Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
ИСТПАРТ
КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ I Р. И. п. (1-Н)
ТЕХНИКА БОЛЬШЕВИСТСКОГО
ПОДПОЛЬЯ
СБОРНИК
СТАТЕЙ Й ВОСПОМИНАНИЙ
ВЫПУСК I
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО


ИСТПAPT
КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И Р. К. П. (БОЛЬШЕВИКОВ).
Наименование изданий.
Цены в hi. руб.
Хроника революции. р. к.
Авдеев, Н. Революция 17-го года. Т. I — 60
Владимирова, В. „ Рябннскнй, К. „
чч г»
„ „ „IV печ
V . . .
VI . .
ч* ** УЧ чч ▼ 1
Максаков, В. н Нелидов, М» Хроника революции. Вып. I — 70
Революция и Р. К. п. в материалах' и документах.
Революция и Р. К. П. в материалах и документах. Т. I, сост. И. Антокольский под редакц. Н. Н. Батурина
Т II печ • . -
Т.П! печ
Т. IV печ
•ч
Ч»
п
м
у»
ЧУ
че
г»
Ч»
я
Сборники, статьи и исторические исследования.
Аркомед, С. Рабочее движение и социал-демократия на Кавказе — 40
Большевистские тайные типографии — 50
Волков, Е. Рево юционное движение среди черноморских моряков. ....
Из эпохи „Звезды* и .Правды* (1911—1914 гг.). Сб. I — 30
о „ а 0 0 ♦> * п 0 II. .. .. .... 40
00 » 0 0 «л » Ш печ. .......
Невский, В. Николаевский Южно-русский рабочий союз — 13
Ольминский, М. Из прошлого. Сборник статей — 25
Шляпников, А. Канун 17-го года Ч. I (2-е издание.) 1 20
0 000 . Ч. II (3-е издание.) — 85
» 0 17-Й год, кн. I (1-ое издание.) 1 —
Лелевич, Г. В дни Самарской учредилки — 6
„ Стрекопытовщи ia (2-е издание.). — —
Павлович, И. (Вельтман). Россия и капиталистическая Англия '• — 12
„ . Россия и капиталистическая Франция —12
Бубнов, А. Основные моменты в развитии Коммунистической партии
в России ....’ — 6
Н. 25-летию 1-го съезда партии. (Сборник.) 1 10
25 лет Р. К. П. Иллюстрированный юбилейный сборник 4 —
Периодические издания.
Пролетарская Революция. Журнал №№ 1-23 . .
Биографии, автобиографии и мемуары.
Сборник воспоминаний о Федосееве . . . — 70
Старый товарищ А. П. Скляренко (1870—1916 гг.) — 30
Революционная деятельность Конкордии Николаевны Самойловой. .
Сборник воспоминаний . • . . . — 20
Рябинин, А. Семенчиков Р. М. (из истории рабочего движения в Иваново-Вознесенске) j — 20
Александрова, Н. Артем —50


Пролетарии, всех стран, соединяйтесь!
ИСТПAPT
КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ и Р. К. П. (б-ков.)
ТЕХНИКА
БОЛЬШЕВИСТСКОГО
ПОДПОЛЬЯ
СБОРНИК
СТАТЕЙ И ВОСПОМИНАНИЙ
ВЫПУСК I
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКВА — ЛЕНИНГРАД


Гиз. № 5618.
Главлит № 152^ Москва. Налеч. 2.500 экз.
Госиздат. 1-я Образцовая топ. Москва* Пятаинкая, 71


СОДЕРЖАНИЕ.
Стр.
ОтИстпарта 5
Красин, Л. Б. Большевистская партийная техника 7
Его же. Автобиографические заметки (с 2-мя портретами) 16
Соколов, В. Н. Транспортно-техническое бюро Ц. К. (б).
1) Северное бюро (Смоленск) 28
2) Восточный район (Самара); приложение — биография
Арцыбушева и портрет 55
3) Южное бюро (Киев) 86
4) Граница (австрийская) 118
5) Центральное техническое бюро Ц. К. (Орел—Москва);
приложение—снимок „Вперед" 130
6) Самарская типография Ц. К. (портрет Преображенского). 164
Соколов, В. Н. Автобиография 177
Г о л у б к о в, А. II. О работе Центрального технического бюро — от¬
рывки воспоминаний (с портре^рм) 182
Бон ч-Б р у е в и ч, В. Заграничная постановка! Техники в Р.С.-Д.Р.П.
и распространение нашей литературы 20С
Приложение: Дело Бонч-Бруевича и К0 258
Его же. Автобиография (с портретом) 268
Богомолов, В. М. („Ч орт “). Из воспоминаний транспортера при
Восточном бюро Ц. К. Р.С.-Д.Р.П. (1904 г Л 280
3 а л е ж с к и й, В. Н. Странички из подпольной работы 286


ОТ ИСТПАРТА.
Для будущего историка нашей партии тот род партийной деятельности, который на обиходном языке русских революционеров характеризовался словом «техника», будет таким же предметом внимательного изучения, как и история партийной тактики, партийной организации или борьбы идей внутри партии. Хорошо поставленная «техника» давала огромные преимущества той или иной революционной организации и в сильной мере увеличивала ее удельный вес и политическое значение. Таким образом, напр., Бунд когда-то импонировал не чистотой и социал-демократической выдержанностью своей программы, не безукоризненностью своей тактики, которая на самом деле очень хромала по части образования единого фронта между еврейскими и русскими пролетариями в борьбе с общим врагом, и не блеском своих литературных выступлений, а главным образом недурно поставленной «техникой» — на-ряду с сравнительно высоким уровнем организационной практики. Конкуренция в деле постановки техники являлась одним из существеннейших моментов междупартийных отношений. Тот, кто выходил победителем в этом деле, имел преимущественные шансы стать, при прочих равных обстоятельствах, властителем дум революционной улицы. Вот почему ни одна из подпольных организаций, а в том числе и наша большевистская, не жалела никаких усилий и жертв, чтобы поставить «свою технику» на должную высоту. Да и правительство, в свою очередь, не недооценивало значения печатного вольного слова и особенно жестоко преследовало пойманных с «поличным» в деле подпольного тиснения или перевозки нелегальной литературы.
В настоящем сборнике фигурирует далеко не весь материал, относящийся к технике нашего революционного подполья. Быть может, по мере накопления статей и документальных данных по этому же вопросу, Истпарт выпустит не один еще сборник в таком же роде, а пока что читателю предлагается целый ряд живых свидетельских показаний о той героической работе, которую когда-то


проделывали наши подпольщики в тайных типографиях или по части постановки транспортного дела. Некоторые из помещаемых здесь статей были уже напечатаны, но Истпарт нашел нужным не ограничиваться простой библиографической ссылкой на них, а перепечатать в настоящем сборнике, тем более, что многие из них подверглись со стороны их авторов существенной переработке. Это казалось тем более необходимым, что все помещаемые здесь статьи дополняют друг друга и составляют как бы один букет, об’единен- ный единством темы.. ; ;
Редакция сочла не лишним дать место в сборнике и некоторым беглым очеркам биографическим или автобиографическим, в расчете на то, что читатель обнаружит, большой интерес не только к фактам и событиям, характеризующим работу, типографского подполья или партийного транспорта, но и к тем персонажам, которые близко стояли к этому делу, были душою его и любезно поделились с ним, читателем сборника, своими красочными воспоминаниями о знакомых им страницах из нашей революционной романтики.
Настоящий сборник, по издательским соображениям, выходит в двух выпусках: первый выпуск посвящен вопросу об общей постановке, большевистской техники в России и за границей, в частности работы, по транспорту; во втором же выпуске центр тяжести лежит в отображении моментов подпольно-типографского дела.'


Л. Б. Красин.
Большевистская партийная техника.
Второй с’езд Р. С.-Д. Р. П. фактически был первым с’ездом, на котором завершился процесс образования партии и началась история большевизма. Этот с’езд установил определенные организационные принципы. В прениях, возникших вокруг вопроса о § 1-м устава партии, вполне определенно выяснились различия во взглядах меньшевиков, отстаивавших по существу мелко-буржуазную точку зрения либерального партийного устава, и большевиков, которые тезисами Ленина заложили действительный фундамент дисциплинированной революционно-пролетарской партии, как боевому орудию рабочего класса в борьбе за его освобождение. Это значение второго с’езда партии уже давно в полной мере оценено в партийной литературе, и мы менее всего склонны его оспаривать.
Наша задача здесь состоит в том, чтобы указать на другую область партийной работы, ставшую, благодаря этому с езду, не ме¬


£
нее важным фактором в деле строительства и дальнейшего развития партии. Мы имеем в виду значение второго с’езда в деле создания на практике централизованного технического аппарата, установления службы связи, организации партийных финансов, организации техники типографской и техники транспорта (переправка людей из-за границы и обратно, перевозка и распределение литературы). С появлением центра, созданного заграничным с’ездом, и с кооптацией этим центром ряда партийных работников, действовавших в самой России, создалась впервые постоянная связь между Женевой и теми главнейшими промышленными центрами России, в которых велась практически социал-демократическая работа. При существовании партии в подпольи нельзя было пользоваться легальными методами сношений. Приходилось устанавливать сложную систему адресов, явок, паролей, организовывать в российских центрах явочные пункты, опираясь на сочувствующие буржуазные слои, использовывать докторов, зубных врачей, технические и коммерческие предприятия и пр. для приема людей, посылки и получения заграничных писем и т. д. Партия после II с’езда впервые поставила себе задачу—систематизировать все методы связи, и в короткое время возник специальный аппарат по осуществлению этой связи, с применением иногда довольно совершенных по тем временам технических приемов.
Я припоминаю, с каким чувством, в темной фотографической комнате «Электрической Силы», в Баку, я проявлял в 1903 г. первый Манифест избранного на втором с’езде Центрального Комитета. присланный мне в Баку на фотографической свето-чувствительной пленке. Этот способ был выбран, чтобы, при случайном провале письма, содержимое его-никоим образом не могло сделаться известным жандармам. Проявленная пленка послужила для нашей типографии тем первым оригиналом, с которого был сделан набор, и через несколько дней десятки тысяч экземпляров этого Манифеста уже перевозились в разные части страны нашим транспортным органом.
Кажется, Наполеону принадлежит изречение: «деньги — нерв войны». Но и революционную работу нельзя было вести без денег, и поэтому организация финансов партии встала перед нами одной из настоятельнейших задач немедленно после второго с’езда. Мне, в качестве члена Ц. К, пришлось довольно близко стоять к этому делу, и каких только способов мы ди применяли, чтобы сколотить те, в буквальном смысле, гроши, на которые строилась партийная организация и техника в первые годы их существования. Конечно, все участники партийных кружков и организаций облагались опре¬


Г
9
деленным сбором, но, к сожалению, эти сборы почти никогда не доходили до центральной коллегии и расходовались либо на местные нужды организаций, либо направлялись непосредственно за границу в «Искру», как поддержка газеты, или на брошюрную литературу. Приходилось изыскивать другие средства. Одним из главных источников было обложение всех других оппозиционных элементов русского общества, и в этом деле мы достигли значительной виртуозности, соперничая с меньшевиками и с партией эс-эров. В те времена, при минимальном дифференцировании классов и при всеобщей ненависти к царизму, удавалось собирать деньги на социал-демократические цели даже в кругах сторонников «Освобождения» Струве. Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 р., бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков, и чиновники государственных учреждений. С течением, времени удалось привлечь к делу финансовой поддержки партии некоторых меценатов из слоев и сфер, казалось бы, совершенно не сочувствовавших рабочему движению. Достаточно сказать, что С. Т. Морозов—крупный московский фабрикант—регулярно вносил в распоряжение нашего Центрального Комитета по тогдашним временам довольно крупные суммы, и последний взнос был мною лично получен от С. Т. за два дня до его трагической смерти Ц.
С. Т. Морозов оставил после своей смерти страховой полис, большая часть суммы которого душеприказчиками С. Т. по его указаниям, сделанным задолго до смерти, была передана также в распоряжение нашего Ц. К. Значительные суммы были получены нашей партией через А. М. Горького, который давал и свои деньги и привлекал разных состоятельных людей к делу помощи партии. Между прочим, через посредство А. М. Горького была установлена впервые связь между нашей бакинской техникой, нуждавшейся в средствах, и А. Д. Цюрупа, управлявшим тогда в Уфимской губернии имениями Кутушева и поддерживавшим нас с этого момента систематической присылкой денег. Довольно много денег собиралось также всякого рода предприятиями, вплоть до спектаклей, вечеров и концертов. Наша кавказская техническая организация довольно
9 Он застрелился в Каннах. Я заехал к С. Т. в Виши, возвращаясь с Лондонского Третьего С’езда в 1905 году, застал его в очень подавленном •еостоянии в момент >от’езда на Ривьеру, а через два дня, возвращаясь нелегально из Берна в Россию, в поезде прочел известие о его самоубийстве.


10 . . . — ... _ .
успешно использовала приезды на Кавказ В. Ф. Коммисаржевской. дававшей часть сборов на нужды партии. Один из вечеров с участием В. Ф. Коммисаржевской. прошедший с громадным успехом, был устроен в Баку по случайности как раз в том самом доме, в котором жил начальник местного губернского жандармского управления. В • последующий период существования партии удавалось организовывать ряд коммерческих предприятий, дававших значительные поступления. Следует упомянуть о довольно крупном наследстве. полученном нашей партией от замученного царским правительством в московских тюрьмах студента Шмидта, завещавшего партии свою долю участия в товариществе Викулы Морозова. Получение этих денег сопровождалось спором с некоторыми сонаследниками, и в качестве курьеза можно отметить, что большинство третейского суда, присудившего в нашу пользу эти деньги, состояло из эс-эров Минора, Бунакова и др. Бывали и весьма трогательные случаи. Так, однажды к нам в Питер явилась молодая девица и заявила о сочувствии партии и желании передать в собственность партии доставшееся ей по наследству небольшое имение где-то на юге России. Ввиду несовершеннолетия жертвовательницы, пришлось прибегнуть к несколько сложной комбинации, а именно— предварительной выдаче ее замуж и продаже имущества уже с разрешения мужа. Для разочарования тех из наших врагов, которые при чтении этих строк готовы будут поставить в упрек нашей партии ограбление несовершеннолетних девиц, могу добавить, что жертвовательница эта—Федосья Петровна Кассесинова—и посейчас состоит в рядах нашей партии, занимая скромную должность шифровальщицы в одном из наших торговых представительств. Муж ее. к сожалению, погиб, сражаясь за Республику на сибирском фронте.
Деньги нам нужны были, главным образом, для поддержания типографской техники и транспорта. Жили партийные работники обыкновенно на свои собственные средства, перебиваяс|Ь случайными занятиями, уроками или поддержкой родственников и зна^ комых. Лишь значительно позднее, уже после 1905 года, было постановлено некоторую небольшую часть партийных работников систематически поддерживать из партийной кассы. Но даже и в это позднейшее время' речь шла о буквально грошевых выдачах в 25—30 рублей в месяц. Приходилось давать деньги лишь на более или менее серьезные поездки, в особенности связанные с нелегальным переходом границы, уплатой контрабандистам и т. д, ■
Перевозка литературы и ее хранение стоили изрядных денег, приходилось не только оплачивать фрахт, но и снимать склады, помещения, заводить подставные предприятия.


•- .. ■■■ z- - : и
Но наибольшие расходы шли на' типографский технический аппарат, на закупку и оборудование типографий, приобретение бумаги, шрифта и содержание наборщиков и печатников.
Наиболее сильной типографской техникой обладали наши бакинские типографии. Бакинская типография была задумана в 1901 году безвременно скончавшимся грузинским нашим товарищем Ладо Кецховели. Некоторые средства мы уже тогда могли предоставить в его распоряжение, но не было никакой возможности купить типографскую машину и систематически покупать бумагу, краску, шрифт и т. д., не имея губернаторского свидетельства на право открытия типографии. Тов. Ладо очень просто вышел из этого затруднения, Он составил на свое имя удостоверение от имени Елисавет- польского'губернатора на право открытия типографии, переписал это удостоверение на полученном заранее бланке с губернаторским титулом и затем сам подписал этот документ за губернатора. Когда мы начали сомневаться в возможности что-либо сделать по этому бесспорно подложному документу, он и тут вышел из затруднения и через несколько дней торжествуя показывал нам бумагу с печатями и заверениями нотариуса. Он попросту снял копию с подложного удостоверения и, засвидетельствовавши эту копию у бакинского нотариуса, получил, таким образом, документ, на котором не было уже ни одной подложной подписи. С этим документом Ладо благополучно приобрел необходимые машину и материалы, и подпольная техника Р, С.-Д. Р. П. начала работу в Баку и не прекращала ее вплоть до 1905 года, когда наша бакинская типография по случаю революции перешла на легальное положение и довольно торжественно вместе со значительной частью самих работников была-водворена в Питере в большой коммерческой типографии товарищества «Дело», которое было основано для печатания «Новой Жизни» и других большевистских изданий.
Следующим руководителем бакинской техники был Трифон Теймуразович Енукидзе (кличка «Семен»), ныне руководитель нашей государственной фабрики денежных знаков. «Семен» Енукидзе значительно расширил наследство, оставленное ему т. Ладо. Вся работа была построена по принципу строжайшей конспирации с применением своеобразных технических методов, едва ли более где-либо и кем-либо применявшихся. Для привоза бумаги и выноса готовых изделий тов. «Семен» весьма искусно использовал некоторую замкнутость, в которой жило татарское население Баку, не особенно дружелюбно’ относившееся к полиции, поместив типографию в татарском квартале. Типография, хотя и расширенная, но оборудованная все еще подержанными .машинами, не удо-


12 - ■ - - - ■ - —
влетворяла тов. Семена, он выдвинул план приобретения новой быстроходной печатной машины Аугсбургского завода и со свойственным ему упорством не отставал от меня и Н. П. Козеренко, старого социал-демократа, входившего тогда в нашу бакинскую организацию, до тех пор, пока мы не сколотили нужную сумму, что-то около двух или трех тысяч рублей, и не выписали из-за границы эту машину. Для установки ее было решено найти новое помещение и обставить все дело так, чтобы уже ни при каких условиях не опасаться провала. Помещение, где была установлена и работала эта машина, было отделено от дома, в котором жили наборщики и печатники, особым подземным ходом, закрывавшимся массивной бетонной, опускавшейся в подполье, дверью-западней, которую никоим образом нельзя было найти, не зная секрета. Само печатное помещение освещалось спирто-калильной лампой и со всех сторон было закрыто, помещаясь внутри довольно обширной постройки, заключавшей в себе на соседнем владении экипажные сараи, конюшни и амбары для Овса, ячменя и фуража. Только произведя самый точный наружный обмер стоявшего на чужом владении соседнего здания и измерив все внутренние камеры и помещения, можно было бы, нанеся все это на план, увидеть, что в средине остается какое-то пустое место, к которому нет доступа из других частей помещения. В этом месте-то и помещалось печатное отделение нашей типографии, связанное потайным ходом с другим домом на соседнем участке, в котором жили А. С. Енукидзе и другие товарищи. Интеллигентность бакинской полиции и жандармов была, разумеется, недостаточна, чтобы открыть такую типографию, и даже в случае провала всего персонала, во главе с А. С. Енукидзе, типография сама по себе не погибала, и для ее восстановления нужно было бы только вновь арендовать тот дом, в котором жил А. С. Енукидзе и из которого потайной ход вел внутрь здания конюшен и амбаров. Это же последнее здание принадлежало татарину-извозчику, приятелю Семена, который ни в коем случае не выдал бы типографии. Проживающие в доме печатники и наборщики подвергались строжайшей дисциплине и не имели права вообще выходить из дома. Через определенный срок каждый из них получал отпуск, но его не разрешалось проводить в Баку. Получивший отпуск товарищ обязан был к вечернему поезду притти на вокзал и уехать в Тифлис, Кутаис или Батум, где и проводил отпуск. Внутрь типографии, кроме Семена и меня, изредка посещавшего ее больше для целей технической консультации или экспертизы, никто абсолютно не допускался, и провал был абсолютно исключен. Входная дверь дома была всегда на запоре и открывалась не прежде, нежели все


13
рабочие были на местах и дверь потайного хода приведена в такое положение, при котором, не зная секрета, ее нельзя было найти.
В 1904 году, после моего переезда в Орехово-Зуево, т. Семен, сдав ведение дела в Баку на руки А. С. Енукидзе, переехал в Москву, и мы занялись устройством аналогичной типографии где-то на Лесной улице, при чем легальным прикрытием должна была служить торговля кавказским сыром, орехами, вином и т. п., а в качестве рабочих предполагалось пригласить тех же испытанных наших товарищей из Баку. Надо сказать, что работа в душной и тесной печатной, особенно летом, представляла собой настоящий ад, и наши наборщики и печатники несли поистине героическую работу.
Организация московской типографии была несколько задержана провалом Центрального Комитета, арестованного на квартире писателя Леонида Андреева. Мне случайно удалось избегнуть ареста, но я должен был временно перейти на нелегальное положение и уехать в Смоленск, затем в Одессу, затем в Петербург, а тем временем подоспел уже третий с’езд, и я в апреле 1905 года уехал в Женеву. Семен остался в Москве и, несмотря на все трудности, довел до конца это довольно сложное и требовавшее значительных средств предприятие. Затем разразились события 1905 года, и временные свободы позволили нам, увы, преждевременно, перейти на легальное положение и даже сделать ошибку вывоза в Петербург нашей небольшой, но великолепной бакинской машины J).
Тов. Семен переехал в Питер и был техническим руководителем довольно большой легальной типографии товарищества «Дело», в которой печаталась «Новая Жизнь» и другие издания. Кавказские товарищи, привезшие в Питер бакинскую машину, передали мне также прекрасно переплетенный альбом всех изданий бакинской типографии, начиная с первых прокламаций, печатавшихся товарищем Ладо, и кончая номерами «Искры», изданными в Баку. К сожалению, при одном из обысков этот альбом был у меня отобран и, очевидно, где-то погиб в архивах охранки.
Упомяну еще вкратце о печатании в Баку «Искры».
Связью между нами и «Искрой» являлся тов. Гальперин, партийная кличка «Коняга». Вся же наша бакинская организация в Женеве у Надежды Константиновны Ульяновой-Крупской была зарегистрирована под именем «лошадей». Когда от «лошадей» получилось в Женеве известие, что они довели свою технику до высоты,
<) Мн© только что сообщили, что наша подпольная типография на Лесной улице реставрируется в том виде, какой она имела в 1905 году.


позволяющей полностью печатать номера «Искры», решено было организовать посылку в Баку матриц, т.-е. картонных оттисков с набора, которые по заливании их типографским металлом могли дать клише целой страницы, годной для печатания. Мы условились с Конягой, что эти клише будут приходить в Баку на мое имя внутри обложки каких-либо технических или научных атласов с чертежами или рисунками соответственного содержания, дабы не вызвать подозрения на таможне. В одно прекрасное утро я, бывший тогда строителем электрической станции в Баку на Баи ловом мысу, получил повестку от таможни о прибытии на мое имя заграничной посылки. Отправляюсь в таможню и, о ужас,—мне передают грубейшим образом переплетенный атлас с обложками, толщиной в добрый палец, заполненный внутри какими-то лубочными изображениями тигров, змей и всякого рода зверей, не имеющих ни малейшего отношения к какой-либо технике или науке.
Без сомнения, господь бог протежировал нам в этом техническом предприятии, а сонные бакинские таможенные чиновники были его союзниками в этом деле. В женевских архивах, вероятно, можно будет найти наши ругательные письма заграничному центру по поводу такой халатности, которая могла окончиться большим нровалом. К счастию, этого не случилось, и принятыми’ затем мерами удалось поставить пересылку матриц и даже тонкой бумаги для «Искры», которой нельзя было достать в России.
О постановке транспорта литературы и перевозке за границу и обратно людей подробнее меня расскажут другие товарищи, я могу только отметить, что и эта техника стояла достаточно высоко, и наша партия вырабатывала действительных специалистов своего ремесла, сводя тем до минимума провалы, т.-е. потерю людей и литературы.
Я должен упомянуть еще о специальной технической группе при Центральном Комитете нашей партии 1905 года. Эта группа имела уже более боевые задачи по организации вооружения кадров нашей, главным' образом, Петербургской организации. Особенно больших практических результатов трудно было достигнуть и, в частности, гапоновское предприятие—попытка доставить в Россию значительный транспорт ружей на пароходе «Джон Крафтон», потерпела крушение. Впрочем, наша техническая группа была привлечена к этому делу лишь в его конечной стадии, когда исправить сделанных грубых ошибок уже не было никакой возможности. По требованию местных организаций и рабочих районов в Петрограде, ятой группе приходилось заботиться о снабжении этих организаций необходимым боевым материалом. Привлечены были к делу выдаю¬


15
щиеся техники, и конструкция одного из запалов нашей группы была впоследствии признана чрезвычайно удачной, если не лучшей, экспертизой Главного Артиллерийского Управления.
Наша партия славилась всегда строгой идейной выдержанностью своей политической линии, и это было, конечно, главным основанием ее успехов, молвою о которых сейчас полон мир.
Но, подводя итоги партийной работы к ее 25-летнему юбилею, мы должны добром помянуть и большевистскую партийную технику, которая особенно в годы подпольного существования помогала нашему великому и любимому Ильичу выковывать крепкое как сталь боевое оружие рабочего класса—Российскую Коммунистическую Партию (большевиков).
Л. Красин (Никитич).


Л. Б. Красин.
Автобиографические заметки.
Трудно собраться с мыслями и сколько-нибудь складно изложить на бумаге воспоминания о пережитом в обстановке текущей работы, при том необычайно стремительном темпе, который возлагается на нас Революцией, но Истпарт, как неотступный кредитор, изо дня в день возобновляет свои требования, и приходится делать что и как можно, заранее извиняясь перед читателями.
Я родился 15 июля 1870 г. в маленьком степном городке западной Сибири, гор. К.ургане, выросшем за последние перед войной десятилетия в крупный центр сибирского маслоделия, торговли хлебом и другими сельско-хозяйственными продуктами.
Детство протекло большею частью в деревне, на берегах Тобола, Ишима, Туры. Этому, а также идеальной семейной обстановке я обязан крепким здоровьем, которое помогало без большого ущерба переносить превратности последующей жизни. Семья была большая. Заработка отца едва хватало на удовлетворение ее потребностей, по это имело свою хорошую сторону, приучая с детства рассчитывать своп силы и рессурсы и жить не свыше того, что имеешь. .
Вспоминая о покойных отце и матери, я не знаю, кому из них приписать большую заслугу в создании той исключительно здоровой и необыкновенной по тем временам обстановки, полной свободы и вместе с тем участливого, заботливого руководства, которым мы, братья и сестра, пользовались в семье, пока не начали становиться па собственные ноги. Большое значение здесь имело то, что значительная часть сибирской интеллигенции, купечества и мещан из поколения в поколение росли под идейным влиянием таких элементов, как польские повстанцы, сосланные в Сибирь, и бесконечная вереница политических ссыльных разных направлений, начиная с первых народнических кружков вплоть до «Народной Воли».
Детство, проведенное среди природы на берегах могучих сибирских рек, в бесконечных лесах и травянистых степях и лугах Сибири, с ранних лет заложило во мне большое влечение к естественным наукам, и этому сильно помогло то обстоятельство, что реальное училище в Тюмени (средняя школа, которую я и мои братья окончили) было по существу небольшим, но прекрасно оборудованным политехникумом, с обширным естественно-историческим музеем, физической и химической лабораториями, опытными техническими заводами — сухой перегонки.


17
мыловарения, механической мастерской. Училище это было создано и велось многие годы выдающимся знатоком Сибири, энциклопедистом, И. Я. Словцовым, собравшим за свою жизнь богатейшие коллекции, •образовавшие при Тюменском реальном училище целый музей. От эпохи 'толстовского классицизма мне удалось уже уйти в высшую школу. Некоторые из учителей покровительствовали основанию кружков самообразования, но, в сущности говоря, все мы из средней школы вышли политически совершенно нейтральными юношами, с устремлением больше в сторону химии, технологии и других прикладных наук.
В 1887 г. я поступил в Петербургский Технологический институт и первые два года усиленно занимался науками, с сожалением вспоминая о более просторных, светлых и богаче оборудованных лабораториях захолустного сибирского городка, по сравнению с большими запущенными и неприветливыми конюшнями-лабораториями тогдашнего Технологического института, с формалистами-лаборантами и пикогда не имевшими свободного времени для беседы со студентами профессорами. Участие сначала в сибирском землячестве, в кружке самообразования для изучения политической экономии Джона Стюарта Милля, с примечаниями Чернышевского, а затем и основательное штудирование первого тома «Капитала» Маркса, в конце концов, сделало из прилежного и •отлично учившегося студента участника пропагандистского кружка, начавшего работать среди петербургских рабочих. Это была одна из первых социал-демократических Организаций, основанная Михаилом Ивановичем Брусневым и В. С. Голубевым, из которой вышли потом первые рабочие вожди Петербурга. В другом месте я более подробно •описал этот период петербургской работы. Я забыл упомянуть, что еще до вступления в этот кружок в 1890 г. мне с братом пришлось принять участие в так называемых студенческих беспорядках, но после кратковременной высылки из Петербурга я получил разрешение вновь вернуться в Технологический институт.
Пропагандистскую работу на Обводном канале мне пришлось бро- •сить не потому, что наша организация провалилась, а в связи также •со студенческой «историей». В марте 1891 года скончался писатель Н. В. Шелгунов, и его похороны обратились в демонстрацию революционного и прогрессивного студенчества, что повело к аресту свыше •сотни студентов, которые были высланы из Петрограда. После этой высылки я уже долго не мог попасть в Петербург и только в начале девятисотых годов, по отбытии сибирской ссылки, снова получил разрешение на в’езд в Питер. Рабочая часть нашей социал-демократической организации тоже приняла участие в похоронах, возложив на гроб Шелгунова венок от имени петербургских рабочих, на красной ленте которого петербургские рабочие написали: «Указателю пути к свободе и братству». Сама организация мало пострадала, и хотя В. С. Голубев'был также арестован и выслан в Сибирь, М. И. Бруснев и другие •товарищи продолжали работу. Дальнейшим продолжателем этого кружка ■был безвременно умерший (также технолог) С. И. Радченко, а за вим Г. Б. Красин, Г. М. Кржижановский, В. В. Старков, вошедшие вскоре в знаменитый в истории нашей партии «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», душой и организатором которого был великий наш вождь В. И. Ульянов-Ленин.
Техника большевистского подполья. Вып. I.
2


18 «■!!■■■ ■■—■■■II.» I ,_H_
Будучи выслан из Петрограда, я около года прожил в Нижнем- Новгороде, отбывая воинскую повинность и занимаясь уроками и чертежными работами, а попутно ведя ожесточенную борьбу во имя народившегося тогда русского марксизма с такими мастодонтами народничества, как Н. Ф. Анненский, Зверев, Шмидт и другие нижегородские статистики. Кроме моего брата, верным соратником в этой борьбе был одни из старейших русских марксистов — П. Н. Скворцов, автор замечательных статей в «Юридическом Вестнике» и блестящей критической монографии, разбивавшей в пух и прах «Судьбы капитализма, в России» В. В. Воронцова, — книгу, бывшую библией тогдашнего народничества.
Нижегородская идиллия была прервана арестом в мае 1892 года,, в связи с провалом М. И. Бруснева в Москве. Дело в том, что, проезжая через Москву, я завизал связи с П. А. Кашинским, Липкиным и другими московскими студентами-марксистами, которые, выписав из. Петербурга ткача Федора Афанасьева (убитого казаками в Иваново-Вознесенске в 1905 году), основали в Москве ряд социал-демократа- тических кружков на московских текстильных фабриках, — организацию, к которой вскоре присоединился питерский мой приятель М. И. Бруснев (дальнейшая его работа в Петрограде становилась уже неудобной по конспиративным соображениям). Хотя я не принимал непосредственного участия в работе москвичей, но когда их кружок, выданный Егуповым, был арестован, нашли мой адрес, и этого было достаточно, чтобы просидеть в Таганке, в Москве, до конца марта 1893 года х). По окончании следствия меня выпустили «на поруки» в 12-й пехотный Великолуцкий полк в Тулу, где я и должен был дослуживать оставшиеся мне обязательные месяцы военной службы.
Фотография изображает меня в той военной оболочке, которую- нам пришлось носить в Нижнем.
Здоровье мое несколько расстроилось за год сидения в Москве и последующие месяцы проживания в тульских казармах, и когда в ноябре 1893 года Н. В. Водовозов (тоже один из питерских марксистов, хотя не технолог, а универсант) предложил мне провести несколько месяцев на южном берегу Крыма, я с удовольствием ухватился за это предложение, тем более, что возврат в Петербург мне был закрыт, и до окончания брусневского дела я оставался под гласным надзором и, следовательно, не мог заняться ничем, кроме уроков и другой случайной работы.
Пребывание в Крыму было хорошим отдыхом: я исходил пешком весь южный берег Крыма от Симеиза до Алушты; покончил со вторым томом «Капитала» и к немецкому языку (основательно изученному в тюрьме) прибавил знакомство с французским, благодаря помощи некоторых друзей.
9 У меня же при обыске была найдена фотографическая карточка М. И. Бруснева с несколько рискованной по тем временам надписью: «Оглянемся на Запад и встретимся на Востоке>. И действительно, мы встретились летом 1897 г. близ Иркутска, на Усольском тракте, по которому Бруснева с партией ссыльных „гнали“ в Верхоянск.


\
Iff
В августе 1894 года мне предложили срочно уехать из Крыма, твиду ожидавшегося приезда туда царя Александра III, который несколькими месяцами позднее^ в октябре того же года, благополучно «в бозе почил» в Ливадии. Я был рад тому, что период вынужденного безделия окончился и уехал _ из Крыма в село Калач, Воронежской губ., где мне было разрешено поступить сначала старшим рабочим, а затем и десятником на постройку Харьково-Балашевской ж. д. Место ото мне предложил А. Н. Тверитппов, очепь интересный, хотя и чудаковатая, пожилой уже человек,* приятель П. Л. Лаврова, лично знавший многих народовольцев и сохранивший до конца своих дней непримиримую ненависть к царизму, хотя сам уже и не принимал большого участия в революционном движении. Служба моя, впрочем, была непродолжительна. Вместе с Твери- тиновым мы^ начали выводить на свежую воду какого-то ицженера, начальника участка, и пашего начальника, изобличив его в неправильном выборе места для станции Калач, которую он хотел поставить поближе к амбарам местного крупного хлебного кулака. Наши же нивеллиры и теодолиты указывали для этой станции более выгодное и для дороги и для населения место. Тверитинов был чрезвычайно склонеп к такого рода разоблачениям и не без юмора об’яснял это прирожденной строптивостью на почве наследственности: по семейному преданию, у одного из его предков, боярина Тверитинова, Петр Великий велел выщипать бороду по волоску за строптивость и неповиновение. В декабре высшее воронежское ж.-д. начальство постановило уволить с дороги и меня и Тверитинова. Последний, как инженер, апеллировал в суд и впоследствии даже получил удовлетворение; мне же, как бесправному, подследственному студенту, оставалось только переехать в Воронеж и приступить к поискам уроков. Искал я их недолго, так как в ночь с 31 декабря на 1 января 1895 г. ко мне пожаловал местный околоточный надзиратель и об’явил мне высочайшее повеление:' «Унтер-офицера из вольноопределяющихся Леонида Красина исключить из числа запасных нижних чинов армии и после 3-месячного тюремного заключения выслать административно на >три года под гласный надзор полиции в один из северо- восточных уездов Вологодской губернии». Приговор по делу Бруснева был первым политическим приговором, утвержденным молодым царем.
9*
Л. Б. Красин.


20
Забрав свои убогие студенческие пожитки и подушку под мышку, я сел вместе с околоточным в извозчичьи сани и ночыо же отправился в воронежский тюремный замок, где и водворился в необыкновенно просторной, снабженной нарами человек на 50, камере. Сердобольный околоточный по дороге уговаривал меня не унывать, утешая перспективами хорошей охоты в Сольвычегодском пли Яренском уездах. '90-дневное сидение по приговору было настоящей безделицей по сравнению с годом предварительного строгого одиночного заключения. Приятели достали мне для перевода книжку профессора Шульце Гевер- ница «Крупное производство», и я перевел ее на русский язык. Опа появилась в печати с предисловием Петра Струве, который тогда был еще марксистом. В воронежской же тюрьме я впервые прочел книгу Бельтова «К вопросу о монистическом взгляде на историю», и я до сих пор помню, с каким диким восторгом катался я по нарам, читая это плехановское произведение. Мой задор и марксистский пыл окончательно утвердились с того момента, и завоевание всего мира для дела марксизма представлялось мне в моей камере сущим пустяком. Три месяца сидения были использованы моими родными, чтобы выхлопотать мне разрешение, вместо назначенного Яренского уезда Вологодской губ., поехать на свой счет в Восточную Сибирь, где тогда жили мои отец и мать. Разрешение было дано, и в мае месяце 1895 г. я проделал путь — Воронеж—Москва—Омск—Йркутск, проехав свыше 2.400 верст на перекладных, по Барабинской степи и Великому Сибирскому тракту. Таких поездок теперь уже никто не делает—выстроилась сибирская железная дорога.
В Иркутске я был первым социал-демократом среди почти сотни ссыльных'народовольцев и народников, включая таких родоначальников русского революционного движения, как Марк Натансон, Любовец, Сергей Ковалик. Наши теоретические споры по самому жгучему вопросу тогдашней русской современности — быть или не быть капитализму в России — доходили до величайшей страстности, но это не мешало, всей ссылке относиться ко мне как к Вениамину, и личные дружеские отношения из этой эпохи сохранились у меня на всю" жизнь. Ни раньше, ни после я никогда не видел собрания в одном месте такого -количества благороднейших, чистейших революционных борцов. Разложение ссылки началось значительно позднее, когда царское правительство сознательно начало расселять одновременно с политиками и па одинаковом с ними положении шпионов, полууголовных и уголовных преступников.
Дальше политических споров и рефератов по вопросам марксизма дело не шло и ни о какой практической работе среди местного пролетариата в Иркутске тогда помышлять еще было нельзя, за полным почти отсутствием больших промышленных предприятий. Работал я в качестве техника на Средне-Сибирской, Забайкальской и Кругобайкальской железных дорогах. И хотя я не имел диплома, в последние годы уже исполнял инженерскую работу. Служба на железной дороге, помимо более чем достаточного заработка, повела и к сокращению срока моей ссылки, и уже в декабре 1897 г. я получил разрешение в’езда в Европейскую Россию и поступления, правда, не в Петербургский, а в Харьковский Технологический институт для окончания высшего об.разова-


■ --- 21
ния. Тогдашний министр Делянов поставил, впрочем, условием личное согласие директора Харьковского института на мой прием.
Перед самым Рождеством я явился в Харьков и предстал перед лицом В. Л. Кирпичева, тогдашнего директора института, поставившего мне условием приема не вести пропаганды среди студентов. Кирпи- чев, один из известнейших теоретиков строительной механики и блестящий лектор и организатор, как раз заканчивал тогда какой-то процесс внутреннего линяния, превратившего его из сухого деляновского чиновника в либерального директора Киевского Политехникума.
Учение мое в Харьковском институте было довольно оригинальным. В действительности я почти все время проводил на различных ж.-д. работах, был на изысканиях железной дороги Петербург—Вятка и ухитрился даже с’ездить опять в Сибирь на изыскания Кругобайкальской железной дороги, где был несколько месяцев начальником дистанции Мысовая—Мишиха на берегу Байкала, являясь в Харьков только на короткое время, чтобы сдать очередные зачеты и экзамены. Студенческая жизнь тем временем шла своим путем, и студенческие забастовки и другие волнения повторялись по нескольку раз в год; Попадая в такие периоды в Харьков, я, конечно, не отставал от общего движения, вследствие чего и был увольняем из института за это время не то два, не то три раза. Логическим последствием этих увольнений должно было бы быть полицейское запрещение проживания в Харькове, но в действительности этого не было, ибо, как оказалось впоследствии, новый директор института, недавно скончавшийся в Петрограде профессор Д. С. Зернов, при каждом таком моем (увольнении» из института, запирал мои бумага в своем письменном столе, ничего не сообщая полиции, а при ближайшей амнистии я опять превращался в студента, находясь во время этих превращений то на берегах Унжп цли Неи, то на берегах Байкала, а иногда и не зная о них.
К 19(50 г. я сдал все экзамены, но выдача диплома мне, как и другим сверстникам, в наказание за какую-то очередную забастовку, была отложена на один год. В это как раз время Р. Э. Классон, мой товарищ по петербургскому институту, участвовавший одно время и в кружке В. И. Ленина, а ныне являющийся одним из крупнейших и старейших русских электротехников и изобретателем и организатором «Гидроторфа», пригласил меня в Баку заведывать строительными работами основанного тогда акционерного общества «Электросила».
В июне 1900 г. я прибыл в Баку и поселился в маленьком фахверковом балагане на самой оконечности Баилова мыса. Я до сих пор с величайшим удовлетворением вспоминаю о четырех годах интенсивной работы в Баку. Мы сбросили в море добрую половину Баи- ловской горы, увеличили площадь станционного участка, кажется, на две десятины, отвоевав их у моря, и воздвигли на этом месте грандиозное здание центральной электрической станции, три жилых дома, водокачку и всякие службы. Работа велась с американской быстротой, участок кишел рабочими и людьми всякого звания. Говорили на нем одновременно, кажется, на 12 или 15-языках, потому что, кроме немцев, датчан, англичан и других европейских рабочих и инженеров, работали также персы, татары, армяне, лезгины, осетины, абхазцы, грузины и др. туземцы. Основная цель предприятия была—передача


22
Fl
электрической энергии па промысла и применение ее для бурения и тартания нефти. При скептпческп-враждебном отношении со сторонь старых «паровых» техников, предсказывавших неудачу новому электрическому методу, мы, полдюжппы молодых инженеров, вели пионерскую работу обследования процессов бурения и нефтедобычи и параллельно со строительными и монтажными работами закладывали основы научной электрификации нефтяной промышленности. Сейчас ни для кого из техников не составляет вопроса о том, что электрическая система передачи энергии наиболее соответствует требованиям рациональной постановки всего нефтяного дела, но в те времена коммерческая, да и техническая возможность применения электричества к нефтяному делу стояли еще под знаком вопроса.
Не менее интенсивной была работа и в другой области, а именно нодпольная социал - демократическая работа как в самом Баку, так и вообще на Кавказе, в Тифлисе, Кутаисе, Батуме, куда я периодически выезжал для связи с тамошними организациями.
Это было время, когда за границей создавалась организация «Искры» и выявлялись впервые разногласия между большевистским и меньшевистским крылом тогда еще единой с. - д. партии.
Среди социал-демократов, работавших тогда в Баку, я назову — Н. П. Козерепко, Л.-Е. Гальперина (по кличке «коняга»), тов. Ку- нунянца (кличка «Рубен», безвременно умерший), тов. Ладо-Кецховели (гениального организатора подпольных типографий), С. А. Аллилуева, В. А. Шелгунова, Семена Епукидзе (ныне управляющий Госзнаком), Авеля Епукидзе (ныне секретарь Союзного Ц. И. К.) и др. Наезжали к нам — И. И. Радченко (Касьян), П. А. Красиков (Игнат) и др. У Надежды Константиновны Ульяновой, в ее женевской «картотеке» мы, бакинцы, были известны под названием «лошадей».
В скором времени чуть ли не все наличное ядро бакинской с.-д. организации очутилось на моей электрической станции в тех* пли иных служебных ролях: Козерепко — бухгалтером, Гальперин — статистиком, Авель Епукидзе—чертежником, В. А. Шелгунов и С. А. Аллилуев — моптерамп п т. д. Электрическая станция, да еще строящаяся, была чрезвычайно удобной базой для помещения в ней всякого рода людей, вплоть до нелегальных, для использования паспортных возможностей, а также хранения литературы, шрифта и т. п., при чем наиболее ответственные потайные склады были устроены даже так, что в случае обыска можно было зажечь одну—две нефтяных форсунки, и соответственный тайник становился абсолютно недоступным. Два—три раза жандармы пробовали производить обыски на электрической станции, по, безнадежпо махпув рукой, должны были оставить в покое эту техническую цитадель, ввиду полной невозможности там что-либо сделать.
В городе Баку и на промыслах велась среди рабочих довольно интенсивная пропаганда и агитация, нашедшая себе потом выражение в знаменитой Бакинской стачке.
Быть может, еще более примечательной была работа по организации знаменитых бакинских подпольных типографий, в которых мы печатали не только очередные циркуляры и прокламации Центрального Комитета, но п регулярно самую «Искру». Об этом более подробно уже рассказано в другом месте.


23
В бытность мою в Баку, немедленно по окончании II с’езда пашей пар гни, я был кооптирован в члены ее Центрального Комитета.
В Баку я пробыл до 1904 г., когда жестокая малярия, схваченная мною где-то на Кавказе, заставила меня расстаться с Закавказьем Л переехать в Орехово-Зуево под Москвой, на фабрику Саввы Морозова, в качестве строителя й заведующего Центральной электрической ^станцией.
В связи с финансированием бакинской работы и особенно тнпогра- «фий, мне пришлось через посредство старого революционера Н. М. ’Флерова установить связь с А. М. Горьким, который в то время был уже приятелем Саввы Морозова и был озабочен тем, чтобы как-нибудь поближе и покрепче связать Савву Морозова с пашей партией. Таким «образом возник проект приглашения меня па Ореховскую электрическую станцию.
Савва Морозов действительно оказывал партии и «Искре» довольно значительную по тем временам материальную поддержку, а после его •самоубийства в 1905 г. оказалось, что он оставил довольно значительный страховой полис на имя М. Ф. Андреевой, большая часть которого
- «была предназначена и передана нашей партии.
Работа моя в Орехове-Зуеве продолжалась менее года и была прервана неблагоприятной случайностью, весьма, впрочем, обычной для ■того времени.
' В феврале 1905 г. в Москве происходила очередная сессия Центрального Комитета нашей партии, в которой я, в качестве члена Ц. К., также принимал участие. Собрания происходили по разным квартирам два раза в день — утром и вечером. После одного из утренних собраний я поехал в Орехово, чтобы посмотреть, что делается на моей электрической станции, а к вечеру вернулся в Москву и на извозчике поехал куда-то на Ямскую улицу, где в квартире писателя Леонида Андреева должно было состояться собрание Ц. К. Под’езжая к дому, я обратил внимание на несколько необычный пейзаж улицы и, в частности, на нескольких несомненных шпиков около дома Андреева и какое-то необычное движение людей, которое можно было заметить через неза- вешенные окна освещенного внутри одноэтажного дома. Я проехал мимо дома два—три квартала и, отпустив извозчика, прошел пешком по улице в обратном направлении, решив, в результате своих наблюдений, не заходить в квартиру. Действительно, па утро оказалось, что весь Ц. К. был арестован вместе с Андреевым и перевезен в Таганку. Имея все основания опасаться ареста и будучи одним из трех, не провалившихся членов Ц. К., я должен был немедленно перейти па нелегальное положение и поехать в Смоленск, Одессу и другие южные города, дабы восстановить работу Ц. К. и принять определенное решение в связи о поднятым группой «Вперед» вопросом о созыве партийного с’езда. Я успел зайти к Савве Морозову, известил его о необходимости для меня скрыться из Москвы и просил его на фабрике дать моему внезапному от’езду объяснение необходимостью срочной командировки в Швейцарию по делу о заказе новой турбины. После об’езда юга России примерно в апреле 1905 г. я вернулся в Москву н Петербург, а затем нелегально же выехал в Женеву и в мае 1905 г. принял уча-


-24 I!!. . —
стие в третьем с’езде нашей партии r Лондоне, на котором было постановлено образование отдельной большевистской партии.
По окончании с’езда, после кратковременного пребывания в Женеве, я одновременно с другими выбранными членами Центрального» Комитета выехал обратно в Россию. По приезде в Петроград и Москву из сношений с сидевшими в Таганке цекистамп выяснилось, что провал у Андреева меня непосредственно не задел и, прописавшись из осторожности под своим именем сперва на нескольких подмосковных дачах,, я снова перешел на легальное положение. Место у Саввы Морозова в Орехове было, однако, потеряно, тем более, что и самого Саввы в то время уже не было в живых.
В конце лета 1905 г. я устроился в Электрическом Обществе* в Петрограде, в качестве инженера заведующего кабельной сетью. Многие из товарищей, вероятно, еще помнят мой небольшой служебный кабинет на улице Гоголя, куда ко мне на явку являлись многие из старых большевиков, стоящих сейчас у кормила Советского государства.
События развивались со сказочной быстротой, и гапоновское кровавое воскресенье оказалось предтечей всеобщей забастовки и революции, а в октябре 1905 г. мы уже имели в Питере в своей среде Владимира Ильича, и наши газеты «Новая Жизнь» и другие печатались легально в собственной типографии. В этой типографии (Товарищества «Дело») на-ряду с ротационной машиной была установлена и привезенная из нашей бакинской подпольной типографии, «перешедшая на легальное положение», небольшая, но изящная машинка Аугсбургского завода.
Веселое было время! Самая интенсивная работа по организации партии, создание технического аппарата, широчайшая пропаганда и агитация в массах на почве думской кампании, активная подготовка к вооруженному восстанию, целый ряд конспиративных предприятий и технических" дел,—все это заполняло целиком время, а тут еще нада было делать очередную легальную работу, прокладывать по улицам Петербурга десятки верст кабеля, модернизировать электрическую сеть, переходом на высокое напряжение, строить трансформаторные подстанции, вести обширные заводские электрические установки.
В этот именно период в процессе практической работы был создан становой хребет нашей партии и заложены основы ее тактики на десятилетие вперед.
Революция 1905 года оказалась выкидышем, и сначала постепенно, а потом все быстрее и быстрее царское правительство отнимало «дарованные царем свободы», и соответственно этому и нашей партии пришлось все более и более уходить в подполье и возвращаться к прежним нелегальным методам работы. К 1907 г. условия_ стали настолько трудны, что пришлось заставить Владимира Ильича и некоторых других из наших литераторов вернуться опять за границу. Провал сле- ' довал за провалом, и 1 мая 1907 г. провалился и я вместе с А. И. Рыковым и покойным И. А. Саммером (Любичем) в Москве при случайной облаве в квартире одного адвоката. Впрочем, после семнадцатидневного сидения мне удалось убедить жандармов, что я приезжал в Москву по служебным делам и лишь случайно очутился в квартире


25
этого адвоката вместе с «Алексеем» (прозвище Рыкова) и Саммером. Работа в Петербурге после этого ареста стала для меня вдвое труднее и. пришлось удесятерить конспирацию. Два — три обыска, сделанных в моей квартире ив моем служебном кабинете, не дали .жандармам никаких доказательств, но показывали, что, вероятно, работать на свободе остается уже недолго. Действительно, в марте 1908 года жандармы нагрянули в Куокалле в дом, где жила моя жена с детьми и куда я приезжал по воскресеньям, и арестовали меня вместе с бывшим у меня Ю. А. Грожаном. Не найдя ничего подозрительного, нас отправили в Выборгскую тюрьму.
Русские жандармы не имели обыкновения сообщать при арестах о поводах лишения свободы, но в данном случае полковник, производивший арест и обыск, не мог удержаться от некоторых намеков, показывавших, что дело довольно серьезное и может иметь плохой исход, допуская подведение под некоторые неприятные статьи. По существовавшему закону российская прокуратура имела право в течение месяца пред’явить обвинительный материал и потребовать от финляндских властей моей выдачи. Решено было этот срок использовать для побега, и, уступая настояниям товарищей, я несколько дней прилежно занимался необходимой для сего подготовкой моей оконной решетки. К сожалению, а вернее, к счастию для меня, все предприятие провалилось из-за несколько неудачной световой сигнализации между моей- камерой и одной из высот выборгского парка и меня из удобного для побега лазарета перевели в верхний этаж главного здания тюрьмы, соответственно усилив дозор. К. большому нашему удивлению, жандармы и питерская прокуратура не смогли в месячный срок приготовить сколько-нибудь доказательного материала, а гыборг- ский губернатор оказался достаточно законником, чтобы, не получив по прошествии этого срока мотивированного требования о моей выдаче, выпустить- меня из тюрьмы. Не желая далее искушать гражданскую и служебную доблесть финских чиновников,, я безотлагательно и не совсем прямыми путями удалился в Гельсингфорс, а через несколько- дней уже плыл на пароходе из Або • по дороге в Берлин и Париж. Лето прошло в поездках по Европе для урегулирования разных партийных дел и предприятий, а к осени я очутился в Берлине и надо было думать о выборе более или менее постоянного местожительства- и пристраиваться к какому-то делу. Семья моя к этому времени состояла уже из пяти душ, надо было подумать и о каком-то заработке.
Вести из России’не оставляли никакого сомнения в победе реакции, и было очевидно, что для партии открывается долгий период подпольной работы, когда одна часть товарищей с Ильичем во главе снова должна будет засесть в бест заграничной эмиграции, сосредоточившись главным образом на литературной работе и политическом руководстве издали, другая же., не имея возможности легальной работы, примется за нелегальную организаторскую, агитационную и пропагандистскую работу. Мое положение было несколько особенное, поскольку моя работа значительно отличалась от типичной работы п партийного литератора и партийного местного работника, комитетчика-агитатора или пропагандиста. Меня привлекала и тянула к себе,—и в этой области я чувствовал себя достаточно сильным,—практическая работа.


по организации технического и финансового аппарата партии, постановка техники транспорта, связи и пр. Куокалльский провал и вынужденный от’езд из России эту работу делал для меня невозможной. Товарищи, и в особенности Владимир Ильич, уговаривали меня переменить специальность и в частности переехать в Париж и принять участие в газетной работе. «Не боги горшки обжигают»,—говорил мне Владимир Ильич в один из моих приездов в Париж, когда я указывал ему на малую мою приверженность и пригодность к какой-либо литературе. Не то, чтобы я не дооценивал значение этого рода работы или был совершенно беззаботен по части теории, а просто и по темпераменту и по всей предыдущей деятельности меня не влекла такая несколько кабинетная и больше теоретическая работа, и во мне всегда было живо предчувствие, что практическая работа и практики и техники понадобятся еще и для революции. Я любил и люблю вспоминать одного товарища грузина рабочего, который так объяснял своему такому же как он грузину рабочему разницу между «теоретическим» и «практическим». «Понимаешь, говорил он, т е о р е_т и ч е с к и — это как сшить сапоги, практическ и—с шить сапоги». Меня, поскольку речь шла о выборе поля деятельности для себя самого, больше интересовала проблема сшить сапоги и, кажется, я не ошибался, что об’- я снять, как шьются сапоги, всегда найдется относительно больше охотников.
Как бы то ни было, я решил использовать невольное пребывание за границей для практической работы и пошел на выучку, к немцам, взяв место младшего инженера в крупном Берлинском электротехническом предприятии. Потянулись годы упорного труда, взапуски с немецкими докторантами и докторами. Жить в Берлине на зарабатываемые в немецком хотя бы и крупном предприятии марки с семьей из пяти душ было не так просто, и только благодаря случайной дополнительной работе, вроде переводов, можно было кое-как сводить концы с концами, конечно, лишь при самоотверженной поддержке моей жены, на плечи которой сваливались заботы по дому. Но учиться было действительно чему, ведь это был как раз предвоенный под’ем немецкой технической и коммерческой инициативы и предприимчивости, обещавший Германии мировую гегемонию. Связь моя с парижскими товарищами слабела уже в силу чисто внешних условий, но с 1912 года тут присоединились некоторые особенные обстоятельства, вынудившие мой оказавшийся потом дойольно долговременным отход от непосредственной партийной работы. Когда-нибудь я передам Истпарту записку, касающуюся этих обстоятельств, но по многим причинам я сейчас не хочу на этом подробнее останавливаться.
На этом пока и можно окончить эти заметки, отложив более подробное описание последующих лет до другого случая.
Упомяну лишь самым кратким образом. главнейшие события своей личной жизни за последние годы.
Вернулся я в Россию в начале 1912 года и вплоть до конца 1917 года .стоял в стороне от какой-либо общественной деятельности, работая в разных крупных промышленных и торговых предприятиях в Москве и Петербурге. По приглашению Троцкого в декабре 1917 года я отправился в Брест-Литовск и принимал участие в переговорах с нем¬


цами. Летом 1918 года вместе с Иоффе и рядом других товарищей в Берлине участвовал в переговорах по дополнительным статьям Брестского договора. В августе того же года по приезде в Москву был па- -значен председателем чрезвычайной комиссии по снабжению Красной .армии, а вскоре также членом только что образованного тогда Совета •Обороны. В ноябре того же года назначен Народным Комиссаром Торговли и Промышленности (впоследствии Наркомвнепггоргом). С февраля 1919 года мне пришлось взять па себя еще и управление Народным Комиссариатом Путей Сообщения. Оставаясь в этой должности, в сентябре 1919 года я был командирован во Псков для мирных переговоров с Эстонией. Псковские переговоры не привели к результатам, по в декабре того же года я был послан во главе мирной делегации в Юрьев, где через некоторое время тов. Иоффе удалось подписать первый мирный трактат Р. С. Ф. С. Р. В конце марта 1920 года я был командирован в Западную Европу во главе полномочной делегации и в мае того же года, подписав от имени Центросоюза торговое соглашение с Швецией, переехал в Англию и вступил в переговоры с Ллойд-Джорджем. В марте 1921 года с сэром Робертом Хорном подписал торговый договор Р. С. Ф. С. Р. с Великобританией. По июль сего года был полномочным представителем Советских Республик в Великобритании. Принимал участие в международных конференциях в Генуе и Гааге.


Транспортно-технические бюро Ц. К. (большевиков).
Северное бюро (Смоленск).
1.
Второй с’езд партии, отразивший уже достаточно широкое революционное движение рабочих и крестьянских масс (златоустовский расстрел, полтавские беспорядки, бакинская забастовка и многие другие проявления его), вместе с тем явился и исходным моментом об’единения и организации этого движения в общероссийском масштабе.
До этого с’езда каждый город, каждый рабочий пункт жили почти изолированно друг от друга. Даже наиболее промышленные- рабочие центры. Каждый из них инстинктивно, по своей собственной инициативе, искал и налаживал связь с соседями: Киев с Одессой и Вильно, Москва с Ив.-Вознесенском, Сев. Раб. Союз с Питером и Поволжьем. Такая изолированность, в связи с частыми провалами* обрывала связи в самом начале. Организации того или иного пункта исчезали в тюрьмах, и месяцами это исчезновение оказывалось неизвестным и не учтенным даже ближайшими их соседями, с ними организационно связанными. Это вело, с одной стороны, к расширению провалов, а с другой — к слабой возможности восстановления организаций путем подкрепления их силами со стороны.
Препятствовало это и идейному об’единению рабочего' движения. Во многих случаях рабочие кружки группировались около остатков народовольчества. Свое инстинктивное стремление к организации на классовых основах они должны были закреплять и воспитывать на легальной и нелегальной литературе, часто ничего общего с марксизмом не имеющей. Марксистская литература, далее в чисто марксистские кружки, попадала случайно, благодаря тем или иным, тоже нередко случайным, личным связям-


Попадала в единичных экземплярах.. И приходилось затрачивать много времени и сил на размножение такой литературы.
Я помню рабочие кружки 1896—1897 г.г. в Костроме, в которых участвовал- и работал. В них было больше настроения и инстинкта, чем действительной классовой пропаганды и просвещения. Читали Гл. Успенского, разрозненные статьи «Дела» и «Отеч. Зап.», статьи В. В., переписанные брошюры Бюхнера («Сила и Материя») и Степняка. И с кружками одновременно соприкасались такие, иапр., неоднородные элементы, как К. Н. Иванов (студ.-технол., яркий народник, впоследствии с.'-р.) и В. В. Буянов, ссыльный путиловский рабочий, или мой приятель детства Н. Г. Полетаев (чл. 3 Гос. Думы), определенно подходивший к марксизму. А когда в 1897 г. вспыхнула в Костроме, а затем отозвалась и в Кинешемском районе, большая забастовка, проведенная замечательно -организованно и без малейших эксцессов, несмотря на провокационные подстрекательства к ним, то в числе ее активных руководителей можно было отметить и такие остатки сабунаевской Ч организации, как Н. П. Стайновский, и таких «марксистов», как П. С. Широкий, впоследствии лидер с.-р. фракции II Думы.
И только после этой забастовки начинают выявляться в рабочих кружках уже более определенные марксистские настроения; а на нашем гектографе появляется «Эрфуртская программа».
Вот эта-то недифференцированность начального роста рабочего движения и была совершенно правильно учтена вторым с’ездом. II совершенно правильно также намечен был в противовес ей п е р в ы й пункт выработанного с’ездом партийного устава. Дело здесь, пожалуй, не столько в тех или иных «помогающих» профессорах, о праве которых на звание члена партии так беспокоилось меньшевистское крыло с’езда, сколько в назревшей уже необходимости и своевременности дифференциации самих рабочих организаций, в ясности их классового самосознания и отчетли- пости методов организации и работы, правильно намеченных большевистским крылом.
Это один из самых основных результатов с’езда, давший единую организационную базу местным ячейкам рабочего движения.
И другой, не менее важный результат, это^-постановка партийного технического аппарата и централизация снабжения литературой. С -первого взгляда, пожалуй, представляется, что тех-
Сабунаев, старый народоволец, по возвращении из ссылки в 1889 г. пытался восстановить организацию. Ему удалось объединить кружки в Костроме, ■Ярославле, Казани, Москве, Воронеже и др. гор. К 1891 году организация провалилась. Ред.


30 ——*
ника—дело довольно второстепенное, и что, каковы бы ни были па этому вопросу решения с’езда, придавать ему значение, равное значению основных принципиальных вопросов, едва ли приходится. Однако это не совсем так. В той конкретной обстановке,, в которой развивалось тогда рабочее движение,—на огромной российской территории, при полном отсутствии даже намеков на легальные возможности, в условиях чрезвычайной хозяйственной разнохарактерности отдельных районов—известная техническая- увязка разрозненных организаций и кружков, по логике вещей, должна была стать одновременно и увязкой идейноорганизационной. До этого момента снабжение литературой, за исключением, может быть, наиболее крупных пунктов (Питер, Москва, Киев и т. п.), было случайным и персональным. Это вынуждало большинство провинциальных организаций к пережевыванию отголосков чуждой идеологии и приспособлению- к ней, или к собственному, не всегда удачному творчеству, к организации собственных технических примитивов. И это не могла не отзываться как на темпе, так и на характере самого движения. Кустарничество было естественным и неизбежным выводом отсюда. Поэтому централизованное (по нынешнему «плановое») снабжение литературой' пропагандистской и агитационной, м а ссовое снабжение, должно было стать первейшей задачей избранного вторым с’ездом Ц. К.
Выполнение такой задачи обещало, прежде всего, чисто, «технические» выгоды, т.-е. сосредоточение сил и средств на одной определенной задаче и, вместе с тем, освобождение местных работников от массы мелочных технических забот. Слишком хорошо всем известно, как много времени, средств и часто-высоко-квалифицированных сил тратилось на устройство самого примитивного гектографа, добывание бумаги, чернил, печатание. Самая маленькая листовка отнимала иной раз месяцы, которые тем самым пропадали для более продуктивной работы. Централизованное снабжение должно было этому положить конец. Затем оно до основания изменяло бы и всю работу местных организаций, независимо от их собственных «местных» желаний и настроений, оно .создавало бы и единство идеологическое. Сама собою, при создании лишь общей техники снабжения; происходила бы спайка разрозненных ячеек , в единый партийный организм. И практическое собирание и строительство партии должно было развертываться на этой основе уже действительно в общероссийском масштабе.
На Кавказе ставилась тогда большая типография Ц. К., просуществовавшая затем до самой революции 1905 года и давшая за


31
§то время многие десятки пудов чрезвычайно ценных и великолепно выполненных изданий. О работе ее придется говорить дальше. Ставилась типография в Одессе. На границе (германской) заняты были оборудованием транспорта Феликс, Пятница и Сюртук (Копф). К этому времени к ним присоединился Повар (Щеколдин). На ав- стрийской границе работал Мальцман и Кудрин (по паспорту).
Таковы были, поскольку припоминаю из разговоров с членом Ц. К., В. А. Носковым («Глебов», «Борис Николаевич»), предпосылки общероссийского плана организации сети так называемых транспортно-технических бюро. На Носкова именно возложена была задача проведения этого плана. Эти бюро должны были организоваться, как автономные от местных рабочих организаций ячейки. Этим преследовалась, во-первых, выгода разделения труда, а во- вторых, что самое главное, проводился принцип «взаимного страхования» от. провалов: тесное организационное сожительство бюро с местной рабочей организацией неизбежно вело бы к общему использованию квартир-явок, адресов и т. д. И тем самым провал одного дела вел бы за собою провал и другого.
Предполагалось в первую очередь создание трех таких бюро: в центральной России, на Юге и в Поволожье. При этом пунктами их развертывания, наиболее удобными считались города, с одной стороны, достаточно крупные и достаточно оживленные, что обеспечивало бы наличность интеллигентских и буржуазных связей для конспиративной работы; но, с другой стороны, те же самые города не должны были являться и особенно промышленными, ибо тогда конспиративные функции технического бюро неизбежно перекрещивались бы с функциями нелегальных рабочих организаций; шансы провала и той и другой организации повысились бы вдвое.
- Намечепы были Смоленск, Полтава и Самара или Пенза.
Мне предложено было оборудовать Смоленск, куда я и выехал из Пскова в сентябре 1903 года. В район действия Смоленского бюро входили: Ярославль, Кострома, Ив.-Вознесенск, Тула, Орел, Курск, Брянск, Витебск. Москва обслуживала Себя сама. На в дальнейшем приходилось ей кое-что выделять и с нашего пункта.
о
г
Смоленск—город оврагов, тупиков, застенных и заречных окраин, «Одигитрия» и «Булони», достаточно оживленный, даже со своей местной газетой. Он вполне отвечал нашей цели. Дальнейшее с ним ознакомление подтверждало предварительные расчеты. Если требовалось проверить свой собственный «хвост», стоило


32
лишь пройти через так называемую «Булонь», и дальше к Богоявленскому пролому, или через Сенную площадь: никакой шпик на этих «слишком открытых путях не затаится. Если нужно спутать предполагаемую или возможную слежку, смело спускайся в овраг к «Одигитрию», или юркни через Солдатский пролом в маленькие темные переулки этой части города, и всякие следы будут спутаны: их трудно будет распутать даже и «верхним чутьем». Отсутствие крупных промышленных предприятий оставляло неиспользованным в подсобных конспиративных целях достаточно широкий круг интеллигенции и буржуазии. Близость к черте оседлости создавала в известных кругах городского обывателя определенную атмосферу гражданской полулегальности и оппозиционности, чем могла в некоторой степени обеспечиваться большая прочность действительно конспиративного предприятия.
Основные рекомендации мне даны были к двум лицам: к учителю духовной семинарии Лебедеву и к статистику Семенову. И тот и другой были партийными с.-д. Первый не вел, кажется, никакой определенной партийной работы, ибо в Смоленске ее вообще приходилось выдумывать. Второй, повидимому, имел связи с рабочими и усиленно по этому случаю конспирировал. Уезжая вскоре после этого за границу, он завещал свои полумифические связи с ремесленниками наскоро сколоченному комитету из Брилинга, меня и еще кого-то. Но этот комитет, кажется, так и остался мертворожденным. По крайней мере, ни одного его проявления я сейчас не могу припомнить.
Лебедев должен был помочь мне ориентироваться в обстановке и в связях. Семенов мог оказать содействие моей собственной легализации в земском статистическом бюро: последнее было необходимо для заработка, чтобы не обременять партийную кассу.
Однако с так называемой «солидной» интеллигенцией, имеющей уже определенное общественное положение, дело оказалось не так просто, как это было раньше: она имела своего выразителя в Штутгарте («Освобождение»), и если еще продолжала якшаться с нелегальными партиями, то по инерции, в силу своей неспособности порвать с ними прямо и резко. А, может быть, и потому еще, что ее- то собственные «классовые» цели не имели пока каких-либо реальных обоснований. Но уже скептицизм к революционному методу действий был ею усвоен, и особого желания помогать этим действиям у нее не обнаруживалось.
В интересах расширения связей на первых порах пришлось обратиться к рекомендации одного либерального присяжного поверенного (впоследствии член I Думы, кадет). Он был председа-


- ■ - ■м~——. _ - . - . 33
телем правления заречной библиотеки, и через него нужно было ввести туда своего человека.
Принял он чрезвычайно любезно. Разговор вертелся в плоскости местной жизни и ее проявлений. Замечательно остроумные и образные характеристики давал он местному обществу и администрации. Наметил совершено правильную местную ориентировку по отношению к жандармским сферам. Но в содействии, которое от него рассчитывали получить, отказал.
— Каждый культурный очаг имеет свое назначение и свою абсолютную ценность. Подводить его под какой бы то ни было риск было бы нецелесообразно.
— Согласен. Но в том, что мы предлагаем, нет ни малейшего намека на риск, а тем более на «подвод».
• — У Громыки (жандармский генерал) на этот счет своя
логика.
Дальше разговор пошел совсем «принципиальный»: о «единстве ближайшей цели». Эту тему освобожденцы начинали теперь поднимать по всякому поводу.
— Основной враг наш с вами один — самодержавие. До взятия этой главной цитадели нам незачем поедать друг друга.
— Но вы только что своим отказом подпустить нас к библиотеке сделали подход к этому.
— Библиотека—маленькое практическое дело, иле им будут измеряться исторические ошибки...
— Однако?..
— С вашим доктринерством, с вашей нетерпимостью вы идете в стороне от жизни. Масса жертв — и микроскопические результаты. Правда теоретическая в ущерб правде практической.
— До сего времени вы были практичнее нас — это верно. Вопрос только в том, не укрепляется ли ваша практика нашими жертвами.
Разошлись без особого желания вторичной встречи.
С интеллигенцией еще не «солидной», не износившей еще студенческих тужурок, обнаружилась невязка иного характера. Эта категория была, «конечно, не прочь «принять участие». Но она выражала желание, чтобы, во-первых, ей «дали» непременно «серьезное» дело, а, во-вторых, требовала большей «самостоятельности», как гарантии от * риска. Такой именно смысл носила моя беседа с одним начинающим врачем. Революционность его в академии не подвергалась сомнениям, и рекомендовал его нам его же приятель, тоже врач, находившийся в это время в ссылке.
Технгка большевистского подполья. Вып. I.
3


— Серьезные дела не дают, а берут. Степень же риска обратно пропорциональна так называемой «осторожности» работника.
Эта была грубость с моей стороны. II, может быть, не вполне справедливая. Но очень уж ясно из-за этой претензии на большие дела выглядывало желание сохранить и упрочить начавший складываться около таких деятелей мещанский уют, подкрашенный воспоминаниями студенческой «революционности».
Обстановка для работы оказалась все-таки на редкость благоприятною. Интеллигенции, так или иначе прикосновенной к работе г> других местах и искренно желавшей работать и здесь, но не находившей приложения, было более чем достаточно. Не прошло и месяца, как мы уже подобрались в определенную, довольно спевшуюся группу; кроме ' Лебедева и меня, в нее вошли: Е. А. Калита, К. В. Катцева, Штернберг1) («Марфа») и ряд других более или менее активных. Найдены были квартиры — разгрузочные и складочные. Адреса для писем, накладных, телеграмм, явки добыты были без большого труда и по всем правилам конспираций: на солидные буржуазные фамилии, в магазинах, в приемных врачей. Все это теперь вещи не только слишком известные, но и устаревшие, примитивные. От них веет большой наивностью. Пережитые нами с того времени три революции и перипетии видоизменяющейся борьбы заставляли непрерывно менять приемы и методы работы по конспираций. Обстановка усложнялась, в особенности после 1905 года. Буржуазия и интеллигенция расслаивалась и отходила. Рабочее движение получало некоторые легальные зацепки, а вместе с тем и его нелегальная часть могла до известной степени расширить и видоизменить базу организации своих предприятий. Но в то время все это было проще, примитивнее. Еще живы были конспиративные традиции народовольческой эпохщ и к ним привносились лишь детали, наиболее отвечающие современной обстановке и практике.
Романтизм всегда свойственен человеческой природе. Конспи-. рация давала ему некоторую пищу. И, может быть, ряд наших «адресов», «явок», «квартир» оказался в нашем распоряжении не без этой «чисто-человеческой» предпосылки. Они предоставлялись нам заметно охотнее, если цель их была окружена некоторой таинственностью. Некоторое усложнение пароля повышало доверие и готовность.
*) За точность фамилии не ручаюсь.


Случилось так, что в самом начале работы устроено было широкое собрание интеллигенции: один из смоленских адвокатов только что вернулся из Кишинева, где выступал защитником по делу типографии «Искры» (Гольдмана). Это было первое дело, пущенное в порядке нового тогда уголовного уложения 1902 года; и доклад об этом процессе явился целью широкого собрания. Нашу группу привлек не столько доклад, сколько возможность расширения связей для дела. И действительно, в этом смысле собрание дало великолепные результаты. На этом собрании, между прочим, мы впервые познакомились с доктором А.’ П. Голубковым ^теперь член коллегии Наркомздрава), который настолько «тосковал» по активной работе, что сразу же вошел в число наиболее активных членов нашей группы. А когда через 3 — 4 месяца мне пришлось из Смоленска перебираться в другое место. А. П. остался во главе предприятия.
3.
Поселился я сначала. в комнате. Почти изолированная от хозяев, прямо из передней, она представлялась достаточно удоб- ною. Подходящей казалась и местность: за городской стеной, по улице, застроенной деревянными, как бы помещичьими среднего типа домами-усадьбами. Каждый из них выглядит хозяйственно и в меру солидно. Каждый окружен собственными службами и пристройками, из-за которых поднимаются большие деревья собственного сада. Простое мещанство на таких улицах не живет, ибо они для него недостаточно мелко и тесно застроены. Ремесленники тоже их избегают: недостаток заказчиков и движения нагоняет тоску. Средний чйновник и солидный интеллигент — врач, адвокат, земец по выборам — являются типичными обитателями таких улиц. Движение по ним не так много, но извозчики их хорошо знают. Люди здесь живут прочно, оседло, но командировки и приезды с вещами не так редки. На сплетни и пересуды здесь люди менее склонны, и известная степень такта, не позволяет mi любопытства и вмешательства в чужие дела. Земский статистик, к которому 2—3 раза в месяц приезжает «брат» или «приятель- студент», с вещами, на несколько дней, здесь мог бы и не возбудить подозрений у соседей. А хозяева, по свойственному их классу либерализму, могли бы попросту закрывать глаза на некоторую таинственность таких приездов и выездов.
Но и в этих условиях обнаружились свои неудобства. Запирать, уходя, комнату—значило проявлять недоверие к хозяевам. А оставлять ее незакрытою—значит искушать любопытство прислуги.
з*


36 ■
Однажды привезли ящик со шрифтом. Как это у нас частобывало, шрифт был уложен вплотную, без всякой прокладки. Ящик небольшой, из тонких досок, тяжесть не соответствовала виду. Так что извозчик его вносил кряхтя, и его приходилось предупреждать, чтобы обращался с ящиком осторожнее. Случившаяся в передней хозяйка с недоумением и явно подозрительно оглядела и груз, и извозчика. А на другой день, возвратившись со службы, я нашел на своем столе две буквы и шпацию: очевидно^ она их во время уборки нашла в передней и давала понять всю ^бестактность» моего поведения.
Доноса, повидимому, бояться не приходилось. Но шрифт» очевидно, нужно было спасать немедленно. Вытаскивать ящик, явно уже худой, значило рисковать оставить за собою след из шрифта, да и не по силам было нести его в таком виде; звать же извозчика— значило обращать на себя уже настороженное внимание.
Пришлось нагружаться самому. И притом так, чтобы незаметно унести на себе действительно непосильную тяжесть. Задача была пе из легких — разместить вокруг себя содержимое ящика, с тем, чтобы не перетягивало ни на одну сторону и чтобы сверху можно было надеть пальто. Пришлось употребить в дело старые брюки, завязав крепко их концы так, чтобы получился двойной мешок. В каждую половину вошло фунтов по тридцать. А затем они 'были перекинуты через шею и повисли по бокам туловища. В каждый из карманов пальто и пиджака вошло еще по несколько фунтов. В обеих руках получилось по 10-фунтовой связке в форме завернутых в бумагу книг. Когда все эти доспехи были возложены на рамена, то пальто застегивалось с большим усилием, и только на одну пуговицу; с трудом можно было переводить дух, а ноги сгибались сами собою.
Тем не менее, нужно было итти, другого выхода не было. Осенняя черная ночь матерински любовно прикрывала трагедию елё подвигавшего ноги конспиратора, который дышал, как ломовая лошадь, покачиваясь под тяжестью, как хмельной, и балансируя увесистыми свертками в руках. Дорога была пустынная, без единого фонаря, и проходила через огромную Базарную площадь, сплошь покрытую подмерзшими кочками осенней грязи. Через каждые 40 — 50 шагов приходилось садиться прямо на землю, чтобы импровизированные мешки дали некоторый отдых шее. Но с каждого последующего привала подниматься приходилось все с большим и большим трудом.
Один мой знакомый, учитель математики, придумал для выпускного- ‘ экзамена своим ученикам такую каверзную задачу:


37
«Одновременно из разных мест по направлению к Мекке двигались два пилигрима; чтобы авансом расположить к себе Магомета, один шел на четвереньках, другой вперед пятками,..» Дальше приводились точные размеры расстояния между правой ладонью и левой ступней первого, и длины внутреннего и внешнего шага второго. Стремление, по этой задаче, приблизить момент поклонения священной гробнице, присуще было каждому из паломников в одинаковой степени, но оно приводило первого к тому, что через известные промежутки времени он «рыл землю носом», а второй отклонялся от прямой линии пути под углом в столько-то градусов... Но математическая сторона этой задачи меня в этот момент не занимала. Не так важно было, в какой срок эти. чудаки совершат свое паломничество. Но я физически понял всю «тяжесть» их трагикомического подвига и пытался, пригибаемый свинцом к земле, определить, который из них охотнее согласился бы доставить в Мекку мои доспехи.
Несколько раз являлось искушение оставить часть груза тут же в сторонке на улице, чтобы вернуться за ним потом. Но боязнь «потом» его не найти от этого удерживала.
Когда этот крестный путь был окончен у квартиры Калиты, и рука прикоснулась к двери, чтобы постучать, все напряжение моментально исчезло. Ни стоять, ни войти в комнату уже не мог. Пришлось разгружаться в сенях, чтобы потом, уже совершенно освобожденному, едва добрести до ближайшего стула.
При разборе шрифта обнаружился набранный заголовок- клише: «Южный Рабочий».
В этот раз я видел его впервые.
4.
Комнату пришлось оставить и нанять отдельную квартиру в совершенно противоположной части города. Низ занимал захудалый армейский офицер с семьей и кучей непристроенных полуграмотных своячениц. Мезонин в 3 небольших комнаты, с отдельным крыльцом и чуланом под лестницей, оставался на мою долю. Необходимая обстановка для всей новой квартиры стоила два десятка рублей. С офицером быстро познакомились, и он разрешил своему денщику убирать мою квартиру и подавать самовары. Беспорядок, безалаберность и невежество нижнего этажа давали известное право и мезонину иметь свои некоторые странности, вроде житья одному не в комнате, а в «квартире», или других, несколько необычных условий жизни. Но, в конце концов, и


«5Ф5Я
очень быстро, эти маленькие странности перестали замечаться, если только замечались и раньше. Два—три «душевных» разговора за чаем с угнетенным семьей воином, два—три грошевых денежных займа его жене на базарные расходы, коробка конфет свояченице—и в мезонин совершенно без всяких сомнений и опасений можно было хоть ежедневно привозить «на комиссию» целые воза «книг», а затем отправлять их «заказчикам». Эта басня о приватном сверх службы «комиссионерстве» не вызывала сомнений. Тем более, что, когда скоплялось в чулане под лестницей 3 — 4 пустых багажных корзины одну из них непременно выпрашивала для себя или для сестры офицерша.
Но и добрые отношения также имеют свою худую сторону.
Однажды привезен был транспорт, попавший в воду при переправе через границу. В пути до Смоленска литература в корзине смерзлась блинами. Нужно было оттаивать и сушить. Пришлось заболеть на трое суток и не выходить из квартиры. Чрезвычайно кропотливо и медленно, чтобы не порвать, отделялись совершенно мокрые тончайшие номера «Искры», расстилались по всему полу, развешивались по спинкам стульев. Пришлось в двух комнатах сверх того протянуть веревку и сушить, как белье. Подсохнет одна сторона, перевертываешь на другую.
И добрые соседи забеспокоились. Начались поминутные беганья.
— Не послать ли Степана за доктором?
■— Благодарю вас: я не настолько болен. Пройдет.
— А вы принимаете что-нибудь? Есть ли у вас лекарство?
И бросает взгляд на затворенные комнаты.
— Может быть, у вас прибрать? Все вы холостяки ужасно любите в сору сидеть.
Усиленно уверяю, что я не люблю сору, а не прибрано только в этой комнате, потому что в ней стоит кровать; и перевожу разговор в другую плоскость.
Через полчаса является муж.
— Ну, разве можно хворать! Разве не русский вы человек?
— Самый русский.
— Именно. Есть у меня доброе самое русское лекарство... Как рукой снимет. Или, может быть, сюда принести?
Обещаю притти к нему, если не пройдет к вечеру. Очевидно, он замечает в моем лице и в репликах нечто мало гостеприимное.
— Ну ладно, коли так, пойду. Приходите.
На цыпочках спускаюсь после него с лестницы и запираю дверь. Через некоторое время стук. Игнорирую. Стучат сильнее.


39
Приходит в голову мысль: не явился ли кто из товарищей. Отворяю. Сестра офицерши.
— Сима прислала вам коржиков. И велела мне поставить вам самовар и напоить чаем.
— Милая барышня, за коржики спасибо, а чаю я не хочу.
А пока закипит самовар, захотите.
И устремляется к комнате, где она знает, находится самовар.
—. Лучше вот что, барышня, прогуляйте меня по улице.
— А вам можно?
— Ей-богу можно. Теплее оденусь.
■— Ну, хорошо, иду собираться.
Уходя запираю снаружи, и становится спокойнее. На улице сначала имитирую больного, потом это забывается. Припоминается оставленная сушильня и тот ее край, с которого уже теперь нужно бы перевертывать «Искру». ,
5.
В декабре приехал в Смоленск «представитель Ц. К.». Так сообщил мне Брилинг, приглашая на заседание комитета. Комитет собрался у Брилинга, где остановился и «представитель», его личный знакомый. Кроме хозяина и меня, было еще двое комитетчиков, фамилии которых уже забылись. После этого я уже ни разу в комитет не ходил, чтобы не рисковать приводом хвоста. Но и об его деятельности тоже не слышал. Думаю теперь, как и тогда, что на роду было написано этому «комитету» так и остаться в кавычках: не было здесь для него никакой рабочей почвы.
«Представителем» оказался Дубровинский (Иннокентий). Он не был еще в Ц. К., и рекомендовался тогда «Леонидом», об’езжав- шим организации по поручению Зверя *), для докладов о II с’езде.
Естественно, что он остановился почти исключительно на пунктах разногласия между большевиками и меньшевиками. После доклада была зачитана вслух выпущенная на мимеографе листовка Троцкого, самое талантливое и яркое после с’езда выявление мень- 'шевистской позиции. Ее привез Иннокентий, и знакомились мы с ней по его инициативе. Эта честность мысли и добросовестность его подхода к инакомыслящим всегда его отличали. Он не замалчивал сильных мест противника, но тем с большей вдумчивостью и обстоятельностью подходил к их критике.
. *) Кличка М. М. Берцинской-Розенберг. Ред.


40
— Во всякой ереси скрывается зерно истины, и всякое даже и самое талантливое изложение уязвимо по существу.
Продолжительных споров по докладу и резолюции, нами составленной, не было. За исключением одного из участников» все были более или менее согласны. Тогда еще не было в ходу такого журнала, как «бланкизм»: появилась только «дирижерская палочка». И ее по временам склоняли, хотя и не во всех падежах.
— Движение только что принимает широкие массовые -формы. Развертывается стихийно. В разных местах по-разному. Известия даже о самых ярких его проявлениях доходят месяцами. Поэтому дирижерство им из-за границы совершенно невозможно. Палочка повиснет в воздухе.
— Сейчас важно не дирижерство, а наличность одного центра внимания для всего движения. Важно, чтобы боевые части имели единый генеральный штаб, а не только генералов, которые лишь время от времени советуются друг с другом.
Не менее примитивными представляются теперь и наши тогдашние прения по первому пункту устава. Тогда еще только начинались возражения против него, которые скоро стали затасканными и совсем неубедительными. Дальше и глубже явочных «профессоров, докторов и адвокатов», которых желательно было поощрить членством, они не шли. И Иннокентий не пытался парировать эти возражения даже с этой стороны. Он подошел с другой стороны.
— Массовое движение инстинктивно ищет марксистских основ, чтобы стать классовым. Но в нем много старого, народнического бунтарства. Его нужно отсеять. А для этого требуется не решето, а сито. И именно потому, что движение становится по преимуществу массовым, членом партии может быть лишь активно работающий, а не только сочувствующий.
Резолюцию вынесли большевистскую. Но, как я узнал долго спустя, большинство выносивших эту резолюцию членов комитета оказались в лагере меньшевиков. А в годы столыпинской реакции уже позабыли й о всякой партийности.
Вообще нужно сказать, что в это время определенное разграничение так называемой «комитетской массы» по фракциям было весьма проблематичным, кроме отдельных, чисто рабочих районов. Резолюции выносились нередко без дискуссии с представителями рабочих. И нередко носили характер персонального доверия и «симпатии» к тому или иному лидеру движения. В тот момент дискуссирование этого вопроса только что начиналось и пока


47
носило достаточно отвлеченный, кабинетный характер. Даже несколько месяцев спустя после этого, когда уже распространялась в России книга Владимира Ильича «Шаг вперед», в такой, напр., организации, как Саратовская, бок-о-бок работали настолько разные люди, как Иосиф Гольденберг и Майский.
Но нас, «техников», встречали на местах с одинаковым доброжелательством все, независимо от хода и направления дискуссий: литература нужна была одинаково всем, и она как в это время, так и значительно позже, не носила на себе определенной фракционной окраски: транспорт доходил из-за границы с большим -опозданием, и плехановская «Искра»* 2), напр., в значительных количествах стала получаться уже только в конце 1904 и в начале 1905 г. А тогда она была уже «безопасна»: массовое движение и напряженность практической повседневной работы в значительной мере загородили «теорию», как склонны были называть это тогда наши практические работники.
И нужно сказать опять-таки определенно: никакого в сущности транспорта и снабжения специально меньшевистского никогда 2) и не существовало. Были, вероятно, попытки создать тот или иной технический аппарат, поставить там или тут типографию. Но, поскольку мне это было известно, все это носило прежний кустарный характер. В 1905 году (в начале), когда сделана •была попытка «об’единения техники», на юге мне пришлось принимать от меньшевиков буквально пустое место. Так что, если даже и были чисто меньшевистские организации, они обслуживались нашими же аппаратами.
Только в одном месте—в Одессе—уже в 1905 году я увидел на приеме у одного из местных работников «Искру» в корзине для бумаг: она была скомкана, видимо, в раздражении и брошена туда, и даже не привлекала больше внимания хозяина, хотя конспиративные времена еще далеко не миновали. Здесь, очевидно, фракционное деление уже достаточно оформилось. Но об этом 1’. своем месте.
6.
Служба в статистике была только легальной формой существования. Заработок в Н/граза меньший, чем перед этим на предыдущей службе, и отсюда право отдавать службе настоящей лишь
■9 т.-е. № 52 «Искры», когда в составе редакции, после выхода т. ..Ъчишч. •оставался один Плеханов. Р е д.
2) Очевидно, до раскола летом 1905 года. Ред.


42 — -
минимально необходимое время. Такой порядок взаимоотношений с учреждением-работодателем был договорен предварительно с ру- ководителямп Бюро. Они знали, какого характера работа будет выполняться за их спиной, и сознательно предоставили работнику право распоряжения рабочим днем. Удобнее было брать работу на дом, чтобы не смущать сослуживцев несвоевременными уходами и опаздываниями. И с этим молчаливо согласились. Заведы- вающий Бюро С. П. Середа в одном из разговоров пошел даже дальше.
— Если бы вам понадобилось перебраться в другое место, даже за границу, мы могли бы вам дать работу туда.
Дело налаживалось довольно быстро. Обрастало связями и «зацепками». Привлечен был к работе новый товарищ, Гейн, бывший студент и статистик. Он подошел к делу сразу. Работы прибавлялось. Не только присылали-, но уже и привозили с оказиями. Произошла заминка в организации Полтавского пункта, который должна была -оборудовать Ирина. Первый блин там получился комом: адрес для накладных был дан магазинный, но во-время, очевидно, в магазине не справились. Товар был получен приказчиками и вскрыт в магазине... Его удалось спасти, но с оборудованием пункта пришлось задержаться. И полтавская доля стала направляться также в Смоленск, так что транзит увеличился. Приезжали товарищи за паспортами и явками в соседние организации. Другие привозили чистые бланки. На явку, которая за все время моей работы в Смоленске была в квартире доктора Хайкина, совершенно своего человека, приходилось ходить почти ежедневно. Нужны были квартиры для ночевок, деньги, изготовление печатей. Раз колесо завертелось, все уже шло само собой. Одна функция вызывала другую. Однажды застал на явке товарища из Вильны. Сидит в ожидании меня и на колене гравирует печать мещанской управы.
— Чтобы даром не тратить времени, захватил с собою материал.
Оказывается, великолепный гравер. Пришлось отказать ему в явке для дальнейшего продвижения и задержать на несколько- дней для работы по специальности. Паспортное дело было знакомо мне еще в Пскове. Со всеми его «категориями» и подразделениями пришлось ознакомиться там вплотную: фальшивки, копии, подлинники— все было испытано.-Многие из работников партии и теперешних деятелей Советской республики в свое время получили от меня в Пскове крещение своими тогдашними именами и фамилиями—Носков, Щеколдин, Копф, Смирнов И. Н., Шотман etc. Я так преуспел в этом производстве, что не только «писал» виды на жи¬


тельство, но и подписывал их же соответствующим количеством подписей — мещанского старосты, волостного старшины, писаря. И ни текст, ни подписи отнюдь не изобличали одной и той же руки, их писавшей: стоило повернуть немного в бок острие пера, или выдвинуть его из пальцев несколько дальше, и получался совершенно иной характер почерка. Впоследствии при аресте в Киеве,, когда жандармам нужно было установить мой почерк на взятой «около» меня записке, они спровоцировали меня на подачу им заявления из тюрьмы об избиении, но установить принадлежность моего авторства по отношению к записке все-таки не могли.
Так что в Смоленске паспортное дело было налажено очень быстро. Самое трудное заключалось в отыскивании чистых бланков. Но и это довольно скоро уладилось: в любой мещанской управе всегда оказывался источник снабжения этим добром по весьма сходной цене—от полтинника до рубля за чистый годовой бланк и грешница за пятилетнюю книжку. Печати и подписи копировались на кальку с паспортов добрых знакомых. А при недостатке печати можно было взять простой медный пятак и, залепив хлебом буквы по бордюру, использовать его вместо печати: в буквы никто не всматривается, а орел получится четко.
К сожалению, ни раньше, ни позднее, из опасения показаться нескромным, я никогда не спрашивал у проезжавших товарищей их настоящих имен. Пароль принимался, как достаточная рекомендация и гарантия. Приходится жалеть об этом теперь, потому что воспоминания без имен носят какой-то безличный характер. Многоинтересных фактов и положений исчезает из памяти в значительной мере потому, что они не фиксировались сознанием в определенной комбинации с именами. И в то же время теперь, спустя два десятка лет, часто встречаешься с знакомыми лицами, и нередко стоит большого труда припомнить, где приходилось с ними сталкиваться: так много за этот период прошло мимо по работе людей, и так много покрыто было российских и сибирских пространств.
Зашла на явку проездом из-за границы молодая женщина. С трех’этажным носковским паролем. Что-то необычное было в ее лице. И во все время разговора с ней не оставляло беспокойное желание определить, что же именно в нем особенного. И только, когда уходя она стала одевать шляпу, дело выяснилось: брови и волосы были «воронова крыла», а над лбом и по бокам его ровным слоем лежало светлое окружение. Очевидно, после окраски прошло порядочно времени, и естественный рост волос обнаружил их настоящий


44 -
цвет. Пришлось задержаться и поправлять. Кажется, это была Стасова J).
Расширение предприятий требовало новых людей и разделения «по функциям»; одному уже не удавалось везде поспеть,—дня и вечера не хватало. Нужно было также и развозить литературу по комитетам. С этой целью присланы были Носковым из Киева Пономарев (после 1905 г. от партийной работы отошел) и «Лука Семеныч» * 2).-Пономарев поселился со мною, Лука нашел комнату на стороне. Первый взял на себя «шифровальное отделение» и «паспортное дело». Лука пошел по «развозу» литературы на места. Оборот начался интенсивнее. Связи с местами упрочивались.
В своих функциях Лука был незаменим. Спокойный, уравновешенный, расчетливо-конспиративный. В общежитии-—хороший товарищ. В деле — добросовестный скромный работник, с простым житейским подходом к вещам. Благодаря этому иногда «спасал положение».
Прибегает однажды девица, посланная на вокзал, чтобы получить багаж, запыхавшаяся, взволнованная.
— Выследили...
— Кого? Вас?
— Нет, багаж выследили. Я скрылась. Когда отдала квитанцию носильщику, чтобы получить багаж, за ним пошел жандарм. Конечно, ждать было бы глупо. Вообще, обстановка на вокзале сегодня «очень подозрительная. Я думаю, мне придется теперь отсюда уехать.
Лука посмотрел на нее одним глазом:
— Только нужно сначала получить багаж.
Девица опешила.
— Нужно высыпаться, барышня, чтобы нервы были в порядке. Какой был бы жандарм дурак, если бы он пошел смотреть за носильщиком, вместо того, чтобы придержать вас.
— Но ведь он же за ним пошел?
—• Значит, по своему делу. Идемте!
И он отвел ее обратно на вокзал. Она забыла и номер носильщика. Пришлось разыскивать по приметам, расспрашивать. 'Оказалось, что носильщик, уже сменившись, ушел обедать. Лука стащил упиравшуюся девицу к нему на квартиру.
— Я вас искал, искал. Потом нужно было сменяться. Положил -ваши вещи у товарища.
9 В таком положении оказалась в 1904 или начале 1905 г. Афанасьева (кличка грондЬ: приехавшая в Питер на явку с размазанной по лицу краской от волос. Р е д.
2) Иван Брониславович Озембловский.


Таких курьезов с рядовыми работниками того времени, характеризующих их еще недостаточную приспособленность к развертыванию фронта, было много. Иногда они походили на анекдоты и. действительно, становились анекдотами.
Один из товарищей, только что приехавший и давший в прописку свой фальшивый, паспорт, был вызван в участок. Он не растерялся и не уклонился от этого вызова, а явился туда. Ему предложено было несколько обычных формальных вопросов, не имеющих никакого отношения к его нелегальности, а затем его отпустили с миром, как всякого обывателя.
Но очевидно его нервное напряжение при входе в участок было настолько сильно, и результат беседы с приставом настолько неожиданно не вяжущийся с предположенным, что он растерялся.
Покончив благополучно беседу с приставом, и, прежде чем уйти из участка, он в прихожей, около городового (?) стал делать то, что должен был сделать дома до отправления сюда: очищать свои карманы. Там оказалась прокламация. Он ее немедленно изорвал. А другую бумажку, вероятно с адресом, начал поспешно есть.
Городовой сначала не обратил на него внимания. Но манипуляция с прокламацией уже привлекла к себе его удивление: что за странный человек — остановился на выходе и поспешно выгружает из кармана и рвет бумагу. Когда же началось такое же поспешное -жевание бумажки, то уже естественно удивление перешло в подозрительность.
— Что вы делаете, господин?
Этот простой вопрос сразу же привел господина в себя и обнаружил всю нелепость проделанного. Промелькнуло, вероятно, замешательство, которое подозрительным взором городового и было уловлено.
Из участка товарищу так уже и не удалось уйти.
Началась русско-японская война; по улицам проползла жиденькая манифестация — с царским портретом впереди и нарядом городовых в хвосте. Нелепо и криво болтался впереди базарный портрет в аляповатой раме. Для двоих хоругвеносцев он был слишком легковесен; поэтому они не считали нужным итти «в ногу». И царь ковылял и дергался то одним краем, то другим. Это было смешно и убого. Получалось явное над ним издевательство. Сами манифестанты это чувствовали и смотрели по сторонам с вызывающей злостью. Настроение обывателя было кислое. Симпатии


46 ... —
«среднего состояния» к нам усилились. Всякие услуги оказывались охотнее. Аппарат работал без перебоев, не испытывая никакого недостатка ни в адресах, ни в квартирах. За четыре месяца прошло через наш транзит 2—3 десятка пудов литературы. И ни одного провала. По тем временам это была солидная марка. Проходил шрифт. Были паспорта, печати.
Понадобилась другая специальная квартира для склада, где могли бы подбираться и храниться образцы транзитной литературы. Здесь на этой основе могла бы потом создаться образцовая нелегальная библиотека.
За это дело взялась Марфа, не особенно завязанная в транспорте. Ей повезло. Квартира оказалась настолько удобной и изолированной от хозяев, что решено было пересмотреть вопрос об ее использовании, если бы понадобилось организовать типографию.
* Марфа жила .одна. Это нас в начале смущало с точки зрения конспирации и обывательского любопытства. Только изредка приходилось к ней заходить мне. Но скоро и этот вопрос уладился. Обывательское любопытство нашло успокоение в моих посещениях и создало удовлетворяющее его об’яснение. После этого мне можно было туда заходить и в отсутствие Марфы и даже иметь особый ключ. 1
Вообще обывательская «романтика» и склонность к упрощенному об’яснению несколько необычных явлений могла быть всегда использована. Только нужно было в таких случаях подходить к делу проще, не выдумывая сложных хитросплетенных историй, которые, в конце концов, только запутывали дело и возбуждали «интерес».
В один из приездов Носкова понадобилось отправить его дальше не с Смоленского вокзала. Кличка его и организационные функции были уже охранке известны, и ему приходилось обставлять свои поездки некоторым маскарадом. Была как раз масленица. Поэтому наем извозчика за город до ближайшего полустанка не представлял затруднений, тем более, что никаких вещей и чемоданов у Носкова не было.
Выехав днем, мы приехали к станции перед сумерками. Поезда приходилось ждать около часа. Немного озябли, и нужно было ослабить упряжку, чтобы отдохнула лошадь и подкормить ее. Тут же около станции начиналась деревня. Заехали на один из дворов и заказали самовар. Но только что успели налить по стакану, послышался шум подходящего поезда. Носков вынул из ручной коробки судейскую фуражку, уложил туда свою шапку, и мы от¬


47
правились на станцию, наказав извозчику, чтобы он пил чай и купил лошади овса.
Через четверть часа, проводив Носкова, я вернулся, к оставленному самовару. Было уже темно; в избе горела лампа. В комнате оказалось человек пять—шесть крестьян. Наш извозчик сидел в углу какой-то растерянный. Стаканы с чаем так и остались на столе нетронутыми.
Прошу хозяйку «подживить самовар» и спрашиваю извозчика, дал ли лошади корма. Он совершенно расстраивается:
— Какой тут корм, хоть бы так унести ноги.
Недоумеваю. Оглядываюсь. Вся публика отводит свои глаза в сторону.. Извозчик поясняет.
— Хотят, вишь, за урядником посылать. Неведомо кого, говорят, привез. Потом, дескать, будут нас тягать, да расспрашивать.
— А разве кому до этого есть Дело?
— Поговори вот тут с ними! А мое какое дело? Наняли — поехал: тем живу.
Чувствуется по взглядам и «невмешательству» окружающих, напряженно следящих за разговором, что мнение уже составлено, и ждут только какой-то окончательной уверенности, точки над и. Замечаю, что хозяйка подживлять самовар тоже медлит.
— В чем дело, хозяин?
— А у нас ни в чем. Вот рази у вас какое ни то дело есть — это нам неведомо, вам лучше знать.
— Постой, не финти. О каком «нашем» деле говоришь? Говори прямо.
— А нам все едино, — хоть прямо, хоть криво. Где товарищ- то твой?!
— Уехал.
— Уехал? А зачем нужно было отсюда уехать, а не из города? Каки-таки дела гонят без ничего десяток верст? Картузик, вишь, передел!
— Эх вы, умные головы. Шесть вас тут собралось и над картузиком сидят, выдумывают. Еще подумайте, может к делу-то и подойдете. А мы пока будем чай пить.
Инстинктивно Чувствуешь, что придумывать сразу же об’яс- ненье не следует. Недоверие за время отсутствия упрочилось, возражения будут рассматриваться, как желание выпутаться. Это только укрепит подозрение. Нужно дать несколько разредиться атмосфере. Раздеваюсь и сажусь к столу. Хозяйка открывает печь и шарит горячих углей. Приглашаю извозчика.
— /Все равно уже теперь не вернешь. Давай будем чай пить.


48
— Это, конечно, так. Вот лошадь-то покормить бы.
— Вот что, хозяин: урядник—урядником, а пока что лошадь покормить все-таки надо: она не при чем.
Хозяин не ответил, но, спросив извозчика, сколько ему надо овса, дал распоряжение сыну отпустить. Молча продолжаем пить чай. Я не начинаю разговора, они тоже молчат. Наконец, хозяин не выдерживает:
— Куда же отсюда, опять в город?
— Ясно.
— Дельце, значит, обработал?
— Не совсем.
— Как же не совсем? Ведь уехал, говоришь, товарищ-то?
— Уехал, да не весь.
— Вещи, значит, оставил какие?
— Хуже, чем вещи.
Любопытство одолевает их нестерпимое. Один допрашивает,, все остальные нетерпеливо ожидают ответа. Тон уже заметно иной, чем перед этим. Настороженность еще есть, но вражда как будто спадает. Подчеркиваемая ирония в вопросах маскирует простое обывательское любопытство. Нужно отыграться на нем.
—г Баба осталась Да еще к тому же чужая. Ему нужно ехать по делу, а она не пускает? Врешь, говорит, жениться едешь. Жива не буду, а глаза тебе выцарапаю.
— А и очень ^эрото, выцарапает!
— Есть другие таЙие, злющце ой-ой-ой^ И себя не пожалеет, а на своем поставит.
— Да вот недалеко ходить—в Починках там...
— От этакой, брат, не только за двенадцать верст, а на край света сбежишь.
Закричали все сразу, на перебой. Об’яснение оказалось и понятным, и достаточно любопытным. Причина тайного от’езда представлялась вполне уважительною.
— Два, дня он выезжал в городе на вокзал, с вещами. А она уже там. И начинает скандалить.
— Так-так. Это вот самое...
— Мил, значит, ей пришелся...
— Ну и пришлось уже налегке сюда ехать, в чем был. Фуражку, и ту спрятал, чтобы в городе по ней не узнала.
— Вот так баба! Ничего что чужая, а ты, говорит, мой!..
— Так вашего брата и надо...—вставляет хозяйка:—спать-то
Есе охочи...
— А потом вильнул хвостом, и нет.


— ■ . . -Eg? 49
Между мужиками и бабой начинается пикантная переброска достоинствами того и другого пола. Бабу задевает за живое. Она огрызается всерьез. Мужики бросают шутками, используя случай ввернуть одну—другую скабрезность. Кончаем чай, расплачиваемся и начинаем собираться. Об уряднике уже ни звука, как будто о нем не было и речи. Извозчик осведомляется об обратной дороге. Об’ясняют, как лучше проехать, где взять правее, где придерживаться вешек. И все гуртом вышли проводить нас на улицу.
— Счастливо. Напредки к нам милости просим!
— Ваши гости.
8.
С самого начала работу приходилось ставить на хозяйственный расчет. Партия была еще слишком слаба, чтобы содержать хотя бы один такой аппарат. Либеральные пожертвования в известной степени оттягивал Штутгарт. Сборы с тех или иных вечеринок, по подписным листам, или отчисления с заработка интеллигентного пролетария (вроде статистика) и случайные вытягиванья из его же сверхсметных приходов, весьма редких, давали слишком недостаточно. А между тем приходилось содержать человек 8—10, не считая всяких «накладных» расходов: поездки, уплаты за провоз, за доставку, покупка чистых паспортных бланков и ряд других мелочей.
Поэтому те из работников, которые могли получить заработок, обязаны были его иметь. Все другие расходы должны были оплачиваться местными организациями, получавшими от нас литературу. На последнюю установлена была определенная цена по весу—кажется, 40 руб. за фунт заграничная и 15 руб.—российского производства. Необходимой принадлежностью Бюро сделался вытяжной пружинный безмен. Но безмен всегда уже только завершал операцию распределения. Самое распределение производилось не по весу, а по количеству экземпляров тех или иных названий, в зависимости от той доли, которая относительно удовлетворяла бы данную организацию. Эти доли отчасти были определены заранее, исходя из мощности каждой организации, отчасти же устанавливались потом, с их собственного согласия.
И комитеты охотно этому подчинились. Потому что это обходилось им все же много дешевле, чем тогда, когда они пытались добывать ее сами. И получали они теперь больше. После первых же поездок платежные операции наладились так, что ко вторым поездкам плата заготовлена была заранее.
Техника большевистского подполья. Вып. I.
4


50 - ---
Марфа и Гейн так же, как и я, жили собственным заработком; Пономарев, Лука и еще один товарищ должны были перейти целиком на кассу Бюро. За всеми обычными расходами, приходилось еще помогать проезжающим. Нужно было также выделять известный, хотя небольшой, фонд для центра. Со всем этим справлялись в сущности легко, и даже начинали думать об определенных, регулярных отчислениях в кассу Ц. К. Впоследствии, в дальнейшей работе уже в другом пункте, это удалось осуществить; но тогда же было найдено целесообразным отчисления эти расходовать на постановку районных типографий. В Самаре это и было с успехом проведено в жизнь.
9. ’
Нередко после хлопотливого дня, когда особенно хотелось отдохнуть и не привлекала в этом отношении собственная квартира, я отправлялся к Голубкову. Правда, он жил далеко, за рекой; но у него было тепло и уютно. Он угощал вкусным чаем и монпансье. И два—три часа проходили за беседой незаметно.
Однажды особенно захотелось поговорить с ним. И, конечно, по привычке сейчас же нашлось «деловое» оправдание: у него на квартире хранилась в это время еще нераспределенная часть транспорта и пачка паспортов. Когда входил во двор, оттуда выходила женщина, закутанная в ротонду .>
Поднимаюсь в мезонин, занимаемый Голубковым, и застаю любопытную картину: длинный хозяин сложился на корточки перед печкой и самым спокойным образом готовится подкладывать в нее литературу.
— В чем дело?
- — Получил предупреждение, что сегодня будет обыск. Хозяйкина дочь уже вынесла часть к знакомым и еще возьмет. Но всего унести не сможет. Приходится поджигать. Чертовски жаль!
Его хозяйка поставляла в тюрьму молоко, и она-то и предупредила об обыске. Нужно было торопиться, а извещать нас об этом было бы долго, потому что не так близко. Мой случайный приход оказался весьма кстати,—работа по очистке только что началась: женщина в ротонде, встретившаяся в воротах, выходила лишь первым рейсом. А милейший А-p Павлыч едва ли успел спалить больше половины одной брошюры.
Отверстие у печи было возмутительно мало—вершка два на два — и книжки нужно было класту туда по’листочку; а у него их было не меньше пуда. Так что уничтожение их этим способом могло бы растянуться минимум на неделю.


51
— Под ротондой она много не вынесет...
— Да...
— Есть какой-нибудь мешок или простыня?
— Вот одеяло.
Выбираем все, что было, и складываем в одеяло. Получается изрядный узел, такого же размера и формы, по которым отличают на улице прачку, несущую за плечами в стирку белье.. Пачку с паспортами кладу отдельно в карман. Взваливаю на спину узел и отправляюсь в поиски ему места.
Луна, как раздетая, отбросив меланхолию и ложный стыд, • ■заливает'ярким светом пустынную улицу. В сотне шагов через огороды над забором виден высокий корпус тюрьмы. Желтокрасными пятнами выделяются на ее фоне, высоко под крышей, маленькие окна одиночек. Отворяю калитку, и охватывает беспокойное ощущение вытолкнутого из подземелья: улица точно вымыта, и только узкая полоса противоположного тротуара остается в тени. На светлой стороне, кроме меня, ни души. А по другой, со стороны тюрьмы, под’езжает темная, большая тюремная карета.
Так бывает во время охоты за зайцем: собаки наседают по следу. Он выскакивает на поляну, чтобы ее пересечь. Но он должен предварительно установить безопасность взятого направления. А для этого на момент присаживается под прямым углом к намеченному пути. И вот в момент этой задержки в самом центре его круглого немигающего глаза фиксируется единственный предмет: охотник, вскидывающий ружье.
Ноги не отрываются от панели. Карета медленно поворачивает к калитке. Быстро проносится мысль: податься назад во двор, бросить узел и искать пути через заборы и огороды. Одновременно с этой мыслью поворачиваю по светлому тротуару к тюрьме и иду мерным, неторопливым шагом. В ногах ощущение необычайной резвости и желание сразу перепрыгнуть улицу и укрыться тенью противоположного забора. Слух сосредоточивается сзади, там, где слишком медленно, скрипя полозьями, все заворачивается черная, большая карета. И только одно ожидание от этого режущего скрипа полозьев, ожидание заглушающего его крика: «стой»!
Карета повернула. Не останавливается, нагоняет, проезжает мимо и становится у тюремных ворот. Так же мерно, не торопясь, поворачиваю через улицу на теневую сторону. Сзади над плечами как будто кто наседает,, и снова прилив резвости в пятках. Не. вну- дпает доверия уже и тень. Кажется, что,она. прячет засаду. И уже не- только не видно, что скрывается сзади, но и впереди за каждом заборным столбом, как будто шевелится какая-то живая фигура.
4*


Еще поворот за угол-—и извозчик. Укладываю узел под полость и еду к центру. Возбуждение не исчезает, но чувства опасности уже нет: она позади, погоня отсутствует. Мы смешиваемся с обычным общим движением, становимся его незаметной легальной частью.
И теперь только начинаешь придумывать, что делать дальше и куда держать путь. Уже 10 часов вечера, и не везде, по провинциальному, можно найти открытыми двери.
Решаю остановиться у некоего «Экстерна». Он иногда давал приют приезжающим и просил использовать его полнее. Его квартира содержалась на наши средства; но постоянному использованию ее до сих пор мешали те или иные случайности: то ненала- женность взаимоотношений с квартирохозяином, то кое-какие подозрительные мелочи в окружающей обстановке на улице, то посещение домохозяина городовым. Каждый раз, когда возникала речь с приспособлении квартиры для какой-либо постоянной функции» Экстерн указывал на одну из подобных мелочей и просил выждать пару дней, чтобы «в интересах дела» быть совершенно уверенным. Пара дней растягивалась в неделю; надобность в квартире или изживалась, или удовлетворялась в иной комбинации. И Экстерн продолжал считать свою квартиру «конспиративной», а мы держали ее «на всякий случай».
Останавливаю извозчика несколько дальше нужной квартиры; и когда он от’езжает, иду с узлом по тротуару в обратном направлении. Дверь еще не на запоре, кругом ни одного постороннего глаза, хозяин дома. Об’ясняю свое появление:
— Неожиданно только что приехал товарищ. Ночевку ему нашли, но литературу, которую он привез, необходимо, хотя бы до завтра, оставить здесь. v
. — И великолепно. Думаю, что она будет цела.
И поясняет:
— Ко мне, видите ли, приехала сегодня из Витебска сестра, она там связана с организацией. Но слежки за ней, кажется, еще нет.
— Да? Тем лучше: узел сегодня останется здесь. Но если вы находите, что было бы удобнее ему переночевать в другом месте, то оденьтесь и снесите его туда. А завтра я вам дам другой адрес.
Было заметно, что это ему не нравится, и что ни в какое ночное путешествие он не пустится. Решительность моего заявления его придавила, и он уже больше не пытался внушить мне сомнение в безопасности его квартиры: повидимому, решил покориться неизбежному. Было его жаль, и некоторое беспокойство являлось за судьбу узда; но искать новый выход в такой поздний час представлялось невозможным.


Выйдя из квартиры, я нащупал в кармане сверток с паспортами. Он оказался забытым, и возвращаться с ним к Экстерну было бы нелепо. Пришлось зайти к Марфе и оставить у нее.
На'другой день «Экстерн» уже раньше меня оказался на явке. Он был зеленый и мрачный, должно быть, после бессонной ночи, и пришел за «другим» адресом. К нему отправился Лука и, прежде чем унести узел, обычным своим спокойно скрипучим голосом целый час вытягивал из него нервы рассказами о случаях, подобных настоящему, когда опасность приходила как раз в тот момент, с которого начинали ее уже считать миновавшей.
— Было и так однажды... в Харькове. Литература в квартире так была спрятана, что полиция, даже зная, что опа тут есть, найти не смогла бы... да... И вот понадобилось ее перенести. Вынули, упаковали... Ценная была литература. И только-только из дверей выходят — полиция в двери: будьте добры обождать! Поторопись на пять минут раньше вынести — и все было цело. Да-а.\ Выкурю еще одну, и можно убираться.
Обещанного обыска у Голубкова не было. Так что наши с ним опасения за целость материала оказались преувеличенными. Потом выяснилось, что предупреждение об обыске,. исходившее от его хозяйки, вызвано было ее альтруистическими по отношению к нему чувствами. Имея сношения в тюрьме с «политикой», она чутьем определила характер моих посещений ее квартиранта и, ‘болея за него, придумала способ меня отвадить. Это ей в известной мере и удалось; хотя, вероятно, на неожиданно обнаружившуюся ж этому делу симпатию собственной дочери ее расчеты, пожалуй, и не простирались.
Но этот случай нам приходилось учитывать иначе, независимо ■от характера его происхождения, учитывать его в соотношении с внешним миром. Всякий аппарат и всякая организация по мере работы неизбежно начинает испытывать толчки. И как бы хорошо , «она ни была построена, как бы гладко ни функционировала, момент начала перебоев неустраним. В нелегальной работе в особенности. Теория вероятностей и здесь имеет такое же применение, как и в математике. Данный факт должен был оцениваться, как ' первое предупреждение отнюдь не персонального, а общего характера, как результат начинающейся «изнашиваемости» аппарата,— явок, квартир, взаимоотношений с окружающим. Было очевидно, что такая-то часть в нем начинает «израбатываться», скрипеть, что


54
может повести к остановке всей машины. Вполне естественно было» подойти к выводу, что нужно что-то в этой машине сменить, видоизменить несколько ее видимые детали, и также естественно было подойти к самооценке, или, точнее, к переоценке своих действий и их отношения к обстановке.
Предупреждение усугублялось случаем, происшедшим несколько ранее. Незадолго перед этим выехал по делам в Киев Пономарев и не подавал о себе никаких известий. Потом получено было письмо, обнаружившее после нагревания только три зашифрованных слова. Но никакой подписи и никакого намека на ключ. Долго ломали голову, пытаясь разгадать шифр, и только тогда его установили, когда остановились на предположении, не означают ли эти три зашифрованные слова: «Николай Федорович арестован». Слова цо количеству знаков оказались подходящими. Буква «о» во всех случаях обозначалась одинаково, одними и теми же цифрами. Буква «а» тоже. Ключ был найден. Применение его в: целом подтвердило гипотезу.
Припомнилась и еще мелочь, не обратившая на себя в. свое время внимания. Владелец одного магазина разрешил пользоваться его адресом для получения заказных писем «со вложением». Но, получив такое письмо, забыл всмотреться в характер адреса и унес из магазина. домой, а там, как свое, распечатал. Оказалось всего- только «Освобождение». Но человек он был добросовестный и чрезвычайно пугливый: выбросить или уничтожить не мог, на и держать при себе боялся. А в то же время всякое место, куда бы он ни хотел его спрятать, представлялось ему ненадежным: «как будто вот как положишь ее, она и закричит». Даже когда у него начались от страха колики в животе, он так и бегал, прижимая рукой карман с «Освобождением». И до самого утра не ел, не пил, не спал и не раздевался. Успокоился только тогда, когда стало светло.
Было очевидно, что искушать судьбу бесконечно нельзя. Непрерывное хождение целыми днями по городу между адресами, явками и квартирами не может оставаться' никем не замеченным в провинциальном городе, даже таком сравнительно .оживленном, как Смоленск. День за днем, мелочь за мелочью незаметно увеличивают «известность» и накладывают определенную печать, от которой, в конце концов, не избавляют никакие проверки собственных хвостов, ни знакомства с географией проходных дворов. Наоборот, с течением- времени и эти последние приемы уже становятся уличающими. Количество переходит в качество.
• По зрелом размышлении становилось ясно, что мое дальнейшее» пребывание здесь как центрального связующего звена всего аппара¬


55
та может оказаться для него гибельным. Группа согласилась с этим. И в ближайший приезд Носкова было решено переорисить меня на австрийскую границу, где как раз в этот момент был арестован, кажется, Кудрин (по паспорту), и произошло застопориванье пути.
Но пока происходили сборы и передача связей, необходимость исчезновения с смоленского горизонта обнаружилась с полной яспостью.
Моя" собственная квартира стала об’ектом некоторого внимания. Два вечера под-ряд около ворот в сумерках маячила одна и та же фигура. А вниз, к офицеру неожиданно сделал визит его сослуживец, дважды провалившийся на экзамене в военную академию и теперь ожидавший назначения по корпусу жандармов. И так же неожиданно я получил приглашение вниз на чашку чая. При этом простодушная офицерша шепнула, что у них сегодня почетный гость и желает со мною познакомиться. Она была из «простых» и искренно была убеждена, что такое высокое внимание для меня почетно и будет приятно.
Говорили о войне, о купринском «Поединке». Были попытки перейти вообще к литературе, но из этого ничего не вышло, потому что хозяева сразу поникли.. Поэтому перешли на анекдоты. Вечер закончился тускло и, повидимому, никого не удовлетворил.
Но остаться ночевать в своей квартире уже не хотелось. Свернув в портплед подушку и одеяло, приехал на вокзал и, потолкавшись там, отправился ночевать в гостиницу. Днем договорился с приехавшим перед этим бывшим студентом, братом Гейна, о том, что он займет мою квартиру <и посмотрит, что из этого выйдет. А еще через день я выехал по назначению.
Вместо меня остался А. П. Голубков. И когда через пару месяцев пришлось вновь проезжать здесь — дело продолжало существовать, и провалился только один магазинный адрес да должен был так же, как и я, уехать Лука. Но в этот приезд пришлось все- таки осторожно держаться на улицах и проходить по ним по возможности вечером.
II.
Восточный район (Самара).
1.
После организации Смоленского Бюро и провала в Каменец- Подольске (на границе), я был направлен в Поволжье.
План был такой. Бакинская типография Ц. К. работала уже во всю, и предполагалось, что она будет давать ежемесячно де-


сяткп пудов. Отправлять такие значительные грузы только по железной дороге представлялось (да и действительно так было) затруднительным и рискованным. Война с Японией внесла к тому же в жел.-дор. транспорт свой специфический привкус (перевозка войск, воинских грузов). И для обычного товарного грузооборота создавались некоторые затруднения. Нужно было воспользоваться навигацией и использовать водный транспорт. Волга являлась в это время великолепной магистралью, с оживленнейшим грузовым движением и целым рядом пристаней, от которых внутрь России растекались и жел.-дор. пути.
В Самаре застал Л. Я. Карпова, который уже собирался оттуда уезжать в Киев. Вместо него должен был приехать И. Ф. Дубро- винский. Была там из группы транспортников еще Ирина. Но дело у нее подвигалось медленно, хотя перспективы уже и учитывались. Сейчас же после моего приезда уехала и она в Баку для налаживания более тесных связей с типографией и больше в Самаре уже не появлялась и не давала о себе никаких известий.
Но уже до меня в Ц. К. дан был адрес для организации пункта и направления транспорта на Пензу. Пришлось ехать туда и подготовлять приемочный аппарат, хотя это и расходилось несколько с моими планами.
В Пензе оказался только один единственный свой человек — А. И. Смирнов, заведующий отделом образования в местной земской управе,—марксист, лингвист, переводчик нескольких книжек Маркса и о Марксе под псевдонимом Тихова. Надежный, милый человек и хороший товарищ, но настолько нерешительный, робкий и нервный, что рассчитывать на его активную помощь было трудно. Потом это вполне подтвердилось.
Пришлось самостоятельно по билетикам искать себе квартиру и самостоятельно пытаться завязать кой-какие знакомства, — для дальнейшего делового их использования. Но я не хотел бы, чтобы эта характеристика А. И. Смирнова была понята дурно. Его готовность помочь была вне сомнений. И он искренно и усиленно это пытался сделать. Но природная мягкость и скромность связывала ему руки. Интеллигентская развинченность и деликатность мешала активности в использовании других. Он постоянно мучился этим и сам и, как горьковский интеллигент, постоянно пытался выдергивать из своего сердца «занозы», чтобы установить интеллекту^- альное и душевное равновесие.
— Нельзя смотреть на людей как на об’ект для своих экспериментов. Все-таки человек представляет ценность сам по себе. И подходить к нему с заранее обдуманным планом использования его"


для чего-то, ему, может быть, несвойственного—значит сознательно его унижать. Это не укладывается в моей голове.
— А подбор -кружка ремесленников для пропаганды, которую вы считаете нужным вести — это в вашей голове укладывается? Ведь это тоже обдуманный план использования. Какая разница между'этим ремесленником и секретарем управы, которого необходимо использовать только в квартирном отношении.
— Ну, это софизм...
— Попробуйте в жизни найти грань между софизмом и здравой логикой.
Мы с ним долго и по душам беседовали. И, кажется, с малыми результатами. Из трех—четырех знакомств, завязанных при его содействии, я смог использовать только два или, вернее, одно. Все другие были мягкотелой, философствующей интеллигентщиной, с которой можно было иногда поговорить, но у которой недоставало активности для практического действия.
В конце концов, когда пришел первый же транспорт первомайских прокламаций, мне пришлось его получить самому и везти на его же квартиру. И он охотно ее предоставил в мое распоряжение. Но сам исчез на все то время, пока я распределял и упаковывал для отправки в места распространения.
Первое мая было близко и с доставкой на места нужно было опешить. Поэтому я повез все заготовленные корзиночки и свертки е Самару, чтобы сразу же оттуда распространить листовки по Волге.
Первомайские листки были присланы из Бакинской типографии. На больших листах папиросной бумаги, — великолепный шрифт, работа с успехом могла конкурировать с хорошей легальной типографией. Гордость транспортера могла быть совершенно спокойна — товар можно было показать лицом.
Поезд в Самаре стоял два часа. Успел все сдать и договориться •о рассылке. Нужно было знакомиться с районом. И лучше было начать это знакомство с Урала. Такова была задняя мысль этой доездки..
В Екатеринбурге, по первому впечатлению, дело обстояло неважно. Явка действовала плохо или устарела, или была провалена. Встретили подозрительно. Но после нескольких наводящих фраз все-таки дали адрес к какому-то реалисту. Там опять разговоры и подозрения. Наконец добрался до единственного в тот момент строителя уральской работы Н. Н. Баранского (кажется, «Демид»).
Он был уже издерган невозможностью справиться с работой. Не мог ступить шагу без шпика. И уже перестал выходить из дому


58 —- - -
через ворота, а лазил через заборы на соседнюю улицу. Но оставить работу было не на кого. Под угрозой ежеминутного ареста на улице, он все-таки метался из конца в конец — с явки в кружок, из кружка на массовку. Работа не ждала и день ото дня прибавлялась. Баранский едва держался на ногах, но уезжать- че хотел.
2.
На обратном пути я решил остановиться в Самаре, чтобы выяснить положение. Там уже был Иннокентий Дубровинский, и нужно было, учитывая пензенский опыт, сделать из него практические выводы.
Было слишком очевидно, что сидеть в Пензе, при создавшейся там обстановке, не имело никакого смысла. Пунктом для получения, и переотправки она могла остаться. Но строить там аппарат, не имея устойчивой, надежной прицепки было нецелесообразно. Отрываться на долгие промежутки от Организационного Самарского- Бюро Ц. К. тоже не улыбалось, j
С Иннокентием мы разговаривали для конспирации на воде, плавая по Самарке на лодке*). Я изложил ему свой план, который он и одобрил.
— База и аппарат должны быть в Самаре. Но пункты получки— вне ее: Пенза, Симбирск, Сызрань, Саратов, Астрахань — слишком достаточно, чтобы можно было варьировать, не напрягая каждый из них.
— Кто же получать будет? _ /
— Самарский аппарат, куда непосредственно должны будут приходить накладные.
— Квартиры в местах получек?
Лучше если не будет там заранее заготовленных квартир. Предварительная подготовка их усложняет дело и увеличивает риск. А экспромтом комитет всегда найдет выход. Да, наконец, возможно использовать и гостиницы. .
— Давайте подумаем. ...
Вечером были у В. П. Арцыбушева (Самарский «Маркс»). Он тоже нашел, что так будет удобнее. Волга открывала широкий простор ддя комбинаций. Ибо, в конце концов, каждый из пунктов в. течение лета может быть использован д^а, много—три раза. И строить там в каждом из них сложную конспиративную комбинацию, нецелесообразно и невыгодно. Заводить, .для этого, специальные
-*) В качестве г^ебда был хозяин лодки А. А. Преображенский.


квартиры — это было бы для комитетов все-таки трудно. Да и са мая подготовка их, связанная с длинным рядом переговоров, изысканий, нащупываний, только способствовала бы провалу.
— Но в некоторых углах, вроде Симбирска и Пензы, где ни какими комитетами совсем не пахнет, предварительная ориентировка все же необходима.
Постановили: базу транвпортно-технического Бюро перенести из Пензы в Самару; пунктами назначения грузов указать Симбирск,. Саратов, Сызрань, Астрахань; товарищу Мирону ликвидировать себя в Пензе и проехать в Саратов для увязки работы с наиболее сильной из нижневолжских организаций.
В Пензу вернулся во-время. Местная администрация готовилась к приему царя, провожавшего на Дальний Восток поезд с иконами, и чистила улицы и дворы. Против моей квартиры на полянке выстроена была местная артиллерия и 'готовился парадный смотр. Нужно было забирать свой скудный багаж и убираться «в другие гости».
Перед от’ездом Смирнов свел меня с земским инженером Рос- <яЛм, который, в дальнейшем и. стал основной нашей опорной ^^Вкой в Пензе и при деятельной помощи которого производились зМсь затем и получение транспортов, и сбор денег, и организация! самарской типографии.
Из Пензы отправился непосредственно в 'Саратов, чтобы употребить на эту поездку все то время, пока царь болтается на Сыз- рано-Вяземской и Самаро-Златоустовской магистрали.
^Саратове мне указан был Барамзин. Старый земский работник-марксист, считался большевиком х). От него узнал, что для получения здесь транспорта, им специально готовиться пожалуй и. не понадобилось бы. И квартиру и средства перевозки могут предоставить в любое время.
:— И че$[ скорее, тем лучше: литературы почти нет, требования огромны. Почему бы вам не обосноваться у нас, в Саратове.
Умный «старик» сразу учел выгоды от близости транспортного центра к местной организации. Для Саратова такая близость не представляла особых затруднений ни в смысле обслуживания аппарата, ни в смысле напряжения местных сил. Город, в изобилии населенный интеллигенцией, никогда еще не испытывал ни квартирной, ни денежной нужды для конспиративных целей. И в этом смысле Барамзин был прав, база для транспортного бюро была бы здесь более подходящая. Но Самара была транзитным пунктом эми-
1) После октября 1905 г., кажется, стал кадетом.


£0
.грации из Сибири. Паспортные функции должны были быть именно там. И там же при этом облегчалась и возможность укомплектования предприятия работниками. Кроме того, там было непосредственное соприкосновение с областным организационным ■центром. Так что Самара все-таки в моих построениях выигрывала перед Саратовым.
У Барамзина сохранились связи с симбирскими учениками «саратовской сел.-хоз. школы. Их он мне передал, оговорившись, •что не уверен в достаточной достоверности и пригодности > к .использованию в настоящее время этих связей.
Так как царь еще не проехал Самару, а в Саратове мне уже было нечего делать, я решил проехать в Уральск.
Этот замкнутый тогда город-мешок, совершенно не использованный в конспиративном отношении, представлялся достаточно удобным для включения в нашу сеть. Попутно, с выполнением транспортных функций, там' можно было попытаться заложить «организацию. или наладить использование в других отношениях.
Большой мой приятель по псковской статистике врач И. Н. Савин, коренной уральский казак, много хорошего рассказывал о своем городе. И в этих рассказах нужные нам для дела элеметда намечались довольно выпукло. Нужно было их попытаться ском- «бинировать.
Правда, сам доктор Савин отбывал в это время ссылку в Архангельске, но, по Моим расчетам, в Уральске должен был находиться его брат—студент А. Н., также мой хороший знакомый. И через него можно было завязать связи.
Однако, эта поездка ничего, кроме знакомства с городом, не дала. Ютудент Савин еще не вернулся, а другого кого-либо я там не знал. «Старушка, мать Савина, встретила меня радушно: я рассказывал >ей о сыне, который был в ссылке. И она готова была без конца ввести эти разговоры. Кормила на убой. Но когда предлагала во- шросы, я замечал иногда ее недоверчивый и недружелюбный взгляд. ^Впрочем, она сейчас же оправлялась и быстро переходила к гостеприимному хлебосольству.
— Кушай-ка вот...' Как-то он теперь там живет? Небось; его там никто по-домашнему не покормит.
Отсюда я должен был заключить, что ее гостеприимство относится не ко мне, а сна создает для себя иллюзию угощения «сына." -
— Это ты, значит, его и отправил туда?
.Я сначала не понял.
— Как я отправил?


61
— Да так. Ведь приятель ты его, говоришь. Он там вот в Архангельске, а ты погуливаешь.
Я растерялся. И даже блин в горле остановился. Выпучил на. нее .глаза.
— Ай, что неладное сказала? Ты уж с меня не взыщи—горе-то* у меня с ним большое. Кушай-ка.
В тот же день уехал и больше в Уральске быть не пришлось..
Вместо Уральска в сеть был включен Оренбург, но исключительно для заграничной литературы.
Эти поездки всегда давали много интересного и поучительного в. деловом практическом отношении. Много случайных встреч, разговоров, курьезов, которые вспоминаются теперь уже слабо.
Война не была популярна—это известно. И это не скрывалось даже и тогда среди широкой обывательской публики, совершенно* сборной и незнакомой между собой. Помню такой случай. На пароходе около Сызрани входит в рубку севший в Самаре вояжер. Он: только что выходил на пристань и держал в руке агентские телеграммы. Раздаются вопросы.
— Что нового? Где нас бьют? По какому месту?
— Терпение, сейчас посмотрим.
Усаживается, пробегает листок и читает' вслух:
— В море тихо. Неприятеля не видно. Наших прибывает. Адг мирал Макаров.
Кругом недоумение.
— Позвольте, как же это? Ведь Макаров же потонул* на «Петропавловске»?
— Ну, вот он и сообщает оттуда.
Поняли. Раздается дружный хохот.
— Это хорошо! Именно так: неприятеля не видно... наших прибывает... на дне Великого океана. Здорово!
И всякий дальнейший интерес к телеграммам пропал. Начала переворачивать и смаковать вояжерскую выдумку.
Осмелел обыватель и по отношению к самодержавию.
В салоне за музыкой собралась избранная пароходная публика. Какой-то председатель окружного суда предложил встать «в честь рождения цесаревича Алексея», известие о каковом было только что получено. Какой-то желчный учитель городского училища категорически отказался это сделать. Председатель опешил и наивно спросил:
— Почему?
— Из принципа не желаю. Ибо я взрослый человек. И с председателем 'встала только -меньшая половина.


.62
3.
Когда вернулся в Самару, Иннокентия уже не было. Он так же оторван был, как и Левушка. Мы с Арцыбушевым оставались вдвоем.
Замечательный был человек В. П. Арцыбушев—честнейшей и добрейшей души. Большой, грузный, начавший уже стареть и тяжелеть, он не оставлял, тем не менее, и не мог оставить революционной работы. Все его время, не исключая и службы, и все средства, кроме самых необходимых на скромное существование, шли для революции. И с ним всякому было «по себе»—и зеленому юноше, и -опытному работнику. Его квартира была постоянным «притоном», или «приютом»—кому как нравится—и к нему шли всегда все и по делу, и просто отдохнуть. Когда-то курский помещик, еще в эпоху рождения в народ, он отдал свою землю крестьянам и, обрядившись в зипун и лапти, отправился по деревням с пропагандой. Дважды быв сослан в Сибирские тундры и во время второй ссылки туда начал изучать «Капитал». И с тех пор уже не оставлял его до самой -смерти, и каждый раз, как его сажали в тюрьму, он снова принимался за «Капитал». А сажали его всякий раз, как только в месте его жительства жандармы начинали что-либо вынюхивать. ХВ последние же годы стали сажать и перед каждой маевкой.
Начал подыскиваться «штат», а пока- приходилось быть •одному. Установили связь с Симбирском. Там только и оказались двое юношей, указанные Барамзиным. С одним из них, Орловым, года через полтора потом встретился на партийной приволжской конференции. А еще через 5 лет в Енисейской губ., в ссылке. Там же он и погиб от туберкулеза. Фамилии другого, его приятеля, не помню.
Слонялись они тогда в Симбирске без дела. Да и не знали, что и как можно было бы делать. Ни литературы, ни определенного настроения у них, пожалуй, и не было. Такой уже был город Симбирск, ни-эс-эровский, ни эс-дековский, а так —середка на половике. Больше Гончаровским «Обрывом» кичился, чем другим чем-нибудь. Но работать ребята хотели? И Барамзинскому «поручению» чрезвычайно обрадовались. А потом, когда пришлось это поручение выполнять, провели его блестяще.
Получили накладную на Саратов..Пришлось ехать одному, так как помощника, который был обещан из центра, еще не прислали..
На явке в редакции газеты, кажется—«Саратовский Листок», послали в земскую статистику к И. П. Гольденбергу. В этот раз мы


— 1 1 . ~ 63
с. ним говорили очень мало. Дали место ночевки у какого-то юноши, который рекомендовался мне племянником Виктора Чернова. Квартиру для. получки дали у другого юноши Федорова, начинающего беллетриста. Но в остальном, впрочем, предоставили самому •себе. Так что и в этот раз должен был сам получить литературу и свезти к Федорову. Приходилось радоваться небольшому размеру корзины, иначе мы с нею не смогли бы справиться.
Но здесь нужно было её распределить так, чтобы уже для каждого городка была «своя посудина». В Астрахань должен был поехать кто-то из саратовцев и по пути доставить и ее долю. Саратов получил тут же. Все остальные надлежало вверх по Волге развести мне. Купили мы с Федоровым несколько небольших корзиночек, входящих одна в другую, так что в квартиру принесли только «одно место».
Вечером я с ним простился, оставив в его пользование освобожденную тару.
Литература была заграничная, и притом книжная, так что комитетчики получали очень охотно: «Заря», «Тун», «К деревенской ^бедности» и т. д. С таким «товаром» встречали с распростертыми юб’ятиями.
На больших пристанях пароходы стоят долго. Можно и в городе обделать любое дело и с этим же пароходом двигаться дальше. Одиночная каЮта дает полную возможность оставлять на время отсутствия что угодно без всякого риска.
Даже в Казани успел на этот же самый пароход, хотя до города было и семь верст—уж не помню теперь, получил ли явку непосредственно к Адоратскому из Самары, или в Казани была особая явка, на которой и дали мне этот адрес. Но Адоратскому пришлось уже самому приехать ко мне на пароход за литературой: иначе я не смог бы ему успеть ее доставить.
В Нижнем попал в приемную доктора М. Ф. Владимирского в Канавине в каких-то меблированных комнатах. И с ним договаривались о присылке шрифта.
Там же, в Нижнем, столкнулся со своим старым знакомым по Костроме, одним из осколков сабунаевского кружка. Узнав о характере моей деятельности, он припомнил свое «прошлое» и решил, что может мне преподать нечто назидательное (народовольческое самомнение и учительный тон у него еще сохранились).
— Нужно, чтобы груз сдавал в багаж кто-нибудь другой,’ а не вы; квитанцию на этот груз также иметь при себе не следует. Ее можно отправить с другим человеком. Тогда никакая связь с вами не может быть установлена жандармами.


— Но не получится ли тогда несколько навыворот, т.-е. вместо забот о грузе, заботы о себе? И не явится ли это нагромождение конспирации отрицанием самой конспирации? Да и какая надобность тогда в вас самих?
Он был искренно задет таким моим легкомыслием. Мои способы передачи корзинок и пакетов средь бела дня, как самых обыкновенных вещей на глазах у десятков людей, казались ему профанацией самого дела.
— Коммивояжерская обстановка, торгашеские приемы... Это унижает, я уже не говорю, революционера, но и самую идею революции.
" — А вы ее на пуды переводите, и не будет так страшно. Не в небо смотрите, а под ноги.
— Принизить, опошлить, сударь мой, все можно. А по существу это — увертки, цинизм, марксизм из боборыкинского романа.
— Даже я так не могу обругать вас: подходящего романа пришлось бы слишком долго искать, да и то в прошлом веке.
Всего несколько лет назад мы с ним все-таки понимали друг друга. Теперь даже из искренного желания договориться ничего не- выходило: на разных языках говорили. Когда он начинал уклоняться в свойственную его времени романтику, мне становилось смешно, и я не мог удержаться от шпильки и от желания притянуть вопрос .ближе к земле. Когда же я начинал оперировать цифрами по поводу того, что их литературное производство измерялось пудами в течение года, а наше—десятками пудов в месяц, и что,, при этих условиях, их способы распространения потребовали бы от нас в десятки раз больше людей, чем мы имеем,—он негодовал на такие «лавочные расчеты». И снова начиналась сказка про белого бычка. ~ '
Этот первый об’езд, несмотря на кратковременные заезды, ужо кой-что дал. По крайней мере, сила местной организации и размах, работы выявился достаточно ясно. И для этого не требовалось длинных разговоров или особых расспросов. Достаточно было спросить о количестве нужной в дальнейшем литературы и о характере ее, какой здесь желателен.
— Побольше таких вот, как «Заря», «Тун»...
Это значило для интеллигенции или кружков учащихся.. Значит организация только нарождается.. Рабочих кружков нет.
— Брошюр, товарищ, мелких брошюр побольше^, ш двадцать, тридцать, пятьдесят экземпляров. Не будет много.
Тут уже очевидно иная ситуация и иной размах..


= - ■■ 65
• л *
Что касается фракционных настроений, то о них в этот первый об’езд совершенно не пришлось разговаривать. И, кажется, они не были достаточно не только выявлены, но и намечены. И пожалуй это было понятно. Война продолжалась уже полгода, Колотили нас там основательно. Недовольство чувствовалось везде. И даже адвокаты—«освобождение», перед войной отодвигавшиеся от нас, теперь опять придвинулись. В массах происходило глухое брожение.
И везде оживлялась работа—пропагандистская, организационная. Некогда было думать о том, что было где-то пока вдали, когда тут уже под боком рождающиеся запросы требуют немедленного ответа.
. — Побольше литературы. А кто писал—Мартов, Ленин—у нас не разбирают пока.
И, действительно, чуть не отрывали с руками все, что у нас оказывалось. Радовались и потирали руки от «Деревенской бедноты» И «Что делать». Не отказывались и от «Искры», позднее 52-го номера, когда нам ее из-за границы присылали.
Но среди этого, если можно так выразиться, «относительного безразличия» выделяется в моей памяти по отношению к этому моменту и несколько носителей твердокаменности, которые, может быть, ни на какие уступки и компромиссы не шли бы, если бы обстоятельства того потребовали. •
Это В. П. Арпдбушев, старый народоволец, всегда выбиравший, вероятно, и раньше чутьем самое левое, а тёперь знавший, как Про него говорили, «на зубок» Марксов «Капитал» и постоянно его изучавший; Затем А. А. Цреображенскай его сослуживец по жел.-дор. управлению. Этот знал Владимира Ильича лично еще в деревне и не мог допустить даже мысли о возможности усомниться в его правоте. ^Моментами мне казалось, что он настолько глубоко проникся «духом» Ильича, что остро улавливал меньшевистские ноты и в разговоре и в чтении.4!! Арцыбушев и Преображенский жили в Самаре, и были кажется очень дружны. Далее М. П. Голубева в Саратове, к которой дал мне рекомендацию Арцыбушев. В Астрахани О. А. Варенцова, в Нижнем — Владимирский и Адоратский—в Казани. Наверное, конечно, это далеко не все, имевшие определенную ориентацию. Но острой фракционной борьбы не было, потому что не было и определившихся меньшевиков.
Даже И. П. Гольденберг не был тогда непримиримо настроен ни к новому направлению «Искры», ни к большинству II с’езда. II когда в один из дальнейших наездов в Саратов я привез ему «Шаг вперед» и он проглотил эту книгу за одну ночь, пока я в его комнате спал, он затруднился высказаться определенно.
Техника большевистского подполья. Вып. I.


€6 - - _ — .-ТТ"-
— Да... Шаг вперед, два назад — это правильно... А все-таки... Но в то время 1! И. М. Майский в Саратове не был таким заядлым меньшевиком, каким стал впоследствии, а работал с Гольден- бергом бок-о-бок. Уживалась с ними обоими и М. П. Голубева.
4. .
В Самаре, так же, как и в Саратове, Комитет в это время развертывал работу. Были некоторые силы и была почва в рабочих кружках. Правда, самарская промышленность совсем не носила того крупно - индустриального отпечатка, который приобрела потом, после 1905 года с постройкой орудийного завода. Но там был ряд крупных паровых мельниц и других предприятий, где можно было уже нащупать базу для работы.
В комитете в качестве основных фигур работали Позери и Потоцкий, впоследствии меньшевик. Появлялись в Самаре высланные из университетских городов учащиеся, которых всегда можно было использовать на те или иные функции; была земская статистика— приют неладивших с наружной или внутренней полицией работников из категории так называемых «неблагонадежных». А мимо тянула публика, не желавшая отбывать свои сроки в Сибири. Так что сколотить здесь аппарат и. обставить его всякими явками и промежуточными квартирами особенных трудностей не представляло. 4
Первая поездка по Волге выяснила, что дело нужно ставить на манер торгового предприятия, через своих коммивояжеров. Обыкновенные вояжеры по Волге болтались без конца. Народ все знающий, обо всем расспрашивающий, всем надоедающий. Обыкновенные пассажиры не так охотно поэтому вступали с этой разновидностью в собеседования и не докучали им расспросами из опасения самим стать об’ектом этих расспросов. И в этом отношении несколько большая, чем обычно, скромность вояжера., уже располагала к нему и вызывала доверие. Одиночные каюты второго класса давали полную возможность и изолироваться и производить всякие манипуляции со своим багажом.
Из комитета рекомендовали мне «Ваню» (Нодельман), которого на местной работе использовать было пока трудно. Был он выпущен цедавно из тюрьмы и устроиться на заработок пока не мог. В сути дела ориентировался сразу. Не был суетлив, но и не растяпист, а главное, практик и дело повести мог.
Нашли секретаря из высланных казанских фельдшериц Е. Д. Струнину, которая с тех пор и работает в партии непрерывно.


67
В дальнейшем она была переведена для работ в Киев, затем в Центр. Техн. Бюро Ц. К. в Орел и Москву, где непосредственно заведывала типографией Ц. К. на Лесной улице.
И, наконец, Носков прислал из Киева экстерна «Виктора» (не помню фамилии), человека изворотливого и ловкого, который за •словом в карман не полезет ни в общежитейских разговорах, ни в вопросах, соприкасающихся с программой.
Но С ним пришлось потом скоро расстаться. Он написал в местную газетку обличительную статейку в духе «провинциального корреспондента». Ее напечатали. Ему понравилось это, и он стал искать других поводов для дальнейших литературных упражнений. В вместо конспиративного транспортера стал принимать облик «собственного корреспондента». Оживление его газетной деятельности и связей нам вовсе не улыбалось. А тут вышел и другой пустяковый казус. Он послал небольшую сумму из данной ему на содержание своим родителям и потребовал от меня ее возмещения. Сумма была пустяковая. Но поскольку он ставил вопрос «принципиально» о нашей обязанности разрешить ему это делать и в дальнейшем, постольку, конечно, мы должны были от этого уклониться. И месяца через два он от нас уехал обратно.
С большим сожалением пришлось отпустить из Самары Андрея Кокосова. Он был взят этим летом в армию как бывший вольноопределяющийся и служил в своей части в Симбирске. Летом его арестовали по нижегородскому делу и отправили в Нижний на пароходе. Сопровождать его от полка до Нижнего поручено было штабному ■офицеру, с которым он и ехал в одной каюте I класса, у дверей которой был поставлен для охраны жандарм.
Рано утром в Казани Кокосов в мундире и с полотенцем прошел в уборную. И через некоторое время, оставив там мундир, вышел оттуда в косоворотке и проследовал мимо жандарма на пристань и на берег. Извозчик... Казань... Парикмахерская... Вокзал... и через Инзу-Сызрань он явился в Самару.
Мы долго с ним говорили. И для работы по технике он был чрезвычайно подходящим, тем более, что уже работал раньше в Нижегородской типографии. Но оставить его так близко от Симбирска было небезопасно: всегда можно было натолкнуться на сослуживцев. Потому пришлось его отправить в Москву.
Постепенно небольшой аппарат сколотили. Район расширился. Связи установлены были со всеми. И притом связи конкретные, практические, т.-е. в каждом из пунктов кто-нибудь из нас уже 'был, и был не с пустыми руками. Во второй половине лета мы уже распространили свои операции—по Волге от Нижнего до Астра5*


68
хани и в сторону от Волги—Воронеж, Тамбов, Пенза, Екатеринбург, Челябинск, Уфа, Оренбург. Мы поставили задачей также завоевание Сибири, куда, между прочим, один транспорт, пудов около двух, из Астрахани я и отправил.
Накладные приходили чуть не еженедельно. И кто-нибудь из; нас выезжал, предварительно снабженный инструкциями—куда и как отвезти самому и куда можно переотправить.
Привлекли в группу еще одного сотрудника, студента Кинельского сельско-хозяйственного училища. Почему-то его звали «Заратустрой», хотя это к нему совершенно не подходило.
Это был тип работника, для которого раз взятое идейное направление становится затем задачей всей жизни. Его уже трудно- бывает втолкнуть в какую-нибудь другую колею. Ценность «Заратустры» для нашей работы увеличивалась еще и тем, что по происхождению и навыкам он был совсем «демократ», а, стало» быть, знал жизнь и смотрел на дело практична и трезво.
Раздобылись чистыми паспортами и печатями. Имели гравера. Располагали копиями с настоящих паспортов и печатей.
Одним словом, работа шла во-всю. Бюро пропускало за месяц пудов до 30 — 40 литературы. В одном из писем Ц. К., подогрев его над лампой, мы вычитали себе «благодарность» за проявленную энергию и успешность работы.
Это было нелепо, конечно, отзывало йесколько департаментом. Но, должен сознаться, было не неприятно.
5.
Получены сразу две накладные по разным адресам. Из Баку посланы «чувяки кавказские» в Саратов и Астрахань. Договариваемся с Ваней: я еду немедленно в Астрахань, через 3—4 дня он выезжает в Саратов, где и встречаемся.
Астрахань, как и некоторые другие пункты совершенно не рь1ли предупреждены о возможности у них получек. И было уже замечено нами на опыте, что это не так страшно: А пожалуй и менее рискованно.
О. А. Варенцова так и ахнула, когда' я обрадовал ее таким сюрпризом.
- Да-как же мы это сможем? Ведь у нас совсем нет квартир! Нужно было предупредить.
— Ведь предупредить—это вы готовились бы. Вели бы всякие переговоры, успех которых не обеспечен, а круг осведомлен¬


69
ных людей расширился бы. Это не всегда полезно. Как-нибудь экспромтом попытаем.
— Ну, уж не знаю как!
Даже послышалось в ее голосе справедливое раздражение,— выпутывайтесь, мол, сами как знаете. Однако обошлась.
— Когда же это нужно?
•— Сегодня, завтра.
— Ну, народец!
И ведь нашла. И все-таки смогли получить груз, чуть ли не в тот же день. Й получателя нашла. Того самого «Чорта», который потом приехал к нам в группу в Самару, перебрался с нами в Киев, потом в Москву, где заведывал типографией, пока не понравился , М. Горькому, переманившему его от нас на другую работу.
Сошло великолепно. Кроме Чорта помогала барышня в той квартире, где производили всю операцию.
Половина была упакована, чтобы ехать со мною до Саратова. Другую я должен был сдать в Астрахани для Томска.
Сдавал в «Надежде» 1). Ящик был компактный и набит довольно плотно. Поэтому тяжесть его могла показаться подозрительной. Нужно было придумать название подходящего к этому случаю товара. Припомнил, что на-днях читал в газете об экспедиции Томского технологического института на Кавказе. И написал:
— «Минералогические коллекции».
Взяли у меня бумажку, чтобы проставить тариф. Долго искали с номенклатуре.
— У нас нет такого товара.
— Но это не товар вовсе. Это собрала ученая экспедиция на Кавказе.
—- Что же это такое?
— Это знаете... камни разные с отпечатками раковин, угли каменные, минералы... Профессора и студенты там их собирали.
— Но по какому тарифу мы их станем оценивать. В номенклатуре нет таких.
— Ну, подходящий возьмите.
Выходило совсем не любопытно. Если бы еще я знал их номенклатуру. Чорт бы их с ней побрал. Дернула тоже нелегкая придумать название. И ведь могут еще для определения предложить вскрыть.
— Вот что, разрешите я перепишу другое название. Например, «учебные пособия». Потому что ведь это для института.
<) Одна из крупных волжских пароходных компаний. Прим, р е д.


70
— Учебные пособия это значит учебники... книги...
— Можно и книги. Мне ведь все равно под каким соусом; пойдет.
— Но ведь тариф дороже будет.
— Ну, и пусть его дороже.
Договорились, наконец. Стали высчитывать, на счетах щелкать. Насчитали за провоз что-то около 20 руб. с копейками. Я не был: бы менее рад и не был бы больше обеспокоен, если бы они насчитали и пятьдесят. Важно сдать, получить накладную и отправить, по адресу.
— Благоволите уплатить.
— Уплатить? Это уплатят при получении.
— Когда груз посылается на пред’явителя, да еще такой, который не всякому нужен... Мы рискуем проработать даром.
Это был новый удар. Правда, билет до Саратова я уже предусмотрительно взял заранее, но такой суммы, какую они требовали,, уплатить не мог: у меня ее просто не было.
— Как это не нужен, помилуйте. Его почти целое лето соби-. рали 25 человек, и не нужен.
— Мы этого не знаем.
— Но ведь и мне, знаете, платить из своих денег, когда меня: только попросили отправить. Боюсь, что у меня недостанет на дорогу.
—■ Но, может быть, вы хотя бы половину заплатили?
— Это могу. Чтобы и вас успокоить, и себя не задерживать. Но до Саратова у меня осталось на все про все около трешницы. Возвращаться к Варенцовой за займом не хотелось, да и было далеко. Направился прямо на пароход.
Между Астраханью и Царицыном влип в новую авантюру.. Сошлись в рубке, кроме меня, три весьма почтенных фигуры*, поп, становой пристав и учитель царицынский. Кому-то из них пришла в голову блажная мысль «сгонять пулечку по поповской.».
Как ни отговаривался—и неуменьем, и безденежьем, не хотели и слушать: четвертого у них не хватало, а втроем, по утверждению станового, не игра, а чорт знает что.
— Вы хоть так посидите, чтоб место занято было.
И поп убеждал:
— Вчетвером ведь один всегда холостой-выходной,. как говорится—показывать будет. А по сороковой—это даже ребятам на подсолнухи не проиграешь. А время провести надо.


■ ■■■-■ 71
— Принципиального ущерба, поверьте, никакого не получится. Убедили. Сел.
Но все время цришлось выдерживать марку неумеющего. В конце концов, каждый из них по очереди играл моими картами, а я их только держал. И вся беда в том, что для них-то самих мои карты оказывались более интересными, чем свои. Только редкие сдачи у меня не было масти, а значит и игры.
— Везет, как утопленнику, простите за выражение. То ли вы в сорочке родились, то ли с чортовой бабкой в дружбе.
— Может перемениться местами?
— Нужно всем передвинуться, чтобы не мешать сдачу.
Передвинулись. Карта тоже передвинулась. Еще раз передвинулись. Потом вновь, как вначале, по карте выбирали места. Ничего не помогало. Мои партнеры, каждый по очереди, моими картами обыгрывали в мою же пользу себя. И они же производили за меня записи своих проигрышей.
К концу «пулечки», мои плюсы во много раз превышали мои минусы. Каждый из них внес свою долю, и передо мною лежали после расчета бумажки и даже золото.
Учитель испытывал большую охоту «отыграться».
— Играй, да не отыгрывайся, — шутил поп. Однако тут же предложил отыграться в банчок.
Деньги я так и не убирал со стола. И так как игра была не мудрая, то понял ее с первого же показа. Нужно было только проиграть свои выигрыши и равновесие было бы восстановлено. Бросал свои деньги зря. Играл непрерывно в темную и по банку. И чем бслыпе хотел проиграть, тем меньше это удавалось. Кучка росла. Партнеры входили в азарт. У попа и учителя начали дрожать руки, и появились признаки мучительных мысленных пересчетов в кармане, прежде чем об’явить ставку. Явилось огромное желание поставить им всю кучку сразу и проиграть, чтобы сразу же избавиться от собственного тяжелого настроения.
Поп и пристав, наконец, должны были сходить с парохода, и игра кончилась. Учитель оказался обобранным начисто, и на него жалко было смотреть. С убитым видом он направился в свою каюту: утром в Царицыне он должен бы сойти, а рассвет уже начинался.
В каюте наедине я припомнил всю эту нелепую историю. И развинченные за ночь нервы развивали ее возможные дальнейшие перспективы: обобранный учитель, повидимому, небогатый, вероятно, лежит теперь и сокрушается о собственной слабости. Вновь йеребирает в памяти весь вечер и останавливается мыслью на ви-


72
новнике своего несчастья. Кто он, откуда этот виновник — ему совершенно неизвестно. На пароходах и железных дорогах нередко раз’езжают шулера., обирающие таких простодушных, доверчивых людей, как он, скромный царицынский учитель.
И моя логика, уже подчиненная разгулявшимся нервам, подходит и к естественному выводу: учитель, сходя в Царицыне на пристань, тут же делает полиции заявление о том, что его обобрал шулер...
Дальше я уже не могу спать... И не могу оставаться в каюте. Нужно придумывать выход. Нужно каким-нибудь путем вернуть несчастному педагогу его равновесие. Хожу по палубе и перебираю всевозможные способы выхода. Теперь уже, несомненно, что донос воспоследует, и, стало быть, предпринимать что-либо нужно теперь же. Может быть подбросить ему его деньги...
Но вот он сам. Очевидно, тоже не может успокоиться и выполз на палубу.
Начинаем разговор о том, что совершенно зря потратили на игру время: остается скверный, тяжелый груз—и физический и моральный. К сожалению, нет около никакой благотворительной кружки, в которую можно было бы вместе с выигрышем спустить и собственные упреки совести. ,
Дальше выясняется, что он организует несколько библиотечек для деревни, и я жертвую ему на эту цель 50% своего выигрыша.
Оба мы быстро после этого успокоились. А к моменту прибытия в Царицын беседовали уже совсем по-дружески о вещах совсем посторонних тому, что было. И про себя я в этот момент рассчитывал, что наконец-то смогу все-таки хоть немного обновить свой гардероб, что уже давно, нужно было сделать и на что никогда недоставало денет.
6.
Ваня был уже в Саратове и нащупывал почву. На этот раз груз получил «свой» извозчик, с которым комитет был связан через ветеринарного врача Г. А. Оболдуева. С последним я виделся' специально на нейтральной квартире. Вошел затем в непосредственные сношения и с владельцем извоза, с которым вместе вырабатывали и план.
Решили для распределения и упаковки вывезти груз за город, где были бахчи, и где у нашего извозопромышленника имелось хозяйство. Эта поездка носила вполне «хозяйственный» характер, так что никаких подозрений не должна была вызвать.


— ■ 73
Нагрузили наши ящики на телегу, обложили их лопатами, веревками и пр. нужными для бахчи принадлежностями и через лару часов были уже на месте.
Все шло прекрасно, пока не захотели есть. И тут обнаружилось, что все свое пропитание забыли в Саратове, а достать здесь было совершенно невозможно. Арбузы, дыни, помидоры были к нашим услугам. Смогли получить у сторожа кусок черствого хлеба, но соли не было и у него.
Пришлось работать с урчаньем в животе и утолять арбузами вместо голода жажду. Однако успешно дело закончили и к ночи были уже в городе и на пристани.
В Самаре у себя на квартире застал изящного молодого человека с немецким про'бором и вильгельмовскими усами. Сразу определил, что посетитель из-за границы. Предположение оправдалось тут же, как только он начал говорить мне пароль.
— Товарищ Мирон?
— Он самый.
— Битва русских с кабардинцами...
— Или прекрасная магометанка, умирающая на гробу своего мужа.
— Где читали вы эту книгу?
— Там, где любят женихов.
— Хорошо ли там жилось?
— Насчет пищи ничего, а спать было холодно.
Под конец мы оба уже хохотали. Таково было всегда действие этого неуклюжего пароля: он сразу приводил незнакомых до сего людей в веселое настроение и располагал друг к другу.
Это так называемый пароль «трех степеней доверия», искровского происхождения, выдуманный Носковым на одной из бесчисленных квартир-ночевок и пущенный затем в оборот.
У А. В. Шотмана с этим паролем связано какое-то комическое происшествие еще за два года до этого.
Может быть, была еще и четвертая и пятая «степень» доверия, но я знал только три. Сейчас он представляется удивительно неуклюжим и нелепо построенным; но тогда мы относились к нему с подобающей серьезностью и почтением. И «степени доверия», вложенные в него, подлежали строгому соблюдению: кто останавливался на первой строфе, мог рассчитывать лишь на получение точных ответов на вопросы, которые он с собой привозил — отнюдь не больше; вторая строфа несколько повышала его квалификацию; и только третья позволяла быть с ним вполне откровенным.


74 1 ' —
Это приехал А. А. Квятковский в качестве организатора восточного района.
При нем работа пошла живее. Он явился прямо из-за границы и привез с собой ту живую атмосферу настроения, от которой мы, занятые постоянным практическим делом, были совершенно отрезаны, но которой очень часто в нашей работе недоставало. Шли ощупью за жизнью, корректируя свое поведение и направление работы теми обрывками, которые до нас долетали. Но это не спасало,, однако, от соскальзывания в чистый практицизм: обстановка и нередкая даже в то время перегруженность непосредственным делом нередко загораживала и затуманивала общие перспективы. Поэтому всякий приезд свежего человека всегда рассеивал создавшуюся вокруг житейскую дымку и поднимал -настроение и активность.
В частности для транспортной работы приезд «Андрея» был. также плюсом. Он развязывал меня для раз’ездов и в то же время теснее связывал с общеорганизационной работой: мы с ним быстра сошлись настолько, что с полуслова понимали друг друга. И ненужно было, подходя к тому или иному проекту, развивать его да конца и детальнейшим образом обосновывать. Достаточно была одному высказать самую суть, чтобы другой сейчас же дополнил обоснования и привходящие посылки.
Стали рассылать работников на места. В Екатеринбург/ на. смену Баранскому, был послан «Аркадий», в Казань «Михаил». Кто-то, теперь уже не помню, водворен был в Уфу. Работа оживлялась везде, и создание хотя бы первичных организационных ячеек, хотя бы из одного—двух человек для собирания связей с рабочими кружками, рождавшимися чуть н« стихийно, было крайне необходимо, И сейчас же около этого одного—двух работников, мы считали одинаково необходимым- поставить и технику, т.-е. «нормальные» два пуда шрифта, валик и зеркало.
Создавался таким образом местный «центр» с типографией и с каким-нибудь примитивным убогим «ученическим» (иногда в буквальном смысле) аппаратом. Со стороны это могло производить- иногда и дикое впечатление. На тот, кто непосредственно сталкивался в то время с работой, знает, что даже такой убогий «центр» все-таки сейчас же становился фактически центром, собирательным фокусом уже выявившихся в рабочих группах тенденций и инстинктивных поисков увязки организации.
Этот способ организационного строительства, и в частности на Урале, был в то время зло вышучен Г. В. Плехановым в «Искре»
Л Около шестидесятого номера.


——2 75 на протяжении целого фельетона. На нас этот злой фельетон произвел впечатление интеллигентской отсталости и полного непонимания конкретной обстановки: строительство снизу в то время могло быть революционным только при создании «верхних» опорных точек.
7.
Приехал «Маэстро» (потом переименованный в «Чорта»), присланный к нам для дальнейшего направления Варенцовой из Астрахани. Я знал его по той помощи, которую он оказывал мне там при получке литературы, и решил приспособить его к транспорту.
Как раз получена была накладная и, сверх обыкновения, на Самару, чего мы все время избегали. Предложил «Чорту» сейчас же найти себе комнату и получить эту корзину к себе в качестве своих вещей. Выдали ему для прописки на квартире паспорт, и он с места в карьер должен был оборудовать- это дело.
За первым его опытом, правда предварительно с ним обсужденным в деталях, я наблюдал издали и вблизи, в транспортной конторе, куда специально зашел за «справкой». Он был совершенно спокоен и естественен. Прежде, чем паспорт его был прописан, груз был и распределен и вынесен от него на другую квартиру.
Когда была получена накладная на заграничную литературу с предупреждением об осторожности при ее получении, ввиду небрежности упаковки, выполнение этой операции было предложено «Чорту».
— Нужно поехать в Саратов. Груз на железно-дорожной станции. Возможно, что за ним наблюдают. Значит нужно произвести предварительные изыскания.
- — Хорошо.
Дал ему непосредственную связь к извозопромышленнику и боенскому ветеринару, у которых могли быть связи с железнодорожниками. Адресов для распределения и развозки из осторожности не дал.
— Там перепакуете и привезете к себе на квартиру.
— Будет сделано.
Целую неделю не было никаких слухов, хотя о посылке открыток по данному ему адресу условились.
И только дней через 10 открытка была получена: «Здоровьем поправился. Выезжаю. Привет».


В Саратове, когда производили «изыскания», то обнаружилось, что груз «только что» унесли в жандармскую комнату. Был оставлен наказ артельщику, чтобы получатель был направлен туда для составления протокола о повреждении упаковки. Дальнейшими изысканиями установлено, что корзина во всей ее неприкосновенности стоит в кладовке при жандармской комнате, и что эта кладовка представляет из себя отгороженный перегородкой угол канцелярии.
«Чорт» через Оболдуева связывается с железнодорожными рабочими и пытается организовать умыканье корзины.
Вечером, когда в жандармской был только один дежурный, вблизи, между рядами товарных вагонов, раздается пальба из револьверов и крики о помощи. Начинается сумятица на вокзале, беготня между вагонами, погоня за подозрительными фигурами. Жандарм, как угорелый, выскакивает из дежурной, оправляя на ходу шашку и открывая кобуру.
И сейчас же трое людей юркнули в жандармскую комнату, мигом сорвали замок и выволокли корзину. Свой извозчик, заготовленный в стороне от других, увез ее в приготовленную квартиру. А когда он от’ехал, был нанят другой и перевез на новое место.
Переложить в новую упаковку было уже делом получаса. И тогда она снова была передвинута в третье место, где и хранилась пару дней, прежде чем представилось возможным ее вывезти из Саратова.
С такими помощниками работать было уже значительно легче. И Ваня и Чорт теперь уже могли делать раз’езды самостоятельно, и сами приспособились к организации и использованию связей и прицепок на местах. •
«Заратустра» был еще молод и иногда горячился, поэтому пускать его далеко на сторону было бы не совсем осторожно. К тому же его связывала и школа, так что он представлял хорошую заручку около Самары. Совершала уже самостоятельные поездки и секретарь Струнина: нельзя быть секретарем какого-либо дела не зная его,— таково было мнение всей нашей спевшейся группы,— опыт учит лучше, чем всякие, разговоры.
Наложили ей для первого опыта корзинку шрифта для Казани, дали маршрут и .деньги, и пустили — «в широкую жизнь». Выполнила хорошо.
Теперь уже оставалось время подумать и о других сторонах дела. Нужно было организовать «бюджет». Получки от комитетов за литературу,-конечно, были, но не так значительны, чтобы покры¬


77
вать все расходы. Комитеты сами тоже нуждались и жили перебиваясь с хлеба на воду. Кроме Саратова и Самары, где возможности изыскивать средства комитеты все же имели, все другие, действительно, были бедны.
Из Ц. К. ничего не получали. Наоборот. При наездах оттуда приходилось собирать для них нам. Хозрасчет был проведен в полной мере.
Нужно было организовать сборы. Попытаться устроить вечеринки с докладами. Только не в Самаре. Арцыбушев дал письмо к' М. П. Голубевой, и я отправился в Саратов через Пензу. В Пензу попал своевременно как раз в день платной вечеринки, устроенной эс-эрами. Из любопытства остался, и вечером в компании Смирнова и Росселя отправились посмотреть.
С докладом выступал только что приехавший из Питера пензенский поэт и помещик Лодыженский. Докладывал о своем участии в нохоронах, кажется, Анненского. Говорил формально, скучно, с унылой миной и интонацией. И кажется, действительно, нагнал на публику если не грусть и печаль, то тоску смертную.
Для молодежи такие похоронные речи в 'то время не годились, хотя бы и хоронили весьма • почтенных людей.
После него получилась некоторая пауза: не было желающих выступать. Россель толкал меня в бок.
— Подложите эс-эрам свинью... Им сейчас уже не о чем, кроме похорон, говорить.
Выступил первый раз в жизни на таком большом, да еще интеллигентском, собрании. Вышел к столу совершенно без еди- ного слова в голове, «кроме похорон», которые только что нашептывал на ухо Россель.
Начал с того, что «хоронить почтенных людей всегда было почтенным занятием». И как будто подхлестнуло: зал насторожился, очевидно, и в словах и в тоне уловили «полемику».
Но мне-то не до того было, не до полемики. Если она и была, то, вероятно, не по моей доброй воле, а так выходило, неожиданно и экспромтом.
Уже после первой фразы почувствовал, что в этом приподнятом и полемическом тоне говорить не следует: почтенный Анненский чцля многих здесь был не «почтенным», а идеологом, символом. И уже мельком и смутно видел вблизи себя грозный взгляд местного эс-эровского лидера—Федоровича. Он меня успокоил и сразу дал нить и тон.
— Жизнь слишком суровая вещь, чтобы не дарить нас похоронами. И сейчас мимо нас ползут непрерывные поезда на восток,


78
чтобы дать материал для той бесконечной и бесчеловечной тризны, которая там творится.
— Что значит в сравнении с этой тризной та похоронная прогулка к Волкову кладбищу, о которой нам только что здесь пове- 'Д&ЛИ...
И уж если скорбеть, то нужно скорбь свою обращать на Восток, а не на Запад. Ибо там, на Востоке, в войне зарождается мир, и смерть, тысячеликая смерть, несет в себе жизнь. Но кто говорит сейчас о смерти, тот незаметно для себя умирает сам.
— Мы—живые люди, и нам свойственно—и хорошо, что свойственно это—смотреть поверх смерти и видеть дальше нее.
Перешел затем на политику текущего момента, на ее противоречия с массовой жизнью, на попытки «героев» пробудить эту массовую жизнь единичным смертоубийством и достигающих обратного результата, на новые и уже большие ростки могучей классовой жизни.
И перешел на бакинскую забастовку, которая была в то время в разгаре.
— Мы—живые люди, и там наше место, а не на кладбище с мертвыми надписями, на мертвых недвижимых памятниках. Печали нет сейчас места, и нет времени для нее. Смертным боем пробивается к солнцу живая жизнь—отвернемся ли от нее?!..
Впечатление произвел, кажется, заметное. Эс-дэков здесь, невидимому, еще не слышали: Пенза—эсэровская вотчина. И, вероятно, это обстоятельство-—новизна эс-дэковских речей — способствовала главным образом успеху нашего выступления.
Россель это немедленно использовал, пустив шапку для бакинских рабочих. И одновременно повел агитацию за «раздел» сбора с вечеринки.
Выступил Федорович, но уже не уловил тона и уклонился в полемику. Так что усиливал этим нас, а не себя. И, действительно, Россель шепнул мне, что делить сбора не придется: целиком получим мы.
Но задерживаться здесь все-таки было рискованно. И, уже не дослушав Федоровича, мы под. шумок выбрались и проехали прямо на вокзал.
8.
В Саратове тоже повезло, так что вернулся- в Самару с некоторыми дёньгами.
Но лишние деньги всегда родят мысль: куда бы их истратить. Очевидно потому, что капитал требует оборота. Нвятковский Так к атому и подошел.


79
— Разойдутся по мелочам. Или приедет Борис и заберет. Нужно их обратить в капитал. Почему бы нам не поставить здесь типогра- •фии.
— В особенности, если удастся вечер с Марксом?—Идет.
При от’езде из Пензы после успешного выступления сговорились с Росселем, что он устроит немного погодя вечеринку для доклада по аграрному вопросу. С докладом выступит Арцыбушев— юн почему-то считался у нас знатоком в этой области,—а над головой докладчика, на стене будет красоваться портрет настоящего Маркса. Идею такой инсценировки изобрел тот же Россель и по- мальчишески горячо уже принялся за хлопоты.
Мысль о постановке типографии оказалась настолько рояльной, что немедленно начали подготовляться к ее осуществлению. Сообщили в Ц. К. и получили благословение. Приступили к подготовке необходимых элементов — отысканию наборщиков, организации обслуживающих квартир и персонала. Сомнений в успехе не было. На небольшой конференции волжских комитетов поставили вопрос о печатном районном органе и встретили полное сочувствие. Об этом, как и о самой типографии, пишу особох). Поэтому останавливаться здесь не буду.
Тем временем Арцыбушев готовился к пензенскому докладу. Положение его было не из легких. Наша тогдашняя аграрная программа не отличалась особенной выигрышностью. и дальше «отрезков» пока не шла. При чем эти отрезки, в столкновениях с эсэрами, всегда вызывали язвительные насмешки и являлись для них благодарной почвой для демагогии.
К тому времени эс-эры уже выдумали «социализацию», и борьба с ними перед интеллигентской расплывчатой аудиторией всегда представляла большие трудности. Приходилось постоянно отклонять вопрос в область общих экономических построений и сосредоточивать внимание на предпосылках прошлого и на литературе об общине, артелях и т. п., производить экскурсии в теорию «героев и толпы». При чем и на этот счет эс-эры уже подковались «параллелизмом» Авенариуса и нередко чувствовали себя победителями. Если же добавить к этому, что Пенза всегда была эс-эровской вотчиной и всегда была пропитана по существу «аграрным духом», то трудность положения Арцыбушева станет вполне понятной.
И ему, видимо, весьма не хотелось брать на себя эту роль, хотя он об этом и умалчивал, продолжая подготовку. Но когда получена
*) См. «Самарская типография Ц. К->.


80 -
была телеграмма о том, чтобы мы указали день доклада, добрейший наш дедушка сделал попытку оттянуть. День назначили. И перед самым моментом от’езда я настоял, чтобы Квятковский непременно поехал с ним.
Это оказалось весьма уместным, так как одного В. П. мобилизовавшиеся эс-эры наверное заклевали бы. Но особенной удачей мы похвалиться все-таки не могли, хотя эс-эрам спесь была сбита, и с.-д. получили там право гражданства.
С подготовкой типографии работы было по горло. По крайней мере той мелочной суеты, с которой связано было отыскание промежуточных квартир, адресов, всяких переговоров и договоров с людьми сочувствующими и предполагаемыми на ту или иную роль. Как ни мелки казались все эти предварительные заботы, они все же отнимали целые дни. Их, эти дни, приходилось распределять по часам. И как это ни странно покажется, в этой сутолоке мало оказывалось времени даже для чтения, а иногда даже и для разговора с товарищем, который останавливался на нашем транзитном пункте на день—другой—третий.
«Виктор» Таратута, напр., прожил у нас чуть ли не две недели. Ехал он из Сибири, и у нас на «грани Евройы» остановился, чтобы всмотреться, осмыслить ту разницу в обстановке и настроениях, которые выявились за время его проживания в тираже. Я принес ему на квартиру кой-какую литературу, протоколы второго с’езда,— извлекай сам оттуда, что найдешь нужным. А поговорить некогда было. И, кажется, за все время его безвыходного у нас проживания заходил к нему два—три раза, а говорили ли мы с ним и о чем,, совершенно не помню.
Наступала зима. Транспорт пошел по железной дороге. Понадобилось некоторое переприспособление к этому в раз’ездных, квартирных и иных условиях. Летом было все-таки легче. Нередко- можно было обойтись и без квартиры для получки и для хранения груза. Прямо из транспортной конторы везли иногда на пристань и сдавали там на хранение. Через день — два можно было взять оттуда и перевезти «на хранение» на вокзал. Еще через пару дней с вокзала на другую пристань. Пока не найдется или не освободится для этого груза квартира.
Зимой было уже труднее. Люди сжимаются, теснятся, чаще толкутся на глазах друг у друга. И то, что творится на глазах у них, для них самих уже заметнее. Отсюда необходимость большей изворотливости, более частой смены обстановки, перемены адресов и целый ряд всяких других лишних мелочей, канительных и надоедливых, но для дела необходимых.


.- - - 81
К тому же теперь прибавлялась типография. Поэтому квартирный вопрос значительно усложнился. Корреспонденции для «Хро- -ники» пока еще шли по общеорганизационным адресам. Но с момента перехода к изданию областного органа это положение должно ■было измениться. Для редакционного дела, требовался свой «изолированный» аппарат, для типографского—особый, транспорт должен бйл замкнуться в свои специальные функции.
'Зато с транзитом.работников из Сибири наступало затишье. И это давало возможность использования (хотя и частичного) точно так же и аппарата Бюро.
Начиналась банкетная кампания. Начались кое-где выступления наших организаций. В Самаре после доклада в земском зале о питерском освобожденческом с’езде, экспромтом устроена была ночная демонстрация на Дворянской. В Казани «Михаил» пробрался на студенческую сходку в Университете и выступил с политической речью. В Саратове от рабочих организаций выступал на банкете, кажется, Гольденберг.
В Уфе, в Оренбурге, Екатеринбурге, Тамбове, Воронеже—везде эта полоса прошла с частичным выходом на момент из подполья рабочих представителей.
О войне совершенно никто не думал и мало кто ею интересовался. Была она так далека и не отвечала никаким классовым интересам, что о ней просто забыли бы, если бы она не давала многим чувствовать себя очень и очень больно. Но это были, хотя и большие по качеству и количеству боли, но чисто персонального свойства: убивали мужа, брата, сына, или не убивали их... только те, кто связан был с войной непосредственно, о ней думали и к ней накопляли в себе то или иное отношение. Другим же она просто мешала или не мешала.
Из Баку, вместе с листками о войне, шла «фундаментальная» пропагандистская литература: прекрасное издание «Эрфуртской программы», «К Деревенской бедноте», «Красное знамя». Присылки шли уже регулярно. К ним все привыкли. И замедление иногда в получении накладных сейчас же настораживало и вызывало те или иные предположения.
За это лето и зиму до января 1905 г. наша Самарская группа пропустила через свой аппарат не менее 150 пудов литературы, на четыре пятых бакинской и только меньшую часть заграничной.
И за все время ни одного провала.
Одновременно были снабжены ручными типографиями Уфа. Екатеринбург, Казань. И найден был способ покупки шрифта непосредственно от Лемана. Мы обзавелись бланками Оренбургского
6 Техника'большевистского подполья. Вып. I.


губернатора и снимком с печати его канцелярии, как и его' подписи. И писали от его имени разрешение на покупку шрифта.
С паспортами обстояло проще. Запас бланков и книжек имелся постоянно. Печатей тоже было достаточно.
В конце декабря мы с Квятковским получили распоряжение перебраться из Самары—один в Киев, другой в Москву. Для меня это было, пожалуй, и своевременно: семь Месяцев в одном и том же городе для нелегального человека вполне достаточно, тем более, что ни разу ни одна операция не проваливалась: теория вероятностей для меня, как статистика, не была пустым звуком.
Тем не менее уезжать особого желания не было. Слишком удачно и стройно складывалось. все дело, и образовалась компактная сработавшаяся группа, которую заменить сразу оказывалось невозможным, а разбиваться на части—это значило срабатываться на новом месте с другими.
Е .Орле должны были увидеться с И. Дубровинским. И от него узнали, что Ц. К. постановил об’единить технический аппарат с меньшевистским. Квятковский ехал в Москву, чтобы работать совместно с Клестовым («Петр»), а я был обречен на такое же сожительство в Киеве с Шехтманом («Владимир»).
Через день из Орла выехали оба почти одновременно—Александр—к северу, я—на юг.
Мы увиделись с ним опять только после Октябрьской забастовки 1905 г., проведя по несколько месяцев—один—в Московской Таганке, другой — в Киевской Лукьяновке.


К биографии В. П. Арцыбушева.
Арцыбушев родился Курской-губ. в име- отца-помещика, где первые годы детства.
В. П. в 1857 г. в нии своего и провел Впоследствии он был родителями, отдан в Курскую военную гимназию.
По окончании гимназии, юношей 17 лет он вступает в революционную организацию. С этого времени до последних дней своей жизни он работает, как революционер. Никакие невзгоды личной судьбы, никакие препятствия не останавливают его.
Любимым изречением Василия Петровича было изречение, помещенное в одном из предисловий Маркса к «Капиталу»: «Следуй своему пути, и пусть люди говорят, что хотят». И он следовал пути социализма, никакие силы ни на лйнуту' не могли заставить его сойти с этого пути — сн шел по нему без колебаний, сомнений, с верой в будущее своих идей.
Для В. П. социализм был не только идеалом далекого будущего— из учения социализма он черпал нравственные правила для жизни обыденной. Насколько возможно в условиях настоящего быть человеком будущего — он был им.
После смерти отца он получил в наследство часть его поместья— землю, которую он передал крестьянам — бывшим крепостным своего отца.
На первых шагах своей революционной деятельности он был народником. Переодевшись в костюм рабочего с инструментом плотника, в лаптях, с котомкою за плечами, он отправлялся в народ и там вел социалистическую пропаганду.
В. П. Арцыбушев.
6*


84 —L. - ■■ 1 1 —
В этот период своей деятельности он познакомился с Зайчневским, пмя которого- известно в революционной истории России. Вскоре они стали близкими друзьями и по их почину стала издаваться революционная газета «Молодая Россия». Затем его арестовывают и ссылают в Якутскую область, на крайний север, к Ледовитому океану, в город Верхоянск.
Там в числе других товарищей с ним в ссылке был также писатель Серошевский, в сочинении которого можно найти описание жизни ссыльных в этих дачпеких сибирских гибельных углах.
Изгнанникам, посвятившим себя идее социализма, тяжело жилось вдали от людей, среди полудиких якутов. Они решили бежать. Побег был возможен только через Ледовитый океан в Америку. Сами устроив большую лодку, они спустились по реке к океану, откуда намеревались через Берингов пролив переправиться в Америку. Но бежать им не удалось.
Якуты, вооруженные луками, и казаки настигли их на дороге и задержали. Сопротивление было невозможно, так как ружья унесли товарищи, отправившиеся на охоту, чтобы добыть для всех пищу. Их возвратили обратно в Верхоянск.
Отбыв срок ссылки в Якутской области, В. П. возвратился в Россию продолжать революционную работу.
Судьба, или, вернее, самодержавное правительство, которое он ненавидел всеми фибрами души своей, преследуют его, и в 1890 г. его опять отправляют в ссылку в с. Тасеево, Енисейской губ.
Здесь он очень много занимался, много читал. В это время он сотрудничает в «Восточном Обозрении», в то время радикальной газете. Особенно заинтересовался он местным экономическим бытом. В резуль* тате его трудов появилась написанная им книга «Натуральное хозяйство в Сибири» (изд. «Вост. Обозр.»).
В с. Тасеево он был сослан на 2 года, но в последние дни, когда он уже собирался ехать, правительству показалось недостаточным этот срок, ссылка ему была продолжена еще на 2 года.
В 1894 г. он переезжает в Красноярск и вместе с другими товарищами организует революционные кружки среди молодежи и рабочих.
В Красноярске он поступает на службу в организацию по улучшению судоходства по реке Ангаре и переезжает в гор. Енисейск, но и здесь он не оставляет революционной работы, организует кружкн учащейся молодежи, в которых читает лекции об. учении Маркса.
«Капитал» Маркса к этому времени становится его евангелием, с которым он уже не расстается всю свою жизнь и' каждый раз, как ему приходилось жить в таких условиях, при которых он был лишен возможности вести революционную работу, он целиком отдавался изучению «Капитала», который он знал настолько хорошо, что мог указать, на какой странице изложено то или другое положение.
В 1900 году он переезжает в Петербург и здесь принимает ближайшее участие в социал-демократической работе, но скоро его снова арестовывают и отправляют в Саратов, откуда он в 1901 г;. переезжает в Самару, где он входит в члены социал-демократической организации.
Вскоре после его приезда под его руководством организуется областная социал-демократическая организация «Поволжья», централь¬


■ . . .. — — ~ 85
ное бюро которой находится в Самаре, и в состав которой входят партийные ячейки в городах: Казани, Нижнем-Новгороде, Симбирске, Саратове и др. городах. Областное Бюро, связанное с центральным комитетом партии, посылало партийных работников «на места», снабжало ячейки партийной литературой и т. д.
1905 год он проводит в Самаре, в его квартире находится «революционный штаб». Кучки черносотенцев, натравленных полицией, пытались разгромить эту квартиру. В это же время он с несколькими
В. П. Арцыбушев среди друзей.
товарищами подвергается нападению на улице черносотенной толпы, от которой еле спасается.
В 1907 году его арестовывают и отправляют в ссылку в Архангельскую губернию на 2 года, откуда он возвращается в Уфу и остается, здесь до последних своих дней, продолжая все ту же революционную пропагандистскую организационную работу, с той же энергией, с той же страстью, с тем же темпераментом, что и в молодые годы.
Судьба — жестокая все время к этому борцу, беззаветному революционеру, под конец его жизни наградила его лучшим подарком за все его жертвы — она дала ему возможность реально ощутить свободу, завоеванную революционным народом. В этом величественном здании революционной свободы, добытой пролетарием, не один кирпич заложен покойным В. IL, этим революционным борцом за социализм.


86 1 ""—Г
Нп материальные недостатки под конец жизни, ни болезни, пи возраст нисколько не повлияли на основное начало его души — на чувство безграничного самопожертвования, полного растворения себя, своей личности в коллективе, в партийных интересах.
За какой - нибудь месяц до смерти Ъасплий Петрович нашел в себе силу и энергию и тотчас после февральско-мартовской революции бросился на уральские заводы.
Вечная память дорогому другу народа, борцу за его лучшее счастливое будущее.
III.
Южное бюро.
(К и ев.) • ’ ,
1.,
В Киев ехал не с легким сердцем. Во-цервых, не ясно было для меня это об’единение с меньшевистским аппаратом: я ему не особенно доверял, и казалось мне, почему-тог что это дутая вепть — аппарат меньшевистский. За минувший год все-таки приходилось встречать в комитетах и убежденных меньшевиков, но нигде и ни разу не пришлось встретить специально меньшевистской литературы, или меньшевистских распространителей. Везде комитеты обслуживались нашим аппаратом и нашим производством. И хотя доходили слухи,- что на юге они превалируют, но доверия к их действительной пригодности в этом отношении не являлось. Казалось, что еду «на заклание».
Второй момент, не привлекавший в Киев—тяжелые воспоминания о нем, оставшиеся год назад. Попал тогда туда в первый день Пасхи, прямо из Каменец-Подольска, где провалился. В Киеве оказался на улице—без документов, без денег, затравленный слежкой, не спал и не умывался несколько дней. Явки действовали только по будням, знакомых не было.
Лука Семеныч, удиравший из Каменца вместе со мною, слез в Жмеринке, чтобы проехать к своему дяде, и дал мне адрес к сйоим знакомым студентам. К ним попал уже вечером. В сущности мне был указан Лукою только один из них, Черномордик, которого и застал дома, за приятной литературной беседой с девицей. Он с готовностью дал ночлег и провел в другую комнату.
— Располагайтесь здесь—сейчас принесу чаю.
Вечер был достаточно прохладный, чтобы не испытать удовольствия в теплой комнате и в ожидании чая, тем более, что был


87
сильно голоден. С наслаждением сбросил пальто и привалился к спинке дивана. Усталость чувствовалась невероятная. Даже хотелось просто уснуть, не ожидая никаких чаев. И, вероятно, заснул бы моментально, если бы не вошел снова студент.
— Извините... но я не могу вас принять...
Он запинался* и смотрел в сторону. Я смотрел на него, усиливаясь понять, что он такое говорит. Наконец понял, и обожгло.
— Вы хотите, чтоб я ушел...
— Да... Видите ли... мы вас не знаем.
-—А рекомендация Озембловского для вас недостаточна?
— Но он мог ее и не давать... Если бы письмо. Он может быть арестован теперь.
Окончательно понял... Это «мы», и эта конфузливость мягкого человека: очевидно весьма подозрительным я показался девице, и она заставила бедного малого пережить, а также и мне причинить, неприятные минуты. И очевидно, что убеждать его сейчас было бесполезно—доводы были у нее, а не у него.
х Хотелось бросить ему злую фразу:
— Приходить к вам провокатору еще незачем: чтения с барышнями не преследуются, а поощряются.
Но не сказал. И вообще не произнес больше ни слова. Взял пальто и ушел, даже не одевая его, чем, вероятно, и дал барышне доказательство справедливости ее подозрений.
Оделся уже на улице, и долго шел из одной в другую, совершенно ничего 'не соображая и не ощущая, кроме внутренней злобы против конспиративных юнцов. Потом устал, озяб, почувствовал невероятный голод? И опять стал отыскивать выход из положения.
У меня имелся от Носкова «особо доверительный» пароль («на крайний случай») к А. Г. Шлихтеру и его адрес. С Шлихтером мы встречались и разговаривали в Питере на с езде статистиков. Оба там были в одинаковом положении, без права проживания, как поднадзорные. На этой почве и познакомились. Однако, итти к нему решился не сразу. И раньше, и позже этого скромность никогда мне не позволяла занимать своей особой чье-либо внимание. А тут «доверительный», и все, что связано с этим. Притти ночью к человеку, который и сам, может быть, работает.
Но логика сама по себе, а холод и голод тоже сами по себе: ведь он же все-таки статистик, коллега. И ведь ко мне-то в квартиру и работающему и нелегальному ходят же. Да еще к обстоятельствах, гораздо более терпимых, чем теперешние мои. И ведь не выгонял же


88 . !!! " ?
я до сих пор никого. Не выдержал, пошел. И, конечно, нарвался. Но и тогда, и сейчас думаю, что виною оказалась именно излишняя скромность и деликатность.
Шлихтер мне отказал. Но у него родилось все же сомнение, и он предложил мне на ночлег деньги. От этого я отказался сам.
Если бы не мартовская прохладная ночь и не предварительная бессонница, нервозность и голод, то ночевка на улице, в сущности, была бы для меня пустяком. А тут еще и отсутствие всяких пись* менностей. Ноги передвигались с трудом. И стоило прислониться к забору, или присесть на тумбу, моментально уснул бы.
Однако, приходилось двигаться, хотя бы для того, чтобы немного согреться.
И опять ходил из улицы в улицу, придерживаясь центра, пока не дошел до конца Крещатика; и, повернув налево, начал подниматься на Владимирскую горку.,
Здесь, приткнувшись на скамейке, и заночевал. Проснулся от холода, уже было достаточно светло. И так как для проезжих людей вокзал был всегда открыт, и находился он от места ночлега достаточно далеко, то и двинулся туда. В кармане был рубль, взятый у Луки при расставании. Значит, можно было на вокзале выпить стакан чаю и с’есть булку. Проделав это и приободрившись, снова пришел на ту же горку, но уже не для того, чтобы спать, а любоваться открывающимся с нее видом. На него обратил внимание, как только проснулся, но в тот момент было не до любования.'
Весь этот и второй день Пасхи провел на улицах, болтаясь из конца в конец, пока не одолевала усталость, и присаживаясь на том или ином попадавшем на пути бульваре. Улицы кишели праздничной веселой публикой, и рассматривать ее было любопытно, так что все ночные неудачи забывались.
' Но вечером опять стал вопрос о ночлеге. Ясно, что, кроме Горки, больше деваться некуда. И она уже не тревожила, а больше беспокоил вопрос, как проболтаться те несколько часов, которые оставались до возможности короткого отдыха там: нельзя же забираться с вечера в общественный сад, если думаешь там ночевать.
Случайно проходил мимо театра. «Кармен». С участием Батгистини. Вытряс из кармана все оостальные гроши и полез: в раек.
А из театра прямо на Горку.
Только на третий день можно оказалось итти на явку в «Киевскую мысль». «Дед» (Френкель) оказался там, и мои пасхальные скитания окончились. Но тяжелый осадок от них остался надолго.


——— — ар
2.
Первая встреча «с союзниками» уже не понравилась. На явке кроме «Владимира», с которым мы должны были представлять- скованную пару, оказался и «Петр», в пару к которому поехал Квят- ковский. Встретили они меня настолько необычно любезно, что это обратило мое внимание: очевидно, они устанавливали свою тактику с нами; Петр как будто бы «инструктировал» своего собеседника, а тот внимательно слушал. Таково было мое впечатление от первой встречи, еще до обмена какими бы то ни было репликами.
— Мы вас очень ждали,—встретил Петр,—у нас только что начинает развертываться работа, вы такой опытный работник... Мне уже нужно было быть в Москве, но я задержался, чтобы лично переговорить с вами.
Дальнейшая наша беседа моментами принимала характер инструкционных указаний, исходящих, повидимому, от какого-то мне неведомого меньшевистского центра. Но об этом можно было- только догадываться. Прямо о нем не говорилось. И даже «инструк- ционность» указаний Петра по форме совсем не носила такого отпечатка. Она проявилась открыто только в самом начале, но тогда же и встретила мой отпор.
— У меня уже есть инструкции. И сейчас я считаю нужным только ознакомиться с положением в районе. Увязка будет производиться на практике.
Петр понял и, как человек достаточно хитрый и изворотливый, не настаивал на взятом им курсе.
— Конечно же так. И поскольку нам с вами придется дальше -увязывать свою практику в масштабе общероссийском, постольку я считал бы полезным сейчас выявить основные моменты нашей работы.
Этот подход мне тоже не нравился. «Общероссийский масштаб» давал право Петру, на моих глазах, при моем участии и даже содействии, оставить «директивы» Владимиру, а потом, когда возникли бы по этому поводу недоразумения, вплести и меня в свою интригу..
— Мы с Владимиром будем здесь работать только в масштабе южного района. Вы же, поскольку мне известно,—в пределах северного. Поэтому я не видел бы оснований для разговоров о деле во всей его схеме.
И в дальнейшем я упорно и совершенно сознательно держался именно этой «узкой» точки зрения, одновременно подчеркивая свое отношение к Петру, как к работнику только северного района.


Таковым, собственно, я и считал его, опираясь на разговор в Орле ■с Дубровинским. Но у Петра, очевидно для меня, была совершенно иная расценка. И как он, после моих возражений, ни пытался завуалировать действительное существо построенной ими для себя схемы, она все-такн сквозила все время нашего длинного с ним разговора. И во всяком, случае для меня уже ясно было, что -«добрыми» наши отношения с ними не станут, что у них есть какой- то «свой» план, который они имеют только «для себя», и положение мое здесь будет чрезвычайно трудным, потому что все время придется держаться настороже и не дать оставить себя в дураках.
Очевидно мое недовольство и неудовлетворенность беседой поняты были третьим собеседником Шехтманом («Владимир»). И поняты, правильно. Когда разговор был окончен и Петр окончательно с нами простился, чтобы ехать в Москву, Владимир попытался исправить Оставленное им дурное впечатление.
— И чего он такое болтает, этот Петр? Какое ему дело де всего ■этого. Какая-то мания величия у человека.
Но эта попытка оправдать Петра за счет сокрытия чего-то между ними договоренного, этой фразой его в моих глазах только подчеркивалась. Вместе с тем подчеркивалось и мое незавидное положение во «вражеском» стане.
Эти подозрения, пока еще неясные и необоснованные, потом действительно оправдались.
Но сейчас-то свою задачу я видел в том, главным образом, чтобы не оказаться в положении по отношению к нашим союзникам проигрышном. И должен определенно сказать, что позиции наши были здесь слабы, поскольку можно было это усмотреть из первого ознакомления. Правда, той определенной дифференциации, которая выявилась некоторое время спустя, еще не было, но уже тенденции к этому обнаруживались. Преобладание «ново - искровского» настроения было фактом.
В Южном Оргбюро работали в тот момент А. А. Дубровинская, {«Феня», теперь Рузер), А. С. Карпова. В техническом (транспортном) аппарате, кроме Владимира, уже несомненного меньшевика, ■был и несомненный большевик, Б. Н. Леонтьев и, пожалуй, единственный, так как вся остальная публика не была так определенна, а впоследствии самоопределилась как меньшевистская.
С очевидностью выяснилось, .что необходимо создавать собственную «свою» опору, вводить в свой аппарат людей несколько иного уклона. Это, во-первых. Во-вторых, не менее необходимо •об’ехать район, чтобы иметь представление о местных организациях и настроениях.


91
Выписал из Самары «Чорта» и Струнину («Елена», теперь Соколова),чтобы, по крайней мере, ближайшее сотрудничество было обеспечено своими людьми. А пока принялся ближайшим образом знакомиться с состоянием и размахом работы.
3.
Владимир, нужно, отдать ему справедливость, не пытался втереть очков относительно состояния «дел». А, может быть, это была и особая тактика иезуитской откровенности. Во всяком случае, человек неглупый и достаточно хитрый, он не мог не учитывать, что все равно невязок не заметить будет нельзя, поэтому выгоднее о них говорить откровенно, и не ожидая, пока они обнаружатся.
— Вы думаете, мы что имеем? Мы ничего не имеем. Петр бессовестно врал, когда говорил вам о типографии. Вы увидите, что это такое...
—■ И йаш аппарат... О, очень посмотрите наш аппарат... «кузнечики», а не работники—вот что такое наш аппарат.
Сначала я думал, что он преувеличивает, пытаясь казаться «совсем-совсем» доверчивым и откровенным. Но потом, когда ознакомился, стало ясно, что иначе на его месте нельзя было и отзываться. Иной раз это было даже хуже, чем он говорил.
Кстати приехали Абрам и Зоя, на попечении которых находилась эта «типография». И Владимир сделал попытку спихнуть с себя это сокровище.
— Пожалуйста, поговорите вы с ними. И пожалуйста, проберите их. Меня они не послушают.
— Почему они меня послушают? И за что я должен их пробирать?
— Да не работают же они, сучьи дети. Деньги только сосут.
— Ведь до сего времени они брали их у вас, вы с ними и разговаривайте. А я послушаю.
И послушать было чего.
; Эту типографию, оказывается, ставили уже несколько месяцев где-то в Могилеве или около. Была уже и машина, и шрифт, и все прочее. А она все не работала. Ежемесячно приезжали оттуда, подробно уславливались о порядке и характере работ, получали материал для печатания, брали деньги и опять уезжали. В следующий приезд оказывалась какая-нибудь незадача, вполне возможная м вероятная, работы не было, а люди жили, и расходы шли, значит, деньги все-таки опять нужны. Через месяц опять та же история —


92 -- -
новый приезд, новые об’яснения, снова деньги, и так далее, в том. же роде.
•— Когда же у вас все-таки будет работа?—спрашивает Владимир.
— О, за работой дело не станет,—ведь все готово уже... если бы не эта шайба. Шлоссер (слесарь) нужен. И вот увидите, что это за превосходная будет работа, ой-ой!..
— Еще не работали, а уже слесарь нужен?
— Потому и не работали. Шайба — пустяковое дело, а без нее на ходу хлябать, звенеть будет... Слышно... Разве это возможно- в таком деле, чтобы слышали? О, это большое, великое дело — нельзя его такими пустяками проваливать...
— Но куда же она девалась, ваша шайба?
•— О, шайба? Ее и не было, только этого не видели раньше. Ого, если б она была, нехай ее заберут чертяки, теперь уже мы завалили бы вас листками..
Абрам, рыжий, вихрастый, так и сыпал словами, как будто торговал на базаре и распинался перед покупателями, пытаясь всучить ему заведомо негодную вещь. Но главною в этом предприятии считалась Зоя. Она сидела и слушала довольно' равнодушно и даже тупо. Иногда смотрела на Абрама, но того, что она думает, совершенно нельзя было прочесть на ее лице.
Владимир, видимо, знал и понимал в этом разговоре больше, чем я. И опять-таки, как мне показалось, умышленно ставил просто пустяковые вопросы, испытывая в то же время неловкость от присутствия слушающего «третьего». Мне. хотелось все-таки выяснить несколько подробнее.
— Скажите пожалуйства, как она законспирирована, ваша типография?
Я обратился с вопросом к Зое. Она удивленно подняла брови, подумала и ответила, что не понимает, чего я хочу знать.
— Ну, где она стоит ваша машина, в подвале, в комнате? Кто- там живет.
— Мы живем... моя кузина, ее семья, много всех. Квартира, большая.
— А когда вы будете работать, ведь это не будет на улицу слышно?
Абрам не вытерпел и вмешался.
— Слышно?.. Зачем слышно? Там чулочные машины... Шум: такой, лучшего места трудно найти.
Больше не хотелось расспрашивать, предоставил это опять Владимиру, чем тот кажется (>ыл не особенно доволен. Заключение разговора было обычное.


4
? 93
— Деньги 125 рублей «на дело» и 25 на слесаря.
Владимир выпучил глаза.
— Это за шайбу-то 25?
— Если бы свой слесарь был, тогда* ничего бы не стоило. А то юн рискует.
— Чем рискует?
— Могут замести, когда обнаружится.
Владимир обернулся ко мне.
— Как вы думаете?
— Думаю, что эту типографию выгоднее подарить им совсем в полную собственность.
_ На мой взгляд это был самый неприкрытый шантаж. На типографию и обстановку уже затратили много сотен рублей. Никто там не был «из конспирации», никто всей обстановки не видел, и этим пользовались, распоясываясь все больше и больше.
Чтобы не брать на себя ответственности за дальнейшее, согласился дать им еще последний раз 50 рублей, с тем однако, что без выполнения поручаемой им сейчас работы, они могут не затруднять себя приездом сюда: машину и принадлежности мы возьмем от них сами.
4.
Познакомился с «Сидоровой Козой». Так звали Я. П. Пономарева, ученого химика, производившего опыты по цинкографии.
В Киеве первые не только дни, а и недели, во всяком случае более месяца, я не имел своей квартиры. Нужно было ее искать, тратить время. А работа как-то незаметно и быстро затянула, так что некогда стало это делать. К тому же предполагал с первым же транспортом отправиться по району. Ночевал каждый день на новом месте. Через пензенского Росселя нашел здесь его приятелей, .профессоров Политехникума. Один жил около самого института, другой—на Безаковской. Поочередно у них приставал. Были еще два брата, студенты Воинственские. Если застигала ночь близко к ним, — шел туда.
Ночевал иногда и у Сидоровой Козы. Уж очень у него была удобная комната: совершенно изолированная комната-квартира, на заграничный манер, самостоятельный ход прямо с площадки лестницы, сдавалась непосредственно домохозяином. В поисках квартиры для себя, всегда, как образец, припоминалась эта комната, и пропадало желание нанимать даже действительно подходящие, но не такие, как эта.


94 ' JL 1 _
Какой-то он был нездешний, этот Яков Петрович. Огромные выпученные глаза, щетинистые усы и котелок на голове—типичный часовых дел мастер. Жил по-студенчески, неуютно, заброшенно. На огромном столе сосредоточена была вся лаборатория. Тут же и варил чай и закусывал. Любил говорить о своих опытах и достижениях, хотя я ровно ничего в них не понимал. Но до результатов этих доостижений, т.-е. до массовой перепечатки изданий, по-моему, было бесконечно далеко. Он был уверен в противном.
— Нужно вот теперь всего каких-нибудь 15—20 рублей, чтобы проверить. Кой - какие препараты приобресть. Не дает сквалыга этакий.
Это он ворчал на Владимира. Вечно просил у него грошами деньги, и тот вечно оттягивал.
— Какой чорт у него может получиться? Ничего не выйдет. Зайцы у него в голове. .
И Яков Петрович постоянно куда-то бегал, что-то По мелочам в аптеке и магазинах приобретал, что-то усовершенствовал на своей цинковой дощечке. Но лак до конца моей работы в Киеве у него ничего из предприятия и не вышло.
Впоследствии мы встретились уже в 1906 г. в Бутырской тюрьме: он был арестован в качестве хозяина мастерской по изготовлению бомб.
У него хорошо было отдохнуть вечером: можно не разговаривать,—он не претендовал на это, и сам не был особенно разговорчивым. Но когда говорил, то всегда с хитрецой и добродушной издевкой, хотя сам был добрейшим бесхитростным человеком. Поэтому, вероятно, и напускал на себя «хитрецу».
Сегодня, проходя на явку, встретил на улице «Гришу» (Стернин). Он только посмотрел , на меня, сделал знакомые глаза и прошел мимо. Этот умный талантливый юноша жил у меня некоторое время в Смоленске, пока ему не изготовили паспорт. Потрм я обрядил его в свой костюм и проводил на работу. Слышал затем, что он где-то провалился. И теперь его оригинальное при встрече па улице поведение сразу сказало мне: бежал.
На явке снова встретились. Здесь уж можно было не конспирировать. Оказывается, сидел он в Елизаветграде. Тюрьма древняяг обросла мохом, камера выходила прямо в поле. Передали ему пилу, сломал решетку и ушел. Рассказал коротко и ясно, без добавлений. Больше я его с тех пор так и не видал.


■ • • — : - 95-
Был у Б. Леонтьева, деятельного сотрудника технической группы. Он напоминает чем - то Пономарева. Тоже как будто «хитрецу» напущает. Повел меня в чулан показать устроенное им там хранилище. Когда туда вошли, осторожно и тщательно запер дверь, хотя поблизости совершенно никого не было. И уже до самого конца осмотра говорил шопотом, иногда даже в самое ухо.
Владимир отзывался о нем с раздражением, потому ли, что он являлся определенным большевиком, или за его конспираторские странности, — этого пока не выяснил.
Но в его хранилище, оказывается, была литература, лежавшая без движения.
—- Почему она солится?
— А вот спросите их. Слишком, очевидно, деятельны.
Он . всегда и всем был недоволен.
5.
Решил выгрузить Леонтьевское хранилище и ехать по району, — сначала в Екатеринослав и Одессу, тем более, что запасы оказались не так велики. Разделили пополам. Повез.
Проснулся перед Екатеринославом, взглянул на полку: мой маленький кожаный саквояж для Екатеринослава исчез. Заглянул в углы, наверх, под скамейку—чисто.
— Али что не хватает?
— Да, саквояжа.
— Ну, в Пятихатке это. Там завсегда так. Вор народ. А что было-то?
— Пустяки, — пара белья, да полотенце с мылом. Саквояжа жаль.
— Заявить надо. Да ведь не найдут поди.
Заявлять, конечно, не стал, а решил’ выделить из Одесской доли. Но было чрезвычайно не по себе и досадно. Через пару недель приехали в Киевское бюро из Кременчугской организации и сообщили, что воры где-то выкрали чемодан с литературой, содержимое передали им в организацию, а чемодан оставили себе.
В Екатеринославе проехал прямо в гостиницу. И когда от меня, взяли уже паспорт, и я выходил из номера по делам, наткнулся в коридоре на околоточного, дававшего инструкции коридорному.
— Нужно смотреть за приезжающими... В случае чего — немедленно докладывать...


$6 - 1 !". !'Ч!_-
Вспомнил, что завтра 19 февраля, и, очевидно, полиция ■беспокоится. Необходимость соответствующих листков только сейчас пришла в голову. Ничего подобного со мною не было.
На явке обнаружилась полная безжизненность местной организации и работы. Явка казалась случайной, недисциплинированной, со мною не знали что делать. Вместе с адресатом явки в коридор вышли две девочки и с любопытством стали разглядывать и прислушиваться. Было как-то по-домашнему, неорганизованно.
— Я не знаю, где теперь он... Кто теперь у них там, ты не знаешь?..
Этот вопрос относился, повидимому, к жене.
— Раньше он жил...—следовало название улицы,—может •быть и теперь еще там?..
После некоторых размышлений дали адрес.
— Если не он сам, то, во всяком случае, укажут.
Попал по данному адресу в рабочую квартиру. Направили за перегородку к черноусому человеку. Сказал ему пароль, он ответил. Значит правильно. Но и здесь такое же впечатление, как будто не знали, что со мною делать, как будто подобные случаи были необычны и нарушали налаженное спокойное .течение местных дел.
Излагаю свою миссию и необходимость дальнейших подобных сношений. Спрашиваю, как им передать то, что привез... Говорим шопотом.
— Да... это очень хорошо... Вы принесете сюда. -
И, заметив мой недоуменный взгляд, конфузливо добавил:
-г- Это ничего... Сейчас у нас нет другого места. Потом мы условимся.
Назначили послеобеденный час. Когда я принес все на себе, аккуратно разложенное вокруг тела, под жилетом и по карманам, чтобы не ходить со свертками, застал у него еще несколько человек молодых рабочих, повидимому, на совещании.
Тут же на людях, отвернувшись, пришлось разгружаться и складывать на постель под одеяло. Говорить уже не пришлось, только спросил черноусого человека о размерах местной потребности. Но и тут получил какой-то неопределенный ответ.
Уезжал отсюда совершенно без всякого представления о харак- тере и размахе местной работы. Даже не вынес определенного впечатления о том, кто. здесь работает—большевики или меньшевики. Судя по обстановке приема, слабо организованной и мало дисциплинированной, попал к меньшевикам. Но компания, в присутствии которой разгружался, и некоторые слышанные мною замечания наме-


97
кали на обратное. Во всяком случае оставлял Екатеринослав с чувством полной неудовлетворенности.
В Одессе явка направила к помощнику присяжного поверенного, кажется, Андроникову.. Когда ожидал его в кабинете, бросился в глаза номер «Искры», смятый и брошенный под стол, в корзине для бумаг. И это оказалось потом уже признаком весьма определенного характера.
Когда изложил хозяину цель своего приезда, он даже не счел нужным сдержать свое раздражение.
— Плехановские благоглупости. Благодарим покорно... Нет, уж давайте чего-нибудь посвежее.
Первый раз за все время такая определенность. Приходилось вопрос ставить ясно.
— Распространяете ли вы эту характеристику и на предс’ез- довскую литературу определенных авторов, или у вас имеется другой критерий?
— Нет... почему на всю... Этого совершенно не требуется. Но вот это...—Он указал на «Искру».—Это чорт знает что такое. Мы совершенно не желаем развращать рабочих. И ни одного номера туда не пустим. Есть и некоторые книжонки последнего времени того же достоинства.
Очевидно, здесь дело зашло в смысле дифференциации уже далеко. И, судя по раздражению моего собеседника, меньшевики начинали брать перевес. Помогать им в этом у меня лично не было ни охоты, ни оснований. Но, с другой стороны, я не склонен был и преувеличивать того «развращающего» влияния на рабочих, которое он, усматривал, в послес’ездовской литературе и в частности в «Искре». Но договорились, что Одесса будет получать ее через нас в минимальном количестве.
Таким образом на обратном пути у меня уже был материал для размышлений. До сего времени так остро вопрос о «характере» литературы перед нами не ставился. Получали и распространяли все, что нам присылали в одинаковой мере и везде «пропорционально». Присылали же из Баку и с германской границы, т.-е. из пунктов, где явно меньшевистское послес’ездовское уже до известной степени корректировалось. Да и не имела еще времени для ■своего нарождения специально фракционная литература, исключая, конечно, «Искру». Кроме того, и местные организации как северо- западного района, так и восточного были, по преимуществу, большевистскими, или в худшем случае болотными. Но и те и другие мало «разговаривали» и упорно, напряженно работали. На конкретной массовой работе, в обстановке собирания взбудораженных преды-
Техника большевистского подполья. Вып. I.


98 - - ■ ■ —
дущими годами рабочих масс, в атмосфере их тяги к коллективной активности, в процессе действительного, конкретного нащупывания классовой политической линии, теоретические разногласия по отдельным вопросам отходили как-то на второй план, не заострялись.
Здесь была уже иная обстановка и атмосфера. Не только активные работники, но и обслуживающая организации периферия — все эти «квартиры», «явки», «адреса», даже гимназисты и студенты, их разыскивающие, — все было втянуто в дискуссию, все «говорили» и вое искали свою платформу. Случай в Одессе сразу развернул перед глазами определенную картину не только наметившейся, но и начавшейся, а местами уже и закончившейся дифференциации. Фракции уже намечались, откристаллизовыва- лись, начинали пред’являть к партийным обслуживающим аппаратам свои определенные требования. И, очевидно, эти требования игнорировать не приходилось, а, наоборот, приходилось ставить вопрос о перестройке применительно к тому или иному направлению, а не к обоим вместе. *
Одесса ставила вопрос прямо: или вы даете нам такую-то литературу, или вы нам совсем не нужны. И, возможно, что она не была .исключением. Даже наверное. Но были, очевидно, и такие, которые завтра пред’явят противоположные требования.
Что в действительности, и кому можем мы дать при данной кон’юнктуре?
С Баку здесь не было никаких сношений, заграничным транспортом (южным) ведал «Рыбак» (Тарасевич), человек в смысле ориентации достаточно определенный. Весь технический аппарат Южного Технического Бюро не внушал в этом отношении никаких сомнений, за очень малыми исключениями, вроде Бор. Леонтьева. Все это была студенческая молодежь, в большинстве склонная к дискутированию «принципиальных предпосылок» и с явным уклоном к оппозиции против первого пункта устава (большевистского). Опереться на нее в смысле «переворота» нечего было и думать.
Да и не могла она оказаться такой опорой по роду своих чисто служебного характера функций—квартиры, адреса, в лучшем случае поручения по развозке. Припоминаю откомандированных из Полтавы двух добродушнейших и суетливых студентов-транспортеров. Всегда вместе, всегда веселы и беззаботны, всегда готовые наперебой выполнить то или иное поручение. Но никакого переворота с ними произвести было нельзя. Припоминаю А. Г. Гойхбарга, тогда еще юного студента и слишком зеленого, не только для «переворота», на и вообще для определенной ориентации. Молодой


- - 99
инженер «Н о с», славный парень но не настолько устойчивый и втянутый в работу, чтобы на него можно было положиться.
Киевский комитет того времени был определенно меньшевистский.
Южное Оргбюро, ввиду частой смены руководителей (Карпов, Дубровинский, Дубровинская, Смидович), едва ли могло в данном случае оказать существенную поддержку. Нужно, очевидно, ехать в Москву, чтобы выяснить положение. А до . того времени остается лишь быть груздем, раз попал в кузов.
6.
Поездку в Москву пришлось отложить. Приехал оттуда 0. Мандельштам и сообщил об аресте Ц. К. Квятковский тоже сел вместе с ними. И в довершение всего, с отсутствием Квятковского, во главе северного района остался Петр, говорить с Которым мне было совершенно не о чем.
И новый удар: провалился Борис Леонтьев. Получил с вокзала заграничный транспорт, привез его на квартиру и в эту же ночь оказался в тюрьме. Теперь уж приходилось извертываться совершенно одному. С арестом Ц. К. все связи порвались, нужно было их отыскивать вновь. Оставался Никитич, с которым непосредственных связей у меня не было, й Марк, о пребывании которого не имел точного представления. Положение действительно было тяжелое и в Оргбюро. Смидовича в это время, кажется, еще там не было. Нельзя было и оторваться, чтобы ехать на поиски связей самому: с Владимиром жили пока дружно, но эта дружба принимала характер «дипломатический», так как доверие к его «лойяль- ности» уже исчезло.
Приехали из Самары Елена и «Чорт». Это была уже некоторая заручка и несомненная поддержка,. Стало немного легче—«не один». «Чорта» сейчас же командировал в Псков и Питер, чтобы через старые псковские связи (там еще оставался «Сигарыч» *) и «Пчела» * 2) установить сношения с северным заграничным транспортом («Папаша»3), «Пятница» 4), и «Сюртук» 5).
Квартиры все еще не имел, и вспоминать о ней приходилось лишь вечером, когда «закрывались» всякие явки, и исчерпывались
d) Горн, в 1917 году плехановец.
2) Рябков.
_ 3) Литвинов.
<) Пятницкий.
в) Конф.


100 -
все разговоры и свидания, назначенные на этот день. И нередко, оказавшись на улице по окончании всяких дел, останавливался в раздумьи: куда итги ночевать. Чаще всего направлялся к профессорам, с которыми познакомился через Росселя: Чижевскому на Безаковской, или Нагорскому за Политехникумом. Иногда к студенту Воинственскому около Васильковской и редко-редко—когда уже некуда было больше деваться—к Сидоровой Козе.
7.
Получена накладная на Елизаветград. Едем снимать груз вместе с «Чортом». Он должен был потом, не возвращаясь в Киев, отправиться по епархии. Я же хотел знать, что там есть, чтобы иметь ясное представление и дать «Чорту» соответствующие инструкции. Теперь он в заграничном пальто, подаренном ему Клят- ковским еще в Самаре, и с вояжерским чемоданом, приобретенным в Киеве, выглядел очень легально, так что останавливаться мог только в гостинице.
В ту же гостиницу пришлось потом перебраться и мне. Но на это время мы с ним были уже «незнакомы», хотя и жили почти рядом.
Здесь случилась некоторая заминка. Организация держалась примиренческой тактики, но ни квартирой, ни средствами не располагала, и направила меня к некоему ветеринару, который оказывался чуть ли не единственным человеком, имевшим буржуазные связи и использовавшим их для партийной работы.
Пошли мы к нему с местной партийной работницей. Но меня предупредили, что -из этого едва ли что выйдет. Встретил довольно сухо, но вежливо. И когда узнал в чем дело, то наотрез отказался.
— Не могу: эти затеи Петра мне не нравятся.
Оказывается, Петр, до от’езда в Москву, работал здесь, и об его включении в транспортную организацию здесь знали. А так как у него с нашим собеседником были обостренные «принципиальные» разногласия, то, повидимому, отголосок их отозвался и на нас.
— Ни сантима.
— Даже если транспорт провалится из-за этого?
— Ничего не могу поделать.
— А квартиру?
— Вы лично можете располагать моею. Других у меня в распоряжении нет.
Пришлось получать прямо в гостиницу. И может быть потому именно и сошло благополучно, что делали это открыто и само-


101
уверенно: упаковка оказалась громоздкой и плохой; зная это заранее, может быть, не рискнули бы и получать.
«Чорт» поехал в Ростов-на-Дону и Владикавказ. Я вернулся в Киев, чтобы оттуда послать Кузнечиков в Полтаву, Харьков и Чернигов.
В Киеве ждала новая история. Когда мы с Квятковским уехали из Самары, то в пути остановились в Тамбове, как раз 10 января, и оттуда послали прокламацию в Самарскую типографию. Эту прокламацию, как и сопроводительное письмо Арцыбу- шеву повезла комитетчица (впоследствии Васильева). Так как письмо шло с достаточно верной оказией, а шифровать было некогда и не имелось под руками ключа (ключ книжный), то на совершенно постороннем письме написали между строками свинцом, что было нужно. Васильева должна была передать это письмо непосредственно Арцыбушеву. Имени его нигде не упоминалось. Вообще никаких имен и названий там не было. И она выполнила все в точности. Письмо попало тому, кому предназначалось, и никаких ни сомнений, ни разговоров не вызвало.
И вот теперь, два месяца спустя, Владимир мне заявляет:
— Этот сукин сын, Петр, взводит на вас какую-то чепуху. Вам нужно к нему поехать и выругать.
— В чем дело?
— О каком-то письме в Самару идет речь.
— Макая речь?
— Болтает какую-то чепуху, которой я и не разобрал—зашифровано скверно.
Видимо говорит не все, чего-то недоговаривает. Но из дополнительных вопросов я понял, о каком письме идет речь. Очевидно, Петр о нем знает и, разумеется, использует так, как ему это покажется наиболее выгодным. С этой стороны сомнений не было никаких. Но нет ли и здесь подвоха со стороны Владимира. То, что он начал с ругательства Петра, не скрывает ли за собой какой- либо махинации. Во всяком случае, раз поползли какие-то разговоры, их необходимо выяснить немедленно же.
— Значит, по-вашему, ехать?
— Я бы поступил так.
Пришлось выехать в тот же день.
В Москве встретил Петра около явки. Вошли вместе. Чрезвычайно любезен, выражает огромное удовольствие моему приезду: «хотел вызывать телеграммой, так нужно было».
— О каком письме в Самару вы сообщали Владимиру?
Смутился от неожиданности, даже покраснел.


102
— Зачем он вам сказал. Это было мое личное письмо к нему.
— Разве клевета перестает быть клеветой, если о ней пишут в личных письмах?
Об’ясняет, что ему из Самары написали с просьбой «расследовать». Кто писал, как писал, почему,—неясно, путанно, сбивчиво. Для меня становится ясным одно—желание Петра на этом что-то построить, чтобы устранить меня от дела.
Излагаю дело, как оно было, и предлагаю запросить от Арцы- бушева подтверждение, а до тех пор от, кривотолков в личных письмах воздержаться.
При этом разговоре присутствовал секретарь Петра, кажется, Рауль, или иное рыцарское имя, впоследствии легализованное в Кибрика1). И ему поручается запросить Самару.
8.
Новая присылка в Киев из-за границы. Удивительно нелепая постановка: получать там, где база самой организации—значит рисковать провалом целого, вместо части. И притом посылки на Киев, старое бунтарское гнездо, да еще от границы, из маленьких городков и местечек. Немудрено, что в Киеве не проваливается редкий транспорт.
С этим поднял борьбу с самого начала, и уже даны были адреса на Полтаву, Харьков, Елизаветград. И вот опять сюда. И опять «домашние вещи», значит, скверная корзина, скверно упакованная, чуть не торчат сквозь щели уголки книжек. Перед этим уже провалились два транспорта, сел Леонтьев..Очевидно, нужно принимать при приемке какие-то необычные меры.
Иду к Деду (Френкель), киевскому старожилу, лидеру местного комитета. Он—меньшевик, и хотя знает, что я не разделяю его точки зрения, но в помощи никогда не отказывает. Придумываем с ним план, Икс получает груз, а Игрек смотрит, насколько это получение проходит благополучно. Квартира известна заранее. Если обнаружится слежка, то Йгрек-наблюдающий обусловленным способом предупреждает Икса-получателя, и этот последний везет груз уже мимо квартиры к намеченному проходному двору, где будут ждать двое людей. Груз переносится через двор на другую улицу, и там на другого извозчика и на другую квартиру. ч '
Л Лет 15 спустя член Ц. К. меньшевиков. - /


103
Получать идет приятель Леонтьева, Вася, шустрый и порывистый юноша, служивший в «Обществе международных вагонов» Ч. Проверку беру на себя и неотступно слежу за всей процедурой получения.
Корзина (довольно об’емйстая) вручена получателю. Носильщик взваливает ее на спину, выносит на площадь перед вокзалом. Вася берет извозчика, старательно устанавливает груз, расплачивается с носильщиком и уезжает. Наблюдаю все эти манипуляции, толкаясь в публике около вокзала, слежу за тем, как он от’езжает, отделяется от сутолоки. Расстояние между ним и вокзалом увеличивается и никаких признаков слежки или погони нет. Значит, благополучно. Вот уж он смешивается с общим движением, пропадает из виду, и если теперь даже гнаться за ним, то едва ли можно рассчитывать на успех,—скрыл&1. Да никто и не гонится. Никакого интереса кругом к этому случаю нет, ни одного любопытного взгляда не заметно, пристанционная жизнь уже заполнила ту пустоту, которая образовалась было в моем представлении с от’ездом от станции извозчика с нашей корзиной.
Облегченно вздыхаю и отправляюсь в буфет выпить стакан чаю: пересохло в горле от скрытого напряженного ожидания. А затем направляюсь пешком к квартире,, куда должна быть доставлена корзина. Дубликат ключа был дан Васе заранее, так как хозяева предполагали отлучиться на это время. И квартира оказалась случайно в том дворе, где жил Чижевский, у которого я нередко ночевал и не ночую теперь, потому что с неделю уже имею свою квартиру недалеко от этого места на Караваевской.
Вхожу на двор, прохожу сначала к Чижевскому и не застаю его дома. Двор по-обычному спокоен, захожу к нужной квартире, трогаю дверь,—заперта, никто не отвечает, признаков жизни никаких. По моим расчетам прошло так мало времени, что не могло не остаться какого-либо признака привоза сюда груза. А между тем
<) Тип весьма любопытный. Месяца через три после этого в Киевском Народном доме был доклад Водовозова о бакинской резне. В середине доклада пристав, после предупреждения, закрывает собрание. В ответ на это ему сзади в упор всаживает пулю... этот самый Вася, которому и удается скрыться. Ему помогают убраться из Киева. В 1906 г. встречаю .его в Москве членом правления союза печатников. В 1913 г. совершенно случайно сталкиваюсь с ним в Красноярске. Он живет под фамилией Дмитрия Густова и служит в фирме Швецова коммивояжером. Во время войны работает в Ново-Николаевске в закупсбыте, в качестве члена правления; попадает под подозрение в спекуляции вагонами. Выставляют оттуда. Открывает табачную фабрику в Омске и чуть ли не становится крупным домовладельцем. С приходом советской власти откатывается во Владивосток и становится сподвижником Меркулова.


104 ■' 1 " . "ELL!.
такая тишина и спокойствие, как будто здесь уже, по крайней мере, несколько часов не было ни одной живой души, никакого движения.. Является мысль, не ошибся ли он адресом, не уехал ли в другое место. Может быть, заметил слежку, которую просмотрел я.
Это сразу выбивает из равновесия и наполняет беспокойством. Выхожу на двор, под ворота. Уже темно. В ворота прямо на меня с улицы натыкается человек и торопливо спрашивает:
— Ну, как... Виноват, ошибся...
И бежит дальше. «Ш пик».
Повидимому, что-то стряслось. Это подхлестывает. Иду разыскивать Васю. В одном месте, в другом—н е т. Посылают в третье. Там его действительно обретаю.
Возвращает ключ и говорит, что дело пропало.
— А корзина? *
— Там в квартире.
— Но я там был,—спокойно. Может быть вам показалось?
— Ничего подобного, за мною гнались. Когда мы с извозчиком втолкнули в квартиру корзину, я запер дверь. Вышли на улицу. К воротам с другой стороны под’езжали двое людей. Увидев пас, один спрыгнул: «Стой». Я говорю своему извозчику: «Пошел». Тот человек прыгнул обратно на свое место—и за нами. Но им пришлось повернуть лошадь в нашем направлении, поэтому они отстали.Тоню к еврейскому базару, оглядываюсь,—гонят. Приготовил извозчику деньги, чтобы не торговаться. И на базаре, на ходу, сунул ему деньги и выпрыгнул. Сразу в толпу, за трамвай, один, два, три поворота и потерял их из виду.
Домой возвращался разбитым на все четыре ноги. Так позорно оказаться в дураках, проворонить под самым носом.
’ & 9.
На другой день заходил к Чижевскому, и долго наблюдал из его окна вход в злополучную квартиру.' Никакого подозрительного движения, ничего, что бы намекало о чем-нибудь экстраординарном. Дважды в разное время гулял по улице, внимательно высматривая прохожих и встречных, в особенности около углов улиц. Повидимому, чисто. Может быть, Вася обманулся. Это бывает, когда нервы напряжены, и когда человек сосредоточивает всю нервную систему на ожидании чего-либо. Ведь все-таки около вокзала ничего подозрительного я не заметил, и никто вслед за ним не от’ехал.
Елена встретила на улице Рудановскую, хозяйку этой квартиры, и та сообщила, что корзина у них и что они с йетерпением


105
ждут, когда ее можно открыть. Ее муж, офицер В. Г. Рудановский, сегодня должен выписаться из госпиталя и просит разрешить ему кой-что из литературы послать приятелям в Уральское казачье войско.
— Есть подозрения, что корзину с вокзала выследили.
Эта 'офицерская пара была почти своя, поэтому у Елены не было оснований скрывать беспокойство.
— Но почему же до сих пор не забирают? Значит, пустяки...
Договорились на том, что сделают попытку вынести по частям в другое место, оставив корзину тут же, куда она была привезена. Пустая она уже не была опасна, наоборот—в дураках оказался бы тот, кто за ней гнался.
И в сумерках, когда накрапывал небольшой дождик, Елена с тремя студентками-фельдшерицами проникли в квартиру. Навешали на себя свертков литературы и благополучно ушли. Сделали и второй переход, и добрая половина корзины была перенесена в другое место.
Продолжать дальше за поздним временем не решились и договорились на утро. Рудановский им деятельно помогал и отобрал для себя на пару почтовых посылок приятелям.
Утром у меня было несколько дел. И так как .операция с опустошением корзины сильно интересовала, то условились с Еленой встретиться в обеденное время в одной из столовых. Она направлялась к Рудановским.
Управился раньше, чем предполагал. В столовой ждать было долго. Прошел на Безаковскую мимо квартиры. Улица выглядела спокойно, у ворот обычное движение, ничего подозрительного. Прошел к Чижевскому, чтоб заглянуть в окно на «ту» квартиру. Никаких намеков. Решил пройти к Рудановскому. С ним не был знаком и не видел ни разу. Знал, что это совсем безусый молодой человек и совсем товарищ, но пока еще неопределенного направления. Тем более оснований с ним познакомиться и закрепить здесь «свое влияние»: возможность расхождения с Владимиром и его аппаратом уже предчувствовалась, в особенности благодаря встречам и разговорам последнего времени.
, «Этот последний довод внутренних размышлений имел решающее значение.
Спустился вниз, вышел из-под ворот и направился к Рудановским.
После яркого солнечного света на дворе, коридор казался полутемным. В него выходило несколько дверей. Около одной из них стоял молодой безусый офицер и разговаривал с каким-то штатским.


106 У—— 1 . .LIL
Встретил радушно.
— Вам сюда?..
— Совершенно верно.
— Пожалуйста.
Он галантно отворил перед мною ту самую дверь» за скобу которой я уже держался два дня назад.
Мне оставалось только протянуть руку любезному хозяину и рекомендоваться.
Но когда взглянул ему в лицо, чтобы эту церемонию проделать, он насмешливо улыбался. Свет из комнаты осветил синий жандармский мундир. В комнате виднелись рослые спины жандармов, пристав, другие люди.
— Прошу вас войти.
— Но зачем же?..
— Будьте любезны.
Пожав плечами, переступил порог. Офицер входит за мною.
— Это он?
Вопрос относится к человеку, который стоит впереди меня. Он обертывается, оглядывает меня быстро, пугливо.
— Никак нет, не он.
Это извозчик. Значит, ищут Васю и приняли меня за него.
В кармане у меня старый бессрочный паспорт, по которому жил в Пензе, Самаре, прописывался во всех приволжских городах, паспорт сына коллежского асессора Михаила Владимировича Сад- ковского, которого я никогда не знал и не видел, но который был старше меня лет на десять: пришлось эти десять лет смыть там, и выучиться подписывать эту фамилию его почерком. Здесь на квартире я прописан был по другому паспорту. Так что в отношении дальнейшего провала собственной квартиры можно было быть совершенно" спокойным. Маленький список содержимого корзины, набросанный собственноручно, лежал в жилетном кармане. Его легко было выбросить. Дернула нелегкая написать его на толстой бумаге.
Все это вертится в голове быстро, не останавливаясь, не задерживаясь и, пожалуй, без всякого с моей стороны участия. Успел заметить бледную молодую женщину, повидимому, хозяйку. Другого офицера, мужа ее, не было. Не было и Елены и других девиц, которые должны были с нею «довынести». Городовой, два жандарма, извозчик и двое штатеких. Пристав за столом писал протокол.
— Ваш документ?
— Пожалуйста.
— Киевской прописки у вас нет?..


107
— Я только что приехал.
— С этим багажем?
— Без всякого багажа.
— По какому делу?
— Для переговоров о работе.
— Какой?
— Литературной.
— Гм!.. Почему вы оказались именно здесь?
— В воротах наклейка о комнате—зашел посмотреть.
И после некоторого шопота с приставом:
— Мы должны вас все-таки задержать... на некоторое время.
— Если вам это представляется необходимым. Но я очень просил бы не затягивать для меня эту неприятность,
— Мы скоро кончим... Я попрошу вас пройти пока в участок... с проводником.
Трудно было определить, издевается он, или старается быть любезным. Но вдумываться некогда, приходится соглашаться.
Снаряжают со мной одного городового и мой паспорт задерживают.
— Вы его потом там получите.
При выходе—новое беспокойство: как бы не встретить дворника, — раза два он заставал меня у Чижевского. Но его нет ни во дворе, ни под воротами.
Бульварный участок сейчас же за углом. Городовой вежлив, потому что я прилично одет и считаюсь только полуарестованным «до выяснения». Поэтому меня оставляют ожидать в канцелярии, под неотступным наблюдением дежурного околотка, который ни на шаг от меня не отлучается. А когда нужно отлучаться мне, то он неукоснительно сопровождает и просит не затворять дверь. Любезен, но настойчив.
Сижу час, другой, третий... «Там» все еще не кончают. Сколько еще человек может туда зайти и оказаться в таком же положении? Где Елена и другие с ней? Отправлены уже в тюрьму до моего прихода, или же ушли из квартиры со свертками до «их» прихода? А если так, несомненно, возвратятся снова, чтобы забрать остатки. На хорошие остатки наткнутся...
И этот идиотский собственноручный список в жилетном кармане,—никак не могу его сбыть: околоток при малейшем моем движении поднимает ко мне глаза и смотрит, пока я снова не перестаю двигаться. Тем не менее, вымыл, не вынимая, целулоидную книжку в кармане с зашифрованными карандашом адресами. Но этот список (чорт бы его побрал!)... Единственная улика вое еще лежит в кар-


JOS . — ■■_■■■■ —— ... - ...
мане. II кажется, что он даже выпирает оттуда, что околоток его уже тоже усматривает.
Снял пальто и сел на кожаную кушетку, привалившись к ее подушке. Там, где кончается сиденье и начинается изголовие, есть глубокая складка, которую высмотрел заранее. Улучив момент, можно там похоронить этот список, который лежит вместе с часами и уже свернут в узкую трубочку, когда вынимал и обратно убирал часы.
Разговариваю с околотком, недоумеваю по поводу долгой задержки, двигаюсь на кушетке... Готово... Бумажка водворена. Глазом проверил операцию—никаких следов.
Теперь чист, как новорожденный, придраться не к чему. Становится легче, и чувствуется голод.
— Однако... я с утра не ел. Не будете ли так добры послать пуда, справиться.
— Скоро вернутся.
— Но это «скоро» продолжается уже три часа.
Так любезен, что посылает «за разрешением принести из ресторана обед». Это косвенное напоминание обо мне, а не прямой вопрос его, околоточного, который обязан «ждать» распоряжений, а не запрашивать о них.
В ожидании результатов начинаю ходить по комнате и даже пропускать сквозь зубы тот или иной мотив.
Входит человек, повидимому «свой» здесь. Садится на мое место на кушетке и начинает разговор с околоточным. И так как они оказываются сидящими почти рядом, и пришедший, часто наклоняясь к околоточному, говорит тихо, то до меня их разговор почти не доходит. Только вижу, что иногда пересмеиваются.
Вот опять наклоняется к околоточному, опять вытягивается, снова наклоняется... Но уже к полу, поднимает какую-то бумажку, читает и кладет околотку под самый нос.
«Мой список»...
Это пшик сидел и шарил по кушетке руками и вытолкнул несчастную бумажонку.
"Околоточный взглянул в мою сторону, ничего не сказал, и они продолжали свой разговор. А меня как будто пришибло,—продолжал ходить, но уже не напевал.
От Рудановских вернулись в сумерки. С собой никого не привезли—очевидно, отправили прямо в тюрьму.
Околоток сейчас же прошел вместе с ними в кабинет, и моей записки после него на столе не осталось. Через минуту меня позвали.


109
— Разрешите вас обыскать.
Выложили из кармана все. И к моему удивлению там оказался свежий номер «Пролетария», который получил только сегодня и совершенно о нем забыл.
— Теперь вы видите, что мы вас отпустить не можем.
Мне оставалось только молчать.
Оставили ночевать в участке, поместив в пустую камеру одного. Ночь почти не спал, не столько от клопов, сколько от запоздалых мыслей и размышлений и тревог за то, что могло за этот день произойти, и чего я совершенно не знаю. Так неожиданно все случилось, и такая резкая перемена в положении... В памяти еще ярко вставал солнечный день, так что чувствовалась его атмосфера и запах, свежий весенний ветер, свобода движений... И страшная тоска, знакомая всем, за кем закрывалась тюремная дверь, заставляла стискивать зубы и издавать непроизвольный стон.
10.
Эта тоска стала сильнее утром, когда проснулся и увидел сол- нечный луч, скользнувший по стенке.
Окно было против двери, над нарами. Стоя на них можно было» наблюдать из него узкий участковый дворик, высокий деревянный, забор, а за ним обывательский двор, где свободно ходили люди, играли ребятишки, пробегали собаки по закоулкам двора. Слышались веселые молодые голоса из окон, выходивших на этот вольный двор, перебранивалась прислуга...
Одним словом, протекала своим чередом обычная жизнь вольных людей, которое настолько мало думали о других, запертых, что их не смущала близость каземата, из окон которого им завидовали. Они к этому приадкли, и это их не касалось.
Около забора на полицейском дворике навалена куча бревен. Если на нее стать, то, подпрыгнув, можно ухватиться за край забора, который с той стороны, очевидно, значительно выше. Интересно, с которой стороны вход на этот двор. Вероятно там, откуда слышатся голоса и выглядывает край большого дома, примыкающего тесно к другому. В противоположной стороне, повидимому, службы.
Припоминаю расположение участка по отношению к Безаков- ской и Бибиковскому бульвару, комнату, где несколько часов ждал, направление, по которому спускался сюда с лестницы в камеру. Вероятно, этот большой дом выходит на Безаковскую.
Длинный день печальных размышлений только что начинается. Откуда-то, не то справа, не то слева доносится звон трамвая.


110
Небольшой промежуток какого-то глухого, едва уловимого гула, и спять звон.
— Чай пить будете?
Вот она «пошлая действительность», врывающаяся в углубленные размышления.
Спрыгиваю с нар и сговариваюсь с городовым о чае и завтраке. Даю деньги.
— Долго меня здесь держать будут?
— Это нам неизвестно. Если домашним что сказать нужно— это можно будет.
И осторожно оглядывается.
.— Спасибо, у меня здесь никого нет.
И опять к окну. Когда смотришь на небо, ощущаешь воздух, слушаешь прыгающих воробьев и видишь появляющихся за забором людей—лучше думается.
Появился под моим окном на дворике какой-то суб’ект, испитой, мятые воротнички, котелок. С ним городовой. Очевидно арестованный. На прогулку. Городовой садится на бревне, суб’ект прохаживается около. Почему не было слышно, чтоб кого-либо выводили. Городаш затягивается дымом и сплевывает. Потом смотрит некоторое время на меня. Добродушно смотрит.
— В окна глядеть, господин, нельзя.
— Пока не запретили, можно.
—■■ Этак-то разве.
И оставляет; меня в покое.
Время тянется медленно, нудно. Никаких ожиданий, никаких проектов: нельзя ничего узнать, некого спросить о том, что интересует в данный момент больше всего, невозможно -даже передать кому-либо весть о себе. Двери захлопнулись, возможные уличающие связи с другими людьми порваны, пытаться их восстановить сейчас, в данный момент нельзя. Это может подвести других, обнаружить то, что необходимо скрывать. Кончено. Был и нет. Чем меньше попыток аукания, тем лучше. Если они целы, то вчера еще должны были сообразить сами. Если захвачены, тем паче не следует к ним протягивать нити.
На дворике новый суб’ект с тем же городовым. Очевидно это место «прогулок» для арестованных. Вероятно и мне придется гулять здесь же.
«Бревна, забор, двор... ворота в той стороне...»
Решение формулировалось само собою. Терять нечего. Моего рмени здесь не знают. Можно начать работу сначала. Прошлое


в
111
вместе с паспортом останется здесь. Риск? Никакого: все равно— так и так сидеть. Выгодней попытаться.
Теперь время пошло быстрее. Явилась цель, к которой хотелось приблизиться. И явились опасения, что не пустят гулять, увезут в тюрьму, или дадут прогулку где-нибудь в другом месте.
Принесли обеденный чай. Побрызгал маленький дождик. День пошел к вечеру. И все еще не зовут.
— Гулять пойдете?..
|2^а... да...
Надеваю пальто и выхожу. На дворе ждут двое городовых. Прогулка под самым моим окном, десять шагов, конец, десять обратно. Городовые становятся у барьеров, как в старину секунданты.
Присаживаюсь на узеньком выступе стены между ними, лицом к забору. Нужно себя подобрать.
Проскочить между ними к забору," один момент. Им требуется больше, чтобы мой прыжок дошел до сознания их и вызвал реакцию. В неожиданности для них—вся моя выгода.
Еще раз прошелся и опять прислонился к стене на том же месте. Затягивать некогда. С минуты на минуту могут сказать: «Кончай».
Срываюсь с места... Прыжок на бревна... На мягкой округлости поскользнулась нога... Оправился... Ухватился за край забора и подтянулся, по-солдатски перемахнул ноги за забор. И повис на другой его стороне, над вольным двором, не доставая ногами земли: полы пальто пойманы городовым, и пальто держит меня рукавами.
— Батюшки, убег!..
Это голосит он, городовой, растерявшийся, голосит как баба. Но слышу это смутно...
Отчаянно встряхиваюсь и падаю на землю. Шляпа свалилась раньше, но не до нее уж. Городовой на заборе.
Через двор... в ворота, на улицу... Развиваю до полного...
Прохожих после дождя мало. Регулировать собственные движения невозможно; городовой уже несется сзади и вопит.
— Подержите—е! Арестованный убе—ег!...
Сбиваю какого-то мальчишку—не успел во время отвернуться. Быстрота бега не позволила сделать поворот в переулок. Лечу в прямом направлении по Безаковской к вокзалу. Один квартал, другой...
С противоположного тротуара, впереди меня, спешат люди наперерез. Поворачиваю в переулок... Свистки сзади, с боку, впереди... Бегут уже навстречу с растопыренными руками....
Во двор... в глубину... в угол. В какие-нибудь темные места, в щель... Ноги уже подламываются, в легких острая боль.


112 . - ggg?
Какой-то подвал... Пекарня... пробегаю до самого конца, когда, уж некуда больше податься. II прижимаюсь в темном углу за чаном.
Крики: «Где он?»—«Кого вам нужно?»—«Никого нет».
Но погоня уже около меня. И толстый человек, бывший здесь и с удивлением наблюдавший, как я тискался в угол, подошел ко мне.
— Выходите.
Сесть в пролетке не дали, а вытянули во весь рост в лежачем положении. Двое сидели по сторонам и держали. Третий стал на. запятки и свернул мою голову на бок. Так что ни говорить, ни кричать не мог, только вырывался короткий хрип. Я задыхался.
И со стороны казалось только одно: везут пьяного, который не только ни тяти, ни мамы не вяжет, но и вообще не в силах уже связать двух звуков.
— Ну и налакался же;..
Ночевал в той же камере, но уже раздетый до белья, без единой мысли в голове, пришибленный, отупевший. Не чувствовал ни холода, ни клопов. И даже не знаю, мог ли спать.
Рано утром увезли в Лукьяновку.
11-
Этим закончилась моя активная киевская работа на целых пять месяцев.
В тюрьме встретил Рудановского с его женой. И от него узнал, что на их квартире больше никто арестован не был. Утром, когда была Елена, Рудановский был занят зашиванием посылок и отправился с ними на почту. Был в восхищении от подвернувшейся возможности удружить приятелям.
— Пусть почитают козакови...
Условились они с Еленой докончить после обеда. Рудановский вернулся с почты уже прямо в капкан. И с почтовыми квитанциями. Тут же, при нем, отправили на почту шпика за посылками.
Елена пришла туда уже после меня. Но для нее этот приход не оказался таким печальным.
— Что вам угодно, сударыня?
— Ничего", я хотела посмотреть квартиру.
— В другое время посмотрите.
Очевидно им надоела и утомила вея эта канитель, так что уже не давали себе труда вдумываться^


- ----- . . - • - - - .. ИЗ
Она не возражала и затворила за собой дверь. Но уже выходя из ворот, услышала за собой погоню. Замешалась в толпу, добралась до. первого извозчика, оказавшегося тут единственным, и скрылась. А. через, неделю привезли в Лукьяновку с вокзала какую-то девицу, только что приехавшую из Харькова, точь-в-точь в такой же накидке, в какой заходила в . квартиру Елена.
Через два—три дня после моего водворения в тюрьму, цривезли и Владимира, попавшего на какой-то засаде. От него узнал о том, что делается на воле. Обо мне они совершенно не знали: как в воду канул. Но квартиру немедленно подчистили. «Чорт» уехал в развоз того, что удалось выкрасть из квартиры Рудановского.
Когда говорили с Владимиром, грешным делом, я про себя немножко рад был его несчастью: во-первых, не так обидно становилась собственная оплошность, а во-вторых, и само предприятие с Владимиром во главе из об’единенного становилось уже почти меньшевистским. Но он через две недели все-таки выкрутился.
А в дальнейшем он доказал, что мои опасения подвоха с его стороны имели основания. В одну из поездок Елены по делам, он переменил без нее адреса и квартиры, так что она и «Чорт» оказались у разбитого корыта. И понадобилось специально приезжать Клещу и Марку, чтобы помочь им заложить здесь новую, уже исключительно свою, большевистскую базу.
В тюрьме узнал о Третьем с’езде ч параллельной конференции меньшевистской. Из большевиков я был здесь один, так как Леонтьев тоже вышел на волю. О с’езде слышал лишь отрывки из десятых рук. И мог уловить только основную тенденцию и больше чутьем и догадками, чем информацией о действительных фактах и резолюциях. Но практика недолгой работы с меньшевиками заставляла приветствовать разделение с ними на с’езде. В обыденной повседневной нашей работе и постоянных разговорах о тех или иных принципах и построениях, два характера отношений всегда были налицо: простота, ясность и определенность большевиков, крючкотворство, запутанность меньшевиков. И это не только в нашей среде, рядовых работников подполья, но и в руководящих кругах. Отсюда, из этих чисто человеческих предпосылок, неизбежный логический вывод и в сферу политики: революционность, с одной стороны, политиканство—с другой.
Даже рад был услышать о проделке Владимира с моими единомышленниками—Еленой и «Чортом», — чем меньше заблуждений, тем лучше. Что же касается организационных «убытков», причиненных нам этой проделкой, то ошибки всегда должны быть оплачены. И когда узнал от Елены, ходившей ко мне на свидание, Техника большевистского подполья. Вып. I.
8


114
о приезде Марка и о начале уже самостоятельной здесь работы, это помирило меня даже с Владимиром: довольный человек становится более снисходительным и охотнее прощает своим врагам. Да в сущности ведь и я для него подготовлял то же самое: ему удалось и повезло больше—это не его вина, а моя беда.
Дошли вести о «Потемкине». Начали поступать отрывочные сведения о солдатских движениях то в одном, то в другом месте, правда слабых, чаще всего неоформленных, но суммированные они уже давали нечто необыденное. Почти не прекращались забастовки то там, то тут. И все это, вместе взятое, невольно связывалось с. питерским 9 января, внушало надежды, поднимало настроение.
Тюрьма чутко ко всему прислушивалась и по-своему реагировала. В ней установилась уже некоторая неписаная конституция. В день моего прихода туда была последняя попытка «старого режима»—отстоять свои прерогативы. Во время поголовного обыска начальник тюрьмы^ Малицкий, получил от заключенного (кажется, Пайкеса) пощечину и рубнул его шашкой. Раненого отправили в больницу, а начальнику об’явили бойкот. G ним перестали разговаривать и перестали вообще обращать на него внимание. И начальство не решилось, очевидно, его защищать,-так как он смиренно подчинился этому бойкоту и не показывался на политическом отделении. Там его функции выполнял помощник, Ботвиновский, хитрый, изворотливый старик, никогда не доводивший никакого дела до обострения.
— Вы не- хотите подчиняться? Дело ваше, — доложу Малицкому,^—пусть как хочет.
И со всеми ладил, не желая портить своей служебной карьеры.
К нам на коридор открыто приносилась обильная «общая» передача от «красного креста». Для расчетов, с поставщиками продуктов для нашей кухни вызывался в контору наш староста, отчеты которого точно так же. легально в конторе передавались краснокрестовскому представителю.
Потребовали непосредственного наблюдения за кухней и постоянных дежурств в ней. И кажется чего-то еще, чуть ли не удаления Малицкого. Потому что нелепо было из-за одного только этого объявлять голодовку, на которую мы пошли. Присоединился женский корпус. z
Голодали с водой, иногда обманывая вкусовые нервы солью. Два — три дня- мучительного голода сменились успокоеньем. Появилась вялость в движениях, полное отсутствие интереса


к окружающему. Большинство, не вставая, лежало на койках. Кругом все затихло—ни щелканья замков, ни открывания волчков, ни разговоров друг с другом через окна. Коридорные жандармы на посту спали, не отвлекаемые от этого совершенно ничем.
Изредка заходил в коридор помощник Ботвиновский и подходил к тому или иному волчку.
— Ну как живем?.. Не надоело еще?.. Чудаки!.. Ведь Малицкий все равно к вам не ходит.
— А кухня...
— А кухню вы и без этого получите.
' Это был, конечно, его особый прием срыва голодовки.
Но по существу он был безусловно прав: «чудаки». Голодовка лишь освобождала администрацию от липших беспокойств. Жандармы и надзиратели отсыпались во время дежурства и были благодарны за: то, что их не тревожат. На прогулку каждый день выходило все меньше и меньше. Выйдут, сядут на солнышке и не трогаются с места, не разговаривают. На женском крыле начались обмороки и истерики. Разговаривать с кем-нибудь близко стало невозможно: обдавал скверный запах и приходилось отворачиваться друг от друга.
На шестой день мы ходили на свидание и прогулку только вдвоем с меньшевиком Верховским. И даже пытались играть в чехарду, но, вероятно, для того больше, чтобы перед самими собою замаскировать удручающую обстановку пустоты, тишины и... унизительности для всех нас создавшегося положения.
— Не ломаем ли дурака, разлагаясь заживо и освобождая администрацию от всяких хлопот?
— Возможно, что это и так. Но с другой стороны: не вытекают ли эти размышления из желудочных предпосылок...
На восьмой день устроен был референдум, и подавляющее большинство решило голодовку прикончить. Формальных гарантий удовлетворения наших требований не получили. Но кухня нам была, обещана. И скоро это обещание было выполнено.
12.
Но оставаться в тюрьме было все более и более тяжело: слишком (на тюремный аршин) стремительно развертывалось колесо на воле. Чтение газет не удовлетворяло. Нужна была жизнь, соприкосновение сч товарищами, то деловое оживление, в разгар которого оторвали от воли.
8*


116
Елена на свиданиях рассказывала о приезде в Киев того или иного товарища, передавала от них приветы. Однажды передала, по поручению Марка, что он мог бы гарантировать известную сумму, если бы меня отпустили под залог.
- Все это и волновало, и радовало, и усугубляло тоску по воле.
Под залог не пускали, потому что, кроме киевского дела, обнаружилось еще псковское. Киевский жандарм ничего не имел отпустить и без залога. Этот старый подполковник, обиженный, очевидно, начальством в чинопроизводстве, на каждом допросе жаловался на свое горькое положение. А так как я от всяких показаний отказался с самого же начала, а вызывать ему меня все- таки приходилось по поручению псковского управления, с которым я тоже говорить не хотел, то все наши с подполковником разговоры и носили совершенно частный характер.
— Все-таки завидую я, знаете, вам: свободный человек (это ничего, что сейчас в тюрьме) освободитесь,—на все четыре стороны, куда захотите.
— Я не так завистлив.
— Мне, батенька, не позавидуешь — семья, дочери учатся, сын... Нет, знаете, внешней этой свободы, а ведь она родит и внутреннюю.
Очевидно не- перед кем было старику немножко излиться, а маленькая обиженная душа его требовала внимания.
— Освободить я вас могу, знаете, и без залога. А вот как Псков.
И он действительно тут же написал бумажку об освобождении меня из-под стражи под особый надзор. И одновременно дал подписать и другую бумажку о заключении под стражу по псковскому делу. Так что я вышел из тюрьмы и опять сел в тюрьму, не вставая со стула, за три версты от нее.
А Псков отказал. А воля тянула все больше, сильнее и сильнее.
И кто же в тюрьме не думает о побеге?
Приходилось думать. Это иногда скрашивает и скрадывает ьремя. Когда приходилось ожидать в жандармской вызова в кабинет, то из окна, выходящего во двор, усмотрел крышу соседнего дома сажени на полторы ниже окна. Эта крыша на такую же... приблизительно, высоту поднималась над крышей пристройки, которая совсем не была высока.
Так что из четвертого этажа в три прыжка можно было ока- • заться на земле. И пока бежали бы за мною с лестницы (едва ли кто стал бы прыгать следом за мною), я легко мог выйти На другую


117
улицу и замешаться в толпе. И лучше, если выходя из двора, оставить там свою шляпу и надеть фуражку.
Самый примитивный план, рассчитанный исключительно на собственную дерзость. Иногда это может удаться лучше, чем тщательно разработанный сложный план.
И, при первом же вызове в жандармское, прячу за спину под жилет свою жокейскую фуражку, на голову надеваю шляпу.
< По обыкновению ввели в ту же комнату, в которой ожидал не раз. Придвигаюсь к окну. Сверх обыкновения сегодня разговорчив жандарм. Предлагает какие-то вопросы. Отвечаю нехотя и, может быть, невпопад, скашивая глаза в окно. Предлагает стул.
— Благодарю вас!.. Сижу уже пять месяцев.
Каламбур ему нравится. Он становится разговорчивее. Когда подхожу к окну, он подходит вместе со мною. Облокачиваюсь на подоконник, он на него садится.
«Чтоб тебя черти взяли! Взять за ноги ц перекувырну гь туда». Не рекомендуете ли вы мне какого студента из своих? Репетитора для сынишки.
- —Чтобы вы его в тюрьму упрятали?
— Ну, зачем же. У нас тоже совесть есть.
— Маленькая.
— Теперь ведь время такое—может и не понадобится вас в тюрьме держать.
— Что же тогда вы будете делать?
Отворяется дверь. ВхоДит мой подполковник.
— Ну, знаете, поздравляю вас. Псков согласился. Вы свободны.
— Сейчас? Совсем?
— Сейчас, сейчас. Не совсем, конечно, а под особый. В Киеве думаете жить?
— Конечно.
— И великолепно. Вот распишитесь, пожалуйста, и он проводит вас в полицейское управление. А там отпустят. Всего лучшего.
За это ему можно было бы пожать десять рук, а не только одну, которую он протянул. -
Через полчаса шел по улице уже совершенно Один. Как будто снова родился и никогда не видел оживленных широких улиц. Все было ново, любопытно, красочно. И где-то далеко-далеко сзади осталась маленькая тюрьма, в которую вернуться теперь было бы равносильно спуску в могилу.
. Выпустили в тот самый «исторический» день, когда было опубликовано положение о Булыгинской Думе. Но она шла мимо


118
сознания, эта дума. Никто, кажется, ей не придавал никакого значения.
А через два дня уже должен был ехать в Одессу по установлению связей с новой типографией Ц. К., которая там только что ставилась.
Машину и шрифт для нее покупала Елена в Москве, когда я •еще сидел, и теперь нужно было проверить техническую целесообразность и конспиративность ее постановки.
В Одессе на явке в какой-то квасной лаьочке говорил с С. И. Гусевым, который там принимал. А типографией заведывала моя старая смоленская сотрудница Марфа. i
Припоминаю (только теперь), что помещение для типографии осматривал. Смутно представляется какая-то мастерская, кажется ящичная, в подвальном этаже, с выходом на улицу, письменный стол с поднимающейся верхней доской, под которой были скрыты кассы. Сама типография находилась еще в ящиках^ которые стояли тут же. Но положительно не припоминаю, каким образом предполагалось ее здесь законспирировать.
Во всяком случае она потом работала. После октябрьской забастовки, когда мы были уже в Москве, приезжал Лука и рассказывал, что эти одесские типографщики, сейчас же-после 17 октября, сделали себе вывеску: Типография Центрального Комитета Р.С.-Д.Р.П.
По возвращении из Одессы, распоряжением Ц.К., перемещен был в Орел на смену Марку, который уезжал за границу. В Орле заведы- вал с А. П. Голубковым Центральным Техническим Бюро Ц.К., до октябрьской забастовки, после которой перенесли свой аппарат в Москву и дополнили свои функции еще одной новой: закупкой -оружия.
Эта новая отрасль партийного хозяйства выявилась сама собою, -сейчас же после 17 октября, как,только начались погромы, и мы должны были ваять ее на себя.
IV
Грани ц а.
Ц
Маршрут до границы нужно бйло получить в Вильно. Там работал в то время военный врач Федор Васильевич Гусаров (Кузьма). И нужно было столковаться с ним.'Поэтому непосред¬


119
ственно из Смоленска пришлось ехать туда. По пути предстояло остановиться на короткое время в Минске, чтобы выполнить там одно поручение и кстати проверить виленскую явку.
К Минску поезд подошел рано утром. Ночь в вагоне прошла бёз сна. До явочного часа далеко. И вот начинается обычное в таких случаях скитание, без всякого интереса, по городским улицам. Сначала все-таки есть кое-какая цель — предварительная ориентировка, курс на ту улицу, на которой придется потом искать нужный дом и явочную квартиру. А дальше уже всякая цель отпадает, и начинается бесцельное толкание из одной улицы в другую, с единственным заданием провести время. И когда это время приходится, как в данном случае, на раннее утро, то становится особенно скучно: негде умыться, напиться чаю. Ждешь с нетерпением открытия какого-нибудь трактира или чайной. И в то же время знаешь, что встретит там тебя’ недоспавший, нераскачавшийся человек; встретит, как первого посетителя, не весьма приветливо; кухня еще не работает, кипяток «придется чуточку подождать». На столах еще не убраны следы вечера, так яге как и грязь с пола...
Время тянется нудно, медленно...
На явке провели в гостиную и просили подождать, пока сходят за комитетчиком.
— Будьте как дома, товарищ.
Это приглашение и, в особенности, это подчеркнутое, «товарищ», такое редкое в то время на явочной квартире, указывал.! на то, что попал к «своим» людям.
Такая богатая явочная квартира попадается впервые. Боковые комнаты, великолепная мебель, портьеры, ковры, камин. Осторожно опускаюсь на диван и начинаю «ждать». В комнате никого. Очевидно, к таким посещениям уже привыкли и представляют посетителей самих себе. Мягко, тепло, уютно. Отсутствуют яркие краски, и располагает к покою. Никто не входит, не слышно движения и в соседних комнатах. И ни одной забытой книжки или газеты ни на стодах, ни на камине. Приходится сидеть наедине с собственной особой.
Понемногу тепло и покой обволакивают. Ходьба по городу сказывается усталостью. Виснет на веках бессонная ночь. То удаляются, то приближаются окружающие предметы, принимая совершенно несвойственные им размеры и формы. Иногда совершенно выпадает все из сознания и приходит вновь какой-нибудь отдельной деталью—ножкой стола, краем камина. Потом вдруг все восстанавливается сразу, но в каком-то ином, непривычном освещении. Хочется что-то понять; что-то с себя стряхнуть, от чего-то освобо¬


120
диться. И так приятно совершенно закрыть глаза и перестать думать.
И опять все начинает тускнеть, расплываться, отдаляться. Перед глазами плавают красные, синие, желтые пятна. Вырисовывается отчетливо край кресла, ножка уходит куда-то в глубину, ниже пола, спинка поднимается к потолку... И лицо, настоящее человеческое лицо выглядывает из-за кресла и опять прячется туда. Опять. Смотрит с любопытством. Наблюдает. Вновь перед глазами вся комната. Все четко и ясно, резкие очертания. Маленькое любопытное человеческое лицо все-таки выглядывает из-за кресла и прячется...
Впервые в жизни чувствую, как поднимаются на голове во- лосы...
Просыпаюсь совершенно и вскакиваю с дивана. Из-за кресла, через всю комнату к стене и на камин, в два прыжка уносится маленькая обезьянка.
Все еще не освободился от галлюцинации’и стою перед фактом в дурацкой растерянности.
А она спокойно уселась, подобрала хвост и поднесла палец к губам, как будто хочет сказать:
— Помалкивай уж, товарищ...
Такого маленького, человечески осмысленного, живого лица до этого случая встречать не приходилось. Стало как-то не по себе,—неловко, и стыдно,—но почему стыдно? За кого? Не доискивался. Чтобы выйти из этой неловкости, придвинулся к камину, намереваясь рассмотреть и познакомиться ближе. Но она ухватилась за портьеру и перебросилась на карниз над дверью и оттуда послала уже острый насмешливый взгляд.
Что оставалось делать? Сесть на свое место й продолжать ожидание, испытывая одиночество и в то же время чувствуя, что ты не один и находишься под откровенным наблюдением.
П одновременно ощущение какой-то' обиды появилось и беспокоило, хотя ясное восприятие ее и ’ отсутствовало. Только потом, и тоже без всякой видимой логики выплыла мысль: «чорт знает, кому ты здесь «товарищ» — хозяевам или йх обезьяне».
2.
В Вильно повод пришел также рано утром. И также пришлось полдня скитаться по улицам. Но здесь, но крайней мере, улицы интереснее, и есть Замковая гора, вхождение на которую вначале как


121
будто бы что-то и обещает. Во всяком случае время проходит не так убийственно скучно и медленно, как в других местах. А когда случайно приходится наткнуться на длинные хеосгы коленопреклоненных вдоль тротуара людей около Ченстоховской, то становится положительно любопытно.
На явке говорить с Гусаровым не пришлось. Условились вечером в другом месте. На звонок по этому новому адресу отворил дверь солдат. Это был денщик штабс-капитана Ивана, кажется, Ивановича (и кажется Клопова), в квартире которого назначено было свидание. На имя этого Ивана Ивановича «такой-то полк, такая-то рота, его высокоблагородию» я сочинял год—полтора назад письма из Пскова. Приходилось писать нарочито безграмотно, якобы от служившего в его роте младшего унтер-офицера, уволенного в запас и пожелавшего делиться со своим бывшим отцом-командиром незатейливыми рассказами о самом себе: «я распорядок соблюдаю дужо крепко ваше выскоблароди и.кланитца земна моя мамынка един- утробна вам за добротность к сыну любимому...» И еще много всякой ерунды набирать приходилось, чтобы заполнить — затем промежутки между строками химической шифровкой. Таких писем получил от меня Иван Иванович несколько, и все они логически были между собой связаны. Пришлось сочинить для этой связи какое-то целое повествование, чуть ли не женить этого кавалера, пожелавшего получить помимо родительского, еще и благословение своего ротного: «сварбо почету прибудит...»
Но это был иной Иван Иванович, чем тот, о котором составилось предположительное представление при редактировании ему писем. Милейший добродушный человек, совсем на военного не походит. Также мало на забитого отупелого денщика походил и тот, который подавал нам на этот раз чай. При чем при входе этого денщика в комнату разговоры можно было не обрывать: он был почти свой человек.
Гусаров был уже здесь. И здесь же ‘Оказались приехавшие сегодня из Киева Носков и Любимов («Марк»). Марк ехал в Смоленск, чтобы на созданной нами там базе обосновать Центральное Техническое Бюро Ц. К.: в Киеве только что перед этим был большой провал, и лучше было на время перенести резиденцию куда- нибудь от него в сторону.
Условились, что я должен обосноваться в Каменец-Подольске и там попытаться восстановить путь, бездействовавший после ареста Кудрина. Явка туда была, но не было уверенности, что она не провалилась. И никаких других указаний и связей с этим городом не было. Предстояло выяснить это на месте. Такое положение


7 99 яяшяяяяшшшяяяшшяшшшшяшаяшшшшяшишяшшшшшяяшшяшял.
л 44, .^/ - —
не было в те времена редкостью. Медленность сношений и частые провалы нередко приводили к тому, что к моменту использования явка уже переставала действовать, а то и существовать.
Оказавшись на такой явке, сразу же чувствуешь глухую стену недоверия и подозрительности: «шпик» — это маленькое колючее слово излучается из взглядов, которыми тебя здесь обмеривают, слышится в недовольных, а то и пренебрежительных ответах, которые дают на твои вопросы. Это—тяжелый момент. И иногда так и не удастся его рассеять. Но бывает и так, что 2 — 3 наводящих вопроса или намек рассеивают немного недоверие, и в полуутвердительной, полунамекающей форме удается вцтянуть нужное указание.
Бывало и так, что небрежность или ошибка в шифровке уродовали адрес, фамилию, пароль. Приходилось при отыскании «догадываться» или восстанавливать по имеющимся элементам недостающие. В одном из московских учреждений пришлось перед этим искать явочную фамилию, имея ее только начало: после расшифровки это оказалось: «Ацер»... а дальше целый ряд согласных букв,, явно перевранных, потому что фамилия получалась непроизносимая. Но другого адреса не было. Спрашиваю курьера учреждения:
— Мне нужно Ацер....... и конец проглатываю.
— Как?
— Ацер. . .ов, изображаю из себя заикающегося.
— Ацероверов, может быть? '
— Да, да...- кко...нечно он.
Или в другой приезд там же: «у Калужских ворот аптека Белоцерковского». У Калужских ворот аптека, оказывается, есть, и только* одна, но фамилия на вывеске другая. Может быть, Белоцерковский в ней только служит? Заходишь и спрашиваешь, оказывается, что- так именно и есть. Но Белоцерковский в ответ на пароль делает удивленное и замкнутое лицо:
— Я не понимаю, чего вы хотите...
В свою очередь, изображаешь на лице удивление, ио уже с явною растерянностью.
— Извиняюсь, ведь вы—Белоцерковский?
- — Да, я — Белоцерковский.
— Как же так?.. Почему же так перепутали...
И беспомощно оглядываешься по сторонам, не пытаясь, скрыть от собеседника, что попал в страшно тяжелое положение. В этовремя Белоцерковский • быстро охватывает твою фигуру взглядом сверху вниз. Взгляд еще сохраняет строгость, но уже более, внимательный, чем* недоверчивый. '


- - ■ ■ - - 123
' — Откуда вы?
— Сейчас я непосредственно из Вильно...
Это зпачит, что до Вильно я еще откуда-то ехал, значит путь был не такой близкий, чтобы своевременно иметь информацию об изменении явки и пароля.
— Вероятно, вы ошиблись адресом.
— Едва ли: на такие далекие расстояния так не ошибаются. Тем более, что у меня никакого другого адреса нет. И вещи, которые я должен здесь сдать, остались на вокзале.
— Может быть, вы здесь кого-нибудь знаете?
— Боюсь, что никого: публика так недолговечна, а мои приезды сюда так не часты...
— Все-таки, видите ли, то, что вы говорите, ко мне не относится. Давно как-то один мой знакомый,, будучи без квартиры, просил меня направить к нему, если обратятся ко мне «от дяди Вани» (так именно зовут его самого). Но ко мне никто не обращался. И теперь знакомый этот уже уехал неизвестно куда...
Ясно, что он уже решил мне помочь, но ищет формулу логического «обывательского» подхода к этому, которая могла бы, при некоторой натяжке, показаться «естественною» даже с точки зрения и охранки. Теперь уже моя задача помочь ему.
— Может быть, ваш знакомый вернулся...
— Нет, его здесь нет.
— Или у него есть здесь родные, которые могли бы быть осведомлены...
— Вот что... Вы где остановились?
Нигде.
— Я попытаюсь разыскать его сестру... если только опа не уехала тоже.
—- И когда мне зайти к вам?
— КЬ мне заходить не надо —это слишком далеко. Вы будете сидеть около памятника Пушкина на скамейке справа, сегодня в 6 часов.
Само собой разумеется, что у памятника Пушкина я получаю явку. А на явке разговариваю с землячкой.
Так что неуверенность в каменец-подольской явке отнюдь не .расхолаживает и даже не уменьшает ее ценности. Только уговариваемся с Гусаровым, что необходимо проверить не только явку, но и весь путь через границу до Львова, установить и зафиксировать также и передаточные пункты и непосредственные связи с контрабандистами. После первой же моей рекогносцировки Гусаров


124
обещает туда приехать и на месте совместно установить наиболее удобную комбинацию.
Но мы встретились с ним только через шесть лет после этого в Енисейской губернии, когда он был уже в ссылке, а я шел с этапом и остановился у него для ночевки. А еще через десяток лет мне пришлось в Омске говорить над его могилой надгробное слово: колчаковская тюрьма и наша собственная товарищеская (хочется поставить в кавычки) невнимательность ускорили конец этого на редкость честного, преданного делу товарища «Кузьмы».
3.
В Смоленске все-таки была хоть какая-то «жизнь». Он был узловым железнодорожным пунктом между Москвой и Польшей, центральноземледельческими районами и прибалтийскими портами. Он был транзитным пунктом, но кой-что от этого транзита оставалось и в его психологии. Здесь было некоторое торговое движение, была кой-какая «общественная» суета, те или иные тяготения и потуги на самоутверждение, те или иные проникновения извне. «Одним словом, город, как город, обитатели которого имели хоть какое-нибудь основание относиться к себе, как к «людям, не лыком шитым», которые от века не отстают.
Совсем иное дело Каменец-Подольск. Это—город-мешок. В то время даже железные дороги его . обходили: одна шла. мимо в 90 верстах, другая—в 20 верстах. И в губернский центр можно было попасть только, как в барскую усадьбу или в захудалый уездный городишко, на лошадях. Обстановка и атмосфера застойного болота присуща ему была в полной мере. Мелкая торговля, маленькие одиночки-мастерские- маленькие узкие улочки, грязные засаленные, уездного типа гостиницы. И, вероятно, такая же мелочность, застойность и семейность и.в так называемой общественной! жизни. Правда, город уже делился тогда на «старый» и «новый план». И последний носил несколько более культурный вид. Но боюсь, что разница между ними была чисто пожарного свойства: новый план при застройках располагался несколько просторнее..
•Но город оригинальный, с. значительной высоты висячим мостом через мелкую быструю реку (мостом, с которого, говорят, бросаются в реку не для того, чтобы утонуть, а чтобы разбиться вдребезги), и? древней турецкой крепостью,, обращенной в тюрьму.
Но работать здесь конспиративно, не будучи связанным с местной почвой^ не пуская в нее корней, по-моему,, совершенно было


невозможно: все знали всех и каждый был на виду. О всяком вновь прибывшем, пожалуй, знали уже в то время, как он выходил со станции для найма подводы. И когда он на этой подводе ехал, уже возница по багажу, по посадке, по мимолетным фразам, или наводящими вопросами составлял определенное мнение. И не думаю, чтобы сильно отклонялся от действительности: ибо ему важно было, в. такой обстановке, как каменец-подольская, в какой мере данный седок может оказаться плюсом или минусом для его профессии. И ему не нужно для этого, чтобы вы о себе рассказывали. Он сам вам будет рассказывать. И будет перескакивать с предмета на предмет, наблюдая при этом, на чем вы остановитесь с большим интересом. И когда вы под’езжаете к городу, то его вопрос о том, в какую вас везти гостиницу, предлагается вам только «из вежливости», да разве еще для того, чтобы окончательно закрепить составленное им о вас мнение.
Пришлось, конечно, за полным отсутствием знакомых, остановиться в гостинице. И вот едва лишь успел умыться с дороги, еще не принесли заказанный самовар, уже в дверь кто-то стучит и, не дожидаясь приглашения, входит.
— Здравствуйте, с приездом.
И быстро, быстро охватывает все глазами, задерживая их чуть- чуть на мне и моих еще неразвязанных вещах.
— Благодарю вас. Чем могу служить?
— Позвольте спросить —вы откуда?
— А позвольте спросить — вам это зачем?
— Может, вам что-нибудь требуется — по делам, или из вещей— я комиссионер.
— К сожалению, мне ничего не требуется.
— Надолго думаете?
Меня начинает злить. И я уже готов попросту послать его к. чорту. Но потом соображаю, что фиксировать свою персону в его памяти нет никакого резона.
— Я, знаете, устал с дороги. И мне нужно переодеться и отдохнуть. Говорить сейчас о каких-либо делах мне очень не хочется.
— О, да, как же, разве же я не понимаю? Я не сообразил, дурная голова. Прошу у пана прощения. Я зайду потом, если пан позволит.
И, не дожидаясь панского позволения, юркает в дверь и исчезает.
Через минуту приотворяется дверь и просовывается голова. Уже другой. Заискивающе шмыгает глазами по углам и расплывается в счастливую улыбку, остановивши их на мне.


— Прошу прощения... может быть, пану что-нибудь требуется?
— Ничего не требуется.
— Может быть, табак самый турецкий, белье? Заграничное... без пошлины?..
— Ничего не нужно. „
— Может быть, пан будет шить костюм?.. Нужна будет материя?.. Я мог бы рекомендовать портного...
— Да убирайтесь вы, наконец, ко всем чертям.
— Я не хотел обидеть пана...
И бесшумно, немедленно исчезает. Через минуту—другую новый .такой же визит: «не нужно ли пану месячного извозчика?». Потом еще: «не требуется ли квартира, если пан приехал надолго?»... И вот попробуй здесь законспирироваться, когда в городе больше комиссионеров, чем жителей, когда каждое новое лицо по необходимости становится об’ектом предложения всевозможных услуг, и когда все его действия, вплоть до самых интимных, непрерывно ис- ■следуют'ся сотнею глаз с исключительной целью оказать ему какую- нибудь услугу. Это мне «уже не понравилось».
Проверил явку. Действует. В квартире, если память не изменяет, Двойрец. Очень молодой человек, вполне в деле осведомленный, то, что называют «вполне своим человеком». Его сестра в это время работала в Киеве. И кроме него, оказался еще. один человек Козицкий, который держал связи с контрабандистами... Козицкий— сын местного небольшого домовладельца, кажется, секретаря городской управы. Сам нигде не служил и болтался без дела. «На собаках шерсть бил» — как сказали бы про него у нас на Волге. Жил у отца, повидимому, на положении неудачника и служил для соседей иллюстрацией «дурного примера». Арестовывался за политику, и у местных жандармов был на примете. Кроме того, приятельски связан был с работавшими здесь же с.-р. И не 'прочь был даже оказать им содействие по их транспорту. Ясно, что работать с ним было нельзя. И предстояло найти замену, использовав его связи. На этом мы с Козицким и порешили, уговорившись проехать до Львова, как только я устроюсь с квартирой.
В дальнейшем я рассчитывал приспособиться по специальности к земской статистике и там начать создание новой местной базы. Пока же пришлось создать версию легочной болезни и необходимости замены северного климата южным. Прибегать при отыскании квартиры к помощи этих единственных двух работников, да еще с подмоченной? в глазах обывателей репутацией, было бы нелепо, как п вообще обнаруживать с ними знакомство. Поэтому стал действовать. как совершенно ни с кем не знакомый, новый здесь человек,


127
через комиссионера. Благо они ежеминутно мне надоедали, как только я входил в свой номер в гостинице.
И мне, как не вполне здоровому и небогатому человеку, нашли две комнаты, в средней мещанской семье, «без шума», с отдельным ходом, во дворе, или даже почти в саду Дворянского Дома. И даже с обедом и ужином.
Был уже март, начиналась весна, стаял снег, и стояли теплые солнечные дни. Северному человеку это поднимает настроение, родит энергию. Хочется дела, возможно скорее, возможно больше дела.
4.
Двойрец прислал записку. Просит немедленно притти. Кто-то приехал.
Оказывается, Лука Семеныч * *). И с некоторым маскарадом—в дворянской фуражке с красным околышем.
— Каким образом? С каким делом?
— Не с делом, а за делом. Борис 2) послал в Киев за транспортом, которого там не'оказалось. Дед 3) направил меня сюда: сам говорит его добудь и нам по пути привези. Почему, думаю, нет? Все равно, пока нет транспорта, будешь околачиваться без дела.
Отправились ко мне, чтоб , на досуге обмозговать, нельзя ли ускорить получение для Луки транспорта. Связи с контрабандистами были уже восстановлены; один из них, Фома, специально приезжал в город, и мы с ним договорились на окраине около отложенного достройкою сруба. Шел мелкий дождь, кругом было пусто, и никакой посторонний глаз не мешал нашей беседе. Условились о способах сношений и вызова, установив пароли. И теперь нужно было только их известить, чтобы подготовились. Мои квартирные условия так удачно сложились, что уже оказывалось возможным, не навлекая подозрений, позволить себе роскошь—исчезнуть на несколько дней в загородную прогулку — пикник.
И нужно было уже налаживать дела во всем об'еме. Приезд Луки оказался своевременным и кстати, как непосредственная побудительная причина. Без этого толкача, вероятно, просбирались бы еще несколько дней, прежде чем начали действовать. Теперь же откладывать не приходилось. Лука оставался в моей квартире ожи-
<) Озембловский.
8) Носков.
*) Френкель.


128
д&ть. А мы с Козицким, отправив вперед предупреждение и захватив на дорогу хлеба и охотничьей колбасы, двинулись окольным путем по Хотинскому тракту, на перевоз через Днестр, чтобы на другом берегу его, и уже на территории другой губернии1), сразу же круто изменить направление для подхода к пограничной переправе.
К перевозу под’ехали еще задолго до темноты. Но остаток дня накрывался облаками, обещавшими скорее снег, чем дождь. Потянуло более чем свежим ветром. Стало холодно. По Днестру забегали белые зайчики. Спустившись с парома, повернули вдоль бе- рега между водою и кострами накатанных бревен. За ними высился крутой под’ем берега и виднелись крыши построек: там было село, название которого сразу же и забылось. В одном из пролетов между бревнами уже ждала лошадь е телегой, и проводник негромко окликнул нас, как только мы с ним поровнялись.
В глубокой деревенской телеге пробирались лесом, без дороги, задевая за корни и деревья и шурша колесами и кузовом по кустам. Весенний по времени года, но сердитый и знобкий, как осенью, наступал вечер. Свистел и пришепетывал в голых вершинах сердитый ветер, разгоняя и сталкивая друг с другом косматые клочья туч. И чахлый, как недоносок, только что выпавший безвременный снег лежал пятнами на редких лесных полянках. От холода ни разговаривать, ни смотреть по сторонам не было желания. Сидели сжавшись, неподвижные как мешки, и каждый уйдя в себя.
Выехали в поле, все также без дороги, как ехали и по лесу. Стало еще холоднее, потому теперь уже не спасали от ветра деревья. Но сейчас же спустились в балку, и стало опять немного тепдее. Теперь двигались рысью, лишь временами замедляя движение. Несколько раз переезжали речушку на дне балки, и кортали то по одному берегу, то по другому, то посередине речонки, в воде. Выбрались на дорогу и враз остановились у плетня под ветлой. Налево поднималось отлогим скатом изрытое поле. Направо, как безногий пес, бежал мимо плетень, прячась под ветлами; а за плетнем вдали то прояснялись, то расплывались опять за плывущими вечерними тенями постройки. Кой-где на больших расстояниях друг от друга появлялись огоньки в окнах хат. Подходила черная, угрюмая ночь.
Возница, не привязывая лошади, оставил насср.цовозке под ветлой у изгороди, а сам подался по направлению f в серую
мглу и быстро в ней растворился. Ждали долго. Холодпрь^^вал. Скрючивались и молчали: говорить не хотелось, каждый думал про !) Бессарабской.


129
себя и о своем. Всматривались туда, где скрылся возница. Ждали долго, и уже, основательно успели продрогнуть.
— Кой чорт... Куда он провалился?
— Придет...
Долетел оборванный глухой звук, не то скрипа, не то разговора со стороны прятавшихся в сумраке хат. Из сгущавшейся тьмы выплыл смутный силуэт, потом разделился на два, и донесся шорох осторожных, но быстрых шагов. Четыре двигавшихся ноги выдал снег, и стало возможно прощупать глазами два туловища, то приближающихся одно к другому, то отклоняющихся,—так бывает при ходьбе в ряд, но не в ногу.
Так же сторожко, как шли, они перелезли через плетень.
— Бывайте здоровы.
Баранья шапка чуть-чуть подвинулась кверху и там осталась. Фома подошел вплотную к телеге.
— В чем дело?..
— Дурно... Треба почекаты.
— Ждать... Почему?
— Поставили секреты. Ничего не выйдет.
Это было против расчетов. Вместо ожидаемого тепла и отдыха, предстояло трястись обратно тем же путем, но уже продрогшими и ночью. Такая перспектива рождала раздражение и злость.
— Долго простоят секреты?
— Кто же их ведает—день—два—три...
— Мы переждем у вас.
— Не можно. Заметят.
— Возвращаться тоже заметят: лесник, паром... Кроме того, вернувшись потеряем не два дня, а неделю. Устраивайте нас здесь.
Они, несомненно, могли это сделать, но уклонялись. Было ясно, что, преувеличивая затруднения, хотели набить цену.
Фома пошептался с возницей. Тому, очевидно, тоже обратное кортанье по целине и оврагам, не говоря уже о лесе, не улыбалось. Он успокоительно убеждал Фому в правильности наших доводов. Фома снова вернулся к нам.
— Ну, ин ладно... У него вот есть летник. Только выходить из него днем — ни под каким видом.
— Кормить будут?
— Без этого нельзя. Разносолов нема, а набить брюхо найдем чем. А может завтра и секреты снимут: чего им в такой холод скучать здесь?
— А если обладить их — дорого?
Техника болыпевитского подполья. Вып. I.
9


130
— Не выйдет. Если бы не Вьюн с ними... Дурной мужик — и сено стережет, как собака. Да завтра их снимут.
Он уже и сам начинал заражаться нашим желаньем скорее избыть секреты. И о завтрашнем их уходе говорил с подчеркнутой уверенностью, как о факте, уже совершившемся. Мы вылезли из телеги и расправляли затекшие ноги. Фома окончательно договаривался с возницей.
— На путник... возле Карпа... Чрез Данилин усад... Почекаем за хатой...
— Пошукай жинку. Глянет и сделает.
— Для чего же не этак?
Возница сел в телегу и, тронув коня, двинулся в темноту вперед по дороге. И когда уже совсем смешался с тьмою, оттуда вырвалась пьяная песня и отборные увещания непослушного коня. А мы трое перебрались через плетень и в молчании^ двинулись гуськом в сторону огоньков, но мимо них. Шли торопливо, забирая немного влево и минуя огни. Пьяная песня уже где-то пропала, и даже нельзя было теперь указать, с какой стороны она слышалась.
. I
б.
Два дня лежали уже мы в летнике на широких нарах, между глухой стеной и печью.
Небо прояснилось. Весна воспрянула снова, и торжествующее солнце радостно заливало землю. Но секреты нехухОдили. А здесь было холодно, скучно и однообразно, тянуло на воздух, хотелось двигаться, и нечего было есть. , ' ' '
Заваленый прошлогодним, побуревшим картофелем, передний угол скрывался в тени: ради постояльцев на день открывали одно малюсенькое оконце из имевшихся двух; и оно лишь сгущало темноту по углам. Другое оконце оставалось по-зимнему заткнутым снаружи кошмой и соломой. Рваная ременная сбруя свешивалась по стене у двери, и сломанный хомут, как старый нищий, хвалился распоротым потником и торчащей соломой. Тут же стояли лопаты, заступы, кирка и ухваты, валялся топор и большое полено с иссеченной горбиной. Два мешка с мукой и крупой, да старый рогожный куль, вместо брезента на них, оставляли только узкий проход между собою и печью от двери к нарам.
Над нарами густо повисли тулупы, кафтаны, шубы мужские и женские, вышитые рушники и хусгки, кацавейки и праздничные поневы. А на нарах в углу были сложены в общую кучу домашние


131
подушки из перьев и стеганые .одеяла из ситцевых треугольников.
Около нар СТОЯЛИ кадки С прошлогодними аялтлтшими огурцами и обмякшей кислой капустой.
Все было заставлено, забросано, завалено. И над всем этим хламом навис сгущенный, тяжелый воздух, копившийся здесь целую •зиму. Лишь при помощи глаз можно было выделить из него отдельные головокружительные запахи: овчинных полушубков, прелой сбруи и гнилой капусты.
И мы лежали, как часть этого хлама, примостившись в ряд на свободной половине нар. Лежали с тех пор, как вошли сюда, изредка и неохотно подползая к убогому кривому столу, прислоненному к нарам. Вставать было не к чему, так как ходить не было места, а сидеть, кроме нар, не на чем. И тоже с тех пор, как вошли сюда, не умывались, и на ночь снимали только обувь. Топить печь было нельзя, чтобы не привлечь внимания дымом. А оставшийся здесь с зимы холод не выходил сквозь стены наружу. Наоборот, он как- будто собирался сюда и снаружи, где ярко блестело солнце и остро угадывалось тепло и чистый весенний воздух.
Лежали уже отупевшие и мрачные. Солнце манило на воздух и обещало тепло, а здесь так убийственно холодно. Говорить было уже не о чем — все переговорено, спать же непрерывно невозможно.
Утешало одно—несомненно расширение опыта. Во-первых, это самый лучший в жизни учитель. А во-вторых, его положительное значение отнюдь не исчерпывается только этим. Диалектический процесс приложим здесь так же, как и к прочим явлениям жизни. Наш вынужденный голод и затерянность в промерзлом хламном летнике контрабандиста мог впоследствии оказаться источником приветливого приема, обильного ужина и сочувственного внимания в какой-нибудь буржуазной квартире, где нередко приходилось нашему брату приставать в своих непрерывных скитаниях.
«Сочувствующая» буржуазная семья всегда романтична и «отзывчива». Своевременно и уместно пущенный в оборот рассказ о таком вот нашем лежаньи мог вызвать не только сочувственное внимание, но побудить и на более крупные «жертвы» — сбор в пользу того или иного партийного предприятия.
По вечерам приходил Фома. Докладывал, что секреты еще не сшйы, хвастал своею ловкостью и удачливостью при переправах, беспощадно наколачивал нашим табаком свою люльку, всячески портил и без того уже испорченный воздух. И уходил с обещанием «завтра непременно» устроить дело. Вчера ему поставили вопрос
••


132
ребром: Или сегодня переправить, или будем искать другой путь и. другого проводника. . ,
— Какой же вы к чорту проводник, если по двое—трое суток заставляете ждать переправы?
— Я — плохой проводник?.. Ни разу никого не провалил — плохой проводник? Секреты — это не просто солдат. Солдаты боятся их... Плохой проводник... Ладно, идете на риск — завтра будете на. той стороне.
— А завтра опять будет «завтра»... Та же канитель без конца. Трепать языком зря нечего — или бери сколько стоит и делай, или закрывай лавочку. >
— Хорошо. Завтра.
II сегодня перед вечером зашел хозяин, который нас привез от парома, и заявил, чтобы собирались: переправа налажена.
Это оживило и подняло упавший дух. С аппетитом поужинали уже опротивевшей мамалыгой и сплющенными огурцами. И ради прощального вечера хозяйка принесла большой горшок горячей воды для чая.
Тронулись в путь часов в 10, когда уже большая половина села спала, и огней в хатах почти не было. Изредка стучал караульщик или лаяла там или тут собака.
Когда вышли на воздух, он ударил в голову, весенний, густой, пьяный. Переход оказался настолько резким, что должны были на момент прислониться к стене, ‘чтобы не упасть и дать возможность приспособиться дыхательным органам.
Пошли друг за другом четверо — впереди Фома, сзади Яков. Бархатно-черная ночь просвечивала только глубокой синевой в небе и одинаково любовно скрывала и тех, кто ищет, и тех, кто; прячется. Звезд было мало, и как будто необычные, а неизмеримо более далекие, блестели тепло и мягко. Село спало и даже как будто дышало во сне: так было спокойно и тихо кругом.
Шли долго все в том же порядке, как начали — впереди Фома, сзади Яков. Прошли много садов и огородов, перебирались через плетни, пересекали наезженные дороги,—можно было предполагать, что это улицы. Не говорили совсем.
— Тсс...
Присели все сразу на корточки около какого-то плетня. Необычайно тонко различаются все звуки, как будто слуховой аппарат вышел наружу. Тем не менее нельзя было уловить вблизи ни одного подозрительного звука. И наша осторожность представлялась совершенно необоснованной.
' ' — В чем дело"?


133
— Тсс..', собака...
Лаяла она. где-то далеко, обрываясь и вновь захлебываясь, и каждый раз ближе. Лотом лай доносился уже с перерывами и глуше: очевидно, она проводила кого-то и возвращалась. Затихла совсем. Отозвались спросонок лениво другие, и снова все стихло.
Некоторое время еще посидели в своих неудобных позах на корточках,
— С богом...
И опять тронулись в том же порядке и тем же способом.
Перебрались через глубокую канаву в какой-то сад: правильными рядами размещались мелкие ягодные кусты, и с такой же правильностью возвышались над нами некрупные, приземистые деревья — повидимому груши и яблони. За ними темным сгустком обозначалась ..постройка, но нельзя было определить — амбар это или хата.
По знаку Фомы опять опустились на корточки. И Яков тотчас же, куда-то посланный Фомой, бесшумно потонул за кустами.
Ни курин», ни говорить нельзя было. И настолько уже были проникнуты тишиной, что уже одна мысль о том, чтобы переменить неудобные позы, как будто входила в сознание через слух и казалась слишком громкою.
Яков вырос из кустов неожиданно, как из земли. Нельзя было «казать, с которой стороны он пришел или приполз: ни малейшего шороха перед тем не было слышно.
— Готово.
— Все?
— Все.
— Весла?
— Взял..
— Присядь.
Они говорили не шопотом, но шопот был бы слышнее. Звук выходил не сдавленным, чистым, но оставался на губах, совершенно ле нарушая тишины. Фома нагнулся ухом к земле и слушал.
— Айда.
Поднялись осторожно. Но отойдя всего два—три шага, Фома наклонился под куст и что-то шарил руками. Потом с легким заглушенным треском приподнял и отвалил тонкий слой валежника.
— Бери.
Немного впереди Фомы наклонился и Яков. И когда они выпрямились, в руках у них была маленькая долбленая лодка, настолько маленькая и, очевидно, легкая, чго каждый из них держал <ее только одной рукой.


134
Еще несколько шагов за кусты, и лодка уже легла вдоль берега. Река открылась совершенно неожиданно. О близости ее не было даже мысли: ни речной прохлады, ни сырости в воздухе не ощущалось, хотя сидели от нее в нескольких шагах. И теперь она открылась вся сразу, как широкая бархатная полога с темиосиним отливом. На другой стороне загадочно темнеет не то высокий сплошной лес, не то сливающиеся друг с другом в сплошной ряд большие здания.
Через полминуты явилась другая лодка и также беззвучна легла вдоль берега.
— Готово.
— С богом.
Кизицкий шагает в одну лодку, я—в другую. Узенькая дощечка для сиденья толвко одна на корме лодки для гребца. Приходится садиться прямо на дно.
— Лечь... на спину...
Это командует Яков. Выполняю беспрекословно. Это удобнее, чем сидеть. Но зато утрачивается всякое ощущение устойчивости. Лодка—в сущности выдолбленный кругляш, суденышко весьма легковесное и верткое. Лежишь, как в детской люльке," покачиваясь при каждом движении гребца. Голова запрокинута и перед глазами: звездное небо. Под самым ухом чуть слышно и приятно журчит струя рассекаемой носом воды. Весло опускается в воду бесшумна и о работе его только догадываешься, когда оно переносится через, тебя на другой борт и брызги с него падают на лицо.
Неожиданно и резко поворачивается перед глазами звездное поле и останавливается в обратном порядке. Это лодка круто изменила положение и продолжает двигаться в том же направлении, но уже кормой»вперед. За плечами Фомы поднимается темная высокая стена берега. От кормы к носу проходит легкий хруст. Лодка, стала.
— Приехали.
Почти непосредственно от воды, только через узкую полосу бичевника-щебня, поднимался высокий скалистый берег Галиции. Недалеко от места причала, приблизительно на половине под’ема. на кручу, оказалась природная пещера с узким и длинным входом, как рот, у которого верхняя губа, за отсутствием зубов, западает внутрь, а нижняя, наоборот, выступает вперед и поднимается кверху. Благодаря этому входа в пещеру от вода не видно. И когда около воды проходят австрийские пограничные жандармы, в пещере можно укрыть от них что угодно. Сюда же втащены были и лодки, на которых мы переехали. И здесь сделали небольшой при¬


135
вал, прежде чем тронуться дальше. Нужно было пройти еще с версту, чтобы оказаться под дружеской крышей.
Фома уже соображал:
— Дома ли теперь Ян...
— Как дома ли?.. Ты гасло *) давал?
— То-то нет—не успел. А потом поздно было...
— Чорт знает, что ты делаешь! — Не можешь без авантюры. Когда-нибудь с тобой сядешь.
— Ну-у, не таковский... Да где же ему быть как не дома? А ну пошукай.
Яков высунул голову и всматривался, потом прилег ухом на горбыле.
— Кажись, можно.
— Ну, айда. Чтобы успеть нам вернуться.
Спустились к воде и шли сначала по самому берегу. Потом отлого начали подниматься и вышли на самый верх, на плоское ровное поле, уже около самого, городка.
Ян был. дома. А через полчаса уже тряслись в арбе по шоссе на станцию. И в тот же день были в Львове.
В Львове рассчитывали покончить дело в пару дней, чтобы вернуться домой до полнолуния. Иначе трудно было бы перебираться через границу.' Однако, вместо пары дней пришлось пробыть около недели. Достаточно налаженного пограничного. склада здесь не оказалось, как его не было, вероятно, и в каком-либо ином пункте — будь то германская граница, или австрийская. Российская эмиграция, главным образом учащаяся.молодежь, привлекаемая к этому делу, не отличалась тогда, как и никогда до того времени, особой практичностью. Интеллигентская распустеха, всегда ее отличавшая и у себя дома, здесь проявлялась еще в большей степени: «свобода» демократического государства и отсутствие постоянной, «жандармской опасности» окончательно распоясывала работников. И та настороженность, точность и ясность в конспиративном деле, которая невольно воспитывалась в них на родине, здесь ослаблялась и утрачивалась,заменяясь также невольно простой обывательской небрежностью. ^Да и у партии еще не было достаточных средств для организации специальных, исключительно обслуживающих нужды нелегального транспорта складов.
Наша литература, предназначенная для импорта в Россию, хранилась в помещении, используемом всевозможными организациями и для всевозможных надобностей. Там же была литература
9 Сигнал.


136
украинских c.-д., существовавших в Львове легально, й книги, оставленные частными лицами на хранение, и даже частные вещи тех или иных из товарищей, находящихся в отсутствии, и типографское имущество, совершенно не предназначенное для экспорта. > При этом наше личное участие в подборе и упаковке груза признано было неособенно удобным по конспиративным соображениям. И мы должны были с ними согласиться и довериться товарищу, который этим делом специально ведал.
Момент нашего приезда совпал с получением из Женевы почтовой посылки с литературой, которую нам кстати поручилй и получить с почтамта. Отправились. Оказывается, что два наших тючка, по 5 кило весом, на почте вскрыли: по весу и об’ему возникло подозрение. что пересылалось масло без оплаты пошлиной, к тому же и львовский магистрат облагал такой ввоз еще своей пошлиной.
Нам пред'явили эти вскрытые тючки и предложили составить протокол и уплатить штраф за несоответствие обозначения содержания на упаковке и самим содержимым. И оставив нас с разинутыми от неожиданности ртами перед столом с тючками, чиновник отошел за бланками и понятыми.
Мы переглянулись.
— Удирать?
; — Пожалуй, не хуже.
— Берем.
Козицкий поднимается, берет под мышку один из тючков, я подхватываю другой, и мы благополучно выходим. Садимся в наемную карету и на одной из оживленных площадей выходим, чтобы добраться до квартиры пешком.
В посылках были «Эрфуртская программа» и «На другой день после соц. революции»—Каутского. И это приобретение было сейчас же отправлено на склад для упаковки вместе с прочей литературой.
Начало, оказалось недурным, конец также не обещал быть плохим. Товарищи, встретившие нас здесь чрезвычайно радушно, проявляли большое желание обогатить нас материалом и большую, совершенно искреннюю, суетливость в выполнении этого задания. И пока все это приводилось в исполнение, наперерыв приглашали то в одно, то в другое место, чтобы расспросить о том, что делается в* России, каковы настроения и каковы отношения к расколу после второго с‘езда.
В этом последнем пункте приходилось быть весьма осторожным. Несмотря на короткий, сравнительно, опыт, было совершенно ясно, что открытое и резкое разногласие в той обстановке, в которую мы здесь попали, могло повести даже к разрыву наших сегодняш-


■ — ...Egg" 137
них «транспортных» отношений и во всяком случае внести заминку в выполнение нашей специальной задачи. Поэтому мною была взята уклончивая тактика. Говорить приходилось, главным образом, =с «Баском»—Елиневским, «Левкой» (фамилию забыл) и еще третьим, фамилию которого тоже не помню, но которая фигурировала, одновременно с Елиневским, в начале империалистской войны в числе первой социал-националистской группы, договаривавшейся с австрийским правительством. Все они оказались в 1905 году весьма видными деятелями Спилки, и их ультра-меньшевистский уклон бил в глаза еще и при наших Львовских беседах.
Своих большевиков мне не пришлось там совершенно встретить. И это обескураживало. Утрачивалась возможность договора о постановке дела вне этой мещанской мешанины. Исчезала надежда использовать этот приезд для прочной увязки всей переправы, чтобы устранить необходимость нового приезда для этой же самой цели. Ибо ясно было, что дальше итти так не может, полому что назревает момент отказа нам не только в услугах склада, по и в выдаче его содержания и даже захвата налаживаемого нами пути. И никаких других связей здесь у меня совершенно не было, кроме полученной от «Кузьмы» (Гусарова) информации, что этим пунктом ведал Мальцман, живущий в Вене, адреса которого у меня все же не было. Можно было бы, конечно, его разыскать и поехать в Вену. Но для этого не было денег. Ехать в Женеву тем более нечего было и думать.
В процессе этих .лихорадочных (дни уходили) поисков выхода я ухватился за последнее средство: использовать заграничный «адрес экспедиции «Искры», для извещения о положении дела по почте. Но, по разговорам, «Искра» уже захвачена была меньшевиками, й значит оповещать их о большевистских затруднениях .было бы совершенно нелепо. Но в старой «Искре» указывался для заграничной же переписки адрес Владимира Ильича. По псковской практике я помнил ключ для шифрованной переписки. И, благословись, решил это последнее средство использовать. Письмо было написано так же, как и из России, двууглекислым свинцом, но послано по адресу, напечатанному в «Искре»,—значит, для переписки .легальной. Это противоречие я понял только спустя значительное время, котда (уже во время работы в Самаре) Носков рассказал мне, что это письмо произвело совершенно неожиданное для меня, но вполне, конечно, естественное впечатление; оно было принято за провокацию.
К концу недели нашего пребывания в Львове отбор и упаковка груза были закончены, и он был нам вручен на вокзале в


виде двух довольно увесистых ящиков и пары небольших корзин. Сдали в багаж на станцию—не ближайшую к переправе, от которой ехали в Львов, а соседнюю, где и должен был встретить нас Ян с лошадью.
Неполная удача поездки все-таки смущала. Фракционная не определенность склада беспокоила и не обещала никакой гарантии в дальнейшей работе. Сомнения уже не было, что понадобится новый приезд для более прочного налаживания. А вместе с тем отодвигались и перспективы стройного оборудования всего этого предприятия. Мой спутник, работавший от случая к случаю, мало останавливался на этой стороне дела, да ввиду уже замеченной мною- дружбы с украинцами, не казался мне и достаточно надежным союзником. Поэтому всю дорогу молчали, каждый думая о своем,, пли перебрасывались отдельными фразами о совершенно посторонних вещах.
И неотступно вставало опасение, что возвращением запоздали: полнолуние уже наступило, и перебраться через границу домой было уже затруднительно. Тем более, что. контрабандисты должны были быть вызваны стой (русской) стороны, значит, потратить на переправу вдвое больше времени, чем если бы они были на австрийском берегу Днестра. А дома ждет Лука, которого также ждут в Киеве. И мое долгое отсутствие из квартиры может возбудить подозрения...
7.-
Как будто отвечая этим печальным размышлениям, заговорил и Ян, когда от’ехали от станции.к его дому:
— Вчера в реку уже луна гляделась. Сегодня будет раньше гулять.
— Фома был?
— В четверг приезжал. Наказывал подать гасло, когда вернетесь.
Это рождало некоторую надежду и обещало потом, при удаче,, некоторое удовлетворение сделанным. Всегда так приходилось надеяться на благоприятные случайности. Хотелось согласовать их все—иначе не было уверенности, не было удовлетворения сделанным, не было отдыха. Утомляло не самое -дело, а промежутки, ме- ждуделье, полное неуверенности и опасений. Утомляли мелочные заботы о согласовании случайностей. Это логически нелепое положение—согласование случайностей—на практике было обычным. Отступать всегда было некуда, и всегда приходилось изворачи-


■ -- Д 13»
ваться и балансировать между логикой и провалом, но уже совсем, не в логическом смысле..
Приехали в сумерки и Ян сейчас же «подал гасло». Через час явились Лука и Яков и стали торопить.
— Луна выйдет рано,—нужно управиться до нее.
— Сколько можете взять?
— А что унесем. Только удобно было бы.
Передали им корзины.
— А завтра?
— Завтра вас перевезем. Остальное потом, на ущербе.
Ушли, как будто растаяли. За дверью и окном оставалось так. же тихо, .как было, и не слышно было ни малейшего шороха.
После ужина втащили ящики, чтобы перепаковать более удобными па-чками. Интересно было и посмотреть одновременно, какие ценности дала нам поездка.
И трудно было себе представить наше разочарование и смущение, когда ящики были вскрыты. Там были книги—немецкие,, польские, украинские — медицинские учебники, старые журналы обычного обихода, модель черепа, наконец. Но совсем, совсем не то, что было нам нужно и на что мы тратили время и средства. Выдали нам со склада по небрежности явно чужое, но от этого совсем не было легче.
1— Идиоты — даже этого пустяка в три месяца раз не могли сделать как следует.
— В России они были бы застрахованы от этого обстоятельства, а здесь приходится самому считаться с собственными привычками. Ну, и обнаруживают себя...
Настроение было испорчено окончательно. Ужинали молча и неохотно. И когда улеглись спать в маленькой хибарке вместе с хозяйской семьёй, где не было совершенно воздуха, то стало невыносимо и от духоты, и от сознания неудачи.
Единственное маленькое оконце, у которого я лежал на лавке, было ярко освещено полной луной и еще более раздражало нервы, и мешало забыться.
Легкий стук по стеклу.
— Неужели Фома?..
Приподнимаю голову, и сейчас же поражает нелепость такого предположения. Какими-то лишними и ненужными кажутся: стоящие недалеко от окна две фигуры. И на одной из них тускло поблескивает медная каска.
— Жандарм?.. •. ‘
Принимаю вид спящего, предоставляя проснуться хозяину.


140
Стук повторился громче, настойчивее. Завозился на постели Ян, и послышались отдельные разрозненные вздохи спящих людей. Ян подошел к окну и нащупал мое плечо.
— Жандарм.
— Видел. Вероятно, придется впустить.
Вошли молча и остановились у двери. Ян нашел спичку и зажег лампу.
— Панове...
Чувствую, что трогают мою ногу. Не просыпаюсь. Трогают настойчивее. Начинаю просыпаться.
— Панове.
— Что угодно пану?
— Прошу одеться и пойти за мною к коменданту.
— Если пан знает, он, может быть, будет любезен сказать?
— К сожалению, я ничего не могу сказать.
Одеваемся без суетливости. И даже без того подлого ощущения, которое обычно в таких случаях у себя дома в России.
— С вами есть вещи, Панове...
— Немного.
— Этот чемодан?
— Наш.
Жандарм чиркнул спичкой и выглянул за дверь.
— А ящики?
— Тоже наши.
— Их тоже возьмете. Сделаешь коня.
Ян отправился запрягать лошадь.
Через четверть часа тронулись по деревенскому шоссе, залитому луною: впереди жандарм с маленьким ручным саквояжем, сзади Яп с войтом и лошадью.
Пограничная казарма оказалась недалеко. И когда вошли в большую, светлую комнату, жандарм передал нас старшему, вышедшему на встречу. Распорядившись внести сюда и ящики, старший вежливым жестом указал нам на вход в следующую комнату.
— Будьте любезны—вам придется немного ждать, пан комендант отлучился по делу.
Говорил по-русски с едва заметным польским акцентом. И несмотря на официально-корректный тон, глаза смотрели добродушно и сочувственно. И говорил с нами скорее, как с гостями, чем с арестованными.
Вслед за ним вошли в большую комнату с длинным канцелярским столом. Бревенчатые новые стены, белый изразцовый камин,


вымытый до-бела пол и дорожка половика, тепло, светло—совершенно не казарменная и не канцелярская обстановка. Всякие беспокойства сразу куда-то исчезли, и мы совершенно искренно почувствовали себя, «как дома».
— Пожалуйте, прошу...
Двое подошедших солдат подвигают нам стулья, и один из них протягивает портсигар. Совсем, как. в гостях, с церемониями.
— Скажите, пожалуйста, чему мы обязаны такой честью?
— О, не беспокойтесь, пьяный русский контрабандист, сделал здесь кражу. Его арестовали. И он указал, что вы здесь скрываетесь и имеете социалистичны книжки для России.
— И как же намерены поступить с нами?
— О, ничего, пан комендант вас спросит, и если не правда,, го отпустит.
— А если правда?
Он улыбнулся и пожал плечами.
— Тогда... не знаю.
К тому времени, как вернулся комендант, мы уже совсем освоились с положением и столковались со старшим. Он долго, оказывается, жил в Варшаве и «любил» русских студентов. Повидимому, как студентов, он расценивал и нас, возражать против чего или разубеждать его у нас не было никаких оснований. Он сообщил, что «до прошлого года» на провоз книжек через границу в Россию они смотрели «сквозь пальцы». Но в прошлом году Австрия выговорила себе у России свободу действий в Македонии. И за это с ни обязаны строго оберегать границу «от социалистических книжек».
Наш маленький саквояж, наполненный новинками из этой же области, к приезду коменданта исчез под шинелью неожиданного нашего друга. При чем не без молчаливого, но совершенно явного согласия присутствовавших при этом солдат. И мы с полной искренностью амнистировали в мыслях своих львовский склад, давший нам чужие ящики.
Короткая сухая беседа с комендантом. Вопросы, ответы, поверхностный осмотр содержания ящиков. И снова повеселевший Ян взваливает их на телегу й везет обратно. Приключение оказалось более интересным, чем этого можно было ожидать. И мы возбужденно и весело вновь припоминаем его по дороге.
На пути присоединяется к нам старший, и, возвращая саквояж, провожает до дому. Но и тут не хочет так сразу с нами расстаться. В кармане у него уже оказалась бутылка вина, которую «непременно» нужно было распить «для приятного знакомства». Он ушел


142
ст нас только перед утром и на прощанье дал совет выбираться отсюда скорее.
— Контрабандист, или другой русский крестьянин может еще что-нибудь проболтать. Русский крестьянин плохой на язык и говорит всегда то, чего не спрашивают.
Уходить нужно было уже и без этого предупреждения. У Яна •большая семья и маленькая лачуга. Тесно, душно. Мы оказывались явно лишними, как бельмо на глазу. И хоть сам Ян был неглупый мужик и помогал больше из сочувствия, чем за плату, но жена смотрела На такое долгое и компрометирующее пребывание посторонних не так уж приветливо. С этим приходилось считаться.
8.
С утра стали готовиться к «заграничному> путешествию. Только теперь уже в обратном направлении, на родину. Надеяться на Луку и Якова было рискованно: луна должна была 'выйти раньше, допустив только какой-нибудь час. сумерек.
Осмотрели окрестности городка с другой стороны, противоположной Днестру. Там протекал один из его притоков, Обруч, — речонка небольшая, вроде большого ручья. Через него можно было перейти в брод, выбрав укромное место и удобный момент. И это удобнее было сделать в сумерки, когда все предметы принимают в человеческом глазу обманчивые формы.
Скрываясь в кустарниках и овражках, обошли весь берег, внимательно изучая противоположную сторону. А там было все так ■спокойно и мирно. Паслись телята, мужики выезжали на пашню, кудахтали около селения куры, подоткнув подол бабы сбегали к берегу за водой... Ни малейших намеков на вражду ли, настороженность — снимай сапоги и переходи, где тебе вздумается. Ни одной сторожевой будки, или поста не было видно, сколько бы ни пялил глаза. Однако от искушения итти теперь же воздержались. Но место наметили. И даже часа два около него лежали и наблюдали, не обнаружится ли вблизи него каких-либо неблагоприятных признаков. Место казалось совсем непосещаемым.
К обеду вернулись к Яну, и оставили ему последний наказ: в случае приезда Фомы и Якова дать им старые запасы, и то, что мы в руках привезли теперь. Эти старые запасы лежали у Яна запрятанными в риге, почти четыре месяца и состояли из двадцатых номеров «Искры». Ян уже утратил надежду, что они. будут от него взяты. И незадолго до нашего приезда начал ими подтоплять


из
печку. Теперь это ему было запрещено, и их решили переправить, в Россию.
Сами мы отправлялись совсем налегке, без одной вещи в руках, и даже адреса, какие были с собой, уничтожили: мало ли бывает каких случайностей.
И только когда прощались с Яном, он затуманился как-то.
— А может еще подождали бы.
— Нет, уж двинемся.
До вечера было еще долго. И еще не один час пришлось «наблюдать» под теми же кустами, под которыми лежали и утром. Солнце ■садилось медленно. От реки по кустам проползала холодная струя ранней весны. Ни один согревающий луч проникнуть сюда не мог уже. И оставалось только терпеть и ежиться, да без конца курить, чтобы скоротать время и вызвать иллюзию тепла.
— Рано вышли. Обождать нужно было.
— Теперь уже недолго.
Мало-по-малу опустело противоположное поле. Только в одном песте валили в опорожненную телегу вилы и грабли, и толкались около нее подростки и дивчата. Голоса раздавались громче и отчетливее ■— и оттого, что затихала окружающая природа, и оттого, что работа Кончалась, и предстоял отдых.
Солнце уже пропало, обласкав своими лучами только верхушки кустарника. И сейчас же с другого бока стала видна пока еще .анемичная просвечивающая луна. И последняя телега, нагрузив на «себя всех, около нее столпившихся, с гамом и хохотом направилась к деревне.
— Теперь пора.
Спустились к реке, и, оглядевшись в последний раз, сняли сапоги. Не вполне оттаявшая земля обожгла ноги.
— Наискось, по течению, к тому кусту!
Только когда вышли около куста на берег и стали обуваться, почувствовали, как холодна вода: ноги, совершенно синие, потеряли чувствительность; слова не выговаривались ясно, губы прыгали и колотились зубы.
— Прямо на дорогу...
И быстро, широко зашагали по открытому месту. Сразу согрелись, и стало легко. Предстоящие два десятка верст казались совсем пустяками: дом и отдых представлялись уже более близкими, чем противоположный берег.
Теперь здесь оказывалось светлее, чем это представлялось, когда смотрели из-под кустов. Дорога шла по самому горбу поля и пропадала впереди около оврага.


п
ш - - - : . .
На взлобке навстречу показалась лошадь, и инстинктивно по добрались, посмотрев друг на друга. Но продолжали путь, только» изменив шаг на спокойный и неторопливый.
— Очевидно, возвращаются, с дальнего поля.
Ехали рысью длинные дроги. И несколько ног спускалось сбоку между колесами. Кругом ни одного куста, никакого прикрытия, а сзади оцепленный рекою мешок с деревней и кордоном на самом дне. II мы только что должны были выйти из этого капкана.
Дроги поравнялись и не остановились. Но когда проехали, от них осталась на другой стороне дороги серая фигура с тесаком и кобурой.
— Вы откуда, господа?
Вопрос был полуначальнический, но не уверенный,, не твердый. Пришибеевской строгости в нем не слышалось.
— Гуляем, дядя.
— Нет, однак... откуда вы?
— Все из тех же мест... куда и ты направляешься.
Мы не останавливаемся. А он стоит, точно усиливаясь что-то придумать или дождаться ответа. Потом срывается с-места за нами, в то же время оглядываясь на дроги, машет им, чтобы остановились.
— Нет, постойте... Так нельзя. Скажите, кто вы.
— Божьи, голубчик, да отца с матерью. Чего пристаешь. Паспорта, что ли, тебе показывать...) Ну?..
Мы остановились. Он тоже перед нами остановился и, повиди- мому, не знал, что ему делать—хватать нас или звать на помощь, или еще что. Дроги тоже стояли и ждали.
— Пропуска надо иметь. Покажьте.
— Так бы и сказывал ближе к делу, А то ходит вокруг да около.
Козицкий вынул из кармана золотой и вертел его между пальцами.
— Да ведь служба, господа. Ведь я разве сам... Мне что же...
— Мы шли до Жванца, да вправо прошиблись. Теперь обратно итти приходится.
— А это сейчас через овраг и будет. Немного идете, раздвоится направо—в него и упретесь.
Он успокоился и одернулся. Говорил так, как будто бы хотел сам проводить, но не имеет времени.
Оглянулся по сторонам.
— Нет, это не пойдет, господа. У нас служба — это не полагается, чтобы взятки. Сказывайте, кто вы таковы?


’ 'От деревни, оставленной нами сзади, рассыпавшись цепью по всему полю, в карьер неслись конные солдаты.
— То-то я заметил, как вы реку переходили... А то «гуляем». Недаром они выехали.
Переглянулись и.поняли. Бежать было бы бесполезно... Кругом чисто и открыто, и всадники приближались быстро. Под’езжали не прямо, а охватывая кольцом, которое замыкалось фланговыми.
Первым под’ехал, повидимому, ефрейтор и остановился вплотную.
— Ну, что господа?
— А вот я их задержал. Иду там, значит, смотрю—они через реку...
— И без тебя не ушли бы. Мужик прибег, чуть говорит—задохнулся. Ну, мы зараз марш-марш.
Солдаты ^под’езжали по одному. С любопытством оглядывали нас с ног до головы и оправляли стремена и гривы коней. Ни злобы, ни раздражения их лица не выражали, были спокойны и безучастны. Только любопытство, и то какое-то тупое и равнодушное, появлялось в глазах.
— Назад теперь, марш-марш!
Окружили нас и шагом нацравились к деревне.
9.
Дальше все пошло так, как и должно было итти. Спешно (марш- марш) с кордона направлен был курьер в Жванец за «капитаном». Тот немедленно же, хотя уже была ночь, приехал, очевидно, в расчете на «важную» поимку. Но был разочарован и наличностью паспортов, прописанных в Каменец-Подольске и отсутствием чего- либо, напоминающего конспирацию и политику. , .
— Что же заставило вас итти за границу без пропуска, когда его так легко получить?
— С пропуском было бы не так интересно, как с контрабандистами.
— Но почему же теперь без них?
— Луна...
— Да...
Этим допрос кончился, и капитан уехал обратно, приказав на завтра доставить нас в его резиденцию Жванец. Для него было ясно, что с теми данными, которые ему удалось у нас обнаружить (а мы были предусмотрительно совершенно чисты), он должен был
10
Техника большевистского подполья. Вып. I.


ив
нас отпустить, сообщив участковому мировому судье о привлечении ио такой-то статье за переход границы, каковая статья налагала максимальный полуторанедельный арест или 15-рублевый штраф. По жандармской привычке он этого не сделал, взяв на себя обязанность «доставления» нас судье непосредственно. А затем и отплатил нам за напрасное беспокойство, отправив в Каменец-Подольск, т.-е. всего за 18 верст «этапным порядком».
Ночевать пришлось тут же на кордоне в казарме. И те же солдаты, на койках которых положили нас спать, должны были одеться во всю караульную амуницию и с заряженными винтовками стоять около нас на-страже.
Впрочем, это отнюдь не испортило наших отношений с солдатами. Они отнеслись к нам весьма благодушно и добродушно. Поили чаем, кормили, просто, по-человечески, разговаривали. И отнюдь не настораживались и не скрывали, когда мы расспрашивали их о правилах и распорядках их жизни. Их загоняют сюда прямо от сохи, и непременно из глухих деревенских углов. Почти все они неграмотны. И это расценивается, повидимому,. не как недостаток, а как достоинство.
— Темный человек, что хочешь, сделает — отца с матерью выдаст.
— А друг друга.
— Уж об этом-то что и говорить... Друг друга едят, друг за другом следят. Не приведи бог, как плохо.
— Вот мы с ним, примерно, Калуцкие, а то Казанские есть— татарва шелудивая. Есть Полтацкие—хитрющий хохол.
— От скуки дразнится, а то и в потасовку. Даже на карауле не контрабандиста бойся, а своего.
Утром нас посадили в «обывательскую» подводу и с тремя часовыми направили в Жванец. Оттуда с десятским в ближайшее волостное правление, куда мы добрались только к вечеру, и где заперли на ночь в «холодную». Это была обыкновенная полуразрушенная баня, приспособленная под «арестный дом». Выбраны все полы и скамейки, и единственное окно заделано решеткой. Ни сесть, ни, тем более, лечь было негде. И всю ночь пришлось, мерзнуть — или прислонившись к стенке плечом, или присаживаясь на корточки. К утру мы уже едва стояли на ногах от холода, усталости и бгссо"^тп"ч
Пора н?чинись в деревне рабочая: возили навоз. Поэтому
сотского для сопровождения нас до города не могли найти. Он об’явился только к обеду. Но и он отлынил от этого несвоевременного путешествия и договорился с правленским сторожем—высочен-


14Г
ным и угрюмым старичиной-хохлом. Этот старик был знаком нам еще с ночи, когда мы мерзли в холодной и просили его затопить печь и принести хоть немного соломы, чтобы лечь.
— Яка тоби солома? Дужо гарно и так будя!
Он был совершенно невозмутим, несмотря ни на какие просьбы и обещания. И когда мы от времени до времени стучали в дверь, чтобы снова вступить с ним в переговоры, он просыпался и говорил: «Стучи, стучи»... и снова затихал. Так и не добились от него ничего.
Но в помощь ему снарядили с нами еще молодого парня, который, повидимому, рад был, вместо работы, прогуляться «до города».
За деревней, в поле немного пришли в себя. Был уже конец марта, и солнце переходило на лето. Закоченевшие члены отошли. Усталость бессонницы как будто забылась. Большая дорога, почки на деревьях, обсыхающая земля, начавшиеся работы на полях — все это возбуждало, бодрило. Незаметно для себя, мы прибавляем шагу, чтобы скорее добраться до дому. Старик, шагавший за нами сначала бодро, стал отставать. И все чаще и чаще мы слышали сзади:
— Легшае...
Но продолжали итти, как будто это нас не касалось. Была и такая злостная мысль—отплатить ему за холодную, бессонную ночь.
Поравнялись с нами несколько подвод крестьян, возвращавшихся из города. Старик к ним:
— Ратуйте, добри люды! Проклятущи москали втикать хо- тятъ...
Мужики повскакали с телег и окружили нас с весьма недвусмысленными намерениями. Однако кулаки в ход пущены не были. Но нас с Козицким связали стариковым кушаком по руке, и другой конец вручили старику:
— Веди...
Мы были посрамлены. Чертов старичина, пройдя немного, и еще прибавил этого срама: он решил, что унижать себя держаньем кушака за другой конец не следует. Поэтому, с помощью парня, употребил этот конец на то, чтобы сделать нашу повязку крепче. А сам спокойно пошел сзади и, пошептавшись с своим помощником, вынул из книги наш «сопроводительный пакет» и надорвал его. Готовилась симуляция нашего «нападения на него для отнятия документов».
Итти было очень неудобно: мы были разного роста и одному приходилось почти все время итти с приподнятым плечом. От тугой 10*


повязки затекли руки. Неровная дорога и кой-где лужи и весенняя грязь, сильно затрудняли движение. Шаг сбивался, и получалось непрерывное дерганье друг друга. Унизительность положения возбуждала бессильную, й потому еще более острую, ненависть к проклятому старику. По дороге навстречу почти непрерывно ехали крестьяне из города. И наш протест мог вызвать новое коварство- со стороны хитрого конвойного и окончиться для нас еще печальнее. Поэтому покорились горькой участи и понуро вышагивали по- краю тракта.
При входе в город он развязал нас, но это не сделало его. лучшим в наших глазах.
В уездной полиции начальство уже ушло, когда привели нас- Приходилось, следовательно, ждать до завтра. Провели вниз, в каземат, и заперли в одну из грязных камер, где никого не было- Никакие протесты не помогли.
Завтра разберут.
.. — Но .ведь мы должны быть препровождены к судье, который
;сейчас же. освободит.
. — Ничего не можем сделать.
А когда я попробовал поднять в камере обструкционный стук в дверь, то он отдался громовыми зловещими перекатами по огромному, повидимому, и совершенно безжизненному подвалу. Откуда- то неслышно подошел к волчку свирепого вида городовой и с чуть, заметным нажимом проговорил:
— Постучи, постучи...
Больше мы не рисковали стучать, и вообще покорились. Благо здесь были хоть нары, и можно было отдохнуть и от прошлой ночщ и от постыдного путешествия.
Однако на другой день нас отправили не к судье, а в жандармское. И только отсюда мы попали к судье, который возвратил нам паспорта и, назначив через неделю слушанье дела, отпустил на все: четыре стороны.
Таким образом вместо. 3—4 дней наша Одиссея длилась почти две недели. Моя квартирная хозяйка начала уже беспокоиться и собиралась заявить полиции. Лука отговорил. Но и его положение- в моей квартире никому «незнакомого гостя» было двусмысленным. И он уже подумывал о возвращении ни с чем в Киев.
Л Теперь он немного ожил. Обрадовалась и хозяйка: все уже- минувшее об’ясняется всегда легче и проще.
Но этим злоключения наши не кончились. Мы не успели с Лукою как следует обменяться новостями и только что вышли из дому, чтобы купить кой-что в магазине, как встретили Двойреца. Он


149
спешил к лам и уже боялся, что опоздает. Козицкий, не раздеваясь дома, сейчас же направился к своему другу—эс-эру, чтобы возна- традить себя с ним за долгое отсутствие рассказами о своих злоключениях. А этот друг как раз получил в этот момент заграничный транспорт на крестьянской подводе. И едва эту подводу ввели во двор и принялись выбирать из-под сена литературу, как были окружены переодетыми стражниками, следившими за подводой от самой границы.
Таким образом связь перехода Козицким границы и присутствием его сейчас -здесь, в жандармских глазах не вызывала никаких сомнений и толкований. Он попал в эту кашу как центральная, пб их мнению, фигура, «голова всему делу». Из этой предпосылки естественное и логически не менее правильное заключение и по моему адресу. Нужно было уходить. И не задерживаясь. Хотя «бы только потому, чтобы не быть привлеченным к эс-эровскому ДОУ-
И мы ю Лукой уже больше не возвращались в мою квартиру.
Я. Соколов.


Центрально-техническое бюро Ц. К.
. Орел — Москва.
I.
В Орел приехал в августе 1905, прямо после освобождения из Лукьяновки. «Марк» уезжал на местную работу в Одессу, и мы оставались там с Голубковым.
Орел, это—яма, хотя часть его и расположена как будто бы на •горе. Самый красивый вид—вид на тюрьму, прославившуюся своими жестокостями после 1905 г. Во всех остальных своих деталях этот город производил впечатление глухого провинциального пункта, без всякой общественной жизни и без всяких индивидуальных, ему только свойственных, отличительных черт. Не представлял он особых удобств и в смысле конспиративном:-транзитный пункт между Москвою и югом, он впитывал в себя только то, что уже не было годно ни для той, ни для другого. И в сущности обоснование здесь Центр.-технич. бюро Ц.К. вызвано было, вероятно, не столько «внутренними достоинствами» самого Орла, сколько близостью к Москве и Смоленску и «резиденцией» члена Ц. К. И. Ф. Дубровинского.
Но то, что было важно для конспиративного пункта в конце 1903 г.—наличность известного оживления местной жизни, при отсутствии рабочих организаций,—что являлось в свое время плюсом в Смоленске, то теперь, к концу 1905 г., в Орле становилось уже минусом, и не только не помогало работе, а, наоборот—связывало ее, принижало.
За полтора года японской войны физиономия общественной жизни значительно изменилась. Рабочее движение из кружкового и фабрично-заводского (по размаху) развилось в массовое, вылилось на улицу. И его отдельные пункты—даты (Ростов-Дон, Баку, Златоуст, Одесса, Питер) увязались в единую, общую сплошную схему.


151
Движение стало всероссийским в полном смысле слова, и требовало такого же, во всероссийском масштабе, и руководства. Чрезвычайно изменился размах его, должны были в такой же степени измениться и подходы к нему и методы работы. Законспирированная в этой обстановке партийная ячейка, заброшенная в какой-то Орел, тем самым утрачивала свое общероссийское значение и превращалась в самодовлеющую, вырождалась. Движение неизбежно должно было переливаться через неё, от центра к периферии и от периферии к центру. Оно во всех своих нелегальных, конспиративных проявлениях уже не умещалось в таких орловских рамках. ..
И Центр.-техн, бюро, как и самый Орел, неизбежно обречено было на измельчание и забвение.
Очевидно, чувствовал это и «Марк», когда решил перейти на «местную» работу. И действительно, первые же недели работы в Орле показали, что жизнь идет мимо нас. Мы являемся лишь транзитным пунктом второго значения, пунктом лишь постольку, поскольку нельзя было об’ехать Орел, чтобы попасть в Москву. Кругом жизнь била ключом, а в Орле было все еще сонно и тихо. Хорошо организованные явочные квартиры, отдельные почти на каждый день, почти пустовали. «Шифровальное отделение» почти бездействовало. Паспорта расходовались слабо. И в то же время местная Московская организация, даже в области чисто технических функций невольно, неизбежно приобретала значение уже не только местное. И Ц.К. нашел уже необходимым создать Московское областное бюро/
Очевидно и ясно, что жизнь от нас уходила. Какой-то момент был упущен, и русло общей работы концентрировалось вне Орла. Так и должно было полупиться. В этом не проявилось чего-либо ненормального. Наоборот. Естественный ход вещей низводил Орел на ту роль, какая только ему и. могла быть свойственна. Раз получало перевес массовое движение, то оно и могло питаться и руководиться во всех отношениях, только из центров массовой же жизни — не иначе.
Снижались и отмирали и наши функции — транспорт литературы, снабжение паспортами, концентрация распределения работников. При том размахе, какой принимало движение, и при том темпе, каким .оно развивалось, действительно, не по дням, а по часам, концентрированный нелегальный аппарат уже не мог удовлетворить всех нарождающихся запросов.
Для литературы пропагандистской и чисто марксистского характера еще оставалось известное место, которое не могло быть пока


152
никем занято и ничем заменено: ибо не могла же этого места занять какая-либо «Донская Речь», и не могли ее издания заменить «Эрфуртскую программу», и даже Дикштейна («Кто чем живет»). Но в области общеагитационной прокламации не приходилось уже рассчитывать на централизованное снабжение: потребности далеко оставляли позади себя тему. И для того, чтобы за ними поспеть, нужно было или заводить техники на местах, т.-е. децентрализовать аппарат, или пытаться создавать свои легальные газеты, потому что жизнь ежедневно давала свой агитационный материал, и концентрация этого дела в нелегальном аппарате неизбежно вела к значительному запаздыванию и тем, и трактовки, и распространения.
Но это ясно теперь после трех революций, тогда это не было так ясно. Тем не менее чувствовалось уже и тогда, что в аппарате нашем чего-то весьма недостает. Уже и тогда нами учитывалась необходимость снабжения рабочих организаций не только литературой, шрифтом и бланками, но и оружием: постановка вопроса о вооруженном восстании на III с’езде не была случайною и теоретическою, а вытекала из определенных предпосылок практического характера—из не всегда ясно осознанных и сформулированных настроений на местах. И нам, постоянно имеющим «торговые» дела с этими «местами», обязанным учитывать их настроения и «спрос», не подойти к этому естественному выводу было бы просто невозможно.
Да в сущности даже и не мы к этому подошли, а само массовое движение; и отнюдь не период его, а повседневная российская практика. Постоянные, систематические расстрелы, забастовки, демонстрации, даже простые массовки не могли не выдвинуть и совершенно естественного из этой практики вывода—необходимости самозащиты, а следовательно, и оружия.
Так что первые же наши беседы с Голубковым носили достаточно определенный характер: нужно менять резиденцию, и следует расширить функции.
2.
И жизнь шла нам в этом случае навстречу.
Адвокат Переверзев *), выполнявший функции «явки», получил телеграмму:
«Дело Миронова слушается на-днях необходим выезд в Москву.  Зимин».
*) В 19^17 году министр Керенского.


153
Никакого дела Миронова Переверзев не вел, а «Мирон» — моя кличка, «Зимин»—подпись Никитича. Значит, вызов кого-нибудь из нас в Москву. _
Еду. Явка где-то в дальней половине Долгоруковской. Шагаю i туда. По пути обгоняет на извозчике очень черный и очень узловатый человек. Сидит в экипаже так, что сразу можно сказать: он мало ездит, но ходит порывисто, быстро, горбится на-ходу и размахивает руками. И так как он едет в мою же сторону, то решаю, что юн тоже «торопится на явку»: в позе его нетерпенье, и внимательно всматривается в номера домов.
Долгие скитания по «явкам» развивают такую наблюдательность и некоторый нюх по отношению к людям своей «профессии». Припоминается целый ряд случаев «угадывания» в аналогичных условиях. Оказалось, что нюх не обманул и в этом случае. На явке, когда я говорил свой пароль, очень черный человек был уже там, и меня направили к нему. Это оказался «Марат», которому я был нужен по делу московской типографии Ц.К.г). По этому именно делу и вызывал Никитич.
Покончив с этим делом, направился в Питер к Никитичу, чтобы выяснить вопрос о нашем положении вообще.
Никитич не мог не разделять наших сомнений по поводу Орла, как и наших предположений о дополнительных функциях. Даже больше. Эти функции у него были уже намечены.
— Найдена возможность изготовлять из пикринки пироксилин. Пикринку мы можем иметь в большом количестве. Организуется мастерская. Нужно теперь же найти для нее в Москве промежуточный склад.
На обратном пути, в Москве, договорились с «Маратом» и «Дядей Мишей» о передаче наших «паспортных» материалов, а с ними и соответствующих функций Московскому областному бюро Ц.К. В них чувствовалась здесь огромная надобность, и именно здесь представлялось наиболее целесообразным, чем в Орле, централизовать нто дело. Поэтому решили передать эти материалы сюда даже раньше, чем перевели из Орла в Москву весь наш аппарат.
Таким образом вопрос о функциях, повидимому, и в центре уже решался практически в сторону их видоизменения, в смысле перехода к снабжению оружием. Транспортные функции сами собою перерождались в функции боевые. Одновременно московская типография приспособлялась для издания популярной газеты «Рабочий».
9 Си. «Кавказский магазин».


154
Из Орла мы должны были послать в Москву наборщика для типографии «Рабочего» и организатора для внешних его сношений и налаживания склада пикринки и оболочек. На первую функцию командировали Яшвили—«Сандро» (а с ним вместе переслали в Москву и паспортное бюро), на вторую был вызван из Киева «Чорт».
Одновременно Голубков отправился на поиски финансов: начинать новое дело с теми рессурсами, какими располагали, конечно, нечего было и думать. И он привез из поездки около 20 тыс., с которыми можно уже было начинать предприятие.
В это время мне понадобилось ехать в Самару. В транспортном бюро Восточного района сидели тогда В. Свердлов и Гершанович. Между ними и приволжскими комитетами возникли недоразумения, характер которых для нас не был достаточно ясным. Как раз происходила тогда в Самаре конференция комитетов, и было особенно удобно эти недоразумения выяснить именно здесь и наладить взаимоотношения.
На конференции встретил старых знакомых по самарской ра- .боте—Позерна, Орлова из Симбирска, кажется, «Михаила», и из новых, т.-е. не встречавшихся мне здесь раньше—Ветрова из Саратова и «Измаила» (Ленгник). Недоразумения улажены были быстро, и наше право на представительство на конференции было восстановлено.
Но кругом уже шли разговоры о всеобщей железнодорожной забастовке, и потому задерживаться здесь дольше не приходилось.
Выехали из Самары вместе с Протопоповым, пробиравшимся в Москву из Сибири. И когда садились в вагон, нас предупредили, что до места едва ли доедем. И действительно, добрались только до Пензы, где и должны были просидеть в вагоне шесть суток. Правительству дорого стоила эта забастовка. Помимо простоя, всем застрявшим в дороге принуждены были выплачивать ежедневно суточные.
Но застрять в Пензе было не особенно любопытно. Она мало изменилась за те несколько месяцев, которые я здесь не был. Такая же обывательская и сонная. Только отсутствовали теперь мои знакомые Смирнов и Россель.
Поэтому, некуда было даже пойти, и, волей-неволей, приходилось околачиваться на вокзале и около вагона. В железнодорожном депо устраивались иногда эс-эровские митинги, доступ на которые нам с Протопоповым был закрыт.
В нашем купэ ехал в Киев с Дальнего Востока молодой военный врач, с которым мы быстро сошлись. И когда, на шестой день пензенского сиденья, уходил в Москву воинский эшелон, нам уда¬


155-
лось, при протекции доктора, приспособиться к этому эшелону и благополучно проследовать до Москвы.
Приехали в Москву в ночь на 18-е октября, т.-е. когда «манифест» фактически уже был об’явлен, и рано угром начали открываться магазины, а либеральная публика и молодежь тянулась к университету.,
В одной из аудиторий совершенно, как мне показалось, открыто заседал'Московский . Комитет c.-д., поднявшись на самые верхние- скамейки амфитеатра. Там же был и «Марат». Заслушивался доклад делегации,'ходившей во главе с рабочими к ген.-губернатору с требованием освобождения политических.
— Он перетрусил,—закончил докладчик,—был очень взволнован и обещал ходатайствовать.
Обращаюсь к «Марату»:
— Не было ли ошибкой, что делегация так скоро ему поверила, и не настаивала на немедленном освобождении?
«Марат» ответил с неожиданной горячностью:
.— Вы рассуждаете, как меньшевик. Только вооруженное восстание заставит их выполнять наши требования немедленно.
— Смотря по тому, какие требования. Те, которые ему были пред’явлены, он мог выполнить и без вооруженного восстания.
Но почему я рассуждал, «как меньшевик», этого ни тогда, ни после так и не понял.
Митинги шли в каждой аудитории, и большевики уже выступали с лозунгами о необходимости «вооружения рабочей руки». Непрерывный митинг был и на дворе, около Ломоносова.
Вечером в Инженерном училище оказался уже весь, только что- освобожденный старый Ц.К. Квятковский, с шляпой на затылке, распоряжался рассылкою во все стороны ораторов.
В Орле, по возвращении, застал погромную обстановку. По случаю «манифеста» Голубков и Елена отправились на демонстрацию и, шествуя во главе ее, первыми угодили под палки и крючья черносотенной контр-демонстрации и оказались изрядно пострадавшими. Елена заболела, а две наши комнаты, к ужасу хозяйки, были битком набиты еврейскими семьями и детьми. Все сидели и ползали по полу, так что невозможно было Ни стать, ни пройти, как на железнодорожной станции советского пероиода. Погромное настроение уже спало, но появляться им на улице было еще опасно.
Пришлось найти целый ряд квартир и вечером разместить их в- более лучшие условия. Но черносотенное озлобление направлялось уже против либералов. И местная организация должна была организовать самооборону. Здесь нужда в оружии обнаружилась весьма:


156
рельефно. Так что и чисто практическим путем мы снова подошли к необходимости заняться этим делом.
Вопрос о переводе аппарата в Москву был уже решен, и мы начали к нему готовиться. Оставаться здесь более не было никакого смысла ни политического, ни практического. Проехал в Баку возвращавшийся из Питера А. Енукидзе. Оказывается, Бакинская типография свертывалась и перебрасывалась на север к Питеру. Тем менее оснований оставаться в закуте было нам.
3.
В Москву перебрались в начале ноября. Переезд совпал с новым экстренным вызовом туда от Никитича, так что прямо почти <с вокзала пришлось разыскивать явку. Отсюда направили к М. Ф. Андреевой на Воздвиженку.
Дверь открыл какой-то высокий, страшно знакомый человек. М. Ф. дома не оказалось, и он предложил ее обождать.
— Скоро должна быть.
Мы сидели с ним в зале и разговаривали о последних событиях, о кадетах, только что народившихся. При чем для моего провинциального слуха многие термины и слова-с титлами были новы и не вполне ясны. Приходилось переспрашивать,—отсюда ощущение отсталости и некоторой неловкости. И чем больше всматривался в ■собеседника, тем знакомее он мне -казался,- но и тем труднее было для меня вспомнить, где же и когда мы с ним встречались. И неловко было спросить его об этом, настолько близким казалось знакомство.
Заговорили о «Новой Жизни», которая уже начала выходить. И в силу какой-то подсознательной ассоциации представлений, я сразу вспомнил что видел своего собеседника только на открытках и в журналах, в жизни же разглядываю его впервые. И это открытие было настолько для меня неожиданным, что на момент утрачена была нить разговора. Ведь это был мой любимый •еще с 90-х годов писатель Ф волжскими настроениями и красками моей родины, с восхищавшей меня всегда дерзостью улицы, на которой я вырос... «Кувалда», «Рассказ о чорте», «Фома Гордеев»...
Чтобы скрыть свое невольное замешательство, посмотрел на часы.
— Вы торопитесь?
— Да... нет... мне нужно было бы попасть в одно место. Раздался звонок.
■— Кажется, это она.


■■ .■ ■ ■ ’ — 157
Это была действительно М. Ф. Стали говорить уже втроем о деле. Ha-днях был убит черносотенцами в вагоне трамвая Гро- жан, организовавший мастерскую снарядов и непосредственно ведавший боевым делом. Его нужно было кем-нибудь заменить- И М. Ф. и Горький находили наиболее подходящим для этой замены «Чорта», состоявшего в нашем распоряжении и ведавшего типографией «Рабочего».
— «Чортика» вы должны нам отдать. На его место вы найдете кого-нибудь скорее, чем на место Грожана.
«Чорт» был уступлен, и его место должна была занять Елена.
Наша дальнейшая ориентировка в Москве выяснила, что «транспорт», как таковой, наш транспорт ликвидирован жизнью. Производство бакинской типографии поступило на открытый рынок. Выходила «Новая Жизнь», организовывалось • издательство «Колокол».
Но, как это ни странно, требования с мест на шрифт для комитетских техник не прекращались. Повидимому, или еще живы были подпольные навыки и традиции, или не удовлетворяли потребностей легальные издания. Во всяком случае, здесь в Москве пришлось закупить и отправить на места несколько комплектов шрифта. Только теперь это было проще. Правда, словолитня Лемана все еще требовала «губернаторского разрешения» на покупку и пред’явления паспорта; но уже просто «для формы». Помню, однажды, кажется, Аристарх отправился к Леману за шрифтом с фальшивкой настолько вымытой марганцевым кали, что она стала рыжею и просвечивала, а вписанный текст и подписи расплылись и были так свежи, что даже младшему дворнику это бросилось бы в глаза. Однако шрифт у Лемана отпустили, только улыбнувшись при обозрении пред’явленного «паспорта». Вдобавок,, и паспорт-то был годовой, и написан на русское имя, в го время/как пред’явитель его оказывался ярко выраженного семитского происхождения.
Наши аппараты на местах еще сохранились, и мы продолжали с ними держать связь. Оттуда начались усиленные запросы на оружие. Организация черной сотни и погромы явились непосредственной предпосылкой этих запросов. Лука в Киеве уже наладил путь для оружия через границу. Местные комитеты, обращавшиеся в бюро Ц К. за оружием, направлялись оттуда к нам. Выходило так, что это дело необходимо ставить.
Начали исподволь, путем закупки десятками револьверов и винчестеров в московских магазинах. Там отпускали уже без разрешений, и задача была лишь в том, чтобы избежать ареста


158 , - - • -
с купленной партией оружия на улице. Для этого оно тщательно упаковывалось в магазине и на лихаче вывозилось на заготовленные квартиры. А оттуда направлялось к месту заказа.
Но это дело широкого размаха иметь, разумеется, не могло. Нужны были слишком большие средства, каковых мы все же не имели, и не только «магазинные» источники. Поэтому на эту функцию уходила только часть наших средств и сил. Другую часть решали направить в русло «свободной» рабочей печати.
Вкупе с Дубровинским и Квятковским и в согласии с Московским Комитетом задумали издавать популярный рабочий орган «Вперед». Выходила ли уже тогда большевистская «Борьба» и меньшевистская «Московская рабочая газета», или еще тоже только что ставились, не помню. Но одновременное их существование с нашим «Вперед» вспоминается отчетливо.
Подписали договор с типографией Холчева на Тверском бульваре, при чем этот предприниматель, чуть ли не эс-эрствовавший тогда, оказался самым обыкновенным жуликом: после декабрьского восстания, когда наш экземпляр договора был забран охранкой, он зажилил нашу бумагу, хранившуюся в его кладовой,-и, кроме того, тысячи полторы наших денег.
Любопытная подробность. Только что вырвавшись из подполья, мы не могли сразу впитать в себя «конституционного» духа: какое бы то ни было «разрешение» на издание своей газеты нам казалось далеким пережитком, совершенно излишним после одержанной победы. Поэтому, заключая договор с типографией и давая в газеты об’явление о предстоящем выходе газеты «Вперед», мы были в полной уверенности, что выпустили ее «явочным» порядком. И в этом наивном заблуждении пребывали до самых последних дней перед выходом. И только, когда уже пришлось конкретно назначить типографией день выпуска первого номера, она с нас- потребовала «разрешения».
— Конечно, это—пустая формальность,—либеральничал Хол- чев (влад. типографии), — но на всякий, знаете, случай:—может потребовать инспектор... и хорошо, если он меня только оштрафует.
Мы гордо заявили, что признаем только явочный порядок. Ло нам не без яда ответили, что они тоже считают его наилучшим, а вот формалист-инспектор придерживается иного мнецця, рисковать же типографией они не могут.
Пришлось испытать всю горечь первого компромисса. Но добывать разрешение на газету «Вперед», уже анонсированную, не


159
было времени: день выхода об’явлен, все к этому подготовлено, всякая отсрочка уже вносила дезорганизацию в дело. Выручил тот же Хблчев.
— У меня в типографии, лежит разрешение на еженедельник «Книжный Рынок». Выходить он, невидимому, не собирался.


160
Переговорите с Валентиновым1), может быть, он вам его передаст.
Пришлось говорить с Валентиновым. Тот с готовностью передал свое право нам. Но «Книжный Рынок»—библиографический еженедельник, а не ежедневная политическая газета «Вперед». Пришлось фокусничать: заголовок газеты «Книжный Рынок» набрали мелким шрифтом, а подзаголовок «Вперед» жирным. Все другие формальности уладились быстро.
Организовали контору и редакцию газеты на Никитской против театра, по настоянию Квятковского, «не ниже третьего этажа»:
— Чтобы не так досягаемо было для черносотенцев.
■>
•'1
4. '
Всю технику конторской работы в газете взвалили на собственные плечи: А. П. Голубков, В. Д? Голубкова, Елена, я и В. Свердлов, в качестве главного бухгалтера. Редакция, возглавлялась Ин. Дубровинским, при уча’стии Квятковского и представителя от Московского Комитета Васильева-Южина. Потом подошли Сильвин и Л. Я. Карпов. Распространение по районам и фабрикам взял на себя М. К., использовав для этой цели безработных из районов.
Первый номер выпущен был, кажется, в конце ноября. И с первого же номера выяснилось то отношение к рабочей газете,? которое наблюдается везде в буржуазных государствах, несмотря на. наличность в них всяких конституций и всяких «свобод», до «свободы печати» включительно. Царская цензура была уже, до известной степени, сбита с позиции, и этот «культурный* способ преследования рабочей газеты пока еще применен быть не мог. Но обычный буржуазно-американский способ, применяемый там всегда,, а теперь и всюду,—способ по нынешней терминологии— «фашистский», а по тем временам и по российской терминологии погромный, был применен и к нам.
Первый же номер при перевозке из типографии в редакцию подвергся нападению хулиганья на Тверском бульваре. Газету рвали, разбрасывали на мостовой или пачками растаскивали. Так что сразу же пришлось решать вопрос об охране транспорта. Н. И. Муралов с братом, работавшие тогда в экспедиции «Вперед», должны были организовать целую охранную дружину. Ран-
<) Редактор выходившего тогда в Москве толстого марксистского журнала. «Правда».


161
ним утром они отправлялись в типографию, и оттуда эскортировали подводу с напечатанными номерами газеты. При чем должны были окружать ломовика, как конвой окружает этапную партию, с маузерами на-изготовку, и в таком виде доставляли газету в редакцию, А через пару, дней встал вопрос и об охране уже не только транспорта, но и самого печатания, и даже типографии, в которой начала, появляться паника погрома.
Неизвестно, к чему привела бы нас в дальнейшем «логика вещей», если бы надвинувшееся московское восстание не прекратило всякие обычные работы во всех редакциях и всех типографиях.
Шестого или седьмого декабря, теперь уже не припомню, вышел последний номер «Вперед». Материал для следующего номера был сдан в типографию, но наш выпускающий, «Аристарх» (Розен'оер), явившийся туда ночью, .-уже не был пропущен, избит прикладом на улице и отправлен в участок. Так мы его и потеряли из вида, не зная о том, что с ним случилось. Только уже в январе, после восстания, ему удалось бежать из участковой бани, в шубе на голом теле и в резиновых мелких калошах на босую ногу.
Сдав в типографию последний, не вышедший, номер, мы с Голубковым уже не могли попасть из редакции, с Никитской, домой на Садовую-Триумфальную прямым путем. На Тверском бульваре обыскивали патрули, а Бронные баррикадировались. Пришлось обходить мимо Зоологического, через Грузины и Твер- ские-Ямские. При чем и здесь уже на всем пути московские гамэпы били фонари и вносили предбаррикадное оживление и сумятицу..
Вечером строили первую баррикаду на Триумфальной-Садо- вой. Теплая облачная ночь. Ни одного фонаря и даже огонька в окнах. Масса молодежи и обывателей осторожно и напряженно двигается и шелестит по улице, занимая не только тротуары, но и дорогу. Извозчики исчезли. Громких разговоров не слышно. Необычайная для улицы, словно пасхальная, тишина и шелестящие звуки двигающейся толпы, как рыбы во время нереста или отдаленного ледохода. И изредка то там, то тут одинокие револьверные выстрелы и полет пули; и сейчас же вслед за ним отдельные голоса: «Товарищи, спокойствие; это — провокация!». И средн этой романтически-жуткой тишины, одни, покрывающие ее, удары топора или молотка, укрепляющие баррикадное сооружение на углу Тверской и Садовой.
И на другой день и в дальнейшем в течение всего баррикадного периода почти ежедневно мы сходились в редакции, проходя через баррикады и патрули, научившись прятать от последних 11 Техника большевистского подполья. Вып. I.


162
свои револьверы. Не являлся только Иннокентий, руководивший рабочими в Симоновской слободе, да В. Свердлов, пропадавший на баррикадах не то в Хамовниках, не то на Пресне.
Жили мы около самых баррикад, принимая посильное участие в их охране и подновлении. И когда к вечеру прекращались вылазки солдатских патрулей и затихали перестрелки, было любопытно пробираться осторожно к Страстному и наблюдать издали пустынную и совершенно темную площадь с кучкой солдат, сиротливо двигающихся около небольшого костерка.
5.
Восстание подавлено. Сожжена Пресня. Стали пытаться снова восстанавливать начатое дело.
Но нужно было переменить квартиру. За это время выяснилось, что дом, где мы приютились с редакцией, является одним из; черносотенных штабов. Управляющий домом, отставной старый полковник, прозрачно намекнул на желание освободиться от нас. Не было желания оставаться здесь и у нас. Нашли квартиру поскромнее, где-то в Малом Палашевском, и собрались в последний раз на Никитской в канун 1906 года.
Нельзя сказать чтобы это была веселая встреча Нового Года. На душе у всех было скверно—разрушенное «вчера» и неопределенное «завтра». Похоже было на именины после похорон. Пытался внести некоторое оживление старший Лядов, но это удавалось все-таки плохо.
А на другой день перебрались в новое помещение. К вечеру, когда еще мебель там нагромождена была горами, явилась полиция и забрала собравшихся там Квятковского, Голубковых И Свердлова. Мы с Еленой пришли туда утром, не зная о случившемся, и, прождав часа полтора, пошли их разыскивать. Только на их квартирах удалось выяснить то, что произошло накануне.
О возобновлении дела нечего было и думать. Все деловые документы и книги были в охранке. Входившие в редакцию работники оказались рассеянными по Москве и раз’ехавшимися. Оставались мы с Еленой, при чем вместо меня, официального издателя «Вперед», был забран в охранку какой-то помощник присяжного поверенного с моей фамилией.
Так окончилась наша первая «свободная» рабочая газета. Мы пытались ее восстановить спустя 3—4 месяца, но все наши попытки найти для нее типографию окончились неудачей. Ни один


163
владелец не соглашался. Пытались подойти к типографиям и через профсоюз и через своих наборщиков й печатников—еще меньший успех. Владельцы даже захудалых типографий настораживались, а затем и отклоняли предложения, как только узнавали, что газета будет «рабочая». Пришлось всякую мысль оставить.
Умерло, и больше, кажется, не восстанавливалось, и Центральное техническое бюро Ц.К. Умерло не потому, что были из’яты из обращения его работники, а потому, что в новой обстановке ему уже не было места. Новые условия требовали и новых навыков, иного совершенно размаха, иных методов. Как ни убога была новая «конституционная» действительность, ориентироваться в ней и руководить ею из тесно сплоченного, законспирированного технического кружка уже не представлялось возможным. Нужно было искать иных: форм, которые одновременно со старыми методами, еще не до конца изжитыми и использованными, дали бы возможность использовать и новые методы, более отвечающие новой складывающейся обстановке.
Жизнь развивалась. И хотя она была временно побеждена, временно загнана в подполье, но она уже присвоила и усвоила себе новые пути, и в старых формах вместиться уже не могла. •
Открывалась совершенно новая полоса работы, подход к которой связывался с длинной цепью переприспособлений, накопления новых навыков и более широкого размаха деятельности.
В. Соколов.
Л*


Самарская типография Ц. К.
I.
Необходимость постановки районных типографий Ц.К. выявилась сейчас же вслед за организацией транспортных районов. На первых же порах работы смоленского пункта, мы должны были прийти к мысли о типографии. Перерывы в присылке литературы из Баку и из-за границы, вполне естественные, вызывали «простой» транспортного аппарата и естественную мысль о заполнении этих простоев. А, с другой стороны, постоянное общение с местными организациями района естественно же наталкивало и на необходимость большей производственной близости, на необходимость и' желательность районного печатного органа.
В Смоленске мы только подошли к этой проблеме, но осуществить ее не успели, за слишком коротким временем работы. В Самаре же этот смоленский опыт был учтен с самого начала работы, и мысль развертывалась уже в намеченном направлении. Поэтому самарская районная типография не осталась только в идее, а получила вполне реальное осуществление*
Мы поставили ее с Квятковскимх) в сентябре—октябре 1904 г. Ставили по собственной инициативе и за свой риск и страх. Это не значит, конечно, что за собственные средства, ибо у нас их не было. По и у Ц.К. на это дело мы точно так же ни копейки не взяли, и пе брали, а изворачивались, так сказать, «местными средствами»,
К тому времени у меня в Поволжья уже были прочные, хорошие связи как с местными организациями, где таковые были, так и с соответствующей публикой, где организации отсутствовали. Перевод наших «транспортно-технических бюро» всецело на хозрасчет,
О А А. Квятковский, сын Квятковского, повешенного при Александре IIL Работал в 1904 г. в Самаре в качестве агента 1Т.К. по организации Приволжского района. В начале 1905 г. арестован с Ц.К. в Москве в квартире Леонида Андреева. В настоящее время работает в Лондонском Представительстве Н.К.В.Т.


165
без всяких дотаций, Ц.К. уже ввел в систему. И чаще сам кредитовался у нас, чем открывал кредит нам.
Лето 1904 г. было очень продуктивно. Транспорт получался почти еженедельно; в худшем случае раз в 2—3 недели. Оживление в деле организации местных комитетов было определенное. Район большой чуть не с полутора десятками губерний. Местная работа в массах развертывалась. Спрос на литературу выростал огромный.
Отсюда наличность наших материальных рессурсов. На них содержалось Бюро со всеми накладными расходами. И оказывались кой-какие остатки, из которых производились выдачи проезжавшим товарищам. Иногда они передавались нами в кассу Ц.К. Но это отнюдь не были целиком средства, получаемые за литературу от комитетов. Гораздо больше удавалось собирать на стороне от сочувствующей буржуазии или интеллигентской публики.
Мы решили с Квятковским, что передавать эти «совсем остатки» едва ли* целесообразно. Хозрасчет так хозрасчет—будем развивать предпринятое. Комитеты по части техники оказывались еще слабыми. А вонросы местные уже вставали. Созванная в сентябре не большая конференция приволжских комитетов выяснила необходимость не только техники, которая могла бы обслуживать прокламационным материалом, но и желательность областного листка. Здесь были представители Самары (Позерн, Потоцкий), Саратова. (Майский), Казани («Михаил»), Урала («Аркадий»), Уфы (кажется, Коновалов) и кто-то еще. И все они находили, что если не газета, то периодический листок .был бы нужен во всяком случае.
В Пензе была группа из третьего земского элемента, с которой я близко сошелся еще весной и поддерживал деятельные сношения. Там организован был пункт получки и распределения транспорта, так что сношения все время поддерживались. Иногда нам удавалось собирать немного денег на то или иное дело.
Жил там земский инженер В. Ю. Россель, душа-человек, но довольно беспардонный политик. Да он политикой и не особенно занимался, а просто «помогал» квартирой, деньгами, «добрым словом» и постоянной готовностью оказать какую угодно услугу.
Знакомство с ним было почти случайным. Первый транспорт, полученный мною в Пензе был привезен на квартиру А. И. Смирнова, c.-д., своего человека, и единственного в то время знакомого мне в Пензе, так как организации там не было никакой. Когда я начал развязывать внушительную корзину, чтобы заняться распределением, хозяин' квартиры проявил необычайное беспокойство. Хороший товарищ и абсолютно надежный человек, он оказывался настолько нервным, что це хотел даже присутствовать в комнате


с таким рискованным грузом. Он честно в этом сознался, схватил шляпу и оставил меня одного.
— Мне все время кажется, что вот-вот накроют: слышатся шаги, шорох, звон шпор... Не могу... И не понимаю, как вы можете.
— Ну, а пропагандой заниматься можете?
— Это другое дело.
Почему «другое дело», так и не досказал. Исчез. Без него пришлось, по окончании работы, все-таки довольно долгой, итти за извозчиком и оставить квартиру незапертой. И только когда уже я выносил свои корзины, чтобы ехать на вокзал, явился хозяин. Он уже успокоился и даже повеселел.
— На следующий раз я нашел вам хорошую квартиру. Более чдобную и менее подозрительную.
Это оказалась потом квартира Росселя. И здесь я оказался, «как дома». Молодой, жизнерадостный, подвижной, но очень дельный п практичный Россель обставил все дело просто и ясно. У него были где-то закадычные приятели, молодые профессора (с ними я познакомился потом в Киеве), и он обратил меня в одного из них. Так что я приезжал к нему в качестве ученого друга, и у него же и останавливался. Вместе мы разделывали в его кабинете й заделывали грузы. И никаких запоров на замок во время этой работы в кабинете не допускалось. Никаких шопотов или полунамеков, никаких крадущихся движений. Настолько оживленно и весело шла работа, что даже нервный Смирнов утрачивал свой непроизвольный страх.
Деятельно и с искренним увлечением всегда помогала нам жена Росселя. Юная и наивная, как недавняя гимназистка, она подошла к делу с некоторой трогательной романтикой. И это было хорошо, заставляло и нас в своей практике не совсем распоясываться и в меру «естественности»—конспирацию соблюдать. Более легкомысленный хозяин нередко начинал ее убеждать:
— Нужно, Мусенька, к делу подходить проще. Излишняя серьезность заставляет предполагать за ней что-то скрытое...
— Не понимаю я... легкомыслие также имеет известную меру, за которой становится все открытым...
Я встретился с ними потом в 1906 г. в Петербурге. Они обрадовались, как близкому родственнику. Но обстановка значительно изменилась. Он уже приспособился к новой обстановке и собирался в служебную командировку от Переселенческого управления в Сибирь. Деятельно и с увлечением закупал всякие пустяки, вроде морских биноклей для больших путешествий. А она с грустью вспоминала пензенское время, не утратившее для нее романтического оттенка.


167
2.
Обстоятельства в Пензе сложились так, что земство взяло в аренду одну из самых больших в городе типографий, и поручило Росселю управлять ею. Когда я заговорил с ним о возможности «позаимствования» из типографии шрифта и материала, а также покупки старой машины, он с места в карьер отверг этот план.
- —Ерунда, мелкие уловки с грошевыми результатами, и постоянный •: мелочный риск, повседневная воровская настороженность. Себе дороже. Не стоит игра свеч.
Я смутился. Так это было неожиданно. И попытался его успокоить.
— Никакого риска для вас здесь не предполагается. Мы введем для /этого в типографию своего человека, который не будет даже и знать, что вы каким-либо боком прикосновенны.
— Да я не о том. А слишком уж это пахнет кустарничеством и мелким жульничеством. А мы сделаем так: я выпишу от Лемана новую машину со всеми принадлежностями и шрифт, какой вам будет угодно выбрать по образцам и, не получая с вокзала, переотправим его, куда прикажете..
Это был неожиданно великолепный оборот дела, так что моя неловкость совсем потонула в той большой радости, которую он таким образом вызвал.
— Но ведь это пахнет авантюрой: денег-то у нас все же не густо.
— Пустяки. Типография вынесет.
И действительно, выбрали по образцам и шрифты и машину. Остановились на бостонке, как наиболее легкой из машин: удобнее приспособить к квартире, и в тот же день отправили заказ в Москву.
— А человека в типографию к нам вы все-таки дайте. Не для кражи шрифта, а для пропаганды, может, для чего-нибудь изго- дится потом.
И через пару недель он уже известил меня в Самару об исполнении заказа. Обсудили совместно все детали переотправки. Наличность двух вокзалов в Пензе значительно облегчила комбинацию. Груз даже не побывал в типографии. Его просто перевезли с одного вокзала на другой и сдали непосредственно на Самару под «наименованием» машинных частей. Это несколько расходилось с- традициями конспирации. Но в таком болоте, как Пенза, сложная конспирация с таким солидным грузом была бы, пожалуй, хуже: риск безусловно увеличивался бы, а не уменьшался. Большой


168 ... _ .
практик, несмотря на свою молодость и видимое легкомыслие, Россель рассуждал вполне здраво.
— Завозить для перепаковки в типографию—это лишние глаза, лишние, неизвестно какие, предположения и разговоры. Найти для этого постороннюю квартиру невозможно: груз—30 пудов. Конспирация, это—осторожность, доведенная до абсурда. Не будем здесь особенно правоверными.
Я уже достаточно к этому времени видел и испытал все степени конспирации, от подозрительного оглядывания на улицах (нет ли хвоста) до отправки нелегальных вещей из Минска в Одессу через Астрахань (чтобы замести концы). И то и другое на мой взгляд только увеличивало риск, без нужды отнимало время и силы. Поэтому Росселю не составило никакого труда меня убедить. Да иного выхода все равно и не было. А в Самаре был «свой» человек, заведующий транспортным складом, В. И. Александров.
Ему именно и вручена была квитанция на груз, который затем и водворен был на его складе с принятием всех специально транспортных «мер предосторожности», вплоть до уничтожения на ящиках клейм с местом отправки и переотправки и всяких других указаний на концы транзита.
Оставалось найти людей и квартиру. И здесь повезло. Уладилось быстрее, чем можно было предполагать. Н. Н. Кардашеву, работавшему тогда в Воронеже, пришлось во что бы то ни стало ликвидировать местную «технику» с доской и валиком, и старым шрифтом. И он весь персонал прислал к нам в Самару, и притом в такой комбинации, лучше которой нельзя было и выдумать.
Приехал молодой, веселый, умный хохол в поддевке с женою и двумя ребятишками. Самый подходящий хозяин,- невзыскательный на удобства, весьма практичного мещанского склада, преданный делу и живущий только для него. Настоящей фамилии его, как и большинства своих нелегальных сотрудников, я, к сожалению, не знаю—не имел обыкновения спрашивать, а по паспорту он был, если память не изменяет, Иван Павлович Коваленко. С собой он привез и наборщика, даже часть шрифта с принадлежностями для комитетской техники. А еще наборщица, приезжавшая из Сибири, у нас уже была задержана в Самаре и дожидалась оборудования.
Шрифтом Ивана Павловича мы уже могли облагодетельствовать какой-нибудь комитет. И направили его, кажется, в Казань, куда послан был тогда «Михаил» и где работали тогда Адоратский и Кулеша. А, может быть, этот шрифт попал и в Уфу. Не помню уже. Во всяком случае, около этого времени мы снабдили ма-


169
лснькими «техниками» и тот и. другой город, и еще Екатеринбург.
Иван Павлович езялся искать квартиру сам. Это было всего удобнее. Наше предположение открыть какое-либо предприятие вроде «пакетной мастерской», которая дала бы право иметь бостонку. по зрелым размышлениям и обсуждениям было забраковано. Самара хоть и большой город, но ремесленников даже и такого типа, какой был нами намечен, здесь имелось достаточно. Общий мещанский уклад и взаимная конкуренция и подсиживанье не обещали спокойной с наименьшим риском работы. Предприятие более высокого типа было бы нам не по средствам. Да и обязывало бы к конспирации более сложной, более громоздкой, которая, в конце концов, не оправдывала бы и самого производства .
Поэтому остановились на проекте Ивана Павловича нанять просто небольшой особнячок под квартиру, и хорошо, если с плохеньким «парадным» ходом. Этот ход для Ивана Павловича слу жил бы ссылкой на его желание открыть «с нового года» мелочную лавочку. А -два — три месяца, остававшиеся до этого срока, можно было бы работать во-всю, производя одновременно хлопоты о патенте и сходясь с соседями, как с будущими покупателями.
— Помилуйте, ведь это же мОе призвание: по душам поговорить с человеком, душу ему открыть, в его уголок заглянуть... Какой же я «подозрительный» человек... Наше вам-с, господину покупателю,. сорок одно с кисточкой...
Жена только спокойно улыбалась на его разговоры и доверчиво посматривала. И вот это доверчивое, спокойное отношение простой женщины с двумя ребятишками к общительному веселому мужу, завязанному в рискованном деле, убеждало, пожалуй, больше, чем доводы самого Ивана Павловича. Я спросил ее:
— Вы тоже так думаете?
Она ответила со смехом:
— Он, аж налим, извернется и не заметишь. Было раз— только разложили все на столе, зашел полицейский. Он ему обра- довался^ как родному: миляга, друг... стал его раздевать, стол от него загораживать. И все тарантит, все тарантит, суетится около него. А тот очумел, не понимает. Тем временем я стол успела накрыть, и прямо на печатню-то самовар поставила. А он все обхаживает: пожалуйте, говорит, гостенек редкий, чайком погреться.
Нас разбирает хохот, потому что Иван Павлович во время этого рассказа непроизвольно изображает на своем лице ту восторженную радость, которую он обнаружил, принимая тогда горо- дового.


170 ----- --- -
— Ну и погрелся?
— Да ведь самовар-то холодный был. Он ко мне: жинка,—говорит,—разведи машину скорее, надо обогреть хорошего человека. Думаю, тот и в самом деле, пожалуй, обогреваться сядет. Вот, думаю, тихо вам. Взглянула этаж, чтоб неповадно было, отрезала ему: дела у меня разве мало, чтобы безовремя разводить разносолы? Трактиров мало для вас бездельников?
Иван Павлович не выдерживает.
— Сначал-то я не понял как-будто. Осерчал. Потом говорю: ладно, коли так, в трактир, так в трактир. Это ты правильна, жена. Пойдем, друже, там хоть не одним чаем можно побаловаться.
На том и порешили, что Иван Павлович ищет квартиру сам, и по своему выбору. Но заранее условились, что права редакции ао отношению к сдаваемому в печать материалу он себе не. присваивает, и в этом смысле прерогативы остаются всецело за нами. В то время такая оговорка была необходима: наблюдались случаи >и не так редко) претензии со стороны типографских работников на решающее слово в редактировании материала и отказов его печатать, если они найдут его не вполне отвечающим их настроению.
- \
3,
Квартира найдена была не так далеко от центра,. в тихом не- реулке около Москательной. Деревянный одноэтажный домик в четыре окна на улицу с покривившимся парадным крыльцом. Домик мещанского вида, и внутри достаточно приспособленный.
Иван Павлович сейчас же принялся за хлопоты. Ходил кругом с топором, молотком и гвоздями. Тут приколотит^ там заделает щель, привесит крючок. В задней комнате, выходящей okhqm на двор, понадобилось особенно внимательно осмотреть ставни. И особенно внимательно прислушиваться, не доходят ли из-за ставен на двор звуки работающей машины. Прислушивался несколько вечеров и устраивал всякие приспособления. И, наконец, добился, что’ туда не долетало ни одного звука даже глубокой ночью: в окно изнутри с вечера вставлялась плотно пригнанная доска, обитая войлоком. Так же плотно пригнанным, обтянутым кошмой, щитом загораживалась в этой комнате и дверь, выходящая в другие комнаты. Ко? сяки окна «для тепла» также были закрыты войлоком.
Типографию решили в подвале не помещать, только лишняя мука работникам.—а уже если придет полиция, то все равно подвал не спасет. Старательно приспособленная комната, гарантировала


171
отнюдь не меньше. Только исправили звонок и точно условились о внутренней и внешней сигнализации.
Типографию привезли сразу же, как только вошли в дом наши жильцы. И радовались же они новому своему жилью! Сразу устроились по-хозяйственному и домовито, как дружная работящая семья.
Это помещение было известно, только нам с Квятковским. От всех других оно было скрыто. Решили не обнаруживать его даже милейшему и честнейшему В. П. Арцыбушеву, члену нашего же бюро, даже тогда, когда заметили, что это его обижает. Но иначе, по нашему мнению, нельзя было поступить: знала его в городе каждая собака, а жандармы перед каждой маевкой изолировали его в тюрьму. На улице он издалека бросался всем в глаза: большой, грузный с длинной сивой гривой и обликом Маркса (так его по кличке и величали). Он, по нашему представлению, провалил бы типографию только одним своим появлением на той улице, где она находилась.
И некоторое время было положительно неловко смотреть ему в глаза, в особенности говорить с ним о типографии.
— Черти полосатые. Ребенок я, что ли.... Буду ходить туда разве?.. И уж если на то пошло, то это может иметь обратные результаты: ведь я не знаю теперь, в какой местности мне не следует показываться.
Он был прав, разумеется. Но наша боязнь за дело, так удачно складывавшееся, оказывалась сильнее нашего доверия к Василию Петровичу и нашей искренней к нему привязанности.
— Подождите немного, пока наладится. Это не недоверие, а простая осторожность: чем меньше людей знает, тем меньше риска.
Но был еще один человек, которому пришлось не только указать это наше сокровище, но и ввести внутрь. Нужно было туда доставлять бумагу и брать оттуда «продукцию». Иногда это делал сам Иван Павлович: с саночками, отправлялся на базар и заезжал на склад. Иногда он и печатник с наборщицей ради прогулки выносили напечатанное под верхним платьем на особую квартиру. Но нужна все-таки была помощь и со стороны, как и постоянное место свиданий с нами вне типографии.
Для этого чрезвычайно подходила семья А. А. Преображенского. Как сейчас представляю этого 'скромного, на редкость убежденного человека. Он не работал активно именно из-за своей скромности. Но зато и он и его деловитая хозяйка, жена Марья Ильинишна, готовы были в лепешку расшибаться на всяком практическом партийном,деле. И мы избегали поэтому использовывать их по мело¬


172
чам. Демократическая наружность их обоих, также навыки делали их на людях и на улице незаметными. Но во всякой такой работе онц оказывались незаменимыми.
Их квартира обращена была в промежуточную. А Марья Ильинишна взяла на себя роль прачки для типографии. Привозила оттуда на салазках узлы с бельем, а туда доставляла чистое. В первом случае забирала там напечатанное, во втором доставляла бумагу. А затем уже с их квартиры и он и она на себе переносили в транспортную квартиру, или брал кто-нибудь другой.
Насколько удобна была комбинация с Преображенскими и насколько сами они пользовались «незапятнанной» репутацией среди соседей, выяснилось потом. Однажды М. И. принесла вечером мешок с литературой и спрятала его за дрова в сарае, чтобы оттуда взять угром. Утром к ней приходит соседка.
— Матушка, Марья Ильинишна, беда ведь у нас...
— А что такое?
— Да пошла я в сарай... Смотрю это за дрова-то, а там мешок. Заглянула—бумажки какие-то. Неграмотная ведь я, дай, думаю, покажу Мишеньке, сыну-то. Он как посмотрит, да и говорит: брось, говорит, мама, скорей, сожги, а то туда упрячут, и не выберешься. Что же теперь делать-то?
— Возьми да сожги.
— Что ты, девонька, их цельный мешок. Люди у нас походя заходят... У тебя вот разве?.. Печка большая, ребят нету...
— Ну, тащи, я сожгу.
Литература в тот же день была убрана. А соседка больше уж никому не рассказывала, боялась. И работа продолжалась в том же направлении еще очень долгое время.
Первой пробной работой была «Хроника Восточного Бюро Р. С.-Д. Р. П.» с моей вводной статьей «по текущему моменту» и рядом специально присланных с мест сообщений о ходе работы—из Казани, Самары, Уфы, Саратова. Набиралось, кажется, страниц на 10—12. Выпустили 500 экземпляров.
Радости было много: чистота работы совсем не напоминала о нелегальной типографии.
Квятковский сиял.
— Чем это хуже бакинского издания? Дайте нам ихнюю бумагу и посмотрите, что выйдет.
В типографии ликовали, еще больше.
— С такой типографией не обидно и провалиться. Пусть-ка жандармы в настоящей типографии и за деньги так напечатают.


173
В действительности, конечно, все эти восторги были преувеличены—новенький шрифт и старательность подготовки первого выпуска, конечно, сказывались: чистота, ясность, четкость производили выигрышное впечатление.
Этот первый номер в распространение пустили не сразу, а на несколько дней задержали. За это время дано было поручение нашему транспортеру «Чорту» (В. И. Богомолов) взять с собой сотню— две экземпляров и разбросать их в Пензе. Тогда мы были уверены, что это явится громоотводом по отношению к Самаре. Теперь мы, вероятно, придумали бы что-нибудь иное.
„ «Чорт» мигом собрался и выехал. В вагоне, лежа на верхней полке и накрывшись пальто, он сложил каждый номер «Хроники» вчетверо, чтобы были портативнее при разброске. К вечеру он был в Пензе. Ни к кому не заходил и никого не видел. Обошел по основным магистралям весь город. Подбрасывал на улицах и в подворотнях, совал в почтовые ящики и в щели парадных дверей. И в ту же ночь со скорым поездом уехал обратно в Самару.
А в Пензе, как потом выяснилось, это произвело необычайный фурор. На интеллигентских вечеринках, где раньше безраздельно царили эс-эры, теперь стали к ним обнаруживать некоторый скептицизм: они еще не так далеко от’ехали от гектографа.
По району номер развезен был быстро и вызвал большой интерес если не к себе, то к самой идее издания.
И сейчас же после этого стали поступать заказы от комитетов. В особенности от Самарского. Но последнего приходилось остерегаться и избегать больше всего, так как территориальная близость его к типографии могла навести на след этой последней.
Вышел и второй номер «Хроники». И уже близка была реализация основной цели—издания газеты.
Литераторы в Поволжье имелись: И. П. Гольденберг, Майский в Саратове, Адоратский в Казани, Потоцкий, Позерн в Самаре. Нужно было только столковаться о программе с Ц. К., и о технике выполнения с работниками издания. К этому и присту чили.
В газете не только как идейном центре, но и как центре организационном испытывалась огромная надобность. Начинались так называемые «банкетные» кампании. Состоялся в Питере известный земский с’езд. Адвокаты и литераторы, до сего времени державшиеся около нелегальщины, стали посматривать теперь на нее свысока. Нередко приходилось от них выслушивать комплименты:
«Кустарничество. Отсутствие политического размаха. Кроты земли русской».


174
Потребность массовой организации и массового выхода на улицу испытывалась всеми.
Помню экспромтную ночную демонстрацию в Самаре, вероятно, первую за все время существования этого города.
Устроено было большое либеральное собрание в земском доме для доклада о Питерском с езде. Комитет мобилизовал рабочих. Публики набилось в зале много. После доклада с хор произнесена была из толпы речь. Правда, она не отличалась особой литературностью и логическим построением. Но это и не было особенно важным, симпатии большинства были на ее стороне. И сейчас после згой речи раздалось пение: «Отречемся от старого мира», и рабочие группы длинной вереницей потянулись по корридорам и к выходу на улицу. Публика растерялась и, распялив глаза, молча наблюдала этот демонстративный исход из залы и с хор.
Улица была пустынна. Полиция не подготовилась. И, пройдя с пением беспрепятственно по Дворянской, демонстрация разошлась.
✓
'4.
В конце декабря 1904 г. распоряжением из Ц. К. мы с Квятков- «ским были срочно переброшены из Самары: он в Москву, я—в Киев. Только уже после, в пути, выяснена была махинация этой переброски (соглашение с меньшевиками об об’единении технического аппарата Ц.К.).
Спешно передали все дела и связи и в первых числах января выехали в Орел, где должны были встретиться с Дубровинским для •окончательного выяснения наших назначений.
Типография была уже на полном ходу. Внешние сношения ее с бюро налажены. Внутренние взаимоотношения работников не вызывали никаких опасений. Доставка в нее материалов и бумаги и вывозка изданий шли прекрасно. И ближайшее за ней техническое наблюдение и заботы о ней были переданы Преображенскому.
Но мы уже сжились с ней и сдружились с работниками. Оставлять дело незаконченным не хотелось. Не было уверенности, что оно будет закончено так именно, как это нами мыслилось при организации. В особенности возникали опасения за возможность организации газеты. К сожалению, эти опасенйя оправдались.
Утром 10 января мы приехали в Тамбов. И здесь из телеграмм узнали о 9 января в Питере. Решили в Тамбове остановиться, чтобы узнать, нет ли более точных известий.


—... ■ 175
На созванном в тот .же день собрании Тамбовского Комитета вопрос о питерских событиях был нами поставлен, и. хотя представления о них не были еще достаточно ясными, тем не менее, настроение выявилось довольно определенное: «на баррикады!».
Тут же на собрании я набросал в этом духе прокламацию «ко всем гражданам». О том, что это шествие к царю не демонстрация, а революция,- и отсюда призыв: «на улицу!», «на баррикады!». Про-
Л. А Преображенский.
кламация была одобрена, и сейчас же отправлена с одним из членов комитета в нашу самарскую типографию.
Напечатана она не была, потому что присланный вместо меня Носковым в бюро Полуян (кажется, так была его фамилия; но не тот, который во В.Ц.И.К. представителем от казаков) оказался даже не меньшевиком, а хуже. Он нашел, что призывы на улицу «вспышко- пускательство». И вместо прокламации перепечатал в нашей типографии телеграммы из легальных газет.
Снова в Самару я понал уже только в-начале октября 1905 года перед самой забастовкой.


176
Типография уже не работала, а лежала на складе. По поводу нее и за право владения ею шла склока между большевиками и мень шевиками. Преображенский рассказал мне длинный ряд мелочных раздражающих невязок и трений, мешавших все время работе и, в конце концов, вынудивших его к прекращению этих работ. Он был искренним и упорным сторонником «ленинской твердокаменности» без всякой склонности и способности к уступкам или сглаживаниям. Но благодаря своей изолированности от публики предупреждать организационно проникновение неприятных ему тенденций он не мог. Поэтому счел за лучшее сразу срубить дерево, чтобы не видеть его кривым.
Добавила к этим рассказам кое-что и его жена, входившая во внутреннюю жизнь типографии ближе и непосредственно. Но ее рассказы были из другой, не фракционной, области.
Вскоре после нашего от’езда из Самары заболел у наборщицы грудной ребенок,—что-то вроде свинцового отравления. Пригласить врача опасались за типографию. Нести к врачу ребенка опасались за последнего: может помереть. Мать в отчаянья. Другие решают юпрос—как быть, если ребенок, в самом деле помрет: ни в каких метриках не записан, никто хоронить не станет. Было предположение проехать с этим нелегальным мертвецом две—три станции по железной дороге и оставить-его в вагоне.
Ребенок неожиданно стал поправляться, и дело опять наладилось. Но сумятица и передряги неизбежно отражались на работе, всегда требовавшей ясности и точности всех поступков, вплоть до самых незначительных, и трезвости мысли. Раз этот строй нарушался, работа не могла итти гладко, без. перебоев.
Таков вообще удел «подпольных» -типографий. Работа в них требовала неизмеримо более крепких нервов, чем какая-либо другая. И неизмеримо больше выдержки, самопожертвования и непрерывного самонаблюдения.
В. Соколов.


В. Н. Соколов.
(Автобиография.)
1
Родился в Костроме в 1874 г. в казарме городской пожарной команды, где тогда служил отец. Он был из государственных крестьян, николаевский солдат и «ундрцер корпуса жандармов», как он всегда квалифицировал свое звание. Я же помню только остатки этого благородного звания—голубой жандармский мундир с серебряным галуном и красными эксельбантами. Эта реликвия хранилась в сундуке, и мать щеголяла в ней «ряженою» ни святках.
Мать — из крепостных дворовых мелкопоместного барина. Росла в городе, в людской этого барина и, пяти лет, вместе с другими детьми той же дворни, законтрактована была помещиком на одну из костромских ткацких фабрик. Их было много тогда таких «работников» и «работниц», которых еще сонными рано утром относили на руках родственники на фабрику и оставляли там до позднего вечера за разборкой катушек для пряжи и с пряжей. Здесь она проработала до 17 лет, когда об’явлена была «воля», и дальше до замужества.
От ее жизни в дворне остался след на всю жизнь — рваное ухо: в раннем детстве барин поймал ее в саду лакомившеюся барской смородиной и отечески наказал — поднял на воздух за ухо. В руке барина осталась ее сережка, а ухо оказалось разорванным на две половины. Об этом я узнал еще в раннем детстве, засыпая па плече матери.
На моей памяти отец уже был курьером правительственных учреждений — губернаторской канцелярии, окружного суда и т. п. Мать занималась поденной стиркой белья. Вдвоем они зарабатывали рублей 15—17 в месяц. Нас, детей, было пятеро. Жили не особенно сытно и в постоянной нужде. Жили в подвале в одну комнату с одним окном. По стенам стекали ручьи и вереницами ползали мокрицы, а за печкой шуршали черные тараканы.
В пять лет я уже довольно бойко читал. Выучил между делом отец по старой методе—аз, буки, веди и т. д.... И с этого времени) началась - моя «пропагандистская деятельность»: зазывали к себе в мастерскую соседи-сапожники и заставляли читать им вслух «Брынские леса», «Разбойника Чуркина», «Яшку Смертенского» и много прочей белиберды. Наоборот, тетка по матери любила слушать жития святых и также часто эксплоатировала мои «способности».
Рос я на улице, на берегу Волги, со всеми прелестями этой обстановки—беспризорностью, налетами на чужие сады и огороды, Техника большвмотского подполья. Вып. I. 12


178
недетскими проказами и наблюдениями жизни во всей ее непосредственной глубине и грязи.
Школе был рад. Учился отменно, и на год вперед, чем это требовалось. Чаще помогал учителю, чем приобретал от него дальнейшие знания.
Но во время каникул приходилось работать: семья росла. Нанимался на Волге—катать лес, возить соль и пшеницу с баржей на склады, убирать и сортировать корье. Платили 10—15 копеек в день на своем харче. Работали с 5 час. утра до 9 вечера. Возвращался домой почти сонный, еле передвигая ноги. Зцмой часто сушили баржи, поднятые над льдом на клетки. Под днищем, завешанным с боков рогожами, чтобы не уходило тепло, раскладывались костры. Не уходил за эти занавески и дым. Так что можно было там находиться только приобыкнув и в лежачем положении: дым ел глаза и резал легкие. Работали по ночам по двугривенному и даже по четвертаку.
В городском училище явился более «чистый» заработок—«уроки»— за рубль—полтора, даже два рубля в месяц, плюс обед.
Читал все, что попадалось. Училищная библиотека была поглощена целиком. Не порывал связи и с сапожниками, помогая им теперь и в добывании книжек.
По окончании училища был ряд попыток учиться дальше. Из них ничего не вышло. Нужно было работать и помогать семье—подростали братья.
Поступил в библиотеку общественного клуба. Наткнулся там на запретный отдел: Чернышевский, Писарев, Добролюбов, Лавров. Познакомился с людьми, этих книг добивавшимися. Люди эти — волосатые студенты, семинаристы в очках, и другие «ни царя, ни бога не признававшие» интересовали меня и раньше, еще в школе: отец должен был носить из губернаторской канцелярии перлюстрированные письма ссыльному Верви (Флеровский). Отец посылал меня, и еще тогда я уже пришел к выводу, что ничего «страшного» в этих людях нет. Теперь уже знал это. И с тем большим интересом с ними сходился, добывал им запрещенные книги и читал их запоем сам.
Тогда именно попала мне в руки первая гектографированная .брошюра Степняка «Нигилизм, пропаганда и терроризм». Увидел отец и обещал «спустить шкуру». Но было уже поздно взять меня страхом, наоборот,—теперь стало еще интереснее.,
Из библиотеки пришлось уйти—мало платили. Последовательно сменил-ряд профессий и предприятий—наборщика, корректора, конторщика на мыловаренном заводе, в магазине, на керосиновом складе, на лесопильне. Работа с раннего утра до позднего вечера. По вечерам готовился на учителя, спорил о царе и боге с рабочими предприятий. Доходило это до хозяина — прогоняли. Иногда это выходило так стремительно, что едва успевал собрать свои пожитки и вылетал среди ночи. На лесопильне устроил забастовку, и ле передан жандармам только потому, что хозяин не хотел меня иметь свидетелем в деле.
Одновременно не порывал тесных связей с кружком юных сверстников-гимназистов, читая в одиночку Бокля, Тарнтона, Милля. И должен сознаться, что понимал мало.


- ■ 179
• Так проходят годы 1890—1892. Заработок и книги, книги и кружок, кружок и бессистемная пропаганда среди окружающих.
В городе появился высланный из Питера ’ путиловец рабочий В. В. Буянов. Завязываются с ним связи. Около него начинает группироваться зеленая молодежь, вроде меня — Полетаев, Александров, Семенов. Сходимся по воскресеньям в трактире за чаем. Обмениваемся прочитанным и пережитым. Между праздниками каждый в отдельности ведет «пропаганду» там, где работает. Появляются уже некоторые связи с рабочими, передаем книги, втягиваем в наши беседы. С гимназистами связи ослабевают.
Получил учительский диплом и, в поисках заработка, оказался... гувернером в фабричном селе Родниках. Случайность, достаточно нелепая: уличный мальчишка, не умевший за столом есть из тарелки с ножом и вилкой, оказывается гувернером в семье, где говорят на нескольких языках. Через 3—4 месяца снова должен искать заработка.
Пытался организовать школу грамоты в родовой деревне. Воспротивился поп: «учи лучше у меня в церковно-приходской». Не согласился. Мужички отнеслись прохладно, не поддержали—бросил. Подвернулось место воспитателя в колонии малолетних преступников. Взял. И три года выматывал свои силы за совесть, пока не прогнали: поп донес, что раздаю воспитанникам вредные книжки.
На дальнейшую учительскую карьеру поставили окончательный крест: неблагонадежен. За это время многое изменилось. В кружках началось самоопределение—к народничеству, или к марксизму. Вспыхнула большая забастовка в Костроме и перекинулась в Кинешемский уезд. Собирали деньги, скрытым образом воздействовали на ход забастовки. Она протекала организованно, без эксцессов и окончилась победой. Отдали под суд только нескольких рабочих-руководителей и присудили к трехнедельному аресту. Но пятно неблагонадежности усилила и она.
Приютился в земской статистике. Работой увлекся, особенно непосредственными сношениями с деревней. К народничеству и общине относился уже скептически. Уже организовал гектограф для перепечатки «Эрфуртской программы». Исследования деревни и многочисленных кустарных промыслов, до нищенства (промыслового) и выделки фальшивой монеты включительно, окончательно вытолкнули все остатки народнической романтики.
В 1897 г. выявляются группировки уже чисто марксистские — среди земских работников, учащихся, рабочих—братья Заворины, Нев- заров, Попов Т. И., Богданов Н. П.—это подбирается материал для будущего Северного Союза. Отдельные работники собираются около местной газетки. Голод в Поволжье 1897—1898 г.г. окончательно отсортировывает марксистские настроения от неопределенных и народнических. Складываются кружки в фабричном районе. Попадает кой-какая марксистская литература, журналы «Жизнь», «Начало».
В 1900 году пришлось перекинуться в псковскую статистику. Здесь сгруппировалась публика уже вполне отсортированная —Лепешинский, Красиков, Стонали, Горн — с непосредственными связями и интенсивными сношениями с заграничным центром и «Искрой». Здесь
12*


lao
же имел основную базу и О. К. по созыву 11 с’езда партии. - Поэтому работа носила уже вполне определенный конкретный характер — не исканий н -нащупывания, а деловых заданий и их выполнения. Воацмхгы — квартирный, паспортный, транспортный, консииратшь ных сношений н др. — т|М'бовалн постоянного внимания и практической организационной увязки. Пропаганда н организация кружков были делом попутным. Со воем этим пришлось иметь непосредственное соприкосновение и на практике ознакомиться со всеми конспиративными Функциями.
И здесь же впервые попал серьезно на мушку жандармам, а в 1902 г. был арестован по делу Север. Раб. Союза. .
После 11 с'езда, по поручению Ц. К., осенью 1903 г., перебрался r смоленскую статистику, с тем, чтобы организовать транспортно-техническое бюро Северного района. Это поручение выполнил.
В феврале 1904 года был переброшен Ц. К. в Каменец-Подольск, для организации австрийской границы. Через 2 месяца арестован на австрийской стороне границы, но освобожден за недостатком улик. При переходе на русскую сторону арестован уже пограничными отечественными жандармами. Но выкрутился и бежал внутрь России, перейдя на нелегальное положение.
Был командирован в Самару для организации трансп.-технич. бюро Восточного района. Поручение выполнил без провала. И кроме того организовал самарскую типографию Ц. К.
В январе 1905 года переброшен в Киев для организации трансп.- техн. бюро Южного района. В марте арестован и просидел в Лукья- новке до августа.
По освобождении послан в Орел для заведывания центр, тр.-техн. бюро Ц. К. В ноябре перебрался вместе с ним в Москву. Участвовал в нздаяпп раб. газ. «Вперед» и в декабрьском 1905 г. восстании.
В 1906 г., оставаясь зав. техникой Ц. К., был одновременно секретарем Моск. Комитета. Арестован после разгона I-й Думы. И просидел до суда в Бутырках 3 года.
В 1909 г. ссылка на поселение в Енисейскую губ. Работа для заработка в конторе крупного енисейского промышленника, а для души—в сибирских (главным образом в Иркутских) газетах с большевистским уклоном под псевдонимом Мих. Садко. Их выходило много, одна за другой, и неукоснительно прихлопывались: «Вост. Заря», «Ирк. Жизнь», «Наша Мысль», «Молодая Сибирь», «Новая Сибирь» и много других названий — всего до 20. Конспиративная работа в союзе приказчиков и организация выборов в IV-ю Думу.
В 1913 г. перебрался в Красноярск, а в начале 1914 г.—в Читу, где заведывал статистическими работами забайкальского района. Приватная работа в Заб. Союзе кооперативов, редактирование кооперативного журнала «Наше Дело» с большевистским уклоном. Участие в организации и редактировании во время войны большой газеты «Вост. Сибирь» с антимилитаристским уклоном. Арест в 1915 г. и запрещение литературной деятельности. После закрытия «Вост. Сибири», участие в организации рабочих еженедельников циммервальдской позиции, систематически закрываемых администрацией. Арест в 1916 году за политическую резолюцию на областном кооперативном с’езде.


181
После февральской революции — член парткомитета и представитель от парторганизации в Совдепе и Комитете Общ. безоп. С самого начала сторонник линии «вся власть Советам». В дальнейшем раскол с меньшевиками, председательство в Заб. Обл. и Читинском парт, комитетах, редактирование парторгана «Забайк. Рабочий». С 25 окт. до января — буферный период в Забайкалье — руководитель рабочей фракции в Народном Совете и комиссар промышленности и финансов.
С момента введения Советской власти — председатель Областного Совета Комиссаров.
Сибирская реакция и захват чехами Сиб. же л. дороги отрезали меня в Москве, куда приехал по делу организации Красной армии в Забайкалье. Вернуться туда не мог. Пытаясь все же прорваться, был отрезан от Москвы белым фронтом в Уфе. Возвратился через фронт в Москву.
Зиму 1918 года работал в Н. К. П. в качестве завед. стат.-экон, отдела. До августа 1919 г.—завед. фабр.-заводской статистикой В. С. Н.Х.
В августе, когда был взят Челябинск, выехал в Сибирь. Был членом губкома и губревкома в Челябинске. Со взятием Омска переброшен туда, в качестве члена Сибревкома и полномочного представителя Н. К. 3. Одновременно организовал и заведывал эконом, отделом (теперешний Сибилан), организовал и управлял Сибирским стат, управлением. Временно редактировал газ. «Советская Сибирь», участвовал в коллегии Сибгосиздата и во всех центральных сибирских органах печати—партийных и советских.
' В конце 1921 года переброшен в Москву, в качестве члена коллегии Н. К. 3.


О работе Центрального технического бюро.
(Отрывки воспоминаний.)
1.
Начало организации технического бюро при Центральном. Комитете партии относится к осени 1903 г.—вскоре же после окончания II с’езда партии.
Вся предс’ездовская, искровская кампания, об’единение партии на с’езде,—об’единение, впрочем, положившее уже начало расколу (на большевиков и меньшевиков), необходимость установления связи с местами,—все это ставило в порядок дня целый ряд вопросов, не только политического, но также и технического характера.
Само собой разумеется, что здесь на первом плане стояли вопросы правильного и регулярного получения и распределения как заграничной, так и отечественного производства подпольной литературы. Нужна была организация такого органа, который. сосредоточил бы в себе все вопросы, связанные с добыванием литературы, и вел бы борьбу с кустарничеством в этой области.
Главным условием существования такой организации, была, конечно, строгая законспирированность ее. Таким образом выбор места для центрального технического бюро имел большое значение для правильного функционирования. Таким местом был намечен г. Смоленск.
И действительно, отсутствие в городе, ввиду слабо развитой промышленности, взрывчатого элемента в лице рабочих, а в силу этого и слабость различных розыскных органов, позволяли надеяться на отдаление. момента вмешательства жандармов. С другой стороны обилие в городе либеральной интеллигенции, в то время еще не отказывавшей партии в некоторых услугах, целая пачка неблагонадежных земских статистиков,—условия чрезвычайно благоприятные для налаживания работы, требовавшей целого ряда подсобных технических удобств. К тому же и сравнительная близость границ была крайне важна. Ведь не только нужно


183
было провозить большое количество литературы из-за границы, нужно было, кроме этого, переправлять людей из-за границы и обратно, направлять с юга на север и с севера на юг, «из Вологды в Керчь» и «из Керчи в Вологду»,—и Смоленск, стоявший на «большой дороге», представлял действительно большие удобства.
А. П. Голубков.
В октябре 1903 г. с целью начать организацию технического бюро в Смоленск был командирован т. В. Н. Соколов («Мирон», «Шкалик»).
Большой и опытный уже в то время конспиратор, человек, способный на пустом, казалось, месте быстро налаживать необходимые связи, находить явки, ночевки, квартиры для хранения литературы и др., обрастать людьми, необходимыми для технической помощи, он уже вскоре установил нити с границами и начал получать и направлять на места литературу.


184
Обнаруженная им через некоторое время слежка заставила его уехать в начале марта на другую работу, а работу по техническому бюро оставить на мне.
Вероятно, месяца через полтора в Смоленск приехал А. И. Любимов (т. «Марк»), с которым мы и делили всю работу до конца декабря 1904 г., когда оказались вместе сидящими в одиночках Смоленской тюрьмы.
* *
*
В Смоленске 1903—1904 г.г. существовала местная, довольно слабая, соц.-демократическая организация, состоявшая почти исключительно из меньшевиков, которая вела работу среди местных ремесленников и немногочисленных рабочих. Среди местных эс-деков помню В. В. Дмитриева, известного статистика Палецкого, Гейна.
Но нам ни в какие отношения, ни в дружеские, ни враждебные, с местной огранизацией входить не полагалось, ввиду необходимости строгой конспирации и не «компрометировать» себя связью с людьми, находящимися так или иначе на примете у полиции. Я— еще туда-сюда,—будучи легальным и служа одновременно в Смоленской губернской земской больнице в качестве врача, не мог навлечь на себя больших подозрений, видаясь с кем-либо из таких же легальных людей, но «Марк» (он жил тогда по паспорту какого-то Арсения Петровича) строго придерживался этого правила конспирации.
Естественно, таким образом, что круг лиц, с которыми мы имели дело, ограничивался исключительно товарищами, непосредственно принимавшими участие в нашей работе, или лицами, оказывавшими нам какие-либо услуги.
В числе первых были Евгения Александровна Калита и Настасья Дмитриевна Котцева, всецело преданные тогда революции и много помогавшие нам в технической работе.
Из вторых вспоминаю педагога Д. А. Лебедева (теперь умершего), едва ли социал-демократа, но крайнего, еще старого толка, радикала, всецело предоставлявшего свою квартиру, находившуюся на окраине города, в наше распоряжение, чем очень охотно пользовался часто наезжавший В. А. Носков, член Центрального Комитета, на которого была возложена обязанность «ведать», так сказать, работой технического бюро1).
9 Владимир Александрович Носков («Борис Николаевич», «Нил». «Север- цов» один из трех выбранных на II съезде членов Ц.К., после 1905 *г. оконг чательно отошедший от революции, застрелился в 1912 или 1913 году на Дальнем Востоке. О нем см. дтлыпе.


. - 185
Постоянным штабом для нас служила квартира очень революционно-настроенного (не оставившего этого настроения и до настоящего времени) д-ра М. Т. Кушнера (теперь—начальник санитарной части Г. П. У). У него мы собирались также изредка послушать игру «Марка» на скрипке (он был очень недурной, хотя и забросивший игру, скрипач). Постоянно пользовались мы для явок квартирой местного присяжного поверенного И. Л. Глинки, участвовавшего, между прочим, в качестве защитника в одном из первых в это время судебных политических процессов,—по делу типографии «Искры» в Кишиневе, по которому обвинялся Леон Гольдман.
Работы, и работы напряженной, было много, и с течением времени ее становилось все больше и больше.
Нужно было налаживать и укреплять связи с местными организациями, принимать транспорты литературы, разбирать, хранить и распределять эту литературу, искать технических работников, передвигать в различных направлениях наезжавших ежедневно товарищей. Работы стало еще больше с весны, особенно летом и осенью 1904 г., когда Смоленск стал местом довольно частых заседаний Центрального Комитета, отдельные члены которого довольно продолжительное время проживали в городе. Сюда они переносили свою текущую работу, и техническому бюро волей-неволей приходилось нести более широкие функции бюро Ц. К.
* * , 4S.
Почти вся печатавшаяся за границей литература шла через северные границы, которыми в то время, и очень продолжительно, и очень удачно заведывал т. Феликс (он же и «Папаша»—М. М. Литвинов). Он жил тогда, если не ошибаюсь, в Риге; часто об’езжал границы для проверки путей, и наезжал в Смоленск для обсуждения различных вопросов, связанных с транспортом литературы и с переправой за границу и обратно отдельных товарищей. Всегда спокойный, деловой, не теряющий ни минуты времени, он, помню, внушал всегда какую-то уверенность в то, что дело' идет правильно. Превосходная конспиративная школа, опыт и ловкость его способствовали тому, что провалы во вверенном ему районе были исключением, и позволили бессменно долгое время работать на северных границах; он, кажется, на этой работе так и не провалился.
Литература из-за границы приходила не только и не всегда в готовом виде, а также в виде «матриц». Тогда приходилось их направлять далее в Баку — в нелегальную типографию, — для напечатания. Так часто делалось с отдельными номерами «Искры».


186
Получение литературы с южных границ происходило нерегулярно; дело шло там с большими перебоями; постоянные границы и регулярная пересылка литературы никак не могли наладиться. С огромными трудностями, постоянным риском и усердием работали на южных границах или Б. С. Мальцман («Филипп Филиппович»— видный партийный работник в то время, участник известного побега из Киевской тюрьмы в 1901 г. 11 человек, работавший после 1905 г. в Москве—во время и после дней свободы), или т. «Лука», и В. Н. Соколов. Но могу с уверенностью сказать, что литература, приходившая с южных границ, нашего технического бюро почти не достигала. Частью проваливалась, частью, поскольку доходила, шла к местным огранизациям.
Вся получавшаяся нами литература распределялась и рассылалась нами по местам. Нам приходилось собственно снабжать литературой лишь крупные районы, которые уже из своих центров производили распределение по местным организациям.
Наиболее организованными были южное и восточное бюро.
Во главе южного бюро Ц.К., находившегося в Киеве, в то время стоял т. Л. Я. Карпов, летом того же года кооптированный в Ц. К. (т. Карпов умер в 1921 г., был членом призидиума В. С. Н. Х.)у крупный партийный работник1).
Восточное бюро, наладилось в Самаре. Транспорт там был организован В. Н. Соколовым. Бюро же группировалось вокруг Василия Петровича Арцыбушева, который имел кличку «Маркса», за очень далекое, впрочем, сходство, и то только по длинным кудрявым волосам, с последним.
Арцыбушев старый революционер,—мне с ним позднее через год пришлось познакомиться в Самаре, — из землевольцев. Если не ошибаюсь, он, еще в 1879 г., пошел в ссылку в Восточную Сибирь и участвовал в неудачной попытке к побегу через Северный Ледовитый океан, описанный польским писателем Серошевским, участником этого же побега. Насчитывая уже много лет тюрьмы и ссылки, он стал в 90-х годах марксистом, выучил первый том «Капитала» наизусть, других, кажется, вовсе не читал. Был очень правоверным на свой лад большевиком, но с бунтарским оттенком, всегда носившийся с какими-то невороятными фантазиями: серьезно, например, говорил и мечтал о взрыве Сызранского моста через Волгу во время русско-японской войны для предотвраще-
<) Тов. Карпов, бывший личным моим другом до самой своей смерти, заслуживает, конечно, особой характеристики. Я надеюсь дать ее для сборника, который издается, или во всяком случае, должен быть выпущен в его памяти


ния продвижения русских войск на Дальний Восток (это было в мае 1905 г.), или ограбления отделения Государственного банка с помощью уголовных, обещавших применить для этого какой-то особый способ.
В. П. прекрасно знал все правила конспирации, но применял их очень курьезно. Аккуратно расставляя сигналы на окнах, он очень часто забывал их снимать, что постоянно вводило в заблуждение нас, приходивших к нему. Он применял все известные приемы предосторожности при слежке шпиков, но вместе с тем, будучи знаком чуть ли не каждому прохожему в городе своей фигурой, издали еще раскланивался с нашим братом, кричал что-то и пр.
Помню, в 1905 г. в Москве, незадолго до вооруженного восстания, когда в воздухе уже пахло порохом, кто-то на улице тихонько тронул меня за локоть и что-то прошептал. Из этого шопота я мог понять, что кто-то мне предлагает зайти в пивную, находившуюся тут же на Тверском бульваре. Остановившись, я еле-еле мог узнать В, П. Арцыбушева: он оказался крашеным, но волосы на голове н бороде были какого-то нелепого фиолетового цвета.
Но, отбросив все эти данные, нужно отдать ему должное: он постоянно, невзирая на свои годы, горел революционным энтузиазмом и заражал им и других. Этим, между прочим, нужно об’яснить, что в Управлении Самаро-Златоустинской железной дороги, где он служил, он собрал вокруг себя кучу народа, который в той ли иной степени помогал партии.
Центральный район нам приходилось почти всегда обслуживать самим, тогда как, посылая литературу в южное и восточное бюро, мы предоставляли дальнейшее продвижение ее и распределение последним. Почти в каждую губернию центрального района литературу приходилось нам посылать отдельно, что, разумеется, сильна затрудняло нашу работу.
Одно время пытался т. «Клещ», сидя в Орле, поставить эту работу, но это ему не удалось («Клещ»—Ив. Ив. Бибиков, очень скоро вовсе отошедший. от партии, сделавшись пом. присяжного поверенного).
* ♦
*
Главным источником литературы в самой России была знаменитая в истории партии типография в Баку, организованная по почину и функционировавшая под бдительным надзором т. «Никитича» (Л. Б. Красина), жившего в то время в Баку. История этой типографии, сыгравшей большую роль в истории развития партии, отчасти уже рассказана, отчасти требует дальнейшего описания. Дол¬


188
жен только добавить, что, по нашему плану, эта литература из бакинской типографии до Смоленска обычно не должна была доходить Прямо из Баку она направлялась к близ расположенным местным организациям, а нами, в Смоленске, бралась, так сказать, «на учет», при распределении остальной литературы по местным организациям.
Распределение литературы, ввиду различных жалоб с мест, приходилось производить весьма аккуратно. Т. «Марк» был в этом отношении чрезвычайно скрупулезен. Разверстка велась в зависимости от силы организации, числа (приблизительного) ее членов, объема ее работы, развития промышленности в данном районе и т. д.
Все эти данные были очень приблизительны и часто, вероятно, не соответствовали реальной действительности, но я до сих пор помню, как усердно мы с «Марком» составляли таблицы с наименованием организаций, с указанием количества посылки такого-то номера «Искры», такого-то количества листовок, брошюрок и пр.
Вся эта работа,—в условиях подполья,—получение литературы, хранение ее. разборка, упаковка, перевозка, заграничная и с местными организациями переписка (утомительная и отнимавшая много времени шифровка писем), прием, устройство и направление приезжавших товарищей—требовала и соответствующих условий и подходящих людей.
Нужны были склады-квартиры, квартиры-ночевки для приезжающих, явки, нужны были технические помощники, необходимы были опытные транспортеры для перевозки грузов.
Отправляясь каждый день с «Марком» (конечно, врозь) на явку, мы там находили всегда уже нескольких приезжих товарищей—с каждым нужно было о разном и по-разному поговорить. Кто пробирался за границу, кто ехал из-за границы, кто требовал указания, куда ему ехать, один привозил литературу, другие—приезжали за ней. Обычная и такая знакомая картина явки в подпольные времена.
Различные пароли, существовавшие в то время, еще более усложняли дело приема приезжавших. В то время существовали самые различные пароли как на словах, так и в книгах, смотря по степени доверия, которых существовало три (третья — высшая— принадлежала или члену Ц.К. или агенту Ц.К.). Одним из обычных на мой взгляд довольно неудачный—был такой: приезжий товарищ подавал какую-нибудь книжечку, и в этой книжечке нужно было на определенной странице и на определенных строчках усмотреть мельчайшие точки над буквами; в зависимости от количества точек над буквами находилась и степень доверия.


189
Количество приезжавших товарищей иногда бывало очень велико: в комнате стоит шум и толкотня, и я думаю, что сочувствовавшие нам либералы, предоставлявшие нам квартиры, вероятно, в эти часы уже не сочувствовали.
После явки сходились еще где-нибудь с «Марком» и нашими ближайшими помощниками Е. А. Калитой и Настасьей Дмитриевной, говорили насчет текущей -переписки, уславливались насчет завтрашнего дня. Уже поздно вечером возвращались по домам, и занимались расшифрованием полученной корреспонденции, — работой очень, скучной, которую, однако, нельзя было иногда никому доверить.
Многие технические- работники, помогавшие нам в доставке, разборке литературы, конечно, исчезли у меня из памяти, тем более, что и впоследствии мне не приходилось с ними встречаться. Но помню-некоторых транспортеров, перевозивших литературу от границы до Смоленска, и от Смоленска дальше по местам. На эту работу приходилось брать с большим выбором: нужны были здесь и конспиративные навыки, и уменье ездить по железным дорогам, и внешний вид, и уменье держать себя, — качества совершенно необходимые для того, чтобы суметь везти, грузить и перегружать такой опасный груз, как нелегальная литература.
Я помню одного очень хорошего транспортера, — по кличке «Франциск». Товарищи, работавшие в Москве до октябрьской революции (1917 г.) и непосредственно после нее, помнят, вероятно, по различным выступлениям в районах, а также в Городской Думе при Керенском довольно едкого и злостного меньшевика Кабряка, уехавшего в 1918 г. в Самару. Так вот этот Кабряк — бывший «Франциск»—транспортер во всяком случае он был отличный.
Вспоминаю транспортера «Ваню» (фамилии никогда не знал), который превосходно исполнял свои обязанности, и, имея настоящую комми-вояжерскую наружность, так в’елся.в свою профессию, что не мог найти себе приложения после октября 1905 г. и естественно оказался безработным.
Но надо воздать им должное,—перевозили они литературу неутомимо, перевозили аккуратно, провалов почти не было, и нужно было только удивляться их ловкости и находчивости.
К сожалению, у меня нет под руками протоколов V с’езда партии (в 1905 г. в Лондоне, большевистского). На этом с’езде тов. «Марк» делал доклад (под псевдонимом «Летнева»), о деятельности Центрального технического бюро. Этот доклад был иллюстрирован цифровыми данными, указывавшими на сравнительно большое количество прошедшей через бюро и распределенной по местам литературы.


190
2.
Лето и осень 1904 года были богаты различными внутрипартийными событиями, которые, главным образом, развивались за границей, но, в своем преломленном виде, отражались и в России.
Центральный Комитет, в то время уже пополненный кооптированными членами, проявлял усиленную деятельность. Местом заседаний Ц.К., происходивших очень часто, был выбран опять-таки Смоленск.
Так что весь период политики шатания, закончившийся кооптацией в Ц.К. трех меньшевиков (Крохмаля, В. Н. Розанова и В. Александровой), период образования так называемого «болота», прошел в Смоленске и преимущественно в квартире педагога Д. А. Лебедева, где, главным образом, и происходили заседания Ц.К.
Из членов Ц.К. чаще всех бывали (кроме, разумеется, «Марка», позже тоже кооптированного, и жившего все время в Смоленске), и подолгу проживали В. А. Носков, И. Ф. Дубровинский («Иннокентий») и Л. Я. Карпов; приезжал также изредка «Никитич» (Л. Б. Красин) и Гальперин Л. Е. «Валентин», «Коняга»; был, помню, один раз «Кузьма» (врач Ф. В. Гусаров1), бывший очень короткое время членом Ц. К. Часто бывал секретарь Ц. К.—Ф. И. 1Це- колдин («Повар»).
Многие из поименованных товарищей уже окончили свое земное поприще. И как раз те, которые чаще всего бывали в Смоленске, и с которыми мне таким образом пришлось всего ближе сойтись. Сталкиваясь с некоторыми из них и в дальнейшем в течение ряда лет на различной партийной работе, мне пришлось их близко узнать.
Разумеется, каждый из них заслуживает подробной и многосторонней оценки: роли их в жизни партии, их значению в революционном движении на разных этапах его развития, их общей характеристике,—должны быть посвящены специальные биографии и подробные воспоминания2).
<) Д-р Ф. В. Гусаров был в 1907 г. осужден на поселение по делу Кронштадтского восстания. Я с ним встречался до февральской революции и вскоре после нее в Сибири. Он оставался большевиком, по активности не проявлял. Ненадолго летом 1917 г. приезжал в Петербург, но вскоре возвратился в Сибирь. В 1921 г. умер, работая в Сибздравотделе—от тифа.
2) Нельзя не пожалеть, что до сих пор не вышел обещанный года полтора тому назад. сборник, посвященный т. Иннокентию под общей редакцией т. Зиновьева.


191
Не беря на себя, конечно, такую задачу, я хотел бы поделиться своими личными воспоминаниями, поскольку я знал некоторых из этих товарищей на протяжении не только смоленской жизни, но последующих лет.
* *
*
Прежде всего я хотел бы вспомнить т. «Марка»—этого редкого по своим душевным качествам человека, когда-то стойкого и ио- следовательного революционера, резко изменившего свою политическую физиономию с началом войны 1914 года.
Как работник он поражал своим необыкновенным упорством, серьезным отношением к делу, как бы мало оно ни было, своим уменьем доводить всякое дело до конца. К работе других товарищей он относился строго, но был еще строже к себе.
Я до сих пор вспоминаю, как мы экзаменовали друг друга насчет адресов, огромное количество которых приходилось запоминать, не записывая, и как он искренне огорчался, когда у него оказывался какой-нибудь пробел в памяти. Я помню, как он в Смоленске сидел обычно до глубокой ночи за шифровкой пачки писем к местным организациям, с-величайшей тщательность»» изучал изданную Бундом книжку о «шифрах».
Но техническая, всегда кропотливая и детальная работа не мешала ему учиться и так же упорно и настойчиво, как он все делал, изучал он литературу марксизма. И, умея хорошо читать книги,—достоинство чрезвычайно большое,—будучи хорошо знакомым с социал-демократической литературой, он развивался в хорошо образованного марксиста.
Совместная партийная работа и интерес к теории марксизма вскоре нас тесно сблизили друг с другом. Всегда занятый мыслью о деле, сосредоточенный, строгий, редко отвлекаясь от текущих забот дня, он производил иногда впечатление человека угрюмого и сухого.
Но, ближе познакомившись с ним, делясь взаимно с ним постоянно в разговорах своими взглядами, я увидел в нем с энтузиазмом преданного революции человека, щепетильной честности во всех своих поступках, во всех своих отношениях с окружающими, и самоотверженного товарища, с какой-то аскетической ноткой в личной жизни. Мне - он часто казался прямым потомком некоторых старых народовольцев, образы которых оставила нам литература.
Энергичный, упорный работник, не знающий заботы о себе, ярким революционным темпераментом, человек смуглый, с темными серьезными ярко-блестящими глазами, вдумчивый и правдивый—


192
таким он остался у меня в памяти. Таким я его знал и в дальнейшие годы, встречаясь с ним в Москве, когда он был секретарем Московского Комитета, и в Париже, после его побега из Сибири,, на конференции «большевистского центра» в 1909 году.
Тем более я был изумлен, когда, живя в 1914 году в Сибири н ссылке, я узнал, что Марк, который с молодых лет связал себя с партией, с революцией, с рабочим движением, который еще в конце 90-х годов вступил в партию, оказался в стане крайних оборонцев, плехановцев, членом группы «Единство.».
В последний раз я виделся с ним в Москве, когда он пришел ко мне в служебный кабинет и заявил, что «у него пальцы на. руках гниют, по вечерам повышается температура, что перевязки,, которые ему делают в амбулатории, не помогают». Я очень изумился такому легкому отношению к «гниению пальцев» и, дав ему. записку к знакомому врачу, рекомендовал немедленно ехать и ложиться в больницу.
Он, действительно, в больницу лег. Там ему первое время,, стало, казалось, лучше, но процесс заражения крови, повидимомуг начался уже гораздо раньше; вскоре образовался гнойник в печени, и он умер в первых числах января 1920 года.
* ♦
*
Чрезвычайно характерной для того времени — времени сколачивания из разрозненных кусочков, партии, собирания сил—фигурой был В. А. Носков. Он не мог быть идейным руководителем, он не был теоретиком,—и. когда он пытался им быть, он, делал ошибки,— но в практической работе на тогдашней российской почве, в условиях глубокого подполья, он всецело нашел свое место и вросся в него. Агитатором он также не был, по крайней мере, я не знал его таковым,—но спропагандировать отдельного человека, «смутить» его, перевернуть и сделать это быстро, одним натиском,—на это был он великий мастер.
—«Я пойду сам сегодня вечером и потолкую с ним»,—говаривал он, направляясь к кому-нибудь из колеблющихся.
Это значило, и в этом можно было быть уверенным, что завтра же он даст вам новую «связь», или приведет свою новую «жертву».
При этом он не был никогда многословен,, но, вероятно, его организаторские способности сказывались и в тех немногих, очень серьезно и без всякого подлаживания, сказанных словах, с которыми он без всякого предисловия обращался к собеседнику, и в пристальном взгляде какого-то странного цвета глаз, и в чуть заметной, не¬


193
много иронической улыбке. Характерно также, что не заманивал понемногу слушателя, не действовал по пословице «дай палец, а ул? я откушу всю руку», он прямо брал за всю руку,—и выигрывал. Собирая таким образом вокруг себя людей, он никогда не забывал своих «крестников»: приезжая в тот или другой город, во время своей кочевой жизни, он всегда старался, если эго было возможно, навестить своих старых знакомых.
А раз’езжать приходилось ему, действительно, много. Подвижной, проворный, энергичный, он с большой легкостью преодолевал все стоявшие перед ним препятствия. Он жил нелегально, все время меняя паспорта, его усиленно разыскивали, в охранке были известны все его клички, но это ему не мешало то «мелькнуть» в Смоленске, то ехать в Киев, Самару, Москву, или «на минутку», как он говорил, проехать в Женеву, переправляясь с различными приключениями через границу. Помню, одна такая «минутка» стоила ему нескольких месяцев тюрьмы в Берлине, о чем он, возвратившись, с большим юмором рассказывал.
Благополучно добравшись до Берлина, на этот раз вовсе без паспорта, он остановился в комнате у одного товарища. Как-то, когда хозяина дома не было, и он сидел в комнате один, вошел полицейский чиновник, и заинтересовался его личностью. Владимиру Александровичу это не понравилось, и он, вспомнив добрый русский обычай обращения с околоточными надзирателями в таких случаях, предложил полицейскому две марки, за что тут же был, по составлении протокола, арестован и заключен в тюрьму. Через некоторое время его судили. Заступником его был Карл Либкнехт, тогда еще молодой адвокат, ссылавшийся в своей защитительной речи на варварские условия жизни в России и говорившего о невиновности человека, воспитавшегося в этих условиях. Тем № менее, суд приговорил его к трем месяцам, и он, таким образом, на три месяца опоздал в Женеву.
В. А. Носков был арестован вместе со всем Центральным Комитетом (кроме «Никитича», оставшегося на свободе, и «Марка», уже сидевшего в то время в Смоленске в тюрьме) в феврале 1905 года в Москве на квартире писателя Л. Андреева. Выпущенный из тюрьмы после революции 1905 года, он уже мало принимал участия в партийной жизни. А вскоре и вовсе отошел.
Последний раз я видел его проездом через Ярославль летом 1906 года. Он учился там в Демидовском лицее, никакого участия в делах партии не принимал, чувствовал себя совершенным обывателем. Помню, в разговоре со мной на эту тему он сказал: «Нет, теперь из седла легальности меня не вышибешь».
Техника большевистского подполья. Вып. I.:
13


194
О дальнейшей жизни его я ничего не знаю. Уже в Сибири я получил известие, что он кажется в 1912 г. застрелился на Дальнем Востоке.
* *
*
О тов. Иннокентии до сих пор написано очень мало. Две—три небольшие статьи, напечатанные по получении известия о его гибели в Туруханском крае в издававшихся в то время в Москве рабочих газетах, несколько журнальных заметок, содержательная статья т. В. П. Ногина в одном из номеров «Правды» за июнь
1922 года—вот, кажется, почти и все.
А между тем его роль в партии, значение его, как выдающегося политического деятеля, чрезвычайно разнообразная по внешним событиям жизнь, позволяют думать, что он заслуживает большего. И надо надеяться, что к десятилетию его смерти (в июне
1923 г.) этот пробел будет пополнен.
Если уход Носкова от политической жизни как раз в тот момент, когда партия вышла на непродолжительный срок из подполья, как бы органически был связан с его личными особыми свойствами, как конспиратора-организатора в узких условиях подпольной работы, то для Иннокентия как раз нехватало широкой политической арены, на которой он мог бы развернуть в широком масштабе все свои огромные и .разнообразные способности. Для одного подполье было настоящей сферой деятельности, другого оно душило.
Можно с уверенностью сказать, что если бы Иннокентий дожил до Октябрьской Революции, он был бы одним из крупных руководителей нашей партии и Советской власти.
Отдав всего себя на служение революции,—«я. связал себя с рабочим классом, а это уже окончательно»,—говорил он,—он обладал большим политическим чутьем и превосходным уменьем пользоваться марксистским методом анализа. Трудно было найти лучшего докладчика по «текущему моменту» как на узких конспиративных собраниях, так и на широких открытых митингах в 1905 году. Он умел быстро схватывать положение и точно и метко охарактеризовать его.
Вспоминаю, как после подавления вооруженного восстания, в Москве, уже после разгрома Пресни, мы собрались в редакции «Вперед» (орган Моск. Обл. Комитета)т).
9 Обслуживали эту газету в литературном и техническом отношении т. т. Иннокентий, М. А. Сильвин, Таганский, Л. Я. Карпов, В. Свердлов, В. Н Соколов, А. А. Квятковский, я и др. Вышло всего шесть номеров. Закончила свое существование с первыми выстрелами восстания.


195
Перед нами стоял вопрос—делать ли попытку продолжать газету или нет. Многие из нас полагали, что надо во что бы то ни •стало выпустить хотя бы еще один номер. Нам казалось, что, выставив лозунгом вооруженное восстание, мы должны после подавления его, отчитаться перед московским пролетариатом и наметать дальнейшие перспективы. Но Иннокентий сумел оценить положение, был с нами несогласен, и решительно заявил:
— Если серьезно подойти к делу, то нужно немедленно доставать фальшивки, и переходить на нелегальное положение, — и сказался прав..
Через неделю мы все сидели по тюрьмам.
В дни свободы,. после 17 октября, он. выйдя только что из Таганской тюрьмы, проявлял огромную энергию и целые дни был в движении. Выступал на многочисленных митингах, ходил на диспуты, по нескольку дней пропадал в рабочих кварталах и занимался агитацией всюду, где только собирались рабочие.
Придя с какого-то эс-эровского диспута, он в нескольких словах охарактеризовал содержание этого диспута.—«Ничего с эсэрами не^поделаёшь. Я им предлагаю всю свободу и отрезки земли, а они хотят всю землю и отрезки свободы».
Мне приходилось затем часто видеть его, сначала живя вместе в Финляндии, в Кайволе, когда он был в отпуску, летом 1907 года, а потом работал вместе с ним в 1908 г. в Петербурге.
Превосходный марксист, широко образованный и политически и литературно, замечательный собеседник, с метким, отточенным словом, немного поэт, иногда полный юмора рассказчик,—он в личных сношениях производил большое впечатление.
Я думаю, что такое же впечатление он производил и на людей, мало даже его знавших. От ума никуда не уйдешь. Вспоминаю один эпизод, рассказанный им самим и несколько его характеризующий.
После ареста в Петербурге в 1908 году он был выслан в Вологодскую губернию, в ссылке пробыл неделю и вскоре же бежал. По дороге в Париж, он должен был остановиться в Вильне для того, чтобы получить дальнейшее направление. Ехал во втором классе, имея в кармане совершенно негодный, просроченный паспорт какого-то запасного нижнего чина,—паспорт, который предъявить, конечно, никому нельзя было. В одном купэ с ним ехал очень разговорчивый молодой человек, оказавшийся виленским купцом. Разговаривали до глубокой ночи, а на утро, когда проснулись, купец обнаружил пропажу золотых часов с цепочкой и заявил об этом Железнодорожному начальству. Положение становилось неприятным.
13*


196 - ■ ■ ———
Приехав в Вильно, итти в жандармскую комнату, для составления протокола, хотя бы пока в качестве свидетеля, и пред’- являть свою негодную фальшивку было совершенно невозможно; арест был неминуем. Тогда Иннокентий решил поставить точку над «и», и. подойдя к молодому человеку, заявил: «Не знаю, подозреваете ли вы меня в краже часов или нет, но я заявляю вам: я бегу из политической ссылки, и теперь от вас зависит, что делать—или поведете меня в Вильне в жандармскую комнату, и меня там арестуют, или вы поможете мне выйти с вокзала, минуя жандармов».
Молодой человек проявил неожиданную предупредительность, и стал уверять, что, если бы он это все знал раньше, то не затевал бы этой неприятной истории с часами, а теперь он сделает все, что можно, чтобы избежать каких-либо неприятностей.
И приехав в Вильно, купец взял Иннокентия под-руку и, весело разговаривая, как с своим знакомым, удачно провел его через вокзал, посадил на извозчика и любезно распрощался.
В 190$ г. в Петербурге существовала так называемая «пятерка» Ц. К., состоящая из представителей нескольких фракций партии, как полномочный центральный орган. От большевиков входил в «пятерку» И. П. Гольденберг (умерший в 1922 году в Москве), от поляков имел мандат Иннокентий, от Бунда приезжал большею частью Юдин (Айзенштадт), от меньшевиков входил М. И. Бройдо, от латышей не удавалось никого добиться. Из этой пятерки всю текущую работу вел почти один только Иннокентий.
Присутствуя на заседаниях этой «пятерки» (я- был секретарем), или большею частью «тройки», я имел возможность видеть, что общее направление при решении всех принципиальных вопросов принадлежало, Иннокентию, и имел возможность наблюдать, с какой твердостью и политическим чутьем он вел свою линию при чрезвычайно спорных в то время партийных соотношениях.
В декабре 1908 года, собираясь ехать в Париж на общероссийскую партийную конференцию, он был арестован на Варшавском вокзале по предательству «Люси» (жены депутата с.-д. 2-й Гос. Думы, Серова, в то время отбывавшего каторжные работы), работавшей у нас в Бюро Ц. К. и оказавшейся очень деятельной провокаторшей 2).
Снова увидеться мне пришлось.с Иннокентием в 1909 г. в Париже, куда я приехал на конференцию так называемого «больше-
О О «деятельности» этой личности мне хотелось рассказать особо* так как дни» ее мне были очень хорошо знакомы.


197
вистского центра» (расширенной редакции «Пролетария») по вопросу о размежевании с группой «Вперед», отзовистами, богоискателями и пр. течениями Богданова , Луначарского и др.
Давно уже больной туберкулезом легких, но мало раньше обращавший внимания на свое здоровье, Иннокентий здесь мне неоднократно жаловался на Свою болезнь. И, действительно, хотя он все время принимал в рабочих конференциях самое деятельное участие, он казался каким-то подавленным. Можно было заметить, что его что-то тяготит, и что он находится под впечатлением каких-то тяжелых переживаний. Мне кажется, что прогрессирующая болезнь уже делала свою разрушительную работу, в результате которой была его трагическая смерть.
После Парижан его больше не видал. Приехав после окончания конференции обратно в Петербург, я через несколько дней был арестован (с любезной помощью той же «Люси») и в 1911 г. очутился в Сибири.
Вскоре же я узнал, что и Иннокентий прибыл в Сибирь и водворен в Туруханском крае. Мы с ним списались, и я получил от него несколько писем. Последние его письма были полны рассуждениями о высшей математике, которой он занимался в ссылке. В июне 1913 года он погиб в Енисее.
Тов. Шлихтер, который проездом по Туруханскому краю посетил его и пробыл с ним целую ночь, подтверждает, что Иннокентий произвел на него впечатление человека, сильно надломленного тяжелой болезнью.
з.
Мне хотелось вспомнить нескольких, теперь уже умерших, работа которых была связана с Смоленском, где и меня свела с ними судьба. Поэтому я поневоле должен был сделать отступление и отвлечься от описания дальнейшего существования Технического Бюро.
К концу 1904 года в нашей работе чувствовались уже какие-то новые «веяния». Уже ясно было, что мы обратили на себя внимание жандармов. Оживившаяся работа, большое количество литературы, проходившей через Смоленск, переписка, передвижение людей в разных направлениях, появление в городе большого количества нелегальных, разыскиваемых полицией в таком тихом городе, как Смоленск, неизбежно должны были показаться подозрительными.
Уже стали появляться кое-какие предостерегающие признаки. То к хозяйке квартиры Марка,—квартиры, строго законспирирован¬


198
ной, приходил какой-то подозрительный суб’ект и расспрашивал о жильце. То меня предупреждают об обыске. У кого-то на периферии был уже обыск. Сочувствующие либералы начинают проявлять чрезмерную осмотрительность. Из Елисаветграда сообщают, что к нам выехал какой-то провокатор проваливший Елисаветтрадскую организацию (доехал ли он к нам и играл ли он какую-нибудь роль в провале Бюро—не выяснено). На улице какой-то приезжий товарищ неосторожно остановил меня для разговора, и я сейчас же увидел некоего «третьего», путавшегося около нас. Очевидно, «весна»-Свято- полк-Мирского несколько расслабляюще подействовала на наши конспиративные приемы.
Одним словом, создавалась «предликвидационная атмосфера», которую так часто приходилось ощущать и в последующие годы.
Но пока работа шла еще своим чередом. Марк в декабре уехал по делам в Южное Бюро в Киев; я остался один, работы у меня еще прибавилось, и я с нетерпением ожидал возвращения его сейчас же после нового года. Но дождаться не удалось.
Я снимал в квартире зубного врача комнату с отдельным ходом; что представляло большие удобства, но комната была так мала, что товарищи в шутку называли ее «отдельный ход с комнатой». В последних числах декабря ночью я проснулся от стука в дверь. На мой Еопрос: «Кто это?» кто-то за дверью представился4. «Местный полицейский пристав». Я начал сжигать бывшее при мне шифрованное письмо, все время обещая: «Сейчас отопру».
Но нетерпение у пришедших было так велико, что они стали сильно дергать дверь; она, наконец, подалась и каким-то образом открылась. Ворвавшемуся первым жандармскому полковнику стоило сделать от двери только один шаг, ввиду миниатюрных размеров комнаты, чтобы схватить с опасностью для своих пальцев еще горевшее письмо. На обуглившемся краешке письма видны были ка- 1ше-то цифры, из чего можно было заключить, что письмо шифрованное. но больше разобрать ничего было нельзя.
По дороге на квартиру к жандармскому генералу, куда меня почему-то повели, я, из разговоров жандармских чинов между собой, понял, что в эту ночь происходит много обысков в городе, из чего, казалось, можно было заключить, что организация наша выслежена и основательно ликвидирована.
Жандармского генерала Громыко, представительного старика с типичными хохлацкими седыми подусниками, пришлось разбудить. Он вышел заспанный, натягивая на себя генеральскую тужурку, как-то тускло посмотрел на меня, что-то переговорил с жандармским полковником, который меня привел, и отдал какое-то отрывочное


199
приказание. Писарь написал ордер, и мы с полковником отправились в тюрьму.
Через несколько дней я узнал, что только что привезли в тюрьму Марка, и что он сидит в противоположном крыле тюрьмы. Нам удалось, конечно, сейчас же снестись друг с другом. Оказалось, что он был арестован по приезде из Киева на Смоленском вокзале, прямо оттуда с вещами и с «киевским вареньем», которое он мне привез в подарок и которое с удовольствием села тюремная администрация, доставлен был в тюрьму.
Жандармы пытались склеить какое-то дело, но с течением времени стало все больше выясняться, что это им не удастся; хотя они и хвастались, что «поймали птичек», тем не менее во всем безнадежно путались.
Мое дело вел известный в Смоленске своими розыскными способностями жандармский полковник Гладышев, позднее в 1906 г. убитый на улице эс-эрами. Но и он тоже блуждал в потемках и тоже не мог установить моей связи с Марком. Было ясно, что у него имелись очень небольшие сведения и то только внешнего характера и, ввиду отсутствия «внутреннего освещения», самый характер органи-’ зации остался неизвестен, и весной им пришлось нас выпустить с ограничением права жительства в разных городах. Окончательно ликвидировано это дело было в октябре 1905 года.
За это время, в начале февраля, был арестован почти весь Центральный Комитет. А весной происходил 3-й (большевистский) с’езд в Лондоне, где Марк делал доклад о деятельности Центрального Технического Бюро. По приезде его со с’езда мы стали ставить,—сперва с ним, потом с В. Н. Соколовым,—работу такого же характера, но уже не в Смоленске, а в Орле.
Но вто уже другой период.
А. Голубков.


Заграничная постановка техники в соц.-дем. рабочей партии и распространение нашей литературы.
(По личным воспоминаниям.)
1.
Группа «Освобождение Труда».
Когда я в 1896 г. приехал за границу, посланный туда Москов- < кой соц.-дем. организацией для налаживания связи с группой Освобождение Труда», я застал там технику этой первой заграничной ячейки будущей нашей соц.-дем. партии в довольно вялом состоянии. В Женеве работала, под руководством тов. Блюмен- фельда, типография группы «Освобождение Труда». Типография эта,— собственно одна наборная, — для нелегальной заграничной русской,—была недурно оборудована, но продукция ее была мала за неимением средств. Транспортное же дело почти отсутствовало. Изредка выходившие брошюры и книжечки распространялись по заграничным книжным магазинам, продавались на русских собраниях и рефератах, но переправа их в Россию была не налажена, и книги отправлялись туда лишь от случая к случаю, что в России чувствовалось очень сильно: работы Плеханова, журнал «Социал- Демократ» и др. издания группы «Освобождение Труда» встречались за рубежом в эти годы чрезвычайно редко, это были действительно библиографические редкости.
Так как мне было поручено от московских товарищей принять все меры к доставке книг труппы в Россию, то я вскоре вошел в сношения с представителем только что зародившихся латышских организаций, с которыми имел связь еще в Москве.' Товарищ Ролау, представитель с.-д. организации латышей в Цюрихе, в высшей степени отзывчиво отнесся к намеченному делу, и при помощи товарищей латышей, живших в Германии, нам удалось отправить несколько транспортов литературы в Москву, в Петер¬


201
бург, в Саратов и Нижний. Вслед за литературой были отправлены печатные станки. Однако вскоре это налаживающееся дело пришлось прекратить, так как рабочий Кварцев по московскому с.-д. процессу 1896 г. выдал меня с головой, и охранка и жандармы особенно бдительно стали следить за мной через своих агентов за границей. Пути же следования транспортов по России также были пересечены охранной полицией, благодаря московским провалам й выдачам.
После этого литературу в Россию нашей цюрихской группе в течение ближайших двух лет пришлось доставлять только время от времени, пользуясь той или иной оказией.
Между прочим, одно время великолепно шли транспорты на Кавказ через Женевскую группу армянской организации «Дашнакцутюн», члены которой, хотя и были крайними националистами и по всей своей психологии примыкали к народовольческим организациям, но, благодаря одному очень просвещенному товарищу из редакции их журнала, гордившемуся своими переводами на армянский язык «Коммунистического манифеста» и других работ Маркса и Энгельса, нам удалось уломать дашнаков пересылать нашу литературу в Тифлис. Литература была успешно доставлена по указанным адресам через Константинополь.
2.
«Рабочее Дело» и первый раскол в соц.-дем.
В эти годы за границей возникла группа «Рабочего Дела», которая сначала охотно стала перевозить литературу группы «Освобождение Труда», предоставив ей право издавать и печатать в ее типографии все, что захочет редакторская тройка группы (Плеханов, Аксельрод, Засулич). Вскоре также появилась заграничная организация Бунда, организация литовцев, организация латышей, и дело заграничной печати сильно оживилось, а вместе с ним и транспортировка с.-д. литературы в Россию. Это была большая волна. Работали с энтузиазмом, самоотверженно, но... вскоре начались глубочайшие принципиальные разногласия между группой «Освобождение Труда» и «Рабочим Делом», и эти разногласия тотчас же отразились на организационных отношениях, и ортодоксальные марксисты опять остались в небольшом числе и вновь должны были забыть о «союзе» и начать работать самостоятельно. Типография группы «Освобождение Труда» начала вновь работать и выпустила в свет знаменитый памфлет Г. В. Плеханова


202
«Vademecum» для «Рабочего Дела», сразу размежевавший всю русскую группу с.-д. на две половины. К этому времени группы содействия группе «Освобождение Труда» повсюду умножались и укрепились. Несмотря на безумное бешенство представителей рабочедельцев, во главе которых стояли: Акимов (Махновец); ныне расстрелянный за белогвардейщину Тихвинский, сионисты Сыркин и Райнес, впоследствии примкнувшие к Бунду, бундисты Давидсон и Каценеленсон, давно уже умерший Иваншин, и, несмотря на прямой бойкот со стороны этих политических историков всех без исключения работников организаций при группе «Освобождение Труда», все-таки удалось литературу группы умножить и распространить.
- Так шла борьба и пропаганда ортодоксального марксизма до появления за границей организации «Искры».
3.
«Искр а».
Таинственно вышел первый номер этой первой политической с.-д. газеты. Мне пришлось узнать от Г. В. Плеханова о начале работ этой организации и помочь ему достать настоящий русский паспорт, что которому он поехал в Мюнхен. Я только что тогда вернулся из Канады, куда отвозил один из транспортов изгнанных царским правительством из России духоборцев. Ко мне в Женеву приехал мой хороший приятель, А. Н. Коншин, с которым мы работали вместе в Канаде, и я попросил у него паспорт недели на три для нелегальной поездки в Германию. Плеханов познакомился с Коншиным у меня и неутомимо расспрашивал его со всеми подробностями об истории организации знаменитых Коншинских текстильных фабрик в Серпухове, устроенных его отцом, интересовался биографическими сведениями его отца и пр. Вот по паспорту этого своего нового знакомого, без ведома последнего, он и поехал в Мюнхен на совещание редакции. «Зари» и «Искры». Через три недели он вернулся буквально в восхищении от начавшегося нового дела. Вскоре мы получили газету, сделали А. Н. Коншину большой чемодан с двойным дном, начинили его «Искрой» и литературой группы «Освобождение Труда» и отправили в Москву. Конечно, и сам Коншин был нагружен в достаточной степени литературой. Этот неожиданный транспорт был чуть ли не первым, уехавшим в Россию с первым номером «Искры». За границей «Искру» сначала распространяли мало из чисто конспиративных соображений, и от¬


203
дельные номера ее ходили по рукам столь же таинственно и редко, как нелегальные издания в России.
Но мало-по-малу ее распространение и за границей все увеличивалось. К этому вынуждали и экономические причины, ибо нужны были средства, и так как русские колонии к этому времени очень увеличились, то и продажа номеров газеты шла бойко, давая известный доход кассе издательства.
4.
Распространение с.-д. литературы через случайных сочувствовавших.
Мы пользовались в это время всяким случаем лишь бы хоть что-нибудь переправить в Россию из нелегальщины. Знакомясь в русских колониях, в университетах, на лекциях, в пансионах с случайно приехавшими русскими, мы при первой возможности каждого снабжали литературой. На это особенно была отзывчива молодежь, и нередко нарядные маменьки с чопорными папеньками даже не подозревали, что везут в своих прекрасных чемоданах и кожаных английских сундуках целые пласты нелегальщины, заложенной в стенках, на дне, в вещах, в белье. Были случаи, когда мы подшивали, при благосклонном участии детей, в костюмы отцов и матерей литературу, и она таким образом приезжала в Россию и распространялась во всех слоях тогдашнего общества. Бывало и много курьезов. Так, помню, что одно такое благочестивое семейство из Тифлиса, начиненное литературой, разделившись на две группы, отправилось в Россию. Дети—гимназист и гимназистка— отправились раньше, спеша к началу осенней учебы, сановная мамаша с дядюшками и тетушками решили остановиться в Вене для покупок всякого бабьего тряпья. Мы предусмотрительно начинили литературой «родителей», решительно ничего не знавших, что весь их багаж всюду переполнен литературой. «Детей» просили ничего не брать, но гимназист не утерпел и зашил себе на спину под блузу несколько брошюр. Пока он ехал, края этих брошюр под блузой обсалились и стали ясно обозначаться, но все это он узнал, к сожалению, потом. В Подволочицке благополучно «дети» перевалили границу, и восхищенный юноша, тая в себе гордое сознание, что он провез нечто нелегальное, не вытерпел, снял гимназическое пальто п побежал в буфет купить пирожков. Возвращаясь назад к вагону, его остановила чья-то штатская рука и пригласила следовать за собой—это был шпион его величества. У юноши спросили:


— Что это у вас на спине?
— Ничего...
— Как ничего?—и некто грубо стал ощупывать его там, где были книжки.
— Обыскать...
— Раздевайтесь...
Нашли под блузой бережно зашитые лоскутком две книжечки.
<— Кто это вам сделал?..
— Сестра...
Притащили сестру, вещи... Учинили обыск. Ребята перепугались и ударились в слезы.
У сестры нашли неотправленное к подруге письмо, где она с восторгом писала, что она познакомилась в Женеве с «политическими преступниками», что они очень интересны, ужасно много говорят и охотно гуляют. Письмо было написано настолько наивно, что, как она сама рассказывала мне об этом года через три, когда приехала с братом в Женеву уже по революционным делам,—жандармы и шпики навзрыд хохотали от описаний «очень даже интересной жизни» в Женеве.
— Что нам с ними делать?—переговаривались эти пограничные стражи между собой. Однако, составили протокол и задержали. Гимназисты были в полном отчаянии.
Из расспросов жандармы выяснили, что их почтенные родители следуют за ними и находятся сейчас в Вене. Тогда предложено было гимназистам дать телеграмму на тот отель, где в Вене должны были остановиться их родители. Те, совершенно забыв, что маменька, тетушки и дяденьки при их же содействии были начинены нелегальщиной, тотчас же согласились и дали телеграмму. Перепуганные родители и родственники быстро приехали. Узнав в чем дело, горько сетовали на своих сынка и дочку, так скомпрометировавших их, принесли извинение жандармскому полковнику, представили ему верительные грамоты и рекомендации от тифлисского губернатора, прочли тысячу публичных нотаций своим детям, взяли честное слово с своей молодежи, что они эту «гадость» никогда читать не будут, и им жандармы’ благосклонно отпустили на поруки их гимназистов и разрешили следовать дальше..
— Только садясь в вагон, счастливая от избавления от пережитого, я вдруг вспомнила,—рассказывала мне после эта юная «преступница»,—что ведь весь багаж моих родителей и родственников полон нелегальщины. С перепуга я сначала это совершенно забыла. Я взглянула на брата и почувствовала, что и он вспомнил,


205
и обомлела. Мне почти что сделалось дурно. Я полагала, что нас сейчас же всех вновь арестуют, но поезд тронулся, и никто за нами не пришел. Всю дорогу мы не имели покоя, и нам казалось, что путь наш бесконечен. Но вот мы в Тифлисе; мы улучили время и распаковали литературу. Ее получились целые кучи. Мы запрятали ее всюду и быстро стали распространять через знакомых, инстинктивно чувствуя, что все это надо сделать как можно скорей. Неожиданное появление значительного количества самой разнообразной нелегальщины произвело в городе сенсацию. Мы чувствовали себя героями, несмотря на то, что наши родители сделали из нашего приключения на границе самый забавный анекдот для своих воспоминаний с гостями о путешествии за границу. Они, бедные, и не подозревали, что именно они-то и привезли сами всю эту .литературу. На нас с братом вся эта история так повлияла, что мы - задумались, стали много читать, образовали кружки в гимназии.
Так дело пошло дальше, и вот теперь... мы в с.-д. организации.
Другой очень характерный случай был с офицером болгарской армии, нашим теперешним товарищем Куртевым. Он был командирован в Женеву учиться, где был нами распропагандирован, и, пользуясь офицерским мундиром, сильно рискуя, несколько раз перевозил в Россию большое количество нашей литературы в чемодане, закрывая ее своими мундирами и показывая официальную свою командировку в Россию для службы в армии. Литературу он исправно доставлял по нашим адресам.
Таким образом пользуясь решительно каждым случаем, мы проталкивали нелегальные издания в Россию всеми способами, какие только могли изобрести.
х Конечно, этого было мало для огромной России, конечно, литература не всегда попадала в наиболее для нас желательную среду, т.-е. к рабочим, но в то время крайнего общего политического гнета мы считали полезным проникновение каждого экземпляра нелегальщины во все слои общества. Но нам не однажды удавалось убедиться, что литература, посланная в Россию с лицом, даже далеко стоявшим от рабочего класса, в конце концов, оседала в большей своей части именно среди рабочих через с.-д. организации, ибо наши товарищи, жившие в России, не дремали и, конечно, всюду вылавливали все, что только им было нужно для их многотрудной работы. Иногда удавалось сообщить в организацию адреса тех, кто повез литературу, и с ними специально знакомились или находили связи и получали. от них привезенное. Иногда едущие брали на себя обязательство доставить литературу по адресу и вполне честно эти обязательства выполняли.


206
5.
Распространение нашей литературы через «Бунд», П. П. С., курорты и книжные магазины.
В это время за границей хорошо работал по транспортировке литературы «Бунд», особенно через свой знаменитый союз щетин- щиков. Но «Бунд» крайне отрицательно относился к «Искре» и некоторым изданиям группы «Освобождение Труда» и, конечно, не перевозил в Россию ни одного их экземпляра, выбирая лишь то, чему он сочувствовал, да и то с грехом пополам. В конце XIX века кое-какую нашу литературу привозила в Россию Польская социалистическая партия (П. П. С.), но потом отношения с ней становились все натянутей и, наконец совсем оборвались. '
Довольно значительного распространения нашей литературы, а также нелегальных изданий других политических групп, нам приемлемых, мы как в это время, так и после достигали тем, что наши группы содействия отыскивали товарищей на различных курортах Швейцарии, Германии, Франции, там живущих, которым присылались каталоги, и они должны были всеми мерами распространять их среди русских приезжих людей. Легче всего это делалось там, где эти курорты,— а это было почти везде, — печатали в особых курортных газетах списки всех лиц, остановившихся в пансионах, гостиницах, отелях; в этих списках всегда указывалось, из какой страны прибыл вновь приезжий. Ему сейчас же почтой посылались каталоги. Любопытные россияне, нередко даже-не знавшие о существовании такой газеты, бывали крайне изумлены осведомленностью революционеров, что вот, мол, только они приехали, а уже об этом «им» известно, и сейчас же пожалуйте каталог! Но нелегальные издания были популярны сами по себе, в силу того, что они печатались без цензуры, на вольном печатном станке за границей, а потому всем хотелось и приобресть и узнать—им, приехавшим из России,—новости... о России. И они тянулись к киоскам, к книжным магазинам и спрашивали книги. Чуткие к покупателю заграничные книгопродавцы тотчас же запрашивали русские организации согласно адресов, указанных в каталогах; им, конечно, вволю высылали литературу на комиссию, и таким образом распространение свободной русской книжки и газеты увеличивалось. Некоторые издания расходились за границей в очень большом количестве, и, кажется, рекорд был побит нелегальным полным изданием романа Л. Н. Толстого «Воскресение», которое только в издании


207
«Свободного Слова» (Англия) разошлось в течение года в количестве 35.000 экземпляров. Издание этого романа в России было страшно искалечено цензурой, которая его исказила в 478 местах.
6.
Транспорт «Искры».
В первый период существования «Искры» обстоятельства транспортного дела ее организации мне мало известны, но я помню, как не однажды после Владимир Ильич крайне осторожно и крайне скептически относился к всегда многочисленным проектам транспортировки нелегальной литературы в Россию, отрицая всякий, где встречался, хотя самый малый элемент фантастики, и в этих случаях он не однажды говаривал, что «мы имеем значительный опыт в этом деле, когда «нас» угощали проектами перевоза литературы в днищах селедочных бочек, в трубах машин, в обмотках проволоки и пр. и т. п., при чем всегда эта ерундистика кончалась полным крахом. «Чем проще, тем лучше»—формулировал он обыкновенно свое отношение к тысячам- проектов разрешения этого больного вопроса наших организаций.
7.
Социал-демократическая организация «Жизнь» и ее транспорт.
В 1902 году мне пришлось принять участие в организации заграничного социал-демократического журнала «Жизнь» и издании целого ряда книг, брошюр, листков, издаваемых этой значительной и хорошо налаженной организацией. «Жизнь» организовала в Париже хорошо оборудованную типографию, в которой зараз могло набирать до 15 человек наборщиков.
Из Парижа нам пришлось вскоре уехать, так как политическая полиция стала очень сильно нас беспокоить.- Мы переселились в Лондон. Конечно, одновременно с организацией редакции и техники мы стали тотчас же заботиться об организации транспорта литературы в Россию. Решили во что бы то ни стало поставить его хорошо. Во главе нашей транспортной группы стал гениальный транспортер, равного которому я не знаю в хронике всей русской нелегальной работы, член с.-д. латышской организации, наш товарищ по с.-д. организации «Жизнь»,—латыш, товарищ Весман. Где он теперь и что с ним в настоящее время—я не знаю, ибо не имею


208
О нем никаких вестей почти двадцать лет, но тогда можно было только изумляться и любоваться его работой, его совершенно исключительным организаторским талантом, всегда опиравшимся на строжайшую драконовскую дисциплину транспортной группы, во главе которой он стоял.
На первом же нашем заседании транспортной группы мы прежде всего решили: перевозить в Россию не только журнал «Жизнь» и другие издания нашей организации, но все те издания, которые мы найдем нужным распространять в России, и «Искру» и ее издания в первую голову. На этом же заседании, состоявшемся в Париже, я и покойный Д. А. Хилков, в то время входивший в с.-д. организацию «Жизнь»—.(после он увлекся эс-эрами),— предложили впервые воспользоваться организацией сектантов, живших за границей, а в частности, в Румынии и в Болгарии,—для постановки широкого транспорта через них в Россию. Мы отлично знали из постоянного письменного и устного общения с ними- о том огромном сочувствии, которое они проявляют к делу революционной борьбы вообще и к делу распространения зарубежной нелегальной печати, в частности.
Предложение наше было принято, и тов. Весман,—сам крестьянин по происхождению,—сейчас ясе чутко отнесся к этому, сказав, что он тотчас ясе сам выедет туда на обследование и местности и людей, и что он думает, что здесь открывается новый путь в этом крайне ответственном деле, когда за транспорт возьмутся не профессионалисты-контрабандисты, которым совершенно безразлично,- чтб перевозить, лишь бы больше платили, и часто относящиеся крайне нечестно к взятым на себя обязательствам, а тут будут участвовать люди идейные, честные, преданные, работающие не из меркантильных побуждений, а преследующие цели борьбы за политическую свободу России, и понятно, что здесь наперед можно сказать, что если они действительно согласятся, это будет прекрасно. Тут ясе всеми было отмечено и подчеркнуто, что таким образом будет создаваться весьма ответственная организация, которую будут строить сами крестьяне, идейно пострадавшие от преследований царского правительства России.
Кроме того, решено было воспользоваться уже существовавшей транспортировочной организацией с.-д. партии латышей, войдя по этому поводу в переговоры с их Ц. К. партии и наладить новый транспорт морским путем, создав организацию среди русских и латышских матросов портов Болгарии, Турции, Германии, Италии, Франции, Бельгии, Швеции, Норвегии, Дании, Голландии и особенно Англии.


209
Одному из товарищей было поручено организовать склады нелегальной литературы в различных пунктах Европы, приблизив литературу к местам ее непосредственного направления в Россию, к транспортерам, приняв все меры предосторожности при цересылке и перевозке, дабы не привлечь внимания русских шпионов к месту сосредоточения нелегальной литературы, а в некоторых странах и местной политической полиции (например, в Пруссии, в Румынии, в Турции, в Болгарии), где - существовал несомненный контакт между шпионами русскими и доморощенными. Так как предполагалось отправлять литературу значительными массами, и так как приходилось нередко пользоваться захолустными местами данной страны,—местечком, маленьким городком, хутором,—где-то поблизости от русской границы, то само собой понятно, что такое сосредоточение литературы представлялось делом не легким, ибо в этих местах не только появление массы почтовых посылок одному лицу, получаемых из разных стран, но даже нередко появление нового лица иностранного вида сразу возбуждало любопытство местных жителей, порождало толки, разговоры и привлекало внимание, шпионов. То же самое получалось и с посылкой тюков по железной дороге, да и не все нужные нам места жительства стояли на железной дороге. Кроме того, мы отлично отдавали себе отчет, что за -типографией, редакцией и экспедицией с.-д. организации «Жизнь», помещавшейся в отдаленной части Лондона, где русских жило очень мало — (London, S. Е., 35, Blythe Vale, Gatford.),—русские шпионы также начнут усиленно наблюдать и прослеживать все наши отправки на почту, железную дорогу и пр. Самое легкое, конечно, было организовать склады литературы в больших городах,—в различных частях Лондона, Парижа, Берлина, Вены, Будапешта, в Брюсселе, в Льеже, Марселе, Амстердаме, впоследствии в Стокгольме и в Христиании, а также в Женеве, в Цюрихе, в Берне, в Лозанне, в Генуе, в Милане, в Неаполе и в Софии. Здесь мы везде встретили сочувствие среди местных социалистов, нередко получая рекомендации из политической организации одной страны в другую, а также пользуясь обширными связями среди рабочей экономической эмиграции из России.
Пока мы занимались точным обследованием через разосланных членов нашей транспортировочной организации различных пунктов складов и налаживанием местных связей как через наших'агентов, так и письменно, тов. Веемая двинулся в Румынию на обследование новых путей через сектантскую организацию. Ему пришлось обследовать местность около Констанца, по Дунаю и прилегающим хуторам и местечкам. Вернувшись оттуда, он, всегда сдержанный,
14 Техвнка большевитского подполья. Выл. 1.


210
даже хмурый, молчаливый, редко ронявший слова, — с большим воодушевлением и волнением подробно рассказал нам, сколь хорошо он был принят сектантами-штундистами, скопцами и молоканами, а также старообрядцами-некрасовцами, давно выселившимися из России под давлением невероятного гнета и преследований со стороны тогдашнего русского царского правительства. Приехав туда с письмами от меня и Д. А. Хилкова, он застал многих страстно ожидавших его, так как я и Хилков заранее написали туда и отправили по почте письма с предупреждением сектантов, что к ним от нас едет «дорогой гость» с нашими письмами, которому надо всеми мерами помочь и оказать всяческое доверие и содействие. Тов. Весман был встречен, как близкий друг. Он подробно рассказывал, как эти русские изгнанники-крестьяне показывали ему свои хозяйства и были в прямом восторге, когда он часами обследовал с ними коров, лошадей, ходя по хлевам, домашним постройкам, овинам и клетям.
Сектанты потащили его на свадьбу, ездили с ним по друзьям, и он таким образом быстро вошел во весь быт и семейный обиход этих милых людей. Вскоре он познакомил главарей с целью своего приезда, об’яснив им, что надо переправлять в Россию как можно больше литературы, и тут же показал им кое-что из привезенных книг. Они набросились на них с жадностью, просили дать почитать, и на другой день только и было разговора, что об этих «книжечках». Сектанты заявили Весману, что они охотно берут на себя организацию дела переправы литературы на ту сторону границы, а когда Весман поинтересовался узнать, где и как это будет, они тотчас же предложили ему «с’ездить в Россию». Переправа шла в большинстве случаев через Дунай на рыбацких лодках. Рыбаки знали все самые потайные ходы по протокам, камышам и затонам и ездили на ту сторону, как к себе домой. Весман был в восторге от всего виденного и заявил нам по приезде, что первый раз контрабандисты будут перевозить литературу не за деньги, не за страх, а за совесть. Надо было найти человека, вполне подходящего из нашей среды, который встречал бы литературу с той стороны, из России, и чтобы именно он только имел общение с этими простыми русскими людьми, рискованный труд которых мы оплачивали очень умеренно. Наш выбор пал на тов. Ив. Ив. Сергеева, принадлежавшего к нашей группе, еще ранее в Женеве входившего в мой пропагандистский кружок. Он по происхождению был крестьянин, сектант, молоканин, учившийся в учительском институте в Тифлисе, исключенный из него за какую-то студенческую историю и приехавший опозиционно настроенный в


. 211
Женеву учиться. Здесь он стал социал-демократом. Мы отправили его нелегальным, как наиболее подходящего для общения с сектантами, создав целую организацию людей в России по приемке и развозке литературы. Первый наш транспорт через сектантов прошел в 48 пудов различной нелегальной литературы, очень благополучно был перевезен по Россшг в центральные склады, а оттуда литература была распространена всюду. Я после встречал за границей и в России многих левых литераторов, крайне изумлявшихся при рассказе, что они издания «Жизни», и в том числе самый журнал, исправно получали по почте бандеролями из самых различных местностей России: это действовали наши «конторы». Л. Н. Толстому журнал был доставлен в Крым на дом (кажется, он жил тогда в Гаспре) под расписку с нарочным, и эта расписка была переслана нам в редакцию в Лондон. Так прошло несколько транспортов великолепно. Как-то по одной из лодок часовые с русской стороны открыли огонь и бросились в погоню тогда, когда она почти благополучно выгрузилась в весьма укромном месте. Ловкие рыбаки, чтобы отвлечь внимание стражи от места выгрузки, притворились страшно перепуганными, бросились удирать и на глазах у стражи выкинули в воду два ящика, каждый пуда по два весом, и тем остановили погоню и розыск. Они очень были удручены этой неожиданной потерей и много извинялись, подробно об’ясняя, что иначе бы пропал весь склад х). Были и другие случаи, ясно показавшие изумительную выдержку контрабандистов-рыбаков и находчивость ответственных лиц сектантов, переправлявших литературу через Дунай. Так, когда однажды неожиданный раз’езд на русской границе обнаружил в камышах лодку и поднял тревогу, когда было сделано несколько выстрелов и ясно стало, что уйти нельзя, рыбаки быстро выплыли на открытое место, опустив тюки в воду по борту на заранее приготовленных веревках и недоуменно спросили у русской стражи, крикнув:
—* В чем дело?
Раздался вопрос:
— Что везете?
— Пустые,—ответили рыбаки,—ловим рыбу.
— Куда же вас чорт занес?
— Отнесло и не заметили... — и рыбаки демонстративно вытаскивали наскоро опущенные сети...
9 После один из этих ящиков был выкинут волнами на румынской стороне, попал в руки румынских жандармов и взбудоражил румынских властей, не знавших, что и думать о находке. Предполагали, что ящик упал с парохода, но рыбаков никто не заподозрил.
14»


212
— То-то отнесло... Проваливай отсюда... Стрелять будем...
II рыбаки на глазах успокоившегося патруля отчалили к другому берегу, с драгоценным, хотя и подмоченным, грузом, чтобы взять новые тюки и столь же упорно искать счастья в этом же, теперь самом безопасном месте.
Приемщики с русской стороны отсиживались во тьме ближайших кустов, терпеливо ожидая нового условленного крика совы, оповещавшего, что лодка здесь у берега, и надо принимать товар...
Так, в бесперывных опасностях, шла работа по обеим сторонам границы нашей молодой транспортной группы.
Централизованная власть, веления которой исполнялись беспрекословно, самая жестокая дисциплина революционного труда, постоянная разведка действий противника, упорная настойчивость в достижении находчивости и хладнокровие, — вот те спутники* которые всегда сопровождают успех в подобного рода работе.
Я расскажу здесь один очень характерный случай. Нам удалось совершенно благополучно переправить около 60 пудов различной литературы через Дунай, перенести ее от русской границы к ближайшему складу, разбить на две партии, одну доставить в ближайший городок, другую—в местечко и приготовить дальнейшие транспортные средства. Оставалось только дать знать условленными телеграммами, чтобы наша, группа двинулась разными дорогами к намеченным пунктам и разными путями, в разное время, с различными предосторожностями и различными способами сразу вывезла бы в разные стороны этот значительный транспорт. Наконец, сигнал дан, телеграммы посланы, и наши сдатчики литературы полны трепетного ожидания приезда товарищей. И вот, когда они все уже приближались к цели, Весман, зорко следивший за всей операцией из одного из наших ближайших центров, получил экстренную депешу в условных, шифрованных выражениях, что< неожиданно провалилась одна из наших конспиративных квартир на пути следования литературы, что жандармы усиленно искали книг и что замечена слежка. Весман, учтя все обстоятельства, дат немедленно телеграмму т. Сергееву, который находился в таком пункте, через который должна была проследовать вся группа и получить дальнейшие явки,—приостановить всю операцию, отослать всех ехавших «домой», а Сергеева он вызвал немедленно в Лондон. Сергеев, по телеграмме, отдав все распоряжения, должен был без. вещей и бумаг нелегально переправиться через границу. Я был в это время в Лондоне, и суровый, строгий, но крайне заботливый о товарищах, Весман прислал мне телеграмму о встрече «дорогого друга», приготовлении ему комнаты и хорошего, спокойного отдыха..


213
Как сейчас помню, я возвращался из нашей типографии домой и пересекал улицу, ведущую с вокзала, когда крупными шагами, сгорбившись, промелькнул передо мной, в ярости и озабоченности своей незаметивший меня, тов. И. И. Сергеев, забывший наш общий завет: на улицах иностранного города по внешности держаться так, чтобы не выделяться из толпы.
Я узнал его скорей по этому возбужденному виду, чем в лицо, ускорил шаги и окликнул его. Он все более и более накаливался, подходя к нашей квартире, и желал, очевидно, устроить нам «скандал» за неправильный образ действий, за деспотизм, бюрократизм, своеволие, попрание свободы личности, уничтожение инициативы революционера, жестокость и упрямство и все прочие смертные грехи, которые только он мог придумать, ясно нашедшие себе приют и сатанинское сосредоточение в невозмутимой фигуре тов. Весмана.
Когда он обернулся и узнал меня, он пулей подлетел ко мне и почти завопил:
— Это чорт знает что такое, я не могу больше, это издевательство, генеральство, я протестую...
Я взял его под руку и мягко спросил его о том, как понравились ему чудесные виды из окна вагона, когда он ехал по Англии, и не болел ли он морской болезнью?—и в это время сильно, выше локтя, надавил его руку, давая знать, что здесь, в разношерстной толпе идущих с поезда людей, конечно, есть русские шпионы, которым важно знать каждое слово, оброненное нами, почему мы взяли себе за правило никогда о делах не говорить на улице. Я свернул с ним за угол, упорно постоял около какого-то магазина минут пять, пропустив всю публику, шедшую сзади нас, потом двинулся дальше и круто свернул в совершенно пустынный переулок, уводивший нас от квартиры, и, пройдя окружных два— три квартала, с другой стороны подошел к дверям нашего дома.
Представлявший из себя бомбу, которая должна вот-вот разорваться, преданнейший наш друг, подходя к нашему обиталищу, немного поостыл, и когда мы троекратно условным образом постучали в английский котедж, и нам открыла двери недавно приехавшая из России, потерявшая в тюрьме ребенка, Вера Михайловна Бонч-Бруевич (Величкина), которая очень любила нашего простосердечного друга, Иван Иванович совершенно оттаял и, как всегда, порывисто бросился к Вере Михайловне с вопросами: когда же она освободилась из тюрьмы, да как здоровье, да как доехала, да как себя теперь чувствует?..


214 .
— Ax ты, голубушка наша,—причитал он по-крестьянски,— замучили они тебя...—переходил он неожиданно на ты, ясно давая всем нам знать, что от избытка чувств глаголят его уста.
Время от времени он вспоминал свое собственное горе и вскипал,, чтобы обрушиться на нас, но кроткий и многозначительный взгляд Веры Михайловны успокаивал его, и когда, наконец, все пришло в норму и мы принялись за расспросы, он дал волю своему чувству, излил всю душу, и вдруг почти со слезами захныкал:
— Пропала вся наша литература!.. Что скажут мне мои рыбаки и сектанты?—он назвал несколько фамилий, которые я не упоминаю здесь умышленно, так как некоторые из них и до сего времени живут еще в Румынии, и, почем знать, как бы негодяйствующие бояре этой гнусной страны не возымели желание отомстить им теперь за те дела, которые столь ревностно совершали они более двадцати лет тому назад.
Я решил положить конец этому нелепому трепанию нервов и твердо заявил, что совершенно убежден, что распоряжения Еесмана вели к самой лучшей цели, в чем вскоре убедится сам наш дорогой друг и товарищ.
Мы не знали, когда еще увидим Весмана, но для меня было ясно, что это случится вскоре, ибо раз он вызвал одного из своих главных помощников в Лондон, то и сам будет здесь. И действительно, вечером, когда было уже совсем темно, раздался условленный троекратный стук в наш дом, и когда я поспешил к двери, то услышал условленный пароль, который мы, грешные, не всегда соблюдали, и без ответа на который Весман никогда бы не вошел в конспиративную квартиру ни в России, ни за границей. Поспешно ответив, я отворил дверь. Это был Весман. Он был одет скромным европейцем, напоминавшим по виду клерка, в чистеньком пальто, из-под воротника которого сверкал своей белизной воротничок, с изящно свернутым зонтиком, и с маленьким саквояжиком в руках, без которого ни один порядочный англичанин не сделает шагу по железной дороге.
Он вошел, как всегда, спокойный, улыбающийся, поздоровался со всеми и, увидев Сергеева, также мило пожал ему руку, как будто бы он здесь в Лондоне жил все время и что он, Весман, очень рад побыть у него в гостях. Он тотчас достал плитку шоколада и угостил всех, а Сергееву, который стоял козерогом, смотрел на него исподлобья, сопел, словно собираясь вступить с ним в бой, точь-в-точь как закавказские буйволы, когда они ни за что но хотят игги в подставляемое им ярмо,—он дал номер юмористического журнала на немецком языке и тихонько сказал ему:


215
— Здесь очень интересно,—и раскрыл какую-то цветную картину и улыбнулся во весь рот.
Сергеев растерялся, взял журнал, уткнулся в него, и бессмысленно стал перекидывать страницы то в ту, то в другую сторону.
Мы уселись пить чай.
Весман уделял особое внимание Сергееву и говорил о том, как приятно отдохнуть после такой трудной работы.
— Особенно ноги отдыхают хорошо,—ходишь тихонько по комнате, ни о чем не думаешь и приятно... Надо обязательно в туфлях, у вас небось нет, вы все в сапогах себя мучаете, а я вам привез туфли,—is. он достал из своего чемоданчика мягкие туфли, бережно завернутые в бумагу.
— С кисточкой, — любовался он, отдавая их Сергееву,— помпончик очень интересный, — говорил он, весь улыбаясь и сияя;
Сергеев очевидно ждал совершенно другое, обмяк, раскис и .притих, сосредоточенно рассматривал мягкие, изящные туфли, в которых нога действительно будет тонуть, как в пуху.
Мало-по-малу Весман рассказал нам всю очень сложную историю перевозки, сосредоточения литературы и людей,—и вдруг тревога! Очевидно, где-то на периферии случился какой-то провал, у жандармов появилась нить, и они по ней как-то случайно добрались до одной из наших конспиративных квартир, где Сергеев должен был принимать всю группу и что провал и всей литературы и всех людей был бы неминуем и что он наперерез розыску, скорее по внутренней интуиции, чем по фактам, отозвал всех: одних за границу, других обратно в Россию, совершенно закрыл транспортировку через этот участок, остановил все отосланные посылки в Румынию, в Болгарию и Австрию, затребовав их через почту обратно и вообще как бы совершенно ликвидировал весь этот район, запретив на месяц всем участникам организации не только быть вместе, но даже выказывать знакомство друг с другом.
— Дело очень серьезно,—кратко добавил он.
Сергеев сидел, вытаращив глаза, и словно совершенно онемел. Он только теперь понял, насколько важно это дело и что если бы не выдержка Весмана и он, и вся литература, и вся группа в России были бы совершенно разгромлены, и все и вся уже сидели бы в лапах жандармов и охранки. Такой провал мог повести за собой неисчислимые бедствия. Он понял, что ему больше ничего не оставалось делать, как надеть свои мягкие туфли—подарок Весмана,—и отдыхать.


216
От страшного нервного напряжения он чувствовал смертельную усталость, сделался маленьким, сгорбившимся, точно рухнул, и запросился спать.
Вера Михайловна заботливо дала ему выпить мензурку какого- то лекарственного зелья и мягко сказала ему:
— Покойной ночи, идите спать, отдыхайте, будете прекрасно, крепко спать.
И он, ни с кем не прощаясь, побрел к себе на верх, где ему вес было уже приготовлено для сна и отдыха...
Весман улыбнулся и тихонько спросил:
— Там тепло?
— Тепло...
— Надо, чтобы было тепло. Будет спать... Не будите его завтра... И мы разошлись по своим комнатам.
Жандармы два месяца сидели на занятой ими нашей квартире, приготовив крепкую засаду для нашей организации. Шпики нервничали и шныряли повсюду в окрестностях этого городка. Мы получили от нашего наблюдателя точные сведения о деятельности наших заклятых врагов, но все их усилия были тщетны.
Одно время даже румынские местные власти тоже зашевелились, очевидно, получив какие-то сведения и инструкции. Но так как все решительно было спокойно и все занимались своим обычным трудом, то и им обрушиться было не на кого, и они вскоре успокоились. Только на пятый месяц после всей этой истории, с величайшими предосторожностями, Весман решил двинуть отряд на эту границу, вывез благополучно всю остававшуюся литературу и распространил ее по всей России.
Рыбаки и сектанты также приступили к работе и еще долго доставляли вольное печатное слово в наше порабощенное отечество.
Конечно, далеко не всегда проходило так все гладко. Бывали иногда жестокие, потрясающие провалы, раны которых организации приходилось долго залечивать.
Так, наш товарищ Ив. Ив. Сергеев, долгое время очень успешно работавший, сорвался на каком-то пустяке и провалился вместе с товарищами, просидев в тюрьме более года под предварительным следствием.
Этот провал сильно расстроил наши ряды, и мы перебросили тогда транспорт с сухопутья на морские пути через организацию среди матросов. Но все-таки, в общем и целом, социал-демократической организации «Жизнь» удалось очень хорошо наладить транспорт и довольно долгое время снабжать литературой многие организации в России.


217
8.
Встреча с Весманом в Риге после 9 января 1905 г.
Когда наша организация «Жизнь» распалась из-за внутренних принципиальных разногласий, то тут так случилось, что этот красный почтальон, неуловимый Весман, тоже был арестован в России. Я с тех пор совершенно потерял его из вида, встретив его совершенно неожиданно в 1905 году в Риге, во время январских дней, когда я, делая об’езд России, по поручению нашего орг. бюро, приехал нелегально в Ригу для налаживания связей с латышами. Это было в день известной рижской демонстрации после петроградского 9 января. Он пришел ко мне на конспиративную квартиру—он жил в то время нелегальным,—и мы отправились с ним осматривать город, больницы, наполненные ранеными рабочими, мертвецкие, где были навалены трупы убитых. При виде этих ужасных картин жизни, он менялся в лице и вечером внес предложение в комитет взорвать казармы унтер- офицерского учебного баталиона, расстрелявшего демонстрантов, но, к сожалению, его не поддержали кроме двух—трех лиц и, между прочим, одного приват-доцента, химика местного политехникума, у которого мне отвели квартиру для ночевки, очень близкого человека к с.-д. латышской организации. Он брался в течение нескольких дней доставить нужное количество сильно взрывчатых веществ и технически организовать этот взрыв, который, конечно, дал бы хороший эффект и над лежащий ответ зарвавшемуся царскому правительству. Так как в баталионе были хорошие связи среди различных служащих, то план взрыва не представлял из себя ничего фантастического и осуществить его, конечно, было вполне возможно. Но в с.-д. рижской организации, к сожалению, уже господствовало тогда кисло- сладкое настроение меньшевиков, и, конечно, им казалось все это ужасным, они метались из стороны в сторону, усиленно шили знамена для демонстрации похорон жертв расстрела и совершенно отрицали всякие боевые действия, ибо еще не пришло время... Мы с Весманом зашли в одну из таких конспиративных квартир, где было заготовлено много материи для знамен и где работницы сосредоточенно-молчаливо шили их и вышивали. Трогательно было смотреть на этих девушек, расшивавших алые полотнища сакраментальными лозунгами революции.
— Неужели только это?—сказал Весман, когда нас товарищи пригласили с ними пообедать миногами с разварным картофелем.
— Когда же мы научимся на удары отвечать ударами?—указал он вслух.


218
Но ответа не было, все было тихо, лишь шелестели алые полотнища под быстрыми руками работниц, украшавших их.
Однако к осени 1905 года и меньшевистские латыши стали чувствовать необходимость и в обороне, и в нападении. Лондонская группа латышей усиленно транспортировала тогда через матросов револьверы и патроны для своей боевой организации.
9.
После раскола с.-д. партии.
После раскола Российской с.-д. партии весь технический аппарат остался в руках большевиков. Новый Ц. К. партии решил организовать настоящую центральную экспедицию в Женеве. Член Ц. К. нашей партии тов. Ф. В. Ленгник пришел ко мне поговорить об организации экспедиции и всей технической части, а также правильной бухгалтерии при ней, и, когда я изложил ему свой план, он одобрил его и сказал, что он желал бы, чтобы я взялся за эту ответственную работу и что он сейчас же переговорит об этом с Владимиром Ильичем. Вечером этого же дня я получил маленькую записочку от Вл. Ил., аккуратно, бисерным почерком написанную, где он просил меня зайти к нему на другой день в 10 часов утра. Я, конечно, точно в этот час был у него. Там уже был Ленгник.
— Мы хотим вам поручить всю экспедицию и. техническую часть, — сказал Вл. Ил., выходя из своей комнаты, здороваясь й на-ходу застегивая ремень, которым он подпоясывал косоворотку, и как всегда сразу приступая к делу.
— Мои обязанности... — спросил я у него в ответ.
— Чорт побрал, это хорошо, когда люди говорят сначала об обязанностях, а потом, вероятно, о правах... — и он хитро, прищуривая глаз, точно приглядываясь, посмотрел на меня, улыбаясь.
— Я полагаю, что у рядового революционера есть единственное право — это выполнить все возлагаемое на него Центральным Комитетом самым лучшим образом, — ответил я ему.
— И только?..
— Других прав я не знаю...
— Начало хорошее, оч-ч-е-нь хорошо... — и. он сейчас же уселся против меня и деловито, как самый заправский коммерсант^ стал высчитывать и соображать, во что обходится нам номер газеты, штат, что нужно сократить, что добавить, какую бумагу лучше брать на газету, в скольких экземплярах печатать книги и пр., и пр. ’ '


. - - -- 219
Ко всем моим практическим указаниям он внимательно прислушивался и сейчас же настораживался, четко записывал по номерам абзацы, что ему казалось особо важным, нередко давал тут же свое согласие на то или другое предложение.
— Вы это проверьте еще и еще раз, все взвесьте, кратенько запишите и в четверг — мы будем собираться по четвергам точно в три часа,—расскажете нам, и мы окончательно поговорим.
— Не спешите,—говорил он по другому поводу,—все взвесьте, помните, что лучше не сделать, чем ошибиться; средства у нас весьма ограниченные, ошибка вызовет вой меньшевиков, отзовется в России, нам нужно везде делать отчетливые, верные шаги...
И так везде: осторожность, предусмотрительность, расчет, учет, экономия, минимум затрат, максимум внимания к приезжим из России, особая забота о рабочих.
В результате нашей этой практической деловой беседы, длившейся более часа и состоявшейся приблизительно в январе 1904 г., у Владимира Ильича образовался листок, на котором были помечены несколько десятков вопросов, вытекших из сути нашего разговора. Этот листок он передал мне—до четверга, когда предстояло дать подробный ответ на каждый пункт. •
Здесь же получив за подписями членов Ц. К. (Ленина и Ленг- ника) официальное назначение, я в тот же день пошел принимать экспедицию, типографию, брошюровочную и пр. у нашего товарища, ныне умершего, Лейбовича (Цейтлина),,который мало был приспособлен к делу случайно на него возложенному и даже тяготился им.
10.
Организация новой экспедиции.
Борьба между большевиками и меньшевиками довольно сильно
уже разгоралась.
Официальный адрес экспе,
115111515
был на П. Б. Аксельрода,
на его имя шла вся простая, заказная, денежная и пр. корреспонденция. Мы все получали по его доверенности. Совершенно ясно, что мы были в полной зависимости не только от меньшевиков, но и персонально ют отдельного лица. Достаточно было разойтись настолько, чтобы решительно обоюдно порвать отношения, и тогда неминуемо последовало бы заявление Аксельрода на почту о передоверии получать корреспонденцию другим лицам, и вся корреспон-


220 - . _ ..ЕЕЕ
денция без исключения была бы от нас отрезана. Квартира экспедиции была также взята на имя Аксельрода, и достаточно было бы простого его желания, и нам могли закрыть вход в это помещение, как снятое на определенное имя. Все это, при сложившихся обстоятельствах, мне казалось совершенно ненормальным, и я предложил начать с того, чтобы тотчас же переменить квартиру и адрес для почты.
О перемене квартиры и взятии ее на мое имя—не было ни спора ни разногласий. Переменить же почтовый адрес — колебались. Как-то было еще неловко приступать к ломке, высказывать недоверие таким почтенным лицам, как П. Б. Аксельрод и пр. И действительно, было не только неловко, но даже жутко, ибо ведь это . были наши ближайшие товарищи, учителя, к которым мы привыкли давно относиться с самым глубочайшим уважением. Но прожить политическую жизнь, — не поле перейти, и здесь жестоко нарушаются все чисто личные симпатии и привязанности. Вчерашние друзья становятся заклятыми врагами; там, где только что были совет да любовь, властно выскакивают разногласия и ненависть, ибо нет более глубоких расхождений, как расхождения принципиальные, расхождения по убеждению. Решено было найти в этом вопросе об адресе какой-либо компромисс, о чем после неоднократно сожалели.
Я в тот же день отправился с В. М. Величкиной хлопотать о квартире. Еще ранее этого, за несколько месяцев, я присмотрел вновь отделываемый большой дом по Rue de la Colline, 3, на берегу Арвы, перед которым расстилалось большое свободное береговое пространство. где в будущем предполагалось разбить сквер. Этот дом, разделенный на небольшие квартиры, был очень подходящ для заселения политической эмиграции. В Женеве у нас были большие связи, и мы получили солидные рекомендации к директору правления компании владельцев, которым принадлежал и этот дом. Нам охотно сдали квартиру, в которой мы поселились сами, и мы условились, что русских в этот дом будут пускать только с нашей рекомендацией. Постепенно мы заселили почти весь дом. Именно сюда мы и решили перевести экспедицию Ц. К. нашей партии. Контракт был подписан в тот же день. Отмечу кстати, что именно в этом доме поселились, кроме нас и экспедиции, наши товарищи: Ф. Ф. Ильин, несравненный изготовитель нелегальных паспортов, М. И. Лядов (Мандельштам), работавший в нашей организации как он сам, так и его теперь умершая жена Кранихфельд; в этом же доме мы устроили библиотеку, архив и читальню нашего Ц. К. партии, заняв под них весьма большое помещение первого этажа. Тут же жили Лепе?


221
шинские, устроившие общественную русскую столовую, прокармливавшую нашу эмигрантскую братию и являвшуюся местом для рефератов, сообщений, дискуссий, политических свиданий и первым местом пребывания для многих вновь приезжих товарищей. Здесь же, в этом доме, была устроена артелью наборщиков-эмигрантов из России вольная кооперативная русская типография, в которой печатались издания большевиков, наша газета «Вперед» и пр. Таким образом здесь со временем действительно образовалось сосредоточение большевистских сил, и недаром Мартов так не любил ходить в эту сторону, что не утерпел даже в одной из своих статей упомянуть об «осином гнезде», расположившемся «на берегах мутной Арвы», и откуда, как известно, шел долгий и систематический обстрел меньшевистских позиций и книжками, и брошюрами, и рефератами, и газетами, и меткими карикатурами.
Получив разрешение на в’езд в квартиру, я тотчас же мобилизовал всю большевистскую женевскую группу содействия, к этому времени вполне организовавшуюся, и в один день сразу перевез всю экспедицию со всем книжным инвентарем в новое помещение, поставив всех перед лицом осуществившегося факта. Быстро организовал книжный склад, придав ему вид настоящего книжного магазина, открыл прием посетителей в строго определенные часы каждого дня и озаботился о всех конспиративных предосторожностях, так как тут же были сосредоточены явки для бежавших из России й нелегально приезжавших товарищей. В этом же помещении было устроено паспортное бюро, со всеми печатями, бланками, паспортными книжками и пр. и т. п. весьма нужными и революционноценными приспособлениями.
Меньшевики, узнавшие через несколько дней о таком внезапном переезде экспедиции, зашевелились, стали ворчать, почему это сделано без их ведома, но так как это дело, несомненно, относилось к функциям заграничного представителя Ц. К; партии, и так как все это было сделано с его одобрения и письменного предписания, то придраться было не к чему.
С переездом на новое место экспедиции, которая в почтовом адресе своем осталась неизменна, и начинается борьба именно за этот адрес, так как, повторяю, на неожиданное и решительное изменение его представитель Ц. К. не пошел, да и Владимир Ильич в этом, на первый взгляд, маленьком вопросе, как бы не стоящем внимания, по его же выражению, «колебнулся», что в будущем нам доставило немало лишних, нудных и крайне неприятных хлопот.


ООО
11.
История почтового адреса.
Если вы обратите внимание на историю почтового адреса «Искры», всегда крайне важного в деле организации нелегальной литературы вообще, и нелегальной газеты в частности и в особенности, то вы увидите, с № 1 (с декабря 1900 г.) по № 6 включительно (июль 1901 г.), т.-е. девять месяцев, «Искра» издается совершенно без почтового адреса, имеется только лаконическая подпись: «Типография Искры», ибо и за границей она выходит почти нелегально, таинственно от всех, распространяется в крайне малом числе экземпляров по русским колониям, и всецело направляется в Россию, поскольку хватает транспортных сил.
С № 7 (август 1901 г.) в «Искре» появляется в конце газеты, под «Почтовым ящиком» объявление с следующим текстом:
«По поводу многократных обращений к нам с вопросом о том, как сноситься с «Искрой» людям, попадающим за границу, мы повторяем, что из-за границы следует посылать все и всякие письма, материалы и деньги на адрес Дитца в Штутгарте: Verl. J. Н. W. Dietz Nachfolger, Stuttgart для редакции «Зари»'. Редакция «Зари» будет всегда немедленно пересылать нам все, получаемое ею для «Искры».
Хотя здесь и говорится, что редакция «Искры», «повторяв т» о способе сношения с ней, но на самом деле ни в одном из предыдущих номеров этой газеты об адресе на Дитца нигде не указывается и совершенно очевидно, что это «повторение» было только употреблено для конспиративных целей.
В № 2 «Искры» (февраль 1901 г.) в «Почтовом ящике» было сказано: «Сообщаем всем товарищам, оказавшим поддержку нашему изданию, что избранный нами способ сношения, представляющий на первый взгляд многие неудобства, оказался вполне целесообразным. Если соблюдать все меры предосторожности, материалы доставляются скоро и аккуратно». Совершенно очевидно, что здесь говорится об ультраконспиративном способе доставки материала в редакцию^ через отдельных, строго конспирировавших почтовый адрес представителей этой с.-д. организации. С об’явлением адреса на Дитца на редакцию толстого журнала «Заря»,—«Искра» впервые выходила из заграничного подполья на большой свет. Этот адрес для редакции «Искры», конечно, был очень удобен, так как редакция «Искры» и «Зари» одна и та же, и вся почта поступала непосредственно из рук Дитца в руки Владимира Ильича и его бли¬


223
жайших друзей, всегда живших там, где была редакция этой созданной по преимуществу Вл. Ил. газеты. В то время редакция «Искры» помещалась в Мюнхене, откуда весь материал поступал в типографию.
В № 9 «Искры» (октябрь 1901 г.) под тем же об’явлением появляется приписка: «Убедительно просим всех, пользующихся этим адресом на внешнем конверте писать только адрес Дитца, указание же о передаче (для ред. «Зари») должно делаться на внутреннем конверте». Совершенно очевидно, что германская полиция, осведомленная своим русским собратом, изо всех сил старалась разыскать, где печатается «Искра», и, само собой понятно, стала наблюдать за т. Дитцом и его почтой. Товарищ Дитц, организовавший для германской с.-д. партии свое несравненное и никем из других с.-д. партий не превзойденное издательство по богатству и разнообразию изданий, давшее так много света рабочему классу Германии и всему миру, с особенной симпатией всегда относился ко воем русским с.-д. начинаниям и, по мере сил и возможности, всегда помогал им. Он владеет русским языком, в молодости своей был в России в Петербурге в качестве наборщика. Мне рассказывали, что он набирал журнал «Современник» и знавал Н. Г. Чернышевского. Дав свой адрес для «Зари», — этого первого нелегального толстого с.-д. журнала,—он, конечно, рисковал навлечь на себя громы и молнии германской полиции, но, несмотря на это, он все-таки адрес свой дал, «Зарю» издавал и широко распространял, чем сильно помог российской с.-д. партии.
С №10 (ноябрь 1901 г.) «Искры» адрес Дитц — «Заря» — снимается и появляется вновь только лишь в № 17 (15 февраля 1902 г.), и укрепляется вплоть до № 22 (июня 1902 г.), в котором впервые на-ряду с фамилией Дитца появляется новый адрес. В «Почтовом ящике» этого номера помещена заметка, в которой говорится: «Со всеми требованиями на нашу литературу4 просим обращаться из-за Границы ПО адресу: Неггп Р. Axelrod, Zurich, Vogels^ngstrasse, 9/П».
В № 22 (июнь 1902 г.) адрес Дитца совершенно исчезает, на его месте печатается адрес Аксельрода^ а про старый адрес неожиданно появляется следующая заметка: «Настоятельно просим всех пользующихся для сношений с нами (и пересылки денег) адресом Дитца, отмечать на внутреннем конверте, что письма (корресп. или деньги) предназначены для ред. «Зари». В противном случае материалы и письма могут не попасть к нам». Читатель удивлен. Но такова трудная эмигрантская жизнь. Вопрос здесь разрешился очень просто. Конечно, Дитца; никто ни в чем не подозревал. Но он


приютил у себя Струве с изданием журнала «Освобождение», бывшего сотрудника «Искры», пошедшего назад к либералам и так как «Освобождение» также издавалось там же, то почта «Зари» без внутренних конвертов стала попадать, в «Освобождение», и материалы, шедшие для «Искры», появлялись в «Освобождении», хотя, вероятно, это делалось не умышленно, а просто получалась путаница. Вот почему и пришлось «Искре» об’являть новый адрес, принадлежавший одному из редакторов «Зари». Этот цюрихский ак- сельродовский адрес на литературу помещается почти в каждом номере «Искры» вплоть до 42 (15 июня 1903 г.), в котором адрес терпит некоторое изменение. В «Почтовом ящике» этого номера «Искры» напечатано: «Деньги и письма для «Искры», «Зари» и «Лиги русской революционной соц.-дем.», а также требования на литературу просим направлять по след, адресу: М-г Paul Axelrod, Acacias. Geneve (Suisse)».
Аксельрод в то время жил в Цюрихе и остался там Жить. Редакция «Искры» и «Зари» из Лондона переехала в Женеву, где сосредоточились все ортодоксальные вожди нашей партии. В Женеву переехала и типография «Искры», расширилась экспедиция, устроенная на имя Аксельрода, но сам Аксельрод уже не имел непосредственного отношения к делам экспедиции, так как был от нее отделен географически, и вся почта получалась в Женеве по его доверенности.
Раскол на втором с’езде партии сразу не отразился на изменении адреса нашей центральной женевской экспедиции и кассы.
Начиная с № 46 (15 августа 1903 г.), «Искра» начинает выходить под новой редакцией (Ленин—Плеханов), вплоть до № 51 (22 октября 1903 г.).
№ 52 (7 ноября 1903 г.) вышел только под редакцией Г. В. Плеханова, так как Вл. Ил. Ленин, ввиду возникших разногласий, вышел тогда из редакции «Искры».
С № 53 (25 ноября 1903 г.) «Искра» выходит под новой, кооптированной Г. В. Плехановым, редакцией, куда вновь вернулись По- тресов (Старовер), Л. Мартов, П. Аксельрод и В. Засулич. Именно с этого номера до конца дней своих газета «Искра» становится исключительно меньшевистской. Плеханов в ней имеет все меньше и меньше влияния и, наконец, не вытерпев, после решений меньшевистской «Первой общерусской конференции партийных работников», вышел из редакции «Искры», напечатав об этом заявление в № 101 «Искры» (29 мая 1905 г.), и с этого времени когда-то общепартийная, а ранее ортодоксально-революционная газета, становится всецело органом новых русских оппортунистов в с.-д. партии.


Г. В. Плеханов, очевидно, предчувствуя свое будущее расхождение со своими старыми товарищами по группе «Освобождение Труда» и более молодыми по «Искре», еще с марта 1905 г. начинает издавать «Дневник социал-демократа», чтобы во-время можно было отступить на заранее приготовленные и укрепленные литературные позиции, но, отступая на них, он остается почти в полном одино-' честве и вместо организующего массы органа, вместо газеты, принужден обстоятельствами жизни издавать лишь свой собственный «дневник», т.-е. нечто личное, исключительно индивидуалистическое, в то время когда вся наша общественно-революционная жизнь мощно шла к коллективному творчеству: так началась первая глава драмы всех последних 15 лет жизни и деятельности основоположника российской социал - демократии, несравненного трибуна, вождя, революционера и теоретика марксизма Георгия Валентиновича Плеханова.
12.
Борьба за самостоятельный адрес большевиков.
В № 53 «Искры», где появилась заметка под названием: «Изменения в редакции «Искры», сейчас же изменяется, по настоянию заграничного представителя Ц. К., и текст при адресе экспедиции. К тому аксельродовскому женевскому адресу, который нами приведен ранее, прибавляются следующие слова: «На всех письмах и сообщениях необходимо обозначать (на внутренних конвертах): «для редакции Ц. О.», «для Ц. К.» или «для Лиги». Таким образом впервые здесь появилось разделение адресов для «Ц. 0.» (меньшевики) и «Ц. К.» (большевики). В этом, казалось, маленьком деле уже. ясно отразилось тогдашнее настроение обеих сторон, особенно большевиков, которые таким образом, порвав литературно, начинают «отмежевываться» организационно от меньшевиков и их центров «Ц. О.» и «Лиги». В этом же номере под «Почтовым ящиком», также впервые напечатана заметка от заграничного представителя Ц. К., ясно говорящая о той же настороженности. «Центральный Комитет—говорится в этой заметке, — заявляет во всеобщее сведение, что за границей находится теперь постоянно его агент, к которому просят обращаться всех, имеющих дело к Центр. Комитету.
Место и время для свиданий можно- узнавать через членов партии, а не имеющих партийных связей просят обращаться письменно ПО адресу «Искры» (Gendve, Acacias. Paul Axelrod) с обязательной отметкой «для Ц. К.».
Техника большевистского подполья. Вып. I.
15


226
Представитель в то время еще большевистского Ц. К., большевик Ф. В. Ленгник, добивался и здесь, в руководстве и в информации приезжающих из России товарищей, — отделения от меньшевиков и их влияния. Но и этого заявления, главная суть которого была, конечно, в последних словах, — само собой понятно, было мало. Необходимо было, на-ряду с адресом Аксельрода, выдвинуть авторитетный адрес со стороны большевиков, который, по нашему тогдашнему мнению, должен был печататься в «Искре» наряду с аксельродовским адресом экспедиции. Пока что в 53 и 54 «Искры» печатается адрес Аксельрода и рядом с ним вышеприведенное заявление заграничного Ц. К. партии. В №№ 55, 56, 57, 58, 59 и 60 оба адреса совершенно отсутствуют, и лишь печатается адрес типографии партии (Rue de la CoulouvreniSre, 27), где всецело и безраздельно господствовали меньшевики, и в сущности большевистскому в то время Ц. К. нашей партии типография принадлежала только номинально: никакого влияния или руководства мы там не имели, и можно всегда было сомневаться, захотят ли «меньшевики» подчиниться тому или иному распоряжению Ц. К. и напечатают ли то, что нами туда будет послано. Целый ряд наших изданий бесконечно долго тянулся там,, и, например, книжка Владимира Ильича «Шаг вперед, два шага назад» была набрана в партийной типографии с большими промедлениями и неприязненными фырканьями со стороны ответственных лиц по типографии. Точно так же письмо в редакцию «Искры» Влад. Ил. под названием «Почему я вышел из редакции?» было остановлено меньшевистской редакцией и не напечатано, что вызвало, по совершенно понятным причинам, полное нежелание Вл. Ил. посылать к печати вообще что-либо в эту явно враждебную ему газету.
Редакция имела бесстыдство в № 58 «Искры» на вполне естественные тревожные запросы товарищей из-за границы и из России, почему не появляются статьи самого крупного, признанного огромной пролетарской массой, вождя партии, напечатать в «Почтовом ящике» следующий нахальный, — если не сказать больше, — ответ:
«Нескольким читателям. Отсутствие в «Искре» статей тов. Ленина об’ясняется просто тем, что со времени отложенного нами его письма («Почему я вышел из редакции») тов. Ленин до сих пор больше ничего для «Искры» не присылал». Как известно, эта почтенная редакция так прочно «отложила» письмо Влад. Ильича, что оно могло лишь появиться отдельной брошюрой в издании Ц. К. нашей партии, под названием «Почему я вышел из редакции «Искры», конечно, без малейшего участия со стороны мень-


— fV7V/
✓ шевиков. Так все более назревало и крепло деловое расхождение с меньшевиками, только лишь прикидывавшимися, что они хотят сохранить мнимое «единство партии», на самом же деле везде и всюду, даже по самым маленьким мелочам, выступавшими как действительно нетерпимые раскольники, не желавшие считаться с мнением большей половины партии, а всемерно хотевшие задавить, заглушить ее мнение, ее влияние, прикрываясь пустопорожней словесностью о вольной дискуссии на страницах Ц. О., куда допускали они к печати произведения лишь тех товарищей, которые давали им хороший повод к ответу, к высмеиванию, к искажению. Такие «сотрудники», как Вл. Ильич, им были нежелательны, и они его статью «откладывали» из номера в номер, чтобы совсем замариновать ее. Еще бы! Они прекрасно знали, как встретит пролетариат России известие, что Вл. Ил. вынужден был покинуть редакцию Ц. О. партии, куда вопреки желанию большинства с’езда, капризом одного человека, вновь втащены те, кто остался в меньшинстве на с’езде, кто, несомненно, не выражал волю революционного пролетариата России того времени.
В начале 1904 г. все большевики, находившиеся при центральных учреждениях в Женеве, почувствовали всю необходимость иметь свой адрес, и всю неправильность зависимости всей почты от адреса Ц. О. Заграничный представитель Ц. К. партии на опыте убедился, как бесцеремонно обращается «праведная» меньшевистская редакция с его желанием получать почту для Ц. К. хотя бы в отдельных конвертах по адресу Ц. О. Это заявление, как мы видим, просто снималось с номера, и всегда выходило так, что у заведующего типографией тов. Блюменфельда при верстке номера нехва- тало места именно для этого заявления. В марте 1904 года я твердо настоял перед заграничным представителем Ц. К. и Владимиром Ильичем обязательно выпускать номера «Искры» с двойным адресом: один Ц. О., другой Ц. К., при чем предложил, чтобы этот адрес был обязательно на Влад. Ильича. Многие сомневались, что возможно будет, в силу сложившихся отношений, настоять на этом, но я сказал, что это дело мое, и что раз представители Ц. К. на это согласны, то именно так и будет, и я сейчас же запасся соответствующей бумажкой от Ц. К. Я решил к тому же ограничить число вкладных листов в «Искру», ибо не в меру разраставшиеся номера газеты теряли уже представление о газете и, главное, крайне ^истощали нашу кассу, а платить-то за издание газеты должен был Ц. К. партии, который возложил эту хлопотливую обязанность на женевскую центральную экспедицию Ц. К. При моем свидании с Мартовым, состоявшемся на квартире Плеханова, я определенно заявил,
15*


228
что номера «Искры», в силу распоряжения Ц. К., будут теперь выходить с двумя адресами и точно условился о сокращении размера. Присутствовавший здесь же Г. В. Плеханов совершенно не вмешивался в разговор, лишь полюбопытствовал, во сколько обходится номер газеты, и, когда узнал ту значительную сумму, которую нам почти каждые десять дней приходится тратить, удивился ее размеру п тотчас сказал: «Совершенно необходимо сокращаться, этак мы доведем их до долговой тюрьмы», и тут же энергично предложил целый ряд статей уже присланных для набора отложить, другие соединить в брошюры и пр.
Я передал новый текст адресов и сказал, что без них ни один номер «Искры» более не выйдет. Адрес посмотрел и Плеханов и усмехнулся, переглянувшись с Мартовым.
— Прикажете это рассматривать как акт определенного недоверия Ц. К. к Ц. О.? — ядовито и усмешливо заметил Мартов.
Я не обратил внимания на его «яд» и просто сказал:
— Так меньше будет путаницы, — дела партии развиваются, и все необходимо приводить в порядок, ставить на деловые ноги.
— Ну что же, — невнятно, еще сердясь, произнес Мартов и текст адресов положил в портфель.
Адрес‘был не из приятных для Мартова.
К аксельродовскому адресу мы прибавили следующий текст: «Всю заграничную корреспонденцию, простую и денежную, предназначенную для Ц. К. партии или для партийной экспедиции, Ц. К. просит направлять по адресу: V. Oulianoff, 3, rue de la Colline (prds Pont-neuf). Cen£ve (Suisse). Таким образом впервые после раскола на с’езде, Ц. К. партии эмансипировался ив этой организационной детали от Ц. О. нашей партии, находившегося в то время в руках меньшевиков.
Этот двойной адрес печатается в «Искре» вплоть до № 72 (25 августа 1904 г.). Именно в этом номере появилось то расплывчатое, раздававшее «всем сестрам по серьгам», заявление Ц. К. партии того времени. В Ц. К. получились изменения. Большевик Ф. В. Ленгник был арестован нелегальным в России; некоторые из большевиков (тов. Глеб) сильно заколебались и устроили примиренческий Ц. К., вероятно, искренно желая, чтобы в партии прекратились «ссоры>>. Но так как ссор в партии не было, а было глубокое принципиальное разногласие, то само собой понятно, что все это благодушное настроение Ц. К. пошло не на пользу, а на прямой вред партии, на некоторое время затушевывая эти разногласия, для того, чтобы в очень скором времени они проявились с еще большей резкостью. Ц. К.л конечно, выразил пожелание, чтобы тов. Ленин вошел в ре¬


229
дакцию Ц. О., и это предложение делалось после того, как всем хорошо было известно, что вся меньшевистская братия готова была утопить Ленина в ложке воды. Другое прекраснодушное пожелание примиренческого Ц. К. заключалось в том, чтобы все перестали ссориться, и тут же «Ц. К. решительно высказывался против созыва в настоящее время экстренного с’езда и против агитации за этот с’езд». Само .собою понятно, что этот пункт резолюций был прямым образом направлен против большевиков в партии. Тут же делалось косвенное нападение на Влад. Ил. Ленина, когда в п. 6 говорилось, что, «приняв во внимание вред, причиняемый партийной организации несогласованностью с деятельностью Ц. К. в России деятельности представителя его за границей—(читай Ленина)—Ц. К. постановляет: в сношениях с Ц. О. представители Ц. К. не предпринимают ответственных действий, иначе как по прямому поручению Коллегии». Совершенно было ясно, что после таких персональных изменений в Ц. К. партии и изменений в курсе его политики по всей линии пойдет сдача позиций меньшевикам. Так оно и случилось. Заграничным представителем был назначен примиренеп меньшевистского уклада, который тотчас же пошел в меньшевистскую каносу и в том же номере «Искры» поместил заявление против вышедшей на немецком языке книги тов. Мандельштама: «Material zur Erlauterung der Parteikrise», за ПОДПИСЬЮ «Lydin, Vertraus- mann des Centralcomit6e», ибо, мол, Ц. К. к ней не имеет никакого отношения. И с этого же номера «Искры», конечно, йсчезает адрес для Ц. К. партии Вл. Ил. Ульянова (Ленина); исчез также адрес экспедиции и вся корреспонденция вновь была передоверена адресу Ц. О. (Аксельрод и т. д.). Также этим заявлением Ц. К. партии доводил до сведения всех товарищей, что в партийной типографии будут печататься произведения, в той или иной степени значительные; что же касается изданий Ц. К., то впредь они будут носить пометку «Изд. Ц. К.».
Это глухое заявление, конечно, было понятно лишь посвященным. Кто же, в самом деле, будет определять эту «значительность»? Конечно Ц. 0., т.-е. меньшевики, т.-е. большевистской литературе больше появляться в свет на общепартийные средства будет нельзя. До сих пор мы много причиняли нашими изданиями неприятностей Ц. О. и всем меньшевикам. В самом деле, какую «значительность» могли они придавать той литературе, которая неумолимо, шаг за шагом, разоблачала их шаткие позиции, которая везде и всюду открывала глаза рабочим, что новая тактика новой «Искры» к добру для рабочего класса не приведет? Достаточно посмотреть списки наших'изданий, появлявшихся через партийную экспедицию и при¬


230
надлежавших перу большевистских писателей, чтобы вполне согласиться с тем. что там действительно многое было совершенно огорчительное для меньшевиков. Вот эти издания:
1) Н. Ленин. Письмо в редакцию «Искры» (Почему я вышел из редакции), как помнят читатели, «отложенное» к напечатанию редакций Ц. О.
2) Н. Лени н. Письмо к товарищу. (О наших организационных задачах?)
3) Павлович. Письмо к товарищам о втором с’езде Рос. Соц. Дем. Раб. Партии.
4) Комментарии к протоколам второго с’езда заграничной лиги русской революционной социал-демократии, принадлежавшие перу В. В. Воровского.
Все это было издано в несколько месяцев, и для меньшевиков ясно было, что мы и в дальнейшем будем печатать такую же разоблачительную литературу.
Так как сидеть между двух стульев неудобно, а в политике и невозможно, то ясно, что нашим примиренцам об’ективно пришлось пересесть на стул меньшевиков, и вся их примиренческая деятельность пошла, конечно, по наклонной плоскости к меньшевизму.
Мы продолжали работать по старому в экспедиции и пр., но ясно видели, что наступают последние дни совместной работы.
13.
Нелегальная работа в войсках.
Р. С.-Д. Р. П. издавна стремилась наладить работу в войсках. По самой своей сущности работа эта была крайне затруднительна и опасна. Агенты правительства Николая II зорко следили за тем, чтобы ни в какой мере не могло проникнуть вольное русское слово в закрепощенную солдатскую казарму, чтобы никто из солдат не мог завести «преступные» знакомства с теми, кто в пропаганде идей пролетариата видел цель и смысл своей жизни. И действительно, проникнуть в казармы было крайне трудно. В девяностых годах XIX века, когда наша партия только начинала работать, я почти не помню случая, чтобы на наших нелегальных собраниях промелькнул где-либо солдатский мундир. Нелегальная литература того времени также очень редко отмечает не только'прямое участие, но хотя бы краткое сообщение из казармы о житье-бытье рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели. Войска того времени были выдрессированным. послушным орудием царского угнетения всей страны.


231
Они покорно раз’езжали по всей стране, борясь со студенческим, рабочим, крестьянским и всякими другими движениями, свинцом и нагайкой заставляя умолкать тот робкий протест, иногда переходивший в бурную стачку или в отчаянное сопротивление крестьян, гибнувших на помещичьих межах земель, желая отыскать «правду», которая выражалась в одном слове: «землицы, хотим «землицы».
Царское поздравление «молодцов-фанагорейцев», расстрелявших рабочих, воинские награды за экзекуции над крестьянами, — вот что обыкновенно сопровождало везде и всюду смертоносные поездки отрядов солдат, посылаемых царским правительством на борьбу с «внутренним врагом», т.-е. с самим русским народом, стремившимся сбросить с себя цепи рабства.
Сколько-нибудь систематическая работа среди войск силами нашей партии начинает быть со времени японской войны. Благодаря мобилизации, в войска проникают распропагандированные рабочие, некоторые из интеллигенции и стоявшие на точке зрения пролетариата, усвоившие марксизм и тактику борьбы с.-д. Кое-где тогда появились в казармах наши прокламации, завелись крохотные кружки самообразования солдат и низших офицеров и т. п. Бдительное начальство вскоре начинает замечать и эту кропотливую работу и издает ряд грозных циркуляров, требующих особо тщательного наблюдения за «штатскими» лицами, проникающими в казарму. Эти тайные циркуляры попадают в заграничную печать, и тем еще раз подчеркивается, что связь между нашей организацией и казармой несомненно есть. Как только началась русско-японская война, наша партия тотчас стала реагировать на это новое проявление мирового империализма, желавшего в потоках рабоче- крестьянской крови найти благополучие собственной буржуазии обеих стран. Ц. К. нашей партии тотчас же после об’явления войны издал две прокламации, одну—«К русскому пролетариату», другую— «К солдатам», под названием: «Для чего должен умирать русский солдат». А Центральный орган нашей партии «Искра» тогда же издала по поводу войны, одну за другою пять прокламаций: 1) «Война против войны», 2) «Ко всему рабочему народу», 3) «Международный жандарм», 4) «К обществу», 5) «Кому помогать?».-Все прокламации были изданы за границей, перепечатаны во всех наших изданиях и нелегально появились в большом числе в России. Их всеми мерами стремились распространить и среди солдат. Такие же прокламации, более всега обращенные к солдатской массе, были изданы петербургским, московским, одесским, николаевским, харьковским и другими комитетами нашей партии. Помимо прокламаций, наша партия в это же время начинает выпускать ряд


книжечек, доступных пониманию русского рядового солдата. Рассказы из жизни казармы, изданные за границей, проникают в Россию и тотчас же находят читателей среди солдат. В 1903 г. мы уже видим первые политические процессы, где подсудимыми являются исключительно солдаты, которым вменяется в вину хранение и распространение нелегальной литературы, в том числе изданной нашей партией.
Вскоре, после начала русско-японской войны, в Японию стали привозить большое число пленных русских солдат. Заграничный комитет нашей партии поручил мне организовать снабжение русских пленных солдат нашей литературой. Женевской центральной экспедиции нашей партии удалось найти пути к концентрационным лагерям, в которых находились русские пленные солдаты. В этом помогли более всего русские, жившие в Нью-Йорке, и удалось особенно удачно и много сделать через известного русского эмигранта доктора Русселя, давно ставшего полноправным американским гражданином и занимавшего в то время высокий пост в правительстве Филиппинских островов. Русселю было разрешено организовать комитет помощи русским пленным; комитет этот снабжал их бельем, продуктами, письменными принадлежностями, газетами и книгами. Газеты и книги, в свою очередь, шли от нас к Русселю, при чем для вящшей конспирации они перепаковывались в Ныо-Иорке и поступали к Русселю как посылки из Нью-Йорка, а не из Женевы. Очень скоро мы стали получать письма от солдат, с просьбою книг и газет — эти письма нам пересылали с Филиппинских островов. Когда русский флот потерпел целый ряд поражений и многие матросы были интернированы в Шанхай, Сингапур, Гонконг и др. приморские города, мы тотчас же устремили наше внимание туда и снабдили наших соотечественников большим количеством литературы. Кроме этих случаев мы вообще во всех приморских городах Индии, Китая и океанских островов поместили нашу литературу в книжных магазинах этих городов, с тем расчетом, что в них постоянно прибывали наши суда, подготовлявшие путь эскадры адмирала Рождественского. приведшего ее к Цусиме, всевозможные другие торговые наши суда, прекрасно зная, что всякий матрос, очутившийся на берегу, из всех сил постарается захватить с собой произведения нашей заграничной печати, что на самом деле постоянно и было: продажа нашей литературы в этих местах шла бойко.
Очень интересно отметить отношение Г. В. Плеханова к нашей работе среди русских военнопленных в Японии.
Когда еще была единая экспедиция партии, однажды я получил записку от Георгия Валентиновича, который просил притти меня к нему на квартиру < по важному и неотложному делу». Г. В. Плеха¬


нов в то время был членом Совета партии и новой редакции «Искры», из которой Вл. Ил. Ленин уже ушел, а Мартов с друзьями был кооптирован Плехановым.
Иду.
Георгий Валентинович таинственно меня встречает, принимает в своей гостиной и говорит:
— Я позвал вас К себе поговорить наедине откровенно в знак нашего старого знакомства, прежде чем делать вам официальный запрос от Совета партии.
— В чем же дело? — недоумевал я.
— Скажите пожалуйста, но только совершенно откровенно: вы от нашей партийной экспедиции вошли в сношение с японским правительством?
Я невольно сделал широкие глаза и, очевидно, на моем лице выразилось такое неподдельное удивление, что Георгий Валентинович сейчас же добавил:
— Может быть, -были попытки—к вам подсылали, зондировали почву, кто-либо направлял вас на это дело?
Я сразу понял, что острие всего этого разговора, конечно, направлено не против меня, не против экспедиции, но, так как в то время с легкой руки Аксельродах), Владимира Ильича стали всюду сравнивать с немецким деятелем Швейцером, который для достижения диктаторской цели, не брезгал никакими средствами, то очевидно и здесь среди меньшевиков родилась идея компрометирования Вл. Ил. с этой стороны, точно так же как во время империалистической войны у Алексинского с компанией разрабатывалась такая же клевета по отношению к Вл. Ил., которого эти презренные господа, явные наймиты буржуазии и черносотенцев, позволяли себе обвинять в сношении с немецким правительством во время войны.
Поняв, куда клонятся эти намеки, я определенно и резко ответил Плеханову:
— Я удивлен, что член Совета партии, старейший социал-демократ, может для своей информации питаться явно клеветническими сплетнями и заподозревать своих недавних близких товарищей в политических гнусностях.
Георгий Валентинович, очевидно, понял всю неловкость его положения и сейчас же сказал:
— Вот именно для опровержения всего этого как при частных разговорах, так, может быть, и в Совете партйтг, я и позвал вас пред-
*) См. его фельетон в «Искре» № 55 (15 декабря 1903 г.) «Объединение российской социал-демократии и ее задачи» (итоги ликвидации кустарничества)—конец фельетона.


234
варительно к себе,чтобы запастись совершенно точными и достоверными сведениями из первого источника и таким образом быть неопровержимым. Я лично,—добавил он,—уже определенно заявил, что совершенно этому не верю, что это сплетни, что здесь наверное кроется что-либо совершенно другое...
Я рассказал ему подробно о всей организации через Русселя снабжения нелегальной литературой наших пленных в Японии. Он крайне был удивлен, что мы посылаем такое большое количество.литературы туда. Сказал мне, что Русселя он лично знает и вполне его рекомендует, как очень энергичного и весьма преданного делу революции товарища, что нашу деятельность он вполне одобряет. ,
Я тотчас же прибавил:
— Если бы мы имели возможность войти в самые тесные сношения с японской рабочей партией и через нее повести еще более энергично нашу пропаганду среди пленных, то мы обязательно это сделали бы, так как совершенно не признаем царского правительства, об'явившего войну, и, конечно, братски работали бы на разрушение .-♦той войны через головы правительств и русского и японского, с пролетариатом Японии, но, к нашему величайшему сожалению, пролетарская организация Японии столь слаба, что пытаться это сделать не имеет смысла, и что мы решили ограничиться нашей деятельностью через доктора Русселя и помещением нашей литературы в книжные магазины всех приморских городов Европы, Африки, Америки и Азии, куда только можно предположить, что будут заходить корабли, угольщики, военные, транспортные и прочие суда, и где русские матросы, солдаты, офицеры, чиновники и рабочие могут быть на берегу, а стало быть, и купить нашу литературу. Еще, конечно, было бы лучше,—прибавил я,—иметь во всех этих городах наших пропагандистов, агитаторов и распространителей литературы, хотя бы и бесплатно, но, к сожалению, на это у нас нехватает сил и средств, чтобы послать туда людей. Найти же там подходящих людей крайне трудно и почти безнадежно.
Плеханов начинал увлекаться этим планом работы среди русских военнопленных, матросов и солдат, и отнюдь его не отрицал и высказался определенно, что, конечно, пролетариату нет никакого дела до буржуазных правительств, кроме борьбы с ними, и что всяческая солидарность пролетариата, тем более работа в такой острый момент жизни двух соседних народов, только желательна и демонстративна и, кроме того, крайне полезна, как сильнодействующее агитационное средство. После я невольно припомнил наш этот разговор с Плехановым, когда он сам демонстративно, на всемирном социалистическом конгрессе, говорил речь по поводу русско-япон¬


235
ской войны, приветствовал японский пролетариат, братался с представителем его на конгрессе, тов. Катаямой, жал ему руку и, под гром аплодисментов всего конгресса, расцеловался с ним. Это была значительная политическая демонстрация всемирного внимания в дни разгулявшегося шовинизма.
Я добавил Плеханову, что на-днях из Берлина экспедиция нашей партии получила письмо от японского консульства с подпиской на два экземпляра «Искры» и «Рассвета», что мы зачислили этого подписчика, так же как и всех других подписчиков, и высылаем газеты одновременно со всеми другими подписчиками. Кстати я сообщил ему, что среди подписчиков и заказчиков на наши газеты и литературу имеется довольно много всяких официальных мест и учреждений (в том числе и разных правительств, до русских посольств и консульств включительно) и что мы, конечно, всех подписчиков удовлетворяем, совершенно не обращая внимания, кто они такие.
Плеханов вполне с этим согласился, добавив:
— Не можем же мы в самом деле еще и контролировать, кто купил наши издания в книжных магазинах, на вокзалах, в киосках!
Этим наше собеседование окончилось.
Георгий Валентинович на прощание просил меня сообщить ему. о результатах работы среди русских пленных, находящихся в Японии, и добавил:
— Теперь я знаю, что говорить мне и в Совете и моим «друзьям»...—сказал он с усмешкой,—у меня есть полная уверенность посрамить тех, кто кумушкины сплетни желает превратить в политические разногласия...
И мы расстались.
Русско-японская война, закончившаяся для России постыдным поражением, привела Россию к первой революции. В ходе развития этих событий всем, конечно, памятны восстания матросов черноморского флота, среди которых наша пропаганда и агитация шла постоянно, чем так возмущался в своих грозных циркулярах черноморский адмирал Гильдебрандт. Как известно, на борту восставшего «Потемкина» находились наши товарищи из одесского, николаевского комитетов и особоуполномоченное лицо, наш близкий товарищ—большевик, посланный на борт «Потемкина» Ц. К. нашей партии. Затем последовало восстание саперов в Киеве, и за границей появились первые политические эмигранты солдаты и офицеры,—активные участники этих морских и сухопутных восстаний, многие из которых работали в России от лица нашей партии и за границей официально к ней примкнули, так как всем стало очевидно, что от участия войск в восстании или против Hefo зависит участь всего, ^ещ^


236
небывалого по мощности, общественно-политического движения в России.
Во многих местах эта наша пропаганда и агитация имела хорошие успехи, и войска привлекались к громадным уличным октябрьским демонстрациям. Однако мы все должны были скоро убедиться, что наше воздействие на армию все-таки весьма слабо и что нам необходимо приложить все силы к этому делу. Уже в конце 1905 г. мы, большевики, устраиваем при всех наших комитетах военные организации, которые исключительно посвящают свои силы делу пропаганды в войсках, в казармах. Тотчас же создается нелегальный орган нашей организации, газета «Казарма», которая выходила не периодически, но по мере накопления материала и по мере технических возможностей в выпуске ее. Издавали мы ее тайным образом в различных типографиях Петербурга. Печаталась она превосходно, имела интересное содержание. Читалась очень охотно. Газета нелегально, конечно, отправлялась в провинцию. Помимо газеты выпускались отдельные прокламации от редакции и «Казармы». Полиция и охранное отделение принимали все меры, чтобы открыть местопребывание редак. ции и взять типографию. Курьезнее всего то, что однажды охранное отделение произвело полнейший разгром нашего партийного издательства «Вперед» (в Петербурге), которым я заведывал. Перевернуло буквально все вверх дном, арестовало меня и других товарищей, но того, кто числился у нас корректором, на самом деле он всецело был посвящен работе по газете «Казарма», тов. Чужака (Насимовича), отказавшегося в Архангельске во время русско-японской войны от поступления в войска, судившегося и бежавшего из-под ареста за границу, в 1906 г. жившего в Петербурге под чужим паспортом,— его охранка выпустила из нашего магазина вместе с публикой. Очевидно, имея какие-то намеки через шпиков, чины охранки тщательно что-то искали, заглянули в печи и пр., но потайной обыкновенный стол, где под крышкой, в ножках и пр. сохранялся архив «Казармы», открыть не могли, и я после выхода из тюрьмы, благополучно этот архив вынес из помещения и передал в нашу военную организацию.
К сожалению, в военную нашу группу при петербургском комитете проникли сомнительные элементы, среди которых, очевидно, были шпионы. Главные деятели «Казармы» были арестованы, судимы военным судом и сосланы в Сибирь. После «Казармы» было еще несколько попыток выпускать газету для солдат, но эти попытки имели мало успеха.
В черные годы реакции 1907—1908 г.г. наша работа была до чрезвычайности затруднена даже в рабочих кварталах, а среди войск особенно.


237
На деле пропаганды среди солдат, как известно, провалилась фракция второй Государственной Думы.
К вопросу о пропаганде среди солдат почти нельзя было подойти, до такой степени зорко охранное отделение следило за казармами и очевидно давало особо сильные приказания на этот счет своим агентам.
Так, обнаруженная нами, как провокатор, известная деятельница в Петербурге, по кличке «Люся», из всех сил добивалась создать «мощную», как говорила она, военную с.-д. организацию, стараясь затащить в нее решительно всех, и лишь сугубая осторожность опытных старых конспираторов нашей партии, ставших весьма подозрительно относиться к этой пронырливой, женщине, спасла десятки товарищей от верного провала. «Люся» вскоре была разоблачена и она быстро скрылась из Петербурга.
Другой известный провокатор Мирон все время стремился в «Правде» как-нибудь задеть военный вопрос и тем самым погубить и газету, и редакцию, и сотрудников.
Наконец, известнейший провокатор Малиновский из всех сил добивался создать около себя «внедумскую», как заявлял он, военную организацию, дабы «иметь опору в войсках», и крайне негодовал, между прочим, на пишущего эти строки, когда я, отнесшись вообще крайне осторожно и подозрительно к Малиновскому, просто послал его к чорту с этим предложении, ибо ясно видел, что добра от этого не будет: через три недели после решительной моей размолвки с Малиновским на этой почве—он был разоблачен в Думе, как провокатор, скрылся с питерского горизонта, а я, так же как и другие товарищи, к которым он обращался с таким же предложением, был подвергнут тщательному обыску и особенно сильному надзору шпиков.
Так в эти годы почти совершенно затихла наша пропаганда в войсках, чтобы вновь подняться в годы империалистической войны.
14.
Выход книги Вл. Ил. Ленина <Шаг вперед,—два назад».
В это же время весной 1904 г. в партийной типографии печаталась книга Вл. Ил. «Шаг вперед, два шага назад» (кризис в нашей партии). Эта книга должна была совершенно огорчить меньшевиков, и они прекрасно знали, что с ее появлением, несомненно, в партии начнет выявляться переломное настроение, конечно, не в пользу меньшевиков. Вот почему с назначением нового загранич-


238 -
ного представителя тов. Носкова, они воспрянули духом и сделали попытку к задержанию этой книжки Вл. Ил.
Когда работа Вл. Ил. набиралась1) в нашей партийной типографии, находившейся в руках меньшевиков, я стал принимать меры, на всякий случай, к предварительному быстрому печатанию по отдельным листам этой книги и потом к такой же вывозке листов в брошюровочную, где она тотчас же поступала в работу, дабы сделать так, чтобы при последнем листе книга сейчас же могла быть выпущена в свет. Я определенно допускал мысль, что руководители партийной типографии могут поставить препятствия к выходу в свет книги Вл. Ил. Мои мрачные предчувствия подтвердились. Когда мы быстро сброшюровали последние листы и оклеили обложку в брошюровочной и так же быстро доставили книгу Вл. Ил. в экспедицию, где было все организовано для немедленной рассылки ее по колониям, группам, магазинам и отдельным лицам, к нам в экспедицию вдруг явился заграничный представитель Ц. К., т. Носков, и спросил меня:
— Когда выйдет книжка Ленина?
— Она уже вышла...—и я ему подал готовый экземпляр.
— Как так? Ведь она только что печаталась?—недоумевал он.
— А теперь уже сброшюрована.
— Чем это вы заняты?—допытывал он меня.
— Подготовлением посылок для рассылки книги повсюду.
— Нет, нет, это нельзя... Я должен еще ее прочесть.
— Ну и читайте...
— Нет, нет, рассылать нельзя... Я властью Ц. К. запрещаю рас- СЫЛ&ТЬ.. •
Мы расхохотались.
— Представитель Ц. К. в роли цензора...
— Вот так примиренец! _
— Это чорт знает что...—послышалось отовсюду.
— Так как вы сделали официальное заявление от Ц. К. и требуете приостановить рассылку книги Вл. Ил., то прежде всего,—ска-
<) Кстати для сведения Истпарта. Рукопись Вл. Ил. «Шаг вперед,— два шага назад» была написана им прямо набело, почти без одной помарки —так выносил он все в себе, прежде чем приступить к писанию ее. Я бережно ■сохранял самую рукопись, написанную на больших почтовых листах, и она' была отправлена в Швецию вместе со всем имуществом, в высшей степени ценным, архива нашей экспедиции, библиотеки и архива Р. С.-Д. Р. П., организованных нашей группой в Женеве. Там было более ста ящиков, и нужно принять экстренные меры, чтобы все это партийное имущество из Стокгольма получить. Там имеются крайне редкие, даже редчайшие издания: рукописи, письма и пр. и пр. С этим не надо медлить.


939
зал я Носкову,—я предлагаю вам немедленно подтвердить ваши слова письменно, а во-вторых указать нам тот параграф устава партии, который разрешает вам такое заявление делать...
Носков вкипел, побледнел и буквально завопил:
— Я запрещаю, запрещаю, неподчинение Ц. К., мы посмотрим, исключим...
. Видя нашего почтенного товарища в полном припадке бешенства, мы просто стали смеяться, говоря, сколь неподобающа для члена Ц. К. роль цензора в партийных рядах; я с своей стороны заявил ему, что буду поджидать его письменное уведомление, и, конечно, рассылку не остановлю, а наоборот, пока-что усилю ее.
Носков выскочил из экспедиции как ошпаренный и пулей понесся в Ц. О. Мы спокойно продолжали нашу работу и сразу в большом количестве разослали книжку Вл. Ил. по всём странам и приняли самые энергичные меры к доставке ее в Россию.
С Носковым по этому поводу у нас была переписка, но более в экспедицию он не являлся.
Разрыв все более и более назревал.
Мы усиленно принялись за рассылку книги Вл. Ил. Получили все сброшюрованные экземпляры и в том числе на тонкой бумаге для отправки в Россию и тотчас же всеми возможными путями двинули ее в Комитеты и организации нашей партии. Книга Вл. Ил. вызвала взрыв негодования среди меньшевиков и уже в № 6G «Искры» (15 Мая 1904 г.) напечатан фельетон «Каутский о наших партийных разногласиях», где редакция «Искры» начинает трепать и новый памфлет Вл. Ил. В других статьях, особенно Мартов, старался всеми мерами низвести всю полемику второго с’езда с высот принципиальных разногласий на личные счеты, дрязги из-за мест в редакции, и пр., и пр.
15.
Окончательное организационное отделение большевиков от меньшевиков.
Вскоре, наконец, наступил момент полного технического размежевания. Новый заграничный представитель Ц. К. пожелал принять экспедицию в свои руки. Мы к этому совершенно были готовы. Когда явилась ко мне комиссия для принятия партийного экспедиционного имущества, то я, конечно, тотчас же согласился сделать все, что меньшевикам по справедливости принадлежит. На первом жё заседании я указал им, что, вероятно, они не очень-то хотят распространять литературу, принадлежащую перу большевистских писателей,


240 - . ■ - "Г—
тем более полемическую, появившуюся после раскола и что. само собой понятно, мы оставляем ее у себя в своей экспедиции.
— А разве у вас будет своя экспедиция?—спросил кто-то меня.
— А как же? Неужели вы думаете, что с уходом от нас меньшевистской «Искры» мы умрем?..
Я старался мирным образом отвоевать «по взаимному соглашению» возможно больше из той литературы, которая была издана раньше и теперь, и которая носила общетеоретический характер и была вполне приемлема для нас. Этот вопрос довольно мирно был улажен.
Наконец я спросил:—когда они думают переезжать?
II здесь только определилось, насколько хорошо, что мы имели квартиру экспедиции на свой собственный адрес, ибо нам стало ясно, что меньшевики хотели лишить нас этой квартиры и тем самым причинить нам массу хлопот по устройству новой экспедиции.
Я твердо заявил нм, что эта квартира снята на мое имя и что я решительно не желаю ее никому передавать, что она мне нужна и пр., и пр., и тут же указал, что они имеют свою экспедицию, адрес которой печатают в «Искре.» Наконец, и этот вопрос был улажен, и вскоре меньшевики увезли от нас принадлежащее им добро.
16.
Организация нового большевистского издательства.
Мы облегченно вздохнули. По крайней мере, отношения наши стали вполне ясными. Мы решили издавать брошюры. Владимир Ильич предложил мне организовать это дело и начать выпускать книжки под общим названием «Издательство Влад. Бонч-Бруевича», ставя заголовок партии. Я охотно согласился и в несколько дней устроился с типографией, заключив условие с группой рабочих-эмигрантов, имевших небольшую русскую кооперативную наборную. Мы перевели ее в тот же дом, где мы все жили, и тотчас же приступили к делу. Мы сразу выпустили несколько брошюр, направленных на борьбу за с’езд, на полемику с меньшевиками. Брошюры Ленина, Галерки, Рядового, Шахова (Малинина), Орловского и др. выходили одна за другой и распространялись повсюду. Меньшевики проявляли явное недовольство, и, наконец, я получил запрос от Совета партии, в котором меня спрашивали, почему я посмел издавать книжки, не испросив разрешения у Совета?
Я тотчас же заготовил краткий ответ, в котором просил Совет


241
партии указать мне тот параграф устава нашей партии, который запрещал бы тому или иному члену партии заниматься издательством книг, принадлежащих перу той или иной группы литераторов социал-демократов. Этот ответ, прежде чем послать, я, конечно, показал Вл; Ил., который вполне его одобрил. Совет партии оставил мой вопрос без ответа, и наша издательская деятельность продолжала успешно развиваться. После появления нескольких брошюр, когда все уже было организовано и продолжать дело было очень легко, я решил обратиться к Вл. Ил. с просьбой, чтобы все издания выходили бы с его адресом и чтобы само издательство носило бы не мое, а его имя. Вл. Ил. наотрез отказался и, несмотря на все мои доводы, что для вновь создающейся партии (пока фракции) с.-д. большевиков это в тысячу раз будет авторитетнее и лучше, он все мои доводы отверг, решительно и категорически настаивая на том, чтобы оставался только мой адрес, и лишь после того, когда я ему интимно рассказал о некоторых моих беседах и привел целый ряд доводов и фактов, что есть признаки зависти, недовольства и претензий на меня среди некоторых наших же товарищей, что я крайне боюсь вызвать какое-либо отвлечение сил по всём этим эмигрантским пустякам, что я и без указания моей фамилии буду, конечно, работать так же, как работал раньше и работаю теперь, что появление книг в его, Вл. Ил., издательстве сразу внесет полное успокоение там, где замечается упомянутое уж мною недовольство, он сказал мне:
— Ну, хорошо. Печатайте во благо успокоения,—вот так, и быстро написал на клочке бумаги:
«Издание Влад. Бонч-Бруевича и Н. Ленина».
Я взял карандаш и хотел зачеркнуть свою фамилию.
Он вдруг пристально, строго посмотрел на меня и коротко сказал:
— Этого делать нельзя...
Взял карандаш и тотчас же перешел на деловые разговоры по множеству вопросов.
17.
Организация и правление групп содействия.
Мы с каждым днем все более крепли в своей организации. Вскоре наш женевский центр командировал меня об’ехать Швейцарию, а Вацл. Вацл. Воровского направили в Германию^ Францию и Бельгию для устройства и ознакомления уже существующих
16
Техника большевистского подполья. Вып. L


242 \ . '■ ■ . . Z
групп содействия нашей организации и для ознакомления групп с положением дел в партии.
Как ему, так и мне удалось организовать и сблизить уже нарождавшиеся группы содействия большевистской организации.
В Берне во главе такой группы стали студенты бернского университета, тов. Радомысльский (Зиновьев), ныне председатель Петроградского Совета Р. и К. Д. и Казаков (Свиягин), будущий член военной нашей организации, — убитый в империалистическую войну во Франции в рядах французских войск, куда вступил он добровольно.
В Берне группа приступила к изданию «бюллетеней о русско- японской войне», и весь доход от этого предприятия посылала в нашу большевистскую кассу. Такие же группы возникли и во всех других швейцарских городах. Вацл. Вацл. Воровский организовал сильные группы в Берлине, в Дармштадте, в Мюнхене, а также в Льеже, в Брюсселе, в Париже. Он везде выступал с разоблачающими рефератами, за что и подвергся всюду преследованиям со стороны меньшевиков, которые ничего иного не могли лучшего придумать, как разглашать всяческие нелепости о причинах, почему именно Вацл. Вацл. разошелся в ссылке со своей первой женой. Конечно, кроме смеха, шуток и презрения к этим присяжным сплетникам, в наших рядах эта достойная «принципиальная» кампания меньшевиков ничего не вызвала, еще раз подчеркнув, что обывательщина и самое противное мещанство господствуют в нравах этих умеренных и аккуратных людей.
Вполне организовав и наладив дело распространения нашей литературы за границей, мы в это же время усиленно работали над организацией транспорта наших изданий в Россию.
18.
Мелкий транспорт.
Помимо обычной переправы литературы через границу, мы решили организовать так называемый мелкий транспорт. Самое главное в этом деле было найти подходящие швейцарские мастерские, где можно было делать наше дело возможно более конспиративно.
Во время раскола партии В. М. Бонч-Бруевич (Величкина) в группе большевиков в Женеве взяла на себя хлопотливую обязанность так называемого «мелкого транспорта». Дело в том, что


24С
нам необходимо было сейчас же по выходе наших изданий, как Отдельных брошюр, так и нашей газеты «Вперед», или воззваний, листков, дискуссионных и политических материалов, тотчас же переправлять их в Россию, хотя бы в единичных экземплярах. Наши рабочие организации, комитеты и отдельные ответственные товарищи должны были иметь их как можно скорее для того, чтобы они могли бы всегда знать и чувствовать ту политическую линию, которую твердо вел наш главный женевский редактор и вождь большевиков В. И. Ленин.
Вера Мих. дала одному «своему» переплетчику - швейцарцу, сочувствовавшему нашей работе, задание: изобрести такой клеевой состав, который мог бы склеивать тончайшую отпечатанную бумагу, а при размачивании легко бы можно было отделять лист от листа. Наш швейцарский друг произвел множество опытов и добился того, что склеенную нашу литературу, отпечатанную на тончайшей библейской бумаге, на которой обыкновенно в Англии печатают Евангелия, или на бумаге подходящего сорта, можно было осторожно, размочив в тазу теплой воды, свободно отделять лист от листа, просушивать и свободно читать как обыкновенную газету. В то время для нашей практической цели это было большое достижение и давало большие преимущества при отправке, так как при склейке достигался наименьший об’ем; и, самое главное, все склеенное употреблялось как картон для переплетов, паспарту, картон для наклейки картин, для страниц альбомов, как дно и стенки чемоданов, несессеров, подставок для ручных зеркалец, как масса для изготовления футляров, картонок для дамских шляп и т. п. всевозможных предметов. Достигнув этого технического усовершенствования, Вера Михайловна сама и через своих знакомых как в Женеве, так и в других городах, чтобы не обратить внимания русских шпионов, которые всюду появлялись в Женеве, стала скупать всевозможные вещи и безделушки, перенося их отчасти к себе на квартиру, отчасти сохраняя у знакомых в Женеве. И дело закипело. Множество экземпляров нашей литературы были заделаны в эта весьма изящные вещички. Всевозможные мадонны и др. гравюры лучших зайадно-европейских художников с величайшим искусством и изяществом первоклассного переплетного мастера были наклеены на картон как в одиночку, так и целыми альбомами, всецело состоявшими из нашей литературы. Надо было проявить лишь особую осторожность при раздаче этих предметов едущим в Россию случайным путешественникам, чтобы не привлечь внимание шпионов, что и было вполне достигнуто рядом обходных движений.
1<*


2U —
Очень часто какая-нибудь архибуржуазная семья или студентка, едущая в Россию, даже и отдаленно не подозревали, что, везя с собой изящные подарки «родственникам» и знакомым В. М., они представляли из себя надежных транспортировщиков и ехали буквально начиненные нашей литературой. Гравюры мадонны и пр. мы просто отправляли по почте через переплетчика, и я не знаю случая их провала.
Очень хорошо помню, как мне самому пришлось воспользоваться услугами этого мелкого транспорта. Об’езжая в начале 1905 г. Россию в качестве нелегального по поручению нашей организации, я в Харькове, в одном радикальном доме,. где мне устроили приют, узнал, что они только несколько дней тому назад получили из-за границы изящно сделанные, наклеенные на богатое паспарту картины Бёклина, снабженные трехцветной прекрасной печатью.
Хозяин и хозяйка терялись в догадках, кто это тот их милый заграничный друг, который вспомнил их и к «Пасхе» прислал такой прекрасный подарок. Я попросил посмотреть' эти картины^ которые уже красовались на стенах в кабинете хозяина, и тотчас же догадался, что это из Женевы, из нашего транспортного отделения.
Хозяин обязательно показал мне картины, сообщив мне, что- почтовый штемпель был из Франции—«какой-то городок Морне»,— прибавил он. Я-то знал, что мы, чтобы не заваливать почту, не быть выслеженными шпионами, нередко отправляли, наши издания, из Франции, граница которой проходила в нескольких километрах от Женевы, и из Морне чаще всего. Так как хозяин был «свой» человек, то я сказал ему, что эта картины для меня, что и впредь он их будет получать и что он немедленно должен будет передавать их в нашу организацию. Тотчас же попросил теплой воды в большом тазу, запер двери кабинета, бесжалостно взрезал паспарту, по возможности очистил верхний слой бумаги и погрузил всю эту массу в воду. Минут через 15 вся масса пропиталась водойг и я легко стал снимать лист за листом и раскладывать все эти книжные новинки по всему пространству обширного кабинета^ Хозяин стоял в каком-то оцепенении и, видимо, не верил своим; глазам, как прекрасные картины Бёклина родили из себя последние номера нашей газеты «Вперед», брошюры Ленина, Галерки и Рядового, различные листки и пр., и пр. Бумага быстро просохла,, и через два часа мы принялись в восторге, с подошедшими товарищами из организации, торопливо, с жадностью читать все это», последнее слово нашей партии; тут же получили новые директивы,, чтобы в этот же день вечером выступить на собраниях с совер-


- - 245
liicHHO новыми сведениями, окрыленные и ободренные могучим голосом из Женевы, того, за кем мы шли с полной беззаветной преданностью.
Вера Мих. продолжала развивать дело мелкого транспорта, и из множества городов Западной Европы и даже Америки в Россию по массе получаемых адресов мы рассылали множество брошюр в запечатанных конвертах обыкновенным почтовым письмом, тщательно разнообразя вид конверта, нередко печатая на них выдуманные фирмы коммерческих преприятий. Мы тщательно, в больших количествах, собирали каталоги семенных магазинов, каталоги сельско - хозяйственных орудий, машино - строительных, аптекарских товаров и вкладывали в них нашу литературу и отсылали почтой в Россию.
Чемоданы с двойными днами, одно время потерпевшие полное фиаско, ибо жандармы научились их простукивать, опять пошли в ход, благодаря изобретательности нашего переплетчика, который подрядил большого кустаря, своего знакомого, делавшего нам чемоданы, весь остов которого был сделан из нашего клеевого конспиративного картона. Так что двойное дно не требовалось и делать.
Так работал малый транспорт,- и Вера Михайловна отдавала ему много сил и энергии, и за все время существования таких отсылок не было ни одного случая провала. Малый транспорт сделался неуловим, потому что нельзя было, в самом деле, подвергать особому исследованию все вещи, которые везут пассажиры, разорять все чемоданы и пр., и пр. И В. М. бесконечно радовалась, постоянно получая сведения, что рассылаемые повсюду ею вещи, картины и пр. достигали своего назначения.
19.
Деятельность нового нашего издательства.
За это время мы выпустили следующие брошюрки: начиная самостоятельно издавать нашу литературу, мы поместили следующее наше заявление: «Предпринимая издательство социал-демократической партийной литературы, в особенности посвященной защите принципиальной линии большинства второго партийного с’езда, приглашаем всех сочувствующих к материальной и литературной поддержке этого начинания.
В. Бонч-Бруевич.
Н. Ленин».


246
И мало-по-малу эта помощь начинала оказываться с разных сторон. Мы выпустили за это время следующие издания:
1) Галерка. Долой бонапартизм. (Разбор и критика декларации Ц. К.).
2) Галерка и Рядовой. Наши недоразумения. Содержание этой интересной брошюры было следующее: 1) Галерка. Наши недоразумения. 2) Его же. Недоразумения рассеялись.
3) Рядовой. Наконец-то. 4) Л. М. От редакции («Искры»). 5) Рядовой. Ответ Л. М. 6) Его же. К сведению читателей, которые пожелали бы сотрудничать в «Искре». 7) Его же. Роза Люксембург против Карла Маркса. 8) Его же. Один из выводов. 9) Галерка. Орган без партии и партия без органа.
3) К Партии. Содержание: 1) К партии. 2) Резолюция Рижского Комитета. 3) Резолюция Московского Комитета. 4) Резолюция Женевской группы большинства, о) Открытое письмо группы большинства «примиренскому» собранию, состоявшемуся в г. Женеве 2-го сентября 1904 г. 6) От издателя.
4) Рядовой. О социализме.
5) Шахов. Борьба за с’езд. Содержание: 1. Борьба за второй с’езд. 2. Отношение комитетов к перемене редакции. — 3. Отношение комитетов к перемене редакции. Продолжение.— 4. Борьба за третий с’езд. 5. Борьба за третий с’езд, продолже- н и е.—6. Переход части Ц. К. на сторону меньшинства.
6) Галерка. На новый путь. Содержание. На новый путь. Здоровые мысли в гнилой оболочке.
7) Речь Людмилы Громозовой.
8) Горин и Лядов. Четвертое лицо в третейском суде.
9) Заявление заграничного представителя Ц. К. Р. С.-Д. Р. П.
10) Каутский, Карл. Социальная революция. Содержание: 1. Социальная реформа и социальная революция. 2. На другой день после социальной революции.
11) 3 аявление по поводу сдачи партийной экспедиции.
12) Комментарии к протоколам И-го с’езд а заграничной лиги русской социал-демократии.
13) Н. Ленин. К деревенской бедноте. (Об’яснения для крестьян, чего хотят социал-демократы.)
14) Н. Ленин. Письмо к товарищу о наших организационных задачах.
15) Н. Ленин. О штрафах.
16) Н. Ленин. Задачи русских социал-демократов.


247
17) Орловский. Амстердамский конгресс и доклад меньшинства.
18) Рядовой. Либеральные программы.
19) Орловский. Совет против партии.
Как видит читатель, все они по преимуществу касались внутри партийных вопросов, страстной борьбы против нового оппортунистического течения в нашей паргии, рассматривали вопросы организации и тактики, и лишь изредка, почти случайно, мы имели возможность выйти из этих рамок и затронуть другие вопросы, не только не менее, но нередко более важные в общеполитическом смысле, не говорю уже вопросы теории и практики марксизма. У нас были очень ограниченные средства, и мы экономили каждую копейку, собирая нужные нам суммы буквально по грошам, ввели самообложение, всевозможные подписки, продажу фотогра^ фических карточек и пр., и пр. И все это было, конечно, далеко недостаточно. Из России средства приходили, но так как среди фрондирующей буржуазии у нас не было связей и так как эти средства притекали к нам из рабочих кварталов, где были нищенские заработки, то, само собой понятно, наша касса пополнялась весьма скудно.
20.
Организация первой большевистской газеты „Вперед".
Но, несмотря на это, мы должны были во что бы то ни стало выйти на широкую дорогу литературной пропаганды и агитации, а для этого нам нужна была своя газета. Эта мысль буквально не давала мне покоя. Я продумал всю практику ее организации, исходя из того, что наша касса почти пуста. Я знал, что Вл. Ил. засыпет меня множеством практических вопросов, как только я скажу ему об этом, почему особенно тщательно продумывал все до мелочей. Об этом начинании пока что знали только несколько товарищей. Особенно подробно обсуждал я этот вопрос с Вацл. Вацл. Воровским. Название газеты я предложил «Вперед». Условившись с русской кооперативной типографией-наборной, где организовавшие ее рабочие для заработка всецело пошли нам навстречу, заручившись кредитом на бумагу, переговорив с владельцем типографии и условившись с ним печатать газету на ротационной машине (ранее мы у него печатали все наши брошюры), сделав все выкладки, сметы, способы распространения, приблизительную смету распространения и продажи на наличные деньги будущей нашей газеты за границей (в Европе и в Америке),—я со всем


248
этим материалом и с оттиском заголовка газеты направился к Владимиру Ильичу на собеседование. Заявив, что пришел к нему по крайне важному делу, я просил, чтобы во время обсуждения намеченного вопроса решительно никто не присутствовал, кроме него и Надежды Константиновны. Я боялся всякого излишнего разглашения о газете, так как знал, что многим появление ее будет не по нутру, и могут помешать осуществлению намеченного плана.
Владимир Ильич насторожился. Я приступил прямо к делу и заявил ему, что время, когда мы могли пробавляться брошюрами, прошло, что наступил момент, когда мы должны начать издавать газеты.
— Газету?—вскочил Влад. Ильич.—Легко сказать?.. А где деньги? Где литературные силы?..
— И то и другое у нас есть и даже в изобилии, — ответил я ему.
— Гм... гм... произнес свое любимое словечко Вл. Ил. — сомневаюсь, чтоб...
— Прошу выслушать и проанализировать документы.
И я стал с пунктуальной точностью рассказывать ему сметы себестоимости газеты, количество потребной бумаги для заграницы и для России, способ распространения, списки наших групп, отдельных лиц по курортам и колониям, которые будут продавать газету и которые ранее распространяли «Искру», при чем количество распространения новой нашей газеты я уменьшил на одну треть, чтобы не преувеличить цифры дохода. После рассказа о каждой отрасли работы я передал Влад. Ильичу листок, на котором были лаконически изложены все соображения и все цифры.
Влад. Ильич, видимо, заинтересовался, проверил все положения, сосчитал итоги, и, то и дело, подавал реплики.
— Верно. А то у нас бывает по описке нолик лишний напишут, а потом и ахают.
— Десять тысяч... Десять тысяч... экземпляров каждого номера... Нет, это невозможно, это слишком много. Куда мы их- денем? Две—три тысячи, и то за глаза...
Я подал ему смету распространения.
— Вы уверены в этих цифрах?
— Да, безусловно.
— Вы можете лично мне сказать, что здесь нет преувеличения...— И Влад. Ильич испытующе,“серьезно поднял свои пронизывающие глаза на меня, твердо смотря мне в глаза...


249
— Могу, Влад: Ильич, и говорю твердо и убежденно, — ответил я ему, также прямо смотря в глаза, — все эти цифры уменьшены на треть.
— Но первые цифры, цифры4 «Искры», это отправка вами газеты или действительная продажа, за которую получены деньги?..
— Действительная продажа. Цифры взяты после получения денежных переводов за них...
— Это интересно/
Влад. Ильич продолжал изучать цифры, взял бумагу, что-то вычислял, соображал и вдруг сказал:
— Пожалуй, тысяч пять можно печатать.
Я любовался им.
— Вот, думал я, — настоящий хозяин партии. Как экономит он каждую пролетарскую копейку, с каким знанием дела, с каким искусством -подходит он, казалось бы, к совершенно новой для него отрасли. И как увлекается...
Когда он прочел все поданные мной ему бумаги и когда он очень скептически отнесся к кредиту на бумагу и типографии, и после того, как я ему показал официальные письма бумажной конторы и типографии, когда он удостоверился, что это серьезно и совершенно закончено и что бумагу можно брать хоть сейчас же, а из типографии имеется повторный вопрос, когда поступит набор к печати, он вдруг спросил:
— На чье имя кредит?
■ — На мое, — ответил я ему.
— Ну, вот и влетите. Мы вас в два месяца с’едим, платить будет нечем, потащут в суд, опишут и—в тюрьму.
Я рассмеялся и сказал ему, что это не так все страшно, что у нас есть запасной капитал, что вот Мих. Степ. Ольминский предлагает свои золотые часы с золотой цепочкой в заклад на организацию газеты, найдется и еще кое-что, одним словом, справимся.
— Нет, нет, так нельзя... Нужно всем участвовать, застраховать вас на всякий случай круговой порукой всех нас... Я иначе не соглашусь...
И здесь, как всегда, Влад. Ильич проявил себя самым заботливым старшим товарищем, всегда входившим во все мелочи жизни тех товарищей, с которыми он работал.
Я вынул из папки отпечатанный заголовок газеты «Вперед» и показал ему.
— Мы думаем вот так пустить газету.


Влад. Ильич засмеялся тихим смехом, посмотрел на меня добрыми, ласковыми глазами и сказал:
— Уже и заголовок готов... Не очень ли спешим?
Заголовок ему понравился. Тогда я вынул оттиснутый на станке такой же заголовок меньшего размера, с которым должнобыло выйти предварительное извещение о газете и сказал:
— Необходимо сейчас же, Влад. Ильич, заготовить текст извещения и назначить через два—три дня собрание ближайших, сотрудников, для выяснения всех редакторских вопросов и сейчас же приступить к работе.
Условились, что через три дня у меня на квартире я созову общее -собрание наших литераторов и практиков и тут же составили список членов собрания. В него, насколько помню, вошли: Вл. Ил. Ленин, Над. Кон. Крупская, А. А. Богданов (Рядовой), Мих. Степ. Ольминский (Галерка), Вацл. Вацл. Воровский (Орловский), Вера Мих. Бонч-Бруевич (Величкина-Перова), М. Мандельштам (Лядов), П. Н. Лепешинский, Ф. Ф. Ильин, Павлович, Вл. Дм. Бонч- Бруевич, Гусев, Малинин (Шахов), Нищая (псевдоним), Л. А. Фотиева, Л. Громозова и еще некоторые наши товарищи, жившие в то время в Женеве.
Еще до собрания Вл. Ильич дал мне текст обращения к читателям по поводу выпуска газеты. Я экстренно набрал его и отпечатал предварительно несколько тысяч экземпляров, чтобы принести их на наше собрание. Это. было в конце ноября 1904 г.
Собрание наше было в высшей степени оживленное, радостное. Все приветствовали воззвание. Только Вл. Ильич был сначала сумрачен. Он высказывал явное неудовольствие, что он с товарищами поставлен перед фактом отпечатанного воззвания и обратился ко мне:
— Как же это вы напечатали? Кто разрешил?
Я прикинулся недоумевающим и просто ответил ему:
— Отпечатано немного, чтобы всем было удобнее читать при обсуждении, ни одного экземпляра не распространено, и если собранию будет угодно, можно сейчас же все эти экземпляры туг же уничтожить, а набор рассыпать.
— Так это напечатано только лишь для нашего удобства?..— переспросил Вл. Ил. и усмехнулся. Он верил и не верил.
Мих. Степ, добродушно, весь радостный, улыбаясь, успокаивал Влад. Ильича; Орловский хитро подмигивал мне, ибо оба они, мои ближайшие друзья, были всецело посвящены во всю конспирацию и прекрасно знали, что целые груды этого воззвания


уже забандеролены и лежат у меня в соседней комнате с надписанными адресами и ждут только утверждения собранием текста воззвания, чтобы в эту же ночь отправиться по почте во все края света. '
Началось собрание.
Влад. Ильич высказал откровенно все свои экономические сомнения, и когда этот вопрос быстро был разобран и единогласно проголосован, что издавать газету можно начинать, и мы перешли к литературной стороне дела, то Вл. Ил. развил здесь еще больший пессимизм. Он говорил, что корреспондентов и материалов мало, что газета выйдет плохая и пр., и пр. Но собрание проходило с таким под’емом, и все были так полны желанием, чтобы газета была, что и пессимизм Вл. Ил. был поколеблен. Была проголосована редакция: главный ответственный редактор В. И. Ленин. Редакторы отделов: М. С. Ольминский, А. А. Богданов, В. В. Воровский: тут же было решено пригласить А. В. Луначарского (Воинова), который, по сообщению А. А. Богданова, находился в то время в Париже и собирался приехать в Женеву.
Текст заявления о выходе газеты «Вперед» был принят единогласно без всяких исправлений.
Собрание развеселилось и закончилось дружным пением революционных песен и интернационала.
Влад. Ильич в этот вечер, как и всегда, участвовал в общем хору и пел с особым воодушевлением.
Когда за полночь мы стали расходиться, я и мои товарищи», живущие в этом доме, тоже стали одеваться.
— А вы куда?..—спросил Вл. Ил.
— У нас есть дело...
— Какое дело?
Я отворил ему мою комнату и показал на груды забандеро- ленных листков.
— Это что такое?
— Обращение о газете «Вперед», которое сейчас же будет опущено в почтовые ящики, чтобы с первой утренней почтой разлететься по всему свету...
— Это— провокация, — шутя и смеясь и, видимо, радуясь на эту быстроту, говорил Вл. Ил.
Товарищи острили, шутили над тем, что нам удалось-таки «провести» нашего Ильича и «принудить» издавать газету.
Мы захватили каждый по охапке воззваний, рассовали их в= карманы. Вл. Ил. пзялся нам помогать и сказал, что опустит


их у себя в квартале — он жил довольно далеко от нашего центра, подальше от любопытных глаз: так было конспиративней для разных свиданий и пр.
В эту же ночь мы заполнили множество почтовых ящиков нашими бандеролями, опустив большое количество у главного почтамта в огромные ящики и у районных почтовых отделений.
На другой день с первой почтой женевская, русская, польская, украинская, еврейская, армянская, латышская эмиграция всех партий и всех направлений узнала о том, что большевики начинают издавать газету. Конечно, мы послали наше воззвание не только в редакции газет и журналов, но и лично Плеханову, Мартову, Засулич, Аксельроду, Дану, Потресову и др. видным меньшевикам. Столовые, читальни также получили их. И на утро к полдню в русской Женеве только и было разговоров, что об издании большевистской газеты «Вперед». Тотчас же распространились легенды о громадных суммах, полученных нами на издание газеты.
Один из видных меньшевиков, встретив Ольминского на улице, тотчас же задал ему вопрос:
— Правда ли, что Бонч-Бруевич получил двести тысяч франков на издание газеты?
Ольминский ответил ему что-то неопределенное, не желая выдавать нашей тайны, что у нас нет денег даже на одну страницу газеты и что мы пустились в это рискованное плавание, помня лишь одно, что «храбрость города берет».
Через несколько дней мы стали получать со всех сторон из европейских городов запросы от наших групп на газету, нам присылали приветствия, деньги по специальным сборам. И дело закипело.
Отношение меньшевиков к нашей литературе.
До какой степени важно было тогда дело издания самостоятельной большевистской газеты, видно хотя бы из того, как немедленно переменила тон меньшевистская «Искра». Ранее, кроме самой заправской ругани, прямых издевательств над литературной деятельностью нашей группы, мы ничего не встречали в этой газете. Напечатает ли Вл. Ил. отдельной брошюрой «Почему я вышел из редакции «Искры», после того как эта почтенная газета мариновала это заявление одного из основателей революционной


' —. 255
«Искры» и главного ее редактора, — тотчас же ругань «от редакции» и, как всегда, с личными намеками, с массой фраз о благородстве ее, «Искры», полемики и самой отчаянной травлей личности Вл. Ил. (см. «Искра» № 55, 15 декабря 1903 г. отдел «Из- Партий» статью «от редакции»). Плеханов во всех своих статьях^ касающихся хотя сколько-нибудь партии, конечно, обязательно бьет чем только может Вл. Ил. и его сотрудников, этих «твердокаменных», «твердолобых» и пр., и пр. За Плехановым — по* пословице «куда конь с копытом, туда и рак с клешней»—плетется Мартов, за ним Аксельрод, Потресов и все и вся, кто только уверовал в меньшевистскую доктрину. На обстрел нас из газетных пулеметов, мы могли лишь изредка, до полного разрыва, посы- лать-в их лагерь тот или иной снаряд, в виде небольших брошюр, и только один раз, до разрыва, хлопнули из крупнейшего калибра, в мае 1904 г. книгой Вл. Ил. «Шаг вперед^ два назад». В меньшевистском лагере проявилось прямое смятение, и они всеми своими перьями записали ответы и не могли долга успокоиться, помещая эти ответы на страницах своей газеты чуть ли не целый год после выхода этой книги Вл. Ил.
Травля эта была столь значительна, что помню, как однажды, весной 1904 г. Влад. Ильич был особенно подавлен всем тем, что- делалось в партии, и смотря на все почти безнадежно — только- что получены были сведения о провале лучших наших товарищей в России,—встретив меня на одной из уединенных улиц Женевы и осведомившись о новостях, неожиданно спросил меня:
— Вы знаете американский адрес Гурвича?
— Знаю, — ответил я ему.
— Дайте-ка йне его...
— Зачем вам он?
— Да вот хочу уехать в Америку и заняться там статистической работой...
Владимир Ильич сказал/это серьезно, как-то насупившись.
— Для чего же это? Если вас интересуют какие-либо статистические работы, вы только скажите, мы тотчас же достанем их.
— Нет, надо уезжать, здесь ничего не выйдет, — упорно произнес Вл. Ильич.
У меня захолонуло сердце. «Неужели,—подумал я,— этот борец революции сломлен травлей злостных писательских мещан? Ведь, масса всегда будет с ним!..».
— Что вы, Влад. Ильич, это просто вы в мерехлюндию впали. Дела не так плохи... Они поправляются и будут еще лучше...


254
Но я чувствовал, что все мои утешения напрасны, ибо Вл. Ил. был, действительно, в крайне мрачном, подавленном настроении.
Я тотчас же перешел на разговор, который мы всегда муссировали при встречах с Вл. Ил., о необходимости написать ему кндгу о с’езде.
— Да, да, я думаю написать... Кажется, вскоре приступлю... Вот напишу и уеду в Америку... — вдруг весело сказал он, и глаза его заблестели.—Прощайте,—и он быстро повернул в встретившийся переулок и зашагал своим торопливым шагом.
Я долго смотрел ему вслед, пока он скрылся за поворотом.
«Лишь бы начал писать...—подумал я,—тогда никуда не уедет... Силы обязательно проснутся... Громадное переутомление... Не спит... Головные боли...». И я решил совершенно никому не говорить об этом разговоре. Лишь долго спустя я посвятил в него Мих. Степ. Ольминского, чтобы не утратить сведения о трагических переживаниях того, кто самой судьбой был отмечен, как. вождь народных масс.
Вл. Ил. засел за работу, и мы стали узнавать, что он пишет каждый день. Он работал над своей книгой: «Шаг вперед, два назад».
Об Америке он более никогда не упоминал. Лишь один раз, когда мы организовали «Библиотеку и Архив Ц. К. Партии» и снабдили Вл. Ил. особым ключом, при помощи которого он, приходя по вечерам, входил в помещение библиотеки и уединенно работал, он, встретив меня, передал мне записочку и сказал:
— Напишите от себя Гурвичу, — может быть, он достанет вот эти книги...
В записочке был длинный перечень статистических сборников и журналов. Я тотчас же исполнил желание Вл. Ил., а тов. Гурвич ^ыл столь внимателен к нашей библиотеке, что устроил высылку нам не только всего перечисленного, но целого ряда других стати- -стических американских журналов, изданий и газет. Мы вскоре все это начали получать, а Вл. Ильич радовался этим книжным •богатствам и просиживал целые вечера над толстенными сборниками, делая обильные выписки из них.
«Ну вот так-то лучше,—подумал я.—Америку мы устроили в Женеве: и Вл. Ил. с нами, и работа у него кипит».
Меньшевики не унывали и продолжали нас всячески ругать при каждом удобном и неудобном случае. В чем только нас не обвиняли? И в «недостойных поступках», и в «бонапартизме», и в том, что мы захватили партийную библиотеку и архив, которую мы, и только мы, устроили .решительно для всех, и в захвате кассы и вообще во всех смертных грехах, которые только придумало коварное чело¬


вечество. Об нашей издательской деятельности, когда мы после разрыва стали самостоятельно печатать брошюры, говорилось только с величайшим презрением, как о чем-то скоро преходящем, как о какой-то чесотке, случайно севшей на благородные, чистые, святые руки меньшевистской братии,—этих «истинных представителей российского пролетариата»'
Появляется в нашем издательстве брошюра тов. Шахова «Борьба за с’езд», тотчас же печатается «письмо в редакцию» «Искры» (см. № 79, 1-го декабря 1904 г.), где товарищ Шахов, конечно, называется «господином», что, как известно, всегда считалось оскорбительным в наших рядах, сейчас же пишется, что в брошюре «Борьба за с’езд», «неизвестно почему носящей заголовок Р. С.-Д. Р. П., но в действительности выпущенной частной издательской компанией «В. Бонч-Буревича и И. Ленина», на «стр. 46 и т. д.».
Такое третирование литературно-политической, чисто партийной работы нашей группы встречалось не редко и в самой «Искре» и, конечно, на собраниях русской колонии и даже в подпольных меньшевистских изданиях, выходивших в России.
X
22.
Месть большевиков.
Мы могли только отвечать и мстить меньшевикам бичующей сатирой. В наших рядах был старый наш друг и товарищ И. Н. Лепешинский, который, в силу своего природного дарования, партийную полемику быстро и талантливо переводил на язык карикатур. Его ядовитому перу принадлежит знаменитая карикатура «Как’ мыши кота хоронили», где Вл. Ил. изображен в качестве кота, притворившегося, что он умер. «Мыши» — редакция «Искры», — возрадовавшись такому обстоятельству, отчитывают «кота» Вл. Ил., как действительно умершего, вычитывая ему все его прегрешения. Но, о ужас! О чудо!—«кот» Вл. Ил., все время следивший за «мышами» своим хитро-прищуренным глазом, вдруг вскочил и стал расправляться с мышиной тризной. Мыши бросились кто куда,- впопыхах растеряв все свои доспехи.
Эта злая карикатура вызвала невероятное возмущение среди меньшевиков, а Плеханов, который органически не переваривал мышей, о чем, конечно, тов. Лепешинский не знал, до такой степени был потрясен и возмущен изображением его в неподобающем


мышином виде, что его добрая и чрезвычайно нежно относившаяся к нему его верная подруга жизни Розалия Марковна, которую мы очень любили'и уважали, пришла ко мне и Вере Мих., и, чуть не плача, высказывала свое негодование и возмущение пад этим ужасным глумлением над «Жоржем», — так звала она Георгия Валентиновича. Мы всемерно об’ясняли ей, что выпуск карикатур — это единственно нам теперь доступное оружие самозащиты, что то, что пишется в газете «Искра» всеми ее редакторами, и в том числе и самим Плехановым, о Влад. Ильиче, столь, возмутительно и гадко, что карикатура является невинной шуткой по сравнению с тем, что изображено в «Искре». Я прямо ей сказал, что мы предполагаем выпускать серию этих карикатур и таким образом отбиваться от наседающих на нас литераторов из «Искры». Но она была глуха к нашим доводам, она была столь оскорблена за своего знаменитого мужа, что не хотела даже предположить возможность сравнивать его с кем бы то ни было. Она упорно допытывалась, кто является автором карикатуры, на что, конечно, мы уклонились дать ей ответ. Уходя, расстроенная и возбужденная, она высказалась, что надеется, что Жорж не будет более фигурировать в этих «мерзких листках» и прибавила:
— Вы знаете, Жорж горяч, и он может, узнав автора, просто вызвать его на дуэль.
Я невольно улыбнулся и сказал:
— Кроме литературной, ведь вы знаете, социал-демократы никаких дуэлей не признают.
По этой реплике Розалии Марковны мы могли судить, до какой степени возмущен и уязвлен был наш недавний учитель Георгий Валентинович Плеханов.
И она ушла, унося от нас с собой, как я понял, самое тяжелое чувство негодования и кровной обиды. Но ничего иного мы сделать не могли: так политические взгляды совершенно разводят людей^
2з;
Отношение меньшевиков к газете „Вперед".
Тон в «Искре» и в рефератах сразу крупно меняется, как только мы разослали извещение о выходе нашей чиста большевистской первой газеты «Вперед». „
В № 80 от 15 декабря 1904 г. «Искры», в отделе «Из Партии»,, помещается заметка под заглавием «Новая газета», совершенно очевидно инспирированная редакцией Ц. О., т.-е. редакцией «Искры».


■ . - ■ ■ 257
«Мы получили об’явление — сообщается в этой заметке — об издании новой социал-демократической газеты «Вперед». Как явствует из него, газета издается «литераторами, группировавшимися ранее около В. Бонч-Бруевича и Н. Ленина» и намерена проводить в жизнь принципы, руководящие деятельностью названных писателей. Таким образом направление, известное в партийном жаргоне под именем «твердого», получает возможность свободно высказываться по всем вопросам партийной политики. Этому нельзя не радоваться, потому что та узкая сфера организационных вопросов, которой до сих пор почти исключительно занимались литераторы, «группировавшиеся около Бонч-Бруевича и Ленина», не давала возможности широкой массе товарищей выяснить себе политический Характер данного направления».
Вот, видите, какой, можно сказать, с божьей помощью, неожиданный крупный поворот.
Только что накануне, в предыдущем номере, мы все оплевывались, смешивались с грязью, не имели права, по мнению «Искры», на своих изданиях даже ставить надпись «Р. С.-Д. Р. П.», а теперь они, меньшевики, собственными руками вводят нас в лоно партии, приветствуют и радуются, что эти вчерашние «бонапартисты», «радикалы», и не знаю еще кто, — будут иметь возможность' осветить перед партией не только организационные, но и все другие вопросы партийной политики.
— Вот она сила газеты, — подумал я, когда прочел эту заметку в меньшевистской редакции—«чует кошка, чье мясо села»... знают прекрасно, что газета в руках Вл. Ильича будет тем могучим стенобитным орудием, которое разбивает все препятствия, разрушит все оппортунистические стены, которыми плотно хотят Окружить молодое, но могучее революционное социал-демократическое движение пролетарских масс. Если был разбит экономизм более всего силами Вл. Ильича, то также будет разбит и меньшевизм его же силами, силами титана русской революции.
Положение наше с появлением об’явления о газете сразу укрепилось. К нам стали стекаться неожиданные и неведомые друзья; со всех сторон повалили письма, приветствия, предложения содействия. Тотчас же стали поступать корреспонденции, сообщения. Всех вновь приезжих рабочих из России мы засаживали за писание их воспоминаний о рабочем движении, о рабочей жизни и таким образом получали ценнейший, свежий, животрепещущий материал.
22 декабря 1904 г. вышел первый номер нашей газеты «Вперед». Владимира Ильича нельзя было узнать. Он вновь обрел себя.
17
Техника большевистского подполья. Вып. I.


Встрепенулся и с невероятной энергией принялся за организационную работу’ вокруг газеты.
4-го января 1905 года я уехал в Россию нелегальным, по поручению нашего организационного комитета, для работы по борьбе за третий с’езд партии.
Газета «Вперед» — правильно выходила в свет, делая свое громадное партийное дело. д Бонч-Бруевич.
Приложение: дело Бонча и К°. ')
Ж. 30 VIII. 04
» 1.
Началось дело с Бончем и К0 с того, что я при личном свидании с ними, которое описано в одном из документов (хотя с некоторыми искажениями), вручил Олину, Лядову 2) и Бончу постановление Ц. К. о непризнании их представителями Ц. К. Я сообщил им решение 11, 12, 14, 15 и 19, предложил сдать мне отчет, при чем в письме к Бончу похвалил его и выразил надежду, что он останется работать и при выяснившейся политике Ц. Комитета. Далее изучай документы.
Ж. 30. VIII. 04. 2-
Заведующему кассий т. Лядову.
Уважаемый товарищ. По поручению Ц. К. сообщаю Вам следующее его решение, имеющее отношение к вам, принятое на заседании Ц. К. от июля 20. Поручить т. Лядову передать кассу и отчет тов. Глебову. Дрэшу Вас также принять во внимание решение Ц. К. 11, 12. 14, 15 и 19, сообщенное Вам в общем письме с т. Олиным, Бонч-Бруевичем и Илией. Ввиду этого постановления я обязан получить от Вас кассу и отчет, прошу Вас в течение 2-дневного срока назначить мне свидание для сдачи дел. U товарищеским. приветом. Глебов.
3.
Уважаемый товарищ.
Чтобы вчерашний деловой разговор, который Вы имели с нами — нижеподписавшимися тремя агентами Ц. К., в присутствии тов. Сюртука, не мог послужить впоследствии источником каких-либо недоразумений (вследствие, например, того, что кто-нибудь из участников этого разговора может забыть или непроизвольно переиначить те или иные существенные подробности его), мы считаем полезным теперь же,
1) Из заметок бывшего члена Ц. К., т. Носкова (Глебова); заметки имеют форму дневника.
х) Олин—П. Н. Лепешинский и Лядов—М. Н. Мандельштам.


259
по свежей памяти, восстановить этот разговор в главных чертах и фиксировать его на бумаге. Первый вопрос, который подвергся нашему обсуждению, это был вопрос о законности тех полномочий, во имя которых мы считаем себя в праве вести все административно-хозяйственные дела Заграничного Отдела Ц. К. Товарищ Олин при этом об’яснил Вам, что редакция Ц. О. и администрация Лиги подвергли сомнению это наше право, — а в одном даже случае, — именно по поводу нашего обращения к группам содействия с товарищеским напоминанием им о необходимости поспешить со взносами в Лигу денег за проданную литературу, ввиду угрожающего партийной центральной кассе краха,—секретарь Совета Мартов позволил себе весьма легкомысленно (чтобы не сказать более) обвинить нас в «узурпации» власти. Такого рода. сомнение в законности наших полномочий могло проистекать, между прочим, и вследствие неосведомленности редакции Ц. О. и администрации Лиги относительно следующих обстоятельств дела. Все мы, трое агентов, еще задолго до Вашего первого (весной) приезда за границу, были приглашены членами Ц. К. т.т. х Лениным, Зверевой и Васильевым коллегиально обсуждать и решать вместе с ними, как заграничными представителями Ц. К., все партийные дела, касающиеся их административно-хозяйственной деятельности. Когда Вы приехали, Вы вместе с нами участвовали на одном такого рода коллегиальном заседании Заграничного Отдела Ц. К. и считались тогда с установившимся положением дел, как с законными традициями, против которых Вы никакого протеста не заявляли. Еще в самом начале Вашего пребывания здесь, в вышеуказанный период, ВьГзаключили с тов. Лениным известный Вам договор, в силу которого ни один из Вас не мог предпринимать никаких ответственных актов в'роли заграничного представителя Ц. К. без согласия другого. Этот договор с Вашего согласия был об’явлен к сведению и нам, агентам Ц. К. Затем,- еще при Вас, тов. Ленин для поправления здоровья уехал в горы. Вскоре после этого уехали и Вы,.— уехали, как нам думалось, на основании Ваших слов, в Берлин, а на самом деле в Россию, при чем из вчерашнего нашего разговора, между прочим, выяснилось, что, уезжая туда, Вы рассчитывали пробыть в России не более недели — в предположении, что Вы там уже застанете собрание Ц. К., на котором Вы хотели присутствовать, но что обстоятельства задержали Вас гораздо дольше 'предположенного срока. Таким образом за от’ездом обоих представителей Ц. К. обязанность ведения всех текущих дел Заграничного Отдела Ц. К. легла на нас, агентов Ц. К., оставшихся единственных участников, по отношению' к которым ни Вы, ни другой представитель Ц. К., ни каждый из вас по отдельности, ни оба вы за совместною подписью—ни до, ни после своего от’езда—не предприняли решительно никаких шагов в смысле отстранения нас от упомянутой работы il освобождения нас от ответственности за правильное функционирование заграничного отдела Ц. К. С таким об’яснением обстоятельств дела Вы вчера совершенно согласились и охотно обещали дать нам,' по нашей просьбе, письменное удостоверение, что Вы признаете за нами то право, в силу которого мы действительно могли в Ваше отсутствие и в отсутствие тов. Ленина выступать в качестве коллегии агентов, уполномоченных выполнять 17* -


260
все административно-хозяйственные функции заграничного отдела Ц. К. Проект такого удостоверения, тут же составленный одним из нас и Вами одобренный, был передан Вам к сведению. Затем, вчера же, на нашем собрании был поднят вопрос: не превысили ли мы, агенты Ц. К., своих полномочий за время Вашего отсутствия, и Вы нашли, что, по крайней мере, в том случае, по поводу которого секретарь Совета, тов. Мартов, счел себя в праве выступать с обвинением против нас в «узурпации». мы не только не превысили наших полномочий,—но что даже,, по Вашему мнению, тов. Бонч-Бруевич, как экспедитор, которому доверено партийное имущество, подлежал бы самой строгой ответственности, если бы в ответ на задержку в уплате или отказе в уплате партийной кассе долга он не предпринял решительных мер, не приостановил неплатежеспособному учреждению—будь то Лига или даже Ц. О.—выдачу литературы и т. д. Но зато Вы подвергли сомнению право тов. Лидина, издать свою брошюру для раздачи ее ла амстердамском конгрессе за подписью — «Vertrauensmann des Centralcomi- tes». Тов. Лядин ответил Вам, что он официально и даже документально признанный кассиром Заграничного Отдела Ц. К. считал себя совершенно в праве печатать свой труд за своей подписью с таким именно титулом п что во всяком случае он считает этот акт своим личным делом, к деятельности коллегии агентов прямого отношения не имеющим. Затем Вы прочли нам от имени Ц. К. его постановления, относящиеся к нам четырем агентам вообще, и к некоторым из нас в отдельности. В числе этих постановлений было, между прочим, одно, основанное, как тут же выяснилось, на простом недоразумении,—это именно постановление об отклонении нашей просьбы—признать нас заграничными представителями Ц. К. Никогда никаких претензий на звание представителей Ц. К. мы не пред’являли, и члены Ц. К., как оказалось, были введены в заблуждение тов. Сюртуком, который, передавая Вам в конспективной форме содержание нашего к Вам письмя от..., допустил некоторую неточность. После этих об’яснений Вы выразили даже намерение сообщить остальным членам Ц. К. о происшедшем в данном случае недоразумении с их стороны. В конце концов,, после прочтения нам всех относящихся к нам постановлений членов Ц. .К. Вы предложили нам немедленно сдать Вам на руки все дела. На последовавший после этого вопрос тов. Лидина, в полном ли составе был Ц. К., вынесший объявленные нам здесь постановленияг и все ли члены Ц. К. были оповещены об этом собрании, Вы ответили,, что вопрос о законности состава Ц. К. и его постановлений нас совершенно не касается и что на предложенные тов. Лидиным вопросы. Вы никаких по существу ответов давать не намерены. Тогда тов. Лидин за себя и от имени всех нас ответил Вам, что ввиду заявления со стороны тов. Ленина о незаконности тех решений, которые были выработаны на собрании коллегии Ц. К., на каковое собрание ле были приглашены ни он, Ленин, ни, по крайней мере, еще один член: Ц. К., мы, до выяснения этого спорного вопроса внутри Ц. К., не считаем все эти, только что доведенные до нашего сведения, постановления и основанные на них требования имеющими обязательную для нас- силу. После этого Вы выразили желание, чтобы мы свой отказ немедленно сдать Вам дела формулировали письмэнно, на что мы из’явиля


4
261
свое полное согласие. Кроме того, Вы заявили, что, ничего не имея против нашей постановки данного вопроса (лишь бы только мы изложили свой отказ на бумаге), Вы полагаете, что до разрешения вышеуказанного конфликта все должно остаться по старому, т.-е. что экспедиция и другие партийные учреждения пока что смогут продолжать функционировать на прежних основаниях. Изложив в конспективной форме происшедший у нас с Вами вчера разговор, мы просим Вас, товарищ, указать на замеченные Вами в этом изложении существенные пробелы пли неточности. Если в течение трех дней с момента получения Вами этого письма никаких дополнений или указаний на неточность в нем с Вашей стороны сделано не будет, то мы будем считать наше изложение удовлетворяющим и Вас с точки зрения его желательной полноты и точности в передаче Ваших, равно как и наших, высказанных в продолжение этого разговора мнении. Уполномоченные агенты Ц. К. — П. Олин, М. Лядов, В. Бонч-Бруевич.
№ 4.
К сведению...
Уважаемый товарищ. Посылаем Вам копию письма, отправленного нами сегодня в администрацию Заграничного Отдела Лиги русской революционной социал-демократии. Копия. Женева. 5 августа. 1904 г. В администрацию Заграничной Лиги Русской Революционной Социал- демократии. Уважаемый товарищ. Не желая давать повода к каким бы то ни было нареканиям в том, что мы, якобы, содействуем хотя бы малейшим образом обострению конфликта, вызванного отказом Лиги своевременно расплатиться с Экспедицией, уведомляем Администрацию Лиги, что мы приняли решение возобновить на старых основаниях отпуск за ее счет всей партийной литературы. Срок платежа за июнь предоставляем определить самой администрации Лиги, в зависимости от поступлений в ее кассу от групп содействия. Считаем необходимым прибавить, что лишь, благодаря неожиданным благоприятным обстоятельствам, нам удалось расплатиться по главнейшим векселям, пред’- явленным иностранными фирмами, и тем самым отдалить время полного финансового истощения кассы Заграничного Отдела Ц. К., обусловленного главным образом неаккуратностью в расплате администрации Лиги. Мы напоминаем, что сроки расплаты установлены в договоре с согласия как представителей Ц. К., так и администрации Лиги, и просим придерживаться их при взносе денег в нашу кассу. Мы просим также администрацию Лиги точно фиксировать сроки ближайших платежей за июнь, так как в скором времени нам необходимо расплатиться с некоторыми фирмами, а также с наборщиками партийной типографии, которым мы вынуждены были значительно задержать уплату их заработка. С товарищеским приветом Уполномоченные Ц. К. Р.С.-Д.Р.П. В. Бонч-Бруевич, М. Лядов, П. Олин.
№ 4 б.
... группе содействия Р. С. - Д. Р. П.
Уважаемый товарищ. Экспедиция Р. С. - Д. Р. П. получила уведомление от администраций Лиги заграничной русской революционной


262
социал-демократии, что она не может расплатиться по счетам с экспедицией партии только потому, что до сих пор группами содействия не цроизведена сполна уплата за распроданную ими литературу. Такая неаккуратность в платежах, пагубным образом отразившаяся на бюджете администрации 'Лиги, поставила кассу заграничного отдела Ц. К. в крайне затруднительное положение. Как следствие нарушившегося равновесия произошло то, что экспедиция партии была вынуждена остановить отпуск партийных изданий как Лиге, так и группам содействия партии, расплачивающимся с экспедицией через администрацию Лиги 1). Мы считаем необходимым настоятельно просить от лица заграничного представительства Ц. К. Р. С.-Д. Р.П. группы содействия партии, сносящиеся с экспедицией через администрацию Лиги, произвести совершенно немедленно взносы в кассу администрации Лиги и тем дать ей возможность расплатиться с экспедицией партии. Мы просим вас, товарищи, обратить внимание на то, что создавшееся благодаря неаккуратности группы содействия ненормальное положение вещей в заграничном отделе партии наносит большой ущерб деятельности партии в целом. Мы надеемся, что вы, приняв экстренные меры, сейчас же пойдете навстречу нашего призыва. Это тем более необходимо, что, как вы вероятно знаете, касса Ц. К. не получает ни от вас, ни от Лиги ни одной копейки пожертвований, и несвоевременная расплата за проданную литературу совершенно нарушает зесь наш кассовый баланс. С- товарищеским приветом Уполномоченные Ц. К. Р. С. - Д. Р. П. В. Бонч-Бруевич, М. Лядов, П. Олин. Женева. 26 июня 1904 года.
№ 4 в.
3. Л. Р. Р. С.-Д. Группам содействия. Уважаемые товарищи, дополняем оповещение, разосланное группам 29..., следующим ответом секретаря Совета Партии на запрос администрации Лиги о компетентности тов. Лядова, Олина и Бонч-Бруевича представлять за границей Ц. К. партии. Копия. «В администрацию 3. Л. Р. Р. С. - Д. Уважаемые товарищи. В ответ на ваш запрос сообщаю вам, что тов. Лядов, Олин и Бонч-Бруевич никаких формальных полномочий от Ц. К. не представили и, согласно имеющемуся в Совете прямо противоположному заявлению одного из представителей Ц. К., не могли быть уполномочены Ц. Комитетом представлять последний за границей. Ввиду этого обращение названных товарищей от имени Ц. К. к группам содействия партии представляет собою явную узурпацию, на которую представитель Ц. О. в Совете не замедлит обратить внимание Ц. К. ^Никакие распоряжения мнимых уполномоченных Ц. К. не могут считаться обязательными для членов партии. Секретарь Совета Мартов». Прибавляем к этому, что экспедиция партии и упомянутые товарищи отказались исполнить предъявленные им требования, а затем экспедиция подтвердила свой отказ выдавать литературу Лиге и Группам Содействия, но Лига надеется устроить своевременную доставку литературы груп-
*) Несвоевременность вашей уплаты Лиге поставила ее администрацию в такое положение, при котором она неминуемо должна была нарушить основной пункт нашего договора (см. § 3 договора).


263
пам. С этой целью она предлагает группам немедленно прислать администрации сведения о нужном для каждой группы числе экземпляров «Искры», посылая по-прежнему требования на брошюрную литературу в экспедицию. С товарищеским приветом. Администрация Лига. 1 ав-
густа 1904 г.
Глебову.
№ 4 г.
Дорогой товарищ. После вашего от’езда и отезда Вл. Ильича мы с. Вашего общего согласия должны были взять на себя ведение всех дел, подлежащих ведению представителей Ц. К. Правда, эта передача, дел в наши руки (в фактическом смысле неоспоримая) не была оформлена письменно, но, думалось нам, что это обстоятельство не будет иметь никакого значения. На самом же деле из некоторых речей секретаря Ц. О. видно, что там в редакции возникают сомнения на счет данных нам полномочий. Ввиду возможных недоразумений на этот счет мы предлагаем и впредь намерены предлагать всем сомневающимся на счет нашей правоспособности в ведении дел, касающихся Заграничного Ц. К., кроме технической (транспортной части), обращаться с запросом к Вам и к Ленину. Не откажите, дорогой товарищ, прислать нам официальное подтверждение времени передачи нам дел. От Вл. Ильича такое удостоверение уже пришло, но, в силу известного Вам договора, его еще не достаточно.
№ 4 д. Копия.
При от’езде своем в Россию (такого-то числа) я не отменял полномочия агентов Ц. К. (имя рек); как признанных моими предшественниками представителями заграничного отдела Ц. К. членов коллегии, решающей хозяйственно-административные дела Ц. К. загран., и считая их не только имеющими право, но и обязанность' вести все хозяйственно-административные дела, подлежащие ведению заграничного отдела Ц. К. .
Тов. Глебову. 5’
В ответ на Вашу бумагу от 30/VIII 1904 г. сообщаем Вам, что законность и действительность тех постановлений Ц. К., на которые Вы ссылаетесь, оспорена членом Ц. К., т. Лениным. В свою очередь мы, которые в качестве агентов Ц. К. были осведомлены о всем ходе конфликта внутри Ц. К., тоже оспариваем законность этого постановления и заявляем, что постановление Ц. К. не может быть признано законным, ибо начинается оно с сообщения заведомо неверного факта: «Ц. К-т в полном своем составе, за исключением одного члена,—обсуждал вопрос»..., тогда как мы сами видели здесь за границей двух членов Ц. К., ничего не знавших об этом собрании Ц. К. Кроме того, так как Вы раз уже сообщили некеторым из нас прямую неправду (о запрещении якобы Ц. К-том распространения книги тов. Ленина «Шаг вперед»...), мы тем более относимся с сомнением к заявлениям, от "Вас исходящим. Поэтому мы предлагаем Вам немедленно сообщить нам точные данные


264
для проверки законности решения Ц. К. (состав собрания х) и письменное заявление каждого участника). Нисколько не думая сопротивляться законным решениям действительного большинства Ц. К., мы до тех пор, пока не убедимся сами или пока Вы не докажете нам эту законность, будем оставлять все Ваши заявления без внимания.
№ 6.
2 сентября 1904 г. Женева. Олину, Лядову и Бонч-Бруевичу.
Уважаемые товарищи. Так как вы в одном из двух присланный писем пишете, что вы относитесь с сомнением к заявлениям, от, меня исходящим, то не считаю ни возможным, ни полезным удостоверять правдивость вашего второго письма. С товарищеским приветом. Глебов.
№ 7. Копия.
1 сентября 1904 г. Женева. Экспедиция.
Уважаемый товарищ. Письмо и записочку Вашу для Владимира Ильича я получил и сейчас же отосл'ал их по назначению. Отсылаю Вам письмо, полученное сегодня на Ваше имя. Еще раз прошу Вас поторопиться доставкой денег в экспедицию партии. Сегодня опять получено письмо с требованием возвращения долга. С' товарищеским приветом В. Бонч-Бруевич.
№ 8.
Женева. 1. IX. 04 г. т. Бонч-Бруевичу.
Уважаемый товарищ. Я очень удивлен получением от Вас счетов с предложением произвести по ним уплату. После Вашего заявления о незаконности того собрания, на котором были приняты сообщенные Вам решения и Вашего отказа вследствие этого подчиниться этим решениям Вы в течение данного Вам 2-дневного срока не сочли нужным взять обратно Ваш отказ. Посему я, как уполномоченный упомянутым собранием Ц. К., не могу считать впредь до изменения Вашего решения экспедицию партийным учреждением и никаких обязательств по отношению к ней принять не могу, и все присланные Вами счета посылаю Вам при сем обратно в Ваше личное распоряжение. При сем считаю своим долгом предупредить Вас, что мною немедленно будут приняты меры к оповещению всех кредиторов экспедиции о том, что экспедиция, выделив себя путем Вашего отказа из ряда партийных учреждений, тем самым теряет право на покрытие ее долгов из партийных средств, долгов, которые, как Вам известно, обеспечивались преимущественно захваченным Вами партийным имуществом. С товарищеским приветом. Член Ц. К. Глебов.
1) Во избежание лжетолкований заявляем, что так как в декларации Ц. К. имеются указания, совершенно противоречащие нашим сведениям о составе собрания, мы не имеем абсолютно никакой возможности узнать правду иначе как добившись точного сведения о составе собрания. Уполномоченные агенты Ц. К. В. Бонч-Бруевич, М. Лядов, П. Олин, 31 августа 1904 г.


т
365
№. 1 -
1 сентября 1904 г. Женева. Экспедиция. Тов. Б. Н. Глебову.
Уважаемый товарищ. Ваш отказ принять счет к уплате не могу пначе рассматривать, как скверную попытку свалить денежные обязательства партии на отдельных членов партии. Этот великолепный поступок Ваш лишний раз подтверждает мне, с какими удивительными методами действия и приемами проведения «примиренской» политики нам теперь приходится иметь дело. Конечно, Ваша попытка ни к чему другому привести не может, как к сугубому оскандаливанию пашей партии перед женевскими купцами, русскими товарищами и частными лицами. Желание Ваше свалить с больной головы на здоровую положительно смешно: в Вашей же коллегии происходит раскол, Вас опротестовывают, а Вы говорите: Экспедиция виновата. Я отослал Вам счета, как представителю Ц. К., который взялся получить деньги с Ц. О. и а Лиги и, очень вероятно, получил их,—но сведений о том, как и когда состоялась или нет расплата Экспедиция партии от Вас не получила. Уведомляю Вас, что все, кто будет являться за уплатой денег, будут направляемы мною к Вам. С товарищеским приветом В. Бонч-Бруевич.
Р. S. Считаю необходимым напомнить Вам, что Вы взяли у меня два документа. Текст письма к Вам коллегии агентов и заявление тов. Мартова в Лигу (гектографированный листок) — и несмотря на ваше обещание прислать их на другой день, до сих пор не прислали. Также нет от Вас того письма, которое Вы сказали «будет прислано завтра».
№ 10.
После этого 3. IX был совет; в его заседание я внес дело об экспедиции. Совет вынес такое решение.
№ 11.
Z
По заявлению представителя * Ц. К. т. Глебова об отказе заведующего партийной экспедицией т. Бонч-Бруевича подчиниться последовавшему недавно решению Ц. К. о реорганизации экспедиции и передать ее заведывание т. Глебову, совет рассмотрел имеющиеся по этому делу документы—переписку представителя Ц. К. с заведующим экспедицией т. Бонч-Бруевичем и постановил: Совет констатирует: 1) тов. Бонч-Бруевич под предлогом незаконности решения Ц. К., ему об’явленного, отказался подчиниться этому решению и вести сношение с представителем Ц. К.; 2) в свое время тов. Бонч-Бруевич получил свои полномочия от заграничных представителей Ц. К., теперь же, за отказом его признавать решения Ц. К. в целом, он произвольно ставит себя в зависимость от одного тов. Ленина, который, со своей стороны, всегда разделяя полномочия по заведыванию заграничным отделом Ц. К. с другим его представителем, в настоящее же время не имеет никаких полномочий в этой области, и что тем самым тов. Бонч-Бруевич лишает себя прежних полномочий и фактически пытается взять в свое


266
неответственное распоряжение склад партийной литературы и Dee сношения заграничного' отдела Ц. К.; 3) доводы, приведенные ток Бонч- Бруевичем в оправдание своего странного поведения, заключаются в голословном утверждении, будто бы заседание ”Ц. К., на котором приняты известные решения, состоялось не в законном его составе; 4) что таким образом тов. Бонч-Бруевич, присваивая себе право высших учреждений (совета и с’езда) отменять любое решение Ц. К-та, на основании этого права считает дозволенным парализовать ход партийной работы, порученной ему Ц. К-том, на основании товарищеского доверия, не делая даже и тени попытки отказаться от занимаемой им должности в организации того учреждения (Ц. К.), постановления которого он об’являет ныне подтасованным; 5) что прямым последствием такого поведения т. Бонч-Бруевича должен быть для партии, помимо дезорганизации того дела, которое ему было поручено, политический скандал, в высшей степени вредно имеющий отразиться на престиже партии, так как тов. Бонч-Бруевич и т. Ленин не имеют другого средства провести в жизнь свое решение не подчиниться постановлению Ц. К. о передаче тов. Глебову заведывания экспедицией, как пользование теми юридическими правами, которые им предоставляются буржуазным законодательством, как номинальным владельцам партийного имущества х). Ввиду всего этого Совет постановляет обратиться к Бонч-Бруевичу с указанием на всю несовместимость с обязанностями члена партии его поступков, сообщить ему копию принятой Советом по запросу наборщиков резолюции и предложить в течение 3-х суток последовать указаниям тов. Глекова.
№ 12.
На сем дело пока обрывается. Есть сведения, что сегодня, 6/1Х, приехал сюда Ленин, и у твердокаменных идет совещание. Б у дто выдумали такую..., что-де мы готовы сдать и сдали бы, если бы Глебов обратился к коллегии уполномоченных (т.-е. Олину, Лядову и Бончу). 8/IX будет вновь совет, тогда будем от... Бонча; надо думать какая-нибудь уловка. После совета приступлю к ликвидации дел, т.-е. возможно что придется организовать новую экспедицию. Бончу и К0 в этом случае передам такую бумагу.
№ 13.
2 сентября 1904 г. Женева, т. Бонч-Бруевичу.
Уважаемый товарищ. Заявляю Вам, от имени Ц. К., что, ввиду Вашего отказа подчиниться решениям Ц. К., бывшая партийная экспедиция, заведующим которой состояли Вы, закрывается, о чем и будет опубликовано. Партийное имущество, находящееся у Вас, будет считаться задержанным 'Вами. С товарищеским приветом. Глебов.
<) Экспедиция существует на имя Боцча и Ленина.


267
Тов. Лядову.
Уважаемый товарищ. От имени Ц. К. заявляю Вам, что, ввиду отказа сдать партийную кассу мне, она будет считаться задержанной с Вашей стороны. Глебов.
Это заявлю в случае несдачи дел.
№ 14.
7/IX. Сегодня Бонч согласился сдать все дела мне. 15 приму их полностью. Бонч и его друзья покидают работу. Выразил им по сему случаю сожаление. Вопрос: как распутаюсь с долгами?
№ 15.
8 сентября 4. Женева. Товарищу Глебову.
Уваж. тов., «Искру» мы получили вчера, 7, вечером. Сегодня приступили к рассылке.: Ввиду того, что обе женевские группы получили «Искру» из экспедиции Р. С.-Д. Р. И.—откуда мне неизвестно—мы, не получивши от Вас никаких уведомлений, предположили, что во все группы рассылает «Искру» кто-либо другой. Поэтому мы приступили к рассылке «Искры» по магазинам. Группам будем рассылать только завтра. Очень вероятно, что некоторые из них выскажут справедливое неудовольствие, что магазины получили раньше их. Мы слагаем с себя ответственность за могущие возникнуть недоразумения, потому что неизвестные для нас лица уже вмешались в дело экспедиции и этим своим вмешательством произвели большую путаницу. В. Бонч-Бруевич.
9 сентября 04. Товарищу Глебову.
Уваж. тов.! Во избежание всяких недоразумений считаю необходимым сообщить Вам следующее: Я слышал, что предполагается перевести в то помещение, где находится теперь экспедиция, брошюровочную. Я был уверен, что из пашегд с Вами последнего разговора Вы поняли, что я прошу Вас —с принятием имущества — переехать с экспедицией на другую квартиру. Вы, вероятно, уже озаботились приисканием нового помещения. "Моя квартира, отданная ранее под экспедицию, нужна мне теперь для моих дел. В. Бонч-Бруевич.


Владимир Бонч-Бруевич.
Краткие автобиографические сведения.
Родился в 1873 г. 28 июня. Родители мои: отец — чиновник по межевой части (умер в 1921 г.); мать — дочь профессора Московского университета — жива; ей 71 год, живет при мне. Учился я в Межевом Институте, откуда был в 1889 г. исключен за то, что стоял во главе (вместе с другими тремя товарищами)' студенческого движения нашего Института, и на 16 году моей жизни выслан под надзор полиции в г. Курск. Здесь поступил в Землемерное училище, где и окончил его. Приехал обратно в Москву в 1892 г., посту пил по специальности в межевую канцелярию, где прослужил два года, получая 33 руб. жалования, и вышел оттуда за два дня до возведения меня в чин коллежского регистратора, ибо твердо решил никогда не быть чиновником. Еще в Курске завел некоторые связи с рабочими и занимался в кружке чтением книг по поли- Владимир Бонч-Бруевич. тической экономии и истории.
В Москве быстро образовались знакомства с рабочими и остатками соц.-дем. кружков после разгрома с.-д. организации, во главе которой стояли братья Мицкевичи. Образовались два с.-д. кружка, в которых одновременно я принимал участие- Один—по технике и изготовлению мимеографов вокруг тов. Л. П. Радина, где активно, в нелегальной мастерской, я принимал ближайшее участие в изготовлении мимеографов и распространении их по нелегальным организациям в России. Другой кружок — пропагандистский, организовавшийся в Москве, в который вошли семья Велички- ных (одна из них, Вера Мих. Величкина, после стала моей же-


— — 269
пой), Колокольников, И. Ф. Блинов, Солодовников, Кварцев и др. Имея непосредственную связь с рабочей массой Москвы (заводы Дангауер п Кейзер, в Курских и Брестских ж.-д. мастерских, с типбграфскими рабочими, рабочими завода Бромлей, чайного склада К. и С. Поповых и мн. др.),—распространял среди них литературу, напечатанную на технике нашего кружка, в устройстве которой принимал самое ближайшее участие сначала на гектографах, потом на мимеографах; налаживавшуюся нелегальную типографию нашего кружка в доме Велпчкп- ных пришлось передать в Питер, где сильно нуждались в шрифте, а у нас хорошо работали на мимеографах. Типографию вывез вместе с Ник. Мих. Величкиным на себе и переправил в Питер. В эго же время, по поручению организации, поддерживал связь с распространп- тельским аппаратом типографии «Народовольцев 4 листка», откуда получал в большом количестве брошюры «Ткачи», «О штрафах», «Рабочий день» и пр. Хранилище транспортов было устроено у меня на квартире, где я жил вместе с тов. Блиновым. В это же время, по поручению нашей организации, поддерживал также связь с польской организацией в Москве и с «народоправцами», через которых получал литературу из-за границы. При аресте народоправцев в Москве был привлечён к дознанию за знакомство с Величкиными, у которых была некоторая связь с этой организацией и на квартире которых была задержана нелегальная народоправка (старая' народоволка), ныне умершая М. И. Сыцянко-Ослопова, но к суду не был привлечен, так ?:ак связь, с народоправцами установлена жандармами не была.
В 1895 и 1896 г.г. пропагандистская и техническая деятельность нашего кружка расширилась особенно удачно: в рабочих кружках занимались усиленно. Мы приняли активное участие в демонстрации по чествованию памяти Герцена, по поводу высылки профессора Милюкова, в похоронах замученного в Петропавловской крепости писателя Асты- рева и др. В 1895 г. справляли маевку, в 1896 г. послали за границу адрес парижским рабочим в день воспоминания о парижской Коммуне. Принимал активное участие в агитации за стачки, охватившие Москву осенью 1895 г. По постановлению обеих организаций, вместе q В. М. Ве- личкиной, в мае 1896 г. выехал за границу для определенной и постоянной связи с Группой Освобождения Труда, организации издания нелегальной литературы, организации нелегального транспорта и пр. Приехав в г. Цюрих, я тотчас же вошел в Группу Содействия («Группе Освобождения Труда». В августе 1896 г. наша организация в Москве была раскрыта Зубатовым, и произошли большие аресты, повторившиеся в октябре. Многие товарищи, сознательно или бессознательно, стали давать откровенные показания, решительно все, что могли, приписывая мне, как отсутствующему. Рабочий Кварцев выдал меня с головой как заведующего транспортом и техникой. Через налаженный, к этому времени транспорт на прусской границе (над этим делом я работал с только что зарождавшейся латышской организацией, заграничным представителем которой был тов. Ролау, убитый в революцию в 1905 г.) мы успели переправить несколько транспортов литературы и очень компактные и удобные печатные станки (числом три) для нелегальных типографий. Некоторая часть транспорта, направленного в Москву, была выдана тем же Кварцевым.


В 1897 г. в марте я получил от Н. М. Величкина конспиративное, заклеенное в переплете книги, письмо, в котором он сообщал о всем провале, о выдаче меня и решительно настаивал от лица всех товарищей, чтобы я в Россию не возвращался.
Представив все данные т.т. П. Б. Аксельроду, В. И. Засулич и Г. В. Плеханову, я получил от них определенное постановление: в Россию пока что не возвращаться. Так началось мое невольное политическое эмпгрантство. За границей жил на литературный заработок. Писал с 1896 г. в наиболее радикальных газетах того времени под разными фамилиями; сотрудничал в газетах: «Вятский Край», «Курский листок», «Самарская Газета», которые все, с течением времени, были закрыты цензурой. Давал уроки, занимался перепиской, заведовал библиотекой и был в 1901 г. наборщиком в типографии Союза С.-Д. в Женеве. За границей принимал участие в сборниках «Работник», ^Листки Работника», издававшихся под редакцией «Группы Освобождения Труда» — союзом соц.-дем.
Когда наступил период Рабочедельства стал в оппозицию против этого оппортунистического движения в с.-д. и организовал по различным городам группы, солидаризировавшиеся с «Группой Освобождения Труда». Вел активную борьбу путем устройства собраний против ра- бочедельцев и переправлял в Россию известную книжку Г. В. Плеханова «Vademecum». В это же время занялся пристальным изучением истории крестьянских движений в России и сосредоточил свое внима7 ние на сектантском крестьянском движении, которое стал изучать со всех сторон как этнограф и историк. В это время? в России царское правительство с невероятной жестокостью преследовало сектантов духоборцев, проявивших активный протест и, наконец, в 1899 г. решило их изгнать из России совершенно, без права обратного в’езда в нее. В 1899 г. в мае я повез одну партию духоборцев в количестве 2.318 человек из Константинополя в Канаду. В Константинополе представители русского правительства пытались меня арестовать, задержав в таможне, но капитан английского корабля, через- свои власти, освободил меня, л я с партией духоборцев уехал в Канаду, где в течение года устраивал их поселения и помог организовать им 53 коммуны. Пробыл в Канаде одиннадцать месяцев. Потом вернулся в Европу и возобновил свою обычную работу. В это время принимал участие в редакции социал-демократического журнала «Жизнь», издававшегося в Лондоне. По закрытии этого журнала, в силу возникших в редакции принципиальных разногласий, я влился в соц.-дем. организацию при газете Искра», которая называлась за границей «Заграничной Лигой» соц.- дем., куда вошла «Группа Освобождения Труда» и др. соц.-дем. не- рабочедельческие организации. Принимал участие в качестве сотрудника в нелегальной газете «Искра» и после раскола в партии остался в группе большевиков с первых дней их существования. Заведывал всей техникой и экспедицией (в' Женеве) нашей партии, пока центр, орг. «Искра» находился в руках большевиков. После окончательного раскола, с одобрения организации большевиков, издавал нелегальную литературу большевиков (брошюры и книжки); организовал издание первой нелегальной заграничной газеты большевиков «Вперед», заведы- вал всей техникой организации большевиков. Кроме того, в это же время


—— 271 издавал с разрешения совета партии и нашей большевистской организации социал-демократический листок для сектантов «Рассвет», который прекратил издавать с от’ездом моим нелегальным в Россию, куда уехал по поручению большевистского О. К. в начале 1905 г. Январские события 1905 г. застали меня в Риге, куда я ездил к латышам по партийным делам. Здесь принял участие в ряде совещаний. Далее переехал в Петербург, где работал нелегально среди рабочих, а потом, по поручению большевистского центра, поехал в об’езд городов с агитацией за наш с’езд. Был в Москве, в Твери, Туле, Орле, Курске, Харькове, Ростове-на-Дону и во многих других городах и фабрично- заводских поселениях.
В Москве много раз выступал на собраниях в борьбе с меньшевиками й примиренцами. Из России посылал много сведений, корреспонденций, статей и информационного материала в редакцию нашего органа «Вперед».
Вернувшись за границу, продолжал ту же деятельность и по поручению партии находился в комиссии по ликвидации заграничной организации большевиков во время октябрьских дней 1905 г. и переправе . людей в Россию. Был вызван телеграммой нашей организации в Петербург с поручением привезти взрывчатые вещества из нашего склада в Париже, что и выполнил, привезя на себе в особых панцырях и в кушаке полтора пуда взрывчатых веществ для нашей боевой дружины.
В Петербурге принимал участие в нашей газете «Новая Жизнь», а после ее закрытия организовал большевистские газеты «Эхо», «Вперед», «Волна». Вскоре организовал партийный журнал для широких масс «Наша Мысль», который был закрыт правительством Николая II на пятом номере. Затем по поручению партии стал во главе центрального партийного книжного склада и издательства «Вперед», который был разгромлен полицией в 1906 г., и я был арестован вместе с другими товарищами и посажен в одиночное заключение в Кресты. По пору- "ченню Ц. К. партии отпечатал несколько сот тысяч экземпляров «Выборгского воззвания» и успешно распространил его по множеству революционных организаций по всей России.
' Так как судебные власти в то время (именно только в этот 1906 год) шли в разрез с охранным отделением, то показаниям охранки, не имевшей фактов, а лишь донесения шпиков, не придали значения, и нас освободили. Дело же об этом книжном складе продолжалось 31/2 года» и потом было прекращено, ибо нам удалось во время следствия уничтожить и вынести из помещения магазина почти все вещественные доказательства: арестованные книги, брошюры, все редакционные материалы журнала «Казарма» и пр. В это же время писал прокламации и статьи для нелегального журнала «Казарма», издававшегося нашей военной организацией и принимал участие в литературной и пропагандистской деятельности петербургского комитета того времени.
Во время реакции после 1905 г. подвергался бесчисленным обыскам и был три раза арестован по подозрению. Обыски были всегда безрезультатны, а так как я в это время усиленно занимался этнографией и историей и выпустил целый ряд ученых трудов, то Академия Наук, в лице председателя отделения русского языка и словесности,


272
академика и известнейшего ученого и профессора А. А. Шахматова» всегда брала меня на поруки, то меня после отсидок выпускали под надзор полиции. В это время, по поручению заграничного комитета нашей партии, я принимал самое близкое участие в организации газеты «Звезда» и состоял членом ее редакции от группы большевиков. На № 14 ее издания был арестован, и мне было поставлено прямое обвинение в редактировании «Звезды». Конечно, у жандармов прямых доказательств этому не было и, продержав в тюрьме несколько месяцев, они принуждены были выпустить меня на свободу. Во время этого сидения в Крестах я изучил и проредактировал по подлинным рукописям первый том полного собрания сочинений украинского писателя - философа XV11I века Г. С. Сковороды, который после издал в моих «Материалах к историип и изучению религиозно-общественных движений в России».
После выхода из тюрьмы мне нельзя было показываться в редакцию «Звезды», так как шпионы ходили за мной буквально по пятам. Пришлось ограничиться только лишь писанием статей для «Звезды». Так как сотрудников в нашей газете иногда бывало очень мало, то мне приходилось помещать в некоторых номерах по много статей сразу, подписывая их различными псевдонимами, а именно: «В. Г.», «Семен Гвоздь», «Ник. Петренко», «Читатель», многие же совсем не подписывал.
Все материалы, а также редакционную работу в газете «Звезды» по выходе из тюрьмы вел через члена Государственной Думы нашей фракции Н. Г. Полетаева, который, в силу своей депутатской неприкосновенности, рисковал заходить ко мне, несмотря на то, что у моей квартиры почти безотлучно дежурили шпионы.
Потом принимал участие в нашей газете «Правда», в нашем журнале «Просвещение», которые издавались в Петрограде. Постоянно работал в нашей социал-демократической фракции и писал речи для наших депутатов. Принимал посильное участие в рабочем движении, читал лекции и вел беседы в рабочих клубах и кружках г. Петрограда. Поддерживал связь с нашими товарищами, жившими за границей. Кроме того, организовал большое легальное издательство «Жизнь и Знание», где издавал много нашей литературы, в том числе работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, Каменева,' Зиновьева, Троцкого, Степанова, Стеклова, Коллонтай и др. партийных товарищей-литераторов. Издательство это считал все время принадлежащим: партии, и когда разразилась революция, всю эту громадную издательскую организацию со всем имуществом, капиталом и пр. передал Ц. К. партии с.-д. (большевиков). Издательство «Жизнь и Знание» легло в основу общепартийного издательства «Коммунист», которым я за- ведывал вместе с другими товарищами до перехода его по закону в Государственное Издательство. Во время февральской ,ч революции принимал активное участие в выступлении войск. Работал среди рабочих и в первый же день революции, взяв сборный отряд солдат в 120 человек на площади Государственной Думы, занял вместе с Н. И. Иорданским квартал за Николаевским вокзалом, а в нем типографию «Копейка», где организовал издание «Известий Петроградского Совета Рабочих и Крестьянских Депутатов» и в первую же ночь выпустил первый № «Известий». Был назначен в редакцию «Известий» с пра-


273
вами члена Исполнительного Комитета, где выполнял обязанности особоуполномоченного по технической части. Написал и напечатал первые прокламации «К солдатам» и «К гражданам», которые были помещены в первом номере «Известий» и распространены в сотнях тысяч экземплярах отдельными выпусками, вышедшими в первую ночь февральской революции, и далее продолжал редактировать и писать «Известия», принимал постоянное участие с совещательным голосом в Исполкоме Солд., Раб. и Кр. Деп.
Был допрашиваем в Исполкоме меньшевиками, на каком основании написал статьи в «Известиях» о приезде т. Ленина в Петроград и торжественной его встрече рабочими и статьи против его травли. Эти статьи были отпечатаны различными нашими районными организациями в виде отдельных оттисков и распространены среди рабочих во многих десятках тысяч экземпляров. Когда меньшевики в мае 1917 года окончательно удостоверились, что я никогда от большевизма не отойду, а, наоборот, ясно убедились, что в «Известиях» всегда буду проводить, по силе возможности, большевистскую точку зрения, по предложению вождя меньшевиков Церетелли, — лишили меня редакторского мандата. Во время июльских событий белогвардейцы сильно обрушились на меня, делали обыски и пр., так как подозревали, что у меня скрывается Вл. И. Ленин, который только что отдыхал у меня на даче в Финляндии. До корниловских дней я принимал участие в рабочей организации района Песков в Петрограде и был выбран рабочими по большевистскому списку в районную думу. Во время февральской революции постоянно выступал, на рабочих митингах и принимал особо деятельное участие в устройстве первомайской демонстрации 1917 г. Принимал в это же время участие в центральном партийном органе «Правда», где поместил статьи о необходимости немедленно организовать «Рабочую Гвардию» и вооружить пролетариат для приближающейся борьбы. С наступлением корниловщины, когда рабочие, а в особенности большевики, вновь зашевелились, я был назначен Петроградским Комитетом партии для организации нашей газеты, при нашей группе Исполкома Совета. Ha-ряду с меньшевистскими «Известиями» в той же типографии я организовал и редактировал большевистскую газету «Рабочий и Солдат».
Во время Октябрьской революции принимал активное участие в организации в Смольном, в первые дни работал в военном штабе. С появлением пьяных погромов получил от Исполкома Петроградского Совета исключительные полномочия по подавлению их в Питере вооруженной рукой, для чего организовал «75 комнату» Смольного, исполнявшую в “то время роль карательной и следственной камеры. Пьяные погромы были совершенно уничтожены в пятидневный срок созданной мною рабочей военной организацией, председателем которой я состоял. Комната №75 существовала вплоть до переезда правительства в Москву, когда все дела этой нашей организации были сданы частью в В. Ч. К., частью судебным властям. В это же время с первых дней организации нашего правительства я был назначен управляющим делами Совнаркома и эту должность выполнял вплоть до глубокой осени 1920 г. Осенью 1920 г. меня вместе с некоторыми другими Наркомами привлекли к следствию Контрольной Комиссии партии по так называемому
Техника большевистского подполья. Вып. I.


274
делу Махмуд-Бека. В чем это дело состоит, я до сих пор не знаю. Слышал, что главный виновник этого дела, Махмуд-Бек, был после допроса в В. Ч. К. выпущен на полную свободу и ни к чему не привлекался, а после занимал ответственную должность в одном из советских учреждений. За что-то, — искренно говорю: до сего времени не знаю, за что именно, ибо ничего предосудительного не совершал, и совесть моя совершенно чиста и спокойна, — меня присудили к устранению на пять месяцев от ответственных должностей. Срок этот окончился 10 мая 1921 г. Я решил после этого приложить свои силы к организации хозяйственной части нашей Республики. И теперь я отчасти отдаю свои силы по организации 'Совхоза «Лесные Поляны» при ст. Тарасовка, Ярославской ж. д., где работаю в полном согласии п в истинно дружеских отношениях с массой рабочих, организовывая здесь все органы, предписываемые ранее и существующие теперь согласно закона, как-то: ком’ячейку, Рабочий Комитет, Производственную ячейку, ячейку содействия Р. К. И., Тарифно-расценочную комиссию, Р. К. К., Просветительные Комиссии и пр. Дела совхоза идут недурно, принимая во внимание его молодой возраст (всего три года). Также работаю в партийной советской прессе Москвы и Петрограда и намереваюсь с ближайшей осени читать лекции в университете, профессором которого я состою, так же как и членом социалистической академии.
Партийную работу веду в совхозе, в клубах соседних деревень, на соседних фабриках в дни торжественных выступлений (первое мая, 7 ноября и пр.), а на выступления, имеющие большое, значение, в совхоз иногда приглашаем окрестных крестьян.
При вступлении в Коммунистическую партию (первая регистрация) меня рекомендовали в члены тов. В. И. Ульянов (Ленин) и Мих. Степ. Ольминский (Александров).
Что касается моей литературной деятельности, то могу сообщить, что начал я печататься в 1895 г. Писать начал в 1889 г., когда написал несколько коротеньких пьес, в которых выводил нравы окружавшей меня среды. Я подал их, как полагалось тогда, в цензуру, где они все были запрещены. Это обстоятельство дурно повлияло на меня, и я замкнулся и бросил писать и продолжал с увлечением работать над изучением русской поэзии, результатом чего явился мой сборник «Избранные произведения русской поэзии», напечатанный лишь в 1894 г., который ранее был мною назван «На гражданские мотивы». Это название, как и предисловие к сборнику, было запрещено цензурой, точно так же как и добрая половина самого сборника была залита красными чернилами свирепого цензора С. И. Соколова. Одно из самых первых моих произведений было напечатано за границей в с.-д. журнале «Работник»—драма «Бойня», подписанная псевдонимом «Северянин». Явилась она на свет как продолжение увлечения драматической формой писания. Еще ранее я начал печататься в газете «Вятский Край».
Помимо разработки материалов для различных статей в легальной прессе, я в это время очень пристально занимался изучением рабочего и революционного движений в России, имея целью написать их историю. Но практическая жизнь пред’являла свои права, и отдаться окончательно этой работе не пришлось. Одним из результатов этой


■ —,275
моей работы был составленный мною сборник «Итоги революционного движения в России за сорок лет (1862—1902 г.г.), сборник программ и программных статей русских революционных партий и групп». Я предполагал издать эти «Итоги» в нескольких томах. Сборник этот должен был появиться в издательстве «Жизнь» и я передал его Г. А. Куклину при ликвидации издательства «Жизнь». Куклин сделал к нему некоторые дополнения в виде кратких очерков по истории русского революционного движения и издал в своем издательстве «Библиотека Русского Пролетария» (Женева). В это же время я очень много занимался изучением всех доступных мне материалов по истории крестьянских движений в России. Мне хотелось точно знать, что там— в «глубине России» — «вековая тишина», или и там имеются свои запросы, стремления, движение, протест, более постоянный, чем отдельные вспышки, проявлявшиеся разрозненно и неорганизованно то там, то тут. Именно это изучение, которым я стремился захватить и отдаленные от нас эпохи российской истории, быстро заставили меня натолкнуться на наиболее организованное начало среди крестьян, на так называемых сектантов, т.-е. на тех же самых крестьян, но лишь ушедших из православия и имевших несомненные признаки сплоченности, организованности и другие элементы классового протеста. Особенно меня поразили сведения о так называемых стригольниках, этих вольнолюбивых людях республик Новгорода и Пскова, столь ненавидимых Иоанном Грозным. Прослеживая их историю и одновременно изучая историю западно-европейских крестьянских, по преимуществу сектантских, движений, мне становилось все ясней не только параллель, но и прямая зависимость и преемственность наших старых сект от сект альбигойцев и других, столь жестоко пострадавших от огня и меча извергоподобных римских пап и их приспешников.
Все это потянуло меня туда, к глубинным источникам народной жизни, и я, помимо повседневной партийной работы, стал отдавать весь свой досуг подробнейшему изучению не только печатных, но и рукописных материалов по истории религиозно-общественных движений в России.
Я завязал огромные связи с существовавшими в России сектантскими организациями и находил у них тщательно сохраняющийся, в высшей степени интересный историко-этнографический материал, который, к моему счастью, эти простые, милые люди столь доверчиво передавали мне для изучения и хранения. Моя поездка в Канаду с духоборцами дала мне возможность вполне свободно наблюдать и изучать большую древнюю общину коммунистического русского сектантства и не только наблюдать, но и записать за ними их устную литературу, многие века сохранявшуюся в их коллективной памяти. Результатом этих записей и изучения была прежде всего обработанная мной «Животная Книга» духоборцев, о которой ранее имелись самые смутные сведения в специальной литературе. Из Канады я вывез огромные материалы по истории духоборческой общины. Вернувшись сначала в "Англию, а потом в Женеву, я стал издавать в издательстве «Свободное Слово» А. и В. Чертковых «Материалы к истории и изучению русского сектантства», где и выпустил пять выпусков—четыре касающихся духоборцев и один—баптистов, снабдив их своим преди-
18*


276
словием и обширными примечаниями. В это же время я также выпустил в свет в том же издании отдельный том библиографии рукописной и печатной литературы (на русском и иностранных’ языках} о духоборческой общине, который назывался «Список псалмов, писем,, рассказов п других рукописей по исследованию учения, жизни и переселения в Канаду закавказских духоборцев., С приложением библиографического указателя литературы по духоборческому вопросу».
К сожалению, эту мою обширную работу того времени по изданию' материалов по истории сектантства, как собранных мной лично, так и. полученных из весьма интересного архива А. и В. Чертковых, а также; переданных мне различными лицами, близко соприкасавшимися с сектантами, я должен был временно прервать, так как я резко разошелся с моими издателями А. и В. Чертковыми в оценке сектантского движе-. ния в России, носившего в себе следы явно политического протеста и ожидания если не социальной революции, то во всяком случае крупнейшей социальной реформы.
В это время в Париже возник с.-д. журнал «Жизнь», в котором я и поместил ряд статей о сектантском вопросе, при чем в статье «Значение сектантов для современной России» (1902 г.) старался определить пх роль в общем обороте политических сил России, направлявших свое острие борьбы против господствовавшего тогда самодержавия. Еще ранее возникновения журнала «Жизнь» я, поскольку было возможно, освещал этот же вопрос в журналах «Свободная Мысль» и «Свободное Слово», в сборниках «Свободного Слова», издававшихся в Женеве и в Англии, а также в «Листках Свободного Слова», участвуя в подборе материалов, где старался те же вопросы выставить на первый план. Принимая участие в редакции изданий «Народные Листки» и «Библиотеки Народных Листков», выпускал в свет брошюры именно нужные для широких масс, в том числе и для сектантских. Эти брошюры, так же как и другие издания соц.-дем. групп, громадными массами транспортировались в Россию при помощи крепкой крестьянско-сектантской организации, находившейся в Румынии, в Болгарии, в Закавказье и в Турции1). В последнем случае транспорты шли через Константинополь. В легальной литературе в это же время я помещал, под различными псевдонимами, статьи в газетах «Сын Отечества», «Русский Курьер», в «Самарской Газете», в «Одесских Новостях» и в др. Мои попытки поместить сводные статьи о духоборцах в журналах «Русское Богатство» и «Мир Божий» потерпели неудачу, так как и там и тут их запретила цензура, и статьи эти остались у меня в корректурных гранках. Только в 1901 г. в журнале Ходского «Народное Хозяйство» мне удалось напечатать за подписью «В. Б. Б.» две статьи под заглавием: 1) «Русские переселенцы в Канаде» и 2) «Экономическое положение духоборцев в Канаде», в которых я дал сухие, более статистические, очерки, только едва-едва осветив политическую сторону изгнания из России и переселения духоборцев в Канаду.
Для меня стало совершенно ясным, что в легальной прессе мне все трудней и трудней будет работать, и, поскольку было возможно,
9 Об этом см. подробнее в опубликованной здесь моей статье „Заграничная постановка техники в с.-д. рабочей партии и распространение нашей литературы".


277
я старался печататься за границей и, помимо отдельных статей, выпустил в свет книжку под названием «Дело павловских крестьян», которые, как известно, не вытерпев гнета православных попов, преследовавших их как сектантов, поднялись и разорили местную церковь-часовню, за что были страшно избиты черносотенными элементами своей деревни, а потом сосланы по суду в Сибирь на поселение и в каторжные работы.
На второй с’езд Р. С.-Д. Р. Партии (1903 г.) мной был представлен доклад под названием «Раскол и сектантство в России», после напечатанный в- журнале «Рассвет» № 6—7 (июнь—июль 1904 г.) в Женеве, в котором сектантское движение было освещено с социально- политической точки зрения.
На этом с’езде Российской Социал-Демократической Рабочей Партии относительно сектантов была принята следующая резолюция: «Принимая в соображение, что сектантское движение в России является во .многих его проявлениях одним из демократических течений, направленных против существующего порядка вещей,—второй с’езд обращает внимание всех членов партии на работу среди сектантства в целях привлечения их к социал-демократии».
Ввиду того, что с’езду был известен мой проект основания особого «листка» для сектантов, то к вышеприведенной резолюции было принято добавление: «с’езд поручает Центральному Комитету заняться вопросом о предложении, заключающемся в докладе товарища Бонч- Бруевича».
Центральный Комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии, после рассмотрения предложения об издании листка для сектантов,; уведомил меня, что он, «в согласии с редакцией Центрального Органа», считает возможным и полезным, в виде опыта, начать издавать социал-демократический листок для сектантов.
Получив это уведомление из Ц. К. нашей партии, я стал издавать специальный журнал для сектантов под названием: «Рассвет», в котором поместил много различных статей. В это же время, под псевдотком «Вл. Ольховский» мне удалось поместить в журнале «Образование» в Петербурге ряд очерков под заглавием «Духоборцы в канадских прериях» и «Из истории духоборческого движения», а также «Волнения в войсках и военные тюрьмы», а немного позже очерки под названием «Духоборческая эпопея», которые должны были оборваться на втором, крайне искаженном, очерке, так как цензура не только решительно запретила их печатать, но и потребовала от редактора раскрытия псевдонима для привлечения автора очерков к судебной ответственности. Покойный к. В. Острогорский, редактор журнала «Образование», наотрез отказался это сделать. Моя попытка дать в легальной прессе сводную характеристику современного (1905 г.) сектаптского движения также была в корне пресечена цензурой, запретившей большую мою статью под названием «Из мира сектантов» в «Вестнике всемирной литературы», издававшемся в Петербурге и редактировавшемся ныне умершим Головинским. В это же время (в 1904 г.) я в «Искре» дал (без подписи) оценку поповских притязаний и политики святейшего синода, написав статью под заглавием: «Силы русского клери-


278
калпзма», большие выдержки из которой были перепечатаны во многих газетах и журналах европейской и американской печати.
В 1905 г. в журнале академика Ломанского «Живая Старина» я напечатал довольно большое исследование под заглавием «Обряды духоборцев».
В 1908 г. мне удалось возобновить уже в России издание «Материалов к истории изучения русского сектантства и старообрядчества»,, которым вскоре я придал более общее и, как мне кажется, более правильное наименование: «Материалы к истории и изучению религиознообщественных движений в России». Эти «Материалы» я сам стал издавать отдельными большими томами и издал всего шесть томов, снабдив эти работы обширными исследованиями, статьями и примечаниями. Революция 1917 г. застала меня за работой над тринадцатым томом «Материалов», посвященным изучению деятельности, литературе и политическому процессу кружка Татариновой. Этот том я хотел издать вместе с моим другом Вишневским, много поработавшим над этим исследованием. Он не вышел в свет еще до сих пор, будучи отпечатан в значительной своей части. Кроме того, я писал в журналах: «Современный Мир», «Современник»,- «Вестник Европы», «Минувшие Годы», «Голос Минувшего», в «Журнале для всех», «Право», «Запросы Жизни» и в газетах: «Киевская Мысль», «Утро» (Харьков), иногда в’ «Русских Ведомостях», помещая в этих органах печати разнообразные статьи по> интересовавшим меня вопросам, .более всего' характера историко-этнографического, а в партийной прессе по политическим вопросам дня. Кроме того, в качестве постоянного сотрудника «Энциклопедического» Словаря» Граната я поместил в нем несколько статей по сектантскому вопросу, так же как и в сводном многотомном издании «Крестьянская реформа в России» мною, дан очерк сектантского движения в эпоху 1850—1861 г.г. В это же время, по моему предложению, возникли вскоре после смерти Л. Н. Толстого «Известия Об-ва Толстовского’ музея», которые я и редактировал в первый год их выхода, где поместил ряд статей и заметок по вопросу, связанному с этим изданием.
Краткие отчеты о моих путешествиях по России по исследованию сектантских общин и групп помещались в отчетах Академии Наук,, где с 1906 г. мне удалось создать в рукописном ее отделении, при живейшей помощи академиков А. А. Шахматова и В. И. Срезневского,, особый отдел рукописной литературы по сектантскому вопросу. В это» же время, по моему докладу, конференцией Академии Наук через. А. А. Шахматова, было сделано общее по России предписание по всем судебным учреждениям передавать в Академию Наук весь имеющийся в судебных учреждениях материал (судебно-следственные дела, вещественные доказательства и пр.), по сектантским, старообрядческим и вообще религиозным процессам. Посылки стали приходить в Академию сотнями. Таким образом стал создаваться значительный архив.. Об этом пронюхали миссионеры и сделали доклад министру юстиции Щегловитову, который понял, что эти материалы, через Академию Наук,, поступают в круг светского научного изучения и анализа и тотчас же- добился пересылки всех этих материалов в архив Министерства Юстиции в Москву, где они, конечно, благополучно, были скрыты от любо¬


4
279
пытных глаз этнографов и историков и где покоятся в почти неизученном виде до сего времени, если не считать некоторых извлечений из них, напечатанных хранителем архива Высоцким, не имевшим, однако, возможности дать научную оценку всех этих материалов. Так моя попытка устройства центрального архива материалов по изучению этого огромного крестьянского движения в России, длящегося, под различными видами, более тысячи лет, и здесь была прервана силами русского самодержавного правительства.
В период времени с 1905 по 1918 г.г. мне, кроме того, удалось напечатать несколько отдельных книг. Из них упомяну: мое исследование «Назарены в Венгрии и Сербии», первый том моего исследования «Духоборцы в канадских прериях», «Кровавый навет на христиан», «Движение в войсках и военных тюрьмах», «Знамение времени» (убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса), и недавно вышел том под названием: «Из мира сектантов». Начаты были печатанием в Париже й запрещенные царской цензурой в России воспоминания моей юности под заглавием «Шесть лет в закрытом учебном заведении», в настоящее время подготовляющихся к печати. ’Кроме того, мною выпущен ряд брошюр на различные темы и воспоминания о моих товарищах и современниках. Помимо всего этого, я постоянно писал в нашей с.-д. большевистской прессе и поместил много статей в газетах и журналах: «Волна», «Эхо», «Вперед», «Наша Мысль», в «Просвещении», в «Вестнике Жизни», в сборнике «Текущая жизнь», «Звезда», «Правда», «Рабочая Правда», «Путь Правды» ив прочих «Правдах», последовательно возникавших после закрытия цензурой того или иного названия.
После революции 1918 г. я, помимо участия в редакторских коллегиях различных органов нашей печати, писал и сотрудничаю в настоящее время в «Известиях Петроградского Совета Р. и К. Д.», в газете «Рабочий и Солдат», в «Известиях ВЦИК» (Петроград и Москва), «Красная газета», «Красноармеец», «Юный коммунист», «Агпт-Роста», «Неделя ребенка», в журналах: «Пролетарская Революция» и «Молодая Гвардия», сотрудничаю в различных сборниках, альманахах, календарях. Состою редактором Кооперативного издательства «Жизнь и Знание» в Москве.
Всего мною до сего времени написано более четырехсот статей, брошюр и книг как под собственной фамилией и совершенно без подписи, так и под 29 следующими псевдонимами: 1) «В. Б.», —
2) «В. Б. Б.», — 3) «В. Г.», — 4) «В. О.», — 5) «А. Григорьев»,— 6) «Ив. Гаврилов»,—7) «Н. Волгин»,—8) «Николай Волгин»,—9) «Ив. Горленко»,—10) «Семен Гвоздь»,—11) «Антон Кругликов»,—12) «Г. Колосов»,—13) «Д. Петренко»,—14) «Влад. Ольховский»,—15) Влад. Оль- ский»,—16) «Ник. Петренко»,—17) «Северянин»,—18) «Романенко»,— 19) «Москвич»,—20) «Старожил»,—21) «Дядя Том»,—22) «Читатель»,— 23) «Один из провожавших», — 24) «Один из публики», — 25) «Издатель»,—26) «Товарищ»,—27) «Старый товарищ»,—28) «Редакция Рассвета»,—29) «От редакции».
Влад. Бонч-Бруевич.


Из воспоминаний транспортера при Восточном Бюро Ц. К. Р. С-Д.Р. П. (1904 г.).
Поздней осенью 1904 года, с одним из последних пароходов я прибыл из Астрахани в Самару.
Из Астрахани пришлось удирать после бурной встречи с полицией, в которой я оказался побежденным. Отправляли меня «Батя» с сестрой, после торжественного ауто-да-фе, которому были преданы все мои легальные документы. Явка, как помню, была в Управление Самаро-Златоустовской ж. д., к Арцыбушеву, служившему там, а пароль — вопрос о цистерне № 18. Помню, меня поразила тогда прекрасная львиная седая голова тов. Арцыбушева и его манера разговаривать — он посадил меня в свое кресло (встреча была в его служебном кабинете), а сам, ставши на одно колено, полуобнял меня и шопотом расспросил об астраханских делах и дал адрес квартиры Тышецкар 2), где я должен был остановиться.
На квартире я столкнулся с одним из уральских товарищей, с которым мы делили и комнату и постель. На следующий день, не то «Заратустра», не то кто-то другой, из молодежи самарской организации принес мне фальшивку на имя Григория Ивановича Григорьева, калужского мещанина и дал адрес «Мирона» (В. Н. Соколова), к которому я должен был явиться для переговоров о моей дальнейшей работе.
На следующий день я отправился к «Мирону», с которым уже встречался в Астрахани, во время его приездов туда у О. А. Варенцовой, и помогал ему в разборе привозимых им транспортов литературы.
У Мирона я застал «Андрея» (А. А. Квятковского), и они после разговора о прошлой моей работе о моем дальне-восточном и американском путешествии (очевидно, им понравилась эта часть моей
<) Спец, квартира для кратковременных остановок, содержавшаяся Восточным Бюро.


281
несколько авантюристической биографии) предложили мне работать в Восточном Бюро Ц. К. в качестве транспортера. Узнавши сущность предстоящей мне работы, я с восторгом согласился на нее, гак как с грустью должен сознаться, говорить никогда не умел и мои еще астраханские попытки на амплуа агитатора-пропагандиста—с треском проваливались. Эта же работа полностью отвечала моим бродячим и охотничьим наклонностям.
Мне прочитали подробную нотацию о том, как я должен держаться по отношению к внешнему миру, освидетельствовали мой очень обшарпанный костюм, совершенно непозволительное пальто, предложили мне одеться в несколько ином стиле, которого я в дальнейшем и должен был держаться. А для начала «Андрей» отдал мне свое английское пальто, которое пришлось как нельзя лучше. Мирон дал денег на обмундирование и первое обзаведение и предложил снять отдельную, достаточно изолированную комнату и не особенно связываться с самарской партийной публикой из чисто конспиративных соображений.
Я снял приличную комнату в богатой мещанской семье на Панской улице, при чем мог пользоваться отдельным ходом, который был со двора. Это представляло для наших целей значительные удобства.
Обычно приходившая ко мне публика стучала с улицы ко мне в окно, и я сам отпирал дверь.
Первая проба моя заключалась в получении с вокзала большой корзины с заграничной литературой. Это было обставлено даже торжественно, т.-е. во время перевозки с вокзала по другой стороне улицы, исподволь наблюдая, шел «Мирон», чтобы установить, Как я себя буду держать в первый раз и, если сплохую, выручить меня. Экзамен выдержал хорошо и благополучно доставил к себе корзину, которую нужно было разобрать, составить опись и по описи распределить и перепаковать для отсылки местным организациям района. Рассылка производилась или через товарищей из местных организаций, которые толкались при Бюро Ц. К., или по конспиративным почтовым адресам, а обычно мы (я забыл сказать, что, кроме меня, при Вост. Бюро Ц. К. был еще транспортер «Ваня») сортировали литературу по пачкам для отдельных организаций района, укладывали в свои сундуки, получали всевозможные устные инструкции для местных организаций и об’езжали район из города в город, развозя литературу и устные распоряжения районного центра.
Нужно сказать, что в сферу влияния Восточного Бюро Ц. К. входила вся Сибирь, Урал и Поволжье от Самары до Астрахани, и


282
на Запад—организации Тамбовская, Пензенская, Козловская и Борисоглебская.
Я об'езжал Саратов, Пензу, Тамбов, Козлов, Борисоглебск, а «Ваня» — Астрахань и Урал, — «Мирон» же — весь район, включая Сибирь.
Из Самарской организации того времени помню Арцыбушева,— «Маркса», его жену и сына, «Заратустру», «Света» и его жену, Цилю, Семена, Бабаева (моего земляка); в Саратове — Абалдуева (городской ветеринарный врач); в Пензе — Смирнова и Росселя (земский инженер); в Тамбове—мужа и жену Мануйловых— «Цыган» и «Елочка» и Варю Сперанскую; козловскую и борисбглеб- скую публику совершенно не помню.
Жили мы очень дружно, питались — чорт знает как, а, главное, были бесконечно веселы и бодры. Бодрость, по-моему, была основной чертой нашей тогдашней жизни и работы.
Самый состав Бюро Ц. К. был тогда: Андрей и Мирон, секретарь—«Елена» (Е. Д. Соколова) и мы два транспортера—«Чорт» и Ваня.
Кличку «Чорт» я получил не сразу, а после одного случая в Саратове, о котором расскажу. До тех пор я носил еще мою астраханскую кличку — «Маэстро».
В Саратов багажом была послана большая корзина с заграничной литературой. Но ее почему-то долго не брали из багажа, и, наконец, ее вскрыли железнодорожники и, обнаружив там литературу, передали железнодорожным жандармам. Весь этот процесс длился довольно долго, а мы в Самаре получили сообщение о случившемся еще тогда, когда возникли подозрения насчет корзины у железнодорожников. Я предложил свои услуги Андрею и Мирону— попытаться выручить корзину, и они с долгими предупреждениями, чтобы я сам не провалился в этом деле, согласились, так. как голод в литературе был огромный.
Я немедленно выехал в Саратов, получивши явку к Абалдуеву. В Саратове немедленно по приезде стал толкаться среди вокзальной публики, носильщиков и станционных жандармов, и мне удалось установить осторожными расспросами, что корзина с литературой еще на вокзале, но находится в дежурной жандармской комнате. Почему они столько времени канителились с передачей Губернскому Жандармскому Управлению — это их тайна, но, кажется, дело было в соревновании железнодорожных жандармов с губернскими.
Я отправился в жандармскую дежурку с заявлением о краже у меня .портфеля и, пока составлялся протокол о небывалой краже


■ - •• ■ - • ■■ —- 283
я удостоверился собственными глазами,. что корзина находится в дежурке.
После этого я отправился ца бойни, на явку к Абалдуеву. Его просил ничего не говорить саратовской публике, а дать только мне связь с товарищами-железнодорожниками и чтобы дали к вечеру в определенный час к вокзалу хорошую лошадь со своим человеком. С лошадью было устроено так, что в качестве кучера на собственной лошади должен был быть, кажется, какой-то родственник Абалдуева. Связь я получил к товарищу рабочему из жел.-дор. депо.
С ним я сговорился быстро на том, что в определенный час вечера он со своими приятелями на дальних парковых путях поднимут стрельбу из револьверов, если их достанут, или будут разбивать на рельсах железнодорожные петарды. Постреляют с полчаса, перебегая под вагонами, а потом спокойно уйдут домой.
Кроме того, в помощь мне было дано еще четыре человека, кажется, ученики местного жел.-дор. училища.
Когда настал условный час, я убедился, что все по местам. У под’езда вокзала стоял лихач на санях, мои ученики толкались около жандармской дежурки в толпе пассажиров и старательно не- обращали на меня внимания. Я с нетерпением и трепетом ждал выстрелов. Минут через пять после условного времени с перрона, как угорелый, вбежал жандарм и бросился в дежурку, и только тогда я услышал сразу около десятка .резких выстрелов, — это взрывались петарды... Еще через мгновение из жандармской комнаты выскочили человек пять жандармов, и потом еще один запер на ключ дверь и тоже побежал на перрон.
Тогда мы (все мои ученики уже столпились около меня), несколько человек, сразбегу высадили дверь дежурки, захватили корзину, вытащили ее на под’езд и поставили на нашего лихача. Пока ее ставили и затем разбегались во все стороны мои помощники, я стоял в вызывающей позе в дверях вокзала с револьвером, опущенным вниз. Помню, что передо мной' был большой полукруг пустоты, а затем ряд перепуганных до истерики лиц. Когда раздался с улицы удаляющийся крик — «го-то-во» одного из моих ребят, я резко повернулся на каблуках, сбежал на улицу и вскочил на какого-то извозчика, который, увидавши мой револьвер, погнал лошадь во весь опор. На нем я проехал несколько улиц, оставил, перебежал пешком через два—три переулка, там опять взял извозчика; через- несколько поворотов опять его оставил, опять пошел пешком и, наконец, убедившись твердо, что погони за мною нет,—поехал на бойню к Абалдуеву, куда уже благополучно прибыла и корзина.


284
Когда возвратился в Самару, товарищи долго радовались моему успеху и нашли, что я «настоящий чорт». — Так «Чорт» и сделался моей постоянной кличкой.
Помню еще одну историю, которая была предпринята с целью замести следы типографии, в которой печатались «бюллетени Восточного Района Ц. К.».
Чтобы самарские жандармы не начали принюхиваться и подозревать, что типография находится в Самаре, было решено по выходе первого номера «Беллютеня» задержать его распространение в Самаре, а тем временем отправить его в один из губернских городов района и сначала пустить его там, а потом уже выпустить в Самаре. Выбор остановился на Пензе, где почти не было организации, и потому решено было не предупреждать товарищей, а сделать все без их ведома.
Помню, мне привезли еще сыроватые листы «Бюллетеня» прямо из типографии и, так как времени до поезда оставалось мало, я сунул их в чемодан и понесся на вокзал. Оказалось, что в одном вагоне со мною ехала в Питер курсистка-медичка Волкова (сибирячка), которая была связана с нами, оказывая нам различные .услуги. — Я попросил ее помочь мне сложить листы «Бюллетеня» в летучки (треугольники), удобные для разбрасывания. Передал ей пачку, и мы улеглись на верхних полках вагона лицом к стене, сложили весь мой запас, действуя одной рукой у себя под животом.
Потом я сложил все в чемодан и набил себе карманы летучками. Глубокой ночью приехал в Пензу. Была немножко снежная и ветренная погода. С вокзала я взял извозчика и поехал к центру города, который довольно далеко от вокзала. Как только в’ехали на главную улицу, я стал разбрасывать свои летучки направо и налево и видел, как ветер подбрасывал их и разносил по всей улице.
Не было видно ни одного прохожего, и немногочисленные городовые попрятались от мороза. Так я проехал весь город по главной улице, завернул в какую-то боковую и велел вести себя в гостиницу, только для того, чтобы отделаться от извозчика. В гостинице разбудил заспанного полового и, удостоверившись, что там не остановился (специально выдуманный мною для вопроса) помещик Старченко, я пошел по направлению к вокзалу, рассовывая оставшиеся у меня экземпляры в обывательские ящики для писем. И уже из чувства озорства, но с большим удовольствием, подбросил несколько экземпляров в вестибюль полицейского управления, пользуясь тем, что постовой городовой отлучился, вероятно, погреться.


— 385
Затем я возвратился на вокзал, напился чаю с чувством исполненного долга и (совсем повезло), вскочив в экспресс (кажется, сибирский) и дав некоторую мзду проводнику, доехал до Самары в вагон-ресторане.
Так и шла работа безусловно гладко, с более или менее яркими моментами и переживаниями, но всегда с мыслью о важности и ответственности работы, которую мы совершили.
В конце года Андрей и «Мирон» уехали для работы на юге, и у нас наша транспортная работа чрезвычайно сократилась, а мы с Ваней стали принимать небольшое участие в чисто местной самарской работе, которая в ту эпоху (после 9-го января) почти была лишена окраски конспирации и .почти целиком была вынесена па- улицу. Тут мне волей-неволей пришлось выступать на митингах, главным образом по разрушению благолепия земско-либеральных говорилен.
Ранней весной, кажется в марте, получил от «Мирона» письмо из Киева, в котором он предложил мне перебираться на юг для работы в Южном Бюро Ц. К.
Я немедленно туда выехал.
В. Богомолов.


Страничка из подпольной работы.
Работа на партийном транспорте в 1911 году.
Доставка из-за границы и распространение по России партийной литературы в 1911 году, в эпоху глубокого подполья, мне думается, представляет собою одну из интереснейших и поучительнейших страниц истории нашей партии. Особенностью этой работы явилось, прежде всего, то, что в центр технических групп распространения литературы в России проник провокатор Бряндинский, он же «Матвей» и «Петунников»,—и, тем не менее, литература из-за границы регулярно получалась, систематически распространялась, и за весь год не было ни одного провала ни на границе, ни на местах (если не считать случайного ареста тов. Черепанова в Екатеринбурге, на имя которого туда посылалась литература). Когда же, к концу года, 15 октября, Бряндинский, сконцентрировав в своих руках все доступные ему сведения о путях получения и распространения литературы, попытался устроить грандиозный провал всего транспортного дела в России, — он подал подробную докладную записку в Московскую охранку, но не только не провалил организации транспорта, но, наоборот, — «провалился» сам.
Тот факт, что, с начала 1911 года, наш транспорт вышел из того состояния «летаргии», в котором он пребывал в конце 19.10 года, когда русским представителем транспортной комиссии Ц. К. стал Бряндинский, нужно отнести прежде всего за счет партийной опытности нашего старого «спеца» по транспорту тов. Альберта (Пятницкого), который прямо-таки заставил Бряндинского работать, как надо.
Задачей Бряндинского как охранника, о которой он пишет в одном из своих писем к директору Деп. Полиции Белецкому, являлось, в возможно большей степени, «парализовать» доставку нелегальной литературы в Россию. Первое время он и пытался сделать это, оставляя гнить посылаемую литературу на границе и ссылаясь


— 287
на «потерю» пограничных связей, на аресты посылаемых им на Гранину транспортеров и т. п. Если же литература достигала иногда Москвы и Петербурга, то обычно попадала по случаю «случайного провала» в охранное отделение.
Когда Техническая Комиссия Ц. К. возложила практическое руководство организации* транспорта за границей на тов. Альберта, последний прежде всего обратил внимание на работу Бряндинского. как своего русского представителя. Альберт признал доклад Бряндинского о постановке дела транспорта в России совершенно не удовлетворительным и не конспиративным и категорически заявил ему, что если в России дело не будет давать немедленных и осязательных результатов, литература будет задерживаться или плохо распространяться, с постоянными провалами, это будет означать прежде всего неспособность Бряндинского стоять во главе дела в России, и как он сам, так и весь его аппарат, немедленно же будет снят с работы.
Бряндинский встал перед дилеммой: или поставить дело транспорта удовлетворительно, или сойти на-нет в качестве работника, которому можно давать ответственные поручения. Он выбрал первое.
Первой задачей его стало подыскать подходящего партийного работника, который мог бы делать дело за него, так как, в качестве охранника, он, видимо, не хотел «за совесть» работать для революции. В поисках работника он узнает, что я, которого он хорошо знал по партийной работе еще в 1902 году, вышел из тюрьмы, приехал в Казань и ищу потерянные связи с партией. Выбор его и остановился на мне.
Однажды, вернувшись домой со службы, я застаю у себя записочку: «если Вы заглянете сегодня вечером в (такой-то) номер гостиницы Щетинкина, то встретите там хорошо знакомого Вам приятеля, который будет очень рад с Вами поговорить».
Являюсь по указанному адресу и встречаюсь с Бряндинским, он же «Матвей» и «Петунников», с которым я начал свою революционную работу еще в 1902 г. Изумлению моему не было предела, когда я услышал, что он является ответственным транспортером литературы Ц. К. нашей партии в России и приехал в Казань специально за мною.
— Я узнал через свою жену, которая приезжала летом в Казань, что вы здесь и ищете связи с партией. Мне как раз нужен надежный товарищ, который бы помог мне как следует поставить дело организации заграничного транспорта. Работа будет носить, конечно, прежде всего, технический характер, распространение ли-


088 - ~ . • —- . 1
тературы по России, но здесь нужен опытный и конспиративный организатор. Ваша задача—найти людей, которые бы работали под вашим руководством и ответственностью, а также организация по городам особых «троек». Эти «тройки» должны организовываться нами, как общее правило, независимо от существующих в этих городах подпольных организаций. С ними транспортер будет иметь непосредственную связь, <и они будут служить передаточной инстанцией между нами и местными организациями. Этим мы достигнем и цели доставки на места литературы и максимальной гарантии от провалов.
Выбирать мне было, конечно, нечего, и я с радостью согласился, на чем мы и расстались.
Скоро я получил от Бряндинского деньги и паспорт на имя Ивана Васильевича Кириллова, выданный приставом! Арбатской части гор. Москвы, и явился в Москву.
Бряндинский меня уже поджидал с нетерпением, имея-определенное задание. ;
— Мы потеряли связь с контрабандистами на границе, сказал он мне.—Очередная партия литературы уже послана и лежит где-то на границе. Первая ваша задача: поезжайте в Гродно и постарайтесь разыскать Иосифа Матуса. У него в поселке за Неманом было колбасное заведение, теперь он его ликвидировал и куда-то исчез. Вот все что я могу вам сообщить. Ему надо сказать, что вы от «Наташи», он вас свяжет с крестьянином Карасевичем, вы передадите Матусу 60 рублей старого долга. Если вам удастся связаться с ними, немедленно же телеграфируйте мне, и я сам приеду.
По тем данным, которые я получил, разыскать Матуса, очевидно, было не так-то легко. В Гродно я приехал без всякого определенного плана. Останавливаюсь в грязной еврейской гостинице. Едва я успел затворить за собою дверь номера, как уже кто-то стучится. Входит «фактор». «Может быть, господину чего-нибудь надо»,— вкрадчиво говорит он. Внезапная мысль осенила меня: ведь факторы маленьких городов «все знают и все могут»! Чем я рискую, если за пару рублей предложу ему дать мне справку, куда девался Матус. Однако я ему ничего об этом не сказал, надо было это обдумать, а предложил зайти ко мне дня через два.
За эти два дня я обошел все предместье за Неманом, но не нашел и следа Матуса. Ясно, что без услуг фактора тут не обойтись Г Вопрос только в том, как это сделать достаточно конспиративно. Наконец, придумал: явившемуся фактору я сказал, что я—доверенный одной из московских колбасных фирм, что имел торговые дела


; = 289 с Матусом, а теперь за те полгода, которые я здесь не был, Матус куда-то исчез. От фактора требуется узнать, куда переехало колбасное заведение Матуса.
На другой же день я получил уже сведения, что Матус колбасное заведетгие ликвидировал и открыл трактир, помещающийся там-то.
Радость моя была велика. Из конспиративных соображений, я в гот же день отмечаюсь в гостинице выбывшим из Гродно в Москву, оставляю вещи на вокзале в конторе для хранения ручного багажа, провожу несколько дней без квартиры, ночуя в окружающих город лесах, затем подыскиваю маленькую квартирку, куда и переезжаю под видом вояжера из Москвы, представителя книгоиздательства «Просвещение». Убедившись в течение недели, что слежки за мною нет, я отправляюсь в трактир Матуса.
Седой старик, плотный, добродушного вида, по внешности весьма положительный. Присаживаюсь за столик, около стойки, спрашиваю обед и, улучив удобный момент, прямо говорю, что я к нему прибыл от «Наташи». Весь насторожился, но, приятно улыбаясь, осведомился о ее житье-бытье, здоровья, видимо, «щупая» меня. Наташи я не знал и, чтобы каким-либо неловким ответом не возбудить подозрение в хитром старике, я прямо сказал, что привез ему долг й передал 60 руб., которые он должен был получить от Наташи. Это переменило его отношение ко мне па более доверчивое, он увидел, что я в курсе дела по существу, тем более, что и требовалось немногое.—указать Карасевича.
Матус направил меня на набережную Немана, где в качестве подрядчика каких-то земляных работ на одной из улиц и работал Карасевич. Таким образом утерянные связи, восстановить которые Бряндинскому «долго не удавалось», были найдены мною очень скоро.
Я дал телеграмму Бряндинскому. который быстро приехал и. узнав, что связи восстановлены и литература цела, был «крайне рад». Он мне сообщил, что найти потерянную связь его агенты не могли более двух месяцев, так что он уже боялся за целость литературы.
Через пару дней .«потерянная» было литература, 2 места по два пуда, была доставлена ко мне на квартиру каким-то крестьянином. Литература была запакована очень тщательно в клеенку и обшита полотном в виде продолговатого, плоского тюка, формата среднего чемодана. Здесь было много номеров Ц. 0. — «Социал-Демократ». Дневник. Плеханова, брошюры в небольшое количество протоколов Лондонского с’езда.
Техника большеиистеког» ичдшммт. Выи. J.
1»


290
С половиной полученной литературы я поехал в Москву, где должен был дожидаться или самого Бряндинского, или его указаний, а другую половину взял с собою Бряндинский и повез в Двинск и Петербург. В Москве я должен был заняться организацией «тройки» по распространению части литературы, а остальную отдать на хранение инженеру Богданову. Последний работал в какой-то строительной конторе артели инженеров на Немецкой ул., и с ним я впоследствии встречался еще несколько раз, по делам транспорта.
«Тройку» мне скоро удалось организовать через рабочего фабрики Винокурова за Калужской заставой—Васильева. Это был старый и опытный конспиратор. Сам он имел дело только со мной и в «тройку» не входил. Под его руководством и наблюдением работали несколько молодых фабричных рабочих не только Калужской заставы, но и других районов; в частности, у них была связь о Бла- гушей, с городской электростанцией и с трамвайным парком.
В Москве я пробыл больше месяца, изнывая без дела, не получая никаких директив от Бряндинского. Наконец я получаю от него письмо с приглашением приехать в Двинск. В Двинске Бряндинский обосновался па постоянное жительство, снял квартиру, жил под видом инженера.
Бряндинский мне сообщает, что получил категорическое требование от тов. Альберта своевременно отправить на места первомайские прокламации, и так как времени осталось немного, то он и поручает мне взять их на границе и из какого-нибудь центрального города России разослать по почте по следующим адресам:
1) Н.-Новгород, К. В. Дряхлову для Ветошникова.
2) Муром, завод Торцева, М. Я. Яковлеву.
3) Екатеринбург, А. А. Черепанову, дом Сибирского Банка.
4) Киев, А. Авериной, курсы Перминова.
5) Белая Церковь (?).
6) Екатеринослав, А. Брилину, магазин бр. Тарнополь.
7) Ростов-на-Дону, Н. Маршак, пер. Согласия, д. 6, кв. 8.
s) Станица Николаевская, Первого Донского Округа, мировому судье Мануйлову.
9) Чита, С. Федоренко, поселок Забайкальской ж. д., Кондукторский парк.
Таким образом партийная литература доставлялась в том году, помимо Москвы и Петербурга, еще в 9 пунктов России, не считая Кавказа, куда она шла транзитом через Россию из Персии.
В целях «ускорения» сношений фактического транспортера, каким становился я с. Альбертом, он сообщил мне также его загра-


‘"’Т™- . ■ - . 291
яичный адрес, и шифр. Шифром служила книжечка Гамсуна «Голода в третьем издании Всемирной библиотеки. Пользоваться ею надо было так: в начале шифровки ставилось пять фиктивных дробей, шестая дробь в сумме числителя и знаменателя давала нужную страницу, по которой я или мне шифруют. Затем шло опять пять фиктивных дробей, и только тогда начинался шифр. Шифровали мы снлошной строкой, не разделяя слов. Числитель дроби означал строчку, а знаменатель—букву в строке. Гласные не должны были повторяться. Этот шифр без провокации расшифровать было почти невозможно.
- В моей работе по распространению первомайских листовок Бряндинский дал мне «карт-блянш», требуя только одного—своевременно доставить их на места. Таким образом с этого момента Бряндинский фактически устранялся от дела, сохраняя за собой номинальное руководство и наблюдение.
Грешный человек, я, по старой конспиративной привычке, не склонен был посвящать его во все детали своей работы. Причиной .этого послужило то инстинктивное Недоверие, которое я смутно начал к нему чувствовать. Оно зародилось у меня прежде всего при наблюдении за жизнью Бряндинского. Я видел, что Бряндинский, как в Москве, так и в Гродно и Двинске, в деньгах не стесняется, тогда как я знал, что он был «профессионал», а партия давала в то время работнику профессионалу 40 руб, в месяц. Мне казалось, что 1ут что-то нечисто. Второе, на что я обратил внимание — это то. что Бряндинский собирался за границу, откуда недавно приехал, и на мой вопрос, как он думает это сделать, ответил, что едет вполне легально, по паспорту, выданному губернатором. И, наконец, третье: однажды, придя домой в Гродно, я застал у себя в квартире Бряндинского, который рылся в моих бумагах и, в частности, в оставленной в столе записной книжке. Застигнутый врасплох за этим занятием, он как бы смутился и объяснил мне, что «проверял» меня. Все эти факты в совокупности оставили в душе какой-то смутный осадок недоверия. Поэтому я был очень рад иметь возможность непосредственного сношения с Альбертом.
Прежде всего я занялся вопросом о выборе места, где было бы удобно устроить центральный склад литературы, и о своих помощниках. После серьезного размышления, я остановился на гор. Ново- зыбкове, Черниговской губ. Здесь жила моя хорошая знакомая, высланная из Екатеринослава, Маня Чембарева. С одной стороны, место было глухое и захолустное, никакого рабочего движения там не было, а значит не было и бдительности полиции; с другой сто- ропы. Повозыбког, лежит как раз на перепутья двух крупных тор-
19*


говых центров — Гомеля и Клинцов, откуда было очень удобно рассылать литературу по почте.
Остановившись на Новозыбкове, я поехал туда лично, чтобы выяснить на месте, насколько он является удобным для организации здесь центрального склада .литературы. Приехал туда под видом жениха Чембаревой и, конечно, пи в ком никаких подозрений не возбудил. Город мне показался весьма удобным.
По связям Чембаревой мы нашли с ней трех товарищей. Каждый из них, по одиночке, не зная о других, согласился хранить у себя литературу. Особенно полезным для меня был приказчик одной из мануфактурных лавок Новозыбкова «Володя», который, по своему служебному положению, имел полную возможность хранить литературу в складе магазина. Остальные два хранили литературу в корзинах у своих дальних родственников обывателей, под видом корзин со своим имуществом (у одной из девиц это было приданое, которое она любила «пересматривать»). Таким образом я всегда имел возможность сосредоточить в Новозыбкове, в трех местах, несколько пудов литературы. Больше и не надо было, так как литература в складе залеживаться не должна была, и большая часть ее немедленно же по получении рассылалась на месЦа.
Покончив с вопросом о складе, надо было подумать об организации рассылки ее почтой. В этом помогла мне та же Чембарева. В Гомеле у нее были связи с группой поднадзорных, собранных туда департаментом полиции из разных мест. С ними я и связался и получил возможность навербовать себе помощников из гомель- чап. Через них я нашел людей и в Клинцах. По указанию гомельских ссыльных я выбрал себе двух—трех человек из молодежи Гомеля и Клинцов, совершенно не замаранных перед полицией, знавших только одно: когда к ним принесут посылку с указанным адресом, они должны пойти с нею на почту и от имени кого-либо из известных в том или ином городе жителей сдать ее на почту. Каждый из них знал только один адрес, т.-е. один посылал в Нижний, другой—в Киев и т. и., при этом, в случае щювала посылки, никаких других сведений данное лицо полиции дать не могло; адрес же, который он знал, все равно, должен был провалиться, в случае его ареста с посылкой. Каждый из них знал, что он посылает нелегальную литературу, но откуда она ему доставляется — не знал совершенно. В крайнем случае, мог рисковать арестом еще тот товарищ, который ему посылку передавал, но во избежание этого на почту, во время сдачи посылки, отправлялся наблюдатель, не знакомый отправителю посылки, который и должен был немедленно предупредить нас в случае провала посылки.


Посылки мы делали на конспиративной квартире в Гомеле и Клинцах, куда и привозил литературу из Новозыбкова обычно я лично, и лично же наблюдал за упаковкой. Посылки делались так: посылалось 10 фунтов разнообразной литературы, которая обкладывалась кругом рядом пустых деревянных коробок из-под гильз или пустых плоских ящиков, так что получалась посылка довольно большого обема, но малого веса. Держа ее в руках, меньше всего можно было предположить, что в ней литература. Старались также, чтобы и внешний вид одной посылки не походил на другую, хотя никогда не посылали двух одновременно. Мало того, постоянно чередовались города, а отдельные посылки «с оказией» сдавались в окружающих Гомель л Клинцы местечках.
Я уже сказал, - что адреса отправителей мы старались брать из фамилий «уважаемых» и известных местных обывателей. Помню, в Гомеле, особенно популярными «отправителями» был какой-то полковник и председатель союза русского народа. Чиновник, которому сдавалась посылка от сих именитых граждан, узнав адресата, обычно становился весьма предупредительным: «а, от такого-то, пожалуйста!».
Все лето и осень посылки регулярно посылались и доходили до адресатов благополучно. Только в начале осени я вычитал из телеграмм московской «либеральной» газеты «Русское Слово», что в Екатеринбурге был арестован в Народном Банке Черепанов, когда на его имя уже была послана посылка. Арестован он был еще до получения ее, но это газетное сообщение меня очень обеспокоило. Я вырезал соответствующее место из газеты и послал для информации Бряндинскому как лицу, под наблюдением которого я непосредственно работал. Такую же информацию параллельно я послал и за границу тов. Альберту. Боясь, что, в случае личного моего провала, могут затерять пути восстановления связей с Центральным, складом, я дал Бряндинскому адрес Чембаревой. В случае моего ареста, она должна была связать присланного от Бряндинского человека как с фактическим местопребыванием склада в Новозыбкове, так и со всем распределительным аппаратом Гомеля и Клинцов, о котором Бряндинский ничего не знал. Эта конспиративная осторожность не дала возможности Бряндинскому, когда он 15 октября 1911 года подал вышеупомянутую мной докладную записку в охранку, указать определенное местопребывание склада и выяснить аппарат распространения. В своей записке он только глухо говорит, что я, Валериан (моя старая партийная кличка), еду с литературой в Новозыбков, где упаковываю ее в почтовые посылки и е помощью жителей Клинца и Гомеля рассылаю ее через почтовые
19е*
Техника большеажстекоГо модволья. Вмв. L


ш
конторы Новозыбкова, Клинцов и Гомеля; Ни одного адреса или лица, в Гомеле и Клинцах он привести не:мог, а в Новозыбкове дал только адрес Чембаревой в качестве моей основной квартиры и склада, что было не верно,
’ Такое? сравнительно позднее, предательство дела транспорта Бряндинским вызывалось соображениями, ставшими позднее вполне ясными.- После «взбучки», данной ему весною тов. Альбертом, с предупреждением, что плохая работа-транспорта будет служить показателем организаторской неспособности Бряндинского. последний не мог уже проваливать транспорт, не рискуя своей репутацией как работника. Чтобы провалить транспорт -.безподозрения; на себя и вообще без «подмочки» своей репутации как работника, нужно было передать фактически все дело транспорта мне, при непременном условии, чтобы Альберт знал об этом и сам имел дело со мною. Раз все связи как пограничные, так и в России, все зонтовые адреса и -пр. находились в моих руках, и мною же был поставлен аппарат распространения, — провал всей организации транспорта оставлял Бряндинского в тени. С этой целью он и передал мне все, связал меня непосредственно с Альбертом и дал мне возможность несколько месяцев поработать. Видимо, считая уже. что с транспортом «дело в шляпе» и он от него не уйдет, Бряндин- < кип пытался за лето заняться другой стороной транспорта: переправой через границу партийных работников. Здесь он работал, кажется, с июля по октябрь и тоже, пока что, без провалов. Я не сомневаюсь, что и здесь он подготовлял грандиозный провал, во дальнейшие события помешали ему и тут и там...
Из «записки» Бряндинского, о которой я упоминал, Московская охранка полу'шла в Новозыбкове адрес «Кириллова» (меня) и склада. Но это был только адрес Чембаревой, на имя которой Брян- динский писал мне и переводил деньги. Эта «ошибка» Бряндинского погубила не транспорт, а его самого... Дело было так:
В конце октября или в начале ноября я получаю сообщение от Альберта о прибытии на границу очередного транспорта и доставляю его в склад. Большую часть его я оставил в складе, а часть повез в Гомель, чтобы начать рассылку по почте. В Гомеле я задержался дня два—три. За это время в Новозыбкове произошли события.,.
На имя Чембаревой пришел от Бряндинского денежный перевод. Перед вечером к ней приходит один из товарищей, у которого хранилась часть литературы, и просит ее подержать у себя один вечер четыре экземпляра протоколов Лондонского с’езда, которые я ему передал при от’езде на хранение. Несмотря на мое строгое


295
запрещение иметь у ней на квартире что-либо нелегальное, она соглашается. А ночью является полиция за «И. В. Кирилловым». Кириллова не оказалось, но при обыске у Чембаревой нашли упомянутые протоколы й талон денежного перевода Бряндинского с его адресом в Двйнске. (Видимо, Бряндинский был так уверен в своей «неприкосновенности>>; что всегда давал свой правильный адрес.) Чембареву арестовывают, литературу забирают/ равно как и перевода В квартире оставляют засаду, которая ждет меня.
Приезд жандармерии, обыск, арест Чембаревой, засада в ее квартире произвели в сонном городке громадную сенсацию. Население шепталось об этом и с любопытством ждало дальнейшего. Кроме любопытствующих, как оказалось позднее, у меня были и сочувствующие.-. -
Ничего не подозревая, дня через два после этих событий, я приезжаю в Новозыбков. Когда я сошел с поезда и проходил вокзал, я обратил внимние на То, что являюсь центром какого-то боязливого любопытства: несколько человек из бывших на вокзале определенно обратили на меня внимание, а некоторые даже вышли с вокзала, глядя, куда я пойду. Это покзалось мне странным, но я как-то не придал этому «политического» значения, так как был уверен в полнейшей безопасности... Только из инстинктивной предосторожности свернул я с главных улиц и пошел к дому Чембаревой переулками. Вечерело... Недалеко от квартиры навстречу мне попалась группа молодежи, учеников местного технического училища. Те же странно удивленные и любопытствующие взгляды, что и на вокзале... Не успел я отойти от них несколько шагов, как один из них догоняет меня:—«Виноват, вы куда идете?»—Домой— отвечаю я с изумлением.
Вы в квартиру Альтшулера? Там засада и вас ждут.
Вот так штука! А у меня в кармане один гривенник, даже уехать йе на что. Тем временем К нам подошла остальная молодежь. Видя молодые, возбужденные и сочувствующие лица, я им прямо Сказал, что, конечно, итти мне туда нельзя, но что уехать я сейчас не могу, так как у меня нет денег, да и поезда долго не будет.
— Ну, мы вам поможем! — ответили ребята. — Пойдемте к нам на квартиру. По улицам вам сейчас ходить нельзя. Вас многие знают.
Окруженный молодежью, поменявшись с одним из них шапками. я направился к кому-то из них на квартиру. Там меня накормили, напоили, собрали в складчину три рубля, и около четырех часов утра, когда шел в Гомель товарный поезд, я, побритый, в форме ученика технического училища, отправился вместе с весе¬


296
лой компанией техников на вокзал. Гурьбой мы вышли на платформу, и я благополучно сел в поезд. Кто была эта молодежь, как она меня знала, я и сейчас не знаю, но меня она спасла...
Перед от'ездом, чтобы сбить с толку полицию, а отчасти из желанья «поозорничать» от радости, что спасся, я написал письмо Чембаревой, в котором сообщал, что «по торговым делам» я должен проехать Новозыбков, не заезжая к ней по пути, что я еду надолго- н напишу ей из Москвы. Это письмо после моего от’езда одним из техников было опущено в ящик на вокзале и «благополучно» дошло «по адресу», попало в руки полиции. Позднее Чембарева передавала, что мое письмо властями предержащими было оценено «но достоинству». Допрашивавший ее товарищ прокурора прочитал eft' его и заметил: «А, ваш «жених» пока нас перехитрил, был здесь, но удрал, да еще издевается!.. «Ну, да не сегодня, так завтра попадется, фамилия его нам известна, это ведь Залежский».
По приезде в Гомель я «вымыл» паспорт И. 'В. Кириллова н сделал из него паспорт на имя Владимира Николаевича Борисова, по которому и поселился в Гомеле. Уехать дальше я не считал себя в праве, не выяснив судьбу оставленных в Новозыбкове складов. В самом непродолжительном времени я выяснил через своих помощников, что склады целы, но в руки жандармов попал какой-то денежный перевод. Захват перевода заставил меня сильно беспокоиться о судьбе Бряндинского, ибо я не сомневался, что перевод от него.
Даю условную телеграмму Бряндинскому с предупреждением об опасности и немедленно же пишу Альберту, что в Новозыбкове случайный провал, литература цела, но что в руки охранников, очевидно, попал адрес Бряндинского. Каково же было мое изумление, когда я получаю от Альберта письмо, в котором он мне сообщает, что Бряндинский был арестован в Двинске в связи с провалом его адреса в Новозыбкове, но, просидев всего несколько дней, был выпущен и, самовольно кинув порученное ему в России дело (очевидно, отправку через границу слушателей Болонской школы),, уехал за границу. «Все это на нас,—писал тов. Альберт,—произвело самое удручающее впечатление. Прошу вас сообщить все, что вы знаете о прошлом Бряндинского. Старые почтовые адреса, известные Бряндинскому, конечно, не действительны. Посылаю вам новые».
Этим случайным арестом Бряндинского и кончилась его «карьера» как разоблаченного охранника. Однако тогда Бряндинский этого еще. не подозревал и свой арест в связь с моим провалом^ очевидно, не ставил, что видно из его доклада директору департамента полиции Белецкому, в котором он пишет, что был случайно


297
арестован,, после чего «поспешил» в Париж, чтобы попытаться проникнуть на партийную конференцию в качестве представителя от технической группы. Однако ему это не удалось. Таким образом вся работа Бряндинского за 1911 год не принесла, никакого вреда партии: человек «перемудрил» и сам попался в собственные свои тенета.
Вскоре мне удалось вывести из складов Новозыбкова всю литературу (пропало только четыре экземпляра протоколов у Чембаревой), создать склад в Гомеле, получить еще раз транспорт литературы из-за границы и разослать ее по новым адресам. Деятельность моя в качестве транспортера продолжалась еще месяца два, тюка дело транспорта не было реорганизовано на новых началах и я не был освобожден от этой работы.
В. II. Залежский («Валерьян»).


, ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ТРУДЫ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА УЛЬЯНОВА (Ленина)
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Вышли из печати:
Том II
55
III
55
IV
т •
V
5*
АТ
..
VII, ч. I
•5
VII, ч II
77
Vill
55
IX, ч. I
55
X
55
XI, ч. I
55
XIV, ч. I
55
XIV, ч. II
75
XV
77
XVI
77
XVII
55
XVIII, ч. I
55
XVIII, ч. II
Я
XIX
Том Т
„ XI. ч. И „ ХП
„ XIII
Экономические этюды и статьи 1894 — 1899 г. г. Ц. 2 р., в п. 2 р. 15 к.
Развитие капитализма в России. Ц. 2 р., в п. 2 р. 15 к. Статьи из „Искры" (1900—1903 г.г.). Ц. 1 р. 50 к., в и. 1 р. G5 к. Борьба за партию (1901—1904 г.г.). II. 3 р., в п. 3 р. 50 к. Революция 1905 г. Ц. 4 р, в п. 4 р. 50 к.
Революция 1905—1906 г.г. Ц. 1 р. 50 к., в п. 1 р. 65 к.
От роспуска I Гозуд. Думы до начала избират. кампании во вторую Думу. Ц. 1 р. 25 к, в и. 1 р. 40 к.
1907 год. Ц. 2 р. 50 к., в и. 2 р. (5 к.
Аграрный вопрос (1899—1913 г.г.) Ч. I. Аграрный вопрос и марксизм. Ц. 3 р. 50 к, в п. 4 р.
Материализм и эмпириокритицизм. Ц. 1 р. 25 к., в п. 1 р. 40 к. Годы контр-революции 1908—1911 г.г. Ч. I. 1908 — 1909 г.г. Ц. 2 р. 10 к., в п.-2 р. 25 к.
Буржуазная революция 1917 г. От февральской революции до июльских дней. Ц. 1 р. 25 к., в и. 1 р. 40 к.
Буржуазная революция 1917 г. От июльских дней до Октября. Ц. 2 р., в п. 2 р. 15 к.
Пролетариат у власти. 1918 год. Ц. 3 р. 50 к., в п. 4 р.
Пролетариат у власти. 1919 г. Ц. 2 р., в п. 2 р. 15 к. Пролетариат у власти. 1920 г. Ц. в кол. пор. 3 р. 50 к. Пролетариат у власти. Переход к повой экономической политике. 19‘Л г. Ц. 2 р., в п. 2 р. 15 к.
Пролетариат у власти. Переход к повой экономической политике. 1922 г. Ц. 1 р., в п. 1 р. 15 к.
Национальный вопрос. Ц. 1 р. 25 к., в п. 1 р. 40 к.
Печатаются:
Первые шаги рабочего с.-д. движения. (1894 -1899 г.г.)
В годы контр-революции. (1909—1911 г.г.)
Новый подъем. (1912—1914 г.г.)
Мировая война. (1914—1916 г.г.)
Зсе ранее вышедшие пома печатаются новым изданием.
Подписка на сочинения ЛЕНИНА принимается в ОТДЕЛЕ ПОДПИСНЫХ и
ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ — Москва, Воздвиженка, д. 10/2, тел. 2 17-23; Ленинград—проспект Нахимсоиа, д. 8.


Отдельные произведения.
Аргарный вопрос в России к концу 19-го веки. 11. 1922 г. Ц. 25 к.
Аргарная программа социал-демократии в пер.^^^сской революции 1905—7 годов. М. 1919 г. Ц. 15 к.
Государство и революция. Вып. I. Ц 35 к.
Две речи на 1-ом Всероссийком Съезде по внешкольному образованию. (6—19 мая 1919 года). М. 1919 г. Ц. 3 к.
Две тактики социал-демократии к демократической революции. Статьи 1905— 1906 г.г. М. 1922 г. Ц. 50 к.
Детская болезнь „левизны" в коммунизме. 1920 г. Ц. 15 к.
Задачи союзов молодежи. 1920 г. Ц. 1 к.
За 12 лет. Собрание статей. II. 1919 г. Ц. 1 р.
Избранные статьи по национальному вопросу. М.—II. Ц. 60 к.
Из истории социал-демократической аграрной программы. М. 1919 г. Ц. 25 к. Империализм как новейший этап социализма. М.—II. Ц. 50 к.
Как коммунисты-большевики относятся к среднему крестьянству. М. 1919 i. Ц. 3 к.
К характеристике экономического романтизма. М.—II. 1923 г. Ц. 80 к.
Ленин и Брестский мир. Статьи и речи Н. Ленина в 1918 г. ,,О Брестском мире". С вводной статьей и примечаниями Н. Овсянникова. М.—П. 1923 г. Ц. 80 к.
Материализм и эмпириокритицизм. Критнч окне заметки об одной реакционной философии. М 1920 г. Ц. 60 к.
Новые данные о законах развития капитализма в аемледелии. Вып. I. М.— II. 1923 г. Ц. 30 к.
Пролетарская революция и ренегат Каутский. М.—П. 1923 г. Ц. 30 к.
Речи В. Ленина, В. Милютина и В. Ногина на 3-ем съезде рабочей кооперации. М. 1919 г. Ц. 6 к.
Социалистическая революция и задачи просвещения. М. 1923. Ц. 25 к. Старые статьи на близкие к новым темы. М. 1922 г. Ц. 30 к.
Статьи. Странички из дневника. Как нам реорганизовать Рабкрпп. Лучше меньше, да лучше. Доклад XI съезду Р. К. П. М.—П. 1923 г. Ц 25 к.
Что Двла ь. Статья 1922. М. 1922 г. Ц. 50 к.
Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве М.—II. 1923 г. Ц. 50 к.
Ленин Н. и Зиновьев Г. Против течения. Сборник статей из „Социал-Демократа" „Коммуниста' и „Сборника Социал-Демократа". М—II 1923 г.Ц. 2 р. 50 к.
О ЛЕНИНЕ.
Зиновьев, Г. Ленин. М. 1924 г. Ц. 10 к.
Ка менев, Л. Б. История партии коммунистов в России и В. И Ленин. М. 1919 г.Ц. 10 к.
Ко дню пятидесятилетия со дня рождения Владимира Ильича Ульянова (Ленина) 23-го апреля 1870—192) г.г. М. 1920 г. Ц. 30 к.
Крайний, В. и Беспалов, М. Ленин. Под рсд.Д. Лебедя. Харьков. 1923 г. Ц. 1 р. 75 к. в п. 2 р. 25 к.
Морнзэ, Д. У Ленина и Троцкого. Пред. Л. Троцкого. М.—II. 1923 г. Ц. 50 к. Невский. В. И. Ленин. М. 1924 г. Ц. 10 к.
Радек, К. Большевистская бацилла. Краснодар. 1921 г. Ц. 5 к.
Шотман, А. Тов. Ленин в подиолье (июль—октябрь 1917 г.). Краснодар. 1921 г. Ц. 5 к.
ОТКРЫТА ПОДПИСКА на 1924 год
НА ВСЕ ЖУРНАЛЫ, ИЗДАВАЕМЫЕ ГОСУДАРСТВЕННЫМ ИЗДАТЕЛЬСТВОМ.
Общественно-лигературно-художественные, библиографические, педагогические, медицинские и естественно-научные.
ПОДПИСКА на ЖУРНАЛЫ ПРИНИМАЕТСЯ: в Отделе подписных и периодических изданий Госиздата: Москва, Воздвиженка, 10/2. Телеф. 2-17*23 . Ленинградским Отделением Гл. Конторы (Ленинград, проспект Нахиисона, 8).
ТОРГОВЫМ СЕКТОРОМ ГОСУДАРСТВЕННОГО ИЗДАТЕЛЬСТВА (Москва, Ильинка, Богоявленский пер., 4) его отделениями и магазинами. '


- 1
8S8 Зёйёй
Фурманов, Д. Чапаев
„ „ (2-ое издание.)
От группы Благоева к Союэу Борьбы (1885—1894 гг.). Сборник. Ч. I. — 13 Шаповалов, А. И. По дороге к марксизму. (Воспоминания рабочего- революционера. Ч. 1. До лета 1896 г.) —
Фишер. В Англии и России. (Воспоминания) —
Лепешинский, П. Н. На повороте. Воспоминания (1890—1905 гг.). . . • . — Бобровская. Записки рядового подпольщика (1894—1905 гг.). —
99 99 99 99 99 99 ^1. П ......
Самойлов Ф. Н. Воспоминания об Иваново-Вознес. рабочем движении (1903-1905 гг.)
Сверчков, Д. На заре революции. Воспоминания (1903—1905 гг.) . . . . — Деготь. В свободном подполье . —
0 Мои воспоминания (печ.)
Материалы, справочники и др.
Социал-демократические издания. {Указатель соц.-демократ, литературы на русском языке) (1883—1 * * * * 6 * 81905 гг.). Под редакцией Л. Б. Каменева .
Р. К. П. в постановлениях ее съездов и конференций. Под редакцией Л. Б. Каменева .
Отчет Р. С.-Д. Р. П. VIII междунар. социал, конгрессу в Копенгагене. Перевод с французского
Протоколы VII съезда Р. К. П • .
Памятник борцам революции. Т. I
„ „ „ „ „ погибшим до 1917 года. (печ).
я » п п я погибшим в период 1917—22 гг. 2-ое
испр. издание, (печ.)
Бюллетень Истпарта № 1 и 2.
— 30
— 50
— 45
1.—
1.—
Новые книги Истпарта, вышедшие за последние два весяцак
1. Пролетарская Революция. №№ 18—19, 20, 21, 22, 23.
2. С ее чнинов.' Революция и гражданская война в Фпнляпдии.
3. Пионтковский, С. Октябрьская революция, ее предпосылки и ход.
4. Революция на Дальнем Востоке. Сборник I.
5. 20 лет рабочей организации в гг. Муроме, Кулебане, Выксе и др.
6. Авдеев. Революция 1917 г. Вып. II.
7. В. Владимирова. Революция 1917 г. Вып. III.
8. Революция и Р. Н. П. в материалах и документах.
9. Волков. Христо-Ботиев.
10. Лелевнч. Стгекопытовшина (издание 2-е).
11. Фурманов. Чапаев, П-с нспр. и допол. изд.
АДРЕС: Москва, Старая площадь, Ипатьевский проезд, д. 4. ИСТПАРТ.
Торговый Сектор Государственнсго Издательства:
Москва: Ильипка, Биржевая пл., Богоявленский, 4. Тел. 47-35; Ленинград: Проспект 25 Октября (Невский)» 28. Тел. 5-49-32,
ОТДЕЛЕНИЯ. Вологда, площадь Сяобо/и; Ео|‘онсж. проспек'1 Ренолгшш, 1-й Дом Совета; Казань, Гостигодворсквя» Гостмпый дв< р; Киев, Кр<пттнк. 38; Ксстрсма, Советская, 11: Краснодар, Краснов, 33; НмжнмЙ-Новгород, Б. Покровка, 12. Одесса» ул, Лассаля, 12; Пе> за, Пнтерпацвоняльная, 30/43; Пятигорск» Советск, пр.. 48 Ростов-на-Дону, ул. Фридриха Энгельса» 106; Саратов, уд. Республики» 42; Тамбов» Коммунальная, 14, ТифлИс, проси. Руставели» 16; Харьнов, Московского,
МАГАЗИНЫ ТОРГСЕКТОРА. МОСКВА: 1) Совеккяя пл, под. гост. б. „Дрезден*, тел. 1-28-94;
0) Моховая» ул. иод гост. б. „Напиональ*. тел. 1-31-60; 3) Ул. Герпеяа (Б. Никитская), 13» ед. Консерватории, тел. 2-64-95; 4) Никольская ул.» д. 3 тел. 49-51; 5) Серпуховская плм 1/43, тел. 3-79-65;
6) Кузнецкий Мост, 12, тел 1-01-35. 7) Покровка, Лялин пор.» И» тел. 31-94; 8) Мал. Харитоньевский, 4; тел. 1-81-84» 9) Ильинка, Богоявлепский пер.» 4. тел. 47>36.
ЛЕНИНГРАД: 1) Проспект 25 Октября (Невский), 28. 2) Ул. Володарского (Литейный пр.)» 2L
8) Проспект 25 Октября (Невский)» 1*.