Автор: Аракчеев Ю.
Теги: систематика животных специальные зоологические науки фотография зоология природа мир насекомых фотосъёмки
Год: 1981
Текст
Юрий Аракчеев
ДЖУН гл и
ВО ДВОРЕ
Юрий Аракчеев
ДЖУНГЛИ
ВО ДВОРЕ
Москва ’’Мысль” 1981
Юрий Аракчеев
ДЖУНГЛИ
ВО ДВОРЕ
28.69 А»
А79
Редакции географической '*
литературы
Предисловие
кандидата
географических наук
Н. И, Дроздова
Рецензент
кандидат
биологических наук
Д. В. Панфилов
Художник
Е. И. Владимиров
Фото автора
, 20901-003 ,.п01
Абб«7Т ,4°-81-
190502 0000
© Издательство
«^к:ль».
ОГЛАВЛЕНИЕ
Светлый праздник души
(вместо предисловия)
4
Открытие
7
Муравейник
на ярком весеннем солнце
16
Басня
23
Турок и Серый
28
Восьминогие арахниды
31
«Любовь» и «коварство»
36
История с зеленым крестовиком
41
Тотемы
47
Не любим того, кого не знаем»
51
Героиня медицинской эмблемы
53
Путешествия в Подушкине
57
Мегарисса
66
Рассказ о собаке,
которая мне повстречалась
72
Поучительные истории с птицами
79
«Хозяева Земли»
83
Таинственные и прекрасные
95
Удивительные метаморфозы
106
Золушки и принцессы
ПО
Загадочная гусеница Тигра
113
Норок — по-молдавски «везение»
116
Солнце на крыльях
127
Тебердинские голубянки
133
«Знаете,
почему мир такой огромный?»
144
Совещание в Армении
147
«Леди-битл» и другие
152
Дремучая поляна
158
Светлый
праздник души
(вместо предисловия)
Родная природа... В сердце каждого из нас с
самого детства остаются, нежные и щемящие воспоми-
нания: тихая речка за околицей, густые заросли
ивняка, прозрачный сосновый бор, золотистое пшенич-
ное поле... Потом нас, взрослых, дороги жизни уводят
в асфальтовые дебри городов, в гремящие цехи за-
водов, в тишину лабораторий. И лишь иногда где-то
в самой глубине души всплывает мысль о том, что
совсем недалеко от нас проходит и уходит светлая и
чистая, журчащая весенним ручьем совсем иная
жизнь... Изредка удается нам вырваться на лоно
природы, а то и пожить летом в деревне, но уже
очерствела, покрылась корочкой душа, и тихий голос
травы заглушается урчанием автомобильного мотора
и бульканьем транзистора.
Поэтому такой праздник на душе, когда встре-
тишь человека, который принес с собой из детства
свежесть восприятия, способность радоваться и удив-
ляться привычным вещам, умение видеть чудо в обык-
новенном. Таким человеком оказался автор этой кни-
ги. Вместе с ним пойдет читатель в Серебристый
бор, поднимется по Земляничному склону на Лысую
гору, спустится в дебри Паучьего оврага, прогуляется
по Аллее бабочек и отдохнет на Уютной поляне. И в
каждом уголке этого чудесного края найдет он удиви-
тельных, причудливых его обитателей, живущих
своей сложной, драматической, но невидимой обыден-
ному глазу жизнью.
Выведя читателя на лесную поляну, автор гово-
рит ему: посмотри и убедись — «все в мире, окру-
жающем нас со всех сторон, находящемся даже под
нашими ногами, чрезвычайно серьезно, истинно,
захватывающе интересно, а мы так мало, так до-
садно мало, так позорно мало знаем о нем»...
Чтобы правильно понять и объяснить всю слож-
ную сеть отношений между обитателями травяных
джунглей, нужна помощь ученого-специалиста.
И потому-то писатель обращается к помощи таких
признанных авторитетов в экологии, энтомологии и
4
этологии, как Ж--А. Фабр, К. Ламперт, Р. Шовен,
М. Гиляров и другие, причем нередко пространно
цитирует их, доставляя читателю дополнительное
удовольствие от общения с подлинными текстами
этих мастеров научной популяризации.
Близкое знакомство с привычками, способностя-
ми, характером шестиногих, восьминогих, летающих,
ползающих и прыгающих существ удивляет, пора-
жает, порой смешит и умиляет нас комичным, а
иногда и грустным сходством с нашей человеческой
жизнью. В этом ‘ нет никакого антропоморфизма, а
лишь подтверждение того неизбежного вывода, к ко-
торому мы не можем еще до конца привыкнуть со
времен Дарвина. «Да. Конечно! — восклицает автор.—
Все мы и на самом деле в каком-то смысле родствен-
ники. Все мы представители живого на планете
Земля. Дети одной своей щедрой матери — Приро-
ды. И дети, и часть ее. Как же не родственники?»
Ощущение родства с Природой, причастности к
ней возникает у человека не сразу. Это плоды дли-
тельной душевной работы. Откровенно, без жалости
к себе автор делится трудными для него воспоми-
наниями, как в детстве убил он гадюку, как «преда-
тельски забыл» старого друга — чижика. Но дорого
нам то, что у подростка все это вызвало острее чувст-
|ц। инны, которое впоследствии переросло в большое,
и (рослое чувство ответственности за все живое на
Земле. И только поняв и глубоко прочувствовав
всю меру этой ответственности, автор может сказать:
«Создать трудно — разрушить легко. Природа требу-
ет к себе уважения точно также, как человек. И толь-
ко при непременном этом условии — уваже-
ния — природа, точно так же как и человек, мо-
жет раскрыть свои тайны».
Прочитав с увлечением рукопись книги и вдоволь
налюбовавшись красочными фотографиями пейза-
жей, бабочек, жуков и прочей «меньшой братии»,
захотел я познакомиться с автором, представляя
себе седенького старичка в густых морщинках и с
бородой, этакого лесного тролля. К моему удивле-
нию, автор оказался молодым, стройным человеком
с худощавым улыбчивым лицом, излучающим до-
5
брожелательность и спокойствие. Однако жизненного
опыта Юрию Аракчееву хватило бы на целую компа-
нию его ровесников. Он успел поработать и груз-
чиком, и рыбаком, и слесарем, и токарем, потрудился
и лаборантом-химиком, и редактором на телевидении.
И отовсюду выносил новые жизненные впечатления,
ложившиеся на страницы очерков и рассказов, публи-
ковавшихся в газетах и журналах. Его перу принад-
лежит несколько книг, в том числе сборник по-
вестей и рассказов «Листья» (1974). Юрий Аракчеев —
член Союза писателей СССР. Он человек разнообраз-
ных интересов: увлекается фотографией, выступает
с показом слайдов перед разными аудиториями, много
ездит по стране. А любимый транспорт Юрия —
велосипед «Прогресс», на котором он объездил Подмос-
ковье, Украину, Карпаты, Сибирь, Дальний Восток.
Пожелаем же Юрию Аракчееву новых дорог, но-
вых удивительных встреч на Дремучей поляне, а нам,
читателям,— встреч с маленькими и большими, изве-
стными и таинственными, но всегда интересными
героями его новых произведений о природе.
Н. Н. Дроздов,
доцент Московского государственного университета,
член комиссии Международного союза
охраны природы и природных ресурсов
Открытие
Был вечер, и солнце стояло низко. Оно ос-
вещало розовые, слегка полинявшие от
дождей стены нашего дома, уютный зеле-
ный дворик и широкую асфальтовую по-
лосу, рассекающую пополам заросли де-
ревьев, кустарников и густой, сочной
травы с одуванчиками. Я шагнул в траву
и наклонился, глядя в видоискатель.
По толстому зеленому стволу полз кто-
то большой, красновато-коричневый. Неук-
люжий и мощный, он напоминал рыцаря
в медных доспехах. Он методично полз
вверх, непрестанно шевеля усами, похожи-
ми на стальные плети. Со стебля переб-
рался на пологий бугор листа. Бугор под
ним закачался. На краю странное существо
остановилось. Далеко внизу во все сторо-
ны раскинулись необъятные джунгли, без-
брежный зеленый океан. Куда теперь?
С минуту рыцарь подумал, оставаясь в не-
подвижности, лишь усы его шевелились
без остановки, вверх, вниз, вправо, влево,
наконец лениво разломил свои доспехи на
спине, выпростал из-под них тонкие про-
зрачные крылья и... полетел.
Я передвинул объектив. Полыхнуло
>мел1ым. Гигантская солнечная шапка цвет-
ка - множество желтых лилий, а на них,
небрежно сминая шелковистые нежные
лепестки, сосредоточенно копошится мох-
натый зверь. Шерсть длинная, темно-ры-
жая с черными полосами, на спине плос-
кие слюдяные крылья, а глаза миндалевид-
ные, блестящие, внимательные. По-хозяй-
ски обхватив тонкими лапками несколько
цветков сразу, зверь сует по очереди в
каждую лилию короткий черный хобот.
Голова и шерсть его перепачканы желтым...
Я принялся исследовать окрестности,
чувствуя себя как во сне.
В расплывчатом зеленом мареве по жил-
ке листа ползло длинное изящное сущест-
во, неся на себе просторный, отливающий
перламутром балахон крыльев. Оно даига-
7
лось медленно, грациозно кланяясь и вертя глазастой головой. Золо-
тые глаза сверкали, посылая во все стороны изумрудно-бронзовые
лучи... В багряной чаше цветка суетился кто-то черный, пластмас-
совый. Кто это? Что он делает? Откуда он здесь? Как великолепно
сочетается этот черный, блестящий панцирь с оранжевыми, огненны-
ми лепестками! С умопомрачительной высоты плюхнулся сразу на
все шесть лап-шасси толстый лайнер, и зеленая, ровная, покры-
тая густыми короткими волосками, словно ковром, посадочная
площадка мягко спружинила под ним. Поворочав в разные сторо-
ны головой, «лайнер» вдруг принялся умываться, как кошка, чи-
ститься. Прозрачные крылья засверкали на закатном солнце.
Жук-пожарник в рыцарских доспехах? Шмель в перепачканной
цветочной пыльцой шубе? Златоглазка? Маленький жук? Обыкно-
венная муха?.. Не может быть!
Я вернулся в комнату с ощущением приоткрывшейся тайны.
Нужно было немедленно с кем-то поделиться, и я тотчас пошел
звонить из телефона-автомата знакомой девушке Вике. Захле-
бываясь, я описывал ей яркий, совершенно необычайный, удиви-
тельный мир, который так счастливо и внезапно открылся мне вот
только что.
— Медвежонок? Какой медвежонок? Откуда? — не понимала
Вика.— Шмель? В чем перепачкался? Какой рыцарь-жук?.. Зла-
тоглазка, похожая на балерину? Кто это — златоглазка?
Хотя я и проговорил с Викой около часа, все же осталось ощу-
щение невысказанности. Придя в коммунальную свою квартиру,
позвонил из коридора племяннице. Она училась тогда в пятом
классе и начала уже интересоваться биологией, занималась в клубе,
юных биологов зоопарка.
— Ой ты!.. Ой ты!..— горячо, хотя и несколько односложно
реагировала она на мой рассказ, а потом трубку у нее взяла мама
и сказала, что Лиле нужно делать уроки, а мне, взрослому дяде,
стыдно...
Частенько мне снятся цветные сны, и в эту ночь я ожидал ска-
зочных путешествий, но, увы, спал как убитый. Проснувшись
чуть свет, немедля выглянул в окно. Вот невезение! На уютный
наш маленький дворик, на газон с одуванчиками и ноготками, на
заросли кустарников и деревьев — на весь открытый только вчера
зеленый загадочный континент, населенный, оказывается, фанта-
стическими существами, моросил мелкий унылый дождь...
Однажды я прочитал удивительную книгу. В ней рассказыва-
лось, как мальчик и девочка, Карик и Валя, забрались в лабора-
торию знакомого профессора и выпили какую-то вкусную розовую
жидкость, которая пахла персиками. Потом мальчик и девочка
сели на подоконник, болтая ногами, и тут... Все вокруг них начало
8
неудержимо расти, а сами Карик и Валя стали такими малень-
кими, что запросто уместились на спине стрекозы, которая как
риз опустилась на подоконник. Стрекоза унесла их в дремучие
наросли на берегу ручья. И началось путешествие двух человечков
и зеленой стране, населенной удивительными «зверями» — му-
равьями, осами, бабочками, жуками. Книга называлась «Приклю-
чения Карика и Вали». Написал ее прекрасный писатель Ян Ларри.
Помню потом свои увлекательные мысленные странствия где-
нибудь на лесной поляне. Я лежал на животе прямо в чаще зеленых
трав — травинки кололись, муравьи забирались под майку, от-
чаянно щекотали, кусали, в носу свербило от острого аромата
цветов, трав, земли, а пылкое мое воображение следовало за каким-
нибудь муравьем по узкой тропке среди толстенных травяных
стволов, похожих на тропический бамбук, мимо раскидистых ку-
стов земляники с трехлопастными гигантскими листьями... Над
головой висели, источая приторный аромат, кроваво-красные пу-
довые ягоды. Я карабкался по толстым изогнутым лианам стеблей,
пытаясь добраться до соблазнительных этих плодов, повисал на
прохладных розоватых лопастях чашелистиков и наконец погру-
жался в восхитительную, пахучую, нежно-розовую в глубине мя-
коть ягод, пачкаясь в алом липком соке... Потом, омывшись каплей
росы, вскакивал на спину жука-жужелицы и, держась за острые
края его ребристого, мутно блестящего панциря, мчался по неиз-
веданным дорогам дремучих джунглей быстрее самого быстрого
автомобиля... Наконец сходу хватался за какой-нибудь толстый
ствол, взбирался неизвестно куда, как Тарзан, пытался поймать
йй брюшко яркую, пеструю бабочку — жар-птицу... Потом мы-
сленно попадал в полумрак муравейника — этого многоэтажного
лабиринта с анфиладами комнат, галереями, залами и погребами.
И строгие охранники-муравьи придирчиво ощупывали усиками
меня, чужестранца, но почему-то не трогали... Я жил в дебрях
какого-нибудь куста или в цветке, как Дюймовочка, летал на спине
прирученной стрекозы над бескрайним океаном трав, как Карик
и Валя...
Ах, как жаль, что все это только в воображении, как жаль!
«Счастливая, невозвратимая пора — детство!» Почему так быстро
проходит оно? Почему сами мы так легко и как будто даже охотно
расстаемся с ним? Зачем? Разве детская восторженность, внима-
тельность, живость помешали бы нам заниматься «взрослыми»
своими делами? Да и что такое в сущности «взрослые» дела? Чем
твким особенным отличаются они от детских? Останься в нас дет-
ское воображение, детская чувствительность, детская самоотвер-
женность и чистота, разве мы были бы хуже? Не детской ли востор-
женностью, внимательностью, умением видеть и удивляться отли-
9
чались многие величайшие ученые, писатели, художники, путемкт i
венники? Они были выше удручающей, однообразной рутины ыи
называемой взрослой жизни — это и помогло им совершать откры
эия, создавать художественные произведения, отправляться нл
исследования новых земель. Наша унылая «взрослая» привычка
не удивляться ничему, беспрестанное сдерживание эмоций, постная
убежденность, что важно лишь то, что полезно (хотя, что на самом
деле полезно, мы так в общем-то и не знаем; представления о пользе
и вреде того или иного меняются с течением времени полярно),—
есть ли это признак истинной мудрости? Стремление к сугубой
материальности, беспрестанная оценка всего на свете с точки зре-
ния утилитарной, сиюминутной, сплошь да рядом лишь экономи-
ческой пользы не привели ли иных из нас к самой, может быть,
страшной болезни двадцатого века — вещизму? Вещизму со всеми
вытекающими из этого печального явления последствиями: холод-
ностью в отношениях друг с другом, неискренностью, бесчувствием,
эгоизмом, забвением той необходимой истины, что люди все-таки
братья, что человек — часть природы и что обращаться нам друг
с другом, да и с природой, необходимо по-человечески...
Была еще одна книга, которая надолго завладела моим внима-
нием. Эта книга — «Жизнь насекомых» французского естествоис-
пытателя Жана-Анри Фабра. Недавно я залпом прочитал ее снова.
И снова изумился. Так захватывающе написать о жуках, кузне
чиках, бембексах, пчелах, клопах! Ученый не подходил к этим
маленьким созданиям с точки зрения утилитарной пользы или
вреда, приносимого ими хозяйству. Нет, он уважал прежде всего
их самобытность, их право на существование. Внимательный че
ловек, он постарался вникнуть в их образ жизни, ему были глу-
боко интересны их привычки, характеры... «Бембекс-мухолов»,
«Аммофила — охотничья собака», «Замечательные хирурги — сфек-
сы», «Филант — пчелиный волк», «Сколия — подземный охот-
ник» — одни заголовки его рассказов чего стоят! Долгие часы,
дни, месяцы проводил Жан-Анри Фабр, наблюдая маленьких своих
«соседей». Книга его изобилует такими вот признаниями: «Я весь -•
зрение, весь — внимание. Ни за что на свете я не уступил бы сво-
его места на том спектакле, который сейчас разыграется». Что же
это за спектакль? В том случае, о котором повествуют приведенные
строки,— борьба желтокрылого сфекса со сверчком, который дол-
жен стать пищей для будущего сфексового потомства... Читаешь -
и с вполне понятной растерянностью убеждаешься: все в мире,
окружающем нас со всех сторон, находящемся даже под нашими
ногами, чрезвычайно серьезно, истинно, захватывающе интересно,
а мы так мало, так досадно мало, так позорно мало знаем о нем.
Книгами Фабра зачитывались и зачитываются миллионы лм>
ю
дей, они принесли автору мировую славу. И вот что особенно лю-
бопытно: почти все свои наблюдения, давшие материал для напи-
сания многотомных «Энтомологических воспоминаний», сельский
учитель Жан-Анри Фабр сделал на небольшом пустыре, заросшем
сорняками. Площадь этого «исторического» пустыря — меньше
Гектара. Джунгли на пустыре!
Теперь этот пустырь — место паломничества ученых и тури-
стов со всего света, а сам Жан-Анри Фабр — признанный отец
энтомологии, науки о насекомых.
... Став взрослым, я смотрел фильм знаменитого мультиплика-
тора Уолта Диснея «Фантазия». В этом фильме как будто бы не
|5ыло ничего реального. Чистая фантазия... На сцену собираются
Ьркестранты. Один за другим они входят на помост, рассаживаются,
пробуют инструменты. Вот первые осторожные звуки виолон-
чели... Пробный пассаж фортепиано... Тремоло скрипки... По-
следним приходит дирижер. Становится за пульт. Оркестр готов.
Тишина. Подняты локти дирижера, застыла дирижерская палочка.
Взмах — и полились звуки... Удивительно все же воздействие
музыки! Мы привыкли воспринимать мир больше глазами, и —
если не считать осмысленную человеческую речь — слышимое дает
нам меньше информации, чем видимое. Но вот — музыка... Веч-
ная загадка! Можно даже закрыть глаза. Из пяти чувств для вос-
приятия мира остается только одно. Но сколько переживаний!
В фильме «Фантазия» сделана попытка проиллюстрировать
музыку. Вернее, пофантазировать под нее. Взрослые люди, до
отказа набившие просмотровый зал, смотрели сказку, цветную
фантазию, чудесным образом переносясь в ту самую «счастливую
и невозвратимую пору», когда предстоящая жизнь казалась такой
волшебной, неисчерпаемо таинственной, прекрасной... Вот танцуют
пузатые живые грибы — «Танец маленьких лебедей» Чайковского.
Вот невоздержанный ученик Чародея, овладевший азами волшеб-
ства, чуть не доводит мир до катастрофы под музыку Дюка. Вот
трогательная история летающих лошадей, Светлой и Темной,—
Бетховен... Трагический эпизод из прошлого Земли, мрачный
катаклизм, в котором гибнут доисторические животные,—Вагнер...
И наконец, порхающие под музыку Чайковского в райских зарослях
эльфы — тоненькие стройные человечки с крыльями... Музыка не
сопровождала изображение, как обычно, наоборот, она рождала
его, да и само изображение воспринималось как музыка.
Я долго помнил об этом фильме. То, что создал своими рисун-
ками, подобранными под музыку, Уолт Дисней,— это ведь как бы
материализованная мечта. «Счастливая, невозвратимая пора —
детство!» Но почему все-таки «невозвратимая»? Вот ведь американ-
ский художник на какое-то время вернул нам его! Я помнил, что
11
люди выходили из зала просветленными, взволнованными. Они
не забыли о сложностях и трудностях повседневного, реального
мира, однако сейчас глаза их светились детским восторгом. И доб-
ротой. Конечно же — добротой! Разве счастливый человек может
быть злым? Если тебе хорошо, ведь так хочется поделиться своим
счастьем с другими. Разделенная радость — радость вдвойне...
Больше всего я опасался, что увиденное вечером во дворе не
повторится. Вдруг это просто фантазия моя разыгралась, а на
самом деле и не было ничего? Но дождь лил и лил. С печалью смот-
рел я на мокрые дворовые «джунгли», где, казалось, кроме мокрой
поникшей травы, и нет ничего. Неужели, неужели сказочный мир
лишь пригрезился мне?
Весь этот день, пятницу, лил дождь, а я испытывал поистине
танталовы муки. Да, вот так и бывает: когда очень ждешь чего-то...
Но терпение и верность мечте вознаграждаются! В субботу с
самого утра двор волшебно ожил. Засветились фонарики одуван-
чиков, загудели шмели, вылезли обогреваться на солнце мухи...
Был выходной день, и я решил отправиться сразу в один из москов-
ских парков, Измайловский, на уютную полянку, открытую мною
еще весной. Взял фотоаппарат с насадочными кольцами и недосня-
той позавчера обратимой пленкой, вскочил в седло верного своего
конька-горбунка — дорожного велосипеда «Прогресс», промчался
по широким московским улицам, миновал мрачный старинный лес
на окраине парка, добрался по тропкам до поляны, которая вся
сверкала сейчас от росы, с замиранием сердца настроил фотоап-
парат, дрожащими пальцами навинтил между объективом и корпу-
сом переходные кольца, чтобы можно было фотографировать с
близкого расстояния...
Велосипед остался лежать под кустом, а я, затаивший дыха-
ние путешественник, шагнул в мокрые, сверкающие на солнце
зеленые дебри.
... И увидел переплетение гладких светло-зеленых стволов,
удлиненных тропических листьев, увешанных десятками голубова-
тых алмазов. То тут, то там ослепительно вспыхивали радуги. В бес-
порядочном хаосе желтым уютным островком светилась глянце-
витая чашечка лютика. Миниатюрная глазастая мошка соблазни-
лась уютом, села на лепесток, но, обмочив в кристальной воде свои
мохнатые лапки, тотчас взлетела... Каждая капля действительно
отражала весь мир, но больше всего она отражала солнце и небо.
Особенно живописными были те, которые лежали в углублениях
листьев,— тяжелые, льдисто-объемные, невиданно крупные драго-
ценности, круглящиеся в зеленоватой оправе.
Полянку можно было пересечь за несколько секунд — вся-то
шагов пятьдесят в поперечнике, но, погрузившись в ее дебри, я
12
ощутил себя в настоящих таинственных, полных кипучей^ неве-
домой жизни, бескрайних джунглях.
Вот белые цветы-звездочки, ставшие необычайно большими.
Черные и ярко-красные тычинки и пестики купаются в выпуклой
капле, переполнившей декоративную белую, словно фарфоровую,
тарелку, составленную из перистых лепестков. Капля не выли-
вается... Может быть, из таких тарелок пьют воду гномы? Что это
за цветы? Неужели обыкновенная звездчатка, почти незаметная
обычно в траве?
Огромные лиловые с красноватыми живыми прожилками на
бархате волшебные репродукторы — цветы луговой герани. Может
быть, мы просто не слышим звуков, которые они издают? Может
быть, если получше прислушаться, можно что-то таинственное
услышать? Наверняка! И до чего же красив этот ярко-фиолетовый
цвет!
Настоящее чудо — грустно повисший на тонком мохнатом,
красиво изогнутом стебле бутон! Из-под красных чашелистиков
осторожно выглядывают нежно-розовые, целомудренно свернутые
^епестки. «Пачка» балерины, выросшая в этом волшебном царстве?
Еветильник, зажигающий свой розовый фонарь по ночам? Неужели,
еужели это привычное, знакомое всем растение со странноватым
азванием «гравилат»?
У меня была всего одна обратимая пленка. Она кончилась очень
быстро.
А потом я отдал ее знакомому лаборанту: проявлять цветные
рбратимые пленки самостоятельно я научился гораздо позднее.
— Приезжай послезавтра,— сказал лаборант.
Что получилось? Получилось ли вообще что-нибудь? Вдруг
мои фантазии будут развеяны и беспристрастный объектив запе-
чатлел то, что совсем неудивительно, каждодневно, а все, что я
навоображал себе, так и останется нереальным?
— Ну как, Эрик? — спросил я по телефону через день.
— Приезжай. Все в порядке,— сказал он.
— Что там? Получилось что-нибудь? — не удержавшись, спро-
сил я.
— Не знаю, некогда было посмотреть,— спокойно ответил
'Орик.— Кажется, цветы какие-то.
Еду, еду, волнуясь. «Цветы какие-то». И только?..
Наконец Эрик протягивает мне маленький бумажный сверток,
в котором лежит первая заветная пленка. Волновался ли я так в
гот давний, увы, очень давний день, когда впервые в жизни полу-
чил записку от девочки из соседней школы? Сердце колотилось...
Едва выйдя на улицу, тут же, на ярком июльском солнце, ос-
торожно разворачиваю папиросную бумагу, в которую пленка
13
аккуратно завернута. Смотрю... Сначала идет ряд темных коричне-
вых прямоугольников — трудно что-либо различить. Недодержка.
Догадываюсь: это шмель. Он не получился, увы. Вечер, мало
света... Неужели?.. Есть! О, все в порядке! В переплетении роси-
стых травинок — глянцевитая, ослепительно желтая чашечка лю-
тика с каплями на лепестках, травинки словно усеяны голубо-
ватыми шариками. Все так и было! И герань получилась, и пе-
чально повисший бутон гравилата, и соцветие раковой шейки с
пчелой и маленькими жуками. И даже бабочка-голубянка, которую
я щелкнул наскоро, боясь пропустить счастливый миг...
В тот вечер мир Карика и Вали впервые распахнулся передо
мной на комнатной стене.
Первые снимки были не слишком качественны, но я понял:
все мои фантазии — правда.
Лето я провел в постоянных волнениях. Странствия в дворовых
джунглях на корточках и ползком, вызывающие нездоровый интерес
соседей. Новые и новые путешествия в дебри поляны Измайловско-
го парка. Незабываемая погоня за бабочкой-голубянкой, которая
кокетливо улетала всякий раз, как только я к ней на достаточ-
ное расстояние приближался. Неожиданный подарок — павлиний
глаз, залетевший во двор и спокойно позировавший мне на репей-
нике. Первые выезды дальше, на станцию Черная, под Москвой, и
даже на озеро Селигер...
Голова кружилась от распахнувшихся горизонтов. Джунгли
были ярки, многоцветны, разнообразны, густо населены, пленки
катастрофически не хватало, не хватало рамок для слайдов, а
главное — времени.
Отборы лучших дублей и просмотры занимали ту часть суток,
которая оставалась от ползанья на четвереньках в траве, короткого
сна и нескольких неизбежных часов работы (работал я тогда выезд-
ным фотографом — фотографировал на черно-белую пленку детей
в детских садах). Из друзей больше всех доставалось, конечно,
Вике. Почти все наши и так не очень-то частые встречи проходили
следующим образом. После поспешных приветствий я быстро вешал
на стенку экран (сделал его самостоятельно из льняного полотна
и с помощью соседского пылесоса покрыл бариевой смесью, окрасив
заодно и все ножки мебели в комнате плохо смываемыми белыми
крапинками). Затем сдвигал в сторону стол, громоздил на него
табуретку, шесть томов Малой советской энциклопедии и диапро-
ектор «Свет». Выключал люстру, торшер и демонстрировал послед-
ние диапозитивы. Если мне казалось, что Вика, глядя на экран,
выражает слишком мало эмоций, я не на шутку сердился и обвинял
ее в равнодушии и слепоте.
Впрочем, Вике диапозитивы как будто нравились, а особенно
14
re, которые напоминали ей знакомых людей. Так у нас постепенно
(шдавалась галерея портретов: жук Сева, кузнечик Семен Пет-
рович, бабочка Елизавета Степановна, гусеница София Лорен,
матоглазка Уланова...
Я окончательно понял, что в моей жизни произошло нечто
весьма «историческое». Мир изменился. Он стал ярким, огромным,
ин пресным и светлым. Вернулась, пусть отчасти, но вернулась,
и* рнулась «счастливая, невозвратимая пора».
Разве я мог раньше предполагать, что, не выезжая ни в какие
далекие страны, а просто выйдя во двор или в парк, можно совер-
шить путешествие? И какое! Несмотря на «Приключения Карика
и Вали» и на «Фантазию», мне раньше все-таки не приходило в
голову, что отцветший одуванчик, обыкновенная «фукалка», может
быть похож на серебряный шар, на остров южного моря, поросший
белыми пальмами, на сказочную сцену, где выступают балерины,—
зависит от того, как смотреть. Ну а мог ли я знать, что яички клопа
fia коре березы — блестящие капельки янтаря? Конечно же, от
Иен я было скрыто, что жук-жужелица выкован из стали, а доспехи
жука-пожарника — из меди. Теперь это все для меня не секрет.
Как и то, например, что гусеница бабочки ольховой стрельчатки
в зрелом возрасте носит страусовые перья, а гусеница стрельчатки
кленовой — это просто-напросто ползающий лисий воротник. Меня
уже ни капельки не удивляет, что голова стрекозы — это голова
космонавта в шлеме с антеннами, спинка клопа-солдатика — ин-
дейская ритуальная маска, а спинка наземника тощего — африкан-
ская. Само собой, что паутина после дождя — кружево, отделанное
алмазами, а сухая паутина, пронизанная солнечными лучами,—
радужное, сказочное сияние.
Но это бы ладно. Наблюдая всех их с близкого расстояния, я
обнаружил странную вещь: поведение этих ползающих, бегающих,
прыгающих и летающих созданий иногда удивительным образом
напоминает то, что я вижу в гораздо более крупном масштабе.
Заметив это, я стал думать, что мир мелких существ каким-то подо-
зрительным образом связан с миром крупных. И принялся читать
книги о насекомых. Что же вы думаете? Мои подозрения усилились.
Аналогий—тьма. В конце концов я иногда стал даже путаться,
с каким миром имею дело в данный момент — маленьким или
большим. Но однажды вычитал где-то известное изречение Анак-
сагора: «Все — во всем». И понял, что в моих наблюдениях нет в
сущности ничего удивительного.
Вычитал я и еще одно мудрое изречение, которое запало мне в
душу: «Какую бы форму жизни мы ни изучали — от вируса до
Мамонтова дерева, мы изучаем самих себя».
Муравейник
на ярком весеннем
солнце
Прошло первое лето путешествий. На-
ступила осень, потом зима. Ранней вес-
ной я поселился в деревне Подушкино
под Москвой. Было начало апреля, мо-
росил дождь, везде еще лежал снег.
Никаких насекомых не было, я ходил
по туманному лесу, размышляя о том,
как будут выглядеть эти места летом,
где поднимется густая трава, расцветут
цветы, какие диковинные существа по-
селятся в здешних джунглях...
В тихой и мрачноватой комнате
избы царило спокойствие и тишина.
Вечером, когда я меланхолически пил
чай, с неприязнью наблюдая за парой
пыльных, неряшливых мух, разбужен-
ных теплом печки, под потолком послы-
шалось громкое, отчаянное жужжание.
Поначалу я не понял, что происходит,
и, лишь встав на стул, разглядел в
темном уголке паутину, запутавшуюся,
отчаянно жужжащую муху и рядом с
ней маленького, паука. Паук тотчас
заметил меня и оторвался было от му-
хи, но, поняв, что настроен я по отно-
шению к нему не враждебно, вернулся
к своей бедной жертве и продолжал
пеленать ее, осторожно обходя пару
незапеленатых лап и мощно буравящее
воздух крыло. Я стоял и смотрел внима-
тельно.
Он был раза в два меньше мухи, но
работу свою знал прекрасно, делал ее
быстро и с удивительной сметкой, хо-
тя огромная муха дергалась с такой
силой, что все под его ногами ходуном
ходило. Натолкнувшись с одной сторо-
ны на сильное сопротивление лап, он
обошел жертву с другой стороны, без
лишней спешки, без суеты, а устав, от-
правился на минутку отдохнуть побли-
же к щели, где было спокойнее.
Мне так понравилось наблюдать за тол-
ковой его работой — словно бы расто-
16
роппый маленький мужичок запрягал огромного брыкающегося
пола,— что я взял фонарь. Вздрогнув от света фонаря, паук про-
должал свою работу, и мне кажется, ему даже сподручней было
теперь, при свете.
Если хотите, смейтесь, но, вернувшись к столу, я уже не чув-
ствовал себя в комнате таким одиноким. Когда на другой вечер я
сам поймал муху и посадил в паутину, а потом наблюдал, паук уже
не боялся меня. Может быть, он меня узнавал?
В солнечные апрельские дни над проталинами запорхали ба-
бочки, вскоре из теплой земли дружно полезла трава, расцвели
первые цветы. В избу приехали дачники, а мне на лето удалось
снять маленький сарайчик, который стоял прямо в лесу, на краю
оврага. Овраг порос высокими корабельными соснами и черемухой,
на дне его тихо струилась маленькая речка Саминка. Начались
странствия в подушкинских джунглях/
Хоть я и запомнил своего черного подушкинского соседа-паука,
но теперь, когда вокруг летало и ползало столько созданий, а ма-
ленькие паучки встречались лишь изредка, глаза у меня разбежа-
лись. Кого фотографировать, за кем охотиться в первую очередь?
И я решил — за муравьями.
Еще в детстве я увлекался книжками о них. Не могло не увлечь
удивительное устройство муравьиной «цивилизации», многоэтаж-
ная конструкция муравейника, этого гигантского муравьиного
небоскреба, населенного тысячами смышленых тружеников. А образ
Их жизни? Войны, походы, организованность и спаянность много-
тысячной семьи... А как они пасут тлей, разводят грибы, запасают
впрок сладкий нектар, ткут, достают из-под земли воду, погоду
чувствуют? Поразительно!
В книге французского ученого Реми Шовена я прочитал об
Удивительном факте муравьиной жизни, вряд ли знакомом многим.
Оказывается, этим организованным труженикам присущ порок,
который хотя и не красит их, однако же вызывает еще более при-
стальный, не лишенный практических, поучительных целей ин-
терес. Я уже говорил, что в этом мире тьма аналогий, вот и еще
одно подтверждение. Муравьям, этим маленьким шестиногим со-
зданиям, присуще нечто так напоминающее одно из распростра-
ненных явлений, увы, не изжитых еще современной человеческой
цивилизацией...
Встречается в травяных джунглях некое миниатюрное, симпа-
тичное на вид создание — жучок ломехуза. На конце брюшка
этого маленького жучка — две изогнутые в разные стороны ко-
сицы, напоминающие ворсистые усики. Увидев такого жучка, му-
равей тотчас устремляется к нему и принимается щекотать брюшко
ломехузы своими усами. В благодарность за эту ласку на косицах
17
появляется капля секрета, выделенного специальной железой
ломехузы. Этого-то и ждал рыжий труженик. Он мгновенно слизы-
вает капельку и, выражаясь на современном жаргоне, «балдеет».
Только что это был трудяга — рабочий или суровый воин, но вот
его уже не узнать. Он шатается, теряет ориентацию в пространстве,
ищет укромный уголок, где бы можно было отлежаться, но часто
так и не успевает его найти... А в очередь к жучку уже становятся
другие... И вот ведь что больше всего поразительно: потеря муравь-
иного облика ничему не учит обалдевшее шестиногое. Едва опом-
нившись, муравей вновь бежит к ломехузе...
Кончается все это весьма печально. Муравьи перестают выпол-
нять свои общественные функции в муравейнике, перестают даже
есть, и если несколько жучков ломехуз попало в муравейник, то
этот огромный многоэтажный «мегалополис» обречен на вымирание.
Рыжие сластолюбцы опускаются до того, что ко всему прочему
подкармливают совратителей-жучков своими собственными деть-
ми, то есть куколками — «муравьиными яйцами»...
Ну не поразительно ли?
Вы думаете, ломехуза — единственная угроза муравьиному
благосостоянию и нравственности? Нет! Маленькая горбатка (типа
нашей цикадки, прыгающей в траве) тоже выделяет ароматный и
сладкий секрет, который неудержимо влечет муравьев из рода
соленопсис. Пока заинтересованные гурманы наслаждаются вку-
сом и ароматом микроскопической капельки, появившейся на кон-
чике ее брюшка, горбатка аккуратно кладет по крошечному яичку
точно на сочленение между головой и грудью муравья. Вскоре из
яичка вылупляется личинка горбатки — нимфа. Она быстренько
проникает в голову несчастного шестиногого и питается его мозгом.
Голова еще живого, но уже неподвижного муравья печально сви-
сает вниз... Когда все содержимое головы будет съедено, нимфа,
уже достаточно выросшая, перегрызает шею, и голова падает. Она
становится капсулой, то есть своеобразным «домиком», в котором
нимфа заканчивает свое развитие и становится взрослой горбаткой,
способной откладывать новые крошечные яички...
Итак, еще зимой я мечтал, как буду воочию познавать тайны
многообразной муравьиной жизни, фотографировать сценки, порт-
реты. Я помнил выражение из одной журнальной статьи: «Природа
сделала четыре серьезные попытки создать большие организованные
сообщества: пчелы, муравьи, термиты, люди». Не правда ли, есть
над чем поразмыслить?!
И вот наконец Подушкино, май, муравейник на ярком весеннем
солнце. Я стою, как Гулливер, глядя сверху на живой, копошащий-
ся многотысячный город...
Строительство было в самом разгаре. Даже на расстоянии слы-
18
шалея напряженный, не прекращающийся ни на минуту шорох
работы. Работы трудной, сложной, ответственной. Обычно тот
конус, который мы видим,— это половина всего муравейника,
небоскреб в несколько десятков этажей, остальная, столь же много-
этажная часть скрыта в земле. И сейчас, весной, небоскреб расши-
рялся, надстраивались новые этажи, прокладывались новые под-
земные галереи. С разных сторон сотни жителей подтаскивали к
общей куче строительные материалы — сосновые прошлогодние
иглы, сухие веточки, листики, былинки. Несколько шестиногих
собратьев тащили вверх по довольно крутому склону желтую тол-
стую, блестящую на солнце личинку — стройка стройкой, но
нельзя забывать и о хлебе насущном...
Муравейник располагался на склоне овражка, у подножия
довольно толстой березы. Здесь образовалась естественная пологая
площадка, ограниченная с одной стороны стволом и еще кустиками
бересклета, открытая только с южной, солнечной стороны. Удоб-
нейшее место, если, правда, не считать того, что буквально в двух
шагах утоптанная людьми тропинка. Минутная прихоть озорника
с палкой — и великолепное сооружение ужасным образом по-
страдает...
Тем не менее работа кипела. Интересно было наблюдать и за
{Геми строителями, которые на миг показывались из отверстий в
земле у подножия кучи. Они держали в челюстях маленькие зем-
ляные комочки, выбрасывали их и вновь скрывались в отверстиях.
$Это были подземные строители, землекопы, они строили нижние
Галереи и выносили грунт, слепленный при помощи слюны в ко-
мочки-песчинки. Этих комочков накопилось уже очень много,
они образовали на склоне целую осыпь, и именно по этой осыпи,
постоянно срываясь и падая, скатываясь на исходные позиции,
тащилась сейчас группа с личинкой.
Затаив дыхание, сжимая обеими руками фотоаппарат, прильнув
к видоискателю, который стал окном в этот захватывающий мир, я
наблюдал. Сейчас, сейчас я увижу эту потрясающую организацию,
железную дисциплину работников и воинов, движимых хотя и
инстинктом, достигших, однако же, многого, очень многого, не-
смотря на мизерные свои размеры, осваивающих все новые и новые
жизненные пространства...
Однако уже при первом взгляде было заметно, что столь трудо-
любивые строители далеко не всегда выбирали правильный образ
действий и тратили огромное количество усилий впустую. Та самая
группа с личинкой, которая упорно тащилась по склону и под
ноги которой строители с удивительной небрежностью бросали
свои комки, чем еще больше затрудняли движение, вызывала все-
таки досаду своей бестолковостью. Почему бы не выбрать другой,
19
более выгодный путь, в обход осыпи? Но нет. Упорное, тупое,
бестолковое движение вопреки всему.
А землекопы? Ну что бы им стоило договориться и относить
комочки в определенное место, чтобы не портить весь склон, по
которому их же собратья из последних сил волокут кто строитель-
ный материал, кто съестные припасы? Бросают комки тут же,
прямо под ноги своим же, как будто ленятся лишних два шага
ступить...
Я передвинул объектив в сторону. Вот троица рыжих братьев
волочит сдвоенную сосновую иглу — строительный материал для
надземной части — прямо сквозь частокол молодой травы. Игла,
тем более двойная, естественно, цепляется, бедные трудяги из себя
выходят, тужатся и все же ломятся напропалую, хотя буквально
в сантиметре широкий прогал, по которому тащить иглу было бы
им несравнимо сподручней. Но самое поразительное другое. Двой-
ную иглу, разумеется, нужно тащить сращенным концом вперед,
это же и дураку ясно. А они тащат наоборот. И, словно нарочно,
подцепляют каждую травинку на пути этой своеобразной «вилкой»
и, конечно же, расходуют сил в несколько раз больше, чем нужно
было бы при достаточно толковой «организации труда»...
Скажете, какой с муравьев спрос? Ну а как же... Почему, на-
пример, так споро работал паук, пеленавший муху? Почему так
восхищался мудростью инстинкта сфексов, аммофил, каликургов
и других шестиногих Жан-Анри Фабр? Инстинкт — своеобразный
«ум», и он великолепно работает у многих представителей этого
многочисленного «народа». Так почему же, почему же так бестол-
ковы те, о потрясающей организации которых ходят легенды?
Но может быть, первое впечатление обманчиво?
Однако, чем больше я смотрел, тем, увы, все больше и больше
уважение к их многообразной, сложной работе сменялось печаль-
ным раздумьем.
Самое потрясающее было то, что они сплошь да рядом явно ме-
шали друг другу. Иной раз какой-нибудь бестолковый колготной
тип, тупо мчащийся неизвестно куда, походя задевал своего нату-
жившегося собрата, волочащего в гору бревно, и собрат, потеряв-
ший равновесие, летел вместе с бревном под откос, а нахал, сделав
свое черное дело, даже и не оборачивался. Ни раскаяния, ни по-
пытки загладить свою вину! Но может быть, у этого грубияна ка-
кое-нибудь важное дело? Ничуть не бывало! Пробежав несколько
шагов, он принялся помогать какой-то группе, волочащей длинную,
задевающую за траву былинку, не помог толком, бросил, опять
сломя голову побежал куда-то, причем прямо по головам своих
сородичей. Ну и тип! Ни дать ни взять бестолковый, однако же
мнящий себя совершенно необходимым начальник...
20
Ида. Инстинкт. Не ум, а инстинкт, это, конечно, понятно.
Чего же требовать? И все же не мог я смотреть спокойно, раздра-
жало меня что-то в этой нескладной, суматошной работе.
Тут вспомнил я, что даже сам Жан-Анри Фабр, так беззаветно,
так заинтересованно и внимательно изучавший мир шестиногих,
не любил муравьев. Ему претило их «буржуазное» накопительство,
скопидомство, их безоглядная преданность лишь одной низменной
с।расти — вдоволь поесть... Вот-вот. Именно! Тупые инстинктив-
ные движения, конвейерная, механическая работа ради одного
юлько хлеба насущного — никакого полета!
Разумеется, я преувеличиваю. Разумеется, нельзя мерить на-
секомых, этих маленьких существ, руководствующихся в своей
жизни не разумом, а инстинктом, нашими человеческими мерками.
И все же...
«Ну и что же дальше? — думал я с печалью.— Ну построят они
4вой «мегалополис», а дальше что? Ведь, и построив его, эти тупо-
ватые работники живого конвейера, судя по всему, и не подумают
Попросту наслаждаться жизнью. Их толстая бескрылая самка,
помещенная в центр кучи, в темницу, будет без конца, как машина,
Ж дальше производить яйца (триста — четыреста яиц в день!), а из
®их потом выведутся новые тысячи рабочих существ, которые будут
Или же беззаветно трудиться всю жизнь, или завоевывать но-
вые территории, чтобы строить на них свои многоэтажные кучи.
& это все?»
А ведь вокруг-то, вокруг!.. Достаточно поднять голову, чтобы
увидеть: молодая, яркая березовая листва, источающая на солнце
великолепный, терпкий аромат, сверкающие радуги не успевшей
Высохнуть росы, сияющие, благоуханные венчики первых цветов,
Юорхание пестрых бабочек, волшебное пение птиц...
Для этих же рыжих (и только ли для них?) роса — это лишь
Источник питья, бабочки — возможная пища (если их поймать
и ободрать ненужные крылья), листья (да и то не свежие, а высох-
шие) — строительный материал. И суета, суета без конца. Ради
чего? Да, вот вопрос: ради чего?
Как и у всего живого, у муравьев есть, конечно, любовь. Прежде
чем создать многотысячную семью-муравейник, крылатые муравьи-
< .|мцы ухаживают за крылатыми самками. Вот они, звездные часы
муравьиной жизни! Но что же происходит дальше? Самцы, сделав-
шие свое мужское дело, вскоре просто-напросто околевают, а самки
теряют крылья, непомерно толстеют и, помещенные внутрь мура-
вейника, в темницу, осуждены всю свою жизнь выступать в роли
детородной машины. Они даже не воспитывают своих детей, они
просто их без конца производят в виде яиц-зародышей. Что из
того, что мы, люди, называем таких детородных самок царицами?
21
Царская ли это жизнь? Дай бог, если у них есть хоть какая-то
память и они, сидя в темнице, вспоминают о том, как когда-то были
крылатыми. Несчастный удел!
А дети? Дети, которые выводятся из яиц,— страшно сказать:
бесполы! Да, те полчища муравьев, которые бегают по лесным тро-
пинкам, в траве, суетятся в муравейнике,— это не самцы и не
самки. Рыжий труженик не «она» и не «он», рыжий труженик в
сущности «оно»! Ибо рабочий муравей — это самка, переставшая
ею быть, потому что ее детородные органы дегенерировали. Вот
ведь как...
Правда, многие ученые, в частности Реми Шовен, утверждают,
что муравьев и нельзя рассматривать поодиночке и требовать от
них индивидуальной сообразительности, мудрости индивидуаль-
ного инстинкта. Ибо муравей — это лишь элемент, нечто вроде
клетки, составляющей единое живое существо — муравьиную се-
мью. Муравей быстро погибает от одиночества, так же как пчела,
как термит, а что касается бесполости, то она в таких условиях
жизни вполне оправданна: с деторождением с успехом справляется
одна самка. В случае же гибели самки половые железы бесполой
особи могут регенерировать.
Вот так.
Тут надо добавить, конечно, что муравьи — санитары леса.
Да, мы, люди, а также деревья и многие другие растения им во
многом обязаны. Именно муравьи уничтожают массу вредителей
лесов, полей, садов, огородов. Благодаря им в лесу поддерживается
биологическое равновесие. Не будет муравьев — всю зелень могут
уничтожить полчища менее организованных ползающих, бегаю-
щих, летающих вредителей. Муравьи настолько полезны, что их
специально вывозят на участки леса, страдающие от нашествия ка-
ких-нибудь непомерных обжор. Некоторые страны, например Ита-
лия, с удовольствием покупают муравьев в соседних странах,
например в Австрии, целыми грузовиками (муравейник лопатой
ссыпают в мешок и в таком виде перевозят). Немецкие энтомологи
подсчитали, что одна колония муравьев за день добывает от 800
граммов до одного килограмма насекомых, главным образом вред-
ных. Все это так. Однако...
С какой симпатией все-таки после муравьев наблюдал я в траве
даже еле видимую крылатую мошку, наверняка знакомую с радо-
стями жизни, летающую в прекрасном бескрайнем мире, ночующую
где придется — под листом ли, в трещине ли коры, под камушком.
Пусть со всех сторон ее подстерегают враги — птицы, пауки, стре-
козы, другие хищники, неважно! Хоть несколько дней, часов, а
настоящих! 'Сидела эта маленькая крылатая мошка на зеленой
травинке среди изумрудного переплетения, в котором кое-где ра-
22
дужно посверкивали росинки, рядом с едва
заметной кружевной паутиной, шевелила
крошечными усиками, и, ей-богу же, мне
казалось, что вся ее поза выражала радость
жизни и благодарность за существование.
Потом вспорхнула и улетела в голубую
бескрайнюю даль, на этот раз миновав
край паутины...
И уж тем более приятно было смотреть
на смелых воздушных асов — стрекоз.
Красивых, изящных, летающих с таким
виртуозным мастерством — хоть вперед,
хоть назад, хоть в сторону, хоть на месте.
Вот кто сразу понравился мне в отличие
от муравьев. Стрекозы!
Ну конечно же, «Стрекоза и Муравей».
Известная басня И. А. Крылова, которую
мы проходим в школе,— вот что вспомни-
лось тотчас.
Всегда что-то в ней меня насторажи-
вало. Ведь я не раз с удовольствием наблю-
дал за стрекозами, такими красивыми, силь-
ными летунами, к тому же знал, что они охо-
тятся на ненавистных нам всем комаров.
«Ты все пела» по отношению к стрекозе
не вызывало у меня недоумения: жизнь
прекрасной летуньи действительно казалась
похожей на песню. Но почему она осенью
пришла к муравью? Это было непонятно.
И тем более несправедливыми, даже каки-
ми-то злобными и завистливыми казались
мне всегда упреки муравья, этого ворчли-
вого скопидома: «Ты все пела? Это дело.
Так пойди же попляши»...
Придя домой в тот памятный весенний
день в Подушкине, я раскрыл «Жизнь
насекомых» Фабра.
Да. Ясно. Я так и знал.
Ведь басня Крылова—это перевод ба-
сни французского баснописца Лафонтена
«Цикада и Муравей». При переводе
23
И. А. Крылов, вероятно, ошибся и слово «цигале» (цикада) перевел
как «стрекоза». Однако, неправильно переведя название, он оста-
вил выражения «попрыгунья-стрекоза» и «лето красное пропела»,
что к цикаде еще как-то подходит, а к стрекозе никак. Ведь стре-
коза не прыгает и не поет.
Однако главное даже не в этом.
е «На всю жизнь мы сохраняем в памяти грубые нелепицы, из
которых соткана вся эта басня,— пишет Фабр о басне Лафонтена.—
Цикада в нашем представлении всегда будет страдать от голода с
наступлением зимы, в то время как зимой и совсем нет цикад;
она всегда будет выпрашивать у Муравья несколько зерен — пищу,
которая совсем недоступна для ее нежного хоботка; умоляя о ми-
лостыне, она будет просить хотя бы мух и червяков, которых ни-
когда не едят цикады.
Кто же повинен в этих странных ошибках?
Лафонтен, который в большей части своих басен чарует нас
острой наблюдательностью, здесь оплошал. Он прекрасно знает
других своих героев — Лису, Волка, Кота, Козла, Ворону, Крысу
и многих-многих еще; обо всех он рассказывает с очаровательной
точностью и в подробностях. Жизнь их проходила у него на глазах.
Но Цикады никогда не видел Лафонтен, он никогда не слыхал ее
песен». Так пишет Фабр.
Справедлив ли упрек в энтомологической безграмотности? Как
же не справедлив! Хотя и мог бы кто-нибудь обвинить Фабра в
чрезмерной буквальности, в том, что он-де слишком много требует
от баснописца, ведь в басне же под видом животных выводятся
вовсе не животные, а потому, мол... Но ведь в том-то и дело, что те
или иные животные фигурируют в баснях вовсе не случайно, и
такое незнание образа жизни цикады лишний раз подчеркивает
для нас тот печальный факт, что люди всегда мало знали о жизни
насекомых.
Но важнее другое. Знаменитый энтомолог Ж.-А. Фабр потому
так горячо рассуждает о басне, что он ведь тоже имеет в виду не
только и даже не столько животных...
Продолжим чтение его замечательной книги:
«Наблюдение опровергает все нелепые выдумки баснописца.
Что Цикада и Муравей встречаются — это верно. Только в этих
встречах — как раз обратное тому, о чем говорится в басне. Ни-
когда не приходит Цикада к Муравью, потому что ей никогда ни
от кого не нужно помощи. Зато Муравей — грабитель и эксплуа-
татор, который тащит в свои закрома все съедобное,— этот граби-
тель приходит к Цикаде. Он, Муравей, приходит к Цикаде, но он
не просит, а попросту отбирает добытое ею добро.
Но расскажем, как совершается этот грабеж.
24
В июле, в удушливые послеобеденные часы, когда насекомые
ihinpnciio ищут отдыха и прохлады на увядших, поблекших цве-
Н1ч, - в эту пору торжествует цикада. Усевшись на ветке, ни на
миг не прекращая песни, она сверлит своим тонким хоботком кору.
11отом долго сосет из этой скважины вкусный сок, наслаждаясь
чудесным сиропом и собственной песней.
Последим за ней. Быть может, нам придется присутствовать
при неожиданных горестях. Много жаждущих бродит вокруг.
()нн замечают колодец цикады, спешат к нему. Сначала они доволь-
ствуются излишками — капельками сиропа, которые сочатся из
ранки в коре. Я вижу, как толпятся тут осы, и мухи, и сфексы,
н помпилы, и маленькие жуки-рогачики, но больше всего тут му-
равьев.
Чтобы пробраться к сладкому ручейку, незваные гости запол-
авют под брюшко цикады. А та только привстает на ножках, чтобы
Пропустить гостей. Однако нахлебники скоро переходят в наступ-
ление— они не прочь отогнать цикаду от созданного ею источника.
Самые дерзкие среди этих гостей — муравьи. Я видел, как они
Покусывают лапки цикады; одни тянут ее за крыло, другие взбира-
ются ей на спину. У меня на глазах один из этих нахалов ухватил-ся
IB ее хоботок, силясь выдернуть его из колодца.
Рано или поздно у цикады лопнет терпение. Она улетит прочь,
Оставив этим карликам свой колодец. Этот колодец скоро иссяк-
нет, так как перестал работать насос цикады. Разбойники спешат
Насладиться каплями сладкой влаги.
Итак, действительность меняет местами героев басни. Поби-
рушка, готовый даже на открытый грабеж,— это Муравей. Труже-
ник, которому не жаль поделиться с голодным,— это Цикада.
После пяти-шести недель радостной жизни певунья падает наземь —
Ш время прошло. Солнце высушит ее трупик, нога прохожего раз-
давит его. Бродяга Муравей набредет на роскошную добычу, рас-
кроит, рассечет, искрошит ее и пополнит кусочками свои запасы.
Нередко увидишь умирающую Цикаду, крылья которой дрожат
еще в пыли: она вся черна от муравьев, они рвут ее заживо на части,
теребят, каждый спешит поживиться находкой.
Вот каковы отношения между Цикадой и Муравьем».
Да, «отец энтомологии», наблюдая повадки маленьких шестиногих
созданий, изучал не только эту частную форму жизни...
Не только энтомологическая безграмотность, а сама суть басни,
ее потребительская, буржуазная философия его не устраивала!
Знаменитый ученый оказался настолько неравнодушным, что
п противовес Лафонтену сочинил собственную — да-да, собствен-
ную! — басню. Вся эта басня довольно длинна, однако я не могу
удержаться от того, чтобы привести хотя бы вторую ее половину:
25
...Мы помним басню: летний зной
Сменился лютою зимою.
Томима голодом, украдкой
Ты к Муравью пришла с сумой
За горсточкой пшеницы сладкой.
Зерно из житницы своей
Сушил на солнце богатей,
Потом ссыпал в мешки тугие
Добычу жарких летних дней.
Ты молвила слова такие:
«Не погуби меня, мой свет!
Я вся издрогла, мочи нет,
От голодухи помираю.
Ссуди мне хлебушка, сосед,
Хоть горсточку, до урожаю!
Отсыпь мне — хоть одну суму!»
«Добро мне нужно самому.
Ты летом пела все, лентяйка?
Ну что ж, подохни. Никому
Беды не будет, попрошайка!»
Так басня эта поучала:
«Вы все должны, как обирала,
Затягивать мошну потуже».
Чтоб язва тем кишки сглодала,
Кто смеет нас учить тому же!
А эти враки про зерно!
Писака затвердил одно:
Тебе зимой кормиться надо.
Зерно! К чему тебе оно?
Ты сок медовый пьешь, Цикада!
А что тебе зима? Зимой
Твои малютки под землей.
А ты сама навек уснула.
И даже трупик твой сухой
Холодным ветром с ветки сдуло.
Из шкурки высохшей твоей
Клочков нарежет Муравей,
Грудь выест, разорвет на части,
К себе в подвал — для зимних дней —
Утащит лакомые сласти.
Все это — правда; басня — вздор,
Проклятых жмотов разговор.
Канальи! Ваши басни лживы,
И Муравей — такой же вор,
Как вы, стяжатели наживы!
(Перевод с провансальского
М. А. Гершензона)
26
' I н> же касается пения, то цикады — самые громкие певцы среди
шигкимых. Некоторые из тропических цикад стрекочут настолько
t ромко, что, по выражению путешественников, их песня напомина-
•ч визг автоматической пилы или даже пронзительный свисток па-
ровоза . Издают звуки только самцы, у которых на нижней стороне
брюшки есть пара выпуклых пластинок— мембран. Эти пластинки
и и пинают цимбалами. Звуки создаются благодаря быстрому виб-
рирующему втягиванию и выпячиванию цимбал. Часть брюшной
полости самца пустая, она представляет собой резонатор. Моделью
тукового аппарата цикады может служить, например, пустая кон-
сервная банка с выпуклым дном. Если нажимать пальцем на дно
и отпускать его, то получится звук, принципиально схожий с «пес-
ней» цикады, только цикада делает это с очень большой частотой.
Но для чего же все-таки поет цикада? «К чему столько шума? —
•вдавался вопросом Жан-Анри Фабр.— Может быть, самец поет
для привлечения самки?»
Многочисленные опыты Фабра не подтвердили этого. Больше
того, они навели его на мысль, что цикада... очень туга на ухо.
«К ней вполне приложима поговорка: «Кричит, как глухой»,—
С улыбкой замечает исследователь.
Но тогда в чем же дело? А вот в чем.
Цикада — насекомое с долгим периодом развития. Обыкновен-
ная цикада четыре года живет в почве в стадии личинки. Эта ли-
чинка, нимфа, очень неприглядна и всю свою долгую личиночную
Жизнь вынуждена без устали трудиться, причем не в самых пре-
красных условиях — под землей. Питается она всякой гнилью
И корнями некоторых деревьев. Только став взрослым, крылатым
Насекомым, она способна к размножению.
«Четыре года жизни в почве, во мраке и тесноте, и всего один
Месяц жизни на солнце — такова судьба цикады,— подытоживает
Свои наблюдения Фабр.— Не станем же сердиться на нее за гром-
кое и надоедливое пение. Ведь четыре года она носила жалкий
кожаный кафтан, четыре года рыла землю крючками своих ножек.
И нот недавний грязный землекоп одет в изящное платье, украшен
крыльями, купается в лучах солнца! Эта радость так кратковре-
менна и достигнута таким трудом! Никогда цимбалы цикады не
будут достаточно громки, чтобы прославить это счастье!»
Гак вот же он, вывод. Песня цикады — песня радости жизни!
Добавим, что в Америке есть цикады (так называемая перио-
дическая цикада), которые семнадцать лет вынуждены про-
зябать под землей ради того, чтобы всего одно лето потом полетать
на свободе. Семнадцать лет в подземелье ради нескольких месяцев
солнца, песен, любви! Можно ли осуждать «легкомысленную»
цикаду за ее песни, за то, что не делает она зимних запасов?!
Турок и Серый
Погожим августовским утром, иссле-
дуя подушкинский овраг, я обнару-
жил в зарослях крапивы и конского
щавеля две огромные ажурные сети.
И познакомился с их хозяевами, боль-
шими крестовиками — красным и серым.
Вскоре подружился с ними. И понял:
вот они, самые любопытные и, если мож-
но так выразиться, «умные» существа в
Джунглях. Пауки!
Начнем с того, что, как я узнал
впоследствии из книг, а затем убедился
на собственном опыте, рисунок на спин-
ке крестовиков никогда не повторяет-
ся. Крестовиком этот паук называется
за то^что в пестроте орнамента на его
спинке всегда можно различить крест;
каждый паук-крестовик носит его, но у
каждого свой крест, только ему одному
присущий. Каково? Уже здесь прояв-
ляется принципиальная разница между
муравьями и пауками. И в этом смыс-
ле пауки нам гораздо ближе. Как нет
людей с абсолютно похожими лицами, с
одинаковым рисунком кожи на кончи-
ках пальцев, так и нет пауков с абсо-
лютно одинаковыми крестами! И разли-
чия между пауками, как и различия
между людьми, не только в рисунке
кожи — в характере!
Ну, возьмем, к примеру, этих двух,
красного и серого. Серый так и остал-
ся для меня Серым, так я его и назвал,
а вот красного я вскоре окрестил Тур-
ком. Рисунок на его спинке был какой-
то восточный, красно-бурый, и вообще
надутое, лоснящееся, покрытое густыми
короткими волосками брюшко очень
напоминало бурдюк с вином, сделанный
из шкуры верблюда и разукрашенный
восточным орнаментом. Дело в том, что
соответственно рисунку в характере его
действительно было что-то янычарское.
Взять хотя бы то, что не в пример
28
е|м>му on совершенно меня не боялся. Стоило посадить в
мч» (i'1'ь муху, как он тотчас выскакивал из своего убежи-
Ц| - кое-как свернутых и скрепленных паутиной, наподобие
1рубочки ржаво-красных листьев конского щавеля — и лихо на-
брасывался на отчаянно жужжащую жертву. Он и в паутину за-
кутывал ее лихо, и лихо транспортировал потом в свое пристанище.
Голо был до неприличия — я говорю, даже лоснился,— а все же
и₽ пропускал возможности угоститься. Чревоугодник страшный,
л пило, может быть, с целью исследования кормить его до тех
пор, пока он сам не остановится или не лопнет, но что-то меня от
гакого эксперимента удерживало. Был он мне все-таки симпатичен,
и, наверное, я разочароваться боялся. Смелый такой, лихой, из
Мбя красивый, а обжора. Стыдно!..
Вообще был он натура широкая. Это проявлялось не только в
1^0 «манерах», но и в том, как была сплетена паутина и в каком
Mffrre. Место было выбрано наивыгоднейшее — в просвете между
Кя крапивными массивами,— а основой для большой сети,
о перегораживающей просвет, послужил высокий и прочный
ЗМбель конского щавеля. Конечно, наряду с выгодностью в таком
рйВоложении сети был свой риск: в просвет запросто могло ступить
киюе-нибудь большое существо — лось или человек, но Турок,
ПО обычаю всех смелых широких натур, видимо, решил рискнуть.
И-вот ведь что удивительно: в продолжение оставшегося лета до
самых осенних дождей сеть его висела никем не тронутой! Правду
ГСрорйт, судьба любит смелых.
Не таким был Серый. Я и сеть-то его-обнаружил не сразу, хотя
Ма тоже была немаленькой. Но натянута как-то бочком, в очень
йсудобном месте, среди крапивы, с этакой интеллигентской застен-
чивостью, деликатностью. Уже самим Выбором местоположения
ЮТи Серый как бы извинялся перед всем миром за свое существо-
вание на этом свете, он выражал свое огорчение и неловкость
Итого, что создан вот пауком и теперь ему ничего не остается, как
Мух ловить... И ловил. Правда, ловил редко — какая же дура
Муха в столь неумело расположенную сеть полетит? Разумеется,
мухи настолько глупы и беспечны, что они все равно ему попада-
лись, но был Серый не в пример Турку худ, изящен и бледен.
Свое существование в этом мире Серый оправдывал не только
робостью, но и недюжинным мастерством. Сеть его была образцом
тонкой работы. К сожалению, никак не возможно было ее сфото-
графировать — так неудачно на фоне крапивных листьев он ее
поместил,— а то ее можно было бы предложить как образец совер-
шеннейшего, тончайшего кружева, а фотографию послать на ткац-
кую фабрику. Вот и еще один минус такого характера: даже выда-
ющееся самооправдание не достигает цели, если оно преподносится
29
в столь бесхребетной, столь субтильной манере. Ох уж эти застен-
чивые, неуверенные в себе таланты!
Характер, конечно, переменить трудно, и Серый из-за собст-
венного характера жестоко страдал. Окраска паука, как говорят
ученые, зависит от места его обитания, но мне кажется, что особая
бледность Серого объяснялась не только этим. От недоедания он
был бледен просто-напросто, от скрытого недовольства жизнью!
Вообще был он в отличие от веселого и смелого эпикурейца Турка
необычайно труслив. Посажу я ему муху в сеть — она бьется,
бедная, того и гляди вырвется, а Серый ни за что не вылезет и i
своего укрытия, пока я на приличное расстояние не отойду.
А ведь голоден же! Но нет, сидит, сдерживает себя, слюнки гло-
тает, трясется небось от страха, желчью изливается. Я иной ран
нарочно подолгу рядом стоял, муха или совсем затихала, утомив-
шись от бесполезных усилий, или, бывало, срывалась и улетала,
победно жужжа, а он так и не показывался. Ну не чудак ли? A boi
стоило мне отойти на достаточное, с его точки зрения, расстояние,
как он метеором вылетал из укрытия, поспешно набрасывался га
муху, кусал своими ядовитыми хелицерами так, что чуть ли не
клочья летели, и, не запеленав как следует, тащил скорее в свой
дам. И, поев, долго еще небось успокаивал свои вконец расшатан*
ные нервы.
А мне приятно было вернуться к Турку, порадоваться, что мир
так разнообразен, что встречаются разные характеры, р этом-к.
и прелесть его. Сеть Турка, кстати, была хоть и крепкая, но какая-
то неаккуратная, вечно дырявая. Мух к нему и так достаточна
попадало, и он, как видно, решил не осложнять себе жизнь,
чинить сеть без конца, а жить в свое удовольствие...
Ради точности я должен тут сказать, что и Серый, и Турок был!
самками. Вообще те крестовики, которых мы часто встречаем вися
щими на своих паутинах,— самки. У пауков очень сильно выраже!
половой диморфизм (различие между самцами и самками), и самк|
крестовика гораздо крупнее самца. У всех пауков, а у крестовиков
особенно — явный матриархат...
Раз мы заговорили о точности и стали употреблять научньц
термины, то тут как раз самое время сделать небольшой экскурс
в биологию и рассказать кое-что о пауках вообще.
Восьминогие
арахниды
Как всем, конечно, известно, живой мир
на нашей планете строго классифициро-
ван учеными. Все живые существа под-
разделяются на типы, классы, отряды,
семейства, роды и виды. Эту классифи-
кацию впервые ввел шведский ученый
Карл Линней, и это очень хорошо, по-
тому что без строгой научной клас-
сификации просто невозможно было бы
исследовать живой мир, находить ана-
логии, связи и т. д. Маленькие обитате-
ли зеленых Джунглей, ползающие, бе-
гающие, прыгающие и летающие, в ос-
новном относятся к типу членистоно-
гих, если не считать улиток и слизняков,
принадлежащих к типу моллюсков, а
также земляных червей, которые к типу
червей и относятся. Тип членистоногих
подразделяется на несколько подтипов
и классов, в частности на класс насеко-
мых и класс паукообразных, или арах-
нид. Различие между насекомыми и
паукообразными существенное, но пер-
вое, что сразу бросается в глаза: у
насекомых шесть ног, у паукообраз-
ных — восемь. Так что пауки вовсе не
насекомые.
Латинское название паукообраз-
ных — арахниды. Происхождение этого
слова удивительное.
Среди легенд Древней Греции есть
легенда о девушке Арахне. Арахна бы-
ла прекрасная ткачиха: из тончайших
нитей она ткала ткани прозрачные, как
воздух, не было ткачих, ей равных. И
Арахна загордилась.
«— Пусть приходит сама богиня
Афина-Паллада состязаться со мной! —
воскликнула как-то Арахна.— Не по-
бедить ей меня, не боюсь я этого!
И вот под видом седой, сгорблен-
ной старухи, опершейся на посох,
предстала перед Арахной богиня Афина
и сказала ей:
31
— Не одно только зло несет с собой, Арахна, старость. Годг
несут с собой опыт. Послушайся моего совета: стремись превзойн
лишь смертных своим искусством. Не вызывай богиню на состяз.»
ние. Смиренно моли ее простить тебя за надменные слова. Молящш
прощает богиня.
Арахна выпустила из рук тонкую пряжу, гневом сверкнули и
очи. Уверенная в своем искусстве, смело ответила она:
— Ты неразумна, старуха. Старость лишила тебя разума. Чп
тай такие наставления своим невесткам и дочерям, меня же остащ
в покое. Я сумею и сама дать себе совет. Что я сказала, то пусн
и будет. Что же не идет Афина, отчего не хочет она состязаться п
мной?
— Я здесь, Арахна! — воскликнула богиня, приняв свой iuii
стоящий образ.
Нимфы и лидийские женщины низко склонились пред любимо^
дочерью Зевса и славили ее. Одна лишь Арахна молчала. Подобн^
тому как алым светом загорается ранним утром небосклон, ког/d
взлетает на небо на своих сверкающих крыльях розоперстая Заря*
Эос, так зарделось краской гнев-a лицо Афины. Стоит на cboci^
решении Арахна, по-прежнему страстно желает она состязаться
с Афиной. Она не предчувствует, что грозит ей скорая гибель.
Началось состязание. Великая богиня Афина выткала на своей
покрывале посередине величественный афинский Акрополь, а на ней
изобразила свой спор с Посейдоном за власть над Аттикой. Два
надцать светлых богов Олимпа, а среди них отец ее, Зевс-громо
вержец, сидят как судьи в этом споре. Поднял колебатель земл|
Посейдон свой трезубец, ударил им в скалу, и хлынул соленый ис
точник из бесплодной скалы. А Афина в шлеме, с щитом и в эгид
потрясла своим копьем и глубоко вонзила его в землю. Из земл|
выросла священная олива. Боги присудили победу Афине, призна|
ее дар Аттике за более ценный. По углам изобразила богиня, ка|
карают боги людей за непокорность, а вокруг выткала венок и
листьев оливы. Арахна же изобразила на своем покрывале мной
сцен из жизни богов, в которых боги являются слабыми, одержи
мыми человеческими страстями. Кругом же выткала Арахна вено|
из цветов, перевитых плющом. Верхом совершенства была работ
Арахны, она не уступала по красоте работе Афины, но в изобр<1
жениях ее видно было неуважение к богам, даже презрение. Страши
разгневалась Афина, она разорвала работу Арахны и ударила с
челноком. Несчастная Арахна не перенесла позора; она свил
веревку, сделала петлю и повесилась. Афина освободила из петл
Арахну и сказала ей:
— Живи, непокорная. Но ты будешь вечно висеть и вечно ткатц
и будет длиться это наказание и в твоем потомстве.
32
•Iросли ромашек — обиталище множества мелких существ
'одушкинские «джунгли»
В конце июля лесные шишки. нырубки. ни<ины \ крашены тимами иван чая i кипрея
Сосны
Охотник» на паутине
1н>лесая Разбойница,
I ₽рый, Турок, паук-краб —
hit это пауки-крестовики
Каракурт — самый ядови-
тый паук на территории
пашей страны
Радужное сияние паутины
драгоценности под ногами — капли росы иа листьях розы и манжетки
Колорадский жук
Крошечный жук в цветке
(Сеной герани
('нальня » « леди-битл » — божьей
коровки. Эти кавказские ромашки
шкрываются на ночь
Кобылка в ромашке
1|ИОДОЙ клоп словно бы
) Р1«*кннен из бронзы
1оп-килевик напоминает рыцаря
полезных доспехах
Серая кобылка очень часто встречается в травяных джуниях
'мирок лета
Древесный клоп
Маленькая оса в цветке календх IM
(ноготки)
НпЛылка «играет на контрабасе>
* (мнительно изящные создания
> 1|И*КОЗЫ...
В еловом лесу
Афина окропила Арахну соком волшебной травы, и тотчас тело
сжалось, густые волосы упали с головы, и обратилась она в
ука. С той поры висит паук-Арахна в своей паутине и вечно
ет ее, как ткала при жизни» (Н. А. Кун. «Легенды и мифы Древ-
ft Греции»).
Волнующая легенда... И правда ведь, трудно не симпатизиро-
гь Арахне. Уверенная в своем искусстве, не побоялась она все-
льной богини. Жестоко была наказана за смелость, но заслужила
ссмертие — ив памяти людской, и в образе вечно возрождаю-
тся многочисленных ткачей-пауков...
Недаром же и я почувствовал особый интерес к паукам! Увле-
ясь фотографированием их, я не знал этой легенды, как не знал
многого другого. Лишь познакомившись и заинтересовавшись,
чал читать книги об этих маленьких, чрезвычайно любопытных
зданиях.
Оказывается, пауков на земле очень много, фактически ими
селена вся суша, они одни из самых распространенных животных,
ке сейчас их известно больше 20 тысяч видов, а ученые открывают
в новые и новые виды. Существует даже целая наука о пауках —
анеология. Но по признанию самих аранеологов, изучены эти
югочисленные маленькие существа пока еще очень неравномерно
неполно. Крестовики, о которых мы говорили и к которым как
з и принадлежат Турок и Серый (именно в крестовика, по-види-
1му, превратила Афина-Паллада Арахну),— это лишь один из
учьих родов. Но даже один этот род (по-латыни он называется
анеус) насчитывает более тысячи видов. А есть пауки-птицеяды,
уки-волки, пауки — бродячие охотники, пауки-скакуны, пауки-
коходы. И все они хищники, и все умеют ткать паутину.
Далеко не все, правда, ткут сети, подобные сетям крестовиков;
которые плетут воронкообразные сети, сети наподобие полога
и гамака. Есть такой паук — он называется по-латыни масто-
ра,— который выпускает одну длинную клейкую нить и, держа
в вытянутой передней ноге, размахивает $ю.до тех пор, пока к
ft не прилипнет насекомое. Ну чем не рыболов с удочкой?
Другие «рыболовы» пошли еще дальше: их снасть напоминает
piy наметку или подъемник. Есть такой охотник, который вы-
беливает в убегающую жертву паутинной нитью, и бедная жертва,
шенная возможности передвигаться, становится его заслуженной
бычей.
А маленький паучок Дипоена тристис подкарауливает муравьев,
рисая на нити над почвой. Он внезапно опускается на пробегаю-
го муравья, а затем поднимает его на ветку растения. Не правда
» словно лесной разбойник времен Робин Гуда?
Среди же крестовиков есть виртуозы, которые плетут сети до
Ю. С. Аракчеев
33
двух метров в диаметре. Таковы самые крупные наши крестовику
встречающиеся на Дальнем Востоке. А вот тропические кругопрядьь
нефилы, близкие родственники наших крестовиков, делают сету
в которых запутываются не только насекомые, но и птицы. Диаметр
этих сетей — до восьми метров. Высота двух-трехэтажного дома1
Паутина их, кстати, очень прочна и на редкость эластична — не
дай-то бог в такую сетку попасть.
Интересно, что паутина бывает не только мутно-серой или се«
ребристой, но и... золотистой. «Паучиха мадагаскарской нефилы,
с золотой грудью и огненно-красными ногами в чернык «носках»,
прядет сверкающую золотом паутину,— пишет И. Акимушкин и
книге «Первопоселенцы суши».— Огромная (вместе с ногами —
с большой палец), она словно царица-исполин покоится на ковре,
сотканном из золотистой шерсти, в окружении невзрачных самцов-
карликов. (Самка весит граммов пять, а ее супруг в тысячу раз
меньше — 4—7 миллиграммов!)»
По химическому составу паутина близка к шелку гусениц шел-
копрядов (известно ведь, как прочен натуральный шелк), но она
гораздо эластичнее и прочнее. Не разрываясь, паутинная нить
может вытягиваться на одну треть. Нагрузка разрыва для паутины
составляет от 40 до 260 килограммов на один квадратный миллиметр
сечения. По прочности она приближается к самому высококачест-
венному нейлону, однако в сущности паутина прочнее — она более
растяжима и эластична. Говорят: «тонкий, как паутина» или «лег-
кий, как паутинка». И действительно, паутинная нить, которой
можно было бы опоясать земной шар по экватору,, весила бы всего-
навсего около 300 граммов! На шнуре толщиной в один сантиметр,
сплетенном из хорошей паутины, можно поднять около 75 тонн
груза — целый железнодорожный вагон!
Люди давно заметили великолепные свойства паутины. По-
пытки изготовления ткани из нее делались с давних времен. В Ки-
тае, например, известна прочная легкая полупрозрачная ткань,
сделанная из паутины. Она называется «ткань Восточного моря» —
тонг-хай-туан-тсе. Не подобные ли ткани ткала когда-то легендар-
ная девушка Арахна?
Издавна пользовались паутиной для своих целей и полинезийцы
на островах Тихого океана. Они шили ею, как нитками, и плели
рыболовные снасти. А в начале XVIII века во Франции один ма-
стер сплел из паутины перчатки и чулки. И представил их в Ака-
демию наук. Этим мастером был знаменитый натуралист Орбиньи.
Говорят, что сам он ходил в панталонах, сотканных из паутины
бразильских нефил,— они были настолько прочны, что очень долго
не снашивались. В 1899 году из паутины мадагаскарского паука
пытались даже получить ткань для покрытия дирижабля. И полу-
34
чили великолепный кусок длиной в пять метров. На большее^
нидимо, терпения не хватило...
Да, трудно разводить крестовиков и нефил во множестве, труд-
но их прокормить. Кто будет ловить, да и где выловить такое ог-
ромное количество мух, бабочек и других насекомых для того,
чтобы насытить армию паутинопрядилыциков?
Л вообще-то говоря, получать паутинную нить довольно просто.
< пжают крестовика или нефилу в маленькую клеточку и прямо
hi его паутинных бородавок, находящихся на конце брюшка,
наматывают нить на катушку. От одного крестовика за один при-
рм — за несколько часов — можно намотать до 500 метров нити.
Нот какая производительность!
Паутина, кстати, используется даже в медицине. Еще в начале
прошлого века испанский фармаколог Олива приготовил из разных
ппдов паутины препарат арахнидин — жаропонижающее средство,
По своему действию равное хинину. А африканские знахари ис-
пользовали катышки из паутины для лечения от малярии уже
много веков назад.
По некоторым сведениям, паутина, прикладываемая к долго
не заживающим ранам, способствует их заживлению. Она обладает
бактерицидными свойствами. Конечно, если сама паутина доста-
точно чистая.
Итак, паук — это обязательно и паутина. В иностранной лите-
ратуре существует даже внушительный термин «паутинная индуст-
рия». Ведь брюшко хорошего паука — это настоящая паутинная
фабрика. Вообще если задуматься, то приходишь к удивительному,
хотя и весьма простому открытию: паук, пожалуй, единственное,
кроме человека, существо на земле, которое широко пользуется
«орудием труда» — паутиной! Каждый плетет свою сеть, каждый
Творит на свой вкус и лад, а потому можно, пожалуй, сказать даже
:ik: если труд с применением орудий труда создал из обезьяны
;ловека, то «труд», связанный с использованием паутины, сделал
Мз паука индивидуальность.
Много интересного можно узнать о восьминогих. Известны
случаи, когда йауки великолепно жили в дружбе с человеком,
привыкая к хозяину. И не только выходили из укрытия на сеть
при звуках хозяйского голоса, но и смело покидали ее, чтобы по-
греться на хозяйской ладони! Меня это, впрочем, ничуть не удив-
ляет. Хотя я лично и не пытался пауков приручать, но после зна-
комства с ними уверен: это вполне достижимо.
Мало изучены пока разнообразные способности пауков, такие,
[шпример, как предчувствие перемены погоды. Погода влияет на
ice живое на Земле, но ведь кроме органов чувств у пауков в от-
личие от других животных есть великолепный механизм исследо-
4*
35
«Любовь»
и «коварство»
вания: паутина. Тончайшая сеть, чувст-
вительная не только к звуковым коле<
баниям, но и к влажности и вообще
к химическому составу воздуха. Извест-
но также, что восьминогие нередко выхо-
дят на сеть при звуках музыкального
инструмента, например скрипки. Прав-
да, музыкальные вкусы арахнид пока
мало исследованы.
А теперь перейдем к одной из наи-
более интересных сторон паучьей жиз-
ни — любви.
Хороший специалист мог бы написат!
целую монографию об этом предмете,
Многое уже и написано. Я думаю, чт(
хороший писатель мог бы написать даже
роман.
Начнем с того, что различие между
самцами и самками (половой диморфизм),
как уже было сказано, очень развито у
восьминогих. Только в очень редкие
случаях, у некоторых видов, самцы и
самки схожи между собой. В большин-
стве же они различаются не только пс
окраске и форме (у самцов всегда от
носительно более длинные ноги, поз-
же вы узнаете, для чего), но— глав-
ное! — по размерам. Есть виды, у ко-
торых самцы в 1000—1500 раз мельче
самок. Самцы к тому же у многих ви-
дов попадаются реже самок, а у неко-
торых видов они вообще не найдены...
У тенетных пауков (тех, которые пле-
тут ловчие сети — тенета) взрослые
самцы обычно ничем, кроме одного,
не занимаются. Охваченные любовным
томлением, эти профессиональные дон-
жуаны не строят сетей, а бродят в поис-
ках самок. Затем...
Чтобы вы не думали, что я фантази-
рую, далее я полностью привожу кусок
36
гатьи А. Б. Ланге о пауках из третьего тома шеститомного из-
ания «Жизнь животных»:
«Обнаружив самку, самец начинает «ухаживание». Почти всегда
озбуждение самца проявляется в тех или иных характерных дви-
жениях. Самец подергивает коготками нити сети самки. Последняя
амечает эти сигналы и нередко бросается на самца как на добычу,
бращая его в бегство. Настойчивые «ухаживания», продолжаю-
щиеся иногда очень долго, делают самку менее агрессивной и склон-
ой к спариванию. Самцы некоторых видов плетут по соседству
тенетами самки маленькие «брачные сети», на которые заманивают
ямку ритмическими движениями ног. У пауков, живущих в нор-
ах, спаривание происходит в норке самки.
У некоторых видов наблюдается повторное спаривание с не-
колькими самцами и соперничество самцов, которые собираются
а тенетах самки и, пытаясь приблизиться к ней, дерутся друг с
ругом. Наиболее активный отгоняет соперников и спаривается с
амкой, а через некоторое время его место занимает другой самец
т. д.
Замечательны брачные танцы самцов бродячих пауков семейств
икозид и особенно салтицид. Самцы последних нередко ярко
крашены и имеют особые «украшения»: пучки ярких волосков
округ глаз, волосистые бахромки на ногах и педипальпах и др.
1риближаясь к самке, самец производит перед ней характерные
вижения ногами и педипальпами, принимает своеобразные позы.
!амец Салтис улекс, переваливаясь с боку на бок, описывает около
амки суживающиеся полукруги, а приблизившись вплотную,
ачинает неистово вертеться, увлекая за собой самку...
Любопытнейшие приспособления для сближения полов вырабо-
ались у пауков Писаура мирабилис. Самец приближается к самке,
,ержа в хелицерах своеобразный «свадебный подарок» — пойман-
ую им муху, тщательно окутанную паутиной. Самка, обычно
росающаяся только на подвижное насекомое, на сей раз прини-
жет муху. Пока самка высасывает ее, происходит спаривание,
'.ложность и целесообразность цепи инстинктов в данном случае
ревосходят все, что известно в области сексуальной биологии
шуков. Интересно, что в опытах самец, за неимением мухи, обер-
ывает паутиной и неживые объекты, например щепочку, предлагая
атем такой сверток самке. Обычно самец успевает спариваться
। в этом случае, но горе ему, если обман до времени обнару-
кен.
Самка, приведенная поведением самца в состояние готовности
спариванию, обычно направляется навстречу ему, производя
дары передними ногами и иные движения, или повисает на пау-
ине в характерной позе. Нередко самец окутывает самку паутиной.
37
В ряде случаев самка впадает в каталептическое состояние разно!
длительности...
Поведение партнеров после спаривания различно. У ряда видо1
самец всегда становится добычей прожорливой самки, а когд;
самка спаривается с несколькими самцами, она съедает их одного
за другим. В ряде случаев самец спасается бегством, проявляв
поразительное проворство. Крошечный самец одного тропического
крестовика после спаривания взбирается на спинку самки, откуд;
она не может его достать. У некоторых видов партнеры расходятся
мирно, а иногда самец и самка живут совместно в одном гнезде i
даже делятся добычей. Биологический смысл поедания самцо!
самками не вполне ясен. Известно, что это особенно характера
для пауков, питающихся разнообразной добычей, а видам, боле!
специализированным в выборе добычи, не свойственно. У тех пау
ков, у которых самцы могут спариваться только один раз, но посля
спаривания продолжают «ухаживания», конкурируя с неспарив
шимися самцами, их устранение самкой полезно для вида».
Вот такая картина. Разумеется, паучья «любовь», которая
заканчивается для самцов столь трагично, не может не вызвать ।
нашей стороны, мягко говоря, протеста. Можно решительно воз
разить также и по поводу ошеломляющего неравенства полов
Это даже не матриархат, это нечто невыразимое, чудовищное, н<
поддающееся осмыслению с точки зрения человеческой морали
какая-то кошмарная дикость. Но все же, согласитесь, с паучье!
точки зрения в таком положении вещей что-то есть... А потол
вспомните: паук — это ведь заколдованная девушка Арахна..
Женскому началу, так сказать, и карты в руки. Не говоря уже (
том, что забота о потомстве у пауков целиком и полностью нахо
дится в ведении самки.
Так что если отвлечься от неприятных сопоставлений и смел(
взглянуть в лицо паучьей действительности, то судьба самца i
общем-то не так уж и печальна. Смерть в состоянии любовной
экстаза, тотчас же после счастливейших минут жизни, мгно
венное освобождение от последующих трудов и забот... А есл!
питательные вещества, содержащиеся в его теле, еще и способст
вуют нормальному росту яиц, как считают многие ученые, то со
гласитесь, что конец съеденного кавалера гораздо почетнее, че>
судьба быстроногого донжуана, избежавшего этой благородно!!
участи. Что он будет делать — маленький, одинокий, ником)
больше не нужный, несъеденный?..
Но читаем статью А. Б. Ланге дальше:
«... забота о потомстве очень распространена у пауков и чаще
всего выражается в охране кокона и ухаживании за ним. Самки
охраняют свои коконы в тенетах, норке или гнезде. У многих
38
бродячих пауков и некоторых тенетных самки носят кокон с собой,
1рикрепив его к паутинным бородавкам или держа в хелицерах.
2амка тарантула прогревает кокон, поворачивая его под солнеч-
ными лучами, проникающими в норку. Когда вылупляются пау-
1ата, мать помогает им выбраться, раскрывая шов кокона. В период
эхраны потомства самка обычно ничего не ест, сильно худеет,
5рюшко ее сморщивается. У некоторых видов самка погибает до
выхода молоди, и близ кокона находят ее сморщенный труп. Обычно
юсле выхода молоди из кокона самка более не заботится о ней,
ю у некоторых пауков молодь взбирается на тело матери и дер-
нится на ней, пока не перелиняет, или живет под ее охраной в
ъезде. У паука Коэлотес террестрис молодь остается в гнезде
}олее месяца и за это время трижды линяет. Мать защищает молодь
гг врагов, она узнает своих паучат, ощупывая их педипальпами.
Лауки других видов того же размера убиваются или изгоняются.
Лать кормит свое потомство убитой добычей, обработанной пище-
юрительными соками, причем паучки выпрашивают пищу, касаясь
гаучихи передними ногами и педипальпами, пока она не положит
[обычу перед ними.
При всем разнообразии и сложности заботы о потомстве в ее
юнове лежит инстинктивное поведение, целесообразность которого
фи необычных обстоятельствах нарушается. Например, если у
замки ликозид отнять кокон и подменить его иным предметом того
|се размера, формы и веса, то она продолжает носить этот беспо-
1езный предмет. Интересно, что известны пауки-«кукушки», ко-
ррые подкидывают свои коконы в чужие гнезда, оставляя их на
юпечение других видов пауков...
Вскоре паучки расходятся и начинают жить самостоятельно.
Именно в это время у ряда видов происходит расселение молоди
а паутинках по воздуху. Молодые паучки забираются на возвы-
шающиеся предметы и, подняв конец брюшка, выпускают паутин-
ую нить. При достаточной длине нити, увлекаемой токами воз-
уха, паучок уносится на ней. Расселение молоди происходит
бычно в конце лета и осенью, но у некоторых видов весной. Это
вление бросается в глаза в погожие осенние дни «бабьего лета»,
собенно эффектны массовые осенние полеты пауков в южнорус-
ких степях, где иной раз можно видеть плывущие в воздухе целые
[овры-самолеты» по нескольку метров длиной, состоящие из мно-
вества перепутанных паутинок. У некоторых видов, особенно
елких, на паутине расселяются и взрослые формы. Пауки могут
одниматься токами воздуха на значительные высоты и перено-
Ггься на большие расстояния. Известны случаи массового появ-
ения мелких пауков, залетавших на суда в сотнях километров
т берега».
39
Когда на маленьком индонезийском острове Кракатау изве]
жение вулкаца уничтожило все живое, то первым существен
появившимся на острове через девять месяцев после изверженш
был паук, одиноко плетущий свою паутину... Не семена растенш
не споры папоротников, а крошечного паучка на тоненькой па)
тинке принес ветер в первую очередь, к удивлению ученых. Бли
жайший остров находился от Кракатау в сорока километрах..
Одна из экспедиций на Джомолунгму (Эверест), высочайшу!
гору мира, обнаружила на высоте 7300 метров, где, казалось бы
не могло быть ничего живого, кого бы вы думали? Ну конечно же
паука. Маленького паука-скакунчика из рода Ситтикус...
Говоря о пауках, нельзя не сказать и о паучьем яде. Паук -
это не только паутина, это еще и яд. Ядовитые железы есть у все:
пауков, однако далеко не многие из них могут прокусить кож;
человека. Яд нужен им для умерщвления жертвы — как правило
насекомого или другого паука (наиболее крупные из них — птице
яды, достигающие И сантиметров длины, а с ногами — 20 сантп
метров, поедают еще и змей, лягушек, ящериц, а также небольшие
птиц), но некоторые из пауков снабжены таким силыюдействующш
ядом, который может запросто убить не только человека, но даж(
лошадь. В нашей стране самый ядовитый паук — каракурт, длин;
его всего 10—20 миллиметров, а его яд в 15 раз сильнее яда одной
из самых страшных змей — гремучей змеи. В Боливии же ветре-
чается крошечный паучок-скакун размером 4—5 миллиметров. Еп,
укус вызывает сильнейшую боль и смерть через несколько ча-
сов...
Необычайная токсичность паучьего яда — одна из величайших
загадок аранеологии. Зачем пауку такой сильный яд? Интригуем
такой, например, факт, что яд каракурта особенно сильно дейст-
вует именно на млекопитающих, хотя питается он ведь не млеко-
питающими, а насекомыми. Яд другого паука — агелены лабирин-
товой — гораздо сильнее действует на насекомых, чем яд каракурта.
Для млекопитающих же он гораздо менее токсичен, и это понятно,
это вполне оправданно. Зачем же и боливийскому скакуну такое
губительное оружие? Непонятно...
Каракурт, кстати, очень красив. Бархатно-черная смертельно
опасная самка «носит» на спинке тр инадцать (чертову дю-
жину!) ярко-красных пятен, похожих — когда самка еще доста
точно юная, но уже вполне ядовитая — на «сердечки» червонной
карточной масти...
Один из виднейших наших аранеологов, П. И. Мариковский,
рассказывает, что у калмыков есть легенда, согласно которой «души
людей, обиженных при жизни, поселяются после смерти в пауков-
каракуртов, для того чтобы мстить людям за их обиды»...
40
История
с зеленым
крестовиком
Вы слышали, конечно, о танце таран-
телла? Это темпераментный, веселый
итальянский танец, танцуют его на празд-
никах до упаду... А знаете, с чем свя-
зан этот искрящийся танец? Рассказы-
вают, что в Италии, в окрестностях го-
рода Таранта, водилось особенно много
крупных (до 60 миллиметров длиной)
мохнатых пауков, живущих в норках.
Этих пауков так и называли — таран-
тулы. В средние века считалось, что
укус тарантула чрезвычайно опасен. Сы-
вороток не было, и в качестве лечения
предлагалось только одно — танцевать
до упаду. Знатоки уверяли, что уку-
шенный, доплясавшись чуть ли не до
потери сознания, падает и засыпает, а
просыпается здоровым. Вот, оказывает-
ся, чем объясняется столь пылкий тем-
перамент зажигательного итальянского
танца...
Итак, первыми моими любимчиками
стали, конечно же, пауки. Фотографи-
ровать их было одно удовольствие.
Во-первых, они никуда не убегали, не
улетали, а сидели, спокойно позируя.
Во-вторых, рисунки на спинках кре-
стовиков были все разные, и, обнару-
жив в лесу колесообразную сеть, я с
замиранием сердца ждал, каким на этот
раз окажется ее хозяин. Да ведь и сами
сети были разнообразны по своим кон-
фигурациям и размерам. Фотографируя
однажды маленького паучка на сети
против солнца, я открыл, что паути-
на — это же просто сказочное, радужное
сияние. А если на ней есть еще и капли
росы, то это уже не что иное, как кру-
жево, затканное алмазами из пещеры
Аладдина...
41
Именно на сетях крестовиков разыгрывались иногда страшные
трагедии Джунглей. В паутину попадали не только мухи, но и
бабочки и даже сильные, мощные летуны стрекозы. Интересно было
наблюдать и за цветочными пауками рода Мизумена. Они никогда
не плетут паутины, а сидят на цветке, терпеливо подстерегая свою
законную добычу — любителей сладкого нектара. Рывок, смертель-
ное объятие, укус — и вот уже пчела или оса парализована и бес-
полезно ядовитое жало, могучее ее оружие...
Такова жизнь!
И именно вот этой своей кровожадностью пауки строго регули-
руют численность некоторых летающих насекомых, главным об-
разом мух. Пауки прожорливы: считается, что каждый в день
съедает не меньше насекомых, чем весит сам.
По подсчетам, приведенным в упомянутой книге И. Акимуш-
кина «Первопоселенцы суши», «в лесу или на лугу, на пространстве
в гектар, то есть в квадрате сто метров на сто, живет нередко мил-
лион (в Брянских лесах), а местами (в Англии, например) пять
миллионов всевозможных пауков! Если каждый паук от восхода
до захода поймает хотя бы две мухи (это уже наверняка) и пусть
пауков в тысячу раз меньше (в среднем пять тысяч на гектар), то
сколько же этих окаянных насекомых гибнет каждые сутки на
каждом квадратном метре нашей страны?»
Некоторые пауки уничтожают опасных сельскохозяйственных
вредителей, таких, как хлопковая тля, вредная черепашка, а также
хермесов, малярийных комаров и даже... постельных клопов (бал-
канский паук танатус).
Главная же добыча пауков — это, конечно, мухи. Вредные и
весьма плодовитые существа, настоящие наши враги. На теле
одной только мухи, на густых волосках насчитывается до 2G
миллионов микробов! Среди них бациллы туберкулеза, сибирской
язвы, холеры, брюшного тифа, дизентерии, а также яйца глистов...
Плодовитость мух просто невероятна: когда лето жаркое, каждая
муха производит до десяти поколений себе подобных. Трудно даже
себе представить, что было бы, если бы каждая муха выживала и
давала потомство... Вот тут и приходят на помощь всем нам враги
мух, главные среди которых — восьминогие арахниды. То есть
пауки.
Оказывается, мои любимцы — настоящие друзья человека!
Но вот парадокс: очень многие пауков не любят. Странные
они какие-то, ни на что не похожие... Страшные... Да-и паутина
еще. Запустение с ней связано, неопрятность жилища... А если
паук, пусть даже совсем не опасный, внезапно окажется на ноге,
руке, на шее и дальше побежит, то приятного в этом, конечно, мало.
Или идешь, например, по лесу, пробираешься сквозь кусты за оре-
42
ками и малиной, и вдруг лицо разом накрывает что-то почти не-
видимое, неприятно щекочущее, липкое. Паутина! И содрогаешься
Ьт неприязни, и с ужасом ждешь, что сейчас сам огромный паук тебе
шиворот побежит. Да еще и укусит...
' А «фильмы ужасов»? Как часто в роли самого страшного злодея
В них фигурирует не кто иной, как огромный, мохнатый, кровожад-
ный... паук.
* Кто не знает народного поверья: за убитого паука сорок грехов
простится! Почему?..
И даже не убить, а просто повстречать паука, просто увидеть
*го и то, согласно поверью, что-то значит. И далеко не всегда хо-
рошее.
А ведь на самом деле не так уж много у нас столь полезных и
верных друзей, как паук.
Если же вспомнить античную легенду... Как же можно получить
зрощение в сорока грехах, убивая девушку, пусть даже и закол-
фванную?
Противоречие. Дикость. С суевериями всегда так.
Расскажу теперь историю с зеленым крестовиком, которая
хриключилась со мной в сентябрьский день в Подушкине.
Хотя и было у меня в то счастливое лето немало насыщенных,
фких дней, полных захватывающих путешествий, однако никак
I не мог ими насытиться. Пленки летели десятками, я едва успевал
[х проявлять и вставлять слайды в рамки, едва успевал просмат-
ривать, а хотелось еще и еще. Ведь сколько их, обитателей Джунг-
гей! И пауки, и клопы, и жуки, и мухи, пчелы, осы, кузнечики,
плитки, бабочки, гусеницы, муравьи, ящерицы, лягушки, стре-
козы... Всех разве перечислишь? А цветы? А травинки-листики
сякие? А паутина? А капли росы?
Так уж устроен человек — все ему мало.
И вот в самых первых числах сентября я после довольно дол-
ого перерыва сумел-таки вырваться из Москвы. Приехал в Подуш-
ено на велосипеде и в странствия с фотоаппаратом отправился
оже на велосипеде. Дело в том, что за все лето я так и не смог
тойти от своего сарайчика дальше чем километра на три-четыре,
выйдешь обычно и тут же увлечешься каким-нибудь крошечным
уществом. Пока снимешь, пока что, тут и вечер незаметно подби-
ается. Вот я и взял велосипед — отъеду, думаю, на этот раз куда-
ибудь подальше, так сказать, «межконтинентальное» путешествие
□вершу... И отъехал километров на пять сразу.
Была там опушка березовой рощи, и под одной березой нашел
великолепный экземпляр личинки пилильщика — так называемую
ожногусеницу. Ложногусеницей она называется потому, что
Чень похожа на гусеницу (неспециалист и не отличит), но если из
43
настоящей гусеницы выводится обязательно бабочка, то есть пред-
ставитель отряда чешуекрылых, то из ложногусеницы — кто-то
другой. В данном случае березовый пилильщик цимбекс, похожий
на большую синеватую муху с красивыми перепончатыми крыльями.
Гусеницы, а с ними и ложногусеницы уже начали мне нра-
виться, ненамного меньше даже, чем фавориты-пауки, и, найдя
этот великолепный экземпляр юного цимбекса, я очень обрадовался.
Нежно-желтовато-зеленоватая, салатная, с голой, почти белой,
словно костяной, головкой, на которой две черные точки обозна-
чали глаза, очень пластичная, с декоративными складками и пу-
пырышками, с темной продольной двойной полоской на спине,
личинка пилильщика, казалось, с удовольствием мне позировала.
На одном снимке она получилась даже с поднятой как будто бы
для приветствия лапкой. Я был весьма доволен своей находкой —
истратил на нее почти целую пленку.
Пока я по-всякому фотографировал очаровательную личинку,
поднялся довольно сильный ветер. Небо поначалу еще чистым было,
но вскоре в той стороне, откуда дул ветер, начало что-то такое
собираться. Правда, мне-то что — у меня велосипед, долго ли до
дома добраться. Никакой дождь мне не страшен. Так думал я,
радуясь хорошей добыче.
Сняв ложногусеницу и, по обычаю, отпустив ее, не подозревав-
шую о том, что образ ее, возможно, останется в памяти людской
надолго, я решил пройтись по опушке. И уже издалека заметил
несколько торчащих полузасохших стеблей крапивы. Направился
к ним и, приближаясь, увидел большую колесообразную сеть кре-
стовика. Вторая удача! «Успею спять до грозы»,— подумал я и,
положив велосипед на траву, подошел к сети.
Сеть была пуста — хозяин сидел в укрытии, домике из листьев
крапивы. Он оказался необычного тускло-зеленого цвета с белым
крестом. Снять его было трудно — я и так и эдак вертел домик из
листьев, а хозяин прятался. Странный какой-то. Если Турок
был очаровательный сорвиголова, а Серый — откровенный трус,
то этот Зеленый сразу показался мне патологически скрытным,
болезненным, как будто его в свое время очень сильно обидели.
Может быть, у него было трагическое прошлое, полное несправед-
ливостей и лишений? Или просто с самого рождения он имел ха-
рактер чрезвычайно застенчивый и обладал «комплексом неполно-
ценности»? Во всяком случае мне стало ясно, что он позеленел не
случайно, и можно было только пожалеть, что сезон съемки кон-
чается и я вряд ли смогу повидать Зеленого еще раз. Впрочем, он
так старательно меня избегал, что я даже подумал: после съемки
он тотчас же отсюда сбежит и, если приеду завтра, все равно его
не застану.
44
А тут еще сильный ветер. И тучи все наползали, и край одной
из них уже закрывал солнце. Потеряв терпение, стараясь все-таки
вытащить Зеленого на свет божий, я резко отогнул крапиву. Под-
сохший стебель не выдержал и сломался. Зеленого я кое-как снял,
но с огорчением обнаружил, что паутина и вообще все пристанище
паука безнадежно испорчены. Сломанный стебель падал и увлекал
за собой паутину, жилище Зеленого оказывалось на земле, и спря-
таться ему было некуда: кругом только низкорослая трава, до леса
далеко, и дождь уже начинался. Смешно, может быть, по этому
поводу переживать, но я увидел вдруг всю перспективу жизни
бедного паука в течение ближайших часов: дождь, гроза, паутина
безнадежно испорчена, новую натянуть поблизости негде, не на
чем, как дальше жить?
Короче говоря, опять постигла Зеленого досадная жизненная
неудача. Так уж, видимо, на роду ему написано — быть обиженным.
Жаль, правда, что обидчиком на этот раз поневоле выступил я.
Ко всему прочему, и снял-то я его кое-как, так что о бессмертии
образа в памяти людской говорить не приходится...
Печально все это, однако пришлось в конце концов стебель
бросить. Он упал с трагическим шорохом, и сеть Зеленого, лишив-
шись опоры, обвисла и слиплась, превратившись в жалкие
лохмотья. Я попытался укрепить стебель, чтобы сохранить хо-
тя бы домик Зеленого, однако он никак не держался. А тут еще
ветер...
Дождь то капал потихоньку, то переставал. Ветер вдруг зловеще
утих, а тучи совсем закрыли солнце. Стало быстро темнеть.
Я вскочил на велосипед, нажал на педали, но, не проехав по
полю и километра, почувствовал, что с велосипедом что-то не в
порядке. Так и есть — прокол! Попытался кое-как накачать ка-
меру, она вроде бы держала воздух, удалось проехать метров две-
сти, но потом камера опять села. Стало почти совсем темно, как
поздним вечером, тревожно, и сначала медленно, а потом все силь-
нее и сильнее, с каким-то многозначительным нарастанием полил
дождь...
Это в летнюю пору дождь не только не страшен, но даже приятен,
а в сентябре прохладно. Но главное, в сарайчике нет печки, а мне
ведь предстояло в Подушкине ночевать. Велосипед отказал совсем,
он уже не транспортом был, а обузой, я бежал под проливным дож-
дем по дороге, скользя на размокшей глине, спотыкаясь и балан-
сируя, опасаясь за фотоаппарат, объективы и пленки. Как назло,
в этот раз не взял с собой полиэтилен — такая погода хорошая с
утра была, кто б мог подумать! Короче, когда добежал наконец
до сарайчика — еще спасибо, ноги не переломал, перебираясь
через овраг вместе с велосипедом,— дождь уже кончался. Именно
45
теперь-то ему бы и лить, а он лишь едва моросил. Но солнца все
равно не было.
Промок я, как говорится, до нитки. Хорошо, хоть фотоаппарат,
объективы и пленки удалось все же в сумке спасти.
Что хотите думайте, но мне было неприятно оттого, что так
нехорошо получилось с Зеленым. Да еще этот внезапный дождь
и прокол. Ненастье началось, неизвестно, прояснится ли завтра,
а у меня только один завтрашний день свободен. Возможно, это
последние съемки в году.
А в сарайчике моем, надо сказать, и в ясную-то, сухую погоду
возДух обычно сырой был. Мокрое полотенце так и оставалось мок-
рым; если на солнце не вывесишь, так и не высохнет. Масло сливоч-
ное и то за несколько дней зелеными узорами покрывалось, я такого
раньше вообще никогда не видел. Можно было бы, конечно, в Моск-
ву ночевать уехать, но мне это и в голову не пришло — вдруг про-
яснится завтра? Последние дни! И принялся я свои вещи над элект-
роплиткой сушить. Высушить не высушил, а пару в сарайчике на-
пустил. И вот, помню, среди ночи проснулся оттого, что одеяло
на сторону сбилось и спина открыта, да так замерзла, что .окоче-
нела даже, не чувствует ничего. Утром, смотрю, нагнуться как
следует не могу. С утра солнце было, вышел я в овраг поснимать,
а не получается — наклониться никак нельзя.
Понял, что дело плохо, вещи собрал, рюкзак кое-как на спину
взгромоздил. Чтобы дверь сарайчика запереть, нужно ее припод-
нять немного. Так я минут пятнадцать у двери стоял, и так и так
пристраивался, не получалось никак. Боль в спине такая, что в
глазах темнеет и дыхание перехватывает. Чуть на автобус не опоз-
дал. Не знаю уж, как до дома доехал. И две недели пластом лежал.
С боку на бок повернуться большая проблема была. И пчелиным
ядом поясницу мне натирали, и змеиным, и горчичники ставили —
ничего не помогало. Так весь сентябрь и проболел.
Вот такая история. Поведал я ее одному своему приятелю, а
он сказал: «Все правильно, это заслуженное наказание было,
нельзя тебе пауков обижать. Послушай, а может быть, пауки были
тотемом у твоих предков?..»
Тотемы
Люди никогда не были равнодушны к жи-
вотным. В давние-давние времена перво-
бытный человек завоевывал себе право
быть хозяином на земле. Охотники уби-
вали огромных мамонтов, чтобы прокор-
миться, сражались с саблезубыми тиг-
рами, пещерными медведями, волками и
другими крупными животными, чтобы вы-
жить. Старые легенды и сказки пестрят
описаниями таких сражений и битв. О них
свидетельствуют наскальные рисунки, от-
крытые археологами. От тех далеких вре-
мен дошли до нас сведения об удивитель-
ном явлении — тотемизме.
Слово «тотем» происходит из языка се-
вероамериканских индейцев. «Тотемизм —
архаическая форма религии, возникшая в
ранний период родового строя» — так гово-
рится в энциклопедии. Культ тотемов рас-
пространен и сейчас во многих местах на
земном шаре. В наиболее первозданном
виде он сохранился в Австралии, у або-
ригенов.
Считается, что в живых существах, ко-
торые представляют собой ваш тотем, по-
селяются души ваших умерших родствен-
ников. Но так как вы точно не знаете, в
каком именно существе поселилась душа
какого именно родственника, то остается
одно — оберегать, ни в коем случае не оби-
жать всех животных этой породы. И полу-
чается, таким образом, что все животные,
относящиеся к вашему тотему,— это ваши
прямые родственники.
Ну, например, если тотем какого-то
племени — крокодил, то и все люди это-
го племени в некотором смысле крокоди-
лы. В Африке и сейчас существует «Обще-
ство леопарда». Связь членов этого таинст-
венного братства с ловкими пятнистыми
хищниками поразительна. Люди и звери
якобы помогают друг другу... Вот отры-
вок из книги путешественника Лоуренса
Грина «Последние тайны старой Аф-
47
рики»: «Европейцы, очень давно живущие в Западной Африке,
вполне серьезно говорили мне, что между каждым новым чле-
ном «Общества леопарда» и настоящим леопардом во время церемо-
нии посвящения возникает «кровная связь». Когда умирает человек-
леопард, находят и мертвого леопарда. И наоборот. Это уж сов-
сем неправдоподобно, но не так-то легко не поверить этому, когда
ты очевидец событий».
Казалось бы, очень странно, необъяснимо. Не может быть!
Однако люди, когда-либо пытавшиеся изучать или просто внима-
тельно наблюдать за животными, сплошь да рядом сталкиваются
с таинственными явлениями.
Почему у дельфинов очень большой мозг, настолько большой,
что сравним с человеческим? Почему они очень дружелюбны к
людям, несмотря на то что еще не так давно их безжалостно уни-
чтожали ради мяса и жира? Почему дикие крокодилы позволяют
делать с собой все, что угодно, жителям африканской деревни
Пага, которая расположена на берегу большого озера (об этом
писал журнал «Вокруг света»)? Однако те же самые крокодилы сви-
репо нападают на чужаков.
Или вот вопрос: каким образом удается приручить змей индий-
ским и африканским факирам? Конечно, среди них, как и среди
людей самых разных профессий, встречаются шарлатаны, которых,
бывало, с шумом разоблачали, однако есть ведь действительно
искуснейшие факиры.
«Шейх Муса никогда не прибегал к обману,— пишет Лоуренс
Грин в уже упомянутой книге.— До начала представления он
разрешал обыскать и даже раздеть себя. Змеи, которых он извлекал
из нор под глинобитными хижинами, не были ручными. Он мог
почуять скорпиона, затаившегося под камнем, или змею в ее убе-
жище. По словам Мусы, запах змеи напоминает нашатырный спирт.
Монотонным пением Муса выманивал змей из их гнезд и подзывал
к себе. Иногда кобра бросалась на него. Муса мягко отгонял ее
своей палочкой. Потом кобра поднималась и пристально смотрела
на заклинателя. Муса ждал этого момента. Продолжая напевать,
он медленно приближался к змее. Затем опускал руку на землю,
и кобра клала свою голову ему на ладонь.
Такие представления могли показывать и другие заклинатели,
в том числе главный смотритель Лондонского зоопарка по имени
Бадд... Но у старого Мусы были и другие поразительные номера,
и их могли повторить лишь немногие заклинатели прошлого и
настоящего.
Очертив палочкой круг на песке, Муса сажал туда только что
пойманную кобру, и она оставалась в этом круге, как привязанная,
до тех пор, пока Муса не отпускал ее. Не спорю, многие могут та-
48
ним же образом заворожить курицу. Но попробуйте проделать это
г коброй! В конце Муса сажал в такой же круг четыре или пять
имей и всех завораживал. Зрители хорошо видели, что змеи пыта-
лись выбраться из круга, но ни одна не уползала далеко, пока
Муса на нее смотрел».
Отношение людей к тому, чего они не могут понять, различно.
По, как и во всем, здесь тоже существуют две крайности. Одних
непонятные вещи погружают во мрак беспомощного суеверия.
Эти люди теряются перед непознанным и вообще отказываются
познавать, предпочитая просто-напросто верить. Верить, и все.
Они слишком почтительно умолкают перед непознанным, настолько
почтительно, что опускают руки. У людей, принадлежащих к дру-
гой крайней позиции, непознанное вызывает скорее не почтение,
л досаду. По какой-то причине, которую трудно понять, они вдруг
начинают считать себя все познавшими, все превзошедшими. «Этого
не может быть, потому что этого не может быть никогда»,— говорят
они, взяв на вооружение принцип известного чеховского героя.
Трудно сказать, какая из этих позиций хуже. Ведь крайности,
как известно, смыкаются. «Этого не может быть...» очень похоже
на заклинание суеверных людей от «нечистой силы». А самое глав-
ное, что любители этого выражения точно так же опускают руки
перед непознанным, как и представители почтительного всеверия.
Разгадка обеих позиций проста: ведь давно известно, что опустить
руки — самое легкое, для этого даже усилия никакого не нужно,
наоборот. Гораздо труднее не открещиваться и не затыкать уши,
а попытаться исследовать и понять.
Но вернемся к понятию «тотем» и к животным, которые, я уве-
рен, еще преподнесут нам немало сюрпризов. Биология — наука
будущего, она ждет своего Эйнштейна...
Итак, тотемизм предполагает «родственную связь». Но во мно-
гих странах, у разных народов почитаются священные животные,
не обязательно связанные с культом тотема. В Индии, например,
до сих пор считаются священными обезьяны, коровы и многие
другие животные, в Египте — скворцы, крокодилы, в Кении —
слоны, на Мадагаскаре — лемуры и некоторые птицы, на Шри-
Ланка— очковая кобра, в Латинской Америке — попугаи, кошки...
Любопытно, что к тотемам и священным животным относятся
не только крупные млекопитающие, птицы, рыбы, рептилии, но
даже насекомые. Так, тотем новогвинейского племени астомов —
богомол. Его фигурка, вырезанная из дерева, устанавливается на
носу каноэ. Пауки тоже удостоились кое-где чести быть тотемами
или священными животными. Завсегдатай многих народных песен
и сказок Африки — хитрый и находчивый наподобие нашего Пе-
трушки паук Ананси.
49
Убить животное-тотем или священное животное — все равно
что убить родственника или просто хорошего человека. Известен
случай, когда юноше, случайно убившему змею, напомнили, что
змея — главнейший из тотемов его племени. Бедный юноша на-
столько перепугался и расстроился, что вскоре умер.
Может быть, именно в этом — в испуге, глубочайшем расстрой-
стве и связанном с ним самовнушении — и кроется загадка тотема?
Что же касается пауков и рассказанной мною истории с зеленым
крестовиком, то не пример ли это зачатков возникновения тотемиз-
ма? Пауки очень понравились мне своей индивидуальностью, «со-
образительностью», фотогеничностью (самих себя и их «произве-
дений» — паутины), некоторой загадочностью. История с Зеле-
ным — простое совпадение, однако именно такие совпадения и
запоминаются! Пауков нельзя обижать — это я знал и так, мне было
неловко оттого, что я лишил Зеленого единственного его укрытия
и как раз перед сильнейшим дождем, да еще вид у него был этакий
«мистический», к тому же вечно обиженный. И «наказание» мне —>
сильнейший радикулит. Значит...
Но я не поддался. А других обитателей Джунглей разве обижать
можно? Конечно, мух, комаров, оводов я в расчет не беру. Их дей-
ствительно словно сама судьба создала нашими врагами. Какой
с них спрос? Но вот, например, бабочки. О них речь впереди, но,
забегая вперед, скажу, что потом они вытеснили-таки пауков с
пьедестала моих пристрастий. Симпатия к паукам, уважение к
ним у меня, конечно, остались, но бабочки-то ведь ничем не хуже.
И взрослые, и их ранняя, «юношеская» стадия — гусеницы. А кло-
пы? Некоторые травяные (разумеется, не домашние, еще не хва-
тало!) клопы, ярко, со вкусом окрашенные, прекрасны! А жуки?
А уже упоминавшиеся стрекозы? Со многими из упомянутых этих
созданий были у меня и «личные» отношения... Так что же, выходит,
всех их считать в некотором смысле своими родственниками?
Написал я эту последнюю фразу, подумал. И вот к какой мысли
пришел.
Да. Конечно! В том-то и дело. Все мы и на самом деле в каком-
то смысле родственники. Все мы представители живого на
планете Земля. Дети одной своей щедрой матери — Природы.
И дети, и часть ее. Как же не родственники?
Не любим того,
кого не знаем...
Однажды я затеял со своими родствен-
никами разговор о том, кому какие жи-
вотные больше нравятся. Моя сестра
Рита, женщина средних лет, мать се-
мейства, сказала, что ей очень симпа-
тичны косули. Видела их в зоологичес-
ком саду на юге очень давно, но до сих
пор помнит. Очень уж они милые, ска-
зала она, грациозные и покорные. Сам-
ки забитые такие, самцы их гоняют,
жалко. Глаза у них печальные.
— Ну, хорошо,— согласился я.—
Косули, конечно, красивые и безобид-
ные, их трудно не любить. А еще кого
бы ты назвала?
И тут сестра назвала крыс. Крыс,
которых большинство так яростно не-
навидит! У меня тоже, честно говоря,
они не вызывают особой симпатии. Прав-
да, она поправилась, сказав, что име-
ет в виду не серых домовых крыс, а
пестрых. И рассказала, как у них жи-
ли две пестрые крысы — Фантомас и
Феничка. Фантомасом назвали самца
потому, что был он весь белый, а мор-
да — черно-фиолетовая, как маска. Фе-
ничка же была вся разноцветная, живая
и сообразительная. Коробку с этой па-
рочкой поставили в ванну, и Феничка
очень скоро научилась вспрыгивать на
край ванны. Правда, получилось это у
нее далеко не сразу: много раз она не
допрыгивала и срывалась, но не падала
духом, и наконец упорство и стремление
к познанию нового победили. А Фанто-
мас только ел, валялся на дне ванны и
спал. Еще гадил. Феничка, бедная, та-
кая чистоплотная, хозяйственная, за
ним все катышки убирала. В сторонку
оттаскивала или в сток ванны. Приберет-
ся, а потом вспрыгнет на край ванны,
спустится на пол и по ванной комна-
те гуляет. Фантомас же, ленивый, трус-
ливый, так от ванного донышка и не
51
смог оторваться. А еще Феничка имя свое знала и тотчас прибегала,
если ее звали. И очень любила с людьми играть, а когда Валентин
муж сестры, спал днем (что с ним частенько случалось), то он*
обычно по нему ползала. Ведь это удивительно, чтобы крыса таи
к человеку привыкла!
— Крысы и мыши, как собаки и кошки, по развитию отлича-
ются,— подытожила сестра.— Крысы гораздо умнее...
Тут насчет собак и кошек я возразил, сказав, что у них у сами!
теперь живут черный терьер и черная кошка и неизвестно еще*
кто из них умнее. Огромная терьериха по имени Лена действительна
неглупа и эффектна. У меня к ней только одна претензия: когда я
приходил читать вслух свои рассказы, то, лишь только мы садилис!
и я начинал, Лена принималась демонстративно зевать, поскули*
вать, всем своим видом выражая невыносимую скуку. Я подумал|
может быть, ее выводит из себя всего-навсего монотонность моего
голоса? Но когда Валентин начинал читать вместо меня и старался
читать с выражением, то и это не помогало. Значит, дело не в го-
лосе... Нет, кошка Ночка, с моей точки зрения, гораздо умнее*
Вы бы послушали, как разговаривает она с сестрой, любые оттенки
эмоций выражая модуляциями мяуканья. А как она однажды
вспрыгнула ко мне на колени и начала успокаивающе мяукать и лас-
каться, сочувственно глядя в глаза, когда я пришел к родственни-
кам после какой-то очередной своей неудачи!
Да, очень часто наше отношение к животным носит утилитарный
характер. Понимает, ценит нас животное — значит, оно хорошее..-
Но не всегда дело только в этом.
Для моей племянницы Лили, ставшей теперь семнадцатилетней
девушкой, например, одно из самых любимых животных—мед-
ведка. Да-да, медведка — сравнительно крупное насекомое, по-
хожее то ли на кузнечика без длинных ног, то ли на маленького
рака с костяными лопаточками вместо клешней, причем бурого,
тараканьего цвета. Я бы назвал ее помесью рака с тараканом.
Живет медведка под землей, лопаточками прорывая длинные ходы,
питается корнями растений, почему и считается вредителем в ого-
роде.
— Чем же тебе так нравится медведка? — спросил я.
— А она хорошенькая, и глаза выразительные! Жалко ее: всю
жизнь в земле живет, в темноте.
Вообще у моей веселой, живой и очень сострадательной пле*
мянницы странная склонность к существам очень неприятным на
вид — клопикам, водяным скорпиончикам, гладышам, червячкам
голым гусеницам, навозным и трупным жукам. Почему?
А вот красивая голубоглазая и очень неравнодушно относя-
щаяся к своей красоте Вика всем животным предпочитает хищ
52
Героиня
медицинской
эмблемы
ников из породы кошачьих — леопардов,
пантер, тигров, барсов. Из насекомых же
ей более всего милы стройные, изящные
стрекозы-стрелки, тоже хищники между
прочим. Да еще и голубоглазые...
Когда же я брал Вику с собой в путе-
шествия, и мы находили крестовика, и я с
восторгом фотографировал его со всех сто-
рон, Вика (однажды она призналась мне в
этом) едва удерживалась от того, чтобы
проткнуть его раздутое брюшко чем-нибудь
острым...
Так что же движет нашими избиратель-
ными чувствами к животным? Таинственная
устойчивая память — наследие предков, из-
биравших тотемом то или иное живое суще-
ство? Или святое чувство человеческого со-
переживания, желание заступиться за того,
кто мил нашему сердцу, но слаб? А может
быть, подсознательное перенесение своих
собственных черт на «братьев наших мень-
ших» и попытка таким образом утвердить
себя, свои собственные черты и склонности
в мире?
Моя сестра однажды сказала так:
— Обычно мы не любим того, кого не
знаем. А как начинаешь узнавать, так все
они хорошими кажутся.
Верно! Как тут не вспомнить тех, кто
наряду с пауками с детства внушает нам
мистический страх...
• •
Их не любят и боятся многие. Хотя тотем
змеи довольно распространен, а в некото-
рых местах змеи считаются священными
животными (в Африке змея — охранитель
благополучия), однако любить их действи-
тельно нелегко. И холодные они, усколь-
зающие, и прячутся, и появляются всегда
внезапно, и непонятные какие-то (почему
без ног?), а главное, ядовитые. Издавна
змея — это олицетворение коварства и зло-
бы. Правда, еще и мудрости («И жало
53
мудрыя змеи...»). Библейская легенда именно змею считает винов-
ницей всех бед, преследующих человека (змей-искуситель). Многие
места земного шара, главным образом в тропиках, да и в пустынях
тоже, опасны из-за большого количества обитающих там змей.
Тысячи людей гибнут на Земле ежегодно от их укусов. Француз-
ский закон от 4 августа 1766 года даровал островам Мартиника
и Сент-Люсия (Малые Антильские острова) такой флаг: голубое
полотнище, разделенное белым крестом на четыре квадрата. В каж-
дом квадрате изображена извивающаяся змея. Копьеголовая ку-
фия, и сейчас во множестве обитающая на островах, чрезвычайно
ядовита. Для многих островитян встреча с ней кончается смертель-
ным исходом...
С давних пор отношение к змеям сложилось настолько одно-
значное, что «змея», «гадюка», «кобра» стали весьма нелестными
произвищами для людей коварных и злобных, а, по одному из
древнейших поверий, за убийство ядовитой змеи человеку про-
щается якобы сто грехов. То есть прикончил «ядовитую гадину»--
и смело можешь грешить сто раз...
Значит, так: за змею сто грехов прощается, а за паука — сорок.
Хорошо нам, грешникам! Греши сколько влезет, ну хотя бы раз
двести! За это только и нужно будет, что убить двух змей или пять
пауков. А если же мы в искупительном рвении прикончим не пять,
а, допустим, семь пауков, то, следовательно, можем грешить еще
2x40=80 раз. Выгодная арифметика!
Только вот что непонятно. Почему за наши грехи должны
расплачиваться не мы, а д р у г и е, то есть в данном случае пауки
или змеи?
Вспоминается вот какой случай.
В школьные годы я довольно часто ездил на охоту в деревню
с романтическим названием Медвежья Пустынь. В полукилометре
от деревни раскинулось огромное моховое болото, поросшее мел-
кими березками и сосенками, кустиками багульника, голубики,
брусники, а кое-где и высокой травой. И на самом болоте, и в его
окрестностях, в лесу, на сырых лугах, на берегах двух речек, Ях-
ромы и Сестры, водилось довольно много гадюк. Частенько нам,
охотникам, приходилось видеть извивающееся в траве или во mxj
пестрое длинное тело... Я ходил в резиновых сапогах, которые
гадюка не в состоянии прокусить, однако при виде змеи, уполза*
ющей прочь, ощущал во всем теле неприятную скованность.
Однажды мы с Владимиром Ивановичем Жуковым, моим стар-
шим товарищем и постоянным спутником по охоте, шли по болот/
с ружьями наперевес в ожидании тетеревов. Внезапно в двух шага!
перед нами зашуршала гадюка. Владимир Иванович, недолгу
54-
думая, выстрелил в нее и убил. В свое оправдание он тут же привел
поверье о ста грехах.
И я тогда понял, как поступать. Не цепенеть в скованности при
виде уползающей ядовитой змеи, а действовать как мужчина —
ггрелять или, еще проще, брать хорошую палку.
Когда в следующий раз я шел по болоту один и увидел змею,
го тут же схватил подвернувшуюся толстую ветку, размахнулся...
Нотка оказалась гнилой и при замахе сломалась. Не спуская глаз
с извивающегося пестрого тела, я схватил другой валявшийся
поблизости сук, ударил... И промахнулся. Ударил другой раз, а
4Мея уже успела скрыться в кустах. До сих пор не могу забыть
отвратительного смешанного чувства — трусливой скованности и...
смутного сознания несправедливости своего поступка. За что? Она
ведь и не думала нападать на меня, она, наоборот, уползала...
Тем не менее, встретив змею опять и не найдя поблизости
палки — а вокруг была густая трава и гадюка вот-вот скрылась
бы в ней,— я прицелился, спустил курок... Раздался выстрел, но я
промахнулся. Тут же прицелившись из второго ствола, выстрелил
Снова. Зрелище окровавленной, превращенной в сплошное красное
Месиво головы гадюки было ужасным, а тело ее все еще продолжало
беспомощно извиваться в траве...
Весь остаток дня я ходил в смятении. И вот ведь что удивитель-
но: если я и раньше боялся гадюк, то теперь страх стал еще более
сильным — к нему примешалось чувство вины. Я как будто бы ожи-
дал теперь ответного удара, расплаты, и самое неприятное было то,
что я понимал: расплата будет справедливой, я ее заслужил. Фак-
тически я был теперь перед гадюками беззащитен.
Ах, с каким же трудом человек умнеет! Сколько уроков нужно
Шу преподать, прежде чем он наконец усвоит какое-то правило...
Походив под впечатлением отвратительного убийства, я, ка-
жется, свое чувство забыл. Потому что, встретив через некоторое
время гадюку, опять решил ее убить, но на этот раз не из ружья —
оно было не заряжено, потому что я шел по дороге,— а ножом.
Выл у меня тяжелый складной нож, охотничий, я тотчас раскрыл
1Го и, наклонившись над гадюкой, поспешно уползающей в кусты,
Ловко взмахнул своим острым оружием, намереваясь по-кавале-
рийски отсечь ей голову. Нож был очень острый, чем я особо гор-
дился. Однако змея ползла быстро и извивалась, и я промахнулся.
Придорожные кусты были уже от ее головы в полуметре, вот-вот
она скрылась бы, и я поспешно взмахнул еще раз и еще... Я даже
не знаю, как это произошло. Помню только, что гадюка уже скры-
лась в кустах, слышался удалявшийся шелест, а я в растерянности
гтоял и рассматривал носок своего левого сапога, который был
насквозь рассечен моим же великолепно наточенным ножом, и
55
чувствовал, что в сапоге большой палец ноги начинает ныть и теп-
леть от набегающей крови. Первой мыслью было: не попал ли яд
змеи в рану...
Яд, разумеется, не попал — змея и не думала меня кусать.
То ли с этого момента, то ли просто-напросто по мере моего
повзросления, но отношение к змеям у меня стало нормальным.
То есть человеческим. И вот ведь что интересно: я понял, что стран-
ности во всех трех случаях с гадюками легко объясняются не ка-
кими-то особыми силами, якобы охраняющими змей, а тем, что во
мне самом жило достаточно сильное сознание неправедности моих
поступков. За что я трижды покушался на жизнь животных, не
сделавших мне ничего дурного и в сущности не представлявших
для меня никакой опасности? Трижды мною руководило одно из
самых низменных чувств — страх. К тому же ничем не оправданный.
И можно только радоваться, что в конце концов победило гораздо
более благородное чувство. Пусть даже ценой жизни одной гадюки,
порезанного сапога и раненого пальца моей ноги.
Любопытно здесь же вспомнить рассказ Леонида Андреева,
который называется так: «Рассказ змеи о том, как у нее появились
ядовитые зубы». Когда-то у змеи не было ядовитых зубов, но ее
все равно не любили. И убивали. Тогда-то у нее и выросли ядовитые
зубы.
А еще вспомним: на медицинской эмблеме изображен не кто-
нибудь, а змея, обвивающая чашу...
Да, теперь наконец поняли: змея — животное очень полезное
для человека. И не только потому, что во множестве истребляет
всевозможных вредителей — мышей, крыс, многих вредных насе-
комых, в частности саранчу. Она полезна как раз тем, за что ее
так боятся и ненавидят,— своим ядом. Еще в самой глубокой древ-
ности врачи знали, что в очень малых дозах змеиный яд не только
не отравляет человека, а, наоборот, лечит. Сейчас в Советском
Союзе змеи взяты под охрану, их даже разводят в специальных
питомниках. Яд кобры, гюрзы, эфы, гадюки считается настолько
необходимым, что его постоянно не хватает.
Кстати, существует и другое поверье, не только о ста грехах.
Если змея сама приползает к человеку, то это приносит счастье.
И поверье это распространено на Кавказе и в Средней Азии — как
раз там, где водятся особенно ядовитые змеи...
Путешествия
в Подушкине
В наш век космических скоростей никого
Т не удивишь путешествиями. Планета не
стала меньше, но мы овладели техникой, и
путь, который раньше преодолевали годами,
теперь пролетаем в считанные часы. Выиг-
рали мы или проиграли? Наверное, и то и
другое. В смысле же романтики скорее все-
го проиграли. Где теперь стать истинным
; путешественником, что делать потенциаль-
ным Пржевальским, Арсеньевым, Амундсе-
нам, Стэнли? Да, остались Сахара и ама-
зонские джунгли, но это не так уж и мно-
го. А главное, возможность перелететь пус-
тыню, море, непроходимые джунгли за не-
сколько часов убивает романтику, делает
путешествие с примитивными средствами
как будто бы все больше и больше бес-
смысленным. Есть еще мужественные лю-
ди, которые отваживаются на кругосветное
путешествие на яхте, плывут через Атлан-
тику на бальсовых плотах, на весельных
лодках, пересекают пешком пустыни, доби-
раются на лыжах до полюса... Однако все
больше и больше такие путешествия ста-
новятся самоцелью, все больше и больше
появляется в них привкус искусственности.
Планета наша, увы, освоена.
Освоена? Наша планета освоена?.. Я
написал последнюю фразу по инерции.
И тут же проникся негодованием. Наша
планета освоена?!
Но ведь это чепуха. Можно, конечно,
побывать в разных странах, обежать рысью
музеи, где собраны шедевры искусства ве-
ков и народов, и с высокомерной улыбкой
потом говорить знакомым, что это-де для
нас не в диковинку, знаем. Можно самый
необычный пейзаж, самый фантастичный
закат, самую волшебную звездную ночь
пропустить мимо внимания, считая, что все
это не более как незначительный фон для
каких-то наших внутренних суетных пере-
живаний. Можно, к примеру, выехать из
города на природу большой компанией,
57
с рюкзаками, набитыми всякой снедью, а еще лучше — не с
рюкзаками, а на машине с багажником. Поляну, полную тайн и
чудес, ничего, конечно, не стоит современными средствами превра-
тить в полумертвый пейзаж, а потом говорить, что «великолепно
провел выходной день на природе».
Можно, конечно, и на самом деле провести хорошо время в боль-
шой компании и с машинами, но вот насчет природы...
Создать трудно — разрушить легко. Природа требует к себе ува-
жения, точно так же как человек. И только при непременном этом
условии — уважения — природа, точно так же как и человек,
может раскрыть свои тайны.
И тогда...
Знаете ли вы, например, Лысую гору — гигантскую Лысую гору,
что высится над Серебристым бором, крутая, труднодоступная,
с рано выгорающей рыжей щетиной «саванны», из которой лишь
кое-где торчат соломенные метелки мятлика? Лишь на самой ее вер-
шине подпирают небо мощные шершавые колонны сосен. Конечно
же, стрекозам, бабочкам, мухам, шмелям и другим летунам нипо-
чем выжженные склоны Лысой горы, для разнообразных же мелких
букашек, жуков, муравьев, гусениц, пауков рыжие ее склоны —
серьезная преграда. Да и бабочки облетают ее стороной. Зачем им,
бабочкам, крутой мертвый склон, если почти тут же, в нескольких
секундах полета, тропические дебри Аллеи бабочек, где полно цве-
тов, где есть и трава, и листья деревьев, и солнце, и тень, где в гуще
кустарника тихо струится река. Ах, хорошо, если природа дала тебе
крылья! Надоело в Аллее — лети к Земляничному склону, который
хотя и столь же крут, как Лысая гора, однако совсем не так гол и
порос цветами. Надоело на Земляничном склоне, пожалуйста, воз-
вращайся, обогни стороной Лысую гору, минуй Ущелье черемухи и
окажешься в райском уголке, который называется Паучья до-
лина.
Паучья долина — это большая страна, в западной части которой
поселились в августе Турок и Серый. Но Турок и Серый, конечно
же, не представляли себе, как выглядит, например, восточная часть
Долины, а тем более северная или южная. Где уж... Да вы попро-
буйте представьте себя на их месте. Тонкая нить-дорожка тянется
от свернутого из листьев жилища к обширной ловчей сети, а под
ней, далеко внизу, гладкие и шершавые, плоские и изогнутые, ров-
ные по краям и зубчатые, голые и покрытые волосками листья и
стебли трав, настоящий хаос, в котором бегают, ползают, копошат-
ся тысячи разнообразных существ. Это внизу. А по сторонам и над
сетью, вверху? Шею свернешь, глаза сломаешь, если будешь раз-
глядывать несчетных жителей всех многочисленных зеленых эта-
жей — верхушек крапивы, татарника, конского щавеля, борщеви-
58
ка, переплетений кустарника, ветвей деревьев. Тут, если вообразить
себя не пауком-крестовиком, который, обладая достаточным здравым
смыслом, даже и не пытается познавать далекие миры, а просто си-
дит и ждет, когда кто-нибудь сам в его сеть попадет, тут, если стать
маленьким человечком и попытаться не то что познать, а хотя бы
немного попутешествовать в этих головокружительных дебрях,
можно столько впечатлений набраться!
Вы думаете, кроме Лысой горы, Аллеи бабочек, Земляничного
склона, Серебристого бора и Паучьей долины, там нет ничего? А та-
инственная, где быстрая, а где медленная река Саминка, образую-
щая обширные заводи, по которым с такой лихостью скользят сви-
репые хищники — водомерки? Куда там неповоротливым дилетан-
там-аллигаторам. Скорость движения и ловкость водомерок немыс-
лимы! По воде как по льду, «по морю аки посуху»... В самих же
водных глубинах шныряют личинки стрекоз — чудовища такого
облика и с такими гигантскими челюстями, что перед ними меркнут
все наши представления об агрессии и кровожадности. А кроме ли-
чинок стрекоз есть ведь еще жуки-плавунцы стремительно пла-
вающие, несущие смерть батискафы; водные и сухопутные странст-
вующие пауки-волки; юркие личинки сетчатокрылых осмилов, ко-
торые молниеносно бегают как по суше, так и под водой; крупные
хищные водяные клопы-гладыши, которые отважно нападают не
только на насекомых, но даже и на мелких рыб и могут проколоть
человеческую кожу своим острым ядовитым хоботком... Всех и не
перечесть!
На краю большого Паучьего оврага стоял наш сарайчик.
Узенькая тропинка шла от самого сарайчика, огибая высокий —
выше сарайчика — стог сена, вела в колоннаду сосеЪ и решительно
ныряла сквозь заросли ольхи и черемухи к маленькому сказочному
мостику с одним перильцем. Под мостиком пряталась в высокой тра-
ве игрушечная на первый взгляд речка Саминка. Перейдя мостик,
мы оказывались в Серебристом бору. Серебристом потому, что в ав-
густе голые стволы часто посаженных елочек покрываются великим
множеством паутины... Именно здесь я обнаружил, что против солнца
она — радужное сияние. Именно здесь я еще раз убедился, что мир
полон неисчерпаемых тайн.
Из Серебристого бора мы попадали на просторную ровную поля-
ну, над которой и господствовал крутой утес Лысой горы. Лысый
склон был ориентирован точно на юг, поэтому весной он раньше
всех очищался от снега, очень рано на нем вырастала трава, но быст-
ро, не в силах вынести солнцепека, жухла и высыхала.
Как ни уютен и неисчерпаем Паучий овраг, но мы путешествовали
и по его окрестностям. Великолепен густой, разнообразный Один-
цовско-Барвихинский лес — то беспорядочно смешанный, то чистый
59
дубовый или липовый или просветленно березовый, то мрачно ело-
вый, а то вдруг просторный сосновый, торжественный. Этот лес был
по одну сторону шоссе Одинцово — Барвиха, на запад, а по другую
сторону, ближе к Москве, на восток,— исключительно смешанный
лиственный лес, который мы почему-то назвали Молодым, хотя там
встречались вполне взрослые и даже старые деревья — дубы и липы,
растущие гнездами из небольших холмиков, которые называются
курганами и которые как будто бы курганы и есть. В них, по рас-
сказам местных жителей, похоронены то ли французы, павшие
в войну 1812 года, то ли наши древние соотечественники, сложив-
шие свои буйные головы в междоусобных раздорах гораздо раньше.
Там и железнодорожная станция есть — Раздоры. Говорят, что
на курганах велись раскопки и вместе с костями действительно на-
ходили кольчуги, щиты, мечи, кинжалы...
Кроме Паучьего в окрестностях Подушкина есть и другие овра-
ги и овражки, и среди них один особенно живописный — Левита-
новский в Молодом лесу. Про этот овраг, заросший молодыми бе-
резами, нам рассказал впервые профессор-геолог Михаил Владими-
рович Гзовский, завсегдатай Подушкина, один из симпатичнейших
людей, которых я когда-либо знал.
Это был удивительно живой человек, несмотря на серьезную бо-
лезнь, которая, собственно, и заставила его отказаться от геоло-
гических экспедиций.
С первых минут знакомства вы чувствовали себя с ним легко,
а когда находилась серьезная тема для разговора — о подушкинской
природе ли, о природе вообще, о путешествиях, о грибах, об астро-
номии, о минералах, о цветах и красках, о музыке, то разговор мог
длиться до бесконечности, причем — в этом вы могли быть увере-
ны — с равным интересом для обеих сторон. Помню, как однажды
я приехал в Подушкино на велосипеде и на шоссе меня окликнул
этот могучий, похожий на художника Шишкина бородач, который
прогуливался со своей женой. Он застенчиво попросил у меня вело-
сипед — прокатиться. Удивленный, я протянул ему руль. Шестиде-
сятилетний Михаил Владимирович лихо вскочил в седло и быстро
помчался по шоссе, с горы и в гору, только борода по ветру развева-
лась... Жена, Галина Владимировна, с тревогой наблюдала за про-
делками мужа, ведь он был серьезно болен и уже тогда перенес два
инфаркта.
Михаил Владимирович — один из тех, увы, не слишком часто
встречающихся людей, которые до конца жизни не разучились жить
полной жизнью, не перестали удивляться тому, что удивления до-
стойно. Двадцатый век не ослепил, не оглушил их; обладая огром-
ными знаниями, они сумели остаться по-детски внимательными, вос-
приимчивыми, границы мира для них не сузились в своей якобы поз-
60
нанности, а, наоборот, необычайно раздвинулись. Ьолыпг .iiiaiiini •-
шире круг восприятия...
Михаил Владимирович приезжал в Подушкино зимой и летом,
писал статьи по геологии и астрономии, ходил по лесу, не уставая
восхищаться подушкинскими пейзажами, которые уже столько раз
видел. Да и как можно устать восхищаться по-настоящему хорошим
пейзажем? Разве может надоесть прекрасная музыка, гениальная
картина? К тому же, если смотреть внимательно, реальный пейзаж,
который мы видим в разное время дня и года, в разную погоду, всег-
да другой. Да и сами мы каждый раз смотрим на него по-другому,
ведь с каждым днем мы меняемся сами.
Ранней весной очень эффектны голубоватые и желтоватые —
а то и зеленоватые! — утренние льдинки на лужах, похожие на ска-
зочные хоромы, на скользкий паркет, на кристаллы горного хрус-
таля, на сталактиты и сталагмиты пещер. Великолепны сверкаю-
щие, брызжущие солнцем ручьи, окна проталин... Прозрачная кап-
ля березового сока на стерильно чистом атласном стволе, сияющая на
апрельском солнце, по форме напоминает женскую грудь... Легкая
зеленая дымка на деревьях — первый признак возрождающейся
все вновь и вновь бурной жизни деревьев. Осенью и ранней весной
как странно видеть голые, словно мертвые ветви. И вот...
Растопорщившиеся, ставшие рыжеватыми сережки лещины —
мужские соцветия, пылящие желтой пыльцой. И почти неприметные,
очень мелкие, но привлекательные в увеличенном виде цветки жен-
ские, похожие на актинию с несколькими темно-красными усика-
ми. Вот нежно-желтые, усыпанные множеством тычинок барашки
ивы — «музыкальной» ивы, которая растет у маленького пруда
на опушке леса. Музыкальной мы с Викой назвали ее потому,
что, видная издалека и благоухающая ранней весной, она привле-
кает к себе множество пробудившихся крылатых насекомых— пчел,
шмелей, ос, мух и вся эта жужжащая рать устраивает волную-
щий весенний концерт. Музыка жизни...
Начинают цвести и травы. Желтые огоньки мать-и-мачехи по
обочинам дорог. В лесу одна из самых ранних — знакомая всем ли-
лово-розовая медуница. Молодые розовые цветочки ее не имеют
нектара, и, только становясь достаточно зрелыми, они приобретают
ярко-лиловый цвет, соблазнительный для бабочек, шмелей, крошеч-
ных цветочных жучков. Лакомясь нектаром, крылатые опылители
делают свое полезное дело, после чего оплодотворенные цветы меду-
ницы темнеют, становятся темно-лиловыми и опять неинтересными
для насекомых. Народное название медуницы — легочная трава.
Названа она так за свои целебные свойства. Стебли и листья ее съе-
добны.
А вот на изящно изогнутом стебле связка золотистых цветов.
61
Примула верис, первоцвет, или «баранчики». Баранчиками назвали
это растеньице за листья, курчавые, как овчинки. Но у Примулы
верис есть и другое, более поэтичное название — «ключи весны».
Существует легенда, что золотистая связка эта на длинном фисташ-
ковом стебельке выросла из ключей, которые святой Юрий сбросил
на землю, отворив ими двери весне. 23 апреля — день святого
Юрия...
Да, весна пришла, ворвалась в отворенные двери. Окончатель-
но полопались почки, береза распустила длинные, качающиеся на
легком ветру, пылящие сережки, а вслед за ними — младенчески
сморщенные и очень душистые листья. Недавно, кстати, стало из-
вестно: знаменитый прополис — лечебная, бактерицидная «пчели-
ная замазка» — в основе своей имеет вещества, которые пчелы соби-
рают с березовых почек.
Расцвела черемуха и затопила овраги белой пеной своих цветов
и пряным, будоражащим ароматом. Покрылось ярко-желтым ков-
ром сурепки и свербиги Русское поле. На лесной поляне из-под пре-
лых листьев вылезла изумрудная, свежая, словно лакированная,
трава.
Каждый замечал, наверное, что есть места, которые почему-то
производят на нас удивительно светлое впечатление. Итакой же от-
печаток они накладывают на живущих там людей. В деревне Подуш-
кино жил когда-то Модест Чайковский, брат знаменитого компози-
тора. Он, как говорят, и посадил аллею берез, что ведет в Старый
лес. Однажды на несколько дней приезжал к нему Петр Ильич и
под впечатлением этих мест написал мажорную, очень оптимистиче-
скую сюиту...
Сказочную поляну я открыл случайно. В апрельских странст-
виях по неведомым еще окрестностям Подушкина вышел из чащи
деревьев и, зачарованный, остановился. Бурый косогор, уже очистив-
шийся от снега, сбегал вниз, к широкому талому разводью, и там,
в воде, как в сказочном заколдованном озере, стояли, отражаясь,
голые, розоватые березки. Ослепительно белый поваленный ствол
лежал в воде... Когда в следующий раз я привел на эту поляну
Вику, она почувствовала то же, что и я, и мы дружно назвали поля-
ну Сказочной.
А в конце лета в кустарнике, окружающем Сказочную поляну,
мы стали однажды свидетелями драмы, разыгравшейся на паутине
крестовика. Поистине каждый крестовик — индивидуальность!
Обитателя Сказочной поляны я назвал Белесым Разбойником за
бледный сероватый рисунок и таинственную силу, заключенную в
этом длинноногом существе. Точнее, конечно, будет назвать его
Белесой Разбойницей, потом)' что, как вы помните, крестовики,
сидящие в центре паутины,— самки. Белесая Разбойница напомни-
62
ла мне страшного гигантского паука из старого фильма «Багдадский
пор». Тот паук охранял пещеру, где хранился Всевидящий глаз...
В сети Белесой Разбойницы, расположенной у входа на Сказоч-
ную поляну, запуталась молодая сильная стрекоза красного цвета.
Эта стрекоза так и называется — кроваво-красная. Я уже не раз
пытался сфотографировать ее, но не получалось никак, очень уж она
чутка. И вот недоглядела... Я обнаружил их, когда сопротивление
пленницы уже было сломлено и, бессильно изогнувшись, она повис-
ла на паутине, подставив Белесой Разбойнице свою ничем не за-
щищенную шею.
Больше часа я сгибался у паутины, пытаясь как можно ярче за-
печатлеть трагедию, а Вика исправно подсвечивала ее участников
маленьким зеркальцем. Крепка, должно быть, сеть Белесой и сильна
же она сама, коли не побоялась выскочить из укрытия, когда сеть
затряслась с небывалой силой! Теперь паучиха нависла сверху над
изогнувшейся стрекозой, широко разметав по паутине длинные по-
лосатые лапы, впившись в шею жертвы, и восемь маленьких черных
глаз Белесой Разбойницы торжествующе сверкали от солнечных
бликов, посылаемых зеркальцем...
На Сказочной поляне я фотографировал кузнечиков и кобылок,
а также крошечных светло-зеленых цикадок с радужными отблес-
ками на сложенных домиком крыльях. Очень уж они мелки — четы-
ре-пять миллиметров; техника не позволила сфотографировать их
как следует, а жаль, потому что цикадка похожа на быстроходный
скуттер с двумя зелеными фарами. Эти многочисленные, встречаю-
щиеся повсеместно в траве подвижные прыгающие существа —
близкие родственницы известных певуний, однако цикадки в отли-
чие от цикад безголосы.
Нашу соседку Варвару Петровну Вика звала Козьей бабушкой.
Мы брали у нее козье молоко, и она частенько заходила к нам в го-
сти в сарайчик и, сидя на сосновой колоде, которая служила сту-
лом, внимательно и почему-то с жалостью глядя на нас своими свет-
ло-голубыми глазами, рассказывала что-нибудь поучительное из
своей жизни. Сначала она попросила сфотографировать ее с козами,
потом просто в цветах. На маленьком участке рядом с козьим са-
райчиком росли великолепные махровые маки, я ждал в маках,
а Варвара Петровна пошла ^переодеваться. И — о, чудо! — вместо
Козьей бабушки на дорожке, ведущей к макам, вдруг показалась
нарядная дама в пестром крепдешиновом платье и шляпке с полями.
Даже лицо у Варвары Петровны преобразилось, куда-то пропали
морщины...
Запомнилось, как Варвара Петровна ловила огромных черных
жуков-усачей, летающих со страшным жужжанием в июньские ве-
чера. Когда я сказал ей, что вот беда, никак не могу поймать жука,
63
чтобы сфотографировать, она заговорщически подмигнула и сказа-
ла, что сегодня же к вечеру жуки будут. И вот в поздних сумер-
ках со стороны козьего сарайчика раздался пронзительный крик:
«Банку, скорее банку, ой, вцепился!» Она поймала грозного куса-
чего усача голой рукой и мужественно терпела до тех пор, пока
я не принес банку. Вскоре в банке их сидело уже несколько,
дожидаясь утра и солнца, необходимого для фотографии. А утром
в банке корчились инвалиды. За ночь они жестоко погрызли друг
друга... На грустные философские размышления наталкивал вид
жуков: в поисках выхода из стеклянной тюрьмы они не нашли
ничего лучшего, как ссориться и сводить личные счеты. А ведь
после фотографирования я собирался их выпустить...
Лето в разгаре, и в лесу на полянах — пестрый, яркий ковер
цветущего разнотравья: лилово-желтая двухцветная иван-да-марья;
элегантные розовые гвоздички, странно робкие и ненавязчивые,
«не от мира сего» в этой вульгарноватой настойчивой пестроте; круп-
ные лиловые колокольчики, пронизанные солнцем, отчего трехусые
сахарно-белые пестики внутри их как бы светятся...
Да, вот где особенно много цветов — на Укромной поляне. Впол-
не справедливо также будет назвать эту полянку Уютной, потому
что, маленькая, ровная, круглая, поросшая цветами, скрытая от
посторонних глаз чащей леса, она вполне отвечает такому эпитету.
За весь день тут, как правило, не появлялось ни одного человека.
Хотя гости, конечно, были — разнообразные шмели, пчелы,
жуки-бронзовки, стрекозы, бабочки-перламутровки, лимонницы,
капустницы, голубянки. В самом начале лета из невысокой еще тра-
вы то тут, то там поднимались зеленовато-желтые и как будто бы
слегка светящиеся шары купав. Странные цветы! Кажется, что в сво-
их крупных, так до конца и не раскрывающихся бутонах они прячут
какую-то красивую тайну. Неслучайно по-латыни купава называет-
ся «троллиус» — цветок троллей... Впрочем, красота всегда тай-
на, а иногда и гибель. Для мух, мошек, например, сказанное вполне
можно понимать буквально. Потому что не раз я заставал на цветке
троллей очень оригинального, со вкусом окрашенного паучка-боко-
хода. Фарфорово-белый, с крупными коричневыми рябинами, он
спокойно сидел на желтом шаре, широко расставив свои длинные
тонкие передние лапы, поджидая какую-нибудь крылатую эстети-
чески настроенную жертву.
В нескольких сотнях метров от Уютной поляны вскоре была от-
крыта еще одна, правда более обжитая, с двумя черными кругами
кострищ. Здесь на молодом осиновом дереве был припасен для меня
подарок—дружное семейство ложногусениц, личинок осинового
пилильщика. Они выстроились вдоль края листа ровной шеренгой и
работали челюстями с таким энтузиазмом, что лист исчезал на гла-
64
зах. Завидев меня, они, как по команде, подняли вверх зады (тако-
ва их поза угрозы) и в таком виде продолжали трудиться перед объ-
ективом фотоаппарата. Время от времени из верхних концов вопроси-
тельных знаков появлялись и падали вниз темные комочки. Прони-
занные солнечными лучами виноградно-прозрачные зеленовато-
медовые ложногусеницы с черными лакированными головками были
чрезвычайно красивы на голубом фоне неба. Разумеется, я потратил
на них целую пленку.
Эта вторая поляна вообще оказалась очень щедрой. В августе
она сплошь покрылась высокой кустистой травой и светло-фиолето-
выми цветами с неблагозвучным названием «короставник». На коро-
ставнике во множестве лакомились лимонницы, белянки, павлиний
глаз, перламутровки, адмиралы, цветочные мухи — сирфиды.
Во всех направлениях на бреющем полете поляну прочесывали
грозно жужжащие бембексы. Завидев на цветке муху, они без коле-
баний пикировали, хватали лакомку и тащили ее куда-то... Бембек-
сов на поляне было так много, что вполне уместно, я думаю, будет
так и назвать ее — поляна Бембексов. На кострище поляны иногда
вдруг в конце июля вспыхивали холодным голубовато-лиловым ог-
нем крылья бабочек-переливниц. И по нескольку раз на день с не-
понятной целью навещали ее надменно печальные, очень красивые
в своих бархатных шоколадных плащах с палевой оторочкой траур-
ницы.
... Но крадется, крадется осень. Все в нашей жизни имеет ко-
нец. Впрочем, может быть, это и хорошо? Ведь как великолепны де-
ревья осенью! Лимонно-желтые, круглые, отороченные аккуратны-
ми зубчиками листья лип похожи на геральдические щиты. А с какой
щедростью дерево сорит ими! Как будто хочет оставить по себе хо-
рошую память в лесу, как будто не знает, что быть этой красоте от
силы месяц. Облетят листья, навалятся беспорядочным слоем, где
уже один лист от другого не отличишь, и скоро пожухнут, смор-
щатся, высохнут, потеряют всю свою красоту. А все-таки наряжа-
ется липа, все-таки держит фасон напоследок! Клены, осины и вовсе
не знают меры: и багряные листья, и бордовые, и канареечные, и
пятнистые, и пегие. Но совсем уж необычайным цветом окрашива-
ется бересклет. Я уж не говорю о том, что плоды, своеобразные яго-
ды его, имеют какой-то странно-мистический вид: то ли цыганские
сережки, то ли оранжевые или даже ярко-алые глазные яблоки
с черными блестящими зрачками... Но листья-то, листья! В Леви-
тановском овраге листья бересклета в сентябре имеют совершенно
определенную без всяких там рябин и пятен лилово-розовую окрас-
ку. Ничего общего с летней зеленью! Вот и увядание имеет своеоб-
разную прелесть... Великий закон природы — теряя, приобретаешь.
А также наоборот.
5 Ю. С. Аракчеев
65
Мегарисса
Но облетели все листья. На лесной
тропинке в косых солнечных лучах све-
тятся кленовые звезды. А лес готов к
зиме. Голым скелетам лиственных теперь
не опасен снег: он ссыплется вниз и не
обломит тонких веточек. Только хвойные
стоят как ни в чем не бывало, разве об-
щее выражение у них какое-то мрачно-
насупленное. Хоть и нипочем им, северя-
нам, снег и морозы, а все-таки, наверное,
грустно. Не за себя, так небось за дру-
гих. Да и птицы вот улетели... Остались,
конечно, некоторые, но... все-таки...
Наконец-то! Как ни страшна сама по
себе зима, а ноябрьская неизвестность
страшнее. Пошел снег, и как весело, как
нарядно сталов лесу. Ничего страшного,
оказывается! Действительно, в зиме своя
прелесть! И чисто, и воздух свежий, и
тишина. И жизнь в зимнем лесу продол-
жается. Лоси, белки, зайцы, дятлы, си-
ницы, щеглы, снегири... Бывают, прав-
да, такие морозы, что аж кора лопается,
но все ж таки ничего, терпеть можно.
Тем более что не успела зима по-
настоящему в силу войти, а день-то,
глядишь, прибавляется. Вот и солнце
повыше, теплее стало. А вот и... Что
это? Первые капли. Все снова начина-
ется, жизнь прекрасна!
— Ой, смотри, какая стрекоза! —сказа-
ла Вика, когда я уже свернул с дорога
и, держа наготове фотоаппарат, на цы-
почках приближался к диковинному
существу, сидящему на стволе березы.
Солнце, опускаясь, желтело, и кры-
лья «стрекозы» отливали золотом. Я при-
близился на достаточное расстояние и,
не дыша, начал прицеливаться. На мато-
вом стекле видоискателя появилось нако-
66
нец резкое изображение гигантского наездника, залитого золотыми
солнечными лучами. Мало сказать, что он был хорошо сложен —
он был изящен. И странен. Очень длинные ноги, длинное гибкое ту-
ловище, тонкие усы, узкие прозрачные крылья. И непропорцио-
нально большая шпага на конце брюшка — яйцеклад. В столь ори-
гинальном его строении все, казалось, было подчинено какой-то
одной, пока еще неясной нам цели. И еще он непонятным образом
напоминал мушкетера.
Сделав на всякий случай несколько первых поспешных снимков,
я теперь мог рассмотреть его внимательнее. Наездник сидел в стран-
ной позе. Прочно упершись ногами в кору березы, он изящно при-
поднялся, изогнулся... И вонзил шпагу прямо в березовый ствол.
Выгнутое туловище, симметрично расставленные ноги и перпенди-
кулярно поставленная шпага — оригинальная буровая установка.
Напрягаясь, он погружал шпагу глубже и глубже. За две-три мину-
ты шпага проникла в березу почти на всю свою длину, и, делая по-
следние усилия, мушкетеру пришлось даже присесть. Широкая двой-
ная петля выгнулась у самого основания шпаги — по-видимому,
ножны.
Наконец, сделав свое дело (поразив невидимого врага?), мушке-
тер начал вытаскивать шпагу, грациозно приподнимаясь на тонких
ногах. Он уже почти совсем распрямил их, а шпаге все конца не
было. Но вот, чуть ли не подпрыгнув на цыпочках, он выдернул ост-
рый конец и, вытянув свое оружие вдоль ствола, облегченно опус-
тился на бархатистую кору.
Вика наблюдала вместе со мной, стоя, правда, на почтительном
расстоянии, и теперь, увидев шпагу во всей длине, восхищенно и
уважительно ойкнула.
Не обращая на нас внимания, наездник принялся чиститься.
Только тут я разглядел, что голова у него обидно маленькая. Прав-
да, глаза большие. И очень гибкие, подвижные усы. Ноги почти
прозрачные, красновато-рыжие на просвет и столь же прозрачная,
красноватая, необычайно тонкая талия. Вообще теперь, не в работе,
а на отдыхе, он вовсе не был изящным, скорее нескладным, и непро-
порционально длинная шпага волочилась за ним, затрудняя движе-
ния, делая его неуклюжим. Не ловкий мушкетер, а усталый, воло-
чащий чрезмерно громоздкую пику воин.
Отдохнув и почистившись, он тем не менее засуетился и начал
быстро передвигаться по коре березы, осторожно и тщательно тро-
гая и постукивая ее своими чудесными усиками, которые то расхо-
дились в разные стороны, то параллельно сближались, то действо-
вали каждый сам по себе и ощупывали поверхность коры, как
гибкие нежные щупальца. Местами кора была усеяна дырочками,
5*
67
словно побита дробью, и, касаясь дырочек, усики изгибались и, кж
маленькие змейки, ныряли в загадочную глубину.
Наблюдая за ним, я вспомнил, что в юности, в пионерском лагере,
мы очень боялись этих огромных «ос», уверенные, что столь длинное
«жало» нужно им если не для нападения, то по крайней мере для
обороны. Мы не знали, что яйцеклад — так же как, например, «саб-
ля» кузнечика — для нас, людей, совершенно безвреден...
Солнце опускалось все ниже и уже коснулось макушек далекого
леса. Я сделал еще несколько снимков, и мы с Викой продолжали
свой путь по аллее старых берез, ведущей в замок баронессы Маст-
дорф, бывшей владелицы этих мест.
Возвращаясь уже в сумерках, мы увидели наездника на том же
стволе — он опять погрузил свою шпагу почти на всю длину и опять
напомнил элегантного мушкетера.
Позже я узнал, что нам повезло. Это был гигантский наездник —
мегарисса. Мегарисса вообще не очень часто встречается, а еще труд-
нее застать ее «за работой».
Но что же у нее за работа? И почему облик мегариссы столь свое-
образен?
Есть в природе стволовой древесный вредитель — березовый ро-
гохвост. Во взрослом состоянии это насекомое похоже то ли на боль-
шую осу, то ли на гигантскую муху с коротким «рогом» на конце
брюшка. Под рогом есть еще и небольшой яйцеклад. Рогохвост про-
буравливает яйцекладом кору березы и под нее откладывает свои
яички. Из яичек вылупляются крошечные червячки-личинки, воо-
руженные, однако, крепкими челюстями, и беззастенчиво вгрызают-
ся в живое дерево, прямо в ствол. Питаясь древесиной и соками,
личинки растут, прогрызают внутри дерева длинные ходы-тоннели
и, конечно, думают, что сам черт им не брат, потому что никто, мол,
их не видит.
Кстати, челюсти личинок рогохвоста необычайно мощны. Ученые
пытались ставить свинцовые преграды на пути личинок — они про-
грызали отверстия в металле. Столь же крепки челюсти и взрослых,
крылатых рогохвостов. Ведь если личинка благополучно заканчивает
свой цикл и окукливается в глубине ствола, то по выходе из кукол-
ки взрослому рогохвосту приходится выбираться на свободу из этой
своеобразной древесной темницы. А это очень не просто...
Жана-Анри Фабра очень заинтересовал примечательный факт:
взрослые рогохвосты прокладывают не прямые, перпендикулярные
поверхности ствола тоннели, а аккуратные дуги, точь-в-точь совпа-
дающие с дугой окружности. Почему? В результате долгих и тща-
тельных наблюдений все объяснилось. «Если бы личинка перед окук-
ливанием легла головой в точке, наиболее близкой к поверхности
коры, то рогохвосту можно было бы грызть прямо перед собой,—
68
пишет исследователь.— Он прогрыз бы горизонтальный канал по-
перек ствола — кратчайший путь к свободе. Но личинка лежит
вдоль ствола, ее голова направлена не к коре, а к вершине дерева.
И вот рогохвост постепенно переходит из отвесного положения в го-
ризонтальное».
Как тут не восхититься опять мудростью инстинкта! Ведь это
представить только, что рогохвост будет грызть прямо перед собой,
вдоль ствола,— он никогда не выберется на свободу! Но возникает
другой вопрос: почему бы личинке не приблизиться в конце своего
развития к поверхности ствола, так, как это делают, например, тоже
странствующие в дереве личинки жуков-усачей? Почему-то природа
пошла здесь другим путем. Возможно, потому, что в глубине ствола
куколка находится в наибольшей безопасности, ведь близкие к по-
верхности личинки и куколки усачей — легкая добыча дятла!
Может быть, причина — естественный отбор? Фабр встречал в дре-
весине рогохвостов, так и не сумевших прогрызть себе путь на сво-
боду...
«Твердость покровов рогохвоста влечет за собой и постепенность
поворота к коре,— продолжает Фабр.— Здесь насекомое бессиль-
но — его поведение заранее определено его строением. Но рого-
хвост может свободно поворачиваться вокруг своей оси, он может
грызть древесину в ту или иную сторону, может в разные стороны
направить свой путь. Ничто не мешает ему проточить извилистую
кривую спираль, неправильную дугу».
Так в чем же дело? Каким же образом рогохвост придерживается
верного направления?
«Моряк, затерянный в просторах океана, руководствуется ком-
пасом. Чем же руководствуется рогохвост в темноте древесины ство-
ла? — продолжает далее Фабр.— Есть ли у него компас? Можно
подумать, что есть... Личинкой рогохвост бродил в запутанных хо-
дах. Наступило время выбираться наружу, и рогохвост сразу берет
совершенно точное направление».
Ошибка здесь может стать роковой: небольшое отклонение —
и рогохвосту не хватит сил, он останется навечно в деревянном
склепе ствола.
«Неоспоримо, есть какой-то «компас» и у личинки усача, и у взрос-
лого рогохвоста,— приходит к выводу Фабр.— Но что это за ком-
пас? Строение древесины, направление ее волокон не помогают делу.
Юг, север, холод, тепло — нет, они тут ни при чем. Рогохвост про-
грызает ход то на север, то на юг, куда придется. Может быть, это
явук? Тоже нет. Какие звуки могут показать кратчайший путь
к коре? Сила тяжести? Нет, я находил и таких рогохвостов, кото-
рые двигались головой вниз.
Что же руководит здесь рогохвостом?
69
Я не знаю. .
Не в первый раз мне приходится наталкиваться на тёмный воп-
рос. Уже при первых моих наблюдениях над осмиями я встретил-
ся с такой загадкой. Я придумал тогда особый вид чувствительно-
сти — чувство направления. Познакомившись со златками, усача-
ми и рогохвостами, я снова указываю на эту способность. Это не
значит, что я настаиваю именно на таком слове — неизвестное не
может иметь названия. Мои слова «чувство направления» показы-
вают только, что насекомое умеет найти кратчайший путь из мра-
ка к свету. Это признание в незнании, и его, не краснея, разделит
со мной каждый добросовестный наблюдатель».
Так писал крупнейший ученый накануне двадцатого столетия.
Но и до сих пор наука мало продвинулась в исследовании таких
феноменов. Именно такого рода загадки, по-видимому, и натолкнули
Реми Шовена на изучение «биологической связи», «ясновидения»
у насекомых, «волн нового типа» и тому подобных таинственных
пока еще явлений.
Оставим и мы пока загадку рогохвоста, потому что нам пред-
стоит задуматься над другой, не менее интересной.
Сейчас мы узнаем о драме, которая разыграется в недалеком бу-
дущем во мраке тоннеля, проложенного в стволе живой березы, пос-
ле того как мы волею судеб оказались свидетелями нелегкой работы
наездника-мегариссы.
Что же это за драма? Каковы последствия странных действий
элегантного «мушкетера», зачем-то втыкающего свою длинную шпагу
в древесный ствол?
Как и в нашей человеческой жизни, одна сторона часто и не по-
дозревает о том, что думает и чувствует сторона другая...
Личинка рогохвоста, набравшая уже приличный вес, преспокой-
но странствует в глубине ствола, наслаждаясь обилием пищи и без-
опасностью. Она ничего не знает, а возможно, и знать не хочет ни
о том, как страдает пожираемая ею береза, ни о том, что где-то там,
в неведомом ей пока еще мире, в голубом бескрайнем просторе лета-
ют нескладные на первый взгляд существа. Как и у всех порядочных
насекомых, самцы у них встречаются с самками, совместно радуются
жизни, справляют мимолетные свадьбы... У самок, между прочим,
на конце брюшка есть непропорционально длинные копья, которые,
вероятно, им даже мешают в полете. Зачем они? А какое личинке
рогохвоста до этого дело?
Нет дела и мегариссе до печалей и забот толстой личинки. У нее
своя забота. Была уже встреча с самцом, и теперь нужно позабо-
титься о том, чтобы будущие дети не умерли с голоду, чтобы росло
и процветало потомство изящных мушкетеров-мегарисс (их еще на-
зывают «осы-гусары»). Она не вдается в самоанализ и философию
70
(и слава богу!), она только твердо знает, что питание для ее детей
там, в глубине ствола. Там питание, там и их место — и ясли, и
детский сад, и даже, пожалуй, школа... Нужно их туда и отправить.
Как? А шпага-яйцеклад на что?..
Спокойна личинка рогохвоста, довольна жизнью. Еще не так уж
и много дней во мраке, а там можно будет окуклиться. Никакая
птица не достанет куколку в глубине ствола, никто не достанет. Что
будет потом, личинка не знает, но она твердо уверена: все будет
нормально. Пока же так приятно странствовать в ароматной, вкус-
ной, пульсирующей соками глубине ствола...
И не знает она, что дети мегарисс — маленькие такие червячки —
тоже любят странствовать. Только не в стволе живой березы, а в
теле живой личинки рогохвоста.
А мегарисса тем временем уже ощупала усиками кору березы и
выбрала подходящее место...
Место, которое выбрала в конце концов мегарисса, вот какое:
поблизости должна находиться живая и здравствующая личинка
рогохвоста, а сам тоннель должен подходить как можно ближе
к поверхности ствола. Удивительно, что отверстия в коре, напоми-
нающие следы дроби, сделаны не мегариссой и не рогохвостом. Это
отверстия, проделанные еще одним древесным вредителем — жуком-
короедом, илизаболонником. А мегарисса пользуется ими лишь для
того, чтобы сократить себе объем работ.
Определив место бурения, мегарисса приподнимается как можно
выше на длинных ногах, ставит перпендикулярно к поверхности
ствола яйцеклад и начинает березовый ствол сверлить. Некоторые
из родственных мегариссе наездников сверлят ствол в полном смысле
слова, поворачиваясь вокруг собственной оси и вертя сверлом-яй-
цекладом, некоторые, как и наша знакомая мегарисса, сидят не-
подвижно, а работают половинками яйцеклада, как пилочками.
Дело в том, что яйцеклад у мегариссы не только длинный и острый,
но и очень хитро устроенный. Он состоит из двух продольных поло-
винок, на каждой из которых есть твердые насечки наподобие на-
пильника или короткозубой пилы... Яйцеклад погружается, и
вскоре заботливая мама чувствует, что цель достигнута: вот он,
тоннель. Последнее усилие — и по тонкому каналу внутри яйце-
клада соскальзывает крохотное яичко.
Если бы личинка рогохвоста действительно могла рассуждать
философски, то ей можно было бы уже теперь заказывать панихи-
ду. Она же, ничего такого не подозревая, продолжает наслаждаться
жизнью, набирая живой вес... Но старается она уже фактически не
для себя. Через некоторое время из яичка мегариссы выползает
крошечный червячок, великолепно ориентируясь в темном тоннеле
по запаху, находит откормленную личинку, и...
71
Рассказ о собаке,
которая мне
повстречалась
Нет, мегариссина личинка не убивает
личинку рогохвоста сразу. Сначала она
располагается снаружи на ее теле и бла-
женствует, высасывая потихоньку кровь
своего живого хозяина. Лишь в конце раз-
вития, перед окукливанием, она оконча-
тельно дает волю своему аппетиту... А по-
том окукливается. Тут же, во тьме тонне-
ля, выводится молодая мегарисса и в свою
очередь прогрызает себе дорогу к свету.
Выбравшись на свободу, вполне взрослая,
готовая к полноценной жизни мегарисса
ищет себе мимолетного спутника жизни.
И все начинается снова.
Интересно, что, встречаясь на воле,
взрослый рогохвост и взрослая мегарисса
не обращают друг на друга внимания... -
Так какова же обещанная загадка? А вот
она. Каким образом узнает мегарисса рас-
положение ходов рогохвоста? Какие ор-
ганы чувств, вернее, органы каких чувств,
расположенные, очевидно, на усиках, по-
могают ей в этом?
Может быть, мегарисса определяет ме-
стонахождение личинки и расположение ее
ходов по звуку, который издают грызущие
дерево челюсти? Насколько же чувстви-
тельными тогда должны быть ее усы?
А вот еще эпизод из подушкинских путе-
шествий.
Был солнечный, теплый, но уже какой-
то печальный, тихий день в конце августа.
Отправляясь в очередное путешествие, я
вышел из сарайчика, прошел по березовой
аллее Модеста Чайковского, пересек дерев-
ню Подушкино и, немного не доходя до пру-
да, остановился, любуясь первой легкой
желтизной, которой украсились дубово-
осиново-черемуховые кущи Соловьиного ов-
рага. Этот овраг идет параллельно Паучье-
му, в километре от него, и если рядом с
72
Паучьим расположен лесхоз, то на краю Соловьиного — Подушкино.
В мае здесь проходят обычно вокальные конкурсы, этакие «кантаджи-
ро», и если пение соловьев и дроздов, кваканье лягушек — праздник
для слуха, то аромат цветущей черемухи не меньший праздник для
обоняния. За оврагом над верхушками дубов вздымался широкий
горб Русского поля, сейчас буровато-зеленоватый, а в те майские
и июньские дни совершенно желтый от цветущей сурепки.
Стоя на краю оврага и меланхолически вспоминая о прошедшей
весне, я вдруг увидел собаку. Молодая, буро-рыжая, явно породис-
тая гончая выбежала из кустов и направилась в мою сторону. Сле-
дом за ней вышел невысокий, неопределенно улыбающийся мужчина
и тоже начал приближаться ко мне. Собака подбежала, приветливо
обнюхала мои ноги, как-то растерянно побегала вокруг и вдруг улег-
лась в нескольких шагах, весело поглядывая на меня. Вскоре подо-
шел и мужчина, поздоровался и спросил:
— Ваша?
— Нет,— сказал я.— В первый раз вижу.
— Да вот, понимаешь, пристала ко мне и бежит. Потерялась,
наверное.
Мужчина ушел, а собака осталась.
Постояв, поправив на плече сумку с аппаратурой, я двинулся
дальше. Собака немедленно вскочила и радостно поспешила за мной.
Я почувствовал неловкость. Трудно, пожалуй, объяснить, но я бо-
юсь чужой привязанности.
Как бы то ни было, мы с собакой прошли немного по краю овра-
га, а затем спустились к началу пруда. В самом устье речушки
здесь густо стояла осока, а рядом кустились низенькие заросли бу-
роватой череды с невзрачными желтыми цветочками. А в общем это
был вполне подходящий микромир, в котором должны обитать ка-
кие-нибудь интересные существа.
И верно. Во-первых, очень интересно было наблюдать за круп-
ными, глазастыми, удивительно нахальными мухами рыжего цвета.
Эти мухи не только очень маневренно и быстро летали, но еще и об-
ладали злорадством. Как я вскоре сообразил, добычей рыжих были
маленькие, исключительно симпатичные черненькие мушки —
складненькие, пропорционально сложенные, с радужно отсвечиваю-
щими на солнце крылышками. Все в этих черненьких вызывало
симпатию: и как они сидели, широко расставив микроскопические
лапки, и как постоянно чистили свое и без того чистое, лакирован-
ное тельце и короткие усики, и круглую, словно эбонитовую, голов-
ку, и отливающие зеленым, красным и синим прозрачные крылья.
В своем стремлении к чистоте и в доверчивости они не обращали вни-
мания на то, как буквально в двух сантиметрах от них на тот же
самый лист осоки приземлялся огромный рыжий байдит. Большего-
73
ловый, покрытый торчащей щетиной, весь какой-то нескладный и
неопрятный, он нахально поводил круглыми желтыми глазами, и...
прощай, симпатичная мошка! Вот она уже грубо схвачена, смята
рыжим разбойником, а вот уже летят вниз, на землю, бесформенные
хитиновые останки и медленно планируют невесомые крылышки.
Да... И вот ведь что больше всего меня возмущало. Если разбой-
ник так уж создан, что не может не охотиться на черных мушек,
то и пусть себе охотится. Зачем же издеваться? Ведь с первого взгля-
да ясно, что и быстроты и маневренности рыжему вполне достаточ-
но для того, чтобы сразу наброситься на черненькую, без всяких шту-
чек. Так нет же! Он нарочно садится рядом со своей жертвой, что-
бы садистски насладиться зрелищем ее последних минут.
Во-вторых, я с удовольствием снял ручейника, сложившего
крылья домиком на листе осоки. В-третьих, на невзрачных цветоч-
ках череды вдруг сверкнул красновато-золотой огонек — бабочка
огненный червонец, или огненница.
И пока я возмущался поведением рыжего садиста, а потом сни-
мал ручейника, искал еще чего-нибудь, наконец, увидел огненницу
и начал охотиться за ней — все это время собака держалась поб-
лизости. Нет, она не путалась у меня под ногами, не вспугивала
тех, за кем я охотился. Ни скулежом, ни лаем, ни какими-нибудь
особенными укоряющими взглядами не намекала мне, что хватит,
мол, заниматься чепухой, пойдем дальше. Она даже не легла с крас-
норечивым выражением морды и безнадежно обвисшими от скуки
ушами. Она весело бегала как раз на таком расстоянии, какое тре-
бовалось для того, чтобы не мешать, потом искала что-то в кустах,
потом непринужденно прилегла отдохнуть, тоже на прекрасно рас-
считанном расстоянии — так, чтобы огненницу, за которой я начал
охотиться, не вспугнуть. И она не сделала даже попытки глупо «по-
мочь» мне в моей охоте. Ну ничего, ничего в ее поведении не было
такого, что каким-то образом тяготило бы меня.
Тут надо сказать, что к собакам у меня отношение особое. Я их,
конечно, люблю. Но вот уважаю, должен признаться, далеко не
всегда. Кто, например, вызывает мое безоговорочное уважение —
так это волк. Волк — личность, он всегда сам за себя постоит и
ответит. Не его вина, что для того, чтобы жить, ему нужно убивать.
Да, бывают случаи, когда волки перерезают гораздо больше овец
в стаде, чем могут взять, и на первый взгляд кажется, что это ужасно.
Однако кудрявые блеющие животные, которым и в голову не при-
ходит постоять за себя, не вызывают у меня особенного сочувствия.
Мне иногда кажется, что волки просто-напросто мстят овцам за
утрату ими чувства собственного достоинства. Скажете: овцам не-
чем защищаться, у них нет волчьих зубов. А копыта? Известны же
многочисленные случаи, когда, например, слабенькие скворцы,
74
дрозды и даже ласточки отгоняли от своих гнезд не только сорок и
ворон, но и ястребов, соколов. Так что если сравнивать собаку и
волка, то... Впрочем, о волках много написано, особенно в послед-
нее время, и не случаен, наверное, этот интерес к умеющему за себя
постоять, ценящему свою свободу животному.
Согласитесь, что рабство, в какой бы форме оно ни было,— от-
вратительная вещь. Оно унижает обоих — и раба, и хозяина. Мо-
жет быть, как раз поэтому и опасна чрезмерная привязанность. Ведь
так часто привязанность перерастает в подобие рабства, когда один
из двоих незаметно и потихонечку теряет собственное лицо.
Вот за это я не всегда уважаю собак.
Прошу понять меня правильно. Я знаю о сенбернарах, спасаю-
щих людей, засыпанных снежной лавиной. Или о собаках-поводы-
рях, проявляющих к своему хозяину высшую степень сочувствия и
доброты. Это настоящие друзья, жертвующие собой ради хозяина-
друга, а не ради хозяина-господина. Но я говорю не о них. Я гово-
рю о тех, которые не имеют своего лица. А таких, увы, много. К сожа-
лению, само вечно подчиненное и бесправное положение собаки
^часто и лишает ее индивидуальности. Она привыкает к палке, по-
водку и ошейнику, принимает их как должное, ей и в голову не
приходит в чем-нибудь усомниться. Она как будто бы даже любит их.
Собаки в своем положении не виноваты, скажут некоторые. Воз-
можно. Но ведь многие собаки, даже если их освободить, уже не
Могут обойтись без палки, поводка и ошейника. Заслуживают ли
они уважения? Говорят, когда собаке делают вивисекцию, она лижет
руки своему мучителю. Ее положению не позавидуешь. Но все-таки,
может быть, лучше, если бы не лизала?
А первый признак потерянной индивидуальности — нудная,
надоедливая, не уважающая ни вас, ни саму себя навязчивость. Ну,
скажите, разве вы не встречали таких собак? Они не могут без вас
обойтись ни минуты не потому, что любят. Им просто скучно, невы-
разимо скучно наедине с собой...
И еще один очень серьезный упрек. Слишком привязчивая, слиш-
ком теряющая свое лицо собака никогда не бывает по-настоящему
верной. Когда ваше положение плохо, то стоит кому-то поманить
ее, пообещав большие выгоды, как она... Ах, что там говорить!
Лучше уж иметь дело с волком — по крайней мере знаешь, чего от
него можно ждать.
Ну вот, а у этой собаки не было навязчивости. Или я еще не
успел как следует разглядеть?
Огненницу я сфотографировал. Кокетливая бабочка! Садится на
цветок и крылья раскрывает. Только я, подойдя на должное рас-
стояние, начинаю наклоняться и уже вижу в видоискателе красно-
вато-оранжевое пятно, которое постепенно приобретает очертания
75
бабочки, как она в самый последний момент грациозно взлетает.
И не улетает ведь совсем. В двух шагах садится и крылышки то сло-
жит, то распахнет, а то еще как будто подрагивает ими. Но все-таки
характер был у нее хотя и женский, однако терпимый. В меру по-
мучив, она все же дала себя сфотографировать. Об отсутствии ин-
дивидуальности у огненницы говорить не приходится...
Делать на этом месте больше нечего было. Я поднялся чуть выше
по оврагу, перебрался через ручей с намерением выйти на Русское
поле и идти опять по краю его, по опушке леса. Собака деловито и
опять же как-то весело, радостно — вот в чем суть! — бежала за
мной. Бежала довольно близко, когда я шел по оврагу и переби-
рался через ручей, а когда стал взбираться по противоположному
склону, она лихо опередила меня, как это часто делают собаки, и
скрылась наверху. А я увидел немного в стороне, на склоне, кустики
какого-то растения и, подумав, что там что-нибудь интересное может
быть, добрался до него. И страшно обрадовался, потому что он
весь был усыпан голубовато-серыми ложногусеницами пилильщика.
А ложногусеницы почти так же эффектны и пластичны, как настоя-
щие. Они — моя слабость.
Только я приспособился фотографировать, как вдруг услышал,
что кто-то негромко и жалобно скулит. Что же вы думаете? Собака,
поднявшись первой, подождала, а когда я так и не появился, она
вернулась и, не увидев меня на тропинке — ведь я в три погибели
склонился над ложногусеницами,— решила, что я ее бросил. Как
только она разглядела меня у куста на склоне, тотчас же успокои-
лась и опять бегала поблизости как ни в чем не бывало. Ну не тро-
гательная ли собака!
Дружок — так окрестил я ее тотчас.
— Ну что же ты испугался, Дружок? Что же ты, дурачок, испу-
гался!..
Приближалось время обеда.
Надо сказать, что это был один из последних моих приездов в лес-
хозовский сарайчик. А потому почти никакой еды там не оставалось,
была только та, что я привез с собой из Москвы и теперь нес в сумке.
И еды-то, честно говоря, было кот наплакал. Я ведь собирался не-
поздно возвратиться в Москву и там обедать. Так что не обеда время
приближалось для меня, а легкой закуски. И вот, стоило зашеле-
стеть бумагой, разворачивая хлеб и сосиски, как Дружок опро-
метью подбежал ко мне и от нетерпения слегка зарычал. Я бросил
ему сосиску — она с быстротой звука исчезла, и, не в силах сдер-
жать нетерпение, переминаясь с ноги на ногу и горящими глазами
глядя на мои руки, он зарычал опять. Мне это не понравилось.
Я даже подумал, что при всем благородстве, которое он уже показал,
не мешая фотографировать, он все же не настолько благороден, что-
76
бы не смотреть в глаза, вымаливая подачку. Вот где проявился не-
приятный инстинкт!
— Ты что?!—сказал я, раздосадованный.— Теперь уж и меня
Готов съесть?
Но и это мой Дружок понял. И взял себя в руки. Схватив пол-
сосиски, которые я ему бросил после своих слов, он уже не вел себя
так невоздержанно. Сделав явное усилие над собой, он слегка отбежал
и постарался опять изобразить на своей морде выражение распо-
ложенности и привета. Хотя насколько он был голоден, можно было
понять по тому, с какой молниеносной скоростью он проглотил и
хлеб, который я ему бросил. И последнюю сосиску.
Мы немного походили по опушке, потом отдохнули, лежа на
краю Русского поля в зарослях великолепных ромашек. И здесь
Дружок вел себя с достоинством. Единственное, в чем он позволил
себе собезьянничать с меня,— это тоже улечься и даже спать. Но это
было, как я понял теперь, не обезьянничанье, а солидарность. Видимо,
к тому же он действительно захотел поспать. Все-таки время от вре-
мени он поднимал голову и смотрел, не скрылся ли я от него опять...
Именно здесь, лежа среди ромашек, глядя на Дружка и размыш-
ляя, я понял: ужасно люблю таких вот собак. С такими и начинаешь
по-настоящему понимать: волк все же не то. Волк — индивидуалист,
эгоцентрик и хищник. Разбойник, словом. С ним все же по-настояще-
му не договоришься. А вот такой Дружок — это да! С ним ничего
не страшно, с ним жить да жить. Словом, он настоящий друг.
Пора было, однако, возвращаться в сарайчик, а затем и в Моск-
ву. Когда мы шли по деревне, я спрашивал у встречных, не знают
ли, чья собака. Никто не знал. Что делать? Надо было куда-то
Дружка пристроить, куда-то Дружка при...
И тут только я осознал, что происходит. Я собираюсь избавиться
от Дружка. О господи. Но что же, но что же делать?
Взять его в Москву с собой? Но что же с ним будет в Москве?
Что он будет делать во время моих частых отъездов? Не могу же
я брать его с собой в командировки, а дома присматривать некому,
я один...
Что же делать? Куда же все-таки Дружка девать?
— Хотите? — спросил я кого-то в деревне.
— Да что вы! У нас своих хватает. А собака хорошая...
— Да вот именно что хорошая.
Пришли к сарайчику.
И здесь мой Дружок проявил тактичность — не пошел со мной
без приглашения внутрь. Я лихорадочно искал, чем бы его накор-
мить. Нашел сахар — не ест, конфеты — не ест. Правда, был мяс-
ной суп десятидневной давности, я выловил оставшийся там ма-
ленький кусочек мяса и дал Дружку, а суп вылил. Вылил потому, что
77
не мог кормить благородного Дружка старым и явно прокисшим
супом, вылил из уважения к нему. А потом видел, как он вылизы-
вает землю в том самом месте...
Приближалось время автобуса, а надо было Дружка накормить
и. вообще что-то придумать. Но что, господи, что? Была и еще одна
подробность. Пока я собирал вещи, проходил мимо какой-то под-
выпивший мужичок, и очень уж захотелось ему Дружка погладить.
Ничего не вышло, как он ни свистел и ни чмокал. Мне этот мужичок
тоже почему-то не понравился с первого взгляда.
А потом я повел Дружка к жившему по соседству леснику Нико-
лаю Сергеевичу, хорошему человеку, с тем чтобы попросить у него
чего-нибудь для Дружка поесть и вообще посоветоваться, куда же
его все-таки пристроить. И Николая Сергеевича мой друг сразу же
признал, до того даже, как тот начал его кормить.
Надо было торопиться. Николай Сергеевич вспомнил, что есть
в лесхозе какой-то охотник без собаки, вот ему Дружка и надо бы
отдать. Он пошел за охотником, а мы вернулись в сарайчик. Я при-
нялся укладывать оставшиеся вещи в рюкзак. Дружок уже освоился,
исследовал ближайшие окрестности и, похоже, чувствовал себя как
дома. Похоже, его ничуть не смутило то, что у меня не приличный
дом, а всего лишь сарайчик, во всяком случае если и смутило, то
он этого не показывал. Ему нравилось у меня, это было ясно.
Пришел Николай Сергеевич вместе с охотником, мужчиной сред-
них лет. Они стали звать Дружка.
Благородный пес вежливо помахивал хвостом, но к ним не приб-
лижался и подойти к себе близко не позволял. Тогда я вышел, поз-
вал его — он подбежал ко мне тотчас,— и я сказал, чтобы он шел
с ними. Дружок приветливо смотрел на меня, понимал то, что я го-
ворю, но с ними идти не хотел. Вернее, теперь я думаю, что тогда
он как раз не все понимал. То, что нужно почему-то от меня ухо-
дить, наверное, просто не укладывалось у него в голове. Может
быть, он даже решил, что у меня такая манера шутить. Николай
Сергеевич что-то вытащил из кармана, показал ему. Дружок помахал
хвостом, но не двинулся с места.
Тогда я позорно скрылся в сарай. Я позорно скрылся в сарае и,
прикрыв за собой дверь, наблюдал в узкую щелку, как Дружок,
ничуть не обидевшись на то, что я его с собой не пригласил, отбе-
жал от гостей, считая, как видно, что раз хозяин их игнорирует,
то и ему нет до них никакого дела.
Осталось несколько минут — едва успеть на автобус, и то если
очень поторопиться. К тому же бессобачный охотник, как мне по-
казалось, обиделся. Что делать? Я вышел из сарая.
— Дружок,— сказал я собаке, которая опять немедленно ко мне
подбежала.— Дружок, иди. Иди, Дружок, слышишь! Иди с ними.,
78
Поучительные
истории
с птицами
И, уверенно показав на Николая
Сергеевича с охотником, я очень реши-
тельно вошел в сарай и опять закрыл
за собой дверь. В щелку я видел, что со-
бака в растерянности. Она начала пони-
мать!
Тогда я приоткрыл дверь сарая, вы-
шел и сказал еще раз:
— Иди, Дружок. Иди!
Я постарался вложить в свой голос
холодность и решительность, отвергаю-
щую все сомнения.
Долгим, внимательным взглядом —
немного удивленным, немного разоча-
рованным, растерянным, грустным —
почти человеческим взглядом! — он
смотрел на меня.
Потом повернулся и побежал за бес-
собачным охотником.
А я...
Да, я успел тогда на автобус, выпол-
нил какие-то свои обязательства перед
чужими людьми. Перед какими — забыл.
А Дружка помню.
И долго, наверное, буду помнить.
Да только ли его? Только ли он за-
служивает памяти? Сколько же встреча-
ем мы в жизни таких вот собак, которых
не можем взять с собой и вынуждены
оставить...
Ну вот, например, в школьные годы я
часто держал дома птиц. У меня быва-
ли и щеглы, и клесты, и пеночка, и ре-
полов. Но все они забылись. Остались
в памяти две — синица и чиж.
Синица обедала, пила и принимала
водные процедуры в клетке, а на ночь
устраивалась над окнами на карнизе.
Открыть форточку или окно часто быва-
ло проблемой, потому что синица могла
соблазниться открывшимся видом на
79
двор, а мы с отцом привыкли к ней и не хотели расставаться.
И именно тогда, когда мы хотели, чтобы синица отправи-
лась в клетку, ее желания принципиально расходились с на-
шими. Однажды нам это надоело, и мы решили заточить ее в
клетку на неопределенное время. Хитрая птица как будто бы
поняла наши намерения и именно в этот раз ни за что не хотела
в свое уютное жилище возвратиться. Стоило нам отойти на порядоч-
ное расстояние, как она заскакивала в дверцу, хватала наскоро что-
нибудь перекусить, но лишь кто-то из нас делал шаг по направле-
нию к клетке, как она опрометью вылетала из нее и с насмешливым
писком устремлялась к карнизу. Потеряв терпение, мы долго от-
чаянно гонялись за ней, пытаясь схватить маленькую птичку рука-
ми. Синица, кажется, совсем обессилела, тяжело дышала, открыв:
клюв, но ни в руки к кому-нибудь из нас, ни в клетку идти не желала.
В комнате стало в конце концов неимоверно душно, и отец решил
все-таки приоткрыть форточку. Своенравная птица как будто бы
только и ждала этого... Я очень переживал и часто видел во сне,
как грациозная и милая птичка с галстучком улетает от меня в фор\
точку, предпочтя свободу клеточному комфорту...
А вот с чижом произошло все гораздо печальнее.
Я купил его на Птичьем рынке — на знаменитом Птичьем рынке
в Москве, который и сейчас еще радует сердца тех, кто хотел бы по-
селить в своем жилище новых летающих, плавающих или бегающих
жильцов. Клетки у меня с собой не было, и я посадил чижика в
брючный карман. В трамвае было много народу, со всех сторон да-
вили, кое-как я пробился к стенке, всячески охраняя карман, но
потом, сунув руку, не обнаружил чижика в его глубине. Можно,
конечно, представить себе, что сердце у меня так и подскочило.
Я лихорадочно принялся расталкивать не очень-то приветливых
пассажиров, шарить в растерянности по мокрому полу... И все же
догадался еще раз сунуть руку, еще раз проверить. Крошечная теп-
лая птичка сидела не в глубине кармана, а чуть повыше, в верхнем
его углу, уцепившись коготками за грубую материю на моем бедре.
Чиж был жив и, кажется, невредим.
Когда я посадил его в клетку, он тут же встрепенулся, чирик-
нул, поправил смятые перышки и деловито вспрыгнул на край чаш-
ки с водой — пить после долгой дороги.
Так же как и его предшественница синица, чиж пользовался не-
ограниченными возможностями в комнате. Через некоторое время^
он уже откликался на мой посвист и лихо планировал откуда-то.
из-под потолка на большой палец протянутой руки даже в том слу<
чае, если на ладони не было зерен. Самое трогательное то, что, кро-
ме меня, он никому так не доверял, ни на чью руку не садился,
хотя, чтобы испытать его верность, приятели мои насыпали на свои
80
(адони соблазнительные для него конопляные зерна. Нет, он доверял
олько мне! Отца тогда уже не было в живых, годы наступили тя-
келые. Чижик стал одним из самых верных моих друзей. Бывало
ак, что мы с сестрой еле-еле сводили концы с концами, денег на
хоноплю сплошь да рядом не было и чижику в основном приходи-
юсь довольствоваться овсянкой, да и она не всегда бывала в достат-
ке. Чижик тем не менее ничуть не терял бодрости духа. Хотя порой
>н и выглядел похудевшим, но все так же весело откликался на мой
юсвист и смело присаживался на протянутую пустую ладонь. Во-
>бще это было на редкость бодрое, живое, на редкость понятливое
ущество. Он как будто бы понимал объективные трудности после-
военной жизни...
Принято считать, что страдания, испытания закаляют человека,
делают его человечнее и добрее. Во многих случаях это действитель-
ю так. На войне, например, многие ничем как будто бы не выдаю-
щиеся люди сплошь да рядом проявляли чудеса человечности и доб-
юты. Великий Достоевский вообще считал, что страдание необ-
ходимо для человека, оно возвышает его, делает совершеннее,
[учше. Это верно, но лишь при одном условии: «Страдание тогда
юспитывает, когда человек преодолевает его, не делая из страда-
шя культа, не носясь с ним, не лелея его. Болячки надо не жалеть,
i лечить».
Горький, сам испытавший в жизни немало, говорил, что плохо,
хогда люди романтизируют страдание. Именно страдания часто де-
1ают человека болезненно ранимым, обидчивым, несвободным,
оворил он. Да, в тех случаях, когда человек не в силах преодолеть...
Ло вернемся к чижу.
Я навсегда запомню тот солнечный, яркий и жаркий весенний
хень. В школе начались экзамены, нужно было готовиться, а голова
>т недостатка каких-то веществ в организме побаливала. С кормом
хля чижа тоже было по-прежнему не блестяще, и сестра уже давала
ше в общем-то верный совет — поехать за город и где-нибудь в лесу
спустить чижа на свободу. Из-за ранней жары окна в комнате были
шстежь открыты, и бедной птице теперь приходилось довольство-
1аться весьма ограниченным пространством клетки. Я не так боялся,
(то чиж улетит, как опасался, что его, доверчивого, запросто схва-
ит кошка. Но вот что самое неприятное: из-за того, что жизнь чижи-
са стала гораздо хуже, а виноват в том вольно или невольно был
юе же я, отношение мое к столь верной мне птичке стало неуловимо
меняться... Какой-то холодок появился в моем отношении к чижу.
Лодавляя подспудные муки совести, я вынужден был подавлять вме-
сте с ними и добрые чувства. И милый мой дружок начал становить-
ся обузой... Неограниченная симпатия вскоре сменилась не то чтобы
[еприязнью, а все же каким-то настороженным равнодушием. Чи-
81
жик оставался по-прежнему приветливым и необидчивым, но мне
в его веселой бесхитростной песне слышались уже и нотки упрека.
Как часто мы склонны винить других в собственных наших грехах!
И вот солнечный день. Я был с ребятами во дворе, мы играли во что-
то, и вдруг сердце замерло: я вспомнил о чижике. Со вчерашнего
утра я не только не кормил его, но — что самое ужасное! — не ме-
нял в чашке воду! А клетку мы с сестрой в последнее время вывеши-
вали наружу, на крюк в стене рядом с окном, и чижик, следовательно,
был все время на жарком солнце. Почему так получилось, я и сам не
знаю... Я опрометью бросился в дом, взбежал по лестнице на свой
этаж так, что в глазах потемнело, и, еле переводя дух, ворвался в ком-
нату, подбежал к окну, выглянул... Дверца клетки была открыта,
клетка пуста. Кошка не могла добраться до клетки, да и перьев не
было. Мой верный друг покинул меня, так предательски о нем по-
забывшего.
До сих пор при воспоминании о чиже меня мучает совесть. Прав-
да, я никак не могу вообразить, что он мог самостоятельно открыть
дверцу: во-первых, он никогда раньше этого не делал, а, во-вторых,
запор был очень тугой. Может быть, его выпустила сестра?.. Как
бы то ни было, очень представляется это мне неслучайным.
Поначалу в свое оправдание я думал, что мне ведь самому было
тогда несладко. Очень даже несладко. В тот самый день, помню,
голова с утра ничего не соображала, ходил в каком-то тумане, а с ре-
бятами поиграть во что-то вышел после утомительной и нудной
консультации в школе, чтобы рассеяться. Денег даже на овсянку не
было, и не в первый раз... И только через много лет я с окончатель-
ной ясностью понял: это не оправдание. Ничто не может послужить
оправданием черствости и предательству. Наши страдания не могут
оправдать ничего ровным счетом. Мы обязаны, мы призваны их
преодолевать...
Видите, как получилось. Синица улетела потому, что больше
всего на свете любила свободу. А верный чижик, который полюбил
меня и готов был остаться, улетел потому, что... Вот так и с людьми.
Одни покидают нас, когда мы упорно пытаемся заточить их в клетку,
а другие... Других мы просто-йапросто по своей слабости предаем.
А потом страдаем от одиночества.
«Хозяева Земли»
Как и в давние-давние времена, жи-
вотные, домашние и дикие, все еще ок-
ружают нас. Мыслима ли жизнь челове-
ка без этих «братьев наших меньших»?
Положение человека на планете настоль-
ко прочно, что он вынужден заботить-
ся уже не об истреблении крупных
зверей, а об охране их, о спасении от
полного исчезновения. Сотни крупных
животных занесены в Красные книги
в разных странах мира.
И оказалось теперь, что не меньшее,
а, может быть, даже большее значение
для нас имеют (а может быть, и всегда
имели) не крупные животные, а, наобо-
рот, мелкие. Не всегда даже легко раз-
личимые по причине незначительных их
размеров.
Насекомые!
Да, вот на кого теперь направлено
пристальное внимание ученых... Насеко-
мые. Так называемый класс шестино-
гих. Вот они — истинные хозяева
Земли.
Да, я не оговорился. Насекомые дей-
ствительно хозяева Земли, если судить
по многообразию форм, многочисленно-
сти, необычайной приспосабливаемости
к всевозможным, иной раз совершенно
как будто бы неподходящим для жизни
условиям.
Вспомним то, что мы знаем о насе-
комых и о других животных, и выяс-
ним, справедливо ли столь сенсацион-
ное утверждение.
Всех животных на Земле, позвоноч-
ных и беспозвоночных (если не считать
насекомых),— около 270 тысяч видов.
Сюда входят млекопитающие, птицы,
рыбы, пресмыкающиеся, амфибии, ки-
шечнополостные, моллюски, губки, иг-
локожие, простейшие (одноклеточные)
и т. д. Растений сейчас открыто около
полумиллиона видов.
83
А насекомых уже известно науке больше миллиона видов! Не-
которые ученые называют цифру еще более поразительную: 10 мил-
лионов видов... Это в несколько раз больше, чем всех остальных
животных, да и растений, вместе взятых. И каждый год открываются
тысячи все новых и новых видов. А различие форм внутри одного
только отряда иногда больше, чем различие между крупными су-
ществами, принадлежащими не только к разным отрядам, но даже
к разным классам. То есть два жука, например, могут отличаться
друг от друга больше, чем отличается мышь от слона. И не только
по размерам и форме, но и по образу жизни и поведению.
Жуки, или жесткокрылые,— самый крупный отряд насекомых,
их около 300 тысяч (по другим сведениям — 500 тысяч) видов.
В семь с лишним раз больше, чем позвоночных животных! Самый
большой жук—Голиаф, который водится в Африке,— достигает
10—15 сантиметров длины. Когда он на лету приближается к вам,
кажется, что гудит самолет. Самый маленький жучок еле виден
невооруженным глазом; когда он летит, его и не слышно.
Есть жуки-хищники. Один подотряд так и называется —
плотоядные жуки. К нему относятся, например, наши жужелицы.
Вряд ли какое-нибудь другое существо на Земле может сравниться
по кровожадности с жуком-скакуном из подотряда плотоядных жу-
ков. Он очень красив — закован в зелено-бронзовые с металличе-
ским отливом латы. Бегает жук-скакун с умопомрачительной ско-
ростью, прыгает, летает, а безжалостные челюсти его похожи на два
острых турецких ятагана и составляют большую часть головы...
Есть же, наоборот, совершенно безобидные для других жуки-вегета-
рианцы. Например, кравчики. Они питаются зеленью. Личинки жу-
ков-точильщиков едят старое дерево. Навозные жуки употребляют
в пищу навоз. Жуки-мертвоеды — прекрасные санитары, так как
уничтожают трупы. Есть такие, которые лакомятся исключительно
цветочным нектаром, пыльцой или даже самими половыми органа-
ми цветка — пестиками и тычинками (жуки-нарывники).
Удивительно многообразны и манеры поведения разных жуков.
Здесь можно узнать невообразимо много интересного. Ну вот,
к примеру, маленький жучок-слоник — ореховый трубковерт. Он
очень красив, несмотря на малые свои размеры. Головка на длинной
шее-груди, брюшко, ножки глянцево-черные. А надкрылья ярко-
красные, да к тому же еще словно гофрированные и покрытые ла-
ком. Удивительно изящное это существо, похожее на заводную иг-
рушку размером всего 6—8 миллиметров, обладает немалыми спо-
собностями. Самка так умело надрезает лист орешника, что надре-
занная часть листа, не умирая, становится совсем мягкой, настоль-
ко поддающейся «обработке», что крошечная самка хотя и с огром-
ным трудом, но сворачивает из такого листика трубочку (откуда и
84
название «трубковерт»), в которую откладывает потом одно малень-
кое красное яичко. И стол и дом для «ребенка» готов!
Но вот что еще особенно интересно. У насекомых самцы очень
редко помогают самкам в заботах о будущем потомстве. И самец
трубковерта, словно понимая это, перед «свадьбой» как будто бы
пытается завоевать доверие самки своим примерным поведением.
Завидев самку, из последних сил скручивающую лист, жених садит-
ся рядом и... пытается помочь ей. Делает он это весьма неумело—
чувствуется, что такая работа ему мало знакома,— однако уже и
попытка бывает оценена великодушной самкой. «Свадьба» справля-
ется тут же, по месту работы. Она длится минут десять, и все это
время самка хотя и не работает, но все же крепко держит наполо-
вину свернутый лист своими тонкими лапками, ведь иначе он тут
же развернется и уже затраченные усилия окажутся пустыми...
Затем самец отползает в сторону и отдыхает. А самка продолжает
работу... Вот она, женская доля!
У жуков-кравчиков, этих примерных вегетарианцев, самка и
самец на равных заботятся о будущем потомстве: вместе роют норку
с «комнаткой» в конце для будущего «ребенка», вместе заготавли-
вают мелко нагрызенные листья, из которых совместными усилия-
ми (смачивая слюной) делают потом «силос» ... Жуки-кравчики —
это прямо-таки образец мирных тружеников.
То же можно сказать и о навозниках.
Жуки-навозники издавна привлекали внимание человека. Два
черных неуклюжих жука, катящих по земле большой, чуть ли не
с яблоко величиной, шар при ярком свете солнца... Эта картина ка-
залась людям настолько необычайной, что жуков немедленно воз-
вели в ранг священных. Священный скарабей — таково название
этого жука и сейчас.
Вот как описывает процедуру катания шаров великий знаток
животных А. Брем: «Сначала один из супругов при помощи лучи-
стого головного щитка относит в сторону предназначенную для ша-
рика часть навоза, чаще всего коровьего помета. Затем, действуя
ногами, жуки округляют кучку помета, самка кладет в нее яичко,
и оба супруга начинают катать шарик. При этом один из жуков тя-
нет шарик передними ногами, другой же подталкивает шарик снизу
головой. При помощи такого приема неровная вначале кучка помета
превращается в крепкий, гладкий шар около 5 сантиметров в по-
перечнике. Более мелкими видами скатываются и менее объемистые
шарики. Когда шар готов, жуки вырывают глубокую норку и скаты-
вают туда свое произведение. Зарывание норки землей оканчивает
трудную работу, потребную для обеспечения жизни лишь одному
потомку. Второе, третье и так далее яички требуют такой же рабо-
ты, и ею-то заполнена вся кратковременная жизнь наших жуков.
85
Обессиленные работой, остаются наконец навозники лежать в месте
своих деяний и оканчивают здесь свое существование».
Не случайно же эти жуки были священными у египтян! Их счи-
тали символом труда и солнца. Отряды воинов меняли свой путь,
если встречали на дороге работающих жуков...
Однако священными скарабеями занялся однажды сам Ж-А.
Фабр. И что же? Долгие, тщательные наблюдения представили сов-
сем иную, вовсе не столь благородную картину. Оказалось, что два
жука, катящие шар,— это не доблестные родители, заботящиеся
о будущем потомстве, а хозяин шара и... обыкновенный разбойник,
вор, который пытается отнять у хозяина его законную собствен-
ность.
«Не только среди людей случаются грабежи,— пишет Фабр в сво-
ей замечательной книге,— они нередки и среди животных. А свя-
щенный жук прямо злоупотребляет этим приемом. Драки, грабеж,
воровство — обычные происшествия в жизни скарабея. Развязка не
всегда благоприятна для законного владельца. Тогда вор удирает
с добычей, а ограбленный возвращается к навозной куче и лепит
новый шар. Случается и так, что в разгар свалки появляется третий
и завладевает предметом спора — шаром.
...Грабеж нельзя объяснить голодом. В моих садках провизии
сколько угодно — мои пленники никогда не имели ее столько на сво-
боде. Но и здесь сражения часты. Жуки так дерутся из-за шара, слов-
но им грозит голодная смерть. Нет, не нужда является причиной гра-
бежей и воровства. Бывает, что вор бросает украденный шар, нем-
ножко покатав его: он сыт и не хочет есть. Что остается делать
жуку при таких нравах? Единственный выход: слепив шар, уйти
подальше от навозной кучки, спрятаться и съесть провизию. Так
он и делает, да как спешит при этом!
...Когда шар втащен в норку, жук заваливает вход в нее, и
теперь никто не скажет, что здесь столовая. Запершись в норке,
жук принимается за еду. Он ест и переваривает не переставая,
день и ночь, ест до тех пор, пока не съест всего шара».
Вот так иной раз блекнут даже весьма поэтические легенды
в свете беспристрастных фактов. Так что же, всё в той красивой
легенде — ложь? Нет, не всё. Когда приходит время откладки яиц,
самка закатывает один из шаров в норку и не съедает его сама,
а делает из него этакое подобие груши, в острый конец которой от-
кладывает одно очень крупное, до десяти миллиметров длиной,
яйцо...
Интересно, что и родительские заботы, причем весьма трога-
тельные, самоотверженные, тоже все-таки бывают у жуков-навозни-
ков. Только не у священных скарабеев, а у их гораздо менее из-
вестных родственников — испанских и лунных копров. Эти не-
86
большие жуки не катают шаров, а натаскивают навоз в норки, про-
рытые прямо под кучами навоза. Из навоза лепится несколько
«груш», в которые самка откладывает по яичку. Самка испанского
копра делает «груши» в одиночку, а у лунных копров над их изго-
товлением трудятся оба родителя. В продолжение всего долгого пе-
риода развития потомства (около двух месяцев) самец и самка на-
ходятся здесь же, в норке. Они охраняют и ремонтируют «груши»
и ничего не едят. Их долгий пост заканчивается лишь тогда, когда
из «груш» появляются вполне взрослые дети...
Но такое все-таки бывает не часто. Основная забота по уходу
за потомством у насекомых (да только ли у них?), как правило, ло-
жится на плечи самок.
Самка осы-эвмены, например, не ограничивается строительством
домиков, этаких теремков в виде кувшинчиков с узким горлышком,
для каждого из своих детей. Разжевывая будущую пищу для своих
питомцев, она готовит из гусениц специальный «фарш». После этого
заботливая мать наглухо закупоривает вход в терем, чтобы никакой
непрошеный гость не пожаловал, пока дети проходят таинственный
цикл сначала личиночного, а затем и куколочного развития.
Очень оригинальные насекомые уховертки, представляющие от-
дельный отряд, черные, блестящие, с длинными усиками на голове
и этакими щипчиками на конце брюшка, подвижные и изворотли-
вые, роют глубокие норки и в них воспитывают своих многочислен-
ных детей. Разумеется, это делает только самка...
Уховертка Федченко, например, кладет яички не сразу, а парти-
ями: каждая партия — в свою каморку. Когда дети постепенно вы-
водятся, образуется как бы «детский сад» из нескольких групп раз-
ного возраста, а всего детей — до пятидесяти. И всех надо кормить...
Сил многодетной мамаше хватает ровно до тех пор, пока дети не
подрастут. Изнуренная мать погибает, и тогда... сыновья и дочери
дружно съедают ее и, переваривая материнские останки, располза-
ются во все стороны навстречу радостям и лишениям самостоятель-
ной жизни.
Вообще, глядя на насекомых, в очередной раз думаешь: а так ли
уж нужны вообще самцы? Печальная эта мысль мучает еще больше,
когда узнаешь: в этом мире встречается и партеногенез, то есть раз-
множение без помощи самцов...
И все-таки самые заботливые родители — это общественные на-
секомые: пчелы, муравьи, термиты. Вот как описывает их «роди-
тельские бдения» один из крупных знатоков насекомых в нашей стра-
не— П. И. Мариковский: «Пчелы, пока их личинки малы, поят их
специальным молочком, выделяемым из особых желез, а потом пот-
чуют смесью цветочной пыльцы и нектара. Когда же пчелы намере-
ваются вывести из личинки не обычную работницу, а самку, они поят
87
ее одним молочком. Муравьи-няньки постоянно облизывают личи-
нок, переносят их с места на место, каждый день таскают в прогре-
вочные камеры, куда проникает солнечное тепло, а на ночь прячут
поглубже в муравейник, подальше от холодных утренников; бес-
престанно поят и кормят, вытаскивают из шелковистого кокона
молодых, только что вышедших из куколок сестер. И не просто кор-
мят и поят, а делают это по своим каким-то особенным правилам
кулинарии, так как от пищи зависит, какой выйдет муравей: то ли
крошка-нянька, то ли смелый разведчик, то ли крупный, с большой
головой солдат — защитник семьи от бесчисленных врагов, то ли
крылатая самка, которая покинет гнездо ради того, чтобы после
брачного полета основать свой собственный дом. Точно так же по-
ступают термиты. У них искусство кулинарии еще выше и сложнее.
И какие только не бывают у термитов рабочие: и няньки, и солдаты,
и особые термиты-швейцары, с головой, точно подогнанной к входу
жилища, служащей вроде затычки. Попробуйте открыть такую жи-
вую дверь!..»
Неужели все это инстинкт?
Муравьи, как уже говорилось, не нравятся мне, однако же чего
стоит хотя бы и такой вот еще факт из их многообразной жизни:
некоторые виды муравьев в непогоду, а то и всю зиму прячут наи-
более «породистых», с их точки зрения, тлей в муравейник, подкарм-
ливают зеленью, которая в условиях муравейника сохраняет све-
жесть,— для того чтобы весной или когда погода наладится выпу-
стить на близко расположенные растения именно их. То есть они
выступают в роли скотоводов-селекционеров!
Термиты же в условиях сухого и жаркого пустынного климата
умудряются постоянно сохранять достаточную влажность в своих
огромных домах-термитниках. Как? А вот как. Они роют глубокие
узкие тоннели, достигающие уровня повышенной влажности, иногда
даже уровня грунтовых вод (до 36 метров глубины!), и, становясь
в цепочку, передают друг другу капельки воды наверх. Живой насос
работает!
А вот еще пример. Кто не встречал на траве — у основания
листьев, на веточках кустарников и деревьев небольшие хлопья
белой пены? Их называют «кукушкины слюнки», но они, конечно,
не имеют ничего общего с птицами. Откуда они? Попробуйте осто-
рожно разгрести пузырьки, высмотреть, что там, под ними... Вот
она, хозяйка этого своеобразного «дома», пенного теремка,— юное,
бледное, изнеженное существо в кружеве из пузырьков. Личинку
цикадки-пенницы, нимфа. Да-да, она так и называется — нимфа.
Каково же происхождение ее пенных кружев? Оказывается, блед-
ное существо имеет устройство, действующее по принципу двух*
тактной помпы. Под ее микроскопическим брюшком есть пластинки
88
которые, перекрываясь, образуют пустую емкость. Туда засасыва-
ется воздух. Затем происходит выхлоп, но к воздуху еще примеши-
ваются секреты желез нимфы и сок растения, который нимфа выса-
сывает из стебля. Образуется пузырек наподобие мыльного. За ним
еще и еще (есть пенница, которая называется так: пенница слюня-
вая)... Но зачем нужны нимфе эти пенные чертоги? А вот зачем.
Под прикрытием пены светло и тепло. Причем ровно настолько,
насколько нужно. Пена предохраняет изнеженную «девушку» от
перегрева и солнечного удара. Тепло и ночью: воздух, который
наполняет пузырьки, предохраняет от холода. И что тоже сущест-
венно, в помещении постоянная влажность. Настоящий кондицио-
нер! Крошечная личинка цикадки пользуется благами кондициони-
рования воздуха уже миллионы лет!
А теперь хроника из «царской жизни». В Африке существует пле-
мя муравьев, которое практикует «дворцовые перевороты». В обезли-
ченном муравьином государстве, где «граждане» заняты исключи-
тельно накопительством и начисто лишены индивидуальности и «воз-
вышенных мыслей», дворцовый переворот происходит очень просто,
и «личность», завладевшая престолом, становится полновластной
и деспотической хозяйкой многочисленных нерассуждающих под-
данных. Поучительный, полный трагизма рассказ о том, как слабый
и малочисленный вид насекомых одерживает верх над превосхо-
дящим его противником. Привожу его по великолепной книге
Юл. Медведева «Безмолвный фронт»:
«Королева-самка экстремистов играет в этой истории главную
роль. После брачного полета, когда ее оплодотворяет самец своего
племени, самка опускается неподалеку от чужого муравейника. Опу-
скается и ждет, чтоб одинокую королеву заметили рабочие муравьи
великой державы. Это психологический маневр, «рассчитанный» на
то, что врожденное почитание самки заставит противника совершить
глупость. И действительно. Встретившись с ее величеством, рабочие
муравьи исполняют долг: поднимают самку и бережно несут в по-
кои. Похищаемая не сопротивляется, позволяет посадить себя подле
законной матки, а потом взбирается на спину сопернице и, исполь-
зуя преимущество занятой позиции, в удобный момент обезглавли-
вает ее. Дворцовый переворот происходит при полном безучастии
масс, за что они понесут наказание.
Воцарившаяся самозванка сразу начинает подрывную работу.
Она выводит на свет легионы муравьев своего вида. Мало-помалу
иноземцы выживают хозяев, завладевают их муравейником, одер-
живают полную и, если не считать одного убийства, бескровную
победу».
Неужели и это только инстинкт?
«По-видимому, у термитов существует самое точное распределе-
89
ние обязанностей по классам: рабочие никогда не сражаются, а сол-
даты никогда не работают... Внутри термитского холма, как раз
посередине, имеется большое пустое пространство с проходами, ве-
дущими из него в различные стороны: эта площадь, по мнению не-
которых ученых, служит форумом для народных собраний, на кото-
рых обсуждаются вопросы, касающиеся общины... Отношение чис-
ла солдат к числу работающих равняется приблизительно 1%, так
что постоянные армии термитов относительно меньше тех, которые
ложатся таким бременем на европейские государства. Другими сло-
вами, "/юо всего населения заняты промышленным трудом и только
одна сотая — войною, что, конечно, свидетельствует о высоком уров-
не термитской цивилизации» (Э. П. Эванс. «Эволюционная этика и
психология животных»).
Ну что тут скажешь? Каким же образом сложился этот инстинкт?
Сколько миллионов лет потребовалось для этого?
Насекомые — одни из самых древних существ на Земле. Всем
известные тараканы, например, сохранились почти такими, какими
были 300 миллионов лет назад. 300 миллионов лет назад по Земле
тоже бегали тараканы! Как же тверда их генетическая память, если
за такое колоссальное время они не претерпели существенных из-
менений! Ничего себе консерватизм...
Насекомые, особенно, увы, вредные насекомые,— рекордсмены
по выживаемости. Это просто какие-то автоматы, словно бы даже и
не живые, а механические, настолько они живучи. Где их только
нет! И в глубочайших пещерах, и в горах, и в воде, и в воздухе на
высотах до нескольких километров.
Небольшой жук-жужелица, например, живет в Гималаях на
высоте от 4300 до 5000 метров. Он приспособился к жизни в вечных
снегах! И не он один — 25 видов жужелиц обитают в Гималаях,
в зоне вечного снега и льда. В абсолютно безводной пустыне Намиб в
Южной Африке, где нет никаких растений и никогда не бывает дож-
дя, живут жуки-чернотелки, которые питаются только приносимы-
ми за сотни километров знойным ветром сухими остатками растений..
Но ведь для всякой жизни вода совершенно необходима. Откуда же
берут ее чернотелки? Они получают ее биохимическим путем. Она
образуется при окислении этих самых сухих остатков.
В вечной, абсолютной тьме пещер, там, где никогда, кажется,
не может быть никакой жизни, встречаются слепые представители
шестиногих, использующие ничтожные остатки пищи, которые ка-
ким-то чудом попадают к ним. Первое пещерное насекомое (тоже
жук!) описано в 1831 году в Югославии; с тех пор энтомологи начали
изучать их и открыли богатую фауну насекомых-троглобионтов,
то есть обитателей пещер.
Даже на антарктических островах найдены недавно бескрылые
90
комары дергуны, один из них — родственник нашего мотыля, ру-
биновые личинки которого хорошо знакомы рыболовам и любителям
аквариумных рыб.
Лучшие летуны среди насекомых поднимаются на высоту несколь-
ких сот метров, но можно встретить их и на высоте до нескольких
километров. Когда у пчел наступает период любви, крылатая самка
вылетает из улья, за ней скопом летят самцы, а самка взлетает все
выше и выше (на высоту до полутора километров!), и только самый
сильный самец, сумевший догнать ее здесь, удостаивается чести
быть «обрученным» с нею. Он умирает в этом благородном экстазе,
но обеспечивает будущий улей своим многотысячным крылатым
потомством.
Отдельные экземпляры пустынной саранчи поднимались на вы-
соту в шесть тысяч метров, достигая вечных снеге» Килиманджаро.
Где есть хоть какие-то растения, хоть сухие или полусгнившие остат-
ки их, там обязательно есть и их спутники — насекомые...
«По способности жить на суше в самых разных условиях класс
насекомых не имеет себе равных, и именно благодаря тому, что от-
дельные виды приспособились к жизни в самых разных, иногда
невероятных условиях (например, личинки некоторых мух — в го-
рячих источниках или в насыщенных соляных растворах), насе-
комые в процессе своей бурной эволюции, продолжающейся уже
во всяком случае более 200 миллионов лет, дали то исключительное
богатство видов, которое обеспечивает современное процветание
этой группы членистоногих» — так пишет М. С. Гиляров, один из
крупнейших наших ученых-биологов.
Но каково же приблизительное количество насекомых на Земле,
то есть количество отдельных особей?
Самыми многочисленными считаются общественные насеко-
мые — муравьи, термиты. Каждая колония содержит от нескольких
сот до нескольких миллионов «граждан». Однако периодически под
влиянием тех или иных условий возникают вспышки необычайно
массового размножения тех насекомых, которые, как правило, го-
раздо менее многочисленны, например бабочек. Но конечно, наи-
более эффектны примеры с колоссальными, подобными тучам, стаями
саранчи, в буквальном смысле слова затмевающими солнце.
«Масса саранчи может покрыть сразу 100 квадратных километров,
а вес ее достигает 70 000 тонн»,— утверждает Реми Шовен. Но еще
более поразительные примеры приводит И. Халифман в предисло-
вии к книге Шовена «Мир насекомых»: «На крохотном по сравнению
с поверхностью всей суши острове Кипр за одно только лето собра-
но и уничтожено свыше полутора миллиардов кубышек саранчи,
н в каждой кубышке, как известно, содержится довольно много яи-
чек. Два года спустя на том же острове было, по определению специа-
91
листов, отложено свыше 5 миллиардов кубышек... Описаны от-
дельные стаи саранчи, насчитывавшие не менее 40 миллиардов осо-
бей. Одна зарегистрированная учеными стая занимала почти 6 ты-
сяч квадратных километров и весила, по заслуживающим полного
доверия подсчетам, столько же, сколько весит все количество меди,
свинца и цинка, добытое человечеством за целое столетие».
Однако же сколько их, насекомых, всего?
Этим вопросом вплотную занялся английский профессор
К. Б. Вильямс, энтомолог первой в мире опытной сельскохозяйст*
венной станции. В результате долгих и кропотливых исследований он
пришел к заключению, что даже наименьшее возможное количеству
насекомых на Земле должно составить число с восемнадцатью нуля^
ми, то есть миллиард миллиардов... А это значит, что на каждого
человека, живущего на планете Земля, приходится не меньше
250 миллионов всевозможных насекомых...
Что же помогает им выжить вопреки всевозможным труднейшим
условиям? Как удается сохранить это колоссальное разнообразие
и огромную численность?
Можно очень долго говорить на тему о необычайных способно*
стях насекомых, удивительных данных, которыми наградила их
мать-природа. Жесткий панцирь — прямо танковая броня — боль-
шинства жуков (эта «броня», научное название которой «кутикула»,
имеет, кстати, очень сложное строение — она состоит из трех слоев,
каждый из которых несет свою функцию!). Необычайная сила мышц
(с детства знаем мы классический пример: муравей, волочащий ги-
гантское бревно-соломинку; не менее выразительный пример —
майский жук, который, несмотря на сравнительно малые свой
размеры, настолько силен, что его иной раз невозможно удержать
в пальцах). Быстрота движений, способность прыгать, плавать,
летать...
Вот, кстати, о полетах. Пчела летит со скоростью до 20 километ^
ров в час, бабочка-бражник — до шестидесяти! Если измерить ско-
рость не абсолютную, а относительную, то есть количество собст-
венных длин, пролетаемых в единицу времени, то получаются фан-
тастические цифры. Если современный самолет, летящий со с ко*
ростью 900 километров в час, пролетает в минуту расстояние, равно-
приблизительно 1500 собственных длин, то, например, слепень —
в 30 с лишним раз больше — 50 тысяч собственных длин! А браж-
ник — в 700—800 раз больше, около миллиона собственных длин!
Ведь это только представить себе, что, став в силу каких-либо
причин большими, насекомые сохранили бы свои феноменальные
двигательные, прыгательные, летательные и хватательные способ»
ности! Кстати, не исключена возможность, что есть где-нибудь
в глубинах Вселенной планеты, на которых жизнь воплотилась
92
равным образом в форме крупных насекомых. Ведь и на нашей Зем-
ле стрекозы, например, достигали в каменноугольный период 60 сан-
тиметров в размахе крыльев...
Ко всему прочему у шестиногих очень велик КПД использования
Питательных веществ. Это удивительно совершенные, удивитель-
но экономичные аппараты!
Поразительный мир...
Но может быть, самое поразительное — это способность к само-
воспроизведению, прямо-таки фантастическая плодовитость насе-
комых. Самка колорадского жука, привезенного к нам из Америки и
ставшего у нас серьезным вредителем картофеля, откладывает около
семисот яиц. Через полтора-два месяца личинки успевают вывес-
тись, пройти весь цикл развития, стать половозрелыми жуками и
И свою очередь отложить яички. Каждая самка — около семисот...
За лето, таким образом, потомство одной только самки может "до-
стигнуть восьмидесяти миллионов*. Что было бы, если бы у коло-
радского жука не было врагов?
Самка муравьев, как уже говорилось, откладывает ежедневно
несколько сот яиц, а самка термитов — несколько тысяч. В день.
Без отдыха. И в течение нескольких (иногда нескольких десятков)
лет. Никакой автомат не в силах состязаться.с такой «мамашей».
Многомиллионную армию поставляет своему «государству» эта
родильная машина...
В отличие от других животных у насекомых очень развита поли-
эмбриония. Это когда из одного яйца может родиться до двух тысяч
индивидов! Такие «многодетные» яйца закладывают обычно насеко-
мые-паразиты внутрь своих хозяев. Например, из гусеницы, в ко-
торую оса-наездник вложила с десяток яиц, может вылететь до трех
тысяч взрослых ос...
Очень любопытный пример — тли, эти знакомые всем «травяные
вши» (хотя по родственным связям они ближе к упомянутым уже
цикадкам-пенницам). В средней полосе наиболее часто встречаются
тли двух видов — зеленые и темные, почти черные. У этих беспо-
мощных, малоподвижных, мягких, вялых созданий тьма врагов. Это
и взрослые божьи коровки, истребляющие их в колоссальном коли-
честве (до 100 в день каждая), и личцнки божьих коровок, и злато-
глазки, и микроскопический грибок. Все они расправляются с тля-
ми без всякой помехи, ибо тлям нечем защищаться — нет у них ни
острых челюстей, ни ядовитого жала, ни быстрых ног, ни крыльев,
ни жесткого панциря... Есть у них, правда, друзья — муравьи, но
они все же очень мало помогают им. Как же выжить тлям в этом
гуровом мире?
А вот как. Едва только крошечное, беспомощное создание по-
мнится на свет божий, как уже через одну-две недели оно начинает
93
без устали плодить себе подобных, причем самочке даже встречаться
с самцом не нужно: любовь у тлей бывает один раз в несколько по-
колений... Плодовитость тли просто немыслимая. Ученые высчита-
ли, что потомство одной тли через десять поколений имело бы такую
массу, которая равнялась бы весу пяти миллиардов взрослых лю-
дей, а через год тли покрыли бы Землю слоем толщиной в метр.
И все это только от одной маленькой беспомощной самочки. Правда,
при условии, если бы все до одной особи выживали и всем хватало
бы пищи... Какая же сила жизни заключена в этом крошечном
вялом тельце!
И фантастическая эта сила для природы — обычное дело. О му-
хах мы уже говорили, но приведем конкретную цифру. Если бы одна
только домашняя муха оказалась в столь благоприятных условиям,
что ее потомству ничто бы не мешало размножаться и хватало бы
еды, то через пять месяцев весь земной шар был бы покрыт слоем
мух толщиной в 14 метров...
К счастью, не только тли, не только мухи обладают столь фено-
менальными способностями. Не менее щедрой оказалась природа
и к их врагам.
Да, это удивительный мир. И при всем том множестве интерес-
ных и часто поучительных аналогий, о которых мы уже говорили,
мир этот все же совсем другой, нежели наш, человеческий. Вот что
пишет по этому поводу Реми Шовен: «...уже сейчас нуж-
но признать существование целого ряда
лишь частично соприкасающихся миров, ми-
ров, в которых уровни радиации, температуры, влажности иные,
совсем не те, что известны или привычны нам. Даже среди насеко-
мых каждая особь нередко живет в особом мире, почти не связанном
с миром ее соседа. А если принять во внимание огромное разнооб-
разие органов чувств насекомых и их несходство с нашими, станет
еще понятнее, как в действительности далеко от нас насекомое,
живущее бок о бок с нами: оно видит другие цвета, слышит другие
звуки, ощущает другую температуру, воспринимая все это иными
путями и в поведении своем руководствуясь какими-то более
надежными стимулами, которых мы еще не различаем».
. . .В таких глубинах я оказался, с такими необычайными су-
ществами довелось мне столкнуться после того исторического дня,
когда я впервые вышел во двор, сжимая в руках фотоаппарат, снаб-
женный насадочными кольцами.
Никакой жизни, конечно, не хватит, чтобы досконально его изу-
чить. Но где уж там досконально. Хотя бы чуть-чуть прикоснуться,
проникнуть...
Таинственные
и прекрасные
Траурная мантия. Царский плащ.
Ахилл. Гектор. Менелай. Улисс.
Аполлон. Артемида. Геба.
Селена. Аглая. Галатея. Ио. Ме-
гера.
Гипермнестра. Пандора. Икар.
Поликсена. Мнемозина. Медуза.
Цыганка. Монашенка. Стрельчат-
ка-зайчик. Улитка. Ослик.
Медведица бурая. Медведица-ни-
щенка. Медведица-хозяйка. Медве-
дица-госпожа.
Огненный червонец. Мертвая го-
лова. Зорька Аврора.
Пяденица великолепная. Пяде-
ница толстобедрая. Совка-старушка.
Орденская лента. Крашеная дама.
Ледяная птица.
Красавица. Монарх. Адмирал. Та-
мара.
Лесной сатир. Зелено-желтое об-
лако. Лунка серебристая. Парусник.
Орион...
Все это — названия бабочек. Созда-
вая животный мир и распределяя
краски, природа в какой-то счастли-
вый миг не сдержалась. Может быть,
особенно хорошее настроение у нее
было? Всеми цветами и оттенками
радуги пестрят эти удивительные
создания, каких прекрасных, а то и
загадочных рисунков на крыльях их
только нет! И вот что поразительно:
зачем? Для чего бабочкам такой не-
обычайно красивый наряд?..
В древнегреческой мифологии
олицетворением бессмертной челове-
ческой души была Психея—девуш-
ка с крыльями бабочки. Превраще-
ние гусеницы в неподвижную, «мерт-
вую» куколку, а затем выход из ку-
колки прекрасной порхающей бабочки
сравнивались со смертью человека, а
затем вылетом из тела бессмертной
95
души. Бог сна Гипнос также изображался с крыльями бабочки ны
голове, так как сон считался периодическим освобождением ду«
ши от земных уз...
Были, да и сейчас есть люди, всю свою жизнь посвятившие кол*
лекционированию этих прекрасных созданий. Одно время, когд|
хорошие коллекции были редкостью, они стоили огромных денег,
считались национальным достоянием. Короли с удовольствием при-
нимали в подарок бабочек редких расцветок; бывая друг у друге
в гостях, они считали своим долгом полюбоваться энтомологически-
ми коллекциями хозяина. Экземпляр южноамериканской бабочки
морфо ценился когда-то особенно высоко; ювелиры украшали ев
небесно-синими, отливающими перламутром крыльями всевозмояв
ные дорогие изделия — колье, медальоны, пепельницы, чаши
подносы, шкатулки, туалетные приборы из серебра. Естественна
что женщины тоже не упускали счастливую возможность — они
пристраивали крылья бабочек в своих прическах, прикалывали
их к платьям.
Целые южноамериканские деревни жили тем, что ловили и прэ
давали европейским собирателям и ювелирам особенно красивЩ
бабочек. Ради поимки какого-нибудь редкого вида организовыва
лись экспедиции. По свидетельству русского писателя Н. Ф. За
лотницкого, огромная бабочка Антимах, скорее похожая на ле
тучую мышь, чем на насекомое, обошлась Кенсингтонскому музей
в Англии в 5 тысяч рублей в переводе на тогдашние русские деньги
Чтобы поймать ее, в Африку был послан энтомолог. С трудом от»
скав эту редкую бабочку, он вынужден был семь дней и семь ноче|
просидеть под деревом, на вершине которого крылатая красавим
вздумала укрыться. Лишь сильный тропический ливень заставил а
спуститься пониже, в результате чего она и угодила в сачок терп^
ливого охотника. Желая иметь в своей коллекции крупную син*
зеленую бабочку, названную потом в честь королевы Александров
известный богач Ротшильд (который сам был энтомологом-любит*
лем) послал на Новую Гвинею опытного ловца бабочек. Над поимкой
редкостного создания бывалый охотник промучился несколько не-
дель. Можно себе представить, во сколько обошлась Ротшильду
эта бабочка! Современные коллекционеры тоже не жалеют денег
некоторые редкие экземпляры бабочек стоят дороже, чем цветной
телевизор. Хотя ни с чем не сравнить, конечно, другую стоимости
красавицы, не материальную.
Не так давно, в самом начале 70-х годов, газета «Комсомоль
ская правда» опубликовала заметку о том, что на Дальнем Востоке
в Приморье, среди скал, отважный советский специалист-энтомоло!
А. И. Куренцов с риском для жизни поймал два экземпляра — сам
ца и самку — редчайшей серебристо-зеленой перламутровки. За чт
96
усеница античной волнянки
Вот так позировала мне личинка цимбекса...
Ползающий «лисий воротник» — гусеница медведицы-диафоры
Стрельчатка кленовая
Гусеница-паровоз» —стрельчатка «пси»
◄ Гусеница огородной совки
◄ Медведицами бабочки названы за то,
что гусеницы их похожи на медвежат
◄ Капюшонница
Пяденица-землемер
Гусеница капустницы
Ложногусеницы пилильщика в позе
«угрозы»
Античная волнянка на зеркале
Углокрыльница «С-белое»
Парусник Махаон
Краеглазка эгерия
Ьрнжвенницы на цветке
чертополоха
Голубянка
Лимонница
Адмирал — Вансчса ага л анта
Брнжвенннца
Желтушка
Капустница
У'глокрыльница -С-белое
Пестрянка, или цыганка
Перламутровка Латона
Капустная белянка
Перламутровки Латона и Пафия
Самка тебердинской голубянки
Тебердинские голубянки
Встреча
удостоился поздравления своих бразильских коллег, хотя Брази-
лия, как известно, обладает самой богатой фауной бабочек в мире.
Центральная наша газета не пожалела места для такой заметки,
и это, по-моему, великолепно. Я даже подумал: а не возрождение ли
это законного интереса к крылатым созданиям? Ведь хороших книг
о насекомых у нас мало, очень мало, а достаточно полного атласа
бабочек и гусениц вообще нет...
Правда, в Москве, например, есть Зоомузей Московского госу-
дарственного университета на улице Герцена и его выставленная
для всеобщего обозрения коллекция насекомых. Тропические бабоч-
ки так красивы, так огромны, что кажутся ненастоящими. Невоз-
можно поверить, что столь экзотические, столь изысканно и ярко
окрашенные существа могут быть живы, могут где-то летать, са-
диться на цветы... Ведь самая крупная в мире бабочка — бразиль-
ская совка Агриппа — в несколько раз больше, чем самая малень-
кая птица колибри; в размахе крыльев она больше даже, чем воро-
бей, синица, скворец. До 30 сантиметров — вот каким бывает раз-
мах ее крыльев! А роскошные, отливающие перламутром морфиды?
Неужели в результате прозаического естественного отбора могла
родиться такая небесная красота? Именно небесная, потому что
у Менелая или Киприды, например, крылья цвета полуденного чис-
того неба с солнечным каким-то отливом, а у очаровательной Ев-
гении, названной так по имени французской императрицы, страст-
ной любительницы бабочек,— опалового, жемчужного, с усколь-
зающими легкими переливами розового и голубого — утренняя
гуманная дымка при восходе солнца.
О Евгении интересно пишет известный французский энтомолог-
коллекционер Ле Мульт. Эта бабочка, представительница семейства
морфид, считалась настолько редкой, что некоторые энтомологи
вообще сомневались в существовании ее как вида. И вот однажды
ранним утром, на заре, Ле Мульт отправился в джунгли (он жил
тогда в Гвинее) и в сумеречном свете утра увидел промелькнув-
шую тень какой-то морфиды. Он удивился, потому что ослепитель-
ные эти бабочки летали обычно в разгаре дня. Ему удалось поймать
загадочную утреннюю бабочку. Ею оказалась редчайшая Евгения.
Так выяснилось, что опаловые бабочки летают только на утренних
зорях, когда другие дневные бабочки еще спят, потому и не попада-
лись они энтомологам. Вот, значит, почему крылья у них такого
Необычайного, ускользающего розовато-голубовато-опалового цве-
та — цвета робких утренних зорь...
«Крылья бабочки Циприс морфо,— пишет Н. Ф. Золотницкий,—
отливают чудным синим цветом, так что, освещаемая солнцем, она
Рлестит, как сапфир. Летя на грандиозной высоте, она так сильно
Сверкает, что ее видно чуть ли не за версту (теперь считаетсяза
7 Ю. С. Аракчеев
97
полтора километра). Несколько таких летящих вместе бабочек име-
ют издали вид полыхающих огоньков и представляют собой необы-
чайное зрелище...»
Но тропики есть тропики. А войдите-ка вы в наш, подмосков-
ный, спокойный, приветливый лес, выйдите на солнечную поляну...
Посмотрите, как весело пляшут над цветами белые крупные хлопья
капустниц и брюквенниц, мелькают канареечные лимонницы, пест-
ро-коричневые, рябящие на лету крапивницы. И наверное, не раз
приковывал к себе ваш взгляд уверенный, стремительный полет
многоцветницы (точь-в-точь крапивница, только в полтора раза
больше). Если она пролетала близко, вы наверняка слышали трепе-
тание ее мощных, как у маленькой птицы, крыльев. А траурница,
или траурная мантия, как ее называли раньше? Каждый видел ее
темно-шоколадные, роскошные крылья с яркой светло-желтой кай-
мой и синими точками вдоль каймы. Недаром ее наградили таким
названием, есть в этой красивой и сильной бабочке нечто печальное.
А знаменитый дневной павлиний глаз, не уступающий по красоте,
если как следует приглядеться, многим жителям тропиков?
Многие из моих юношеских воспоминаний связаны с бабочками.
Помню, как в поселке Никольское, под Москвой, я впервые принял-
ся собирать коллекцию, расправляя бабочек по способу, о котором
прочитал в книжке Аксакова, а однажды на окраине поселка увидел
красивого редкого Махаона («Кавалер Махаон» — так назывался
он у Аксакова, Кавалер — с большой буквы...). Поймать не сумел,
но на всю жизнь запомнил, приняв это за добрый знак. Махаоны
ведь редки в наших краях, я во всяком случае с тех пор ни разу
ни одного Махаона под Москвой не встречал... Помню, как од-
нажды мой полуторагодовалый брат вдруг стал делать мне какие-то
многозначительные, непонятные знаки, указывая пальчиком в сто-
рону сада. Мы с бабушкой заинтересовались поведением малыша,
пошли вместе с ним туда, куда он показывал, и что же вы думаете?
На уровне его полуторагодовалого роста в темном месте под карни-
зом веранды сидела ночная бабочка. И какая! Свежий, ничуть не
потертый экземпляр медведицы кайя в совершенно невероятном
наряде — бархатные, шоколадно-бурые, с белыми жилками верх-
ние крылья и ярко-оранжевые, с небесно-голубыми пятнами ниж-
ние. Я смотрел и глазам не верил: откуда взялась в наших скромных
широтах такая экзотика?
Уезжая из Никольского в конце лета, я нашел на садовой до-
рожке волосатую темную гусеницу и взял ее с собой. В Москве она
тотчас окуклилась, и однажды утром, заглянув в банку, я так и за-
стыл пораженный. Темная, неподвижная, кажущаяся мертвой ку-
колка лопнула, и из нее вылезло нечто пока еще не совсем понятное,
но уже прекрасное. Это была одна из самых красивых наших ба*
98
бочек — адмирал, или Ванесса аталанта по-латыни. Поначалу еще
маленькие, младенчески сморщенные крылышки ее стали расправ-
ляться, расти, через полчаса в банке сидела уже Ванесса в своем
полном великолепии — широко распахнутые черные крылья с яр-
ко-красными перевязями и несколькими снежно-белыми пятнами.
Внизу же валялась маленькая и такая никчемная шкурка куколки.
Да, можно понять древних греков...
Об окраске бабочек и разнообразии их можно говорить без кон-
ца. Нет такой краски, нет такого оттенка, которого мы не встретили
бы на крыльях бабочек. И нельзя найти ни одной бабочки, окраска
которой была бы некрасивой и дисгармоничной. Чем дольше, чем
внимательнее разглядываешь крылья какой-нибудь невзрачной на
первый взгляд ночницы, тем больше начинает нравиться ее затейли-
вый, выполненный сплошь да рядом с необычайной изысканностью
рисунок. Трудно найти здесь королеву красоты. Конечно, поражают
сверкающие тропические морфиды. Но посмотрите, например, на
изображения некоторых молей в Атласе Курта Ламперта: хмелевая
роскошная моль, моль-пестроножка, моль-красавка, дубовая тощая
моль пестрянка, опоясная длинноусая моль... Они прекрасны!
Из школьных учебников известно, что своеобразная окраска
нужна бабочкам для того, чтобы в этом жестоком мире выжить.
Окраска бывает покровительственная, предостерегающая (или от-
пугивающая), мимикрирующая. Понятно, что природа в процессе
естественного отбора, руководствуясь железными принципами це-
лесообразности, наградила эфемерные, беззащитные создания
нарядами, которые нужны им отнюдь не для того, чтобы ублажать
наше человеческое чувство прекрасного. Не до жиру — быть бы
живу, как говорится. Но...
Зачем, зачем бабочки именно с нашей, человеческой, точки зре-
ния так красивы? Зачем так ошеломляюще прекрасны морфиды и
моли? Зачем паруснику Махаону или Подалирию эти длинные ко-
сицы-шпоры на концах задних крыльев (у Подалирия они еще и
изящно перевитые)? У дальневосточной павлиноглазки Артемиды
шпоры достигают настолько непропорциональной длины, что на-
верняка мешают в полете. Я уже не говорю о некоторых тропических
бабочках, чьи шпоры в два раза длиннее самих крыльев! Правда,
и здесь нашлось объяснение. Считается, что шпоры отвлекают птиц-
охотников от жизненно важных органов бабочки и схватившая за
шпоры птица, отрывая эту шпору, остается ни с чем, так как бабоч-
ка улетает. Что же, возможно... Приблизительно ту же роль при-
писывают иногда и ярким глазкам и пятнам на крыльях, например,
у Аполлона. Они якобы отвлекают птиц на себя, и птица промахи-
вается, увлекшись пятном и не обращая должного охотничьего вни-
мания на брюшко. Может быть, может быть...
7*
99
Но вот у многих бабочек как раз брюшко-то и выделяется четко,
а у огромного ночного бражника мертвая голова на самой спинке,
на самом что ни на есть жизненно важном месте, изображен извест-
ный знак — череп и кости. Остается только предположить, что
для птиц этот знак столь же выразителен, как и для нас, людей...
Рисунок на обороте крыльев бабочки калиго — портрет глазас-
той совы. Даже если и это художество — результат естественного
отбора, то сколько же миллионов лет понадобилось для доведения
рисунка до теперешнего совершенства?
Крыло знаменитой бабочки каллимы воспроизводит увядший
лист с такой точностью, что фитопатологи (специалисты по болез-
ням растений) смогли даже установить вид плесени, который на
этом «листе» изображен! Самое поразительное здесь то, что для
обмана хищников такой виртуозности вовсе не нужно. Недалеко
ушедшие в своем эстетическом развитии хищники обманываются
гораздо более примитивными способами. Вспомните хотя бы дале-
кие от совершенства имитации — искусственные наживки для рыб,
прекрасно, впрочем, исполняющие свою роль. Та же самая нераз-
борчивость установлена учеными и у птиц. «Лучшие имитации,—
пишет Реми Шовен,— представляют собой, собственно говоря, сверх-
уподоблсния, бесполезные и абсурдные с точки зрения естественного
отбора».
Для кого же и для чего в таком случае стараются калиго, калли-
ма и другие? Ко всему прочему «сова» на крыльях калиго «смотрит»
только на энтомологов, так как в природе бабочка никогда не смо-
жет сесть таким образом. Вот что пишет по этому поводу Ле Мульт:
«Я собственными глазами видел (поэтому и опровергаю легенду),
что птицы без малейшего страха нападали на бабочек калиго. Да и
как могла бедняжка калиго так поворачиваться, чтобы изображение
совиной головы на изнанке ее крылышек могло производить на птиц
устрашающее впечатление?»
С апреля по октябрь летает в средней полосе бабочка из рода
углокрыльниц, которая называется «С-белое». Называется она так
потому, что на оборотной стороне ее крыльев на общем темном, поЧ^
ти черном фоне совершенно четко, как будто белилами, выведена
аккуратная латинская буква «С». А есть бабочка из рода ванесс
«Эль-белое». Именно эта буква, тоже латинская, нарисована бели-
лами на ее крыльях. Есть волнянка «В-белое», металловидна «золо-
тое В», «серебряное В», «золотое С». На оборотной стороне крыльев
адмирала можно, если постараться, прочитать цифру 687. Не будем
слишком увлекаться, но все же вспомним, что именно три такие кар-
ты (шестерка, восьмерка, семерка) — предмет мечтаний завзятого
картежника, ибо в сумме они составляют желанное «очко» — два-
дцать один..г А несколько небольших бабочек из семейства совок
100
буквально размечены буквами греческого и латинского алфавитов —
це, гамма, эпсилон, пси, двойное о... Есть совка «восклицатель-
ная» (восклицательный знак на крыльях), есть совка «запятая».
Есть шелкопряд «тау» ... Как тут не подумать, что кто-то когда-то
для чего-то пытался разметить крылатых красавиц, но, едва начав,
понял, что дело это слишком уж длительное и трудоемкое!
Видный ученый Курт Ламперт, составитель прекрасного Атласа
бабочек и гусениц Европы и отчасти среднеазиатских владений,
переведенного на русский язык профессором Холодковским и издан-
ного у нас в 1913 году, утверждал: «Вопрос о законах окраски ба-
бочек принадлежит к числу самых спорных вопросов в энтомоло-
гии». В вопросе этом нет полной ясности до сих пор. Как, впрочем,
и во многих других.
Ну вот, например, миграции.
Курт Ламперт пишет:
«. . .Рудов наблюдал во время поездки в Барнгольм (Швеция)
перелет капустниц, летевших густым облаком из Швеции через Бал-
тийское море; пароход употребил более двадцати минут, чтобы
миновать эту вереницу».
Из книги Н. Ф. Золотницкого:
«В прошлом столетии один пастор оставил описание такого пе-
релета. Капустницы летели в несколько слоев с северо-востока на
юго-запад и крутились в воздухе, как снежный буран. Пролет их
продолжался несколько часов».
Отрывок из книги русского писателя В. Набокова, ученого-энто-
молога между прочим:
«. . .движется по синеве длинное облако, состоящее из миллио-
нов белянок, равнодушное к направлению ветра, всегда на одном и
том же уровне над землей, мягко и плавно поднимаясь через холмы
и опять погружаясь в долины, случайно встречаясь, быть может,
с облаком других бабочек, желтых, просачиваясь через него без за-
держки, не замарав белизны,— и дальше плывя, а к ночи садясь
на деревья, которые до утра стоят как осыпанные снегом,— и сно-
ва снимаясь, чтобы продолжить путь,— куда? зачем? природой еще
не доказано — или уже забыто...
Наша репейница — «крашеная дама» англичан, «красавица»
французов, в отличие от родственных ей видов, не зимует в Европе,
а рождается в африканской степи; там на заре удачливый путник
может услышать, как вся степь, блистая в первых лучах, трещит и
хрустит от несчетного количества лопающихся хризалид. Оттуда
без промедления она пускается в северный путь, ранней весной до-
стигая берегов Европы, вдруг на день, на два оживляя крымские
сады и террасы Ривьеры; не задерживаясь, но всюду оставляя особей
на летний развод, поднимается дальше на север и к концу мая, уже
101
одиночками, достигает Шотландии, Гельголанда, наших мест, а
там и крайнего севера земли: ее ловили в Исландии! Странным, ни
на что не похожим полетом, бледная, едва узнаваемая, обезумелая
бабочка, избрав сухую прогалину, «колесит» между лешинских елок,
а к концу лета, на чертополохе, на астрах, уже наслаждается жизнью
ее прелестное розоватое потомство. Самое трогательное... это то,
что в первые холодные дни наблюдается обратное явление, отлив:
бабочка стремится на юг, на зимовку, но, разумеется, гибнет, не
долетев до тепла».
Известно также, что мертвая голова, а также некоторые другие
бражники, например олеандровый, путешествуют с юга на север,
пролетая сотни километров без посадки. Описаны случаи залета
олеандрового бражника, распространенного в средиземноморских
странах, в Ленинград и Эстонию.
Странствуют не только бабочки, но и гусеницы. Известен случай,
когда массовая миграция гусениц капустной белянки остановила
железнодорожный состав, так как колеса паровоза забуксовали на
массе раздавленных тел. Странствуют гусеницы походного шелко-
пряда, красной орденской ленты. Личинки южноафриканской ба-
бочки Лафигма экземпта — «ратные черви» — в тех случаях, когда
встречаются поодиночке, окрашены в зеленый или темно-коричне-
вый цвет. Но вот они собираются в громадные толпы, облачаются
в «униформу» — черный бархат — и сомкнутыми стройными рядами
движутся по земле, уничтожая живую зелень на своем пути...
Конечно, примеры массовых миграций в основном давние. Сей-
час, по-видимому, трудно встретить белые и желтые облака бабочек;
нарушена, вероятно, миграция репейниц. Однако и сейчас нередки
гибельные для лесов массовые переселения гусениц походного и
сибирского шелкопрядов, нашествия «ратного червя»...
Самое же удивительное здесь то, что странствия гусениц, а
особенно перелеты бабочек (как и известные всем миграции громад-
ных стай саранчи) не всегда объяснимы. Далеко не всегда они оп«
равданы поисками корма... Впрочем, миграции свойственны не
только насекомым, но — птицам, рыбам, млекопитающим, и необьг
чайно интересный вопрос этот до сих пор остается во многом зага-
дочным.
Всем известно, что ночные бабочки ночью летят на свет. Сколько
стихотворений написано по этому поводу, сколько рассказов и ска-
зок! Нежное, эфемерное создание, стремящееся издалека к источ-
нику света, летящее напрямик, не разбирая дороги, спешащее,
колотящееся в стекло, если оно на пути, и лишь для того, чтобы опа-
лить свои прекрасные крылышки, а то и сгореть совсем... А днем,
когда кругом такое богатство света, когда светит солнце — ярчай-
ший источник, скромные ночные бабочки прячутся в какую-нибудь
102
темную щель. Если они так любят свет, что летят к его источнику
ночью, забыв обо всем, то почему же прячутся от него днем?
Существуют разные версии по этому поводу. Одна нз них, наи-
более общепринятая, вошедшая в школьные учебники, следующая:
бабочки летят на свет потому, что ночные цветы, с которых они
обычно собирают нектар, белые. Источник света, таким образом,
напоминает им цветок... Но почему в таком случае они не летят на
луну или на звезды? Потому что они слишком высоко? Но ведь
когда луна встает, ее пятно светится очень низко...
Нет, по-моему, тут что-то более сложное и, наверное, поэтич-
ное. Обратите внимание на крылья любой ночной бабочки. Какой
изысканный, какой утонченный рисунок, доступный пониманию
лишь истинных ценителей! Не чета приторно ярким краскам денниц...
Самое же поразительное, что если дневных бабочек видят все и нам
очень легко пристегнуть тут учение о видах окрасок, то, простите
пожалуйста, я хочу спросить: почему ночные бабочки так краси-
вы? Ну хорошо, некоторые из них, такие, как, например, пяденицы,
окрашены так, чтобы замаскироваться на коре березы или другого
какого-нибудь дерева. Глядишь, и птица не заметит, когда бабочка
на коре весь день неподвижно сидит. Верно. Есть и здесь своя от-
пугивающая окраска, как, например, «глаза» у ночного павлиньего
глаза или гигантской бабочки Атлас. Есть яркие красные или го-
лубые полосы орденской ленты, причем обычно нижние полосатые
крылья ее прикрыты верхними серенькими, маскировочными, а
стоит птице или кому-то еще дотронуться до сидящей на коре дерева,
почти незаметной бабочки, как она тотчас приоткрывает верхние
крылья, внезапно «пугая» яркими нижними. Все так. Но вы
попробуйте рассмотреть как следует верхние маскировочные. Рас-
смотрите внимательно пядениц, стрельчаток, некоторых огневок,
хохлаток, волнянок, совок. Они ведь очень красивы, хотя и скромны.
Есть совка, которая так и называется: божественная. А моли, раз-
ряженные как будто бы в цветные меха? Они тоже сумеречные или
ночные! Если рисунок крыльев нужен только для маскировки или
только для отпугивания, то почему же он так совершенен? Многие
же ночные бабочки вообще прячутся очень далеко, например в дуп-
ла, где днем их никто не может увидеть. И все же узор их крыльев —
образец совершенства. Почему?
И почему они так неудержимо летят на свет?
Простите за самонадеянность, но я придумал свою версию на
этот счет. Мне кажется, что ночные бабочки вообще натуры гораздо
более тонкие, чем дневные. Они, разумеется, обожают свет — разве
можно свет не любить? Поэтому источник света в ночи манит их,
притягивает. Слишком тонкие ценители, истинные знатоки, они,
однако, не выдерживают вульгарной, ослепляющей щедрости дня.
103
Солнечное дневное великолепие — слишком сильное, убийственно
сильное наслаждение для этих светолюбивых натур. Ведь все чрез-
мерное несет с собой гибель...
Уже упоминавшийся английский ученый доктор Вильямс на-
столько заинтересовался ночными полетами бабочек, что принялся
во множестве вылавливать этих гурманов света в светоловушки, а
затем тщательно исследовать их. За четыре года этот отчаянный
человек выловил около 450 тысяч бабочек. Ценой такого огромного
количества загубленных жизней он установил, например, что самки
многих видов летают гораздо выше над землей, чем самцы. Разница
уровней полета настолько велика, что можно поставить ловушки
таким образом, чтобы ловить одних самок (16 метров над землей).
Как же самцы встречаются с самками, зачем вообще нужна эта раз-
ница уровней полета?
Так родилась еще одна загадка энтомологии.
Но может быть, самое интригующее в жизни таинственных кры-
латых созданий — это чрезвычайная, ни с чем не сравнимая чув-
ствительность самца в поисках самки. Поразительным явлением го-
рячо заинтересовался еще Жан-Анри Фабр...
Далее я привожу целую страницу из книги Реми Шовена «Мир
насекомых»:
«Подобно тому как самца бабочки привлекает пламя, его при-
влекает и самка. Он устремляется к ней за несколько километров,
находя путь по издаваемому ею запаху. Я несколько раз был этому
свидетелем в то время, как искал куколок бабочек. Вспоминаю об
одной из них, вылупившейся на следующий же день под колпачком
из металлической сетки. Это была самка Сфинкс оцеллата велико-
лепных серых и фиолетовых тонов, превосходная бабочка, застыв-,
шая на стенке колпачка. В тот же вечер мое внимание привлек
какой-то шорох: об оконное стекло бился только что прилетевший
самец серо-коричневой бабочки, крупный, с большими фиолетовы-
ми пятнами. Я в задумчивости смотрел на него перед лицом всех
проблем, поднимаемых с виду таким простым фактом.
Мелль высчитал, что самка может привлечь самца с расстояния
11 километров. Эта цифра кажется преувеличенной или по меньшей
мере исключительной. Но совершенно точно установлено, что круп-
ные самцы могут, и при этом очень легко, находить своих самок на
расстоянии пяти-шести километров. Ведь известна нам привлекаю-
щая пахучая железа, крошечная и притом выделяющая запах, не
воспринимаемый человеком. Если предположить, что вся она пол-
ностью состоит из одного только сильно пахнущего вещества, то
расчет показывает, что раствор этого вещества в зоне радиусом около
10 километров поразителен: получается примерно одна молекула
на кубический метр.
104
Какими бы грубыми и приблизительными ни были эти расчеты,
они все же характеризуют показатели данного явления. И вот этот-
то такой слабый раствор молекул должен, однако, снабдить самца
направляющим градиентом (мера возрастания или убывания в прост-
ранстве какой-нибудь физической величины при перемещении на еди-
ницу длины), потому что он находит самку легко и относительно
скоро. Таким образом, вправе ли мы называть обонянием чувство,
в такой степени отличное от нашего обоняния? Допустим, что это
слово употребляется только за неимением другого, более подходя-
щего. В этом случае много думали о «волнах» нового типа. Но этой
гипотезе сильно недостает экспериментального обоснования».
К словам Р. Шовена можно добавить только, что швейцарский
исследователь Форель установил способность самца находить самку
на расстоянии не в 11, а в 18 километров! Это кажется фантастиче-
ским, тем более если учесть, что расстояние в 18 километров для
бабочки несравнимо больше, чем для нас, ввиду ее малых размеров...
Как видите, загадок не счесть.
Кое-что, однако, известно. Известно, например, что количество
видов бабочек, или, по-научному, чешуекрылых, достигает 140 ты-
сяч. И почти каждый год ученые открывают все новые виды. По
разнообразию^ форм бабочки уступают только жукам. Чтобы вы
могли оценить эту цифру — 140 тысяч, вспомним, что количество
видов всех позвоночных животных, обитающих на нашей планете,—
млекопитающих, птиц, рыб, амфибий, пресмыкающихся — насчи-
тывает лишь немногим более 40 тысяч.
Чешуекрылыми они называются потому, что крылья их в отли-
чие от крыльев других насекомых покрыты своеобразными мелкими
чешуйками, различными по форме и по окраске. Чешуйки — это
видоизмененные волоски. Именно им бабочки обязаны яркостью и
красотой своих крыльев.
Интересно, что чешуйки бывают не только ярко окрашены тем
или иным пигментом. Бывают чешуйки бесцветные сами по себе,
однако же они придают крыльям яркую переливчатую окраску бла-
годаря резонансу при преломлении световых лучей. Такая окраска
называется оптической, и крылья именно таких бабочек практи-
чески не выцветают от времени. Свежесть и яркость сохраняют
бабочки, собранные и расправленные более 200 лет назад самим
Карлом Линнеем...
Удивительные
метаморфозы
Они относятся к отделу насекомых с пол-
» , ным превращением. И вот это — непости-
жимо сложные метаморфозы — удивляет
больше всего.
Сначала яйцо («все живое — из яйца»
вошло даже в поговорку), затем гусеница,
которая вырастает от крошечной, едва ви-
димой глазом козявки, часто очень похо-
жей на микроскопическую пушинку (неко-
торые породы бабочек так и расселяют-
ся — по ветру), до толстого, большого,
иной раз в десяток сантиметров, червяка,
который окукливается, то есть покрывает-
ся хитиновой скорлупой, а там... Там, в
этом хитиновом саркофаге, гусеница рас-'
падается на отдельные живые молекулы,
превращаясь в этакий живой «бульон»! Я-то
думал раньше, что в куколочном состоянии
гусеница просто худеет и у нее вырастают
крылья. Нет! Она вся растворяется сама в
себе, как бы умирает. Вот почему греки
сравнивали со смертью...
И только потом, подчиняясь таинствен-
ному, чудесному закону, из молекул раство-
рившейся гусеницы строится новое сущест-
во — крылатое и прекрасное. Бабочка!
Ничего общего как будто бы не имеющая с
толстым, медлительным, неповоротливым
прошлым своим, когда она только тем и
занималась, что без конца ела... Порхаю-
щая, яркая, воздушная, питающаяся (ча-
ще всего) нектаром цветов, украшающая
поля и леса, равная цветам, а то и превос-
ходящая их по красоте! Ну не удивитель-
но ли? Опять возникает вопрос: зачем?
Зачем все так сложно? И сколько же лет
понадобилось...
Интересно, что у некоторых насекомых,
таких, например, как жуки-майки, превра-
щение еще более сложное: у них две личи-
ночные стадии, они дважды в течение жиз-
ни окукливаются (один раз это называет-
ся «ложнокуколка»), а личинка раннего воз,
раста настолько не похожа ни на взросло!
106
насекомое, ни на личинку старшего возраста, что ее долгое время
принимали за насекомое совершенно другого вида...
Растут бабочки только в стадии гусеницы. Взрослые бабочки не
растут (хотя и здесь есть исключения).
Вообще пища гусениц очень разнообразна. Они едят все части рас-
тений — корень, ствол, ветви, стебли, листья, цветы, плоды, се-
мена, а также многое другое, о чем речь впереди. Однако гусеницы
одного какого-нибудь вида бабочек, как правило, едят что-то одно.
Лишь некоторые из них многоядны. Так, например, серьезный садо-
вый вредитель — американская белая бабочка может употреблять
в пищу более двухсот различных видов растений.
Некоторые же гурманы, наоборот, не довольствуются естествен-
ной тканью растения, а, поселяясь на стебле или внутри стебля,
пускают в сосуды растения свою слюну, после чего на стебле вы-
растает мясистый «орешек» — галл. Сочная ткань галла — это как
раз то, что гусенице нужно. Гусеницы некоторых видов бабочек
совершенно игнорируют растения, предпочитая им шерсть животных
и перья птиц. Таковы главным образом моли, в частности платя-
ная моль. Гусеница мелкой африканской бабочки селится в рогах
антилопы. А так называемая восковая пиралида всем яствам пред-
почитает воск.
Есть среди гусениц бабочек даже хищники. Так, совка Талпоха-
рес сцитула питается червецом, живущим на оливковом дереве, а
злая хищница Калимния трапезина живет обычно в домике из ли-
стьев и, выходя на охоту, ест не только червячков и личинок, по-
падающихся ей на пути, но и себе подобных. Весьма агрессивны и
гусеницы небесно-синей голубянки Икар — они безжалостно на-
падают друг на друга.
Но пожалуй, наиболее любопытен образ жизни гусениц голубя-
нок еще одного вида. Эти небольшие червячки забираются в самые
недра муравейника и там с удовольствием едят муравьиные яйца.
Самое же поразительное то, что хозяева не только не прогоняют
кровожадных гостей, но... кормят их своими будущими детишками.
В чем же дело? Оказывается, рыжие труженики обожают слизывать
липкие выделения гусеницы и как будто бы даже пьянеют от удо-
вольствия. Не один жучок ломехуза пользуется такими привиле-
гиями!
Сменив шкурку несколько раз и набрав соответствующий вес,
гусеница окукливается, то есть последний раз сбрасывает гусе-
ничное одеяние и повисает где-нибудь в укромном месте в виде
невзрачной сигарки. Многие, прежде чем сбросить одежды, нави-
вают вокруг себя кокон, а то и зарываются в землю. Начинается
чудесное превращение. «Рожденный ползать» и без конца есть по-
107
лучает все сведения о полете, все будущие свои способности там,
во тьме саркофага....
Едят эти прекрасные летающие создания, конечно же, гораздо
меньше, чем гусеницы, а пища их — пища богов, нектар. Нежный,
тонкий, изящный, свивающийся в спиральку хоботок их прекрасно
приспособлен для этой цели — он проникает в самые недра цветка.
Мадагаскарский бражник всем цветам предпочитает лишь одну
крупную прекрасную орхидею, венчик которой очень глубок —
до 30 сантиметров. Там, в этой таинственной глубине, находится
ароматный напиток. Как быть? И природа снабдила мадагаскар-
ского бражника хоботком, длина которого — 35 сантиметров...
Интересно, что один ученый предсказал существование такого
бражника, еще не видя его. «Раз есть орхидея с таким глубоким
венчиком, значит, кто-то должен ее опылять!» — решил ученый.
И действительно, вскоре такой «длиннохоботный» бражник был
пойман.
И все-таки бабочки бывают разные... Хотя большинство из них
ведет себя, как и положено красавицам,— перепархивает с цветка
на цветок, однако есть и такие, которые цветочному нектару пред-
почитают сок, вытекающий из порезов и трещин на стволах деревьев,
сок фруктов и овощей. Некоторые же... О вкусах, конечно, не спо-
рят, но... Знаете, правду говорят, иногда лучше не знать всей под-
ноготной. Я имею в виду не совок, многие из которых обожают пиво,
алкоголь. И даже не прекрасных морфид, привлеченных запахом
перебродившего бананового сока, спускающихся с обычной для
себя высоты полета (восемь метров над землей) и теряющих голову
до такой степени, что аборигены или европейские собиратели берут
их в буквальном смысле голыми руками. Я говорю сейчас о предста-
вительницах рода ванесс, любящих лошадиный навоз, и особенно
о великолепной переливнице и красавце тополевом ленточнике, ко-
торые не прочь навестить любые свежие испражнения и даже...
гниющие трупы. Воистину: внешность — это одно, а вкусы и образ
жизни — совсем другое. Увы.
Углокрыльница «С-белое» и та же переливница любят еще и
пот животных и человека. Некоторые же тропические бабочки дошли
до того, что, начав с пота, научились высасывать уже и кровь.
Их нежный хоботок постепенно огрубел, стал прочным и острым,
проникающим сквозь кожу.
Итак, в массе изящных этих красавиц есть алкоголички, фека-
лофилы, некрофилы, вампиры. А есть и воровки. Такова, например,
печально известная пчеловодам бабочка мертвая голова. Вечером, а
то и ночью, когда уставшие пчелы угомонятся, она внезапно проле-
зает прямо в леток, гудит мощными крыльями, пищит (мертвая
голова — единственная наша бабочка, умеющая издавать звуки,
108
хотя в тропиках есть и не такие крикуньи) — пищит то ли от страха,
то ли, чтобы пчел испугать,— а сама бессовестно высасывает сото-
вый мед, собранный пчелами с таким трудом. За один прием, в течение
получаса, она высасывает чуть ли не чайную ложку душистого меда,
за что пчеловоды, конечно, смертельно ненавидят ее.
Да, так что вот. Всякое бывает.
Куда приятней узнать, что в отличие от этих невоспитанных и
прожорливых некоторые бабочки вообще ничего не едят, а живут
за счет накоплений, сделанных в гусеничном возрасте. Вы только
представьте себе, сколь многих хлопот лишаются эти аскеты! Ле-
тай себе, порхай в свое удовольствие, встречайся с партнерами,
води хороводы при солнце или при луне! Что бы сказал по поводу
такой «тунеядки» наш старый, уважаемый баснописец Иван Андре-
евич Крылов?
Живут взрослые бабочки несколько месяцев (крушинница —
до десяти месяцев). Некоторые выводятся из куколок в конце лета,
зимуют где-нибудь в куче сухих листьев или в щели, а с первым
теплом вылетают и порхают над проталинами и вдоль дорог, хотя
во многцх местах лежит еще снег. Таковы наши траурницы, павли-
ний глаз, крапивницы, лимонницы, многоцветницы, ванессы «Эль-
белое», углокрыльницы «С». Многие другие бабочки зимуют в ста-
дии куколок. Гусеницы некоторых видов живут до двух лет. Таковы
древоточец пахучий и древесница въедливая; оба они путешествуют
в древесине деревьев. Личинки некоторых молей могут при особых
(неблагоприятных!) условиях прожить целых семь лет! Они периоди-
чески впадают в этакий летаргический сон.
И'все-таки странно. Почему все так сложно? Зачем гусеница,
куколка? Не есть ли и тут, как и в случае с цикадами, поучи-
тельный закон природы: прежде, чем получить способность ле-
тать, необходимо пройти суровую «школу жизни», когда ты вынуж-
ден жаться к земле, ползать, есть без конца, даже и не помыш-
ляя о возможных полетах... И только потом, после длительного
периода «размышлений» и перестройки в «куколочном» саркофаге,
у тебя вырастут прекрасные, мощные крылья...
Есть над чем подумать!
Золушки
и принцессы
Итак, бабочки удивительны, прекрасны,
таинственны. Однако, увлекшись фотогра-
фированием насекомых, я поначалу долж-
ного внимания им, надо признаться, не
уделял. Почему? Может быть, потому, что
они слишком уж пестры, привычно кра-
сивы, известны всем? Может быть. Когда
впервые заглядываешь в микромир, то
привлекает в первую очередь, конечно, то,
о чем мы имеем смутное представление и
чего обычно с высоты своего человеческо-
го роста не замечаем или замечаем, но иг-
норируем, а еще хуже — относимся пред-
взято и с недоверием. Позже я понял, прав-
да, что дело не только в этом. Хорошо
сфотографировать известное и привычное
гораздо труднее, чем то, к чему мы еще не
успели привыкнуть. К тому же бабочки чут-
ки, подобраться к ним на близкое расстоя-
ние не так просто. И я с удовольствием и
легкостью фотографировал спокойно пози-
рующих пауков, клопов, наездников, тлей,
слизняков, улиток. И еще гусениц. Гусениц
особенно. Они были у меня, пожалуй, на
втором месте после обладающих индивиду-
альностью «интеллигентных» ткачей-пауков.
Гусеницы исключительно фотогеничны.
Они, можно сказать, просто созданы для'
фотографии. Дело тут не только в том,
что они ползают достаточно медленно и
позволяют приближаться к ним на любое
расстояние, хотя это, конечно, немаловаж-
но. Но гусеницы к тому же чрезвычайно
пластичны. Позы, которые они принимают,
удивительно грациозны, разнообразны, и
здесь, пожалуй, никто из насекомых не
может с ними сравниться. Кроме того, гу-
сениц обычно достаточно много, и наиболь-
шие усилия тратятся не на поиски их, а на
художественные искания — позы, ракур-
са, фона. Но пожалуй, главное достоин-
ство этих всем известных мохнатых или
голых «противных червяков» — их разно-
образие и расцветка.
по
Шедрая к бабочкам природа осталась верной себе и здесь. Че-
стно говоря, я до сих пор так и не знаю, кто же красивее — бабочки
или гусеницы? Здесь тоже можно сказать: нет такой краски, нет
такого оттенка, которого мы не встретили бы на коже или на волос-
ках гусениц. А сами волоски имеют всевозможную частоту и фор-
му — от редких щетинок или колючек до густой длинноворсовой
шубы, кисточек, плюмажей, фестонов, «страусовых перьев», завитых
«усов». Есть гусеницы, похожие на шкуру рыжей лисицы или черно-
бурку, есть просто мохнатые, а есть аккуратно причесанные, есть
«бархатные», «кожаные», «дерматиновые», «замшевые», есть уголь-
но-черные, а есть виноградно-прозрачные, даже медовые. У некото-
рых — острый рог на заднем конце туловища, а у других два рога
на голове, у третьих — мясистый вырост на спине, похожий на паро-
возную трубу, у четвертых — нечто вроде гребня. Есть одноцвет-
ные, а есть поперечнополосатые, продольнополосатые, пегие, усы-
панные аккуратными мелкими точками, бородавками, глазками,
звездочками, крестиками и даже... «египетскими иероглифами»
(Клеофона блаттариэ). Есть гусеницы-актеры, которые при встрече
с предполагаемым врагом изображают из себя «вопросительный
знак», «сухой древесный сучок», «змею», «собачку», «дракона», ни
на чт^р не похожее чудовище... Есть такие, которые в минуту опас-
ности издают сильный запах, выпускают пахучую струю, плюются
и даже пищат (гусеница бабочки мертвая голова). Здесь, как и в
отношении бабочек, можно говорить не только о покровительствен-
ной, отпугивающей, предупреждающей, мимикрирующей окраске,
но и о соответствующем поведении. Все это имеет для гусениц еще
большее значение, потому что крыльев они не имеют, быстрых ног
тоже, врагов же у них, пожалуй, больше, чем у любых других на-
секомых. Не случайно помимо всего прочего природа снабдила ба-
бочек такой большой плодовитостью.
Я не хочу распространяться сейчас о вреде и пользе бабочек
и их гусениц в народном хозяйстве, об этом потом. Скажу только,
что есть несколько видов, которые, сильно размножаясь в отдельные
годы, приносят огромный вред садам, огородам, лесам. Таковы
сибирский, походный и непарный шелкопряды, кольчатый коконо-
пряд, американская белая бабочка, монашенка, озимая совка, бо-
ярышница, капустная белянка и капустная совка, яблоневая пло-
дожорка, некоторые бражники, медведицы, моли. Но в защиту ба-
бочек должен обязательно добавить, что, во-первых, среди громад-
ного количества видов бабочек вредных всего около полутора про-
центов, а во-вторых, не всегда перечисленные виды приносят ощу-
тимый вред, а лишь в годы необычайно массового размножения.
Большинство же этих летуний просто полезны как опылители ра-
стений, как производители шелка и... как украшение лесов, полей,
111
музеев и коллекций. Не говоря уже о той огромной роли, которую
чешуекрылые, как, впрочем, и все другие насекомые и вообще жи-
вотные, играют в сложившихся за тысячелетия природных про-
цессах.
Помните рассказ Брэдбери «Сафари во времени»? Ведь путеше-
ственник в прошлое случайно загубил всего-навсего одну неболь-
шую бабочку... А что из этого вышло? (Тем, кто не помнит, напом-
ню: вышло очень плохо. Мир из-за гибели этой бабочки стал гораздо
хуже, чем мог бы быть, жизнь людей стала тусклой и безрадостной...)
Итак, гусеницы великолепны. Самые красивые из них — это,
на мой взгляд, волнянки, стрельчатки, некоторые капюшонницы,
совки. И тут мы опять сталкиваемся с таинственным.
Бабочки, которые выводятся из совершенно потрясающих по кра-*
соте гусениц, невзрачны. И наоборот. Из толстого голого зеленопят-
нистого червяка выводится изящнейший, благороднейший Махаон
или еще более эффектный Подалирий. Здесь есть, конечно, свои от-
ступления от правил, но тем не менее странная закономерность по-
ражает.
Помню, как я впервые увидел гусениц волнянок: яркие, пестрые,
с какими-то щеточками, плюмажами, фестонами, как будто бы гото-
вые к карнавалу, причем одетые не просто ярко и броско, но изы-
сканно, со вкусом. Какие же небесные создания должны выйти из
столь прекрасных личинок? Вовсе нет. Серенькие, невзрачные, мел-
кие. Этакие простенькие золушки...
И наоборот. Из двух похожих друг на друга толстых зеленых
червяков могут вывестись совершенно разные яркие феи.
Ну так и кажется, что, понаделав огромное количество бабо-
чек разных пород, природа вдруг спохватилась: а все ли получи-
лись достаточно красивы? И гусеницам тех бабочек, которые полу-
чились довольно скромными, дала самый прекрасный наряд.
А может быть, в назидание нам, людям, природа еще раз на при-
мере бабочек продемонстрировала, что Золушкам есть на что наде-
яться, главное — это не падать духом, а Принцессам лучше бы не
гордиться чрезмерно — неизвестно еще, что там, впереди?
Если же еще подумать по этому поводу и вспомнить, как все же
прекрасны ночные, невзрачные на первый взгляд, «серенькие» ба-
бочки, то приходишь к мысли: Золушек, как таковых, вообще нет.
Как и Принцесс. Все зависит от того, как смотреть.
Загадочная
гусеница Тигра
...Я нашел ее на бурьяне, на пустыре
Измайловского парка, уже осенью, в сен-
тябре. Почти никаких насекомых не было,
я ходил, скучая, и вдруг увидел нечто
желтополосатое. Прекрасная гусеница! И,
как и мегарисса в Подушкине, она напом-
нила юность, пионерский лагерь, но толь-
ко не страхи, связанные с мегариссиным
«жалом», а совсем-совсем другое... Был в
нашем лагере записной красавец по фа-
милии Дранин. Не только девочки старше-
го отряда были от него, как говорят, «без
ума», но и молоденькие вожатые. И не только
с девушками Дранину везло. Я ведь вот
специально собирал разных жуков и гусе-
ниц, а Дранин так, от нечего делать решил
однажды помочь мне. И что же вы думае-
те? В первые же минуты поиска прямо на
лагерном участке он нашел гусеницу, кото-
рой я никогда раньше не видывал. Бархат-
ную, желтополосатую, с розовой головой.
Это была, как я определил потом, через
много лет, гусеница бабочки огородная
совка...
И вот теперь, в сентябре, когда вокруг
было по-осеннему пусто и скучно, она вдруг
сама собой попалась мне на глаза. С каким-
то странным чувством я приблизился к ней
и ждал, когда выйдет из-за облачка солнце.
Очень яркой казалась она на бурьяне. Не-
уместной. Когда солнце выглянуло, я на-
чал фотографировать. Да, повезло. Пусть
с опозданием... Глядя с близкого расстоя-
ния, поневоле начинаешь очеловечивать
этих маленьких тварей, и теперь мне каза-
лось, что Тигра кокетничает перед объек-
тивом. .Иначе как объяснить ее весьма гра-
циозную позу, когда она приподняла верх-
нюю часть тела, наклонила розовую го-
ловку и, похоже, принялась охорашивать-
ся, как это делают кошки, покусывая
шерсть у себя на груди и животе? Даже
закусывала листом перед моим объективом
она не просто и методично, как это дела-
пз
ют все гусеницы, то есть сверху вниз, а как-то лихо кланяясь, с
налета, как птица клювом, словно демонстрируя мне свой темпера-
мент и грацию.
Все же, помня урок, который преподнесла нам с Викой «София
Лорен», вернее, не она сама, а пленка, которая оказалась недобро-
качественной, отчего великолепные снимки гусеницы ольховой
стрельчатки не получились, я решил взять Тигру с собой. Уже ве-
черело, маловато света, и можно будет повторить съемку завтра,
во дворе. Я посадил Тигру в бумажный пакет и нарвал веник
любимого ею бурьяна.
И Тигра поселилась в моей комнате в большой банке. Она, по-
моему, неплохо чувствовала себя, ела бурьян, который сохранял
свежесть, потому что стоял в воде, и всегда издалека было видно в
банке ее продольнополосатое тело. Но однажды произошло нечто
странное.
Вика не видела Тигры. Я по телефону, правда, сказал ей о том,
что нащел очень интересную гусеницу — «почти как «София Ло-
рен», только не с поперечными полосами, а с продольными и без
перьев, но зато с розовой Толовой...» И обещал показать, добавив,
что Тигра живет у меня дома в банке.
Встретившись через некоторое время, мы с Викой из-за чего-то
повздорили. Это была неприятная и, увы, не первая наша ссора.
Что-то у нас с Викой в последнее время разладилось... Когда вхо-
дили в комнату, я, чтобы найти какую-нибудь нейтральную тему,
сказал:
— Ладно, так уж и быть, сейчас покажу Тигру.
Не удержался от этого «так уж и быть», и чуть не началось все
снова, но на этот раз, слава тебе, господи, обошлось.
Однако показывать Вике красивую гусеницу мне не хотелось.
Хотите — смейтесь, но обстоятельства, при которых я ее нашел, и
поведение Тигры перед объективом как-то по-особенному настроили
меня к этому созданию. Намек какой-то виделся мне в связи с ее
находкой, подсказка судьбы, и подсознательно чувствовал я, что
показывать ее Вике нельзя, что мысли мои в связи с находкой ее
не случайны, что какая-то разгадка моего состояния в последнее
время и наших с Викой взаимоотношений — в этом. Но обещал так
обещал... И я взял со стола банку.
Тигры в банке не было. И Вика, и я — мы оба так и сяк верте-
ли банку перед яркой лампой, но, кроме бурьяна, не видели ничего.
Нет, этого просто не могло быть, ведь, уходя только час назад, я
видел ее! А банка надежно закрыта марлей с резинкой, в марле нет
дырок, выползти она никак не могла. Может, окуклилась? Я все еще
не остыл от ссоры и злорадно подумал: «Вот тебе, Вика, знай, как
со мной ругаться!»
114
— Да нет же! — сказал я вслух.— Такого не может быть! 4
Я положил на стол лист бумаги, снял с банки марлю, тщательно
осмотрел марлю со всех сторон, потом начал вынимать из банки одну
за другой ветки бурьяна. Тигры не было. И куколки не было. Черт
побери... Я потер глаза и ущипнул себя за ногу. Не помогло. Впрочем,
я вообще не понимаю, как может помочь то, что вы себя щиплете,
ведь если вы спите, то и щипок ваш будет во сне, боль во сне. Но я
все-таки ущипнул.
Вытащив и внимательно осмотрев все до одной веточки, я осторож-
но высыпал труху, которая скопилась на дне, перебрал и ее, осмотрел
банку изнутри и снаружи. Ничего полосатого, ничего ползающего!
И куколки нет.
— Давай искать на полу,— сказал я Вике.— Может, она все-
таки вылезла?
Мы осмотрели пол. И стол тоже. Мы тщательно исследовали мес-
то, где банка с Тигрой стояла. Пусто. Вика заскучала. В ее краси-
вых серо-голубых глазах опять появилась какая-то отчужденность.
Надоели ей мои непонятные фокусы. Она, конечно, верила мне,
что гусеница была (как не верить!), но ее не слишком волновало то,
что Тигра исчезла. Хотя она и старалась все-таки этого не пока-
зать.
— Нет, Вика, такого просто не может быть. Ведь час назад я
видел ее. Давай пересмотрим траву вместе. Дело даже не в гусени-
це,— сказал я, уже забыв о ссоре, но не отделавшись от непонят-
ного торжества. Скучно было бы в простом, как дважды два, мире!
Итак, мы принялись внимательно осматривать каждую веточку
вместе. Осмотренные я аккуратно складывал в банку.
Тигру мы так и не нашли. И все же я опять накрыл банку марлей.
И укрепил марлю резинкой.
...Но и эта наша встреча прошла так же, как проходили они в
последнее время. Мы оба как будто усиленно пытались что-то сох-
ранить и делали вид, что все хорошо, все как раньше...
Перед уходом Вика по обыкновению долго смотрела на себя в
зеркало, поворачивая лицо то так, то этак, добиваясь максимального
эффекта.
— Ну, где же твоя Тигра? — сказала она, взяв банку со стола
и повертев ее перед лампой торшера.— Уползла?
— Да,— сказал я.— Уползла, наверное.
Когда, проводив Вику, я возвращался домой, то почему-то даже
не сомневался. Войдя в комнату и взяв банку в руки, я, как всегда,
тотчас увидел Тигру. Ее нельзя было не увидеть: она сидела на ветке
бурьяна на половине высоты банки и ее предостерегающая яркая
окраска бросалась в глаза. Правда, она была какая-то вялая и слегка
похудевшая...
115
Норок —
по-молдавски
«везение»
Плохо, когда люди ссорятся!
И все-таки: почему же мы не мог-
ли ее отыскать?
Поразмыслив, я пришел к выводу,
что скорее всего мы оба смотрели на
Тигру, но не видели ее. Помните, я
не хотел показывать ее Вике из-за
нашей ссоры? Наверное, было у ме-
ня что-то вроде самогипноза, а Вике
передалось?
Иначе что же еще?
Тигра вскоре благополучно окук-
лилась. Всю зиму в форме малень-
кой бурой сигарки пролежала кукол-
ка на дне банки, в трухе, и то ли в
феврале, то ли в марте из нее вывелась
невзрачная буроватая бабочка. Ниче-
го тигриного в облике! Золушка, да
еще скромнейшая из скромных. Ма-
ленькая, робкая, ночная...
Только при близком и очень вни-
мательном рассмотрении виден был
необычайно красивый, оригинальный
узор на ее шелковистых крыльях.
Благодаря слайдам я теперь стал
сотрудничать в журналах, ездить
в командировки и экспедиции.
Джунгли во дворе по-прежнему оста-
вались ареной странствий, как и
Измайловский парк и Подушкино,
однако география моих путешест-
вий расширялась...
Весной 1972 года я получил дол-
гожданное письмо из Молдавии от
селекционера грецкого ореха И. Г. Ко-
манича. Иван Георгиевич писал, что
орех расцвел и я могу приезжать.
Нужно было ознакомиться с рабо-
тами по селекции грецкого ореха,
сфотографировать уникальную кол-
лекцию его плодов, самого Ива-
116
на Георгиевича, а также мужские и женские цветки удивительного
дерева с красивым латинским названием Югланс регия.
В редакции мне завидовали: конец апреля, в Москве лишь недав-
но сошел снег, а в Кишиневе весна, должно быть, в самом разгаре.
Я и сам был рад: в Молдавии еще никогда не бывал, и в Ботаничес-
ком саду можно будет вдоволь попутешествовать с фотоаппаратом,
заряженным цветной обратимой пленкой.
Первое разочарование настигло уже в аэропорту Кишинева.
Когда садился в Ил-18 во Внукове, под Москвой, моросил дождь и
было холодно. А когда через два часа спускался по трапу на молдав-
скую землю, то было ощущение, будто мы никуда и не летели: такой
же дождь, такой же холод. Только строения аэропорта другие.
К вечеру прояснилось и слегка потеплело, но все равно было хо-
лоднее, чем в двадцатых числах апреля в подушкинских джунглях,
где я вовсю уже фотографировал на подсыхающей, хотя и голой
земле перезимовавших, разбуженных солнцем бабочек — лимон-
ниц, углокрыльниц «С-белое», Ванессу Ио — павлиний глаз...
Правда, каштаны стояли в полном цвету и кишиневские тополя и
газоны были густы и зелены, как летом. В гостинице сказали, что
хорошая погода началась в марте, а в апреле жара доходила до
тридцати. Так уж мне просто не повезло.
На другой день с утра мы с Иваном Георгиевичем встретились
в Ботаническом саду. Под сереньким дождиком медленно расхажи-
вали по тропинкам среди больших ореховых деревьев с характерной
круглящейся кроной, в которой странными культями белели пер-
гаментные пакеты-изоляторы. Они надеваются на готовые к опылению
или уже искусственно опыленные женские соцветия для того, чтобы
на них не попала с ветром чужая пыльца и сохранилась чистота
селекционного опыта.
Пасмурная погода угнетающе действует на меня. К тому же,
глядя на мокрые кусты и деревья, я думал, что ничего интересного
там не может прятаться — те же насекомые, что и у нас в средней
полосе, никакой экзотики, а я-то надеялся... Единственное, что хоть
немного утешило,— большие земляные улитки, довольно бойко пол-
зающие по тропинкам. Они-то чувствовали себя в эту погоду как
раз превосходно. Как ни странно, снимки рогатых улиток, сделанные
без солнца, чуть ли не под дождем, получились...
Фотографировать цветы ореха и Ивана Георгиевича за работой
было нельзя. Оставалось надеяться, что из семи дней, отпущенных
мне журналом, выдастся хоть один солнечный. Мы расстались с
Команичем в надежде, что этот день, может быть, выпадет на
завтра.
И действительно. С утра небо было пронзительно синим, я взял тя-
желую фотосумку, десяток пленок и отправился в Ботанический сад.
117
До чего же все меняется при свете солнца! Зеленые дебри, ко-
торые вчера казались унылыми, пустыми, сегодня ожили, я увидел,
что в саду во множестве цветут сливы, поздние яблони, алыча, боя-
рышник. А в траве ослепительными солнечными крапинами светятся
одуванчики. Неизвестно откуда появились пчелы, шмели,
мухи.
С бабочками было хуже. Иван Георгиевич сказал, что, как видно,
первая волна бабочек сошла, потому что совсем недавно он видел
не только белянок, которые летали и садились на свежие одуван-
чики и сейчас, но и каких-то красных и желтых — каких, он не
знает, не специалист. И это было второе разочарование.
Цветы грецкого ореха — Югланс регия, а также ближайших
родственников его — серого ореха и ореха Зибольда — по-своему
очень красивы. Хотя красота им вовсе не нужна, потому что опы-
ляет их ветер, а не насекомые, ветру же все равно. Правда, они мел-
коваты: чтобы разглядеть как следует, нужно ^рассматривать с
близкого расстояния, а снимать с кольцами. Особенно эффектно жен-
ское соцветие ореха Зибольда — «соборная люстра, поликандр»,
по выражению И. Г. Команича. Каждая свеча люстры — разрос-
шийся двуязычный мохнатый пестик, окрашенный в ярко-малино-
вый цвет.
Мужские же цветки — длинные, болтающиеся на ветру сережки
сантиметров пятнадцати. На них во множестве кормятся пчелы
и мухи, опять же даром, без всякой пользы для дерева собирающие
пыльцу.
И вот, когда, сделав снимки Ивана Георгиевича за работой, а
потом и женских цветков ореха, я перешел к сережкам, чтобы запе-
чатлеть для читателей журнала и их, справа от меня, над малень-
кой поляной, которую ограничивали высокие кусты спиреи и мо-
лоденькие тополя, спланировала большая бабочка. Она летела быст-
ро, плавным, стелющимся полетом, была довольно светлая, но я сра-
зу понял, что это не белянка. Большая...
Волнуясь, я сделал несколько осторожных шагов в том направле-
нии, куда бабочка летела, и увидел ее сидящей на листьях спиреи.
Подалирий!
Чтобы вы могли понять мое волнение, скажу, что хотя я и за-
нимался съемкой насекомых уже довольно долгое время и количество
моих цветных диапозитивов измерялось тысячами, однако Подалирия
у меня не было. Я не только не снимал его, но и не видел живым
ни разу. И если об Аполлоне, как и о некоторых других редких
бабочках, я мечтал?'то о Подалирии почему-то даже и мечты не
было. Не знаю почему, но он казался мне этаким архаизмом. Подали-
рий — ближайший родственник Махаона, но отличается от него,
по-моему, принципиально: стиль окраски его крыльев совершенно
118
другой, строгий, классический. На мой взгляд, он гораздо ближе к
тропическим парусникам, чем Махаон.
Может быть, особенное отношение к нему возникло еще и пото-
му, что в пленившем меня когда-то отрывке из книги Аксакова
«Детские годы Багрова-внука» — «Собирание бабочек» — автор о
особенным волнением описывал поимку именно этого Кавалера,
считая ее чрезвычайной удачей. Кроме всего прочего, я понимал,
что события, которые описаны в книге, происходили очень давно
и с тех пор фауна бабочек изменилась, конечно же, не в сторону
увеличения. А Подалирии, которые раньше в окрестностях Москвы
встречались довольно часто, теперь там почти совсем исчезли.
Так что не было ничего удивительного в том, что, увидев наконец
впервые в жизни так близко сидящего Подалирия, я очень заволно-
вался. Он сидел низко, и я уже был от него на достаточном расстоя-
нии. Успел даже отметить, что окраска его очень резкая, бросающая-
ся в глаза...
Нет, он не улетел в самый решающий момент. Просто я вдруг
вспомнил, что как раз только что фотографировал на сережке пчелу
и между корпусом и объективом фотоаппарата было навинчено
столько переходных колец, что я мог бы снять сейчас лишь одну
изящно перевитую шпору бабочки, но никак не всю ее целиком.
Что делать? Самое главное, что, даже если бы я молниеносно вывин-
тил объектив и убрал кольца, все равно снять Подалирия целиком
не смог бы: нужно было менять объектив. Можете себе представить
мою досаду. Я стоял и смотрел, а он сидел в очень удобной для съем-
ки позе и терпеливо ждал.
«Хоть рассмотреть как следует,— подумал я в отчаянии.— Мо-
жет быть, портрет снять?»
Но рассмотреть как следует и снять «портрет» я не успел. Он
плавно снялся с листьев спиреи и, всего только раз взмахнув
великолепными крыльями (недаром родовое название его — па-
русник), переместился на лист молодого тополя на высоте метров
трех над землей. Как и большинство бабочек, Подалирий питается
нектаром цветов, и ни на листьях спиреи, ни на тополевом листе
делать ему было решительно нечего. Может быть, именно поэтому
мне и казалось, что он не улетает теперь потому, что лукаво и с ин-
тересом наблюдает за мной.
Не спуская с него глаз, я наконец вышел из транса и оглушитель-
ным шепотом, срывающимся на крик, попросил Ивана Георгиевича,
который был метрах в двадцати, поскорее принести мне сумку.
Иван Георгиевич, к счастью, тотчас же понял меня и, осторожно
ступая, выполнил мою просьбу.
По-прежнему не спуская глаз с бабочки, словно стараясь за-
гипнотизировать ее, я ощупью сменил объектив.
119
Теперь я был во всеоружии. Но Подалирий сидел высоко и, по
всей вероятности, не собирался спускаться.
Наконец он легко вспорхнул и скрылся за верхушками топо-
лей.
Сколько я ни ходил в поисках исчезнувшей бабочки, сколько ни
всматривался до рези в глазах, Подалирия нигде не видел. Иван
Георгиевич и его помощница Лида отвлеклись от своей работы, вмес-
те со мной внимательно оглядывали окружающие деревья, кусты,
траву с ярко желтеющими одуванчиками. Все напрасно.
Оставив Ивана Георгиевича и Лиду, я отправился в путешествие
по саду. Сад был в цвету. Темно-розовые и белоснежные яблони,
алыча, кремовые актинидии, сливы. Внизу одуванчики, зонтичные...
Конечно, на цветах и в траве могли оказаться любопытнейшие ма-
ленькие создания, но мне даже не хотелось приседать и ползать, по-
всюду я искал глазами только его. Еще раз отметил, что с бабочками
на редкость плохо. Одно цветущее дерево, кажется слива, пользова-
лось такой популярностью у мелкой крылатой братии — пчел, шме-
лей, ос, мух, что жужжание и гудение слышалось в десяти шагах,
однако я не нашел на нем ни одной бабочки. Только над одуванчи-
ками порхали белянки, да и то, насколько я мог разглядеть, лишь
трех видов: горошковая, репная и капустная. Больше ничего. Даже
обычных в подмосковных лесах крапивниц, «С-белого», голубянок,
лимонниц, даже резедовых белянок не было. Не верилось, что я
действительно видел час назад Подалирия. Проходил по саду часов
до трех, устал, но ничего интересного так и не встретил.
За обедом я прожужжал Ивану Георгиевичу уши о Подалирии.
Я рассказал, что уже несколько лет занимаюсь фотографированием
этих созданий, но не встретил Подалирия ни разу. Я говорил, что
дело даже не в том, что эта бабочка очень ценна, редка в наших кра-
ях теперь, а в том, что мне почему-то никогда не попадалась эта
красивая крупная бабочка из тропического семейства, а тут
вдруг — ни с того ни с сего и улетела тотчас. И главное, странно:
больше никаких красивых бабочек нет. Ну если одна была, так,
значит, время для них сейчас подходящее, почему же я больше-то
не встретил, не одна же она у них в саду!
Иван Георгиевич терпеливо слушал, и я видел, что он меня дей-
ствительно понимает. Он ведь коллекционер, собирает разновидности
грецкого ореха по всей Молдавии и даже за пределами ее, а его кол-
лекция ореховых плодов вызвала восхищение участников симпози-
ума селекционеров в Москве, почему, собственно, меня к нему и
прислали. Еще он сказал, что читал в научно-популярном журнале,
будто во Франции экземпляр редкой тропической бабочки стоит
дороже, чем цветной телевизор. А я ответил, что да, это так, но что
фотография той же бабочки, снятой в естественных условиях, стоит,
120
наверное, еще дороже и что главная ценность, конечно, не материаль-
ная.
— Ну, может быть, завтра удастся встретить,— успокаивал
меня Иван Георгиевич.— Только бы погода не испортилась, самое
главное. Я завтра вам помогу. Лида тоже переживала за вас...
В гостинице в одном номере со мной еще накануне поселился
ингуш Магомет Ахильгов. Мне он еще тогда понравился. Приветли-
вый без назойливости, интеллигентный. «Интеллигентный» пере-
водится с латинского как «понимающий». И действительно, Магомет
и не думал смеяться, когда яс горечью рассказал ему об улетевшей
бабочке. Он искренне посочувствовал мне и пригласил приехать
как-нибудь к нему в гости в Орджоникидзе, там у них будто бы какие
только бабочки не летают и, судя по его описанию, даже Аполлоны
есть. Адрес Магомета я записал, но насчет Подалирия, конечно,
не успокоился.
Ночью приснился мне любопытный сон.
Как будто бы я командир отряда космонавтов, а космические
полеты — это уже обычное дело. И вот одна космонавтка из нашего
отряда, Наташа, заболела вдруг особенной болезнью — космиче-
ским неврозом. То есть страхом одиночества в космосе. А заболела
она очень не вовремя, потому что как раз должна была лететь на
Бурую планету, с тем чтобы везти туда с Земли Голубую бабочку.
На Бурой планете как будто бы вообще не было никакого цвета,
кроме однообразно бурого, а Голубая бабочка — посланец Земли —
должна была положить начало рождению всех цветов спектра.
И вот единственная женщина в отряде, Наташа, так не вовремя
заболела.
А единственный, кто имел право заменить Наташу в благородной
акции по спасению одноцветной Бурой планеты,— это командир.
То есть я. Хотя неизвестно было, получится ли у меня... Дело в том,
что истинная помощь должна быть лишена всякой корысти и агрес-
сии. Малейшая агрессивность, малейший страх за себя мог свести
на нет всю акцию по спасению: истреблен был бы корабль, уничто-
жена и команда. А Бурая планета стала бы еще более бурой. Вот
почему бабочка, вот почему женщина...
Но лететь все же пришлось мне.
Всю дорогу я настраивал себя на добрый, самоотверженный лад.
Прилетел. Спокойно открыл люк ракеты, не спеша ступил на бурую
поверхность. На мне был бурый скафандр, в руках у меня была бу-
рая коробочка. Спокойно, с улыбкой я открыл ее. Голубая бабочка
весело выпорхнула и ослепительным голубым огоньком полетела
вдоль бурой лощины, под серым, бесцветным небом...
-- Сначала казалось, что ничего не произошло. Бабочка скрылась,
огонек погас, и вокруг было по-прежнему все бурое до горизонта,
121
а небо уныло-серое. Но внезапно я почувствовал: что-то случилось.
Что-то едва уловимое, я мог и ошибиться. Я стоял в растерянности.
И вдруг... на бурых склонах лощины, на склоне ближайшей горы
н дальше, дальше, до горизонта, появились голубые проблески. Все
пришло в движение. А вот уже и красный, желтый, зеленый...
Как правильно поняли земные ученые, среди бурых планет Все-
ленной были такие, которые Кичились своей буростью. Там экспе-
римент с Голубой бабочкой, конечно же, не прошел бы. Но некото-
рым, по догадкам земных ученых, давно наскучило быть бурыми, и
оставались они такими потому только, что не знали, что такое цвет.
Увидев прелестную и совершенно неопасную для нее Голубую ба-
бочку, Бурая планета расцвела.
Уникальный в истории космических экспедиций эксперимент
удался. А я, стоя на расцветающей планете, испытал такую огром-
ную радость, что от нее и проснулся.
Ощущенир сна было, естественно, очень оптимистическое, одна-
ко я вспомнил о Подалирии и загрустил. Одно было хорошо: небо
опять пронзительно синее.
Мы с Иваном Георгиевичей договорились, что в случае ясной
погоды я сначала прихожу к нему в академию, чтобы сфотографи-
ровать коллекцию ореховых плодов, а затем мы вместе едем в сад,
где я посвящу весь день поискам Подалирия. Вчера за обедом я
вспомнил, что видел фотографию именно такой бабочки в альбоме
польского фотографа Леха Видьчека. Там она была снята сидящей
на цветах сирени. Иван Георгиевич сказал, что у них в саду есть
целая плантация сирени, прайда маленькая, но зато многих сор-
тов, и сейчас она как раз в цвету. Туда он и обещал меня проводить.
Итак, я приехал в академию, снял коллекцию, потом смотрел в
темной комнате диапозитивц которые показывала сослуживица
Ивана Георгиевича. А на воле тем временем похолодало, поднялся
сильный ветер. Даже когда мы фотографировали коллекцию, для
чего вынесли ее из помещения, я почувствовал, что ветер силен.
А когда после всего вышли и направились в сад, ветер уже сделал
свое черное дело — нагнал мелкие облачка и муть. Все же я наде-
ялся, что хоть час-другой сноской погоды в саду мы застанем, атам,
глядишь, и облачка разойдутся, бывает ведь.
Когда мы вошли в сад, начал накрапывать мелкий холодный
дождь. Правда, в тучах были разрывы — на них я и надеялся, но,
конечно, от утреннего бодрого настроения не осталось и следа.
Чувствовал я, что последний раз снимаю перед отъездом, хотя и
осталось от командировки три дня, но что-то не похоже было, что
погода опять наладится. Чуть не до слез обидно, лучше бы я этого
Подалирия не встречал. Уехал бы теперь в Москву спокойно, н
дело с концом. Материал для очерка ведь уже собран.
122
Иван Георгиевич от души сочувствовал мне, он даже рассказал
для утешения историю с одной необычайной разновидностью грец-
кого ореха, имеющей мелкоразрезные листья, которую он вовремя
не отметил в каком-то лесу, а теперь вот потерял. Легко понять,
что это действительно утрата, потому что наверняка та разновид-
ность имела еще какие-то оригинальные свойства, возможно очень
важные для селекции.
Но что мне такое утешение?
И уже скорее из упрямства, просто для очистки совести, чтобы
потом можно было считать, что сделал все, что только можно было,
я настроил свой аппарат, навинтив телеобъектив с переходными
кольцами, и мы с Иваном Георгиевичем вышли из его лабораторного
сарайчика прямо под крапающий дождь. Крапал он слегка и иногда
переставал, а на западе, откуда дул ветер, все-таки видно было не-
сколько голубых полос.
Для начала мы отправились на старое место.
— Волк возвращается на место, где овцу видел,— пошутил
Иван Георгиевич.
А я с грустью подумал, что, если мы даже каким-то чудом сей-
час «овцуэ и увидим, все равно фотографировать нельзя будет, тем-
но. И дождик идет. Фотоаппарат пришлось спрятать под плащ.
На старом месте, конечно, Подалирия не было, хотя, когда мы
туда подошли, дождь перестал.
— Ну что, пойдемте к сирени? — мужественно спросил благо-
родный Иван Георгиевич.
Плантация сирени в Ботаническом саду была размером прибли-
зительно двадцать на пятьдесят метров. Здесь действительно произ-
растали разные сорта и сирень была в самом цвету, но, еще только
подходя к ней, мы увидели два легковых автомобиля. Микропланта-
ция колыхалась от орудующих в ней людей, а вдоль нее расхаживал
сторож с ружьем, обычно охраняющий подопытную сирень от пося-
гательств.
— Наш цветочный селекционер в отъезде, вот они и...— с до-
садой сказал Иван Георгиевич.
А я понял, что испробован последний шанс. Даже если в эту
невеселую погоду Подалирии и вздумали бы полакомиться сирене-
вым нектаром, что, конечно, весьма сомнительно, то и тогда компа-
ния любителей цветов давно распугала их.
Снять разве что какие-нибудь махровые цветочки крупным пла-
ном?
Когда мы подошли к сирени, несколько человек вышли с охап-
ками и приветствовали Ивана Георгиевича и меня как столичного
журналиста. Они сказали, что сирень нужна для парада физкуль-
турников, который состоится завтра, 1 Мая.
123
— Бабочку большую не видели здесь? — спросил я, и все, ра-
зумеется, приняли это за шутку. Посмеялись весело.
Когда Иван Георгиевич объяснил им, что я, собственно, не
шучу, что мы действительно ищем бабочку — сфотографировать для
журнала, они еще раз, хотя и по-другому уже, посмеялись, но ска-
зали, что бабочки вряд ли будут летать в такую погоду.
О том же мы спросили у сторожа. Он тоже не видел.
Иван Георгиевич отправился в дебри сирени, чтобы, раз такое
дело, тоже сломать несколько веток, а я, скучая, пошел вдоль
плантации, потом вошел в нее, стараясь не наткнуться на кого-
нибудь. Никакой живности на тяжелых душистых кистях, естест-
венно, не было; я принялся выбираться из ароматных кустов и,
перед тем как сделать последний шаг на дорожку, оглянулся.
И увидел Подалирия.
Сначала я не поверил своим глазам и, помню, даже тряхнул го-
ловой. Бабочка не исчезала. Она сидела, крепко вцепившись в сцет-
ло-лиловую кисть, раскачиваясь вместе с ней на ветру, плотно
сложив крылышки, и выглядела очень неуместной здесь — неправ-
доподобно экзотичной и угловатой. И очень красивой. Я все-таки еще
не расстался с мыслью, что это галлюцинация, и хотя сделал не-
сколько совершенно бессмысленных поспешных снимков — бессмы-
сленных потому, что бабочку сильно качало,— но громко позвал
Ивана Георгиевича, считая, что если уж мне начало мерещиться, то
Иван Георгиевич, человек вполне трезвый и заслуживающий дове-
рия, скажет, что происходит на самом деле. Раньше Ивана Георгие-
вича подошел один из собирателей сирени, и он — человек, чья
трезвость совершенно не вызывала сомнений,— подтвердил, что да,
бабочка действительно сидит. Потом Иван Георгиевич, а за ним и
сторож с ружьем подтвердили Т) же самое.
Подалирий сидел на высоте метра над землей, так что мне даже
пришлось слегка наклониться, фотографируя. Сделав серию сним-
ков теперь уже с большей тщательностью, я понял, что он пока,
видимо, не собирается улетать. Во-первых, солнца нет, а во-вторых,
ветер. Погода нелетная. Похоже было, что даже наша возня вокруг
его не пугает. Одно было плохо: крылья были сложены домиком,
да так компактно, что верхние спрятались за нижние, так что он
в общем-то и на себя не очень похож. Как же заставить его распах-
нуть крылья?
Поприседав и покланявшись около Подалирия минут пятнадцать,
нащелкав его с разных сторон, я посмотрел наконец на небо и уви-
дел, что тучи движутся и скоро будет просвет. Когда солнышко вы-
глянуло — не полностью, правда, сквозь мглу, но это даже и хо-
рошо, иначе он мог бы и улететь,— бабочка слегка переместилась
на сиреневой кисти, как будто бы для того, чтобы мне было удобно
124
снимать, и распахнула крылья. Оставался ветер, но и он вдруг стал
тише. Иван Георгиевич со своей стороны тоже помогал мне: стоял
рядом и, распахнув плащ, сдерживал таким образом воздушный
поток. Чтобы мне было удобней стоять или, может быть, даже сидеть,
Иван Георгиевич нашел где-то и принес деревянный ящик.
В общей сложности я провел рядом с Подалирием около двух ча-
сов. Наконец-то рассмотрел его как следует. Толстое обтекаемое
тельце с продольными черными и белыми полосами напоминает тело
дельфина. Однако, снятый с приподнятыми крыльями на сиреневых
цветах в определенном ракурсе — снизу и сбоку, он кажется парус-
ным фрегатом, несущимся по пенистым сиреневым волнам. Паруса-
крылья светло-желтые, с поперечными темными полосками и тем-
ной каймой. Они своеобразно вырезаны — угловато и резко. На
заднем конце задних крыльев — синие проблески на темной кайме
и два синих пятна, сверху окаймленные широкими ярко-оранжевы-
ми полосками: бирюзовые «глаза» с пшеничными «бровями». И все-
таки самое оригинальное, самое любопытное и непонятное — это,
пожалуй, две шпоры, скорее даже косицы: тонкие, длинные, со
светлыми кончиками. Они элегантно с непонятной целью перевиты.
Облик бабочки создает ощущение своеобразной, «породистой» кра-
соты и стремительности. Однажды в электричке я увидел броское,
очень красивое женское лицо: смуглое, худое, слегка скуластое,
с большими ярко-голубыми глазами и тонкими черными бровями,
резко изломанными. Поразительно выделяясь в толпе, оно казалось
нездешним, не от мира сего, хотя одета была женщина довольно
обычно... Фотографируя теперь Подалирия, я вспомнил о ней.
Истратил я на него почти пять пленок — около двухсот кадров.
И имел основания считать, что хоть несколько снимков получатся
хорошо, несмотря на недостаток солнца и ветер. Пора было и ухо-
дить. Напоследок мы позвали сторожа, и Иван Георгиевич перевел
ему на молдавский язык мой вопрос: много ли здесь таких бабо-
чек?
Сторож ответил, что он никогда такой не видел. Может быть,
просто внимания не обращал.
И теперь встала передо мной проблема: ловить или не ловить?
Вообще-то я никогда не ловлю тех, кого фотографировал. Мне до-
ставляет удовольствие, глядя потом на слайды, думать о том, что
те, кто изображен па них, по-прежнему наслаждаются жизнью и
свободой, что встреча со мной, таким образом, не была для них ро-
ковой. Я считаю, что и между людьми взаимоотношения могут быть
именно такими, чтобы, радуясь встрече друг с другом, никто бы ни-
чего не терял. Это и есть, по-моему, настоящее духовное общение,
от которого приобретают обе стороны и увеличивается количество
красоты в мире.
125
Но на этот раз, увы, сам не знаю почему, победило во мне чув-
ство собственника. Я осторожно взял бабочку за крылья и с неко-
торым трудом заставил ее отцепиться от цветов сирени. Уже тогда
начала меня мучить совесть, однако я крепко держал бабочку.
Она, впрочем, и не думала вырываться...
Иван Георгиевич искренне радовался моей удаче. Он сказал, что
по-молдавски это называется «норок» — везение, в некотором смыс-
ле счастливая судьба. Магомет Ахильгов и его друг Борис — он
вечером пришел к нам в гости — нашли, что бабочка, которую я им
показал, очень красивая и, будь у них такая возможность, они с
удовольствием использовали бы мои снимки для украшения дам-
ских зонтиков или платков — они по роду своей работы знали толк
в этих вещах.
На другой день с утра мы опять встретились с Иваном Георгие-
вичем, в последний раз перед отъездом. Проговорили до обеда, а
днем, зайдя в номер гостиницы, я ошарашенно остановился: моих
вещей не было... Чуть позже выяснилось, что я не заплатил, как
положено, до двенадцати за следующие сутки и мои вещи просто пе-
ренесли в кладовую, где я могу их получить, но все равно у меня
закололо сердце: пакет с бабочкой лежал в ящике стола вместе с
тетрадью, а теперь его не было.
В кладовой я лихорадочно схватил свою сумку, заглянул в нее.
На самом верху вместе с тетрадью лежал смятый пакет.
Но бабочка оказалась совершенно и непостижимо цела.
Партию пленок, снятых в командировке, я проявил не очень
удачно, только пленки с Подалирием вышли хорошо.
Осенью я написал Ивану Георгиевичу в связи с очерком о грец-
ком орехе, опубликованным в журнале, и спросил, видел ли он еще
в Ботаническом саду такую бабочку.
«Нет,— ответил Иван Георгиевич,— не видел».
Разумеется, он просто не обращал внимания, разумеется,
они должны еще там быть...
А фотографии Подалирия пользуются, пожалуй, наибольшей
популярностью из всех моих фотографий бабочек и уже были
опубликованы несколько раз. Я даже думаю, что они приносят
мне счастье. То есть «норок».
Солнце
на крыльях
Да, почему-то бывает так, что из мно-
жества событий, о которых мы мечтаем,
какое-то одно вдруг становится самым
желанным. И не всегда можно понять,
почему.
Ну, например, когда в юности я был
еще невежественно жесток и просто
так, развлекаясь, занимался рыбной
ловлей, мне больше всего на свете хо-
телось поймать леща.
Не сома, который жил в Круглом
омуте и о котором ходили легенды (он
будто бы глотает не только утят, но и
взрослых уток и даже гусей, а однаж-
ды, говорят, схватил вошедшую в воду
овцу), не голавля (рассказывали, что
они бывают до пяти килограммов ве-
сом и, если посидеть с «тюкалкой» на
перекате, можно такого вытащить), не
шереспера (исключительно сильную,
бойкую и красивую рыбину), нестарую
щуку. Леща! Золотистого, как поднос,
широкого. Килограмма на два, не боль-
ше. Хватит даже на килограмм. Чтоб
ранним утром, в тумане. Когда солнце
просвечивает красным пятном, а на ре-
ке загадочные плески. И чтобы попла-
вок сначала качнулся несколько раз,
а потом лег бы плашмя. И поплыл мед-
ленно. А я бы подсек, и удилище бы
согнулось в дугу. И осторожно я вы-
вел бы эту громадину, эту бронзовую
печную заслонку на поверхность воды.
И лещ, глотнув воздуха, стал бы вялым.
А я осторожно подтянул бы его к бе-
регу, а потом шагнул бы в воду и вы-
тащил красавца за жабры. И на руках
была бы липкая, остро пахнущая слизь,
и прилипло бы несколько золотых че-
шуй величиной с пятачок. И с силой из-
гибалось бы в руках мощное плоское те-
ло рыбины. И хозяйка моя, тетя Нюша,
узнала бы, что я наконец поймал леща...
А щуку мне и не нужно. И легендарного
127
сома не нужно. И голавля. Мне бы леща золотого. В тишине, ран-
ним утром...
Что касается бабочек, то, когда я начал фотографировать их,
похожее чувство было не только к Подалирию, но и к Аполлону.
Почему к Аполлону? Об этом потом. А пока...
Однажды меня пригласили принять участие в биологической
экспедиции Ташкентского музея природы. Она отправлялась в район
сырдарьинских тугаев (тугаи — это заросли по берегам рек, теку-
щих через пустыни).
Когда я приехал в Ташкент, выяснилось, что экспедиция от-
правляется только через неделю. В мучительно долгом ожидании я
рассматривал богатейшую коллекцию музейных бабочек и узнал от
начальника будущей экспедиции, что гусениц Махаона они обычно
насаживают на крючки («сазан на них хорошо берет»), что в тугаях
бывает и Подалирий, правда не очень часто, но что летают там во
множестве другие бабочки, а некоторые даже похожи на Поликсену.
Хотя, может быть, это и не Поликсены. Но они очень, очень кра-
сивы.
Вот тут-то я и почувствовал, что в груди у меня вдруг что-то
заныло — не иначе как вздумало прорасти зернышко еще одной
страстной мечты.
Поликсена, надо сказать, прекрасная бабочка. Судить о ней я
мог по тем экземплярам, что видел в московском Зоомузее. Есть в
ней, как в Аполлоне и Подалирии, что-то необычайно экзотическое,
какая-то многозначительная яркость и угловатость рисунка. Я уже
подумывал о ней, хотел специально поехать туда, где они водятся,
однако пока не собрался. И вот...
Наконец мы выехали, добрались до Сырдарьи и поселились на ее
берегу, по соседству с буйными зарослями тугаев.
В первый же день, несмотря на легкую обалделость от множества
новых впечатлений, я вдруг поймал себя на том, что с особенным
вниманием разглядываю нескольких белых бабочек, порхающих не-
вдалеке от нашей стоянки... Вернее, они были не белые, а желтова-
тые, но не приторно-желтые, как лимонницы, а оттенка слоновой
кости. Бабочки близко не подпускали, к тому же дул ветер, и если
одна из летуний садилась, то и тогда трудно было ее разглядеть,
потому что сильно качалась трава. Начальник экспедиции заметил
мой интерес и сказал:
— Вот это они и есть. Те, о которых я тебе говорил.
Уже на расстоянии я понял, что это не Поликсены. Но тогда ка-
кие же?
Прошло несколько дней. Я уже и жуков-нарывников наснимал,
и фалангу, и пчеложуков на цветах кермека, и бабочку Пандору, и
туркестанских жемчужных хвостаток, и голубовато-серебристых
128
жуков-слоников, а загадочные желтоватые бабочки все еще близко
не подпускали. Вообще-то бабочки очень общительные и любозна-
тельные создания, но пугливы, им нужно какое-то время, чтобы
привыкнуть.
Я же не торопился пока гоняться за ними, считая, что они ни-
куда не денутся, вполне понимая их первоначальную осторожность.
Но вот прошла первая неделя. Прежде чем, по обычаю, идти в
тугаи, я решил наконец заняться бабочками цвета слоновой кости.
Только с одной стороны от нашей палатки, со стороны Сырдарьи,
были заросли гребенщика, лоха, чингила и других тугайных расте-
ний; с противоположной же стороны и вокруг открывалась бескрай-
няя гладь пустыни. На площадке рядом с палаткой не осталось
ни одного кустика верблюжьей колючки и можно было даже ходить
босиком, но вокруг колючка росла во множестве, и не только она,
но и похожий на нее парнолистник, цветущий мелкими розовенькими
цветами, и полынь, и солянка, и каперсы, и еще какие-то неизвест-
ные мне растения с белыми цветочками, и вездесущая, солодка. За-
гадочные желтоватые бабочки (их было две-три, самое большее —
четыре) уже подлетали к нам довольно близко и садились на белые
цветочки, на каперсы, на качающиеся под ветром кустики парно-
листника или просто на высохшую до твердости глину. Как правило,
крылья их были сложены вместе или полураскрыты, и это вполне
понятно, потому что, если раскрыть крылья настежь и целиком под-
ставить свое нежное брюшко солнцу, можно изжариться момен-
тально.
Итак, решив, что для близкого знакомства время уже наступило, я
взял наизготовку фотоаппарат и начал к одной из бабочек прибли-
жаться. Сначала она никак не подпускала меня к себе ближе чем
на несколько метров, но потом, как видно, поверила. Наконец я
смог ее разглядеть.
Она была прекрасна. Нежные, не гладкие, а как будто бы слегка
гофрированные крылья были разрисованы с необычайной тонко-
стью и изяществом. Чувствовалось, что великий художник наносил
свои краски без спешки, без суеты и особенная сдержанность, воз-
душность рисунка объясняется не скупостью его на краски, а гени-
альным чувством меры, удивительным вкусом. Все четыре крыла бы-
ли оторочены с наружной стороны рядом аккуратных черных колец,
но не сплошных, а состоящих из микроскопических точек. Они как
бы были выполнены углем в стиле пуантилизма, и это не казалось
выспренним, потому что сплошные черные кольца были бы слишком
грубы для этого воздушного существа. С внешней стороны каждого
колечка черный цвет сходил на нет постепенно, внутри же оставался
незапятнанный белый круг. Вообще с парадной стороны фон крыльев
был белоснежный, а общий оттенок слоновой кости создавался за
9 Ю. С. Аракчеев
129
счет окраски испода, представлявшей собой желтоватую, блеклую,
как бы слегка слинявшую или выгоревшую на солнце копию наруж-
ного рисунка. Понятно, почему бабочка, садясь, бережно, склады-
вала вместе крылья — она берегла свой рисунок! Но я не до концп
описал его. Главная красота создавалась не полуразмытыми коль-
цами. На переднем, фронтальном крае верхних крыльев четко и ярко
выступали по три удлиненных пятна: два угольно-черных и одно,
самое крупное, кроваво-красное, отороченное черной каймой. Это
последнее пятно, конечно же, было самой яркой частью рисунки,
исключительно смелым мазком, но оно было нанесено с такой осто-
рожностью, с таким чувством меры, что не только не нарушало об-
щего утонченно изящного ансамбля, а, наоборот, придавало ему за*
конченность. По нескольку черных и по четыре маленьких алых
пятнышка, тоже отороченных черным, было на нижних крыльях.,.
Общее впечатление от бабочки было удивительно светлое, оптимистич-
ное, радостное— никакой трагичности от этого черного с красным!
Больше того: ’казалось совершенно естественным, что это создание
родилось именно здесь, в Средней Азии, стране солнца, сухих степей
и пустынь, минаретов и мавзолеев, выжженного солнцем камня...
Некоторые энтомологи, в частности Тейер, считают, что «ок
раска каждого животного выражает собою общее впечатление от ок
ружающей обстановки». К его мнению присоединяются многие уче
ные и художники. Я с этим согласен! Белизна крыльев той бабочки,
легкая размытость, пуантилизм черного рисунка, желтоватая,
выцветшая оборотная сторона как бы передавали впечатление ог
света, жары и открытости этих мест. А умеренная яркость красных
пятен, не кричащих, а как бы растворяющихся на общем фоне, до
полняющих и оживляющих весь рисунок,— это, конечно же, яр
кость горячего солнца! Я вообще заметил, что рисунок многих сред
неазиатских гусениц удивительно напоминает элементы националы
ных узбекских, таджикских или туркменских орнаментов. То же
можно сказать о раскраске ящериц, змей, пауков. Определенно все
это неспроста! Если в случае с животными природа действует сами,
то через художников-людей она опять же проводит свою генералы
ную линию на их рисунках.
Фотографировать бабочку было трудно. Даже когда она привык
ла ко мне и начала подпускать, то все равно сидела со сложенными
крыльями, не считая, как видно, меня настолько своим, чтобы по
казать свою красоту. Или опасалась слишком яркого солнца. И нге
же в конце концов отношения наши настолько сблизились, что я
присаживался рядом с ней и, держа сфокусированную камеру и
одной руке, пальцем другой осторожненько раздвигал крылья би
бочки, надеясь, что хоть ненадолго она оставит их открытыми
Раздвигать крылышки она позволяла. Но почти тотчас сводила их
130
вместе, не понимая, как видно, чего я от нее хочу. Так и не удалось
снять ее как следует в первый день. Только с полураскрытыми
крыльями...
Лишь через некоторое время мне повезло: я сфотографировал
се не только на голой травинке, но и на бурно цветущем кермеке —
растении с мелкими сиреневыми цветами и тонким малиновым
ароматом.
Но как она называется, я не знал.
Возвратившись в Москву после экспедиции и листая в Ленинской
библиотеке атлас Курта Ламперта, я не нашел очаровательной ба-
бочки в основных таблицах. Наконец, уже потеряв надежду, загля-
нул в приложение. Знакомый рисунок тотчас бросился мне в глаза.
Как всегда, на картинке она, конечно, была не так эффектна, как
в жизни, к тому же нарисована в атласе была только половина ба-
бочки — два крыла. И все же я узнал ее. Оказалось, что она принад-
лежит к аристократическому семейству Кавалеров, или парусников,
и находится в близком родстве с Аполлоном, Подалирием, Махао-
ном и другими, еще более эффектными красавцами, обитающими
главным образом в тропиках. Не случайна, значит, изысканная тон-
кость ее рисунка! И как же, вы думаете, она называлась? Чуткий
классификатор дал ей великолепное, очень подходящее название —
Гипермнестра гелиос.
Гелиос — бог солнца. А вот что значит «гипермнестра»?
«Гипермнестра (греч.) — одна из Данаид, ослушавшаяся повеле-
ния отца и сохранившая жизнь любимому мужу Линкею» — таковы
краткие сведения из Мифологического словаря. Маловато...
Обратимся же к книге Н. А. Куна «Легенды и мифы Древней
Греции»:
«У сына Зевса и Ио, Эпафа, был сын Бел, а у него было два
сына — Египт и Данай. Всей страной, которую орошает благодат-
ный Нил, владел Египт, от него страна эта получила и свое имя.
Данай же правил в Ливии. Боги дали Египту пятьдесят сыновей,
Данаю же пятьдесят прекрасных дочерей. Пленили своей красотой
Данаиды сыновей Египта, и захотели они вступить в брак с прекрас-
ными девушками, но отказали им Данай и Данаиды. Собрали сы-
новья Египта большое войско и пошли войной на Даная. Данай
был побежден своими племянниками, и пришлось ему лишиться
своего царства и бежать. С помощью богини Афины-Паллады по-
строил Данай первый пятидесятивесельный корабль и пустился на
нем со своими дочерьми в безбрежное, вечно шумящее море».
Далее легенда повествует о том, как долго плавал корабль Да-
ная, как пытался отец спасти своих дочерей от замужества, как
хотел помочь ему Пеласг, царь Арголиды. Но ничего не вы-
шло.
9*
131
«Гибель принесло Пеласгу и жителям Арголиды решение оказать
защиту Данаю и его дочерям. Побежденный в кровопролитной бит-
ве, принужден был бежать Пеласг на самый север своих обширных
владений. Правда, Даная избрали царем Аргоса, но, чтобы купить
мир у сыновей Египта, он должен был все же отдать им в жены своих
прекрасных дочерей.
Пышно справилисвадьбу свою с Данаидами сыновья Египта. Они
не ведали, какую участь несет им с собой этот брак. Кончился шум-
ный свадебный пир; замолкли свадебные гимны; потухли брачные фа-
келы; тьма ночи окутала Аргос. Глубокая тишина царила в объятом
сном городе. Вдруг в тиши раздался предсмертный тяжкий стон, вот
еще один, еще и еще. Ужасное злодеяние под покровом ночи свер-
шили Данаиды. Кинжалами,' данными им отцом их Данаем, пронзи-
ли они своих мужей, лишь только сон сомкнул их очи. Так погибли
ужасной смертью сыновья Египта. Спасся только один из них, пре-
красный Линией. Юная дочь Даная, Гипермнестра, сжалилась над
ним. Она не в силах была пронзить грудь своего мужа кинжалом.
Разбудила она его и тайно вывела из дворца.
В неистовый гнев пришел Данай, когда узнал, что Гипермнестра
ослушалась его повеления. Данай заковал свою дочь в тяжелые
цепи и бросил в темницу. Собрался суд старцев Аргоса, чтобы су-
дить Гипермнестру за ослушание отцу. Данай хотел предать свою
дочь смерти. Но на суд явилась сама богиня любви, златая Афродита.
Она защитила Гипермнестру и спасла ее от жестокой казни. Состра-
дательная, любящая дочь Даная стала женой Линкея. Боги бла-
гословили этот брак многочисленным потомством великих героев.
Сам Геракл, бессмертный герой Греции, принадлежал к роду Лин-
кея».
А через несколько веков, добавим мы от себя, знающий историю
и чуткий к красоте энтомолог Никерль назвал именем Гипермнестры
прекрасную солнечную бабочку.
Гипермнестра гелиос — солнечная Гипермнестра...
Тебердинские
голубянки
Однако, как уже говорилось, любовь к ба-
бочкам появилась у меня далеко не сразу.
Наоборот. Поначалу было к этим создани-
ям даже некоторое предубеждение. Поче-
му? Ну, может быть, потому, что слиш-
ком многие увлекаются ими.
Уже была у меня коллекция фотогра-
фий пауков, большая и разнообразная.
Были и «Мухи», и «Улитки», и «Микроэтю-
ды» с разными листиками, ростками, поч-
ками, каплями росы, пушинками одуван-
чика и чертополоха, и «Полевые цветы», и
«Грибы», и «Времена года», и «Стрекозы»,
и «Жуки», и «Кузнечики», и «Клопы». И,
конечно, «Гусеницы». А вот бабочек срав-
нительно мало.
Было две коробки со слайдами бабочек,
где встречалась огненница, случайные сним-
ки капустниц, брюквенниц, лимонниц, кра-
пивниц, голубянок, адмирала, павлиньего
глаза и даже солнечной Гипермнестры и
Подалирия. Однако снимки эти все же не
были достойны таинственных и прекрасных
созданий, с детства пленяющих нас.
В чем же дело?
Как я понял позднее, фокус здесь в
том, что бабочки слишком броски, краси-
вы и ярки. Поймав в видоискатель такую
красавицу, сразу щелкаешь затвором. Но
тут-то и подстерегает разочарование. Фото-
графии разных бабочек странным образом
начинают походить друг на друга и, не-
смотря на всю красоту моделей, кажутся
обыденными и неинтересными. Тут приро-
да опять преподносит урок: внешняя, бро-
сающаяся в глаза красота оказывается
красотой недолговечной...
По-настоящему же раскрыть красоту
бабочек очень трудно. Для этого нужно
привыкнуть к ним, присмотреться, узнать,
не обманываясь поверхностным впечат-
лением, не позволяя пустить себе пыль
в глаза. Только познав «изюминку», «ду-
шу» бабочки, можно сделать действи-
133
тельно хороший снимок. Вот и бывает так, что признанная опыт-
ными коллекционерами красавица выглядит на снимке вуль-
гарно и дешево, а ничем как будто бы не примечательная дурнушка
превращается в прекрасную фею. Еще один плюс богатой, насыщен-
ной противоречиями действительности. И еще один упрек поверх-
ностному взгляду.
Но умнеем мы поздно. Поначалу я, конечно же, был во власти
распространенной иллюзии, будто для хорошей фотографии нужна
только хорошая модель. А что такое «хорошая» и только ли в модели
секрет — над этим я не задумывался.
Даже тот очевидный факт, что прекрасный Подалирий и солнеч-
ная сырдарьинская бабочка выглядели на моих снимках не намного
эффектнее, чем обыкновенные капустницы, и, пожалуй, не лучше,
чем огненница, не научил меня ничему. Я остался глух к тому, что
фотографии столь прекрасных созданий пользовались у зрителей
(и у меня самого) гораздо меньшим успехом, чем, например, изо-
бражения пауков, клопов, улиток и гусениц. Парадоксально, но
факт: те, кто обычно в природе любовались бабочками и брезгливо
отворачивались, а то и давили каблуком гусениц, боялись клопов
и пауков, как раз гусеницами, клойами и пауками и восхищались,
глядя на мой экран, а изображения бабочек оставляли их равнодуш-
ными. Парадокс.
Но вместо того чтобы сделать единственно правильный вывод,
я отнес вину не на счет фотографа, а на счет объекта. Как это ча-
стенько делается. Успокоил же я себя тем рассуждением, что, мол,
бабочки всем и так надоели, приелись, а вот гусениц, клопов, па-
уков и других маленьких монстров люди так крупно не видели,
поэтому фотографии этих ранее непонятных и презираемых теперь
и пользуются успехом. Я был прав, но только наполовину. Мне
ведь бабочки нравились, с детства нравились. И не потому, что
другие считали их красивыми, а я чужому мнению поддавался,—
на самом деле нравились. Не даром же я рассказывал о Махаоне
в Никольском, об адмирале, который вывелся у меня в банке из
куколки. И длинные главы о бабочках в этой книге я тоже недаром
написал. Красивые они все-таки. И загадочные. Однако...
Однако, не сумев сразу выразить свое отношение к ним в кон-
кретном случае, защитить делом, так сказать, собственное свое к
ним отношение, я моментально списал их со счета, разумеется тут
же оправдав самого себя. Я, правда, кое-какую уступку справед-
ливости сделал. Какую? Самую распространенную: я признал свое
прошлое заблуждение. Как будто такое капитулянтское «призна-
ние» может хоть в какой-то степени оправдать истинное фиаско че-
ловека — неспособность доказать свою правоту!
Но совесть не оставила меня в покое. Вот тогда-то она и сделала
134
тонкий, хорошо рассчитанный ход. Она подсунула мне далекую и
прекрасную мечту.
К счастью, предметом моих мечтаний не стала какая-нибудь не-
доступная тропическая бабочка, например морфо. Ведь в этом слу-
чае я мог бы совершенно спокойно оставаться в своем Подушкине,
раз и навсегда посчитав свою мечту неосуществимой, а себя очень
хорошим фотографом, находящимся, увы, в плену обстоятельств.
Нет, к счастью, такого не случилось. Мечта не увела меня оконча-
тельно от действительности.
Предмет моей мечты был далек, но реален. Это бабочка Апол-
лон.
Почему именно Аполлон?
Ну, во-первых, как я прочитал в определителе, это одна из са-
мых больших наших бабочек. Больше ее только парусник Маька,
который водится на Дальнем Востоке. Во-вторых, она, конечно
же, очень красива: снежно-белые, полупрозрачные крылья с редкими
красными и черными кружками и точками. Прекрасная модель!
Кроме того, бабочка Аполлон «распространена теперь почти исклю-
чительно в горах, на высоте свыше тысячи метров над уровнем моря,
в небольших количествах, летает только в солнечную погоду...».
Горы... «Кавказ подо мною. Один в вышине...» «Ночевала туч-
ка золотая....» Хорошо!
А название? Аполлон! Бог искусства и света в греческой мифо-
логии. Род Парнассиус из семейства парусников...
Честно говоря, в глубине души я понимал, что в моей мечте
есть что-то лживое. С детства я не очень-то увлекался просто экзо-
тикой. Скорее, наоборот. То ли потому, что меня приучил к этому
отец, то ли оттого, что было это во мне самом заложено, то ли из
обыкновенного детско-юношеского чувства противоречия я частень-
ко влюблялся не в то, что было признано всеми. Меня больше вол-
новал или не волновал сам объект, а не то, что о нем говорят другие.
На словах иногда и принимая систему ценностей большинства, что-
бы не спорить, в душе я все-таки оставался верен себе. Иногда, а
пожалуй даже и часто, я с удовольствием замечал, что многие мои
знакомые — в основном как раз те, которых я уважал,— тоже не
придерживаются всеобщих шаблонов. Правда, как и я, чаще в
глубине души, чем на деле... В какой-то мере это укрепляло меня в
своей правоте. Но лишь в какой-то мере. Не настолько, видимо,
чтобы не только быть верным своему идеалу, но еще за него и бо-
роться.
Когда пытаешься остаться верным себе только наедине с собой,
а в отношениях с другими склоняешься к общепринятому, то посте-
пенно отвыкаешь быть верным себе вообще. И начинаешь терять ве-
ру в себя и кругом уступать. Не только в малом, но и в большом.
135
Хотя, разумеется, каждый раз изобретаешь спасительные для себн
оправдания. Правда, с возрастом начинаешь понимать, что, несмел
ря на оправдания, путь измены собственным убеждениям — ги
бельный путь. Но так уж бывает, что умнеем мы лишь тогда, когда
поздновато начинать все сначала...
И все же в капитулянтской мечте об Аполлоне была своя поло
жительная сторона. Именно потому, что предмет мечты был реаль
но достижим, мечта звала меня в путь.
И тут как раз появилась возможность принять участие в экс
педиции на озеро Иссык-Куль. Точнее, не на само озеро, а в ок
рестности его — в горы Тянь-Шаня. Конечно же, там обязательно
водятся Аполлоны...
Три месяца я жил в волнующем ожидании.
Руководитель предполагаемой экспедиции Елена Евгеньевич
Соловьева нарисовала передо мной с самого начала прекрасную,
захватывающую картину... Вот мы приезжаем, вернее, прилетаем
на озеро Иссык-Куль в город Пржевальск (Пржевальск, а значит,
Пржевальский, великий путешественник, и загадочная лошадь
Пржевальского...). А может быть, нам все-таки не лететь, а ехать
на поезде? Больше увидим, и, может быть, даже по дороге выйдем и
остановимся где-нибудь на Урале... Мы должны сделать пособие дли
школьников по горной растительности... Ну, ладно, так вот мы при
бываем, значит, в город Пржевальск. Садимся в машину, а потом
на лошадей, представляете — на лошадей! Или, может быть, даже
на ослов... И едем верхом в горы Тянь-Шаня. В заповедник. Горы
там дикие, суровые и не очень-то легко доступные. «Вы ездили на
лошади верхом? Нет? Неужели никогда не ездили? Я, правда, тоже
не ездила, но теперь придется... Нас встретят люди из заповедника,
мы не заблудимся... На всякий случай лишнего человека возьмем
с собой в экспедицию, рабочего. Мало ли что!.. Зато природа там
совершенно потрясающая!»
По мере того как возникали трудности то с моим оформлением,
то с поисками третьего члена экспедиции, специалиста-ботаника, то
с письмом из Иссык-Кульского заповедника, которое долго не при-
ходило, картина обрастала все новыми экзотическими подробно-
стями.
Оказывается, в тех районах водятся медведи и кабаны, причем
кабаны не менее, а, может быть, даже более опасны, чем медведи,
потому что свирепеют быстро и бегут на вас со своими клыками так
молниеносно, что не успеешь скрыться. Ружье брать просто необ
ходимо, и, может быть, даже не одно. «Вы умеете стрелять?» Оказы
вается, в сильный дождь там горные реки становятся непроходимы-
ми, и мы можем очень просто попасть в историю. «Вы умеете пла-
вать?» Но зато вокруг самого заповедника места совершенно без-
136
опасные, а, главное, с нами будет его директор, молодой человек,
очень милый, и хороший специалист. Главное — до заповедника до-
прагься, а там все будет хорошо, правда, может быть, придется в
палатке ночевать, а ночи холодные. «Вы не боитесь холода?»
Все это было прекрасно, я уже чувствовал себя немного Прже-
вальским и усиленно занялся гантелями. Мечты об экспедиции —
но как будто уже и есть начало самой экспедиции. Правда, слегка
пугала перспектива езды верхом — черт побери, я никогда в жизни
in* садился на лошадь, не дай-то бог перед женщиной осрамиться...
Но я помнил, что главное — это не трусить, а научиться можно
всему. Мужчина я или не мужчина! А, где наша не пропадала!
Зато там ведь Аполлоны!
Прошел июнь, а за ним, как обычно, июль. Кажется, в конце
июля у Елены Евгеньевны возникла идея изменить маршрут и вместо
Иссык-Куля ехать в Кавказский заповедник или Тебердинский.
Дело в том, что никак не приходило письмо с Иссык-Куля, а без
письма ехать мы не могли, ведь нас должны встретить. С одной
стороны, такой оборот дела меня обескуражил, да еще как!
С другой...
«Понимаете,— горячо убеждала меня Елена Евгеньевна,— мы
с вами сможем не только хорошо поработать, но и отдохнуть!
11редставляете, Черное море в августе! Две недели или три в запо-
веднике, а неделю — на пляже. Отдохнем, загорим. Можно даже
после экспедиции задержаться, я попробую взять отпуск. Вы лю-
бите море?..»
Когда я выразил сомнение в том, сможем ли мы снять в упомяну-
тых ею заповедниках то, что нам нужно, она горячо уверила меня,
что не только хорошо сможем, а даже еще лучше, чем на Тянь-
Шане, потому что Тебердинский заповедник вообще рекордсмен
по разнообразию как фауны, так и флоры, об этом ей говорил один
очень знающий специалист.
Когда же я сообразил, что Аполлоны летают, конечно, и в Кав-
казских горах, а Черное море, разумеется, теплее, чем озеро Иссык-
Куль, и, наверное, не надо на лошадях, мне начала нравиться усо-
вершенствованная идея Елены Евгеньевны.
Но тут пришло письмо с Иссык-Куля.
И все началось сначала.
А кончилось очень просто. Дело в том, что начальник НИИ, в
котором работала в качестве старшего научного сотрудника Елена
Гвгеньевна, вдруг вспомнил, что работающая под его ведением
тов. Соловьева Е. Е. хотя и мужественный человек, но женщина.
И вообще затея ее все-таки слишком рискованна. Ведь если что с
тов. Соловьевой случится, то отвечать придется кому?
— У вас даже противоэнцефалитных костюмов нет, тоже мне,
137
собрались. И верхом не умеете...— сказал он, как в точности пере-
дала мне печальная Елена Евгеньевна.
И вернул ей бумаги.
Чувствуете? Судьба уже тут подмигнула мне, то ли раззадоривая
мою мечту (так я думал тогда), то ли еще раз намекая на то, что ре-
шение проблемы с бабочками не в погоне за Аполлоном (так я понял
теперь).
Должен сказать, что еще тогда, когда начались трудности ад-
министративного свойства — а они начались сразу — и бедная
Елена Евгеньевна принялась редактировать свой первый великолеп-
ный план, я уже понял, что мечта чувствует себя неуютно. Если
мечта меняет свое обличье в зависимости от обстоятельств — это
не мечта. А моя мечта меняла.
И тем не менее, когда окончательно выяснилось, что наша с
Еленой Евгеньевной экспедиция так и не состоится, моя притихшая
было мечта вдруг взмахнула крылами. Ехать! Самостоятельно! На
свои личные средства и на свой собственный страх и риск! За Апол-
лонами!
Правда, была уже середина сентября...
Ехать на Иссык-Куль в такую позднятину бесполезно, да, чест-
но сказать, и дороговато, и я решил отправиться в Теберду.
В Москве холодало и становилось все пасмурнее, а Карачаево-
Черкесия встретила меня жарой и солнцем. Я ехал от Минвод на
«Москвиче» частника сначала по просторной солнечной равнине,
где шеренгами и колоннами выстраивались пирамидальные тополя,
мимо мутной желтой реки Подкумок, потом вдруг ни с того ни с сего
то тут, то там на равнине стали вырастать большие бугры, как будто
вылепленные из глины. Миновали курортный веселенький Пяти-
горск с горой Машук и памятником поэту, проехали Карачаевск,
дорога начала вилять и нервно кидаться из стороны в сторону. Со
всех сторон нас обступили зеленые горы. Мы ехали по долине реки
Теберды.
Я с большим удовольствием смотрел на свежую, почти и не тро-
нутую желтизной горную растительность и думал об Аполлоне.
Я даже пристально разглядывал доступные взгляду вершины в на-
дежде увидеть там белых порхающих бабочек. Я не видел их, но
волновался от мысли, что не вижу только лишь из-за дальности
расстояния, и у меня замирало сердце, когда я представлял себе,
как сегодня к вечеру мы приедем, а завтра с утра я пойду по горной
тропинке, взяв свою привычную потертую фотосумку, надев обувь,
купленную специально для этой цели. И цветущие горные альпий-
ские луга предстанут во всей красе, и вместе с множеством других
ползающих, прыгающих, летающих созданий я увижу наконец же-
ланного Аполлона... Ловить? Или только фотографировать, как
138
обычно? Пожалуй, одного можно поймать для племянницы Лили...
А Вике? Ну, значит, двух. Правда, раз уж такое дело, надо бы и
себе... Когда еще представится случай! Трех, да, трех. Ах, ведь это
такой прекрасный подарок на день рождения кому-нибудь— Апол-
лон, красиво разложенный в рамочке под стеклом на вате или на
черном бархате! Как морфида Менелай у моей соседки... Четыре...
Или уж пять для верности... А хватит ли пленок, которые я взял?
Всего сорок...
Мы благополучно въехали в Теберду, хозяйка местного Дома
журналиста Татьяна Васильевна хорошо приняла меня, прочитав
рекомендательное письмо издательства, а на другое утро, прежде
чем идти в горы, я решил наведаться в правление Тебердинского за-
поведника, чтобы встретиться с нужными людьми. Дело в том, что
Елена Евгеньевна поручила-таки мне сделать снимки горной расти-
тельности...
В туристских проспектах реку Теберду называют голубой.
И она действительно голубая, очень красивая — бело-голубая, как
поток подсиненной воды из прачечной. Но очень чистая и холодная.
Вообще, конечно, благословенное место. Кстати, один из вариантов
перевода слова «Теберда» — благословение божье.
Нужных мне специалистов на месте не оказалось: один ушел в
горы, другой уехал в Черкесск. А самое главное, что куда-то скрыл-
ся энтомолог, специалист по бабочкам, Олег Анатольевич Витович...
Я зашел в местный биологический музей. Да, вот они, бабочки,
вот он, Аполлон. ИМнемозина, и Галатея, и Подалирий, и Махаон...
И все пойманы здесь, в районе Теберды. Долина Джамагат и долина
Хатипара. По туристской схеме вот они, рядом... У выхода из пус-
тынного в этот час музея стояли две девушки, сотрудницы заповед-
ника. Оказалось, что одна из них недавно была в горах. У истоков
реки Хатипары.
— Летают там Аполлончики, видела,— сказала она.— Только
сейчас не поздно ли?
— А давно вы их видели?
— Да что-нибудь в конце августа... Вы лучше подождите Вито-
вича, он вам все точно скажет. Ведь это он всех музейных бабочек
наловил.
Появившийся к обеду Витович сказал, что подниматься на Ха-
типару бессмысленно. Идти, то есть карабкаться, минимум три-
четыре часа, а Аполлонов в сентябре искать бесполезно. Последние
отдали концы в первых числах. Приезжать надо в июле — августе.
А сейчас — адмиралы, белянки, траурницы. Идти лучше на Джа-
магат— там пониже и для бабочек потеплее...
— А летом там Аполлоны бывают? — спросил я на всякий
случай.
139
— Конечно, бывают, я их там и ловил.
И на другой день с утра я направился на Джамагат. Именно там,
как говорят, находятся развалины аула, когда-то целиком вымер-
шего от чумы. Именно о нем как будто бы написал Лермонтов в по-
эме «Хаджи-Абрек»:
Велик, богат аул Джемат,
Он никому не платит дани;
Его стена — ручной булат,
Его мечеть — на поле брани,
Его свободные сыны
В огнях войны закалены;
Дела их громки по Кавказу
В народах дальних и чужих,
И сердца русского ни разу
Не миновала пуля их...
Считается, правда, что описание поэта не совсем сходится с тем,
что мы сейчас видим вокруг развалин аула. Ну и что же, что не
сходится? Лермонтов писал поэму, а не проспект для туристов, а
аул Джамагат, между прочим, Действительно весь вымер от чумы
в тысяча восемьсот каком-то году. Весь, до единого человека.
И действительно, там сейчас только пустое место и следы развалин.
И ничего не строится, потому что считается это место проклятым.
Хотя для строительства оно очень удобное. И, конечно, красивое.
Печально лишь, что в середине сентября там действительно уже
не летают Аполлоны.
Но ведь надо же! Прособираться все лето, путаясь в админи-
стративных лабиринтах^ слушать фантазии Елены Евгеньевны,
жить мечтой, осуществление которой зависит не от тебя, глотать
пыль и гарь московских улиц, принять наконец столь «мужествен-
ное» решение и лишь для того, чтобы приехать, когда все уже кон-
чилось. Ходить по горным тропам, полянам, где всего лишь месяц
назад летали белые с красными и черными пятнами бабочки твоей
мечты, и проглатывать комок разочарования, и печально думать, что,
прособиравшись, пронадеявшись на кого-то, можно так всю свою
жизнь упустить, а жаловаться бесполезно, потому что те, кто жало-
бы твои примут и к пачке чужих жалоб подошьют, жизнь тебе вер-
нуть все равно не смогут. Может быть, и хотели бы, да не в силах.
Так что жаловаться всегда можно только по одному адресу — по соб-
ственному.
Правда, в бурьяне долины реки Джамагат я нашел великолепных
малиново-красных с черным и серым рисунком клопов. Они, по-
жалуй, даже красивее наших солдатиков, хотя название не звучит:
наземник тощий. Другой вид тебердинских клопов — рапсовый
140
клоп — тоже очень эффектен: зелено-бронзовый с белым рисунком.
А кузнечиков и всяких саранчовых вообще тьма-тьмущая: начиная
от светло-кремовых с красными подпалинами на ногах и обыкновен-
ных, но очень крупных, зеленых до совершенно черных, этаких
францисканских монахов или даже ричардов-львиное-сердце.
Но что мне, приехавшему за Аполлоном, клопы и кузнечики?
Пусть даже очень эффектные клопы и очень разнообразные кузнечи-
ки. Нет, они меня не утешили. Конечно, попадись они мне просто
так, в обычное время, я бы очень обрадовался. Но сейчас... Стоило
ли ехать за ними в такую даль?
С бабочками в Теберде вообще было плохо. Трава давно скошена,
а та, что не скошена, посохла, цветов практически нет. Летали,
правда, бархатницы, адмиралы, даже траурницы, но опять же: одно
дело — встретить их у себя в Подушкине, совсем другое — здесь,
вдали. Разве за ними, обычными, я сюда ехал?
И вот бывают же в жизни такие совпадения! Представьте себе,
в тебердинском ресторане повстречался и познакомился я с чело-
веком по имени Иван, по фамилии Шишков. Мало того, что Иван
Шишков оказался внуком знаменитого писателя, но, что самое уди-
вительное, он житель Барвихи. Живет в том самом доме, где на-
ходится магазин, куда мы с Викой ходили, минуя по пути замок
баронессы Мастдорф (и однажды встретили мегариссу). Житель по-
душкинских окрестностей — в Теберде.
И может быть, еще более удивительно то, что земляк тотчас же
разделил мое невеселое настроение.
— Не нравится мне здесь,— сказал житель Барвихи Иван Шиш-
ков, отдыхающий в легочном санатории «Теберда».— Что это, горы
и горы вокруг, посмотреть некуда. Как в колодце. То ли дело наша
природа, верно?
Но тут-то мы и подошли к развязке тебердинской истории. И еще
к одному уроку, который был преподнесен мне в горах Северного
Кавказа.
Хотя встреча с Иваном Шишковым в ресторане могла бы мною
быть воспринята как еще один призыв к разуму и освобождению от
лживой мечты, я, разумеется, его не услышал. Ведь удивительную
встречу можно было истолковать и как насмешку, как этакое под-
стегивание, от которого недоступное кажется еще более желанным...
Но все же то, что случилось потом, окончательно раскрыло мне
глаза.
На другой день после встречи я шел утром по горной тропинке
в долине реки Джамагат, окончательно смирившийся с печальным
фактом, что время Аполлонов прошло, что теперь до будущего года,
а может быть и не до будущего, мало ли что, ведь жизнь наша так
ненадежна и переменчива... Шел, а сам все-таки внимательно сле-
141
дил: а не промелькнет ли где-нибудь нечто белокрылое с этакими чер-
ненькими и красными пятнышками, хоть бы какой-нибудь потертый,
завалященький старичок...
Тропинка вынырнула из зарослей орешника, барбариса, кизила,
рискованно опоясала крутой рыжий колючий склон и облегченно
спустилась в симпатичную зеленую, поросшую довольно высокой
травой и даже какими-то скромными цветами низинку. Не видя ниче-
го белокрылого, я спустился с высот мечты и настроил свои глаза
на восприятие реальной действительности. Ито, что я увидел, заста-
вило мое опечаленное сердце весело забиться. Нет, это не были
Аполлоны, ничего похожего на Аполлонов, но это были милые, тро-
гательные, крошечные голубенькие и синие бабочки, и во множест-
ве! Голубянки! Такие привычные, такие знакомые мотыльки. Эта-
кая милая улыбка, привет со скромной, любимой родины...
Они порхали туда-сюда, присаживаясь на серенькие соцветия
дикого чеснока, лакомясь последним в этом году нектаром, особен-
но дефицитным в дни, увы, уже начавшейся осени, и с первого взгля-
да было ясно, что их здесь несколько видов, а с ними еще и сенницы,
и пара свеженьких шашечниц, и перламутровки, и одна потрепанная,
бывалая бархатница. Это был прямо заповедник бабочек, этакий
бабочковый питомник.
«Ну, что ж, давай, фотограф, не зевай, настраивай аппаратуру! —
думал я, вздыхая с легкой досадой.— Ехал за Синей птицей в дале-
кий край, а встретил старых знакомых... Ну, что ж, и это неплохо,
спасибо на этом, все-таки не сидеть без дела, все-таки утешение от
превратностей быстротекущей жизни!»
Но, едва настроив аппаратуру, навинтив кольца, взяв на всякий
случай карманное зеркальце для подсветки и осторожно войдя в за-
росли дикого чеснока, склонившись в три погибели и заглянув в
видоискатель, приблизившись осторожно к одной, другой, третьей
головке соцветий, где кормились небесно-синие, с серебристым отли-
вом бабочки в компании с мухами и даже почему-то кузнечиками,
сделав несколько первых снимков... я вдруг почувствовал себя
счастливым.
Да-да, именно, как это ни странно, счастливым.
Их было много, они летали туда-сюда, не улетая, впрочем, со-
всем, и не надо было мне гоняться, высунув язык, за какой-нибудь
одной коварной кокеткой. И словно чувствуя, что некуда им, го-
лубушкам, деться, они и не шарахались от меня — совсем не боялись.
Может быть, объективная причина была не в какой-то особенной их
расположенности ко мне, не в волнующей их доверчивости, а просто
в том, что цветочков чеснока и еще каких-то белых мелких цветов,
на которые они тоже садились, было не слишком много, а потому
чрезмерная брезгливость, гордость, высокомерие здесь не котиро-
142
вались? Может быть. Но какая разница? Важно, что было это прямо-
таки какое-то волшебство.
Глядя в окуляр своего фотоаппарата, этакого Волшебного фона-
ря, и чуть ли не жмурясь от ослепительного голубого сверкания
крыльев голубянок Икаров, голубянок быстрых, голубянок краси-
вых, голубянок бобовых, я на какой-то миг вдруг представил себя в
бразильских желанных джунглях и почувствовал волнующее серд-
цебиение от того, что недосягаемые морфиды, летающие обычно на
большой высоте, вот спустились и так запросто позволяют себя фо-
тографировать...
Они действительно были очень похожи на морфид: тот же пер-
ламутровый блеск, та же небесная голубизна. Но может быть, они
были даже лучше морфид, они оставляли впечатление какой-то ан-
гельской чистоты: тельца покрыты длинным, шелковистым, снежно-
белым пухом, точно таким же пухом покрыты и ножки, а угольно-
черные глаза и полосатые, словно милицейские жезлы, антенны от-
теняют незапятнанную белизну. Но конечно, главная красота —
крылья.
Зачем? Зачем они так необычайно красивы? Почему эта небес-
ная, отливающая голубизна с аметистовым даже кое-где оттенком,
и изящные жилки, и темная кайма по краям, и — совсем непонятно —
тончайшая шелковистая бахрома? Для чего (для кого?) нужна эта
виртуозная, тщательная отделка? Особенно красивы самцы, и имен-
но их, самых красивых, выбирают обычно самки...
Да, не в первый раз думал я, понятие красоты в природе едино.
И всегда связано с продолжением жизни...
В этом множестве бабочек, непугливости и красоте их чувство-
валось что-то необычайное, сказочное, что-то из детских представле-
ний о волшебной, доброй к человеку природе, о заколдованной —•
а скорее, наоборот, расколдованной! — прекрасной
стране.
Не во сне, а наяву попал я на этот раз в Страну Голубых Бабочек.
Так бывает, наверное, на чужбине. Когда встречает человек зем-
ляков — и какая бы красота ни была вокруг, вспоминает он, что
все равно нет прекрасней родных полей, людей родных, близких.
Да, очень живое это все же понятие — родина...
Много уроков преподнесла мне эта внезапная встреча. В богат-
стве ли дело? В экзотике ли? В мнимой ли щедрости поверхностной
роскоши? В материальной ли стороне?
Таинственные и прекрасные...
«Знаете,
почему мир
такой огромный?»
«Знаете, почему мир такой огромный? По-
тому, что он никогда не отказывался ни
от одной песчинки». Такова древняя во-
сточная мудрость.
Не на каждом ли шагу встречаем мы ей
подтверждение?
«...На каждом шагу факты напоминают
нам о том, что мы отнюдь не властвуем
над природой так... как кто-либо находя-
щийся вне природы,— что мы, наоборот,
нашей плотью, кровью и мозгом принадле-
жим ей и находимся внутри ее, что все на-
ше господство над ней состоит в том, что
мы, в отличие от всех других существ, уме-
ем познавать ее законы и правильно их
применять»—так писал Фридрих Энгельс*.
Все относительно в огромном древнем
нашем мире. Он полон парадоксов. Как
вы думаете, муравьи — полезные насеко-
мые? Конечно, полезные! Но ведь... они ох-
раняют и разводят серьезных вредителей —
тлей. Жуки-нарывники, которые водятся в
Средней Азии, очень ядовиты: несколько
съеденных вместе с травой жуков могут
убить даже лошадь. Кроме того, они, как
уже говорилось, поедают тычинки и пести-
ки цветковых растений, чем, несомненно,
вредят... Однако же Брем, например, счи-
тал нарывников жуками полезными, и не
только потому, что они используются для
приготовления некоторых лекарств, а глав-
ным образом за их обычай откладывать яй-
ца в кубышки саранчовых и тем самым
способствовать сокращению численности
этого необычайно плодовитого опаснейше-
го вредителя полей и лугов.
Что бы вы сказали о пользе мух? Труд-
но привести доводы в их защиту. Но еще
Карл Линней подсчитал, что потомство
трех мух в тропиках съедает труп лошади
быстрее, чем лев! И тем самым муха спо-
собствует постоянному, необходимому для
жизни круговороту веществ.
* К- Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 496.
144
А отвратительные, надоедливые, иной раз просто непереносимые
комары? И их деятельность, оказывается, помогает накоплению
микроэлементов в почве, не говоря уже о том, что многие птицы,
рыбы и насекомые — уже по-настоящему полезные — кормятся
как раз за их счет, а потому полное исчезновение комаров могло бы
привести к непредсказуемым и, может быть, вполне печальным
последствиям.
Упоминавшийся английский доктор Вильямс, делая свои под-
счеты общего количества насекомых, пришел к удивительному выво-
ду: при благоприятных условиях правилом оказывается существова-
ние большого количества видов при малом
числе особей каждого вида! И наоборот, в неблаго-
приятных условиях доминирует малое число видов, представленное
большим числом особей... То есть случайная гегемония какого-
нибудь «избранного» вида свидетельствует о печальном нарушении,
о сбое в великолепно отработанном механизме природы, этом исклю-
чительно гармоничном ансамбле, сложившемся за миллионы лет.
Чем сложнее машина, тем тоньше ее строение. Тем опасней на-
рушить работу хоть одного какого-то, с виду, может быть, и не слиш-
ком внушительного узла.
Плохо, когда кто-то поет намного громче других, заглушая их,
уничтожая те таинственные, не всегда легко объяснимые нюансы,
которые и придают ансамблю необычайно впечатляющее звучание...
Мир огромен и ярок как раз потому, что на протяжении миллионов
лет разные представители живого получали право голоса в
природном ансамбле, один из них дополнял другой, одновременно
ограничивая чрезмерное его звучание. На каждого хищника есть
свой хищник, на каждого паразита — свой паразит, один живет за
счет другого, другой — за счет третьего, а все вместе представляют
собой неразрывное многообразное целое.
Исчезновение одного «винтика» может привести к расстройству
всего механизма, а сколько уже «винтиков» исчезло с тех пор, как
человек стал хозяином на Земле! Американский странствующий го-
лубь, стеллерова корова,- несколько видов тигров, многие другие
виды млекопитающих, птиц... Десятки видов животных и растений
исчезли с лица Земли.
Цивилизация наступает, и процесс этот закономерен. Что уж го-
ворить о джунглях московского дворика? Далеко не так девственны
уже и «дремучие, полные разнообразной кипучей жизни» подушкин-
ские джунгли... За все десять лет путешествий с фотоаппаратом я
что-то не встречал под Москвой ни Подалирия, ни Махаона. Да что
там Подалирий и Махаон! Аполлонов, тех самых Аполлонов, за
которыми я специально ездил в Теберду, ловили под Москвой еще
несколько десятилетий назад, и нередко! Я видел прекрасные экземп-
145
ляры этой царственной бабочки, пойманные в окрестностях Рамен-
ского, в Сокольниках! Их мне показывала «хозяйка бабочек» в мос-
ковском Зоомузее Елена Михайловна Антонова. Теперь же Аполло-
на трудно встретить не только в средней полосе, но и в местах его
прежнего обитания на Кавказе, Тянь-Шане, Памире — он стал эк-
зотикой. Все труднее увидеть в лесу жука-оленя, жука-носорога,
какого-нибудь эффектного усача.
«Нам нечего ждать милостей от природы после того, что мы с ней
сделали» — так перефразировала «Литературная газета» известное
изречение И. В. Мичурина. Шутливый афоризм газеты звучит се-
годня совсем не шуточно.
Ведь даже слово «природа», привычное, яркое, солнечное и как
будто зеленое, имеющее своим корнем «род», мы употребляем все
реже, а чаще сталкиваемся с понятием «окружающая среда».
Природное равновесие кое-где серьезно нарушено. Но только
ли в урбанизации и индустриализации причина этого?
Индустриализации и урбанизации не избежать. Таков ход про-
гресса. Но разве нельзя избежать неоправданных, вовсе
не обязательных случаев нарушения природного равновесия?
Завод, не отрегулировавший очистную систему и спускающий
стоки в речку; фабрика, щедро выпускающая дым в атмосферу; лес-
промхоз, нарушающий правила рубки леса и к тому же засоряющий
вырубку древесными отходами, а озера и реки — топляком... Нако-
нец, неразумный турист, бездумно рубящий живое дерево для кост-
ра, оставляющий на стоянке бумагу, полиэтиленовые пакеты, бу-
тылки, консервные банки, уничтожающий просто так цветы, бабочек,
гусениц, жуков — все, что попадается на глаза, летает, ползает,
движется...
Ведь и от этого, помимо прочего, страдает прекрасный гармонич-
ный ансамбль природы, сложившийся за миллионы лет, ставший
столь огромным и ярким, теряющий, однако, свою красоту...
И значит, дело не только в наступлении цивилизации, но и
в нашей с вами общей культуре, в недостатке внимания к при-
роде, слишком малом пока уважении к ней? И еще — в
отношении к «братьям нашим меньшим», в умении пра-
вильно их воспринимать?
Ну хорошо, скажет кто-нибудь. Крупные животные, деревья,
травы — ладно. Их, конечно, надлежит охранять. Недаром их за-
носят в Красную книгу. А вот все эти мелкие, не всегда и заметные
глазом создания... Может быть, бог с ними, с букашками? Поду-
маешь, Махаон, Подалирий, Аполлон, жук-олень или жук-носорог!
Стоит ли так уж о них горевать!
Действительно, стоит ли?
Совещание
в Армении
В один сентябрьский солнечный день... Не
знаю, был ли он действительно солнечным,
формально солнечным, но, по-моему, он
обязательно должен был таковым быть.
Итак, в сентябрьский солнечный день
1976 года в древний прекрасный город Ар-
мении Ереван съезжались представители
научно-исследовательских и учебных ин-
ститутов, лабораторий, музеев, заповед-
ников СССР, Народной Республики Бол-
гарии, Польской Народной Республики,
Чехословацкой Социалистической Респуб-
лики... 14 сентября здесь открылось Третье
совещание секции охраны насекомых Горно-
го комитета Международного союза охраны
природы.
«Охраны насекомых»! Примечательные
слова. После того как столько проклятий
было высказано именно по адресу этих ше-
стиногих созданий, злостных вредителей,
алчных истребителей урожаев наших по-
лей и садов...
Открывая совещание, председатель Гор-
ного комитета профессор X. П. Мириманян
сказал:
«В условиях мощного развития промыш-
ленности, науки и техники, городского
хозяйства прогрессивно возрастает загряз-
нение биосферы, резко нарушается динами-
ческое равновесие между природой и че-
ловеческим обществом, ухудшаются био-
экологические условия существования об-
ширного и многогранного мира животных,
среди которых целый ряд самых разно-
образных насекомых, являющихся в основ-
ном друзьями человека».
Вот видите, как оно повернулось...
Друзья человека!
«Ну хорошо,— скажете вы.— А вреди-
тели? Разве стаи саранчи, затмевающие
солнце, уничтожающие всю зелень на ги-
гантских пространствах,— друзья? А коло-
радский жук? А непарный, походный, си-
бирский шелкопряды? А моли, совки, ку-
147
курузные и им подобные мотыльки? А тли, щитовки, филлоксера?
А всевозможный гнус? А мухи? Это друзья?! Помилуйте...»
Нет, конечно. Это враги. Достаточно сказать, что потери от вред-
ных насекомых в сельском хозяйстве США, например, составляют
ежегодно около 4 миллиардов долларов.
' А паразиты человека? Легионы комаров, мошек, мокрецов, слеп-
ней, москитов, вшей, блох, клопов... С тех пор как человек живет
на планете Земля, эти кровососы сопровождают нас, отравляют
нам жизнь. Они не только бессовестно сосут нашу кровь. Комары
рода анофелес, например, еще и заражают нас малярией. Не так
давно эта болезнь губила ежегодно чуть ли не десятую часть населе-
ния земного шара. В тропических лесах Южной Америки люди
умирают от желтой лихорадки, которую тоже передают комары.
В Африке муха цеце — переносчик страшной сонной болезни, кото-
рая уносит множество жизней. Москиты «награждают» человека
лейшманиозом, лихорадкой папатачи. Клопы трианома передают
болезнь Чагаса, вошь — сыпной и возвратный тиф. Блохи —
разносчики «черной смерти»—чумы. От этой страшной болезни
вымирали целые города. О домашних мухах мы уже говорили...
И это друзья?
Прочтет какой-нибудь строитель, работающий в лесах Сибири
или в Приморье, жестоко страдающий от легионов крылатых кро-
вопийц; или лесник, наблюдавший «пожар» от массовых набегов
гусениц соснового, сибирского или непарного шелкопряда; или агро-
ном, чьи поля пострадали от нашествия какого-нибудь жука или
личинок бабочки-совки; или садовод... Прочтет и с вполне понятным
негодованием воскликнет: «Насекомые — наши друзья?! Неумест-
ная шутка...»
Но вот в чем фокус. Если спокойно подсчитать ту пользу и тот
вред, который приносят нам насекомые, польза все равно перевесит.
И намного.
Что стало бы с растениями без опылителей-насекомых? Они вы-
мерли бы. Погибли бы почти все цветковые растения, от урожая ко-
торых мы так зависим: плодовые (яблони, груши, вишни, сливы,
персики, миндаль, алыча и т. д.), бахчевые (арбузы, дыни, огурцы),
огородные (капуста, репа, редиска, редька, горчица и т. д.), кормо-
вые, масличные, ягодные и многие, многие другие.
Самые активные среди опылителей — это, пожалуй, пчелы. Мы
привыкли ценить домашних пчел за мед и воск, который они в та-
ких больших количествах производят. Однако их польза как опы-
лителей цветковых растений в 10—20 раз больше! Это подсчитано
учеными еще лет сорок назад. Один улей на гектар сада в период
цветения увеличивает урожай фруктов на 40 процентов. За пять-
шесть минут каждая пчела опыляет по 50 цветков яблони...
148
Не менее активно «работают» на опылении и дикие пчелы, ко-
торых существует в природе около 30 тысяч видов.
В последнее время ученые-биологи обратили особое внимание
па шмелей. Эти мохнатые «летающие медвежата» приносят огромную
пользу растениям, опыляя их. Урожай семян красного клевера, цен-
нейшего кормового растения, целиком зависит от того, сколько в
поле шмелей. В Австралии, например, посевы клевера вообще не
давали семян дотех пор, пока туда не завезли несколько видов шме-
лей. Мохнатых перепончатокрылых стали завозить в Новую Зе-
ландию и в другие страны.
Велика и роль бабочек, цветочных мух, ос, некоторых жуков
как опылителей цветковых растений.
Очень полезны, оказывается, и жуки-навозники: без них погиб-
ли бы пастбища... М. С. Гиляров рассказывает такой интересный
случай из истории сельского хозяйства Австралии:
«В Австралии некоторые пастбища стали погибать из-за того,
что на поверхности почвы накапливались неразлагающиеся и затруд-
няющие рост травы кучи коровьего навоза. Оказалось, что там не
было навозников. Интродукция навозников и их акклиматизация
быстро привели к разложению скоплений навоза и к большому по-
вышению урожайности начавших приходить в запустение пастбищ».
А жуки-мертвоеды, великолепные санитары, истребители тру-
пов? А всевозможные стафилины, которые во взрослом состоянии
участвуют в уничтожении трупов, а в личиночном помогают навоз-
никам «убирать» навоз? «Привет вам, жуки-могильщики, падальные
мухи и все другие гробокопатели и мертвоеды! — писал Ж.-А. Фабр,
понимая важнейшую роль этих скромных существ в природных про-
цессах.— Вы не только санитары наших полей и лесов. Уничтожая
мертвое, вы творите новую жизнь».
Подсчитывая пользу, приносимую насекомыми непосредственно
нам, людям, как не вспомнить гусениц тутового шелкопряда, про-
изводителей шелка? Или лаковых червецов, выделяющих воскопо-
добные вещества, которые обладают исключительными изоляцион-
ными свойствами и широко применяются в электротехнике, особенно
в радиотехнике (это вещество называется «шеллак»)? Жуки-нарывни-
ки под названием «шпанские мушки» используются в медицине...
И все-таки самая главная польза насекомых — в той ничем не
заменимой роли, которую играет вся эта многомиллиардная рать
в природных процессах. Более миллиона видов! Случайно ли при-
рода произвела их в таком разнообразии и количестве?
В резолюции совещания, в частности, было сказано вот что:
«Насекомые имеют важное значение в обеспечении функциониро-
вания экосистем. В цепях питания в природе они часто играют не
только главную роль, но и во многих случаях эти цепи полностью
149
построены на насекомых. Присутствие беспозвоночных в экосисте-
мах, в особенности насекомых, ускоряет процессы круговорота ве-
ществ в природе, содействует быстрому восстановлению плодородия
почвы и опылению растений».
Представитель ПНР рассказал о том, что в Польше постановле-
нием министра лесничества от 4 ноября 1952 года взяты под охрану
большой дубовый усач, жук-олень, жуки-красотелы, шмели, а так-
же бабочки: парусник Подалирий, Аполлон, Мнемозина, мертвая го-
лова и другие. Введены в этот список прежде всего те виды редких
и реликтовых на польских землях насекомых, которые вследствие
своих крупных размеров и красивой окраски «массово вылавлива-
лись коллекционерами и энтомологами-любителями». Создана «Ком-
плексная программа по охране среды до 1990 года».
Особенно много говорилось на совещании об охране бабочек.
«...По своей красоте и привлекательности чешуекрылые, или
бабочки, среди насекомых занимают особое место,— заявил пред-
ставитель Института зоологии Академии наук Армянской ССР
С. А. Вардикян в выступлении, которое так и называлось: «Редкие и
красивые бабочки Армении, нуждающиеся в охране».— Они еще с
давних времен привлекали внимание людей, своей красотой достав-
ляли эстетическое удовольствие. ...Фауна бабочек Закавказья, тем
более Армении, изучена далеко не полно... Поэтому считаем необ-
ходимым, одновременно с организацией охраны уже известных нам
редких бабочек, начать широкое изучение чешуекрылых не только
в Армении, но и в Закавказье в целом... Считаем необходимым орга-
низовать охрану следующих редких и красивых дневных бабочек
для Армении: Махаон,.. Подалирий,.. Аполлон,.. Мнемозина,.. Ав-
рора,.. адмирал, дневной павлиний глаз,., траурница,., перламут-
ровка Латона,., перламутровка Пандора,., мертвая голова,., боль-
шой ночной павлиний глаз...»
Всего было перечислено 28 видов и добавлено, что приведенный
список далеко не полон.
«Бабочки являются красивейшей группой насекомых и имеют
большое эстетическое значение,— поддержали оратора из Армении
представители Грузинского сельскохозяйственного института
И. Д. Батиашвили и Э. А. Дидманидзе.— Помимо этого многие виды
бабочек, наряду с остальными насекомыми, являются опылителями
энтомофильных растений,., поэтому насекомые, и среди них ба-
бочки, как и другие представители животного мира, нуждаются в ох-
ране». Посланцы Грузии предложили занести в Красную книгу 29
видов красивых, редких и эндемичных видов бабочек, пока еще оби-
тающих в солнечной их республике.
А. В. Крейцберг из Ташкентского государственного университе-
та с уверенностью заявил, что красивых и редких бабочек нужно не
150
только охранять, но и размножать. Не в первый раз уже в нашей
стране была высказана мысль о необходимости создания заповедни-
ков энтомофауны, где нужно особенно беречь травяной покров. Как
тут не вспомнить знаменитый пустырь Жана-Анри Фабра!
«Считаем, что возможны успешные опыты по обогащению фауны
парусников Кавказа и Средней Азии,— сказал А. В. Крейцберг.—
Сейчас мы можем предложить энтомологам Кавказа кормовые расте-
ния и куколок парусника Аполлониус; хотим получить кормовые
растения и куколок кавказских видов... Мы также можем предоста-
вить куколок среднеазиатской формы Махаона, корневища и семе-
на и его местных кормовых растений. От энтомологов Армении и
Азербайджана хотим получить куколок парусника Алексанор, ви-
димо вымершего в Средней Азии».
«Эстетически ценные виды бабочек, например того же Махаона,
можно размножать на научных, огороженных делянках в ботаниче-
ских садах,— продолжал А. В. Крейцберг.— Вреда растениям сада
они не причинят, но в саду, где будут летать эти бабочки с мая до
сентября, посетители будут ощущать двойную радость от встречи с
красотой растений и красотой насекомых».
Таковы были практические и весьма обнадеживающие предло-
жения среднеазиатского энтомолога.
Совещание постановило обратить внимание руководящих орга-
нов сельского и лесного хозяйства стран-участниц:
«...а) на имеющиеся случаи неосмотрительного, необоснованного
и неоправданного применения пестицидов, ведущие часто к резким
нарушениям комплексов фауны и флоры в биоценозах. Химические
пестициды должны применяться лишь в тех случаях, когда вспышку
вредных насекомых нельзя остановить другими методами борьбы *.
Борьба с вредными насекомыми должна быть направлена на сниже-
ние их численности ниже уровня экономической вредности при обес-
печении сохранности полезной фауны;
б) на нарушение или научно необоснованное применение неко-
торых санитарных и хозяйственных мероприятий, в частности сжи-
гание порубочных остатков в лесу и пожнивных остатков в поле,
уборка фаутных деревьев, деревыпас скота, профилактические хи-
мические обработки садов, посевов хлопчатника и других культур,
весеннее сжигание прошлогодней травы и др.;
в) на необходимость создания заповедников, заказников или ох-
раняемых участков в пределах ареалов особо важных видов насеко-
мых, а также включения их в списки охраняемых объектов в сущест-
вующих заповедниках и заказниках и строгого соблюдения заповед-
ного режима.
♦ В СССР применение пестицидов регламентировано, а использование ДДТ
запрещено в 1970 году.
151
Научно-исследовательским учреждениям
и высшим учебным заведениям совещание
рекомендовало:
«а) дальнейшие исследования фауны,
экологии, хозяйственного и эстетического
значения насекомых, выяснение их роли в
различных регионах и биоценозах и изуче-
ние происходящих в них изменений...» *
Совещание обратилось ко всем энтомо-
логам и любителям природы с призывом и
впредь вести пропаганду знаний о насеко-
мых, используя для этого радио, телеви-
дение и печать.
С огромным удовольствием читал я ма-
териалы этого совещания. Комментарии к
приведенным мною отрывкам, пожалуй,
излишни.
«Все это, конечно, прекрасно,— скажете
вы.— Ну а как же борьба с вредными на-
секомыми? Что же, теперь уж с ними и бо-
роться нельзя?»
«Леди-бит л»
и другие
Познакомьтесь с удивительной историей,
которую рассказал Юл. Медведев в упо-
минавшейся уже книге «Безмолвный фронт».
В 60-х годах прошлого столетия в амери-
канском штате Калифорния появилось не-
известное прежде насекомое. Маленькое,
пассивное, неприметное... Таковы многие
опасные вредители! Увы, новосел принад-
лежал к их числу. По мере его распростра-
нения пустели цитрусовые рощи штата. Во
многих садах урожай апельсинов и лимо-
нов был уничтожен начисто. Деревья выгля-
дели как предсмертные больные, на них бы-
ло невозможно смотреть без содрогания.
Об охране насекомых. Тезисы докладов III сове-
щания. Горный комитет Международного союза
охраны природы. Министерство сельского хо-
зяйства Армянской ССР. Научно-иссл. ин-т за-
щиты растений. Центр, лаборатория охраны при-
роды МСХ СССР. Ереван, 1976.
152
Так заявил о себе в Америке случайно завезенный туда из Австра-
лии желобчатый червец, а в переводе с английского — «хлопково-
подушечная щитовка».
Никакие усилия фермеров в борьбе с этим крошечным пушистым
белым насекомым не помогали.
Не очень-то большой, но последней надеждой на избавление от
этого невзрачного, но чрезвычайно агрессивного врага оставалась
попытка найти его природных врагов в Австралии...
В разгар «цитрусовой трагедии» в Калифорнию прибыл Альберт
Кебеле, молодой человек, ассистент известного американского эн-
томолога С. В. Рилея, занимавшего пост начальника энтомологи-
ческого отделения департамента по сельскому хозяйству США. Этот
молодой человек уже давно надоедал своему шефу с просьбой отпра-
вить его куда-нибудь подальше от опостылевшего Вашингтона. При-
чина его томления была, увы, проста: любовь без взаимности, яв-
ление, видимо типичное для энтомологов, занимающихся, с точки
зрения нормальных здоровых девушек, неизвестно чем...
Достаточно отдаленным от Вашингтона местом была Калифор-
ния, и опечаленного молодого человека послали сначала туда, а
потом в Австралию... Правда, в Австралию послали его не как эн-
томолога (работникам департамента по сельскому хозяйству выез-
жать за пределы Соединенных Штатов было запрещено), а в качестве
«работника госдепартамента для поездки на Всемирную выставку»,
которая проходила тогда в Мельбурне.
«Работник госдепартамента» удирал с выставки и, пытаясь окон-
чательно залечить раны сердца, во множестве ловил божьих коро-
вок по имени ведалия, так как заметил, что они в огромных количест-
вах пожирают того самого желобчатого червеца, страшного врага
цитрусоводов Америки. Иногда он находил их даже с торчащим изо
рта белым пушком, то есть заглатываемой «хлопково-подушечной».
Да, рыльце у ведалии было в пушку, и это в данном случае вселяло
в сердце молодого человека надежды...
Тут надо обязательно добавить, что очаровательное, как прави-
ло, ярко окрашенное это создание, называемое у нас так ласково —
«божья коровка», а по-английски тоже весьма элегантно — «леди-
бит л» (то есть «леди-жучок»), не отличается на самом деле ни воз-
вышенностью чувств, ни кротостью нрава. Главное качество этой
хорошенькой «леди» — прожорливость. Божьих коровок в природе
существует около двух тысяч видов, и все они, несмотря на тро-
гательный свой облик и красоту, страшные хищницы. До ста
тлей в день истребляет наша отечественная семиточечная «леди-
битл»! Столь же невоздержанным — к нашему счастью! — нравом
обладает и юношеская, точнее, девичья форма «леди» — ее личин-
ка... В скобках заметим, что и златоглазка — это изнеженное, мед-
153
лительное создание, носящее отливающий перламутром балахон
крыльев,— ведет себя по отношению к тлям точно так же. Как об-
манчива иной раз внешность!
...Из множества леди-ведалий, пойманных Альбертом Кебеле
в окрестностях Мельбурна, живыми в Калифорнию прибыли 129.
И это вполне незначительное количество черненьких с красным ри-
сунком жучков, которые все поместились бы в одной спичечной
коробке, загладило вину Австралии перед Америкой. Они спасли
сады Калифорнии!
Очень скоро их стало уже несколько миллионов. В течение
двух лет угроза австралийского желобчатого червеца была ликви-
дирована.
«Энтомолог Альберт Кебеле удостоился неслыханных почестей,—
пишет Юл. Медведев.— Кебеле — уроженец Германии, и немцы
назвали биологический метод борьбы с сельскохозяйственными вре-
дителями «методом Кебеле». Калифорнийские цитрусоводы устроили
в его честь банкет, на котором спасителю преподнесли именные часы,
а его супруге — бриллиантовые серьги. «Мне,— писал биограф Ке-
беле,— не посчастливилось встречать больше ни одного энтомолога,
который мог бы видеть на своей жене бриллиантовые серьги».
Щедрость калифорнийцев не покажется чрезмерной, если учесть,
что интродукция ведалии обошлась что-то около полутора тысяч
долларов, в то время как стоимость фруктов, спасаемых ею ежегод-
но, исчисляется миллионами долларов». '
Надо сказать, что описанная история с ведалией (другое назва-
ние этой коровки — родолия) далеко не единственный пример доб-
лестных подвигов «леди-битл».
В конце прошлого века из Австралии в Калифорнию перевезли
еще одну коровку — криптолемус. Она прекрасно истребляла злост-
ных вредителей культурных растений — мучнистых червецов и
щитовок. Примеру Америки последовали Индонезия (острова Ява
и Целебес), а затем и Африка (Алжир, Тунис, Марокко, Египет).
В 1931 году коровок криптолемус поселили и у нас, в Абхазии. Од-
нако тропическая, изнеженная «леди криптолемус» не вынесла на-
шей сравнительно суровой зимы. Тогда ее решили содержать зимой
в инсектариях, а весной выпускать на волю. Это вполне себя оправ-
дало. ..
В 1951 году коровку пуллюс, истребителя пихтового хермеса
(ближайшего родственника обыкновенных тлей), завезли из Европы
в Канаду, где очаровательная «леди» и принялась доблестно унич-
тожать злостных вредителей хвойных деревьев.
Приблизительно в то же самое время советский энтомолог
И. А. Рубцов завез в нашу страну из Италии только одну «супруже-
скую пару», самку и самца, коровки линдорус. Эта пара дала много-
154
численное потомство в субтропических районах Черноморского по-
бережья Кавказа. «Леди линдорус» принялись рьяно уничтожать
вредных щитовок...
Вспомним, сколь фантастической способностью к размножению
обладают тли. Одной из главных сдерживающих сил против них
как раз и выступают отважные прожорливые «леди-битл».
Перевоз из одной страны в другую и массовое расселение бо-
жьих коровок — это и есть пример метода биологической борьбы с
вредными насекомыми. Метода, основанного на уважении законов
природы, изучении их. В этой борьбе не уничтожаются налево и на-
право правые и виноватые, не отравляется почва, вода, воздух, в зна-
чительной мере сохраняется природное равновесие.
Пример с божьими коровками, конечно, далеко не единственный.
Оказывается, в мире насекомых у нас очень много друзей, или,
если можно так выразиться, наших сторонников в борьбе за сущест-
вование, которая, собственно говоря, и есть жизнь.
Прекрасные летуны стрекозы, как уже говорилось, истребляют
ненавистных нам комаров, а также других летающих кровососов.
Значит, нужно «поддерживать» и всячески охранять стрекоз. Ин-
тересно, что даже среди самих комаров есть «сторонники человека»:
личинки некоторых не сосущих кровь комаров нападают на личинок
кровососущих комаров!
Богомолы с успехом ловят вредных бабочек, кузнечиков, мух.
Богомолы полезны. В некоторых городах Австралии, например,
принято сажать богомолов на оконные шторы, с тем чтобы они охра-
няли жилище человека от мух.
Огромную пользу по регулированию численности вредных на-
секомых приносят многочисленные виды хищных ос. Сфексы, аммо-
филы, веспиды, бембексы истребляют кобылок, гусениц, мух, слеп-
ней.
Даже среди кузнечиков есть хищники, уничтожающие вредных
бабочек. А двупятнистый сверчок с удовольствием поедает яйца
ядовитых пауков-каракуртов...
Особенно много активнейших наших друзей в самом многооб-
разном отряде шестиногих — отряде жесткокрылых, или жуков.
Это и уже упомянутые навозники, мертвоеды, стафилины. И неко-
торые виды жуков-пестряков, поедающие вредных гусениц. И, ко-
нечно, жужелицы. Великолепный, сине-зеленый, с металлическим
красноватым блеском красотел пахучий из семейства жужелиц при-
носит огромную пользу, уничтожая множество вредных насекомых.
Самка красотела съедает в течение года более шести тысяч гусениц
и куколок опасного вредителя леса, непарного шелкопряда! В бла-
годарность за этот воинственный нрав и прожорливость красотел
взят под охрану на всей территории Европы. Его переселили и в
155
США, где он акклиматизировался и встал на охрану американских
лесов.
Что же касается муравьев, самых многочисленных насекомых на
Земле, то об их пользе уже говорилось...
Перечисленные друзья — хищники. Однако не меньшую пользу
оказывают в биологической борьбе и те, кто не уничтожает свою
жертву сразу, а долгое время живет за ее счет. Паразитизм очень
широко развит в мире шестиногих, а паразиты вредителей — наши
естественные друзья.
...Яблоневые сады на юге нашей страны с конца прошлого века
жестоко страдали от кровяной тли, случайно завезенной в Европу
из Америки. Здесь не было ее природных врагов, тля сильно раз-
множилась, а химические методы борьбы на нее вообще не действо-
вали. Дело в том, что в отличие от «голой» зеленой тли, кровяная
тля покрыта своеобразной ватной «броней», состоящей из ее соб-
ственных выделений. Яды пробить эту «броню» не могли. Кровяная
тля процветала, и ее многочисленным колониям ничего не стоило
иссушить за два-три года здоровую яблоню.
Как же быть?
Так же как и в случае с желобчатым червецом и коровкой веда-
лией, на родине тли, в Америке, нашли ее естественного врага —
наездника афелинуса. Это крошечное перепончатокрылое, отчасти
напоминающее известную мегариссу, только во много раз меньше
ее, оказывается, имеет обыкновение откладывать свои яички непо-
средственно в живую тлю.
Весной 1931 года стайки наездников выпустили в нескольких са-
дах Крыма. Уже к концу июля на месте большинства процветающих
колоний тли оставались лишь скопления мертвых черных шкурок с
летными отверстиями, из которых на свет выбрались новые рати
доблестных маленьких паразитов.
Этот пример тоже далеко не единственный...
Найти полезного нам паразита и помочь ему в его благородной
паразитической деятельности — это тоже один из способов биоло-
гической борьбы с вредными насекомыми.
Есть еще один весьма интересный путь использования наших
друзей-насекомых — для борьбы с сорняками. Поразительные при-
меры такой борьбы приводит А. Балаховский: «Некоторые кактусы-
опунции, завезенные в Австралию, не встречая врагов, быстро зах-
ватили 25 миллионов гектаров земли в Новом Южном Уэльсе и
продолжали распространяться, занимая по 500 000 гектаров новых
земель ежегодно. К счастью, Хеммлин и Додд поспешили ввезти
туда маленькую бабочку Cactoblastis, которая и свела счеты с этими
зловредными опунциями. А знаете ли вы, что до ввоза добрых вол-
156
шебников-насекомых все другие методы борьбы с вредной опун-
цией терпели крах?
И в другом тоже не повезло злополучному континенту: так же
хорошо, даже слишком хорошо растет в Австралии зверобой, дости-
гая в высоту более полутора метров. В 1930 году в штате Виктория
заросли его покрыли 200 000 гектаров, сделав их непригодными для
сельского хозяйства. Понадобилось вмешательство заботливо ото-
бранных листоедов Chrysomela, которые полностью избавили Австра-
лию от этого бедствия».
И таких примеров много! Ну как же не считать некоторых насе-
комых нашими настоящими друзьями? Конечно, их нужно прежде
всего отыскать в многоликом племени шестиногих...
Учеными-биологами создан также биопрепарат энтобактерин.
Это светло-серый порошок, состоящий из живых спор бактерий.
Его разводят в воде и опрыскивают полученным раствором плодовые
деревья и овощные культуры. Попадая в организм насекомого,
споры начинают прорастать и размножаться. Насекомое заболева-
ет и гибнет. Споры подобраны именно такие, какие действуют исклю-
чительно на вредных насекомых, никак не влияя на полезных.
Американский энтомолог Эдвард Нипплинг предложил ориги-
нальную идею — массовую стерилизацию и даже разведение стери-
лизованных самцов вредных насекомых. Выпускаемые на волю, они
активно включаются в борьбу за существование с особями своего
же вида, овладевают множеством ничего не подозревающих самок и...
В результате их несостоятельности численность популяции резко
падает и даже вообще сходит на нет.
Используется метод имитации звуков, издаваемых насекомыми, а
также запахов для привлечения обманутых шестиногих в ловушки...
Изучить «ансамбль», внимательно вслушиваясь в многообразные
его голоса, поддержать лучшее, что есть в нем, не губя правых и
виноватых,— вот путь, который внушает надежду.
«Знание — сила». Это было сказано Роджером Бэконом еще в
XVII веке.
Дремучая поляна
Каждую весну, когда начинает таять снег,
я мечтаю о Дремучей поляне.
Она где-то в глухом лесу, далеко от до-
рог, просторная, солнечная. На краю ее,
в тени деревьев, стоит моя палатка. Неда-
леко, конечно, и речка, полная рыбы.
Но главное — поляна.
Я уже знаю многих ее обитателей, а
они знают и не боятся меня.
Бабочки порхают над цветами и плани-
руют доверчиво на палатку. Они спокойно
садятся и на руки мне, если мне этого хо-
чется, и, конечно, позволяют себя как угод-
но фотографировать.
Интеллектуальные пауки мастерски
плетут свои ажурные сети, а глупые мухи
не замечают их на своем пути. Пауки раз-
ные, и у каждого можно научиться чему-
то. Ведь на Земле они старше нас...
Медлительные клопы чинно знакомят-
ся и выводят потомство. Да, они знако-
мятся именно чинно: я не раз видел, как
самец медленно подползает к самке, а по-
том осторожно поглаживает ее своим
усом.
Стрекозы демонстрируют фигуры выс-
шего пилотажа и умение без промаха хва-
тать на лету комаров.
Легкомысленные мошки наслаждаются
жизнью в считанные минуты перед неми-
нуемой гибелью. Они не замечают, что ря-
дом уже сидит рыжий глазастый бандит
из семейства ктырей и наблюдает спокой-
но...
Бомбовозы-бембексы курсируют между
цветами в надежде застать врасплох какую-
нибудь увлеченную цветком муху: им нужно
обеспечить питанием будущее потомство.
Божьи коровки, эти прожорливые «ле-
ди», вечно торопятся, перебирая тонкими
изящными ножками: голод не тетка!
Кузнечики и кобылки удивленно тара-
щатся на мир и тарахтят в надежде оты-
скать друга сердца...
158
Сколько же здесь еще тайн! Неисчерпаемые знания могут пода-
рить нам «хозяева земли». Да разве только они, насекомые, пауки?
А растения, эта первая ступень жизни, так называемые «первичные
продуценты», основа великой жизненной пирамиды?
Удивительнейшее явление природы — цветок! Символ прекрас-
ного! Для кого старалась здесь мать-природа? Неужели только для
опылителей — пчел, ос, мух, шмелей, бабочек?.. А бабочки? А эффект-
ные жуки, ярко раскрашенные клопы, цикадки-горбатки, некоторые
сетчатокрылые? Или изумрудные, сапфировые, рубиновые осы-
блестянки? Да все они — те, о которых много раз уже говорилось.
Некоторых, правда, становится все меньше и меньше...
«Ну и что? — могут сказать на это.— Разве нельзя прожить
без всех этих ваших пестрых букашек? Без лесных цветов, над кото-
рыми вы так трясетесь? Без певчих птиц... Ведь главное — чтобы
еды было вдоволь».
«Нет,— нужно ответить им.— Прожить нельзя. Просущество-
вать можно. А прожить — нет. Нет жизни без красоты. Разве слу-
чайно, что природа полна красоты? А человеческая —женская или
мужская красота? Не есть ли это все та же, из того же источника
красота красота природы? Жить только для того, чтобы есть?..»
Я думаю, что если как следует почувствовать Дремучую поляну,
то и наш человеческий мир станет понятнее. Ведь: «какую бы форму
жизни мы ни изучали...»
Человек — вот самая большая загадка.
Каждую весну—даже еще зимой — я мечтаю о Дремучей поляне.
Но вот наступает разгар весны, потом лето, события развива-
ются бурно, появляется настойчивое желание сделать слишком
многое, а отсюда суетливость, занятость, беспокойство, тяга к да-
леким путешествиям — в голове как будто бы замыкается что-то.
Лишь осенью я обычно вспоминаю о своей голубой весенней мечте.
Но уже поздно.
Уж этим-то летом обязательно...
Аракчеев Ю. С.
А 79 Джунгли во дворе.—М.: Мысль, 1981.— 159 с., 24 л. с ил.
1 р. 60 к.
Автор рассказывает о мире насекомых, о том, как он открыл для себя нот
удивительный мир и начал его фотографировать.
Эта книга—об уважении к природе, даже к малым ее существам. Опа ново-
жет читателю по-новому взглянуть на то, что проходит обычно мимо внимания.
20901-003 ББК 28.69
А 004(01)-81 140“81 592
К первой вклейке
Парусник Подалирий
Цветочный паук
Усик тыквы
Портрет кузнечика
Гусеница Тигра
Мегарисса
«Крест»
Солнечная Гипермнестра
К последней вклейке
Мухомор
Желтушка луговая
Портрет бабочки
Росток папоротника
Весна...
«Факел»
Любопытство
Белянки Понтия глауконома
Аракчеев Юрий Сергеевич
ДЖУНГЛИ ВО ДВОРЕ
Заведующий редакцией А. П. Воронин
Редактор Т. М. Галицкая
Младший редактор Т. Д. Изотова
Художественный редактор С. М. Полесицкая
Технический редактор И. И. Сошникова
Корректор Т. М. Шпиленко
ИБ № 1698
Сдано в набор 21.04.80. Подписано в печать 09.01.81. А02504. Формат 60Х84’/\в.
Бумага типографская № 2. Высокая печать. Усл. печатных листов 12,09 (с вкл*.).
Учетно-издательских листов 13,52 (с вкл.). Тираж 60 000 экз. Заказ № 1559.
Цена 1 р. 60 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Крас-
ного Знамени Первая Образцовая типография имени
А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном
комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. 113054. Москва, М-54» Наловая, 28
1 р. 60 к