СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ ОБРАЗОВАНИЯ
РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ
Издание подготовлено в рамках региональной программы
Северо-Западного отделения
Российской академии образования

Серия
«РУССКИЙ ПУТЬ»
Н. А. ЗАБОЛОЦКИЙ:
PRO ЕТ CONTRA
Лигностъ и творгество Н.А. Заболоцкого
в оценке писателей, критиков, исследователей
Антология
Издательство
Русской христианской гуманитарной академии
Санкт-Петербург
2010

Серия
«РУССКИЙ ПУТЬ»
Серия основана в 1993 г.
Редакционная коллегия серии:
Д. К. Бурлака (председатель), А.А. Грякалов,
А. А. Ермичев, Ю.В. Зобнин, К. Г. И супов (ученый секретарь),
А.А. Корольков, Р. В. Светлов
Ответственный редактор тома
Д. К. Бурлака
Составители
Т. В. Игошева, И.Е. Лощилов
Издано при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Н. А. Заболоцкий: proet contra.— 2 изд., испр. / Вступ. статья
И.Е. Лощилова, сост., коммент. Т. В. Игошевой и И. Е. Лощилова.—
СПб.: РХГА, 2010.— 1064 с.— (Серия «РусскийПуть»).
ISBN 978-5-88812-252-5
В настоящем издании впервые собраны отклики, рецензии, реплики
и развернутые высказывания современников об одной из самых ярких
поэтических судеб в литературной истории XX века. Наряду с сужде¬
ниями советских критиков, в Антологии «Николай Заболоцкий: pro
et contra» представлены отзывы из труднодоступных эмигрантских
изданий. Специальный раздел посвящен аналитическим статьям и ис¬
следованиям, представляющим наиболее характерные и перспектив¬
ные направления изучения наследия поэта. Библиография включает
сведения об изданиях переводов Заболоцкого на иностранные языки,
монографиях и авторефератах диссертаций, новых исследованиях
и воспоминаниях современников.
Книга адресована всем интересующимся русской поэзией XX века
и может оказаться полезной для изучающих историю политической
и идеологической жизни советских десятилетий.
На фронтисписе:
Николай Заболоцкий
(Москва, 1948. Фото Никиты Заболоцкого)
ISBN 978-5-88812-252-5
9 785888 122525
© Т. В. Игошева, составление, комментарии,
2010
© И.Е. Лощилов, составление,
комментарии, вступительная статья, 2010
© Русская христианская гуманитарная
академия,2010
© «Русский Путь», название серии, 1994

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Вы держите в руках очередное издание «Русского Пути» — «Н. А. За¬
болоцкий: pro et contra». Данную Антологию можно оценить как клас¬
сическую публикацию для нашей книжной серии, хотя она обладает
и некоторыми особенностями, на которые мы постараемся обратить Ваше
внимание. Для лучшего уяснения отмеченных обстоятельств позволим се¬
бе напомнить читателю замысел и историю реализации «Русского Пути»,
более известного широкой публике по подзаголовку «pro et contra».
Изначальный замысел проекта состоял в стремлении представить
российскую культуру в системе сущностных суждений о самой себе, от¬
ражающих динамику ее развития во всей ее противоречивости. В качестве
феноменов, символизирующих духовную динамику в развитии нашей
страны, могли бы фигурировать события (войны, революции), идеи или
мифологемы (свобода, власть), социокультурные формообразования и те¬
чения (монархия, западничество). Этот тематический слой уже включен
в разработку. Однако мы начали реализацию проекта наиболее простым
и, в том смысле, в котором начало вообще образует простое в составе
целого, пошли правильным путем.
На первом этапе развития проекта «Русский Путь» в качестве симво¬
лов национального культуротворчества были избраны выдающиеся люди
России. «Русский Путь» открылся в 1994 г. антологией «Николай Бердяев:
pro et contra. Личность и творчество Н. А. Бердяева в оценке отечественных
мыслителей и исследователей». Последующие книги были посвящены твор¬
честву и судьбам видных деятелей российской истории и культуры. Состав
каждой из них формировался как сборник исследований и воспоминаний,
компактных по размеру и емких по содержанию, оценивающих жизнь
и творчество этих представителей нашей культуры со стороны других
видных ее деятелей — сторонников и продолжателей либо критиков и оп¬
понентов. Тексты антологий снабжались комментариями, помогающими

6
От издателя
современному читателю осознать исторические обстоятельства возникно¬
вения той или иной оценки, мнения.
За пятнадцать лет серия выросла и ныне представляет собой нечто
подобное дереву, корень которого составляет сам замысел духовного
осмысления культурно-исторических реалий, ствол образует история
культуры в ее тематическом единстве, а ветви суть различные аспекты
цивилизационного развития — литература и поэзия, философия и тео¬
логия, политика. В литературно-поэтической подсерии «Русского Пути»
были опубликованы антологии о А. С. Пушкине, М.Ю. Лермонтове,
Н.В. Гоголе, Ф.И. Тютчеве, Л.Н. Толстом, А. П. Чехове, М. Горьком,
В.	В. Набокове, И. Бунине, Н. Гумилеве, А. Ахматовой, А. Блоке, А. Белом,
В.	Маяковском, 3. Гиппиус. Философско-теологическая подсерия представ¬
лена С. Булгаковым, Вл. Соловьевым, П. А. Флоренским, В. В. Розановым,
а также, помимо других российских философов, западными мыслителя¬
ми в русской рецепции — Платоном, Бл. Августином, Н. Макиавелли,
Ж.-Ж. Руссо, И. Кантом, Ф. Шеллингом, Ф. Ницше. Научная и полити¬
ческая ветви проекта пока не дали столь обильных плодов: опубликованы
антологии о Павлове и Вернадском, а также книги, посвященные Петру I,
Екатерине II, К. П. Победоносцеву. Этот круг, мы надеемся, будет в бли¬
жайшее время расширен. Следует отметить и таких фигурантов «Русского
Пути», деятельность которых не поддается однозначной тематической
рубрикации. В их числе Н. Карамзин, Н. Чернышевский, Д. Андреев.
При всей несходности их деятельности указанные личности являются
субъектами именно нашей — российской — культуры.
Академии удалось привлечь к сотрудничеству в «Русском Пути»
замечательных ученых, деятельность которых получила и продолжает
получать поддержку Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ),
придавшего качественно иной импульс развитию проекта. В результате
«Русский Путь» расширяется структурно и содержательно. Итогом этого
процесса может стать «Энциклопедия самосознания русской культуры».
Антологию, посвященную Н. А. Заболоцкому, можно рассматривать
в качестве одного из шагов на пути реализации этого замысла.

И. Е. Лощилов
«ИГРА НА ГРАНЯХ ЯЗЫКА»:
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ И ЕГО КРИТИКИ
По воспоминаниям Андрея Яковлевича Сергеева, относящимся
к последним годам жизни Николая Заболоцкого, поэт «о критиках
как-то сказал с иронией: — Если бы собрать все написанное обо
мне, получилась бы интересная книга» *. До сих пор такая книга
не была собрана. Настоящее издание — первый опыт собрания
наиболее характерных суждений, высказываний, реплик об одном
из ярчайших явлений литературной жизни XX века.
Заболоцкий входил в литературу дважды, первый раз — на ис¬
ходе «культурной революции» советских 1920-х. Второй — в са¬
мый разгар «сталинской культурной политики», после восьми
лет, проведенных в тюрьмах и лагерях.
Первые критические отзывы на стихи Заболоцкого появились
в ленинградской прессе среди откликов на публичные выступления
участников Объединения реального искусства. Участник лите¬
ратурного кружка «Непокой» Д. Г. Толмачев писал об обэриутах
ещё в 1927 году, выделяя из группы «дадаистов в Ленинграде»
не названного по имени, но легко узнаваемого по обозначен¬
ным в фельетоне темам стихотворений (будущих столбцов)
Заболоцкого: «Хаотический словесный комплекс “реального
искусства” состоит из “псевдо-детских” выражений, обломочков
домашне-мещанского быта, из бедной, незначительной и вместе
с тем претенциозной обиходной речи среднего довоенного гимна¬
зиста. Этот гимназист, дожив до нашего времени, в лучшем случае
1	Воспоминания о Заболоцком.— Изд. 2-е, дополненное / Сост. Е. В. Заболоцкая,
А. В. Македонов и Н.Н. Заболоцкий.М.: Советский писатель, 1984. С. 408.

8
И.Е.ЛОЩИЛОВ
воспринимает из окружающего... футбол и Новую Баварию (темы
наиболее “актуальных” стихов)»2. В одной из направленных про¬
тив обэриутов статей намечена черта, отделяющая Заболоцкого
от остальных членов группы: «И суть не в том, не в том суть, что
у Заболоцкого есть хорошие стихи, очень понятные и весьма
ямбического происхождения, не в том дело, что у Введенского
их нет, а жуткая заумь его отзывает белибердой, что “Елизавета
Бам”3 — откровенный до цинизма сумбур, в котором никто
ни черта не понял, по общему признанию диспутантов. Главный
вопрос, который стихийно вырвался из зала: — К чему?! Зачем?!
Кому нужен этот балаган? »4
Начиная с самых первых откликов, носивших подчас курьез¬
ные для сегодняшнего слуха названия («Береги здоровье, но бере¬
гись Заболоцкого», «Ученик Пушкина или акробат из “Звезды”? »,
«Болотное и Заболоцкий» и т.п.), «литературно-политическая
критика»5 была склонна смешивать эстетические и идеологиче¬
ские претензии к поэту. В скором времени Заболоцкий превратил¬
ся в своего рода «мальчика для битья» советской критики, или,
что, вероятно, точнее выражает суть дела,— «юнгу-за борт», как
выразился Алексей Толстой о другой жертве разгрома в литера¬
туре 1930-х годов — Леониде Добычине6.
Автор анонимной редакционной преамбулы к первой публи¬
кации рассказа Л. Добычина «Портрет» с опережающей — хоть
и недоброжелательной — проницательностью писал: «...рассказ
Добычина, субъективно очень любопытный, объективно — в усло¬
виях сегодняшнего состояния литературы — знаменует собой то же
самое, что и стихи Н. Заболоцкого. “Аналитическое” восприятие
мира, разлагающее этот мир на отдельные “предметные” детали,
еще не соединенные между собой никакой органической связью,
2	Толмачев Д. Дадаисты в Ленинграде // Жизнь искусства. 1927. № 44 (1 ноя¬
бря). С. 14. См. также: НильвичЛ. Реакционное жонглерство (Об одной
вылазке литературных хулиганов) // Смена. 1930. № 81 (9 апреля). С. 5.
3	Пьеса Д. И. Хармса.
4	Лесная Л. Ытуеребо // Красная газета (Вечерний вып.). 1928. № 24 (25 ян¬
варя). С. 2.
5	Эйхенбаум Б.М. Литература: Теория, критика, полемика. Л.: Прибой,
1927. С. 279.
6	Толстой А. Н. Речь на общем собрании ленинградских писателей 5 апреля
1936 года / Публ. B.C. Бахтина // Писатель Леонид Добычин: Воспоминания.
Статьи. Письма. СПб.: АОЗТ Журнал «Звезда», 1996. С. 20.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
9
это уже есть то свойство, которое таит в себе опасность типично
буржуазного мировоззренческого распада»7.
«Столбцы» — одна из самых ярких и удивительных поэтиче¬
ских книг XX века, книга со сложной судьбой. Это первая книга
поэта, его дебют в литературе. Небольшой поэтический сборник,
появившийся в год «великого перелома», стал своего рода ито¬
гом — не только всей советской литературы 1920-х годов, но и бле¬
стящей предшествующей эпохи, от самого зарождения русского
символизма. Слова Н. Я. Рыковой, сказанные вскоре после выхода
книги, оказались пророческими: «...текущий год подарил нам
замечательные “столбцы” Заболоцкого, интереснейшего поэта
с большим будущим» 8.
Книга вызвала многочисленные рецензии и отклики. И. М. Си¬
нельников вспоминал: «Я сказал: — “Ну вот, через несколько дней
выйдет ваша книга. Может быть, как Байрон, вы однажды про¬
снетесь знаменитым”. Он улыбнулся и сказал, что сейчас другие
времена и все обстоит значительно сложнее, чем при Байроне.
Но я напророчил: он действительно проснулся знаменитым»9.
Три года спустя, 10 сентября 1932 года, Заболоцкий писал дру¬
гу детства и земляку М. И. Касьянову, связь с которым на время
прерывалась: «Книжка “Столбцы” — единственная моя книжка
стихов. Она вышла в 1929 году и разошлась в несколько дней как
в Ленинграде, так и в Москве. Переизданий не было до сих пор, так
как книжка вызвала в литературе порядочный скандал и я был
причислен к лику нечестивых» 10.
Поэт знал настоящую цену себе и своей работе и достаточно
пристально следил за критическими высказываниями о своем твор¬
честве. Выход «Столбцов» вызвал восторженную реакцию в «не¬
официальных кругах»11 и целый шквал разгромных критических
статей в официальной печати. Фактически, положительно отозва¬
лись о «Столбцах» в печати лишь Н. Л. Степанов, М. А. Зенкевич,
И. Л. Фейнберг (рецензия была напечатана анонимно), и позже,
7	Стройка. 1930. № 3 [31 марта]. С. 7.
8	Рыкова Н. Михаил Светлов // На литературном посту. 1929. № 17. С. 35.
9	Воспоминания о Заболоцком. М., 1984. С. 119.
10	Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3: Переводы. Письма 1921-1958. М.:
Художественная литература, 1984. С. 313-314.
11	См. подборку высказываний Д. С. Лихачева, П. Г. Антокольского, Д. Е. Мак¬
симова, С. И. Липкина, С. А. Ермолинского и других в книге: Заболоцкий Н.Н.
Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos, 2003. С. 157-158.

10
И.Е. ЛОЩИЛОВ
в 1937 году,— М. М. Зощенко12. Уровень и общий тон основного
массива критики рубежа 1920-1930-х годов удостоился сохранен¬
ного мемуаристом издевательского вопроса Заболоцкого: «Нашелся
какой-то критик-кретин, который обвинил меня в нимфомании.
Кстати, вы не знаете, что это такое? За это судят?» 13
Экземпляр «Столбцов» был в личной библиотеке А. М. Горько¬
го. И. А. Груздев писал 2 июня 1929 года: «Дорогой Алексей
Максимович! <...> Посылаем Вам книги нашего издательства —
“И<здательства> п<исателей>”, мы работаем главным образом
с молодыми. Некоторые из них — Бражнин14, Заболоцкий — уже
приобрели некоторую известность» 15. В 1934 году стихи Светлова,
Заболоцкого и Пастернака читал Горькому К. Г. Паустовский, чем
«неожиданно растрогал» писателя16.
Вскоре после выхода «Столбцов» сложился набор стереотипных
обвинений, связанных с именем их автора. С вариациями они
переходили из статьи в статью, из рецензии в рецензию. Прежде
всего, это обвинение в «буржуазности» (часто — в «новобуржуазно-
сти») и «правом уклоне» 17, со всем вытекающими последствиями.
12	Зенкевич М.А. Обзор стихов // Новый мир. 1929. № 6. С. 219; Степанов H.JI.
<Рец. на: Н. Заболоцкий. Столбцы. 1929 г.> // Звезда. 1929. № 3. С. 191-192;
<Б.п.> <Фейнберг И. JI.> Н. Заболоцкий.— «Столбцы». Издательство пи¬
сателей в Ленинграде // Октябрь. 1929. № 5. С. 207-208: Зощенко М.М.
О стихах Н. Заболоцкого // Зощенко М. М. 1935-1937. Рассказы. Повести.
Фельетоны. Театр. Критика. Л., 1937. С. 381-387.
13	Воспоминания о Заболоцком. М., 1984. С. 120. По всей видимости, поэт имел
в виду Павла Незнамова, автора статьи «Система девок», где, в частности,
говорилось: «В его стихах слишком много чувственной экспансии, и все
его разговоры сводятся на половое. <... > Словом, не поэт, а какой-то по¬
ловой психопат. О чем бы он ни писал, он свернет на сексуал» (Незнамов П.
Система девок // Печать и революция. 1930. № 4. С. 80).
14	Илья Яковлевич Бражнин (наст, фамилия — Пейсин; 1898-1982) — совет¬
ский писатель, журналист. В 1928 г. Издательство писателей в Ленинграде
выпустило его книгу «Прыжок».
15	Архив Алексея Максимовича Горького. М.: Наука, 1966. Т. XI. М.: Наука,
1966. С. 100. Илья Александрович Груздев (1892-1960) — литературовед,
биограф М. Горького.
16	Паустовский К.Г. Повесть о жизни // Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 8 т.
Т. 2. М.: Художественная литература, 1967. С. 722.
17	Ортодоксальный рапповский критик Г.Е. Горбачев (1897-1942) назвал
Заболоцкого «самым правым поэтом нашего времени» (Горбачев Г. <Пре-
ния> // Творческая дискуссия в РАППе: Сборник стенограмм и материалов
III	областной конференции ЛАПП (15-18 мая 1930 г.). Л., 1930. С. 97).

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
11
В идеологическом контексте эпохи, восходящем к статьям и вы¬
ступлениям Сталина на партийных пленумах 1928-1930 годов,
«правые уклонисты» считались более опасными, чем «левые за¬
гибщики» (троцкисты), однако в пределе их усилия «смыкаются»
в «объективном» союзе. Для понимания логики и сущности обви¬
нений, которые «великая эпоха» выдвигала против поэта устами
литературных критиков, сегодня требуется реконструкция этого
полузабытого и, к счастью, ушедшего в прошлое языка18.
Наряду с этими, политическими по сути, «ярлыками» к Заболоц¬
кому приклеились ярлыки эстетические: близость к формалистам,
«архаика», вредное влияние на молодых советских поэтов19.
Отдельный повод для споров — признаваемые как «друзьями»
поэта, так и его врагами «предметность», «вещность», «физиоло¬
гичность». С одной стороны, это свойство поэтики Заболоцкого,
казалось бы, было созвучно эпохе, боровшейся против «туман¬
ности» и «метафизической» отвлеченности дореволюционной
литературы. С другой — напоминало о поэтике идеологически
чуждых акмеистов и вызывало подозрения в том, что предмет¬
ность эта — ложная, обманчивая.
В анонимной статье «Опасность нейтральности» говорилось:
«...любопытно, что некоторые молодые поэты учатся у Н. Заболоц¬
кого давать жизнь через нагромождение вещей. Творческий метод
Н. Заболоцкого глубоко реакционен. Вещность его — мнимая.
18	Ср. недоумение Г. А. Адамовича, выраженное в одном из ранних эмигрант¬
ских откликов: «Где опасность, где загибы: в доме ли, виляющем задом,
в коне ли с руками, в восьми ли ногах, уместившихся в животе...» (Сизиф
<Адамович Г> Отклики // Последние новости: Ежедневная газета. 1931,
16	июля. Париж. С. 4).
19	Можно встретить и указания на родство с поощряемым эпохой творчеством
поэтов «от станка»: «...в стихотворениях кружковцев, никогда не чи¬
тавших и не слыхавших даже о Заболотском (Sic! — И.Л.), очень часто
обнаруживаются черты, напоминающие манеру этого враждебного нам,
абсолютно чужого нам поэта. <...> Примитивность, детскость, наивная
конкретность произведений многих талантливых рабочих кружковцев —
все эти черты стилизуются Заболотским, эстетизируются им, служат
для него в большой мере маской, прикрытием для издевки над нашей
действительностью. У Заболотского это — нарочитая искусственность,
примитивизм, говорящий о распаде, об упадке; в творчестве начинающих
это — первоначальная ступень, непосредственность, являющаяся резуль¬
татом низкого уровня развития» (Трощенко Е. О поэтических кадрах
(В порядке обсуждения) // Молодая гвардия. 1931. № 3/4. С. 121).

12
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Мир Заболоцкого — иллюзорный, неустойчивый, мифический.
Учеба у Н. Заболоцкого — явление чрезвычайно опасное, а такие
примеры уже имеются» 20.
Еще определенней эти обвинения выражены в рецензии В. П. Дру-
зина, где восходящий к П. Н. Филонову и «филоновской школе»
аналитизм противополагается классовому подходу: «Внешняя
предметность при отсутствии пролетарского мировоззрения
(всегда утверждающего, а не только отрицающего, ибо отри¬
цание нужно для утверждения нового) может привести к под¬
линному развеществлению действительности. Так случилось
со стихами Н. Заболоцкого, где за внешней эффектностью остро
показательных предметов все время скрывается “потусторон¬
ний” мир, откуда на вещи реальной действительности веет
разъедающим скепсисом и издевкой. У Заболоцкого одинаково
уродливы и мещане, и красноармейцы. Подлинная конкрет¬
ность пропадает» 21.
С. А. Малахов «обнаруживает» за фасадом «физиологизма»
опасный для советского поэта эстетизм, литературный трюк:
«...“здоровый” и “физиологичный” Заболоцкий весь построен
на типично-эстетском пародировании В. Хлебникова и Пушкина.
Нарочитое нарушение классического 4-стопного ямба, выдержан¬
ного, кроме этих случаев нарушений. Смещение рифмовки только
в отдельных местах. Нарочито архаическая и нарочито грубая
лексика. Характерные для Хлебникова семантические приемы,
которые здесь не место разбирать. Все это, приложенное к со¬
временной тематике, создает впечатление нарочитого словесного
гурманства, где форма явно противоречит притянутому за волосы
содержанию, а потому, как это и бывает в пародии, существует
как бы сама по себе. <...> Животы, подмышки, груди, бабы,
девки, мужик,— таков небогатый лексикон, на котором играет
20	<Б.п.> Опасность нейтральности // Резец. 1930. № 5. С. 1. В первом номере
«Резца» за 1930 г. (на 2-й странице обложки): «Обозначаются пока ещё
не сознающие себя новобуржуазными, но несомненно имеющие в своем
творчестве элементы новобуржуазности поэты (Заболоцкий), требующие
серьезнейшего внимания» (Резолюция актива Ленинградской ассоциации
пролетарских писателей от 22/ХИ — 1929 г.).
21	Друзин В. Молодые пролетарские поэты [Рец. на: Разбег: Сборник стихов
А. Гитовича, Б. Лихарева, А. Прокофьева, А. Чуркина. Изд. Прибой,
1929 г.)] // Жизнь искусства. 1929. № 47 (1367), 24 ноября, воскресенье.
С.12-13.

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
13
Заболоцкий, применяя этот “внесоциальный физиологизм” к че-
резвычайно социальной советской действительности»22.
С публикацией поэмы «Торжество земледелия» (сначала —
в отрывках; в 1933 году — целиком) набор ярлыков пополнился
«юродством» и «кулацкой» направленностью. В материалах
дела Детского сектора Госиздата 1932 года поэма упоминается
уже в сопровождении новых, еще более опасных идеологических
«наклеек». В показаниях арестованного товарища Заболоцкого
по ОБЭРИУ, поэта А. И. Введенского от 20 декабря 1931 года мож¬
но прочесть: «Поэма “Торжество земледелия” Заболоцкого носит,
например, понятный характер, и ведущая его идея, четко и ясно
выраженная, апологетизирует деревню и кулачество»23.
В.И. Шубинский отмечает: «...любопытно, что поэма Забо¬
лоцкого именуется “кулацкой” за год до публикации ее полного
текста24. Создается впечатление, что черновики рецензий-доносов,
появившихся в 1933-1934 годах и сыгравших в жизни Заболоцко¬
го роковую роль, были приготовлены заранее»25. Незадолго до этого
в одной из рецензий, появившихся в рамках разгрома Детского
сектора, говорилось: «Заболоцкий — этот кулацкий поэт, по¬
лучивший достаточный отпор марксистско-ленинской критики,
решил спрятаться за фамилией Яков Миллер, оставаясь прежним
Заболоцким»26.
Обвинения в юродстве и гаерстве, за которыми, возможно, скры¬
вается насмешка над революцией и социализмом, сопровождали
уже появление «Столбцов», однако ко времени полной публикации
«Торжества земледелия» они «обросли» более определенным «клас¬
совым содержанием». Идеологический ярлык «юродство» перешел
22	Малахов С. Поэзия // Ежегодник литературы и искусства на 1929 год.
М.: Коммунистическая академия, 1929. С. 103-104.
23	Дело 4246-31 г. / Публ. Н. Кавина, подгот. текстов и примечания В. Са-
жина // «...Сборище друзей, оставленных судьбою»: «Чинари» в текстах,
документах и исследованиях: В 2 т. Т. 2 / Науч. ред. В. Н. Сажина.
[Б. м. = М.: Ладомир], 1998. С. 540.
24	Пролог к поэме и глава 7 (под названием «2. Торжество земледелия») были
напечатаны в журнале «Звезда» (1929. № 10. С. 54-56). Полный текст
вместе со стихотворениями «Меркнут знаки Зодиака» и «Лодейников»
(«Как бомба в небе разрывается...») см.: Звезда. 1933. № 2-3. С. 81-99.
25	Шубинский В.И. Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру. СПб.: Вита
Нова, 2008. С. 322.
26	Серебрянников А. Золотые зайчики на полях детской литературы // Смена.
1931. № 270 (15 ноября). С. 3.

14
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Заболоцкому от крестьянских поэтов и восходит к статье Николая
Бухарина «Злые заметки» («Ирония юродствующих входит как
составная часть в совокупную идеологию новейшего национализ¬
ма» 27), и через неё — к известным словам из статей В. И. Ленина
о Льве Толстом («помещик, юродствующий во Христе» и «юроди¬
вая проповедь “непротивления злу” насилием») и о крестьянстве,
которое отнеслось к «новым формам общежития» «бессознательно,
патриархально, по-юродивому».
Настоящая травля Заболоцкого развернулась в 1933 году с по¬
явлением статьи В. Ермилова «Юродствующая поэзия и поэзия
миллионов», сыгравшей роль своего рода «Ату его!» и задавшей
тон критике: достаточно вспомнить названия статьи Е.Ф. Усие¬
вич «Под маской юродства» или поэтического пасквиля Михаила
Голодного «Поэту юродивых».
За месяц до статьи Ермилова «Литературная газета» опубликова¬
ла обзор журналов с характерным подзаголовком: «Десятки новых
значительных произведений. Беспощадность классовой правды.
Новые романы Панферова и Федина. Формалистическое фокусниче¬
ство Шкловского — Заболоцкого и “откровения” Б. Пильняка»28.
В статье С. Д. Розенталя имя Заболоцкого завершает ряд
идеологически чуждых эпохе литераторов самого разного проис¬
хождения: «Умереть успел Петербург салопниц, чиновников, ду¬
ховенства, декадентов, мистиков, интеллигентов, “взыскующих
бога” и теплого местечка под крылом российского дворянства
и буржуазии. А остатки петербургского периода литературы,
остатки старых классов и литературных школ продолжают
жить. В. Шкловский, О. Мандельштам, Вагинов, Заболоцкий»29.
Травля 1933 года стала причиной провала публикации сборника
«Стихотворения 1926-1932», сохранившегося лишь в корректуре
и опубликованного лишь в 1987 году...30
10	августа 1933 года Борис Пастернак писал 3. А. Никитиной,
секретарю «Издательства писателей в Ленинграде»: «Бедный
27	Правда. 1927. № 9 [3541]. 12 января. С. 2.
28	Оружейников Н. На полях журналов: «Октябрь», № 1-4; «Звезда», № 1-4;
«Новый мир», № 1-4 // Литературная газета. 1933. 17 июня.
29	Розенталь С. Тени старого Петербурга. («Звезда» №№ 1-7 за 1933 год) //
Правда. 1933. № 236 (5765), 30 авг. С. 4.
30	Заболоцкий Н.А. Вешних дней лаборатория: Стихотворения (1926-1937 го¬
ды) / Сост., вступ. ст., и примеч. Н. Н. Заболоцкого. М., 1987. (В молодые
годы).

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
15
Заболоцкий! Как его распатронили. Я читал поэму, она мне очень
понравилась. Я не нашел в ней ничего одиозного, т. е. умышленно
иронического, половина обвинений зиждется на непонимании
его примитивизма, менее даже Хлебниковского, нежели ранних
пушкинских поэм. Именно этот буколизм и взорвал нашу пере¬
довую публику»31.
В 1936 годы поэт выступил на «дискуссии о формализме»
в Ленинградском отделении союза писателей. 1 апреля 1936 го¬
да текст выступления был напечатан в газете «Литературный
Ленинград» под редакционным заголовком «Статьи “Правды”
открывают нам глаза» и с общим примечанием: «Выступления
О. Форш, Н. Заболоцкого, Б. Эйхенбаума, Н. Свирина, Н. Цир-
лина и В. Жирмунского печатаются в сокращенном виде по жи¬
вой записи». Большой фрагмент выступления представляет
собой вынужденную самокритику автора поэмы, предпринятую
по инициативе (и, возможно, частично написанную «под дик¬
товку») Н. Л. Степанова: «В 1929 г., в самом начале коллекти¬
визации, я решил написать свою большую вещь и посвятил её
тем грандиозным событиям, которые происходили вокруг меня.
Я начал писать смело, непохоже на тот средний безрадостный
тон поэтического произведения, который к этому времени
определился в нашей литературе. В это время я увлекался Хлеб¬
никовым <...>.
А критика? Помогла она автору? Членораздельно и толково объ¬
яснила она ему, в чем согрешил он перед читателем? Две неболь¬
шие цитаты в достаточной степени ответят нам на этот вопрос.
1930 год. Журнал “Печать и революция”. Статья о “Столбцах”.
Об	авторе “Столбцов” говорится так:
“Наш весельчак, наш сыпнотифозный... язык его развязыва¬
ется только около выгребных ям, а красноречие его осеняет лишь
тогда, когда он соседствует с пивной или со спальней... О чем бы
он ни писал, он свернет на сексуал. У него даже дом, “виляя за¬
дом, летит в пространство бытия”. Эти стихи не свежи. Они что-то
31	РГАЛИ. Ф. 2533. On. 1. Ед. хр. 321. Цит. по: Громова Н.А. Узел. Поэты:
дружбы и разрывы (Из литературного быта конца 20-х — 30 годов). М.:
Эллис Лак, 2006. С. 218. Согласно воспоминаниям Вяч.Вс. Иванова,
Пастернак в позднейшие годы в разговорах о Заболоцком сопоставлял
его с Хлебниковым, Полем Валери и Гёльдерлином (см.: Возвышенный
корабль: Виктор Дмитриевич Дувакин в воспоминаниях. М.: Прогресс-
Плеяда, 2009. С. 175-176).

16
И.Е. ЛОЩИЛОВ
среднее между второй молодостью и собачьей старостью. Если же
говорить о стихе, то по стилю это напоминает постелю”.
Вот другой пример:
1932 год. Журнал “Красная новь”. Тарасенков пересказыва¬
ет “Торжество Земледелия” и затем переходит ко мне, к автору
поэмы. Я изображен в статье таким образом:
“...Вот стоит он на сцене — главный механик и режиссер толь¬
ко что разыгранного фарса, маленький человечек со взглядом
инока с картины Нестерова. Он постарел, оброс бородой и завел
честную канцелярскую толстовку. Он тихонько улыбается из-под
мохнатых бровей. <...>
Кажется, ни цад одним советским поэтом критика не изде¬
валась так, как надо мной. И каковы бы ни были мои литера¬
турные грехи, все же подобные статьи и выступления не делают
чести новой критике. Автора они еще больше дезориентируют,
отталкивают от искусства. Вот и все их значение. Кому это идет
на пользу?
После “Торжества Земледелия” я написал ряд поэм и книгу сти¬
хов о природе. <...> Что такое борьба с формализмом? Это борьба
за такой тип искусства, который, будучи совершенным по своему
техническому уровню, отвечает идее широких масс, доступен им,
близок и дорог. Это тот тип работы, к которому пришел Фауст
в результате своих долгих поисков. Кто знает, многие ли из нас
в своем искусстве сами, без посторонней поддержки, достигли бы
этого конечного результата. Вероятно, это были бы немногие еди¬
ницы. Статьи “Правды” открывают нам глаза. И мы должны быть
благодарны партии за это»32.
Оценить своеобразное лукавство, заключенное в «самокритике»
Заболоцкого перед лицом «партийной критики», помогают слова
поэта о Франсуа Рабле, сохранившиеся в записях «Разговоров»
Леонида Липавского: «...К тому же я чувствую сродство с Рабле.
Он, например, хотя и был неверующим, а целовал при случае руку
папе. И я тоже, когда нужно, целую ручку некоему папе»33.
32	Цит. по: Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...»: Стихотворения
и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания
современников. Анализ творчества / Сост., жизнеописание, примечания
Н.Н. Заболоцкого. М.: Педагогика-Пресс, 1995. С. 361-364. Показательна
устная реакция О. Э. Мандельштама на речь Заболоцкого, сохранившаяся
в передаче С. Б. Рудакова (см. наст. изд. С. 231).
33	Липавский Л.С. Исследование ужаса. М.: Ad Marginem, 2005. С. 354.

г Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
17
Тем не менее знать этот пласт критических суждений о За¬
болоцком полезно — в нем, создаваемом «в тисках тридцатых
годов» (как называется одна из глав книги о Заболоцком, на¬
писанной его сыном), несмотря на политический и идеологиче¬
ский пафос разоблачительства, содержатся иной раз параллели
и суждения, впоследствии забытые более доброжелательными
критиками позднейших десятилетий, когда принятый в отноше¬
нии Заболоцкого тон сменился. Современники слышали многие
оттенки новаторского искусства поэта, которые впоследствии
оказались забытыми, как забыт отчасти и художественный язык
эпохи.
Ю. Либединский писал, например: «Заболоцкий кокетничает
со сверхчувственным. Открывается окошечко в потусторонний
мир. Эти элементы мы видим в ряде других его стихов. Есть целый
ряд моментов, сближающих Заболоцкого и Замятина. Разница
между ними та, что Замятин говорит: “Так было и будет. Вы та¬
кие же, как были. Раньше был поп, а теперь “председатель на от¬
вале”. Но я вас такими не принимаю. Я вас ненавижу такими”.
А у Заболоцкого другая форма. Он говорит, что “и вы такие же,
какими всегда были люди, но я вас такими принимаю, я вами до¬
волен, я за вас”. Но в целом ряде стихов прорывается недовольство
Заболоцкого мещанином конкретным — это его сближает с луч¬
шими из попутчиков»34.
Важно учесть также, что некоторые из критиков Заболоцкого,
высказывая весьма резкие суждения в печати, на деле высоко
ценили его поэзию. «Когда-то в 1928 году В. Друзин, будучи ре¬
дактором литературного приложения к “Ленинградской правде”,
напечатал несколько стихотворений Заболоцкого и потом один
из первых выступил со сдержанным, но вполне деловым отзывом
о книжке “Столбцы”. Позднее он изменил свою позицию на резко
отрицательную по отношению к стихам Заболоцкого. Николай
Алексеевич не мог забыть, как на одном из литературных вечеров
после того, как он выступил с чтением стихов, поднялся Друзин
и стал его поучать, как и что нужно писать. Сочтя слова Друзина
оскорбительными, Николай Алексеевич взял висевшее тут же
пальто и пошел к выходу. А Друзин, указывая пальцем на проби¬
равшегося к двери поэта, злорадно воскликнул: — И вот смотрите —
34	Либединский Ю. Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП //
Звезда. 1930. № 1. С. 176-190.

18
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Заболоцкий уходит, уходит, уходит из советской литературы!
Поэтому-то Николай Алексеевич иронически назвал Друзина “мой
наставник”. Что касается Либединского, то он относился к тем
литературным деятелям, которым поэзия Заболоцкого нравилась,
но писать об этом они по их положению не могли или не хотели.
Впрочем, на одном из московских литературных вечеров Ли¬
бединский говорил о стихах Заболоцкого вполне уважительно»35.
Вместе с тем зловещий абсурд эпохи «большого террора» проводил
черту между поэтом, и казалось бы, близкими и покровитель¬
ствовавшими ему литераторами. Так, Н. Тихонов писал об аресте
Заболоцкого В. Гольцеву в Москву, проявляя не очень достойную,
но вполне понятную осторожность — сегодня трудно судить,
в мыслях или в письменных суждениях (возможно, опасаясь
перлюстрации): «В Ленинграде новость, которая тебя поразит.
Помнишь наш разговор о Заболоцком. Так вот, Заболоцкого аре¬
стовали на днях органы НКВД. Этот факт общеизвестен. Можно
после этого верить всем сладостным стихам и одам или верить
осторожно. Что и ка^с, узнаем со временем...»36
Даже в «зубодробительных» статьях О. Бескина или А. Тара-
сенкова37 можно найти неожиданные параллели — от Лермонтова
до Вертинского — слышать которые «разучились» критики и ли¬
тературоведы 1950-1980-х. Не менее существенны и более близкие
контексты, ощущавшиеся современниками (Евгений Замятин,
Борис Пильняк, Николай Клюев); отдельный «сюжет» в этом
ряду связан с именем, значением и оценкой влияния Велимира
Хлебникова. Характерно крайне двусмысленное (хоть и оставляю¬
щее поэту надежды на «исправление») упоминание Заболоцкого
в статье Б. В. Яковлева «Поэт для эстетов (Заметки о Велимире
Хлебникове и формализме в поэзии)», обозначившей резкий разво¬
рот в отношении литературного официоза к наследию и личности
будетлянина: «Только распрощавшись с этими птицами (“птицы
Хлебникова”— И.Л.), поэт начал за последнее время выходить
на реалистическую дорогу» (Новый мир. 1948. № 5. С. 224).
35	Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб.: Logos,
2003. С.249.
36	РГАЛИ. Ф. 2530. Оп. 2. Ед. хр. 161. Цит. по: Громова Н.А. Узел. М., 2006.
С.354-355.
37	Отношение А. К. Тарасенкова к Заболоцкому было столь же неоднозначным
и мучительным, как и к Пастернаку. См. о нем: Громова Н.А Распад. Судьба
советского критика: 40-50-е годы. М.: Эллис Лак, 2009.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
19
Складывается впечатление, что на протяжении всего творче¬
ского пути Заболоцкий держал в памяти многие из страниц не¬
существующей книги, написанной критиками о его стихах. Мало
того: вызванные к жизни создателем «Столбцов» и «Торжества зем¬
леделия» плоские идеологические метафоры советских критиков
настоятельно потребовали переосмысления, а иногда и подлинно
поэтического преображения.
Летом 1933 года в «Литературной газете» появилась одна из са¬
мых подлых статей, посвященных «разоблачению» поэта Николая
Заболоцкого в качестве замаскировавшегося «классового врага».
Статья близкого к РАППу критика О. М. Бескина называлась
«О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках», и наряду
с уже «приклеившимися» к поэту идеологическими ярлыками
(« юродство », « циркачество », « инфантилизм ») появился еще один
метафорический «ярлык», сопоставимый с метафорой критика
А. Амстердама, оскорбительно обыгравшего корневое родство
идеологемы «обывательское болото» и этимон фамилии поэта:
«Болотное и Заболоцкий» (1930).
Статья Бескина начиналась так: «Когда поэт не чувствует, не ин¬
тересуется нашей жизнью, не является активным ее участником,
а всего лишь обитателем маленькой в чисто профессиональной
скворешни, волею обстоятельств взметенной на высокий шест
где-то на задворках жизни,— тогда он неминуемо скатывается
к субъективному идеализму, формализму»38.
О поэме «Торжество земледелия» говорится далее: «Эта бредовая
идиллия объективно (хочет этого Заболоцкий или нет) противо¬
поставлена строительству социализма, бесклассового общества,
осуществляемому в обстановке напряженнейшей и многообразной
классовой борьбы. Социалистическое торжество земледелия, до¬
стигаемое через единение животных (а заодно и плодов) с людьми,
трактор в роли освободителя домашних животных от рабства — это
не просто заумная чепуха, а политически реакционная поповщина,
с которой солидаризируется на селе и кулак, а в литературе —
Клюевы и Клычковы»39.
Как мы помним, дальнейшее обострение «напряженнейшей и мно¬
гообразной классовой борьбы» стоило поэту восьми лет свободы...
38	Бескин О. О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках // Литератур¬
ная газета. 1933. № 32 (260). 11 июля. С. 2.
39	Там же.

20
И.Е. ЛОЩИЛОВ
7	октября 1945 года в газете «Социалистическая Караганда» была
напечатана заметка эвакуированного из Ленинграда лингвиста, пре¬
подавателя Учительского института г. Караганды Казахской ССР,
Нонны Михайловны Меделец (1917-?) «“Слово о полку Игореве”:
Новая работа поэта Заболоцкого» — первая благоприятная для поэта
публикация после долгих лет работ — совсем другого рода...
Лишь в 1946 году Заболоцкому было разрешено приехать
в Москву, но долго еще поэту негде было «приклонить главу»
в столице Союза; поэтому он живет в Переделкино, на зимней
даче писателя, члена редколлегии журнала «Октябрь» Василия
Ильенкова. В этих тяжелых условиях поэт возвращается не толь¬
ко к работе над переводами, но и к оригинальному поэтическому
творчеству. Вот финальные строки бескинского литературного
доноса: «Вывихнутое, формалистическое творчество Заболоцкого
ярко демонстрирует, в какой тупик приходит поэт, не связанный
вплотную с жизнью, с нашей действительностью, не понимающий
ее процессов. Бытование в скворешнике приводит к скворцовому
сознанию, скворцовой поэзии. А скворцовый язык, как бы ни был
он забавен, есть все же только птичий язык».
Как это ни удивительно, газетная статья Бескина послужила,
вероятно, одним из источников замысла стихотворения «Уступи
мне, скворец, уголок...», а возможно, через 13 лет после публика¬
ции дала решающий импульс к созданию одного из ярких поэти¬
ческих credo Заболоцкого. Тем важнее восстановить контекст
литературной травли начала 1930-х.
Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.
О характере «неофициальной» реакции официальных лите¬
ратурных органов позволяет судить фрагмент стенограммы за¬
седания Оргкомитета по подготовке съезда советских писателей
(из личного архива В. Я. Кирпотина): «Алексеев'. <...> Я не могу
обойти молчанием и другого... Это по поводу формализма, по поводу
Заболоцкого. Я считаю, что “Литературная газета” с Заболоцким
была чрезвычайно мягка. Мы получили 2-й и 3-й номера ленинград¬
ской “Звезды”, где напечатаны “Меркнут знаки зодиака” и поэма
о земледелии. Отдельные писатели знают наизусть “Меркнут знаки

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
21
зодиака”. Коммунисты задали себе вопрос: почему появляются та¬
кие вещи? Прямо штукарство, прямо открытая контрреволюция.
В чем тут дело? И мы про себя отмечали, что, очевидно, мы сейчас
настолько сильны, что можем это печатать, чтобы потом разобла¬
чать. ...Но когда я увидел, что эти вещи заучиваются наизусть,
я посчитал, что был сделан промах и что “Литературная газета”
даст по крайней мере большой выстрел. “Меркнут знаки зодиака
над просторами села”. И кончается это так: “Спит растение —
картошка. Засыпай скорей и ты”. Эта вещь чрезвычайно сильно
действует. Она активно действует, как контрреволюционная вещь,
и по этой вещи “Литературная газета” не сделала выстрела...»40
Среди материалов из архива Кирпотина можно встретить и более
острые суждения; литераторы напостовско-рапповского толка ско¬
рее «классовым чутьем», нежели рационально ощущали в поэзии
Заболоцкого чуждое и в конечном счете враждебное начало. Из сте¬
нограммы Всесоюзного совещания председателей республиканских,
краевых и областных оргкомитетов Союза советских писателей
от 15 ноября 1935 года: «Киршон: <...> Говорят так: это творче¬
ские разногласия, они советской власти не вредят... Я думаю, что
за этой формулой может скользнуть классовый враг. Когда совер¬
шенно отчетливо говорили о Заболоцком, нельзя было после этого
давать статью Бескина в “Литературной газете”. Динамов: Что бы
ты еще сказал? Киршон: Я бы сказал, что Заболоцкий — фашист.
Динамов: Там сказано — кулацкий поэт. Киршон: Я бы показал,
куда все это растет. Фадеев: В нашей стране слово “фашист” не со¬
всем приемлемо. У нас выражаются по-другому, у нас другой строй.
Киршон: Вот. Не нужно творческие разногласия загонять внутрь.
Я за целый ряд творческих установок против целого ряда людей,
отстаивающих другие принципы и другие позиции. Буду драться
самым решительным образом» 41.
Резкую черту под «разоблачениями» «недооцененного как
враг» (по словам поэта А. И. Безыменского, произнесенным
на Первом съезде советских писателей)42 поэта подводит текст,
40	Кирпотин В.Я. Ровесник железного века / Сост. Э. Пашнев, Н. Кирпотина.
М.: Захаров, 2006. С. 245.
41	Там же. С. 240-241.
42	Безыменский А. Из речи на Первом всесоюзном съезде советских писа¬
телей (1934) // Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934.
Стенографический отчет. М.: Гослитиздат, 1934. С. 550.

22
И.Е. ЛОЩИЛОВ
написанный о Заболоцком Николаем Лесючевским по заказу
органов НКВД43. В лице «критика» Лесючевского эпоха вы¬
несла приговор поэту, и дальнейшая «история заключения»
и восьмилетнего пребывания в лагерях из сегодняшнего дня
представляется вполне закономерной формой «критики» в кон¬
тексте тоталитарной модели литературного процесса, когда
критика становится формой буквального насилия над лите¬
ратурой — это «критика действием». Вывод «литературного
критика, кандидата Союза Советских писателей, заместителя
ответственного редактора журнала “Звезда”» прост и «не под¬
лежит обжалованию»: «“творчество” Заболоцкого является ак¬
тивной контрреволюционной борьбой против советского строя,
против советского народа, против социализма» 44.
О критике после «второго вхождения» поэта в литературу весь¬
ма точно написал Борис Филиппов в преамбуле к примечаниям
в первом американском издании сочинений Заболоцкого: «После
освобождения Заболоцкого и его возвращения в литературу, о нем
пишут преимущественно как о переводчике. Да и переводы ста¬
новятся основным его заработком, отнимающим почти все время
и все силы. Но вскоре появляются и статьи об оригинальных
стихах Заболоцкого, часто обширные. Однако всегда стыдливо
обходится пора “Столбцов” и “Торжества Земледелия”, или о ран¬
нем Заболоцком говорят вскользь, быстро перебегая от “старого”
к “новому” Заболоцкому. Так называются и многие статьи —
см. в библиографической справке. Теперь Заболоцкого упорно
43	Донос: К истории двух документов минувшей эпохи / Публикация С. С. Лес-
невского // Литературная Россия. 1989. № 10. 10 марта. С. 10-11.
44	Риторика обвинения и разоблачения стала предметом изображения в пам¬
флете «Кто он?», затерявшемся в региональной прессе эпохи «перестройки»:
«Вы, Николай Алексеевич, как и все прочие поэты, стихийный идеалист.
Более того, Вы — откровенный выразитель крестьянского миросозерца¬
ния. Солдата-прогрессора Вы именуете: “демон невоспитанных земель”,
а если и пишите, что “полуночная птица, обитательница трав, принесла
ему водицы, ветку дерева сломав”,— то это лишь мостик к столь же идеа¬
листическим поэмам “Деревья” и “Птицы”. А уж там Вы недвусмысленно
отрицаете перспективы преобразования природы на основе результатов
научного познания. Но тщетно! Творческий дух материализма ведет нас
по пути прогресса. Ваша идеология проиграла. В эпоху НТР никто Вашу
философию всерьез не примет. Руки вверх, гражданин Заболоцкий!»
(Павлов В. <Полуян П.В.> Кто он? // Всемир: Литературно-философский
бюллетень. 1991. № 1. Красноярск. С. 16).

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
23
рассматривают как по преимуществу поэта-пейзажиста. Вл. Орлов
пишет о том, “как разительно изменился весь “ландшафт” поэзии
Заболоцкого”, и что «поэзия зрелого Заболоцкого — поэзия глу¬
бокого философского осмысления природы, всегда наделенной
“живыми чертами”, полной движении, одухотворенной присут¬
ствием человек» пытливого искателя, смелого борца. Природа для
Заболоцкого — мир, полный раскрытых и не раскрытых тайн,
вечный, неисчерпаемый источник развития и обновления жизни”,
и т.д. (Николай Заболоцкий. Вступ. ст. в книге: Н. Заболоцкий.
Стихотворения (Б-ка Сов. Поэз.), ГИХЛ, 1959, М., стр. 9, 12).
Такими общими местами переполнены статьи о Заболоцком.
Не более содержательна и статья Н. Тихонова, предваряющая
книгу Н. Заболоцкого “Избранное”, М., 1960. Но и в последние
годы ряд особо ретивых критиков не оставили поэта в покое.
“У поэта Николая Заболоцкого,— пишет, напр., некий Григория
Соловьев, излюбленное аллегорическое оружие нередко, к со¬
жалению, к сожалению, палит вхолостую...” (“Современность —
душа поэзии”, “Лит. Газ.”, 21 января 1958). Какой-то безвестный
остряк в “Крокодиле” (“Записки Ляпсуса”, “Крокодил”, 1958,
№ 1, стр. 7) издевается над нелепым, по его мнению, стихотворе¬
нием: “Я сделался нервной системой растений...”. Вообще, даже
по сравнению с концом 1930-х гг., уровень культуры советских
критиков резко снизился» 45.
Исследователь А. Россомахин указал на необходимость собирания
«и непубличных свидетельств» о восприятии поэзии Заболоцкого
современниками46. Сведения такого рода содержатся в письмах,
дневниках, воспоминаниях, стенограммах собраний. Выявление
и систематизация этого материала — дело будущего, насущная за¬
дача науки о Заболоцком. Примечательны и заслуживают внимания
45	Заболоцкий Н.А. Стихотворения / Под общ. ред. Г. П. Струве и Б. А. Фи¬
липпова. Вступ. ст. А. Раннита, Б. Филиппова и Э. Райса. New York: Inter-
Language Literary Associates, Washington, D.C., 1965. C. 315. См. также:
Бойко С.С. «Непрожеванное представление о мирозданье»: Николай
Заболоцкий в послевоенной критике // «И ты причастен был к сознанью
моему...»: Проблемы творчества Николая Заболоцкого: Материалы на¬
учной конференции к 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого. М.:
РГГУ, 2005. С. 129-141.
46	<Россомахин А.> Кузнечики Николая Заболоцкого, собранные Андреем
Россомахиным. С приложением иллюстрированной библиографии при¬
жизненных книг Заболоцкого. СПб.: Красный Матрос, 2005. С. 93.

24
И.Е. ЛОЩИЛОВ
даже косвенные свидетельства; так, один из персонажей романа
А. М. Пятигорского «Философия одного переулка» (действие про¬
исходит в 1946 году) говорит: «Заболоцкий писал стихи, которых
никто не понимает» 47.
Не вызывает сомнений, что восприятие и оценка Заболоцко¬
го не могут быть сведены к печатным откликам. Сохранились
свидетельства о том, что авторитетные знатоки и ценители поэ¬
зии оценивали его поэзию совсем не так, как это было принято
«на официальном уровне». Борис Эйхенбаум писал Заболоцкому
после прочтения «Торжества Земледелия»: «Прочитал в “Звезде”
Ваши стихи — и должен выразить Вам свой восторг. “Торжество
земледелия” — это большое, монументальное искусство. Для меня
это — как Бах, как Рубенс, как Дюрер, как Шиллер отчасти. Это
звучит, как “Песня о колоколе”. Я читаю без конца и учу наизусть.
Мне после этого стало бодрее жить. Как хотелось бы прочитать эту
вещь в неискаженном виде!»48 Юрий Тынянов подарил Заболоцкому
в 1929 году свою книгу «Архаисты и новаторы» с многозначи¬
тельной надписью: «Первому поэту наших дней». «После смерти
Тынянова в одном из писем Николай Алексеевич заметил: “Юрий
Николаевич был всегда так внимателен ко мне с первых шагов моей
литературной работы, и я был ему во многом обязан”»49.
В недавно опубликованном письме поэта, критика и библиогра¬
фа Е. Я. Архиппова к филологу и поэту Д. С. Усову от 25 ноября
1932 года, например, сообщалось: «Решительно не помню, кого
я мог назвать из современных поэтов. Возможно, что выбор мой
был сделан полемически. Помню, что я говорил о Заболоцком...
и Брауне, но о них Вера [Меркурьева.— И.Л.] и понятия не имеет.
“Столбцы” Заболоцкого я не прочь бы иметь...»50. С другой стороны,
например, поэт Вс. А. Рождественский писал тому же Архиппову
в конце марта 1929 года: «“Столбцы” — по-моему мало примеча¬
тельная книга. Сделана она по рецептам формалистов и при их
непосредственном участии. Все это — “нахлебники Хлебникова”.
47	Пятигорский А.М. Избранные труды. М.: Языки русской культуры, 1996.
С. 446.
48	Заболоцкий Н.Н. Жизнь Н.А. Заболоцкого.— Изд. 2-е, дораб. СПб., 2003.
С.	238.
49	Там же. С. 122.
50	Хранитель: Е. Я. Архиппов. Письма Д. С. Усову / Подготовка текста, примеча¬
ния, вступительная заметка Т. Нешумовой // Волга. 2009. № 9-10. С. 184.

Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
25
Автор — человек способный, но сбитый с толку. Епиходов фор¬
мального метода. Бог с ним»51.
Стихи Заболоцкого заметно выделялись на общем фоне поэтиче¬
ской печати 1930-1950-х годов; их знали, любили, о них спорили,
их перепечатывали на пишущих машинках и переписывали от руки.
Уничижительная критика оборачивалась порой собственной проти¬
воположностью; Б. А. Слуцкий вспоминал: «Заболоцкий впервые
предстал предо мною цитатой в ругательной статье о Заболоцком,
островком нонпарели в море петита, стихами, вкрапленными
во враждебную критику. <...> Цитата запоминалась, опровержения
забывались, сливались в ровный гул, хорошо оттеняемый стиха¬
ми» 52. Строки стихов Заболоцкого могли служить в качестве своео¬
бразного «пароля», по которому опознаются «свои» — по вкусам,
пристрастиям, литературным (и не только) ориентирам. Поэт Лев
Озеров вспоминал: «В Институте истории, философии и литературы
(ИФЛИ), где я учился, и в останкинском общежитии, где я жил,
Николая Заболоцкого знали. Стихи его нас, молодежь, студентов,
не оставляли равнодушными. Они вызывали споры. Одни студенты
были в восторге и с каким-то особым удовольствием читали вслух:
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо.
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Один начинал, другой подхватывал:
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала.
51	«Нахлебники Хлебникова» — название острополемической книги И. С. Аль-
вэка (1927), направленной против В. В. Маяковского и Н.Н. Асеева.
Благодарю Т. Ф. Нешумову за сведения об этом письме.
52	Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М., 1995. С. 753.

26
И.Е.ЛОЩИЛОВ
Третий был наготове:
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Забавляло, что луна — небесное тело — писалось у Николая
Заболоцкого с малой буквы, а Паук (животное!) — с большой. Лихо,
молодо, задиристо. Что он еще придумает, этот автор? Какое еще
коленце покажет? Какие замыслит еще выкидывать кренделя?
Другие студенты спрашивали: а серьезное ли это творчество?
А не появился ли у капитана Лебядкина (из Достоевского) двою¬
родный брат? И не эпатаж ли это, перекликающийся со временами
футуристов?
Споры не утихали.
Авторитетный в ифлийской среде (да и не только в ней!), уже
к тому времени известный своими “Страной Муравией” и “Сель¬
ской хроникой”, наш студент и товарищ Александр Твардовский
подтрунивал над нашей (в том числе — и моей) увлеченностью.
Со спокойной, можно даже сказать — тихой иронией он говорил:
“Книжное все это, не от жизни”. И осуждал нас, и охлаждал наш
пыл. У Трифоныча (как называли мы Твардовского) были свои
сторонники. Неприятие Заболоцкого было мирным, без улюлю¬
канья и свиста» 53.
Несмотря на интерес к критике, Заболоцкому до конца дней
был недоступен важный пласт рецепции его творчества, и до сего
дня мало известный на родине поэта — критика в эмиграции.
На Заболоцкого обратили там внимание достаточно рано, и дело
началось с недоразумения: парижский журнал «Сатирикон»
(1931. № 16, 18 июля. С. 9) перепечатал из «Звезды» (1929. № 2.
С. 112-114) стихотворение Заболоцкого «Цирк» под язвительным
заголовком: «Вот именно, “молодая гвардия”» с анонимной редак¬
торской преамбулой: «В одном из “толстых” советских журналов
напечатаны всерьез и не без внутреннего, надо полагать, восторга
следующие стихи». Заболоцкого приняли здесь за подлинного гра¬
53	Озеров Л.А. Труды и дни // Труды и дни Николая Заболоцкого: Материалы
литературных чтений / Сост. JI. А. Озеров. М.: Изд-во Литературного ин¬
ститута, 1994. С. 28-29.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
27
фомана, и отголосок такого прочтения слышен в неоднократно вос¬
произведенном в последние годы пассаже из статьи В. Ходасевича
«Ниже нуля»: «За все время существования советской власти
нечто разительное было напечатано только один раз — я имею
в виду цикл стихов Заболоцкого, из которого отрывки приводи¬
лись в “Возрождении” Гулливером. При этом все еще не выяснено,
не были ли эти стихи сознательною насмешкою над редакцией
журнала, в котором они появились. Таким образом, самая традиция
поэзии, лежащей ниже нуля, в советской республике пресеклась,
что вполне соответствует тому уровню серости и посредственности,
который для советской словесности вообще характерен: в ней появ¬
ляются вещи средне-плохие и средне-хорошие, но — ничего вполне
замечательного и гениального, ни в каком отношении»54. В за¬
метке, специально посвященной поэзии Заболоцкого, Ходасевич
выражает недоумение: «Трудно сказать, что такое Заболоцкий.
Возможно, что он просто издевается над вершителями советских
литературных судеб. А может быть, это чистосердечный кретин,
сбитый с толку, нахватавшийся кое-каких познаний, уверовавший
в коллективизацию Видоплясов, при всем том отнюдь не лишенный
какого-то первобытного поэтического дара, как не был его лишен
и Хлебников, у которого Заболоцкий, видимо, “учился”»55.
Значительно более сложная картина вырисовывается в откликах
Юрия Терапиано и Георгия Адамовича: «Владислав Ходасевич, отме¬
тив в очередном своем фельетоне в “Возрождении” поэта, не лишен¬
ного таланта, но написавшего в общем забавную ерунду, задал совет¬
ским редакторам вопрос: как, мол, решились они напечатать такое
издевательство над колхозом? Спустя некоторое время по Парижу
прошел слух, что Заболоцкий впал в немилость и сослан на север.
Мнительный и нервный Ходасевич мучился и не мог простить себе
своей статьи, ему казалось, что Заболоцкий мог за нее поплатиться.
Не знаю, был ли этот слух правильным, но, конечно, если Заболоцкий
и был сослан, статья зарубежного “контр-революционного” критика
вряд ли могла повлиять на советскую власть»56.
54	Впервые: Возрождение — Vozrojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета.
1936. 23 января. Приводится по: Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник:
Избранное.М.: Советский писатель, 1991. С. 597-603.
55	Возрождение — Vozrojdenie — La Renaissance: Ежедневная газета. Париж,
1933. № 2935. Четверг. 15 июня. С. 4.
56	Новое Русское Слово. Нью-Йорк, 1951. № 14450. Vol. XVI, воскресенье,
18	ноября. С. 4.

28
И.Е. ЛОЩИЛОВ
«...Над Н. Заболоцким очень долго смеялись и в советской
критике, и у нас здесь, в частных беседах на литературные
темы. Были у него, правда, и поклонники, утверждавшие, что
“идиотизм” его напускной, что в поэме “Торжество земледе¬
лия” рядом со смехотворными словосочетаниями попадаются
и строчки, свидетельствующие о несомненной оригинальности
и даровитости поэта, что в литературе место его приблизительно
таково же, как место знаменитого “таможенника” Руссо в жи¬
вописи... Но общее мнение настроено было к Заболоцкому резко
отрицательно» 57.
Если эмигранты первой волны остановились перед поэзией
Заболоцкого в настороженном недоумении, послевоенная эмигра¬
ция, не понаслышке знающая о советских литературных делах
и судьбах, сказала новое слово и в осмыслении опыта Заболоцкого,
да и в издании его сочинений.
Однако в СССР еще в начале 1960-х годов обращение к поэзии
Заболоцкого как к материалу для дипломного или курсового со¬
чинения было предосудительным. Филолог Евгений Арензон вспо¬
минает, как университетские власти нашли его 15-страничную
курсовую работу о философской лирике Заболоцкого, написанную
под руководством В. Д. Дувакина, «идеологически двусмыслен¬
ной» и распорядились «зачет за курсовую не ставить» 58.
В 1963 году поэт Леонид Аронзон завершил учебу в Ленинград¬
ском педагогическом институте им. А. И. Герцена защитой
дипломного сочинения на тему «Человек и природа в поэзии
Н. Заболоцкого». Работой руководил В.Н. Альфонсов, автор
революционной для своего времени главы «Заболоцкий и жи¬
вопись» в книге «Слова и краски» 59. Если в последующие годы
выбор темы, героя и сама постановка проблемы могли бы выгля¬
деть банальными, то еще через 5 лет после смерти поэта это было
не так.
57	Последние новости: Ежедневная газета. 1937. № 5872, четверг, 22 апреля.
Париж. С. 2.
58	Возвышенный корабль: Виктор Дмитриевич Дувакин в воспоминаниях.
М., 2009. С. 112.
59	Альфонсов В.Н. Слова и краски: Очерки из истории творческих связей
поэтов и художников. М.; JL: Советский писатель, 1966. С. 177-230. См.:
Лощилов И.Е. О стихотворении Леонида Аронзона «Сонет душе и тру¬
пу Н. Заболоцкого» // Leonid Aronzon: Riickkehr ins Paradies. Wiener
Slawistischer Almanach. Bd. 62. Munchen, 2008. C. 195-225.

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
29
Вспоминая поэта в 1958 году, Никита Николаевич Заболоцкий
пишет: «Дома Николай Алексеевич говорил, имея в виду власть
имущих: “Они дурачки, что не признают меня, им было бы вы¬
годно печатать мои стихи”. Сыну однажды сказал: “Меня уже
не будет, но ты увидишь: лет через восемь меня начнут широко
печатать...”» 60.
Заболоцкий почти не ошибся: прошло семь лет со дня его смер¬
ти, прежде чем работа поэта начала видимое самообнаружение
в литературном мире, на этот раз во всем диапазоне значения
и в объеме, близком к полноте.
В 1965 году вышли два первых серьезных издания Заболоцко¬
го: в СССР в авторитетной серии «Библиотека поэта» 61 и в США,
благодаря энтузиазму Бориса Филиппова, занявшегося собира¬
нием и систематизацией поэзии Заболоцкого сразу после «пере¬
мещения» за пределы СССР, так что к 1952 году в Америке был
подготовлен предварительный «корпус» будущего издания,
включившего в себя три большие вступительные статьи — самого
Филиппова, Эммануила Райса и Алексиса Раннита (на английском
языке)62. В университетской библиотеке города Сиракузы (штат
Нью-Йорк, США), по сообщению С. В. Шелухиной, хранится
79-страничная переплетенная машинопись, на титульном листе:
Николай Заболоцкий. Стихотворения и поэмы. Под редакцией
Бориса Филиппова и со статьей о Заболоцком Александра Ник.
Котлина. Нью-Йорк, 1952.
Начиная с этого момента Заболоцкий, его жизнь и творче¬
ство, становятся предметом серьезного изучения и описания
как в Советской (а потом и постсоветской) России, так и за её
60	Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...» М.: Педагогика-Пресс,
1995. С. 724.
61	Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., подгот. текста и при¬
меч. А. М. Туркова. М.; JI.: Советский писатель. Ленинградское отделение,
1965. (Библиотека поэта. Большая серия). Эта книга долго проходила
через цензурные институции, о чем свидетельствует экземпляр коррек¬
туры с многочисленными нелепыми и иной раз с трудом поддающимися
мотивации отличиями от текста изданного в 1965 г. тома (на титульном
листе год издания указан: 1963). Экземпляр хранится ныне в собрании
А. Л. Соболева (Москва).
62	См. примеч. 45. Выход книги Заболоцкого в США спровоцировал полемику
(и неожиданный всплеск интепретационной активности) на страницах
газеты «Новое Русское Слово» (Нью-Йорк).

30
И.Е. ЛОЩИЛОВ
пределами, как на русском, так и на многих иностранных язы¬
ках. Библиография работ, посвященных поэту, на сегодняшний
день огромна63.
Еще при жизни Заболоцкого его поэзией всерьез заинтересо¬
вался итальянский славист, переводчик и поэт Анджело Мария
Рипеллино [Angelo Maria Ripellino (1923-1978)]. В 1954 году он
опубликовал в Италии семь стихотворений Заболоцкого в сво¬
их переводах. В предисловии говорилось о поэзии Заболоцкого
(p. XCIII-XCV), но, как явствует из библиографической справки,
во время подготовки этого издания Рипеллино еще не располагал
никакой информацией о нем, кроме факта перевода грузинских
поэтов (“Non siamo riusciti a trovare nessuna notizia bibliografica
su questo poeta. Ha tradotto poeti georgiani”64). Рипеллино вы¬
ступил основным инициатором участия Заболоцкого в делега¬
ции советских поэтов, посетивших Италию в октябре 1957 года.
Традиция исследования, перевода, издания и комментирования
продолжается по сей день: можно говорить об «итальянской
школе» в науке о Заболоцком (К. Скандура, М. Каратоццоло,
М. Массимо и другие).
Заболоцкому посвящены четыре обстоятельные монографии
на английском языке65. В отечественной филологической науке
сменилось несколько этапов в исследовании Заболоцкого.
Юбилейный 2003 год принес не только серию сборников и конфе¬
ренций66, но и подлинное открытие: в 2003 году в архиве Леонида
63	См. преамбулу к библиографическому разделу в настоящем издании и мате¬
риалы, размещенные в блоге «Живого Журнала» («Livejournal»), посвящен¬
ном Заболоцкому. Режим доступа: URL: http://loshch.livejournal.com/
64	Poesia russa del Novecento / Versioni, saggio introduttivo, profili bibliografici
e note a cura di A. M. Ripellino. Parma: Guanda, 1954. P. 587.
65	1) BjbrlingF. «Stolbcy» by Nikolaj Zabolockij. Stockholm: Almqvist & Wiksell,
1973; 2) Goldstein D. Nikolai Zabolotskij: Play for Mortal Stakes. Cambridge:
Cambridge University Press, 1993; 3) Pratt S. Nikolai Zabolotsky: Enigma
and Cultural Paradigm. Evanston, Illinois, 2000; 4) Cheloukhina S. The Poetic
Universe of Nikolai Zabolotsky. М.: Языки русской культуры, 2006.
66	1) «И ты причастен был к сознанью моему...»: Проблемы творчества
Николая Заболоцкого: Материалы научной конференции к 100-летию
со дня рождения Н.А. Заболоцкого.М.: РГГУ, 2005; 2) Николай Забо¬
лоцкий и его литературное окружение: Материалы юбилейной науч¬
ной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Н.А. За¬
болоцкого. СПб: Наука, 2003; 3) «Странная» поэзия и «странная» проза:
Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения

«Игра на гранях языка»: Николай Заболоцкий и его критики
31
Пантелеева (Алексея Ивановича Еремеева, 1908-1987), завещан¬
ном С. А. Лурье, найден и опубликован автограф незавершен¬
ной поэмы «Ночные беседы», связанной с замыслом «Торжества
земледелия»67.
Обзор и обобщение итогов научного осмысления и описания
поэзии Заболоцкого содержатся в опубликованной дважды на про¬
тяжении юбилейного года статье С. И. Кормилова68.
В начале XXI века с ещё большим, чем «в прошлом веке», пра¬
вом можно повторить вслед за Арсением Тарковским, сказавшем
о	Заболоцком сразу после похорон поэта:
Не человек, а череп века,
Его чело, язык и медь.
Заката огненное веко
Не может в небе догореть.
Сегодняшнее место Заболоцкого в культуре точно опреде¬
лено Андреем Битовым: «Баратынский стал крупнейшим поэ¬
том 19-го века в 20-м, Заболоцкий станет крупнейшим поэтом
20-го в 21-м» 69.
Составители тома выражают признательность Никите Нико¬
лаевичу Заболоцкому, а также Н. Башмаковой, С. Бирюкову,
Н.А. Заболоцкого. Новейшие исследования русской культуры. Вып. 3.
М.: Пятая страна, 2003; 4) Николай Заболоцкий. Проблемы творчества:
Материалы научно-литературных Чтений, посвященных 100-летию
Н.А. Заболоцкого (1903-2003). М.: Изд-во Литературного института
им. А. М. Горького, 2005.
67	Впервые: Заболоцкий Н.А. Ночные беседы. Публикация, подготовка текста
и вступительная заметка Самуила Лурье // Звезда. 2003. № 5. С. 58-64.
Об	истории создания см.: Заболоцкий Н.Н. К истории создания поэмы
Н.А. Заболоцкого «Торжество Земледелия» // «И ты причастен был к со¬
знанью моему...» М.: РГГУ, 2005. С. 9-26 (там же целиком воспроизводится
сохранившийся текст).
68	Кормилов С. И. Творчество Н.А. Заболоцкого в литературоведении рубе¬
жа XX-XXI вв. (К 100-летию со дня рождения поэта) // Вестник Мос¬
ковского университета. Сер. 9: Филология. 2003. № 3. С. 135-148; То же:
Николай Заболоцкий и его литературное окружение. СПб: Наука, 2003.
С.165-181.
69	Битов А. Проклятие вкуса // Вольф С. Розовощекий павлин. М.: Два Мира
Прин, 2001. С. 5.

32
И.Е. ЛОЩИЛОВ
Н. Богомолову, О. Буркову, А. Бурлешину, Д. Вайсборту, В. Вест-
стейну, Е. Витковскому, Д. Голдстейн, Н. Громовой, А. Долинину,
К. Ичин, А. Кобринскому, О. Коростелеву, М. Котовой, И. Кукую,
Е. Курганову, Д. Кшицовой, О. Лекманову, А. Маймескулов,
С.	Мучнику, Т. Нешумовой, Р. Николовой, С. Пратт, А. Рос-
сомахину, В. Сажину, К. Скандуре, Г. Суперфину, А. Такеде,
Й. Ужаревичу, Л. Флейшману, В. Хазану, С. Шелухиной, В. Шу-
бинскому, Е. Эфрос, О. Юрьеву и всем, оказавшим действенную
помощь в поисках труднодоступных текстов и библиографических
сведений.

I
ПРИЖИЗНЕННАЯ
СОВЕТСКАЯ КРИТИКА

<Без подписи>
Ученик Пушкина или акробат «Звезды»
Стихотворение «Цирк» (журнал «Звезда» за 1929 г. № 2) ле¬
нинградского поэта М. (sic! — Сост.) Заболоцкого, провозглашен¬
ного кое-кем из критиков последовательным учеником Пушкина
и Державина1, начинается так:
Цирк сияет словно щит,
Цирк на пальцах верещит,
Цирк на дудке завывает,
Душу в душу ударяет.
Дальше читателю показывают одно за другим цирковые пред¬
ставления, причем делается это путем «остранения»2:
Но вот — одежды беспокойство
Вкруг тела складками легло,
Хотя напрасно!
Членов нежное устройство
На всех впечатление произвело!
Картина изумительная. Комментарии излишни!
Потом они, смеясь опасно,
Ползут наверх единогласно
И там, обнявшись наугад,
На толстом воздухе висят.
После этого «толстого воздуха» читателю представляется:

36
<Без подписи>
Последний страшный номер:
Вышла женщина-змея,
Она усердно ползала в соломе
Ноги в кольца завия.
Дальше тем же «толстым» образом описывается настроение
публики:
Тут пошел в народе ужас.
Все свои хватают шапки
И бросаются наружу,
Имея девок полные охапки.
«Имея» стихов полные охапки и не имея ни чувства меры в сло¬
весном трюкачестве, ни представления о том, для кого и с какой
целью он пишет, Заболоцкий добивает читателя:
Один старик интеллигентный
Сказал другому, говоря...
Что «скажет говоря» редакция «Звезды» об ученике Пушкина, ко¬
торый не научился у Пушкина даже владению русским языком?

С. ДУБИЦКИЙ
Береги здоровье, но берегись Заболоцкого
В № 23-24 журнала «Радиослушатель» 1 от 21 августа с. г. по¬
мещено стихотворение Н. Заболоцкого — «Береги здоровье»,
вошедшее в программу отдела «Час советской эстрады» и предна¬
значенное для передачи станцией ВЦСПС213 ч. 22 августа.
Здоровье — вещь хорошая, нужная, и мы, конечно, всецело
за сохранение его. Однако нельзя не отметить довольно оригиналь¬
ной трактовки этого вопроса поэтом Заболоцким. Своеобразное
его стихотворение заслуживает того, чтобы быть приведенным
целиком, но мы ограничимся отдельными, наиболее характерными
выдержками из него.
Тов. Заболоцкий начинает глубокомысленным вступлением:
Видишь — воздух шевелится?
В нем, как думают студенты,
Кислородные частицы
Падают, едва заметны.
Если человек дородный
Грудь имеет словно бочку,
Значит — воздух кислородный
Вкруг него поставил точку (!).
Если даже согласиться с Заболоцким по поводу того, что «кисло¬
родные частицы падают (куда? — С.Д.), едва заметны», то не вполне
понятно, каким образом «воздух кислородный» может поставить
точку «вокруг» дородного человека. Не может ли воздух, по мнению
Заболоцкого, ставить другие знаки препинания вокруг людей?
В нем (воздухе) частицы две свалялись
Вроде войлока сухого,—
Оттого у всех вначале
Грудь бывает нездорова.

38
С. ДУБИЦКИЙ
Хотелось бы знать, какие именно «частицы две свалялись вроде
войлока сухого». В начале чего у всех «грудь бывает нездорова»?
Но все ж, до сих пор «подготовленный» читатель с грехом по¬
полам понял бы еще Заболоцкого, но вряд ли кто-либо из сотен
тысяч читателей и радиослушателей догадается, почему именно
курение табака приводит писателей в столь грустное состояние,
что способ передвижения они начинают заимствовать у раков.
В самом деле, маститый автор пишет:
Если где-нибудь писатель
Ходит с трубкою табачной,
Значит — он имеет сзади
Вид унылый и невзрачный.
Почему он ходит задом?
Отчего пропала сила?
Оттого, что трубка — с ядом,
А в груди сидит бацилла.
Все эти «поразительные научные открытия» Заболоцкий сделал,
вероятно, в процессе наблюдения над собственной своей писатель¬
ской персоной.
На этом Заболоцкий не успокаивается:
Почему иная дева
Вид имеет некрасивый —
Ходит тощая, как древо,
И глаза висят, как сливы?
Потому плоха девица
И на дерево походит,
Что полезные частицы
В нос девицы не проходят.
Предоставим «полезным частицам» проходить «в нос девицы».
Пускай. Нам не жалко. Но, в заключение, воскликнем вместе
с Заболоцким:
О, полезная природа,
Исцели страданья наши...
и избавь нас навсегда от опытов Заболоцкого!

Н. СТЕПАНОВ
Н. Заболоцкий. «Столбцы»
Писать о новом поэте, если он ни на кого не похож и нарушает
требования общепринятого вкуса, критика предпочитает с сугу¬
бой осторожностью. Следовать этой традиции не стоит: книжку
стихов Н. Заболоцкого — нужно приветствовать.
Современная поэзия переживает период лирической стаби¬
лизации, до некоторой степени напоминающей 50-е годы, ког¬
да всякая стиховая строка казалась банальностью, штампом.
Современную поэзию также давит наследие огромной поэтической
культуры XX века, поэтому стихи многих поэтов часто кажутся
литературными реминисценциями (есть даже поэты сознательно
работающие на поэтических банальностях: П. Антокольский1,
плохо — Жаров2). Скомпрометирован сейчас не только стили¬
стический арсенал, но и «поэтическое отношение» поэта к теме:
поэзия требует перестройки. Этой перестройкой, новым поэтиче¬
ским зрением и выделяются стихи Н. Заболоцкого. Перестройка
идет у него путем разрушения «поэтической позы», иронического
осмысления «поэтичности» и ведет его к сатире («Новый быт»,
«Ивановы», «Народный^цом»).
Романтической позе, литературному эстетизму (например,
Сельвинского) Заболоцкий противопоставляет профессиональный
труд, хозяйственную заботу о стихе, его певец:
...был строен и суров,
он пел, трудясь, среди домов,
средь выгребных высоких ям
трудился он могуч и прям.
(«Бродячие музыканты»)

40
Н. СТЕПАНОВ
Отказ от «поэтической позы» ведет у Заболоцкого к объектив¬
ной этичности его стихов, они очень «не лиричны».
Заболоцкий входит в поэзию как заботливый хозяин, уверенно
расставляющий вещи по местам. Слово у него прочно прикреплено
к предмету, материально. В современной поэзии даже «установка
на вещность», столь характерная для многих поэтов (Багрицкий),
олитературилась, стала поэтической бутафорией. У Заболоцкого
слово повернуто к вещи, почти физиологично. Он описывает мир,
как окружающую его домашнюю обстановку: отсюда «предмет¬
ность» тем, стихотворение напоминает жанровую живопись:
«Рынок», «Обводный канал», «Народный Дом».
«Густое пекло бытия» (Народный Дом), пафос быта и плоти ве¬
щей — делают стихи Заболоцкого полнокровными. Обязательность,
почти лубочная живописность слова — одна из основ его поэтического
метода:
В уборе из цветов и крынок
открыл ворота старый рынок.
Здесь бабы толсты словно кадки,
Их шаль — невиданной красы,
и огурцы, как великаны,
прилежно плавают в воде.
Сверкают саблями селедки,
их глазки маленькие кротки,
но вот — разрезаны ножом
—	они свиваются ужом;
и мясо властью топора
лежит как красная дыра;
и колбаса кишкой кровавой
в жаровне плавает корявой...
(«На рынке»)
Образ у Заболоцкого при всей своей «физиологичности» —
эксцентричен. Баснословность и осязательная вещность сло¬
ва — изменяет пропорции предметов, они кажутся сдвинутыми
зрительной фантасмагорией.
Эпичность стиля, его изобразительная сила соединяется с ра-
блэзианским пафосом быта и плоти:
...Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок,
бокалу винному невмочь

Н. Заболоцкий. «Столбцы»
41
расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
сидит вокруг, пером блистая,
и лысый венчик горностая
венчает груди, ожирев
в поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти,
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы...
(«Свадьба»)
«Предметность» стихов Заболоцкого делает важным их смыслы,
их тематическую насыщенность. Нравоучительность его стихов —
результат смыслового наполнения и обращения к сатире:
О, мир, свернись одним кварталом,
одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,
одной мышиною норой,
но будь к орудию готов:
целует девку — Иванов.
(«Ивановы»)
Стихи Заболоцкого по своим жанровым устремлениям арха¬
ичны: в «Столбцах» он идет или путем сатиры, или путем оды
(«Пир»). Если говорить о литературных ассоциациях, то, может
быть, прежде всего нужно вспомнить сатирическую оду Державина
с ее предметностью и бытовизмом. Дидактический пафос оды —
...О, штык, летающий повсюду,
холодный тельцем, кровяной,
о, штык, пронзающий Иуду,
коли еще — и я с тобой...
(«Пир»)
и моральная сентенция сатиры:
...так он урок живой науки
душе несчастной преподал.
(«Незрелость»)

42
Н. СТЕПАНОВ
роднят стихи Заболоцкого с XVIII веком. Чаще всего он объеди¬
няет оба пути: оды и сатиры, поэтому его вещи строятся на по¬
стоянных переходах — «срывах» в одическую патетику или
в ироническую сатиру. Но двигаясь в последних вещах главным
образом в сторону сатиры, Заболоцкий приходит к пародийно¬
му разрешению лирики, к Козьме Пруткову3 («Незрелость»,
«Купальщики»). Дело здесь не в почетных традициях, а в том
поэтическом родстве, которое появляется у такого поэта, как
Заболоцкий, в результате пересмотра устоявшегося поэтиче¬
ского инвентаря.

В.ДРУЗИН
Н. Заболоцкий. «Столбцы». Стихи
На фоне серости и беспринципности большинства стихов, за¬
полняющих журналы и газеты, стихи Заболоцкого отличаются
остротой. Заболоцкий — один из очень немногих поэтов, вырос¬
ших на достижениях Хлебникова1. По этой линии — свободная
строфика, смелость смысловых построений («И пули бегают, как
дети, с тоскою глядя на меня» 2). От акмеизма «низкой» линии
Нарбута-Зенкевича3 — внимание к деталям, к ярко выписанным
предметам («и мясо властью топора лежит как красная дыра»4).
Смысловая острота и грубая, ничего не боящаяся предмет¬
ность дают возможность выпуклого показа картин. Творческий
метод определяет тематику. Описательные стихи в книге Забо¬
лоцкого преобладают. В бытовых зарисовках, жанровых сценах
(«Обводный канал», «Народный дом», «На рынке», «Бродячие
музыканты») торжествуют детали, заново осознаются взаимоот¬
ношения обычных вещей:
Маклак штаны на воздух мечет,
Ладонью бьет, поет, как кречет:
Маклак — владыка всех штанов,
Ему подвластен ход миров,
Ему подвластно толп движенье,
Толпу томит штанов круженье5.
Гротескная манера, снижающая традиционно-высокое и превоз¬
носящая «штаны», может быть, кем-нибудь воспримется как сатира
(для этого есть основания и в подборе материала: обывательский быт,

44
В. ДРУЗИН
под которым, как известно, в наши дни лишь ленивый не издевается).
Однако голос говорит (жалобно или с пафосом протестуя) о безысход¬
ном уродстве извращенного в пропорциях мира и, напр<имер>, тема
красной казармы («Часовой») разработана Заболоцким так же, как
и тема обывательского быта. Неужели и здесь сатира?
Мир Заболоцкого («О мир, свинцовый идол мой...» 6) — это по¬
казанный острейшими современными поэтическими средствами
достаточно известный в русской поэзии «страшный мир».
Перед Заболоцким — мастером стиха стоит очень трудная за¬
дача— преодолеть своих «идолов», «истуканов» и «кукол», выйти
к более широкой и ценной тематике, приблизиться к основным
задачам молодой революционной поэзии.

<Без подписи>
Н. Заболоцкий — «Столбцы»
Другой же, видев преломленное
свое лицо в горбатом зеркале...
...хотел смеяться, но не мог...1
Действительно, стихи Заболоцкого подобны отражениям, ви¬
димым в кривом зеркале. Отличительной особенностью книжки
является отступление от нормы общелитературной речи.
Безграмотная или нелитературная речь обычно используется
в литературных произведениях лишь будучи мотивирована сказом,
когда, стало быть, дефективная речь героя или вымышленного рас¬
сказчика не отождествляется с речью писателя, отделяется от свой¬
ственной самому писателю нормальной литературной речи.
У Заболоцкого же авторская нормальная речь и литературно
дефективная речь персонажей его стихотворений не отделены друг
от друга и как бы свободно смешиваются. Так, пример:
Корыто праздничное страсти,
Густое пекло бытия!
Тут колпаки красноармейские
И с ними дамочки житейские2.
Но использование эффекта кривого зеркала, эффекта отступле¬
ния от нормы общелитературной речи этим не ограничивается.
Заболоцкий использует также эффект искажения и этих норм.
Так, Заболоцкий не только произвольно смешивает рифмованные
и не-рифмованные стихи, но и сознательно «искажает» рифму.

46
<Без подписи>
Соответственное значение имеет у Заболоцкого словарная ка¬
кофония, достигаемая смешением «низких», либо современных,
и старинных высокостильных слов, вроде:
На стогнах солнце опускалось,
Неслись извозчики гурьбой3.
Или:
Вертя винтом шел пароходик
с музыкой томной по бортам4.
Как и в последнем примере, архаическое ударение (музыка)
встречается и на странице 475, хотя на странице 57 читаем
«музыка» 6.
Но эстетический эффект от сознательного искажения лите¬
ратурной нормы (или традиции) возникает только на фоне от¬
четливого представления о самой норме, т. е. только в сознании
литературно квалифицированного читателя. Поэтому приходится
признать, что книжка стихов Заболоцкого может рассчитывать
на ограниченный сравнительно круг читателей.
Однако Заболоцкий отнюдь не представляется лишь экспе¬
риментатором, так как «дефективность» его стихотворной речи
не только сознательна, но и эстетически целесообразна, поэтиче¬
ски осмыслена,— социально же не только обусловлена, но и со¬
знательно направлена. Источником поэзии Заболоцкого надо
считать и современный городской и солдатский фольклор, в том
числе и так называемую «мещанскую» песню.
Не только черты внешнего сходства являются причиной такого
сопоставления. Не надо забывать, что городской фольклор, «шар¬
манка», сильно впечатляют, как-то удовлетворяют эстетические
потребности большой человеческой массы, вызывают искренне
глубокие переживания, так как являются в соответственной среде
единственным суррогатом искусства. Прямое выражение этого
мы находим в стихотворении «Бродячие музыканты», где вслед
за «песней Тамары» —
...и стр-растные дикие звуки
всю ночь р-раздавались там!!!
ти-лим-там-там! —

Н. Заболоцкий — «Столбцы»
47
следуют сильные стихи:
Певец был строен и суров,
он пел, трудясь, среди домов,
средь выгребных высоких ям
трудился он, могуч и прям.
Вокруг него — система кошек,
система ведер, окон, дров
висела, темный мир размножив
на царства узкие дворов.
Но что был двор? Он был трубой,
он был туннелем в те края,
где спит Тамара боевая,
где сохнет молодость моя...
С культурным уровнем, который принужден удовлетворяться
суррогатом искусства, связаны и соответственные суррогаты раз¬
влечений и веселья. Лирический секрет их понят Заболоцким, на¬
чавшим свою книгу стихотворением (о пивной) «Красная Бавария»
и заключившим ее стихотворением «Народный дом».
Автор поэтически дискредитирует эту «систему», а в стихотво¬
рении «Новый быт» выявляет опасность того же старого (мещан¬
ского) в новом; поэтому стихи Заболоцкого нужно признать объ¬
ективно полезными, хотя бы автор субъективно непосредственно
к тому и не стремился. Темы книжки Заболоцкого — инвалид
на колесиках:
На долю атому герою
осталось брюхо с головою,
да рот большой, как рукоять,
рулем веселым управлять 7.
А наряду с этим («Свадьба»):
Мясистых баб большая стая
сидит вокруг, пером блистая,
и лысый венчик горностая
венчает груди, ожирев
в поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
хрипят в неутоленной страсти,
и, распуская животы,
в тарелки жмутся и цветы.

48
<Без подписи>
Прямые лысые мужья сидят,
как выстрел из ружья,
но крепость их воротников
до крови вырезала шеи,
а на столе — гремит вино,
и мяса жирные траншеи,
и в перспективе гордых харь,
багровых, чопорных и скучных,
как сон земли, благополучной,
парит на крылышках мораль...
...А там — молчанья грозный сон,
нагие полчища заводов,
и над становьями народов —
труда и творчества закон.
Можно было бы, пожалуй, остановиться на отдельных признаках
того, как в связи с экспрессивным искажением речи в восприятии
Заболоцкого возникает экспрессивное искажение вещей, вроде:
Она летит — моя телега,
Гремя квадратами колес8.
Однако вряд ли это было бы сейчас целесообразным, так как
едва ли можно теперь предсказать дальнейший ход работы Забо¬
лоцкого, поскольку «кривое зеркало» вряд ли сможет надолго
остаться его единственным инструментом.

Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
Социология бессмысленки
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ
«Столбцы»
За истекший зимний период «Столбцы», несомненно, наи¬
более своеобразное и в то же время наиболее тревожное явление
на поэтическом фронте.
Тематика Заболоцкого явно реакционна. Недаром сборник
открывается стихотворением «Красная Бавария». Пивная, ры¬
нок, свадьба, пир — вот, что в первую очередь интересует поэта.
Конечно, решающим моментом для выводов о мироощущении
автора и социальной сущности его творчества является не столь¬
ко избираемый объект, сколько точка зрения, с которой объект
изображается. Очень показательны в этом отношении как раз те
немногие стихотворения, где Заболоцкий берет тему более или
менее близкую современности. Возьмем хотя бы «Часового».
Красноармеец, стоящий на посту, «обыгран» чисто эстетски:
...стоит, как кукла, часовой,
В его глазах одервенелых
Четырехгранный вьется штык.
Тяжеловесны, как лампады,
Знамена пышные полка.
...там пролетарий на коне
Гремит, играя при луне.
...тут белый домик вырастает
С квадратной башенкой вверху,
На стенке девочка витает,
Дудит в прозрачную трубу;
Уж к ней сбегаются коровы
С улыбкой бледной на губах...

50
Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
А часовой стоит впотьмах
В шинели конусообразной;
Над ним звезды пожарик красный... и т. д.
Стихотворение «Новый быт» похоже на издевательство. Вот как
описывается вступление представителя нового быта в жизнь:
Младенец нагладко обструган,
Сидит в купели, как султан,
Прекрасный поп поет, как бубен,
Паникадилом осиян;
Прабабка свечку выжимает...
Младенец растет,
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой,
Гляди! гляди! он выпил квасу,
Он девок трогает рукой.
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Вот уже за окошком «играет сваха в бубенец». И младенец рукой,
которая «ширится от стали», «невесту держит за рукав». Здесь, на¬
конец, наш герой проявляет свою приверженность к новому быту:
Приходит поп, тряся ногами,
В ладошке мощи бережет,
Благословить желает стенки,
Невесте — крестик подарить...
—	Увы! — сказал ему младенец,
—	Уйди, уйди, кудрявый поп,
Я — новой жизни ополченец,
Тебе ж один остался гроб!
Уж поп тихонько плакать хочет,
Стоит на лестнице, бормочет,
Уходит в рощу, плачет лихо;
Младенец в хохот ударял...
Можно вздохнуть облегченно: наконец мы добрались до нового бы¬
та. Но... он внезапно поворачивается к нам неожиданной стороной:
...знакомые скатились,
Завод пропел: ура! ура!

Социология бессмысленки
51
И новый быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра.
...и, принимая красный спич,
Сидит на столике кулич,
...и вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Заболоцкий не захотел, да и органически не смог бы,— увидеть
тех сторон нашего быта, которые делают его новым. «Новый быт»
Заболоцкого, несмотря на «уйди, уйди, кудрявый поп»,— все же
квинтэссенция обывательщины, мир — огромной, чудовищной
пошлости. Везде и постоянно, с какой-то патологической настой¬
чивостью, утверждает Заболоцкий извечность, непобедимость этой
пошлости. «Весь мир обоями оклеен — пещерка малая любви».
«Столбцы» интересны своей исключительностью. В них ярко
выражено чуждое нам, но своеобразное отношение к миру, к вещи
и слову — признак подлинной поэтичности. Слова, как бы заблу¬
дившись, сталкиваются в самых неожиданных сочетаниях, звучат
и осмысливаются по-новому. «Здесь мясо властью топора лежит,
как красная дыра... И огурцы, как великаны, прилежно плавают
в воде». Собачка «грибными ножками неловко вдоль по дорожке
шелестит» *. Именно благодаря талантливости Заболоцкого книж¬
ка из смешной превращается в трагическую.
...Бежать от действительности, в наркоз, в кошмар или к при¬
митивно-первичному мировосприятию, когда смысл заперт на за¬
мок, закономерность отрицается и вещи несутся, теряя очертания,
когда «бедный конь — руками машет, то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкает в его блестящем животе»2, а мышь,
«лицо» которой «похоже на треугольник из мела», «садится
у окошка с цветочком музыки в руке»3.
Это, так сказать, утонченный, нарочитый примитивизм им¬
прессиониста, не рассуждая отдающегося любым ассоциациям.
Заболоцкий импрессионист в том смысле, что старается не рас¬
суждать. Он фиксирует образы, входящие в его сознание, не за¬
ботясь о их логической оправданности.
Капитуляция разума перед сложными явлениями действитель¬
ности, восприятие мира, как безнадежного хаоса, отказ от попытки
открыть в мире закономерность — характерны для разлагающегося
буржуазного сознания. Западные ученые единодушно признают,
что наука бессильна предсказать более, чем на три месяца вперед,

52
Вл. ВИХЛЯНЦЕВ
как пойдет развитие экономическое и политическое (см. статью
Камегулова в № 1 «Лит<ературной> учебы»4). Объективная за¬
кономерность событий ведет буржуазию к гибели. Понятно, что
она не способна вскрыть, осознать эту закономерность, работаю¬
щую не в ее пользу. Остается закрыть глаза и бежать в фатализм,
в релятивизм или кидаться от дикарского физиологического при¬
митивизма к безумию. Остается объявить мир непознаваемым,
лишенным смысла и даже усомниться в существовании какой-либо
реальности, кроме своего галлюцинирующего «я». Пусть тогда
мир «свернется одним кварталом, одним проплеванным амбаром,
одной мышиною норой» 5,— в жизни не остается ничего, кроме
пива в «Красной Баварии» да «девок», которых можно «трогать
рукой». Но это скучно, низость и пошлость такой жизни давят,
от нее даже дом, «ополоумев от вытья, виляя задом, летит в про¬
странство бытия»6.
Заболоцкий является выразителем этого состояния, мироощуще¬
ния буржуазии в момент ее социального краха и духовного распада.
И оно ничего не имеет общего с реалистическим мироощущением
пролетариата, который знает, куда идет и которому не страшно
взглянуть в лицо объективной закономерности, т. к. она «работает
на него».
Нужно насторожиться. Нужно суровой критикой и бдительным
разоблачением предотвратить возможность появления подража¬
телей и учеников у Заболоцкого. Нужно неустанно разъяснять
чуждость и враждебность этого сумбурного, релятивистского ми¬
роощущения. И внимательно следить — куда идет от «Столбцов»
поезд Заболоцкого: на восток или на запад?
Последние стихи Заболоцкого не дают возможности утверждать,
что его направление — в сторону Москвы.

В. КРАСИЛЬНИКОВ
Среди стихов
<фрагмент>
<...> Своеобразие поэзии П. (sic! — Сост.) Заболоцкого в наивном
(почти детском) восприятии мира. Но огненные груши, вертящие
«бенгальскими животами» \ «жирные автомобили, схватившие
под мышки Пикадилли»2 и ряд других примеров убеждает: наи¬
вность восприятия — обдуманный прием автора. Надо признать,
что в культуре приема поэт показал себя большим художником.
Тематика стихотворений Заболоцкого замкнута ограниченным
кругом наблюдений жизни столичной улицы: он находит неожи¬
данные и выразительные образы в пивной «Красная Бавария»,
бродячей компании музыкантов, бульваров и героев бульваров,
городского рынка и т. д.
Натурализм их подкупает своей сочностью (здесь прощупыва¬
ется родство Заболоцкого с акмеизмом):
•
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие кротки,
но вот, разрезаны ножом —
они свиваются ужом;
и мясо властью топора
лежит как красная дыра3.
Цементом, связывающим разрозненные наблюдения, явля¬
ется авторский оптимизм, заставивший поэта перефразировать
пушкинские слова о «младой жизни у гробового входа»4: хотя
«вянут на покое в лиловом домике обои, стареет мама с каждым
днем... мы живем!» (стих<отворение> «Футбол»). Вот от этого

54
В. КРАСИЛЬНИКОВ
«Гопля! Мы живем!» можно подойти к вопросу о социальной при¬
роде поэта. В качестве рабочей гипотезы мне кажется достаточно
(пока) воспользоваться сопоставлением оптимизма Заболоцкого
с настроениями советской интеллигенции, психоидеология кото¬
рой складывается в годы строительства.
Полезно сделать автору следующие замечания: от склонения
почти в каждом стихотворении слова девка читателю скучно.
«Руки лежат наверх»5 (стр. 19) — не по-русски; «его вспотевшие
подмышки протяжный издавали звук»6 — неожиданный переход
зрительного образа в слуховой — не оправдан. <...>

М.ЗЕНКЕВИЧ
Обзор стихов
<фрагмент>
...«Столбцы» Заболоцкого («Изд<ательство> писателей в Ленин¬
граде») привлекают внимание необычным в нашей молодой поэзии
«лица необщим выраженьем» 1. Заболоцкий взял благодарную для
сатирика или юмориста, но трудную и неблагодарную для поэта
тему: быт. Жанровые сцены и зарисовки принимают у Заболоцкого
форму гротеска, преломляются в «горбатом зеркале»2:
Другой же, видев преломленное
свое лицо в горбатом зеркале,
стоял молодчиком оплеванным,
хотел смеяться и не мог3.
«Новый быт» у Заболоцкого только старый уродливый мещан¬
ский уклад, приспособившийся к новым условиям:
И новый быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра...
И, принимая красный спич,
Сидит на столике кулич4.
Пьяницы «в глуши бутылочного рая», где «бокалов бешеный
конклав зажегся, как паникадило» и «красно-баварские закаты
в пивные днища улеглись»5. Блистательные франты «в ботинках
кожи голубой» фокстротирующие, «в дыму гавайского джазбанда»6.
Рыночный маклак, «владыка всех штанов», кричит и свистит уродом
и «мечет штаны под облака»7. Жених-жеребчик, «позабывший гром

56
М. ЗЕНКЕВИЧ
копыт», и «поп, свидетель всех ночей с большой гитарой на плече» 8.
Мир, зажатый плоскими домами спешащих на службу Иванов и их
разгуливающих по народному дому дам с мучительной думой:
...Куда идти?
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели сбросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти? 9
А над этим «курятником радости» 10 и болотом пошлости —
«черные замки заводов»11 большого рабочего города:
А там — молчанья грозный сон,
Нагие полчища заводов,
И над становьями народов —
Труда и творчества закон12.
Несмотря на крайнюю прозаичность своих тем, близких к те¬
мам Зощенко, Заболоцкий не впадает в стихотворную юмори¬
стику типа Саши Черного13 и держится на высоте «станковой»
лирической поэзии, продолжая линию акмеизма от «Аллилуйя»
и «Плоти» 14. Заболоцкому нужно пожелать только более широко¬
го кругозора (не одно «горбатое зеркало») и более разнообразной
и богатой формы (почти весь сборник написан четырехстопным
ямбом с тусклыми часто рифмами). <...>

^5^
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
Система кошек
(О поэзии Н. Заболоцкого) *
Вокруг него — система кошек,
Система ведер, окон, дров
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.
Н. Заболоцкий.
Бродячие музыканты
I
В какой странный, необычайный, смешной мир мы попали!
Здесь все сдвинуто с обычных плоскостей, здесь перепутаны все
привычные планы, здесь нарушены принципы трех измерений,
и мир конструируется по законам отражения каких-то уродливых
зеркал. Вещи потеряли свои масштабы, и мы бродим среди них
воскрешенными свифтовскими Гулливерами. Вот мы — карлики,
и вещи надвигаются на нас необъятными громадами. Вот мы —
великаны, без усилий шагающие через целые кварталы. Да, какой
странный, какой смешной мир — как в сокращенной для детей
истории Гулливера1.
Мы бродим по городу. Судя по некоторым приметам,— это
Ленинград. Наш маршрут, однако, весьма странен. Проводник
наш нарочито обходит главные артерии города — его центральные
проспекты, пульсирующую жизнь заводов, великолепные памят-
ники-музеи истории — и водит нас по отдаленным переулкам,
по неизвестным трущобам, по плотоядным рынкам, по темным
коридорам подгнивающих домов.
* От редакции. Социологический эквивалент поэзии Н. Заболоцкого вряд ли
полностью раскрывается в статье т. Селивановского. Есть моменты
в поэзии Заболоцкого, сближающие его с новобуржуазной литературой,—
во всяком случае, дальнейшее развитие этого поэта позволит, несомненно,
с большей точностью и определенностью вскрыть социальный смысл его
поэзии.

58
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
С Обводного канала, где некий забавный маклак «штаны на воз¬
дух мечет, ладонью бьет, поет, как кречет»2, мы сворачиваем к вы¬
гребным ямам. Тут чудаковатые певцы поют песни о замке Тамары,
в то время как их «вспотевшие подмышки протяжный издавали
звук»3. Отсюда идет путь на рынок, и мы оглушены суматохой и га¬
мом, наши глаза разбегаются: здесь «бабы толсты, словно кадки»,
здесь «огурцы, как великаны, прилежно плавают в воде», здесь
«мясо властью топора лежит, как красная дыра...»4.
Наконец, мы перестаем прикидываться Гулливерами и возвраща¬
емся к обыкновенной жизни, вступаем на знакомую улицу. Не тут-то
было! «Все двери растворились, повсюду шепот пробежал: на службу
вышли Ивановы»5 (тут наш проводник настойчиво обращает наше
внимание на то, что Ивановы вышли «в своих штанах и башмаках».
Что бы, казалось, удивительного и достойного внимания в этом
обстоятельстве?). Нам по-прежнему весело, потому что перед нами
все еще — игрушечный, ненастоящий мир, повинующийся воле
проводника, мир заводной табакерки, мир детского театра.
А когда темнеет, мы пробираемся в толпе гостей на свадьбу одно¬
го из Ивановых, имеющих «свои штаны» и «свои башмаки». Для
начала мы попадаем на кухню. Чего-чего тут нет! «Тут чудеса, тут
леший бродит»9.
И на огне, как тамада,
Сидит орлом сковорода.
Как солнце черное амбаров,
Как королева грузных шахт,
Она спластала двух омаров,
На постном масле просияв7.
Приотворяем дверь в столовую. Так и есть: смешно, как во сне,
когда нам, взрослым, снится далекое детство: «Мясистых баб боль¬
шая стая сидит вокруг, пером блистая...»8 Столетние королевы
«едят густые сласти, хрипят в неутоленной страсти и, распуская
животы, в тарелки жмутся и в цветы»9.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья10.
Однако не слишком ли назойливо уродство? Не слишком ли
долог сон? Или мы переутомлены богатством впечатлений? Или
слишком душный здесь воздух? А поп —

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
59
Раскинув бороду забралом,
Сидит, как башня, перед балом,
С большой гитарой на плече11.
Нет, не смешно нам, а странно, и не странно, а страшно. Люди
и вещи теряют свою телесную, вещную устойчивость, все клонится
набок. Поп вздрогнул, завыл, как бы подавая сигнал:
И вот окончен грозный ужин,
Последний падает бокал,
И танец истуканом кружит
Толпу в расселину зеркал...
...и по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом* виляя задом,
Летит в пространство бытия12.
Как мы могли ошибиться?
Как мы сочли детской сказочкой уродливые фантасмагории
и больные видения Н. Заболоцкого, автора «Столбцов»?
II
Разговоры о кризисных явлениях в современной поэзии стали
почти трюизмами. Все, кому дороги судьбы лирического стиха,
ощущают огромное недомогание современного поэтического слова.
Оно обветшало, оно редко и несовершенно рождает «отзывный
звук» 13, его ассоциации поверхностны и мимолетны. Помимо об¬
щих социальных причин, которых в настоящей статье не придется
коснуться, большую роль в таком состоянии поэзии сегодняшнего
дня играет общее обветшание технологического инструментария
поэзии. За редким исключением, от Ломоносова до нашей эпохи
поэты различных направлений двигались по единому, общему
для всех технологическому руслу, лишь частично совершенствуя
и время от времени ремонтируя старинные орудия тонической
ритмики14, интонационного построения стиха, регулируемого
рифмой, и др.
В наши дни происходит напряженная реформаторская и ре¬
волюционизирующая поэтическую технологию работа в ряде
революционных поэтических направлений и школ. В то время
как лефовцы организующим принципом стиха считают рифму

60
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
в широком смысле этого слова, организующую весь строй поэти¬
ческой речи (см., к примеру, статью Н. Асеева «Наша рифма»
в его книге «Дневник поэта» 15 и др.) и в этом направлении про¬
изводят свои экспериментаторские разведки, конструктивисты
видят организующий фактор стиха в его ритме, выдвигая взамен
старого, тонического принципа стихосложения, новый принцип
тактового стиха16 и провозглашая этим технологическую револю¬
цию в поэзии (см. статью т. Квятковского о тактометре в сборнике
«Бизнес» 17).
Значение таких технологических попыток преодоления кри¬
зисного состояния поэзии никак нельзя преуменьшить. И с этой
точки зрения большой интерес представляет всякая новая попытка
намечения исхода, хотя не всякое новаторство тут будет уместно
и плодотворно. Иное новаторство принесет пользу только уроком
своих ошибок. Таково же значение и книжки Н. Заболоцкого
«Столбцы», явившейся крупным событием закончившегося ли¬
тературного сезона.
Заболоцкий идет особой дорогой, равно далекий от генераль¬
ной линии и лефовцев, и конструктивистов. Ему чужды поиски
лефами новых основ интонационно-синтаксического построения
стиха, как и тактометрическая революция конструктивистов18. Он
консервативно-традиционен в своих законченных строфических
массивах, ему чуждо любование блестящими погремушками риф¬
мы, он не выходит за пределы канонов русских ритмов и метров.
Он подходит к своей поэтической работе с иного конца, стараясь
обновить смысловое звучание слова и порождаемых им ассоциаций.
В таком плане он — по типу и значению своей поэзии — сходен
с Велемиром Хлебниковым, не становясь в то же время учеником,
подражателем, эпигоном последнего и сохраняя свое особенное,
непохожее на других, поэтическое лицо.
Н. Заболоцкий начинает перекличку с литературными праде¬
дами и прапрадедами, пересаживает ростки современной поэзии
в XVIII век и в то же время «остраняет» свою поэтическую работу,
создавая в ней иллюзию «детскости» и лишая ее каких бы то ни бы¬
ло внешних признаков разума, сознания, осознанного тематиче¬
ского замысла. Он пытается обновить смысл поэтического слова,
разгружая последнее от нагрузки мысли. Смысл у Заболоцкого
становится безмыс ленным.
«Непосредственность» в искусстве есть один из хитрых об¬
манов искусства. Она достигается тем, что контролирующие

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
61
рычаги сознания убираются с поля зрения воспринимающего.
Такой кажущейся непосредственностью и впечатляет нас ис¬
кусство. Но она вовсе не предполагает обязательного отрешения
от мысли, возврата к «детскости», к биологическому примити¬
ву, к первичному рефлексу. Между тем в своем существе поэзия
Заболоцкого и представляет собою иллюзию возврата к такому
рефлексу. Иллюзию, ибо, как это будет видно дальше, здесь тоже
мы сталкиваемся с хитрым обманом Заболоцкого.
Заболоцкий хочет дать поэтический примитив, какие-то пер¬
вичные ощущения нерассуждающего подсознания. Аналогичных
примеров в искусстве немало. В эпохи психологического рас¬
пада и социальной деградации отдельных классовых прослоек,
особенно в конце XIX и в начале XX века, в разнообразных
областях искусства проявлялись те же тенденции. Тяжелые
шаги истории пугали художников. Смысл общественного раз¬
вития был для них враждебно непонятен или непереносим.
И они уходили от смысла к примитиву, от осознаваемой куль¬
туры — к варварской, детской, подсознательной, первобытной
докультурности. Так поэзия Заболоцкого социально роднится
(разумеется, в условном плане аналогии) с живописью Поля
Гогена, с увлечением джазбандской музыкой, с разнообразными
дадаистами19 и ничевоками20.
Многие стихотворения Заболоцкого кажутся ребусами, на¬
столько субъективно-произвольны их образы. Характерно для от¬
меченной выше особенности его поэзии стихотворение «Движение»
(разгадка ребуса здесь дана уже в названии):
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.
Конь, машущий руками, вытягивающийся как налим, сверка¬
ние восьми ног в блестящем его животе — здесь восприятие дви¬
жения передано с предельной непосредственностью и точностью,
если мы станем на точку зрения тех детей, слова и выражения
которых собирает в своем архиве Корней Чуковский.

62
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
Тем же принципом нерассуждающего восприятия руководит¬
ся Заболоцкий в синтаксической конструкции стихотворений,
состоящей из нанизывания-перечисления событий, вещей и лю¬
дей. Предметы один за другим фиксируются и приклеиваются
друг к другу как будто без всякой внутренне-закономерной
связи.
Однако не следует верить Заболоцкому на слово и прини¬
мать его «детскость» всерьез. Заболоцкий — весьма хитрый,
себе на уме, иронический поэт. И «чуковщина» входит только
одним из элементов в его экспериментаторство. Остальными
элементами поэтического слова Заболоцкого являются высо¬
кий, торжественный, одический инструмент поэзии XVIII века
и словарь современного мещанства. Такое своеобразное сочетание
в одной книжке языка и восприятия ребенка, екатерининского
вельможи и мещанина, одного из «Ивановых», служит той же
цели — обессмысливания и обезмысливания изображаемого
Заболоцким мира.
Язык вельможи и язык мещанина так близко чередуются друг
с другом, что кажутся слитными. Заболоцкий воскрешает такие
слова, как: «лампион», «сирена» (обитательницаморей), «музыка».
Комсомолец в «Новом быте» шепчет невесте: «Шутиха, скорей бы
час любви настал». Наиболее застарелые и давно отброшенные
поэтические штампы оживают в «Столбцах». Но оживление «вы¬
сокой» словесной линии происходит только для того, чтобы еще
резче оттенить линию «низкую», линию жаргона «Ивановых»,
маклаков и бесчисленных «девок».
...Через лопасти колес,
Сирены мечутся простые
В клубках оранжевых волос.
Иные дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти:
Ногами делая балеты,
Они идут. Куда идти,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди? 21
Чем выше, торжественнее, величественнее взлет начального,
державинского образа (сирены в клубках оранжевых волос), тем
внушительнее мещанское снижение последующих строк,— сниже¬

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
63
ние, при котором многие произведения Заболоцкого приобретают
характер своеобразных психопатологических документов.
Редкий для наших дней пример: «Столбцы» удивительно рит¬
мически однообразны. За небольшим исключением, вся книга
написана старомодным четырехстопным ямбом, скрепленным
монотонной рифмой. И только изредка однообразный стих преры¬
вается — опять-таки в стиле психопатологического документа —
лишним количеством слогов, оживляется (как в цитированном
«Движении») неожиданным исчезновением рифмы. Такое одно¬
образие в течении стиха вовсе не является признаком бедности
изобразительных средств Заболоцкого. Отдельные строфы обна¬
руживают в нем способности к богатой инструментовке, здесь,
как и в других местах, все строго подчинено основному заданию.
Заболоцкий гаерствует, юродствует, кривляется, пародирует
Козьму Пруткова, смешивает воедино словарь Державина со сло¬
варем собирательного мещанина наших дней для того, чтобы
достичь наибольшей поэтической убедительности в каком-то
интересующем его плане.
Итак, во имя чего же юродствует Заболоцкий?
III
У поэзии Заболоцкого — неподвижный взгляд: он прикован
к одной точке, к одному углу земного шара. Этот угол именуется
мещанской косностью быта. Пивная, пьяная свадьба, отбросы
человеческого общества, самодовольство мещанина — таков зам¬
кнутый круг тематики Заболоцкого.
Его образы приобретают натуралистическую полноту (как
в приведенных выше строках из стихотворения о базаре22). Но эта
натуралистическая полновесность перерастает в абстрактную
символику, и конкретная вещь рассудочно расчленяется на ряд
своих составных элементов.
Певец был строен и суров,
Он пел, трудясь, среди домов,
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям23.
Вслед за таким натуралистическим образом певца-ассенизатора
следуют строки:

64
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
Вокруг него — система кошек,
Система ведер, окон, дров,
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов24.
Мы были вправе не доверять кажущейся непосредственности
Заболоцкого. Рассыпанные восприятия мира объединены им
в стройную систему, и эту систему «кошек, ведер, окон и дров» он
ненавидит сосредоточенно и страстно. Люди в его стихах — сгустки
мяса, уродливые пошляки, сопливые, сладострастные, одержи¬
мые слюнявой похотью,— всесветное мещанство, первобытный
звериный мрак. Все эти владельцы «штанов и башмаков» живут
от бутылки к бутылке, от постели к постели.
Пустые гладкие трамваи
Им подают свои скамейки;
Герои входят, покупают
Билетов хрупкие дощечки,
Сидят и держат их перед собой,
Не увлекаясь быстрою ездой 25.
Заболоцкий хочет сохранить по отношению к своим героям
ироническую дистанцию, он издевается над ними, как Козьма
Прутков, он впадает в косноязычие и уничтожает их афоризмами.
Но враг неуничтожим и непобедим. Он подавляет Заболоцкого.
Он наступает на него из всех расщелин. Он взрастает и в наши
дни — он в новом быте.
И вот «младенец», отвергающий попа (стих. «Новый быт»):
смотрите, какими чертами его рисует Заболоцкий:
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Но если всюду — в новом быте, и в «Новой Баварии», и в на¬
родном доме — господствуют Ивановы, если весь «новый быт»
сводится к тому, что «супруги на покое сидят и чешут волоса», если

Система кошек (О поэзии Н. Заболоцкого)
65
после посещения народного дома «по трамваям рай шатается,— тут
каждый мальчик улыбается, а девочка наоборот»,— значит, герои
побеждают своего автора. И его ироническая усмешка тускнеет,
взамен нее мы видим уже совсем другое выражение: «детские»
стихи прорезаются тревожными нотами отчаяния. Вот тогда-то
и возникает «система кошек». Тогда-то и летит «огромный дом,
виляя задом в пространство бытия»26.
«Двор» Заболоцкого, его «система кошек» вырваны им из окру¬
жающей действительности. Для него эта «система» — замкнутый,
изолированный мир в себе, грозный в своей пошлости и ничтож¬
ности. Нет оснований думать, что частые призывы о помощи,
обращенные к заводам, звучат у Заболоцкого тоже иронически.
Но, во всяком случае, обращения эти риторично неубедительны.
Он знает, что где-то существуют «нагие полчища заводов», «тру¬
да и творчества закон»27, но непосредственно перед его глазами
«иная движется река: один — сапог несет на блюде, другой — поет
собачку-пудель, а третий, грозен и румян, в кастрюлю бьет, как
в барабан»...28 «Страшный мир» Блока обернулся у Заболоцкого
подлым миром.
Заболоцкий метафизичен; видимый им участок бытия не бо¬
лее, как темный закоулок, подчиняющийся общей законо¬
мерности. Мы можем всячески сочувствовать Заболоцкому,
задыхающемуся в окружающей его спертой атмосфере, но его
грозные призывы к вооружению против Ивановых произво¬
дят комическое впечатление именно вследствие трагизма в их
интонации, вследствие несоответствия между величием уста¬
новки и ничтожностью эффекта. Основная беда Заболоцкого —
в пустоте и бесцельности его метаний, в социально-классовой
выхолощенное его прутковской иронии. Ивановы его пугают,
обыкновенные вещи, которые человеку подвластны, вырастают
у него в причудливые, болезненные призраки, связь явлений
и ход событий ему непонятны.
Вот почему книга «Столбцы», при всех попытках ее автора
сохранить ироническую маску на своем лице, раскрывает перед
нами образ отщепленного от общественного бытия индивидуа¬
листа, все духовное бытие которого (в эпоху социалистической
революции!) поглощено без остатка темнотой, пошлостью, жи¬
вотностью, сохранившимися в нашей действительности. Увидеть
иное, вскрыть диалектические моменты самоотрицания «системы
кошек» Заболоцкий пока не в состоянии.

66
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
Такая позиция отщепенца-индивидуалиста обусловила и все
стилевые особенности творчества Заболоцкого, которые социально
чужды делу выработки стиля пролетарской поэзии, а техноло¬
гически реакционны при всей бесспорной оригинальности их.
Косноязычие Заболоцкого очень далеко от косноязычия, воз¬
никающего на первых порах из попыток двинуть вперед линию
развития поэтического языка. Это — вынужденное косноязычие
поэта, умеющего абстрактно ненавидеть и не умеющего любить,
бороться за свою идею, идти по какому-либо пути вперед.
■055^

<Без подписи>
Звезда эстетизма
Ленинградский журнал «Звезда» 1 по-прежнему продолжает
оставаться гнездом поэтических эстетов. Из номера в номер растет
и ширится бредовый культ Заболоцкого. Вокруг нефти, тракторов,
сепаратора, истории с географией идет № 12 «Звезды» формалист¬
ско-эстетская свистопляска.
Нефть и машины — смысловая дань якобы советской современ¬
ности. География и сепаратор — идеологические маски штукарской
беспредметности и, более того, явно реакционных настроений.
Машины, конечно, сами по себе. Сепаратор — тоже. И никакой
классовой борьбы, разумеется, вокруг машин нет...
Заболоцкий описывает современную деревню так:
Тут стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздним вечерком2.
Разумеется, именно «долговатый медведь» (sic! — Сост.) кото¬
рый «идет как-то поздним вечерком», будет предметом умиления
и дискуссий ленинградских литературных снобов и покровителей
эстетизма, а вовсе не беспомощное упоминание Заболоцкого о том,
что «убыток дают трехпольные труды».
В остальном деревня наша страшно оригинальна у Заболоцкого:
Повсюду разные занятья:
Люди кучками сидят,
Эти шьют большие платья,

68
<Без подписи>
Те из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге
Объясняет философию собаке3.
Дальше идет бред о машинах и о том, что:
Также тут сидел солдат
Посреди крестьянских сел,
Размышленьями богат,
Он такую речь повел:
Славься, славься, земледелье,
Равноденствие машин...4
Ишь ты, какой солдатик болезный. Прямо Иванушка-дурачок
«посреди крестьянских (какие же еще бывают?) сел». Это, по-видимо¬
му, солдат, который когда-то пел: «Славься, славься, русский царь»,
а теперь поет «Славься, славься равноденствие (?) машин»...
Но нет: этот солдатик — красноармеец. Угадайте, кто «солда¬
тик»? Заболоцкому все равно, у него «солдат», «мужик» — не ме¬
нее схема, чем «трактор», «сепаратор».
Кстати сказать, для красноармейца слово «солдат» стало оскор¬
бительным. Если это неизвестно Заболоцкому, то должно быть из¬
вестно тт. Либединскому5 и Саянову6, редактирующим «Звезду».
Дм. Левоневский7, также один из типичных эстетов новой
формации, описывает, как в Сибири нефть обнаружилась... Стихи
длинные, нечленораздельные, косноязычные, понятно в них
только то, что где-то в долине стояла... уборная, и именно из недр
уборной хлынула нефть.
Забор был дощатый, крепок, но нужник сибирский тот
Вдруг взлетел фонтаном, мешая нефть с струей нечистот.
А мы говорим, что эстетов наше строительство не интересует.
Видите, как расписывают.
Конструктивист Агапов8 на пленуме РАПП чуть ли не с гордо¬
стью говорил: «Да, у нас нет классовой ярости, зато есть кое-что
другое»... Это другое, конечно, вопросы строительства. То есть
выходит: строительство без классовой борьбы...
В хорошенькую стенку уперлись конструктивисты... Эта же
конструктивистская стенка в основе является позицией и ленин¬

Звезда эстетизма
69
градского неоэстетизма. Интересно, а что же думают марксистские
критики «Звезды».
Один из них, например Камегулов9, жалуется в № 10 на то, что
ему не дали где-то пощипать наших комсомольских поэтов за ошиб¬
ки... Ошибки эти всем известны, о них давно и много говорилось,
прежде всего в «Комс<омольской> Правде» и «На лит<ературном>
посту», они признаны всеми, в том числе и самими поэтами,
а Камегулов все еще «крови жаждет», не видя, как у него под но¬
сом, в той же «Звезде» крепнет поросль «реакционного эстетизма,
растущая»... откуда, т. Камегулов?..

Н. АЛЕКСЕЕВ
Под эстетским нажимом
В свете той борьбы, которую мы предпринимаем сейчас против
эстетствующей литературы, против формалистского перерождения
поэзии, весьма любопытно проследить поэтическую линию на¬
шего боевого журнала марксистской критики «На Литературном
Посту» *. Этот журнал, немало сделавший для пролетарского
литературного движения, проделавший за последнее время боль¬
шую работу вокруг пролетарской прозы, в области поэзии, как
выясняется, оказался далеко не на высоте.
Потрясающий разнобой критериев, паническое отступление
перед всевозможными «кризисами» в пролетпоэзии вместо попы¬
ток вскрыть причины их, эклектическое увлечение очередными
«модами» в поэзии — все это характеризует поэтическую линию
«На Литературном Посту», которую мы хотим иллюстрировать
несколькими примерами.
Когда из всех эстетских щелей хлынула волна похода на так
называемый «оптимизм», журнал фактически сдал занимаемые
позиции, отделавшись парой формальных отписок и «протестов»,
не пытаясь разобраться, откуда эта волна прет, каков ее социаль¬
ный и политический запах...
Тов. Авербах2 совершенно правильно говорит о большевиза¬
ции пролетарской литературы... В № 17 Н. Рыкова3 восхищается
достижениями поэзии. Она не забывает отметить оживления
в пролетарском секторе поэзии, она пишет о Светлове, упоминает
Саянова4 и Уткина5 («несмотря на все его художественно-идео-
логические срывы»). Но главное, что пленяет автора без всяких
оговорок об идеологических отрывах, это то, что:

Под эстетским нажимом
71
«У ленинградцев не ослабевает большое и ценное дарование
Н. Тихонова; выдвинулся Н. Браун6; текущий год подарил нам
замечательные “Столбцы” Заболоцкого, интереснейшего поэта
с большим будущим».
Позвольте, но ведь тов. Селивановский в № 15 того же «На Ли¬
тературном Посту» также без всяких примечаний редакции
говорит:
«Такая позиция отщепенца-индивидуалиста обусловила и все
стилевые особенности творчества Заболоцкого, которые социально
чужды делу выработки стиля пролетарской поэзии, а техноло¬
гически реакционны при всей бесспорной оригинальности их.
Косноязычие Заболоцкого очень далеко от косноязычия, воз¬
никающего на первых порах из попыток двинуть вперед линию
развития поэтического языка. Это — вынужденное косноязычие
поэта, умеющего абстрактно ненавидеть и не умеющего любить,
бороться за свою идею, идти по какому-либо пути вперед».
О каком же «большом будущем» Заболоцкого, этого реакцион¬
нейшего поэта, говорит Н. Рыкова, о каком даровании Н. Тихонова
твердит она в то время, когда Тихонов зашел в формалистский
тупик, когда от замечательной «Браги»7 ничего у Тихонова не оста¬
лось. Неужели уход Тихонова в беспредметность приветствует
Н.	Рыкова? Чем, позвольте узнать, «потряс основы» Н. Браун,
автор, абсолютно не дошедший до широкого читателя?
Какая же из двух приведенных без оговорок редакции точек
зрения является точкой зрения журнала?..
А. Н. Рыкова (sic! — Сост.) — не случайный гость. Многие стра¬
ницы журнала беспощадно исписаны ею с той же эклектической
упоительностью. Той же внекритической декларацией наполнены
высказывайия и Григорьева и Тихонова, и многих эстетствующих
гимназистов типа Македонова8. Эти — восторженные поклонники
конструктивистов9. Они, правда, оговариваются, извиняются иной
раз, но с энтузиазмом «теоретизируют», по строчкам обсасывают
Сельвинского. Об одной книжке «Ранний Сельвинский» 10, целе¬
сообразность издания которой и мы, и редакция «На Литературном
Посту» в своем примечании считаем сугубо сомнительной,—
Тимофеев11 закатывает подробнейшую статью на 6 страниц убо¬
ристого шрифта... Он развязно заявляет:
«Издание Сельвинским сборника его стихов (“Ранний Сельвин-
ский”. Гиз, М.; Л. 1929. Стр. 255) можно оправдать не только в силу
его непосредственной художественной ценности, но и потому, что

72
Н. АЛЕКСЕЕВ
он дает материал большого, так сказать, историческо-литератур-
ного интереса».
Самое замечательное это — то, что «марксиствующий» Тимо¬
феев и иже с ним, говоря о поэзии, о конструктивистах, например,
совсем отбрасывают «функциональный» смысл явления. Для кого
написано, на кого рассчитано — это не интересно Тимофееву.
Так ли это?
«Локальный принцип конструктивизма, которым Адуев12,
правда, иногда пользуется как-то наивно и неумеренно, все же
в отдельных характеристиках, образах, сравнениях дает положи¬
тельные результаты»,— кричит некто Кл. Вакс.
А, например, тов. Григорьев13, отрицая «теорию Зелинского»,
на 100 процентов приемлет практику так называемых молодых
конструктивистов. Он так прямо и заявляет, что «В стихах Лугов-
ского14, Агапова15, Панова16, Адуева, таких острых, бодрых, слож¬
ных и ясных, не видать чуждых современности гримас».
Так ли это?
«Луговской стал тем, что он идет не от идеологического задания
к его эмоциональному наполнению, а, наоборот, от своей здоровой,
я бы сказал, “физкультурно-эмоциональной” зарядки — к идеологи¬
ческому самосознанию»,— вопит А. Тарасенков17, выдающий за ми¬
роощущение некую «физкультурно-эмоциональнуюзарядку»...
Все подобные многочисленные высказывания создают явное
впечатление ориентации журнала на конструктивистский метод
в поэзии, видя в нем чуть ли не ведущий метод наших дней.
А мы утверждаем, что метод конструктивистов, их вычур¬
ная «сложность» часто идет от отсутствия ясности их идейных
позиций. Об этих идейных позициях тов. Авербах правильно
писал на днях в «Правде», что в редактируемом им «На Лите¬
ратурном Посту» делается ставка на конструктивистский метод
и на «констромольцев» *18.
Вот на 66 странице № 18 за этот год Анна Караваева19 об удобопо¬
нятности, о борьбе с беспредметностью и вычурностью, а на 67 стра¬
нице рецензии на альманах «ЗИФ» щеголяющий гимназической
«ученостью» А. Македонов изрекает:
«Здесь прежде всего обращает внимание два хороших стихотворе¬
ния Осипа Колычева — “Сады Тирасполя” и “Беременность”20 и ва¬
*	«Констромольцы» — это конструктивистский молодняк... Кстати, уместна ли
эта конструктивистская пародия на «комсомол»?..— Примеч.редакции.

Под эстетским нажимом
73
риант помещенного в “Новом Мире” стихотворения Багрицкого21,
имеющие общую стилевую установку. Синтаксическое нагнетание
(повторения, параллелизмы и т.п.), соединение «простецких»
явлений с высокой лексикой (“бессмертная бабья воркотня”), ги¬
перболизм и возвышающие сравнения (малек, как Левиафан), упо¬
требление, так сказать, оглушительных перечислений, конкретных
подробностей, их нагромождения, подача этой конкретности, как
процесса в ее изменении, необычайно чувственное, вещное вос¬
приятие мира создают поэтику романтической и динамизированной
плоти, то, что я назвал бы патетическим физиологизмом».
В этом бредовом абзаце Македонов прикидывается умным
и ученым мужем... Пусть прикидывается... Но некоторые наши
начинающие писатели из кружков могут же всерьез принять
Македонова и заняться «синтаксическим нагнетанием» и «воз¬
вышающими» сравнениями.
Впрочем, о социальной стороне разбираемых произведений
Македонов также не умалчивает, он говорит:
«Конечно, это не то, что с нашей точки зрения нужно, хотя это
и гораздо нужнее декламации всяких сугубо-левых рифмачей».
Ах, вот что. Ну, тогда все понятно... Рифмачество «левых» (ка¬
ких?) — долой и да здравствует «вещное восприятие мира».
Перед товарищами налитпостовцами стоит задача скорейшего
пересмотра своей поэтической «линии», очищение своих рядов
от способствующей и эстетствующей поэтической критики. Задача
консолидации всех пролетарских и левопопутнических сил нашей
поэзии.
	05*50

С. МАЛАХОВ
Поэзия
<фрагмент>
<...> Книга Н. Заболоцкого «Столбцы» вышла в 1929 г. и уже
встретила восторженную оценку на страницах «Звезды» (рецензия
Степанова в № 3). Трудно сказать, кто больше повинен: рецен¬
зент — написавши или редакция — поместивши этот отзыв, по¬
литически вредный, показывающий абсолютное неумение автора
рецензии разобраться в стихотворном материале.
Поэзия Заболоцкого, провозглашенная необычайно ориги¬
нальной, полной «здорового физиологизма» и т.п., противо¬
поставляется «эстетской позе» Сельвинского. Это называется
«попасть пальцем в небо». Сельвинский при всех его ошибках
меньше всего повинен в эстетизме (кроме ранних, конечно, стихов).
А вот «здоровый» и «физиологичный» Заболоцкий весь построен
на типично-эстетском пародировании В. Хлебникова и Пушкина.
Нарочитое нарушение классического 4-стопного ямба, выдержан¬
ного, кроме этих случаев нарушений. Смещение рифмовки только
в отдельных местах. Нарочито архаическая и нарочито грубая
лексика. Характерные для Хлебникова семантические приемы,
которые здесь не место разбирать. Все это, приложенное к со¬
временной тематике, создает впечатление нарочитого словесного
гурманства, где форма явно противоречит притянутому за волосы
содержанию, а потому, как это и бывает в пародии, существует
как бы сама по себе.
Тут девка водит на аркане
Свою пречистую собачку,
Сама вспотела вся до нитки
И грудки выехали вверх...

Поэзия
75
Его вспотевшие подмышки
Протяжный издавали звук.
И в звуке том — Тамара сняв штаньь
Лежала на кавказском ложе,
Сиял ноток раздвоенной спины,
И юноши стояли тоже.
Парит на женщине герой,
Стреляя в воздух пистолетом.
И этих девок упокой
На перекрестке вверх ногами.
Животы, подмышки, груди, бабы, девки, мужик — таков
небогатый лексикон, на котором играет Заболоцкий, применяя
этот «внесоциальный физиологизм к чрезвычайно социальной
советской действительности».

В. ДРУЗИН
Молодые пролетарские поэты
<фрагмент>
<...> Внешняя предметность при отсутствии пролетарского
мировоззрения (всегда утверждающего, а не только отрицающего,
ибо отрицание нужно для утверждения нового) может привести
к подлинному развеществлению действительности. Так случилось
со стихами Н. Заболоцкого, где за внешней эффектностью остро
показательных предметов все время скрывается «потусторонний»
мир, откуда на вещи реальной действительности веет разъедаю¬
щим скепсисом и издевкой. У Заболоцкого одинаково уродливы
и мещане, и красноармейцы. <...>
€40

Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП:
Первая часть доклада тов. Либединского
на пленуме РАПП
<фрагмент>
Товарищи, сейчас мы вступаем в реконструктивный период1.
Это ставит перед нашей организацией новые задачи. Помним ли
мы об этих задачах и сумеем ли мы перестроить нашу организацию
в связи с этими задачами?
Вся суть заключается в том, в какой степени мы сумеем найти
нужные и соответствующие новому этапу жизни пролетарской
литературы, соответствующие новому этапу жизни всего рабочего
класса, линии. <...>
Мы будем продолжать крепить связи с Фединым2, Казаковым3,
Слонимским4, Тихоновым, Форш5, всеми писателями, которые
скристаллизовались как писатели, нужные рабочему классу.
Но мы должны поднимать новые слои подрастающего писательско¬
го молодняка и создать ту атмосферу общественного сочувствия,
которая поможет начисто разделаться со всеми интеллигентскими
предрассудками, рецидивы которых неизбежны, особенно в мо¬
мент столкновения с классово чуждыми людьми.
Я, однако, предупреждаю против того, чтобы представлять рост
писательского молодняка как сплошной, обязательно идущей
по социалистическому пути. За последнее время у нас в Ленинграде
появился Заболоцкий, очень интересный и талантливый поэт.
Но констатируя его талантливость, его большой интерес, мы все-
таки с величайшей настороженностью относимся к той форме
приятия революции (а он революцию принимает), которая выра¬
жена хотя бы в его стихотворении «Новый быт».
Как будто бы здесь ни к чему не придерешься. Тов. Заболоцкий
имеет полное основание сказать: «Дорогие товарищи, вы можете

78
Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
обижаться или нет, но ведь вы сами писали всевозможные статьи,
которые вам казались очень умными, в газетах относительно
красных крестин и октябрин6. Я собрал это и передал на основа¬
нии ваших показаний, на основании того, что вам самим кажется
новым бытом». Он будет иметь основание так говорить, потому
что в конкретной жизни господствует часто подмена действитель¬
ного переустройства общественных отношений, переустройства
основы семьи, изменения положения женщины в отношении
мужчины, изменения положения детей, вынесенных за пределы
семьи и перенесенных в пределы детских коллективов, подмена
этого основного социалистического дела всякого рода красными
пустяками — был раньше поп, а теперь — «и председатель на от¬
вале, чете играет похвалу»7.
Делаем мы такие вещи? Делаем, но это поверхность явлений.
Были такие люди, я помню отвратительную статью Зинаиды
Чалой8 «Вопрос о красной обрядности», которая была напечата¬
на как комментарии к статье Троцкого9 о быте10, где, ухватясь
за недостатки статьи Троцкого, Зинаида Чалая размазала «кон¬
кретные» предложения по «новому быту». Она подменила основ¬
ное переустройство общества теми поверхностными пустяками,
которые у нас подчас практикуются, поверхностными сужде¬
ниями относительно нового быта, тормозящими действительное
переустройство общества. В этом отношении тов. Заболоцкий
будет иметь основание ответить на критику, которой мы его под¬
вергаем, что он берет нас такими, каковы мы есть или мы сами
о себе говорим.
И получается, что хотя поверхность переменилась, поп пропал
и вместо него председатель, но суть одна и та же — младенец вы¬
растает, женится — и все исполняется сначала.
Но, товарищи, в том-то и дело, что самая основная и трудная
задача художника состоит в уменьи отличить поверхность явления
от его действительной сущности, от его диалектического движе¬
ния. Это у Заболоцкого отсутствует. Он не видит действительной
переделки общества — пролетариатом. И в этом заключается по¬
рочность его мировоззрения. У ряда товарищей являлась мысль,
что творчество Заболоцкого — материалистическое. Но это заблуж¬
дение, Заболоцкий не материалист, а эмпирик. У него стирается
грань между «я и не я», между объективной действительностью
и субъективным явлением. Отсюда целый ряд моментов в твор¬
честве Заболоцкого, граничащих с мистикой. В этом отношении

Сегодня попутнической литературы и задачи ЛАПП
79
интересно стихотворение «Часовой». Там тоже стопроцентное
приятие поверхности явлений, вполне идентичное тому, что мы
видели в стихотворении «Новый быт».
Здесь уже не просто передается мир посредством ощущений, как
это делает художник материалист. Здесь — Заболоцкий кокетнича¬
ет со сверхчувственным. Открывается окошечко в потусторонний
мир. Эти элементы мы видим в ряде других его стихов. Есть целый
ряд моментов, сближающих Заболоцкого и Замятина11. Разница
между ними та, что Замятин говорит: «Так было и будет. Вы та¬
кие же, как были. Раньше был поп, а теперь “председатель на от¬
вале”. Но я вас такими не принимаю. Я вас ненавижу такими».
А у Заболоцкого другая форма. Он говорит, что «и вы такие же,
какими всегда были люди, но я вас такими принимаю, я вами
доволен, я за вас». Но в целом ряде стихов прорывается недоволь¬
ство Заболоцкого мещанином конкретным — это его сближает
с лучшими из попутчиков. Например, стихотворение «Ивановы»,
«Свадьба» очень хороши. В них мещанин, ограниченный сегод¬
няшним днем, кроме себя, ничего знать не хотящий,— во всей
его грозной силе.
Негодование Заболоцкого здесь — нам близко и понятно.
Но в «Ивановых» же Заболоцкий спрашивает: «Ужели там найти
мне место, где ждет меня моя невеста», т. е. неужели и для меня,
отрицающего мещанский мир, нет иного места, кроме как в этом
мире? Он прав, ставя этот вопрос, потому что метод, которым он
работает, не дает ему выхода из мещанского тупика. Он может
обежать весь мир, и его сознание вернется опять туда, откуда он
начал, потому что его сознание не обегает весь мир, объективно
существующий, а мир субъективных представлений, где все
неподвижно, потому что он не видит того единственного дела —
дела социалистической революции, которая одна дает орудие
для борьбы с мещанством. И мы должны заранее предупредить
Заболоцкого, что с таким методом он совершенно неизбежно при¬
дет к художественному краху, не может не прийти к нему, так как
он не ощущает объективного движения мира.
Товарищи, надо сказать, что когда я говорю о Заболоцком,
то вопрос касается не только Заболоцкого, это вопрос вообще о ро¬
сте нашей молодой литературы. Те проблемы, которые мы сейчас
извлекаем из творчества Заболоцкого, которые являются пробле¬
мами мировоззрения и которые только одни могут быть основой
художественного метода,— эти проблемы встают перед каждым

80
Ю. ЛИБЕДИНСКИЙ
писателем. Если основная масса литературной молодежи идет
по пути Тихонова, то имеется целый ряд писателей, у которых тоже
невольно для творчества писателя отражается чуждое классовое
восприятие, потому что восприятие «так было, так будет» — это
восприятие чуждо нам, восприятие новобуржуазное. Заболоцкий
в этом отношении не одинок, почему и стоит об этом говорить.
Я уже несколько в ином контексте упоминал о маленьких ве¬
щах Олеши12, которые при их несомненном мастерстве страдают
общим с Заболоцким пороком и не могут не завести его в творче¬
ский тупик.
Из этой общей суммы вопросов вытекают и задачи нашей работы
в ФОСПе13. Я думаю, что тов. Горбачев14 и Слепнев15, товарищи
из Исполбюро ФОСПа подробнее разовьют эти задачи, я только
вкратце коснусь их.
Наша первая задача — создать философский кружок среди пи¬
сателей. Нам нужен не общий марксистский кружок, а нам нужен
философский писательский кружок с привлечением лучших сил
марксистско-философской мысли в Ленинграде. <...>

А. ГОРЕЛОВ
Распад сознания
Нет ни одного поэта без некоторого безумия.
Демокрит1
Прочти древнегреческий философ стихотворение Заболоцкого,
он все же признал бы, что такая порция безумия в творчестве
одного поэта слишком обременительна.
В мире Заболоцкого нет причинной связи. Вещи беспорядочно
обступают его, показывают рожи, мчатся в дикой пляске. За их
псевдоматериалистической вещностью поэт нащупывает какое-то
иное бытие, неведомое, ужасающее.
Любимые его возгласы «О, мир, свинцовый идол мой...» 2,
«И всюду сумасшедший бред...»3.
Взбесившийся хаос просвечивает сквозь вещность Заболоцкого.
Предметы мира земного только таинственные иероглифы мира
потустороннего.
Если мир теряет свою закономерность, если нарушаются элемен¬
тарные законы физики, то без труда можно себе представить как...
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия 4.
Столь же оправдано:
Бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе5.

82
А ГОРЕЛОВ
Все оправдано, ибо мир теряет свою объективную реальность,
превращаясь в поэтический вымысел. Все в мире теряет свой смысл,
и законными становятся любые словесные конструкции.
...Покойник по улицам гордо идет,
Его постояльцы ведут под уздцы6.
...Здесь от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем;
Раздвинулись мосты и кручи,
Бегут любовники толпой,
Один — горяч, другой — измучен,
А третий — книзу головой...7
Такие примеры явной околесицы можно выуживать у Заболоц¬
кого без особого труда. Чрезвычайно ошибочно рассматривать
появление книжки Заболоцкого «Столбцы» как следствие «об¬
ветшания технологического «инструментария поэзии».
Товарищ Селивановский в статье «Система кошек» («На лит<ера-
турном> посту», № 15, 1929 г.)8 склонен несколько формалист¬
ски объяснить появление Заболоцкого как поэта, стремящегося
из кризиса поэзии выйти при помощи «обновления смыслового
звучания слова и порождаемых им ассоциаций». Такое объяснение
обходит вопрос о мировоззрении поэта, сводя его «стиль» к сумме
приемов.
«Безумие» Заболоцкого нужно рассматривать не как прием
изображения действительности, а как следствие распада некоего
социального сознания.
Пресловутое «косноязычие» Заболоцкого является техноло¬
гическим отражением его идейной растерянности перед лицом
нашей современности.
Нужно помнить, что мы живем в эпоху, когда стал реален ло¬
зунг ликвидации кулачества как класса.
Поэтому в свете ожесточенной классовой борьбы «бессмыслен¬
ка» Н. Заболоцкого социологически очень легко объясняется.
Поэзия его, сквозь уродливое искаженное восприятие мира, от¬
ражает трагедию осужденных историей социальных пластов.
Мироощущение Заболоцкого пессимистично, глубоко упадочно.
Стихи его несут печать социального проклятия, они уродуют все,
что попадает в Прокрустово ложе их строк.

Распад сознания
83
В каждом явлении Заболоцкий стремится обнажить его изна¬
чальную пошлость. Дремучую, окаянную, вечную. Так было, так
будет, такова его философия.
В стихотворении «Новый быт»:
...Младенец нагладко обструган,
...Младенец будто бы мужает.
Но новый быт несется вскачь —
Младенец лезет окарач.
...Уж он и смотрит свысока,
(В его глазах два оселка)
Потом пирует до отказу,
В размахе жизди трудовой,
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Новый быт все продолжает носиться вскачь, «новой жизни
ополченец», найдя себе невесту, уже играет веселую свадьбу:
Ура! Ура! — заводы воют.
Картошкой дым под небеса,
И вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Так было, так будет! «Ура, ура заводы воют», вскачь несется
«новый быт», а кончается все той же, нестерпимо скучной и по¬
шлой обывательщиной. В мире свирепствует старая сологубовская
перед оновщина9.
Разве стихотворение «Ивановы» — это не панический вопль
перед торжествующей передоновщиной? «На службу вышли
Ивановы», они надвигаются как фантом, и в пароксизме отчая¬
ния поэт взывает:
О, мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванный амбаром,
Одной мышиною норой,
Но будь к оружию готов:
Целует девку — Иванов!

84
А. ГОРЕЛОВ
Поэта обступают беснующиеся вещи, «Там шкаф глядит ца¬
рем Давидом» 10, «Тут тесто, вырвав квашен днище, как лютый
зверь в пекарне рыщет» п, «Летят, играя на цимбалах кастрюль
неведомый канкан»12, здесь «Мяса жирные траншеи» 13, и в этом
страшном колыхающемся мире равнодушно бредет какой-то кол¬
лективный, как идол бесстрастный, «Иванов».
«Иванов» — субъект истории. Единственный. Вне его только
иллюзорные вещи, несущиеся «в пространство бытия».
Больное сознание Заболоцкого представляет себе людей в ка¬
ких-то неестественных положениях, вверх ногами, вниз головой,
задом наперёд14. Здесь нельзя отделаться утверждением, что
таким образом Заболоцкий оживляет замусоленные слова и обра¬
зы. Верно, что слова, образы, метафоры у Заболоцкого начинают
звучать по-иному. Но «новшество» это детерминировано. Оно пи¬
тается распадом социальных групп. Творчество Н. Заболоцкого —
это огоньки на могилах. В процессе гниения трупа на поверхность
земли прорываются газы, вспыхивающие голубым свечением.
В этих могильных огоньках есть своя поэзия, своя красота.
Стихи Н. Заболоцкого — те же могильные огоньки, светящиеся
подлинной поэзией. Поэзией отчаяния.Н. Заболоцкий — один
из наиболее реакционных поэтов, и тем опаснее то, что он поэт
настоящий.
Идеалистическое реакционное мироощущение Заболоцкого силь¬
нее его волевых импульсов. Так, когда он в «Звезде» (№ 10 за прош-
л<ый> год) напечатал отрывок из книги всерьез названной «Тор¬
жеством земледелия» 15, то оно зазвучало лишь издевательством
над труднейшим делом изменения деревни.
Заболоцкий мигом превратил тут все и вся в сборище сумас¬
шедших вещей и унылых идиотов.
...Тут природа вея валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там — реки струилась прядка,
Тут — стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
Так обстоит дело с природой. С людьми — еще хуже.

Распад сознания
85
Повсюду разные занятья
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке;
Другой...
тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
Итак, в этом мире юродствующих над трактором и идеей «точ¬
ных молотилок» даже осел в хлеву запел свободу, «достигнув
полного ума...»
И человек, жуя, дивился
Тому, что сам нагородил.
Всерьез ли названо это торжеством земледелия? Нет ли здесь
откровенного издевательства? Это издевательство, хохоча, вы¬
пирает почти из каждой строки.
Весь строй этой поэзии находится в кричащем противоречии
с жизненной доминантой наших дней. Поэзия безумия всесвет¬
ной передоновщины, развиваясь, может уйти только в кривые
закоулки откровенной мистики. Туда уходят «столбцы» поэта
Заболоцкого.
Это рушится старый мир. Распадаются социальные организмы.
Происходит ликвидация кулачества как класса. А если распада¬
ются экономические устои, то устои идеологические неумолимо
начнут рассыпаться.
Так исторические процессы детерминировали распад сознания
поэта Заболоцкого.
Ибо мир рушится.
Ибо шагает новый мир.

И. ПОСТУПАЛьский
Поэзия
<фрагмент>
В истекшем году удачно дебютировал Н. Заболоцкий («Столб¬
цы», издательство писателей в Ленинграде).
В своей работе он опирается на достижения таких поэтов, как
Хлебников и Нарбут (не оставлена в стороне и сатирическая линия
Саши Черного).
От Хлебникова Н. Заболоцкий берет и то, что в наши дни пред¬
ставляется не слишком ценным (пренебрежение к конструктивной
роли композиции, приводящее к ненужным длиннотам, знакомые
архаизмы и т. д.). Поэтому за иными строчками Заболоцкого мы
ощущаем не только Хлебникова, но и его же тексты (доказывать
это здесь, конечно, невозможно). Менее прозрачны тенденции
Нарбута, прекраснейшего поэта-бытовика, менее, быть может,
уже потому, что бытовые черты в стихах Заболоцкого имеют со¬
временный характер.
Однако нельзя признать Н. Заболоцкого глашатаем эпохи. Гро¬
тескное освещение действительности, сатирическая направленность
у него не совсем обоснованы, не всегда ясны (в основе все это сводится
к недружелюбию, к мещанству, а разве этого достаточно?). Однако
мы отдаем себе отчет в том, что период ученичества (а некоторые стра¬
ницы «Столбцов» написаны только учеником) принимать за чистую
монету рискованно. Такие вещи, как «Новый быт», «На рынке»,
«Ивановы», «Свадьба», «Пекарня», «Обводныйканал», «Незрелость»
и «Народный дом», свидетельствуют о «возможностях» поэта.

П. НЕЗНАМОВ
Система девок
В поэзии у нас сейчас провозглашено немало врагов-друзей.
Их, с одной стороны, принято слегка приканчивать, а с другой —
творчеству их рекомендуется подражать.
Таков Гумилев. В литературе он живет недострелянным; и в ней
сейчас бытуют не только его стихи, служащие часто молодым
поэтам подстрочником, но и его формулировки
О поэтическом призвании Гумилев писал когда-то так:
Высокое косноязычье
Тебе даровано, поэт...1
—	и был по-своему логичен. Буржуазная, формула поэта недалеко
ушла от таковой же формулы дипломата. Принципиальная не¬
внятица поэта стоила здесь последовательного недоговаривания
дипломата, больше всего боявшегося разоблачения неравноправ¬
ных тайных договоров.
Но одно дело — недоговаривать в условиях капиталистического
общества, и другое дело — косноязычить во время социалистиче¬
ской стройки.
Одно дело, когда О. Мандельштам, больше всего заботясь о «па¬
фосе дистанции», говорит: «Скучно перешептываться с соседом...
Но обменяться сигналами с Марсом — задача достойная лирики...»
(«О поэзии» — сборник статей, изд. «Академии». JL, 1928, стр. 24)2
и другое дело, если отрывается от адресата и разговаривает с пла¬
нетами рабочий поэт.
Наконец, одно дело, когда лирически «зашивается» Б. Пастер¬
нак (хотя и не последнего периода):

88
П. НЕЗНАМОВ
...Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он — Фауст, когда — фантаст...3
—	ибо тут еще имеется слишком много инерции прошлого и той
превыспренности, которую даже футуризм бил-бил и не разбил
в Пастернаке. Ведь так начинается разговор с мирами и эпохами!
Так начинаются цыгане.
И другое дело, если впадает в невменяемость сегодняшний
активист.
Комсомольский поэт Н. Дементьев4, следуя этим формулиров¬
кам, описал новый дом «Известий» так, как будто это не советский
честный небоскреб, а по меньшей мере боярская скворешня. Дом
ему представился —
...Как замок,
Где царевен двести
Кощей Бессмертный сторожит.
Т. е., попросту говоря, наш визионер принял энергичных «из-
вестьевских» работников за «царевен», да еще в плену «Кощея»
(«Кощей» — уж не редактор ли?)5, и только недостаток места,
вероятно, не позволил ему нарядить их в мониста и полусапож¬
ки. Хотя, признаться, нам очень хотелось бы увидеть ну хотя бы
т. Баранчикова в кокошнике6, выглядывающим из какого-нибудь
кучерявенького теремка.
Почему же подобное приключилось с комсомольским поэтом?
Да потому, что приходя в литературу, он «комсомольское»
оставляет, как магометанин обувь, за порогом, а настаивает
только на «поэте». Потому, наконец, что он больше всего боится
прослыть трезвым и предпочитает писать в полубреду и в такой
высокой температуре, каковая ставит его в один ряд с сыпно¬
тифозными.
Как же ему не вытряхнуться из комсомольской среды и не пере¬
стать узнавать предметы, «когда он — Фауст, когда — фантаст»!
Но вот появляется новый и, как идет молва, совершенно све¬
жий человек в поэзии. О книжке его стихов «Столбцы» А. Сели-
вановский в № 15 журнала «На литературном посту» уже успел

Система девок
89
написать (статья «Система кошек», стр. 31-35) как «о крупном
событии закончившегося литературного сезона»7.
Конечно, для всякого ясно, что — на фоне социалистического
строительства — «крупным событием» сейчас может стать толь¬
ко такое литературное событие, которое этому строительству
будет не мешать и не безразлично к нему относиться, а помогать.
Потому что, если оно будет ему мешать, то тем самым перестанет
быть не только «крупным», но и вообще «событием», так как мы
в актив и нашего «литературного сезона», естественно, можем
занести лишь вещи того поэта, который льет воду на социалисти¬
ческую мельницу.
Итак, о чем же пишет Заболоцкий? И вообще — для чего дан
язык поэту... в реконструктивный период?8
Задом наперед
От благочестивейшего и самодержавнейшего лирослужения
поэтов «литературных страниц» стихи Н. Заболоцкого («Столбцы»,
изд. писателей в Ленинграде, 1929, стр. 70, ц. 1 р. 10 к.) отлича¬
ются своим гротесковым построением. В них он снижает Фауста
до Кузьмы Пруткова и, оставаясь фантастом, тут же подмигивает
своим фантасмагориям.
С одной стороны — он ни о чем не желает говорить всерьез,
а с другой — «об выпить рюмку водки» 9 он может написать,
разговаривая с мирами. Это очень способный пародист и прин¬
ципиальный гаер, он хорошо работает на жаргонах и диалектах,
но основная его стихия — пересмешничество.
Говорят, что его литературная манера идет от Хлебникова.
Но разве мог написать Хлебников так, как пишет о цыпленке
Заболоцкий:
Он глазки детские закрыл,
наморщил разноцветный лобик
и тельце сонное сложил
в фаянсовый столовый гробик10.
Это — улучшенный Вертинский11, и никакой это не Хлебников.
Глаза Хлебникова были открыты на весь мир, мир Заболоцкого —
мещанская квартира с системой девок. За видениями Хлебникова
в последнем счете всегда стояла реальность, мир Заболоцкого — ил¬
люзорный и игрушечный. Детскость Хлебникова была свежестью

90
Я. НЕЗНАМОВ
ребенка, впервые получившего дар слова. Детскость Заболоцкого —
дурашливость во что бы то ни стало.
И, в самом деле, только принципиальным юродством можно объяс¬
нить то, что у него красноармеец воспринимается либо как чучело:
Стоит, как кукла, часовой12
—	либо как петрушка:
В телеге громкие герои
В красноармейских колпаках...13
Наш весельчак, наш сыпнотифозный, как известно, любит
заниматься «снижением», только не слишком ли у него при этом
заплетается язык?
Другие его реплики, касающиеся нового быта, в этом же роде.
Ура! ура! заводы воют...14
—	довольно юмористически пишет он о вещах, которые ему
безразличны. Во всяком случае, как дань социалистическому со¬
ревнованию эту строчку принять нельзя.
Конечно, если б он имел в виду красноармейскую аудиторию
или рабочий клуб, он бы от такого лихого «снижательства» воз¬
держался, но он пишет для литературных снобов, он, прежде уста¬
новки на актуальную аудиторию, берет установку на чудачество,
он бьет на скандал, хотя и не бьет при этом посуды,— и потому —
что ему заводы: нехай «воют»!
Эпатаж его состоит в том, чтобы говорить: ваш новый быт —
старый быт. И действительно, с той высоко-философской точки
зрения, что каждый человек родится:
Младенец нагладко соструган,
сидит в купели, как султан...15
—	потом становится юношей:
...Он девок трогает рукой
и, вдруг шагая через стол,
садится прямо в комсомол...16

Система девок
91
—	(кстати, подобно всем своим «Ивановым», он комсомольца
без девок не представляет) — потом доживает свой век,— с этой
изумительной точки зрения ничто не изменилось. И не изменится,
пока писателю дороже всего его «поза».
Поэтому «куклы» и «колпаки» Заболоцкого отнюдь не слу¬
чайны. Отойдя на расстояние и глядя на мир сквозь несколько
стекол, он увидел все наоборот. Пока «в бокале плавало окно» 17,
он превратил проституток в «сирен» 18, подругу комсомольца —
в «шутиху» 19, потом «на перекрестке вверх ногами» 20 упокоил
девок; соловьи у него — «закуковали»21, тоже и орлы — «в куку¬
шек превратились» 22. Одним словом:
Спи, форвард, задом вперед23.
Мир ему обернулся одними уродцами:
Одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,
и	и	24
одной мышиною дырой ^ —
хотя вся предметная обстановка этого мира и не оставляет сомне¬
ний в том, что герои его живут в Советской стране.
В этой стране его занимает только:
Бедлам с цветами пополам25.
Вообще, язык его развязывается только около выгребных ям,
а красноречие его осеняет лишь тогда, когда он соседствует с пив¬
ной или со спальней. Это Вагинов26 № 2.
Если б у Гросса27 отнять его политическую установку и его клас¬
совую направленность,— у него остались бы просто уродцы. Вот
таких именно уродцев и выпиливает Заболоцкий в своих стихах,
наивно полагая, что дает социальную картину.
Так начинается пивная
Нет, никакой это не Хлебников! Последний, начиная с февраля,
придавал громадное значение революционной тематике, он доказал
это «Ладомиром», а Заболоцкий, в период борьбы за трезвые кадры,
в период борьбы с алкоголизмом, только и знает, что пьяного героя:

92
П. НЕЗНАМОВ
Ведь им бутылка, словно матушка28
В стихах «Красная Бавария» есть строки:
В глуши бутылочного рая.
В «Белой ночи»:
Здесь от вина неузнаваем
летает хохот попугаем.
В «Фокстроте»:
Внизу бокалов воркотня 29,
краснобаварские закаты
в пивные днища улеглись30.
И так без конца. Что ни герой — то с бутылкой. Разумеется,
здесь нам скажут, что автор — не чета герою и что его с героем
нельзя отождествлять. Но возражение это никчемно, поскольку
именно автором нарушены все пропорции и кроме густого винного
быта ничего не увидено. В «Свадьбе» у него:
...А на столе гремит вино.
В «Обводном канале»:
...Спят калеки,
к пустым бутылкам прислонясь.
Даже военная обстановка, когда пули «бегают, как дети», у него
вызывает исключительно «пьяные» ассоциации:
Ночь нам пива ставит бочку,
боченок тостов и речей...
(«Пир»)
И получается очень нелепо. Рабочий класс заново перестраивает
жизнь и человеческие отношения, и самая эта жизнь шагает сейчас
«от пленума к пленуму», а по Заболоцкому — она идет от бутылки

Система девок
93
к бутылке. У нас она движется от электростроя31 к электрострою,
а по Заболоцкому — от пивной к пивной.
Вот что бывает, когда человек вместо того, чтобы бороться с алко¬
голизмом (литературно) в порядке прямого выпада и прямого удара,
демонстрирует против него в порядке гротескного построения.
«Ваш новый быт,— как бы говорит он,— старый быт», и из¬
девается над этим бытом. Он смеется над ним — такой веселый
и смешливый — и не предполагает, по-видимому, что у нас найдет¬
ся немало людей, которые, в свою очередь, будут сильно смеяться
над этой смешливостью Заболоцкого.
Так начинаются постели
Кроме высоко-актуальной темы: человек в пивной — Заболоц¬
кий знает еще и другую такую же тевду: человек в постели.
Он очень озабочен тем —
Кому нести кровавый ротик,
кому сказать сегодня «котик»,
у чьей постели бросить ботик
и дернуть кнопку на груди (стр. 40)32.
Он, что называется, «девок трогает рукой»33 и хотя пытается
свалить все это на своих героев:
Целует девку Иванов (стр. 41)34
—	но нас берет большое подозренье, что к «девке» привязался
не «Иванов», а сам Заболоцкий.
В его стихах слишком много чувственной экспансии, и все его
разговоры сводятся на половое.
Бегут любовники толпой (стр. 10)35
—	и тут же:
Жених, приделанный к невесте (44)36.
Словом, не поэт, а какой-то половой психопат. О чем бы он
ни писал, он свернет на сексуал. Даже кушетка — и та у него —

94
П. НЕЗНАМОВ
«Евой обернулась, она — как девка в простыне»37, даже дом —
«виляя задом, летит в пространство бытия»38.
И то у него — «девочка лежит нагою»39, то — «нету девки пред ним
и улетает херувим» 40. Но всегда, как бы он ни галлюцинировал:
...А на Невке
не то сирены,не то девки —
но нет сирены — шли наверх (10)41
—	для всякого, в сущности, ясно, что дело не в сиренах. «Но нет
девки».
Обо всем этом не стоило бы и заикаться, если бы о такой поэзии
и о таких художественных методах, как у Заболоцкого, не говори¬
лось как о новаторских и если б в его стихах всерьез не открывали
«тревожных нот отчаяния» 42*
Нет, поскольку стихи этого прожженного стилизатора при¬
нимают всерьез, надо раз навсегда сказать, что новаторство —
не чудачество. Право на эксперимент — это вовсе не право на не¬
вменяемость, и без общественной работы стиха, без работы на деле
пролетариата не существует.
С жанровой точки зрения его стихи, может быть, и любопытны,
но только не для советского активиста.
Пришла пора посмотреть на поэтическую продукцию поли¬
тически: работает или не работает поэт на пролетарскую рево¬
люцию и если не работает — исключается. Мы за прекрасную
нетерпимость.
А с этой точки зрения стихи Заболоцкого общественно-дефек¬
тивны. Если их расшифровать, получатся жуткие выводы. И их
не покроют никакие удачи в узко литературном плане.
Тем более, что самые восприятия Заболоцкого не первичны.
В основе — все это пародия: то на Крученых43 («мужик роскош¬
ный апельсинщик»44), то на Сашу Черного45 («На службу выш¬
ли Ивановы»46), то на Вертинского, то на Бурлюка47. Эти стихи
не свежи. Они — что-то среднее между второй молодостью и со¬
бачьей старостью.
Если же говорить о стиле, то — по стилю это напоминает
постелю.

А. АМСТЕРДАМ
Болотное и Заболоцкий
ФЕЛЬЕТОН
Кафтаны снимут, впечатления
Свои изложат от души.
Заболоцкий
1.	Иванушка-дурачок
«Был-жил старик со старухой, у них было три сына: двое —
умные, третий — Иванушка-дурачок». Так начинается сказочка,
знакомая всем нам с детства.
Вот идет Иванушка, рядом с ним — его тень, и он думает: «Что
это за человек со мной рядом идет, ни на шаг не отстает? Верно,
клецок захотел». И начал он бросать на свою тень клецки; так
все до единой и повыкидал; смотрит, тень все сбоку идет: «Экая
ненасытная утроба!» — сказал дурачок с сердцем и пустил в нее
горшком,— разлетелись черепки в разные стороны.
Вот возвращается дурачок из города с покупками: «А что, ду¬
мает себе Иванушка,— ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже
четыре ноги; так стол-то и сам добежит». Взял стол и выставил
на дорогу. Едет... а по дороге все пни обгорелые. «Эх,— думает,—
ребята-то без шапок; ведь озябнут сердечные». Взял понадевал
на них горшки да корчаги. Но вот течет река... Давай лошадь
поить, а она не пьет. «Знать без соли не хочет»,— и ну солить во¬
ду! Но Иванушка не замечает, что река течет. Виновата, значит,
лошадь. Хватил ее поленом, да прямо в голову и убил лошадь...
Так повествует сказка. Но взгляните вокруг себя — и вы уви¬
дите, как разгуливает себе Иванушка, на вас поглядывает и ду¬
мает; но о чем думает он? Да и думает ли вообще? Нет, на то он
и дурачок: руководит им не рассудок, не мысль, а чувство, мгно¬
венно возникающее и так же быстро уходящее,— основа всех его
замысловатых поступков. Руководит им «святая сила» не рас¬
суждающих подсознательных влечений, не подвергнутых никакой

96
А. АМСТЕРДАМ
разумной обработке. Он же напоит лошадь, он же и убьет. Как
господь: он накажет и он же помилует. Но господь и есть главный
Иванушка-дурачок...
Поэзия — не только психология, переживания и мысли,
но и определенное поведение. Потенциально в каждом стихе —
целая жизнь, поступки, быт. Какова поэзия, которая соответ¬
ствует поведению Иванушки, как отражен в слове смысл (или
бессмыслие) поступков сказочного дурачка?
Вот поэзия Заболоцкого: попадая в нее, начинаешь жить фан¬
тастической, нелепой жизнью нашего народного простачка. Мир
перевернут вверх ногами, вниз головой, летит наискосок вверх,
в трубу. Прощай, нормальное зрение, нормальный слух, здравый
смысл и серьезное настроение!
Пустимся вслед за автором «столбцов» по торной дорожке его
поэтических странствий. Заболоцкий гуляет, размахивая тро¬
сточкой фланера. Волшебная тросточка! Что бы ни задел он ею,
все обессмысливается, превращаясь в отвратительную картину
разложения и тлена. В выдержанном эпическом тоне повествует
он о безобразии, о хамстве мира...
Прогулка начинается на квартире поэта: тут в окно «Обвод¬
ный царствует канал» 1. Он царствует, впрочем, во всей поэзии
2.	Заболоцкий
Заболоцкого. Это символическое соседство
приводит нас потом на рынок, в Народный
дом, знакомит со всякими люмпенами
и завершается встречей с Ивановыми.
Вглядываемся в окно на квартире поэта:
«ломовики, как падишахи, идут с не¬
лепой важностью нерях» 2. Тут же толпа
«лунатиком идет, ладони выставив впе¬
ред» 3; вокруг — «черные заводов зам¬
ки», а рядом — «опять идут мустанги
на колоннадах пышных ног» 4. Это ма¬
ленькая энциклопедия Обводного удо¬
влетворяет нас вполне,— не так ли, и мы
можем продолжать прогулку. Куда же
ведет путь с Обводного? Ясно — на рынок.
Присматриваемся:

Болотное и Заболоцкий
97
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль — невиданной красы.
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде5.
Становится очень понятным, почему шаль такой «невиданной
красы». Ведь великанов, прилежно плавающих в воде, признать¬
ся, никто не видал никогда... После этого поле зрения занимает
пес, о котором автор повествует нам долго и нарочито замедлен¬
но. Да и в самом деле, пес удивительный. «Пасть открыта словно
дверь, и голова, как блюдо, и ноги точные идут, сгибаясь медленно
посередине». Не напоминают ли эти ноги те ноги стола, которые
Иванушка-дурачок приравнял к лошадиным: стол-то сам добежит!
Во всяком случае, ноги достаточно «точные», но автор продолжает
нас забавлять: песик-то оказывается сентиментальнейшим суще¬
ством. «Он с видом сожаления остановился наугад и слезы, точно
виноград, из глаз по воздуху летят»... Собачка, у которой такие
вкусные слезы, напоминает еще аппетитнейшее изображение то¬
го же на рисунках неких двуногих маленьких существ, которые
обычно называются детьми и творчество которых по книжке6
(Корнея Чуковского) без сомнения явилось предметом усердного
изучения для Заболоцкого.
На этом покидаем рынок, не останавливаясь на печальных
(впрочем, скорее веселых) фигурах калек, несчастных (впрочем,
скорее самодовольных) инвалидов, расставленных тут же в стро¬
гом порядке. Минуем ряд веселых мест, в том числе и Народный
дом, этот «курятник радости», «амбар веселый жития», где «девка
водит на аркане свою пречистую собачку», где тут же «колпаки
красноармейские, а с ними дамочки житейские» разгуливают
«с задумчивым ручьем»7,— минуем все это, познакомимся прямо
со старыми знакомыми автора — Ивановыми.
Мы наталкиваемся на них в трамвае; они едут на службу «в своих
штанах, в башмаках». Они покупают «билетов хрупкие дощечки»
и сидят, «не увлекаясь быстрою ездой»8. Ивановы изображают,
конечно, мещанство. Тут мир мещанства, «зажатый плоскими до¬
мами, стоит, как море перед нами».
Идут женщины, «ногами делая балеты»:
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня — «котик»?9

98
А. АМСТЕРДАМ
Тут автор теряет спокойный тон, его охватывает бешенство все
время скрываемой злобы:
О, мир, свинцовый идол мой,
Хлещи широкими волнами
И этих девок упокой
На перекрестке вверх ногами!10
Не удивляйтесь такому способу воздействия на враждебных
автору лиц. В другом месте он красноречиво применяет другой
метод, совершенно «обратный».
Бегут любовники толпой:
Один — горяч, другой — измучен,
А третий — книзу головой п.
В результате, конечно, как видите, получается одно и то же:
вверх тормашками. Судя по автору, мир сплошь залит мещан¬
ством. Это грознейшая опасность,— единственная, вызывающая
у автора активный отклик: мир, «будь к оружию готов, целует
девку Иванов!» 12.
Здесь метод Заболоцкого достигает предельной полноты и зао¬
стрения. Превосходны его карикатурные образы. В «Свадьбе»:
Мясистых баб густая стая
Сидит вокруг, пером блистая
Прямые лысые мужья
Сидят как выстрел из ружья!
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти.
И природа втягивается в этот круг, становясь безобразно отвра¬
тительной декорацией торжествующего мещанства. В «Лете»:
Обмяты деревья. Они ожирели,
Как сальные свечи. Казалося нам
Под ними не пыльный ручей пробегает,
А тянется толстый обрывок слюны.

Болотное и Заболоцкий
99
Здесь поэт возвращается «в лоно свое». Это родник его поэзии.
Метод ее почерпнут из этого мира — распадающегося, «хрипяще¬
го» мещанства. Здесь создан закон его «поэтического поведения»;
он гласит:
Мир дезорганизован, разбит в пестрый хаос, где нет логической
связи между явлениями; она заменена индивидуальными ассо¬
циациями и «ощущениями». Сковорода — орел, стол — лошадь,
цыпленок — мертворожденный. Ритм, строфа, язык с нелепыми
архаизмами и иностранщиной образуют систему алогического
мировосприятия: все летит вверх ногами, вниз головой.
Торжествует Иванушка-дурачок!
3.	Болотное
И что же? Иванушка не медлит отозваться,— он тут как тут. Он тор¬
жествует в стихах, посвященных... печальной памяти советской дей¬
ствительности. Вот, к примеру, стихи о красноармейце-часовом:
Стоит, как кукла, часовой.
В его глазах одервенелых
Четырехгранный вьется штык13.
Скорей одервенелым можно было бы назвать язык Заболоцко¬
го: стиль его — культ нарочитого косноязычия, заикание на об¬
разах,— часовой в этом не повинен ни¬
сколько. «Тяжеловесные, как лампады,
свисают перед часовым-манекеном “пыш¬
ные” знамена полка, в серпах и молотах из¬
мятых». Часовой мечтает о «белом домике
с квадратной башенкой вверху», о некой
девочке. К этой последней «сбегаются коро¬
вы с улыбкой бледной на губах». Но вот —
откуда ни возьмись — в углу появляются
мыши, с глазами траурными по бокам. Одна
из них садится у окошка. У нее «цвето¬
чек музыки в руке»... Интересно было бы
узнать, какой цветочек и что за музыка:
каких музыкальных дел мастером сочинена
эта хитрая музыка? Это не пустое любо¬
пытство: такая пылкость полета фантазии

100
А. АМСТЕРДАМ
автора требует тщательного подхода. Не ясно ли, что такой полет
граничит с умопомешательством?
«И день в решетку пальцы тянет». И видит; «стоит, как кукла, ча¬
совой и пролетарий на коне его хранит, расправив копья»... «И день до¬
волен им вполне». А часовой — возьмем слова самого Заболоцкого:
Увидев преломленное
Свое лицо в горбатом зеркале,
Стоял молодчиком оплеванным,
Хотел смеяться, но не мог14.
Впрочем, этого у Заболоцкого нет. Это мы прибавляем из дру¬
гого стихотворения для поучения читателя,— уж такова при¬
скорбная обязанность критика.
Но иногда материал поучает лучше критика. К примеру, возь¬
мем другое стихотворение Заболоцкого под названием «Новый
быт». Это почти история жизни одного младенца. Оно же одно¬
временно и «новый быт». Вот он:
Сидит в купели, как султан.
Прекрасный поп поет, как бубен...
Однако в такой восточной обстановке он пребывает недолго.
«Новый быт несется вскачь,— младенец лезет окарачь». Успехи
его поразительны: «уж он и смотрит свысока», чем дальше, тем
лучше. «Потом пирует до отказа в размахе жизни трудовой».
Читатель,— «гляди, гляди,— он выпил квасу, он девок трогает
рукой». Но и этого мало для прыткого младенца: «и вдруг, шагая
через стол, садится прямо в комсомол». Но время идет, младенец
совсем вырос: «уж он сидит в большой квартире, невесту держит
за рукав». Пришел поп: «Увы! — сказал, ему младенец,— уйди,
уйди, кудрявый поп». Спровадив попа, он, «в хохот ударяя, с не¬
вестой шепчется: Шутиха, скорей бы час любви настал!»
Финал — красная свадьба15; «но вот знакомые скатились, завод
пропел: ура!: ура!» Вот он, настоящий пролетарский пафос:
Ура! Ура! заводы воют,
Картошкой дым под небеса.
А самый новый быт остроумно припасен на конец.

Болотное и Заболоцкий
101
И вот супруги на покое
Сидят и чешут волоса.
Должно полагать — не так легко супругам отделаться от неко¬
торых остатков старого быта, но причем красная свадьба и нелепые
крики: ура, ура!.. Вполне достаточен скромный, частый гребень,
который, как это и видно, призван спасти положение. Как не при¬
знать глубокого проникновения автора в суть вопросов подлинного
понимания советской действительности и знания тончайших деталей
предмета, о котором трактует после строк, приведенных выше.
Если же говорить начистоту, что видит Заболоцкий в «новом
быте», вообще в «новом»? Он ничего в нем не понимает, совершенно
его не чувствует. Поэтический метод, выросший на почве распада
сознания определенной социальной группы — мелкой буржуазии:
показ мира сквозь призму алогического мировосприятия, калейдо¬
скоп рыхлых деталей, нелепо нагроможденных друг на друга,— та¬
кой метод органически чужд пролетарским, даже просто советским
темам. Последние требуют ясного, четкого, рационалистического
подхода: анализ, знание лежит в основе подлинно современного
мироощущения, а не импрессионистическое переживание, как бы
соблазнительно ново, замысловато и т. п. оно ни было.
У Заболоцкого выступает болотное. Это особая черта, сходная
с органическим дефектом, называемым дальтонизмом — нераз¬
личение цветов. Человек, страдающий дальтонизмом, может
спутать красное с зеленым, зеленое с синим. Поэт, в творчестве
которого проступает болотное, легко спутает... новый быт со ста¬
рым, советское и мещанское, социализм и рынок. И это нетрудно
доказать. Стоит только заглянуть в № 10 «Звезды» за нынешний
год, где напечатано новое произведение Заболоцкого под заголов¬
ком (с моим маленьким изменением):
4.	Торжество «земледелия»
Болотное начинается:
Нехороший, но красивый —
Это кто глядит на нас?
Ни один Соломон не ответил бы на этот вопрос. Такой запутан¬
ный, но простой. И действительно оказывается просто:

102
А. АМСТЕРДАМ
То мужик неторопливый
Сквозь очки уставил глаз.
От этих начальных строк сразу охватывает ощущение, которое
бывает верно у человека, неожиданно попадающего в сумасшедший
дом. Это ощущение усиливается, когда вы видите, как
Болотное засасывает все больше... Тут новая картина поражает
вас: «журавель летает, с гиком потрясая головой; из клюва разви¬
вался свиток, где было сказано: убыток дают трехпольные труды.
Мужик гладил конец бороды».
О чем же думал мужик, гладя конец бороды? Не перехитрил ли
он тут самого Заболоцкого, не думал ли он: «поди, слови журавля
в небе»? Это, возможно, и в голову не приходило Заболоцкому
(если приходило, тем хуже), но к этому очевидно идет логика
образов его творчества: мужик его совсем не расположен любить
журавля в небе — социализм (многополку) на земле. После сего
«пролога» Заболоцкий изображает коллективное хозяйство.
Может быть, поэт и полон коллективистического пафоса, но так
Природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка.
изображать труд в коммуне — значит...
вместо социализма видеть рынок.
Повсюду разные занятия:
Люди кучками сидят,
Эти — шьют большие платья,
Те — из трубочки дымят.
Заболоцкий нарочито (т.е. системати¬
чески) нагромождает нелепые детали без
всякой логической последовательности:
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке.
И другой старик

Болотное и Заболоцкий
103
Тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
«Также тут сидел солдат». Это старый знакомый наш. Раньше
он был похож на куклу (часовой), а, гуляя по Народному саду, мы
могли его встретить в «красноармейском колпаке» в сопровожде¬
нии «дамочек житейских». Он сильно изменился, но все это он.
Ведь иначе произнес ли бы он такую речь во славу земледелию:
Науку точную сноповязалок,
Сечение вымени коров
Пойми, иначе будешь жалок,
Умом дородным нездоров.
Теория построения двора
Умудрила наши руки.
Славьтесь, добрые науки,
Земледелию — ура!
Это — он, ибо кто еще сможет сказать такую нелепую речь?
Кто еще с такой невинной простотой станет носить шутовской
колпак? Не Иванушка ли дурачок сидит тут и поучает крестьян
«теории построения двора». Кстати, это о каком «дворе» пропо¬
ведует он,— не о социализме ли? Тогда социализм этот сильно
отдает кулацким раем, который тоже, как известно, не побрез¬
гует «равноденствием машин». Вот так овладевает постепенно
болотное: ногу вытянешь, другая увязает.
Вот обещающая идиллическая картина:
Семейство деревянных сел
Глядело с высоты холма.
В хлеву свободу пел осел,
Достигнув полного ума.
Ну, конечно, о чем еще может
петь осел, попав в коллективное
хозяйство и достигнув полного
ума? Тут уже полное погруже¬
ние, с головой, с ушами...

104
А. АМСТЕРДАМ
6. А река течет...
Мастерство у Заболоцкого высокое. Поэт талантлив, но, кроме
того, он мертв. Ибо поэзия его уходит в прошлое. Индустриализация
выправит все отсталое в общественной жизни, все стихийное.
Трактор и электричество победят, социализм победит. Пока же...
Иванушка поит лошадь. Он высыпает соль в речку, не замечая,
что речка течет. Лошадь не пьет. Зря соль пропадает. Так и поэт.
Много хорошей поэтической соли тратит Заболоцкий на свои сти¬
хи. Крепкий вкус их и есть их мастерство. Но читатель не пьет. Он
не чувствует всей крепости настоя, для него ее нет, потому что река
течет. Река течет — меняются люди и их чувства. Мещанство гиб¬
нет, идет новая порода людей — строить социализм. А Заболоцкий
ищет и находит — всюду мещанство, все люди — «Ивановы».
Отчего?
От великого страха, от губительной немочи отпрыска тех же
мещан. Не видя реального выхода в новый мир, поэт обороня¬
ется поэзией, разоблачающей мещанство и в то время... самого
себя, ибо маска его — маска Иванушки-дурачка, нелепейшего
человека, живущего среди фантастических вещей и людей, гри¬
масничающих по образу и подобию его.
€4^

А.	СЕПИВАНОВСКИЙ
Пролетарская поэзия на переломе1
<фрагменты>
Последняя книжка Клычкова «В гостях у журавлей»2 впечат¬
ляет не тем, что Клычков дал какой-то большой поэтической силы
документ,— поэтической творческой силы в этой книжке нет,
но она — приглушенный крик ущемленной кулацкой души, че¬
ловеческий документ. Эта книжка любопытна именно как челове¬
ческий, но не как поэтический документ, позволяющий перевести
поэзию на высшую ступень. Сказанное относится и к остальной
серии наших буржуазно-кулацких поэтов.
Несколько сложнее обстоит дело с таким поэтом, как Заболоц¬
кий. Я вынужден о нем говорить, в частности, и потому, что не¬
которые пролетарские поэты, в особенности в Ленинграде, хотят
быть учениками Заболоцкого, хотят Заболоцкого приспособить
к пролетарской поэзии. Некоторые считают (я дальше буду говорить
об одной замечательной статье, которая напечатана в «Альманахе»
«Красной газеты»3), что Заболоцкий органически связан с нашей
современностью, с эпохой, потому что он якобы «полнокровен»,
потому что у него огромные запасы оптимизма и физиологическо¬
го здоровья и потому что все это является именно теми чертами
его поэзии, которые объективно сближают его с нашей эпохой,
с поэзией революционной, с поэзией пролетарской. Это грустное
заблуждение! «Вещность», «натуралистичность», «полнокровие»
Заболоцкого — только маски. Мир предстает Заболоцкому как мир
бессмысленности, как мир болезненных фантасмагорических виде¬
ний. А установка на «вещность» (то есть то, что иными принимается
за сущность поэтического мировоззрения Заболоцкого) есть лишь
попытка Заболоцкого спастись от социальной действительности,

106
А. СЕЛИВАНОВСКИЙ
от эпохи, которая ему враждебна*. А у Заболоцкого многие в ваших
рядах стали учиться. Тревожный симптом!
Учатся и у Пастернака, большого, настоящего поэта. Ставить
знак равенства между Пастернаком и Заболоцким (или между
Пастернаком и кулацкими поэтами) по их социальному эквива¬
ленту, конечно, невозможно. Кроме того, Пастернак является но¬
сителем подлинной культуры поэтического слова, и с этим нуж¬
но считаться. Но было бы неправильно, если бы мы установили
принципиальную возможность продолжения линии Пастернака,
или непосредственной переделки его поэзии применительно
к условиям- развития пролетарской поэзии. С Пастернаком
на иной исторической дистанции от нас, более близкой, чем
дистанция, отделяющая нас от Заболоцкого, происходит то же,
что и с последним. Ненадежность, зыбкость, импрессионизм
мировоззрения, типично-идеалистического, уходящего своими
корнями в буржуазную культуру, он пытается переключить
на «вещь», найти в ней прочный упор в мире. Сейчас он про¬
тягивает своей поэмой «Лейтенант Шмидт» и «1905 год» 4 руку
к современности, но настоящего рукопожатия Пастернака мы
еще не ощущаем.
Положение Пастернака трагично. Он может стать поэтом совре¬
менности, только преодолев свой идеализм. Сейчас же он насквозь
идеалистичен. Как же возможно делать Пастернака учителем
пролетарских поэтов? <...>
Вопрос о Тихонове особенно остро стоит в Ленинграде. В Ле¬
нинграде Тихонова берут на щит и называют его одним из людей,
у которых пролетарская поэзия должна в первую очередь учиться.
Это неправильно. Тихонов проделал большой путь творческой
эволюции. Когда в литературной странице «Комсомольской прав¬
ды» Тихонов ставится в один ряд с Заболоцким5, когда заявляют
о том, что Тихонов пришел в формалистский тупик и что он отошел
от нас, то это есть не что иное, как полное непонимание поэзии
Тихонова, как образец литературно-политической и литературно¬
критической безграмотности. Но он весь в исканиях, он еще сам
себя не нашел. <...>
В других группах мы наблюдаем сильное влияние формализма,
эстетское перерождение. Формалистское влияние выступает в не¬
*	О поэзии Заболоцкого я писал в статье «Система кошек» («На лит<ератур-
ном> посту» № 16 за 1929 г.).

Пролетарская поэзия на переломе
107
скольких вариантах,— в Ленинграде как попытки эпигонской «пе¬
реработки» Заболоцкого или Пастернака, в Москве как «констро-
мольское» перерождение6, и там и тут — как прикрытие идейного
убожества внешним блеском изощренной поэтической техники
(когда я писал о «Троянском коне конструктивизма», я имел в виду
творческую практику конструктивистского молодняка — таких
товарищей, как Митрейкин7, Ассанов8, Уральский9). С такими
влияниями, будут ли они проходить под знаком Сельвинского
или Заболоцкого, необходимо решительно бороться. Тут — од¬
на из главнейших опасностей нашего поэтического движения.
Тут — одна из опаснейших форм чуждого классового влияния
на пролетарский поэтический фронт.
По эстетству и формализму ударили литературная страница
«Комсомольской правды» и группа «Содружество» 10 (Жаров11,
Уткин12, Алтаузен13 и т.д.). Творческая продукция этой группы
выразилась за 1929 г. в таких поэмах, как «Милое детство» Ут¬
кина, «Сентиментальный друг» Жарова, «Безусый энтузиаст»
Алтаузена. Проанализировав эти произведения, мы установим,
что в некоторых из них много эстетства, и в то же время авторы их
в литературной странице «Комсомольской правды» начали поход
против эстетства и формализма и за пролетарскую поэзию. Они
назвали себя монопольными представителями комсомольской
поэзии и одновременно пытались выдать себя за ортодоксальных
выразителей рапповской поэтической политики. Горячее желание
бороться с эстетством и формализмом нужно, конечно, приветство¬
вать. Но сами-то товарищи — особенно Уткин — должны ли они
попасть под обстрел собственной критики или не должны? Двух
ответов тут быть не может.
При всех мелкобуржуазных шатаниях в творчестве этих това¬
рищей их линия в поэтической политике есть выражение комчван-
ства14. Они стирают грань между близкими нам попутчиками и явно
враждебными поэтами вроде Заболоцкого. Они рассматривают
конструктивистов как врагов, и их поход против конструктивист¬
ского естества смахивает на явную травлю. <...>
Чтобы закончить с причинами кризиса пролетарской поэзии,
я должен указать еще на одну причину. У РАППа не было единой
поэтической линии, и это привело к большому разнобою в поста¬
новке проблем поэзии нашими журналами. В других журналах был
явный скат к формализму в поэтической критике. В особенности
надо отметить формалистские тенденция в части ленинградской

108
А СЕЛИВАНОВСКИЙ
критики (формалистское эпигонство у Друзина и у ряда других
ленинградцев).
Вот яркий пример такой критики — статья Поступальского
в «Альманахе» «Красной газеты» 15, помещенная без каких-либо
оговорок редакции. Статья посвящена итогам поэзии за 1929 г.
Я приведу только несколько цитат. Вот образец литературно-кри¬
тического лакейства: «У Саянова уже есть отдельные вещи, властно
заступающие даже классические образцы старой поэзии». (Смех).
Это смешно, потому что глупо, и сам Саянов, вероятно, тоже смеял¬
ся. Но если еще допустить за Поступальским право на глупость,
но никак нельзя за ним признать права писать такие вещи о За¬
болоцком: «В истекшем году удачно дебютировал Заболоцкий...
Нельзя признать Заболоцкого глашатаем эпохи. Гротескное
освещение действительности, сатирическая направленность у него
не совсем обоснованы, не всегда ясны (в основе все это сво¬
дится к недружелюбию, к мещанству, а разве этого достаточно?).
Однако мы отдаем себе отчет в том, что период ученичеств а...
принимать за чистую монету рискованно».
Что это такое, товарищи? Это — реакция, прикрывающаяся
формалистским эклектизмом.

Н. АСЕЕВ
Сегодняшний день советской поэзии
<Речь на дискуссии во Всероссийском союзе
советских писателей 16 декабря 1931 года>
<фрагмент>
От Марка Тарловского *, который подчинен и связан умилением
перед пыльными лентами Каролины Павловой2:
Моя мечта, моя бессонница3
(сравни «Моя любовь, мое богатство»4 Каролины Павловой),
до полнейшей творческой прострации таких вовсе не бездар¬
ных молодых поэтов, какими являются Заболоцкий, Хармс,
Введенский, пытавшихся обосновать свой творческий метод на па¬
родированной восстановленности архаических компонентов сти¬
ха. Делали они это искренно и горячо, тем более обжигаясь, чем
больше было молодой горячности в их опытах. Они не замечали,
что все их усилия, все их попытки обречены на бесплодие именно
потому, что пародированность, которая искренне принималась
ими за новаторство, могла лишь сосуществовать архаическим
элементам стиха. Они не учли, что издевка и перекривливание
традиций возможны лишь в том случае, когда эта традиция
сильна. Их формальная оппозиция традиционному трафарету,
попытка провести ее через разлом формы привели их к обес¬
смысливанию содержания. Таким именно образом у Заболоцкого,
например, издевательство над этой традицией обернулось в из¬
девательство над действительностью; идиотизм синтаксического
штампа превратился в идиотизм содержания. Они не заметили
и не учли, что в своих попытках обернуться в пределах твор¬
ческого метода так быстро, чтобы увидеть собственную спину,

110
Н. АСЕЕВ
спину своей поэтической родословной, они утончились до того,
что из поэтов современников своей эпохи растянулись в тени,
передразнивающие какие-то чужие очертания. Эти поэты-тени
поэты-сомнамбулы, поэты-хлысты, в словесных радениях ожи¬
давшие откровения поэтического новаторства, принимавшие
за это откровение завертевшийся вокруг в головокружении мир,
также принадлежат к указанной нами группе, как уже сказано —
чересполосно объединяющей всех, принявших неправильную
установку на архаику, на реставраторство.
При этом необходимо указать, что за малыми исключениями
почти все подходящие под этот разряд поэты достигли довольно
высокого уровня владения стихом, все они, даже принимая во вни¬
мание разнообразие их культуры, достаточно осведомлены в во¬
просах поэзии, понимая под этой осведомленностью знакомство
с классиками, повышенный интерес к их методам, начитанность,
достаточную обоснованность этой своей установки.
Значит, ни это знакомство с наследием, как у Тарловского,
ни формальное новаторство в пределах поэтических традиций,
ни, наконец, упорная учеба наряду с основательной проработкой
пролетарского мировоззрения, как у Саянова5, не предохранили
различные типы этих даровитых поэтов от раннего старчества,
от рабского подпадания под влияние чуждых и омертвевших
средств воздействия в искусстве. И если В. Саянов сохранил еще
остатки первобытной стыдливости, если «стояние у ограды ста¬
ринного склепа» поэзии вызывает у него сомнение в нелепости
этой позы для пролетарского поэта, то у поэтов типа Заболоцкого,
Хармса эта сомнамбулистическая зачарованность стариной уже
лишена каких бы то ни было признаков сомнений и сожалений.
Они просто пишут стихи вроде следующих:
Маленькая рыбка,
Золотой карась,
Где твоя улыбка,
Что была вчерась? 6
И пишут их не в шутку, не из баловства, которое легче всего
предположить за этими строчками, а всерьез полагая, что ими
достигнута предельная простота и ясность неопушкинианцев,
та легкость и непритязательность, которая вскользь отмечена
Пушкиным как глуповатость поэзии.

Сегодняшний день советской поэзии
111
Мы видим, следовательно, что такого рода попытки восста¬
новить нормальные эстетические каноны Пушкинский школы
не только не приближают поэтическую практику этой группы
к проблемам соцстроительства, а, наоборот, вне зависимости
от идеологической установки, уводят их через словарь, ритм,
синтаксис, фонику, рифму далеко назад, к тем временам, когда
эти поэтические средства творчества были активны и действенны,
или же обрекают их на бесплодие, на длительный творческий
паралич.
	05S50

О.БЕСКИН
О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
Когда поэт не чувствует, не интересуется нашей жизнью, не яв¬
ляется активным ее участником, а всего лишь обитателем малень¬
кой и чисто профессиональной скворешни, волею обстоятельств
взметенной на высокий шест где-то на задворках жизни,— тогда он
неминуемо скатывается к субъективному идеализму, формализму.
Такой поэт может брать актуальнейшие сюжеты нашего времени,
касаться насущнейших наших тем. В этом «касании» он только
будет подобен букашке, старательно ползающей по телу гиганта.
Где только такая букашка не побывает — заползет во все впадины,
взгромоздится на все возвышения. А что толку? Не видя гиганта
в целом, во впадинах она будет дрожать от мистического «страха
бездны» 1 и на возвышениях будет отдыхать и довольно потирать
лапки, думая, что эти возвышения специально и устроены для ее
идеалистических «размышлений о божием величии»2.
Стихи и поэмы Заболоцкого, прошедшие в ленинградских
журналах «Звезда» (поэма «Торжество земледелия», «Меркнут
знаки зодиака», «Лодейников») и «Литературный современник»
(«Венчание плодами»), являются иллюстрацией тяжелейшего
вида хронической формалистической горячки.
В произведениях Заболоцкого прежде всего бросается в глаза
упорное желание представить развернутый социализм вещно
и животно физиологически. По Заболоцкому, будущее рисуется
как некий торжественно-идиллический союз очеловеченных
животных, плодов и растений с людьми. Эта совершенно серьёз¬
но подаваемая мысль обставляется пышно философическими
рассуждениями (эта пышность звучит даже в самих названиях:

О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
113
«Торжество земледелия», «Венчание плодами»), в поэтическом
строе которых чувствуется сильнейшее влияние Хлебникова,
предельно, правда, примитивизированного. В «Венчании плода¬
ми» Заболоцкий пускается, отправляясь от мичуринских плодов,
в идеалистические бредовые рассуждения о будущем, задаваясь
вопросом о том, какую чудесную тайну поведают плоды человеку,
когда в них «расцветут зародыши ума», когда они смогут «владеть
пером», когда «умные кусты» смогут «передвигать корнями, как
ногами». Одним словом, то блаженное время, когда
...человечество с ногами исполина
Лежит, беседуя с плодами наугад!3
Поэма «Торжество земледелия» претендует на глубинную
философичность. Построена она как драматургическая поэма —
на диалоге. Первая глава — «Беседа о душе» — разговор крестьян
о душе и выступления по этому поводу центральной фигуры, симво¬
лизирующей новую деревню — солдата; вторая — «Страдание жи¬
вотных» — о муках животных, закабаленных каторжным трудом
и чающих освобождения; третья — «Враг» — о кулаке; четвертая —
«Битва с предками» — поединок «рационалистического» сознания
солдата с духами предков, пятая — «Начало науки» — наука, при¬
званная освободить человечество, шестая и седьмая — «Младенец
мир» и «Торжество земледелия» — об обновленном мире, некоем
положительно «явлении трактора народу», о социализме.
Я нарочно раскрываю конструкцию сюжета поэмы, чтобы были
ясны точки внешнего фабульного стыка с современностью.
По существу же мы прежде всего сталкиваемся в «Торжестве»
в развернутом виде с реакционным положением, к тому же в при¬
митивно националистической окраске потенциально содержав¬
шемся уже в «Венчании»: социализм как претворение бредовой
пантеистической идиллии единения всего животного и рас¬
тительного мира с людьми. Наконец-то мир достиг подлинного
благоденствия:
Повсюду разные занятья:
Люди кучками сидят,
Эти шьют большие платья,
Те — из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,

114
О. БЕСКИН
другой объясняет коровам «идею точных молотилок». Сознательный
солдат в поте лица агитирует: «Науку точную сноповязалок, сеченье
вымени коров пойми. Иначе будешь жалок, умом дородным нездо¬
ров» и заключает заслуженной российской «славой»: «Славьтесь
добрые науки и колхозы-города!». Характерно, что вслед за этим
он подымает не что иное, как... фиал (!) с пивом.
Что же дало возможность осуществиться через торжество зем¬
леделия социализму, этому идеалу лучшей части человечества,
нашедшему у Заболоцкого, как может убедиться читатель по за¬
ключительным словам поэмы, совершенно четкое, продуманное,
выношенное претворение:
Крестьяне, сытно закусив,
Газеты длинные читают;
Тот — бреет бороду, красив,
А этот — буквы составляет.
Каким способом мир достиг такого счастья? Ну, конечно, распро¬
странением научных знаний, а главное, расширением контингента
социально-сознательных элементов путем включения в человеческую
семью животных (лошадей, коров, ослов и т. п.), в связи с освобож¬
дением их от рабства трактором. В пятой главе солдат рисует эту
картину будущего, когда в некоем лошадином институте
...Учат бабочек труду,
Ужу дают урок науки,
Как делать пряжу и слюду,
Как шить перчатки или брюки.
Здесь конь с капустой и укропом
Беседы длинные ведет.
Ну а люди? Вполне закономерно в этой социальной идиллии
люди превращаются Заболоцким в зверей и птиц —
И хоры стройные людей,
Покинув пастбище эфира,
Спускаются на стогны мира
Отведать пищу лебедей.
(Бедный Лермонтов! до какого парафраза докатились его тихо
плавающие в тумане «хоры стройные светил» 4).

О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках
115
Читатель вправе спросить: что же, поэма Заболоцкого — это
серьезно или в шутку? Это издевательство или просто трюк? И то
и другое, и третье. Серьезно, трюк, издевательство над здравым
смыслом советского читателя. Трюк обусловлен формалистиче¬
ской сущностью Заболоцкого; издевательство, потому что в поэме
явная профанация нашей действительности; а серьезность этого
обусловлена реакционным миросозерцанием. Эта идиллическая
«философия» Заболоцкого совсем не невинна. Эта бредовая идиллия
объективно (хочет этого Заболоцкий или нет) противопоставлена
строительству социализма, бесклассового общества, осуществляемому
в обстановке напряженнейшей и многообразной классовой борьбы.
Социалистическое торжество земледелия, достигаемое через единение
животных (а заодно и плодов) с людьми, трактор в роли освободителя
домашних животных от рабства — это не просто заумная чепуха,
а политически реакционная поповщина, с которой солидаризируется
на селе и кулак, а в литературе — Клюевы5 и Клычковы6.
Читатель спросит — а глава, «Враг»? Да, эта маленькая, органи¬
чески никак с поэмой не связанная, явно формально включенная
главка, действительно, о кулаке, который призван к «ответу». В чем
сущность этого ответа, остается полнейшей тайной. «Социальное» же
раскрытие сущности кулака дано в таких, скажем, строфах: «Монеты
с головами королей храня в тяжелых сундуках, кулак был враг
среди людей, и рядом с ним гнездился страх» или «Кулак моленью
предается, пес лает, Парка сторожит». Его социальная действен¬
ность раскрыта во всей главе только двумя строками: «Ему приятно
истребленье того, что будущего знаки». А настоящее, конкретное,
реальное? Это Заболоцкого не касается: он «будетлянин»7.
Вообще социальные познания Заболоцкого просто удивительны
по своей ширине. Тракторист, обращаясь к крестьянам, говорит:
«О, крестьянин, раб мотыг, раб лопат продолговатых, был ты раб,
но не привык быть забавою богатых». Выходит, что помещик-то
был не при чем, а беда от отсталой техники (очевидно, самодо¬
влеющей) от вещей. С разных концов формалист Заболоцкий при¬
ходит все к тому же: в мире существуют не социальные людские
отношения, определяющие все остальное, а некий механический
комплекс вещей, животных, растений и людей. До чего у всех
формалистов во всех видах искусства одинаковы посылки.
Мир Заболоцкого, его разорванное сознание населены только
знаками-символами, без какого бы то ни было понимания их соци¬
альной причинно-следственной связи. Его вселенная — вселенная

116
О. БЕСКИН
форм, а не сущностей. Слова Лодейникова из стихотворения того же
названия) являются по сути дела credo автора:
Вокруг меня кричат собаки,
Растет в саду огромный мак,
Я различаю только знаки
Домов, растений и собак.
Я не имею возможности в газетной статье остановиться на ми¬
стичности Заболоцкого, вполне естественном следствии его идеа¬
листической настроенности, я прохожу мимо его любви к славян¬
ской архаике, демонстрирующей как бы нарочитый языковый
уход от духа современности. Не могу я подробно остановиться
и на специфической черте его поэтики — на примитивизме. Хочу
только отметить, что примитивизм для всяческих разновидностей
формализма является тем прикрытием, в котором они спасаются
от реальности.
Примитивность, чисто детский по своей обнаженности прием,
является в нашей действительности весьма удобной формой про¬
таскивания чужого мироощущения во всех родах искусств.
Вывихнутое, формалистическое творчество Заболоцкого яр¬
ко демонстрирует, в какой тупик приходит поэт, не связанный
вплотную с жизнью, с нашей действительностью, не понимающий
ее процессов. Бытование в скворешнике приводит к скворцовому
сознанию, скворцовой поэзии. А скворцовый язык, как бы ни был
он забавен, есть все же только птичий язык.

В.	ЕРМИЛОВ
Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
(О «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкого)
«Ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей
с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей,
с обрезом в руках. Ищут кулака, каким мы его знаем из плака¬
тов. Но таких кулаков давно уже нет на поверхности. Нынешние
кулаки и подкулачники, нынешние антисоветские элементы
в деревне — это большей частью люди “тихие”, “сладенькие”,
почти “святые”... Чтобы разглядеть такого ловкого врага и не под¬
даться демагогии, нужно обладать революционной бдительностью,
нужно обладать способностью сорвать маску с врага и показать
колхозникам его действительное контрреволюционное лицо» 1
(И. Сталин).
Одною из масок, надеваемых классовым врагом, является шутов¬
ство, юродство. Утопить большое, трудное, серьезное революционное
дело в потоке юродских, как будто беззлобных, просто шутовских
слов, обессмыслить, опустить до уровня какой-то вселенской чепу¬
хи — вот объективная классовая цель этого юродства.
Представителем такого юродства в поэзии является Н. Заболоц¬
кий — поэт, претендующий на своеобразное, неповторимое, ори¬
гинальное «видение мира». Вот типичные для него «выверты»:
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там — реки струилась прядка.
Тут — стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.

118
В. ЕРМИЛОВ
Идёт медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
А над ним, на небе тихом,
безобразный и большой,
журавель летает с гиком,
потрясая головой.
Из клюва развевался свиток,
Где было сказано: «убыток
дают трехпольные труды».
Мужик гладил конец бороды.
Природа, которая валяется «в страшно диком беспорядке»,
«медведь продолговатый» — это все как будто не лишено забав¬
ной оригинальности. Но в целом пейзаж,— если можно назвать
это пейзажем,— даваемый Заболоцким, проникнут, как видим,
единым настроением, которое можно выразить в одной короткой
фразе: какая это, в сущности, все чепуха! Что может быть более
нелепым и смешным, чем, к примеру, хотя бы «безумный руче¬
ек»? Безумная река, безумное озеро, безумный океан — все это
можно себе представить. Но обезумевший ручеек — это просто
забавно, смешно. И одним из элементов этой всеобщей забавной
чепухи Заболоцкий делает серьезное и трудное дело борьбы за но¬
вое, социалистическое земледелие, в частности борьбу с трехпо¬
льем. В этом состоит основной прием его поэзии — низвести всё
на уровень сплошной ерунды, спрятать сущность своей поэзии
во вселенской чепухе, уравнять борьбу с трехпольем, например
с «медведем продолговатым» и с «безумным ручейком». В со¬
ответствии с этим основным приемом находятся и все другие
приемы поэзии Заболоцкого,— «инфантилизм» (детскость), на¬
рочитый примитивизм и пр. И, зная и понимая этот нехитрый
и действительно примитивный прием, видишь, как, в сущности,
неоригинально, куцо, старо это «оригинальное», «новаторское»
«видение мира» Н. Заболоцкого!
А нового в поэзии Заболоцкого столько же, сколько в любом
старом-престаром буржуазном пасквиле на социализм. Его поэма
«Торжество земледелия», напечатанная в № 2-3 ленинградского
журнала «Звезда», и является самым ординарным пасквилем
на коллективизацию сельского хозяйства. Как издавна пред¬
ставляли и представляют социализм все и всяческие буржуазные
пасквилянты? Как торжество ограниченного самодовольства

Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
119
и животной тупости. Представителем коллективизации в этой
поэме является некий «Солдат». Он ведет идиотские разговоры
с крестьянами о «душе», он разговаривает с животными, «дости¬
гающими ума», рисуя им картину «торжества земледелия».
Коровы, мне приснился сон.
Я спал, овчиною закутан,
и вдруг открылся небосклон
с большим животным институтом,
Там жизнь была всегда здорова
И посреди большого зданья
Стояла стройная корова
В венце неполного сознанья.
Скептически настроенный конь выражает недоверие «Солдату».
Последний спорит с конем:
...Не стоят грязного окурка
твои весёлые словца.
Мой разум так же, как и твой,
горшок с опилками, не боле,
но над картиною такой
сумей быть мудрым поневоле.
...Над Лошадиным институтом
вставала стройная луна,
научный отдых дан посудам и т. д.
«Солдат» и вторящий ему «Тракторист» славословят это «тор¬
жество земледелия»:
Разрушив царство сох и борон,
Мы старый мир дотла снесём
•И букву «А» огромным хором
Впервые враз произнесём!
...О, крестьянин, раб мотыг...
Ты разрушил дом неволи,
Ныне строишь ты колхоз!..
Начинайся, новый век!
Здравствуй,
конь и человек!
И далее описывается «торжество земледелия»:

120
В. ЕРМИЛОВ
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,
Другой, также царь и бог
Земледельческих орудий
У коровы щупал груди
И худые кости ног.
...в хлеву свободу пел осёл,
достигнув полного ума...
и человек, жуя, дивился,
Тому, что сам нагородил...
Но старый буржуазный «осел» уже давно «пел» все это — в дюжи¬
нах и сотнях куцых, злобно-беспомощных пасквилей на социализм.
Заболоцкий «достиг полного ума», усвоил полностью бездарную сущ¬
ность этих пасквилей и переложил их содержание в свои стихи!
Социализм, торжество социалистического земледелия как
животная идиллия человека, удивляющегося «тому, что сам на¬
городил»,— вот какую картину опять и опять малюет «новатор»
Н. Заболоцкий!
Наша критика обязана была вскрыть перед широким читате¬
лем этот смысл поэмы Заболоцкого. Между тем «Лит<ературная>
газета», поместившая статью т. О. Бескина о «Торжестве земледе¬
лия» 2, ухитрилась не заметить в этой поэме пасквиля да социализм
и «растеклась мыслью по древу»3 в рассуждениях о субъективном
идеализме, формализме и... преувеличении роли трактора!
Коллективизация сельского хозяйства, победившая в нашей
стране, есть дело десятков миллионов людей не только нашей
страны, а всего мира. Десятки миллионов трудящихся во всем
мире с жадным вниманием следят за нашей борьбой, зная, что
именно здесь решаются основные, важнейшие, коренные вопросы
человеческой истории. Люди, «замученные тяжелой неволей»4,
впервые «почувствовали жизнь в колхозе», как говорили многие
делегаты колхозного съезда. И разве, например, в словах товари¬
ща Прасковьи Андреевны Захаровой, колхозницы артели «Борец
за социализм» Московской области,— разве в этих словах нет
источника настоящей поэзии миллионов!
«Я — старуха, мне уже 64 года. Только вот на печи не лежу,
с новой колхозной жизнью я сама будто помолодела. Работаю я так:
и пашу, и сею, и сено накладываю. Работой моей пока довольны,
премировали не раз.

Юродствующая поэзия и поэзия миллионов
121
Погляжу я на наших молодых баб, и другой раз сердцу больно.
Только теперь и пришла их настоящая жизнь, а никак понять этого
не могут. Чудное это дело, был прежде над бабой каждый хозяин,
и бабьи слезы и впрямь были что вода, а теперь баба сама стала
хозяйкой. Работать бы теперь для устроения новой жизни изо всех
жил. А вот некоторые мужчины, не то что бабы, работать никак
не хотят. Только скажу — терпели, терпели, и крышка. Лодырей
держать для мебели не будем. Сама первая метлой выгоню дармоеда
из колхоза. Не позволю есть хлеб из моих старушечьих рук...
Вечером ляжешь, ино, спать — не спится. Продумаю, какая
была моя жизнь за все 60 лет, и грусть берет: даром жила, горе ви¬
дела и пользы никому не принесла. Только вот последние годочки,
как пошли колхозы, вижу в своей жизни смысл, и никак теперь
не хочу отстать от молодых, хоть молодости, ан, и нет. И больше
всего я хочу дожить, чтобы увидеть, к какой счастливой жизни
приведут колхозы наше крестьянство...»
Вот, прислушайтесь к этим словам,— какой дешевой пошло¬
стью кажутся рядом с ними «веселые словца» Н. Заболоцкого
об осле, «достигнувшем полного ума», о коровьем рае и о царстве
умиленного идиотизма!
Недавно в «Правде» было напечатано хорошее стихотворение
молодого поэта Н. Дементьева «Мать»5, «рассказ в стихах» о том,
как к начальнику большого строительства приехала из деревни
его старуха-мать, как она умерла в комнате начальника строи¬
тельства, как прожила она трудные семьдесят лет своей жизни
и как хоронили ее, «мать неимущих», с оркестром, как грянули
трубы: «Замучен тяжелой неволей»...
Мы назвали стихотворение Н. Дементьева потому, что стихи
этого рода имеют огромное значение для развития нашей молодой
социалистической лирики. У Есенина и есенинствующих была
своего рода «монополия» на художественное раскрытие таких ин¬
тимных чувств, как любовь к матери, дружба, любовь к женщине
и пр. Есенинствующие, думавшие о себе, что они — «монополи¬
сты чувств», устраивали даже целые «заговоры чувств» против
«бездушной», «бесчувственной» эпохи,— такой «заговорчувств»
описан в романе Юрия Олеши «Зависть». Но даже эти «заговор¬
щики» убеждались в том, что у новых людей, против которых они
устраивали заговоры, есть настоящие чувства — «и любовь, и неж¬
ность, и дружба», а у них, в сущности,— только «высокопарность
в низкопробность». Но наша поэзия не умела еще раскрыть эти

122
В. ЕРМИЛОВ
чувства новых людей, хотя в лучших произведениях Маяковского,
Тихонова, Багрицкого, Луговского, Асеева, Светлова, Демьяна
Бедного, Безыменского и других она подходила все ближе и бли¬
же к этой задаче. И вот сейчас все крепнет, богатеет, мужает
и умнеет наша лирика. «Мать» Дементьева, так же как и стихи
других молодых поэтов,— одно из доказательств этого роста нашей
лирики. «Maison de та pauvre те» («Дом моей бедной матери»),
«Могила неизвестного солдата» — эти образы-символы веками
создавались у буржуазии и мелкобуржуазной массы. Насколько
благороднее, осмысленнее, величественнее образ-символ могилы
«матери неимущих», который вводит сейчас в нашу жизнь наша
молодая социалистическая лирика!
Товарищ Захарова, Прасковья Андреевна,— она «мать неиму¬
щих», как сотни тысяч, миллионы других матерей, которых за¬
мучивала прежняя холопская жизнь. Она строит сейчас, вместе,
рука об руку со своими сыновьями и дочерьми, тот новый мир,
в котором мотив «Замучен тяжелой неволей» заглушается моти¬
вом «Интернационала»6.
А «некоторые мужчин^» пытаются высмеивать и этот новый
мир, и людей, его строящих. Но товарищ Захарова правильно
говорит, что она «некоторых мужчин» погонит метлой из нового
строя, как погонит метлой из поэзии всевозможное шутовство
и юродство наша растущая социалистическая лирика. Она вы¬
смеет, разоблачит, покажет подлинную цену этого юродства.
^5^

Е. УСИЕВИЧ
Под маской юродства
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном мертвецов.
В. Хлебников. Ладомир
Николай Тихонов в опубликованной в ленинградских газе¬
тах и перепечатанной затем в номере пятом «Литературного
Современника» статье «Школа равнодушных» 1 написал о твор¬
честве Заболоцкого:
«Иные из критиков боятся как неизвестного пугала творче¬
ства Заболоцкого. Однако он имеет достаточно крепкие корни
в предшествовавшей русской поэзии, и если вы даже ограничите
себя только сравнительным чтением иных отрывков “Торжества
земледелия” и хлебниковской “Игры в аду”2 да прогуляетесь
к XVIII веку к Нахимову с его “Песней луже”3,— то увидите, что
с традицией обстоит вполне благопристойно. Что касается других
сторон стихов Заболоцкого, то — да здравствует дискуссия!» 4
Широкое освещение творчества Заболоцкого — поэта чрезвы¬
чайно талантливого, действительно, необходимо. Именно благо¬
даря его талантливости, его мастерству, «другие стороны стихов
Заболоцкого» приобретают тем большую опасность. Под мнимой
наивностью стилизованного примитивизма их направленность
тем легче скрывается от невооруженного глаза. О направленно¬
сти же последних, помещенных в номере 2-3 «Звезды» 5 стихов
Заболоцкого «Знаки Зодиака», «Лодейников» и «Торжество
земледелия»,— совершенно правильно писал в своей статье
в «Правде» т. Ермилов6, приводя указания т. Сталина на новые
формы маскировки классово-враждебных выступлений. К со¬
жалению, в этой статье недостаточно показана служебная роль
и функций стиля Заболоцкого, недостаточно вскрыты философ¬
ские и политические установки, этот стиль обуславливающие.

124
Е. УСИЕВИЧ
Попытка вскрыть эту сторону творчества Заболоцкого и является
задачей настоящей статьи.
Т. Тихонов в своей статье «Школа равнодушных» и в выступле¬
нии на поэтической дискуссии в Ленинграде совершенно правильно
указывал, что «ясны его Заболоцкого (Е. У.) предки, дяди, отцы —
это Хлебников». Формальная зависимость стихов Заболоцкого
от творчества Хлебникова настолько бросается в глаза, что неволь¬
но наводит на мысль о нарочитом подчеркивании ее, о нарочитом
выпячивании. В своих последних стихах Заболоцкий, как бы
опасаясь, что этот бросающийся в глаза факт может ускользнуть
от кого-либо из читателей, тугих на ухо или недостаточно знако¬
мых с творчеством Хлебникова, подчеркивает его, прямо указывая
на своего учителя:
Вижу я погост унылый,—
Сказал бык, сияя взором,—
там, на дне сырой могилы,
кто-то спит за косогором.
Кто он — жалкий, весь в коростах,
полусъеденный, забытый
житель бедного погоста
грязным венчиком покрытый?
Вкруг него томятся ночи,
руки бледные закинув,
вкруг него цветы бормочут
в погребальных паутинах.
Вкруг него, невидны людям,
но нетленны как дубы.
Возвышаются умные свидетели его жизни —
Доски Судьбы7.
Здесь ссылка на учителя явно демонстративна, говорится о нем
специально приподнятым тоном, как о пророке, и двумя строками
ниже прямо указано, что именно в творчестве Хлебникова при¬
нимается Заболоцким, что из него ставится во главу угла:
...и мир животный с небесами
тут примирен прекрасно-глупо.
«Прекрасно-глупо»... Вот то, что поразило Заболоцкого в твор¬
честве Хлебникова, вот та сторона, которую он — в противополож¬

Под маской юродства
125
ность Хлебникову,— сознательно развивает или, лучше сказать,
имитирует. Мы говорим имитирует, ибо сходство творчества
Заблоцкого с творчеством Хлебникова получается чисто внешнее,
отличаясь в самом своем существе.
Чтобы не говорить о корнях и истоках творчества Хлебникова,
творчества до сих пор почти совершенно неисследованного, как
ни рассматривать его направленность и его функции, какие про¬
тиворечивые мысли о нем не высказывать, бесспорно одно — это
чрезвычайная серьезность Хлебникова, полное отсутствие у не¬
го желания «обыграть» действительность, обшутить ее, сделать
забавной и занятной. Примитив Хлебникова — это не подделка
под детский язык — это стремление освободить стих от всех догм
и условностей, сковывающих свободное выражение по-настояще-
му мучивших его вопросов. Стилизованный примитив Заболоцкого
самим подбором слов, нарочито детских, стремится показать, что
все излагаемое только кажется серьезным, сложным и страшным,
что все это только игра воображения, пустая забава ума. Поясню
примером. Трехлетний мальчик говорит: «Подхожу я к пню,
а оттуда пять муравьев. Да как завоют». Это страшно? Нет, это
очень забавно. Возьмем Заболоцкого. Вот в прологе к «Торжеству
земледелия» он подходит к описанию устрашающего хаоса при¬
роды, гнетом которой в творчестве Заболоцкого подменен гнет
эксплоатации человека человеком в хаотическом и анархическом
буржуазно-капиталистическом обществе. Но и хаос природы
в подаче Заболоцкого выглядит так:
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке...
Нарочито детское построение фразы: «валялась в страшно диком
беспорядке», слова «страшно дикий» и «валялась» в применении
к природе прямо рассчитаны на то, чтобы вызвать улыбку, в то вре¬
мя как по видимости должны вызывать страх. Здесь резкое отличие
Заболоцкого от Хлебникова, отличие для самого Заболоцкого со¬
вершенно ясное. Его имитация Хлебникова носит характер тонкого
пародирования холодным и циничным созерцателем действитель¬
ности человека горячности, принимающего жизнь всерьез.
Заболоцкий как бы заслоняется от читателя, от литературной
общественности своей «учебой» у Хлебникова, в то же время не¬
заметно пародируя творчество последнего, выхолащивая из него

126
Е. УСИЕВИЧ
все те его черты, которые приближали Хлебникова к революци¬
онной действительности, давали возможность многое черпать
у него таким революционерам в литературе, как В. Маяковский,
развивая, подчеркивая и доводя до абсурда черты иррациональ¬
ности, «прекрасно-глупого».
Чему служит у Заболоцкого такого рода прием? Возьмем три
упоминавшиеся в начале статьи стихотворения. Появившиеся
за последнее время в печати статьи о Заболоцком обычно сосре¬
дотачивали внимание на последнем из них, на поэме «Торжество
земледелия». Это не совсем правильно, ибо два предыдущих
«Знаки Зодиака» и «Лодейников» — несомненно, тесно связаны
с поэмой, яснее подчеркивают философские установки послед¬
ней и отчасти помогают при внимательном чтении разоблачить
ее смысл. «Знаки Зодиака» представляют собою по-видимости
апофеоз, торжество разума, победу его, «полководца новых лет»,
над суевериями и заблуждениями «былых столетий». Но что же
победил разум, по мнению Заболоцкого, в наше время? Какие за¬
блуждения, предрассудки, пережитки он помог отбросить, от ка¬
ких пут освободиться? Все точно перечислено: русалки, ведьма,
лешачихи и покойники, колдуны, охотящиеся за мухой,— все
это побеждено разумом.
Кандидат былых столетий,
полководец новых лет —
Разум мой. Уродцы эти —
только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет...
Как будто ясное провозглашение торжества разума? Но почему
оно написано в тоне грустной, тихой примиренности с неизбеж¬
ным, почему вслед за провозглашением, что все «страхи» разумом
побеждены, к разуму следует обращение:
«Разум, бедный мой воитель»? Почему «полководца новых
лет» убаюкивают, как больного ребенка:
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.

Под маской юродства
127
Колотушка тук-тук-тук.
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит.—
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
опрокинутой воды...
Спит растение картошка.
Засыпай скорей и ты.
Почему, наконец, в число заблуждений ума, «вымысла, мечта¬
нья, сонной мысли колыханья»,— попала такая категория, как
«британцы»:
Все смешалось в общем танце
и летят во все концы
гамадриллы и британцы,
ведьмы, блохи, мертвецы.
Заподозрить такого поэта, как Заболоцкий в том, что слово
«британцы» просто первое подвернувшееся для рифмы слово
невозможно. В этом единственном слове, взятом из реального
действительного мира, бессознательно отразилось отношение
Заболоцкого к категориям, отражающим какую-то реальность
как к совершенно такой же игре воображения, измышлениям
ума, как лешие, ведьмы и стройно пляшущие кекуок покойники.
Раз взятый по отношению к ним скептически-иронический тон
невольно определяет соответствующий подбор слов и в данном
случае, и в дальнейшем. Все вместе создается умом человека
и им же разрушается. Отсюда, по-видимому, и неожиданный
грустно-иронический эпитет «бедный мой воитель» в примене¬
нии к разуму, ибо вся деятельность его сводится в конце концов
к борьбе с самим собою, с собственными измышлениями. Конечно,
читатели могли бы обвинить нас в придирчивости, если бы из¬
ложенные выше обвинения Заболоцкого в поэтической пропа¬
ганде субъективного идеализма мы не подтвердили дальнейшим
разбором. Одно единственное слово, намек, конечно, не могут
служить достаточным доказательством. Но ведь надо помнить
положение, с которого начинается настоящая статья, положение,
выдвинутое также и в статье Ц. О. партии, что последнее про¬
изведение Заболоцкого есть проявление классово-враждебных
тенденций в классической для данного этапа классовой борьбы

128
Е. УСИЕВИЧ
форме, т. е. в форме тщательнейшим образом замаскированной.
И нужен анализ и разбор именно каждого образа, каждого срав¬
нения и эпитета для того, чтобы эту тенденцию обнаружить.
К тому же мы постараемся подтвердить намечаемые нами выводы
в дальнейшем анализе.
Стихи «Меркнут знаки Зодиака» заканчиваются призывом
к разуму уснуть, успокоиться. За этим стихотворением следует
«Лодейников». В этом стихотворении противопоставлены друг
другу два мировосприятия — самого Лодейникова и некоего
Соколова, причем на чьей стороне находится автор, чье мировос¬
приятие ему ближе, можно судить хотя бы потому, что все мысли,
все чувства вложены именно в Лодейникова. «Опровержение» же
его мировосприятия Соколовым дано следующим образом:
Природа пела; лес, подняв лицо,
пел вместе с лугом. Речка чистым телом
звенела вся, как звонкое кольцо.
На луге белом
трясли кузнечики сухими лапками,
жуки стояли черными охапками —
их голоса казалися сучками.
Блестя прозрачными очками,
По лугу шел прекрасный Соколов,
играя на задумчивой гитаре.
Цветы его касались сапогов
и наклонялись. Маленькие твари
с размаху шлепались к нему на грудь,
и, бешено подпрыгивая, падали,
но Соколов ступал по падали
и равномерно продолжал свой путь8.
После чудесных, исполненных настоящей, без всяких вывер¬
тов поэзии, предельно простых — так и хочется сказать — аро¬
матных строк о поющей природе — «прекрасный Соколов» с его
гитарой, торжественно шагающий по лугу, производит весьма
пошлое впечатление. И это достигается опять тем же приемом
совершенно невозможного для взрослого человека примене¬
ния напыщенного эпитета «прекрасный» к идущему навстречу
действительно прекрасной и торжественной природе, человеку
в очках, притом бряцающему на инструменте, само название
которого вызывает ассоциации с «жестокими романсами» и их

Под маской юродства
129
исполнителями — военными писарями и чеховскими телеграфи¬
стами. Тончайшее издевательство над осознающим себя «царем
природы» человеком. Но что ж за мировосприятие олицетворяет
Лодейников, на стороне которого явно находится автор, приемом
осмешнения устранивший противопоставленный ему образ.
Лодейников, в противоположность «прекрасному Соколову»,
выражает его словами и в этих словах... «что-то слышится род¬
ное» 9. Лодейников говорит так:
...В душе моей сраженье
природы, зренья и науки.
Вокруг меня кричат собаки,
Растет в саду огромный мак,—
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Я тщетно вспоминаю детство,
которое судило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный,
и продолжающий день ото дня стареть...
О, если бы хоть раз на землю посмотреть
и разорвать глаза и вырвать жилы!
Здесь характер мировосприятия, в противоположность тем
случаям, когда Заболоцкий делает вид, что излагает собственные
мысли и чувства, изложен точно, ясно, без вывертов, без нарочито
детских оборотов и неоправданных нарушений ритма. Здесь автор
серьезен. Здесь не чувствуется шутовской иронии над тем, что
отражается в образах. Таким образом в скрытой замаскирован¬
ной форме и отражается собственное, настоящее мировоззрение
и мировосприятие Заболоцкого. И здесь оно почти не требует
комментариев: предметы видимого реального мира — только
знаки чего-то нами непознаваемого, неизвестного, скрытого от нас
не чем иным, как именно сознанием. Сознание мешает взглянуть
на мир и увидеть его таким, каков он есть. Здесь мы находим объ¬
яснение и эпитету «бедный мой воитель» в применении к разуму
в предыдущем стихотворении и ироническому описанию беспоряд¬
ка природы в прологе к «Торжеству земледелия». В том-то все
и дело, что в представлении Заболоцкого весь беспорядок, хаос,

130
Е. УСИЕВИЧ
навязан природе и миру сознанием человека, человека вообще,
ибо существование классов есть тоже «только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье... то, чего на свете нет». Таковы фило¬
софские установки двух стихотворений, предпосланных основной
поэме «Торжество земледелия», установки субъективного идеа¬
лизма, с которыми подходит Заболоцкий в этой поэме к целям
и стремлениям борющейся за лучшее будущее передовой части
человечества — пролетариату, его политическим и социальным
целям. И чрезвычайно характерно, что иронический тон, лишь
прорывающийся в двух первых стихотворениях, здесь приобрета¬
ет с первых строк доминирующий характер, перерастая к концу
в прямое и грубое издевательство.
Действующие лица поэмы это — мужики, быки, коровы, ослы,
духи предков и некий солдат (надо думать, красноармеец), олице¬
творяющий передовое ведущее начало деревни. Начало поэмы —
господство хаоса «беспорядка в природе», от которого страдает все
живущее. Хаос этот (о существовании общественных отношений
поэт такой обширной и подчеркиваемой эрудиции, как Заболоцкий,
словно никогда и не слышал) описывается таким нарочито детским,
таким забавно-неуклюжим стилем, чтобы создать у читателя
впечатление, что хаос игрушечный, выдуманный «бедным воите¬
лем» — человеческим разумом.
Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке:
кой-где дерево шаталось,
там — реки струилась прядка.
Тут стояло две-три хаты
над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком...
«Страшно дикий беспорядок» в таком описании кажется про¬
сто уютным. Ребенок-человек просто капризничает, выдумывая
ужасы. И в самом деле при всем этом мужик, например, страдает
главным образом от душевного неустройства, ибо в остальном:
Белых житниц отделенья
поднимались в отдаленьи,
сквозь окошко хлеб глядел,
в загородке конь сидел.

Под маской юродства
131
Довольно ясная картина материального благоденствия. Что же
удивительного в том, что даже свиток, на котором написано, что
«убыток дают трехпольные труды», развевается в клюве летяще¬
го в тихом небе журавля. Это неожиданное окончание пролога
именно благодаря своей неожиданности и нарочитой нелепости
носит явно издевательский характер, тем более, что сам-то мужик
также весьма иронически описывается: «нехороший, но краси¬
вый, это кто глядит на нас? то мужик неторопливый сквозь очки
уставил глаз». Мужик этот занят в изображении Заболоцкого
вовсе не вопросами хлеба, трехполья или многополья, кулац¬
кой эксплоатации, да и зачем ему это, если хлеб и так глядит
из окошек величественно поднимающихся в отдалении белых
житниц. Единственный вопрос, который мучит крестьянина,
единственный вопрос, который обсуждают крестьяне, когда они,
«храбростью дыша, собираются в кружок», это вопрос о том,
существует ли и что собою представляет душа. Солдат убеждает
их, что души не существует. Спор длится долго, вызывая улыб¬
ку нарочито напыщенными и совершенно несвойственными
крестьянам оборотами, сочетанием высокоторжественных слов
с детской наивностью.
Мужик суровый словно туча
Держал кувшинчик молока,
сказал: «Природа меня мучит,
превращая в старика.
Когда, паша семейную десятину,
иду, подобен исполину,
гляжу, гляжу, а предо мной
все кто-то движется толпой».
Кувшинчик молока здесь явно ни к чему. Вся манера этого
описания является насмешкой над кем-то, кто мог бы писать
о такого рода разговоре мужиков всерьез. Может быть, над тем же
Хлебниковым. Но когда о душе разговаривает Лодейников,
то ни смешных подробностей, ни ломки ритма «под наивность»
нет. Ирония относится не к представлению о душе,— что это
основной вопрос человеческого, в том числе и крестьянского су¬
ществования,— для Заболоцкого несомненно. Ирония относится
к примитивному представлению крестьян о душе,— а не к са¬
мому представлению о душе. Это ирония человека, верящего

132
Е. УСИЕВИЧ
в усовершенствованного интеллигентского черта по отношению
к человеку, верящему в черта с рогами и копытами. Крестьяне
забавны и наивны; солдат, который утверждает в поэме материа¬
лизм в своих разговорах с крестьянами, просто глуп. На длин¬
ные наивные речи крестьян о мучающем их вопросе он отвечает
двумя туповатыми репликами, аргументируя главным образом
собственной лихостью и никого не убеждая:
Поверь, что я во многих битвах
на скакуне носился лих,
но никогда не знал молитвы,
ни страшных ужасов твоих.
И вторая реплика:
Вы знаете, я был на поле брани,
носился лих под пули пенье.
Теперь же я скажу иначе,
предмета нашего касаясь:
частицы фосфора маячат
из могилы испаряясь.
Влекомый воздуха теченьем,
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем
того случая, когда о твердое разобьется.
Видите, как это просто?
Крестьяне безмолвствуют. Ответ на мучительный вопрос о ду¬
ше, даваемый солдатом, который в данном случае выступает как
новая модификация «прекрасного Соколова», действительно
до того прост, что наводит на размышления о когда-то широко
распространенной пародии на простоту материализма нигили¬
стов: «бога нет, душа клеточка, царя не надо, отцу в морду мож¬
но дать» 10. Пародийность здесь еще подчеркнута совершенно
определенно направленной ломкой ритма. Когда-то, в блажен¬
ной памяти «Сатириконе» 11 печатался ряд пародий на альбом¬
ные стихи, высмеивающих увлечение рабочих зарождающейся
общественностью:
Незабудку голубую
Ангел с неба уронил

Под маской юродства
133
Чтобы группу сталелитейщиков местного
района дорогую
Я во веки не забыл.
Ильф и Петров, высмеивая зубрилу-критика, пишут:
Страшен, дети, техницизм,
Биология вредна,
Есть в ней скрытый мистицизм, лефовщина, феодализм,
механизм, непреодоленный ремаркизм, непреодоленный ревматизм.
А также шулятиковщина в ней видна12.
Если сравнить с двумя приведенными открыто пародийными
отрывками четверостишие из речи солдата:
Влекомый воздуха теченьем
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем
того случая, когда о твердое разобьется.
если учесть, что Заболоцкий таким образом ломает ритм всюду, где
говорит о чем-либо отражающем, по его мнению, современное миро¬
воззрение и мировосприятие, если сравнить это с безукоризненными
в смысле ритма и рифмы стихами того же Заболоцкого, когда он гово¬
рит о вещах искренне ему близких и родных, то смысл и направлен¬
ность его ломки ритма, его юродско-детских нарочито неуклюжих
оборотов и словосочетаний придется искать не в хлебниковской
литературной традиции, а в его собственной классовой позиции.
Хлебников, каковы бы ни были его социальные корни, которые
подлежат еще серьезному и тщательному исследованию, глубоко
и мучительно думал о страданиях человека под гнетом социального
строя. Он гневно протестовал против эксплоатации человека челове¬
ком. Стоит вспомнить гневные строки Хлебникова из «Ночи перед
Советами»13 и «Ладомира»14. Страшный, надрывающий душу рассказ
о женщине, кормящей грудью вместе с собственным ребенком щенка
барской собаки и заключительные строки: «чтобы с ним господа пере¬
дохнули, пора им могилу рыть», призыва в «Ладомире».
Когда сам бог на цепь похож,
Холоп богатых, где твой нож?

134
Е. УСИЕВИЧ
Вперед, колодники земли.
Вперед, добыча голодовки.
Кто трудится в пыли,
А урожай снимает ловкий.
И далее: «Это будет последняя драка раба голодного с рублем».
Конечно, здесь не может быть речи о ясном понимании Хлебнико¬
вым социального смысла происходящей революции, но здесь есть
социальный пафос, гнев человека, понявшего весь ужас эксплоа-
тации человека человеком, здесь есть указания на пролетариат,
на его партию, партию большевиков, как на тех, кто выведет
человечество из кровавого тупика эксплоататорского общества:
Теперь плясуньи особняк
В набат умов бросает кличи.
Этой хлебниковской пародии Заболоцкий не продолжает.
Он берет то полубезумное иррациональное искренне-наивное,
что было в творчестве Хлебникова. И сейчас в реконструктив¬
ный период, в момент величайшей переделки всех человече¬
ских отношений, в момент направления всех сил пролетариата
и идущих за ним трудящихся масс нашей страны, на то, чтобы
добить раздавленного и последними силами бешено и подло
сопротивляющегося врага, в момент, когда на Западе пролета¬
риат и крестьяне десятками тысяч гибнут в героической борьбе
против озверевшей и одичалой фашистской своры, в момент,
когда расколовшееся на два лагеря на эксплоататоров и экс-
плоатируемых человечество схватилось в последней смертельной
схватке,— в этот момент Заболоцкий берется за другие детские
строки Хлебникова:
Я вижу конские свободы.
И равноправия коров.
Эти детские строки он юродски развивает, подделываясь под
хлебниковскую наивность, фокуснически обращает эксплоата-
цию человека человеком в эксплоатацию человеком животных,
издеваясь над идеей социализма, за которую гибнут сейчас в ре¬
шительном бою десятки и сотни тысяч лучших представителей
человечества.

Под маской юродства
135
Обрисовав приведенными выше образами положение крестьян
и то единственное, что их, по его мнению, угнетает, Заболоцкий
непосредственно переходит к главе под названием «Страдания
животных». Мир погибает, природа разрушается, не от того, что
огромное большинство человечества низводится другой незначи¬
тельной его частью до положения машин и животных, а от того,
что, как говорит в «Торжестве земледелия» конь:
В моем черепе продолговатом,
мозг лежит как длинный студень,
в своем домике покатом
он совсем не жалкий трутень.
Люди! Вы напрасно думаете,
что я мыслить не умею,
если палкой меня дуете,
нацепив шлею на шею.
Мужик, меня ногами обхватив,
скачет страшно дерясь кнутом,
и я скачу, хоть некрасив,
хватая воздух впалым ртом.
Кругом природа погибает,
мир качается, убог...
И вот от боли раскорячен,
я слышу — воют небеса:
то зверь трепещет, предназначен
вращать систему колеса!
Вот потрясающая правда мира — страдание животных. Зверь
предназначен вращать систему колеса. С этим надо бороться,
от этого избавить мир. Кстати, для этого не нужно никаких ре¬
волюций, никакие ликвидаций кулачества как класса, никакой
борьбы и прочих большевистских «выдумок». Солдат, олицетво¬
ряющий в поэме революционное начало, разъяснив в двух словах
крестьянам, что душа — клеточка, начинает «революционную»
борьбу не с кулаком, боже упаси, хотя, как бы спохватившись,
что в наше время писать о деревне, хотя бы самым юродским
стилем и не писать о кулаке нельзя, Заболоцкий посвятил ему не¬
сколько строф под названием «Враг». Но от него, от этого кулака,
страдают главным образом злаки, которые произрастают лениво,
от него страдает земля, которую он лишает «крепкой соли», занят

136
Е. УСИЕВИЧ
он главным образом моленьями перед образами. Это не кулак,
а пародия на антирелигиозный плакат. Он не имеет никакого
соприкосновения, никакого отношения к крестьянам, о кото¬
рых в поэме шла речь. Он оторван от них так же, как журавль,
летающий в небе со свитком, гласящим, что трехпольные труды
приносят убыток. Он не человек, не живое классовое существо,
он символ, знак чего-то.
Ему приятно истребленье того,
что — будущего знаки.
И, конечно, не на него обращена «революция» солдата. Солдат,
покончив диспут с крестьянами о душе, обращает свой бунт против
духов предков. Борьба, очевидно, опять-таки идет вокруг вопроса
о душе. Но чего же требуют предки, с чем внутри себя борется сол¬
дат? Быть может, с инстинктом собственника, со второй собствен¬
нической душой крестьянина, о которой писал Ленин? Конечно же,
нет. Солдата, как и крестьян, эти вопросы не интересуют. Солдат
и предки ругают друг друга долго и основательно («сволочь, дыл¬
да, старый мерин, недоносок рыжей клячи») просто так, для того,
чтобы символизировать борьбу двух начал. Содержание их разго¬
вора почти невозможно уловить, до того он отвлечен и абстрактен.
Но и в таком виде Заболоцкий не желает оставить словесную даже
победу за революционным началом. Диалог о критике заканчива¬
ется угрозой солдата расстрелять на месте духов предков.
Эта глуповатая угроза придает характер смешной и глупой
прямолинейности олицетворяемому солдатом материализму,
с которым, как мы пытались показать, все время исподтишка
расправляется Заболоцкий. И именно этой угрозой заканчивается
вся отражаемая поэмой «борьба». Едва успел солдат произнести
это магическое заклинание, как наступает настоящее свето¬
преставление:
В это время дуб, встревожен,
раскололся. В это время
волк пронесся, огорошен,
защищая лапой темя.
Вепрь, муха, целый храмик
муравьев, большая выдра —
все летело вверх ногами,
о деревья шкуру выдрав.

Под маской юродства
137
Лишь солдат, закрытый шлемом,
застегнув свою шинель,
Возвышался, словно демон
невоспитанных земель.
И полуночная птица —
обитательница трав —
принесла ему водицы,
ветку дерева сломав.
Такой потрясающий результат от такого незначительного со¬
бытия как угроза расстрелом чему-то несуществующему, уже сам
по себе показывает, что все это шутка, что миражем оказываются
как страдания, так и избавление от них. И действительно, все это
шутовское светопреставление устраивается только для того, чтобы
призвать в человеческое общество коров и лошадей, освободив их
от гнета человека, заменив трактором. Этим устраняется един¬
ственное зло мира. Надо научить грамоте крестьян, коров и ослов,
и тогда мир заблагоденствует, наступит равноправие людей, жи¬
вотных и растений, полное умиротворение и блаженный покой.
Это глупость?
Нет, это издевательство. Издевательство в том, что крестьян,
коров и лошадей Заболоцкий предлагает вместе обучать азбуке.
Издевательство в том, что из контекста поэмы вытекает, что кре¬
стьяне будут пахать, а кони заниматься химией. Издевательство
циничное, открытое заключается наконец в самой картине этого
благоденствия.
Буржуазия в своих «ученых» художественных публицистиче¬
ских сочинениях, доказывая невозможность социализма, доказы¬
вая, что он должен был бы привести ко всеобщему идиотизму, по¬
казывает обычно, что к этому привело бы господство большинства
посредственностей, из которых это большинство состоит, полное
отсутствие каких бы то ни было противоречий, покой и застой.
Посмотрим же, какую картину рисует нам Заболоцкий в качестве
результата социализма:
Корова в формулах и лентах
пекла пирог из элементов,
В хлеву природу пел осел,
достигнув полного ума.
Повсюду разные занятья,
люди кучками сидят,—

138
Е. УСИЕВИЧ
эти — шьют большие платья,
те — из трубочки дымят.
Один старик, сидя в овраге,
объясняет философию собаке,
другой, также царь и бог
земледельческих орудий,
у коровы щупал груди
и худые кости ног.
Потом тихо составляет
идею точных молотилок
и коровам объясняет,
сердцем радостен и пылок.
Люди, занимающиеся шитьем больших платьев, тихий идиот,
объясняющий философию собаке, и другой блаженный, растолковы¬
вающий коровам идею точных молотилок, не требует почти никаких
комментариев: «Ах, вы говорите о полном довольстве для всех, вы
говорите мне, интеллигенту, самим богом предназначенному для
умственного господства, для управления “нищими духом”, о том, что
всякая кухарка должна уметь управлять государством»15, так вот вам
не угодно ли, получайте осла, достигнувшего полного ума, и собак,
изучающих философию. Это невозможно? Но ведь я, Заболоцкий,
вовсе этого всерьез и не утверждаю. Вы строите социализм, вы до¬
биваете врага, вы вышибаете нас из одной области за другой, так
оставьте мне тихое наслаждение подхихикнуть над вашей верой,
над вашей борьбой, над вашими целями. Я-то знаю, что ничего,
кроме серого царства всеобщей сытости и ограниченности вы не до¬
стигнете с вашими бреднями уничтожения эксплоатации человека
человеком, уничтожения разрыва между умственным и физическим
трудом и уничтожения различия между городом и деревней. Насчет
философских собак и воспевающих природу умных ослов, это я,
конечно, шутил, чтобы посмеяться над вашими кухарками, а вот
что у вас в лучшем случае получится на самом деле:
Крестьяне, сытно закусив,
газеты длинные читают;
тот бреет бороду, красив,
а этот — буквы составляет.
Младенцы в глиняные дудки
дудят, размазывая грязь,
и вечер, цвета незабудки,
плывет по воздуху, смеясь.

Под маской юродства
139
Этими строками заканчивается поэма «Торжество земледелия».
С первого взгляда ясно, что эта убогая идиллия, ничего общего
с размалеванными выше картинами лошадей, хлебающих щи
из ста молекул или, «вися в воздухе», смотрящих, «кто с планет
приехал»,— ничего общего, не имеет. В обществе, где даже собаки
изучают философию, а коровы понимают идеи точных молотилок,
крестьяне, которые занимаются составлением букв, азбукой, мла¬
денцы в грязи и чтение длинных газет,— противоречие слишком
разительное, чтобы быть случайным результатом неясного пред¬
ставления автора об отражаемой им в образах действительности.
Нарочитость этого перехода совершенно ясна. Это прием, прием
вполне оправданный, ибо Заболоцкий писал не социалистическую
утопию, а злобную карикатуру на социализм, пасквиль на кол¬
лективизацию сельского хозяйства, на уничтожение эксплоата-
торских отношений.
Подведем некоторые итоги. Заболоцкий в помещенных во 2-3 но¬
мере «Звезды», тщательно подобранных и тесно связанных одно
с другим стихотворениях развил враждебную пролетариату идео¬
логию, начав с поэтической пропаганды субъективного идеализма
и закончив пародией, циничным издевательством как над мате¬
риализмом как основой мировоззрения пролетариата, так и над
его политической и социальной борьбой и над осуществляемым им
строительством социализма. Он сделал это под маской юродства
и формалистических вывертов, что помешало некоторой части
критиков сразу рассмотреть яркую классовую враждебность его
произведений, что помогло этому произведению проскользнуть
через контроль соответствующих органов.
Основной прием, которым пользуется для своих целей Заболоц¬
кий, это юродская, подделывающаяся под детский язык, прими¬
тивная форма с неоправданной ломкой ритма, в тех случаях, когда
Заболоцкий говорит о мировоззрении или практике пролетариа¬
та,— прекрасные, мелодичные, ритмичные, лишенные всяких вы¬
вертов и юродства стихи в тех отучаях, когда он говорит о чуждом
мировоззрении. На всем протяжении помещенных во 2-3 номере
«Звезды» произведений можно проследить смену языка, ритма,
рифмы, общего стиля в зависимости от того, чего касается в дан¬
ный момент автор. Начиная с нелепого плакатного журавля, через
солдата, который все время выставляется в смешном и глупом
виде, подчеркиваясь в то же время как представитель материа¬
листического и революционного начала, кончая трактористом,

140
Е. УСИЕВИЧ
речи которого являются переложением какой-нибудь цветистой
передовой из сугубо провинциальной газетки, наконец, теми ме¬
стами, где Заболоцкий прославляет социализм, как бы от своего
имени — господствует юродский вывернутый язык, ломаный ритм
и нарочито банальная глагольная рифма: «касаясь-испаряясь»,
«несется-разобьется» и т. д. и т. п. И противопоставление этому —
выраженное в ясных, точных, конкретных образах безукоризнен¬
ным ритмом — чуждое, враждебное мировоззрение. На жеванные
речи тракториста, «соха», например, отвечает со страстной силой
прямо сатанинского убеждения:
У меня на белом брюхе —
под веселый хохот блох —
скачет, тыча в небо руки,
частной собственности бог.
Частной собственности мальчик
у меня на брюхе скачет,
шар земной, как будто мячик,
на его ладони зачат.
То — держава, скиптр — меч,
гнитесь люди, чтобы лечь,
ибо в днище ваших душ
он играет славы туш!
Этому торжествующему сатанинскому кличу — противопостав¬
ляются одетые в пелены ритмы и деланно наивные рифмы декла¬
мации о философствующих ослах. Функции этого приема ясны.
Заболоцкий — автор сложный, нарочито себя усложняющий
и массовому читателю малодоступный. Опасность его творчества
заключается не в действии его на широкие слои советского чита¬
теля, ибо такого рода действенностью его стихи не обладают.
Опасность творчества Заболоцкого заключается в том, что его
настоящее мастерство, с одной стороны, и формалистские вывер¬
ты, которыми он, маскируя свои враждебные тенденции, влияет
на ряд молодых вполне советских поэтов, с другой — создают ему
учеников и поклонников в таких литературных слоях, за которые
мы должны с ним драться, разоблачая его как врага, показывая,
чему служит его утонченное и изощренное мастерство, каковы

Под маской юродства
141
функции его стилизованного примитивизма, его поддельной наи¬
вности и наигранного юродства. Нужно сорвать с Заболоцкого эту
маску блаженного, оторванного от коллектива, занимающегося
«чистой поэзией» мастера, чтобы предостеречь от учебы у него
близких нам молодых, талантливых поэтов, от которых талант
Заболоцкого заслоняет классовую сущность его творчества, кото¬
рые вместе с настоящим мастерством берут у него и стороны его
стихов, служащие исключительно маскировкой этой классовой
сущности.
Наша социалистическая действительность давно шагнула через
остроты буржуазных мудрецов о социализме. Плоским пародиям
противостоят сейчас не только научный марксистский прогноз,
но живой, строящийся, растущий и крепнущий социализм.
И прямо к Заболоцкому относятся сейчас помещенные в эпиграфе
строки Хлебникова:
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном мертвецов.

С. РОЗЕНТАЛЬ
Тени старого Петербурга
<фрагменты>
<...> Успел прорасти трамвай, обрасти колючей проволо¬
кой и окопами старый Петербург, отбиться от международной
и внутренней контрреволюции и вновь заработать на полный ход
Ленинградом, Ленинградом старых и новых заводов.
Умереть успел Петербург салопниц, чиновников, духовенства,
декадентов, мистиков, интеллигентов, «взыскующих бога» и тепло¬
го местечка под крылом российского дворянства и буржуазии.
А остатки петербургского периода литературы, остатки старых
классов и литературных школ продолжают жить. В. Шкловский,
О. Мандельштам, Вагинов, Заболоцкий.
Неважно, что одни прямо пришли из прошлого, другие, более
молодые, продолжают традиции прошлого. <...>
О Заболоцком «Правда» уже писала1. Его юродствующая поэзия
имеет определенно кулацкий характер. Корни поэзии Заболоцкого
в стихах Клюевых и Клычковых — крепких «мужичков», при¬
влеченных декадентами и мистиками в российскую словесность,
тех «людей из народа», которыми пыталась заслониться от надви¬
гающейся революции кликушествующая интеллигенция Мереж¬
ковских, Бердяевых2 и Философовых3.
Нельзя забывать и о Вагинове, труположествующем поэте.
Федин, Лавренев4, Слонимский, Тихонов, Чумандрин5, Либе¬
динский — вот те писатели, которые определяют лицо журнала.
Но до сих пор тени старой петербургской литературы толпятся
на страницах «Звезды». <...>

К. ЗЕЛИНСКИЙ
О поэзии и поэтах
<фрагмент>
Удар по классовому врагу, который через поэзию тоже хочет
подать свой «голос», должен быть дан вовремя, отчетливо и метко.
«Правда» недавно на примере кулацкой поэмы Н. Заболоцкого
«Торжество земледелия» сигнализировала ослабление бдительности
в поэтической критике и благодушие поэтических рядов1. <...>
Когда Заболоцкий под видом «поэтического смещения планов»
превращает дело коллективизации в какой-то шутовской балаган,
или когда, допустим, О. Мандельштам, вызывая «видение» старо¬
го Петербурга, с надеждой восклицает: «У меня еще есть теле¬
фонов своих номера»2, когда он вздыхает, что теперь «ни лавров
нет, ни вишен»3, когда, растравив себя поэтическими жалобами,
О. Мандельштам начинает хорохориться:
Мы умрем, как пехотинцы, но не прославим
Ни хищи, ни поденщины, ни лжи...4
клеветнически приписывая ложь советской поэзии, то во всех
таких случаях мы явственно слышим голос классового врага.
Раздавленный и разбитый классовый враг расползается теперь
по всей стране, маскируясь и залезая во все поры. И через поэзию
он тоже пытается давить на нас, обрабатывая по-своему «видения»
поэтов. Но он встретит и здесь сокрушительный отпор.

<Без подписи>
26.IX.1933.
Перед чисткой писателей-коммунистов
<фрагмент>
<...> Работа коммуниста на участке литературы протекает
в особо сложных условиях. Классовая борьба отнюдь не утихает,
как утверждают оппортунисты. Не затихает она и на литера¬
турном фронте, принимая все более тонкие и сложные формы.
Об этом красноречиво свидетельствуют хотя бы такие явления
последнего времени, как формалистические теории, ориенти¬
рующиеся на гниющий Запад (поэма Заболоцкого «Торжество
Земледелия»), идущие кое-где разговорчики о том, что писателю
не следует изучать жизни и т. д. От коммуниста, работающего
в литературе, требуется большая выдержка, твердость, больше¬
вистская бдительность, знание дела, умение конкретно руководить
беспартийными. <...>
05^

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Похвала Заболоцкому
Один в рогах, с собачьей мордой.
Другой — с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов, чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль, полукот.
Еще страшней еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красной колпаке.
Вот мельница в присядку пляшет
И крыльями трещит и машет:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп.
Людская молвь и конский топ!
А. Пушкин. Евгений Онегин
Дрогнут сирены на краю кривой эстрады, простирая к небесам
свои эмалированные руки, от скуки закусывая бутербродом1.
Тут же расселась большая стая мясистых баб2. Над бедной зем¬
лей парит на женщине герой3 и стреляет из пистолета в воздух.
Прислонясь к пустым бутылкам, спят над Обводным каналом
бродяги4. Девка водит на аркане свою пречистую собачонку, и та
шелестит по дорожке своими грибными ногами5. Роскошный му-
жик-апельсинщик6 торгует своим добром. Обо всем этом подробно
рассказано в книге поэта Заболоцкого «Столбцы» (1929 г.).
Какой богатый, сложный и прекрасный мир! Какое разнообра¬
зие характеров, как они все типичны, и как типичны обстоятель¬
ства, в которых их дал поэт!
Но истинный художник никогда не ограничивает своего взора
людьми. Люди — дети природы. И он дает ее — мать-природу —
во всем живом многообразии мира фауны, а также и флоры. Над
нами с гиком пролетает, потрясая головой, журавель7. Как-то

146
Ан. TAPACEHKOB
поздно вечерком идет медведь продолговатый (вы заметьте:
продолговатый! Как тонко подмечена в этом эпитете физио¬
логическая конституция благородного животного, воспетого
автором «Атта Троль» 8). В страшно диком беспорядке валяется
природа9, стоят две-три хаты над безумным ручейком, и над всем
этим великолепием встает могучий образ сына земли, трудового
крестьянина. Вы спрашиваете поэта, не сразу угадав в его об¬
лике знакомую фигуру:
Нехороший, но красивый
это кто глядит на нас?
И поэт твердо и мужественно отвечает:
То мужик неторопливый
сквозь очки уставил глаз.
Правда, еще темна и некультурна наша деревня, еще спят без
улыбок младенцы, насквозь съеденные блохами, и ходит по ве¬
черам продолговатый медведь. Но деревня, которую рисует нам
поэт, уже вырвалась из старой духовной косности и идиотизма
и решает проблемы духа и тела, справедливо полагая, что после
смерти остается только порошок.
Бравый солдат, который носился когда-то, лих; под пули пенье
разоблачает идеалистические пережитки подкулачников и прочих
врагов здравого смысла.
Сознательный бык, сияя взором, разоблачает заодно с солдатом
идеалистические пережитки своих товарищей по хлеву, советуя
им читать произведения Велемира Хлебникова под названием
«Доски судьбы». И в результате
...мир животный с небесами
Так примирен прекрасно-глупо...
Как хорошо все это описано в поэме Заболоцкого «Торжество
земледелия» в журнале «Звезда» № 2-3 за текущий год10. Так
и тянет читателя на берег безумного ручейка, чтобы обнять про¬
долговатого медведя и весело поиграть с пышными собаками,
которые, по заверениям автора, валяются среди хозяйских сапогов
вышеописанной деревни.

Похвала Заболоцкому
147
Пусть здесь кое-что немного преувеличено. Пусть культур¬
ный уровень благородных сельскохозяйственных животных еще
не поднялся до понимания Хлебникова (нам кажется, что здесь
Заболоцкий несколько повинен в лакировке действительности).
Пусть — предположим как крайность — вышеупомянутый солдат
пил для утоления жажды пиво не из фиала, а об этом сообщено
в эпилоге поэмы,— а даже из простой кружки! Пусть! Все равно
нас искренне трогает и умиляет дивная картина просвещенного
человечества и благоденствия на лоне природы. Пусть маловеры
скажут, что рисуемая поэтом картина имеет налет идилличности,
пусть придирчивые риторы обвинят поэта на основании приво¬
димой строфы в излишнем умиротворении духа и неумеренных
восторгах. Ведь вот она, действительность, так сочно и выпукло
переданная поэтом:
Крестьяне, сытно закусив,
газеты длинные читают;
тот бреет бороду, красив,
а этот —.буквы составляет.
Младенцы в глиняные дудки
дудят, размазывая грязь,
а вечер, цвета незабудки,
плывет по воздуху, смеясь.
Ведь эти цари и боги земледельческих орудий, эти предсе¬
датели многополья находят время даже для того, чтобы, сидя
в овраге, объяснить собаке философию. Ведь даже осел, достиг¬
нув полного ума, воспевает (или, по точному, хотя и немного
архаичному — но не будем придирчивы — выражению поэта,
«поет») свободу*.
Но не следует думать, что Заболоцким обойдены острые углы клас¬
совой борьбы, что он лакировщик и прекраснодушный гармонист.
В третьей главе Заболоцким показан враг. Это — кулак. Он
хранит в своих тяжелых сундуках монеты с головами королей
(по-видимому, поэт намекает здесь на изображения знаменитых
королей Alexandr’oB и Nikola’eB) и кокает медленные поклоны
своим задумчивым божницам.
*	Это — цитата по первому варианту («Звезда» № 10, 1929 г.), в варианте
1933 г. слово «свобода» заменено «природой».

148
Ан. TAPACEHKOB
И разве не вызывают в читателе искреннего пафоса развернутого
соцстроительства последующие строфы, в которых поэт противо¬
поставляет кулаку, владыке батраков, нашу страну в целом:
Сквозь битвы, громы и трубы
я вижу ток большой воды —
Днепр виден мне, в бетон зашитый,
огнями залитый Кавказ,
железный конь привозит жито,
чугунный вол привозит квас.
Так характерна в истинно современном поэте эта чуткость
к интересам широких трудящихся масс! Сколько силы чувства
и незабываемого пафоса вложено им в образ паровоза, который
под видом чугунного вола привозит квас вспотевшему населению!
Квас, транспортируемый на великолепных сормовских богаты¬
рях,— вот кто, по мысли поэта, поможет ликвидации последнего
капиталистического класса!
Разве это не величественная картина?
Некоторые возражения могут пойти по той линии, что солдат
в эпилоге поэмы не имел права пить для утоления жажды пи¬
во из своего фиала. Но это возражение было бы беспочвенным.
Солдату пришлось выдержать упорную идеологическую борьбу
с духами предков, которые поймали его в лесу и начали доказы¬
вать, что женщины по характеру присущей им природы должны
заниматься деторождением.
Мы не можем удержаться, чтобы не привести отрывок из их
речей для того, чтобы была полностью уяснена вся та сила вну¬
треннего сопротивления, которую мобилизовал в себе солдат,
не желая поддаваться коварным теориям «предков»:
Объясняем: женщин брюхо,
очень сложное на взгляд,
состоит жилищем духа
девять месяцев подряд.
Там младенец в позе Будды
получает форму тела,
голова его раздута,
чтобы мысль в ней кипела,
чтобы пуповины провод,

Похвала Заболоцкому
149
крепко вставленный в пупок,
словно вытянутый хобот
не мешал развитию ног.
И когда солдат со всей диалектико-материалистической после¬
довательностью своего недюжинного ума резонно возражает им:
Предки, все это понятно,
но, однако, важно знать,
не пойдем ли мы обратно,
если будем лишь рожать?
Предки называют его недоноском рыжей клячи и приказывают
соснам бить бедного солдата прямо в печень. Но стойкий борец
на антирелигиозном, культурно-просветительном и многополь¬
ном фронте — он выдержал с помощью дружественных дубов
и мух борьбу с предками:
...солдат, закрытый шлемом,
застегнув свою шинель,
возвышался, словно демон
невоспитанных земель.
И полуночная птица —
обитательница трав,
принесла ему водицы,
ветку дерева сломав.
Здесь в подлинном герое нашего времени Заболоцкий сумел
в снятом, как говорят диалектики, виде воплотить лучшие черты
буржуазно-феодального наследства. Лермонтовский «дух изгна¬
нья» 11 и великий корсиканец12, русский богатырь и пустынник,
которому пернатые доставляли целительную влагу13,— все они
растворились в образе великого солдата.
Немощные риторы, бледные схематики, идеологически вы¬
держанные виршеписцы, учитесь у подлинного поэта создавать
образ героя нашего времени! Учитесь давать сильные характеры
людей, не боящихся смотреть в лицо идеологической и физической
опасностям и с успехом побеждать оные!
А теперь о форме. Форма Заболоцкого — это содержательная фор¬
ма, хотя, с другой стороны, она не есть само содержание, но в то же

150
Ан. TAPACEHKOB
время содержит в себе это содержание, хотя в сущности содержанием
самой формы как таковой является сама форма.
Итак, о форме Заболоцкого. У нас за последнее время раз¬
велось много поэтов, которые думают, что они создают са¬
мостоятельную форму. Вот, например, Луговской 14 пишет
философскими белыми стихами и думает, что все уже забыли
«Вольные мысли» Александра Блока15. А Пастернак — тот еще
чище: просто рифмует строки, делая вид, как будто это до него
не умели делать.
Заболоцкий поступает иначе. Он прекрасно знает, что надо так
использовать первоисточник, чтобы все видели, в чем тут дело.
Хлебников подает дружескую руку Заболоцкому через отделяю¬
щее их друг от друга десятилетие с небольшим. Можно сказать,
конечно, что учитель выбран неудачный, что Хлебников, дескать,
разлагал слово, был идеалистом, культивировал реакционную
славянщину, но все это несущественно. Подумаешь, разве нельзя
подражать Хлебникову, раз получается оригинально и смешно
и никакая идеологическая мать не грозит в окно?
Но не надо думать, что у Заболоцкого есть в запасе один Хлеб¬
ников,— Заболоцкий не чужд и Державину. Скажут, конечно, что,
мол, Державин ложно-классик, реакционер, дидактик. А к чему,
спрошу, его тогда в «Библиотеке поэтов» издают? Тоже не зря,
а в помощь молодому поколению виршетворцев.
Или опять же Бальмонт. Ведь какая музыка стиха была у чело¬
века, какой талант! А неблагодарные потомки его совсем забывать
стали. Заболоцкий не из такого рода забывчивых родственников:
он прямо и откровенно пишет в своем знаменитом стихотворении
«Меркнут знаки зодиака»:
...Уродцы эти —
только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
сонной мысли колыханье,
безутешное страданье —
то, чего на свете нет.
Иные поэты поступают несправедливо. Вот Маяковский, на¬
пример, даже признавался, что он у Некрасова учился, а попро¬
буйте в его творчестве найти настоящие примеры учебы у Некра¬
сова — не найдете. Или Пастернак: человек клянется и божится

Похвала Заболоцкому
151
Лермонтовым, а сам Лермонтов ни за что бы себя в пастернаков-
ской лирике не узнал.
Заболоцкий прямее и откровеннее. Раз уж учиться у Хлеб¬
никова — так на совесть; раз уж решил позаимствовать у Баль¬
монта16 — всем сразу видно, что это и есть Бальмонт. А как велико
познавательное значение поэзии Заболоцкого! Ведь читая его,
получаешь удовлетворение и от Державина, и от Хлебникова,
и от Бальмонта, и от самого Заболоцкого сразу. Един, как гово¬
рят, по существу, но учетверен в лицах. Да, Заболоцкий учится
у классиков, но тем не менее Заболоцкий — новатор. Это бесспор¬
но! Какие сложные и глубоко интересные опыты проделывает он,
например, с ритмом. Например, вы читаете:
Влекомый воздуха теченьем,
столбик фосфора несется
повсюду, но за исключеньем...
Вы ждете продолжения этого великолепного четырехстопного
ямба. Но поэт неожиданно вводит совсем по-новому звучащую
строку, и строфа кончается так:
...того случая, когда о твердое разобьется17.
Что Сельвинский с его внедрением методов прозы в поэзию
перед этим изумительным и неповторимым ритмическим хо¬
дом, ставящим на новую почву всю русскую метрику! И ведь
этот пример в творчестве Заболоцкого не случаен и не единичен.
Достаточно бегло пролистать его книгу «Столбцы», вышедшую
еще в 1929 году, чтобы убедиться в этом. Как свободно, по-хозяй¬
ски обращается Заболоцкий со строфикой, с системой рифм! Вот,
например, великолепное стихотворение «Офорт»:
Покойник по улицам гордо идет,
его постояльцы ведут под уздцы;
он голосом трубным молитвы поет...—
вы ждете в четвертой строке какие-нибудь «зубцы» или «подле¬
цы» , но поэт дает совсем иное:
и руки ломает наверх.

152
Ан. TAPACEHKOB
Заболоцкий — весь под знаком новаторства. Он рвет с пустыми
классическими традициями, учась у Державина и Бальмонта,
одновременно решительно выбрасывает за борт современности
обычную традиционную пошло-смысловую обывательскую рит¬
мику и рифмовку и провозглашает свои, новые, невиданные
в русском стихе принципы.
Да, Заболоцкий огромный, подлинный и настоящий поэт-но¬
ватор. Многообразное чувствование мира в соединении с ориги¬
нальнейшей лексикой, ритмикой и прочими художественными
аксессуарами создает неповторимость его поэзии.
Заканчивая статью, мы еще раз хотим напомнить...
Впрочем... статья не кончена. Ведь мы еще, в сущности, не вы¬
яснили, какова же ведущая идея творчества Заболоцкого, куда
зовет нас поэт и за что он борется своими произведениями. Давайте
снова перечтем «Торжество земледелия», давайте снова пере¬
листаем «Столбцы», давайте повторим замечательные строки
стихотворения «Меркнут знаки Зодиака»:
Высока земли обитель,
поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.
Что сомненья, что тревоги?
День прошел и мы с тобой
полу звери, полубоги,
засыпаем на пороге
новой жизни трудовой.
В сущности, почему именно «засыпаем» в таком неподходящем
месте и в такое неподходящее время?.. Ведь занимается не очеред¬
ная астрономическая заря, а заря новой эпохи... Стоит ли спать,
Заболоцкий?..
Разбросанная в диком беспорядке природа, безумный ручеек,
продолговатый медведь, журавель, который летает с просветитель¬
ным лозунгом в клюве, квас, перевозкой которого по преимуществу
занимается социалистический транспорт, люди, объясняющие соба¬
ке философию, осел, который, достигнув полного ума, поет в хлеву
свободу (мы упорно придерживаемся первого варианта)...
Что это? Борьба с трехпольем? Коллективизация? Социалис¬
тическое земледелие?
Да, по теме как будто так...

Похвала Заболоцкому
153
Но почему поставлены на одну доску борец за новое земледелие,
этот странный солдат с быком, который ведет в хлеву разъясни¬
тельно-воспитательную работу?
Не слишком ли «однобокая» картина получается у Заболоцко¬
го? Не искажены ли здесь некоторые «детали» реальной действи¬
тельности? Почему нам дико смешно читать о торжестве социали¬
стического земледелия? Почему крестьяне из «колхозов-городов»
выглядят такими, в сущности, мягко выражаясь, неумными субъ¬
ектами, и зачем им надо разъяснять собаке философию и дивиться
тому, что они сами «нагородили», как выражается поэт?
Почему?..
А теперь давайте кончать этот веселый маскарад. Зажжем в зале
свет. Все лампочки. Давайте сорвем маски, смоем румяна и сурьму.
Костюмерная Державина и Хлебникова забрала взятые на¬
прокат наряды; ушли актеры... Церковные служители увели
дрессированных зверей.
Вы видите: вот стоит он на сцене — главный механик и режиссер
только что разыгранного фарса, маленький человечек со взглядом
инока с картины Нестерова. Он постарел, оброс бородой и завел
честную канцелярскую толстовку. Он тихонько улыбается из-под
мохнатых бровей.
Ба, да это, кажется, старый знакомый... Разве не его мы видели
этой весной в одном из колхозов Северного Кавказа? Он вписы¬
вал трудодни в толстую, большую книгу. У одного из колхозных
лодырей и пьяниц оказалось по этим записям ровно столько же
трудодней, сколько у двух ударниц, вместе взятых, у двух крас¬
ных партизанок-пулеметчиц... Мы разоблачили его и выгнали
из колхоза.
Наша бригада перебралась на Среднюю Волгу. Он, сам того
не зная, следовал за нами. Мы обнаружили его в одной из самар¬
ских деревушек в роли хранителя колхозного инвентаря...
Почему-то все хомуты и сбруя оказались смазанными свежей
лошадиной кровью, от запаха которой прядали ушами жеребцы
и кобылы, дико раздувая ноздри, рвали упряжь и ржали, уносясь
в разные стороны.
Человечек стоит на пустой сцене и улыбается... Он переплел
указательные, безымянные и средние пальцы обеих рук и медленно
вращает друг вокруг друга большие.
Нужны ли особые аргументы для доказательств той простой
и очевидной истины, что рука именно этого человечка дергала

154
Ан. TAPACEHKOB
веревки, от движения которых прыгали куклы этого вздорно¬
го балагана? Он притворился юродивым, инфантильным ска¬
зочником и разыграл перед нами хитрый и гнусный пасквиль
на коллективизацию.
Он представил величайшую в мире борьбу людей как бессмыс¬
ленное и вздорное времяпрепровождение. Он плясал, гаерствовал,
высовывал язык, отпускал скабрезные шуточки там, где речь шла
о деле, руководимом ленинской партией, руководимом ее вождем,
стальным большевиком со стальным именем.
Зачем были нужны все эти продолговатые медведи, безумные
ручейки и ослы, достигнувшие полного ума и поющие свободу
в своем хлеву? Зачем нужна была имитация новаторства, на по¬
верку оказывающегося заплесневелой архаикой?
Давайте ответим на этот вопрос в стиле нашей действительно¬
сти, в стиле беспощадного социалистического реализма:
Поэма «Торжество земледелия» — кулацкая поэма.
Мы строим новый социалистический мир с ясным, разумным
планом в руках, вооруженные всей сокровищницей человече¬
ских — мысли, знания, техники.
Естественно, что одна из новых масок остатков последнего капи¬
талистического класса будет маской юродства, балаганного шаман¬
ства и кривляния. Кулак надевает эту маску потому, что дело его
класса окончательно скомпрометировано в глазах многомиллион¬
ных масс трудящихся, потому, что по непреложным историческим
законам гибнущий класс обращается за помощью к юродству и чер¬
товщине. Это маска последней самозащиты и последних попыток
перейти в контратаку на отдельных участках фронта.
Эта маска должна быть сорвана.
^5^

М. ВИТЕНСОН
О «правде жизни», о классовой борьбе в литературе
и задачах критики
<фрагмент>
<...> Вернемся к методу «художественной изоляции».
Данный метод имеет положительные стороны для враждебных
нам категорий: он дает возможность извращать действительность,
сохраняя видимость реализма. Но есть у этого метода и отрица¬
тельная сторона, ибо он заставляет художника замыкаться в узкий
круг фактов, и отсюда вполне закономерно, что наряду с методом
художественной изоляции буржуазная литература использует
метод широких «обобщений», другими словами — широких из¬
вращений, но чрезвычайно тонко завуалированных.
Я уверен, что солидное количество читателей, да и некото¬
рая часть профессионалов-литераторов, не сразу «раскусило»
«Торжество земледелия» Н. Заболоцкого. В поэме использованы
такие художественные средства, которые максимально затем¬
няют смысл. Идейный же диапазон поэмы неизмеримо шире
по сравнению с «Рассказами» Шкловского1 и «Путешествием»
Мандельштама2. В поэме ставится проблема переделки деревни
и даются контуры социалистического общества, разумеется,
своеобразно понимаемого Заболоцким.
Критика должна учесть, что практикуемый некоторыми пи¬
сателями (К. Вагинов, В. Шкловский, О. Мандельштам) метод
художественной изоляции изображаемых событий, причем такой
изоляции, которая состоит в отрыве части от целого, ведет к из¬
вращению действительности. Этот метод, наряду с тонко завуа¬
лированным «обобщением», является новой тактикой классового
врага в литературе. Идеологическая форма классовой борьбы это,

156
М. ВИТЕНСОН
пожалуй, наиболее сложная в этом смысле, что здесь практическая
деятельность класса, даже исторически реакционная, принимает
возвышенный характер. Отсюда большая ответственность кри¬
тики. В настоящее время, в период построения бесклассового со¬
циалистического общества, самым опасным является недооценка
классово-враждебного характера отдельных литературных высту¬
плений. Поэтому задача критики заключается в усилении своей
классовой бдительности. После речи Сталина на январском пленуме
ЦК партии3 об этом у нас писали много. Но разговоры о классовой
бдительности будут пустыми, если мы не начнем всерьез изучать
новые конкретные формы классовой борьбы в литературе.
Перед критикой стоит и другая задача: надо в каждом кон¬
кретном случае распознавать, является ли данная политическая
ошибка, или даже система ошибок, случайной, органически
неусвоенной художником, или же это, так сказать, органическое
заболевание.
«Торжество земледелия» Заболоцкого, например, обнару¬
живает, на мой взгляд, не случайную, а органически цельную,
объективно вредную художественную концепцию. В этом меня
убеждает прежде всего вся совокупность художественных образов
произведения. Заболоцкий выступает носителем буржуазной то-
варно-фетишистской идеологии. Вместо того чтобы проникнуть
в сущность явлений, представить общественные отношения
в их прозрачной форме, Заболоцкий затемняет их. В свое время
Маркс писал:
«Господство капиталиста над рабочим есть поэтому господство
вещи над человеком, мертвого труда над живым, продукта над
производителем, так как ведь на деле товары, которые становят¬
ся средством господства над рабочими (но только как средство
господства самого капитала), суть лишь результаты процесса
производства, его продукты. Это совершенно то же самое отно¬
шение в материальном производстве, в действительном процессе
общественной жизни — ибо как раз этим является процесс про¬
изводства — какое представляется в идеологической области
в религии — превращение * субъекта в объект, и наоборот» (Архив
Маркса и Энгельса, т. II (VII), стр. 38-35).
У Заболоцкого мы находим типичную иллюстрацию этого из¬
вращения субъекта (общества) в объект (животные).
*	Точнее, извращение.— Прим.ред. «Архива».

О «правде жизни», о классовой борьбе в литературе и задачах критики 157
Нам могут возразить, что ведь встречаем же мы произведения,
сыгравшие исторически прогрессивную роль, в которых обще¬
ственная действительность представала в виде фантастических
образов. Действительно, такие произведения есть. Перечислим
некоторые из них: «Сказки» Салтыкова-Щедрина, «Буревестник»
и «Песнь о соколе» Горького, «Алмазы Востока» Бессалько4. При
определении социальной функции идеологии никогда нельзя брать
изолированно идеологический факт от социально-политических
условий. В определенных конкретных условиях всякого рода ал¬
легории и символы давали возможность с наибольшей полнотой
раскрыть сущность общественных отношений, и, наоборот, в иных
условиях эти аллегории являются завуалированным средством
затемнить общественную действительность. Вспомним, что уже
«Воробей» Г. Никифорова5, идеологическую устремленность ко¬
торого нельзя сравнивать с «Торжеством земледелия», встретил,
и заслуженно, отрицательную оценку со стороны критики.
Ярким показателем буржуазного товарно-фетишистского мыш¬
ления Заболоцкого-художника служит фигура солдата в поэме.
Маркс, раскрывая конкретное выражение товарного фетишизма
в идеологии, указывал на господство культа абстрактного человека,
ибо, как пояснял Маркс, «в “буржуазном обществе” различные
формы общественных связей выступают по отношению к отдельной
личности просто как средство для частных целей...» («К критике
полит<ической> экономии», изд. 1931 г., стр. 52)*. Буржуазная
литература XIX века дает немалое число психологических робин¬
зонад. Но буржуазная идеология и литература в том числе резко
изменились в эпоху империализма. Классическая литература
промышленного капитализма дала нам целую серию абстрактных
индивидов, но не нужно забывать, что «эпоха, которая порождает
эту точку зрения — отъединенные индивиды — является как раз
эпохой наиболее развитых общественных (т. е. с этой точки зрения
всеобщих) связей» (там же).
В буржуазной литературе эпохи империализма остался культ
абстрактного человека, но этот абстрактный человек все менее
*	См. по поводу культа абстрактного человека высказывания Маркса о ре¬
лигии («Капитал», т. I, изд. 1932 г., стр. 32) «больших и малых робинзо¬
надах» («К критике полит<ической> экономии», изд. 1931 г., стр. 51).
Ср. критику абстрактного индивида в домарксовской философии («Тезисы
о Фейербахе»).

158
М. ВИТЕНСОН
и менее становится выражением общественных связей. Для под¬
тверждении этого достаточно обратиться к Метерлинку 6 и Леониду
Андрееву. У того и другого человек выступает как абстрактное,
даже бестелесное существо. Это скорее символ человека, чем
реальная личность. Человек Метерлинка и Андреева не только
оторван от непосредственных процессов классовой борьбы (это
было характерно для героев классической литературы), но он
существует вообще вне времени и пространства. Аналогичный «че¬
ловек» у Заболоцкого. «Солдат» Заболоцкого — это абстрактный
индивид в литературе эпохи загнивания капитализма и глубокого
кризиса буржуазной идеологии. Творческий метод Заболоцкого
является методом классово-враждебной романтики, романтики
реакционных социальных групп, ликвидируемых в процессе раз¬
вернутого социалистического строительства.

Р. МИЛЛЕР-БУДНИЦКАЯ
ПОТОМКИ ЛУДДИТОВ1
<фрагмент>
Такова поэма Н. Заболоцкого «Торжество земледелия», в ко¬
торой воскресают машиноборческие тенденции кулацкой поэзии
(Есенин, Клюев, Клычков) и славянофильские идеи раннего
Пильняка2.
Это — представление о революции как о стихийном народном
мужицком бунте, опрокидывающем навязанные ему извне и чуж¬
дые духу русского народа формы европейской культуры; картина
социализма как «оржаного мужицкого рая», торжества зажиточ¬
ного земледелия; отталкивание от техники как воплощения дья¬
вольских сил; доморощенная мистика, воскрешение языческого
анимизма, одухотворение природы и заселение ее сказочными
стихийными существами; романтизирование легендарной русской
допетровской старины, самых диких и темных сторон позорного
исторического прошлого старой Руси. В области художественной
формы это — громоздкая «славянщина» и «хлебниковщина»,
с одной стороны, и обращение к прошлому старой Руси, к истокам
народного творчества — с другой.
В «Голом годе»3 Пильняк дает фантастические картины револю¬
ции как воскрешения сказочной языческой старины, древнерусской
«бесовской нечисти»: «Слышишь, как революция воет, как ведьма
в метель?» Религия машины борется с этой славянской фантасти¬
кой, побеждает ее. На этом построена вся поэма Заболоцкого.
«Волчий вой» метели, завывание языческих стихийных существ,
бесовский хоровод русской сказки кружит и кривляется в поэме
Заболоцкого. Сочетание «западничества» с хлебниковщиной —
вот ключ к реакционно-мистической, мракобесной философии

160
Р. МИЛЛЕР-БУДНИЦКАЯ
Заболоцкого. И здесь, как и у Пильняка, кулацкое машинобор-
чество облекается в западнические формы «машинного фетишиз¬
ма», одухотворения машины, понимания технической революции
в земледелии как некоей новой религии (эпизод с погребением сохи,
историческая параллель с уничтожением идолов в древней Руси).
В то время как «славянофильство» Пильняка предстает в одея¬
нии символизма, господствующая мистико-славянофильская
струя в поэме Заболоцкого проявляется в форме идей Хлебникова
о языческом анимизме, в свою очередь связанных с философией
символизма. Мистико-славянофильская струя Заболоцкого ведет
через Хлебникова к философии символизма, к истокам «славяно¬
фильства» Пильняка.
Основой языческого анимизма Заболоцкого является заим¬
ствованное у Хлебникова представление о растениях и живот¬
ных как низших воплощениях мировой души в ее непрерывном
восхождении по лестнице видов. Так возникает основная идея
поэмы — представление о социализме как пантеистическом рае
одухотворенных растений и животных, слитых в одну равноправ¬
ную семью с освобожденным человечеством.
Но у Хлебникова, теснейшим образом связанного с филосо¬
фией позднего символизма, социальная утопия основывалась
на его представлении об Октябрьской революции как некоем
космическом вселенском перевороте, небывалом разливе мирово¬
го разума, поднимающем всю жизнь на земле на новую, высшую
ступень. У эпигонствующего Заболоцкого картина пантеистиче¬
ского социализма рисуется в пародийных, издевательских тонах,
подчеркивающих всю нелепость и несбыточность крестьянского
счастья при социализме.
Для поэмы Заболоцкого характерно противоречие между «за¬
паднической» тенденцией машиноборчества и славянофильством,
архаико-славянской хлебниковщиной и русским сказочным
фольклором. Хлебниковская поэтика взята Заболоцким в ее «па¬
родийно-классическом» аспекте, во всей ее пышной и громоздкой
архаике, высоком архаическом стиле, в ее близости к Державину
и Ломоносову и через головы классиков XVIII в. к допетровской
старине, в ее насыщенности древнеславянской мифологичностью.
«Хлебниковщина» у Заболоцкого выполняет ту же функцию, что
у Пильняка поэтический словарь символизма: она выражает вос¬
приятие революции как возврата в семнадцатый век, как разгула
сказочной языческой старины.

Потомки луддитов
161
В поэме Заболоцкого переплетаются две стилевые линии — эпи-
гонски-хлебниковская и фольклорная. Их контрастом достигается
ироническая интонация, необходимая автору для того, чтобы
окарикатурить колхозное строительство, исказить его огромное
социально-историческое значение.
Нарочитая стилизованная инфантильность стиля у Заболоцкого
достигается художественными средствами фольклора: это игру¬
шечный мир детской сказки, прянично-сусальный, изобилующий
нагромождением нелепостей и инфантильными пустячками, где
разговаривают между собой животные и вещи, птицы летают
с надписями в клювах, а приезжий красноармеец изображен
не то Иванушкой-дурачком, не то могучим чародеем.
Если уже в годы создания «Голого годи» и «Волков и машин»4 ма-
шиноборчество Пильняка объективно играло глубоко реакционную
роль отрицания революции и призыва к историческому регрессу,
то в наши дни поэма Заболоцкого означает возрождение кулацкой
поэзии, юродствующей, кликушествующей против технической
революции в сельском хозяйстве, глумящейся над нашим социа¬
листическим будущим. Так, эпигонствуя и сгущая мистико-славя-
нофильскую окраску своего миропонимания и стиля, Заболоцкий
в 1932 г. оказывается реакционней Пильняка 1920-1924 гг.
С обострением классовых противоречий в реконструктивный
период5 все ярче обнажается противоречивость социально-истори¬
ческой основы машиноборчества. Но основным звеном, ведущим
моментом в процессе разложения машиноборчества восстанови¬
тельного периода является утверждение социализма при помощи
машиноборческих тенденций. <...>

Н. ТИХОНОВ
На участке поэзии
<фрагмент>
Вернемся к Брюсову, проводившему параллель между эсте¬
тами его времени и нашими эстетами, которые тоже ищут тре¬
скучей красоты и разных научных слов. Когда я беру стихи
Прокофьева1, Корнилова2, Заболоцкого, когда, например, вижу
книгу Прокофьева или Корнилова впервые, неужели я буду иссле¬
довать рифму и закричу: какой ритм! Никогда в жизни и в голову
не придет. Я возьму его поэзию целиком, и если он захватил, если
дал содержание, которое я запомню хотя бы на некоторое время,
если я увижу новое понимание мира, меня окружающего, и —
я уже рад, а уже потом я полезу в мастерство, полезу в печенки,
буду спорить и ломать стулья.
Я возьму Заболоцкого. Если взять с точки зрения формальной
его «Торжество земледелия» — ясны его предки, дяди, отцы,— это
Хлебников. Это особо ново? Нет. Это было в XVIII веке, и тогда это
объяснялось по-иному; значит, Заболоцкого надо брать в плане
сегодняшнего дня. Некоторые говорят, что это стихи для детей,
потому что в них коровы и лошади говорят, и они говорят только
будто бы в детских стихотворениях. Так ли это? Заболоцкий —
это единство особых поэтических приемов. Что из него получится
дальше — мы не знаем. Можем мы на него воздействовать? Можем
и имеем на это мандат от эпохи. Но унижает ли его, что коровы
у него говорят. Нет. Все, когда читают его, говорят: «это — да, на¬
стоящий поэт».

Н. ТИХОНОВ
Поэзия большого плана
<Стенограмма доклада на Всесоюзном поэтическом совещании>
<фрагмент>
Эксперимент особого рода был проведен ленинградским поэтом
Заболоцким, написавшим поэму «Торжество земледелия».
Привлекать пародийно-эпиграммный жанр для изображе¬
ния коллективизации — это ошибка, и в первую голову ошибка
политическая.
Почему Заболоцкому показалось, что поэма удалась ему? Потому
что он мастер чрезвычайно рассудочного стиха и, аллегорически
расставив фигуры, он думал, что огромную важность придает им
соответствующий архаически-аллегорический язык, где кулак
будет посрамлен голой логикой, где будут действовать не герои,
а маски героев, где заговорят даже животные. Получилось наобо¬
рот, этот пародийный сделал всю поэму двусмысленной, и автор
ничего не мог ему противопоставить.
Оценка советской критикой и советской общественностью
этой поэмы была очень жестокая... то, что Заболоцкий человек
талантливый, спору нет. Я не буду тут ничего нового прибавлять
к критике этого поэта, но я хочу поставить вопрос: где может
Заболоцкий применить свой своеобразный талант, развивая его
в сторону, нужную современной советской поэзии?
Заболоцкому надо поставить перед собой вопрос: а что дальше?
Потому что поэту с таким богатым арсеналом выразительных
средств остается или совершить внутреннее самоубийство, уничто¬
жить этот арсенал, истощив его на произведениях, не пригодных
для нас, или$ке подумать о том, как выйти из этого положения.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Поэт и муха
Наша страна справедливо гордится замечательной поэзией,
созданной революцией.
Но наряду с большими поэтическими направлениями суще¬
ствуют у нас попытки обходного поэтического движения. Для того
чтобы не быть голословным, сразу надо назвать некоторые имена.
Это — А. Шевцов1 и Н. Олейников2. Ни тот, ни другой широко
не известны читателю нашей страны. А. Шевцов выпустил малень¬
кую книжку стихов в «Профиздате» (М., 1934), а Н. Олейников
напечатал всего три стихотворения («Служение науке», «Хвала
изобретателям» и «Муха») в № 10 журнала «Тридцать дней».
Между Шевцовым и Олейниковым есть довольно существенная
разница. Шевцов — молодой поэт, тесно связанный по своим те¬
мам с современностью. Наоборот, Н. Олейников с современностью
не связан ни тематически, ни каким-либо другим образом.
Однако связь Шевцова с современностью мало радующая. Мы
встречаем у него то телячье-оптимистическое балагурство, которое
любую, даже серьезную тему сводит к пустячку.
Например, борьба против мещанства и обывательщины сво¬
дится Шевцовым к третьесортной иронии над могилой бесцельно
существовавшего и столь же бесцельно умершего человека:
Ветерок летит мгновенный
И тоску таит,
Тут же
Крест,
Обыкновенный, (запятые принадлежат автору стихов)
Над могилою стоит.

Поэт и муха
165
Сама эта ирония становится бесцельной и беспредметной,
и Шевцов оказывается в положении человека, равно иронически
посмеивающегося и по поводу бабы, продающей селедки, и по по¬
воду окружающего ее и сильно отличающегося от нее пейзажа:
Понимая в мире слабо
Этих дней большой полет,
Несознательная баба
Две селедки продает.
Даже к мирозданию Шевцов склонен относиться с иронией —
у него в стихах «земля вертится на изогнутой оси», а звезда по не¬
понятным для читателя причинам приобретает кличку «дефицит¬
ной». Все это поэтическое кокетство приводит к тому, что сам,
по-видимому, не сознавая объективно издевательских интонаций
своего юмора, Шевцов тем же тоном начинает живописать и боль¬
шие социальные процессы, происходящие в нашей стране.
Это комически не соответствующее масштабам нашего временя
мировосприятие поэта, мыслящего в масштабах бульварной аллеи,
несомненно, имеет какие-то общие черты с «модным» в некоторых
кругах «советским» ироническим снобизмом. Шевцов, по всей ве¬
роятности, субъективно не ощущает себя снобом, но тем опасней
болезнь беспредметного зубоскальства и юродивой «заболотчинки»,
как плесень, расползающейся по стихотворным сборникам не одного
только Шевцова, а и некоторых других молодых поэтов.
Гораздо более целостное и любопытное явление представляют уже
упомянутые выше три стихотворения Н. Олейникова, объединенные
общим заголовком из цикла «Памяти Кузьмы Пруткова».
Возможно, что какие-либо окончательные выводы об Олейни¬
кове как поэте делать рано. И однако «Служение науке», «Хвала
изобретателям» и «Муха» — настолько яркие образцы отрицатель¬
ных тенденций в нашей поэзии, что говорить о них необходимо,
и говорить с предельной трезвостью.
Иронический смысл этих трех стихотворений не подлежит
сомнению. Автор подчеркнул это и ссылкой на небезызвестного
директора Пробирной палатки. Н. Олейников пишет, подражая
Заболоцкому:
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня.
И гложет тайный витамин меня.

166
Ан. TAPACEHKOB
И я молчу, сжимая руки.
Гляжу на травы не дыша3.
Если кто-либо и может поверить в то, что свою «былую» све¬
жесть поэт всерьез уподобляет свежести коня, он сразу откинет
свою серьезность, услышав, что «тайный витамин» «гложет» ав¬
тора этих стихов. Н. Олейников смеется. Гложущий его витамин
выдуман им ради своей собственной забавы, равно как и скорбное
сообщение о том, что его сердце «сгложет змея» по поводу «отлета
верной подруги-мухи», с которой он... целовался, в которую был
влюблен и от которой имел ответные чувства.
Какая же это в конце концов тема для сатиры? Ведь в нашей
стране еще не перевелись и не сгинули в небытие те явления
бюрократизма, подхалимажа, чиновничества, обывательщины,
бескультурья, частнособственнического хищничества, в которые
с такой беспредельной темпераментной яростью вонзал стрелы
своей сатиры Владимир Маяковский.
Очевидно, Олейникову дело представляется так, что все это
уже не актуально. А возможно, что его просто не интересует столь
«грязная» работа, и он для своего собственного спокойствия пред¬
почитает принципиально обыгрывать пустячки,— смешком-смеш-
ком, а все-таки выдавая их за «основы мироздания», т. е. за основы
своего собственного поэтическою фокусничанья:
Увы,— признается автор,— не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила,
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.
Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке,
И мне не дороги теперь любовные страдания —
Меня влекут к себе основы мирозданья4.
Совершенно аналогично первому («служение науке») и второе
стихотворение Н. Олейникова («Хвала изобретателям»), в котором
он комически превозносит людей, выдумавших называть котов
и кошек человеческими именами, изобретших мундштуки для
папирос, щипчики для сахара, «соус пикан» и «построивши»
первую соску из резины.
Наши поэты написали за последнее время немало хороших
стихов о новой дружбе, о новой любви, о боевом товариществе.

Поэт и муха
167
Они отравили реально существующие в действительности про¬
цессы формирования новых чувств социалистического человека.
Этой нужной вам советской лирике Олейников как бы противо¬
поставляет свою «Муху»:
Я муху безумно любил.
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был.
Когда еще молод я был.
Каким безнадежным, каким унылым скепсисом веет от этих
внешне — «веселых», но по сути дала фяглярски-иронических
строчек. В игрушечном мире, созданном в трех стихах Олейникова,
становится холодно и уныло, ибо «веселье» поэта — искусственно,
оно не рождается, как у боевых советских поэтов, оптимистиче¬
ским мировоззрением и мироощущением поэта, а несет с собой все
разъедающий цинический скепсис.
Олейников, конечно, ученик и подражатель Заболоцкого.
Слишком ясна зависимость его нарочито искореженных ритмов,
его фиглярских парадоксов и претендующих на афористический
изыск эпитетов от автора поэмы «Торжество земледелия».
Боковая дорожка поэзии, идущим по которой не полагается при¬
нимать мир всерьез, а вменяется в обязанность паясничать и фигляр¬
ствовать,— кое-кем может быть воспринята как попытка «обновить»
художественные средства нашей поэзии. Однако эта «вторая» поэти¬
ческая линия враждебна духу нашего искусства. Социалистический
реализм вовсе не против смеха. Смех Маяковского, Кольцова, Ильфа
и Петрова, Бедного, Светлова и многих других — лучшее тому сви¬
детельство. На смешки же и ужимки Олейникова и ему подобных
хочется ответить словами Маяковского:
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите,—
вы мешаете
мобилизациям и маневрам5.
^0-

С. МАЛАХОВ
Реакционная утопия
мелкобуржуазного романтизма
Пути, которыми приходит каждый в отдельности взятый поэт
или прозаик к социалистическому реализму,— сложны и много¬
образны. Участвуя в переделке сознания других, художник пере¬
делывает самого себя. Этот процесс захватывает не только его
мировоззрение, но и его творческий метод. Антагонистическое
противоречие метода и мировоззрения, столь характерное для
многих писателей прошлого, снимается в социалистическом
стиле. Рапповцы отожествляли творческий метод писателя с его
мировоззрением. Не менее опасно было бы их противопоставлять.
Художник проделывает свой путь к социалистическому реализ¬
му, преодолевая не только ограниченность мелкобуржуазного
сознания вообще, но также и ограниченность своего творческо¬
го метода. Один из этих процессов может отставать от другого,
но разорванными они не могут быть никогда.
На путях к социалистическому реализму советский писатель
преодолевает зачастую целый ряд неверных творческих установок:
схематизм литфронтовского типа, идеалистический рационализм
т.н. «психологического реализма», перевальский «гуманизм»
и «моцартианство» *, эмпиризм, натурализм и т.д.
Если социалистическая романтика входит органически в со¬
циалистический стиль, то меньше всего созвучен с ним романтизм
реакционный. В порядке иллюстрации этого положения я по¬
зволю себе остановиться на анализе печально известной поэмы
Н. Заболоцкого «Торжество земледелия».
Творческий метод Заболоцкого в одинаковой степени может
удовлетворить как формалиста, так и сторонника теории «не-

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
169
посредственных впечатлений» из школы Воронского2. Первый
найдет в нем излюбленное «остранение» действительности, наряду
с пародическим «отталкиванием» от приемов, «автоматизирован¬
ных» в современной поэзии. Второй — языковое косноязычие,
пародирующее не то наивность детского восприятия, не то юрод¬
ствующую «непосредственность» безумца, не то анимическое
мышление3 дикаря.
Уже первая книга Заболоцкого — «Столбцы», вышедшая
в 1929 г., обнажает эти творческие установки.
Ту же линию продолжают последние стихи Заболоцкого.
Так, в стихотворении «Знаки Зодиака» мир предстоит перед поэтом
так, как он предстоял в сознании дикаря, анимическое мышление
которого представляло себе явления природы одухотворенными
божествами, наделенными сознательной волей:
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук.
Характерны здесь уже заглавные буквы, подымающие обозна¬
чения животных до имен собственных, что показательно именно
для конкретного мышления дикаря, чуждавшегося абстрактных
обобщений, представлявшего себе льва или медведя не как родовое
обобщение животного мира, а как конкретного Льва или Медведя,
встретившихся на его пути. Ведьмы, лешие, русалки, сирены,
колдуны, людоеды и т.п. призрачные создания примитивного
мышления населяют мир Заболоцкого наряду с представителями
животного мира: Собакой, Камбалой, Воробьем, Пауком, Мухой.
И надо всем этим, как самая древняя богиня младенческой эпохи
человечества, царит колдовская, загадочная луна.
В этом странном мире, созданном поэтом, оживают даже рас¬
тения и плоды. Рядом с одухотворенными животными, такое же
одухотворенное, как и они, «спит растение Картошка». В стихот¬
ворении «Лодейников» на глазах героя растительный мир оживает
и живет полуживотной, получеловеческой жизнью:
Одни, вытягиваясь жирною трубой
и распустив листы, других собою мяли,
и напряженные их сочлененья выделяли

170
С. МАЛАХОВ
густую слизь. Другие лезли в щель
между чужих листов. А третьи, как в постель,
ложились на соседа и тянули
его назад, чтоб выбился из сил...
В другом стихотворении — «Венчание плодами» — это оду¬
хотворение растительного мира еще более подчеркнуто. Растения
и плоды наделяются там настоящим человеческим рассудком.
Н. Заболоцкому нельзя отказать в даровании. Приведенные
выше отрывки демонстрируют чувственно-плотскую осязаемость
изображаемого им мира.
В поэме «Торжество земледелия» есть показательное в этом
отношении изображение матери с детьми:
Велика ее фигура.
Два младенца грудь сосут.
Одного под зад ладонью
держит крепко, а другой,
наполняя воздух вонью
на груди лежит дугой.
Но и в этом изображении художник развивает свой идеал жи¬
вотно-непосредственного существования человека, сливающегося
с природой.
Заболоцкий может сослаться на то, что приведенный отры¬
вок из «Торжества земледелия» представляет речь «Предков»,
с моралью которых будто бы борется автор устами своего героя —
«Солдата». Он может и по поводу процитированных выше строк
из «Знаков Зодиака» сослаться на другие места, где эти фанта¬
стические образы якобы разоблачаются как образы иллюзорные:
«Уродцы эти — только вымысел и бред». Но беда художника в том,
что именно эти будто бы отрицаемые им фантасмагории выпячены
в его поэзии на первый план, оттесняют из нее реальную действи¬
тельность. Не случайно «Знаки Зодиака» кончаются все той же
космогонической картиной мира, которой предшествует вскры¬
вающее ее смысл авторское обращение к своему «рассудку»:
Разум, бедный мой воитель,
ты заснул бы до утра.
Что сомненья, что тревоги!

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
171
День прошел, и мы с тобой —
полузвери, полубоги —
засыпаем на пороге
новой жизни трудовой.
Что это, как не признание бессилия человеческого разума, этого
«бедного воителя» с миром призраков и фантазий, как не отказ
от разума и апология звериной мудрости человека, который, только
растворившись без остатка в природе («полузверь»), становится
почти равным ей: «полубогом».
Откуда же вырастает в сознании поэта такой идеал, такое от¬
ношение к действительности, и нет ли у него в этом отношении
литературных и социальных предшественников?
Не трудно обнаружить прямую преемственность поэзии Забо¬
лоцкого от русских кубо-футуристов, Велемира Хлебникова
в особенности.
Бунт этих представителей деклассированной мелкобуржуазной
интеллигенции против капитализма и культуры господствую¬
щих классов шел по линии анархической попытки освободиться
от власти общества вообще. Это был бунт индивидуалистический.
Мучительная раздвоенность мелкобуржуазной психики диктовала
идеал человека, освобожденного от этих противоречий. Так воз¬
никла эстетика примитивизма, построенная на отказе от всякой
психологической сложности, на выбрасывании всей предше¬
ствующей культуры,— эстетика, выдвинувшая в центр внимания
утопический, иллюзорный идеал в образе андреевского «голого
человека на голой земле»4, «естественного», биологического че¬
ловека, освобожденного из-под власти общества, чуждого всяких
общественных противоречий.
Именно таков был великолепный «Человек» Владимира Мая¬
ковского5,— громадная глыба, налитая стальными мускулами,
потрясающая мир раскатами своего голоса. Именно отсюда вы¬
растает тяготение В. Хлебникова к образам первобытного мира,
к образам людей, свободных от условностей капиталистического
общества. Примитивный биологизм этого идеального для кубо-фу¬
туристов образа наиболее откровенно выразил Д. Бурлюк в своем
стихотворении «Каждый молод»:
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,

172
С. МАЛАХОВ
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь.
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Все, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти.
Мечта об «освобожденном» человеке проходит и через футури¬
стическую прозу. Приведу конец новеллы Н. Бурлюка: «Артемида
без собак»6:
«Сегодня утром за чаем читаю в Биржевой газете: “Вчера позд¬
но вечером на Колтовской набережной была задержана женщина
совершенно нагая и, по-видимому, умалишенная. Несчастная
спустилась с набережной в воду, в том месте, где труба железо¬
прокатного завода спускает пары и горячую воду. Появление
женщины было замечено, ее накрыли дворницким тулупом и от¬
правили в больницу”.
“Нет,— то была не она. Артемида без собак. ...это невозможно...
хотя...”»
Замечательно, что в футуристических рисунках того же сбор¬
ника, откуда приведен отрывок («Дохлая луна», изд. 2-е, 1914 г.),
Артемиды7 и Антеи8 разгуливают, пользуясь условностью рисунка,
уже в самом незамаскированном виде, не снабженные для при¬
личия, как в прозе, дипломатическим знаком вопроса. Не менее
характерно, однако, и то, что все эти изображения обнаженного
человеческого тела сделаны не в стиле идеализированной античной
скульптуры, а примитивными приемами первобытного искусства.
Таков рисунок мужчины, помещенный рядом с процитированной
новеллой, таков рисунок женщины (стр. 74), буквально копирую¬
щий формы так наз<ываемой> «готентотской Венеры»9, с ее ги¬
пертрофически выпяченными половыми признаками (гигантские
груди, потрясающий торс и т. п.).
Характеру этих образов в поэтике футуристов соответствовало
и так называемое «освобождение слова», попытка создания языка,
свободного «от печальной необходимости выражать логическую
связь идей», языка, «полагающего критерий своей ценности
не в плоскости взаимоотношения бытия и сознания, а в области
автономного слова» (стр. 8).

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
173
Теория самоценного «самовитого» слова10 характерна, во-пер¬
вых, той самой фетишизацией слова, которая присуща перво¬
бытному человеку, и, во-вторых, стремлением футуристического
языка к имитации примитивнейших форм языкового мышления.
Отсюда имитация скифского говора у Велемира Хлебникова,
детского говора у Елены Гуро11 и, наконец, создание «заумного
языка» у Хлебникова и Алексея Крученых12. Эта языковая тен¬
денция выражала одновременно как стремление в примитивизме
мышления освободиться от противоречий, разъедающих созна¬
ние мелкого буржуа, так и невозможность такого освобождения.
Разорванное, противоречивое сознание деклассированного мелко¬
го буржуа находит свое отражение в самой форме примитивного
мышления, в алогизме его, в разорванности его представлений
о реальном мире.
Такая разорванность восприятия характерна и для Заболоцкого.
Мир предстоит в его стихах как бы разложенным на свои составные
части, как бы отраженным в кривом зеркале, смещающем взаи¬
мосвязанность его материальных частей и процессов:
Тут природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка
и т.д.13
Отсюда у Заболоцкого характерные для него оксюмороны, вроде
«нехороший, но красивый»; алогизмы прилагательных — «безу¬
мный (?! — С.М.) ручеек»; выделение в изображаемом предмете
несущественных для общей картины признаков — «идет медведь
продолговатый»; нарочитый антагонизм деталей — «на небе ти¬
хом» «с гиком» летает «безобразный журавель» и т. д. и т. п.
Мир как бы предстоит перед поэтом своими отдельными ча¬
стями, воспринимаемыми с подчеркнутой чувственной непо¬
средственностью. Мы привыкли думать, что сознание (конечно,
«истинное», как говорил Ленин) помогает нам объективно понять
действительность в ее существенных связях, противоречиях и про¬
цессах. Заболоцкий, однако, доказывает обратное, обнаруживая
философские основания своего творческого метода.
В стихотворении «Лодейников» герой, явно развивающий
основную идею самого поэта, говорит:

174
С. МАЛАХОВ
В душе моей сраженье
природы, зренья и науки.
Вокруг меня кричат собаки,
растет в суду огромный мак,—
я различаю только знаки
домов, растений и собак.
Я тщетно вспоминаю детство,
которое сулило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,—
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный
и продолжающий день ото дня стареть.
О, если бы хоть раз на землю посмотреть.
Дальше следует приведенное выше зрелище одухотворенной
природы, раскрывающееся внезапно перед глазами героя в ма¬
стерски нарисованной поэтом битве растений.
В чем же философский смысл приведенного? Разрывая анта¬
гонистически сознание на чувственное восприятие и логическое
мышление, Заболоцкий провозглашает примат первого над по¬
следним в качестве единственного средства познания объектив¬
ной действительности. Эта мысль великолепно выражена поэтом
во фразе: «О, если бы хоть раз на землю посмотреть». Чувственное
восприятие противопоставляется логическому познанию, как ис¬
тинное познание номиналистическому («Я различаю только знаки
домов», «мир, испорченный сознанием отцов, искусственный»14).
Всякое мышление объявляется порочным, номиналистическим.
Логическому мышлению противопоставляется интуитивизм.
Заболоцкий даже не замечает, что его собственный метод, раз¬
лагающий познание на чувственную и логическую стороны, сам
является номиналистическим и что его интуитивизм способен
познать действительность не глубже, чем номинализм.
Основой творческого метода Заболоцкого является стремление
освободить человека от оков логического сознания, «портящего»
мир, превращающего его в систему логических «знаков». Отсюда
и биологизм и алогизм его стихотворного языка, идущие по пути,
проложенному, как было показано выше, кубо-футуристами.
Есть, однако, существенное отличие Заболоцкого от послед¬
них,— не по методу, а скорее по его результатам. Творческий ме¬
тод футуристов был типическим выражением мелкобуржуазного

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
175
протеста против строя, созданного эксплоататорскими классами.
«Естественный» человек футуристов был выражением их мечты
освободиться от калечащих, разъедающих их сознание противо¬
речий, порождаемых буржуазно-дворянским строем. И в этом
протесте против господствующего строя была объективно-про-
грессивная сторона их творчества, несмотря на ограниченность
ее анархическим характером этого протеста.
Что же получается у Заболоцкого?
Победивший социализм создал все условия для преодоления
пережитков прошлого в сознании человека. Формирование пси¬
хики нового человека никак, однако, не основывается на разрыве
логического и чувственного в процессе познания. Сознательность
социалистического человека есть самый существенный признак
его психологии, не только не лишающий его богатства чувствен¬
ных ощущений, но прямо и неизмеримо обогащающий их.
И тот самый подход к действительности, который в условиях
буржуазно-дворянского строя имел свою прогрессивную сторону,
теряет ее в советских условиях, становится реакционным, обер¬
тывается реакционным протестом бунтующего мелкого буржуа
против побеждающего социализма.
Именно такой объективный смысл имеет нашумевшая поэма
Н. Заболоцкого «Торжество земледелия».
Заболоцкий выступает в поэме якобы с революционных пози¬
ций. Здесь и раскулачивание, и коллективизация, и прославление
машин, и картина будущего благосостояния колхозного крестьян¬
ства. Даже философская концепция мира на первый взгляд иная,
чем в предшествующих произведениях. Героем поэмы является
«Солдат», носитель сознательного начала в деревне, борющийся
с анимистическими пережитками и суевериями в ее мышлении.
Несмотря на некоторые противоречия, вызванные необходимостью
примирить со стихийностью природы сознательную силу солдата,
натурфилософия поэта остается прежней. И она полностью выра¬
жена в ответе пастуха солдату, говорящему, что «Природа ничего
не понимает, И ей довериться нельзя».
Пастух, считающий природу «обителью», «лукаво помолчав»,
отвечает:
Некоторые движения коровы
Для меня ясней, чем ваши,
Вы ж с рожденья нездоровы,
Не понимаете простова даже.

176
С. МАЛАХОВ
Что приведенная фраза не обмолвка и не выражение отрицае¬
мой автором установки, а выражение его собственной натурфи¬
лософии,— доказывает вся поэма, образы которой пронизаны
и движутся этой идеей.
И человек и животные в поэме только тогда достигают полного
расцвета, когда они подымаются до взаимного понимания друг
друга, до общего слияния с «душой природы». Большее число
глав в поэме является настоящей апологетикой животного мира,
подымаемого Заболоцким до уровня человека, животного мира,
одухотворенного и поэтизируемого.
Животные в этих главах, выступая не условными заместителя¬
ми человека, как это бывает в баснях, а, сохраняя свои животные
качества и противоположность свою человеку, становятся по со¬
знательности рядом с ним.
Такова, например, лошадь, протестующая против отношения
к ней как к рабочей скотине:
Люди, вы напрасно думаете,
Что я мыслить не умею,
Если палкой меня дуете,
Нацепив шлею на шею.
Таков бык, утверждающий, что на нем «сознанья есть печать»,
и выступающий в качестве чуть ли не Чайльд-Гарольда15, с челом,
окутанным дымкой «мировой скорби»:
...На мне печаль как бы хомут.
На дно коровьего погоста,
Как видно, скоро повезут.
О, стон гробовый!
Вопль унылый!
Правда, животные в первых главах поэмы выступают еще
в «венце неполного сознания», только грезя о своем полном пре¬
ображении, предсказанном человеком, «зарытым в новгородский
ил» 16 (явный намек на Хлебникова, подтверждающий философ¬
скую зависимость от него Заболоцкого).
Здесь можно вернуться к человеческим образам поэмы, кото¬
рые Заболоцкий апологизирует или отрицает именно в свете их
отношения к его натур-философии. Так отрицает поэт кулака

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
177
не столько за его эксплоататорскую роль по отношению к людям,
сколько за его «Враждебность» природе, к которой «кулак был
слеп, как феодал».
Земля, нуждаясь в крепкой соли,
Кричит ему: «Кулак, доколе?»
Но чем земля ни угрожай — ...
Кулак загубит урожай.
Ему приятно истребленье...
Правда, кулак в поэме вытесняется людьми, за которыми сто¬
ит Днепр, «в бетон зашитый», людьми, которые ведут за собой
в деревню «чугунного вола» и «железного коня». Но дальше мы
увидим, какую роль играют в поэме машины и за что приветствует
их поэт.
Картина четвертая — «Битва с предками» — посвящена по¬
лемике солдата с «предками», символизирующими старые силы
деревни, косность ее, суеверия, стихийность и т. д. Предки рисуют
в качестве своего жизненного идеала биологизированный до пре¬
дела образ женщины, представляющей «природы лишь сосуд»,
предназначенный для продолжения человеческого рода.
Солдат — это «дитя рассудка» — отвечает предкам своей про¬
граммой:
Ночью лежа на кровати,
Вижу голую жену.
Вот она сидит без платья,
Поднимаясь в вышину.
Вся пропахла молоком...
Предки, разве правда в этом?
Нет, клянуся молотком,
Я желаю быть одетым.
На первый взгляд кажется, что мы имеем здесь преодоление
пантеистической философии и биологизма, характерных для
поэта. Но это кажется только на первый взгляд. Желание «быть
одетым» не снимает биологизма. И великолепный «Человек»
Маяковского был «демоном» «в желтых ботинках» 17. И ранне¬
му Маяковскому было скучно в раю, где «ни тебе чая, ни тебе
к чаю газет» 18. И Артемида Николая Бурлюка опускается зимой
в реку «в том месте, где труба железопрокатного завода спускает

178
С. МАЛАХОВ
пары в воду». И молодой Маяковский, увидевший в первый раз
электричество, воскликнул, по его собственному свидетельству:
«Природа — несовершенная вещь» 19. Футуристы, как известно,
считались даже урбанистами, прославляли технику современного
города, его индустрию. Но так как их отношение к технике было
чисто потребительским, а их примитивный человек служил лишь
символическим выражением протеста против власти капитали¬
стического «хозяина» над великолепными «вещами»,— то их
«урбанизм» и примитивизм великолепно уживались вместе как
два выражения единой сущности.
Мы видим, что и «сознательное» отношение Заболоцкого
к природе не идет дальше стремления «одеть» ее, несколько ее
усовершенствовать.
Какую же роль играют в этом отношении тракторы и другие
машины в деревне, по мысли Заболоцкого?
Вспомним страдальческие образы животных из первых глав
поэмы. Им мешает прийти к «полному сознанию» человек, этот
«страшный бог», превративший их в своих рабов. И вся роль ма¬
шины в деревне, по утверждению Заболоцкого, сводится к тому,
чтобы освободить рабочий скот, эти «живые машины», от их про¬
изводительных функций.
И когда «Конь», весьма поэтически выражая свою мысль,
говорит:
В часы полуночного бденья,
В дыму осенних вечеров,
Солдат, слыхал ли ты хрипенье
Твоих замученных волов? —
Солдат отвечает, показывая на приближающийся трактор:
Смотри-ка, кто там за горою
Ползет, гремя, на смену вам?
С появлением в деревне трактора художник прямо связывает
начало перерождения освобожденных от работы животных:
И вылез трактор, громыхая,
Прорезав мордою века.
И толпы немощных животных,

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
179
Упав во прахе и пыли,
Смотрели взором первородных
На обновленный лик земли.
А тракторист, приведший трактор, обобщая основную идею
поэмы, совершенно недвусмысленно формулирует:
Начинайся, новый век.
Здравствуй, конь и человек.
Именно здесь рисует Заболоцкий свою реакционную утопию
«социалистического», с позволения сказать, общества, картину,
справедливо возмутившую как критику, так и всю советскую
общественность.
Я не говорю уже о вредительской, объективно кулацкой идее
устранить рабочий скот из производства, заменив его полностью
машиной. Это — самое меньшее зло, которое приносит поэма
Заболоцкого. Гораздо важнее тот клеветнический, издевательский
по адресу социализма смысл, который приобретает нарисованная
художником картина грядущего общества.
Заболоцкий рисует в заключительных главах поэмы, отведен¬
ных, судя по названию, описанию «Торжества земледелия»,—
торжество животных, освободившихся от власти человека.
«Корова» здесь окружена такой лирикой, какой не всякий по¬
эт способен окружить образ своей возлюбленной. Она, «стыдливо
кутаясь в сорочку» и «сжимая руки на груди», «Стояла так, на все
готова, Дабы к сознанию идти».
Животные, с помощью человека спешно заканчивая свой ликбез
и рабфак, переходят прямо к научно-исследовательской работе:
Корова в формулах и лентах
Пекла пирог из элементов,
И перед нею в банке рос
Большой химический овес.
Фантазия Заболоцкого не знает предела. Он не останавливается
в своей «утопии» даже на животных. Так же как в «Лодейникове»
и «Венчании плодами», он подтягивает к сознательной жизни
и растительный мир, рисуя будущее общество как фантастическое
собрание,где

180
С. МАЛАХОВ
Конь с капустой и укропом
Беседы длинные ведет.
Не хватает только одухотворения неорганической природы,
чтобы у мира, создаваемого Заболоцким, окончательно «зашел
ум за разум». Впрочем, и на это есть намек в строке «огонь с ме¬
таллом говорил»,— строке, теряющей в художественной системе
Заболоцкого невинную функцию простой метафоры.
Какую же роль играют в этом мире люди?
Они теряют всякое отличие от других порождений природы,
сливаясь полностью с ними:
Один старик, сидя в овраге,
Объясняет философию собаке,
другой
...тихо составляет
Идею точных молотилок
И коровам объясняет,
Сердцем радостен и пылок.
В хлеву свободу пел осел,
Достигнув полного ума,
в довершение этой потрясающей идиллии; а люди, потерявшие
всякие преимущества даже перед ним, опускаются до уровня чис-
то-животного существования и
Спускаются на стогны мира
Отведать пищи лебедей.
И это вполне естественно в системе Заболоцкого, ибо при фак¬
тической невозможности поднять животный и растительный мир
до уровня человека более реальным будет опустить последнего
до уровня первых, которые, как проговаривается в одном месте
сам автор, вовсе не так умны даже в этом «идеальном» мире «бу¬
дущего», где
Мир животный с небесами
Тут примирен прекрасно-глупо.

Реакционная утопия мелкобуржуазного романтизма
181
У Велимира Хлебникова есть характернейшая для его твор¬
ческого метода новелла, которая называется «Мир с конца» 20.
Художник рисует в ней человеческую пару, проделывающую
обратный путь своего развития от двух старичков до младенцев,
важно сосущих в люльке свой собственный палец.
При всех маскирующих рассуждениях о торжестве и расцвете
человечества Заболоцкий возвращает его к тем временам его мла¬
денчества, когда оно еще сливалось с животным миром. Не слу¬
чайно в этом плане, что одна из глав поэмы носит характерное
название «Мир — Младенец». Раскрывает этот смысл совершенно
отчетливо последняя строфа названной главы:
И новый мир, рожденный в муке,
Перед задумчивой толпой
Твердил вдали то Аз, то Буки,
Качая детской головой.
Так раскрывает сам художник, что его идеал — не мир будуще¬
го, представляющий вершину в развитии человеческих знаний,
определяющих его власть над природой, а «мир с конца» учителя
Заболоцкого — Велемира Хлебникова,— мир, где человек теряет
власть над природой, опускаясь до ее низших, неодухотворен¬
ных форм.
Жалкая перспектива! Жалкий идеал!
Выше я показал, что подобный идеал рождается в сознании
мелкобуржуазного художника, стремящегося освободиться
от мучительных противоречий своей раздвоенной психики пу¬
тем отказа от всякого сознания, путем идеализации бездумного
биологического существования. Это, однако,— субъективное
содержание творческого метода Заболоцкого. Каков же его объ¬
ективный смысл?
Тов. Сталин говорил на XVII съезде партии21: «Буржуазные
писатели охотно изображают марксистский социализм, как старую
царскую казарму, где все подчинено “принципу” уравниловки.
Но марксисты не могут быть ответственными за невежество и ту¬
пость буржуазных писателей».
Тов. Сталин подчеркивает, что «такой, с позволения сказать,
социализм» — «не социализм, а карикатура на социализм».
Что же можно сказать о карикатуре на социализм, созданной
руками советского писателя? Карикатуре, где уравниловка

182
С. МАЛАХОВ
вырастает в кошмарный образ полузвериного существования
«социалистического» человечества!
Какой буржуа и белогвардеец откажется использовать такой
блестящий случай клеветнически выдать идеал Заболоцкого
за идеал коммунистического общества, разделяемый будто бы
самими коммунистами?
Так инфантильность Заболоцкого оборачивается юродствую¬
щей мудростью классового врага, наподобие того христианско¬
го «социализма», который проповедует кулацкий провокатор
в «Брусках» Ф. Панферова22, призывая при вступлении в колхоз
складывать в общую собственность имущество, жен и детей, «как
учил Христос ».
^5^

А. И. БЕЗЫМЕНСКИЙ
Из речи на Первом всесоюзном съезде
советских писателей (1934)
В стихах типа Клюева и Клычкова, имеющих некоторых по¬
следователей, мы видим сплошное противопоставление «единой»
деревни городу, воспевание косности и рутины при охаивании
всего городского — большевистского — словом, апологию «идио¬
тизма деревенской жизни».
Гораздо более опасна маска юродства, которую надевает враг.
Этот тип творчества представляет поэзия Заболоцкого, недооце¬
ненного как враг и в докладе т. Тихонова1.
Дело вовсе не в «буксовании жанра». Под видом «инфанти¬
лизма» и нарочитого юродства Заболоцкий издевается над нами,
и жанр вполне соответствует содержанию его стихов, их мыслям,
в то время как именно «царство эмоций» замаскировано.
Стихи П. Васильева2 в большинстве своем поднимают и красочно
живописуют образы кулаков, что особенно выделяется при явном
худосочии образов людей из нашего лагеря. Неубедительная ругань
по адресу кулака больше напоминает попрек. А сами образы сим¬
патичны из-за дикой силы, которой автор их наделяет.
И Заболоцкий, и Васильев не безнадежны. Перевоспитывающая
мощь социализма беспредельна. Но не говорить совершенно
о Заболоцком и ограничиться почтительным упоминанием и вос¬
хищением талантливостью и «нутром» Васильева невозможно.
Тем более это невозможно, что влияние Заболоцкого сказывает¬
ся на творчестве Смелякова3 и даже в некоторых стихах такого
замечательного и родного нам поэта, как Прокофьев. Не потому
я обязательно говорил бы о Смелякове, что боялся бы пропустить

184
А. И. БЕЗЫМЕНСКИЙ
одно имя в списке поэтов, а потому, что Смеляков представляет
серьезное поэтическое явление, выражая то поколение, которое
не знало гнета царизма. Он подвергается не только влиянию
богемно-хулиганского образа жизни, образцы которого даст
П. Васильев и которые так мощно заклеймены в замечательной
статье Горького «О литературных забавах» («от хулиганства
до фашизма расстояние короче воробьиного носа»)4, но и вредным
творческим влияниям.

Ан. TAPACEHKOB
Графоманское косноязычие
<фрагменты>
«Высокое косноязычие тебе даруется, поэт» *,— писал поэт
эстетского направления буржуазной поэзии Николай Гумилев.
Поэт и косноязычие — синонимы для буржуазной поэзии эпохи
исторического упадка класса. Язык живой повседневно и язык
поэзии — два разных языка. Энгельс в своей работе «Положение
рабочего класса в Англии» говорил о том, что язык, на котором
говорят рабочие, бесконечно далек от языка буржуазии. Еще резче
это различие сказывается, если сравнить разговорный язык рабоче¬
го и язык буржуазной поэзии. Такой разрыв — необходимость для
искусства империализма. Он помогает одурачиванию мелкобур¬
жуазных масс, он культивирует в слое читающей интеллигенции
представление об ее «избранности» и надземности.
Наши требования к языку художественной литературы за¬
мечательно выражены в последних, широко известных статьях
Горького, напоминать и цитировать которые уже нет надобности.
Но о сравнительно узкой области литературного языка — языке
поэтическом — говорить надо еще много и подробно. <...>
Все еще в некоторых литературных кругах считается хорошим
поэтическим тоном говорить туманно и непонятно. И если «старое»
поколение буржуазных поэтов — вроде Мандельштама — умеет
этот специфический поэтический «туман» преподносить в очень
утонченных и «приятных» формах и, обращаясь к поэтическому
югу Нахтигалю (т.е. соловью), просить дать ему судьбу Пилада2
«и вырвать ненужный ему более язык» (ибо «звук сузился; слова
кипят, бунтуют» 3),— то теперь уже косноязычие стало уделом
поэтов очень третьесортных. Таков, например, Михаил Троицкий4,

186
Ан. TAPACEHKOB
выпустивший в конце 1934 года книжку «Три поэмы». О нем и будет
идти речь в настоящей заметке.
Михаил Троицкий поэт — совсем не буржуазный. Он сто¬
ит, как водится, на платформе советской власти. Первая его
поэма «Поход в Индию» должна, по замыслу автора, в отри¬
цательном свете показывать старую царскую армию и ее пол¬
ковых попов, предпринимавших попытки завоевания Индии.
Вторая — «Чертов мост» посвящена разоблачению Суворова
(тема, правда, не жгуче актуальная, но не оставляющая сомне¬
ний в политической направленности творчества Троицкого).
Третья — «Поэма о машинисте» — героике красного машиниста
в эпоху гражданской, тем не менее мы со всею настойчивостью
утверждаем, что поэмы отразили в себе один из вреднейших
буржуазных предрассудков, еще распространенных среди части
наших поэтов. <...>
Почему поп в предыдущей поэме назван «толстеющим грус-
тителем»?
Нет, все это не прямая поэтическая беспомощность, а бес¬
помощность нарочитая, являющаяся своеобразным «поэтиче¬
ским» кокетством. Что это так — убеждают прямые подражания
Троицкого Заболоцкому, поэту, юродивая манерность которого
известна. Одна из героинь Троицкого прямо так и «идет на мел¬
ких ножках», а у каменного степного идола вдруг неожиданно
обнаруживается «добродушный живот». Или еще подражания
Троицкого Заболоцкому на этот раз проявляются не в характере
«потрясательного» эпитета, а в ритме строфы, оглупленном вос¬
приятии действительности:
Люди воют, людям тоже
В этот полдень тяжело...
Они щепотки пальцев сложат,
Кладут на лоб и на живот.
Две вторые строчки строфы — «совсем из другой оперы», не¬
жели первые две. Именно так и писал Заболоцкий еще шесть лет
тому назад:
Подходит к девке именитой
мужик роскошный, апельсинщик,
он держит тазик разноцветный,
в нем апельсины аккуратные лежат5.

Графоманское косноязычие
187
Разница только в том, что Заболоцкий упражнялся в своем
юродстве с некоторой долей своего скромного (и очень преуве¬
личенного некоторыми критиками, например Е.Ф. Усиевич6)
шутовского таланта, а Троицкий то же самое проделывает скучно
и бездарно. <...>
Не стоит писать (М. Троицкий), редактировать (Н. Браун)
и издавать (Издательство писателей в Ленинграде) такие поэмы.
Лучше уж их совсем не писать! Есть ведь много других профессий.
Болтливому же косноязычию не место в советской поэзии. С ним
надо бороться. Его надо добить.

Д. МИРСКИЙ
Стихи 1934 года
<фрагмент>
СТАТЬЯ II
<...> Центральная фигура молодой ленинградской поэзии —
Александр Прокофьев. Я должен со всей определенностью сказать,
что я до сих пор недооценивал Прокофьева. Моя оценка его как
«физкультурного» поэта («Литературная газета» от 5/II 1935 г.)
была основана на игнорировании его творческого пути как целого,
вследствие чего некоторые его последние стихи были восприняты
мной в неправильной перспективе. Неправильным было и сбли¬
жение Прокофьева с течением «врагов культуры и мысли», к ко¬
торому он ни в каком смысле не близок. Прокофьев, несомненно,
один из самых талантливых поэтов того призыва, который вошел
в литературу в начале реконструктивного периода. От большинства
ленинградских поэтов он отличается большой свежестью и жиз¬
ненностью своей поэзии. Это поэт с живыми связями в деревне,
но свободный от всего специфически крестьянского.
Поэзия Прокофьева складывается в большие тематические
и стилистические циклы. Первым таким циклом, давшим ему
видное место в нашей поэзия, был цикл боевых, ярко полити¬
ческих стихов о революции и гражданской войне, включающий
такие вещи, как «Мы», «Разговор по душам», «Слово о матросе
Железнякове» и замечательные (впервые перепечатанные в сбор¬
нике «Избранное», Ленгосиздат) «Два разговора с т. Быковым».
В 1932-<19>34 гг. Прокофьев создал чрезвычайно интерес¬
ный и оригинальный цикл, составивший (в том же сборнике)
отдел «Испания». Это стихи о советской деревне, выдержанные
в своеобразном юмористическом тоне, где элементы газетной
современности вправлены в общий стиль фольклорного лубка.

Стихи 1934 года
189
Эти стихи дали повод говорить о влиянии на Прокофьева поэти¬
ческой системы Заболоцкого. Влияние это несомненно. Столь же
несомненно, что влияние это чисто формальное, и что творческая
мотивировка тех же приемов у Прокофьева совершенно иная,
чем у Заболоцкого. У Заболоцкого Прокофьев воспринял прием
противоречия между словом и предметом, противоречия, которое,
резко смещая привычное восприятие предметов и привычные сло¬
весные ассоциации, дает резко новое восприятие. У Заболоцкого
в «Столбцах» прием этот служит обнажению и обостряющему
«остранению» мира удушающего мещанства (реакционность
«Столбцов» в том, что Заболоцкий представлял это мещанство
как доминирующий факт советской действительности накануне
реконструктивного периода; «Столбцы» перекликаются в этом
смысле с «Трансвааль» Федина и «Лирическим отступлением»
Асеева). У Прокофьева тот же прием служит, с одной стороны,
освежающему, дружественно-юмористическому изображению,
в результате которого действительность предстает в тонах веселой
буффонады. Но есть у Прокофьева в этом приеме и реалистический
момент, поскольку он отражает то действительное противоречие
между формой и содержанием, которое не может не сопровождать
первых шагов социализма в деревне. Во всяком случае весь цикл
проникнут большой бодростью. Особенно характерен конец сти¬
хотворения «Василий Орлов перед смертью своей»:
И вновь тишина. И, ее распоров,
Сказал: умираю,— Василий Орлов,—
Походкой железа, огня и воды
Земля достает до моей бороды.
Смерть встала на горло холодной ногой.
Ударила в спину железной клюкой;
Уже рассыпается кровь, что крупа...
Умру — схороните меня без попа.
Чтоб сделаны были по воле моей
Могила просторней и гроб посветлей.
Чтоб гроб до могилы несли на руках,
На трех полотенцах моих, в петухах!
Чтоб стал, как карета, мой гроб именной.
Чтоб музыка шла и гремела за мной.
Я думаю, ни один поэт никогда не писал таких бравурно-бодрых
стихов о смерти.

190
Д. МИРСКИй
Появившиеся за прошлый год в журналах и газетах и еще не со¬
бранные стихи Прокофьева принадлежат по большей части к циклу
о любви. Значительная часть этого цикла довольно бесцветна для
такого поэта, как Прокофьев, и представляется мне написан¬
ной не с полным напряжением творческой энергии. Но там, где
Прокофьев снова сближается с фольклором современной деревни,
он создает замечательные вещи. Такова, например, песня «Не бо¬
юсь, что даль затмилась» («Известия», 22 октября, 1934 г.):
Ну тогда я встану с мест
И прищурю левый глаз
И скажу, что я с невестой
Целовался много раз.
Что ж, скажу невесте, жалуй
Самой горькою судьбой.
Раз четыреста, пожалуй,
Целовались мы с тобой.
Творчество Прокофьева заставляет вновь поставить вопрос
о Заболоцком и его влиянии. Пример Прокофьева показывает, что
ничего губительного в этом влиянии нет. На глубокую упадочность
«Столбцов» советский поэт оказывается невосприимчив. <...>
Некоторые стихи в «Голосе» дали повод обвинить Шевцова1 в «за-
болоччине». Это обвинение совершенно вздорно. Направленность
стихов Шевцова не имеет ничего общего с упадочной направлен¬
ностью Заболоцкого. Шевцов здоровый молодой поэт больших
советских тем. Но исходя — подобно Прокофьеву — из некоторых
приемов Заболоцкого, Шевцов делал эксперименты над возмож¬
ностью изменения поэтической окраски слов, и использованием
«низких» слов в высоком контексте. Думать, что всякое введение
«низкого слова» в «высокий» контекст означает издевательство над
предметом, могут только поэтически неграмотные люди.

Е.Ф. УСИЕВИЧ
О вкусе и капризах вкуса
<фрагменты>
1934 г. не был богат яркими поэтическими произведениями. Это
определило собой некоторую неуверенность суждений критиков
о	поэтической продукции, вышедшей за это время. <...>
<...> общая статья о советской поэзии (а чем, как не общей
статьей о поэзии, может являться обзор на год) должна была, ко¬
нечно, вызвать к себе повышенный интерес. Такой интерес и вы¬
звала печатавшаяся в двух номерах «Лит<ературной> газеты»
статья Д. Мирского «Стихи 1934 г.» *.
В той части статьи, где говорится о творчестве ленинградских
поэтов, тов. Д. Мирский, например, категорически утверждает,
что влияние Н. Заболоцкого в поэзии не представляет ничего гу¬
бительного, что вопрос о Заболоцком и его влиянии должен быть
«вновь поставлен», т.е. пересмотрен.
До сих пор вопрос этот в советской критике разрешался таким
образом, что творческий метод Заболоцкого является методом,
враждебным методу социалистического реализма, противостоя¬
щим ему. Это доказывалось в ряде так или иначе аргументирован¬
ных статей. О вредности влияния Заболоцкого на ряд молодых,
талантливых и полностью советских поэтов, произведения кото¬
рых в результате этого влияния получали органически чуждую
им окраску, тоже писали и говорили неоднократно с фактами
и аргументами в руках.
Поставить вопрос о Заболоцком и его влияниях вновь — это
значит опровергнуть мнение о его методе как о враждебном со¬
циалистическому реализму и путем разбора творчества самого
Заболоцкого и испытывающих его влияние поэтов доказать по¬
лезность или же «нейтральность» метода.

192
Е.Ф. УСИЕВИЧ
Это никому не запрещается. Очень жаль только, что Д. Мирский
не развернул свою аргументацию по этому поводу и ограничился
недоказанным и довольно парадоксальным утверждением. В устах
Д. Мирского оно звучит особенно парадоксально, полностью под¬
тверждает догадку об отсутствии у него определенного критерия
художественности и определенного литературного вкуса. Ибо Н. За¬
болоцкий, и по всему характеру своей «антимещанской» идеологии,
и по всем своим творческим установкам и приемам, принадлежит
как раз к тому течению буржуазного «новаторства», беспощадную
борьбу с которым тов. Мирский начал с первых же своих литера¬
турно-критических выступлений в Советском союзе. Он допускал
в этой борьбе даже некоторые перегибы: стреляя по Джойсу и его
направлению, он явно недооценил такого ярко революционного пи¬
сателя, как Дос-Пассос. А сейчас вдруг такой резкий крен в сторону
Заболоцкого, общая идеология и творческие установки которого
привели к созданию такой прямо враждебной пролетариату вещи,
как «Торжество земледелия»!
Ознакомиться с основаниями, которые толкнули на это Д. Мир¬
ского, было бы, конечно, крайне любопытно. Но пока он этих
оснований не привел, иначе как непоследовательностью и про¬
извольностью критических оценок объяснить его «поворот к За¬
болоцкому» невозможно. <...>

Н. СТЕПАНОВ
Новые стихи Н. Заболоцкого
«Литературный современник», № 3
I
Новые стихи Н. Заболоцкого, в первую очередь «Север» и «Го-
рийская симфония», весьма значительное событие в нашей поэзии,
далеко не избалованной за последнее время появлением стихов,
вызывающих широкое внимание. В то же время последние про¬
изведения Н. Заболоцкого представляют решительный перелом
в его творчестве, начало нового этапа, знаменующего выход поэта
на широкую дорогу современной советской тематики и реалисти¬
ческих принципов поэтического мастерства.
Путь, пройденный Н. Заболоцким от первой книжки его стихов
«Столбцы» (1929 г.) и поэмы «Торжество земледелия» (1932 г.),
вызвавшей в свое время резко отрицательные отзывы критики,
свидетельствует о большом идейном и художественном росте
поэта, о большой внутренней работе, проделанной им за эти го¬
ды. Для уяснения этого роста, для правильной перспективы при
оценке новых стихов Заболоцкого нельзя, однако, забывать и о его
старых вещах.
В «Столбцах» Н. Заболоцкий показывал отвратительный облик
мещанина, его гнусный мышиный мирок, страшное и отвратительное
лицо собственника. Однако этот мещанский мирок приобретал в гла¬
зах поэта непомерно преувеличенные размеры, терял свои реальные
очертания, превращался в отвратительную фантасмагорию:
О, мир, свернись одним кварталом,
одной разбитой мостовой,
одним проплеванным амбаром,

194
Н. СТЕПАНОВ
одной мышиною дырой,
но будь к оружию готов!
Целует девку — Иванов!1
Это восприятие действительности свидетельствовало о растерян¬
ности поэта, об испуге его перед пережитками и осколками старого
мира, которые он видел как бы под увеличительным стеклом. Даже
проклиная этот собственнический мещанский мир, Н. Заболоцкий
не в силах был отрешиться от всей растерянности перед ним, трезво
и правильно увидеть действительное соотношение сил. И хотя он
понимает, что, кроме «мышиной дыры» мещанина, есть «полчище
заводов», что над «становьями народов» установлен новый «труда
и творчества закон»2, обрекающий на окончательное уничтожение
мир собственнического свинства, однако в «Столбцах» этот новый
мир «труда и творчества» является лишь отдаленной и абстрактной
антитезой по сравнению с осязательно-натуралистически изобра¬
женным миром мещанства.
В «Торжестве земледелия» Н. Заболоцкий пытался поставить
одну из грандиознейших тем нашей эпохи — тему коллективи¬
зации деревни. Но субъективно-идеалистическое представление
действительности, ошибочность художественного метода, услов¬
ное, искаженное изображение классовой борьбы в деревне привели
к тому, что, независимо от намерений автора, поэма его звучала
как враждебный пасквиль на коллективизацию.
Н. Заболоцкий нашел в себе мужество признать ошибочность
своего прошлого пути, ошибочность своих прежних творческих
установок, в особенности явственно сказавшихся в «Торжестве
земледелия». В своей речи на дискуссии ленинградских писате¬
лей, обсуждавших статьи ЦО «Правды» о формализме, говоря
о «Торжестве земледелия», Н. Заболоцкий признал ошибочность
поэмы3, заключавшуюся, по его мнению, в соединении в ней
реалистических и утопических элементов. «Замысел поэмы был
неблагополучен в том отношении, что он соединял воедино реали¬
стические и утопические элементы. Получилось так, что утопи¬
ческий элемент нарушил в моей поэме все реальные пропорции,
благодаря чему, в частности, было до некоторой степени смазано
отображение классовой борьбы. Недооценка реалистической прав¬
ды искусства привела к идилличности, пасторальности поэмы, что
шло вразрез с действительностью». С этим искажением, идеали¬
стическим отображением действительности тесно связана была

Новые стихи Н. Заболоцкого
195
и самая поэтическая манера Н. Заболоцкого. Его «инфантилизм»,
подчеркнуто-ироническая «сниженность» образа, сочетание нату¬
ралистических и условно-гротескных деталей, алогизм смысловых
переходов и т. п. Мир предстоял перед ним как бы отраженным
в вогнутом зеркале, в карикатурной диспропорции, искажающей
реальную действительность.
Пересмотрев свои прежние позиции, Н. Заболоцкий осознал,
что единственная правильная дорога — это дорога социалисти¬
ческого реализма, правдивости и простоты искусства, делающих
его близким и нужным народу. Формалистическое эксперимента¬
торство ведет не только к идеологическим срывам, но и приводит
поэзию к творческому тупику, обедняя ее творческие возможно¬
сти. Поэтому следует всемерно приветствовать тот вывод, к кото¬
рому пришел после всех своих блужданий Н. Заболоцкий, вывод
подлинного советского художника, стремящегося к созданию
большого народного искусства: «Что такое борьба с формализмом?
Это борьба за такой тип искусства, который, будучи совершенным
по своему техническому уровню, отвечает идее широких масс,
доступен им, близок и дорог».
Эти слова Н. Заболоцкого не остались простой декларацией.
Такие стихотворения его, как «Памяти Кирова», написанное
в дни народного горя, «Север», посвященное героям нашей со¬
циалистической родины, «Горийская симфония»,— показали,
что путь, на который вступил Н. Заболоцкий, путь плодотворный,
углубляющий и обогащающий его творчество.
Творческий рост Н. Заболоцкого является убедительнейшим
примером того, насколько плодотворен для поэта выход из субъ¬
ективного мира, выход к большим темам нашей действительности,
к реалистическому, правдивому изображению ее.
2
Стихи Н. Заболоцкого, помещенные в этом номере «Лите¬
ратурного современника», относятся к разному времени и пред¬
ставляют различные стороны его творчества. Однако наибольший
интерес с точки зрения дальнейшего развития его творчества
представляют стихи последних двух-трех лет.
Стихи о природе и стихи, посвященные современности, при
всей своей родственности, при всей близости своих творческих
принципов дают представление о двух различных тенденциях

196
Н. СТЕПАНОВ
творчества Н. Заболоцкого. Но в то же время стихи о природе на¬
столько тесно, настолько органично связаны с «Севером» и «Го-
рийской симфонией», что вне их создание этих последних вещей
было бы невозможно. От стихов о природе, от того пантеистиче¬
ского приятия мира, которое с такой полнотой в них выражено,
возможен оказался для Заболоцкого переход к современной те¬
матике, к сочетанию социально насыщенных образов с глубоким
и полнокровным проникновением в природу.
Тема природы — основная тема стихов Заболоцкого после
«Столбцов». Стихи о природе волнуют глубокой лиричностью,
глубиной замысла, пластической наглядностью и силой своих
образов.
Природа прежде всего для него явилась выходом, средством
освобождения от мира, «испорченного сознанием отцов», от того
«мышиного мирка», который поэт с такой ненавистью заклеймил
в «Столбцах»:
Я тщетно вспоминаю детство,
которое сулило мне в наследство
не мир живой, на тысячу ладов
поющий, прыгающий, думающий, ясный,
но мир, испорченный сознанием отцов,
искусственный, немой и безобразный ...
(«Лодейников»)4.
Стихи о природе — это прежде всего лирические размышле¬
ния поэта, основной мыслью которых является «разъединение»
человека и природы:
И нестерпимая тоска разъединенья
пронзила сердце мне, и в этот миг
все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
и речь воды, и камня мертвый крик.
(«Вчера, о смерти размышляя...»)
Пантеистический призыв к слиянию человека и природы,
призыв к преодолению «разъединения» с природой можно найти
и у Гете5, и у Тютчева6, и у немецких романтиков, воплощавших
в своих стихах положения идеалистической натурфилософии.
Но в восприятии природы в стихах Н. Заболоцкого хочется пре¬

Новые стихи Н. Заболоцкого
197
жде всего отметить оптимистическое утверждение бытия, их ис¬
ключительную конкретность, правдивость и лирическую теплоту.
В замечательном по своей простоте, внутренней правдивости сти¬
хотворении «Утренняя песня» Заболоцкий приходит к светлому
и радостному утверждению жизни, рождающемуся из ощущения
своей слитности с природой:
И все кругом запело, так что козлик
и тот пошел скакать вокруг забора,
и понял я в то золотое утро,
что смерти нет, и наша жизнь бессмертна.
Это утверждение бессмертия жизни отнюдь не мистично, чуждо
всякой поповщине. Ощущение своего органического единства с ма¬
териальным миром, понимание вечности материи лежит в основе
его. Природа для Заболоцкого не бессознательное проявление веч¬
ного разума, не дух, находящийся в процессе становления, какой
она являлась в идеалистической натурфилософии, а чувственно
данный, материальный мир. Однако иногда кажется, что поэт го¬
тов противопоставить какой-то внутренний, таинственный разум
природы разуму человека (см. стихотворение «Прогулка», 1929 г.).
Эта неотчетливость философической концепции Заболоцкого
свидетельствует о том, что связи его с идеалистической натур¬
философией еще не преодолены им до конца. Говоря об единстве
духа и материи, говоря о сродстве человека и природы, следует
помнить, что это положение лежит и в основе идеалистической
философии, разрешаясь в ней в признании приоритета «духовно¬
го» над материальным. Поэтому часто хочется, чтобы Заболоцкий
решительнее подчеркнул свое материалистическое восприятие
и понимание природы. Понимание природы и ее закономерностей
осуществляется лишь в процессе воздействия человека на приро¬
ду, ее изменения человеком, в свою очередь изменяющем и раз¬
вивающем разум человека, соответственно тому, как он научился
изменять природу. Это основное положение марксизма должно
определять и понимание природы поэтом.
В своей поэме «Птицы» Н. Заболоцкий уже приходит к пони¬
манию этого организующего воздействия на природу человека,
являющегося ее хозяином, а не рабом «таинственных», мистиче¬
ских сил, к утверждению которых приходила идеалистическая
философия:

198
Н. СТЕПАНОВ
Земля моя., мать моя, знаю
твой непреложный закон. Не насильник, а умный хозяин
скоро придет человек, и во имя всеобщего счастья
жизнь перестроит твою. Знаю это. С какою любовью
травы к травам прильнут! С каким щебетаньем и свистом
птицы птиц окружат! Какой неистленно прекрасной
станет Природа! И мысль, возвращенная сердцу,—
мысль человека каким торжеством загорится!
Природа не является, однако, для Заболоцкого только вечной гар¬
монией, мирной и безмятежной идиллией. В ней также идет борьба,
борьба за существование, скрытая за ее внешним «очарованием»:
Так вот она, гармония природы.
Так вот они, ночные голоса.
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса7.
Таким образом, и природа не представляет выхода из мира
борьбы, из мира, в котором сейчас идет смертельная схватка между
темными фашистскими силами капитализма и коммунизмом,
созидающим новое освобожденное человечество, построившим
на одной шестой этого мира цветущую страну социализма. Перед
Заболоцким стоял выбор: или уход в природу, наподобие «натур¬
философов», или выход к новой тематике, сочетание человека
и природы. Он пришел к последнему.
Новый человек, человек нового социалистического общества,
становится лицом к лицу с природой. Освобожденный от волчьего
закона существования в капиталистическом обществе, человек
стал ближе к природе и в то же время всю свою энергию отдает ее
преобразованию.
3
Стихи, посвященные памяти С.М. Кирова — «Север», «Го-
рийская симфония», знаменуют новый этап в творчестве Н. За¬
болоцкого. Дни народного горя о гибели лучшего из сынов народа,
дни ненависти и гнева к презренным и подлым убийцам оказали
могущественное воздействие на поэта. Он включается в тот вели¬
чайший процесс построения нового мира, который происходит

Новые стихи Н. Заболоцкого
199
вокруг него. Он видит величие и трудности борьбы за новое чело¬
вечество, за счастливую жизнь народов нашей социалистической
родины, возглавляемую величайшим гением человечества. «Север»
и «Горийская симфония» — замечательное и сконцентрированное
выражение этого нового понимания мира.
Изменение тематики, новое отношение к миру сказываются
и в той монументальной простоте, в той реалистической силе,
которые выделяют эти стихи Заболоцкого. В них и тема приро¬
ды, основная и давняя тема Заболоцкого, зазвучала по-новому.
Природа перестает казаться природой «вообще», тем далеким
от повседневной борьбы прекрасным, пантеистическим миром,
который дается в ряде стихов Заболоцкого,— она наделяется кон¬
кретными, реалистическими чертами. И в «Севере», ив «Горийской
симфонии» встает природа нашей необъятной родины в своем
величии и суровой красоте:
В воротах Азии, в объятьях лютой стужи,
где жены в шубах и в тулупах мужи,
несметные богатства затая,
лежит в сугробах родина моя.
(«Север»)
Выйдя к новой тематике, связанной с современной действитель¬
ностью, связанной с построением новой социалистической куль¬
туры, Заболоцкий придает своим стихам идейную насыщенность,
обретает твердую почву под ногами. «Север» написан о новых,
лучших людях нашей страны, о победе человека над природой:
О, люди Севера! О, вьюги Ванкарема!
О, мужеством рожденная поэма!
О, под людьми ломающийся лед!
О,	первый Ляпидевского полет!
Изменение природы человеком, торжество человеческого гения,
воли я разума, мужество и смелость наших летчиков — поистине
достойная тема для поэта, до сих пор, к сожалению, так недоста¬
точно и бледно отраженная в нашей поэзии.
Связь между природой и человеком, тема освобожденного че¬
ловечества, реалистическая и идейная насыщенность последних
стихов Заболоцкого наиболее полно выражены в его «Горийской

200
Н. СТЕПАНОВ
симфонии». В ней найден подлинный синтез, подлинный единый
ритм для передачи нашей действительности и природы. В этой
радостной, величественной симфонии сливаются голоса природы
и человека, чувствуется могучее дыхание эпоса, улавливается под¬
линный пульс нашей современности. Восторженный «гимн суще¬
ствованью» , рождающийся у поэта среди величественной природы,
является и гимном в честь «вождя народов мира» И. В. Сталина, ро¬
дина которого — Гори — становится для поэта «центром земли»:
Взойди на холм, прислушайся к дыханью
камней и трав, и, сдерживая дрожь,
из сердца вырвавшийся гимн существованью,
счастливый, ты невольно запоешь.
Освобождаясь от абстрактного противопоставления человека
и природы, Заболоцкий приходит и к пониманию той великой
битвы, которая ведется сейчас за будущее человечество, битвы,
возглавляемой «вождем народов мира»:
О, двух времен могучий поединок.
О, крепость мертвая на каменной горе,
О, спор веков и битва в Октябре.
Пронзен весь мир с подножья до вершины,
Исчез племен косноязычный быт,
И план, начертанный рукою исполина,
Перед народами открыт.
Радостное утверждение жизни сливается с гимном ее строителю
исполину, открывающему эту новую жизнь всем народам мира.
Оптимистический пантеизм Заболоцкого приобретает здесь свое
реальное и социальное наполнение, свой смысл. Образ «вождя
народов», образ великого Сталина, придает целеустремленность
этим стихам, делает их близкими и понятными писателю.
Такова поучительная эволюция Заболоцкого, эволюция, вы¬
двигающая его в ряды активных борцов за счастье нашей социа¬
листической родины. Идеологический рост поэта содействовал
и художественной зрелости и совершенству его стихов. Точный
и яркий его язык, пластичность и конкретность образа, муже¬
ственный и монументальный ритм последних стихов Заболоцкого
знаменуют преодоление прежних формалистических экспери¬
ментов, отказ от искусственной затрудненности языка, выход его

Новые стихи Н. Заболоцкого
201
на путь реалистического, монументального искусства. «Север»
и «Горийская симфония» воспринимаются как монументальные,
эпические произведения, как фрагменты эпоса о современности.
Не случайно, что гигантский образ «вождя народов» до сих пор
ярче и полнее всего отображен был в песнях, слагаемых в самых
отдаленных уголках нашей родины, и в поэзии братских наро¬
дов, и органичнее связанной с народным творчеством. Именно
здесь можно найти монументальную простоту и эпический раз¬
мах, передающие величественный образ вождя народов. С ними
и перекликается «Горийская симфония» своей монументальной
простотой, своим эпическим размахом. Здесь, несомненно, ска¬
залось знакомство Н. Заболоцкого с поэтами братской Грузии,
над переводом которых он за последнее время много работал.
Их творчество (а Заболоцкий переводил и переводит Орбелиани8,
Пшавела9, Руставели10, из современников — Симона Чиковани11
и Тициана Табидзе12) гораздо органичнее и сильнее связано с на¬
родной поэзией, чем творчество современных русских поэтов.
Новые стихи Заболоцкого подкупают своею самобытностью,
своей правдивостью, своим эпическим размахом, далеко не часто
встречающимися у наших поэтов, слишком часто спокойно-равно-
душных или аффектированно-риторичных. Литературщина,
внешняя нарядность, театрализованная поза сплошь и рядом еще
распространены в нашей поэзии, расхолаживают читателя, обре¬
кают ее на замкнутость в кругу одних и тех же тем, на ограничен¬
ность ее творческого диапазона. Подлинность, сила новых стихов
Заболоцкого не в автобиографизме их тематики, не в эффектив¬
ности словаря, не в эмоциональной приподнятости голоса. В этих
стихах вступает в свои права мысль, обобщенное и вместе с тем
глубоко внутренне пережитое отображение действительности, на¬
ходятся те простые и монументальные формы, которые открывают
Заболоцкому дорогу к созданию вещей о нашей великой эпохе.
Приход к новой тематике, к ясному осознанию современности
ознаменован и изменением творческого метода Заболоцкого. Он
отходит от формалистического подхода к слову, отказывается
от той иронической двупланности и инфантильности, которые
были в «Столбцах» и «Торжестве земледелия». Новые стихи
Заболоцкого — реалистичны. Слово в них точно соотносится
с мыслью, стих стремится к той ясной и весомой «благородной
простоте», к которой призывал поэтов в свое время Пушкин.
Те немотивированные, алогические метафоры, та иллюзорность

202
Н. СТЕПАНОВ
образов, которые встречались в прежних стихах Заболоцкого,
сменяются простым и ясным замыслом вещи, глубиной мысли,
дисциплинирующей стих, подчиняющей его словесную систему
этой смысловой магистрали. Язык стихов Заболоцкого точностью
и силой слова, выразительностью образов выделяется на фоне того
небрежного и безвкусного обращения со словом, которое, к сожа¬
лению, свидетельствует о недостаточном внимании наших поэтов
к языку своих стихов. Эстрадное, формалистическое жонглиро¬
вание словом у Кирсанова13, вялый безвкусный язык Уткиных
и Жаровых, нарочитая бессвязность Пастернака, окрошка из тех¬
нических терминов и арго у Сельвинского заставляют с особенным
вниманием отнестись к языку новых стихов Заболоцкого.
В то же время стихи Заболоцкого далеки от сглаженного, вы¬
холощенного языка, от той псевдо-«простоты», которая часто вы¬
дается за подлинную простоту, как, например, у Безыменского14.
Смелость сила языка и образа, обобщенность и смысловая емкость
каждого слова — основной «секрет» поэтического мастерства
Заболоцкого. «Горийская симфония» и «Север» позволяют гово¬
рить об обращении поэта к лучшим заветам классической поэзии,
к таким животворящим ее источникам, как народное творчество
и Пушкин. В то же время Заболоцкий далек от какой бы то ни было
стилизации и литературщины. Ясность и значительность мысли,
точная выверенность каждого слова перекликаются у него с благо¬
родной простотой пушкинского стиха. Потому-то так классически,
так уверенно, просто и весомо звучат такие стихи, как:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные, сияют далеко.
Здесь центр земли. Живой язык природы
здесь учит нас основам языка,
и своды слов стоят, как башен своды,
и мысль течет, как горная река15.
Поразительны точность и наглядная пластическая сила образа,
его насыщенность и реалистическая предметность:
Круглоголовый как биллиардный шар —
то морж появится и дышит торопливо,—
пуская вверх продолговатый пар;

Новые стихи Н. Заболоцкого
203
то, потрясая мантией косматой,
пройдет медведь как демон волосатый
в своем доисторическом меху...16
Классическая чеканка стиха, пластичность образа, точность
и смысловая весомость слова являются линией наибольшего сопро¬
тивления в поэзии. Труднее всего найти именно простой и точный
образ, наиболее адекватно передающий предмет, наиболее кон¬
кретно и полно выражающий мысль. Осязательная конкретность
и точность образа, глубокое интимно-лирическое его переживание
заключено, например, в таком полном пантеистической теплоты
и зрительной картинности образе Заболоцкого, как
И персики, как нежная заря,
мерцают из раскинутых корзинок...17
«Точность выражения» наряду с «верностью» ума и чувства,
наряду с «ясностью и стройностью», которые отстаивал Пушкин,—
возможны лишь при реалистическом отношении к слову, лишь при
бережном отношении к языку, при отказе от внешней эффектности
в нарядности стиля.
Эта пластичность образа и точность языка перекликаются
с принципами классической античной поэзии. Далеко не случай¬
но, что в своей поэме «Птицы» Заболоцкий воскрешает не только
гекзаметр, но и ту точную детализацию образа, ту словесную яс¬
ность, которыми отличается античная поэзия:
Птицы, пустынники воздуха, жители неба.
Певчие славки, дрозды, соловьи, коноплянки.
Флейточки бросьте свои, полно свистать вам да щелкать.
Также и ты, дятел, оставь деревянный органчик.
Старый ты органист, твои мне известны проказы,
как о сухие сучки барабанишь ты клювом,—
гулко дрожит инструмент, дребезжащие звуки
Арр и Эрр по окрестностям ветер разносит.
Стихи Заболоцкого сильны зоркостью поэтического зрения,
благодаря чему изображаемые им образы приобретают осязатель¬
ность и наглядность. С какой любовью, с какой удивительной
точностью рисуется им каждая деталь стихотворения, каждый
отдельный, казалось бы, второстепенный, образ:

204
Н. СТЕПАНОВ
Украсив дно большими бороздами,
ползут улитки, высунув рога.
Подводные кибиточки, повозки,
коробочки из перла и известки...18
Лишь подлинное ощущение природы, лишь пристальное вгля-
дывание в неё, наряду с выверенностью и точностью каждого слова,
могут дать столь простое и вместе с тем точное ее изображение.
Новый творческий этап Заболоцким только лишь начат. Это
начало говорит о больших возможностях, о широких перспективах
его творческого пути. Не будем замалчивать его ошибки, далеко
не все и в стихах Заболоцкого о природе может быть безоговорочно
принято, будучи связано с прежними натурфилософскими тенден¬
циями его поэзии. Но тот поворот к новой тематике, тот поворот
к реализму, который уже совершился, позволяет надеяться, что
правильно найденный путь окажется особенно плодотворным,
и советская поэзия обогатится рядом новых произведений боль¬
шого мастерства и значения.
Поэзия Заболоцкого тяготеет к эпическим формам, к большому
монументальному стилю. Можно думать, что это тяготение к эпо¬
су, фрагменты которого уже ощущаются в «Севере» и «Горийской
симфонии», приведет Заболоцкого к созданию монументальных
произведений. Широкий кругозор, большое эпическое дыхание осо¬
бенно нужны поэтам нашей социалистической родины. Подлинное
мастерство Заболоцкого, освобожденное от пут формалистической
искусственности и идейно возмужавшее, имеет все возможности
к дальнейшему росту. Глубокий интерес Заболоцкого к творчеству
Руставели, Важа Пшавела, к народной поэзии во многом должен
помочь ему в создании его новых вещей.
Мы ждем от «художника нашей великой эпохи» произведений,
достойных ее, передающих грандиозную социалистическую пере¬
стройку нашей страны. Поэзия до сих пор еще отстает от темпов
этой перестройки и не смогла еще с достаточной полнотой передать
тот могучий и радостный жизненный расцвет, который пережи¬
вает наша родина. Тем почетнее и ответственнее задача каждого
поэта, идущего по этому пути.

П. СИДОРЧУК
Амнистия старым ошибкам
За последнее время поэт Николай Заболоцкий написал несколько
стихотворений, свидетельствующих о его большом идейном и худо¬
жественном росте. Это «Север», «Горийская симфония» и др.
В прошлом Н. Заболоцкий имел тяжелые творческие срывы.
Его сборник стихов «Столбцы» (1929 г.) и поэма «Торжество
земледелия» (1932 г.) в свое время были встречены читателями
и критикой резко отрицательно. В них Заболоцкий предавал¬
ся формалистическим экспериментам, забывая о содержании,
о смысле и идейном направлении своей поэзии. «Торжество зем¬
леделия» оказалось пошлым пасквилем на социализм. Резкая
и справедливая критика, казалось, помогла Заболоцкому понять,
прочувствовать, продумать свои ошибки, начать перестройку свое¬
го творчества: свидетельство тому — последние стихи поэта.
В журнале «Литературный Современник» (№ 3) напечатаны эти
новые стихи Заболоцкого: «Начало зимы», «Север», «Горийская
симфония» 1. Но рядом с ними редакция журнала почему-то соч¬
ла возможным печатать стихи, относящиеся к 1929-1934 году,
стихи, повторяющие зады «Столбцов» и «Торжества земледе¬
лия». И вот опять «бык седые слезы точит, стоит пышный, чуть
жилой», птица опять «ради песенки старинной своим горлышком
трудится», опять —
У животных нет названия —
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
Их невидимый удел.

206
П. СИДОРЧУК
Читателю вновь предлагаются ребусы: «Вся природа улыбнулась
как высокая тюрьма» (?) и вновь делается «философский вывод» —
И смеется вся природа
Умирая каждый миг
(«Прогулка»),
К сожалению, ни поэт, ни редакция не хотят понять, что это
и есть та самая «мелкая философия на глубоких местах», над
которой так страстно издевался Маяковский2.
Эта же самая «философия» приводит Заболоцкого в странном
стихотворении «Лодейников в саду» (кстати, об этом Лодейникове,
кроме того, что он человек «с унылым носом», больше ничего не¬
известно) к злой карикатуре на природу, на общественную жизнь.
В этом стихотворении — «природа вековечная давильня», «обер¬
нувшаяся адом», в этом стихотворении какой-то Соколов «словно
бог, красоток целовал», в этом стихотворении нагроможден невооб¬
разимый сумбур, дикое сплетение самых несовместимых понятий.
Но сквозь всю эту нелепицу торчат ушки «юродивой философии»:
На безднах мук сияют наши воды,
На бездне горя высятся леса!
Трудно утверждать, какие здесь имеются в виду леса, которые
«высятся на безднах горя». Может быть, «тайный смысл» этих
строк заключается именно в их двусмысленности...
Незачем продолжать примеры. Ясно, что эти стихи ничего
общего не могут иметь с советской поэзией, что эти стихи не просто
далеки от «Горийской симфонии» того же автора, а враждебны ей
по всему своему духу.
Почему же Н. Заболоцкий, громко объявивший о своем «про¬
щании с прошлым», дает в печать свои старые, осужденные со¬
ветским читателем стихи, почему печатает их «Литературный
Современник»? Получается не «прощанье с прошлым», а амни¬
стирование прошлого на том основании, что, мол, поэт написал
несколько хороших стихов.

НЕ-ЛИТЕРАТОР
23 апреля^
<фрагмент>
<...> Недостаток чуткости и принципиальности в критике слу¬
жит удобным прикрытием для притаившихся врагов социалисти¬
ческой культуры. Здесь же находят себе почву безответственные
кретины, прикрывающие пошлость, фальшь и художественно¬
политические ошибки. Безоглядное расхваливание фальшивых
произведений, рекламная шумиха вокруг неудачных произведе¬
ний кинематографии — и тупое охаивание огромной творческой
работы художников, мужественно и настойчиво преодолевающих
старые ошибки (например, статья Сидорчука о Н. Заболоцком
в «Ленинградской правде» от 21 апреля2),— по-разному и в разных
местах еще продолжают жить традиции безыдейной, беспринцип¬
ной критики... <...>

<Без подписи>
Медвежья услуга
21 апреля в «Ленинградской Правде» была помещена статья
П. Сидорчука «Амнистия старым ошибкам» *, в которой подверга¬
лись критике несколько старых стихотворений поэта Н. Заболоц¬
кого. Эти стихи, написанные в 1929-<19>34 гг. в период серьез¬
ных творческих срывов и политических ошибок поэта, почему-то
напечатаны редакцией журнала «Литературный современник»
в № 3 за 1937 год рядом с новыми, хорошими стихами поэта («Го¬
рийская симфония», «Север»). В статье давалась положительная
оценка ряду новых стихов поэта и выражалось сожаление по поводу
того, что Н. Заболоцкий, который дал за последнее время ряд стихов,
«свидетельствующих о его большом идейном и художественном
росте», счел почему-то необходимым дать в печать «стихи, повто¬
ряющие зады “Столбцов” и “Торжестваземледелия”» («Прогулка»,
«Утренняя песня», «Лодейников в саду»).
Тем большее изумление вызывает вельможный окрик «Не-
литератора» из «Известий», который в своей статье «23 апреля»
(«Известия», № 972) походя, буквально в двух строках, характе¬
ризует статью П. Сидорчука как пример «тупого охаивания огром¬
ной творческой работы художников, мужественно и настойчиво
преодолевающих старые ошибки».
«Не-литератор», очевидно, не потрудился уяснить себе, что
в статье П. Сидорчука критиковались стихи, которые никак не мо¬
гут быть сочтены за доказательство «мужественной и настойчивой
перестройки». Он не заметил, что, воюя против «безответственных
кретинов, прикрывающих пошлость, фальшь и художественно-по¬
литические ошибки» в искусстве, сам выступает в роли защитника

Медвежья услуга
209
этой фальши, пошлости и художественно-политических ошибок
в стихах Заболоцкого. Ибо вряд ли можно, будучи добросовестным
критиком, заступаться на страницах советской газеты за такие,
например, стихи:
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса!
или
Бык седые слезы точит,
Стоит пышный, чуть живой...
или
Вся природа улыбнулась
Как высокая тюрьма...
Медвежью услугу оказывает «Не-литератор» Н. Заболоцкому,
нарочито избегая критики его плохих стихов и безудержно за¬
хваливая поэта.
^0.

Н. ИЗГОЕВ
Литературные заметки
<фрагмент>
«Известия» уже отметили недостойное выступление П. Си¬
дорчука на страницах «Ленинградской правды» 1 против поэта
Н. Заболоцкого *. Однако само это выступление и связанные с ним
события требуют детальной расшифровки.
Н. Заболоцкий за последнее время опубликовал, в частности
на страницах «Известий», стихотворения, которые отличаются глу¬
бокой, проникновенной вдумчивостью, подлинной интеллектуаль¬
ностью и высокой страстью, сочетаясь с монументальными формами
эпического стиха. «Горийская симфония», «Север», стихи о войне2
явились прекрасным доказательством и показательным примером
серьезной работы поэта над собой, над своим мироощущением.
Болезней у Заболоцкого немало. Но кто, как не он сам, лучше мно¬
гих критиков сумел и выявить эти болезни, и показать их корни?3
Заболоцкий не ограничивается декларациями: его идейно-твор¬
ческую перестройку можно изучать по стихам. Он не молчит, он
создает новые произведения, гораздо более высокие, полноценные,
совершенные, чем создавал раньше.
Почему же понадобилось П. Сидорчуку ударить поэта оглоблей
по ногам?
Дело в том, что в № 3 «Литературного современника» опубли¬
кован ряд стихотворений Заболоцкого. Поэт отобрал наиболее
характерные и приемлемые для него самого произведения, пока¬
зывающие его творческий путь. Здесь и стихи 1929 года, и стихи
1936 года. В них явственно ощущается основная тема поэта: он
*	См. статью Не-литератора «23 апреля» в «Известиях» от 23 апреля с. г.— Ред.

Литературные заметки
211
внимательно наблюдает природу и видит ее не только прекрасной
в своих внешних проявлениях, но и наполненной борьбою, живою,
полною противоречий:
и смеется вся природа,
умирая каждый миг.
В чудесном стихотворении «Утренняя песня», исполненном
ясности, глубокого душевного равновесия, жизнерадостности,
поэт рисует пробуждение утра и заключает:
И понял я в то золотое утро,
что смерти нет и наша жизнь бессмертна.
Основная тема Заболоцкого — борьба в природе, преодоление
смерти, утверждение жизни.
Лодейников склонился над листами,
и в этот миг привиделся ему
огромный червь, железными зубами
схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы!
Так вот они, ночные голоса!
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
хорек пил мозг из птичьей головы,
и страшно перекошенные лица
ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
соединяла смерть и бытие
в единый клуб. Но мысль была бессильна
соединить два таинства ее.
(«Лодейников в саду»).
Казалось бы, что порочного в этих стихах? Почему поэт не мо¬
жет наблюдать природу как естествоиспытатель или даже как

212
Н. ИЗГОЕВ
ребенок, впервые увидевший жука и червя. Почему поэт не имеет
права без мистического ужаса или без пастернаковской рафиниро¬
ванности и наигранной растерянности констатировать, что мысль
его бессильна соединить «два таинства» природы? П. Сидорчук,
козыряя именем Маяковского, видит в этом «мелкую философию
на глубоких местах»,— для него лично решены все проблемы че¬
ловеческого существования. Он не считает возможным утруждать
мысль над разгадкой тайн природы. Это — его личное дело, и неза¬
чем личную нелюбознательность П. Сидорчука делать достоянием
гласности и методом литературной критики. Нескромно и невы¬
годно для него. Но П. Сидорчук сам понимает несостоятельность
своих доводов и поэтому «копает» дальше. Он ищет политические
корни, «тайный смысл» в стихах Заболоцкого. И находит:
На безднах мук сияют наши воды,
на безднах горя высятся леса!
Вырвав из контекста эти две строки, П. Сидорчук пишет:
«Трудно утверждать, какие здесь имеются в виду леса, которые
“высятся на безднах горя”. Может быть, “тайный смысл” этих
строк заключается именно в их двусмысленности...»
И многозначительное многоточие, которым заключает Сидорчук
свою тираду, и самый метод, которым он хочет «поймать» Заболоц¬
кого,— свидригайловский метод,— отвратительны. Недостойно
советского журналиста так выступать, так критиковать поэта.
П. Сидорчук считает, что «Горийская симфония» — только при¬
крытие, пользуясь которым Заболоцкий, протаскивает враждеб¬
ные советской поэзии стихи. С тем же успехом можно сказать, что
П. Сидорчук, пользуясь страницами «Ленинградской правды», без
всяких ширм протаскивает никак и ничем не обоснованные анти¬
советские каламбуры, имеющие только один смысл. <...>4

<Без подписи>
По поводу «Литературных заметок»
Почувствовав беспочвенность своего кавалерийского наскока*,
«Не-л итератор» спешно обернулся Изгоевым. Во вчерашнем номе¬
ре «Известий» Н. Изгоев в «Литературных заметках» берет на себя
ТРУД раскрыть скобки Не-литератора, как известно, утверждавше¬
го, что критические замечания П. Сидорчука в «Ленинградской
Правде» о некоторых стихах Заболоцкого есть пример тупого
охаивания и беспринципности в критике.
Что и говорить, неблагодарная миссия!
Н. Изгоев утверждает, что поэт Заболоцкий «отобрал наибо¬
лее характерные и приемлемые для него самого произведения,
показывающие его творческий путь». С упорством, достойным
лучшего применения, отстаивает Изгоев это право поэта. А мы¬
то думали, что для Заболоцкого нынешнего, совершающего путь
серьезной творческой перестройки, никак не приемлемы такие
стихи, как, например, «Прогулка». Тем более, что сам поэт при¬
знавал наличие серьезных политических срывов и ошибок в своем
творчестве. Да и как не признать, если подходить к оценке своего
творческого пути критически, а не так, как подходят услужливые
адвокаты типа Изгоева?
Не пожалеем места и опубликуем стихотворение «Прогулка».
Предоставим читателю убедиться, что тов. Изгоев зовет поэта
на ложный путь.
*	См. вчерашний номер «Ленинградской Правды» — статью «Медвежья услуга»
(ответ на выступление «Не-литератора» в газете «Известия»).— Ред.

214
<Без подписи>
ПРОГУЛКА
У животных нет названья —
кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
их невидимый удел.
Бык, беседуя с природой,
удаляется в луга,
над прекрасными глазами
стоят белые рога.
Речка девочкой невзрачной
лежит тихо между трав,
то смеется, то рыдает,
ноги в землю закопав.
Что же плачет? Что тоскует?
Отчего она больна?
Вся природа улыбнулась,
как высокая тюрьма.
Каждый маленький цветочек
машет маленькой рукой.
Бык седые слезы точит,
стоит пышный, чуть живой.
И этакую бессмыслицу поднимает на щит Изгоев. Здесь Изгоев
узрел «глубокую, проникновенную, вдумчивую величавость,
подлинную интеллектуальность и высокую страсть». Можно ли
больше путать, чем путает Изгоев?
Не прикрыться Н. Изгоеву высокопарными и сомнительными рас¬
суждениями о том, что поэт может, видите ли, наблюдать природу,
как естествоиспытатель или даже как ребенок, впервые увидевший
жука и червя. Поэт все же, тов. Изгоев, не просто естествоиспытатель
и не ребенок, а инженер человеческих душ1. Тем более, что в отли¬
чие от переростков, резвящихся иногда на страницах «Известий»,
нормальный, здоровый ребенок, не говоря уже о честном советском
естествоиспытателе, не воспринимает природу, как «вековечную
давильню» (стихотворение «Лодейников в саду»).
Такое восприятие природы чуждо и враждебно нам, материали¬
стам, людям, верящим в силу творческого разума, покоряющим
природу, меняющим русла рек, поднимающим несметные богат¬
ства недр, преображающим весь облик земли.
Любопытно. В этой же статье, не потрудившись связать кон¬
цы с концами, Н. Изгоев гневно укоряет поэта Луговского за то,

По поводу «Литературных заметок»
215
что тот включил в однотомник свои старые заумные, фальши¬
вые стихи. Почему же то, что стыдно Луговскому, похвально
Заболоцкому? Неужели только потому, что Изгоеву нужно спасти
запутавшегося Не-литератора? А для этого, видно, все средства
хороши. Автор «Литературных заметок» не брезгает и прямым
вымыслом, приписывая П. Сидорчуку то, чего он не говорил.
«Сидорчук считает,— пишет Изгоев,— что “Горийская симфония”
только прикрытие, пользуясь которым Заболоцкий протаскивает
враждебные советской поэзии стихи». Не писал этого Сидорчук,
критикуя старые стихи Заболоцкого. Эти стихи не просто далеки
от «Горийской симфонии» того же автора, а враждебны ей по все¬
му своему духу. В этом нетрудно убедиться. «Горийская симфо¬
ния», «Север», другие стихи последнего периода свидетельствуют
об идейном и художественном росте поэта.
Как широка, как сладостна долина,
Теченье рек как чисто и легко,
Как цепи гор, слагаясь воедино,
Преображенные, сияют далеко!
Живой язык проснувшейся природы
Здесь учит нас основам языка,
И своды слов стоят, как башен своды,
И мысль течет, как горная река2.
Да, это иной, противоположный путь. И только на этом пути
поэта ждут творческие победы.
Лишь недобросовестность, развязность и привычка к пере¬
держкам в полемике могли продиктовать Изгоеву явно клеветни¬
ческое обвинение П. Сидорчука в том, что он «протаскивает никак
и ничем необоснованные антисоветские (!!!) каламбуры, имеющие
только один смысл». Эти каламбуры — плод воспаленного вооб¬
ражения ущемленного, незадачливого критика.
Товарищу Изгоеву давно пора уразуметь, что кадры, в том
числе и литературные кадры, воспитываются не огульным захва¬
ливанием и приторным славословием, и не огульным охаиванием,
а открытой и честной критикой.

Ал. ДЫМШИЦ
О двух Заболоцких
(В порядке обсуждения)
Новая книга стихов Н. Заболоцкого, его «Вторая книга» *, со-
держит всего 17 стихотворений. Они далеко неравноценны. Можно
даже сказать, что лишь меньшая их часть определяет достоинства
книги. И тем не менее «Вторая книга» Заболоцкого, именно бла¬
годаря наличию в ней четырех произведений — «Горийская сим¬
фония», «Прощание», «Север» и «Седов»,— заставляет говорить
о ней как о значительном явлении советской поэзии.
Когда читаешь эту книгу, то кажется, что ее писали два разных
поэта: «старый» и «новый» Заболоцкий.
Если проследить за датировкой стихотворений, собранных во «Вто¬
рой книге», то станет ясно, что приблизительно до 1932-<19>33 гг.
Н.	Заболоцкий находился еще под заметным влиянием тех антиреа-
листических тенденций, которые явственно сказались в его первой
книге стихов «Столбцы» (1929 г.) и в отрывках из поэмы «Торжество
земледелия». И только с 1934 г. начинается иной, принципиально
новый этап развития творчества Заболоцкого.
Заболоцкий начал свой путь поэта лет десять тому назад,
в 1926-<19>27 гг., и долгое время находился под воздействием
традиций буржуазно-декадентского искусства, глубоко враждеб¬
ного реалистическому стилю нашей поэзии. Натуралистический
гротеск, эстетско-формалистическое любование нарочито подо¬
бранными, гиперболизированными, уродливыми деталями быта
и подчеркнуто-огрубленный словарь его первой книги полностью
соответствовали тогдашнему поэтическому мировосприятию
Заболоцкого,— мировосприятию остро-индивидуалистическому,
субъективистскому, враждебному нам. «Столбцы» не случайно
были резко осуждены нашей общественностью.

О двух Заболоцких (В порядке обсуждения)
217
Уроки «Столбцов» не прошли даром для Заболоцкого. Поэма
«Торжество земледелия» — следующая его работа — не «выправи¬
ла» его пути. Нужно было полностью преодолеть идеалистические
принципы своего идейно-художественного восприятия, нужно
было полностью порвать со стилевыми традициями «Столбцов»,
а этого Заболоцкий не сделал.
Но теперь уже Заболоцкий не отказался от своей темы. Умный
и талантливый художник, он понял, что причина поражения ко¬
ренится отнюдь не в самой теме. Он стал искать новых принципов
ее разрешения. Он стал внимательно и глубоко вглядываться
в советскую действительность, стал поэтически воспринимать
величие наших дней, приблизился к народному творчеству. Он
искал упорно и долго, постепенно освобождаясь от прежних своих
воззрений, от связи прежней идеалистической «натурфилософии»,
и нашел, наконец, новые пути для своей поэзии в освоении под¬
линно народных идей и подлинно народных принципов художе¬
ственного мастерства.
Выдвигая и в поэме «Торжество земледелия», и в целом ряде
последующих стихотворений, частью вошедших в новый сборник
стихов, тему взаимоотношений человека и природы в условиях
социалистического общества, Заболоцкий долгое время был не сво¬
боден от реакционных идей идеалистической «натурфилософии»
и, в частности, был близок к тому восприятию, которое они полу¬
чили у Велемира Хлебникова в его теоретических высказываниях
и в его поэме «Ладомир».
В последовавших за «Торжеством земледелия» стихах Заболоц¬
кий стал на путь отказа от хлебниковско-идеалистического ис¬
толкования проблемы взаимоотношений человека и природы при
социализме, решительно порвал с политически реакционными
позициями своих прежних произведений, но следы влияния
идеалистической натурфилософии еще долго сказывались в его
творчестве. Они выражались не только в противопоставлении
законов в разума природы человеческим законам и разуму в та¬
ких стихотворениях, как «Лодейников в саду» («Литературный
современник» № 3 за 1937 г.; Заболоцкий правильно поступил,
не включив его в свою «Вторую книгу») или «Прогулка» (к со¬
жалению, открывающая эту книгу), но и в самом подходе поэта
к своей теме. Дело в том, что лирика природы у Заболоцкого чрез¬
мерно «философизирована». Речь идёт о том, что в ряде стихот¬
ворений, отнюдь не лучших, поэт подчиняет живое изображение

218
Ал. ДЫМШИЦ
природы абстрактной философской теме, что он исходит в своих
выводах не от жизни, а пытается навязать ей свои заранее наду¬
манные «философские законы». Именно таковы стихотворения
«Лодейников», «Лодейников в саду», «Прогулка».
И совершенно не случайно именно в этих стихотворениях,
продолжающих дурную, идеалистическую традицию раннего
творчества Заболоцкого, традицию восприятия мира через «фило¬
софские очки», заслоняющие живую жизнь людей и природы,
больше всего сказываются влияния натурализма и формализма.
Его «прекрасный Соколов» 2 с «задумчивой гитарой», который
«песни распевал» и «издевался над любою парой и, словно бог,
красоток целовал», уж слишком явственно напоминает гротеск¬
ные образы мещан из «Столбцов». Такие строки, как:
Природы вековечная давильня
соединяла смерть и бытие
в единый клуб. Но мысль была бессильна
соединить два таинства ее3,—
не только по содержанию, но и стилистически приближаются
к мотивам «Торжества земледелия».
Таким образом, стихи 1929-1933 гг. обнаруживают большую
зависимость поэта от его прошлого.
Но последние годы творчества Заболоцкого прошли под знаком
решительных перемен.
В новых стихах Заболоцкого нет более коснеющей в таинствах
«вековечной давильни»-природы, противопоставленной людям.
Есть люди и природа в прекрасном единстве, рожденном социа¬
листической эпохой; есть люди, мудро и героически, по-хозяйски
просто и мужественно переделывающие природу и подчиняющие
ее себе; есть великий обновленный мир счастья и радости, несущий
обновление природы, открывший людям все богатства и прелести
природы.
Восприятие природы неразрывно слито в этих лучших стихах
Заболоцкого с образом великой родины, ее гениального вождя, ее
замечательных героев. Высокое чувство гражданственности, по¬
литический пафос проникают новейшие стихотворения поэта.
В воротах Азии, в объятьях лютой стужи,
где жены в шубах и в тулупах мужи,

О двух Заболоцких (В порядке обсуждения)
219
несметны; богатства затая,
лежит в сугробах родина моя.
(«Север»)
И «Север» и «Седов» — стихотворения, тесно связанные един¬
ством темы и единством в ее раскрытии. Тема завоевания природы
героическими советскими летчиками находит свое прекрасное
разрешение.
И жить бы нам на свете без предела,
вгрызаясь в льды, меняя русла рек,—
отчизна воспитала нас и в тело
живую душу вдунула навек.
И мы пойдем в урочища любые,
и, если смерть застигнет у снегов,
лишь одного просил бы у судьбы я:
так умереть, как умирал Седов!
(«Седов»)
Круто изменились художественные принципы его творчества.
Ранее Заболоцкий не знал лирики, ибо лирические мотивы его
поэзии искажались манерным ироническим их «снижением».
Сейчас Заболоцкий впервые сумел лирически выразить чувства,
переживаемые нашим народом. Гневная ненависть трудящихся
к презренным убийцам лучшего из его сынов, к подлым врагам
народа, убившим С. М. Кирова, и острая печаль, вызванная его
смертью, превосходно запечатлелись в проникновенном сти¬
хотворении Заболоцкого «Прощание». Бурная радость, любовь
и гордость звучат в его стихах о севере.
Ранее Заболоцкий был типичным натуралистом, не знавшим
путей и перспектив большого эпического искусства. Сейчас он,
приблизившись к живым родникам народной поэзии, создает
произведения, близкие по духу тому величавому героическому
эпосу, который творят многонациональные народы нашей стра¬
ны, стремясь воплотить в монументальных поэтических формах
величие социалистической родины и ее вождей.
«Горийская симфония» Заболоцкого, бесспорно, займет по¬
четное место в советской поэзии. Это прекрасное стихотворение,
не подражающее внешним формам народного эпоса, а органически
близкое ему по духу, по-народному сочетает эпический монумен-
тализм образов с горячей страстностью чувств.

220
Ал.ДЫМШИЦ
Вот перед нами родина Сталина — великого, мудрейшего во¬
ждя, через образ которого открывается новый мир, где свободный
человек, гражданин своей счастливой родины, творит новую, со¬
циалистическую культуру, творчески обогащая природу и творче¬
ски обогащаясь ею, осуществляя гениальный «план, начертанный
рукою исполина»:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные сияют далеко!
Здесь центр земли. Живой язык природы
здесь учит нас основам языка,
и своды слов стоят, как башен своды,
и мысль течет, как горная река.
И мы садимся около костров,
вздымаем чашу дружеского пира,
в «Мравалжамиер» гремит в стране отцов —
заздравный гимн — вождю народов мира.
Между новыми стихами Заболоцкого и его прежней поэтической
работой огромная пропасть. Это всегда должен помнить сам поэт.
Это должны помнить и критики, ибо, утверждая обратное, они
оказывают медвежью услугу поэту. И совершенно ошибочно, напри¬
мер, Н. JI. Степанов полагает, что написанные в 1929-<19>33 гг.
Заболоцким «стихи о природе настолько тесно, настолько органич¬
но связаны с “Севером” и “Горийской симфонией”, что вне их соз¬
дание этих последних вещей было бы невозможно» (Литературный
современник, № З)4. Это мнение решительно неверно. Такие вещи,
как «Север» и «Горийская симфония», написаны вопреки тради¬
циям «Столбцов» и «Торжества земледелия», отзвуки которых
явственно давали себя знать в стихах 1929-<19>33 гг. Они на¬
писаны «другим», «новым» Заболоцким.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
На поэтическом фронте
<фрагмент>
Недостаточно еще удачными представляются мне попытки
Заболоцкого перейти от своей прежней, нарочито инфантильной
манеры и пустяковых тем, характерных для «Столбцов»,— к боль¬
шим поэтическим темам современности и заговорить новым язы¬
ком. Холодная торжественность, искусственная старомодность,
одописность сковывает ряд талантливых вещей Заболоцкого,—
«Север», «Седов», «Горийская симфония». Все еще не может
Заболоцкий отказаться от своей странной «натурфилософии»,
от нарочитого оригинальничанья. Ему предстоит еще большой
и сложный путь поэтического перевооружения. <...>
Советская поэзия насчитывает немало побед и достижений.
Есть все основания полагать, что ее дальнейшее развитие, идущее
в общем русле движения советской культуры, советского искусства,
принесет свои богатые и полноценные плоды. Залог этого — мудрое
и неустанное сталинское руководство нашей литературы со стороны
коммунистической партии, которая, критикуя, выправляет прома¬
хи и ошибки, борясь с групповщиной, разоблачая и выкорчевывая
из литературы всевозможную агентуру врага, ведет наше искусство
за собой, включая его в великое дело борьбы за коммунизм.

Ан. ТАРАСЕНКОВ
Новые стихи Н. Заболоцкого
<фрагмент>
У поэзии Н. Заболоцкого есть преданные друзья. Ленинградский
критик Н. Степанов, например, утверждал недавно, что стихи
Заболоцкого о природе «волнуют глубокой лиричностью, глуби¬
ной замысла, пластической наглядностью и силой своих образов»!
Он находил у Заболоцкого пантеизм, сравнивая его с пантеизмом
Гете и Тютчева, отдавая предпочтение пантеизму Заболоцкого.
Степанов утверждал даже, что Заболоцкий воскрешает «ту точную
детализацию образа, ту словесную ясность, которыми отличается
античная поэзия» (см. журнал «Литературный Современник»,
№ 5, 1937 г.)1. Крайне похвальная статья о второй книге стихов
Заболоцкого была недавно — в порядке обсуждения — помещена
и на страницах «Литературной газеты» (15/XII — <19>37 г.)
за подписью А. Дымшица2. На мой взгляд, статьи Н. Степанова
и А. Дымшица — неверные статьи. С поэзией Заболоцкого дружить
трудно. Не думаю, чтобы с ней был дружен читатель.
Несколько лет тому назад я резко выступал в печати против
поэмы «Торжество земледелия» и книги стихов «Столбцы»3.
Я считаю это свое выступление правильным и не хочу возвращать¬
ся к оценке произведений Н Заболоцкого, декларативный отход
от которых объявил сам поэт. Сравнительно недавно вышла вторая
книга стихов Заболоцкого4. О ней и речь. В ней есть старые стихи,
помеченные 1929 годом. В ней есть вещи последних лет. В одном
из стихотворений 1936 года Заболоцкий пишет:
Но жизнь моя печальней во сто крат,
когда болеет разум одинокий,

Новые стихи Н. Заболоцкого
223
и вымыслы, как чудища, сидят,
поднявши морды над гнилой осокой.
И в обмороке бледная душа,
и, как улитки, движутся сомненья,
и на песках, колеблясь и дрожа,
встают, как уголь, черные растенья5.
Это, конечно, написано о самом себе, о периоде книги «Столбцы»
с ее уродливой бредовой фантастикой. Приятно сознавать, что
Заболоцкий отказался от нее,— от всех этих «продолговатых мед¬
ведей» 6, от жизни, которая летала над спящими героями в образе
страшного «корыта»7, от собачек с «грибными ножками» 8. Но что же
нашел он взамен? Вторая книга стихов отвечает на этот вопрос.
Прежде всего природа,— звери, цветы, птицы, луга, леса.
Их в книге Заболоцкого немало. Их поэт как будто любит, вос¬
певает. Очевидно, это-то и назвал Н. Степанов пантеизмом, под¬
разумевая под этим термином органическую связь между природой
и человеком. Но, к сожалению, именно органичности, естествен¬
ности, простоты в отношениях между Заболоцким и природой нет.
Его природа крайне своеобразна и причудлива.
Бык гуляет аккуратный,
чуть качая животом...9
Бык, беседуя с природой,
удаляется в луга,
над прекрасными глазами
стоят белые рога...10
Во всем этом чувствуется наигрыш, нарочитость. Чем более
вы вчитываетесь в стихи Заболоцкого, тем более неприятно вас
поражает это упорное стремление поэта придать человеческие
черты зверям, птицам, травам, деревьям:
Каждый маленький цветочек
машет маленькой рукой...11
...деревья, звери, птицы,
большие, сильные, мохнатые, живые,
сошлись в кружок и на больших гитарах,
на дудочках, на скрипках, на волынках
вдруг заиграли утреннюю песню12.

224
Ан. TAPACEHKOB
Вот Заболоцкий начинает мечтать и фантазировать и от вос¬
поминаний о прошлом, когда «землей невежественно правил
животному подобный человек»13,— переходит к картинам сказоч¬
ного будущего. И снова в этой мечтательной утопии перед нами
одухотворенные животные,—
...встает пред ними рай — страна средь облаков,
страна, среди светил висящая, где звери
с большими лицами блаженных чудаков
гуляют, учатся и молятся химере и разговаривают...14
Дальше появляется уже совсем странная для стихов советского
поэта деталь — «сквозь яблоко лицо большого бога глядит на нас
и светом обдает»15.
Заболоцкий и его друзья-критики могут, конечно, возразить,
что это «бог» — сказочный, не настоящий, что это «бог» — как
олицетворение природы. Может быть, они сошлются даже на фило¬
софию Спинозы16, в системе которого, как известно, под скорлупой
религиозной терминологии таилось революционное, материалисти¬
ческое содержание. Думается, что подобные доводы, если бы они
возникли, были бы недобросовестны. С материализмом эти стихи
Заболоцкого ничего общего не имеют, ибо взаимоотношения приро¬
ды и человека взяты в них совершенно отвлеченно, чисто эстетски.
Какой-то неприятный привкус вымученности лежит на всех этих
стихах Заболоцкого, стихах несомненно талантливых и формально
ярких, но поражающих своей ходульностью, своим внутренним
холодом, своей — нет-нет да и проскальзывающей кривогубой
иронией. Ибо трудно поверить, чтобы всерьез мог Заболоцкий, об¬
ращаясь к плодам, называть их «печками, дающими глазам моим
тепло» 17. Ибо нельзя не усомниться в серьезности поэта, когда он
дает такую характеристику ученому садоводу:
Он был Адам и первый садовод,
бананов друг и кактусов оплот18.
В этих строчках — снова интонация разговора о растениях, как
об одухотворенных существах, но интонация уже явно комическая.
Впечатление такое, будто Заболоцкий сам устал от своей игры
в отца и покровителя флоры и фауны и внезапно расхохотался над
своей псевдосерьезной ролью.

Новые стихи Н. Заболоцкого
225
Я утверждаю, что Заболоцкий обманул своих критиков, заста¬
вив их произносить научные фразы насчет гетевского пантеизма
и античной ясности. Все это у Заболоцкого не всерьез, все его стихи
о природе под покровом внешней «органичности» и «естествен¬
ности» таят скептическую усмешку литературного «эксперимен¬
татора» — и за этим экспериментаторством нет ничего кровно
дорогого поэту, нет реальных жизненных и идейных ценностей,
нет поэтической души.
Но кроме стихов о природе во второй книге Заболоцкого есть
ряд вещей, написанных на темы, связанные с современностью.
Это «Север», «Прощание», «Горийскаясимфония». В «Известиях»
в 1937 году были опубликованы и новые вещи «Война — войне»,
«Предатели», «Великая книга». Темы этих стихов отличаются
несомненной политической актуальностью,— в них Заболоцкий го¬
ворит о Великой Сталинской Конституции, о завоевании Арктики,
о трагической смерти товарища Кирова, о подготовке фашистами
новой войны. Но — странное дело — и эти стихи поражают своей
внешней отделкой, отдельными удивительно яркими образами,
но в целом и они пронизаны внутренним холодом. Их строгая
торжественность переходит в мертвую стилизацию под старин¬
ную оду. Их классичность — не от живого и взволнованного пуш¬
кинского гения, а скорее от официального Жуковского или даже
пиитических образцов XVIII века. Когда у Заболоцкого появляется
арктический медведь, «потрясая мантией косматой» 19, когда при¬
ветствует Заболоцкий «короны гор»20 Кавказа, когда бесконечное
количество раз мы наталкиваемся на торжественное одическое «о»,
когда на каждом шагу в его стихах пестрят нарочито-архаические
выражения вроде «отрочества годы», «сладостна», «лик», «без¬
гласное тело», «могилабезгласная», «переполохумов», «младен¬
чество», «очи», «рука судеб»,— начинаешь испытывать чувство
резкой отчужденности поэта от живого языка современности.
В языковом отношении Заболоцкий сейчас ведет работу в на¬
правлении, противоположном тому, в котором рос и развивался
Маяковский, росла и развивалась передовая советская поэзия.
Маяковский делал языком поэзии живой разговорный язык со¬
временности. Он был новатором, пролагателем путей. Заболоцкий
занимается реставрацией отживших языковых форм и старается
сегодняшние боевые политические темы изложить языковыми
средствами более чем столетней давности... На мой взгляд это по¬
рочно в самой своей идее.

226
Ан. TAPACEHKOB
To же нужно сказать и об интонационной структуре его стихов.
Вот, например, Заболоцкий говорит в одном стихотворении
о	фашистских поджигателях войны:
Ах! Покажите мне эту породу,
которая наперекор народу
опять весь мир пытается зажечь.
Проклятые! Пусть сами лезут в печь!21
Нет сомнения, что Заболоцкий движим здесь благородными
чувствами советского патриотизма. Но старомодная поэтическая
интонация приведенных отрывков воспринимается сегодня почти как
комическая,— настолько она неестественна, неразговорна. В своих
пафосных призывах, гневных восклицаниях, стихотворных лозунгах
Маяковский шел от живой речи революционного оратора, от воле¬
вого стиля советской газетной передовицы, партийной резолюции.
Заболоцкий же копирует интонацию обличительных стихов XVIII ве¬
ка и потому не находит правильного и убеждающего тона.
Многостопные торжественные ямбы Заболоцкого льются раз¬
меренно и торжественно. Видно, что поэт далеко отошел от произ¬
вольных и причудливых ходов своей первой книги, когда он мог
внезапно перейти посредине строфы на совершенно прозаическую
строку или вдруг — непонятно зачем — в середине стихотворения от¬
казаться от рифмы. Заболоцкий на деле порвал со своими прежними
декадентскими крайностями и формалистскими увлечениями. Само
по себе это, конечно, хорошо. Но на смену формалистским увлече¬
ниям пришла, к сожалению, лишь мертвая зыбь академизма, холод
имитации классических образцов. Заболоцкий явно делает ставку
на монументальность и величавость своего стиля, но на деле его сти¬
хам все чаще не хватает естественности и правдивости интонации.
Я не понимаю, как можно писать о героической эпопее челюскинцев
такими стихами, напоминающими оды екатерининских времен:
О люди Севера! О вьюги Ванкарема!
О мужеством рожденная поэма!
О под людьми ломающийся лед!
О первый Ляпидевского полет!22
В торжественности Заболоцкого нет страсти, нет лирической
проникновенности, многие его строки оставляют впечатление

Новые стихи Н. Заболоцкого
227
искусственного огня, который светит, но не греет. Заболоцкий —
талантливый <...> поэт. У него есть отдельные строфы, например,
в стихотворении памяти Кирова («Прощание»), согретые настоя¬
щим чувством. <...> Есть хорошие, спокойно-сосредоточенные
строки «Горийской симфонии»:
Как широка, как сладостна долина,
теченье рек как чисто и легко,
как цепи гор, слагаясь воедино,
преображенные сияют далеко.
Но тут же Заболоцкий портит это стихотворение все той же
странной доморощенной «натурфилософией». Речь идет об от¬
ветственном месте стихотворения, строфах, посвященных вождю
народов великому Сталину. Вот что пишет Заболоцкий:
Припоминая отрочества годы,
хотел понять я, как в такой глуши
образовался действием природы
первоначальный строй его души,—
как он смотрел в небес огромный купол,
как гладил буйвола, как свой твердил урок,
как в тайниках души своей баюкал
то, что еще и высказать не мог.
Мне думается, что эти строки Заболоцкого, глубоко ошибоч¬
ны,— в них формирование гениальной личности Сталина рассма¬
тривается исключительно в одном плане — под влиянием условий
первобытной кавказской природы. К сожалению, социальная
обусловленность развития личности вождя народов начисто игно¬
рируется Заболоцким, о ней он не говорит ни слова.
Заболоцкий развивает свой талант в ложном направлении.
Нарочитая манерность его стиля, который поэт стилизует то под
инфантильный «пантеизм», то под архаический стихотворный
язык XVIII века, мешает ему заговорить полным голосом, мешает
ему стать поэтом ясным, простым, подлинно-народным. Хочется ду¬
мать и надеяться, что сама жизнь переделает Заболоцкого, направив
его незаурядный талант стихотворца в нужное социалистическому
искусству русло.
	0^0

О. БАГРИЦКИЙ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
<ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЛЬИ СЕЛЬВИНСКОГО
12 часов 1 минута 16 февраля 1934 года
...Багрицкий отличался необычайной строгостью оценок и часто
упрекал меня в излишней мягкости к таким, например, поэтам,
как Алтаузен1 или Уткин2.
Хвалил он редко. Понимал многое...
—	Какая архитектура у наших поэм? — говорил, бывало,
Эдуард, привычно выдвигая три крупных и каких-то бескостных
пальца.— Какая архитектура у наших поэм? Пишут, как выходит.
А нам нужны поэтические здания с башнями, колоннами, ман¬
сардами. Поэзия не должна быть планиметрией. Вот, например,
«Онегин»: там и четырнадцатиэтажная сонетообразная строфа,
мансарды эпиграфов, и балкончики из песен девушек, и лестницы
из номеров якобы выпущенных глав. Как? Моя поэзия? А что вы
думаете? Я пишу так же плохо, как и все.
...У нас принято ругать Заболоцкого. А это замечательный поэт.
Да-да, замечательный. Но с ним какая-то ошибка. Причислили
его к издевающимся — и точка. Я в нем не могу разобраться,
и в чем там дело, черт ногу сломит. Но в стихах я кое-что пони¬
маю. Во всяком случае, больше, чем наши критики в политике.
Так вот я вас уверяю, что у Заболоцкого никакого издевательства
нет. Это просто аберрация стиля. Вы увидите, что это когда-нибудь
разъяснится, как разъяснится и то, что многим бездарностям вы¬
годно, чтобы талантливые люди ошибались. Они на этом имена
наживают. Бред!..

<Э. Багрицкий о Н. Заболоцком>
229
<ИЗ ПИСЕМ Э. БАГРИЦКОГО
<Письмо> С. А. Обрадовичу1
<Москва. 1929, до 1 октября>2
Дорогой Сергей Александрович!
Посылаю тебе стихи Заболоцкого, которые я взял для «Аль¬
манаха» 3. Я ничего ему не гарантировал, сказав, что ты сам ему
напишешь о пригодности этих стихов для печати. Ответь ему,
если можешь, скорее. Меня порадовали, сказав, что «ТЬс»4 про¬
шло Главлит5.
Устрой, пожалуйста, расплату с литфондом.
Жму руку.
С тов. приветом
Э. Багрицкий
<Письмо> А. А. Штейнбергу6
<Москва. Конец 1930>
Дорогой Аркадий!
Вчера читал ваши стихи Нарбуту7 — они ему очень понра¬
вились. Он говорит, что вы работаете как надо. Ваши стихи он
взял для передачи Зенкевичу8 в «Новый мир». Он говорит, что
Зенкевич слушается каждого его слова. Так что радуйтесь! За зна¬
комство с ним он хвалит 3-го поэта (2-й — Заболоцкий, 3-й — вы).
Приезжайте сегодня, если можете. Буду очень рад. По получении
письма — звоните.
Э.Б.

^0-
<0. МАНДЕЛЬШТАМ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
17. IV [1935] О Заболоцком молчит, а потом мрачно ругается.
27 июня [1935] «Увидел в блокноте, тобою присланном, “Осен¬
ние приметы”1 Заболоцкого. Попросил прочесть. Я прочёл чудно.
Он и Н. охали и оживлялись. В конце... он стал многословно ругать.
Ругань такая: “Обращение к читателю, как к идиоту, поучение
(“и мы должны понять”) — тоже, Тютчев нашёлся... Многословие...
Подробности... А что мы узнаем? Что корова существо на четырёх
ногах. Природа-то перечислена. Тоже, Гёте нашёлся... Это капи¬
тан Лебядкин2, а не стихи... В хвост и в гриву использован фор¬
малистический прозаический приём отстранения (я поправил:
остранения)... Всё на нездоровой основе”».
2. II. [1936] «Говорили о Заболоцком, Ходасевиче и Цветаевой,
он (и я) очень хочет их перечесть. <...> Если можешь, привези их.
А Заболоцкого, кроме “Столбцов”, и рукопись «Деревьев» 3, что
в столе».
1.	III. [1936] — «...жаль, что нового Заболоцкого не знаю ещё
наизусть. Его Осипу Эмильевичу не показывал, так как биографи¬
ческие психованья так глубоки, что переключиться он не в силах.
Жалко комкать Заболоцкого».
26. IX. «У “Осек” новое волнение... хотя финансы налажива¬
ются, он взялся делать передачу Гулливера у великанов (образы
лилипутов сделаны Н. Заболоцким!4). Там стихи: “Мы настоящие

<0. Мандельштам о Н. Заболоцком>
231
солдаты / Даты,— даты,— даты,— даты. / Мы лилипуты / Путы —
путы — путы — путы”. О. ругается злобными словами: мерзость,
пошлость, отвращение и всё такое... Я тщетно объяснял, что даты
и путы — монотоннейший припев, очень вяжущийся с детскими
песенками (передача ведь была детская)».
4	апреля [1936] «Из событий очень важных — речь Заболоцкого
(см. “Литературный Ленинград”5). По данным литературной газе¬
ты я подумал, что это примитивное у него получилось. По сути же
человек говорит о своем пути и о том, как ему мешали. На все его
объяснения, рассказанные мною О. последовала рецензия: “Врёт.
Написал памфлет на сухотку мозга, а объясняет как... Это вроде
Зощенки, который пишет памфлеты невероятной силы, а выдает
их за душеспасительное чтение”. Правда ли это? — Не знаю я,
но тону Заболоцкого поверил».

<А. АХМАТОВА о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
Из «Записок об Анне Ахматовой Л. К. Чуковской»1
20 мая 40.
Записала, дала мне запомнить и сожгла стихотворение:
И вот, наперекор тому,
Что смерть глядит в глаза,—
Опять по слову твоему
Я голосую за:
То, чтоб дверью стала дверь,
Замок опять замком,
Чтоб сердцем стал угрюмый зверь
В груди... А дело в том,
Что суждено нам всем узнать,
Что значит третий год не спать,
Что значит утром узнавать,
О тех, кто в ночь погиб.
(сб. «Памяти А.А.»)
Читая мне это стихотворение, А. А. произнесла эпиграф, сказав:
«В лесу голосуют деревья. Н. Заболоцкий». Сколько я ни искала впо¬
следствии у Заболоцкого эту строку — я ее не нашла... Оказывается
(на что обратил мое внимание Вяч. Вс. Иванов), А. А. вольно или
невольно проредактировала для эпиграфа строки из стихотворения
Заболоцкого «Ночной сад», из первоначального варианта:
И души лип вздымали кисти рук,
Все голосуя против преступлений.
(«Литературный современник», 1937, № 3)

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
233
29 февраля <19>56
<...> Затем мы сверяли с ней по памяти впечатления от стихов
московского альманаха2. В большинстве случаев мнения ее и мои
совпадали, но не во всех. Обеим нам нравятся «Журавли» Забо¬
лоцкого, но мне еще очень и «Некрасивая девочка», а ей — нет.
1	июня <19>56
<...> Вчера Анна Андреевна была у меня. Об Ольге мы не про¬
должали. Речь шла о самоубийстве Фадеева. О неприличии офи¬
циального сообщения. О том, узнаем ли мы когда-нибудь, какова
была истинная причина самоубийства? Об оставленном им письме.
Получим ли его когда-нибудь мы — современники, адресаты?1*
—	Фадеевская легенда растет,— сказала Анна Андреевна.—
А тут нужна не легенда. Срочный опрос свидетелей. Подлинные
документы. Протоколы. Настоящее следствие по свежим следам.
Знаем мы, как потом наврут в мемуарах.
Я доложила ей переделкинские слухи. (Большинство оказа¬
лись известны ей.) Секретарша, Валерия Осиповна, говорит, что
это был приступ тоски перед запоем. (Реплика Анны Андреевны:
«Это не она говорит, это ей сказали»2*.) Одни думают: убил он
себя в порыве отчаяния, внезапно — иначе зачем бы в этот день
он взял с собой на дачу сына? Другие, что он давно решил и под¬
готовил самоубийство. Шофер рассказывает: садясь в машину
после визита к Маршаку, Александр Александрович сказал:
«Вот и в этом доме я был в последний раз». (Шофер понял так:
поссорились.) Говорят, будто предсмертное письмо, адресованное
Фадеевым в Ц. К., страшное; в нем будто бы написано: «Я убиваю
себя потому, что оказался невольным участником преступлений,
сломавших хребет русской литературе». Другие, со слов Книпович,
которая жила на фадеевской даче и была там в момент катастрофы,
утверждают, что он вообще никакого письма не оставил3*. (Анна
Андреевна: «Если письма нет, значит, она сама и сожгла его. Это
настоящая леди Макбет. Способна своими руками не только уни¬
чтожить предсмертное письмо, но и отравить и зарезать челове¬
ка»4*.) Рассказывают еще, будто Софронов и прочие собирались
свалить на Фадеева весь позор космополитской — то есть анти¬
семитской — кампании; найдена будто бы его резолюция: «Пора
разъевреить Союз».
—	Я Фадеева не имею права судить,— сказала Анна Андреев¬
на.— Он пытался помочь мне освободить Леву.

234
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Я сказала, что лет через 50 будет, наверное, написана трагедия
«Александр Фадеев». В пяти актах. На моих глазах вступался он
не за одного только Леву: за Оксмана, за Заболоцкого, а во время
блокады его усилиями, по просьбе Маршака, были вывезены
из Ленинграда погибавшие там наши друзья: Пантелеев, Габбе,
Любарская5*.
3 января <19>57
<...>
Я спросила о стихах Заболоцкого в «Литературной Москве»
и «Дне Поэзии». Анне Андреевне понравился «Чертополох»
и очень не понравилось «Прощание с друзьями»6*.
—	Оскорблено таинство смерти. Разве можно в такой тональ¬
ности говорить о погибших7*.
Потом:
Я только теперь узнала, за что меня терпеть не может Заболоц¬
кий. Ему, видите ли, не нравятся мои стихи! Ну и что же? Можно
не любить стихи поэта и любить его самого. Вот Николай Иванович
Харджиев, один из моих друзей ближайших, а он не любит моих
стихов. Нет, это великая пошлость: не любить.
27 января <19>57
Бешеная речь Анны Андреевны против «Старой актрисы»
Заболоцкого8*. Она вычитала в этом стихотворении нечто такое,
чего, на мой взгляд, там и в помине нет.
—	Над кем он смеется? Над старухой, у которой известь в моз¬
гу? Над болезнью? Он убежден, что женщин нельзя подпускать
к искусству — вот в чем идея! Да,, да, там написано черным по бе¬
лому, что женщин нельзя подпускать к искусству! Не спорьте!
И какие натяжки: у девяностолетней старухи — десятилетняя
племянница. Когда поэт высказывает ложную мысль — он неиз¬
бежно провирается в изображении быта.
Она не давала отвечать, она была в бешенстве. Другого слова
я не подберу.
—	Где там написано, что старухе девяносто лет? А девочке
десять? — успела я только спросить.
Ответом был гневный взгляд.
Придя домой, я перечитала «Старую актрису». Ни из чего
не следует, что старухе девяносто. Очень может быть, ей семьдесят,
а девочке тринадцать. И соль рассуждения заключена здесь вовсе

<А Ахматова о Н. Заболоцком>
235
не в женщинах, за которых так обиделась Анна Андреевна (жен¬
щин нельзя, мол, подпускать к искусству), а в том, что великий
художник не всегда бывает образцом нравственности. Женщина
ли, мужчина — а вопрос стоит старый, пушкинский: совмести¬
мы ли гений и злодейство, талант и скаредность?
Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства,
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства!9*
Меня, признаться, в стихах Заболоцкого беспокоит нечто другое.
Он, конечно, поэт и, конечно, поэт замечательный. Самобытность
его сказалась в «Столбцах» — правда, самобытность не очень для
меня привлекательная, но это не важно10*. Потом наступил дру¬
гой период, и многие его стихи созданы в так называемой «клас¬
сической традиции». И вот тут какой-то червячок меня гложет.
«То флейта слышится, то будто фортепьяно». Поступь Державина,
голос Баратынского, интонация Тютчева — и за всеми этими чужи¬
ми голосами, где-то в самой глуби, нота Олейникова. Не самая ли
родная ему? Читаю какое-нибудь великолепнейшее стихотворение
и думаю: а может быть, это пародия? Настоящий ли это пафос или
ложный? Вспоминаю, например, сразу мне запомнившиеся его
стихи Кирову — «всерьез» они или «нарочно»?
Но видел я дальние дали,
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.
И мир исполински прекрасный
Сиял над могилой безгласной
В холодных садах Ленинграда,
Забытая в траурном марше,
Огромных дубов колоннада
Стояла, как будто на страже11*.
Эта важность огромных дубов, эта величавость стиха — она яви¬
лась откуда-то из не нашего века. А такие, например, стихи?
Могучий день пришел...12*

236
<А,. Ахматова о Н. Заболоцком>
Или:
Суровой осени печален поздний вид...
Или:
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Кто это написал? Ахматова тоже работает в классической
традиции, но она видоизменяет, продолжает ее, а у Заболоцкого
классический стих — это словно слепок с мертвой руки. А иногда,
быть может, и пародия.
Когда я читаю подобные стихи Заболоцкого, мне порою вспо¬
минается Олейников, в шутку и всерьез объясняющийся в любви.
Идиоткой была бы та дама, которая приняла бы эти объяснения
за настоящие, хотя и голос, и слова, и глаза оставались вполне
серьезными. В самых своих великолепных стихах Заболоцкий
умеет быть неискренним, а то и попросту лгать. Я вела трудную
борьбу за напечатание поэмы «Творцы дорог», и выиграла ее,
и горжусь этим, но ведь в поэме — ложь13*.
Подлинная сила Заболоцкого, на мой взгляд, не в таких строках,
важных и пышных, откуда-то из торжеств XVIII века, не в таких:
Угрюмый Север хмурился ревниво,
Но с каждым днем все жарче и быстрей
Навстречу льдам Берингова пролива
Неслась струя тропических морей.
Под непрерывный грохот аммонала,
Весенними лучами озарен,
Уже летел, раскинув опахала,
Огромный, как ракета, махаон.
—	не в таких, хотя я знаю им цену и боролась за них... Подлин¬
ность Заболоцкого мне слышится как раз в «Старой актрисе»,
в «Некрасивой девочке», в маленьком «У моря», в любимейших
моих «Журавлях»14* (подлинность, сердечность при той же клас¬
сичности) и, конечно, в «Скворце», хотя тут захлебывающийся
от счастья стих безусловно отдает Пастернаком.

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
237
И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околёсица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!
Начинай серенаду, скворец!
Сквозь литавры и бубны истории
Ты — наш первый весенний певец
Из березовой консерватории.
Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой15*.
14 сентября <19>57
В столовой я имела сомнительное удовольствие познакомить¬
ся со Львом Никулиным. Он рассказывал о Париже, о Юрии
Анненкове, о Льве Любимове (который, по его словам, при немцах
издавал гестаповскую газету). Анна Андреевна весьма светски
поддерживала беседу, но вдруг, посреди неоконченной фразы,
поднялась и, не дав мне даже допить чашку, повелительно увела
обратно к себе: «Идемте договаривать!»
О чем бы это? Оказывается, о Заболоцком, о котором мы и не на¬
чинали. Обсудить его сборник16*.
—	Прочли? Ну, говорите, что вы думаете об этой книге.
Я перечислила стихи, которые мне полюбились: «Уступи мне,
скворец,уголок», «Журавли», «Чертополох», «Некрасиваядевоч¬
ка» , «Лебедь в зоопарке», «Старая актриса», «В кино», «У моря»,
«На рейде», «Гроза»,— в общем, многое.
—	Ваш список, насколько я могу припомнить, верен,— сказала
Анна Андреевна с некоторой небрежностью,— кроме «Старой ак¬
трисы» и «Некрасивой девочки». Но я спрашиваю вас не о стихах,
а о книге.
О книге я сказала, что в ней слышится то Ломоносов, то Державин,
то Олейников, то Пастернак, то Некрасов... И кое-что холодно.
—	Да ведь это страшная книга! — бурно заговорила Анна
Андреевна.— Просто страшная. В ней встречаются хорошие стихи,
это правда, но нет лица поэта, нет лирического героя, нет эпохи,
нет времени... Грузия вся насквозь переводная... Правильно гово¬
рит Маршак, что поэзия Заболоцкого выросла на обломках русской
классики... И, как хотите, Лидия Корнеевна, а строка «Животное,
полное грез» — это, в своем роде, «мое фамилие»17*.

238
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
5	апреля <19>58
Вчера провела вечер у Анны Андреевны. Вначале у нее Мария
Сергеевна Петровых и Юлия Моисеевна Нейман18*, потом приеха¬
ла еще и Эмма Григорьевна.
Когда я пришла, Анна Андреевна вместе с Марией Сергеевной до¬
званивались Галкину, чтобы поздравить его с еврейской Пасхой.
—	Галкин — единственный человек, который в прошлом году
догадался поздравить меня с Пасхой,— сказала она.
Потом потребовала, чтобы ей добыли телефон Слуцкого, кото¬
рый снова обруган в «Литературной газете»19*.
—	Я хочу знать, как он поживает. Он был так добр ко мне,
привез из Италии лекарство, подарил свою книгу. Внимательный,
заботливый человек.
Позвонила Слуцкому. Вернулась довольная: «Он сказал,—
у меня все в порядке».
Протянула мне его книгу20*. Надпись: «От ученика».
Я осведомилась о Суркове. Положение традиционное: обещал
позвонить, но еще не звонил. Таким образом, верстка лежит не¬
движимо, и вопрос о замене двух азиатских стихотворений двумя
«Из сожженной тетради» еще не решен.
Я принесла с собой второй номер журнала «Москва». Мне не тер¬
пелось показать Анне Андреевне «Последнюю любовь» Заболоц¬
кого и, главное, отрывок из поэмы Самойлова — единственные
до сих пор стихи о войне, кроме, быть может, «Дома у дороги»,
которые взяли меня за сердце. Стихи большого поэта.
Мария Сергеевна и Юлия Моисеевна ушли не то к Нине, не то го¬
ворить по телефону, а я прочла Анне Андреевне вслух «Последнюю
любовь». Ей не понравилось. Она прочитала сама, глазами —
не понравилось опять. Нападки ее оказались, как всегда, совер¬
шенно неожиданными и на этот раз к тому же непостижимыми
для меня.
—	Причем тут шофер? — говорила она сердито.— Почему
я должна смотреть на влюбленных глазами шофера? Ведь не смо¬
трел же Блок на «две тени, слитых в поцелуе», глазами лихача!..
Второе стихотворение гораздо лучше: чистое, поэтическое, пре¬
красное. А третье — тоже хорошее, но уже было. Это уже было21*.
Я прочитала еще раз строки из «Последней любви»:
И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей,

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
239
Молча шли по цветущему лугу
В электрическом блеске лучей.
Бесприютные дети ночей! Такие найти слова для влюбленных.
Нет. Ничто не помогло.
Вернулись в комнату Мария Сергеевна и Юлия Моисеевна,
приехала Эмма. Не знаю, как мы все уместились. Анна Андреевна
каждой гостье давала прочесть «Последнюю любовь» и каж¬
дой толковала про шофера. Я изо всех сил пыталась понять ее
мысль, но так и не поняла, почему поэт не имеет права взглянуть
на своих героев со стороны, чужими глазами? Здесь это даже
необходимо — взглянуть со стороны! — потому что в самый за¬
мысел стихотворения входит неведение героев об их будущем.
Но гибельность будущего ясно начертана на их лицах, на цветах
уходящего лета, и усталый старый человек, посторонний, чита¬
ет эти письмена. Здесь все дело именно в неведении и ведении,
а кто ведает — шофер ли, прохожий? не все ль равно? Сравнение
с Блоком неправомерно: потому что все блоковские стихи о мча¬
щемся лихаче — есть сами по себе стихи о гибели. Герой и сам
знает, что рысак мчит его в гибель.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Вот она, гибель:
И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...
Или:
Болотистым, пустынным лугом
Летим. Одни.
Вон, точно карты, полукругом
Расходятся огни.
Гадай, дитя, по картам ночи,
Где твой маяк...
Еще смелей нам хлынет в очи
Неотвратимый мрак.

240
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Ночной мрак — гибель, и герой сам это знает, а герои Заболоц¬
кого — нет. За них знает шофер.
А машина во мраке стояла
И мотор трепетал тяжело,
И шофер улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.
Он-то знал, что кончается лето,
Что подходят ненастные дни,
Что давно уж их песенка спета,—
То, что, к счастью, не знали они.
Никакие мои доводы и цитаты не помогали. Анна Андреевна
с раздражением твердила одно: ну при чем тут шофер?
—	Да ведь этот шофер — отчасти сам автор,— сказала я наконец.—
Автор, который раздвоился и глядит на себя со стороны. <...>
<Комментарии>
В официальном сообщении от имени ЦК КПСС, появившемся 15 мая
1956 года в «Правде», самоубийство Фадеева объяснялось просто-напросто за¬
поями: «...в последние годы А. А. Фадеев страдал тяжелым прогрессирующим
недугом — алкоголизмом...» Что же касается до предсмертного письма, адресо¬
ванного Фадеевым в ЦК и объяснявшего истинные причины самоубийства,—
то самое его существование в течение 34-х. лет властями замалчивалось или
даже отрицалось. Впервые оно опубликовано 20 сентября 1990 года в газете
«Гласность»; тогда же в газете «Известия»; затем, в октябре, в «Учительской
газете» (№ 40), 10 октября 1990 года в «Литературной газете» и, наконец,
факсимильно в октябрьском номере того же года в журнале «Известия
ЦК КПСС». (Публикация в журнале сопровождается докладными записками
из КГБ и выдержками из протокола специального заседания ЦК КПСС. Таким
образом ясно, что никогда не употреблявшееся и неприличное в любом не¬
крологе сообщение об алкоголизме исходило из самых высоких инстанций.
В действительности же — и к болезни, и к самоубийству привела Фадеева та
роль, которую, по требованию ЦК, он вынужден был исполнять.)
«Не вижу возможности,— писал Фадеев в своем предсмертном пись¬
ме,— дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загу¬
блено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже
не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое
даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли,
благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди
литературы умерли в преждевременном возрасте».

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
241
И далее.— «Литература — это святая святых — отдана на растерзание
бюрократам и самым отсталым элементам народа...»
Судьба Фадеева вызвала множество воспоминаний, толкований, изо¬
бражений и соображений. Назову некоторые: Валентин Берестов (ЛГ,
10 октября 1990); Владимир Дудинцев (там же); сын Фадеева, тогда один¬
надцатилетний Миша (там же); Евгений Евтушенко (там же); Иван Жуков
(«Учительская газета», 1990, № 40); Лидия Либединская. Зеленая лампа,
М., 1966; А. Бек. Новое назначение (здесь Фадеев изображен под вымыш¬
ленным именем) — «Знамя», 1988, №№ 11 и 12); Владимир Тендряков.
Охота // «Знамя», 1988, № 9.
2* Валерия Осиповна Зарахани (р. 1908) — сестра жены Фадеева, актри¬
сы МХАТа Ангелины Осиповны Степановой (р. 1905). Валерия Осиповна дол¬
гие годы работала у Александра Александровича в качестве секретаря.
3* Предсмертное письмо Фадеева, лежавшее на столе, перед тем, как
оно было изъято, видели своими глазами Вс. Вяч. Иванов и К. А. Федин,
одними из первых вошедшие в кабинет после выстрела.
4* ...отравить и зарезать человека.— о том, способна или нет Е. Ф. Кни-
пович «отравить и зарезать человека», я судить не берусь. Но о том, как ей
удалось зарезать очередной сборник стихотворений Анны Ахматовой —
см. мои «Записки», т. 3.
Евгения Федоровна Книпович (1898-1988) — как сообщает КЛЭ, автор
работ о Генрихе Гейне, Генрихе Манне, Томасе Манне, Л. Фейхтвангере,
О. Форш, Н. Тихонове, А. Фадееве, Л. Леонове, В. Ермилове, В. Кожевникове.
Охват огромен: от Генриха Гейне до Вадима Кожевникова. Однако воздей¬
ствие Е. Ф. Книпович на развитие советской литературы определяется не эти¬
ми ее статьями и книгами. Эти — напечатаны, эти — обозримы; сотни же
работ Книпович остаются до сих пор скрытыми от глаз. Основная ее деятель¬
ность — повседневный труд рецензента-референта-невидимки. В разные
годы Б. Ф. Книпович была 1) членом Комиссии по критике Союза Писателей;
2)	референтом прозы в Комитете по Государственным и Ленинским премиям;
3)	членом редсовета при издательстве «Советский писатель». На заказан¬
ные ей и поставляемые ею рефераты и рецензии опирались власть имущие:
Генеральный секретарь Союза Советских Писателей А. Фадеев; председатель
Комитета по Государственным и Ленинским премиям Н. Тихонов и директор
издательства «Советский писатель» — Н. Лесючевский.
5* Л. Пантелеев (1908-1987) — писатель; о нем см. «Записки», т. 3;
о Тамаре Григорьевне Габбе и об Александре Иосифовне Любарской см. «За¬
писки», т. 1.
6* «Литературная Москва», сб. второй, 1956.
7* Стихотворение нежное, любящее, братское. Начинается так:
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.

242
<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
Но, быть может, Анне Андреевне оскорблением «таинства смерти» по¬
казались строки:
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
(«День поэзии», Мч 1956)
8* «Литературная Москва», сб. второй, 1956.
9* А на поверку вышло, что «Старую актрису» А. А. поняла глубже, чем
я, и что спорила я с ней напрасно. Летом 1969 г. Борис Абрамович Слуцкий,
в Переделкине, за столом у Корнея Ивановича, коснувшись в разговоре
мельком «Старой актрисы», произнес: «Николай Алексеевич полагал, что
искусство — не бабье дело».
10* Н. Заболоцкий. «Столбцы». Л., 1929.
п* «Прощание» — ББП-3, с. 71.
12* «Утренняя песня» — ББП-3, с. 65.
13* Я работала в отделе поэзии журнала «Новый мир», когда Забо¬
лоцкий, недавно вернувшийся из лагеря, предложил редакции поэму
«Творцы дорог». Благодаря поддержке К. Симонова (главный редактор)
и вопреки противодействию Кривицкого (комиссар при Симонове) поэму
удалось напечатать (см. «Новый мир», 1947, № 1). Это великолепные
стихи о севере, о героях, прокладывающих дорогу в Арктике, все очень
величественно — а о том, что герои — заключенные, что изображен раб¬
ский труд — ни слова... Замученным русским крестьянам, умирающим
на севере лагерникам, «двум несчастным русским старикам» Заболоцкий
посвятил другое стихотворение: «Где-то в поле возле Магадана», но уже
значительно позднее.
14* ББП-3, с. 142, 140, 129, 111.
15* 7 января 1957 года, когда я в своих записях перечисляла наиболее
любимые стихи Заболоцкого, мне не был еще известен ни цикл «Последняя
любовь», ни стихотворение «Где-то в поле возле Магадана», сразу сделав¬
шееся для меня одним из любимейших. Привожу начало:
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мерзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их луженых глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах —
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека...

<А. Ахматова о Н. Заболоцком>
243
Это стихотворение, написанное в 1956 году, опубликовано было только
в 1962 («День поэзии», М., 1962, с. 298) и не целиком, а с исключением
одного четверостишия. Полностью — см. ББП-3, с. 144. «Уступи мне,
скворец, уголок» — ББП-3, с. 90.
16* Сборник Заболоцкого, о котором мы якобы «ушли договаривать»,—
Н. Заболоцкий. Стихотворения.М., 1957.
17* Строка из стихотворения «Лебедь в зоопарке».
18* Юлия Моисеевна Нейман (1907-1994) — поэтесса и переводчица.
Она познакомилась с Анной Андреевной при встрече Нового, 1955-го,
года в гостях у М. С. Петровых. Наутро Нейман читала свои стихи. В ту
пору, когда А. А. познакомилась с Нейман, Юлия Моисеевна занималась
преимущественно переводами (из Галкина, из Кугультинова, из Исаака
Борисова). А. А. не раз высказывала огорчение, что собственные стихи
Нейман почти никогда не публикуются: всего несколько стихотворений
были напечатаны в «Литературной Москве» (сб. 2, с. 296-297), и я в своем
выступлении защищала их. После смерти Анны Андреевны вышли в свет
три сборника собственных стихов Ю. Нейман: «Костер на снегу» (1974),
«Мысли в пути» (1976), «Причуды памяти» (1986). Переводы ее, новые
и прежние, в 1986 году собраны в ее книге «Горы и степи», где представ¬
лены переводы из Рильке, Саломеи Нерис, Райниса, а также калмыцких,
еврейских, узбекских, башкирских и др. поэтов. Книжка вышла в серии
«Мастера художественного перевода».
19* 2 апреля 1958 года Б. Слуцкого обругал в «Литературной газете»
А. Власенко («Жизненная правда и поэтическое мастерство»). Слова
Ахматовой «снова обруган» — относятся к статье Н. Вербицкого.
20* По-видимому, это была первая книга Б. Слуцкого «Память» (М., 1957).
21* В журнале «Москва» (1958, № 2) были опубликованы три стихотво¬
рения Н. Заболоцкого: «Последняя любовь, «Кто мне откликнется в чаще
лесной?» и «Сентябрь». Позднее стихотворение «Последняя любовь» вошло
в цикл стихотворений Н. Заболоцкого под тем же заглавием — но не в ка¬
честве открывающего цикл. См., например, некоторые публикации в жур¬
налах, в «Избранном» (1960) и, наконец,— ББП-3.

<А. ФАДЕЕВ о Н. ЗАБОЛОЦКОМ>
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
СОВРЕМЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ДВИЖЕНИЯ
(Из доклада на Бауманском партактиве)
<...> Наша литература несет не только новое содержание,
но и новые формы. Задача состоит, однако, в том, чтобы эти формы
были понятны широким трудящимся массам. Зачастую произве¬
дение, которое клевещет на колхозное движение, или на социа¬
лизм, выступает, прикрывшись юродскими, якобы «шутливыми»
формами. Так написана, например, поэма некоего Заболоцкого
«Торжество земледелия» *. Она написана якобы в шутливых,—
на деле юродских тонах, для того, чтобы прикрыть содержащуюся
в этом произведении издевку над колхозным движением, над
строем социализма вообще. <...>
ИЗ ДОКЛАДА НА XI ПЛЕНУМЕ ПРАВЛЕНИЯ ССП СССР (1947)
<...> Среди поэтических произведений мне хочется отметить
несколько, и прежде всего цикл югославских стихов Николая
Тихонова. Эта прекрасная поэтическая книга служит делу укрепле¬
ния дружбы между славянскими народами. Далее нужно отметить
стихи Н. Заболоцкого, появившиеся в «Новом мире», посвященные
нашему строительству1, основной теме дня; стихи казахского поэта
Бекхожина «Келтемасат» и «Легенда о Сыр-Дарье»2 — в этих стихах
особенно наглядно виден переход от тем традиционного воспевания
батыров казахского народа, которые были раньше излюбленной
темой Бекхожина, к темам современности, где героями Бекхожина
становится наш современник — строитель новой жизни. <...>
*	См. статью Елены Усиевич «Под маской юродства=

<А. Фадеев о Н. Заболоцком>
245
А. А. ФАДЕЕВ — В ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ »
26 октября 1947 г.
В издательство «Советский Писатель»
Н. Заболоцкий. «Стихотворения»
Книга состоит из двух частей, внутренне связанных единством
творческого отношения к миру.
Первая часть объединяет стихи, уже отмеченные нашей печа¬
тью, передающие большой пафос созидания нового мира,— они
тематически связаны со строительством новой сталинской пяти¬
летки. Вторая часть может быть условно названа «философией
природы», но своим деятельным отношением к природе она, как
сказано, перекликается с первой и философски и эмоционально.
Наконец, в книгу входит поэтический перевод «Слова о полку Иго-
реве», высокое поэтическое мастерство которого общепризнано.
Рекомендую книгу к изданию.
А. Фадеев
26/Х-47 г.
А.	А. ФАДЕЕВ — А. К. ТАРАСЕНКОВУ, 5 АПРЕЛЯ 1948 г.
Тов. Тарасенкову
Дорогой Толя!
Когда-то я читал этот сборник и в целом принял его. Но теперь,
просматривая его более строгими глазами, учитывая особенно
то, что произошло в музыкальной области1, и то, что сборник
Заболоцкого буквально будут рассматривать сквозь лупу,— я на¬
хожу, что он, сборник, должен быть сильно преобразован.
1.	Всюду надо или изъять, или попросить автора переделать
места, где зверям, насекомым и пр. отводится место, равное че¬
ловеку, главным образом потому, что это уже не соответствует
реальности: в Арктике больше людей, чем моржей и медведей.
В таком виде это идти не может, это снижает то большое, что вло¬
жено в эти произведения.
2.	Из сборника абсолютно должны быть изъяты следующие сти¬
хотворения: Утро, Начало зимы, Метаморфозы, Засуха, Ночной сад,
Лесное озеро, Уступи мне, скворец, уголок, Ночь в Пасанаури.

246
<А. Фадеев о Н. Заболоцком>
Некоторые из этих стихов при другом окружении могли бы су¬
ществовать в сборнике, но в данном контексте они перекашивают
весь сборник в ненужном направлении.
Пусть Николай Алексеевич не смущается тем, что без этих
стихов сборник покажется «маленьким». Зато он будет цельным.
Надо, конечно, отбросить всякие разделы и дать подряд стихи,
а потом «Слово».
Покажи это письмо Николаю Алексеевичу и посоветуй ему
согласиться со мной. В силу болезни я не могу поговорить с ним
лично. Скажи ему также, что о квартирных делах его я помню.
С приветом А. Фадеев.
5.IV.48.

М. ЗОЩЕНКО
О стихах Н. Заболоцкого
1
О	поэзии я могу говорить главным образом как читатель,
а не как критик, потому что я не вполне знаком с лабораторией
этого дела.
Но как читатель и как литератор я могу о Заболоцком сказать,
что он, на мой взгляд, первоклассный поэт и его работы, вероятно,
окажут значительное влияние на нашу поэзию.
В его стихах есть тот своеобразный и оригинальный подход
к вещам, который при условии большого вкуса и большого
мастерства (что есть у него) создает подлинное произведение
искусства.
В прежних оценках его работ были указания на то, что стихи
его инфантильны1.
На первый взгляд эта инфантильность имеется. И, например,
строчка из его стихов «Вертя винтом, шел пароходик» 2, дей¬
ствительно, на первый взгляд может показаться инфантильной
и наивной. Но это кажущаяся инфантильность. За словесным наи¬
вным рисунком у него почти всегда проглядывает мужественный
и четкий штрих. И эта наивность остается как прием, допустимый
и уместный в искусстве.
Вспомним хотя бы рисунки Гросса3. Они кажутся инфантиль¬
ными, потому что исполнены в наивной манере детского рисунка.
Но это только усиливает их смысл. Современное искусство, до¬
стигнув больших высот, ищет выхода, ищет новых путей и поль¬
зуется новыми приемами, ранее не использованными, потому что
штампованное искусство — это не искусство.

248
М. ЗОЩЕНКО
Конечно, прием инфантильности нельзя назвать единственно
верным и непогрешимым приемом. Но он иной раз уместен, и он
помогает художнику достичь нужной силы. Он помогает создать
двойной план вещи, благодаря чему произведение становится по¬
нятным даже самому неискушенному читателю.
2
Первая же книга стихов Н. Заболоцкого «Столбцы», изданная
в 1929 г., была вполне зрелой по своему мастерству, но и вместе
с тем весьма тревожной.
Некоторые стихи там просто хороши.
Картины старой, неизмененной еще жизни удавались Забо¬
лоцкому с большой силой:
Иные — дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти:
Ногами делая балеты,
Они идут. Куда идти,
Кому нести кровавый ротик,
Кому сказать сегодня «котик»,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти? 4
Это превосходные стихи. И такие стихи в «Столбцах» у Забо¬
лоцкого не случайны.
Однако, несмотря на это, общее впечатление от книги скорее
тягостное. Чувствуется какой-то безвыходный тупик. Нечем ды¬
шать и не на кого автору взглянуть без отвращения.
Там есть ужасные стихи:
О, мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванным амбаром,
Одной мышиною норой5.
Это восклицание слишком эмоционально для того, чтобы его
рассматривать в каком-нибудь ином плане или вне душевного со¬
стояния автора. Это восклицание поражает и тревожит: как много
надо, однако, потерять, чтоб так сказать.

О стихах Н. Заболоцкого
249
После этих строчек уже не удивительно чуть не в каждом
стихотворении встречать слова: «девки», «трупы», «трупики»,
«гробы». Это режет ухо. И это неприятно читать. Это наклады¬
вает на стихи болезненный тон. Мир поэта, «зажатый плоскими
домами» 6, кажется слишком уж тягостным.
И тут скорее предмет для психоанализа, чем материал для
критика.
Но этот мир, «зажатый плоскими домами», лишь редко приго¬
ден для подлинной поэзии. Этот мир обычно ведет к декадентству,
к стилизации и к формализму. И нам это знакомо по истории
литературы начала нашего столетия.
Однако я не знаю примера, чтобы поэт, попавший в этот «мир»,
сумел бы уйти из него.
И то, что теперь Заболоцкий в своих новых стихах вышел
из этого тупика победителем, показывает его значительную силу.
И с этой победой его можно горячо и сердечно поздравить.
Некоторое пристрастие к классическим образцам не пока¬
зывает потери своего голоса. Наоборот, стихи, напечатанные
в «Известиях», «Горийская симфония» просто превосходны.
Вкус и чувство меры делают эти стихи высокими и поэтически¬
ми. Также очень хороши «Север», «Прощание» и «Утренняя
песня».
Однако в некоторых его новых работах снова поражает какая-то
мрачная философия и тот, я бы сказал, удивительно нежизнера¬
достный взгляд на смысл бытия. Человек не рождается с таким
ощущением мира. Это ощущение есть философская формула,
в основе — неправильная и болезненная.
Кажется, что поэт никак не может примириться с тем, что все
смертны, что все, рождаясь, погибают. Конечно, нелегко, так бо¬
лезненно сознавая это, приобрести более светлую формулу. Но ее
надо найти. Ум не должен останавливаться на мрачном решении.
Эта светлая формула существует. И не только как искусственное
создание ума. И этому доказательство — философия многих вели¬
ких поэтов и художников, рано или поздно приходящих к «при¬
знанию» жизни.
И тут у поэта Заболоцкого могут быть большие нелады с нашим
читателем, который слишком далек от мрачных взглядов.
Однако наличие большой и мужественной силы у поэта (напи¬
савшего «Север») непременно выведет его из круга мрачных ре¬
шений. И было бы чрезвычайно жаль, если б это не случилось.

250
М. ЗОЩЕНКО
3
Для нас, литераторов, громадную, конечно, роль в работе игра¬
ет основной материал, с которым мы имеем дело,— слово, язык
и строй речи, то есть синтаксис. И в этом отношении мне думается,
что Заболоцкий на правильном пути.
Его язык в какой-то мере разрушает прежние традиции сти¬
хотворной речи.
В этом смысле, мне думается, два наших ленинградских поэта
особенно характерны — Прокофьев и Заболоцкий.
Я, например, не хочу умалить значение Пастернака, но надо
сказать, что его путь лежит в старой традиции, и язык его, несмотря
на высокую поэтичность, несколько старомоден и слишком сложен.
У нас есть поэты, которые пишут так, как будто в нашей стране
ничего не случилось. Они продолжают ту литературу, которая
была начата до революции.
Тут кроются ошибки и большая беда, потому что прежний
строй речи диктует старые формы. А в этих старых формах весьма
трудно отражать современную жизнь. И от этого страдает и поэт,
и читатель.
Кстати скажу, что эта беда еще в большей степени тяготеет над
нашей прозой. И эта беда тут усиливается, потому что критика,
обманутая признаками «классичности», нередко превозносит та¬
кого мастера, который всего лишь плетется в хвосте искусства.
Классичность же вещи менее всего вероятна, если она похожа
на прежние, академические образцы. И эта вероятность еще в мень¬
шей степени возможна для нашего нового советского искусства.
И тут могут быть неисчислимые ошибки.
Подлинное искусство тем и велико, что оно не живет вообще без
времени и пространства. Оно не оторвано от наших дней. И его тече¬
ние — не плавное течение тихой реки,— оно кровью и сердцем связано
с жизнью народа, и его дыхание сливается с дыханием страны.
И если читатель теперь иной, чем он был до революции, если
синтаксис его речи иной, если надежды и интересы его иные,
то и искусство должно быть иным, не таким, как оно было, и не та¬
ким, как его создавали великие мастера прошлого.
В крайнем случае, это искусство должно идти по пятам за жиз¬
нью, но еще лучше, если оно будет увлекать его за собой. Оно должно
формировать то, что еще в хаосе. И в отношении языка это форми¬
рование почетная и трудная задача писателя нашего времени.

О стихах Н. Заболоцкого
251
Искусство писателя и поэта должно формировать то, что не сформи¬
ровано прежней литературой. Оно должно построить такой мир и та¬
кую речь, которые не то что были бы тождественны с жизнью, но бы¬
ли бы великолепными образцами, к каким следует стремиться.
Вот как, по-моему, следует понимать искусство социалисти¬
ческого реализма.
Конечно, это трудная задача, тем более, что тут меньше всего нуж¬
на лакировка, а нужна та поэтическая сила, которая сумела бы сде¬
лать, так сказать, «вытяжку» из того, что уже имеется в жизни.
Необычайная трудность такой задачи заставляет, видимо, пи¬
сателей слишком медлить. И лозунг «возвращение к классикам»
скорее можно произнести от отчаяния, чем от больших надежд.
Впрочем, учиться у классиков не только можно, но даже необхо¬
димо, однако слепое подражание классикам, эпигонство — не сде¬
лают чести нашему искусству.
Вот почему даже малейшее стремление уйти от старых традиций
следует приветствовать. И вот почему новая литературная форма,
новый прием и новый строй речи в любой, даже маленькой вещи
нам более полезны, нежели обширное произведение, написанное
по готовому классическому образцу.
И за правильным требованием, которое поставлено перед пи¬
сателем и поэтом: «литература должна быть народной», стоит
желание увидеть, наконец, литературу такой, которая была бы
рассчитана на читателя нашего времени, а не читателя, умершего
до революции, питающегося главным образом сугубо интеллигент¬
ской литературой — психологической и декадентской.
Я не решаюсь сказать, что стихи Заболоцкого отвечают новым
требованиям. Пожалуй (я не говорю о последних вещах, мало
знакомых мне), у них не всегда еще хватает настоящей и хорошей
простоты. Но с формальной стороны все данные к этому имеют¬
ся. Строй речи нов и свеж. Мысль ясная, четкая и поэтическая.
И в языке использованы новые элементы.
4
Я должен просить извинения у читателя за то, что, говоря о стихах
Заболоцкого, так долго остановился на вопросах искусства вообще.
Сложные задачи, поставленные перед писателем нашего времени,
заставляют человека, взявшегося за критику, уславливаться о новых
понятиях, не всем, видимо, ясных и не всеми еще решенных.

252
М. ЗОЩЕНКО
Но я отнюдь не претендую на непогрешимость моих утвержде¬
ний. Я высказываю мысли, которые были мне полезны для моих
работ. Но допускаю, что может быть иное решение вопроса, и это
решение может быть полезным для работы других писателей.
Но одно обстоятельство я не сдам без боя. Наше поэтическое
искусство должно нести новую форму и новый строй языка. И все,
что сделано по прежним упадочно-интеллигентским, дореволюци¬
онным формам, обречено на гибель. Это мое глубокое убеждение.
Язык Заболоцкого (за исключением некоторых слов) и строй
его речи современны. И в этом большая заслуга поэта.
Что касается формы и композиции его работ, то это не всегда
еще удовлетворяет.
Мне не хотелось бы ошибиться в Заболоцком. Он, по-моему, боль¬
шой поэт, и его влияние на нашу поэзию может быть сильным.
И я как читатель и как литератор ожидаю от него еще боль¬
ших достижений. И мне хочется пожелать ему удачи в его работе
и счастья в его поисках.

Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
О стихах Н. Заболоцкого*
1
Н. Заболоцкий вышел из группки так называемых «обэриу-
тов» — реакционной группки, откровенно проповедовавшей
безыдейность, бессмысленность в искусстве, неизменно превра¬
щавшей свои выступления в общественно-политический скандал.
(В группу входили Н. Заболоцкий, А. Введенский *, К. Вагинов2,
Д. Хармс3 и др.) Трюкачество и хулиганство «обэриутов» на три¬
буне имело только один смысл — реакционный протест против
идейности, простоты и понятности в искусстве, против утверж¬
давшихся в нашей стране норм общественного поведения.
Заболоцкого «обэриуты» объявляли «великим поэтом», кото¬
рого «оценят потомки», который займет в истории место родона¬
чальника новой поэзии.
2
В 1929 г. в «Издательстве писателей в Ленинграде» вышла
книжка стихов Заболоцкого «Столбцы». В этой книжке Заболоц¬
кий дает искаженное через кривое зеркало «изображение» совет¬
ского быта и людей. Это — страшный, уродливый быт, это — от¬
вратительные, уродливые люди. Их только и видит Заболоцкий.
Попытка представить это «изображение» как сатиру на старый
быт являлась дешевой маскировкой. Ибо Заболоцкий, как сам
он утверждал, писал о «новом быте». И он одинаково уродливо,
одинаково издевательски изображает и советских служащих,
*	«Рецензия» Н. Лесючевского была написана по заказу органов НКВД.

254
Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
и «дамочек», и красную казарму, и красноармейцев, и нашу мо¬
лодежь. Вот, например, «характеристика» молодежи:
Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол4.
Заболоцкий юродствует, кривляется, пытаясь этим прикрыть
свою истинную позицию. Но позиция эта ясна — это позиция
человека, враждебного советскому быту, советским людям, не¬
навидящего их, т.е. ненавидящего советский строй и активно
борющегося против него средствами поэзии.
3
В 1929 г. («Звезда» № 10) и в 1933 г. («Звезда» №№ 2 и 3)
были напечатаны куски из поэмы Заболоцкого «Торжество
земледелия». Это — откровенное, наглое контрреволюционное
«произведение». Это — мерзкий пасквиль на социализм, на кол¬
хозное строительство. Если принять во внимание, что первый
отрывок из «Торжества земледелия» напечатан в год великого
перелома, то особенно станет ясна субъективная, сознательная
контрреволюционность автора поэмы, его активно враждебное
выступление против социализма в один из острейших полити¬
ческих моментов.
Выписывать цитаты из «Торжества земледелия» не имеет,
в сущности, смысла, так как вся поэма, от первой до последней
строчки,— грязный пасквиль брызжущего слюной ненависти
врага. Но все же для примера приведу две цитаты.
Вот «картина» коллективизированной деревни, «картина»
«торжества земледелия»:
Повсюду разные занятья:
люди кучками сидят,
эти — шьют большие платья,
те — из трубочек дымят.
Один старик, сидя в овраге,
объясняет философию собаке;

О стихах Н. Заболоцкого
255
другой, также — царь и бог
земледельческих орудий,
у коровы щупал груди
и худые кости ног.
Потом тихо составляет
идею точных молотидок
и коровам объясняет,
сердцем радостен и пылок.
А вот «итог» достижений социализма по Заболоцкому:
в хлеву свободу пел осел,
достигнув полного ума.
Только заклятый враг социализма, бешено ненавидящий со¬
ветскую действительность, советский народ, мог написать этот
клеветнический, контрреволюционный, гнусный пасквиль.
4
В последующие годы Заболоцкий декларировал отход от своих
старых позиций, «перестройку». Не подлежит сомнению, что это
была лишь маскировка притаившегося врага. В самом деле, разве
можно было бы в 1937 г. опубликовать такие откровенно воин¬
ственно-контрреволюционные стихи, как «Торжество земледе¬
лия»? Теперь Заболоцкий пишет «иные» стихи. Он даже — публи¬
кует оды в честь вождей. Но сколько в этих «одах», по существу,
равнодушия, искусственного, мнимого «огня», т.е. лицемерия!
А основными для Заболоцкого этих лет являются «пантеисти¬
ческие» стихи, в которых под видом «естествоиспытателя», на¬
блюдающего природу, автор рисует полную ужаса, кошмарную,
гнетущую картину мира советской страны.
У животных нет названья —
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
Их невидимый удел5.
За «животными» без труда можно расшифровать людей, охва¬
ченных коллективизмом, людей социализма.

256
Н.В. ЛЕСЮЧЕВСКИЙ
Или еще более откровенные строки:
Вся природа улыбнулась,
Как высокая тюрьма.
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса!6
(Из стихов, опубликованных в 1937 г. в «Литературном со¬
временнике» и затем вышедших отдельной книжкой в Ленгос-
литиздате.)
В 1937 г. при полной, активной поддержке Горелова7 Заболоц¬
кий пытался опубликовать в «Звезде» стихотворение «Птицы»8.
Это — несомненно, аллегорическое произведение. В нем рисуется
(с мрачной физиологической детализацией) отвратительное кро¬
вавое пиршество птиц, пожирающих невинного голубка.
Таким образом, «творчество» Заболоцкого является активной
контрреволюционной борьбой против советского строя, против
советского народа, против социализма.
Литературный критик
(кандидат Союза Советских писателей),
заместитель отв. редактора журнала «Звезда»
Н. Лесючевский
3/VII 38 г.

А.	МАКАРОВ
Поворот к современности
«Новый мир» №№ 1, 2, 3 за 1947 год
Не будем останавливаться на интересной, идейно значительной
поэме А. Недогонова «Флаг над сельсоветом»1 (№ 1), уже полу¬
чившей положительную оценку в нашей печати.
Поэма «Творцы дорог» Николая Заболоцкого2 (№ 1) тоже
посвящена ответственной теме труда — строительству дороги
через тайгу и горы к океану. Но тема эта не нашла в поэме худо¬
жественно верного выражения. Тех пламенных порывов чувств
и воображения, которые составляют главную прелесть поэмы
А.	Недогонова, здесь нет и в помине. Поэма Н. Заболоцкого
лишь претендует на изображение трудового подвига советских
людей.
При всей внешней красивости и метафорическом богатстве
поэма холодна. Говоря о людях, поэт впадает в риторику. Там же,
где он изображает действие аммонала, «сверкающий во прахе,
подземный мир блистательных камней», или насекомых, он вос¬
торженно патетичен.
Поэт говорит о том, что якобы по ночам:
Когда горят над сопками Стожары
И пенье сфер проносится вдали,
Колокола и сонные гитары
Им нежно откликаются с земли,
раздается неуловимый хор цветов, слышимый только бабоч¬
кам и мухам (кстати, по ночам, насколько нам известно, мухи
имеют обыкновение засыпать), и «тварь земная музыкальной

258
А. МАКАРОВ
бурей до глубины души потрясена». В этом отрывке с непри¬
ятной наглядностью обнаруживаются недостатки поэмы: её
манерность и сугубая литературность (гетевское «пенье сфер»,
извлеченные из ветхозаветного поэтического словаря «Лилеи»,
«сонные гитары», «хор цветов»), наконец, декадентская поэти¬
зация «твари земной»:
И, засыпая в первобытных норах,
Твердит она (земная тварь. — AM.) уже который век
Созвучье тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.

М.ЛУКОНИН
Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
< фрагменты >
<...> Конечно, критическая деятельность Анатолия Тарасенко-
ва за последний период ограждает его от лагеря эстетов и космо¬
политов и ничего общего с ним не имеет. Но Тарасенков сегодня
должен понять, а мы сегодня должны это сказать ему со всей
прямотой, что многое на его кривом и шатком пути переплеталось
с самым явным эстетством, многое в его критическом творчестве
и многое в практической редакторской деятельности играло
на руку врагам боевой советской поэзии. <...> Тарасенков вполне
мог бы поубавить в книге Заболоцкого «Стихотворения»1 гимны
слепым животным инстинктам, весь этот «сумрак восторга» 2,
как пишет Заболоцкий. <...> Тарасенкову надо еще и еще по¬
думать о своей деятельности. Не может существовать в нашей
среде критик с двойным мнением, с двойным счетом. Надо, чтобы
Тарасенков высказался о своих ошибках, высказался бы о дея¬
тельности критиков-космополитов и эстетов, помог бы нам яснее
разглядеть врагов нашей поэзии и сам проявил непримиримое
свое отношение к ним. <...>
<...> Я не могу умолчать тут об одном обстоятельстве, которое
относится к прошлому году. В своем докладе об итогах поэзии
1947 года Анатолий Тарасенков3 с хорошим намерением отметить
движение наших поэтов к темам послевоенного строительства не¬
заслуженно, на мой взгляд, объявил положительным явлением
стихи Н. Заболоцкого «Творцы дорог». В этих стихах как раз
есть то отношение к труду, тот подход к изображению рабочих,
который мы должны решительно отмести.

260
М. ЛУКОНИН
Читаю с начала:
Рожок поет протяжно и уныло,—
Давно знакомый утренний сигнал!
Покуда медлит сонное светило,
В свои права вступает аммонал...
...И равномерным грохотом обвала
До глубины своей потрясена,
Из тьмы лесов трущоба простонала,
И, простонав, замолкнула она.
Вот, оказывается, в результате всего приходится пожалеть
природу, на которую навалился «белый пламень под напряже-
ньем многих атмосфер». Ну, а где же сами творцы дорог? А вот,
в следующей строфе:
Так под рукой неведомых гигантов,
Которым в шутку человечий труд,
Из недр вселенной ад поднялся Дантов
И, грохнув наземь, раскололся тут.
Да ведь не «неведомых гигантов», а простых наших людей
и их человеческий, далеко не шуточный, самый настоящий труд,
облагороженный светлой мечтой,— вот что должен был увидеть
поэт. Да, не Дантов же ад, не ад и не Дантов и ничего подобного,
а просто взрывом отброшенные камни увидел поэт, а надумал,
накнижничал, сам испугался и решил напугать своих читателей.
Ну, правда, при чем тут Дантов ад? Все — о мирозданье, о чем-то
неясном, стихийном.
Автора обуревает какая-то душевная паника, и он плохо раз¬
бирается в происходящем. Тема труда советских рабочих требует
от поэзии любовного, внимательного отношения к человеку, к его
устремлениям, к его идее. «Человек — это звучит гордо»,— сказано
с пониманием величия людей труда. Заболоцкий заменил все это
каким-то неведомым «светлым умом».
Ложное, позерское отрешение от человеческого разговора, на¬
думанная многозначительность... «О, эти расколовшиеся чаши».
«Они лежат передо мной» «усилием ума». Самое настоящее пу¬
стословие, где вместо людей — толпа, вместо лиц — лики, толпы
духов и теней, «мир, сверкающий во прахе». И там, где поэт при¬

Проблемы советской поэзии (итоги 1948 года)
261
ближается хотя малейшей деталью к реальной картине труда,
выходит беспомощно, нарочито, неуклюже:
Еще прохлада дышит вековая
Над грудью их, еще курится пыль,
Но экскаватор, черный ковш вздымая,
Уж сыплет их, урча, в автомобиль.
Если бы в данной строчке не проурчал автомобиль, то в руки
этой бегущей толпы творцов дорог можно было бы вложить ка¬
менные