Текст
ЗАПАХИ
ЗВУКИ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ ИСТОРИИ РАН
ЕВРОПЕЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
В.В.ЛАПИН
ПЕТЕРБУРГ
ЗАПАХИ И ЗВУКИ
«Европейский Дом»
Санкт-Петербург
2007
В.ВЛапин. ПЕТЕРБУРГ. ЗАПАХИ И ЗВУКИ - СПб.:
«Европейский Дом», 2007. — 282 с., илл.
Рецензенты:
Доктор филологических наук Б. Ф.Егоров
Кандидат исторических наук Н.Д.Потапова
Впервые в отечественной историографии и культурологии
история Санкт-Петербурга рассматривается сквозь призму
запахов и звуков, наполнявших город в течение трех столе¬
тий. При этом использована схема, предложенная извест¬
ным ученым Николаем Павловичем Анциферовым, со¬
гласно которой город уподобляется живому организму со
своей анатомией, физиологией и психологией.
На обложке: картина художника Анатолия Кудрявцева «Петербургские дворы»
О В.ВЛапин, 2007
ISBN 978-5-8015-0220-5 © Европейский Дом, 2007
МОЕЙ ЖЕНЕ
Сердечно благодарю всех, кто прямо или кос¬
венно помогал мне в работе — семью, коллег в
Санкт-Петербургском Институте истории РАН и в
Европейском университете в Санкт-Петербурге.
За полезные советы и замечания выражаю при¬
знательность Евгению Викторовичу Анисимову,
Дарье Александровне Калистратовой, Валентину
Михайловичу Ковальчуку, Борису Ивановичу Ко-
лоницкому, Ирине Алексеевне Левинской, Галине
Георгиевне Лисициной, Ольге Юрьевне Малино¬
вой, Наталье Дмитриевне Потаповой, Елене Мои¬
сеевне Сагалович, Михаилу Львовичу Уманскому,
Илье Владимировичу Утехину, Алексею Николае¬
вичу Цамутали, Валентине Григорьевне Чернухе,
Александру Николаевичу Чистикову. Особо бла¬
годарю Бориса Федоровича Егорова, поддержав¬
шего идею написать такую книгу. Пользуюсь слу¬
чаем, чтобы поклониться всем сотрудникам Рос¬
сийской национальной библиотеки и библиотеки
Санкт-Петербургского Института истории РАН,
труд которых вложен в эту книгу.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ♦9
ГДЕ РЕЧЬ ИДЕТ ОБ ОСОБЕННОСТЯХ АКУСТИЧЕСКИХ И ОЛЬФАК-
ТОРНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ, ОБ ИХ ОТРАЖЕНИИ В ИСТОРИЧЕСКИХ
ИСТОЧНИКАХ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ ♦ 31
В КОТОРОЙ ВЫЯВЛЯЕТСЯ СВЯЗЬ «АНАТОМИИ» ПЕТЕРБУРГА С
ЗАПАХАМИ И ЗВУКАМИ, ИХ СЕЗОННОСТЬ, А ТАКЖЕ РОЛЬ ГО¬
РОДСКИХ МОСТОВЫХ В ФОРМИРОВАНИИ АТМОСФЕРЫ БЛИС¬
ТАТЕЛЬНОГО И НЕБЛИСТАТЕЛЬНОГО ПЕТЕРБУРГА.
ГЛАВА ВТОРАЯ ♦ 89
ПОВЕСТВУЮЩАЯ О НАЛИЧИИ СВЯЗИ «ФИЗИОЛОГИИ» ПЕТЕРБУР¬
ГА С ТЕМ, ЧТО УЛАВЛИВАЛИ НОСЫ И УШИ СОВРЕМЕННИКОВ, ОБ
АКУСТИЧЕСКОМ И ОЛЬФАКТОРНОМ ОБРАМЛЕНИИ КАРТИНЫ РОС¬
СИЙСКОГО ВОЕННОГО ВЕЛИЧИЯ, О КОЛОКОЛЕ И ПУШКЕ КАК СРЕД¬
СТВЕ ОБЩЕНИЯ ВЛАСТИ С НАРОДОМ.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ ♦ 135
ПРОДОЛЖАЮЩАЯ РАЗГОВОР О «ФИЗИОЛОГИИ» ПЕТЕРБУРГА, В КО¬
ТОРОЙ РАССМАТРИВАЕТСЯ, КАК ЗВУЧАЛ И ПАХ ПРОМЫШЛЕННО¬
ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. В ЭТОЙ ЖЕ ГЛАВЕ ПРИ¬
ВОДЯТСЯ СВИДЕТЕЛЬСТВА СОВРЕМЕННИКОВ И РАССУЖДЕНИЯ АВ¬
ТОРА ОБ АКУСТИЧЕСКИХ И ОЛЬФАКТОРНЫХ ПОСЛЕДСТВИЯХ РАЗ¬
ВИТИЯ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ ВНУТРИГОРОДСКОГО И МЕЖДУГОРОД¬
НОГО ТРАНСПОРТА.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ♦ 187
ГДЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ИЗУЧЕНИЕ ФИЗИОЛОГИИ САНКТ-ПЕТЕР¬
БУРГА «ПО АНЦИФЕРОВУ», ГДЕ ЗВУЧАНИЕ ГОРОДА СВЯЗЫВАЕТ¬
СЯ С ОСОБЕННОСТЯМИ ЕГО НАСЕЛЕНИЯ, ГДЕ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ,
ПОЧЕМУ АПТЕКАРИ ГОВОРИЛИ С НЕМЕЦКИМ АКЦЕНТОМ, А ТРУ¬
БОЧИСТЫ - ПО-ФИНСКИ, И ВООБЩЕ ПОЧЕМУ ГОРОД КАЗАЛСЯ
МУЖСКИМ И НЕРУССКИМ.
5
ГЛАВА ПЯТАЯ ♦ 209
ГДЕ ПОКАЗАНО, ЧТО ПРОИСХОДИТ С ЛЮБОЙ ПАЛЬМИРОЙ, ЕСЛИ
ЕЕ НЕ МЫТЬ, НЕ УСТРАИВАТЬ КАНАЛИЗАЦИИ, ПЛОХО ПРОВЕТРИ¬
ВАТЬ ПОМЕЩЕНИЯ, А ПОКОЙНИКОВ УКЛАДЫВАТЬ В МЕЛКИЕ МО¬
ГИЛЫ.
ГЛАВА ШЕСТАЯ ♦ 239
В КОТОРОЙ РАССМАТРИВАЮТСЯ ЗВУКИ И ЗАПАХИ РЕВОЛЮЦИИ
И БЛОКАДЫ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ♦ 277
О РОЛИ ЗАПАХОВ И ЗВУКОВ В ИЗУЧЕНИИ И ПОНИМАНИИ ТОГО,
ЧТО РИМЛЯНЕ НАЗЫВАЛИ GENIUS LOCI
6
И если довелось мне говорить
Всерьез об эстафете поколений,
То верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Иосиф Бродский
...И сколько вообще разнообразных звуков неумол¬
чно раздавалось на петербургских улицах! Звенел на
конках звонок кондуктора, заливались колокольчики
[...] и бубенчики на проезжавшей тройке [...], гудели
по праздникам церковные колокола, нередко прохо¬
дила с трубами и барабанами военная музыка, а по
дворам распевали на разные лады разносчики - и все
было мелодичным. Лишь било в самую душу, когда
страшные ломовики везли по булыжной мостовой
адски грохочущие рельсы.
Летом петербургская улица громыхала, и только на
улицах, замощенных торцами (Невский, Большая Мор¬
ская, набережные и некоторые другие места), было
тише, лишь раздавались крики «ванек» и кучеров:
«Берегись!» Резиновых шин еще не было, и стук
колес по камням мостовой, цоканье копьгг и конское
ржание были самими привычными звуками. Чтобы
ослабить уличный шум, часто возле дома, где был
больной, стлали солому, и тогда стук колес вдруг
становился мягким и шуршащим.
Мстислав Добужинский
...Ленинградская улица 1969 года пахнет прежде
всего бензином. Автомобильным выхлопом. Остальное
— детали.
Пев Успенский
Я не спешу, еще не поздно,
И снега не стряхну с волос...
Чугунной свежестью морозной
В лицо мне дышит черный мост.
Светлана Соложенкина
ПРЕДИСЛОВИЕ
ГДЕ РЕЧЬ ИДЕТ ОБ ОСОБЕННОСТЯХ АКУСТИЧЕСКИХ
И ОЛЬФАКТОРНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ, ОБ ИХ ОТРАЖЕНИИ
В ИСТОРИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКАХ
Верх: Санкт-Петербург. Середина XVIII века
Низ: Всесоюзный автопробег. 1925 г.
10
Об изменениях акустического и ольфакторного фона в историчес¬
ком ракурсе автор задумался несколько лет назад при подготовке учеб¬
ного курса «История России в рамках истории технологий» (Европей¬
ский университет в Санкт-Петербурге). Замечание Мстислава Добу-
жинского о том, что каменноугольный дым был для него символом
Заграницы, внезапно обрушило волну воспоминаний о своем детстве
(особый запах в квартирах ленинградских теток). К этому добавилось
ошеломляющее впечатление от посещения громадного парфюмерного
Магазина на Елисейских полях, сравнимое с неожиданным открытием
целого мира с его философией, эстетикой, мифологией и даже «исто¬
рическим иконостасом». Давнишние записи о запахах и звуках, в ос¬
новном анекдотического свойства, вдруг составили некую «критичес¬
кую массу». Интерес стал нестерпимым, и уже целенаправленный сбор
Материала, его обработка на некоторое время превратились если не в
единственное, то в главное занятие. До того момента автор работал в
Области военной истории дореволюционной России (Кавказская вой¬
на XVIII-XIX вв., организация и комплектование вооруженных сил в
Имперском контексте, армейская хозяйственная система и т.д.).
Мотивированный почти исключительно эмоциями переход к теме,
бТОЛЬ экзотической с точки зрения традиционной историографии, сна¬
чала даже породил чувство целинника, но от этого ложного ощущения
удалось быстро избавиться. Оказалось, что изучение роли ольфактор-
НОЙ коммуникации имеет давнюю традицию, а выход в свет двухтом¬
ного сборника «Ароматы и запахи в культуре» в 2003 г. является нео-
Шоримым свидетельством того, что мы имеем дело с «живым» направ¬
лением в культурологии.1 Прием романа Питера Зюскинда «Парфю¬
мер» читателями и критиками — еще одно подтверждение важности
Предмета. В истории культуры не выглядит абсолютной пустыней и
Область изучения звуков. О значении церковного звона в формирова¬
нии представлений французских крестьян XIX столетия о мироустрой¬
стве писал Алан Корбен в книге «Сельские колокола: звук и смысл во
французской деревне 19-го века».2 Единственную специальную работу
О «голосе» Петербурга удалось обнаружить в «юбилейном» номере
журнала «Родина», где отмечалась особая роль пушечной пальбы, яв-
11
лившейся в петровскую эпоху своеобразной акустической доминан¬
той, многоязычие юной столицы и наличие в ней индустриальных
звуков (кузницы и лесопилки).3 О роли «военных» звуков в жизни
северной столицы упоминал Г.В.Вилинбахов.4 В очерке «Культурная
среда столичного города. Петербург и Москва» А.П.Шевырева сказа¬
но, что «звуковой фон второй столицы еще более усиливал ее значение
как святого центра: малиновый перезвон вместе с боем кремлевских
курантов являлся характерным звуковым атрибутом Москвы, в то вре¬
мя как в Петербурге таким же атрибутом..., служил полковой оркестр, а
также пушка и куранты Петропавловской крепости».5 Специального
сочинения об аромате (в буквальном смысле слова) Северной Пальми¬
ры обнаружить не удалось. И.В.Утехин в своей монографии о мире
коммунальной квартиры коснулся роли запахов и звуков в организа¬
ции материального и символического пространства городской среды
обитания.6
Попытка проследить звуковой и запаховый фон Петербурга на
протяжении трех столетий в значительной степени спровоцирована
словами Н.П.Анциферова о том, что при изучении города не следует
«„.отвлекаться от потока целостной жизни»,7 что «...постигать город
можно вслушиваясь в его шум («голос»), вглядываясь в «лицо», У
каждого города свой голос — преобладающий звуковой фон, шум: будь
то падающая вода многочисленных фонтанов, цоканье копыт лоша¬
дей, звонки трамваев и т.д. Вслушивание сменяется разглядыванием и
разгадыванием».8 В медицине существует традиция называть опера¬
ции по фамилии врача, вводившего их в лечебную практику. Здесь —
попытка препарировать ольфакторный и звуковой фон Петербурга «по
Анциферову». Этот ученый предлагал представить город как живой
организм, используя обычное в таких случаях разделение на анато¬
мию, физиологию и психологию. К предмету анатомии города относи¬
лось место, на котором он построен, почва, рельеф, растительность,
связь с водой, количество осадков, направление ветров и т.д.; опреде¬
ление ядра города, его план. Кроме того, Анциферов предлагал оце¬
нить «...характер расположения его площадей, их форму, а также сис¬
тему прилегающих к ним улиц, выделить главные артерии, соединяю¬
щие отдельные части города. Сюда же можно отнести изучение домов
со стороны их объема, формы и материала, а также их расположения,
ворота, мосты, фонари и т.д. Все это составляет своего рода инвентарь
города, его техническое оборудование может быть также отнесено к
этой категории объектов исследования».9
Изучение города, «пульсирующего всеми своими органами через
деятельность общества», Анциферов называл физиологией.10 При этом
выделялись девять пунктов исследования, в соответствии с функция¬
ми: 1) место общежития, 2) торгово-промышленный центр, 3) транс¬
портный узел (включая почту, телефон и радио), 4) медицинский центр,
12
5) коммунальное хозяйство, 6) администрация, 7) военный центр,
8) место сосредоточения духовной культуры, 9) центр развлечений.
Кроме того, физиология города предусматривала изучение состава
населения.11
Предмет изучения психологии Санкт-Петербурга у Анциферова
менее определен: «Душой города мы условимся называть исторически
сложившееся единство всех элементов, составляющих городской орга¬
низм, как конкретную индивидуальность».12 Особый интерес для по¬
нимания психологии (души города) имели, по мнению Анциферова:
а) городской пейзаж; б) исторические судьбы; в) хранилище воспоми¬
наний; г) характер населения; д) выражение художественных вкусов.13
Разумеется, разделение на вышеуказанные три составляющие (ана¬
томия, физиология и психология) не может не быть абсолютно чет¬
ким, что и проявилось в структуре данной книги. Алексей Левинсон —
один из авторов сборника «Ароматы и запахи в культуре» избавил от
мук при объяснении жанра, применив термин «лирическая социоло¬
гия», которая «...не испытывает иллюзий насчет безусловной доказа¬
тельности, то есть обязательности своих выводов для всех. Никаких
гарантий научной истины. Правдоподобие, вот что нужно в описании
социального. Опиши то, что хочется описывать, объясни так, как хо¬
чешь понимать, и подожди тех или того, кому это покажется правдопо¬
добным».14
Объединение запахов и звуков в одной работе показалось право¬
мерным и целесообразным потому, что они имеют много общего в
плане передачи и фиксации информации, в тесной связи с эмоциональ¬
ной сферой. Слух и обоняние вытеснены на периферию познания, где
почти безраздельно господствуют визуальные впечатления и связан¬
ные с ними письменные источники. Выражения «аромат эпохи», «дух
времени», «аромат прошлого» — не самые редкие выражения в акаде¬
мическом лексиконе. Здесь — признание существования чего-то ирра¬
ционального, неуловимого, непередаваемого обычными средствами,
находящимися в арсенале историков-профессионалов. «Нередко обра¬
зы прошлого кажутся нам плоскими, сухими и скучными: слишком
много тонких и нежных нюансов безвозвратно разрушаются со време¬
нем. Исчезают объем и дыхание, динамика живого жеста; лучшие кни¬
ги по истории костюма не могут передать сопутствующей одежде зву¬
ковой гаммы — так пропадает загадочный шелест юбки фру-фру, столь
волновавший людей конца XIX века. [...] Очень часто такой утрачен¬
ной культурной ассоциацией оказывается запах. Знаковый эффект аро¬
мата — самый мощный и одновременно самый хрупкий компонент,
составляющий (и в буквальном, и в переносном смысле) атмосферу
эпохи».15 Эти слова О.Б.Вайнштейн указывают на один из главных
изъянов инструментария тех, кто пытается перенести своего читателя
в прошлое. Словесные образы при всей своей изощренности и внешней
13
убедительности могут вызвать «запланированные» ассоциации, но не
могут транслировать реальные запахи и звуки, игравшие столь важ¬
ную роль в жизни людей. Так несказанные по своей мощности ольфак-
торные впечатления современников оказываются недоносимыми до
потомков. Обоняние — слабый помощник при ориентации в потоке
событий, но в общей оценке этого потока ольфакторные впечатления
могут составить завидную конкуренцию зрению и слуху. Об этом хоро¬
шо сказал Георг Зиммель: «Обонятельные ощущения не сравнятся с
восприятиями других чувств по описуемости словами, их невозможно
спроецировать на уровень абстракции. [...] Никакое зрелище пролетар¬
ской нищеты и уж тем более никакой реалистический рассказ о ней,
кроме самых вопиющих случаев, не потрясет нас так чувственно и так
непосредственно, как тот дух, что встречает нас, когда мы входим в
подвальную квартиру или в притон».16
Зловонием всегда и всюду маркировался общественный беспоря¬
док.17 Соблюдение гигиенических требований, характерное для нала¬
женного быта и социального спокойствия, при волнениях и связанной
с ними дезорганизацией оказывалось затруднительным и, что очень
важно — не обязательным. Более того, сознательное загрязнение ста¬
новилось одной из форм вандализма, неизбежного в условиях войн,
социальных потрясений или столкновений на религиозной или нацио¬
нальной основе. При теснейшей связи моральных и гигиенических
норм крах первых означал отказ от вторых. Превращение домов и
культовых сооружений противника в скотные дворы и отхожие места
— обычная практика в таких ситуациях. Это можно расценивать одно¬
временно и как проявление глубинных инстинктов обозначения своей
территории, и как высшую форму презрения к ценностями врага. По
воле Павла I, ненавидевшего Г.Потемкина, в роскошных залах Таври¬
ческого дворца были устроены конюшни. Ю.Н.Анненков оставил кра¬
сочное описание дома в Куоккале после того, как из этого «буржуйско¬
го» дачного уголка ушли красноармейцы. Все что можно было сломать
и разбить, борцы со старым режимом разбили и сломали и, кроме того,
демонстративно загадили весь дом, оставив на видном месте записку-
«комментарий» гнусного характера.18 С древнейших времен вонь свя¬
зывалась в обыденном сознании со злыми потусторонними силами, а
благоухание — с благодетельными божествами.19 О прочности таких
ассоциаций говорит тот факт, что в начале XX в. светская и не очень
богобоязненная публика на аэродроме в Коломягах не преминула по¬
мянуть нечистого при выхлопах авиационного двигателя. «Над маши¬
ной поднималось легкое облачко сизоватого дыма, до трибун сначала
доходило всем знакомое уже по автомобилям фырканье мотора, а по¬
том легкий теплый ветер доносил до нас запах — странный, пресный,
не поймешь, то ли тошный, то ли очень приятный — запах горелого
касторового масла. Вокруг, принюхиваясь, морщили носы дамы в ог¬
14
ромных шляпах; почтенные мужчины в котелках и офицерских фу¬
ражках пожимали плечами: «Н-да-с, душок... Крылатые люди-то... При¬
пахивают какой-то сатанинской гарью!...»20
Запахи и шумы играют особую роль в период ранней социализа¬
ции, когда ребенок еще не воспринимает информацию в виде слов.
Поэтому при мысленном возвращении в детство память возрождает
множество ольфакторных и звуковых впечатлений далеких лет. Это
наложило заметный отпечаток на то, что осталось на страницах мему¬
аров, писем и дневников. Авторы, которые не скупились на описания
ароматов и звуков детства, значительно реже упоминают о них в даль¬
нейшем.21 Активная социальная деятельность индивида как бы выдав¬
ливает из документов личного происхождения информацию об атмос¬
фере, окружавшей его в период зрелости и старости. Исключение со¬
ставляют довольно редкие примеры целенаправленного бытописания,
где без запахов и звуков не обойтись «по определению». Почти все
немногочисленные упоминания о звуках и запахах в мемуарах Анци¬
ферова относятся к детству и юности ученого.22 Эту линию можно
продолжать до бесконечности. «Процесс обретения воспоминаний че¬
рез запахи получил название «феномена Пруста» и стал литературным
топосом, источником бесконечных индивидуальный вариаций у са¬
мых различных авторов», — отметила О.Б. Вайнштейн.23 Другим фе¬
номеном памяти является прочная фиксация того, что человек слышал
и ощущал в состоянии сильного стресса: предельно обостренные чув¬
ства намертво скрепляли чрезвычайное событие с сопутствующим ему
звуковым и запаховым фоном. В «Записках кавалериста» Н.С.Гумиле-
ва описана стычка с германским разъездом, когда поэта расстреливали
почти в упор. Автору запомнилось, что «...невысокий пожилой офицер,
странно вытянув руку, стрелял из револьвера. Этот звук выделялся
каким-то дискантом среди остальных... Все это в минуту я запомнил
лишь зрительной и слуховой памятью, осознал же это много позже».24
Для Н.П. Анциферова колокольный звон был обычной и потому мало¬
заметной составляющей его акустического окружения. На благовест,
воспринятый как знак надежды, он обратил внимание в момент отчая¬
ния, в ожидании приговора суда.25 О значении запаха для человека,
когда его нервы напряжены, писал Борис Пастернак в неоконченной
повести, создание которой авторы публикации в журнале «Новый мир»
относят к концу 1917-началу 1918 г. Приехавшие в Петроград для про¬
ведения боевой акции эсеры-боевики (одного из которых звали Ники¬
фор) «.„по запаху гари и города, волнующему и полному мужества,
догадались, что здесь есть и их стихия... В запахе гари они уловили себе
родное, успокоительное и тянулись к нему. Никифор уловил себя на
чувстве беспокойства, когда у буфета запахло закуской, свежими бул¬
ками, духами и сигарой..., заглушая настоящий верный запах.
15
Ему, как сеттеру захотелось лайнуть от досады на эту потерю.
Задыхаясь еще от бега, удовлетворенный, он останавливается у кочки,
откуда тянуло бекасом, и — весь напряженье — стоит и втягивает в себя
волнующий дух дичи, и вдруг его относит ветром. Он еще не решается
проявить беспокойство, но весь подергивается от нетерпенья и взвиз¬
гивает какой-то судорогой живота: бекас взлетает.
Такой же судорогой повело и Никифора, когда вдруг сбил этот
запах духов и сигары!
Он поторопился уйти от стойки и опять попасть в полосу желаемо¬
го запаха.
— Как хорошо пахнет Петербургом! — захотел он проверить осталь¬
ных. Все переглянулись: оказывается, это было всеобщее удовлетворение.
Читатель удивится такой длительной остановке на, казалось бы,
незначащем моменте различения ими этого Петербургского запаха. Но
в это ощущение вкладывалось ими так же инстинктивно, как в трижды
переписанный мазок живописцем, и так же упорно, как им, его после¬
дний вкус. — Он знает, что той есть возбудитель, он чувствует, что
здесь ключ для зрителя, — что им он вскрывает тайну своего сердцеби¬
ения, вводит в намагниченную творческую среду. Этот мазок неразли¬
чим отдельно, но он-то и дает зрителю фокус картины.
Они чувствовали себя также сразу попавшими в полосу искомого
— на верном следу: здесь им надлежало быть. И это страшно волнова¬
ло. Вспоминался отличный от этого запах солнечной, запекшейся от
лета земли, — запах клейких весенних листьев: там было — зрелость и
рождение, здесь — смерть (законная, как стадия развития). Эти момен¬
ты, как полюсы, давали искру: зажигалось и билось в пульсе напряже¬
ние, так необходимое, и было больно, как от подведенного электри¬
ческого тока, и вместе сладко. Это тянуло.
Нет, в этом не было специфического плакатного запаха заводских
труб, хотя сейчас здесь и нуждались в плакате. О нет, этот запах не
давался на зубок подстрочника, зачитанного букварика времени.
Он уходил широкими плечами в седину людских возрастов.
Да, очень может быть, что он попахивал страницей Достоевского,
ибо страницы Достоевского хранили его, — ибо этим страницам не
существовать бы, не обладай художник вкусом и не измерь он удель¬
ный вес дыхания туманов Петроградских болот...
Может именно этот запах довел когда-то Петра до галлюци¬
наций, чтоб он увидел город во всей его далечайшей исторической
будущности — вплоть до настоящего момента, чтобы скользить по нем
и дальше.
Казалось, в настойчивости этого запаха был заказ испытать еще и
жадные, отдающие почерку страницы: неудовлетворенность, муже¬
ственность, головокружительная активность, почти безумие вдыха¬
лось в нем».26
16
Ольфакторные и звуковые впечатления часто фиксируются, когда
они по своей силе переходят какой-то определенный терпимый пре¬
дел. Так люди, впервые попавшие в места заключения, обычно отмеча¬
ют характерный тяжелый запах тюремных камер и коридоров. Злово¬
ние темницы — одно из самых тяжелых наказаний. Множество описа¬
ний, оставленных узниками всех времен, свидетельствуют об этом.27
Удушливая атмосфера сама по себе является сильнейшим средством
подавления воли. При этом начинают работать сразу несколько «пси¬
хологических» механизмов. Шокирующий запах, с которым приходи¬
лось мириться в камере, сразу ставил человека в положение социаль¬
ного аутсайдера: на свободе в таких условиях жили лишь те, чья судьба
оказалась совсем неказистой.
Если избыток ольфакторных впечатлений мог быть пыткой, то
тем же мог быть и острый недостаток впечатлений слуховых. Поэтому
с давних времен существовала практика заключения особо опасных
(государственных) преступников в одиночные камеры, где воздух был,
как правило, довольно чистым. В этих помещениях узники испытыва¬
ли острый дефицит звуков. Внешний мир не только сокращался до
кусочков неба в тюремном окне, он переставал посылать акустические
свидетельства о себе. Создавая такой режим содержания, тюремные
власти преследовали чисто практические цели: пресечение всякой ком¬
муникации заключенных между собой и с «волей» было очень важно
для поддержания режима и пресечения попыток побега. О пытке без¬
молвием писал, например, в своих воспоминаниях П.Кропоткин, си¬
девший в Петропавловской крепости. «Пол был покрыт густо закра¬
шенным войлоком, а стены оклеены желтыми обоями. Чтобы заглу¬
шить звуки, обои были, однако, наклеены не непосредственно на сте¬
ну, а на полотно, под которым я открыл проволочную сетку, а за ней
слой войлока. Только под ним мне удалось нащупать камень. [..] Кру¬
гом царила гробовая тишина. [...] Тщетно старался я уловить какой-
нибудь звук с Невы или из города на противоположном берегу. Мерт¬
вая тишина начинала давить меня...»28
Запахи и звуки могли служить специфическими «маркерами» эпо¬
хи, своеобразными знаками перемен. До 1863 г. в России было запре¬
щено курить в общественных местах (в том числе и на улице), и табач¬
ный дым стал своеобразным символом расширения прав в эпоху либе¬
ральных реформ Александра II. Акустическим обрамлением известий
с фронтов Первой мировой войны были гимны держав-союзниц, ис¬
полнявшиеся перед спектаклями — бельгийский «Брабансон» и дру¬
гие.29 В августе 1914 г. в открытые окна петербургских квартир врыва¬
лись «...звуки граммофона, плач женщин и отдаленное солдатское пе¬
ние».30 Восстановление ранее разорванных торговых связей России с
заграницей, развитие частного предпринимательства весной 1924 г.
отметилось тем, что город заполонили апельсины. В фойе многочис-
2 Зак 1270
17
ленных синематографов даже появились специальные объявления:
«Воспрещается бросать на пол косточки и корки от апельсинов...».
Особенно заметным такие изменения в рационе горожан были на фоне
исчезновения вонючей воблы, неизменного атрибута эпохи военного
коммунизма.31 В предвоенные годы в обиход все решительнее вторга¬
ется радио. В ночь с 12 на 13 апреля 1923 г. возле лаборатории на улице
Красных Зорь собралось около 2500 человек прослушать музыкаль¬
ный радиоконцерт из Парижа. «Красная газета» в вечернем выпуске 14
апреля писала: «Можно было подумать, что это не действительность, а
чудесная сказка из тысячи и одной ночи. И недаром, несмотря на
глубокую ночь и непролазную грязь, около двух тысяч человек стояли,
как завороженные, слушая звуки, прилетевшие к ним с другого конца
Европы...». В 1924 г. были установлены первые уличные радиорепро¬
дукторы, сначала всего три — на стене Гостиного двора, на Невском
проспекте 92 и Большой Морской 37. Уже через три года началась
радиофикация квартир, а в 1941 г. в городе насчитывалось 460000
индивидуальных и более 1700 уличных радиоточек. Важным знаком
перемен (признание достатка положительным явлением) во второй
половине 1930-х гг. стало широкое употребление парфюмерии.32 Эпо¬
ха массового жилищного строительства в 1960-70 гг. привела к форми¬
рованию особых ольфакторных зон — место, где спали, стало пахнуть
спальней, детская — детьми. Объяснялось это тем, что при переезде из
коммунальных квартир в отдельные, люди обнаружили, что удобнее
питаться на кухне, которая стала играть роль гостиной — именно здесь
обычно принимали гостей, если их было не слишком много для этого
помещения. Перечисление таких звуковых и ольфакторных признаков
времени может быть бесконечным.
Человек в привычной для него обстановке ориентируется в основ-
ном с помощью зрения, но в критические моменты прежние главен¬
ствующие формы познания оказываются недостаточными, происходит
мобилизация «второстепенных» — он начинает прислушиваться и при¬
нюхиваться. Нередко при этом иное значение принимают даже вполне
будничные звуки. А.Бенуа писал в своих мемуарах, что после того, как
в январе 1905 г. в их квартире укрылся человек, разыскиваемый поли¬
цией, «...каждый звонок с парадной в тот вечер заставлял нас вздраги¬
вать особым образом».33 Эти же чувства Борис Пастернак заставил
испытать своих героев, эсеров-боевиков, ехавших на конспиративную
квартиру в революционном 1917 г.: «Трамвай позвякивал, как дверь на
звонке в фойе театра. (И всякий раз при этом казалось, что входят
новые лица и войдет кто-то нужный, кого здесь ждут.)».34 Особеннос¬
тью запаха является его способность вызывать различные ассоциации,
так сказать, «по цепочке», такой, например, «смола-канат-корабль-
британцы». Об этом мы узнаем от А.Н.Бенуа. Рядом с их домом на
Кушелевке находилась канатная фабрика, где «благодаря обилию смо-
18
лы, требовавшейся для канатов, даже пахло совсем по особенному,..
Этот запах был специфически морским, мореходным, а, следователь¬
но, английским».35
При реконструкции событийной истории литературные даро¬
вания ученого составляют лишь незначительную часть его арсенала.
Гораздо большее значение имеет уровень владения ремеслом истори¬
ка, аналитический потенциал, основательность источниковой базы.
Попытки погрузить читателя в атмосферу эпохи в ближайшем прибли¬
жении к значению этого слова предполагают способность трогать не
только ум, но и душу. Задача осложняется тем, что историк должен сам
воспринять эмоциональный заряд и перенести его через временное
пространство. В ряде случаев выручает цитирование, значительно
уменьшающее влияние посредника. Но часто такой возможности нет,
и единственным способом является реконструкция — обоснованное
предположение того, как сотрясал землю бронтозавр, исходя из строе¬
ния его скелета. Однако всякое возвращение из небытия ущербно по
определению. Можно опытным путем определить, как пахло в комнате
при длительном горении керосиновой пятилинейной лампы, каково
находиться в сыром и непроветриваемом подвале, что вносило в ат¬
мосферу жилого помещения натирание натуральным воском полов и
деревянных деталей мебели, можно даже вырастить в оранжерее ана¬
нас, нюхать его и представить себя помещиком. Однако все это — не
более чем отдельные составляющие общего фона, значение которых
для его формирования никто оценить не в состоянии. Запахи и звуки,
сопровождавшие жителей Петербурга на протяжении трех столетий,
не могли сохраниться по «технической» причине: человеческая куль¬
тура не создала носителей адекватной информации. Вообще люди на¬
учились транслировать только логические положения с помощью гра¬
фических символов. Колоссальный по своему значению эмоциональ¬
ный мир ушел, вместе с формировавшими его запахами и звуками. При
этом ни у кого нет сомнения в реальности существования этих звуков,
в том, что гул эпохи и ее атмосфера (в буквальном смысле этого слова)
может считаться неотъемлемой частью самой ушедшей в прошлое ре¬
альности. Запахи и звуки находят предельно малое отражение в источ¬
никах не только по причине гегемонии визуального восприятия мира.
Они — составная часть обихода, само писание которого трудно, ибо он
«сам себе довлеет и сам собою разумеется».36 Когда же в эпохи куль¬
турных скачков обиход становился событием, превращался в предмет
анализа и дискуссий, обстановка оказывалась столь турбулентной, что
запахи и звуки терялись в потоках визуальных впечатлений. Скорее
исключение составляли те случаи, когда перемены, затрагивая эмоци¬
ональную сферу, акцентировали внимание на запахах и звуках, и чем
радикальнее были перемены, тем более сильным был этот акцент.
Обычный носитель обихода его редко замечает, нужен сторонний на¬
19
блюдатель — поэт, художник или иностранец. Последний «...знает мень¬
ше, но видит больше. Все впечатления воздействуют у него на душу,
насторожившуюся, чутко реагирующую на то, что несут ей органы
чувств, вызывая эмоции, влияя на воображение».37 Действительно та¬
лантливые люди искусства — те же чужаки с обостренным вниманием,
с особым восприятием всего сущего. Как сказала Новелла Матвеева,
поэты приходят на землю для «обновления» слов и предметов.
Эксперименты, проведенные психологами, показали, что обоня¬
тельное восприятие человека зависит от эмоций, связанных с тем или
иным запахом. Все приятное пахнет хорошо, все неприятное — пло¬
хо.38 «Зачастую описание ароматов или вони свидетельствует не о чу¬
тье автора, а о его настроениях, переживаниях или даже о его круге
чтения», — заметил А.Строев.39 По нашему мнению, это происходит
не «зачастую», а почти всегда. Здесь очень подходит сюжет из воспо¬
минаний А.Н.Бенуа. Гимназия Императорского Человеколюбивого Об¬
щества не нравилась автору мемуаров, поскольку «...в ней был какой-
то специфический — «слишком русский» дух...». Он считал, что это
казенное учебное заведение в полной мере соответствует «типичной
русской жизни, типичным русским чиновникам, типичному быту ме¬
щанскому», как это подавалось «...в литературе и в театре, в изображе¬
ниях Гоголя, Островского, Щедрина». Душа и обоняние будущего ху¬
дожника страдали в унисон: «...По всей гимназии стоял какой-то до-
вольно-таки тошнотворный кисловатый дух, но происходило это от
того, что половина нижнего этажа была занята столовой, в которой
кормились жившие на полном пансионе ученики-интерны... Выпекае¬
мый в гимназии хлеб, разумеется, был черный, но, странное дело,
выпечка хлеба в казармах давала восхитительный и аппетитный «аро¬
мат» (этим ароматом я буквально упивался, проходя по Благовещенс¬
кой улице, на которую выходили пекарни Флотских казарм), а вот
выпечка хлеба в нашей гимназии порождала этот самый отвратитель¬
ный кислый дух». Когда Бенуа возвращался домой, он даже торопливо
снимал форму, «...только чтобы не слышать тошнотворный гимнази¬
ческий запах, которым все на мне было пропитано».40 Сам автор при¬
знавался, что учился в этой казенной и ненавистной гимназии «с пере¬
менным успехом», который был настолько «переменным», что в 1885
г. его не допустили к экзаменам (оставили на второй год). Били там
Сашу или только дразнили, с учителями не выстроились отношения —
установить сложно, но дискомфорт душевный был налицо, и ольфак-
торное впечатление от этого места не могло быть положительным.
Бенуа в казенной гимназии оказался чужим. Пришлось переводиться в
частную гимназию Карла Ивановича Мая.41
Совсем по-другому вспоминал А.Бенуа о Петергофе: «Особенную
прелесть придавало даче дяди Сезара необычайное количество цветов,
за которыми ходил специальный садовник. И как же пахли все эти
20
цветы! Особенно мне памятен с тех пор пряный запах гелиотропа,
аристократический горьковатый резеды и сладко-дурманящий душис¬
того горошка... Все эти благовония сливались в настоящую симфонию,
к которой в начале лета присоединялся запах цветущей черемухи и
сирени, а позже густой, бальзамический дух липового цвета.... Воспо¬
минания о петергофской даче дяди Сезара приобретают во мне особую
остроту, когда мне удается вызвать в себе как помянутую «симфонию
запахов», так и все те звуки, которые в нее вплетались. Часть этих
звуков были вульгарны и обыденны, часть даже довольно уродливы и
назойливы, но на расстоянии все получали нежную мягкость и стано¬
вились элементами одного чарующего целого. С канала временами
доносился яростный крик пасущихся там гусей, из казарм конногрена-
деров, расположенных за каналом, трубные звуки, зори и барабанная
дробь, с соседних дач крики детей и скрип качелей. Иногда в этот
концерт врезались крики разносчиков с цветами, с ягодами, с печенья¬
ми, а в тихие и несколько сырые вечера можно было различить топот
лошадей по мосту купеческой пристани и даже то, что играл придвор¬
ный оркестр «на музыке». На этом расстоянии (километра в полтора),
добираясь до нас сквозь толщу парковых рощ, аккорды увертюры
«Вильгельма Телля» или рапсодия Листа приобретали особую цен¬
ность».42 В художественной литературе указание на плохой запах прак¬
тически всегда сопровождает пассаж о чем-то негативном. «Комната
моя дрянная, скверная, на краю города. Служанка моя — деревенская
баба, старая, злая от глупости, и от нее к тому же всегда скверно
пахнет». Такие слова вложил в уста неудачника-чиновника Ф.М.Дос-
тоевский в повести «Записки из подполья».43 Отношение В.Набокова к
революции видно в строках его мемуаров о Таврическом дворце 2 мар¬
та 1917 г.: «...воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет
солдатскими сапогами, сукном, потом; откуда-то слышатся истеричес¬
кие голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале...»44
Маркизу Астольфу де Кюстину была явно неприятна Россия в
целом, и он нашел своему настроению ольфакторное оправдание: «Рус¬
ские по большей части издают неприятный запах, который ощущается
даже издали. Люди светские пахнут мускусом, простонародье же —
кислой капустой, луком и старыми смазными сапогами. Дух этот ус¬
тойчив и неизменен».45 По нашему мнению, здесь как раз тот случай,
когда «...впечатление «инаковости» возникает у реципиента вследствие
вполне реального запаха. Однако часто запах Другого — это не столько
реальный аромат, сколько ощущение неприязни, транспонированное в
сферу обоняния....».46 Что больше всего раздражало французского пу¬
тешественника: деспотизм Николая I, безвозвратность пахнувшего мус¬
кусом XVIII столетия (века величия Франции) или, действительно,
само это благовоние — сказать трудно. Имеются свидетельства иност¬
ранцев о том, что им русские крестьяне показались более чистоплот¬
21
ными, чем многие селяне в других странах.47 Путешествовавший по
России спустя два десятилетия соотечественник маркиза, настроенный
гораздо миролюбивее, нашел, что здешние простолюдины выглядят
неопрятно прежде всего потому, что зимняя одежда слишком дорога
для частого обновления, но обратил внимание своих читателей на те¬
лесную чистоту русских крестьян. «...В Париже не найдется красотки,
слепленной из кольдкрема, рисовой пудры и «девичьего молока», у
которой тело было бы чище, чем у мужика, выходящего из бани. Са-
мые бедные моются не реже одного раза в неделю».48
Летом 1917 г. известный революционер Ф.Ф.Раскольников ока-:
зался в расположении 177-го запасного кавалерийского полка, где его1
классовое чутье подверглось серьезному испытанию. Он написал в сво-,
их мемуарах: «В офицерском собрании все дышало специфическим;
ароматом старого режима. На окнах висели чистые и аккуратные зана-!
вески, столы были накрыты белоснежными скатертями, за ними сиде¬
ли туго затянутые в корсеты ротмистры и корнеты в рейтузах и ките-,
лях с золотыми погонами. Изящно сервированную закуску подавали
услужливые официанты». 49 Хотя «ароматом старого режима» здесь'
обозначена общая обстановка в части, враждебно настроенной к боль¬
шевикам, нет сомнений в том, что в помещении, где обедали офицеры-
контрреволюционеры, пахло не так, как в кубрике у революционных
матросов.
Восприятие звуков так же предельно субъективно. Когда Н.П.Ан-
циферов после ссылки оказался в Ленинграде, он обрадовался улич¬
ному шуму: «Звонки трамваев! Как их ненавидел на воле. Мне ведь
пришлось работать в разных местах, чтобы содержать семью в 6
человек, и я метался по городу, постоянно опасаясь опоздать, и вот
эта зависимость от трамваев питала мою ненависть к ним. А в этот
день звонок трамвая показался мне голосом моей милой трудовой
жизни на воле».50 Восторг, который испытал А.Бенуа во время своего
первого заграничного путешествия, проявился в следующем описа¬
нии Варшавы: «...Какая прелесть были встречавшиеся на каждом шагу
кофейни-цукерни, где так весело гудел и свиристел хлесткий польский
говор, где подавался такой нектароподобный кофий со сбитыми слив¬
ками... Одуряюще пахли каштаны и цветы в Саксонском саду...» Одна¬
ко после еще более восхитившей его Вены и других городов Европы
столица Польши на обратном пути не показалась уже такой прелест¬
ной, и в его записках нет ни одного упоминания об ароматах и чару¬
ющих звуках этого города.51
Настойчивое упоминание маркиза Астольфа де Кюстина о ти¬
шине на петербургских улицах в 1830-е гг. противоречит другим
описаниям, где грохот и крик — норма городской жизни. Сомнения
в беспристрастности автора усиливаются из-за того, что представ¬
ленная им же картина перевозки дров (см. первую главу), не могла
22
Не сопровождаться сильным шумом. Возможно, где-то полиции и
удавалось несколько сдерживать эмоции горожан, но о соблюдении
«тотальной» тишины не могло быть и речи. По нашему мнению,
Здесь имеет место «подгонка под идею». Французский путешествен¬
ник акцентировал внимание читателей на давлении, которое оказы¬
вала власть на все проявления жизни, поэтому безмолвие служило
(Шу средством для усиления впечатления о том, что в России царила
Атмосфера страха и тюрьмы.
Внимание к запахам и звукам, а также к вызванным ими впечат¬
лениям требует особого психологического настроя, а их запись —
литературных навыков. Не случайно в этой книге так много ссылок
1Ш писателей и художников. Здесь уместно привести отрывок из ра¬
боты, посвященной одной из сторон восприятия Санкт-Петербурга
мастерами кисти и карандаша, отражению такового в их работах.
Г.З.Каганов утверждает, что художник более чувствителен к свой¬
ствам городского пространства, чем средний горожанин: «...любой
Горожанин улавливает воздействие пространств, но, как правило, не
Сознает его и реагирует на него безотчетно, самим своим поведением,
Ийпример, стремится уйти из неприятного пространства или, наобо¬
рот, снова попасть в пространство привлекательное, причем ноги как
бы сами приводят или уводят его, а если спросить почему, то вряд ли
ОН сможет или захочет объяснить. Иное дело художник. Портретируя
пространственную физиономию города, он специально настроен на
Выражение своих чувств...»52
Тысячи пешеходов пересекали Невский проспект в условиях огра¬
ниченной видимости, но только один — Федор Михайлович Достоевс¬
кий рассказал нам об опасности такого обыденного действия. «...Силь¬
но рискуете, особенно если белый морозный туман с рассвета опустит¬
ся на город, так что в трех шагах едва различаешь прохожего. Вот
Проскользнул кое-как мимо первых рядов карет и извозчиков, несу¬
щихся в сторону Полицейского моста, и радуешься, что уже не боишь¬
ся их; топот и грохот и сиплые окрики кучеров остались за вами, но,
Однако, и некогда радоваться: вы только достигли середины опасного
Перехода, а дальше — риск и полная неизвестность. Вы быстро и тре-
ООЖно осматриваетесь и наскоро придумываете, как бы проскользнуть
И мимо второго ряда экипажей, несущихся уже в сторону Аничкова
моста. Но чувствуете, что и думать уже некогда, и к тому же этот
адский туман: слышны только топот и крики, а видно кругом лишь на
сажень. И вот вдруг внезапно раздаются из тумана быстрые, частые,
сильно приближающиеся твердые звуки, страшные и зловещие в эту
минуту, очень похожие на то, как если бы шесть или семь человек
сечками рубили в чане капусту. «Куда деваться? Вперед или назад?
Успею или нет?» И ~ благо вам, что остались: из тумана на расстоянии
лишь одного шагу от вас вдруг вырезывается серая морда жарко дыша¬
23
щего рысака, бешено несущегося со скоростью курьерского поезда —
пена на удилах, дуга на отлете, вожжи натянуты, а красивые сильные
ноги с каждым взмахом быстро, ровно и твердо отмеривают по саже-,
ни. Один миг, отчаянный окрик кучера, и все — мелькнуло, пролетело;
из тумана в туман, и топот и рубка — все исчезло опять как видение.
Подлинно петербургское видение!»53 Любой, кто бывал в начале XX bj
возле Тучкова моста, знал, что под сводами бесконечных низеньких
Петровских складов «всегда вкусно пахло какими-то пряностями», но
мы об этом узнали только от М.Добужинского.54
В работе, посвященной ольфакторному и звуковому фону Пе-^
тербурга, невозможно обойти произведения отечественных литера¬
торов, памятуя, разумеется, о том, что ароматы и мелодии города на
страницах их произведений одновременно суть и отражения реаль¬
ности, и художественные приемы. Особая ценность писательских!
впечатлений объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, они,
как уже говорилось, фиксировали на бумаге то, что другие горожане,
даже не замечали, а если и замечали, то не торопились запечатлеть
для потомков. Во-вторых, печатное слово оказывало колоссальное
по своей мощи воздействие на умы российского общества. Люди*
избегавшие самостоятельности в своем социальном поведении и
мышлении, нуждались в регулярных указующих пассах со стороны
своих кумиров. Тысячи людей строили свою жизнь «по Марлинско-
му», «по Станюковичу», «по Тургеневу» и т.д. Одни даже слышали и
обоняли так, как о том писал Пушкин (или как это казалось самому
поэту):
«А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносгик,
На биржу тянется извозгик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом выходит голубым...»
«Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
24
Когда полногная царица
Дарует сына в царский дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует...»
Другие ощущали город в унисон с Некрасовым или с Сашей Черным:
«...Нагинают ни свет, ни заря
Свой ужасный концерт, припевая,
Токари, резгики, слесаря,
А в ответ им гремит мостовая!
Дикий крик продавца-мужика,
И шарманка с пронзительным воем,
И кондуктор с трубой, и войска,
С барабанным идущие боем,
Понуканье измугенных кляг,
Чуть живых, окровавленных, грязных,
И детей раздирающий плаг
На руках у старух безобразных —
Все сливается, стонет, гудет,
Как-то глухо и грозно рокогет,
Словно цепи куют на несчастный народ,
Словно город обрушиться хочет.
Давка, говор... (о чем голоса?
Все о деньгах, о нужде, о хлебе.)
Смрад и копоть. Глядишь в небеса,
Но отрады не встретишь и в небе».55
«...В этой раме туманной
Лица воинов жалки на вид,
И подмоченный звук барабанный
Словно издали жидко гремит...».56
«Белые хлопья и конский навоз
Смесились в грязную желтую массу и преют.
Протухшая, кислая, скучная, острая вонь...
Автомобиль и патронный обоз.
В небе пары, разлагаясь, сереют.
В конце переулка желтый огонь....
Плывет окровавленный пьяный!
И скрылся, качаясь, — нелепый, ничтожный и рваный.
Сверху сочится какая-то дрянь...
Из дверей извозчичьих чадных трактиров
Вырывается мутным снопом
Желтый пар, пропитанный шерстью и щами...
25
Слышишь крики распаренных сиплых сатиров?
Они веселятся... Плетется гиновник с попом.
Щебегет грудастая дама с хлыщами.
Орут ломовые на темных слоновых коней,
Хлещет кнут и скугное острое русское словоI
На крутом повороте забили подковы
По лбам обнаженных камней —
И опять тишина.
Пестроглазый трамвай вдалеке промелькнул.
Одиночество скугных шагов... «Ка-ра-ул!»
Все герней и неверней уходит стена,
Мертвый день растворился в тумане вгерашнем...
Зазвонили к вечерне.
Пей до дна!»57
В стихотворений Александра Блока «Пушкинскому дому» голос
города
«Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке...»
Петербург Андрея Белого — неблагозвучен и неароматен («По¬
прошайка», «Вставай», «Город», «Вечный зов»).58
«...Гром пролеток и крики и стук,
Ход бесшумный резиновых шин...
Липкой грязью окаченный вдруг,
Побледневший утих арлекин...»
В облике города 1830-х и 1850-х гг. не произошло столь разитель¬
ных перемен, каковые проявились в строках Пушкина и Некрасова.
Просто на мир смотрели разные глаза и пером водили разные руки.
Александр Блок и Саша Черный были современниками, но, если су¬
дить только по стихам, жили в разных Санкт-Петербургах.
Н.П.Анциферов, анализируя формирование образа столицы в оте¬
чественной литературе, попытался найти точки пересечения художе¬
ственных фантазий и реальности. По его мнению, «...настойчивость в
повторении этих образов свидетельствует не о бедности художествен¬
ного воображения. В этом однообразии есть ритм, указующий на глу¬
бину пережитого. Это возвращение к одним и тем же идеям, настрое¬
ниям поэтов разных индивидуальностей, различных школ говорит об
известной объективности образа Петербурга, начерченного художни¬
ками русского слова».59
Многолюдный город был обречен на негативное отношение уже
по той причине, что был столицей страны, аграрной по своему духу.
Н.П.Анциферов это объяснял так: «Душа горожанина все еще не хо-
26
Чет признать город своей родиной, все еще продолжает она ощущать
вебя в нем невольной гостьей, чуждается его и до сих пор сохраняет
§ИЛЬную тягу к вольной органичной жизни деревни. Особенно это
|#рно относительно нас — русских. В исконно земледельческой стра-
Нё граждане в значительной степени были в городах временными
ПФетояльцами, покинувшими свои села ради заработков и свои усадь¬
бы ради развлечений. Жизнь в городах являлась лишь эпизодом, и
ДЛЯ большинства пришельцев — тяжелым. Натуры с сильным нрав¬
ственным содержанием ощущают город как рассадник зла. В возвра¬
щении к жизни на лоне природы, в особенности в земледельческом
Труде, видят они путь нравственного исцеления и возрождения. Дух
Человека лишился в городе необходимой для его углубления тиши¬
ны».60 Связь с природой обычно расценивается как достоинство го¬
рода, а отсутствие — как недостаток.61
В фокусе внимания специалистов по истории окружающей среды
(«environmental history») — условия обитания человека, под которыми
Обычно понимаются изменения ландшафта, флоры и фауны, климати¬
ческие сдвиги, загрязнение воздуха, воды и почвы. При таком подходе
«царь природы» выступает прежде всего в «биологической» роли, со-
имещая в себе одновременно черты «злодея» и «жертвы». Запахи и
ЛВуки, участвующие в формировании психологической, социальной,
Культурной атмосферу каждой эпохи, оказывающие сильнейшее воз¬
действие на эмоции, до сих пор фактически исключались из числа
факторов внешнего воздействия на человека. Только чрезмерный про-
МЫШленно-транспортный шум и газообразные выбросы предприятий
как вредное для здоровья явление рассматривались в работах, посвя¬
щенных охране труда. Такой подход выглядит ущербным, исключаю¬
щим огромный культурный комплекс из числа факторов формирова¬
ния окружающей среды, а также восприятия происходящих в ней из¬
менений. Американский архитектор КЛинч предлагал устраивать в
Городах различные «звуковые ориентиры», которые должны были по¬
вышать психологическое самочувствие жителей, способствовать «рас¬
ширению гаммы чувств».62
Предлагаемая работа — попытка оценить Петербург как особую
сложную экосистему, своеобразный «коралловый риф», образовавший¬
ся на пересечении европейских и азиатских культурных течений, ис¬
пользуя для этого ольфакторные и акустические впечатления его жи¬
телей и гостей.
27
Примечания
1 Ароматы и запахи в культуре. Составитель О.Б.Вайнштейн. Кн.1-2. М. 2003.
Новое литературное обозрение.
2 CorbenA. Village Bells: Sound & Meaning in the 19th-Century French Countryside.
New York. 1998
3 Битюков A. 26 пушек за царское здоровье. Акустический портрет города на
Неве. // Родина. 2003. №1. С.44-46
4 Вилинбахов Г.В. Санкт-Петербург — «военная столица». // Наше наследие.
1989. №1(7). С.21
5 Шевырев АЛ. «Культурная среда столичного города. Петербург и Москва». /
/ Очерки русской культуры XIX века. М. 1998. С.97
6 Утехин КВ. Очерки коммунального быта. М. 2004. С. 30
7 Н. и Т. Анциферовы. Книга о городе. Город как выразитель сменяющихся
культур. JI. 1926. С.З
8 Там же. С.17
9 Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма. Опыт
комплексного подхода. JI. 1926. С.18.
10 Там же. С.19
11 Там же. С.20-21
12 Там же. С.23
13 Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма. Опыт
комплексного подхода. JI. 1926. С.29
14 Алексей Левинсон. Пять писем о запахе. // Ароматы и запахи в культуре.
Составитель О.Б. Вайнштейн. Кн.1. М. 2003. С. 51
15 Вайнштейн О.Б. Грамматика ароматов. Предисловие составителя. // Арома¬
ты и запахи в культуре. Кн.1. М. 2003. С.5
16 Георг Зиммель. Из «Экскурса о социологии чувств». // Ароматы и запахи в
культуре. Кн.1. М. 2003. С.30-31
17 Люсьен А. Рубен. Запаховые сигналы и пространство празднества в Евразии.
// Ароматы и запахи в культуре. Кн.1. М. 2003. С.180
18 Анненков ЮЛ. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. Т.1» JI. 1991. С.165
19 Люсьен А. Рубен. Запаховые сигналы и пространство празднества в Евразии.
// Ароматы и запахи в культуре. Кн.1. М. 2003. С.180
20 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. JI. 1970. С.139
21 Там же. С.31
22 Анциферов Н.П. Из дум о былом. М. 1992. С.30,33,137,139
23 Вайнштейн О.Б. Грамматика ароматов. Предисловие составителя. // Арома¬
ты и запахи в культуре. Кн.1. М. 2003. С.7
24 Гумилев Н. Записки кавалериста. //В огненном столпе. М. 1991. С.106.
25 Анциферов ЯЛ. Из дум о былом. М. 1992. С.357
26 Пастернак БЛ. Борис Пастернак: неизвестная проза. // Новый мир.1990.
№5. С.167-168
27 Ален Корбен. Миазм и Нарцисс. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2.
С.349-350
28
И Кропоткин П.А. Записки революционера. М. 1988. С.321-322
W Лихагев ДС. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.63-64
Пришвин М.М. Дневники. М. 1990. С.65
И Шврих Д.Ю. 1924. Из Петрограда — в Ленинград. М.-СПб. 2004. С.72,187
И Щсйла Фицпатрик. Повседневный сталинизм. Социальная история советс¬
кой России в 30-е годы: город. М. 2001. С.113
И Бенуа АЛ. Мои воспоминания. М. 1980. Т.2. С.421
И Шстернак БЛ. Борис Пастернак: неизвестная проза. // Новый мир.1990,
№5. С.168.
W Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.348
N Шнгенко А.М. Русская культура в канун петровский реформ. // Панген-
ко AM. Я эмигрировал в Древнюю Русь. Россия: история и культура.
СПб. 2005. С.83
** Я, и Т. Анциферовы. Книга о городе. Город как выразитель сменяющихся
культур. Л. 1926, с.12-13
^ Гулимова В. «Пять носов» человека. // Ароматы и запахи в культуре. Книга
2. М. 2003. С.165
w Строев А. Чем пахнет чужая земля. // Ароматы и запахи в культуре. Книга
2. М. 2003. С.77
т Бенуа АЛ. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.400-401
41 Там же. С.475
Там же. С.137
w Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Л. 1972.
Т.2. С.101
44 Набоков В. Временное правительство. // Архив русской революции. Т.1. М.
1991. С.15
1,(1 Астольф Зе Кюстин. Россия в 1839 году. Т.1. М. 1996. С.239
1,6 К.Классен, Д.Хоувз, А. Синнот. Аромат. // Ароматы и запахи в культуре.
Книга 2. М. 2003. С.402
47 Петер фон Хавен. Путешествие в Россию. // Беспятых Ю.А. Петербург Анны
Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.345
48 Готье Т. Путешествие в Россию. М. 1988. С.221
49 Раскольников Ф.Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М. 1990. С.221
50 Анциферов Я.Я. Из дум о былом. М. 1992. С.334
51 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.414-415
52 Каганов Г.З. Санкт-Петербург. Образы пространства. СПб. 2004. С.14-15
53 Достоевский Ф.М. Маленькие картинки. Собрание сочинений в 30 томах.
Т.21. С.106
54 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.129
55 Некрасов НА. О погоде. Полное собрание стихотворений в трех томах. Т.2.
Л. 1967. С.176
56 Некрасов НА. О погоде. Полное собрание стихотворений в трех томах. Т.2.
Л. 1967. С.170-171
57 Саша Черный. Собрание сочинений в пяти томах. Т.1. М. 1996. С.179.
29
58 Андрей Белый. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. М. 1994. С.29,
355, 425.
59 Анциферов Н.П. Образы Петербурга. // «Непостижимый город...». JL 1991.
С.123.
60 Анциферов НЛ. Пути изучения города как социального организма. Опыт
комплексного подхода. JI. 1926. С.10
61 Там же. С.10-11
62 Лит К. Образ города. М.1982. С.233
30
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В КОТОРОЙ ВЫЯВЛЯЕТСЯ СВЯЗЬ «АНАТОМИЙ» ПЕТЕРБУРГА
С ЗАПАХАМИ И ЗВУКАМИ, СЕЗОННОСТЬ АКУСТИЧЕСКИХ И
ОЛЬФАКТОРНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ, А ШОКЕ РОЛЬ ГОРОДСКИХ
МОСТОВЫХ В ФОРМИРОВАНИИ АТМОСФЕРЫ БЛИСТАТЕЛЬНОГО
И НЕБЛИСТАТЕЛЬНОГО ПЕТЕРБУРГА.
Верх: Продавец туфель и перчаток. 1910-е гг.
Низ: У станции конно-железной дороги зимой.
32
Санкт-Петербург — самый северный из крупных городов на нашей
ПЛаиете. Его расположение на 60-й параллели в северо-западной части
Восточно-Европейской равнины предопределило выраженную клима¬
тическую сезонность при значительных колебаниях температур в раз¬
ные годы. Открытость воздушным потокам со всех направлений чере¬
дует суровые зимы с мягкими, нестерпимый зной в середине июля с
{белыми мухами» в начале июня. Летом город впадает в особое состо¬
яние Белых Ночей, а в ноябре-декабре расплачивается за это чудо
Испытанием 16-часовой темнотой.
Все эти «анатомические» (по Анциферову) природные особенно¬
сти влияли на звуки и запахи столицы, разделяли их на летние, осен-
НИе, зимние, весенние и внесезонные. Ритм городской жизни опреде¬
лялся также народными традициями, календарем религиозных и свет-
СКИХ праздников. Кроме того, столичные функции Петербурга, его
роль зимней резиденции императорской фамилии являлись причи¬
ной разного рода экстраординарных публичных мероприятий (при-
Ш иностранных делегаций, заключение мира, события в царской се-
МЬеит.д.).
Предвестником окончания зимы был шум масленичных гуляний.
Они сначала устраивались на Адмиралтейской площади, в 1872 г. были
Перенесены на Марсово поле, затем на Семеновский плац и, наконец, в
1898 г. — на Охту, где они не прижились и окончательно заглохли.1 В
середине XIX в. в такие дни за 500-700 метров от праздничных балага¬
нов было слышно «...как в звонком морозном воздухе стоял над пло¬
щадью веселый человеческий гул и целое море звуков — и гудки и писк
ШШстулек, и заунывная тягучка шарманки, и гармонь, и удар каких-то
бубен, и отдельные выкрики...»2 Во время этих языческих по своей
бути гуляний Петербург «преображался и опрощался».3 Иностранцы в
Первой трети XVIII столетия обращали внимание на то, что власти
снисходительно смотрят, как «...большинство мужчин из простонаро¬
дья ездят по улицам полупьяными с большим шумом и криками, и то и
дело учиняют разные беспорядки».4 С.Р.Минцлов вспоминал, что звон
бубенцов 8 февраля 1904 г. был слышен даже через двойные рамы.5 Во
время масленичных гуляний город заполняли финны-возчики, зара¬
батывавшие традиционным катанием публики. Их лошади, «...увешан¬
Ппк 1270 33
ные... голосистыми колокольцами и бубенцами, большими, маленьки¬
ми, басистыми, дискантовыми... Всюду начинало пахнуть свежим се¬
ном, крепким финским табачком; всюду слышалась коверканная «ин-
германландско-русская речь. И насколько же приятнее было вместо
приевшегося: «Да положите, барин, четвертак!» — хоть раз в году ус¬
лышать долгожданное: «Рицать копеек-райний сэна!»6
Во времена НЭПа масленичный шум в городе, судя по описаниям
современников, не отличался от дореволюционного. Так же гремела
музыка, кричали уличные артисты, трещали хлопушки, гудела празд¬
ничная толпа, звенели колокольчики и бубенчики на санях возчиков-
финнов.7 Эти гулянья оказались в советское время внесенными в спи¬
сок запрещенных «пережитков прошлого» и канули в лету. По мере
увеличения терпимости властей к религиозным обрядам «проводы
зимы» вернулись, но уже в куцем виде. Вместо недели веселились
только одно воскресенье.
Улица и внутридомовые помещения «слышали» друг друга по-
разному в теплое и холодное время года из-за установки вторых «зим¬
них» рам, значительно усиливавших звукоизоляцию. Их уборка в ап-
реле-мае имела характер ритуального действия, связанного с прихо¬
дом весны.8 Эффект усиливался тем, что это совпадало с пасхальной
неделей и праздничным колокольным перезвоном, с увеличением чис¬
ла пешеходов, которых холод уже не разгонял по домам. Поэтому
очень по-петербургски звучат стихи А.Н.Майкова:
«Весна. Выставляется первая рана,
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса...»9
Контраст усиливало и то обстоятельство, что в великий пост, пред¬
шествовавший Пасхе, город заметно затихал: не играли военные оркес¬
тры, не звонили колокола, полиция следила за тем, чтобы «зажигатель¬
ные» звуки не доносились из увеселительных заведений.10 Конец санно¬
го пути в городе заметно изменял акустический фон. С этого дня слыша¬
лось «...звонкое и каменистое на булыге, тупо причмокивающее на про-
сыревших за весну торцах цокание конских копыт по мостовой...»11«-
Долгое время прикрытые слоем белого снега, обнажились повреждения,
нанесенные улицам зимою. Мостовые были разбиты, дороги в глубоких
ямах», — писал Теофиль Готье о столице в середине XIX века.12 После
полугодового малошумного скольжения саней стук колес становился
особо заметным. Тогда же обычно мыли стекла, и окна, закупоренные
почти на полгода, стояли открытые настежь, и в них «...необычайно
нагретый для марта воздух вливался потоками, распространяя по ком¬
натам тот особый бодрящий и опьяняющий дух, что так убедительно
возвещал о начале весны».13
34
Выставление рам являлось своеобразным сигналом для множе¬
ства людей, зарабатывавших торговлей вразнос, для уличных музы¬
кантов и артистов.14 «.„И на сколько различных голосов, напевов, раз¬
меров и ритмов возглашали они во всех пропахших сложной смесью из
кошачьей сырости и жареного кофе дворах свои откровения торговых
глашатаев...» — отметил начало таких концертов Лев Успенский.15 Он
же уловил включение запахов и звуков разносной торговли в ритм
городской жизни: «Бывало, подходит время, и слышно со двора: «Огур¬
чики малосольные, огурчики!» Пройдет положенный срок — доносит¬
ся другая песня: «Брусника-ягода, брусничка!» Осенью всюду звучит:
«А вот кваску грушевого, лимонного!» Весной же... зазвучало и понес¬
лось привычное, как в деревне свист скворца или грачиный гомон на
березах: «Клюква подснежна, клюк-ва~а!»16 Во время постов бойко
шла торговля рыбой, и «селедошницам» не надо было особенно над¬
рываться, чтобы сбыть свой товар. На Троицу в город приезжали тыся¬
чи возов с березовыми, липовыми и рябиновыми ветками, с охапками
полевых цветов, которыми принято было украшать церкви и жилища в
этот праздник.17 После этого праздника продавцы банных веников
вносили во двор аромат сушеных березовых листьев, а торговцы шваб¬
рами — особый дух липовой коры.18
Вместе с торговцами-разносчиками в квартиры горожан входил
запах и шум торговых мест. Можно предположить, что бывалые ярос¬
лавцы побеждали в торговом соревновании с покупателями не только
благодаря качественному товару и хорошему знанию клиентуры. Ве¬
роятно, они, подобно цыганам-ворожеям, владели приемами лингвис¬
тического кодирования, шифруя в потоке слов приказ купить предла¬
гаемое полотно или кружева. «Невозможно было не поддаться гипно¬
зу этой пересыпанной круглыми словечками тараторливой и проду¬
манной речи, этого магического мелькания белой и цветной ткани,
этого пресного и въедливого мадаполамного запаха...»19 Татары-старь¬
евщики имели профессиональный возглас «шурум-бурум, старье бе¬
рем!» Перед Первой мировой войной и во время ее появилось много
китайцев, торговавших чесучой, фонариками, веерами и раскладывав¬
шимися игрушками.20
Можно сказать, что крики разносчиков маркировали социальные
границы в городе, поскольку им разрешались появляться только в
«боковых» улицах, у вокзалов, у рынков, и во дворах. На воротах
домов по Невскому проспекту и Большой Морской можно было уви¬
деть эмалированные таблички «Вход старьевщикам, шарманщикам и
тряпичникам воспрещается».21 На центральных улицах могли кричать
только продавцы газет, сообщая главные новости.22 Их голоса вместе с
трамвайными звонками и грохотом пролеток по мнению Андрея Бело¬
го и составляли городской шум23. Выкрики, приглашающие купить —
«пирожки», «яблоки», «папиросы», — пришли в городской центр вместе
35
с теми, «кто был никем, а стал всем» после революции, а точнее — в
период нэпа.24 В 1924 г. на какое-то время эта голосовая реклама
затихла: проводили «неделю борьбы с беспризорниками». На самом
же деле это был удар по частным торговцам, которые использовали
несовершеннолетних для продажи вразнос разной мелочи после зак¬
рытия своих лавок в «положенные» часы.25 Городские власти вообще
недружелюбно относились к разносной торговле. Первый известный
указ о ее запрещении относится к 1720 г.,26 но минимизировать ее
удалось только большевикам с помощью жестких действий милиции.
Весной оживали суда, зимовавшие на реках и каналах. Еще на ско¬
ванных льдом пароходах начинали дымить трубы, стучали двигатели —
шкиперы готовились к навигации.27 О вскрытии Невы население бли¬
жайших к ней районов узнавало по характерному треску, который про¬
должался обычно более часа. Горожане, имевшие возможность оставить
дела, торопились к берегу. На балкон или на набережную, в зависимости
от погоды, выходили и обитатели Зимнего дворца. Императрица Елиза¬
вета Петровна, например, никогда не пропускала этого зрелища.28
Европейская планировка и архитектура столицы во многих случа¬
ях не учитывали особенности местного климата. Кровли большинства
домов, мало приспособленные к накапливавшейся на них массе снега,
на исходе зимы во избежание больших неприятностей требовали очи¬
стки. Скопившаяся на 10-15-метровой высоте снежно-ледяная масса
представляла реальную угрозу прохожим, поскольку в центре города
карнизы нависали над многолюдными тротуарами. В провинции и в
полупровинциальной Москве снегу было куда падать, и тамошним двор¬
никам приходилось лазить по мартовским крышам только там, где дом
стоял «по-питерски» — фасадом по красной линии, а не отодвигался
вглубь участка, по-московски прикрывшись палисадничком, «...И ка¬
кой это был особенный петербургский звук — гулко бухавшие снего¬
вые глыбы!», — писал в своих воспоминаниях об очистке столичных
крыш М.Добужинский.29 Весной «...появлялись и другие уличные зву¬
ки, когда растаявший лед вдруг катастрофически и неожиданно ру¬
шился внутри водосточных труб в зеленые кадки на тротуарах с пугаю¬
щим прохожего грохотом».30 Об окончании зимы извещал стук плыву¬
щих льдин об устои мостов через Неву.31 «На Фонтанке треснул лед, в
гости корюшка плывет», — городской фольклор не мог обойти такого
яркого, типично столичного явления как массовый лов корюшки, и
столь же массовое ее поедание горожанами. Неповторимый «огуреч¬
ный» запах этой рыбешки — петербургский ольфакторный весенний
бренд. Не отведать корюшки в апреле-мае — как не получить крашеное
яйцо в Христово воскресенье. В Биржевом сквере в первой половине
XIX в. с наступлением теплых дней выставлялись клетки с заморскими
певчими птицами, и петербуржцы приезжали их послушать.32
Весна пахла пасхальными куличами. Достижение особого аромата
этого ритуального кондитерского изделия было тяжким делом в бук¬
36
вальном смысле слова — огромные чаны с тестом тащили к аптеке, где в
них ронялась капля розового масла.33 До решительного наступления
большевиков на церковный календарь Пасху праздновали так же, как
при царе. К.ИЛуковский записал в своем дневнике 19 апреля 1925 г.:
«Ночь трезвонили по случаю пасхи и не дали мне заснуть... Много пья¬
ных... Мужчины... клюют носом, рыгают... На Невском толпа, не прой¬
ти».34 Во времена нэпа на столах людей «как в прошлом» появились
кулич и пасха с их особыми, незабываемыми запахами. «Давно уже
Петербург не видал такого количества куличей и пасок, как в нынешнем
1922 году. Аршинными куличами и пасхами, ватрушками, пончиками и
пирожными были завалены все витрины в булочных, кондитерских и
кафе», — отметила Петроградская правда 19 апреля 1922 г.35
Примечательно, что в литературе и в мемуаристике почти нет июнь-
ского-августовского Петербурга (за исключением фантастики белых
ночей), так как пишущие люди в эти месяцы поголовно наслаждались
тишиной и покоем сельской жизни. Духота, пыль и грохот от строя¬
щихся и ремонтируемых домов, стремление провести на природе ко¬
роткое лето были причиной массового выезда петербуржцев на дачу.
«...Хозяевами города делались кухарки, дворники и горничные. На
лавочках у ворот лущились семечки, слышалась гармоника, веселые
маляры, которыми был полон летний Петербург, горланили свои пес¬
ни. Это был «Питер».36 В августе в храмовый праздник собора Преоб¬
ражения Господня, часто именовавшегося Преображенским всей гвар¬
дии собором, на площади перед ним устраивался базар — продавались
яблоки, груши и мед после так называемого «яблочного» и «медового»
Спаса. До этих дней дары садов и пасек есть было не принято.37
Новым городским летним звуком в советское время можно назвать
неистовый барабанный бой, с которым по улицам маршировали отряды
«юных ленинцев». «...В разных частях парка под деревьями трещат ста¬
рые лоханки, ящики, все, чем можно выбивать дробь: это ленинцы учат¬
ся бить в барабан. И так ежедневно...» — откликнулись на акустическое
новшество жители Петрограда в 1924 г38 Пионеры из губернии жалова¬
лись в письме своим городским собратьям: «Все бы у нас было хорошо,
да вот горе: самого-то главного — барабана — у нас нет» — писала
«Красная газета» в марте 1925 г.39 Это явление нашло отражение даже в
решении XIV съезда партии “О работе комсомола” от 31 декабря 1925 г.,
где говорилось о необходимости преодоления «барабаномании».40
Детские голоса составляли важную часть городского уличного и
дворового шума. Летом в этом отношении послевоенный Ленинград
пустел. Особенно малочисленность детей была заметна в 1960-1980-е
гг. Их развозили по дачам, пионерским лагерям и «деревням». Движе¬
ние транспорта в те годы было не столь интенсивным, чтобы вытес¬
нить ребятишек с улицы. Еще в 1960-70-е гг. можно было услышать
обращения к родителям, чтобы они пресекали игры своих чад на про¬
37
езжей части. В то время дети и машины еще мешали друг другу. Нако¬
нец первых в городе стало так мало, а вторых так много, что игра на
мостовой стала совершенно немыслимой.
Поскольку уличные фонари не зажигались с 1 мая по 1 августа,
легкие запахи конопляного масла, керосина или спирта становились
знаком окончания лета: при заправке уличных светильников несмотря
на всю аккуратность фонарщиков капли топлива проливались.41 Улич¬
ное освещение, введенное по европейским образцам Петром I в 1718 г.,
до 1863 г. имело вполне родной аромат, поскольку лампы заправляли
конопляным маслом.42 В1849 г. в Петербурге в нескольких централь¬
ных районах появились спиртовые фонари. В 1858 г. их насчитыва¬
лось уже 4426 штук.43 Новшество проводилось в жизнь специальным
решением правительства «О производстве в Петербурге и в Москве
опытов уличного освещения спиртовым газом...» На эти цели разреша¬
лось отпускать ежегодно до 10 тыс. ведер (12300 литров) спирта без
акциза, соблюдая при этом «...строгий надзор за тем, чтобы отпускае¬
мый для освещения спирт не был обращаем ни в какое другое употреб¬
ление».44 Эти системы оказались более надежными и мощными, чем
масляные, но имели один неустранимый в российских условиях де¬
фект: «...никакой самый строгий надзор не в силах уследить за теми
ухищрениями, при помощи которых неблагонадежные служители при¬
сваивали себе часть материалов».45 Трудно представить, какие муки
испытывали столичные фонарщики, заливая в горелку «живительную
влагу» и наблюдая затем, как она весело горит вне их пищеваритель¬
ной системы. Уж они-то наверняка в 1860-е гг. прокляли технический
прогресс, приведший к замене спирта керосином. Распространение та¬
ких ламп в России совпало по времени с эпохой реформ Александра И,
совершенно изменивших жизнь в стране и, прежде всего, «образован¬
ных слоев», определявших самосознание нации. Успех в борьбе с мра¬
ком в прямом и переносном смысле слова связал запах керосина с
прогрессом. Газ, сохранивший свои позиции в уличном освещении до
начала XX в., был беззвучен, уловить его запах вне помещения не
представлялось возможным. От газовых фонарей отходило какое-то
особое бело-зеленое холодное сияние, непривычное для глаза, при¬
выкшего к тому, что свет окрашен в теплые тона — красный и желтый.
«...Их своеобразный свет, отражавшийся в черных водах осенней или
весенней Невы, в ее полыньях, в лужах талой воды на поверхности
неоглядных ледяных полей, не спутал бы ни с каким другим светом ни
один мой ровесник», — писал в своих воспоминаниях Лев Успенский.46
Лучина, свеча, керосиновая лампа своими запахами прибавляли ре¬
альности всему, что попадало в круг, вырванный из темноты. Газ,
наоборот, отрывая свет от запаха горения, от этой реальности отодви¬
гал. Не потому ли фонари Александра Блока издают «белесый», «бес¬
смысленный и тусклый свет», и вообще к их образу так любят обра¬
зе
щаться литераторы для усиления фантастичности городского пейзажа
1 своих произведениях. А для Саши Черного уличные фонари вообще
сгорели, как бельма». Уличное освещение не действовало с 15 марта
1920 по январь 1922 г. из-за дефицита топлива.47
Электрическое освещение в Петербурге сначала в виде опыта уста¬
новили на Дворцовом мосту и возле памятника Екатерине II в 1879 г.
Затем фонари поставили на Литейном мосту, на Невском проспекте и
Большой Морской улице.48 Это были не лампы накаливания, а дуго-
цые горелки: светился высоковольтный разряд между двумя графито¬
выми стержнями. Они также окрашивали все вокруг в теплые тона, не
Издавали запаха, но в отличие от газовых подавали голос: сначала
потрескивали (пока стержни разогревались), а затем издавали мерное,
По вполне различимое гудение.49 По воспоминаниям старожилов, «„.ду¬
говые фонари шипели, гудели и иногда роняли красную искру, и мо-
Лочно-розовый их свет, искрившийся на снегу, казался совершенно
Волшебным».50
Внутрь помещений технические новинки в области освещения вне¬
дрялись значительно медленнее. До 1830-х гг. главенствовала свеча —
восковая и стеариновая. Газовое внутридомовое освещение не получи¬
ло в России широкого распространения из-за дороговизны оборудова¬
ния и боязни обывателей. Решительная победа над темнотой была
достигнута при появлении простых и дешевых в эксплуатации кероси¬
новых ламп. Она оплачивалась всепроникающим и стойким запахом
сгоревшего топлива. Эти осветительные приборы при соблюдении пра-
оил пользования отличались от предшественников сравнительной по¬
жарной безопасностью. Керосиновые лампы давали достаточно света
для любых занятий — от хирургических операций до стирки белья.
Для предохранения от копоти над ламповыми стеклами иногда стави¬
ли маленькие слюдяные вентиляторы, лопасти которых при перекосе
чуть слышно повизгивали.51 Полная замена керосина электричеством
01930-е гг. постепенно изгладила из памяти петербуржцев связь меж¬
ду запахом керосина и временами года.
Звуковой и ольфакторный фон петербургской осени также полу¬
чили довольно слабое отражение в литературе и мемуарах. Одно из
немногих исключений — фрагмент из записок Мстислава Добужинско-
го, которому нравился сентябрьский Каменноостровский проспект:
«Цоканье копыт, шуршание резиновых шин, только что появившихся,
а утром стук молотков (чинили шоссе) и особенный петербургский
запах сырости — все одно с другим сливается в уютнейшее воспомина¬
ние осени на Каменном острове».52 Осенняя поездка в Павловск «по¬
шуршать листьями» была для многих петербуржцев ритуальным еже¬
годным действом.53 В сентябре по городу плавал запах сена, поскольку
горожане запасались фуражом на долгую зиму. Особо мощно дух су¬
шеного разнотравья разносился вокруг Сенной площади и по Екатери¬
39
нинскому каналу, набережная которого была запружена возами от
Каменного до Воскресенского моста.54 С наступлением холодов зим¬
ние рамы возвращались на свое место, и горожанин более чем на пол¬
года отгораживался от уличного шума.55
Летом на дровяных плитах только готовили пищу и грели воду для
хозяйственных нужд. В холодное же время года город пропитывался
запахом топившихся печей. Тысячи бело-серых «хвостов» остановили
на себе внимание Ф.М.Достоевского: «Помню, раз, в зимний январский
вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой... Подойдя к Неве, я
остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в
дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром
зари, догоравшей в мглистом небосклоне... Становился мороз в двадцать
градусов... Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно велика¬
ны со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по
холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь по дороге, так
что казалось, новые здания вставали над старыми, новый город склады¬
вался в воздухе...»56 Особый рисунок на небе из тысяч дымов произвел
сильное впечатление и на Теофиля Готье.57 Русские леса расплачива¬
лись за европейский облик имперской столицы. Итальянские, француз¬
ские, английские архитекторы и их русские последователи в своих про¬
ектах на первое место ставили эстетические достоинства здания и удоб¬
ство планировки. Создатели великого города не особенно задумывались
о том, как жить зимой в подобии венецианского палаццо на границе с
Лапландией, где в морозные дни «...бревна деревянных домов издают
такой треск, словно стреляют из малого оружия».58
Сажа от миллионов сгоревших берез и сосен оседала на петербур¬
гских каменных кариатидах и атлантах. Чтобы быть европейским, Пе¬
тербургу надо было окутываться дымом, подобно тому, как в северных
губерниях спасали от губительных заморозков цветущие сады. В авгу¬
сте 1794 г. ранние холода заставили императрицу Екатерину II поки¬
нуть Таврический дворец. В декабре 1779 г. она часто обедала в спаль¬
не, поскольку столовую не могли натопить. Граф П.Б.Шереметев в
одном из своих писем 1782-1783 гг. писал о том, каково было в Зимнем
дворце зимой: «...А холод везде несносный... все камельки, а печи толь¬
ко для виду и не закрываются неколи.., Стужа здесь великая, а я дол¬
жен всякий день выезжать во дворец, где особливо николи так холод¬
но не бывало и ветрено, особливо в зале и в церкви как на дворе. И за
стужею еще у обедни не бывал».59 «...Повсюду были вставлены двой¬
ные рамы, огромные дровяные склады загромождали дворы. К зиме
готовились должным образом. Окна моей комнаты были законопаче¬
ны, между рамами насыпан песок... Медные печные зевы, похожие на
глотки почтовых ящиков, приготовились извергать потоки разогрето¬
го воздуха...» — так описывал подготовку к стуже Т.Готье, проживший
в Петербурге с осени 1858 до весны 1859 г.60
40
Запах дыма в зимние месяцы разносился не только из многочислен¬
ных дымовых труб домов. «Всемирная иллюстрация» писала в 1890 г.:
«„.Во время больших морозов в Петербурге и в Москве на улицах неред¬
ко зажигаются огни: из соседних домов приносят по нескольку полен,
Которые складывают одно на другое и зажигают; около такого костра вы
найдете кучку дворников из ближайших домов, обязанных неотлучно
быть на улице у своих ворот, да двух-трех извозчиков, замерзших в
ожидании седока. Такие уличные костры завелись в наших столицах
Издавна, и в начале нашего столетия их жгли так же аккуратно, как и
ныне. Между прочим, они дали повод к весьма пикантной басне, распус¬
кавшейся тогда о нас в Западной Европе: европейцы и особенно францу-
Ш, побывавшие на Руси зимой, рассказывали по возвращении домой,
ЧТО русские принуждены топить улицы, — иначе бы, дескать, им и на
улицу нельзя было выйти...» Вместо простых костров в центре города
часто устраивались металлические бочки-«грелки». Возле них грелись
Кучера, ожидавшие разъезда театральных зрителей (1880-е гг.).61 В ночь
НО 27 февраля 1917 г. «... у пылающих костров жались извозчики, а
около них неподвижно стоял неизменный страж порядка — старый пе¬
тербургский городовой».62 Альтернативой были специальные жаровни
0 углями, но костры не сдавали свои позиции.63
Дыма зимой во дворах центральной части города добавляли так
называемые «снеготаялки»: убирать снег полагалось начисто, сбрасы¬
вать его в реки и каналы запрещалось, а вывоз на окраины стоил очень
дорого. Значительно дешевле было поставить особую печь, где снег
Топили, а воду спускали в ливневую канализацию.64 В связи с этим нам
Кажется ошибочным утверждение Т.К.Горышиной, что «...в первые два
ВОКа жизни Петербурга лишь редкие дымы из печных труб нарушали
чистоту воздуха; да и то лишь зимой...». При этом в качестве свиде¬
тельства приводится один из пейзажей, на котором действительно изоб¬
ражено всего несколько дымов.65 Печной дым не очень вязался с пара¬
дным обликом Санкт-Петербурга, был символом дискомфорта и слиш¬
ком «изнаночной стороной» городского быта, чтобы стать любимым
Предметом для мастеров кисти. Изображение дымов — редчайшее ис¬
ключение в работах художников XVIII-XIX вв. Создается впечатле¬
ние, что огромный город в зимнюю стужу согревался собственным
дыханием. На «Зимнем пейзаже» К.Беггрова (1833) «прилеплен» один-
единственный дымок.66
Круглый год по городу разносился запах пиленой древесины, слы¬
шался тупой стук разгружаемых и раскалываемых бревен и чурок. О
ТОМ, что это топливо было видно повсюду, неоднократно писали лите¬
раторы разных эпох. «Зимой тишину квартиры нарушал грохот свали¬
ваемых на пол дров, которые вязанками приносил из подвала двор¬
ник... Покупать дрова тогда не составляло труда. Наверное, все пусты¬
ри поблизости были дровяными складами и, как правило — частны¬
41
ми...»67 «Лодки, груженые березовыми поленьями — единственным
топливом, какое здесь в ходу, ибо древесина дуба считается роско¬
шью, — загромождает бесчисленные широкие каналы, что пересекают
во всех направлениях этот город...»68 «Дрова уже распилены на коро¬
тенькие полешки; из лодок их перекладывают на довольно необычные
повозки, простые до примитивности. Они состоят из двух жердей, об¬
разующих оглобли и предназначенные для соединения передней и зад¬
ней оси; эти длинные жерди близко сдвинуты — колея у повозки узкая
— и на них нагружают поленья, возводя нечто вроде стены высотой в
семь-восемь футов. Со стороны это громадное сооружение похоже на
движущийся дом. Дрова на повозке связывают цепью, и если она на
тряской мостовой расходится, то возница по ходу дела стягивает ее с
помощью веревки и палки-рогатки — причем не останавливая лошади
и даже не замедляя ее бега. Видишь, как человек повисает на своем
штабеле дров, стараясь с силой пригнать друг к другу все его части, —
словно белка, что качается на веревке в клетке или на ветке в лесу; и
покуда длится эта безмолвная операция, дровяная стена продолжает
безмолвно двигаться своим путем по улице, не встречая никаких пре¬
пятствий, ибо при здешнем суровом правительстве все происходит без
потрясений, без слов и без шума...»69
Северное расположение города было причиной того, что в нем
постоянно существовала топливная проблема. Указ от 14 апреля 1720 г.
называл причиной непомерно высокой цены дров спекуляцию и ажио¬
таж, вызванный слухами о дефиците топлива. Уличенным в распрост¬
ранении последних грозила каторга.70 Полиция следила, чтобы никто
не приобретал дров больше «нормальной» в них потребности.71 Высо¬
кая стоимость топлива породила своеобразный промысел жителей Га¬
вани: они, нередко рискуя жизнью, ловили бревна, которые Нева вы¬
носила на взморье.72 Корней Чуковский в своем дневнике 6 ноября
1919 г. отметил, что из-за топливного кризиса нет возможности любо¬
ваться картиной дымов, поднимающихся из труб в ясный морозный
день.73 Дрова стали своеобразной валютой. 17 ноября 1919 г. автор
дневника дал взаймы 36 поленьев Николаю Гумилеву, который нака¬
нуне сжег в печи старинный шкаф, оказавшийся неважным топли¬
вом.74 В 1919 и особенно 1920 г. на дрова разобрали не только сотни
деревянных строений, но и разгромили десятки каменных, растаски¬
вая полы, деревянные перегородки, балки, двери и окна.75 Дровяной
дым ушел из города в связи с расширением сети централизованного
отопления и газификации. Хотя уже до революции перевод на голубое
топливо шел быстрым темпом (к 1915 г. в квартирах установили 10
тыс. газовых плит и 20 тыс. газовых колонок), транспортные пробле¬
мы заставили вернуться к дровяным плитам и керосинкам, так как газ
в город поступал не по магистральным трубопроводам, а вырабаты¬
вался из привозного каменного угля на специальных станциях. Во
42
Время блокады 1941-1944 гг. эти системы были выведены из строя, к
Тому же такая технология обеспечения топливом населения и про¬
мышленности не выглядела перспективной. В конце 1940-х гг. по тру¬
бопроводу стал поступать газ из Эстонии (Кохтла-Ярве), где он выра¬
батывался из горючих сланцев. В1948 г. газифицировано 48 тыс. квар¬
тир, а о темпах в следующие годы говорит такая цифра: ежедневно
Плиты и газовые колонки устанавливались в трехстах квартирах. Пер¬
выми были полностью обеспечены новым видом топлива Куйбышевс¬
кий и Фрунзенский районы.76
Абсолютное доминирование дровяного дыма в ольфакторной кар¬
тине зимнего города породило противопоставление Россия-Запад в
ЭТОЙ сфере. О «каменноугольной» Европе писал И А.Бунин и Ф.М.До-
СТоевский.77 В свою очередь иностранцы обращали внимание на ог¬
ромное количество древесины, предназначенной для отопления горо¬
да» и на то, что каменный уголь до второй половины XIX в. применял¬
ся довольно редко.78 Введение централизованного теплоснабжения на¬
чалось только в 1924 г.79
Несмотря на холода, торжествовавшие в Ингерманландии боль¬
шую часть года, уже в XVIII-начале XIX в. одним из зимних, правиль¬
нее сказать, рождественских ароматов стал дух ананаса. Этот фрукт
Оказался пригодным для выращивания в оранжереях, что в сочетании
ё изысканным вкусом и экзотическим видом вскоре сделало его статус¬
ным продуктом. Всякий уважающий себя помещик считал обязатель¬
ным содержать хотя бы небольшую теплицу.80 Дело дошло до выведе¬
ния собственных российских сортов этого африканского уроженца. В
Конце XIX в. развитие транспорта до такой степени сблизило север и
ЮГ, что оранжерейные тропики стали убыточными (заморские фрукты
регулярно поставлялись из-за границы в лавки «колониальных това¬
ров»). Оскудение дворянства не позволяло тратить таявшие экономи¬
ческие ресурсы на «забавы», и русские ананасы разделили участь пса¬
рен, конюшен, крепостных театров и много другого, составлявшего
уникальный мир русской усадьбы. Напоенные южным солнцем плоды
были крупнее и слаще своих собратьев, согревавшихся искусственным
Теплом. Т.Готье отметил умение русских огородников выращивать тро¬
пические фрукты в оранжереях, но, по его мнению, по запаху и вкусу
Они уступали южным. «.„Как бы хорошо ни была натоплена печь, она
Не заменит солнца».81 Слова французского писателя совершенно спра¬
ведливы только по отношению к французскому или итальянскому сто¬
лу, на который плоды попадали сразу с дерева или с грядки. В России
Же все дары тропиков были привозными, растерявшими свои ароматы
ПО вагонам и трюмам за время долгого путешествия. Импортные ана¬
насы заменили на столах Петербурга те, для выращивания которых
Сжигались возы березовых дров, и которые доставлялись к столу заку¬
танными в меха. Они стали более доступны, их могли попробовать
43
мелкие чиновники, купцы 3-й гильдии и студенты, но они не имели
того божественного аромата, как только что вынутые из оранжереи
Они вообще принадлежали другому миру. Это были уже не те ананасы
как не была вишневым садом прибыльная плантация вишни.
Еще одним символом праздничного дореволюционного застолья
были рябчики. Это их, наряду с медвежьей ветчиной и лосиным филе
Т.Готье отнес к числу блюд, не существующих в европейских меню
«...Их мясо пропитано запахом можжевеловых ягод, которыми эти
птицы питаются. Они распространяют скипидарный дух, поначалу уда¬
ряющий вам в нос».82
Запахи, также как и звуки, составляли своеобразный календарь
задавали ритм жизни как всего города, так и отдельных его районов
«...Наши патриотические русские запахи, действующие на обоняние вхо¬
дящего в любой гаванский дом, можно разделить на двухнедельные
возобновляющиеся каждые две недели, это — запах от только что испе¬
ченного черного хлеба; далее — на запахи воскресные; это запах от
домашних сдобных булок и от больших пирогов с сигом, сомовиной
рубленой капустой, с яйцом, морковью, кашей, грибами и вареньем
Потом тамошние запахи можно разделить еще на скоромные и постные
горячих и жарких; потом еще на запахи ежедневные, от щей и от матуш¬
ки нашей гречневой каши, румяной, малиновой, рассыпчатой...», — тав
оценивал один из бытописателей атмосферу Гавани середины XIX в.83
Открытое расположение города на плоской низине на взморье
продуваемость его прямых улиц сделали ветер внесезонным явлением
В поэме «Медный всадник» пять раз упоминается свист и завывание
балтийских вихрей, причем дважды этому аккомпанирует стук дожде¬
вых капель. («Сердито бился дождь в окно, // и ветер дул, печально
воя...; Бедняк проснулся. Мрачно было: // дождь капал, ветер выл
уныло...»). Голос норд-веста, характерного для столичной осени, в со¬
четании с дождем и ежесуточно удлинявшейся темнотой, был сильным
испытанием для нервных натур. Безотчетная тревога и вообще душев¬
ный дискомфорт, испытываемый многими в ветреную погоду, своими
корнями уходят в тьму нашей зоологической составляющей: воздуш¬
ные потоки, маскируя звуки и относя запахи, скрывали приближение
опасности. Ф.М.Достоевский в «Двойнике» посчитал нужным создать
следующий фон для терзаний и метаний своего героя: «Ветер выл в
опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и за¬
дорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь
вторили его завываниям тоненьким пронзительным скрипом, что со¬
ставляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма зна¬
комый каждому петербургскому жителю. [...] Среди ночного безмол¬
вия, прерываемого лишь отдаленным гулом карет, воем ветра и скри¬
пом фонарей, уныло слышался хлест и журчание воды, стекавшей со
всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тро-
44
Туаров».84 Далее писатель сравнил вой ветра с голосом нищего, вы¬
маливающего грош.85 У Андрея Белого «...с оголтелых пространств
Марсова Поля ветер ухал в суками стонавшую чащу...»86 Ветер и дис¬
комфорт, который он доставлял горожанам, отмечали иностранные
Путешественники.87
При оценке психологического самочувствия петербуржцев следует
учитывать одну важную особенность визуального восприятия имперс¬
кой столицы. Равнинный рельеф препятствовал охвату города (или его
Значительной части) одним взглядом с какого-то возвышенного места,
как это возможно, например, во Флоренции или в Париже. И.И.Пушка-
рев предлагал для того, чтобы не только «обозреть», но и прослушать
ГОрод в белую ночь, отправиться на Дворцовую набережную и прислу¬
шаться «...к отдаленному городскому шуму, к резким звукам шарманки,
мерным ударам весел плывущего ялика...»88 У Невы человека встречал
ПО шелест деревьев и запах поля, а плеск волн и дух воды — чужой для
Руси. За исключением поморов — немногочисленных жителей побере¬
жья Белого моря, сформировавших особую культуру, в основе которой
Лежало рыболовство и промысел морского зверя, океан был неведомым
Миром для россиян. По соленой воде проходила граница «инакости» по
Отношению к православию и ко всему русскому. «Заморский» означало
♦чужой», а «за морями» — несказанную даль. Германия, куда вел сухо¬
путный тракт, считалась такой же заморской, как и островная Англия.
Корабль, будучи рационально организованной вещью, казался чем-то
чуждым российской душе. В паруснике россиянина привлекала только
романтическая способность перенести человека в загадочную даль, сли¬
вавшуюся с волей в его представлении так же, как небо и твердь на
Линии горизонта. Не по-русски пах у воды город Святого Петра, не по-
русски. Когда Родион Раскольников рассматривал Исаакиевский собор
С Николаевского моста «...необъяснимым холодом веяло на него всегда
ОТ этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для
него эта пышная картина».89
Дорогая русскому сердцу зима, загоняя Неву под лед, превращала
реку в заснеженное поле, в идеальное место для катаний на санках и
даже для военных парадов. Два-три месяца горожанин видел и ощущал
город совсем иначе. Но потом приходила весна, и город снова переста¬
вил быть для россиянина уютным, он снова был только великим, восхи¬
тительным, загадочным и проклятым. Однако из этого правила были и
нередкие исключения. По признанию художницы АП.Остроумовой-
Лебедевой, иллюстрировавшей издание «Души Петербурга» Анциферо¬
ва, она очень любила, «когда дул западный, морской ветер. Он приносил
Запах моря, свежесть и ясное чувство простора».90
Сильный свист ветра пугал горожан, поскольку с ним связывалась
угроза наводнений. Многие русские города, расположенные на реках,
каждую весну испытывали неудобства от половодья — подтапливались
45
дома в низинах, раз в несколько лет необычно сильным ледоходом
сносило баньки и все, что по растяпистости оставили на берегу. Но на
Волге и Двине все эти мелкие беды были прогнозируемы и привыч¬
ны. В Петербурге вода без предупреждения врывалась в город. Навод¬
нение — специфически петербургское стихийное бедствие — имело свое
звуковое и «запаховое» оформление. «Шум ветра, людской крик, дет¬
ский плач был слышен повсюду...»91 Уже в начале XVIII в. о подъеме
воды на три фута оповещали выстрелами пушек, причем первый сиг¬
нал (три выстрела) подавали орудия, установленные на западной око¬
нечности Васильевского острова — у Кроншпица Галерной гавани, а в
случае возрастания опасности им отвечали пушки в городском цент¬
ре.92 Можно понять ощущения столичного обывателя, разбуженного
выстрелами с Петропавловки и завываниями западного ветра:
«Слава богу, стрелять перестали!
Ни минуты мы нынге не спали,,
И едва ли кто в городе спал:
Ногъю пушегный гром грохотал -
Не до сна! Вся столица молилась,
Чтоб Нева в берега воротилась,
И минула большая беда -
Понемногу сбывает вода.
Нагинается день безобразный -
Мутный, ветреный, темный и грязный».93.
После катастрофического наводнения 1777 г. была упорядочена
система подачи сигналов о надвигающемся бедствии с помощью пу¬
шечной пальбы и подъема флагов на башне Адмиралтейства. Когда
вода в Галерной гавани поднималась выше трех футов, там трижды
стреляли из пушки. Главное адмиралтейство откликалось на это подъе¬
мом на шпице красных фонарей или таких же флагов (днем). Появле¬
ние белых флагов под золоченым фрегатом означало, что вода подня¬
лась еще на фут. Когда водомерные штоки заливало более чем на
полтора метра, пушка начинала бить каждые полчаса. Подъем еще на
фут удваивал частоту пальбы. Обитатели подвальных помещений в
низких местах города должны были при тревожных сигналах, разда¬
вавшихся каждую четверть часа, спасаться и спасать свое имущество.
Когда уровень воды более чем на семь футов превосходил норму, раз¬
давались уже сдвоенные выстрелы, и начинала говорить артиллерия
Петропавловской крепости. При тревожной стрельбе пушки гремели
сильнее, чем при салютационной: вместо обычных четырех в стволы
закладывали восемь фунтов пороха. Коменданту крепости предписы¬
валось стрелять с тех частей крепости, «...с которых он сочтет нужным
для лучшего извещения жителей Петербургской и Выборгской части о
прибыли воды до 7 фут свыше ординарной».94 Пушечная пальба стала
обязательным сопровождением наводнений, так как только орудие
46
Могло быть средством экстренного оповещения. Кроме того, здесь про¬
явилась «корабельная» составляющая самого Петербурга, города-фре-
ЭДта. В морской практике выстрелы, производимые в неурочное время
И вне «салютационной» ситуации, издавна входили в список сигналов
бедствия. Сдвоенные залпы означали мольбу о спасении. Обычно так
стреляли, когда на батарейной палубе под ногами у канониров уже
плескалась вода.
После возвращения Невы в свое обычное русло ее буйство еще
долго напоминало о себе запахом сырости от промокших стен, дров и
подвалов, что, впрочем, не шло ни в какое сравнение с тем смрадом,
который производило содержимое тысяч помоек и выгребных ям, раз¬
несенное волнами по всему городу95, а также размытые могилы. Осо¬
бенно сильно страдало Смоленское кладбище. В 1924 г. там всплыло
Столько гробов, что мальчишки катались в них, как в лодках. На Васи¬
льевском острове «...весь грунт занесен каким-то зеленым вонючим
ИЛОМ, вероятно с моря...»96 После наводнения 1824 г., по свидетельству
современников, горожане испытывали немалые проблемы с продо¬
вольствием, поскольку «...приготовленные припасы на зиму в домах
цсе были перемешаны со всякой вонючей нечистотой и с подземной
дохлой гадиной». Многие петербуржцы лишились радовавших их зи¬
мой запахов домашних заготовок — солений и варений, поскольку
Погреба были все залиты. «Все это было перемешано и большею час¬
тью негодно к употреблению, сколько бы ни пробовали расчищать, —
И над пропавшим добром пролита было не одна слеза...»97
Вода прибывала так стремительно, что не всегда удавалось пере¬
гнать на безопасное место даже лошадей. Другой медленно передвига¬
ющийся и плохо управляемый скот при высоком уровне воды был
практически обречен. А.С.Грибоедов, свидетель катастрофы 1824 г.,
Отметил в своей статье «Частные случаи петербургского наводнения»,
ЧТО по Большой Галерной улице лежали «раздутые трупы коров и
Лошадей». Поэтому со стороны Смоленского поля очень долго несло
Жутким запахом горелого мяса — в громадных кострах уничтожались
Четыре тысячи утонувших коней и коров. Как выразился Пыляев, там
«курилась огромнейшая жертва Посейдону-истребителю».98 Этот же
емрад разносился и из многих других мест: полиция и дворники жгли
Погибшую мелкую живность — собак, кур, кошек, мышей и крыс.99
Множество животных захлебнулось и в 1924 г.100
О пережитых ужасах 1824 г. долго напоминал особый затхлый
Запах хлеба, который пекли из подмоченной муки.101 Навигация к тому
Времени уже завершилась, санный путь еще не установился, и даже
едмые расторопные купцы не успели привезти в город свежие продук¬
ты. Другой ольфакторный след наводнения оставляли в самих жили¬
щах: насквозь промокшие печи нещадно дымили из-за упавшей тяги,
Продукты горения не вылетали в трубу, а частично впитывались кир¬
47
пичами и затем «выдавливались» внутрь помещений, наполняя их рез¬
ким неприятным запахом дегтя. Ситуация усугублялась тем, что то¬
пить приходилось сырыми дровами, так как буря разметала заготов¬
ленные на зиму штабеля сухих поленьев. Поскольку сильные наводне¬
ния в Петербурге связаны с прохождением мощных атлантических
циклонов, их звуковым природным фоном является свист ветра, гро¬
хот передвигаемых им предметов и плеск волн. В1777 г. за несколько
часов до сильнейшего подъема воды императрицу Екатерину II, по ее
собственным признаниям, разбудил порыв ветра.102 12 ноября 1903 г.
«.„пушки палили всю ночь; гудение и визг в трубах ветра и отдаленные
частые удары пушек производили какое-то гнетущее, тяжелое впечат¬
ление...», записал в своих воспоминаниях С.Р.Минцлов.103 Какофония
наводнения порождала соответствующие ассоциации: тот же мемуа¬
рист сравнил торцовую мостовую Адмиралтейского проезда после схо¬
да воды с «...клавишами изуродованного фортепиано: вода выперла его
сплошными грудами вон».104
Жители Кронверкского проспекта 23 сентября 1924 г. имели все
основания говорить о том, что ветер выл по-звериному. Как писала
одна из сотрудниц зоопарка, «...с хищниками творилось нечто невооб¬
разимое. Несмотря на возвышенное положение клеток, вода подступи¬
ла зверям под живот. Многоголосый вой заполнил всю территорию
сада».105 Эти слова подтверждают записки и других современников.106
Может быть, это вдохновило пролетарского поэта И.А.Груздева, сочи¬
нившего на злобу дня следующие стихи:
«Буря выла подстреленным волком,
Хохотала злым хохотом бед,
Но спокойно со знанием долга
Со стихией боролся Совет»}07
Звуки наводнения произвели сильное впечатление на подопытных
собак в знаменитой экспериментальной лаборатории И.П.Павлова. При
последующих имитациях данного стихийного бедствия (в железный
лист била струя воды, шумел вентилятор, гудел гудок) тормозились
все условные рефлексы. «Звонок, обычно вызывавший пищевые реф¬
лексы, стал провоцировать оборонительные. Звонок стал «пахнуть»
для собак не едой, а наводнением».108 Стремительный подъем уровня
Невы 23 сентября 1924 г. привел к тому, что по закону сообщающихся
сосудов вода стала бить фонтанами через люки ливневой канализации
выбрасывая на поверхность скопившуюся там грязь. Вода стояла в
подвалах, строительных котлованах и вообще всех углублениях
Средств для ее откачивания не хватало, и вскоре весь город пах боло¬
том. Сильные повреждения получила городская канализация. Требо¬
вался ремонт 54 тыс. погонных метров бетонных и 108 тыс. метров
деревянных коллекторов. На территории города образовалось
3000 провалов.109
48
Наводнение как экстраординарное явление сопровождалось не
Менее экстраординарным звуковым аккомпанементом: «Среди общего
шума, производимого водой и ветром, вдруг страшно и непривычно
раздался пронзительный свисток небольшого мелкосидящего буксира,
пронесшегося по 3-й линии Васильевского острова и деловито скрыв¬
шегося за углом Среднего проспекта».110 Городскому хозяйству был
нанесен огромный ущерб. Пострадало 78% торцевых мостовых, при¬
чем из 120 тысяч квадратных саженей унесло 97 тысяч. Было размыто
10% (1440 тыс. кв. м) булыжных мостовых.111 Из-за этого до начала
октября в центре почти не было слышно автомобильных моторов:
Поврежденное дорожное покрытие, масса провалов в местах разруше¬
ния канализации, груды досок, дров и торцевых шашек.112 Звонки и
Скрежет трамвайных колес также не сразу достигли обычного уровня,
Поскольку многие пути были занесены песком, завалены торцами раз¬
мытых мостовых. Кроме того, у 120 моторных вагонов были залиты
двигатели, требовавшие просушки. По двум линиям трамваи пошли
только через неделю, так как пришлось восстанавливать упавшие стол¬
бы, основательно ремонтировать размытые пути.113
В местах, не тронутых человеком, даже в дождливые сезоны по¬
верхность земли остается достаточно плотной для беспрепятственного
движения одинокого пешехода, всадника или повозки. Непролазная
Грязь образуется только там, где почву постоянно месят сотни людс¬
ких и лошадиных ног. Это обстоятельство не ускользнуло от Андрея
Белого: он заметил, что после сильного дождя «„.если еще в полях
Можно было кой-как пробираться, то по улицам Лихова пробираться
было нельзя никак; обитателям собрали точно назло всю грязь из
Окрестностей и эдак ее разварызгали по городу...»114 Мостовая — по¬
рождение мирской суеты, высокой плотности населения и ограниче¬
ния жизненного пространства. Грохот колес по ней — исконно городс¬
кой звук. Покрытие площадей и улиц имеет огромное значение для
формирования городского ландшафта, из-за чего мостовую нередко
Называют пятым фасадом. Материал, из которого она изготавлива¬
лась, влиял не только на визуальное впечатление. От него зависело,
Какие звуки и запахи будут обдавать прохожих и проезжих. Колесо
Телеги было молотом, мостовая — наковальней, которая к тому же
Вбирала в себя все зловонное и благовонное и постепенно возвращала
§Т0 в городскую атмосферу. Со времен Петра I улицы и площади по¬
крывали хворостом, а также устраивали бревенчатые настилы, позво¬
лявшие не уходить по колено в трясину, В период распутицы это спаса-
Й0, но в сухую погоду и люди, и лошади спотыкались о торчащие из
Окаменевшей глины сучья. Когда колеса скакали по настилам, они
Извлекали из него звуки расстроенного ксилофона, а когда они дроби-
ЛИ недавно набросанный хворост, раздавался характерный треск. Де¬
ревянные мостовые в XIX в. горожане называли «клавикордными»,
i| Зпк 1270
49
поскольку экипаж прыгал по бревнам как по клавишам. Такие покры¬
тия улиц нередко встречались на окраинах, так выглядел, например
Геслеровский переулок в 1860-е гг.115
Уже в первые годы существования Петербурга неоднократно по¬
являлись указы о мощении улиц камнем и о способах обеспечения
этим строительным материалом. Особых успехов, однако, здесь власти
не добились, благодаря чему в первой половине XVIII столетия город
был еще так тих летом, что звук невских волн, журчание воды вокруг
свай и стоявших у берега судов слышалось довольно отчетливо.116 Толь¬
ко к 1787 г. удалось замостить главные улицы столицы. Проезды, пере¬
улки и дворы оставались либо вообще немощеными и в дождливую
погоду утопали в грязи, либо имели бревенчатые настилы. В 1817 г.
вместо деревянных мостков на тротуарах стали укладывать каменные
плиты, которые доставляли водным путем из Путиловских каменоло¬
мен на Волхове. В1824 г. вышло предписание мостить улицы «рядовой
стилкой одномерных булыжных камней». Число выбоин от этого не¬
сколько сократилось, колеса экипажей и ноги лошадей стали меньше
страдать, но заметного ослабления грохота не произошло, только не¬
сколько изменился его ритм. «Тяжело-звонкое скаканье по потрясен¬
ной мостовой...» услышал за собой Евгений в «Медном всаднике». В
1826 г. проблему шума попытались решить устройством деревянных
настилов для колес. Лошади шли по камням, а сама повозка катилась
по доскам. Опыт поставили на Невском проспекте, но, судя по тому,
что в дальнейшем эту идею отвергли, она себя не оправдала.
О состоянии городских улиц красноречиво свидетельствуют даты
указов, ограничивающих уличные скачки. Почти все они издавались в
период санного пути, поскольку в колесном экипаже носиться по рос¬
сийским городам удовольствие было очень невеликое. В мощеных бу¬
лыжниками дворах экипажи гремели еще сильнее, чем на улицах, по¬
скольку закрытое пространство работало как резонатор, что отметил
Ф.М.Достоевский в «Двойнике»: карета «с громом вкатилась в воро¬
та».117 По мере продвижения от центра к окраинам качество и площадь
мощения уменьшались. Грязь на улицах Гаванской слободки в середи¬
не XIX в. была такая, что невзыскательные столичные «ваньки» укло¬
нялись от поездки в это место, гибельное для колес и лошадиных
ног,118 Таким образом, уже при движении по грунтовым дорогам от
окраин к центру, где практически везде было булыжное покрытие
соответствующим образом менялся звук езды. Вид мостовых и тротуа¬
ров Санкт-Петербурга и, соответственно, исходивший от них звук, оп¬
ределялся материалом, а он, в свою очередь, был сочетанием ряда
экономических, географических и геологических факторов. В окрест¬
ностях столицы можно было собрать практически неограниченное ко¬
личество валунов и сравнительно дешево доставить их к месту назна¬
чения водным транспортом.
50
Гигиенисты отмечали, что покрытие городских улиц оказывало
заметное влияние на интенсивность загрязнения почвы и воздуха. Ран¬
ней весной промерзшая земля не пропускала влагу, образовавшуюся
на поверхности от таяния льда и снега. В то же время многочисленные
углубления в булыжной мостовой задерживали эту воду, не давая ей
скатиться в городские водоемы и ливневую канализацию. Поэтому
раннюю весну считали самым нездоровым временем в Петербурге.119
В1832 г. В.П.Гурьев предложил новый способ мощения. На специ¬
альный дощатый настил плотно укладывались торцами вверх шести¬
гранные деревянные шашки или прямоугольные бруски, отчего такие
мостовые стали называться торцевыми. Как писал сам изобретатель,
«...все дома на Невском проспекте избавились от беспрестанного дро¬
жания, которое повреждало их прочность. Жители успокоились от
стуку, лошади ощутили силы и не разбивали ног, возят рысью большие
тяжести. Экипажи сохраняются, а здоровье людей, особливо нежного
пола, получило новый быт от приятной езды».120 После такого успеш¬
ного опыта на главной магистрали столицы торцами покрыли Боль¬
шую Морскую улицу. Торцевые мостовые приходилось ремонтировать
каждые три года, а их устройство было недешево.121 Практически еже¬
годная замена летом части шашек приводила к тому, что мягкая торцо¬
вая мостовая издавала «...смолистый сырой аромат, этот возбуждаю¬
щий бодрящий аромат в осеннем воздухе».122 Однако сосновые и ли¬
ственничные торцы ароматизировали улицу только в первые дни пос¬
ле укладки, а потом они и дощатые настилы, на которые укладывались
шашки, впитывали грязную воду и возвращали ее в виде гнилостных
испарений. «Можно без преувеличения сказать, что они дают городс¬
кому воздуху столько же зловредных примесей, как помойные ямы и
отхожие места, с той лишь разницей, что в последних зловоние более
сконцентрировано, зато источники его значительно ограниченнее, тогда
как от уличных нечистот испарение идет с громадной поверхности
улиц и площадей», — писали гигиенисты.123
Тем не менее, несмотря на дороговизну торцевой мостовой, на то,
что она впитывала неприятные запахи, в «доасфальтовый» период она
считалась лучшей, поскольку обеспечивала мягкость и бесшумность
хода экипажа. Можно говорить о связке фешенебельности и характера
дорожного покрытия. Невский проспект и Большая Морская улица,
где были сосредоточены банки, дорогие магазины и рестораны сохра¬
нили торцевое покрытие до самого конца империи.124
К1882 г. в ведении городских властей находилось около 823 тыс.
квадратных метров мостовых, среди которых преобладали булыжные
(82%). За ними следовали «шоссе», что в те времена означало выров¬
ненную трассу с покрытием из смеси песка и щебня (16%), которая
после дождей не превращалась в непролазную грязь. Торцы покрыва¬
ли чуть более сотой части всей мощеной поверхности, а одну тысячу
51
квадратных метров, залитых к тому времени асфальтом, можно счи¬
тать вообще каплей в море.125 В Варшаве к тому времени улицы были
залиты асфальтом, и их отличие от петербургских мостовых, прежде
всего из-за отсутствия шума, произвело на Бенуа огромное впечатле¬
ние.126 По возвращении из-за границы Петербург показался автору
воспоминаний пыльным и унылым. Один грохот ломовиков и дрожек
по корявому булыжнику представлялся ему «безобразием и олицетво¬
рением возмутительного варварства».127 На фотографиях видно, что
улочки Монмартра на рубеже XIX-XX вв. были вымощены брусчат¬
кой, и таким же материалом был покрыт тротуар.128
«На главных улицах и по направлениям возможных царских про¬
ездов мостовые были торцовые, из шестигранных деревянных шашек,
наложенных на деревянный настил, позже на бетонный. Мы наблюда¬
ли, как мостовщики из напиленных кругляшей весьма искусно по шаб¬
лону вырубали шестигранники. Они скреплялись металлическими
шпильками, замазывались сверху газовой смолой и посыпались круп¬
ным песком. Этот уличный «паркет» был хорош во многих отношени¬
ях: мягок, бесшумен, не разбивал лошадям ноги, но не долговечен, не
гигиеничен — впитывал навозную жижу и становился скользким при
длительных дождях и гололеде... Асфальтовых мостовых почти не было,
только кое-где у вокзалов и гостиниц устраивались асфальтовые поло¬
сы для стоянки извозчиков.
Мало было и каменной брусчатки — этой долговечной и удобной
мостовой. Улицы в большинстве своем были замощены булыжником, со
скатом к середине и к тротуарам. Эти мостовые были очень неудобны,
лошади очень уставали, тряска неимоверная, стоял грохот, особенно
при проезде тяжелых подвод, между камнями застаивалась грязь, необ¬
ходим был частый ремонт. Устройство их требовало много тяжелого
труда и времени. Мостовщики целый день на коленях с помощью при¬
митивных орудий — мастерка и молотка — прилаживали камни «тыч¬
ком» по песчаной постели, трамбовали вручную трамбовками». Так ха¬
рактеризовали «пятый фасад» города его знатоки.129
Ремонт мостовых сопровождался сильным шумом из-за особен¬
ностей тогдашних технологий. Необходимый для изготовления специ¬
альной «подушки» щебень доставлялся, как правило, к месту работ в
виде глыб весом от пяти до тридцати килограммов — их удобнее, чем
мелкие камни, было перебрасывать вручную с барки на ломовую теле¬
гу, а затем — на землю. Мужички, пришедшие в столицу на заработки,
усаживались на землю и специальными молотками в виде затуплен¬
ных кирок крошили эти глыбы, придерживая их стопами, как обезья¬
ны. Чтобы предохранить ноги от поранений, рабочие обматывали их
тряпьем. Таким же способом защищалась и левая рука, которой время
от времени поправляли разбиваемый камень. Этот бодрый перестук
был частью городской какофонии до того времени, когда на смену
52
Молоткам пришли мощные дробильные машины, и щебень стали дос-
Ччвлять уже в готовом виде.
Разнообразные виды мощения превращали некоторые улицы и
ИЛОЩади в своеобразный клавесин. Окованные железом колеса при
пресечении, например, Невского проспекта по набережной Мойки
ШШЧала громко стучали по булыжнику, потом мягко громыхали по
ИЮССтняковым плитам тротуара и выдавали короткую дробь на бу-
ЛЫЖной полосе, отделявшей его от торцевой мостовой, где шум от
КОЛес (ровный гул и скрип песчаной посыпки) был почти не слышен.
Затем снова следовала громкая беспорядочную дробь, в которую впле¬
тались два звонких металлических удара. Это была одноколейная ЛИ¬
НИЯ конки, где между рельсами укладывался утрамбованный щебень, а
Ш полметра по обе стороны от них — булыжник. На другой стороне
Проспекта повозка издавала те же звуки, но уже в обратном порядке.
Чуткое ухо могло отметить несколько акцентированных ударов: коле-
£0 встречалось с линией крупной гранитной брусчатки, которой отде¬
лили один вид мостовой от другого.
К 1 января 1917 г. булыжник был основным декором (92%) для
♦Пятого фасада», торцы покрывали чуть более 6%, а брусчатка и ас¬
фальт — всего 2%. При этом следует заметить, что деревянные шашки
МПИмали площадь около 450 тыс. кв. метров.130 В 1920 г. 90% торце-
ВЫХ мостовых пришло в негодность по причине того, что в течение
Предшествовавших лет войн и революций ремонт проводился неравно¬
мерно, а во время топливного кризиса 1917-1920 гг. во многих местах
Ш просто разобрали на дрова. Это явление приняло настолько массо¬
вый характер, что для его пресечения пришлось прибегнуть к суровым
Мерам «революционного правосудия».131 То количество торцов, кото¬
рое унесло при наводнении 1924 года в краткие сроки изготовить было
Невозможно. 15 тыс. кв. метров в центре города и на Петроградской
|Т0роне покрыли двойным дощатым настилом или «диким камнем», и
па эти улицы вернулся грохот. На состоявшемся в апреле 1926 г. Ле¬
нинградском съезде хозяйственников было отмечено, что «булыжное
Покрытие не выдерживает тяжести грузовиков, а грузовик не выдер¬
живает пробега по булыжной мостовой».132 В1926 г. работы по моще-
НИЮ приостановили, так как повсюду прокладывали кабели в связи с
КЛектрификацией, ставшей возможной благодаря строительству Вол¬
ковской ГЭС. Из 1356 улиц было разрыто 550.133 Затем центр (Разъез¬
жая ул., Глинки, Ломоносова, 2-я Советская) начали мостить диабазо¬
вой брусчаткой, которая оказалась слишком дорогой. Поэтому на МНО¬
ГИХ улицах сохранялось торцовое покрытие. Шашки против гниения
пропитывали креозотом, а для того, чтобы они не уплыли в случае
Лйводнения, их скрепляли между собой металлическими шпильками.
"Из-за этих новшеств на улицах стало пахнуть так же, как на железно¬
дорожных путях, где шпалы предохраняли тем же способом. Этим
53
вредным для здоровья химикатом в жаркую погоду «благоухали» мно¬
гие центральные улицы Ленинграда (Невский проспект, Большая Мор¬
ская, Моховая, Жуковского, Некрасова, Пестеля).
Торцы, как и булыжник, не выдерживали автомобильного движе¬
ния, становившегося все более интенсивным. В 1928 г. Ленинград по
численности населения вчетверо превосходил Стокгольм, но по общей
площади мощения — только вдвое. При этом 89% дорожного покры¬
тия Ленинграда было булыжным, а в Стокгольме — менее 2%. Асфальт
и брусчатка покрывали соответственно 60 и 38% улиц шведской столи¬
цы против 0,3% и 0,8% в «колыбели трех революций». К этому време¬
ни булыжных мостовых практически не было ни в Париже, ни в Бер¬
лине.135 Столь долгое сохранение за булыжником пальмы первенства
объяснялось не только его дешевизной. Колеса ломовой телеги, грохо¬
тавшие по мостовой, «пели гимн» строгой русской зиме, которая ста¬
вила практически непреодолимые препятствия перед строителями ас¬
фальтированных дорог. До 1920-х гг. в Европе асфальт укладывали
тонким слоем (около 5 см) на специальную железобетонную основу. В
Петербурге, где земля в суровые зимы промерзает почти на полтора
метра, такую основу надо было делать более толстой, а под ней устра¬
ивать еще песчаную «подкладку», спасавшую мостовую от разломов
при вспучивании промерзшего грунта. Только появление мощной до¬
рожной техники (катков) сделало возможным применение асфальто¬
бетона — разогретой смеси мелкого щебня, битума и песка, укладыва¬
емой прямо на подушку из щебня. «Островки» асфальта, появившиеся
в Петербурге, своим особым запахом предвещали наступление новой
эры — эры автомобилей и нефти. К этому времени один из продуктов
ее переработки уже прочно вошел в обиход сначала для осветительных
ламп, а затем как топливо для примусов. Другая фракция — мазут -
все шире использовалась в многочисленных котельных. На рубеже
XIX-XX вв. пришла очередь битума, необходимого в производстве
новейшего по тем временам дорожного покрытия. Новый сильный
запах, ворвавшийся в атмосферу города в начале XX в„ отметил Анд¬
рей Белый в стихотворении «Попрошайка» (1904).
«Крыши. Камни. Пыль. Звугит
Под забором голос альта.
К небу едкий жар валит
Неостывшего асфальта»135
Мощение улицы оказалось отдельным сюжетом «Симфонии» это¬
го же автора:
«1. Улицы были исковыряны. Люди со скотскими лицами одни
укладывали камни, другие посыпали их песком, третьи прибивали
их трамбовками.
54
2. В стороне лежало рванье в куче: здесь были и бараньи по¬
лушубки, и шапки, и краюхи хлеба> и неизменно спящий, желтый
пес.
3. Атам, где вчера сидел зловонный нищий и показывал равно¬
душным прохожим свою искусственную язву, — варили асфальт.
4. Шел чад. Асфальтовщики по целым минутам висели на желез¬
ных стержнях, перемешивая черную кашу в чанах.
5. Потом выливали черную кашу на тротуар, посыпали песком и
оставляли на произвол, подвергая естественному охлаждению.
6. Усталые прохожие обегали это смрадное место, спеша неиз¬
вестно куда».136
В 1920-е гг. асфальт стал своеобразным символом заграницы, а
Точнее сказать — Америки. В результате смешения известий об экспорте
Музейных ценностей, антирелигиозной пропаганды, представлений о
Техническом и финансовом всемогуществе янки родился слух-коктейль
0 продаже американцам Исаакиевского собора, за который заокеанские
ДЯДИ будто бы обещали заасфальтировать все улицы города.137
Несмотря на постановление ЦК ВКПб и СНК СССР от 03.12.1931,
В Котором содержался призыв сделать Ленинград «образцовым цент¬
ром городского хозяйства», вид мостовых изменялся медленно из-за
Нехватки техники: в 1929 г. в распоряжении городских дорожников
было всего 3 бетономешалки и 10 катков. Даже в 1938 г. булыжник
составлял более двух третей, а асфальт — одну шестую поверхности
Мостовых. Гладкое черное покрытие в предвоенные годы получили
биржевая и Театральная площади, Съездовская линия, площадь Льва
Толстого, Лесной, 1-й Муринский, Малоохтинский проспекты, улицы
Красных Командиров, Воровского, Воинова, Декабристов, Гоголя, Чай¬
ковского, Кирочная, Потемкинская, Союза Связи, Пушкарская, буль¬
вар Профсоюзов, набережная Фонтанки, Московское шоссе.138 Эти ули¬
цы сразу отличались и запахом, и звуком движения. Грохот исчезал, а
ТО, что оставляли после себя все еще многочисленные лошади, легко
Шывалось водой. Асфальт наступал: в 1938-1940 гг. он составлял уже
более двух третей ежегодного обновления дорожного покрытия, а бу¬
лыжник — только одну десятую.139 В послевоенном Ленинграде дорож¬
ные работы отставали от действительных потребностей города настоль¬
ко, что данные о ремонте мостовых отсутствуют во всех статистичес¬
ких публикациях.140 В середине 1950-х гг. только треть городских улиц
были заасфальтированы. На остальных по-прежнему колеса машин
Подпрыгивали на неровностях брусчатки или на булыжниках, помнив¬
ших еще кареты пушкинских времен.141 «Когда приведут в порядок
Лиговский проспект?» — статью с таким названием прочитали ленинг¬
радцы в главной городской газете 28 января 1958 г.
Появление достаточного количества дорожной техники, стреми¬
тельный рост автомобильного транспорта были причиной столь же
55
стремительного расширения площади мостовых, покрытых асфаль¬
том. В начале XXI в. в распоряжении кинорежиссеров оставались всего
два уголка Петербурга, где можно было увидеть былой булыжник —
площадь Растрелли и Тучков переулок.
В разделе «анатомия города» кроме географических факторов
Н.П.Анциферов предлагал рассматривать материал и вид построек
Рассмотрение и анализ предполагает сравнение, сравнивать же Петер¬
бург принято с Москвой. В.В.Ванчугов в своей книге о двух столицах
выдвинул обоснованные тезисы о том, что при типизации и оппозиции
Москвы и Петербурга составляются пары «деревня-город», «сердце-
ум», «женское-мужское», «круг-линия», «живое-мертвое», «старость-
молодость», «русское-иноземное», «соборность-иерархия».142 Ванчу-
гов полагает, что «...архетипом Питера является камень, Москвы —
дерево. Камень — субстанция преимущественно пассивная, но в ней
скрыта сила недр земли, она напоминает о прошедшей вулканической
деятельности, не только преобразующей лик земли, но и несущей
смерть. Камень символизирует силу и вечность. Дерево — субстанция
ненадежная, но по сути своей она сосредоточение жизни, символ живу¬
чести, неудержимого роста, приспосабливаемости».143
Петербург не мог быть деревянным уже потому, что был слишком
близок к воде, составляющей соки растения и начинающей безжалост¬
но его уничтожать сразу после увядания. Другая стихия — земля —
всему живому дает опору и питание, а все умершее превращает в прах
Поэтому мертвое дерево несовместимо с обеими этими стихиями. Эту
несовместимость на Руси принимали как должное, и недолговечность
строительного материала компенсировали его избытком, дешевизной
и легкостью обработки. Характерный «питерский» звук торцовых мо¬
стовых — звук «деревянной» России. Здесь — одно из проявлений
особенности национального развития: необходимость благоустройства
европейского типа в культурных и природных условиях, совершенно
тому не благоприятствовавших. Хотя торцевые мостовые устраивали
(в очень ограниченных масштабах) и за границей, они — особое рус¬
ское явление. Только фантастической дешевизной леса и рабочей силы
можно объяснить попытку решить одну из сложных городских про¬
блем с помощью традиционного «негородского» материала. В «камен¬
ном» Петербурге, ставшем столицей «деревянной» страны (отобрав
статус главного города у «деревянной» Москвы), в течение длительно¬
го времени (более века!) принуждали дерево быть камнем, подобно
тому, как заставляли Россию быть Европой.
Противопоставление деревянной Москвы каменному Петербургу
опирается скорее на эмоциональное восприятие, нежели на действи¬
тельное положение дел. Камень — не лучший материал для строитель¬
ства жилья на 60-й параллели. Резкие колебания температуры (и су¬
точные, и сезонные), характерные для континентального климата.
56
Приводят к образованию конденсата, вносящего дискомфорт в камен-
\Ш жилище. Камень обладает значительной теплоаккумулирующей
§Я0С0бностью. За долгую ингерманландскую зиму он выстывает на¬
столько, что в случае дружной весны от стен еще несколько дней веет
голодом и сыростью. Именно этот запах, а правильнее сказать — дыха-
1Ш0 холодного и мокрого гранита сыграло свою роль в формировании
Представления о Петербурге как о городе камня.
В северной столице деревянных строений было немногим менее,
ЧОМ в первопрестольной. Однако здесь они вытеснялись на окраины из
парадного центра, который, собственно, и представлялся Петербур¬
гом. Кроме того, сквозь облик московских каменных строений часто
Проглядывались черты старинных теремов. Немалую роль в указан¬
ном противопоставлении сыграло впечатление от известного петровс¬
кого указа, запретившего каменное строительство по всей стране за
Исключением города на Неве. Напоминания об этом повелении посто¬
янно тиражировались в популярных текстах о Петре Великом, вкупе с
рассказами о бритье бород и личном участии в строительстве кораб¬
лей. Наконец, вероятно, немало россиян, произнося имя северной сто¬
лицы, осознавало, что слышало в нем «град святого камня», посколь¬
ку, как известно, святой апостол Петр сам был назван в честь сего
Прочного материала. Уровень познаний в области Закона божьего и
Древних языков всех образованных людей России XVIII-начала XX в.
Позволяет сделать таковое предположение.
Одной из причин формирования устойчивой антитезы деревян¬
ной Москвы и каменного Петербурга стала неоднократная гибель пер¬
вопрестольной в огне, закрепившаяся в коллективной памяти россиян.
Особое значение имели масштабные пожары 1612 и 1812 годов. Пер¬
вый связывался с очищением от грехов, наказанием за которые стала
Великая Смута, второй — с одолением Наполеона-антихриста, с тор¬
жеством русского оружия, с освободительной миссией России. В мело¬
дии и запахе московского мифа — гул пламени и гарь гигантских исто-
ригеских пожарищ.
Петербург тоже горел. Он еще не успел отметить десятилетие своего
рождения, когда в пепел превратился Гостиный двор, находившийся на
Троицкой площади (1710). В1727 и 1739 гг. полыхали десятки барок на
Неве, а также провиантские магазины на берегу. В1736 и 1737 гг. сгоре¬
ло более тысячи домов в центре города. В 1748 г. пожары стали столь
частыми, что власти принялись искать злоумышленников, а по распоря¬
жению полиции в один день были сломаны деревянные крылечки и
Многочисленные деревянные постройки, заполнявшие столичные дво¬
ры. Однако борьба с подобными «архитектурными излишествами» боль¬
шого результата не дала: огромное зарево над городом стояло в 1761,
1763,1771,1774 и 1782 гг. При этом не выручали ни каменные стены, ни
бдительная полиция. В1774 г. между Мойкой и Адмиралтейством огонь
57
уничтожил 140 домов, из которых только 30 были деревянными. В1795
г. сгорел на Васильевском острове Андреевский рынок. В1787 г. гиган¬
тский пожар стер Главное адмиралтейство, в 1811 г. — Большой театр, в
1825 г. — Преображенский собор. В сухое лето 1826 г. дым от пожаров в
окрестных лесах и торфяниках застилал город. В декабре 1837 г. полно¬
стью выгорела главная царская резиденция — Зимний дворец. Пожар
продолжался три дня, а потом еще неделю курился дым над кучами угля
и пепла. Самый большой по масштабам пожар произошел 28 мая 1862 г,
когда сгорело около шести тысяч лавок в Апраксином и Щукином дво¬
ре, а также громадные дровяные склады на противоположном берегу
Фонтанки.144 С большим трудом удалось отстоять здания Государствен¬
ного банка, Министерства внутренних дел и Пажеского корпуса.
Невероятный грохот и звон, звуки рожка, громадные храпящие
кони, все в мыле, красные, сверкающие медью повозки с лестницами и
баграми, клубы дыма с искрами из паровой помпы, блестящие медные
каски пожарных и никелированные каски пожарных офицеров — такую
яркую, впечатляющую картину горожане видели практически ежеднев¬
но. Впереди летел всадник, постоянно трубивший в рожок (его называ¬
ли «скачок»). Этим сигналом он требовал дать дорогу обозу. Скачок
первый оказывался на пожаре, служил своеобразным «разведчиком» —
указывал место, куда можно было заезжать, где находился подступ к
пожарному водоему и т.д. Замыкала кавалькаду карета скорой помо¬
щи.145 Если вслед за первым сигналом раздавались следующие и в ту же
сторону прокатывался шум толпы, обыватель мог заключить, что дело у
огнеборцев предстоит серьезное — по тревоге объявлен сбор нескольких
или даже всех частей города, а толпы любопытных двинулись глазеть на
происходящее. Пожары были дармовым и захватывающим зрелищем.
Обычной была следующая картина: горожанин бросал все дела, хватал
извозчика и во весь дух гнал вслед за пожарной командой.146
Каменный Петербург не мог не гореть, поскольку в XVIII-начале
XX в. в быту и в строительстве использовалось много горючих матери¬
алов, а в отоплении и освещении — открытый огонь. И роскошный
особняк в центре Петербурга, и изба в безымянных выселках отапли¬
вались и освещались в принципе одинаково. Постоянный запах дыма
(уличные костры, печи соседних домов, свечи и т.д.) играл зловещую
роль в превращении очагов возгорания в настоящий пожар, поскольку
маскировал тление, и горожане обнаруживали несчастье, когда уже
пробивалось открытое пламя. Однако все запахи и голоса пожара в
Петербурге оказались не более чем незначительной частицей общего
ольфакторного и звукового фона. Гораздо большее впечатление на
самих жителей столицы и на современников производили катастрофи¬
ческие наводнения.
При изучении города «по Анциферову» в разделе «анатомия» не¬
возможно обойти вниманием его флору и фауну. Значительное по раз¬
58
мерам человеческое поселение подобно джунглям и тундре, пустыне и
коралловому рифу само по себе образует особую экологическую систе¬
му, антропогенный фактор в которой является по определению абсо¬
лютно доминирующим. Звуки и запахи города, особенно города-гиган¬
та, так сильны, что природа не в состоянии противопоставить им свое
дыхание и свой голос. Только грозовые разряды и вой ураганного
ветра способны «перекричать» цивилизацию.
Основной растительный покров территории будущей столицы и ее
окрестностей составляли леса и болота. Шум и запах покрытого мхами
болота, северного леса, заполнял пространство будущего Петербурга.147
Поэтому АС.Пушкин не допустил исторической неточности, уверяя чи¬
тателей поэмы «Медный всадник», что Петр I слышал, как лес, «...неве¬
домый лучам // в тумане спрятанного солнца. Кругом шумел...» При
строительстве города деревья рубили безжалостно. Власти тщетно пы¬
тались сохранить ельники на месте Троицкой площади, в Новой Голлан¬
дии и на берегу Мойки у Партикулярной верфи, березовую рощу на
месте Гостиного двора и ольховую на месте Конюшенной площади.148
Большинство северных цветов не сильно своим ароматом. Исклю¬
чение составляет ландыш, которого росло много на возвышенных ме¬
стах, о чем есть обязательные упоминания во всех описаниях столич¬
ной флоры.149 На кораблях вместе с товарами из далеких стран в сто¬
личный порт (а позднее — по железной дороге) попадали семена расте¬
ний, но суровый климат оказывался убийственным для пришельцев.
Поэтому ароматы юга не смогли осесть на невской земле.150 Можно
предположить, что на территории города было много кипрея (иван-
чая), предпочитающего щелочные почвы. Тому способствовали отва¬
лы золы, а также разные «горелые» места, неизбежно сопровождаю¬
щие человеческие поселения.
По мере того, как берега рек и каналов одевались в гранит, ослабе¬
вал запах полыни и аптечной ромашки, составлявших основу бурьяна,
которым зарастали откосы городских водоемов.151 Этот же запах пус¬
тыря (полынь и ромашка) витал над городом в начале 1920-х гг. На
гравюре П.А.Шиллинговского «Ростральная колонна» (1922) обраща¬
ет на себя внимание заросшая бурьяном Пушкинская площадь.152 Бу¬
кеты из ромашки и иван-чая люди собирали во время блокады Ленин¬
града. Цветок запустения и спутник пожарищ — икебана осажденного
города.153
История Петербурга — история постоянного наступления на боло¬
та. Карты города XVIII-XIX вв. показывают, как продвигалось осуше¬
ние.154 Вместе с болотами из центра на окраины выдавливался и харак¬
терный запах стоячей воды и сырости, а также кряканье уток и квака¬
нье лягушек. В XVIII столетии голоса лягушек оказывались многим по
душе. Есть сведения, что их концертами наслаждалась императрица
Анна Иоанновна в компании со своим фаворитом Бироном.155 Питала
59
ли симпатии к этому земноводному Екатерина II или она воспринима¬
ла его как обязательную составляющую великой природы (смотри ув¬
лечение идеями просвещения и английскими парками), но фактом ос¬
тается то, что символом Чесменского дворца, построенного в болотис¬
той местности, стала именно лягушка. Известному английскому кера¬
мисту Веджвуду был заказан для этой тогда еще загородной резиден¬
ции знаменитый «Сервиз с зеленой лягушкой».156 Заболоченный Васи¬
льевский остров, особенно его западная оконечность, был таким раз¬
дольем для диких уток и гусей, что даже в середине XIX в. охота на ню
была важным промыслом для гаванских жителей.157
Северное расположение Петербурга, недостаток света из-за зате¬
ненности, высокий уровень грунтовых вод создавали проблемы с вы¬
ращиванием декоративных и особенно цветущих растений. Здесь, i
отличие от Москвы, в центральных районах не было сквериков и пали¬
садников с жасмином, бальзамином, сиренью, черемухой, яблонями ъ
вишнями. Цветение даже немногочисленных декоративных кустарни¬
ков в северной столице приходилось на период, когда начинался мас¬
совый дачный исход из города. Возвращение происходило под акком¬
панемент сентябрьского дождя, и потому петербуржцу казалось, что
запахов цветов в месте его постоянного пребывания нет вообще.
Исключение составляли районы, где сохранялась «провинциаль¬
ная» застройка. Здесь росли цветущие и пахнущие кустарники — сирень,
акация и т.д. Но затем при строительстве многоэтажных домов эти по¬
садки исчезали.158 Таким образом, город в прямом понимании этого
слова выдавливал запах провинции на дальние окраины. Древесный
запах исчезал вместе с деревьями из центра города, если они, разраста¬
ясь, закрывали вид на архитектурные памятники. В 1890 г. вырубили
деревья вокруг Медного всадника и на Исаакиевской площади.159 Дефи¬
цит естественных природных запахов в богатых домах во второй поло¬
вине XIX в. пытались ослабить устройством зимних садов, а во время
балов — украшениями из вечнозеленых и цветущих растений.160
Голоса домашнего скота были слышны в самом центре города еще
во времена императрицы Елизаветы Петровны. Коровы, принадле¬
жавшие придворному ведомству, бродили перед Главным Адмирал¬
тейством, на гравюрах середины XVIII в., изображающих столицу, вид¬
ны пасущиеся стада.161 Одно из пастбищ располагалось под окнами
здания Двенадцати коллегий.162 И в дальнейшем обширные простран¬
ства, уже освобожденные от леса, но еще не застроенные и не занятые
парками, служили как выгоны или сенокосы. Так, на гравюре, изобра¬
жающей Смольный институт в 1864 г., на всем пространстве от цент¬
рального входа до нынешней площади Пролетарской диктатуры обы¬
ватели заготавливали сено.163
Заметную часть звукового и запахового пейзажа города составля¬
ют те представители фауны, которые научились жить возле человека и
60
Даже извлекать из этого пользу. Главная городская птица — воробей. В
|Г0 рационе основную часть составляли не переваренные зерна овса в
Конском навозе. Поскольку городским лошадям из-за недостатка вы-
ГОНОв даже летом давали овес, воробьям в Петербурге было приволье.
♦Плотными стаями срывались они с крыш, с деревьев, как только по
Пустынной улочке проезжала лихая упряжка; клубками катались по
МОСТовой, выклевывая из еще теплых кучек помета сохранившиеся в
Нем зерна овса».164 Эти птички, довольно редкие в тогдашней деревне,
ШЮей неуемной подвижностью, нахальством и многочисленностью уси¬
ливали ощущение суетливости и шумности города. Заполошное воро¬
бьиное чириканье до средины 1930-х гг. — фирменный петербургский
0вук. Затем развитие автотранспорта подорвало кормовую базу этих
Городских обитателей. Теофиля Готье поразил гомон тысяч галок и
Ворон, слетавшихся вечером к московскому Кремлю. «Несметное вой-
ОКО, слившись воедино, носилось над Красной площадью то выше, то
НИЖе, описывая круги и поднимая шум, который бывает от бури... В
Мгновение ока колокольни, купола, башни, крыши, зубцы окутались
черным вихрем и оглушительными криками».165 В Петербурге этих
ПТИЦ было гораздо меньше. Объяснение тому можно найти в изобра¬
жениях северной столицы XVIII-первой половины XIX в. Деревья на
бульварах и в скверах немногим превышали рост человека и потому
совершенно не годились для гнездования. То ли дело столетние мос¬
ковские липы и березы!
Огромное количество отходов, подвалы и чердаки, полые межэ-
Тажные перекрытия, широкое распространение дерева в строительных
Конструкциях и в быту (деревянная посуда и тара), амбарное хранение
зерна и муки способствовали тому, что в крупных городах было не¬
сметное число мышей и крыс. Наиболее эффективным средством борь¬
бы с ними являлись естественные враги всех мелких грызунов — кош-
КИ. О том, какое количество котов было в городе, свидетельствует одна
ИЗ иллюстраций книги А.А.Бахтиарова «Брюхо Петербурга. Очерки
Столичной жизни». Карандаш художника на беглой бытовой зарисов¬
ке «Утро в Петербурге 1880-х годов» изобразил 8 кошек и 18 чело¬
век.166 Это не является доказательством, что численность кошек всего
Вдвое уступала численности населения, однако их явно было столько,
что их голоса не могли не быть слышны в общем городском хоре,
Особенно в марте. Кроме того, со специфическим кошачьим запахом
приходилось мириться едва ли не всем, кто пользовался черными пе¬
тербургскими лестницами.
О значении кошек в жизни Петербурга свидетельствует то, что еще
В1920 гг. существовали торговки, зарабатывавшие себе на жизнь про¬
дажей специального корма (печенки). При этом, по свидетельству ста¬
рожилов, на протяжный крик «печеночницы» сбегались кошки со всей
округи.167 Собачий-лай маркировал границу между Петербургом сто¬
61
личным и провинциальным. Если в первом он был редким, то во вто¬
ром — обязательным элементом. Собаки, имевшиеся на окраинах Пе¬
тербурга почти в каждом дворе, провожали лаем всякого припозднив¬
шегося прохожего и проезжего, как в уездном Тихвине или в губернс¬
ком Пскове. Такую же, но, как правило, более ленивую «эстафету»
можно было наблюдать и днем, особенно на малолюдных улицах, не
баловавших цепных дворняг избытком впечатлений. Собаки, особен¬
но породистые, до начала 1970-х гг. были ДОВОЛЬНО редким явлением,
поскольку в социальном плане это — СИМВОЛ экономического достатка,
снижения остроты жилищной проблемы и роста числа одиноких лю¬
дей. Кроме того, пес с королевской родословной превратился в статус¬
ный предмет позже автомобиля и дорогой мебели. Завести четвероно¬
гого товарища в коммуналке было практически невозможно, посколь¬
ку на то требовалось согласие всех жильцов. Поэтому собачий лай —
голос спальных кварталов и отдельных квартир, Особенно малым чис¬
лом домашних любимцев отличался послевоенный Ленинград. Огром¬
ное число собак и кошек не пережило блокаду, Сказывалось и плохое
продовольственное обеспечение населения, При котором содержание
животных представляло непозволительную роскошь.168
При анализе столичных запахов И ЗВУКОВ следует принимать во
внимание обширность городской территории, разнообразие культур¬
ных ландшафтов и их изменение во времени. Петербург всегда был
очень разный. Парадный центр, Коломна, Васильевский остров, Пет¬
роградская и Выборгская стороны, Пески, Московская и Нарвская за¬
ставы отличались друг от друга обликом, духом, звуком и запахом. То,
что с одной точки (с угловой башенки Петропавловской крепости)
можно было одновременно не только увидеть, но и услышать столич¬
ный, провинциальный, военный и торговый город, отметил в своей
книге и.и.Пушкарев.169 в центре Петербурга в начале XX в. по ров¬
ным мостовым катились роскошные авто, отражаясь в зеркальных
витринах. На окраинах бродили свиньи и коровы, отхожие места и
помойки располагались «на самых ВИДНЫХ местах*.170 На Васильев¬
ском острове разреженная застройка И большое количество зелени
способствовали тому, что в этой части города ВОЗДух был чистым
даже летом, и обывателям не было необходимости выезжать на
дачу.171 Тихой была до последней трети XIX В. И Выборгская сторо¬
на. Она, по мнению В.В.Крестовского, представлял собой «...мир
совершенно особый, замкнутый, почти изолированный от осталь¬
ной городской жизни», отличительными чертами которого были
тишина, безмятежность, сады и огороды, оглашаемые мычаньем
коров.172 Именно там Илья Обломов слышал «тяжелое кудахтанье
наседки и писк цыплят».173 Те же «мелодии* были обычными для
дальних линий Васильевского острова, улочек Петроградской сто¬
роны. Человек, преодолевший восемь верст ОТ центра города до
62
западной оконечности Васильевского острова, видел «...пошатнув¬
шиеся заборы, купы деревьев, гряды и серые здания с надстройка¬
ми, пристройками, чуланами, сараями и хлевами... Захолустье в пол¬
ном смысле слова.... Здесь все нашептывало, что вы не в городе и,
тем более, не в столице, но и не в деревне. Это первообраз города,
первая идея его, сохранившееся в первобытном состоянии, не тро¬
нутая усовершенствованием и успехами развития просвещения... Бо¬
гатство, роскошь, искусства, утонченная промышленность, ману¬
фактура и вообще все, чем ослепляет собой Невский проспект, Мор¬
ская, Вознесенская и Гороховая, не заглядывали сюда...»174 В Гавани
не было никаких магазинов, никаких фруктовых лавок «...щекотя-
щих своим пряным и копченым запахом притупленное обоняние
записных лакомок», кроме мелочных, где можно было купить все —
от чернил до кофе и чая. Кроме того, в этом районе нельзя было
услышать уличных певцов, разносчиков или шарманщиков. Зато
крики петухов, мычание коров считались здесь «обычным зву¬
ком»...175 «Воздух в Галерной Гавани пропитан болотистым, гриб¬
ным запахом и гнилью. Самый бедный, отдаленный, грязный горо¬
док внутри России нельзя сравнить с этой несчастной слободою,
которая еле держится на трясине болота. Глядя на эти домишки и
улицы не веришь, что это частичка великолепного Петербурга и что
гранитная набережная Невы с ее огромными зданиями только в
трех верстах отсюда», — писал об этой части столицы И.И.Пана-
ев.176 Здесь по иному воспринимались и некоторые общие для горо¬
да сигналы: поскольку Гавань заливалась уже при метровом подъе¬
ме воды, в центре спокойно реагировали на первые выстрелы с Крон-
шпица. Обитатели же этой окраины уже перебирались «...дрожа от
холода, при крике и визге детей, на свои чердаки...»177
Петроградская сторона еще в 1850-е гг. представляла собой «...ка-
кое-то захолустье: узкие улицы были не замощены, вдоль них тяну¬
лись деревянные, плохо содержимые мостки, проросшие травою. Идти
по ним, порой, было опасно: во многих местах доски были прогнив¬
шие, и легко можно было сломать ногу. Но зато почти при каждом
доме имелся сад или палисадник, в котором непременно росли берез¬
ки, кусты крыжовника, смородины, а иногда и простой акации».178
Окраина в Петербурге была скорее не географическим, а социо¬
культурным понятием. Иногда достаточно было отъехать от того, что
прочно связывалось в сознании с «Северной Пальмирой», буквально
несколько десятков метров, чтобы попасть в какие-нибудь Кимры или
Саратов, с поправкой, разумеется, на местные климатические условия.
Для многих мест характерно было сочетание многоэтажных домов с
помпезными фасадами на главную улицу с убогими дворовыми фли¬
гельками и совершенно уездными домишками в прилегающих переул¬
ках. И люд эти дома населявший, и экипажи там проезжавшие и дух
63
над ними клубящийся — все было под стать внешнему облику. «Как
только мы завернули за угол Садовой — физиономия благоустроенной
столицы, первоклассного европейского города исчезла бесследно, и
мы очутились в какой-то глухой провинциальной фабрично-ремес¬
ленной слободке... Переулок полон народа. Играют на гармонике, поют,
ругаются, кричат, дерутся, обнимаются с женщинами... половина босые
или в опорках, все без «головных уборов», в рубашках и шароварах с
большими изъянами...», — писал Лозино-Лозинский.
Настоящие же окраины урбанизировались постепенно, причем
тормозом этого процесса являлись отчасти потребности самого горо¬
да. Так, роль Выборгской и Петроградской стороны как районов «ближ¬
них дач» для служилого люда, с чистым воздухом и без транспортных
проблем, вполне устраивала их жильцов. Угол Среднего проспекта и
Тучковой набережной считался еще в конце XIX в. глухим местом.179
Эти особенности звуковой «географии» в целом сохранялись и в даль¬
нейшем. После открытия в 1903 г. Троицкого моста Каменноостровс-
кий проспект стал стремительно застраиваться многоэтажными дома¬
ми и терять свой провинциальный вид. Однако, по свидетельству авто¬
ра воспоминаний, даже в 1930-е гг. к северу от Малой Невы по-насто¬
ящему городская жизнь кипела только на одной-двух главных магист¬
ралях. «Не так уж и много ездило тогда по Петроградской стороне
машин, но завывали они моторами и квакали клаксонами яростно.
Громыхали и названивали во все звонки трамваи. Гремели железными
ободами на колесах ломовики, развозившие товар по магазинам и
лавочкам. Лязг, перезвон и крики возниц висели в узком пространстве
проспекта. И некуда было деться от этого шума. Разве только свернуть
вправо на Гатчинскую, Колпинскую, Рыбацкую улочки и, оказавшись
в безлюдии, отдыхать в тишине, еще не уничтоженной городом». Та¬
ким же тихим местом был и Большой проспект Васильевского остро¬
ва.180 Район нынешних Рождественских улиц, назвавшийся «Пески» по
характеру грунта, имел в средине XIX в. «губернско-уездный вид».
Дом, возле которого оказался один из героев романа «Идиот», был
«...красивым на вид, чистеньким, содержащимся в большом порядке, с
палисадником, в котором росли цветы. Окна на улицу были отворены,
и из них слышался резкий непрерывный говор...»181 Выборгская сторо¬
на долго отставала в электрификации не только от центра, но и от
других районов города.182 Дж. Кваренги на своей акварели конца
XVIII в. изобразил улицу на окраине Петербурга, имевшую абсолютно
провинциальный вид.183 В рабочей деревне Волынке, расположенной
на одной из рабочих окраин города, царили сугубо деревенские нравы:
центром общественной жизни был кабак, традиционными считались
драки стенка на стенку. При этом за неимением поблизости реки, би¬
лись на льду канализационного отстойника. После трех обидных для
них заметок в газете жители решили жить «по-новому» и первым де¬
64
лом переименовали свое селение в улицу им. Калинина.184 Для Льва
Успенского атмосфера заводских окраин Петербурга свое звуковое
оформление получила «...в песнях тех дней, в шарманочной зауныви, в
оголтелом реве граммофонов сквозь открытые окна трактиров и пор¬
терных, в завывании подвыпивших и вовсе пьяных людей на откосах
набережных...»185 О том, что городские окраины летом имели свой
особый запах, писал известный па рубеже XIX-XX вв. литератор
Н.В.Никитин, печатавший свои «бытовые» романы под псевдонимом
«Розовое домино»: «Что сказали бы петербуржцы, если бы увидели на
выхоленном и прилизанном Невском проспекте — свинью с поросята¬
ми или корову-новотелку... А на проспектах заставы (Московской —
ред.) постоянно можно видеть десятки благородных животных, выпу¬
щенных погулять, и никого это не стесняет, никому не режет глаз...
Целые стада кур составляют даже необходимую принадлежность зас¬
тавных обитателей... Зловоние соседних свалок перемешивается с аро¬
матом свежей зелени и составляет тот привычный «букет», с которым
целыми поколениями сроднились и свыклись заставные жители. .»186
Весной палисадники на окраинах оглушали ароматом сирени, жас¬
мина и свистом скворцов. Незастроенные участки, особенно в низмен¬
ных местах, в которых не было недостатка, зарастали ивняком, где в
теплые ночи заливались соловьи. Однако эти пернатые певцы, селив¬
шиеся неподалеку от человеческого жилья, жестоко страдали от до¬
машних кошек. Если охота на скворцов из-за их рукотворных домиков
не могла быть особо добычливой, то соловьиные гнезда, сплетенные
из жилок прошлогодних перепревших листьев и лежащие в маленьких
ямках прямо на земле, оказывались беззащитными. Так город «ото¬
двигал» границу соловьиных трелей на расстояние разбойничьих по¬
ходов своих домашних любимиц.
Но полного подобия деревенской атмосферы все же не было. Стес¬
ненность в выгонах и сенокосах, дороговизна рабочих рук, существен¬
но сужали возможности молочниц и птичниц. К городским порядкам
крестьян приучали драконовскими методами. 8 июня 1719 г. в Петер¬
бурге запретили выпускать скот на улицы без пастухов, «понеже оная
скотина, ходя по улицам и по другим местам, портит дороги и дере¬
вья». Беспризорная живность отлавливалась полицией и становилась
пищей для пациентов и персонала городского госпиталя.187 Гул возвра¬
щающегося с пастбища деревенского стада был здесь немыслим, равно
как крики пастуха, его игра на дудочке и пр. Поскольку никому не
приходило в голову сеять хлеб на дорогой пригородной земле, здесь
нельзя было услышать стука цепов при обмолоте снопов или шума
молотилки. Не доносилось также характерного запаха овина, где досу¬
шивались снопы перед молотьбой.
Даже совсем неблистательный Петербург (Гавань, Нарвская зас¬
тава или Пески) был иной планетой для селянина. Крестьянин жил в
5 Зак 1270
65
иной структуре времени, в иначе организованном пространстве, в иной
звуковой и запаховой атмосфере. У пего ист меткого разделения про¬
изводства и быта, иное представление о работе и празднике.
Крестьянин гораздо больше времени проводил на открытом воз¬
духе — даже зимой, выполняя различные хозяйственные работы. Ле¬
том он едва ли не круглосуточно — «па ноле». При этом явная доми¬
нанта — природные звуки и запахи, причем очень стабильные в своем
наборе и жестко сезонные. Город не мог не видеться селянину нескон¬
чаемым праздником. Все, что в деревне было праздничным, ярмароч¬
ным, в городе являлось будничным: торговля сластями и украшения¬
ми, музыка, пение, пьяная гульба в различных иприантах, а главное,
большое число людей вообще (скученность) и множество праздных, не
занятых трудом людей «такого же знания*. Праздник ассоциативно
связывался с духом вкусной еды, поскольку обязательной частью лю¬
бого торжества являлась трапеза. То, что в дереипе ели редко, а иногда
даже раз в год — в городе ежедневно вываливалось на лотки. Прочита¬
ем под этим углом зрения гоголевскую «(’.орочинскую ярмарку» и лю¬
бое описание ежедневного «действия» ни любом из столичных рын¬
ков. Какова ярмарка у Некрасова в поэме «Кому на Руси жить хоро¬
шо»? «Хмельно, горласто, празднично, Пестро, красно кругом!». Чем
не столица!?
Атмосфера города оглушала и опьяняла приезжего. Это был один
из мощнейших магнитов, притягивавших крестьян к городу. О том, что
его поджидает в этом месте, большинство не догадывалось, а извест¬
ные по слухам примеры неудач не являлись препятствием, поскольку
каждый считал, что с ним-то все обойдется, что слова частушек не про
них. «Я во Питер собирался, думал и барипы попасть, только в бары не
попал, в лопотках домой придрал».||И Женский вариант: «В Питер с
котомочкой, из Питера — с деточкой». Горожанин этого не замечал в
силу адаптированное™ к такой жизни. Даже м будни город назойливо
напоминал о возможности пропустить стаканчик, а «...в праздники из
Питера хоть уезжай, до того отвратителен он со своими потоками
пьяных людей на тротуарах, заражающих воздух запахом водки и
сверхъестественными ругательствами», — писал в своих мемуарах
С.Р.Минцлов.189 В начале 1920-х гг. пьяный гул - норма для многих
мест Петрограда, где одна пивная следовала за другой.190
Особенностью большого города было огромное число пьяниц, на¬
полнявших улицы и в рабочие, и в выходные дни запахом водки и
нецензурной бранью. В будни это было звуковым фоном городских
окраин и кварталов, где ютилась беднота. В праздники все это выплес¬
кивалось и в центр — в районы массовых гуляний. Городское и сельс¬
кое пьянство имело целый ряд существенных различий. В деревне оно
в целом подчинялось жизни общины. Главной особенностью было
соблюдение принципа коллективизма: отказ от чарки воспринимался
66
как вызов братьям по классу. Индивидуальное же возлияние, не освя¬
щенное участием в нем остальных (большинства) «мира», осуждалось,
и нередкими были разного рода санкции по отношению к нарушителю.
До 1874 г., например, он мог запросто по приговору стариков пойти
«не в очередь» в рекруты. Различия в городском и сельском укладе
способствовали тому, чтобы приехавший на заработки оказался в объя¬
тиях «зеленого змия». В крестьянском мире «на пропой» по вековому
обычаю уходили деньги, заработанные не основным трудом пахаря, а
разного рода случайными способами. Спустить в кабаке деньги, выру¬
ченные за зерно, считалось большим грехом, а принести в дом полтин¬
ник, полученный за перевозку дачников «с оказией» от железнодо¬
рожной станции — непонятной глупостью. После пуска Транссибирс¬
кой магистрали в некоторых прилегающих к ней местах лов и продажа
рыбы оказалась гораздо более прибыльным делом, чем хлебопаше¬
ство. Однако повышению благосостояния это не способствовало: в
соответствии с «заведенным порядком» все эти дополнительные дохо¬
ды пропивались. В городе крестьяне оказались один на один с легкими
по деревенским понятиям деньгами, с постоянно доступной водкой,
агитируемые видом «уже угощенных», избавленные от контроля со
стороны семьи и общины.
Даже в самых пьющих деревнях «гуляние» перемежалось перио¬
дами интенсивной работы. В городе человек попадал в совершенно
иной ритм, также способствовавший питию. Формировавшаяся особая
субкультура пролетариата содержала в себе пьянство как обязательное
и едва ли не единственно доступное средство релаксации. В представ¬
лениях людей XIX-начала XX в. выражение «пьяница» больше связы¬
валось с «фабричным», нежели с крестьянином. Кроме того, админис¬
тративный центр империи нуждался в огромном числе мелких служа¬
щих, поставлявших в большом количестве социальных аутсайдеров.
Достижение материального благополучия путем выслуги чинов или
получения доходного места для многих оказывалось невозможным, а
занятию торговлей, ремеслами или чем-то иным мешали психологи¬
ческие установки. Емкость рынка интеллектуальных услуг также была
ниже ожиданий тех, кто намеревался покорить столицу своим талан¬
том. В результате спившийся канцелярский служитель или артист —
обязательная часть интерьера городского кабака. «Атмосфера была
душная, да и погода стояла знойная, жаркая, июльская, так что в рас¬
пивочной было даже невозможно сидеть, и все до того было пропитано
винным запахом, что, мне кажется, с одного этого воздуха можно в
десять минут было пьяным напиться».191
9 февраля 1738 г. императрица дала указ полиции, «..дабы пьяные
по улицам не вздорили и песен не пели...»192 Шуметь запрещалось не
только на улицах, но и в домах. Чтобы по ночам было тише, продажа
спиртных напитков в Петербурге разрешалась с 9 до 19 часов.193 Пья¬
67
ные крики и прочие безобразия привели к тому, что в 1742 г. было
приказано убрать с главных улиц харчевни И кабаки. Вход в прочие
торговые заведения надо было устроить во ДВОрах.194 Через четыре
года указ пришлось повторить.195 Но и это не ПОМОГЛО: один из кабаков
продолжал красоваться на Миллионной- улице прямо перед окнами
царской резиденции.196 В1758 г. власти потребовали убрать все кабаки
с Миллионной и обеих Луговых улиц, с Большой Морской до Синего
моста и с главнейших набережных. Питейные заведения предлагалось
перевести на Мойку, «...где не только знатного, НО И почти никакого
проезда не бывает».197
На территорию вокруг церквей и монастырей Традиционно стека¬
лись массы народа, поскольку эти объекты сами ПО себе играли важ¬
ную роль в повседневной жизни и, кроме ТОГО, обычно располагались
на путях движения как внутри города, так И'Э£ его пределами. Такие
«бойкие» места привлекали торговцев, кабатчиков и всякий сброд, в
результате в звуки благовеста вплетался 4,„ВСЯКИЙ Шум, драки и ска¬
редные песни». В 1743 г. синод поставил ВОПрОС 0 СНОСе кабаков, рас¬
положенных возле монастырей и приходских церквей как вносящих
«...крайний соблазн и развращение МОНашвСКОГО ЖИТИЯ». Однако им¬
ператрица Елизавета Петровна, хотя И была ОЧбНЬ набожна, отказа¬
лась от таких радикальных мер, ссылаясь НВ последующий от того
убыток казне. Она лишь приказала ПОЛИЦИИ СТРОГО следить, чтобы не
было бесчинств и криков во время ПрвЭДНИКОВ И крестных ходов.198
Неудачей закончилась и вторая попытка церковников избавиться от
неприятного соседства. В 1747т. они снова Обратили внимание прави¬
тельства на то, что посетители кабаков, расположенных по соседству с
храмами, «чинят различное безобразие, шум, СВвры И драки и поют
скверные песни...», а от лавок «...всякий ГНОЙ, Смрад И помет и всесо-
вершенная нечистота имеется».199 В декабрв4759 Г, полиция получила
указ, предписывавший сажать под арест<теХГ, 4.,.Которые песни петь и
непристойный свист делать будут».200' Гул ПЬЯН0Й*Т0ЛПЫ донимал Дос¬
тоевского в дни праздников. Он писал вдневникр писателя за 1873 г.:
«Всего более не люблю я последних, дней МВСЛеНИЦЫ, когда черный
народ допивается до последней степенц своего беэобразия. Отупелые
рожи пьяниц, в рваных халатах и сюртучишках,'ТОЛПЯТСЯ у кабаков».201
При этом он с грустным пониманием ОТНОСИЛСЯ W бранным словам, с
помощью которых общались эти ЛЮДИ! «ГуЛЯКИ ИЗ рабочего люда...
ходят по праздникам пьяные, ...скверНОСЛОВЯТ ВСЛуХ, несмотря на це¬
лые толпы детей и женщин..., не от нахальсш( в ТвК, потому что пья¬
ному и нельзя иметь другого языка, Кроме СШрИОСЛОВНОГО».202
Брань на улицах была обычным делом И В СОВбТСКОе Время. Хотя
эта проблема не считалась большим препЯТСТВИвМ -йа пути к мировой
революции, власти время от времени обращали НО Нвб внимание. «Пет¬
роградская правда» писала в январе 1924 г.. ЧТО работницы фабрики
68
«Красное знамя» ДЛЗердникова и К.Афанасьева «.«за шесть лет равно¬
правия... должны были бы разучиться сквернословить, но, конечно, об
этом и не думали. Зачастую ахнет одна из них такое словечко, что и
мужчины смущаются».203
Петербург — как Америка: здесь все были приезжими или их деть¬
ми. Внуки приезжих считали себя коренными жителями столицы. Они
прибывали из провинции (ничего даже отдаленно похожего на град
Петра в России не было), принося с собой все элементы своего прежне¬
го бытия. Финансовое положение, статусные моменты подталкивали
их к обитанию на окраинах, которые в результате выглядели, а также
звучали и пахли, как уездные и губернские города. Иногородние оседа¬
ли на окраинах сразу по нескольким причинам: на первом месте стояла
сравнительная дешевизна жилья. Очень важным обстоятельством, ча¬
сто не осознанным, был привычный уклад жизни. Излишне было бы
указывать, что важную часть такового составляли «родные» запахи и
звуки. Подобная структура Петербурга позволяла новичкам постепен¬
но адаптироваться к условиям обитания в большом городе. По поводу
ярославцев, считавшихся на Руси особо бойкими и бывалыми благода¬
ря развитию среди них отхожих промыслов, говорили: «Ярославского
не надо в Питере в мешке три раза вокруг вокзала обносить, чтобы к
шуму привык!» Затем те из них, которые повышали свой социальный
статус и материальное положение, перебирались в более престижные и
более урбанизированные районы, расположенные ближе к центру.
Навстречу им двигался поток тех, у кого жизнь в центре не сложилась.
Человек уезжал не «в глушь, в Саратов», а на Выборгскую сторону, на
Васильевский остров или на Пески. При этом удаленность от центра
зачастую определялась не физическим расстоянием, а удобством транс¬
портного сообщения с центром. Если такового не наблюдалось, неко¬
торые районы превращались в труднодоступный пригород. Так в 1919 г.
из северной части Петроградской стороны, прилегавшей к Крестовско¬
му острову, выехать было практически невозможно: трамваи не ходи¬
ли, а извозным промыслом мало кто решался заниматься из-за рекви¬
зиций лошадей и вообще лихого времени.204
В Петербурге, в его центральной части, со второй половины XIX в.
о важнейших событиях узнавали из криков продавцов газет. Так 25
января 1904 г. «...около часу дня по улицам забегали разные оборван¬
цы с кипами оттисков телеграмм в руках. «Объявление войны с япон¬
цами, объявление войны с Японией», выкрикивали на каждом углу».205
Ничего подобного не было на улочках Петроградской и Выборгской
стороны, Васильевского острова. До «провинциального» и окраинного
(пролетарского) Петербурга новости доходили с некоторым запозда¬
нием, причем по информационной схеме, характерной для уездного
городка — от соседа к соседу. Принимая во внимание особый статус
источника вестей, можно с уверенностью говорить о том, что такая
69
организация движения информации повышала престиж городского
центра, способствовала закреплению характерной организации про¬
странства (центр-провинция).
Во второй половине XIX в. на промышленных окраинах сложил¬
ся особый тип поселений-трущоб, населенных «фабричными». Пьян¬
ство, весьма распространенное среди рабочих Нарвского района, в
1920-е гг. приняло небывалые до того размеры. По выходным дням в
Екатерингофском парке нетрезвые пролетарии, взяв под руки друг
друга, двигались всесокрушающей лавиной, пока не натыкались на
такую же «стенку». После этого окрестности оглашались звуками
яростной драки.206
Рубежи, отделявшие один тип Петербурга от другого, постоянно
раздвигались, о чем свидетельствует указ от 9 ИЮЛЯ 1804 г., предписы¬
вавший обывателям Васильевского острова снести все самовольные
постройки на набережных и сделать их проезжими.207 Значительная
часть «переходной зоны» от столицы К провинции была уничтожена
во время Гражданской войны и блокады: только в 1941-1944 гг. на
дрова разобрали более 9 тысяч деревянных построек, в основном на
окраинах города.208
Есть прямое, хотя и довольно ироничное, свидетельство о запахах
разных уголков города: «...Все улицы Петербурга резко отличаются
одна от другой если не зданиями, ДЛИНОЙ тротуаров и мостовой, то, по
крайней мере, запахом. Да! Это факт исторический, физиологический,
не подверженный ни малейшему сомнению. Каждая петербургская ули¬
ца имеет свой особенный, ей одной ТОЛЬКО свойственный запах. Мил¬
лионная пахнет совсем не так, как Садоввя, Конюшенная иначе, чем
Мещанская. Только те люди, у которых Нв ВПОЛНв развито чувство
обоняния, не замечают этого различия. ЛЮД6Й С ТОНКИМ носом при
переходе из одной улицы в другую ТОТЧАС обдовТ совершенно другим
запахом. В особенности, как говорится, 6Ы0Т 0 НОС улицы многолюд¬
ные и отличающиеся множеством ВЫМСОКС Изображениями разных
привлекательных предметов. Иногда, ОбЫКНОИОННО рано утром и по¬
здно вечером, в холодную погоду, ЭВП1ХИ 8ТИ ДОЛИОТСЯ видимы и по¬
чти осязательны, сгущаясь в неблаговонный'1YMIH ИЛИ теплый пар,
долго носящийся по разным улицам И'ПАХНуЩИи'Ч6М*Т0 прелым...
Гороховая пахнет странной ОмесьЮ ГОрЯЧОГО ХЛёба с деревянным
маслом. Большая Подьяческая — старыми ЗДПОГЙМИ И сушеными гри¬
бами. Чернышев переулок — сбитнем, ТуХЛЫМИ ЯЙЩМИ И соленой сев¬
рюжиной. Фонарный... Но всех не ПвреЧТОШЬ^ЛОДробное исчисление
запахов принадлежит статистике ПемрбурР!, Мы Ограничимся одним
указанием на это любопытное и малоИССЛвД0|1ЙЦ01 обстоятельство».209
Несмотря на различие в комфортН0СТ1ШвО1|ИвЛЬНОМ составе жи¬
телей различных районов Санкт-ПвтербурШОДЙШМ переулков и сме¬
шение различных групп на одной террИТОрИИгОСОЙвННО В конце XIX-
70
начале XX в., создавало близкий запаховый и звуковой фон, тем более
что от него было практически невозможно отгородиться. Возможности
«чистого» города отгородиться от «грязного» были ограничены.
С.Р.Минцлов записал в своем дневнике в один из июльских дней 1904 г.:
«Трудно жить в Петербурге летом, в знойные дни, а еще хуже того в
тихие вечера после них: дышать нечем; на улицах висит сизоватая пеле¬
на каких-то промозглых испарений, начинает пахнуть даже на лучших
улицах гнилью, навозом».210 Иностранцы замечали, что во многих бога¬
тых домах Петербурга жили по-русски, но при этом публичная и цере¬
мониальная жизнь протекала по европейским образцам211 Это не могло
не привести к неизбежному смешению «европейских», «русских» и «ази¬
атских» запахов и звуков. М.Добужинского, вернувшегося из-за грани¬
цы, изумляли контрасты столицы. «...Наряду со строгими ансамблями я
видел знакомые с детства уютные, совсем провинциальные уголки, дере¬
вянные домишки со ставнями, стоящие бок о бок с многоэтажными
домами, наивные вывески, полосатые пузатые барки, толпящиеся на
Фонтанке, курьезные рыбные садки на ней... И улица пестрела своей
толпой, совсем еще как в моем детстве, и деревенский люд со своим
живописным обличьем наполнял весь город».212 Как заметил в своих
воспоминаниях Добужинский, «...курьезные контрасты были всегда как
бы традиционной чертой Петербурга, и на литографиях 1820-1830-х
годов внимательные художники особенно любили подчеркивать эти за¬
бавные сочетания: амазонка и баба с коромыслом, офицер и кормилица,
столичный франт и возница-деревенщина».213
До революции в центральной, парадной части столицы жители ее
окраин напоминали робких посетителей роскошного дворца, пригла¬
шенных туда из милости побыть какое-то время безмолвными статис¬
тами. С.Р.Минцлов отметил в своих записках, что скучно-официаль-
ный характер 200-летнего юбилея Петербурга в 1903 г. передался пуб¬
лике: «...Всюду было удивительно чинно и спокойно — ни свистка, ни
шума, ни обычной на улицах семиэтажной брани нигде не слышалось.
Зато не видел и веселых лиц; казалось, это был не народный праздник,
а просто приказали сотням тысяч людей вырядиться получше и явить¬
ся в центр города; они исполнили и пришли несколько удивленные и
недоумевающие».214
Если горожане считали торжество «своим», они вели себя гораздо
смелее. 16 апреля 1904 г. тысячи жителей столицы вышли на Невский
проспект встречать героев сражения при Чемульпо. Описание этого
события тем же Минцловым для нас особо ценно тем, что мемуарист
постарался запечатлеть звуковой фон происходящего. «Толпа... все
выпирала и выпирала казачьи шпалеры ближе к середине Невского.
Правая сторона вскоре очутилась у самых рельс; тогда казаки оборо¬
тились и пошли в атаку, отпихивая и лупя, без церемоний, кого попало
руками; но надолго осадить народ не удалось, затем толпа с гулом
71
надвинулась снова; те опять атаковали ее, и через минуту малиновые
мундиры и косматые черные папахи разбились на кучки и затерялись
как бурьян в поле. На выручку прискакала конная полиция и стала
оттеснять толпу лошадьми; раздались крики, визг, местами замелька¬
ли кулаки; толпа шарахнулась назад и казаки выровнялись снова; со
всех сторон поднялся свист и кошачий концерт... Гул на Невском стоял
как над морем. Общее внимание привлекали собаки, то и дело бежав¬
шие на рысях к вокзалу; когда проезжали к в коляске двое каких-то
моряков, обознавшаяся толпа встретила их недружным, сейчас же пре¬
кратившимся «ура» и развеселилась; пробежавшей затем собаке тоже
прокричало с десяток глоток «ура», это вызвало общий смех. Немного
погодя, со стороны вокзала донесся стихийный рев тысяч голосов; весь
Невский загудел от криков, в воздухе замелькали шапки, флажки, плат¬
ки, показался оркестр морских музыкантов; за ними, блестя золотом
эполет, шел Руднев, Беляев и офицеры; немного поодаль, все с георги¬
евскими крестиками на груди, наплывали сине-черные ряды матросов
«Варяга» и «Корейца».215
Город давал возможность желающим представлять спектакли на
любой вкус, поскольку тому способствовали разнообразные «декора¬
ции». Центр считался местом драм политических, поскольку разыгры¬
вать их без благодарной публики, да еще на фоне одноэтажных доми¬
шек «а la Kaluga» означало нарушать законы жанра. Студенты облю¬
бовали для своих протестов Казанскую площадь. «В день назначенно¬
го бунта тротуары Невского колыхались густой толпой зрителей от
Садовой до Аничкова моста. Вся эта орава боялась подходить к Казан¬
скому собору. Полицию прятали во дворах, например, во дворе Екате¬
рининского костела. На Казанской площади было относительно пусто,
прохаживались маленькие кучки студентов и настоящих рабочих, на
которых показывали пальцами. Вдруг со стороны Казанской площади
раздавался протяжный, все возрастающий вой, что-то вроде несмол¬
кавшего «у» или «ы», переходящий в грозное завывание, все ближе и
ближе. Тогда зрители шарахались, и толпу мяли лошадьми. «Казаки,
казаки», — проносилось молнией, быстрее, чем летели сами казаки.
Собственно «бунт» брали в оцепление и уводили в Михайловский ма¬
неж, и Невский пустел, будто его метлой вымели», — писал очевидец.216
В деревне и в маленьких городах музыка на улицах звучала в
основном по праздникам, что объяснялось пейзанским характером их
быта, отсутствием или крайней малочисленностью профессиональных
исполнителей. В Петербурге последних было великое множество, а
образ жизни перманентного праздника делал пение и игру на различ¬
ных инструментах чем-то обыденным, не выделяющимся из общего
потока жизни.
Начало XX столетия в акустическом отношении было революци¬
онно уже потому, что на смену живой музыке пришла грамзапись.
72
Балалайки и гармони-трехрядки — в местах проживания простонаро¬
дья, скрипки и фортепиано — в кварталах с «чистой» публикой. Уро¬
вень исполнения был различным, нередко музыканты-любители явля¬
лись настоящими виртуозами. Даже в квартире, считавшейся непритя¬
зательной, можно было встретить «длиннохвостый» рояль фабрики
Мюльбах.217 О том, что музыкантов в городе было много, свидетель¬
ствует множество объявлений о покупке-продаже инструментов и
нот.218 В XVIII-первой половине XIX в. концерты устраивались в час¬
тных домах, причем, судя по датам на приглашениях и афишах, в
основном с осени по весну.219
Можно с уверенностью сказать, что важную часть звукового фона
Петербурга составляла шарманка. Шарманщикам полиция запреща¬
ла играть на центральных улицах, и поэтому они, равно как и прочие
уличные артисты, искали своих слушателей и зрителей во дворах
доходных домов, где можно было ожидать одобрения (морального и
финансового) со стороны непритязательной публики. Из окон, выхо¬
дящих на уличный фасад зданий, вряд ли кто мог кинуть копейку за
фальшивое исполнение вальса или надрывный «цыганский» романс.220
Репертуар шарманщиков определялся техническими возможностями
этого инструмента. Обычно это было пять-шесть пьес: вальсы Й.Штра-
уса, «На сопках Манчжурии», «Маруся отравилась».221 Если для не¬
взыскательных крестьян-отходников оказывались привлекательны¬
ми, то искушенные иностранцы (Теофиль Готье) были иного мнения
по поводу такого развлечения. «Когда старик принимался измывать¬
ся над своей шарманкой, из-под медвежьей шкуры она слезливо сто¬
нала, просила пощады, астматически вздыхала, кашляла, задыхалась
как на смертном одре. Несколькими зубцами, еще оставшимися на ее
валике, она пыталась надкусывать то там, то сям два-три мотива
прошлого века, дрожащие, старенькие, дряхлые, мрачно-комичные
мелодийки, настолько фальшивые, что при их звуках принимались
выть собаки...»222
Тоскливые звуки шарманки были созвучны Петербургу Достоевс¬
кого. Писатель вложил в уста одного из своих героев такие слова: «Я
люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний
вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и
больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем пря¬
мо, без ветру, знаете? А сквозь него фонари с газом блистают...»223 В
1920-е гг. еще не были большой редкостью шарманщики, игравшие
«Шумел, горел пожар московский», «Мой костер в тумане светит».224
Но в отличие от «прежних» времен, среди тех, кто зарабатывал себе на
жизнь развлечением публики, встречалось больше тех, кто по каким-
то причинам не смог встроиться в новую жизнь. Минчковский отме¬
чал, что во дворах часто играли и пели «настоящие» артисты, не на¬
шедшие себе места.225
73
Цыганское пение Петербург услышал при Екатерине II, когда Алек¬
сей Орлов привез хор этого невиданного ранее народа из чуть было не
завоеванной Молдавии.226 Их песни стали таким же символом расши¬
рения границ империи, как залпы пушек в честь победителей над тур¬
ками при Кагуле, Чесме и Измаиле. Со временем цыганские мелодии
все более и более ассоциировались с кутежом, поскольку участие «фа¬
раонова племени», как называли их подгулявшие купцы, стало едва ли
не обязательным пунктом широкого разгула,ш В ресторанах цыгане
обычно завершали развлекательную программу ПО двум причинам: во-
первых, по своим музыкальным достоинствам они превосходили, как
правило, прочих артистов, были «гвоздем программы». Во-вторых,
состоятельные посетители ресторана достигали того градуса, при кото¬
ром соглашались платить любые деньги за исполнение «любимых»
песен. Известен случай, когда два богача в «Аквариуме» устроили сво¬
еобразный аукцион: один, желая произвести впечатление на даму, швы¬
рял деньги и требовал немедленного выступления хора. Второй, с той
же целью, «перебивал» первого, настаивая, чтобы цыган вовсе при нем
не пускали на сцену.228
Сначала «...Петербург пришелся, как говорится, не ко двору для
цыган, последние перекочевали в Москву, где и устроили свою рези¬
денцию, появляясь на берегах Невы лишь изредка».229 Можно согла¬
ситься с Ф.Булгариным, писавшим по этому поводу: «У нас в С.-Петер¬
бурге цыгане не могли существовать постоянно, как в Москве, где
осталось еще много старинного в нравах народа. Мы с любопытством
слушали цыганский хор и еще бы его послушали, но чтобы поддержи¬
вать его в течение ряда лет, у нас едва ли нашлись бы охотники... У нас
ищут наслаждений более европейских и даже Сиделец хочет знать, что
делается в театре».230 И хотя цыганская музыка действительно была
скорее московским явлением, в средине XIX в. она «...так понравилась
петербургской публике, что последняя валом валила в Павловск, были
назначаемы особые экстренные поезда, или, как тогда называли, эки¬
пажи, места в которых брались с бою».231
Музыка в столице Российской империи во второй четверти XIX
столетия звучала в том числе и «по видам правительства», как считал
известный историк города П.Н.Столпянский: f..B царствование импе¬
ратора Николая I явилось следующее нововведение — музыкальные
развлечения летом, настоящие, типические «музицирования». Начало
этому виду музицирования было положено проведением Царскосельс¬
кой железной дороги и устройством Павловского вокзала: необходимо
было усилить работу железной дороги, увеличить число пассажиров —
приманкой сделали Павловский вокзал с его оркестровыми вечерами.
Дальнейший толчок к увеличению и размножению летних музициро¬
ваний, как это ни покажется странным на первый взгляд, дал 1848 год.
На Западе разразилась революция, в России беспощадно косила тыся¬
74
чи жертв холера, настроение Петербурга было тревожно-смутное — и
для успокоения петербуржцев Излер, как кажется, не без поддержки со
стороны правительства, открыл свои «Минеральные воды» в Новой
Деревне, где петербуржцы, плавая в море звуков, начиная от оркестров
Германа и других приезжих капельмейстеров вплоть до диких таборов
цыган, забывали думать о холере и о французской революции...»232
Когда «на музыку» в Павловск приезжал человек из августейшего
семейства, «...оркестр, часто не кончив начатую вещь, исполнял пьесу,
которая пользовалась особым вниманием кого-нибудь из членов цар¬
ской фамилии...»233 Атмосфера этого столичного пригорода в предгро-
зовые-предреволюционные годы запомнилась О.Мандельштаму: «Сви¬
стки паровозов и железнодорожные звонки мешались с патриотичес¬
кой какофонией увертюры двенадцатого года, и особенный запах сто¬
ял в огромном вокзале, где царили Чайковский и Рубинштейн. Сыро¬
ватый воздух заплесневевших парков, запах гниющих парников и оран¬
жерейных роз и навстречу ему тяжелые испарения буфета, едкая сига¬
ра и косметика многотысячной толпы».234
Крестьяне, пришедшие в город, приносили с собой вместе с прочи¬
ми элементами традиционной культуры песню, как неотъемлемую часть
трудового процесса. В самой природе крестьянского образа жизни от¬
сутствует жесткое разделение на производственный процесс и досуг,
что характерно для индустриального общества. Пряха у фабричного
станка и пряха в своей избе, у окошка, ведут себя по-разному. Люди,
приходившие в город, постепенно «немели». Не случайно, что предста¬
витель именно фабричной Англии, по его собственному признанию,
«...не мог надивиться охоте русского народа к пению. Как скоро ямщик
сядет на козлы, тотчас начинает запевать какую-нибудь песню и про¬
должает оную непрерывно по несколько часов... Ямщик поет от начала
до конца станции, земледелец не перестает петь при самых трудных
работах; во всяком доме раздаются громкие песни, и в тихий вечер
нередко доходят до вашего слуха отголоски от соседственных дере¬
вень».235 Однако требовалась по крайней мере смена поколений, что¬
бы пришлые жители города оставили навсегда свои сельские привыч¬
ки. Простонародный Петербург, во всяком случае, в конце XVIII в., пел
как деревни, из которых явились строители и жители имперской сто¬
лицы. Составитель одного из первых основательных описаний города
счел нужным отметить это обстоятельство: «Обоего пола люди поют
при всех упражнениях, где рот их не занимается, даже и при наитруд¬
нейших работах, по одиночке или в обществе, в питейных домах, при
пиршествах и пр. веселым духом, по большей части во весь голос.
Напевы народных песен суть просты, приятны, коротки и потому часто
повторяются. Пение обществ молодых женщин преимущественно нра¬
вится голосами их». Пение же мужчин, по его мнению, «...больше на
крик походит и голоса суровы, часто весьма противны».236
75
Толпа, собравшаяся вокруг уличного музыканта, давала хорошую
жатву ворам-карманникам. В 1901 г. одна шайка даже специально на¬
няла актера, распевавшего популярные куплеты, для более успешной
«работы».237
После революции иные песни стали звучать на городских улицах.
Революционно-разрушительным настроениям молодежи соответство¬
вали песни с характерным ритмическим строем музыки и текстом.
Такой стала «Наша Карманьола», призывавшая всех врагов развешать
по фонарям. Однако в начале 1920-х гг. сердца пролетариата все реши¬
тельнее стали завоевывать городской романс и уличные песни, многие
из которых восхваляли ценности криминальных кругов. В 1925 г. вся
страна пела «Кирпичики» (музыка В.Кручинина, слова П.Германа).
Гармонь решительно вытеснила гитару не только под воздействием
лозунга «Гармонь — на службу комсомола», но и потому, что основное
пополнение городской пролетариат получал из села, где других инст¬
рументов практически не знали.238
Прочие инструменты автоматически попали в то самое аморфное,
но очень неуютное понятие «из бывших». В 1933 г. Политбюро ЦК
ВКП(б) приняло два постановления, направленных на усиление идеоло¬
гического контроля над произведениями из разряда массовой культуры.
В 1935 г. Ленинградское управление по контролю над зрелищами и
репертуаром запретило публичное исполнение танго «Карие глаза», «Су¬
мерки», «Забвение», песню Леонида Утесова «У окна» и другие произве¬
дения «упаднического характера». Это касалось не только артистов «на
жаловании», но и тех, кто пел на рынках, во дворах и т.п. Исполнение
жестокого романса стало уголовным преступлением.239
Репертуар уличных певцов ориентировался исключительно на вку¬
сы публики, поскольку оценка их творчеству давалась сразу и в совер¬
шенно ясной форме. Вот описание такого дворового концерта 1920-х гг.
в автобиографической прозе Вадима Шефнера: «Грустными голосами
пели они песню на мотив модных тогда «кирпичиков»: «В нашем городе
была парочка, он был парень рабочий, простой, а она была пролетароч-
ка, всех пленяла своей красотой». Дальше сообщалось о том, как один
нэпман отбил девушку у того парня, и тот парень убил нэпмана и зазря
попал в исправдом, а его возлюбленная «пошла на бульвар» [...] Во двор
упало несколько бумажек, с завернутыми в них медяками [...] Певица с
надрывом завела соло: «Эх, ты помнишь те ласки, эх, цыганские пляски,
эх, и тройки лихие, эх, и пьяный угар, эх, все кануло в бездну, эх, как в
призрачной сказке, эх, осталась одна я, эх, без ласки и чар!» Только
один медяк упал во двор после этого романса».240
Духу эпохи соответствовали не только мелодия и слова, но и то
обстоятельство, что безымянные в своем большинстве сочинители тек¬
стов реагировали на экстраординарные события в песенной форме.
Так на рынках и во дворах Ленинграда в 1920-е гг. пели о гибели
76
парохода «Буревестник»: «В узком проливе Морского канала тянется
лентой изгиб, место зловещее помнится гражданам, где «Буревестник»
Погиб...»241
Развитие звуковоспроизводящей аппаратуры (граммофон, пате¬
фон, проигрыватели для виниловых дисков, магнитофоны) отмеча¬
лось явлением, носившим эпидемический характер. Многие горожане
считали необходимым устраивать коллективное прослушивание лю¬
бимых мелодий. С этой целью граммофон или его правнук-магнито-
фон устанавливался возле открытого окна, и вся улица (двор) оглаша¬
лись голосами Вяльцевой, Утесова, Пьехи, Битлов, Бони-М и далее по
списку. Это вовсе не являлось типичным только для Петербурга-Ле-
пинграда. То же самое наблюдалось и в других населенных пунктах.
Просто в нашем городе с его особой акустикой, высокой плотностью
населения и, соответственно, меломанов, такие волны шлягеров (Баха
никто не «ставил») становились особенно заметны. Эти приступы на¬
вязанного сопереживания постепенно угасали, вспыхивая с новой си¬
лой при появлении нового способа их организации. В предвоенные и
первые послевоенные годы это был патефон, в конце1960-х — «радио¬
лы» различных типов, в 1980-е пришла очередь магнитофонов.
В «эпоху Гагарина» в повседневную жизнь с новой силой вторг¬
лось радио. Распространение транзисторных приемников также при¬
няло характер массового заболевания. Бормочущая и поющая коро¬
бочка стала статусным предметом. Поскольку наушники применялись
очень редко, в основном они присутствовали в импортных аппаратах,
нередко можно было оказаться в атмосфере жуткой какофонии.
На формирование запаховой и звуковой атмосферы города, а так¬
же на ее восприятие большое влияние оказывали такие его «анатоми¬
ческие» особенности, как улицы-коридоры и дворы-колодцы, созда¬
вавшие искусственное эхо. Жители центральных районов знают, что в
ночной тишине негромкий разговор двух пешеходов (летом, при от¬
крытых окнах) делается достоянием всех, кто в это время не спит.
Некоторые места имеют такие акустические «достоинства», что обита¬
ние в них может обратиться в пытку для нервного человека. «В другом
конце двора кружком стояли девчонки и занудливо пели: «Вера-вера-
старовера, много сахару поела, захотела табаку — переехала реку. Чур-
чура, чур-чура, убирайся со двора!» Отраженные брандмауэром, голо¬
са их звучали совсем близко», — писал Вадим Шефнер в своей автоби¬
ографической повести «Запоздалый стрелок».242
В огромном городе, городе многокультурном и многонациональ¬
ном, множество «разнонациональных» и «разнокультурных» звуков и
запахов должны были играть роль важного фактора формирования
особой ауры, космополитичной и толерантной по своей сути. Сын во¬
енного, дворянин, будущий художник Мстислав Добужинский слушал
по утрам пение заводских гудков, призывающих пролетариев к стан¬
77
кам. Это же слышалось в спальне чиновника, иностранного посла и
самого императора. До окон царского дворца, где на тонкости церемо¬
ниала смотрели совершенно по-средневековому, долетал запах камен¬
ноугольного дыма — ольфакторного символа индустриального
XIX столетия. Благовест ежедневно слушали мусульмане и иудеи, над
католиками и протестантами гудели колокола православных храмов, а
православные слушали, как зовут на службу «латиняне». О различиях
в звучании костелов и церквей писал М.Добужинский в своих воспо¬
минаниях о пребывании в Вильно: «...Воздух был полон необыкновен¬
но радостного пасхального звона. Это был не гул православного раз¬
меренного благовеста, какой я знал с детства в Новгороде, или раз¬
гульный трезвон во все колокола, тут колокольный звон плыл точно
волнами, особенно ликующий и торжественный».243
Мальчик из еврейской семьи, сын торговца кожами восторгался
звуками военных оркестров и завораживающими картинами красочных
парадов. Уже зрелым литератором он смущенно признал, что «„.весь
этот ворох военщины и даже какой-то полицейской эстетики пристал
какому-нибудь сынку корпусного командира с соответствующими се¬
мейными традициями и очень плохо вязался с кухонным чадом средне¬
мещанской квартиры, с отцовским кабинетом, пропахшим кожами, лай¬
ками и опойками, с еврейскими деловыми разговорами».244
Православные верующие, соблюдавшие предрождественский пост,
должны были спокойно взирать на веселье протестантов и католиков,
праздновавших Рождество на две недели ранее. Из-за несовпадений
церковных календарей столичные немцы и поляки иногда уже шумно
отмечали пасхальную неделю, в то время как приверженцы «греческой
веры» еще строго постились. И наоборот, предпасхальную сосредото¬
ченность почитателей Папы Римского и Лютера нарушали звуки и
запахи неуемной русской масленицы.
Эти «сбои» в ритме городской жизни ощущались чуткими натура¬
ми. «Крепкий румяный русский год катился по календарю с крашены¬
ми яйцами, елками, стальными финляндскими коньками, декабрем,
вейками и дачей. А тут же путался призрак — новый год в сентябре и
невеселые странные праздники, терзавшие слух дикими именами: Рош-
Гашан и Иом-Кипур», — писал О. Мандельштам.245
Вторжение в быт нового компонента на макро- или микроуровне
неминуемо отзывалось на духе в прямом и переносном смысле слова.
Некоторое время в петербургской квартире Александра Бенуа жил его
брат Николай, служивший в лейб-гвардии Уланском полку. Вместе с
лихим кавалеристом в дом проник «типичный офицерский дух — осо¬
бая довольно приятная смесь из духов, табака и кожи»....246 Другой
брат художника — Михаил, прибывший из кругосветного плавания на
клипере «Пластун», привез с собой частицу странствий: «...как странно
пахло в этой комнате: пряными духами, чем-то восточным, далеким,
78
чужим. Запах этот шел от раскрытых и частью уже опорожненных
чемоданов... Тут был и зубчатый клюв пилы-рыбы, и ожерелье из раку¬
шек и птичьих яиц с Таити, и волшебное японское зеркало и индусский
Ларец, выложенный тончайшей мозаикой, упоительно пахнувший внут¬
ри, и роскошный японский алый платок с вышитым на нем желтыми
шелками павлином, и чашечки с завода Сатсумы, и какие-то издавав¬
шие дикие звуки музыкальные инструменты, и черепаховая модель
рикши, и масса альбомов с фотографиями, и яркие шали, и невидан¬
ные раньше большие раковины, отливавшие цветной радугой. И от
всего этого шел тот сладкий пряный дух, который меня поразил нака¬
нуне и который теперь распространялся на всю квартиру».247
Дореволюционный Петербург славился своими банями, каждая из
которых имела свой дух, сохраняя, разумеется, при этом общие, харак¬
терные для подобных заведений запахи и звуки. Так, например, в зна¬
менитых и функционирующих по сей день Воронинских банях, распо¬
ложенных на углу набережной Мойки и Фонарного переулка, вода
подавалась не речная, а артезианская, из глубокой скважины. Возник¬
шую от того разницу в атмосфере парной человеку парящемуся объяс¬
нять не нужно, а человеку, только моющемуся, — бесполезно. Полки
были изготовлены из липы, которая «...при необыкновенной мягкости
не имеет свойства обременять обоняние тяжелым запахом дерева».
Особой чистоте воздуха в парных и в моечных способствовало устрой¬
ство очень совершенной по тем временам системы вентиляции, ис¬
пользование бездымного кардиффского угля и максимальный отказ от
применения дерева в строительных конструкциях. Даже стойкие к гни¬
ению дуб и лиственница в условиях неизбежной повышенной влажно¬
сти давали характерный запах «грибной» сырости, поэтому в этих
банях балки были бетонные, а полы — асфальтовые. Аромат кокосо¬
вых мочалок смешивался с «народным» духом от применяемой с неза¬
памятных времен липовой коры, а все это решительно перебивалось
запахом от 180 тысяч березовых веников, ежегодно заготавливаемых
для посетителей. В предбанниках также «колониальные» запахи (цит¬
русовые) витали вместе с «сугубо отечественными» — брусники, моче¬
ных яблок, грушевого кваса и т.д248
В целом голос города становился все более громким. По мнению
авторов сатирического приложения к «Синему журналу» за 1912 г.,
Невский проспект со времен Гоголя сильно изменился. «Исчезла, ушла
своеобразная поэзия Невского проспекта. Шум трамвайных звонков,
пыхтение солидных автомобилей заменили прежнюю сравнительную
тишину».249 В предвоенные годы шумность города возрастала прежде
всего из-за развития автомобильного транспорта, а также печально
известного «уплотнения». Большие квартиры «бывших» превраща¬
лись в коммуналки с пропорциональным возрастанием шума, тем бо¬
лее что новые жильцы таковой не особенно считали за беспокойство.
79
Не случайно Минчковский отметил в своих записках, что дворы не
были оазисами тишины: «В открытые окна весь день несся грохот
железных ободов на колесах проезжавших телег. К звукам гремящего
по булыжнику металла добавлялось звонкое цокание копыт впряжен¬
ных в повозки битюгов и крики их понукавших извозчиков. Отчаянно
фырча моторами и так тарахтя, что дрожали не только стекла, но и
стены домов, катили разившие бензином грузовики. Были звуки на¬
ружные — уличные, но еще более их слышалось внутри дворов. Весь
день тут назойливо визжала несмазанная лебедка часто открываемой
помойки. Падая, гремел и бабахал железный лист, которым она при¬
крывалась. Шипение и шум воды, льющейся из кранов, смешанные с
гулом женских голосов, слышались из дворовой прачечной,..
Дальновидные хозяева квартир готовились к зиме с первых сухих
дней лета. Уже с утра в окна, выходящие во двор, врывались надрыв¬
ные стоны пилы и сухие выстрелы лихо раскалываемых чурбанов. Под
ударами топора-колуна поленья разлетались в стороны. Ударяясь о
камни, они издавали звуки, похожие на удары ксилофона».»250
В советское время унификация экономического и социально-по¬
литического уклада привела к известному сближению звукового и оль-
факторного фона в различных районах города. Проблемы коммуналь¬
ного хозяйства приблизили быт «увядшего» центра к окраинам и по-
луокраинам. Во время государственных праздников орущие репродук-
торы-колокольчики на столбах никого не оставляли вне идеологичес¬
кого воздействия, обрушивая на жителей гул первомайской или но¬
ябрьской демонстрации. Человек мог «отвертеться» от участия в ше¬
ствии, мог находиться на расстоянии нескольких километров от Двор¬
цовой площади, но он волей-неволей находился в звуковой атмосфере
коммунистического торжества, даже если валялся на своем диване.
Э.Г.Герштейн в своих воспоминаниях писала о радости, испытанной в
связи с тем, что она в дни октябрьских праздников оказалась вне горо¬
да: в колонне себе она места не видела, трамваи не ходили, а улицы,
запруженные демонстрантами с их песнями, ее раздражали.251 Хотя
она писала это о праздничной Москве, картины официального празд¬
нества в обоих городах были абсолютно схожи. Здесь впору задумать¬
ся о роли унификации звуковых и ольфакторных впечатлений эпохи
тоталитаризма.
Изучение анатомии города «по Анциферову», на основе ольфак¬
торных и акустических впечатлений, позволяет сказать, что сложней¬
шее строение его огромного организма и происходившие в нем «возра¬
стные» изменения проявлялись в характере и силе издаваемых им
звуков и исторгаемых запахов.
По своим звукам и запахам «Европа» на берегах Невы переходила
сначала в российскую губернию, потом — в уезд и, наконец, — в дерев¬
ню. Хотя от архитектурных шедевров Росси и Растрелли до мазанок в
80
переулках и на окраинах было совсем недалеко, в умах горожан и
приезжих между ними пролегала пропасть. Только первые признава¬
лись Петербургом, а вторые так и остались Гаванью, Песками и Лигов¬
кой. Коломну от такой участи спас Пушкин, который, сам будучи час¬
тью «блистательного Петербурга», втащил в него эту мелкочиновни¬
чью слободу историей о домике, где жила девушка Параша. Этот же
великий город признался к грязным переулкам у Сенной только тогда,
когда они стали «Петербургом Достоевского».
Антропогенные шумы и запахи северной столицы тотально подав¬
ляли природные, вследствие чего усиливалась впечатление о ее ино-
земности, «каменности» и предельной удаленности от того, что в умах
россиян ассоциируется с образом родины (лес и поле). Балтийские
ветры уносили жилые запахи, и город терял один из важнейших при¬
знаков места обжитого. В сочетании с ясно видимыми объектами это
способствовало появлению чувства нереальности. Не случайно мно¬
гим город казался призрачным именно у Невы, где ничто не мешало
воздушным потокам. Периодическое очищение города от запахов, осо¬
бенно заметное на невских набережных, вкупе с ирреальными пейза¬
жами, не могло не стимулировать мечтаний, тем более, что сам город
постоянно предоставлял примеры реальных и выдуманных чудес. Луч¬
шая атмосфера для жонглирования иллюзиями — отсутствие простого
житейского духа, с тупым упорством возвращающего к реальности.
Мечта — полноправная обитательница в придуманном и овеществлен¬
ном «парадизе». Ярко выраженная сезонность многих городских шу¬
мов и запахов способствовала комфортному включению индивида в
жизнь города, создавая психологический комфорт при смене времен
года. Петербуржец, задремавший в закрытой карете, мог определить
сквозь сон на слух, по звуку, доносившемуся от колес, где он едет.
Наводнения, неизбежные при прохождении мощных атлантических
циклонов через восточную часть Финского залива, оказались важным
фактором формирования столичной мифологии. «Каменный» Петер¬
бург тонул, как положено камню, а «деревянная» Москва горела, как
положено дереву. При этом белокаменная звала на помощь пожарным
набатом, а град Святого Петра, согласно морскому уставу, палил из
пушки, как терпящий бедствие корабль.
Примечания
1 Засосов Д.А., Пызин. В.И. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки
очевидцев. Л. 1991. С.126; Немиро О.В. Праздничный город. Искусство
оформления праздников. История и современность. Л. 1987. С.94
2 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.18
3 Там же. С.17
6 Зак 1270
81
4 Петер фон Хавен. Путешествие в Россию. // Веспятых ЮЛ. Петербург Анны
Иоанновны в иностранных описаниях. СПб.1997. С.338
s Минцлов С.Р. Петербург в 1903-1910 годах. Рига. 1931. С.66
6 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. JI. 1970. (1109-110
7 Клавинг В.В. Мои детство, отрочество и юность в Петрограде-Ленинграде. //
И.П. 2004. №3 (19). С.18
8 Успенский Л.В. Записки... С.70
9 Майков АЛ. Избранные произведения. Л. 1977. СЛ31
10 Лихачев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи
беседы. М. 1991. С. 28
11 Успенский Л.В. Записки ... С.72
12 Готье Т. Путешествие в Россию. М. 1988. С.327
13 Бенуа АЛ. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.436
14 Успенский Л.В. Записки ... С.74
15 Там же. С.76
16 Там же. С.78-79
17 Пушкарев КН. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.577
18 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. Л. 1970. С.78
19 Там же. С.86
20 Ривош ЯЛ. Время и вещи. М. 1990. С.168
21 Там же. С.168-169
22 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга ... С.ЗО
23 Андрей Белый. Петербург. Л. 1981. С.19
24 Лихачев Д.С. Я вспоминаю... С.27
25 Шерих Д.Ю. 1924. Из Петрограда — в Ленинград. М.-СПб. 2004. С.41
26 ПСЗI, №357014 апреля 1720 г.
27 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга... СЮ
28 Писаренко К.А. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаве¬
ты Петровны. М. 2003. С.453-454, 477
29 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.10
30 Там же.
31 Бенуа АЛ. Мои воспоминания. С.667
32 Пушкарев НИ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.599
33 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга ... С.58
34 Чуковский КЛ. Дневник. 1901-1929. М. 1991. С.338
35 Пасха в 1922 году. Петроградская правда. 1922 г. №35,19 апреля
36 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.11
37 Антонов В.В. Кобак А.В. Святыни Санкт-Петербурга. Историко-церковная
энциклопедия в трех томах. Т.1., СПб. 1994. С.119.
38 ШерихД.Ю. 1924. Из Петрограда... С.42
39 Там же. С.41
40 ВКП(б) о комсомоле и молодежи. Сборник решений и постановлений партии
о молодежи. М. 1938. С.59-60.
41 Успенский Л.В. Записки ... С.58
82
# Пантелеев П.О. Уличное освещение города С-Петербурга. Исторический
очерк по случаю двухсотлетия Петербурга. СПб. 1904. С.7
«Там же. С.16-17
# ПСЗ И, № 22484,3 августа 1848 г.
# Пантелеев П.О. Уличное освещение ... С.18
# Успенский Л.В. Записки ... С.58
# Френкель З.Г. Петроград периода войны и революции. Санитарные условия
и коммунальное благоустройство. Пг. 1923. С.72
18 Пантелеев Я.О. Уличное освещение ... С.28-29
w Успенский Л.В. Записки ... С.61
№ Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.8
^ Там же. С.35
й Там же. С.65
Я Дихагев Д.С. Я вспоминанию... С.17
14 Пушкарев ИМ. Николаевский Петербург. С.577
И Добужинский М.В. Воспоминания. С.6
Достоевский Ф.М. Петербургские сновидения в стихах и прозе. (1861 г.)
17 Готье Т. Путешествие ... С.99
® Фридрих Христиан Вебер. Преображенная Россия. // «Город над морем» или
Блистательный Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки, сти¬
хи. Сост. С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.97
я Цит. по: Зимний дворец. Очерки жизни императорской резиденции. Т.1.
СПб. 2000. С.59
w Готье Т. Путешествие ... С.36-37
w Беиуд А.Н. Мои воспоминания. С.392
w Последние пять дней царского Петрограда (23-28 февраля 1917 г.). Дневник
последнего Петроградского градоначальника. // Русское прошлое. 1991.
Кн.1. С.44
Ривош. ЯМ. Время ... С.141
м Засосов ДА., Пъгзин В.И Из жизни Петербурга ... С.ЗО
и Горыгиина Т.К. Зеленый мир старого Петербурга. СПб. 2003. С.120
и Каганов Г.З. Санкт-Петербург. Образы пространства. СПб. 2004. С.113
17 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. С.29
н Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. Т.1. М. 1996. С.236
«Тамже. С.237
70 ПСЗ I. №3570 14 апреля 1720 г.
71 ПСЗ I. № 1587414 ноября 1783 г.; .№ 1588216 ноября 1783 г.
72 Генслер И. Гаванские чиновники в домашнем быту или Галерная гавань во
всякое время дня и года. СПб. 1863. С.64, 213
» КЛуковский. Дневник. 1901-1929. М. 1991. С.119
74 Там же. С.124
75 Френкель З.Г. Петроград ... С.59
76 Ваксер А.З. Ленинград послевоенный. 1945-1982 годы. СПб. 2005. С.83-84
77 Бунин И.А. Генрих. Собрание сочинений в 4-х томах. Т.4. М. 1988. С.114;
83
Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.5. Л. 1973.
С. 69
78 Георги ИГ. Описание столичного города С-Петербурга 1794 года. СПб. 1794.
С.594
79 ШерихДЮ. 1924. Из Петрограда ... С.195
80 Горышипа Т.К. Зеленый мир ... 2003. С.322
81 Готье Г. Путешествие ... 1988. С.110
82 Там же. С.108
83 Генслер И. Гаванские чиновники ... С.51-52
84 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Л. 1972.
Т.1. С.138
85 Там же. С.140
86 Андрей Белый. Петербург. С.353
87 Готье Т. Путешествие ... С.45
88 Пушкарев ИИ. Николаевский Петербург. С.36
89 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.6. Л. 1973. С.90
90 Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки. М. 1974. Т.2.
С.458-459
91 Каратыгин ПА. Из записок. // «Город над морем» или Блистательный
Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки. Стихи. Сост.
С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.200
92 Генслер И. Гаванские чиновники ... С.5
93 Некрасов НА. О погоде. // Полное собрание стихотворений в трех томах
Т.1. Л. С.165
94 ПСЗ И, №657516 ноября 1833 г. О распоряжениях в случае необыкновенно
го возвышения в Петербурге воды.
95 Матисен Б А. 7 ноября 1824 года. // «Город над морем» или Блистательный
Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки. Стихи. Сост.
С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.206
96 Там же. С.208
97 Там же.
98 Пыляев МЛ. Старый Петербург. Л. 1990. С.132-133.
99 Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М. 1989. С.481
100 Очерк наводнения в Ленинграде 23 сентября 1924 года. // «Город над
морем» или Блистательный Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы.
Очерки. Стихи. Сост. С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.283
101 Смирнова-Россет А.О. Дневник. С.126
102 Померанец И.С. Три века петербургских наводнений. СПб. 2005. С.19-20,
27, 35-36, 46, 55, 81
103 Минцлов С.Р. Петербург ... С.42
104 Там же. С.43.
105 В зоологическом саду. // Ленинградская правда 1924 г. 25 сентября. Экст¬
ренный вечерний выпуск
106 Очерк наводнения ... С.279
197 Цит. по: Померанец НС. Три века ... 2005. С.177
84
we Там же. С.80-81
№ Разрушение коммунального хозяйства. // Ленинградская правда. Специ¬
альный выпуск Московского отделения. Октябрь 1924 г.
110 Очерк наводнения ... С.279
ш Разрушение...
ш Ленинградская правдаД924 г. 24 сентября. Экстренный выпуск
113 Разрушение коммунального хозяйства. // Ленинградская правда. Специаль¬
ный выпуск Московского отделения. Октябрь 1924 г.
*и Андрей Белый. Серебряный голубь. // Сочинения. М. 1990. С.422
113 Максимов КЛ. Из прошлого Петербургской стороны и ее обитателей. //
Наша Старина. 1914. №2. С.205.
m Петер фон Хавен. Путешествие в Россию. // Беспятых Ю.А. Петербург
Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.320
117 Достоевский ФМ. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т.1. Л.
1972. С.125
118 Генслер И. Гаванские чиновники ... С.25-26
119 О санитарном значении мостовых. // Здоровье. №2. Т.1.1874. С.31
120 Цит. по: Перкелъ М. Герцен в Петербурге. Л. 1974. С.68
ш Разрушение...
122 Гарин Н. Студенты. Цит по: Н. и Т. Анциферовы. Книга о городе. Жизнь
города. Л. 1927. С.217
123 О санитарном значении ... С.31
124 Синдаловский Н.А. Петербург в фольклоре. СПб. 1999. С.169
125 Бажанов А.И. История дорожного строительства в Санкт-Петербурге-Ле-
нинграде. СПб. 1996. С.5
126 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. С.415
127 Там же. С.425
128 gorge Jacques, Viasnoff Nicolas. Archives de Paris. Paris. 1993. P. 11,32
129 Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.112
130 Бажанов А.Н История дорожного ... С.6
131 Там же. С.7
132 Там же. С.11
133 Там же. С.12
134 Там же. С.15
135 Андрей Белый. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. М. 1994.
С.455
136 Андрей Белый. Симфония. // Сочинения. М. 1990. С.290-291
137 Синдаловский Н.А. Петербург в фольклоре. СПб. 1999. С.239
138 Бажанов А.И. История дорожного ... С.43,47
139 Там же. С.68
140 ВаксерА.3. Ленинград послевоенный. 1945-1982 годы. СПб. 2005. С.187-188.
141 Там же. С.82
142 Вангугов Б.В. Москвософия & Петербургология. Философия города. М.
1997. С.75-92
85
143 Там же. С.72-73
144 Пыляев МЛ. Старый Петербург. Л. 1990. С.90-105
145 Pueotu. ЯЛ. Время и вещи. М. 1990. С.153
146 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга ... С.130
147 Горышина Т.К. Зеленый мир ... С.9,14-15
148 Там же. С.27-28
149 Там же. С.31
150 Там же. С.104-195
151 Там же. С.116
152 Там же. С.117
153 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя блокадной школы. (1941-1946). СПб.
2000. С.189
154 Горышина Т.К. Зеленый мир ... С.77-83
155 Смирнова-Россет А.О. Дневник. С.47
156 Горышина Т.К. Зеленый мир ... С.89
157 Генслер И. Гаванские чиновники ... С.64,213
158 Горышина Т.К. Зеленый мир ... С.178-179
159 Там же. С.182
160 Там же. С.361-368
161 Там же. С.48
162 Там же. С.54
163 Там же. С.52-53
164 Успенский JI. Записки ... С.218.
165 Готье Г. Путешествие ... С.230-231
166 Бахтиаров А.А. Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни. СПб. 1994.
С.16
167 Ривош. ЯЛ. Время ... С.168
168 Ваксер А.З. Ленинград ... С.86-87
169 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. С.61
170 Никитин Н.В. (Розовое домино). Макарка душегуб. Роман из петербургской
жизни. СПб. 1896. С.104
171 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. С.65
172 Крестовский В.В. Петербургские трущобы. СПб. 1994. С.328-329
173 Гончаров ИЛ. Обломов. Собрание сочинений в шести томах. Т.4. М. 1959.
С.259
174 Генслер И. Гаванские чиновники... С.9
175 Там же. С.9,16
176 Панаев ИЛ. Галерная гавань; // Русские очерки. М. 1956. Т.1. С.256
177 Там же. С.251
178 Максимов КА. Из прошлого Петербургской стороны и ее обитателей. //
Наша Старина. 1914. №2. С.202.
179 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.129
180 Мингковский А.М, Повести о моем Ленинграде. Л. 1986. С.241-242
181 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т.8. С.159
86
182 Успенский Л.В. Записки с... С.129
183 Каганов Г.З. Санкт-Петербург. С.51
184 НВрыкин. Деревня Волынка // Ленинградская правда. 6 марта 1924. №54
185 Успенский Л.В. Записки ... С.122
186 Никитин Н.В. (Розовое домино). Макарка ... С.253-254
187 ПСЗI, 8 июня 1719 г.
188 Синдаловский НА. Петербург ... С.50
189 Минцлов С.Р. Петербург... С.156
190 Шерих Д.Ю. 1924. Из Петрограда... С.52
191 Достоевский Ф.М. Т.7. Преступление и наказание. Рукописные редакции. С.98
192 №7508 9 февраля 1738 г.
193 №8260 17октября 1742 г.
194 №8674, 2 декабря 1742 г.
195 №927811 Апреля 1746 г.
196 №1003214 октября 1752 г.
197 №1090411 декабря 1758 г.
198 №882117 ноября 1743 г.
199 №9365 26 января 1747 г.
200 №И017 20 декабря 1759 г.
201 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т.21. С. 67
202 Там же. СЛ08
203 По фабрикам и заводам. // Петроградская правда, 1924» 22 января. №18
204 Анненков ЮЛ. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. Т.1. Л. 1991. С.77
205 Мшщлов С.Р. Петербург ... С.55
206 Клавинг В.Б. Мои детство, отрочество и юность в Петрограде-Ленинграде. //
И.П, 2004. №3 (19). С.22
207 ПСЗ I, № 21391, 9 июля 1804 г.
208 Ваксер А.З. Ленинград... С.21
209 ЦйТ по; Заметки петербургского зеваки. // «Город над морем» или Блиста¬
тельный Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки. Стихи. Сост.
С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.299-300
210 Минцлов С.Р. Петербург... С.92
211 Келлер ЕЭ. Праздничная культура Петербурга: очерки истории. СПб. 2001. С.9
212 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.188
213 Там же. С,14
214 Минцлов С.Р. Петербург... С.13
215 Там же. С.82 (Капитан 1-го ранга Руднев — командир крейсера «Варяг»,
капитан 2-го ранга Беляев — командир канонерской лодки «Кореец»)
216 Мандельштам О.Э. Шум времени. М.2002. С.ЗЗ
217 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. С.505,537
218 Столпянский П.Н. Музыка и музицирование в старом Петербурге. Л. 1989.
С.109-110
219 Там же. С.22-23
87
220 Григоровиг Д.В. Петербургские шарманщики. // Физиология Петербурга.
М. 1991. С.65-67
221 Ривош. ЯЛ. Время ... С.168
222 Готье Т. Путешествие ... С.146-147
223 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.6. Л. 1973.
С.121
224 Мингковский AM. Повести... С.30-33.
225 Там же.
226 Пыляев МЛ. Старый Петербург. Л. 1990. С.421
227 Никитин Н.В. Петербург ночью. СПб. 1903. С.114
228 Там же. С.28
229 Столпянский П.Н. Музыка... С.83
ш Там же.
231 Там же.
232 Там же. С.15
233 Яковлева АЛ. Воспоминания камер-юнгферы. // Исторический Вестник.
1888, №2. С.402
234 Мандельштам 03. Шум... С.22
235 Путевые заметки от Москвы до С-Петербурга одного англичанина. М. 1837.
С.47-48
236 Георги ИГ. Описание столичного города С-Петербурга 1794 года. СПб.
1794. С.652
237 Никитин Н.В. Петербург... С.150
238 Левина КБ. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии.
1920-1930 годы. СПб. 1999. С.257-258
239 Иванов ВА. Миссия ордена: Механизм массовых репрессий в Советской
России в конце 20-40-х гг. (на материалах Северо-запада РСФСР). СПБ.
1997. С.113, 367
240 Вадим Шефнер. Запоздалый стрелок. Л. 1968. С.12
241 Там же. С.18
242 Там же. СЮ
243 Добужинский М.В. Воспоминания... С.50
244 Мандельштам 0.3. Шум... С.32
245 Там же. С. 35
246 Бенуа АЛ. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.109
247 Там же. С.119
248 Богданов АЛ. Три века Петербургской бани. СПб. 2000. С.95-96,101
249 Столица России. (Нечто вроде монографии). СПб. 1913. С.37
250 Мингковский А.М. Повести ... С.29-30
251 Герштейн З.Г. Мемуары. М. 2002. СД1.
88
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОВЕСТВУЮЩАЯ О НАЛИЧИИ СВЯЗИ «ФИЗИОЛОГИИ» ПЕТЕРБУРГА
С ТЕМ, ЧТО УЛАВЛИВАЛИ НОСЫ И УШИ СОВРЕМЕННИКОВ,
ОБ АКУСТИЧЕСКОМ И ОЛЬФАКТОРНОМ ОБРАМЛЕНИИ КАРТИНЫ
РОССИЙСКОГО ВОЕННОГО ВЕЛИЧИЯ, О КОЛОКОЛЕ И ПУШКЕ
КАК СРЕДСТВЕ ОБЩЕНИЯ ВЛАСТИ С НАРОДОМ
Верх: Открытие памятника Петру Великому. 1782 г.
Низ: Колокола, снятые с церквей для переплавки.
На свалке завода «Знамя труда». 1930-е гг.
90
По схеме, предложенной Н.П.Анциферовым, социальные функ¬
ции города относились к его «физиологии», которая, в свою очередь,
проявлялась в формировании особого звукового и запахового фона.
Город-крепость от города-порта или города-мастерской отличить мог
даже незрячий. Санкт-Петербург уже на втором десятилетии своего
существования стал административным и военным центром огромной
империи, омываемой тремя океанами. Военная доминанта российской
государственности проявлялась прежде всего в архитектурной симво¬
лике центра. Зимний дворец главным фасадом обращен к зданию Глав¬
ного штаба. Восточное крыло Главного Адмиралтейства и Штаб
Гвардейского корпуса дополняют обрамление Дворцовой площади.
Престол — гвардия — армия — флот — по движению солнца, а в центре
этого архитектурного комплекса Александровская колонна — символ
великой победы, как ось вращения всей государственной системы. Прав¬
да, на вершине этой оси — ангел, обнимающий крест, но внимательный
глаз неизвестного петербуржца заметил, что крылатая фигура своим
движением напоминает гренадера, жонглирующего мушкетом: «В Рос¬
сии дышит все военным ремеслом, // Здесь ангел делает на караул
крестом».1
Вооруженные силы и власть были неразделимы. Глава военно¬
го ведомства — фигура, особо приближенная к императору. Сами
цари были профессиональными военными. Как они выглядят без
мундира, знали только домашние и личная прислуга. Казармы и
манежи соперничали с дворцами изяществом линий и богатством
декора. Военные спектакли, ежедневно разыгрывавшиеся на улицах
Петербурга, проходили в окружении соответствующих декораций.
Перед приезжими распахивались огромные площади — Марсово
поле, Семеновский плац, эспланада Кронверка — с марширующими
по ним фигурками.
Самая протяженная магистраль города — Забалканский (ныне
Московский) проспект, названный в память о Русско-турецкой войне
1826-1828 гг., Русско-персидской войне 1826-1828 гг. и «усмирении
Польши в 1831 году (как это записано на Московских триумфальных
воротах), от южной окраины выводила в район расквартирования лейб-
гвардии Измайловского полка, где улицы, незатейливо именованные
91
ротами — с 1-й по 12-ю, пересекали Измайловский проспект. На одно¬
именной площади перед одноименным мостом через Фонтанку стоит
памятник победам в Русско-турецкой войне 1877-78 гг. Вертикальной
доминантой здесь был Троицкий собор — полковой храм измайловцев
с куполом, окрашенным в синий цвет — традиционный для этой элит¬
ной части. Далее путник встречал Офицерскую улицу, Конногвардейс¬
кий переулок, Конногвардейский бульвар, пересекал Галерную улицу
и, перебравшись через Неву, попадал на Кадетскую линию, где напро¬
тив здания 1-го кадетского корпуса возвышается обелиск в честь фель¬
дмаршала Румянцева. Дальнейший путь уже по Петровскому острову
пролегал по Большой Офицерской улице, обрывавшейся на тогдашней
северной окраине. Таким образом, можно было проехать столицу на¬
сквозь, не отвлекаясь от мыслей о военной мощи державы. Зоревые
пушки Петропавловской крепости и Главного адмиралтейства ежед¬
невно напоминали горожанам, что составляет ядро Петербурга, в ос¬
нование чего здесь была забита первая свая. Перемещение городского
центра на левый берег Невы, благоустройство Дворцовой и Английс¬
кой набережных привели к тому, что именно они стали своеобразной
смотровой площадкой из-за отсутствия природных возвышений. В ре¬
зультате бастионы крепости оказались в центре внимания тех, кто
«обозревал» северную столицу.
В «Объяснении к историческим планам Столичного города Санкт-
Петербурга с 1714 по 1839 год» указано, что в 1839 г. каждое четвер¬
тое капитальное строение принадлежало военному или морскому ве¬
домству. В дальнейшем город стал менее похож на двор огромной
крепости, но гвардеец-караульный оставался настолько обязатель¬
ной фигурой столичного пейзажа, что автор известного романса за¬
вершил один из куплетов словами «...И на штыке у часового горит
полночная звезда».
Каждый третий рубль, потраченный казной, падал в бездонную
пропасть армейского и флотского бюджета. Марширование по плацу
было лучшим разбегом для бюрократической карьеры. До чина тайно¬
го советника к тридцати годам никто в канцеляриях не дослуживался,
а молодым генералам Россия не удивлялась. Мундир — привычная
одежда для многих российских литераторов, композиторов и худож¬
ников. Прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка Модест Му¬
соргский и военный врач Александр Бородин познакомились не в му¬
зыкальном салоне, а на дежурстве во 2-м сухопутном госпитале.
В XVIII в. правители России увеличивали численность гвардии
для обеспечения прочности трона. При Петре она состояла из Преоб¬
раженского и Семеновского полков. А.Д.Меныииков, действительный
правитель в 1725-1727 гг. во время царствования Екатерины I, «дер¬
жал при себе» особо преданный ему Ингерманландский полк. Анна
Иоанновна включила в состав гвардии Измайловский и Конногвар¬
92
дейский полк, служившие поддержкой «немецкой партии» при рус¬
ском дворе. Елизавета Петровна сделала элитой гвардии Лейб-кампа-
иию, составленную из тех, кто возвел ее на престол. Екатерина II по¬
полнила гвардейский корпус верными гренадерами, а Павел I — выпе¬
стованными «гатчинцами». Далее рост гвардейского корпуса был ско¬
рее данью традиции. К началу XX в. гарнизон увеличился до размеров
солидной армии. В Петербурге и ближайших пригородах размещалось
26 кавалерийских и пехотных полков, 20 отдельных частей меньшего
формата, экипажи судов Балтийского флота, служащие учреждений
военного и морского ведомства. Лейб-гренадеры представляли в сто¬
лице весь гренадерский корпус, лейб-гусары — всех лихих кавалерис¬
тов в ментиках, гвардейская Уральская сотня — многотысячное ураль¬
ское казачество, а на лейб-гвардии Саперный батальон равнялись все
Инженерные войска страны. Экзотические костюмы Кавказско-горс-
кого эскадрона в царском конвое символизировали покоренный Кав¬
каз, а Команда Крымских татар — присоединенный южный полуост-
ров. Во время династических кризисов, на которые русская история
XVIII-XIX вв. оказалась столь богата, гвардия решала вопрос о том,
кто займет престол. 16 мая 1760 г. уже немолодая и хворая императри¬
ца Елизавета Петровна повелела «наикрепчайше подтвердить, чтоб
кучера, будучи близ Двора Ея Императорского величества, отнюдь
бичами не хлопали».2 Правительница, сама получившая корону в ре¬
зультате военного переворота, вероятно, не желала, чтобы ее будили
звуками, очень похожими на ружейные выстрелы.
Санкт-Петербург был главным центром военного образования:
здесь находились все военные академии, все специальные военные
училища (инженерное, морское, артиллерийское), а также учебные
заведения, нацеленные на повышение квалификации офицерского со¬
става и на обучение нижних чинов — технических специалистов (Офи¬
церская стрелковая и кавалерийская школы, Учебная автомобильная
рота, Водолазная школа, Воздухоплавательная школа, Учебный отряд
подводного плавания и т.д.). Все эти структуры (в начале XX в. —
более двадцати) также презентовали свои успехи в виде парадов и
смотров.
Казармы и караулы располагались по всему городу, вследствие
чего не было района, где нельзя было увидеть марширующих солдат,
услышать дробь барабана и командные возгласы. Военный характер
города эпохи Николая I слышался И.И.Пушкареву в «...размеренных
шагах часового, в какой-то суровой тишине, прерываемой изредка глу¬
хим темпом ружья, сменою или перекличкой стражей».3 Эти крики
караульных не заглушала даже непогода, что отметил автор «Медного
всадника»: «...ветер выл уныло, // и с ним вдали в тиши ночной //
перекликался часовой...». М.Добужинский, рассказывая о городе, от¬
метил, что звуки полкового двора он слышал постоянно и на Выборг¬
93
ской стороне, и на Фонтанке.4 Голоса гарнизона — почти обязательны
в петербургских воспоминаниях вне зависимости от эпохи, причем
часто они различными сюжетными и ассоциативными способами свя¬
заны с детством. Вероятно, последнее объясняется вечным очаровани¬
ем, которое испытывали мальчики при виде оружия, при звуках мар¬
шей и всего того, что сопровождало жизнь войсковой части.5 В 1840-е
гг. одним из признаков границы между полупровинциальной окраи¬
ной и собственно Петербургом был рубеж, от которого были слышны
звуки полковых оркестров.6
Неподалеку от загородных царских резиденций гвардия так же
«звучала» в полный голос. А.Бенуа, отдыхавший на даче, «...в одно
прекраснейшее майское утро был разбужен грохотом и звяканьем
полковой муз&ки. То отправлялась (по обычаю каждого года) гвар¬
дейская конница (не то лейб-уланы, не то лейб-конногренадеры,
стоявшие в Петергофе), и вот, покидая Петергоф, полагалось осо¬
бенно весело и браво играть полковые марши — в сопровождении
литавр и особенного инструмента с колокольчиками. Это было так
красиво и так особенно... Продолжая играть свой марш, разбудив¬
шее меня воинство свернуло направо и стало спускаться к нижнему
шоссе — звуки же музыки все более тускнели и, наконец, совсем
замерли,.. Среди разных музыкальных впечатлений этот сыгранный
на походе марш принадлежит к одним из самых сильных и наиболее
отчетливо запомнившихся. Долгое время я помнил благородно-ухар¬
ский мотив...»7
Каждая гвардейская часть имела свой особый марш, и по нему
горожанин мог определить, кого он вскоре увидит — курносых бе¬
лобрысых «павловцев», рыжих «московцев» или малорослых брю-
нетов-егерей. Со времен Николая I солдат в полки набирали «по
мастям». Если знаменитый «Свадебный марш» Мендельсона соче¬
тался с цокотом множества копыт по булыжной мостовой, бывалый
петербуржец знал, что это движется лейб-гвардии Казачий полк. Во
время Русско-турецкой войны 1877-78 гг. император Александр И,
восхищенный веселым видом станичников, сказал, что казаки идут
в бой, как на свадьбу, и с тех пор эта мелодия стала полковой.
Военная музыка подобно покрою и цвету мундира менялась в соот¬
ветствии с веяниями времени. В павловские времена флейты на па¬
радах визжали, как в Берлине, а при Александре I, по словам фран¬
цузского посла А.Коленкура, все переделывалось по образцам ар¬
мии Наполеона Бонапарта: «...шитье у генералов, эполеты у офице¬
ров, портупея вместо пояса у солдат, музыка на французский лад,
марши французские...»8
Полковые оркестры звучали не только на плацах, но и на балах, а
также на концертах. Так, например, в летнем театре «Буфф» на Фон¬
танке играли музыканты гвардейского стрелкового батальона «импе-
94
риторской фамилии» — в малиновых рубашках. Если жители ближай¬
ших домов слышали бравурный марш, который шутливо называли
41Ышибательный», это означало, что концерт в театре закончился и
ICKope с небольшим шумом публика разъедется.9 Дмитрий Сергеевич
Лихачев, называвший звуковую составляющую очень важной частью
ббраза города, считал, что дореволюционный Петербург был похож на
Лондон именно благодаря военным оркестрам.10 Во времена Екатери¬
ны II одной из главных достопримечательностей Петербурга считалась
роговая музыка дворцовых егерей. Каждый исполнитель выдавал одну
йоту, а весь ансамбль напоминал живой орган. В безветренную погоду
было слышно на семь верст. Последний раз его можно было услы¬
шать перед Отечественной войной 1812 года.11 Эта музыка производи¬
ла большое впечатление на иностранцев.12
Поговорка «Питер будит барабан, Москву — колокол» отражает
РПачение одного из старейших ударных инструментов в общем голосе
Города. Барабанщики отбивали марши, бои и бои-сигналы. Первые
Определяли ритм шага при перемещении воинских частей, причем су¬
ществовало два вида походных маршей, один — для движения колон¬
ной и другой — для похоронных процессий. Бои использовались при
церемониях. «При игре народного гимна», при выносе знамен, при
Отдании чести коронованным особам и при отдании чести караулам
раздавалась каждый раз особая дробь. Особый барабанный бой назы¬
вался «поход» и имел несколько вариаций. Свои «походы» имели три
Первых полка российской гвардии — Преображенский, Семеновский и
Измайловский, свои — остальная гвардия, гренадеры, армейская пехо¬
та и саперы. Поход «за военное отличие», а также гренадерский и
Гвардейский присваивались полкам и отдельным батальонам как кол¬
лективная награда. Бои-сигналы служили для организации гарнизон¬
ной службы и управления войсками на поле боя. «Повестка» собирала
ооеннослужащих на вечернюю поверку, «заря» разделяла жизнь в ка¬
зарме (лагере) на дневную и ночную, «на молитву» и «отбой молитвы»
фиксировали время религиозных церемоний. Сигнал «сбор» подавал¬
ся при разводе караулов в знак их перехода в подчинение караульному
Начальству. Бой-марш «по караулам» сопровождал караулы при их
движениях на посты. По «тревоге» все должны были как можно скорее
собраться на плацу. В бою барабан посылал в наступление («к атаке»)
или приказывал отступать («ретирада»). Понятно, что боевые сигналы
горожане слышали крайне редко, поскольку полевые учения, как пра¬
вило, проводились за городом. Поскольку в начале XX в. в каждой
пехотной роте был один барабанщик, а также еще по одному такому же
музыканту полагалось на каждый батальон и полк, можно установить,
что в совокупности в городе их было около пятисот.13
Воинский ритуал отличался большой сложностью. При этом его
знатоки могли на слух оценивать происходящее. Если при построении
95
части вместо обычной «смотровой» мелодии «Слушай, на караул»
горнисты и барабанщики исполняли «поход», это означало, что н
смотре присутствовали высшие чины армии и флота. Если вдруг это1
сигнал резко обрывался, и играли «Боже, Царя храни», значит, част]
осчастливили своим посещением император или императрица.14 Есш
караул отдавал воинские почести высокопоставленным особам в пара;
дных мундирах, но барабаны молчали, это означало, что эти особы -
иностранные послы.15 Нарушение строгих правил подачи сигналов счи
талось таким же посягательством на дисциплину, как неряшливость i
мундире. Однажды при встрече Николая I барабанщик морского эки.
пажа вместо «чести» стал отбивать «поход». Царь в таких выражения?
указал адмиралу П.И.Рикорду на упущение его подчиненных, что зна¬
менитого флотоводца без чувств увезли в госпиталь.
Блеяние козла в XIX в. — такая же обязательная составляющая
звуков полкового двора, как бряцание оружия или пение трубы.16 Тра¬
диция содержать это животное при части, скорее всего, происходит о*]
известного библейского персонажа — козла отпущения, предназначав¬
шегося для искупления грехов. Не исключено и европейское заимство:
вание: перед шотландскими полками бегал барашек или коза с эмбле¬
мами части.
Петербургские канониры тренировались не так далеко от жилых
кварталов, чтобы их нельзя было услышать. В XVIII-начале XIX в:
стрельбища находились на Выборгской стороне и острове Голодай.
Только в 1885 г. затихла канонада на Волковой поле, долгое время
служившем полигоном для столичных артиллеристов.17
Смотры войск были многофункциональны в своем практическом
и символическом значении. Во-первых, «...парад становился эстетизи¬
рованной моделью идеала не только военной, но и общегосударствен¬
ной организации».18 Во-вторых, сама военная технология предполага¬
ла превращение отдельного воина в стандартизованную деталь боево¬
го механизма, к тому же деталь хорошо «притертую» к другим. Поэто¬
му достижение умопомрачительной выправки и синхронности дей¬
ствий вовсе не было проявлением патологической марсомании, как
это нередко изображается в литературе. В-третьих, парады и смотры;
составляли специфический военный календарь мирного времени, по¬
добно тому, как есть календари сельскохозяйственные, театральные,
академические и т.д. При существовавшей системе армейского хозяй-'
ства контрольные учения часто устраивались для того, чтобы дать
начальству повод наградить солдат деньгами или «натуральной дачей»
(мясная порция, сапожный товар и т.д.). Такие награждения играли^'
заметную роль в пополнении артельных ротных касс (солдатская коо¬
перация). Это — только часть «внутреннего содержания» столичного
парада. Прохождение частей под звуки оркестра сопровождало встре¬
чи и проводы иностранных делегаций, все юбилеи и праздники госу-
96
дарственного масштаба. Каждая часть гарнизона (в начале XX в. более
сорока) имела свой праздник, обязательной частью которого был па¬
рад с необходимыми неоднократными репетициями такового. Таким
образом, в столице солдаты в красочных мундирах, под звуки оркест-
ров, печатали шаг практически ежедневно. Следует учитывать, что все
это происходило на сравнительно небольшой территории централь¬
ной части города.
Парад вошел в столичную повседневность еще при Петре Вели¬
ком и с тех пор оставался одной из главных церемоний. Несмотря
на попытки Екатерины И привить своему сыну и внукам любовь к
мирным занятиям, Павел I и его старшие сыновья Александр и Кон¬
стантин считали себя прежде всего воителями.19 Полководческих
талантов ни один из них не проявил, но треск барабана на плацу
был для них чарующим звуком. В первой половине XIX века парад
стал «...первостепенной по своей значимости демонстрацией импе¬
раторского правления».20 Николай I, впадал в экстаз при виде иде¬
ально марширующих полков. Его сын Александр II старался не¬
сколько дистанцироваться от банального солдафонства, поскольку
это плохо вязалось с его образом правителя-реформатора, однако
наследственная предрасположенность к марсомании взяла свое. При
Александре III парадная сторона военного дела несколько потуск¬
нела, так как этот император по своему психологическому складу не
любил «военные игрушки». Кроме того, при нем в военном ведом¬
стве оказались сильны позиции тех, кто стремился к практическому
обучению войск. Новый взлет увлечения строевыми упражнениями
произошел при Николае II, который, как его прадед, чрезмерно ув¬
лекался выпушками, петличками, четкостью шага, выправкой и т.д.
Таким образом, на протяжении всего имперского периода военная
составляющая была важной частью как придворного церемониала,
так и повседневной жизни монархов.
По традиции, восходящей к XVIII в., когда в плохую погоду пред¬
почитали не воевать, зимние полевые учения проводились крайне ред¬
ко. Это обстоятельство приводило к тому, что зимой звуки оркестров
звучали немногим реже, чем летом. «Русский солдат в Петербурге пред¬
ставляется мне очень избалованным во многом, особенно же в отно¬
шении холода... Для нижних чинов старшего срока службы от поры до
времени устраиваются так называемые военные прогулки. Глубокий
снег делает большей частью невозможными прогулки за чертой горо¬
да; тогда весь полк с музыкой во главе, выстроившись в походные
колонны всеми четырьмя батальонами, отправляется приблизительно
на 18-километровую прогулку по городу», — писал германский офи¬
цер, наблюдавший за жизнью столицы в преддверии Первой мировой
войны.21 Бравурная "военная музыка поднимала настроение горожан,
вызывая особенный восторг у мальчишек.22 О том, что столичный
7 Зак 1270
97
обыватель не был «изъят» из сферы обаяния воинственных звуков,
писал в одном из своих стихотворений Н.А.Некрасов:
« Я горягим рожден патриотом,
Я весьма терпеливо стою,
Когда войско, несметное сгетом,
Переходит дорогу мою.
Ускользнут ли гасы из кармана,
До костей ли прохватит мороз
Под воинственный гром барабана
Не жалею — я истинный росс»!
Поддался очарованию парада на Марсовом поле даже Андрей Бе¬
лый. На фоне болезненно-ироничного изображения города это воен¬
ное действо описано с неподдельной симпатией: «мелодично плакали
и взывали... серебряные оркестры».23
Звуки полковых оркестров были часто слышны на улицах столи¬
цы еще потому, что они участвовали в погребальных процессиях.
Право на воинские почести имели все погибшие и умершие на служ¬
бе, все генералы и адмиралы, все награжденные Золотым оружием
или орденом св. Георгия и все, кто на гражданской службе имел пра¬
во носить военный или морской мундир. Покойнику полагался эс¬
корт, соответствующий его чину. Генерала от инфантерии, например,
провожал в последний путь отряд в составе двух батальонов, четырех
эскадронов и шестиорудийной батареи, а рядового в последний путь
провожало отделение под командой унтер-офицера. Офицера везли
на катафалке под звуки целого оркестра, а солдата — под треск бара¬
бана. Трубы рыдали над телом только того нижнего чина, который
имел особые заслуги перед царем и отечеством. Офицеров-артилле-
ристов вне зависимости от их чина хоронили под грохот орудий.24 При
похоронах особо знатных особ (П.Ягужинского в 1736 г.) во время
всей церемонии ежеминутно стреляла пушка. При опускании гроба в
могилу «полки дали тройной залп».25
В 1844 г. воинские правила погребения были распространены на
чинов Корпуса горных инженеров, инженеров путей сообщения и Кор¬
пуса лесничих.26 В 1859 г. в ту часть Устава гарнизонной службы, где
говорилось о предании воинов земле, было внесено существенное из¬
менение. Отныне эскорт провожал до кладбища тело, облаченное в
мундир, только в том случае, если усопший служил в столичном гарни¬
зоне. Остальным воинские почести оказывались только при выносе
тела из церкви, разумеется, без всякой стрельбы.27 При морозе сильнее
20 градусов с января 1867 г. гвардейские команды в похоронные про¬
цессии не включались, и салют не производился.28
При опускании гроба в могилу раздавались три залпа, а если в
процессии участвовала артиллерия, выстрелы производились по¬
98
очередно с пехотой. Прощальный салют не производился, когда тра¬
урный кортеж следовал к станции железной дороги или границе
города (покойника хоронили вне Петербурга). После пальбы бара¬
банщики подавали сигнал «молитвенный отбой», как после выхода
части из церкви. Согласно специальным правилам о погребении,
«. все указанные выше воинские почести отдаются телу умершего,
не взирая ни на какие противоречащие оным распоряжения покой¬
ного в духовном завещании».29 Возвращались войска с похорон под
бравурные марши.30 В городе с огромным гарнизоном и тысячами
отставных военных подобные траурные шествия происходили прак¬
тически ежедневно.31
Несмотря на существование Кронштадта, особого и удаленного
флотского квартала, Петербург получал свою порцию «военно-морс¬
ких» звуков. Образ, созданный А.С. Пушкиным, «...Россия вошла в
Европу как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пу¬
шек....»,32 был очень понятен горожанам. Только за 1762-1800 гг. в
непосредственной близости от Зимнего дворца отечественные корабе¬
лы построили более 120 судов различных классов. После катастрофи¬
ческого пожара 1783 г., напугавшего и Екатерину II, и городские влас¬
ти, было принято решение о переносе всех верфей в Кронштадт. Одна¬
ко морское ведомство всячески саботировало выполнение этого реше¬
ния, и строительство судов было переведено в Новое Адмиралтейство
уже в царствование Павла I.33
До конца XVIII в. два-три раза в год центр Петербурга оглашался
звуками, свидетельствовавшими о том, что военно-морской флот им¬
перии пополнился еще одним вымпелом. «Адмиралтейство, противо¬
положный берег, крыши и окна домов, на нем находящихся — все
наполняется народом. Духовенство торжественно освящает новый ко¬
рабль, которому при сем дается имя. Вдруг поднимаются три огром¬
ных флага: государственный (Кайзер-флаг), адмиралтейский и штан¬
дарт. Капитан над портом, который обыкновенно командует новым
кораблем, отдает приказание в рупор, громада оседает на сани, скаты¬
вается, вытирая из желоба дымы (специальные сани и желоба были
частями устройства для спуска — ред.), быстро упадает в объятия Невы.
Переливающиеся ура, рукоплескания, звуки музыки и махания шляпа¬
ми сопровождают сие первое движение чада Балтики...» Как только
спускаемый корабль сходил со стапеля, начинал играть оркестр, рас¬
полагавшийся на его борту. Обычно сразу за этой церемонией следова¬
ла закладка нового судна. Глава государства лично серебряным моло¬
точком забивал в киль первый гвоздь.34 По числу залпов, разносив¬
шихся от Адмиралтейства, можно было узнать, кораблем какого клас¬
са усилился Балтийский флот, но только если на церемонии не было
первого лица государства. В присутствии монарха корабль спускался
под царским штандартом, которому, собственно, и адресовался поло¬
99
женный салют (двадцать один выстрел). При отсутствии монарха ко¬
рабль сходил со стапеля под Адмиралтейским флагом, и уже он сам
принимал гремящие поздравления: трехпалубный (трехдечный) при¬
ветствовали тринадцатью, двухпалубный (двухдечный) — одиннадца¬
тью, а фрегат — девятью выстрелами.35
Даже после перевода военного судостроения в западные, окраин¬
ные части столицы спуск кораблей остался заметным явлением в ее
жизни. Журнал «Разведчик» писал по случаю рождения 16 июня 1911 г.
на Балтийском заводе первого русского дредноута «Севастополь»:
«...Когда по команде рабочие стали выбивать подпорки из-под броне¬
носца, и после нескольких минут томительного ожидания корабль на¬
чал плавно скользить к воде, несметное «ура», грохот салюта с воен¬
ных судов и звуки гимна огласили воздух... Загремели якорные цепи, и
один за другим были брошены якоря, которые задержали дальнейшее
движение могучего корабля к противоположному берегу, где стоявшая
толпа уже начала приходить в смятение, боясь, как бы разогнавшийся
гигант не ударил в берег».
Разумеется, все звуки и действия на таких государственных ме¬
роприятиях строго регламентировались. Согласно «Церемониалу при
спуске судов», высочайше одобренному 28 апреля 1903 г., император,
появившийся на верфи, принимал рапорт от представителя морского
ведомства, оказавшегося в тот день старшим (министр, начальник за¬
вода и пр.), после чего музыканты и барабанщики играли «честь».
Затем царь здоровался с караулом, и оркестр исполнял гимн. Следую¬
щий этап церемонии — рапорт командира корабля и обмен привет¬
ствиями царя с экипажем, причем, как и в «первом акте», слышались
«честь» и гимн. В третий раз гимн играли, когда корабль начинал
двигаться по стапелю. Матросы кричали «ура» по уставу, публика — от
восторга. При поднятии на спущенном судне царского штандарта ко¬
рабли, стоявшие на якоре неподалеку от завода, сотрясали воздух трид¬
цатью одним залпом.36 Тогда же утвержденный «Церемониал при зак¬
ладке судов» орудийной стрельбы не предусматривал, а в остальном по
звуковому оформлению напоминал предшествующий. «Честь» и «Боже,
царя храни» играли два раза: при встрече императора и после команды
«флаг и гюйс поднять!».37 Если царь не присутствовал на спуске кораб¬
ля, то «за него» приветствовал караул и команду морской министр.
При этом вместо гимна играли встречный марш, а вместо «чести»
барабанщики били «поход». Гимн начинали играть только в момент
движения корабля со стапеля, а первый орудийный залп (из тридцати
одного орудия) раздавался при подъеме на новом судне императорско¬
го штандарта. Так «звучал» церемониал спуска линейного корабля
«Полтава» 27 июня 1911 г.38
Вообще гимн на торжественных церемониях стали играть только с
1816 г. Тогда по приказу великого князя Константина Павловича, из¬
100
вестного своими странностями, приехавшего в Варшаву Александра I
встретили звуки английского гимна. К этой музыке В.А.Жуковский
сочинил слова. В царствование Николая I появился знаменитый гимн
«Боже, царя храни»! Он впервые прозвучал в дни празднования Рож¬
дества 1834 г. в стенах Зимнего дворца. Публично в столице гимн
первый раз исполнила труппа после оперы «Иван Сусанин» («Жизнь
за царя») 10 января 1834 г. в сопровождении военного оркестра.39 Эта
мелодия оказалась вне поля зрения обычно педантичных придворных
церемониймейстеров, в результате чего к 1888 г. она исполнялась в
трех разных тональностях, в разных темпах и даже имели место «от¬
ступления от подлинника в мелодии». Порядок навели специальными
приказами по ведомствам.40
Кроме «штатных» военных звуков (барабан, горн, выстрелы, ко¬
манды и т.д.), чины столичного гарнизона производили шум в бук¬
вальном смысле этого слова, шум, нарушавший общественный поря¬
док, привлекавший внимание полиции. В воспоминаниях С.Г.Волкон-
ского красочно описывается, как будущий декабрист любил после
дружеской попойки выбивать санки из-под немцев, катавшихся с ледя¬
ных горок на Крестовском острове. Если в Мариинском театре из пуб¬
лики во время овации неслись крики «Пса бурого!», это означало, что
здесь резвятся моряки, вызывающие на сцену директора императорс¬
ких театров А.М.Сабурова. В Александринском театре группа офице-
ров-гвардейцев вмешалась в ход спектакля: им не понравилась судьба,
уготованная сценаристом красавице-героине. Один из них прямо на
сцене предложил даме свою руку и сердце, в то время как его товарищи
с шумом ловили за кулисами насмерть перепуганного «злодея». Такая
импровизация не понравилась публике, и представление прервали. Ни
грозные приказы, ни «показательные» суровые расправы с отдельны¬
ми буянами не могли пресечь шалости военных. Во-первых, это было
проявлением удали в мирное время, и с выплесками невостребованной
агрессии следовало смиряться. Потому-то и общество, и само военное
начальство относились к таковым с пониманием и считали буйство
людей в форме обязательным элементом их быта. Существовала даже
негласная шкала: кавалерия могла себе позволить больше, чем пехота,
а с гусар или улан вообще спроса не было. Во-вторых, подобные вы¬
ходки показывали привилегированное положение человека в обще¬
стве, и военная верхушка не желала расставаться со своим особым
статусом. Демонстрация пренебрежения к полиции в полицейском го¬
сударстве дорогого стоила.
Шум беспорядка и драки вообще был нередким явлением в столи¬
це по причине существования в ней множества конфликтогенных фак¬
торов. В тесном соприкосновении оказывались военные и штатские,
иностранцы и русские. Флотские не жаловали сухопутных, кавалерис¬
ты — пехоту, рязанские — тверских, гессенцы — баварцев, голландцы —
101
англичан, шведы — датчан, а все вместе — городскую полицию. Сюда
следует добавить соперничество гвардейских полков, отсутствие при¬
вычного для русского обывателя социального контроля со стороны
сельской или городской общины, круглосуточную доступность спирт¬
ных напитков.
В огромный социокультурный «котел» Санкт-Петербурга попа¬
дали представители различных сообществ, каждое из которых име¬
ло свои механизмы внутреннего регулирования и общения с «вне¬
шним» миром. Во всех этих сообществах были свои способы опре¬
деления лидеров и аутсайдеров, своя система ценностей. Переплав¬
ка всего этого в некое новое вещество затруднялась тем, что в «ко¬
тел» попадали все новые и новые элементы, на процесс оказывало
очень сильное влияние государство со своими неограниченными
административными возможностями. В XVIII и в начале XIX в. боль¬
шую роль играла элементарная и присущая этой эпохе грубость
нравов, а потому никого не удивляли шумные уличные потасовки с
участием, например, адъюнкта Академии наук Михаила Ломоносо¬
ва. 28 июля 1751 г. на Исаакиевском разводном мосту произошла
такая драка между кадетами Шляхетского корпуса и солдатами, что
для наведения порядка караулу пришлось дать два залпа холостыми
патронами.41
В дореволюционной России мир военных противостоял миру
штатских. Первые презирали вторых с разной степенью откровен¬
ности. Звон оружия и особенно шпор (кавалеристы свысока смотре¬
ли на пехоту) являлся звуковым сопровождением взаимной непри¬
язни представителей двух крупнейших частей государственного ап¬
парата — бюрократии и офицерства. Чиновник-неудачник, персо¬
наж повести Ф.М.Достоевского «Записки из подполья», реализовы¬
вал свой комплекс неполноценности путем «огорчения» лиц, обра¬
тившихся в его канцелярию. Особенную ненависть у него вызывал
офицер, который «...никак не хотел покориться и омерзительно гре¬
мел саблей». Полтора года длился этот канцелярский поединок, в
котором верх взял гражданский: офицер-проситель перестал гре¬
меть самым вызывающим знаком своего достоинства.42 «Синий»
кирасир князь В.С.Трубецкой писал в своих воспоминаниях о том,
что было «зашифровано» в звоне амуниции: «...звук шпор в то дале¬
кое время был очень красноречив. Так, если вы слышали сзади себя
на улице громкое воинственное или вызывающее бряцание, вы, не
оглядываясь, могли смело сказать, что за вами идет либо жандарм,
либо какая-нибудь штабная крыса из комендантского управления.
Если до вас доносился тонкий, задорный, кокетливый или крикли¬
вый перезвон, — вы знали уже, что где-то рядом шествует приехав¬
ший в столицу провинциальный ухарь-армеец, гусар-красноштан-
ник. Но если до вашего слуха доносилась мягкая и благородно дзинь¬
102
кающая мелодия, — тонкий, воспитанный гвардейский офицер, ис¬
кушенный в правилах приличия и хорошего тона — офицер, нося¬
щий знаменитые савельевские шпоры, приготовленные из какого-
то волшебного и, конечно, очень дорогого сплава...»43 То, что звон
шпор многое значил для офицеров, признавали даже сугубо граж¬
данские люди.44
Б августе 1914 г. военная составляющая городской атмосферы
усилилась. Крики продавцов газет о последних известиях с фронта,
шум от движения воинских частей с оркестрами и без таковых висел
над городом. Огромное число раненых потребовало развертывания
дополнительных госпиталей. Стоны, бредовое бормотание, специ¬
фический больничный запах заполнили даже некоторые помеще¬
ния Зимнего дворца. Под лазарет имени наследника цесаревича Алек¬
сея Николаевича отвели Александровский, Гербовый, Большой
Фельдмаршальский, Николаевский, Пикетный и Петровский залы,
несколько других помещений, где размещалось около тысячи ране¬
ных. Госпитали устроили в Народном доме Э.Л.Нобеля на Лесном
проспекте, в Политехническом институте, в помещениях Музея при
Министерстве народного просвещения и других государственных и
частных зданиях.45
Во время революционных событий 1917 г. солдаты составляли
значительную часть участников демонстраций, внося в эти меропри¬
ятия уже усвоенные способы презентации — движение строем, с деле¬
нием на структурные единицы, под звуки оркестра и со знаменем
впереди. Вооруженные красногвардейцы стремились показать, что
они — серьезная военная сила, и потому копировали «старые» образ¬
цы. В результате военный парад оказался политически реабилитиро¬
ванным, равно как и марши, в одночасье ставшие музыкой револю¬
ционного войска. Кроме того, «Варшавянка» и «Смело, товарищи, в
ногу» по своему ритму вполне годились для коллективного шествия.
В 1920-е гг. было заметно уменьшение общего числа парадов, при одно¬
временном увеличении их представительности в особо торжественные
дни. Так, на Дворцовой площади они проводились и в годовщины созда¬
ния Красной Армии, и в Дни Красного флота, но с начала 1930-х гг.
стали проходить только 1 мая и 7 ноября.46
1 мая 1922 г. в полдень войска гарнизона принимали «Красную
присягу», после чего проходили церемониальным маршем. Затем час¬
ти и колонны манифестантов шли на Марсово поле, где проводилось
«символическое сжигание империализма». Несмотря на экономичес¬
кие трудности и «революционное отрицание традиций», сохранялось
стремление сделать военную форму привлекательной, а сам парад —
впечатляющим зрелищем, что, по свидетельству корреспондента «Пет¬
роградской правды», в начале 1920-х гг. еще удавалось: «...Решитель¬
ные, красивые, восторженные молодые лица, сияющие революцион¬
103
ным энтузиазмом. Прекрасная выправка, твердая поступь; крепко-на¬
крепко в руках винтовка «на изготовку»... Обращают на себя внимание
курсанты инженерных курсов в черных с серебром киверах. Но особо
выделялись красотой обмундирования курсанты 2-й кавалерийской
школы, одетые в красные мундиры с наброшенными на плечи белыми
ментиками. Идет Всеобуч. Он знаменует соединительное звено между
рабочим у горна и рабочим под ружьем. И те и другие — одно целое».47
29 августа 1922 г. на Дворцовой площади прошел парад в связи с
очередным выпуском школ красных командиров. Корреспонденты от¬
метили красочность мероприятия, во многом обусловленную тем, что
большинство из 700 выпускников «по мирному времени» были одеты
в цветные мундиры. После церемониального марша прогремел троек¬
ратный салют.48
Майский парад 1927 г. отличался от ранее проводившихся ме¬
роприятий особым размахом, что объяснялось сразу несколькими
обстоятельствами. Во-первых, приближение десятилетнего юбилея
революции само считалось достаточным поводом для масштабных
торжеств. Во-вторых, празднование проводилось в обстановке ост¬
рой борьбы с «троцкистско-зиновьевским блоком», приветствен¬
ные крики демонстрантов звучали как знак верности «делу Лени¬
на». В-третьих, этот год был обозначен очередным обострением
отношений Советской России с «империалистическим окружени¬
ем», и гул многотысячных колонн напоминал о массе бойцов, гото¬
вых встать под красные боевые знамена. Действие 1 мая 1927 г.
началось сразу на трех площадях — Урицкого, Воровского и Роша¬
ля. В 10 часов новобранцы принимали присягу под грохот 21 залпа,
после чего в 10.30 началось прохождение частей. Газета писала:
«Город проснулся от грохота пушек по мостовым, от протяжных
сирен броневиков и тракторов, двигавшихся бесконечной колонной
с прилегавших к центру улиц на площадь Урицкого. Свободный
аллюр кавалерийских частей, украсивших улицы флюгерами пик,
придавал сбору войск особенную торжественность. Оркестры музы¬
ки не были слышны за песней широкогрудой пехоты... Когда стрел¬
ки часов Адмиралтейской башни отметили 10 часов и залпы орудий
с Петропавловских бастионов возвестили о начале смотра железно¬
го гарнизона — все смолкло. Начался обход войск. Верхом на лоша¬
ди, в военной форме с командующим Ленинградским военным ок¬
ругом тов. Шапошниковым и членом Реввоенсовета ЛВО тов. Саа¬
ковым фронт объезжает председатель Ленинградского совета и член
РВС ЛВО тов. Комаров. Оркестры, расположенные около своих ча¬
стей, по мере прохождения командования вдоль фронта, постепен¬
но вступают в гарнизонный хор оркестров, и скоро начинает казать¬
ся, будто играет весь город. Звуки оркестров слышны на площади
Рошаля и на площади Воровского. Громкое ура подхватывается де¬
104
сятками тысяч ленинградцев, окруживших непроходимым кольцом
Приневский район, где проходил парад. Звуки фанфар. Части пере¬
страиваются к торжественному обещанию... Движутся тяжелые пуш¬
ки, упряженные тракторами. Пробегают тачанки. Окутанные чер¬
ным дымом за ними идут броневики, приветствуя членов прави¬
тельства протяжным свистом сирен...» 49
Октябрьский юбилейный парад также «...был значительно шире
по замыслу и формам своим, чем все прошлогодние парады гарнизона.
В нем участвовали части, стоящие вне города, и тысячи вооруженных
пролетариев города Ленина... Эхо раскатами откликалось далеко в ка¬
менных тупиках улиц и сливалось с орудийным салютом батарей кре¬
пости и орудий судов на Неве». Над городом летали самолеты, играли
десятки духовых оркестров. Через Дворцовую площадь в тот день про¬
шло около 800 тысяч человек. Шествие началось в 11.30 и закончилось
уже под покровом темноты в 17 часов.50 7 ноября 1941 года вместо
парада и демонстрации был радиомитинг. Из репродукторов, разве¬
шанных по всему городу, разносились голоса партийных и военных
руководителей.
Во второй половине XX в. огромная роль Петербурга в военной
машине державы оказалась зашифрована уже не в звуках барабана и
грохоте сапог, а в гуле тысяч станков на заводах военно-промышлен¬
ного комплекса. У стен «Арсенала» актуально звучат слова военного
министра Д.А.Милютина, сказанные им еще в 1871 г.: «Мы далеко еще
не вышли из того исторического периода, начатого Петром Великим,
когда созданная им армия завоевала нам место в Европе и сделалась
краеугольным камнем всего нашего государственного строя...»
Хотя в дореволюционной Москве тоже располагался солидный
гарнизон, его звучание по силе и по роли в общем акустическом фоне
не шло ни в какое сравнение с тем, как это выглядело в Петербурге, В
«белокаменной» явно главенствовала церковь с колокольным звоном,
подавляющим все остальные звуки. На приневской равнине церкви
были явными вертикальными доминантами и их колокола слышались
издалека, о соперничестве между городами в пении бронзы не могло
быть и речи. Самый басистый петербургский колокол Исаакиевского
собора весом в 1860 пудов загудел только в середине XIX столетия.
Более древний «Большой Успенский» на кремлевском Иване Великом
весил более чем вдвое больше — 4000 пудов. 2000 пудов весил «Реут»,
знаменитый своим тембром и тем, что упал во время коронации Алек¬
сандра II, породив слухи о недобром предзнаменовании.51 Только в
первой половине XVIII в. звук курантов Петропавловского собора «по¬
крывал» все городское пространство. По свидетельству приезжих ино¬
странцев, куранты являлись важной частью звукового фона города.52
Хотя такой эффект достигался работой колоколов, это был не зов к
молитве, а обозначение времени, времени службы государственной и
105
вообще всяких мирских дел. Б звучании столичных курантов был по
чти двадцатилетний перерыв; в 1756 г. в шпиль попала молния, и егс
восстановили только в 1775 г. По свидетельству Александра Николае
вича Бенуа, «.«тона колоколов не обладали вполне отчетливой верное
тью, а благодаря эху звуки на своем пути догоняли друг друга, а то \
сливались, образуя до слез печальные диссонансы.... Говорят, узников
заключенных в крепости, ежечасные эти переливы, длительное этс
капание звуков в ночной тиши доводило до отчаяния, до безумия...»53
Таким образом, голос Петропавловского собора оказывался дополни¬
тельным испытанием для заключенных главной политической тюрь?
мы. Это была изощренная пытка временем.
Общий вес колоколов Московской епархии в конце XIX в. состав-;
лял 112 тыс. пудов, а Петербургской — всего 82 тыс. пудов.54 «Сорок
сороков» московских церквей буквально окутывали древнюю столицу
своим звоном. Это полностью вписывалось в представление о ней как
о религиозном центре, о святом городе. В соответствии с этим, главны-,
ми российскими колоколами считались кремлевские. В народе было
распространено поверье, что пока стоит Иван Великий, будет стоять и
Россия. Оно укрепилось после неудачной попытки Наполеона в 1812 г.
взорвать знаменитую колокольню. Петербургские колокола такого
авторитета не заработали55 В военной столице мистическими (и одно¬
временно бронзовыми) защитниками города являлась статуя Петра
Великого на Сенатской площади, а также памятники Суворову, Куту¬
зову и Барклаю-де-Толли.
Первопрестольная в пасхальную ночь ждала «...первого полноч¬
ного удара в огромный колокол Ивана Великого. Надо быть в Моск¬
ве, чтобы самому испытать величие этого ожидания. Тысячную толпу
совсем не слыхать — она совершенно смолкла. Молчит и вся Москва.
Но вот раздался первый удар, необычайно мягкий, негромкий «contra
А»... Он дает сигнал всей Москве. Через 5-6 секунд уже ударили все
«сорок сороков» и загорелись иллюминации всех колоколен... Звонят
«во вся тяжкая и во вся кампаны», звонят с необычайной силой
звука. В этой силе исгезает все: и начавшаяся пушечная пальба (курсив
наш — В.Л.), и пение хоров в появившихся крестных ходах, и вздохи
волнующейся массы тысячей...» — писал о всенощной службе один из
очевидцев.56 В Санкт-Петербурге об этом торжественном моменте
извещала пушка Петропавловской крепости.57 Древний город слушал
колокольню, а новый — бастион. Эту разницу в топике двух столиц
отметил А.М.Панченко: «Даже акустическая, так сказать, примета
Москвы православна: это колокольный звон. Для Петербурга же ха¬
рактерны гром пушек и цокот копыт по торцам, «тяжелозвонное ска¬
канье по потрясенной мостовой».58 При восходе солнца в день Пасхи
крепость давала 30 залпов, на которые следовал такой же ответ из
небольших пушек, установленных возле царского дворца. Далее пол¬
106
ки гвардии и крепостные орудия стреляли «согласно принятому праз¬
дничному обычаю».59 Эта пальба в Светлое Воскресенье очень удив¬
ляла иностранцев.60
По свидетельству большого знатока колокольного дела С.Смолен-
ского, в начале XX в. чарующий дальний звон можно было услышать в
окрестностях Великого Новгорода, Ростова Великого, Нижнего Нов¬
города, на Воробьевых горах в Москве.61 В окрестностях северной
столицы этого быть не могло: слишком далеки были главные городс¬
кие колокольни от ее окраин. Московские звоны производили потря¬
сающее впечатление не только по причине большего числа церквей.
Множество соборов, сконцентрированных в районе Кремля, наполня¬
ли центр города голосом бронзы, подавляя все другие звуки. В Петер¬
бурге самые большие колокольни даже на рубеже XIX-XX вв. отстоя¬
ли на значительном расстоянии друг от друга и при солидном звучании
каждой в отдельности не могли даже приблизиться к тому, что твори¬
ли «сорок сороков» первопрестольной.
Разницу в отношении к колокольному звону в двух самых боль¬
ших городах России можно уловить в словах известного пономаря и
любителя церковного пения Александра Васильевича Смагина: «Когда
начинаешь о звоне говорить, все над тобой потешаются: «ха, ха, ха,
много у нас в Петербурге звонарей; звонишь, значит, болтаешь, —
врешь по самое стропило. Хотелось бы по душе поговорить о звонах, а
над тобой смеются...»62
В северной столице была совершена непоправимая ошибка при
подвеске большого колокола на Исаакиевском соборе. Его закрепили
«намертво», не оставив на балке-подвеске положенного свободного
хода в несколько дюймов. В результате главный петербургский «бас»
дал трещину. Чтобы освященная бронза пела в полный голос, следова¬
ло наблюдать, «...а) чтобы от нижнего края колокола до настила полов
было бы расстояние равное высоте колокола, считая сушами, б) чтобы
балки, на которых имеет быть повешен колокол были бы заделаны
заподлицо с арками окон, в) чтобы голова колокола не прикасалась к
балке, г) чтобы между головой колокола и балкой была устроена глу¬
хая подшивка, дабы в колокольне не было бы тяги воздуха вверх,
уносящей туда звук».63
Колокольный звон считался одним из национальных (русских) и
религиозных (православных) идентификационных признаков. В на¬
родном фольклоре не слышать такового означало расставание с роди¬
ной.64 Нигде, даже в других православных странах, колокола не были
так популярны, как в России. Цари Иван Грозный и Федор Иоаннович
сами любили исполнять работу пономаря.65 По свидетельству иност¬
ранцев, в Москве иногда во время звона невозможно было разговари¬
вать.66 В Европе нет колокола тяжелее 1300 пудов, поскольку там при¬
нята система подвески, приводящая в движение сам колокол67 В Рос¬
107
сии раскачивается язык* поэтому вес самого церковного инструмента
ограничивается только прочностью колокольни и техническими воз¬
можностями подъемных механизмов. На Руси в некоторых губерниях
также имелись церкви с «очепными» колоколами (очепами называ¬
лись рычаги, с помощью которых они раскачивались), но гораздо бо¬
лее распространенной осталась «русская» подвеска.68
Согласно церковным правилам, звон был четырех видов: праз¬
дничный, будничный, великопостный, заупокойный. Благовест
трижды в день призывал верующих на церковную службу: в колоко¬
ла били поочередно, почему этот сигнал назвали еще перебором.
Когда били одновременно в три и более колоколов, получался праз¬
дничный звон (трезвон). Русские колокола делились на большие,
средние и малые. Поскольку первые своим звучанием определяли
«масштаб» всего звона, их делили на праздничные, полиелейные,
воскресные и вседневные. Средние колокола подразделялись на те¬
нора и альты, а малые никаких разновидностей не имели и часто
назывались зазвонными.69 Существовали также специальные ма¬
ленькие колокола (кандий или звонец), которыми давали знать по¬
номарю о начале благовеста.70
Вседневный колокол предназначался для ежедневного благовес¬
та, полиелейный — для призыва верующих к храмам в праздники
апостолов и святителей, в воскресный били в воскресенье, а в празд¬
ничный — в большие двунадесятые праздники и в «царские» дни. Но
это были общепринятые правила, отступления от которых не явля¬
лись чем-то особенным, поскольку характер звона определял сам
священник («аще как захощет настоятель»).71 При всенощной служ¬
бе после благовеста в один большой колокол начинали трезвон без
переборов до 3 раз, за обедней после благовеста — 3 трезвона. Перед
2-м и 3-м трезвоном бывала «затравка» — нечастый звон в один из
малых колоколов для предуведомления о начале звона. В один из
моментов всенощной службы полагалось сделать 50 ударов в боль¬
шой колокол. После смерти священника давали 12 очень редких уда¬
ров в колокол, при перенесении его тела на кладбище все церкви
встречали процессию перезвоном.72
Колокольный звон бытовал в трех формах — народной, церков¬
ной и светской. Благовест от набата отличался тем, что в первом случае
в один колокол били размеренно, а во втором — максимально часто и
тревожно. «Большим Благовестом» назывались размеренные удары в
несколько колоколов. Трезвон делился на четыре части — затравка,
перебор, собственно звон, заключение.74 Если позволял набор колоко¬
лов, мастера на пасхальной неделе нередко вызванивали плясовые на¬
родные мелодии.75 Колокола помогали создавать соответствующую
психологическую обстановку во время церковных церемоний. Знаток
колокольного звона С. Смоленский писал о том, что «проводной» пе¬
108
резвон, сопровождавший покойника при выносе из церкви: «...дей¬
ствительно растрогивает слушателя... Умелые паузы и громкие аккор¬
ды прямо бьют по нервам, они полны глубокого трагизма...»76 По мне¬
нию другого любителя-пономаря В.В.Лоханского «Послесвадебный
звон, с его большим разгоном от малых колокольцев с постепенным
подключением все более крупных, с его ярким усилением, кончаю¬
щимся полным фортиссимо, обладает жизнерадостностью интонаций,
особой торжественностью».77
Имеются сведения, что голос колоколов понимали не только слу¬
жители церкви. В 1812 г. жители сожженной и разоренной Москвы
услышали далекий звон. «Все вопросительно взглянули друг на друга
и начали доискиваться причины. Одни говорили — вероятно, непри¬
ятели вздумали потешаться колокольной музыкой, другие опровер¬
гали это и делали свои предположения; но отец мой, внимательно
вслушавшись в звук, утверждал, что это не простой безалаберный
звон, а правильный благовест в один колокол, которым православ¬
ные созывались на богослужение».78 Светский человек оказался со¬
вершенно прав.
Существовавшая практика объявления правительственных указов
в церквях (с порога церквей), куда население прихода созывалось ко¬
локольным звоном, связывала его с идеей царской власти. Поскольку
самыми частыми (практически ежегодно) и наиболее социально трав¬
матичными по своим последствиям были чтения манифестов о призы¬
ве на царскую службу, выражение «царский колокол» употреблялось в
значении рекрутского набора.79 Звон в пропитанном суевериями об¬
ществе имел огромное значение. Считалось, что таким образом можно
достичь «ушей Господа», что и стало основой обычая звонить в коло¬
кола на пасхальной неделе. Набатом сзывали на пожар не только на¬
род, но и ангелов, которые своими крыльями не давали ветру раздуть
огонь. Колокольный звон был единственной отрадой для души само¬
убийцы, похороненного без панихиды за кладбищенской оградой. Счи¬
талось, что можно было «вызвонить» прощение даже колдунам, про¬
давшим свою душу нечистому. «Колокольной водой», слитой с языка
колокола, поили тяжело умирающего, чтобы облегчить ему смертные
муки. Если погребальный звон заставал в пути свадебный кортеж, это
считалось очень плохой приметой: кто-то из новобрачных должен был
вскоре умереть.80 По народным поверьям, звук колокола противосто¬
ит нечистой силе, от его звука теряет силу волшебство, становится
ложным гаданье.81
В основе идеи подколокольного храма лежит представление о ма¬
гической силе колокольного звона, связывающего наш мир с загроб¬
ным.82 На рубеже XV-XV1 вв. русские цари вступили в своеобразное
соревнование — чей колокол тяжелее, чью молитву на небесах услы¬
шат первой. Чем ниже, «басистее» был голос колокола, тем большую
109
роль он играл в общем звоне и тем выше поднимался по своей значи¬
мости. Появление более тяжелого творения русских литейщиков при¬
водило к тому, что его великий предшественник переставал звучать в
праздники и благовестил только в воскресные дни, а после того, как
отодвигался на третьи роли, то и в будничные.83
Наделение звона колокола сверхъестественной силой во многом
объясняется тем, что он веками был вторым после солнца указателем
времени. Три церковные службы — заутреня, обедня и вечерня делили
сутки на три примерно равные части. В патриархальном и доиндустри-
альном обществе не существовало надобности в подаче специального
сигнала, регулировавшего ритм трудовой или иной деятельности. В
страду работу начинали с рассветом и заканчивали с закатом, а в меж¬
сезонье — по воле старшего в семье. Общий порядок определялся обы¬
чаем, какие-то изменения в него вносились крайне редко. Минута и
даже час были ненужной дробностью для сельского потока бытия,
поскольку ни в земледелии, ни в животноводстве до середины XX в. не
было технологий, требовавших соблюдения жестко определяемых вре¬
менных рамок. Любопытно: чем менее «петербургским» был район
города, тем большую роль играли в нем сигналы приходской церкви,
как это было в захолустной Гавани середины XIX в.84 Колокол с дав¬
них времен поднимал тревогу, и на некоторых церквях ставились спе¬
циальные набатные колокола. В 1668 г. царь Алексей Михайлович
повелел: «будет загорится в Кремле, бить во все три набата в оба края
по-скору. Будет загорится в Китае — бить в один спасский набат в один
край, скоро же, будет в белом городе, в спасский набат в оба края
потише и в набат, что на Троицком мосту, в оба края потише. В Земля¬
ном городе — в набат на Тайницкой башне в один край, тихим обыча¬
ем, бить развалом с расстановкой».85
Согласно «Сельскому полицейскому уставу для государственных
крестьян» 1839 г., «Для собирания людей набатные тревоги допуска¬
ются только в особенных случаях, как то: во время пожара, наводне¬
ния, разбоя, а в местах пограничных в случае нападения неприятельс¬
кого, но не иначе, как с дозволения находящегося в селе волостного
или сельского начальства. Кроме вышепоказанных случаев, набатные
тревоги строго запрещаются».86 По указам 1797 и 1851 гг. предписыва¬
лось бить в набат в сельских церквях во время пожара и метели. Для
помощи путникам били с перерывами. Указами 1769 и 1771 гг. строго
запрещалось бить в набат во время волнений. Чтобы не было напрас¬
ных и злоумышленных тревог, колокольни должны были запираться
на замок, а ключ храниться у священников. По уложению о наказани¬
ях 1815 г. (ст. 1230) лица, ударившие в колокол из шалости или по
легкомыслию, подвергались аресту на срок от 1 до 7 дней.87
В1735 г. в «День дурака», который тогда отмечался не 1-го, а 30-
го апреля, государыня Анна Иоанновна изволила пошутить, повелев
110
бить в пожарный набатный колокол. Население города царского юмо¬
ра не оценило и всерьез переполошилось. В том же году молнии
ударили в колокольни Исаакиевского и Петропавловского собора.
Первая сгорела дотла, а вторую удалось потушить. Народная молва
связала эти три события, осудив тем самым неуместное баловство
императрицы.88
Хотя по силе звона Петербург значительно уступал Москве, север¬
ная столица могла гордиться тем, что в ней было три музыкально
настроенных колокольни (из восьми, существовавших по всей Рос¬
сии): при церкви Аничкова дворца, в часовне, установленной на месте
покушения на Александра II1 марта 1881 г., и в Казанском соборе.89 На
берегах Невы соблюдался общероссийский обычай, по которому лю¬
бой желающий мог в пасхальную неделю забраться на колокольню и
вдоволь потешить себя колокольным звоном. К этому развлечению
допускались даже подростки 14-16 лет.90 Во второй половине царство¬
вания Николая I, по утверждению П.Бартенева, колокола звонили «за¬
стенчиво». Сильный звон слышался только от Армяно-Грегорианской
церкви на Невском проспекте. В полную силу столичные пономари
заработали только при Александре III.91 С учетом роли колокольного
звона уместным выглядит вопрос о правомерности сравнения второй
четверти и последней трети XIX в. Первая эпоха — время доведения
вестернизации России «по Петру Великому» до логического заверше¬
ния, а вторая — всплеск национальных и религиозных (православных)
настроений в государстве и обществе.
После Октябрьской революции у колоколов, в отличие от пушек и
заводских гудков, практически не было шансов найти свое место в
звуковой символике советской власти. Диктатура называлась проле¬
тарской, а набат в политическом плане попахивал эсеровщиной и мах¬
новщиной. Православие со своими обрядами стояло на пути построе¬
ния социализма. Новая религия в малиновых звонах не нуждалась —
не те ритмы. Ситуацию обостряли атеистические установки большеви¬
стской верхушки и отрицательное отношение большинства священ¬
нослужителей к новой власти. К.К. Сараджев хотел развивать искусст¬
во колокольных звонов как светское, но такой сомнительный в идео¬
логическом смысле эксперимент не понравился коммунистам.
19 января 1918 г, набатный звон колоколов Александро-Невской
лавры всполошил окрестности обители. В монастырь прибыл отряд
для осуществления приказа Комиссариата общественного призрения о
реквизиции помещений. Поскольку такой звон означал пожарную тре¬
вогу и вообще «общий сбор», в лавру прибежали сотни верующих,
которые разоружили красногвардейцев. Во время столкновения одна
из пуль сразила настоятеля церкви Пресвятой Богородицы Всех Скор¬
бящих Радости П.Скипетрова, обратившегося к красногвардейцам со
словами увещевания. К последним на подмогу прибыла пулеметная
111
команда, открывшая стрельбу поверх голов. Не умолкавший набат и
пулеметные очереди созвали к Александро-Невской Лавре тысячи го¬
рожан. Устроить массовую бойню власти не решились, и красногвар¬
дейцы ушли. 21 января предупреждением властям стал грозный гул
грандиозного крестного хода. Колонны верующих двинулись от всех
храмов к Александро-Невской лавре. По официальным данным, в них
было 50 тысяч участников, по неофициальным — полмиллиона. Дек¬
рет об отделении церкви от государства имел явную антирелигиозную
направленность. Поместный Собор ответил постановлением от 28 фев¬
раля 1918 г., 14-й пункт которого гласил: «В случаях нападения граби¬
телей и захватчиков на церковное достояние следует призывать право¬
славный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов...»92
30 июля 1918 г. Совнарком принял постановление «О набатном зво¬
не». Отныне за участие в созыве населения набатом и тому подобными
способами с «контрреволюционными целями» виновным грозил три¬
бунал.93
До конца 1920-х гг. серьезных изменений в столичном колоколь¬
ном звоне не произошло, потому что, несмотря на активную антире¬
лигиозную пропаганду, служба в церквях Петрограда-Ленинграда от¬
правлялась по всем канонам православия. Переломным стал 1928
год, когда по всей стране началась массовая ликвидация приходских
церквей. Раскулачивание, сфабрикованные политические процессы,
репрессии по отношению к офицерам царской армии и представите¬
лям буржуазии, коллективизация и прочие явления сталинской пере¬
стройки государства и общества никак не вязались с гулом бронзы,
трижды в день напоминавшей о спасении души. Уходу колокольного
звона из звукового фона города предшествовала яростная пропаган¬
дистская антицерковная кампания. Партийное руководство пыталось
перенести в Россию опыт французских революционеров, устраивав¬
ших театрализованные антирелигиозные шествия. В 1922 г. в первый
день Рождества в Петрограде были устроены карнавалы, представ¬
лявшие собой смесь неслыханного ранее богохульства и атеистичес¬
кой пропаганды. Однако этот выстрел не попал в цель. Красочные и
шумные представления комсомольцев на улицах и площадях воспри¬
нимались значительной частью населения как новая, но терпимая
форма традиционных русских святок, с их элементами карнавала и
«кощунственного смеха».94
Мощь государственно-полицейского пресса, давившего на церковь,
делала свое дело. Постепенно новая праздничная культура вытесняла
старую. 6 августа 1929 г. город вместо Преображения отмечал Первый
день индустриализации (такой замены требовали трудящиеся в своих
письмах в редакции газет). Разумеется, день был объявлен рабочим, и
к этому объявлению почти все предпочли прислушаться. Огромную
роль в советизации быта сыграл переход на непрерывную рабочую
112
неделю (указ СНК СССР от 24 сентября 1929 г.). Общее число выход¬
ных увеличилось — каждый шестой день, но они не совпадали на раз¬
ных заводах, религиозные праздники исчезли из календаря, и остались
только революционные — 1 мая и 7 ноября. 21 ноября 1931 г. «сколь¬
зящие» выходные отменили, теперь отдыхали 6-й, 12-й, 18-й, 24-й и
30-й день каждого месяца.
В Ленинграде в 1929 г. было закрыто 49 молитвенных зданий
различных конфессий, в 1930 г. — еще 40.95 Весной 1929 г. началась
инспирированная властями газетная кампания, нацеленная на запре¬
щение колокольного звона. Первым шагом стало письмо рабочих
фабрики «Красная заря», считавших, что «...миллионы пудов меди и
олова пропадают на колокольнях. При металлическом голоде в стра¬
не допускать такое расточительство — непростительное попуститель¬
ство. Мы призываем всех трудящихся объявить поход за металлом
колоколен». «Экономический» пафос этих радетелей за успех индус¬
триализации — только прикрытие подготовки политической акции.
Снятие колоколов в годы разрухи могло быть оправдано не столько
действительной пользой от такого мероприятия, сколько отчаяннос¬
тью положения страны в 1919-1921 гг. В конце же 1-й пятилетки вся
колокольная бронза Ленинграда (около 700 тонн) составляла не¬
большую часть годовой потребности предприятий в этом сплаве, хотя
советские чиновники намеревались получить в два раза больше.96
Газетная кампания создавала впечатление о действительной необхо¬
димости пожертвовать колоколами в связи с острым дефицитом цвет¬
ных металлов.97
Колокольный звон признавался знаком «проклятого прошлого».
Если судить по статьям в «Ленинградской правде», то передовые ра¬
бочие города именно по этой причине требовали его запретить. В
предвыборных речах (выборы в Верховный совет СССР) наряду с
просьбой своевременно выдавать резиновую обувь трудящиеся заяв¬
ляли: «...в престольные праздники звонарь Владимирского собора
производит тысячу ударов за службу. А в будни — до пятисот ударов.
Звон колокола мешаем нам работать и отдыхать. Доколе же они бу¬
дут колебать атмосферу и сотрясать пространство, нервируя нас и
мешая нам сосредоточиться! Колокольный звон неуместен во всей
обстановке советской жизни. В век индустриализации, рефлексов
Павлова, гидростроительства и Волго-Донских каналов он выглядит
анахронизмом».98
Об экономической целесообразности такой акции говорить не при¬
ходится — дело, разумеется, было сугубо политическое. Обвинение в
«непростительном попустительстве» могло стать путевкой в застенки
ОГПУ-НКВД. Рабочие-путиловцы в письме, опубликованном «Ленин¬
градской правдой» заявили, что видят в колокольном звоне «...не толь¬
ко помеху культурному отдыху, но и симптом контрреволюции. Этот
8 Зак 1270
звон призывает неразборчивых, отсталых людей, как бы засасывает их,
в туман, дурман и вообще в это темное дельце. Мы и здесь выдержим
классовую линию».99
Однако Леноблисполком следующим образом объяснил свою осто¬
рожность в проведении колокольной кампании: «Центральные и дирек¬
тивные органы признали несвоевременным прекращение колокольного
звона и снятия колоколов с функционирующих церквей... ввиду наличия
значительного количества верующих в Ленинграде и по ряду политичес¬
ких соображений».100 Б средине 1931 г. религиозная политика в СССР
снова резко ужесточилась, что проявилось в том числе и в массовом
закрытии церквей. В 1932 г. прекратилась служба в Казанском, Влади¬
мирском, Сергиевском, Матфеевском соборах, были приняты решения о
сносе двух церквей Михаила Архангела, двух Введенских церквей, Ор¬
лов о-Новосильцевской и Крестовоздвиженской церквей, Спаса-на-Во-
дах.101 Действия властей сопровождались пропагандистской кампанией.
На собраниях рабочих и служащих, проходивших в январе 1932 г., при¬
нимались резолюции с требованиями закрыть храмы и снять с них ко¬
локола. Последнее объясняется дефицитом цветного металла, а также
политическими резонами: «прекратить колокольные перезвоны в горо¬
де Ленина»; «колокольный звон является пережитком старого религи¬
озного быта, а также мешает отдыху рабочим в связи с переходом на
непрерывную рабочую неделю».102
Финальную точку поставил Президиум Леноблисполкома и Лен¬
совета 27 июня 1933 г. В его специальном решении было указано:
«...колокольный звон не является необходимым элементом культо¬
вой службы — признать своевременным прекращение колокольного
звона в церквях г. Ленинграда». Председатели церковных двадцаток
подписали обязательство не звонить в колокола с 15 июля 1933 г. Во
второй половине 1933 г. началась массовая кампания по снятию ко¬
локолов и их переплавке. За 6 месяцев добычей стали 395 единиц
общей массой 305 тонн. Колокола весом до 16 кг (81 ед.) сохранили
для устройства постов пожарной сигнализации.103 Их тембр издавна
ассоциировался с действиями огнеборцев, поэтому, по мнению влас¬
тей, они уже не представляли идеологической опасности. В Приго¬
родном районе колокола замолчали почти на год позднее — соответ¬
ствующее решение властей было принято только 20 мая 1934 г. Един¬
ственная церковь, продолжавшая созывать прихожан благовестом,
находилась в Колтушах. 14 июня 1933 г. городские власти получили
известие: «...профессор Павлов, узнав, что в Петропавловской церкви
в селе Колтуши прекращен колокольный звон согласно постановле¬
нию Облисполкома, пришел в негодование и заявил, что сам он лич¬
но поедет в Москву и будет жаловаться соответствующим организа¬
циям... В силу сложившихся обстоятельств т. Гутнер (заместитель
председателя Пригородного райисполкома — ред.) считает целесооб¬
114
разным разрешение колокольного звона в Колтушах».104 Тут неволь¬
но вспоминается, как авторитет булгаковского профессора Преобра¬
женского оказался сильнее революционной нахрапистости Швонде-
ра. Звонить в Колтушах перестали сразу после смерти академика. Его
кончина стала и предвестницей уничтожения уже «безъязыкой» к
тому времени Знаменской церкви, где он состоял почетным старо¬
стой и которую оберегал от сноса.
В доперестроечное время разрешалось звонить только в малые
колокола за 3-5 минут до начала службы, а также во время пасхаль¬
ного крестного хода. Многое зависело от поведения местных влас¬
тей — насколько они были активны в своем стремлении отравить
жизнь церкви мелочными придирками. Запрещалось совершать зво¬
ны возле больниц, детских и учебных заведений, при этом обычно
ссылались на «просьбы трудящихся», выражавших недовольство
«шумом».105
Максимилиан Волошин сказал, что Петр I «...был первый боль¬
шевик». Этот царь и правители Советской России переплавляли ко¬
локола на мечи и на орала. По нашему мнению, при всем внешнем
прагматизме этих акций, отстоящих друг от друга на два столетия, в
обоих случаях идеологическая составляющая вполне претендовала
на роль доминанты. Андрей Виниус в письме к Петру I от 29 апреля
1701 г. жаловался на то, что «...бургомистры красной меди не присы¬
лают, а колокольная медь в пушки без той негодна».106 Если верить
данному документу, удалось собрать около 500 тонн колокольной
бронзы, которой хватило для отливки большого числа пушек. Одна¬
ко все они оказались малопригодными: из-за повышенного содержа¬
ния олова быстро прогорали запальные отверстия. По свидетельству
датского посла Ю.Юля, проблему пытались решить заливкой части
ствола и сверлением нового запального отверстия, что ухудшало ка¬
чество орудий.
В таком своем отношении к колоколам царь Петр и большевики
не были одиноки. Во время Первой мировой войны Германия, испы¬
тывавшая страшный сырьевой голод, в больших количествах «добы¬
вала» медь и олово в своих соборах. Второй удар по памятникам не¬
мецкого литейного искусства был нанесен в 1940-1945 гг. По мнению
Германа Геринга, стране было достаточно 10-12 колоколов, остальные
должны были служить военным задачам рейха. Тысячи колоколов
были сняты и переплавлены.107
Одна из перемен в начале XVIII в. — колокол уступает многие свои
функции пушке. Главной причиной такого изменения сигнальной сис¬
темы была общая смена культурного вектора эпохи. Звон был для царя
Петра голосом ненавистной и опасной «старины», от него веяло сест¬
рицей Софьей, бунтующими стрельцами и московским боярством. При
нем противопоставление европейского и российского не могло не вы¬
115
литься в форму противостояния светского и церковного. Колокол
оставили Москве, как бороду — купцам и крестьянам. Бритое же
дворянство радовали и взбадривали канонадой — громким напоми¬
нанием о службе государю. Пушка гораздо лучше подходила для
организации триумфов, она возвеличивала светское, военное нача¬
ло. Это радикальное изменение главного царского звука было есте¬
ственно и символично. Вместо «пономарей» (вспомним любовь ца¬
рей XVI-XVII вв. к звонам) на престоле оказался «бомбардир». Это
был один из полуофициальных титулов Петра I, так он подписывал
некоторые документы в начале своего правления. В новорожденном
городе церквей было мало, они были небольшие, и соответственно,
колокольный звон нескоро достиг солидности звучания, «пристой¬
ного» царскому званию. Первый большой колокол (800 пудов) за¬
говорил здесь только в 1753 г., когда в Александро-Невской лавре
возвели колокольню, способную выдержать такой вес. Пушечный
же салют «нужного, царского масштаба» не требовал столь больших
предварительных капитальных вложений. Здесь можно говорить о
том, что изменение главного торжественного инструмента обозна¬
чало важный сдвиг в организации пространства, где чествовали мо¬
нарха. Звоном его славить можно было только там, где стояли цер¬
кви, а салютом — там, где он приказал поставить пушки. И в после¬
дний путь царя-воина провожали не печальным перезвоном, а ка¬
нонадой. Когда императорский гроб опускали в могилу, основан¬
ный им город потрясли сначала три ружейных залпа: разом выпали¬
ли солдаты, стоявшие на пути следования траурного кортежа. В
ответ загремели все орудия Петропавловской крепости и Адмирал¬
тейства.108 Ежеминутные залпы в течение траурной церемонии при¬
дали ей особую торжественность и мрачность.
При царе-бомбардире началось складывание довольно сложной
системы пушечных сигналов. В1721 г. Петр I лично указал, сколько и
где палить. В Санкт-Петербурге тридцать одним выстрелом 1 января
отмечалось наступление Нового года. 6 января — в день Богоявления
господня пушки били двадцать один раз. В Пасху канонада сотрясала
город трижды: семнадцать раз пушка звала к заутрени, двадцать один
выстрел раздавался при литургии по «окончании Евангелия», а трид¬
цать один залп извещал об окончании службы. 30 мая и 29 июня
тридцать одним выстрелом напоминали столице о Дне рождения Петра
Великого и о его именинах. Годовщины Полтавской баталии по во¬
инским почестям были приравнены к Пасхе! Каждое 27-го июня в
честь великой победы над шведами в три приема сотрясали воздух
семьдесят девять раз. Через месяц, 27 июля, город вновь окутывался
пороховым дымом: тридцать одним залпом отмечалась годовщина
«взятия 4-х фрегатов» (победа над шведским флотом у острова Грен-
гам в 1720 г.). После этого столько же раз пушки гремели в честь
116
битвы при Лесном (28 сентября 1708 г.), в тезоименитство Екатери¬
ны (30 ноября) и в кавалерский праздник Святого Апостола Андрея
(30 ноября). Годовщина сражения под Калищем (29 октября 1706 г.)
по сравнению с предшествующими событиями считалась менее зна¬
чимой: пушки били только двадцать один раз. Москву царь тоже
окуривал пороховым дымом, но пожиже и пореже: в Новый год, в
дни рождения и тезоименитства царя, в именины Екатерины, в годов¬
щину победы под Лесным (по 21 залпу). На Пасху пушки в Москве
вообще молчали, а о Полтаве напоминали только пятьюдесятью тре¬
мя выстрелами. В Киеве, Смоленске, Риге, Ревеле, Нарве, Выборге,
Архангельске, Казани, Астрахани, Тобольске и Кронштадте салюта¬
ми (17-21 выстрел) отмечалась Полтавская победа, Новый год, день
рождения царя и тезоименитство августейших супругов. В самой Пол¬
таве стреляли в годовщину победы над армией Карла XII двадцать
один раз. В 1723 г. царь повелел ограничиться пальбой только в
годовщины баталии при Лесном («Левенгауптской») и Полтавской и
только там, где в тот день находился двор. Салюты в честь морских
побед царь приказал проводить в Кронштадте.109
Последующие правители также вносили свои поправки в «пушеч¬
ный лексикон». Во время церемонии Крещения, а также в день именин
императрицы Анны Иоанновны пушки крепости выстрелили «по кру¬
гу», после чего дала трехкратный залп пехота (около 10 тыс. чело¬
век).110 Пушечный грохот был характерен и для времени Елизаветы.
Когда кортеж «дщери Петровой» в 1742 г. подошел к Аничкову дворцу,
Петропавловская крепость и Адмиралтейство сотрясли воздух 70-ю
выстрелами. У Казанской церкви царицу встретили священнослужите¬
ли, приветствие которых потонуло в грохоте пушек (еще по 85 выстре¬
лов). При приближении процессии к Зимнему дворцу, обе крепости —
Петропавловская и Адмиралтейская дали по 101 выстрелу.111 Во время
переезда императрицы Елизаветы Петровны из Зимнего дворца в Лет¬
ний сигнальная пушка, установленная возле первой резиденции оди¬
ночным выстрелом обозначила начало важного государственного «дей¬
ства». Через минуту пятьдесят пушек Адмиралтейства и пятьдесят одна
пушка крепости потрясли город «царским» салютом. На этом канонада
не заканчивалась: императорские яхты «Принцесса Анна» и «Вирцоу»
ответили бастионам из семи пушек каждая. После часа движения вверх
по Неве флотилия встала на якорь напротив Летнего дворца, отсалю¬
товав ему тридцать одним выстрелом.112
Согласно «Реестру салютов» от 24 февраля 1743 г., в первый
день нового года января в обеих столицах пушки были двадцать один
раз. В остальных случаях количество залпов связывалось с пребыва¬
нием в городе царствующих особ. В Богоявление теперь стреляли
только в Петербурге и только в присутствии царицы. Если великий
князь Петр Федорович (будущий император Петр III) в дни своего
117
рождения и именин находился в столице, пушки били двадцать один
раз, а если был в отъезде — только пятнадцать. В день святой Пасхи,
если вообще не слышалось многократного, «как при державе госу¬
даря императора Петра Великого», «невского грома», царица была
в отъезде. 25 апреля — в день коронации императрицы Елизаветы
Петровны и 25 ноября — в годовщины ее восшествия на престол в
обеих столицах сто один выстрел означал присутствие, а пятьдесят
один — отсутствие правительницы. Кроме того, в последнем случае
гарнизон трижды палил из ружей. Свой день рождения «дщерь Пет¬
рова» отмечала скромнее: 18 декабря пушки били тридцать один
или двадцать один раз, а гарнизоны — три раза из мушкетов. День
Святого Андрея Первозванного отмечали салютом из двадцати од¬
ной пушки. Годовщину победы под Лесным отмечали только в при¬
сутствии Елизаветы Петровны сто одним или пятьюдесятью одним
залпом. Из ранее отмечаемых дат было вычеркнуто сражение под
Калищем, вероятно, в силу того, что его главным героем был опаль¬
ный князь А.Д.Меншиков.113
Поскольку салют являлся обязательной частью церемоний, то пуш¬
ки палили вне зависимости от времени суток. 2 августа 1755 г. Елизаве¬
та Петровна задержалась в дороге и прибыла в Петербург из Царского
Села только в первом часу ночи, когда столица уже спала, но сто один
выстрел согнал дрему со всех жителей городского центра.114
7 мая 1743 г. со стороны моря до столицы докатился гул многопу¬
шечной канонады: императрица удостоила своим вниманием флот. Ког¬
да гребной катер под царским штандартом приблизился к эскадре,
стоявшей на якорях, по сигналу ракетой началась пальба всех судов.
Им ответили форты Кронштадта. Второй раз грохот раздался, когда
царица поднялась на борт флагманского корабля «Святой Петр».115
Такой же грохот услышали горожане в 1776 г., когда Екатерина II
посетила Кронштадт и устроила смотр Балтийскому флоту.116
В ее царствование стрельбу устраивали по присылаемым распо¬
ряжениям, а также по отдававшимся ранее приказам: «...учинить паль¬
бу против прежнего положения».117 В день тезоименитства императ¬
рицы раздавалось семьдесят пять залпов, в день коронации — сто
один, в годовщину восшествия на престол — сто один. Свою нелю¬
бовь к сыну Екатерина II сумела отразить даже в «поздравительном»
громе орудий. В тезоименитство наследника престола Павла Петро¬
вича пушки стреляли пятьдесят один раз — столько же, сколько и в
именины других членов императорской семьи мужского пола. В жен¬
ские именины раздавалось на двадцать выстрелов меньше. При рож¬
дении великих князей орудия гремели двести раз, а при появлении на
свет великих княжон — сто один. О победах русского оружия столицу
извещали салюты в пятьдесят один, семьдесят пять или сто один
выстрел по соответствующему распоряжению.118
118
В Пасху три пушечных выстрела через полчаса каждый означа¬
ли, что царица приступила к праздничному богослужению.119 Пушка
извещала подданных об отъезде и прибытии императрицы в столицу
«по повелениям из дежурства». Если императрица просто каталась на
шлюпке по Неве под штандартом, крепость приветствовала ее пятью¬
десятью одним выстрелом, если Екатерина II возвращалась из даль¬
него вояжа, пальба была сильнее вдвое — сто один выстрел. Такой же
салют предусматривался при посещении крепости царицей: встреча —
пятьдесят один залп, проводы — сто один. Правила напоминали, что
салютационные орудия ни в коем случае не должны были направ¬
ляться в сторону монарха.120 При освобождении Невы ото льда кре¬
пость давала три выстрела, суда партикулярной верфи, поравняв¬
шись с Иоанновским равелином, палили семь раз, а крепость им в
ответ — еще пять раз.
Пальба в XVIII-начале XX в. являлась обязательной частью всех
церемоний, причем она служила средством придания значимости са¬
мому событию, а также позволяла подавать ясный сигнал о начале
«действа».121 Во время похорон Екатерины II и перезахоронения
Петра III войска столичного гарнизона вели «троекратный беглый
огонь», сопровождавшийся пальбой крепостных орудий и колоколь¬
ным звоном.122 Когда глава государства возвращался из загородной
резиденции в Петербург, его встречали пальбой из всех пушек крепос¬
ти и стоявших на Неве судов.124 Таким же грохотом сопровождался
выход в Неву адмиральского буера: владельцы судов обязаны были
также отправляться в плавание и стрелять из пушек при встрече с
«флагманским» кораблем.125 В ходе визитов высоких морских чинов
по прибытии иностранного военного корабля в Кронштадт (1733 г,)
обе стороны трижды обменялись салютами, сделав в общей сложности
47 выстрелов.126
Вносились изменения в правила салютов и по техническим причи¬
нам. Военные корабли, имевшие менее десяти орудий (броненосцы-
мониторы 1860-х гг.), должны были приветствовать залпом только
императорский штандарт. Приветствие из крупнокалиберных пушек
вообще затруднялось тем, что пальба из таких монстров доставляла
много неудобств окружающим (пугались лошади, вылетали стекла).
При уменьшении же количества пороха из ствола не вылетали полно¬
стью остатки зарядов. Надо было долго чистить орудие или терпеливо
ждать, поскольку спешка могла привести к взрыву при следующем
заряжании. Для ритуального действия, предполагавшего свой темп,
пауза оказывалась непозволительно долгой.127 Вообще пушечная пальба
была спецификой столицы. В первой половине XIX в. для того, чтобы
таким образом отмечать «высокоторжественные дни», командирам
отдельных корпусов, которые являлись старшими воинскими началь¬
никами на огромных территориях империи, требовалось получить спе¬
119
циальное разрешение императора.128 С1863 г. пушечную пальбу в тор¬
жественные дни на окраинах империи производили только по сноше¬
нию местных начальников с военным министром.129 С10 июля 1867 г.
праздничную салютацию по всей империи сократили почти в пять раз:
вместо ста одного выстрела теперь ограничивались двадцатью одним.
Прежнюю норму залпов оставили только в обеих столицах.130
Еще в петровские времена вошло в обычай при подъеме кубков с
вином во время царских пиров палить из пушек.131 В XVIII в. эта тра¬
диция закрепилась, и многие вельможи старались подражать этому во
время своих приватных торжеств. У любимца императрицы Екатери¬
ны И генерала Зорича на банкете в небо взлетело пятьдесят тысяч
ракет.132 В 1720-30 гг. установилась практика приветственных салю¬
тов при приезде в города губернаторов и воевод. Сенат в 1743 г. все это
строго запретил, угрожая взысканием стоимости сожженного поро¬
ха.133 В1827 г. Николай I окончательно запретил использовать артил¬
лерию при «частных празднованиях».134 Пушечный гром стал монопо¬
лией государства.
Трудно сказать, насколько этот «пушечный язык» был понятен
населению, поскольку об этом удалось найти только отдельные свиде¬
тельства. П.А.Кропоткина, заключенного в каземате Петропавловской
крепости, взволновала пальба в будний день. Революционер даже стал
тешить себя надеждой, что он услышит 101 выстрел, обозначающий
царскую кончину, однако после 31 залпа пушка замолчала, возвестив о
рождении младенца в императорской семье.135 30 июля 1904 г. жители
столицы таким же образом узнали о появлении на свет великого князя
Алексея Николаевича. В их числе был и А.Бенуа, находившийся тогда
в Царском селе: «Просчитав число ударов, которым ознаменовалось
бы рождение особы женского пола, и слыша, что пушка продолжает
палить, я понял, что Российское государство получило давно ожидав¬
шегося наследника цесаревича...»136
Пушечный грохот, так часто звучавший в Петербурге в качестве
главного звукового оформления торжественных церемоний, был след¬
ствием создания нового образа монархии. «Триумфы Петра объяв¬
ляли, что русский царь обязан своей властью не предписанным боже¬
ством традициям наследования, а своим подвигам на ратном поле».137
Среди античных героев, с которыми современники сравнивали Петра
I (Геркулес, Марс, Улисс), значился и Юпитер Громовержец, что при¬
давало оглушающей канонаде особую значимость, а лестному сравне¬
нию — убедительность. Думный дьяк Андрей Виниус во время тор¬
жеств 30 сентября 1696 г. по поводу взятия Азова прочитал стихот¬
ворный панегирик царю Петру под звуки пушечного салюта.138 Гро¬
хот орудий, а не колокольный звон, столь привычный для Москвы,
ознаменовал вступление страны в новую эпоху. Во время водосвятия
1722 г. «...присутствие войска, достаточно характерное уже в после¬
120
дние десятилетие XVII в., теперь затмило во время самой церемонии
духовенство».139 Пушки гремели и в минуты коронования и миропо¬
мазания Екатерины 7 мая 1724 г. Во время шествия царской четы из
Кремлевского дворца в Успенский собор «...воинственные барабаны и
горны дополняли звон московских церковных колоколов».140 Мос¬
ковская канонада превосходила петербургскую только один раз в
каждое из царствований — во время коронации. О начале этой важ¬
нейшей церемонии, по традиции проходившей в Успенском соборе
Кремля, 7 мая 1724 г. все приглашенные на коронацию Екатерины I
были извещены «особым пушечным сигналом». После возложения
короны, державы и мантии на супругу Петра Великого раздался ко¬
локольный звон, «...которому вторили залпы из пушек и мелкий огонь
расположенных в Кремле войск». Потом императрица прошествова¬
ла из Успенского собора в Архангельский под звон колоколов и гром
пушек. То же звуковое оформление церемонии было при последую¬
щих коронациях XVIII столетия.141 Во время коронации Николая I
при вступлении его в Успенский собор было произведено восемьде¬
сят пять пушечных выстрелов. «Радостные крики ура слились в один
оглушительный гул с пушечными выстрелами, колокольным звоном
со всех кремлевских соборов и церквей, грохотом барабанов и звука¬
ми нескольких хоров военной музыки».142 Во время празднования
коронации Александра II при его въезде в столицу раздался семьде¬
сят один выстрел, при вступлении в собор — восемьдесят пять, при
входе в Кремлевский дворец — сто один. Шествие из Успенского
собора в Архангельский также сопровождалось громом пушек и зво¬
ном колоколов.143
В Петербурге пушечный салют во время коронации первый раз
прогремел в 1826 г. при возложении короны на Николая I. Три десяти¬
летия спустя такие же залпы оповестили город о начале коронации
Александра И . 26 августа 1856 г. «...в Петербурге с раннего утра улицы
и площади наполнились народом, ждавшим условленных знаков. В
десятом часу три пушечных выстрела с Петропавловской крепости и
поднятые на всех каланчах на десять минут белые флаги возвестили
народу о начале шествия в Успенский собор». После получения теле¬
графного сообщения об окончании церемонии в Москве пушки Петро¬
павловской крепости выстрелили сто один раз.144
Большую роль в том, что пороховой дым стлался над городом,
играла система салютации, принятая на флоте. На первом известном
изображении города (1704 г., П.Пикарт) все палубные суда выбрасы¬
вают с бортов плотные клубы дыма.145 Стреляют корабли на Неве и на
офортах АЗубова и Е.Виноградова, относящихся к 1716,1727 и 1753 г.146
Морская составляющая повседневности была внедрена Петром Вели¬
ким. В 12 часов по Морскому уставу выстрелом с флагмана давалась
команда «на отдых». Поскольку корабль на якоре считался крепостью,
121
над ним поднимался гюйс. Таким образом, сначала Адмиралтейство, а
затем Петропавловская крепость приняли на себя роль главного судна
города-эскадры. Сухопутному и штатскому в душе русскому народу
эти знаки были не очень понятны, и ежедневный полуденный гул на¬
звали «Невский гром».147
То, что в петербургской системе общения власти с народом артил¬
лерия заняла столь заметное место, объясняется целым рядом обстоя¬
тельств. Во-первых, пушка посылала более мощный сигнал. Во-вто¬
рых, варьируя число выстрелов (залпов), можно было расширить объем
информации, передаваемой на значительное расстояние, тогда как про¬
чие способы (сигналы барабана, трубы, глашатая и даже колокола) не
могли идти в сравнение по охвату территории. В Петербурге примене¬
ние пушечных сигналов объяснялось огромными расстояниями между
разными районами города и трудностью сообщения между некоторы¬
ми из них.
Первые выстрелы полуденной пушки в городе прозвучали из Пет¬
ропавловской крепости. Затем, еще в петровское царствование, сигналь¬
ное орудие было установлено во дворе Адмиралтейства. Точное время
указывали часы Петропавловского собора. По ним дежурный канонир
определял, когда подносить фитиль к запальному отверстию. В середине
XIX в. стали стрелять по астрономическому времени. В1865-66 гг. спе¬
циально для этой цели был проложен электрический кабель от Пулков¬
ской астрономической обсерватории, откуда подавался соответствую¬
щий сигнал. Синоним точности — выражение «как из пушки» — могло
родиться только на берегах Невы.148 Устройство набережной между Зим¬
ним дворцом и зданием Сената, ее застройка сделали невозможной
стрельбу вблизи жилья, и в сентябре 1873 г. сигнальную пушку из Глав¬
ного Адмиралтейства перенесли на Нарышкин бастион.149
В XVIII в. ночь и день в столице встречались пушечным выстрелом.
Солнце считалось взошедшим или закатившимся, когда о том громко
извещала Петропавловская крепость. Если закат догорал, а орудие мол¬
чало, это объяснялось тем, что канониры ждали, когда гуляющая по
другой стороне Невы царица удалится в свои апартаменты. Когда же
пауза становилась чрезмерной, отдавали приказ стрелять с бастиона
Петра I, чтобы жерло не было направлено в сторону Зимнего дворца.150
Статус императора как защитника православной веры означал,
что каждый церковный праздник считался государственным (двор¬
цовые приемы, военные парады, пушечная пальба, выходной день у
рабочих и чиновников, награждения и пр.). И наоборот — важные
государственные события сопровождались религиозными церемони¬
ями (крестные ходы, молебны, колокольный звон и пр.). При набож¬
ной Елизавете Петровне в Петербург перенесли обычай крестных
ходов, имевших от московских мероприятий такого рода одно очень
существенное, сугубо петербургское, отличие. Процессия двигалась
122
не только под пение и колокольный звон, но и под грохот артилле¬
рийского салюта. Особенно пышным было шествие 30 августа, в день
памяти св. Александра Невского. По Невскому проспекту укладыва¬
лись специальные деревянные мостки от Исаакиевского собора до
самой Лавры.151
Екатерина II, хотя и всячески демонстрировала свою роль наслед¬
ницы Петра I, все же несколько уменьшила военную составляющую
своего церемониала. Это объяснялось формированием имиджа про¬
свещенной правительницы, матери своих подданных. Так в 1777 г. на
празднике Крещения войска присутствовали, но главными были рели¬
гиозные церемонии, и город не сотрясал многократный артиллерийс¬
кий салют.152 В остальных случаях в придворном церемониале екате¬
рининской поры пушки гремели немногим реже, чем при Петре Вели¬
ком. Наследники Екатерины II вернули орудийный салют в список
крещенских праздничных мероприятий.
Уже при Петре Великом искусство отечественных пиротехников
достигло больших высот: они умели не только устраивать различные
виды «потешных огней», но и создавать с помощью горючих соста¬
вов различные светящиеся аллегорические фигуры и композиции.153
Иллюминации в первой половине XVIII в. продолжались около пяти
часов, а фейерверк — около получаса, причем масштаб того и другого
производил большое впечатление на иностранцев.154 Фейерверк в це¬
лях пожарной безопасности устраивали на Неве, но иногда праздники
проходили без такового. Это случалось, когда лед на реке стоял, но
выходить на него опасались.155 «В совокупности с музыкой, пушечны¬
ми выстрелами, шумовыми эффектами зрелища воспринимались фее¬
риями огня, света, цвета и звука».156 В XIX-начале XX столетия искус¬
ство фейерверков явно идет на спад. Уже не создаются сложные ком¬
позиции, исчезают многие типы ракет. Сами разноцветные огни вспы¬
хивают над столицей империи с меньшей частотой. Исключение со¬
ставляют торжества в честь 200-летия Петербурга и 300-летия дома
Романовых. С 1884 г. во время некоторых торжеств «огненные поте¬
хи» вообще заменили концертами военных оркестров.157 Праздничные
салюты и фейерверки давали сильные ольфакторные впечатления.
Несмотря на их традиционность, почти каждый репортер или мемуа¬
рист, описывавший праздник, упоминал пушечную пальбу.158 Об эмо¬
циональной и прагматической стороне салютов хорошо сказал в своих
записках Теофиль Готье: «Как все, что представляет собой силу, пушки
обладают элементами одновременно чего-то ужасного, торжественно¬
го и веселого. Их гремящий в сражениях глас прекрасно сочетается с
праздниками. Пушки привносят в праздник ту частицу радости, кото¬
рая была неизвестна древним, не имевшим ни колоколов, ни артилле¬
рии... Грохот! Только он может говорить при большом стечении народа
и быть слышным среди необъятных просторов».159
123
Пушечные заряды и основу пиротехнических изделий до начала
XX в. составлял дымный порох, и в его дыму буквально тонуло празд¬
ничное пространство города. Когда в воздух взлетали ракеты, начина¬
ли крутиться огненные колеса, а на специальных стендах загорались
разноцветные надписи и фигуры, воздух наполнялся волнующим запа¬
хом баталии* позволявшим острее сопереживать торжество русского
оружия. У Пушкина в «Медном всаднике» написано «дым и гром», а не
«гром и дым», не только потому, что так требовала рифма.
Иллюминация и салют в государственных торжествах имели
одно явно незапланированное следствие. Как известно, присутствие
беса в народном сознании маркировалось запахом серы, которая
наряду с древесным углем и селитрой была составной частью поро¬
ха. Петр Великий, накатывая на своих подданных волны «злосмрад¬
ного» дыма во время торжеств с явными языческими чертами, по¬
давал своим противникам — радетелям старины более чем веский
повод подозревать себя в связях с антихристом. Здесь весьма пока¬
зателен тот факт, что во время коронационных торжеств 31 мая
1584 г. при Федоре Алексеевиче салют был вынесен за город160 и
пушечный дух не смешивался с колокольным звоном. В допетровс¬
кие времена вообще избегали палить рядом с православными свя¬
тынями. Фейерверки с использованием настоящей пороховой пиро¬
техники устраивались и при царе Алексее Михайловиче, но местом
действия (1672 г.) была замерзшая река — территория, удаленная от
храмов. Это можно объяснить не только соображениями противо¬
пожарной безопасности, но и стремлением отделить священное от
мирского.361 До Петра I о знатных людях, устроивших пальбу и
фейерверк в городе, докладывали царю, а простолюдинов, уличен¬
ных в том, пороли в Стрелецком приказе и штрафовали.162 В XV-
XVII вв. для приватных «огненных потех» применялись сухие спо¬
ры мха-плауна, с помощью которых скоморохи пускали огненные
струи, выстреливая из деревянных трубок заряд спор над зажжен¬
ными факелами.163 Даже эти люди, обвиняемые церковниками в
бесовстве, избегали использовать зелье, пахнущее серой.
Еще одно ольфакторное впечатление могло смущать православ¬
ный люд во время официальных празднеств. При иллюминации до
второй половины XIX в. использовали в основном светильники с от¬
крытым огнем. Наибольшее распространение получили плошки, зап¬
равленные свиным, говяжьим или бараньим салом, — дешевые, устой¬
чивые к задуванию и дождю, но нещадно коптившие.164 «Вдоль улиц...
густой цепью расставляли глиняные плошки, залитые салом, из сере¬
дины которого торчал фитиль. Горели они дымно и смрадно, тумбы
после иллюминации оказывались залитыми черными потоками сала, и
долго потом надо было ходить весьма внимательно, чтобы не перема¬
зать платье».165 В России в церковном обиходе применялись только
124
восковые свечи, поскольку изготовленные из животного жира счита¬
лись нечистыми. Московские староверы, устроившие 6 января 1681 г.
погромы в Успенском и Архангельском соборах, марали дегтем гроб¬
ницу царя Алексея Михайловича и ставили на нее зажженные сальные
свечи.166 Поэтому запах горелого сала, витавший на церемониях, пре¬
тендовавших на святость, вдумчивым россиянам должен был казаться
странным и неуместным. Иллюминации пахли смоляным дымом от
сжигавшейся по таким случаям тары из-под этого продукта, в котором,
между прочим, варились в аду закоренелые грешники.167
Введение салюта в советскую символику прошло без каких-либо
специальных усилий со стороны власти. Захват власти вооруженным
путем, триумфальный характер празднований годовщин Октябрьского
переворота — все это делало выстрелы органичной частью коммунис¬
тических торжеств. «Ваше слово, товарищ маузер!» — эти строки Вла¬
димира Маяковского явились своеобразным паролем для тысяч партий¬
ных и советских функционеров, имевших за плечами опыт Первой
мировой и гражданской войны. Эпохальный 1917 г. весь прошел под
аккомпанемент ружейной пальбы. Могилы павших революционеров
стали местами поклонения и торжественных советских ритуалов, в
состав которых часто входило отдание чести с помощью ружейного
или даже артиллерийского салюта. Сохранилось и сигнальное значе¬
ние пушечных выстрелов. Так, например, Петропавловская крепость
подавала знак о начале парадов на Дворцовой площади уже в советс¬
кое время. Другим символическим звуком стали заводские гудки —
голоса победившего пролетариата. До 1905 г. они были сигналами,
регулировавшими трудовой день промышленных районов города, но
после того, как стали призывать к забастовкам, они перехватили «ос¬
вободительную» функцию у набатных колоколов. По приказу Рево¬
люционного Военного Совета СССР в 16 часов, в момент опускания
гроба Ленина в могилу, было произведено 25 выстрелов побатарейно
или подивизионно. Столько же залпов должны были произвести в
Кронштадте.168
Во время масштабной инсценировки 7 ноября 1922 г. на Неве у
Петропавловской крепости мелодия курантов, колокольный перезвон,
барабанная дробь и горны обозначили «старый режим». В это время
по реке плыли плоты с виселицами, прожекторная подсветка вырисо¬
вывала на фоне стен фигуры часовых с ружьями, окна с решетками, а
над всем этим горела царская корона. Пушечная же стрельба оказалась
идеологически реабилитированной: выстрел с бастиона обозначил на¬
чало этого представления, а залп бакового орудия «Авроры» послужил
сигналом к тому, чтобы все символы царизма исчезли на фоне красно¬
го зарева. Затем пушечный грохот длился еще несколько минут — по
замыслу сценаристов он обозначал оборону Петрограда от Юденича.
Масштабный салют стал апофеозом. Менее грандиозные инсцениров-
125
ки проходили также в других районах города.169 Вероятно, выстрел
«Авроры» стал кульминационным моментом, звуковым символом ре¬
волюции именно в тот момент. В значительной степени это было обус¬
ловлено тем, что эпизод оказался кинематографически впечатляющим
в картине Эйзенштейна «10 дней, которые потрясли мир». 16 мая 1927 г:
весь город наблюдал натурные съемки: крейсер специально был по¬
ставлен на «историческое» место за Николаевским мостом, откуда про¬
извел шесть пиротехнических выстрелов.170
О том, как Гражданская война перенесла ружейный и пушечный
салюты из дореволюционного военного ритуала в ритуал советский,
проникновенно написал в поэме «Индустриальная свирель» И.Садо-
фьев, член объединения пролетарских писателей «Кузница»:
«Земля, космическая яхта,
Свершила три круговорота
И грянул радостный салют
Неумолкаемых орудий!
Он прогремел раскатом грома,>
Надгробный марш героям красным.
Заводским дымным корпусам
Сыграл историю победы».171
Гудками паровозов и фабрик и артиллерийским салютом Ленинг¬
рад 6 декабря 1934 г. прощался с «Миронычем», как звали в городе
С.М.Кирова. Постановлением Ленсовета были закрыты все зрелищ¬
ные учреждения, а во всех ресторанах запретили всякую музыку и
эстрадные выступления.
Спустя девятнадцать лет город так же провожал в последний путь
последнего генералиссимуса. 9 марта 1953 года при опускании гроба в
могилу в 12.00 прогремел артиллерийский салют, на 5 минут под мрач¬
ный аккомпанемент заводских гудков и сирен остановились предприя¬
тия и транспорт. Б.Лизарев в стихотворении «Прощанье» написал:
«Ровно в полдень протяжно гудки зазвучали,
Загремели грома батарей,
И соратники верные гроб Твой подняли,
Понесли на плечах в Мавзолей...»172
Страна еще не догадывалась, что уходит в прошлое целая эпоха:
«... В скорбную мелодию оркестров вплетается знакомый звон крем¬
левских курантов (по радио транслировался митинг в Москве — ред.)
И над широкой заснеженной Невой, над всем огромным городом, со¬
трясая воздух, гремит первый залп прощального салюта. Ему отклика¬
ются протяжные гудки заводов и фабрик Выборгской стороны..., гудки
паровозов и кораблей... На набережных Невы замерли в безмолвии
тысячи людей. Повсюду остановилось движение... Пожилая женщина в
платке стоит у гранитного парапета при въезде на Кировский мост, на
126
руках у нее — девочка в пушистом меховом пальтеце. Женщина при¬
жимается щекой к румяному личику ребенка и говорит потрясенно,
порывисто: «Слушай, доченька, слушай: это хоронят Сталина!»173
В народе говорили, что Питер будит барабан, Москву — колокол.
Имперский центр не только воинственно выглядел, его запахи и звуки
органично дополняли визуальные впечатления. Многосложная военная
машина, обеспечившая России статус великой державы и позволившая
ей включить в свои границы одну шестую часть суши, гремела своими
механизмами, угрожая соседям и напоминая о своих викториях.
В 1934 г. (год смерти Кирова и начала массовых репрессий) пушка
Петропавловской крепости замолчала и заговорила вновь в июне 1957 г.,
в эпоху хрущевской «оттепели». Одним из признаков той эпохи стало
большее внимание к историческим традициям. Ленинград освободился
от подозрений в попытках составить политическую конкуренцию Моск¬
ве. Сегодня полуденный выстрел — один из самых впечатляющих город¬
ских символов. Орудие Петропавловской крепости в 1987 г. приветство¬
вало 21 залпом крейсер «Аврора» при возвращении легендарного ко¬
рабля после капитального ремонта на место исторической стоянки. В
1988 г. особый выстрел был дан, когда на свет появился пятимиллион¬
ный горожанин. В ночь с 2000 на 2001 г. пушка известила о приходе
нового тысячелетия. Санкт-Петербург настолько привык сверять часы
«по Петропавловке», что в один из дней сразу заметил необъяснимую
тишину в положенную минуту. Тогда заряд оказался с дефектом, и про¬
изошел так называемый затяжной выстрел — порох не взрывается, а
выгорает, разумеется, при совершенно иной силе звука.174
В советское время военное звучание Петрограда заметно стихло
в связи с тем, что он утратил столичные функции и стал другим в
демографическом и культурном отношении. Военный парад стал не
более чем составной и вовсе не главной частью государственных тор¬
жеств. Милитаризация всего общества в СССР, формирование еди¬
ной армии трудящихся стало причиной того, что колонны, состав¬
ленные из рабочих, колхозников и служащих заменили собой мар¬
ширующие батальоны. Именно шествие трудовых коллективов под
выверенными идеологическими лозунгами стало упоминавшейся ра¬
нее «эстетизированной моделью». Перефразируя в связи с этим одну
из популярных песен сталинской эпохи («Когда страна прикажет быть
героем, у нас героем становится любой...»), можно сказать: «Когда
страна прикажет быть гвардейцем...». Шум демонстраций в центре
города слышался по различным поводам: в ответ на угрозу со сторо¬
ны лорда Керзона, в знак протеста против репрессий по отношению к
соратникам по классовой борьбе, в память о павших борцах и т.д. Он
в какой-то мере был заменой парадным звукам, поскольку демонст¬
рировал вне и внутри страны мощь рабочего класса, руководимого
партией Ленина-Сталина.
127
Социальная и производственная жизнь столичного города по¬
требовала очевидных для всех публичных сигналов. В допетровской
Руси главным средством для этого был колокол, а в начале XVIII
столетия ему на смену пришла пушка. Однако за исключением не¬
большого числа крепостей такие «пороховые куранты» не вошли в
российский обиход, оставшись особенностью новой европеизирован¬
ной столицы. Преобладание салютационной канонады над колоколь¬
ным звоном в Санкт-Петербурге вполне соответствовало подчине¬
нию церкви государству при Петре Великом. Из колокола звук извле¬
кала живая человеческая рука, это был музыкальный инструмент,
позволявший проявлять индивидуальность, «почерк» и прочие атри¬
буты искусства. Подтверждение тому — создание карильонов, гармо¬
ничный звон, «сочиняемый» некоторыми пономарями, а также вклю¬
чение колокола в состав оркестра. Грохот орудия оповещал о том, что
сработала машина. Пушка настойчиво извещала о наступлении века
механизмов, при которых человек будет играть роль не мастера-твор-
ца, а обученной и дисциплинированной прислуги. Пушечная пальба
стала мелодией механицизма XVIII столетия. Большую роль в пере¬
даче артиллерийским орудиям особых культурных функций сыграло
то обстоятельство, что со дня своего основания и до утраты столич¬
ного статуса Петербург был военным и военно-морским центром им¬
перии. Поскольку пальба являлась частью военной культуры, грохот
орудий не мог не стать частью гарнизонной рутины. Выстрелы про¬
изводились по команде, подлежали строгой и детальной регламента¬
ции, что полностью укладывалось в рамки представлений об органи¬
зации регулярного государства. Изменения в правилах производства
салютов дают основания говорить о постепенном складывании некой
стройной системы, отражавшей политические и культурные особен¬
ности каждой эпохи.
Разносившееся над колыбелью трех революций пение литой
бронзы слишком сильно напоминало горожанам о былом времени.
Карильон Петропавловского собора «переучили» — вместо царско¬
го гимна он стал отбивать гимн пролетарский. Но как сделать все
колокола России «красными», большевики не придумали и потому
решили от них вообще избавиться. Звон не соответствовал новому
распорядку повседневной жизни: заводские гудки звали на трудо¬
вой подвиг, а колокола — к очищению души. Страна праздновала
День международной солидарности трудящихся — Первое мая, а
праздничный пасхальный перезвон накануне или еще ранее будора¬
жил строителей социализма и призывал их радоваться тому, что
«Христос воскрес!» Формирование новой коммунистической рели¬
гии требовало изгнания прежде всего публичных, манифестацион-
ных символов прежней веры.
Комплексное воздействие акустических и ольфакторных впечат¬
лений вкупе с впечатлениями визуальными имело большое значение
128
для формирования представлений подданных об устройстве мира и их
собственном месте в нем. Массовые государственные мероприятия,
наполненные пушечным грохотом, музыкой и колокольным звоном,
давали максимальный результат синхронизации верноподданническо¬
го чувства, поскольку тысячи людей одновременно видели, слышали и
ощущали одно и то же.
Примечания
1 Русская эпиграмма. XVII-начала XX века. JI. 1988. С.369.
2 ПСЗ I. №11059.16 мая 1760 г.
3 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.61
4 Цобужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.16
5 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. JI. 1970. С.28
6 Гребенка Е.П. Петербургская сторона. // Физиология Петербурга. М. 1991.
С.77
7 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.2. С.312-313
8 Цит. по: Уортман Ригард С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской
монархии. М. 2002. С.275
9 Засосов Д.А., Пьгзин ВЛ. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки
очевидцев. JI. 1991. С.118,121
10 Лихагев Д.С. Город на земле. // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.400
11 Пыляев МЛ, Старый Петербург. JI. 1990. С.74
12 Жозеф де Местр. Санкт-Петербургские вечера. // «Город над морем» или
Блистательный Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки. Сти¬
хи. Сост. С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.291
13 Военная энциклопедия. Т.4. С.385
14 Свод правил для морских команд относительно производства парадов, тор¬
жественных встреч и нарядов войск на погребение. 1887. СПб. С.18
15 ПСЗ II, №802, 4 января 1827 г.
16 Успенский Л.В. Записки ... С.28
17 Король В.В. Воздушная гавань Петербурга. СПб. 1996. С.21
18 Лотман ЮМ. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворян¬
ства (XVIII-начало XIX века). СПб. 1994. С.193.
19 Уортман Ригард С. Сценарии ... С.209
20 Там же. С.229
21 Полковник Гейно фон Базедов. Путевые впечатления о военной России. Воен¬
ный Сборник. 1911. №10. С.187
22 Бенуа АЛ. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.20
23 Андрей Белый. Петербург. JI. 1981.С. 111
24 ПСЗ И, №33255014 декабря 1857 г.
25 Карл Рейнхольд Берк. Путевые заметки о России. // Беспятых ЮЛ. Петер¬
бург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.130
9 Зак 1270
129
26 ПСЗ II, №17567 29 января 1844 г.; №17678 29 февраля 1844 г.; №1771913
марта 1844 г.
27 ПСЗ II, №34134, 7 февраля 1859 г.
28 ПСЗ II, №44177, 27 января 1867 г.; №44233,11 февраля 1867 г.
29 Свод правил... С.74-77, 86
30 Лихачев Д.С. Я вспоминаю.. // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.28
31 Засосов ДА,, Пызин В.К Из жизни Петербурга ... С.163
32 Пушкин А.С. О ничтожестве литературы русской. // В поисках своего пути.
Россия между Европой и Азией. М. 1994. С.28.
33 Очерки истории Ленинграда. Т.1. М.-Л. 1955. С.26, 256.
34 Элизабет Джастис. Три года в Петербурге. // Беспятых Ю.А. Петербург
Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.102
35 ПСЗ II, №6464 2 октября 1833 г.
36 РГА ВМФ, ф.417, оп.1, д.4339, л.69-70
37 РГА ВМФ, ф.417, оп.1, д.4339, л.71 об.
38 РГА ВМФ, ф.417, оп.1, д.4339, л. 156
39 Уортман Ригард С. Сценарии ... С.509
40 Штакелъберг К.К. Русский народный гимн. // Исторический Вестник. 1914.
№7. С.116-118
41 Писаренко КА. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаве¬
ты Петровны. М. 2003. С.294, 458-464, 482.
42 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т.2. Л.
1972. С.100
43 Трубецкой В. Записки кирасира. М. 1991. С.158-159
44 Лихачев Д.С. Я вспоминаю С.29
45 Медицина. Культура. Милосердие. (В фотографиях и документах конца
XIX-начала XX в.) СПб. 2002. С.219-228
46 Петроградская правда. 1922. №106,14 мая
47 На улицах и площадях. // Петроградская правда. 1922. №96, 3 мая.
48 Петроградская правда. 1922. №193, 30 августа.
49 День 1 мая в Ленинграде. // Ленинградская правда. 1927. №99, 4 мая.
50 Петроградская правда. 1922. №256,10 ноября.
51 Гидулянов ИВ. Церковные колокола на службе магии и царизма. М. 1929. С.60-61.
52 Карл Рейнхольд Берк. Путевые... С.116; Краткое описание города Петербурга
и пребывания в нем польского посольства в 1720 году. // «Город над
морем» или Блистательный Санкт-Петербург. Воспоминания. Рассказы.
Очерки. Стихи. Сост. С.А.Прохватилова. СПб. 1996. С.90; Френсис Дэш-
вуд. Дневник пребывания в С.-Петербурге в 1733 году. // Беспятых ЮА.
Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.57;
Петер фон Хавен. Путешествие в Россию. // Беспятых ЮА. Петербург
Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.309
53 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.14
54 Гидулянов П.В. Церковные колокола на службе магии и царизма. М. 1929.
С.62-63
130
55 Вадейша М.Г. Колокол и колокольный звон в традиционной славянской
культуре. // Проблемы гуманитарного знания. Сборник научных работ.
Вып. 1. СПб. 1999. С.198
56 Смоленский С. О колокольном звоне в России. СПб. 1907. С.2
57 Бахтиаров АЛ. Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни. СПб. 1994.
С.220
58 Пангенко А.М. О русской литературе. // Пангенко AM. Я эмигрировал в
Древнюю Русь. Россия: история и культура. СПб. 2005. С.426
59 Карл Рейнхольд Берк. Путевые ... С.12
60 Элизабет Джастис. Три года... С.97
61 Смоленский С. О колокольном ... С.4
62 Рыбаков С.Г. Церковный звон в России. СПб. 1896. С.56
63 Старейший колокололитейный завод братьев Николая и Якова Усачевых на
Валдае. Копии отзывов разных лиц и учреждений за колокола, отлитые
заводом. Б.м. и г. С. 114
64 Олоеянишников Я. Искусство колоколов и колокололитейное искусство. М.
1912. С.349
65 Гидулянов Л.В, Церковные ... С.37
66 Там же. С.38
67 Рыбаков С.Г. Церковный ... С.15
68 Кавельмахер В.В. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни.
// Колокола. История и современность. М. 1985. С.59
69 Тосин С.Г. Основные аспекты изучения русского колокольного звона как
явления музыкального искусства. // Колокола. История и современность.
1990. М. 1993. С.9
70 Колокола России. М. 1995.С.14
71 Рыбаков СТ. Церковный звон в России. СПб. 1896. С.59
72 Там же.
74 Тосин С.Г. О жанровой природе русского колокольного звона. // Колокола.
История и современность. М. 1993. С.18
75 Лоханский В.В. Русские колокольные звоны. // Колокола. История и совре¬
менность. М. 1985. С.22
76 Тосин С.Г. О жанровой природе... С.20
77 Лоханский В.В. Русские... С.21
78 Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году. М.
1862. С.199
79 Вадейша М.Г. Колокол... С.196-198
80 Там же. С.199
81 Рыбаков С.Г. Церковный... С.5
82 Кавельмахер В.В. Способы ... С.59
83 Кавельмахер В.В. Большие благовестники Москвы XVI — первой половины
XVII вв. // Колокола. История и современность. М. 1993. С.79-81
84 Генслер И. Гаванские чиновники в домашнем быту или Галерная гавань во
всякое время дня и года. СПб. 1863. С.98-100
85 Гидулянов Д.В. Церковные ... С.73
131
м ПСЗ II № 12165, 23 марта 1839 г.
й7 БиЭфп. Т.9. С.393; Свод законов Российской империи. Т.14 Устав о предуп¬
реждении и преследовании преступлений. 1890 г. Ст. 114,115; См.: Труды
первого археологического съезда. М. 1871.
88 Элизабет Джастис. Три года ... С.99
89 Оловянишников К Искусство ... С.294
90 Засосов ДА., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.128; Петер фон Хавен.
Путешествие... С.366
91 Бартенев И Рецензия на книгу Н. Оловянишникова «Искусство колоколов
и колокололитейное искусство». // Русский архив, 1907. Кн.Ю
92 Шкаровский М.В. Петербургская епархия в годы гонений и утрат. 1917-1945.
СПб. 1995. С.31
93 Там же. С.ЗЗ с
94 Левина КБ. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии.
1920-1930 годы. СПб. 1999. С.126-127
93 Шкаровский М.В. Петербургская епархия в годы гонений и утрат. 1917-1945.
СПб. 1995. С.146
96 Санкт-Петербургская епархия в двадцатом веке в свете архивных материа¬
лов. 1917-1941. Сборник документов. СПб. 2000. С.162
97 Мартены требуют металла. // Ленинградская правда. 1929 г. 12 апреля
98 Галоши и колокола. // Ленинградская правда. 1929 г. 13 января.
99 Шкаровский М.В. Петербургская ... С.148
100 Там же.
101 Там же. С.149.
102 Санкт-Петербургкая епархия в двадцатом веке в свете архивных материа¬
лов. 1917-1941. Сборник документов. СПб. 2000. С.169-170
103 Шкаровский М.В. Петербургская ... С.154
104 Там же.
105 Колокола России. М. 1995. С.З
106 Гидулянов ИВ. Церковные ... С.70.
107 Шиллинг М. Колокола-памятники, колокола мира и нецерковные колокола
в ГДР. // Колокола. История и современность. М. 1985. С.297
108 Уортман Ригард С. Сценарии... С,114
109 РГА ВМФ, ф.19, оп.1, д.244, л.6-7
110 Петер фон Хавен. Путешествие... С.331,333; Карл Рейнхольд Берк. Путевые...
С.127
111 Келлер Е.Э. Праздничная культура Петербурга: очерки истории. СПб. 2001.
С.161
т Писаренко КА. Повседневная ... С.144-147
113 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.17-20
114 Писаренко КА. Повседневная ... С.216
115 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л. 25-26
116 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.37
ш РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.32 об.
118 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л. 77
132
119 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.32 об.
120 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.ЗЗ об.
121 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.89
122 Пыляев МЖ. Старый Петербург. Л. 1990. С.29
123 Петер фон Хавен. Путешествие ... С.320
124 Краткое описание города Петербурга и пребывания в нем польского по¬
сольства в 1720 году. // «Город над морем» или Блистательный Санкт-
Петербург. Воспоминания. Рассказы. Очерки. Стихи. Сост. С.А.Прохва¬
тилова. СПб. 1996. С.90
125 Френсис Дэшвуд. Дневник ... С.53
126 ПСЗ И, №48226; 6 апреля 1870 г.; 29 июня 1859 г.
127 ПСЗ И, №8754, 7 января 1836 г.; №14276,15 февраля 1841 г.; №14456,15
апреля 1841 г.
128 ПСЗ II, № 39 666 26 мая 1863 г.
129 ПСЗ И, №44824; 10 июля 1867 г.
130 Уортман Ригард С. Сценарии ... С.148
131 Пыляев МЖ. Старый Петербург. С.347
132 РГА ВМФ, ф.19, оп.1, д.244, л.11-13
133 ПСЗ II, № 1266, 26 июля 1827 г.
134 Кропоткин ПЛ. Записки революционера. М. 1988. С.342
135 Бенуа АЛ. Мои воспоминания. Т.2. М. 1980. С.410
136 Уортман Ригард С. Сценарии ... С.71
137 Там же. С.70
138 Там же. С.93
139 Там же. С.106
140 Жмакин В.И. Коронации русских императоров и императриц. 1724-1856. //
Русская Старина. 1883. Т.37. С.504-506, 512, 516,522
141 Там же. Т38. С.8
342 Токмаков К Историческое описание всех коронаций российских царей,
императоров и императриц. М. 1896. С.118
143 Жмакин ВЖ. Коронации ... С.24-25
144 Каганов Г.З. Санкт-Петербург. Образы пространства. СПб. 2004. С.19
145 Там же. С.23,40
146 Синдаловский Я.А. Петербург в фольклоре. СПб. 1999. С.182
147 Там же. С.24
148 Сашенко ВЛ. Адмиралтейство. Л. 1982. С.28-29
149 РГА ВМФ, ф.224, оп.1, д.38, л.37
150 Птигенко М.В. Формирование традиций и своеобразие православной жиз¬
ни Петербурга. // Многонациональный Петербург. История. Религия.
Народы. СПб. 2002. С.201
151 Уортман Ригард С. Сценарии ... С.181
152 Васильев В.Н. Старинные фейерверки в России. (XVII- первая четверть
XVIII века). Л. 1960. С.16-17
153 Карл Рейнхольд Берк. Путевые ... С.158-159
133
154 Петер фон Хавен. Путешествие ... С.366
155 Немиро О.В. Праздничный город. Искусство оформления праздников. Ис¬
тория и современность. Л. 1987. С.163
156 Там же. С.90Д66
157 Минцлов С.Р. Петербург в 1903-1910 годах. Рига. 1931. С.13
158 Готье Г. Путешествие ... С.89
159 Токмаков И. Историческое... С.19
160 Васильев В.Я. Старинные фейерверки в России. (XVII- первая четверть
XVIII века). Л. 1960. С.13
161 ПСЗ I, №118119 марта 1686 г.
162 Васильев В.К Старинные ... С.6-7
163 Даль В.И. (ВЛуганский) Петербургский дворник. // Физиология Петербур¬
га. М. 1991. С.47; Немиро О.В. Праздничный... С.139. ^
164 Минцлов С.Р. Далекие дни. Воспоминания. 1870-90 гг. Берлин. 1931. С.80
165 Пангенко AM. Русская культура в канун петровских реформ. // Панченко AM,
Я эмигрировал в Древнюю Русь. Россия: история и культура. СПб. 2005.
С.110
166 Васильев Б.Я. Старинные ... С.47
167 Петроградская правда. 1924. №21,26 января.
168 «Инсценировка на Неве 7 ноября»; «Город — арена зрелищ». Петроградс¬
кая правда. 1922. №257,11 ноября.
169 Ленинградская правда, 1927. № 111,18 мая.
170 Кузница. М. 1923. С.147
171 Ленинградская правда. 1953.10 марта
172 Там же.
173 Бобровиг А. Петропавловская пушка готовится к юбилею. // Метро. 2006.
13 декабря
134
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОДОЛЖАЮЩАЯ РАЗГОВОР О «ФИЗИОЛОГИИ» ПЕТЕРБУРГА,
В КОТОРОЙ РАССМАТРИВАЕТСЯ, КАК ЗВУЧАЛ И ПАХ
ПРОМЫШЛЕННО-ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ.
В ЭТОЙ ЖЕ ГЛАВЕ ПРИВОДЯТСЯ СВИДЕТЕЛЬСТВА СОВРЕМЕННИКОВ И
РАССУЖДЕНИЯ АВТОРА ОБ АКУСТИЧЕСКИХ И ОЛЬФАКТОРНЫХ
ПОСЛЕДСТВИЯХ РАЗВИТИЯ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ ВНУТРИГОРОДСКОГО
И МЕЖДУГОРОДНОГО ТРАНСПОРТА
Верх: Купцы Рогушины — владельцы торговой фирмы «О’ Гурмэ».
Начало 1900-х гг.
Низ: Безбилетные пассажиры на заднем буфере трамвая. 1930-е гг.
136
Водные пути, позволявшие обеспечивать доставку топлива и сы¬
рья, колоссальные финансовые и административные ресурсы жестко
централизованного государства способствовали превращению Петер¬
бурга в один из важнейших промышленных центров империи. Петр I,
не останавливавшийся ни перед чем для скорейшего роста своего лю¬
бимого детища, старался сделать его сосредоточением человеческого
знания. В XVIII в. это означало не только устройство учебных заведе¬
ний, кунсткамер и художественных коллекций, но и строительство
предприятий, где в машинах и механизмах воплощались высшие дос¬
тижения инженерной мысли своего времени. Принимая во внимание
то обстоятельство, что шестерни и рычаги пленяли глаз царя-рефор-
матора не менее, чем уроды или полотна европейских мастеров, легко
представить появление многочисленных заводов и фабрик под боком
у императорской резиденции. В пользу этого говорит основание вер¬
фей на Неве и на Фонтанке. Сюда следует добавить страсть Петра I к
личному контролю, а также логику развития промышленности: одно
производство стимулирует появление неподалеку другого, связанного
с ним технологической цепочкой, в результате чего формируется це¬
лый индустриальный район.
В самом начале своего существования город стал приобретать чер¬
ты мануфактурного центра, что определялось в первую очередь по¬
требностями армии и флота. Кроме трех верфей (Адмиралтейства, Га¬
лерной и Партикулярной) в 1711 г. был построен Литейный двор, где
два года спустя уже отлили первые медные пушки. В 1714-1715 гг.
начали работу два пороховых завода.1 Заметный производственный
шум исходил от Главного Адмиралтейства, где располагались кузнеч¬
ные и другие мастерские.2 Самый сильный запах, который распростра¬
нялся от этого места, был смоляной — ольфакторный символ доинду-
стриальной эпохи, эпохи дерева как главного материала. В XVIII-
начале XIX в. в дельте Невы появилось несколько десятков предприя¬
тий, нацеленных прежде всего на удовлетворение потребностей быст¬
ро растущего города. По-настоящему промышленный облик Петер¬
бург приобрел только в XIX столетии. До того, как инженеры создали
достаточно мощные и надежные паровые двигатели, производство по¬
137
лучало энергию от водяного колеса, а недостающую черпало из мышц
человека и лошади. Ветер был ограниченным подспорьем из-за своего
непостоянства и технических проблем с передачей энергии от лопастей
ветряка к рабочей части машины. Равнинное расположение Санкт-
Петербурга (особенность его «анатомии»!) исключало использование
водяного двигателя. Если бы здесь были речки с перепадом течения в
несколько метров, царь не преминул бы нагородить заводских плотин.
Тогда бы в Петербурге, как в Петрозаводске, Туле и на Урале, сила
падающей воды крутила колеса, приводила в движения доменные и
кузнечные меха, станки и насосы. И, как сегодня в столице Карелии,
мелодией городского центра стал бы гул воды, летящей по каналу из
фабричного пруда. В Петербурге такого «раннеиндустриального» зву¬
ка не было и быть не могло. Места, где рельеф позволял устроить
плотину, нашлись только в окрестностях — на Охте (пороховой завод)
и на реке Сестре, где в 1723 г. началось производство оружия.3 Поэто¬
му только в первой половине XIX в. пыхтением паровых машин, запа¬
хом котельных и смазки столица заявила о своем вступлении в клуб
промышленных гигантов. Труба завода Берда, основанного в устье
Фонтанки еще в 1792 г. (ныне — Адмиралтейские верфи), стала не
только первой петербургской конструкцией такого рода, но и симво¬
лом удачи. На вопрос: «Как дела?» часто следовал ответ: «Как у Берда.
Только труба пониже, да дым пожиже».4 Несмотря на формирование
вокруг города фабрично-заводского пояса, в начале XIX в. воздух за
Невской заставой был еще довольно чист. Это во многом объяснялось
тем, что вместо обычного для Европы каменного угля в России широко
использовались дрова, дым от которых не был столь ядовитым. В этом
районе, ставшим позже одним из самых грязных, неподалеку от Алек¬
сандровской мануфактуры в 1815 г. построили летний корпус для пи¬
томцев Воспитательного дома.5 Во второй половине XIX в. индустри¬
альные черты на лице города проступали все заметнее. «Положение о
размещении и устройстве частных заводов в Санкт-Петербурге» 1833
г. с его жесткими санитарными ограничениями привело к вытеснению
предприятий к заставам. Один за другим на Выборгской стороне, на
южных и юго-западных окраинах начали работу металлургические и
машиностроительные заводы Лесснера, Сан-Галли, Сименс и Гальске,
Невский судостроительный, Металлический и др.)-6 Прокладка Об¬
водного канала, служившего источником водоснабжения и транспорт¬
ной магистралью, способствовала созданию на его берегах огромной
промышленной зоны.7 Во второй половине XIX в. в Петербурге появи¬
лось уже более 100 предприятий, специализировавшихся на металло¬
обработке. В 1862 г. первую продукцию получили на Механическом
заводе Л.Нобеля. Кроме него на Выборгской стороне тогда же начал
работать машиностроительный завод «Феникс». Годом позже в этом
же районе вступило в строй трубопрокатное предприятие, известное
138
ныне как «Красный выборжец». На Васильевском острове построили
сталепрокатный завод, переименованный рабочими в «сталепрокля¬
тый». Здесь же 1856 г. англичане Керр и Макферсон основали Балтий¬
ский завод, на котором сначала строили небольшие паровые суда, ло¬
комотивы и другие механизмы. В 1884 г. это предприятие стало цент¬
ром отечественного военного судостроения. На рубеже XIX-XX вв.
Петербург пережил настоящий промышленный бум, производство на¬
чалось на десятках новых заводов. Быстро развивалась индустрия го¬
рода и в годы предвоенных пятилеток.
Паровой поршневой двигатель — главный источник энергии XIX-
начала XX в. — имеет ряд технических особенностей. Его нельзя запу¬
стить или остановить одним нажатием кнопки. Передача рабочих уси¬
лий от центрального распределительного вала на станки производи¬
лась с помощью гибких трансмиссий (приводных ремней). На этот вал
насаживалось массивное колесо — маховик, который раскручивался и
аккумулировал механическую энергию, потребляемую в цехах по мере
надобности. Данное устройство позволяло останавливать паровую ма¬
шину для мелкого ремонта и обслуживания, смягчать колебания в
потреблении энергии. Специфический гул громадных маховиков (до
10 метров в диаметре и массой до 50 тонн) был слышен на большом
расстоянии. С ними по силе звука успешно соперничало кузнечно¬
прессовое оборудование и ткацкие станки. Когда на Ижорском заводе
пресс мощностью в 10 тысяч тонн (второй в Европе, уступавший по
мощности только крупповскому) начинал гнуть броневые листы, сейс¬
мическая станция в Риге отмечала землетрясение в районе Петербурга
силой до 2 баллов по шкале Рихтера. В начале XX в. развитие электро¬
техники привело к появлению мощных, надежных и сравнительно не¬
дорогих двигателей, которые можно было установить на каждом от¬
дельном станке. Это сразу изменило характер индустриального шума:
исчезли колоссальные маховые колеса и гудевшие на все лады привод¬
ные ремни. Однако на заводах от этого не стало тише: новая техника
позволила более компактно размещать оборудование, суммарный гро¬
хот которого сравнялся с «паровым» уровнем и даже превзошел его.
Индустриальная эпоха требовала более высокой организации про¬
изводства, нежели аграрная. Режим работы предприятия надо было
обеспечить хорошо слышимыми сигналами. Колокол и артиллерийс¬
кое орудие здесь не очень годились. Использование первого смешива¬
ло в одну кучу регулирование труда, сакральное действо, пожарную
тревогу и призыв к мятежу. Применение второго также оказывалось
проблематичным: нарушалась монополия военных на оружие. Кроме
того, выстрел как священное действие (вспомним салют!) на заводе
производился бы как часть чего-то весьма прозаического. Выход на¬
шелся в самой технологии XIX столетия: о начале трудового дня стал
сообщать заводской гудок. Скорее всего, он появился благодаря звуко-
139
вому эффекту при работе аварийных клапанов, через которые сбрасы¬
валось избыточное давление в котлах. Додуматься до использования в
сигнальных целях сильного свиста стравливаемого пара было неслож¬
но, тем более что подбором нужного давления и диаметра выводящей
трубки достигался избранный тон, а запорная арматура позволяла ва¬
рьировать сигнал — давать короткие и длинные гудки в любых комби¬
нациях. В1819 г. была изобретена сирена, издававшая звук при враще¬
нии колеса с отверстиями перед трубкой, по которой на колесо подает¬
ся сжатый воздух. В конце XIX в. паровые сирены были слышны за 3-
5 километров, а в благоприятных условиях — до 20 километров.8
Уже в 1870-е гг. эти «голоса заводов» стали заметной частью зву¬
кового пейзажа Петербурга. М.Добужинский отметил в своих воспо¬
минаниях, что в детстве «...ранним утром любил прислушиваться к
протяжным и печальным фабричным гудкам».9 Особенно сильно в
центре города были слышны заводы Выборгской стороны.10 Каждое
предприятие можно было узнать по характерному тембру гудка. Пер¬
вый сигнал, звучавший пять минут, назывался побудкой. Затем, в 7 и в
8 часов, следовали менее продолжительные гудки, обозначавшие нача¬
ло односменной и трехсменной работы. Еще более короткие сигналы
ограничивали время обеденного перерыва. Последние гудки подава¬
лись в 23 часа и в полночь. Гудок по выверенным часам подавал стар¬
ший кочегар, в советское время за ошибку в этом деле можно было
серьезно поплатиться.11 Заводы будили Санкт-Петербург раньше, чем
полковые барабаны. В праздничные дни в городе было тихо.12
Машины XVIII-начала XX в. требовали огромного количества мас¬
ла. Множество трущихся частей, недостаточная чистота и точность
обработки деталей, отсутствие или несовершенство систем смазки зас¬
тавляли машинистов практически непрерывно орошать маслом рабо¬
тающие механизмы. Существовала даже такая профессия — смазчик,
обязанностью которого было следить за тем, чтобы все валы и шестер¬
ни вовремя получали свою порцию из масленки в виде большого соус¬
ника с длинным носиком. Часть смазки стекала на пол и на специаль¬
ные поддоны, часть испарялась, а часть сгорала из-за того, что темпе¬
ратура в механизмах нередко была очень высокой. Открытого пламе¬
ни, разумеется, не было, но специфический запах масляной гари всегда
присутствовал при работе паровых машин.
Этот «индустриальный аромат» со временем менялся, что, разу¬
меется, было связано не с модой, а с характером смазки. Сначала для
уменьшения трения использовалось обыкновенное свиное сало. Тех¬
ническое назначение этого продукта так закрепилось в сознании бри¬
танцев, что они испытывали настоящий шок при виде того, как росси¬
яне с аппетитом его ели. В середине XIX столетия в жертву стремитель¬
но развивавшейся промышленности были принесены представители
морской фауны — киты, тюлени и акулы. Их убивали тысячами для
140
получения жира, использовавшегося исключительно в технических
целях — для освещения и смазки. Только в последней трети XIX в.
широкое применение получили минеральные масла — продукты пере¬
работки нефти.
В 1850-х гг. промышленные предприятия города стали стреми¬
тельно увеличивать потребление топлива. При этом дрова долгое вре¬
мя удерживали свои позиции, медленно уступая углю и нефти, так как
речной транспорт позволял древесине при ее избытке на Северо-Запа¬
де России успешно конкурировать с углем, большая часть которого
импортировалась из Европы. До открытия в 1885 г. Морского канала,
давшего возможность кораблям с большой осадкой проходить в район
нынешнего порта, все грузы приходилось перегружать в Кронштадте
на лихтеры (специальные баржи). В результате стоимость фрахта уд¬
ваивалась, и приобретение английского антрацита оказывалось менее
выгодным, чем покупка родных берез, без особых помех доставленных
плотами из-под Тихвина. В 1913 г. из 275 миллионов пудов груза,
прибывшего в столичный порт, 180 миллионов (65%) приходилось на
каменный уголь.13
В последней трети XIX в. заметно снизились железнодорожные
тарифы, и это позволило питать столичные кочегарки донецким уг¬
лем. В 1880-е гг. появились надежные приспособления для подачи
нефти (мазута) в котельные топки, получили должное развитие нефте¬
добыча и танкерный флот. Дешевая доставка этого вида топлива неф¬
теналивными баржами из Баку по Волге и Мариинской водной системе
стала возможной благодаря паровым буксирам. Незапланированным
следствием такого технического прогресса стали жирные, черные, не
по-русски пахнущие мазутные дымы. Литография 1890-х гг., на кото¬
рой с высоты птичьего полета изображена Российско-Американская
резиновая мануфактура, представляет собой образец индустриального
пейзажа. От уральского он отличается только «равнинностью» и от¬
сутствием характерных шахтных сооружений. На литографии видно
более 20 труб разной высоты, застилающих дымом окрестности. Пер¬
вые авиаторы России были поражены тем, что с высоты их полета
город выглядел закрытым темно-серой, почти черной, пеленой дыма.14
Наиболее тяжкой была ситуация в промышленных районах. Много¬
численные трубы Путиловского завода вдоль Петергофского тракта
были так низки, «...что при малейшем ветре дым и газы из них запол¬
няли примыкающие улицы, на которых вследствие этого совершенно
погибли все древесные насаждения». В столице Франции, по наблюде¬
ниям Эмиля Золя, хорошо знавшего город, «...восточная часть Парижа,
с ее кварталами труда и нищеты, утопала в рыжеватом тумане, в кото¬
ром уличные испарения сливались с тяжелым дыханием фабрик, но в
западной части города, в квартале богатства и наслаждений, тяжелый
туман прояснялся, казался лишь тонким, неподвижно парящим в воз-
141
духе покрывалом».15 В Петербурге расположение промышленных зон
было иным, что исключало подобное разделение атмосферы на «инду¬
стриальную» и «неиндустриальную». Водопроводная станция на Пет¬
роградской стороне и электростанция у Семеновского госпиталя «..ко¬
потью и дымом заполняли воздух всех дворов и улиц прилегающих
районов».16
В XIX столетии уровень терпимости населения к шумам и к заг¬
рязнению окружающей среды был довольно высоким. По воспомина¬
ниям А.Н. Бенуа, через улицу от дачи в Кушелевке находилась бума¬
гопрядильная фабрика. К ее шуму, «похожему на шум водопада», бы¬
стро привыкли, настолько, что иногда казалось: фабрика перестала
работать.17 «Дымила она мало, и стоило войти в ее пределы, как вас
обдавал тот же запах смолы, смешанный со своеобразным запахом
пакли и веревок. Фабрика «Нева» шумела, но шумела мягко, «просто¬
душно», с частыми передышками».18 Вблизи Кушелевской дачи в 1860-
70-х гг. выросли еще несколько предприятий: сначала Славянский пи¬
воваренный завод с большой трубой, выбрасывающей клубы дыма, а
потом (в 1876 г.) канатная фабрика. Невдалеке, на Охте, находилась
английская бумагопрядильная фабрика, также с трубой. Тем не менее,
многочисленное семейство Бенуа в течение нескольких лет подряд
выезжало в Кушелевку на дачу. Сначала Бенуа-родители пожелали
провести лето рядом со старшей дочерью, женой хозяина канатной
фабрики, ожидавшей ребенка и жившей на Кушелевке постоянно. Сле¬
дующим летом они приехали туда снова. То, что в детских воспомина¬
ниях А.Н. Бенуа отразились клубы черного дыма, свидетельствует, что
он действительно причинял некоторые неудобства. Тем не менее, ро¬
дители не предпринимали попыток отправить беременную дочь или
семилетнего сына в более здоровые места. Вероятно, соседство с фаб¬
рикой еще не считали опасным,19 хотя даже городская полиция в 1871
г. отмечала, что соседство «торговой» бани по причине постоянно то¬
пящихся печей является малоприятным.20 Трудно сказать, сколько
россиян в средине XIX столетия понимало, что шум промышленных
предприятий, увеличение числа дымящих труб — это свидетельство
промышленного роста, новый символ больших денег.
В1921 г. из-за разрыва международных торговых связей и транс¬
портной разрухи угля в Петроград завезли всего 98 тыс. тонн, в 18 раз
меньше, чем до войны. Не выручали ни нефть (272 тыс. тонн), ни
дрова, которых в городе оказалось 458 тыс. тонн, в два с лишним раза
меньше необходимого.21 За этими цифрами встает драматичная карти¬
на замерзающего города. Запах невзгод этой поры — прежде всего
запах холода. В круговерти событий войн и революции горожане вряд
ли замечали, что все меньше и меньше пахнет угольным дымом и
вообще воздух над городом становится чище и прозрачнее. Но именно
эта «природная» чистота и являлась грозным признаком надвигавшей¬
142
ся разрухи. Война показала, что Петербург должен избавляться от уголь¬
ной зависимости. Доставка из Донбасса обходилась дорого: каждый
четвертый вагон топлива, отправлявшегося оттуда к берегам Невы, рас¬
ходовался на его доставку и обратный перегон порожняка.22 Дрова так¬
же не могли стать альтернативным источником энергии, так как подвоз
их обходился недешево, места заготовки отодвигались от города в райо¬
ны с неразвитой транспортной инфраструктурой, и уже ощущался дефи¬
цит деловой древесины.23
После получения в 1917-1921 гг. независимости Финляндии и Эс¬
тонии резко ухудшилось военно-стратегическое положение Петрогра¬
да, оказавшегося приграничным городом. Удаленность города от ос¬
новных отечественных угольных и нефтяных бассейнов удорожала
производство, вела к перегрузке внутренних железнодорожных и вод¬
ных коммуникаций. Резкое падение объемов внешней торговли умень¬
шило значимость местного порта как центра экспортно-импортных
операций, которые вообще в условиях враждебного «империалисти¬
ческого» окружения выглядели зоной постоянного риска. Кроме того,
растущая концентрация большевистской власти оказывалась несовме¬
стимой с наличием еще одного крупного политического центра, каким
в условиях тогдашнего режима не мог не быть индустриальный мега¬
полис с высокой концентрацией пролетариата. Все это вместе взятое
породило в 1920-е гг. теорию «затухания Петрограда», согласно кото¬
рой большинство крупных заводов следовало перевести во внутренние
районы страны — ближе к источникам энергии и сырья.
Об изменениях в запахах и звуках заводских районов Ленинграда
в середине 1920-х гг. можно узнать из автобиографической прозы Ва¬
дима Шефнера: «А иногда мы направлялись на другой конец Васина
острова, на большой завод. Он в те дни не работал, был законсервиро¬
ван. От забора в одном месте были отодраны доски, и мы легко прони¬
кали на заводскую территорию.
Мы пробирались в огромный цех, где стояли огромные непонят¬
ные машины, подернутые желтыми струйками ржавчины.» В цеху все¬
гда было сумрачно. И в этом сумраке, в тишине проходили мы по
цементному полу, и шаги наши звучали гулко, мощно, будто рядом с
нами шагали два невидимых великана.
Но вот мы останавливались у какой-нибудь машины, и нас еще
теснее обступала тишина. Нам начинало казаться, что настал конец
света, и все на земле умерло и умолкло...
Возле заколоченной котельной на давно остывших отвалах шлака
росли ушастые лопухи и сорная ромашка, которую еще называют ап¬
течной. Она любит расти на свалках, пустырях, на обочинах, одним
словом в таких местах, где другие цветы расти стесняются. Мы срыва¬
ли головки этой ромашки, растирали между ладонями и потом нюхали
ладони — они пахли яблоками.
143
Но однажды, когда мы подошли к заводскому забору, мы увидели,
что проход (вернее — пролаз) в нем заделан свежими досками. Из-за
забора слышался металлический шум, какое-то ритмичное громыха¬
нье. Из трубы над котельной валил дым».24 Возвращение в строй пред¬
приятий после «разрухи» начала 1920-х гг. и строительство новых
обозначалось в акустическом фоне города увеличением силы и много¬
голосия парового индустриального хора.25
Переход промышленности и бытового сектора Ленинграда на газ в
конце 1940-х гг. в какой-то мере замедлил темпы загрязнения воздуха
промышленными выбросами, увеличивавшимися в результате бурно¬
го развития индустрии. В 1970-е гг. дело доходило до закрытия особо
вредных производств. Однако принимаемых мер было явно недоста¬
точно.26
После 1917 г. восприятие промышленной атмосферы в России не
могло не поменяться. Причиной этого, по мнению А.М.Панченко, было
то, что «...на русской почве провозглашенная большевиками «индуст¬
риализация» имела прямое отношение к чаяниям рая на земле».27 В
этом контексте заводские запахи и звуки были ольфакторным и шумо¬
вым оформлением процесса построения этого рая. Один из участников
совещания по проекту памятника В.И. Ленину предлагал «...устроить
громадную башню наподобие Эйфелевой, и даже выше ее. Наверху
должен вращаться земной шар, а внизу — огромные маховые колеса,
воспроизводящие шум и стук фабрик и заводов... В башне можно ото¬
бразить постепенный ход революции или даже исторический путь че¬
ловечества от первобытного коммунизма к марксизму».28 Автор дру¬
гого проекта предлагал возвести «огромную глыбу», по которой безо¬
становочно должны были двигаться поезд и трактор, а также течь
ручей.29 Пропаганда индустриализации сопровождалась эстетизацией
сопутствующих запахов и звуков. На этой ниве особо продуктивно
трудились пролетарские литераторы. Владимир Кириллов, обещавший
«...во имя нашего Завтра сжечь Рафаэля, разрушить музеи и растоптать
искусства цветы», признавался что его соратники по цеху «позабыли...
запахи трав и весенних цветов», но зато полюбили «...силу паров и
мощь динамита, пенье сирен и движенье колес и валов».30 В.Казин в
стихотворении «Кровельщик» поэтизировал ремонт городских крыш:
«Стугу, стугу я молотком,,
Бергу, вергу трубу на ломе —
И отговаривается гром
И в воздухе, и в каждом доме».31
Григорий Санников в балладе «Железное восстание», посвящен¬
ной восстановлению транспорта после разрухи, так описал паровозные
гудки:
144
«Как зверь ревет во мраке ноги,
Когда зовет потерянную самку,
Так зверь ревет... Не зверь —
Так трубаги воинственные
В трубы трубят,
Когда выходит армия в поход».32
Совершенно откровенно о новом значении промышленных запа¬
хов и звуков заявлял И.Садофьев в поэме «Индустриальная свирель».
Это малоизвестное ныне произведение заслуживает пространного ци¬
тирования. Вступление звучит так:
«Тебя, любовница и мать, —
Динамо -Индустрия,
Я не устану целовать,
Я не устану воспевать!»
Далее Садофьев писал:
«Мятежный, пламенный, стихийный,
Меня взлелеявший заводI
Ты много лет мне горбил спину
И вместе шел на эшафот.
Мы были пленниками оба
В потоке гнойном темных лет.
Твоя вулканная утроба
Сожгла страданий тяжкий след...
Не ты-ль, как жертву, каждодневно
Сзывал рабов протяжным «жду!»
И лишь февральским взрывом гневным
Стряхнул опригнины узду.
Былое сбросивши в могилу,
Космический свершая сдвиг,
Заводов творческую силу
Советский гражданин постиг.
Ты заглушил победным гулом
Акафисты и тропари...
И научил ты верить в чудо,
И радость на земле творить».
Не отставали от поэтов и пролетарские прозаики. И.Жига в очерке
«На фабрике» сравнил шум ткацкой фабрики с гулом водопада, ког¬
да «...волны, падая, разбиваются в брызги и спокойно лепечут, плещут¬
ся о камни». Мотор станка, по мнению этого писателя, пел «красиво,
сочно, как Шаляпин», а чесальная машина «добродушно ворчала».
Далее автор описывал впечатление от цеха, которое не очень стыкова¬
лось с его прежними упоминаниями о «плеске волн». Он даже считал,
что здесь можно лечить глухих по старинной методе — стоять во время
ЮЗак 1270
145
трезвона на колокольне. «Каждый станок бьет бердом четыреста раз в
минуту, и в этот же миг погонялки дважды ударяют по челноку. Мил¬
лион двести тысяч ударов в минуту! Вот где водопад... Звон в голове.
Кричи, сколько хочешь — себя не услышишь. Беспрерывный треск.
Словно тысяча пулеметов открыли пальбу. И недаром ткачи и ткачихи
стоят у станков с немыми, застывшими в молчании лицами...».33
И.Садофьев отметил особое значение фабричных гудков в моби¬
лизации пролетариев на революционную борьбу:
«Взревел, как раненый, завод,
Борцов сзывая непреклонных...
И отослал за взводом взвод
В победу верой окрыленных».
Победивший класс, по мысли этого пролетарского поэта, должен
был слышать в сигналах, регулировавших рабочий ритм предприятий,
напоминание о тяжелых временах разрухи и о счастье.свободного труда.
«И много, много труб
Не изрыгали клубы дыма;
Не звал работах поутру
В завод на труд гудок любимый...
На дружный труд зовущим гудом
Завод спугнул сову-сомненъе.
И жизненосного сосуда
Опять запенилось кипенье...
Опять трансмиссии запели,
Скользит по рельсам грузный кран...
В молотобоиной — гром и трели,
В котельной — трельный ураган».
Далее утверждалось, что заводские шумы должны очаровывать и
крестьянина, поскольку они — символ будущих счастливых перемен в
жизни деревни:
«Заржет в полях под тяжким грузом
Железный огнеглазый конь.
И трудовым порывом дружным,
Завод расплавит бедствий груз.
Скрепился пламенной любовью
Серпа и молота союз».34
Заводские гудки заменили в Советской России колокольный
звон в его погребальном и праздничном значении. 14-летняя Ольга
Берггольц написала в 1924 г. в дни похорон вождя в своем первом
стихотворении:
146
«Как у нас гудки сегодня пели!
Тогно все заводы встали на колени.
Ведь они теперь осиротели.
Умер Ленин..,»35
Редакционная статья «Ленинград прощается с Ильичем» в специ¬
альном объединенном выпуске «Ленинградской правды» и «Красной
газеты» имела подзаголовок «Что сказали городские гудки». «Колон¬
ны подвигаются и поют. Печальные и прекрасные звуки несутся в
морозном воздухе. На Марсовом поле оркестры играют похоронный
марш, прекрасные рабочие хоры поют торжественные гимны револю¬
ции... И вдруг запели такие знакомые и такие привычные заводские
гудки. Они в стране Советов и в городе Петрограде — ныне Ленинграде
звали рабочих на бой, на подвиг, на самоотвержение, они бросают
ежедневно свой клич — на работу для советской страны — они сейчас
долго и долго пели о том, что умер вождь рабочего класса... Они сказа¬
ли: пролетарии Ленинграда, пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ваш
вождь ушел. Но дело его бессмертно и бессмертны его заветы! На
борьбу за дело Ленина, за рабочее дело! ...А в ответ мощным и печаль¬
ным гудкам грянула батарея и коротко сказала: мы тоже здесь. Мы
постояли за твое дело, и мы постоим. А тысячные и тысячные массы
остановились, замерли, склонили свои знамена, обнажили головы и
тихо, тихо стояли». В этой тишине хорошо был слышен гул самолетов,
которые во время церемонии кружили над центром города.36 Весьма
примечательно то, что военному салюту авторы статьи отвели второе
место в траурной церемонии («мы тоже здесь...»).
Есть сведения, что один из участников литературного объедине¬
ния «Кузница» Федор Кузьмич Гастев в конце 1920-х гг. предлагал
создать из гудков своеобразный орган, который по утрам бы пел гимн
труду. Это было частью общего процесса эстетизации символов индус¬
триализации. Детали механизмов становились частями художествен¬
ных композиций, советский народ в 1920-1930-е гг. любовался немыс¬
лимыми ранее декоративными установками «Шарикоподшипник» и
«Блюминг».37 В более позднее время шестерни и наковальни были
заменены коммунистическими символами, что сопровождалось и за¬
метным охлаждением к соответствующему «озвучиванию» наступив¬
шей эпохи.38 Но в 1950-е гг. изображения фабрично-заводских дымов
еще значились в списке «положительных» советских символов. В газе¬
те «Вечерний Ленинград» за 1957-1959 гг. характерный силуэт про¬
мышленного района (дымящие трубы, домны, водонапорные башни,
копры и т.д.) использовался для декорирования рубрики «Куда пойти
работать».
Когда началось массовое строительство жилья, спальные кварта¬
лы стали теснее соседствовать с промышленными зонами, и могучие
сигналы мешали отдыху трудящихся. Существует версия, что повсеме¬
147
стная отмена гудков связывалась с событиями 1962 г. в Новочеркасске,
когда рабочие тамошних предприятий выступили против произвола
властей и были расстреляны солдатами. Власть стала побаиваться про¬
летариев.39 Молчание заводских гудков стало столь заметным измене¬
нием в акустической атмосфере, что на него откликнулась даже совет¬
ская эстрада. Э.Колмановский положил на незатейливый мотив столь
же незатейливые слова М.Матусовского:
«Теперь умолкли поезда,
И не кригаш автомобили,
И, между прогим, навсегда
Гудок фабригный отменили.
Такая тишь над городком,
Таким покоем дышат дали.
А мы не время с тем гудком,
Мы всю судьбу свою сверяли.
Ты это в памяти храни,
Как вместе с ним мы отмегали
И наши празднигные дни,
И наши общие пегали.
Он звал меня издалека,
Когда порой бывало туго.
И голос этого гудка
Я узнавал как голос друга.
Как будто где-то там, вдали,
Пылают грозные пожары.
И у пегей, гто мы зажгли,
Встают другие сталевары.
И в приоткрытое окно
К нам тишина приходит снова.
И все же жальf гто я давно
Гудка не слышал заводского».40
Эта песня из спектакля «Сталевары», поставленного в 1972 г. во
МХАТе, по своей популярности, конечно, не могла соревноваться с
заводным маршем из кинофильма «Встречный», вышедшем на экраны
на сорок лет ранее. Произведение Б.Корнилова и Д.Шостаковича —
один из брендов времени, когда, по словам «вождя всех времен и наро¬
дов», «...жизнь стала лучше, жизнь стала веселей»:
«Нас утро встрегает прохладой,
Нас ветром встрегает река.
Кудрявая, гто ж ты не рада
Веселому пенью гудка?»
148
Судя по «Песне о Ленинграде» (слова А.Чуркина, музыка Г.Носо-
ва), заводская сирена годилась как образ даже для любовной советс¬
кой лирики:
«Несет тепло цветам и травам
Ликующий май,
Поют гудки по всем заставам:
Любимый, вставай!»
Свою лепту в индустриальный ольфакторный и звуковой фон го¬
рода вносила городская стройка. На протяжении трех столетий город
стремительно рос и обновлялся. Население Петербурга с 1858 по 1890 г.
увеличилось почти вдвое — с 500 до 950 тысяч человек.41 Все это
сопровождалось характерными запахами и звуками, особенно силь¬
ными в летний сезон, поскольку суровая ингерманландская зима по¬
чти полгода препятствовала наружным работам. Это отметил Ф.М.До-
стоевский на страницах своего «Дневника писателя».42 В конторе, куда
пришел Родион Раскольников «... еще било в нос непросохшей крас¬
кой...»43 Ряды домов, вытянувшиеся вдоль петербургских улиц, появи¬
лись не в одночасье, о чем говорят многочисленные брандмауэры.
Каждая такая глухая стена была свидетелем того, как рядом несколько
месяцев подряд визжали пилы, стучали молотки и топоры, кричали
рабочие, пахло краской и древесной щепой. Шум стройки усиливался
еще и по причине традиционной российской спешки, которую не раз
отмечали иностранцы.44
Звук от проезжающего экипажа еще в XIX в. некоторые жители
города воспринимали буквально всем телом, поскольку вибрация
передавалась зданиям по насыщенному влагой грунту.45 Поэтому
устройству обычного фундамента предшествовало битье свай, кото¬
рые придавали возводимым зданиям необходимую устойчивость. В
1719 г. только при строительстве небольшого тогда здания Адми¬
ралтейства было забито 2496 свай, а под Исаакиевский собор их
ушло несколько десятков тысяч. Ненасытность питерских трясин и
упорство строителей, добивавшихся с помощью битья свай доста¬
точной прочности фундаментов, породили анекдот о том, что брев¬
но с клеймом лесопромышленника Громова вылезло из земли и
испортило мостовую в Нью-Йорке.46 Удары копра — как артилле¬
рийская подготовка к войне с природой, противившейся строитель¬
ству города на болоте.
Петербург как промышленно-торговый центр так же двуедино пах
и звучал. И.И.Пушкарев отметил, что торговая акустическая составля¬
ющая столицы проявлялась в «...шуме спорящих партий и унылых
напевах «Santa Maria» задумчиво сидящего на палубе шкипера».47 Спе¬
циализация различных торжищ порождала своеобразную запаховую
географию столицы. Самый мощный рыбный дух — на Мытном дворе
149
(Калашниковская пристань за Смольным монастырем) и на Сельдя¬
ном буяне. На первом продавались ладожские сиги и лещи, беломорс¬
кая треска и горбуша, селигерские снетки, волжские осетры и т.д. На
втором оптом продавали сельдь. Там выгружали ежегодно несколько
пароходов с этим заграничным товаром. Бабы-«селедочницы», полу¬
чив его через трех-четырех перекупщиков, успевали продать «на крик»
до 100 рыбин в день, зарабатывая на каждой по копейке.48 Особенно
сильно рыбный запах разносился по городу в период великого поста,
причем именно в это время бойко шла торговля соленой треской.49
Если тресковый «дух» ошеломлял, можно было побиться об заклад,
что товар прибыл с Поморья. Северяне экономили недешевую соль и,
кроме того, считали ненужным при заготовке особо торопиться с обра¬
боткой улова, тщательно чистить тушки и т.д. Простой народ «брал и
так», согласно традиционному представлению о том,- что рыба может
(должна) быть с душком. Последний, по выражению бытописателя
середины XIX в., давал обывателю «толчок по носу» и причислялся к
впечатлениям из разряда «унеси ты мое горе!». Отечественная разма¬
чиваемая треска («тресушка») согревала душу квасным патриотам тем,
что по своей вони ничуть не уступала знаменитому лимбургскому
сыру.50 Рыба импортная или приготовленная промышленником, рас¬
считывавшим на зажиточные и более требовательные слои населения,
пахла более привлекательно. Это был тот самый «лабардан», которым
Манилов угощал Чичикова в «Мертвых душах». Такую первосортную
треску ловили возле Лабрадора, но выговаривать название далекого
канадского полуострова русским людям оказалось сложно. Поэтому
оно было переделано так же, как Ораниенбаум переиначили в Рамбов,
а Шлиссельбург — в Шлюшин.
То, что масса рыбных и мясных продуктов продавалась «с душ¬
ком», во многом объяснялось полным отсутствием до 1911 г. промыш¬
ленных холодильников. Существовавшие же ледники не всегда выхо¬
дили победителями в борьбе с летней жарой.51 В нескольких местах на
городских окраинах ноздри проголодавшегося горожанина щекотал
запах дешевой вареной колбасы. Колбасные заводики устраивались в
заводских районах, чтобы максимально приблизить популярный то¬
вар к главному потребителю — рабочему люду.52
В 1-м и 2-м участках Рождественской части и в Александро-Не-
вской части до Обводного канала преобладал дух хлебных грузов, ро¬
гожи и древесины. Здесь была сосредоточена городская оптовая тор¬
говля этими товарами. Здесь же раздавался стук молотов по наковаль¬
ням — возле Старо-Александровского рынка по традиции селились
кузнецы. Также по традиции и по близости к местному Сенному рын¬
ку, на котором, в отличие от его тезки в центре города, действительно
торговали сеном, по Обводному каналу в Александро-Невской части
селилось много извозчиков.53
150
Рынок, по общему признанию» был самым шумным местом горо¬
да,54 Распадение потребительской жажды вдохновенным рассказом о
достоинствах товара по определению не могло быть тихим. То, что
сейчас внедряется в сознание образованного покупателя печатным тек¬
стом и картинками, в былые «малограмотные» времена подавалось «с
голоса». Напряжения связок требовала и состязательность самого про¬
цесса покупки, поскольку от энергии, потраченной в споре, в основном
и зависел размер уступки в цене, сделанный продавцом. Успех в таком
деле определялся тем, кто кого перекричал.
Едва ли не главной причиной появления Невского Пассажа в 1848 г.
стало то, что в столице уже тогда многие люди желали, чтобы их обслу¬
живали по европейским правилам, а не по старомосковским. Сама
процедура покупки должна была выглядеть не как утомительное и
шумное состязание за цену, а как спокойная прогулка, в которой при¬
казчики играли роль не нагловатой и назойливой дворни, а благовос¬
питанных гидов. При всей разнице в стиле обслуживания, и в шикар¬
ных магазинах на Невском проспекте, и на толкучке у Сенной можно
было купить контрафактную продукцию. За зеркальными витринами
продавались французские платья, сшитые модистками в соседнем доме,
а в лавчонке могли предложить такой сорт китайского чая, о каком, по
уверениям людей, бывавших в Поднебесной, даже в ней самой никто
никогда не слышал.55
В торговом отношении Садовая была для простого народа тем же,
что Невский для тех, кто был «почище-с». На ней находилось шесть
крупнейших рынков: огромный комплекс Апраксина, Мариинского и
Александровского рынков (квартал между Садовой, Фонтанкой, Ап¬
раксиным переулком и улицей Ломоносова), Сенной рынок, Ново¬
александровский (пересечение Садовой и Вознесенского) и Никольс¬
кий — у Крюкова канала.56 Щукин двор, уничтоженный пожаром
1862 г, и ставший затем частью Мариинского рынка, делился на ряды,
каждый из которых имел свой аромат, в зависимости от товара: сереб¬
ряный, холщовый, свечной, железный, лоскутный, игольный, ниточ¬
ный, ленточный, меховой, башмачный, овощной, щепяной, травяной,
охотный, курятный, мучной, семенной и ягодный.57 Общее ольфак-
торное впечатление иностранца (Теофиля Готье) от этой торговой пло¬
щади — «грязная тухлая гадость».58
Присказки-скороговорки приказчиков создавали на рынках осо¬
бую атмосферу бойкого торгового места: «Не будь дурачком, покупай
яблоки с брачком, по копейке штука! Не обходи рыбака, бери ладожс¬
кого судака! Пироги с луком, с перцем, с телячьим сердцем!» Действен¬
ность криков подкреплялась исходившим от разносчиков духом, рас¬
пространявших «...на несколько шагов вокруг запах от жирной колба¬
сы, жареной рыбы, говядины, вареного картофеля и пирогов».59 На все
лады просили копеечку нищие, пели шарманки и гармоники.60 Не по¬
151
лагалось сильно шуметь только в охотном ряду, поскольку туда поку¬
пателей завлекали возможностью послушать пение московских кана¬
реек и датских жаворонков.61
По мнению Александра Бенуа, мелочная лавка столичного рынка
имела особый, отечественный аромат: «Запах колбасной интернацио¬
нального характера. Так же вкусно пахнет всюду, где торгуют наперцо-
ванными и копчеными изделиями из свинины — будь то в России, во
Франции или Германии. Но запах русской мелочной — нечто нигде
больше не встречающееся, и получается он от комбинации массы толь¬
ко что выпеченных черных и ситных хлебов с запахами простонарод¬
ных солений — плавающих в рассоле огурцов, груздей, рыжиков, так¬
же кое-какой сушеной и вяленой рыбы. Замечательный, ни с чем не
сравнимый это был дух...»62
В лавке купца Васильева (так называемые «колониальные това¬
ры» — ред.) на Литовском рынке, который находился за Мариинским
театром по ту сторону Крюкова канала, пахло «чем-то пряным, замор¬
ским, далеким», а в лавке «зеленщика» Якова Федоровича «...пахло
своим: лесами, огородами, травой, дичью. Здесь вас встречала при
входе висящая оленья туша в своей бархатистой коричневой шкуре,
здесь кучками, отливая бурыми перышками, лежали рябчики, тетерки,
а среди них красовался черный с синим отливом глухарь...» В мучном
лабазе «...опять-таки удивительно тонко, солидно и сдобно пахло, вы¬
зывая в представлении поля, мельницы, печи с хлебами и пирогами».63
Торговые площади довольно долго сохраняли свой прежний, до¬
революционный облик. Еще во времена нэпа на Андреевском рынке
«...было шумно и весело. «Раковые шейки — по одной копейке!» —
кричали беспатентные торговки конфетами. «Кошачье мясо! Кошачье
мясо!» — выкрикивали другие торговки. Это было, конечно, не мясо
кошек, а мясо для кошек — разная требуха...»64 Аркадий Миронович
Минчковский в своей автобиографической прозе писал о Павловске
1926 г.: «От каждого из летних торговых заведений исходил свой не¬
повторимый запах... Щекочущий ноздри крепкий дух — от павильона
«Табакторга». Южными яблоками пахло из растворенных дверей па¬
латки «Фрукты». Ванилью и корицей наполнялся теплый воздух возле
«Роскондитера». Чуть в стороне, в негустых зарослях акаций, помеща¬
лись маленькие частные ресторанчики и пивнушки. От них шел терп¬
кий запах кавказских вин и хмельной пивной дух. Ближе к дороге,
возле павильонов располагались тележки мороженщиков... От моро¬
женщиков исходил какой-то особый, маняще сладкий запах...»65
Постепенно изменения в социалистической экономике привели к
тому, что ассортимент стал ограничиваться местной продукцией. Ры¬
нок действительно стал колхозным, а потому все более и более бед¬
ным. После НЭПа замирание частного предпринимательства в звуко¬
вом отношении обозначилось тем, что в ветреную погоду исчез грохот
152
и стук многочисленных вывесок торговых заведений. Они изготовля¬
лись из листов кровельного железа, закрепленного на рамах из дере¬
вянных реек.66 Один из поворотов внутренней политики в 1935 г.,
когда были отменены карточки и началась пропагандистская кампа¬
ния, возвещавшая о наступлении эпохи достатка, повлек за собой су¬
щественные изменения ольфакторного и звукового фона. Прежде все¬
го, появились полузабытые и новые запахи продуктов: колбасных и
кондитерских изделий, мороженого, спиртных напитков и т.д.67 Они
были в большинстве случаев малодоступны всему населению страны,
но в Ленинграде, как и в Москве, существовала реальная возможность
приобрести такие деликатесы.
Ликвидация частного предпринимательства на рубеже 1920-
1930-х гг. привела к стремительному росту дефицита всех товаров и,
прежде всего, продовольствия. Во многих городах имели место даже
перебои с хлебом. Слово «достать» на многие десятилетия подменило
выражение «купить». Система специального снабжения, созданная еще
в первые послереволюционные годы, действовала до конца существо¬
вания СССР. Люди, имевшие доступ к особым магазинам, могли полу¬
чать товары, «простым» гражданам практически недоступные.68 В мо¬
ральном смысле это явление пахло отвратительно, но сами сумки с
дефицитными продуктами просто благоухали. До средины 1970-х гг.
упаковка в основном была бумажно-картонная, разного рода пласти¬
ки, хорошо удерживающие запахи, еще не получили распространения,
а биохимики и технологи-пищевики еще не придумали множества ныне
здравствующих и торжествующих заменителей и добавок. Натураль¬
ных элементов во всех изделиях мясокомбинатов тогда было намного
больше, и это усиливало ольфакторные впечатления. Без всяких со¬
мнений, продвижение по иерархической лестнице потребления (но¬
менклатурное повышение или приобретение «блата» путем знаком¬
ства с директором гастронома) имело заметные ольфакторные послед¬
ствия. Запах цитрусовых и других деликатесов переставал быть исклю¬
чительно праздничным, становился повседневным, а запах дорогих
духов маркировал человека, который претендовал на роль элиты. Пла¬
новая экономика СССР по необъяснимым причинам делала дефицит¬
ным то один товар, то другой. Зимой 1976 г., например, из продажи
напрочь исчез обыкновенный репчатый лук. Мгновенно появилась
шутка: «Не по средствам живешь — луком от тебя пахнет!»
Несмотря на строгие запреты и репрессии, в стране продолжала
существовать негосударственная торговля на многочисленных толкуч¬
ках. Поскольку почти весь реализуемый товар имел полулегальное, а
нередко и криминальное происхождение, советский вещевой рынок
1930-х-первой половины 1980-х гг. отличался от более ранних времен
своей «приглушенностью». Продавец всегда имел веские основания не
орать на всю площадь о наличии у него тех или иных вещей.69 Значи¬
153
тельное превышение спроса над предложением устранило потребность
в «зазывании». Здесь даже торговались и скандалили вполголоса.
Промышленно-торговый центр по самому характеру своей жиз¬
ни требует развития транспорта, поскольку существование многонасе¬
ленного города предполагает массовое перемещение людей и грузов.
Если звуковую доминанту города в XVIII-первой половине XIX в. со¬
здавал гарнизон, то ольфакторную — лошадь, окончательно уступив¬
шая эту роль автомобилю только в предвоенном Ленинграде. «Когда,
вплоть до самого 1917 года (да ведь, пожалуй, даже и позднее, пример¬
но до конца нэпа) человек приезжал в Петербург (а потом — в Петрог¬
рад, а впоследствии и в молодой Ленинград) и, выйдя на площадь,
скажем, перед тогдашним Царскосельским (теперь Витебским) вокза¬
лом, принюхивался к атмосфере Питера, ему сразу же шибало в нос
устоявшимся двухвековым духом конского навоза. Так сказать, лоша¬
диной силой... Петербург моей юности и благоухал на всех своих ули¬
цах, особенно в жаркие сухие дни, высушенным на солнце, растолчен¬
ным в порошок, вздымаемым даже легким ветерком в пыльные жел¬
тые вихри, лошадиным навозом...», — писал Л.Успенский в своих вос¬
поминаниях.70
Во времена господства гужевого транспорта даже городская пыль
была не черной, а канареечно-желтой, поскольку представляла собой
не перетертый в порошок камень, ржавчину и металл, а толченый
конский навоз. По уверениям знатока столицы И.И.Пушкарева, в на¬
чале XIX столетия лошадей в Петербурге было не очень много. Скром¬
ные размеры города не требовали большого числа извозчиков, а со¬
держание собственных выездов стоило дорого. Пушкарев утверждает,
что при Павле I все кареты и упряжки были «узнаваемы», поскольку
принадлежали исключительно богатым людям. Но уже в 1840-е гг.
жизненный уровень горожан, разрыв в доходах между столицей и про¬
винцией так увеличился, что собственными выездами обзавелись все
более или менее зажиточные петербуржцы. Так, из 17830 зарегистри¬
рованных полицией колесных экипажей половина находилась в лич¬
ном пользовании.71 Несколько тысяч лошадей кавалерийских и артил¬
лерийских частей столичного гарнизона, полиции, жандармерии, по¬
жарной службы, транспортных парков различных ведомств стояли на
государственном довольствии. По мнению наблюдательного иностран¬
ца, уже в 1794 г. карет и других повозок в Петербурге было намного
больше, чем в любом европейском городе такой же величины. Он объяс¬
нял это большой протяженностью улиц, непролазной грязью, а также
«невозможностью приходить пристойно в гости пешком как к знат¬
ным, так и простым особам».72 «Считается, что людям определенного
уровня ходить пешком не к лицу, не пристало. Русский без кареты что
араб без лошади. Подумают еще, что он неблагородного происхожде¬
ния, что он мещанин или крепостной».73 В 1913 г. в Петербурге было
154
более 50 тыс. только ломовых извозчиков. Б конце 1920-х—начале
1930-х гг. окованные колеса сменились пневматическими, что заметно
снизило шум от каждой отдельной повозки.74 Однако в это время стре¬
мительно увеличивалась протяженность трамвайных путей и число
автомобилей. Рев их двигателей, скрежет подвески с лихвой «компен¬
сировали» снижение шума за счет внедрения резиновых шин.
Атмосфера конюшни была общей для всех городов Европы. На
фотографиях Парижа конца XIX-начала XX в. — множество лошадей
и кучки навоза на мостовой. Конюшни располагались не где-то на
окраинах, а практически повсюду во дворах. На одном из снимков два
огромных воза с сеном разгружаются прямо напротив отеля «Maxima»,
во втором округе, где-то неподалеку от Лувра.75 Чтобы горожане не
страдали от запаха конской мочи и навоза, автор романа-утопии XIX в.
предложил использовать для развозки грузов не лошадей, а собак,
которых можно приучить опорожнять кишечник и мочевой пузырь в
строго определенном месте.76 Продажа навоза как ценного удобрения
приносила владельцам больших конюшен заметную прибыль, и кассы
эскадронных артелей в дореволюционной России традиционно попол¬
нялись деньгами, вырученными от реализации этого дармового про¬
дукта. Все, что лошади оставляли на улице, было добычей дворников.
Немцы из пригородных колоний в 1860-е гг. платили за конский навоз
по целковому за телегу.77
Самодвижущимся экипажем в первые годы XX в. называли авто¬
мобиль, однако название применимо и к конной упряжке, поскольку
лошадь способна двигаться не только по воле возчика, но и вопреки
таковой. Раздел «происшествия» в полицейских ведомостях — это кол¬
лекция известий о том, как никем не управляемые испуганные кони
носились по улицам. А пугаться в городе было чего — звенящие трам¬
ваи, ревущие автомобили, хлопающие на ветру вывески и флаги, кри¬
ки прохожих и кучеров. В большинстве случаев животное удавалось
поймать до того, как оно наделает беды, но бывали и трагические
исходы. Так, 24 января 1913 г. лошадь приехавшего в город крестьяни¬
на, испугавшись шума пролетавшей мимо Спасской пожарной коман¬
ды, помчалась по улице и сшибла женщину, нанеся ей увечья.78
Гужевой транспорт был источником не только сильных и мало¬
приятных запахов, но и немузыкальных звуков. Главным здесь был
грохот колес и вопли возчиков, требовавших преимущества на дороге.
То и другое заметно возрастало, когда вожжи оказывались в руках
любителей быстрой езды. Борьба с ними началась еще в допетровский
период. В 1683 г. царю стало известно, что «...многие учали ездить на
санях на возжах с бичами с большими, чего никогда не повелось». Он
укорял своих подданных в том, что они «...едучи по улицам и по пере¬
улкам небереженьем людей побивают», и предписал «...с сего времени
в санях на возжах не ездить, а ездить с возницами по прежнему обы¬
155
чаю, чтоб от того никаким людем увечья не было...» Нарушителей
ждал привод в Стрелецкий приказ и «жестокое наказанье».79 За быст¬
рую и шумную езду можно было заплатить штраф, попробовать кнута
и даже угодить в ссылку.80
Рост числа несчастных случаев привел к появлению указов, запре¬
щавших ездить на невзнузданных лошадях и устраивать скачки на
улицах.81 В марте 1730 г. власти обратили внимание на то, что «...мно¬
гие люди ездят в санях резво и не смирно, и верховые их люди пред
ними необыкновенно скачут и, на других наезжая, бьют плетьми и
лошадьми топчут...» Для поимки таких шалунов даже высылались
разъезды драгун.82 Императрица Анна Иоанновна надеялась укротить
лихачей угрозой телесного наказания, штрафа и даже смертной каз¬
ни.83 В декабре 1737 г. неизвестные протаранили возок самого генера-
ла-фельдмаршала Миниха и его «чуть не убили». Адъютант всесиль¬
ного царедворца остался «чуть жив».84 Елизавета Петровна тоже пыта¬
лась бороться с любителями прокатиться с ветерком. В 1752 г. она
запретила «быстро ездить», «...у лакеев плетей чтобы не было, верхо¬
вым у дуги не скакать, давать дорогу встречным». Ослушников-слуг
секли и сдавали в рекруты, а их хозяев штрафовали. В 1754 г. вне
закона стала ямская упряжка в городе, в 1755 г. — понуждение извоз¬
чиков к быстрой езде, в 1756 г. — использование троек и «бегунов», т.е.
рысаков.85 В 1759 г. запрягать тройку могли только те, кто ехал за
город.86 Павел I запретил ездить с форейторами, поскольку именно
такой вид упряжки способствовал устройству скачек на городских ули¬
цах: при разъездах после балов особым шиком считалось опередить
остальных даже ценой калечения лошадей и прохожих. Улица павлов¬
ского времени отличалась от улицы времени екатерининского тем, что
не стало слышно предупреждающих криков «пади, пади!»87
Даже при известном своей строгостью Николае I скорость движе¬
ния экипажей в столице удивила бывалого иностранца: «Полудикие
люди и животные мчатся по улицам города с пугающе бесшабашным
видом; но природа наделила их проворством и ловкостью, так что
уличные происшествия в Петербурге редки, несмотря на крайнее удаль¬
ство кучеров. Зачастую у них нет кнута, а когда есть, то такой корот¬
кий, что пользоваться им невозможно. Не управляют они и голосом, а
действуют только вожжами и удилами. Вы можете часами бродить по
Петербургу и ни разу не услышать крика. Если пешеходы не спешат
посторониться, форейтор (ямщик, который в четверне садится на пе¬
реднюю правую лошадь) испускает короткий визг, вроде пронзитель¬
ных воплей сурка, поднятого в норе; заслышав этот угрожающий звук,
что означает «Посторонись!», все расступаются, и вот уже карета, словно
по волшебству, летит вдаль, не замедлив ходу», — писал в своих запис¬
ках маркиз де Кюстин.88 Скоростные качества столичных экипажей
вряд ли следует подвергать сомнению, а вот что касается тишины, то
156
здесь знаменитый француз что-то явно напутал. Несмотря на то, что
уже в 1768 г. на всех улицах имелись таблички с их названиями, а дома
были пронумерованы (система нумерации, правда, несколько раз ме¬
нялась), до середины XIX в. сохранялась традиция обозначать адрес
по имени домовладельца и ближайшего ориентира. Потому было при¬
нято отдавать команды извозчику — прямо, налево, направо, — что
никак не способствовало девственной тишине на столичных улицах.89
Все меры полиции, направленные на повышение безопасности
езды, не могли окончательно одолеть любви россиян к быстрой езде,
тем более что скорость передвижения, «преимущество» в ней являлось
важным статусным показателем. По шуму, производимому экипажем,
можно было определить его вид и даже облик владельца (седока). По
топоту копыт даже в полной темноте узнавали о приближении тройки.
Коренник — лошадь, введенная в оглобли — шел рысью, в то время как
пристяжные обыкновенно переходили на галоп. У кучеров собствен¬
ных выездов «...выработался своеобразный окрик на извозчиков и про¬
хожих: «Э...гэп1» — с каким-то самолюбованием в голосе».90
Альтернативой собственным выездам были извозчики, найм ко¬
торых в XVIII-первой половине XIX в. проводил грань между арис¬
тократами и теми, кто считался «попроще». Еще при Николае I офи¬
цер, замеченный на наемных дрожках, мог понести суровое дисципли¬
нарное наказание. Постепенно произошло расслоение: высший класс
составили так называемые лихачи, имевшие красивых и резвых лоша¬
дей и отвечавшие требованиям времени повозки. Езда на них уже не
считалась предосудительной даже для знатных людей, хотя статусное
значение собственного выезда не только сохранилось, но даже усили¬
лось. Это был дорогой, престижный и даже несколько опасный вид
транспорта. Известный всему городу извозчик Сорока получил от вла¬
стей при организации поездки иностранного журналиста следующую
инструкцию: «Прокати-ка французского барина так, чтобы почувство¬
вал! Однако же не до смерти!»91
Вторым классом стали приехавшие в город на заработки крестья¬
не, и зачастую трудно было определить, что они получали от пассажи¬
ров за перевозку в тряских разнокалиберных колымагах, запряжен¬
ных неказистыми лошаденками — плату, милостыню или отступное.
«У этих дрожки дребезжали и скрипели на сто голосов; не было ни
одной целой бляшки на шлее, все половинки...»92 В 1930-е гг. извозчи¬
ки стали исчезать. «Лишь по ночам, когда трамвайное движение закан¬
чивалось, а такси бывало слишком мало, плохо кормленные их клячи
еще цокали копытами в тишине опустевших улиц».93
Дмитрий Сергеевич Лихачев, влюбленный в свой город, не мог не
слышать его особого голоса. «Звуки Петербурга! Конечно, в первую
очередь вспоминаешь цоканье копыт по булыжной мостовой... Но цо¬
канье извозчичьих лошадей было кокетливо-нежным... Звуки цоканья
157
были различными в дождь и в сухую погоду...» По его воспоминаниям,
площадь перед Финляндским вокзалом «...была наполнена таким «мок:
рым цоканьем» — дождевым. А потом мягкий, еле слышный звук катя¬
щихся колес по торцам и глуховатый «вкусный» топот копыт по ним'
же — там, за Литейным мостом. И еще покрикивание извозчиков на
переходящих улицу: «Э-эп!» Редко кричали «берегись» (отсюда —
«брысь»): только когда лихач «с форсом» обгонял извозчичью про¬
летку. Ломовые, размахивая концами вожжей, угрожали лошадям (по¬
гоняли их) с каким-то всасывающим звуком».94 Иногда можно было
услышать ровный глухой рокот — это перевозили особо тяжелый груз
на «медведке», специальной низкой платформе, имевшей сплошные
колеса без спиц. Сама такая телега шума производила немного, но все,
что могло дребезжать по обеим сторонам ее пути — дребезжало, и
переругивались ломовые возчики, поскольку иногда в «медведку» впря¬
гали до двадцати лошадей.95 Крики ломовых извозчиков в 1920-е гг.
запомнились многим.96
Не менее ломовиков грохотали и городские дилижансы, движение
которых началось в Петербурге еще в середине XIX в. Зимой они пере¬
двигались на полозьях, а летом стук их окованных Железом колес был
так силен, что пассажиры не могли разговаривать.97 Особенности рус¬
ской запряжки повышали значение словесных команд возницы. «Ло¬
шадь по голосу кучера понимает, когда ей нужно ускорить или убавить
ход. Как испанские погонщики мулов, русские кучера то нахваливают,
то ругают лошадь. То они с очаровательной нежностью перебирают
уменьшительные эпитеты, то ругаются последними словами, да так
живописно-чудовищно, что, послушный современному чувству меры,
я не решаюсь здесь переводить их речи», — писал французский путеше¬
ственник в середине XIX столетия.98
Новый вид городского транспорта — конка сразу внесла заметное
изменение в звуковой фон города своими сигналами и громыханием
тяжелых вагонов на стыках. 1 сентября 1863 г. началось движение от
Благовещенской церкви (ныне площадь Труда) к вокзалу Николаевс¬
кой железной дороги по Невскому проспекту. «...По правую руку от
кучера — изогнутый штырь с рукоятью. Если вращать его, натягивает¬
ся цепь, прижимает к колесам колодки, и вагон со скрежетом останав¬
ливается. Рукоять тормоза устроена затейливо. На ней укреплен не¬
большой (но и не маленький, с хорошую кухонную ступку, похожий на
нее и по виду) медный колокол. У него не простой язычок. Он связан с
особой муфточкой, движущейся вверх и вниз. Если ритмично опускать
и поднимать муфточку на ее стержне, язычок качается вправо и влево
и звонит...» — такой запомнил конку Лев Успенский.99 Голос конки не
ускользал от внимания всех, кто о ней упоминал. «...И кучер, и кондук¬
тор, один на передней площадке, второй на задней, постоянно отчаян¬
но звонили, дергая в подвешенный на пружине колокольчик. Первый
158
трезвонил зевакам, задний давал сигнал кучеру, чтобы остановиться
или двигаться дальше...»100 Особенно грохотали вагоны при движении
по «старым» рельсам. Они на первых линиях были «железнодорожно¬
го» типа — без специальных желобков, в которые входил выступ на
колесе, за счет чего экипаж уверенно держался на пути. Рельсы посте¬
пенно проседали, и выступы-реборды звонко стучали по булыжникам.
В начале XX в. в Петербурге появилась паровая конка, представ¬
лявшая собой миниатюрный поезд из четырех вагончиков, которые
тащил паровозик, похожий на металлический комод. Она ходила вплоть
до конца 1920-х гг. от Московского вокзала по Староневскому про¬
спекту (далее — маршрут) к Невской заставе, до церкви Скорбящей
Божьей Матери. Такой же маршрут проходил по Большому Сампсони-
евскому проспекту «к Лесной». При малой скорости движения в про¬
странстве улицы, ограниченном почти непрерывной линией домов,
дым от паровозика, использовавшего в качестве топлива высококало¬
рийный кокс, часто врывался в окна вагонов, доставляя пассажирам
дополнительные неудобства. Пользование этим транспортом запом¬
нилось Александру Бенуа тем, что приходилось почти час «...дышать
смраднейшим воздухом, терпеть раздражающее дребезжание стекол и
душераздирающий лязг колес....»101 Мнение художника о комфортнос¬
ти паровой конки разделял и писатель Лев Успенский: «На крышах и в
открытых вагонах ездить было приятно, если вам, как мне тогда, в
высшей степени безразличны копоть и искры, вылетавшие из корот¬
кой черной трубы на крыше коробки локомотива».102 Несмотря на то,
что конка двигалась медленно, со скоростью энергично шагающего
пешехода (мальчишки кричали: «Конка! Догони цыпленка!»103), несча¬
стные случаи происходили с пугающей горожан регулярностью.104 Зи¬
мой к звонкам, лязгу колес и скрипу вагона прибавлялся глухой стук:
пассажиры, сидевшие на «империале» — верхней открытой площад¬
ке — «...от холода неустанно барабанили ногами по потолку...»105
Жизнь в большом городе по сравнению с меньшим поселением
создавала новые условия общения людей. «До распространения авто¬
бусов, поездов и трамваев в XIX веке люди вообще не попадали в
ситуации, когда они могли или должны были смотреть друг на друга в
течение многих минут или часов, не разговаривая при этом друг с
другом...», — писал в своей «Социологии чувств» Г.Зиммель.106 Это
изменение ухватил А.Брюсов:
«Огни уползающих конок
Браздят потемневший туман.
И зов колокольгиков звонок,..
Пускается в путь караван.
Там в душную втиснут каюту
Застывший, сроднившийся вдруг
(Друзья и враги на минуту!)
159
Прохожих изменгивый круг.
Беседы и облик безмолвный,
Ряды сопоставленных лиц...
О конкиI Вы — вольные гелны
Шумящих и строгий столиц».107
Грохот общественного транспорта был в то же время некоторой
помощью в такой ситуации. Молчание выглядело здесь как понятное
нежелание орать на ухо соседу, преодолевая стук и звон вагона. Общий
шум заменял общий разговор.
В 1876 г. в Петербурге действовало 26 маршрутов, проходивших
почти по всем районам города, а их география к 1914 г. почти не
претерпела существенных изменений. По Литейному за 1900 г. было
перевезено около 10 миллионов пассажиров, по Садовой — 6,5 милли¬
она.108 Всем знакомые колокольчики стали таким обязательным эле¬
ментом нормальной жизни столицы, что 22 октября 1905 г., когда
Россию сотрясала революция, один петербуржец в своем дневнике от¬
метил: «...В городе как будто ничего не происходило: звонят конки...»109
16 сентября 1907 г. на улицах Петербурга раздались звуки, кото¬
рым суждено было стать едва ли не самыми характерными для север¬
ной столицы. Началось регулярное трамвайное движение. Автор кни¬
ги об этом транспортном средстве Я.Г.Годес писал: «В тот день утром
из Василеостровского парка выехал разукрашенный флагами трамвай¬
ный вагон. На Николаевской набережной, на Конногвардейском буль¬
варе стояли толпы людей. Особенно много народу собралось у Адми¬
ралтейства, где должна была состояться официальная церемония от¬
крытия трамвая. Здесь разбили шатер, в котором отслужили молебен,
«освятили» новый транспорт. Прозвучало несколько речей, пригла¬
шенные вошли в вагон — те, кто был чином постарше, расселись на
скамьях, остальные толпились возле передней площадки, чтобы по¬
смотреть на работу вагоновожатого. Последним в вагон поднялся Граф¬
тио. Он подошел к контроллеру (реостат, с помощью которого управ¬
ляют трамваем — ред.), несколько раз позвонил, повернул тяжелую
ручку, и вагон под одобрительные возгласы и аплодисменты тронулся.
По мере того, как вагоновожатый поворачивал ручку, вагон то убыст¬
рял, то замедлял свой бег».110 Особенно отчаянно дребезжали окна у
прицепных трамвайных вагонов, которые ранее служили конками.111
Трамвай во время движения практически непрерывно звонил,112 что
объяснялось не буйным темпераментом вагоновожатых, а тем, что
тормозная система была крайне несовершенна и экстренная остановка
— невозможна. Маневрировать вагон не мог по определению и предуп¬
реждал все остальные экипажи, что избежать столкновения они могут
только благодаря собственной осторожности. Новинка XX столетия
подавала звуковой сигнал о своих особых правах и своей опасности,
предвещая грядущие техногенные проблемы. Ситуация усугублялась
160
тем, что правил движения фактически не существовало, каждый ехал и
шел где и как ему вздумается.
Несмотря на постоянный трезвон и сравнительно невысокую ско¬
рость движения, трамвай был частым участником дорожно-транспор¬
тных происшествий. С ним сталкивались легковые и ломовые извоз¬
чики, в него врезались таксомоторы. Ведомости столичной полиции
практически ежедневно сообщали о таких случаях. Высок был и трав¬
матизм среди пассажиров, причем почти всегда они платили за соб¬
ственную неосторожность: спрыгивали на ходу, пытались вскочить на
уходящий трамвай, падали с открытых площадок. Наезды на пешехо¬
дов были довольно редкими, под вагоны попадали в основном пьяные
до невменяемости. В1912 г. электрический трамвай ходил по 15 марш¬
рутам, один из которых (7-а) был круговым: от Михайловской площа¬
ди по Введенской улице, по Большому и Каменностровскому проспек¬
там, через Троицкий мост к исходной точке. Сигналы трамвая в начале
XX в. можно было услышать даже на Неве. Когда на реке образовывал¬
ся достаточно толстый лед, от Дворцовой набережной к Зоологическо¬
му саду прокладывалась временная линия.
Звонки, грохот и лязг трамвая вполне могут претендовать на зва¬
ние городской звуковой доминанты. Он — почти обязательная состав¬
ляющая литературных городских пейзажей, о нем упоминают А.Битов,
Б.Пастернак, О.Мандельштам. Эти же звуки были показателем нормы
и для полковника Г.Г.Перетца, который отметил в своих записках о
событиях 25 февраля 1917 г.: «Трамвай гудел и звенел, на первый
взгляд казалось, что жизнь столицы идет обычным темпом».113 По
мнению Д.СЛихачева, по «типичности» это треньканье в Петербурге
перед Первой мировой войной уступало только ликованию военных
оркестров.114 Увидев в феврале 1917 г. расчищенные от снега трамвай¬
ные рельсы, потрясенный революцией петербуржец воспрял духом и
сделал оптимистическую запись в своем дневнике: «Может быть, и на
самом деле пойдут завтра трамваи. Может быть, и наладится жизнь в
столице и постепенно восстановится порядок».115 После кровавых стол¬
кновений на улицах Петрограда в начале июля 1917 г. «...трамвайное
движение возобновилось раньше, чем городская управа рассчитывала.
Этому помогли сами рабочие из убеждения, что первым признаком
успокоения всегда служит работа трамваев».116
КЛуковский 9 ноября 1919 г. записал в дневнике, что литератур¬
ный вечер, посвященный памяти писателя Андреева, фактически за¬
кончился тем, что публика стала в шесть часов разбредаться, чтобы
поспеть к последним трамваям, которые в те времена заканчивали
движение вскоре после наступления темноты.117
«Шел по улице я незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
11 Зак 1270
161
И звоны лютни., и дальние громы, —
Передо мною летел трамвай!...»
— хорошо знакомый жителям столицы звук проник даже в «стихот¬
ворный сон» Н.Гумилева.118
Один из самых длинных маршрутов оказался запечатленным в
фольклоре:
«Долго шел гетвертый номер,
На площадке кто-то помер,
Не доехал до конца,
Ламца-дрица, гоп-цаца».119
Трамвай имел и свой запах. «Помню остро пахнущий свежий лак
скамеек — желтых и нарядных, тянущихся по обеим сторонам вагона
во всю его длину.,.», — отметил Л.Успенский.120 Трамвай продолжал
работать и в тяжелейшем 1921 г., несмотря на огромные трудности,
связанные с изношенностью подвижного состава. Оживление, связан¬
ное с нэпом, потребовало интенсификации работы городского транс¬
порта, но власти были вынуждены отказать в просьбе продлить движе¬
ние до 11-12 часов вечера из-за нехватки вагонов.121 Это был главный
вид городского транспорта перед Отечественной войной. Автобусов в
городе в 1930 г. было всего 35, а таксомоторов — 83, причем до 17
часов они обслуживали учреждения, и только потом ими могли пользо¬
ваться «неорганизованные» граждане.122 Трамвай оставался важней¬
шим средством внутригородского сообщения. В 1950 г. на его долю
приходилось 75% пассажирских перевозок, хотя к тому времени его
заметно потеснили автобусы и особенно троллейбусы. Они влили в
1936 г. в шум городской жизни новый звук — характерное завывание
электродвигателей. Первая линия прошла от площади Труда до Мос¬
ковского вокзала. В 1940 г. в городе было уже 5 маршрутов, которые
обслуживали 80 машин, а после войны троллейбусы были слышны уже
по всему городу: суммарная протяженность троллейбусных маршру¬
тов в 1950 г. составила 135 километров.123
Уже в 1960-е гг. обнаружилось, что трамвай может быть заменен
другими видами наземного транспорта. Рельсы убрали с Невского про¬
спекта, Университетской набережной и еще нескольких улиц. В то же
время ежедневная «маятниковая» миграция населения из «спальных»
районов к месту работы и обратно потребовала прокладки трамвай¬
ных путей, поскольку только многоместные вагоны справлялись с пе¬
ревозкой тысяч людей в часы пик. Во всех новостройках звук трамвая
стал привычным фоном, помогая чуть-чуть горожанам, перебравшим¬
ся из центра в Купчино или в Озерки, привыкнуть к новым условиям
обитания. На рубеже XX-XXI вв. многократно увеличившийся поток
автотранспорта стал вытеснять трамвай из исторического центра. Не¬
смотря на протесты горожан, исчезли пути, соединявшие площадь Труда
162
и Дворцовую площадь (по Конногвардейскому бульвару и Адмирал¬
тейскому проспекту), прекратилось движение трамваев по улице Лени¬
на. Этот скорбный список можно было бы продолжить.
Один из самых «петербургских» звуков оказался вытесненным из
того, что собственно Петербургом и является.
Технический прогресс XX в. в виде автомобиля ознаменовал свое
шествие шумом и отвратительным запахом отработанного топлива.
Несовершенные двигатели, трансмиссии и шасси гремели и лязгали,
особенно при движении по неровным городским мостовым. Кроме
того, бензин сгорал не полностью, и за каждым авто тянулся шлейф
черного дыма. Дикий треск издавали мотоциклы, поскольку их не¬
большие и потому маломощные моторы не имели глушителей.124 Быс¬
трое развитие автомобильного транспорта в начале XX в. сопровожда¬
лось появлением множества различных моделей. Как уже говорилось,
все они были довольно шумные, и часто по одному звуку определяли,
кто едет, поскольку почти все автомобили были известны. Это обстоя¬
тельство дополнительно тешило тщеславие владельца авто. Это можно
было бы уподобить разрешению в нынешнее время иметь индивиду¬
альные специальные сигналы.
В начале века на набережной Фонтанки или на другой улице с
хорошим покрытием и небольшим движением можно было услышать
характерный «стадионный» гул толпы — всеобщий гомон с вкраплени¬
ями «побудительных» выкриков. Сюда примешивался бой четкой кон¬
ной рыси и завывание мотора. Лихач-извозчик на великолепном ры¬
саке бросал вызов XX веку в лице ненавистного конкурента — таксо¬
мотора. «Победителем часто оказывался орловский рысак, правда, на
коротких дистанциях. При этом часть публики выражала явное удо¬
вольствие, сопровождая обгон криками восторга и нелестными выра¬
жениями в адрес автомобиля».125
Шоферы приняли эстафету лихачества от извозчиков, которые
теперь превратились в жертву технического прогресса. «1 января в 5
часов утра на Троицкой площади шофер собственного мотора 31230,
проезжая непомерно быстро от Новой деревни к Троицкому мосту,
настиг легкового извозчика Петра Абрамова, наскочил на его пролетку
и поломал ее, а сам, испуская из мотора дым, скрылся...» — можно
было прочитать в разделе «Происшествия» Ведомостей Санкт-петер-
бургского градоначальства.126 Только в январе 1913 г. штрафами от 25
до 100 рублей и арестом (лишение прав вождения на 1 месяц) было
наказано 80 шоферов, из них за «неисполнение требования уменьшить
скорость езды» — 52, за отсутствие номеров или их плохое освещение
— 20, за вождение в нетрезвом состоянии — 7 и 1 — «за неисполнение
требования ехать правой стороной».127
В преддверии Первой мировой войны человечество, и Петербург в
том числе, еще жило в XIX столетии, в его ритме и в его представлени¬
163
ях о скорости. Для людей того времени «по сторонам все мелькало»,
если они ехали скорой рысью (около 30 км в час), как о том свидетель¬
ствует известный пассаж «Птица-тройка» из гоголевских «Мертвых
душ». Только памятуя об этом, современный читатель понимает, поче¬
му появившиеся в XX в. автомобили, редко разгонявшиеся на неров¬
ных мостовых более чем до 50-60 километров, уподоблялись коме¬
там. «Мерседесы», «Ситроены» и беспородные «Антилопы-Гну» по¬
стоянно напоминали о своем приближении, рычали и гудели, чтобы не
устилать свой путь телами раздавленных горожан — жертв культурной
асинхронности. «У автомобилей были различные гудки — от простого
рожка с резиновой грушей до гудка с клапанами, на которых ловкие
шоферы играли отрывки красивых мелодий. Были машины, снабжен¬
ные клаксофонами и пр.»128 Это внимание мемуариста к голосам ма¬
шин не случайно. Установившихся технических норм еще не было,
стремительное развитие автодела приводило к тому, что существовало
множество различные моделей, каждая из которых гудела по-своему.
На 4-й международной автомобильной выставке 1913 г. в Санкт-
Петербурге целый стенд был выделен для демонстрации сигналов: «раз¬
нообразный выбор сирен, гудков, корнетов и т.п., а также и принад¬
лежности к ним: груши, пищики и т.п. Все эти предметы также как и
приборы освещения отличаются прочностью и изяществом конструк¬
ций... Весьма разнообразен также выбор многотонных корнетов и фан¬
фар для автомобилей, мотоциклеток, велосипедов и т.п.», — читаем в
журнале «Автомобиль» за 1913 г. Особо рекламировался пневматичес¬
кий гудок, приводившийся в действие специальным насосом.129 Это же
издание предлагало электрический гудок фирмы «Wagner» «...с очень
приятным тоном».130 В октябре 1913 г. столичные автомобилисты были
встревожены распоряжением полиции в двухнедельный срок заменить
электрические сигналы типа «Klaxon» простыми пневматическими
«крякалками» с резиновой грушей. Власти объясняли такое распоря¬
жение тем, что клаксоны издают «...резкие негармонические звуки,
пугающие прохожих и нарушающие тишину на улицах».131 В ответ на
это распоряжение анонимный автор привел в журнале мнения автори¬
тетных полицейских и общественных деятелей США по поводу авто¬
мобильных гудков. В их числе — слова начальника полиции Детройта,
сердца американского автомобилестроения: «Я полагаю, что гудок с
грушей совершенно бесполезен как сигнал для предупреждения пеше¬
ходов, ибо на перекрестках улиц его совершенно не слышно за шумом
трамваев, пересекающих другие рельсы, экипажей и вообще городс¬
ким шумом. Мое мнение, что в скором времени большие города прове¬
дут закон, не допускающий гудки с грушей в виде сигналов и требую¬
щий более резкого сигнала».132 Автор публикации в журнале «Автомо¬
биль» прибавил к этому от себя: «У нас же, где как никак автомобиль¬
ное движение считается вроде новинки, пешеходы не дисциплиниро¬
164
ванны, извозчики просто дики, полиция не умеет справляться с регу¬
лировкой движения, казалось бы нужны сигналы еще более громкие и
резкие, чтобы они были бы слышны и действовали на толпу и на
извозчиков, чтобы автомобиль был «слышен», казалось бы надо было
при издании правил обо всем, что касается этого способа, руковод¬
ствоваться правилами и положениями страны, где этот способ пере¬
движения почти вполне вытеснил лошадей...»133
Уже в начале XX в. шумность автомобиля стала одной из проблем,
над которыми бились инженеры. Обращает на себя внимание, что,
описывая различные технические усовершенствования, часто упоми¬
нают стремление снизить шумность работы того или иного узла.134 В
рекламе автомобиля «Митчел» «бесшумность» стояла на третьем мес¬
те, пропустив вперед только «прочность» и «выносливость», потеснив
«высокий ход» (скорость).135 Фирма «Даррак» прельщала покупате¬
лей «удивительной простотой мотора и абсолютной бесшумностью», а
«Минерва» уверяла всех, что у ее изделий «абсолютно бесшумный и
плавный ход».136 Особая статья (№3, §12) «Обязательного постанов¬
ления для таксомоторов в городе С-Петербурге» 1913 г. предусматри¬
вала, что они «...должны быть надежной конструкции, не обременять
пассажиров, проезжих и прохожих шумом, дымом и зловонными газа¬
ми».137 В 1950-е гг. «автомобильный» шум стал настолько сильным,
что к борьбе с ним стала призывать городская пресса. «Вечерний Ле¬
нинград» предлагал проводить во всех автопарках специальную про¬
верку машин, чтобы по возможности в них ничего не бренчало, не
звенело и не грохотало.138
4 сентября 1907 г. был открыт автобусный маршрут Александ¬
ровский парк — Балтийский вокзал, прозванный народом за диском¬
форт «Египетскими казнями».139 В значительной мере это объясня¬
лось тем, что машины жутко трясло на плохо мощеной Гороховой
улице. В 1910-е гг. пассажиров перевозило всего 14 машин («Лесснер»
и «Руссо-Балт»). В 1914 г. автотранспорт был мобилизован, и автобус
вновь появился в городе только в 1926 г. на линии Дворцовая площадь
— Московский вокзал. В 1934 г. по городу стали ходить стоместные
машины Ярославского автозавода ЯА-2. Накануне Великой Отечествен¬
ной войны на 30 линиях работали 220 автобусов. В1990 г. свою лепту
в городской шум вносили уже 3200 машин, обслуживавших 200 город¬
ских маршрутов.
Столица с ее ближайшими окрестностями в начале XX в. представ¬
ляла собой своеобразный остров в океане российского бездорожья.
Развитию нового вида транспорта препятствовала долгая и холодная
зима с высоким снежным покровом, распутица осенью и весной. К
этому надо добавить большое число мелких рек и ручьев, не представ¬
лявших особых проблем для конной повозки, но непреодолимых даже
для современного автомобиля, не говоря уже о машине начала XX
165
столетия. Устройство путей, пригодных для круглогодичной эксплуа
тации, очень трудное дело на Восточно-европейской равнине и тем
более — в Сибири. Во многих губерниях необходимый для строитель¬
ства шоссе камень, щебень и гравий приходилось завозить издалека,
что чрезвычайно удорожало строительство. Бесчисленные ручьи и ре¬
чушки превращались весной в мощные бурлящие потоки, требовали
устройства солидных мостов, крепость которых ежегодно проверялась
ледоходом и паводком. При понижениях уровня воды зимой лед пови¬
сал на опорах, а при его повышении как мощнейший домкрат выдавли¬
вал и расшатывал сваи. Металлические детали (а в безлесных районах
и деревянные) были завидной добычей любителей казенного добра.
В рассказе А.ПЛехова «Злоумышленник» крестьянин-рыболов в
конце XIX в. свинчивал гайки на железной дороге, чтобы использовать
их как грузила. В конце XX в. автор этой книги лично видел, как
дедушка с удочками деловито опрокидывал один за другим дорожные
знаки на федеральной трассе Петербург-Киев. На вопрос о причине
столь странных действий рыбак ответил: «Сухо, червь глубоко ушел,
не достать. А под этими бетонными опорами земелька всегда влажная,
и червь всегда есть!»
Движение конных экипажей возможно было при значительных
уклонах: на крутых подъемах впрягали дополнительных лошадей и
вывозили кареты на кручу поочередно. На столь же крутых спусках
выпрягали коней и спускали повозки «на руках». С автомобилями
такие фокусы проделать было невозможно: под капотом всегда нахо¬
дилось неизменное количество лошадиных сил. Если дорога оказыва¬
лась разбитой, возницы, не задумываясь, прокладывали новый объезд,
а когда и тот становился непролазным, искали следующий путь. Такая
практика породила известную шутку: в России дорог нет — одни на¬
правления. Все это стало причиной того, что механическая европейс¬
кая штучка автоматически сделалась городским видом транспорта, ведь
другой «европы» здесь просто не наблюдалось. Более того, автомо¬
биль оказался привязанным именно к столичным мостовым, посколь¬
ку в большинстве уездных и во многих губернских городах улицы
терпеливо ждали появления джипов.
Кроме дорог, непроезжих большую часть года, автомобиль из боль¬
шого города не выпускала особая «звездчатая» организация простран¬
ства России. Села тяготели к волостным центрам, а последние — к
сосредоточению уездной власти. Из уездных городков все пути вели к
городам губернским, а из губернских — в Петербург или в Москву. На
так называемом горизонтальном уровне эта организация пространства
хорошо заметна и по сей день. Достаточно сравнить впечатления от
путешествия из Великого Новгорода в Псков с впечатлениями от поез¬
дки из этих же городов в Санкт-Петербург. Крайне незначительная
экономическая специализация районов, их обособленность и автар-
166
кичность, слабая интеграция отдельных поселений в общую жизнь
исключали потребность в экстренных и индивидуальных контактах
«по горизонтали». Ну незачем было гонять авто по грязи или сугробам
в соседний Глупов!
Большие расстояние между городскими поселениями даже к за¬
паду от Урала давали значительные преимущества железной дороге.
В машине поездка комфортна и экономически целесообразна в тече¬
ние 2-4 часов, после чего вагон становится все более и более пред¬
почтительным средством передвижения. Таким образом, сами рос¬
сийские просторы были препятствием для повсеместного распрост¬
ранения авто.
Кроме того, автомобиль — средство экстренного сообщения. Тягу¬
чая сельская жизнь в быстроходном средстве передвижения не нужда¬
лась. Даже час, как единица времени, не особенно был востребован в
сельскохозяйственном производстве и в деревенском быту. Минута в
быту россиян появилась одновременно с гудком паровоза, эта тонкая,
но более длинная стрелка «пахла» дымом локомотива и креозотом
шпал. Секунда — дитя XX столетия, спутник прецизионных техноло¬
гий, многие из которых нашли свое вещественное оформление в дета¬
лях пахнущего бензином авто. Наконец, автомобиль — одно из прояв¬
лений многовариантности индивидуальной жизни, что само по себе
несовместимо с укладом традиционной деревни и вообще российской
провинции. Автомобиль — дитя города. Мощный и достаточно легкий
двигатель позволил отказаться от лошади как средства передвижения.
Выхлопные газы тогда казались меньшим злом по сравнению с конс¬
ким «ароматом». Необходимость укреплять проезжую часть мощени¬
ем противоречила физиологическим потребностям лошадей: их ноги
опухали от твердого грунта. Гаражи требовали меньше места, чем ко¬
нюшни и каретные сараи, емкости с бензином не были намного опас¬
нее в пожарном отношении, чем громадные склады сена. Владельцы
авто могли обходиться без конюха и кучера, пользоваться услугами
«приходящего» механика или мастерской.
Звуки и запахи, исходившие от автомобилей, являлись испыта¬
нием для национального самолюбия, поскольку почти все эти «са-
модвижущиеся экипажи» имели иностранное происхождение. На
салоне 1907 г. в Петербурге фирма «Лесснер» получила Большую
золотую медаль «За установление автомобильного производства в
России». Это была награда за грузовик, полностью изготовленный
из отечественных деталей. Однако на пятом десятке автомобилей
выпуск их на этом заводе прекратился в связи с нерентабельностью.
До того и в последующее время около десятка механических мас¬
терских в России заявили о себе мелкосерийными самоделками-
компиляциями. Исключение составили лишь автомобили рижского
завода «Руссо-Балт».
167
Если в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, звуки
городского движения в российской столице не имели принципиальных
отличий от берлинских или парижских, то после нее техническое от¬
ставание страны советов легко воспринималось «на слух». В Париже в
1922 г, только легковых авто числилось 39454 штук,140 тогда как в
Петрограде их было в пятьдесят (!) раз меньше. Бензин строго лимити¬
ровался, но, несмотря на это, многие машины использовались не по
назначению, развозили, например, публику по ночным ресторанам.141
В послереволюционном Петрограде звук автомобиля или четкий «бой»
хорошего рысака означал движение «номенклатуры» или персоны,
сумевшей «примазаться» к новой власти.142 Это особенно бросалось «в
уши», поскольку для города 1921-1922 гг. было характерно тарахтенье
колясочки и шорох волокуши, поскольку из-за краха городского транс¬
порта все таскали на себе. «...Уличный шум не доводил до одури. Лоша¬
дей почти не было видно...», — отмечал современник.143 Поскольку
внешнеторговые операции были государственной монополией, импор¬
тные машины поступали исключительно в распоряжение государствен¬
ных организаций.
До начала 1990-х гг. автомобили иностранного производства лишь
мелькали в потоке городского транспорта, и сами потоки были куда
менее «бурливы», чем десятилетие спустя. Ограниченное всесильным
Госпланом число отечественных моделей делало легко узнаваемым
голос каждого произведения советских автостроителей. При всей со¬
циальной аморфности тогдашнего общества марка личной машины
свидетельствовала о статусе ее владельца, о его имущественном поло¬
жении. И звук каждого авто был составляющей этой системы ценнос¬
тей. На вершине пирамиды находилась «Волга» — гордость отече¬
ственного автопрома. С оленем на капоте ездила советская элита —
выдающиеся спортсмены, генералы, капитаны промышленности, изве¬
стные артисты, крупные ученые. «Волга» была каретой для начальства
вплоть до министерского уровня. Выносливость и вместительность
этой машины сделали ее на полвека единственным пополнением для
таксопарков. Работников завода имени Ленинского комсомола, изго¬
товлявших самый народный автомобиль «Москвич», иронично назы¬
вали чемпионами страны по сбору металлолома, намекая на невысо¬
кое качество их продукции. Дело дошло до того, что само название
представляли как аббревиатуру «Можешь Отъехать Сто Километров,
Вылезай И Чини». На самой нижней ступеньке стоял «Запорожец»,
персонаж множества анекдотов, в которых владелец машины выступал
в роли Иванушки-дурачка, а его средство передвижения (а не рос¬
кошь!) — в роли Конька-Горбунка. Двигатель с воздушным охлажде¬
нием издавал слышимый издалека и узнаваемый «самолетный» звук,
имеющий сегодня оттенок «ретро», поскольку напоминает голос дру¬
гого, воздушного, ветерана — «кукурузника» Ан-2. На заднем стекле
168
одного «Запорожца» ЗАЗ-965 (его называли в народе «горбатым» за
характерный вид кузова), торопливо бормотавшего свою фирменную
скороговорку «лапоть-ты-лапоть-ты-лапоть-ты», красовалась надпись
«Зато я видел Гагарина!»
Также на слух легко было различить три основных типа городских
автобусов. Машины Ликинского завода (Лиазы) имели характерный
завывающий двигатель и дребезжащий кузов. Их обидное народное
название — «скотовоз» — не вполне справедливо, они были вмести¬
тельные и довольно удобные. Эти неказистые старожилы городских
трасс тяжело переносили жару и летом нередко ездили с широко рас¬
крытыми капотами. Свой голос имели произведения львовских авто¬
строителей — тесноватые, но быстроходные и, что самое главное, очень
теплые зимой. Б конце 1960-х гг. улицы заполонили венгерские «Ика¬
русы» с узнаваемым по звуку и выхлопу дизельным двигателем. По¬
скольку определенные линии обслуживали в основном автобусы од¬
ной марки, уже по звуку, доносившемуся из-за угла, можно было опре¬
делить, какой номер сейчас подойдет к остановке. «Пазики» — неболь¬
шие автобусы Павлодарского завода, которые сейчас все чаще мелька¬
ют на улицах как маршрутное такси, до недавнего времени казались
провинциалами, заехавшими в большой город. Благодаря своей вы¬
носливости и, прежде всего, приспособленности к неровностям отече¬
ственных дорог, они составляли значительную, если не большую, часть
автобусного парка российской провинции. Узнаваемое «пение» их «га-
зовского» двигателя, ранее терзавшее тишину Смоленщины и Воло¬
годчины, теперь слышно и на Невском, и на Московском, и на Граж¬
данском проспектах. Грузовики в этом городском «хоре» также вели
свои партии. Не надо было иметь абсолютный слух, чтобы отличить
«Камаз» от «Зила» или «Маз» от «Газа» или «Татры».
Снятие существовавших ранее ограничений на эксплуатацию им¬
портных автомобилей, появление большого числа людей, которым при¬
обретение «Фордов» и «Мерседесов» оказалось по карману, существен¬
но изменило звуковую палитру города. Моторы немецких, японских и
американских машин различаются по звуку, но они в обычном режиме
работают настолько тихо, что выявить идентифицирующие нюансы не¬
специалисту практически невозможно. Кроме того, поголовье городско¬
го «автомобильного стада» за последние два десятилетия выросло в
несколько раз. Суммарный рев машин слился в единый звуковой поток,
и из него выделяются только те, у которых неисправен глушитель. Этот
поток стер «соло» отечественных авто. Автомобили нового поколения
сочетают высокую скорость и слабый шум. Теперь не стало нарастающе¬
го сигнала угрозы, тогда как раньше даже тугоухой старушке было муд¬
рено не среагировать на приближение «Запорожца». Шелестящий ши¬
нами «Лексус» появляется неожиданно, как призрак, и зазевавшийся
горожанин выпархивает из-под его колес пугливой куропаткой.
169
Пароходы и паровозы, в отличие от авто, строго говоря, служат в
основном средством сообщения между крупными населенными пунк¬
тами, но развитие речного и железнодорожного транспорта является
спутником урбанизации и даже в значительной степени ее средством.
Только большегрузная барка и вместительный вагон в состоянии дос¬
тавить нужное количество продовольствия, сырья и топлива в челове¬
ческие муравейники и вывезти оттуда произведения сотен тысяч рабо¬
чих рук. Суда и поезда проходят мимо множества сел, но их конечный
пункт — всегда какой-то один город.
Транспортные паровые машины в первые десятилетия своего су¬
ществования в России не внесли серьезных изменений в запаховый
фон северной столицы. В отличие от Европы, здесь в качестве топлива
использовались дрова, поскольку они были сравнительно дешевы и
довольно технологичны. От древесной золы было легче избавляться,
чем от угольного шлака, а сама она являлась ценным удобрением.
Громадный расход древесины наводил крестьян на мысль, это когда-
нибудь начнут разбирать их избы.144 Только в последней трети XIX
столетия уголь, а затем и нефть стали постепенно вытеснять дрова на
железнодорожном и на речном транспорте. Тем не менее, для М.Добу-
жинского запах каменноугольного дыма еще в 1897 г. оставался «запа¬
хом заграницы». Разделение подвижного состава и залов ожидания на
классы позволяло пассажирам из разных слоев общества находиться в
привычной атмосфере в прямом и переносном смысле этого слова. Уже
упоминавшаяся Г.3иммелем проблема коммуникации в замкнутом про¬
странстве купе заметно обострялась, когда напротив друг друга оказы¬
вались люди, имевшие разные приемы общения, лексики и т.д.
Внутреннее устройство вагонов третьего класса по своей комфор¬
тности при недолгих (не более 3-х часов) поездках вполне устраивало
публику, обычно покупавшую билеты более высокого класса. В усло¬
виях массовых маятниковых миграций летом появилась новинка —
дачные вагоны, в которых были простые жесткие деревянные сиденья,
стоимость проезда — невелика, но овчинными полушубками, махор¬
кой и самогонным перегаром в них не пахло, поскольку предназнача¬
лись они для «чистой» публики. Однако были люди, которые считали
ниже своего достоинства ездить в иных вагонах, кроме международ¬
ных. Дядя писателя Владимира Набокова подкупал начальника поезда
«Норд» Петербург-Париж, и тот ради одного пассажира останавливал
экспресс на дачном полустанке. Может быть, эта барская причуда объяс¬
нялась тем, что международные вагоны по-особому пахли, как об этом
писал И.А.Бунин?145
Железная дорога Петербург-Москва в 1855 г. получила название
Николаевской в честь императора, при котором она была построена.
Ее имя соответствовало царившим на ней порядкам: все пороки и дос¬
тоинства империи отражались здесь как в зеркале. Это была Россия
170
Николая I в миниатюре. Царь очень любил свое детище с его стройно¬
стью, строгостью, военным порядком, парадно-казарменной эстети¬
кой, и оно стало образцом для других магистралей. Их строители, не
задумываясь, разносили во второй половине XIX столетия по всей
стране эту смесь капральства и техники, тиражировали апофеоз само¬
державия в полосах отчуждения.
Большинство россиян из-за особой конфигурации отечественных
железных дорог попадало в северную столицу через Москву. И даже
кратковременное транзитное пребывание в белокаменной усиливало
контраст между этими двумя городами. Петербург со своей строгостью,
шумом и теснотой был своеобразным продолжением железной дороги, с
ее запахами и звуками. Приехавший не переставал чувствовать себя «в
пути». Каждая поездка в Москву и обратно являлась перемещением из
одного культурного пространства в другое, что не могло не способство¬
вать увеличению представлений об «иноземности» Петербурга. При та¬
ком стремительном для XIX в. передвижении каждая мелочь, утрачива¬
ющая четкие контуры и даже исчезающая из внимания при постепенной
адаптации, становится более заметной и более значимой. «Нерусские»
запахи на железной дороге сочетались с «нерусскими» же звуками, сре¬
ди которых особо выделялись те, которые издавал металл (стук колес,
скрежет вагонов и т.д.), материал если не враждебный, то, по крайней
мере, не свойственный «деревянной» Руси. Сюда же можно добавить и
акцент многих служащих: почти каждый третий железнодорожный слу¬
жащий в Питере был немцем, а каждый десятый — поляком.146
Железные дороги и вокзалы в России становились островками
европейской цивилизации не только потому, что этот вид транспорта
пришел с Запада. Здесь сама технология настоятельно требовала стро¬
гого соблюдения графика, отсюда — особая точность расписания дви¬
жения. Именно локомотив внес в жизнь россиян представление о ми¬
нуте как о практически значимом отрезке времени. Организация пас¬
сажирского сообщения требовала от «периферии» европейского типа
второй половины XIX в., чтобы человек тратил на подъезд к станции
заранее рассчитанное количество часов или минут. Но движение по
российским проселкам рассчитать было не менее трудно, чем плавание
на паруснике в бурном море, и потому путники в своем стремлении не
опоздать приезжали обычно заранее. Для удовлетворения их потреб¬
ностей на вокзале создавалась соответствующая структура — рестора¬
ны, разного рода торговля и т.д. В Петербурге человек знал, сколько
ему надо ехать с Васильевского острова до Варшавского вокзала, но,
во-первых, к поезду собирались не только горожане, а во-вторых, мно¬
гие петербуржцы несли в себе рудименты сознания провинциалов, при¬
выкших все делать загодя. Большую роль играло и то обстоятельство,
что в XIX-начале XX в. сама поездка была не рутиной, а настоящим
событием. Путешествие начиналось в момент принятия решения о нем,
171
сама по себе было довольно длительным, и потому прибытие на вокзал
задолго до отхода поезда не оказывало существенного воздействия на
его общую временную протяженность.
Само пребывание на вокзале, приобретение там «в дорогу» напит¬
ков, провизии и нередко различных ненужных вещей стало своеобраз¬
ным ритуалом. Автор этих строк помнит, какой душевный дискомфорт
испытывали многие люди старшего поколения, если прибывали на
станцию менее чем за полчаса до отправки поезда. Даже оказавшись в
купе, они ощущали себя опоздавшими. Может быть, им надо было
сначала вдоволь надышаться воздухом дороги? Совершенно особен¬
ный запах вокзала, его шум, по-видимому, как-то связывались в их
сознании с нестерпимо быстро двигавшейся минутной стрелкой. В про¬
винции вокзалы притягивали местных жителей тем, что были «...един¬
ственным местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встрях¬
нуться и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы к приходу пасса¬
жирских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой
скуке провинциальной жизни...» Офицер пехотного полка, раскварти¬
рованного в приграничном захолустье, видел в пассажирах курьерско¬
го поезда «...кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолеп¬
ного мира, где жизнь — вечный праздник и торжество...»147 Жителю
крупного города, перегруженному информацией и впечатлениями, труд¬
но представить себе, какое значение для тихой, глухой провинции имели
проходящие по ней поезда.
Для Петербурга важен был такой нюанс: обитатель центральных
кварталов в вагоне железной дороги стремительно пролетал мимо фаб¬
рично-заводских окраин с их грязью, нищетой и пьяными безобразия¬
ми,' не слыша криков за стуком колес, не ощущая запахов, подавлен¬
ных дымом паровоза. Сила пара переносила его из благоустроенного
центра на лоно природы, где он без всяких угрызений совести мог
наслаждаться тишиной и чистым воздухом. Хотя пролетарские сло¬
бодки и были, как правило, достаточно удалены от трактов, по кото¬
рым в экипажах следовала «приличная публика», все-таки на пути за
город путнику приходилось проезжать сквозь промышленную зону,
опоясывавшую столицу и совсем ее не украшавшую.
Паровозы на Финляндской железной дороге «пели» дискантом,
тогда как русские ревели басисто, словно пароходы.148 Трудно сказать
— специально это было «подстроено» или нет, но со второй половины
XIX в. финляндцы (этнические финны и шведы) всеми возможными
способами демонстрировали особый статус своей страны в составе Рос¬
сийской империи. Задорный свисток финского локомотива был напо¬
минанием официальному Петербургу о политических амбициях Стра¬
ны тысячи озер.
В «дожелезнодорожный» период истории важную роль в доставке
грузов играл речной и морской транспорт. Петербург в этом отноше¬
172
нии находился в очень выгодном положении, поскольку Нева связыва¬
ла столицу с огромным бассейном трех крупнейших озер европейской
части страны — Ладогой, Онегой и Ильменем. Гидрологические условия
позволяли построить три водные системы (Вышневолоцкую, Тихвинс¬
кую и Мариинскую), соединяющие этот бассейн с притоками Волги, по
которым суда могли проходить из Астрахани в Петербург. С западной
стороны Финский залив, имевший массу укрытий от непогоды, обеспе¬
чивал безопасность каботажного плавания маломерных судов. В XIX в.
заметную роль начал играть Сайменский канал, соединивший внутрен¬
нюю озерно-речную сеть Великого княжества Финляндского с морски¬
ми коммуникациями. Анатомические особенности города — его «проре-
занность» реками и каналами — создавали исключительно благоприят¬
ные условия для того, чтобы они стали сосудами, питающими городской
организм. Барки, запрудившие Фонтанку, составляли часть городского
«словесного» пейзажа как в воспоминаниях, так и в художественных
произведениях. Они упомянуты в романе Ф.М.Достоевского «Белые
ночи».149 Они вошли в городской фольклор:
«На барогку-дровяногку,
На Мойку, на Неву
Работать под тальяногку
Охогего зову».150
В1770 г. барки даже попытались обвинить в соучастии в катастро¬
фическом наводнении. Инженеры объяснили Екатерине И, что причи¬
на беды — чрезмерное количество судов в Екатерининском канале, из-
за которых вода не смогла свободно уйти в Финский залив.151 Набе¬
режные Невы и других городских водоемов представляли собой мно¬
гокилометровые причалы, где с начала и до конца навигации кипела
работа, что было характерно для всех городов, через которые протека¬
ли судоходные реки. На фотографиях Парижа 1910-х гг. вдоль берегов
Сены тянулась сплошная линия судов, а набережные были уставлены
различными грузами.152 Полиция строго следила, чтобы рабочие не
производили «лишнего шума». Можно было только отдавать обычные
команды.153 Сами барки и баржи из-за отсутствия двигателя были без¬
гласны. Разве что в сильный ветер, разводивший волнение, они скри¬
пели и стучали бортами друг о друга, о причальные приспособления.
Не было у них и «собственного» запаха — ольфакторные впечатления
горожане получали только от содержания трюмов. Лесной дух и аро¬
мат смолы исходил от барок, груженых пиленым лесом.
Реки и каналы города были безмолвным украшением «Северной
Венеции» только зимой, а летом — только до второй половины
XIX века. Лето они пополняли звуковой и ольфакторный фон города
немногим менее интенсивно, чем улицы. «На Неве гудели пароходы,
но характерных для Волги криков в рупоры в Петербурге не было:
173
очевидно, было запрещено», — вспоминал Д.СЛихачев. Не меньше
шума производили маленькие пароходики на Фонтанке с открытыми
машинами: «...тут и свист, и шипение пара, и команды капитана».154
Когда паровой буксир проходил под мостом, горожанин мог «...очу¬
титься в темном облаке дыма, от которого першило в горле».155
Речной транспорт занимал заметное место в городских пассажир-'
ских перевозках. «Многочисленные пассажирские пароходы борозди¬
ли по всем направлениям воды нашего города. Пароходы принадлежа¬
ли или Обществу легкого финляндского пароходства или купцу Шито¬
ву. Они конкурировали между собой... Шитовские пароходы, ходив¬
шие только по Неве, кают не имели, над всем корпусом зеленой окрас¬
ки была крыша, а для защиты от дождя, ветра и солнца опускались
брезентовые обвесы. Плата за проезд через Неву — 2 коп. и 5-10 — по
продольным линиям. Плата взималась матросами на пристанях при
посадке... В теплую погоду масса народа ездила на Острова....»156 В
1887 г. было открыто пароходное сообщение по Фонтанке и Неве. Две¬
надцать пароходиков за пять копеек резво перевозили от Прачечного
до Калинкиного моста. До Шлиссельбурга ходили шесть пароходов
предпринимателя К.Богузевича — «Петр», «Екатерина», «Георгий»,
«Рыбка», «Трувор» и «Вера». На протяжении 57-ми верст было уста¬
новлено 20 пристаней, пассажирами были в основном дачники и крес¬
тьяне приневских деревень. Вверх по течению суда шли примерно три
с половиной часа, вниз — на 30 минут быстрее.157 По Екатерининскому
каналу в 1899 г. только суда Финляндского легкого пароходства пере¬
везли 692 тыс. пассажиров, в 1900 г. — 632 тыс.; в 1901 — 467 тыс.; в
1902 — 417 тыс. Такое заметное снижение пассажиропотока объясня¬
ется конкуренцией со стороны трамвая и конки. Пароходы на Фонтан¬
ке не уступали своих позиций и в 1900 г. перевезли более трех с поло¬
виной миллионов человек.158
В последней трети XIX в. художники, изображавшие реки города,
считали обязательным показать снующие по ним пароходики.159 В на¬
вигацию 1900 г. на Фонтанке было выгружено 7756 судов (103 млн.
пудов); на Мойке 1637 судов (20 млн. пудов), на Екатерининском и
Крюковом канале — 1070 судов (10 млн. пудов). Основной груз —
строительные материалы и дрова. Низкие мосты поставили перед шки¬
перами серьезную проблему: как проходить под ними порожним су¬
дам? Выход был найден: балластом, увеличивающим осадку барки до
нужной величины, стал мусор.160 Снующие по рекам и каналам суда и
лодки играли важную роль в создании образа «Северной Венеции».
Хотя Санкт-Петербург, подобно Нижнему Новгороду, стоит на
важнейшей водной магистрали, в отличие от своего волжского собра¬
та, его улицы и набережные не оглашали звуки бурлацких песен и
вообще неуемный шум их ватаг. От нашествия бурлаков столицу ог¬
раждали обводные Ладожские и Онежские каналы, а также полновод-
174
нал Нева. Вдоль каналов, где уровень воды был почти постоянным,
пролегали специальные дороги-бечевники. По ним двигались конные
упряжки, буксировавшие барки. Бурлаки оказывались ненужными.
Иначе обстояло дело в других местах. На российских реках нельзя
было устроить бечевники: для этого нужно на сотнях верст осушать
болотистые участки, вырубать кустарник, устраивать мосты через бес¬
численные ручьи и речки, впадающие в основную «голубую магист¬
раль». А ближайшее половодье и ледоход стерли бы даже следы всех
этих трудов. При движении по извилистому фарватеру, на быстрине и
на порогах требовалось участие «тяги» в управлении судном, а здесь
бурлаки проявляли несравнимо большую маневренность и сообрази¬
тельность, чем кони. Кроме того, использование лошадей затрудня¬
лось одной физиологической особенностью этих животных: разгоря¬
ченная работой лошадь, напившись воды, тяжело заболевает и факти¬
чески приходит в негодность. Уберечь же ее от «несанкционированно¬
го» водопоя в отсутствии оборудованного бечевника крайне трудно.
Таким образом, сами природные условия России способствовали со¬
хранению бурлачества до начала XX в.
Основная часть грузов, прибывших в Петербург морем, потребля¬
лась на месте, остальной импорт развозился гужевым транспортом, а
во второй половине XIX в. — вагонами. Поэтому четыре барки из
каждых пяти шли из Невы в сторону Волги порожняком, а многие
вообще заканчивали свой путь после первого же рейса, пополняя своей
обшивкой и набором (каркасом) запасы деловой древесины и дров. В
городе был целый район, где разбирали речные суда (Барочная улица).
Во второй половине XIX в. паровые буксиры окончательно решили
вопрос движения судов против течения.
Водные пути после революции оживали очень медленно. Советс¬
кие хозяйственники не сумели эффективно распорядиться национали¬
зированными разнотипными плавсредствами. В отличие от железно¬
дорожного, водный транспорт оказался менее приспособленным к ад¬
министративно-командной системе. Техническое состояние судов и
навигационного оборудования было ниже всякой критики.161 «Голос»
предвоенной Невы был гораздо тише, чем на рубеже XIX-XX вв. Во
время блокады Ленинграда движения судов по Неве почти не было:
немцы простреливали реку почти на всем ее протяжении, а финны
контролировали Свирь. Разрушение шлюзов на этой реке полностью
прервало сквозное движение судов из Волги до 1946 г. Когда же сквоз¬
ной проход из Волги был восстановлен, гудки и свистки пароходов
стали звучать «по-довоенному».
В 1960-х гг. жители города услышали на Неве гул мощных дизе¬
лей. Начались регулярные рейсы судов на подводных крыльях «Ра¬
кет», а затем и более совершенных «Метеоров» на Ораниенбаум, Крон¬
штадт и Петергоф. Летом в воскресные дни с интервалом в 10-15 ми¬
175
нут под Тучковым мостом пролетали эти полукорабли-полусамолеты.
Резкое повышение стоимости топлива в начале 1990-х гг. и десяти¬
кратное подорожание билетов вынудили речников сделать паузу на
несколько лет. Ставший редким «Метеор» обращал на себя взоры всех,
кто проходил по набережной. Однако постепенно люди привыкали
жить в новой для них экономической ситуации, цена поездки в Петер¬
гоф уже не казалась умопомрачительной, и вновь понеслись под мос¬
тами суда на подводных крыльях с туристами на борту.
Летом 1964 г. и в последующие навигации с Невы стали все чаще
слышаться звуки мощных двигателей и солидные басовые гудки боль¬
ших речных судов и все реже — дисканты мелких буксиров и самоход¬
ных барж. Сказывалось открытие сквозного движения по глубоковод¬
ному Волго-Балтийскому пути, проложенному взамен безнадежно ус¬
таревшей Мариинской системы.
Морской порт вносил свою лепту в звуковой и ольфакторный фон
города только до того времени, когда он находился у стрелки Василь¬
евского острова. Самым шумным местом здесь был причал у таможни.
Его длина составляла всего 480 метров, и лихтеры, доставлявшие груз
с кораблей, стоявших на кронштадтском рейде, выстраивались ряда¬
ми, борт к борту, иногда до десяти штук кряду. По переброшенным
деревянным мосткам на специальных четырехколесных тачках груз
перетаскивался на берег. Так же проходила и погрузка. Когда порт
перенесли после строительства Морского канала в район его нынешне¬
го расположения, этот район неожиданно затих. До 1885 г. Петербург,
строго говоря, не был портовым городом. Маленький М.Добужинс-
кий, «начитавшийся морских приключений, ...все мечтал увидеть у на¬
шей набережной (Выборгская — В.Л.) какой-нибудь настоящий трех¬
мачтовый корабль с парусами, прибывший из-за моря, или хоть ка¬
кую-нибудь шхуну или бриг с иностранным вымпелом. Однажды дей¬
ствительно дождался и с восторгом увидел английский флажок на ка¬
кой-то маленькой яхте».162 Однако, скорее всего, будущий художник
ошибся, приняв гюйс, поднимаемый над кораблем, стоящим на якоре,
за символ Британии, поскольку оба этих флага очень похожи. Иност¬
ранные корабли не входили в Неву, а грузы доставляли лихтеры. Пе-
тербург только пах морем, по его улицам редко ходили группы моря¬
ков, говоривших на разных языках. Русских же моряков почти не
было, поскольку, несмотря на все усилия правительства, отечествен¬
ный торговый флот получил развитие только в советское время.
В начале XX в., по выражению Александра Блока, пропеллер аэро¬
плана «ввел в мир новый звук».163 Поначалу это был символ развлече¬
ния, спорта, науки и техники. Даже самые экзальтированные поклон¬
ники аэронавтики не предрекали скорого превращения «этажерок» в
общедоступный транспорт, хотя Санкт-Петербург сразу стал одним из
центров отечественной авиации. Показательные полеты устраивались
176
на ипподроме в Коломягах, пилоты обучались в гатчинской авиашко¬
ле. Это были два места, где шум двигателей и воздушных винтов мож¬
но было услышать чаще всего. Полеты «этажерок», как насмешливо
называли тогда аэропланы, собирали многотысячные толпы зрителей.
Вот описание полета французского летчика Лемонье: «Легкая птица,
машина, направляемая волей человека, оторвалась от земли и плавно с
жужжанием понеслась над трибунами все выше и выше. Чудо сверши¬
лось. Мы словно вступили в мир третьего измерения, покидая плоскую
землю двух измерений. Шум пропеллера сливался с бешеными апло¬
дисментами тысяч петербуржцев...»164
15 июля 1910 г. над Петербургом проплыл дирижабль «Лебедь».165
Спустя два месяца во время Всероссийского праздника воздухоплава¬
ния в сентябре 1910 г. первый полет над Петербургом совершил пору¬
чик Е.В.Руднев, описавший петлю вокруг купола Исаакиевского собо¬
ра.166 Первый аэроплан оторвался от земли на Комендантском аэро¬
дроме, а с весны 1911 г. звуки авиационных моторов все чаще слыша¬
лись на южной окраине города. В районе нынешней станции метро
«Парк Победы» начал функционировать аэродром, получивший на¬
звание «Корпусной» из-за огородов гвардейского корпуса, ранее здесь
располагавшихся.167 10 мая 1913 г., можно сказать, весь город смотрел
на небо. Над столицей России, ошеломляя все живое ревом своих че¬
тырех моторов, летел на высоте 400 метров «Русский витязь». Этот не
имевший аналогов в мире воздушный гигант с размахом крыльев 27
метров неторопливо (80-90 км/час) проследовал от Корпусного аэро¬
дрома к Гребному порту, прошел над Невским проспектом, от Знамен¬
ской площади повернул к Семеновскому плацу и лег на обратный
курс.168 Во время Первой мировой войны лейтенант флота Г.А.Фриде
пролетел на гидросамолете под всеми Невскими мостами. Потом этот
трюк проделал старший лейтенант А.Е.Грузинов.169
Притягательность авиации усиливалась ее видимой доступностью.
В те времена подготовка летчика немногим отличалась от обучения
шофера. По воспоминаниям М.С.Бабушкина, известный пилот Мацие-
вич обучил борца Ивана Заикина летать чуть ли не за одно занятие.
Коммерсанты быстро откликнулись на новое увлечение: в печатных
изданиях все чаще стала появляться реклама летательных аппаратов
всех типов. Так, в 1911 г., заглянув в контору фирмы «Ф.Иоахим и К0»
на Невском проспекте д.З или позвонив туда по телефону 10-02, можно
было заказать «аэропланы лучших систем с гарантией полета».
Весной 1931 г. севернее Пулковских высот началось строительство
аэродрома «Шоссейная» по названию близлежащей железнодорожной
станции. Выбор места объяснялся в известной мере тем, что по предво¬
енному генеральному плану развития Ленинграда город должен был
сдвигаться к югу, подальше от близкой тогда границы с Финляндией. В
те же времена в районе нынешней станции метро «Московская» нача¬
12 Зак 1270
177
ли строить помпезное административное здания Ленсовета. Первая
посадка самолетов с пассажирами и почтой на аэродроме «Шоссей¬
ная» состоялась 24 июня 1932 г. В 1931 г. начались регулярные пере¬
возки между двумя столицами. Еще раньше — в 1928 г. была открыта
линия Ленинград-Берлин. Самолет, бравший на борт четырех пасса¬
жиров и двадцать килограммов груза, добирался до германской столи¬
цы с посадками в Таллине, Риге, Кенигсберге и Данциге за 12 с полови¬
ной часов. В 1933 г. из аэропорта «Шоссейная» было совершено 2322
рейса. При этом Комендантский аэродром продолжал действовать. В
июне 1935 г. там совершил посадку знаменитый агитационный само¬
лет АНТ-14 «Правда». Перед Великой Отечественной войной основ¬
ную массу пассажиров и грузов перевозили самолеты ПС-40 — граж¬
данский вариант СБ (скоростной бомбардировщик) и ЛИ-2 — «руси¬
фицированная» версия американского транспортного «Дугласа-3». Эти
машины долетали до Москвы менее чем за два часа.
В августе 1941 г. аэродром оказался почти на передовой, его тер¬
ритория была изрыта воронками от мин и снарядов. Поэтому был
построен другой аэродром, «Смольное», а также использовался Ко¬
мендантский. Именно туда прибыл маршал Г.К.Жуков, отправленный
Сталиным для организации обороны города в сентябре 1941 г. Полеты
из аэропорта «Шоссейная» возобновились только в феврале 1948 г.,
когда туда были переведены машины и персонал из «Смольного». К
тому времени рейсы осуществлялись в тридцать городов, в том числе в
Москву, Киев, Одессу, Ташкент, Горький, летом — в Адлер, Минераль¬
ные Воды. В 1958 г. число ежегодно перевозимых пассажиров перева¬
лило за 100 тысяч. Одной из причин такого роста было введение в
эксплуатацию самолетов Ил-18, первый рейс которого на берега Невы
состоялся в Международный женский день 8 марта.
В следующем, 1959 г. дважды в день в Москву стал летать первый
советский пассажирский реактивный самолет Ту-104. В1968 г. в «Пул¬
ково» появился Ту-134, в 1975 — Ту-154, а в 1983 — Ил-86. Таким
образом, от стрекота мотора «Гном» мощностью 25 лошадиных сил до
оглушительного рева реактивных двигателей огромных лайнеров про¬
шло всего около полувека. Сейчас воздушная гавань «Пулково» при¬
нимает и отправляет ежегодно более 60 тысяч самолетов, внося звук
самого современного и наукоемкого транспорта в общую акустичес¬
кую картину города.
Даже один конь, скачущий по металлическому мосту, производит
сильный шум. Что же говорить о сотне условных лошадей, заключен¬
ных в автомобильном моторе? Промышленность — важнейший градо¬
образующий фактор — сгусток энергии в буквальном смысле слова, а
эта энергия, как грозовой разряд, не может не сотрясать воздух. Город
грохочет, поскольку согревается, движется, работает и освещается за
счет тысяч и тысяч механизмов, потребляющих электричество или
178
углеводородное топливо. Село молчаливо и пасторально прежде всего
потому, что главную энергию для своего производства получает от
абсолютно безмолвного источника — солнца. Никаких генераторов в
мире не хватит, чтобы согреть, осветить и напоить влагой даже не¬
сколько тысяч гектаров лугов и пашен. Колос на ниве наливается под
лучами небесного светила, а хлеб румянится на городской пекарне под
стук и вой ее оборудования. В промышленности XVII-начала XX в.
использовались мощные, но громоздкие водяные и паровые машины,
приводившие в движение станки, выполнявшие сравнительно простые
и однообразные операции. Сельское хозяйство требовало мобильных
источников энергии, сложных механизмов, которые появились только
во второй половине XX столетия. Кроме того, аграрные и зоотехничес¬
кие технологии не требовали значительной концентрации производ¬
ства в одном месте. Наоборот, в соответствии с биологическими осо¬
бенностями культурных растений и домашнего скота, они тяготели к
«рассредоточению», что понижало уровень шумности производства.
В 1913 г. промышленность, транспорт и городское хозяйство
России потребили 100 млн. тонн условного топлива. Из этого числа
30% приходится на каменный уголь, 9% — на нефть и нефтепродукты,
2 на торф и 59% на дрова. Сохранение позиций простого березового
полена в топливном балансе страны символизировало многие особен¬
ности ее вестернизации. Локомотив, пароход и завод шумели на про¬
сторах России уже совершенно по-британски, но пахли по-отечествен¬
ному, как патриархальная баня. Это заметно смягчало негативное от¬
ношение к загрязнению воздуха промышленностью и транспортом.
При явном общем пасторальном уклоне российского самосознания
фабрика не вызывала резких отрицательных эмоций горожан по двум
причинам. Во-первых, индустриализация в их сознании еще не связы¬
валось прочно с урбанизацией как таковой. Заводы располагались в
основном в предместьях, образуя вместе с рабочими бараками особые
слободки, довольно замкнутые и живущие своей особой жизнью. Во-
вторых, большая часть пишущей братии до 1917 г, испытывала пиетет
ко всему европейскому и потому мирилась с сажей, пачкающей на¬
крахмаленные манжеты. Когда же наступила эра торжества пролета¬
риата, комфортно ощущавшего себя в атмосфере литейного цеха, гуд¬
ки и дымящие трубы приобрели вид звукового, акустического и оль-
факторного оформления лозунгов неизбежной победы труда над капи¬
талом, а иной взгляд на предмет был взглядом классового врага.
В 1960-е гг. соревнование с империалистами, вчистую проигран¬
ное на ферме и на конвейере, перекинулось в военную область и в
космос. Соответственно снизилась и востребованность упомянутого
индустриального декора. К тому времени загрязнение атмосферы во
многих промышленных центрах (и в Ленинграде тоже) вышло за все
мыслимые пределы и стало угрожать здоровью населения. При всей
179
прочности «железного занавеса» в СССР проникали идеи западных
«зеленых», чью критику в отношении собственных правительств со¬
ветская пропаганда пыталась использовать в своих целях. В совокуп¬
ности все это привело к тому, что «лисьи хвосты» над флагманами
отечественной индустрии и даже мелкие ольфакторные пакости мест¬
ных предприятий стали раздражать ранее совершенно безропотных
горожан. Исполком Ленгорсовета 8 мая 1958 г. выпустил специальное
постановление «Об ответственности за нарушение общественного по¬
рядка в Ленинграде и пригородах», в котором было уделено внимание
и борьбе с шумом. Судя по многочисленным письмам трудящихся,
промышленные организации и транспортники не особо старались обе¬
регать ночной покой города.170
Хотя запахи и звуки торговли по своей силе не могли тягаться с
гласом и дыханием промышленности (и транспорта тоже), они, по
своей житейской приближенности и понятности, играли одну из важ¬
нейших ролей в создании привычной и комфортной ольфакторной
обстановки. Аромат пищи, особенно мясной и щедро приправленной
специями — атрибут праздника. Насколько это связано в подсознании
с неповседневным застольем (крестьянин мясо ел редко, а перец —
колониальный товар — вообще был барским баловством), источники
нам не сообщают, но предположить такое — крайне соблазнительно.
Огромное влияние транспорта на характер петербургской атмос¬
феры объясняется тем, что неизбежное в условиях города усложне¬
ние экономической и социальной жизни сопровождается увеличени¬
ем (едва ли не в геометрической прогрессии!) перемещения людей и
грузов. Крестьянин трудился в пределах своего довольно узкого про¬
изводственного мирка, где грузовые и пассажирские перевозки осу¬
ществлялись в общих рамках производственного процесса. Скотина
от травы до травы получала корм на пастбище, на которое и выноси¬
ла основную часть навоза. Городской кобыле фураж надо было дос¬
тавить прямо в стойло, а произведенный навоз вывезти за пределы
ведения городской полиции. Целое село за неделю не наезживало
столько верст, сколько один непоседливый столичный чиновник за
воскресный день. Гул городского транспорта — как гул улья, и в
данном случае неважно, сколько его исходит от пчел-трудяг, а сколь¬
ко — от трутней. Сосредоточение разных видов производства, необ¬
ходимость связи столицы с провинцией самыми современными ком¬
муникациями, роль экспортно-импортного центра привели к тому,
что город изначально развивался как транспортный узел. Первый
отечественный паровоз и первый пароход, первая конка, первый ав¬
тобус и первый трамвай подали свой голос именно на берегах Невы.
К Петербургу была проложена и первая в России искусственная вод¬
ная дорога. Звуки самолетных моторов на заре авиации также громче
всего слышались над Санкт-Петербургом.
180
В российской провинции «чугунка» как магнит притягивала асо¬
циальные элементы и среди простого народа считалась местом опас¬
ным. Любая дорога подталкивала к девиантному поведению. Здесь
принимало осязаемые формы расстояние, а поезд к тому же безжалос¬
тно рвал единство времени и пространства. Вместо часов и дней пути
человек тут имел дело с верстами и потому просто должен был вести
себя иначе. Все запахи и звуки дороги были шумовым и ольфакторным
оформлением какого-то подсознательного призыва к изменению по¬
ведения. Большинство крестьян-отходников перед прибытием в Санкт-
Петербург проходило испытание вагоном, и само путешествие по же¬
лезной дороге становилось важной подготовительной процедурой если
не превращения крестьянина в горожанина, то его культурной линьки
как селянина.
Все звуки и запахи Петербурга как большого речного порта — при¬
знаки новой, петровской России, в которой рукотворным образом со¬
единили важнейшие судоходные реки. То, что каналы не копали ранее,
нельзя объяснить только ограниченностью финансовых и администра¬
тивных возможностей государства. Иван Грозный при желании нашел
бы и деньги, и немцев-инженеров, а тысячи крестьян рыли бы землю по
одному росчерку царского пера. Решиться на смешение волжской и не¬
вской воды было психологически трудно, почти невозможно для людей
со средневековым мышлением, боявшихся нарушать порядок, установ¬
ленный высшими силами. Строительство каналов и шлюзов при Петре
Великом — не просто создание благоприятных условий для транспорти¬
ровки грузов, это символ радикальных перемен в мировоззрении отече¬
ственной элиты, знак новой организации имперского пространства. Ко¬
рабль — образец рациональной системы, воплощение научных и техни¬
ческих достижений своей эпохи — получал тем самым возможность
преодолеть твердь, чуждую и враждебную ему субстанцию. Шлюз в XVII-
XVIII вв. демонстрировал торжество человеческого разума так же, как
аэроплан в начале XX в. или космический корабль сегодня. Создание
водных систем было для царя-реформатора символом победы над твер¬
дью — стихией, служившей знаком «старой» Руси.
Примечания
1 Очерки истории Ленинграда. Т.1. М.-Л. 1955. С.64
2 Пыляев М.И. Старый Петербург. Л. 1990. С.17-19
3 Очерки... С.66
4 Синдаловский НА. Петербург в фольклоре. СПб. 1999. С.279
5 Пушкарев И.И. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.609
6 Очерки... С.451-452
7 Там же. С.460-461
181
8 БиЭфр. Т.30. С.63-64
9 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.5
10 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи
беседы. М. 1991. С.29
11 Розенблюм А. Сказание о гудке. // http: //rpp.nm.ru/gudok/gudok.html
12 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки
очевидцев. JL 1991. С.226
13 Френкель З.Г. Петроград периода войны и революции. Санитарные условия
и коммунальное благоустройство. Пг. 1923. С.25
14 Горышина ТХ. Зеленый мир старого Петербурга. СПб. 2003. С.123
15 Цит. по: Н. и Т. Анциферовы. Книга о городе. Современные города. JI. 1926,
С.35
16 Френкель З.Г Петроград ... С.69-71
17 Бенуа А.Я. Мои воспоминания. Т.1. М. 1993. С.319
18 Там же. С.349
19 Маликова О.Ю. Город и дача: «кризис большого города» 1870-х гг. и форми¬
рование дачного пространства вокруг С.-Петербурга. // История Петер¬
бурга. 2005. №3 (25). С. Продолжение: 2005. №4 (26). С.
20 Богданов А.И. Три века Петербургской бани. СПб. 2000, с.91
21 Цыперовиг Г. Будущее Петрограда. Докладная записка Петроградского сове¬
та Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету). Пг. 1922.
С.20
22 Там же. С.37
23 Там же. С.41-42
24 Вадим Шефнер. Запоздалый стрелок. JI. 1968. С.22-23
25 Гуров Б. Гудок заводской, http://www.karavan.tver.ru/html/n258/article4.htm
26 Там же. С.185-187
27 Пангенко AM., Пангенко А.А. Мифологемы русской истории. // Пангенко AM.
Я эмигрировал в Древнюю Русь. Россия: история и культура. СПб. 2005.
С.479
28 Цит. по: Котырев АЛ. Мавзолей Ленина: проектирование и строительство.
М. 1971. С.67
29 Там же. С.110
30 Кузница. Антология. М. 1930. С.36.
31 Там же. С.ЗЗ
32 Там же. С.50
33 Жига И. На фабрике. // Кузница. Антология. М. 1920. С.138-139
34 Кузница. М. 1923. С.144-148,150-151
35 Цит. по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» Ленинград в жизни и творче¬
стве советских писателей. Л. 1989. С.332
36 «Ленинградская правда и Красная газета». 28 января 1924 (специальный
выпуск).
37 Немиро О.В. Праздничный город. Искусство оформления праздников. Исто¬
рия и современность. Л. 1987. С.66- 68
38 Там же. С.74-79
182
39 Гуров Б. Гудок заводской, http://www.karavan.tver.ru/html/n258/article4.htm
40 Матусовский М. Песня о гудке. // Русские советские песни (1917-1977).
Сост. Н.Крюков и Я.Шведов. М. 1977.
41 Жилище в России. Архитектура и социальная история. М. 2001. С. 35
42 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т.21. М. С.106
43 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т.7. Преступление и
наказание. Рукописные редакции. С.14Д5
44 Карл Рейнхолъд Берк. Путевые заметки о России. // Беспятых Ю.А. Петер¬
бург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.141
45 Пыляев М.И Старый ... С.17
46 Синдаловский НА. Петербург ... С.280
47 Пушкарев ИИ Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.61
48 Бахтиаров А.А. Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни. СПб. 1994.
С.112-114.
49 Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга С.92
50 Генслер И. Гаванские чиновники в домашнем быту или Галерная гавань во
всякое время дня и года. СПб. 1863. С.52
51 Никитин А.Н. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С.84-85
52 Бахтиаров А.А. Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни. СПб. 1994.
С.48.
53 Юхнева КВ. Этнический состав и этносоциальная структура населения Пе¬
тербурга. JI. 1984 С.124-125
54 Ривош. Я.Н. Время и вещи. М. 1990. С.44
55 Пушкарев И.И. Николаевский Петербург. С.618
56 Юхнева Н.В. Этнический ... С.122
57 Пушкарев ИИ Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.565
58 Готье Т. Путешествие в Россию. М.1988. С.141
59 Пушкарев ИИ Николаевский Петербург. С.571
60 Там же. С.566,573
61 Там же. С.565
62 Бенуа А.К Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.70
63 Там же.
64 Вадим Шефнер. Запоздалый стрелок. JI. 1968 (?).(Название сборника). С.20-21
65 Мингковский AM. Повести о моем Ленинграде. Л. 1986. С.7-8
66 Ривош. Я.Н. Время и вещи. М. 1990. С.32.
67 Шейла Фицпатрик. Повседневный сталинизм. Социальная история советс¬
кой России в 30-е годы: город. М. 2001. С.111-114.
68 Там же. С.70-71
69 Там же. С.76-77
70 Успенский Л. Записки старого петербуржца. Л. 1970. С.99-102
71 Пушкарев ИИ. Николаевский Петербург. С.582
72 Георги ИГ. Описание столичного города С-Петербурга 1794 года. СПб. 1794.
С.610
73 Готье Т. Путешествие ... С.49
183
74 Мингковский А.М. Повести о моем Ленинграде. Л. 1986. С.181
75 Borge Jaques, Viasnoff Nicolas. Archives de Paris. Paris. 1993. P.242, 251
76 Кабе Э. Путешествие в Икарию. Философский и социальный роман. С.ЗЗЗ,
358-359
77 Даль В.И. (ВЛуганский) Петербургский дворник. // Физиология Петербур¬
га. М. 1991. С.41
78 Ведомости Санкт-петербургского градоначальства. 1913 г. №21. 25 января.
79 ПСЗ I, №984, 3 января 1683 г.
80 ПСЗ I, №1181,19 марта 1686 г.; ПСЗ I, №987,1 января 1683 г.
81 ПСЗ I, №3633, 26 августа 1720 г.; №3676,16 ноября 1720 г.; 9 июля 1722 г.;
№4130, §41,10 декабря 1722 г.
82 №5512, 9 марта 1730 г.
83 №5940, 25 января 1732 г.; №7170, 6 февраля 1737 г.
84 №7460,15 декабря 1737 г.
85 №10065, 27 декабря 1752; №10321, 5 ноября 1754 г.; №10443, 8 августа
1755 г.; №10528, 22 марта 1756 г.; №10587; № 10679, 31 декабря 1756 г.
86 №10915, 21 января 1759 г.
87 Пыляев М.И. Старый ... С.197
88 Астольф де Юостин. Россия в 1839 году. Т.1. М. 1996. С.229
89 Петер фон Хавен. Путешествие в Россию. // Беспятых ЮА. Петербург Анны
Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.329
90 Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.50
91 Успенский Л.В. Записки ... Л. 1970. С.107
92 Там же. С.104
93 Мингковский AM. Повести ... С.282.
94 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.27
95 Засосов ДА., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.46
96 Клавинг В.В. Мои детство, отрочество и юность в Петрограде-Ленинграде. //
И.П. 2004. №3 (19). С.20
97 Засосов ДА., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.244.
98 Готье Т. Путешествие ... С.51
99 Успенский Л. Записки... С.114-115
100 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.8
101 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.1. С.343
102 Успенский Л. Записки... С.118
103 Синдаловский НА. Петербург ... С.251
104 Успенский Л.В. Записки ... С.114
105 Добуошнский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.8
106 Георг Зиммелъ. Из «Экскурса о социологии чувств». С.23
107 Брюсов А. В стенах. Цит. по: Н. и Т. Анциферовы. Книга о городе. Жизнь
города. Л.1927. С.178-179
108 Никитин А.Н. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С. 131-132
109 Минцлов С.Р. Петербург в 1903-1910 годах. Рига. 1931. С.181
184
110 Цит. по: От конки до трамвая. Из истории Петербургского городского транс¬
порта. СПб. 1993. С.186
111 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.27
112 Ривош. ЯЛ. Время ... С.71
U3 Г.П. (Полковник Г.ГЛеретц). В цитадели Русской революции. Записки ко¬
менданта Таврического дворца. СПб. 1997. С.14
114 Лихагев Д.С. Я вспоминаю С.28
115 Князев ГА. Из записной книжки русского интеллигента во время войны и
революции 1915-1922 гг. // Русское прошлое. 1991. №2. С.131
116 Почему пошли трамваи. // М.Г. 1917 г. 7 июля
117 КЧуковский. Дневник. 1901-1929. М. 1991. С.121
118 Гумилев Н.С. Заблудившийся трамвай. // Николай Гумилев. Сочинения в
трех томах. Т.1. М. 1991. С.297
119 Синдаловский Н.А. Петербург... С.253
320 Успенский Л.В. Записки... С.154
121 Коммунальное хозяйство за 1921 год. // Петроградская правда. 1922 г. №2,
3 января.
122 Бажанов А.И. История дорожного строительства в Санкт-Петербурге-Ле¬
нинграде. СПб. 1996. С.19
123 Ваксер А.З. Ленинград послевоенный. 1945-1982 годы. СПб. 2005. С.81
124 Ривош. Я.Н. Время и вещи. М. 1990. С.73-79
125 Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга ... С.43
126 Ведомости Санкт-петербургского градоначальства. 1913 г., №2, 3 января.
127 Там же. №16,19 января
128Засосов Д.А., Пызин В.И Из жизни Петербурга ... С.45
129 Автомобиль, 1913, №9. С. 5
130 Автомобиль, 1913, №7. C.XL
121 Автомобиль. 1913. №1. С.4787
132 Там же. С.4788
133 Там же. С.4790
134 Там же. С.4781,4784
135 Автомобиль. 1913, №2. C.LXII
136 Там же. C.LVI; №3. C.XXIV
137 Ведомости Санкт-петербургского градоначальства. 1913 г. №39,16 февраля
138 Усилить борьбу с шумом в городе. // Вечерний Ленинград. 19 февраля 1958 г.
139 Синдаловский НА. Петербург... С.262
140 Большие города Западной Европы. Берлин-Париж-Лондон. По данным заг¬
раничной делегации Московского совета. М. 1926. С.206
141 Смеси мало // Петроградская правда. №23, 31 января.
142 Чистиков А. Остров Смольный. Жизнь Петроградской номенклатуры в
годы Гражданской войны. // Родина. 2003. №1. С.134
143 Пека Невалайнен. Исход. Финская эмиграция из России 1917-1939 гг. СПб.
2005. С.153-154
185
144 Готье Т. Путешествие ... С.210, 360
145 Бунин ИЛ. Генрих. Собрание сочинений в 4-х томах. Т.4. М. 1988. С.109
146 Юхнева Н.В. Этнический ... С.71
147 Куприн А. Повести и рассказы. Минск. 1974. С.196-197.
148 Лихагев Д.С. Я вспоминаю С.44.
149 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т.2. Л
1972. С.115
150 Синдаловский НА. Петербург... С.260
151 Никитин АЛ. Задачи Петербурга. СПб, 1904. С.114
152 Borge Jacqes, Viasnoff Nicolas. Archives de Paris. Paris. 1993. P.94, 95
153 Засосов Д. А., Пызин В Л. Из жизни Петербурга ... С.14-15
154 Лихагев Д.С. Я вспоминаю С.28
155 Добужинский М3. Воспоминания. С.7
ш Засосов Д.А., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга ... С.16
157 Русское судоходство. 1887. № 13-14. С.50.
158 Никитин АЛ. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С.131-132
1590 Каганов Г.З. Санкт-Петербург. Образы пространства. СПб. 2004. С.159,164
160 Никитин АЛ. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С. 129-130
161 Петроградская правда. №18. 25 января 1922 г.
162 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.7
Цит. по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» Ленинград в жизни и творче¬
стве советских писателей. Л. 1989. С.75
164 Анциферов Н.П. Из дум о былом. М. 1992. С.196
165 Король В.В. В небе России. СПб. 1995. С.46
166 Там же. С.103
167 Король В.В. Воздушная гавань Петербурга. СПб. 1996. С. 24
168 Король В.В. В небе России. СПб. 1995. С. 124
169 Там же. С.103
170 Вечерний Ленинград. 1958 г. 8 февраля, 16 июня, 22 июля, 1959 г. 23
января.
186
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГДЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ИЗУЧЕНИЕ ФИЗИОЛОГИИ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА
«ПО АНЦИФЕРОВУ», ГДЕ ЗВУЧАНИЕ ГОРОДА СВЯЗЫВАЕТСЯ С
ОСОБЕННОСТЯМИ ЕГО НАСЕЛЕНИЯ, ГДЕ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ,
ПОЧЕМУ АПТЕКАРИ ГОВОРИЛИ С НЕМЕЦКИМ АКЦЕНТОМ, А
ТРУБОЧИСТЫ — ПО-ФИНСКИ, И ВООБЩЕ ПОЧЕМУ ГОРОД
КАЗАЛСЯ МУЖСКИМ И НЕРУССКИМ.
Верх: Кухарка. 1913 г.
Низ: Немецкая продовольственная лавка. 1900-е гг.
188
Пришлому человеку надо было привыкать к многообразию голоса
петербургской улицы. Один из журналистов Улеаборгской газеты пи¬
сал в 1871 г.: «Представьте финского мальчика из села, брошенного в
этот водоворот, и попытайтесь понять его положение в этой ситуации.
Вероятно, он еще никогда не был в городе, а теперь вдруг оказался в
толпе огромного мегаполиса. Он, пожалуй, никогда не слышал ни од-
ного слова на чужом языке, а сейчас в его ушах жужжат русские, не¬
мецкие, французские слова, и он робеет со своим финским, даже когда
слышит, как эстонцы говорят на своем родном языке».1 Тамбовский
отрок в столице чувствовал себя намного комфортнее, но и для него
постоянно и повсюду слышимая чужая речь создавала особые условия
существования, каких не было в великороссийской провинции. При¬
ехавший в 1885 г. в Петербург поляк также обратил внимание на то,
что на улицах звучала немецкая, финская и эстонская речь.2
Такое разноязычие характерно для Петербурга с самого момента
его основания. В середине XVIII в. иностранцы составляли 6-8% насе¬
ления города.3 О наличии тогда своеобразных национальных «остро¬
вов» говорят данные исторической топографии (Немецкая, Русская,
Французская слободы, Чухонские деревни). Район компактного про¬
живания финнов и шведов между нынешней возле нынешнего Марсо¬
ва поля назывался в 1717 г. «Финскими схерами». На карте столицы
была обозначена и Татарская слобода.4 В первые годы существования
Петербурга тюркские наречия здесь были гораздо более заметными,
чем впоследствии, поскольку по царским указам на стройки города
направляли сотни жителей Поволжья. В XIX-начале XX в. татар на¬
считывалось уже немного как в абсолютных, так, в особенности, и в
относительных цифрах (1869 г. — 2 тыс., 1910 г. — 7 тыс.).5 Татары-
старьевщики были колоритными фигурами, но их речь (если не счи¬
тать таковой производственный крик «халат-халат!») не была заметна
в общем городском хоре.
По мере того, как происходило социально-культурное райониро¬
вание города, география расселения нерусских в Петербурге претерпе¬
вала различные изменения. Во второй половине XIX-начале XX в. он
стал «русским городом с дисперсным расселением иноэтнических
групп».6 В1869 г. 2-я Казанская часть была на 30% иноязычной, 1-я и
189
3-я Казанские части, 4-я Спасская и 1-я Василеостровская — на 25%.
Свыше 90% русских обитало только на юго-западных окраинах. «Не¬
мецкими» были центр и восточная часть Васильевского острова, са¬
мым «польским» районом — Коломна. Перед Первой мировой войной
«национальный» разрыв между окраинами и центром несколько умень¬
шился, а сама этническая карта города стала более пестрой. Немцы,
поляки и евреи составили примерно равновеликие группы, финны и
шведы почти исчезли из центральных районов и в большом количе¬
стве проживали только на Выборгской стороне. Французы по-прежне¬
му предпочитали селиться вокруг Невского проспекта.7
Роль финнов в 1890-е гг. на Выборгской стороне отмечалась в
издании «Город Санкт-Петербург с точки зрения медицинской поли¬
ции» так: «...финляндцы вносят с собой не только свою речь, едва ли
где в Петербурге так распространенную, как в Выборгской части, но и
свои национальные привычки, они влияют на вкусы русских и в то же
время сами заимствуют от этих последних».8 В.К.Траст писал о Вы¬
боргской стороне начала XX в.: «Это — наиболее безрадостная часть
всего города. Но финнов все же привлекает тот финский колорит, ко¬
торый имеет этот район благодаря влиянию Финляндского вокзала и
проезжающего через него многочисленного финского населения. На
улицах слышна финская речь, финский язык даже утвердился на мага¬
зинных вывесках, зачастую, правда, в чудной форме».9 Хотя финны и
не составляли значительной части населения города (от 3 до 1 процен¬
та в XVIII-начале XX в.), их хорошо узнаваемый язык и (или) харак¬
терный акцент был довольно заметен в столице империи. Этому спо¬
собствовала их высокая концентрация в некоторых районах города
(Казанская часть в центре и Выборгская сторона), а также большое
число лиц, пришедших в город на заработки.10 Катание на вейках в
Петербурге считалось обязательной частью масленичного ритуала.
Соблюсти его не представляло сложности — в 1884 г. в город приехало
15 тысяч финских возчиков. Полиция даже напечатала для них прави¬
ла на родном языке.11 Немногочисленные персонажи-финны в отече¬
ственной литературе выглядят комично, но в жизни уроженцы Вели¬
кого княжества имели реноме людей мастеровитых, добросовестных,
хотя и склонных к пьянству. Их было много на механических предпри¬
ятиях, в 1897 г. на заводе Нобеля трудилось около 800 финнов. Высоко
ценились услуги финок-служанок и продукты финок-молочниц.12 Дело
доходило до того, что русские крестьянки, желая повысить свою кон¬
курентоспособность, коверкали речь, предлагая «масля-ливки».
Коренного петербургского жителя не удивляла финская речь, до¬
носившаяся с крыши многоэтажного дома. В середине XIX в. две трети
городских трубочистов были выходцами из страны тысячи озер. Франс
Фредерик Хелен тридцать лет чистил трубы Аничкова дворца.13 То же
воспринималось как норма при заключении договора о набивке лед¬
190
ника: сотни крестьян из Выборгской губернии ежегодно занимались
заготовкой льда и доставкой его потребителям.14
Представление петербуржцев, что финнов в городе не меньше, чем
немцев, объясняется тем, что первые почти все сохраняли сильный
акцент, тогда как остзейцы, долго жившие в столице, зачастую говори¬
ли по-русски совершенно чисто. Кроме того, статистика не учитывала
многих финнов, приезжавших на несколько дней. Северные соседи
имели занятия, предполагавшие постоянный контакт с большим чис¬
лом людей — это прислуга, ремесленники, извозчики, мелкие торгов¬
цы.15 Россия была для восточной Финляндии Америкой. 49% финнов,
проживавших вне княжества, находили себе занятие в Петербурге.16 В
начале лета, когда в городе появлялись толпы русских крестьян, при¬
шедших на заработки на строительных и дорожных работах, именно
та часть горожан, которая и вырабатывала представление о городе,
разъезжалась по дачам. Это обстоятельство отметил известный публи¬
цист А.Бахтиаров: «Обыватели столицы в своей повседневной жизни
едва ли не больше имеют дело с чухнами, нежели с русскими крестья¬
нами, так что коренной петербуржец, собственно говоря, даже и не
имеет ясного представления о русском крестьянстве...»17
Движение финляндцев обратно на родину началось уже в 1917 г., но
поначалу шло медленно и в значительной степени компенсировалось их
притоком на заработки. Кроме того, к лету 1918 г. на российскую сторо¬
ну перебралось около 12 тысяч красных финнов, большинство которых
осело в Петрограде.18 В1921 г. количество финнов заметно увеличилось:
после нормализации отношений между двумя странами город стал ос¬
новным каналом для репатриантов, приехавших сюда со всей России.19
По итогам переписи 1926 г. в Ленинграде проживало 6753 финна,
а в области —119131.20 Однако уже вскоре ситуация резко изменилась.
Насильственная коллективизация и кампания против кулачества на¬
несли сильный удар по пригородному хозяйству. Ликвидация частного
предпринимательства во всех его видах лишила привычного куска хле¬
ба сотни мелких торговцев и ремесленников. Парголовская финка-
молочница перестала быть частью питерской обыденности, разом пре¬
вратившись в классово-чуждый элемент. В 1930-е гг. последовали же¬
стокие репрессии против ингерманландцев: около 30 тысяч было высе¬
лено в восточные районы СССР, около 13 тысяч были казнены.21 Разу¬
меется, и сам город перестал быть местом, куда на заработки отправля¬
лась вся восточная Финляндия.
В сознании россиян Петербург был одним из самых «немецких»
городов. Абсолютная численность выходцев из германского мира в го¬
роде во второй половине XIX-начале XX в. практически не менялась.
«Дойч» если не понятен, то привычен. В «ермоловский» период Кавказ¬
ской войны офицер Апшеронского полка был сражен пулей русского
часового, который, не задумываясь, выстрелил в подъезжавших всадни¬
191
ков, разговаривавших «по-бусурмански». Убитый — остзейский дворя¬
нин — на свою беду беседовал на родном немецком языке с заезжим
земляком.22 Если бы солдат оказался петербуржцем, барон остался бы в
живых. В1869 г. и в 1910 г. их было около 47 тысяч человек, из которых
каждый десятый считал себя русскоязычным. Кроме того, в городе про¬
живало около трех тысяч немецкоязычных латышей и эстонцев.23 В
Петербурге, как и в большинстве городов России, иметь дело с врачом
или аптекарем означало в значительном числе случаев встречу с нем¬
цем.24 Все без исключения 47 аптек, действовавших в Петербурге в сере¬
дине XIX в., принадлежали лицам с нерусскими фамилиями 25
Петербург вообще отличался высокой веротерпимостью и наци¬
ональной толерантностью. Разумеется, не следовало раздражать фран¬
цузской речью уличную толпу сразу после пожара Москвы 1812 г.
Князь Тюфякин даже был доставлен в полицию бдительными горо¬
жанами, уверенными, что они поймали наполеоновского шпиона.26
Говорить не по-русски в столице было рискованно разве что летом
1831 г., так как простой народ верил слухам, будто в эпидемии холе¬
ры виноваты поляки и немцы, отравившие воду в колодцах.27 Когда
началась Первая мировая война, говорить по-немецки в обществен¬
ных местах стало опасно из-за германофобии и шпиономании. Не¬
смотря на то, что столичные немцы старательно демонстрировали
свою лояльность, а власти настойчиво напоминали о необходимости
разделять германцев-врагов и «верных» подданных, в городе замет¬
но усиливались антинемецкие настроения. Не выручил и специаль¬
ный молебен в Петрикирхе, во время которого трижды исполнялся
национальный русский гимн. 22 июля 1914 г. толпа на Невском про¬
спекте била стекла в магазинах и кафе, принадлежавших «тевтонам».
Правительство специальными распоряжениями приостановило дея¬
тельность общественных немецких организаций. Вскоре после выхо¬
да манифеста об объявлении войны всех подданных Германии и Ав¬
стро-Венгрии призывного возраста отправили в Вологодскую область
на положении военнопленных. Бойкот лавок и мастерских, органи¬
зованный националистическими элементами, разного рода стеснения
в производственной деятельности, проявления бытового и государ¬
ственного шовинизма сделали к исходу 1915 г. жизнь «российских
немцев» психологически очень дискомфортной.28
В годы революции и разрухи немцы исчезли из города вместе с
пахучими булками. При нэпе румяные «довоенные» калачи на время
вернулись, а вот немцы — нет. Судьба тех, кто не эмигрировал до
середины 1920-х гг., в большинстве случаев была печальной. Наличие
родственников за границей, «буржуазный» облик, принадлежность до
революции к разряду «эксплуататоров» или «прислужников режима»
ставили людей с «подозрительными» фамилиями в первые ряды жертв
репрессий. Свою лепту внесла и высылка из города немцев в начале
Великой Отечественной войны.
192
Самой крупной группой поляков, появившихся на берегах Невы,
было, вероятно, посольство 1720 г. под руководством С.Хоментовско-
го.29 В начале XIX в. поляков в столице империи насчитывалось немно¬
гим более тысячи, а к середине века их стало больше в 20 раз.30 Их
центром притяжения был собор св. Екатерины на Невском проспекте,
строительство которого завершилось в 1782 г.31 Первый значительный
наплыв поляков наблюдался после восстания 1831 г., когда ограничение
карьерных возможностей на родине стало толкать амбициозных людей
на поиск возможностей для продвижения по службе32 Польский акцент
в большинстве случаев принадлежал человеку в мундире — студенчес¬
ком, гражданском или военном. В 1869 г. среди петербургских поляков
43% — дворяне, еще 26% — служили в армии или во флоте.33
В 1869 г. в Петербурге числилось 14 тысяч поляков, а в 1910 г. их
количество достигло 65 тысяч человек.34 Летом 1915 г. польская речь на
улицах имперской столицы стала символом тяжелых поражений рус¬
ских войск на германском фронте: в Петербурге оказались тысячи бе¬
женцев с берегов Вислы.35 После революции положение этнических по¬
ляков было хуже, чем положение немцев. Объяснялось это тем, что
Варшава занимала откровенно враждебную позицию по отношению к
Москве, лелеявшей надежду вернуть Западную Белоруссию и Западную
Украину, уступленные после поражения в Советско-польской войне 1921
г. На двух поляков из трех стояло плохо смываемое клеймо «бывшего»
(бывшего офицера, бывшего чиновника и т.д.), не способствовавшее
благополучному устройству в новом социалистическом «завтра». Боль¬
шинство тех, кто не уехал в возрожденную отчизну, в 1930-е гг. отправи¬
лись в скорбное плавание в направлении «архипелага» ГУЛАГ.
В XVIII столетии малочисленность армянской колонии в Санкт-
Петербурге (100-150 человек) не мешала ее экономическому и поли¬
тическому влиянию. В1771-1780 гг. на Невском проспекте по проекту
архитектора Ю.М.Фельтена была построена церковь. Несколько до¬
мов вокруг нее принадлежало армянам. Язык этого народа чаще всего
можно было слышать там, а также на Васильевском острове, где на
отдельном кладбище находили свой последний приют выходцы из да¬
лекой страны.36 В отличие от Польши и Финляндии, сумевших обрести
полную независимость от своей бывшей метрополии, Армения оста¬
лась в объятиях «старшего брата». Хотя союзная республика находи¬
лась за тысячи километров от Ленинграда, притягательность города,
где армяне могли себя реализовать в различных сферах, оказалась
достаточно высока, чтобы их численность медленно, но неуклонно
возрастала. Поскольку почти все они пользовались русским языком,
влияние армянской речи на общую акустическую атмосферу улицы
можно считать ничтожным.
До начала XIX в. запретительное законодательство фактически не
допускало евреев в столицу России. Кроме того, город считался непод¬
ходящим для жизни иудеев: в 1750-е гг. кенигсбергский раввин Эпш¬
ПЗак 1270
193
тейн назвал препятствием к тому знаменитые белые ночи, когда невоз¬
можно определить время для утренней и вечерней молитвы.37 Считан¬
ные единицы изыскивали возможность осесть на какое-то время на
берегах Невы. Их язык (идиш) можно было услышать только в районе
Сенной площади, где они компактно проживали. Во время праздников
иудейские религиозные церемонии собиралось смотреть все окрестное
население.38 По специальной переписи 1826 г. евреев насчитывалось
только 370 человек, в 1858 г. — около 500, а после либеральных ре¬
форм Александра II в 1869 г. их стало более 6 тысяч. В 1881 г. в
Петербурге проживало около 16 тысяч евреев, из которых 84% говори¬
ли на идише. В 1910 г. их численность увеличилась более чем вдвое,
причем русский язык считали своим родным уже 45% столичных иуде¬
ев.39 О.Э.Манделыитам, проведший детство в Петербурге, услышал
идиш только в доме своего деда в Курляндской губернии.40
Много евреев приехало в Петроград в начале 1920-х гг. Сказались
снятые еще в 1917 г. ограничения на жительство, многие бежали из
южных губерний, напуганные погромами 1918-1921 гг.41 В предвоен¬
ные годы численность еврейского населения составила около 3%, но
на языковой фон города они почти никакого влияния не оказывали,
поскольку в большинстве своем использовали в обиходе русский язык.
Если на улице слышалась не очень уверенная и не очень правиль¬
ная английская речь, можно было с уверенностью сказать, что это идет
компания воспитанников Морского корпуса или молодые флотские
офицеры. Только в этой среде, подчеркивавшей свою «особость», был
в ходу английский.42 В начале XX в. наиболее «иноязычной» была
публика, прогуливавшаяся около пяти часов вечера по Большой Мор¬
ской улице: «...звяк шпор, французская и английская речь...»43
Французская речь на улицах слышалась гораздо реже, чем в гости¬
ных, поскольку этот язык как средство общения конкурировал с рус¬
ским в «высших кругах». С.Д.Шереметев, вспоминая, что в петербург¬
ском доме вельможи В.И.Барятинского в 1860-е гг. говорили исключи¬
тельно по-французски, отметил, что для него это были «чуждые зву¬
ки».44 По нашему мнению, это очень ценный показатель изменения
общей ситуации в жизни отечественной элиты XIX столетия. Вряд ли
это доминирование иностранной речи в начале того же века так пора¬
зило бы слух мемуариста, который сам свободно говорил на языке
Дидро и Руссо. Если петербуржец прислушивался к тому, как говорили
между собой мастера-жестянщики, обычно называвшиеся «венгерца¬
ми», он во многих случаях испытывал недоумение, поскольку речь
большинства была явно славянской. А другие жестянщики не произ¬
носили ни одного понятного слова. Объяснялось это тем, что словом
«венгерец» в столице называли выходцев из Австро-Венгерской импе¬
рии, вне зависимости от того, кто человек по национальности — мадь¬
яр или словак. Именно словаками было большинство мастеров-жес-
тянщиков, которые сумели удержать свои позиции в последней трети
194
XIX-начале XX в. несмотря на бурное развитие промышленности.45
Болгарская речь громче всего звучала возле Преображенского собора,
который проживавшие в столице болгары избрали для церковных це¬
ремоний во время своих национальных праздников.46
Многоязычие имперской столицы порождало особые диалекты
города-космополита. Педер фон Хавен, проживший несколько меся¬
цев в Петербурге в первой половине XVIII в., отметил в своих запис¬
ках, что он знал мальчика, который говорил неправильно, но бегло на
12 наиболее часто встречавшихся здесь языках. «Говорящий по-русски
немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь мно¬
го ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за
новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении мож¬
но было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном... Не найти дру¬
гого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих
языках, причем так плохо».47 И это явление не ограничивалось пет¬
ровской или елизаветинской эпохой. Чуткое ухо О.Э.Манделынтама
уловило его в начале XX столетия: «...У отца совсем не было языка, это
было косноязычие и безъязычие. Русская речь польского еврея? —
Нет. Речь немецкого еврея? — Тоже нет. Может быть, особый курлян¬
дский акцент? — Я таких не слышал. Совершенно отвлеченный, приду¬
манный язык, витиеватая и закрученная речь самоучки, где обычные
слова переплетаются со старинными философскими терминами Герде-
ра, Лейбница и Спинозы, причудливый синтаксис талмудиста, искусст¬
венная, не всегда договоренная фраза — это было все, что угодно, но не
язык, все равно — по-русски или по-немецки».48
Наличие местных акцентов и говоров, которые сохранялись, не¬
смотря на нивелирующее фонетическое воздействие большого города,
создавало своеобразную картину «наречий», характерных для того или
иного района города или профессии. Так, в разговоре с извозчиком
горожанин практически никогда не улавливал нот, характерных для
бойкой речи ярославца. Легковыми и ломовыми повозками управляли
в основном уроженцы Петербургской, Тверской и Рязанской губерний
(60% от общего числа). При этом каждый 15-й восседавший на облуч¬
ке говорил с комичным для русского уха финско-эстонским акцентом,
а вот ругань ломовиков и грузчиков звучала очень чисто — все они
были русскими. В трактирах или в лавках ярославцы доминировали —
67% приказчиков и 55% официантов. В домовой и личной прислуге
были заметны тверичане (25% мужчин и 15% женщин). Хотя неруссс-
кие в этой категории уступали представителям титульной нации, все
они в совокупности составляли 12,8% личной и 5,4% домовой прислу¬
ги. Большинством этого меньшинства были поляки и немцы. Кроме
того, немецкий, польский или финский акцент можно было услышать
только в «национальных» магазинах, ресторанах и гостиницах. В «рус¬
ских» заведениях такого рода работали только свои.
195
Посетитель бань в Фонарном переулке обнаруживал, что обслужи¬
вающий персонал при всех своих столичных манерах имеет выговор
характерный для жителей Тверской губернии. Это объяснялось тем, что
владелец заведения М.С.Воронин был родом из тех мест, а по существо¬
вавшей традиции пришедшие в город на заработки старались держаться
кучно и наниматься к своему земляку.49 Тот, кто по оборотам речи или
фонетике мог определить, уроженцем какого района является русский
ремесленник, среди ювелиров, каретников, мужских портных, хлебопе¬
ков и пряничников замечал много ярославцев, среди сапожников —
тверских, а среди столяров — костромских.50 На заводах тверские со¬
ставляли от 17 до 34% всех рабочих. По мере возрастания квалификаци¬
онных требований увеличивалась вероятность того, что возле станка
будет слышна нерусская речь (финская, немецкая, эстонская, польская).
Если на табачных фабриках все говорили по-русски, то на текстильных
— только 9/10, на металлообрабатывающих — 3/4. На кораблестрои¬
тельных заводах, где технологический уровень был выше, чем где-либо,
представители нерусских этнических групп составляли 26,8% от числа
всех работающих.51 Поскольку внутри заводов также существовала
иерархическая пирамида сложности производства, на ряде участков рус¬
ские составляли явное меньшинство.
Если петербуржец в 1869 г. обращался за услугами к ювелиру,
слесарю или часовщику, то в половине случаев он опять же слышал
иностранный акцент — как правило, немецкий или финский. Ремонтом
часов занималось много шведов. Гораздо чаще родную речь русский
слышал в мастерской кузнеца (90%), сапожника (80%), столяра (86%),
каретника (93%). Острый приступ ксенофобии можно было снять с
помощью свежего пряника — его вкус, форма, запах и мелодия голоса
пекаря составляли единый национальный комплекс: пряничники все
как один были русскими. То же ощущалось в местах производства
парчи, сбитня и кружев, писания икон. Никто кроме русских (по стати¬
стике, таких мастеров числилось всего 18 душ) не решился в местах,
урожайных на клюкву, изготовлять шампанское. Сегодняшнему петер¬
буржцу, уже приученному к отечественным маркам этого спутника
торжеств, производство виноградного шипучего вина в Ингерманлан-
дии не кажется странным. Но в те времена «российское шампанское»
звучало не менее курьезно, чем «рязанское анжуйское».52
«Немецбулочниксвасильевского» — петербургское слово. Во всем
городе в середине XIX в. каждый третий хлебопек посещал лютеранс¬
кую церковь, причем большинство при встрече говорили друг другу
«Guten Tag!» Среди портних, в числе которых были немки, финки,
польки и француженки, нерусской была каждая пятая.
В общении с портнихами и белошвейками горожанки не могли не
заметить, что речь многих из них заметно отличается от речи простого
народа: около 10% работниц этой профессии были дворянками.53 Кро¬
ме того, в этой сфере считали для себя приличным работать многие
196
женщины из разночинно-интеллигентной среды. Н.Г.Чернышевский в
романе «Что делать» авторской волей заставил стать швеей Веру Пав¬
ловну, даму настолько образованную, что ей иногда снился алюминий.
В фешенебельных районах столицы существовала наибольшая ве¬
роятность услышать русскую речь с особым «гвардейским» акцентом,
при котором звук «р» менялся на «г» или на «й», а звук «л» или мягко
«проглатывался», или заменялся на «г». Именно так говорил генерал
Чижиков, узнавая обстановку в провинции в 1905 г.: «Всюду в акгест-
ности агьяйные беспогядки: бьягопоючно ги у вас?».54 Такой выговор
был и у Николая II.
Во второй половине XIX-начале XX в. заметно увеличилось в абсо¬
лютных цифрах число поляков и евреев. Поскольку они занимали «пуб¬
личные» места — в торговле, сфере обслуживания, государственной служ¬
бе, создавалось впечатление об их засилье. Этот эффект не мог не усили¬
ваться за счет того, что основной прирост населения Петербурга шел
путем роста фабрично-заводских окраин, всасывавших в себя десятки
тысяч крестьян, причем крестьян русских. Этнический состав централь¬
ных районов был гораздо более мультинациональным, и в ушах тех, кто
формировал общественное мнение, «нерусская речь» звучала довольно
громко. Внимание (слух) обывателя в данном случае заметно обостряла
антигерманская, антисемитская и антипольская пропаганда.
Акцент был извинителен каждому десятому оптовику и хозяину
специализированной лавки, тогда как ларечники и владельцы мелоч¬
ных лавок почти все были русские. Среди разносчиков «некоренными»
значились практически одни татары55 Особый эмоционально «совпада¬
ющий» ольфакторный и звуковой фон лавок способствовал единому
ассоциативному комплексу. В торговых точках, где товар был местного
происхождения (зеленные, птичные, мясные, рыбные, канатные, дег¬
тярные, мучные), работали одни русские. Исключение составляли семь
еврейских лавок, где продавалось кошерное мясо. Среди торговцев ко¬
лониальными товарами (кофе, чай, сахар) и одеждой иноязычные со¬
ставляли пятую часть. При этом чем роскошнее, «по-заграничному»
выглядел магазин, чем более ассортимент товаров удалялся от «природ¬
ных» вкусов россиян, тем больше была вероятность того, что его владе¬
лец не вполне ловко объясняется по-русски, а среди приказчиков много
таких, которые говорят на безукоризненном немецком, французском
или шведском языке. Лавка старьевщика и еврейский язык (идиш) так¬
же воспринимались как единое и органичное целое56
С представителями других этнических групп русским особенно
часто приходилось сталкиваться при общении с администрацией пред¬
приятий (63%), с врачами (56%), гувернерами (49%) и учителями
(47%). Явное большинство среди нерусских интеллигентов и служа¬
щих имели немцы, но, в отличие от сферы торговли и услуг, здесь
заметные группы составляли французы, поляки и англичане.57 Нерус¬
ские в городе довольно просто могли найти родственную ольфактор-
197
ную и звуковую среду, особенно в местах своего компактного или кон¬
центрированного проживания.
Локальная горизонтальная мобильность горожан была очень вы¬
сока. В зависимости от экономической ситуации, семейного положе¬
ния и личных обстоятельств петербуржец, не располагавший недвижи¬
мостью, переезжал за свою жизнь несколько раз. Поэтому картина
В.М.Васнецова «С квартиры на квартиру» является очень подходящей
иллюстрацией столичного быта, причем перебирались из одного райо¬
на в другой не только старики-бедняки, но и люди с устойчивым мате¬
риальным положением. Эта особенность столичного быта, примени¬
тельно к предмету нашего рассмотрения, интересна в двух аспектах.
Сдача квартир в наем была в Петербурге очень доходным делом.
Среди домохозяев русские составляли 80%: в каждом пятом перегово-
ре об условиях проживания приходилось слышать неродную речь. В
городе постоянно ощущался дефицит жилья «среднего» класса. Гораз¬
до легче было снять особняк или каморку под лестницей, чем квартиру
из 4-10 комнат. Это в сочетании с дороговизной жилья способствова¬
ло созданию крайне напряженных отношений между хозяевами и на¬
нимателями. Мыкавшаяся в поисках подходящих квартир пишущая
братия мстила «кровопийцам» созданием неприглядных образов в га¬
зетных фельетонах, которые охотно читались теми, кто не имел недви¬
жимости в границах столицы. При определенной частоте контактов
один из признаков партнера начинает играть особую роль, «выпячива¬
ется», и отсюда уже недалеко до образа поляка-домовладельца, пью¬
щего русскую кровь. Регулярная смена жилья приводила к тому, что
для социально и экономически активного горожанина Коломна, Пески
или Литейная часть не становились малой родиной с ее специфичес¬
ким ольфакторным и звуковым фоном. Это способствовало формиро¬
ванию представления о городе как о чем-то едином, толкало на поиск
объекта оппозиции, на роль которого лучше всего подходила Москва.
Можно предположить, что ряд устойчивых представлений о северной
столице, в том числе и об ее ольфакторном и звуковом фоне, сами
стали порождением этой пары Москва-Петербург. Это противопостав¬
ление (сравнение) стало основным для многих мировоззренческих по¬
строений, характерных как для русской общественной мысли и лите¬
ратуры, так и для фольклора.58
Во время Первой мировой войны из-за мобилизации в армию и на
военные предприятия, с одной стороны, и по причине массового на¬
плыва беженцев (поляков, белорусов) — с другой, на улицах города
резко увеличилось число нерусских. В 1918 г. для каждого четвертого
жителя столицы русский язык не был родным. Масса пришлых вообще
не знала русского языка.59 В 1920-е гг. в связи с активизацией нацио¬
нальной общественной жизни нерусская речь на берегах Невы не была
редкостью.60 Однако последующая политика, направленная на ограни¬
чение гражданских свобод, привела к ликвидации многочисленных
198
национальных организаций. В конце 1924 г. в Петрограде и области
проживало менее 700 говорящих по-немецки (австрийцы, германцы,
швейцарцы), 3700 финнов, около 200 скандинавов, 400 китайцев,
100 французов, 100 англичан, около 400 айсоров. Счет носителей иных
языков шел на десятки и сотни. Всего было зарегистрировано 6311 ино¬
странцев, что, конечно, для огромного города было каплей в море.61
Демографические и социальные реалии советского времени привели к
тому, что послевоенный Ленинград стал полностью русскоязычным
городом. По переписи 1979 г. русские составили почти 90% населения,
а остальные в большинстве называли русский своим родным языком.62
В начале 1970-х гг. Ленинград посещали около 300 тыс. интуристов.63
Постепенно этот поток увеличивался, но, в отличие от дореволюцион¬
ных времен, нерусская речь слышалась почти исключительно в преде¬
лах туристических маршрутов.
Различные местности отличаются не только особенностями гово¬
ров, но и традициями, регулирующими «громкость». Еще двадцать-трид-
цать лет назад коренной петербуржец замечал по приезде в Москву, что
в ней беседуют, не ограничивая себя в голосе. Селяне обычно шумнее
горожан. Отчасти это объясняется публичностью деревенской жизни:
чтобы какое-то событие, радостное или горестное, стало действитель¬
ным, нужно было признание общины, оповещение о том соседей — необ¬
ходимых соучастников происходящего.64 Например, доказательство не¬
верности супруги обязательно сопровождалось громким скандалом, сын
считался почитающим родителей до тех пор, пока они не начинали бе¬
гать по деревне с проклятиями в его адрес. Городское горе, в отличие от
деревенского, не публично и потому не слышно. Несчастная семья чи¬
новника в повести «Бедные люди» старалась быть как можно менее
заметной. Даже внимательный к чужой беде, чувствительный Макар
Девушкин изредка слышал из-за двери только тихий плач и шепот.65
В середине XIX в. в северной столице, по свидетельству современни¬
ков, «шум жизни» затихал позднее, чем в Москве. «Широкие улицы Пе¬
тербурга почти всегда оживлены народом, который куда-то спешит, куда-
то торопится. На них до двенадцати часов ночи довольно людно, и до утра
везде попадаются то там, то сям запоздалые», — писал В.Г.Белинский.
Критик отмечал, что шумность этого города отчасти объясняется тем, что
здесь любят «улицу, гулянье, театр, кофейню, воксал, словом любят все
общественные заведения».66 В этом несовпадении ритмов двух столиц —
проявление сразу нескольких особенностей населения столицы. Прежде
всего, следует напомнить о «мужском голосе» города: в середине XIX в.
представителей сильного пола было более чем вдвое больше, чем пола
слабого (329 тысяч и 140 тысяч).67 «В основном поражает пропорцио¬
нально малое число женщин на улицах Санкт-Петербурга. Как на Восто¬
ке, только мужчины имеют привилегию выходить в город. Это прямо
противоположно тому, что вы видите в Германии, где все женское населе¬
ние города постоянно на улице», — писал Теофиль Готье.68
199
Кроме того, значительная часть женщин не имела семьи (вдовы,
наемная прислуга и т.д.). Это еще более усиливало «холостяцкий» тип,
для которого не существовало таких же строгих временных рамок в
поведении, как это предполагают основы семейного быта. В Петербур¬
ге второй половины XIX-начала XX в. жило много представителей
свободных профессий, которые сами устанавливали для себя границы
дня и ночи. Кроме того, огромный город создавал благоприятную сре¬
ду для обитания людей, не голодавших только потому, что им не при¬
ходилось менять результаты своего труда на крупу. Наряду с талантли¬
выми литераторами и артистами, толковыми чиновниками в столице
проживало немало тех, кто получал жалование за бессмысленную кан¬
целярскую работу, гонорары за бездарную игру, за бесталанные сочи¬
нения. Наконец, в городе жило немало богачей, которых, как правило,
окружала толпа прихлебателей. Все эти люди могли себе позволить
бодрствовать до глубокой ночи, в отличие от пролетариев, поднимав¬
шихся спозаранок по заводскому гудку.
Сведений о том, как пахли петербуржцы, найти не удалось. Можно
предположить, что в России, как и в Европе, телесная чистота сначала
стала достоянием привилегированных, состоятельных слоев общества
и только затем распространилась на все население. После прохода
русских казаков в 1814 г. «дух», оставленный станичниками, французы
ощущали несколько часов, причем уравнивали его по мощности с тем
шлейфом запаха, который тянулся за толпой пастухов-соотечествен-
ников.69 Француз начала XIX в. писал: «Когда во время сбора урожая в
нашу округу стекается разнообразный люд, то мы легко узнаем жите¬
лей Керси и Руерга по распространяющейся вокруг них луковой и
чесночной вони, а овернцев — по кислому запаху свернувшейся молоч¬
ной сыворотки».70
Можно только предположить, что даже русские простолюдины
XVIII-первой половины XIX в. пахли «полегче», чем их европейские
ровесники благородных кровей. Разница эта объяснялась традицией
еженедельно мыться в бане. Европейцы же со времени эпидемии чумы
1348 г. при исполнении гигиенических процедур старались обходиться
без воды. Считалось, что горячая вода, расширяя поры, открывает
заразе путь внутрь организма. Страх перед мытьем постепенно нарас¬
тал и достиг наивысшей точки в XVII в.71 Россия, находившаяся вне
медицинской культуры Европы, относилась к мытью тела прямо про¬
тивоположно. Именно удивление, которое вызывала баня у иностран¬
цев, способствовало тому, что она стала одним из национальных брен¬
дов, важным компонентом эмоционально-патриотического комплек¬
са. Березовый веник и парная оказались важной частью самоиденти¬
фикации православных.
Упомянутое изумление европейцев понятно в контексте медицин¬
ских представлений, господствовавших до конца XVIII в.: если даже
теплая ванна могла стать роковой, то парилка лишала человека всякой
200
защиты. Это любимое русскими занятие в глазах иностранцев выгля¬
дело крайней дикостью, ибо свидетельствовало о незнании азов евро¬
пейской гигиены! Иностранцев потрясала вовсе не способность выдер¬
жать банный жар (хлебопеки и кузнецы тоже не мерзли), а факт массо¬
вого выживания после такой варварской и притом добровольной про¬
цедуры. Западные гигиенические теории того времени имели одно су¬
губо материальное оправдание: дефицит топлива, особенно ощутимый
в городах. В России же, с ее лесными океанами, запас дров определялся
рачительностью хозяина, а их расход на топку бани и нагрев воды —
его потребностью. Рьяность на жарком полке оборачивалась бедой
только тогда, когда любитель этого сладостного самоистязания пере¬
ходил все границы. В жандармских отчетах середины XIX в. о несчас¬
тных случаях в губерниях даже имелась отдельная, редко пустовавшая
графа «Запарившиеся насмерть».
В Европе XVIII-начала XIX столетия «...опасения вызывает не грязь
как таковая, но загрязнение органов гуморальными жидкостями, зас¬
тойным брожением, зловонными испарениями. Настоящее отсутствие
чистоты — это не вши и блохи, а внутреннее разложение и миазмы. С
точки зрения внутренней гигиены, духи действуют примерно так же,
как кровопускание или прием слабительного: препятствуя излишнему
полнокровию, они помогают содержать в чистоте внутренние органы и
кровь. А в придачу они должны очищать кожу извне без ущерба для ее
прочности и защищать ее от воздействия воздуха. Усиленное примене¬
ние благовоний в ту эпоху объясняется именно этой верой в их гигие¬
нические и профилактические свойства».72
Российская элита по мере сил старалась не отставать от западной в
средствах обозначения своего статуса. Красавицы и красавцы екатери¬
нинской эпохи (равно как и более ранних времен) потеряли бы все
свое очарование, сойди они сегодня во плоти с живописного полотна,
даже с учетом того, что художник ничуть их не преукрасил. Для конст¬
рукции пышных причесок использовались натуральные жиры (в том
числе баранье сало), которые, разлагаясь и смешиваясь с запахом мус¬
куса, цветочной помады и пота, окутывали головку светской прелест¬
ницы зловонием, совершенно убийственным по нынешним представ¬
лениям. За описанием того, как могла благоухать такая персона, отсы¬
лаем читателя к «Парфюмеру» Патрика Зюскинда.
При оценке запаха горожан следует делать «поправку» на особен¬
ности городского быта. Деревенские мужички употребляли вовсе не
благородные напитки, а национальные закуски (лук-чеснок-редька)
добавляли мрачноватый колер в исходивший от них дух. Однако по¬
стороннему человеку, чтобы ощутить все это, следовало специально
посетить деревенский трактир или место ночлега селян, приехавших
на базар. В городе же запах перегара лез в ноздри от соседа по конке,
мог обдать на лестнице, в узком переулке. На селе человек не мог и не
хотел скрывать то, чем он занимался накануне, поскольку одновре¬
201
менно «гуляла» вся деревня, которая к тому же все обо всех знала
Мужику не приходило в голову погрызть мускатный орех, даже если
бы таковой у него и нашелся.
Разница в уровне и виде социального контроля города и деревни
отразилась в сложной композиции запахов. Чиновник, например, в об¬
щении с сослуживцами не должен был обволакивать их винным арома¬
том, поскольку «в присутствии» таковой считался неприличным. В ход
пускались разного рода натуральные дезодоранты. Мощный запах гвоз¬
дики, исходивший от коллежского асессора, означал не только то, что
вчера он «славно провел время». Главным было соблюдение необходи¬
мой условности, это был знак того, что человек в употреблении горячи¬
тельных напитков не перешел грань между пьянством и алкоголизмом,
по крайней мере, что он сам так считает. Дезодорант, забивающий запах
перегара, «звучал» как извинение, как демонстрация претензии на ста¬
тус «приличного человека». Это обстоятельство подметил Н.А.Некра-
сов: «Между людьми, которых зовут пьющими, и настоящими пьяница¬
ми — огромная разница. От первых несет вином только в известных
случаях, и запах бывает сносный, даже для некоторых не чуждый прият¬
ности: такие люди, будучи большей частью тонкими политиками, знают
испытанные средства к отвращению смрадной резкости винного духа и
не забывают ими пользоваться; Употребительнейшие из этих средств:
гвоздика, чай (в нормальном состоянии), гофмановы капли, пепермен-
ты, фиалковый корень, наконец — лук, чеснок. От вторых несет посто¬
янно, хоть бы они неделю не брали в рот вина, и запах бывает особен¬
ный, даже, если хотите, не запах — как будто вам под нос поставят бочку
из-под вина, которая долго была заткнута и вдруг ототкнут». Препода¬
вателя гимназии, пьяницу с многолетним стажем, отправили в отставку
только после того, как «...в классе стал распространяться запах, который
мог подать вредные примеры ученикам».73
Определенному образу жизни соответствовала атмосфера, может
быть, не столь определенная, но достаточно ольфакторно выразитель¬
ная. Люди, обладавшие тонким обонянием, могли по одному характер¬
ному запаху отличить человека образованного от простого мужика,
даже если оба они выглядели похожими как две капли воды. В начале
XX столетия в знаменитой конторе по найму женской прислуги на
Владимирской улице будущие хозяйки не только требовали аттеста¬
ций от барышень, «чаявших получить место», но и обнюхивали пре¬
тенденток на должность в прямом смысле этого слова.74
В первой трети XIX в. все бедные и богатые чиновники, отставные
военные, их супруги и вдовы почти поголовно превратились в кофема¬
нов. «В каждом доме, в центре и на окраинах, во множестве квартир,
комнат, углов обитали тогда сотни тысяч старичков и старушек — заяд¬
лых кофейников и кофейниц... Жареным кофе пахли тогда все питерские
закоулки от Гавани до деревни Мурзинки, от Поклонной горы до Рас-
танной улицы...»75 Бытописатель Петербурга И.Генслер считал, что в
202
Гавани середины XIX столетия, своеобразном островке, где жил мелкий
служилый люд, «...самый пронзительный и наичаще всех других запахов
витающий по комнатам, а после того в сенях и по двору каждого тамош¬
него дома, каждой лачуги, каждого шалаша, лишь бы в нем была труба и
печь, это запах или лучше сказать чад от жареного кофе, но в особенно¬
сти от цикория, которым насквозь прокопчены гаванские стены, перего¬
родки, окна, трубы, заборы, мостки, вицмундиры и даже бакенбарды
чиновников». По его мнению, аромат этого напитка как хвост волочил¬
ся по улицам за жителями этого района.76 И звук в летнее время из окон
гаванских домиков раздавался соответствующий: трещали прожаривае¬
мые кофейные бобы: «фича-фача, фича-фача...».77
Простой же народ сохранял приверженность чаю. И здесь уровень
жизни можно было определить нюхом. В мелочных лавках на окраине
чай предлагался трех сортов. «Аристократический», по 5 копеек за
золотник, пах собственно чаем, «бюрократический», по 4 копейки, пах
всем, что продавалось в лавке, а еще более дешевый «демократичес¬
кий» — только мылом и рыбой.78
В XVIII столетии основной задачей благовоний была маркировка
«выхода в общество». Для человека из привилегированных слоев упот¬
ребление парфюмерии было обязательным знаком выхода в публич¬
ное пространство. Другой, не менее важной, задачей было заглушение
запаха немытого тела. С последней задачей могли справиться только
сильные ароматы — мускус, амбра. Одним из распространенных благо¬
воний начала XIX в. были пачули. Именно ими, по мнению Ольги
Вайнштейн, веяло от женщин, чьи образы запечатлены на полотнах
Энгра и Давида.79 Одеколон, изобретенный в начале XVIII в. в Кельне,
через несколько десятилетий завоевал популярность во Франции, от¬
куда явился в Россию в век Екатерины Великой.80
До 1830-х гг. одеколон сохранял элитарность благодаря своей
высокой цене, а та, в свою очередь, определялась технологическими
трудностями парфюмерного производства. Перелом произошел в свя¬
зи с изобретением метода экстракции эфирных масел, повлекшее за
собой не только массовое производство духов, но и расширение ас¬
сортимента.81 В XIX в. употребление духов резко снижается, поскольку
ими уже не надо заглушать запах немытого тела — регулярное купание
стало обязательной процедурой для состоятельных людей. Кроме того,
изгоняются животные ароматы, прежде всего мускус, которые счита¬
ются теперь слишком чувственными.82 Запах одеколона и духов озна¬
чал принадлежность к высшему сословию, причем это распространя¬
лось на ближайшую прислугу, которая была необходима для предста¬
вительских функций. По свидетельству Кюстина, кучер одного из ари¬
стократических домов Петербурга «...был надушен так щедро, что, даже
находясь на свежем воздухе и стоя в нескольких шагах от кареты, я не
мог не почувствовать благоухания, которое источали его волосы, бо¬
рода и платье». Поскольку в России употребление суррогатов водки
203
имело давнюю и прочную традицию, «Положение о продаже казенно¬
го вина и изделий из онаго» 1854 г. предписывало перевозить одеколон
по тем же правилам, что и спирт, а местная полиция совместно с меди¬
цинскими чинами обязывалась следить; чтобы данное изделие парфю¬
меров использовалось исключительно наружно. Все эти строгости не
относились к «заграничным духам», которые по соотношению цена-
количество явно не устраивали россиян как алкогольный напиток.83
В середине XIX в. право на аромат, на парфюм все более отдается
женщине, что соответствует культурным переменам той эпохи.84 «Вы¬
теснение на идеологическую периферию определенных запахов — вос¬
точных благовоний, тяжелых животных ароматов, человеческого тела
— означало, что они имеют явную негативную маркировку в культу¬
ре».85 Развитие химических технологий позволило в 1870-е гг. переве¬
сти парфюмерное производство на промышленный уровень. Этому в
первую очередь способствовало создание синтетических запахов, пер¬
вый из которых был получен в 1868 г.86
В дореволюционной России долгое время вообще не существовало
парфюмерного производства, и все потребности рынка удовлетворя¬
лись за счет импорта. Это обеспечивало стойкость ассоциативной свя¬
зи «духи — заграница». Петербург был самым европейским городом,
поэтому в нем первыми появлялись духи, соответствовавшие тогдаш¬
ней моде. Конкуренцию составляла только Москва. В 1864 г. Генрих
Афанасьевич Брокар основал первую в стране парфюмерную фабрику,
а десять лет спустя уже стал поставщиком императорского двора. С
этого времени началось быстрое расширение производства и ассорти¬
мента. Покупатели высоко оценили качество и сравнительную деше¬
визну выпускаемого мыла и одеколонов. Взлет популярности фирмы
Брокара пришелся на время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В
связи с патриотическим подъемом были выпущены мыло и помада
«Букет Плевны», пользовавшиеся громадным спросом.87 В 1878 г. на
Биржевой площади был открыт магазин для розничной продажи. Было
такое столпотворение, что порядок удалось установить только с помо¬
щью полиции, которая в изнеможении потребовала остановить прода¬
жу спустя шесть часов после ее начала.88
Но даже реноме поставщика императорского двора не могло пре¬
одолеть недоверия к мастерству отечественных парфюмеров. Охотно
покупая «Огуречное», «Национальное» и «Русское» мыло, публика
упорно считала, что духи могут делать только за границей. Был даже
проведен эксперимент — в брокаровские фирменные флаконы залили
духи одной известной французской фирмы и пустили в продажу. Не¬
сколько из них были возвращены в магазин с указанием на плохое
качество парфюма.89 Преодоление подобных стереотипов оказалось
очень трудным делом. Не происходило перелома даже при очевидных
успехах. Так, на выставке в Париже 1889 г. духи «Персидская сирень»
204
имели огромный успех, и они производились более 30 лет.90
В 1912 г. парфюмеры решили использовать ажиотаж вокруг
100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 г. и выпустили духи
«Запах Наполеона». Во времена нэпа на прилавках стояли духи «Аро¬
мат любви», «Каприз Валерии», «Парижский букет», «Пупсик». Во вто¬
рой половине 1930-х гг. в обиход кроме нейтральных «Фиалки» и «Аро¬
мата садов» вошли «Авангард», «Алый стяг», «Герои Севера», «Плане¬
тарий».91 Новая власть поняла, что приятный запах — это прекрасная
мечта и сильная положительная эмоция. А мечты и приятные чувства
должны быть связаны исключительно с государством и его вождями.92
В производство было запущено мыло с названиями «Стратостат», «На
посту», «Привет челюскинцам», «Метро», «Беломорский канал», «Удар¬
ница Георгиевских полей». «Предмет роскоши», не переставая оставать¬
ся таковым по сути, превратился в средство пропаганды. Запах духов и
одеколона был приручен, из «классово чуждого» он стал «своим»93
Духи «Любимый букет императрицы», созданные парфюмером
Генрихом Брокаром в 1913 г. к 300-летию дома Романовых, после
революции получили название «Красная Москва». Такой идеологи¬
чески выверенный маневр позволил аромату не только выжить в усло¬
виях «крушения всего», но и стать престижной маркой, долгожителем
парфюмерного рынка.94 Подобная несколько курьезная политическая
мимикрия после 1917 г. имела множество примеров. Красный цвет
считался спасительным, он маскировал и предупреждал, что посяга¬
тельство на него чревато интересом со стороны органов, обладавшим
острым классовым чутьем. Автор слышал рассказ о том, как зажиточ¬
ные обитатели села Синька, названного так из-за специализации в
производстве нехитрого средства для подкрашивания белья, обрати¬
лись в райком с просьбой назвать их деревню Красной Синькой.
Таким образом, появление в 1970 г. анекдотов о том, что в связи
со 100-летним юбилеем В.И.Ленина были выпущены духи «Запах Иль¬
ича» и туалетное мыло «По ленинским местам», вполне укладывалось
в соответствующую парадигму и отечественную традицию.
Спецификой столичного «голоса» было включение в него нерус¬
ской речи, которая здесь слышалась гораздо чаще и звучала разнооб¬
разнее, чем в другом российском городе. Варшава, Казань, Тифлис да и
Москва тоже были многоязычны, но такого многообразия наречий,
как в Петербурге, не было нигде. Столица говорила по-имперски, при¬
чем с заметным европейским акцентом, и в этом была ее и особен¬
ность, и обыденность. На вершине воображаемой властной пирамиды
России находился человек, официальный титул которого включал в
себя, кроме «царя польского» и «великого князя финляндского», еще
около двух десятков упоминаний о различных землях: «иверских»,
«смоленских», «бессарабских», «казанских» и «прочая и прочая». Го¬
лоса людей, проживавших на этих территориях, являлись своеобраз¬
205
ными представителями в общем гуле петербургской толпы. Региональ¬
ное разделение труда, местные традиции и действие каналов миграции
(земляк «лепился» к земляку) способствовали локализации отдель¬
ных наречий в определенных сферах производственной деятельности
и государственной службы. Менялось время, и вместе с ним менялся и
голос города. То же самое можно сказать и о запахе населения. Мода
на одни благовония сменяла другую, один тип использования ольфак-
торных сигналов — другой. Однако во всех случаях это были составля¬
ющие аромата и звукового фона эпохи.
Примечания
1 Цит. по: Макс Энгман, Финляндцы в Петербурге. СПб. 2005. С.287
2 Базылев Л. Поляки в Петербурге. СПб. 2003. С.193
3 Юхнева Н.В. Многонациональная столица империи. // Многонациональный
Петербург. История. Религия. Народы. СПб. 2002. С.19
4 Кошелева О. На вечное жительство. Как заселялась северная столица. //
Родина. 2003. №1. С.25
5 Юхнева Н.В. Этнический ... С.32
6 Там же. С.14
7 Там же. С.112-113
8 Цит. по: Юхнева Н.В. Этнический ... С.126
9 Цит. по: Пекка Невалайнен. Исход. Финская эмиграция из России 1917-
1939 гг. СПб. 2005. С.44
10 Макс Энгман. Финляндцы ... С-110-111,141
11 Там же. С.105-107
12 Там же. С.231-232, 263,271, 273
13 Пекка Невалайнен. Исход. Финская эмиграция из России 1917-1939 гг. СПб.
2005. С.18-19
14 Макс Энгман. Финляндцы в Петербурге. СПб. 2005. С.105Д53
15 Пекка Невалайнен. Исход. Финская эмиграция из России 1917-1939 гг. СПб.
2005. С.20-21, 40-41
16 Там же. С.27, 33.
17 Бахтиаров А. Брюхо Петербурга. СПб. 1888. С.234.
18 Пекка Невалайнен. Исход.... С.91Д12
19 Там же. С.197
20 Там же. С.282
21 Там же. С.322, 359.
22 Цылов Н. Из боевой жизни А.П.Ермолова на Кавказе в 1818,1819 и 1920
годах // К.С. Т. 19. С.7-8.
23 Юхнева Н.В. Этнический ... С.181-182
24 Там же. С.187
25 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.528-530
26 Пыляев МЛ. Старый Петербург. JL 1990. С.417
206
27 Базылев Л. Поляки ... С.79
28 Busch Margaret. Deutsche in St. Petersburg. 1865-1914. Essen. 1995. S.220-228
29 Базылев Л. Поляки ... C.29
30 Там же. C.81
31 Там же. С.198, 210
32 Юхнева НЗ. Этнические группы и их общинная жизнь в старом Петербурге //
Многонациональный Петербург. История. Религия. Народы. СПб. 2002.
С.99
33 Юхнева Н.В. Этнический ... С.203
34 Юхнева Н.В. Этнические группы ... 2002. С.99
35 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи»
беседы. М. 1991. С.50
36 Базиянц А.П Правда интереснее легенд. М. 1975. С.30-33
37 Юхнева НЗ. Этнические группы ... С.120
38 Пыляев МЛ. Старый Петербург. JI. 1990. С.270
39 Юхнева НЗ. Этнический ... С.208-209
40 Мандельштам 0.3. Шум времени. М. 2002. С.45
41 Юхнева НЗ. Многонациональный город в советское и постсоветское время. //
Многонациональный Петербург. История. Религия. Народы. СПб. 2002.
С.143
42 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки
очевидцев. Л. 1991. С.168
43 Мандельштам 03. Шум времени. С.34
44 Шереметев С.Д. Из воспоминаний о петербургском великосветском обще¬
стве 1860-х годов. // Невский архив. Вып. 4. СПб. 1999. С.8
45 Юхнева НЗ. Словацкие жестянщики в Петербурге. // Старый Петербург.
Историко-этнографические исследования. Л. 1982. С.120-127.
46 Антонов В.В., Кобак АЗ. Святыни Санкт-Петербурга. Историко-церковная
энциклопедия в трех томах. Т.1. СПб. 1994. С.119.
47 Петер фон Хавен, Путешествие в Россию. // Беспятых ЮА. Петербург Анны
Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.360
48 Мандельштам О.Э. Шум времени. М. 2002. С.46
49 Богданов АЛ. Три века Петербургской бани. СПб. 2000. С.104
50 Юхнева Н.В. Этнический... С.58
51 Там же. С.48-55
52 Автор сравнения — Марк Тимофеевич Петров.
53 Юхнева Н.В. Этнический ... С.63
54 Андрей Белый. Серебряный голубь. // Сочинения. М. 1990. С.468
55 Юхнева НЗ. Этнический ... С.65-66
56 Там же. С.67 -69
57 Там же. С.71
58 Журавлева О. «Голова» и «сердце» России. Спор двух столиц. // Родина.
2003. №1. С.31-35
59 Юхнева НЗ. Многонациональный... С.142
60 Там же. С.144
207
61 ШерихД.Ю. 1924. Из Петрограда — в Ленинград. М.-СПб. 2004. С.98
62 Ваксер А.З. Ленинград послевоенный. 1945-1982 годы. СПб. 2005. С.173
63 Там же. С.287
64 Миронов Б.Н. Социальная история России. Т.1 СПб. 1999. С.456
65 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.1. Л.1972. С.24
66 Белинский Б.Г. Петербург и Москва. // Физиология Петербурга. М. 1991*
С.23-24
67 Пушкарев И.И. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.41
68 Готье Т. Путешествие в Россию. М. 1988. С.49
69 Ален Корбен. Миазм и Нарцисс. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. М.
2003. С.331
70 Там же.
71 Аник Ле Герер. Ароматы Версаля в XVII-XVIII вв.: эпистемологический под¬
ход. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. М. 2003* С.294
72 Там же. С.296
73 Некрасов НА. Петербургские углы. (Из записок одного молодого чело¬
века). // Физиология Петербурга. М. 1991. С.102-104
74 Мандельштам ОЗ. Шум времени. С.27
75 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. Л. 1970. С.103
76 Генслер К Гаванские чиновники в домашнем быту или Галерная гавань во
всякое время дня и года. СПб. 1863. С.53
77 Там же. С.56
78 Там же. С.16
79 Ольга Вайнштейн. Историческая ароматика: одеколон и пачули. // Ароматы
и запахи в культуре. Т.2. М. 2003. С.436
80 Там же. С.274
81 Там же. С.440
82 Там же. С.444-445
83 ПСЗ И, №27912, 8 февраля 1854 г. §208, 209
84 Ольга Вайнштейн. Историческая ароматика ... С.447
85 Там же. С.448
86 Там же. С.450
87 Из книги «Золотой юбилей товарищества Брокар и К°». // Ароматы и запахи
в культуре. Т.2. М. 2003. С.325.
88 Там же. С.326
89 Там же. С.ЗЗО
90 Там же. С.333-334
91 Жирицкая Е. Легкое дыхание: запах как культурная репрессия в Российском
обществе 1917-30-х гг. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. М. 2003.
С.263-264
92 Там же. С.260
93 Там же. С.264
94 Вайнштейн О.Б. Грамматика ароматов. Предисловие составителя. // Арома¬
ты и запахи в культуре. Т.1. М. 2003. С.12.
208
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГДЕ ПОКАЗАНО, что ПРОИСХОДИТ С ЛЮБОЙ ПАЛЬМИРОЙ, ЕСЛИ В
НЕ МЫТЬ, НЕ УСТРАИВАТЬ КАНАЛИЗАЦИИ, ПЛОХО ПРОВЕТРИВАТЬ
ПОМЕЩЕНИЯ, А ПОКОЙНИКОВ УКЛАДЫВАТЬ В МЕЛКИЕ МОГИЛЫ
Верх: В ночлежном доме. 1900-е гг.
Низ: Родственники умерших от холеры во время эпидемии 1908 г.
210
Дискомфортная ольфакторная и звуковая среда — практически не¬
избежное следствие скученности населения. Город оказывался зловон¬
ным потому, что в нем природа уже не справлялась с непосильными
антропогенными нагрузками. В деревне, в усадьбе и в малых городах,
которые по своему виду часто не отличались от села, проблем утилиза¬
ции отходов и удаления нечистот не существовало как таковых. Зимой
крестьянин справлял нужду на скотном дворе, составлявшем с жилыми
помещениями единый комплекс, а летом находился от зари до зари в
лесу или в поле. Поэтому в некоторых регионах туалеты вообще явля¬
лись экзотикой, а существовавшие, при всей своей примитивности из-за
малой интенсивности использования, не оглушали смрадом. Крестьянс¬
кое хозяйство по своей природе — практически безотходное. На все
пищевые отбросы имелись охотники в хлеву и птичнике, а для падали
всегда находилось достаточно оврагов и пустошей, удаленных от жилья.
Город не мог не быть зловонным уже по той причине, что десятки тысяч
людей в течение целого трудового дня находились вне дома, в местах,
как правило, не оборудованных туалетами. Ночевать они возвращались
не в свои дома, а во временные жилища, заботиться о санитарном состо¬
янии которых им не приходило в голову.
В1917 г. на весь город (только в центре и у вокзалов) было всего 38
павильонов-уборных и 28 писсуаров, при которых состояло 84 сторожа,
на жалование и обмундирование которых уходило 40% средств, затра¬
чиваемых на такие нужные заведения.1 В «бедных» кварталах из поло¬
жения выходили без особых затей. Раскольников, в поисках места для
скрытия улик своего преступления, обнаружил следующее: «У забора
же, только что пройти ворота, прилажен был деревянный желоб (как и
везде в тех домах, где много фабричных, извозчиков, артельных), и, как
бывает во всех подобных местах, тут же над желобом на заборе было,
как следует, написано кем-то мелом: «Сдесь становитца воз прещено».2
Следует учитывать, что создание комфортных по запахам и по
шуму условий в XVIII-начале XX в. было сопряжено со значительны¬
ми технологическими трудностями. О том, что гладкая мостовая —
результат внедрения асфальтобетона, уже говорилось. Эффективное
удаление нечистот в принципе достижимо только при сооружении кана¬
лизационной сети. Но для этого надо было проложить десятки кило¬
211
метров подземных тоннелей-коллекторов, наладить массовое произ¬
водство чугунных труб, вентилей, кранов, насосов и др. Разумеется, в
городе должно было существовать дешевое и надежное водоснабже¬
ние. Кроме того, требовались качественные средства гидроизоляции,
квалифицированные кадры и, разумеется, огромные финансовые зат¬
раты, поскольку комфорт — очень дорогое удовольствие. Одна высо¬
кая стоимость металла и его обработки до последней трети XIX столе¬
тия почти вдвое увеличивала стоимость здания за счет устройства в
нем внутреннего водопровода и канализации. Только электрические
насосы, появившиеся в 1890-е гг., позволили решить задачу подъема
на верхние этажи воды, необходимой для работы ватерклозетов. До¬
полнительные трудности возникали из-за равнинного рельефа. Для
того, чтобы создать уклон для естественного стока даже стометровой
трубы один из ее концов должен быть удален от поверхности на два
метра больше другого. На практике приходилось копать траншеи в 5-6
метров глубиной, что в условиях насыщенного водой грунта было край¬
не трудно. Особую проблему в местах сплошной застройки составляла
опасность проседания фундаментов уже построенных домов. Над все¬
ми проектировщиками подземных сооружений в центре города висел
страх того, что провалится Исаакиевский собор.3 Своенравие Невы не
позволяло создавать смешанную систему канализации, когда поверх¬
ностные стоки уходят в реки города по тем же трубам, что и нечистоты.
При каждом подъеме воды содержимое труб выдавливалось через люки
прямо на улицы и во дворы.4
Частичным решением проблемы «миазмов», по крайней мере, в
отопительный сезон, могло стать устройство так называемых люфт-
клозетов, когда воздух из выгребных ям не попадал в жилые помеще¬
ния. Для достижения этого вентиляционная труба проводилась таким
образом, чтобы она обогревалась за счет примыкавшего к ней печного
стояка. Однако такая конструкция имела ряд недостатков: во-первых,
требовалось проводить трубы из каждого туалета, что значительно
удорожало и усложняло строительство. В многоквартирных же домах
это становилось практически невыполнимой задачей. Во-вторых, в
гигиенических целях туалеты старались устраивать как можно дальше
от жилых помещений, где вообще не было печей. В результате воздух
из выгребных ям проникал в дома до самых верхних этажей.5
Примитивное устройство, а иногда и полное отсутствие туалетов
особо огорчало иностранцев. «Однако скверно, что ни в одном русском
доме не встретишь тайного удобства, и всегда приходится справлять
надобность в поле... Но такое обыкновение считают не чем-то неприлич¬
ным, а соблюдением Божьего веления, что в подобных случаях надо
выйти из-под крова», — писал датчанин Петер фон Хавен.6 Во времена
императрицы Елизаветы Петровны в некоторых дворянских столичных
особняках туалеты представляли собой расположенные на задворках
212
сколоченные из досок «скворечники». При тяге хозяев к повышенному
комфорту нужник размещался в самом доме, под «столчаками» устанав¬
ливались медные горшки. Кроме того, часто встречались «писподы ка¬
менные» — наклонные каменные желоба, еще недавно широко приме¬
нявшиеся в общественных туалетах. Княжеские и графские «столчаки»
изготовлялись из красного дерева и дополнялись кожаными подушка¬
ми. О способах вентиляции документы XVIII столетия умалчивают.7
Некоторым подспорьем в борьбе с миазмами было сжигание благо¬
воний: «... раскалённые докрасна, проволочные спирали курильниц (ко¬
торых теперь уже нигде не видно) разносили по всему дому аромат Еаи
de Lavande, смешанного с запахом дорогого нюхательного французского
табака....»8 До второй половины XVIII в. в Европе действенным сред¬
ством считались разного рода ароматизаторы для «ревитализации» воз¬
духа. Это были губки и тампоны, пропитанные винным уксусом или
растительными настоями, а также лимоны, утыканные гвоздикой.9 В
начале XIX в. в учебных заведениях было принято курить «смолку» в
коридорах.10 Столетие спустя разного рода шарлатаны предлагали хи¬
мические и механические способы очищения атмосферы внутри поме¬
щений. Широко рекламировался некий порошок профессора Киттары,
«особенно рекомендованный по случаю холеры», он сулил избавление
от «всякого зловония, миазмов, сырости и угара». «Жидкость г-на Бар¬
сукова, весьма полезное и радикальное средство», предназначалась для
легкого и быстрого очищения воздуха в комнате.11 В провинции тоже не
особенно убивались при устройстве уборных. Судя по мемуарам, прихо¬
жие помещичьих домов Вологодской губернии в первой половине
XIX века обычно «благоухали» аммиаком. Это обстоятельство особен¬
но было заметно на фоне атмосферы в усадьбе А.СБрянчанинова, пере¬
бравшегося в родовую северную глушь после нескольких лет жизни в
Петербурге. В доме этого бывшего приближенного Павла I даже в ла¬
кейской «... как и в комнатах, стоял запах цветов, принесённых из оран¬
жереи, или тонкого французского табака».12
В сельской местности проблема обеспечения свежим воздухом воз¬
никает только во время сильных холодов в условиях дефицита топли¬
ва: человек ставится перед выбором — вольно дышать или'зябнуть. В
городе скученность делает эту дилемму круглогодичной. Вентиляци¬
онные системы до появления надежных электромоторов и материалов
для устройства воздуховодов были далеки от совершенства. Обычно
устраивались простые вертикальные шахты в стенах, наподобие дымо¬
ходов, и их действие основывалось на разнице атмосферного давления
на нижнем этаже и верхней оконечности канала. В идеале для эффек¬
тивной работы вентиляции необходимо было иметь отдельный ход
для каждого помещения, равно как и отдельный дымоход для каждой
отопительной или варочной печи. Эти технические требования значи¬
тельно удорожали строительство, предполагали точный инженерный
213
расчет и квалифицированную работу. Поэтому правильная циркуля¬
ция воздуха в помещениях была скорее исключением, чем правилом.
Тому способствовало еще одно обстоятельство.
Вентиляция выхолаживала помещение, требовала дополнительных
усилий по отоплению, а дрова были в столице очень недешевы. Путеше¬
ствовавший по России в 1858-59 гг. французский литератор Теофиль
Готье отмечал, что зимой в жилых помещениях довольно тепло, прежде
всего из-за того, что «все комнаты герметично закрыты».13 Процедура
топления печек и плотная «укупорка» жилых помещений зимой нашла
свое отражения в записках иностранцев, которые у себя на родине не
видели ничего подобного.14 Стремление сохранить тепло в жилых поме¬
щения было причиной того, что они почти не проветривались, наполня¬
лись запахом сгоревших свечей, керосина и кухни.15
Устами Макара Девушкина, героя повести Ф.М.Достоевского «Бед¬
ные люди», дано реалистичное описание столичного «дешевого жилья»:
«...Я же описывал вам расположение комнат; оно, нечего сказать, удоб¬
но, это правда, но как-то в них душно, то есть не то чтобы оно пахло
дурно, а так, если можно выразиться, немного гнилой, остро услащен¬
ный запах какой-то. На первый раз впечатление невыгодное, но это все
ничего; стоит только минуты две побыть у нас, так и пройдет, и не
почувствуешь, как все пройдет, потому что и сам как-то дурно пропах¬
нешь, и платье пропахнет и руки пропахнут, — ну и привыкаешь. У нас
чижики так и мрут. Мичман уж пятого покупает, — не живут в нашем
воздухе, да и только. Кухня у нас большая, обширная, светлая. Правда,
по утрам чадно немного, когда рыбу или говядину жарят, да и нальют и
намочат везде, зато уж вечером рай. В кухне у нас на веревках всегда
белье висит старое; а так как моя комната недалеко, то есть почти при¬
мыкает к кухне, то запах от белья меня беспокоит немного; но ничего:
поживешь и привыкнешь....»16 Общее загрязнение городской атмосферы
лишало смысла усовершенствование внутридомовой вентиляции. «Ка¬
кого можно ожидать результата для здоровья, если частные дома обы¬
вателей будут обновляться воздухом, выгоняемым из соседней больни¬
цы, а эта последняя будет освежать больничные палаты испарениями
гнилого канала, кладбища или вообще испорченной городской атмосфе¬
рой?» — писал в 1870 г. знаменитый гигиенист Ю.Ю.Гюбнер.17
Если в богатых домах не было очень душно из-за малой плотности
заселения, то характерным признаком «дешевого» сектора жилья яв¬
лялся застоялый воздух, «...подобный которому можно встретить толь¬
ко в винных погребах и могильных склепах».18 Даже в главной импера¬
торской резиденции не везде было благополучно по части легкого дыха¬
ния. Граф М.Д.Бутурлин вспоминал о своих детских впечатлениях по
поводу посещения той части Зимнего дворца, где жили фрейлины: «Ле¬
стницы и бесконечные коридоры к апартаменту наших теток были без
печей и отзывались сыростью, гнилью и даже зловонием».19 И уж ника¬
214
кая вентиляция не могла помочь при той немыслимой тесноте, которая
была характерна для обиталищ бедноты, где пользование одним спаль¬
ным местом по очереди не считалось чем-то необычным.20 Часто камор¬
ки для рабочих располагались рядом с отхожими местами, и в них сто¬
яла такая вонь, что даже привычным ко всему городским врачам было
трудно работать.21 «В иных домах трудно добраться до квартиры, чтобы
не быть испачканным стекающими нечистотами отхожих мест из одного
этажа в другой или не выпачкаться в тех же нечистотах, наполняющих
коридоры в подвальных помещениях», — значилось в одном из меди¬
цинских отчетов.22 Летом «дух» в дешевом жилье Петербурга был так
силен, что многие рабочие предпочитали перебираться из своих «фа-
тер» и «лавр» на свалку, где вонь от промышленных и бытовых отходов
оказывалась более сносной. Кроме того, «фабричные», устраивая на
свалке разного рода «бунгало», экономили деньги и время, поскольку
ночевали поблизости от своих рабочих мест.23
Массивные стены многоэтажных домов и вошедшие в обиход мас¬
ляные краски еще более ухудшили естественный воздухообмен между
улицей и помещениями.
Одним из источников знаменитого кухонного чада был жир, нарас¬
тавший на стенках чугунных котлов, в которых мылась посуда. Эти
котлы подогревались открытым огнем, и при малейшей небрежности
характерный запах врывался в кабинеты и спальни.24 Еще императрица
Елизавета Петровна приказала вывести приготовление пищи из своей
зимней резиденции в особое здание, чтобы ее не беспокоили запахи. В
1763 г. это положение было подтверждено: «во дворце кухням не быть,
только для разогревания кушаний, ибо от тех кухонь в том дворце будет
происходить великая нечистота и нехороший дух».25
Одной из причин нехватки чистого воздуха в столице стала осо¬
бенность ее планировки. С1763 г. обязательным требованием для всех
застройщиков в пределах центра города стало возведение многоэтаж¬
ных каменных зданий без разрывов, вплотную к соседним домам. Стре¬
мительный рост столицы во второй половине XIX в. полностью вытес¬
нил усадебную застройку и превратил улицы в длинные каменные ко¬
ридоры с редкими вкраплениями парков и скверов. Петербургская ули¬
ца имела свое продолжение — лестницу. Если в комнатах и поддержи¬
вался какой-то порядок, то лестница была «ничьей» землей, и потому
никому в голову не приходило соблюдать на ней чистоту, тем более что
она почти всегда примыкала к кухням, откуда постоянно ведрами выно¬
сили помои. В деревне и уезде ничьей земли «под носом» не могло быть
в принципе, поскольку она использовалась в интересах хозяйства. В
комнату Мармеладовых «...с лестницы несло нестерпимой вонью, но
дверь на лестницу была не затворена».26 Большинство черных лестниц
Петербурга были похожи на ту, по которой приходилось ходить герою
повести Ф.М.Достоевского «Бедные люди» Макару Девушкину: «...вин¬
товая, сырая, грязная, ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что
215
рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке стоят
сундуки, стулья, [...] лоханки стоят с разным, со всякой нечистью, с
грязью, с сором, с яичной скорлупой да с рыбьими пузырями; запах
дурной... одним словом, нехорошо».27 Запах кухни и черной лестницы
был неразделим: «Из нижнего (этажа —ред.) плыл чад: топилась кухня.
Они (приезжие в Петроград — ред.) попали в синеву его по лестнице».28
Запах кошек и кухонного чада на черной лестнице отмечали в
своих текстах все склонные к реалистичности фиксированных впечат¬
лений.29 Зловоние данной части дома (и роль в нем кошек) — норма
(хотя и осуждаемая) для городского коммунального обитания.30
Этот своеобразный «букет» объясняется тем, что эти животные в
многоэтажном доме оказывались в условиях, когда горизонтальная
организация их пространства, в котором формировались генетически
закодированные нормы поведения, стала вертикальной. Лестница для
них стала «улицей», поскольку на настоящую улицу попасть было
непросто из-за собак, множества незнакомых людей, закрытых или
пугающе хлопающих входных дверей и прочих препятствий. Кроме
того, коты метили ступени как свою территорию. В то же время толь¬
ко кошки могли эффективно бороться с мышами и крысами. Таким
образом, эта составляющая аромата черной петербургской лестницы
была символом целого ряда городских проблем. Кухонный чад про¬
никал на черную лестницу по неумолимым законам аэродинамики,
поскольку она сама являлась огромным вентиляционным колодцем,
пронизывающим здание снизу доверху, а естественный перепад дав¬
ления высасывал воздух из кухонь. Однако не столь уж и редкими
были случаи, когда этот восходящий воздушный поток находил себе
путь через жилые помещения на верхних этажах, создавая ту самую
атмосферу, от которой мерли чижики в квартире, описанной Ф.М.До-
стоевским в повести «Бедные люди». А жили там не люмпены, а
люди, имевшие хотя и небольшой, но стабильный доход — чиновник,
два офицера, мичман, англичанин-учитель, платившие за нее около 7
рублей ассигнациями, согласно словам Макара Девушкина.31
Лестницы были мощными резонаторами, разносившими по квар¬
тирам не только запахи, но и звуки. Эту особенность петербургских
домов не упустил Ф.М.Достоевский, когда описал, как Раскольников,
только что совершивший убийство, тревожно прислушивался к шагам
человека, поднимавшегося к квартире старухи-процентщицы.32
Стремление избавиться от наиболее варварских черт в быту про¬
явилось в изданных Петром I указах от 9 апреля 1699 г. и 22 февраля
1709 г., которые требовали от москвичей, «...чтобы с дворов своих
навозу и мертвечины и всякого помета в улицах и переулках не метали
[...], и возили б за Земляной город, от слобод в дальние места, и засыпа¬
ли землей».33 Появление таких указов свидетельствует также о том,
что на рубеже XVII-XVIII вв. даже в Москве, имевшей довольно воль¬
готную схему организации внутригородского пространства, дефицит
216
«ничейной» земли достиг высокого уровня. О том, что горожане не
торопились выполнять распоряжения правительства о поддержании
элементарных гигиенических норм (бросание мертвечины), свидетель¬
ствуют указы об ужесточении санкций.34 Еще 1719 г. власти обратили
внимание на то, что в мясном ряду на Адмиралтейском острове «...мяс¬
ники бьют скотину, и внутренность в показанное им место не убирают
и бросают близ того ряда, от чего мерзостный дух происходит и нечи¬
стота, и по реке от такого духа проехать с нуждою...» Специальным
указом предписывалось устроить бойни подальше от центра, а уклоня¬
ющимся от выполнения указа грозили штрафами, кнутом и катор¬
гой.35 Скотобойню возле «Зверева двора» в районе нынешней Кара¬
ванной улицы сломали из-за «вони»,36 Сброс мусора и нечистот в Неву
уже в первые годы существования города достиг таких масштабов, что
появился специальный запретительный указ от 1 июня 1719 г., где
говорилось о помехах судоходству.37 Несмотря на все существовавшие
на сей счет указы, за три десятилетия со дня основания города реку
Мойку загадили так, что «и судовой ход был пресечен». Очистку про¬
извели силами государства, но поддерживать порядок должны были
обыватели, чьи участки выходили на набережные.38
Особенно много навоза накапливалось на местах стоянок извоз¬
чиков, а также там, где собирались со своими подводами продавцы
сена и дров, В 1720 г. появился специальный указ, отводивший для
таких целей особые площадки и требовавший соблюдения там чисто¬
ты.39 В 1723 г. население столицы дважды платило чрезвычайные на¬
логи на очистку улиц, их освещение и ремонт водостоков.40 В 1728 г.
правительство в очередной раз повелело подданным следить за чисто¬
той у своего дома, грязь вывозить в указанные места, скот бить также
на указанных местах, а не где попало.41 3 мая 1737 г. императрица Анна
Иоанновна издала указ: «Понеже в минувшее время имелась теплота,
от которой происходил нездоровый воздух, и от того здесь в народе
умножилась болезнь...» Горожане должны были немедленно все очис¬
тить и навоз вывезти в положенные места.42 Те, у кого перед домом
было грязно, могли понести наказание.43 Однако угрозы действовали
слабо.44 Брошенная «мертвечина» была одной из причин роста чис¬
ленности бродячих собак, одна из которых, заболев бешенством, вор¬
валась в Летний дворец и покусала трех человек. Императрица специ¬
альным указом потребовала принять необходимые меры.45 «Комиссия
о Санкт-Петербургском строении» в 1765 г. в очередной раз обязала
хозяев убирать мусор у домов и доставлять его «в удобные места от
полиции».46 И в дальнейшем уборка улиц и поддержание водостоков в
рабочем состоянии были в числе главных забот городских властей.47
Статья 269-я «Учреждения для управления Губерний» предписывала
городничим следить, «...чтобы везде в городе и на улицах и мостах
была чистота, и палой скотины или мертвечины, от чего вредный дух
происходит, нигде в городе не валялось».48
217
Даже «единственный европеец в России», как называл прави¬
тельство А.С.Пушкин, поступалось западными стандартами в обла¬
сти гигиены и благоустройства. 21 марта 1867 г. главы ведомств
узнали о недовольстве императора чистотой города. Александр II
объявил министрам, что он «... изволит ожидать, что правитель¬
ственные и городские здания, как в отношении к исправному содер¬
жанию улиц и площадей перед этими зданиями, так и в отношении к
исправности содержания в них внутренних дворов, впредь будут
служить примером для частных домовладельцев».49 Судя по публи¬
кациям в полицейских ведомостях, власти в начале XX в. энергично
боролись за чистоту в городе: за свалку мусора в неположенном
месте, за антисанитарное состояние лавки и двора, за перенаселение
жилищ (менее 1 койки на 1 жильца) виновный платил штраф 100
рублей и месяц сидел под арестом. За торговлю фруктами из корзи¬
ны, а не из установленного лотка разносчик мог потерять 3 рубля в
виде штрафа и просидеть 3 дня в кутузке. «Покрытие мяса при
перевозке грязным покрывалом» наказывалось 50-рублевым штра¬
фом и трехнедельным арестом.
О главенстве именно технических проблем свидетельствует то, что
при всех недостатках в санитарном состоянии города Петербург XVIII-
начала XIX в. не имел в этом отношении практических отличий от
городов тогдашней Европы. В Париже путешественник пытался запа¬
хом от букета цветов, который он непрерывно носил с собой, перебить
зловоние городских улиц.50 По свидетельству современника, в 1764 г,
пребывание в одной из французских королевских резиденций было
для него сильным испытанием. «Парки, сады и сам замок вызывали
отвращение своей мерзостной вонью. Проходы, дворы, строения и
коридоры наполнены мочой и фекалиями; возле крыла, где живут
министры, колбасник каждое утро забивает и жарит свиней; а вся ули¬
ца Сен-Клу залита гнилой водой и усеяна дохлыми кошками».51 Вонь
из венецианских каналов в 1785 г. так ошеломила Фонвизина, что он
не смог пробыть в этом городе более двух дней.52 Карамзин предуп¬
реждал, что в Париже за кулисами Елисейских полей путешественник
увидит «...тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нище¬
той; подле блестящей лавки ювелира кучу гнилых яблок и сельдей;
везде грязь и даже кровь, текущая ручьями из мясных рядов — зажме¬
те нос и закроете глаза. Картина пышного города затмится в ваших
мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подзем¬
ные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. Ступите еще шаг, и
вдруг повеет на вас благоухание счастливой Аравии, или, по крайней
мере, цветущих лугов Прованских; значит, что вы подошли к одной из
тех лавок, в которых продаются духи и помада, и которых здесь мно¬
жество. Одним словом, что шаг, то новая атмосфера, то новые предме¬
ты роскоши или самой отвратительной нечистоты — так, что вы долж¬
218
ны будете назвать Париж самым великолепным и самым гадким, са¬
мым благовонным (потому что нигде не продают столько ароматичес¬
ких духов, как в Париже — прилегание НМ.Карамзина) и самым воню¬
чим городом».53 Запах от знаменитых боен Чикаго подъезжающие на¬
чинали чувствовать за час до прибытия в этот город. В некоторых его
районах сама почва состояла из мусора и не до конца перегнивших
отходов работы мясокомбинатов.54
В XVIII-первой половине XIX в. тяжкая атмосфера витала в госпи¬
талях, казармах и парусных судах, вне зависимости от того, в какой
стране они находились. «Первые впечатления от корабельного воздуха
связаны с обонянием: это сложное сочетание эманаций, исходящих из
трюма, запаха дегтя и зловония большого количества людей, живущих в
тесноте». В трюме с припасами «...всегда жарко, влажно и смрадно, и
человек слабого здоровья может упасть там в обморок».55 Чудо-
вищный запах в недрах парусников объяснялся прежде всего особенно¬
стями технологий XVIII-первой половины XIX в. Деревянные детали
постоянно гнили, несмотря на защитные средства, среди которых гос¬
подствовала смола. Вода, попавшая внутрь корпуса сквозь различные
щели, пушечные порты и грузовые люки, стекала на самое днище, отку¬
да ее невозможно было откачать без остатка. Несколько литров настой¬
ки на дохлых крысах легко могли отравить воздух внутри стопушечного
корабля. Кроме того, в этот букет вливались запахи подпорченной про¬
визии, остатков груза и перевозимого скота. В помещениях для экипажа
стояла стойкая вонь грязных тел: работать матросам приходилось почти
ежедневно «до седьмого пота», а мыться — только на берегу, поскольку
подогрев воды на деревянном корабле — крайне трудная задача.
Ужасная атмосфера в XVIII в. витала в госпиталя и казармах.56
Сильный запах стоял и в театре, иногда слишком чувствительному
зрителю приходилось ретироваться, не дожидаясь окончания дей¬
ствия.57 Луи-Себастьян Мерсье написал о тогдашнем Париже: «Если
меня спросят, как можно оставаться в этом грязном логове, где пере¬
мешаны все возможные пороки и недуги, где воздух отравлен тысячью
гнилых испарений, среди боен, кладбищ и госпиталей, струящихся не¬
чистот, потоков мочи и нагромождений экскрементов, среди красиль¬
ных, дубильных и кожевенных мастерских, среди вечного дыма от
невероятного количества дров и испарений от горящего угля, среди
мышьячных, серных и смолистых частиц, бесконечно вылетающих из
мастерских, где обрабатывают кожу и металлы; если у меня спросят,
как можно существовать в этой бездне, где воздух тяжел, зловонен и
столь густ, что виден невооруженным глазом и ощутим в радиусе более
трех миль, где он не обновляется, а лишь кружит по этому лабиринту
домов; как, наконец, может человек добровольно гнить в этих тюрь¬
мах..., то я бы ответил, что в силу привычки парижане притерпелись к
сырости туманов, дурным испарениям и вонючей грязи»..58
219
В конце XIX в. гигиенисты и те, кого сейчас называют работника¬
ми коммунального хозяйства, в своих расчетах исходили из того, что
город с населением в 100 тысяч человек каждые сутки извергал из себя
129 кубических метров «плотных и жидких человеческих изверже¬
ний», 60 — кухонных отбросов и 12500 — помоев.59 В миллионной
столице эти цифры следовало удесятерить.
Главную же проблему составлял не объем нечистот, а сложивша¬
яся система их складирования и вывоза. «В Петербурге во дворе
каждого дома имеются деревянные и в редких случаях бетонные гро¬
моздкие строения, именуемые помойными ямами, которые доступны
каждому и вскрываются, во всякое время дня, любой домовой при¬
слугой. В этих ямах кухонные и иные помойные отбросы, нередко с
отделениями мокроты больных жильцов дома гниют и разлагаются
неделями и представляют из себя местные очаги всевозможных за¬
раз, разносимых по всему дому воздухом и мухами; эти же ямы слу¬
жат питомником для распложения в доме крыс и мышей и открыты¬
ми кладбищами как для этих грызунов, так и для околевших в доме
от старости или болезни кошек, собак и домашней птицы. ...Ядовитые
газы выносятся из этих ям в воздух двора, проникают сквозь щели и
окна в жилье, оседают на мебели, гардинах, коврах и постельных
принадлежностях. Раза два-три, а то и один раз в месяц, в зависимо¬
сти от размеров ямы, появляется во дворе ранним утром, когда еще
все спит, телега, выбирает из ямы содержимое, распространяя на
далеко этой выемкой удушливое, вызывающее рвоту зловоние и, на¬
конец, прикрытая рогожей, уезжает на свалку по городским улицам,
заставляя встречных с такой телегой людей затыкать нос и отплевы¬
ваться» — такова картина, написанная чиновником городской поли¬
ции начала XX в.60 К запаху помоек примешивался запах гниющей
коры (сотни кубометров ежегодно!), которая оказывалась в городе
вместе с дровами и деловой древесиной и, в отличие от щепы, не
использовалась как топливо. Власти неоднократно специальными рас¬
поряжениями требовали, чтобы весь лес, пригоняемый в город, пред¬
варительно очищался от коры.61
Снабжение города всеми необходимыми продуктами также оставля¬
ло свой запаховый след. О масштабах потребления говорит то, что в 1880-
е гг. в Петербурге на бойню ежегодно пригонялись около 150 тыс. быков.
Вся эта масса поступала в живом виде (вагоны-холодильники начали
использоваться только накануне Первой мировой войны), скот не прохо¬
дил ветеринарной проверки на месте, и поэтому здесь, в районе (где?)
была устроена печь для сжигания трупов больных животных. Жуткий
запах горелого мяса и шкур распространялся на много верст в округе.
Жидкие нечистоты с бойни (от 60 до 120 тыс. ведер в сутки) сбрасывались
в Маркизову лужу по трубе общей длиной в 7 километров.62
Часть отходов, если они могли служить удобрением для садов и
огородов, вывозилась на достаточно большое расстояние. Так, напри¬
220
мер, в начале XX в. в Рябовскую волость ежегодно доставлялось
700 тыс. пудов нечистот, а в Колтышескую — 900 тыс. пудов.63 С пра¬
вой, нечетной стороны Московского проспекта (в районе нынешних
домов №№ 73-83) находилось так называемое «Горячее поле» — ог¬
ромная свалка, над которой постоянно стоял теплый (от разложения
нечистот) зловонный туман. Летом в сухую погоду в санитарных целях
эту свалку поджигали, и немногим менее зловонный дым плыл по
ветру.64 Около 25 лет действовала Глухозерская свалка за Обводным
каналом, куда привозили иногда до 2000 возов в день. Зловоние от нее
разносилось на огромное расстояние. Кроме того, были большие свал¬
ки на Гутуевском острове, на Васильевском острове и на Петроградс¬
кой стороне (Куликово поле).
Многие недобросовестные горожане пользовались разрешением
оставлять строительный мусор на пустырях в низменных западных
районах города (чтобы поднять уровень) и вместо битых кирпичей
свозили туда нечистоты. Бездонной помойкой считался Финский за¬
лив. Зимой всякую дрянь сотни возов выгружали прямо на лед, а вес¬
ной все это благополучно тонуло или разносилось волнами по морс¬
ким просторам. Летом в Маркизовой луже беспрепятственно опорож¬
няли свои трюмы ассенизационные и мусорные барки.65 В1914 г. всту¬
пил в действие фекалепровод, начинавшийся в Гавани и тянувшийся
на 5 верст по дну залива. В 1908 г. начала работать одна из двух
построенных до революции мусоросжигательных печей производи¬
тельностью 6500 пудов в сутки. Вторая, пущенная в 1912 г., избавляла
город от 7800 пудов в день.66 В1917 г. в трех ассенизационных парках
имелось 97 бочек и 147 ящиков для мусора, тогда как требовалось как
минимум вдвое больше.67 У Калинкина моста стояли специальные бар¬
жи, в которые «по правилам» содержимое бочек должно было ночью
перекачиваться по шлангам. На самом деле эта операция часто проде¬
лывалась днем и с помощью примитивных черпаков68
Одной из санитарных проблем Петербурга было избавление от
лошадиных трупов, поскольку хозяева павшего коня при малейшей
возможности избавляли себя от хлопот по его захоронению. Эпизоо¬
тии, нехватка качественных пастбищ и фуража, сырой климат способ¬
ствовали значительному падежу тяглого скота. Если в самом городе
безнаказанно бросить околевшую «сивку» было непросто, то в бли¬
жайших окрестностях, где не было столько посторонних глаз, такое
случалось сплошь и рядом. В петровское время обочины дороги, кото¬
рая вела в город примерно по трассе нынешнего Лиговского проспекта,
весной и осенью были усеяны трупами лошадей, «павших в упряжи
между трясинами». Именно павшие кони и были в основном той са¬
мой «мертвечиной», с бросанием которой где попало так долго и без
особого успеха боролись городские власти.
Свою лепту в городское зловоние вносили и городские водоемы,
особенно многочисленные осушительные канавы, не имевшие есте¬
221
ственного стока из-за равнинного рельефа. Поэтому в «Пунктах, дан¬
ных Петербургскому генерал-полицмейстеру» 25 мая 1718 г. требова¬
ние, «...чтоб вода нигде не останавливалась, но всегда б свою стечь
имела всюду без остановки» стояло в одном ряду с борьбой с пожара¬
ми и отловом преступников.69 В 1840-е гг. «...вода в Мойке мутна,
неприятна для вкуса и издавала от себя иногда даже дурной запах,
который еще более чувствителен летом во время жаров». Екатеринин¬
ский канал был «такого же свойства».70
Спасением для Петербурга была чистота Ладоги и многоводность
самой Невы. Несмотря на все сбросы, в начале XX столетия вода в черте
города в микробиологическом отношении оказывалась гораздо лучше,
чем вода в других крупных городах Европы — в Лондоне, Варшаве,
Берлине.71 И это при том, что в 1879 г. от Охты до устья Невы имелось
более 50 выпусков канализационных стоков.72 Только во время холер¬
ной эпидемии 1910-1911 гг. был спешно построен коллектор, по которо¬
му часть городских стоков стала сбрасываться в Неву, хотя и без очист¬
ки, но все же ниже по течению от городской станции водозабора.73 Такое
положение сохранялось до 1940-х гг. В результате даже быстротекущая
и многоводная Фонтанка была загрязнена до такой степени, что в ней
исчезла рыба, вернувшаяся только тогда, когда в 1947 г. первый коллек¬
тор в городском центре принял стоки, ранее извергавшиеся в эту реку от
Летнего сада до Адмиралтейских верфей. Однако еще долго в летнюю
жару от канала Грибоедова, от Мойки и Карповки, от Обводного канала
несло тяжелым запахом гнили. Сатирический журнал в 1928 г. совето¬
вал искать Обводный канал по запаху: «Где от запаха нос зажмурите...»
Этот водоем еще называли Обвонным.74 Введенский канал, вонявший на
всю округу, в конце концов был засыпан прежде всего из гигиенических
соображений.75
Увеличение разницы в чистоте воздуха между городом и деревней
не могло не способствовать развитию тяги к природе, к признанию ее
совершенством. Чистый воздух и тишина в роли величайших ценнос¬
тей — важнейшая составляющая литературных пассажей XVIII-XIX
вв. При этом природа принималась как изначально идеальный конст¬
рукт, не то, что есть на самом деле, а только те ее части, которые
соответствовали человеческому представлению о прекрасном. Булька¬
ющая болотными газами трясина, сырой темный ельник, песчаные
пустоши со своими характерными звуками и ароматами — естествен¬
ные природные комплексы, но не они служили предметом восхищения
и поэтического воспевания. Природа в литературе XVIII-XIX вв. —
природа английского «нерегулярного парка».
Горожане уже в XIX столетии научились ценить отсутствие утоми¬
тельного шума. А.Н.Бенуа при посещении Венеции обратил внимание
на царившую в ней тишину.76 С.Р.Минцлов, приехавший на лето в
Рязань (1880-е гг.), писал в своих мемуарах: «...далеко-далеко где-то в
222
темноте прогремят кое-когда дрожки извозчика, донесется бесцель¬
ный собачий лай, или вдруг застукает колотушка сторожа».77 Грохот
стройки, вопли торговцев-разносчиков, рулады уличных певцов при¬
водили в отчаяние Илью Ильича Обломова, восклицавшего: «Что за
жизнь! Какое безобразие этот столичный шум! Когда же настанет рай¬
ское, желанное житье? Когда в поля, в родные рощи?..»78 Здесь ценным
является замечание Ф.МДостоевского о том, что петербуржец пребы¬
вал в шуме и суете, чтобы заработать себе на жизнь в тишине.79
Жители столицы с особой остротой видели шум и грязь города,
имея возможность быстро перенестись на окраины, с их чистым возду¬
хом и тишиной. Противопоставление шумного и дымного Петербурга
его окрестностям можно найти у А.Блока. В июне 1905 г. поэт писал
Евгению Иванову: «Я приткал к окраинам нашего города, знаю, знаю,
что там долго еще ветру визжать... Еще долго близ Лахты будет водить¬
ся откровение, небесные зори будут волновать грудь и пересыпать ее
солью слез... Но живем-то, живем ежедневно — в ужасе, смраде и отча¬
янии, в фабричном дыму, в треске блудных улыбок, в румянце отвра¬
тительных автомобилей, вопящих в зарю... Петербург — гигантский
публичный дом, я чувствую. В нем не отдохнуть, неузнатъ всего, отдых
там только, где мачты скрипят, барки покачиваются, на окраине, на
островах, совсем у ног залива, в сумерки».80 Одной из отличительных
черт идеального места обитания человека было отсутствие вони в до¬
мах и на улицах. Поэтому санитарные проблемы так волновали и авто¬
ров утопических сочинений. В философском романе Э.Кабе, «Путеше¬
ствие в Икарию» грязь и нечистоты с улиц и из жилищ удалялись с
помощью совершенной системы водопровода и канализации.81
Постоянное и даже нарастающее зловоние города не могло не
формировать отношения к нему как к вместилищу греха (постоянный
эпитет беса — злосмрадный). Поэтам первой половины XIX в. было
легко восторгаться северной столицей: лето они проводили вне ее,
зимой химические особенности носителей миазмов давали свободно
дышать, а духота и невыносимый для современного человека запах на
балах воспринимались как норма.
В конце 1860-начале 1870-х гг. тема загрязненности города стала
одной из наиболее животрепещущих в столичном обществе. Санитар¬
ные вопросы перешли из специальных изданий на страницы популяр¬
ных газет. Усилиями ученых-публицистов и газетных репортеров Пе¬
тербург из просто грязного (что не вызывало сомнений) превратился в
чудовищно грязный и опасный для проживания.82 Радикальным реше¬
нием проблемы могло бы стать устройство городской канализации.
Отсутствие в столице централизованной очистной системы считалось в
обществе едва ли не национальным унижением, поскольку Европа ста¬
ла успешно решать подобные проблемы уже в первой половине XIX в.,
подталкиваемая к тому опустошительными эпидемиями холеры. Вни¬
223
мание россиян к Европе, обсуждение вопросов, составляющих гене¬
ральную проблему того времени (что заимствовать на Западе, а что —
отбросить), способствовало развертыванию полемики по вопросам
улучшения городского хозяйства. Это полностью укладывалось в дав¬
нюю традицию безоговорочного восприятия технических достижений
западной цивилизации. Никого не удивляло название передовой ста¬
тьи «Об ассенизации Петербурга».83
Тиф и дизентерия, бравшие с горожан свою зловещую дань почти
каждое лето, тащили за собой шлейф характерных запахов дезинфек¬
ции. Вещи, оставшиеся после больного, окуривали сернистой кисло¬
той, а потом несколько дней проветривали на чердаке. Те, что не пор¬
тились от кипячения, вываривались с добавлением хлорки. Сама квар¬
тира окуривалась хлором или серой, потом после проветривания по¬
толки и стены перебеливались свежегашеной известью с прибавлением
той же хлорки,84 При этом вонь дезинфекционных средств распростра¬
нялась не только в кварталах бедноты. По наблюдениям эпидемиоло¬
гов, зажиточное население заражалось через домовую прислугу, при¬
казчиков, работников транспорта и ремесленников, с которыми в оби¬
ходе приходилось часто сталкиваться.85
В зиму 1919-1920 гг. городское хозяйство фактически развали¬
лось. Национализация жилья, массовые миграции населения, изме¬
нения в его составе привели к полному хаосу в системе поддержания*
чистоты. «Город занавозился, по дворам, по подворотням, чуть ли не
по крышам. Это выглядело плохо, а иногда как-то озорно. Кто-то и
бравировал калом... Люди много мочились в этом году, бесстыдно,
бесстыднее, чем я могу писать, днем на Невском, где угодно... была
сломанность и безнадежность....», — писал Виктор Шкловский в ста¬
тье «Петербург в блокаде».86 Во многих районах перестал действо¬
вать водопровод, перестала работать канализация. Горожанам «по
пустякам» приходилось каждый раз спускаться во двор.87 Мусор в
лучшем случае сбрасывался в реки и каналы, забитые полузатоплен¬
ными и брошенными барками.88 Обезлюдевший, обессиленный от
голода, замерзший, измотанный революционной лихорадкой 1917 г.
город «потерял голос», затих. Приехавший в один из южных городов
России оголодавший за зиму 1919-1920 гг. человек из Петрограда
был потрясен не только обилием еды, но и «людской толчеей, кри¬
ком и смехом».89 В.Шкловский писал о 1920-м годе: «...мы ели стран¬
ные вещи: мороженую картошку и гнилой турнепс, и сельдей, у кото¬
рых надо было отрезать хвост и голову, чтобы не так пахли... Ели овес
с шелухой и конину, уже мягкую от разложения...»90 Вода застаива¬
лась в затопленных подвалах, издавая жуткий запах.91 О санитарном
состоянии красного Петрограда красноречиво свидетельствует город¬
ской фольклор:
224
«От залива и до Мойки
Всюду мусор и помойки,
А другая половина —
Та же самая картина»;
«Улица Мойка, дом — помойка, третий багок слева».92
Санитарное состояние «колыбели трех революций» вскоре после
свершения последней из них оказалось столь плачевным, что всерьез
обеспокоило городские власти. В статье «Оздоровление Петрограда»
говорилось о скорейшей очистке улиц и дворов от мусора и навоза, о
ликвидации свалок и приведении в порядок помоек. «От санитарного
благополучия зависит судьба Республики и наше экономическое воз¬
рождение. Мировой город должен быть освобожден от эпидемий, что¬
бы петроградский порт мог беспрепятственно и спокойно наладить
товарооборот со всем светом». Последние слова объясняют, почему
Петросовет оказался так взволнован грязью на улицах: работа морско¬
го порта очень много значила для снабжения самого города и всей
страны продовольствием, топливом и другими остро необходимыми
вещами. Не случайно почти в каждом номере «Петроградской правды»
сообщалось о приходе судов и характере их груза. Вспышка эпидемии
и связанный с ней карантин автоматически закрывали дорогу иност¬
ранным кораблям со всеми вытекающими отсюда последствиями.93
Однако публикации в партийной прессе сами по себе не могли побе¬
дить «разруху в туалете», о которой говорил булгаковский профессор
Преображенский. Если ранее малоприятные запахи были в основном
уделом трущоб, то в городе победившего социализма они все решитель¬
нее наступали на его центральную, бывшую парадную часть. Объясня¬
лось это уже упоминавшимися изменениями в составе населения, в ко¬
тором становилось все больше и больше тех, кто привык поутру мочить¬
ся с крыльца. Кроме того, много домов по разным причинам оказались
фактически бесхозными и превратились в импровизированные туалеты.
Таковым стало здание казармы на углу 8-й Красноармейской и Измай¬
ловского проспекта. «Ясно, что с наступлением весны придется далеко
обходить этот дом, чтобы не наслаждаться «благоуханиями», которые
не замедлят себя проявить...» — писала вечерняя «Красная газета» 12
апреля 1924 г. Летом 1924 г. жильцы из района Витебского вокзала
жаловались в редакцию того же печатного органа: «По Рузовской улице
у дома №1 находятся бывшие казармы и гаражи. Как те, так и другие,
представляют собой общественные уборные, широко используемые пуб¬
ликой. От испарений невозможно даже пройти мимо».94
Если «при царе» уже упоминавшуюся погрузку нечистот в барку
устраивали в Коломне, считавшейся нефешенебельным районом, то в
«новой жизни» ошеломляющие непривычного человека сцены разыг¬
рывались прямо возле Академии художеств. «На набережной Невы, в
одном из лучших пунктов Ленинграда, на оставшемся от бывшего вре¬
менного моста устое прйспособлена выгрузка нечистот из бочек город¬
15 Зак 1270 225
ского ассенизационного обоза в металлические барки. Рамкой для этой
антисанитарной, некрасивой операции служат художественные произ¬
ведения великих зодчих», — читаем в вечернем выпуске «Красной
газеты» 2 июля 1924 г.
Отстойники смотровых колодцев канализации часто переполня¬
лись, и их содержимое при очистке вываливалось прямо на улицу, где
иногда не убиралось несколько дней, распространяя вокруг страшное
зловоние.95 Большим недостатком городской ливневой канализации
было ее неглубокое заложение, что приводило весной к образованию
огромных луж талой воды, не имеющей выхода через еще не оттаяв¬
шие стоки.96 Выгребные ямы и помойки в значительной своей части
находились в ужасном состоянии, а должного контроля за вывозом
нечистот не существовало.97
1 августа 1927 г. «Ленинградская правда» опубликовала подборку
материалов под общим заголовком «Город в кольце свалок». В ней
указывалось на необходимость экстренных мер по улучшению санитар¬
ного состояния города: строительство новых бань, прачечных, уборки
мусора и нечистот. Особое внимание обращалось на соблюдение гигие¬
нических норм в местах торговли. Заметка «Центральный заразник»
обличала порядки на рынке в районе Чубарова переулка, Обводного
канала и Предтеченской улицы. Сюда, по сведениям журналистов, «...вы¬
носится все, что угрожает заразой, и все там благополучно сбывается
любителям дешевки». Кроме того, впервые в партийной печати прозву¬
чало негативное высказывание в адрес такого символа труда, как дымя¬
щая труба. В статье без подписи говорилось: «Московско-Нарвский рай¬
он имеет на своей территории 250 промышленных предприятий. Вся эта
масса заводов выбрасывает из сотен труб дым, копоть и ядовитые газы,
отравляющие воздух густо заселенного рабочего района».98
Свою лепту в насыщение столичного воздуха миазмами вносили
городские кладбища. В первые годы существования Петербурга здесь
существовала обычная для России практика захоронения прихожан
возле «их» церквей. Однако в будущей столице ситуация оказалась
более сложной. Во-первых, смертность военнослужащих и строителей
в дельте Невы значительно превышала обычную. Во-вторых, церкви
на Руси строили на возвышенном месте, грунт на погостах был сухой,
позволявший рыть глубокие могилы. Воздухопроницаемая почва спо¬
собствовала быстрому разложению тел без заражения почвы продук¬
тами распада. В Петербурге предать покойника земле было непросто,
поскольку уже на метровой глубине почти везде начинала проступать
вода. Вот образ столичного погоста, созданный Некрасовым:
«...Впереди, под навесом туманным,
Открывалась болотная гладь:
Ни жилья, ни травы, ни кустогка,
Все мертво — только ветер свистит...
226
По танцующим жердогкам прямо,
Мы направились с гробом туда.
Наконец вот и свежая яма,
И уж к ней по колено водаI
В эту воду мы гроб опустили,
Жидкой грязью его завалили...»"
Уже в 1717 г. правительство запретило хоронить у приходских
церквей, но обычай оказался сильнее царского указа, и потребовалось
несколько десятилетий, чтобы закрыть уже имевшиеся на тот момент
кладбища. В1732 г. власти ограничили захоронения на двух городских
некрополях, а на одном совсем запретили, отведя при этом новые
места для этих целей.100 В1746 г. Елизавета Петровна повелела клад¬
бища за Калинкиным мостом и у Воскресенской церкви закрыть и
засыпать землей, «чтоб от того духу происходить не могло».101 В это
же царствование прекратили хоронить у церкви Иоанна Предтечи, у
церквей Вознесения и Сампсония, на месте нынешнего Никольского
собора, на Аптекарском острове.102 Отсутствие постоянных мостов не
позволяло использовать для погребения удаленные и возвышенные
места на Выборгской стороне. По указу от 11 мая 1756 г. следовало
копать могилу как можно глубже, делать насыпь не ниже одного арши¬
на (71 см), а при засыпке могилы землю плотно трамбовать.103 В1772 г.
был издан указ о запрещении устраивать кладбища ближе 100 саженей
(200 м) от жилья. По возможности это расстояние утраивалось.104
В последней трети XIX в. вредное воздействие городских мест
захоронений очень волновало местные власти, которые провели спе¬
циальные санитарные исследования. С одной стороны, химические
исследования проб Невской воды, взятых в местах, куда (по мнению
публицистов) просачивались стоки из кладбищ, не подтвердили расхо¬
жее мнение, будто столичные жители пьют воду, ранее омывавшую
кости покойников. Хотя река Охта и несла зараженные воды, но при
разбавлении их огромным объемом Невы опасность заражения факти¬
чески ликвидировалась.105
С другой стороны, выяснилось, что могилы глубже одного метра
никто не копает (при утвержденной норме в 186 сантиметров). В боль¬
шинстве случаев гроб ставили в ямку глубиной от 100 до 30 (!) санти¬
метров, а иногда покойника прикрывали только земляным холмиком,
который легко размывался дождем или талыми водами. Фактически
на поверхности лежали и разлагались сотни тел.106 Вероятно, такое
мелкое захоронение вкупе с последствиями наводнений и стало одной
из основ петербургского мифа о том, что город построен на костях.
Многократное преувеличение числа погибших во время строительства
Петербурга, по мнению историков, объясняется, прежде всего, реакци¬
ей его первых жителей на дискомфорт обитания в нем в начале
XVIII в.107 Но упорные слухи о зловещих фундаментах столицы имели
227
основания из-за того, что разбушевавшаяся Нева при наводнениях
вымывала множество человеческих останков.108 Свою лепту в обнаже¬
ние тел, захороненных много лет назад, внес грунт приневской низи¬
ны. Насыщенная влагой глинистая почва при замерзании выдавливала
на поверхность различные предметы: путавшие горожан черепа оказы¬
вались на виду по тем же физическим законам, что и булыжники,
ежегодно убираемые с окрестных полей.
После осмотра Митрофаньевского кладбища в 1870 г. членам са¬
нитарной комиссии «...в течение целого дня нельзя было отрешиться
от трупного запаха, который был ощущаем на кладбище». Немудрено,
что в докладе говорилось: «Кладбища в том положении, в котором они
теперь находятся, служат резервуаром вредного для здоровья воздуха,
и резервуар этот находится в самой столице, не отделяется от городс¬
кого жилья, и без сомнения служит источником всевозможных эпиде¬
мий, в особенности весной, т.е. тогда, когда начинается разложение
зимой схороненных и вновь погребенных трупов».109
К этому времени в невской земле на ограниченной площади клад¬
бищ, оказавшихся вблизи жилья, покоилось уже около 700 тысяч чело¬
век. Для оздоровления города, согласно повелению Александра II 20
октября 1871 г., захоронения на «старых» кладбищах прекращались, и
за счет казны было устроено Преображенское кладбище на 10-й версте
Николаевской железной дороги и Успенское — на 18-й версте дороги
Финляндской. Однако, как и ранее, петербуржцы продолжали находить
свой последний приют на «закрытых» кладбищах, поскольку священ¬
нослужители саботировали выполнение распоряжений властей, пользу¬
ясь отсутствием подзаконных нормативных актов.110 Члены комиссии
обратили внимание на то, что чрезмерное внимание к местам захороне¬
ний уводит в тень другие, гораздо более опасные источники загрязне¬
ния. Медицинская статистика ко второй половине XIX в. доказала, что
каждый горожанин за год выбрасывает в окружающую среду массу «азо¬
тистых веществ», равную массе его собственного тела. В результате вред¬
ное воздействие его на природу можно сравнить с тем, как если бы
прямо на месте проживания ежегодно закапывали столько покойников,
сколько живых людей обитало на этой территории.111
В1927 г. власти города приняли постановление о закрытии Митро¬
фаньевского православного и лютеранского кладбища, поскольку «...даль¬
нейшее захоронение может превратить кладбище в источник заразы».112
В городе не было больших парков, которые могли бы смягчать
эффект от стремительной урбанизации. Знаменитый Летний сад в дан¬
ном случае не являлся исключением. «Так называемого свежего возду¬
ха в Летнем Саду, конечно, нет, несмотря на его густолиственные липы...
Этому много содействует и то, что по какой-то странной прихоти заве¬
дующих этим садом в нем совершенно нет кустовых растений, которые
заграждали бы движение воздуха между стволами дерев, так что весь
228
Летний сад представляет из себя нечто вроде навеса на столбах, между
тем заражённый уличный воздух гуляет совершенно свободно. Нельзя
также сказать, чтобы там было пыли меньше, чем на улицах, потому
что если уличная пыль не всегда доходит до середины сада, зато она
очень усердно поднимается ногами и шлейфами гуляющих кавалеров
и дам. Но все-таки в Летнем саду есть немного мелкой травы внизу и
густая листва вверху — следовательно, неизбалованный природой пе¬
тербуржец может воображать себя здесь как бы на лоне природы».113
«Ветер гто-то удушлив не в меру,
В нем зловещая нота звугит,
Все холеру, холеру, холеру,
Тиф и всякую немочь сулит...» — так «приветствовал» наступление
долгожданных теплых дней Н А.Некрасов.
Удушающая летняя атмосфера города, шум, пыль, угроза эпиде¬
мий — все это гнало мало-мальски состоятельного петербуржца на
природу. Богатые уезжали в свои имения или на заграничные ку¬
рорты, люди с более скромными средствами снимали или покупали
дачу в окрестностях. Уже в средине XIX столетия выезд на летний
сезон за город стал массовым явлением, а применительно к 1870-м
гг. можно говорить о формировании особого дачного пространства
вокруг Петербурга.114
«Дача есть слово очаровательное для петербургского жителя, и вре¬
мя переселения на дачи составляет важную эпоху для многих семейств,
которые без малейшей склонности к деревенской жизни, даже без доста¬
точных для того средств, почитают себя обязанными иметь за городом
дачу, где им можно было бы отдохнуть и угостить приятеля сельским
обедом. Странно и смешно видеть, как эта страсть начинает мало-пома-
лу распространяться даже в бедных сословиях разночинцев. С какой
важностью мелочной лавочник Апраксина двора или писец какого-ни¬
будь из низших присутственных мест старается высказать приезжему
провинциалу, что он живет на своей даче, хотя не разумеет под этим ни
красивого домика на берегах Невы, ни хозяйственной мызы на Петер¬
гофской дороге. Писец так называет своей дачей несколько сажен бо¬
лотной земли на Большой Охте или маленькую светелку в Гавани или за
Московской заставой, откуда, несмотря ни на грязь, ни на ненастную
погоду, ежедневно отправляется пешком к своей должности».115
Дачные ольфакторные и звуковые впечатления почти все имеют
положительный характер. В Мартышкине, где проводил лето А.Бенуа,
существовала пекарня, в которой «...выпекались так называемые «вы¬
боргские крендели», лакомые до которых люди приезжали (иногда и в
очень «шикарных» экипажах) даже из Ораниенбаума и из Петергофа... В
меру сладковатые, пахнущие не то кардамоном, не то ванилью, изуми¬
тельно белые внутри, изумительно ровно белые снаружи, они, попадая
229
кусочками в рот, наполняли все существо каким-то особенным, ни на
что не похожим и прямо таки «благороднейшим» блаженством. Вероят¬
но, пеклись они особым образом и по древнему рецепту, сохранившему¬
ся со шведских времен...» Сад вокруг дачи состоял почти из одних бере¬
зок. «...От них, особенно в первые, еще весенние дни, по нашем вселении
шел бальзамический, чуть горьковатый дух...».116 Поэт и критик Георгий
Адамович в одной из своих литературных миниатюр, посвященных жиз¬
ни предвоенной литературной среды, описывая приезд в зимнее Царс¬
кое Село, отметил: «Как всегда в первую минуту удивила тишина, и
показался особенно чистым сырой сладковатый воздух.,.»117
Лавины шумов и антропогенных ароматов, обрушивавшиеся на го¬
рожанина, не только заставляли его по-особому ценить тишину и чис¬
тый воздух сельской местности. Петербуржец, выезжавший в собствен¬
ное ли родовое поместье, на дачу ли, купленную по сходной цене где-
нибудь в Лужском уезде, оказывался у себя во всей полноте этого выра¬
жения. И запах, и звук своего пространства усиливали волнующее и
нередко даже пугающее ощущение самостоятельности. Роль психоло¬
гической составляющей в оценке окружающей среды не осталась вне
поля зрения исследователей быта XVIII-начала XX в.: «В усадьбе дво¬
рянин был владельцем и творцом собственного идеального мира. [...]
Барина в усадьбе окружали совершенно иные, чем в городе, звуки. Его
не будил стук подков о каменную мостовую, скрип тарантаса, крик из¬
возчика. В городе были невозможны одинокие прогулки по полям, ско¬
ванный условностями человек мог позволить себе лишь променады по
набережной или прешпекту при скоплении людей и досужих взглядах
прохожих. В поместье не объявляли приемные часы и не назначали
время для деловых визитов, зато по неделям гостили друзья, родствен¬
ники и соседи. Усадебная атмосфера невольно формировала особое ми¬
роощущение, другие приоритеты, иные отношения в семье, задавала
более естественный ритм, определяемый тесным общением с природой
и сезонными циклами. Так город превращался для дворянина в про¬
странство государства, а деревня — в мир независимого человека».118
Особая акустическая и ольфакторная атмосфера Эстляндии и Фин¬
ляндии сыграли свою роль в том, что Карельский перешеек, побережье
Чудского озера и район Нарвы стали местами летнего отдыха элитар¬
ной части столичного общества. «Просвещенное чиновничество, лите¬
раторы, инженеры, модные врачи, адвокаты и художественная интел¬
лигенция, стоявшая в оппозиции к официозной культуре, предпочита¬
ли ближнюю Финляндию и Эстляндию: это давало им иллюзию отды¬
ха в Европе, позволяло наведываться в город и не вводило в катастро¬
фические траты».119
Дачный бизнес в конце XIX в. оказался настолько выгодным
делом, что заняться им не побрезговал даже такой состоятельный
человек как В.А.Ратьков-Рожнов, крупный лесоторговец и золото¬
230
промышленник, в 1893-1898 гг. — городской голова Санкт-Петер-
бурга. Он построил в приобретенном имении Дубки несколько домов
для сдачи в наем.120 Люди, занятые в дачном бизнесе, не только согла¬
шались, но и сами предлагали вкладывать собственные средства в
строительство железнодорожных платформ, наличие которых значи¬
тельно повышало цены на летние помещения. Дело дошло до разра¬
ботки нормативных документов о правилах устройства станций и
полустанций (Мариенбург, Купчино, Пудость) с финансовым участи¬
ем дачевладельцев. В 1885 г. между Царским Селом и Павловском
появилась платформа Тярлево, пустовавшая с октября по май.121 На
рубеже XIX-XX вв. население ближних к городу двадцати семи дач¬
ных поселков Петербургского, Петергофского, Царскосельского и
Шлиссельбургского уездов летом увеличивалось в 10 раз: с 19 до 190
тысяч человек.122
Свидетельством того, что дачник искал не только свежего воздуха,
но и тишины, является упоминание в мемуарах С.Д.Шереметева о том,
как семейство М.А.Корфа, известного государственного деятеля эпохи
Николая I, пришло в состояние паники, когда узнало, что вскоре за
забором будет проживать офицер-кавалерист. Солидные соседи «...опа¬
сались шума и попоек».123
Судя по сатирическим произведениям, дачникам далеко не все¬
гда удавалось насладиться тишиной. В одном из номеров журнала
«Поселок» за 1912 г. приводится следующее «звуковое» расписание
загородного дня:
«б часов утра — пастух наигрывает под окнами.
7 часов утра — булочник стучится.
8 часов утра — мясник приехал.
9 часов утра — рыбник приехал.
10 часов утра — на даче заводят граммофон.
11 часов утра — барышня на пианино заиграла экзерсисы.
12 часов — первый нищий лезет прямо в дачу: «Подайте копеечку».
I час — шарманщик.
От 2 до 5 — крики разносчиков, звуки шарманки, рев граммофо¬
нов, пьяная ругань, драки, хулиганские песни и прочая и прочая.
б часов вечера — возвращение дачных мужей из города со службы.
8 часов вечера — крики «Пасс!»
II часов вечера — рандеву горничных и денщиков на улице.
Ночь — Караул! Грабят!»124
В связи с этим уместно вспомнить героя чеховского рассказа, ко¬
торый, чтобы избавиться от шума, не дававшего ему на даче заснуть,
стучал себе всю ночь пальцем по виску.
Если до 1870-х гг. в путеводителях по дачным местностям акцент
делался на живописность и наличие исторических достопримечатель¬
ностей, на комфортабельность жилища и транспортные удобства, то
231
позднее на первое место выходит информация о свежем воздухе, чис¬
той воде и «здоровой почве».125
Однако и в дачной местности человек мог оказаться в удушливой
атмосфере. По мере расширения промышленного пояса Петербурга в
места отдыха стали проникать «...пыль и испарения бедных и загрязнен¬
ных окраин». Кроме того, жители некоторых пригородных сел исполь¬
зовали для удобрения своих огородов и садов содержимое городских
выгребных ям. Каждый вечер из этих мест к городу тянулись обозы со
специальными бочками, а каждое утро добытое выливалось на участки
или «складировалось» на открытых площадках. Ветер, дующий с таких
мест к дачам, приносил с собой такие запахи, которые не позволяли не
только гулять, но и сидеть в комнате с открытыми окнами. В добавление
к ежедневным ассенизационным обозам в Новосаратовскую колонию
каждую неделю приходила барка с городскими нечистотами.126
Золотарничество было распространенным промыслом на Полюст-
ровском участке (Полюстровская, Муринская волости, Пороховые,
Малиновка, Гражданка) и вдоль Шлиссельбургского тракта (Смоленс¬
кое, Фарфоровый завод, Александровское, Мурзинка, Рыбацкое, Усть-
Славянка, Усть-Ижора, Клочки). Развитие золотарничества отчасти
было стимулировано повышением спроса на овощи и ягоды со сторо¬
ны дачников, основных потребителей такой продукции в летний сезон.
Статистические материалы показывают, что урожайность огородов и
садов снижалась по мере удаления от Петербурга, что во многом связа¬
но с нараставшим дефицитом ценного, но зловонного органического
удобрения.127 Однако такие неудачи в выборе места для летнего отды¬
ха были досадным исключением. В большинстве мест горожане нахо¬
дили то, что искали — свежий воздух, тишину и отсутствие стеснения —
утомляющей городской сутолоки.
Массовое устройство садоводческих кооперативов в 1960-
1980-х гг. объяснялось в основном тремя факторами. Власти рассмат¬
ривали правильно организованные загородные поселки как место эва¬
куации населения в случае угрозы атомной бомбардировки промыш¬
ленных центров. Не случайно они создавались вдоль железнодорож¬
ных и автомобильных магистралей, садоводства формировались по
территориальному и производственному принципу для удобства орга¬
низации вывоза людей. Тогда же власти убедились, что дача — одна из
форм досуга, заметно снижающая социальную напряженность. Нако¬
нец, шесть «своих» соток по урожайности соперничали с совхозным
гектаром, в результате чего дачи стали важным источником витамин¬
ной продукции.
Стремление советских граждан обзавестись дачей, будь то садо¬
водство или дом в жилой деревне, а также массовый выезд летом в
пригороды с арендой помещений «в частном секторе» объяснялись
не столько поиском чистого воздуха и покоя, сколько тем, что здесь
человек искал альтернативу обезличенной среде его постоянного оби¬
232
тания — кварталов массовой типовой застройки. Даже строго распла¬
нированное садоводство с типовыми домиками на унылой приладож-
ской низине, где до появления ноги застройщика вольно росли мхи, в
любое время года выглядит намного человечнее, нежели бесконеч¬
ные ряды совершенно одинаковых бетонных коробок, в которых но¬
чью хранится рабочая сила. Человек инстинктивно бежал из среды
обитания, которая была запущена политикой массового социального
строительства.128
Подавляющее большинство дачных строений по уровню «техни¬
ческого» комфорта сильно уступали даже комнатам в коммуналках и,
тем более, квартирам в «хрущобах». На даче горожанин дышал све¬
жим воздухом не в смысле его химического состава, а в смысле избав¬
ления от заботы партии и правительства.
Главной причиной бедственной санитарной ситуации в XVIII—
начале XX вв. было то, что питерский квартал по численности населе¬
ния мог тягаться с целым псковским приходом, уступая ему по площа¬
ди в тысячи раз. Смягчить ее могла только принципиально иная мо¬
дель экологического поведения, соответствующая новым бытовым ре¬
алиям. Однако, оказавшись в городе, крестьянин не мог в одночасье
изменить своих привычек, тем более, что среда, в которой он оказы¬
вался, имела не очень большую «культурно-трансформационную» мощ¬
ность, поскольку состояла из таких же пришельцев. Стремительно ра¬
стущий город не успевал «переваривать» новичков.
Революционные изменения в социальной и политической сферах
после 1917 года не сопровождались радикальными переменами в быту.
Городское зловоние — следствие асинхронности процесса урбани¬
зации. Плотность населения увеличивалась значительно быстрее, чем
развивалась технология коммунального хозяйства. Кроме того, при
всей концентрации ценностей в своих границах, город не мог и не
хотел потратить «на себя» столько, чтобы постоянно выглядеть умы¬
тым и благоухающим.
Препятствием на пути достижения удовлетворительного санитар¬
ного состояния окружающей среды были и некоторые социокультур¬
ные реалии «общероссийского» и специфически петербургского ха¬
рактера. Приемлемое по своим санитарным нормам временное скла¬
дирование и удаление нечистот требовало особых навыков общежи¬
тия, которых у россиян вообще и у петербуржцев в частности явно не
хватало. Так, например, распространенные в отдельных районах Евро¬
пы пудр-клозеты, в которых экскременты «нейтрализовались» тор¬
фом, опилками, золой, сухим грунтом, не применялись в России, по¬
скольку противоречили местным представлениям о норме повседнев¬
ности. Поддержание примитивных отхожих мест в удовлетворитель¬
ном санитарном состоянии — дело чрезвычайно сложное и практичес¬
ки возможное только при условии семейного пользования. В кварталах
233
бедноты большинство таких мест — общие. Огромное значение имело
то обстоятельство, что многие дома в Петербурге были населены людь¬
ми, не имевшими возможности оплачивать качественные бытовые ус¬
луги, но считавшими гораздо ниже своего достоинства как-то содей¬
ствовать поддержанию порядка в отхожих местах. Поэтому городское
зловоние — прежде всего запах бедного горожанина, причем горожа¬
нина, из которого еще не до конца выветрился деревенский дух. Отсю¬
да и консолидирование мнение гигиенистов второй половины XIX в.:
«Большая заботливость о чистоте и опрятности, как, например, в Гол¬
ландии, не составляет в России народного обычая».129
Стремление удалить неприятно пахнущие объекты от жилых по¬
мещений способствовало формированию на задворках, обычно рядом
с хозяйственными сооружениями, особых зон дискомфорта. Б то же
время, высокая стоимость жилья толкала домовладельцев к использо¬
ванию и этих территорий для устройства и сдачи квартир. Квартира «с
видом на помойку» считалась в Петербурге последней по своей пре¬
стижности. Появление указанных зон оказывало заметное влияние на
организацию внутриквартального пространства, поскольку каждый
домовладелец стремился к максимальному удалению не только от сво¬
ей помойки, но и от соседской.
В Санкт-Петербурге именно санитарные требования оказали
сильное влияние на формирование «карты некрополей». Многие
места захоронений в центральной части города были закрыты не
из-за переполнения или нехватки земли, а из-за исторгаемых ими
«миазмов».
Удушливая городская атмосфера, резкое ухудшение санитарно-
эпидемиологической обстановки в летние месяцы в сочетании с ак¬
тивным воздействием прессы на умы петербуржцев породили спе¬
цифическое столичное явление — дачный синдром. Сезонные миг¬
рации всех, кто мог приобрести или арендовать пригородную не¬
движимость, приняли вид заметного социокультурного явления,
которое привело к формированию дачного пространства вокруг
Санкт-Петербурга.130
Примечания
1 Френкель З.Г. Петроград периода войны и революции. Санитарные условия и
коммунальное благоустройство. Пг. 1923. С.75
2 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Преступление и
наказание. Т.7. Рукописные редакции. С.32
3 Никитин А.Н. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С.16
4 Там же. С.22
5 Нечистоты и их вывоз. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона.
( Т.40. С.956
234
6 Петер фонХавен. Путешествие в Россию. // Беспятых Ю.А. Петербург Анны
Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.378
7 Писаренко КА. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаве¬
ты Петровны. М. 2003. С.38-39
8 Бардакова М. Из воспоминаний о Царском Селе. // Русская старина. 1911 г.
№11. С.327
9 Тулгшова В. «Пять носов» человека. // Ароматы и запахи в культуре. Т. М.
2003. С.142-143
10 Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М. 1989. С.128
11 Цит. по: Малинова О.Ю. Роль пригородных дач Петербурга в борьбе за
«общественное здравие» в 1870-1880 гг. // Клио. 2005. №2 (29). С.126
12 Купреянова А.Н. Из семейных воспоминаний. // Богословский вестник. 1914.
Т.1. №4. С.650
13 Готье Т. Путешествие в Россию. М. 1988. С.102
14 Элизабет Джастис. Три года в Петербурге. // Беспятых ЮА. Петербург
Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб. 1997. С.95
15 Юхнева Е.Д. Благоустройство Петербургского жилища 100 лет назад. //
История Петербурга. 2001. №1. С.29
16 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.1 Л. 1972.
С.16, 22-23
17 Цит. по: Малинова О.Ю. Роль пригородных дач Петербурга в борьбе за
«общественное здравие» в 1870-1880 гг. // Клио. 2005. №2 (29). С. 128
18 Некрасов Н.А. Петербургские углы. (Из записок одного молодого человека). //
Физиология Петербурга. М. 1991. С.95
19 Записки графа М.Д.Бутурлина // Русский Архив. 1887. Т.1. С.413.
20 Никитин АЛ, Задачи ... С.37-38
21 Охранение общественного здравия в Санкт-Петербурге. Ч. 1. СПб. 1887.
С.10, паг.2-я
22 Там же. С.9, паг.2-я
23 Никитин Я.В.(Розовое домино). Макарка-душегуб. Роман из петербургской
жизни. СПб. 1896. С.198
24 Юхнева Е.Д Благоустройство ... С.31
25 Зимний дворец. Очерки жизни императорской резиденции. Т.1. СПб. 2000. С.52
26 Достоевский Ф.М. Т.7. Преступление и наказание. Рукописные редакции. С.116
27 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.1. Л.1972. С.16
28 Пастернак БЛ. Борис Пастернак: неизвестная проза. // Новый мир. 1990.
№5. С.172
29 Добужинский М.В. Воспоминания. М. 1987. С.7
30 Утехин И.В. Очерки коммунального быта. М. 2004. С.102
31 Достоевский Ф.М Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.1. Л.1972. С.16-17.
32 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.6. Л.1972. С.66
33 Первое полное собрание законов (ПСЗ I). №1684, 9 апреля 1699 г.; №2225,
22 февраля 1709 г.
34 ПСЗ I. №3212, 20 июня 1718 г.; №3226, 3 сентября 1718 г.; №3294, январь
1719 г.; №3386
235
35 ПСЗ I. №3422,11 сентября 1719 г.
36 ПСЗ I. №7890, 5 сентября 1739 г.
37 ПСЗ I. №3382,1 июня 1719 г.
38 ПСЗ I. №7680, 31 октября 1738 г.
39 ПСЗ I. №3676,16 ноября 1720 г.
40 ПСЗ I. №4261,1июля 1723 г.; №4391,13 декабря 1723 г.
41 ПСЗ I. №5333,12 сентября 1728 г.
42 ПСЗ I. №7241,3 мая 1737 г.
43 ПСЗ I. №8733,17 мая 1743 г.; №9754, 31 мая 1750 г.
44 ПСЗ I. 22 июля 1756 г.
45 ПСЗ I. №7899,17 сентября 1739 г.
46 Бажанов АЛ. История дорожного строительства в Санкт-Петербурге-Ле-
нинграде. СПб. 1996. С.4
47 ПСЗ I. №12324, 8 февраля 1765 г.
48 ПСЗ I. №14392, 7 ноября 1775 г.
49 Второе полное собрание законов (ПСЗ II). № 44375, 21 марта 1867 г.
50 Ольга Вайнштейн. Историческая ароматика: одеколон и пачули. // Ароматы
и запахи в культуре. Т.2. М. 2003. С.554
51 Цит. по: Аник Jle Герер. Ароматы Версаля в XVII-XVIII вв.: эпистемологичес¬
кий подход. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. С.293
52 Строев А. Чем пахнет чужая земля. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. М.
2003. С.88
53 Карамзин НМ. Письма русского путешественника. Л. 1984. С.219
54 Я. и Т. Анциферовы. Книга о городе. Город как выразитель сменяющихся
культур. Л. 1926. С.192
55 Цит. по: Ален Корбен. Миазм и Нарцисс. // Ароматы и запахи в культуре.
Т.2. С.346-347
56 Ален Корбен. Миазм и Нарцисс. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. С.358-
359
57 Там же. С.355
58 Цит. по: Ален Корбен. Миазм и Нарцисс. // Ароматы и запахи в культуре.
Т.2. С.358
59 БрЭф. Нечистоты и их вывоз. Т.40. С.955.
60 Никитин АЛ. Задачи ... С.3,5
61 ПСЗ I. №9759, 5 июня 1750 г.; № 9792,17 августа 1750 г.
62 Бахтиаров АА. Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни. СПб. 1994.
С.159
63 Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки
очевидцев. Л. 1991. С.76
64 Френкель З.Г. Петроград ... С.84
65 Там же. С.85-86
66 Там же. С.82
67 Там же. С.82-83
68 Пыляев МЛ. Старый Петербург. Л. 1990. С.12
236
69 ПСЗ I, №3203,25 мая 1718 г.
70 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.29
71 Никитин А.Н. Задачи ... С.34
72 Френкель З.Г. Петроград ... С.49
73 Там же. С.77
74 Синдаловский НА. Петербург в фольклоре. СПб. 1999. С.191-192
75 Там же. С.192
76 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.2. С.40
77 Минцлов С.Р. Далекие дни. Воспоминания. 1870-90гг. Берлин. 1931. С.81
78 Гончаров И.А. Обломов. Собрание сочинений в шести томах. Т.4. М. 1959.
С.66
79 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Л.1972.
Т.1. С.264
80 Цит по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» Ленинград в жизни и творче¬
стве советских писателей. Л. 1989. С.62
81 Кабе Э. Путешествие в Икарию. Философский и социальный роман.
С.ЗЗЗ, 358-359
82 Малинова О.Ю. Роль пригородных дач ... С.128
83 Там же. С.124-132
84 Охранение общественного здравия в Санкт-Петербурге. Ч. 1. СПб. 1887. С.9
85 Там же. С.21
86 Цит.по: Анненков ЮИ Дневник моих встреч: Цикл трагедий. Т.1. Л. 1991.
С.29
87 Там же. С.80
88 Всеволод Рождественский. Александр Блок. // Александр Блок в воспомина¬
ниях современников. Т.2. М. 1980. С.206
89 Анненков Ю.П. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. Т.1. Л. 1991. С.ЗЗ
90 Там же. Т.2. Л. 1991. С.ЗЗ
91 Пекка Невалайнен. Исход. Финская эмиграция из России 1917-1939 гг. СПб.
2005. С.153-154
92 Синдаловский НА. Петербург.... С.55
93 Петроградская правда, 1922 г. №117, 28 мая
94 Вечерняя Красная Газета. 26 июня 1924.
95 Френкель З.Г. Петроград ... С.73
96 Там же. С.76
97 Там же. С.81
98 Ленинградская правда. 1927 г. №181,1 августа
99 Некрасов АЛ. О погоде. Полное собрание стихотворений в трех томах. Т.2.
Л. 1967. С.168
100 ПСЗ I. №6214, 6 октября 1732 г.
101 ПСЗ I. №9276,10 апреля 1746 г.
102 Историческая записка о постепенном закрытии существующих в черте го¬
рода кладбищ. СПб. 1896. С.6-7
103 ПСЗ I. №10553,11 мая 1756 г.
237
104 ПСЗ I. №13803,19 мая 1772 г.
ю5 Историческая записка ... С.20-21
106 Там же. С.7-8
107 Агеева О. Глад, мор и потоп? // Родина. 2003. №1. С.27-28
108 Петер фон Хавен. Путешествие ... С.323
109 Историческая записка ... С.9-10
110 Там же. С.15-16,18
ш Там же. С.41
ш Ленинградская правда, №102,7 мая.
т Санкт-Петербург и его окрестности // Всемирная Иллюстрация. № 555.
С.164-165.
114 См. подробнее: Малинова О.Ю. Социокультурные факторы формирования
дачного пространства вокруг Санкт-Петербурга (1870-1914). Автореф.
канд. дис. СПб. 2005.
115 Пушкарев ИЛ. Николаевский Петербург. СПб. 2000. С.577
ш Бенуа А,Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.2. С.60-61
117 Цит. по: Вера Лукницкая. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам
домашнего архива семьи Лукницких. Л. 1990. С.77
ш Марасинова ЕЛКаждая ТЛ. Культура русской усадьбы. // Очерки русской
культуры XIX века. Общественно-культурная среда. М. 1998. С.298-299
119 Степанов А.В. Комментарии к кн. Засосов ДА., Пызин ВЛ. Из жизни Петер¬
бурга 1890-1910-х годов. СПб. 1999. С.382
120 Торбатенко С.Б. Петергофская дорога. Ораниенбаумский историко-ланд-
шафтный комплекс. СПб. 2001. С.376.
121 Малинова О.Ю. Город и дача: «кризис большого города» 1870-х гг. и форми¬
рование дачного пространства вокруг С.-Петербурга. // История Петер¬
бурга. 2005. №4 (26). С.37-41
ш Малинова О.Ю. Социокультурные ... С.154-155.
ш Шереметев С.Д. Из воспоминаний о петербургском великосветском обще¬
стве 1860-х годов. // Невский архив. Вып. 4. СПб. 1999. С.13-14
124 Поселок. 1912. №2-3.
125 Малинова О.Ю. Социокультурные ... С.121-153.
126 Там же. С.138
127 Малинова О.Ю. Город и дача ... С.25
128 Высоковский А. Инстинкт средообразования // Жилище в России: век XX.
Архитектура и социальная история. М. 2001. С.172.
129 Никитин АЛ. Задачи Петербурга. СПб. 1904. С.1 „
130 См. подробнее: Малинова О.Ю. Роль пригородных дач Петербурга в борь¬
бе за «общественное здравие» в 1870-1880 гг. // Клио. 2005. №2 (29).
С.124-132.; Малинова О.Ю. Социокультурные ... С.96-153.
238
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В КОТОРОЙ РАССМАТРИВАЮТСЯ ЗВУКИ И
ЗАПАХИ РЕВОЛЮЦИИ И БЛОКАДЫ
Верх: Февраль 1917 года. Революционные солдаты и матросы на
Невском проспекте.
Низ: Жители Ленинграда на воскреснике по уборке снега и льда.
8 марта 1942 г.
240
Н.П.Анциферов предлагал для изучения «психологии» города
обратить особое внимание на его историческую судьбу, а также рас¬
смотреть его как хранилище воспоминаний. Выявление связи между
«психологией» города «по Анциферову» и его ольфакторно-акусти-
ческим фоном — дело еще более сложное, чем при исследовании «ана¬
томии» и «физиологии» мегаполиса. Здесь неуловимость, предель¬
ная субъективность и затрудненная вербализация всего, что улавли¬
вает нос и ухо, мультиплицируются обычной расплывчатостью опре¬
делений, связанных с областью человеческого знания, имеющей сво¬
им предметом душу — субстанцию в принципе непознаваемую. Но
есть в истории Петербурга по меньшей мере два эпохальных собы¬
тия, внимание к которым одновременно является довольно надеж¬
ным путем изучения того, что принято называть genius loci. Это —
революция и блокада.
Необычность происходящего в революционные дни, вся «пере¬
вернутость» устоявшихся норм в полной мере проявилась и в измене¬
ниях звукового фона. Первой реакцией городского организма на по¬
трясения являлось нарушение движения городского транспорта. Как
уже говорилось, обыватель тревожно прислушивался — звонят ли трам¬
ваи и конки? Если нет — дело серьезное. Александр Блок в стихотворе¬
нии «Вставай» писал о голосе того времени:
«В герни людского разроя
Встал параличный трамвай;
Многоголового роя
Гул:«Поднимайся... Вставай».
Стекла каменьями бьются...»
Петербуржцы, привыкшие к стрельбе из-за частых салютов, 9-го
января 1905 г., в «Кровавое воскресенье», с тревогой отметили, что в
центре, судя по характерному звуку, в ход пошли не холостые, а бое¬
вые патроны.1 Кроме того, залпы раздавались иначе, чем в празднич¬
ные дни, и горожане сразу поняли, что в столице происходит что-то
неординарное.2
Революционный шум нарастал и изменялся по мере подъема ре¬
волюционной волны. 23 февраля 1917 г. все было сравнительно тихо
16 Зак 1270
241
(по мнению последнего столичного градоначальника А.П.Балка).
Люди по тротуарам «...шли медленно, спокойно, тихо и заунывно
повторяли: хлеба, хлеба». На следующий день толпа на Невском
проспекте заметно осмелела и «заревела от восторга», когда каза¬
чья полусотня не решилась применить силу, однако быстро растая¬
ла при виде конной полиции.3 Комендант Таврического дворца
Г.Г.Перетц отметил в своих мемуарах, что 25 февраля «...местами
раздавались выстрелы, но по звуку ясно было, что это стреляют
холостыми патронами...»4 Однако когда на улицах стал слышен звон
битого стекла — начали крушить фонари, окна и витрины магази¬
нов, власти решились на крутые меры и приказали применять бое¬
вые патроны. В результате 26 февраля пение, крики и звуки погро¬
мов заметно утихли, так как «стрельба произвела подавляющее дей¬
ствие на толпы».5
27 февраля восставшие солдаты гарнизона открыто демонстриро¬
вали свое неповиновение командирам и палили в воздух. 28 февраля
«...слышались радостные крики «ура», пальба шла вовсю. Пули щелка¬
ли по крышам и по дворам».6 Тогда жители столицы еще не знали, что
стрельба почти на год станет обычным звуком для города. В первые
дни революции треск винтовок будоражил воображение, служил сиг¬
налом «сбор» для тех, кто желал быть в гуще событий. По словам
A.Н.Тихонова, в февральские дни 1917 г. он имел следующий диалог с
B.В.Маяковским, который бросился в сторону Николаевского вокзала,
откуда слышались звуки выстрелов:
— Куда вы?
— Там же стреляют! — закричал он в упоении.
— У вас нет оружия!
— Я всю ночь бегаю туда, где стреляют.
— Зачем?
— Не знаю! Бежим!
Он выхватил у меня пачку газет и, размахивая ими, как знаменем,
убежал туда, где стреляли».7 Насколько правдив в данном случае Ти¬
хонов, можно только гадать. Сам же «революцией мобилизованный и
призванный» поэт, по собственному признанию, эти дни переживал
«...в стрельбу присев на корточки...»
Это не единственное упоминание о притягательности щелканья
пуль в 1917 г.8 В дневнике чиновника морского ведомства Г.А.Князева
есть ценное сведение о том, что петроградцы очень быстро усвоили
сигнальную систему революции. Они буквально за несколько дней по¬
няли, что одиночные выстрелы — не весть о важном событии, «...на них
никто не обращал внимания. Все так скоро привыкли».9 Владимир
Набоков отмечал беспорядочную и «непонятную» стрельбу в центре
города в февральские дни.10 Пальба стала нормой, и затишье 2 марта
даже насторожило некоторых горожан.11
242
В предреволюционном Петрограде стрельба на улицах была чем-
то совершенно экстраординарным, хотя в начале XX в. обыватель
мог приобрести охотничью двустволку вообще без всяких церемо¬
ний, а револьверы или пистолеты любых типов — при условии реги¬
страции их в полиции. Оружие было по карману практически каждо¬
му человеку. Однако те наганы, браунинги и кольты, которые име¬
лись у столичных жителей, оказались каплей в море оружия, попав¬
шего в первые революционные дни в руки толпы при разгроме поли¬
цейских участков, разгоне полиции и жандармерии. Посвященная
дезертирам частушка 1917 г. («С фронта все они сбежали, // Немцам
ружья покидали. // Давай в Питер утекать, // Чтоб на Невском щего¬
лять»)12 не совсем точна. Многие бросили или продали свои трехли¬
нейки уже по прибытии в столицу. «Оказалось, что в первые дни
было много оружия роздано зря. У многих хулиганов видели винтов¬
ки, револьверы», — писал о февральских днях очевидец событий.13
Столичный обыватель в те дни даже не мог себе представить,
сколько было стволов в преступных или просто пьяных руках. Толь¬
ко за 1921 и первую половину 1922 г. петроградская милиция изъяла
у населения города 9759 винтовок, 7832 револьвера и 176 пулеме¬
тов.14 В обстановке всеобщей эйфории и анархии на свободе оказа¬
лось более 20 тысяч уголовников, названных в народе «птенцами
Керенского». Кроме них в столице к лету 1917 г. скопилось, по раз¬
ным подсчетам, от 50 до 60 тысяч вооруженных дезертиров, которые
образовали целые «слободки» в Гавани, на Лиговке, на Песках и в
Полюстрово и куда не решалась соваться милиция.15 Вся эта масса
деклассированных элементов палила из своего оружия, когда ей взду¬
мается, и вообще пускала его в ход, не особенно задумываясь о по¬
следствиях.
Несмотря на слабость органов правопорядка, власти не могли ос¬
таваться равнодушными к разгулу преступности и периодически уст¬
раивали облавы. При этом части, проводившие операцию, старались
усиленной стрельбой психологически подавить сопротивление, но по¬
скольку среди дезертиров было немало обстрелянных фронтовиков,
на них такой прием не очень действовал. В июле 1917 г. облавы прово¬
дились в Полюстрово, в Песках и в Волковой деревне. «Волчата» ока¬
зались крепкими орешками и отбивались около получаса.16 Сильная
стрельба в таких операциях объяснялась двумя моментами: во-пер¬
вых, к середине сентября 1917 г. 60% столичных милиционеров были
бывшими солдатами,17 для которых стрельба являлась естественным и
привычным делом. Во-вторых, опыт боевых действий показывает, что
в городских условиях даже регулярные войска предпочитают вести так
называемое «наступление огнем» — шквальную стрельбу по противни¬
ку без продвижения в его сторону. При этом пули летят в сторону
плохо видимого или вообще невидимого врага. Если же в этом уча¬
243
ствуют добровольцы, то указанное предпочтение становится прави¬
лом. Поскольку решительной атаки избегали обе стороны, перестрелка
обычно продолжалась до опустошения патронных сумок, а потери
были ничтожны.
Ураганная стрельба, нередко вспыхивавшая без всякой видимой
причины, была отчасти проявлением массового психоза, характерно¬
го для той поры, отчасти ответом на угрозу со стороны неких темных
сил, реально не существовавших. До февраля 1917 г. подданные им¬
ператора испытывали экономическое, социальное, религиозное угне¬
тение, проявлявшее в различных конкретных формах. Были провод¬
ники этого угнетения — реально существовавшие живые люди. Была
огромная машина подавления, с действием которой многим прихо¬
дилось сталкиваться в той или иной степени. Несколько поколений
борцов за свободу пылко призывали народ биться за его же народное
счастье против сил зла. Но в февральские дни этих-то темных сил в
воплощенном виде фактически и не оказалось, если не считать не¬
скольких городовых, стрелявших с крыш по демонстрантам. Воору¬
женные и возбужденные люди расстреливали свой собственный страх
перед огромной репрессивной машиной, разом превратившейся в нич¬
то. В один из февральских дней Лев Успенский, по собственному
признанию, сам с упоением палил по невидимой цели.18 О «непонят¬
ных» перестрелках февраля 1917 г. писали многие мемуаристы.19
Именно благодаря им формировалось представление о том, что «на
улицах Петрограда происходит борьба»,20 хотя на самом деле это
было развлечение выпивших матросов. Последние вообще считали
себя «солью революции» и не терпели никаких попыток ограничить
их «волю». В результате их стычки с милицией перерастали в насто¬
ящие уличные бои.21
Г.А.Князев, сотрудник архива Морского министерства, упомя¬
нув, что о происходящем ему пришлось судить по доносившимся
выстрелам и бессвязным рассказам отправившейся за керосином и
попавшей под выстрелы перепуганной прислуги, записал в своем днев¬
нике 27 февраля: «...Что же происходит? И эта неизвестность томила
больше всего. Что там делается за воротами, что делается в городе, в
России, на фронте?... Засыпали под редкие одиночные выстрелы, раз¬
дававшиеся то очень гулко, то едва слышно, словно кто хлопал бичом
на дворе или откупоривал бутылки.22 Эти слова чрезвычайно важны:
не получая достаточной информации по привычным каналам, интел¬
лигентный человек начал ориентироваться «на слух», причем звуки,
которые он сам улавливал и сам же интерпретировал, играли важную
роль в его мировоззрении. Кроме того, в это время люди, ранее полу¬
чавшие сведения из газет или от людей своего круга, значительно
расширили круг своих информаторов за счет уличной толпы, листо¬
вок и т.д. Один из мемуаристов, сообщая о происходящем, очень
244
часто указывает на то, что он пользовался слухами.23 В результате
произошла очень важная деформация информационного простран¬
ства, о последствиях которой можно только гадать. О том, какие
особые навыки определения происходящего по звукам приобрели
столичные обыватели в 1917 г., свидетельствуют воспоминания
К.М.Жихаревой, услышавшей, как в одну из октябрьских ночей «...глу¬
хо, словно в толстый слой ваты, бухнули непохожие на другие, став¬
шие уже привыгными, (курсив наш) выстрелы. И тут же узнали, что это
поработала «Аврора» и Керенскому — крышка».24
Войска, отказавшиеся подчиняться своим офицерам, и вооружив¬
шиеся обыватели были наэлектризованы слухами о коварных «кон¬
трреволюционерах», засевших на чердаках и колокольнях с пулемета¬
ми. О стрельбе с колоколен и чердаков неоднократно писали популяр¬
ные и массовые газеты.25 Этот сюжет попал и в «Бородино наших
дней» Ю.Кручины — переделку стихотворения М.Ю.Лермонтова: «Три
дня мы были в перестрелке,
Ведь пулеметы — не безделка,
Трещат на гердаках!
Однако кончились напасти,
И полицейские все части,
Оплот последний старой власти —
У нас в руках!»26
Выстрел нечаянный, сделанных из хулиганских побуждений, про¬
вокационный и вообще звук, похожий на выстрел, провоцировал фак¬
тически бесцельную пальбу. О нескольких таких перестрелках в фев¬
рале-июле 1917 г. сообщает в своих записках ГА.Князев27 и британс¬
кий журналист А.Р.Вильямс.28 Степень наэлектризованности общества
характеризуют события 4 июля. По Садовой улице шел традиционный
крестный ход в память об освобождении от холеры 1830 г. Любопыт¬
ные жильцы стали открывать окна, чтобы лучше полюбоваться дармо¬
вым зрелищем. В толпе кто-то крикнул: «Сейчас будут стрелять!» «Это
послужило сигналом для нервно настроенных солдат, и они открыли
беспорядочную стрельбу. Стреляли и в воздух, и в окна соседних до¬
мов... Вся улица моментально покрылась бегущими, не помнящими
себя людьми, давящими друг друга и сбивавшими с ног», — писал
очевидец.29
О том, что беспорядочная и несанкционированная пальба представ¬
ляла большую опасность, свидетельствует распоряжение Петроградско¬
го градоначальства держать милицию безоружной 23 марта 1917 г. во
время похорон жертв революции. По мнению городских властей, это, с
одной стороны, гарантировало «...от случайной, бессмысленной стрель¬
бы, а с другой даст уверенность, что всякий выстрел, который раздастся
на улице, есть выстрел провокационный».3010 апреля солдаты-дезерти¬
245
ры и профессионалы-шулера не договорились о правилах карточной
игры, из-за чего вспыхнула перестрелка, переполошившая весь прилега¬
ющий район.31 После кровавых стычек в центре города 22 апреля власти
обратились с воззванием к населению: «Товарищи солдаты! Без зова
исполнительного комитета в эти тревожные дни не выходите на улицу с
оружием в руках!... Товарищи рабочие и милиционеры! Оружие у вас
служит лишь для защиты революции. Б манифестациях и на собраниях
оно вам не нужно. Здесь оно становится угрозой для дела свободы! Идя
на собрания или на демонстрацию, не берите оружия с собой!» Этот
призыв даже при благожелательном отношении петроградцев к испол¬
кому был трудно выполним. Во-первых, появление без оружия автома¬
тически понижало общественный статус в обстановке торжества наси¬
лия. Во-вторых, дезорганизация службы и быта создавали технические,
«житейские» проблемы с временным хранением винтовок и револьве¬
ров. Оставить где-то эти безусловно статусные предметы означало риск
их лишиться. Поэтому стволы предпочитали держать при себе и пускали
их в ход во время попоек, при погромах магазинов и при столкновениях
на политической «платформе».32
Можно утверждать, что только ничтожная часть зарядов, ис¬
траченных в столице в дни революции, послужила делу свержения
сначала царского режима, а затем — Временного правительства.
Число боев между противоборствующими сторонами можно пере¬
считать по пальцам. 3 июля 1917 г. произошло кровавое столкнове¬
ние между сторонниками и противниками Временного правитель¬
ства. 5 января 1918 г. была расстреляна демонстрация в поддержку
Учредительного собрания. Колонны, шедшие из разных районов
города к Таврическому дворцу, попали под огонь на углу Кирочной
улицы и Литейного проспекта, в результате чего 12 человек было
убито и 20 ранено. Гораздо больше пуль летело в неопознанную или
даже невидимую цель.
Стихийность событий с участием тысяч вооруженных людей с
невысоким правосознанием не могла не сопровождаться неорганизо¬
ванной стрельбой. Дефицит в дни революции важнейшей в условиях
боевых действий маркировки «свой-чужой», хроническая неразбе¬
риха и нервозность были причинами столкновений типа того, какой
произошел с последним градоначальником А.П.Балком во время его
ареста 28 февраля 1917 г. Из встречного автомобиля без предупреж¬
дения и объяснения открыли огонь по грузовику, в котором везли
арестованных генералов. Была ли это попытка без церемоний при¬
кончить «сатрапов» или, наоборот, спасти их из рук «черни», оста¬
лось непонятным.33 Нервы петроградцев были напряжены до преде¬
ла, а довольно неопределенная система политической идентифика¬
ции приводила к многочисленным недоразумениям. Ситуация усу¬
гублялась тем, что сама «анатомия» города не позволяла разделить
246
его на части по социально-политическому признаку. Люди, шедшие
под одними лозунгами, обязательно оказывались рядом с теми, кто
эти лозунги отвергал. Б результате не очень просто было определить
— кто по кому и почему стреляет. Все это хорошо видно, например,
по мемуарам М.Г.Рошаля.34 Английский журналист А.Р.Вильямс от¬
метил, что 3 июля 1917 г. в двух кварталах от места кровавого столк¬
новения сторонников и противников Временного правительства ор¬
кестр спокойно играл «Марсельезу».35 Тысячи винтовочных стволов
в 1917 г. составили своеобразный механический орган, громко испол¬
нявший «гимн свободе». Солдаты и красногвардейцы палили куда
попало, сигнализируя тем самым, что они вправе сами распоряжать¬
ся своим оружием.
Здесь уместно провести аналогию с восточными обычаями отме¬
чать любое важное событие стрельбой. При этом каждый мужчина
имеет право спустить курок, когда ему вздумается, поскольку именно
оружие является неоспоримым признаком его социальной самостоя¬
тельности и состоятельности. В дни революции население инстинктив¬
но нащупало эту связь и с наслаждением вкушало ранее запретный
плод. Кто еще в январе 1917 г. был никем, в феврале стал человеком с
ружьем и с помощью этого инструмента декларировал свои права,
нужды и чаяния. Революционное насилие смело прежний строй, наси¬
лие открыто торжествовало на улицах, и обладатели винтовок подсоз¬
нательно демонстрировали свою принадлежность к лидирующему слою
общества.
Стрельбой сопровождались и знаменитые пьяные погромы кон¬
ца 1917-начала 1918 г. Пионерами здесь стали в ночь с 4 на 5 ноября
1917 г. шоферы исполкома Петросовета, взявшие приступом винный
погреб дворца великой княгини Ксении Александровны (Офицерская
ул., 35). Эстафету подхватили солдаты, захватившие 13 ноября цис¬
терну со спиртом на станции Сортировочная и разгромившие пивной
завод Дурдина на Обводном канале. В начале декабря 1917 г. нача¬
лись грабежи магазинов на Васильевском острове, Вознесенском про¬
спекте, на Галерной и Пантелеймоновской улицах, винных подвалов
Зимнего дворца. 5 декабря пришлось создавать чрезвычайный орган
— Комитет по борьбе с погромами. По улицам стали ездить броневи¬
ки, что не очень испугало желающих напиться вволю, и только оче¬
реди поверх голов временно укрощали безумствующих. В январе 1918
г. пьяные толпы штурмовали Балабинскую гостиницу, где хранились
солидные запасы спиртного, а в марте того же года вторично — «не¬
допитый» завод Дурдина. В некоторых случаях разворачивались на¬
стоящие сражения. 31 марта 1918 г. у ресторана «Севастополь» (Об¬
водный канал, 153) несколько часов шел бой между погромщиками и
отрядом милиции. В ночь на 4 февраля 1918 г. 300 человек пошло на
штурм погребов фирмы «Экспресс» на углу Вознесенского проспекта
247
и Екатерингофской улицы, после чего толпа разграбила все магазины
по Вознесенскому от Садовой до Исаакиевской площади. 6 февраля
1918 г. погромщики попытались овладеть запасами церковного вина
при Вознесенской церкви. Предупредительные выстрелы не дали ре¬
зультата, и приехавший броневик открыл огонь на поражение. 11 фев¬
раля сотни вооруженных людей напали на таможню. Охранявшие ее
латышские стрелки и бронеотряд отбивались всю ночь, но десятки
жаждущих под покровом темноты все же добрались до заветных бо¬
чек. Когда рассвело, вокруг складов вперемешку лежали убитые, ране¬
ные и упившиеся до бесчувствия.36
Запах спиртного долго стоял в окрестностях «места действия».
Сначала его лили сами обезумевшие погромщики, но затем уничто¬
жение запасов водки и вина оказалось единственной действенной
мерой. Защитники складов не проявляли должной стойкости, охотно
переходили на сторону нападавших, а присылаемые подкрепления
только увеличивали число пьющих. Латышских же стрелков на все
винные погреба не хватало. Из склада принца Ольденбургского в
Кирпичном переулке вылили 50 бочек мадеры. На Васильевском ос¬
трове только из двух складов спустили из резервуаров в водостоки
180 тысяч литров водки.37 То же самое происходило вокруг Зимнего
дворца, на Пушкинской, Звенигородской, Галерной улицах, на Заго¬
родном проспекте у водочного завода Петрова. По словам М.Бьюке-
нен, дочери британского посла, в декабре 1917 Г; «...пьяные толпы
разбрелись по всему городу, без разбора стреляя в любого, кто чем-
то им мешал. Происходили ужасные и безобразные сцены, кое-где
люди зачерпывали залитый вином снег и пили из рук, завязывая
драки за остатки».38
Англичанка писала правду. Беспорядочная стрельба, грабежи вин¬
ных складов и самосуды происходили в это время по всей стране, так
что ольфакторный и шумовой фон столицы не имел принципиальных
отличий от провинции.39 В связи с этим большое недоумение вызыва¬
ет заметка «Революция и пьянство», судя по которой, «...всюду, где бы
революционный народ и революционные солдаты ни находили вина,
тут же разливали их по мостовой или отправляли их в Таврический
дворец как реквизированные». В таком вот возвышенном порыве, яко¬
бы, спустили на пути 4000 пудов спирта на станции Петроград Москов-
ско-Виндавской железной дороги.40 Весной 1918 г. в связи с резким
обострением продовольственного кризиса участились так называемые
«голодные» погромы магазинов и рынков, при ликвидации которых
также применялось оружие. Не стеснялись пускать в ход револьверы и
многочисленные грабители.41 В январе 1918 г. жители Загородного
проспекта стали свидетелями жаркой перестрелки налетчиков и со¬
трудников уголовного розыска, а в апреле того же года центральный
район следил за стрельбой на крышах домов вдоль Литейного про¬
248
спекта: бандиты пытались отбиться от наседавших красных сыщиков.42
П.Лебедев-Полянский, председатель всероссийского совета Пролет¬
культа, отметил в своих воспоминаниях, что в январе 1918 г. «...ночные
выстрелы, одиночные и частые, сменявшие друг друга, как будто дого¬
нявшие бегущих и искавшие прячущихся, не раз нарушали притаившу¬
юся тишину».43
Непрерывная пальба революционного года в совокупности с упор¬
но циркулировавшими слухами о чудовищных жертвах уличных боев
и расправ создали хорошие психологические предпосылки для того,
чтобы впоследствии внедрить в головы советских людей представле¬
ние о грандиозности событий, об упорной борьбе с царизмом и контр¬
революцией.
Одним из уличных новшеств революционных дней в Петрограде
были разъезжающие по столице грузовые автомобили, украшенные
флагами, транспарантами и наполненные вооруженными красногвар¬
дейцами. Это можно было расценить как особый вид демонстрации: не
было ни одного прохожего, который бы не отреагировал на такую
шумную вещь. При этом можно было с невиданной ранее скоростью
проехать по всему городу.
В 1917 г. автомобиль превратился из средства передвижения в
важный революционный символ, поскольку до революции он был
признаком или власти, или богатства. Использование автомобилей
народом было неоспоримым признаком того, что «все изменилось».
Разъезды по городу в автомобиле, со знаменами и транспарантами,
были таким же символом самостоятельности, как и пальба. Часто
оба этих действия совмещались.44 При этом ранее существовавшая
связь между властью и автомобилем проявлялась, например, в том,
что для такой акции, как перевозка арестованных «слуг режима»,
обычно требовали грузовик, даже в тех случаях, когда маршрут сле¬
дования составлял всего несколько сотен метров. Автомобиль обра¬
щал внимание на себя характерным звуком, резко выделявшимся из
общего шума. Именно поэтому такое явление отметили многие ме¬
муаристы.45
В 1917 г. авто стало одним из важнейших элементов российской
политической символики, статусным предметом новой политической
элиты. 29 февраля 1917 г. «...стоило дома открыть фортку, и откуда-
нибудь уже доносилось «ура-а-а!» и рычание мотора, и грохот мча¬
щейся грузовой машины...»46
Одним из признаков масштабности событий в феврале 1917 г. в
Петрограде было то, что в отличие от 1905 г. революционные песни
звучали не только на митингах и демонстрациях в рабочих районах, но
и в центре столицы. «Песня, которую иногда называли «Русской Мар¬
сельезой», получила широкое распространение в дни Первой российс¬
кой революции и стала главным революционным гимном...»47 Редкое
249
свидетельство о событиях в 1917 г. обходилось без упоминания, что
повсюду распевали песни, служившие несколькими месяцами ранее
поводом для полицейских или жандармских разбирательств. «Револю¬
ционные песни часто становились сигналом к демонстрации, их мело¬
дии и текст (по крайней мере, припев) были знакомы многим. Песни
были инструментом самоорганизации толпы, преобразования ее в по¬
литическую демонстрацию. Зрители, присоединяясь к пению, из на¬
блюдателей событий превращались — иногда всего на несколько ми¬
нут — в их активных участников, принимали на себя роль «революци¬
онеров», противников режима».48 Можно сказать, что «Марсельеза», а
также «Варшавянка»* «Вы жертвою пали в борьбе роковой» и другие
мелодии, исторгаемые сотнями и тысячами людей, были наряду с вык¬
риками агитаторов основным звуковым фоном политических собы¬
тий. Вольно или невольно участники всех этих массовых хоров рас¬
пространяли и сами усваивали символы политической культуры ради¬
кальной интеллигенции.49
Исполнение «Марсельезы» гвардейскими оркестрами являлось
откровенной демонстрацией того, что гарнизон столицы перешел на
сторону восставших.50 Военные оркестры на улицах Петрограда в фев¬
ральские дни 1917 г. упоминаются во многих мемуарах.51
В центре Петрограда вездесущая «Марсельеза» служила звуковым
фоном для запаха гари, доносившегося от пылавшего Литовского зам¬
ка и других разгромленных правительственных учреждений. В февра¬
ле 1917 г. были сожжены Литовский замок (пересыльная тюрьма) на
Офицерской улице (ул. Декабристов); Мариинский театр, Окружной
суд (угол Литейного и Шпалерной ул.), а также несколько полицейс¬
ких участков.52 «По двору летали клочки обгорелой бумаги... В течение
всего утра жгли дела участка (полицейского —ред.). Они были свалены
в кучу за углом и жглись толпой», — писал в своем дневнике современ¬
ник событий.53
Хотя всеми узнаваемое музыкальное творение Великой фран¬
цузской революции и оставалось основной мелодией 1917 г., посте¬
пенно возрастала роль «Интернационала» как революционного гим¬
на. При этом заметна была тенденция к превращению его в партий¬
ный гимн большевиков. Свой статус «Марсельеза» сохраняла какое-
то время и после Октября, но «Интернационал» все более и более
признавался как большевистский знак. «Марсельеза» при этом все
чаще трактовалась «.„как гимн «буржуазного» Февраля, противосто¬
ящий пролетарскому «Интернационалу».54 Спустя несколько меся¬
цев после Февральской революции исполнение «Марсельезы» стало
«обыденным событием, иногда официальным, чуть ли не казенным
ритуалом». То же самое произошло и с «Интернационалом»: если
слышалась его мелодия, значит, завершалось какое-то мероприятие.55
Большевики через свою прессу продолжали призывать рабочих разу¬
250
чивать революционные песни, тогда как противники крайних социа¬
листов утверждали, что в обстановке нарастающей разрухи следова¬
ло не петь, а заниматься делом.56 В этом отношении профессор Пре¬
ображенский из «Собачьего сердца» М.Булгакова со своим осужде¬
нием Швондера и его хора вполне мог подвергнуться обвинению в
контрреволюционной пропаганде. Удрученный событиями столич¬
ный обыватель писал в дневнике 7 октября 1917 г.: «Откуда-то доно¬
силась духовая полковая музыка. То усиливалась, то замирала. Мо¬
росил дождь, все было покрыто липкой грязью... На углу мигал под
порывами мокрого ветра фиолетовый фонарь... Тоскливо было. Осо¬
бенно когда долетали звуки музыки. Играли какой-то танец. Навер¬
ное, где-нибудь был «демократический бал». Теперь это так много.
Танцуют и веселятся до утра как никогда».57
В революционный год Россия торопилась выговориться. Обыч¬
ным делом в феврале-октябре было услышать речь, произносимую с
тумбы или с фонаря.58 Митинговый ажиотаж достиг такого градуса,
что для всех ораторов не хватало светового дня. По свидетельству
Н.К.Крупской, даже ночью можно было услышать горячие политичес¬
кие споры.59
В1917 г. солдат-фронтовиков, побывавших в Петрограде, столица
потрясла своей сытной и веселой жизнью на фоне деревни, лишенной
мыла и керосина, на фоне армии, сидящей в грязных окопах. Один из
гренадеров возмущался тем, что здесь «...всюду автомобили, духи, кру¬
жева, наряды и смех... Слишком много смеху...»60 Октябрьский перево¬
рот гораздо меньше, чем Февральская революция, был похож на праз¬
дник. Соответственно, на улицах города гораздо меньше звучало му¬
зыки и песен.61 Не смутные надежды, не эйфория царили в городе, а
расчет и «классовая борьба».
Один из символов революционной эпохи был едва слышим, а его
запах — не ощущаем. Речь идет о шелухе от семян подсолнечника,
знаменитых российских «семечек». Петроград той поры был бук¬
вально усеян этой шелухой, которую ветер с шорохом разносил по
проспектам и площадям и которая потрескивала под ногами прохо¬
жих. Повышенное нервное возбуждение обывателей, дефицит мно¬
гих продуктов, а также демонстративное «ничегонеделание» стиму¬
лировали истребление семечек в невиданных ранее масштабах. Пос¬
леднее очень важно, потому как выражение «грызть семечки» и «без¬
дельничать» в русском языке практически являются синонимами.
Бросая их в рот, человек из вчерашних городских низов показывал,
что теперь — «воля». Осенью 1917 г. Лев Успенский «...шел по горо¬
ду..., засыпанному по щиколотку всевозможными бумажками, лис¬
товками разных партий и, главное, подсолнечной, пружинящей под
ногами шелухой....»62 И в 1924 г. шелуха от семечек — второе покры¬
тие городских тротуаров. «Красная газета» отмечала в вечернем вы¬
251
пуске 10 июля 1924 г.: «Наши сады превращаются, а некоторые уже
превратились в склады шелухи. Все дорожки и скамейки садов по¬
крыты ее толстым слоем».63
Е.Жирицкая включила в аромат революции запах кожаных ко¬
миссарских курток.64 Действительно, до середины 1920-х гг. «кожан¬
ка» с ее характерным запахом и скрипом была знаком принадлежнос¬
ти к советской элите. Эта одежда военной элиты начала завоевывать
свои позиции еще во времена Русско-японской войны 1904-1905 гг.
Многие офицеры щеголяли тогда в куртках, именовавшихся по месту
производства «шведскими» и доказавших свою практичность. Затем
кожа оказалась связанной в сознании с аэропланом и автомобилем —
этими символами прогресса и опять же лидерства, принимая во внима¬
ние престижность этих новинок. Во время Первой мировой войны
таковой же была одежда подводников, чья служба в условиях техни¬
ческого младенчества субмарин являлась по сути смертельно опасным
аттракционом.
Выразительность кожаной одежды стала причиной того, что лет¬
чики стали носить повседневную форму (куртку-шведку, складную
шапочку-пилотку) как парадно-выходную. Военное начальство даже
разразилось по этому поводу грозным циркуляром от 21.11.1915 г.:
«Замечено, что многие из чинов авиационных отрядов... носят крайне
разнообразные и совершенно произвольные части обмундирования
и головные уборы, причем появляются в них не только в городах
своего расположения, но даже в столицах, позволяя себе посещать,
например, в кожаных куртках императорские театры...» Такая недис¬
циплинированность авиаторов отчасти объяснялась тем, что унифор¬
ма, которую им дали в начале 1914 г., представляла собой невырази¬
тельный «винегрет» из морских, гвардейских, инженерных и кавале¬
рийских элементов, оскорблявший военно-эстетические чувства. На
фотографиях знаменитых пилотов, раскупавшихся тысячами и сто¬
явших на туалетных столиках рядом с фотографиями знаменитых
теноров (или вместо таковых), покорители воздушного океана были
закованы в кожаные доспехи.
Е.Жирицкая обоснованно утверждает, что все «представители
эксплуататорских классов» в послереволюционные годы испытыва¬
ли мощное ольфакторное и звуковое давление, составлявшее часть
развернутых против них репрессий.65 Уже одно разрушение при¬
вычного для них пространства дома, уничтожение его привычного
разделения на функционально-культурные части психологически
было крайне травматичным. В гостиной должно было пахнуть гос¬
тиной, а в кабинете — кабинетом. По-разному пахли «мужские»,
«женские» и «детские» комнаты. Насильственное переселение или
уплотнение все это уничтожало. Для столичного интеллигента зву¬
ковым сигналом будущих, гораздо более существенных, перемен в
252
его жизни уже в 1917 г. стали «...хихиканье, взвизги, топот ног по
лестнице, возня...», бренчанье «несносной балалайки», которым раз¬
влекали соседок-сиделок солдаты, приходившие к ним «в гости».
Избавиться от этого шума не было возможности, поскольку служи¬
вые с красными бантами на шинелях пообещали убить дворника,
пытавшегося их приструнить.66 На улице обывателя преследовал
«революционный» запах пыли, поскольку полив улиц в сухую пого¬
ду возобновился только в середине 1920-х гг.67
Изменение социального состава населения в центре города за счет
переселения туда жителей окраин стало источником дополнительного
акустического и ольфакторного давления на представителей «бывших
эксплуататорских классов». «Семиэтажная» брань, песни сомнитель¬
ного художественного достоинства и свист до 1917 г. являлись частью
«нормального» уличного шума заводских окраин, который только во
время праздников выплескивался в места общественных гуляний. Пос¬
ле того, как тысячи рабочих поселились в центральных, бывших «бур¬
жуйских», районах, замысловатый «загиб» с деепричастными оборо¬
тами и нецензурным поминанием святых (следствие антирелигиозной
пропаганды) и царствовавшего дома (следствие пропаганды револю¬
ционной) можно было услышать в любой день и час как на Лиговском,
так и на Невском проспекте.
После революции закрытие парадных, перепланировка квартир
привели к тому, что черные лестницы, ранее использовавшиеся в хо¬
зяйственных целях, а также для доступа в жилища бедняков, стали
служить всем, в том числе и «бывшим». Новый быт уравнял в ольфак¬
торных впечатлениях и победивших, и побежденных. Для людей, ко¬
торые привыкли к запаху чистых парадных, каждый выход на улицу
становился напоминанием о радикальном изменении их статуса, яв¬
лялся частичкой общей волны репрессий.
Прочное прирастание к городу эпитета «колыбели трех револю¬
ций» являлось в большей степени результатом многолетней настойчи¬
вой пропаганды, нежели спонтанного формирования самосознания
горожан. В коллективной памяти ленинградцев гораздо более проч¬
ные позиции занимает 900-дневная блокада, событие, не имеющее ана¬
логов в мировой военной истории. Об этом свидетельствует то, что
одним из признаков коренного жителя считается пребывание его ро¬
дителей в железном кольце осады, причем власти к рождению этого
критерия не имеют никакого отношения.
В 1941-1944 гг. военные звуки наступали на город и уходили из
него в последовательности, диктовавшейся ходом боевых действий.
Сирены воздушной тревоги в первый раз завыли 23 июня, когда само¬
леты противника прорвались к Ленинграду. 8 сентября был совершен
массовый налет, на жилые кварталы и промышленные объекты упало
несколько тысяч фугасных и зажигательных бомб. Около пятидесяти
253
взрывов самых мощных из них (от 250 до 500 кг) слышал весь город. В
небо почти одновременно поднялись дымы от 178 пожаров. 4 сентября
1941 г. южные районы города оказались в зоне досягаемости дально¬
бойной артиллерии немцев, выпустивших несколько 240-мм снарядов
из района Тосно, занятого еще 28 августа. Десять дней спустя враг уже
мог вести огонь по центру Ленинграда. Особенно сильные обстрелы
были зафиксированы 15 и 17 сентября.68
Чудовищный грохот массированной бомбардировки 8 сентября
произвел на многих впечатление вселенской катастрофы. Профес¬
сор М.М.Кольцова писала об этом дне: «...Тогда казалось, что вок¬
руг все рушилось и громыхало. Выли сирены. Каждому из нас каза¬
лось, что именно около него рушится мир, настал конец света».69 На
страницах газет это выглядело иначе: «8 сентября немецко-фашист¬
ские самолеты произвели налет на Ленинград. К городу прорвалось
небольшое количество самолетов, которые сбросили в отдельных
районах зажигательные бомбы. В городе возникло несколько пожа¬
ров жилых домов и складов. Второй налет был произведен ночью с
8 на 9 сентября, несколькими мелкими группами и отдельными са¬
молетами на большой высоте. Были сброшены фугасные бомбы. В
результате налетов немецких самолетов ни один военный объект не
пострадал. В городе имеется небольшое количество убитых и ране¬
ных. Возникшие в результате бомбежки пожары были быстро лик¬
видированы энергичными действиями пожарных команд и местно¬
го населения».70
Люди, читавшие эти строки, вдыхали гарь, которую тянуло бук¬
вально из всех районов города. Особенно сильный дым стоял над
районом продуктовых Бадаевских складов — там плавился, оглуши¬
тельно трещал и поднимал к небу черные столбы горящий сахар,
рвались бочки с растительным маслом. Запасы продовольствия, унич¬
тоженные первыми бомбежками, не были велики настолько, чтобы
серьезно повлиять на ситуацию в блокированном городе. Однако
страшный голод зимы 1941-1942 гг., навсегда изменивший представ¬
ление ленинградцев о ценности хлебной крошки, превратил пожар
Бадаевских складов в символ трагической утраты, в пролог небыва¬
лого испытания. Запах горящих продуктов даже при сильном в те дни
южном ветре вряд ли мог распространиться дальше Обводного кана¬
ла (склады находились в районе Московских ворот). Тем не менее, о
дыме от этого пожара блокадники вспоминали вне зависимости от
того, где они оказались в тот день — в центре, на Васильевском остро¬
ве или на Петроградской стороне.
С 4 сентября по 30 ноября 1941 г. город подвергался обстрелам
272 раза, которые в совокупности продолжались 430 часов. 18 сентяб¬
ря немецкие орудия били по городу без перерыва 18 часов 33 мину¬
ты.71 При этом многие, услышав необычный грохот, сначала решили,
254
что огонь ведут стоявшие на Неве корабли Балтийского флота.72 19
сентября было шесть воздушных налетов, в ходе которых самолеты
противника сбросили около 2000 бомб. Налеты сопровождались ар¬
тобстрелом (97 крупнокалиберных снарядов). Об этих налетах «Ле¬
нинградская правда» писала на следующий день предельно скупо: «..не¬
которым группам самолетов удалось прорваться и сбросить в различ¬
ных местах города фугасные и зажигательные бомбы... В некоторых
очагах поражения возникли пожары, которые были быстро ликвиди¬
рованы».73 Об артиллерийских обстрелах вообще ничего в прессе не
говорилось до начала 1942 г.
За четыре последних месяца 1941 г. вражеские батареи молчали
только 12 суток, а за весь 1942 г. — только 20 суток. 7 октября
1941 г. самолеты врага висели над городом более 6 часов, не давая
населению выбраться из бомбоубежищ. Всего за время блокады до
октября 1943 г., когда налеты прекратились, воздушная тревога
объявлялась 649 раз, на город упало 4643 фугасных и 102 520 зажи¬
гательных бомб.
Самый сильный обстрел был 17 августа 1943 г. — более 2000 сна¬
рядов; самый интенсивный — 10 марта 1942 г.: за 45 минут вражеские
батареи выпустили более 300 снарядов. 29 октября 1941 г. впервые по
радио передали оповещение: «Граждане, район подвергается артилле¬
рийскому обстрелу. Движение транспорта прекратить! Населению ук¬
рыться!». Во время обстрела дальнобойной артиллерией жители слы¬
шали все три звука — «выстрел, свист снаряда и разрыв». «Обстрелива¬
ли район, как по шахматной доске. Перелет, недолет и затем бух в
ближайший пункт. Наши говорят, что это создало обстановку «вот
сейчас попадет и к нам». Судя по воспоминаниям блокадников, снаря¬
ды тревожили их гораздо больше, чем бомбы.74 «Иногда стреляют
сразу несколько орудий: мы насчитали... за 10 минут 31 выстрел и не
все успели сосчитать. В Октябрьском районе особенно много попада¬
ний. Над школой и нашим домом тошнотный свист снарядов... Верну¬
лась и села пить чай с шоколадом. Вот оно, привычка к войне!»75 О
том, что обстрелы и бомбежки стали чем-то обычным, равно как веро¬
ятность погибнуть, сообщают многие авторы мемуаров и дневников.76
Даже в таком экстраординарном явлении выработалось представление
о норме: только массированные удары по городу заставляли ленинг¬
радцев насторожиться.77
«Но до чего мы привыкли! Я лежала и дремала, сигнал воздушной
тревоги ускорил подъем и... топку буржуйки. Грела кашу.» пили чай,
читали газеты. И так все поступают. Иногда неприятен звук пальбы и
особенно шум моторов в воздухе. Понимаешь умом, что ты каждую
минуту можешь погибнуть, но только умом, рассудочно, без тени вол¬
нения.... Даже те, кто безумно боялся в прошлом году... абсолютно
безразличны к тревогам сейчас», — записала в своем дневнике ленин¬
255
градская учительница 12 января 1943 г.78 О привычке к бомбежкам
свидетельствует и запись в дневнике А,Н.Болдырева: «Ночью мы про¬
снулись от страшного удара. Казалось, немец спустил нам тонновую
бомбу. Но, в отличие от бомбы, не дрогнул, не шелохнулся дом, даже
стекла не брякнули. Оказалось, гром! Самый настоящий гром с молни¬
ей и проливным дождем...»79
Звуки разрывов бомб и снарядов, сцрен воздушной тревоги,
стрельба зениток, фронтовая канонада с сентября 1941 по январь
1944 г. стали голосами войны, которая стояла в буквальном смысле
у порога тысяч ленинградцев. Осажденные внимательно вслушива¬
лись в этот грохот, пытаясь понять происходящее. Во многом такое
внимание к звукам фронта объяснялось скудностью информации,
которую горожане получали как по официальным, так и неофици¬
альным каналам. Неудачи на фронте в первые месяцы войны стали
причиной того, что радио и газеты фактически ничего не сообщали,
скрывая происходящее за стандартным набором слов. О наступле¬
нии противника на Ленинград печать и радио умалчивало. Совин-
формбюро только 6 июля упомянуло о боях за город Остров. 12
июля в «Ленинградской правде» редакционная статья вышла под
заголовком «Превратим город Ленина в неприступную крепость», а
в фронтовых сводках появилось «псковское направление», 12 авгу¬
ста — «кингисеппское направление». Только 21 августа, когда уже
шли бои на окраинах Гатчины и Тосно, было опубликовано Обра¬
щение Главнокомандующего, К.Ворошилова, секретаря Ленинград¬
ского горкома ВКП(б) А.Жданова и председателя Ленгорисполкома
П.Попкова «Ко всем трудящимся города Ленина», начинавшееся
словами о «непосредственной» угрозе городу. При этом в сводках
по-прежнему фигурировало только Кингисеппское направление.
Ленинградское так и не появилось.
«Голодной душе советского гражданина информбюро стало под¬
носить формулы, почти гомеровские стоячие фразы, которые оставля¬
ли во рту вкус горечи и отвращения... Сводки-формулы привели к
тому, что ими перестали интересоваться».80 Справедливы слова Н. А. Ло¬
магина: «...отсутствие вразумительной официальной информации о
событиях на фронте привело к заметному ухудшению настроения и
росту недоверия по отношению к власти».81 О том, что немцы перере¬
зали все железнодорожные линии, связывавшие Ленинград со стра¬
ной, жители узнали потому, что перестали ходить поезда дальнего
следования.82 2 сентября в городе впервые услышали гул канонады,83
который затем с каждым днем становился все громче и громче.84 В
этот день немцы захватили станцию Мга, перерезав последнюю желез¬
ную дорогу, соединявшую Ленинград со страной.
19 августа начались бои за Гатчину, 28 августа немецкие войска
заняли Тосно, а 8 сентября город оказался полностью блокированным
256
с суши, так как противник захватил Шлиссельбург и вышел к истокам
Невы. 11 сентября был занят Дудергоф, 12 сентября — Красное Село,
16 сентября немецкие войска вышли к берегу Финского залива у Стрель-
ны, отрезав войска, оборонявшиеся в районе Ораниенбаума. 17 сен¬
тября противник захватил Павловск и Пушкин. 25 сентября штаб не¬
мецкой группировки «Север» сообщил в Берлин, что он не в состоянии
продолжать наступление на Ленинград.85 Обо всем этом рядовой ле¬
нинградец мог узнать только от фронтовиков, прибывших с передо¬
вой. Даже официальные агитаторы райкомов не могли сказать ничего
внятного о действительном положении на фронте.86
В военной культуре возгласы «окружили!» воспринимаются как
панические сигналы, со всеми последствиями для тех, кто таковые
распространяет. Поэтому всякие упоминания о том, что Ленинград
отрезан от Большой земли, были табуированы. Даже 24 декабря, когда
счет жертвам голода шел уже на тысячи, главная городская газета
писала в передовой статье: «Ленинград... временно лишен обычных
путей связи со страной... Нам недостает ряда промышленных и продо¬
вольственных товаров...»87 Само слово «блокада» официально прозву¬
чало только 12 ноября (через 2 месяца после взятия немцами Шлис¬
сельбурга!) в передовой статье «Ленинградской правды» под названи¬
ем «Напряжем все силы для победы над врагом». О полном окружении
города в своем обращении к его защитникам 7 ноября проговорился
М.И.Калинин. Он писал: «Ленинград не изолирован. Борьба идет на
фронте в две с лишним тысячи километров...» Однако слово «блокада»
осенью 1941 г. еще относилось к разряду непривычных или полузапре-
щенных. По крайней мере, ни в одной из многочисленных статей го¬
родских газет оно не встречается. Вторично в «Ленинградской правде»
его употребляют еще один раз 11 декабря, а затем — 25 декабря и опять
в передовицах. Корреспонденты и авторы писем в редакцию его по-
прежнему избегали. Крайне неудовлетворительное состояние офици¬
альной информации привело к тому, что все внимательно прислуши¬
вались к «разговорам».88 Однако этот канал получения сведений был
сопряжен с опасностью оказаться в руках военного трибунала, одной
из задач которого была борьба с теми, кто «дезорганизует» тыл.89
Передовой статьей «Будем бдительны, товарищи ленинградцы!» насе¬
ление предупредили о приравнивании распространителей слухов к пре¬
дателям и суровом наказании всем «шептунам».90
Противник активно вел радиопропаганду, но ее эффективность
была невелика, поскольку еще летом 1941 г. у населения были изъяты
все радиоприемники.91 Почти в каждой ежедневной записи НЛ.Горш-
кова содержится информация, полученная «на слух».92 Это — общее
для всех блокадных дневников. Горожане довольно быстро научились
различать артиллерийские дуэли, рутинные фронтовые обмены удара¬
ми и признаки крупных войсковых операций.93
17 Зак 1270
257
О том, что немцы рвались к городу 6 сентября, ленинградцы
поняли по стрельбе из всех калибров в районе Кировского завода.94 В
1941-1943 гг. неоднократно на Ленинградском фронте обе стороны
предпринимали попытки изменить установившееся равновесие в свою
пользу. Первая попытка прорыва блокады была предпринята еще в
конце сентября 1941 г. силами 54-й армии в направлении Мги и Си-
нявина, но сил для этого оказалось недостаточно. На конец октября
намечалось второе контрнаступление с той же целью, но накоплен¬
ные ресурсы пришлось израсходовать для отражения прорыва не¬
мецких войск к Тихвину в ноябре-декабре того же года. Третья по¬
пытка прорыва блокады вылилась в Любанскую наступательную опе¬
рацию 7 января-30 апреля 1942 г. 22 апреля 1942 г. один из ленинг¬
радцев записал в своем дневнике: «Всю ночь беспрерывно гремела и
гудела крупная артиллерия... Можно думать, что это была артилле¬
рийская подготовка перед каким-то грандиозным штурмом сильно
укрепленных позиций и блиндажей».95 Это была одна из последних
атак на немецкие позиции, через пять дней наступление окончатель¬
но выдохлось. В том же документе 27 апреля указывалось на насту¬
пившую тишину и высказывалось предположение: «...уж не прогнали
ли врага от города?»96
Четвертую попытку прорыва блокады в августе-октябре 1942 г.
называют Синявинской операцией, поскольку основной удар наносил¬
ся по мгинско-синявинской группировке противника. Именно подго¬
товительные операции этого наступления отметили ленинградцы: «27
июля (1942 г. — ред.) к вечеру нельзя было даже понять, что творится:
ухали снаряды, то ли наши, то ли немецкие, палили зенитки, в небе
гудели самолеты».97 «Новый напор на город?» — спросил себя науч¬
ный сотрудник института востоковедения А.Н.Болдырев, вслушиваясь
в мощнейшую канонаду 3 и 4 ав1уста.98 19 августа и 3 сентября части
Ленинградского фронта дважды захватывали плацдармы на левом бе¬
регу Невы, но были вынуждены отступить. В записи дневника от 4
августа читаем: «Весь день над городом стоит неумолчный, глухой
грохот. Временами он переходит в нутряной, непрерывный и грозный
рев, и тогда звенят стекла в окнах, скрипят дверные петли, дребезжат
ручки на письменном приборе... Иногда канонада сливается в сплош¬
ной гул, негромкий, но мощный. В нем тонут близкие звуки: голоса
прохожих, жиденькие звонки трамваев. Люди начинают перегляды¬
ваться. От порта, от Нарвской до Невской заставы идет огневой бой».99
26 августа 1942 г. в городе опять слышали сильную канонаду: «Можно
предположить, что на фронте города идет сражение».100 Разорвать коль¬
цо окружения не удалось и на этот раз, но в ходе боев оказались
перемолоты немецкие войска, сосредоточенные для нового штурма
города, и командованию вермахта пришлось отказаться от запланиро¬
ванного наступления.
258
Прорвали блокаду только во время зимнего наступления 1943 г*
12 января после мощной артиллерийской подготовки войска Ленинг¬
радского и Волховского фронтов атаковали позиции противника и 18
января соединились в районе рабочих поселков №1 и №5. Освобожде¬
ние полосы вдоль южного берега Ладожского озера шириной 8-11 ки¬
лометров в корне изменило ситуацию: теперь город имел надежную
связь с Большой землей. Германское командование намеревалось ле¬
том 1943 г. нанести по городу новый удар, но начавшееся 22 июля
наступление Ленинградского фронта сорвало и эти планы. Накоплен¬
ные силы, так же, как и осенью 1942 г., немцам пришлось использовать
для отражения атак советских войск. 22 августа Ставка отдала приказ
прекратить наступление. 29 июня 1943 г. по звукам бомбежки и масси¬
рованного обстрела города автор дневника сделала заключение, что на
фронте происходит что-то важное,101 а 24 августа 1943 г. записала: «На
сегодня ночь необычайная. Гул сотен самолетов в воздухе, но очень
высоко... Страшный гул канонады».102
14 января 1944 г. началась операция по снятию блокады. Именно
грохот мощнейшей артиллерийской подготовки наступления услыша¬
ли ленинградцы, сразу понявшие, что настал долгожданный день из¬
бавления от осады. Первые дни наступление развивалось медленно,
так как советским войскам приходилось буквально прогрызать проч¬
ную немецкую оборону. 19 января была захвачена Воронья гора, где
были сосредоточены дальнобойные батареи, обстреливавшие город.
24 января были освобождены Пушкин и Слуцк (Павловск), 26 января
— Красногвардейск (Гатчина) и Тосно.103
Никаких известий о решительном наступлении для снятия бло¬
кады население также не получало.104 15 января 1944 г. Н.П.Горшков
записал в дневнике: «Началось. Началось что-то необычайное на
фронте города. Ночью, под утро, город проснулся от грохота нашей
артиллерии всех калибров. Орудия бьют на всех окраинах города и с
фортов Кронштадта. Беспрерывный громоподобный гул заполнил весь
Ленинград».105 Грохот при подготовке наступления действительно
стоял неимоверный. 14 января 1944 г. за 65 минут по немецким пози¬
циям было выпущено 104 тыс. мин и снарядов, а на следующий день
за 100 минут — 220 тыс. снарядов, не считая «катюш».106 Люди на
улице «как зачарованные слушали долгожданную музыку возмездия.
В ней было все: и грозный гнев, и торжество справедливости, и ра¬
дость освобождения».107
16 января уже не было такой канонады, и некоторые подума¬
ли, что в очередной раз снятие блокады не удалось. «Много тише.
Мучает отсутствие известий», — записала в своем дневнике учи¬
тельница.108
Ликование через два дня (17 января) сменилось смятением, по¬
скольку немцы ответили на начало наступления советских войск мас¬
259
сированным обстрелом города. Это потрясло ленинградцев, которые
уверовали в то, что блокаде пришел конец.109 Они не знали, что насту¬
пающим частям не удалось сразу взломать немецкую оборону, а
дальнобойные батареи противника оставались на прежних позициях,
торопливо расстреливая накопленный боезапас.
К.В.Ползикова-Рубец отметила в своем дневнике 19 января: «Опять
наша артиллерия палит оглушительно. Вспышки и звуки залпов чере¬
дуются беспрерывно. Окна звенят, стекла вылетают. Девочки наши
пытаются внести ясность в звуки: «Это Киров, это адмирал Дрозд»
(корабли Балтийского флота — ред.). Спорят. По-моему, разобраться
невозможно».110 23 января 1944 г. был последний обстрел города, ко¬
торый автор дневника с мрачным юмором назвал «родными» звука¬
ми».111 24 января бесспорным подтверждением того, что сводки Со-
винформбюро о положении на Ленинградском фронте полностью со¬
ответствуют действительности, стали последние залпы стоявших на
Неве кораблей Балтийского флота. Даже их мощные орудия уже не
доставали отступавшего врага.112 На следующий день ленинградцы в
последний раз услышали далекий-далекий гул канонады.113 Город пе¬
рестал быть фронтом. О предстоящем салюте 27 января по поводу
снятия блокады также никто не удосужился широко оповестить насе¬
ление. Поэтому, когда одновременно в пределах города стали бить
десятки пушек, многие испугались.114
Оценка происходящего на слух даже в зоне возможного визуаль¬
ного наблюдения объяснялось отчасти особенностью положения го-
рожанина-наблюдателя. Высокие дома закрывали горизонт, и даже
если он не скрывался в бомбоубежище, увидеть что-то внятное чело¬
век не мог. Окна были заколочены, а выбираться на крышу, откуда
открывался какой-то обзор, голодному человеку было невыносимо
тяжело, а к тому же и опасно. Во-первых, это грозило арестом и
обвинением в пособничестве врагу, во-вторых, с неба сыпались ос¬
колки зенитных снарядов. Оставалось только слушать: «Снова, зве¬
ня, падают осколки, и слышен низкий рев моторов, теперь уже друго¬
го тембра. Это, наверное, наши истребители. Сквозь грохот доносит¬
ся сухая деревянная дробь пулеметной очереди. Ага, значит, наши
вступили в бой».115
Особое напряжение слуха блокадников объяснялось в значитель¬
ной степени тем, что до конца режима светомаскировки они были
вынуждены почти постоянно жить в темноте. Особенно это касается
зимы 1941-1942 гг. Привычная визуальная схема восприятия мира
оказалась малопригодной — нормального освещения в помещениях не
было даже белым днем, выбитые стекла заменяла фанера и доски.
Огонек коптилки не столько освещал помещение, сколько служил ори¬
ентиром человеку в окружавшей кромешной тьме. На лестницах и
коридорах при звуке шагов люди окликали друг друга, чтобы не стол¬
260
кнуться.116 С 17 ноября 1941 г. электричество подавалось только в
здания, занятые военными, органами НКВД, медицинскими учрежде¬
ниями, пожарной охраной, конторами домохозяйств, партийными рай¬
онными комитетами.
Привычка прислушиваться к происходящему стала неотъемлемой
частью бытия бодрствующего и спящего человека. Кулагин описал
ощущения человека, проснувшегося от грохота снаряда. «Инстинкт
самосохранения, властно отодвигая волю, завладевает мозгом и телом.
Слух жадно впитывает тишину, страх натягивает свою тетиву с каждой
секундой все туже и туже.
Еще удар — звук разрыва, легкое сотрясение пола и стен. Далеко —
можно спать. Тетива ослабевает. Но тело недоверчиво. Оно ждет тре¬
тьего контрольного удара. Проходят длинные секунды. Еще разрыв.
Да, это в стороне* можно спать. Напряженные нервы сникают и уходят
в свое логово, как собаки, которых отозвал хозяин. Моя воля, которую
инстинкты держали за руки, вновь обретает свободу, командует: «Спи!»
— и быстро вталкивает сознание в глубину сна.
Четвертого разрыва я уже не слышу.
Время действия — пятнадцать секунд».117
О новом акустическом фоне города писали не только мемуаристы.
«Осада сложила наш быт. Он прост и суров. Мы ложимся, готовые
встать по звуку сирены. Работаем под грохот канонады...», — отметил
Е.Езерский в статье «Так мы живем».118
В нормальной обстановке человек руководствуется почти ис¬
ключительно визуальными впечатлениями. При первых сигналах
тревоги он, прежде всего, интенсифицирует работу своих органов
зрения — вглядывается и осматривается. При повышении уровня
тревожности включает слух, а затем и обоняние. Ничего увидеть
житель блокированного города не мог. Он слушал, и сам этот спо¬
соб получения информации, обычный для стрессовой ситуации, стал
одним из главных. Невозможно представить, что люди сутками на¬
пролет испытывали то, что в обычной жизни суммарно измеряется
минутами.
Если во время Финской войны только один раз в городе выли
сирены воздушной тревоги,119 то в 1941-1944 гг. этот звук стал по¬
чти ежедневным. «И слышится человеческому уху: город заплакал.
Да, город на всем своем огромном пространстве — двадцать кило¬
метров в длину, двадцать километров в ширину — начинает плакать.
Это значит, что тысячи рук, мужских и женских, с ожесточением
накручивают тревожные сирены. И через мгновение вы чувствуете,
что... в этом плаче нет уныния, нет безнадежной покорности своей
судьбе, нет отчаяния, в нем есть боевой клич, боевой вызов врагу,
лютая к нему ненависть», — писал о вое сирен В.Я.Шишков, автор
«У грюм-реки» ,120
261
26 июня 1941 г. город услышал стук метронома. 27 июня был введен
комендантский час — пешеходы и легковые машины не могли передви¬
гаться по городу без специальных пропусков, и по ночам на улицах
стало заметно тише. Вместо трамвая из-за отсутствия электричества по
некоторым маршрутам стала ходить паровая конка, оставляя за собой
характерный запах сгоревшего кокса. В середине июля резко уменьши¬
лось число автомобилей (в связи с системой пропусков и ужесточением
лимитирования бензина), зато отдельные военные машины проноси¬
лись с небывалой скоростью.521 Кроме того, жесткий контроль над сред¬
ствами транспорта, поддержание в проезжем состоянии только отдель¬
ных улиц привели к тому, что автомобили придерживались в основном
одних и тех же маршрутов.122 По улицам в зиму 1941-1942 гг. ездили в
основном газогенераторные машины.123 За кабиной водителя у них были
специальные установки, в которых из деревянных чурок вырабатывался
газ. Топливо это было неважное, двигатель работал неровно, с характер¬
ными «всхлипами», но выхлопных газов практически не было. В первые
дни блокады над многими районами витал запах бумажного пепла —
жгли документы.124
По мере истощения сил город затихал, его гул становился все
слабее. В августе замерли вокзалы. Одна за другой останавливались
фабрики, что было заметно по уменьшению числа гудков. 20 декабря
встали троллейбусы, а 3 января 1942 г. полностью прекратилось трам¬
вайное движение.125
Даже голоса людей стали звучать слабее. Молчаливые очереди и
пешеходы — особый знак блокады. Нужно было что-то из ряда вон
выходящее, чтобы встряхнуть, выдернуть людей из охватившей их
апатии. В одном из блокадных дневников описан такой случай: ста¬
рушка в очереди вспоминала планировку «господского» дома на Фон¬
танке, в котором служила прислугой, и призналась, что никак не
может сказать, где у графов находилось бомбоубежище. Окружаю¬
щие общим хохотом встретили ее слова. Возможно, это был един¬
ственный случай веселья в ноябрьские дни 1941 г.126 Александр Гри¬
горьевич Дымов, режиссер театральной студии, сказал, что когда та¬
лон на крупу был назван «крупозным», «...много сидевших неподале¬
ку людей беззвучно заулыбались. Несколько месяцев назад у них
получился бы смех, вероятно, громкий, в разной тональности. Те¬
перь смех их беззвучен и так же скуп, как пища, которую едят эти
люди: в микроскопической дозе».127 Блокадник Е.С.Ляпин вспоми¬
нал, что у людей в крайней степени истощения «...заметно терялся
голос, нельзя было по голосу судить, мужчина это или женщина,
дребезжащий голос, существо, потерявшее возраст, пол».128 Люди
молча стояли в бесконечных очередях, молча брели по улицам.129
Если не было слышно разрывов, на улицах слышались только шаги и
скрип санок.130 Это постоянное нарастание тишины отмечали многие
262
ленинградцы. Н.П.Горшков писал 21 января 1942 г.: «Наш голодный
город застывает. Редко слышен одиночный паровозный гудок...»131
Один из блокадников записал в своем дневнике: «Никак не привык¬
нуть к кладбищенскому молчанию громадных цехов».132 Такой же
ненормальной тишиной поразил его и центр. «Прогулочный Невский
лишен движения. Народу много, но нет ни одного автомобиля. Про¬
спект широк и пуст, как Нева. Его простор поглощает жиденький,
анемичный шум города, гасит звуки, делает их оборванными, при¬
глушенными. Так падают капли со свода пещеры.
Нет былого неумолчного гула большого города, мощного, как гу¬
дение тока в высоковольтном трансформаторе. Город кажется обеск¬
ровленным, лишенным пульса.
Безраздельно властвуют над Невским проспектом лишь звонкие
голоса репродукторов. Эти голоса перекатываются от квартала к квар¬
талу, отставая, обгоняя друг друга и замирая где-то вдали...»133
Упоминание пустоты Невы не случайно. В предвоенные годы по
этому водному пути проходили десятки судов, речные трамваи со¬
ставляли важную часть транспортной системы города. С выходом
немцев к реке в районе Ивановских порогов, а финнов — на правый
берег Свири движение по Неве фактически прекратились. Внутри
самого блокадного кольца речной транспорт эксплуатировать было
нецелесообразно, принимая во внимание острый дефицит топлива и
рабочей силы.
Примечательно, что жители Ленинграда, привыкшие к грохоту
снарядов и бомб, с трудом привыкали к тишине: «...Когда нет обстрела,
в городе изумительно тихо. Пройдет трамвай, проедет машина, и опять
тишина. Она идет нашему городу-красавцу, она подчеркивает его ве¬
личие. Иногда эта тишина покоряет и пленяет, но часто она тревожит,
точно за ней притаилась какая-то опасность»,134
Фантастичность ночного летнего Ленинграда в 1942-1943 гг. при¬
обрела дополнительные черты какой-то болезненной нереальности.
«Есть что-то наркотическое в белых ночах. Кажется, остановился из¬
вечный ход мира. В этих ночах много тишины, но нет покоя. Нервы
натянуты, как тетива лука. Неприметно, но странно взвинчены чув¬
ства. И порой уже кажется, что вокруг уже не город, не явь, а немой
окаменевший крик, длящийся без конца...», — записала в своем днев¬
нике женщина, угнетенная этой тишиной.135
Уставшие от молчаливой малоподвижности зимы, весной 1942 г.
горожане тянулись к многолюдству. «Небо над городом голубенькое,
дыма в нем нет, как бывало: дымить нечем, все посжигали за зиму.
Народу стало еще меньше, чем зимой. Почти как до войны, оживленно
только на Невском, да на улице 3 июля (Садовая — ред.), где все
больше открывается магазинов. В других частях города, особенно к
вечеру, — тишина. А если через площадь Урицкого (Дворцовая — ред.)
263
пойдешь — непременно вспомнишь времена Акакия Акакиевича: на¬
столько в ней мертво и пустынно».136
Одна из записей дневника Г.А.Кулагина — настоящий гимн звуку
репродуктора. «О, радио! Шаткая защита нашего покоя в дни бомбе¬
жек, тонкий занавес, отделяющий нас от хаоса войны!
Спасибо тебе за обманное благополучие, которым одаряет нас
звук твоего репродуктора, изо всех сил старающийся быть обыденно
будничным и размеренно бесстрастным.
Сейчас передачи снова идут регулярно, по заранее намеченной
программе, соблюдаются трехминутные паузы... привычно звучит ме¬
доточивый голос очеркиста, торжественный шум оркестра и ровные,
как газетный шрифт, интонации последних известий. Все это — наро¬
чито спокойное, устоявшееся, давно стряхнувшее с себя вымученность,
растерянность и нерегулярность зимних передач...
Человек сидит за столом и пишет, идет по двору или по улице. Он
рассеян или сосредоточен, увлечен делом или смеется, разговаривает,
ест, дремлет. Его окружают будничные шумы и звуки — тарахтение
автомобиля, отдаленный грохот выходящего из цеха танка, хлопание
дверей, шорох метлы во дворе, голоса спорящих, шум передвигаемых
стульев, перебранка уборщиц, звуки шагов. И в то же время всюду и
всегда его слух бессознательно, без участия воли ищет, находит, ло¬
вит и впитывает близкое или далекое звучание работающего репро¬
дуктора... Человеку все равно: он может даже не вникать в смысл
передачи, но его подсознание, как рука, ищущая опоры во темноте,
ловит ритм и характерную металлическую окраску звуков радио. Ус¬
покоительный бальзам радиопередачи проникает в мозг, гасит взвин¬
ченность нервов...»137
Когда зимой 1941-1942 гг. замолкавшее радио возобновляло
свои передачи, ленинградцы «...слышали неуверенные голоса незна¬
комых дикторов. Приходило в голову, что старые дикторы, навер¬
ное, уже умерли. Зимой почти ничего не передавали, кроме сводок.
Потом стали ставить пластинки с невыразительными песнями и тор¬
жественными оперными ариями. Все это было как-то невпопад. Из¬
редка выступали никому не известные певцы. Они тоже казались
безголосыми, неумелыми и были явно голодны. Часто, не стесня¬
ясь, сбивались. Бренчал аккомпанемент одинокого рояля. Дикторы
перед микрофоном откашливались. У нашего радио вдруг обнажи¬
лись швы, как у расползающегося костюма.... Чаще всего репродук¬
торы просто молчали.
Потом кто-то придумал, и хорошо придумал, — по вечерам стали
читать «Как закалялась сталь» Николая Островского... Передавали дол¬
го, недели две подряд. И эта передача поддерживала и объединяла нас.
Потом читали «Овод». И это было умно и хорошо...
264
Потом мы снова услышали голоса знакомых дикторов — должно
быть, они поправились. Мы обрадовались им как родным. Да и сами
мы поправлялись. В передачах стало больше легкой музыки, стихов.
Появился Утесов. Появились фокстроты, фельетоны. Но тут уже было
и весеннее солнце, и потому все это было теперь уместно».138
После того, как положение на Ленинградском фронте стабилизи¬
ровалось, его жители угрозу вступления противника воспринимали
как второстепенную. Главным врагом стал голод, его действие видели
и чувствовали все. Поэтому когда из репродукторов доносились слова:
«Передаем извещение торготдела Исполкома Ленсовета...», все разго¬
воры прекращаются, люди замирают на месте и прислушиваются, ста¬
раясь не упустить ни звука... Фамилия Андреенко — завторготделом
исполкома — звучит, как звон полновесного золота. Слушая радио,
ленинградцы острят: «Лучшая музыка та, что написана композитором
Андреенко».139
В блокадную зиму ни собачьего лая, ни мяуканья кошек нигде не
было слышно. Почти все домашние животные либо погибли от голода,
либо были съедены.140 «...К марту в Ленинграде кончились воробьи и
кошки, собаки и лошади. Ворон в эту морозную зиму, кажется, вообще
не было».14117 января 1942 г. резво бегущую овчарку, как невиданного
зверя, прохожие провожали изумленными взглядами.142 В апреле 1942 г.
на чудом сохранившуюся собачку собрались смотреть все жильцы дома,
способные ходить, при этом некоторые дети полагали, что это — кош¬
ка.143 Когда в 1943 г. работники зоосада стали ездить по больницам и
детским садам, обнаружилось, что для двух-трехлетних малышей обыч¬
ная кошка и обычная дворняжка — такие же неведомые существа, как
попугай или морская свинка.144
«Блокада и голод причудливо и стремительно изменили устояв¬
шийся быт города, сместили понятия о ценности вещей, перекроили
обычаи и привычки... Раньше жители окраин завидовали тем, кто жил
в благоустроенных домах центра.
Но вот в январе лопнули батареи центрального отопления, замер¬
зли трубы водопровода, ванны покрылись льдом. Широкие окна, с
осени наспех заколоченные фанерой, уже не защищали от лютого мо¬
роза. Жильцы сбивались на кухнях... ломали мебель, чтобы топить
прожорливые плиты. Из больших домов центра люди бежали на заво¬
ды и в учреждения, собирались у дымных «буржуек»...
А в маленьких подслеповатых домишках окраин жизнь держалась
цепко: упорно дымили над крышами печные трубы, в низеньких ком¬
натах было тепло и чисто, уборная во дворе и колодец с ручным насо¬
сом действовали исправно...».145
Изменения ритма и образа жизни, обычной палитры цветов, запа¬
хов и звуков происходили на фоне «искривления» привычного город¬
ского пространства: «Город стал пешим. Расстояния обрели реальность.
265
Они измерялись силой своих ног. Не временем, как раньше — трамвай¬
ным временем, автобусным, — а шагами. Иногда количеством шагов.
От этого город обрел новые очертания, независимые от городских
маршрутов...»146
Если в довоенном городе улица становилась «ближе» только с
наступлением тепла, когда убирались зимние рамы, то уже зимой
1941 г. взрывные волны расправились со стеклами. Вот запись в одном
из блокадных дневников от 6 декабря 1943 г.: «...очень тяжелый об¬
стрел... Иду домой в темноту, по всему городу стук молотков, характер¬
ный звук — это вернувшиеся с работы ленинградцы заделывают окна.
На Демидовом переулке хруста стекла под ногами нет...»147 У многих не
было ни материалов, ни сил, чтобы тщательно исправлять поврежде¬
ния. В первую блокадную зиму тишина на улицах была такая, что
учительница К.В.Ползикова-Рубец писала в своем дневнике, что в щели
между рамами и фанерой, вставленной вместо стекол, был «ясно слы¬
шен скрип валенок на снегу и разговоры проходящих под окнами».148
То, что ранее было особенностью теплой белой ночи (когда створки
окон распахивались настежь), теперь происходило в лютую декабрьс¬
кую стужу.
Иным, особым, блокадным был даже звук шагов. Люди ходили
особой шаркающей походкой, невысоко поднимая ноги, наклонив
вперед корпус.149 Блокада во всем была безумно другим временем,
немыслимым, нечеловеческим состоянием, перевернувшим многие
представления о норме. Школьную учительницу, всегда радевшую о
поддержании дисциплины, огорчало то, что «...шума мало. Дети во¬
обще сейчас не шумят...», и она даже «была очень довольна», когда
два ее ученика подрались.150 Во время новогодней елки и концерта
«...тихо было на празднике: ни веселого крика, ни беззаботного сме¬
ха...»151 О том, что дети стали так же тихи, как взрослые, писали
многие мемуаристы.152 Изменилось даже отношение к погоде. Ле¬
нинградцы желали ненастья, которое защищало их от налетов. Яс¬
ная луна и разрывы бомб стали чем-то единым. «Немцы каждую
ночь бомбят город. Бомбят методично, с точностью и исполнитель¬
ностью равнодушной машины смерти. Тупые, тяжелые удары бомб
в промерзшую землю, грохот разрывов и падающих зданий слышат¬
ся ленинградцами с позднего вечера до раннего утра. Воют, воют
моторы «юнкерсов» и «хейнкелей» в безоблачном ночном небе на
высоте, на которой их не берут зенитные снаряды... Все ждут облач¬
ной погоды. Мечтают о плотных, обычных для Ленинграда облож¬
ных толстых тучах, при которых не возможны ни полеты, ни, как
минимум, прицельное бомбометание...»153 Запах духов и пота труд¬
но считать чем-то особенным для городской толпы в жаркий день,
но в августе 1942 г. Г.А.Кулагин отмечает это в своем дневнике как
нечто его поразившее.154
266
Предупреждающий транспортный сигнал перестал быть знаком
приближающейся опасности. Вот запись в дневнике Г.Бабинской от 27
июня 1942 г.: «„.Сейчас в особенности оживление города заметно на
каждой мелочи... Улицы и проспекты совершенно чистые, с шумом и
звонками. Как приятно слышать эти звонки, сидя дома у окна за рабо¬
той. И так, со звонками, пробегают мимо сверкающие чистотой стекол
трамваи. Всего несколько маршрутов, но все-таки это — настоящий
трамвай. И сколько человеческих жизней спас трамвай. Трамвай спас
жизни! А прежде говорили наоборот. Да, нам понятно это выражение
— трамвай спас жизни!»155 Эту важнейшую составляющую — «довоен¬
ный» гул улицы весной 1942 г. — ленинградцы восприняли как предве¬
стие грядущих военных успехов. 15 апреля стены госпиталя на Боль¬
шой Пушкарской улице огласились именно криками «Победа! Ура!
Ура!». Раненые и больные «...полезли кто как мог к окнам... Оказывает¬
ся, зазвенел трамвайный звонок, и прошел трамвай, который всю зиму
стоял на Большом проспекте».156 Почти все блокадники отметили в
своих воспоминаниях выход трамваев 15 апреля 1942 г. на линии № 3,
7, 9, 10 и 12 как очень значимое событие.157 Трамвай «„.оживший и
двинувшийся, стал бесконечно милым и близким сердцу. Его первый
звонок, первое дребезжание прозвучали странно и трогательно...»158
Весной 1943 г. люди с ликованием вдыхали ранее ненавистный «аро¬
мат» укладываемого асфальта. Он не витал над Невой с августа 1941 г.,
когда из-за отсутствия электричества были остановлены механизмы
по подготовке дорожной смеси.159 30 января 1944 г. трамвайные звон¬
ки известили о том, что миновала угроза артиллерийских обстрелов.
Сигналы предупреждения и отправления стали звучать «по-довоенно-
му», вблизи оживленных перекрестков. Ранее вагоны останавливались
там, где вероятность падения снаряда, летящего с южного направле¬
ния, была минимальной.160
Весной 1942 г. город ожил, и его шум, еще очень слабый, все-таки
был сигналом возрождения и сопротивления. Гудки машин скорой
помощи, ранее явные знаки беды, воспринимались как столь же явное
свидетельство улучшения дел.161 Инженер Кулагин даже громкие при¬
читания по покойнику расценивал как нечто обнадеживающее: «.„В
крике было столько традиционного, ритуального, так правильно чере¬
довались в нем причитания и плач, что воспринималось все это, как
стихотворение, где правильно выдержаны размеры и паузы. Это уже
не было жуткое, безгласное горе зимы. Это было оплакивание по уза¬
коненным формам человеческого горя, стремление соблюсти прили¬
чия и обычаи, это были ожившие чувства.
Плачущая женщина снова была человеком. И люди это поняли:
кто-то сказал: «Правильно плачет. Значит, начинаем оживать!» А еще
кто-то... важно и негромко добавил: «Ишь, голосит. Стало быть, не
голодная!..»162
267
20 апреля 1942 г. многим жителям пришлось провести на улице.
Неожиданным, немыслимым ранее образом напомнила о себе уже про¬
шедшая суровая зима. Тот день выдался необычно теплым — 20 граду-
сов в тени, и дым из-за возникшей обратной тяги вместо труб потек в
насквозь промерзшие и еще не оттаявшие помещения.163
Запахи блокады составляли ее неотделимую часть. Даже попытка
их представить щемит сердце. Вот состав «супчика», из блокадного
дневника: (плитку столярного клея разводили в шести тарелках воды,
кипятили 15 минут с лавровым листом и перцем, перед подачей добав¬
ляли уксус).164 Ели массу того, что в нормальных условиях считали
несъедобным: тюлений жир, технический крахмал, отруби для литей¬
ного производства.165 Курильщики набивали самокрутки шалфеем и
аптечной ромашкой.166 Ужасный запах студня из клея и дрожжевого
супа врезался в память Д.С.Лихачева.167
Голод заставлял преодолевать запахи, сигнализировавшие о не¬
годности вещества для пищевых целей: пытались жарить лепешки на
машинном масле, после чего долго болели.168 По воспоминаниям Со¬
фьи Александровны Николаевой, работникам завода «Марксист» вы¬
давали свиные шкуры, долго хранившиеся в подвале в нафталине. Их
опаливали, вымачивали в воде, после чего варили студень, который
по-прежнему жутко пах нафталином.
«...Из одуванчика тогда приготовляли четыре продукта. Корни,
богатые инулином, подсушивались, и из них мололи суррогат кофе. К
молодым листьям одуванчика добавляли листья сурепки, ярутки и
пастушьей сумки и получался своеобразный салат, который в столовой
подавался под суррогатным майонезом. Взрослые листья одуванчика
заквашивали вместе с иван-чаем, а молодые листья иван-чая вместе с
черничником при кратковременном прожаривании давали суррогат
чая. Для заквашивания широко использовали сныть-траву, два вида
лебеды и ошпаренный зонхус. Чтобы парализовать вредное действие
колючек, зонхус брали только до периода бутонизации», — читаем мы
в записках агронома, пережившего блокаду.169
Рядом с такими рецептами какой-то нелепой и трагической фан¬
тасмагорией выглядят частые упоминания о кокосовом масле.170 Объяс¬
няется это тем, что перед войной на городской маслозавод было заве¬
зено большое количество копры, но технологию ее переработки еще не
успели освоить, и в первую голодную зиму запах этого экзотического
продукта стал знаком ленинградцам. В ноябре 1941 г. кокосовое масло
по доступности сравнивалось с крахмалом и яблочным повидлом.171
Ухудшение положения с продовольствием летом 1942 г. привело к
возвращению упоминаний о кокосах на страницы блокадных воспо¬
минаний. 172
Для многих ленинградцев запах сосновой или еловой хвои еще
долго ассоциировался с блокадой, поскольку хвойный отвар, который
268
приготовлялся как самими горожанами, так и в специальных кухнях,
сыграл большую роль в борьбе с цингой.173 Важным компонентом за¬
пахов стола военных лет был запах разного рода заменителей, к кото¬
рым сразу приклеилось трофейное слово эрзац. Благодаря своей пита¬
тельности и технологичности особое место заняла соя. Почти никому
не известное до войны соевое молоко настолько «связалось» с блока¬
дой, что многие считали его изобретением осажденного города.174 Ке¬
фир из сои выпускался еще несколько лет после войны, пока не было
налажено поступление натурального молока из хозяйств области.175 В
«Блокадном дневнике» И.И.Жилинского есть такие слова: «В кухон¬
ном столике нашел 3 сморщенных, высохших, с зелеными местами
плесени, картофелины. Они превратились в бобовую величину, напол¬
ненную будто канифолью. Запах картошки. Оля их устроила на бур¬
жуйке распарить, и их съели с шелухой, очистив лишь от зелени и
грязи. Маленькое наслаждение ароматом картофеля, который для нас
лишь мечта».176 По свидетельству Алексея Николаевича Цамутали, жив¬
шего во время блокады на ул. Куйбышева (Большая Дворянская), люди
стояли на набережной Большой Невки и Сампсониевском мосту, вды¬
хая запах, который доносился от хлебозавода на Малой Посадской
улице. По той же причине люди брели за санями, развозившими хлеб
по булочным.
Источником света для тысяч ленинградцев на долгие месяцы стала
коптилка. Ее запах наполнял темноту комнат, а его характер зависел от
того, что добавляли к драгоценному керосину.177 В ход пошли все го¬
рючие жидкости — машинное масло, олифа, скипидар, репейное масло,
камфарный спирт, разные капли и многое другое. Многие даже жгли
лучину.178 «Жилая» блокадная комната пахла коптилкой и сыростью,
нежилая — только морозом.179
В блокадную зиму над городом витаЛапах пожарищ. При этом
источником беды были не только зажигательные бомбы и снаряды.
В январе 1942 г. возникало в среднем по 30 пожаров в день от
неосторожного обращения с примитивными печками и коптилками.
Люди обессилевшие, впадавшие в оцепенение, не могли справиться
с возгоранием: не было сил сдернуть и затоптать затлевшую зана¬
веску, нечем было залить сложенную у буржуйки и загоревшуюся
растопку. Пожарные, даже сумевшие прибыть по тревоге, не могли
бороться с огнем из-за бездействия гидрантов.180 Подать воду в бран¬
дспойты можно было только из рек и каналов, предварительно про¬
рубив толстый лед. Когда в январе 1942 г. горел дом на углу про¬
спекта Маклина и улицы Декабристов, люди не тушили огонь, а
собирали талую воду.181
Разрушение подземных и внутридомовых коммуникаций, прекра¬
щение подачи электричества привели к прекращению работы водопро¬
вода и канализации. Стремительное развитие событий, чрезвычай¬
269
ность ситуации не позволили обустроить примитивные отхожие ме¬
ста. Положение усугубилось голодом и холодом. В результате нечи¬
стоты стали скапливаться на чердаках, лестницах, улицах и дво¬
рах.182 Большое количество снега и сильнейшие морозы первой бло¬
кадной зимы «законсервировали» проблему до наступления тепла.
Очистке города в марте-апреле 1942 г. придавалось большое значе¬
ние: вся административная мощь была направлена на то, чтобы
избавиться от грязного снега и льда. Можно сказать, что для этих
целей были использованы все наличные ресурсы. Расходовался даже
драгоценный бензин, выдавались дополнительные пайки. Для обо¬
дрения людей 3 апреля 1942 г. в некоторых местах играли оркест¬
ры.183 Хотя, по свидетельству автора одного из блокадных дневни¬
ков, 10 апреля 1942 г. при повышении температуры в некоторых
местах текли вонючие ручьи,184 в целом город был очищен. Это был
настоящий подвиг: обессилевшие люди вручную сумели погрузить и
вывезти сотни тонн снега и льда, устранив угрозу возможных эпи¬
демий. Жительница Ленинграда записала по этому поводу в своем
дневнике 12 июня 1942 г.: «В городе чудный воздух. Все наши опасе¬
ния не оправдались: вони нет».185
Очистка города весной 1942 г. имела не только гигиеническую
цель, как это обычно указывается в литературе. Осознавали руково¬
дители обороны или не осознавали мощнейшее психологическое
воздействие такой работы, но настойчивость Смольного здесь била
точно в цель. Стойкость жителей осажденного города была важней¬
шим ресурсом его обороны, а эта стойкость, в свою очередь, опреде¬
лялась рядом факторов, среди которых поддержание человеческого
достоинства играло немалую роль. Высокий боевой дух мало совме¬
стим с окружающим смрадом, испокон веков служившим средством
морального подавления. Очистка Ленинграда позволила заметно
поднять планку этических требований жителей осажденного города
к самим себе и к окружающим, что было крайне важно в тогдашних
условиях.
Острый дефицит топлива, прекращение работы почти всех пред¬
приятий стали причиной того, что небо над огромным городом было
необычно чистым. «А трубы не дымили. Ни заводские, ни бесчислен¬
ные печные над снежными волнами крыш. И воздух был прозрачен,
оптически чист, так что видно было далеко. Никогда еще город не
проступал с такой четкостью на бледном северном небе».186 Г.А.Кула-
гин, инженер металлического завода, записал 2 июня 1942 г.: «В этом
году не надо дачи — впервые за два столетия воздух в огромном городе
по-деревенски свеж и чист... автомобили редки," трубы большинства
заводов не дымят».187 Он как будто забыл, что за полгода до того
именно черный шлейф над заводской трубой был его гордостью, его
личным знаком борьбы: «Станция работает на топливе с большим
270
процентом гудрона. Из нашей трубы штопором вывинчивается чер¬
ный, густой, как тесто, дым. Дым расходится над всем районом и пови¬
сает серым пологом. Иногда даже солнце меркнет. Все остальные тру¬
бы района не дымят. Стараемся за всех».188
История ленинградской блокады не имеет аналогий. 900 дней мил¬
лионный город жил без нормальных коммуникаций с остальным ми¬
ром, замерзал в суровые зимы, подвергался нещадным бомбардиров¬
кам, обстрелам, угрозам штурма. Столь же уникальной была и ольфак-
торно-акустическая атмосфера, даже краткое существование в которой
было настоящим подвигом.
Примечания
1 Минцлов С.Р. Петербург в 1903-1910 годах. Рига. 1931, С.118
2 Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М. 1980. Т.2. С.420
3 Последние пять дней царского Петрограда (23-28 февраля 1917 г.). Дневник
последнего Петроградского градоначальника // Русское прошлое. 1991.
Кн.1. С.27
4 Г.П. (Полковник Г.Г.Перетц). В цитадели Русской революции. Записки ко¬
менданта Таврического дворца. СПб. 1997. С.14
5 Последние пять дней ... С.26,43
6 Там же. С.45,57
7 Цит. по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» Ленинград в жизни и творче¬
стве советских писателей. Л. 1989. С.133
8 Илья Садофъев. К мировой культуре (Воспоминания о 3-5 июля) // Петрог¬
радская правда, 1922 г. №157,16 июля.
9 Князев ГЛ. Из записной книжки русского интеллигента во время войны и
революции 1915-1922 гг. // Русское прошлое. 1991. №2. С.113
10 Набоков В. Временное правительство. // Архив русской революции. Т.1. М.
1991. С.13
и Пришвин М.М. Дневники. М. 1990. С.79
12 Синдаловский НЛ. Петербург в фольклоре. С.51
13 Князев ГЛ. Из записной книжки... С.119
14 Мусаев В.И. Криминогенная обстановка и деятельность правоохранитель¬
ных органов в Петрограде в 1917-1921 гг. // Клио. 1997. № 1. С.167
15 Там же. С.159-160
16 Мусаев В.И. Преступность в Петрограде в 1917-1921 гг. и борьба с ней. СПб.
2001. С.28-29
17 Там же. С.38
18 Успенский Л.В. Записки ... С.226
19 Г.П. (Полковник ГГ.Перетц). В цитадели ... С.17,24
20 Раскольников Ф.Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М. 1990. С.23Д35
21 Мусаев В.И. Преступность в Петрограде ... С.43
22 Князев ГЛ. Из записной книжки ... С.111-112
271
23 Там же. С.130
24 Цит. по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» ... С.198
25 Свенцицкий В. Крест и пулемет. // Маленькая газета. 1917 г. 7(20) марта; Фара¬
оны все еще стреляют.// Маленькая газета. 1917 г. 21 марта (3 апреля).
26 Маленькая газета. 1917 г. 23 марта.
27 Князев ГЛ. Из записной книжки ... С.112, 114, 130, 160; Последние пять
дней... С.51
28 Вильямс А.Р. Демонстрация в Петрограде. // Октябрю навстречу. Воспоми¬
нания участников революционного движения в Петрограде в марте-сен¬
тябре 1917 г. Л. 1987. С.161
29 Кровавый молебен. // Маленькая газета. 1917 г. 5 июля.
30 Маленькая газета. 1917 г. 25 марта.
31 Кровопролитие в солдатской базе. // Маленькая Газета. 1917 г. 11 апреля.
32 Маленькая Газета. 1917 г. 12 апреля, 14 апреля,22 апреля, 28 апреля, 18 мая.
33 Последние пять дней... С.59
34 Рошаль М.Г. На путях революции. // Октябрю навстречу. Воспоминания
участников революционного движения в Петрограде в марте-сентябре
1917 г. Л. 1987. С.72-74
35 Вильямс А.Р. Демонстрация ... С.161
36 Мусаев В.И. Преступность в Петрограде в 1917-1921 гг. и борьба с ней. СПб.
2001. С.67-68
37 Там же. С.63-64
38 Там же. С.61
39 Булдаков В.П. Красная смута. М. 1997. С.132-135
40 Маленькая газета. 1917 г. 5(18) марта
41 Мусаев В.И. Преступность в Петрограде ... С.74,76-77
42 Мусаев В.И. Криминогенная обстановка ... С.163
43 Лебедев-Полянский П. Из встреч с А.Блоком. // Александр Блок в воспоми¬
наниях современников. Т.2. М. 1980. С.181
44 Последние пять дней ... С.60
45 Князев ГЛ. Из записной книжки ... С.112-113
46 Успенский JI.B. Записки ... С.227
47 Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. К изучению полити¬
ческой культуры российской революции 1917 года. СПб. 2001. С.17
48 Там же. С.23
49 Там же. С.17
50 Там же. С.28-29
51 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.67
52 Ривош. Я.Н. Время и вещи. М. 1990. С.283,296.
53 Князев ГЛ. Из записной книжки ... С.112
54 Колоницкий Б.И. Символы власти ... С. 294,302
55 Там же. С.296,302
56 Там же. С.296
272
57 Князев Г.А. Из записной книжки ... С.172
58 Раскольников Ф.Ф. Кронштадт ... С.27
59 Крупская Н.К. Последние месяцы в эмиграции. // Октябрю навстречу. Вос¬
поминания участников революционного движения в Петрограде в мар¬
те-сентябре 1917 г. JI. 1987. С.68-69
60 Хохряков А.Е. Из жизни Петроградского гарнизона в 1917 году. // Октябрю
навстречу. Воспоминания участников революционного движения в Пет¬
рограде в марте-сентябре 1917 г. JI. 1987. С.111
61 Колоницкий Б.И. Символы власти ... С.297
62 Успенский Л.В. Записки ... С.274
63 Цит. по: Шерих Д.Ю. 1924. Из Петрограда — в Ленинград. М.-СПб. 2004.
С.188
64 Жирицкая Е. Легкое дыхание: запах как культурная репрессия в Российском
обществе 1917-30-х гг. // Ароматы и запахи в культуре. Т.2. М. 2003.
С.228.
65 Там же. С.167-169.
66 Князев ГА. Из записной книжки ... С.165
67 Френкель З.Г Петроград периода войны и революции. Санитарные условия
и коммунальное благоустройство. Пг. 1923. С.69
68 Фролов МЛ. Артиллеристы в боях за город Ленина. 1941-1944. Историчес¬
кий очерк. Л. 1978. С.118
69 Цит. по: КовальтукВМ. 900 дней блокады. Ленинград. 1941-1945. СПб. 2005. С.67
70 «Налет немецких самолетов на Ленинград». // Ленинградская правда. 1941
г. 9 сентября
71 Там же.
72 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя блокадной школы. (1941-1946) СПб.
2000. С.36
73 Налет немецких самолетов на Ленинград. // Ленинградская правда. 1941 г.
20 сентября
74 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.70
75 Там же. С.91
76 Жилинский ИЛ. Блокадный дневник. // В.И. 1996. №5-6. С.14; Болдырев
А.Н. Осадная запись (Блокадный дневник). СПб. 1998. С.279
77 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.109,110,124
78 Там же. С.110
79 Болдырев АЛ. Осадная запись ... С.ЗО.
80 Цит. по: Ломагин Н.А. Ленинград в блокаде. М. 2005. С.212
81 Там же. С.210
82 Там же. С.220
83 Алесь Адамович, Даниил Гранин. Блокадная книга. Л. 1989. С.299
84 Кулагин Г.А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. Л. 1973. С.55
85 Ковальчук В.М. 900 дней ... С.33-43
86 Ломагин НА. Ленинград ... С.288
87 Все внутренние резервы — на нужды обороны. // Ленинградская правда.
1941 г. 24 декабря.
18 Загс 1270
273
88 Ломагин НА. Ленинград ... С.217
89 Там же. С.170-171,212
90 Ленинградская правда. 1941 г. 19 ноября.
91 Ломагин НА. Ленинград ... С.165-166
« Блокадный дневник Горшкова Н.П. // Блокадные дневники и документы.
СПб. 2004. С.17-234
93 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя... С.224
94 Алесь Адамовиг, Даниил Гранин. Блокадная ... С.304
91 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.100
96 Там же. С.102
97 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя... С.91
98 Болдырев АЛ. Осадная запись ... С.133
99 Кулагин ГЛ. Дневник и память.... С.274
100 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.127
101 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.180
102 Там же. С.193 ,
103 Коеалъгук В.М. 900 дней ... С.108-109,114-116,129-130,173-17 ,
104 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.223; В осажденном Ленинграде.
Воспоминания участников героической обороны о орь
создании в условиях блокады продовольственных ресурсов.
105 Блокадный дневник Горшкова HJL ... С,222
106 Фролов ММ. Артиллеристы... С.206, 210
107 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.300
108 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.224
109 Блокадный дневник Горшкова НЛ.... С.228
ш Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя... С.224
111 Там же. С.225
112 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.232
ш Там же.
114 Алесь Адамовиг, Даниил Гранин. Блокадная... С.202
115 Кулагин ТА. Дневник и память.... С.178
116 Алесь Адамовиг, Даниил Гранин. Блокадная ... С.358
117 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.272
И* Езерский Б. Так мы живем. // Ленинградская правда. 1941 г. 7 ноября.
119 Мингковский А.М. Повести о моем Ленинграде. Л. 1986. С.371
т Цит. по: «Одним дыханьем с Ленинградом...» Ленинград в жизни и творче-
стве советских писателей. Л. 1989. С.210
121 Алесь Адамовиг, Даниил Гранин. Блокадная ... С.287
122 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.223
123 Блокадный дневник учителя Белокурова А.И. // Блокадные дневники и
документы. СПб. 2004. С.243
124 Лихагев Д.С. Я вспоминаю... // Книга беспокойств. Воспоминания, статьи,
беседы. М. 1991. С.161
125 Коеалъгук В.М. 900 дней ... С.77
274
126 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.27
127 Алесъ Адамович, Даниил Грант. Блокадная ... С.409
128 Там же. С.44
129 Там же. С.116
130 Солсбери Г 900 дней.... С.447
т Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.62
132 Кулагин Г.Л. Дневник и память.... С.211
133 Там же. С.224-225
134 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.189
135 Кулагин Г.А. Дневник и память.... С.211
136 Всеволод Когетов. Улицы и траншеи. Записи военных лет. М. 1984. С.331
137 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.195
138 Там же. С.197-198
139 Там же. С.200
140 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.189
141 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.85
142 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.150
143 Лев Успенский. Так было. // Голоса из блокады. Ленинградские писатели в
осажденном городе (1941-1944). СПб. 1996. С.100-101
144 Алесь Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.187
145 Кулагин Г.А. Дневник и память.... С.154-155
146 Алесъ Адамович., Даниил Гранин. Блокадная ... С.115
147 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.221
148 Там же. С.11
149 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.39, 51.
150 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.12-13
151 Боль памяти блокадной... Сборник воспоминаний жителей и защитников
блокадного Ленинграда. Мытищи. 2000. С.88
152 Жилинский НИ. Блокадный дневник. // В.И. 1996. №8. С.12
153 Всеволод Кочетов. Улицы и траншеи. Записи военных лет. М. 1984. С.228
154 Кулагин Г.А. Дневник и память.... С.287
155 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.234
156 Там же. С.233
157 Там же. С.151
158 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.155
159 Бажанов А.Н История дорожного строительства в Санкт-Петербурге-Ле¬
нинграде. СПб. 1996. С.81
160 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.234
161 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.65
162 Кулагин Г.А. Дневник и память.... С.184
163 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.99
164 Ползикова-Рубец КВ. Дневник учителя ... С.ЗЗ
165 Кулагин Г.А. Дневник и память.... С.85-86
166 Жилинский ИИ Блокадный ... С.7
275
167 Лихагев Д.С. Я вспоминаю С.171,179
168 Боль памяти блокадной С.74
169 Иванов Р.Н. В одном строю. // В осажденном Ленинграде. Воспоминания
участников героической обороны о борьбе с голодом и создании в усло¬
виях блокады продовольственных ресурсов. Л. 1982. С.157
170 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.26
171 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.380
172 Кулагин ГА. Дневник и память.... С.235
173 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.58
174 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.104
175 Шибаева ВА. Продукты из сои — пища ленинградцев. // В осажденном
Ленинграде. Воспоминания участников героической обороны о борьбе с
голодом и создании в условиях блокады продовольственных ресурсов. Л.
1982. С.83
176 Жилинский ИИ Блокадный ... С.7.
177 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.9
178 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.56
179 Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. Л. 1970. С.389
180 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.60
181 Солсбери Г. 900 дней.... С.469
182 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.149; Блокадный дневник
учителя Белокурова А.И. // Блокадные дневники и документы. СПб.
2004. С.249
183 Блокадный дневник Горшкова Н.П.... С.93
184 Там же. С.96
185 Ползикова-Рубец К.В. Дневник учителя ... С.81
186 Алесъ Адамович, Даниил Гранин. Блокадная ... С.152
187 Кулагин Г .А. Дневник и память.... С.217
188 Там же. С.201-202
276
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
О РОЛИ ЗАПАХОВ И ЗВУКОВ В ИЗУЧЕНИИ И ПОНИМАНИИ ТОГО,
ЧТО РИМЛЯНЕ НАЗЫВАЛИ GENIUS LOCI
1
Верх: Парад на Марсовом поле. 1903 г.
Низ: Прокладка газопровода в Ленинграде. 1930-е гг.
278
Выражение «Я это чую!» означает наивысший градус уверенности
и столь же предельный уровень невербализуемости. Звуки и запахи ис¬
чезают вскоре после своего рождения, они вечно юны и одновременно
вечны в своей повторяемости. Ничтожная часть их — сознательные по¬
слания, остальные служат для пробуждения ассоциаций с мощной эмо¬
циональной окраской. Запах каменноугольного дыма являлся нечаян¬
ным спутником индустриализации, а не ее публичным лозунгом. Харак¬
терный для городов XIX-начала XX в. запах конюшни был связан с
отсутствием механического двигателя, способного решить проблему энер¬
гетического дефицита. Город как социальный организм достиг уже вы¬
сокого уровня развития, но для решения транспортных вопросов был
вынужден использовать лошадь, которая вполне устраивала тружени¬
ков (земледельцев и ремесленников) доиндустриального периода. При
этом немногочисленные «сознательные» ольфакторые сигналы играли
важную роль в самопрезентации. Отказ от парфюмерии при «выходе в
свет» расценивался как вольнодумство. Спуск и подъем по социальной
лестнице сопровождался изменениями в бытовой атмосфере.
Звуковой и ольфакторный фон по своему воздействию более всего
похож на архитектурное окружение: человек практически не способен
уклониться от его постоянного воздействия, причем воздействия посто¬
янного. Известный американский архитектор К.Линч в своей работе,
посвященной городу как среде обитания, писал об огромном значении
эмоционального фактора визуального восприятия. По его мнению, каж¬
дая перемена в ландшафте оставляла «шрамы на мысленном образе».
Мы думаем, что такие же «шрамы» оставляло исчезновение одних и
появление других запахов и звуков. Если изменение происходило на
глазах одного поколения, то чувствительные его представители с боль¬
шей или меньшей остротой замечали акустическую или ольфакторную
утрату, равно как и наиболее заметные новшества в этой сфере. Потом¬
ки же воспринимали новый фон как данность, и требовались значитель¬
ные усилия, чтобы хоть в какой-то мере донести до них то, что ловили
уши и носы их дедов, родителей или даже старших братьев. У 15-17-
летнего уроженца Санкт-Петербурга выражение, например, «самый трам¬
вайный город» не нагружено акустическими впечатлениями, запавши¬
ми в память людей, для которых красный вагон, звенящий и пахнущий
лаком деревянных сидений, был обычным и нередко ежедневным сред¬
ством передвижения. Разница между криком питерской торговки «се¬
ледки галанскии!» и его транскрипцией не меньше, чем между живым
человеком и его фотографией. Особая мелодия разносчицы — столь же
значимая составляющая великопостной торговли, как сам товар. Сельдь
не перевелась, а вот бойких крикуний уже давно нет. Шумы и запахи
279
помогают человеку ориентироваться в пространстве и времени, созда¬
ют необходимый уровень психологического комфорта.
Город велик и един. Он един несмотря на различие являемых обра¬
зов. Разделение же видимого и рационально объяснимого лика его на
пространство, архитектуру; повседневную жизнь, мифологию — игры че¬
ловеческого разума. В сознательном и бессознательном мифотворчестве
эмоции если не одолевают логические конструкции, то по крайней мере,
составляют им достойную конкуренцию. Построения «Петербург — ка¬
мень», «Петербург — корабль», «Петербург — мужчина», «Петербург —
иностранец», «Петербург — военный» приобретают убедительность и
стройность прежде всего за счет своей иррациональной составляющей.
А последняя — дочка ощущений, в данном случае — ольфакторных и
акустических. Представление о Петербурге как о городе «мужского пола»
подкреплялось подсознательным признанием его «мужественности» из-
за характера его запахов. Город звучал как полковой двор и как завод,
пах конюшней — то есть тем, что традиционно связывалось с местопре¬
быванием сильного пола. К этому можно прибавить грохот камня, звон
металла, масляную гарь, угольный и пороховой дым, гендерная принад¬
лежность которых также не требует комментариев. А для оппозиции
«деревянной Москве» чего стоит каменный звук петербургского эха,
совершенно непохожей на отклик леса?
Военный характер государства Российского, общий высокий уро¬
вень милитаризации практически всех сторон его жизни, специфика
способов общения власти и народа сделали ружейную и пушечную
пальбу акустической доминантой столицы. Орудие — механический
петух Санкт-Петербурга. Империя, которая с XVIII и до начала XX в.
участвовала во множестве вооруженных конфликтов, которая силой
или угрозой ее применения включила в свой состав огромные террито¬
рии в Европе и Азии, не могла не бряцать оружием. В Петербурге это
бряцание было действительно слышимым, внушительным и каждод¬
невным. После 1917 г. утрата столичных функций и радикальные пере¬
мены в армейской повседневности (продиктованные военными техно¬
логиями) резко сбавили громкость военных звуков на берегах Невы.
Шум массовой демонстрации, переполненной революционным энту¬
зиазмом, гораздо в большей степени соответствовал представлениям
большевиков о мощи рабоче-крестьянского государства.
Житель Торжка за весь свой век не слышал столько разноязы¬
кой речи, сколько за получасовую прогулку по столице. Лязг метал¬
ла (окованные колеса карет, трамвай), заводские гудки и грохот
орудий, запахи моря, порохового и угольного дыма — все это рази¬
тельно отличалось от того, что окружало подданных царя на ос¬
тальной территории Российской империи. Ольфакторная и акусти¬
ческая атмосфера города менялась и соответственно эпохе, и по
мере изменения организации пространства, которое он занимал. В
первой половине XVIII в. это было нечто единое из-за небольшой
280
площади застройки, а затем разделилось на сегменты по социаль¬
ной специализации районов. До середины XIX в. тон задавал гарни¬
зон, со второй половины того же века — промышленность и транс¬
порт. О наступлении промышленной эры город оповестили заводс¬
кие гудки, превратившиеся в советское время из символа наживы и
эксплуатации в знак социалистической индустриализации и трудо¬
вого пролетарского единства. В смысловой трансформации этого
сигнала большую роль сыграло то обстоятельство, что в годы рево¬
люции паровые сирены стали своеобразным рабочим набатом, при¬
зывавшим на борьбу. Прекращение колокольного звона в бывшей
столице обозначило время, когда любое публичное обращение к
богу стало приравниваться к столь же публичному вызову властям.
В рамках одной работы невозможно представить все многообра¬
зие ольфакторных и акустических феноменов, сопровождавших изме¬
нения в жизни громадного города на протяжении трех столетий. На
атмосферу, окружавшую горожан, влияли технические новшества,
трансформация самого городского пространства. В деревне или не-
большом монокультурном городе все звуки и ароматы составляют об¬
щее фоновое поле, одинаково всем понятны и подвергаются схожим
оценкам. В многоликом Петербурге — ситуация особая. Мегаполис с
многообразием социальных функций, с разноуровневой и разновек¬
торной бытовой культурой, с различным микроклиматом в каждом
районе и даже в каждой квартире неминуемо должен был иметь слож¬
ный набор ароматов и звуковых полей.
Если в первой половине XVIII в. куранты Петропавловской крепо¬
сти были слышны всему Петербургу — таким небольшим он был, то
уже через столетие даже пушечные залпы той же твердыни не доноси¬
лись до его окраин. А.С.Пушкин не без оснований говорил, что един¬
ственным европейцем в России является правительство. Именно цент¬
ральные районы, где концентрировались государственные учреждения
и жили служившие в них чиновники, наполнялись самыми «западны¬
ми» запахами и звуками, тогда как на окраинах, на «боковых» улицах
и в переулках торжествовала типичная российская провинция. Это —
проявление российского принципа модернизации: все движение — из
правительственного центра. Санкт-Петербург можно уподобить паро¬
возу, который тащит «в Европу» вереницу губерний-вагонов, мало
похожих друг на друга по комфорту и составу пассажиров, отличав¬
шихся от столицы запахами и звуками так же, как отличались от на¬
стоящих локомотивов «пульманы» и «теплушки». Многообразие го¬
рода — функциональное и культурное — нашло свое выражение в зву¬
ках и запахах, витавших и витающих над Невой. Акустическая и оль-
факторная атмосфера града Петрова представляла собой такую же не¬
повторимую смесь иноземного и исконно российского, как его архи¬
тектурный облик, его характер. Она — неотъемлемая часть его души,
того, что римляне называли genius loci.
281
В. В. ЛАПИН
ПЕТЕРБУРГ.
ЗАПАХИ И ЗВУКИ
Художественное оформление,
оригинал-макет
Татьяны Николаевой
JIP № 065334 от 7 августа 1997 г.
Подписано в печать 10 05.07
Формат 60x90 1/16. Бумага офсетная
Печать офсетная. Печ.л. 17.6
Тираж 1000 экз Заказ № 1270
Издательство «Европейский Дом»
191187, Санкт-Петербург, ул. Гагаринская, 3
тел./факс 579-08-33, e-mail: eurohouse@nm.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ГУП «Типография «Наука»
199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12
Владимир Викентьевич Лапин,
кандидат исторических наук,
старший научный сотрудник
Санкт-Петербургского Института
истории РАН, доцент Европейского
университета в Санкт-Петербурге.
Автор более 50 научных трудов.
■Л ^
Впервые в отечественной
историографии и культурологии
история Санкт-Петербурга
рассматривается сквозь призму
запахов и звуков, наполнявших
город в течение трех столетий.
При этом использована схема,
предложенная известным
ученым Николаем Павловичем
Анциферовым, согласно
которой город уподобляется
живому организму со своей
анатомией, физиологией и
психологией.