении, как правило, заранее
готовятся материалы о какой-либо встрече или важных
переговорах, и редко в них не делается попыток предсказать
результаты. Если «заготовка» соответствует тому, что
произошло, к ней больше не возвращаются, что исключает
достаточно полную и точную информацию о ходе работы,
о возникших трудностях и таланте участников переговоров.
Если же результаты переговоров оказываются не соответ-
138
ствующими предположениям, то комментатор нередко
«берет реванш», делая ядовитые замечания в адрес
участников переговоров, повинных в том, что его прогноз не
оправдался.
По тем же причинам появление новых проблем или
необходимости принимать их в расчет требует, чтобы они
были изучены с момента их зарождения. Но поскольку в
такого рода комментариях приходится идти по линии
упрощения, то результаты начального этапа изучения проблемы
выдаются за ее окончательное решение. Я наблюдал такие
ситуации, когда отказ от решения, которое, как показал
анализ, было нежелательным, дорого обходился
политическим деятелям, ибо общественное мнение на основании
преждевременных сообщений было убеждено, что решение
уже принято.
Учитывая это обстоятельство, правительственные власти
проявляют робость даже в том, что касается изучения
проблем. Зачем подвергать себя риску утратить
популярность, сообщая о начале изучения проблемы, которое само
по себе может быть полезным, но, как заранее известно,
не может не вызвать одобрения и которое совсем не
обязательно нужно доводить до конца? Поэтому по инициативе
властей проводится все меньше исследовательских работ,
связанных с анализом задач, которые могли бы быть
осуществлены сегодня, или поиском наиболее желательных
решений для будущего. Это скрывает слабость наших
демократических стран.
Из этого вытекает еще одно обстоятельство.
Информация — описание мгновения, а важное политическое
решение принимается долго. Проходит немало времени от
самых общих размышлений о целесообразности того или
иного мероприятия, проведения консультаций, возможных
переговоров до принятия окончательного решения.
Весь процесс комментируется с самого начала, и это
вполне естественно. Но естественно и то, что внимание
общественности со временем ослабевает. Сама
первоначальная идея, концепция решения может мало-помалу оказаться
забытой.
Вокруг государственных властей роится столько слухов,
скапливается такое количество аналитических материалов
и исследований, проводится столько согласований,
арбитражей — и все это воздействует на ход правительственной
деятельности, — что становится неясно, кто принял то
или иное решение, когда и почему. Избирателю от этого не
становится проще делать свой выбор, и журналисты тут
139
мало чем могут ему помочь, потому что на них давит
требование оперативности информации. Короче говоря,
оперативность довлеет над общественным мнением, прессой
и правительством.
Я не могу забыть важные переговоры по проблемам
Европы зимой 1984 года. Тогда мы столкнулись с серьезным
кризисом бюджета Сообщества, раздражением англичан
проблемой огромных излишков сельскохозяйственной
продукции, с трениями в связи с механизмом установления
«уровней валютных компенсаций» и, наконец, с
невозможностью принять решения при помощи нормальных
процедур. Переговоры были очень долгими и продвигались
ощупью по отдельным проблемам. Пресса с похвальными
усилиями комментировала трудный ход переговоров.
Многочисленные частичные договоренности расчистили путь к
соглашению, но каждая из них была обставлена
оговорками, и никто не знал, сочтет ли каждая из сторон на
заключительном этапе, когда станут известны объемы всех
компенсаций, что она получила достаточно, чтобы могло быть
подписано окончательное соглашение. Напряженное
ожидание тянулось до последней минуты, этому способствовали
некоторые попытки пересмотреть достигнутые вчерне
договоренности и явное ужесточение публичных высказываний.
Однако пресса дала такое количество комментариев и так
основательно были изучены все возможные варианты, что
в момент, когда окончательное соглашение было наконец
парафировано, несмотря на не рассеивавшиеся до
последней минуты сомнения, ни одна газета, ни один другой орган
информации не дали об этом сообщения. Требование
оперативности здесь не сработало, момент был уже упущен, и
никто так и не узнал, что в очередной раз Европа
преодолела серьезный кризис.
Цветистость
Третья трудность системы информации — цветистость.
Эта трудность проистекает из большого числа самих средств
массовой информации — печатных, устных и визуальных.
Поскольку, по счастью, ни одно из них не обладает
монополией на информацию, каждый орган вынужден повторять
сообщение, уже где-то появившееся. Любое событие
вызывает гул (в соответствии с теорией коммуникации), в
котором звучит множество голосов, но этот гул, подобно
волнам от брошенного в пруд камня, постепенно ослабевает.
140
Поэтому, для того чтобы рассказать о каком-либо уже
состоявшемся событии или выступлении политического
деятеля, пресса старается выхватить то, что поможет ей
выделиться в общем гуле голосов; этим объясняется
повышенное внимание ко всему, связанному с насилием и
агрессивностью. Так рождается эффект знаменитых
«коротких фраз», которые обычно вызывают возмущение
общественного мнения и над которыми посмеиваются сами
журналисты, но которые оказываются закономерным
следствием отбора информации, необходимого из-за ее
чрезмерного обилия.
Мне, как и многим другим, часто приходилось
наблюдать, как суть хорошо построенных с точки зрения
аргументированности, взвешенности, дидактичности и
ответственного подхода речей, сконцентрированных на важных
проблемах, полностью искажалась какой-либо одной фразой,
которая содержала, скажем, объяснение причин, по
которым ее автор не разделял мнения другого политического
деятеля. Вырванная из контекста, такая фраза выглядит
необоснованным выпадом, ибо лишена связи с логическим
ходом аргументации.
Эти «короткие фразы» производят опустошительный
эффект. Именно из-за них мир политиков в значительной
мере теряет свой авторитет и ослабляется поддержка
демократических режимов народом.
Ответственный политический деятель может обойтись
в своем выступлении без «коротких фраз» при условии, что
отстаиваемая им позиция по важной проблеме не будет
приходить в столкновение или не будет сопоставляться с
позициями других участников дискуссии, с которыми он
не согласен. В противном случае всегда будет выловлена
фраза, отражающая эти разногласия, причем в
сопровождении комментариев, подчеркивающих тактические
соображения, по которым выступающий хотел бы
противопоставить себя остальным, и никогда или почти никогда не
выделяющих суть этих разногласий. Об этом напишут
обозреватели, специализирующиеся на финансовых, социальных
или международных вопросах, но отнюдь не политические
обозреватели. Выступления без такого рода фраз возможны
по некоторым темам, и я делал такие. Но расплата
происходит тут же: их не будут цитировать, ибо они
недостаточно громко звучат, чтобы заглушить гул средств массовой
информации. Можно с пользой обращаться к аудитории
в 300, 1000 и 5000 человек, можно излагать ясные и
убедительные доводы, но средства массовой информации не будут
141
освещать это выступление. Это одна из главных причин,
почему ответственные политические руководители
вынуждают себя совершать бесчисленные поездки по
провинции, что позволяет им, выступая перед большими
аудиториями, быть уверенными, что суть их выступлений дойдет
до слушателей в неискаженном виде.
Конечно, появление «коротких фраз» может иметь и
иной эффект. Поскольку такие фразы охотно повторяют,
почему бы этим не воспользоваться? Сейчас уже появились
мастера речей, больше всего похожих на набор
недостаточно отработанных мыслей или афоризмов, но зато искусно
украшенных «короткими фразами», рассчитанными на
средства массовой информации. Создается впечатление, что
«политический класс» (невеселый термин!) с наслаждением
упражняется в полемике и выработке штампов. Событием
перестает быть действие — им становится речь или слово.
Действие производит меньше шума, его затмевает слово.
Мир политиков как будто превращается в замкнутую сферу,
где занимаются только разглагольствованиями,
вдохновляются только собственными словами, становящимися
событиями, и где поддерживаются лишь мимолетные связи с
реальной экономической, социальной, культурной и
международной жизнью наших обществ.
Можно привести такой пример: в один и тот же день в
1986 году, с одной стороны, было объявлено о
значительном сокращении нашей программы гражданского атомного
строительства, а с другой стороны, состоялась поездка
президента страны в один из военных лагерей. Первое
решение затрагивало вопрос о будущем Франции на 15 лет
вперед, структуре нашего энергетического баланса,
безопасности населения, состоянии окружающей среды и о
тысячах рабочих мест. Что же до президентской поездки, то
это событие дало повод для беседы главы государства с
журналистами. Его в очередной раз спросили, собирается
ли он выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих
президентских выборах, хотя каждому ясно, что президент в
силу своего положения не должен высказываться по этому
вопросу. В данном случае президент, как водится,
подтвердил, что не выдвинет свою кандидатуру. 98 % комментариев
прессы воспроизводили слова президента, а 2 % или менее
того сообщали о решении относительно ядерной энергетики.
Шумиха, поднятая вокруг не представлявшего особого
значения факта, заглушила известие о событии, чреватом
серьезными последствиями.
142
Создание символов
Четвертый фактор, который обусловливает деятельность
средств массовой информации, — создание символов. Он
возникает по мере появления возможности создавать
зрительный образ, то есть прежде всего по мере развития
телевидения, которое хотя и вошло в нашу жизнь позже других
видов средств массовой информации, тем не менее оказало
самое сильное влияние на характер информации.
Уже переход от печатного слова к устному, от газеты
к радио поачек за собой относительное сокращение
количества комментариев, ссылок на общую ситуацию и
аналитических материалов, дающих возможность правильно
оценить то или иное событие или сообщение. Всеобщее
увлечение зрительным образом ускорило этот процесс и
внесло в него нечто новое.
В отличие от печатного и даже устного слова,
зрительный образ не терпит толкований или рассуждений.
Специалисты утверждают: увиденное составляет более
половины того, что сохранит в памяти телезритель, а
услышанное — немного менее половины. Такой вывод подтверждают
многие опросы.
В телерепортаже о политическом деятеле внимание
привлекают окружающая обстановка, его костюм,
движения, манеры, улыбка или хмурый вид и, наконец (что имеет
решающее значение), как он выгладит, оптимистично ли
настроен.
То, что при этом будет услышано, имеет меньшее
значение; к тому же надо иметь в виду, какую большую роль
играет сама обстановка, в которой делается выступление —
нервная или напряженная, как звучит голос — уверенно,
спокойно, тепло или же сухо, прерывается ли оратор или
чуть задыхается; и самое малое значение имеет
содержание речи. Вот что нам известно о реакции зрителей.
Из сказанного следует, что на телевидение нельзя
рассчитывать, если нужно внушить какие-либо идеи. Любая
попытка передать при помощи телевидения какую-то
сумму суждений, то есть произнести быстро своего рода
монолог, наталкивается на то, что подобный монолог
оказывается неуслышанным, во всяком случае, его не слушают. Этот
феномен получил даже свое наименование — «туннель».
Журналисты видят свою задачу в том, чтобы безжалостно
прерывать политического деятеля, роющего такой туннель,
ибо без этого многие телезрители начинают «гулять по
эфиру», то есть искать по другим каналам более привлека-
143
тельные программы. Но ведь, с одной стороны, финансовое
положение канала телевидения зависит от количества
телезрителей, с другой же — сам политический деятель не
очень-то заинтересован в том, чтобы красоваться на экране,
на который никто не смотрит.
Телевидение использует иные приемы: эмоции,
энтузиазм, доверительность личных контактов, иногда показ
насилия и почти всегда — драматизацию событий. В такой
ситуации любая политическая мысль должна быть
передана при помощи примеров и сжата в символы.
Использование символов становилось все более
необходимым по мере того, как в домах французов
появлялись телевизоры. Никто не может забыть впечатляющей
картины 21 мая 1981 г.: Франсуа Миттеран, Пантеон,
розы и людская толпа-
Символы становятся теперь составной частью и
хозяйственной жизни. Перегибы в области национализации и
приватизации, допущенные обеими сторонами, в
значительной мере объясняются тем, что эти слова приобрели
значение символов. Насильственная высылка из Франции 101
выходца из Мали, сопровождавшаяся большим
пропагандистским шумом, также носила характер символического
послания, адресованного определенной части избирателей.
Первоначально задуманное нарушение Кодекса гражданских
прав было явлением того же порядка, как и передача в
частные руки первого канала французского телевидения и
переименование высшего органа по делам телевидения.
Быстрое внедрение символов в нашу общественную
жизнь вызывает у меня беспокойство, они нередко
заставляют делать глупости. В самом деле, применение символов
несовместимо с благоразумием, прагматизмом и духом
компромисса, которые необходимы для правильного
проведения политического курса.
Французы знают, что пределы свободы действий для
такой страны, как Франция, ограничены, поэтому
документы, которые публикуют на выборах кандидаты или партии,
должны готовиться с большой тщательностью и вниманием
к деталям. Это не подлежит сомнению. Но есть опасения,
что в связи с предстоящими событиями к символам будут
обращаться все чаще. От этого Франция ничего не выиграет,
но много потеряет.
Во всем этом повинен прежде всего технический
прогресс. Именно он создает условия, с которыми приходится
считаться и журналистам, и политическим деятелям.
Побочный продукт системы информации налагает тяжкие обя-
144
зательства. Избавиться от них невозможно, поэтому и тем,
и другим приходится к ним приспосабливаться. Как же
это делают?
Замкнутое пространство комментария
До сих пор я говорил по отдельности об обязанностях
политических деятелей, а затем средств массовой
информации. Разумеется, они переплетаются, придавая
современную окраску тому, что следует именовать, как и прежде,
политической дискуссией.
Любая политическая акция предполагает наличие
определенной цели и использование для ее достижения
соответствующих средств. Однако оценка достигнутых таким
путем результатов всегда имеет определенный характер,
потому что зависит от многих событий и факторов,
находящихся вне сферы деятельности, о которой идет речь.
Скажем, экспортная политика вырабатывается в момент,
когда доллар имеет какой-то определенный курс, но этот
курс меняется; меры борьбы против безработицы
намечаются с учетом мировых банковских ставок, а они могут
подняться еще выше. Следовательно, было бы более разумным
и более ответственным брать перед общественностью
обязательства, касающиеся не результатов, а средств их
достижения. Но только результат имеет значение символа,
только о нем можно извещать через средства массовой
информации. Говорить же о средствах достижения результатов
нельзя. Политический деятель, таким образом, вынужден
давать обещание в той форме, в которой оно менее всего
надежно!
А как сложно обращаться к цифровым показателям!
Между тем только цифровые показатели — количество
франков, ракет, тонн зерна или молока, вывезенных или
ввезенных автомобилей и даже число окончивших среднюю
школу или студентов — дают объективное представление о
положении Франции и ее возможностях.
И тем не менее на них нельзя ссылаться. Это скучно, и
сообщаемая информация уже не может воздействовать в
полную силу.
Кроме того, буквально из-за какого-то проклятия, от
которого, видимо, и можно было бы избавиться, приводимые
цифры постоянно ставятся под сомнение. Пресса,
стремящаяся к объективности и старающаяся способствовать
этому, могла бы взять на себя роль арбитра и во имя
собственных интересов устранять противоречия между цифро-
6—1048 145
выми данными, на которые ссылаются участники дискуссии.
Это возможно, так как все данные, необходимые для
политических дебатов, известны. Некоторые журналисты
пытаются это сделать, но в целом средства массовой
информации, по моему наблюдению, крайне редко берут на себя
эту задачу, предпочитая расталкивать оппонентов в разные
стороны.
Вот что способствует утрате умения дать оценку
результатам той или иной акции.
В конечном счете тональность политических дискуссий
в современных демократических странах, в частности во
Франции, объясняется в значительной мере теми условиями,
которые создает система средств массовой информации.
К этому добавляется еще одно препятствие,
порождаемое не технической стороной информации, а самой
прессой; его можно было бы назвать специализацией.
В самом деле, в крупнейших органах массовой
информации корреспонденты и комментаторы делятся на категории:
одни занимаются экономическими проблемами, другие —
финансовыми, социальными, культурными, спортивными,
международными и, само собой разумеется, политическими.
Вследствие такой структуры политическая и
правительственная деятельность в печати также подразделяется по
вертикальным секторам. Информация, затрагивающая все
эти области, тщательно разграничивается в зависимости от
того, касается ли она решений по государственному
управлению, анализа ситуации или ожидаемых результатов.
В специализированных рубриках освещение
столкновений политических мнений, а также противоположных
аргументов участников дискуссий практически отсутствует.
Этой разновидностью информации должны заниматься
политические отделы и политические комментаторы, на
которых возложена задача освещать ход политической борьбы
во всех областях, где бы она ни велась. Структуры, которые
сложились в прессе, ограничивают возможности каждого
журналиста при выполнении его миссии, а освещение
проблем приобретает поистине шизофренический характер.
Возьмем, к примеру, дискуссии о налогообложении. С
одной стороны, предается гласности детально
проанализированный план правительственных мероприятий с указанием
на то, как они будут воздействовать на капиталовложения,
темпы роста, доходы, а с другой — публикуются
привлекающие, естественно, наибольшее внимание статьи, в
которых с установкой на завоевание избирателей
политические силы стараются обеспечить себе влияние на различные
146
категории населения, обещая им послабление
налогообложения вне всякого учета воздействия их предложений на
общее состояние экономики. Для принятия решения нужно
свести воедино эти два подхода.
Специализация имеет еще более существенные
последствия общего характера: суть политической борьбы,
заключающаяся в обеспечении поддержки со стороны
избирателей, сводится только к соперничеству.
Во множестве статей и комментариев с талантом и очень
часто со знанием дела, а иногда и с юмором, ибо сюжет
тому способствует, дается подробный анализ конкурентной
борьбы между политическими деятелями и вероятности их
успеха, но нигде не говорится о том, что страна (или
область, или город) будет лучше управляться в случае победы
на выборах тех или других претендентов. Президентские
выборы 1981 года частично выпали из этой схемы из-за
огромного значения тех символов, вокруг которых строила
свою программу каждая из сторон: коллективизм или
свобода, социализм или упадок страны. Все это не имело
прямой связи с реальностью, но символы довлели над всем.
Они окрашивали избирательную кампанию. Уже на
следующих муниципальных выборах мы быстро вернулись к
классическим нормам, а именно к соперничеству в чистом
виде, без ссылок на какие-либо символы. Достаточно
вспомнить борьбу между Журданом и Бускэ в Ниме, между Ка-
риньоном и Дюбеду в Гренобле и в особенности «битву» в
Анже, где вопрос стоял лишь о переизбрании на пост мэра
Жана Монье вне всякой связи с тем, как он руководил
муниципалитетом — а делал он это блестяще, что и помогло
ему одержать победу, тем более что там голосовали лишь
жители самого города.
Я размышлял обо всем этом, когда меня назначили
министром сельского хозяйства. Я обнаружил, что моя
должность превращала меня одновременно в министра
ипподромов и скачек. В этой области требовалась срочная
реформа по причинам, которые не имели ничего общего с
вышеизложенным. Чтобы провести ее успешно, мне
пришлось изучить мир скачек, а это 125 тысяч рабочих мест,
25 миллиардов франков оборота, масса энтузиастов своего
дела, поддерживаемых вниманием 8 миллионов человек,
играющих на скачках. Я хотел все понять и начал с чтения
сообщений о скачках.
Тут были поразительные сентенции: «N имеет
великолепную родословную, но скаковая дорожка слишком тяжела
для него», «Проблема Икса — в нехватке выносливости»,
б** 147
«Вспышка внутренних раздоров на конюшне, где
содержится Игрек, ставит под вопрос его подготовку и,
следовательно, его шансы на успех», «Зет взял барьер, но ему помешала
остальная группа». Тут есть все, включая прогнозы, не
хватает только самих ставок. Долго ли так будет? Жаргон
скачек прекрасно подходит для расшифровки предстоящей
президентской кампании во Франции (1988 г.). И вот мы
бежим, ибо главным конкурентам, просвещенным теми
неприятностями, которые довелось пережить после выборов
1981 и 1986 годов, придется (или они будут вынуждены?)
меньше прибегать к символам в своих речах. Самое
главное — знать, кто победит, какие цели ставятся, — не имеет
значения.
Информация о скачках имеет одно преимущество
перед прочей информацией, передаваемой прессой: в ней идет
речь о зрелище в чистом виде.
Бывает так, что для возникшей политической проблемы
могут быть предложены два отличных друг от друга и даже
противоположных решения, причем оба приведут к
одинаково неблагоприятным результатам. Следовательно, в
некоторые моменты ситуация выглядит до такой степени
безнадежно, что лучше промолчать, чем высказаться неудачно,
лучше подождать, пока какое-нибудь внешнее событие не
нарушит равновесия, что поможет сделать выбор и
выступить с ясной программой. Слова изнашиваются, и
ответственный политический деятель умеет молчать. «Если бы не
было лаконичных выражений, нельзя было бы
управлять», — говорил Сен-Жюст еще задолго до того, как в нашу
жизнь ворвались средства массовой информации.
Вот в чем суть игры. Я предлагаю назвать ее «игрой с
силком», ибо она напоминает ловлю птиц с помощью силка.
В игре участвуют двое: политик и журналист. Политический
деятель может, подобно некоторым мастерам шахматной
игры, одновременно вести несколько партий со многими
журналистами, однако в каждой партии принимают участие
два партнера.
Это нечто вроде спектакля, ибо поступления новой
информации тут ожидать не приходится. Форма игры —
подзадоривание. Поскольку политику нужно появляться на
телеэкране, он вынужден соглашаться с формой игры,
предложенной профессионалами. Задача журналиста
состоит в том, чтобы, забросав политика бьющими вопросами,
заставить его произнести «короткую фразу», повторение
которой в дальнейшем могло бы поставить его в
затруднительное положение. Если журналисту это удается, — птичка
148
попалась в ловушку, и тогда он выиграл. Если лее не
удается — то в проигрыше оба: журналист — потому, что его
силок оказался пустым, а политик — потому, что время,
затраченное на игру, было потеряно для разработки идеи.
Общественность, которая в конечном счете делает выбор,
относится ко всему этому объективно. Случается, что
некоторые журналисты по соображениям профессиональной
солидарности публикуют однобокие комментарии, дают
пояснения или делают в заявлении политического деятеля
купюры, искажающие смысл. Но в глазах общественности
в таких ситуациях победа остается за политиком, и это
честно признается большинством журналистской братии.
С подобным положением сталкиваются, в частности,
претенденты на пост президента Франции; им необходимо
отделить себя от наиболее опасного конкурента на первом
туре голосования, но при этом приходится строго следить
за тем, чтобы не заходить слишком далеко и не потерять
шанса получить во втором туре голоса, поданные за того,
кого удалось опередить в первом туре.
Кандидату на должность президента может быть задан
вопрос: будет или нет распущено Национальное собрание?
Но такое решение может зависеть от еще неизвестных
факторов, поэтому целесообразно не спешить с ответом, чтобы
никого понапрасну не тревожить. Беда тому, кто берет на
себя обязательства, превышающие то, что он считает
желательным.
И в том, и другом случае да и во многих подобных
ситуациях задающий вопросы будет изо всех сил стараться
вынудить политического деятеля на роковую фразу, на
которой тот споткнется.
В эту игру я играл немало и знаю, что мне придется
продолжить ее. Это своего рода театральная техника, и
можно пристраститься к ее искусству. К тому же, идя на
эту игру с охотой, вы как бы выражаете свое уважение
телезрителям.
Совершенно очевидно, что «политический класс», то
есть и политики, и комментаторы, в своем большинстве
испытывает неоспоримое удовольствие от «игры с силком»:
политики, подобно спортсменам, получают наслаждение
от своих успехов на поприще словесных ухищрений (это
напоминает слалом), журналисты удовлетворяют свой
охотничий инстинкт. Но я часто спрашиваю себя, и мои
сомнения не рассеиваются: получает ли удовольствие при
этом публика? Во время самого спектакля — возможно, но
потом, когда люди размышляют обо всем этом на досуге?
149
Такая эволюция политических дебатов, когда
информационная техника начинает играть преобладающую роль
благодаря активному соучастию журналистов и многих
политиков, влечет за собой еще два последствия.
Прежде всего, в политической деятельности почти
полностью перестают участвовать широкие слои
населения. Переход от газеты к радио, а затем к телевидению
все больше отдаляет политического деятеля, чей голос
слышат по радио, чье лицо видят на телеэкране, от тех
коллективных стремлений, которые он должен был бы
выражать. Между тем чем обширнее обязанности,
связанные с избранием на тот или иной пост, тем большее
значение приобретают в момент, когда нужно переходить к
делу, способности людей, трудившихся вместе с кандидатом
над его программой, содействовавших его успеху и
выполнявших все необходимые для этого поручения.
Если кандидат получает поддержку одной (или
нескольких) партии, ответственно относящейся к своей
деятельности и излагающей свои взгляды с пониманием
возможного, то такая партия, совершенно ясно,
обеспечивает эффективность его действий. Однако требования
средств массовой информации делают это обстоятельство
не столь очевидным.
Из этого правила есть, однако, исключение, когда
человек, к которому обращается пресса, не хочет в полнрй
мере следовать официальной линии своей организации,
считая, что в некоторых важных вопросах она устарела
и сформулирована дубовым языком. Так неоднократно
происходило с Симоной Вей и Бернаром Стази из
Союза за французскую демократию, на какой-то короткий
момент так было и с Пьером Жюкеном до его полного
разрыва с руководством компартии и, несомненно, с
Филиппом Сегэном из Объединения в поддержку
республики до 1986 года, таково же положение и у Мишеля Нуа-
ра в тот момент, когда я пишу эту книгу, и — зачем
скрывать — у меня самого в отношении
Социалистической партии. Во всех этих случаях выступающий,
естественно, стремится изложить собственные взгляды и в то же
время не обострять разногласий с организацией, к
которой принадлежит. Дело начинает пахнуть разрывом. Это
становится достоянием средств массовой информации.
Тогда вспоминают о существовании политических партий,
отдавая себе отчет о том, что затронут нервный узел и что
выступающий будет очень точно взвешивать свои слова.
Прекрасный повод для «игры с силком». Помимо случаев,
150
^огда партия выступает в качестве сдерживающего
элемента, мысль о том, что коллективные действия имеют
самостоятельное значение, трудно донести до аудитории.
И все же эта мысль создает последнее препятствие на
пути превращения политиков в главных действующих лиц
средств массовой информации и заставляет их не
забывать, что прежде всего нужно заниматься практическими
делами.
К новой профессии
И еще одно последствие замыкает круг. В самом деле,
особые требования, предъявляемые всей обрисованной
мной взаимосвязью между политическими деятелями,
средствами массовой информации и избирателями,
вызывают необходимость нового подхода к подбору
политических кадров.
Заботы об информации отнимают ныне у
политических деятелей почти все время. Согласие на участие в
большей передаче по телевидению (а это бывает
необходимо) означает потерю на протяжении двух добрых
недель всего того незначительного свободного времени,
которое у ответственного политического деятеля остается
после выполнения его обязательных функций. Наряду с
этим приходится постоянно думать о том, как та или иная
акция будет выглядеть с точки зрения информационного
освещения. В таких условиях управление осуществляется
не политическими деятелями, а назначенными ими
служащими, причем времени не хватает даже для того, чтобы
дать этим служащим указания и проверить их выполнение.
Конечно, политик не должен занимать при этом
оборонительную позицию, он берет на себя задачу
обеспечить информацию, поэтому его основным качеством
должна быть способность иметь дело со средствами
информации. Составление проектов, разработка политической
линии, его собственной позиции, то есть то, чем в первую
очередь должен заниматься ответственный руководитель,
в условиях конкуренции с соперниками ложатся на плечи
его помощников и сотрудников, ибо только они
располагают для этого необходимым временем. Политик должен
обладать внешностью, голосом и талантом, отвечающими
требованиям действенной информации, и воплощать
понятный для других символ. Таков теперь новый важный
критерий при подборе политических деятелей.
Появившаяся тенденция у видных политических деяте-
151
лей учитывать потребности информации в наши дни
затронула и книжную продукцию. Мне не встречались
исследования, в которых рассказывалось бы о результатах
деятельности в муниципалитетах политиков общенационального
масштаба, об их достижениях на министерских постах в
прошлом или о парламентской деятельности кандидата.
В свою очередь, я, к удивлению одного автора,
отказался сообщить ему о своем отношении к трансцендентности
и об эволюции своих религиозных убеждений. Но я не
счел возможным позволить себе отказаться—ибо это
слишком дорого обошлось бы мне с политической точки
зрения — от того, чтобы уделить время для подробных бесед
с авторами различных произведений о своих отношениях
с женщинами, своих спортивных увлечениях, своем
интересе к истории, своем политическом окружении, своей
светской жизни и о многом другом. В публикуемых
фоторепортажах наблюдается такая же тенденция:
съемки только на открытом воздухе, только в неожиданном
ракурсе, только во время занятий спортом и только с
женой и детьми. Мои близкие отказываются от этого, и
я их одобряю.
Все это ужасающе и не имеет ничего общего с
реальной личностью. Всех политических деятелей стригут под
одну гребенку.
Но худшее еще впереди. На телевидении в последнее
время появилась привычка заставлять политических
деятелей говорить обо всем, кроме их профессии.
Спортсменов, артистов и ученых еще уважают как
профессионалов, но это не относится к политикам. В результате
лет 12 назад мне пришлось согласиться на то, чтобы
продемонстрировать свои навыки в столярном деле —
распилить доску перед телевизионной камерой. Мое
мастерство произвело впечатление, режиссер не мог знать, что
подростком в течение одного лета я был учеником столяра
в своей деревне.
Не нужно обманывать себя: видный политический
деятель не может систематически отказываться от
подобных предложений. Бывают конкретные ситуации, когда
ему необходимо иметь дополнительные человеческие
контакты.
Нужно вспомнить о том, что означают для
политического деятеля и такие появившиеся в последнее время
пожелания публики: он должен быть осведомлен о всех
новшествах нашей жизни. Каковы бы ни были его личные
интересы, не может быть и речи о том, чтобы во имя под-
152
тверждения своих качеств он за шесть месяцев до
передачи не посетил несколько финалов, два-три различных
спортивных состязания, не посмотрел пять-шесть
фильмов, не прослушал хотя бы один концерт классической
музыки и два-три — современной песни, джазовой и
рок-музыки. Этот список может быть продолжен, но из
перечисленного ясно, что у политика не остается
достаточно времени для изучения какой-либо серьезной проблемы.
Можно добавить, что при таком ритме жизни нашими
странами управляют переутомленные люди. Комментарии
тут не нужны.
Исходя из сказанного, мы можем дать характеристику
функций политического деятеля в период всеобщего
распространения информации. Эти функции вполне, а то и
вовсе не сводятся к управлению или руководству делами.
Основная задача политического деятеля, включенного в
информационную систему, состоит в том, чтобы перед
общественностью произносить тирады, давать оценки,
выражать свою реакцию и эмоции, которые отвечали бы
общим настроениям в стране. При этом обстоятельства
его личной жизни и черты характера будут иметь
гораздо большее значение, нежели оценка (весьма неточная)
его способностей. И поскольку для выполнения этих
функций требуются большой навык, умение сосредоточиться и
значительное время, они постепенно превращаются в
основное занятие политика.
Когда же эти функции выполняются хорошо, это
обеспечивает политическому деятелю поддержку достаточную,
чтобы подтвердить свой общественный статус, благодаря
чему государственная машина функционирует как бы
автономно, вне контроля со стороны политических сил, без
наблюдения общественности. Некоторые исключения,
связанные с силовым решением отдельных конкретных
проблем, делаются во имя того, чтобы опровергнуть
подобную тенденцию, но они не меняют общей картины.
Глубокие перемены в обществе протекают медленно. Сейчас
стало очевидным, что никто их не контролирует и не
оказывает на них воздействия во всяком случае;
политический деятель отделен от них самими правилами той
игры, которую ему приходится вести.
Мы расплачиваемся за это существенным ослаблением
функций самой государственной власти. А ведь
демократические страны тем не менее нуждаются в том, чтобы
ими хорошо управляли. Я даже склонен думать, что в
наши трудные времена первым условием преодоления кри-
153
зисов должно быть совершенствование служения
правящих кругов своему народу. Поэтому следует рассмотреть
сохраняющиеся возможности улучшить функционирование
механизма и процесса принятия решений в
демократической стране с развитой информационной системой.
Провести корабль между рифами
Можем ли мы, должны ли мы противодействовать
наблюдающимся тенденциям? Не думаю. Эти тенденции
представляют собой следствие эволюции в области
технологии средств массовой информации, а также
соответствуют определенным склонностям общества. Они уже вошли в
его жизнь. Общество, несомненно, уже привыкло к этим
непосредственным осязаемым связям с людьми,
официально несущими ответственность за его судьбу.
Верно, что постепенное и бессознательное
приспособление государственной власти и механизма принятия
решений к повсеместному распространению средств
массовой информации имело политические последствия
огромной важности.
Но не подлежит сомнению и то, что об этих
последствиях мало знают и их очень мало изучают.
Достаточно ли этого, чтобы убедиться в том, что
распространение аудиовизуальных средств информации
доводит дело до изменения политического равновесия в
наших современных демократических странах, что оно
существенно влияет на результаты выборов? Я так не
считаю.
Если говорить только о Франции (хотя наши
соображения справедливы и для ее партнеров), то глубина
здравого смысла у избирателей по-прежнему поражает.
Победа Республиканского фронта в 1956 году была в одно
и то же время отражением чаяний людей и
необходимостью. Огромный авторитет, который генерал де Голль
вновь завоевал в 1958 и 1962 годах, был выражением
признательности французов за то, что он сумел привести
в порядок дела страны. Переголосование в 1965 году
напомнило, что Франция неоднородна и что управлять ею,
не считаясь с этим, нельзя. Наконец, поражение генерала
на референдуме 1969 года было не чем иным, как
отражением усталости французов от слишком долгого и
слишком довлеющего присутствия де Голля. Президентские
выборы 1969 года зафиксировали как глубокое ослабление
154
левых сил, так и недостаточную надежность Поэра.
В 1974, 1981 и 1986 годах при выборе президента или
нового правящего большинства французы каждый раз
наказывали уходящую в отставку группу за ее
неспособность вновь обрести их доверие. И каждый раз причины
были основательными и практически не были связаны с
умением овладеть вниманием средств массовой
информации.
Эти причины носили сугубо политический характер:
зазнайство государства под руководством Союза в защиту
республики, аристократическое и презрительное
высокомерие, присущее политическому стилю Жискара д'Эстена,
порожденное неопытностью самодовольство
социалистического правительства в начальный период его деятельности,
о котором не могли заставить забыть три года жесткого
управления, нацеленного на решение более умеренных
задач.
Демократия во Франции сохранила прочную базу, а
сама страна — неисчерпаемые ресурсы. Бесспорно,
последствия усиления роли средств массовой информации не
полностью уничтожили структуру крупных политических
течений и их способность выражать себя либо в отдельной
личности, либо через какую-то организацию.
Существует ли в таких условиях проблема? Нужно ли
о чем-либо сожалеть? Нужно ли что-то менять?
Мое отношение к этим вопросам уже в какой-то
степени было высказано на предыдущих страницах.
Необходимо еще уточнить его.
Сначала надо избавиться от всякой ненужной
ностальгии. Прогресс техники по самой своей природе
необратим и получает значимость для общества лишь в той мере,
в какой люди его используют. Такое использование
можно направлять и изменять. Осуждать технический прогресс
всегда было занятием абсурдным. Мир в наши дни
оказался во власти всеобъемлющей и скоротечной информации,
которая предполагает открытость и отдает предпочтение
символам; мы уже находимся в этой системе, и мы в ней
останемся.
Одними лишь достижениями этой системы нельзя
объяснить отношение наших современников к переменам,
к вопросам равенства или неравенства, к традиционным
ценностям религии, порядку и власти, а также к более
современным ценностям: процветанию, развлечениям,
самостоятельности, ответственности. Система средств
массовой информации не столько порождает, сколько отражает
155
социокультурную эволюцию, даже если в этой области,
как и в других областях, сказывается фактор
взаимовлияния. Но мне не кажется, что средства массовой
информации нарушают политическое равновесие.
Следовательно, мы можем обозначить сферу
воздействия этой системы. Она оказывает значительно меньшее
влияние на общественное мнение, нежели на
политических деятелей. Все те ненормальные явления, о которых
я упоминал, имеют место не потому, что их навязывают
общественному мнению и средствам массовой
информации. Они возникают потому, что политические деятели
считают, будто их навязывают общественное мнение и
средства массовой информации. Но доказательств тому
нет! Руководители подчиняются абсурдным императивам,
не проверив, насколько это необходимо. Нет никаких
доказательств тому, что руководителю заказано быть
активным, компетентным, эффективным и популярным,
оставаясь в то же время достаточно сдержанным и всегда
основательным. Но политические деятели суетятся и шумят
потому, что суетятся и шумят их соперники, так сказать, на
всякий случай, а также потому, что это легче. Отсюда их
неэффективность. Отсюда утрата доверия к ним.
Именно из этого проистекает ощущение растущего
бессилия наших государств решить проблемы
современного мира. Именно здесь кроется объяснение быстрой
эрозии доверия к людям, пришедшим к власти, после
каждых всеобщих выборов. Термином «период милосердия»
именуют счастливое, но короткое время, когда доверие
еще велико и когда поддержка со стороны широких масс
придает действиям государственной власти силу,
умножает их эффективность. Но сам по себе этот термин
подразумевает, что нормальное состояние — это отсутствие
милосердия, неудовлетворенность руководителями,
скептицизм по поводу предпринимаемых акций и порождаемая
этим относительная пассивность общества. Недоверие
общественности к политике в эти периоды доминирует и
охватывает большую часть наших сознательных
гражданских сил. Недоверие подпитывается недостаточной
эффективностью акций руководителей (неспособностью
ликвидировать безработицу, провалом школьной реформы,
неудачами в области политики безопасности,
непривлекательностью политического соперничества,
исчезновением из их поля зрения тех социальных целей, о которых
шла речь во время политических дискуссий).
В конечном счете самое негативное последствие уси-
156
ления роли средств массовой информации в общественной
жизни заключается в тех трудностях, с которыми
сталкивается политический деятель, когда призывает к
напряженным трудовым усилиям. Общественная жизнь
превратилась в спектакль, а ведь на спектакль ходят не для
того, чтобы услышать, как артисты призывают вас работать.
Я сомневаюсь, что речь Черчилля, в которой он говорит «о
поте, крови и слезах» (правда, Англия тогда участвовала
в войне), или тем более речь Мендес-Франса, в которой
был поставлен вопрос о жесткой экономии, могла бы
иметь успех при показе по телевидению. Выступление
профессионала-политика оценивается по меркам
спектакля. А дистанция, которая зрителю необходима для того,
чтобы в наиболее благоприятных условиях смотреть
спектакль, разрушает — и притом полностью — то
взаимопонимание между управляющими и управляемыми, без
которого все ячейки национального организма не могут
действовать в одинаковом ритме и предпринимать шаги,
направленные к одной цели. Итак, проблема заключается
всего лишь в том, в состоянии ли Франция пробудиться.
Она имеет необходимые для этого средства, она
располагает значительными возможностями. Я знаю, что это
пробуждение необходимо для Франции, для всей Европы, и
чувствую, что оно возможно. К счастью, этому не
препятствуют те условия нашей жизни, которые были
порождены развитием средств массовой информации.
Я не буду заходить так далеко, чтобы сказать — для
этого потребовалось бы широкомасштабное
историческое исследование, — что в качественных изъянах
руководства современным обществом отразилось ухудшение
политического управления как такового по сравнению с
прошлыми временами, к примеру с XIX веком. В этом
можно усомниться. В то же время все согласятся с тем,
что искусство управлять не знало таких же успехов,
каких достигло наше общество в других областях — в
медицине, науке, транспорте, если говорить лишь о наиболее
очевидных. В конечном счете достаточно констатировать,
что условия, в которых ныне осуществляется руководство,
при сопоставлении с потребностями нашего общества
серьезно ослабляют нас в гигантском противоборстве с
советской частью мира, а также с развивающимися
государствами «третьего мира».
Значит, нужно что-то предпринимать. Однако добиться
перемен или желаемого успеха невозможно без учета тех
изменений, которые приносит развитие системы средств
157
массовой информации и которые следует не только
сохранять, но и рассматривать в качестве точки опоры.
Возникновение демократии — политического развития
идеалов Просвещения и усилий энциклопедистов, —
сопровождавшееся, в частности, во Франции отделением
церкви от государства, отразило надежды на то, что в политике
возобладает разумное начало. Главным содержанием
критики, которой демократическое движение подвергало
приобретение власти силой или по принципу наследования
путем освящения какой-либо династии, было обвинение
в иррациональности. Фантастические успехи науки
порождали в то время убеждение, что разум рано или поздно
раскроет суть всех явлений и станет управлять
человеческим обществом. Что касается науки, то в этой сфере
с тех пор возвратились к здравым и более скромным
оценкам, а суть демократии заключается именно в этом.
Однако посредством несколько необычных и плохо
объяснимых смысловых подмен — яростные сторонники Руссо все
еще продолжали свирепствовать — и благодаря введению
всеобщего голосования весь народ был превращен в
выразителя разума. Позитивизм, нашедший свое
продолжение в материалистической теории Маркса, утверждает,
что миллионы граждан, выступающих как
самостоятельные индивидуумы в своих взаимоотношениях с властями
(сама суть и наименование избирательной кабины —
«изолятор» — говорят об этом), поставят на службу
общественной жизни свой здравый смысл.
Между тем это совершенно неверно. В человеке нельзя
видеть одну лишь способность подчинять свои поступки
и слова контролю, обусловленному обществеными
договоренностями данного периода, а также контролю
собственного разума. Человек также (а может быть, и прежде
всего) живое существо, наделенное волей, страстями, и его
поступки не всегда диктуются разумом. В глубине его
подсознания таится стремление к насилию, к господству
или к обладанию, которое существенно влияет на его
поведение. Можно ли представить себе, что все это не
воздействует на его общественные, а следовательно, и
политические позиции?
Нарастание всевозможных угроз, отсутствие
безопасности, терроризм, вероятность ядерной войны, голод в
части стран «третьего мира», экономический кризис требуют
усиления сплоченности в обществе, укрепления доверия
руководителей к управляемым и управляемых к
руководителям. Но для этого недостаточно одного лишь разума.
158
Лишь при помощи трезвого расчета невозможно создать
живую и динамичную связь, необходимую для того, чтобы
эффективное руководство могло приспособить наше
общество к новым ситуациям, с которыми ему приходится
сталкиваться.
Выдвижение на первый план благодаря телевидению
эмоционального, иррационального элемента политической
жизни могло бы стать основополагающим условием
возрождения позитивного демократического единства,
построенного не столько на принципе согласия с теми или
иными решениями, сколько на принципе присоединения
к ним.
Не в этом ли объяснение того бесспорного факта,
что политические деятели и журналисты зачастую
получают удовольствие, когда вызывают или ощущают
подлинную душевную общность со слушателями или
телезрителями? В этом убеждает по крайней мере мой
собственный опыт, в этом одна из радостей моей профессии.
То, как мне все еще рассказывают о моем комментарии
по поводу поражения левых сил, с которым я выступил
в один из мартовских вечеров 1978 года*, оставляет у меня
приятное ощущение, что в этот вечер слушатели своей
теплой поддержкой (а я сам — нежеланием говорить им
неправду) придали немножко больше достоинства нашей
общественной жизни.
Дело в том, что такое удовлетворение получают не
только актеры, но и зрители. В сегодняшней Франции
повсеместно усиливаются стремление к развитию
личности, идущая как от сердца, так и от разума потребность
знать других людей, другие чувства, другую технику,
возрастают тяга к самостоятельности, желание не только
через посредников, но и непосредственно принимать
участие в жизни общества, не только покоряться судьбе,
но и самому отвечать за нее. Например, лет 30 назад
редко кто хотел создать собственное предприятие, теперь
таких людей с каждым днем становится все больше.
Несмотря на то что ведение политической дискуссии
через средства массовой информации держит слушателя
или зрителя на расстоянии (об отрицательных
последствиях этого явления я писал выше), тем не менее они
помогают зрителю или слушателю обрести свободу, о
которой он мечтает. В этом для Франции, направившей
* Имеется в виду поражение левых на парламентских выборах в
мдрте 1978 года. {Прим. ред.)
159
свои усилия на ослабление роли государства (мы гордимся
тем, что децентрализация была начата социалистами),
заключается существенный элемент обеспечения
взаимопонимания, построенного на новой основе.
Но нужно соглашаться на большее. Я указал те
опасности, которые несет с собой увлечение превращением
в символы установок политических дискуссий с точки
зрения качества и разумности управления. А ведь нам
нужно именно высокое качество управления, постоянное
стремление к эффективности действий.
В то же время можно ли забывать о том, что
способность создавать символы — отличительная черта человека
как вида в животном царстве? Руки, речь, другие
особенности человека — все же не более чем его орудия.
Если бы человек не обладал способностью создавать
символы, не существовало бы ни письменности, ни
алфавита, ни живописи, ни музыки, ни скульптуры, не было
бы культуры. Разве не символы служат средством
передачи информации? Как же в таком случае политический
деятель может обойтись без символов?
Разве это плохо, что символы, на какое-то время
вытесненные из политической жизни аналитическим и
рациональным мышлением, распространяемым под воздействием
появления печатного слова, вновь вернулись в нашу жизнь
благодаря телевидению? Наполеон использовал лубочные
картинки, их роль играет теперь экран телевизора, но
принцип тут тот же самый. Вопрос, следовательно, не
в возрождении символических образов в политической
дискуссии, а в том, как они используются.
В этой связи возникает проблема иррационального
в политике. Связь между руководителями и управляемыми,
не содержащая иррационального элемента, была бы
непрочной и ни в коем случае не обеспечивала бы
сплоченность общества в моменты серьезных потрясений. И все
же очевидно, что задача политической организации в
цивилизованной стране состоит в том, чтобы ограничивать
те издержки, которые может порождать иррациональное
начало. В нашем обществе, где влияние религии
ослаблено, все трагическое и священное связывается с
политикой, и от этого никуда не уйти. Но долг политики —
держать под контролем уровень и трагического, и священного
в нашей жизни.
Но тут есть основания и для оптимизма. Немало
французов обеспокоены тем, как прислушиваются к идеям,
высказываемым Ле Пэном на телевидении. Но было- бы
160
странно, если бы дело обстояло иначе, учитывая, к каким
болезненным язвам он прикасается своими грязными
руками. Я скорее удивлен тем, у скольких людей Ле Пэн
вызвал враждебную реакцию. Более двух третей наших
сограждан понимают, что крайне правые только сыплют
соль на наши раны. А этого не хотят допустить ни за что.
В этом вопросе нет равнодушных, и это меня радует.
Как бы то ни было, нам приходится без оговорок
принять усиление влияния средств массовой информации
на наше общество, на политику, ибо в ней есть элемент
зрелища; но нам следует постараться использовать этот
процесс в целях усовершенствования как связей между
руководителями и управляемыми (в том, что относится
к информации), так и функционирования государственной
власти (в том, что не относится или почти не относится
к информации).
Представление о том, что тут нужно делать, дает
знаменитый анекдот о двух пьяных, повстречавшихся ночью
на улице у фонарного столба. «Что ты ищешь?» — «Я
потерял ключ». — «Ты уверен, что потерял его здесь?» —
«Нет, но здесь-то светло».
Мы находимся в более или менее сходной ситуации.
Мы утратили искусство управления. Давайте же искать
его в соответствующем месте. Не будем выключать
средства массовой информации (даже если они нас немного
слепят), но направим их свет на то место, которое мы
ищем: посмотрим, можно ли лучше использовать то, чем
они располагают.
Как мне представляется, можно исследовать три
способа воздействия на средства массовой информации: при
помощи постановки критических вопросов, за счет
укрепления морально-этических норм и совершенствования
искусства управления.
Критические вопросы
Благодаря системе средств массовой информации и
таким ее усовершенствованиям, как внедрение компьютеров
и обработка информации на расстоянии, мы получили
неоспоримое преимущество — возможность для всех
поддерживать связь со всеми. Взаимодействие всех
элементов общества усиливается, причем каждый человек
обретает не только большую свободу, но и возможность
действовать энергичнее. Количество возникающих
вопросов увеличивается. Это тонизирует общество.
161
Почему, однако, к системе средств массовой
информации как таковой нельзя предъявлять больше претензий,
чем это делается по поводу ее недочетов?
Мои размышления о тех переменах, которые вызывает
в деятельности государственной власти повсеместное
распространение средств массовой информации, являкугся
плодом наблюдений практика, выполнявшего
ответственные функции и готового взять на себя новые.
Но об этом должна сказать свое слово наука.
Существуют дисциплины, именуемые политологией, социологией
принятия решений, наукой управления. Были разработаны
теории переговоров, эффекта искажения; в ряде работ
анализируется государственная политика. Хотя и имеется
множество работ и исследований о средствах массовой
информации, об их аудитории, влиянии, мне не известна
ни одна публикация, в которой конкретно и на приличном
научном уровне рассматривался бы вопрос о том, как их
распространение воздействует на правительственную
политику. Сама же пресса может ставить вопросы о своем
влиянии, лишь опираясь на анализ, проведенный за
пределами сферы ее воздействия. Для того чтобы вызвать
в системе средств массовой информации дискуссию
о самой себе, куда большее значение будет иметь
авторитет науки, более весомый, чем авторитет какого-либо
сотрудника, тесно связанного с самой этой системой.
Общественное мнение, располагающее в наши дни
большими возможностями для того, чтобы заставить
себя услышать, также должно ставить перед системой
средств массовой информации вопрос о скрытых целях,
которые она преследует. Впрочем, в какой-то степени оно
пользуется этими возможностями: письма читателей,
вопросы слушателей или телезрителей, отличающиеся по
своей тональности от вопросов, которые задают
журналисты, свидетельствуют или об их нетерпении, или о
желании увидеть в ходе зрелища реалии управления. Эта
тенденция может усилиться.
Обучать критическому подходу к действительности
нужно со школы. В школе уже ведется критический разбор
литературных произведений, почему же ей не делать то
же самое в отношении аудиовизуальной системы?
Эксперимент такого рода был осуществлен в прошлом году
в Израиле, где в одной из школ сейчас ведется курс
критического просмотра телевизионных программ. Было
бы полезно проследить за результатами эксперимента
и, безусловно, руководствоваться ими.
162
Морально-этические нормы
Пресса — одна из властей в государстве. При
демократическом строе не бывает законной власти без
контрвласти. Но последняя по своей природе настолько связана
с демократией, что является неотделимой от нее: нельзя
пытаться существенно ограничить ее, не рискуя ограничить
и саму демократию. Именно в этом вся проблема.
Решение может быть найдено только в том случае, если
ситуацию осознают все те, кого это касается.
Так встает вопрос о профессиональной этике. Этот
термин вызывает беспокойство у многих журналистов,
которые не без основания опасаются, что им навяжут
жесткое его толкование. Но если исключить этот момент,
то размышления могут пойти в другом направлении.
В вопросах соотношения прессы и общественной морали
сделано немало. Такие проблемы, как правдивость
информации или ее уместность, показ сцен насилия, широта
освещения террористических актов, интервью, которые
добываются при обстоятельствах, можно сказать,
деликатных с точки зрения соблюдения прав человека или
вмешательства в личную жизнь, а с некоторых пор и различные
инциденты (один из самых недавних — дело
американского сенатора Гэри Харта) стали предметом дискуссии,
вызывают отклики. В системе намечается саморегуляция.
Некоторые журналисты и органы печати сами создают
себе плохую репутацию, и хорошо, что это сказывается
на карьере бесчестных журналистов. Мне сказали, что
тираж «Майами геральд» значительно сократился.
Газеты и телевизионные компании, которые отказались
показывать наиболее отвратительные сцены
террористических актов, объяснили причину этого своим читателям
и зрителям и как будто ничего от этого не потеряли.
Значит, проблема начинает доходить до сознания людей.
Этот процесс будет усиливаться по мере того, как промахи
или эксцессы будут более четко фиксироваться и
подвергаться критике со стороны общественности. Но именно
прессе надлежит решить, должна ли она, как это делается
в среде адвокатов или врачей, изгонять паршивую овцу
из своего стада.
В добавление я хотел бы сказать несколько слов
о прессе, специализирующейся на публикации
фотографий. Речь идет об одной из самых трудных разновидностей
журналистской профессии. Вне всякого сомнения, мне
потребовалось больше всего времени для того, чтобы
163
научиться ее уважать. Но теперь у меня есть несколько
настоящих друзей среди фотокорреспондентов. И я был
приятно удивлен, узнав, что именно в их среде (во всяком
случае, у некоторых фоторепортеров) особенно сильно
ощущается потребность в профессиональной этике,
которая восстановила бы доброе имя людей этой
специальности.
Более деликатен вопрос о гражданской морали.
Трудности тут вызываются двумя факторами. Первый из них —
потребность государственной власти в том, чтобы
соблюдались условия ее функционирования, предполагающие
наличие времени для принятия решения, необходимость
строить свой курс на долгосрочной основе, способность
признавать, что проблемы или решения не всегда бывают
простыми или что их можно упростить. Мне не кажется,
что при нынешней ситуации пресса могла бы согласиться
поставить перед собой вопрос об этом; тут нужно
действовать властям.
Второй же фактор — открытость при отправлении
правительственной власти — обязательное условие
демократии. Но она мешает проведению операций, связанных
с насилием. Отказаться от такого рода операций
немыслимо, так же как ни одно крупное государство не может
обойтись без специальных служб, деятельность которых
предполагает секретность. Стремясь к гласности, США
по меньшей мере два раза серьезно ослабляли свои
секретные службы. От этого демократия, безусловно,
выигрывала, ведь были совершены неприемлемые действия,
которые нельзя было оправдать никакими
государственными интересами. Оздоровление было необходимо, но
расплата оказалась катастрофической. Пресса,
стимулировавшая деятельность парламентских органов, на
которые возложены контрольные функции, с полным
основанием считает, что она хорошо послужила демократии,
и она права. Но Советский Союз, Иран, Ливия, Сирия
и некоторые другие страны по-прежнему создают для
Запада проблемы «специального» характера. Как всем
известно, у Франции также имеются некоторые сложности
в этой области.
Вопросы того же характера, если не той же
значимости, встают и в связи с наиболее деликатными функциями
полиции, в частности, в сфере борьбы с терроризмом.
Несколько лет назад имело место такое чрезвычайное
происшествие: в провинции были захвачены заложники,
совершен акт чистейшего бандитизма. Префект департа-
164
мента, человек с сильным характером и прекрасной
репутацией, получивший великолепное воспитание, автор
книги о правилах хорошего тона, решил лично провести
переговоры с бандитом. Чтобы быть уверенным, что его
хорошо понимают, он решил вести разговор через мегафон
на воровском жаргоне. Контакт был установлен. Бандит
сдался. Префект должен был бы получить самые горячие
поздравления от правительства, так как провести такое
дело совсем не просто. Однако на месте происшествия
оказались радиожурналисты, и разговор попал в эфир.
Посыпались возмущенные отклики. Поскольку устами
префекта говорила государственная власть, многие сочли,
что никакие обстоятельства не могут разрешить
государству выражаться так же, как бандиты. Префект получил
наказание.
Возникли вопросы принципиального характера.
Является ли освобождение заложника основной целью или
»его следует обставить какими-то другими требованиями,
в данном случае требованием изъясняться на изысканном
языке? Должна ли полицейская акция обязательно (в силу
необходимости соблюдать принцип открытости действий
государства) проходить под наблюдением прессы? Когда
проводится сложная операция и ее характер или значение
таковы, что средства массовой информации были о ней
извещены, имеет ли место посягательство на свободу
печати, если компетентные службы удаляют журналистов
с места операции?
Я составил свое мнение о всех этих проблемах. В конце
XX века насилие получило в мире такой размах, что
страны, уважающие права человека, вынуждены
защищаться и защищать эти права. Но слишком большое
число недавних прецедентов не позволяет государству
на законном основании и в одностороннем порядке
провозгласить усиление своей особой роли в этих вопросах.
Именно ему в первую очередь надлежит позаботиться
об уважении к деятельности специальных служб, уделив
руководству ими особое внимание. Злоупотребление
(если не сказать больше) секретностью в оборонных
делах — еще одна из многих ошибок недавнего времени,
и она не дает поставить вопрос во весь рост.
На нынешнем этапе только открытая дискуссия может
иметь своим следствием осознание проблемы всем
обществом. У руководителей государства нет другого пути, кроме
как заставить самих себя придерживаться
морально-этических норм, которые должны быть достаточно строгими,
165
чтобы вызывать уважение. В конце концов, британская
полиция на протяжении своей истории довольно успешно
решала эту задачу. Она принадлежит к тем полицейским
службам, кадровое руководство которых наиболее прочно
утвердило свою позицию по отношению к политической
власти.
Говоря о морально-этических нормах, следует
коснуться еще одной области — системы правосудия. В
демократическом обществе именно правосудие призвано
регулировать споры о пределах свободы, указывать, когда
использование одним каких-либо прав на свободу наносит
ущерб свободе другого.
Осознание того факта, что власть средств массовой
информации в определенном смысле безгранична и что,
во всяком случае, она не подвергается воздействию
уравновешивающих ее сил, рано или поздно приведет к спорам
и послужит поводом для изменений в системе правосудия.
В конечном счете общественный организм сам
обеспечивает свое равновесие.
Искусство управлять
Читатель уже понял, что, на мой взгляд, именно внутри
самого государственного аппарата, в организации
правительственных учреждений должны складываться те
основные традиции, которые обеспечивают возможность
нормального функционирования властей в условиях, когда
возникла система вездесущих средств массовой
информации.
Отсюда вытекают две потребности. Нужно высвободить
время. Нужно сделать средства массовой информации
составной частью управления.
Высвободить время абсолютно необходимо, чтобы
обеспечить принятие решений высокого качественного
уровня. Этого можно достигнуть, надлежащим образом
составив график работы и освободив руководителей от
ненужных функций.
Когда речь идет о графике и расписании работы, то
самая очевидная проблема здесь — избирательные
кампании. Если пользуешься авиацией, счет свободного времени
идет на вечера. Но если какое-либо собрание проходит
в Парижском районе или в сотнях километров от столицы,
домой возвращаешься между полуночью и двумя часами
ночи. Между тем обязанности министра, не говоря уж
об обязанностях премьер-министра или президента, весьма
166
обременительны: рабочий день начинается не позднее
8 часов 30 минут утра. Министр, ведущий свою
избирательную кампанию, плохо руководит своим учреждением
из-за усталости и слишком большого количества
неоднородных проблем, которыми он занимается. Между тем
во Франции выборы происходят постоянно, и
руководителей национального масштаба, даже если они сами не
являются кандидатами, друзья просят поддержать их
избирательную кампанию. Все время отвечать отказом
на такие просьбы невозможно по соображениям тактики,
из дружеских отношений и необходимости поддерживать
связи.
Если не считать Швейцарии, где проводятся
референдумы в кантонах, то Франция держит мировой рекорд
по проведению всеобщих выборов всех категорий. Мы
голосуем на муниципальных, кантональных, региональных,
парламентских, европейских, президентских выборах, на
референдумах. Не следует забывать также о выборах
в сенат, которые затрагивают около 50 тысяч выборщиков
и весь «политический класс» — как действующих лиц, так
и комментаторов. Эти выборы никогда не происходят
в один и тот же день (за исключением последнего случая,
когда выборы в Национальное собрание и региональные
ассамблеи прошли одновременно), многие проводятся
в два тура. Каждые три года выбирают сенаторов (их
мандат рассчитан на девять лет, но треть сената
обновляется каждые три года) и генеральных советников
(избираемых на шесть лет, но их состав обновляется каждые
три года наполовину). В результате руководителям
слишком часто приходится выдерживать адский темп
избирательных кампаний, которые происходят в заранее
объявленные сроки% но на деле растягиваются более чем на
три месяца. Решить данную проблему можно. Речь об
этом пойдет дальше.
Аналогична и проблема использования выходных дней.
То, что государство бодрствует все 24 часа в сутки и
365 дней в году, конечно, не самая большая трудность.
Но то, что руководителям на практике приходится
работать столько же, — явный абсурд. Я не доверяю
министрам, которых слишком часто видят на общественных
мероприятиях по воскресеньям. Решения, которые они
принимают в понедельник утром, могут быть затуманены
сонливостью. Идея, что долг члена правительства требует
от него не уходить в отпуск, явно отражает погоню за
престижем, стремление показать необычайную важность
167
выполняемых функций, требующих полной отдачи сил.
Но в действительности это ложная идея, она идет вразрез
с правом французов на то, чтобы ими управляли люди,
принимающие решения, находясь в наилучшей физической
и психической форме. Думаю, что за прошедшие пять лет
я был единственным министром, который отказался
участвовать в одном из заседаний Совета министров, так
как хотел провести отпуск с семьей. Ни один руководитель
крупного предприятия не допускает ныне той ошибки,
которую совершают все политические деятели. Чтобы
решить эту проблему, нужны лишь исполняющие
обязанности и заместители. Однако еще нужно, чтобы такой
принцип одобрило общественное мнение. Это не так
просто, как может показаться, ибо здесь приходится
жертвовать частью престижа.
Если правительство разгрузить от многих излишних
обязанностей, высвободится еще больше времени для его
работы над вопросами, имеющими решающее значение.
Высказываясь за децентрализацию, я, в частности,
выступал и за то, чтобы государство не было перегружено
огромным количеством дел, касающихся выделения
ассигнований на местные нужды или урегулирования местных
проблем, решение которых при хорошем управлении не
должно входить в его компетенцию. Должностные лица,
принимающие решения на местном уровне, — мэры,
председатели генеральных и региональных советов
выиграли бы немало драгоценного времени, которое они тратят
на выпрашивание помощи. Процесс этот начался, но
далеко еще не закончился. А такое решение должно
привести и к значительному сокращению количества
просьб о личном вмешательстве, которыми завалена почта
парламентариев.
Свою роль должны сыграть передача и распределение
полномочий. Представление о министре, единолично
принимающем решения в своем ведомстве, — миф,
который стоит разрушить. Если и верно, что решения
принимаются от имени и под руководством министра, что
именно он призван нести за них ответственность, то за
мероприятия, связанные с непосредственным их выполнением,
отвечают руководители служб, имеющие для этого
отличную профессиональную подготовку: если их деятельность
будет гласной, признанной всеми, к ним можно будет
переправлять все просьбы об оказании поддержки или
о приеме для обсуждения вопросов, касающихся
выполнения решений. Это может приблизить просителей к лю-
168
дям, реально принимающим решения, и в то же время
высвободить министрам дополнительное время, которое
они смогут посвятить более важным проблемам. Особо
важно избавить президента республики и
премьер-министра от всех дел, являющихся второстепенными по
сравнению с теми обязанностями, которые требуют их особого
внимания.
Высвободить время для необходимого обдумывания
действий очень важно. Однако это не самое главное.
Еще большее значение в искусстве управления имеет
способность использовать средства массовой информации.
Совершенно очевидно, что само государство должно
определять характер стоящих перед ним задач и те
требования, которые из них вытекают; оно само должно
напоминать о том, что решения по текущим делам надлежит
принимать соответствующим органам (даже если речь
идет о полиции), так как основная обязанность
правительства — готовить будущее; оно должно вести борьбу
с упрощенным подходом и убеждать людей в том, что
наилучшие решения сложных проблем зачастую тоже
сложны. Как мне представляется, суть тех двух больших
трудностей, с которыми сталкивается государственная
власть при проведении своей политики, можно разъяснить
людям. Проблемы, связанные с распространением средств
массовой информации, не облегчают эту задачу, но, на
мой взгляд, и не препятствуют этому. Но, конечно, следует
ставить перед собой такую цель и применять
соответствующую информационную технику.
Нужно идти дальше, научиться информировать
общество о некоторых аспектах руководства государственным
аппаратом. Один из таких аспектов — организация
прогнозирования. Если государство сумеет лучше рассчитать
свои акции на долгосрочную перспективу, распределить
их во времени в соответствии со сроком действия своих
решений (например, сроком обучения в школе, т. е. более
чем 15 годами), если оно сумеет лучше сочетать свои
финансовые, дипломатические, стратегические, торговые
и культурные интересы — все это может привлечь
внимание общественности. Но для этого нужно принять
административные решения. Во Франции государственное
прогнозирование организовано очень плохо. Оно
ориентировано на ближайшую перспективу из-за того, что
бюджеты утверждаются на каждый год, это делается по
169
вертикали, то есть по министерствам, неспособным к
целостному видению. Устранение этих недостатков не
частный вопрос, он интересует всю Францию.
Не станет ли через 20 лет редким и дорогостоящим
продуктом питьевая вода? Как через 20 предстоящих лет
мы будем действовать по отношению к Советскому Союзу?
Эти два очень разных вопроса требуют внимательной
экспертной проработки. Неужели можно представить
себе, что общественное мнение не способно проявить
к ним интерес? Если же оно будет информировано об
этом, необходимые решения будет легче принять, ибо их
легче будет объяснить.
Сделать очевидными и в какой-то мере
торжественными обязательства согласовывать решения, принимать
их на основе обсуждения, без чего они будут лишены
либо основательности, либо законности (или того и
другого вместе), — все это еще один способ приобщить
французов к поиску большей эффективности
функционирования общества.
Наконец (и это, без сомнения, самое важное),
государство, которое не умеет принимать ориентированные
на будущее решения в том, что касается его самого (все,
что установлено законом или декретом, может в любой
момент быть отменено другим законом или декретом),
может заставить себя пойти на это лишь посредством
переговоров о своих обязательствах в отношении других.
Именно в этом весь смысл перевода государственной
жизни на договорную основу, которая уже внедрена на
уровне взаимоотношений с регионами и которую нужно
распространить на многие другие уровни. Договорная
практика предполагает признание автономии других
партнеров, принятие во внимание гражданского общества
и требуемых самой этой практикой просторов свободы.
Она требует также выделения перспективных целей,
которых добиваются независимо друг от друга государство
и его различные партнеры в экономической, социальной
и культурной областях.
Хорошо поставленная информация населения обо всех
этих обстоятельствах через средства массовой
информации поможет французам осознать, что Франция состоит
не только из 55 миллионов жителей, подчиняющихся
одному главе государства, одному правительству, но и из
бесчисленного множества предприятий, коммун,
ассоциаций, профсоюзов; от них всех зависит судьба нации, они
вносят свой вклад в развитие нашей страны, создают
170
то, что по праву составляет нашу национальную гордость.
Метод управления государством — одна из важнейших
проблем, по которым Франция должна сделать свой
выбор.
Огромного значения мероприятие, начатое миром,
который перед угрозой гибели обязан расширить и упрочить
права человека в политической системе, суметь отразить
их в экономических обязательствах, выработать
соответствующие международные юридические нормы,
завершится успехом только в том случае, если несколько
решительных стран возьмут на себя инициативу и пойдут на риск.
Франция — одно из государств, которое больше всего
подходит для этого. Однако только лишь президент,
правительство и парламентское большинство не в силах
справиться с такой задачей. Весь французский народ
должен взяться за нее. Средства массовой информации —
великолепный инструмент для того, чтобы внушить ему
эту мысль. Именно здесь должно проявиться чувство
политической ответственности. Если государство будет
уважать само себя в достаточной мере, чтобы это
вызывало уважение к нему, тогда оно сможет благодаря
средствам массовой информации умножить энтузиазм, создать
ту общность интересов, без которой наше будущее будет
посредственным.
Неужели будущее Франции посредственно? У меня
имеются все основания не верить этому: есть признаки,
которые не могут обмануть.
ОПОРНЫЕ ПОНЯТИЯ
Автономия. Слишком долго ее приносили в жертву.
Получившие весьма быстрое распространение претензии
политических деятелей на то, чтобы сделать людей
счастливыми, не спрашивая их мнения (хотя людей самих
заботила проблема счастья), обернулись тем, что
самостоятельность утратила свою ценность, а в лучшем случае
стала понятием второстепенным.
Все несут за это свою долю ответственности.
Правлению элиты, к которому всегда негласно стремились правые
партии, левые противопоставляли требование
коллективного управления, несмотря на то что их целью было
освобождение отдельной личности. Как бы ни
противоречили друг другу эти две концепции, их сближало по
крайней мере то, что они почти не придавали значения,
а зачастую совсем не придавали значения праву каждого
человека свободно распоряжаться самим собой. В одном
случае это считалось абсурдным, в другом — незаконным;
осуществление собственной воли должно было быть
подчинено воле лидера или какой-то группировки.
Понадобился двойной урок, полученный в результате
горького опыта, с одной стороны, и развития современных
средств связи — с другой, чтобы все составные элементы
нашего общества смогли наконец предъявить свои права
на самостоятельность. На самостоятельность общества
по отношению к государству, предприятия по отношению
к администрации, отдельного человека по отношению
к группировке, на растущую самостоятельность, особенно
самостоятельность женщины по отношению к еще
слишком часто патриархальным нормам и обычаям, которые
регулируют нашу жизнь.
Остается теперь из всего этого сделать выводы. Они
заключаются в необходимости обеспечить очень хрупкое
172
равновесие между совместным определением правил
общежития и осуществлением возможности свободно
распоряжаться самим собой, идет ли речь об отдельном
человеке, группе, цехе, предприятии, местном коллективе.
Я не считаю это невозможным, поскольку опыт
недавних лет дал нам, как я надеюсь, надежную прививку
против излишнего преувеличения роли государства, а
затем и против излишеств либерализма.
Самостоятельность высвобождает энергию, позволяет
каждому уяснить мотивы своих действий. Но чем
значительнее эта самостоятельность, тем значительнее должна
быть ее цель — ответственность.
Апокалипсис. Больше нет нужды искать его описание
в Библии. Мы знаем: в случае ядерной войны на всей
Земле наступит вечная зима. Постоянный характер такой
угрозы приучил нас жить с ней; об этом думают чаще
(в Германии) или реже (во Франции) в зависимости
от иллюзорного ощущения, ближе или дальше находишься
от гипотетического театра военных действий. Однако
именно ядерное сдерживание продолжает обеспечивать
нашу безопасность, а оно предполагает решимость у того,
кто отвечает за нее.
Поскольку конфронтация между Востоком и Западом
происходит у порога нашего дома, именно мы больше
всего опасаемся ее. Между тем угроза приняла стабильные
формы. Хотя равновесие страха — вещь спорная, оно
опирается на известные соображения, разумность которых
почти что успокаивает. Но видим ли мы то же самое
в странах, которые обзаводятся ядерным оружием? Самую
большую опасность влечет за собой распространение
ядерного оружия, и она усугубляется обострением
проблемы нищеты и новым всплеском иррационализма.
Тут требуются мероприятия двоякого рода: прежде
всего нужно дать новый импульс теории и практике
нераспространения ядерного оружия. Я не исключаю того,
что Франция может сыграть значительную роль в новых
переговорах относительно дышащего на ладан договора
о нераспространении ядерного оружия, который к тому
же она не подписала. Наряду с этим следует оказать
помощь «третьему миру»; находясь во власти голода
и нищеты, он может быть доведен до самоубийственных
акций, в которые будем вовлечены все мы.
Апокалипсис снова предстает перед нами в виде четы-
173
рех всадников, имя которым — голод, нищета, диктатура,
тяга к замкнутости.
Безработные. Сколь бы ни была серьезной и
эффективной политика, направленная на обеспечение занятости
<см. ниже), истина вынуждает сказать, что численность
безработных резко уменьшиться не может. Вера в чудеса
рассеялась, и это заставляет нас предпринимать
необходимые усилия, но вместе с тем налагает коллективные
обязательства.
Налицо явление, против которого восстает разум: во
Франции в конце XX века есть люди, лишенные средств
к существованию, живущие в условиях крайней бедности.
Поскольку они потеряли работу или не смогли найти ее,
а срок предоставленного им права на пособие истек, они
лишены главного, а часто — и надежды рано или поздно
обрести это главное.
В будущем профессиональная деятельность не будет
столь традиционной, как в прошлом. Активный труд на
каком-либо предприятии будет все чаще перемежаться
периодами обучения, переподготовки, переквалификации
и даже относительной бездеятельности. Самым обычным
станет также переход с предприятия на предприятие.
Проблема, таким образом, заключается не в том, чтобы
попытаться обеспечить всем такую же форму трудовой
деятельности, как до недавнего прошлого. Каждому
должно быть гарантировано, что в случае временной
потери работы он не будет лишен ни средств к
существованию, ни надежды восстановить свое положение.
Именно к этому в основном сводится идея
гарантированного социального минимума. Она прокладывает
себв дорогу, и это меня радует. Вместе с тем она
порождает множество проблем, и мне не хотелось бы, чтобы
ее поддерживали без раздумий, просто из великодушия.
Совершенно ясно, что первая проблема —
финансирование. Чтобы обеспечить каждой семье доход, равный
половине гарантированного минимума заработной платы
и повышающийся в зависимости от числа иждивенцев,
понадобится, согласно детальным расчетам, от 5 до
8 миллиардов франков ежегодно.
Нельзя забывать, что это соответствует сумме, которую
давал налог на крупные состояния, до того как он был
отменен. Сказанное отнюдь не значит, что источником
финансирования должны быть лишь самые богатые
174
налогоплательщики. В то же время в этой связи было бы
полезно напомнить: для осуществления такой политики,
имеющей приоритетный характер, могут и должны быть
мобилизованы необходимые ресурсы.
Вторая проблема, которую обычно ставят, заключается
в следующем: установление социального минимума
породит привычку к иждивенчеству, а не готовность идти на
риск. Однако счастливых безработных не бывает (по
крайней мере если иметь в виду тех, кто долго находится
в этом положении). Я всегда считал недостойными ссылки
на немногочисленные злоупотребления, которых трудно
избежать (а хотя бы один подобный пример известен
каждому), чтобы затем заключить: без работы остаются
только те, кого она не привлекает и кто ищет ее, втайне
надеясь не найти, или считает неподходящим все, что
ему предлагают. Конечно, такие случаи бывают, но они
весьма редки, и на них нельзя основывать политический
курс.
К тому же социальный минимум, который необходимо
гарантировать, не будет выплачиваться без выполнения
определенных условий. Рассчитываться за него нужно
будет в форме обучения какой-либо профессии или
участия в общественно полезных работах.
Третье возражение связано с опасностью появления
новой бюрократии. Мне же, напротив, кажется, что
коммунальные службы социальной помощи прекрасно
подходят для управления данной системой, хотя ясно, что
ее финансирование должно осуществляться и коммунами,
и департаментом, и региональными областями, и
государством. Коммуны лучше, чем кто-либо другой, могут знать
людей, которым предоставляется пособие, и проверять
обоснованность их прав. На уровне коммун сами жители
лучше всего смогут контролировать правильное
использование созданных ими самими фондов.
Наконец, эти меры будут настолько более
эффективными и менее дорогостоящими в долгосрочном плане,
что создадут условия для того, чтобы экономические
и социальные методы ликвидации безработицы взаимно
дополняли и усиливали друг друга: у безработного,
которому социальный минимум откроет путь к
профессиональной подготовке, увеличатся шансы вернуться к
продуктивному труду и тем самым умножать богатство нации,
а не жить за ее счет.
Мы никогда не должны забывать, что рядом с
Францией процветающей существует Франция, живущая в бед-
175
ности. Предоставить последнюю своей судьбе, сказав ей
в утешение лишь несколько добрых слов, не только
предосудительно с точки зрения морали, но и весьма опасно
в социальном плане. Успех одних компенсирует
жизненное крушение других разве что в статистических
выкладках. Но не в жизни людей. Те, кого бедность
лишает надежды на лучшее будущее, кто больше ничего не
ожидает от отторгшей его системы, могут быть втянуты
в различные групповые или индивидуальные авантюры,
весьма мало привлекательные по своей сущности:
наркоманию, преступления, политический экстремизм.
Разрушение социальной ткани всегда обходится дорого. Когда
же чувство достоинства оберегается, всегда остается
надежда на лучшее будущее.
Ближний Восток. Прежде всего следует избегать
дискуссий о происхождении проблемы. Одновременно
ли зародились оба национализма (еврейский и арабский)
в конце XIX века? Является ли нежелание арабов
признать существование Израиля выражением
противодействия колонизаторскому Западу или неспособностью
согласиться с присутствием неисламского государства
в районе, традиционно находившемся под влиянием
ислама? Вопросов много.
Можно согласиться с позицией Мендес-Франса,
считающего, что мир могут заключить лишь воюющие
стороны. Для этого нужно:
признать, что войны, способствовавшие внутренней
консолидации Израиля, породили также независимые
и, как говорят, неустрашимые палестинские силы, с
которыми нельзя не считаться и которые идут к созданию
собственного государства;
помочь израильтянам осознать, что их безопасность
в наши дни зависит от согласия тех, кто на протяжении
тысячелетий проживал в Палестине. Помочь палестинцам
выдвинуть подлинных лидеров, то есть создать власть,
способную вести борьбу и против своих;
во имя права на плюрализм никогда не мириться
с тем, чтобы иудаизм и ислам, еврейский национализм
и палестинский национализм отошли от всемирно
признанных принципов правового государства;
но в то же время никогда не соглашаться и с тем,
что оборона Запада может быть обеспечена
замаскированным возрождением угнетения одного народа другим;
176
. считать, что в тот день, когда тысячи израильтян
вышли на улицу заявить протест против резни в
палестинских лагерях Сабра и Шатила, впервые появилась надежда
на подлинное согласие между народами, претендующими
на одну и ту же землю;
не забывать, что война между Ираком и Ираном —
самый абсурдный, самый реакционный и в то же время
самый крупный конфликт конца XX века.
Больница. Меньше чем за 50 лет дом для бедняков,
нуждающихся в уходе и помощи, превратился в
современную больницу, оснащенную передовой медицинской
техникой. За этот период была создана система социального
страхования, на место членов религиозных орденов
в медицину пришли высококвалифицированные
специалисты, а с ними — наука и техника, было внедрено
ультрасовременное оборудование, которое создали эти
специалисты. Кроме того, численность обслуживающего персонала
увеличилась в десять раз.
Расширение системы больниц шло на средства,
полученные за счет экономического роста. Но теперь он не
в состоянии обеспечить это.
Левые правительства провели реформы по
оздоровлению системы финансирования; их преемники не ставят
эти реформы под вопрос, но тянут с их завершением.
Что касается будущего, то главное заключается rfe
в том, чтобы заранее сократить или увеличить расходы
как таковые; нужно сделать так, чтобы их использование
было оправданным. Главное не в том, чтобы добиваться
выполнения записанного в документах и закреплять
места в номенклатуре; нужно оказывать медицинские
услуги населению, которое хочет жить лучше и дольше.
Вот почему следует предоставить большую
самостоятельность руководству больниц, снабдить более надежной
техникой контроля за результатами их работы.
В любом медицинском учреждении курирующая
инстанция должна каждые три года проводить
систематическую проверку его деятельности. В этих целях как
в государственном, так и в частном секторе надо
применять имеющиеся в наличии средства, которые позволяют
определять стоимость предоставляемых услуг и лечения.
Ведь технический персонал, санитарки, сиделки
выполняют очень важную работу, и от них зависят жизненно
важные стороны функционирования больниц. От предан-
7—1048 177
ности делу этих людей, от их численности и,
следовательно, в какой-то мере от их собственного положения в
значительной степени зависит реальное качество оказываемых
ими услуг.
Больничный персонал, в частности врачи, должен знать,
что хорошее управление больницей обусловливает его
собственное благополучие. Каждый также должен знать,
что универсальность системы социального страхования,
заключающей в себе этический принцип и экономическое
достижение одновременно, — залог ее максимальной
эффективности не только для населения, но также для
врачей и работодателей. Об этом свидетельствуют
многочисленные позитивные, равно как и негативные, примеры,
имеющие место в других странах.
Вместе с тем, коль скоро я затронул проблему
расходов, важно отметить, что еще нужно решить проблему
создания системы медицинского обслуживания,
сочетающей амбулаторное и больничное лечение. В данном случае
речь идет прежде всего не столько о крупных реформах,
сколько о проведении многочисленных экспериментов.
Поиски, творческое воображение, нововведения нужны
в этой сфере так же, как и в других, и могут быть такими
же плодотворными. Государственные власти должны
обеспечить эту возможность и предоставить
самостоятельность службе здравоохранения.
Ставка здесь не на уровень доходов, не на
благосостояние; речь идет просто о нашей жизни и смерти. Больница
не должна быть местом, где жизнь превращается в
ожидание смерти. Это скорее перевалочный пункт, и только
от нас зависит, чтобы пребывание в нем было как можно
более редким и кратким.
Воинская повинность. В 1981 году левые пообещали
сократить срок военной службы до шести месяцев. Они
этого не сделали. Хотя мне часто доводилось выступать
с критикой и мало что меня так раздражает, как
невыполнимые или невыполненные обещания, но в данном случае
я должен сказать, что никого не упрекаю ни за обещание,
ни за то, что оно осталось невыполненным.
Я никого не упрекаю за то, что это обещание не было
выполнено, ибо считаю, что только такое решение было
разумным в обстановке 1981—1986 годов. Но здесь
нужно дать некоторые пояснения.
178
На мой взгляд, две причины побудили левых не
выполнить своего обязательства.
Во-первых, левым пришлось расплачиваться за то, что
у руля правления длительное время стояло одно и то
же большинство. Отстраненные от власти на протяжении
более 23 лет, левые начали управлять страной в условиях
дефицита доверия. Этот дефицит усугублялся тем, что
в правительство входили министры — члены партии,
патриотизм которой не подлежит сомнению (она сумела
это доказать), но в то же время известной своим
равнением на СССР, а принято считать, что как раз от
Москвы исходит главная военная угроза.
Это достаточное основание для того, чтобы
руководящие военные круги отнеслись к переменам в
правительстве с опаской. Нужно было рассеять эти опасения и
преемственностью в политике доказать, что левые всем
сердцем преданы интересам обеспечения обороны и полны
решимости их соблюдать. И я не колеблясь утверждаю,
что тогдашние правительства не торопились слишком
резко менять существующее положение вещей, чтобы не
подорвать только что завоеванного доверия.
Вторая причина имеет более глубокие корни и связана
не только с политикой партий. По политической традиции,
установившейся у нас со времен II года революции, было
принято считать, что выбор можно делать только между
профессиональной армией и армией, основанной на
воинской повинности. По причинам исторического характера
все республики, существовавшие во Франции, неизменно
отдавали предпочтение воинской повинности, и эта точка
зрения еще более укрепилась благодаря тому, что менее
30 лет назад солдаты регулярных войск сыграли важную
роль во время генеральского путча в Алжире.
В результате всякое сокращение сроков военной
службы или числа призывников всегда рассматривалось как
шаг в сторону создания профессиональной армии.
Теперь всем ясно, что альтернатива не носит такого
ярко выраженного характера и что если призывники не
умеют обращаться с ядерным оружием, то существуют
многие области обороны, не требующие столь высокой
специализации и, следовательно, длительной подготовки.
Поэтому, если левые вновь вернутся к власти, условия,
в которых это произойдет, будут отличаться от условий,
существовавших во время их прихода к власти в 1981
году.
Левым не нужно больше доказывать серьезность своих
7** 179
намерений, но в то же время теоретическая мысль в
обществе значительно продвинулась вперед.
Поэтому я думаю, что можно снова начать обсуждение
вопроса о смысле и продолжительности воинской
повинности.
Я вижу по меньшей мере три вида прохождения
военной службы: прикомандирование к традиционным
воинским частям, добровольное прикомандирование к
жандармерии и полиции или же участие в выполнении
исключительно гражданских задач, в частности связанных
с сотрудничеством с воинскими частями или с
предотвращением стихийных бедствий.
Добавлю, что в период прохождения воинской службы
нет ничего хуже безделья, естественно порождающего
законное раздражение. Это означает, в частности, что
это время должно использоваться для приобретения или
усовершенствования профессиональной подготовки в тех
случаях, когда она соответствует квалификации, которую
может дать и использовать армия. Я считаю
недопустимым дальнейший рост числа призывников, едва умеющих
читать и писать, и то, что к концу военной службы их
число не меняется. Было бы только полезно, если бы те
из призывников, кто имеет соответствующую
подготовку — а таких очень много, — помогали своим товарищам
приобрести минимум необходимого им интеллектуального
багажа.
Полагаю, что для решения о месте прикомандирования
призывников нужно особенно тщательно изучить две
возможности. Первая — изыскать в рамках европейских
объединений такие решения, при которых призывники
из различных стран, где существует воинская повинность,
могли бы служить в одних и тех же воинских частях.
Вторая — это, напротив, максимальное приближение места
службы к постоянному месту жительства солдат, с тем
чтобы ясно осознавалась и разумно обосновывалась
необходимость защиты родного края.
На основе такого рода реформ вновь стало бы
возможным обсуждать вопрос о продолжительности военной
службы. На мой взгляд, было бы разумно для начала
предоставить призывникам — после обязательной для всех
минимальной подготовки в течение примерно двух
месяцев — возможность выбора между непрерывной, на
протяжении еще нескольких месяцев, военной службой и
службой с перерывами, предполагающей периодические
кратковременные призывы в течение всей активной жизни.
180
В любом случае по этой проблеме возможна и
желательна координация в рамках Европейского сообщества.
Проект совместной обороны признается все более
необходимым. К его реализации можно было бы приступить
лишь после обсуждения вопроса о вооруженных силах,
их роли и структуре.
Я останавливаюсь на данном вопросе столь подробно
потому, что лишь одно может быть хуже новых
невыполнимых обещаний — внушать молодежи, что у нее только
такой выбор: либо терять время, либо пренебречь защитой
своей страны.
У национальной обороны свои требования, и молодежь
должна о них знать, а для этого ей следует перестать
видеть в армии, как это часто и в большинстве случаев
не без оснований делается, только прибежище для
безработных.
Всеобщее избирательное право. Политология уже в
течение десятилетий безуспешно пытается установить,
чем руководствуются люди при голосовании. Мы и сами
не всегда осознаем, что в действительности определяет
наше решение и еще в меньшей мере — какими мотивами
руководствовался наш сосед. Иногда на этот счет все же
даются разъяснения, причем нередко
неудовлетворительные или даже курьезные.
И все же я вижу, как под воздействием какой-то
магии проявляется удивительный коллективный разум
французских избирателей. Всеобщее избирательное право
не только необходимо, но и эффективно. Оно дает
абсолютно ясную картину и определяет решения,
обоснованность которых история докажет даже тем, кто
первоначально ее не осознал.
Демагогия оказывает намного меньше влияния, чем
это обычно считается. Тех, кто занимается демагогией,
выбирают не благодаря, а вопреки этому, ибо их
соперников оценили еще хуже.
Такое положение вещей обосновывает не только мою
преданность делу демократии, но и мое убеждение в том,
что Францию никто и никогда не толкнет на авантюры
с помощью всеобщего избирательного права. И хотя я
ненавижу крайне правых, я их не боюсь.
Великий урок последних десятилетий, который кое-кто
уже предугадывал и который подтвердился нашим
демократическим строем, состоит в том, что никто не может
быть умнее всех вместе взятых людей.
181
«Вульгата»*. Всякая конечная цель — в самом
человеке, а не в какой-либо системе, даже если социальное
устройство и может помочь человеку в его
самоусовершенствовании.
Счастье не дело политики, а несчастье зачастую уже
относится к ее сфере, во всяком случае, в том, что
касается его причин и средств избавления от него.
Фатальна только смерть, а отнюдь не невзгоды, не
насилие и не нищета.
Чувство и разум уживаются и взаимно обогащают
друг друга. Разум может быть великодушным, а сердце —
действенным.
То, что делается добровольно, куда более ценно, чем
то, что навязывается силой.
Уважение человека к человеку необходимо для
соглашений, а соглашения — для прогресса.
Истина, справедливость и демократия в одно и то же
время — мораль, метод и цель.
Выборы. Возвратимся на мгновение к проблеме,
которую я в предыдущей части книги лишь затронул.
В 1976 году состоялись кантональные выборы;
в 1977 году — в муниципалитеты и сенат; в 1978 году —
в Национальное собрание; в 1978 году — кантональные
и в Европейский парламент; в 1980 году — в сенат;
в 1981 году — президентские и парламентские; в 1982
году — кантональные; в 1983 году — муниципальные и в
сенат; в 1984 году — в Европейский парламент; в 1985
году — кантональные; в 1986 году — парламентские, в
региональные советы и в сенат. И затем — о чудо! — в 1987 году
не было выборов. Такого не было уже 12 лет.
Это лихорадочный темп, и так нельзя.
Главное, что происходит в связи с этим, — все
правительство испытывает на себе тяжесть приближающихся
выборов. В итоге, несмотря на то что функция
правительства состоит в выработке долгосрочной программы,
политический деятель оказывается перед искушением
пожертвовать всем ради краткосрочных результатов. Этого
требуют ставки предвыборной борьбы, этого желают
сторонники. Ставки — потому, что, как всем известно,
местные коллективы — очень важное орудие в борьбе,
* Латинский перевод Библии, сделанный в IV веке. {Прим. ред.)
182
а также потому, что каждые выборы воспринимаются
как поистине широкомасштабный опрос общественного
мнения. Сторонники — потому, что кандидаты на выборах
правомерно заботятся о своем успехе и ожидают от
правительства того же самого.
Вот почему любое непопулярное или трудное
мероприятие в лучшем случае откладывается, в худшем —
отменяется, даже если оно необходимо. Всякая же мера,
дающая удовлетворение населению, получает поддержку
и в такой степени, что своевременное путают с
эффективным.
Я считаю желательным и возможным ослабить
давление предвыборного фактора. Для этого необходимо
согласовать друг с другом сроки пребывания в местных
выборных органах. Можно остановиться на пяти годах
(в таком случае преимущество заключалось бы в
совпадении срока с длительностью мандата депутата
Европейского парламента) или на шести, если придерживаться
мнения, что именно столько лет необходимо для
обеспечения эффективности политического курса.
Соответственно избирателей будут приглашать выбирать своих
представителей в органы местного самоуправления лишь
один раз в пять (шесть) лет.
Я признаю, что тут могут быть возражения. Первое
из них носит технический характер и связано со
сложностью проведения выборов. Я не буду останавливаться
на этом, ибо ни на минуту не допускаю, что французские
избиратели не способны освоить практику
многомандатного голосования, которая весьма распространена за
рубежом и первый опыт которой они получили на выборах
в Национальное собрание и региональные советы,
состоявшихся в марте 1986 года.
Второе возражение, имеющее в большей степени
политический характер, заключается в следующем:
имеющее место несовпадение сроков выборов не допускает
полной победы или полного поражения; если же все
выборы будут проводиться в один и тот же день, партия
или течение, располагающие большинством на тот или
иной момент, получили бы все, а другая сторона потеряла
бы все, причем на пять (шесть) лет; нынешняя же система
позволяет добиться большего равновесия.
Это серьезный довод, но я не считаю его решающим.
Применительно к муниципальным и региональным
советам, которые сейчас и так переизбираются полностью,
претворение в жизнь моего предложения мало что изме-
183
нило бы. Что же касается генеральных советов
департаментов, то замена переизбрания половины их членов
полным обеспечит департаментским властям ту
длительность мандатов, которую, на мой взгляд, децентрализация
сделала еще более необходимой, нежели в прошлом.
Кроме того, наблюдение за выборами, о которых я
упомянул вначале, показывает, что несовпадение их по
времени не изменяет тенденцию к ослаблению позиций
большинства, сформировавшегося на национальном
уровне; правые партии, находившиеся тогда у власти, теряли
свои позиции в 1976, 1977, 1979 и 1980 годах; левые,
придя к власти в стране, в свою очередь, теряли позиции
на промежуточных выборах 1982, 1983, 1984 и 1985
годов.
Я не уверен, что при передаче полномочий в соответ-
ств}пощие инстанции совмещение выборов по времени
существенно изменит господствующую тенденцию.
Наоборот, я убежден, что такое совмещение создаст
благоприятные условия для функционирования власти
на уровне всего государства. Представим себе: если мы
возьмем за точку отсчета 1979 год и примем вариант
длительности мандата в пять лет, то календарь выборов
был бы такой: 1979 год — выборы в Европейский
парламент, в региональные советы, а также муниципальные
и кантональные; 1980 год — в сенат; 1981 год —
президентские и парламентские; 1982 год — никаких; 1983 год —
в сенат; 1984 год — в Европейский парламент,
региональные; 1985 год — никаких; 1986 год — в палату депутатов
и сенат; 1987 год — никаких.
Таким образом, из девяти лет три года не было бы
никаких выборов (1982, 1985, 1987 гг.). Сюда же надо
было бы добавить 1980 и 1983 годы, когда проходили
бы лишь выборы по обновлению части сената, в которых
принимает участие лишь небольшое число избирателей.
В итоге получилось бы пять лет из девяти (а не два из
двенадцати, как в 1976—1987 гг.), когда не было бы
всеобщего прямого голосования.
Благодаря такой системе можно было бы без
малейшего ущерба для демократии избавить Францию от
непрерывной предвыборной лихорадки и освободить
государственную власть от непомерной нагрузки краткосрочного
характера.
Я полагаю, что подобное предложение заслуживает
обсуждения. И рассчитываю склонить большую часть
общества к принятию этой полезной реформы.
184
Высшая школа. Крупные развитые страны по традиции
всегда проявляли заботу о высшей школе, прилагали
большие усилия для ее развития и выделяли на это
средства. Что касается ряда развивающихся стран, то они
пошли на лишения ради создания высшей школы по
соображениям престижа, и высшая школа служит
показателем их достижений. Наконец, третья категория стран —
не самых богатых и не самых бедных — поддерживает
свою высшую школу, считая, что вложенные в нее средства
окупятся с лихвой.
Я знаю лишь одну страну, где ни традиции, ни
соображения престижа, ни интересы будущего не были
достаточно сильными, чтобы управляющие по-настоящему
занимались альма-матер. Каждый, к сожалению,
догадается, о какой стране идет речь.
Я часто был гостем французских и зарубежных
высших учебных заведений, и каждый раз меня поражала
разница в средствах, выделяемых высшей школе, что
находит свое убедительное подтверждение в этих
приглашениях: сколько высших учебных заведений могут
позволить себе пригласить во Францию лекторов из-за
рубежа?
Положение французской высшей школы, которая
никогда не располагала значительными средствами,
ухудшается. Число студентов выросло в три раза, выделяемые
же высшей школе средства увеличились лишь в два раза.
Сколько требуется ума и таланта тем, кто в высшей
школе с успехом ведет исследовательскую работу, чтобы
добиваться замечательных успехов, благодаря которым
французские высшие учебные заведения продолжают
пользоваться высокой репутацией за рубежом.
Рискуя шокировать читателя, я все же утверждаю,
что главная проблема — не в недостатке финансовых
средств, хотя и не отрицаю значения данного
обстоятельства.
Главное, по-моему, заключается скорее в разработке
такой политики подготовки кадров, которая получила бы
поддержку большинства, чтобы не приходилось принимать
один закон за другим. Она должна ставить достаточно
важные цели, чтобы мобилизовать все необходимые
усилия, и быть достаточно эффективной, чтобы доказать
всем, кто сомневается, разумность и обоснованность
расходов.
В этой связи необходимо кратко напомнить несколько
бесспорных положений.
185
Во-первых, у Франции не слишком много студентов;
наоборот, их недостает. По сравнению с аналогичными
ей странами Франция дает высшее образование
значительно меньшему числу молодых людей, в дальнейшем это
сказывается на конкурентоспособности предприятий.
Во-вторых, ни в коем случае нельзя затруднять доступ
к высшему образованию и нужно оставить в силе правило,
согласно которому получение степени бакалавра дает
пропуск в высшую школу.
В-третьих, отбор в ходе обучения должен быть
строгим, и ничто не нанесло бы всем большего ущерба, нежели
обесценивание дипломов вследствие снижения качества
обучения. Проблема, следовательно, не в том, чтобы
облегчить их получение. Необходимо, с одной стороны,
лучше готовить студентов к экзаменам, а с другой —
сделать так, чтобы провалившиеся не зря потратили
время.
В-четвертых, нужно двояким образом ориентировать
студентов: при поступлении в высшую школу, не закрывая
перед ними двери, — только при помощи информации
относительно будущего трудоустройства в избранной
области, ибо я убежден, что они сами достаточно
разбираются во всем, чтобы, делая выбор в пользу узких
профессий, отдавать себе отчет в степени риска; позднее
в ходе учебы предоставлять студентам возможность
использовать те знания, которые они получили за один,
два, три года, если их постигнет неудача, закрывающая
продвижение по избранному пути, или если они придут
к выводу, что сделали выбор неправильно.
В-пятых, выдвигать идею профориентации, не
обеспечив при этом заранее будущего трудоустройства, — значит
проявлять величайшее лицемерие. Этот путь ведет в тупик.
Таким образом высшая школа формирует людей,
лишенных какой-либо подготовки к реальной жизни.
На основе этих принципов, которые, признаюсь, легче
провозгласить, чем воплотить, можно все же достигнуть
достаточно широкого взаимопонимания, чтобы и
преподаватели, и студенты могли ясно увидеть то, что дает им
страна и чего она ждет от них, чтобы из бюджета были
выделены необходимые средства, коль скоро известно, что
они будут истрачены с пользой, и чтобы были найдены
другие источники финансирования — за счет регионов
и предприятий.
А все остальное — дело прежде всего высшей школы.
Сознательный выбор профессии, методы преподавания,
186
учебные программы — в этом я целиком полагаюсь на
преподавателей и студентов, ибо глубоко уверен в
способностях одних и в требовательности других. Если им дать
возможность заниматься своим делом, я убежден, они
справятся с ним хорошо.
Гистрион. В Риме жил некогда уличный актер, который
пользовался достаточной популярностью, если не сказать
больше. Грубоватый, но яркий талант создал ему довольно
скверную репутацию. Традиция уличных представлений
угасла с появлением просвещенных авторов. В
дальнейшем гистрионом стали называть плохого актера — то ли
балаганного зазывалу, то ли ярмарочного шарлатана,
пока память о нем не стерлась, сохранившись лишь
в страшном оскорблении, которое можно нанести артисту,
сравнив его с Гистрионом.
Я считал бы это слово очаровательным, если бы
современная действительность во Франции не вывела его из
забвенья. Ведь именно политический гистрион суетится
сейчас на самом правом краю сцены. Обличать его как
такового мало; история от Нерона до Гитлера научила
нас остерегаться подобных персонажей, без труда
превращающихся в трагические фигуры. К тому же, как и 20
веков назад в Риме, гистрион покидает сцену только
тогда, когда политические деятели проявят свою
способность находить хорошие ответы на вопросы, о
существовании которых свидетельствует само его присутствие
на ней.
Говорить правду. Если бы я получил гонорар за эту
формулировку, то нажил бы состояние. Но оно растаяло
бы, если б меня штрафовали, когда какой-либо
политический деятель употреблял бы ее, но не применял бы
на деле.
Я решил обогатить политику новым понятием, а на
деле только словарь пополнился новым выражением. Оно
стало ритуальным и, как это ни парадоксально,
превратилось в один из тех стереотипов, против которых было
направлено.
В конце концов, это не имеет значения. Мне
достаточно придерживаться данного правила, не испытывая
постоянной потребности упоминать его чаще, чем я делаю
это здесь.
187
Государственные службы — это службы,
предназначенные прежде всего для населения. Они отвечают за то,
что общество в целом может взять на себя в условиях
развития принципа равенства, преемственности с учетом
конкретной ситуации.
Первоначально государственные службы
ограничивались задачами, которые нельзя было возложить на
частный сектор с его правилами (речь идет об обороне,
полиции, правосудии, денежной системе и т.д.), но постепенно
распространили свою компетенцию на другие сферы,
которые было нежелательно оставлять частному сектору.
Таким образом, от бесспорных вещей перешли к спорным,
от констатации явлений — к их оценке, и сопоставление
с зарубежным опытом свидетельствует, что здесь
возможны разные решения — от полной поддержки идеи
руководства всеми делами со стороны государственных учреждений
до предположения догматического либерализма, что на
государственные учреждения возлагаются только те
услуги, в которых не заинтересован частный сектор
из-за того, что они требуют проявления власти,
гарантирующей общественный порядок.
Как правило, в странах Европы государственные
службы весьма развиты. Различие между ними состоит не
столько в численности или влиятельности, сколько в
форме управления (централизованной или
децентрализованной), а также в положении их персонала (он может иметь
специальный статут или обычное трудовое соглашение).
Во Франции в последние годы признаком хорошего
тона стало подвергать осмеянию государственные службы,
их неповоротливость и нечеткую работу, самих
сотрудников — этих «привилегированных» лиц, которые при
каждой забастовке превращаются в своего рода заложников.
Между тем зачастую благодаря именно общественным
службам были достигнуты осязаемые результаты. Они
ощущаются непосредственно, когда, например, без
промедления можно дозвониться в любое место или
доставить груз по железной дороге в любую точку Франции,
либо косвенно, когда существование государственной
службы позволяет частным лицам пользоваться ее
услугами и соответственно целиком посвятить себя своим
непосредственным делам.
Каждый честный человек должен признать это. Однако
сторонникам государственных служб, чей облик сильно
потускнел, предъявляется весьма серьезное обвинение в
том, что они якобы мало работают, если работают вообще,
188
ибо за ними утвердилась репутация часто бастующих,
хотя для этого у них мало оснований, поскольку рабочее
место им гарантировано, а это редкая привилегия во
времена безработицы.
Остановимся на этих утверждениях. Действительно,
подчас действия государственных служащих как будто
не оправдываются их убежденностью. Но что еще ждать
от людей, к которым относятся с известным
пренебрежением? Тот, кому, подобно мне, доводилось взывать к их
гражданскому долгу, указывать им цели и выражать
уверенность в их способности достигнуть этих целей,
обнаруживает у них большую способность мобилизовать свои
силы, готовность пойти навстречу и профессиональную
добросовестность — они не считаются с рабочим временем
и подолгу трудятся сверх положенных часов. Сколько
раз в возглавлявшихся мною министерствах я на всех
ступенях служебной лестницы сталкивался с
сотрудниками, которые начинали работу рано утром, а заканчивали
ее поздно вечером. Я выражал им все уважение,
которого они заслуживали, в ответ они проявляли
самоотверженность и бескорыстие.
Быть государственным служащим — дело благородное.
Об этом забывают и делают все, чтобы ослабить их
энтузиазм, а это, в свою очередь, порождает стремление
всеми силами удержать то, что у них осталось: статут,
его незыблемость, завоеванные преимущества. Относясь
с пренебрежением к лучшим качествам государственных
служащих, стали превозносить их худшие стороны.
Я остаюсь при мнении, что новые трудовые
соглашения, которые я предлагаю ввести на предприятиях, могут
при соответствующих поправках применяться и в
государственных учреждениях. В результате производительность
труда в таких учреждениях намного увеличится, а их
сотрудникам будут созданы возможности полностью
проявить свои способности.
Так можно раскрыть богатые источники энергии и
новаторства, которые на протяжении длительного времени
были замутнены насмешками или состраданием. Побуждая
государственных служащих задуматься над своими
обязанностями, обращаясь к их разуму, принимая меры к
тому, чтобы их материальное положение не ухудшалось,
мы создадим для школьных учителей, машинистов на
железной дороге, служащих учреждений те стимулы, от
которых старались отойти, но без которых нельзя достичь
ничего полезного. Государственные службы нам очень
189
нужны, а им, в свою очередь, очень нужны преданные
сотрудники, которым нужно наше уважение. Все это
необходимо и заслуженно.
Государство. На него возлагают ответственность за
все — за успехи и неудачи (за них особенно), ибо хорошо
известно, что радость удачи сопровождается меньшим
шумом, нежели огорчение из-за провала.
Мне кажется, приспело время сказать французам —
и почему бы не в торжественной форме? — что они люди
взрослые и что их будущее зависит в первую очередь
от них самих, а не от государства.
В самом деле, мы располагаем государственным
аппаратом, построенным на основе устаревшей концепции.
Власть остается примерно такой же, какой она была во
времена Наполеона, а государственные службы — как при
монархии, хотя обе эти модели давно отброшены. Ничего
в них не приспособлено к нуждам сегодняшнего мира,
тем более — мира завтрашнего: открытие границ, развитие
информационного общества абсолютно несовместимы с
какими бы то ни было формами монополии, будь то
монополия экономическая или даже монополия на
формулирование всеобщих интересов.
Вот почему государство следует коренным образом
перестроить, поставив перед ним очевидные цели
обеспечения справедливости и эффективности. Восстановить
социальные связи, определить политику государства, на
которую все могли бы ссылаться и мерилом которой должно
быть предоставление каждому человеку шансов на успех в
жизни, — все это просто только на словах. Но если
обновление государства не может быть поставлено в
центр всякого проекта будущего, оно должно быть в поле
зрения любого такого проекта.
Переход от государства-производителя к государству
регулирующему у от государства-покровителя к государству
наблюдающему, от государства всемогущего к
государству-участнику натолкнется на множество препятствий.
Прежде всего необходимо обдумать компетенцию
государства и общие черты его будущих функций. Постепенно
заменить прямое управление вмешательством,
вмешательство — стимулированием, стимулирование —
регулированием по мере того, как все участники экономической,
социальной и культурной жизни будут доказывать свою
способность осознавать задачи, стоящие перед обществом в
190
целом. Затем следует точно предусмотреть начало и конец
действий государственной власти, чтобы государство знало,
когда его вмешательство должно прекратиться в одной
области, с тем чтобы начаться в другой, чтобы это вме
шательство в большей мере обусловливалось
необходимостью, нежели привычкой.
Перед таким регулирующим государством, которое не
будет пытаться сделать все само, будут стоять три главные
задачи: при всеобщей активной поддержке обеспечить
основные условия безопасности (в области соблюдения
свобод, охраны здоровья, пенсионного обеспечения...),
предотвратить или ослабить неравновесие в экономике,
поддерживать структуры, с помощью которых
закладывается будущее (главным образом в сфере образования
и науки).
Государство-наблюдатель отличается от государства-
покровителя самой концепцией своих отношений с
гражданами. Любой институт, особенно когда он приобрел
масштабы нашей администрации, по самой своей логике
перестает понимать интересы, во имя которых он был
создан, и подменяет их своими интересами, собственным
миропониманием, собственной инерцией. Перестройка
администрации во имя интересов граждан предполагает
осуществление мероприятий пяти различных типов.
Продолжение децентрализации требует более
активного участия граждан и вместе с тем большего внимания
к координации действий, осуществляемых на разных
уровнях.
Возобновление политики подлинной деконцентрации
предполагает предоставление большей самостоятельности
административным службам, не входящим в систему
государственных учреждений, при условии, что они
заранее выработают свои программы и определят ту долю
ответственности за их реализацию, которую возьмут на
себя. Все это, разумеется, следует реализовать в будущем,
а для этого надо разработать план и программу
финансирования предпочтительно на несколько лет вперед.
Если будут заложены основы политики подбора кадров
для государственных учреждений, это вновь даст нам
возможность воспользоваться теми значительными
свободами, зоны которых постепенно сузились под воздействием
рутины, а также вследствие того, что переговоры ведутся
без какой бы то ни было заранее обдуманной программы
и целостной идеи. Я не считаю понятия «государственная
служба» и «производительность» исключающими друг друга,
191
Организация оценки деятельности государственных
служб будет противовесом их возросшей
самостоятельности, которая должна стать результатом всех
охарактеризованных выше факторов. Никто не может быть
освобожден от такой оценки: ни служащие, ни
государственные учреждения, ни сами политические
деятели.
Чтобы больше прислушивались к гражданам,
обращающимся в государственные учреждения, необходимо
облегчить им доступ в них (часы приема, доступ к окошечкам
и т. п.) и уделять им больше внимания во время
социальных конфликтов.
Чтобы не создавать помех гражданам, а оказывать им
содействие, государству надлежит сосредоточить работу
аппарата вокруг задач, которые должны быть известны
всем, — благодаря этому они легче решались бы.
Государство-участник, более предпочтительно, нежели
государство всемогущее, призвано, конечно, играть
центральную роль, но оно не может больше претендовать
на то, чтобы иметь право сковывать своих партнеров.
Смысл управления все больше сводится к тому, чтобы
действовать вместе с партнерами и учитывать их интересы,
сочетать информацию с методами переговоров и только
в тех случаях, когда это действительно необходимо,
прибегать к изданию законов или декретов. При таком пути
развития государство вновь должно пойти на существенное
самоограничение.
Во-первых, государство — в каком-то смысле антипод
сестры Анны. Подобно ей, государство должно смотреть
вдаль, но, в отличие от сестры Анны, оно видит появление
множества вещей, из которых лишь небольшая часть
приносит такую же радость, как и приезд Прекрасного
Принца. В этом еще одно основание для того, чтобы
смотреть за дальние горизонты и тем самым получать
возможность своевременно реагировать. Только обществу
это под силу, ибо только оно может хотеть того.
Во-вторых, государственный аппарат призван
изобрести то, что я называю правлением, основанным на
взаимосвязях. Это подразумевает, что аппарату надлежит
выступать как бы в роли секретаря во время переговоров
между социальными партнерами, брать на себя
выполнение части принятых решений и в то же время следить
за скрупулезным соблюдением обязательств, взятых
каждой стороной. При таком понимании он больше не должен
смотреть на других участников как на передаточный ме-
192
ханизм, ибо они — полноправные субъекты этой
деятельности.
В 70-х годах возникла новая трудность. До тех пор
со времени промышленной революции экономический рост
обеспечивал такое соотношение покупательной
способности и прибыли, при котором поглощались не все плоды
этого роста. На протяжении 150 лет государство было
богатым; если оно и не купалось в роскоши, то по крайней
мере располагало достаточными средствами, чтобы
никогда не возникало непреодолимых препятствий при
выделении ассигнований на какие-либо новые статьи расходов.
То, что мы называем кризисом, иными словами,
переменами, в силу которых мы оказались в мире
замедленного экономического роста, означает как усиление
потребности в получении помощи и различных пособий, так
и сокращение ресурсов государства, на которые можно
рассчитывать. В ближайшие десятилетия мы столкнемся
с таким значительным явлением, как пауперизация
государства.
Проблемой станет не только выделение средств на
любую новую статью расходов: текущая деятельность
государственных служб в таких условиях неминуемо
ухудшится или по меньшей мере утратит прежнее качество.
Чтобы наши демократии смогли противостоять
подобному ходу событий (а они к этому совершенно не
подготовлены), нужно снова расширять исследования по
вопросу о государстве, хотя это будет происходить именно
в тот момент, когда сама жизнь требует относительного
снижения его роли. В военной школе учат: командовать
упорядоченным отступлением намного труднее, чем
победоносным продвижением вперед.
Все сказанное вполне для нас достижимо. Но это
предполагает, что все проблемы, на которых я подробно
остановился в предыдущей части данной работы, должны
рассматриваться в комплексе. Напрасно надеяться
осуществить столь глубокие перемены, если мы не сумеем
одновременно придать подлинную значимость
политическим решениям.
Действие. Оно порождается и потребностью, и
надеждой. Потребностью — потому, что трагедия людей —
в утраченных возможностях. Можно впасть в ярость,
глядя на неиспользованные возможности предпринять что-
нибудь, чтобы хотя бы облегчить человеческие беды.
Надеждой — потому, что никто из нас не хочет остаться
193
в стороне, каждый испытывает страстное желание
сделать что-нибудь полезное; жизнь — не жизнь, когда она
пассивна.
Демократия. Черчиллю, насколько мне известно,
приписывают старую шутку: «Демократия — самый худший из
режимов, за исключением всех остальных». Она хорошо
показывает трудности, с которыми сталкиваются люди,
призванные руководить свободной страной. Их постоянно
подвергают критике, а подчас они утрачивают власть,
потому что сумели убедить граждан, даже если последующие
события доказывают, что только они и были правы.
В утверждении, что демократия — единственно
хороший режим, кроется столь очевидная логическая
ошибка, что о ней не стоило бы и говорить, если бы мир
не сделал исключительно важного открытия, которое для
многих осталось незамеченным.
Более двух веков демократию рассматривают как
элемент роскоши: дескать, только лишь процветающие страны
могут жить при демократической системе. Демократия
нуждается в гражданственности, а гражданственность
предполагает сытость и грамотность, что, в свою очередь,
немыслимо без минимального уровня развития общества.
До тех пор, пока такое развитие не достигнуто, на
демократию в лучшем случае можно только надеяться. И
только после этого — а это «после» все время откладывается
на будущее — все придет по мановению руки и свобода
увенчает благосостояние. В бедных же странах возможны
лишь авторитарные режимы и одни они способны
руководить процессом развития...
Вздор! То, что сами демократии не всегда
предполагали, а иногда и отрицали, становится очевидным для
внимательных наблюдателей: демократия — не следствие,
а лучшее средство развития.
В странах, освободившихся от диктатуры (каковы бы
ни были условия освобождения), происходит самое
заметное оживление экономической деятельности. Для
прозябавшей или втиснутой бюрократическими методами
в чрезмерно авторитарную систему экономики
возрождение демократии дает новый стимул. Законы рынка
указывают ей направление развития; планирование, если оно
существует, придает экономической деятельности
известную организованность.
Трагедии, связанные с появлением финансовой
раковой опухоли, не должны заслонять эту реальность, Мно-
194
гие страны страдают не из-за неэффективности и
неприспособленности экономики. Они — жертвы такой
международной системы, которая не дает им передышки,
нужной для укрепления своего положения; им приходится
брать кредиты, выходящие за пределы допустимого. В
остальном именно демократия и в Бразилии, и в Индии,
и в Аргентине, и на Филиппинах открыла перспективу
будущего, которое может стать многообещающим, если
этому не будет препятствовать близорукий эгоизм
крупных индустриальных государств.
В еще более тяжелых условиях и по тем же самым
причинам Египет, Сенегал и Мексика пытаются
избавиться от однопартийной системы.
То, что верно на уровне страны в целом, справедливо
и для внутренней политики. Если я с таким упорством
борюсь за новые трудовые соглашения, то делаю это
потому, что уже давно придерживаюсь убеждения (и теперь
мы имеем тому доказательства), что предприятие работает
тем лучше, чем большая роль в нем принадлежит
трудящимся. И здесь демократия — залог успеха.
Сейчас самое время осознать — и на всех уровнях, —
что действительность не соответствует распространенным
долгое время представлениям. Не демократия, а именно
диктатура — роскошь, которую получает в удел
процветающее общество. Предприятие, которому не угрожает или
слабо угрожает конкуренция, в крайнем случае может
на какое-то время приспособиться к хозяину, ведущему
себя как божий помазанник. Страна, богатая природными
ресурсами или уже достигшая определенного уровня
развития, в крайнем случае может вытерпеть какое-то время
диктатуру. В том и другом случае благосостояние облегчает
страдания. Но и имеющий неограниченные права хозяин
предприятия, которое находится в трудном положении,
и диктатор в слаборазвитой стране не могут
принести ничего другого, кроме усугубления трудностей и
слаборазвитости. Напротив, только демократия дает шанс
оздоровления.
Демократия необходима всем, для обездоленных она
имеет жизненно важное значение.
Дети. У меня их четверо. Они получили жизнь от
своих родителей, но сами они придали смысл жизни своих
родителей. Иметь детей — значит в какой-то мере вписать
себя в вечность, продолжить род и передать дальше искру
жизни. Но прежде всего это неизмеримое личное счастье.
195
Дети — одновременно наша сила и наша слабость. Стоит
только чему-нибудь — плохому или хорошему —
произойти с ними, как тут же восстанавливается истинная
иерархия ценностей: все, что минуту назад казалось
важным — работа, карьера, амбиции, — становится
относительным при сопоставлении с тем единственным
жизненным инстинктом, который делает нам честь.
Почему же тогда дети в целом получают такой плохой
прием в нашем обществе? Мы занимаемся ими
непрерывно, мы тревожимся за их будущее, ничто нас так не
заботит, как их подготовка к предстоящей жизни — как
профессиональной, так и личной. Однако все это не
заходит достаточно далеко, чтобы мы установили
действительно удобный для них график занятий, который
позволял бы проводить спортивные мероприятия, чтобы мы
принимали детей в расчет при разработке
градостроительных проектов не только как потенциальных жителей,
чтобы мы особо следили за тем, как их принимают в
городских поселениях, где ныне их отвергают.
Дети находятся в центре наших личных помыслов
и помыслов семьи, но в социальном плане они
фигурируют лишь в качестве статистических показателей, в
экономике к ним относятся как к потребителям, а в
политике их используют для оправдания того или иного курса.
Дефанс*. В связи с неожиданным поворотом событий
было совершено открытие, предоставившее Франции
неоценимую возможность.
Вот уже на протяжении 20 лет без шума ведется
строительство, которого хотели несколько человек и которое
государственные власти согласились терпеть; сооружения
мало-помалу растут, но этому не сопутствует разработка
какой-либо концепции организации транспорта или
современных форм социальной жизни.
Речь идет об устройстве района Дефанс, у въезда
в Париж.
В завтрашнем мире будет превалировать сфера услуг.
Их концентрация в одном месте создаст условия для
встреч между людьми, зарождения идей, взаимного
обогащения, развития новых видов деятельности. Вместе
с тем она станет притягательной и для наших
зарубежных партнеров, которых будет привлекать возможность
обсудить многие дела за короткое время.
* Район Парижа. {Прим. ред.)
196
Здесь уже размещаются крупные французские или
международные предприятия, авиационные, страховые
компании, службы всякого рода. Недостает только
финансовых средств и рекламы, которые в случае успеха
непременно появятся здесь.
Когда строительство района Дефанс завершится, это
будет означать появление 3 миллионов квадратных метров
служебных помещений (Париж в целом будет располагать
6 миллионами квадратных метров такой площади) и,
следовательно, здесь будет самая большая концентрация
индустрии услуг в Европе, а может быть, и в мире. Эта
задача почти решена. Такой великолепный шанс нельзя
упускать. Нью-Йорк, Лондон, Франкфурт-на-Майне и
Токио долго будут нам завидовать. Но (ибо существует одно
большое «но») нужно суметь как можно лучше там
освоиться, не теряться, получить возможность встречаться,
питаться, проводить вечера, а в выходные дни заниматься
спортом, отдыхать или ходить по музеям. Место там еще
есть. Дело за желанием властей, а средств больших не
понадобится.
В районе Дефанс Франция получила прекрасную
возможность обеспечить свое будущее. Политики должны
проявить инициативу, чтобы этот район развивался в
соответствии с этими возможностями.
И к тому же район Дефанс прекрасен.
Децентрализация. Мы ее еще не завершили. Много
было сделано такого, что носит обратимый характер. Но
наши достижения не освобождают нас от дальнейшей
работы. Только очень легкомысленный человек может
поверить, что за несколько лет при помощи законов мы
излечимся от недостатков, привычек, унаследованных от
многовековой практики.
Я замечаю, что кое у кого, в том числе у социалистов,
возникает соблазн сказать: «Все уже сделано». Конечно,
кое-что сделано, но я сомневаюсь, что с этим согласны
граждане, которые пока по-настоящему не ощутили своего
влияния на текущие решения, касающиеся всех.
Идея централизации еще крепко сидит в головах
людей, особенно у выборных лиц. Уровень централизации
стал ниже — он перешел от государства к органам
местного управления. Но слишком часто сохраняется тот же
самый принцип: вся реальная власть передается аппарату,
который в худшем случае препятствует участию граждан
197
в управлении, в лучшем — не способен обеспечить это
участие. Об этом могут рассказать (каждый на основе
собственного опыта) и бывший министр, и депутат, и член
регионального совета, и мэр. Поэтому и у меня есть
основания утверждать это.
Главная проблема еще не решена. Нужно отказаться
от передачи функций — а именно такова нынешняя форма
децентрализации — и предоставить всю полноту власти
соответствующим органам. Когда каждому станет ясно,
что вопрос о качестве повседневной жизни входит в
компетенцию коммун, что поиск новых форм в сфере
социальных мероприятий, оказание помощи престарелым и
инвалидам, профилактика преступности и наркомании
относятся к компетенции департаментских органов, что
оживление экономического развития, включая научные
исследования, поддержка системы образования и
финансирование творческой деятельности должны быть
компетенцией регионов, — тогда государство будет разгружено от
задач, которые оно выполняет плохо. Оно сможет
сосредоточиться на тех задачах, которые ему надлежит решать. Ему
останется обеспечить минимальный уровень ассигнований
и их справедливое распределение.
Я считаю необходимым для местных коллективов,
чтобы эволюция продолжалась в заданном направлении.
В этом — условие пробуждения жизнедеятельности
Франции. Ключевые моменты — углубление эволюции,
избавление ее от всего наносного. Наши сограждане хотят не
столько либерального государства, в котором мы живем,
сколько подлинной либерализации нашей повседневной
жизни, передачи права принимать решения на местах
при том условии, что государство не будет отказываться
от своей ответственности за установление честных
правил игры.
Догмы. Существуют умы, которые культивируют
догматизм как свою вторую натуру. Догмы можно изгонять
один, два, три раза, но они возвращаются.
Встречаются догматики-виртуозы, способные выстроить
рациональную схему на основах, противоречащих разуму.
Такие люди заменяют одну догму другой с той же
быстротой, с которой меняется интеллектульная мода; они
вскрывают недостатки прежних догм, чтобы доказать
достоинства новых.
Догма дает то, что никогда не может дать правда, —
удобное спокойствие.
198
Европа. Вот где наши истинные границы. Нет ничего
невозможного для 320 миллионов мужчин и женщин,
проживающих на этом весьма ограниченном пространстве,
но связанных вековой общей историей, огромным
культурным наследием.
Чем же объяснить, что за 30 лет после заключения
Римского договора европейское строительство
продвинулось столь незначительно? Я усматриваю здесь две
причины.
Первая заключается в том, что все делалось в
обратном порядке. Поскольку политическое объединение
Европы, к сожалению, оказалось невозможным через такой
короткий срок после войны, отцы-основатели вынуждены
были довольствоваться частичными мероприятиями. Эти
мероприятия дали результаты (в ряде случаев
грандиозные), но ни одно из них не могло восполнить отсутствие
единой политической воли, которую Общий рынок из-за
многообразных проявлений национального эгоизма
по-настоящему так и не сумел сформировать.
Преодолеть это препятствие можно было только при
наличии очень сильного давления со стороны
общественного мнения каждой из стран. Однако такого давления
долгое время не было по причинам, которые я отношу
ко второму фактору, предопределившему застой в
европейском строительстве.
Вспомним: последние 20 лет идея Европы
формулировалась почти исключительно в виде альтернативы:
«Европа или смерть». Ее склоняли на все лады,
иллюстрировали всевозможными примерами, преподносили в
качестве главного довода в пользу построения единой Европы.
Но сколь обоснованными ни выглядели бы аргументы,
какими доказательными ни были бы примеры, подобные
тезисы не убеждали, ибо носили негативный характер.
Конечно, страны Европы сталкиваются со всеми
драматическими проблемами, в первую очередь с проблемой
безработицы. И тем не менее наше благосостояние столь
очевидно, а достигнутый уровень жизни общества столь
высок, что угроза упадка и нищеты выглядит весьма
отдаленной. Поэтому невозможно мобилизовать энергию
европейцев, суля им спасение от гибели, вероятность
которой они по-настоящему не допускают.
По счастью, времена меняются. Нужно содействовать
этому процессу.
Страдая комплексом неполноценности в отношении
США из-за ощущения своей старости, в отношении
199
стран «третьего мира» из-за воспоминаний об эпохе
колониализма, в отношении всей планеты из-за того, что
Европа была местом, где начинались мировые войны, она на
протяжении десятилетий смиренно добивалась прощения
за то, что она вообще существует, восхищалась всем тем,
что привносилось извне, поскольку это не было создано ею
самой. Когда же Европа занялась проблемой объединения,
то делала это с одной целью — тихо выжить, причем
прежде всего так, чтобы не причинить никому вреда.
Но для Европы наступило время избавиться от своих
комплексов.
Разве нужно стесняться говорить, что мы хотим
построить Европу не потому, что она жизненно необходима,
а просто потому, что такая конструкция прекрасна?
Отделавшись от плаксивого чувства собственной
неполноценности, мы имеем все основания думать и говорить,
что Европа — то место в мире, где лучше всего живется.
У Европы есть свобода. У нее есть благосостояние.
У нее есть социальная защищенность. Свобода, без
которой не может быть хорошей жизни. Благосостояние,
без которого свобода носит формальный характер.
Социальная защищенность, без которой богатство
превращается в гнет. На Востоке отсутствуют права человека.
На Юге нет развития. На Западе нет социальной защиты,
которая восполняет несправедливость природных и
экономических условий существования. И только в Западной
Европе имеется должный уровень свободы, сочетающийся
с зажиточностью, с одной стороны, и солидарностью —
с другой. Все это венчает ни с чем не сравнимое
культурное богатство.
А ведь именно этими критериями определяется то, что
принято называть цивилизацией. Разве не к этому на деле
стремится человечество в своем развитии? Длительное
время из боязни быть обвиненными в неоколониализме
старались говорить, будто все культуры и все традиции
заслуживают уважения. Это неверно. Нарушение прав
человека, и в первую очередь прав женщин, не
заслуживает уважения только потому, что оно практиковалось
веками. И, во всяком случае, суровые уроки опыта должны
были научить нас тому, что варварский характер этих
явлений не дает нам права пытаться покончить с ними
с помощью силы.
Против того, что в других культурах неприемлемо для
нас, против того, что унижает род человеческий, бороться
нужно не с помощью канонерок, а примером. И в этом
200
смысле пример Европы поучителен. Она может стать
моделью, которую многие захотят воспроизвести у себя,
сохраняя при этом свою специфику. Вот почему следует
создавать такую модель, и у нас есть все основания
гордиться ею и быть ей приверженными. Вот что надо
объяснять, и это то единственное, что может мобилизовать
необходимую энергию, сплотить людей вокруг надежды
на лучшее будущее, а не вокруг идеи необходимости
избежать худшего.
Я придаю такое значение этой перемене в подходах
по той причине, что в этом случае создаются предпосылки
для мобилизации энтузиазма вокруг идеи единой Европы.
Только наличие такого энтузиазма может побудить
правительства проявлять больше смелости и меньше эгоизма,
следовательно, действовать с большей эффективностью.
Впрочем, я убежден, что общественное мнение идет
впереди правительств. Они постоянно живут в страхе
«проиграть» на переговорах и подвергнуться упрекам в
своих странах. Напротив, по моему мнению, европейцы
готовы понять и принять необходимость порой идти на
жертвы в тех или иных вопросах, если, с одной стороны,
это будет полезно всем, а с другой стороны — сами
проблемы в целом будут более или менее уравновешены
между собой.
Однако моя убежденность интуитивна, хотя и глубока,
и я уверен, что будет просто склонить на мою сторону
других. Вот почему я полагаю, что настал момент
предпринять несколько более конструктивные инициативы.
Валери Жискар д'Эстен предложил учредить пост
президента европейских сообществ. На мой взгляд, это
желательно, но я уверен, что такой шаг должен быть
завершающим, а не начальным.
В то же время, чтобы побудить правительства к
продвижению вперед, возможно, было бы полезно довести до
всеобщего сведения, что общественное мнение в самом
деле хочет этого, что оно готово не расценивать уступку
как неудачу и что его решимость абсолютна.
Я думаю, что с этой целью следовало бы провести
референдум. Его нужно организовать в один и тот же день
во всех 12 странах Сообщества и поставить на нем
несколько вопросов; он должен носить консультативный
характер. Ответы не имели бы непосредственно
юридической силы, но если бы они были положительными (а я
думаю, что будет именно так), это подстегнуло бы
политическую волю руководителей стран.
201
Я представляю себе по меньшей мере два вопроса:
1) желаете ли вы, чтобы Европа в короткий срок
взяла ориентацию на политическое единство?
2) готовы ли вы согласиться с тем, чтобы ваша страна
объединила свои ресурсы с ресурсами своих европейских
партнеров в интересах европейского строительства и
пошла на уступки, которых, вероятно, потребует это
строительство?
Я не недооцениваю ни одну из тех проблем, которые
возникнут в связи с организацией подобной консультации
с населением. Тем более я не недооцениваю опасности
получения отрицательного ответа и тех трудностей,
которые вызовет претворение в жизнь положительного ответа.
Но я остаюсь при убеждении, что не будет сделано ничего
позитивного до тех пор, пока сами европейцы (а не их
руководители) в убедительной форме не выразят своих
ясных и четких устремлений.
Сказанное ни в коей мере не значит, что до тех пор
следует приостановить всю деятельность. Напротив, есть
много областей, где уже сегодня можно углублять
взаимодействие, и их столь много, что здесь одних
государственных органов будет недостаточно. Им еще очень многое
надо сделать. Во-первых, ясно, что Европу не построить
на развалинах сельскохозяйственной политики. Во-вторых,
практическая реализация в 1992 году Единого
европейского акта потребует мобилизации лучших умов, что
необходимо в силу широты поставленных в нем задач. В-третьих,
создание настоящей европейской валюты (а это, как мы
чувствуем, вполне достижимо) вызовет немало дискуссий.
В-четвертых, то, что происходит в отношениях между
США и СССР, потребует размышлений о европейской
обороне.
Вот почему наряду с инициативой, идущей со стороны
государств, я многого ожидаю от акций, осуществляемых
помимо правительств. Именно частным лицам, физически
или морально, надлежит пройти основную часть пути.
Я верю в создание систем связей всех родов, и они уже
начинают стихийно возникать. Предприятия,
университеты, научно-исследовательские учреждения, печать,
культура — во всех этих сферах развивается движение
европейской солидарности без каких бы то ни было импульсов
со стороны государственной власти. Ей нужно лишь не
чинить препятствий либо постараться устранить их там,
где они имеются. В конечном счете Европа — начинание
и школа и для отдельных людей, которые в данной об-
202
ласти, как, впрочем, и в любой другой, не должны всего
ждать от государства.
Мир нуждается в такой Европе. Развивающиеся
страны ждут, что она станет противовесом давлению со
стороны сверхдержав. Соединенные Штаты ждут от
нее, что она будет обеспечивать свою собственную
оборону. Китай ждет, что она внесет равновесие в игру
мировых сил. Один только восточный блок смотрит на
Европу с опаской — ив этом еще одно основание для
европейского строительства.
Разве не странно, что 320 миллионов европейцев
зависят от 240 миллионов американцев, которые
обеспечивают их защиту от 280 миллионов жителей Советского
Союза? Разве не уникально, что эта земля с такой
длительной историей и глубокой культурой, обладающая
столькими талантами в области технологии, находится
в подчиненном положении, что первая мировая держава
продолжает быть раздробленной на малые и средние
державы? Это явный абсурд, и самое время покончить
с ним.
Интеллектуально мы к этому готовы. Европа стала
реальностью для всех, в частности для молодежи.
Недостает лишь воли и упорства провести обряд ее крещения.
Европейский референдум, я полагаю, может дать этому
мощный стимул. Если бы он стал результатом совместных
усилий многих людей, никто не смог бы приписать себе
самому успех, а пользу получили бы все.
Европа в самом деле стоит обедни, если такая обедня
в состоянии подогреть рвение европеистов.
Законы, Ежегодно принимается более сотни законов.
С трудом верю, что все они необходимы. В самом деле,
если присмотреться к ним, то заметишь, что по многим
причинам мы издаем слишком много законов и делаем
это плохо.
Первая причина заключается в том, что министры
зачастую рассматривают принятие закона как показатель
их активности и успеха. Хорошим министром считается
тот, кто связывал свое имя с каким-нибудь законом и
провел его через парламент. Содержание значит меньше,
чем форма. Именно так появляются несовершенные
законы (Фуайе называл их «законодательными нейтронами»,
ибо они «не несут никакого юридического заряда»),
которые не устанавливают никаких норм, не создают никакого
203
права, а только провозглашают более или менее
реалистичные цели.
Вторая причина: министры — люди занятые, они
считают само собой разумеющимся, что проекты, выдвинутые
ими, должны приниматься быстро, в течение нескольких
недель. Но поскольку на подготовку законопроектов не
затрачивается действительно необходимое для этого время, они
разрабатываются весьма поверхностно. Это вынуждает
вновь выносить их на рассмотрение парламента, чтобы
исправить допущенные ошибки. И еще хорошо, если из-за
чрезмерной спешки оппозиция не использует эти
законопроекты для того, чтобы устроить обструкцию в ответ
на их выдвижение.
Третья причина: министры делают определенный
выбор, который стараются навязать всем. Как правило,
возможность для этого обеспечивается им конституцией
и наличием парламентского большинства. Однако законы
меняются со сменой большинства; каждое новое
большинство спешит переделать то, что прежнее большинство
сделало для борьбы против него. И законы
нагромождаются друг на друга.
Таким образом, имеются три основные причины, и все
они относятся к сфере правительственной власти. Вот
почему я полагаю, что лекарства от болезни находятся
тоже там. Признавая, что бывают случаи, когда нужно
действовать быстро, я по-прежнему убежден в двух
вещах: с одной стороны, парламент, чтобы сделать все,
что в его власти (а это весьма много), нуждается в
каком-то минимуме времени; с другой стороны,
законопроекты, по поводу которых можно в самом деле
дискутировать, вести переговоры, были бы приемлемы для всех
и посему имели бы длительный срок действия.
Когда Гастон Деффер проводил децентрализацию,
законопроект готовился в его министерстве десять дней,
затем восемь месяцев обсуждался в парламенте.
Состоялся настоящий обмен мнениями, оппозиция вела себя
конструктивно, и вот теперь никто не предлагает
пересматривать то, что было сделано. Когда мне пришлось
разрабатывать законодательство по
сельскохозяйственному образованию, я очень долго вел переговоры со всеми
заинтересованными сторонами и постоянно привлекал
парламентариев к этой работе. В результате были приняты
два закона, получившие единогласное одобрение в обеих
палатах в тот самый момент, когда шла полемика вокруг
школьной программы. Эти законы носили характер ком-
204
промисса. Я знал, что они будут действовать долго.
Когда слишком хотят превратить закон в выражение
воли большинства, забывают, что он должен быть
выражением всеобщей воли.
Заморские департаменты и территории. Благодаря
своим заморским департаментам и территориям Франция
является последней державой, которая присутствует
практически во всех частях света. Гваделупа и Мартиника —
ее укрепления на пути в Северную Америку, Гвиана — ее
анклав в Южной Америке, Таити и Новая Каледония
обеспечивают ее присутствие в Тихом океане, Реюньон
и Майотта — в Индийском, не стоит также забывать
острова Сен-Пьер и Микелон в Северной Атлантике.
Этот перечень впечатляет.
Однако я не уверен, что Франция делает все
необходимое, чтобы надолго сохранить такое положение и
извлечь все возможные выгоды из него во благо населению.
Отношения метрополии с заморскими департаментами
и территориями строятся на двух направлениях: в плане
их статуса и в плане оказания им помощи. Статуса —
потому, что создалась привычка всякий раз,когда возникает
какая-нибудь проблема, проявляется какое-нибудь
недовольство, немедленно, не дав себе труда все хорошенько
обдумать, принимать меры там, где легче всего можно
добиться изменений, — в сфере закона. Между тем, хотя
очевидно, что положения закона должны отвечать
сложившейся ситуации, в частности, для того, чтобы дать
возможность воспользоваться результатами
децентрализации, не менее очевидно и то, что не все решается при
помощи одних только перемен в правовых структурах.
Что касается помощи, то здесь связи с заморскими
департаментами и территориями находят свое выражение
не в практически достигнутом прогрессе и не в доле
нашего участия в нем, а в размерах пособий и субсидий,
решение о которых принимается в Париже и которые
пачками направляются туда по случаю визитов тех или
иных министров.
Помимо того что действия на этих двух направлениях
явно недостаточны, они демонстрируют, сколь мало власти
придают значения законным правам коренного населения
сохранять свое достоинство. Мне же представляется
возможным и полезным делать упор на два других
рычага — договоренность и развитие.
205
Введение системы контрактов по планированию между
государством и регионами было положительным явлением
во всех сферах деятельности. Такая ситуация прекрасно
подходит и для взаимоотношений с населением заморских
департаментов и территорий, которое весьма щепетильно
в вопросе своей самостоятельности. Именно местные
коллективы могут лучше, чем кто-либо другой, определять
пропорции между желательным и возможным. В первую
очередь именно с ними могут быть построены новые
формы взаимоотношений, основанных на партнерстве.
Уже имеющийся опыт контрактов по планированию
показал богатство и изобретательность проектов,
рождавшихся на местах и основанных на принципе эффективной
мобилизации местных талантов и ресурсов. Их надо
как можно скорее проводить в жизнь, так как положение
в некоторых сферах (я имею в виду прежде всего систему
образования) вызывает серьезную озабоченность.
Естественно, контракт должен быть поставлен прежде
всего на службу развитию. Сельское хозяйство, ремесла,
мелкая промышленность, современные учреждения по
оказанию услуг, туризм, лесные богатства — все это
потенциальные источники процветания. Их продуманное
и рациональное использование позволило бы покончить
с такими абсурдными ситуациями, когда, например,
Мартиника и Гваделупа импортируют значительную часть
потребляемых ими фруктов и древесины. Для всех этих
сфер деятельности общим является существование мелких
хозяйств. Однако такие виды хозяйств никогда еще не
изобретались где-то на стороне для последующего
внедрения на местах.
Ни одному заморскому департаменту, ни одной
заморской территории путь к развитию не заказан роковой
судьбой. Оно имеет тем большее значение, что, если
своевременно не принять мер, мы рано или поздно
столкнемся с реальностями, которые уже будет слишком поздно
менять. Достаточно, например, взглянуть на
географическую карту, чтобы понять: если Антильские острова
и Гвиана не станут (особенно в области радио и
телевидения) более крупными распространителями
культуры — своей собственной и французской, — то им будет
навязана иная культура, за которой вскоре последуют
и другие формы проникновения.
Это нанесло бы тем больший ущерб, что такие
форпосты Франции являются опорными пунктами всей
Европы и дела демократии. Европы — потому, что в этом
206
заинтересованы все европейцы; дела демократии —
потому, что эти территории могли бы быть примером для
других стран. Стоит в этой связи подумать хотя бы о
странах, окружающих Гвиану или Реюньон; заморские
департаменты и территории Франции располагают и таким
бесценным капиталом, как права человека.
Со всех точек зрения необходимо гармоничное
развитие. Я не думаю, что за него придется заплатить
непомерную цену. Напротив, я знаю — и это знают все, причем
за это знание нам пришлось дорого заплатить, — тесные
узы могут легко распасться, а считавшиеся самыми
прочными отношения — обостриться, если вместо
стремления уважать человеческое достоинство будут проявляться
равнодушие или высокомерная снисходительность; мы
должны предпочесть уважение к людям и чувство
солидарности, а для этого нужны только убежденность и
желание. В итоге мы все выиграем.
Занятость. То, что де Голль говорил не так давно
о европейском строительстве («Недостаточно
подпрыгивать на стуле, как козленок, повторяя: Европа! Европа!
Европа!»), сегодня может быть применено к проблеме
занятости. Борьба с безработицей не должна вестись
какими-то отдельными группировками, с безработицей
нельзя покончить заклинаниями или безнадежными
сражениями.
Поскольку эта борьба стала в наши дни делом
первостепенной важности, с чем каждый соглашается хотя бы
на словах, необходимо, чтобы все остальное было
подчинено этой задаче. Я полагаю, что следует выработать
документ, который можно было бы назвать Хартией
занятости и в котором были бы более конкретно намечены
общие направления желательных преобразований, роль
каждого из участников данного процесса, подчеркнуто
особое значение этой задачи по сравнению со всеми
остальными — при соблюдении определенных условий.
Первое условие заключается — и никто этого не
оспаривает — в поиске оптимального соотношения между
развитием экономики и сохранением равновесия.
Экономический рост стимулирует деловую активность, способствует
накоплению богатств и, как следствие, приводит к
созданию рабочих мест. Однако сохранение равновесия (в
сфере внешней торговли, паритета франка, уровня инфляции,
близкого к уровню инфляции у наших партнеров,
конкурентоспособности французской продукции) является необ-
207
ходимым условием для того, чтобы этот рост эффективно
и стабильно содействовал занятости.
Выполнение обоих требований — содействия росту и
соблюдения осторожности — обязательно, и в то же время
они вступают друг с другом в противоречие. Поэтому
нужно следить за тем, чтобы ни одно из них не было
принесено в жертву другому и чтобы между ними было
установлено наиболее целесообразное соотношение.
Второе предварительное условие принятия Хартии
занятости заключается в понимании того факта, что
политику экономического роста нельзя провозгласить, не
подвергаясь риску. Она предполагает модернизацию
производства, которая начинается с ликвидации рабочих мест
до того, как появятся новые, но для создания новых
мест требуется значительно больше капиталовложений,
нежели раньше. Стимулирование инвестиций посредством
снижения учетных ставок — дело реальное, но оно не идет
быстро, если не принимаются специальные меры. Можно
назвать и другие опасности.
Отсюда вытекает, что экономический рост может
опираться только на динамичную промышленную и
банковскую систему, которая умеет идти на риск во имя
будущего.
Вот почему надо тщательно и бдительно следить за
тем, чтобы все эти условия соблюдались или было
намерение их соблюдать. Тогда станет возможным выработать
Хартию занятости, которая будет состоять из трех частей:
новое трудовое соглашение, изменение умонастроений
в обществе, активная солидарность.
Новое трудовое соглашение преследует цель улучшить
предложение работы. Это предполагает перестройку
образования в соответствии с новыми экономическими
и социальными реальностями. Основная характерная черта
их — быстрота изменений в технологии и требование
самостоятельности, выдвигаемое на всех уровнях. Люди,
способные на инициативу, реализуют свои замыслы только
в том случае, когда у них есть чувство, что перед ними
открываются заманчивые перспективы, подобные,
например, тем, что может обеспечить существование рынка в
масштабах всего континента.
Лучший способ достигнуть этой цели (при этом следует
без устали разъяснять, что в данном случае поставлено
на карту) — расширение практики трудовых соглашений
за счет изменения трех основных пунктов такого
соглашения: о продолжительности рабочего дня и условиях
208
работы, о заработной плате и о профессиональной
подготовке.
Что касается первого пункта, то здесь хотели найти
выход путем простого разделения труда и доходов, а также
с помощью довольно близорукой практики налоговых
льгот, даже не пытаясь увеличить число рабочих мест,
чтобы таким путем облегчить положение трудящихся.
По-настоящему децентрализованная, осуществляемая
ца основе переговоров перестройка условий труда в
различных отраслях и на предприятиях будет отвечать
интересам всех сторон:
наемные работники получат несколько больше
свободного времени при практически том же заработке или
намного больше свободного времени, если их заработок
будет снижен непропорционально продолжительности дня
и при условии, что это будет сделано на добровольной
основе и в результате переговоров (в связи с
продолжением обучения, необходимостью воспитывать детей,
постепенным уходом на пенсию и т.п.);
предприятиям будет обеспечена более высокая
конкурентоспособность и прибыльность;
страна сумеет достигнуть более высоких
экономических показателей и создать новые рабочие места.
Государству в этой связи надлежит поощрять принятие
желательных мер и устранить возникающие препятствия.
Поощрять принятие желательных мер означает,
разумеется, воздействовать всем своим авторитетом, чтобы
дать соответствующий стимул социальным партнерам
и соответствовать проведению переговоров. Но это значит
также, если говорить более конкретно, что большая часть
государственной помощи предприятиям будет оказываться
в зависимости от того, насколько они продвинулись
в данном направлении.
Устранение возникающих препятствий, кроме всего
прочего, предполагает, например, поиск средства
преодоления трудностей при проведении переговоров на мелких
и средних предприятиях. Торговля и ремесленное
производство — ключевые отрасли в плане создания новых
рабочих мест, но именно в этих секторах по причине
слабости профсоюзного движения у нанимателей, даже когда
они проявляют добрую волю, не находится партнеров,
с которыми можно было бы вести результативные
переговоры. Равным образом важно ликвидировать препятствия
для работы с неполным рабочим днем, в частности
добиться того, чтобы за полдня выплачивался половинный
8—1048 209
заработок, а не более высокий, как сейчас. Это связано
с проблемами, возникшими в связи с установлением
верхнего предела взносов в фонд социального обеспечения
и местного налогообложения; отсюда ясно, что решить их
будет не слишком легко.
Второй элемент нового трудового соглашения —
проблемы заработной платы — требует взаимных обязательств
в интересах всех. Основные направления здесь ясно видны.
Прежде всего необходимо избежать ошибок 70-х годов.
Постоянная гонка между заработной платой и ценами не
приносит выгоду никому. Повышение цен на нефть,
сказавшееся на одних только предприятиях, обескровило их.
Повышенное налогообложение рабочей силы дало мощный
импульс нежеланию дополнительно нанимать рабочих.
Наконец, нужно сдерживать инфляцию. Государство,
отвечающее за сохранение равновесия в стране, должно по
согласованию с социальными партнерами установить на
несколько лет вперед норму повышения заработной платы,
с тем чтобы всем была ясна цель и все были
заинтересованы в ее достижении: трудящиеся — ради того, чтобы
не снижалась покупательная способность, предприятия —
ради того, чтобы не допустить сокращения спроса на
свою продукцию из-за уменьшения денежных ресурсов
населения.
В дальнейшем путем децентрализованных переговоров
надо добиться, чтобы результаты повышения
производительности труда распределялись на справедливой основе.
Критерием справедливости в таком случае могут быть
только достижения отраслей и предприятий, а также
заслуги каждого в обеспечении этих достижений.
Наконец, необходимо пересмотреть сетку тарифных
ставок и специализации рабочей силы. Затронуть этот
вопрос — значит коснуться еще одной трудной проблемы.
Сейчас все понимают, что нежелание признавать личные
заслуги ведет одновременно к нарушению справедливости
и снижению творческого потенциала людей, что оплата
труда только по принципу автоматического учета выслуги
лет не поощряет усердия в труде, не дает возможности
вознаграждать за него. Вместе с тем, отказываясь от этого
принципа, можно вызвать страх перед произволом. К тому
же некоторые формы труда, судя по всему, плохо
поддаются оценке с точки зрения качества приложенных
усилий (это один из основных аргументов
железнодорожников). Когда на тебе лежит огромная ответственность за
управление поездом, в чем твои личные достижения, твоя
210
собственная производительность труда, даже если ты во
время приходишь на работу и скрупулезно выполняешь
все правила? Увеличить скорость? Но это запрещается.
Снизить скорость? Но это не зависит от машинистов.
Вести поезд с большим мастерством? Но ведь этого никто
не заметит.
И все же во многих областях человеческой
деятельности результаты труда и в самом деле зависят от того,
какие усилия вкладывают в него люди. К тому же я
меньше верю в опасность произвольного подхода к оплате
труда и большую опасность усматриваю в падении
заинтересованности в нем. И прежде всего я верю, что не
допустить произвола (это зависит от ответственности
социальных партнеров) легче, нежели активизировать
человеческий потенциал, не имея для этого необходимых
средств.
Третий аспект нового трудового соглашения связан с
профессиональной подготовкой. В общем плане я
затрагиваю этот вопрос дальше. Что же касается трудового
соглашения, то эта проблема должна найти в нем
отражение в форме предоставления отпусков для прохождения
подготовки, это поможет положить начало разработке
права на обучение в полном объеме.
Подобные меры позволят заблаговременно и спокойно
предусмотреть неизбежную смену профессий. Сколько
металлургов извлекли бы пользу от годичной переподготовки,
если бы получили ее на много лет раньше, а не проходили
ее в душевной тревоге в тот момент, когда их прежняя
профессиональная деятельность уже перестала быть
необходимой. А ведь речь идет о важнейшей отрасли.
Равным образом, к счастью, в случаях не столь
драматических каждый сможет и должен будет периодически
проверять свои способности и квалификацию, чтобы
повышать их и приводить в соответствие с темпами
перемен, происходящих в его профессии, на его предприятии
или в отрасли, в которой он занят.
Следовательно, пересмотр на основе переговоров
трудового соглашения необходим и возможен по тем трем
направлениям, о которых я только что сказал. Никто не
претендует на то, что всего этого достаточно, и это делает
оправданной вторую часть Хартии занятости, о которой я
скажу дальше.
Изменение умонастроений (может быть, следует
говорить о культурной революции, но этот термин теперь так
опошлен, что каждое утро нас призывают к новой рево-
8** 21i
люции) не может быть декларировано. Вместе с тем
справедливо, что ему можно способствовать. Я убедился, что
всегда есть шанс выиграть пари, если делаешь ставку на
интеллектуальные способности такого народа, как наш.
Вот почему необходимо — и этого достаточно — четко
разъяснить цели, вскрыть механизмы, показать, как они
функционируют, чтобы французы, приняв факты, сами
внесли коррективы в свою позицию.
На мой взгляд, это должно быть достигнуто путем
утверждения двойного парадокса: безопасность — это риск,
а риск — это безопасность.
Пытаться во всех случаях противостоять влиянию
извне, мало-помалу закутываться в кокон, создавая
незыблемый статут завоеванных прав, вознаграждений за работу
на одном месте, выражать признательность любому, кто
сулит безопасность, — все это в какой-то мере подобно
поведению моряка, который во время бури укрылся бы
в каюте, безусловно защищенной от ветра и холода, к
тому же сухой, но потонул бы вместе со своим убежищем,
когда в конце концов затонет сам корабль.
Мы сейчас переживаем такую бурю.
Чтобы выйти из нее, нужно брать на себя риск по
крайней мере в какие-то моменты, и только риск даст нам
обоснованную надежду обрести в дальнейшем большую
безопасность. Лозунгом дня должно быть увеличение
риска для каждого, и этот риск надо компенсировать
укреплением солидарности в обществе.
На практике это будет означать бурный расцвет
деятельности, и государство должно следить за тем, чтобы
не сдерживать ее, а прежде всего способствовать большей
эффективности этой деятельности, открывать ей
перспективы.
Главный ресурс, которым мы располагаем, —
творческий потенциал, интеллект. Значительная часть пути к их
мобилизации уже пройдена, в частности, благодаря
реабилитации духа предпринимательства и — осмелюсь
высказать эту только на вид абсурдную мысль — благодаря
реабилитации успеха.
Но многое еще нужно сделать. Прежде всего —
облегчить создание предприятий и передачу их от одного
владельца к другому. Провал с созданием предприятия
вызывает сожаление. Но неудача в деле передачи
предприятия — преступление, ибо я не ставлю на одну доску
неумение заработать и потерю безвозвратную; в первом
случае не были созданы рабочие места, на которые рассчи-
212
тывали, а во втором ликвидируются уже имевшиеся в
наличии. Между тем в мире, в котором никто не может
приступить к выполнению ответственных функций без
предварительной подготовки, только одна функция не подпадает
под это вполне обоснованное правило — функция глзвы
предприятия, полученного по наследству. Получение
предприятия по наследству не обязательно приводит к тому,
что оно попадает в руки некомпетентного человека — есть
много примеров, блестяще подтверждающих это, — но
такая система не обеспечивает во всех случаях
компетентности. Именно здесь кроется проблема, от решения
которой нельзя уклоняться до бесконечности.
У государственных институтов нет возможности брать
на себя все инициативы, да они и не обязаны делать это.
Но в противовес этому они могут эффективно
стимулировать все более многочисленные инициативы, которые
выдвигаются помимо них. Прошли времена, когда тот или
иной вид деятельности оставался в рамках частного
сектора до того момента, пока к нему не проявляло интереса
общество и он полностью переходил в государственный
сектор. Сейчас все больше начинают думать о смешанной
экономике. Однако, когда мы говорим о явлениях
смешанного характера, ограничиваться одной экономикой нельзя.
Лучше всего подходит термин «солидарность». Возникают
новые смелые индивидуальные и коллективные проекты,
которые могут быть менее дорогостоящими, и нужно
обеспечивать тем, кто их выдвигает, куда более широкие
субсидии, причем у государственных властей будет больше
оснований поддерживать их, а не заниматься ими
непосредственно.
Местные коллективы, находясь в особо благоприятном
положении для того, чтобы способствовать развертыванию
новых видов деятельности и созданию новых служб, могли
бы взять на себя задачу предоставления рабочих мест,
выполняемую администрацией, и в дальнейшем увеличить
их число. Это прежде всего относится к тем сферам,
которые принято именовать службой обеспечения отдыха и
развлечений.
Наконец, технологическая революция, обусловленная
появлением новых средств коммуникации, приближает
спрос к предложению — сокращает то время, которое
необходимо для взаимной информации, усиливает поиск
взаимоприемлемых решений. Такое воздействие
раскрывает перспективу для гибких, быстрых и ответственных
начинаний. Оно по самой своей природе предполагает
213
творческий подход и, следовательно, приносит
возможность накопления богатства всему обществу.
К этому нужно добавить тот факт, что новые
технологии, как правило, в большей степени, нежели старые,
содействуют развитию разнообразных видов производства,
применению скользящих графиков труда и работе с
неполным рабочим днем.
У меня такое ощущение, что мы находимся на этапе,
который я назвал бы «периодом прорастания». Привычки,
к которым мы вскоре приучимся, уже обозначились в
форме широких слияний и передвижек. Близится расцвет.
Нужны лишь толчок и понимание реальности для того,
чтобы пока еще одиночные явления получили
повсеместное распространение. То, чему учит нас вековая мудрость
народов — «тот, кто ничего не делает, не имеет ничего», —
относится теперь не к отдельным людям и случайным
ситуациям, эта мысль зовет каждого принять участие в
большом совместном начинании.
Изменения в умонастроениях происходят быстрее, чем
их замечают, и я убежден, что их еще больше ускорит
решительная и гласная установка на интеллектуальные
способности людей, а она сейчас нужна нам как никогда.
Однако, побуждая каждого идти на большой риск (а
это единственный способ обрести подлинную
безопасность), мы не должны забывать, что не всякий смелый
шаг приносит успех, что у некоторых людей жизненные
силы уже подорваны, что их достоинству нанесен ущерб,
но при подведении итогов социального развития нельзя
допускать, чтобы их окончательно записали в графу
«потерь и приобретений». Отсюда вытекает, что третьей
частью Хартии занятости должна быть активная
солидарность.
У джунглей свой закон: наиболее слабый становится
жертвой сильного. Классический экономический
либерализм практически не знал иного закона. Нынешний
либерализм провозглашает свою щедрость, и нет оснований
ставить его искренность под сомнение. Во имя такого
либерализма вся свобода действий предоставляется наиболее
преуспевающим, ничто не должно мешать их
продвижению, стеснять их динамизм. Взамен от них требуют
своего рода социальных взносов, с помощью которых они
обеспечивают потерпевшим крах нечто вроде финансового
спасательного плота — их не заставляют грести, а
оставляют плыть по течению. Вместе с тем в таких условиях от
них ждут прежде всего, что они будут давать возможность
214
преуспевающим одерживать новые победы. Какое имеет
значение, что в таком случае преуспевших становится все
меньше: они действуют столь эффективно, что
обеспечивают всем выживание и богатство немногим. Чего еще
больше требовать?
Нет ничего карикатурного в этом описании одной из
форм экономической евгеники. Нужно ли далеко смотреть,
чтобы обнаружить ее присутствие? Ее потенциальными
сторонниками являются некоторые министры во Франции,
она проявила себя в тэтчеризме в Великобритании.
Есть ли надобность уточнять, что я не разделяю
данную концепцию? Я отвергаю ее не только по моральным
соображениям, хотя и их было бы вполне достаточно, но
прежде всего потому, что она социально опасна и
экономически абсурдна.
Социально опасна она потому, что допускать
одновременное существование Франции преуспевающей и
Франции проигрывающей и помышлять об их сближении —
значит непоправимо рвать социальную ткань, соглашаться
с издержками, за которые придется расплачиваться
отсутствием безопасности, нарастанием у людей обид,
насилием. Она бессмысленна с экономической точки зрения, ибо
было бы ошибкой обеднять нацию, отбрасывая на обочину
жизни навыки и опыт, трудовые силы и жизненную
активность тех, кто оказался вне рамок деловой
активности.
Только новая концепция солидарности может дать
конструктивный ответ на эти проблемы.
Цель здесь проста: никто не должен быть предоставлен
своей судьбе на обочине дороги; временное бездействие
не должно приводить к такой ситуации, когда отсутствие
работы превращается в постоянный удел человека, когда
потеря работы или трудности с отысканием ее становятся
билетом в мир отчаяния.
Ясно, что в этой области особые усилия следует
приложить в интересах трех категорий, которые более других
подвергаются такой опасности: молодежи, не имеющей
квалификации, женщин, которые поступают или
возвращаются на работу и которым зачастую предлагают
должности, далеко не соответствующие уровню их образования,
и людей, длительное время находящихся без работы и
сталкивающихся с аналогичными трудностями.
Вот что можно сказать относительно цели. Каковы
же способы ее достижения? Помимо инициативы
отдельных людей, которую они в состоянии предпринять само-
215
стоятельно и которую, как я сказал, нужно всячески
поощрять, они заключаются в проведении политики
постепенной интеграции или реинтеграции людей наемного труда
или, за неимением лучшего, в использовании периодов
их вынужденной безработицы для участия либо в
программах профессиональной подготовки, либо в общественно
полезных работах.
Пришло время понять, что между работой и
безработицей в том виде, в каком они нам известны, — иначе говоря,
когда и работа, и отсутствие работы распространяются на
полный рабочий день, — существует немало
промежуточных вариантов. Работа неполный рабочий день, по
трудовым соглашениям на определенный срок,
профессиональная подготовка попеременно в специальных центрах и
на предприятиях не представляют собой, как раньше
позволяли себе утверждать по незнанию, злостных форм
капиталистической эксплуатации, а являются скорее
инструментом постепенной реинтеграции рабочей силы в
производство, что при невозможности немедленной интеграции
бесспорно более предпочтительно, нежели полное
отчуждение от трудового процесса.
Я уже затрагивал вопрос о профессиональной
подготовке и еще вернусь к нему.
Что же касается общественно полезных работ, то в
этой сфере имеются немалые потребности, которые
должны быть удовлетворены, но не удовлетворяются за счет
имеющейся рабочей силы: развертывание системы
учреждений, поощряющих создание новых предприятий или
активизацию инициативы на местах; техническое
обеспечение деятельности по реинтеграции безработных; увеличение
средств, предоставляемых в распоряжение добровольных
сотрудников различных ассоциаций, коллективов, школ и
т. д. Люди, вышедшие на пенсию до соответствующего
возрастного срока, и безработные обладают компетентностью,
отказ от использования которой наносит ущерб всем, тем
более что ассигнование средств из фондов страхования на
случай безработицы на реинтеграцию рабочей силы быстро
дало бы ощутимую экономию.
Государство, естественно, не должно стоять в стороне.
Ему надлежит только при наличии потребностей и в их
пределах соответствующим образом перестроить
законодательный и налоговый механизм создания временных
рабочих мест. Оно должно постоянно ориентировать
социальных партнеров и (в случае необходимости, когда они сами
не смогут оговориться) выступать в качестве арбитра в
216
конфликтах между ними. Наконец, оно обязано
установить гарантированный социальный минимум (см. статью
«Безработные»).
Именно существование такого минимума служит мерой
стремления к солидарности. Защита отдельных людей
содействует сплочению общества, и она может быть налажена
без наращивания бюрократического аппарата: службы
социальной помощи местных коллективов лучше, чем кто-
либо другой, обеспечат функционирование
соответствующих структур.
Предоставление помощи нужно поставить в
зависимость от поведения тех, кто на нее претендует: для ее
получения потребуется согласие участвовать в одном из
видов деятельности, которые я только что
охарактеризовал, то есть в прохождении подготовки, в общественно
полезных работах или в чем-нибудь ином.
Подобная политика обойдется недешево, но я мог бы
без труда доказать, что стоимость ее относительна.
Достаточно сопоставить ее со стоимостью атомной
подводной лодки, с поступлениями от ранее действовавшего
налога на крупные состояния, с суммой потерь,
регистрируемых в черный день на Парижской бирже. Все это было
бы справедливо. Тем не менее гарантированный
социальный минимум обходится очень дорого, и было бы нечестно
это скрывать.
Если будет принято решение об установлении
минимума, оно не должно быть вырвано путем приукрашивания
ситуации или в обстановке эйфории, наступающей после
выборов. О согласии, полученном таким образом, то есть
силой, очень быстро станут сожалеть; оно спровоцирует
досаду, упреки, обвинения.
Перед французами и француженками надо ясно
поставить вопрос: готовы ли они во имя солидарности и при
перспективе улучшений, которые может принести эта
реформа, пойти на необходимые жертвы, не отказываться
оплатить их, если нужная сумма будет соответствовать
ранее объявленной?
Только при таких условиях выбор в пользу
гарантированного социального минимума приобретет значение и
станет действенным.
Борьба за обеспечение занятости потребует еще
многого другого. Ведь речь идет о гигантской битве, успешный
исход которой зависит от тысяч микрорешений, от
принятия своевременных инициатив, от разумного
использования возможностей. Это маневренное сражение, в котором
217
мелкие подразделения добиваются большего, нежели
крупные соединения, и в котором административные органы
выполняют роль саперных частей, устраняющих
препятствия и осуществляющих тыловое обеспечение.
Такая битва требует тактической гибкости на всех
этапах, но ее нельзя начинать, не выработав общей
стратегической линии. Я изложил в самом схематичном виде свою
стратегию.
Здравоохранение. То, что должно было бы быть
источником безграничной радости, становится причиной
растущего беспокойства. Улучшение медицинского
обслуживания позволило увеличить продолжительность жизни
женщин и мужчин. Они живут лучше и дольше, и эти
результаты могут служить мерилом прогресса.
Но ныне расходы на здравоохранение так отягощают
экономику наших стран, что подрывают динамизм ее
развития и представляют собой столь трудно переносимое
бремя, что еще немного — и мы будем вправе задать
себе вопрос: к чему жить дольше и сохранять физическое
здоровье, если этим никак нельзя воспользоваться?
Чтобы не допустить такую ситуацию и предотвратить
ее, нужно как можно скорее начать, если можно так
сказать, «лечить» здравоохранение, следить за его
собственным здоровьем.
А для начала следует поставить диагноз.
Причин роста расходов на здравоохранение немало,
порой они приобретают неожиданный характер, бывают
свойственны то всем западным странам, то одной лишь
Франции.
Общие причины заключаются прежде всего в
возросшем спросе на медицинскую помощь, и нужно иметь
мужество сказать об этом с хладнокровием клинициста.
Во-первых, население стареет и пожилым людям,
естественно, требуется почти вдвое больше медицинской
помощи по сравнению со средним показателем. Во-вторых,
болезни, которые некогда влекли немедленную смерть,
сегодня поддаются лечению, но на это требуется много
времени и средств. В-третьих, современная жизнь
протекает в патогенных условиях (дорожные происшествия,
изменение режима питания, тяжелые условия труда и т.д.).
В-четвертых, люди меньше терпят боль и дискомфорт.
В-пятых, наконец, медицина занимается теперь многими
социальными и психологическими проблемами, которые
218
прежде не решались или решались иначе (приюты для
престарелых, лечение маниакальных состояний,
токсикомании, алкоголизма, семейных и даже сексуальных
затруднений...).
Но значительный рост расходов на здравоохранение
вызван не только тем, что к нему предъявляются новые
требования, но и тем, что сама медицина предлагает, в
частности растущей ролью больничных учреждений. А они
по различным причинам обходятся дорого (см. статью
«Больницы»).
Во-первых, до 50-х годов многими лечебными центрами
ведали благотворительные учреждения, причем персонал
получал лишь символическое вознаграждение и не
пользовался социальным обеспечением, теперь же на его место
пришли платные работники. Во-вторых, зарплата этих
работников росла быстрее, чем общий индекс цен, либо
потому, что они до той поры получали низкую зарплату, либо
потому, что нужно было поднять престижность их
профессии. В-третьих, общая продолжительность рабочего
времени сократилась и в здравоохранении. В-четвертых, научно-
технический прогресс потребовал не только приобретения
весьма дорогостоящего оборудования, но и привлечения
высококвалифицированного персонала для его
обслуживания. В-пятых, необходимая модернизация оборудования
еще более увеличивает расходы.
Таким образом, и предложение, и спрос имели
одинаковые последствия — увеличение расходов на
медицинскую помощь, и в этом отношении Франция на данный
момент не отличается от других подобных ей стран. Но у
нас к этому добавились три специфических момента.
С одной стороны, значительно увеличилось число
практикующих врачей. В результате стало больше людей,
пользующихся больницами, вместе с тем увеличилось
количество рецептов, которые выписывают врачи, и,
следовательно, возросли расходы. Что касается врачей,
практикующих в городе, то масштабы терапевтической помощи
остались в основном на прежнем уровне. Зато было
отмечено, что всякий раз, когда открывается новый кабинет врача-
специалиста, число посещений и врачебных предписаний
возрастает.
Во-вторых, расширение системы страхования по
болезни позволило обеспечить всему населению подлинное
право на медицинскую помощь. Важнейшим достижением
социального прогресса было увеличение с 29 миллионов в
1955 году до 53 миллионов в настоящее время людей,
219
пользующихся этим обеспечением. Не удивительно, что
такой процесс ведет к значительному расширению
медицинской помощи, которое трудно поддается оценке.
Наконец, еще одна специфическая для Франции черта
заключается в том, что способ оплаты расходов на
медицинскую помощь на протяжении весьма длительного
времени по самой своей структуре способствовал инфляции.
Связывая объем средств, предоставляемых врачам и
медицинским учреждениям, с объемом их деятельности,
отдавая предпочтение количественным характеристикам
врачебной деятельности, а не клиническим показателям,
существующая система приводила к тому, что все были по
той или иной причине — и причине уважительной —
заинтересованы в увеличении расходов (врачи — на гонорары,
руководители медицинских учреждений — на стоимость
одного дня лечения в стационаре, персонал медицинских
учреждений — на расширение штатов и улучшение
условий труда, депутаты органов местного
самоуправления — на создание рабочих мест...).
Если считать данный диагноз правильным, то можно
будет рассеять некоторые иллюзии и в то же время
определить возможные пути улучшения ситуации.
Если говорить о беспочвенных надеждах, то их
связывали чаще всего с профилактикой заболеваний и научно-
техническим прогрессом.
Никто не сомневается в том, что профилактика —
прекрасное дело. Ее, разумеется, надо поощрять. Но
другое дело — ожидать, что она даст уменьшение расходов.
Действительно, в краткосрочной перспективе все, что
предупреждает заболевание, способствует прежде всего —
и именно в этом привлекательность этого метода — увели-
чению продолжительности жизни. Поэтому профилактика
ведет к старению населения, что, в свою очередь,
порождает рост числа так называемых возрастных заболеваний
(рака, сердечно-сосудистых болезней и т.д.), которые
медицина еще плохо лечит, но при которых требуются весьма
высокие расходы. Таким образом, профилактика не
решает, а лишь переводит в иную плоскость проблему расходов.
Что касается научно-технического прогресса, то, в
отличие от других областей, в медицине он не влечет за
собой замену человека машиной, что сократило бы
расходы на оплату труда. Напротив, в медицине прогресс
добавляет к труду человека работу машины. Больница прежде
была предприятием, где использовалась главным образом
рабочая сила, теперь же она стала предприятием, нужда-
220
ющимся и в капитале, и в рабочей силе. Более того. С
одной стороны, сложное медицинское оборудование требует
от рабочей силы все более высокой квалификации, с
другой — технические нововведения еще больше увеличивают
спрос на медицинскую помощь.
Поэтому из сложившейся ситуации надо искать иной
выход. Отмечу тут же, что некоторые пути надо
решительным образом отвергнуть, а именно те, которые прямо или
косвенно ставят под вопрос право каждого человека на
медицинскую помощь.
Подлинный выход из сложившегося положения —
только в воздействии на сами расходы как таковые. Как
и в отношении почти всех других проблем, здесь не
существует панацеи, решение может принести целый
комплекс последовательных мероприятий и акций.
Первое из них — оценка обоснованности врачебных
предписаний. Каждый человек имеет право на лечение,
но не на всякое лечение, а только на то, которое ему
действительно необходимо, может дать результаты и будет
ему оказано за самую низкую плату. Сейчас не проводится
никакой проверки по этим трем критериям. Проводить
такую проверку должны врачи. Но они могут взять на себя
эту задачу только при обеспечении необходимых условий.
Методы, позволяющие установить связь между
потребностью в лечении (патологией) и способом ее
удовлетворения (лечением и его последствиями), существуют. Нужно
лишь систематически использовать их, с тем чтобы
покончить с заслуживающим осуждения положением, когда из
двух больниц, получающих сходные результаты, одна
добивается этого за счет средств почти вдвое больших, чем
другая.
Именно с этой целью левые и осуществили реформу, в
соответствии с которой прежняя система выделения
средств каждому медицинскому учреждению,
основывавшаяся на стоимости одного дня лечения, заменяется
общей дотацией. Но нужно еще реализовать то, что пока
воспринимается как эксперимент.
Второй вид мер, вытекающий из первого, будет
направлен на распространение новых форм лечения,
например дневной госпитализации, диализа на дому. Главным
препятствием здесь является ведомственный подход со
стороны административных или финансовых органов. В
самом деле, специалисты отметили, что в большинстве
случаев лечение и расходы на него зависят не от
заболевания, а от первоначального врачебного предписания или
221
же от того, в какое медицинское учреждение обратился
пациент.
Наконец, некоторые расходы на здравоохранение
вообще не носят обязательного характера, ибо зависят от
ответственного поведения каждого: можно и должно
сократить число дорожных происшествий, потребление
алкоголя и табака. А предупредить последнее можно путем
исключения этих двух товаров из индекса
установленных цен.
Но даже если предположить, что все эти мероприятия
будут осуществлены, сохраняется немалый риск, что они
не дадут результатов. Поэтому я считаю неизбежным и
к тому же желательным постепенное осуществление
новой формы солидарности. Просто поделить материальные
средства будет уже недостаточно. Потребуется еще
правильное распределение времени. Часть имеющихся средств
должна будет направляться на уход за престарелыми,
больными, инвалидами и страдающими психическими
заболеваниями.
Нам нужно изыскать возможность найти тех, кто
решил посвятить себя уходу за членами своей семьи или
своего коллектива, нуждающимися в поддержке; она не
должна выражаться только в оказании медицинской
помощи, для этого потребуется выделять дополнительное
время и проявлять душевную теплоту. Именно этого мы не
учитывали, когда пытались за счет коллективной
солидарности получить для себя своего рода право на
индивидуальный эгоизм.
Один из ответственных работников СССР заявил: «Мы
констатировали, что мать достигает наибольших
результатов при гораздо меньших затратах, нежели воспитатель,
которому платит государство». Не доходя до такого
цинизма, мы должны отметить, что прямая солидарность —
солидарность человека с человеком — должна вновь
обрести свои права.
Идеи. Я больше борюсь с их помощью, чем за них.
Продукт работы человеческого мозга, они представляют
собой интеллектуальное отражение убеждений, источник
которых находится в другой области — морали и чувств.
Вначале это нечто вроде верования, которое лишь позднее
облекается в форму идеи. Не могу объяснить, почему я
привержен гуманизму, справедливости и свободе, но знаю,
как, будучи приверженным этим ценностям, поставить им
222
на службу свои воззрения. Если на первых порах они
были только импульсами, потом они станут идеями.
Случается, что идея достаточна сама по себе. Так
бывает, когда становится ясно, что свобода — поистине
действенная модель развития. Такая точка зрения приводит
меня в восхищение, но меня это не удовлетворяет. Ведь
поставить на первое место принцип эффективности —
значит быть готовым отказаться от одной идеи в пользу
другой, кажущейся более плодотворной, быть готовым
отказаться от свободы, если завтра более результативной
окажется другая модель.
Впрочем, именно здесь кроется причина, по которой я
всегда с некоторой опаской смотрю на тех, кто
приверженность к определенным ценностям основывает только на
уме, холодных, бесстрастных рассуждениях, способных
сегодня привести к одной позиции, а завтра к другой.
Следовательно, коль скоро идея прежде всего отражает
чувства, она пронизывает все в человеке. Но высказать
идею — уже значит попасть под подозрение, что ты
пропагандируешь какую-то идеологию, а там уже недалеко и до
обвинений в догматизме.
Поэтому нужно четко обозначить границы. Можно
соглашаться или не соглашаться называть идеологией любую
совокупность идей, но возражать по существу или по
содержанию лишь против тех из них, что представляются
нам неприемлемыми. Однако дело уже проиграно — под
термином «идеология» общественное мнение понимает
ныне совокупность идей, считающихся приведенными в
какую-то систему и по своей сути нереальных. С этим
нужно покончить. Идеи — да; идеология — ответ смотрите
ниже.
Идеология. Согласно энциклопедическому словарю
«Пти Ларусс», это «совокупность идей, мнений,
образующих доктрину». В обиходном языке под идеологией
понимается разработанная система идей, претендующая на
статус философии мира и жизни. На протяжении истории
человечества идеологические установки, воплощенные в
политические программы, приносили ему огромный вред
как из-за фанатизма, обусловленного всеобъемлющим
характером этих установок, так и из-за авторитаризма,
порождавшегося превращением идеологии в систему и
подталкивавшего к подавлению любого противодействия
людей или реальных обстоятельств. Идеология либо гене-
223
рирует насилие потому, что призывает к нему (Гитлер
или Хомейни), либо приемлет его как средство (Сталин).
В наши дни политическая программа, если она
претендует на честность, должна вскрывать суть идеологий.
Идеологии, как мне представляется, приносят вред
потому, что отказываются осудить насилие над людьми.
Арийская раса должна была обеспечить мир во всем мире,
установив свое господство над ним. Коммунизму
надлежало обеспечить всеобщий мир путем ликвидации классов.
Ясно, что шиитский ислам Хомейни считает себя
способным установить мир под знаменем аллаха, как только
будут изгнаны неверные и дьяволы. Идеологии, которые не
ставят перед собой такие далеко идущие цели, влекут за
собой меньше ужасов, однако и в этом случае они опасны,
хотя и в меньшей степени.
Исполненные оптимизма и построенные на
мистификациях, идеологии ставят своей задачей перекроить историю
реальных людей по меркам мифа о человеке, рисующего
его таким, каким он выглядит в их постулатах.
Однако в мире нет ничего такого, что подтверждало
бы наличие естественной гармонии ни между отдельными
людьми, ни между государствами. Естественные
отношения — это отношения силы, стихийно возникающие
взаимные связи — это связи господства и подчинения.
Приходится признать что свобода одного плохо
совмещается со свободой другого.
Человек всегда умудрялся хитрить с насилием, и хуже
всего удается обмануть насилие, отрицая его, ибо такой
подход сам по себе порождает насилие. Все попытки
с помощью искажения истории доказать приверженность
человека идеалам завершались человеческими жертвами.
Все идеологии, которые ставят себе в заслугу способность
претворять в жизнь мечты, приводили к кровопролитию.
Либерализм повинен в этом, как и другие идеологические
течения, достаточно вспомнить Европу XIX века или
современную Латинскую Америку. Внутренняя логика
отказа осудить насилие на деле строится на поисках
виновного, на которого можно взвалить ответственность за
неизбежную неудачу. Этот виновный — революционер,
контрреволюционер, система... — изображается как
олицетворение зла.
Печальных примеров тому предостаточно, чтобы
перестать строить иллюзии.
Впрочем, общественное мнение сегодня, как кажется,
в значительно большей степени избавилось от них, нежели
224
многие составители программ: голосование на выборах
явно свидетельствует о разрыве между идеологией и
действительностью.
Допускать насилие человека над человеком — значит
обеспечить себя средствами, при помощи которых можно
уменьшить в обществе число людей, неспособных к
совместной жизни.
Человек может проявлять альтруизм и братские
чувства при условии, что будут разработаны правила и созданы
структуры, позволяющие защитить его от всех форм
угнетения, сделать процветание одних совместимым с
процветанием других.
Уважение к человеку предполагает, что будут признаны
пределы его возможностей. Переоценка их свидетельствует
о презрении к нему.
Разумеется, человеку нужна мечта, чтобы он
чувствовал себя увереннее в жизни. Так, народы нуждаются в
мечте, чтобы сохранить свою сплоченность. Однако при
построении общества полет мечты должен быть чем-то
уравновешен, чтобы не допустить воздействия того
разрушительного начала, которое неизбежно несет в себе
всякий идеал.
Человек стремится к свободе, но эта свобода
достижима только в определенных рамках. Чтобы свобода
воспринималась именно как свобода, она должна осуществляться
в известных границах, иначе она превратится в хаос и
анархию, восторжествует закон силы.
Либерализм и коммунизм основываются на одном и том
же постулате. И тот и другой (один — смутно, другой —
открыто) опираются в своей идеологии на учение
исторического материализма. И тот и другой сеют иллюзии,
что свобода является функцией производственных
отношений.
Возлагать на частную собственность ответственность за
насилие — значит путать причину и следствие. Частная
собственность — мощное оружие насилия, его рычаг, но не
лервоисточник. Вследствие аналогичного смешения
понятий на планирование возлагают вину за ослабление духа
солидарности на том основании, что при планировании
усиливается эгоизм отдельных людей, которым приходится
бороться с организациями, подавляющими достоинство
человека. Тогда как именно игнорирование такого
фактора, как свойственная человеку склонность к насилию,
толкает систему к авторитарности во имя усовершенствования
людей, что на деле оказывается недостижимым.
225
Вывод ясен: трудности жизни объясняются не
недостатками собственности. Организация общества будет тем
меньше связана с угнетением, чем меньше она будет
пытаться переделать человека в соответствии с
мифическими проектами, а будет принимать его таким, как он
есть, и побуждать уважать себе подобных.
Избирательная система. Любая отставка — страдание.
И я также испытываю душевную боль, оставляя
французское сельское хозяйство, которому целиком посвящал
себя на протяжении двух лет, и эта боль столь же
велика, сколь велик был энтузиазм, с которым я
выполнял свои задачи. Два года модернизации сельского
хозяйства, два года без крупных социальных конфликтов, два
года, отмеченные даже значительными успехами. Острота
нынешней ситуации не позволит объективно подвести
итоги, но я спокойно жду той оценки, которая будет вынесена
через несколько лет моей деятельности в секторе
экономики, который по-прежнему очень близок моему сердцу.
Впрочем, я замечаю, что те же самые люди, которые еще
две недели назад критиковали мою работу, теперь
возмущаются тем, что я оставил свой пост.
Неподходящий момент, говорят одни. Другие
прибегают к более обидным формулировкам, не отдавая себе
отчета в том, что подобное решение может быть продиктовано
голосом совести. Как будто бывает подходящий момент
для ухода в отставку.
Логика людей, подвергающих ныне меня критике,
сводится к таким рассуждениям: по мнению одних, нет
оснований для ухода в отставку, другие же полагают,
что я не имею на это права. Не стану оскорблять
министров мыслью о том, что они превращаются в
пленников. По счастью, наше правительство состоит из людей
свободных, свободных в том числе принимать решение
о выходе из состава кабинета. Кому нужно было бы их
участие в правительстве по принуждению?
У каждого человека бывают в жизни минуты, когда он
должен сделать выбор. Этот выбор может быть
продиктован соображениями эффективности деятельности,
склонностями, текущим моментом и многим другим. Но среди
побудительных причин есть одна, которая господствует
над остальными в такой степени, что принятое из-за нее
решение нельзя назвать выбором. Я имею в виду верность
принципам. Из принципа я всегда старался говорить
226
правду, из принципа я хочу и действовать в соответствии
с правдой.
Однако в политической жизни есть одно существенное
отличие: наблюдателей не интересует мысль, они пытаются
разгадать заднюю мысль. И вот кое-кто пытается найти
прошлогодний снег или, скорее, 1988 год в 1985-м. И мне
приписывают самые черные замыслы, самые заумные
планы, причем их изображают как обреченные на провал, а
это превращает политического деятеля, каковым я
являюсь, в предателя и к тому же в дурака. Дает ли мое
прошлое основание для таких оценок — судить об этом
будут французы.
Истина куда проще. Она заключается в том, что, по
моему убеждению, для достижения законных целей
применяют негодные средства.
Вполне законно стремление придать нашей системе
больше гибкости, нежели она допускает в настоящее
время, обеспечить выражение существующих в нашей стране
мнений во всем их многообразии и во всей сложности.
Но каждый сегодня знает, что мы переживаем время
глубоких перемен, о конкретных проявлениях которых я
довольно часто говорил уже давно, и посему нет
надобности возвращаться к этому сейчас. Франция стоит перед
одним из величайших вызовов истории, впрочем,
последняя никогда не скупилась на подобные вызовы. Я убежден,
что для ответа на нынешний вызов нашей стране при
всех обстоятельствах нужна твердость в проведении своей
политической линии. Этого может быть недостаточно,
но никто не усомнится в том, что это необходимо.
Следовательно, власть должна быть устойчивой, без
чего немыслима никакая эффективность в деятельности.
И если желательно — или, точнее, поскольку
желательно, — чтобы было преодолено слишком резкое расслоение
общества, делать это надо с полной ясностью. Никакая
реформа избирательной системы не властна изменить
расстановку сил. Поэтому лучше знать эти силы и стремиться
к компромиссу, чем запутывать дело или отрицать их
существование. Мы говорим «да» их сближению и «нет» —
их слиянию. Именно поэтому избранные средства
представляются мне непригодными.
Мажоритарная система слишком груба,
пропорциональная — слишком опасна.
Совершенно очевидно, что за нынешнюю
избирательную систему, хотя она и обеспечила модернизацию
государственных институтов Франции, пришлось заплатить
227
немалую цену. Она как бы конденсирует конфликты и
затемняет их смысл: дискуссии по поводу различных
взглядов больше не проводятся, оценивают не идеи, а тех, кто
их высказывает, политические деятели теперь —
единственные, кому запрещено выдвигать оригинальные
предложения; такие предложения принимаются в расчет только
в тех случаях, когда они исходят от деятелей,
считающихся нейтральными.
Поэтому включение в нынешнюю избирательную
систему элементов пропорциональной системы меня
привлекало. Иной характер носит намечаемая система; она вызы-
вет у меня серьезное опасение по трем основным
вопросам, что и побудило меня подать в оставку.
Прежде всего, решающий выбор больше не
принадлежит народу. Вместо конкретного человека, которому
избиратель хочет доверить право представлять его, будет
навязана кандидатура, определяемая очередностью в списке.
Что касается личных связей между избирателями и их
избранниками, то они будут прерваны или ослаблены из-за
отсутствия достаточно четких географических
ограничений. А главное, выбор между ясно сформулированными
политическими платформами будет подменен выбором
между позициями, которые кандидаты постараются
сделать возможно более расплывчатыми.
Добавлю, что такая система страшила бы меня меньше,
если бы у нас были иные партийные традиции, если бы они
больше походили на традиции, существующие в некоторых
зарубежных государствах. Но во Франции разве депутатов
будут выбирать те, кто голосует, или же — что более
вероятно — центральный аппарат крупных партий?
Во-вторых, следует опасаться широковещательных
предвыборных обязательств, открывающих дорогу для
всевозможных компромиссов после выборов. При
нынешней системе руководители оппозиций не имеют оснований
щадить крайне правых, которые (как эти руководители
надеются, и до сих пор им не приходится
разочаровываться) волей-неволей отдадут им голоса во втором туре.
Напротив, при пропорциональном голосовании председатель
Объединения в поддержку республики, например, будет
испытывать острую нужду в голосах сторонников
Национального фронта. Не логично ли предположить, что он
сумеет их привлечь только в том случае, если заимствует
у Национального фронта некоторые его тезисы и часть
его предвыборных программ? Кто, впрочем, может
гарантировать, что социалисты не будут вынуждены действо-
228
вать таким же образом в отношении коммунистов? В
результате то, что по логике вещей должно было бы
сближать, на деле может углубить разногласия, сделать
противостоящие силы еще более непримиримыми, поскольку
никто и никогда не захочет оставить свободным поле
деятельности для своего ближайшего соседа. Но зато
после выборов без всякой консультации с избирателями могут
быть заключены любые компромиссы между вчерашними
противниками, приходящими к соглашению только для
того, чтобы совместно управлять страной, из опасения
вообще лишиться власти, не имея при этом, по существу,
никакой, даже минимальной программы, кроме стремления
поймать своего оппонента на любой ошибке.
И наконец, в-третьих, — и это особенно важно — при
такой избирательной системе существует большой риск,
что исполнительная власть утратит стабильность, а это
нам нужно меньше всего. В самом деле, одно из двух: либо
реформа ничего не меняет и правые или левые будут
располагать абсолютным большинством — и тогда сохранится
биполярность, а именно этому нужно положить конец,
либо, напротив, большинство может быть только
коалиционным. В таком случае правительство будет обязано своим
существованием только поддерживающим его
парламентским группам, точнее — их руководителям, которые в
любой момент могут его свергнуть, а затем создать
новый кабинет на базе тех же сил, но с участием
нескольких новых деятелей. Этот сценарий хорошо известен, и
каков тогда будет авторитет премьер-министра? Таким
же, каким он был во времена, казалось, минувшие
навсегда, у Ланьеля, Кея, Мари и прочих. И все-таки надо
признать, что бороться с безработицей при помощи
еженедельных совещаний руководителей парламентских групп
невозможно.
А что же в таком случае станет с главой государства?
У него есть абсолютное оружие, использование которого,
а чаще всего просто угроза его использовать вынуждает
большинство держаться сплоченно, вести себя
дисциплинированно и сохранять устойчивость — это право роспуска
Национального собрания. Но именно здесь уязвимое место,
как о том свидетельствует пример Италии. При
пропорциональной системе роспуск парламента пугает только тех
кандидатов, чьи фамилии стоят в конце списка, то есть
тех, кто имеет наименьшее влияние. Остальным, а их куда
больше, роспуск обойдется лишь расходами еще на одну
избирательную кампанию, но никак не угрожает потерей
229
мест в парламенте, которые останутся за ними, потому
что избираются примерно одни и те же люди. Чего же
им тогда бояться? Уничтожьте этот меч, и Дамокл сможет
совершать ошибки, Национальное собрание — задавать
тон, министры — плясать.
Таковы мотивы, по которым я не могу одобрить
реформу, опасную, с моей точки зрения, для равновесия
государственных институтов и, следовательно, для общих
интересов Франции.
Поскольку естественно, что правительство должно быть
сплоченным, и поскольку я не мог поддержать данное
решение, я предпочел выйти в отставку. По этой и только
по этой причине.
Я допускаю, что мои доводы могут кого-то не убедить.
Я уважаю чужое мнение и жду от других, чтобы они
тоже уважали мое. Ни больше ни меньше.
Так я писал в газете «Монд» 5 января 1985 г. Теперь,
спустя 30 месяцев, я не изменил своего мнения и
подписываюсь под изложенным. И кто осудит меня?
Инвалиды с детства. В драматических ситуациях
нередко можно изыскать если не действенное лекарство, то по
крайней мере средство обеспечить улучшение. Даже в
особо тяжелых случаях можно создать условия для
интеграции инвалидов в общество. Считается, что это обойдется
дорого, но это будет дорого лишь с точки зрения
затраты времени, а его потребуется немало. Чтобы посвятить
себя этому делу, нужен душевный порыв, но зато какая
ждет награда!
Видеть, что инвалид с детства вновь живет в обществе
здоровых людей, что он занимается деятельностью, на
которую сам себя не считал способным, и обретает таким
путем достоинство, которое полагал утраченным, — такой
опыт у меня был, и он оказался успешным. Бывает так,
что инвалид наталкивается на абсурдные препятствия:
инвалиды первой группы, например, не могут выполнять
профессиональные функции, так как они сразу же теряют
часть своих прав на пособия, которые для них
необходимы. Они всегда знали, что от Куртелина до Кафки один
шаг. Но многие из них узнали также, что нет ничего
невозможного, если их собственная воля сливается с
солидарностью других.
230
Интеллект. Повседневная жизнь постоянно требует все
больше интеллектуальных затрат, чтобы понимать
иностранные языки, пользоваться системой «Минитель», уметь
обращаться с теми инструментами, которые предоставляет
в наше распоряжение технический прогресс.
Каждый день интеллектуальные затраты возрастают и
на работе: нужно иметь лучшую подготовку, чтобы труд
стал более производительным, чтобы привносить
собственную инициативу в выполнение задач, притом что труд
становится все менее и менее механическим.
Даже развлечения, например чтение или музыка,
больше не являются пассивными занятиями. Выяснилось
наконец, что одних мускулов недостаточно для занятий
спортом — как для физической разрядки, так и для
соревнований. Теперь мы встречаем спортсменов высокого класса,
каждое выступление которых показывает умение
пользоваться головой, без участия которой им бы не удавалось
добиваться таких выдающихся результатов.
Короче говоря, каков бы ни был род деятельности,
отныне всем приходится использовать свои умственные
способности.
Известно только одно исключение из этого правила —
политика. В этой области предпочитают обращаться с
гражданами, словно с десятилетними детьми, хотя право
голоса предоставляется только с 18 лет. Здесь как бы
отказывают в том, чего требуют во всех других
обстоятельствах. Под лозунгом «Голосуйте за меня, а я займусь всем
остальным» подписались бы многие руководители, которые
не решаются его прямо произнести из-за его грубой
откровенности.
Я не вижу никакого основания для того, чтобы
отстранять французов с их умом от государственных дел. И если
мои высказывания называют слишком сложными, я
отвечаю, что сложного в них слишком много только по
сравнению с расхожими выступлениями. И наши
соотечественники в состоянии их понять. А коль скоро, размышляя о
будущем, я делаю ставку на интеллект, то почему нельзя
рассчитывать на него во время предвыборных баталий?
Информация. Установление «контроля» над ней почти
превратилось у политических деятелей в навязчивую
идею. Они жалуются на то, что контроль носит
односторонний характер, что он осуществляется в интересах
противников. Дело доходит до того, что требования свободы
231
и объективности нередко вступают в противоречие друг
с другом. Признаюсь, меня эта проблема не особенно
волнует. Хотя во Франции плюрализм требует к себе
большого внимания, на мой взгляд, он отнюдь не ведет к
гибели. Что же касается надежды поставить под контроль
средства информации, то тот, кто ее питает, забывает,
какой вкус к независимости выработался у журналистов.
Причем журналисты и политики сходятся только в одном,
они делают одинаковую ошибку, переоценивая влияние
журналистов.
Я говорю и повторяю, что никогда никакая
информация не может представить плохую политику хорошей и
хорошую — плохой. Пусть журналисты делают свое дело,
а избиратели — свое. В рамках классического
соотношения — умения что-то делать и умения сообщать об
этом — я, ни минуты не колеблясь, продолжаю идти по
намеченному пути и стараюсь совершенствовать умение
делать, а на журналистов возлагаю умение сообщать и
чувствую себя при этом неплохо. Если я прав по
существу, то французы не ошибутся.
Кандидатура. Вопрос «зачем?» встает раньше вопроса
«как?». За 35 лет, в течение которых я уточнял, углублял,
проверял на практике свои идеи и в то же время бился за
них, у меня возникло двойное убеждение: тому, во что
я верю, принадлежит будущее; то, что я делаю, несет с
собой перемены. Будущее — на марше. Я стремлюсь
олицетворять его.
Это честолюбивое устремление существует во мне, но
оно меня не снедает. В нем есть отчасти гордость, но не
тщеславие.
Клиенты. Зачастую это люди, которыми пренебрегают
государственные службы, хотя эти службы создаются
именно для удовлетворения их требований.
Приходится долго стоять в очереди перед окошком,
прежде чем выясняется, что у вас собраны не все
документы, что не хватает какой-нибудь справки, о важности
которой вы узнаете только теперь, что на другой бумаге
нет нужной печати или что нужна не совсем такая бумага,
как та, которую вы только что с большим трудом
раздобыли. И в обычных-то условиях все это раздражает,
а что уж говорить о трудных ситуациях, например когда
232
дело касатся несчастного случая с тяжелыми
последствиями, смерти близкого родственника или о сложном
положении перед уходом на пенсию, когда личная драма
усугубляется отвратительными формальностями.
А между тем нельзя сказать, что не встречаются
компетентные и вежливые служащие. Все дело в том, что
в административных органах прием посетителей зачастую
считается наименее престижным, можно сказать, самым
второстепенным занятием, на которое выделяется
недостаточно служащих.
Я убежден, что даже без какого-либо увеличения числа
служащих, в большинстве случаев путем простой
перестановки кадров можно было бы значительно улучшить
порядок приема посетителей. Хорошо было бы также
упростить некоторые формальности. И почему бы не
установить премии за хорошую работу по обслуживанию
посетителей?
Если для предприятия клиент — король, почему бы ему
не быть королем для администрации.
Конституционный совет. Он опроверг все прогнозы.
Поначалу подозревали, что он скорее «оказывает услуги,
выносит решения». Поэтому Конституционному совету
понадобились многие годы, чтобы подтвердить то, что
отмечал еще Фукидид: всякая власть стремится к
собственным пределам. Это справедливо и для государственных
институтов, и для отдельных людей: в конце концов они
всегда полностью используют предоставленные им
возможности, правда, иногда в иных целях, чем те, которые
ставились перед ними вначале.
В результате продолжает сохраняться проверка
соответствия законов и конституции, настолько чуждая
французской правовой традиции, что даже сейчас, 15 лет
спустя после своего создания, совет все еще служит
предметом споров. Каждое решение Конституционного совета
дает повод для обсуждения его законности, неизменно
предпринимаемого под предлогом одного и того же мифа
о «правлении судей».
Однако здравый смысл подсказывает другое и помогает
дать ответ на некоторые вопросы.
Во-первых, проверка конституционности законов
необходима. Конечно, в этом есть нечто, идущее вразрез
с основополагающим принципом, согласно которому
общая воля суверенна; закон же есть выражение общей
233
воли, следовательно, закон должен быть суверенным и не
может подвергаться цензуре со стороны какого бы то ни
было органа и менее всего органа, который
комплектуется на сомнительных началах. Но рассуждать так —
значит забывать о двух моментах, которые подсказал
нам опыт. Первый из них заключается в том, что само
существование конституции, то есть высшего нормативного
акта, не имеет большого смысла, если ее соблюдение
не гарантировано; между тем одной самодисциплины
парламента недостаточно. Другой момент: закон в большей
степени стал выражением воли временного большинства,
нежели общей воли. Вот почему он больше не
заслуживает того уважения, с каким к нему относились раньше.
Закон по-прежнему обязателен для всех, но он может
претендовать на это лишь при условии, что в нем
соблюдены права всех, то есть права, предусмотренные
конституцией.
Во-вторых, Конституционный совет выполняет свою
функцию удовлетворительным для всех французов
образом. Мало какой институт получает столь
значительную поддержку. Нападать на совет стало правилом
и для правых, и для левых, но эта критика лишь
укрепляет его авторитет. Совет лучше, чем какой-либо другой
орган, подтверждает наличие равновесия во Франции, и
жители нашей страны делают из этого следующий вывод:
не так уж плохо, что политические деятели поочередно
то поносят, то восхваляют его. В подобных условиях,
мне представляется, нет смысла ставить вопрос о
ликвидации Конституционного совета (таково, может быть,
единственное логическое следствие сомнений по поводу
его законности) не только потому, что общественное
мнение не хочет этого, но и потому, что все демократии
прибегают ныне к такого рода контролю.
В-третьих, состав Конституционного совета скорее
говорит в его пользу. Возраст его членов таков, что они,
судя по всему, занимают свою последнюю официальную
должность. Поэтому их нельзя заманить чем бы то ни
было в обмен на возможное оказание услуг — это очень
важный момент: возраст порождает стремление к
независимости даже у тех, кому оно не было свойственно. Далее,
у большинства из них за плечами долгая политическая
карьера, что обеспечило им опыт, необходимый, чтобы
отличить возможное от безрассудного. Если они умеют
сочетать смелость с осторожностью, то они делают это почти
всегда сознательно.
234
Вот почему мне внушает опасения комплектование
Конституционного совета исключительно из юристов,
которые поседели в судейских мантиях и могут находить
удовольствие в бесплодных дискуссиях, вне всякой связи
с реальной политической ситуацией.
В-четвертых, три предшествующих соображения
отнюдь не предполагают, что Конституционный совет
следует поставить вне всякой критики. Некоторые из
принимаемых им решений порой кажутся мне спорными по
существу. Я объясняю это либо нежеланием вызвать
слишком большие волнения, либо отнюдь не бесспорным
выбором в пользу той или иной правовой нормы. И все же
я считаю, что прежде всего необходимо отказаться
именно от необоснованных обвинений, чтобы затем иметь
возможность выдвигать обоснованные. Как всякий
институт, Конституционный совет небезупречен. Важно
сосредоточить внимание только на содержании принимаемых им
решений, а в соответствующих случаях — на оговорках,
которые он делает, но не подвергать критике принцип
его существования, то есть поступать так же, как
поступают в отношении Кассационного суда или
Государственного совета.
При таких условиях пользу Конституционный совет
будет приносить еще большую, и я, подходя к
проблеме с прагматических позиций, продолжаю считать, что его
деятельность весьма значительна. Когда вводится контроль
такого типа, всегда начинают рассуждать о «правлении
судей». Такова судьба всех конституционных судов. Но я
считаю, что одно зло хуже другого, и предпочитаю миф о
«правлении судей» реальности «правления без судей».
Конституция. Совершенных конституций не бывает.
Есть конституции, которые действуют, и те, которые не
действуют.
Действует такая конституция, которая ставит
избирателя перед четким выбором и позволяет выборным лицам
управлять в хороших условиях. С точки зрения этих
критериев нет сомнения в том, что конституция Пятой
республики действует. Поэтому не следует постоянно
подвергать критике предусмотренные ею правила игры, нужно
уделять больше внимания их соблюдению. У нас есть дела
поважнее, чем мобилизация собственных сил и — что еще
хуже — междоусобная борьба по конституционному
вопросу.
235
Именно по этой причине я отвергаю идеи какого бы
то ни было радикального пересмотра нашей
конституции и допускаю внесение только частичных изменений
в нее, к тому же при определенных условиях.
К упомянутым идеям я отношу периодически
всплывающее на поверхность предложение перейти к
президентскому режиму, ликвидировав ответственность
правительства перед парламентом, лишив исполнительную
власть права распускать парламент. Здесь есть свои
преимущества: повышение роли парламента, четкое
разделение задач между исполнительной и законодательной
властью. Вместе с тем существуют иные способы достичь
тех же результатов, а указанный способ — наихудший.
В США такая система считается приемлемой по
меньшей мере по трем причинам (их нет во Франции): наличие
сильных противовесов властям, связанных, в частности,
с существованием объединенных в федерацию штатов;
отсутствие серьезных противоречий между демократами и
республиканцами, что позволяет избежать блокирования
системы; наконец, традиция, которая служит чем-то вроде
смазки для всех этих механизмов.
Очевидные факты подтверждают обоснованность этого
анализа и достаточно убедительно доказывают, что выбор
в пользу президентского режима был бы ошибкой: я не
могу считать случайным то обстоятельство, что он
хорошо функционирует только в Соединенных Штатах и
что все попытки заимствовать его всегда заканчивались
трагическими неудачами, особенно в Латинской
Америке.
Что касается других возможных изменений, то они
носят частичный характер, если, конечно, признать, что
в конечном счете современные парламентские режимы
очень сходны между собой и что, как я отмечаю в другрм
месте книги, полномочия соответствующих органов в
английской, германской, скандинавской и французской
системах, например, ближе друг к другу, чем это обычно
признается.
Я, естественно, не затрагиваю здесь глубоких перемен,
которые практика может внести в толкование конституции,
как это имеет место сейчас в связи с
«сосуществованием».
Проблема возникает из-за частичных изменений
(что отнюдь не однозначно поверхностным или
незначительным изменениям), которые требуют внесения
коррективов в правовые нормы.
236
Расширить возможность использования референдума,
сократить срок президентских полномочий (если
ограничиться этими двумя гипотезами, выдвигаемыми чаще
других) — вот вполне осуществимые идеи. В данном
случае не самое важное, ознаменуют ли они существенные
перемены. Это имеет тем меньшее значение, что
подобные оценки неточны. Мне вспоминается, как мы сами
назвали «реформочкой» поправку, согласно которой 60
депутатов или 60 сенаторов получили право обращаться с
запросом в Конституционный совет. Известно, что
произошло потом. Мы были неправы.
Самое важное — чтобы такие изменения не стали
поводом для политических раздоров. Соответствующие
акции нужно предпринимать лишь в том случае, если таких
изменений хотят даже не все, но все согласны с ними.
Конституция не может быть делом только определенного
большинства. Существует достаточно много вопросов,
из-за которых стоит спорить, и нет необходимости
добавлять к ним такие споры, без которых можно
обойтись. Доказательством ненужности споров по
конституционным вопросам является то, что в целом наши
институты успешно выдержали все испытания, которым
подвергла их история. Но в этой области более, чем в
какой-либо другой, уместно делать предложения. Лишь бы
их только не навязывали.
Конфлан-Сент-Онорин. Для меня Конфлан — прежде
всего место, где я могу вдохнуть свежий воздух, здесь
я всех знаю, здесь я погружаюсь в будничные проблемы,
здесь я реализую способности к созиданию, чего не
позволяет мне жизнь деятеля оппозиции. Оставить надолго
след в облике города, в образе жизни или
деятельности сограждан для меня скорее потребность, чем
политический расчет.
Конфлан-Сент-Онорин — средний город с 33 тысячами
жителей. Он скорее красив, этот зеленый островок;
привлекательность его связана с привычной и
успокоительной близостью водных артерий (город получил свое
название из-за местоположения у слияния рек Сены и Уазы).
Конфлан сохранил несколько провинциальную атмосферу.
Он вызывает в памяти полотна Сислея или Моне, когда
летом поднимающийся над деревьями с Сены туман
затушевывает все очертания.
237
В 1976 году в ситуации, о которой уже упоминал,
я с некоторым изумлением открыл в себе способность
мобилизовывать активность сотрудников местной
администрации. Это даже стало причиной тяжелой и
поучительной драмы, ибо самый старший из них Гастон Руссе
так пренебрегал усталостью, что умер от истощения спустя
день после первого заседания нашего муниципального
совета. Радость последних дней обернулась для нас горечью.
После моего избрания мэром 1977 год был годом
трудных проблем. Конфлан — старинная деревня — рос, не
ведая, что превратится в город. Уже на первых заседаниях
муниципального совета, при первых своих решениях, я по-
настоящему ощутил, что формирую новые права и
оказываю влияние на действительность. Но это вызывало и
известное беспокойство. Не много ли мы наобещали, сможем
ли мы сдержать свои обещания, оправдать надежды? И
особенно сумеем ли мы перейти от управления
муниципалитетом большой деревни к современному управлению
средним городом?
Спустя 10 лет я огладываю пройденный путь,
достигнутые перемены. На основе программы, которая была
достаточно реалистичной, чтобы ее можно было полностью
выполнить (что обеспечило нам переизбрание в первом
туре выборов 1983 г., когда многие социалисты потеряли
муниципалитеты), наши мечты постепенно вдохнули в
город жизнь и нашли свое воплощение в конкретных делах.
Конфлан для меня — это также моя «команда».
Верные, преданные друзья, которые не жалели ни времени,
ни труда, а это было необходимо, чтобы восполнить
отсутствие времени у мэра, вынужденного отвлекаться и на
другие дела. Коллектив женщин и мужчин, сумевших
создать четкую, сплоченную организацию, в которой, однако,
уважалась личность каждого. Группа, которую не
раскололи низкие побуждения и пустые споры. Это означало,
что эта «команда» дала мне уверенность, душевное
спокойствие. Но нужно отметить также динамизм и дух
инициативы, свойственные этим людям. Таким образом,
я получил подтверждение своей интуитивной веры,
глубокого убеждения в том, что в нашей стране достаточно
людей, способных на большие дела, если их найдут и
будут оказывать им доверие. Мне хотелось бы добавить,
что в нашу работу включались женщины, на первых
порах робкие, неуверенные в своих способностях,
стесняющиеся брать слово, а затем преобразившиеся в ходе
выполнения ответственных функций, обретая зрелость, рас-
238
крывавшиеся подчас неожиданно для самих себя. Менее
самонадеянные, нежели многие из мужчин, они
зарекомендовали себя умелыми и решительными работниками, если
не сказать больше.
Здесь не место составлять исчерпывающий список
достижений, ставших возможными благодаря налаживанию
подлинного диалога между муниципалитетом и
населением. Все же я приведу некоторые примеры, которыми
особенно горжусь.
Когда в 1982 году совместно с Французским
агентством по контролю за использованием энергии мы начали
осуществлять программу экономии энергии, это могло
вызвать скептическую реакцию. На практике каждый
третий житель Конфлана проделал работу, которая привела
к резкому снижению счетов государственной
электрической компании, а подача газа во все коммунальные
строения регулировалась компьютерами. В результате счета за
отопление в городе сократились вдвое. Очевидно, что для
платежного баланса Франции было бы выгодно, если бы
подобный опыт распространился по всей стране. Мы также
создали одну из первых местных служб по вопросам
занятости, которая ежегодно принимает около 900
молодых людей, дает им профессиональную ориентацию
и помогает пройти подготовку. Мы организовали на свои
собственные средства службу помощи на дому пожилым
людям. Ее серьезный успех свидетельствует о том, что
этот шаг отвечал реальным потребностям. Мы доказали,
что хорошо продуманный фестиваль может привлечь
в природную зону тысячи парижан. Мы также раньше
многих других показали, что «мини-ясли» зачастую более
удобны, нежели традиционные коллективные ясли. И в то
время, когда другие закрывают Дома молодежи и
культурные центры, мы разместили свой дом в замке, который
был реставрирован на собственные средства. Его успешная
деятельность во всех областях возместила все наши
усилия (под эгидой этого дома сотни представителей
молодежи Конфлана совершили в 1984 г. сказочное
путешествие в Пекин). Что касается культуры, то мы
резко увеличили посещаемость публичных библиотек; была
построена новая библиотека, полностью оснащенная
информационной техникой и постоянно открытая для всех;
ею сегодня пользуются свыше 7,5 тысяч человек (ранее
в библиотеке числилось 150 читателей), причем доступ
к библиотечным фондам облегчен и почти бесплатный.
Ввиду возросшего читательского спроса сейчас строит-
239
ся еще одна библиотека, которая будет в пять раз
больше.
Несомненно, все это потребовало расходов. Конечно,
я о них не забываю. Мы действительно повысили налоги,
пошли на увеличение задолженности муниципалитета.
Однако финансовые средства используются с большой
осмотрительностью, поэтому задолженность не превышает
среднего уровня, особенно если принять во внимание,
какие учреждения были у нас вначале. Такой результат
стал возможным лишь благодаря планированию на многие
годы вперед целевых задач при систематическом
использовании любой перспективы маневра. Жители Конфлана
не жалуются: на примере своей повседневной жизни они
видят, как расходуются поступления от налогов. Им
достаточно для этого пройти по городу, прибегнуть к
услугам муниципальных служб. Полагаю, не во многих
городах предоставляется столь много услуг за такую низкую
плату.
В конечном счете, если бы мне понадобилось
охарактеризовать одним словом особенность Конфлана и его
муниципального управления, я бы употребил термин
«открытость»: постоянный диалог со всеми, и особенно с
представителями оппозиции.
Но это открытость прежде всего по отношению к тем,
кого наше общество отбрасывает, как только они
выходят за пределы нормы, — к молодым безработным
или людям, находящимся на социальном обеспечении,
иммигрантам, престарелым, оказавшимся в трудном
положении, женщинам, подвергающимся побоям, или детям,
с которыми плохо обращаются (для них предназначен
приют, который предоставляет им кров, дает передышку),
наконец, инвалидам, для которых мы смогли построить
дом, органично вписавшийся в группу жилых зданий.
Здесь люди с высокой степенью инвалидности ведут
нормальный образ жизни и участвуют в общественных
мероприятиях квартала.
Из всего сказанного понятно, что управление
муниципалитетом Конфлана многому меня научило, дало
многое. Главный для меня урок: чем больше людям
доверяешь, тем они активнее. И я могу сказать, что
полученные нами хорошие результаты, успех предпринятых
нами подчас довольно смелых социальных экспериментов
были обеспечены тем, что каждому, кто занимался теми
или иными проблемами, были предоставлены возможности
проявить инициативу.
240
Культура. Идея, согласно которой культура может
зависеть от политики, порождена отнюдь не
представителями культуры.
Культура, если можно так сказать, — прежде всего
дело вкуса и, таким образом, зависит от взглядов
отдельных людей. Вмешательство государства, выходящее за
рамки охраны национального наследия, чревато
опасностью создания официального искусства или, наоборот,
появлением деятелей, занимающихся саморекламой,
причем никто не сможет обеспечить признание их
творчества.
Противоположная концепция исходит из того, что
открытия есть плод многообразия, что всякое творчество
изначально предполагает уважение к нему и должно по
мере возможности поощряться, что виднейшие деятели
культуры и искусства не всегда при жизни получали то
признание, которого заслуживал их гений, и что,
следовательно, лучше идти на риск, оказывая помощь, которой
могут воспользоваться и несколько посредственностей,
нежели оставлять без средств к существованию
какого-либо нового Моцарта или Ван Гога.
Другой подход связан лишь с охраной богатств,
унаследованных от прошлого. Государство должно
направить свои усилия прежде всего на то, чтобы уберечь их
и затем популяризировать и при помощи просвещения
сделать так, чтобы они не стали достоянием только
отдельных социальных категорий.
Таковы мнения, которые мне приходится слышать (и
которые мне предлагают высказывать). Ни одно из них
не устраивает меня полностью. Я нахожу здравые
аргументы в каждом из них, но не хочу придерживаться
одного из них и отвергать другие.
В самом деле, за понятием «культура» скрывается так
много, что мне трудно «выстроить» здесь какую-то
иерархию ценностей. Считается, что в интересах кандидата на
выборах демонстрировать вкусы, рассматривающиеся как
благородные или способные привлечь симпатии
избирателей. С этой точки зрения литература или рок-музыка
предпочтительнее, нежели джазовая музыка и социология.
И не имеет значения, что джаз и социология — тоже
составная часть культуры: в них не усматривают ни той
возвышенности, которая, как считается, присуща
художественной литературе, ни современности, которая
ассоциируется с индустрией грампластинок.
По этим причинам я выбрал две позиции. Первая
!/2 9—1048 241
из них состоит в том, что я отказываюсь выполнить
просьбу и рассказать о моих собственных вкусах. Это
мое частное дело. Я ценю их за их неоднородность.
Я не хочу выносить их на суд общественности из
опасения, что они будут неправильно поняты. Впрочем,
я не уверен, что можно передавать другим чувство
восторга перед тем, что восхищает прежде всего тебя
самого.
Вторая позиция обусловлена моим глубоким
отвращением ко всякой «официальной» культуре. Чтобы поощрять
творчество, но не направлять его, придавать ему динамизм,
но не подчинять его, государство должно делать выбор
с большой осмотрительностью. Верный путь к этому, на
мой взгляд, заключается в том, чтобы подходить к
проблеме с той стороны, которая мне понятна, а именно с
точки зрения экономической. Здесь я снова ощущаю твердую
почву под ногами и придерживаюсь одного убеждения:
в предстоящие десятилетия больше всего рабочих мест
будет создано в отраслях, примыкающих к сфере
культуры и информации. Именно здесь — ресурсы нашего
роста, и никто, в том числе и я сам, не имеет права
использовать их.
В таком случае оказание поддержки творчеству,
современному и унаследованному от прошлого, перестает
зависеть исключительно от эстетических предпочтений,
субъективных по самой своей природе. Предоставление
возможности пользоваться достижениями культуры всем
будет стимулировать экономику и отвечать принципам
демократии. Помощь основным отраслям индустрии
культуры будет равнозначна капиталовложениям в отрасли,
сулящие большие преимущества. Способствование
распространению влияния европейской культуры имеет двоякий
смысл: сохранение ее самобытности и использование ее
сокровищ.
Для этого нужны соответствующие политика и
средства.
В отношении политики можно сказать, что между
отказом в помощи и установлением системы
иждивенчества должно быть место разуму. Пусть государство
регулирует культурную деятельность, предоставляет шансы на
успех, но оно никогда не должно лишать общественность
права выносить свое окончательное суждение; ведь
средства на театры выделяются не для того, чтобы они
оставались пустыми.
Средства. Если я сочту желательной цифру 1 % госу-
242
дарственного бюджета, то не для того, чтобы подтвердить
мой собственный интерес к культуре — это мое личное
дело, я руководствуюсь заботой о проведении политики,
которая была бы благотворной для культуры и
эффективной в экономическом отношении.
«Сухо», — могут сказать мне. Я предпочитаю сухость
педантизму, ибо чувства, связанные с творчеством,
эстетические побуждения глубоко личные и непередаваемые.
Левые — правые. Что отличает их друг от друга по
существу, кроме этимологии этих слов? Вопрос этот
вполне уместен, и его ставят достаточно часто, он
возвращает нас к нашим сомнениям.
Произошло слишком много событий, наш путь был
отмечен появлением стольких личностей, столькими
смертями и бедами, чтобы имело смысл придерживаться
ритуальных деклараций и взаимных обвинений в
злонамеренных помыслах. В этих декларациях и обвинениях,
на мой взгляд, не меняется только одно — искренность.
И это меня возвращает к тому, с чего я начал: что же
помимо слов отличает нас друг от друга?
Неприятие рабства? Приверженность свободе,
демократии, республике? Действительно, те, кто дал жизнь этим
понятиям, принадлежали в свое время к левым. Но эти
понятия стали неделимым достоянием французов. И
левым делает честь то, что они утратили право собственности
на порожденное ими. И я не стану оскорблять людей,
которые по своему собственному выбору оказались среди
правых, утверждением, будто они не привержены всем
своим сердцем этому достоянию. К тому же, даже если
это и не имеет большого значения, я, по сути дела, в
равной степени остерегаюсь и крайне левых, и крайне
правых; мне трудно считать более безобидным сталиниста,
нежели фашиста.
Справедливость? Изображать ее достоянием левого
лагеря столь же верно, как утверждать, что правые
обладают монополией на нее. Прекраснодушие? Бывает
прекраснодушный либерализм, с которым нужно бороться,
потому что его экономическая доктрина губительна, и все
же к нему следует относиться с уважением по крайней
мере за то, что его сторонники проявляют заботу о тех,
кто терпит поражение в экономическом соревновании,
им же самим пропагандируемом.
Мораль? Очевидно, что можно принадлежать к правому
1/2 9** 243
лагерю и быть безупречным в моральном отношении.
Истина? Можно принадлежать к левому лагерю и быть
демагогом.
Все это—иконоборчество. И список, приведенный здесь,
далеко не полон. В чем же тогда дело? Ясно одно: вне
зависимости от того, что, на мой взгляд, представляет
социализм (об этом я скажу дальше), подлинная линия
водораздела, настоящий камень преткновения — в другой
плоскости.
Мы все осознаем, что в нашей цивилизации есть
нечто блистательное и в то же время хрупкое.
Блистательное — потому, что, несмотря на все несовершенство,
все трагедии, всю несправедливость, еще никогда так не
сливались воедино свобода, благосостояние и
защищенность — и все это в условиях необычайно богатой
культуры. Хрупкое — ибо это наследие находится под угрозой,
поскольку в любой момент может возродиться варварство.
Наша цивилизация нуждается в непрерывном уходе,
осуществляемом со светлым умом. И не только во имя
ее совершенствования как такового, но и ради того, чтобы
она могла выжить. Ведь тот, кто не движется вперед,
деградирует. Цивилизация не сможет сохранять себя, если
не будет продвигаться вперед, она защитит себя только
тогда, когда будет совершенствоваться.
И, по-моему, именно в вопросе о том, как следует
подходить к делу защиты и обогащения нашего наследия,
у нас существуют глубокие расхождения.
Эти расхождения касаются той ставки, которая
делается на человека или, точнее, на организацию общества,
создаваемого человеком.
Изначально спор шел вокруг утверждения, что человек
хорош по самой своей природе. XX век, когда были
побиты все исторические рекорды по части ужасов, привел
нас к более правильным оценкам. Но именно с глубин
ужаса становятся видны самые высокие добродетели —
мужество и преданность, равно как и самая напряженная
интеллектуальная работа. Достаточно вспомнить то место,
которое заняли в мировой литературе и общественной
этике советские диссиденты.
Человек — живое, несовершенное существо, способное
наносить чудовищное зло, вплоть до истребления себе
подобных в отличие от всех остальных представителей
животного мира. Но в то же время человек способен
пожертвовать всем, в том числе и собственной жизнью,
во имя высших интересов своих ближних.
244
На этой оценке и основывается ставка на веру в
способность человека совершенствоваться — при условии, что
ему будут даны шансы для этого и что именно в этом
заключается задача общества.
Организация общества принимает подчас формы,
усиливающие способность человека приносить зло (это
показали многие правые и левые диктатуры), в противовес
этому она может способствовать ограничению насилия
в обществе, продвижению общества вперед на основе
солидарности, благоприятствовать расцвету национальной
культуры.
Это — ставка на оптимистический подход к будущему,
и он обусловил, помимо прочего, утверждение прав
человека, введение республиканского всеобщего голосования
и обязательного школьного обучения. Все эти цели были
выдвинуты левыми.
Ведь левые характеризуются не только тем, что они
разделяют такой подход и осуществляют управление на
его основе, преследуя определенные конечные цели и
действуя в соответствии с определенными критериями.
Конечная цель — всеобщее развитие, которую можно
достигнуть не только действенной солидарностью всех
членов общества, предоставлением равных прав на
развитие каждому в отдельности. Иными словами, речь идет
о неприятии элитарности, нежелании считать неравенство,
обусловленное природой или социальным положением,
фактором, предопределяющим право человека на счастье
или обрекающим его быть несчастливым.
Правые утверждают, будто управление достоянием
нашей цивилизации уже в силу его ценности может быть
доверено только самым сведущим людям, тем, кто был
предназначен для этой роли самим своим
происхождением, образованием, культурным уровнем или богатством.
Левые в ответ на это утверждают, что, напротив, с точки
зрения морали и эффективности нужно возлагать эту
задачу на всех. По мнению левых, привилегии — только
козыри, они не дают никаких прав.
Критерием же является готовность внести
необходимые изменения в организацию общества, когда она не
отвечает или больше не отвечает конечным целям. Там,
где правые всегда предпочитают охранять установившийся
порядок или беспорядок, левый лагерь предпочитает
вносить перемены в существующие институты или социальные
отношения, а не сохранять несправедливость.
Исторически левые — партия движения. На это возразят, что не
245
бывает перемен без риска. Но еще больший риск в том,
чтобы ничего не делать, защищать имеющиеся структуры
и привилегии. Тут риск без шансов на успех.
Левые. С самого зарождения этих сил над ними
висит проклятье, которое я бы назвал «синдромом
высказываемых требований». Разумеется, считать себя левым
недостаточно, нужно, чтобы левые сами признали вас
своим, а поскольку они постоянно стремятся к научной
точности, нужно еще показать себя достаточно левым,
ибо людей недостаточно левых немедленно начинают
подозревать в том, что в один прекрасный день они могут
оказаться среди правых.
Тут-то неизбежно сказывается «синдром
высказываемых требований». Из-за него занимаемое каждым место
зависит не от того, что он сделал или что он может
сделать, не от реальных результатов его деятельности во
имя общего идеала, а только от того, с какой
настойчивостью человек высказывает требования.
Так, историческая неспособность французских маои-
стов или троцкистов добиться хоть чего-нибудь осязаемого
для тех, за кого, по их словам, они борются, никогда
не препятствовала тому, что их относили к крайне левым
на политической палитре Франции. Того, что они с
презрением отвергали всякий частичный прогресс и сумрачно
ожидали Великого заката, было достаточно, чтобы отвести
им это место.
Согласно тем же критериям, Французскую
коммунистическую партию традиционно размещают левее
Социалистической партии. Не потому, что она добивается более
значительных результатов, а по той причине, что
постоянно выдвигает более радикальные требования. И не имеет
значения, что зачастую это делается вопреки всякому
реалистическому смыслу, что действия сменявших друг
друга руководящих органов ФКП лишь способствовали
усилению власти правых: приговор вынесен — ФКП
находится левее ФСП.
Однако «синдром высказываемых требований» дает
о себе знать и в Социалистической партии. К счастью,
уже позади то время, когда тот, кто требовал, чтобы
гарантированный минимум заработной платы был увеличен
в несколько раз, считался «более левым», чем тот, кто
хотел его максимально поднять в пределах, не
допускающих такого усиления инфляции, которое немедленно
246
поглотило бы прибавку или даже фактически сократило бы
покупательную способность населения.
В этом нет ничего анекдотического. Достаточно
вспомнить, какую идеологическую чистоту, какую безупречную
диалектичность доводов демонстрировал Ги Молле, когда
в августе 1946 года убеждал своих товарищей, что стоит
левее Леона Блюма.
В конечном счете в том, что называют «культурой
управления», которой овладели социалисты, я усматриваю
прежде всего отход от «синдрома высказываемых
требований». Нельзя сказать, что уже наступило полное
выздоровление, но оно идет успешно.
Ложный ум, «Икс» был коммунистом и человеком
упорным. Он участвовал во всех боях, которые вела его
партия. Некоторые из них дали хорошие результаты.
Поначалу на робкие возражения против политики
сталинизма он отвечал ссылкой на необходимость соблюдать
систему приоритетов и возлагал ответственность за
недостатки коммунистической системы только на заговор
капиталистов и империалистов. Он говорил также об
искреннем стремлении исправить эти недостатки,
несмотря на имеющиеся трудности.
«Икс» больше не коммунист, или, точнее,
коммунист-догматик превратился в антикоммуниста, но не
утратил своего догматизма. Он по-прежнему ссылается на
иерархию приоритетов, усматривает в любой критике
западной системы безответственность, которая готовит
почву для сталинизма. «Икс» ссылается на свой опыт и
утверждает: «Вы можете мне верить, потому что я всегда
ошибался».
Сказанное об «Иксе», бывшем коммунисте, верно и для
«Игрека», у которого позади маоистское прошлое, и для
«Зета», который зарекомендовал себя поборником
экономического либерализма.
Убеждения в конечном счете значат меньше, чем то,
каким путем они были приобретены. Лично я предпочитаю
тех, у кого они ошибочны, но кто соглашается вести
вокруг них дискуссию, людям с правильными взглядами,
которые, однако, хотят лишь навязывать их: за их верой в
истину проглядывается костер для еретиков.
247
Мендес-Франс. Мне трудно понять, почему в 1954 году
я оказался сторонником Мендес-Франса, не будучи «мен-
десистом» по убеждениям. Вклад Пьера Мендес-Франса в
историю Франции неоценим. Возглавив правительство, он
вытащил Францию из привычной колеи, в которую, однако,
его противники не замедлили ее снова затолкать. Человек,
обладающий высочайшим моральным авторитетом, он был
живым воплощением четкости и ясности ума,
принципиальности и страстности в работе.
Но мне известно также, в чем его упрекают: «Менде-
сизм — это хорошо, но нереально, ведь Мендес-Франс был
досрочно отстранен от власти в 1955 году и уже никогда
больше не вернулся в правительство». Такой упрек
несправедлив, он не учитывает конкретных обстоятельств
и состояния государственных институтов.
Однако достоинства Мендес-Франса, его методы,
нежелание заниматься демагогией — а это было главной чертой
его политической деятельности — представляются мне
залогом его успеха. И то, что его концепция политики не
стала общепринятой, объясняется лишь ее недостаточной
последовательностью. Истина не только в моральной
позиции, но и в эффективности. А для этого нужно только
упорство.
Молодежь. Если что-то и вызывает у меня неприятие,
то это идея, будто к молодежи нужен особый подход. Чего
только я не наслышался в этой связи от моих близких,
которые с данными опросов общественного мнения в руках
пытаются убедить меня в необходимости обратиться к
молодежи со специальной программой.
И что же я должен в ней сказать? Что у молодежи
больше прав, чем у других? Что она образует
самостоятельное общество, которому нужно льстить, электорат,
который требует бережного обращения?
Я склонен полагать, что человеческое общество
преуспевает или терпит неудачу, не проводя такого рода
различий. Я имею склонность полагать, что молодежь не
сможет найти своего места в системе, в которой не
находят себе места другие. Я имею склонность полагать, что у
молодежи есть свои проблемы, но это те же проблемы, что
и у менее молодых.
Тревога за будущее, страх перед безработицей,
недостаточная профессиональная подготовка, городская
жизнь, уважение к культуре и индивидуальности — эти
248
вопросы касаются всех. Ясно, что для молодежи они
получают некоторую специфическую окраску. Это нужно
иметь в виду, и я отношусь к этому с вниманием. Но я не
верю, что ответы на такие вопросы должны быть
различными для разных категорий населения.
Не существует методов спасения для каждой из этих
категорий в отдельности. Спасение может быть только
общим. Вот почему я не хочу обижать молодежь
созданием программы, адресованной исключительно ей.
Уважение, которого молодежь заслуживает, выражается как раз
в том, чтобы с ней обращались как с полноправным
членом общества, чтобы больше слушать самих молодых
людей, нежели пытаться изложить им какую-то программу
действий.
У самой молодежи есть своя программа —
насыщенная, богатая по содержанию. Требование «не обижай
моего товарища», благотворительные столовые, школьное
движение, движения студентов и лицеистов — для меня все
это равнозначно антирасизму, душевной щедрости,
солидарности, мобилизованности. В битвах, которые мы
должны вести, битвах всего общества, мы можем рассчитывать
на эти качества, и то, что молодежь может нам дать в
этом плане, значительно важнее того, чем мы пытались бы
ее привлечь.
Мораль. То, что аморально, всегда в конечном счете
становится еще и неэффективным.
Наркомания. От привыкания до психоза — лишь один
шаг; делать его не следует. Борьба против наркомании
требует прежде всего, чтобы явление было оценено в своем
истинном значении, а это значение относительно.
Судя по всему, во Франции уровень наркомании
стабилизировался. На протяжении последних четырех лет по
150—200 человек погибают ежегодно от неумеренного
употребления наркотиков. В то же время происходит
около 10 тысяч самоубийств и 40 тысяч смертельных случаев,
прямо или косвенно вызванных алкоголем. К тому же
средний возраст токсикоманов перестал снижаться и
начал расти. Создается впечатление, что молодые люди
начали отказываться от наркотиков, тогда как потребление
алкоголя среди них резко увеличивается.
Следует, однако, сказать, что зависимость от наркоти-
10—1048 249
ков, которые, в отличие от алкоголя, стоят дорого и
добываются незаконным путем, усиливает неспокойную
обстановку в стране. Чтобы добыть свою дозу, наркоманы встают
на путь преступлений или начинают торговать наркотиками
в розницу.
Естественно, надо решительно преследовать торговцев
наркотиками, строго их наказывать. Но все же нужно
понимать, до каких пределов можно идти в этих
репрессивных мерах. Во-первых, я считаю, что они должны
применяться также к торговцам в розницу, которые
подстрекают наркомаков и зачастую содействуют тому, что
бывшие наркоманы возвращаются к пагубной привычке. Во-
вторых, на место крупных организаций, существовавших
в прошлом, пришли торговцы средней руки, их стало много
больше, и они не столь систематически занимаются своим
ремеслом, поэтому обезвредить их значительно труднее.
Следовательно, бороться только против торговли
наркотиками недостаточно, нужно вести борьбу и против тех, кто
старается их раздобыть. И в этом направлении, на мой
взгляд, надо приветствовать любое начинание. В этом
смысле нам указывают путь те предложения, с которыми
выступил Мишель Платини, и те, что поддерживает
министерство народного образования, а также пропаганда,
осуществляемая в кино и песнях.
Что же касается идеи отменить наказания за
употребление гашиша либо, напротив, обращаться с наркоманами как
с обычными преступниками, то я категорически против и
того, и другого...
Я против отмены наказания за употребление
слабодействующих наркотиков, потому что нужно сохранить
запрет, иначе появится опасность распространения более
сильно действующих средств, как это произошло в
Испании. Иначе говоря, не надо отказываться от применения
наказания, но надо сделать так, чтобы оно
соответствовало реальной серьезности преступления, и не прибегать к
тюремному заключению. Штраф в 1—2 тысячи франков,
то есть такой же, как для водителей, проехавших на
красный свет, будет поддерживать эффективность запрета, но
не выталкивать на обочину жизни людей, подвергшихся
наказанию.
В противовес этому рассчитывать только при помощи
принуждения обеспечить отказ от наркотиков по
собственной воле, усматривать в тюрьме лекарство от
сильнодействующих наркотиков предосудительно с точки зрения
морали, а с медицинской точки зрения бессмысленно. Г-жи Пе-
250
летье, Вей и Барзаш прекрасно это поняли, как и многие
другие. Надеюсь, что никто не возвратится к старым
воззрениям.
Национализация и денационализация. Первоначально
проблема была проста: во Франции сбережения
традиционно направлялись не столько в промышленность и
предпринимательство, сколько на приобретение
недвижимого имущества и земли. Поэтому ряд крупных компаний
не находили ни у своих акционеров, ни на финансовом
рынке капиталов, в которых они нуждались для
инвестиций, то есть для того, чтобы обеспечить свое будущее.
В этих условиях были возможны два решения: либо
прибегнуть к иностранным капиталам, либо обратиться
к налогоплательщику. Предпочли, естественно, второе. Так
и поступили и в принципе этим должны были бы
ограничиться.
Однако эта мера, продиктованная здравым смыслом,
создала двусмысленную ситуацию, ибо она выглядела как
отказ от рыночной экономики. Задуманная как способ
привлечения капиталов, она приобретала
антикапиталистический характер! Будучи по своей сути финансовой, она
получила идеологическую окраску. Из средства она
превратилась в цель.
Отсюда возникло необоснованное представление, будто
об укреплении позиций левых можно судить только по
масштабам национализации и по удельному весу
национализированной собственности в экономике. Отсюда и
стремление проводить 100-процентную национализацию.
Ныне иллюзии рассеялись, в частности в том, что
касается надежд на существенное улучшение положения
трудящихся на национализированных предприятиях; и
после национализации эти предприятия сталкивались с
теми же проблемами, что и все остальные.
Но надо по меньшей мере признать, что
первоначальная цель была достигнута. Цифры говорят сами за себя, и
разница между суммой, которая была выплачена в
1982 году, и той ценой, по которой предприятия
продавались через пять лет, красноречиво свидетельствует об этом.
Зачем же тогда проводить денационализацию? Потому,
что пообещали это сделать. Денационализация — не
противоположность национализации, а ее отрицание. Причем
и национализация, и денационализация проводятся с
одинаковой настойчивостью и интенсивностью да и с одина-
10** 251
ковыми ошибками. В 1986 году денационализация
коснулась тех же предприятий, что были национализированы в
1982 году, а если говорить точно, то и некоторых других.
Национализировали на 100%, реприватизировали — тоже
на 100 %. Можно было бы истратить меньше в 1982 году
и получить большее возмещение в 1987 году для нужд
предприятия.
Короче говоря, конечная цель социалистов в 1982
году стала конечной целью либералов в 1987 году, но со
знаком «минус»; и в том, и в другом случае то, что было
лишь средством, превратилось в цель.
Стоит выразить по этому поводу сожаление, тем более
что принятые меры имели многочисленные последствия:
иногда шли на ненужный риск либо упускали имевшиеся
возможности.
Да, это был бесполезный риск, приведший к
сокращению сбережений после того, как они пошли на выкуп
предприятий, которые могли бы обойтись и без этого;
сбережения не были использованы на оказание помощи
предприятиям, испытывавшим острую нужду в капиталах.
Бесполезный риск — создавать ситуацию застоя.
Предприятия, которые внесены в роковой список, лишаются
всякой возможности осуществлять динамичное
управление, несмотря на то что они будут переданы в частный
сектор лишь через несколько лет. Предназначенные в
теории к полному переходу в сферу финансового рынка, до
тех пор, пока этого не произойдет, они лишены
возможности прибегать к его ресурсам.
Упущена возможность создания рабочих мест.
Получаемые средства помогают сводить концы с концами в
бюджете, но на инвестиции в производство, а следовательно, и на
создание новых рабочих мест выделяется очень мало
средств.
Упущена, наконец, возможность способствовать
строительству Европы. Неужели нельзя было использовать эти
операции для укрепления солидарности между крупными
компаниями в рамках нашего континента? Разве не была
бы плодотворной и перспективной идея создания и
укрепления связей между некоторыми европейскими
предприятиями посредством системы перекрестных
капиталовложений?
Молоток нужен для того, чтобы забить гвоздь, а гвоздь,
в свою очередь, также должен быть для чего-нибудь
полезен. И все это должно делаться при соблюдении
определенных правил и во имя конкретной цели. Я остерегаюсь
252
того, кто пускает в ход молоток только потому, что он
оказался у него в руках.
Оборона. Жить свободно — значит не подчиняться ни
чьей силе. Среди всех многочисленных и обоснованных
соображений, обусловливающих для нас необходимость
защиты нашей страны, ее народа, культурного наследия, ее
достижений в сфере правосудия и демократического
развития, главное — предотвратить попытки кого бы то ни
было навязать нам что-либо силой.
Вот почему нельзя проводить слишком поверхностные
сопоставления между бюджетными ассигнованиями на
гражданские и военные цели, даже если можно понять
те благородные побуждения, которые подталкивают к
этому.
Если бы все зависело от нас, людей, приверженных
демократическим и миролюбивым убеждениям, не было бы
необходимости тратить такие средства на военные нужды
в таком объеме, как сейчас.
Но мы не одни на планете, и нам приходится
соразмерять наши усилия в военной области с той агрессивностью,
которую проявляют другие. Мы не можем стоять в стороне
ни от столкновения интересов, ни от столкновения
цивилизаций. Единственное, что в наши дни может оградить
нас от таких столкновений, — уважение, которое мы
внушаем. Легкую добычу быстро съедают.
Поэтому мы вынуждены действовать, какое бы
сожаление ни вызывали у нас большие военные расходы, какое бы
огорчение мы ни испытывали, глядя, на что они идут.
Жаловаться тут ни к чему, и действовать нужно по двум
направлениям: с одной стороны, приложить всю нашу
энергию к тому, чтобы прогнать призрак войны, сделать
мир всеобщим и более прочным, а разоружение
возможным; с другой стороны, пока мы этого не добились,
следить за тем, чтобы нас не застигли врасплох, внушать
каждому, кто бы мог на нас напасть, спасительный для нас
страх, обеспечить себя действенными средствами обороны
на тот случай, если наши жизненные интересы окажутся
в опасности.
В этом и заключается функция ядерных вооружений,
и надо признать, что они неплохо ее выполняют. Если на
Земле не вспыхнул мировой пожар, если на протяжении
40 с лишним лет напряженность в Европе ни разу не
переросла в вооруженный конфликт, то этим мы, бесспорно,
253
обязаны не столько человеческой мудрости, сколько
ядерному оружию.
Франция обзавелась таким оружием. Вместе со
многими другими я критиковал это решение, когда оно
принималось. Никому не известно, кто — сторонники или
противники «ударных сил» — был тогда прав. История
развивалась бы иначе. Но сегодня эта проблема больше не
стоит: Франция располагает ядерными силами, которые
всеми признаны и приняты. В итоге сложилась ситуация, с
которой никто — ни в самой стране, ни за ее пределами —
не может не считаться. У нее своя логика развития,
которую каждый принимает в расчет. Эта логика формирует
структуру нашей оборонительной системы. По этой
причине (поскольку нельзя делить на части наши расходы на
оборону) наши обычные силы, которыми мы слишком
долго пренебрегали, в современной обстановке должны
быть укреплены.
Именно эта задача является сейчас самой неотложной.
Если наиболее серьезная опасность, связанная с
применением стратегического или предстратегического* оружия,
исходит с Востока, то это означает: в случае войны в
Европе Франция не обязательно будет первой страной, которую
это коснется, скорее всего, эта незавидная роль выпадет на
долю наших соседей, и прежде всего ФРГ.
С какого момента мы почувствуем достаточную
опасность для себя, чтобы дать отпор всеми средствами,
имеющимися в нашем распоряжении? Будем ли мы реагировать,
если советские войска остановятся у наших границ? Что
станется тогда с европейской солидарностью? И наоборот,
если нападение на наших друзей автоматически повлечет
за собой использование нами ядерных сил, сможет ли
Франция независимо принимать решения?
На эти простые, но имеющие первостепенное значение
вопросы мы на данном этапе дали надлежащий ответ,
заявив: «Если перспектива нашего выживания решается на
наших границах, то проблемы нашей безопасности — на
границах соседей». Ответ прекрасный, ибо он говорит о
том, что мы не сможем остаться равнодушными, если на
наших соседей и друзей будет совершено нападение. Но
ответ этот носит временный характер, поскольку он не
устраняет всех сомнений, которые, конечно, могут вызвать
* Так в официальной французской военной доктрине именуется
тактическое ядерное оружие. {Прим. ред.)
254
беспокойство у наших потенциальных противников, но
которые не в состоянии успокоить наших признанных
союзников.
Вот почему — хотя я и убежден в правильности
доктрины применения наших стратегических ядерных сил
и придерживаюсь той точки зрения, что любое решение,
касающееся их использования, не может быть результатом
переговоров и должно приниматься самостоятельно, —
я считаю все же необходимым разработать доктрину
общей обороны Западной Европы. Задача эта необычайно
трудная, а ее реализация даст эффект только после
многолетних усилий. Но именно поэтому заняться ею следует
безотлагательно.
Если ясно, что ядерное оружие должно остаться в
руках тех, кто им обладает, то восстановление баланса
обычных сил с Организацией Варшавского Договора
может быть осуществлено только в рамках Европы.
Нужно продолжать с большей целеустремленностью то, что
уже было достигнуто в других сферах совместной
деятельности, равно как и в сфере сотрудничества в области
производства вооружений, чтобы положить конец разделению
на «национальные заповедники»; в длительной перспективе
нашей целью должно быть сближение взглядов на оценку
вероятного хода развития и соответствующей реакции на
него.
Помимо всех этих существенных соображений нельзя
забывать и о том, что народная мудрость говорит более
20 веков: «Хочешь мира, готовься к войне». Я предпочитаю
другое: «Хочешь мира, готовься к миру, но никогда не
забывай, что тебе, быть может, придется вести войну».
Обеспечение мира в такой же мере дело дипломатии,
как и экономики, и в последующих разделах я вернусь
к этому (см., в частности, статью, посвященную СССР).
Обучение. Знания живут недолго. Наука и техника
развиваются так быстро, что никто не может твердо
рассчитывать, что ему удастся завершить свою
профессиональную деятельность с теми же познаниями, которые были
приобретены до ее начала.
Отсюда логически вытекают два следствия. Прежде
всего, вместо того чтобы вдалбливать в головы знания,
которые быстро устаревают, нужно учить людей учиться,
чтобы в дальнейшем каждый мог приспособиться к темпам
перемен и чтобы эти перемены не опережали темпа разви-
255
тия человека и не лишали его внутреннего равновесия.
Далее. Не должно быть большого разрыва между
начальным периодом подготовки и последующим периодом
трудовой деятельности. Только постоянное приобретение
знаний обеспечивает хорошую подготовку. С необходимостью
непрерывной профессиональной подготовки согласны все,
и никто не намеревается поставить ее под сомнение. Такая
подготовка — вложение капитала, и никто не проявляет к
ней равнодушия: ни трудящиеся, ни предприятия, ни
местные коллективы.
Двадцатилетний опыт убедил меня как в
несвоевременности реформы всей системы образования, так и в
возможности сделать ее более эффективной.
Сказанное предполагает прежде всего большую
гармонизацию потребностей и практической деятельности.
Выявлять эти потребности, планировать практические
дела и, что особенно важно, оценивать достигнутые
результаты — все это, как мне представляется, отвечает
общим интересам и в конечном счете не требует ничего
другого, кроме лучшего согласования наших усилий,
которые сейчас слишком распылены.
Если мы упростим доступ к обучению людей, которые
в дальнейшем будут пользоваться средствами информации,
это будет способствовать развитию самой системы
информации. Это даст нам то преимущество, что мы оградим
себя от происков бесчестных торговцев знаниями, к
счастью, не слишком многочисленных, но способных
своими действиями, близкими по существу к
мошенничеству, нанести серьезный ущерб всей информационной
системе.
Наконец, появление спроса на владеющую
современными навыками рабочую силу должно поставить
государственные органы перед необходимостью оказывать
поддержку организациям, готовым перегруппировать свои силы,
чтобы получить в свое распоряжение усовершенствованные
средства. Вместе с тем продвижение в этой сфере может
быть обеспечено и за счет расширения спектра подготовки
и предоставления условий для индивидуального обучения.
С этой точки зрения наше отставание от партнеров не
может не беспокоить. Кроме того, полезно сделать
повсеместным чередование периодов обучения на предприятии
и вне его.
Возможны и более конкретные предложения, о
некоторых я уже говорил. Главное, однако, заключается в их
общей концепции.
256
Во-первых, общественный контроль за непрерывной
профессиональной подготовкой, осуществляемый на
паритетных началах, намного полезнее (если только он
эффективен), нежели контроль со стороны государства.
Во-вторых, не нужно бояться сказать, что непрерывная
подготовка слишком часто воспринимается как средство
избавить от бездействия тех, кого трудовой мир вытолкнул
в ряды безработных. Поэтому профессиональная
переподготовка — одна из форм вынужденного бездействия —
в большей степени относится к социальным, а не к
экономическим средствам ликвидации безработицы.
Однако то же самое можно сказать и по поводу всякого
капиталовложения, которое не приносит прибыли
немедленно. Дать человеку квалификацию еще не значит дать
ему работу. Но отказать ему в праве получить
квалификацию уже твердо значит отказать ему в какой бы то ни
было работе.
Общественные посты. Меня не слишком хвалят за
мою деятельность на правительственных постах. Это не
удивляет и не огорчает меня. Я с улыбкой
вспоминаю знаменитый ответ Жоффра на вопрос о том, кто
обеспечил победу на Марне (на это претендовало
несколько военачальников): «Я не знаю, кто выиграл эту
битву, но знаю, кто проиграл бы ее!»
Также с улыбкой я мог бы сказать, в частности,
о своем пребывании в столь «рискованном» министерстве,
каковым является министерство сельского хозяйства:
«Мало кто знает, чего я там достиг, но если б я там
провалился, это стало бы известно всем».
Общество и его проблемы. «Микрокосм» — фактически
видение мира из Парижа — делает человека глухим.
Поглощенный своими мелкими сварами, озабоченный
только тем, как удержать или завоевать власть,
наполненный всякого рода слухами, занятый созданием различного
рода кланов и группировок, мир политиков старается не
столько изучить и решить проблемы общества, сколько
поставить их себе на службу. Эти проблемы используются
как предлог для поспешных, непродуманных речей или
для искусственного создания привлекательного образа.
И все же подобный отрыв от общества имеет свои
положительные стороны. Если бы всякая общественная
257
проблема становилась политической, по которой
происходило бы обычное размежевание сил, то догматизм стал
бы заразительным, а политика проникла бы в новые
сферы — что препятствовало бы принятию подлинных
решений — и, как я опасаюсь, могла бы стать тотальной, а
затем и тоталитарной.
Общество должно решать свои проблемы само, а
политический деятель должен быть лишь одним из его орудий,
одной из инстанций, и не обязательно самой важной.
У законов и декретов есть свои пределы, и их надо знать.
Те, кто осуществляет государственную власть, должны
достаточно внимательно относиться к недугам и тревогам
общества и предотвращать их последствия. Нельзя одним
росчерком пера законодателя устранить причины,
порождающие наркоманию, преступность, нетерпимость, но
анализ этих причин помогает объяснить эти явления и
способствует решению проблем.
В самых глубинных слоях нашего общества происходят
медленные, заметные лишь десятилетия спустя сдвиги,
которые будут иметь серьезные последствия и вызовут
многочисленные конфликты, если они не будут вовремя
замечены, поддержаны и легализованы при помощи обычаев
или законов. В частности, одна из таких подвижек мало-
помалу размывает понятие иерархии, устраняя из него все,
что связано с военной службой и дисциплиной, а на его
место приходят разделение функций в зависимости от
компетентности и согласие на основе консенсуса. В
прошлом социал-демократия многое делала в этом
направлении, и ее наследникам нетрудно продолжить начатые
преобразования, которые рано или поздно назовут
революционными.
Еще более глубокая эволюция ставит в тупик наших
современников, в том числе и социалистическое движение.
В развитых странах она медленно, но верно ведет к
изменению равновесия (или неравновесия) между мужчинами
и женщинами. Конечно, существует еще много
препятствий, мешающих женщинам занимать ответственные посты
в разных сферах деятельности и в органах власти, но ни
одно из этих препятствий уже не признается
обоснованным. Это один из важнейших шагов прогресса за
последнее тысячелетие.
Но природа создала различия между полами, и
деторождение остается женской монополией. Помимо того, в
семейной жизни, в частности в деле воспитания детей,
не произошло перераспределения обязанностей и измене-
258
ния в поведении, сопоставимых с переменами в
общественной жизни.
В этой связи у женщин сохраняются сложности, ибо
обязанности по-прежнему распределяются весьма
неравномерно, хотя для этого теперь и не находится явных
оправданий. Многие мужчины, колеблющиеся между чисто
«мужским» высокомерием и чувством вины, испытывают
растущую тревогу: они с трудом представляют себе
отношения, не построенные, как ныне, на подчинении одного
другому. Отсюда — чувство неуверенности во всем
обществе.
Власти совершили бы серьезную ошибку, если бы стали
пытаться задержать эту эволюцию или руководить ею. Их
прямая обязанность — осознать эту эволюцию, следить за
ней, предусмотреть юридические, социальные и
финансовые средства поддержки и компенсации.
Поэтому я считаю интеллектуальным калекой каждого,
кто, завязнув в политической игре, уже не в состоянии
осознавать реальности окружающего мира. Ответственный
политический деятель (мужчина или женщина) обязан —
перед самим собой и перед другими людьми — быть
знающим социологом или по крайней мере внимательно читать
работы тех, кто занимается социологическими
исследованиями, даже если эти работы и не носят такого
названия. Занимающихся такими исследованиями немало, и,
не прислушавшись к их мнению, нельзя ощутить
происходящие перемены, отразить их и воплотить в правовых
нормах. Политик не должен навязывать обществу свои
представления и уклоняться от изучения его жизни.
Окружающая среда. Это одна из важнейших проблем,
вызывающих озабоченность у французов; в списке
желательных улучшений она стоит сразу вслед за занятостью
и обеспечением безопасности. Интерес к теме
окружающей среды еще более заметен среди молодежи. Учитывая
относительно абстрактный характер проблемы, такая
озабоченность могла бы вызвать удивление: многие опытные
наблюдатели постоянно твердят нам, будто люди
интересуются лишь тем, что их затрагивает лично и
непосредственно. Но это значит забывать, что наши
соотечественники умеют выделить главное, что они думают о будущем
и все больше стремятся быть хозяевами своей судьбы.
Такой ободряющий факт имеет тем большее значение,
что окружающая среда потребует еще более строгой дисцип-
259
лины от всего общества. Чтобы быть уверенным в хорошем
качестве окружающей среды, мы должны твердо стоять на
обеих ногах: если говорить об обществе, то каждый
отдельный человек и каждая группа должны брать на себя
свою долю ответственности, а государство — эффективно
использовать ресурсы и применять власть. Мы не сможем
обеспечить удовлетворительное состояние окружающей
среды без мобилизации сил на местном уровне, если у нас
не будет бдительной печати, мощных ассоциаций,
отдающих себе отчет в том, какие на них лежат обязанности,
если люди и общество в целом не будут осознавать свой
гражданский долг. Мы не сможем этого сделать без
требовательных административных учреждений, которые
поощряли бы исследования в решающих областях и в то
же время честно и неукоснительно фиксировали бы все
случаи загрязнения и возникновения опасности, на деле
оказывая поддержку местным центрам освоения природы.
Остановимся еще раз на роли государства. Не
предаваясь иллюзиям относительно всемогущества
администрации, мы все же должны согласиться с тем, что здесь у нас
слабое место. В отличие от многих других европейских
стран, Франция не сумела ввести в состав своих
правительственных структур полномочное министерство по
делам окружающей среды. С помощью кадровых
перестановок и перераспределения ассигнований и прежде всего
благодаря использованию в правительстве настоящих
специалистов следует вывести это министерство из категории
чисто исполнительных ведомств. Добавим, что за
пределами министерства — где, разумеется, проводится важная
работа — ответственность за состояние окружающей
среды слишком рассредоточена между муниципальными,
департаментскими и региональными властями. Завершение
децентрализации, безусловно, должно сопровождаться
координацией действий в сфере охраны окружающей
среды, чтобы избежать распыления усилий и слишком
поверхностного подхода к этой жизненно важной проблеме.
Контролировать состояние окружающей среды —
значит прежде всего быть в состоянии избавить граждан от
вредных последствий загрязнения воздуха, шума, держать
под контролем перевозки опасных веществ, создать на
территории всей страны систему очистки воды и переработки
отходов, отвечающую требованиям XXI века.
Приоритетной задачей является принятие мер по предупреждению
крупных катастроф; наше общество должно быть
застраховано от опасностей, которые его еще подстерегают.
260 у
С этой целью наша демократическая страна может
обеспечить себе надежные средства проведения общественной
экспертизы, открытую информацию о важных отраслях
экономики, деятельность которых связана с вероятностью
возникновения аварий, таких как атомная энергетика
или химическое производство. И наконец, что касается
решения вопросов окружающей среды на местах, то
следует отметить, что многочисленные организации,
занимающиеся проблемами охраны и освоения природы, еще ждут
соответствующего технического оснащения и утверждения
своего статута, что позволило бы им привести в действие
тот огромный потенциал, которым они располагают, для
создания новых рабочих мест и освоения трудящимися
профессиональных навыков.
В смысле более долгосрочной перспективы жизненно
важно не забывать о медленном, но смертельно опасном
загрязнении на протяжении двух веков питьевой воды и
атмосферы углекислым газом и окисью углерода.
Нужно также помнить о трех новых опасностях,
которые нависли над нашим общим будущим:
обустройство сельской местности будет требовать
принятия радикальных решений по мере того, как
конкуренция и финансовые трудности будут выводить из аграрного
производства непродуктивные земли; освоение земельных
фондов входит в компетенцию государственных властей,
которые должны обеспечить природное равновесие нашей
территории;
какой бы «чистой» с точки зрения нефтехимии или
крупного гражданского строительства ни выглядела новая
тонкая технология, она несет с собой угрозу, которую
плохо представляют себе в обществе: информатика имеет
теперь свой кодекс, но, к примеру, биотехнологическое
производство способно вызвать огромные экологические
неурядицы, причем они будут усиливаться по мере
распространения этого производства, нужно будет следить
за этим совместно с учеными, которые, впрочем, сами
требуют того же;
соотношение окружающая среда —
конкурентоспособность сейчас коренным образом меняется; требования,
предъявляемые потребителями, столь велики, а
беспокойство по поводу качества товаров распространяется столь
быстро, что указание о проведении контроля на
соответствие стандартам защиты природы в большой степени
способствует расширению сбыта; «чистая» продукция становится
рентабельной во всех областях. Поэтому тот факт, что пред-
261
принимательские организации и специализированные
административные органы весьма прохладно встречают, в
том числе и в Брюсселе, идею установления
соответствующих норм, свидетельствует о том, что их мышление еще
недостаточно прониклось пониманием новых тенденций.
Эти неоднородные задачи могут быть восприняты как
непомерный груз для общества, и так уже занятого
решением проблем модернизации промышленности, обновления
государственных служб и системы социальной защиты,
выполнения обязательств в области обороны и
сотрудничества с другими странами. Но давайте вспомним, что
окружающая среда, которая практически не учитывается в
государственных бюджетах, сама по себе наше достояние,
которое нужно оберегать и приумножать. Это все более
и более ощутимо с точки зрения рыночной экономики.
Не говоря уж об «инжиниринге» окружающей среды, в
котором Франция добивается больших успехов, отметим,
что многие виды экономической деятельности, в том числе
самые многообещающие, дают возможность для
свободного размещения предприятий, а это порождает
конкуренцию между множеством населенных пунктов,
располагающих необходимой системой обслуживания и
профессионально подготовленной рабочей силой. Зачастую, как
показывает опыт Калифорнии и Флориды в США, именно
качество жизни в том или ином населенном пункте, городе
или регионе предопределяет решение о строительстве
высокоэффективного предприятия. Франции, обладающей
более обширной, менее однородной и более
приспособленной для жизни территорией, чем многие из ее соседей,
а также лучше организованными, содержащимися в
большем порядке городами, следует активно пользоваться этим
трамплином для экономического роста.
Разумеется, наше включение в этот процесс должно
быть также продиктовано убеждением в том, что мы не
выполним свою миссию в сфере государственного
управления, если мы построим конкурентоспособную и спаянную
страну, но живущую в разрушающейся природной среде.
Процветанию каждого человека и тем самым процветанию
всего общества способствует природа, ставшая богаче и
прекраснее. Молодежь настойчиво напоминает нам об
этом, и она права.
Ответственность. Она означает две вещи —
ответственность за свои действия и сознательную деятельность.
Возьмем, например, министра и какого-нибудь его оппо-
262
нента. Согласно конституции, министр отвечает за свои
действия (в политическом плане и даже с точки зрения
уголовного права), тогда как его оппонент такой
ответственности ке несет. Но по глупости или некомпетентности,
в корыстных целях или из демагогических соображений
министр, несущий ответственность, может принять
безответственное решение, тогда как его противник, не
несущий ответственности, может проявить чувство
ответственности в тех или иных вопросах (могут возникнуть
также такие ситуации, когда министр проявляет
ответственность в том и другом смысле, а чаще — когда оппонент
ке проявляет ее ни в том, ни в другом отношении...).
Игнорировать эту двойственность — значит урезать
ответственность, тогда как она имеет значение лишь в
полном своем объеме. Уклонение от ответственности
достойно всяческого осуждения.
В этой связи меня радует, что требование
самостоятельности в наши дни сочетается с требованием
ответственности. За ответственность выступают все те, кто видит,
что она порождает чувство достоинства. С каждым днем
все больше людей стремятся к самостоятельности и готовы
отвечать за последствия своих действий. Наивысшей
производительности зачастую добиваются именно те
предприятия, где вместе с наемными работниками проводится
такая линия. Государственные служащие менее, чем
считается, любят пресловутый «зонтик», под которым они раньше
укрывались, уклоняясь от принятия решений. Такой
«зонтик» защищает, но он им в тягость. Я считаю, что, как
и все другие, государственные служащие готовы
избавиться от подчиненности и идти на смелые, даже
рискованные поступки.
Отчизна» Слово это, кажется, вышло из употребления.
А я не перестаю его любить. В этих вопросах я стыжусь
говорить о душевных порывах и не хотел бы обнажать
свои чувства. Я не мог бы говорить о родине без лирики,
а лирика не свойственна моему письму.
Ни среди левых, ни среди правых нет никого, о ком я бы
мог не без основания сказать: «Он не любит свою страну».
Но есть несколько способов любить родину.
Сремиться сохранить ее в полной чистоте, изолируя
от всего мира, ревниво заявлять о своих исключительных
правах на нее, проявлять подозрительность и, подобно
тому как некогда прятали жен за ставнями, скрывать от
263
чужого взгляда ее красоту — все это я и называю чисто
«мужским» патриотизмом. Он не исключает любви, но и
не доказывает ее.
Любить родину по привычке, но находить ее
постаревшей, усматривать подлинную жизнеспособность только у
более молодых наций, которые зачаровывают и которым
слепо подражают, — это ностальгическая привязанность.
О такой любви к отчизне можно сказать: седина в бороду, а
бес в ребро.
Быть настолько убежденным в достоинствах своей
родины, чтобы считать их возвышающимися над достоинствами
всех остальных, относиться к другим странам с чувством
превосходства и терпеть их лишь в том случае, если они
относятся к Франции с восторженным изумлением, —
это любовь тщеславная, высокомерный патриотизм.
Родина — требовательная мать, но слишком многие ее
дети злоупотребляют ее любовью.
Поскольку я ношу Францию в своем сердце, поскольку
я горжусь ею и желаю своей стране будущего, достойного
ее прошлого, я вижу ее только благожелательной,
открытой и снова стремящейся победить время, обладающей
достаточной душевной щедростью, чтобы хотеть сплочения
Европы, и достаточно уверенной в себе, чтобы не
претендовать на господство в ней.
Парламент. Существует укоренившееся представление
и своего рода заклинание. Укоренившаяся идея сводится к
следующему: «Пятая республика принизила роль
парламента». Заклинание гласит: «Нужно поднять его роль».
Принизила роль парламента по сравнению с чем? По
сравнению с парламентом предшествующих республик,
который был бессилен оттого, что был всесилен? По
сравнению с тем, чем должен быть парламент, издающий
законы и контролирующий исполнительную власть? Такая
модель парламента по-настоящему существовала и
функционировала лишь в Великобритании в 1830—1860 годах!
Если отвлечься от внешних признаков, то нетрудно
установить, что французский парламент имеет почти такие
же полномочия, как и парламенты аналогичных
демократий — Англии, Германии, Испании, Скандинавских
стран... В каждой из них первенство в государственной
системе принадлежит исполнительной власти,
парламентское большинство не столько контролирует правительство,
сколько поддерживает его; парламент скорее принимает
264
предлагаемые ему законы, нежели выступает с
законодательными инициативами.
Это, впрочем, соответствует современной демократии,
ибо в конечном счете на парламентских выборах
британский, немецкий, испанский избиратель голосует не столько
за того или иного кандидата в депутаты, сколько отдает
свой голос «за» или «против» Маргарет Тэтчер, «за» или
«против» Гельмута Коля, «за» или «против» Фелипе Гон-
салеса. Парламентское большинство существует в большей
степени благодаря этим людям, чем они — благодаря
этому большинству.
Подобное явление наблюдается и во Франции. Роль
нашего парламента не была принижена, просто он
уподобился парламентам других стран, современным системам,
при которых власть сосредоточивается преимущественно в
руках исполнительного органа.
Правда, французское Национальное собрание и сенат
функционируют значительно хуже аналогичных органов
в других европейских странах. Но средство устранения
этого недостатка заключается отнюдь не в перспективе
мифического изменения соотношения сил между
исполнительной и законодательной властью; это было бы
иллюзорным и анахроничным решением вопроса.
Средство заключается в ином способе осуществления
неизменных полномочий. Если бы министры, призванные
проводить законы в парламенте, не вели себя так, словно
вся страна стоит на их стороне из-за того, что существует
парламентское большинство, а заботились бы о том, чтобы
законы имели длительное действие, они поняли бы
необходимость искать компромисс не только со своим
собственным большинством, но и с оппозицией. Они не стремились
бы навязывать свои решения, а добивались бы
договоренностей. Это мало похоже на то, что Эдгар Фор называл
«идейным большинством», в котором он видел
возможность консенсуса, достигнутого вопреки различию в
позициях отдельных партий. Консенсус констатируется, а
договоренности достигаются.
Германия уже давно практикует такого рода
компромиссы в законодательной сфере и чувствует себя
неплохо. Оппозиция играет там свою роль, и эта роль скорее
конструктивна. Я по-прежнему убежден, что необходимо
и достаточно чего-либо хотеть, чтобы это стало
возможным, и считаю несерьезными ссылки на драчливый
характер галлов. Когда открытость, лояльность и добрая воля
искренни и их твердо придерживаются, они оказывают
265
свое воздействие на тех, в отношении кого они
проявляются. Протянутую руку рано или поздно кто-нибудь пожмет.
Печать, О ней так давно говорят как об умирающей,
что почти приходится удивляться, что газеты еще
продолжают выходить.
Когда-то кричали, что печать, выражающая
определенную политическую тенденцию, обречена. Действительно
партийная пресса ныне занимает очень скромное место,
и тем не менее при чтении газет у меня не возникает
ощущения, что все они политически нейтральны и будто
их идеологическая позиция неразличима.
Сегодня говорят, что «картинка» скоро убьет печатный
текст, но и к этому утверждению я отношусь
скептически. Нельзя отрицать, что существует конкуренция,
и притом жестокая. Но бояться, что развитие телевидения
в самом деле представляет собой угрозу печатному
слову, — значит согласиться с неизбежностью катастрофы,
что я отказываюсь делать.
На самом деле пресса по-прежнему отвечает
определенным потребностям. Чтобы убедиться в этом,
достаточно напомнить об огромных ежедневных тиражах в таких
странах, как Великобритания или Япония, а они не в
меньшей степени, чем наша страна, испытывают подавляющую
силу телевидения.
Таким образом, вопрос не столько в наличии
читательского спроса, сколько в предложении со стороны
органов печати. Именно тут таится опасность.
Потребовались десятилетия, чтобы наконец признали
тот факт, что органы печати, несмотря на присущие им
особенности, подчиняются тем же закономерностям, что и все
остальные предприятия.
И, осознав это, тут же констатировали, что логика
экономики подталкивает их к концентрации, в которой
усмотрели опасность для плюрализма. А мнения по поводу
плюрализма настолько разошлись, что были забыты другие
опасности, на мой взгляд, не менее серьезные.
Первая — это опасность ликвидации. Концентрация,
конечно, имеет много отрицательных сторон, но никогда
не следует забывать, что, как правило, выкуп какого-либо
органа печати представляет собой единственную
альтернативу его исчезновению. Поэтому, с моей точки зрения,
эта проблема меньше связана с концентрацией как таковой
(ее трудно избежать), чем с тем фактом, что она систе-
266
матически осуществляется к выгоде одних и тех же людей
(я чуть было не сказал: «к выгоде одного человека»).
Рискуя шокировать кое-кого и за неимением лучшего, я
предпочитаю, чтобы печать была представлена четырьмя или
пятью крупными группами, а не десятками органов, из
которых почти все находятся в трудном положении и
которым грозит поглощение одной группой.
Вторая опасность вызывает у меня, пожалуй, самую
сильную тревогу. В свете того положения, которое заняли
радио и телевидение, наличие шести каналов, вещающих
на всю страну, порождает беспощадную конкуренцию в
погоне за рекламой. Эта конкуренция достигла такой
степени, что можно опасаться, как бы один или несколько
каналов не оказались под угрозой исчезновения. Но еще
более важно, по-моему, то обстоятельство, что в ходе
конкуренции телевидение будет снижать расценки и таким
путем привлекать к себе рекламодателей, а в результате
поглотит основную часть рекламы, объем которой не
может до бесконечности увеличиваться.
А от этого пострадает прежде всего печать, а затем
уже кинопрокат. И опять-таки только те, кто
одновременно контролирует какой-либо телевизионный канал и
газеты, смогут вынудить рекламодателей давать свои
объявления и по телевидению, и в принадлежащей им печати,
которая таким образом будет лучше защищена.
К этим двум недугам подходит, по-моему, лишь одно
лекарство, для применения которого нужно не столько
воображение, сколько решимость, — провести наконец
модернизацию системы государственной помощи печатным
изданиям. Со времени доклада Веделя выдвигалось много
предложений, но они были недостаточно
конкретизированы. Впрочем, некоторые работники печати возражают
против принятия подобных предложений, они явно
предпочитают умереть и не менять своих привычек, нежели
быть спасенными с помощью вполне терпимого
электрошока.
Кто же может осуждать идею дифференцированной на
основе объективных критериев помощи? И кто может
осудить усилия, направленные на поощрение модернизации
путем образования фонда для оказания содействия
капиталовложениям, использования новых средств связи,
предоставления льгот при создании органов печати?
Представляется, что именно такими разнообразными
способами можно наиболее действенно защитить
плюрализм. Приоритет должен отдаваться борьбе не с послед-
267
ствиями (концентрацией), а с причиной, породившей
нынешнюю ситуацию, — ненадежной рентабельностью газет,
стремящихся сохранить свою независимость.
Правосудие, Прежде всего речь идет о государственной
службе.
В такой категорической форме подобное утверждение
почти что шокирует, так оно мало согласуется с
тяжеловесной величественностью, которой любят окружать
деятельность судебного аппарата. Даже самые
современные дворцы правосудия у нас построены так, чтобы
напоминать о торжественности правосудия, и создают
достаточно неверное представление о повседневной жизни
судебных учреждений.
Между тем если и верно, что уголовный процесс по
самому своему характеру — впечатляющее явление
(вплоть до соответствующей символики), доскольку на
нем решается вопрос о свободе и принуждении, тем не
менее не следует забывать, что в функции правосудия
входит также разводить супругов, регулировать споры
финансового порядка между частными лицами, выносить
решения по трудовым конфликтам в связи с трудностями,
переживаемыми предприятиями, или, наконец,
восстанавливать справедливость в отношениях между управителями
и управляемыми.
Если не считать выполнения чисто репрессивных
функций, правосудие больше не является орудием общества,
применяемым против тех, кто нарушает порядок и не
признает закона. Суд — то место, где по просьбе сторон
выносят решения, сознательно стремясь соблюсти
справедливость.
Однако реализация этих неоднородных задач проходит
зачастую в условиях весьма жалких: помещения
перегружены, работа идет медленно, доступ туда затруднен.
Я уж не говорю об отправлении правосудия по
существу, о невразумительных текстах документов, об
устарелых законах, ибо все это входит в компетенцию
государственной власти, система же правосудия страдает лишь
от последствий этой ситуации, не в состоянии сама
устранить причины.
Но я склонен полагать, что позитивное воздействие
модернизации системы, предпринятой Робером Баденте-
ром, сказалось еще не в полном объеме и что,
следовательно, нужно продолжать осуществление этой реформы.
268
И все-таки признаю: мне трудно понять некоторые
стороны функционирования системы правосудия.
Почему перестали извещать о размерах судебных
издержек? Я не уверен, что опубликование тарифов
на гонорары адвокатов за ведение самых обычных дел
нанесло бы какой-то ущерб представителям этой свободной
профессии. Например, убежден, что это содействовало бы
улучшению отношений между привлеченными к делу
и трибуналом. Равным образом это, вне всякого сомнения,
способствовало бы весьма полезной, если она не доходит до
крайности, привычке постоянно консультироваться с
адвокатом до того, как будет принято какое-либо решение или
подписан контракт, а не постфактум, когда возникают
трудности, для предотвращения которых заранее не были
приняты меры.
Почему за помощью к судье прибегают далеко не все
и в то же время столь часто? Далеко не все — поскольку
из системы, несмотря на юридическую помощь, зачастую
исключаются те, кто в ней более всего нуждается. А о том,
что обращаются часто, свидетельствует перегруженность
судебных учреждений. Выносить решения по
многочисленным спорам, которых так много, что ими завалены
суды и которые по существу мало отличаются друг от
друга, судя по всему, можно бы было поручать другим
учреждениям (например, банковской комиссии — дела о
контроле чеков, страховой комиссии — дела о несчастных
случаях), разумеется, при условии, что всегда будет
возможность обратиться по этим делам и в суд.
Почему о судейском корпусе создалось представление,
будто это категория профессионалов, замкнувшихся на
самих себе? Конечно, независимость суда должна
сохраняться, но ведь существует много других способов достичь
этой цели, кроме как замыкаться в своеобразном гетто.
Для социальной мобильности нет непроницаемых границ,
и так же, как хорошие специалисты другой профессии
становились замечательными судьями, вне всякого
сомнения, отличные судьи будут становиться еще лучше, если
приобретут опыт, поработав какое-то время в других
сферах.
Почему административные суды столь медлительны,
что поговаривают уже об уклонении от решения дела?
Для меня не было бы ничего удивительного, если бы для
исправления ситуации подумали о возможности
учреждения в каждом департаменте поста мирового судьи,
решения которого могли бы быть обжалованы в порядке
269
апелляции в Административном суде и только в порядке
кассации передавались бы в Государственный совет.
Для некоторых видов судебных дел это было бы
подходящим решением.
Вот несколько вопросов — их мог бы поставить любой
профан — и попыток дать ответы на них, во всяком
случае, такие попытки можно было вынести на широкое
обсуждение. Единственное, что имеет значение, — то
обстоятельство, что, дав этой государственной службе
высокий титул «правосудие», мы возложили на нее и,
следовательно, на тех, кто служит в ней, особо высокие
обязанности.
Предприятие. «Французские предприниматели,
гордитесь тем, что вы принадлежите к этой категории» — такой
блистательный заголовок дал Жорес написанной им
передовой статье в «Депеш де Тулуз» 28 мая 1890 г. Сколько
недоразумений возникло с тех пор! Я, однако, не считаю,
что они уже рассеиваются, хотя все же нужно
по-прежнему стараться уменьшить их и устранить вообще.
Общественность всегда относилась с недоверием к
предприятиям и их владельцам, и они не обладают тем
престижем, за которым гонятся в искусстве и науке,
а теперь в спорте или на государственной службе, но
только не в сфере предпринимательства.
Единственная страна в мире, где развитие
горнодобывающей промышленности связано с работой
переселенцев, единственная страна в Европе, где плотность
населения не давала возможности обеспечить
рентабельность железных дорог*, Франция по своим природным
условиям была лучше приспособлена для сельского
хозяйства, чем для промышленного производства. Сколько
банкротств скрывается за этой простой истиной!
Банкиры, оказавшись в более жестких условиях, чем в
других странах, давно привыкли не идти на риск, в
итоге государству приходилось оберегать их от потерь или
восполнять их (кстати, Кольбер, не колеблясь, основывал
королевские предприятия, если появлялась такая
надобность). Если другие страны пользовались речными или
морскими перевозками, то нашей стране в силу ее
географического положения потребовалось создание сети дорог.
На это пошли большие средства как в плане
расходов на дорожное строительство, так и в плане обеспечения
270
охраны дорог. Государство придерживалось правила, не
торгуясь, отпускать ассигнования и на то, и на другое и не
придавало значения рентабельности.
Пришло время Парижской коммуны. Ее подавление
было преступлением и в то же время катастрофой:
расстрел или ссылка всего руководящего звена рабочего
движения той поры породили отчаяние, а затем анархо-
синдикализм. Профсоюзные организации создавались вне
рамок предприятия и посему не стремились разобраться
в нем и тем более защищать его, они отказывались
признать роль предпринимателя, мечтали поставить на место
администрации предприятия людей наемного труда,
учредить их власть в результате обобществления средств
производства. По сути дела, мы еще совсем недавно
мыслили этими категориями. Из-за этого в положении
трудящихся перемены происходили редко и только с
помощью закона, в большинстве случаев после крупных
социальных кризисов (1936, 1945, 1968 гг.),
вызывавшихся в том числе и исторически сложившимся
нежеланием французских предпринимателей в какой бы то ни было
мере поступаться властью на предприятиях. Только законом
и декретом можно было принудить их к этому, тогда как в
других странах подобные уступки достигались с помощью
переговоров и заключения соглашений. У нас было меньше
согласия и, как следствие, меньше эффективности.
Положение усугублялось своеобразным отношением во
Франции к деньгам. Быть может, этим мы обязаны,
догматам церкви? Не думаю, что такого объяснения
достаточно. Сказался и темперамент сельских жителей.
Чрезмерная склонность к секретности, всеобщее осуждение
погони за прибылью, в свою очередь, способствовали
формированию отрицательного отношения к деньгам.
Следовательно, вполне логично, что во Франции
предпринимательские организации куда менее представительны,
нежели подобные организации в других промышленно
развитых странах, что им сложнее добиваться, чтобы к
ним прислушивались их зарубежные коллеги, что у них
меньше авторитета для ведения переговоров. Этим в
значительной степени объясняются те трудности, с которыми
сталкивается наша страна.
В понимании левых как в профсоюзах, так и в
политических кругах предприятие долгое время было не
столько производственной единицей, сколько полем битвы.
Средства, которыми располагало предприятие, путали с
состоянием предпринимателя. Предвыборная платформа
271
основных левых сил в 1981 году еще несла на себе
отпечаток этого ошибочного подхода.
И в то же время ставилась задача стимулировать
производство, с тем чтобы создавать и экспортировать
больше товаров. Но это сделать не удалось, и наличие
избыточной денежной массы у населения вызвало
необходимость усиленного импорта.
К чести левых и президента страны нужно сказать, что
они прореагировали незамедлительно. Снижение налога на
реинвестируемую компаниями прибыль, признание — при
правлении левых и благодаря им — роли предприятия, его
решающего значения для экономики, функций его главы,
создание многочисленных стимулов для того, чтобы
сбережения вкладывались в промышленность, образование
единого финансового рынка, хорошая ситуация на бирже,
которой оказывали содействие государственное
казначейство и депозитный банк, — все эти меры следовали
одна за другой с молниеносной быстротой.
Общественное мнение отмечает, что ныне среди людей,
пользующихся известностью, фигурируют крупные
промышленники. 30 лет назад опрос общественного мнения
показал, что в престижных инженерных школах только
3 % учащихся хотели основать свое собственное
предприятие. На сегодня к этому стремится более 40 %
опрошенных. Наконец-то достижения в области техники или
торговли стали предметом национальной гордости
французов.
Действия, предпринятые правительством после того,
как оно внезапно столкнулось с проблемой платежного
баланса, были поддержаны политической партией,
составлявшей его главную опору, — Социалистической. Ее
стремление к социальной справедливости и равенству
осталось неизменным, и все же на двух своих последних
съездах она сумела сделать так, чтобы это стремление
было сопряжено с экономическим курсом, полностью
отвечающим реальностям современного мира и
предъявляемым им требованиям. Это имеет огромное значение для
судеб Франции.
Ведь усилия не должны приостанавливаться. В нашем
обществе, идущем по пути усиления раздробленности, где
базовая ячейка ограничивается семейной парой с детьми
или без них, растет отчуждение людей друг от друга.
Церковный приход и деревня постепенно исчезают,
квартал как форма объединения людей отжил свой век. В наши
дни предприятие — практически последнее сообщество
272
мужчин и женщин. Но оно плохо справляется с этой
ролью, ибо оно не для того создавалось:
психологическая нагрузка слишком велика, когда предприятие в
первую очередь заботится о своем выживании в условиях
ожесточенной конкуренции.
К тому же общественные потребности растут слишком
быстро, удовлетворить их можно лишь при помощи
налогообложения продуктов производства. Однако, если
это налогообложение превысит определенные пределы,
дальнейшее развитие будет затруднено. Мы находимся
примерно в такой ситуации.
Предпринимательская экономика (т. е. капитализм)
получила быстрое развитие в Северной Европе. Долгое
время считали, что Южная Европа как бы заколдована в
этом отношении. Текущее десятилетие опрокидывает
устоявшиеся представления. Динамизм, стремление к
предпринимательству дают о себе знать в Испании, в
Италии, во Франции, тогда как северные общества, в
том числе американское, хотя бы частично замирают.
Но если в Италии и Испании отмечается прогресс в
масштабах всей страны, то Франция в целом топчется
на месте и отстает. Все происходит так, словно тяжесть
наших национальных структур, государства,
администрации, школы, корпоративизм, кастовость, чрезмерная
регламентация все еще очень сильно сдерживают динамизм
нашего производственного аппарата. Либерализм нужен не
в высших эшелонах власти. Более чем когда-либо
государство должно внимательно следить за соблюдением
правил игры. Но на том уровне, где работают и производят,
следует устранить препятствия. От этого зависят наше
будущее и возможность мобилизации всех
интеллектуальных сил страны.
Никакое пари по поводу будущего нельзя выиграть,
если у нас не будет рисковых и высокоэффективных
предприятий. Они сами должны помнить о том, что их
собственная судьба зависит от того, насколько персонал
будет заинтересован в успехе производства, что система
Тейлора мертва и ее пора похоронить. Большая
ответственность в этом деле лежит на предпринимателях,
здесь кроется ключ к социальному диалогу и, стало быть,
к экономическому росту, следовательно, и к обеспечению
занятости. Законом установлены минимальные нормы
справедливой оплаты и условий труда, возможностей
персонала оказывать влияние на принимаемые решения.
Все то, что выходит за рамки закона и от чего зависит
273
наше будущее, может быть определено только на основе
договоренности.
Экономическое развитие зависит сегодня от
социальных факторов, потому что трудовые усилия бывают только
добровольными. Общество в состоянии облегчить
деятельность предприятий, придать им динамизм, и оно должно
это делать. Лишь тогда предприятия обретут свое место в
обществе и свое достоинство, когда они будут полностью
выполнять свои обязанности.
Президент республики. Президент не должен
заниматься всем, поскольку ему надлежит олицетворять Францию,
ее будущее, ее продвижение вперед. Он должен следить за
основным — идет ли речь о сохранении имеющихся
достижений или об их завоевании, — но он не должен
заниматься второстепенными вопросами и брать на себя дела,
входящие в компетенцию других.
Президент не должен делать все в одиночку, ибо во
многих сферах его полномочия ограничиваются лишь тем,
что он определяет основные направления политики и дает
импульс ее осуществлению. Эффективность его действий
определяется не столько его собственными акциями,
сколько умением «разместить подставы», прислушиваться
к высказываемым мнениям, сохранять близость к
французам, хотя функции президента по своей природе отдаляют
его от них.
Президент должен действовать — его избирают не
только для того, чтобы он занимал свой пост. Имея свое
представление о задачах или по меньшей мере о
перспективах страны, он обязан следить не только за тем,
как развивается Франция, как правит правительство,
ограничиваясь изложением время от времени своих взглядов.
Он должен помогать стране проводить динамичную
политику, способствующую решению проблем, а не их
затушевыванию.
Иногда президент должен действовать в одиночку,
ибо ряд решений ему надлежит принимать лично, он их не
может кому-либо передоверить, он может в
предварительном порядке задавать вопросы, консультироваться,
выслушивать советы, но в конечном счете он должен быть в
состоянии принять окончательное решение лично,
сообразуясь лишь со своей совестью, своим умом, своими
знаниями.
США пережили так называемое «имперское президент-
274
ство». Франция с большим трудом познает нечто,
отличающееся от «монархического президентства». Я считаю
возможным гражданское президентство, которое было бы
активным, но без лихорадочности, возвышенным, но не
оторванным от людей, одним словом, было бы
республиканским президентством.
Премьер-министр. Согласно конституции Франции,
премьер-министр руководит деятельностью правительства,
отвечает за национальную оборону, обеспечивает
соблюдение законов и — во всех сферах, в которых у главы
государства нет полномочий, — осуществляет управление
страной и производит назначения на гражданские и
военные посты.
Из этого видно, насколько широки его полномочия.
Значительность поста президента не должна оставлять в
тени пост премьер-министра. Следует помнить, что глава
правительства в лучшем случае предстает как постоянный
представитель президента, в худшем — как его соперник в
системе исполнительной власти.
С точки зрения юридической, функции самого
президента республики не так уж велики. Конечно, если его
влияние выходит за рамки, очерченные конституцией,
он может с учетом (и в пределах) партийной
субординации навязывать премьер-министру свои решения.
Достаточно, чтобы такая политическая субординация исчезла
(так произошло в марте 1986 г.), и полномочия главы
государства резко сократятся, хотя и останутся
значительными. Когда же такая субординация сохраняется,
глава государства может принимать угодные ему решения,
но почти всегда при условии, что премьер-министр
придает им правовую силу.
В последнем случае премьер-министр лишь с трудом
может уклониться от выполнения того, чего ждет от него
президент. Или, точнее, юридически он мог бы отказаться
это сделать (полномочия премьер-министра — это его
собственные полномочия, и президент не может его
сместить), но с политической точки зрения он, как
правило, не может на это пойти.
В подобных условиях имеются только два фактора,
способных обеспечить подчинение премьер-министра
президенту. Это, с одной стороны, его лояльность по
отношению к президенту, а с другой — то обстоятельство, что
парламентское большинство, как правило, сохраняет вер-
275
ность в большей степени главе государства, чем главе
правительства.
Но остается фактор случайности, и он связан с
личными отношениями между этими двумя представителями
верховной власти. И никто из них не заинтересован в
том, чтобы один из них целиком оттеснил другого в
вопросах протокола или отправления своих функций.
Но вместе с тем, что бы об этом ни говорили,
полномочия премьер-министра таковы, что он становрггся
потенциальным соперником президента, назначившего его на
этот пост.
Потенциально они являются соперниками прежде
всего в том, что касается их прерогатив, ибо глава
правительства, естественно, считает, что он способен
проявить большую самостоятельность. Президент и премьер-
министр соперничают также в популярности, ибо кривые
их деятельности идут рядом, но не всегда параллельно.
Иногда они становятся соперниками даже из-за своих
личных интересов, ибо президент республики, естественно,
логически может рассматривать премьер-министра как
своего вероятного преемника, а премьер-министр может
стремиться стать им.
И это не личностный момент; можно сказать, что к
этому предрасполагают сами их функции как таковые.
Жорж Помпиду стал президентом после того, как был
премьер-министром. Мишель Дебре, Жак Ширак и Жак
Шабан-Дельмас были кандидатами на президентской пост.
Раймон Барр рано или поздно станет им. В этой же
связи называли имена Пьера Месмера, Пьера Моруа и
Лорана Фабиуса. Только Морис Кув де Мюрвиль как
будто составляет исключение. Но это исключение, по-
видимому, неслучайное: Кув де Мюрвиль пробыл в отеле
Матиньон меньше других.
Таким образом, у премьер-министра уже в силу его
функций довольно сложное положение. Даже при обычном
(я собрался было написать «естественном») порядке вещей,
то есть когда он действительно избран самим
президентом, а не назначен на свой пост и отчасти в силу
обстоятельств, премьер-министр обязан эффективно
проводить политику, основную ориентацию которой он
одобряет, хотя и не он определяет ее главные
направления.
Авторитет премьер-министра основывается на
способности полностью утвердиться в тех сферах, которые
оставляет ему глава государства. Но за исключением
276
ситуаций «сосуществования»*, успех премьер-министра
определяется успехом именно политики, выработанной в
конечном счете президентом.
Преступность. С тех времен, когда полицейские чины
стали вести статистический учет, данные о крупных
преступлениях, как, впрочем, и показатели, отражающие
сведения о наказаниях за преступления в целом, не
менялись.
Главный источник, порождающий ощущение
отсутствия безопасности, — мелкие преступления. Хотя в
последние годы в борьбе с ними были достигнуты
определенные успехи, большое число разбойных нападений,
ограблений квартир, краж с применением и без
применения насилия создает ощущение незащищенности, что
усугубляется развитием наркомании, рэкета, которым
занимаются некоторые учащиеся лицеев.
Борьба против всех этих форм преступности кажется
в этих условиях достаточно малоэффективной, а
имеющиеся средства — весьма незначительными. Нужно
всегда помнить, что в такой борьбе должны сочетаться
профилактические и репрессивные меры.
Для проведения профилактических мероприятий
требуются прежде всего время, наличие сил и
воображения. Даже если не касаться вопроса о связи между
безработицей и преступностью, очевидно, что местные
коллективы и мэры призваны сыграть здесь особую роль.
Они лучше, чем кто-либо, знают население своих районов,
а внутри них — кварталы, ситуацию в них, людей,
представляющих наибольшую опасность; терпеливая работа,
внимательное отношение могут помешать маргинализации
тех, кого толкает к этому само их социальное положение.
Необходимо также, чтобы эти усилия дополнялись
усилиями местной полиции, судей, которые могли бы
чаще, чем сейчас, применять условные наказания; в самом
деле, известно, что среди мелких преступников,
попадающих в тюрьму на короткие сроки (скажем, на несколько
недель, но этого достаточно, чтобы они ожесточились в
результате контактов с более опытными преступниками),
рецидивистов 70 % В то же время их меньше на две
трети среди впервые совершивших правонарушение и при-
* Имеется в виду «сосуществование» президента и премьер-министра,
принадлежащих к разным политическим лагерям. {Прим. ред.)
277
говоренных к наказаниям, которые не связаны с
лишением свободы, например к общественно полезным
работам.
Репрессивные меры являются, естественно, дедом
полиции. Речь в данном случае идет о весьма
чувствительном во всех смыслах организме, как ни парадоксально
на первый взгляд кажется применение к нему этого
термина. Он чувствителен уже вследствие самого характера
своей деятельности и той силы, которой располагает.
Он чувствителен потому, что его проблемы мало или
плохо решаются. Он чувствителен еще и потому, что
эффективность его работы прямо зависит от того, сколь
сознательно он действует, а его сознательное отношение к
своим задачам прямо зависит от того, насколько органы
политической власти его ценят.
Все здесь связано с подготовкой и теми стимулами,
которые способствуют приходу в полицию новых кадров.
Они неотделимы друг от друга.
Моральные стимулы. Полиция работает, если можно
так сказать, под «моральным» контролем. Речь идет в
целом о нравственно очень здоровых и преданных делу
людях, тем не менее их постоянно держат под
подозрением. Это выражается, например, в том, что, в отличие
от практики других демократических стран и почти всех
административных органов, на высший пост в
полицейской иерархии назначается человек, не связанный с
полицией. Об этом свидетельствует и то, с каким нежеланием
полиции выделяются дополнительные средства. Пришлось
дождаться 1986 года и принятия закона о
модернизации, чтобы наконец занялись этой проблемой и в очень
благожелательном духе. Тем не менее остается еще многое
сделать, в частности передать материальные средства в
распоряжение самой полиции, но прежде всего
перестроить полицейскую службу на соответствующем уровне,
конечно, не на ур°вне коммун или департаментов, но, во
всяком случае, на уровне регионов. На мой взгляд, очень
многое дал бы перевод полиции в ранг подлинного
государственного института, как это было сделано в отношении
судебных органов, армии и даже некоторых
административных служб, которым такой статус, быть может, не так
уж и нужен. И пусть мне не говорят, что определенная
автономия полиции может обернуться против
демократических ценностей. Я считаю, что они находятся под куда
большей угрозой при нынешней ситуации, когда,
используя полицию, слишком часто смешивают политические
278
интересы правительства с общими интересами
государства как такового.
Подготовка. По числу полицейских и жандармов на
душу населения Франция опережает большинство
сопоставимых с ней стран, тем не менее ни профилактическая
работа, ни наказание преступлений у нас не более
эффективны, чем у других. Поэтому решение проблемы зависит
не столько от численности полицейских кадров, сколько от
тех средств, которыми они располагают, и особенно от
той подготовки, которую они получают. Только благодаря
хорошей подготовке можно избежать «накладок» и в то
же время повысить эффективность полиции. Но нужно
еще, чтобы ее деятельность отвечала требованиям морали
и тем быстрым переменам, которые происходят в других
областях.
Хорошо работающая полиция не может справиться с
мелкой преступностью. Но кто может отрицать, что для
борьбы с такой преступностью полиция необходима?
Программы. Хотя республика была окончательно
основана «республиканцами-оппортунистами», как они сами
себя именовали, в XX веке наличие и четкость программ
считаются первым условием демократии. Если бы у
выборных лиц не было подобных программ, которые они
обязывались бы выполнять, то эти депутаты располагали бы
полной свободой действий, а от сознательных граждан
нельзя требовать предоставления такой свободы.
Так и родилась идея предельно детальных программ,
составленных в письменной форме и представляющих
собой соглашение, которое в случае победы связывает
избранного кандидата и невыполнение которого означает
нарушение демократии. Эта идея достаточно
укоренилась и продолжает определять деятельность политиков.
Считается, что тот кандидат, который не выдвигает свою
программу, вообще не делает никаких предложений.
Рассмотрим вкратце, в чем заключается отсутствие
реализма в таком подходе. Дело в том, что он отдает
предпочтение количеству, а не качеству, демагогии, а не
чувству меры, иллюзиям, а не реальностям.
Но обычно меньше всего обращают внимания в
современном мире на то, что в самом понятии «программа»
заключается посягательство на демократию.
Это является посягательством на демократию,
во-первых, потому, что не может быть удовлетворительным
279
соглашение, условия которого не обсуждаются. Его
составляют партии, а избирателям остается только
принять или не принять программу в целом.
Во-вторых, потому, что каждое голосование имеет
двоякое значение: с одной стороны, оценивается
предшествующий период, а с другой — принимается решение в
отношении будущего. Избиратели, желающие осудить ошибки
прежнего парламентского большинства, уже в силу только
одного этого обстоятельства считаются сторонниками
программы — всей программы — тех, кого они избирают
на этот раз. Равным образом считается, что
избиратели, недовольные истекшим периодом, склонны простить
промахи, коль скоро они не отвергают прежнего
большинства, хотя это может объясняться просто отсутствием
доверия к альтернативной коалиции.
И наконец, в-третьих, когда выбор сделан, то
автоматически считается принятой и программа кандидата,
хотя она могла иметь весьма второстепенное значение при
определении избирателями своей позиции.
Так, правительство левых в 1981 году, а в 1986 году
правительство правых отвечали на всякое возражение, на
всякую критику ссылкой на то, что их программа должна
быть осуществлена вопреки всему и вся, поскольку-де
«того пожелали французские избиратели», то же самое
они заявляли в связи с вопросом о частных школах в
1984 году и об университетском образовании в 1986 году.
Таким образом, программы могут не только
затемнять, но и искажать волю суверенного народа.
В прежние времена поступать иначе было
действительно немыслимо. Выбор был возможен между тем, что
предлагалось, и «ничем», а что предлагалось, было все
же лучше, чем «ничто». Если бы я родился лет на 50
раньше, я первый защищал бы программы.
Но те времена безвозвратно прошли. Технический
прогресс ставит перед политиком достаточно проблем,
чтобы он мог по крайней мере воспользоваться
решениями, которые прогресс делает возможными.
Ныне мы располагаем множеством достаточно точных
методов, чтобы выяснить, чего хочет общественность и с
чем она согласна. В равной мере общественность имеет
множество средств, чтобы известить нас об этом.
Конечно, нередко надо иметь мужество предвосхитить
сдвиги в общественном мнении или противостоять его
давлению (наиболее показателен в этом отношении пример со
смертной казнью), но нельзя больше поступать так, будто
280
общественность обязана делать выбор раз и навсегда,
чтобы потом, ссылаясь на этот выбор, навязывать ей то,
чего она явно не желает.
В свете этого обстоятельства вопрос о программе
ставится в совершенно иной плоскости. Нет больше
необходимости в деталях излагать намеченные меры, потому
что французы сумеют достаточно быстро дать понять,
устраивают они их или не устраивают. И все же никого
не выбирают только за его внешность, за то, что он
хорошо выглядит на телеэкранах или может сделать
несколько исполненных благородства и вместе с тем
расплывчатых принципиальных заявлений.
Следует, конечно, проводить различие между выборами.
При выборах с ярко выраженным «личностным»
отпечатком, таких как выборы президента, французы — ив этом
нет ничего удивительного — голосуют в зависимости от
того, какое на них впечатление производит кандидат и
какое доверие они интуитивно ему оказывают. Быть
может, это и прискорбно, но отрицать это
обстоятельство, мне думается, невозможно.
В таких случаях обязательства кандидата значат сами
по себе меньше, чем то, как они характеризуют его
личность, его склад ума, провозглашенные им намерения.
Поэтому нет необходимости, чтобы эти обязательства
были слишком четко очерчены, слишком категоричны,
поскольку твердые обещания кандидата могут оказаться
не приспособленными к меняющимся уже в силу своей
природы реальностям.
Напротив, мне представляется честным и разумным
такой метод, когда сведения, имеющиеся у избирателей о
кандидате, дополняются напоминанием о его убеждениях,
о ценностях, которые он защищает, что по мере
возможности, то есть часто, находит свое выражение в
конкретных и существенных предложениях.
Так, например, говоря о своей приверженности
принципу солидарности, я иллюстрирую это предложением о
гарантированном социальном минимуме. Однако
реализация такого предложния обошлась бы в несколько
миллиардов франков, и никто, даже президент республики, не
может единолично принять решение по этому вопросу.
Для такого решения необходимо провести экспертизу,
предварительное обсуждение, а когда придет время,
следует определить, нужна ли еще такая мера, нет ли
других, более эффективных решений, не выходит ли
требуемая сумма за разумные пределы, то есть обдумать
11-1048 281
все проблемы, которые могут возникнуть и помешать
реализации самого решения. И тогда выбор избирателей
будет выражать их собственную приверженность принципу
солидарности, их веру в искренность моего убеждения в
необходимости такой солидарности, понимание ими
целесообразности моего предложения, то доверие, которое они
считают возможным мне оказать в деле его
осуществления.
Так я представляю себе в будущем отношения между
сознательными гражданами и кандидатами, с
ответственностью подходящими к своим обещаниям. Как это будет
именоваться — программа, проект, платформа или
что-либо иное, меня мало нтересует. Значение имеют только
предпринимаемые действия и их направленность.
Профсоюзы. Резкое сокращение числа членов
профсоюзов, ослабление роли договорных соглашений,
уменьшение количества рабочих в «рабочих» профсоюзных
объединениях, длительный раскол, критика существующих
структур и т. д. — одним словом, оснований для
неуверенности в будущем более чем достаточно.
Экономисты, социологи, политологи и особенно сами
профсоюзные деятели выявили причины сложившейся
ситуации. Они дружно приводят убедительные доводы
в пользу пересмотра профсоюзами своей деятельности,
их приспособления ко все более разнородному составу
своей социальной базы, выявления тенденций их
дальнейшего развития.
Здесь также, по существу, нет никакого кризиса
вопреки тому, что охотно повторяют многие, порой почти
механически. Во Франции, как и во всей Европе, в
профсоюзном движении происходят сдвиги. В период между
двумя мировыми войнами ВКТ, возглавлявшейся Леоном
Жуо, тоже довелось столкнуться с изменениями,
вызванными мировыми кризисами, и разработать программу
действий, на основе которой левые в той или иной степени
действовали на протяжении почти полувека.
Никто, кроме самих профсоюзных деятелей, не может
выполнить эту задачу. Мнение о том, что для преодоления
нынешних трудностей государство должно было бы еще
больше укрепить положение профсоюзов в системе
существующих в стране институтов, — опасное
заблуждение. Если профсоюзы будут чересчур связаны с
государственными органами, они утратят то, что составляет
282
их силу в современном демократическом государстве, —
способность отражать происходящие в обществе
перемены. И наоборот, думать, что профсоюзы — всего лишь
анахронический пережиток в эпоху, когда получают
распространение индивидуалистические тенденции, — значит
забывать, что если из-за нынешних трудностей
профсоюзного движения без профсоюзов нельзя добиться
всего, то без них нельзя достичь никаких надежных
результатов. Нужно время для того, чтобы наличие какой-либо
задачи привело к созданию соответствующего органа,
но ясно одно: раз задача стоит — значит, орган
необходим.
Эта задача — активное участие в переговорах о
заключении договоров, что является ключевым средством
обеспечения сплоченности в обществе, от которой зависит
наше будущее, — будет эффективно решена только вместе
с профсоюзами. Где вести переговоры и о чем — найдется.
Какими бы серьезными трудности ни были, фактически
всегда имеется не один, а несколько вариантов решения,
и цель переговоров — выбрать наилучший из них. В
большинстве случаев имеется поле для маневра, и чем оно
уже, тем важнее провести маневры с максимальной
пользой.
Вследствие этого в наши дни преданность своему
объединению, идейная близость играют меньшую роль
для доверия, с которым трудящиеся относятся к
профсоюзам; такое доверие все больше будет зависеть от тех
результатов, которых смогут добиться профсоюзы. Не это
ли в конечном счете— самый верный критерий?
Рабочее время. Стало привычным, что решения вопроса
ищут в законе, который, как совершенно ясно, не
способен его обеспечить. Текст, проведенный через
парламент Мишелем Дельбарром, вполне удовлетворял
требованиям. Наряду с этим трудовой кодекс предоставлял
возможности для маневра; этими возможностями не
сумели воспользоваться и предпочли одобрить новый текст,
который, по-видимому, больше породит проблем, чем
решит.
Никто не возражает против желания, чтобы люди
работали немного меньше, а машины — гораздо больше.
Очевидно и то, что для этого потребуются некоторые
нововведения, которые станут возможны только в
результате переговоров, проводимых на основе децентрализации.
И** 283
В конечном счете интересы предприятий и трудящихся
могут сблизиться, ко лишь при условии, что будет создана
обстановка, благоприятная для переговоров.
Главная проблема здесь связана с раздробленностью
трудящихся по мелким и средним предприятиям. Она не
позволяет просто-напросто сослаться на договор о
создании предприятия, делая вид, что его персонал имеет
возможность вести переговоры.
Из такого положения есть только два выхода: с одной
стороны, надо добиваться заключения нового соглашения
об оплате труда, о котором я не раз говорил, и
продумать при этом возможность выдвижения общих
представителей персонала от мелких и средних предприятий;
с другой стороны, государство должно возвращать
заинтересованным лицам часть средств, которые они вносят в
государственную казну (хотя бы путем создания
рабочих мест). Точно так же оно должно обусловливать
государственную помощь предприятиям обязательством
их провести модернизацию, реорганизацию производства и
обеспечить подготовку кадров.
Что касается прочих проблем, я первый
высказываюсь за большую гибкость в организации рабочего
времени, но в то же время никто меня не убедит, что,
например, повсеместное введение ночных смен для
женщин — достижение прогресса. Тем более если, как можно
опасаться, такая возможность реализуется главным
образом за счет замены рабочих-мужчин женщинами, чей труд
очень часто оплачивается по более низкой цене.
Равенство. Неравенство — лишь синоним различия.
Однако если первое отвергается всеми, то второе
насаждается. Но чтобы лучше послужить делу равенства, лучше
очертить его суть и уточнить его значение, нужно на
время забыть этот термин и обратиться к понятию
«независимость».
В самом деле, нетерпимо не неравенство как таковое.
Утверждать, что никто не властен навязать полное
равенство по уму, силе, средствам и т. п., банально. Но с чем
нельзя согласиться, во всяком случае, социалисту, так это
с идеей, что такое неравенство влечет за собой
зависимость, что слабый зависит от сильного, бедный — от
богатого, необразованный — от образованного. Само собой
разумеется, все сказанное мною по поводу людей
относится и к нациям.
284
Поэтому равенство находит свое выражение в первую
очередь в праве. В данной области то, что дано одному,
должно быть дано и другому. Каждый сам отвечает за
наилучшую реализацию своего права в соответствии со
своими желаниями, умом, интересами.
Равноправие, понимаемое так, является не целью,
а исходной возможностью. Подготовленное ликвидацией
привилегий в ночь на 4 августа (1789 г.), провозглашенное
в Декларации прав человека несколько недель спустя,
во Франции равноправие — реальность на протяжении
уже почти двух веков. Нужно, правда, заметить, что
в течение почти 100 лет говорили без угрызений совести
о всеобщем избирательном праве, хотя женщины были
из него исключены, им отказывали в праве голоса.
Своеобразное всеобщее избирательное право, которое не
распространялось на половину всех граждан. Своеобразное
равноправие, которое столь рано провозгласили и столь
поздно реализовали... Но сейчас необходимо следить за
сохранением этого равноправия и, если необходимо,
совершенствовать его. Вместе с тем не надо выходить
за пределы того, что было сделано историей, и возводить
равенство в догму, которая превратится в догму
эгалитаризма.
Огюст Конт предчувствовал такую вероятность, назвав
равенство правом равного доступа для всех к неравенству.
Сегодня проблема заключается в ином. Мы признаем
допустимым, мы соглашаемся с тем, что каждый сможет
различными путями добиваться собственного процветания.
Все пути приемлемы при условии, что они никому не
приносят ущерба и не противоречат нашим законам.
Один отдает предпочтение науке, другой добивается
популярности, третий старается прежде всего разбогатеть,
а четвертый на первый план ставит проблему свободного
времени. На основе такого индивидуального подхода
к действительности неизбежно будет рождаться
неравенство. Первый будет более образован, чем второй,
второй — более знаменит, чем третий, третий — богаче
четвертого, четвертый — спокойнее третьего.
Все это нормально, точнее, является нормальным при
условии, что был сделан подлинный выбор. Неважно, был
ли он осознанным или нет, главное, чтобы был сделан
выбор, отвечающий желаниям.
Здесь полностью просматривается сущность
дальнейшей борьбы. Ее смысл заключается прежде всего в
создании такой системы образования, которая расширяла
285
бы возможности для каждого и давала бы каждому
перспективу, приложив соответствующие усилия,
пересмотреть свой выбор, если он оказался неудачным. Такая
система возможна, и я затрону этот вопрос в данной
книге.
Добиваться равенства вне права, без образования,
стремиться навязать равенство, когда каждый может
предъявить счет за то, что он сделал из своей жизни,
только самому себе, — значит превратить политическую
систему в уравнительную машину, которая порождает
чувство горечи, подаачяет честолюбие.
В то же время людей, которые в силу жизненных
обстоятельств потерпели неудачу, не следует оставлять
на произвол судьбы, общество обязано помогать им хотя
бы ради того, чтобы они, вернув себе удачу, принесли
ему пользу. Но в таком случае помощь оказывается не
во имя равенства, но скорее под знаменем солидарности.
Радио и телевидение. Говорят, будто пресловутый
«радиотелевизионный пейзаж Франции» претерпел
разительные перемены после марта 1986 года*. Так ли это?
Получили ли французы доступ к большему числу
радиостанций? Нет. Это левые создали условия для
появления частных радиостанций на местах. Правые же
партии, возражавшие против их создания до 1981 года**,
не привнесли после 1986 года ничего нового в эту
проблему.
Получили ли французы доступ к большему числу
телевизионных каналов? Нет. Их было три в 1981 году,
шесть — пятью годами спустя, сегодня их тоже шесть.
Где же радикальные перемены? Может быть, имеется
в виду передача первого канала (ТФ-1) из
государственного сектора в частный? Одно из двух: либо ТФ-1
продолжает делать то, что он делал раньше, и его
приватизация явно ничего не изменила, либо эта телевизионная
станция, вынужденная бороться с возросшей
конкуренцией, находится под угрозой пожертвовать своими
честолюбивыми планами в угоду прибыльности.
Может быть, перемены выражаются в переходе «звезд»
* Дата проведения парламентских выборов, на которых победила
правоцентристская оппозиция. {Прим. ред.)
** Иными словами, в годы пребывания этих партий у власти. В 1981
году они утратили президентский пост и большинство в Национальном
собрании. (Прим. ред.)
286
с одной телестанции на другую, вследствие чего более
выгодные с финансовой точки зрения передачи быстро
стали вытеснять более качественные и лучше
представленные программы? Признаюсь, я испытываю беспокойство.
Я с уважением отношусь к профессиональному мастерству
телекомментаторов, однако не до такой степени, чтобы
считать важнейшим событием то, что ведущий первого
канала сегодня представляет ту же передачу на пятом
или перешел со второго канал на шестой. Единственное
подлинное нововведение для телезрителей свелось к
появлению на пульте дистанционного управления телевизором
новой кнопки, которая позволяет смотреть одну и ту же
программу по разным каналам. Хорошенькое дельце!
Истинные радикальные перемены еще впереди. Они
произойдут в тот день, когда из-за недостатка денежных
поступлений за рекламу один (или несколько) из
нынешних телевизионных каналов будет ликвидирован.
Тогда можно будет говорить о переменах в телерадиопей-
заже. Но кто возьмет на себя смелость порадоваться
этому?
В действительности источник опасности таится в
другом, и эта опасность висит над нами давно; она
заключается в том, что Франция рано или поздно перестанет быть
центром творчества в области радио и телевидения.
Кабельное телевидение и спутники менее чем через
15 лет предоставят нашим гражданам возможность
выбирать между несколькими десятками телевизионных
программ из всех частей мира и на соответствующих языках.
Из чего будут состоять эти программы? Кто будет их
финансировать?
Условия задачи просты: программа, сделанная на
хорошем техническом уровне, стоит дорого; когда ее
показывают 220 миллионам американцев, она более или
менее окупается; это позволяет затем перепродать ее за
рубеж по низкой цене. Напротив, 55 миллионов
телезрителей во Франции, естественно, не в состоянии обеспечить
такие же доходы; поэтому понятно, что, за несколькими
исключениями, французская продукция либо не сможет
продаваться на мировом рынке, либо будет реализовывать-
ся по себестоимости, если не в убыток.
Поставить вопрос таким образом — значит уже указать
решение: если 220 миллионов американцев гарантируют
доход от телевещания, то 320 миллионов европейцев
должны гарантировать его с еще большей надежностью.
Отсюда очевидная необходимость поощрять совместное
287
европейское производство. Это тем более заманчиво,
что в разделах, которые вызывают наибольший интерес
телезрителей (в частности, история и фантастика), с
культурным наследием нашего континента вряд ли может
сравниться какое-нибудь другое.
Но тут мы наталкиваемся на второе препятствие,
в котором для меня есть что-то непонятное: я имею
в виду анахроничные проявления узколобого
национализма. Почему принадлежность к французской нации должна
иметь приоритет перед принадлежностью к Европе, если
единственное осязаемое последствие этого заключается
в том, что магнат печати г-н Эрсан обладает
преимуществами, которых не имеют его английские,
западногерманские или итальянские конкуренты?
Следить за тем, чтобы в Европе не возникли
побуждения к империалистическим акциям ни у одной из
входящих в нее стран? Да, это нужно! Это необходимо. Хотя
все же вероятность подобной опасности мне
представляется незначительной. Но если во имя стремления
сконцентрировать все усилия на собственной территории
предпочтение будет систематически отдаваться чисто французским
мероприятиям — это, с моей точки зрения,
самоубийственно.
Французский язык, французское художественное
творчество могут быть спасены лишь собственными усилиями.
Ограничиться тем, чтобы обязывать тележурналистов
передавать какой-то минимум «оригинальных
произведений на французском языке», — значит обречь себя либо
на то, что поручения не будут выполняться, либо на то,
что такая обязанность станет своего рода оправданием
для показа программ поздно вечером.
Культурное наследие Франции само по себе
представляет сокровищницу мирового значения. Но наряду с этим
каждая из 12 стран — членов ЕС обогатила человечество
многими именами, пользующимися мировой славой. Разве
нельзя представить себе, что жизнь этих людей послужила
бы темой превосходных игровых фильмов, которые
захотели бы посмотреть во всей Европе и которые с
удовольствием приобрели бы другие страны? Какое значение
имело бы тогда, на каком языке снят фильм — на
французском или на каком-нибудь другом? Главное, что
Франция благодаря своим продюсерам, сценаристам,
актерам и режиссерам внесла бы вклад в произведение,
которое было бы создано в таком количестве
оригинальных вариантов, сколько имеется языков в Сообществе.
288
К тому же такое произведение имело бы все шансы
дать прибыль.
Вот почему я считаю: чтобы поощрять развитие в
данном направлении, ЕС поступило бы правильно, образовав
под своей эгидой специальное агентство, которое
действовало бы гибко и не нуждалось бы в больших
ассигнованиях. Главная функция его состояла бы как раз в
совместной разработке предложений, столь еще
немногочисленных в настоящее время.
То, что мы сделали для освоения космоса и развития
науки, мы обязаны сделать еще для одной важной отрасли,
каковой являются радио и телевидение.
Республика. Пример некоторых наших соседей,
некоторых наших друзей показывает, что можно прекрасно
жить и при монархии. У них такие же свободы, подобная,
а иногда даже более давняя демократия, и народ
пользуется реальным суверенитетом. Если монархия и кажется
пережитком, то ее полезность заключается в том, что она
служит гарантом выкованных веками представлений —
король и королева олицетворяют собой саму страну, —
поэтому нет нужды искать какие-либо другие символы
единства, кроме короны.
Почему же тогда у нас, у меня такая приверженность
республиканской форме государства? Потому, что в наших
представлениях не республика противопоставляется
монархии, а скорее именно наша республика — режимам,
существовавшим ранее во Франции.
Республика и демократия родились вместе, одна
породила другую. Демократия вдохновляла, республика
действовала. Рождение республики и демократии я,
разумеется, отношу к Третьей республике. Если
предшествующие республики не могли реализовать свои чаяния, то
это произошло скорее в результате вызванной ими
яростной реакции, а не из-за недостатка благородства,
возвышенных устремлений у революционеров, в частности
у тех, кто дал миру истинное чудо — Декларацию прав
человека и гражданина 1789 года, хотя кое-кто ныне
и хотел бы приписать этим республикам многие пороки.
Когда в конце прошлого века основатели республики
укоренили республиканскую идею, они тем самым
выполнили пожелание Сен-Жюста, сказавшего 100 лет назад:
«Чтобы создать республику, нужно внушить к ней любовь».
И можно было, конечно, полюбить эту республику, кото-
289
рая закрепила свободы, создала бесплатную и
обязательную светскую школу. У «негодяйки» было свое
благородство, и в конце концов это было признано всеми.
Сегодня уже неясно, в чем состоят республиканские
идеалы, но известно, что им противостоит. Это —
пренебрежение к людям, это — безудержный дух элиты, это —
подавление слабых и прежде всего — нетерпимость.
Для меня термин «демократические идеалы» значит
нечто большее, нежели то, что может быть выражено
им самим. Для меня это одновременно несколько суровая
возвышенность мыслей, как у Жюля Ферри, добродушная
активность, как у радикалов великой эпохи, мужество
в тяжких испытаниях, как у Леона Блюма на Риомском
процессе, неукротимая энергия, как у Клемансо в период
войны и как у Мендес-Франса в мирное время, чувство
ответственности у должностных лиц и вместе с тем
непримиримость в деле защиты свобод.
Все это — республика, но также и многое другое.
Я стремлюсь действовать как подлинный социалист, но
вместе с тем считаю, что самая высокая похвала
политическому деятелю во Франции — называть его
республиканцем.
Решение проблем. В политике не встречается
квадратура круга. Нет такой проблемы, которая не могла бы
быть решена. Но простые и легкие решения бывают
редко.
И чем проблемы сложнее и труднее, тем настойчивее
мы должны их разъяснять и добиваться их решения.
Если же для решения необходимы — как это почти
всегда бывает — активная поддержка и интеллектуальные
усилия со стороны всех, то мы должны иметь также
возможность повторять это снова и снова, сколько
потребуется.
Обычно обращают внимание не на правильное решение.
Зато привлеченное к проблемам внимание помогает найти
это решение.
Светский характер государства. Это все еще новая
идея. Историческая необходимость, порожденная борьбой
против государственной религии, привела к тому, что
высказывания в пользу светского воспитания стали до
такой степени смешивать с антиклерикализмом, что
290
первоначальный смысл, закладываемый в понятие
«светское воспитание», был затемнен. Ведь светское государство
не против веры вообще. Это значит, что государство
стоит вне всякой веры. Отделение церкви от государства
предполагает уважение ко всем религиям, но лишает их
права вмешиваться в дела государства.
Человек, которому религия запрещает развод,
искусственное пресечение беременности или употребление
алкоголя, будет верен самому себе, соблюдая эти запреты.
Он может еще оставаться верным самому себе, пытаясь
убедить другого поступать так же. Но существует предел,
за который переходить нельзя: он начинается там, где
религиозные предписания становятся обязательными для
тех, кто не исповедует такую веру.
Здесь все очень просто и нет ничего особо
оригинального. Тем не менее об этом положении следует напомнить,
а тем более защитить его, поскольку в нашем обществе
есть много рас, культур, религий. Светский характер
государства дает возможность к этому приспособиться. Лишь
при таком его характере обеспечивается
сосуществование различных этнических групп и традиций.
Не имея возможности и прежде всего желания
заставить тех, кто проживает на нашей территории (будь то
французы или иностранцы), отказаться от своей веры, мы
можем по крайней мере ждать от них, что и они будут
соблюдать законы, установленные нами для самих себя, и
даже перестанут соблюдать некоторые ритуалы,
запрещенные этими законами.
В своей замечательной статье Жан Карбонье
напоминает, что Наполеон, столкнувшись с трудностями, когда
он хотел заставить еврейскую общину, имевшую свое
собственное право, основанное на религии, соблюдать
Гражданский кодекс, созвал в 1807 году Большой
синедрион, который должен был примирить Талмуд с
кодексом. Жан Карбонье приходит к заключению, что,
возможно, рано или поздно придется созвать «коллегию
муфтиев и добиться от нее фетвы*, которая успокоит
совесть мусульман», подпадающих под действие наших
законов. Идея представляется мне заслуживающей
внимания.
Между тем упорно сохраняемые недоразумения
затемнили смысл понятия «светский характер государства»
* Фетва (араб.) — решение высшего религиозного авторитета в
мусульманских странах о соответствии того или иного действия или
явления Корану или Шариату. (Прим. ред.)
291
и вызвали сомнения в том, насколько целесообразно для
республики охранять его ценность. Термин «светский
характер государства» подразумевает ту конечную цель,
которую преследуют наши законы и поставленные им на
службу институты: общие правила, которые регулируют
жизнь общества в тех областях, где могут
воздействовать верования, должны быть достаточно ясными, чтобы
обеспечивать сплоченность нации и ее динамизм. В то
же время они должны быть нейтральными и отличаться
терпимостью, гарантировать уважение к личным
убеждениям.
Отсюда вытекают четкие обязательства в том, что
касается, в частности, семьи, здравоохранения или
школьной системы. Но это не предполагает особых
последствий с точки зрения характера учреждений или органов,
которые этим занимаются.
Никто не считает, что постепенный переход больниц в
число светских учреждений должен повлечь за собой
отстранение монашеских орденов от деятельности в сфере
здравоохранения.
Остается вопрос о школе. Во Франции сейчас
установилось относительное перемирие, под прикрытием
которого вызревают мечты у одних — о реванше, у других —
об окончательной победе. Скажем прямо: точно так же,
как любой, кто перевозит пассажиров или работает в
транспортном учреждении (даже если речь идет о частной
компании), должен думать о безопасности, любое
заведение, принимающее учащихся, чтобы дать им образование,
будь оно государственным, частным платным или частным
бесплатным, должно иметь одной из своих задач те цели,
которые обязательный для всех закон ставит перед
государственными учебными заведениями. Нейтральное
отношение к религии, равенство дипломов, равноценная
квалификация преподавателей — вот те условия, которые
необходимы для того, чтобы сохранить во Франции
относительное единство системы образования и не
допустить увеличения числа школ для отверженных, где
воспитываются нетерпимость и непонимание.
Государственные средства никому не могут
предоставляться без контроля. С помощью такого контроля
должно проверяться уважение к общим конечным целям
и стремление к их достижению. Нет никаких оснований
не принимать в системе общего образования те
изменения, которые были всеми одобрены для системы обучения
в сфере сельского хозяйства.
292
Свобода. Говорят, существуют свободы формальные.
Конечно, мне известен такой довод: что значит свобода
творчества для человека, обремененного тяжелой работой;
свобода передвижения для человека, не имеющего средств
на то, чтобы уехать из дома; свобода мнений для
человека, знающего, что пропитание его семьи зависит от
решения работодателя; свобода слова для человека,
который с трудом владеет речью?
Однако желающие, как я позволю себе выразиться,
поставить телегу благосостояния впереди лошади свободы
подавляют свободу и уничтожают благосостояние вообще.
История доказала: эти понятия неразделимы.
Поэтому хватит заниматься поиском в какой-то мере
оправдательных дефиниций типа «формальная свобода»,
«абстрактная свобода», «буржуазные свободы», хватит
искусственно противопоставлять свободу отдельной
личности и свободу общества. Свобода едина. Либо она есть,
либо ее нет.
О какой свободе идет речь? Франция, страна
письменного права, создала в этой области бесценные
документы. Декларация прав человека и гражданина 1789 года
заслуживает того, чтобы ее знали все. Следует пополнить
ее положениями, зафиксированными в более поздних
документах, таких как преамбулы конституций 1946 и
1958 годов.
Все это записано в выдающемся документе, которым
мир обязан Рене Кассену и за который он получил
Нобелевскую премию мира, — во Всеобщей декларации прав
человека, принятой ООН в 1948 году.
Для меня минимум цивилизации — это хлеб и
Декларация прав человека. Заимствуя выражение одного из
моих друзей, скажу, что речь идет именно о минимуме:
выше этой планки можно спорить, приводить аргументы,
критиковать, улучшать, ниже — вести борьбу.
Сельское хозяйство. Уважаемая отрасль, любимая
всеми, кто в ней занят. Однако дела здесь идут плохо,
средний доход земледельца не достигает гарантированного
минимума заработной платы. Крестьяне приходят в
отчаяние.
Сельское хозяйство — матерь цивилизации. Мы
обязаны ему переходом к оседлому образу жизни, затем оно
стало обеспечивать нам время для занятий чем-то другим
помимо борьбы за выживание (и, по-видимому, именно
293
благодаря этому возникла письменность), позднее —
достаток. Когда на протяжении менее двух столетий
(с XI по XIII в.) появились почти одновременно водяная
и ветряная мельницы, жесткий хомут для лошади,
железный плуг и первые селекционированные семена,
благосостояние выросло вдвое, о чем во Франции
свидетельствуют 87 соборов и 45 тысяч церквей. Чума и
непрерывные войны омрачили перспективы, которые открывал этот
первый рывок. Тем не менее Франция не вправе забывать
и о том, что она —аграрная страна, ибо в этом случае она
утратила бы частицу своего существа, частицу своего
экономического, экологического и социального
равновесия, частицу своей исторической памяти.
В современном мире, где все взаимосвязано,
существуют три крупные проблемы: деньги, вооружения и
продовольствие.
Долгое время считалось, что наша планета не сможет
прокормить слишком быстро растущее население. Теперь
мы знаем, что это совсем не так. Европа и США в течение
нескольких десятилетий увеличивали производство
сельскохозяйственной продукции быстрее, чем рос
платежеспособный спрос, вследствие чего они теперь испытывают
затруднения. Двум самым населенным странам мира —
Индии и Китаю — также удалось совершить успешную
аграрную революцию, благодаря чему они обеспечили себя
продовольствием, хотя в этих странах до сих пор
существуют обширные зоны бедности.
Проблема голода, таким образом, имеет региональный
характер. Она стоит прежде всего перед странами
Африки. Поставки излишков продовольствия, произведенного
в других местах, к сожалению, не помогают решению
этой проблемы: средств для их оплаты нет, а сами по себе
продукты питания не отвечают потребностям местного
населения. Как приготовить молоко из порошка, если воды
либо не хватает, либо она заражена микробами? Годится
ли такое молоко для желудков, отвыкших от лактозы?
Наконец, страна, которая привыкает к зерну, но не умеет
производить его, неизбежно ставит себя в зависимость.
Нужно поощрять производство продовольствия на местах,
согласиться с тем, что производство должно быть
поставлено под экономическую защиту на то время, которое
необходимо для его развития. Мы должны также знать,
что помощь продовольствием действительно полезна
только в случае крайней необходимости.
Итак, у Запада остаются излишки; именно шесть
294
крупнейших экспортеров мира — Соединенные Штаты
Америки, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Аргентина
и ЕЭС, к которым вскоре присоединится и Бразилия,
завязали между собой гигантскую торговую битву,
отличающуюся как крайней ожесточенностью, так и полной
бессмысленностью.
Ни в одной стране сельское хозяйство не существует
в условиях свободного предпринимательства или
свободного рынка. Поддержка сельскохозяйственного
производства, его регламентация и субсидирование — явления,
получившие повсеместное распространение, но первое
место здесь, судя по всему, принадлежит швейцарцам и
японцам, и это даже занятно, ибо и те, и другие не
скупятся на поучения, которые, как им кажется, они
имеют право давать в вопросах свободного
предпринимательства. Но удельный вес этих стран в производстве
сельскохозяйственной продукции невелик. Иное дело —
США, где сельское хозяйство в расчете на одного фермера
получает куда больше субсидий, чем сельское хозяйство
в Европе.
Высказываться против предоставления тех или иных
субсидий, обвинять в субсидировании производства той
или иной продукции, требовать свободы торговли в одной
сфере, а отвергать ее в другой равнозначно тому, чтобы
выражать в форме борьбы за изменение соотношения на
торговых рынках с применением насильственных методов
профессиональные интересы могущественного лобби, его
заботы об успехе на выборах.
Оказывать поддержку сельскому хозяйству приходится
по ряду взаимосвязанных причин. Несмотря на то что оно
быстро развивалось на протяжении 30 лет,
производительность человеческого труда в этой области существенно
отстает от производительности труда в промышленности;
при избытке продукции цены на мировых рынках падают.
В длинной цепочке, идущей от производителя к
потребителю, люди, занимающиеся первичной или вторичной
обработкой продукции, ее перевозкой, сбытом и т. п.,
зарабатывают больше, чем сам производитель. Однако
большинство стран не хотят и не могут допустить развал
своего сельского хозяйства. Трудности с созданием
рабочих мест в других отраслях, нежелание поставить себя в
зависимость от импорта продовольствия, валютная
выручка от его экспорта подкрепляются в данном случае
интересами, связанными с завоеванием выборных
должностей, стремлением сохранить экономическое равновесие
295
в рамках регионов, потребностью охраны природы,
ландшафтов и окружающей среды.
Короче говоря, существуют два основных метода
субсидирования.
Первый из них заключается в том, что казначейство
выплачивает непосредственно производителю разницу
между продажной ценой, считающейся слишком низкой,
и доходом, считающимся достаточным. Преимущество
этого способа состоит в том, что потребитель
приобретает продукты питания по низким ценам. Недостатком же
является то, что этот метод влечет за собой чудовищные
расходы и, следовательно, может применяться лишь в
немногих хозяйствах. Сдержать рост затрат в таком
случае невозможно, ибо сам механизм снижает цены до того
уровня, который устанавливается мировым рынком (цены
на зерно на международном рынке сейчас ниже его
себестоимости в США), вследствие чего размер разницы,
выплачиваемой казначейством, будет расти. Такой метод
был избран Соединенными Штатами, где государство
выплатило в 1986 году 30 миллиардов долларов 2,5
миллиона фермеров.
Второй метод — поддержание цен на продукты. В этом
случае потребитель платит за них дороже. Следовательно,
в основном он способствует оказанию помощи сельскому
хозяйству, и это в достаточной степени справедливо, если
мы признаем, что в общих интересах такая поддержка
необходима. Сообщество государств, в частности
Европейское экономическое сообщество, ограничивается тем, что
устанавливает нижний предел цен. Чтобы они не
опускались еще ниже, ЕС само скупает нужное количество
продуктов, даже под угрозой перепродать в дальнейшем с
потерей для себя или не продать вообще. Элеваторы и
холодильники, естественно, переполняются продуктами.
Если не считать отдельных деталей, именно такой метод
применяет Сообщество в отношении тех
продовольственных товаров, которые считает нужным ставить под защиту.
Если бы Сообщество применило другой метод, это
обошлось бы ему втрое дороже. Следовательно, от него
нельзя отказываться. Применение такого метода ведет
к тому, что цены на внутреннем рынке превышают
мировые. Поэтому при импорте продовольствия из стран
Сообщества товары приходится облагать пошлиной, чтобы
они продавались по соответствующим ценам внутри
страны. И наоборот, экспортные товары субсидируются,
чтобы они поступали на рынки сбыта по мировым ценам.
296
Это главная статья расходов государства в этой сфере.
Европа в 1986 году истратила 20 миллиардов долларов,
которые пошли на субсидирование 12 миллионов сельских
хозяев.
Канадцы также субсидируют сельское хозяйство, но не
в таких масштабах, как американцы. В Австралии и Новой
Зеландии внешняя торговля находится в ведении единой
государственной организации, иначе говоря, в этих
странах внешняя торговля почти что национализирована.
Таким образом, свободный рынок в сельском
хозяйстве не существует, и он, вне всякого сомнения, —
злейший враг сельскохозяйственного производства.
Но все это способствовало росту производства
сельскохозяйственных продуктов, вследствие чего уже на
протяжении длительного времени на мировых рынках
образуются излишки. Советский Союз не будет вечно
резервуаром для сбыта излишков зерновых, даже на Востоке
положение в сельском хозяйстве в конце концов
улучшится.
Почти повсеместно были приняты меры, направленные
на сокращение производства. Такие меры, как введение
квот на молочные продукты, обязательная перегонка
большого количества вина, снижение цен на зерновые,
начинают приносить свои плоды в Европе, как и вывод из
сельскохозяйственного оборота некоторых земель в США.
Но это происходит недостаточно быстро, и запасы
продовольствия остаются большими.
Битва между экспортерами производит удручающее
впечатление/ Она ведется в угоду интересам отдельных
производителей, вокруг цен на различные виды продукции
(сою, растительное масло...), за завоевание того или иного
рынка посредством наращивания субсидий на экспорт
(как в случае с экспортом зерновых в арабские страны),
за введение контингентирования, то есть установления
объемов продукции, допущенных к импорту (ввоз
европейских вин в США, американской кукурузы в Европу).
Памятен случай с коньяком, который использовался для
того, чтобы шантажировать ЕЭС в связи с импортом
кукурузы.
Заявления, которые делаются в этой связи, полны
лицемерия. Американцы толкуют о свободе торговли и в
это время практикуют абсолютный протекционизм везде,
где чувствуют свою слабость. Так, ввоз в США молока
или сахара строго контингентируется. Что касается
других продуктов, то тут позиции США настолько сильны,
297
что внутренние американские цены являются и мировыми.
Однако США отказываются признать, что это —
результат системы субсидирования сельского хозяйства в стране.
Европа, напротив, никогда ке умела выработать свой
политический курс и придерживаться его. При всей ее
внутренней сплоченности по отношению к внешнему миру
она действует несогласованно и робко. Каждый из членов
ЕЭС пытается самостоятельно наладить приемлемые
отношения с Соединенными Штатами, чтобы защитить
собственную продукцию, если понадобится — в ущерб другим.
Лишь Франция не может действовать подобным образом,
ибо обладает самым многопрофильным сельским
хозяйством в Европе.
Существует, однако, непреложный закон: когда каждая
страна вводит регламентацию у себя дома, ни одна из них
не может уклониться хотя бы от минимальной
регламентации на мировом рынке. Я уверен, что австралийцы,
новозеландцы и аргентинцы — все они отличаются
прагматизмом — полностью готовы поддержать эту идею, а
канадцы, которым уже надоело оплачивать издержки
политики их могущественного соседа, также с облегчением
одобрили бы ее.
Выбора тут нет: нельзя избежать беспощадной
торговой войны, опустошительной для государственной казны,
разрушительной для аграрного сектора всех
заинтересованных стран, если не будут предприняты смелые, далеко
идущие и широкие по своим масштабам международные
переговоры. Первое условие, которого решительно
недостает для их проведения, — осознание неизбежности
этого.
Да будет мне позволено высказаться в данном случае
более категорично, чем мне это свойственно.
Необходимо:
1) признать, отказавшись от всякого лицемерия, что
все страны регламентируют или защищают свое сельское
хозяйство и что поступать так — законно;
2) поставить перед собой цель осуществить
параллельное и согласованное сокращение сельскохозяйственного
производства в каждой стране;
3) признать, что различные формы субсидий
порождаются различными причинами местного характера. Так,
в Соединенных Штатах миллионы гектаров земель
вовлекаются в сельскохозяйственный оборот или выводятся из
него на протяжении нескольких лет. Европа не может
позволить себе роскошь подобной гибкости в отношении
298
земельных угодий. Нужно действовать различными
путями, но в рамках общего согласия;
4) для некоторых важнейших видов товаров мирового
экспорта — зерновых, сахара, растительного масла —
одновременно создать минимальные формы организации
рынка: действующие для всех стран нормы накопления
или распродажи товаров, индикативные цены, а на уровне
отдельных стран — меры, нацеленные на постепенное, в
течение длительного времени сокращение избыточного
производства и соответственно расходов;
5) для всех остальных видов установить (в
отдельности по каждому товару) максимальные допускаемые
уровни субсидирования и защиты, которые могут
варьироваться в зависимости от региона, главным образом в
интересах «третьего мира»;
6) взять на себя обязательства по всем перечисленным
пунктам путем заключения международного договора,
представляющего собой единственное эффективное
средство, с помощью которого можно нейтрализовать
воздействие идущих друг за другом избирательных кампаний.
Все это возможно лишь при условии, что подобное
согласование начнут прежде всего шесть крупнейших
стран-экспортеров. Только после этого нужно будет
подключить остальных. В этом заинтересованы все страны.
Единственной жертвой будет лицемерие в высказываниях
либеральных политиков.
В истории уже бывали переговоры о заключении столь
сложных соглашений. Достаточно вспомнить образование
ГАТТ или Общего рынка. Но кто больше всех выиграет,
если высокоразвитые государства вновь обретут мудрость,
так это страны «третьего мира». Чтобы достичь цели, было
бы, несомненно, полезно создать орган, который давал бы
беспристрастные экспертные оценки, — коллегию мудрых
посредников.
Все это имеет жизненно важное значение. Но я не
забываю, что потребуется время и что пока французское
сельское хозяйство нужно выводить из кризиса, который
оно переживает.
С этой целью, на мой взгляд, должны быть
испробованы три пути.
Сейчас только начинают осознавать значение
использования в промышленности некоторых видов
сельскохозяйственной продукции. Сошлюсь лишь на один пример:
мы научились теперь применять в качестве горючего для
автомобилей очищенный спирт из пшеницы, кукурузы или
299
сахарной свеклы. Он стоит дороже, чем бензин, и поэтому
для его сбыта следует применять особую систему
налогообложения. Это непросто, но выгода может быть
немалой. Нужно безотлагательно приниматься за подобные
проблемы, решить которые можно лишь в рамках
Европейского сообщества.
Далее, поскольку питание становится весьма
неоднородным, потребители стремятся получать все более
качественные и разнообразные продукты питания. Привычка
перекусывать на ходу и всухомятку все чаще
компенсируется праздничными обедами по выходным дням.
Продается все больше редких овощей, ягод, дичи из специальных
питомников, других полезных продуктов. Мы можем
производить в своей стране то, что импортируем в больших
количествах: конину, орехи, улиток, лягушек, помидоры,
цветы... В ряде случаев нужны энергичная политика,
направленная на повышение качества потребления, и
информированность потребителя. Ей можно содействовать.
Наконец, во многих зонах происходит
опустынивание. Между тем никогда нельзя забывать, что природная
среда, если ей не уделять внимания, дичает и даже может
превратиться в источник опасности. Нужно уметь видеть,
различать и оплачивать ту услугу, которую оказывает
сельское хозяйство в деле защиты наших ландшафтов и
поселений, в частности там, где есть горы, хол,мы или
болота. Этот курс должен включать и крупные
мероприятия по охране лесов, которые принесут большие выгоды
экономике.
Возможностей очень много. Одно можно сказать с
определенностью: в возрожденной Франции земледельцы
найдут свое место.
Соединенные Штаты Америки. Нам еще надо многому
учиться у них, там есть чему подражать и чего избегать.
Хотя говорят, что всякое обобщение есть искажение,
все же о нациях можно говорить так же, как и о людях:
у наций есть доминирующие черты, которые их
характеризуют.
Многочисленные поездки в США позволили мне близко
соприкоснуться с тем, о чем я догадывался и раньше, —
с необычайной способностью американского общества к
восприятию любого вклада в его развитие. То, что на
первых порах было условием выживания, за короткий срок
стало традицией; постоянный приток, а затем интеграция
300
эмигрантов со всего мира формировали Америку по
меньшей мере в такой же степени, как она сама
превращала этих эмигрантов в американцев.
Неиссякаемый поток людей со всех частей света,
бежавших от нищеты, гнета или застоя, породил
активность, которая была более хаотичной, чем принято
думать, но эти люди обладали такой жизненной силой, что
преодолевали все препятствия, благодаря этому
американское общество столь динамично.
В таких условиях нужна была политическая система,
которая взяла бы на себя функции управления, иначе все
это переросло бы в своего рода анархию. Именно так и
произошло. Вне всякого сомнения, больше нигде нельзя
найти столь развитую систему власти и контрвласти,
которая гарантировала бы первой возможность
действовать, а второй — реагировать.
Наделенному очень большой властью президенту
самой мощной страны мира противостоят — именно в таком
порядке — пресса, суд и конгресс. То, что первая
выявляет, второй наказывает в юридическом порядке, а третий —
на политическом уровне. Все это делается с тем большей
эффективностью, что разработка и применение
нормативных установок отнюдь не во всем зависят от государства,
а от целого конгломерата институтов (штатов,
специализированных учреждений, юридического аппарата), почти
полностью независимых от федеральной власти.
По этой причине в США ни один вид деятельности
не стоит вне контроля. Но нет и такого контроля, который
априорно препяуствовал бы полезной деятельности.
Если мне было бы нужно описать в нескольких
словах, как я вижу эту страну, я бы (естественно, не
претендуя на оригинальность) употребил термины
«открытость», «прагматизм», «динамизм».
Но вместе с тем нельзя не видеть, что эта демократия
свыклась со слабой* политической активностью граждан
(лишь один из двух американцев использует свои
избирательные права), что в этой богатой стране система
социальной защиты настолько плохо развита, что болезнь
главы семьи превращается здесь в трагедию, которая
может в любой момент обернуться потерей всего
нажитого ею, что на этой земле свободы продолжает
сохраняться расовое неравенство, проявляющееся даже в том,
как применяется там такой дикий пережиток, как
смертная казнь.
Помимо того, нельзя забывать, что эта в целом щедрая
301
страна из эгоистических побуждений или по непониманию
навязывает в сфере экономики и финансов правила игры,
главная тяжесть которых ложится прежде всего на
страны «третьего мира». Даже американская система
внутреннего права, слывущая очень гибкой, функционирует
не без трудностей: юристы приобрели такое влияние, что
мне не раз приходилось выслушивать горькие жалобы
руководителей европейских предприятий по поводу того,
сколь сложно добиться решения от американского
партнера — промышленника или коммерсанта. Они крайне
озабочены получением всевозможных гарантий, и посему
на выработку контракта тратится столько времени, что
создаются зачастую непреодолимые препятствия для
совместных действий. Американцы мечутся между
различными консультантами, дающими противоречивые советы,
и, в противовес распространенному представлению, не
умеют принимать решения и тем более принимать их быстро.
Да, мы в самом деле должны многому учиться у
Соединенных Штатов. Но у нас нет никаких оснований
испытывать комплекс неполноценности, ибо им тоже следует
учиться у старушки Европы, особенно ес#и мы, образовав
Соединенные Штаты Европы, сможем ^принести миру
пользу благодаря нашему восстановленному могуществу,
а не будем предоставлять другим странам (какие бы
дружеские связи мы с ними ни поддерживали) право на
активное вмешательство в дела планеты, в том числе в
дело обеспечения нашей собственной обороны.
Солидарность — это еще один вызов, и он связан с
судьбами человека. Но чья же судьба может нас
занимать? Судьба его разума, его сердца. Если человек вершит
хорошо только зло, как иные склонны считать, забудем
тогда о солидарности и поищем чего-нибудь другого.
Но если — как я считаю — он способен творить и добро,
если он достаточно сознателен, чтобы стараться подавить
в себе дурные порывы, и если его к этому призывает та
великолепная формовщица, которую именуют
цивилизацией, тогда солидарность — именно то, что отличает
человека — больше, чем руки и язык, — от других
представителей животного мира.
Не знаю, является ли чувство солидарности
приобретенным или врожденным. Важно, чтобы оно было и чтобы
мы его поощряли. Знать, что в масштабах рода
человеческого для отдельного человека нет спасения, что помо-
302
гать другим — значит помогать и самому себе, убедиться
в том, что эгоизм может принести плоды только в том
случае, если все осознают, что запросы одного не могут
быть удовлетворены, пока не будут удовлетворены запросы
других, — вот взгляды, отвечающие духу времени, и их
распространение надо ускорить. Если не подсказывает
сердце, надо призвать на помощь разум, ведь даже с
экономической точки зрения очевидно, что благополучие
каждого зависит от того, обеспечены ли минимумом
жизненных благ все остальные.
Дух солидарности крепнет, и каждый день приносит
новые тому доказательства. Но мы должны знать, что
солидарность не ограничивает ни сферу своего действия,
ни своих целей только защитой системы социального
обеспечения. Нет ни одного вида деятельности, ни одной
области, где бы она не проявлялась или могла бы не
проявляться.
Идет ли речь о помощи «третьему миру» или о
гармоничном звучании симфонического оркестра, о судьбе
престарелых или о спортивном соревновании, о борьбе за
занятость или даже об одиночном плавании через
Атлантический океан — каждый из нас связан с другими
людьми многочисленными узами солидарности, общими
«знаменателями», более значительными, нежели мы
предполагаем.
Те слова, которые у Хемингуэя говорит Джон Донн
о похоронном звоне («Не пытайся узнать, по ком звонит
колокол, он звонит по тебе»), относятся и к жизни, и к
труду, и к щедрости: не ищите, на кого работает, для кого
живет и кому что-то отдает другой человек, как бы ни был
он вам далек, — он делает все это для вас, равно как и
вы — для него. Так требует закон человеческого рода.
«Сосуществование»*. Кто же может находить в нем
удовольствие?
Франсуа Миттеран? Он приспособился к нему с
ловкостью виртуоза, но я не сомневаюсь, что он предпочел
бы, чтобы левые силы выиграли парламентские выборы
1986 года, и сохраняет известную ностальгию по тем
временам, когда его власть укреплялась благодаря
поддержке в парламенте.
* Имеется в виду «сосуществование» президента Ф. Миттерана с
правоцентристским правительством Ж. Ширака в 1986—1988 годах.
{Прим. ред.)
303
Жак Ширак? Он переносит «сосуществование», как
неизбежное зло, и, естественно, лелеет надежду, что рано
или поздно на его долю выпадет участь стать хозяином
Елисейского дворца, тогда как один из его друзей
окажется в отеле Матиньон.
Французы? Они никогда не питали ни малейших
иллюзий по этому поводу. Они могли выносить
«сосуществованию» более или менее суровую оценку, в зависимости от
тех перипетий, через которые оно проходило, и вместе с
тем не переставали предпочитать ему однородность
президентского и парламентского большинства и желать,
чтобы такая однородность была восстановлена в 1988 году.
Французы умеют разделять желаемое и необходимое.
Они не находят «сосуществование» как таковое
желательным, однако, поскольку сложились соответствующие
политические условия, признали его необходимым.
По этой причине оно воспринимается как зло всеми,
а не только Раймоном Барром. Однако все, кроме Раймона
Барра, воспринимают его как зло необходимое.
Ведь, в кс^нце концов, где' альтернатива такому
положению? Потеряв в результате выборов большинство в
парламенте, которое до тех пор поддерживало его, глава
государства может счесть, что ему отказали в доверии,
и уйти в отставку. Но это отнюдь не само собой
разумеющееся решение. Он вправе также думать, что, будучи
избранным на семь лет, обязан посвятить их служению
Франции. Это нормально. Однако это законно при
условии, что новое большинство возьмет на себя по меньшей
мере основной груз ответственности за внутреннюю
политику.
Именно так и поступил Франсуа Миттеран. Именно
так намеревался, по его словам, поступить в случае
надобности Валери Жискар д'Эстен. Именно это не стали делать
Жорж Помпиду и Шарль де Голль. Генерал давал понять,
что уйдет в отставку; Помпиду же намекал, что не желает
мириться с таким решением.
Итак, поскольку глава государства в соответствии с
конституцией Франции решает остаться на своем посту до
конца срока, что может сделать враждебное ему новое
большинство? Потребовать отставки президента? У него
нет никакого права добиваться этого. Устроить
«забастовку премьер-министров»? Такое решение не только
означало бы уклонение от своей ответственности, но
вызвало бы кризис, из которого не было бы
сколько-нибудь приемлемого выхода.
304
Тогда остаются лишь два выхода: сделать (рискну
это сказать в данном случае) хорошую мину при плохой
игре, подчиниться правилам игры и исполнять свои
обязанности или же старательно обходить трудности,
предоставить другим заниматься государственными делами и
выжидать, когда можно будет извлечь выгоду из
насмешек, которые непременно посыплются.
Я не одобряю политику Жака Ширака. Однако мне
нравится, что у него хватило мужества взяться за ее
проведение.
Таким образом, речь идет именно о неизбежном зле.
Но отсюда вытекают два соображения.
Первое из них заключается в следующем: нужно
изыскивать способы получать пользу от неизбежного, извлекать
из него все, что в нем есть позитивного. Если уж
«сосуществование» должно состояться, следует хотя бы
попытаться использовать этот уникальный случай. Разве он не
предоставляет возможности открыть друг друга двум
политическим деятелям, которые до сих пор были знакомы лишь
по выступлениям? Тщетна ли надежда, что те, кто в
результате «сосуществования» вынужден вступить в контакт,
придут к настоящему диалогу? Что касается меня, то
я верю, что в знаках уважения, которое Жак Ширак
отныне оказывает президенту Франции, или в том, как
Франсуа Миттеран предупредительно щадит самолюбие
премьер-министра, есть нечто большее, нежели
тактические уловки.
Второе соображение еще более важно. Оно касается
не только политических сил и их главных руководителей,
но общественного мнения в целом. Французы
недостаточно осмыслили тот факт, что конституционное
«сосуществование», то есть «совместное проживание», как
принято выражаться, было бы просто-напросто
невозможно, если бы народ Франции вопреки расколу на правых —
левых, как обычно изображают на карикатурах, не сумел
добиться выявления совпадающих точек зрения по ряду
основополагающих направлений национальной политики.
Во внешней политике — это приоритет европейского
строительства и верность Североатлантическому союзу,
а в области обороны — стратегическое ядерное
сдерживание и самостоятельность принятия решений;
применительно к государственным институтам — глубокая
приверженность конституции Пятой республики; в экономике —
как минимум элементарная идея, что не может быть
здоровой национальной экономики без здоровых предприятий.
305
Вся эта совокупность сходных точек зрения, не
принимаемых только на краях политического спектра, недавно вновь
получила подтверждение.
Конфронтация между правыми и левыми, которая дает
о себе знать на каждых выборах, естественно,
сохраняется, равно как и соответствующие установки. Я часто
упоминаю об этом в настоящей книге. Но конфронтация
постоянно чревата тем, что значение общего согласия
остается как бы в тени.
Я очень надеялся, что «сосуществование» по меньшей
мере предоставит возможность общественному мнению —
и благодаря ему — глубже оценить те вновь возникшие
шансы, которые сама широта такого согласия дает
Франции. «Сосуществование» наложило на политические силы,
принимающие участие в деятельности политической
власти, обязательство во всей полноте исследовать суть и
пределы совпадения взглядов, чтобы извлечь из этого
наибольшую пользу при принятии правительственных
решений.
Но теперешнее правительство отнюдь не усматривает в
этом свою основную задачу. Ну что же. В политической
деятельности надежно лишь то, с чем соглашаются.
Но все это имеет очень большое значение. Хорошие
конституции действуют на протяжении веков. Такого
опыта Франция еще не имела. Чтобы конституция Пятой
республики действовала долго, нужно согласиться с тем,
что ее пересмотр должен производиться только с общего
согласия. Это означает, что в обозримом будущем
радикально изменять ее не будут. Из этого следует, что, хотя
«сосуществование» мало предрасполагает к динамизму,
оно все же неизбежно повторится в предстоящие
десятилетия. Тем более необходимо быстро найти способ
извлечь из него максимально возможную пользу, а это
значит придавать больше весомости таким политическим
программам, которые могли бы получать поддержку со
стороны не одного большинства, а нескольких групп
большинства с совпадающими взглядами.
Социализм. У истоков современного социализма стояла
социал-демократия. Она соединила великую
гуманистическую традицию и определенный тип общественной
организации.
Великую интернациональную гуманистическую
традицию поддерживали все, кто стремился поставить разум
306
на службу человеку и строить общественные отношения
на основе благородных побуждений. А тип общественной
организации определялся понятием государства как
высшей формы управления.
Термин «социал-демократия» зародился в Германии.
Так была названа партия по ту сторону Рейна, но это
наименование было подхвачено повсюду, и даже Ленин
первоначально был только руководителем одной из
фракций Российской социал-демократической рабочей
партии.
На протяжении века социал-демократия создала самый
законченный образец, самую действенную модель дяя
Европы, сочетающую три начала того, что мы называем
теперь цивилизацией: организацию государства,
основанную на соблюдении прав человека, высокий уровень
развития культуры и экономики, высокий уровень
социальной защищенности.
Но, чтобы достичь этого, потребовались кардинальные
перемены во взглядах. Вначале социал-демократия
ставила своей целью свержение капиталистического
общества, главный метод усматривала в передаче в
общественную собственность средств производства и обмена, а
правилом считала отказ от какого бы то ни было
компромисса с «буржуазией».
Исповедуя такие радикальные взгляды,
социал-демократия, казалось, должна была бы впасть в те
заблуждения, которые позднее стали присущи коммунистам: захват
буржуазного государственного аппарата, использование
его против буржуазии, ибо социальной справедливости
можно-де достичь, лишь опираясь на мощь государства.
Однако эта концепция, отстаивавшаяся на ранней
стадии людьми типа Лассаля и тогда же отвергнутая
самим Марксом, тем не менее восторжествовала. Это
произошло в начале века, когда в дискуссии на съезде
немецких социалистов некто Каутский взял верх над
неким Бернштейном. Все, что предвидел Бернштейн и о чем
он писал — о возрастании роли служащих, о социальной
политике капитализма и о многом другом, — могло бы
помочь избежать формирования социализма,
исповедующего веру только в государство; наиболее
гипертрофированный вариант его привел к сталинизму.
В истории бывают трагические повороты, имеющие
длительные последствия. Род людей типа Лассаля, Ленина,
Сталина, Мао Цзэдуна и некоторых других обязывает
каждого социалиста провести нелицеприятный анализ
307
прошлого. И тогда в центре вопроса о социальной
справедливости оказывается вопрос о государстве.
Маркс умер до введения всеобщего избирательного
права, однако Энгельс в конце жизни имел возможность
задуматься над вопросом, не изменит ли данный фактор
всего существа проблемы до такой степени, что можно
будет обойтись без революции.
К сожалению, такой подход не получил
распространения, ибо догматизм уже тогда вынуждал слепо
придерживаться текстов, которые стали рассматривать как
священные.
В 1920 году коммунизм перешел к действиям,
применяя насилие и полицейские репрессии, которые социал-
демократический Интернационал осудил как
нарушение свободы. С тех пор началась стремительная эволюция.
Первоначально выбор социалистов в пользу защиты
прав человека, коллективных и индивидуальных свобод не
сочетался с пересмотром экономической программы.
Конечно, Леон Блюм в тот период критиковал
коммунистов за искажение социалистического идеала, но сам он еще
продолжал говорить о диктатуре пролетариата.
Тогда-то история социализма на Севере и Юге Европы
пошла по разным путям. На Севере она получила ряд
характерных черт, которые в тот период не были
свойственны ни Франции, ни Италии, ни Испании: одна
крупная левая партия — партия социал-демократов —
объединяет вокруг себя значительное число избирателей, в ней
практически преобладают рабочие, она поддерживает
очень тесные, иногда даже организационные связи с
профсоюзным движением. Так произошло в Германии, в
Скандинавских странах, в Великобритании и в меньшей
степени в Бельгии и Голландии.
Благодаря наличию у социал-демократов такой силы
они довольно быстро смогли прийти к власти, но в то же
время быстрее осознали (как, например, это было со
шведами в 1932 г.), что устранить за короткий срок
экономическое и финансовое господство буржуазии
невозможно, поскольку даже завоевание на выборах 51 % голосов
не позволяет приступить к коренному преобразованию
общества.
Так, в силу необходимости началась разработка
концепции, направленной на обеспечение социальной защиты
с помощью договора, но в рамках системы производства,
в котором по-прежнему преобладает частный сектор и
сохраняется конкуренция.
308
В противовес этому в романской Европе
социалистическое движение оказалось неспособным из-за отсутствия
реального влияния в обществе взять власть и на
протяжении длительного периода осуществлять ее, оно погрязло в
зависти и стало подвергать критике других. Отсюда
уничижительный оттенок в термине «социал-демократия»,
высказывания в пользу «классового компромисса»
воспринимались как измена «великой социалистической традиции»,
невзирая на те преимущества, которые он давал рабочему
классу. Эту традицию предпочитали считать бесплодной.
С тех пор социалисты Южной Европы изменили свои
позиции, но это произошло совсем недавно. Социалисты
Франции (вскоре после своего прихода к власти) и
Испании (как раз перед этим) обнаружили, что государство не
является и не может быть единственным орудием
социальных преобразований. Оно может дать только то, что у него
есть, — закон, установленные правила, полицию, а этого
недостаточно.
Ныне социализм избавился от своих заблуждений, но
социал-демократия не в состоянии выработать
альтернативную программу. Она переживает кризис. Государство
как верховный управляющий возможно только в
процветающем обществе. Этого уже нельзя сказать о нашем
обществе. Компромисс между ведущими политическими
органами возможен лишь при условии, что они существуют и
функционируют. Этого в данном случае нет или уже нет.
Поскольку социализм на Юге стал реалистичным, а
социал-демократия на Севере обеднела, нужно искать
третий путь. Им, конечно, является метод
социал-демократии, поставленный на службу ценностям социализма.
Метод социал-демократии — это прежде всего метод
соглашений. Компромиссы цементируют сплоченность
общества, ибо основываются на признании конфликтов,
на недопустимости их недооценки и на слиянии в общем
движении противоположных сил, существование которых
неизбежно.
Социалистические ценности служат для нас компасом.
Они надежно определяют направление движения и столь
же надежно показывают, каким путем идти нельзя. Таких
ценностей я насчитываю семь.
Первое направление, разумеется, — свобода при
условии, чтобы уважались все ее формы, в соответствии с тем
определением, которое ей было дано в Декларации прав
309
человека и гражданина 1789 года: свобода «представляет
собой возможность делать все, что не наносит ущерба
другим людям». Она по необходимости предполагает
существование права и его соблюдение всеми, ибо порядок
является условием, обеспечивающим возможность
пользоваться свободой, в том числе в сфере экономики.
Свободой пользуется и потребитель, признание рынка — ее
составная часть.
Второе направление — это демократия. Она подвергает
испытанию на законность любую власть, распространяется
на область политики, а ныне также и на социальную и
экономическую сферы. Она предполагает справедливость,
без которой она носила бы формальный характер,
плюрализм как наиболее непосредственное ее воплощение и
светский характер государства, который делает ее
приемлемой для всех. Теперь демократия должна развиваться
прежде всего на предприятии. Идет ли речь об
информированности персонала, о праве трудящихся на свободу
слова, о распределении ответственности, об организации
профессиональной подготовки или об участии в принятии
решений и в достижении результатов — поле для
применения демократических принципов обширно, причем
средством для этого должны быть в первую очередь
коллективные договоренности.
Третье направление — солидарность, ибо если мы
утверждаем, что личность является конечной целью
цивилизации, то имеем в виду не человека как такового, а
человека, участь которого неразрывно связана с общей судьбой
человечества, но это не допускает, чтобы на обочине
дороги оставляли тех, кто обездолен природой или
экономикой.
Четвертое направление — самостоятельность в
сочетании с ответственностью. Каждая нация, каждая группа
людей, каждый человек должны иметь возможность
позаботиться о своем будущем, учитывать интересы других,
не допуская в то же время, чтобы кто-либо диктовал им
правила поведения. В таком случае каждый будет
отвечать за то, что он делает и чего не делает, держать в руках
ключи от своего будущего. Располагая
самостоятельностью и проявляя чувство ответственности, он не должен
соглашаться на то, чтобы кто-либо повелевал им, но
вместе с тем он не должен дожидаться, чтобы кто-то
другой решил за него все проблемы. Опыт показывает,
что соблюдение этого правила общественного поведения
наилучшим образом обеспечивает эффективность дей-
310
ствий. От этого зависит и экономическое развитие, ибо
принцип самостоятельности распространяется и на
предприятия.
Пятое направление — приоритет права. То, что
представляется очевидным в повседневной жизни и давно уже
записано в наши конституции, намного менее четко
признается в экономической жизни. Развитию мира, сегодня
препятствуют неустойчивость валюты, заметный рост
стоимости сырья, процентных ставок, а также значительно
более высокая рентабельность чисто финансовых
инвестиций по сравнению с капиталовложениями в производство.
Все, что нам угрожает, надо устранить путем наведения
подлинного порядка. Достичь этого можно только с
помощью определенных правил, то есть права. Утверждение
законности этих правил, отвергаемой либерализмом, —
важнейший принцип современного социализма.
Шестое направление — взаимоотношения между
человеком и техникой. Высказывается мнение, что допустимы
только те технические средства, которые не порабощают
человека. Это справедливо и в отношении наших развитых
стран, стремящихся избавиться от тейлоризма и защитить
свободу в условиях, когда ведется учет с помощью
компьютеров, и в отношении «третьего мира», который часто
становится жертвой навязанных ему технических средств,
сдерживающих его собственное развитие и усиливающих
его зависимость. Это верно и в отношении всей планеты в
том, что касается защиты окружающей среды. Именно
для улучшения взаимоотношений между человеком и
техникой необходимо планирование, и в этом весь его смысл.
Наконец, седьмое — первостепенное значение усилий,
направленных на сохранение мира. В нынешней
неустойчивой ситуации на земном шаре именно это направление
в значительной степени является ключевым для всех
остальных.
Вот что такое разумно обоснованные ценности
социализма. Их можно сформулировать иначе. Я считаю, что и
сам должен работать над более глубоким их определением.
Но убежден, что все эти характеристики должны
присутствовать в любом приемлемом определении.
Все прочее может служить только дополнением.
Счастье, культура, богатство — этим политические деятели
должны заниматься не в первую очередь, но создавать
условия для их развития обязательно.
311
И никакое иное сочетание ценностей не способно
лучше решить эти проблемы, нежели сочетание ценностей
социализма. Унаследовавший великие исторические
традиции, накопивший большой опыт, в то же время
сохраняющий молодость, устремленный в будущее, социализм в
наше время стал средоточием усилий и надежд людей
многих стран.
Социальная защита. В этой сфере цифровые
показатели внушают, конечно, тревогу. Но при сопоставлении с
общей суммой расходов на социальные нужды имеющийся
дефицит представляется не таким уж значительным.
И беспокойство внушает не сам дефицит, а наметившаяся
тенденция. Поэтому надо принимать решения не в связи
с нынешним дефицитом, а в связи с появлением этой
тенденции.
Эта очевидная истина ставит под вопрос те
единовременные меры, которые принимаются только для того,
чтобы с прицелом на предстоящие выборы представить
внешне сбалансированный итог. Следует (и это возможно)
отдать предпочтение долговременным перспективам;
только они представляются по-настоящему конструктивными,
идет ли речь о расширении личных сбережений для пенсий
или же, что особенно важно, об упорядочении расходов
на здравоохранение.
Ясно одно: наше социальное обеспечение — я уже
говорил об этом и повторяю — является, по-моему, одной
из трех характерных черт нашей цивилизации. Его
сохранение является основополагающим принципом, потому что
оно ограждает людей от несправедливого ущерба,
который им может нанести природа или социальная система.
Этот принцип не подлежит обсуждению.
СПИД. Право больных на свободу и достоинство
должно быть обеспечено, равно как и право остальных на
защиту от этого страшного заболевания. Нам надлежит
согласовать между собой эти на первый взгляд противоречащие
друг другу права; право больных — во имя наших общих
ценностей, право остальных — исходя из естественной
необходимости. Но такая задача сложна, и она, конечно,
не из тех задач, что можно решить только с помощью
введения каких-то правил.
312
Обязательное выявление заболевших? Оно
неэффективно, поскольку эту процедуру нужно регулярно
повторять. Оно обошлось бы дорого, поскольку имеет смысл
лишь при охвате всего населения.
Выявление заболевших в так называемых «группах
риска»? Точные границы этих групп неизвестны, но зато
можно представить последствия подобной меры:
атмосфера подозрительности, остракизма, то есть все то, что
является предосудительным с моральной точки зрения и не
оправдывается опытом.
Я уж не говорю о сегрегации, о создании «спидото-
риев», идея которых может появиться лишь у людей,
охваченных страхом и отнюдь не приверженных принципам
демократии.
Но, с другой стороны, может ли чувствовать себя
невиновным тот, кто, зная наверняка, что заразился, не
принимает соответствующих мер предосторожности и
распространяет вирус по небрежности или, того хуже,
сознательно?
Необходимо мобилизовать чувство ответственности,
следовательно, стимулировать проведение проверок
(причем они будут намного более эффективными, если будут
добровольными), давать информацию о мерах по
профилактике — с ней будут намного больше считаться, если
она не будет носить характер назидательный. Кое-кто
ставил вопрос о наказании людей, чье безответственное
поведение способствует распространению болезни. Наш
гражданский кодекс превосходно решает проблему
ответственности и возлагает на судебные органы оценку
нанесенного ущерба и определение размеров
соответствующей компенсации. Этого достаточно.
В остальном же мы должны возлагать надежду на
научные исследования. У исследователей будет тем больше
шансов обогнать процесс распространения болезни, чем
активнее мы будем оказывать им поддержку.
После побед, одержанных одна за другой над
страшными болезнями, на протяжении веков косившими
человечество, — чумой, сифилисом, оспой, туберкулезом, —
над различными вирусами, мы слишком рано сочли себя
застрахованными от инфекционных заболеваний. Тогда
были обнаружены другие опасные болезни — рак,
заболевания сердечно-сосудистой системы, нервные депрессии...
Но с появлением СПИДа вернулось время грозных
эпидемий или по меньшей мере их призрак.
СПИД означает трагедию для тысяч людей, чьей жиз-
12—1048 313
ни угрожает опасность, против которой в настоящее время
нет защиты.
Это трагедия целого поколения, поколения молодых,
которое придерживается сегодня большей свободы нравов,
но с тревогой обнаруживает, что для их плоти нет такой
свободы.
Это трагедия цивилизации и в равной мере —
испытание для нее: сумеем ли мы совместно дать ответ на
брошенный нам вызов, не поступаясь ничем из того, что
принесло нам развитие демократических идеалов? Или же,
напротив, объятые страхом, без сожаления выбросим за
борт все то, что с гордостью именовали «правами
человека», и найдем выход лишь в ужесточении законов?
Короче говоря, проявят ли себя наши современные
общества действительно развитыми или обнаружат еще
сохраняющуюся отсталость? Что касается меня, то я смотрю
в будущее оптимистически.
СССР. Построение Союза Советских Социалистических
Республик, безусловно, представляет собой самое
грандиозное начинание человечества в XX веке. Оно оказалось
также одним из самых дорогостоящих. Трудно знать,
сколько десятков миллионов гражданского населения
погибло от жестокостей революции, главным образом в
сталинский период. И имя Иосифа Сталина будет в истории
ассоциироваться и с ужасами правления, и с энтузиазмом
в строительстве и защите Советского государства.
Сегодня СССР — одна из двух сверхдержав,
господствующих в мире, и этот гигант (22 миллиона квадратных
километров площади, 280 миллионов человек населения)
располагает огромными энергетическими ресурсами и
богатейшими запасами полезных ископаемых, которые
использует пока лишь в незначительной степени. Любой
кризис в Советском Союзе, по крайней мере частично, —
кризис роста.
Данная модель общества уже устоялась. Утверждают,
что она основывается на всеобщем равенстве, но доказать,
что это так, никто не в состоянии. Она базируется на
ценностях, в корне отличающихся от наших ценностей, и
прежде всего отвергает фундаментальные общественные
свободы и права человека, которых придерживается
Запад.
Для нас, жителей западных стран, очевидна связь
между отказом от критического подхода, слабой информи-
314
рованностью населения, крайней неповоротливостью
общественно-политической системы и ее величайшей
экономической неэффективностью. В Советском Союзе ныне,
как и прежде, люди живут плохо, питаются плохо, что
ненормально при наличии огромных пахотных площадей в
этой стране, равной по масштабам целому континенту.
Мы отвергаем советскую модель и твердо намерены не
допустить, чтобы нам ее навязали.
Но Советский Союз существует, и в мире немного
найдется проблем, имеющих такое же значение, как
вопрос о налаживании мирной жизни с ним на длительный
период, не допуская с его стороны — за наш счет и нашего
относительного ослабления — хотя бы малейших
поползновений к аннексии или просто экспансии.
Советский Союз сверхвооружен. В его представлении
это единственно возможный ответ на вражеское
окружение, в котором, по его утверждению, он находится.
Действительно, Запад, охваченный величайшим страхом
перед коммунизмом и его стремлением к мировому
господству, также вооружился, но значительно позже, поскольку
СССР не провел разоружения после второй мировой
войны и создал в самых различных пунктах Земли свои
военные базы. В этой взаимной атмосфере страха,
который лежит в основе отношений между двумя великими
державами, вопрос о том, кто первым начал вооружаться,
объективно столь же неразрешим, как и вопрос, что было
раньше — курица или яйцо, во всяком случае, если судить
по публичным выступлениям. Но как забыть о «пражском
перевороте», жестокости репрессий, многократно
применявшихся в Восточном Берлине, в Венгрии, в
Чехословакии, затем в Польше, о вторжении в Афганистан?
Поведение Советского Союза на международной арене
после второй мировой войны, сохранение в стране
однопартийной системы, опирающейся на всепроникающую
государственную полицию, которая призвана прежде всего
подавлять любое инакомыслие, а также продолжающееся
угнетение многочисленных национальных меньшинств,
начиная с еврейской общины, — все это не дает Западу
права ослаблять бдительность. Мы не можем отказаться
от необходимой осторожности, а это предполагает, в
частности, сохранение весьма значительных средств обороны.
И поскольку страны — члены Североатлантического союза
не в состоянии достигнуть равной с Советским Союзом
военной мощи в области обычных вооружений, возрастает
роль стратегического ядерного оружия.
12** 315
Но вооружение очень дорого обходится Советскому
Союзу. Тот факт, что на него выделяется 13—14 %
национального продукта, не позволяет СССР направлять эти
огромные средства в промышленность, сельское хозяйство,
бытовое обслуживание и в целом на повышение
жизненного уровня населения. Низкая производительность труда
и пагубные последствия алкоголизма в наши дни
свидетельствуют об усталости народов СССР, хотя они
являются творцами великой Истории.
Новый верховный руководитель Советского Союза
Михаил Горбачев, несомненно, сознает все это. Он
отличается глубоким патриотизмом, подлинной гордостью за
свою страну. Но Горбачев — последователь Ленина, как
он сам об этом говорит. Он явно продолжает думать, что
Запад находится в состоянии полного упадка и что только
Советский Союз может служить прообразом будущего для
человечества при условии, что сумеет преодолеть
нынешние трудности.
Поэтому он предпринимает усилия в двух
направлениях. С одной стороны, он старается придать гибкость и
динамизм советской экономике, придавая гибкость
политическому руководству и встряхивая бюрократию. А с
другой — ослабить финансовое бремя вооружений, проводя
переговоры с Соединенными Штатами о поэтапном
частичном разоружении.
Подобные направления в политике Советского Союза
настолько новы, что смущают Запад. Верить ли в
искренность г-на Горбачева? Как далеко он может пойти? Не
рискует ли он, что его сбросят, как в свое время сбросили
Хрущева? Действительно ли СССР отказался от всех
аннексионистских планов?
Если Запад будет слишком долго колебаться и
слишком долго дискутировать по этим важнейшим вопросам,
он рискует прийти к расколу и параличу при принятии
решений. Между тем Советский Союз остается — даже
при более открытой дипломатии — нашим главным
потенциальным противником.
На мой взгляд, мы можем достигнуть договоренности,
руководствуясь несколькими элементарными
положениями.
Запад заявляет о своем миролюбии и намерен это
доказать; нельзя из принципа отвергать усилия в деле
разоружения.
Потребуется не одно десятилетие, чтобы возродить
доверие между Востоком и Западом, в частности на Евро-
316
пейском континенте: недавняя история не дает оснований
для такого доверия. Любое усилие по разоружению
приемлемо лишь при одном обязательном условии — оно не
должно еще больше усугублять уже ощущающееся
нарушение равновесия в соотношении сил в Европе.
У нас нет оснований не желать, чтобы советский строй
стал более гибким, поскольку никто больше не может
всерьез надеяться ослабить его путем давления извне.
Нужно поддержать первые предложения г-на Горбачева
хотя бы потому, что первейшее из них (ликвидация
ядерных ракет класса «земля — земля» с радиусом действия
от 1000 до 5000 километров, базирующихся в Европе, так
называемый «нулевой вариант») родилось на Западе.
До тех пор, пока нынешнее неравенство в соотношении
обычных вооружений будет сохраняться, только ядерное
оружие сможет гарантировать безопасность Европы:
процесс разоружения не должен привести к ликвидации
ядерного оружия в Европе, и, следовательно, после двух
первых его этапов (так называемый «двойной нуль»: на
втором этапе к числу подлежащих ликвидации ракет
добавляются ракеты с радиусом действия от 500 до 1000
километров) нужно будет ставить вопрос о разоружении
в области обычных вооружений.
В этой связи страны Западной Европы, несомненно,
заинтересованы в безотлагательном обсуждении и
углублении своей политики обороны. Джон Кеннеди говорил, что
у Североатлантического союза две опоры—американская и
европейская. Сегодня при принятии решений и на
переговорах чувствуется отсутствие европейской опоры. Нужно
ли напоминать, что встреча в Рейкьявике была
унизительной для нас, европейцев? И нельзя себе представить,
чтобы в один прекрасный день в Европе была обеспечена
подлинная безопасность без участия европейских
государств в ее формировании и контроле над ней. Проблема
европейской обороны должна быть поставлена
одновременно как с целью обеспечения нового соотношения сил в
Североатлантическом союзе, так и для того, чтобы Европа
в будущем полностью заняла свое место в переговорах по
разоружению, которые необходимы для сохранения мира
и которые нынешняя политика СССР делает, судя по
всему, возможными.
Почему бы не поймать Советский Союз на слове, если
мы способны (а мы можем быть способны) обеспечить
посредством таких переговоров большую безопасность для
Европы и для Североатлантического союза?
317
Терроризм. О терроризме можно говорить по-разному,
и как будто все здесь уже было сказано: ужас, страх,
произвол. Широкое освещение варварских акций
средствами массовой информации подпитывает терроризм (его
даже называли «сыном рекламы»), поэтому перед
журналистами стоит вопрос, который подняли они сами: каким
образом давать соответствующую информацию, чтобы при
этом не способствовать эскалации насилия?
Но если кто и обязан хранить молчание, так это, по-
моему, политические деятели. От террористических актов
не застраховано ни одно демократическое государство.
Терроризм — явление такого рода, что и правительство,
и оппозиция обязаны и заинтересованы в том, чтобы не
выпячивать своих разногласий в этом вопросе, не делать
на него ставку в политической борьбе.
Более того, представляется, что в этой сфере — одной
из немногих, а может быть, даже единственной — все
мы обязаны признать за властями право на сохранение
тайны. Мы можем судить о результатах, но не должны
требовать, чтобы ответственные лица сообщали о том,
что они предпринимают или намерены предпринять. Одно
из двух: либо мы считаем, что демократические
государства практически бессильны перед лицом терроризма, и
говорим обо всех этих вещах только для того, чтобы
посетовать на судьбу; либо мы полагаем, что и у них есть
возможности для действий, но тогда нужно признать, что
такие возможности никак не сочетаются с передачей
сведений в печать. В подобных случаях не следует требовать,
чтобы заявления делались заранее, чтобы о возможных
договоренностях говорилось вслух, нужно проявлять
большую осмотрительность по отношению к ситуации, о
которой неизвестно, чем она может закончиться. Террористы
тоже смотрят телевидение, читают газеты, слушают радио:
в этой войне, как и в любой другой, плохой тактикой и
стратегией было бы извещать врага о своих намерениях.
В этой области я требую для представителей
правительства права сохранять тайну, но они не должны
злоупотреблять этим правом. К тому же я считал бы
целесообразным создание узкого по составу органа, куда
вошли бы люди, известные своим серьезным подходом к
делу и нравственными устоями; только они получали бы
информацию о том, что делается, готовится и что,
наоборот, не делается; они также были бы обязаны держать
все это в абсолютной тайне, которую они имели бы право
предавать гласности по совместной договоренности только
318
в том случае, если бы эти деятели констатировали
нарушение наших основополагающих принципов. В остальном же
всякие высказывания излишни.
«Третий мир». Его нужно было как-то назвать.
Специфические особенности входящих в него стран должны
были дать возможность обозначить эти страны не с
помощью характеристики, содержащей в себе элемент
противопоставления (некоммунистические и
некапиталистические страны) или сопоставления (слаборазвитые страны).
Но поскольку наименование этим странам дано — а это
необходимо, — не будем дальше развивать эту тему.
Говорить о «третьем мире» в единственном числе —
это уже значит допускать ошибку. Если повторять ее,
появятся новые ошибки. Страны перенаселенные или
малонаселенные, с влажным климатом или климатом
пустыни, находящиеся под советским или американским
влиянием или поистине неприсоединившиеся, с
гражданским или военным правлением, диктаторские или
демократические, с национализированной или частной внешней
торговлей — различия между ними бесконечны, критерии
налагаются друг на друга, сплоченных групп крайне мало.
«Третий мир» слаб, раздроблен, бессилен...
Однако именно от него исходит самая большая
опасность для будущего планеты. Нас 5 миллиардов, 5
миллиардов мужчин, женщин, детей. Невозможно себе
представить, чтобы четыре пятых граждан мира согласились
долгое время прозябать в бедности, тогда как остальной
миллиард оберегал бы свое благополучие. Новые страны
Юга (есть и такое определение) будут обладать ядерным
оружием на заре XXI века. Пожелают ли они безропотно
оставаться нищими в то время, как богатство, или хотя
бы относительное богатство, находится у их границ?
Конечно, даже безопасность в отношениях между
Востоком и Западом ненадежна, и мы должны уделять этой
проблеме самое пристальное внимание. Но я продолжаю
считать, что главная угроза для нашей планеты — не
безумные поступки возможных советских или
американских правителей, которые могли бы повлечь за собой
коллективное самоубийство человечества. Серьезная
опасность в большей степени проистекает из бесконечных
региональных конфликтов, которые с трудом удается
сдерживать и которые могут устрашающим образом
расшириться из-за льобого пустяка. Обширен перечень ло-
319
кальных войн, суть и возможные итоги которых
затрагивают не только непосредственных соседей втянутых в
конфликты стран — Камбоджи, Ирака и Ирана, Израиля и
Пакистана, бывшей Испанской Сахары, Восточной
Африки, Чада, вблизи от нас — Кипра или Ирландии, которые
хотя прямо и не относятся к «третьему миру», но также
стали ареной столкновений, во многом порождаемых
бедностью.
Прекращению всех этих конфликтов, в основе которых
лежат языковые, религиозные, этнические, культурные,
идеологические, национальные мотивы, другие страны,
свободные от этих проблем, мало чем могут помочь, разве что
предложить арбитраж или посредничество, но это редко
встречает благоприятный прием и редко приносит
результаты, хотя подобные попытки следует предпринимать
более систематически.
Однако определяющую роль в этих конфликтах играет
экономический фактор, хотя нередко он трудноразличим
сквозь призму различных идеологических позиций.
Моральный и экономический долг развитых стран —
облегчить экономическое положение стран «третьего мира»,
прежде чем затор в развитии не приведет к новым очагам
непреодолимой напряженности.
«Помогать «третьему миру» — значит помогать самим
себе», — говорил Франсуа Миттеран. Он был прав вдвойне.
Реальный экономический подъем «третьего мира» вызвал
бы значительный рост международного обмена, а всякое
ослабление напряженности в мире усиливает нашу
собственную безопасность. Помощь «третьему миру» — не
только обязанность, диктуемая долгом солидарности по
отношению ко всему миру, для нас она связана с борьбой
против безработицы и за обеспечение нашей жизни. Но
как нужно действовать?
Решение половины проблем зависит от национальных
правительств, и здесь остальные страны, даже развитые,
ничего не могут сделать. Что же касается другой
половины, связанной с взаимозависимостью мира, то здесь
развитые страны могут сделать много, намного больше, чем
они это делают сейчас.
Наше бессилие в этих вопросах не основание для того,
чтобы молчать. Многие страны «третьего мира» страдают
оттого, что у них плохие правительства. Взяточничество —
частое и глубоко укоренившееся явление, хотя, конечно,
встречаются неподкупные руководители, спасающие и
честь, и надежды своей страны. В «третьем мире» по-
320
прежнему немало диктаторских режимов, хотя их
неспособность обеспечить развитие — дело сложное по своей
природе — привела за последние пять лет к крушению
доброго десятка из них.
Я уже не думаю, что страны, оказывающие помощь,
могут и дальше придерживаться наигранного нейтралитета
и не учитывать условий получения и использования
помощи на местах. Должно учитываться также положение с
правами человека.
Но самое серьезное, быть может, не в этом. Для всех
этих государств, в большинстве своем молодых,
приоритетным является обеспечение своей самобытности и
независимости. Это естественно и необходимо. Но почти все эти
страны представляют себе решение такой задачи
исключительно посредством создания государственного аппарата.
К этому их подталкивают и постоянные конфликты на
границах, и гипноз коммунистического централизма, и
память о силовой централизаторской политике
колониальных держав.
Иными словами, забывают о том обстоятельстве, что
развитие не спускается сверху, но получает реальное
содержание лишь тогда, когда оно идет снизу. Развитие —
следствие позитивного духовного подхода к переменам в
образе жизни. Его основой должны служить
многочисленные творческие начинания всех членов общества,
получающие, разумеется, поддержку со стороны государства,
но заранее не предопределенные им, ибо государство по
самой своей природе не способно на это. Наконец, в наши
дни демократия и децентрализация — непременное
условие развития (см. статью «Демократия»). Еще более
очевидно, что ключ к развитию почти повсеместно дает
сельское хозяйство, а его нельзя развивать с помощью
принуждения.
Все эти вопросы входят в исключительную
компетенцию заинтересованных стран и правительств. Помочь им
можно лишь с помощью глубокого осмысления и
обсуждения проблем.
Но нужно еще многое сделать в тех областях, где
развитые страны могут оказать свое влияние. Следует
выделить при этом четыре группы вопросов: масштабы помощи,
ее характер, урегулирование в «горячих точках»
конфликтов дипломатическими методами и особенно — правила
игры на мировой арене, сводящейся ныне исключительно
к соперничеству между США, ЕЭС и Японией.
С этого и начнем. В результате снижения цен на кофе
321
и какао Кот-д'Ивуар потерял сумму, равную
международной государственной помощи на протяжении четырех или
пяти лет, и в таком положении оказалось еще 30 крайне
бедных стран. Стремительный рост цен на нефть около
10 лет назад подорвал развитие 70 государств. С другой
стороны, слишком резкое снижение цен на нефть лишило
перспективы на будущее нефтедобывающие страны с
довольно большим населением. Повышение на мировом
рынке процентных ставок только на 1 % обходится в 15
миллиардов долларов «третьему миру», который не в
состоянии их оплатить. Более чем в 50 странах выплата
процентов по долговым обязательствам съедает почти всю сумму
поступлений от экспорта, а то и превышает ее.
Более того, в течение длительного периода цены на
сырье и необработанную продукцию (минеральные и
растительные товары), составляющие основу экспорта стран
«третьего мира», снижаются по сравнению с ценами на
промышленные товары и оборудование, которые продают
им развитые страны. Никакая программа развития не
выживет в таких адских тисках.
Решение трудно найти. Во всяком случае, сначала надо
поразмыслить. Между тем ни на международном уровне,
ни на уровне правительств наиболее развитых стран нет
такой инстанции, где обдумывались бы все эти проблемы
в их взаимосвязи. Вопрос о задолженности стран
«третьего мира» невозможно урегулировать, не устранив
препятствий на пути их экспорта; идет ли речь о временных
мерах защиты или о создании механизмов по стабилизации
цен — в любом случае необходимо установить связь между
переговорами о задолженности и торговыми переговорами
в Женеве (в рамках ГАТТ). Невозможно стремиться
содействовать капиталовложениям в «третьем мире», не
учитывая чрезмерно завышенных процентных ставок,
которые делают капиталовложения нерентабельными; нужно
связать воедино международную валютную политику и
государственную помощь.
Однако вопрос никогда еще не ставился таким образом.
Решения можно будет выработать лишь в итоге широкой
международной экспертизы, совместно проведенной
странами Севера и Юга. Нужно срочно этим заняться.
Случается, что, прежде чем действовать, необходимо подумать...
Вторая проблема — масштабы помощи — приобретает
свое реальное значение только после того, как наконец
должным образом будет рассмотрена первая проблема,
касающаяся правил игры. Государственная помощь не
322
может стать достаточно эффективным средством
стимулирования развития, но она представляет собой
минимальное необходимое условие для выживания и подъема
стран «третьего мира». Между тем она повсюду
сокращается. Весь Запад стоит перед этой моральной проблемой,
Франция тратит намного меньше, чем 0,7 % своего
национального валового продукта, на государственную помощь
развитию. Усилия следует возобновить, и они должны
по меньшей мере побудить к увеличению помощи со
стороны наших партнеров по европейским сообществам.
Более важен вопрос о характере помощи. К чему
строить в какой-либо стране больницы, если она не может
обеспечить их функционирование? Лучше тогда готовить
больше санитарных врачей и врачей для работы в
джунглях. Нужно ли строить здания для судебных органов или
повышать правовую культуру племенных вождей и
местных мировых судей? Чему следует отдать предпочтение —
подготовке юристов и администраторов или же агрономов
и ветеринаров, если в «третьем мире» почти повсеместно
главным рычагом развития является сельское хозяйство?
Нужно ли сосредоточить помощь на городах, как мы до
сих пор поступали, или же на деревне? Не лучше ли
заниматься подготовкой непосредственно крестьян, рабочих,
мастеров, техников, руководителей предприятий, а не
чиновников государственных учреждений, которые ими
управляют? Разумеется, все это можно осуществлять лишь с
согласия заинтересованных государств и на основе
долгосрочных соглашений. Такого же рода вопросы встают и в
отношении оборудования. Я убежден, что глубокая
переориентация помощи позволит принести намного больше
пользы и при ее нынешнем объеме.
В таком же духе следует подходить и к вопросу о
зонах конфликтов, в частности в Южной и Восточной
Африке, Центральной Америке. Запад должен понять (особенно
это касается США, которым мы можем помочь), что
местные восстания против диктаторских режимов или
просто против нищенского существования объяснимы и
законны и что в будущем связи той или иной страны
с цивилизацией, основанной на правах человека, будут во
многом зависеть от нашего отношения к новым властям.
Того обстоятельства, что только Советский Союз
поставлял оружие и направлял военных советников какому-либо
национально-освободительному движению, еще
недостаточно для того, чтобы победа этого движения обязательно
вовлекала страну в зону советского влияния. Наоборот,
323
нужно начать мирное соревнование — соревнование за то,
кто окажет этой стране наиболее эффективную помощь в
ее развитии. Если мы будем подвергать ее остракизму,
это может иметь своим следствием лишь ужесточение ее
позиций, ее милитаризацию и породить у нее стремление
заручиться советской поддержкой. В этой связи
поучителен трагический пример Никарагуа. Но вопрос о помощи
«прифронтовым» государствам в Южной Африке пока еще
не закрыт.
Широкомасштабная мировая политика развития —
вещь возможная. У Запада есть средства для этого.
Однако США к ней не готовы. Японию это мало волнует.
Только Европа имеет для этого достаточные средства.
Остается вовлечь ее в эту политику, и здесь огромная
доля ответственности ложится, в частности, на Францию.
Уйти в отставку. Это нужно уметь делать.
Франк, Последние 60 лет истории были мучительными.
Французы плохо пережили серию кризисов и девальваций,
слишком редко перемежавшихся периодами затишья.
Как граждане, они страдали, наблюдая за ослаблением
нашей валюты, что вызывает улыбку за рубежом и сужает
наше поле маневра в мире. Как обладатели наличности,
они терпят ущерб от снижения покупательной
способности своих доходов и своего достояния. При этом
наибольший урон был нанесен самым слабым, которые, как
правило, терпят это молча.
Иными словами, франк всегда был предметом
осознанных или неосознанных забот французов и их
руководителей. Валюта относится к той области, где всегда кипят
эмоции и страсти, и это не дает возможности решать
валютные вопросы исключительно в соответствии с
критериями разума. Но и здесь левые многому научились.
Поставив в 1983 году борьбу с инфляцией в центр своей
экономической политики, они преодолели определенный
рубеж, даже если снижение индекса цен подчас
обходилось недешево. Необходимость обеспечить
конкурентоспособность франка, равно как наше участие в
европейской валютной системе, не оставляет нам иного выбора.
Меры антиинфляционного характера — постоянный
императив.
Если наличие согласия относительно целей никем не
324
оспаривается, то по поводу методов их достижения
сохраняются расхождения. Стабильность валюты в большей
мере зависит от того, как поступают отдельные люди в
обществе, в особенности в том, что касается доходов и
цен, а не учетной ставки, устанавливаемой по своему
усмотрению Центральным банком или бюджетными
органами. На деле же под влиянием монетаристских
доктрин, родившихся в Соединенных Штатах и получивших
широкое распространение в 80-е годы, стали уделять
большое внимание контролю роста валютной массы различного
достоинства, главным образом посредством манипуляций
с учетными ставками. В результате сейчас именно учетные
ставки, рассчитанные на сдерживание роста стоимости
денежных средств, стали помехой возобновлению
экономического развития, поскольку делают более
привлекательным вложение капитала в чисто финансовые операции.
С этой точки зрения большой вред наносит давление,
оказьгоаемое через Европейскую валютную систему
Федеральным банком ФРГ. Необходимость постоянно
сдерживать инфляцию не означает длительного согласия с
нормами, в значительной степени устанавливаемыми
произвольно. Мы должны обсудить с нашими европейскими
партнерами вопрос о том, какое место принадлежит
валютной политике и каковы средства ее проведения в
жизнь, и устранить опасность того, что экономика наших
стран погибнет от удушья. Действительно, в то время,
когда мы страдаем от массовой безработицы, нам нужны
идеи, которые позволили бы валюте вновь
интегрироваться в экономический механизм.
Ставки здесь высоки, ибо речь идет как об
экономическом росте, так и о будущем европейской валютной
системы. Хотя американцы в этой сфере зашли слишком
далеко, нужно признать за ними ту заслугу, что благодаря
прагматическому отношению к доллару безработица в
США сокращается. Именно в этом смысле подлинная
европейская валюта могла бы быть чрезвычайно полезна.
Французский язык. Примерно из 4 тысяч языков, на
которых говорят во всем мире, французский принадлежит
к горстке привилегированных языков, на протяжении
веков получающих систематическую и твердую поддержку
со стороны политических властей, стремящихся к
централизации государства и пользующихся авторитетом на
международной арене. Влияние французского языка в нашей
325
стране постоянно усиливалось, при этом главным образом
в ущерб другим ее историческим языкам (эльзасскому,
баскскому, бретонскому, каталонскому, фламандскому,
лангедокскому). Увеличение длительности обязательного
образования обеспечило ему полное господство на всей
территории Франции, даже там, где местные наречия
еще не так давно служили важнейшим средством общения.
Распространение средств массовой информации по всей
стране привело к тому, что сегодня даже на самых
отдаленных фермах Бретани или Оверни по многу часов в день
звучит парижская речь. Вот почему, как это ни
парадоксально, можно сказать, что еще никогда во Франции так
много и, возможно, так хорошо не говорили
по-французски (имеется в виду, конечно, среднестатистический
уровень).
Что касается франкоязычной зоны, то, хотя к ней
принадлежит сравнительно небольшая часть населения
(примерно ПО миллионов человек, для которых французский
является первым либо вторым языком, или Vso
человечества), она значительно уступает в этом отношении
сообществам, говорящим, например, на бенгальском или
на хинди. Французский язык продолжает занимать
господствующие позиции в мире по крайней мере в области
дипломатии. Поскольку французский является
официальным языком в 32 государствах, он стал одним из двух
рабочих языков ООН, которым пользуется практически
четверть делегаций. Да и почти в каждой
нефранкоязычной стране значительное число учащихся выбирает для
изучения французский, что предоставляет им естественную
возможность знакомиться с классической культурой
Европы.
И все же влияние французского языка уменьшилось
после первой и особенно второй мировой войны, в
частности, в Европе (здесь он сейчас почти повсеместно
уступает английскому в системе среднего образования)
и даже в самой Франции: в «залах для сделок» наших
парижских банков, где постоянно поддерживается контакт
со всеми финансовыми центрами мира, дела ведут на
английском. Такое положение наталкивает на мысль, что
усилия, предпринимавшиеся на протяжении последних
десятилетий с целью оказать поддержку нашему языку, не
отвечали масштабам возникших проблем и что им не
хватало изобретательности.
Необходимо сначала четко выяснить, откуда исходит
опасность: ничто не грозит ни существованию, ни самому
326
характеру французского языка, а лишь его влиянию.
Сейчас не то время, чтобы сосредоточиваться на вопросах
чистоты языка, бороться с заимствованиями или с
неизбежными изменениями всех видов: пусть наш язык
меняется, живет, дышит. Не меняются лишь «мертвые» языки.
Мы хорошо знаем, что английский язык, распространение
которого в мире производит на нас такое впечатление,
отнюдь не «язык королевы». Вместе с тем пришло, быть
может, время спокойно рассмотреть возможность
известной корректировки (естественно, я говорю не о полной
отмене) некоторых наших традиционных правил
орфографии, как это настойчиво советуют многие лингвисты на
протяжении уже почти целого века; может быть, тогда
большее число ученых, говорящих по-французски,
осмелилось бы и писать на нем.
Следует также научиться опираться на тех, кто
употребляет французский язык, причем не только на
франкоязычные государства, но и на отдельных людей. Почему,
например, нашим предприятиям, старающимся создать
филиалы в США или экспортировать туда свою
продукцию, не использовать постоянно такую великолепную
точку опоры на Американском континенте, каким
может быть Квебек, имеющий куда больше опыта, чем
мы, в деле проникновения на рынки своего южного
соседа?
Наконец, в этом, как и в других вопросах, мы, я
считаю, должны полностью разыграть европейскую карту,
В самом деле, было бы иллюзией полагать, что
французский язык может выжить без союза с другими
европейскими языками, тем более без союза с другими
романскими языками.
Чтобы осуществить политическое объединение,
Западной Европе необходимо усилить свое культурное единство,
в том числе и в сфере языков. Если бы оно
реализовалось на базе одноязычной модели, Европа завтрашнего
дня, вне всякого сомнения, говорила бы на английском
языке. Но нет никаких оснований считать одноязычие
неизбежным или даже необходимым не только для
политических учреждений, но прежде всего для людей:
большинство из них говорит на нескольких языках, а
человеческий мозг устроен так, что может без труда
оперировать несколькими языками, будь то активное
использование (разговор) или лишь пассивное
(понимание). Мы должны проследить за тем, чтобы единство
Европы не привело к господству одного языка над всеми
327
остальными. Напротив, оно должно находить свое
выражение в том, что каждый гражданин Европы будет
владеть несколькими языками. Для этого нужно прежде всего
оказывать содействие всякому сближению между
родственными языками: как известно, в группе романских
языков без труда переходят с французского на итальянский
или испанский либо наоборот. Если мы хотим
использовать такую возможность, нужно, чтобы преподавание
романских языков способствовало знанию, по меньшей
мере пассивному, всех остальных языков этой группы.
Сказанное относится также к группе германских
языков (английскому, немецкому, голландскому,
скандинавским) .
Вторая задача состоит в том, чтобы государства,
входящие в европейские сообщества, решительно встали
на путь многоязычия и ввели в каждой стране
преподавание в начальной школе одного из языков, не
являющегося родственным. Если страны романских языков
в большинстве своем наверняка выберут английский,
то большинство германоязычных стран, вероятно,
предпочтут французский, который в Европе остается престижным
романским языком. Это привело бы к существенному
восстановлению положения нашего языка, в том числе
за пределами Европы. Но для этого требуется совместное
решение.
Развитие спутникового телевещания, в частности, с
помощью спутника ТДФ, сфера действия которого
охватит значительную часть Западной Европы, должно создать
эффективный инструмент для формирования такого
общеевропейского многоязычия. С его помощью Европа сможет
гарантировать как свое многообразие, так и свое единство.
Европейский культурный телевизионный канал, который
сейчас создается на базе седьмого канала французского
телевидения и будет вести передачи самостоятельно в
1988 году, безусловно, призван сыграть в этом плане
первостепенную роль. Вспомним, наконец, о
систематической связи между европейскими университетами,
которая должна быть установлена начиная с 1992 года.
Я часто говорил о том — и это мне кажется
необходимым, — чтобы ни один европейский студент не мог
завершить образование, не пройдя обучения хотя бы на
протяжении одного года в учебном заведении другой
европейской страны. Здесь также с очевидностью
возникает необходимость введения многоязычия с помощью
различных организаций.
328
Школа. Кто будет нашим Жюлем Ферри*? Через
100 лет мы оказались перед проблемой, равной по своим
масштабам той, которую республика с успехом решила
под эгидой своего отца-основателя.
Благодаря ему, благодаря республике вклад
французской школы как в дело ликвидации неграмотности, так
и в дело внедрения демократических идеалов был просто
исключительным. Но тот, кто сегодня обращает взор
в будущее, видит, что нам еще нужно сделать, а сделать
предстоит немало.
Вряд ли есть необходимость напоминать о целях.
Каждый из нас — бывший ученик. Значительное число
людей были, есть или будут родителями учащихся,
многие сами преподаватели. Вот почему никого не
оставляет равнодушным все, что касается образования, и
совсем не требуется участвовать в руководстве
государственными делами, чтобы оценить значение солидного,
отвечающего реальностям образования, открытого для
всех.
В этой связи возникают два соображения,
касающиеся равенства шансов и ответственности людей,
работающих в системе образования.
В этой системе куда более реально социальное,
географическое неравенство, нежели то сугубо формальное
равенство, которым это неравенство прикрывается. Уже
с подготовительного класса заметно удручающее
отставание детей из малоимущих семей. Процент выпускников,
получающих степень бакалавра, в два раза, а процент
студентов среди молодежи — в четыре раза выше в
некоторых регионах, чем в других.
Я не вижу иного выхода, кроме провозглашения права
на образование, с одной стороны, и диверсификации
образования — с другой.
Право на образование предполагает, что всем будет
обеспечена возможность для получения квалификации и
успешного включения в культурную, социальную и
экономическую жизнь общества. Основным методом в данном
случае должен быть «кредит на образование». Он
предоставит каждому человеку право воспользоваться своего
рода долговым обязательством перед обществом, которое
* Французский политический деятель-республиканец второй полопи-
ны XIX века. Занимая пост министра народного образования, добился
отделения школы от церкви, бесплатного школьного образования и
его обязательности в пределах начальной школы. {Прим. ред.)
329
даст ему возможность потратить определенное количество
лет на образование. Тот, кто получит высшее образование,
исчерпает свой кредит, а тот, кому придется прервать
учебу в 16 или 18 лет, сможет при выборе своего
дальнейшего жизненного пути предъявить право на
дополнительное образование с целью углубить свои знания или
приобрести новые. Речь здесь идет, конечно, лишь об
одном из возможных примеров, иллюстрирующем, каким
должно стать право на образование.
Что касается диверсификации, то она исходит из
принципа: ставить всех в одинаковое положение —
значит создавать хорошие условия только для меньшинства,
а других учить лишь с помощью неудач. Маргарита
Юрсенар вслед за другими, но точнее, чем другие,
отмечает: «Наша большая ошибка заключается в том, что
мы пытаемся добиться от каждого тех достоинств,
которых у него нет, и игнорируем те, которыми он обладает».
Кого можно заставить поверить, например, что лишь
математика представляет собой интеллектуальную
дисциплину? Однако математика, значение которой я прекрасно
осознаю, не является альфой и омегой способности
понимать, и я считаю ужасным, что на практике она является
единственной дисциплиной, на которой основывается
профессиональная ориентация учеников.
Единственной модели не бывает. Пусть цель состоит
в том, чтобы, как и прежде, выдавать дипломы одного
и того же уровня, но ведь нет никакой необходимости
требовать, чтобы методы достижения этой цели, время,
которое следует на это затратить, были строго одинаковы
для всех детей и чтобы во всех классах было одинаковое
число преподавателей.
Как мне представляется, только в этом случае можно
серьезно надеяться, что будет покончено с явлением,
которое называют «провалом в учебе», то есть не чем иным,
как катастрофой для человека и позором для системы.
Но даже если мы предположим, что борьба за
равенство возможностей уже ведется, то, чтобы она была
успешной, нужно усилить ответственность всех, кто имеет
к ней отношение.
Обеспечить новый подъем школы государство одно не
в силах. Оно может содействовать этому, поощряя все
инициативы, и, поскольку именно сама система призвана
воспитывать ответственность взрослых людей, самое малое,
чего можно требовать, сводится к следующему: к тем,
кто руководит данной системой, следует относиться тоже
ззо
как к ответственным людям. Такой подход требует
быстрого достижения двух взаимодополняющих целей —
открытости и самостоятельности, основанной на
заключении контрактов.
Кто отвечает за то или иное решение? Почему оно
было принято? Какие результаты были получены? В
системе образования больше, чем в какой-либо другой, найти
ответы на эти вопросы непросто. Но эти ответы должны
быть ясными в системе образования, как нигде.
Сказанное означает прежде всего, что преподаватели
должны проявлять большую готовность, нежели сейчас,
согласовывать свои усилия между собой, а также со
своими партнерами, будь то родители учеников или
представители выборных органов. Против принципа никто
не возражает. Но я сам не раз сталкивался с
противодействием, вызванным опасениями, что власти будут
оказывать слишком сильное давление, или просто нежеланием
делать дополнительную работу.
Именно по этой причине я считаю важным
перераспределить ответственность. Регламентация на национальном
уровне, уже в силу своего характера предусматривающая
вмешательство во все детали, должна быть заменена
разработкой общих целей, способы достижения которых
будут затем конкретизироваться на местном уровне, при
условии проверки результатов на более позднем этапе.
Такой подход рассеет туман, мешающий четко увидеть
проблему; благодаря ему на преподавателей перестанут
возлагать ответственность за беды, к которым они не
имеют никакого отношения, они будут отвечать только
за то, что действительно зависит от них.
Вместе с тем такая открытость должна сочетаться
с самостоятельностью, опирающейся на систему
контрактов. В самом деле, почему профессия преподавателя —
одна из считающихся устаревшими? Она современна
по самой своей сути, а также по необходимости. Она
должна обладать всеми атрибутами, присущими
современности. К ним следует отнести работу по системе
педагогических бригад взамен ставшей архаичной,
авторитарной методы, умение переключиться на другие виды
деятельности, а не застойность, при которой человек
приходит в школу в пять лет и покидает ее — если он получит,
профессию преподавателя после учебы — лишь 50 лет
спустя. Это требует, наконец, пересмотра статуса самой
профессии, жизненное значение которой для каждого
никто не ставит под сомнение.
331
Для достижения этих неоднозначных целей огромные
возможности обеспечивает система партнерских
отношений между школой и окружающим ее миром, местными
коллективами, предприятиями, ассоциациями,
администрацией. Каждая из сторон лишь выиграет от укрепления
взаимных связей.
Что касается государства, то и в данном случае с
помощью гибкого планирования оно может дать
возможность стране заключить со школой контракт,
предусматривающий финансовые обязательства одной стороны и
обязательство добиться известных результатов — другой.
Поскольку я отвечал за один из важных участков
системы образования, а именно за сельскохозяйственное
образование, я, конечно, имел возможность оценить
масштабы трудностей. Вместе с тем я отмечал общее
горячее желание преодолеть эти трудности, когда перед
каждым ставилась ясная и желанная цель. Не претендую
на то, что сделал этот участок образцовым. Нам не
хватило времени. Но в свете того, что было совершено, и
оценивая тот вклад, который был внесен в это дело всеми
партнерами, я пришел к убеждению, что если есть область,
в которой дух открытости и настойчивость приносят
весьма ощутимые плоды, то это как раз система
школьного образования.
Экстремизм. Недопустимо оставлять на волю
экстремистов сотни тысяч избирателей, которых они ныне
мобилизуют и которые отдают им свои голоса. Я не
намерен делать подобные подарки первому встречному
Ле Пэну.
Если не считать нескольких отвратительных случаев,
из наших избирателей, кто голосует за Национальный
фронт, делают это отнюдь не потому, что разделяют
взгляды экстремистов. Скорее всего, они в отчаянии,
исполнены тревоги и горечи, а к политике относятся
если не с презрением, то по меньшей мере с
непониманием. Этим объясняется тот факт, что две трети этих
избирателей принадлежат к правым. Но среди них есть
и левые, причем это в основном — молодежь или люди,
не принадлежащие к зажиточным слоям.
Сказывается и страх перед безработицей.
Национальному фронту отдали свои голоса 17 % безработных,
или в два с половиной раза больше, чем в среднем по
стране.
332
Если сказать более точно, то проведенные
исследования позволили установить четкую связь между
голосованием за крайне правых и уровнем урбанизации,
присутствием в стране иммигрантов и степенью отсутствия
безопасности. Все эти три фактора как таковые напрямую
связаны с масштабами безработицы.
Таким образом, речь на деле идет о голосовании в
знак протеста или как о выражении отчаяния. Несмотря
на значительный разрыв в числе голосов, поданных за
сторонников Ле Пэна в 1984 и 1986 годах, ясно
просматривается возмущение этих избирателей нынешним
состоянием французского общества (безработица,
отсутствие безопасности...), а также теми, кого они считают
повинными в создании такой ситуации к кого они делают
козлами отпущения: левые силы, «политический класс»,
но в первую очередь иммигрантов. Нужно также отметить,
что среди опрошенных гораздо больше тех, кто говорит
о своем согласии с идеями Ле Пэна, а не о желании
голосовать за него. Иными словами, тут нет выхода и
дискуссии дать ничего не могут. Нужно заниматься
самой проблемой по существу.
Следует указать на одну коренную особенность
электората Национального фронта, подтверждающую
высказанные соображения: в нем явно отсутствуют женщины,
особенно в молодых возрастных группах и среди
безработных, то есть в кругах, наиболее подверженных
искушению занять экстремистские позиции. Женщины
больше, чем мужчины, страдают от трудностей
повседневной жизни и от отсутствия безопасности и тем не
менее заметно меньше питают доверия к авторитарным
решениям, к политике, построенной на протесте и
исключении каких-либо слетев из жизни общества. Совершенно
очевидно, они считают, что подобная политика обернется
еще большим насилием.
Такое благоразумие весьма показательно. Женщины
в большей степени, чем избиратели-мужчины, стремятся
к гармоничной интеграции общества и не принимают
громогласных заявлений, пронизанных ненавистью и
агрессивностью и, само собой разумеется, не
предлагающих никаких конкретных решений.
Конечно, не бывает никаких чудодейственных
рецептов для того, чтобы в одночасье усовершенствовать
условия совместной жизни общин, имеющих различные
привычки, сократить в массовом порядке безработицу,
а тем более для того, чтобы существенно изменить
333
защищенность людей. Но я убежден, что значительно
меньшее число наших сограждан протестовали бы, если б
были уверены, что политическая воля — вещь серьезная,
намерения — тверды, результаты — достижимы, даже если
они не будут столь велики, как хотелось бы.
Протест и стремление исключить кого-то из нашего
общества — не выход из положения, нигде и никогда они
не давали хороших результатов, и в прошлом Франция
уже доказывала, что она умеет сохранить достоинство
и извлечь выгоду для себя самой, предоставляя
иммигрантам возможность по-настоящему интегрироваться в жизнь
страны. Нужно признать, что дело это трудное, но стоит
продолжать действовать в этом направлении, только так
можно победить отчаяние.
Обрисовать перспективу, вернуть надежду, подсказать
разумное решение — так нужно бороться с экстремизмом,
а не только осуждая его и людей, которые являются
носителями экстремистских взглядов.
Энергия. После того как миновал нефтяной кризис
и были забыты нанесенные им удары, все перестали
заботиться об экономии энергии и мерах против
загрязнения окружающей среды. Но, пожалуй, меньше чем через
15 лет проблема энергетики вновь встанет во всей своей
остроте. Добавлю, что сжигание угля, газа или нефти во
все возрастающем объеме может обернуться трагическими
последствиями. Что мы знаем о допустимом уровне
насыщения атмосферы углекислым газом?
Для того чтобы наконец вновь начали волноваться
по поводу окружающей среды, следует ли ждать, пока
у нас на перекрестках будут установлены кислородные
аппараты, как это уже делается, скажем, в Японии?
Экономия энергии и борьба против загрязнения
окружающей среды остаются приоритетными задачами, о которых
мы не вправе забывать.
Что касается другого вида энергии — человеческой, то
проблема носит совсем иной характер: человеческая
энергия используется недостаточно, так как многое тому
мешает. Между тем эта энергия неиссякаема, так как она
возобновляется даже на уровне индивида; она не
загрязняет природную среду, потому что оживляет среду
социальную куда в большей степени, чем наносит ей
ущерб. Эту энергию, следовательно, можно использовать
без всяких колебаний и в значительно большем объеме,
чем это делается сегодня.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Наступает ли у Истории усталость? Франция осознает
себя только в бурях.
Буря близится, а мы этого не замечаем. Франция
пригибается в тот самый момент, когда, стоя прямо, она
чувствовала бы себя лучше и способствовала бы
ослаблению напряженности в мире. Конфликты всех родов
потрясают мир, и не исключено, что при их
урегулировании — из-за страха перед ядерной войной — на смену
оружию придут финансы. Война была синонимом бури.
Всевластие денег, как ни странно, дает шанс на
продвижение к миру.
Один-единственный шанс. Верно, что легче
договориться относительно материальных интересов, чем
относительно убеждений и идеологических воззрений. Но столь
же верно и то, что насилие может порождаться деньгами,
что экономическое угнетение, финансовый гнет тоже
могут провоцировать взрывы жестокости.
Хотя Франция пока еще очень богата, она от этого
ничуть не застрахована: не может существовать
длительное время общество, где 11 % людей не имеют работы.
Мелкие правонарушения — производное такой ситуации.
Ею же обусловлены нарушения финансового равновесия:
нужно ли напоминать известную истину, что, если бы во
Франции была полная занятость, ее система социального
обеспечения была бы сверхсбалансирована, а образование
в стране получало бы больше средств?
Но под угрозу поставлено прежде всего единство
общества. Нетерпимость в отношениях между общинами
с различной культурой, стремление каждого закрепить
за собой те немногочисленные привилегии, которыми он
располагает (статус, правовую защищенность, завоеванные
права и т. д.), — все это придает французскому обществу
особую консервативность, которая мешает ему приспосаб-
335
ливаться к меняющимся реальностям и еще более
обостряет общее положение.
Франция больна из-за денег. И не потому, что она
стыдится этого и пытается это скрыть — теперь с этим
покончено, — а потому, что денежное обращение в стране
налажено плохо, и это выражается двояким образом.
Если говорить об обществе в целом, то Франция
разучилась использовать деньги для развития производства:
спекуляция и кредит более выгодны, чем
капиталовложения, и поэтому в производство вкладывается
недостаточно средств. Такое положение не может долго
продолжаться и неминуемо приведет к катастрофе. Нынешнее
распределение денежных средств между отдельными
людьми становится все менее приемлемым с моральной
точки зрения, а с экономической — все более абсурдным.
После того как люди пожилого возраста были спасены
от полного обнищания благодаря выделению им
соответствующих пособий, во Франции выявилось крайне
тяжелое положение безработных, утративших право на
пособие. Облегчить их положение (о том, как это сделать,
я уже говорил) — значит поступить согласно требованиям
совести и в то же время предотвратить социальный
взрыв.
Более того. Вот уже четыре года не растет
покупательная способность, значительное число трудящихся
оказалось у черты бедности. Когда человек, выйдя из дому,
не имеет в кармане даже 50 франков, чтобы угостить
пивом двух приятелей, что-то надламывается в нашем
образе жизни. Женщины первыми лишаются
возможности работать, и на них ложится большая доля общего
социального неблагополучия.
Страх перед будущим ожесточает некоторых людей.
Возродить экономический подъем — значит одновременно
вернуть себе радость жизни. Государство не может
остаться в стороне от принятия мер в этом направлении. Первая
битва будет выиграна, когда общественность откажется от
самоубийственной идеи, что развитие наилучшим образом
обеспечит слепая стихия рынка: 15 лет мирового кризиса,
из которого мы так и не можем выйти, должны, казалось
бы, дать достаточное тому доказательство. Нам нужны
более эффективные правила игры и большая
справедливость в экономике.
Наконец, можно ли обойти вопрос о богатстве? В своем
стремлении к равенству шансов и к социальной
справедливости некоторые левые деятели, в частности социалисты,
336
порой считали своим долгом бороться с самим
богатством как таковым. Это серьезная ошибка. Никто до сих
пор не открыл — и я сомневаюсь, чтобы кто-либо когда-
нибудь открыл, — более мощный стимул, побуждающий
человека трудиться и производить, чем его собственные
интересы. Эти интересы могут быть весьма различны:
страсть к познанию, вкус к хорошо выполненной работе,
понимание приносимой пользы, стремление раскрыть свои
творческие способности, но также и вполне достойное
желание заработать деньги. Все эти побудительные
мотивы заслуживают поощрения, и прежде всего не
стоит осуждать последний из них, ибо он имеет решающее
значение. Должны быть созданы все условия для того,
чтобы можно было наживать средства за счет
собственного труда. Повторяю: за счет труда. Между тем это
практически исключено в современной Франции: трудовые
заработки облагаются непомерными налогами, тогда как
состояния от налогов освобождены, а налоги на доходы
от состояний относительно невелики. Финансовый мир
расширяется и процветает, создавая видимость богатства
страны. Оно искусственное, ибо не связано с реальным
производством и выглядит вызывающе не столько из-за
самого своего существования и масштабов, сколько из-за
того, что носит по преимуществу паразитический характер.
Такая взрывоопасная ситуация складывается во всем
мире, когда выставляют напоказ богатство, доходы на
бирже или гонорары «звезд» средств массовой информации.
Это деморализует и наемных работников, и крестьян, и
представителей свободных профессий, и руководителей
предприятий, которые не щадят сил, стремясь принести
истинную пользу или создать подлинное богатство.
Я не верю в упадок страны. Чего ей сегодня недостает,
так это рвения к труду. Но у будущего Франции, как и
прежде, большие возможности благодаря энтузиазму ее
молодежи и жажде деятельности других поколений.
Однако все идет так, словно страну что-то сдерживает.
Ныне каждый знает, что из этого положения мы сможем
выйти лишь за счет собственных усилий, разумеется, если
будем работать больше и лучше, чем теперь.
При этом нужно, чтобы труд приносил свои плоды,
обеспечивал достаток, справедливо вознаграждался. Для
этого нужны строгие правила игры и компетентное
руководство экономикой. Повышать рентабельность
капиталовложений в производство, снижать в пределах наших
возможностей процентные ставки и в размерах, совмести-
337
мых с защитой нашей денежной системы, что позволит
обеспечить финансирование мелких и средних
предприятий, без устали разъяснять людям принцип действия всех
этих механизмов и отдавать абсолютный приоритет
подготовке кадров — таковы вполне реальные и неотложные
задачи.
Ближайший период будет решающим при условии,
что Франция использует его для пробуждения, а не для
дальнейшего пребывания в состоянии политической
дремоты под сенью иллюзорных конституционных гарантий.
Во имя будущего нужно дерзать.
На протяжении всей своей длительной истории наша
страна пережила куда более мрачные периоды, чем
нынешний. Пробуждение возможно, если каждый осознает
его необходимость, если государство со всей прямотой
призовет к этому. Усилий одного лишь государства,
конечно, будет недостаточно, нужно сплотить все наши
лучшие умы. Они у нас есть, их обогащает национальное
достояние нашей страны. В них — наша надежда. Они
нуждаются в самостоятельности, чтобы максимально проявить
себя, и в то же время в ясных, справедливых и строгих
правилах игры. Надо устранять препоны из
повседневной жизни. Я не могу смириться с исчезновением
энтузиазма. Политическая власть должна взять на себя долю
ответственности за его исчезновение, ибо задачи перед
нами стоят необъятные и Франции предстоит сыграть
особую роль в их решении.
Как обеспечить мир и постепенно направить на нужды
образования и развития часть огромных средств, идущих на
вооружение, если Европа с ее исторически сложившимися
государственными образованиями, являясь очагом
напряженности, не участвует в переговорах? Какая еще страна в
Европе, кроме Франции, располагает необходимым
военным весом, чтобы предпринять усилия в двух
направлениях: разработать проект совместной обороны Европы
и связать его с ведущимися на международном уровне
переговорами по безопасности?
Главная причина трагедии развивающихся стран лежит
в жестком характере торгово-финансовых отношений в
мире. Задающие тон в этой игре США не намерены его
менять. Япония обращает на это мало внимания. Одна
лишь Европа имеет достаточный авторитет, чтобы
изменить ситуацию. Какая другая страна лучше, чем Франция,
к которой прислушиваются в «третьем мире», может
повести мировое сообщество в этом направлении и тем са-
338
мым способствовать снижению напряженности,
возрождению надежд у обездоленных наций?
Наш старый континент уже не верит в свое будущее.
Он больше не обновляется, он теряет свою долю на
рынке, он только наблюдает за тем, как наука завтрашнего
дня разрабатывается в других местах, он не
обеспечивает свою собственную безопасность и прячется под крыло
американского покровителя, который сам не знает, что
делать.
Однако для урегулирований трагедий, разыгравшихся
на нашей планете, — а это локальные войны, голод,
катастрофическая задолженность и взрывоопасное разбаланси-
рование финансов и производства — человечество крайне
нуждается в Европе с ее мудростью, стабильностью,
принципами охраны прав человека и социальной
защищенности.
Европа может многое сделать и для обеспечения мира,
и для его развития. Это общее дело и высокая общая
ответственность для 12 стран — членов Европейского
сообщества. Вклад Франции в общее дело должен быть
больше, чем у других стран. Прежде всего потому, что
это необходимо ей самой: ведь перспективы
экономического развития намечаются на уровне Сообщества. А кроме
того, потому, что Франция в состоянии это сделать.
Франция — пятая промышленная держава мира; она
имеет свою независимую оборону, является постоянным
членом Совета Безопасности ООН. Франция —
носительница языка, на котором говорят в 32 странах; она —
единственная бывшая колониальная держава, сохранившая
дружественные отношения с государствами, которые в
прошлом зависели от нее. Франция является также
единственной европейской страной, где рождаемость хоть и
недостаточна, но все же выше, чем в других странах
континента. У Франции есть здоровье и сила. Ей нужно
только встряхнуться. Франция должна в конце концов это
сделать.
Франция гордится своим неприкосновенным
суверенитетом и своей многовековой историей, она верна союз-
кикам, но в то же время свободна в своем выборе; она
сознает, что наиболее важные проблемы связаны с
переменами, происходящими в мире; она способна добиться
согласия между своими европейскими партнерами в
вопросах, имеющих значение для будущего. Как же в таких
условиях ей вновь не обрести такую энергию, какую она
проявляла в бурные времена?
339
Будучи наследницей великой культуры, Франция
обогатила ее вместе с другими странами, тогда как
сегодняшние сверхдержавы родились в изоляции. Не зная
культуру другого, трудно услышать и понять его. Дело мира
требует, чтобы недоверие было преодолено. Сама История
диктует Франции ее обязанности.
То же самое можно сказать и о развитии: освоение
и овладение научно-техническим прогрессом — как на
Севере, так и на Юге — зависят от того, как к нему
относятся, и, следовательно, с точки зрения этнологии — от
уровня культуры. Демонстрируя у себя дома при
помощи лучшего обучения людей свою способность готовиться
к будущему, Франция окажет содействие развитию,
поставив технику на службу человеку, хотя во всем мире
сегодня поступают наоборот.
Возможности, которыми располагает Франция, не
упали с неба. Они обусловлены ее положением и историей.
Они преходящи. Если мы не воспользуемся ими, будущее
станет решаться по ту и по другую сторону Тихого
океана. Время не ждет. Но мы готовы.
На государство ложится тяжелая ответственность. Но
его руководители должны понять, что от них зависит не
все, что государство должно прежде всего возродить
доверие, что оно должно не столько приказывать, сколько
побуждать людей к действию.
Руководителям государства наконец нужно в шуме
яростных споров и болтовни наших дней найти время для
размышлений и наглядно показать, что путь в будущее
открывают лишь реальные действия.
При выборе своей судьбы — а это не только ее судьба,
но и судьба других — Франции нужно единое дыхание
всего общества, ей нужны сияющие надежды.
Мемуары
Мишель Рокар
ТРУДИТЬСЯ С ДУШОЙ
Редактор Е. Б. Аузан
Оформление художника Ф. Н. Буданова
Художественный редактор С. С. Водчиц
Технический редактор Г. С. Орешкова
Корректор А. В. Федина
ИБ № 1675
Сдано в набор 17.05.90. Подписано в печать 06 09.90. Формат 84 X 1О8'/з2. Бумага
тип. № 1. Гарнитура «Тайме». Печать высокая. Усл. печ. л. 18,06. Усл. кр.-отт. 18,06.
Уч.-изд. л. 19,85. Тираж 30 000 экз. Заказ № 1048. Цена 1р. 20к. Изд. № 36-И/89.
Издательство «Международные отношения». 107078, Москва, Садовая-Спасская, 20.
Ярославский полиграфкомбинат Госкомпечати СССР, 150014, Ярославль, ул. Свободы, 97.
Рокар М.
Р66 Трудиться с душой: Пер. с фр. Коломийцева В. Ф.,
Чернеги В. Н., Николаева В. Н./Под ред. Л. М. Ви-
дясовой. М.: Междунар. отношения, 1990. — 344 с.
ISBN 5-7133-0175-3
Книга крупного политического деятеля повествует о событиях далекого и
недавнего прошлого в политической жизни Франции. Читатель познакомится с
авторскими оценками особенностей функционирования политической системы, с
его взглядами на послевоенную Францию, изложенными сквозь призму собственной
биографии. Необычна форма книги, вторую половину которой занимает
своеобразный политический словарь. Разработка и подготовка словаря свидетельствуют о
яркой и незаурядной личности автора.
Для широкого круга читателей.
Вниманию практических работников объединений,
предприятий и организаций, занимающихся
внешнеэкономической деятельностью!
Издательство «Международные отношения» издает в IV квартале
1990 года справочник «Иностранные фирмы во внешней торговле
СССР». Такой справочник издается впервые в Советском Союзе. Он—
содержит информацию более чем о 500 фирмах — деловых партнерах
советских организаций, их адреса, телефоны, сведения о руководстве
фирм, о их производстве, экспорте, импорте и пр. Справочник также
будет содержать рекламу продукции фирм, включенных в справочник.
Структура справочника позволит легко найти интересующую
фирму, по наименованию товара определить фирмы - производители, фир-
мы—экспортеры и импортеры.
Справочник содержит товарный классификатор, в основу которого
положена гармонизированная система кодирования товаров.
Такой справочник — незаменимый помощник при установлении
деловых контактов с иностранными фирмами.
Стоимость справочника — 50 рублей.
За справками обращаться по тел. 975-30-09.
Для приобретения справочника необходимо направить гарантийное
письмо в адрес издательства: 107078, Москва, Садовая-Спасская, 20.