ГОСУДАРСТВЕННОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВ ЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
ДЖЕК ЛОНДОН
СОЧИНЕНИЯ
В СЕМИ ТОМАХ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1956
ДЖЕК ЛОНДОН
СОЧИНЕНИЯ
ТОМ восьмой
(д о пол 11u n I елы t ы й)
МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА
БОЛЬШОГО ДОМА
СЕРДЦА ТРЕХ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1956
Иядпние выходит под наблюдением
проф. Р. М. САМАРИНА
Переводы с английскою
под редакцией
Р. М. ГАЛЬПЕРИНОЙ
ИВ. И. ЛИМАНОВСКОЙ
МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА
БОЛЬШОГО ДОМА
(Роман)

Г л а о а первая
Он проснулся в темноте; проснулся сразу, легко, не
сделав ни одного движения,— просто открыл глаза и уви-
дел, что еще темно. Ему не нужно было, подобно боль-
шинству людей, сначала пошарить вокруг себя, прислу-
шаться, ощутить внешний мир,— он сразу нашел свое «я»
в определенных условиях пространства и времени и без
усилий продолжал повесть своей жизни, прерванную
сном. Он сразу осознал себя Диком Форрестом — хозяи-
ном огромного поместья, который уснул несколько часов
назад и, уже в полузабытьи, заложил спичкой страницу
книги и выключил настольную лампу.
Где-то совсем рядом сочно плескался и лепетал фон-
тан. Издалека донесся звук —такой слабый и смутный,
что его могло уловить только очень чуткое ухо; однако
Дик Форрест услышал его и улыбнулся: он сразу узнал
глухой, хриплый рев Короля Поло, своего лучшего быка
из породы шортхорнов, трижды премированного на ка-
лифорнийских выставках в Сакраменто. Улыбка долго не
сходила с лица Дика Форреста: он рисовал себе те новые
победы, которые готовил своему Королю Поло,— в этом
году он собирался отправить его на Восток. Он докажет,
что бык, рожденный и выращенный в Калифорнии,
вполне может соперничать с лучшими, вскормленными
кукурузой, быками штата Айова и даже с привезенными
из-за моря, с их исконной родины, шортхорнами.
7
Улыбка погасла, и Форрест потянулся в темноте к
ряду кнопок над изголовьем и нажал первую. Таких кно-
пок было три ряда. Скрытый свет, лившийся сквозь стенки
большой чаши под потолком, осветил спальню-веранду, с
трех сторон затянутую тонкой медной сеткой. Четвертой
стороной служила бетонная стена дома с высокими за-
стекленными дверями.
Он надавил вторую кнопку в том же ряду, и яркий
свет озарил то место на стене, где висели часы, барометр
и два термометра — Фаренгейта и Цельсия. Скользнув
по ним взглядом, он сразу прочел их показания: время —
4.30, атмосферное давление — 29.80, нормальное для дан-
ной высоты над уровнем моря и для времени года; тем-
пература — 36° по Фаренгейту. Другим движением
пальца он опять погрузил во мрак измерители времени
и температуры.
От нажима на третью кнопку вспыхнула его рабочая
лампа, поставленная так, чтобы свет падал сверху и сзади,
неослепляя глаз.
Первая кнопка погасила невидимую лампу под потол-
ком; Форрест достал с ночного столика пачку гранок, за-
курил сигарету и, вооружившись карандашом, принялся
править их.
Вся обстановка спальни говорила о том, что здесь жи-
вет человек, привыкший работать. Каждая вещь в ней
была целесообразна, вместе с тем на всем лежал отпечаток
отнюдь не спартанского комфорта. Серая эмалированная
кровать была под цвет серой стене. В ногах кровати
вместо теплого пледа лежал халат из волчьих шкур с ви-
сячими хвостами. Ночные туфли стояли на пушистом
ковре из меха горной козы.
На ночном столике высились аккуратные стопки книг,
журналы, блокноты и еще оставалось место для спичек,
сигарет, пепельницы и термоса. На подвижной, прикреп-
ленной к стене подставке стоял диктофон. Со стены, под
барометром и термометрами, из круглой деревянной рам-
ки смотрело смеющееся женское личико. И на той же
стене, между рядами электрических кнопок и распредели-
тельным щитом, висела открытая кобура, из которой тор-
чала рукоятка автоматического кольта 44.
8
В шесть часов, минута в минуту, когда серый утрен-
ний свет начал просачиваться сквозь проволочную сетку,
Дик Форрест, не поднимая глаз от корректуры, протянул
правую руку и нажал одну из кнопок во втором ряду.
Пять минут спустя на веранду неслышно вошел китаец
в мягких туфлях. Он держал в руках начищенный медный
подносик, на котором стояли чашка с блюдцем, крошеч-
ный серебряный кофейник и такой же молочник.
— С добрым утром, О-Дай,— приветствовал его Дик
Форрест, улыбаясь не только губами, но и глазами.
— С добрым утром, хозяин,— ответил О-Дай; он
освободил на столе место для подноса и налил в чашку
кофе и сливки.
Увидев, что хозяин уже подносит одной рукой чашку
к губам, а другой продолжает делать пометки на коррек-
туре, О-Дай поднял с пола обшитый кружевами воздуш-
ный розовый чепчик и удалился. Он скрылся беззвучно,
исчез, как тень, в открытую застекленную дверь.
В шесть тридцать, минута в минуту, он вернулся с
подносом побольше. Дик Форрест отложил гранки, достал
книгу, озаглавленную: «Промысловое разведение лягу-
шек», и приготовился завтракать. Завтрак был простой,
но сытный: снова кофе, полгрейпфрута, два яйца
всмятку, сбитых в стакане с кусочком масла и очень горя-
чих, и ломтик в меру поджаренного бекона; он знал, что
это мясо от его свиньи, и притом домашнего копчения.
К этому времени лучи солнца уже хлынули через сетку
и залили кровать. С наружной стороны сетки сидело не-
сколько первых весенних мух, ошалевших от ночного хо-
лода. Завтракая, Форрест следил за тем, как на них охо-
тятся хищные желтобрюхие осы. Более выносливы^ и ме-
нее чувствительные к заморозкам, чем пчелы, они летали
перед сеткой и накидывались на ошалевших мух. Эти воз-
душные разбойники в желтых камзолах свирепо жуж-
жали и, действуя почти без промаха, схватывали свою
жертву и улетали с ней. Последняя муха исчезла раньше,
чем Форрест сделал последний глоток кофе и, заложив
спичкой книгу о лягушках, принялся опять за корректуру.
Через некоторое время он услышал прозрачную, неж-
ную трель жаворонка — этого первого утреннего певца.
Форрест оторвался от работы и взглянул на часы: они
9
показывали семь. Он отложил гранки, взялся за телефон
и, нажимая привычной рукой кнопки на распределитель-
ном щите, вступил в разговор с целым рядом лиц.
— Алло, О-Пой,— обратился он к первому.— Что
мистер Тэйер, встал?.. Ладно. Не будите его. Едва ли
он будет завтракать в постели, но вы все-таки справь-
тесь... Хорошо, и покажите ему, как пускать горячую
воду... Может быть, он не знает... Да, да, хорошо... И до-
станьте как можно скорее еще одного боя. Как только
наступает весна, съезжаются гости... Конечно. Словом, на
ваше усмотрение. До свидания.
— Мистер Хэнли?.. Да,— начал он вторую беседу с
помощью второго контакта,— я думал насчет Бьюкэиской
плотины. Мне нужна смета на доставку гравия и камней...
Да, вот именно... Я считаю, что ярд гравия обойдется
примерно на шесть или десять центов дороже щебня.
Ужасно мешает подвозу этот последний крутой склон
холма... Разработайте смету... Нет, раньше, чем через две
недели, мы начать не сможем... да, да, если новые трак-
торы подоспеют во-время, они освободят лошадей от па-
хоты; но не забудьте, что тракторы придется еще дать на
проверку... Нет. Об этом вам придется поговорить с ми-
стером Эверэном. До свидания.
Третья беседа началась так:
— Мистер Досон?.. Ха! Ха!.. У меня на веранде
сейчас тридцать шесть градусов. В низинах, наверно, все
бело от инея. Но это, пожалуй, последний утренник... Да,
поклялись, что тракторы будут доставлены еще два дня
назад... Позвоните железнодорожному агенту... Кстати по-
говорите вместо меня и с мистером Хэнли. Я забыл ему
сказать, чтобы вместе со второй партией мухоловок он
пустил в дело и крысоловки. Да, сейчас же. Сегодня
штук двадцать мух грелись на моей сетке... Конечно.
Прощайте.
Покончив с разговорами, Форрест быстро встал, су-
нул ноги в туфли и, как был, в пижаме, вошел в дом че-
рез открытую дверь, чтобы принять ванну, уже приго-
товленную для него китайцем О-Даем. Минут через де-
сять Форрест, вымытый и выбритый, снова лежал в по-
стели, погрузившись в книгу о лягушках, а пунктуальный
1Q
О-Дай, все исполнявший минута в минуту, массировал
ему ноги.
У Дика были сильные, красивые ноги, и сам он был
статный и стройный; рост — пять футов десять дюймов,
вес — сто восемьдесят фунтов. Эти ноги могли немало по-
рассказать о их владельце: левое бедро’пересекал рубец
дюймов в десять длиной; поперек левой лодыжки, от
икры до пятки, также шло несколько шрамов величиной
с монету. Когда О-Дай посильнее разминал левое колено,
Форрест невольно морщился. И на правой голени темнело
несколько небольших шрамов, а глубокий рубец, как раз
под коленом, доходил почти до кости. На бедре виднелся
след застарелого ранения шириной в три дюйма, испещ-
ренный точками от снятых швов.
Внезапно со двора донеслось веселое ржание. Форрест
поспешно заложил спичкой нужную страницу лягушачьей
книги, перевернулся на бок и посмотрел в ту сторону, от-
куда донеслось ржание, в то время как О-Дай надевал
хозяину носки и башмаки. Внизу на дороге, среди лило-
вых кистей ранней сирени, появился живописный ковбой
верхом на крупном жеребце; в золотых утренних лу-
чах жеребец казался красновато-коричневым; он шел,
роняя клочья белоснежной пены, гордо взмахивая гри-
вой, поводил вокруг блестящими глазами, и трубный
звук его любовного призыва разносился по зеленеющей
равнине.
Дика Форреста в то же мгновение охватила радость
и тревога: радость при виде этого великолепного живот-
ного, выступавшего между кустами сирени,— и тревога,
как бы его ржанье не разбудило ту молодую женщину,
чье личико смеялось, глядя на него из деревянной рамки
на стене. Он бросил быстрый взгляд через двор шири-
ной в двести футов на выступавшее вперед крыло дома,
находившееся еще в тени. Шторы на окнах ее веранды-
спальни были спущены. Они не шевельнулись. Жеребец
снова заржал, но он спугнул только стайку диких кана-
реек,— они поднялись из цветущих кустов, которыми был
обсажен двор, точно брызнул вверх сноп золотисто-зе-
леных брызг, брошенный восходящим солнцем.
Следя за жеребцом, Дик Форрест рисовал себе
его прекрасное и сильное потомство, этих жеребят без
11
малейшего порока. А когда лошадь скрылась среди си-
рени, Дик, как обычно, сейчас же возвратился к окружав-
шей его действительности и спросил слугу:
— Ну, как новый бой, О-Дай? Привыкает?
— Мне кажется, он хороший бой,— ответил китаец.—
Совсем мальчишка. Все ему ново. Очень медленный. Но
ничего, толк выйдет.
— Да? Почему ты так думаешь?
— Я бужу его третье или четвертое утро. Спит, как
младенец. Проснулся — улыбается. Совсем как вы. Очень
хорошо.
— А разве я улыбаюсь, когда проснусь?—спросил
Форрест.
О-Дай усердно закивал.
— Уж сколько раз, сколько лет я бужу вас. И всегда
как глаза откроете, так они уже улыбаются, губы улы-
баются, лицо улыбается, весь вы улыбаетесь. Сразу. Это
очень хорошо. Если человек так просыпается, значит ума
много. Я знаю. И новый бой — умный. Увидите, скоро-
скоро выйдет из него толк. Его зовут Чжоу Гэн. Как вы
будете называть его здесь?
— А какие имена у нас уже есть? — спросил он.
— О-Рай, Ой-Ой, Ой-Ли, потом я — О-Дай,— пере-
числял китаец скороговоркой.— О-Рай говорит, надо на-
звать нового боя...
Он смолк и лукаво посмотрел на своего хозяина.
Форрест кивнул.
— О-Рай говорит, пусть новый бой будет О-Черт!
— Охо! Здорово! — расхохотался Форрест.— Я вижу,
О-Рай шутник! Имя хорошее, только оно не подойдет.
А что скажет миссис? Надо придумать что-нибудь
другое.
— О-Хо тоже очень хорошее имя.
В ушах у Форреста все еще стояло его собственное
восклицание, и он понял, откуда китаец взял это имя.
— Хорошо. Пусть называется О-Хо.
О-Дай наклонил голову, неслышно выскользнул в
дверь и тут же вернулся с остальной одеждой своего хо-
зяина, помог ему надеть нижнюю и верхнюю сорочку,
набросил на шею галстук, который тот завязывал сам, и,
опустившись на колени, затянул краги и нацепил шпоры;
12
затем подал широкополую фетровую шляпу и хлыст.
Хлыст был особый, индейского плетенья,— он состоял из
узких полосок сыромятной кожи, в его рукоятку было
вделано десять унций свинца, и он висел на ременной
петле, которую Дик надел на руку.
Однако Форрест еще не мог уйти из своей комнаты:
О-Дай протянул ему несколько писем,— их привезли со
станции вчера вечером, когда хозяин уже лег. Надорвав
правую сторону конвертов, Форрест быстро просмотрел
письма и задержался только на одном. Он постоял, насу-
пившись, потом быстро подошел к диктофону, отвел
его от стены, нажал кнопку, поворачивавшую цилиндр,
и поспешно начал диктовать, не делая никаких пауз,
чтобы подыскать нужное слово или точнее выра-
зить свою мысль:
— «В ответ на ваше письмо от четырнадцатого марта
тысяча девятьсот четырнадцатого года должен сообщить,
что я весьма огорчен известием о разразившейся у вас
свиной холере. Огорчен я и тем, что вы сочли возможным
возложить на меня ответственность за это. А также тем,
что боров, которого мы прислали вам, околел.
Могу вас заверить, что холеры у нас здесь не наблю-
дается, эта болезнь не появлялась уже в течение восьми
лет, за исключением двух случаев, когда два года тому
назад ее завезли к нам с Востока; но, согласно нашему
правилу, заболевшие свиньи тут же были изолированы
и убиты, раньше чем зараза перекинулась на наши
стада.
Должен заявить вам, что ни в том, ни в другом слу-
чае я не могу возложить вину на продавцов за присылку
мне больного скота. Как вам известно, инкубационный
период свиной холеры продолжается девять дней; про-
верив дату их погрузки, я убедился в том, что при от-
правке они были совершенно здоровы.
Разве вам никогда не приходило в голову, что желез-
ные дороги чрезвычайно способствуют распространению
холеры? Слыхали вы когда-нибудь об окуривании или
дезинфекции вагона, в котором ехал больной скот? Сопо-
ставьте даты: во-первых, дату отправки борова мной; во-
вторых, время доставки борова вам; и в-третьих, дату
13
появления первых признаков болезни. Вы сообщаете, что
по случаю весенних размывов боров был в пути пять дней.
Первые симптомы появились только на седьмой день
после его доставки вам. Следовательно, прошло двена-
дцать дней после того, как он был мною отправлен.
Нет. Я с вами не согласен: я не могу нести ответствен-
ность за бедствие, постигшее ваши стада. Кроме того,
можете справиться в ветеринарном управлении штата,
есть ли в моем имении холера.
С уважением...»
Глава вторая
Покинув свою спальню-веранду, Форрест прошел
через комфортабельную гардеробную с диванами в окон-
ных нишах, большими ларями и огромным камином,
возле которого была дверь в ванную, и направился в ком-
нату, служившую конторой и обставленную соответ-
ствующим образом: здесь стояли письменные столы, дик-
тофоны, картотеки и книжные шкафы, а также полки, до-
ходящие до самого потолка и разделенные на клетки и
отделения.
Подойдя к книжным полкам, Форрест нажал кнопку;
несколько полок повернулось, и открылась узенькая
винтовая лестница; он стал осторожно спускаться, ста-
раясь не зацепить шпорами за полки, автоматически воз-
вращавшиеся на место позади него.
Под лестницей другая кнопка и поворот других по-
лок открыли перед ним вход в длинную низкую комнату,
уставленную книгами от пола до потолка. Форрест прямо
направился к одной из полок и сразу опустил руку на
корешок книги, которая ему понадобилась. Полистав ее,
он тут же отыскал нужное место, удовлетворенно кивнул,
как бы найдя нечто подтверждающее его мысли, и поста-
вил книгу обратно.
Отсюда дверь вела в крытый ход из квадратных бе-
тонных столбов, соединенных поперечными брусьями из*
калифорнийской секвойи вперемежку с более тонкими
/4
брусьями из того же дерева, покрытыми шероховатой,
морщинистой корой, похожей на красноватый бархат.
Судя по тому, что он сделал несколько сот футов,
огибая бесконечные стены огромного бетонного дома,
было ясно, что путь он выбрал не самый короткий. Под
старыми дубами, у длинной изглоданной коновязи, где
вытоптанный копытами гравий свидетельствовал о мно-
жестве побывавших здесь лошадей, он увидел кобылу
гнедой, вернее — золотисто-коричневой масти. В косых
лучах солнца, падавших под навес из листьев, ее холеная
шерсть отливала живым блеском. Все ее существо, каза-
лось, было полно огня и жизни. Сложением она напоми-
нала жеребца, а бежавшая вдоль спинного хребта узень-
кая темная полоска говорила о многих поколениях му-
стангов.
— Ну, как сегодня настроение у Фурии? — спросил
Форрест, снимая с ее шеи уздечку.
Лошадь заложила назад свои ушки, самые маленькие,
какие только могут быть у лошади, показывавшие, что
она — дитя любви горячих чистокровных жеребцов и ди-
ких горных кобылиц, и сердито оскалила зубы, сверкая
злыми глазами.
Когда Форрест вскочил в седло, она метнулась в сто-
рону и попыталась сбросить седока, а потом заплясала
по усыпанной гравием дорожке. Вероятно, ей удалось бы
подняться на дыбы, если бы не мартингал,— этот ремень
удерживал лошадь от слишком резких движений и вме-
сте с тем предохранял нос седока от сердитых взмахов
ее головы.
Дик настолько привык к этой кобыле, что почти не
замечал ее выходок. То чуть прикасаясь поводьями к ее
выгнутой шее, то слегка щекоча ей бока шпорами или
нажимая шенкелем, он почти бессознательно заставлял
ее идти в нужном направлении. Один раз, когда она
опять завертелась и заплясала, он на миг увидел Боль-
шой дом. Да, дом был велик, но благодаря своей архи-
тектуре казался больше, чем на самом деле. Он вытя-
нулся по фасаду на восемьдесят футов в длину, однако
немало места занимали галереи с бетонными стенами и
черепичными крышами, соединявшие между собой от-
дельные части здания. Там были внутренние дворики,
75
крытые ходы и переходы, и вся постройка, со своими сте-
нами, прямоугольными выступами и нишами как бы вы-
растала из гущи зелени и цветов.
Большой дом, несомненно, носил на себе отпечаток
испанского стиля, но не принадлежал к тому испано-
калифорнийскому типу зданий, который был занесен
сюда через Мексику лет сто тому назад и на основе ко-
торого позднейшие архитекторы создали так называемый
испано-калифорнийский стиль. Архитектуру Большого
дома, при всей ее разнородности, скорее можно было
определить как испано-мавританскую, хотя находились
знатоки, горячо возражавшие и против такого опреде-
ления.
Просторен, но не суров, красив, но не претенциозен —
таково было общее впечатление, которое производил
Большой дом. Его длинные горизонтальные линии, пре-
рываемые лишь вертикальными линиями выступов и
ниш, всегда прямоугольных, придавали ему почти мона-
стырскую простоту; и только ломаная линия крыши
оживляла некоторое его однообразие.
Однако эта низкая, словно расползшаяся постройка
не казалась приземистой: множество нагроможденных
друг на друга квадратных башен и башенок делали ее
в достаточной мере высокой, хотя и не устремленной
ввысь. Основной чертой Большого дома была прочность.
Его хозяева могли не бояться землетрясений. Казалось,
он должен выстоять тысячу лет. Добротный бетон его
стен был покрыт слоем не менее добротной штукатурки,
выкрашенной кремовой краской. Такое однообразие окра-
ски могло быть утомительным для глаз, если бы оно не
нарушалось теплыми красными тонами плоских крыш из
испанской черепицы.
В тот миг, когда горячая лошадь заплясала под ним
и Дик Форрест охватил одним взглядом весь Большой
дом, его глаза озабоченно задержались на длинном фли-
геле по ту сторону двора в двести футов шириной; гро-
моздившиеся друг над другом башенки флигеля казались
розовыми в лучах утреннего солнца, а спущенные шторы
на окнах спальни под ними показывали, что его жена
еще спит.	*
76
Вокруг усадьбы с трех сторон тянулись низкие, пока-
тые, мягко очерченные холмы с короткой травой и огра-
дами: там были пастбища. Холмы постепенно переходили
в более высокое предгорье с покрытыми лесом склонами,
а за ним следовала еще более крутая гряда величествен-
ных гор. С четвертой стороны горизонт не заслоняли ни
горы, ни холмы. Там, в туманной дали, местность пере-
ходила в необозримые низменности, конца краю кото-
рым не было видно даже в этом прозрачном и морозном
утреннем воздухе.
Фурия под Форрестом захрапела. Он сжал шенке-
лями ее бока и заставил отойти к самому краю дороги,
так как навстречу ему, топоча копытцами по гравию,
текла река серебристо поблескивающего шелка. Он сразу
узнал стадо своих премированных ангорских коз, у каж-
дой из которых была своя родословная и своя характе-
ристика. Их было около двухсот.
Благодаря тому что этих породистых коз осенью ие
стригли, их сверкающая шерсть, ниспадавшая волной
даже с самых молодых животных, была тоньше, чем во-
лосы новорожденного дитяти, белее, чем волосы челове-
ческого альбиноса, и длиннее обычных двенадцати дюй-
мов, а шерсть лучших из них, доходившая до двадцати
дюймов, красилась в любые цвета и служила преимуще-
ственно для женских париков; за нее платили баснослов-
ные деньги. Форреста пленяла красота идущего ему на-
встречу стада. Дорога казалась лентой жидкого серебра,
и в нем драгоценными камнями блестели похожие на
глаза кошек желтые козьи глаза, следившие с боязли-
вым любопытством за ним и его нервной лошадью.
Два пастуха баска шли за стадом. Это были коре-
настые, плечистые и смуглые люди с черными глазами
и выразительными лицами, на которых лежал отпеча-
ток задумчивой созерцательности. Увидев хозяина, па-
стухи сняли шапки и поклонились. Форрест поднял
правую руку, на которой, покачиваясь, висел хлыст,
и прикоснулся к краю своей широкополой фетровой
шляпы.
Лошадь опять заплясала и завертелась под ним; он
слегка натянул повод и тронул ее шпорами, все еще не
в силах оторвать взгляд от этих четвероногих клубков
2 Джек Лондон, т. 8	/7
шелка, заливавших дорогу серебристым потоком. Фор-
рест знал, почему они появились возле усадьбы: насту-
пало время окота, когда их уводили с пастбищ и поме-
щали в особые загоны, где их ждал обильный корм и
заботливый уход. Глядя на них, Дик представил себе
все лучшие турецкие и южноафриканские породы и на-
шел, что его стадо вполне могло выдержать сравнение
с ними. Хорошее, отличное стадо!
Он поехал дальше. Со всех сторон раздавалось жуж-
жание машин, разбрасывающих удобрение. Вдали, на
отлогих низких холмах, виднелось множество упряжек,
парных и троечных,— это его широкие кобылы пахали
и перепахивали плугами зеленый дерн горных склонов,
обнажая темнокоричневый, богатый перегноем, жирный
чернозем, настолько рыхлый и полный животворных сил,
что он как бы сам рассыпался на частицы мелкой, точно
просеянной земли, готовой принять в себя семена. Эта
земля была предназначена для посева кукурузы и сорго
на силос. На других склонах посеянный раньше ячмень
уже доходил до колен и виднелись дружные всходы кле-
вера и канадского гороха.
Все эти поля, большие и малые, были обработаны так
тщательно и целесообразно, что порадовали бы сердце
самого придирчивого знатока. Ограды и заборы были
настолько плотны и высоки, что являлись надежной за-
щитой и от свиней и от рогатого скота, а в их тени не
росло никаких сорных трав. Низины были засеяны лю-
церной; на некоторых зеленели озими, другие, согласно
требованиям севооборота, готовились под яровые; а на
тех, которые лежали ближе к загонам для маток, пас-
лись сытые шропширские и французские мериносы или
рылись громадные белые племенные свиньи, при виде ко-
торых глаза Дика радостно блеснули.
Он проехал через некоторое подобие деревни, где не
было, однако, ни гостиниц, ни лавок. Домики типа бун-
гало были изящной и прочной стройки и радовали глаз;
каждый стоял в саду, где уже цвели ранние цветы и
даже розы, презревшие опасность последних утренников.
Среди клумб бегали и резвились уже проснувшиеся дети,
а иньхе, заслышав зов матерей, неохотно уходили зав-
тракать.
18
Огибая Большой дом на расстоянии полумили, Фор-
рест проехал мимо вытянувшихся в ряд мастерских. Он
остановился возле первой и заглянул внутрь. Один из
кузнецов работал у горна. Другой, склонившись над
передней ногой уже немолодой кобылы, весившей тысячу
восемьсот фунтов, стачивал наружную сторону копыта,
чтобы лучше пригнать подкову. Форрест мельком взгля-
нул на кузнеца и на его работу, поклонился и поехал
дальше. Проехав около ста футов, он остановил лошадь,
вытащил из заднего кармана записную книжку и что-то
набросал.
По пути он заглянул еще в несколько мастерских —
малярную, гараж, слесарную, столярную. Когда он стоял
возле столярной, мимо него промчалась необычная авто-
машина — полугрузовик, полулегковая — и, свернув на
большую дорогу, понеслась к станции железной дороги,
находившейся в восьми милях от имения. Он узнал гру-
зовик, забиравший каждое утро с молочной фермы ее
продукцию.
Большой дом являлся как бы душой и центром всего
имения. На расстоянии полумили его окружало кольцо
хозяйственных построек. Не переставая раскланиваться
со своими служащими, Дик Форрест проехал галопом
мимо молочной фермы. Это был целый городок с силос-
ными башнями и подвесной дорогой, по которой двига-
лось множество транспортеров, автоматически выгружав-
ших удобрения на площадки машин. Некоторые служа-
щие, ехавшие кто верхом, кто в повозках, останавливали
Форреста, желая посоветоваться с ним; по всему было
видно, что это сведущие, деловые люди. То были эко-
номы и управляющие отдельными отраслями хозяйства;
говоря с хозяином, они были так же немногоречивы, как
и он. Последнего из них, сидевшего на грациозной моло-
дой трехлетке — дикой и прекрасной, как может быть
прекрасна еще не вполне объезженная лошадь арабской
крови,— и вознамерившегося ограничиться только покло-
ном, Дик Форрест сам остановил.
— С добрым утром, мистер Хеннесси,— сказал он.—
С коро она будет готова для миссис Форрест?
— Подождите еще недельку,— ответил Хеннесси.—
Она теперь объезжена, и именно так, как этого хотелось
7-
19
миссис Форрест; но лошадь утомлена и нервничает,—
хорошо бы дать ей несколько дней, чтобы совсем привык-
нуть и успокоиться.
Форрест кивнул; и Хеннесси, его ветеринар, про-
должал:
— Кстати, у нас есть два возчика, они возят лю-
церну... Я полагал бы, что их следует рассчитать.
— А что такое?
— Один из них новый, это Хопкинс, демобилизован-
ный солдат; с мулами он, может быть, и умеет обра-
щаться, но в рысаках ничего не понимает.
Форрест снова кивнул.
— Другой служит у нас уже два года, но он стал
пить и похмелье свое вымещает на лошадях...
— Ага, Смит — этакий американец старого типа,
бритый, левый глаз косит? — перебил его Форрест.
Ветеринар кивнул.
— Я наблюдал за ним... Сначала он хорошо работал,
а теперь почему-то закуролесил... Конечно, пошлите его
к черту. И этого тоже, как его... Хопкинса, гоните вон.
Кстати, мистер Хеннесси,— Форрест вынул записную
книжку и, оторвав недавно исписанный листок, скомкал
его,— у вас там новый кузнец. Ну что, как он кует ло-
шадей?
— Он у нас слишком недавно, я еще не успел к нему
присмотреться.
— Так вот: гоните его вместе с теми двумя. Он нам
не подходит. Я только что видел, как он, чтобы получше
пригнать подкову старухе Бесси, соскоблил у нее чуть ли
не полдюйма с переднего копыта.
— Нашел способ!
— Так вот. Отправьте его ко всем чертям,— повто-
рил Форрест и, слегка тронув лошадь, пустил ее по до-
роге; она с места взяла в карьер, закидывая голову и пы-
таясь сбросить его.
Многое из того, что Форрест видел, нравилось ему.
Глядя на жирные пласты земли, он даже пробормотал:
«Хороша землица, хороша!» Кое-что ему, однако, не по-
нравилось, и он тотчас же сделал соответствующие по-
метки в своей записной книжке,
20
Замыкая круг, центром которого был Большой дом,
Форрест проехал еще с полмили до группы одиноко стоя-
щих бараков и загонов. Это была больница для скота —
цель его поездки. Здесь он нашел только двух телок
с подозрением на туберкулез и великолепного джерсей-
ского борова, чувствовавшего себя как нельзя лучше.
Боров весил шестьсот фунтов; ни блеск глаз, ни живость
движений, ни лоснящаяся щетина не давали оснований
предположить, что он болен. Боров недавно прибыл из
штата Айова и должен был, по установленным в имении
правилам, выдержать определенный карантин. В списках
торгового товарищества он значился как Бургесс Первый,
двухлетка, и обошелся Форресту в пятьсот долларов.
Отсюда Форрест свернул на одну из тех дорог, кото-
рые расходились радиусами от Большого дома, догнал
Креллина, своего свиновода, дал ему в течение пятими-
нутного разговора инструкции, как содержать в ближай-
шие месяцы Бургесса Первого, и узнал, что его велико-
лепная первоклассная свиноматка Леди Айлтон, преми-
рованная на всех выставках от Сиэтла до Сан-Диего и
удостоенная голубой ленты, благополучно разрешилась
одиннадцатью поросятами. Креллин рассказал, что про-
сидел возле нее чуть не всю ночь и едет теперь домой,
чтобы принять ванну и позавтракать.
— Я слышал, что ваша старшая дочь окончила
школу и собирается поступить в Стэнфордский универси-
тет?— спросил Форрест, сдержав лошадь, которую он
уже вознамерился пустить галопом.
Креллин, молодой человек лет тридцати пяти, рано
созревший оттого, что давно стал отцом, и еще юный
благодаря честной жизни и свежему воздуху, был поль-
щен вниманием хозяина; он слегка покраснел под зага-
ром и кивнул.
— Обдумайте это хорошенько,— продолжал Фор-
рест.— Вспомните-ка всех известных вам девушек, окон-
чивших колледж или учительский институт: многие ли
работают по своей специальности? А сколько в течение
ближайших же двух лет по окончании курса повыходили
замуж и обзавелись собственными младенцами?
— Но Елена относится к учению очень серьезно,—
возразил Креллин.
21
•— А помните, когда мне удаляли аппендикс,— снова
заговорил Форрест,— за мной ухаживала одна умелая
сиделка—самая прелестная девушка, какая когда-либо хо-
дила по земле на прелестных ножках. Она всего за шесть
месяцев до этого получила свидетельство квалифициро-
ванной сиделки. А не прошло и четырех месяцев, как мне
пришлось послать ей свадебный подарок. Она вышла
замуж за агента автомобильной фирмы. С тех пор она все
время кочует по гостиницам и ни разу не имела возмож-
ности применить свои знания, тем более что и детей они
не завели. Правда, теперь у нее опять появились
надежды... Но то ли это будет, то ли нет, а пока
она и так совершенно счастлива. К чему же все ее
учение?..
Как раз в это время мимо них прошла пустая ма-
шина, и Креллину пришлось отступить, а Форресту отъ-
ехать к самому краю дороги. Форрест с удовольствием
оглядел запряженную в удобритель рослую, удивительно
пропорционально сложенную кобылу, все многочислен-
ные премии которой, так же как и премии ее предков,
потребовали бы особого эксперта, чтобы их перечислить
и классифицировать.
— Посмотрите на Принцессу Фозрингтонскую,—
скупо заметил Форрест, указывая на лошадь, радовав-
щую его взоры.— Вот настоящая производительница.
Только случайно, благодаря селекции во многих поколе-
ниях, стала она животным, приспособленным для пере-
возки тяжестей. Но не это в ней главное: главное то, что
рна производительница. И для наших женщин в боль-
шинстве случаев самое главное — любовь к мужчине и
материнство, к которому они предназначены природой.
В биологии нет никаких оснований для всей этой
современной женской кутерьмы из-за работы и полити-
ческих прав.
— Но есть основания экономические,— возразил
Креллин.
— Несомненно,— согласился Форрест и продол-
жал: — Наш промышленный строй не дает женщинам
возможности выйти замуж и заставляет их работать. Но
не забудьте, что промышленные системы приходят и ухо-
дят, а законы биологии вечны.
22
— В наше время одной семейной жизнью молодых
женщин не удовлетворишь,— продолжал настаивать
Креллин.
Дик Форрест недоверчиво засмеялся.
— Ну, не знаю! —сказал он.— Возьмем хотя бы вашу
жену: получила диплом, да еще университетский по фа-
культету древних языков! А зачем ей это нужно? У нее
два мальчика и три девочки, если не ошибаюсь. А вашей
невестой она стала — помните, вы говорили? — еще за
полгода до окончания курса...
— Так-то так, но...— настаивал Креллин, хотя в его
глазах мелькнуло что-то, показывавшее, что он согласен
со своим хозяином,— во-первых, это было пятнадцать
лет назад, а во-вторых — мы отчаянно влюбились друг
§ друга. Чувство было сильнее^ нас. Тут я не спорю, вы
нравы. Она мечтала о великих деяниях, а я мог, в лучшем
случае, рассчитывать на деканство в сельскохозяйствен-
ном колледже. И все-таки чувство пересилило и мы по-
женились. Но ведь с тех пор прошло целых пятнадцать
лет, а за эти годы в жизни, в стремлениях, в идеалах
нашей женской молодежи изменилось очень многое.
— Не верьте этому, мистер Креллин, не верьте! По-
смотрите статистику. То, о чем вы говорите, случайно и
очень относительно. Каждая женщина была и останется
женщиной прежде всего. Пока наши девочки будут играть
в куклы и любоваться на себя в зеркало, женщина будет
тем, чем была всегда: во-первых, матерью, во-вторых —
подругой мужчины, женой. Это, повторяю, подтвер-
ждается статистикой. Я следил за судьбою женщин, кон-
чивших учительский институт. Не забудьте, что те из них,
кто выходит замуж дб окончания курса, исключаются из
института. Но и те, кто успевает окончить его, преподают
в среднем не больше двух лет. А если принять во внима-
ние, что многие из кончающих некрасивы или незадач-
ливы и обречены судьбой оставаться старыми девами и
всю жизнь преподавать, то срок работы тех, кто выходит
замуж, еще сократится.
— И, все-таки женщина, даже девочка, всегда сде-
лает все по-своему, наперекор мужчине,— пробормотал
Креллин» пасуя перед цифрами, приведенными Форре-
стом, и решив на досуге изучить их.
23
— Значит, ваша дочка поступит в университет,—
рассмеялся Форрест, готовясь пустить лошадь гало-
пом,— а вы, и я, и все мужчины до скончания века бу-
дут позволять женщинам делать все, что им взду-
мается ?
Провожая взглядом быстро уменьшавшуюся фигуру
хозяина и его лошади, Креллин улыбнулся. Он подумал:
«А где же ваши собственные ребята, мистер Фор-
рест?»— и решил за утренним кофе рассказать жене об
этом разговоре.
Прежде чем вернуться к Большому дому, Дик Фор-
рест остановился еще раз.
Человека, которого он окликнул, звали Менденхол-
лом; это был управляющий конюшнями и эксперт по
пастбищам. Про него говорили, что он знает в имении не
только каждую травинку с той минуты, как появился ро-
сток, но и высоту травинки.
По знаку Форреста, Менденхолл остановил пару
трехлеток, которых он объезжал в пароконной двуколке.
Окликнул же его Форрест после того, как внима-
тельно вгляделся в северный конец долины Сакраменто:
там на много миль тянулась волнистая линия холмов,
озаренных солнцем и уже покрытых яркой, свежей зе-
ленью.
Происшедший затем разговор был краток и свелся
к немногосложным вопросам и ответам. Они давно пони-
мали друг друга. Речь шла о травах, о зимних дождях и
о возможности поздних весенних дождей. Упоминались
речки — Литтл Койот и Лос-Кватос, холмы Йоло и Ми-
римар, а также Биг Бэзин, Раунд Вэллей и горные
кряжи Сан-Ансельмо и Лос-Банос. Обсуждались те-
перешние, прошлые и будущие передвижения стад и гур-
тов, надежды на травы, посеянные на горных пастбищах,
производился приблизительный подсчет сена, оставше-
гося в отдаленных сараях, укрытых в горных долинах,
где скот зимовал и кормился.
Под дубами, у коновязи, Форресту‘не пришлось са-
мому возиться с Фурией. Подбежавший конюх принял
ее. Форрест на ходу бросил несколько слов относительно
Дадди, выездной лошади, и вскоре его шпоры зазвенели
на крыльце дома.
24
Глава третья
Открыв тяжелую тесовую дверь, обитую железными
гвоздями, Форрест вошел в один из флигелей Большого
дома. И дверь и помещение за ней, с бетонным полом и
многочисленными дверями, напоминали средневековую
тюремную башню. Одна из них распахнулась, на пороге
показался китаец в белом фартуке и крахмальном кол-
паке, а за ним следом вырвался глухой гул динамома-
шины. Этот гул и отвлек Форреста от его цели. Он оста-
новился и, придержав дверь, заглянул в освещенную
электрическими лампами прохладную бетонированную
комнату, где стоял длинный стеклянный холодильник
со стеклянными полками, соединенный с машиной
для изготовления искусственного льда и с динамо. На
полу, в засаленном рабочем комбинезоне, сидел на кор-
точках весь вымазанный грязью человечек. Форрест кив-
нул ему.
— Что-нибудь не ладится, Томсон?
— Не ладилось,— последовал краткий исчерпываю-
щий ответ.
Форрест закрыл дверь и пошел по длинному, словно
туннель, коридору. Узкие окна, похожие на бойницы сред-
невекового замка, пропускали скудный свет. Другая дверь
привела его в длинную низкую комнату с бревенчатым по-
толком; камин был так велик, что в нем можно было бы
зажарить целого быка. На рдеющих углях ярко пылал
толстый пень. В комнате стояли два бильярда, несколько
карточных столов, небольшая стойка с напитками, а по
углам — кресла и диваны. Два молодых человека, нати-
равшие мелом свои кии, ответили на приветствие Фор-
реста.
— С добрым утром, мистер Нэйсмит,— весело обра-
тился Форрест к одному из них.— Набрали еще мате-
риала для «Газеты скотовода»?
Нэйсмит, молодой человек лет тридцати, в пенсне,
смущенно улыбнулся и, подмигнув, указал на своего то-
варища:
— Да вот Уэйнрайт вызвал меня...
— Другими словами, Льют и Эрнестина продолжают
сладко спать! — засмеялся Форрест.
25
Уэйнрайт хотел ответить на шутку хозяина, но не
успел: тот уже отошел от него, на ходу бросив Нэйсмиту
через плечо:
— Хотите ехать со мной в половине двенадцатого?
Мы с Тэйером отправляемся в машине смотреть шропши-
ров. Ему нужны бараны, десять вагонов; и для вас, на-
верно, найдется подходящий материал по части вывоза
скота в штат Айдахо. Захватите фотоаппарат. Вы с
Тэйером нынче утром виделись?
— Он шел завтракать, как раз когда мы уходили из
столовой,— вмешался Берт Уэйнрайт.
— Если увидите его, скажите, чтобы он был готов к
половине двенадцатого. Тебя, Берт, я не приглашаю...
из сострадания: к тому времени девицы наверняка
встанут.
— Возьми с собой хоть Риту! — жалобно попросил
Берт.
— Боюсь, что не смогу,— ответил Форрест уже в две-
рях,—мы едем по делам. Да и Риту с Эрнестиной, как
тебе известно, водой не разольешь.
— Вот мне и хотелось, чтобы это хоть раз случи-
лось,— усмехнулся Берт.
— Удивительно! Братья почему-то никогда не ценят
своих сестер,— заметил Форрест.— Мне всегда казалось,
что Рита очень славная сестренка. Чем она тебе не уго-
дила?
Не дожидаясь ответа, он закрыл за собою дверь, и
звон его шпор донесся из коридора, а затем с витой лест-
ницы. Поднимаясь по ее широким бетонным ступеням, он
услышал наверху звуки рояля и, привлеченный ритмом ве-
селого танца и взрывами смеха, заглянул в светлую ком-
нату, всю залитую солнцем. За роялем сидела молодая
девушка в розовом кимоно и утреннем чепчике, а две дру-
гих, тоже в кимоно, исполняли какой-то фантастический
танец: его не изучали ни в каких танцклассах, и он отнюдь
не предназначался для мужских глаз.
Девушка, сидевшая за роялем, сразу увидела Фор-
реста, подмигнула ему и продолжала играть. Танцующие
заметили его лишь через несколько минут. Они взвизг-
нули, смеясь упали друг другу в объятия, и музыка обо-
рвалась. Все три были сильные, молодые и здоровые, и
26
при виде их в глазах Форреста засветилось такое же удо-
вольствие, какое светилось в них, когда он смотрел на
Принцессу Фозрингтонскую.
Начались взаимные насмешки и поддразнивания, как
бывает обычно, когда соберется молодежь.
— Я здесь уже пять минут,— уверял их Дик Фор-
рест.
Обе танцовщицы, желая скрыть свое смущение, за-
явили, что сильно сомневаются в этом, и стали приводить
примеры его будто бы общеизвестной лживости. Сидев-
шая за роялем Эрнестина, сестра его жены, утверждала,
наоборот, что уста его, как всегда, глаголют истину, что
она видела его с первой же минуты, как он вошел, и что,
по ее расчетам, он смотрел на них гораздо дольше, чем
пять минут.
— Ну, как бы там ни было,— прервал он их болтов-
ню,— Берт, этот невинный младенец, даже не подозре-
вает, что вы уже встали.
— Встали, да... но не для него! — заявила одна из
танцевавших девушек, похожая на веселую юную Вене-
ру.— И не для вас тоже! А потому убирайтесь-ка отсюда,
мой мальчик, марш!
— Послушайте, Льют,— сурово начал Форрест.—
Хоть я и дряхлый старец, а вам только что исполнилось
восемнадцать лет — ровно восемнадцать —и вы случайно
приходитесь мне свояченицей, но из этого вовсе не сле-
дует, что вам можно надо мной куражиться. Не забудьте,
и я должен констатировать этот факт, как сие ни при-
скорбно для вас, исключительно в интересах Риты,— не
забудьте, что за истекшие десять лет мне приходилось
награждать вас шлепками гораздо чаще, чем вам теперь
хочется признать. Правда, я уже не так молод, как был
когда-то, но...— он пощупал мышцы на правой руке и сде-
лал вид, что хочет засучить рукава,— я еще не совсем
развалина; и если вы меня доведете...
— Что будет, если доведу? — вызывающе подхватила
Льют.
— Если вы меня доведете...— пробормотал он угрожа-
юще.— Если... Кстати, я должен, к моему прискорбию,
вам заметить, что у вас чепчик набок. Кроме того, он мне
кажется вообще не слишком удачным произведением
27
искусства. Я сшил бы вам чепчик гораздо больше к лицу,
даже зажмурившись, даже во сне, и даже... если бы у меня
была морская болезнь.
Льют задорно качнула белокурой головкой, взглянула
на подруг, как бы прося поддержки, и заявила:
— Сомневаюсь!.. Неужели вы воображаете, что мы
втроем не справимся с одним пожилым, не в меру тучным
и дерзким мужчиной? Как вы думаете, девочки? Давайте-
ка возьмемся за него все вместе! Ведь ему не меньше со-
рока лет, у него аневризм сердца, и — хотя не следует
выдавать семейных тайн — в довершение всего менье-
рова болезнь !.
Эрнестина, маленькая, но крепкая восемнадцатилетняя
блондинка, выскочила из-за рояля, и все три девушки со-
вершили набег на стоявший в амбразуре диван; захватив
каждая по диванной подушке и отойдя друг от друга так,
чтобы можно было хорошенько размахнуться, они двину-
лись на врага.
Форрест приготовился, затем поднял руку для пере-
говоров.
— Трусишка!—насмешливо закричали они вразно-
бой и повторили хором:—Трусишка!
Он упрямо покачал головой. *
— Вот за это и за прочие ваши дерзости вы все три
будете наказаны по заслугам. Сейчас передо мной с осле-
пительной ясностью встают все нанесенные мне в жизни
обиды. Через минуту я начну действовать. Но сначала,
Льют, как сельский хозяин, со всем смирением, на какое я
способен, прошу вас: объясните, ради создателя, что это за
штука — меньерова болезнь. Овцы могут заразиться ею?
— Меньерова болезнь — это,— начала Льют,— это...
как раз то, что у вас. И единственные живые существа,
которых постигает меньерова болезнь,— бараны.
Враги бросились друг на друга и вступили в яростную
схватку. Форрест сразу атаковал противника излюблен-
ным в Калифорнии футбольным приемом, который при-
менялся еще до распространения регби; но девушки, про-
пустив его, ринулись на него с флангов и обстреляли
1 Меньерова болезнь состоит в припадках голово-
кружения и глухоты вследствие изменений в лабиринте уха.
28
подушками. Он тут же обернулся, раскинул руки и, со-
гнув крючком пальцы, зацепил всех трех сразу. Теперь
это уже был смерч, в центре которого вертелся человек
со шпорами, а вокруг него крутились полы шелковых ки-
моно, летели во все стороны туфли, чепчики, шпильки.
Слышались глухие удары подушек, рычанье атакуемого,
писк, визг и восклицания девушек, неудержимый хохот и
треск рвущихся шелковых тканей.
Наконец, Дик Форрест оказался лежащим на полу,
полузадушенный и оглушенный ударами подушек; в руке
он сжимал растерзанный голубой шелковый пояс, заткан-
ный красными розами.
На пороге одной из дверей стояла Рита, ее лицо пы-
лало; она насторожилась, как лань, готовая бежать.
В другой — не менее разгоряченная Эрнестина застыла в
гордой позе матери Гракхов; она стыдливо завернулась в
остатки своего кимоно и целомудренно придерживала его
локтем. Спрятавшаяся было за роялем Льют пыталась
бежать оттуда, но ей угрожал Форрест. Он стоял на чет-
вереньках, изо всей силы ударял ладонями о паркет и
свирепо вертел головой, подражая реву разъяренного
быка.
— И люди все еще верят в доисторический миф, буд-
то это жалкое подобие человека, распростертое здесь во
прахе, когда-то помогло команде Беркли победить Стэн-
форд! — торжественно провозгласила Эрнестина, которая
находилась в большей безопасности, чем остальные.
Она тяжело дышала, и Форрест с удовольствием за-
метил трепет ее груди под легким блестящим вишневым
шелком. Когда он взглянул на других, то увидел, что и
они выбились из сил.
Рояль, за которым спряталась Льют, был небольшой,
яркобелый с золотом, в стиле этой светлой комнаты,
предназначенной для утренних часов; он стоял на не-
котором расстоянии от стены, и Льют могла бежать в
обе стороны. Форрест вскочил на ноги и потянулся к ней
через широкую плоскую деку инструмента. Он сделал
вид, что хочет перепрыгнуть, и Льют воскликнула в
ужасе:
— Шпоры, Дик! Ведь на вас шпоры!
— Тогда подождите, я их сниму,— отозвался он.
9
Только он наклонился, чтобы отстегнуть их, как Льют
сделала попытку бежать, но он расставил руки и опять
загнал ее за рояль.
— Ну, смотрите! — закричал он.— Все падет на вашу
голову! Если на крышке рояля будут царапины, я пожа-
луюсь Паоле.
— А у меня есть свидетельницы,— задыхаясь, крик-
нула Льют, показывая смеющимися голубыми глазами на
подруг, стоявших в дверях.
— Превосходно, милочка! — Форрест отступил на-
зад и вытянул руки.— Сейчас я доберусь до вас.
Он мгновенно выполнил свою угрозу: опершись ру-
ками о крышку рояля, боком перекинул через него свое
тело, и страшные шпоры пролетели на высоте целого фута
над блестящей белой поверхностью. И так же мгновенно
Льют нырнула под рояль, намереваясь проползти под
ним на четвереньках, но стукнулась головой о его дно
и не успела еще опомниться от ушиба, как Форрест ока-
зался уже на той стороне и загнал ее обратно под рояль.
— Вылезайте, вылезайте, нечего! — потребовал он.—
И получайте заслуженное возмездие.
— Смилуйтесь, добрый рыцарь,— взмолилась
Льют.— Смилуйтесь во имя любви и всех угнетенных пре-
красных девушек на свете!
— Я не рыцарь,— заявил Форрест низким басом.—
Я людоед, свирепый, неисправимый людоед. Я родился в
болоте. Мой отец был людоедом, а мать моя — еще более
страшной людоедкой. Я засыпал под вопли пожираемых
детей. Я был проклят и обречен. Я питался только кровью
девиц из Милльского пансиона. Охотнее всего я ел на
деревянном полу, моим любимым кушаньем был бок мо-
лодой девицы, кровлей мне служил рояль. Мой отец был
не только людоедом, он занимался и конокрадством. А я
еще свирепее отца, у меня больше зубов. Помимо людо-
едства, моя мать была в Неваде агентом по распростра-
нению книг и даже подписки на дамские журналы! По-
думайте, какой позор! Но я еще хуже моей матери: я тор-
говал безопасными бритвами!
— Неужели ничто не может смягчить и очаровать
ваше суровое сердце? — молила Льют, в то же время го-
товясь при первой возможности к побегу.
30
— «Только одно, несчастная! Только одно на небе,
на земле и в морской пучине».
Эрнестина прервала его легким возгласом негодова-
ния— ведь это был плагиат.
— Знаю, знаю,— продолжал Форрест.— Смотри
Эрнст Досон, страница двадцать седьмая, жиденькая кни-
жонка с жиденькими стихотворениями для девиц, заклю-
ченных в Милльском пансионе. Итак, я возвестил, до того
как меня прервали: единственное, что способно смягчить
и успокоить мое лютое сердце,— это «Молитва девы».
Слушайте, несчастные, пока я не отгрыз ваши уши порознь
и оптом! Слушайте и вы, глупая, толстая, коротконогая и
безобразная женщина — вы там, под роялем! Можете вы
исполнить «Молитву девы»?
Ответа не последовало. В это время из обеих дверей
раздались восторженные вопли, и Льют крикнула из-под
рояля входившему Берту Уэйнрайту:
— На помощь, рыцарь, на помощь!
— Отпусти деву сию! — приказал Берт.
— А ты кто? — вопросил Форрест.
— Я король Джордж, то есть святой Георгий.
— Ну что ж! В таком случае я твой дракон,— с долж-
ным смирением признал Форрест.—Но прошу тебя, по-
щади эту древнюю, достойную и несравненную голову,
ибо другой у меня нет.
— Отрубить ему голову! — скомандовали его три
врага.
— Подождите, о девы, молю вас! — продолжал
Берт.— Хоть я и ничтожество, но мне страх неведом.
Я схвачу дракона за бороду и удушу его же бородой, а
пока он будет медленно издыхать, проклиная мою жесто-
кость и беспощадность, вы, прекрасные девы, бегите в
горы, чтобы долины не поднялись на вас. Йоло, Петалуме
и Западному Сакраменто грозят океанские волны и
огромные рыбы.
— Отрубите ему голову! — кричали девушки.— А по-
том надо его заколоть и зажарить целиком.
— Они не знают пощады. Горе мне! — застонал Фор-
рест.— Я погиб! Вот они, христианские чувства молодых
девиц тысяча девятьсот четырнадцатого года! А ведь
они в один прекрасный день будут участвовать в голосо-
57
вании, если еще подрастут и не повыскочат замуж за ино-
странцев! Бери, святой Георгий, мою голову! Моя песенка
спета! Я умираю и останусь навсегда неведом потом-
ству!
Тут Форрест, громко стеная и всхлипывая, лег на
пол, начал весьма натурально корчиться и брыкаться, от-
чаянно звеня шпорами, и, наконец, испустил дух.
Льют вылезла из-под рояля и исполнила вместе с
Ритой и Эрнестиной импровизированный танец,— это
фурии плясали над телом убитого.
Но мертвец вдруг возмущенно вскочил. Он сделал
Льют тайный знак и крикнул:
— А герой-то! Героя забыли! Увенчайте его цве-
тами!
И Берт был увенчан полуувядшими ранними тюльпа-
нами, которые со вчерашнего дня стояли в вазах. Но
когда сильной рукой Льют пучок намокших стеблей был
засунут ему за ворот, Берт бежал. Шум погони гулко раз-
несся по холлу и стал удаляться вниз по лестнице, в сто-
рону бильярдной. А Форрест поднялся, привел себя, на-
сколько мог, в порядок и, улыбаясь и позванивая шпо-
рами, продолжал свой путь по Большому дому.
Он прошел по двум вымощенным кирпичом и крытым
испанской черепицей дворикам, которые утопали в ран-
ней зелени цветущих кустарников, и, все еще тяжело
дыша от веселой возни, вернулся в свой флигель, где его
поджидал секретарь.
— С добрым утром, мистер Блэйк,— приветствовал
его Форрест.— Простите, что опоздал.— Он взглянул на
свои часы-браслет.— Впрочем, только на четыре ми-
нуты. Вырваться раньше я не мог.
Глава четвертая
С девяти до десяти Форрест и его секретарь занима-
лись перепиской со всякими учеными обществами, питом-
никами и сельскохозяйственными организациями.
У рядового дельца, работающего без секретаря, это от-
няло бы весь день. Но Дик Форрест поставил себя в цент-
52
ре некоей созданной им системы, которой он втайне очень
гордился. Важные письма и бумаги он подписывал соб-
ственноручно; на всем остальном мистер Блэйк ставил его
штамп. В течение часа секретарь стенографировал по-
дробные ответы на одни письма и готовые формулировки
ответов на другие. Мистер Блэйк считал в душе, что он
работает гораздо больше своего хозяина и что послед-
ний просто феномен по части откапывания работы для
других.
Ровно в десять вошел Питтмен — консультант по вы-
ставочному скоту, и Блэйк удалился в свою контору, уно-
ся лотки с письмами, пачки бумаг и валики от дикто-
фонов.
С десяти до одиннадцати беспрерывно входили и вы-
ходили управляющие и экономы. Все они были вышко-
лены, умели говорить кратко и экономить время. Дик
Форрест приучил их к тому, что когда они являются с
докладом или предложением — колебаться и размышлять
уже поздно: надо думать раньше. В десять часов Блэйка
сменял помощник секретаря Бонбрайт, садился рядом с
хозяином, и его неутомимый карандаш, летая по бумаге,
записывал быстрые, как беглый огонь, вопросы и ответы,
отчеты, планы и предложения. Эти стенографические за-
писи, которые потом расшифровывались и переписыва-
лись на машинке в двух экземплярах, были прямо кош-
маром для управляющих и экономов, а иногда играли и
роль Немезиды. Форрест и сам обладал удивительной
памятью, однако он любил доказывать это, ссылаясь на
записи Бонбрайта.
Нередко после пяти или десятиминутного разговора с
хозяином служащий выходил от него весь в поту, вымо-
танный, разбитый, словно пропущенный через мясорубку.
В этот короткий, но чрезвычайно напряженный час
Форрест брался за каждого по-хозяйски, вникая во все
детали его особой, сложной области. Так, Томпсону, ме-
ханику, он за четыре быстролетных минуты указал, по-
чему динамо при холодильнике Большого дома работает
неправильно, подчеркнув, что виноват сам Томпсон; за-
ставил Бонбрайта записать страницу и главу той книги
из библиотеки, которую должен был по этому случаю про-
честь Томпсон; сообщил ему, что Паркмен, управляющий
33
молочной фермой, недоволен работой доильных машин и
что холодильник на бойне работает с перебоями.
Каждый из его служащих был в своей области специ-
алистом, но Форрест, по общему признанию, знал всё.
Так Полсон — агроном, ответственный за пахоту, жало-
вался Досону — агроному, ответственному за уборку уро-
жая:
— Я служу здесь двенадцать лет и не замечал, чтобы
Форрест когда-нибудь прикоснулся к плугу, а вместе с
тем он, черт бы его побрал, на этом деле собаку съел!
Знаете, он просто гений! Вот такой случай: он был занят
чем-то другим и притом ему надо было следить, чтобы
Фурия не выкинула какое-нибудь опасное коленце, а на
следующий день он в разговоре заметил, будто мимохо-
дом, что поле, мимо которого он проезжал, вспахано на
глубину стольких-то дюймов — и притом с точностью до
полдюйма, и что пахали его плугом такой-то системы...
А возьмите запашку Поппи Мэдоу — знаете, над Литтл
Мэдоу, на Лос-Кватос... Я просто не знал, что с ней де-
лать,— мне пришлось вывернуть и подзол. Ну, думаю,
как-нибудь сойдет! Когда все было кончено, он проехал
мимо. Я глаз с него не спускал, а он даже как будто и не
взглянул на поле, но на следующее утро я получил в кон-
торе такой нагоняй!.. Нет, мне не удалось провести его.
И с тех пор я никогда и не пытаюсь...
Ровно в одиннадцать Уордмен, ученый овцевод, ушел
от Форреста, получив приказание отправиться к поло-
вине двенадцатого в машине вместе с Тэйером, покупате-
лем из Айдахо, смотреть-шропширских овец; удалился и
Бонбрайт, чтобы разобраться в сделанных сегодня замет-
ках. И Форрест, наконец, остался один. Из проволоч-
ного лотка, где хранились неоконченные дела,— таких
лотков было множество, и они были поставлены один
на другой по пять штук,— он извлек изданную в штате
Айова брошюру о свиной холере и стал ее просматри-
вать.
В свои сорок лет Форрест выглядел весьма внуши-
тельно. Высокий рост, серые большие глаза, темные рес-
ницы и брови, прямой, не очень высокий лоб, светлокаш-
тановые волосы, слегка выступающие скулы и под ними
обычные для такого строения черепа легкие впадины;
34
челюсти крепкие, но не массивные, тонкие ноздри, ное
прямой, но не слишком крупный, подбородок не раз-
двоенный, крутой, но без тяжести; губы почти женствен-
ные и мягко очерченные, но чувствуется, что они могут
принять очень твердое выражение. Кожа на лице глад-
кая, покрытая загаром, и только над бровями — там,
куда падала тень широкополой шляпы,— лоб оставался
белым.
В уголках рта и глаз таился смех, и самые морщинки
вокруг губ казались следом только что исчезнувшей улыб-
ки. Вместе с тем каждая черта в лице этого человека го-
ворила о спокойной силе и уверенности. Да, Дик Фор-
рест был уверен в себе: уверен, что когда он протянет ру-
ку к столу за нужной вещью, то безошибочно и мгновенно
найдет эту вещь — ни на дюйм правее или левее, а именно
там, где ей быть надлежит; уверен, пробегая брошюру о
свиной холере, что его ясный и внимательный ум не
пропустит ничего существенного; уверен в своем сильном
теле, когда, сидя перед письменным столом на вращаю-
щемся кресле, он откидывался на его крепкую спинку;
уверен в своем сердце и уме, в своей жизни и работе, в
самом себе и во всем, что ему принадлежало.
И он имел право на такую уверенность: его тело, мозг
и жизненный путь выдержали немало испытаний. Сын бо-
гатых родителей, он никогда не мотал отцовских денег.
Рожденный и воспитанный в городе, он вернулся к земле
и так преуспел, что где бы скотоводы ни встретились, они
непременно упоминали его имя. Огромное имение его было
свободно от долгов и закладных. Он был владельцем
двухсот пятидесяти тысяч акров земли стоимостью от
тысячи до ста долларов за акр и от ста долларов до де-
сяти центов, причем была даже такая земля, которая не
стоила и пенни. Местное сельское население и не пред-
ставляло себе, какие суммы он затрачивал на обработку и
улучшение этих угодий, на осушку лугов и болот, прокла-
дывание дорог и оросительных каналов, возведение по-
строек и содержание Большого дома.
В его хозяйстве все до последней мелочи было поста-
влено на широкую ногу и вместе с тем вполне отвечало по-
следнему слову науки. Его управляющие пользовались
бесплатными квартирами в домах, стоивших от пяти до
35
десяти тысяч долларов, а жалованье они получали в зави-
симости от своих качеств; это были лучшие специалисты,
собранные со всего материка, от Атлантического до Тихо-
го океана. Если ему нужны были бензиновые тракторы
для вспашки низменностей, он покупал сразу большую
партию. А если он запруживал воду в горах, то строил ог-
ромные плотины, создавал целые озера вместимостью
чуть не в миллиард галлонов воды. Если Дик осушал бо-
лота, то, вместо того чтобы поручать это специальным
предприятиям, он сам выписывал мощные землечерпалки;
когда же в его имении не было такой работы, он брал под-
ряды на осушение болотистых земель у соседних крупных
фермеров и заключал договоры с земельными компаниями
и корпорациями за сотни миль от Большого дома, вверх
и вниз по реке Сакраменто.
Он был достаточно умен и понимал, что без чужого
ума не обойдешься и что, покупая эти чужие умы, прихо-
дится платить самым способным значительно больше
обычной рыночной цены,— достаточно умен, чтобы на-
правлять эти купленные им умы на служение его инте-
ресам.
И вот ему стукнуло сорок лет; его взгляд был ясен,
сердце билось ровно, он чувствовал себя здоровым и в
расцвете сил. Однако до тридцати он вел жизнь беспоря-
дочную и сумасбродную. Тринадцати лет он убежал из
дома, оставленного ему отцом-миллионером; окончил уни-
верситет, когда ему еще не было двадцати одного года,
а затем решил изведать соблазны всех сказочных
гаваней и сказочных морей. С трезвой головой и пылаю-
щим сердцем шел он, смеясь, на любой риск, только бы
получить желанное, и окунулся с головой в тот бурный
мир приключений, который буквально у него на глазах
был вынужден покориться закону и порядку.
В былые дни имя отца Форреста имело в Сан-Фран-
циско магическую силу. Дом Форрестов на Ноб-Хилле,
где жили такие люди, как Флуды, Маккейи, Крокеры и
О’Брайены, был одним из первых воздвигнутых здесь
дворцов. Ричард Форрест, прозванный «Счастливчиком»,
отец Дика, прибыл сюда из Новой Англии через Панам-
ский перешеек в поисках почвы для смелых торговых
предприятий; перед отъездом он интересовался быстрй-
36
ходными судами и строительством быстроходных судов, в
Калифорнии же стал интересоваться земельными участ*
ками в районе порта и речными пароходами, потом, ко-
нечно, рудниками, а позднее — осушкой Комстока в
Неваде и постройкой Южно-Тихоокеанской железной
дороги.
Он делал только крупные ставки — крупно проигры-
вал и крупно выигрывал; но выигрывал он всегда больше,
чем проигрывал,— ибо то, что он терял в одной игре, в
другой возвращалось ему сторицей. Деньги, нажитые им
на осушке Комстока, были спущены целиком в бездонные
Даффодилские рудники в округе Эльдорадо. Все, что ему
удалось спасти от краха на Бениша-Лайн, он вложил в
ртутные месторождения «Напа Консолидейтед», которые
принесли ему пять тысяч процентов прибыли. А потерян-
ное в стоктонском буме он вернул с лихвой, скупив зе-
мельные участки в Сакраменто и Окленде.
И когда в довершение всех авантюр «Счастливчик»
Форрест потерял после целого ряда неудач все свое со-
стояние и дело дошло до того, что в Сан-Франциско уже
обсуждали, за какую цену дворец на Ноб-Хилле пойдет
с молотка, он снабдил некоего Дела Нелсона всем необхо-
димым для экспедиции в Мексику. О результатах этой
экспедиции, даже по трезвым данным истории, известно,
что Дел Нелсон открыл такие богатейшие месторожде-
ния золота, как «Группа Харвест» с неистощимыми руд-
никами Тэттлснейк, Войс, Сити, Дездемона, Буллфрог
и Йеллоу-Бой. Ошарашенный этим успехом, Дел Нелсон
спился в один год, поглотив целое море дешевого виски;
и так как наследства никто не оспаривал, ибо он был со-
вершенно одинок, то его долю в предприятии получил
«Счастливчик» — Ричард Форрест.
Дик Форрест был истинный сын своего отца — «Сча-
стливчика» Ричарда, человека неутомимой энергии и пред-
приимчивости. Хотя отец был дважды женат и дважды
овдовел, бог не благословил его потомством. В третий
раз Ричард женился в 1872 году, когда ему было уже
пятьдесят восемь лет, а в 1874 году родился мальчик —
здоровяк и крикун, двенадцати фунтов весом,— правда,
он стоил жизни своей матери. Новорожденный поступил
37
на попечение десятка кормилиц и нянек, водворившихся
во дворце на Ноб-Хилле.
Маленький Дик развился рано. «Счастливчик» Ри-
чард был демократом. Мальчику взяли учителя, и он за
год выучился всему тому, на что в школе потратил бы
три года, а освободившееся таким образом время посвя-
щал играм на открытом воздухе. Способности Дика и
демократизм его отца были причиной того, что старик от-
дал сына в последний класс обычной народной школы:
пусть мальчик потрется там среди детей рабочих и тор-
говцев, доморощенных политиков и трактирщиков.
В школе он был просто учеником среди прочих учени-
ков, и все миллионы отца не могли изменить того факта,
что не он, а сын подносчика кирпича Пэтси Хэллорэна
показал себя вундеркиндом в математике, а Мона Санг-
винетти, мать которой содержала зеленную, была рекорд-
сменкой по части правописания. Не помогли ему также
ни отцовские миллионы, ни дворец на Ноб-Хилле, когда
он, сбросив куртку, голыми кулаками, без всяких раун-
дов и правил, дрался из последних сил то с Джимми
Батсом, то с Джаном Шоинским и другими мальчиками,
представителями того мужественного и крепкого поколе-
ния, которое могло вырасти только в Сан-Франциско, в
период его бурной и воинственной, мощной и здоровой
юности,— того поколения, из которого вышло затем
столько боксеров, рассеявшихся по свету в поисках славы
и денег.
Самым умным, что «Счастливчик» Форрест мог сде-
лать для сына, было дать ему эту демократическую за-
кваску. В Глубине души Дик никогда не забывал того, что
он живет во дворце с десятками слуг и что отец его — мо-
гущественный и влиятельный миллионер, но вместе с
тем он научился уважать демократию и людей, которые
должны рассчитывать только на самих себя и на свои
руки. Он научился этому тогда, когда на классном состя-
зании по орфографии победила Мона Сангвинетти, а
Берни Миллер обогнал его на состязаниях в беге.
И когда Тим Хэгэн в сотый раз разбил ему нос и губы
и после ряда ударов под ложечку повалил его, ослеплен-
ного, задыхающегося, и Дик сопел и не мог пошевелить
распухшими губами, то никакие дворцы и чековые книжки
38
не могли ему помочь. Он сам, своими кулаками, должен
был отстоять себя. Именно тут, весь в поту и в крови,
Дик научился упорной борьбе и уменью не сдаваться,
даже когда битва проиграна. Удары, которые ему наносил
Тим, были ужасны, но Дик выдержал. Он крепился до
тех пор, пока они не решили, что одному другого не по-
бороть. Но к этому решению они пришли, только когда
оба в изнеможении лежали на земле, всхлипывая от
боли и тошноты, от бешенства и упрямства. После
этого они подружились и вместе верховодили в школь-
ном дворе.
«Счастливчик» Ричард Форрест умер в том же ме-
сяце, в каком Дик окончил школу. Дику исполнилось три-
надцать лет; у него было двадцать миллионов и ни одного
родственника, который бы мог вмешиваться в его жизнь.
У него были, кроме того, дворцы, толпа слуг, паровая
яхта, конюшни и летняя вилла у моря, на южном конце
полуострова, в Мэнло, колонии набобов. Один только
стеснительный придаток ко всему этому получил он—и
это были его опекуны.
И вот в летний день, в большой библиотеке, Дик при-
сутствовал на их первом совещании. Их было трое, все
пожилые, богатые, юристы и дельцы; все — бывшие ком-
паньоны его отца. Когда они изложили Дику положе-
ние дел, он почувствовал, что, несмотря на их самые бла-
гие намерения, у него нет с ними решительно ни одной
точки соприкосновения. Ведь их юность была так далека
от них. Кроме того, ему стало совершенно ясно, что имен-
но его, вот этого мальчика, судьбой которого они так оза-
бочены, эти пожилые мужчины совершенно не понимают.
Поэтому Дик с присущей ему категоричностью решил, что
только он один в целом мире знает, что для него самое
лучшее.
Мистер Крокетт произнес длинную речь, и Дик вы-
слушал ее с подобающим и настороженным вниманием,
кивая головой всякий раз, когда говоривший обращался
прямо к нему. Мистер Дэвидсон и мистер Слокум также
высказали свои соображения, и он отнесся к ним не менее
почтительно. Между прочим, Дик узнал из их слов, какой
прекрасный и благородный человек был его отец, а также
39
какую программу выработали его опекуны, чтобы сделать
из него столь же прекрасного и благородного человека.
Когда они кончили свои объяснения, слово взял Дик.
— Я все обдумал,— заявил он,— и прежде всего—я
отправлюсь путешествовать.
— Путешествия — это потом, мой мальчик,— мягко
пояснил мистер Слокум.— Когда... ну... когда вы приго-
товитесь в университет... вам будет очень полезно — да,
да, чрезвычайно полезно... провести годик за границей.
— Разумеется,— торопливо вмешался мистер Дэвид-
сон, заметив, что в глазах мальчика вспыхнуло недоволь-
ство и он с бессознательным упорством сжал губы,—
разумеется, можно будет и до этого совершать небольшие
поездки, например во время каникул... Мои коллеги, на-
верное, согласятся, что подобные поездки — разумеется,
при соответствующем руководстве и должном надзоре,—
что такие поездки во время каникул могут быть поучи-
тельны и даже желательны.
— А сколько, вы сказали, у меня денег?—спросил
Дик ни с того ни с сего.
— Двадцать миллионов по самому скромному подсче-
ту... да, примерно эта сумма,— не задумываясь, ответил
мистер Крокетт.
— А если я скажу вам, что мне сейчас нужно сто дол-
ларов?— продолжал Дик.
— Но... это... гм...— и мистер Слокум вопросительно
посмотрел на своих коллег.
— Мы были бы поставлены в необходимость спросить
вас, на что вам нужны эти деньги,— ответил мистер Кро-
кетт.
— А что, если я...— очень медленно проговорил Дик,
глядя в упор на мистера Крокетта,— если я отвечу вам,
что очень сожалею, но объяснять, зачем они мне нужны,
не хочу?
— В таком случае вы бы их не получили,— ответил
мистер Крокетт весьма решительно, и в его ответе послы-
шалось даже некоторое раздражение и досада.
Дик задумчиво кивнул головой, как бы стараясь за-
помнить этот ответ.
— Ну конечно, мой друг,— поспешно вмешался ми-
стер Слокум,— вы же слишком молоды, чтобы распоря-
40
жаться своими деньгами, сами понимаете. И пока — мы
призваны это делать вместо вас.
— Значит, я без вашего разрешения не могу взять
ни одного пенни?
— Ни одного! — отрезал мистер Крокетт.
Дик снова задумчиво покачал головой и пробормотал:
— О да, понимаю...
— Конечно, вполне естественно и даже справедливо,
чтобы вы получали небольшие карманные деньги на ваши
личные траты,— добавил мистер Дэвидсон.— Ну, скажем,
доллар или два доллара в неделю. По мере того как вы
будете становиться старше, эту сумму можно будет уве-
личивать. А когда вам минет двадцать один год, вы, без
сомнения, окажетесь в состоянии управлять своими де-
лами самостоятельно; разумеется, и мы вам поможем со-
ветами...
— И хотя у меня двадцать миллионов, я до двадцати
одного года не смогу взять даже сто долларов и истра-
тить их как мне хочется? — спросил Дик очень смиренно.
Мистер Дэвидсон хотел было ответить утвердительно,
но подбирал выражения помягче; однако Дик заговорил
снова:
— Насколько я понимаю, мне можно тратить деньги
только после вашего общего решения?
Опекуны закивали.
— И все то, на чем мы согласимся, будет иметь силу?
И опять опекуны кивнули.
— Ну вот, я хотел бы сейчас же получить сто долла-
ров,— заявил Дик.
— А для чего? —осведомился мистер Крокетт.
— Пожалуй, я скажу вам,— ответил мальчик спокой-
но и серьезно.— Я отправлюсь путешествовать.
— Сегодня вы отправитесь в постель ровно в восемь
тридцать, и больше никуда,— резко отчеканил мистер
Крокетт.— Никаких ста долларов вы не получите. Дама,
о которой мы вам говорили, придет сюда к шести часам.
Вы будете ежедневно и ежечасно состоять на ее попече-
нии. В шесть тридцать вы, как обычно, сядете с нею за
стол, и она позаботится о том, чтобы вы легли в надле-
жащее время. Мы уже говорили вам, что она должна
41
заменить вам мать и смотреть за вами... Ну... чтобы вы
мыли шею и уши...
— И чтобы я по субботам брал ванну,— с глубочай-
шей кротостью докончил Дик.
— Вот именно.
— Сколько же вы... то есть я буду платить этой даме
за ее услуги? —продолжал расспрашивать Дик с той раз-
дражающей непоследовательностью, которая уже входила
у него в привычку и выводила из себя учителей и това-
рищей.
Впервые мистер Крокетт ответил не сразу и сначала
откашлялся.
— Ведь это же я плачу ей, не правда ли?—настаи-
вал Дик.— Из моих двадцати миллионов? Верно?
«Вылитый отец»,— заметил про себя мистер Слокум.
— Миссис Соммерстон — «эта дама», как вам угодно
было выразиться,— будет получать полтораста долларов
в месяц, что составит в год ровно тысячу восемьсот дол-
ларов,— пояснил мистер Крокетт.
— Выброшенные деньги,— заявил со вздохом Дик.—
Да еще считайте стол и квартиру!
Дик поднялся — тринадцатилетний аристократ не по
рождению, но потому, что он вырос во дворце на Ноб-
Хилле,— и стоял перед опекунами так гордо, что все трое
тоже невольно поднялись со своих кожаных кресел. Но он
стоял перед ними не так, как стоял, быть может, некогда
маленький лорд Фаунтлерой 1, ибо в Дике жили две сти-
хии. Он знал, что человеческая жизнь многолика и много-
образна: недаром Мона Сангвинетти оказалась сильнее
его в орфографии и недаром он дрался с Тимом Хэгэном,
а потом дружил с ним, деля власть над товарищами.
Он был сыном человека, пережившего золотую лихо-
радку сорок девятого года. Дома он рос аристократом, а
школа воспитала в нем демократа. И его преждевременно
развившийся, но еще незрелый ум уже улавливал раз-
ницу между привилегированными сословиями и народ-
ными массами. Помимо того, в нем жили твердая воля и
спокойная уверенность в себе, совершенно непонятная тем
1 Герой популярной повести американской писательницы
Ф. Бернетт «Маленький лорд Фаунтлерой».
42
трем пожилым джентльменам, в руки которых была от-
дана его судьба и которые взяли на себя обязанность
приумножать его миллионы и сделать из него человека
сообразно их собственному идеалу.
— Благодарю вас за вашу любезность,— обратился
Дик ко всем трем.— Надеюсь, мы поладим. Конечно, эти
двадцать миллионов принадлежат мне и, конечно, вы
должны сохранить их для меня, ведь я в делах ничего не
смыслю...
— И поверьте, мой мальчик, что мы ваши миллионы
приумножим, бесспорно приумножим, и притом самыми
безопасными и испь^ганными способами,— заявил мистер
Слокум.
— Только, пожалуйста, без спекуляций,— предупре-
дил их Дик.— Папе везло, но я часто слышал от него, что
теперь другие времена и уже нельзя рисковать так, как
прежде рисковали все.
На основании всего этого можно было, пожалуй, ре-
шить, что у Дика мелочная и корыстная душонка. Нет1
Именно в эти минуты он меньше всего думал о своих два-
дцати миллионах. Его занимали мечты и планы, столь
далекие от всякой корысти и стяжательства, что они ско-
рее роднили его с любым пьяным матросом, который рас-
швыривает на берегу свое жалованье за три года.
— Правда, я только мальчик,— продолжал Дик,— но
вы меня еще не очень хорошо знаете. Со временем мы по-
знакомимся ближе, а пока — еще раз спасибо...
Он смолк и отвесил легкий поклон, полный достоин-
ства: к таким поклонам привыкают очень рано все лорды
во всех дворцах на Ноб-Хилле. Его молчание говорило
о том, что аудиенция кончена. Опекуны это поняли, и они,
товарищи его отца, с которыми тот вел крупнейшие дела,
удалились сконфуженные и озадаченные.
Спускаясь по широкой каменной лестнице к ожидав-
шему их экипажу, мистер Дэвидсон и Слокум были гото-
вы дать волю своему гневу, но Крокетт, только что воз-
ражавший мальчику так сердито и резко, пробормотал
с восхищением:
— Ах; стервец! Ну и стервец!
Экипаж отвез их в старый Тихоокеанский клуб, где
они еще с час озабоченно обсуждали будущность Дика
43
Форреста и жаловались на ту трудную задачу, которую
на них взвалил «Счастливчик» Ричард Форрест.
А в это время Дик торопливо спускался с горы по
слишком крутым для лошадей и экипажей, заросшим тра-
вой, мощеным улицам. Едва он оставил за собой живопис-
ные холмы, виллы и пышные сады миллионеров и спустил-
ся вниз, как тут же попал в узкие улички с деревянными
лачугами, где жил рабочий люд. В 1887 году Сан-
Франциско еще представлял собой такую же беспорядоч-
ную смесь дворцов и трущоб, как и любой старый евро-
пейский город; и Ноб-Хилл, подобно средневековому
замку, вырастал из нищеты и грязи обыденной жизни,
которая ютилась у его подножья.
Дик, наконец, остановился на углу, возле бакалейной
лавки, над которой жил Тимоти Хэгэн-старший; Тимоти
мог позволить себе эту роскошь — жить над головой сво-
их сограждан, содержавших семью на сорок — пятьдесят
долларов в месяц, так как служил в полиции и получал
сто.
Но тщетно Дик свистел под открытыми, не защищен-
ными от солнца окнами: Тима Хэгэна-младшего не было
дома. Наконец, Дик замолчал и принялся перебирать в
уме все те места неподалеку, где мог находиться его прия-
тель; но в это время тот и сам появился из-за угла, бе-
режно неся жестянку из-под лярда, полную пенящегося
пива. Он пробурчал какое-то приветствие, и Дик также
грубо буркнул ему что-то в ответ, точно всего час назад
не он так смело и надменно отпустил трех некоронован-
ных королей огромного города. Он говорил, как обычный
мальчишка, и ничто в его тоне не показывало, что он бу-
дущий владелец двадцати миллионов, а со временем и
больше.
— Я не видел тебя со смерти твоего старика,— заме-
тил, поровнявшись с ним, Тим Хэгэн.
— Зато видишь теперь. Верно? — отозвался Дик.—
Знаешь, Тим, я к тебе по делу.
— Ладно, подожди, сначала отдам пиво моему стари-
ку,— сказал Тим, следя опытным глазом за вздымающей-
ся у краев жестянки пеной.— Раскричится, если подашь
без пены.
44
— А ты встряхни жестянку, вот и будет пена,— посо-
ветовал Дик.— Мне только на минутку. Дело в том, что
я нынче ночью удираю. Хочешь со мной?
Голубые ирландские глазки Тима загорелись любо-
пытством.
— А куда?—спросил он.
— Не знаю. Так хочешь? Если да, можно будет об-
судить потом, когда будем уже в пути. Ты знаешь все
лучше меня. Ну как? Согласен?
— Старик-то с меня шкуру спустит,— пробормотал
Тим.
— Да ведь он колотил тебя и раньше, а твоя шкура,
кажется, еще цела,— последовал бессердечный ответ.—
Только скажи «да», и мы встретимся сегодня вечером в
девять часов у перевоза. Ну как? Идет? Словом, в де-
вять я там буду.
— А если я не явлюсь?—спросил Тим.
— Все равно, уеду один.— И Дик отвернулся, делая
вид, что собирается уходить; потом приостановился и бро-
сил небрежно: —Лучше, если бы вместе...
Тим встряхнул жестянку с пивом и отвечал так же не-
брежно:
— Да уж ладно. Приду.
Расставшись с Тимом, Дик принялся разыскивать не-
коего Марковича, словенца, тоже бывшего школьного то-
варища; его отец содержал дешевый ресторан, где можно
было за двадцать центов получить очень приличный обед.
Молодой Маркович взял как-то у Дика в долг два
доллара, но Дик поладил с ним на одном долларе сорока
центах, остальную же часть долга простил Марко-
вичу.
Затем Дик не без робости и волнения прошелся по
Монтгомери-стрит, мимо украшавших эту оживлен-
ную улицу многочисленных ломбардов и ссудных касс.
С отчаянной решимостью он, наконец, выбрал одну
из них и обменял там на восемь долларов и квитан-
цию часы, стоившие, как он знал, по меньшей мере пять-
десят.
Обед во дворце на Ноб-Хилле подавался в половине
седьмого. Дик явился домой без четверти семь и сразу
налетел на миссис Соммерстон. Это была полная пожилая
45*
дама, из некогда знаменитой, а теперь обедневшей семьи
Портер-Рингтон, финансовый крах которой потряс в се-
мидесятых годах все Тихоокеанское побережье. Несмотря
на свою полноту, она страдала, по ее словам, «расстрой-
ством нервов».
— Нет, нет, это невозможно, Ричард,— возмущенно
изрекла она.— Обед ждет уже целых четверть часа, а вы
еще не вымыли лицо и руки.
— Простите, миссис Соммерстон,— извинился Дик.—
Я больше никогда не буду опаздывать. Да и вообще не
причиню вам впредь никакого беспокойства.
Они обедали вдвоем в огромной столовой, и Дик
старался занимать свою воспитательницу, ибо, хотя
он и платил ей жалованье, она все-таки была для него
гостьей.
— Когда вы устроитесь, вам будет здесь очень хо-
рошо. Это уютный старый дом, да и слуги живут здесь
уже много лет.
— Но, Ричард,— возразила она с улыбкой,— ведь не
от слуг зависит то, как я буду чувствовать себя здесь, а
от вас?
— Я сделаю все, что могу,— любезно ответил он,— и
даже сверх того. Я очень сожалею, что сегодня опоздал.
Пройдут многие-многие годы, и я ни разу не опоздаю.
Я решил совсем не беспокоить вас. Вот увидите. Будет
так, словно меня и нет в доме.
Затем он пожелал ей спокойной ночи и, уходя, приба-
вил, как бы что-то вспомнив:
— Насчет одного я должен вас предупредить: это ка-
сается повара, его зовут О-Чай. Он у нас в доме очень
давно, я даже не помню, сколько лет,— может быть, два-
дцать пять, а то и тридцать; он готовил отцу, когда меня
еще не было на свете и когда не было этого дома. Он у
нас на особом положении и так привык все делать по-сво-
ему, что вам придется с ним обращаться довольно осто-
рожно. Но если он вас полюбит, то себя не пожалеет,
чтобы вам угодить. Меня он очень любит. Сделайте
так, чтобы он и вас полюбил, и вам будет здесь очень
хорошо. А я, право же, не причиню вам больше ника-
кого беспокойства. Я сделаю так, будто меня и нет в
доме.
46
Глава пятая
В девять часов, минута в минуту, Дик, одетый в свое
самое старое платье, встретился с Тимом Хэганом у пере-
воза.
— На север идти не стоит,— сказал Тим.—Скоро
зима, и спать будет холодно. Хочешь, пойдем на восток,
в сторону Невады и пустыни?
— А еще куда можно?—спросил Дик.— Что, если
мы выберем юг и пойдем на Лос-Анжелос, Аризону, Но-
вую Мексику и Техас? — предложил он.
— Сколько ты раздобыл денег? —спросил Тим.
— А тебе зачем? — возразил Дик.
— Важно уйти из этих мест как можно скорее, а что-
бы двигаться быстро, надо платить. Мне-то наплевать.
Вот ты — другое дело. Твои опекуны сейчас же поднимут
шум, наймут ораву сыщиков; а те как пойдут по следу —
не отвяжешься. Надо скорее смыться.
— Ну что ж, раз иначе нельзя...— отозвался Дик.—
Несколько дней мы будем петлять, путать их, скрываться
и за все платить, пока не доберемся до Трэйси. А потом
платить перестанем и повернем на юг.
Вся эта программа была ими выполнена в точности.
Трэйси они проехали в качестве платных пассажиров;
через шесть часов после того, как местный шериф пере-
стал обыскивать поезда, Дик из осторожности заплатил
еще до станции Модесто, а там платить перестал, и, сле-
дуя советам Тима, мальчики продолжали путь «зайца-
ми», в багажных и товарных вагонах, а также на тендерах.
Дик покупал газеты и пугал Тима, читая ему трагические
описания того, как был похищен юный наследник форре-
стовских миллионов.
В Сан-Франциско опекуны дали объявление, что на-
шедшему и доставившему домой их подопечного будет вы-
плачена премия в тридцать тысяч долларов. Тим Хэгэн,
читавший эти сообщения, когда мальчики отдыхали на
траве у какой-нибудь водокачки, навсегда внушил своему
товарищу ту мысль, что честность и честь не являются
достоянием какой-нибудь отдельной касты и могут оби-
тать не только во дворце на вершине горы, но и в убогой
квартирке над бакалейной лавкой.
47
— Ах черт! — обратился Тим не столько к Дику,
сколько к лежавшему перед ними ландшафту.— Мой
старик не стал бы шуметь оттого, что я удрал, если
бы я выдал тебя за тридцать тысяч! Даже подумать
страшно!
Раз Тим так открыто об этом заговорил, значит с этой
стороны Дику опасаться нечего,— сын полисмена не доне-
сет на него.
Только шесть недель спустя, уже в Аризоне, Дик
опять коснулся этого вопроса.
— Понимаешь ли, Тим,— сказал Дик,— я получил
кучу денег, и мой капитал все время растет, а я из него
не трачу ни одного цента, как ты видишь сам... хотя мис-
сис Соммерстон и выжимает из меня тысячу восемьсот
долларов в год, да кроме того — стол, квартиру и выезд,
а мы с тобой живем, как бродяги, и рады подобрать за
каким-нибудь кочегаром его объедки. И все-таки мой ка-
питал растет! Сколько это выходит — десять процентов с
двадцати миллионов долларов? Сосчитай!
Тим Хэгэн уставился на струи горячего воздуха, вол-
новавшиеся над пустыней, и попытался решить предло-
женную ему задачу.
— Ну, сколько будет одна десятая от двадцати мил-
лионов?— нетерпеливо спросил Дик.
— Сколько? Два миллиона, конечно.
— А пять процентов — половина десяти. Сколько же
это составит в год, если считать двадцать миллионов из
пяти процентов?
Тим нерешительно молчал.
— Да половину, половину двух миллионов,— крикнул
Дик.— Значит, я каждый год становлюсь на один мил-
лион богаче. Запомни это и слушай дальше. Когда я со-
глашусь вернуться домой,— а это будет только через мно-
го-много лет, мы с тобой решим когда,— я тебе скажу,
и ты напишешь отцу. Он нагрянет в условленное место,
заберет меня и доставит куда следует. А потом получит от
опекунов обещанные тридцать тысяч, бросит службу в по-
лиции и откроет пивную.
— Тридцать тысяч, это — знаешь, сколько денег? —
небрежно проговорил Тим, выразив таким образом свою
благодарность.
48
— Только не для меня,— заявил Дик, стараясь ума-
лить свою щедрость.— Тридцать тысяч в миллионе со-
держится тридцать три раза, а мои деньги за один год
приносят миллион.
Однако Тиму не суждено было дожить до тех времен
и увидеть, как его отец станет владельцем пивной. Два
дня спустя после этого разговора не в меру ретивый кон-
дуктор выставил мальчиков из пустого товарного вагона,
когда поезд стоял на мосту, перекинутом через высохший
каменистый овраг. Дик взглянул вниз: дно оврага лежа-
ло на глубине семидесяти футов,— и он невольно содрог-
нулся.
— Место здесь есть,— сказал он,— но что, если поезд
тронется?
— Не тронется. Удирайте, пока можно,— настаивал
кондуктор.— Паровоз на той стороне набирает воду. Он
тут всегда набирает.
Но именно в этот раз паровоз не стал брать воду.
Следствие потом выяснило, что воды в водокачке не ока-
залось и машинист решил ехать дальше. Едва мальчики
успели соскочить наземь из боковой двери вагона и прой-
ти несколько шагов по узкому пространству между рель-
сами и обрывом, как поезд начал двигаться. Дик, всегда
быстро соображавший и действовавший, стал на четве-
реньки. Это дало ему возможность крепче уцепиться за
мост и удержаться, ибо выступавшие части вагона про-
ходили над его головой, не задевая его.
Но Тим, соображавший гораздо медленнее и еще
ослепленный чисто кельтским бешенством, вместо того
чтобы лечь на мост, продолжал стоять и крайне образно,
в духе своих родичей, выражаться по адресу кондуктора.
— Ложись! Скорее! — крикнул ему Дик.
Но Тим уже пропустил удобную минуту: поезд шел
под уклон и быстро ускорял ход. Стоя лицом к бегущим
вагонам и чувствуя, что за спиной у него нет опоры, а под
ногами—пропасть, Тим, наконец, решил последовать при-
меру Дика. Но едва он повернулся, как ударился плечом
о бегущие -вагоны и чуть не потерял равновесие. Каким-то
чудом он все же удержался и продолжал стоять. Поезд
шел все быстрее. Лечь было уже нельзя.
3 Джек Лондон, т. 8	49
Дик следил за всем этим, но не мог двинуться. Поезд
набирал скорость. Однако Тим не терял присутствия
духа: стоя спиной к пропасти, а лицом к бегущим вагонам
и упираясь ногами в узкие доски моста, он качался и ба-
лансировал. Чем быстрее шел поезд, тем сильнее Тим ка-
чался; наконец, сделав над собой усилие, он нашел устой-
чивое положение и перестал раскачиваться.
Все могло бы еще окончиться благополучно, если бы
не последний вагон. Дик понял это и с ужасом следил за
его приближением. Это был «усовершенствованный вагон
для лошадей» — на шесть дюймов шире, чем все осталь-
ные. Дик видел, что и Тим его заметил; видел, как това-
рищ напряг все силы, чтобы удержаться на том простран-
стве, которое теперь еще сократилось чуть не на полфута;
видел, как Тим откидывается назад все дальше, дальше,
до последней возможности, и все же недостаточно далеко.
Катастрофа была неизбежна. Если бы вагон оказался
уже всего на один дюйм, Тим устоял бы. Один дюйм —
и мальчик упал бы на рельсы позади поезда, а вагон про-
шел бы мимо. Но именно этот дюйм и погубил его. Вагон
толкнул Тима, мальчик несколько раз перевернулся в воз-
духе и рухнул головой на камни.
Там, внизу, он уже не шевелился. Упав с высоты се-
мидесяти футов, он сломал себе шею и размозжил
череп.
Тут Дик впервые познал смерть — не упорядоченную
и благопристойную смерть, какой она бывает среди циви-
лизованных людей, когда и врачи, и сиделки, и наркотики
облегчают человеку переход в вечную ночь, а его близкие
пытаются пышными обрядами, цветами и торжественными
проводами скрасить его путешествие в царство теней,— но
смерть внезапную и простую, грубую и неприкрашенную;
смерть, подобную смерти быка или жирной свиньи, уби-
тых на бойне.
И еще многое открылось Дику: превратности жизни
и судьбы; враждебность вселенной к человеку; необходи-
мость быстро соображать и действовать, быть решитель-
ным и уверенным в себе, уметь мгновенно приспособлять-
ся к неожиданным переменам в соотношении сил» власт-
вующих над всем живым. И, стоя над изуродованными
останками того, кто всего несколько минут назад бы\ его
50
товарищем, Дик понял, что нельзя доверяться иллюзи-
ям — за них всегда приходится расплачиваться, и что
только действительность никогда не лжет.
В Новой Мексике Дик случайно попал на одно ранчо
под названием Джингл-Боб, расположенное к северу от
Росуэлла, в долине Пикос. Дику еще не было четырна-
дцати лет, но он скоро сделался всеобщим любимцем;
это, однако, не помешало ему стать настоящим ковбоем,
подобным тем, которые даже в официальных бумагах име-
новали себя: «Дикий Конь», «Вилли-Олень», «Большой
Кармак» или «Вырви глаз».
Здесь, за полгода, проведенных на ранчо, Дик в
совершенстве узнал лошадей и, будучи сильным и ловким,
сделался отличным наездником, а также узнал людей, как
они есть,— и это драгоценное знание сберег на всю жизнь.
Но он узнал и многое другое. Вот, например, Джон Чай-
зом, владелец Джиигл-Боба, Bosque grande и еще многих
других скотоводческих ферм до самой Блэк-ривер и за
ней,— Джон Чайзом, «коровий король», предвидя воз-
никновение мелких фермерских хозяйств, скупил кругом
все свободные участки, на которых имелась вода, поставил
ограды из колючей проволоки и стал полновластным хо-
зяином над миллионами акров прилегавшей к ним земли,
которая без орошения не имела никакой цены. А из бесед
у ночного костра, сидя возле фургона с продовольствием,
среди ковбоев, получавших в месяц не более сорока дол-
ларов (они не предусмотрели того, что предусмотрел их
хозяин), Дик отчетливо понял, почему Джон Чайзом сде-
лался «коровьим королем», а сотни его соседей нанима-
лись к нему в качестве сельскохозяйственных рабочих.
Но у Дика был горячий нрав. Его кровь кипела. В нем
жила пылкая мужская гордость. Готовый иногда разры-
даться после двадцати часов, проведенных в седле, он
сдерживал себя, научился презирать жестокие боли, тер-
завшие его еще полудетское тело, и молча терпеть, не
мечтая о постели, пока закаленные гуртовщики не лягут
первыми. С той же терпеливой выдержкой он садился на
любую лошадь, какую ему давали, требовал, чтобы и его
посылали в ночное, и в развевающемся непромокаемом
3*
51
плаще уверенно мчался наперерез разбегающемуся стаду.
Он готов был подвергнуть себя любому риску и любил
рисковать, но даже в такие минуты никогда не забывал о
трезвой действительности. Дику отлично было известно,
что люди — существа весьма хрупкие,— они легко гибнут,
разбиваясь о камни или затоптанные лошадиными копы-
тами. И если он иной раз отказывался садиться на ло-
шадь, у которой на галопе заплетались ноги, то делал это
не из страха, а потому что,— как он заявил однажды са-
мому Джону Чайзому,— «если уж падать, так хоть за хо-
рошие деньги».
Только отсюда, из этого имения, Дик решил напи-
сать своим опекунам. Но и тут был настолько осторожен,
что отдал письмо проезжему торговцу скотом из Чикаго
и адресовал его на имя повара О-Чай. Хотя Дик и не
пользовался своими миллионами, однако всегда об них
помнил; опасаясь, как бы его состояние не досталось
каким-нибудь отдаленным родственникам, которые могли
найтись в Новой Англии, он известил своих опекунов о
том, что жив и здоров и через несколько лет непременно
вернется домой. Он приказал им также не отпускать мис-
сис Соммерстон и аккуратно выплачивать ей жалованье.
Но ему не сиделось на месте. И, наконец, он решил,
что полгода на ранчо Джингл-Боб — это больше чем
достаточно. Тогда Дик стал бродягой и исколесил всю тер-
риторию Соединенных Штатов, причем ему довелось по-
знакомиться во время своих скитаний с мировыми судья-
ми, полицейскими чиновниками, законами о бродяжни-
честве и даже тюрьмами. И он узнал настоящих бродяг,
странствующих рабочих и мелких преступников. Кроме
того, он знакомился с фермами и фермерами и изучал
земледелие, а однажды в штате Нью-Йорк целую неделю
работал по сбору ягод у одного фермера датчанина, кото-
рый производил эксперименты с первой силосной уста-
новкой в Соединенных Штатах. Он учился всему этому
не потому, что ставил себе учение как цель: в нем жила
огромная, чисто мальчишеская, любознательность и инте-
рес решительно ко всему. Благодаря этому он приобрел
много сведений о человеческой природе и жизни обще-
ства. Эти знания, когда он их впоследствии переварил и
52
систематизировал при помощи книг, сослужили ему не-
оценимую службу.
Приключения не повредили Дику. Даже когда ему
приходилось встречаться с острожниками в их лесных
убежищах и узнавать их взгляды на ^кизнь и нравствен-
ность, эти взгляды на него не действовали. Он был точно
путешественник среди туземных племен. Уверенный в том,
что у него есть двадцать миллионов, он не испытывал же-
лания красть и грабить,— да в этом и не было необходи-
мости. Все на свете интересовало его, но он ни разу не
попадал в такое положение или место, в котором хотел
бы остаться навсегда. В нем жила жажда все больше ви-
деть, без конца наблюдать действительность.
Прошло три года; ему минуло шестнадцать. Это был
крепкий и закаленный подросток, весивший сто тридцать
фунтов. Тогда Дик решил, что пора вернуться домой и
взяться за книги. Так он совершил свое первое большое
морское путешествие, поступив юнгой на судно, которое
шло из Делавэра в Сан-Франциско, огибая мыс Горн. Это
было трудное плавание, оно продолжалось сто восемьде-
сят дней, но в результате Дик прибавил десять фунтов.
Когда в один прекрасный день он вошел в комнату и
направился к миссис Соммерстон, она вскрикнула и по-
слала за поваром О-Чаем: пусть скажет — действительно
ли это Дик. Она вскрикнула во второй раз, когда протя-
нула ему руку и его огрубевшая от канатов мозолистая
ладонь сжала ее нежные пальцы. «
Во время первой встречи с опекунами, которые спешно
собрались, узнав о его приезде, Дик держался застенчиво,
почти конфузился. Но это не помешало ему высказаться
вполне определенно.
— Вот как обстоит дело,— начал он.— Я не дурак,
знаю, чего хочу; и как я захочу — так и будет. Я совсем
один на свете, не считая, конечно, таких добрых друзей,
как вы; и у меня есть свои взгляды на жизнь и на то,
что я в ней намерен делать. Вернулся я домой вовсе не из
чувства долга перед кем-то, а потому что пришло время;
скорее — из чувства долга перед самим собой. Три года
странствий принесли мне большую пользу, и теперь я
хочу продолжать образование: я разумею — уже по
книгам.
53
— Белмонтское училище,— подсказал мистер Сло-
кум,— подготовит вас в университет.
Дик решительно покачал головой:
— И отнимет у меня три года, как и любая средняя
школа. Нет, я намерен поступить в Калифорнийский уни-
верситет не позднее, чем через год. Конечно, придется под-
работать. Но мозг у меня вроде кислоты: так и въедается
в книги. Я возьму себе преподавателя — десяток препода-
вателей, если понадобится,— и начну готовиться. Нани-
мать я их буду сам и выгонять — тоже сам. А для этого
мне понадобятся деньги.
— Сто долларов в месяц достаточно? — спросил ми-
стер Крокетт.
Дик покачал головой.
— Я странствовал три года и не истратил ни гроша
из своего капитала. Надеюсь, я сумею с толком распоря-
диться его частью здесь, в Сан-Франциско. Я еще не бе-
русь управлять своими делами, но хочу иметь на руках
чековую книжку, и на приличную сумму. Деньги я буду
тратить на то, что сочту нужным и как сочту нужным.
Опекуны в ужасе переглянулись.
— Это нелепо; это невозможно,— начал мистер Кро-
кетт возмущенно.— Вы такой же сорви-голова, как и до
вашего ухода.
— Уж какой есть,— вздохнул Дик.— И та размолвка
вышла у нас из-за денег. А ведь тогда я хотел получить
всего-навсего сто долларов.
— Но войдите же в наше положение, Дик,— принялся
его увещевать мистер Дэвидсон.— Ведь мы ваши опе-
куны... Что скажут люди, если мы позволим вам, шест-
надцатилетнему мальчику, свободно распоряжаться ва-
шими деньгами?
— А что стоит теперь моя яхта «Фрида»?—неожи-
данно спросил Дик.
— Думаю, за нее в любое время дадут тысяч два-
дцать,— отозвался мистер Крокетт.
— Так продайте ее. Она для меня велика и вдобавок
с каждым годом теряет в цене. Мне нужна небольшая
яхточка, чтобы я мог сам управлять ею и плавать в нашей
бухте, и стоить она должна не больше тысячи. А эту про-
дайте и положите деньги на мое имя. Я знаю ведь, чего
54
вы, все трое, боитесь: что я растранжирю свои деньги на
кутежи да на лошадей и на певичек. Так я вот что вам
предложу: пусть на эти деньги будет иметь право каждый
из нас четверых. И в ту минуту, когда кто-либо из вас
решит, что я трачу деньги зря, пусть он снимет со счета
всю сумму. Могу также вам сообщить, что наряду с пре-
подавателями, которые будут готовить меня в универси-
тет, я намерен пригласить специалиста из коммерческого
колледжа: пусть научит меня тому, как дельцы ведут
дела, пусть вбивает мне в голову всю эту механику.
Дик не стал ждать их согласия и продолжал, как
будто это уже было решено:
— А как с лошадьми в Мэнло? Впрочем, я посмотрю
их и тогда подумаю, что с ними делать. Миссис Соммер-
стон останется здесь и будет вести дом и хозяйство. Я и
без того буду слишком занят. Вы не раскаетесь, дав мне
полную волю в моих личных делах, обещаю. А теперь,
если хотите послушать, как я жил эти три года, я вам,
пожалуй, расскажу.
Дик Форрест не ошибся, заявив своим опекунам, что
его мозг въедается в книги, точно кислота. Никогда еще,
кажется, ни один юноша не получал столь необычного об-
разования,— причем он руководил им сам, не отвергая
порой и чужих советов. Уменью использовать чужие
мозги он, видимо, научился у отца и у Джона Чайзома из
Джингл-Боба. Там, в степи, он привык подолгу сидеть
молча и размышлять, в то время как ковбои вели нето-
ропливую беседу у костра и фургона с продовольствием.
Теперь, благодаря своему имени и состоянию, он легко
добивался знакомства и бесед с профессорами, директо-
рами школ, всевозможными специалистами и дельцами;
он мог слушать их долгие часы, лишь изредка вставляя
слово, почти не спрашивая, а только впитывая в себя то,
что они ему рассказывали,— и был доволен, если ему уда-
валось из этой многочасовой беседы извлечь хотя бы одну
мысль, один факт, которые помогли бы ему решить вопрос,
какое именно образование ему нужно и как его получить.
Затем он начал выбирать себе преподавателей; и уж
тут пошли такие приглашения и увольнения, такие
55
прилеты и вылеты, что все только диву давались. Моло-
дой Форрест не стеснялся. С одними Дик занимался ме-
сяц, два или три, но большинству отказывал в первый же
день или в первую неделю; и неизменно платил в таких
случаях за целый месяц вперед, даже если их попытка че-
му-то научить его продолжалась не больше часа. Он всег-
да был в этих делах щедр и великодушен,^-оттого что
имел возможность позволить себе щедрость и великодушие.
Этот мальчик, не раз подбирал объедки после ко-
чегаров, запивая их водой из колонки, узнал на своей
шкуре цену деньгам и что покупать самое лучшее — в
конце концов выгоднее всего. Для поступления в универ-
ситет надо было прослушать годичный курс физики и
химии. Покончив с алгеброй и геометрией, он обратился к
видным профессорам физики и химии при Калифорний-
ском университете. Вначале профессор Кэйри рассмеялся
ему в лицо...
— Мой милый мальчик...— сказал он.
Дик терпеливо дал ему высказаться, затем спокойно
заявил:
— Поверьте, профессор, что я не дурак. Ученики сред-
ней школы и подготовительного училища — просто мла-
денцы. Они жизни не знают. И еще не знают, чего хотят,
или почему хотят того, чем их напичкали. Я знаю жизнь.
Знаю, чего хочу и почему. Они занимаются физикой два
часа в неделю в течение двух полугодий, что составляет
вместе с каникулами целый год. Вы — лучший преподава-
тель физики на всем Тихоокеанском побережье. Учебный
год как раз кончается. Если вы посвятите мне всю пер-
вую неделю каникул, каждую минуту вашего времени, я
пройду этот годичный курс физики. Во сколько цените
вы такую неделю?
— Вы не купите ее и за тысячу долларов,— отозвался
профессор Кэйри и решил, что вопрос исчерпан.
— Я знаю размеры вашего жалованья...— начал Дик.
— Ну, и сколько же я, по-вашему, получаю? — резко
спросил профессор.
— Во вёяком случае не тысячу долларов в неделю,—
так же резко возразил Дик,— и не пятьсот, и не двести
пятьдесят...— Он поднял руку, ибо профессор хотел пре-
рвать его.— Вы сейчас сказали, что не можете продать
56
мне свою неделю и за тысячу долларов. А я и не соби-
раюсь покупать ее за эту цену. Я вам предлагаю две ты-
сячи. Господи! Ведь жить-то мне считанные годы!..
— А разве годы жизни можно купить?—насмеш-
ливо спросил профессор.
— Безусловно можно. Ради этого я здесь. Я покупаю
за год три года, и ваша неделя — часть этого года.
— Но я же еще не дал согласия,— заметил профессор
Кэйри.
— Может быть, сумма вам кажется недостаточной? —
холодно настаивал Дик.— Скажите, какую вы считаете
справедливой?
И профессор Кэйри сдался. Так же сдался профес-
сор Барсдейл — самый видный химик в городе.
Своих преподавателей по алгебре и геометрии Дик уже
возил охотиться на болота Сакраменто и Сан-Хоакина и
провел с ними там больше месяца. Покончив с физикой и
химией, он отправился с историком и преподавателем ли-
тературы на охоту в округ Карри, в юго-западной части
Орегона. Он следовал примеру своего отца: учился и раз-
влекался, жил на свежем воздухе — ив результате про-
шел без особого напряжения обычный трехлетний курс
средней школы в один год. Он стрелял дичь, ловил рыбу,
плавал, тренировался — и вместе с тем готовился в уни-
верситет. И он стоял на верном пути. Он мог его избрать
потому, что миллионы отца сделали его хозяином жизни.
Деньги были для него всегда только средством. Он не
умалял, но и не преувеличивал их значения. Он только
покупал на них все, что ему было нужно.
— Странная разновидность мотовства, я ничего по-
добного не встречал! — заметил мистер Крокетт, показы-
вая остальным опекунам представленный Диком годовой
отчет.— Шестнадцать тысяч долларов ушло на ученье,
причем он сюда включил все расходы: стоимость желез-
нодорожных билетов, чаевые, порох и патроны для пре-
подавателей.
— Ну, экзамены он все-таки выдержал,— сказал ми-
стер Слокум.
— Да, и приготовился за один год,— проворчал ми-
стер Дэвидсон.— А мой внук одновременно с тем, как
Дик начал готовиться, поступил в Белмонтское училище,
57
и дай бог, если ему через два года удастся добраться до
университета.
— Что ж, одно могу сказать,— заявил мистер Кро-
кетт,— отныне, сколько бы мальчик ни потребовал на свои
расходы, ему можно доверить какую угодно сумму.
— Теперь я сделаю маленькую передышку,— заявил
Дик своим опекунам.— Я опять иду голова в голову со
своими сверстниками, а уж насчет знания жизни — им до
меня далеко. Я встречал немало мужчин и женщин, я
узнал жизнь и видел так много хорошего и дурного, высо-
кого и ничтожного, что сам иногда не верю — неужели это
правда? Но я все видел своими глазами.
Отныне я уже не буду спешить. Я догнал других и
пойду ровным шагом. Главное — не задерживаясь пере-
ходить с курса на курс. И когда я кончу университет, мне
будет всего двадцать один год. На ученье денег теперь
пойдет гораздо меньше, репетиторы уже не понадобятся,
и можно будет тратить больше на развлечения.
Мистер Дэвидсон насторожился:
— А что вы разумеете под словом «развлечения»?
— О, разные там студенческие общества, футбол... Не
отставать же мне от других, сами понимаете. Кроме того,
меня очень, интересуют моторы, работающие на бензине.
Я намерен построить первую в мире океанскую яхту с бен-
зиновым двигателем...
— Еще взорветесь,— покачал головой мистер Кро-
кетт.— Все это вздор, все теперь помешались на бензине.
— Нет, не взорвусь, я приму меры,— ответил Дик,—
а для этого нужны эксперименты и деньги, и потому я
прошу выдать мне новую чековую книжку, на тех же пра-
вах, что и раньше.
Глава шестая
В университете Дик Форрест ничем не выделялся,
разве только тем, что пропустил на первом курсе больше
лекций, чем другие студенты. Но лекции, которые он про-
пускал, были ему не нужны, и он знал это. Преподава-
тели, подготовляя его к вступительным экзаменам, про-
шли с ним вперед также и большую часть первого курса.
58
Между прочим, он организовал футбольную команду пер-
вокурсников, впрочем такую слабую, что ее побеждали
все кому не лень.
Все же Дик работал, хотя это и не было заметно. Он
много читал, и читал с толком; и когда летом он отпра-
вился на своей океанской яхте в экскурсию, то пригласил
с собой не компанию веселых сверстников, а профессоров
литературы, права, истории и философии с их семьями.
В университете долго потом вспоминали об этой «ученой»
поездке. Профессора, вернувшись, рассказывали, что про-
вели время чрезвычайно приятно. Дик вынес из этого пу-
тешествия более широкое представление о ряде научных
дисциплин, чем если бы слушал из года в год универ-
ситетские курсы. А то, что он опять сэкономил на
этом время, дало ему возможность попрежнему про-
пускать многие лекции и усиленно заниматься в лабора-
ториях.
Не пренебрегал он и чисто студенческими развлече-
ниями. Профессорские вдовы усиленно за ним ухаживали,
профессорские дочки влюблялись в него; он был неуто-
мимым танцором, он не пропустил ни одного студенче-
ского сборища, ни одной товарищеской пирушки, объехал
все побережье с клубом банджо и мандолинистов.
И все-таки он не блистал никакими особыми талан-
тами, ничем среди других не выделялся. Четыре-пять то-
варищей играли на мандолине и на банджо искуснее его,
и с десяток танцевали лучше. На втором курсе он помог
своей футбольной команде одержать победу, считался хо-
рошим, надежным игроком — но и только. Ему ни разу не
удавалось пройти с мячом всю длину поля, хотя он видел,
что голубые с золотом лезут из кожи и неистовствуют
трибуны. И победу ему удалось одержать лишь в конце
мучительно трудного матча, в грязи, под дождем, когда
кончался уже второй полутайм,— тогда только голубые с
золотом попросили Форреста бить в центр, и бить крепко.
Да, он никогда и ни в чем не достигал совершенства.
Верзила Чарли Эверсон всегда мог перепить его. Гарри-
сон Джексон кидал молот дальше его по меньшей мере
на двадцать футов. Каррузерс побеждал его в боксе. Эн-
сон Бардж клал его на обе лопатки два раза из трех —
правда, с большим трудом. В английском сочинении
59
пятая часть курса была сильнее его. Эдлин, русский ев-
рей, победил его в диспуте на тему: «Собственность есть
кража». Шульц и Дебрэ опередили его и весь курс в выс-
шей математике, а японец Отсуки несравненно лучше
усваивал химию.
Но если Дик Форрест ничем не выделялся, то он ни в
чем и не отставал от товарищей. Не обладая особой си-
лой, он никогда не выказывал слабости или неуверенно-
сти. Однажды Дик заявил своим опекунам, восхищенным
его неизменным прилежанием и благонравием и возмеч-
тавшим, что его ждет великое будущее:
— Ничего особенного я не достигну. Буду просто все-
сторонне образованным человеком. Мне ведь и незачем
быть специалистом. Оставив мне деньги, отец освободил
меня от этой необходимости. Да я и не мог бы стать спе-
циалистом, даже если бы захотел. Это не по мне!
Итак, строй его ума был так ясен, что определял весь
строй его жизни. Он ничем чрезмерно не увлекался. Это
был редкий образец среднего, нормального, уравновешен-
ного и всесторонне развитого человека.
Когда мистер Дэвидсон в присутствии своих коллег
высказал удовольствие по поводу того, что Дик, вернув-
шись домой, больше не совершает никаких безрассудств,
Дик ответил:
— О, я могу держать себя в руках, если захочу.
— Да,— торжественно отозвался мистер Слокум.—
Это вышло очень удачно, что вы так рано перебесились и
умеете владеть собой.
Дик хитро посмотрел на него.
— Ну,— сказал он,— это детское приключение не в
счет. Я еще и не начинал беситься. Вот увидите, что бу-
дет, когда я начну! Знаете вы киплинговскую «Песнь
Диего Вальдеса»? Если позволите, я вам кое-что проци-
тирую из нее. Дело в том, что Диего Вальдес получил, как
и я, большое наследство. Ему предстояло сделаться вер-
ховным адмиралом Испании — и некогда было беситься.
Он был силен и молод, но слишком торопился стать взрос-
лым,— безумец воображал, что сила и молодость оста-
нутся при нем навсегда и что лишь сделавшись адмира-
лом он получит право наслаждаться радостями жизни.
И всегда он потом вспоминал:
60
На юге, на юге, за тысячи миль,
Друг с другом мы там побратались,
Мы жемчуг скупали у островитян,
Годами по морю шатались.
Каких тогда не было в мире чудес!
В какие мы плавали дали!
В те дни был неведом великий Вальдес,
Но все моряки меня знали.
Когда в тайниках попадалось вино,
Мы вместе вино это пили,
А если добыча в пути нас ждала,
Добычу по-братски делили.
Мы прятали меж островов корабли,
Уйдя от коварной погони,
На перекатах и мелях гребли,—
К веслу прикипали ладони.
Мы днища смолили, костры разведя,
В огне обжигали мы кили,
На мачтах вздымали простреленный флаг
И снова в поход уходили.
Как в белые гребни бушующих вод
Врезается якорь с размаха,
Так мы, капитаны, вперед и вперед
Летели, не ведая страха!
О, где мы снимали и шпагу и шлем?
В каких пировали тавернах?
Где наших нежданных набегов гроза?
Удары клинков наших верных?
О, в знойной пустыне холодный родник!
О, хлеба последняя корка!
О, буйного ястреба яростный крик!
О, смерть, стерегущая зорко!
Как девушки грезят и ждут жениха,
Тоскуют по прошлому вдовы,
Как узник на синее небо в окно
Глядит, проклиная оковы,—
Так сетую я, поседевший моряк:
Все снятся мне юг и лагуны,
Былые походы, простреленный флаг,
И сам я — отважный и юный!
Вы, трое почтенных людей, поймите его, поймите так
как понял я! Послушайте, что он говорит дальше:
Я думал — и сила, и радость, и хмель
С годами взыграют всё краше.
Увы, я бесславно весну упустил,
Я выплеснул брагу из чаши!
61
Увы, по решенью коварных небес
Отмечен я жребием черным,—
Я, вольный бродяга Диего Вальдес,
Зовусь адмиралом верховным!
— Слушайте, опекуны мои!—вскричал Дик, и лицо
его запылало.— Не забывайте ни на миг, что жажда моя
вовсе не утолена. Нет, я весь горю. Но я сдерживаюсь. Не
воображайте, что я ледышка, только потому, что веду себя,
как полагается пай-мальчику, пока он учится. Я молод.
Жизнь во мне кипит. Я полон непочатых сил. Но я не по-
вторю ошибки, которую делают другие. Я держу себя в
руках. Я не накинусь на первую попавшуюся приманку.
А пока я готовлюсь. Но своего не упущу. И не распле-
скаю чаши, а выпью ее до дна. Я не собираюсь, как Диего
Вальдес, оплакивать упущенную молодость:
О, если б попрежнему ветер подул,
Попрежнему волны вскипели,
Смолили бы днища друзья вкруг костров
И песни разгульные пели!
О, в знойной пустыне холодный родник!
О, хлеба последняя корка!
О, буйного ястреба яростный крик!
О, смерть, стерегущая зорко! 1
Слушайте, опекуны мои! Знаете вы, каково это — уда-
рить врага, дать ему по челюсти и видеть, как он падает,
холодея? Вот каких чувств я хочу. И я хочу любить, и це-
ловать, и безумствовать в избытке молодости и сил.
Я хочу изведать счастье и разгул в молодые годы, но не
теперь,— я еще слишком юн. А пока я учусь, и играю в
футбол, и готовлюсь к той минуте, когда смогу дать себе
волю,— и уж тут я возьму свое! И не промахнусь! О, по-
верьте мне, я не всегда сплю спокойно по ночам!
— То есть? — испуганно спросил мистер Крокетт.
— Вот именно. Я как раз об этом и говорю. Я еще
держу себя в узде, я еще не начал, но если начну, тогда
берегитесь...
— А вы «начнете», когда окончите университет?
Странный юноша покачал головой*
1 Перевод Н. Банникова.
62
жт* После университета я поступлю по крайней мере
на год в сельскохозяйственный институт. У меня, видите
ли, появился конек — это сельское хозяйство. Мне хо-
чется... хочется что-нибудь создать. Мой отец наживал,
но ничего не создал. И вы все тоже. Вы захватили новую
страну и только собирали денежки, как матросы вытряхи-
вают самородки из мха, наткнувшись на девственную
россыпь...
— Я, кажется, кое-что смыслю, дружок, в сельском
хозяйстве Калифорнии,— обиженным тоном прервал его
мистер Крокетт.
— Наверное, смыслите, но вы ничего не создали,
вы — что поделаешь, факты остаются фактами,— вы...
скорее разрушали. Вы были удачливыми фермерами.
Ведь как вы действовали? Брали, например, в долине
реки Сакраменто сорок тысяч акров лучшей, роскошней-
шей земли и сеяли на ней из года в год пшеницу. О мно-
гопольной системе вы и понятия не имели. Вы понятия не
имели, что такое севооборот. Солому жгли. Чернозем
истощали. Вы вспахивали землю на глубину каких-нибудь
четырех дюймов и оставляли нетронутым лежащий под
ними грунт, жесткий, как камень. Вы истощили этот тон-
кий слой в четыре дюйма, а теперь не можете даже со-
брать с него на семена.
Да, вы разрушали. Так делал мой отец, так делали
все. А я вот возьму отцовские деньги и буду на них сози-
дать. Накуплю этой истощенной пшеницей земли,— ее
можно приобрести за бесценок,— всю переворошу и буду
в конце концов получать с нее больше, чем получали вы,
когда только что взялись за нее!
Приблизилось время окончания курса, и мистер Кро-
кетт вспомнил об испугавшем опекунов намерении Дика
начать «беситься».
— Теперь уже скоро,— последовал ответ,— вот толь-
ко окончу сельскохозяйственный институт; тогда я куплю
землю, скот, инвентарь и создам поместье, Настоящее по-
местье. А уж потом уеду. И тогда держись!
— А какой величины имение хотите вы приобрести
для начала? — спросил мистер Дэвидсон.
— Может быть, в пятьдесят тысяч акров, а мозкет
быть, и в пятьсот тысяч, как выйдет. Я хочу добиться
63
максимальной выгоды. Калифорния — это в сущности €ще
незаселенная страна. Земля, которая идет сейчас по де-
сять долларов за акр, будет стоить через пятнадцать лет
не меньше пятидесяти, а та, которую я куплю по пятьде-
сят, будет стоить пятьсот, и я для этого пальцем не поше-
вельну.
— Но ведь полмиллиона акров по десять долларов —
это пять миллионов,— с тревогой заметил мистер Кро-
кетт.
— А по пятьдесят — так и все двадцать пять,— рас-
смеялся Дик.
Опекуны в душе не верили в его обещанные безум-
ства. Конечно, он может потерять часть своего состояния,
вводя все эти сельскохозяйственные новшества, но чтобы
он мог закутить после стольких лет воздержания — каза-
лось им просто невероятным.
Дик окончил курс без всякого блеска. Он был два-
дцать восьмым и ничем не поразил университетский мир.
Его главной заслугой оказалась та стойкость, с какой он
выдерживал осаду очень многих милых девиц и их ма-
маш, и та победа, которую он помог одержать футбольной
команде своего университета над стэнфордцами,— впер-
вые за пять лет. Это происходило в те времена, когда о
высокооплачиваемых инструкторах еще и не слыхали и
особенно ценились хорошие игроки. Но для Дика на пер-
вом плане стояли интересы всей команды, поэтому в Бла-
годарственный день 1 голубые с золотом торжественно
шествовали по всему Сан-Франциско, празднуя свою
славную победу над гораздо более сильными стэнфорд-
цами.
В сельскохозяйственном институте Дик совсем не по-
сещал лекций и весь отдался лабораторной работе. Он
приглашал преподавателей к себе и истратил пропасть де-
нег на них и на разъезды с ними по Калифорнии.
Жак Рибо, считавшийся одним из мировых авторите-
тов по агрономической химии и получавший во Франции
две тысячи долларов в год, перебрался в Калифорний-
ский университет, прельстившись окладом в шесть тысяч;
1 Национальный праздник в США; празднуется в последний
четверг ноября.
64
потом перешел на службу к владельцам сахарных план-
таций на Гавайских островах на десять тысяч; и, наконец,
соблазненный пятнадцатью тысячами, которые ему пред-
ложил Дик Форрест, и перспективой жить в более уме-
ренном и приятном климате Калифорнии, заключил с
ним контракт на пять лет.
Господа Крокетт, Слокум и Дэвидсон в ужасе воздели
руки, решив, что это и есть обещанное Диком безрас-
судство.
Но это было только своего рода повторение пройден-
ного. Дик переманил к себе с помощью чудовищного
склада лучшего специалиста по скотоводству, состоявшего
на службе у правительства, таким же предосудительным
способом отнял у университета штата Небраска прослав-
ленного специалиста по молочному хозяйству и, наконец,
нанес удар декану сельскохозяйственного института при
Калифорнийском университете, отняв у него профессора
Нирденхаммера, мага и волшебника в вопросах фермер-
ского хозяйства.
— Дешево, поверьте мне, дешево,— уверял Дик своих
опекунов.— Неужели вам было бы приятнее, если бы я
вместо профессоров покупал лошадей и актрис? Вся беда
в том, что вы, господа, не понимаете, как это выгодно —
покупать чужие мозги. А я понимаю. Это моя специаль-
ность. И я буду на этом зарабатывать деньги, а глав-
ное — у меня вырастет десять колосьев там, где у вас и
одного бы не выросло, ибо свою землю вы ограбили.
После этого опекунам, конечно, трудно было поверить,
что он пустится во всякие авантюры, будет «рисковать и
целовать», а мужчинам давать в зубы.
— Еще год...— предупреждал он их, погруженный в
книги по агрономической химии, почвоведению и сель-
скому хозяйству и занятый постоянными разъездами по
Калифорнии со всей своей свитой высокооплачиваемых
экспертов.
Опекуны боялись только, что, когда Дик достигнет
совершеннолетия и сам будет распоряжаться своим со-
стоянием, отцовские миллионы быстро начнут таять,
уходя на всякие нелепые сельскохозяйственные затеи.
Как раз в день, когда ему исполнился двадцать один
год, была совершена купчая на огромное ранчо; оно
65
простиралось к западу от реки Сакраменто вплоть до вер-
шин тянувшейся там горной цепи. ч
— Невероятно дорого,— сказал мистер Крокетт.
— Наоборот, невероятно дешево,— возразил Дик.—
Вы бы видели, какие я получил сведения о качестве
почвы! И об источниках! Послушайте, опекуны мои, что
я вам спою! Я сам и песня и певец!
И он запел тем своеобразным вибрирующим фальце-
том, каким обычно поют североамериканские индейцы,
эскимосы и монголы:
Ху-тим йо-ким кой-о-ди!
Уи-хи йан-нинг кой-о-ди!
Ло-хи йан-нинг кой-о-ди!
Йо-хо най-ни, хал-ю-дом йо най, йо-хо, най-ним!
— Ну, музыка моего сочинения,— смущенно пробор-
мотал он,— я пою так, как, мне кажется, эта песня дол-
жна была звучать. Видите ли, нет ни одного человека, ко-
торый бы слышал, как ее поют. Нишинамы получили ее
от майду, а те от канкау, которые и сочинили ее. Но все
эти племена вымерли. А угодья их остались. Вы исто-
щили эти земли, мистер Крокетт, вашей хищнической си-
стемой земледелия. Песню эту я нашел в одном этнологи-
ческом отчете, помещенном в третьем томе «Обзора гео-
графии и геологии Тихоокеанского побережья Соединен-
ных Штатов». Вождь по имени Багряное Облако, сошед-
ший с неба в первое утро мира, спел эту песню звездам и
горным цветам. А теперь я спою ее вам по-английски.
Он опять запел фальцетом, подражая индейцам, и голос
его был полон весеннего ликующего торжества; он хлопал
себя по бедрам и притопывал в такт песне. Дик пел:
Желуди падают с неба!
Я сажаю маленький желудь в долине!
Я сажаю большой желудь в долине!
Я расту, я — желудь темного дуба, я даю ростки!
Имя Дика Форреста все чаще упоминалось в газетах.
Он сразу стал знаменит, ибо первый в Калифорнии за-
платил за одного производителя пять тысяч гиней. Его
специалист-скотовод, которого ему удалось сманить у пра-
вительства, перебил у английских Ротшильдов и приоб-
66
рел для фермы Форреста великолепное животное, вскоре
ставшее известным под именем Каприз Форреста.
— Пусть смеются,— говорил Дик своим опекунам.—
Я выписал сорок маток. В первый же год этот бык вернет
мне половину своей стоимости. Он станет отцом, дедом и
прадедом целого потомства, и калифорнийцы будут отры-
вать у меня с руками его детей и внуков по три и даже по
пять тысяч долларов за голову.
В эти первые месяцы своего совершеннолетия Дик
Форрест натворил еще ряд подобных безрассудств. Но
самым непостижимым оказалось последнее, когда он, вло-
жив столько миллионов в свои сельскохозяйственные
предприятия, вдруг передал все дело специалистам, пору-
чив им вести и развивать его дальше по намеченному
плану, установил между ними взаимный надзор, чтобы
они не слишком зарывались, а затем купил себе билет на
остров Таити и уехал, чтобы жить как ему вздумается.
Изредка до опекунов доходили вести о нем. Он вдруг
оказался владельцем и капитаном четырехмачтового
угольщика, который шел под английским флагом и вез
уголь из Ньюкасла. Они узнали об этом потому, что им
пришлось заплатить за покупку судна, а также потому,
что имя Форреста, хозяина судна, было упомянуто в газе-
тах в связи с тем, что он спас жизнь пассажирам с потер-
певшего кораблекрушение «Ориона»; кроме того, они же
получили страховку, когда судно Форреста погибло почти
со всей командой во время свирепого урагана у берегов
островов Фиджи. В 1896 году он рказался в Клондайке.
В 1897 году — на Камчатке, где заболел цынгой. Затем
неожиданно появился под американским флагом на Фи-
липпинах. Однажды — они так и не узнали, как и по-
чему,— он стал владельцем обветшавшего пассажирского
парохода, давно вычеркнутого из списков Ллойда и те-
перь плававшего под флагом Сиама.
Время от времени между ними и Форрестом завязыва-
лась деловая переписка,— он писал им из многих сказоч-
ных гаваней сказочных морей. Был и такой случай, когда
им пришлось ходатайствовать перед правительством
штата, чтобы оно оказало давление на Вашингтон и
вызволило Дика из какой-то запутанной истории в Рос-
сии; впрочем, о ней в печать не проникло ни одной
67
строчки, но она вызвала злорадное ликование во всех
европейских министерствах.
Потом они случайно узнали, что он лежит раненый в
Мэйфкинге; потом, что он перенес в Гваякиле желтую ли-
хорадку; что его судили в Нью-Йорке за безжалостное
обращение с матросами в открытом море. Газеты трижды
печатали извещение о его смерти: один раз он будто бы
умер, сражаясь в Мексике, и два раза казнен в Вене-
цуэле. После всех этих ложных слухов и тревог опекуны
решили больше не волноваться; они уже спокойно при-
нимали вести и о том, что он будто бы переплыл Желтое
море на сампане, и что он умер от бери-бери, и что в чи-
сле русских военнопленных взят японцами под Мукденом
и теперь находится в японской военной тюрьме...
Только раз еще вызвал он их волнение, когда, верный
своему обещанию, вернулся, нагулявшись по свету, домой
и привез с собой жену. Ему было тогда тридцать лет, он
женился на ней, по его словам, несколько лет назад и, как
потом оказалось, все три опекуна знали ее раньше. Ее
отец потерял все свое состояние после нашумевшей ката-
строфы в рудниках Лос-Кокос в Чихуахуа, когда прави-
тельство изъяло серебро из обращения. Мистер Слокум
тоже потерял тогда восемьсот тысяч. Мистер Дэвидсон
выкачал миллион из «Последней заявки» — высохшего
русла реки в Амадорском округе, а отец ее — восемь мил-
лионов. Мистер Крокетт еще юношей «выскребал» с ее
отцом дно реки Мерсед, был его шафером, когда он же-
нился на ее матери, и в Грантс-Пассе играл в покер с ним
и с лейтенантом Грантом Запад знал тогда об этом че-
ловеке лишь то, что он успешно сражается с индейцами и
очень плохо играет в покер.
А теперь Дик Форрест женился на дочери Филиппа
Дестена! Тут нечего было желать ему счастья. Тут можно
было, наоборот, только доказывать, что он еще не пони-
мает, какое счастье ему послала судьба. Опекуны про-
стили Дику все его грехи и безрассудства. Женился он
1 Грант Улисс (1822—1885)—главнокомандующий севе-
рян во время Гражданской войны 1861—1865 годов; после успеш-
ного окончания войны был избран президентом США (1869-*
1877).
68
удачно и наконец-то поступил вполне благоразумно. Мало
того — он поступил гениально. Паола Дестен! Дочь Фи-
липпа Дестена! Кровь Дестенов! Союз Дестенов и Фор-
рестов! Это искупало все! И престарелые товарищи Фор-
реста и Дестена, некогда пережившие с ними, теперь уже
ушедшими, золотые дни прошлого, заговорили с Диком
даже сурово. Они напомнили ему о высокой ценности до-
ставшегося ему сокровища, об обязательствах, которые на
него накладывает такой брак, и обо всех прекрасных тра-
дициях и добродетелях Дестенов и Форрестов; они наго-
ворили ему столько, что в конце концов Дик рассмеялся
и прервал их, заявив, что они рассуждают, как конноза-
водчики или чудаки, помешанные на евгенике. И это была
чистейшая правда, хотя им такое заявление и не доста-
вило удовольствия.
Достаточно было того, что он женился на девушке из
рода Дестенов, и они одобрили и план Большого дома и
все связанные с этим сметы. Благодаря Паоле Дестен они
на этот раз признали, что его траты благоразумны и целе-
сообразны. Что же до его сельскохозяйственных затей, то,
поскольку рудники «Группы Харвест» процветают,—
пусть себе забавляется! Он имел полное право разрешить
себе кое-какие причуды.
Все же мистер Слокум заявил:
— Платить двадцать пять тысяч за рабочего жереб-
ца — это безумие. Потому что рабочая лошадь — это ра-
бочая лошадь. Я еще понимаю, если бы вы купили скако-
вого жеребца...
Глава седьмая
В то время как Дик Форрест просматривал выпущен-
ную штатом Айова брошюру о свиной холере, с дальнего
конца двора в открытое окно стали доноситься звуки, го-
ворившие о пробуждении той, которая смеялась в рамке
над его постелью и всего лишь несколько часов тому на-
зад оставила на полу его спальни свой розовый кружев-
ной чепчик, подобранный заботливым слугой.
Дик слышал ее голос, ибо просыпалась она с песней,
точно птичка. Она пела, и ее звонкие трели доносились
69
то из одного, то из другого окна и звучали по всему ее
длинному флигелю. Он услышал затем ее голос в садике
посреди двора, но она вдруг прекратила пение, чтобы
побранить своего щенка-колли, соблазнившегося япон-
скими оранжево-красными веерохвостками с пестрыми
плавниками, которые мелькали в бассейне фонтана.
Форрест обрадовался пробуждению жены; это удо-
вольствие было для него всегда новым, и хотя он сам
вставал много раньше, Большой дом казался ему не со-
всем проснувшимся, пока через двор не доносилась
утренняя песнь Паолы.
Но, испытав радость от ее пробуждения, Дик, как
обычно, тут же забыл о жене,— его поглотили дела. Он
снова погрузился в цифровые данные о вспышке свиней
холеры в Айове, и Паола исчезла из его сознания.
— С добрым утром, веселый Дик! — приветствовал
его через некоторое время всегда сладостный для его слуха
голос, и Паола впорхнула к нему в легком утреннем ки-
моно, стройная и живая, обвила его шею рукой и уселась
на услужливо подставленное им колено. Форрест прижал
ее к себе, показывая, что весьма дорожит ее присутствием
и близостью, хотя его взгляд еще с полминуты не отры-
вался от выводов, сделанных профессором Кенили отно-
сительно свиной холеры и опытов, произведенных на фер-
ме Саймона Джонса в Вашингтоне, штат Айова.
— Вот вы как! — возмутилась она.— Вам слишком
везет, сударь! Вы пресытились счастьем! К вам пришла
ваша жена, ваш мальчик, ваша «маленькая гордая луна»,
а вы ей даже не сказали: «С добрым утром, милый маль-
чик, был ли ваш сон тих и сладок?»
Дик оторвался от цифр, приведенных профессорОхМ
Кенили, крепко прижал к себе жену, поцеловал ее, но ука-
зательным пальцем правой руки упорно придерживал
нужное место в брошюре.
Однако после ее слов он уже не спросил, как хотел
раньше, хорошо ли она спала после того, как оставила
свой чепчик возле его постели. Он захлопнул брошюру,
продолжая придерживать пальцем страницу, и обеими
руками обнял Паолу.
— О! О! Послушай! — закричала она вдруг.— Слы-
шишь? .
70
В открытые окна доносились певучие зовы перепелов.
Затрепетав, она прижалась к нему,— ее радовали эти
мелодичные звуки.
— Начинается токование,— сказал он.
— Значит, весна! — воскликнула Паола. •
— И знак, что будет хорошая погода.
— И любовь!
— Да, и птицы будут вить гнезда, нести яйца,— за-
смеялся Дик.
— Никогда я так не чувствовал плодородие мира, как
сегодня,— продолжал он.— Леди Айлтон принесла один-
надцать поросят. Ангорских коз тоже сегодня пригнали
с гор, им пора котиться. Ты бы видела их! И дикие кана-
рейки бог знает сколько времени обсуждают во дворе свои
брачные дела: можно подумать, что какой-нибудь поклон-
ник свободной любви пытается разрушить их мирное еди-
нобрачие, проповедуя всякие модные теории. Удиви-
тельно, как это их диспуты не мешали тебе спать. Вот
они начали снова... Что они — выражают сочувствие или
бунтуют?
Опять послышалось трепетное, тонкое щебетанье кана-
реек, но взволнованное и переходящее в пронзительный
писк. Паола и Дик слушали их с восхищением, как вдруг
в этот хор крошечных золотых любовников, с внезап-
ностью судьбы, мгновенно заглушив его и поглотив, во-
рвался другой звук, не менее дикий, певучий и страстный,
но потрясающий своей мощью и широтой.
Мужчина и женщина тотчас устремили жадные взоры
через застекленные двери на дорожку, обсаженную си-
ренью, и, затаив дыханье, ждали, когда на ней появится
огромный жеребец,— ибо это он трубил свой любовный
призыв. Все еще невидимый, он затрубил вторично, и Дик
сказал:
— Я спою тебе песню, моя гордая луна. Не я сложил
ее. Это песнь нашего Горца. Это ее он трубит. Слышишь,
опять! И вот что он поет: «Внемлите мне! Я — Эрос.
Я попираю холмы, моим голосом полны широкие долины.
Кобылицы на мирных пастбищах слышат меня и вздра-
гивают, ибо они знают мой голос. Травы становятся все
пышнее и выше, земля жирна, и деревья полны соков.
Это весна. Весна — моя. Я царь в моем царстве весны.
71
Кобылицы помнят мой голос, ведь он жил до них в крови
их матерей. Внемлите мне! Я — Эрос. Я попираю холмы;
и, словно герольды, долины разносят мое ржанье, возве-
щая мой приход».
Паола теснее приЖалась к мужу, и он крепче обнял ее;
она коснулась губами его лба. Оба смотрели на дорогу, на
которой вдруг, как величественное и прекрасное видение,
появился Горец. Сидевший на его спине человек казался
до смешного маленьким; глаза Горца, подернутые, как
обычно у породистых жеребцов, синеватым блеском, го-
рели страстью; он то опускал голову и, роняя пену, терся
вздрагивавшими от волнения губами о шелковистые ко-
лени, то закидывал ее и, сотрясая воздух, бросал в небо
свой властный призыв.
И, почти как эхо, издалека донеслось в ответ певучее,
нежное ржанье.
— Это Принцесса,— прошептала Паола.
Снова Горец протрубил свой призыв, и Дик, вторя
ему, запел:
— «Внемлите мне! Я — Эрос! Я попираю холмы...»
И вдруг Паола, сжатая кольцом его ласковых рук,
ощутила вспышку ревности к великолепному животному,
которым он так любовался. Но вспышка тут же погасла,
и, чувствуя себя виноватой, она весело воскликнула:
— А теперь, Багряное Облако, спой про желудь!
Дик, уже снова увлеченный брошюрой, рассеянно по-
смотрел на Паолу, затем опомнился и с тем же веселым
азартом запел:
Желуди падают с неба!
Я сажаю маленький желудь в долине!
Я сажаю большой желудь в долине!
Я расту, я—желудь темного дуба, я даю ростки!
Пока он пел, Паола сидела, прижавшись к нему вплот-
ную, но когда он кончил, почувствовала нетерпеливое дви-
жение его руки, все еще державшей брошюру о
свиньях, и заметила быстрый взгляд, невольно скользнув-
ший по циферблату часов на письменном столе: они по-
казывали 11.25. И снова она попыталась удержать его, и
опять в ее словах невольно прозвучал мягкий упрек.
— Ты странное, удивительное создание, Багряное
Облако,— медленно проговорила она.— Иногда мне ка-
72
жется, что ты в самом деле Багряное Облако — сажаешь
свои желуди, а потом славишь первобытную радость тру-
да. А иногда ты представляешься мне ультрасовременным
человеком, последним словом в царстве двуногих, мужчи-
ной, для которого статистические таблицы — это целая
Троянская война, вооруженного пробирками и шприцами,
при помощи которых он, как гладиатор, борется с раз-
ными таинственными микроорганизмами. Минутами я го-
това даже признать, что тебе следовало бы носить очки,
обзавестись лысиной и что...
— И что я при своей дряхлости уже не имею права
держать в объятиях женщину,— докончил он, обни-
мая ее еще крепче.— И что я всего-навсего дурацкая уче-
ная обезьяна и не заслужил это «легкое облачко нежноро-
зовой пыльцы». Слушай, у меня есть план. Через несколь-
ко дней...
Но он так и не досказал, в чем состоит его план: за
их спиной раздалось сдержанное покашливанье, и, повер-
нув одновременно головы, они увидели Бонбрайта, помощ-
ника секретаря, с пачкой желтых листков в руке.
— Четыре телеграммы,— сказал он смущенно.— И ми-
стер Блэйк находит, что две из них очень важные.
Одна — по поводу отправки быков в Чили...
Паола медленно соскользнула с колен мужа и стала на
ноги: она почувствовала, что он опять уходит от нее, воз-
вращаясь к этим статистическим таблицам, накладным,
секретарям и управляющим.
— Эй, Паола,— крикнул Дик, когда она была уже в
дверях.— Я дал имя новому бою, он будет называться
О-Хо. Тебе нравится?
В ее ответе прозвучали нотки уныния, но она тут же
улыбнулась:
— Вечно ты играешь именами наших боев... Если про-
должать в этом духе, тебе скоро придется называть их:
«О-Кот», «О-Конь», «О-Бык».
— Зато я никогда не позволю себе этого по отноше-
нию к моему племенному скоту,— ответил он торжествен-
но, хотя лукавый блеск его глаз говорил, что он шутит.
— Я не то хотела сказать,—возразила она.— Но ведь
у языка ограниченные возможности. Зря у тебя все начи-
нается с «О».
73
Они оба весело рассмеялись. Паола исчезла, а через се-
кунду Форрест, вскрыв телеграмму, погрузился в подроб-
ности отправки на скотоводческое ранчо в Чили трехсот
годовалых племенных быков, по двести пятьдесят долларов
каждый, франко-пароход. Все же пенье Паолы, уходившей
через двор в свой флигель, доставило ему, как всегда,
удовольствие,— он и не заметил, что ее голос чуть-чуть
менее весел, чем обычно.
Глава восьмая
Ровно через пять минут после того, как ушла Паола,
Дик покончил с телеграммами, вышел и сел в машину.
С ним вместе сели Тэйер, покупатель из Айдахо, и Нэй-
смит, корреспондент «Газеты скотовода». Уордмен, заве-
дующий овцеводством, присоединился к ним возле боль-
шого загона, где было собрано несколько тысяч молодых
шропширских баранов, подлежащих осмотру.
Форрест молчал, считая, что разговаривать особенно
не о чем, и Тэйер был этим явно огорчен, так как ему
казалось, что о покупке десяти вагонов дорогого скота не
мешало бы и потолковать.
— Да ведь они сами за себя говорят,— успокоил его
Дик и повернулся к Нэйсмиту, чтобы сообщить ему неко-
торые данные для его статьи о разведении шропширской
породы в Калифорнии и на северо-западе.
— Я бы вам не советовал возиться с отбором,— обра-
тился Дик через несколько минут к Тэйеру.— Они все
одинаково хороши, даже «самые лучшие». Вы можете це-
лую неделю отбирать свои десять вагонов, и они будут
такие же, как если бы вы бралй подряд.
Спокойная уверенность Форреста в том, что сделка
уже состоялась, и совершенно очевидный для Тэйера факт,
что таких баранов он еще не видел, заставили его решить-
ся, и он вместо десяти вагонов заказал двадцать.
Когда они вернулись в дом, Тэйер, доигрывая с Нэй-
смитом партию на бильярде, прерванную осмотром бара-
нов, сказал своему партнеру:
— Я первый раз у Форреста. Он волшебник. Я много
раз покупал и ввозил скот из Восточных штатов, но эти
74
бараны пленили меня. Вы заметили, что я удвоил заказ?
Мои клиенты в Айдахо прямо с ума сойдут от них. Мне
было поручено закупить, говоря по совести, только шесть
вагонов и прибавить еще два — по моему усмотрению. Но
если каждый покупатель не удвоит своего заказа, увидев
этих баранов, и если за оставшихся не поднимется фор-
менная драка, то я в скоте ничего не понимаю. Они пре-
восходны. И если эти бараны не вызовут переворота в
Айдахо, значит я не купец, а Форрест не скотовод.
Когда, призывая к завтраку, зазвонил большой брон-
зовый гонг, купленный Форрестом в Корее (в него били,
только когда было известно, что Паола не спит), Дик
вышел в большой внутренний двор и присоединился к мо-
лодежи, собравшейся около фонтана с золотыми рыбками.
Берт Уэйнрайт, покорно следуя указаниям своей сестры
Риты, а также Паолы и ее сестер, Льют и Эрнестины, пы-
тался выловить сачком из бассейна необыкновенно краси-
вую рыбку, похожую на золотистый цветок; ее размеры и
цвет, а также плавники и хвост пленили Паолу, и она
решила отсадить ее в особый бассейн в своем собственном
внутреннем дворике.
Под оживленный смех, визг и споры редкостная рыба
была, наконец, изловлена, посажена в банку и отдана
итальянцу садовнику, который ее и унес.
— Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание? —
задорно спросила Эрнестина, когда Дик подошел к ним.
— Ничего,— ответил он уныло.— Имение пустеет.
Завтра триста восхитительных молодых бычков отбывают
в Южную Америку, а Тэйер — вы видели его вчера вече-
ром— увозит с собой двадцать вагонов баранов. Одно
могу сказать: я поздравляю Айдахо и Чили с таким при-
обретением.
— Сажай побольше желудей,— рассмеялась Паола;
она стояла, обняв своих двух сестер, и все три казались
улыбающимися грациями.
— О Дик, спой твою песню про желудь,— попросила
Льют.
Он покачал головой:
— Я знаю теперь песню, которая еще лучше. Но толь-
ко она в божественном плане. Что в сравнении с ней и
Багряное Облако и его песня! Слушайте! Маленькая
75
девочка из беднейших кварталов Нью-Йорка первый раз
попадает за город вместе со своей воскресной школой. Она
совсем маленькая. Обратите особое внимание на то, как
она картавит:
В плуду иглают жолотые лыбки,
И волобей чиликает на ветке.
Кто научил их плавать и чиликать?
Кто птичкам лазукласил глудь?
Господь, господь — он это сделал!
— Украдено,— заявила Эрнестина, когда смех, нако-
нец, умолк.
— Конечно,— согласился Дик.— Я нашел ее в «Фер-
мере и скотоводе», а эта газета перепечатала песенку из
«Журнала свиновода», который взял ее у «Западного
юриста», а «Западный юрист» взял ее из «Голоса обще-
ства», а «Голос общества», бесспорно, получил ее от самой
девочки, или, вернее, от учителя воскресной школы. А по-
этому, мне кажется, она должна была быть впервые напе-
чатана в журнале «Наши бессловесные животные».
Звуки гонга раздались вторично, и Паола, обняв одной
рукой Риту, другой Форреста, направилась в дом, а Берт,
шедший позади с Льют и Эрнестиной, показывал им на
ходу новые па танго.
— Еще одно, Тэйер,— сказал Дик вполголоса, осво-
бодившись от дам, которые, встретив на лестнице в сто-
ловую уже поджидавших их Тэйера и Нэйсмита, поспе-
шили вниз.— Прежде чем уехать, взгляните на мериносов.
Я действительно могу похвастаться ими, и нашим амери-
канским овцеводам придется с ними ознакомиться. Начал
я, конечно, с привозным скотом, но теперь добился особого
калифорнийского вида. Французы прямо с ума сойдут.
Возьмите-ка пяток в свой товарный поезд, и пусть ваши
скотоводы полюбуются.
Они сели за стол, который, видимо, можно было раз-
двигать до бесконечности. Длинная и низкая столовая
была точной копией со столовых мексиканских земельных
королей старой Калифорнии. Пол состоял из больших ко-
ричневых плит, балки потолка и стены были выбелены, а
огромный камин, без всяких украшений, мог служить об-
разцом массивности и простоты. В окна с глубокими
76
амбразурами видны были деревья и цветы, и вся ком-
ната производила впечатление строгости, чистоты и све-
жести.
Стены украшало несколько картин, писанных масля-
ными красками; на почетном месте висела работа Ксавье
Мартинеса, в печальных, сумеречных тонах: на ней был
изображен пеон, проводивший борозду по бесконечной и
унылой мексиканской равнине, с помощью первобытной
деревянной сохи и запряженных в нее двух волов. Здесь
же висели и более красочные полотна из прежней мекси-
кано-калифорнийской жизни: пастель Реймерса, с тону-
щими в сумерках эвкалиптами и далекой, тронутой зака-
том вершиной, пейзаж «При лунном свете» Петерса и
«Летний день» Гриффина, где на первом плане желтело
жнивье, а вдали тянулись мягкие, туманные очертания
Калифорнийских гор с коричневатыми лесистыми ущель-
ями, подернутыми лиловой дымкой.
— Знаете что,— вполголоса обратился Тэйер к си-
девшему рядом с ним Нэйсмиту, в то время как Дик ост-
рил и шутил с девицами,— вот вам богатый материал,
если вы будете писать о Большом доме. Я видел столо-
вую для прислуги. Там за стол садятся, считая садовни-
ков, шоферов и поденщиков, не меньше сорока человек.
Настоящая гостиница. Чтобы все это наладить, нужна
система, нужна голова. Поверьте мне, этот их китаец
О-Пой — прямо маг и волшебник; он у них не то дворец-
кий, не то домоправитель. И вся жизнь в этом заведе-
нии — уж не знаю, как и назвать его,— идет без сучка,
без задоринки.
— Маг и волшебник сам Форрест,— сказал Нэй-
смит.— Он умеет выбирать людей, у него светлая голова.
Он мог бы командовать целой армией, править государ-
ством, и даже... заведовать цирком с тремя аренами.
— Вот это действительно комплимент! — рассмеялся
Тэйер.
— Знаешь, Паола,— обратился Дик через стол к
жене,— я сейчас получил известие, что завтра утром здесь
будет Грэхем. Скажи О-Пою, пусть поместит его в сто-
рожевой башне. Там просторно, и, может быть, Грэхем
выполнит свою угрозу и начнет работать над книгой.
77
— .Грэхем... Грэхем...— стала припоминать Паола.—
Я его знаю или нет?
— Ты встретилась с ним раз, два года назад, в Сант-
Яго, в кафе «Венера». Он тогда обедал с нами,
— A-а, один из этих морских офицеров!
Дик покачал головой.
— Штатский. Неужели ты не помнишь? Такой высо-
кий блондин... Вы ехце с ним полчаса говорили о музыке,
а нам капитан Джойс изо всех сил доказывал, что Соеди-
ненные Штаты должны бронированным кулаком распра-
виться с Мексикой.
— Теперь, кажется, вспоминаю,— проговорила неуве-
ренно Паола.— Ты с ним познакомился где-то в Южной
Африке? Или на Филиппинских островах?..
— Вот, вот! В Южной Африке. Ивэн Грэхем. Вторая
наша встреча произошла в Желтом море, на специальном
судне «Таймса». А потом раз десять наши пути пересека-
лись, но нам все как-то не удавалось встретиться,— до
того вечера в кафе «Венера».
Помню, он отплыл из Бора-Бора на восток за два
дня до того, как я там бросил якорь ио пути на Самоа.
Потом я покинул Алию с письмами для него от амери-
канского консула, а он явился туда через день. Затем мы
разминулись на три дня в Левуке,— я плавал тогда на
«Дикой утке», а он выехал из Сувы в качестве гостя на
британском крейсере. Верховный британский комиссар
Океании, сэр Эверард Им Турн, дал мне еще несколько
писем для Грэхема. Я прозевал его в Порт Резолюшен
и в Виле, на Новых Гебридах; они совершали на крейсе-
ре увеселительную поездку. Мы с ним все время играли
в прятки в архипелаге Сантакрус. То же самое повтори-
лось на Соломоновых островах. Однажды вечером крей-
сер обстрелял несколько туземных деревень возле Ланга-
Ланга, а утром отплыл. Я же прибыл туда после обеда.
Так я тех писем ему из рук в руки и не передал и уви-
делся с ним вторично только два года тому назад, в кафе.
— Но кто он такой и что это за книга, которую он пи-
шет?— спросила Паола.
— Ну, если начать с конца, то прежде всего он разо-
рен,— то есть относительно: он получает несколько тысяч
годового дохода, но все, что оставил ему отец, пошло пра-
78
хом. Нет, не думай, не спустил: к сожалению, он влип во
время этой «тихой паники», которая стольких погубила
несколько лет тому назад. И потерял все. Но ничего, не
жалуется.
Грэхем хорошего старинного рода, чистокровный аме-
риканец, окончил Йэйлский университет. А книга?.. Он
думает, что она будет иметь успех. Он описывает в ней
свое прошлогоднее путешествие через Южную Америку,
от западного побережья к восточному. Это в значительной
мере неизведанный край. Бразильское правительство по
собственной инициативе предложило ему гонорар в десять
тысяч долларов за доставленные им сведения о неисследо-
ванных областях страны. О, Грэхем — это человек. На-
стоящий мужчина. На него можно положиться. Знаешь
этот тип: великодушный, сильный, простой, чистый серд-
цем; везде побывал, все видел, изведал многое — и вместе
с тем такой искренний, смотрит прямо в глаза. Ну — муж-
чина в лучшем смысле слова!
Эрнестина захлопала в ладоши и, бросив дразнящий,
вызывающий и победоносный взгляд на Берта Уэйнрайта,
воскликнула:
— И он завтра приезжает?
Дик с упреком покачал головой:
— О нет, Эрнестина, тут ничего не выйдет. Многие
милые девушки вроде тебя пытались поймать Ивэна Грэ-
хема в свои сети. И — между нами — я их вполне пони-
маю. Но у него отличные легкие и длинные ноги, и никому
еще не удавалось загнать его в угол, где бы он, ошалев и
обессилев, наконец машинально пробормотал роковое «да»
и опомнился бы только уже в плену, связанный по рукам
и ногам, заклейменный и женатый. Забудь о своих наме-
рениях, Эрнестина! Останься верна золотой молодости,
срывай ее золотые яблоки, делая при этом вид, что они
тебя нисколько не интересуют. А Грэхема оставь. Он поч-
ти одних лет со мной, он, как и я, бродил нехожеными
дорогами и видал виды. И он умеет во-время удрать. Он
прошел огонь и воду и медные трубы. Он кроток, но не-
уловим. К тому же молодые девушки его не интересуют.
Конечно, вы можете заподозрить его в моральной трусо-
сти, но я заверяю вас, что он просто закален жизнью,
стар и очень мудр.
79
Глава девятая
— Где же мой мальчик?—кричал Дик, топая и
звеня шпорами по всему Большому дому в поисках его
маленькой хозяйки.
Наконец, он дошел до двери, которая вела во флигель
Паолы.
Это была тяжелая, крытая панелью дверь в такой же
крытой панелью стене. У нее не было ручки, но Дик, знав-
ший секрет, нажал пружинку, и дверь распахнулась.
— Где мой мальчик?—крикнул он опять и затопал
по длинному коридору.
Он заглянул в ванную с вделанным в пол римским бас-
сейном и мраморными ступеньками, затем в гардеробную
и в будуар — но все напрасно. По широким ступеням он
поднялся к любимому дивану Паолы в оконной амбразуре
ее спальни, прозванной ею «Башней Джульетты», и
улыбнулся при виде изящных и воздушных кружевных
принадлежностей дамского туалета, которые она, по обык-
новению, тут разбросала, ибо их созерцание доставляло
ей особое, чувственное удовольствие. На миг он остано-.
вился перед мольбертом и посмотрел на этюд. Готовый
сорваться с его губ возглас недоумения сменился доволь-
ной усмешкой, когда он узнал в беглом наброске очерта-
ния неуклюжего голенастого жеребенка, с отчаянием при-
зывающего мать.
— Да где же мой мальчик? — крикнул он уже у две-
рей спальной веранды; там оказалась только китаянка,
скромная женщина лет тридцати, которая, приподняв
брови, смущенно и растерянно ему улыбнулась.
Это была горничная Паолы, Ой-Ли, названная так
Диком много лет назад, потому что она постоянно подни-
мала тонкие брови и лицо ее всегда казалось удивленным,
точно она восклицала: «Ой-ли?» Дик взял ее к Паоле
почти девочкой, из рыбачьей деревушки на берегу Жел-
того моря, где ее мать, потеряв мужа, едва перебивалась
тем, что плела сети для рыбаков и зарабатывала, когда
год был удачный, до четырех долларов. Ой-Ли поступила
к Паоле, когда та плавала на трехмачтовой шхуне «Все
забудь», а О-Пой, еще служивший юнгой, стал вы-
казывать ту сообразительность, благодаря которой
80
сделался через несколько лет дворецким Большого
дома.
— Где ваша госпожа, Ой-Ли?
Ой-Ли испуганно отпрянула, охваченная неодолимой
застенчивостью.
Дик подождал.
— Может быть, она с молодыми барышнями? Я не
знаю,— пролепетала служанка.
Дик из жалости отвернулся и пошел к двери.
— Где мой мальчик? —кричал он, проходя под воро-
тами как раз в ту минуту, когда, огибая кусты сирени,
подъехал лимузин.
— Черт меня побери, если я знаю,— ответил сидев-
ший в машине высокий белокурый человек в светлом лет-
нем костюме; и через мгновение Дик Форрест и Ивэн
Грэхем пожимали друг другу руки.
О-Дай и О-Хо внесли ручной багаж, и Дик проводил
своего гостя в приготовленное для него помещение в так
называемой «Башне».
— Вам придется еще попривыкнуть к нашим поряд-
кам, дружище,— говорил Дик.— Жизнь у нас здесь идет
по часам, и прислуга образцовая; но себе мы разрешаем
всякие вольности. Если бы вы приехали на две минуты
позже, вас встретили бы только наши китайские слуги:
я намеревался выехать верхом, а Паола — миссис Фор-
рест — уже куда-то исчезла.
Грэхем был почти одного роста с Форрестом, может
быть выше на какой-нибудь дюйм, но зато уже в плечах
и груди, и волосы светлее; глаза у обоих были почти оди-
наковые— серые, с голубоватым белком, и лица их по-
крывал одинаковый здоровый бронзовый загар. Черты
лица у Грэхема казались несколько крупнее, чем у Форре-
ста, разрез глаз чуть удлиненнее, что, однако, скрадыва-
лось более тяжелыми веками. И нос его был как будто
прямее и крупнее, чем у Дика, и губы алее и точно слегка
припухли.
Волосы Форреста были ровного светлокаштанового
оттенка, а волосы Грэхема, без сомнения, отливали бы
золотом, если бы они так не выгорели на солнце, что каза-
лись песочного цвета. Скулы у обоих слегка выступали,
но впадины на щеках у Форреста обозначались резче;
4 Джек Лондон, т. 8
81
носы были с широкими нервными ноздрями, рты крупные,
по-женски красивые и чисто очерченные; вместе с тем в
них чувствовались затаенная сила воли и суровость, так
же как и в крепких, крутых подбородках.
Но чуть более высокий рост и менее широкая грудь и
плечи придавали фигуре и движениям Грэхема ту строй-
ность и гибкость, которых не хватало Дику Форресту.
Благодаря особенностям своей внешности каждый только
выигрывал от присутствия другого. Грэхем был светел и
легок, в нем таилось неуловимое обаяние, что-то от ска-
зочного принца. Форрест производил впечатление более
сильного и сурового человека, чем Грэхем, более опасного
для других, более крепкой хватки.
Взгляд Форреста бегло скользнул по циферблату ча-
сов на руке. Этот взгляд как бы на лету отметил время.
— Одиннадцать тридцать,— сказал Дик.— Поедемте
сейчас со мной, Грэхем, мы ведь завтракаем не раньше по-
ловины первого! Я отправляю партию быков, целых три-
ста голов, и, должен сознаться, очень горжусь ими. Вы
непременно должны взглянуть на них. Это ничего, что вы
не одеты для верховой езды. О-Хо, принеси-ка пару моих
краг; а ты, О-Пой, прикажи оседлать Альтадену. Какое
седло вы предпочитаете, Грэхем?
— Все равно, дружище!
— Английское? Австралийское? Мексиканское? Шот-
ландское?— настаивал Дик.
— Тогда шотландское, если это не сложно,— сказал
Г рэхем.
Они стали со своими лошадьми на краю дороги, про-
пуская мимо себя все стадо, начинавшее свое далекое пу-
тешествие в Чили, и следили за ним, пока оно не скры-
лось за поворотом дороги.
— Я теперь вижу, насколько замечательно то, что вы
делаете! — воскликнул Грэхем, и глаза его блеснули.—
В молодости я и сам, когда был в Аргентине, увлекался
скотоводством. Если бы я начал дело с быками таких кро-
вей, я, может бы!ь, и не прогорел бы.
— Но тогда ведь еще не было ни люцерны, ни арте-
зианских колодцев,— сказал Дик, стараясь его утешить.—
Шортхорны там не выжили бы. Засуху выдерживает
82
только мелкий скот. Он обладает достаточной силсй, но
легок на вес. Пароходов с холодильниками тоже еще не
существовало. А это изобретение, конечно, вызвало в ско-
товодстве целую революцию.
— Кроме того, я был еще очень молод,— добавил
Грэхем.— Хотя это, конечно, не всегда имеет значение.
Одновременно со мной начал дело некий молодой немец,
и притом имея приблизительно одну десятую моего капи-
тала. Он выдержал и годы засухи и все неудачи. Теперь
он миллионер, его состояние выражается в семизначных
числах.
Они повернули к Большому дому, и Дик снова взгля-
нул на часы.
— Времени еще пропасть,— сказал он.— Я рад, что
вы видели моих годовалых бычков. А знаете, почему этот
немчик выдержал: у него не было другого выхода. А вас
ожидали отцовские деньги и хотелось пошляться по свету,
причем ваш главный минус заключается в том, что у вас
были средства этот зуд унять...
— Вон там,— Дик кивнул вправо, указывая рукой на
что-то, еще скрытое зарослями сирени,— там рыбные
пруды, и вы можете наловить сколько угодно форелей,
морских окуней и даже морских котов. У каждой породы
свои садки. Видите, какой я скопидом: люблю, чтобы все
работало. Пусть вводят восьмичасовой рабочий день, мо-
жет быть это и правильно, но вода у меня работает
двадцать четыре часа. Вода начинает свою работу
уже в горах. Она сначала орошает горные луга, потом
сбегает в долину и, пройдя несколько миль, очищается до
кристальной чистоты; водопад же, образующийся при ее
падении с гор, дает половину всей энергии, нужной для
именья, и полностью обеспечивает нас светом. Затем вода
разделяется, течет по каналам в пруды и, вытекая оттуда,
орошает площадь в несколько миль, засеянную люцерной.
И поверьте, что если бы она потом не разливалась по
долине реки Сакраменто, я бы опять воспользовался ею
для орошения.
— Ах, голубчик, голубчик,— смеясь, сказал Грэ-
хем,— да вы могли бы написать целую поэму о чудесах,
4*	83
которые совершает вода. Я встречал огнепоклонников, но
теперь я впервые вижу водопоклонника. И живете вы не на
песках, а на водах,— простите мне неудачный каламбур...
Грэхему не пришлось досказать свою мысль до конца.
Справа, неподалеку от них, раздался звонкий стук копыт,
затем оглушительный всплеск воды, возгласы и взрыв
женского смеха. Однако смех быстро оборвался, раздались
тревожные крики, сопровождаемые таким фырканьем и
барахтаньем, точно тонуло какое-то чудовище. Дик накло-
нил голову и заставил лошадь проскочить сквозь заросли
сирени, Грэхем на своей Альтадене последовал за ним.
Они выехали на залитую ярким солнцем лужайку, и Грэ-
хему открылось необыкновенное зрелище.
Середину обсаженной деревьями лужайки занимал
большой квадратный бетонированный бассейн. Один его
конец, служивший водосливом, был широк и отлог, и на
нем, мягко поблескивая, плескалась струя. Боковые стены
были отвесны. Другой конец был тоже пологий и слегка
рифленый для упора. И тут, охваченный ужасом, то при-
седая, то выпрямляясь, стоял ковбой в кожаных штанах
и растерянно восклицал с мольбой и отчаяньем: «О гос-
поди! О господи!»
Против него, на дальнем конце бассейна, сидели, све-
сив ноги, три испуганные нимфы в купальных костюмах.
В самом бассейне, как раз посередине, огромный гне-
дой жеребец, мокрый и блестящий, взвившись на дыбы,
бил над водой копытами, и мокрая сталь подков блестела
в солнечных лучах. А на его хребте, соскальзывая и едва
держась, белела фигура, которую Грэхем в первую минуту
принял за прекрасного юношу. И только когда жеребец,
вдруг опустившийся в воду, снова вынырнул благодаря
мощным ударам своих копыт, Грэхем понял, что на нем
сидит женщина в белом шелковом купальном костюме, об-
легавшем ее так плотно, что она казалась изваянной из
мрамора. Мраморной казалась ее спина, и только тонкие
крепкие мышцы, натягивая шелк, извивались и двигались
при ее усилиях держать голову над водой. Ее стройные
руки зарылись в длинные пряди намокшей лошадиной
гривы, белые округлые колени скользили по атласному
мокрому крупу, а пальцами белых ног она сжимала мяг-
84
кие бока животного, тщетно стараясь опереться на его
ребра.
В одно мгновенье — нет, в полмгновенья — Грэхем
охватил взглядом представившееся его глазам зрелище,
понял, что сказочное существо — женщина, и удивился
миниатюрности и нежности всей ее фигурки, делавшей
столь героические усилия. Она напомнила ему стату-
этку дрезденского фарфора, легкую и хрупкую, попавшую
в силу какой-то нелепой случайности на спину тонущего
чудовища; в сравнении с огромным жеребцом она каза-
лась крошечным созданием, маленькой феей из волшеб-
ной сказки.
Когда она, чтобы не сползти со спины жеребца, прижа-
лась щекой к его выгнутой шее, ее распустившиеся мокрые
золотисто-каштановые волосы переплелись и смешались с
его черной гривой. Но больше всего поразило Грэхема ее
лицо: это было лицо мальчика-подростка — и лицо жен-
щины, серьезное и вместе с тем возбужденное и довольное
игрой с опасностью; это было лицо белой женщины, при-
том очень современной, и все же оно показалось Грэхему
языческим. Такие женщины, да и такие положения едва
ли встречаются в двадцатом веке. Сцена была словно вы-
хвачена из жизни древней Греции — и вместе с тем на-
поминала иллюстрации к сказкам «Тысячи и одной ночи».
Казалось, вот-вот из взбаламученных глубин вынырнут
джинны или с голубых небес спустятся на крылатых дра-
конах сказочные принцы, чтобы спасти смелую всадницу.
Жеребец снова поднялся над поверхностью и опять
погрузился в воду, едва не перевернувшись на спину. Чу-
десное животное и чудесная всадница исчезли под водой
и через секунду вынырнули опять, жеребец вновь забил
в воздухе копытами величиной с тарелку, а всадница все
еще сидела на нем, прильнув к гладкой мускулистой спине
животного. У Грэхема замерло сердце, когда он на миг
представил себе, что случилось бы, если бы жеребец пере-
вернулся. Случайным ударом одного из своих могучих
копыт он мог навеки погасить огонь жизни, сверкавший
в этой великолепной и легкой, ослепительно белой жен-
щине.
— Пересядь к нему на шею! — крикнул Дик.— Схвати
сю за холку и сядь на шею, пока он не выплывет!
85
Она послушалась: упершись пальцами ног в усколь-
зающие мышцы его шеи, она мгновенным усилием подбро-
сила свое тело, вцепилась одной рукой в гриву, протянула
другую между ушами лошади, схватилась за холку и опу-
стилась на его шею; а когда жеребец, при перемещении
тяжести, выпрямился в воде и опустил копыта, она заняла
прежнее положение. Все еще держась одной рукой за
гриву, она подняла другую и, помахав ею, послала Фор-
ресту приветственную улыбку. Эта женщина, как отметил
про себя Грэхем, несмотря на грозившую ей опасность,
настолько сохраняла хладнокровие, что успела заметить
и гостя, чья лошадь стояла рядом с лошадью Форреста.
Кроме того, Грэхем почувствовал, что в повороте ее го-
ловы и простертой вперед руке, которой она помахивала,
было не только бравирование опасностью: чутье худож-
ницы подсказало ей, что эта поза и жест — необходимая
часть всей картины, а главное, что они — выражение той
жизнерадостности и отваги, которые пронизывали все ее
Существо.
— Немногие женщины способны на такую проделку,—
спокойно заметил Дик, следя взглядом за Горцем, кото-
рый, сохраняя горизонтальное положение, теперь легко
подплыл к более низкому краю бассейна и вскарабкался
по его рифленой поверхности навстречу растерявшемуся
ковбою.
Тот быстро надел на Горца мундштук, но Паола, все еще
сидевшая на лошади, властно взяла из рук ковбоя уздечку,
круто повернула Горца к Форресту и приветствовала его.
— А теперь вам придется уехать,— крикнула она.—
Посторонней публике здесь не место! Остаются одни жен-
щины!
Дик засмеялся, поклонился и опять через заросли си-
рени выбрался вместе с Грэхемом на дорогу.
— Кто... кто это?—спросил Грэхем.
— Паола, миссис Форрест, женщина-мальчик, вечное
дитя и вместе с тем очаровательная женщина, своеволь-
ное облачко розовой пыльцы...
— У меня даже дух захватило,— сказал Грэхем.—
Здесь часто даются такие представления?
— Эту штуку она затеяла впервые,— отозвался Фор-
рест.— Она сидела на Горце и съехала на нем, как на
86
санках, по спуску в бассейн, но санки-то весят две тысячи
двести сорок фунтов.
— Рисковала и себе и ему сломать шею,— заметил
Грэхем.
— Да, его шея оценена в тридцать тысяч долларов,—
улыбнулся Дик.— Эту сумму мне предлагал в прошлом
году некий союз коннозаводчиков, после того как Горец
взял на побережье Тихого океана все призы за резвость
и красоту. А Паола каждый день рискует сломать себе
шею; и если бы это стоило каждый раз тридцать тысяч,
она разорила бы меня,— но с ней никогда ничего не слу-
чается.
— Однако сейчас опасность была очень велика: ведь
жеребец мог опрокинуться на спину.
— А вот все-таки не опрокинулся,— возразил Дик
спокойно.— Паоле всегда везет. Она точно заговоренная.
Однажды она угодила со мной под артиллерийский об-
стрел — и была потом разочарована, что ни один снаряд
в нее не попал, не убил и даже не ранил. Четыре батареи
на расстоянии мили открыли по нас огонь, нам пред-
стояло пройти полмили по гребню холма до ближайшего
укрытия. Я даже рассердился, что она, будто нарочно,
задерживает шаг. И она созналась, что, пожалуй, да —
чуточку. Мы женаты уже десять — двенадцать лет, но,
как ни странно, мне и теперь кажется, что я совсем ее не
знаю, и никто ее не знает, да и она сама себя не знает,—
так иногда смотришь на себя в зеркало и думаешь: что за
черт, кто это смотрит на тебя? У нас с Паолой есть
такая магическая формула: «Не стой за ценой, коли вещь
тебе нравится». И все равно, чем платить — долларами
или собственной шкурой. Так мы и живем, это наше
правило. И знаете — судьба еще ни разу нас не надула.
Глава десятая
В столовой собрались одни мужчины. Дамы, по сло-
вам Форреста, решили завтракать у себя.
— Думаю, что вы не увидите никого из них до четы-
рех часов,— сказал Дик,— а в четыре Эрнестина, одна из
87
сестер моей жены, постарается обыграть меня в теннис;
так она по крайней мере мне заявила.
Во время завтрака, на котором присутствовали одни
мужчины, Грэхем, участвуя в разговоре о скоте и ското-
водстве, узнал много нового, да и сам поделился частицей
своего опыта, но никак не мог отогнать неотразимое ви-
дение прелестной белой фигурки, прильнувшей к темной
мокрой спине плывущего жеребца. И все последующие
часы, когда он осматривал премированных мериносов и
беркширских поросят, этот образ неотступно продолжал
жечь ему веки. Даже когда в четыре часа начался теннис
и Грэхем играл против Эрнестины, он мазал не раз, так
как летящий мяч вдруг заслоняла все та же картина: бе-
лая женская фигура на спине великолепной лошади.
Хотя Грэхем родился не в Калифорнии, он отлично
знал ее обычаи, ибо сроднился с ней,— и потому нисколько
не удивился, когда за обедом женщины, которых он видел
в купальных костюмах, оказались в вечерних туалетах, а
мужчины — в своем более или менее обычном виде; он и
сам предусмотрительно последовал их примеру и, невзи-
рая на роскошь и элегантность жизни в Большом доме,
оделся скромно и просто.
Между первым и вторым зовом гонга все гости пере-
шли в длинную столовую. Сейчас же после второго явился
Форрест и потребовал коктейли. Грэхем с нетерпением
ожидал появления той, чей образ стоял перед ним с утра.
Вместе с тем он приготовился и к возможным разочаро-
ваниям: слишком часто видел он, как много теряют атлеты
и борцы, скованные обычным платьем; и теперь, когда
сказочное существо, пленившее его в белом шелковом
трико, должно было появиться в модном туалете совре-
менной женщины, он не ждал от этого зрелища ничего
особенного.
Но она вошла, и у Грэхема захватило дух. На миг
она остановилась под аркой двери, выделяясь на черном
фоне, озаренная падавшим на нее спереди мягким светом.
От удивления Грэхем невольно раскрыл рот, ошеломлен-
ный ее красотой, пораженный превращением этого эльфа,
этой маленькой феи в прелестную женщину. Перед ним
88
была теперь не фея, не ребенок и не мальчик верхом на
лошади, а светская женщина с той благородной осанкой,
какую нередко умеют придать себе именно маленькие
женщины.
Она была несколько выше ростом, чем показалась ему
в воде, но и в вечернем туалете поражала той же строй-
ностью и пропорциональностью сложения. Он отметил зо-
лотисто-каштановый цвет ее высоко зачесанных волос,
здоровую белизну упругой чистой кожи, как бы создан-
ную для пения лебединую шею, переходившую в красивую
грудь, и, наконец, ее платье жемчужно-голубого цвета и ка-
кого-то средневекового покроя,— оно обтягивало ее стан,
широкие рукава спадали свободными складками, отделкой
служила кайма из золотой вышивки с драгоценными кам-
нями.
Паола улыбнулась гостям в ответ на их приветствия,
и Грэхему эта улыбка напомнила ту, которую он видел на
ее лице утром, когда она сидела верхом на жеребце. Она
подошла к столу, и он не мог не восхититься той неподра-
жаемой грацией, с какой ее стройные колени приподни-
мали тяжелые складки платья,— те самые округлые ко-
лени, которыми она отчаянно сжимала мускулистые бока
Горца. Грэхем заметил, что на ней нет корсета,— да она и
не нуждалась в нем. И в то время как она шла через всю
комнату к столу, он видел перед собой двух женщин:
одну — светскую даму и хозяйку Большого дома, дру-
гую—восхитительную статуэтку всадницы, хоть и скрытую
под этим голубоватым с золотом платьем, но забыть ко-
торую не могли его заставить никакие одежды и покровы.
И вот она была здесь, среди своих домашних и гостей;
ее рука на мгновение коснулась его руки, когда Форрест
представил его, и она сказала ему свое «добро пожало-
вать» таким певучим голосом, который мог родиться
только в недрах этого горла и этой высокой, несмотря на
общую миниатюрность, груди.
Сидя за столом наискось от нее, Грэхем невольно
втайне наблюдал за ней. Хотя он участвовал в общем
шутливом и веселом разговоре, но его взоры и его мысли
были заняты только хозяйкой.
Не часто приходилось Грэхему сидеть за столом в та-
кой странной и пестрой компании. Покупатель овец и
89
корреспондент «Газеты скотовода» все еще находились
здесь. Перед самым обедом на трех машинах приехала ком-
пания мужчин, дам и девиц — всего четырнадцать чело-
век— и предполагала пробыть до вечера, чтобы возвра-
щаться верхом при луне.
Их имен Грэхем не запомнил, но понял из разговора,
что они прикатили за тридцать миль, из городка Уикен-
берга, расположенного в долине,— повидимому, какие-то
местные банковские служащие, врачи и богатые фермеры.
Они были чрезвычайно веселы, жизнерадостны и сыпали
шутками и новейшими анекдотами на самом модном жар-
гоне.
— В одном я убедился,— сказал Грэхем, обращаясь
к Паоле,— если ваш дом всегда служит караван-сараем, то
мне и пытаться нечего запомнить имена и лица всех, с кем
я знакомлюсь.
— Я вас понимаю,— засмеялась она в ответ.— Но ведь
это соседи. Они могут заехать в любое время. Вон та
дама, рядом с Диком, миссис Уатсон, принадлежит к ста-
рой местной аристократии. Ее дед Уикен перешел через
Сьерру в тысяча восемьсот сорок шестом году, и Уикен-
берг назван по его имени. А хорошенькая черноглазая де-
вушка— ее дочь...
Паола давала ему краткие характеристики гостей, но
Грэхем, неотступно занятый тем, чтобы разгадать это оба-
ятельное существо, не слышал и половины того, что она
говорила. Сначала он решил, что основная ее черта —
естественность; через минуту он решил, что жизнерадо-
стность. Но ни то, ни другое определение не удовлетво-
рило его,— нет, не в этом дело! И вдруг его осенило: гор-
дость! Основное в ней — гордость. Гордость была в ее
глазах, в постановке головы, в нежных завитках волос, в
трепете тонко очерченных ноздрей, в подвижных губах,
в форме круглого подбородка, в маленьких сильных руках
с голубыми жилками, в которых можно было сразу
узнать руки пианистки, проводящей много часов за роя-
лем. Да, гордость! В каждой мышце, в каждой линии, в
каждом жесте — непоколебимая, настороженная, жгучая
гордость.
Паола могла быть радостной и непринужденной, жен-
ственно-нежной и мальчишески-задорной, готовой на вся-
90
кую шалость; но гордость жила в ней всегда — трепетная,
неистребимая, неискоренимая гордость, она как бы ле-
жала в основе всего ее существа. Паола была демократкой,
открытой, искренней и честной женщиной, прямой, без
предрассудков; и ни в каком случае не безвольной игруш-
кой. Минутами в ней точно вспыхивало что-то подобное
блеску стали — драгоценной, чудесной стали. Она произ-
водила впечатление силы, но в ее самых изощренных
и сдержанных формах! И он связывал образ Паолы с
представлением о серебряной струне, о тонкой дорогой
коже, шелковистой сетке из девичьих волос, какие пле-
тут на Маркизских островах, о перламутровой раковине
или наконечнике из слоновой кости на дротиках эски-
мосов.
— Хорошо, Аарон,— донесся сквозь общий говор
голос Дика с другого конца стола.— Вот кое-что спе-
циально для вас, поразмыслите-ка: Филипп Брукс гово-
рит: «Истинно великий человек всегда в какой-то мере
чувствует, что его жизнь принадлежит его народу и что
все данное ему богом дано не только ему, но через него
всему человечеству».
— С каких это пор вы верите в бога? — отозвался с
добродушной насмешкой тот, кого Форрест назвал Ааро-
ном. Это был стройный, узколицый, смуглый человек с
блестящими глазами и черной, как уголь, длинной бо-
родой.
— Не знаю, хоть убейте,— отозвался Дик.— Все
равно, берите мои слова иносказательно, называйте это,
как хотите,— Моралью, Добром, Эволюцией.
— Чтобы быть великим, вовсе не нужно мыслить по
законам логики,— вмешался в разговор тихий длинноли-
цый ирландец с потертыми рукавами,— наоборот, очень
многие люди, мыслившие весьма логично о жизни и о все-
ленной, так и не стали великими.
— Браво, Терренс! — похлопал ему Дик.
— Все дело в том, какой смысл мы вкладываем в это
понятие,— медленно проговорил еще один из гостей, не-
сомненно индус, крошивший хлеб маленькими, необычайно
изящными руками,— что мы разумеем под словом «ве-
ликий»?
91
— Не сказать ли вместо «бога» «красота»? — нервно
и застенчиво спросил юноша с трагическим выражением
лица и растрепанной шевелюрой.
Вдруг Эрнестина поднялась со своего места, оперлась
руками о стол и, приняв позу оратора, наклонилась впе-
ред и с притворной горячностью воскликнула:
— Ну вот, опять! Опять в тысячный раз вывернут
вселенную наизнанку! Теодор,— обратилась она к юно-
му поэту,— что же вы, язык проглотили? Примите уча-
стие в споре. Оседлайте своего конька Эона, может быть
он довезет вас скорее других.
Раздался взрыв смеха, и бедный, смущенный поэт
стушевался и спрятался в свою раковину.
Эрнестина повернулась к чернобородому:
— Нет, Аарон, сегодня он не в форме. Начните вы.
Вы уж знаете, что надо. «Как остроумно выразился
Бергсон, с присущей ему точностью и меткостью фило-
софских определений, соединенных с обширным интел-
лектуальным кругозором...»
Раздался новый взрыв смеха, заглушивший и ко-
нец речи Эрнестины и шутливый ответ черноборо-
дого.
— Нашим философам сегодня не удастся сразить-
ся,— сказала вполголоса Паола Грэхему.
— Философам? — удивился он.— Разве они не из
уикенбергской компании? Кто же и что они? Я ничего нс
понимаю.
— Они... — начала Паола нерешительно. — Они
здесь живут и называют себя «лесными птицами». В не-
скольких милях отсюда у них в лесу свой лагерь, там
они только и делают, что читают и спорят. Держу пари,
что вы найдете у них штук пятьдесят книг из библиоте-
ки Дика, которые еще не успели попасть в каталог. Они
ведают нашей библиотекой и днем и ночью снуют туда
и сюда с охапками книг, а также с последними номерами
журналов. Дик уверяет, что благодаря им у него теперь
самое полное собрание современной философской лите-
ратуры на Тихоокеанском побережье. Они как бы пере-
варивают для него весь этот материал... Это очень его
занимает, да и время ему экономит. Он ведь, знаете,
ужасно много работает...
92
— Насколько я понимаю, они... то есть Днк содер-
жит их?—спросил Грэхем, с тайным удовольствием
глядя прямо в эти голубые глаза, с такой прямотой смот-
ревшие ему в глаза.
Слушая ее ответы, он заметил легчайший бронзовый
отблеск (может быть, игра света) на ее длинных темных
ресницах. Затем невольно перевел взгляд на брови, то-
же темные, точно нарисованные; оказалось, что и в них
есть бронзовые отливы. А в ее высоко зачесанных золо-
тисто-каштановых волосах бронза поблескивала уже со-
вершенно явственно. Каждый раз, когда милая улыбка
оживляла ее лицо и вспыхивали глаза и зубы, они ослеп-
ляли его, рождая особое волнение. Это не была та
сдержанная и загадочная усмешка, которую он видел у
стольких женщин. Когда улыбалась Паола, то улыбалась
совершенно свободно, щедро, радостно, вкладывая в эту
улыбку все богатство своей натуры и все те мысли, ко-
торые жили в ее хорошенькой головке.
— Да,— продолжала она.— Пока они здесь, им не-
чего заботиться о куске хлеба. Дик очень великодушен;
это почти безнравственно — поощрять праздность та-
кого рода людей. Если вы не разберетесь во всем и до
конца не поймете нас, вам многое будет казаться здесь
очень чудным. А они... они вроде придатка какого-то,
и, уж конечно, останутся с нами, пока мы их не похоро-
ним или они нас. Время от времени один из них исче-
зает. Как кошки, знаете. И Дику стоит иногда больших
денег и труда разыскать беглеца и вернуть его. Вот,
например, Терренс Мак-Фейн, он анархист-эпикуреец,
если вы знаете, что это значит. Он мухи не убьет. У него
есть кошка,— я ему подарила,— чистейшей персидской
породы, совсем голубая, и он старательно вылавливает
у нее блох, но так, чтобы, боже сохрани, не причинить им
вреда, потом сажает их в склянку и выпускает в лесу во
время своих долгих прогулок,— когда он устает от лю-
дей и уходит общаться с природой.
В прошлом году у него вдруг появился пунктик: про-
исхождение азбуки. И он отправился в Египет, конечно
без гроша в кармане, чтобы докопаться до истоков
93
алфавита,на самой его родине и таким образом найти фор-
мулу, объясняющую космос. Добрался пешком до Ден-
вера, вмешался в уличную демонстрацию ИРМ
требовавшую свободы слова или чего-то в этом роде, и
попал в тюрьму. Дику пришлось нанимать адвоката,
платить всякие штрафы — словом, приложить очень мно-
го усилий, чтобы вызволить его и вернуть домой.
А бородатый — это Аарон Хэнкок. Как и Терренс,
он ни за что не станет работать. Он южанин и говорит,
что у них в роду никто не работал, а на свете всегда
найдется достаточно крестьян и дураков, которых от
работы не оторвешь. Поэтому он и бороду носит. Брить-
ся, по его мнению, совершенно лишнее занятие, а значит —
и безнравственное. Помню, как он свалился на нас с Ди-
ком в Мельбурне... какой-то неистовый бронзовый чело-
век прямо из австралийских зарослей. Он будто бы
производил там какие-то самостоятельные исследова-
ния не то по антропологии, не то по фольклору. Дик
знавал его когда-то в Париже и заверил его, что, если
он вернется в Америку, пища и кров будут ему обеспе-
чены. И вот он здесь.
— А поэт?—спросил Грэхем, радуясь возможности
продолжить с ней разговор и следить за играющей на ее
лице улыбкой.
— A-а... Тео, или Теодор Мэлкен, хотя мы все зо-
вем его Лео. Он тоже отрицает труд. Он из старинной
калифорнийской семьи, его родные страшно богаты; но
они отреклись от него, а он от них, когда ему было
лет пятнадцать. Они считают его сумасшедшим, он же
уверяет, что они могут свести с ума кого угодно. Он и
в самом деле пишет замечательные стихи — когда пишет;
но он предпочитает мечтать и жить в лесу с Терренсом
и Аароном. Он давал уроки приезжим евреям в Сан-
Франциско, откуда Терренс и Аарон и вызволили его,
или забрали в плен,— уж не знаю, что вернее. Он у нас
два года и, как ни странно, очень поправился за это
время. Дик щедр до нелепости и посылает им много
1 ИРМ (Индустриальные Рабочие Мира) — профсоюзная орга-
низация в США, основанная в 1905 году и одно время выступав-
шая с революционными лозунгами.
94
припасов; однако они предпочитают разговаривать, чи-
тать или грезить, чем стряпать. Они только и обедают
как следует, когда сваливаются на нас, как сегодня.
— А тот индус кто?
— Это Дар-Хиал, их гость. Они пригласили его,
так же как вначале Аарон пригласил Терренса, а потом
оба пригласили Лео. Дик рассчитывает на то, что со
временем должны появиться еще трое, и тогда у него
будут свои «семь мудрецов» из «Мадроньевого Ов-
рага». Дело в том, что их лагерь расположен в роще
земляничных деревьев. Это очень красивое место —
каньон, где множество родников... Да, я ведь вам начала
рассказывать про индуса... Он своего рода революцио-
нер. Учился и в наших университетах и в Швейцарии,
Италии, Франции; был в Индии политическим деяте-
лем и бежал оттуда, а теперь у него два пунктика: пер-
вый — новая синтетическая философия; второй — осво-
бождение Индии от тирании англичан. Он проповедует
индивидуальный террор и восстание масс. Вот почему
здесь, в Калифорнии, запретили его газету «Кадар»,
или «Бадар», не знаю, и чуть не выслали его из штата;
и вот почему он сейчас посвятил себя целиком филосо-
фии и ищет формулировок для своей системы.
Они с Аароном отчаянно спорят,— впрочем, только
на философские темы. Ну вот,— Паола вздохнула и
тотчас улыбнулась своей прелестной улыбкой,— теперь
я вам, кажется, все рассказала, и вы со всеми знакомы.
Да, на случай, если вы сойдетесь поближе с нашими
мудрецами, особенно если встретитесь с ними в их хо-
лостой компании, имейте в виду, что Дар-Хиал абсолют-
ный трезвенник; Теодор Мэлкен иногда в поэтическом
экстазе напивается, причем пьянеет от одного коктейля;
Аарон Хэнкок большой знаток по части спиртного, а
Терренс Мак-Фейн, наоборот, в винах ничего не смыс-
лит, но в тех случаях, когда девяносто девять мужчин из
ста свалятся под стол, он будет все так же ясно и после-
довательно излагать свой эпикурейский анархизм.
В течение обеда Грэхем заметил, что «мудрецы»
называют хозяина-по имени, Паолу же неизменно «мис-
сис Форрест», хотя она и звала их по именам. И это
казалось вполне естественным. Эти люди, почитавшие в
95
мире весьма немногое,— они не уважали даже труд,—
бессознательно чувствовали в жене Форреста какое-то
превосходство, и называть ее просто по имени было для
них невозможно. Грэхем вскоре убедился, что у Паолы
действительно особая манера держаться и что самый
непринужденный демократизм сочетается в ней с не менее
естественной недосягаемостью принцессы.
То же он .заметил и после обеда, когда общество со-
шлось в большой комнате, заменявшей гостиную. Па-
ола позволяла себе смелые выходки, и никто не удив-
лялся, словно так и быть должно. Пока общество
размещалось и усаживалось, ей сразу удалось всех ожи-
вить и превзойти своей веселостью. То здесь, то там
звенел ее смех. И этот смех очаровывал Грэхема. В нем
была особая трепетная певучесть, которая отличала его
от смеха всех других женщин, какой он когда-либо слы-
шал. Из-за этого смеха он вдруг потерял нить разговора
с молодым мистером Уомболдом, утверждавшим, что
Калифорния нуждается не в законе об изгнании япон-
цев, а о ввозе по крайней мере двухсот тысяч японских
кули и в отмене восьмичасового рабочего дня для сель-
скохозяйственных рабочих. Молодой Уомболд был, на-
сколько понял Грэхем, потомственным крупным земле-
владельцем в Уикенбергском округе и хвастался тем, что
он не поддается духу времени и не превращается в по-
мещика только по названию. Возле рояля, вокруг Эдди
Мэзон, столпилась молодежь, оттуда доносилась синко-
пированная музыка и обрывки модных песенок. Терренс
Мак-Фейн и Аарон Хэнкок завели яростный спор о
футуристической музыке. Грэхема избавил от японского
вопроса Дар-Хиал, провозгласивший, что «Азия для
азиатов, а Калифорния для калифорнийцев».
Вдруг Паола, шаловливо подобрав юбки, пробежала
по комнате, спасаясь от Дика, и была настигнута им в
ту минуту, когда пыталась спрятаться за группу гостей,
собравшихся вокруг Уомболда.
— Вот злюка!—упрекнул ее Дик с притворным гне-
вом; а через минуту уже вместе с ней упрашивал индуса,
чтобы тот протанцевал танго.
И Дар-Хиал, наконец, уступил, забыв Азию и азиа-
тов, и исполнил, вывертывая руки и ноги, пародию на
96
танго, назвав эту импровизацию «циническим апофео-
зом современных танцев».
— А теперь, Багряное Облако, спой мистеру Грэ-
хему свою песенку про желудь,— приказала Паола.
Форрест, все еще обнимавший Паолу за талию, что-
бы предупредить наказание, которое ему угрожало,
мрачно покачал головой.
— Песнь о желуде! — крикнула Эрнестина из-за ро-
яля; и ее требование подхватили Эдди Мэзон и осталь-
ные девушки.
- Ну, пожалуйста, Дик , спой,— настаивала Пао-
ла,— мистер Грэхем ведь еще не слышал ее.
Дик опять покачал головой.
— Тогда спой ему песню о золотой рыбке.
— Я спою ему песнь нашего Горца,— упрямо заявил
Дик, и в глазах его блеснуло лукавство; он затопал но-
гами, сделал вид, что встает на дыбы, заржал, довольно
удачно подражая жеребцу, потряс воображаемой гри-
вой и начал: — «Внемлите! Я — Эрос! Я попираю
холмы!..»
— Нет. Песнь о желуде! — тут же спокойно пре-
рвала его Паола, причем в звуке ее голоса чуть зазвенела
сталь.
Дик послушно прекратил песнь Горца, но все же за-
мотал головой, как упрямый ребенок.
— Ну хорошо, я знаю новую песню,— заявил он тор-
жественно.— Она о нас с тобой, Паола. Меня научили ей
нишинамы.
— Нишинамы — это вымершие первобытные племе-
мена Калифорнии,— быстро проговорила, обернувшись к
Грэхему, Паола.
Дик сделал несколько па, не сгибая колен, как тан-
цуют индейцы, хлопнул себя ладонями по бедрам и, не
отпуская жену, начал новую песню.
— «Я — Ай-Кут, первый человек из племени ниши-
намов. Ай-Кут — сокращенное Адам. Отцом мне был
койот, матерью — луна. А это Йо-то-то-ви, моя жена, пер-
вая женщина племени нишинамов. Отцом ей был кузне-
чик, а матерью мексиканская дикая кошка. После моих —
они были самыми лучшими родителями. Койот очень
мудр, а луна очень стара: но никто не слышал ничего
97
хорошего про кузнечика и дикую кошку. Нишинамы
правы всегда. Должно быть, матерью всех женщин была
дикая кошка — маленькая, мудрая, грустная и хитрая
кошка с полосатым хвостом».
На этом песня о первых мужчине и женщине пре-
рвалась, так как женщины возмутились, а мужчины шум-
но выразили свое одобрение.
— «Йо-то-то-ви — сокращенное Ева,— запел Дик
опять, грубо прижав к себе Пколу и изображая дика-
ря.— Йо-то-то-ви у меня невелика. Но не порицайте ее
за это. Виноваты кузнечик и дикая кошка. Я—Ай-Кут,
первый человек; не порицайте меня за мой дурной вкус.
Я был первым мужчиной и увидел ее — первую жен-
щину. Когда выбора нет, берешь то, что есть. Так было
с Адамом,— он выбрал Еву! Йо-то-то-ви была для меня
единственной женщиной на свете,— и я выбрал Йо-то-
то-ви».
Ивэн Грэхем, прислушиваясь к этой песне и не сводя
глаз с руки Форреста, властно обнимавшей Паолу, по-
чувствовал какую-то боль и обиду; у него даже мельк-
нула мысль, которую он тотчас с негодованием подавил:
«Дику Форресту везет, слишком везет».
— «Я — Ай-Кут,— распевал Дик.— Это моя жена,
моя росинка, моя медвяная роса. Я вам солгал. Ее
отец и мать не кузнечик и не кошка. Это были заря
Сьерры -и летний восточный ветер с гор. Они любили
друг друга и пили всю сладость земли и воздуха, пока
из мглы, в которой они любили, на листья вечнозеле-
ного кустарника и мансаниты не упали капли медвяной
росы.
Йо-то-то-ви — моя медвяная роса. Внемлите мне!
Я — Ай-Кут. Йо-то-то-ви — моя жена, моя перепелка,
моя лань, пьяная теплым дождем и соками плодоносной
земли. Она родилась из нежного света звезд и первых
проблесков зари».
— И вот,— добавил Форрест, заканчивая свою
импровизацию и возвращаясь к обычному тону,— если вы
еще воображаете, что старый, милый, синеокий Соломен
лучше меня сочинил «Песнь Песней», подпишитесь немед-
ленно на издание моей.
98
Глава одиннадцатая
Миссис Мэзон одна из первых попросила Паолу
сыграть. Тогда Терренс Мак-Фейн и Аарон Хэнкок
разогнали веселую группу у рояля, а смущенный Теодор
Мэлкен был послан пригласить Паолу.
— Прошу вас сыграть для просвещения этого языч-
ника «Размышления на воде»,— услышал Грэхем голос
Терренса.
— А потом, пожалуйста, «Девушку с льняными ко-
сами»,— попросил Хэнкок, которого назвали язычни-
ком.— Сейчас моя точка зрения блестяще подтвердится.
Этот дикий кельт проповедует идиотскую теорию му-
зыки пещерного человека и настолько туп, что еще счи-
тает себя сверхсовременным.
— A-а, Дебюсси! — засмеялась Паола.— Все еще
спорите о нем? Да? Хорошо, я доберусь и до него,
только не знаю, с чего начать.
Дар-Хиал присоединился к трем мудрецам, усажи-
вавшим Паолу за большой концертный рояль, не казав-
шийся, впрочем, слишком большим в этой огромной
комнате. Но едва она уселась, как три мудреца скольз-
нули прочь и заняли, видимо, свои любимые места. Мо-
лодой поэт растянулся на пушистой медвежьей шкуре,
шагах в сорока от рояля, и запустил обе руки в волосы.
Терренс и Аарон уютно устроились на подушках широ-
кого дивана под окном, впрочем так, чтобы иметь воз-
можность подталкивать друг друга локтем, когда тот
или другой находил в исполнении Паолы оттенки, под-
тверждавшие именно его понимание.
Девушки расположились живописными группами, по
две и по три, на широких диванах и в глубоких креслах
из дерева коа, кое-кто даже на ручках.
Ивэн Грэхем хотел было подойти к роялю, чтобы
иметь честь перевертывать Паоле ноты, но во-время за-
метил, что Дар-Хиал предупредил его. Неторопливо и
с любопытством окинул он взглядом комнату. Концерт-
ный рояль стоял на возвышении в самом дальнем ее
конце; низкая арка придавала ему вид сцены. Шутки и
смех сразу прекратились: видимо, маленькая хозяйка
Большого дома требовала, чтобы к ней относились, как
99
к настоящей, серьезной пианистке. Грэхем решил зара-
нее, что ничего исключительного не услышит.
Эрнестина, сидевшая рядом, наклонилась к нему и
прошептала:
— Когда она хочет, она может всего добиться. А ведь
она почти не работает... Вы знаете, она училась у Леше-
тицкого и у мадам Карреньо, и у нее до сих пор остался
их стиль игры. И она играет совсем не по-женски. Вот
послушайте!
Грэхем продолжал относиться скептически к ее игре,
даже когда уверенные руки Паолы забегали по клавишам
и зазвучали пассажи и аккорды, против чистоты кото-
рых он ничего не мог возразить; как часто слышал
он их у пианистов, обладавших блестящей техникой и
совершенно лишенных музыкальной выразительности!
Он ждал услышать от нее все что угодно, но не мужест-
венную прелюдию Рахманинова, которую, по мнению
Грэхема, мог хорошо исполнять только мужчина.
С первых же двух тактов Паола уверенно, по-мужски,
овладела роялем; она словно поднимала его клавиатуру
и поющие струны обеими руками, вкладывая в свою игру
зрелую силу и твердость. А затем, как это делали только
мужчины, соскользнула, или перекинулась,— он не мог
найти более точного определения для этого перехода,—
в уверенно-чистое, несказанно нежное анданте.
Она продолжала играть со спокойствием и силой, ко-
торых меньше всего можно было ожидать от такой ма-
ленькой, хрупкой женщины; и он с удивлением смотрел
сквозь полузакрытые веки на нее и на огромный рояль,
которым она владела так же, как владела собой и замыс-
лом композитора. Прислушиваясь к замирающим аккор-
дам прелюдии, в которых еще жила, как далекий отзвук,
только что прозвучавшая мощь, Грэхем вынужден был
признать, что удар у Паолы точен, чист и тверд.
В то время как Терренс и Аарон взволнованно спо-
рили шепотом на своем подоконнике, а Дар-Хиал искал
для Паолы ноты, она взглянула на Дика, и он начал
один за другим гасить свет в матовых шарах под потол-
ком, так что в конце концов одна Паола осталась как бы
среди оазиса мягкого света, в котором особенно заметно
поблескивало золото ее волос и золотое шитье на платье.
100
Грэхем наблюдал, как высокая комната становится
от набегающих теней как будто еще выше. Она была
длиной в восемьдесят футов и высотой в два с полови-
ной этажа. Точно хоры, под потолком была перекинута
галерея, с которой свешивались шкуры диких зверей,
домотканные покрывала, привезенные из Окасаки и
Экуадора, цыновки с островов Океании, сплетенные жен-
щинами и выкрашенные растительными красками.
И Грэхем понял, что напоминает ему эта комната: празд-
ничный зал в средневековом замке; и он вдруг пожалел,
что в ней нет длинного стола с оловянной посудой и
солью в серебряной солонке и огромных собак, деру-
щихся тут же из-за брошенных им костей.
Позднее, когда Паола сыграла Дебюсси, чтобы дать
Терренсу и Аарону материал для новых споров, Грэ-
хему удалось в течение нескольких волнующих минут
поговорить с ней о музыке. И она обнаружила такое
понимание философии музыки, что Грэхем, сам того
не замечая, принялся излагать ей свою любимую
теорию.
— Итак,— закончил он,— понадобилось почти три
тысячи лет, чтобы музыка оказала свое истинное воздей-
ствие на душу западного человека. Дебюсси, больше
чем кто-либо из его предшественников, достиг той вы-
сокой созерцательной ясности, порождающей великие
идеи, которая предощущалась, скажем, во времена Пи-
фагора...
Тут Паола прервала его, подозвав сражавшихся
у окна Терренса и Аарона.
— Ну и что же?—продолжал Терренс, когда оба
подошли.— Попробуйте, Аарон, попробуйте найти у
Бергсона суждение о музыке более ясное, чем в его
«Философии смеха», которая тоже, как известно, ясно-
стью не отличается.
— О, послушайте! — воскликнула Паола, и глаза ее
заблестели.— У нас появился новый пророк — мистер
Грэхем. Он стоит вашей шпаги, обеих ваших шпаг. Он
согласен с вами, что музыка — это отдых от железа,
крови и будничной прозы. Что слабые, чувствительные и
возвышенные души бегут от тяжелой и грубой земной
жизни в сверхчувственный мир ритмов и звучаний...
101
— Атавизм! — фыркнул Аарон Хэнкок.— Пещер-
ные люди, полуобезьяны и все гнусные предки Тер-
ренса делали то же самое.
— Позвольте,— остановила его Паола.— Но ведь к
этим выводам мистер Грэхем пришел на основании соб-
ственных переживаний и умозаключений. А кроме того,
он коренным образом расходится с вашей точкой зрения,
Аарон. Он опирается на положение Патера: «Все искус-
ства тяготеют к музыке...»
— Все это относится к предисторищ к химии микро-
организма,— опять вмешался Аарон.— Все эти народные
песни и синкопированные ритмы — простое реагирование
клетки на световые волны солнечного луча. Терренс по-
падает в заколдованный круг и сам сводит на нет свои
заумные рассуждения. А теперь послушайте, что я
вам скажу...
— Да подождите же!—остановила его Паола.— Ми-
стер Грэхем говорит, что английский пуританизм сковал
музыку — настоящую музыку — на многие века...
— Верно...— согласился Терренс.
— И что Англия вернулась к эстетическому наслаж-
дению музыкой только через ритмы Мильтона и Шелли...
— Который был метафизиком,— прервал ее Аарон.
— Лирическим метафизиком,— тотчас же ввернул
Терренс.— Это-то уж вы должны признать, Аарон.
— А Суинберн? —спросил Аарон, очевидно возвра-
щаясь к еще одной теме их давнишних споров.
— Аарон уверяет, что Оффенбах — предшественник
Артура Сюлливэна,— вызывающе воскликнула Паола,—
и что Обер — предшественник Оффенбаха. А относитель-
но Вагнера... Нет, спросите-ка его, спросите, что он ду-
мает о Вагнере...
Она ускользнула, предоставив Грэхема его судьбе.
А он не спускал с нее глаз, любуясь пластичными дви-
жениями ее стройных колен, приподнимавших тяжелые
складки платья, когда она шла через всю комнату к мис-
сис Мэзон, чтобы устроить для нее партию в бридж;
он едва мог заставить себя вслушаться в то, что опять
бубнил Терренс.
— Установлено, что все искусства Греции родились
из духа музыки...
102
Много позднее, когда оба мудреца самозабвенно
углубились в жаркий спор о том, кто выказал в своих про-
изведениях более возвышенный интеллект — Берлиоз
или Бетховен, Грэхему удалось улизнуть. Ему опять хо-
телось побеседовать с хозяйкой. Но она подсела к двум
девушкам, забравшимся в большое кресло, и шаловливо
шепталась с ними; большинство гостей были погружены
в бридж, и Грэхем попал в группу, состоявшую из Дика
Форреста, мистера Уомболда, Дар-Хиала и корреспон-
дента «Газеты скотовода».
— Жаль, что вы не можете съездить туда со мной,—
говорил Дик корреспонденту.— Это задержало бы вас
только на один день. Я бы завтра же и повез бы вас.
— Очень сожалею,— ответил тот.— Но я должен
быть в Санта-Роса. Бербанк обещал посвятить мне це-
лое утро, а вы понимаете, что это значит. С другой сто-
роны, для нашей газеты было бы очень важно получить
материал о вашем опыте. Вы не могли бы изложить его...
кратко... ну совсем кратко? Вот и мистера Грэхема, я
думаю, это заинтересует.
— Опять что-то по части орошения? — осведомился
Грэхем.
— Нет, нелепая попытка превратить безнадежно бед-
ных фермеров в богатых,— отвечал Уомболд за Фор-
реста.— А я утверждаю, что если фермеру не хватает
земли, то это доказывает, что он плохой фермер.
— Наоборот,— возразил Дар-Хиал, взмахнув для
большей убедительности своими прекрасными азиатски-
ми руками.— Как раз наоборот. Времена изменились.
Успех больше не зависит от капитала. Попытка Дика —
замечательная, героическая попытка. И вы увидите, что
она удастся.
— Ав чем дело, Дик?—спросил Грэхем.— Расска-
жите нам.
— Да ничего особенного. Так, одна затейка,— отве-
тил Дик небрежно.— Может быть, из этого ничего и не
выйдет, хотя я все же надеюсь...
— Затейка! — воскликнул Уомболд.— Пять тысяч
акров лучшей земли в плодороднейшей долине! И он
хочет посадить на нее кучу неудачников — пожалуйста,
хозяйничайте! — платить им да еще питать.
103
— Только тем хлебом, который вырастет на этой же
земле,— поправил его Форрест.— Придется объяснить
вам всем, в чем дело. Я выделил пять тысяч акров между
усадьбой и долиной реки Сакраменто...
— Подумайте, сколько там может вырасти люцерны,
которая вам так нужна...— прервал его опять Уомболд.
— Мои машины осушили в прошлом году вдвое боль-
шую площадь,— продолжал Дик.— Я, видите ли, убеж-
ден, что наш Запад, да и весь мир должны стать на путь
интенсивного хозяйства, и я хочу быть одним из первых,
прокладывающих дорогу. Я разделил эти пять тысяч
акров на участки по двадцать акров и считаю, что каж-
дый такой участок может не только свободно прокормить
одно семейство, но и приносить по меньшей мере шесть
процентов чистого дохода.
— Это значит,— высчитывал корреспондент,— что,
когда участки будут розданы, землю получат двести
пятьдесят семейств, или, считая в среднем по пять чело-
век на семью,— тысяча двести пятьдесят душ.
— Не совсем так,— возразил Дик.— Все участки уже
заняты, а у нас только около тысячи ста человек. Но на-
дежды на будущее... надежды на будущее большие,— доб-
родушно улыбнулся он.— Несколько урожайных лет — и
в каждой семье окажется в среднем по шесть человек.
— А кто это «мы»? Почему «у нас»? — спросил
Грэхем.
— У меня есть комитет, состоящий из сельскохозяй-
ственных экспертов,— все свои же служащие, кроме
профессора Либа, которого мне уступило на время фе-
деральное правительство. Дело в том, что фермеры будут
хозяйничать на свой страх и риск, пользуясь передо-
выми методами, рекомендованными в наших инструк-
циях. Земля на всех участках совершенно одинаковая.
Эти участки, как горошины в стручке, один к одному.
И плоды работы на каждом участке через некоторое
время должны сказаться. А когда мы сравним между со-
бой результаты, полученные на двухстах пятидесяти уча-
стках, то фермер, отстающий от среднего уровня из-за
тупости или лени, должен будет уйти.
Условия созданы вполне благоприятные. Фермер,
взяв такой участок, ничем не рискует. Кроме того, что
104
он соберет со своей земли и что пойдет на пищу ему и
его семье, он получит еще тысячу долларов в год день-
гами; поэтому все равно — умен он или глуп, урожай-
ный год или неурожайный — около ста долларов в ме-
сяц ему обеспечено. Лентяи и глупцы будут естествен-
ным образом вытеснены теми, кто умен и трудолюбив.
Вот и все. И это послужит особенно очевидным доказа-
тельством всех преимуществ интенсивного хозяйства.
Впрочем, этим людям обеспечено не только жалованье.
После его выплаты, мне, как владельцу, должно очис-
титься еще шесть процентов. А если доход окажется
больше, то фермеру поступает и весь излишек.
— И поэтому,— сказал корреспондент,— каждый
сколько-нибудь дельный фермер будет работать день и
ночь — это понятно. Сто долларов на улице не валяются.
В Соединенных Штатах средний фермер на собствен-
ной земле не вырабатывает и пятидесяти, в особенности
если вычесть плату за надзор и за его личный труд. Ко-
нечно, способные люди уцепятся руками и ногами за
такое предложение и постараются, чтобы так же посту-
пили и члены их семьи.
— У меня есть возражение,— заявил Терренс Мак-
Фейн, подходя к ним.—Везде и всюду только и слышишь:
работа, труд... А меня просто зло берет, когда я пред-
ставлю себе, что каждый такой фермер на своих двадцати
акрах весь день с утра и до вечера будет гнуть спину,— и
ради чего? Неужели кусок хлеба да мяса и, может быть,
немного джема — это и есть смысл жизни, цель нашего
существования? Ведь человек этот все равно умрет, как
рабочая кляча, которая только и знала, что трудиться!
Что же сделано таким человеком? Он обеспечил себя хле-
бом и мясом? Чтобы брюхо было сыто и крыша была над
головой? А потом его тело будет гнить в темной и сырой
могиле!
— Но ведь и вы, Терренс, умрете,— заметил Дик.
— Зато я живу волшебной жизнью бродяги,— после-
довал быстрый ответ.— Эти часы наедине со звездами и
цветами, под сенью деревьев, с легким ветром и шорохом
трав! А мои книги! Мои любимые философы и их думы!
А красота, музыка, радости всех искусств! Когда я сойду
в могилу, я буду знать по крайней мере, что пожил и взял
105
от жизни все, что она могла мне дать. А эти ваши двуно-
гие вьючные животные на своих двадцати акрах так и
будут ковырять весь день землю, пока рубашка на спине
не взмокнет от пота, а потом присохнет коркой,— ради
одного сознания, что живот набит хлебом и мясом и
крыша не протекает; народят выводок сыновей, которые
тоже будут жить, как рабочий скот, набивать желудок
хлебом и мясом и гнуть спины в заскорузлых от пота ру-
башках — и, наконец, уйдут в небытие, только и получив
от жизни, что хлеб да мясо и, может быть, немного
джема!..
— Но ведь кто-то должен же работать, чтобы вы
могли лодырничать?—с негодованием возразил Уомболд.
— Да, это верно. Печально, но верно,— мрачно со-
гласился Терренс; затем его лицо вдруг просияло.— И я
благодарю господа за то, что есть на свете рабочий
скот,— одни таскают плуг по полям, другие — незримые
кроты — проводят жизнь в шахтах, добывая уголь и зо-
лото; благодарю за то, что есть дураки крестьяне,—
иначе разве у меня были бы такие мягкие руки; и за то,
что такой славный парень, как Дик, улыбается мне и де-
лится со мной своим добром, покупает мне новые книги
и дает местечко у своего стола, заставленного пищей, до-
бытой двуногим рабочим скотом, и у своего очага, по-
строенного тем же рабочим скотом, и хижину в лесу под
земляничными деревьями, куда труд не смеет сунуть свое
чудовищное рыло...
Ивэн Грэхем долго не ложился в тот вечер. Большой
дом и его маленькая хозяйка невольно взволновали его.
Сидя на краю кровати, полураздетый, и куря трубку, он
видел в своем воображении Паолу в разных обличьях и
настроениях— такой, какой она прошла перед ним в тече-
ние этого первого дня. То она говорила с ним о музыке и
восхищала его своим исполнением, чтобы затем, втянув в
спор «мудрецов», ускользнуть и заняться устройством
бриджа; то сидела, свернувшись калачиком, в кресле, та-
кая же юная и шаловливая, как примостившиеся рядом
с нею девушки; то со стальными нотками в голосе укро-
щала мужа, когда он непременно хотел спеть песнь
Ю6
Горца, или бесстрашно правила тонувшим жеребцом,—•
а несколько часов спустя выходила в столовую, к гостям
своего мужа, напоминая платьем и осанкой принцессу из
сказки.
Паола Форрест занимала его воображение не меньше,
чем Большой дом со всеми его чудесами и диковинками.
Все вновь и вновь мелькали перед Грэхемом выразитель-
ные руки Дар-Хиала, черные бакенбарды Аарона Хэн-
кока, вещавшего об откровениях Бергсона, потертая
куртка Терренса Мак-Фейна, благодарившего бога за то,
что двуногий рабочий скот дает ему возможность бездель-
ничать, сидеть за столом у Дика Форреста и мечтать под
его земляничными деревьями.
Грэхем, наконец, вытряхнул трубку, еще раз окинул
взглядом эту странную комнату, обставленную со всем
возможным комфортом, погасил свет и вытянулся между
прохладных простынь. Однако сон не приходил к нему.
Опять он слышал смех Паолы; опять у него возникало
впечатление серебра, стали и силы; опять он видел в тем-
ноте, как ее стройное колено неподражаемо пластичным
движением • приподнимает тяжелые складки платья. От
этого образа Грэхем никак не мог отделаться — он пре-
следовал его неотступно, точно наваждение. Образ этот,
сотканный из света и красок, как бы горел перед ним, не-
изменно возвращаясь, и хотя Грэхем сознавал его иллю-
зорность, видение все вновь и вновь вставало перед ним
в своей обманчивой реальности.
И опять видел он коня и всадницу, которые то погру-
жались в воду, то снова выплывали на поверхность; видел
мелькающие среди пены копыта лошади; видел лицо
женщины: она смеялась, а пряди ее золотистых волос
переплелись с темной гривой животного.
Снова слышал он первые аккорды прелюдии, и те же
руки, которые правили жеребцом, теперь извлекали из
инструмента всю полноту хрустальных и блистательных
рахманиновских гармоний.
Когда он, наконец, стал засыпать, его последняя
мысль была о том, каковы те чудесные и загадочные за-
коны развития, которые могли из первоначального ила и
праха создать на вершине эволюции сияющее и торже-
ствующее женское тело и женскую душу.
107
Глава двенадцатая
На следующее утро Грэхем продолжал знакомиться
с порядками Большого дома. О-Дай многое сообщил ему
еще накануне и узнал от гостя, что тот, выпив при про-
буждении чашку кофе, предпочитает завтракать не в по-
стели, а за общим столом. О-Дай предупредил Грэхема,
что для этой трапезы нет установленного времени и что
завтракают от семи до десяти, кто когда желает; а если
ему понадобится лошадь или автомобиль или он захочет
купаться, то достаточно сказать об этом.
Войдя в столовую в половине восьмого, Грэхем застал
там корреспондента и покупателя из Айдахо, которые
только что позавтракали и спешили поймать здешнюю
машину, чтобы попасть в Эльдорадо к утреннему поезду
в Сан-Франциско. Грэхем простился с ними и сел за стол
один. Безукоризненно вежливый слуга китаец предложил
ему заказать завтрак по своему вкусу и тотчас исполнил
его желание, подав ледяной грейпфрут в хересе, причем
с гордостью пояснил, что это «свой», из «имения». Откло-
нив предложенные ему различные блюда—каши и овощи,
Грэхем попросил дать ему яйца всмятку и ветчину; и
только что принялся за еду, как вошел Берт Уэйнрайт
с рассеянным видом, который, однако, не обманул Грэ-
хема. И действительно, не прошло и пяти минут, как
вошла Эрнестина Дестен в очаровательном халатике и
утреннем чепчике и очень удивилась, что нашла в столо-
вой столько любителей раннего вставанья.
Позднее, когда все трое уже поднимались из-за стола,
пришли Льют Дестен и Рита Уэйнрайт. За бильярдом
Грэхем узнал от Берта, что Дик Форрест никогда не
завтракает со всеми, а просыпается чуть свет, работает
в постели, пьет в шесть часов кофе и только в исключи-
тельных случаях появляется среди гостей раньше второго
завтрака, который бывает в половине первого.
Что касается Паолы, продолжал Берт, то спит она
плохо, встает поздно, а живет в той части дома, куда ве-
дет дверь без ручки; это огромный флигель с собствен-
ным внутренним двориком, в котором даже он был всего
только раз; она тоже приходит лишь ко второму завтраку,
да и то не всегда.
108
— Паола на редкость здоровая и сильная женщина,—
сказал он,— но бессонница у нее врожденная. Ей всегда
не спалось, даже когда она была совсем маленькая. Но
это ей не во вред, так как у нее большая сила воли и она
изумительно владеет собой. У нее нервы всегда напря-
жены, но, вместо того чтобы приходить в отчаяние и ме-
таться, когда сон не идет к ней, она приказывает себе
отдыхать — и отдыхает. Она называет это своими «бе-
лыми ночами». Иногда она засыпает только на заре или
даже в девять-десять часов утра, и тогда спит чуть не
двенадцать часов подряд и выходит к обеду свежая и
бодрая.
— Должно быть, это действительно врожденное,— за-
метил Грэхем.
Берт кивнул.
— Из ста — девяносто девять женщин совсем бы рас-
кисли, а она держит себя в руках. Если ей не спится
ночью, она спит днем — и наверстывает потерянное.
Еще многое рассказывал Берт о хозяйке дома, и Грэ-
хем скоро догадался, что молодой человек, несмотря на
долгое знакомство, все же ее побаивается.
— Она с кем угодно справится, стоит ей только за-
хотеть,— заметил Берт.— Мужчина, женщина, слуга —
все равно, какого бы возраста, пола и положения они ни
были,— стоит ей только заговорить своим повелительным
тоном, и результат всегда один. Я не понимаю, чем она
этого достигает. Может быть, в глазах ее вспыхивает
что-то, может быть губы складываются как-то по-особеи-
ному,— не знаю, но только все ее слушаются и ей подчи-
няются.
— Да,— согласился Грэхем,— в ней есть что-то осо-
бенное.
— Вот именно! — обрадовался Берт.—Что-то особен-
ное! Достаточно ей захотеть! Даже почему-то жутко ста-
новится. Может быть, она так научилась владеть собой
во время бессонных ночей, когда она постоянно напрягает
волю, чтобы оставаться спокойной и бодрой. Вот и се-
годня — она, верно, глаз не сомкнула после всех вчераш-
них событий: понимаете— волненье, люди, тонущгя
лошадь и все прочее. Хотя Дик говорит, что то, от чего
другие женщины потеряли бы сон, действует на нее
109
совсем наоборот: она может спать, как младенец, в го-
роде, который бомбардируют, или на тонущем корабле.
Несомненно, она — чудо. Поиграйте-ка с ней на бильяр-
де, тогда увидите.
Немного позднее Грэхем и Берт встретились с девуш-
ками в той комнате, где те обычно проводили утро, но,
несмотря на пение модных песенок, танцы и болтовню,
Грэхема все время не покидало чувство одиночества, ка-
кая-то тоска и томительное желание, чтобы к ним вошла
Паола в каком-нибудь новом, неожиданном обличье й
настроении.
Затем Грэхем на Альтадене и Берт на великолепной
чистокровной кобыле Молли два часа разъезжали по
имению, осматривали молочное хозяйство и едва поспели
во-время на теннисную площадку, где их поджидала
Эрнестина.
Грэхему не терпелось пойти завтракать — конечно, не
только из-за вызванного прогулкой аппетита,—но его по-
стигло большое разочарование: Паола не явилась.
— Опять «белая ночь»,— сказал Дик, обращаясь
к другу, и прибавил несколько слов к тому, что расска-
зывал Берт относительно неспособности Паолы спать
нормально.— Представьте, мы были женаты уже не-
сколько лет, когда я впервые увидел ее спящей. Я знал,
что в какие-то часы она спит, но никогда не видел. Од-
нажды она, к моему ужасу, трое суток провела без сна,
притом все время оставалась ласковой и веселой, и
уснула, наконец, от изнеможения. Это случилось, когда
наша яхта стала на мель возле Каролинских островов и
все население помогало нам спихнуть ее. Дело было не
в опасности — никакая опасность нам не угрожала,— а в
непрерывном шуме, возбуждении. Паола переживала это
приключение слишком непосредственно. А когда все кон-
чилось, она впервые у меня на глазах заснула.
Утром приехал новый гость, некто Доналд Уэйр. Грэ-
хем встретился с ним за завтраком. Уэйр был, видимо,
хорошо знаком со всеми и часто посещал Большой дом;
Грэхем понял также из разговоров, что, несмотря на
крайнюю молодость,— это скрипач, известный по всему
побережью.
110
— Он до безумия влюблен в Паолу,— сообщила Эр-
щ етина Грэхему, когда они выходили из столовой.
Грэхем удивленно поднял брови.
— Да, но она" не обращает на него внимания,— рас-
смеялась Эрнестина.— Это случается с каждым мужчи-
ной, который приезжает сюда. Она привыкла. У нее
ужасно милая манера не замечать их страсти; она с удо-
вольствием проводит время в обществе этих людей, а по-
том смеется над ними. Дика это забавляет. Не пройдет и
недели, как с вами случится то же самое. А нет, так все
будут очень удивлены. Да и Дик еще, пожалуй, обидится.
Он считает, что это неизбежно. Если любящий муж гор-
дится своей женой и привык к тому, что в нее влюбляют-
ся, он может прямо оскорбиться и решить, что его жену
не оценили.
— Ну что ж,— вздохнул Грэхем,— если у вас так
принято, придется, видно, и мне влюбиться. Правда,
ужасно не хочется вести себя, как все,— именно потому,
что это все; но раз таков обычай, ничего не поделаешь.
Хотя это чертовски трудно, когда кругом так много ми-
лых девушек.
В его удлиненных серых глазах блеснуло лукавство, и
этот взгляд так подействовал на Эрнестину, что она уди-
вленно уставилась на него и, только поймав себя на
этом, опустила взор и вспыхнула.
— Знаете, маленький Лео — молодой поэт, которого
вы видели вчера вечером,— затараторила она, пытаясь
скрыть свое смущение,— он тоже до безумия влюблен в
Паолу. Я слышала, как Аарон Хэнкок дразнил его по по-
воду какого-то цикла сонетов, и, конечно, нетрудно дога-
даться, кто его вдохновил. Терренс, ирландец, тоже влюб-
лен в нее, хоть и не так отчаянно. Они ничего не могут по-
делать с собой, вот и все. Разве их можно винить за это?
— Конечно, она вполне заслуживает поклонения,—
пробормотал Грэхем, втайне задетый тем, что ирландец,
этот пустоголовый, одержимый алфавитом маньяк, этот
анархист-эпикуреец, хвастающий тем, что он лодырь и
приживальщик, осмелился влюбиться — хоть и не так
отчаянно —в маленькую хозяйку.
— Она ведь моя сводная сестра,— сообщила Эрнес-
тина,— но никто бы не сказал, что в нас есть хоть капля
777
той же крови. Паола совсем другая. Она не похожа ни на
кого из Дестецов, да и вообще ни на кого из моих подруг,
ни на одну девушку, которую я знала. Хотя она- гораздо
старше моих подруг, ведь ей уже тридцать восемь...
— Ах, кис-кис! — прошептал Грэхем.
Хорошенькая блондинка оторопело взглянула на него,
удивленная его, казалось бы, необъяснимым восклица-
нием.
— Кошка,— повторил он с насмешливым упреком.
— О! — воскликнула она.— Я сказала совсем не в том
смысле... Мы здесь привыкли ничего не скрывать. Все
отлично знают, сколько Паоле лет. Она и сама говорит.
А мне восемнадцать. Вот. Теперь скажите-ка, в наказа-
ние за вашу подозрительность, сколько вам лет?
— Столько же, сколько и Дику,— ответил Грэхем без
запинки.
— А ему сорок,— торжествующе рассмеялась она.—
Вы будете купаться? Вода, наверное, ужасно холодная.
Грэхем покачал головой:
— Я поеду с Диком верхом.
Эрнестина огорчилась со всей непосредственностью
своих восемнадцати лет:
— Ну конечно! Опять он будет показывать свои
вечнозеленые пастбища, или пашни на горных склонах,
или какие-нибудь оросительные фокусы...
— Он говорил что-то относительно купанья в пять.
Ее лицо просияло.
— Ну хорошо, тогда встретимся у бассейна. Наверно,
они условились. Паола тоже хотела идти купаться в пять.
Они расстались под аркадой. Грэхем отправился было
к себе в башню, чтобы переодеться для верховой езды, но
Эрнестина вдруг окликнула его:
— Мистер Грэхем!
Он послушно обернулся.
— Знаете, вы вовсе не обязаны влюбляться в Паолу,
это я только так сказала.
— Я буду очень, очень остерегаться этого,— вполне
серьезно ответил он, хотя глаза его насмешливо блеснули.
Однако, идя в свою комнату, он не мог не признаться,
что очарование Паолы Форрест, словно волшебные щу-
пальцы, уже коснулось его и обвивалось вокруг сердца.
т
И он знал, что с гораздо большим удовольствием поехал
бы кататься с ней, чем со своим давним другом Форре-
стом.
Направляясь к длинной коновязи под старыми ду-
бами, он жадными взорами искал Паолу, но здесь были
только Дик и конюх; однако несколько стоявших в тени
оседланных лошадей вернули ему надежду. Все же они
уехали с Диком одни. Дик только показал ему лошадь
жены,— это был резвый и породистый гнедой жеребец
под небольшим австралийским седлом со стальными стре-
менами, с двойной уздечкой и мундштуком.
— Я не знаю ее планов,— сказал Дик.— Она еще не
выходила, но купаться во всяком случае будет. Тогда и
встретимся.
Грэхему поездка доставила большое удовольствие,
хотя он не раз ловил себя на том, что поглядывает на
часы-браслет — долго ли еще до пяти.
Приближалось время окота. Дик и Грэхем проезжали
луг за лугом, где паслись овцы; то один, то другой сле-
зал с лошади, чтобы поставить на ноги великолепную
свцу из породы шропширов или мериносов-рамбулье: по-
валившись на широкие спины и подняв к небу все четыре
ноги, эти бедные жертвы отбора были уже не в силах
подняться без посторонней помощи.
- Да, я действительно потрудился над тем, чтобы
создать американских мериносов,— говорил Дик.—
У этой породы теперь сильные ноги, широкая спина, креп-
кие ребра и большая выносливость. Вывезенным из
Европы породам не хватает выносливости, они слишком
холеные и изнеженные.
— О, вы делаете большое дело, большое дело,— за-
явил Грэхем.— Подумайте, вы же отправляете баранов в
Айдахо! Это говорит само за себя.
Глаза Дика заблестели, когда он ответил:
— Не только в Айдахо! Хотя это и кажется неве-
роятным, теперешние огромные стада Мичигана и Огайо
являются — простите за хвастовство — потомками моих
калифорнийских рамбулье. А возьмите Австралию! Две-
надцать ле!1 назад я продал одному тамошнему поселенцу
трех баранов по триста долларов за голову. Когда он их
туда привез и показал, то сейчас же перепродал, взяв по
5 Джек Лондон, т. 8	113
три тысячи за каждого, и заказал мне целый транспорт.
И я, кажется, принес Австралии не вред, а пользу. Там
говорят, что благодаря люцерне, артезианским колодцам,
судам-холодильникам и баранам Форреста овцеводство и
добывание шерсти увеличились в три раза.
Возвращаясь, они встретили Менденхолла, заведую-
щего конским заводом, и тот потащил их куда-то в сто-
рону, на обширный выгон с лесистыми оврагами и груп-
пами дубов, чтобы показать табун жеребят-однолеток
широкой породы, которых отправляли на следующий день
на горные пастбища Миримар-Хиллс. Их было около
двухсот — ширококостные, мохнатые и очень крупные для
своего возраста; они начинали линять.
— Мы не то что откармливаем их,— пояснил Фор-
рест,— но мистер Менденхолл следит за тем, чтобы они
получали питательный корм. Там, в горах, куда они пой-
дут, им будут давать, кроме трав, еще зерно, это заставит
их каждый вечер собираться для кормежки, и, таким об-
разом, можно будет делать поверку без особого труда. За
последние пять лет я ежегодно отправляю в один только
Орегон до пятидесяти жеребцов-двухлеток. Они все бо-
лее или менее стандартны. Их покупают не глядя, по-
тому что знают мой товар.
— У вас, должно быть, строгий отбор?—спросил
Г рэхем.
— Да. Бракованных вы можете увидеть на улицах
Сан-Франциско,— ответил Дик,— это ломовые лошади.
— И на улицах Денвера тоже,— добавил Менден-
холл,— и на улицах Лос-Анжелоса; а два года тому на-
зад, во время падежа лошадей, мы отправили двадцать
вагонов четырехлетних меринов даже в Чикаго и полу-
чили в среднем по тысяче семьсот долларов за каждого.
За тех, что помельче, мы брали по тысяче шестьсот, но
были и по тысяче девятьсот. Боже мой, какие цены на ло-
шадей стояли в тот год!
Едва Менденхолл отъехал, как показался всадник вер-
хом на стройной, взмахивавшей гривой Паломине. Дик
представил его Грэхему как мистера Хеннесси, ветери-
нара.
— Я услышал, что миссис Форрест осматривает же-
ребят,— пояснил он Дику,— и лриехал, чтобы показать
114
ей Лань: не пройдет и недели, как она будет ходить под
седлом. А какую лошадь миссис Форрест взяла сегодня?
— Да Франта,— ответил Дик; и было ясно, что он
предвидел, как Хеннесси отнесется к этому известию: ве-
теринар неодобрительно покачал головой.
— Никто не убедит меня, что женщинам следует
ездить на жеребцах,— пробормотал он.— А кроме того,
Франт опасен. Больше того — при всем уважении к его
резвости, должен сказать, что он хитер и коварен. Миссис
Форрест следовало бы ездить на нем не иначе, как надев
на него намордник; но он любит и брыкаться, а к его ко-
пытам ведь не привяжешь подушек...
— Пустяки,— ответил Дик,— он на мундштуке, да
еще на каком мундштуке; и она умеет обращаться с ним.
—- Да, если он в один прекрасный день не подомнет
ее под себя,— проворчал Хеннесси.— Во всяком случае
я бы вздохнул спокойнее, если бы ей понравилась Лань.
Вот это настоящая дамская лошадь! Сколько огня, и ни-
какого коварства. Чудесная кобылка, чудесная! А что
шалунья — это не беда, угомонится! Но она всегда оста-
нется веселой и капризной, не превратится в манежную
клячу.
— Поедем смотреть жеребят,— предложил Дик.—
Паоле придется помучиться с Франтом, если она въедет
на нем в кучу молодежи. Ведь это ее царство,— повер-
нулся он к Грэхему.— Все выездные и верховые лошади
в ее ведении. И она достигает замечательных результатов.
Как она добивается их, я и сам не понимаю. Будто ма-
ленькая девочка забралась в лабораторию взрывчатых
веществ, начала наугад смешивать их — и получила го-
раздо более мощные соединения, чем те, которые состав-
лялись седобородыми химиками.
Они свернули с главной дороги на боковую, проехали
полмили, обогнули лесок в ущелье, по которому бежал,
подпрыгивая, ручей, и выехали на покатый склон, где зе-
ленело широкое пастбище. Первое, что увидел Грэхем
вдали,— это множество однолеток и двухлеток, с любо-
пытством столпившихся вокруг золотисто-коричневого
чистокровного жеребца Франта, который, поднявшись на
дыбы, бил в воздухе копытами и пронзительно ржал.
Б*	7/5
Всадники остановили своих лошадей и ждали, что бу-
дет дальше.
— Он еще сбросит ее,— сердито пробормотал ветери-
нар.— Разве на него можно положиться!
Но в эту минуту Паола, не замечая подъехавших зри-
телей, резко и повелительно выкрикнула какой-то приказ,
с уверенностью настоящего кавалериста всадила шпоры в
шелковистые бока Франта — и тот опустил передние ноги
и беспокойно заплясал на месте.
— Стоит ли так рисковать?—мягко упрекнул Фор-
рест жену, подъезжая к ней со своими спутниками.
— О, я умею справляться с ним...— пробормотала она
сквозь стиснутые зубы, в то время как Франт, прижав
уши и злобно сверкая глазами, оскалился и, наверное,
укусил бы Грэхема за ногу, если бы Паола во-время не
дернула за повод, опять вонзив ему шпоры в бока.
Франт вздрогнул, визгливо заржал и на минуту сми-
рился.
— Старая игра — игра белого человека! — засмеялся
Дик.— Она не боится жеребца, и он это знает; он хитрит,
неистовствует, она — вдвое; он беснуется, а она ему пока-
зывает, что такое настоящая свирепость.
Три раза, пока они были здесь, готовые в любую ми-
нуту повернуть своих лошадей и броситься на помощь,
если Паола потеряет власть над жеребцом, Франт пы-
тался встать на дыбы, и каждый раз Паола решительно,
осторожно и твердо удерживала его с помощью мунд-
штука и шпор,— и, наконец, он замер на месте, укрощен-
ный и трепещущий, весь в поту и мыле.
— Так белые поступали всегда,— продолжал Дик, в
то время как Грэхем весь отдался волнующему до жути
восхищению перед маленькой укротительницей.— Белый,
борясь с дикарем, превосходил его своей свирепостью. Он
превзошел его в упорстве, в разбоях, в скальпировании, в
пытках, в людоедстве. В сущности белые съели гораздо
больше людей, чем людоеды.
— Добрый день,— приветствовала Паола гостя, мужа
и ветеринара.— Франт, кажется, наконец, усмирен. Да-
вайте взглянем на жеребят. Остерегайтесь, мистер Грэ-
хем, его зубов: он ужасный кусака. Держитесь от него
подальше, ваши ноги вам еще пригодятся.
116
Когда представление с Франтом кончилось, жеребята
мгновенно разбежались, словно чем-то напуганные, и, рез-
вясь, понеслись галопом по зеленому лугу; но скоро,- при-
влеченные неудержимым любопытством, вернулись и,
столпившись возле всадников, внимательно разглядывали
их; под предводительством одной, особенно шаловливой
гнедой кобылки они образовали полукруг и насторожили
ушки.
Вначале Грэхем едва ли видел жеребят: он смотрел
только на хозяйку в ее новой роли. «Неужели ее изменчи-
вости нет пределов»,— спрашивал он себя, глядя на вели*
колепное, потное, покоренное ею животное. Даже Горец,
несмотря на свою массивность, казался кротким и ручным
рядом с Франтом, который то и дело становился на
дыбы и кусался, силясь сбросить всадницу с присущим
ему утонченным коварством норовистого жеребца чистых
кровей.
— Взгляни на нее,— прошептала Паола Дику, чтобы
не спугнуть кобылки.— Какая прелесть! Вот чего я доби-
валась.— Затем она обернулась к Ивэну.— Всегда в них
найдется какой-нибудь недостаток, порок, и совершенство
почти невозможно. Но она совершенство. Посмотрите на
нее. Лучшего мне едва ли удастся добиться. Ее отец —
Великий Вождь, если вы знаете наших призовых рысаков.
Его продали за шестьдесят тысяч, когда он был уже ста-
риком. Мы получили его на время. Она — единственный
его приплод за сезон. Но посмотрите на нее! У нее его
грудь и легкие! У меня был богатый выбор кобыл, под-
ходивших по всем статям, а матка как будто не подхо*
дила,— но я взяла ее. Упрямая старая дева. Но она была
прямо создана для него. Это ее первый жеребенок; ей
было восемнадцать лет, когда он родился. Но я знала, что
будет хорошо. Достаточно было взглянуть на обоих —
прямо как по заказу!
— Матка была только полукровкой,— пояснил Дик.
— Но зато у нее было много предков морганов,— тот-
час же пояснила Паола,— и у нее полоса вдоль спины,
как у мустангов. Эту мы назовем «Нимфой», хоть она и
не войдет в племенные книги. Это будет моя первая безу-
пречная верховая лошадь, я уверена; и моя мечта, нако-
нец, осуществится.
777
— У этой мечты четыре ноги,— глубокомысленно за-
метил Хеннесси.
— И от пяти до семи разных аллюров,— весело под-
хватил Грэхем.
— А все же не нравятся мне эти кентуккийские ло-
шади с их разнообразными аллюрами,— быстро возра-
зила Паола,— они годятся только для ровной местности.
Для Калифорнии, с ее ужасными дорогами, горными троп-
ками и всем прочим, мне нужна только быстрая рысь, ко-
роткая или длинная, смотря по характеру почвы, и сокра-
щенный галоп. Я даже не скажу, что это особый аллюр,
а просто легкий, спокойный скок, но только в условиях
трудной дороги.
— Красавица! — восхищался Дик, следя блестящими
глазами за гнедой кобылкой, которая, осмелев, подошла
совсем близко к укрощенному Франту и обнюхивала его
морду с трепещущими и раздувающимися ноздрями.
— Я предпочитаю, чтобы мои лошади были почти
чистокровками, а не вполне,— горячо заявила Паола.—
Беговая* лошадь хороша на ипподроме, но для наших еже-
дневных нужд она слишком специализирована.
— Вот результат удачной комбинации,— заметил
Хеннесси, указывая на Нимфу.— Корпус достаточно
короток для рыси и достаточно длинен для крупного
шага. Должен сознаться, я не верил в это сочетание,
но вам все-таки удалось получить замечательный экзем-
пляр.
— Когда я была молодой девушкой, у меня не было
лошадей,— обратилась Паола к Грэхему,— а теперь я
могу не только иметь их сколько угодно, но и скрещивать
их и создавать по своему желанию новые типы. Это так
хорошо, что иногда мне не верится; и я скачу сюда, чтобы
посмотреть на них и убедиться, что это не сон.
Она повернулась к Форресту и бросила ему благодар-
ный взгляд. Грэхем видел, как они долго, не отрываясь,
смотрели друг другу в глаза. Ему стало ясно, какую ра-
дость доставляет Дику радость жены, ее юношеский энту-
зиазм и горячность. «Вот счастливец!..» — подумал Грэ-
хем, но не потому, что у Дика было богатое имение и что
дела его шли успешно, а потому, что Форресту принадле-
жала эта чудесная женщина, которая, не таясь, смотрит
118
на него сейчас таким открытым и благодарным взглядом.
И он с недоверием вспомнил заявление Эрнестины, будто
Паоле тридцать восемь лет.
— Посмотри на его круп, Дик,— сказала она, кон-
цом хлыста показывая на какого-то черного жеребенка,
жевавшего весеннюю траву.— Посмотри на его ноги и
бабки.— И, обращаясь к Грэхему, добавила: — У Нимфы
стати совсем другие и бабки гораздо длиннее, но я та-
кого жеребенка и добивалась.— Она с легкой досадой
усмехнулась.— Мать его необычной светлогнедой масти,
прямо новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень
хотелось иметь лошадь ей в пару для моего выезда. Не
скажу, чтобы результат оказался такой, какого я хотела,
хоть и получился превосходный рысак. Зато вон моя на-
града, видите — вороной; когда мы подъедем к маткам, я
покажу вам его родного брата, но он не вороной, а карако-
вый. Я ужасно огорчена.
Затем она указала на двух караковых жеребят, пас-
шихся рядом.
— Эти двое от Гью-Диллона, знаете — брата Лоу-
Диллона. Они от разных маток и чуть-чуть разные по
цвету, но — правда, великолепная пара? У них та же
рубашка, что и у отца.
Она повернула свою укрощенную лошадь и стала ти-
хонько объезжать табун, чтобы не распугать жеребят;
часть все же бросилась врассыпную.
— Посмотрите на них! — воскликнула она.— Пятеро
совсем непородистые. Видите, как они поднимают перед-
ние ноги на бегу.
— Я совершенно убежден, что ты сделаешь из них
призовых рысаков,— сказал Дик и снова заслужил благо-
дарный взгляд, опять задевший Грэхема.
— Двое от более крупных маток,—вон тот в сере-
дине и затем крайний слева; а те трое — от средних, да
одного можно подобрать из остальных. Один отец, пять
разных матерей — и оттенки гнедой масти немного раз-
ные. Но в общем из пяти получится недурная четверка.,
и притом все того же года. Правда, удачно?
— Я уже сейчас вижу среди двухлеток отличных ло-
шадок* которых мы сможем продать для игры в поло.
Намечайте,— обратилась она к Хеннесси.
119
— Если мистер Менденхолл не получит за чалого пол-
торы тысячи, то лишь потому, что поло выходит из
моды,— с увлечением воскликнул Хеннесси.— Я следил
за этими жеребятами... А вот взгляните на того светло-
гнедого. Ведь какой был плохонький! Дайте ему еще го-
дик — и посмотрите, что из него выйдет! Похож на ко-
рову? Ничуть! А что за родители! Еще годик, и можно
прямо на выставку — настоящий серебряный доллар! По-
мните, с первой же минуты я поверил в него. Он, несо-
мненно, затмит всякую эту бэрлингеймскую дрянь. Когда
он подрастет, отправляйте его сразу же на Восток.
Паола кивала, внимательно слушая Хеннесси, в ее
устремленном на него взгляде светилась нежность, вы-
званная созерцанием этих молодых животных и всей
полноты играющей в них жизни, за которую она была
ответственна.
— Ужасно грустно,— призналась она Грэхему,—
когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас
же заставят работать.
Ее внимание было целиком поглощено животными,
она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и
аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее
Ивэну.
— Я могу перерыть целую библиотеку по коннозавод-
ству и до одурения изучать менделистские законы — и
все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу. Ей
незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и
без них, действуя по какой-то интуиции, точно она кол-
дунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного
освоиться с ними — и она уже знает, что им нужно. Па-
оле почти всегда удается получить тот результат, к ко-
торому она стремится... Кроме цвета — правда, Поли? —
поддразнил он ее.
Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси
присоединился к их смеху, и Дик продолжал:
— Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что
Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила
старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни
на что не годной, с призовым жеребцом — получила же-
ребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скре-
стила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши
120
теории и получила,— нет, вы взгляните на него,— заме-
чательного пони для поло. В одном приходится перед ней
преклониться: она не вносит в это никаких бабьих сенти-
ментов. О, она весьма решительна! С твердостью муж-
чины, без всяких угрызений, она отбрасывает все
неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но вот
тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изме-
няет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока по-
лучишь свою выездную пару, а тем временем придется
тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как те-
перь Дадд и?
— Поправляется благодаря заботам мистера Хеннес-
си,— отвечала Паола.
— Ничего серьезного,— заметил ветеринар.— Одно
время дело с питанием разладилось. А новый конюх
перепугался и поднял шум.
Глава тринадцатая
В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэ-
хем беседовал с маленькой хозяйкой и держался на-
столько близко к ней, насколько позволяло коварство
Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погру-
жены в деловые разговоры.
— Бессонница мучила меня всю жизнь,— говорила
Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупре-
дить новое поползновение к бунту.— Но я рано научи-
лась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настрое-
ние. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из
нее пользу и даже развлечение. Это было единственным
средством преодолеть* врага, который, я знала, будет пре-
следовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось
одолевать высокую волну, ныряя под нее?
— Да, не борясь и отдаваясь в ее власть,— ответил
Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие
на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью
мелкие, Как бисер, капельки пота. Тридцать восемь?
Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было
дать и двадцати восьми. Кожа у нее была, как у
727
совсем юной девушки,— такая же гладкая, упругая и про-
зрачная.
— Вот именно,— продолжала она,— не борясь. Опу-
скаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму
волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне,
как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу
заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пере-
житыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и
тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною
овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все
вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня кар-
тины, которые не дают мне забыться.
Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пе-
режила ее сызнова — как действующее лицо; затем — как
посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а глав-
ное — мой муж. Потом я как бы написала с нее картину,
много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а
потом принялась рассматривать, точно увидела впервые.
И я ставила себя на место разных зрителей: то старой
девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого
юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я
положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила
себе, как она должна звучать в большом оркестре или на
духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как
балладу, элегию, сатиру,— и среди всего этого, наконец,
заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись се-
годня в полдень. В последний раз я слышала, как часы
били шесть. Шесть часов непрерывного сна — это для
меня большая удача.
Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на
боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал ря-
дом с ней с другой стороны.
— Хотите держать пари, Ивэн?—спросил он.
— На что, хотел бы я знать прежде всего,—отозвался
тот.
— На сигары... а пари, что вам не догнать Паолы в
бассейне в течение десяти минут,— впрочем нет —пяти;
вы, насколько я помню, прекрасный пловец.
— О, дай ему, Дик, больше шансов для победы! — ве-
ликодушно отозвалась Паола.— Десять минут — это
много, он устанет.
122
— Но ведь ты не знаешь его как пловца,— возразил
Дик.— И ни во что не ставишь мои сигары. Он замеча-
тельно плавает. Он побеждал канаков,— а ты понимаешь,
что это значит!
— Ну что ж, может быть я еще и передумаю с ним
состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею
опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах.
— Я тебе расскажу только одну историю. О ней до
сих пор еще вспоминают на Маркизских островах. Это
было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто вто-
рого года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять ча-
сов; и только он да еще один человек добрались до
берега. Остальные были канаки, он один белый среди
них,— однако он продержался дольше них, они все уто-
нули...
— Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-
то? — прервала его Паола.
— Это была женщина,— отвечал Дик.— Канаки уто-
нули.
— Значит, женщина была белая?—настаивала
Паола.
Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола
обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его
сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в
упор, встретились с его глазами.
Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо
ответил:
— Она была канака.
— Да еще королева, не угодно ли! —добавил Дик.—
Королева из древнейшего рода туземных вождей. Коро-
лева острова Хуахоа.
— Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть,
когда все канаки утонули, или вы?—спросила Паола.
— Я думаю, что мы оба помогали друг другу, осо-
бенно в конце,— отозвался Грэхем.— Мы временами уже
теряли сознание — то она, то я. Только на закате мы до-
брались до земли, вернее — до неприступной стены, о ко-
торую разбивались гигантские волны прибоя. Она схва-
тила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь обра-
зумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а
это означало конец.
123
Она дала мне понять, что знает, где мы находимся,
что течение идет вдоль берега в западном направлении,
и часа через два оно прибьет нас к такому месту, где
можно будет выбраться на берег. Клянусь, я в течение
этих двух часов или спал, или был без памяти. А когда
я временами приходил в себя и не слышал больше реву-
щего прибоя, я видел, что она в таком же состоянии, в
каком был сам перед тем. И тогда я в свою очередь начи-
нал трясти ее и тормошить, чтобы привести в чувство.
Прошло еще три часа, пока мы, наконец, очутились на
песке. Мы заснули там же, где вышли из воды. На дру-
гое утро нас разбудили жгучие лучи солнца; мы уползли
под дикие бананы, росшие невдалеке, нашли там пресную
воду, напились и опять заснули. Когда я проснулся во
второй раз, была ночь. Я снова напился воды, уснул и
проспал до утра. Она все еще спала, когда нас нашла
партия канаков, охотившихся в соседней долине на ди-
ких коз.
— Держу пари, что если уж утонула целая куча кана-
ков, то скорее вы ей помогали, а не она вам,—- заметил
Дик.
— Она должна быть вам навеки благодарна,— ска-
зала Паола, с вызовом глядя на Грэхема,— и не уверяйте
меня, что она не была молода и красива, вероятно настоя-
щая золотисто-смуглая богиня.
— Ее мать была королевой Хуахоа,— отвечал Грэ-
хем.— А отец — англичанин, из хорошей семьи, уче-
ный эллинист. К тому времени они уже умерли, и Номаре
стала королевой. Она действительно была молода и кра-
сива, красивее всех женщин на свете. Благодаря отцу
цвет ее тела был не золотисто-коричневый, а бледно-*
золотой. Но вы, наверное, слышали уже эту историю...
Он вопросительно посмотрел на Дика, но тот покачал
головой.
Из-за группы деревьев донеслись крики, смех и
плеск,— они приближались к бассейну.
— Вы должны как-нибудь досказать мне ее,— за-
явила Паола.
— Дик ее отлично знает. Не понимаю, почему он
скрыл ее от вас.
Она пожала плечами:
124
— Может быть, ему было некогда или не представля-
лось случая.
— Увы, эта история получила широкую огласку,— за-
смеялся Грэхем.— Ибо,— да будет вам известно,— я был
одно время морганатическим — или как это называется —
королем каннибальских островов, во всяком случае одного
райски прекрасного полинезийского острова, «где под ше-
пот тропических рощ лиловый прибой набегал на опало-
вый берег»,— замурлыкал он небрежно и соскочил с ло-
шади.
— «И ночной мотылек трепетал на лозе, и пчела опу-
скалась на клевер...» — подхватила Паола и внезапно вса-
дила шпоры в бока Франта, который чуть не вонзил
зубы ей в ногу. Затем она повернулась к Форресту, прося,
чтобы он помог ей слезть и привязать лошадь.
— Сигары?! Я тоже участвую!.. Вам ее не поймать! —
крикнул Берт Уэйнрайт с вышки в сорок футов.— Подо-
ждите минутку! Я иду к вам!
И он действительно присоединился к ним, прыгнув в
воду ласточкой с почти профессиональной ловкостью и
вызвав громкие рукоплескания девиц.
— Отличный прыжок! Мастерской!—похвалил его
Грэхем, когда Берт вылез из бассейна.
Берт, сделав вид, что равнодушен к этой похвале, сразу
же заговорил о пари.
— Я не знаю, какой вы пловец, Грэхем,— сказал
он,— но я вместе с Диком держу пари на сигары.
— И я, и я тоже,— закричали хором Эрнестина, Льют
и Рита.
— На конфеты, перчатки — словом, на все, чем вы го-
товы рискнуть,— добавила Эрнестина.
— Но ведь я тоже не знаю рекордов миссис Фор-
рест,— возразил Грэхем, записывая пари.— Однако, если
в течение пяти минут...
— Десяти,— поправила его Паола,— и стартовать ст
противоположных концов бассейна. Идет? Если вы только
коснетесь меня, значит поймали.
Грэхем с тайным восхищением оглядел Паолу. Она
была не в белом шелковом трико, которое, видимо,
125
надевала только в женском обществе, а в кокетливом мод-
ном купальном костюме из переливчатого синевато-зеле-
ного шелка — под цвет воды в бассейне; короткая юбка не
доходила до колен, нежную округлость которых он тотчас
же узнал. На ногах ее были длинные чулки того же цвета
и маленькие туфельки, привязанные перекрещивающи-
мися ленточками. На голове — задорная купальная ша-
почка: такая же задорная, как и сама Паола, когда она
назначала десять минут вместо пяти.
Рита Уэйнрайт взяла в руки часы, а Грэхем напра-
вился к дальнему концу обширного бассейна в сто пять-
десят футов длиной.
— Смотри, Паола,— предупредил ее Дик,— действуй
только наверняка, не то он тебя поймает. Ивэн Грэ-
хем — не человек, а рыба.
— А я уверен, что Паола возьмет верх,— заявил пре-
данный Берт.— Я убежден, что и ныряет она лучше.
— Напрасно ты так думаешь,— ответил Дик.— Я ви-
дел скалу, с которой Ивэн прыгал в Хуахоа. Это было
уже после того, как он там жил, и после смерти королевы
Номаре. Ему было всего двадцать два года, совсем маль-
чик,— и он не мог уклониться от этого прыжка с вер-
шины Пау-Ви Рок высотой в сто двадцать восемь футов.
К тому же нельзя было прыгать по всем правилам, так
как под ним находилось еще два выступа. Верхний выступ
и был пределом для самых ловких канаков, а с более вы-
сокого места никто из них не прыгал с тех пор, как они
себя помнили. Ну что ж, он прыгнул. И поставил новый
рекорд. Память об этом рекорде будет жить, пока на Хуа-
хоа останется хоть один канак... Приготовься, Рита! Как
только кончится эта минута...
— А по-моему, стыдно пускаться на хитрость с та-
ким пловцом,— заявила Паола, глядя на гостя, стоявшего
на том конце бассейна в ожидании сигнала.
— Как бы он не поймал тебя раньше, чем ты залезешь
в трубу,— сказал Дик и затем с легкой тревогой в голосе
обратился к Берту:—Что, там все в порядке? Если
нет, Паоле придется пережить несколько неприятных се-
кунд, пока она оттуда выберется.
— Все в порядке,— заверил его Берт.— Я сам все про-
верил. Труба прекрасно работает и полна воздуха.
126
— Готово!—закричала Рита.— Начали!
Грэхем стремглав бросился к вышке, на которую вбе-
гала Паола. Она была уже наверху, а он еще на нижних
ступеньках. Когда он достиг половины лестницы, она при-
грозила, что сейчас же прыгнет, и предложила ему не
лезть дальше, а выйти на площадку на высоте двадцати
футов и бросаться в воду оттуда. Потом рассмеялась,
глядя на него сверху, но все еще не прыгая.
— «Время бежит, драгоценные миги уходят»,— про-
декламировала Эрнестина.
Когда он полез дальше, Паола опять предложила ему
ограничиться нижней площадкой и сделала вид, что на-
мерена прыгнуть. Но Грэхем не терял времени. Он уже
поднимался на следующую площадку, а Паола, заняв по-
зицию, не могла больше оглядываться. Он быстро под-
нялся, надеясь достигнуть следующей площадки раньше,
чем она нырнет, а она знала, что ей уже медлить нельзя, и
прыгнула, откинув голову, согнув локти, прижав руки к
груди, вытянув и сжав ноги, причем тело ее, падая вперед
и вниз, приняло горизонтальное положение.
— Ну прямо Аннетта Келлерман! —раздался востор-
женный возглас Берта Уэйнрайта.
Грэхем на мгновение остановился, чтобы полюбо-
ваться прыжком Паолы, и увидел, как в нескольких футах
от воды она наклонила голову, вытянула руки, затем
сомкнула их над головой и, изменив положение тела, по-
грузилась под обычным углом.
В ту минуту, когда она скрылась под водой, он взбе-
жал на площадку в тридцать футов и стал ждать. Отсюда
он ясно видел ее тело, быстро плывущее под водой прямо
к противоположному концу бассейна. Тогда прыгнул и он,
Грэхем был уверен, что нагонит Паолу, и его энергичный
прыжок вдаль позволил ему погрузиться в воду футов на
двадцать впереди того места, куда прыгнула она.
Но в то мгновение, когда он коснулся воды, Дик опу-
стил в воду два плоских камня и стукнул их друг о друга.
По этому сигналу Паола должна была повернуть. Грэхем
услышал стук и удивился. Он вынырнул на поверхность
и поплыл кролем к отдаленному концу бассейна, раз-
вивая бешеную скорость. Доплыв, он высунулся из воды
и огляделся. Взрыв рукоплесканий с той стороны, где
127
сидели девицы, заставил его взглянуть на другой конец
бассейна, где Паола благополучно выходила из воды.
Он снова обогнул бегом бассейн, и снова она подня-
лась на вышку. Но теперь он благодаря выносливости и
тренированному дыханию опередил ее и заставил нырять
с двадцатифутовой площадки. Не задерживаясь ни на се-
кунду, чтобы принять исходное положение и нырнуть ла-
сточкой, она прыгнула и поплыла к западной стороне
бассейна. Оба повисли в воздухе почти одновременно.
И на поверхности и под водой он чувствовал, что Паола
плывет где-то рядом, но она погрузилась в глубокую
тень, ибо солнце уже стояло низко и вода была так тем-
на, что в ней трудно было что-нибудь разглядеть.
Коснувшись стены бассейна, он поднялся. Паолы нигде
не было видно. Он вылез, задыхаясь, готовый нырнуть
опять, как только она покажется. Но ее и след простыл.
— Семь минут! — крикнула Рита.— С половиной!..
Восемь!.. С половиной!
Паола не появлялась на поверхности. Грэхем подавил
тревогу, ибо не замечал на лицах зрителей никакого вол-
нения.
— Я проигрываю,— заявил он Рите в ответ на ее воз-
глас: «Девять минут!» — Паола под водой уже больше
двух минут, но вы слишком спокойны, чтоб я стал трево-
житься. Впрочем, у меня есть еще минута, может быть я
и не проиграю...— быстро добавил он и на этот раз про-
сто вошел в бассейн.
Опустившись довольно глубоко, он перевернулся на
спину и стал ощупывать руками стену бассейна. И вот на
самой середине, футах в десяти от поверхности воды, его
руки натолкнулись на отверстие в стене. Он ощупал его
края и, убедившись, что оно не закрыто сеткой, смело по-
плыл в него и тотчас же почувствовал, что можно под-
няться; но он поднимался медленно и, вынырнув в непро-
глядном мраке, стал шарить вокруг себя руками, избегая
малейшего плеска.
Вдруг его рука коснулась чьей-то прохладной нежной
руки, рука вздрогнула, и ее обладательница испуганно
вскрикнула. Он крепко сжал эту руку и рассмеялся;
Паола тоже засмеялась. А в его сознании вспыхнули
слова: «Услыхав ее смех во мраке, я горячо полюбил ее».
128
— Как вы меня испугали,— сказала она.— Вы под-
плыли так бесшумно, а я была за тысячу миль отсюда и
грезила...
— О чем? — спросил Грэхем.
— Говоря по правде, мне пришел в голову фасон
одного платья — такой мягкий шелковистый бархат вин-
ного цвета, строгие прямые линии, золотая кайма, шнур
и все такое. И к нему одна-единственная драгоценность —
кольцо с огромным кровавым рубином; Дик мне подарил
его много лет назад, когда мы плыли на его яхте «Все
забудь».
— Есть что-нибудь на свете, чего бы вы не умели? —
спросил он смеясь.
Она тоже засмеялась, и их смех родил странные от-
звуки в окружающем их гулком и пустом мраке.
— Кто вам сказал про трубу? — спросила она немного
спустя.
— Никто. Но когда прошло две минуты и вы не по-
казывались, я догадался, что тут какой-то фокус, и стал
искать.
— Это Дик придумал, он уже потом вмонтировал
трубу в бассейн. Он так любит всякие проделки. Ему
страшно нравилось доводить старых дам до истерики:
отправится с их сыновьями или внуками купаться — и
спрячется с ними здесь. Но после того как одна или две
чуть не умерли от испуга, он решил, поручая это дело мне,
выбирать для надувательства более крепких людей, ну вот
как, например, сегодня вас... С ним случилась еще вот ка-
кая история: к нам приехала подруга Эрнестины, мисс
Коглан, студентка. Он ухитрился поставить ее у выхода
из трубы, а сам прыгнул с вышки и приплыл сюда от того
конца трубы. Через несколько минут, когда она была чуть
не в обмороке, уверенная, что он утонул, он заговорил с
ней в трубу ужасным, замогильным голосом. Тут она в
самом деле потеряла сознание.
— Должно быть, слабонервная девица,— заметил
Грэхем, борясь с неудержимым желанием посостязаться
с Паолой, чтобы видеть, как она выбивается из сил, ста-
раясь не отстать.
- Ну, ее особенно винить нельзя,— возразила Пао-
ла.— Совсем девочка — восемнадцать лет, не больше,—
129
и, как водится, влюбилась в Дика. Все они так. Ведь
знаете, когда Дик разойдется, он становится прямо маль-
чишкой, и им не верится, что перед ними многоопытный,
зрелый, много поработавший пожилой джентльмен. Самое
неловкое было то, что, когда бедную девочку привели в
чувство, она, не успев еще опомниться, сразу выдала
тайну своего сердца. У Дика сделалось такое лицо, когда
она пролепетала...
— Вы что там, ночевать собираетесь? — раздался в
трубе голос Берта, причем казалось, что он кричит в ме-
гафон.
— Господи! — воскликнул Грэхем, успокаиваясь и
выпуская руку Паолы, которую он в первую минуту не-
вольно схватил.— Теперь и я испугался. Ваша девочка
отомщена: досталось и мне от вашей трубы.
— А нам пора вернуться в мир,— заметила Паола.—
Нельзя сказать, что это самое уютное местечко для бол-
товни. Кому отправляться первым? Мне?
— Разумеется, а я поплыву за вами: очень жаль,
что вода не фосфоресцирует. Тогда я мог бы следо-
вать за вашей ступней, как тот малый,— помните, у Бай-
рона?
Он услышал в темноте ее’одобрительный смешок и за-
тем слова:
— Ну, я поплыла.
Хотя вокруг не было ни малейшего проблеска света,
Грэхем догадался по легкому плеску, что Паола нырнула
головой вниз, он почти видел внутренним взором, как кра-
сиво она это сделала, хотя обычно плавающие женщины
очень неграциозны.
— Кто-нибудь вам проболтался,— заявил Берт, как
только Грэхем появился на поверхности и вылез из бас-
сейна.
— А вы — тот разбойник, который стучал камнями
под водой? —упрекнул его в свою очередь Грэхем.— Если
бы я проиграл, я опротестовал бы пари. Это была нечи-
стая игра, заговор, и эксперты, наверное, признали бы ее
шулерством. Я мог бы предъявить иск...
— Но ведь вы же выиграли! — воскликнула Эрне-
сгина.
730
— Бесспорно, и потому я не подам в суд ни на вас, ни
на вашу банду жуликов, если вы расплатитесь немед-
ленно. Постойте, вы должны мне ящик сигар...
— Одну сигару, сэр!
— Нет, ящик! Ящик!
— В пятнашки! Давайте играть в пятнашки! —крик-
нула Паола.— В пятнашки! Я вас запятнала!
Немедленно перейдя от слов к делу, она хлопнула
Грэхема по плечу и нырнула в воду. Не успел он кинуться
за ней, как Берт обхватил его и стал вертеть, был запят-
нан сам и запятнал Дика, не дав ему удрать. Дик по-
гнался через весь бассейн за женой, Берт и Грэхем пыта-
лись плыть ему наперерез, а девушки взбежали на выш-
ку и выстроились там пленительным отрядом.
Глава четырнадцатая
Доналд Уэйр, весьма посредственный пловец, не при-
нимал участия в этом состязании, но зато после обеда он,
к досаде Грэхема, завладел хозяйкой и не отпускал ее от
рояля. Как это бывало обычно в Большом доме, не-
жданно нагрянули новые гости: адвокат Адольф Вейл, ко-
торому надо было переговорить с Диком об одном круп-
ном иске относительно прав на воду; Джереми Брэкстон,
только что приехавший из Мексики старший директор
принадлежащих Дику золотых рудников «Группа Хар-
вест», которые, как уверял Брэкстон, были попрежнему
неистощимы; Эдвин СУХэй — рыжеволосый ирландец^
музыкальный и театральный критик, и Чонси Бишоп —
издатель и владелец газеты «Новости Сан-Франциско»,
университетский товарищ Дика, как узнал потом Грэхем.
Дик засадил часть гостей за игру в карты, которую он
называл «Роковой пятеркой»; игроками овладел страш-
ный азарт, хотя их высший проигрыш был не выше
десяти центов, а банкомет мог в крайнем случае за десять
минут проиграть или выиграть девяносто центов. Играли
за большим'столом в дальнем конце комнаты, и оттуда то
и дело доносились шумные возгласы: одни просили одол-
жить им мелких денег, другие — разменять крупные.
131
В игре участвовало девять человек, и за столом было
тесно, поэтому Грэхем не столько играл сам, сколько ста-
вил на карты Эрнестины, все время поглядывая в другой
конец длинной комнаты, где Паола Форрест и скрипач за-
нялись сонатами Бетховена и балетами Делиба. Брэкстон
просил повысить максимальный выигрыш до двадцати
центов, а Дик, которому отчаянно не везло,— он уверял,
что ухитрился проиграть целых четыре доллара шестьде-
сят центов,— жалобно молил кого-нибудь сорвать банк,
чтобы было чем заплатить завтра утром за освещение и
уборку комнаты. Грэхем, проиграв с глубоким вздохом
свою последнюю мелочь, заявил Эрнестине, что пройдется
по комнате «для перемены счастья».
— Я же вам предсказывала...— вполголоса заметила
Эрнестина.
— Что? — спросил он.
Она бросила многозначительный взгляд в сторону
Паолы.
— В таком случае я тем более пойду туда,— отве-
тил он.
— Не можете отказаться от вызова?—подтрунила
она.
— Если бы это был вызов, я бы не посмел при-
нять его.
— В таком случае считайте это вызовом!—заявила
она.
Он покачал головой.
— Я еще раньше решил пойти туда и столкнуть его
с беговой дорожки. Ваш вызов уже не может удержать
меня. Кроме того, мистер О’Хэй ждет вашей ставки.
Эрнестина спешно поставила десять центов и даже не
заметила, проиграла она или выиграла, с таким волне-
нием следила она за Грэхемом, когда он шел в другой
конец комнаты, хотя отлично видела, что Берт Уэйнрайт
перехватил ее взгляд и в свою очередь следит за ней.
Однако ни она, ни Берт, да и никто из играющих не за-
метил, что и от Дика, который, весело блестя глазами, нес
всякий вздор и вызывал непрерывный смех гостей, не
укрылась ни одна деталь этой сцены.
Эрнестина, чуть выше ростом, чем Паола, но обещав-
шая в будущем располнеть, была цветущей светлой блон-
132
динкой с тонкой кожей, окрашенной нежным румянцем,
какой бывает только у восемнадцатилетних девушек.
Бледнорозовая кожа на пальцах, ладонях, запястьях, на
шее и щеках казалась прозрачной. И Дик не мог не заме-
тить, что, когда девушка смотрела на пробиравшегося в
конец комнаты Грэхема, она вдруг залилась жарким ру-
мянцем. Дик уловил какую-то вспыхнувшую в ней догадку
или мечту, но какую именно, в это он проникнуть не мог.
А Эрнестина, глядя на то, как этот высокий, строй-
ный человек с гордо откинутой головой и небрежно заче-
санными, выжженными солнцем золотисто-песочными во-
лосами идет по комнате, как ей казалось, поступью
принца,— впервые почувствовала нестерпимое до боли
желание ласкать шелковистые пряди его волос.
Но и Паола, спорившая со скрипачом и упорно возра-
жавшая против недавно появившейся в печати оценки
Гарольда Бауэра, не спускала глаз с идущего к ней Грэ-
хема. Она тоже с радостью отметила особое изящество
его движений, гордую посадку головы, волнистые волосы,
нежный бронзовый загар щек, великолепный лоб и удли-
ненные серые глаза, чуть прикрытые веками и с по-маль-
чишески сердитым выражением, которое тут же растаяло,
когда он, улыбаясь, приветствовал ее. С тех пор как они
встретились, она не раз замечала эту улыбку: в ней было
какое-то неотразимое очарование,— дружеская, приветли-
вая, она отражалась особым блеском в его глазах, а в
уголках рта появлялись веселые добрые морщинки. На
эту улыбку нельзя было не ответить, и Паола молча улыб-
нулась ему, продолжая излагать Уэйру свои возражения
против слишком снисходительной рецензии О’Хэя на му-
зыку Бауэра. Затем, исполняя, повидимому, просьбу Уэй-
ра, она заиграла венгерские танцы, снова вызвав восхи-
щение Грэхема, усевшегося с папиросой в амбразуре окна.
Он дивился ее многоликости, восхищался этими тон-
кими пальчиками, которые то укрощали Франта, то рас-
секали подводные глубины, то летели по воздуху, как ле-
беди, с сорокаметровой высоты, смыкаясь уже у самой
водной поверхности над головой купальщицы, чтобы за-
щитить ее от удара о воду.
Из приличия он только несколько минут посидел
около Паолы, затем возвратился к гостям и вызвал их
133
шумный восторг, непрерывно проигрывая пятаки счастли-
вому и гордому директору из Мексики, превосходно при
этом имитируя жадность и отчаяние скряги еврея.
Позднее, когда игра кончилась, Берт и Льют испортили
Паоле адажио из «Патетической сонаты» Бетховена, ил-
люстрируя его каким-то гротескным фокстротом, кото-
рый Дик тут же назвал «Любовь на буксире», и довели
Паолу до того, что и она, наконец, расхохоталась и бро-
сила играть.
Составились новые группы, Вейл, Рита, Бишоп и Дик
засели за бридж. Доналду Уэйру пришлось уступить
свою монополию на Паолу молодежи, явившейся к ней
под предводительством Джереми Брэкстона. Грэхем и
О’Хэй уселись в оконной нише и затеяли разговор о
критике.
Молодежь хором спела гавайские песни под аккомпа-
немент Паолы, потом стала петь Паола, под собственный
аккомпанемент. Она исполнила несколько немецких ро-
мансов. Пела она, видимо, только для окружавшей ее мо-
лодежи, а не для всего общества, и Грэхем почти с ра-
достью решил, что, кажется, наконец-то отыскал в ней
несовершенство: пусть она замечательная пианистка, пре-
красная наездница, отлично ныряет и плавает, но, невзи-
рая на свою лебединую шею, она не бог весть какая пе-
вица. Однако ему скоро пришлось изменить свое мнение.
Она все-таки оказалась певицей, настоящей певицей.
Правда, в голосе у нее не было мощи и блеска,, но он был
нежен и гибок, с тем же теплым трепетом, который пле-
нял и в ее смехе. И если ему не хватало силы, то это иску-
палось точностью звука, выразительностью и пониманием,
художественным мастерством.
Да, голос небольшой. А вот прелестью тембра он за-
хватывает, тут ничего не скажешь. Это был голос настоя-
щей женщины, он звучал всей полнотой страсти, всем
зноем пылкого темперамента, хотя и укрощенного непре-
клонной волей. Восхитило его также уменье певицы, хо-
рошо понимающей особенности своего голоса, искусно
пользоваться им, не напрягая его,— тут она выказала на-
стоящее мастерство.
И в то время как Грэхем рассеянно кивал О’Хэю,
читавшему целую лекцию о состоянии современной оперы,
134
он спрашивал себя: владеет ли Паола и в сфере более глу-
боких чувств и страстей своим темпераментом с таким же
совершенствем, как в искусстве? Этот вопрос занимал его
«из любопытства», как он твердил себе,— но здесь гово-
рило не одно любопытство: в Грэхеме было затронуто
нечто большее, чем любопытство, нечто более стихийное,
заложенное с незапамятных времен в существе мужчины.
Внезапное желание получить ответ на свой вопрос
заставило его задуматься и окинуть взглядом эту длин-
ную комнату с высоким потолком из огромных балок, ви-
сячую галерею, украшенную трофеями, собранными со
всех концов света, и, наконец, самого Дика Форреста —
хозяина всех этих материальных благ, мужа этой жен-
щины, который сейчас играл так же, как он работал,— от
всего сердца, и весело смеялся над Ритой, пойманной в
плутовстве: она не сдала карту в масть,— ибо Грэхем ни-
когда не закрывал глаза на суровую правду. А за всеми
этими вопросами и абстрактными рассуждениями стояла
живая женщина — Паола Форрест, блестящая, прелест-
ная, необыкновенная, воплощение подлинной женственно-
сти. С той минуты, когда он увидел Паолу впервые и был
поражен образом всадницы на тонущем жеребце, она
словно заворожила его мужское всображение. Ведь он
меньше всего был новичком в отношении женщин и
обычно держал себя, как человек, утомленный их убогим
однообразием. Встретить незаурядную женщину было все
равно, что найти великолепную жемчужину в лагуне, опу-
стошенной многими поколениями искателей жемчуга.
— Рада видеть, что вы еще живы,— засмеялась
Паола, через некоторое время обратившись к нему.
Она и Льют уходили спать. Между тем составился но-
вый бридж: Эрнестина, Берт, Джереми Брэкстон и Грэ-
хем, а О’Хэй и Бишоп уже склонились над шашками.
—- Наш ирландец в самом деле* очарователен, только
ему нельзя садиться на своего конька,— продолжала
Паола.
— А конек, видимо, музыка? — сказал Грэхем.
— Когда дело касается музыки, он становится неснос-
ным,— заметила Льют.— Это единственное, в чем он дей-
ствительно ничего не понимает. Он может прямо с ума
свести...
135
— Успокойся,— засмеялась Паола грудным смехом,—
вы все будете отомщены. Дик сейчас шепнул мне, чтобы
я на завтрашний вечер позвала философов. А вы знаете,
как они любят поговорить о музыке! Музыкальный кри-
тик — это их законная добыча.
— Терренс сказал как-то, что на эту дичь охота раз-
решена в любое время года,— добавила Льют.
— Терренс и Аарон доведут его до того, что он за-
пьет,— смеясь, продолжала Паола,— не говоря уже о
Дар-Хиале с его цинической теорией искусства, которую
он, конечно, в опровержение всего, что будет сказано,
ухитрится применить к музыке. Сам-то он не верит ни на
грош в свою циническую теорию и относится к ней
так же несерьезно, как — помните?—к своему танцу.
Просто это его манера веселиться. Он такой глубоко-
мысленный философ, что надо же ему когда-нибудь и
пошутить.
— Но если О’Хэй опять сцепится с Терренсом,— зло-
вещим тоном провозгласила Льют,— я уже заранее вижу,
как Терренс берет его под руку, спускается с ним в
бильярдную и там подкрепляет свои аргументы самой
невообразимой смесью напитков.
— В результате чего О’Хэй будет на другой день
совсем болен,— подхватила, посмеиваясь, Паола.
— Я ему непременно скажу, чтобы он так и сделал,—
воскликнула Льют.
— Вы не думайте, мы вовсе не такие дурные,— обра-
тилась Паола к Грэхему.— Просто у нас в доме уж такой
дух. Дику шалости нравятся, он сам постоянно придумы-
вает всякие шутки. Это его способ отдыхать. Именно он
шепнул Льют насчет того, чтобы Терренс потащил О’Хэя
в бар, я уверена.
— Что ж, я скрывать не буду,— ответила Льют
глубокомысленно.— Да, идея принадлежит не мне
одной.
В эту минуту к ним подошла Эрнестина и сказала
Грэхему:
— Мы все ждем вас. Карты уже сняли, вы мой парт-
нер. Да и Паола собирается спать. Пожелайте ей спокой-
ной ночи, и пусть уходит.
136
Паола удалилась в десять часов. Бридж кончился в
час. Дик, по-братски обняв Эрнестину, дошел с Грэхемом
до поворота в его сторожевую башню и, пожелав ему спо-
койной ночи, решил проводить свою юную сестренку.
— Минутку, Эрнестина,— сказал он при прощании,
открыто и ласково глядя на нее смеющимися серыми гла-
зами; но голос его звучал серьезно и предостерегающе.
— Ну, что я еще натворила? — шутливо проворчала
она.
— Ничего... пока. Но лучше и не начинай, иначе твое
сердечко будет разбито. Ведь ты еще девочка — что такое
восемнадцать лет!.. Милая, прелестная девочка, на кото-
рую всякий мужчина обратит внимание. Но Ивэн Грэ-
хем — не «всякий»...
— О, пожалуйста... Нечего меня опекать, я не малень-
кая!— вспыхнув, возразила она.
— А все-таки выслушай меня. В жизни каждой моло-
дой девушки наступает такое время, когда пчела любви
начинает очень громко жужжать в ее хорошенькой го-
ловке. Тут-то и нужно удержаться от ошибки и не полю-
бить кого не следует. Пока ты в Ивэна Грэхема еще не
влюблена, твоя единственная задача — не влюбиться и в
дальнейшем. Он тебе не пара, да и вообще не пара моло-
денькой девушке. Грэхем уже не юноша, он много пере-
жил и, конечно, давно и думать забыл о романтической
любви и о юных птенчиках,— тебе и за десять жизней не
узнать того, что для него уже давно не новость. И если
он опять когда-нибудь женится...
— Опять?—прервала его Эрнестина.
— Он, милая, больше пятнадцати лет как овдовел.
— Ну так что же? — задорно спросила она.
— А то,— спокойно продолжал Дик,— что он уже
пережил свой юношеский роман, и какой волшебный ро-
ман!.. И раз он за эти пятнадцать лет не женился вто-
рично, значит...
— Он не может забыть своей утраты? — снова пре-
рвала его Эрнестина.— Но это еще не доказывает...
— Значит, он пережил юношеский период увлече-
ний,— настойчиво продолжал Дик.— Вглядись в него
попристальнее, и ты поймешь, что у него, конечно, не было
недостатка в подходящих случаях и что, наверное, не раз
137
по-настоящему обаятельные, умные и опытные женщины
пытались вскружить ему голову и сломить его упорство.
Но до сих пор ни одна не поймала его. Что же касается
молоденьких девушек, то ты сама знаешь — за таким че-
ловеком они гоняются целыми стаями. Обдумай все это
и побереги себя. Если ты не дашь своему сердцу воспла-
мениться, ты спасешь его в будущем от ощущений мучи-
тельного холода.
Он взял ее руку, обнял за плечи и ласково привлек
к себе.
Наступило молчание; Дик старался угадать, о чем ду-
мает Эрнестина.
— Знаешь, мы искушенные, многоопытные старцы...—
начал он шутливым и виноватым тоном.
Но она резко передернула плечами и воскликнула:
— Только такие и стоят внимания! Молодые люди,
наши сверстники,— просто мальчишки и ничуть не инте-
ресны. Они вроде жеребят: только бы им скакать, шуметь,
веселиться. В них нет ни капли серьезности, среди них не
встретишь сложных натур... они... в них девушки не чув-
ствуют ни умудренности, ни силы...— словом, настоящей
мужественности.
— Это-то я понимаю,— пробормотал Дик.— Но не
забудь, пожалуйста, взглянуть на дело и с другой сто-
роны: ведь и вы, пылкие молодые создания, должны про-
изводить на мужчин нашего возраста такое же впечатле-
ние. Они видят в таких, как вы,— игрушку, развлечение,
прелестного мотылька, с которым можно мило резвиться,
но не подругу, не равную себе, с кем можно делить
и радость и горе. Жизнь надо узнать. И зрелые
женщины ее узнали... некоторые во всяком случае.
Но такой птенец, как ты, Эрнестина,— что ты успела
узнать?
— Слушай,— вдруг остановила она Дика нетерпе-
ливо, почти мрачно,— расскажи мне про этот его стран-
ный юношеский роман — тогда, пятнадцать лет назад.
— Пятнадцать?—быстро ответил Дик, что-то сооб-
ражая,— Нет, не пятнадцать,—- восемнадцать. Пожени-
лись они за три года до ее смерти. Они были обвенчаны
английским пастором и стали уже супругами, когда ты,
плача, еще только вступила в этот мир. Вот и считай...
138
— Да, да... ну, а потом? —нервно торопила она его.—
Какая она была?
— Ослепительная красавица, золотисто-смуглая, или
матово-золотая, полинезийская королева смешанной
крови. Ее мать царствовала до нее, а отец был английский
джентльмен и настоящий ученый, получивший образова-
ние в Оксфорде. Звали ее Номаре; она была королевой
острова Хуахоа, дикарка, А Грэхем был настолько мо-
лод, что ему ничего не стоило обратиться в такого же ди-
каря, как и она, если не в большего. Но в их браке не
было ничего низменного. Ведь Грэхем не какой-нибудь
голодранец, авантюрист. Она принесла ему в приданое
свой остров и сорок тысяч подданных. А он принес ей
свое весьма значительное состояние и построил дворец,
какого никогда не было и не будет на островах Южных
морей. Настоящая туземная постройка из цельных, слегка
обтесанных стволов, связанных канатами из кокосового
волокна, с травяной кровлей и всем прочим в том же роде.
Казалось, будто дворец вырос, как деревья, из той же
земли, что он пустил в нее корни, что он неотделимая
часть этого острова, хотя его и создал архитектор Хоп-
кинс, которого Грэхем выписал из Нью-Йорка.
А как они жили! У них была собственная королев-
ская яхта, дача в горах, пловучая дача — тоже целый дво-
рец. Я был в нем. Там устраивались роскошные пиры...
впрочем, уже позднее. Номаре умерла, Грэхем исчез неве-
домо куда, и островком правил родственник Номаре по
боковой линии.
Я говорил тебе, что Грэхем сделался еще большим
дикарем, чем она. Они ели на золоте... Да разве все пере-
скажешь! Он был тогда совсем мальчик. Она — тоже
дитя, наполовину англичанка, наполовину полинезийка —
и настоящая королева. Два прекрасных цветка двух на-
родов, двое чудесных детей из волшебной сказки... И... ви-
дишь ли, Эрнестина, годы-то ведь прошли, и для Ивэна
Грэхема царство молодости давно осталось позади... Чтобы
теперь покорить его, нужна совершенно особенная женщи-
на. Кроме, того, он в сущности разорен, хотя и не промо-
тал свое состояние. Такая уж у него несчастная судьба.
— Паола больше в его духе,— задумчиво проговорила
Эрнестина.
139
— Да, конечно,— согласился Дик.— Паола или дру-
гая женщина вроде нее для него в тысячу раз привлека-
тельнее, чем все прелестные молодые девушки вместе взя-
тые. У нас, старшего поколения, знаешь ли, свои идеалы,
— А мне что ж, прикажешь довольствоваться юн-
цами?— вздохнула Эрнестина.
— Пока да,— усмехнулся он.— Но не забывай, что и
ты со временем вырастешь и можешь стать замечательной
зрелой женщиной, способной победить в любовном состя^
эании даже такого человека, как Ивэн.
— Но ведь я тогда давно буду замужем,— огорченно
протянула она.
— И это будет для тебя очень хорошо, дорогая. А те-
перь — спокойной ночи. И не сердись на меня. Ладно?
Она улыбнулась жалкой улыбкой, покачала головой,
протянула ему губы для поцелуя. На прощанье она ска-
зала:
— Я не буду сердиться, но при условии, чтобы ты по-
казал мне дорогу, по которой я когда-нибудь смогу до-
браться до сердца таких стариков, как ты и Грэхем.
Дик, гася на пути электричество, направился в биб-
лиотеку и, отбирая справочники по механике и физике,'
улыбнулся довольной улыбкой, вспоминая свой разговор
со свояченицей. Он был уверен, что предупредил ее отно-
сительно Грэхема как раз во-время. Но, поднимаясь по
скрытой за книгами потайной лестнице в свой рабочий
кабинет, он вдруг вспомнил одно замечание Эрнестины и
сразу остановился, прислонившись плечом к стене. «Паола
больше в его духе...»
— Осел! — рассмеялся он вслух и пошел дальше.—
А еще двенадцать лет женат!
Он не вспоминал о словах Эрнестины до той минуты,
пока не лег в постель, и, прежде чем заняться интересо-
вавшим его вопросом о практическом применении элек-
тричества, не посмотрел на барометр и термометры. Затем
он устремил взгляд на темный флигель по ту сторону
двора, чтобы узнать, спит ли Паола, и ему опять вспом-
нилось восклицание Эрнестины. Он еще раз назвал себя
селом и стал, как обычно, пробегать оглавления отобран-
ных им книг, закладывая нужные страницы спичками.
140
Глава пятнадцатая
Десять часов давно пробило, когда Грэхем, скитаясь
по дому и гадая о том, бывает ли, что Паола выходит из
своего флигеля раньше середины дня, забрел в музыкаль-
ную комнату. Хотя он жил у Форрестов уже несколько
дней, но дом был так огромен, что сюда Грэхем, оказы-
вается, еще не заглядывал. Это был чудесный зал, три-
дцать пять на шестьдесят футов, с высоким потолком,
между балками которого были вставлены желтые стекла,
благодаря чему комната была залита мягким золотистым
светом. В окраске стен и мебели было много красных то-
нов, и всюду, казалось, жили сладостные отзвуки музыки.
Грэхем рассеянно смотрел на картину Кейта с обыч-
ными для этого художника контрастами пронизанного
солнцем воздуха и тонущих в сумеречной тени овец, как
вдруг уголком глаза заметил, что в дальнюю дверь вошла
Паола. И опять при виде нее у него слегка захватило ды-
хание. Она была вся в белом и казалась совсем юной и
даже выше ростом благодаря свободным складкам хо-
доку — этой изысканно-простой и как будто бесформен-
ной одежды. Грэхем видел холоку на ее родине, Гаваях,
где она придавала прелесть даже некрасивым женщинам,
а красивых делала вдвое пленительнее.
Они улыбнулись друг другу через всю комнату, и он
отметил в движениях ее тела, в повороте головы, в откры-
том, приветливом взгляде что-то товарищеское, друже-
любное, словно она хотела сказать: «Мы друзья». Так по
крайней мере казалось Грэхему, когда она подходила к
нему.
— У этой комнаты есть один недостаток,— серьезно
сказал он.
— Ну что вы! Какой же?
— Ей следовало быть гораздо длиннее, в два раза
длиннее.
— Почему? — спросила она, недоуменно покачивая го-
ловой; а он любовался нежным девическим румянцем ее
щек, который никак не вязался с ее тридцатью восемью
годами.
— А петому,— отвечал он,— что вам тогда пришлось
бы пройти вдвое больше и я бы мог дольше вами
141
любоваться. Я всегда говорил, что холоку — самая пре-
лестная одежда, когда-либо изобретенная для женщин.
— Значит, дело не во мне, а в моем холоку,— отозва-
лась она.— Я вижу, вы совсем как Дик: у вас компли-
менты всегда на веревочке,— едва мы, бедняжки, им пове-
рим, как вы потянете за веревочку — и нет комплимента.
А теперь давайте я покажу вам комнату,— быстро про-
должала она, словно желая предупредить его возраже-
ния.— Дик ее отдал мне. И здесь все по моему выбору,
даже пропорции.
— А картины?
— Я их выбрала сама, все до единой, и каждую из
них люблю, хотя Дик и спорил со мной относительно
Верещагина. Он очень одобрил обеих Милле, вон того
Коро, а также Изабе; он допускает, что в музыкальной
комнате может висеть какое-нибудь полотно Верещагина,
но только не это. Он предпочитает местных художни-
ков иностранцам,— хочет, чтобы наших висело больше,
чем чужих, и чтобы мы научились ценить своих ма-
стеров.
— Я недостаточно знаю художников Тихоокеанского
побережья,— сказал Грэхем.— Мне хотелось бы услы-
шать об них... Покажите мне... Да, несомненно, там висит
Кейт... А кто рядом с ним? Чудесная вещь.
— Некто Мак-Комас,— отозвалась Паола.
Грэхем только что собрался провести полчасика в
приятной беседе о живописи, как в комнату вошел Доналд
Уэйр; на лице его было написано беспокойство, но при
виде маленькой хозяйки глаза радостно заблестели.
Держа подмышкой скрипку, он с деловитым видом на-
правился прямо к роялю и начал расставлять ноты.
— Мы будем до завтрака работать,— обернулась
Паола к Грэхему.— Доналд уверяет, что я ужасно от-
стала, и, думаю, он отчасти прав. Увидимся за завтраком.
Если хотите, можете, конечно, здесь остаться, но преду-
преждаю, это будет настоящая работа. А перед вечером
пойдем купаться. Дик назначил встречу возле бассейна в
четыре. Он говорит, у него есть новая песня и он непре-
менно ее исполнит... Который час, мистер Уэйр?
— Без десяти одиннадцать,— ответил скрипач с неко-
торым раздражением.
142
— Вы пришли слишком рано: мы условились на один-
надцать. Поэтому, сударь, вам придется подождать до
одиннадцати. Я должна сначала поздороваться с Диком.
Я с ним еще не виделась сегодня.
Паола знала точно, как распределено время мужа.
Последний листок ее записной книжки, всегда лежавший
на ночном столике, был исчерчен какими-то иероглифами,
напоминавшими ей о том, что в шесть тридцать он пьет
кофе; что если он не поехал верхом, его можно иногда
застать до восьми сорока пяти в постели за просмотром
книг или корректур; от девяти до десяти к нему нельзя,
ибо он диктует письма Блэйку; от десяти до одиннадцати
к нему тоже нельзя — он совещается со своими эконо-
мами и управляющими, в то время как Бонбрайт, сек-
ретарь, с быстротой репортера записывает эти молниенос-
ные интервью.
В одиннадцать, если не было срочных телеграмм или
неотложных дел, она могла застать мужа одного, хотя и
тут он всегда был чем-нибудь занят. Проходя мимо кон-
торы, она услышала стук пишущей машинки и поняла, что
Дик уже один. В библиотеке она встретила Бонбрайта,
искавшего какую-то книгу для Мэнсона, скотовода, ве-
дающего шортхорнами,— это означало, что Дик покончил
и с делами по имению.
Она нажала кнопку, и ряд полок с книгами повернулся
перед ней, открыв витую стальную лесенку, которая вела
в рабочий кабинет Дика. Наверху послушные скрытой
пружине полки опять повернулись, и она бесшумно
вошла.
Но тут она услышала голос Джереми Брэкстона, и по
ее лицу пробежала тень досады. Еще никого не видя и
сама никем не замеченная, Паола в нерешительности оста-
новилась.
— Затопить так затопить,— говорил директор
рудников Харвест.— Конечно, воду можно будет потом
выкачать, хотя для этого потребуется целое состояние, да
и как-то стыдно затопить старые рудники.
— Но ведь отчеты за последний год показали, что мы
работаем положительно себе в убыток,— услышала Паола
143
голос Дика.— Нас грабят все: любой головорез из банды
Уэрты \ любой пеон-конокрад. А тут еще чрезвычайные
налоги, бандиты, повстанцы, федералисты. Можно было
бы уж как-нибудь потерпеть, если бы предвиделся всему
этому конец, но у нас нет никаких гарантий, что беспо-
рядки не продлятся еще десять — двадцать лет.
— И все-таки — подумайте! Топить жалко! — опять
возразил управляющий.
— А вы не забывайте о Вилье 1 2,— возразил в свою
очередь Дик с язвительным смехом, горечь которого не
ускользнула от Паолы.— Он ведь заявил, что если побе-
дит, то раздаст всю землю пеонам; следующий неизбеж-
ный шаг — рудники. Как вы думаете, сколько мы перепла-
тили за минувший год конституционалистам?
— Свыше ста двадцати тысяч,— быстро ответил
Брэкстон,— не считая пятидесяти тысяч золотыми слит-
ками, данных Торенасу перед его отступлением. Он брог
сил свою армию в Гваимасе, да и махнул с добычей в
Европу... Я вам обо всем писал...
— А если мы будем продолжать работы, Джереми,
они будут доить нас, доить без конца. Нет, хватит! Поь
моему, все-таки лучше затопить... Если мы умеем созда-
вать богатства успешнее, чем эти бездельники, то покажем
им, что мы умеем так же легко и разрушать их.
— Это самое я им и говорю. А они только ухмы-
ляются и повторяют, что ввиду крайней необходимости
такие-то и такие-то добровольные пожертвования были
бы весьма приятны вождям повстанцев — то есть им са-
мим. Их главные вожди, конечно, не возьмут себе ни
одного песо. Господи, боже мой! Я им напомнил все;
что мы сделали: дали постоянную работу пяти тысячам
пеонов; повысили жалованье с десяти до ста десяти сен-
таво в день. Я показал им пеонов, которые получали,
когда мы их наняли, десять сентаво, а теперь они полу-
чают пять песо. Куда там! Только улыбаются и заняты
одним: как бы выжать добровольное пожертвование на
1 Уэрта Викториано (1854—1916)—генерал, совершивший
контрреволюционный переворот в Мексике в 1913 году.
2 Вилья (1877—1923)—один из руководителей партизан-
ского движения мексиканских крестьян.
144
святое дело революции. Ей-богу, старик Диас хоть и раз-
бойник был, но приличный разбойник. Я сказал этому
Аррансо: «Если мы свернем работу, пять тысяч мекси-
канцев окажутся на улице. Куда вы их денете?» Аррансо
усмехнулся и говорит: «Куда денем? Что ж, дадим им
ружья и поведем их на Мехико».
Паола ясно представила себе, как Дик презрительно
пожимает плечами, отвечая своему собеседнику:
— Беда в том, что там еще есть золото и мы одни мо-
жем его извлечь. У мексиканцев на это мозгов не хва-
тит. Они умеют только палить из ружей, а уж из нас
выкачивают все до последнего. Остается одно, Дже-
реми: позабыть примерно на год о всякой прибыли, рас-
пустить рабочих, оставив только техников, и выкачивать
воду.
— Я все это старался внушить Аррансо,— пробасил
Джереми Брэкстон.— А что он мне ответил? Если-де мы
распустим рабочих, они заставят уйти техников — и пусть
нкшу шахту затопит ко всем чертям. Нет, последнего он,
впрочем, не говорил, но так улыбался, что все было ясно.
Я бы с удовольствием свернул ему его желтую шею, но
ведь я знаю, что на следующий день явится другой и бу-
дет требовать еще больше. Так вот, Аррансо получил,
что хотел, но в довершение всего он, прежде чем присо-
единиться к своим повстанцам под Хуаресом, приказал
угнать триста наших мулов. Это убыток в тридцать тысяч
долларов, и главное — после того, как я его подмазал!
Вот желтая каналья!
— Кто сейчас вождь повстанцев на приисках? —
услышала затем Паола вопрос Дика, причем в его тоне
была та отрывистость и резкость, которые, как она знала,
показывали, что он, собрав воедино все нити какого-ни-
будь запутанного дела, решил действовать.
— Рауль Бена.
— Чин?
— Полковник. Под его началом около семидесяти че-
ловек всяких оборванцев.
— Чем занимался раньше?
— Пас овец.
— Отлично,— продолжал Дик все так же отрывисто и
твердо.— Вам придется разыграть роль: изобразите из
6 Джек Лондон, т. 8	145
себя патриота. Возвращайтесь на место как можно ско-
рее. Ублажайте этого Рауля Бена. Вашу игру он раскусит,
или он не мексиканец. А вы все-таки его ублажайте, и
посулите, что сделаете его генералом, вторым Вильей.
— Господи, ну как, как я это сделаю?
— Поставьте его во главе армии в пять тысяч чело-
век. Наших людей распустите,— пусть он создаст из них
войско волонтеров. Так как у Уэрты дела плохи, то нам
ничего не грозит. Заверьте его, что вы истинный патриот.
Дайте людям винтовки. Мы раскошелимся в последний
раз, и вы докажете ему ваш патриотизм. Обещайте каж-
дому, что он после войны вернется на прежнюю работу,
Пусть, с вашего благословения, уходят с этим Раулем.
Оставьте людей столько, сколько нужно, чтобы выкачи-
вать воду. И если мы на год или на два откажемся от
прибылей, то не потерпим и убытков. А может быть, и
затоплять не придется.
Тихонько возвращаясь по винтовой лестнице в музы-
кальную комнату, Паола про себя улыбалась: как Дик все
это ловко придумал! Она была огорчена не положением
дел в компании Харвест,— с тех пор, как она стала же-
ною Дика, в полученных ею от отца рудниках постоянно
происходили беспорядки,— она была огорчена тем, что не
состоялось их утреннее свидание. Но когда она опять
встретилась с Грэхемом, который задержался у рояля и,
увидев ее, хотел удалиться, ее дурное настроение рас-
сеялось.
— Не убегайте,— остановила она его.— Останьтесь и
посмотрите, как люди работают; может быть, это вас,
наконец, заставит приняться за вашу книгу, Дик говорил
мне о ней.
Глава шестнадцатая
Во время завтрака на лице Дика не было и следа оза-
боченности, как будто Брэкстон привез ему весть о том,
что рудники «Группа Харвест» неизменно процветают.
Вейл уже уехал с утренним поездом — он, видимо, успел
обсудить с Диком свое дело в какие-то сверхранние
часы,— но Грэхем увидел за столом еще более многочис-
146
ленное общество, чем обычно. Креме некоей миссис
Тюлли, пожилой полной светской дамы в очках,— Грэ-
хему не сказали, кто сна,— он увидел трех новых гостей:
мистера Гэлхасса — правительственного ветеринара, ми-
стера Дикона — довольно известного на побережье порт-
ретиста, и Лестера — капитана тихоокеанского парохода,
служившего лет двадцать назад шкипером на яхте Дика
и обучавшего его искусству навигации.
Завтрак уже кончался, и Брэкстон начал посматривать
па часы, когда Дик, обращаясь к нему, сказал:
— Джереми, я хочу вам кое-что показать. Мы сейчас
же и отправимся. Вы успеете к поезду.
— Да, да, поедемте и мы всей компанией,— предло-
жила Паола.— Я сама сгораю от любопытства, потому что
Дик держал это в секрете.
Дик кивнул, и она распорядилась, чтсбы поскорее по-
дали автомобили и седлали лошадей.
— Что это такое? — спросил Грэхем, когда она от-
дала все нужные распоряжения.
— Ах, один из коньков Дика. Он ведь всегда чем-ни-
будь увлекается. Одно изобретение. Он клянется, что оно
вызовет целую революцию в земледелии, особенно в мел-
ких хозяйствах. Я знаю, в чем основная идея, однако еще
не видела ее осуществленной. Все было готово уже не-
делю назад, задержка произошла из-за какого-то троса
или чего-то в этом роде.
— Мое изобретение может дать биллионы, если дело
пойдет на лад,— улыбнулся Дик, сидевший по другую
сторону стола.— Биллионы для фермеров всего мира и
кое-какой процент для меня... если, повторяю, дело нала-
дится.
— Но что же это? — спросил О’Хэй.— Музыка в
коровьих хлевах, чтобы коровы охотнее давали молоко?
— Каждому фермеру останется только спокойно по-
сиживать на своем крылечке,— пояснил Дик.— Добыва-
ние сельскохозяйственных продуктов будет требовать не
больше труда, чем лабораторное изготовление пищи.
Впрочем, подождите — сами увидите. Если дело удастся,
вся моя работа по коневодству полетит к чертям, ибо это
изобретение заменит работу одной лошади в любом деся-
ти акровом хозяйстве.
6*
147
Вся компания, кто в машине, кто верхом, отъехала на
милю от Большого дома и остановилась возле огорожен-
ного поля, в котором, по словам Дика, было ровно десять
акров.
— Вот эта ферма,— сказал Дик,— здесь только один
человек, он сидит на своем крыльце, и у него нет лошади.
Пожалуйста, представьте себе и его и крыльцо.
Посреди поля возвышалась массивная стальная мачта
футов двадцать в вышину, укрепленная оттяжками над
самой землей. От барабана на верхушке шеста к самому
краю поля тянулся тонкий трос, прикрепленный к руле-
вому механизму маленького бензинового трактора. Возле
трактора суетились два механика. По знаку Форреста они
включили мотор.
— Вот здесь крылечко,— сказал Дик.— Представьте
себе, что мы — тот будущий фермер, который сидит в
тени и читает газету, а плуг работает себе и работает и не
нуждается ни в лошади, ни в человеке.
Барабан сам, без управления, начал накручивать ка-
бель; машина, описывая окружность, или, вернее, спи-
раль, радиусом которой являлась длина троса, соединяв-
шего ее с барабаном на стальной мачте, пошла, оставляя
за собой глубокую борозду.
— Как видите, не нужно ничего — ни лошади, ни ку-
чера, ни пахаря: просто фермер заводит трактор и пускает
его в ход,— снова начал Дик, в то время как машина
продолжала перевертывать пласты коричневой земли,
описывая все меньшие окружности.— Можно пахать, бо-
ронить, сеять, удобрять, жать, сидя на пороге своего
дома. А там, где ток будет давать электростанция, фер-
меру или его жене останется только нажать кнопку, и он
может вернуться к своей газете, а она к своим пирогам.
— Вам надо теперь сделать одно, чтобы его оконча-
тельно усовершенствовать,— сказал Грэхем,— это превра-
тить окружность, которую он описывает, в квадрат.
— Да,— согласился Гэлхасс,— при такой системе
часть земли на квадратном поле пропадает.
Грэхем, видимо, производил в уме какие-то вычисле-
ния, потом сказал:
— Теряется примерно три акра на каждые десять.
— Не меньше,— согласился Дик.— Но ведь у фер-
148
мера должно же быть где-нибудь на этих десяти акрах ^го
крылечко — то есть дом, сарай, птичник и все хозяйствен-
ные постройки. Так вот, чем действовать по старинке,
ставить все это непременно где-нибудь посередине своих
десяти акров, пусть разместит постройки на оставшихся
трех акрах. Пусть сажает по краям поля плодовые де-
ревья и ягодные кусты. Если подумать, то старый обычай
ставить свой дом посреди поля имеет большие минусы:
пахать приходится на площади, представляющей собой
ряд неправильных прямоугольников.
Мистер Гэлхасс усердно закивал:
— Бесспорно. Да считайте дорогу от дома до шоссе.
А если еще есть и проезжая дорога — тоже часть земли
пропадает... Все это дробит поле на ряд небольших прямо-
угольников и очень невыгодно.
— Вот если бы навигация могла быть таксй же авто-
матической,— заметил капитан Лестер.
— Или писание портретов,— засмеялась Рита Уэйн-
райт, бросив на Дикона лукавый взгляд.
— Или музыкальная критика,— добавила Льют, ни
на кого не глядя.
А О’Хэй тут же добавил:
— Или искусство быть очаровательной женщиной.
— Сколько стоит сделать такую машину?—спросил
Джереми Брэкстон.
— Сейчас она нам обходится — и с выгодой для
нас — в пятьсот долларов. А если бы она вошла в упо-
требление и началось ее серийное производство, то можно
считать — триста. Но допустим даже, что пятьсот. При пят-
надцати процентах погашения она обходилась бы фермеру
семьдесят долларов в год. А какой же фермер, имея де-
сять акров двухсстдолларсвой земли, может на семьдесят
долларов в год содержать лошадь? Кроме того, трактор
сберегает ему труд, свой или наемный; даже по самой ни-
щенской оплате это все-таки дает двести долларов в год.
— Но что же направляет его? — спросила Рита.
— А вот этот самый барабан на мачте. Механизм ба-
рабана рассчитан на всё изменения радиуса. Представ-
ляете себе, какие тут понадобились сложные вычисления?
Он вращается вокруг своей оси, трос накручивается на
барабан и подтягивает трактор к центру.
149
— Даже мелкие фермеры приводят множество возра-
жений против того, чтобы был введен такой плуг,— ска-
зал Гэлхасс.
Дик кивнул.
w— Я записал до сорока таких возражений и распре-
делил их по рубрикам. Столько же высказано по адресу
самой машины. Если это даже и удачное изобретение, то
понадобится еще долгое время, чтобы усовершенствовать
его и ввести в общее употребление.
Внимание Грэхема раздваивалось: он то смотрел на
работающий трактор, то украдкой поглядывал на Паолу,
которая, вместе со своей лошадью, являла собой прелест-
ную картину. Она впервые села на Лань, которую для нее
объездил Хеннесси. Грэхем улыбался, втайне одобряя
тонкость ее женского чутья: заранее ли Паола пригото-
вила себе костюм, подходивший именно для этой лошади,
или она надела просто наиболее соответствующий из имев-
шихся под рукой, но результат получился блестящий.
День стоял жаркий, и на ней вместо обычной амазонки
была рыжевато-красная блуза с белым отложным ворот-
ничком. Короткая, удобная для верховой езды юбка до-
ходила до колен, от колен же до маленьких светлых са-
пожков со шпорами ноги ее были обтянуты рейтузами.
Юбка и рейтузы были из золотисто-рыжего бархата.
Мягкие белые перчатки спорили с белизной воротничка.
Паола была без шляпы, волосы зачесаны на уши и со-
браны на затылке в пышный узел.
— Я не понимаю, как вы ухитряетесь сохранять бе-
лизну кожи при таком палящем солнце,— отважился за-
метить Грэхем.
•— А я и не подставляю ее солнцу,— улыбнулась
Цаола, блеснув зубами.— Только несколько раз в году.
Мне очень нравится, когда волосы слегка выгорают, они
становятся золотыми, но сильного загара я опасаюсь.
Лошадь зашалила; легким порывом ветра отнесло в
сторону юбку Паолы, и открылось круглое колено, туго
обтянутое узкими рейтузами. Глядя на это колено, кото-
рое крепко прижалось к новому английскому седлу из
светлой свиной кожи, под цвет лошади и костюма всад-
ницы, Грэхем опять увидел в своем воображении, как бе-
150
лое круглое колено прижимается к шелковистому боку
тонущего Горца.
Когда магнето трактора стало работать с перебоями и
механики опять засуетились посреди полувспаханного
поля, вся компания, оставив Дика с его изобрете-
нием, решила по пути к бассейну осмотреть под
предводительством Паолы скотные дворы. Креллин, сви-
новод, продемонстрировал им Леди Айлтон и ее одинна-
дцать невообразимо жирных поросят, вызвавших горячие
похвалы, причем сам он с умилением повторял: «И ведь
все как один! Все!»
После этого они осмотрели еще множество великолеп-
ных свиноматок самых лучших пород — беркширов и дю-
рок-джерсеев, пока у них в глазах не зарябило, а также
новорожденных козлят и кругленьких ярок. Паола зара-
нее предупредила скотоводов по телефону. Мистер Мэн-
сон, наконец, мог похвастаться знаменитым быком Ко-
ролем Поло; гости полюбовались также его короткоро-
гим, широкобоким гаремом и гаремами других быков,
лишь в немногом уступавших Королю Поло. Паркмен и
его помощники, ведавшие джерсейским скотом, показали
Дракона, Золотого Джолли, Версаля, Оксфордца — всё
это были основатели и потомки премированных родов,— а
также их подруг: Королеву роз, Матрону, Подругу
Джолли, Гордость Ольги и Герти из Мейтлендса. Затем
коневод повел их смотреть табун великолепных жеребцов
во главе с Горцем и множество кобыл во главе с Прин-
цессой Фозрингтонской, которая особенно выделялась
своим серебристым ржаньем. Была выведена даже ста-
рушка Бесси — ее мать,— она бралась теперь только для
легких работ,— чтобы гости могли оценить столь знатную
особу, как Принцесса.	%
Около четырех часов Доналд Уэйр, не интересовав-
шийся купаньем, вернулся с одной из машин в усадьбу,
а Гэлхасс остался с Менденхоллом — потолковать о раз-
личных породах лошадей. Дик ждал всех у бассейна, и
девицы немедленно потребовали, чтобы он исполнил но-
вую песню.
— Это не совсем новая песнь,— пояснил Дик, и его
серые глаза лукаво блеснули,— и уж никак не моя. Ее
пели в Японии, когда меня еще не было на свете, и,
151
бесспорно, задолго до открытия Америки. Это дуэт, а
кроме того, игра в фанты. Паоле придется петь со мной.
Я сейчас вас всех научу. Ты садись здесь, вот так. А вы
все образуйте круг и тоже садитесь.
Паола, как была, в своем костюме для верховой езды,
села против Дика, в центре круга. По его указанию она,
подражая его движениям, сперва хлопнула себя ладо-
нями по коленям, потом ладонь о ладонь, потом ладонями
о его ладони, как в детской игре. Тогда он запел песню,
очень коротенькую, и Паола тотчас подхватила и продол-
жала петь с ним вместе, хлопая в такт в ладоши. Мотив
песни звучал по-восточному — тягучий и монотонный, ко
что-то было в нем зажигательное, невольно увлекавшее
слушателей:
Чонг-Кина, Чонг-Кина,
Чонг-Чонг, Кина-Кина,
Йо-ко-гам-а, Наг-а-сак-и,
Ко-бе-мар-о — Хой!!!
Последний слог— «Хой» — Форрест выкрикивал вне-
запно на целую октаву выше, и одновременно с этим
восклицанием Паола и Дик должны были выбросить друг
другу навстречу руки, сжатые в кулак или раскрытые.
Суть игры заключалась в том, чтобы руки Паолы мгно-
венно повторили жест Дика; в первый раз это ей удалось,
и руки обоих оказались сжатыми в кулак; Дик снял
шляпу и бросил ее на колени к Льют.
— Мой фант,— объяснил он.— Давай, Поли, попро-
буем еще раз.
И опять они запели, хлопая в ладоши.
Чонг-Кина, Чонг-Кина,
Чонг-Чонг, Кина-Кина,
* Ио-ко-гам-а, Наг-а-сак-и,
Ко-бе-мар-о — Хой! 11
На этот раз, однако, при восклицании «Хой», ее руки
оказались сжатыми в кулак, а его — раскрытыми.
— Фант! Фант! — закричали девицы.
Паола смущенно окинула взглядом свой костюм.
— Что же мне дать?
— Шпильку,— посоветовал Дик; и на колени к Льют
полетела черепаховая шпилька.
152
— Вот досада! — воскликнула Паола, проиграв седь-
мой раз и бросая Льют последнюю шпильку.— Не пони-
маю, почему я такая неловкая и глупая. А ты, Дик, слиш-
ком уж хитер. Я никак не могу угадать, что ты хочешь
сделать.
И опять они запели. Она снова проиграла и в ответ
на укоризненный возглас миссис Тюлли: «Паола!» — от-
дала одну шпору и обещала снять сапог, если проиграет
вторую. Дик проиграл три раза подряд и отдал свои
часы и шпоры. Затем и Паола проиграла свои часы и
вторую шпору.
— Чонг-Кина, Чонг-Кина...— начали они опять, не-
смотря на увещания миссис Тюлли:
— Довольно, Паола, брось это! А вам, Дик, как не
стыдно!
Но Дик, издав торжествующее «Хой!», снова вы-
играл и при общем смехе снял с Паолы один из ее сапож-
ков и бросил в общую кучу вещей, лежавших на коленях
у Льют*
— Все в порядке, тетя Марта,— успокаивала Паола
миссис Тюлли.— Мистера Уэйра здесь нет, а он — един-
ственный, кого это могло бы шокировать. Ну, давай, Дик!
Не можешь же ты вечно выигрывать!
— Чонг-Кина, Чонг-Кина,— запела она, вторя
мужу.
Начав медленно, они стремительно ускоряли темп и
под конец бормотали слова с такой быстротой, что почти
захлебывались, а хлопание в ладоши казалось непрерыв-
ным. От солнца, движения и азарта смеющееся лицо
Паолы было залито розовым румянцем.
Ивэн Грэхем, молча созерцавший все это, был возму-
щен и задет. Он видел в былые годы, как играют в эту
игру гейши в чайных домиках Ниппона, и, хотя в Боль-
шом доме не знали предрассудков, его коробило, что
Паола принимает участие в такой игре. Ему не приходило
в голову, что если бы на се месте оказались Льют, Рита
или Эрнестина, он только бы следил с любопытством, до
чего может дойти азарт играющих. Лишь позднее Грэхем
понял, что был возмущен именно потому, что в игре при-
нимала участие Паола, и что она, видимо, занимает боль-
ше места в его душе, чем он допускал.
153
А тем временем к куче фантов прибавились портсигар
и спичечница Дика, а также другой Сапожок Паолы, пояс,
булавка и обручальное кольцо. Лицо миссис Тюлли вы-
ражало стоическую покорность, она молчала.
— Чонг-Кина, Чонг-Кина,— весело продолжала петь
Паола.
И Грэхем слышал, как Эрнестина, фыркнув, шепнула
Берту:
— Не представляю, что еще она может отдать.
— Ну, вы же знаете ее,— услышал он ответ Берта.—
Она на все способна, если разойдется, а сейчас она, как
видно, разошлась.
— Хой! — крикнули вместе Дик и Паола, выбрасывая
руки.
Но руки Дика были сжаты, а ее — раскрыты. Грэхем
видел, что Паола оглядывается, тщетно ища, что бы еще
отдать как фант.
— Ну, леди Годива? 1 — властно заявил Дик.— По-
пели, поплясали, а теперь расплачивайтесь.
«Что он, спятил? — подумал Грэхем.—’Как это мож-
но, да еще с такой женой?»
— Что ж,— вздохнула Паола, перебирая пальцами
пуговицы блузки,— надо так надо.
Едва сдерживая бешенство, Грэхем отвернулся, ста-
раясь не смотреть. Наступило молчание: видимо, каждый
гадал, что же будет дальше. Вдруг Эрнестина фыркнула,
раздался общий взрыв хохота и восклицание Берта: «Вы
сговорились!» Все это заставило Грэхема, наконец, обер-
нуться. Он бросил быстрый взгляд на Паолу. Блузки на
ней уже не было, но под ней оказался купальный костюм.
Она, без сомнения, надела его под платье, перед тем как
ехать верхом.
— Теперь твоя очередь, Льют, иди,— заявил Дик.
Но Льют, не приготовившаяся к игре «Чонг-Кина»,
смутилась и увела девиц в кабину.
’Леди Годива — героиня английской средневековой ле-
генды. По приказу своего мужа, владетельного графа, она нагая
проехала по городу верхом на лошади. Только такой ценой он со-
гласился снизить непосильное для народа бремя налогов. На этот
сюжет написана Теннисоном поэма, которую на русский язык пере-
вел Ив. Бунин.
154
Грэхем опять с восхищением следил за тем, как Паола,
поднявшись на площадку в сорок футов высотой, с не-
подражаемым изяществом и мастерством нырнула ласточ-
кой; опять услышал восторженное восклицание Берта:
«Ну прямо Аннетта Келлерман!» — и, все еще рассержен-
ный сыгранной с ним шуткой, снова задумался о малень-
кой хозяйке Большого дома, об этой удивительной жен-
щине, и о том, почему она такая удивительная! И когда
он, не закрывая глаз, медленно поплыл под водой на ту
сторону бассейна, ему пришло в голову, что он в сущности
ничего о ней не знает. Жена Дика Форреста — вот и все,
что ему известно. Где она родилась, как жила, каково
было ее прошлое — обо всем этом он мог только гадать.
Эрнестина сказала ему, что она и Льют — сводные сестры
Паолы; это, конечно, кое-что.
Заметив, что дно стало светлеть — знак того, что он
приближается к краю бассейна,— Грэхем увидел сплетен-
ные ноги Дика и Берта, которые боролись в воде, повер-
нул обратно и проплыл еще несколько футов, не подни-
маясь на поверхность.
И тут он стал думать об этой миссис Тюлли, которую
Паола зовет тетя Марта. Действительно ли она ей тетка,
или Паола зовет ее так только из вежливости? Быть мо-
жет, она сестра матери Льют и Эрнестины?
Он вынырнул на поверхность, и его сейчас же позвали
играть в кошки-мышки. Во время этой оживленной игры,
продолжавшейся около получаса, он не раз имел случай
восхищаться той легкостью, ловкостью и сообразитель-
ностью, которую выказывала Паола. Наконец, круг игра-
ющих распался, они, запыхавшись, переплыли бассейн, вы-
лезли на берег и уселись на солнце возле миссис Тюлли.
Вскоре опять начались шутки и шалости. Паола
упрямо заспорила с миссис Тюлли, утверждая явные не-
лепости.
— Нет, тетя Марта, вы говорите это только потому,
что не умеете плавать. А я настоящий пловец, и уверяю
вас, что вот — хотите? — нырну в бассейн и пробуду
под водой десять минут.
— Глупости, дитя мое,— возразила миссис Тюлли.—
Твой отец, когда он был молод — гораздо моложе, чеАм
ты теперь,— мог -пробыть под водой дольше любого
155
пловца, и все-таки его рекорд был, насколько мне изве-
стно, три минуты сорок секунд; я знаю это очень хорошо,
так как сама следила по часам, когда он держал пари с
Гарри Селби и выиграл.
— О, я знаю, что за человек был мой отец,— отозва-
лась Паола,— но времена изменились. Если бы милый
папочка был сейчас в расцвете своих юношеских сил и по-
пытался пробыть под водой столько же времени, сколько
я, он не выдержал бы. Десять минут? Конечно, я могу
пробыть десять минут. И пробуду. А вы, тетя Марта,
возьмите часы и следите. Это так же легко, как...
— Ловить рыбу в садке,— подсказал Дик.
Паола взобралась на самую вышку.
— Заметь время, когда я прыгну,— сказала она.
— Сделай полтора оборота,— крикнул ей Дик.
Она кивнула, улыбнулась и притворилась, что изо
всех сил набирает в легкие воздух. Грэхем следил за ней
с восторгом. Он сам был великолепным пловцом, но ему
редко приходилось видеть, чтобы женщина, не профессио-
налка, решилась на полтора оборота. Намокший зелено-
вато-голубой шелковый костюм плотно обтягивал ее тело,
подчеркивая все его стройные линии и безупречное сло-
жение. Сделав вид, что она до последнего кубического
дюйма наполнила свои легкие воздухом, Паола ринулась
вниз. Сжав ноги и выпрямившись, она оттолкнулась от
самого края трамплина, уже в воздухе собрала тело в ко-
мок, перевернулась, затем снова вытянулась и, приняв
прежнее идеально правильное положение, почти беззвуч-
но врезалась в воду. «Стальной клинок вошел бы с боль-
шим шумом»,— подумал Грэхем.
— Если бы я умела так нырять! — пробормотала со
вздохом Эрнестина.— Но этого никогда не будет. Дик го-
ворит, что тут дело в ритме, в согласованности всех дви-
жений, вот почему Паола ныряет так замечательно. Она
удивительно ритмична...
— Дело не только в ритме, а и в свободной отдаче
себя движению,— сказал Грэхем.
— В сознательной отдаче,— заметил Дик.
— Ив умении расслаблять мышцы,— добавил Грэ-
хем.— Я не видел, чтобы даже профессиональный пловец
так выполнял полтора оборота.
156
— А я горжусь этим больше, чем она сама,— заявил
Дик.— Дело в том, что я ее учил нырять, хотя, должен
сознаться, она очень способная ученица. У нее замеча-
тельная координация движений. И это — в соединении с
волей и чувством времени... одним словом, ее первая же
попытка оказалась более чем удачной.
— Паола молодчина,— сказала с гордостью миссис
Тюлли, переведя глаза с секундной стрелки часов на спо-
койную поверхность бассейна.— Женщины плавают
обычно хуже мужчин. Паола исключение... Три минуты
сорок секунд... Она превзошла своего отца.
— Но пяти минут она не выдержит, а тем более де-
сяти...— мрачно заявил Дик.— Она задохнется.
Когда прошло четыре минуты, миссис Тюлли, видимо,
начала тревожиться, и взоры ее озабоченно скользили по
липам присутствующих. Капитан Лестер, не посвященный
в тайну бассейна, с проклятием вскочил на ноги и ныр-
нул в веду.
— Чтр-то с ней случилось,— сказала миссис Тюлли с
деланым спокойствием.— Может быть, она ушиблась,
ныряя? Ищите ее — вы, мужчины...
Грэхем, Берт и Дик, встретившись под водой, засмея-
лись и пожали друг другу руки. Дик сделал им знак и
поплыл в затененную часть бассейна, к нише, где они
нашли Паолу, стоявшую в воде; некоторое время все
четверо перешептывались и посмеивались.
— Мы хотели убедиться, что с тобой ничего не слу-
чилось,— пояснил Дик.— А теперь пора назад... Сна-
чала вы, Берт, а я за Ивэном.
Один за другим, они нырнули в темную воду и пока-
зались на поверхности бассейна.
Миссис Тюлли была уже на ногах и стояла на краю
бассейна.
— Если это опять одна из ваших шуток, Дик...— на-
чала она.
Но Дик, не обращая никакого внимания на ее слова,
заговорил неестественно спокойным тоном и достаточно
громко, чтобы она слышала.
— Мы должны это сделать обстоятельно, друзья,—
обратился он к своим спутникам.— Вы, Берт, и вы, Ивэн,
следите за мной. Начнем с этого конца бассейна, поплы
157
вем все вместе, на расстоянии пяти футов друг от друга,
и будем обследовать дно. А потом повернем обратно и
повторим то же самое еще раз.
— Не утруждайте себя, джентльмены,— крикнула им
миссис Тюлли, вдруг рассмеявшись.— А вы, Дик, выле-
зайте-ка. Я надеру вам уши.
— Займитесь ею, девочки,— закричал Дик,— у нее
истерика.
— Пока еще нет, но будет,— продолжала она смеясь.
— Черт побери, сударыня, тут не над чем смеяться! —
Капитан Лестер вынырнул, задыхаясь: он намеревался
опять нырнуть, чтобы продолжать поиски.
— Вы знаете, в чем дело, тетя Марта? Знаете? —
спросил Дик, когда храбрый капитан скрылся под водой.
Миссис Тюлли кивнула.
— Только молчите, Дик. Одного мы все-таки провели.
Я-то знаю об этом от матери Элси Коглан; мы с нею
встретились на Гонолулу в прошлом году.
Лишь по истечении одиннадцати минут улыбающееся
лицо Паолы показалось на поверхности. Делая вид, будто
она совсем выбилась из сил, она с трудом выползла на
берег и в изнеможении опустилась возле тетки. Ка-
питан Лестер, действительно измученный бесплодными
поисками, внимательно посмотрел на Паолу, потом по-
дошел к соседнему столбу и три раза стукнулся об него
головой.
— Боюсь, что десяти минут еще не прошло,— сказала
Паола.— Но ведь я пробыла под водой приблизительно
это время? Правда, тетя Марта?
— Ну, ты под водой почти и не была,— последовал
ответ,— если хочешь знать мое мнение! Я даже удивлена,
что ты мокрая... Да, да, дыши естественно, дитя мое. Не-
чего разыгрывать комедию. Помню, когда я была моло-
дой девушкой и путешествовала по Индии, я видела там
факиров особой секты, они ныряли на дно глубоких ко-
лодцев и оставались там гораздо дольше, чем ты, право
же гораздо дольше.
— Вы знали! — воскликнула Паола.
— Но ты не знала, что я знаю,— возразила тетка.—
И твое поведение прямо-таки преступно при моем воз-
расте и моем сердце...
Т58
— И при вашем удивительном простодушии и недо-
гадливости. Не правда ли? — добавила Паола.
— Честное слово, мне хочется выдрать тебя за уши.
— А мне обнять вас, хоть я и мокрая,— засмеялась
Паола в ответ.— Во всяком случае мы надули капитана
Лестера... Ведь правда, капитан?
— Не обращайтесь ко мне,— угрюмо пробормотал
доблестный моряк.— Я занят, я должен обдумать свою
месть... Что касается вас, мистер Форрест, то я еще не
знаю, на чем остановиться: взорвать ваш скотный двор
или подрезать поджилки у вашего Горца. Может быть, я
сделаю и то и другое. А пока я пойду и лягну ту ко-
былу, на которой вы приехали.
Дик на Капризнице и Паола на Лани ехали домой
бок о бок.
— Ну, как тебе нравится Грэхем? — спросил он.
— Он великолепен,— отвечала Паола.— Это человек
твоего типа, Дик. Он так же универсален, как ты, на
нем печать тех же скитаний по всем морям, та же любовь
к книгам и все прочее! Кроме того, он художник, да и
вообще все в нем хорошо. Славный малый, любит шутку.
А ты заметил его улыбку? Она обаятельна. Хочется
улыбнуться ему в ответ.
— Да, но есть у него и глубокие шрамы и мор-
щины...— заметил Дик.
— Особенно в уголках глаз, когда он улыбается. Это
следы, оставленные не то чтобы усталостью, а скорее —
вечно неразрешимыми вопросами: «Почему? Зачем?
Стоит ли? Ради чего все это?»
Эрнестина и Грэхем, замыкавшие кавалькаду, тоже бе-
седовали.
— Дик вовсе не прост,— говорила она.— Вы плохо
знаете его. Он очень не прост. Я немного знаю его. Паола-
то знает его хорошо. Но в душу к нему могут проникнуть
очень немногие. Он истинный философ и владеет собой,
как стоик или англичанин. А уж такой актер, что может
весь свет обмануть.
159
У длинной коновязи под дубами, где, сойдя с лоша-
дей, собралось все общество, Паола хохотала до слез.
— Ну, ну, продолжай,— поощряла она Дика,— еще,
еще!..
— Она уверяет, что скоро у меня не хватит слов,
если я буду и впредь давать имена слугам по моей си-
стеме,— пояснил он.
— А он за полторы минуты предложил сорок имен...
Ну, еще, Дик, еще!..
— Итак,— продолжал он нараспев,— у нас может
быть О-Плюнь и О-Дунь, О-Пей, О-Лей и О-Вей, О-Кис
и О-Брысь, О-Пинг и О-Понг, О-Да и О-Нет...
И Дик направился к дому, все еще варьируя на все
лады эти странные словосочетания.
Глава семнадцатая
Всю следующую неделю Грэхем был всем недоволен
и не находил себе места. Его раздирали самые противо-
речивые чувства: с одной стороны, он сознавал, что необ-
ходимо покинуть Большой дом, уехать первым поездом, с
другой стороны — ему хотелось видеть Паолу все чаще
и быть с ней все больше. А между тем он не уезжал и в
обществе ее бывал куда реже, чем в первое время после
приезда.
Начать с того, что все пять дней своего пребывания
в имении молодой скрипач не отходил от нее. Грэхем не-
редко посещал музыкальную комнату и мрачно просижи-
вал там целых полчаса, слушая, как они «работают».
Они забывали о его присутствии, поглощенные и за-
хваченные своей страстью к музыке, а в краткие минуты
отдыха, вытирая потные лбы, болтали и смеялись, как
добрые товарищи. Молодой музыкант любил Паолу с
почти болезненной пылкостью, Грэхему это было ясно,—
но его больно задевали взгляды, полные почти благо-
говейного восторга, которые Паола иногда дарила Уэйру
после особенно удачного исполнения какой-нибудь пьесы.
Напрасно Грэхем убеждал себя, что с ее стороны все
это чисто умственное увлечение — просто она восхи-
160
щается мастерством молодого музыканта. Грэхем был
истинным мужчиной, и их дружба причиняла ему до того
сильную боль, что в конце концов он не мог оставаться
в музыкальной комнате.
Но вот- он, наконец, застал Паолу одну. Они на про-
щание исполнили песню Шумана, и скрипач уехал. Паола
сидела у рояля, на лице ее было отсутствующее, мечта-
тельное выражение. Она посмотрела на Грэхема, словно не
узнавая, потом машинально овладела собой, рассеянно про-
бормотала несколько ничего не значащих слов и удали-
лась. Несмотря на обиду и боль, Грэхем старался припи-
сать ее настроение влиянию музыки, отклики которой еще
жили в ее душе. Правда, женщины — странные создания,
рассуждал он, и способны на самые непонятные и необъ-
яснимые увлечения. Разве не могло случиться, что этот
юноша именно своей музыкой и увлек ее как женщину?
С отъездом Уэйра Паола замкнулась в своем фли-
геле, за дверью без ручки, и почти не выходила оттуда.
Но никто в доме не удивлялся, и Грэхем понял, что в
этом нет ничего необычного.
— На Паолу иногда находит, она чувствует себя пре-
красно и в одиночестве,— пояснила Эрнестина,— у нее
бывают довольно часто периоды затворничества, и тогда
с ней видится только Дик.
— Что не очень лестно для остальной компании,—
улыбаясь, заметил Грэхем.
— Но тем сна приятнее в обществе, когда возвра-
щается,— заметила Эрнестина.
Прилив гостей в Большой дом шел на убыль. Правда,
еще кое-кто приезжал просто повидаться или по делу, но
в общем народу становилось все меньше. Благодаря
О-Пою и его китайской команде жизнь в доме была нала-
жена безукоризненно, во всем царил порядок, и хозяевам
не приходилось тратить много времени на то, чтобы раз-
влекать гостей. Гости по большей части сами занимали
себя и друг друга. До завтрака Дик почти не появлялся,
а Паола, выполняя свой обет затворничества, выходила
только к обеду.
— Лечение отдыхом,— смеясь, сказал однажды Дик,
предлагая Грэхему бокс или поединок на палках или ра-
пирах.
161
— А теперь самое время приняться за вашу книгу,—
заявил он во время передышки между раундами.—
Я один из многих, кто с нетерпением ждет ее, и я
твердо надеюсь, что она появится. Вчера я получил
письмо от Хэвли: он спрашивает, много ли вы уже
написали.
И вот Грэхем засел у себя в башне, разобрал свои
заметки и снимки, составил план и погрузился в работу
над первыми главами. Это настолько захватило его, что,
быть может, увлечение Паолой и угасло бы, если бы он
не встречался с ней каждый вечер за обедом. Кроме того,
пока Эрнестина и Льют не уехали в Санта-Барбара, про-
должались совместные купанья, поездки верхом и в авто-
мобилях на горные миримарские пастбища и к вершинам
Ансельмо. Предпринимались и другие прогулки, иногда
с участием Дика. Ездили смотреть работы по осушению
земель, производившиеся им в долине реки Сакраменто,
постройку плотин на Литтл Койот и в ущельях Лос-
Кватос, основанную им колонию фермеров на участках
в двадцать акров, где Дик пытался дать двумстам пяти-
десяти фермерам с семьями возможность обосноваться.
Грэхем знал, что Паола часто совершает в одиноче-
стве долгие прогулки верхом, и однажды застал ее у
коновязи: она только что спешилась.
— Вы не думаете, что ваша Лань совсем отвыкнет
от поездок в компании? —спросил он улыбаясь.
Паола рассмеялась и покачала головой.
— Ну, тогда просто разрешите как-нибудь сопро-
вождать вас, мне очень хочется,— честно признался он.
— Но ведь есть Эрнестина, Льют, Берт, да мало ли
кто.
— Мне эти места не знакомы,— продолжал он на-
стаивать.— Лучше всего узнаёшь край через тех, кто его
сам хорошо знает. Я уже видел его глазами Льют, Эрне-
стины и всех остальных; но есть еще многое, чего я не
видел и могу увидеть только вашими глазами.
— Занятная теория,— уклончиво ответила она.— Не-
что вроде географического вампиризма...
— Но без зловредных последствий вампиризма,—
торопливо возразил он.
162
Она ответила не сразу, при этом прямо и честно по-
смотрела ему в глаза; и он понял, что она взвешивает и
обдумывает каждое слово.
— Это еще вопрос!—произнесла она, наконец; и его
воображение вцепилось в эти три слова, стараясь разга-
дать их скрытое значение.
— Есть очень многое, что мы могли бы сказать друг
другу,— продолжал он настаивать.— Многое, что... мы
должны были бы сказать...
— Я понимаю,— ответила она спокойно и опять
взглянула на него своим прямым, открытым взглядом.
«Понимает?» — подумал он; и эта мысль обожгла его
огнем! Он не нашелся, что ответить, и не смог предотвра-
тить холодный, вызывающий смешок, с которым она от-
вернулась и ушла в дом.
Большой дом продолжал пустеть. Тетка Паолы, мис-
сис Тюлли, к досаде Грэхема (он надеялся узнать от нее
многое о Паоле), уехала, прогостив всего несколько дней.
Говорили, что она, может быть, приедет опять, на более
продолжительное время. Но она только что вернулась из
Европы, и ей, по ее словам, необходимо было сделать
сначала множество обязательных визитов, а затем уже
думать о собственных удовольствиях.
Критик О’Хэй намеревался пробыть еще с неделю,
чтобы оправиться от поражения, нанесенного ему во время
атаки философов. Вся эта история была задумана и под-
строена Диком. Битва началась ранним вечером: как
будто случайное замечание Эрнестины дало повод Аарону
Хэнкоку бросить первую бомбу в чащу глубочайших
убеждений О’Хэя. Дар-Хиал, его горячий и нетерпеливый
союзник, обошел его с фланга своей цинической теорией
музыки и открыл по критику огонь с тыла. Бой продол-
жался до тех пор, пока вспыльчивый ирландец, вне себя
от наносимых ему искусными спорщиками словесных уда-
ров, не принял, облегченно вздохнув, предложение Тер-
ренса Мак-Фейна отдохнуть и спуститься с ним в биль-
ярдную— тихий приют, где они могли бы вдали от этих
варваров подкрепить себя смесью соответствующих на-
питков и в самом деле поговорить по душам о музыке.
В два часа утра неуязвимый для вина и все еще шествую-
163
щий твердой поступью Терренс уложил совершенно пья-
ного и осовевшего О’Хэя в постель.
— Ничего,— сказала на другой день Эрнестина
О’Хэю с задорным блеском в глазах, выдававшим ее уча-
стие в заговоре.— Этого следовало ожидать: от наших
горе-философов и святой запьет!
— Я думал, что с Терренсом вы в полной безопас-
ности,— насмешливо добавил Дик.— Вы же оба ир-
ландцы. Я и забыл, что Терренса ничем не проймешь.
Знаете, простившись с вами, он еще забрел ко мне по-
болтать. И — ни в одном глазу. Так, мимоходом, он упо-
мянул о том, что вы оба опрокинули по стаканчику. И я...
мне в голову не могло прийти... что он... так вас подвел...
Когда Льют и Эрнестина уехали в Санта-Барбара,
Берт и Рита тоже вспомнили свой давно забытый очаг
в Сакраменто. Правда, в тот же день прибыло несколько
художников, которым покровительствовала Паола. Но их
почти не было видно, ибо они проводили целые дни в го-
рах, разъезжая в маленьком экипаже с кучером, или ку-
рили длинные трубки в бильярдной.
Жизнь в Большом доме, чуждая условностям, текла
своим чередом. Дик работал. Грэхем работал. Паола про-
должала уединяться в своем флигеле. Мудрецы из
«Мадроньевого Оврага» приходили пообедать и погово-
рить и, если Паола не играла, порой разглагольствовали
целый вечер. Попрежнему сваливались как снег на голову
гости из Сакраменто, Уикенберга и других городов, рас-
положенных в долине, но О-Чай и остальные слуги не
терялись, и Грэхем был не раз свидетелем того, как це-
лую толпу нежданных гостей через двадцать минут после
их приезда уже угощали превосходным обедом. Все же
случалось — правда, редко,— что за стол садились только
Дик с Паолой и Грэхем; и когда после обеда мужчины
болтали часок перед ранним отходом ко сну, она играла
для себя мягкую и тихую музыку и исчезала раньше,
чем они.
Но однажды, в лунный вечер, неожиданно нагрянули
и Уатсоны, и Мэзоны и Уомболды, и составилось несколь-
ко партий в бридж, Грэхем как-то не попал ни в одну.
Паола сидела у рояля. Когда он приблизился к ней, то
уловил в ее глазах мгновенно вспыхнувшее выражение
164
радости, но оно так же быстро исчезло. Она сделала
легкое движение, точно желая встать ему навстречу,—
это также не ускользнуло от него, как и мгновенное уси-
лие воли, которым она заставила себя спокойно остаться
на месте.
И вот она опять такая же, какой он привык ее видеть.
«Хотя в сущности много ли я ее видел?» думал Грэхем,
болтая всякий вздор и роясь вместе с ней в куче нот. Он
пробовал с ней то один, то другой романс, и его высокий
баритон сливался с ее мягким сопрано, и притом так удач-
но, что игравшие в бридж не раз кричали им «бис».
— Да,— сказала она в перерыв между двумя роман-
сами,— меня прямо тоска берет, так мне хочется опять
побродить с Диком по свету. Если б можно было уехать
завтра же! Но Дику пока нельзя. Он слишком связан
своими опытами и изобретениями. Как вы думаете, чем
он занят теперь? Ему мало всех этих затей. Он еще наме-
рен совершить переворот в торговле — по крайней мере
здесь, в Калифорнии и на Тихоокеанском побережье,— и
заставить закупщиков приезжать к нему в имение.
— Они уже и так приезжают,— сказал Грэхем.—
Первый, кого я здесь встретил, был покупатель из
Айдахо.
— Да, но Дик хочет, чтобы это вошло в обычай: пусть
покупатели являются сюда скопом, в определенное время,
и пусть это будут не просто торги — хотя для возбужде-
ния интереса сн устроит и торги,— а настоящая ежегод-
ная ярмарка, которая должна продолжаться три дня и на
которой будут продаваться только его товары. Он теперь
чуть не все утра просиживает с мистером Эгером и мисте-
ром Питтсом. Это его торговый агент и агент по выстав-
кам скота.
Паола вздохнула, и ее пальцы пробежали по кла-
вишам.
— Ах, если бы только можно было уехать — в Тим-
букту, Мокпхо, на край света!
— Не уверяйте меня, что вы побывали в Мокпхо,—
смеясь, заметил Грэхем.
Она кибйула головой:
— Честное слово, были. Провалиться мне на этом
самом месте. С Диком, на его яхте, давным-давно.
165
Мы, можно сказать, провели в Мокпхо наш медовый
месяц.
Грэхем, беседуя с нею о Мокпхо, старался отгадать:
умышленно она то и дело упоминает о муже или нет?
— Мне казалось, что вы считаете эту усадьбу прямо
раем.
— Конечно, конечно! — поспешила она его заве-
рить.— Но не знаю, что на меня нашло за последнее
время. Я чувствую, что мне почему-то непременно надо
уехать. Может быть, весна действует... Колдуют боги
краснокожих... Если бы только Дик не работал до по-
тери сознания и не связывался с этими проектами!
Знаете, за все время, что мы женаты, моей единственной
серьезной соперницей была земля, сельское хозяйство.
Дик очень постоянен, а имение действительно его первая
любовь. Он все здесь создал и наладил задолго до тог\о,
как мы встретились, когда он и не подозревал о моем
существовании.
— Давайте попробуем этот дуэт,— вдруг сказал
Грэхем, ставя перед ней на пюпитр какие-то ноты.
— О нет,— запротестовала она,— ведь это песня на-
зывается «Тропою цыган», она меня еще больше рас-
строит.— И Паола стала напевать первую строфу:
За паттераном цыган плывем,
Где зори гаснут — туда...
Пусть ветер шумит, пусть джонка летит —
Не все ли равно куда?
— Кстати, что такое цыганский паттеран? — спросила
она, вдруг оборвав песню.— Я всегда думала, что это
особое наречие, цыганское наречие — ну, вроде француз-
ского patoi и мне казалось нелепым, как можно следо-
вать по миру за наречием,— точно это филологическая
экскурсия.
— В известном смысле паттеран и есть наречие,—
ответил он.— Но оно значит всегда одно и то же: «Я здесь
проходил». Паттеран — это два прутика, перекрещенные
особым образом и оставленные на дороге; но оба прутика
непременно должны быть взяты у деревьев или кустар-
1 Па ту а — местное наречие, говор (франц.).
166
ников разной породы. Здесь, в имении, паттеран можно
было бы сделать из веток мансаниты и мадроньо, дуба
и сосны, бука и ольхи, лавра и ели, черники и сирени.
Это знак, который цыгане оставляют друг другу: това-
рищ — товарищу, возлюбленный — возлюбленной.—И он
в свою очередь стал напевать:
И опять, опять дорогой морей,
Знакомой тропой плывем —
Тропою цыган, за тобой, паттеран,
Весь шар земной обойдем.
Паола качала в такт головой, потом ее затуманенный
взгляд скользнул по комнате и задержался на играю-
щих; но она сейчас же стряхнула с себя мечтательную
рассеянность и поспешно сказала:
— Одному богу известно, сколько в некоторых из нас
этого цыганского. Во мне его хоть отбавляй. Несмотря
на свои буколические наклонности, Дик прирожденный
цыган. Судя по тому, что он мне о вас рассказывал,—
и в вас это сидит очень крепко.
— В сущности,— заметил Грэхем,— настоящий цы-
ган— именно белый человек; он, так сказать, цыганский
король. Он был всегда гораздо более отважным и неуго-
монным кочевником, и снаряжение у него было хуже, чем
у любого цыгана. Цыгане шли по его следам, а не он
по их. Давайте попробуем спеть...
И в то время как они пели смелые слова беззаботно
веселой песенки, Грэхем смотрел на Паолу и дивился —
дивился и ей и себе. Разве ему место здесь, подле этой
женщины, под крышей ее мужа ? И все-таки он здесь, хотя
должен был бы уже давно уехать. После стольких лет
он, оказывается, не знал себя. Это какое-то наваждение,
безумие. Нужно немедленно вырваться отсюда. Он и
раньше испытывал такие состояния, словно он околдован,
обезумел, и всегда ему удавалось вырваться на свободу.
«Неужели я с годами размяк?» — спрашивал себя Грэхем.
Или это безумие сильнее и глубже всего, что было до
сих пор? Ведь это же посягательство на его святыни,
столь дорогие ему, столь ревниво и благоговейно обере-
гаемые в тайниках души: он еще ни разу не изменял им.
Однако он не вырвался из плена. Он стоял ря-
дом с ней и смотрел на венец ее каштановых волос, где
167
вспыхивали золотисто-бронзовые искры, на прелестные за-
витки возле ушей. Пел вместе с нею песню, воспламеняю-
щую его и, наверное, ее,—иначе и быть не могло при ее
натуре и тех проблесках чувства, которое она нечаянно
и невольно ему выдала.
«Она — чародейка, и голос — одно из ее очарова-
ний»,— думал он, слушая, как этот голос, такой женствен-
ный и выразительный и так непохожий на голоса всех
других женщин на свете, льется ему в душу. Да, он чув-
ствовал, он был глубоко уверен, что частица его безумия
передалась и ей; что они оба испытывают одно и то же;
•что это — встреча мужчины и женщины.
Не только он, оба они пели с тайным волнением —
да, несомненно; и эта мысль еще сильнее опьяняла его.
А когда они дошли до последних строк и их голоса, сли-
ваясь, затрепетали, в его голосе прозвучало особое тепло
и страсть:
Дикому соколу — ветер да небо,
Леса оленю даны,
А сердце мужчины — женскому сердцу,
Как в стародавние дни.
А сердце мужчины — женскому сердцу...
В шатрах моих свет изнемог,—
Но у края земли ожидает нас утро,
И весь мир — у наших ног! 1
Когда замер последний звук, Грэхем посмотрел на
Паолу, ожидая ее взгляда, но она сидела несколько мгно-
вений неподвижно, опустив глаза на клавиши, и когда
затем повернула к нему голову, он увидел обычное лицо
маленькой хозяйки Большого дома, шаловливое и улы-
бающееся, с лукавым взглядом. И она сказала:
— Пойдем подразним Дика, он проигрывает. Я ни-
когда не видела, чтобы за картами он выходил из себя,
но он ужасно нелепо скисает, если ему долго не везет.
А играть любит,— продолжала она, идя впереди Грэхема
к карточным столам.— Это один из его способов отды-
хать. И он отдыхает. Раз или два в год он садится за
покер и может играть всю ночь напролет и доиграться до
чертиков.
1 Песня «Тропою цыган» дана в переводе В. О. Станевич.
168
Глава восемнадцатая
После того дня, когда они спели вместе цыганскую
песню, Паола вышла из своего затворничества, и Грэ-
хему стало нелегко выполнять в своей башне намечен-
ную работу. В течение всего утра до него доносились то
обрывки песен и оперных арий, которые она распевала
в своем флигеле, то ее смех и возня с собаками на
большом дворе, то приглушенные звуки рояля в музы-
кальной комнате, где Паола теперь проводила долгие
часы. Однако Грэхем, по примеру Дика, посвящал утрен-
ние часы работе и редко встречался с Паолой раньше
второго завтрака.
Она заявила, что период бессонницы у нее прошел
и она готова на все развлечения и прогулки, какие только
Дик может предложить ей, и пригрозила, что, если он
не будет сам участвовать в этих развлечениях, она созо-
вет кучу гостей и покажет ему, что значит веселиться.
Как раз в это время в Большой дом возвратилась на
несколько дней тетя Марта, иначе говоря — миссис
Тюлли, и Паола снова принялась объезжать Дадди и
Фадди в своей высокой двуколке. Лошадки эти были до-
вольно капризного нрава, но миссис Тюлли, несмотря на
свой возраст и тучность, не боялась ездить на них, если
правила Паола.
— Такого доверия я не оказываю ни одной жен-
щине,— объяснила она Грэхему.— Паола — единствен-
ная, с кем я могу ездить: она замечательно умеет обхо-
диться с лошадьми. Когда Паола была ребенком, она
прямо обожала лошадей. Удивительно, как это она еще
не стала цирковой наездницей!
И еще многое, многое узнал Грэхем о Паоле, болтая
с ее теткой. О Филиппе Дестене, своем брате и отце Па-
олы, миссис Тюлли могла рассказывать без конца. Он
был гораздо старше ее и представлялся ей в детстве ка-
ким-то сказочным принцем. Филипп обладал благород-
ной и широкой натурой, его поступки и образ жизни ка-
зались заурядным людям не совсем нормальными. Он на
каждом шагу совершал безрассудства и немало делал лю-
дям добра. Благодаря этим чертам характера Филипп не
раз наживал целые состояния и также легко терял их,
169
особенно в эпоху знаменитой золотой горячки сорок девя-
того года. Сам он был из семьи первых колонистов Но-
вой Англии, однако прадед его был француз, подобран-
ный у Мейнского побережья после кораблекрушения; тут
он и поселился среди матросов-фермеров.
— Раз, только раз в каждом поколении возрож-
дается в каком-нибудь из своих потомков француз Де-
стен,— убежденно говорила Грэхему миссис Тюлли.—
Филипп был именно этим единственным в своем поколе-
нии, а в следующем — Паола. Она унаследовала всю его
самобытность. Хотя Эрнестина и Лыот приходятся ей
сводными сестрами, трудно поверить, что в них есть хотя
бы капля той же крови. Вот почему Паола не поступила
в цирк и ее неудержимо потянуло во Францию: кровь
прадеда звала ее туда.
О жизни Паолы во Франции Грэхем также узнал не-
мало. Филипп Дестен умер как раз во-время, ибо колесо
его счастья повернулось. Эрнестину и Льют, тогда еще
крошек, взяли тетки; они не доставляли им особых хло-
пот. А вот с Паолой, попавшей к тете Марте, было не-
легко,— и все из-за того француза.
— О, она настоящая дочь Новой Англии,— уверяла
миссис Тюлли,— во всем, что касается чести, прямоты,
надежности, верности. Еще девочкой она позволяла себе
солгать только в тех случаях, когда надо было выручать
других; тогда все ее новоанглийские предки смолкали и
она лгала так же блестяще, вдохновенно, как ее отец.
У него была та же обаятельность, та же смелость, зара-
зительный смех, живость. Но, помимо веселости и задора,
он умел быть еще каким-то особенно снисходительным.
Никто не мог оставаться к нему равнодушным. Или люди
становились его преданнейшими друзьями, или начинали
его ненавидеть. Общение с ним всегда вызывало любовь
или ненависть. В этом отношении Паола на него не по-
хожа, вероятно потому, что она женщина и не имеет склон-
ности, подобно мужчинам, сражаться с ветряными мель-
ницами. Я не знаю, есть ли у нее на свете хоть один враг.
Все любят ее; разве только какие-нибудь женщины-хищ-
ницы завидуют, что у нее такой хороший муж.
В это время в открытое окно донесся голос Паолы,
распевавшей под аркадами, и Грэхему слышался в нем
ПО
тот теплый трепет, которого он уже не мог забыть. Затем
Паола рассмеялась, миссис Тюлли тоже улыбнулась и
закивала головой.
— Смеется в точности, как Филипп Дестен,— пробор-
мотала она,— и как бабки и прабабки того француза, ко-
торого после крушения привезли в Пенобскот, одели в до-
мотканное платье и отправили на молитвенное собрание.
Вы заметили, что, когда Паола смеется, каждому хочется
взглянуть на нее и тоже улыбнуться? Смех Филиппа про-
изводил на людей такое же впечатление.
Паола всегда горячо любила музыку, живопись, рисо-
вание. Когда она была маленькой, она повсюду оста-
вляла всякие рисунки и фигурки. Рисовала на бумаге, на
земле, на досках, а фигурки лепила из чего придется —
из глины, из песка.
— Она любила все и вся, и все ее любили,— продол-
жала миссис Тюлли.— Она никогда не боялась животных
и относилась к ним даже с каким-то благоговением; это у
нее врожденное — все прекрасное вызывает в ней благого-
вение. Она всегда была склонна возводить людей на пьеде-
стал, приписывать им необычайную красоту или мораль-
ные достоинства. Во всем, что она видит, она прежде всего
ценит красоту — чудесный ли это рояль, замечательная
картина, породистая лошадь или чарующий пейзаж.
Ей хотелось и самой творить, создавать прекрасное.
Но она все никак не могла решить, что выбрать — музыку
или живопись. В самом разгаре занятий музыкой в Бо-
стоне — Паола училась у лучших преподавателей — она
вдруг вернулась к живописи. А от мольберта ее тянуло
к глине.
И вот, чувствуя в себе эту любовь ко всему прекрас-
ному, она металась, не зная, в какой области она больше
одарена, да и есть ли у нее к чему-нибудь настоящее
призвание. Тогда я настояла на полном отдыхе от всякой
работы и увезла ее на год за границу. Тут у нее откры-
лись необычайные способности к танцам. Но все-таки она
постоянно возвращалась к музыке и живописи. Нет, это
не легкомыслие. Вся беда в том, что она слишком ода-
рена...
— Слишком разносторонне одарена,— добавил
Грэхем.
777
— Да, пожалуй,—согласилась миссис Тюлли.— Но
ведь от одаренности до настоящего таланта еще очень
далеко. И я все еще, хоть убей, не знаю, есть ли у нее
к чему-нибудь призвание. Она ведь не создала ничего
крупного ни в одной области.
— Она создала себя,— заметил Грэхем.
— Да, она сама — поистине прекрасное произведение
искусства,— с восхищением отозвалась миссис Тюлли.—
Она замечательная, необыкновенная женщина, и притом
совершенно неиспорченная, естественная. В конце концов
к чему оно ей, это творчество! Мне какая-нибудь ее сума-
сшедшая проделка...— о да, я слышала об этой истории с
купаньем верхом...— гораздо дороже, чем все ее картины,
как бы удачны они ни были. Признаться, я долго не
могла понять Паолу. Дик называет ее «вечной девчон-
кой». Но боже мой, когда надо, какой она умеет быть ве-
личавой! Я, наоборот, называю ее взрослым ребенком.
Встреча с Диком была для нее счастьем. Казалось, она
тогда действительно нашла себя. Вот как это случилось...
В тот год они, по словам миссис Тюлли, путешество-
вали по Европе, Паола занималась в Париже живописью
и в конце концов пришла к выводу, что успех достигается
только борьбой и что деньги тетки мешают ей.
—- И она настояла на своем,— вздохнула миссис
Тюлли.— Она... ну, она просто выставила меня, отпра-
вила домой. Содержание она согласилась получать
только самое ничтожное и поселилась совершенно са-
мостоятельно в Латинском квартале с двумя американ-
скими девушками. Тут-то она и встретилась с Диком...
Таких, как он, ведь тоже поискать надо. Вы ни за что
не угадаете, чем он тогда занимался. Он содержал каба-
чок,— не такой, как эти модные кабачки, а настоящий,
студенческий. В своем роде это был даже изысканный
кабачок. Там собирались всякие чудаки. Дик только что
вернулся после своих сумасбродств и приключений на
краю света, и, как он тогда выражался, ему хотелось
некоторое время не столько жить, сколько рассуждать
о жизни.
Паола однажды повела меня в этот кабачок. Не поду-
майте чего-нибудь: они стали накануне женихом и неве-
стой, и он сделал мне визит,— словом, все как полагается.
172
Я знавала отца Дика, «Счастливчика» Форреста, слы-
шала многое и о сыне. Лучшей партии Паола и сделать
не могла. Кроме того, это был настоящий роман. Паола
впервые увидела его во главе команды Калифорнийского
университета, когда та победила команду Стэнфорда. А в
следующий раз она с ним встретилась в студии, которую
снимала с двумя американками. Она не знала, миллионер
ли Дик, или содержит кабачок потому, что его дела плохи;
да ее это и не интересовало. Она всегда подчинялась
только велениям своего сердца. Представьте себе поло-
жение: Дика никто не мог поймать в свои сети, а Паола
никогда не флиртовала. Должно быть, они сразу же бро-
сились в объятия друг другу, ибо через неделю все было
уже решено. Но Дик все-таки спросил у меня согласия
на брак, как будто мое слово могло тут иметь какой-ни-
будь вес.
Так вот, возвращаюсь к его кабачку. Это был каба-
чок философов, маленькая комнатка с одним столом в
каком-то подвале, в самом сердце Латинского квартала.
Представляете себе, что это было за учреждение! А стол!
Большой круглый дощатый стол, даже без клеенки, весь
покрытый бесчисленными винными пятнами, так как фи-
лософы стучали по нему стаканами и проливали вино.
За него свободно усаживалось тридцать человек. Жен-
щины не допускались. Для меня и для Паолы сделали
исключение. Вы видели здесь Аарона Хэнкока? Он был
в числе тех самых философов и до сих пор хвастается,
что остался Дику должен по счету больше остальных
завсегдатаев. В кабачке они обыкновенно и встречались,
эти шалые молодые умники, стучали по столу и говорили
о философии на всех европейских языках. У Дика всегда
была склонность к философии.
Но Паола испортила им все удовольствие. Как только
они поженились, Дик снарядил свою шхуну «Все забудь»,
и эта милая парочка отплыла на ней, решив провести
свой медовый месяц между Бордо и Гонконгом.
— А кабачок закрылся, и философы остались без
пристанища и диспутов...— заметил Грэхем.
Миссис Тюлли добродушно рассмеялась и покачала
головой.
— Да нет... Дик обеспечил существование кабачка,—
173
сказала она, стараясь отдышаться и прижимая руку к
сердцу.— Навсегда или на время — не скажу вам. Но че-
рез месяц полиция его закрыла, заподозрив, что здесь ока-
зался клуб анархистов.
Хоть Грэхем и знал, как разносторонни интересы и
дарования Паолы, он все же удивился, найдя ее однажды
одиноко сидящей на диване в оконной нише и поглощен-
ной каким-то вышиванием.
— Я очень это люблю,— пояснила она.— И не сравню
никакие дорогие вышивки из магазинов с моими собствен-
ными работами по моим собственным рисункам. Дика
одно время возмущало, что я вышиваю. Ведь он требует,
чтобы во всем была целесообразность, чтобы люди не
тратили понапрасну свои силы. Он считал, что мне
браться за иглу — пустая трата времени: крестьянки от-
лично могут за гроши делать то же самое. Но мне, нако-
нец, удалось убедить его, что я права.
Это все равно что игра на рояле. Конечно, я могу ку-
пить музыку лучше моей, но сесть самой за инструмент
и самой исполнить вещь — какая это радость! Соревну-
ешься ли с другим, принимая его толкование, или вкла-
дываешь что-то свое — не важно: и то и другое дает душе
творческую радость.
Возьмите хотя бы эту узенькую кайму из лилий на
оборке,— второй такой вы не найдете нигде. Здесь все
мое — и идея, и исполнение, и удовольствие от того, что
я даю этой идее форму и жизнь. Конечно, бывают в мага-
зинах замыслы интереснее и мастерство выше, но это не
то. Здесь все мое. Я увидела узор в своем воображении
и воспроизвела его. Кто посмеет сказать после этого, что
вышивание не искусство?
Она умолкла, глядя на него смеющимися глазами.
— Не говоря уже о том, что украшение прекрасной
женщины — самое достойное и вместе с тем самое увлека-
тельное искусство,— подхватил Грэхем.
— Я отношусь с большим уважением к хорошей мо-
дистке или портнихе,— серьезно ответила Паола.— Это
настоящие художницы. Дик сказал бы, что они занимают
чрезвычайно важное место в мировой экономике.
174
В другой раз, отыскивая в библиотеке какие-то
справки об Андах, Грэхем натолкнулся на Паолу, гра-
циозно склонившуюся над листом плотной бумаги, при-
крепленной кнопками к столу; вокруг были разложены
огромные папки, набитые архитектурными проектами:
она чертила план деревянного бунгало для мудрецов из
«Мадроньевого Оврага».
— Очень трудно,— вздохнула она.— Дик уверяет,
что если уж строить, так надо строить на семерых. Пока
у нас четверо, но ему хочется, чтобы непременно было
семь. Он говорит, что нечего заботиться о душах, ваннах
и других удобствах,— разве философы купаются? И он
пресерьезно настаивает на том, чтобы поставить семь плит
и сделать семь кухонь: будто бы именно из-за столь низ-
менных предметов они вечно ссорятся.
— Кажется, Вольтер ссорился с королем из-за свеч-
ных огарков? — спросил Грэхем, любуясь ее грациозной
и непринужденной позой. Тридцать восемь лет? Неве-
роятно! Она казалась просто школьницей, раскраснев-
шейся над трудной задачей. Затем ему вспомнилось заме-
чание миссис Тюлли о том, что Паола — это взрослое
дитя.
И он изумлялся: неужели это она тогда, у коновязи
под дубами, показала двумя фразами, что отлично пони-
мает, насколько грозно создавшееся положение? «Я пони-
маю»,— сказала она. Что она понимала? Может быть,
она сказала это случайно, не придавая своим словам осо-
бого значения? Но ведь она же вся трепетала и тянулась
к нему, когда они пели вместе цыганскую песню. Уж
эго-то он знал наверняка. А с другой стороны, разве он
не видел, с каким увлечением она слушала игру Доналда
Уэйра? Однако сердце тут же подсказало ему, что со
скрипачом было совсем другое. При этой мысли он не-
вольно улыбнулся.
— Чему вы смеетесь?—спросила Паола.— Конечно,
я знаю, что я не архитектор! Но хотела бы я видеть, как
вы построите дом для семи философов и выполните все
нелепые требования Дика!
Вернувшись в свою башню и положив перед собой, не
раскрывая их, книги об Андах, Грэхем, покусывая губы,
предался размышлениям. Нет, это не женщина, это все-
775
таки дитя... Или... она притворяется наивной? Понимает
ли она действительно, в чем дело? Должна бы понимать.
Как же иначе? Ведь она знает людей, знает жизнь. И она
очень мудра. Каждый взгляд ее серых глаз говорит о
самообладании и силе. Вот именно — о внутренней силе!
Он вспомнил первый вечер, когда в ней время от вре-
мени словно вспыхивали отблески стали, драгоценной,
чудесной стали. И он вспомнил, как сравнивал тогда ее
силу со слоновой костью, резной перламутровой ракови-
ной, с плетеной сеткой из девичьих волос...
А теперь, после короткого разговора у коновязи и
цыганской песни, всякий раз, как их взоры встречаются,
оба они читают в глазах друг друга невысказанную
тайну.
Тщетно перелистывал он лежавшие перед ним книги
в поисках нужных ему сведений, потом сделал попытку
продолжать без них, но не мог написать ни слова...
Нестерпимое беспокойство овладело им. Грэхем схватил
расписание, ища подходящий поезд, отшвырнул его,, схва-
тил трубку внутреннего телефона и позвонил в конюшни,
прося оседлать Альтадену.
Стояло чудесное утро; калифорнийское лето только
начиналось. Над дремлющими полями не проносилось
ни дуновения; раздавались только крики перепелов и
звонкие трели жаворонков. Воздух был напоен благоуха-
нием сирени, и когда Грэхем проезжал сквозь ее души-
стые заросли, он услышал гортанный призыв Горца и от-
ветное серебристое ржанье Принцессы Фозрингтонской.
Почему он здесь и под ним лошадь Дика Форреста,
спрашивал себя Грэхем, почему он все еще не едет на
станцию, чтобы сесть в первый же поезд, найденный им
сегодня в расписании? И он ответил себе с горечью, что
эти колебания, эта странная нерешительность в мыслях
и поступках — для него новость. А впрочем,— и тут он
весь как бы загорелся,— ему дана одна только жизнь, и
есть одна только такая женщина на свете!
Он отъехал в сторону, чтобы пропустить стадо ангор-
ских коз. Здесь были самки, несколько сот; пастухи баски
медленно гнали их перед собой и часто давали им отды-
хать, ибо рядом с каждой самкой бежал козленок. За
оградой загона он увидел маток с новорожденными
176
жеребятами, а услышав предостерегающий возглас, мгно-
венно свернул на боковую дорожку, чтобы не столкнуться
с табуном из тридцати годовалых жеребят, которых куда-
то перегоняли. Их возбуждением заразились все обита-
тели этой части имения, воздух наполнился пронзитель-
ным ржаньем, призывным и ответным. Взбешенный при-
сутствием и голосами стольких соперников, Горец носился
взад и вперед по загону и все вновь издавал свой труб-
ный призыв, словно желая всех убедить, что он самый
сильный и замечательный жеребец, когда-либо существо-
вавший на земле.
К Грэхему неожиданно подъехал Дик Форрест на Ка-
признице. Он сиял от восторга, что среди подвластных
ему созданий разыгралась такая буря.
— Природа зовет! Природа!—проговорил он нара-
спев, здороваясь с Грэхемом, и остановил свою лошадь,
хотя это едва ли можно было назвать остановкой: золо-
тисто-рыжая красавица кобыла не переставая плясала под
ним, тянулась зубами то к его ноге, то к ноге Грэхема и,
разгневанная неудачей, бешено рыла копытом землю и
брыкалась — раз, два раза, десять раз.
— Эта молодежь, конечно, ужасно злит Горца, —
сказал Дик, смеясь.— Вы знаете его песню? «Внемлите
мне! Я — Эрос. Я попираю холмы.’Моим зовом полны
широкие долины. Кобылицы слышат меня на мирных
пастбищах и вздрагивают, ибо они знают меня. Земля
жирна, и соков полны деревья. Это весна. Весна — моя.
Я царь в моем царстве весны. Кобылицы помнят мой го-
лос,— он жил в крови их матерей. Внемлите! Я — Эрос.
Я попираю холмы, и, словно герольды, долины разносят
мой голос, возвещая о моем приближении».
Г лава девятнадцатая
После отъезда тетки Паола исполнила свою угрозу, и
дом наводнили гости. Казалось, она вспомнила обо всех,
кто давно ожидал приглашения, и лимузин, встречавший
гостей на станции за восемь миль от усадьбы, редко
возвращался пустым. Среди приехавших были певцы,
7 Джек Лондон, т. 8	177
музыканты и всякая артистическая публика, а также
стайка молодых девушек с неизбежной свитой молодых
людей; все комнаты и коридоры Большого дома были на-
биты мамашами, тетками и пожилыми родственниками, а
на прогулках они занимали несколько машин.
Грэхем спрашивал себя: не нарочно ли Паола окру-
жает себя всей этой толпой? Сам он окончательно за-
бросил свою книгу, купался с самыми ретивыми купаль-
щиками перед завтраком, принимал участие в прогулках
верхом по окрестностям и во всех прочих развлечениях,
которые затевались и в доме и вне дома.
Вставали рано и ложились поздно. Дик, который
обычно не изменял своему правилу появляться среди го-
стей не раньше полудня, просидел однажды целую ночь
напролет за покером в бильярдной. Грэхем тоже участво-
вал в игре и был вознагражден за бессонную ночь, когда
на рассвете к ним неожиданно вошла Паола -— тоже после
«белой ночи», как она выразилась, хотя бессонница ни-
чуть не повлияла ни на ее цвет лица, ни на самочувствие.
И Грэхему приходилось держать себя в руках, чтобы не
смотреть на нее слишком часто, когда она составляла
золотистые шипучие смеси для подкрепления усталых
игроков с ввалившимися, посоловелыми глазами. Она за-
ставила их бросить‘карты и послала выкупаться перед
работой или новыми развлечениями.
Никогда теперь Паола не бывала одна, и Грэхему
оставалось только примкнуть к окружавшей ее компании.
Хотя в Большом доме беспрестанно танцевали танго и
фокстрот, она танцевала редко и всегда с молодежью.
Впрочем, один раз она пригласила Грэхема на старомод-
ный вальс, причем насмешливо объявила расступившимся
перед ними молодым людям:
— Смотрите, вот ваши предки исполняют допотоп-
ный танец.
После первого же тура они вполне приноровились
друг к другу. Паола, с той особой чуткостью, которая
делала из нее такую исключительную аккомпаниаторшу
и наездницу, подчинялась властным движениям своего
кавалера, и скоро зрителям стало казаться, что оба они
только части единого слаженного механизма. Через не-
сколько туров, когда Грэхем почувствовал, что Паола вся
178
отдается танцу н их ритмы в совершенстве согласованы,
он решил испробовать разные фигуры и ритмические
паузы. Хотя их ноги не отрывались от пола, эта вальси-
рующая пара казалась парящей. Дик воскликнул:
— Смотрите! Плывут! Летят!
Они танцевали под «Вальс Саломеи» и вместе с мед-
ленно затихающими звуками, наконец, замерли.
Слева были излишни. Молча, не глядя друг на
друга, вернулись они к остальным и услышали, как Дик
заявил:
— Эй вы, желторотые юнцы, цыплята и всякая ме-
люзга! Видели, как мы, старики, танцуем? Я не возражаю
против новых танцев, имейте это в виду,— сни красивы
и изящны; но я думаю, что вам не вредно было бы на-
учиться и вальсировать. А то когда вы начинаете, полу-
чается один позор. Мы, старики, тоже кое-что умеем, что
и вам бы уметь не мешало.
— Например? — спросила одна из девиц.
— Хорошо, я сейчас скажу. Пусть от молодого поко-
ления несет бензином, это еще ничего...
Взрыв протеста на миг заглушил голос Дика.
— Я знаю, что и от меня несет,— продолжал он.—
Но вы все изменили добрым старым способам передви-
жения. Среди вас нет ни одной девицы, которая могла
бы состязаться с Паолой в ходьбе, а мы с Грэхемом так
загоняем любого юношу, что он без ног останется. О, я
знаю, вы мастера управлять всякими машинами, но среди
вас нет ни одного, кто умел бы сидеть как следует на
настоящей лошади. А править парой настоящих рыса-
ков — куда уж вам! Да и многие ли из вас, столь успешно
маневрирующих на ваших моторных лодках в укрытой
бухте, сумели бы взяться за руль старомодной шхуны
или шлюпа и благополучно вывести судно в открытое
море?
— А все-таки мы попадаем, куда нам надо,— возра-
зила та же девица.
— Не отрицаю,— отвечал Дик.— Но вы не всегда
делаете это красиво. А вот вам ситуация, которая для
вас совершенно недоступна: представьте себе Паолу, ко-
торая правит четверкой взмыленных коней и, держа ногу
на тормозе, несется по горной дороге!
7*	77Р
В одно жаркое утро под прохладными аркадами боль-
шого двора, возле Грэхема, читавшего журнал, собралось
несколько человек; среди них была и Паола. Поговорив
с ними, он через некоторое время снова взялся за чте-
ние и так увлекся, что совсем забыл об окружающих,
пока у него не возникло ощущение наступившей вгокруг
тишины. Он поднял глаза. Осталась только Паола. Все
остальные разбрелись, он слышал их смех, доносившийся
с той стороны двора. Но что с Паолой? Его поразило
выражение ее лица и глаз. Она смотрела на него не от-
рываясь; в ее взгляде было сомнение, раздумье, почти
страх; и все же в этот краткий миг он успел заметить,
что ее глубокий взор как бы вопрошал о чем-то,— так
вопрошал бы взор человека открывшуюся перед ним
книгу судьбы. Затем ее ресницы дрогнули и опустились,
а щеки порозовели,— в этом не могло быть сомнения.
Дважды ее губы дрогнули, она как бы силилась что-то
сказать, но, застигнутая врасплох, не могла собрать
свои мысли.
Грэхем вывел ее из этого тягостного состояния, спо-
койно заметив:
— А знаете, я только что читал де Врие, как он пре-
возносит Лютера Бербанка за его работы; и мне кажется,
что Дик в мире домашних животных играет такую же
роль, как Бербанк в растительном мире. Вы тут прямо
творите жизнь, создавая из живого вещества новые, по-
лезные и прекрасные формы.
Паола, успевшая тем временем овладеть собой, рас-
смеялась, с удовольствием принимая эту похвалу.
— И когда я смотрю на все, что здесь вами достигну-
то,— продолжал Грэхем с мягкой серьезностью,— мне
остается пожалеть о даром истраченной юности. Почему
я так ничего и не создал в жизни? Я ужасно завидую
вам обоим.
— Мы действительно ответственны за появление на
свет множества существ,— сказала Паола,— сердце зами-
рает, когда подумаешь об этой ответственности.
— Да, у вас тут положительно царство плодородия,—
улыбнулся Грэхем,— цветение и плодоношение жизни ни-
когда еще так не поражали меня. Здесь все благоденствует
и множится.
/60
— Знаете,:—прервала его Паола, увлеченная вдруг
блеснувшей мыслью,— я вам покажу моих золотых рыбок.
Я развожу их, и представьте — с коммерческой целью.
Снабжаю торговцев в Сан-Франциско самыми редкими
породами и даже отправляю их в Нью-Йорк. Главное —
это дает мне доход, как видно по книгам Дика, а он очень
строгий счетовод. В доме нет ни одного молотка, который
бы не был внесен в инвентарь, ни одного гвоздя, кото-
рого бы он не учел. Вот почему у него такая куча бухгал-
теров и счетоводов. Он дошел до того, что при расчетах
принимает во внимание даже легкое недомогание или хро-
моту у лошади. Таким образом, на основе устрашающего
ряда цифр он вывел стоимость рабочего часа ломовой
лошади с точностью до одной тысячной цента.
— Да, ну а ваши золотые рыбки? — напомнил Грэ-
хем, раздраженный этими постоянными напоминаниями
о муже.
— Так вот, Дик заставляет своих бухгалтеров с та-
кой же точностью учитывать и моих золотых рыбок. На
каждый рабочий час, который затрачивается на них у
нас в доме или в имении, составляется счет по всей форме,
включая расходы на почтовые марки и письменные при-
надлежности. Я плачу проценты за помещение и инвен-
тарь. Дик даже за воду берет с меня, точно я домовладе-
лец, а он водопроводная компания. И все-таки мне очи-
щается десять процентов прибыли, а иногда и тридцать.
Но он смеется надо мною и уверяет, что если вычесть
содержание управляющего, то есть мое, то окажется, что
я зарабатываю очень мало, а может быть, даже работаю
себе в убыток, потому что мне на мой доход не нанять
такого хорошего управляющего. Вот почему Дику уда-
ются все его предприятия! Опыты, конечно, не в счет* но
обычно он никогда ничего не предпринимает, пока не
уяснит себе совершенно точно, до мельчайших подроб-
ностей, во что это ему обойдется.
— Дик очень в себе уверен,— заметил Грэхем.
— Я не видела человека, до такой степени в себе уве-
ренного,— горячо подхватила Паола.— Но и не видела
никого, кто бы имел на это больше прав, чем Дик. Я ведь
знаю его. Он гений, хоть и не в обычном смысле этого
слова, потому что такая уравновешенность, близость к
181
норме, как у него, ни с какой гениальностью несовместимы.
Подобные люди встречаются реже, чем настоящие ге-
нии, и они выше. Таким же был, по-моему, Абраам
Линкольн.
— Должен признаться, я не совсем вас понимаю,—
заметил Грэхем.
— О, я вовсе не хочу сказать, что Дик так же велик,
как Линкольн,— поспешно возразила она.— Разве тут
может быть сравнение! Дик молодчина, но это, конечно,
не то. Я хочу сказать, что их роднит исключительная
уравновешенность и близость к норме. Вот я, с позволе-
ния сказать,— гений, потому что делаю все, не зная, как
я это делаю. Просто делаю. Так же вот я добиваюсь ка-
ких-то результатов и в музыке. Хоть убейте меня, а я
вам не смогу объяснить, почему все это у меня выходит,—
как я ныряю, или прыгаю в воду, или делаю полтора обо-
рота.
Дик же, напротив, ничего не начнет, пока не уяснит
себе, как он это будет делать. Он все делает обдуманно
и хладнокровно. Он весь, во всех отношениях — чудо, хотя
ни в какой отдельной области ничего чудесного не совер-
шил. О, я знаю его. Никогда не был он чемпионом ка-
кого-либо атлетического спорта, никаких рекордов не ста-
вил; но и посредственностью не был. Он таков в любой
области — интеллектуальной и духовной. Он — как цепь
с совершенно одинаковыми звеньями: нет ни одного слиш-
ком тяжелого или слишком легкого.
— Боюсь, что я скорее похож на вас,— отозвался
Грэхем,— я тоже принадлежу к более обычной и непол-
ноценной категории гениев. Я тоже загораюсь, совершаю
самые неожиданные поступки и готов иной раз склонить-
ся перед тайной.
— А Дик ненавидит все таинственное, или по крайней
мере делает вид, что ненавидит. И ему недостаточно
знать — как, он всегда доискивается еще и почему именно
так, а не иначе. Загадки раздражают его. Они действуют
на него, как красный лоскут на быка. Ему хочется со-
рвать покров неведомого, обнажить самое сердце тайны,
узнать — как и почему, и чтобы тайна была уже не тай-
ной, а фактом, который можно обобщить и объяснить
научно.
182
Положение трех основных действующих лиц станови-
лось все сложнее, но многое было еще скрыто от каж-
дого из них. Грэхем не знал, какие отчаянные усилия де-
лала Паола, чтобы сохранить близость с мужем, а тот со
своей стороны, занятый по горло бесчисленными опытами
и проектами, бывал все реже среди гостей. Он неизменно
появлялся за вторым завтраком, но очень редко участво-
вал в прогулках. Паола догадывалась по множеству при-
ходивших из Мексики шифрованных телеграмм, что дело
с рудниками «Группа Харвест» осложнилось. Она ви-
дела также, что к Дику спешно приезжают, и при-
том в самое неожиданное время, агенты и предста-
вители иностранного капитала в Мексике, чтобы с ним
посовещаться. Он жаловался, что они ему дохнуть не
дают, но ни разу ни словом не обмолвился о причинах
этих приездов.
— Неужели ты не можешь выкроить себе хоть чу-
точку свободного времени? — вздохнув, сказала Паола
как-то утром, когда ей, наконец, удалось застать Дика в
одиннадцать часов одного. Она сидела у него на коленях
и ласково прижималась к нему.
Правда, он диктовал в диктофон какое-то письмо, и
она помешала ему своим приходом; вздохнула же она по-
тому, что услышала деликатное покашливание Бонбрайта,
который вошел с пачками последних телеграмм.
— Хочешь, я покатаю тебя сегодня на Дадди и
Фадди? Поедем вдвоем, только ты да я,— продолжала
она просящим тоном.
Дик покачал головой и улыбнулся.
— Ты увидишь за завтраком прелюбопытное сбо-
рище,— заявил он.— Другим этого знать незачем, но тебе
я скажу.— Он понизил голос, а Бонбрайт скромно поту-
пился и занялся картотекой.— Будет прежде всего много
народу с нефтяных промыслов «Тэмпико»; директор «На-
сиско» Сэмюэл собственной персоной; потом Уишаар —
душа Пирсон-Брукской компании,— знаешь, тот малый,
который организовал покупку железных дорог на Во-
сточном побережье и Тиуана-Сентрал, когда они пыта-
лись бороться с «Насиско»; будет и Матьюссон, «Великий
вождь», главный представитель интересов Палмерстона
по эту сторону Атлантического океана,— знаешь, той
133
английской фирмы, которая так свирепо боролась с «Наси-
ско» и Пирсон-Бруксами; ну и еще кое-кто. Отсюда ты
должна понять, насколько в Мексике неблагополучно,
если все эти господа готовы забыть о своей грызне и со-
вещаются друг с другом.
У них, видишь ли, нефть, а я тоже кой-что значу,
поэтому они хотят, чтобы я сочетал свои интересы с их
интересами — рудники с нефтью. Да, чувствуется, что
назревают какие-то события, и нам действительно надо
объединиться и что-то предпринять или убираться из
Мексики. Признаюсь, после того как они три года назад,
во время той передряги, подвели меня, я наплевал на них
й засел у себя; быть может, они поэтому теперь сами ко
мне и явились.
Дик был нежен с Паолой и называл ее своей люби-
мой, но она все же перехватила нетерпеливый взгляд,
который он бросил на диктофон с неоконченным
письмом.
— Итак,— закончил он, прижимая ее к себе и как бы
давая этим понять, что время истекло и ей пора ухо-
дить,— днем я буду занят с ними. Но обедать никто не
останется, все уедут раньше.
Паола соскользнула с его колен и высвободилась из
его объятий с необычайной резкостью; она встала перед
ним, выпрямившись; ее глаза сверкали, лицо побледнело,
и у нее было такое выражение, словно она вот-вот сорвется
и скажет ему что-то очень важное. Но раздался мягкий
звон, и он потянулся к телефону. Паола опустила голову,
неслышно вздохнула и, выходя из комнаты, услышала,
как Бонбрайт торопливо подошел к столу с телеграммами
в руках, а Дик заговорил по телефону:
— Нет! Это невозможно! Пусть все выполнит, иначе
ему непоздоровится. Все эти джентльменские устные со-
глашения — вздор. Будь только такой устный договор,
не пришлось бы и спорить. Но у меня есть весьма инте-
ресная переписка, о которой он, видимо, забыл... Да, да...
любой суд признает. Я вам пришлю всю пачку сегодня
же около пяти. И скажите ему, что если он вздумает вы-
творять всякие фокусы, так я его в бараний рог согну,
сам заделаюсь судовладельцем, стану его конкурентом,
и через год его пароходы будут в руках судебного испол-
184
нителя... Алло! Вы слушаете?.. И особенно обратите вни-
мание на тот пункт, о котором я вам говорил... Я уверен,
что в Междуштатном торговом комитете на него уже име-
ются два дела...
Ни Грэхем, ни даже Паола не предполагали, что Дик,
с его умом и наблюдательностью, а также особым даром
угадывать будущее по едва уловимым признакам и наме-
кам и на их основании строить догадки и гипотезы, кото-
рые впоследствии нередко оправдывались,— что Дик уже
почуял то, что еще не случилось, но могло случиться. Он
не слышал кратких и знаменательных слов Паолы под ду-
бами у коновязи, не видел ее вопрошающего взора, устре-
мленного на Грэхема, когда они встретились под арка-
дами,— Дик ничего не слышал, видел очень немногое, но
многое чувствовал; и даже то, что переживала Паола, он
смутно уловил раньше, чем она сама.
Единственное, что могло встревожить его, был тот
вечер, когда он, хотя и поглощенный бриджем, все же
заметил, как поспешно они отошли от рояля после своего
дуэта. Дику почудилось что-то необычное в задорном и
веселом лице Паолы, когда она, улыбаясь, принялась
дразнить его тем, что он проиграл. Отвечая ей в том же
веселом тоне, он смеющимися глазами скользнул по лицу
Грэхема, стоявшего рядом с Паолой, и заметил у него
тоже какое-то странное выражение. «Он очень взволно-
ван,— подумал Дик в ту минуту.— Но почему? Есть ли
какая-нибудь связь между его волнением и тем, что
Паола внезапно отошла от рояля?» Эти вопросы неот-
ступно вертелись у него в мозгу, но он смеялся шуткам
гостей, тасовал и сдавал карты и даже выиграл партию.
Однако он продолжал убеждать себя в нелепости и
несообразности того, что ему почудилось. Вздорное пред-
положение, шальная, ни на чем не основанная мысль,
говорил он себе. Просто и его жена и его друг — обая-
тельные люди. Все же он не мог запретить этим мыслям
в иные минуты всплывать в его сознании. Почему они
все-таки в тот вечер так внезапно оборвали пение? И от-
чего ему почудилось, что произошло что-то необычайное?
Отчего Грэхем был взволнован?
185
Не догадался и Бонбрайт, записывая как-то утром
текст телеграммы, что его хозяин не случайно то и дело
подходил к окну при каждом стуке копыт на дороге. Уже
не первое утро за эти дни подбегал он к окну и бросал
внешне рассеянный взгляд на кавалькаду, подъезжавшую
к коновязи. И сегодня он опять говорил себе, что знает
наперед, кого сейчас увидит.
— «Брэкстон в полной безопасности,— продолжал
он диктовать, с теми же спокойными интонациями, глядя
туда, где должны были появиться всадники,— если что-
нибудь произойдет, он может перебраться через горы в
Аризону. Немедленно повидайте Коннорса. Брэкстон
оставил ему все инструкции. Коннорс будет завтра в Ва-
шингтоне. Узнайте и сообщите мне подробности обо всех
событиях. Подпись».
На дороге показались Лань и Альтадена. Они скакали
голова в голову. Дик не ошибся: он увидел именно то,
что ожидал. Донесшиеся до него веселые восклицания,
смех и топот копыт показывали, что за двумя первыми
всадниками непосредственно следует вся остальная ком-
пания.
— Вторую телеграмму, мистер Бонбрайт, составьте,
пожалуйста, нашим кодом,— спокойно продолжал Дик,
глядя в то же время в окно и размышляя о том, что Грэ-
хем ездит верхом неплохо, но отнюдь не блестяще и что
ему нужно будет дать лошадь потяжелее.— Отправьте эту
телеграмму Джереми Брэкстону. Отправьте ее сразу по
обеим линиям. Хотя бы по одной, может быть, дойдет...
Глава двадцатая
Опять схлынули гости, и завтракать и обедать зача-
стую садились только втроем — хозяева и Грэхем. Но в
те вечера, когда мужчинам еще хотелось поболтать часок
перед сном, Паола уже не играла мягкую и задумчивую
музыку, а подсаживалась к ним с каким-нибудь изыскан-
ным вышиванием и слушала их беседу.
У обоих друзей было много общего — и молодость
они провели во многом одинаково и на жизнь у них был и
186
сходные взгляды; их жизненная философия скорее отли-
чалась суровостью, чем сентиментальностью, они были
реалистами.
— Ну конечно,— смеясь, говорила Паола обоим.—
Я понимаю, почему вы такие. Вы оба удались — физиче-
ски удались, хочу я сказать. Здоровы. Выносливы. Вы-
жили там, где более слабые погибли. Даже африканской
лихорадке не удалось вас сломить, а товарищей вы хоро-
нили. Этот бедняга на Криппл-Крике схватил воспале-
ние легких и умер так быстро, что вы не успели даже
спустить его в долину. Почему же вы не заболели? От-
того, что были лучше? Или вели более воздержанную
жизнь? Или соблюдали осторожность и меньше риско-
вали? — Она покачала головой.— Нет. Не поэтому. А по-
тому, что вам больше везло: везло и в смысле среды, в
которой вы родились, и в смысле здоровья, сопротивля-
емости организма и всего прочего. Почему Дик похоронил
в Гваякиле трех штурманов и двух машинистов? Их погу-
била желтая лихорадка. А почему желтая лихорадка не
распространилась дальше и не погубила Дика? То же
самое можно сказать и относительно вас, широкоплечий
и крепкогрудый мистер Грэхем. Ведь во время вашей
последней поездки утонули в болоте не вы, а ваш фото-
граф? Почему же? Говорите! Признавайтесь! Сколько он
весил? Какой ширины были у него плечи? Какие легкие?
Какие ноздри? Какая сила?
— Он весил сто тридцать пять фунтов,— жалобно
отвечал Грэхем,— но казался очень здоровым и крепким.
Я, вероятно, удивился больше него, когда он утонул.—
Грэхем покачал головой.— И он утонул вовсе не потому,
что был мал и хил. Маленькие люди всегда гораздо вы-
носливее при прочих равных условиях. Но вы все же
верно указали главную причину: у него не было выдержки,
не было сопротивляемости. Понимаете, Дик, что я под
этим разумею?
— Это какое-то особое свойство мышц и сердца, даю-
щее, например, иным боксерам возможность выдерживать
подряд двадцать, тридцать, сорок раундов,— заметил
Дик.— Как раз сейчас в Сан-Франциско несколько сот
юношей мечтают о победах на ринге. Я следил за тем, как
они испытывали свои силы. Все они были прекрасно
187
сложены, молоды, здоровы, все упорно стремились к пот
беде — и почти никто не мог выдержать десять раундов.
Не то чтобы они были побиты, но они просто не могли
выдержать. Видимо, их мышцы и сердце сделаны не из
первосортного, материала и при таких стремительных и
напряженных движениях их не хватает на десять раундов.
Многие выдыхались на четвертом или пятом раунде. И ни
один из сорока не выстоял двадцать раундов, принимая
и возвращая удары в течение часа, при одной минуте от-
дыха и трех минутах борьбы. Парень, способный выдер-
жать сорок раундов, такой, как, например, Нелсон, Ганс
и Волгаст, едва ли найдется один на десять тысяч.
— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — продолжала
Паола.— Вот вас здесь двое. Вам обоим за сорок. Оба вы
неисправимые грешники. Оба прошли огонь и воду.
И рядом с вами другие падали и гибли,— вы же побро-
дили по свету, пожили в свое удовольствие...
— Было дело...— рассмеялся Грэхем.
— И здорово пьянствовали,— добавила Паола.— Но
даже алкоголь не сжег вас! Такие уж вы крепыши! Дру-
гие валились под стол, кончали больницей или мертвец-
кой, а вы, напевая, продолжали свой путь, свой славный
путь; вы оставались целы и невредимы, и даже голова
с похмелья у вас не болела! Так уж вы удались! Ваши
мышцы — это мышцы, богатые кровью, и ваше сердце
и легкие — тоже. Оттого у вас и философия «полнокров-
ная», и стальная хватка, и вы проповедуете реализм —
практический реализм, и идете по головам более слабых
и менее удачливых, которые не смеют дать сдачи и па-
дают в первой схватке, как те молодые люди, о которых
говорил Дик: они не выстояли бы и одного раунда, если
бы померились с вами силами.
Дик насмешливо свистнул.
— Вот почему вы проповедуете евангелие сильных,—
продолжала Паола.— Будь вы слабы, вы бы проповедо-
вали евангелие слабых и подставляли бы другую щеку.
Но вы оба — силачи-великаны, и если вас ударят, другой
щеки вы не подставите...	л
? — Нет,— спокойно прервал ее Дик.— Мы немедленно
заревем: «Отрубить ему голову!»—и отрубим. Она здо-
рово нас поймала, Ивэн. Философия человека, как и его
188
религия,— это сам человек, он создает ее по своему об-
разу и подобию.
Мужчины продолжали беседовать, а Паола — выши-
вать, но перед ней неотступно стояли образы этих двух
рослых мужчин; она восхищалась ими, дивилась им, но
не находила в себе их самоуверенности и чувствовала, как
их взгляды и убеждения, с которыми она так долго согла-
шалась, что они стали как бы ее собственными,— вдруг
точно меркнут, теряют свою убедительность.
Через несколько дней, однажды вечером, она выска-
зала свои сомнения.
— Самое странное во всем этом то,— сказала она,
в ответ на только что сделанное Диком замечание,— что
чем больше люди философствуют о жизни, тем меньшего
они достигают. Постоянное философствование сбивает
их с толку, особенно женщин, если они постоянно нахо-
дятся в этой атмосфере. Когда слышишь очень много
рассуждений, то начинаешь во всем сомневаться. Взять,
например, жену Менденхолла: она лютеранка, и у нее нет
никаких сомнений. Для нее все ясно, все стоит на своих
местах, все нерушимо. Она ничего не знает ни о звездных
дождях, ни о ледниковых периодах, а если бы и знала —
это ни на йоту не изменило бы ее точки зрения на то, как
должны себя вести мужчины и женщины — и на этом
свете и на том!
А у нас здесь вы проповедуете свой трезвый реализм,
Терренс исполняет какой-то анархо-эпикурейский танец
в античном духе, Хэнкок помахивает мерцающими вуа-
лями бергсоновской метафизики, Лео молится перед алта-
рем Красоты, а Дар-Хиал без конца жонглирует своими
парадоксами, и вы его одобряете. Разве вы не видите, что
в результате не остается ни одного суждения, на которое
можно было бы опереться? Нет ничего правильного, все
ложно. Чувствуешь, что плывешь по морю идей без руля,
без паруса, без карты. Как поступить? Удержаться или
дать себе волю? Хорошо это или плохо? У миссис Мен-
денхолл есть на все готовые ответы. Ну, а у философов?—
Паола покачала головой.— А у них нет. Все, что у них
есть,— это идей. И они прежде всего начинают говорить
о них, говорить, говорить — и, несмотря на всю свою
эрудицию, никогда не приходят ни к каким выводам#
189
И я такая же. Я слушаю, слушаю и говорю, говорю без
конца, как, например, сейчас,— а убеждений у меня все-
таки нет никаких. И нет никакого мерила...
— Неправда, мерило есть,— возразил Дик.— Старое,
вечное мерило: истинно то, что оправдывает себя в жизни.
— Ну, теперь ты опять начнешь развивать свои люби-
мые теории насчет фактов,— улыбнулась Паола.—
А Дар-Хиал с помощью нескольких жестов и словесных
вывертов докажет тебе, что всякий факт — иллюзия; а
Терренс — что целесообразность есть нечто лишнее, несу-
щественное, и непонятное; а Хэнкок — что пресловутое
небо Бергсона вымощено тем же булыжником целесо-
образности, но он гораздо совершеннее, чем у тебя; а
Лео — что в мире существует только одно — Красота,
и вовсе это не булыжник, а золото...
— Поедем сегодня верхом, Багряное Облако,— обра-
тилась Паола к мужу.— Выбрось из головы свои заботы,
забудь о юристах, рудниках и овцах!	/
— Мне тоже очень хочется, Поли,— ответил он.— Но
я не могу. Нужно мчаться в Бьюкэй. Уорд приехал перед
самым завтраком. У них что-то там стряслось с плотиной:
наверное, переложили динамиту, и нижний слой дал тре-
щину. А какой толк от плотины, если дно резервуара не
будет держать воду?
Когда Дик три часа спустя возвращался из Бьюкэя,
он увидел, что Грэхем и Паола в первый раз поехали
кататься вдвоем.
Уэйнрайты и Когланы решили отправиться в двух ма-
шинах к берегам Рашен-Ривер и пожить там с недельку.
По пути они остановились на день в Большом доме. Паола,
недолго думая, посадила всю компанию в коляску, за-
пряженную четверкой, и повезла ее в горы Лос-Банос.
Так как они выехали утром, то Дик не мог отправиться
с ними, хотя и оторвался от работы с Блэйком, чтобы
выйти их проводить. Он проверил упряжку и экипаж, чна-
шел все в полном порядке, но пересадил всех по-своему,
настаивая, чтобы Грэхем занял место на козлах рядом
с Паолой.
19Q
— Пусть" у нее будет про запас мужская сила,— по-
яснил он.— Мне не раз приходилось видеть, как тормоз
портится на самой середине спуска, и это доставляет
пассажирам немало неприятностей. Бывают и жертвы.
А теперь для вашего успокоения, чтобы вы знали, что
такое Паола, я спою вам песенку:
Наша девочка-плутовка
Правит парой очень ловко,
Но она себя прославит
Тем, что и четверкой правит.
Все рассмеялись. Паола сделала конюхам знак, чтобы
они отпустили лошадей, и покрепче забрала в руки и вы-
равняла вожжи.
Среди смеха и шуток отъезжающие простились с Ди-
ком, и никто из них не заметил ничего, кроме ясного утра,
обещавшего не менее чудесный день, и приветливого хо-
зяина, желавшего им счастливого пути. Но Паола, вместо
радостного возбуждения, которое охватило бы ее в другое
время оттого, что она правит четверкой таких лошадей,
почувствовала смутную печаль,— и одной из причин было
то, что Дик с ними не едет. А Грэхему, при виде улыба-
ющегося Дика, стало стыдно: вместо того чтобы сидеть
рядом с этой несравненной женщиной, ему следовало бы
сейчас мчаться в поезде или на пароходе на край света.
Но веселое выражение исчезло с лица Дика, как только
он повернулся и направился к дому. Было самое начало
одиннадцатого, когда он кончил диктовать и Блэйк встал,
намереваясь уйти. Однако он не ушел, а, замявшись, про-
бормотал слегка виноватым тоном:
— Вы меня просили, мистер Форрест, напомнить от-
носительно корректуры вашей книги о шортхорнах.
Вчера от издателей пришла вторая телеграмма: они про-
сят вас скорее вернуть ее.
— Я сам уже не успею,— ответил Дик.— Будьте
добры, выправьте типографские ошибки, а затем дайте
мистеру Мэнсону для фактических поправок,— пусть осо-
бенно тщательно проверит родословную Короля Дэво-
на,— и пошлите.
До одиннадцати Дик принимал управляющих и эко-
номов. Только в четверть двенадцатого ему удалось
191
отделаться от организатора выставок, мистера Питтса,
показывавшего ему макет каталога для впервые органи-
зуемой в его имении годичной распродажи скота его соб-
ственных заводов. А тут появился Бонбрайт, принес те-
леграммы для хозяина, и они не успели еще покончить со
всеми делами, как подоспело время завтрака.
Оставшись, наконец, один,— в первый раз после того,
как он проводил гостей,— Дик удалился на свою спаль-
ню-веранду и подошел к висевшим на стене термометрам
и барометру. Но смотрел он не на них, а на смеющееся
/кенское личико в круглой деревянной рамке.
— Паола, Паола,— проговорил он вслух.— Неужели
ты через столько лет удивишь и себя и меня? Неужели
ты потеряешь голову — ты, скромная и уже немолодая
женщина?
Он надел краги и шпоры для поездки верхом после
завтрака и опять задумчиво обратился к портрету:
— Что ж, я за честную игру,— пробормотал он; и
после паузы, уя^е повернувшись, чтобы уходить, доба-
вил: — В открытом поле... и на равных условиях/., на
равных условиях...
— Знаете, если я скоро не уеду отсюда,— шутливо
сказал Грэхем Дику в тот же день,— придется мне стать
вашим пансионером и присоединиться к философам из
«Мадроньевого Оврага».
Они пили втроем коктейли перед обедом; никто из
возвратившихся с прогулки гостей еще не показывался.
— Если бы наши философы написали все вместе хоть
одну книгу! — вздохнул Дик.— Боже мой, голубчик, но
должны же вы кончить здесь свою работу! Я вас заста-
вил начать ее, и я должен позаботиться о том, чтобы вы
ее завершили.
Стереотипные вежливо-равнодушные фразы, которыми
Паола уговаривала Грэхема остаться, показались Дику
сладостной музыкой. Его сердце дрогнуло от радости: мо-
жет быть, он, несмотря на все, ошибся? Неужели два та-
ких человека, как Грэхем и Паола, зрелых, умных и уже
немолодых, способны так нелепо и легкомысленно по-
терять голову?
192
— За книгу! — поднял Дик свой бокал; и затем до-
бавил, обернувшись к Паоле:—Прекрасный коктейль,
Поли! Ты превзошла себя в этом искусстве, а О-Чая все
не можешь научить,— его коктейли всегда хуже твоих. Да,
еще коктейль, пожалуйста...
Глава двадцать первая
Грэхем ехал по лесистым ущельям среди гор, окру-
жавших имение, и знакомился со своей новой верховой
лошадью Селимом — рослым, массивным вороным мери-
ном, которого Дик дал ему вместо более легкой Альта-
дены. Изучая характер коня, добродушного, смирного и
все же лукавого, Грэхем мурлыкал слова цыганской пес-
ни, которую пел с Паолой, и отдавался своим мыслям.
Вспомнив о буколических любовниках, вырезавших свои
инициалы на деревьях в лесу, он небрежно, скорее ради
шутки, отломил ветку лавра и ветку сосны, затем, при-
встав на стременах, наклонился, сорвал длинный стебель
папоротника с пятипальчатым листком и накрест связал
им ветки. Когда паттеран был готов, он бросил его впе-
реди себя на дорогу и заметил, что Селим переступил че-
рез него, не задев. Уже отъехав, Грэхем обернулся и
упорно старался не терять из виду свой паттеран до сле-
дующего поворота дороги. «Лошадь на него не наступила:
хорошее предзнаменование»,— подумал он.
Вокруг него повсюду рос папоротник, ветки лавров и
сосен задевали его по лицу, как бы приглашая продол-
жать начатую забаву. И он связывал паттераны и, один
за другим, бросал их на дорогу.
Спустя час он доехал до поворота, откуда, как ему
было известно, начиналась дорога через перевал, крутая и
трудная,— и Грэхем повернул обратно.
Селим тихонько заржал. Совсем близко раздалось от-
ветное ржанье. Тропа в этом месте была удобной и широ-
кой, Грэхем пустил Селима рысью и, описав широкую
дугу, нагнал Паолу, ехавшую на Лани.
— Алло! — закричал он.— Алло! Алло!
Она придержала лошадь, и он поровнялся с ней.
193
— Я только что повернула обратно,— сказала она.—
А вы почему повернули? Я думала, вы едете через пере-
вал в Литтл Гризли.
— А вы знали, что я еду впереди вас? — спросил он,
любуясь мальчишески-прямым и правдивым взглядом, ка-
ким она смотрела ему прямо в глаза.
— Как же не знать? После второго паттерана я уже
не сомневалась.
— О, я и забыл про них,— виновато засмеялся он.—
Но почему вы повернули обратно?
Она подождала, чтобы Лань и Селим переступили че-
рез лежавшую поперек дороги ольху, взглянула ему в
глаза и ответила:
— Потому что не хотела ехать по вашему следу; да и
ни по чьим следам,— быстро поправилась она.— И вот
после второго паттерана я повернула обратно.
Он сразу не нашелся, что ответить, и наступило не-
ловкое молчание; оба ощущали эту неловкость, вызван-
ную тем, что оба они знали и о чем говорить не мбгли.
— А вы имеете обыкновение бросать паттераь0>1? —
спросила Паола.
— Это первый раз в моей жизни,— покачал он голо-
вой.— Но кругом такая пропасть подходящего материала,
что трудно было удержаться, да и цыганская песня пре-
следовала меня.
— Меня она преследовала сегодня с утра, как только
я проснулась,— сказала Паола, откинув голову, чтобы
ветка дикого винограда не задела ее по щеке.
А Грэхем, глядя на ее профиль, на венец ее золоти-
сто-каштановых волос, на ее прекрасную шею, снова ощу-
тил знакомую томительную боль и желание. Ее близость
дразнила его. Золотистая амазонка Паолы вызывала в
нем мучительные видения ее тела, когда она сидела на то-
нущем Горце, когда прыгала в воду с высоты сорока фу-
тов или шла по комнате в своем жемчужно-голубом платье
средневекового покроя и сводившим его с ума стройным
движением колена приподнимала тяжелые складки.
— Все это вздор,— заметила она, отрывая Грэхема
от этих видений.
Он быстро ответил:
194
— Слава богу, что вы ни разу не вспомнили про
Дика.
— Вы разве его не любите?
— Будьте честны,— твердо и почти сурово заявил
он.— Все дело именно в том, что я люблю его. Иначе...
— Что? — спросила она.
Голос ее звучал решительно, но она смотрела не на
него, а прямо перед собой, на острые ушки Лани.
— Не понимаю, отчего я все еще здесь. Мне следо-
вало давным-давно уехать.
— Почему? — спросила она, не сводя глаз с ушей
Лани.
— Говорю вам, будьте честны,— повторил он предо-
стерегающим тоном.— Я думаю, мы и без слов понимаем
друг друга.
Щеки Паолы вспыхнули, она вдруг повернулась к
нему и молча посмотрела на него в упор, затем быстро
подняла руку, державшую хлыст, словно желая прижать
ее к своей груди, но рука нерешительно замерла в воз-
духе и опять опустилась. Все же он видел, что глаза ее
сияют радостным испугом. Да, ошибки быть не могло: в
них были испуг и радость. И он, следуя особому чутью,
которым одарены некоторые мужчины, переложил повод
в другую руку, подъехал к ней вплотную, обнял ее и, при-
жавшись коленом к ее колену, привлек к себе так близко,
что лошади покачнулись, и поцеловал ее в губы со всей
силой своего желания. Ошибки быть не могло. В этом
жарком объятии, когда их дыхание смешалось, он с не-
выразимым волнением почувствовал на своих губах от-
ветный трепет ее губ.
Но через миг она вырвалась. Краска сбежала с ее
щек. Глаза сверкали. Она подняла хлыст как бы для того,
чтобы ударить, но опустила его на удивленную Лань и
тут же так неожиданно и стремительно вонзила шпоры в
бока лошади, что та застонала и шарахнулась в сторону.
Он прислушивался к замиравшему на лесной дороге
стуку копыт, чувствуя, что голова у него кружится и
кровь стучит в висках. Когда замолкли последние отзвуки
дальнего топота, он не то соскользнул, не то упал с седла
и сел на мшистый камень. Грэхем был глубоко потря-
сен — гораздо сильнее, чем считал это возможным до той
195
минуты, когда она очутилась в его объятиях. Что же!
Жребий брошен! Он вскочил и выпрямился так порыви-
сто, что Селим в испуге отпрянул от него и, натянув по-
вод, громко захрапел.
То, что произошло, произошло совершенно неожи-
данно. Но это было неизбежно. Это не могло не слу-
читься. Грэхем действовал не по заранее обдуманному
плану, хоть теперь и понимал, что при своей пассивности
и промедлениях с отъездом должен был все это предви-
деть. А теперь отъезд уже не поможет. Теперь все его
терзания, его безумие и счастье состояли в том, что со-
мнений уже быть не могло. Зачем слова, когда его губы
еще дрожали от воспоминания о том, что она сказала ему
прикосновением своих губ? Он вновь и вновь возвра-
щался к этому поцелую, на который она ответила, и тонул
в море блаженных воспоминаний.
Он бережно тронул свое колено, которого коснулось
ее колено, преисполненный смиренной благодарности, по-
нятной лишь тому, кто истинно любит. Чудесным каза-
лось ему, что такая удивительная женщина могла его по-
любить. Это ведь не девчонка. Это зрелая женщина,
опытная и отдающая себе отчет в своих желаниях. И ее
дыханье прерывалось, когда она была в его объятиях,
и ее уста ожили для его уст. Он получил от нее то, что ей
отдал,— а ему даже не снилось, чтобы он после стольких
лет мог дать так много.
Грэхем встал, сделал было движение, чтобы сесть на
Селима, который обнюхивал его плечо, но остановился,
задумавшись.
Теперь дело уже не в отъезде. Относительно этого во-
прос ясен. Правда, у Дика свои права. Но права есть и у
Паолы. Да и смеет ли он уехать после того, что произо-
шло? Разве только если она... уедет вместе с ним. Уехать
теперь — это все равно, что поцеловать тайком и убежать.
Если уж так вышло, что двое мужчин любят одну и ту
же женщину,— а в такой треугольник неизбежно закра-
дывается предательство,— то, конечно, предать женщину
постыднее, чем предать мужчину.
«Мы живем в реальном мире,— говорил он себе, мед-
ленно направляя лошадь к дому,— и Паола, и Дик, и я —
живые люди; и мы реалисты — мы привыкли прямо смот-
196
реть в лицо жизненным фактам. Ни церковь, ни законы,
никакие мудрствования и установления здесь ни при чем.
Мы трое должны все решить сами. Конечно, кому-нибудь
будет больно. Но вся жизнь — страдание. Уменье жить
состоит в том, чтобы свести страдание до минимума.
К счастью, Дик и сам держится таких же взглядов. Ни'-
что не ново под луной. Бесчисленные треугольники бес-
численных поколений всегда как-то разрешались, значит
будет разрешен и этот. Все человеческие дела в конце
концов как-нибудь да разрешаются...»
Ок отбросил трезвые мысли и опять отдался блажен-
ству воспоминаний, снова прикоснулся рукой к колену и
ощутил на губах дыхание Паолы. Он даже остановил Се-
лима, чтобы посмотреть на сгиб своего локтя, о который
опирался ее стан.
Грэхем увидел Паолу только за обедом, и она была
такой же, как всегда. Даже его жадный взор не мог оты-
скать в ней никаких следов сегодняшнего великого собы-
тия и того гнева, от которого побледнело ее лицо* и заго-
релись глаза, когда она подняла хлыст, чтобы ударить
его. Она была та же, что и всегда,— маленькая хозяйка
Большого дома. Даже когда их взоры случайно встрети-
лись, ее глаза были ясны, спокойны, без тени смущения,
без всякого намека на тайну. Положение еще облегчалось
тем, что приехали новые гости, приятельницы ее и Дика,
которые должны были остаться на несколько дней. -
На другое утро он встретился с ними и Паолой в му-
зыкальной комнате у рояля.
— А вы, мистер Грэхем, не поете? — спросила некая
миссис Гофман.
Как узнал Грэхем, она была редактором одного жен-
ского журнала в Сан-Франциско.
— О, восхитительно! — шутливо отозвался он.—
Верно, миссис Форрест?
— Совершенно верно,— улыбнулась Паола.—‘Хотя
бы уже потому, что великодушно сдерживаете свой голос,
чтобы окончательно не заглушить мой.
— Вам ничего больше не остается, как доказать ис-
тинность наших слов,— заявил он.—На днях мы пели
197
один дуэт,— он вопросительно взглянул на улыбавшуюся
Паолу,— который мне особенно по голосу.— Грэхем опять
взглянул на нее вскользь, но не получил никакого от-
вета: хочет она петь или нет.— Я сейчас пойду принесу
ноты, они в другой комнате.
— Эта песня называется «Тропой цыган»,— услышал
он голос Паолы, когда выходил.— Очень яркая, увлека-
тельная вещь.
Они пели гораздо сдержаннее, чем в первый раз, и
голоса их звучали далеко не с тем жаром и трепетом; но
они спели дуэт звучнее и шире, больше в духе самого ком-
позитора и меньше давая места личному толкованию. Грэ-
хем во время пения думал об одном и был уверен, что о
том же думает и Паола: их сердца поют другой дуэт, о
котором даже не подозревают эти аплодирующие дамы.
— Держу пари, что вы никогда лучше не пели,—т ска-
зал он Паоле.	/
В ее голосе он услышал новые нотки,— он звучал те-
перь полнее, щедрее, с той именно богатой звучностью,
какой можно было ожидать от прекрасных форм ее шеи.
— А теперь, так как вы наверняка не знаете, что та-
кое паттеран, я вам расскажу...— начала она.
Глава двадцать вторая
— Дик, дорогой юноша, вы же стоите прямо на кар-
лейлевских позициях,— говорил Терренс Мак-Фейн оте-
ческим тоном.
В этот день в Большом доме обедали только мудрецы •
из «Мадроньевого Оврага», и вместе с Паолой, Диком и
Грэхемом за столом сидело всего семь человек.
— Определить чью-нибудь позицию — еще не значит
опровергнуть ее,— возразил Дик.— Я знаю, что моя точ-
ка зрения совпадает с Карлейлем, но это ничего не дока-
зывает. Культ героев — прекрасная вещь. Я говорю не как
сухой схоластик, а как скотовод-практик, которому посто-
янно приходится иметь дело с методами Менделя.
— И, по-вашему, я должен согласиться с тем, что гот-
тентот ничуть не хуже белого! — вмешался Хэнкок.
198
— Ну, это в вас говорит Юг, Аарон,— заметил Дик,
улыбаясь.— Эти предрассудки — я имею в виду не врож-
денные, но привитые еще в раннем детстве окружающей
средой — слишком сильны; и сколько бы вы ни философ*
ствовали, вам с ними не справиться. Они так же неиско-
ренимы, как влияние манчестерской школы на Спенсера.
— Что же, вы Спенсера ставите на одну доску с гот-
тентотами?
Дик покачал головой.
— Дайте мне сказать, Хиал. Кажется, я могу объяс-
нить свою мысль. Средний готтентот или средний мелане-
зиец в сущности мало чем отличается от среднего белого.
Разница в том, что таких готтентотов и негров гораздо
больше, чем белых, среди которых есть значительный про-
цент людей, превосходящих обычный средний уровень.
Я их называю первой шеренгой, они увлекают за собой
своих соотечественников, средних людей. Заметьте, что
первая шеренга не меняет самой природы среднего чело-
века и не развивает его интеллекта,— но она лучше осна-
щает его для жизненной борьбы, открывает перед ним
больше возможностей, облегчает движение вперед всей
массе.
Дайте индейцу вместо лука и стрел современную вин-
товку, и он будет добывать гораздо больше дичи. По
своей сути индейский охотник нисколько не изменился.
Но его раса породила так мало людей, превышающих
средний уровень, что все они за десять тысяч поколений
не могли дать ему в руки винтовку.
— Ну-ну, Дик, развивайте вашу идею,— поощрял его
Терренс.— Я, кажется, понимаю, куда вы клоните, и вы
скоро припрете Аарона к стене с его расовыми предрас-
судками и дурацкой уверенностью в превосходстве одних
народов перед другими.
— Люди, стоящие выше среднего уровня,— продол-
жал Дик,— те, кто составляет первую шеренгу,— изобре-
татели, исследователи, конструкторы,— это носители так
называемых доминирующих признаков. Расу, в которой
таких людей немного, называют низшей, неполноценной.
Она все еще пользуется луком и стрелами. Она не воору*
жена для жизни. Возьмем среднего человека белой расы.
Он совершенно так же туп, жаден, инертен, он такой же
199
косный и отсталый, как й средний дикарь. Но средний
белый движется быстрее, потому что большее число вы-
дающихся людей вооружает его для жизни, дает ему ор-
ганизацию и закон.
Какого великого человека, какого героя — героя в том
смысле, в каком я только что говорил,— породили, напри-
мер, готтентоты? У гавайцев был только один: Камеха-
меха. У американских негров только два — Букер Вашинг-
тон и Дюбуа, да и те с примесью белой крови...
Паола делала вид, что живо интересуется разговором
и ей ничуть не скучно. Но Грэхему, сочувственно следив-
шему за ней, стало ясно, что она вся как-то внутренне по-
никла. Под шум спора, завязавшегося между Терренсом
и Хэнкоком, она сказала Грэхему вполголоса:
— Слова, слова, слова! Так много, так бесконечно
много слов! Вероятно, Дик прав,— он почти всегда бы-
вает прав; но я, признаюсь, никогда не умела и не умею
применять все эти слова, все эти потоки слов к жизни, к
моей собственной жизни, чтобы понять, как мне надо
жить, что я должна и чего не должна делать.— Она не
отрываясь смотрела ему в глаза, и у него не могло быть
никакого сомнения относительно скрытого смысла ее
слов.— Я не вижу, какое отношение теория о доминирую-
щих признаках и о первой шеренге может иметь к моей
жизни,— продолжала она.— Все это нисколько не уясняет
мне, что хорошо и что дурно и по какой дороге надо
идти. А они опять начали и теперь проговорят весь
вечер...
— Нет, я понимаю, в чем их спор...— поспешно доба-
вила Паола,— но для меня все это звук пустой. Слова,
слова, слова! А я хочу знать, что мне делать с собой, как
мне быть с вами, с Диком...
Но Диком овладел в этот вечер демон красноречия;
и не успел Грэхем ответить Паоле, как Дик потребовал у
него каких-то данных относительно южноамериканских
племен, с которыми он некогда встречался во время
своих путешествий. Слушая Дика и глядя на него, всякий
решил бы, что это счастливый, беззаботный человек, и
притом всецело поглощенный спором. Ни Грэхем, ни даже
Паола, прожившая с ним двенадцать лет, не поверили
20д
бы, что от его небрежных и как бы случайных взглядов
не ускользнуло ни одно движение руки, ни одна пере-
мена позы, ни один оттенок в выражении их лиц.
«Что бы это значило?—спрашивал себя Дик.—Пао-
ла сама не своя. Она явно нервничает, ее, видимо, раздра-
жает этот спор. Грэхем бледен. У него какая-то растерян-
ность в мыслях. Он думает не о том, о чем говорит. О чем
он думает?»
А демон красноречия, помогавший ему скрывать свои
мысли, увлекал его все дальше и дальше по пути ученой
невнятицы.
— В первый раз я, кажется, готова возненавидеть на-
ших мудрецов,— вполголоса сказала Паола, когда Грэхем
смолк, сообщив Дику нужные сведения.
Дик хладнокровно продолжал развивать свои тезисы.
Поглощенный как будто темой разговора, он все же за-
метил, как Паола что-то шепнула Грэхему, и хотя не рас-
слышал ни одного слова, но уловил ее все растущую тре-
вогу и безмолвное сочувствие Грэхема и старался уга-
дать: что же такое она могла ему шепнуть? Вместе с тем,
обращаясь к сидящим за столом, он говорил:
— ...И Фишер и Шпейзер — оба согласны в том, что
в сравнении с передовыми расами, например с францу-
зами, англичанами, немцами, у низших рас можно встре-
тить чрезвычайно мало выдающихся особей.
Никто из гостей не заметил, что Дик нарочно перевел
спор в другое русло. Не догадался об этом и Лео; и
когда поэт спросил, какое место в этой первой шеренге
занимают женщины, и тем дал беседе новое направление,
он и не подозревал, что это не его вопрос, а что он ис-
кусно подсказан ему Диком.
— Лео, мой мальчик, женщины не являются носите-
лями доминирующих признаков,— ответил ему Терренс,
подмигнув соседям.— Женщины консервативны. Они со-
храняют устойчивость типа. Закрепив его, они воспроиз-
водят его дальше,— поэтому они — главный тормоз про-
гресса. Если бы не женщины, каждый из нас стал бы но-
сителем доминирующих признаков. Я сошлюсь на нашего
славного менделиста, опытнейшего скотовода,— он сего-
дня с нами и может подтвердить мои легковесные заме-
чания.
201
— Прежде всего,— подхватил Дик,— давайте вер-
немся к основному и выясним, о чем собственно мы спо-
рим. Что такое женщина?—спросил он с напускной
серьезностью.
— Древние греки считали,— заметил Дар-Хиал* и
легкая сардоническая улыбка изогнула его насмешливые
губы,— что женщина — это неудавшийся мужчина.
Лео был оскорблен. Его лицо вспыхнуло. В глазах по-
явилось выражение боли, губы задрожали. Он взглянул
па Дика, ища поддержки.
— Да, она — ни то ни се,— вмешался Хэнкок.— Точ-
но господь бог, создавая женщину, прервал свою работу,
не докончив ее, и женщина так и осталась с половинкой
души, с недозревшей душой.
— Нет! Нет! — воскликнул юноша.— Вы не смеете
так говорить! Дик, вы же знаете! Скажите им, скажите!
— К сожалению, не могу,— ответил Дик.— Этот спор
о душах столь же туманен, как и сами души. Кто же не
знает, что мы часто блуждаем и теряемся в потемках, осо-
бенно когда мним, будто нам известно, кто мы и что
нас окружает. А что такое сумасшедший? Он только не-
много или намного безумнее нас. Что такое слабоум-
ный? Идиот? Дефективный ребенок? Лошадь? Собака?
Комар? Жаба? Древоточец? Улитка? И что такое ваша
собственная личность, Лео, когда вы, например, спите?
Когда у вас морская болезнь? Когда вы пьяны? Влюб-
лены? Когда у вас живот болит? Судорога в ноге? Когда
вами вдруг овладевает страх смерти? Когда вы в гневе?
Или когда переживаете восторг перед красотой мира и ду-
маете, что вы думаете о несказанных, невыразимых
вещах?
Я говорю: думаете, что вы думаете — нарочно. Если
бы вы думали на самом деле, то красота мира не казалась
бы вам несказанной и невоплотимой в словах. Вы бы ви-
дели ее ясно, четко и определенно и вы нашли бы для нее
слова. И ваша личность была бы такой же ясной, четкой
и определенной, как ваши мысли и слова. Итак, когда
вы воображаете, Лео, что стоите на вершинах бытия, вы
на самом деле отдаетесь оргии ваших ощущений, следуете
их буйной пляске, их трепету и вибрациям, не понимая ни
одного движения в этой пляске и не догадываясь о смы-
202
еле этой оргии. Вы сами себя не знаете. В такие минуты
ваша душа, ваша личность — это нечто смутное, неулови-
мое. Может быть, у какой-нибудь жабы-самца, который
вылез на берег пруда и посылает в темноту хриплое ква-
канье, призывая свою бородавчатую самку,— может быть,
в эту минуту в нем тоже просыпается что-то вроде лич-
ности? Нет, Лео, личность, душа—это слишком неопре-
деленные понятия, и не нашим «личностям» их уловить.
Есть люди, имеющие облик мужчины, но с женской ду-
шой. Иногда в одном человеке живет как бы несколько
душ. И есть такие двуногие, о которых хочется сказать:
ни рыба ни мясо. Мы — как личности, как души — по-
добны плывущим клочьям тумана или отдаленным вспыш-
кам в ночном мраке. Все здесь туман и мгла, и мы словно
бродим ощупью впотьмах, когда хотим разгадать эту ми-
стику.
— Может быть, это мистификация, а не мистика; при-
думанная человеком мистификация,— сказала Паола.
— И это говорит истинная женщина, а еще Лео уве-
ряет, что у нее полноценная душа,— заметил Дик.— Суть
в том, Лео, что душа и пол тесно сплетены друг с другом,
и мы очень мало знаем о том и о другом...
— Но женщины прекрасны,— пробормотал юноша.
— Ого,— вмешался Хэнкок, и его черные глаза ко-
варно блеснули.— Значит вы, Лео, отождествляете жен-
щину и красоту?
Губы молодого поэта шевельнулись, но он только
кивнул.
— Отлично, давайте посмотрим, что говорит живо-
пись за последнюю тысячу лет, рассматривая ее как от-
ражение экономических условий и политических институ-
тов, и тогда мы увидим, как мужчина воплощал в образе
женщины свои идеалы и как женщина разрешала ему...
— Перестаньте изводить Лео,— вмешалась Паола,—-
будьте все правдивы, говорите только о том, что вы
знаете или во что верите.
— О, женщины—это священная тема!—торже-
ственно возгласил Дар-Хиал.
— Вот, например, мадонна,— вмешался Грэхем, что-
бы поддержать Паолу.
— Или синий чулок,— добавил Терренс.
203
Дар-Хиал одобрительно кивнул ему.
— Не все сразу,—предложил Хэнкок.— Прежде
всего рассмотрим, что такое поклонение мадонне, в отли-
чие от современного поклонения всякой женщине, под
которым готов подписаться и Лео. Мужчина — ленивый
и грубый дикарь. Он не любит, чтобы ему надоедали. Он
любит покой и отдых. И с тех пор как существует чело-
веческий род, он видит, что связан с беспокойным, нерв-
ным, раздражительным и истерическим спутником; имя
этому спутнику — женщина. У нее всякие там настрое-
ния, слезы, обиды, тщеславные желания — и полная нрав-
ственная безответственность. Но он не мог ее уничтожить,
она была ему необходима, хоть и отравляла ему жизнь.
Что же ему оставалось?
— Ему оставалось одно: хитро и ловко ее обмануть,—
вмешался Терренс.
— И он создал ее небесный образ,— продолжал Хэн-
кок.— Он идеализировал ее положительные стороны и
так от себя отодвинул отрицательные, чтобы они не могли
действовать ему на нервы, мешать мирно и лениво курить
трубку и созерцать звезды. А когда обыкновенная жен-
щина пыталась надоедать ему, он изгонял ее из своих
мыслей и обращался к образу небесной и совершенной жен-
щины, носительницы жизни и хранительницы бессмертия.
Но тут пришла Реформация, и поклонение мадонне пре-
кратилось. Однако мужчина попрежнему был связан с
нарушительницей его покоя. Что же он сделал тогда?
— Ах мошенник! — фыркнул Терренс.
— Он сказал: «Я превращу тебя в сон, в иллю-
зию»,— и превратил. Мадонна была для него небесной
женщиной, высшей концепцией женщины вообще. И вот
он перенес все ее идеальные черты на земную женщину
и так себе заморочил голову, что поверил в их реаль-
ность, и притом до такой степени... как... ну, как Лео.
— Для холостяка вы удивительно осведомлены обо
всех зловредных свойствах женщины,— заметил Дик.—
Или это все одни теории?
Терренс рассмеялся.
— Дик, милый, да ведь Аарон только что прочел
Лауру Мархольм. Он может процитировать главу и стра-
ницу, где об этом говорится.
204
— И все-таки, сколько бы мы здесь ни спорили о
женщине, мы не коснулись в сущности и края ее одеж-
ды,— вмешался Грэхем и получил от Паолы и Лео благо-
дарный взгляд.
—- Ведь есть еще любовь,— порывисто заявил Лео,—
о любви никто не сказал ни слова.
— Ио брачных законах, о разводе, полигамии, Моно-
гамии и о свободной любви,— бойко продолжал Хэнкок.
— А скажите, Лео, почему в любви всегда охотится и
преследует женщина? — спросил Дар-Хиал.
— Да ничего подобного,— уверенно отозвался юно-
ша.— Это еще одна из глупостей вашего Бернарда Шоу.
— Браво, Лео! — одобрила его Паола.
— Значит, Уайльд ошибался, говоря, что нападение
женщины состоит в неожиданных и непонятных уступ-
ках?— спросил Дар-Хиал.
Послушать вас, так женщина — это какое-то чудо-
вище, хищница! — запротестовал Лео, повертываясь к
Дику и бросая на Паолу быстрый взгляд, в котором све-
тилась вся глубина его любви.— Она вот разве хищница.
Дик?
— Нет,— задумчиво ответил Дик, покачав головой, и,
щадя то, что увидел в глазах юноши, мягко продолжал:—
Я не скажу, что женщина хищница или что она добыча
для хищника. Не скажу также, что она неиссякающий ис-
точник радости для мужчины. Она — создание, дающее
мужчине много радости...
— Но и заставляющее его делать много глупостей,—
добавил Хэнкок.
— Я хочу задать Лео один вопрос,— заявил Дар-
Хиал.— Скажите, Лео, почему женщина любит того муж-
чину, который ее бьет?
— И не любит того, кто ее не бьет, вы так полагае-
те?— язвительно спросил Лео.
— Вот именно.
— Что ж, Дар, отчасти вы правы, но в гораздо боль-
шей мере не правы. Я у вас, господа, немало наслушался
насчет точности определений. Так вот, вы очень ловко
обошли ее в этих ваших двух положениях. Давайте я
сделаю это за вас. Итак, мужчина, способный бить люби-
мую женщину,— это мужчина низшего типа.- И женщина,
205
любящая такого мужчину,— тоже существо низшего типа.
Никогда мужчина высшего типа не будет бить женщину,
которую он любит. И ни одна женщина высшего типа,—
при этом глаза Лео невольно обратились в сторону Пао-
лы,— не могла бы любить человека, который бьет ее.
— Нет, Лео, уверяю вас, я никогда, никогда не бил
Паолу,— сказал Дик.
— Видите, Дар,— продолжал Лео, густо покраснев,—
вот вы и ошиблись: Паола любит Дика, а он ее не бьет.
Дик повернул явно смеющееся и довольное лицо к Па-
оле, как бы ожидая найти в ней безмолвное подтвержде-
ние словам юноши; на самом деле он хотел увидеть, какое
они произвели на нее впечатление при том ее душевном
состоянии, о котором он догадывался. В ее глазах дей-
ствительно мелькнуло что-то неуловимее; что — он не
понял. Лицо Грэхема оставалось неизменным, на нем
было только выражение интереса, с которым он все время
прислушивался к спору.
— Сегодня женщина безусловно нашла своего ры-
царя, своего святого Георгия,— обратился Грэхем к
Лео.— Вы меня пристыдили, Лео. Я здесь сижу преспо-
койно, а вы сражаетесь с тремя драконами.
— И какими! — вмешалась Паола.— Если они довели
О’Хэя до запоя, то что они сделают с вами, Лео?
— Истинного рыцаря любви не устрашат никакие
драконы в мире,— сказал Дик.— А лучше всего то, что
в данном случае драконы более правы, чем вы думаете, и
все-таки вы, Лео, еще более правы, чем сни.
— Здесь есть и добрый дракон, милый Лео,— начал
Терренс.— Дракон этот готов отступиться от своих недо-
стойных товарищей, перейти на вашу сторону и стать свя-
тым Теренцием. И вот святой Теренций хотел бы задать
вам один преинтересный вопрос.
— Дайте сперва прорычать еще одному дракону,— пе-
ребил его Хэнкок.— Лео, ради всего, что есть в любви
нежного и прекрасного, прошу вас, скажите: почему муж-
чина так часто убивает из ревности женщину, которую
любит?
— Потому что ему больно, потому что он с ума схо-
дит,— последовал ответ,— потому что он имел несчастье
206
полюбить женщину столь низменного типа, что она могла
дать повод к ревности.
— Однако, Лео,— отвечал Дик,— любви свойственно
заблуждаться. Дайте более исчерпывающий ответ.
— Дик прав,— поддержал его Терренс.— В любви
ошибаются и люди самого высшего типа, и тогда является
на сцену «чудовище с зелеными глазами». Представьте
себе, что самая совершенная женщина, какую только мо-
жет нарисовать вам ваше воображение, перестает любить
того, кто ее не бьет, и начинает любить другого, который
ее тоже не бьет. Что тогда? И не забывайте, что все трое
принадлежат к высшему типу. Ну-ка, берите меч и разите
дракона.
— Первый ее не убьет и ничем не обидит,— реши-
тельно заявил Лео.— Иначе он не был бы тем человеком,
каким вы его изображаете. Он принадлежал бы не к выс-
шему, а к низменному типу.
— Вы хотите сказать, что он должен устраниться? —
спросил Дик, закуривая сигару и ни на кого не глядя.
Лео с серьезным видом кивнул:
— Он не только устранится, но облегчит ей ее поло-
жение и будет с ней очень нежен и бережен.
— Давайте говорить конкретнее,— предложил Хэн-
кок.— Допустим, что вы влюбились в миссис Форрест, и
она влюбилась в вас, и вы оба удираете в большом ли-
музине...
— О, я никогда бы этого не сделал! — воскликнул
юноша; щеки его пылали.
— Ну знаете, Лео, это не очень лестно для меня,—
поддразнила его Паола.
— Да ведь это только предположение, Лео,— успо-
коил его Хэнкок.
На юношу было жалко смотреть, голос его дрожал;
однако он смело повернулся к Дику и заявил:
— На это должен ответить Дик.
— Я и отвечу,— сказал Дик.— Паолы я бы не убил.
И вас тоже, Лео. Это было бы нечестной игрой. Как бы
мне ни было больно, я бы сказал: «Благословляю вас,
дети мои!» Но все же...— он остановился, смех, заиграв-
ший в уголках его губ, предвещал какую-то шутку.—
207
Я бы все же подумал про себя, что Лео совершает серьез*
ную ошибку: дело в том, что он Паолы совсем не знает.
—- Она бы помешала ему созерцать звезды,—г улыб-
нулся Терренс.
— Нет, нет, Лео! Никогда, обещаю вам! — восклик-
нула Паола.
— Ну, вы сами себя обманываете, миссис Форрест,—
заявил Терренс.— Во-первых, вы не могли бы от этого
удержаться; кроме того, это была бы ваша прямая обя-
занность. А в заключение разрешите мне сказать вот
что,— я имею на это некоторое право,— когда я был мо-
лод, безумен и влюблен и мое сердце тянулось к жен-
щине, а глаза к звездам, для меня было самым большим
счастьем, если возлюбленная моего сердца своею лю-
бовью отрывала меня от звезд.
— Терренс, не говорите таких восхитительных вещей,
иначе я удеру в лимузине и с Лео и с вами,— воскликнула
Паола.
— Назначьте день,— галантно ответил Терренс.—
Только оставьте среди ваших тряпок место для несколь-
ких книг о звездах, чтобы мы могли вместе с Лео изучать
их в свободные минуты.
Завязавшийся вокруг Лео спор постепенно затих, и
Дар-Хиал с Аароном атаковали Дика.
— Что вы имели в виду, сказав: «это было бы нече-
стной игрой»?—спросил Дар-Хиал.
— Вот именно то, что сказал и Лео,— ответил Дик;
он почувствовал, что тревога и беспокойство Паолы ис-
чезли и она с жадным любопытством прислушивается к
их разговору.— При моих взглядах и моем характере,—
продолжал он,— я не мог бы целовать женщину, которая
бы только терпела мои поцелуи,— это было бы для меня
самой большой душевной мукой.
— А допустите, что она притворилась бы — ради
прошлого или из жалости к вам, из боязни огорчить
вас? — настаивал Хэнкок.
— Я счел бы такое притворство непростительным гре-
хом с ее стороны,— возразил Дик.— Тут нечестную игру
вела бы она. Нечестно и несправедливо удерживать возле
себя любимую женщину хоть на минуту дольше, чем ей
хочется. К тому же это не доставило бы мне ни малейшей
208
радости. Лео прав. Какому-нибудь пьяному ремесленнику,
может быть, и удастся пробудить и удержать с помощью
кулаков привязанность своей глупой подруги, но муж-
чины с более утонченной природой и хотя бы намеком на
интеллект и духовность не могут прикасаться к любви
грубыми руками. Я, как и Лео, всячески облегчил бы жен-
щине ее положение и обращался бы с ней очень бережно.
— Куда же денется тогда инстинкт единобрачия, ко-
торым так гордится западная цивилизация?—спросил
Дар-Хиал.
А Хэнкок добавил:
— Вы, значит, защищаете свободную любовь?
— Я могу, к сожалению, ответить только избитой
формулой: несвободной любви быть не может. Прошу
вас при этом иметь в виду, что мы все время разумеем
людей высшего типа. И пусть это послужит вам ответом,
Дар. Огромное большинство, должно быть в интересах
законности и труда, связано институтом единобрачия или
какой-нибудь иной суровой и негибкой формой брака.
Оно не дозрело ни до свободы в браке, ни до свободной
любви. Для него свобода в любви стала бы просто* рас-
пущенностью. Только те нации не погибли и достигли вы-
сокого уровня развития, где религия и государство обуз-
дывали и сдерживали инстинкты народа.
— Значит, для себя самого вы брачных законов не
признаете?—спросил Дар-Хиал.— Вы их допускаете
только для других?
— Я признаю их для всех. Дети, семья, карьера, об-
щество, государство — все это делает брак — законный
брак — необходимым. Но потому же я признаю и развод.
Мужчины — решительно все — и женщины тоже спо-
собны любить в своей жизни больше одного раза; в каж-
дом старая любовь может умереть и новая родиться. Го-
сударство не властно над любовью так же, как не властны
над ней ни мужчина, ни женщина. Если человек влю-
бился, он знает только, что влюбился, и больше ничего:
вот она — трепетная, вздыхающая, поющая, взволнован-
ная любовь! Но с распущенностью государство бороться
может.
— Ну, вы защищаете весьма сложную свободную лю-
бовь,— покачал головой Хэнкок.
8 Джек Лондон, т. 8	209
— Верно. Но ведь и живущий в обществе человек —
существо в высшей степени сложное.
— Однако есть же мужчины, есть любовники, кото-
рые умерли бы, потеряв свою возлюбленную,— заявил
Лео с неожиданной смелостью.— Они умерли бы, если бы
ее не стало, и... тем более... если бы она осталась жить,
но полюбила другого.
— Что ж, пусть такие и умирают, как умирали все-
гда,— хмуро ответил Дик.— Винить в их смерти никого
не приходится. Уж так мы созданы, что наши сердца
иной раз сбиваются с дороги.
— Мое сердце никогда бы не сбилось,— заявил Лео
с гордостью, не подозревая, что его тайна известна реши-
тельно каждому из сидевших за столом.— Я знаю твердо,
что дважды полюбить бы не мог.
— Верю, мой мальчик,— мягко отвечал Терренс.—
Вашим голосом говорят все истинно любящие. Радость
любви именно в ее абсолютности... Как это у Шелли...
или у Китса: «Вся — чудо и беспредельное счастье». Ка-
ким жалким, флегматичным любовником оказался бы тот,
кто мог бы допустить, что на свете есть женщина, хоть
на одну сотую доли такая сладостная, восхитительная,
блестящая и чудесная, как его дама сердца, и что он мо-
жет когда-нибудь полюбить другую!
Выходя из столовой и продолжая разговор с Дар-
Хиалом, Дик старался угадать: поцелует его Паола на
сон грядущий или, кончив играть на рояле, тихонько
ускользнет к себе? А Паола, беседуя с Лео по поводу его
последнего сонета, который он ей показал, спрашивала
себя: поцеловать ли ей Дика? И вдруг, неведомо почему,
ей страшно захотелось это сделать.
Глава двадцать третья
В тот вечер было мало разговоров. Паола пела, сидя
за роялем, а Терренс вдруг прервал на полуслове свои
раёсуждения о любви и стал прислушиваться к ее голосу,
в котором звучало что-то новое; затем тихонько про-
210
брался на другой конец комнаты и растянулся на мед-
вежьей шкуре, рядом с Лео. Дар-Хиал н Хэнкок также
перестали спорить, и каждый уселся в глубокое кресло,
Грэхем, видимо менее заинтересованный, погрузился в
последний номер какого-то журнала; но Дик заметил, что
он так и не перевернул следующую страницу. Уловил Дик
и новую глубину в голосе жены и стал искать ей объяс-
нение.
Когда она кончила, все три мудреца устремились к
ней и заявили, что наконец-то она отдалась пению всем
своим существом и пела как никогда; они были уверены,
что рано или поздно такая минута настанет. Лео лежал
молча и неподвижно, подперев голову ладонями. Лицо его
преобразилось.
— Это все наделали ваши разговоры,— отозвалась,
смеясь, Паола,— и те замечательные мысли о любви, ко-
торые мне внушили Лео, Терренс и... Дик.
Терренс потряс своей сильно поседевшей львиной
гривой.
— Это не мысли, а скорее чувства,— поправил он
ее.— Сегодня вашим голосом пела сама любовь. И впер-
вые, сударыня, я слышал всю его силу. Никогда впредь
не жалуйтесь, что у вас маленький голос. Нет, он густой
и округлый, как канат, большой золотой канат, которым
крепят корабли аргонавтов в гаванях блаженных
островов.
— За это я вам сейчас спою «Хвалу»,— ответила Па-
ола,— отпразднуем смерть дракона, убитого святым
Львом, святым Теренцием... и, конечно, святым Ричар-
дом.
Дик, не пропустивший ни одного слова из этого раз-
говора, отошел, не желая в нем участвовать, к стенному
шкафу и налил себе шотландского виски с содовсй.
Пока Паола пела «Хвалу», он сидел на одном из ди-
ванов, потягивал виски и вспоминал. Два раза она пела
так, как сегодня: один раз в Париже, во время его крат-
кого жениховства, и затем на яхте — тут же после свадь-
бы, во время, медового месяца.
Немного погодя он предложил выпить и Грэхему, на-
лил виски ему и себе; а когда Паола кончила, потребовал,
чтобы они вдвоем спели «Тропой цыган».
8*
277
Она покачала головой и запела «Траву забвенья».
— Разве это женщина,— воскликнул Лео, когда она
смолкла.— Это ужасная женщина! А он — настоящий лю-
бовник. Она разбила ему сердце, а он продолжал ее лю-
бить. И он не в силах полюбить вновь, оттого что не мо-
жет забыть свою любовь к ней.
— А теперь, Багряное Облако, «Песню о желу-
де»,— сказала Паола, с улыбкой обращаясь к мужу.—
Поставь свой стакан, будь милым и спой свою песню о
желуде.
Дик лениво поднялся с дивана, потряс головой, точно
взмахивая гривой, и затопал ногами, подражая Горцу.
— Пусть Лео знает, что не он один здесь рыцарь
любви и поэт. Послушайте вы, Терренс, и прочие песню
Горца, полную буйного ликования. Горец не вздыхает о
любимой — отнюдь нет. Он воплощение любви. Слу-
шайте его.
И Дик, топая ногами и словно взмахивая гривой, на
всю комнату заржал радостно, буйно.
— «Я — Эрос. Я попираю холмы. Моим зовом полны
широкие долины. Кобылицы на мирных пастбищах слы-
шат мой зов и вздрагивают — они знают меня. Земля
полна сил и деревья — соков. Это весна. Весна — моя.
Я царь в моем весеннем царстве. Кобылицы помнят мой
голос, ведь он жил в крови их матерей. Внемлите! Я —
Эрос! Я попираю холмы, и, словно герольды, долины раз-
носят мой голос, возвещая о моем приближении».
Мудрецы в первый раз слышали эту песню Дика и
громко зааплодировали. Хэнкок решил, что это прекрас-
ный повод для нового спора, и уже хотел было развить,
исходя из Бергсона, новую, биологическую теорию любви,
но его остановил Терренс, заметив, как по лицу Лео про-
бежало выражение боли.
— Продолжайте, пожалуйста, сударыня,— попросил
Терренс,— и пойте о любви, только о любви; вы
представить себе не можете, как звуки женского голоса
помогают нам размышлять о звездах.
Немного спустя в комнату вошел О-Пой и, подождав,
пока Паола кончит петь, неслышно приблизился к Грэ-
хему и подал ему телеграмму. Дик недовольно покосился
на слугу.
212
— Очень важная, кажется,— пояснил китаец.
— Кто принял ее? — спросил Дик.
— Я, принял,— ответил слуга.—Дежурный позвонил
из Эльдорадо по телефону. Сказал — очень важная.
Я принял.
— Да, важная,— повторил за ним Грэхем, складывая
телеграмму.— Скажите, Дик, сегодня есть еще поезд на
Сан-Франциско?
— О-Пой, вернись на минутку,— позвал Дик слугу,
взглянув на часы.— Какой ближайший поезд на Сан-
Франциско останавливается в Эльдорадо?
— В одиннадцать десять,— тут же последовал от-
вет.— Времени достаточно. Но и не так много. Позвать
шофера?
Дик кивнул.
— Вам действительно нужно мчаться непременно се-
годня?— спросил он Грэхема.
— Действительно. Очень нужно. Успею я уложиться?
— Как раз успеете сунуть в чемодан самое не-
обходимое.— Он обернулся к О-Пою: — О-Дай еще нс
лег?
— Нет, сэр.
— Пошли его, пусть поможет мистеру Грэхему.
И уведомьте меня, как только будет готова машина.
Пусть Сондерс возьмет гоночную.
— Какой чудесный малый... статный, сильный,—
вполголоса заметил Терренс, когда Грэхем вышел.
Все оставшиеся собрались вокруг Дика. чТолько Па-
ола продолжала сидеть у рояля и слушать.
— Один из тех немногих, с кем я бы отправился к
черту на рога, рискнул бы на самое безнадежное дело,—
сказал Дик.— Он был на судне «Недермэре», когда оно
село на мель у Панго во время урагана девяносто седь-
мого года. Панго — это просто необитаемый песчаный
остров; он поднят футов на двенадцать над уровнем моря,
и там увидишь только заросли кокосовых пальм. Среди
пассажиров находилось сорок женщин, главным образом
жены английских офицеров. А у Грэхема болела рука,
раздулась толщиной с ногу: змея укусила.
Море безумствовало, лодки не могли быть спущены.
Две уже разбились в щепки, их команды погибли.
213
Четыре матроса вызвались донести конец линя до берега,
и каждого из них мертвым втащили обратно на судно.
Когда отвязали последнего, Грэхем, несмотря на опухшую
руку, разделся и взялся за канат. И ведь добрался до
берега, хотя волна его так швырнула, что он в доверше-
ние всего сломал себе больную руку и три ребра, но все
же успел прикрепить линь, прежде чем потерял сознание.
Еще шестеро, держась за линь, потащили трос. Четверо
достигли берега, и из всех сорока женщин умерла только
одна, и то от испуга. У нее сердце не выдержало.
Я как-то стал расспрашивать его об этом случае. Но
он молчал с упрямством чистопробного англичанина. Все,
чего я от него добился,— это, что он быстро поправляется
и нет никаких осложнений. Он полагал, что необходи-
мость усиленно двигаться и перелом кости послужили
хорошим противоядием.
В эту минуту в комнату с двух сторон вошли О-Пой и
Грэхем. И Дик увидел, что Грэхем прежде всего бросил
Паоле вопрошающий взгляд.
— Все готово, сэр,— доложил О-Пой.
Дик намерен был проводить гостя до машины, Паола
же, видимо, решила остаться в доме.
Грэхем подошел к ней и пробормотал несколько ба-
нальных слов прощания и сожаления.
А она, еще согретая всем, что Дик только что про
него рассказывал, залюбовалась им, легкой, гордой по-
становкой головы, небрежно откинутыми золотистыми
волосами, всей его фигурой — стройной, гибкой, юноше-
ской, несмотря на рост и ширину плеч. Когда он к ней
подошел, ее взгляд уже не отрывался от его удлиненных
серых глаз с несколько тяжелыми веками, придававшими
лицу мальчишески-упрямое выражение. И она ждала,
чтобы это выражение исчезло, уступив место улыбке, ко-
торую она так хорошо знала.
Он простился с нею обыденными словами. Она также
высказала общепринятые сожаления. Но в его глазах,
когда он держал ее руку, было то особенное, чего она бес-
сознательно ждала и на что ответила взглядом.
То же самое она почувствовала в быстром пожатии
его руки. И невольно ответила таким же пожатием. Да,
он прав, между ними слова не нужны.
211
В то мгновение, когда их руки расстались, она украд-
кой посмотрела на Дика, потому что за двенадцать лет их
супружеской жизни убедилась в том, что у него бывают
вспышки молниеносной проницательности и какой-то по-
чти пугающей сверхъестественной способности отгадывать
факты на основании едва уловимых признаков и делать
выводы, нередко поражавшие ее своей меткостью и про-
зорливостью. Но Дик стоял к ней боком и смеялся како-
му-то замечанию Хэнкока; он обратил к жене свой смею-
щийся взор, только когда собрался проводить Грэхема.
Нет, подумала она, наверно Дик не заметил того, что
они сейчас сказали друг другу без слов. Ведь это про-
должалось одну секунду, это была только искра, вспых-
нувшая в их глазах, мгновенный трепет их пальцев... Как
мог Дик его почувствовать или увидеть? Нет, он не мог
видеть ни их глаз, ни рук, ведь Грэхем стоял к Дику спи-
ной и заслонял Паолу.
И все-таки она пожалела, что бросила на Дика этот
взгляд. Когда они уходили — оба рослые, белокурые,— в
ней возникло смутное чувство вины. «Но в чем же я ви-
новата?— спрашивала она себя.— Отчего мне надо что-
то скрывать?» И все же Паола была слишком честна,
чтобы бояться правды, и тут же призналась себе без вся-
ких отговорок: да, у нее есть' что скрывать. Она густо по-
краснела при мысли, что невольно дошла до обмана.
— Я пробуду там дня два-три...— говорил между тем
Грэхем, стоя у дверцы машины и прощаясь с Диком.
Дик видел устремленный на него прямой и честный
взгляд Ивэна и почувствовал сердечность его пожатия.
Грэхем хотел еще что-то прибавить, но удержался (Дик
это почувствовал) и сказал тихо:
— Когда я вернусь, мне, вероятно, надо будет уже по-
настоящему собираться в путь-дорогу.
— А как же книга? — отозвался Дик, внутренне про-
клиная себя за ту вспышку радости, которую в нем вы-
звали слова Грэхема.
— Вот именно из-за нее,— ответил Грэхем.— Должен
же я ее кончить. Я, видно, не способен работать так, как
вы. У вас тут слишком хорошо. Сижу над ней, сижу, а в
ушах звенят эти злодеи жаворонки, я вижу поля, леси-
стые ущелья, Селима... Просижу так без толку час — и
215
звоню, чтобы седлали. А если не это, так есть тысяча
других соблазнов.— Он поставил ногу на подножку пых-
тящей машины и сказал: — Ну, пока до свиданья, дру-
жище.
— Возвращайтесь и возьмите себя в руки,— ото-
звался Дик.— Если иначе нельзя, мы составим твердое
расписание, и я буду с утра запирать вас, пока вы не от-
работаете свою порцию. И если за весь день ничего не
сделаете, просидите весь день взаперти. Я вас заставлю
работать. Сигареты есть? А спички?
— Все в порядке.
— Ну, поехали, Сондерс,— приказал Дик шоферу.
И машина из-под ярко освещенных ворот нырнула в
темноту.
Когда Дик вернулся, Паола играла для мудрецов.
Дик лег на кушетку и снова начал гадать: поцелует она
его или нет, когда будет прощаться на ночь? Не то,
чтобы у них вошло в обыкновение целоваться на ночь,
вовсе нет. Очень и очень часто он виделся с ней только
днем и в присутствии посторонних. Очень и очень часто
она раньше других уходила к себе, никого не беспокоя и
не прощаясь с мужем, ибо это могло бы показаться го-
стям намеком, что пора расходиться и им.
Нет, решил Дик, поцелует она его или нет нынче ве-
чером, это не имеет решительно никакого значения. И все-
таки он ждал.
Она продолжала то петь, то играть, пока он, наконец,
не заснул. Когда Дик проснулся, он был в комнате один.
Паола и мудрецы тихонько ушли. Дик взглянул на часы:
они показывали час. Она просидела за роялем очень
долго. Он знал, он чувствовал, что она ушла только сей-
час. Именно то, что музыка прекратилась и в комнате
стало тихо, и разбудило его.
И все-таки он продолжал удивляться. Дику случалось
и раньше задремывать под ее музыку, и всегда, кончив
играть, она будила его поцелуем и отправляла в постель.
Сегодня она этого не сделала. Может быть, она еще вер-
нется? Он опять лег и, подремывая, стал ждать. Когда
он снова взглянул на часы, было два. Она не вернулась.
По пути к себе в спальню он всюду гасил электриче-
ство, а в голове его тысячи пустяков и мелочей связыва-
216
лись между собой и будили сомнения, наталкивая на не-
вольные выводы.
Придя к себе на веранду, он остановился перед стеной
с барометром и термометрами, и портрет Паолы в круглой
рамке приковал к себе его взоры. Он даже наклонился к
нему и долго изучал ее лицо.
— Ну что же...— Дик накрылся одеялом, заложил за
спину подушки и протянул руку к пачке корректур.—
Что бы ни было, придется все принять,— пробормо-
тал он.
И покосился на портрет.
— А все-таки, маленькая женщина, лучше не надо,—
вздохнул он на прощанье.
Глава двадцать четвертая
Как нарочно, за исключением нескольких случайных
гостей, приезжавших к завтраку или обеду, в Большом
доме никого из чужих не было. Но напрасно в первый и
второй день Дик старался так распределить свою работу,
чтобы быть свободным, на случай если Паола предложит
купанье или прогулку.
Он заметил, что она теперь всячески избегает поце-
луя. Она посылает ему обычное «спокойной ночи» со
своей спальни-веранды через широкий двор. В первый
день утром он приготовился к ее одиннадцатичасовому
визиту. Мистера Эгера и мистера Питтса, которые яви-
лись к нему с очень важными и еще не выясненными во-
просами относительно предстоящей ярмарки, он проводил
ровно в одиннадцать. Паола уже встала, он слышал ее пе-
ние. И вот Дик сидел за своим столом, ждал и ничего не
делал, хотя перед ним стоял поднос с грудой писем, ко-
торые надо было подписать. Ему вспомнилось, что утрен-
ние посещения ввела она и упорно соблюдала этот обы-
чай. Какими чарующими казались ему теперь ее возглас:
«С добрым утром, веселый Дик» и ее фигурка в кимоно,
усаживающаяся к нему на колени.
Ему, вспомнилось, что он часто сокращал этот и без
того короткий визит, давая ей понять даже в минуту
217
ласки, что он очень занят; тогда на ее лицо набегала тень
печали и она ускользала из комнаты.
Было уже четверть двенадцатого, а она не приходила.
Он снял трубку телефона и, соединившись с молочной
фермой, услышал гул женских голосов, в котором разли-
чил и голос Паолы, говорившей:
— ...да бросьте вы вашего мистера Уэйда; берите ре-
бят и приезжайте хоть на несколько дней...
Такое приглашение со стороны Паолы показалось ему
очень странным. Она всегда так радовалась отсутствию
гостей и возможности побыть хоть день или два с ним
вдвоем. А теперь она уговаривает миссис Уэйд приехать
сюда из Сакраменто. Можно подумать, что она не хо-
чет оставаться с ним наедине и ради этого окружает себя
гостями.
Он улыбнулся при мысли, что именно теперь, когда
она уже не дарит ему утреннего поцелуя, этот поцелуй
стал ему особенно желанен. Дику пришло в голову, что
хорошо бы увезти ее в какое-нибудь интересное путеше-
ствие. Может быть, это помогло бы разрешить трудный
вопрос: они будут все время вместе, что очень сблизит их.
Почему бы не отправиться на Аляску поохотиться? Ей
давно хочется туда поехать. Или в Южные моря, как в те
дни, когда они плавали на своей яхте? Пароходы курси-
руют между Сан-Франциско и Таити. Через двенадцать
дней они бы высадились в Папаэте. Интересно, все ли
еще держит Лавиния свой пансион? И мгновенно он пред-
ставил себе Паолу и самого себя завтракающими на ве-
ранде- этого пансиона, под тенью манговых деревьев.
Дик стукнул кулаком по столу. Нет, черт возьми, не
будет он, как трус, убегать с женой от другого мужчины!
Да и благородно ли увозить ее от того, к кому, быть мо-
жет, ее влечет? Правда, он еще не знает, действительно
ли ее влечет к Грэхему и как далеко они зашли в своем
увлечении. Может быть, это только весенний хмель, ко-
торый исчезнет вместе с весной? Правда, за все двена-
дцать лет их брака он ни разу не замечал в ней ника-
ких хмельных весенних настроений. Она никогда не да-
вала поводов в ней сомневаться. Она очень нравилась
мужчинам, встречалась с очень многими, принимала их
218
поклонение и даже ухаживание, но всегда оставалась спо-
койной и верной себе: женой Дика Форреста...
— С добрым утром, веселый Дик!
Она выглянула из-за двери в холл, непринужденно и
весело улыбаясь ему глазами и губами, и послала кончи-
ками пальцев воздушный поцелуй.
И он отозвался так же непринужденно:
— С добрым утром, моя гордая луна!
Вот она сейчас войдет, подумал он, и он сожмет ее в
своих объятиях и подвергнет ее испытанию поцелуем.
Он простер к ней руки, но она не вошла. Вместо этого
она зажала на груди кимоно, подобрала юбку, словно со-
бираясь бежать, и тревожно посмотрела в глубину холла.
Однако его ухо не уловило никаких звуков. Она же снова
улыбнулась ему, послала еще один поцелуй и исчезла.
Когда через десять минут вошел Бонбрайт с телеграм-
мами, Дик не слышал, что говорит ему секретарь, он все
еще сидел неподвижно за своим столом, как сидел десять
минут назад.
Но Паола, видимо, чувствовала себя счастливой.
И Дик, слишком хорошо знавший и жену и ее способы
выражать свои душевные состояния, не мог не понимать,
почему ее пенье раздается по всему дому, и под аркадами,
и во дворе. До за(втрака он не выходил из своего рабо-
чего кабинета; а она не зашла за ним, как заходила иногда
по пути в столовую.
Когда раздался звук гонга, Дик услышал через двор
ее голос, что-то напевавший; голос удалялся по направле-
нию к столовой.
За завтраком был случайный гость, некий Гаррисон
Стоддард, полковник Национальной гвардии, удалив-
шийся от дел коммерсант, помешанный на вопросе о ра-
бочих беспорядках и соотношении сил в промышленности
и сельском хозяйстве. Однако Паола выбрала минутку и
сообщила Дику, что собирается под вечер проехаться в
Уикенберг — навестить Мэзонов.
— Я, конечно, не могу сказать, когда вернусь. Ты
ведь знаешь Мэзонов. Не решаюсь звать тебя, хотя мне
очень хотелось бы, чтобы и ты поехал.
Дик покачал головой.
219
' — Итак,— продолжала она,— если тебе Сондерс не
нужен...
Дик кивнул.
— Я возьму сегодня Каллахана,— сказал он, тут же
составляя свой план на день, независимо от Паолы, раз
она уезжала.— Никак не пойму, Поли, почему ты предпо-
читаешь Сондерса? Каллахан искуснее и, уж конечно, на-
дежнее.
— Может быть, именно поэтому,— сказала она, улыб-
нувшись.— Чем тише, тем безопаснее.
— Все же на гонках я бы держал за Каллахана про-
тив Сондерса,— заявил Дик.
— А ты куда поедешь? — спросила она.
— Я хочу показать полковнику Стоддарду мою об-
разцовую ферму с одним работником и без единой ло-
шади и мой фокус с автоматической запашкой участка в
десять акров. У нас много усовершенствований, я вот
уже целую неделю собираюсь снова испробовать это изоб-
ретение, но все не было времени. А потом я хочу свозить
Стоддарда в колонию. Как ты думаешь? За последние
дни там прибавилось пятеро.
— А я думала, что комплект уже заполнен,— сказала
Паола.
— Так оно и есть,—ответил Дик с сияющим лицом.—
Это новорожденные. У самого безнадежного семейства
родилась сразу двойня.
— Многие маловеры качают головой по поводу ва-
шего опыта, и я, признаюсь, пока воздерживаюсь от вся-
кого суждения. Вы должны доказать мне все это по ва-
шим счетным книгам,— отозвался полковник Стоддард,
весьма довольный предложением хозяина.
Но Дик едва слушал его, поглощенный потоком на-
хлынувших мыслей. Паола ничего не сказала ему, при-
едет ли миссис Уэйд с детьми, или нет, не сообщила даже,
что она ее пригласила. Но он успокаивал себя тем, что и
ей и ему нередко случалось принимать гостей, о приезде
которых хозяева узнавали, только увидев их.
Было, впрочем, ясно, что сегодня миссис Уэйд не при-
едет, иначе Паола не бежала бы за тридцать миль. Да,
она хотела бежать, этого не скроешь, бежать именно от
него. Она боялась остаться с ним с глазу на глаз, боялась
220
опасностей, к которым ведет интимная близость; и то об-
стоятельство, что это казалось ей опасностью, подтверж-
дало самые мрачные предположения Дика. Кроме того,
она подумала и о вечере. К обеду она вернуться не успеет
и вскоре после обеда тоже, разве только если привезет с
собой всю уикенбергскую компанию. Она вернется с та-
ким расчетом, чтобы застать его уже в постели. «Ну что
же, пусть»,— угрюмо решил он про себя; а в то же время
говорил полковнику Стоддарду:
— На бумаге этот опыт обещает прекрасные резуль-
таты, причем сделана достаточная скидка и на человече-
ские слабости. Тут-то, в человеческих слабостях, и
кроются возможные опасности, они-то и вызывают сомне-
ния. Единственно правильный путь — испробовать на
практике, рискнуть,— что я и делаю.
— А Дик не в первый раз рискует,—заметила Паола.
— Но ведь здесь на карту поставлены пять тысяч
акров, весь подъемный капитал для двухсот пятидесяти
фермеров и жалованье каждому по тысяче долларов в
год,— возразил полковник Стоддард.— Несколько таких
неудач — и это вытянет все соки из рудников Харвест.
— Осушка им как раз не помешает,— шутливо ото-
звался Дик.
Полковник Стоддард был ошеломлен.
— Ну да,— продолжал Дик.— Нужен дренаж. Руд-
ники затоплены по причине политической ситуации в
Мексике.
Утром, на второй день после отъезда Грэхема, то есть
в день его предполагаемого возвращения, Дик в одинна-
дцать часов уехал верхом на прогулку, чтобы избежать
утреннего приветствия Паолы: «Доброе утро, веселый
Дик», брошенного с порога.
Возвращаясь к себе, он встретил в холле A-Ха с це-
лым снопом только что срезанной сирени.
— Куда это ты несешь? —спросил Дик.
— В комнату мистера Грэхема, он нынче возвра-
щается.
«Интересно, кто это придумал? — размышлял Дик.—
А-ха, О-Пой или Паола?» Он вспомнил, как Грэ-
221
хем не раз говорил, что ему особенно нравится их
сирень.
Дик не пошел в библиотеку, как намеревался, а свер-
нул во двор и направился к кустам сирени, росшим во-
круг башни. Из комнаты Грэхема он услышал в открытое
окно голос Паолы, что-то радостно напевавшей. Дик до
боли прикусил губу и двинулся дальше.
Сколько в этой комнате перебывало замечательных
мужчин и женщин! Но ни для одного из гостей Паола не
украшала ее цветами, думал Дик. Этим обыкновенно за-
нимался О-Пой, большой мастер по части букетов, он рас-
ставлял их сам или поручал это им же обученным китай-
ским слугам.
Среди телеграмм, принесенных Бонбрайтом, была и
телеграмма от Грэхема. Дик прочел ее дважды, хотя Грэ-
хем в ней просто извещал о том, что его возвращение от-
кладывается.
Против обыкновения, Дик не стал ждать второго
звонка к завтраку, а при первом же отправился в столо-
вую: он испытывал сильную потребность в одном из тех
коктейлей, которые столь мастерски приготовлял О-Пой;
ему нужно было чем-нибудь подбодрить себя, прежде чем
встретиться с Паолой после истории с сиренью. Но она
его опередила: он вошел в ту минуту, когда она, пившая
так редко и никогда не пившая в одиночестве, ставила
обратно на поднос пустой бокал.
«Значит, ей тоже нелегко приходится»,—подумал Дик
и сделал О-Пою знак, подняв указательный палец.
— Вот я и поймал тебя на месте преступления,— ве-
село упрекнул он Паолу.— Пьянствуешь тайком? Плохой
признак. Не думал я в тот день, когда с тобою повен-
чался, что женюсь на безнадежной алкоголичке.
Она не успела ответить, так как в комнату поспешно
вошел молодой человек, которого хозяин назвал Уинтер-
сом. Дик предложил Уинтерсу коктейль. Нет, это ему
только показалось, что Паола при виде гостя испытала
чувство облегчения. Никогда еще не приветствовала она
его с таким радушием, хотя он бывал у них довольно ча-
сто. Во всяком случае, обедать они будут втроем.
Уинтерс окончил сельскохозяйственный колледж и со-
стоял сотрудником «Тихоокеанской сельской прессы», где
222
писал статьи по специальности. Он приехал, чтобы со-
брать здесь материал для очерков о калифорнийских рыб-
ных прудах, и Дик, слегка покровительствовавший ему,
мысленно уже составил для него программу дня.
— Получил телеграмму от Ивэна,— сказал он
Паоле.— Вернется только послезавтра с четырехчасовым.
— И это после всех моих трудов! — воскликнула
она.— Теперь вся сирень завянет!
Дик почувствовал, как в нем поднялась теплая волна
радости. Он узнал в этом свою прямодушную, честную
Паолу. Чего бы игра ни стоила и чем бы она ни кончи-
лась, он был уверен, что Паола будет вести ее в откры-
тую, без низких уловок. Она всегда была такая: слишком
прозрачная и чистая, чтобы прибегать к обману.
Все же он хорошо играл свою роль и бросил ей до-
вольно равнодушный вопрошающий взгляд.
— Да я про комнату Грэхема,— пояснила она.—
Я велела принести туда целую охапку сирени и сама рас-
ставила. Он ведь так ее любит.
До конца завтрака она ни словом не обмолвилась о
миссис Уэйд, и Дик уже решил, что та сегодня, видимо,
не приедет, но Паола вдруг спросила, будто невзначай:
— Ты ждешь кого-нибудь?
Он отрицательно покачал головой и спросил в ответ:
— А у тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?
— Пока никаких... А на тебя мне нечего и рассчиты-
вать: ты же будешь выкладывать мистеру Уинтерсу все
свои познания о рыбах.
— Нет,— возразил Дик,— я его подброшу мистеру
Хэнли, он сосчитал каждую форель и каждую икринку
в запруде и зовет по имени каждого окуня. Послушай...—•
Он остановился как бы в раздумье; вдруг лицо его про-
сияло, словно от внезапной мысли:— День сегодня такой,
что располагает к безделью. Давай возьмем ружья и по-
едем стрелять белок. Я заметил на днях, что их очень
много развелось на холмах над Литтл Мэдоу.
Он успел заметить быстро промелькнувшую, тень ис-
пуга в ее глазах; но тень так же быстро исчезла, Паола
захлопала в ладоши и совершенно естественным тоном
сказала:
— Только для меня ружья не бери...
223
— Если тебе не хочется ехать...— осторожно на-
чал он.
— О нет, я хочу ехать, но не стрелять. Я возьму но-
вую книжку Ле Галльена,— мы только что получили ее,—
и буду читать тебе вслух. Помнишь, когда мы в послед-
ний раз ездили охотиться на белок, я читала тебе его
«Золотокудрую деву».
Глава двадцать пятая
Паола на Лани и Дик на Капризнице выехали из
ворот Большого дома; лошади шли настолько близко
друг к другу, насколько это допускало злобное лукавство
Капризницы. Коварная кобыла давала возможность бесе-
довать лишь урывками. Прижав маленькие уши и оска-
лив зубы, она ежеминутно делала попытки взбунто-
ваться, не слушалась и все норовила укусить ногу Паолы
или атласный круп Лани; но так как это ей не удавалось,
то глаза ее мгновенно наливались кровью, и она то встря-
хивала гривой и старалась встать на дыбы (чему препят-
ствовал мартингал), то начинала вертеться, шла боком,
плясала на месте.
— Последний год держу ее,— сказал Дик.— Она не-
укротима. Два года я возился с ней без всякого резуль-
тата. Она знает меня, знает мои привычки, знает, что
должна подчиняться,— и все-таки бунтует. Она упорно
надеется, что настанет минута, когда я зазеваюсь; и из
боязни пропустить эту минуту кобыла всегда начеку.
— Как бы она и в самом деле не захватила тебя врас-
плох,— сказала Паола.
— Вот потому-то я и решил расстаться с ней. Не ска-
жу, чтобы она утомляла меня, но по теории вероятности
рано или поздно она меня все-таки сбросит. Пусть на это
один шанс из миллиона, но бог знает, когда и при каких
обстоятельствах мне может выпасть роковой номер...
— Ты удивительный человек, Багряное Облако,—
улыбнулась Паола.
Почему?
— Ты мыслишь статистическими данными и процен-
тами, средними и приближенными числами. Когда мы с
224
тобой встретились впервые — интересно, под какую фор-
мулу ты подвел меня?
— Об этом я тогда, черт побери, не думал,— рас-
смеялся он в ответ.— Ты ни под какую статистическую
рубрику не подходила. Тут всякие цифры спасовали бы.
Я просто сказал себе, что встретил удивительнейшее дву-
ногое создание женского пола и что хочу завладеть им
так, как никогда ничего не хотел в жизни...
— И завладел,— докончила за него Паола.— Но с тех
пор, Багряное Облако, с тех пор ты, наверно, немало по-
строил на мне статистических выкладок?
— Кое-что — да...— признался он.— Но надеюсь ни-
когда не дойти до последней...
Он остановился на полуслове, услышав характерное
ржанье Горца. Показался жеребец, на нем сидел ковбой,
и Дик на миг залюбовался безупречной крупной и сво-
бодной рысью великолепного животного.
— Ну, надо удирать,— сказал он, ибо Горец, завидев
их, перешел на галоп.
Они одновременно пришпорили кобыл и поскакали
прочь, слыша за собой успокаивающие восклицания ков-
боя, стук тяжелых копыт по дороге и веселое властное
ржанье. Капризница на него тотчас откликнулась, ее при-
меру последовала и Лань. Смятение лошадей показывало,
что Горец начинает горячиться.
Они свернули на боковой проселок и, проскакав по
нему метров пятьсот, остановились в ожидании, пока
опасность минует.
— От него еще никто серьезно не пострадал,— ска-
зала Паола, когда они возвращались на дорогу.
— Кроме того раза, когда он наступил Каули на ногу.
Помнишь, Каули лежал потом целый месяц в постели,—
ответил Дик, выравнивая ход снова зашалившей Каприз-
ницы. Покосившись на Паолу, он увидел, что она смо-
трит на него странным взглядом.
В этом взгляде он прочел и вопрос, и любовь, и
страх — да, страх, или граничащую со страхом тревогу, а
главное — вопрос, что-то ищущее, испытующее. «Должно
быть, она неспроста сказала, что я мыслю статистиче-
скими данными»,— подумал Дик.
225
Но он притворился, что ничего не заметил, достал
блокнот и, взглянув с интересом на водосток, мимо кото-
рого они проезжали, что-то записал.
— Наверно, забыли,— сказал он.— Ремонт следовало
сделать еще месяц назад.
— А какая судьба постигла всех этих невадских мус<
тангов?—спросила Паола.
Речь шла о транспорте мустангов, которые были куп-
лены Диком за гроши, когда на пастбищах Невады не
уродились травы и это грозило лошадям голодной
смертью. Он отослал табун на запад, где на высокогор-
ных пастбищах были хорошие корма.
— Их пора объезжать,— ответил он.— Я думаю
устроить на следующей неделе состязание ковбоев, как в
старину. Что ты скажешь на это? Подадим жареную сви-
ную тушу и все, что полагается, и созовем окрестных жи-
телей.
— А потом сам не явишься,— возразила Паола.
— Я на день отложу дела. Идет?
Она кивнула, и они отъехали к обочине дороги, чтобы
пропустить три трактора с дисковыми культиваторами.
— Переправляем их в Роллинг Мэдоус,— пояснил
Дик.— На соответствующей почве они гораздо выгоднее
лошадей.
Паола и Дик выехали из долины, где стоял Большой
дом, пересекли засеянные поля и рощицы и стали подни-
маться по дороге, по которой множество повозок возили
булыжник для мостовой; издали доносились грохот и
скрип дробильной машины.
— Ее нужно больше утомлять,— заметил Дик, вздер-
гивая голову своей лошади, ибо ее оскаленные зубы ока-
зались в угрожающей близости от крупа Лани.
— Я прямо-таки постыдно обращалась с Дадди и
Фадди,— сказала Паола.— Очень плохо кормила их, а
они все такие же беспокойные.
Дик не придал значения этим словам, но не далее как
через сорок восемь часов ему пришлось с болью вспом-
нить их.
Скоро скрежет дробилки затих. Они продолжали под-
ниматься, въехали в лесистую полосу, перебрались через
невысокий перевал. Росшие здесь мансаниты казались
226
пурпурными в лучах заката, а мадроньо — розовыми. Че-
рез насаждения молодых эвкалиптов всадники спустились
на дорогу к Литтл Мэдоу, но, не доехав, спешились и при-
вязали лошадей. Дик вынул из чехла автоматическое
ружье; они тихонько подошли к рощице секвой на краю
лужайки и расположились в тени деревьев, устремив
взгляд на крутой склон холма, который поднимался в ка-
ких-нибудь ста пятидесяти футах от них, по ту сторону
лужайки.
— Смотри, вон их три... четыре...— прошептала
Паола; ее дальнозоркие глаза обнаружили в зеленях не-
сколько белок.
Это были умудренные жизнью старики, научившиеся
особой осторожности, отлично умевшие распознавать
отравленное зерно и избегать капканов, которые Дик ста-
вил вредителям. Они пережили многих, менее осторож-
ных, родичей и могли заселить эти горные склоны но-
выми поколениями.
Дик зарядил ружье самыми мелкими патронами, осмо-
трел глушитель, лег, вытянувшись во весь рост, оперся
на локти и прицелился. Шума от выстрела не последо-
вало, только щелкнул механизм, когда вылетела пуля, за-
тем выпал пустой патрон, в обойму скользнул новый, и
автоматически взвелся курок. Большая бурая белка под-
прыгнула, перевернулась в воздухе и исчезла в хлебах.
Дик ждал; его взгляд скользнул вдоль дула, к несколь-
ким норам, вокруг которых голая земля говорила о том,
что зерно здесь съедено. Снова показалась раненая белка,,
она ползла по голой земле, стараясь укрыться в нору.
Ружье опять щелкнуло, и белка повалилась на бок и оста-
лась лежать неподвижно.
При первом же звуке все белки, кроме подстреленной,
попрятались в свои норы. Оставалось только ждать, пока
их любопытство пересилит страх. На эту передышку Дик
и рассчитывал. Лежа на земле и следя за тем, не появятся
ли опять на склоне любопытные мордочки, он спрашивал
себя, скажет ему Паола что-нибудь или не скажет. В ней
чувствуется какая-то тревога, но захочет ли она с ним по-
делиться? Раньше она всегда ему все говорила. Рано или
поздно, она неизменно делилась с ним всем, что ее угне-
тало. Правда, размышлял он дальше, у нее никогда не
227
бывало горестей такого рода. И то, что ее смущает те-
перь, она меньше всего могла бы обсуждать с ним. С дру-
гой стороны, в ней есть врожденная и неизменная пря-
мота. Все годы их совместной жизни он восхищался этой
чертой ее характера. Неужели Паола на этот раз изме-
нит ей?
Так размышлял он, лежа в траве. Паола молчала. Она
не шевелилась, он не слышал ни малейшего шороха. Когда
он взглянул в ее сторону, то увидел, что она лежит на
спине, закрыв глаза и раскинув руки, словно от усталости.
Наконец, маленькая головка цвета сухой земли выгля-
нула из норки. Прошли долгие минуты, и обладатель-
ница серой головки, убедившись, что ей не грозит ника-
кая опасность, села на задние лапки и стала огляды-
ваться, ища причины поразившего ее щелканья. Опять по-
следовал выстрел.
— Попал? — спросила Паола, не открывая глаз.
— Да, и какая жирная,— ответил Дик.— Я пресек в
корне жизнь целого поколения.
Прошел час. Солнце пекло, но в тени было прохладно.
Время от времени легкий ветерок лениво пробегал по мо-
лодым хлебам и чуть покачивал над ними ветви деревьев.
Дик подстрелил третью белку. Книга Паолы лежала ря-
дом с ней, но она не предложила ему почитать.
— Тебе нездоровится? — решился он, наконец, спро-
сить.
— Нет, ничего; просто болит голова, отчаянная не-
вралгическая боль возле глаз, вот и все.
— Наверное, слишком много вышивала,—-пошутил он.
— Нет. В этом не грешна...— последовал ответ.
Все это казалось совершенно естественным, но Дик,
наблюдая за вылезшей из норы особенно крупной белкой
и давая ей прокрасться по открытому месту в сторону
хлебов, говорил себе: «Нет, видно, сегодня никакого раз-
говора не выйдет. И мы не будем, как раньше, целовать
и ласкать друг друга, лежа в траве».
В это время намеченная им жертва оказалась уже у
края поля. Он спустил курок. Зверек упал, но, полежав
с минуту,. вскочил и, неловко переваливаясь, торопливо
побежал к норе. Щелк, щелк,— продолжал трещать меха-
низм, поднимая облачка пыли рядом с бегущей белкой и
228
показывая, как близко попадал Дик. Он стрелял так бы-
стро, что его палец едва успевал спускать курок, и каза-
лось, из дула льется непрерывная струя свинца.
Он израсходовал почти все патроны, когда Паола
сказала:
— Господи! Какая пальба... точно целая армия. По-
пал?
— Да, это настоящий патриарх среди белск, пожира-
тель корма, предназначенного для молодых телят. Но
тратить девять бездымных патронов на одну, даже та-
кую белку — невыгодно. Надо взять себя в руки.
Солнце садилось. Ветерок стих. Дик подстрелил еще
одну белку и уныло следил за склоном холма. Он сцелал
все, чтобы вызвать Паолу на откровенность, выбрал для
этого и время и необходимую обстановку. Видимо, поло-
жение было именно таково, как он опасался. Может быть,
даже хуже, ибо он чувствовал, что привычный мир вокруг
него рушится. Он сбился с пути, растерян, потрясен. Будь
это другая женщина... но Паола! Он был в ней так уве-
рен! Двенадцать лет совместной жизни укрепили в нем
эту уверенность...
— Пять часов, солнце пошло вниз,— сказал он, под-
нявшись с земли и собираясь помочь ей встать.
— Я так довольна, что мне удалось отдохнуть,— ска-
зала она, когда они направились к лошадям.— И глазам
гораздо лучше. Хорошо, что я не пыталась читать тебе
вслух.
— Не будь свинкой и дальше,— с шутливой лег-
костью, словно между ними ничего не было, заметил
Дик.— Не смей даже уголком глаза заглянуть в Ле
Галльена. Мы его позднее прочтем вместе. Давай руку!..
Честное слово? Да, Поли?..
— Честное слово,— сказала она послушно.
— Или пусть ослы пляшут на могиле твоей бабушки...
— Или пусть ослы пляшут на могиле моей бабуш-
ки,— повторила она торжественно.
На третье утро после отъезда Грэхема Дик позабо-
тился о том, чтобы, когда Паола нанесет ему в одинна-
дцать часов свой обычный визит и бросит с порога
229
свое «Доброе утро, веселый Дик», он уже сидел с управ-
ляющим молочной фермой. Затем приехала в несколь-
ких машинах семья Мэзонов со всей своей шумливой мо-
лодежью, и Паола была занята весь день. Дик заметил,
что она подумала и о вечере, удержав гостей на бридж
и танцы.
Однако на четвертый день, когда должен был вер*
нуться Грэхем, Дик был в одиннадцать часов один. Скло-
нившись над столом и подписывая письма, он услышал,
как Паола на цыпочках вошла в комнату. Он не поднял
головы, но, продолжая писать, взволнованно прислуши-
вался к шелковистому шуршанью ее кимоно. Он почув-
ствовал, что она склонилась над ним, и затаил дыхание.
Но когда она тихонько поцеловала его волосы, сказав
свое обычное «Доброе утро, веселый Дик», и он жадно
хотел обнять ее, она уклонилась от его рук и, смеясь, вы-
бежала из комнаты. Выражение счастья, которое он под-
метил на ее лице, поразило его не меньше, чем только что
испытанное разочарование. Она не умела скрывать своих
чувств, и теперь ее глаза сияли радостно и жадно, как у
ребенка. И так как именно сегодня вечером должен был
вернуться Грэхем, Дик не мог не объяснить именно этим
ее радость.
Во время завтрака, за которым присутствовали трое
студентов из сельскохозяйственного колледжа в Дэвисе,
Дик не стал проверять, переменила ли она сирень в баш-
не, или нет. Он экспромтом придумал себе ряд неотлож-
ных дел, так как Паола заявила, что хочет сама поехать
за Грэхемом на станцию.
— На чем? —спросил Дик.
— На Дадди и Фадди,— ответила она.— Они со-
всем застоялись, им, да и мне, необходимо промять-
ся. Конечно, если и ты не прочь прокатиться, мы
поедем, куда ты захочешь, а за Грэхемом пошлем ма-
шину.
Дик постарался не заметить того беспокойства, с ка-
ким она ждала, примет он ее предложение или нет.
— Бедняжкам Дадди и Фадди, пожалуй, не поздоро-
вилось бы, если бы они пробежали столько, сколько мне
' надо сегодня проехать,— сказал он, смеясь, и тут же со-
общил придуманный им план: — До обеда мне предстоит
230
отмахать около ста двадцати миль. Я возьму гоночную ма-
шину и, наверное, буду весь в пыли и грязи, так как при-
дется проезжать через болото. Да и трясти будет отчаян-
но. Нет, я не решаюсь звать тебя с собой. А ты поезжай
на Дадди и Фадди.
Паола вздохнула. Но она была плохой актрисой: не-
смотря на ее желание выразить этим вздохом сожаление,
Дик почувствовал, что ей стало легко на душе.
— А ты далеко едешь? — спросила она весело; и он
опять не мог не заметить, что ее щеки пылают румянцем
и глаза блестят от счастья.
— Я помчусь к низовьям реки, где мы ведем осуши-
тельные работы,— Карлсон требует от меня указаний,—
а затем в Сакраменто и через Тил-Слоу, чтобы повидать-
ся с Уинг-Фо-Уонгом.
— Это еще что за Уинг-Фо-Уонг? — спросила она,
улыбаясь.— И почему ты ради него должен нестись в та-
кую даль?
* — Весьма важная особа, он стоит два миллиона, ко-
торые нажил на картошке и спарже, огородничая в ни-
зинах дельты. Я отдаю ему в аренду триста акров в Тил-
Слоу.— Затем, обратившись к студентам-сельскохозяйст-
венникам, Дик пояснил: — Эта местность лежит немного
в сторону от Сакраменто, на западном берегу реки. Вот
вам хороший пример того, что скоро будет не хватать
земли. Когда я купил ее, там было сплошное болото, и
все старожилы надо мной потешались. И еще пришлось
выкупить с десяток охотничьих заповедников. Земля обо-
шлась мне в среднем по восемнадцать долларов за акр,
и притом не так давно.
Вы знаете эти болота, они только и годятся для
разведения уток да под заливные луга. Привести их в по-
рядок стоило мне, если принять во внимание осушку и
устройство плотин, больше, чем по триста долларов за
акр. А как вы думаете, по какой цене я сдаю ее на десять
лет в аренду старому Уинг-Фо-Уонгу? По две тысячи за
акр. Я бы не выручил больше, если бы сам ее эксплуати-
ровал. Эти китайцы по части огородничества — прямо
волшебники, а как до работы жадны!.. Тут уж не восьми-
часовой рабочий день, а восемнадцатичасовой! Дело в
23/
том, что у них самый последний кули имеет хотя бы ми-
кроскопическую долю в предприятии,— вот каким образом
Уинг-Фо-Уонгу удается обойти закон о восьмичасовом
рабочем дне.
Два раза в течение дня Дика задерживали за превы-
шение скорости, а в третий раз даже записали. Он был
в машине один и, хотя ехал очень быстро, был вполне
спокоен. Возможности несчастья по собственной вине Дик
не допускал, и с ним никогда не бывало несчастий. С той
же уверенностью и точностью, с какой Дик брался за
ручку двери или за карандаш, выполнял он и более слож-
ные действия,— в данном случае, например, правил маши-
ной с чрезвычайно сильным мотором, причем машина эта
шла на большой скорости по оживленным сельским до-
рогам.
Но как он ни гнал машину и с какой сосредоточен-
ностью ни вел переговоры с Карлсоном и Уинг-Фо-Уоп-
том, в его сознании, не угасая, жила мысль о том, что
Паола, вопреки всем своим обычаям, поехала встречать
Грэхема и будет с ним вдвоем всю дорогу от Эльдорадо
до имения, все эти долгие мили.
— Ну и ну...— пробормотал Дик, ускоряя ход ма-
шины с сорока пяти до семидесяти миль в час и, уже
ни о чем не думая, обогнул с левой стороны ехавший
в одном с ним направлении легкий одноконный экипаж
и ловко повернул снова на правую сторону дороги, под
самым носом у маленькой машины, несшейся ему на-
встречу; затем убавил ход до пятидесяти миль и вер-
нулся к прерванным мыслям:
«Ну и ну! Воображаю, что бы подумала моя малень-
кая Паола, если бы я вздумал прокатиться вдвоем с ка-
кой-нибудь прелестной девицей!»
Он невольно рассмеялся, представив себе эту картину,
ибо в первые годы их супружества не раз имел случай
убедиться, что Паола молча ревнует его. Сцен она ему
никогда не делала, не позволяла себе ни замечаний, ни
намеков, ни вопросов, но едва он начинал уделять внима-
ние другой женщине, недвусмысленно давала ему пенять,
что она обижена.
232
Усмехаясь, вспомнил он миссис Дехэмени, хорошень-
кую вдову-брюнетку, приятельницу Паолы, как-то гос-
тившую в Большом доме. Однажды Паола заявила, что
она верхом не поедет, но услышала за завтраком, как он
и миссис Дехэмени сговариваются отправиться вдвоем в
лесистые ущелья, лежащие за оврагом философов. И что
же — не успели они выехать из имения, как Паола до-
гнала их и всю прогулку ни на минуту не оставляла
наедине. Он тогда улыбался про себя, ибо эта ревность
была ему в сущности приятна: ведь ни самой миссис Де-
хэмени, ни их прогулке он не придавал значения.
Зная эту черту Паолы, он с самого начала их совмест-
ной жизни старался не оказывать посторонним женщи-
нам слишком большого внимания и был в этом смысле
гораздо осмотрительнее Паолы. Напротив, ей он предо-
ставлял полную свободу и даже поощрял ее поклонников,
гордился, что она привлекает к себе незаурядных людей,
и радовался, что она находит удовольствие в беседах с
ними и их ухаживаниях. И правильно делал: ведь он был
так спокоен, так уверен в ней; гораздо больше, чем она
в нем,— Дик не мог этого не признать. Двенадцать лет
брака настолько укрепили его уверенность, что он столь
же мало сомневался в супружеских добродетелях Паолы,
как в ежедневном вращении земли вокруг своей оси.
«И вдруг оказывается, что на вращение земли не очень-то
можно полагаться,— подумал он, в душе подсмеиваясь
над собой,— и, может быть, земля вдруг окажется пло-
ской, как представляли себе древние».
Он отвернул перчатку и взглянул на часы. Через пять
минут Грэхем сойдет с поезда в Эльдорадо. Дик мчался
теперь домой со стороны Сакраменто, и дорога горела под
ним. Через четверть часа он увидел вдали поезд, с кото-
рым должен был приехать Грэхем. Дик нагнал Дадди и
Фадди, уже миновав Эльдорадо. Грэхем сидел рядом с
Паолой, которая правила.
Проезжая мимо них, Дик замедлил ход, приветство-
вал Грэхема и, опять пустив машину на полную ско-
рость, весело, крикнул ему;
— Простите, Ивэн, что заставляю вас глотать пыль.
Я хочу еще до обеда обыграть вас на бильярде, если вы
когда-нибудь, доплететесь.
233
Глава двадцать шестая
— Так не может больше продолжаться. Мы должны
что-то предпринять немедленно.
Они были в музыкальной комнате. Паола сидела за
роялем, подняв лицо к Грэхему, склонившемуся над ней.
— Вы должны решить,— настаивал Грэхем.
Теперь, когда они обсуждали, как им быть, на их
лицах не было выражения счастья по случаю великого
чувства, посланного им судьбой.
— Но я не хочу, чтобы вы уезжали,— говорила
Паола.— Я сама не знаю, чего я хочу. Не сердитесь на
меня. Я думаю не о себе. Я — последнее дело. Но я дол-
жна думать о Дике и должна думать о вас. Я... я так не
привыкла быть в подобном положении,— добавила она с
вымученной улыбкой.
— Это положение нужно выяснить, любовь моя. Дик
ведь не слепой.
— А что он мог увидеть? Разве было что-нибудь? —
спросила она.— Ничего, кроме того единственного поце-
луя в ущелье, а этого он видеть не мог. Ну, припомните
еще что-нибудь!
— Очень хотел бы, но... увы!..— отвечал он, подхва-
тывая ее шутливый тон, и затем, сразу сдержавшись, про-
должал: — Яс ума схожу от любви к вам. Вот и все. И я
не знаю, насколько вы сходите с ума, да и сходите ли...
При этом он как бы случайно опустил руку на ее
пальцы, лежавшие на клавишах, но она тихонько потянула
руку.
— Вот видите,— сказал он жалобно,— а хотели, что-
бы я вернулся.
— Да, хотела, чтобы вы вернулись,— произнесла она,
глядя ему прямо в глаза своим открытым взглядом.— Да,
я хотела, чтобы вы вернулись,— повторила она тише,
точно говоря сама с собой.
— Но я вовсе не уверен,— воскликнул он нетерпе-
ливо,— что вы любите меня!
— Да, я люблю вас, Ивэн, но...— Она смолкла, как
бы обдумывая то, что хотела сказать.
— Что «но»? — настойчиво допрашивал он.— Гово-
рите же!
234
— Но я люблю и Дика. Правда, нелепо?
Он не ответил на ее улыбку, и она залюбовалась
вспыхнувшим в его глазах мальчишеским упрямством.
Слова так и просились с его языка, но он промолчал, а
она старалась угадать их и огорчилась, что он их не
сказал.
— Как-нибудь все уладится,— убежденно заявила
она.— Должно уладиться. Дик говорит, что все в конце
концов улаживается. Все меняется. То, что стоит на месте,
мертво, а ведь никто из нас еще не мертв. Верно?
— Я не упрекаю вас за то, что вы любите... про-
должаете любить Дика,— нетерпеливо ответил Ивэн.—
Я вообще не понимаю, что вы могли найти во мне
в сравнении с ним. Я говорю это совершенно ис-
кренне. По-моему, он замечательный человек, Большое
сердце...
Она вознаградила его улыбкой и кивком.
— Но если вы продолжаете любить Дика, при чем же
тут я?
— Так вас я ведь тоже люблю!
— Этого не может быть! — воскликнул он, быстро
отошел от рояля и, сделав несколько шагов по комнате,
остановился перед картиной Кейта на противоположной
стене, как будто он никогда ее не видел.
Она ждала, спокойно улыбаясь и с радостью наблю-
дая его волнение.
— Вы не можете любить двух мужчин одновремен-
но,— бросил он ей с другого конца комнаты.
— А все-таки это так, Ивэн. Вот я и стараюсь во всем
этом разобраться. Я только не могу понять, кого люблю
больше. Дика я знаю давно, а вы... вы...
— А я — случайный знакомый,— гневно прервал сн
ее, возвращаясь к ней тем же быстрым шагом.
— Нет, нет, Ивэн, совсем не то! Вы мне открыли меня
самое. Я люблю вас не меньше Дика. Я люблю вас силь-
нее. Я... я не знаю...
Она опустила голову и закрыла лицо руками. Он с
нежностью коснулся ее плеча. Она не противилась.
— Видите, мне очень не легко,— продолжала она.—
Тут так все переплетено, так переплетено, что я ничего
не понимаю. Вы говорите, что вы теряетесь. Но подумайте
235
обо мне! Я совсем запуталась и не знаю, что делать. Вы...
да что говорить! Вы мужчина, с мужским жизненным
опытом и мужским характером. Для вас все это очень
просто: она любит меня... она не любит меня. А я запу-
талась и никак не разберусь. Я, конечно, тоже не девочка,
но у меня нет никакого опыта во всех этих сложностях
любви. У меня никогда не было романов. Я любила в
жизни только одного человека, а теперь вот... вас... Вы и
эта любовь к вам нарушили идеальный брак, Ивэн...
— Я знаю...— сказал он.
— А вот я ничего не знаю,— продолжала она.—
И нужно время, чтобы во всем разобраться, или ждать,
когда все само собой уладится. Если бы только не
Дик...— ее голос задрожал и оборвался.
Ивэн невольно прижал ее к себе.
— Нет, нет, не теперь,— мягко сказала она, снимая
его руку и на минуту ласково задерживая ее в своей.—
Когда вы ко мне прикасаетесь, я не могу думать... Ну —
не могу...
— В таком случае я должен уехать,— произнес он с
угрозой, хотя вовсе не хотел угрожать ей.
Она сделала протестующий жест.
— Такое положение, как сейчас, невозможно, недопу-
стимо. Я чувствую себя подлецом, а вместе с тем знаю,
что я не подлец. Я ненавижу обман. Я могу лгать лжецу,
но не такому человеку, как Дик. Обманывать Большое
сердце! Я гораздо охотнее пошел бы прямо к нему и*ска-
зал: «Дик, я люблю вашу жену, она любит меня. Что
вы думаете делать?»
— Ну что ж, идите! — вдруг загорелась Паола.
Грэхем выпрямился решительным движением.
— Я пойду. И сейчас же.
— Нет, нет,— воскликнула она, охваченная внезап-
ным ужасом.— Вы должны уехать.— Затем ее голос опять
упал.— Но я не могу вас отпустить...
Если Дик до сих пор еще сомневался в чувствах
Паолы к Грэхему, то теперь все его сомнения исчезли.
Он не нуждался больше ни в каких доказательствах, до-
статочно было взглянуть на Паолу. Она была в припод-
236
пятом настроении, она расцвела, как пышная весна вокруг
нее, ее смех звучал счастливее, голос богаче и вырази-
тельнее, в ней била горячим ключом неутомимая энергия
и жажда деятельности. Она вставала рано и ложилась
поздно. Казалось, она решила больше себя не щадить и с
упоением пила искристое вино своих чувств. И Дик
иногда недоумевал: может быть, она нарочно отдается
этому хмелю,— оттого, что у нее нет мужества задуматься
о том, что с ней происходит?
Паола явно худела, и он должен был признать, что
она становилась от этого еще красивее, ибо нежные и
яркие краски ее лица приобрели какую-то прозрачность
и одухотворенность.
А в Большом доме жизнь текла попрежнему — нала-
женно, весело и беспечно. Дик иногда спрашивал себя:
долго ли это может продолжаться? И пугался, представ-
ляя себе, что будет, когда все изменится. Он был уверен,
что никто, кроме него, ни о чем не догадывается. Сколько
же еще это может тянуться? Недолго, конечно. Паола
слишком неумелая актриса. И если бы даже она ухитря-
лась скрывать какие-то пошлые и низменные детали, то
такой расцвет новых чувств не в силах скрыть ни одна
женщина.
Он знал, как проницательны его азиатские слуги; про-
ницательны и тактичны,— должен был он признать. Но
дамы!.. Эти коварные кошки! Самая лучшая из них будет
в восторге, узнав, что блистательная, безупречная
Паола — такая же дочь Евы, как и все они. Любая жен-
щина, попавшая в дом на один день, на один вечер,
может сразу догадаться о переживаниях Паолы. Разга-
дать Грэхема труднее. Но уж женщина женщину всегда
раскусит.
Однако Паола и в этом другая, чем все. Он никогда
не замечал в ней чисто женского коварства, желания под-
стеречь других женщин, вывести их на чистую воду, за
исключением тех случаев, когда это касалось его, Дика.
И он бпять усмехнулся, вспоминая «роман» с миссис
Дехэмени, который был «романом» только в воображении
Паолы.
Размышляя обо всем этом, Дик спрашивал себя:
знает ли Паола, что он догадался?
237
А Паола спрашивала себя, догадался ли Дик, и долго
не могла решить. Она не замечала никакой перемены ни
в нем, ни в его обычном отношении к ней. Он, как всегда,
невероятно много работал, шутил, пел свои песни, у него
был все тот же вид счастливого и веселого малого. Ей
даже чудилось порою, ч!о он стал с нею нежнее, но она
уверяла себя, что это только плод ее воображения.
Однако скоро неопределенность кончилась. Иногда в
толпе гостей за столом или вечером в гостиной за картами
она наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц,
когда он этого не подозревал, и, наконец, по его глазам
и лицу поняла, что он знает. Грэхему она даже не на-
мекнула на свое открытие. Кому от этого станет легче?
Он может немедленно уехать, а она,— Паола честно при-
знавалась себе в этом,— меньше всего хотела его отъезда.
Но, придя к убеждению, что Дик знает или догады-
вается, она словно ожесточилась и стала нарочно играть
с огнем. Если Дик знает, рассуждала она,— а он знает,—
то почему же он молчит? Он, такой прямой и искрен-
ний! Она и желала объяснения—и боялась; но потом
страх исчез, и осталось только желание, чтобы он, нако-
нец, заговорил. Дик был человеком действия и поступал
решительно, чем бы это ни грозило. Она всегда предо-
ставляла инициативу ему. Грэхем назвал создавшееся по-
ложение треугольником. Пусть Дик и разрешит эту за-
дачу. Он может разрешить любую задачу. Почему же он
медлит?
Вместе с тем она продолжала жить не оглядываясь,
стараясь заглушить голос совести, обвинявшей ее в дву-
личии, не желая слишком углубляться во все это. Ей чу-
дилось, что она поднялась на вершину своей жизни и пьет
эту жизнь жадными глотками.
Временами она просто ни о чем не думала и только
с гордостью говорила себе, что у ее ног лежат такие два
человека. Гордость в ней всегда была преобладающей
чертой: она гордилась своими разнообразными талан-
тами, своей внешностью, мастерством в музыке и плава-
нии. Все возвышало ее над другими: восхитительно ли она
танцевала, носила ли с непередаваемым изяществом кра-
сивую и изысканную одежду, или плавала грациозно и
смело,— редкая женщина будет так отважно нырять,—
238
или, сидя на спине мощного жеребца, спускалась по скату
в бассейн и уверенно его переплывала.
Она испытывала чувство гордости, когда видела их
вместе, этих сероглазых белокурых великанов, ибо она
была той же породы. Паолу не оставляло лихорадочное
возбуждение, однако дело было тут не в нервах. Она даже
ловила себя на том, что с холодным любопытством сравни-
вает обоих, сама не зная, для которого из них она ста-
рается быть как можно красивее и обаятельнее. Грэхема
она уже держала в руках, а Дика не хотела выпускать.
Была даже какая-то жестокость в горделивом созна-
нии, что из-за нее и ради нее страдают два таких не-
заурядных человека; она нисколько от себя не скрывала,
что, если Дик знает,— вернее, с тех пор как он знает,—
он тоже должен страдать. Паола уверяла себя, что она
женщина с воображением, искушенная в любовных делах
и что главная причина ее любви к Грэхему — вовсе не в
новизне и свежести, не в том, что он другой, чем Дик.
Она не хотела признаться себе, какую решающую роль
здесь играет страсть.
Где-то в самой глубине души она не могла не пони-
мать, что это безрассудство, безумие: ведь все могло кон-
читься очень страшно для одного из них, а может быть,
и для всех. Но ей нравилось порхать над пропастью, уве-
ряя себя, что никакой пропасти нет. Когда она оставалась
одна, то не раз, глядя в зеркало, с насмешливым укором
покачивала головой и восклицала: «Эх ты, хищница, хищ-
ница!» А когда она позволяла себе размышлять об этом
более серьезно, то готова была согласиться с тем, что
Шоу и мудрецы из «Мадроньевого Оврага» правы, об-
личая хищные инстинкты женщин.
Она, конечно, не могла согласиться с Дар-Хиалом,
будто женщина — это неудавшийся мужчина; но все вновь
вспоминались ей слова Уайльда: «Женщина побеждает,
неожиданно сдаваясь». Не этим ли она покорила Грэхема,
спрашивала себя Паола. Как это ни странно, но на уступ-
ки она уже пошла. Пойдет ли на дальнейшие?.. Он хотел
уехать. С ней или без нее — все равно уехать. Но она
удерживала его. Какими способами? Давала ли она ему
молчаливые обещания, что уступит окончательно? Паола
со смехом отгоняла всякие предположения относительно
239
будущего, довольствуясь мимолетными радостями настоя-
щего, стараясь сделать свое тело еще прекраснее, свое
обаяние еще неотразимее, излучать сиянье счастья,— и
ощущала при этом такую полноту и трепетность жизни,
какие ей были еще неведомы.
Глава двадцать седьмая
Но когда мужчина и женщина влюблены и живут так
близко друг от друга, им не дано сохранить расстояние
между собой неизменным. Паола и Грэхем незаметно
сближались. От долгих взглядов и прикосновений руки к
руке они постепенно перешли к другим дозволенным
ласкам, и кончилось тем, что однажды она опять очути-:
лась у него в объятиях и их губы снова слились в про-
должительном поцелуе.
На этот раз Паола не вспыхнула гневом, а только
властно заявила:
— Я вас не отпущу.
— Я не могу остаться,— повторил Грэхем в сотый
раз.— Мне, конечно, приходилось не раз и целоваться за
дверью и делать всякие глупости,— продолжал он прене-
брежительно,— но тут другое — тут вы и Дик.
— Уверяю вас, Ивэн, все как-нибудь уладится.
— Тогда уезжайте со мной, и мы сами все уладим.
Поедем!
Она отступила.
— Вспомните,— настаивал Грэхем,— что заявил Дик
в тот вечер, когда Лео сражался с драконами. Он заявил:
если бы даже Паола, его жена, от него с кем-нибудь сбе-
жала, он сказал бы: «Благословляю вас, дети мои».
— Да, потому-то так и трудно, Ивэн. Он действи-
тельно Большое сердце. Вы удачно выразились. Слу-
шайте! Понаблюдайте за ним! Он особенно мягок и бе-
режен, как и обещал в тот вечер,-—мягок со мной, я хочу
сказать. А кроме того... Вы не заметили...
— Он знает?.. Он вам что-нибудь говорил? — пре-
рвал ее Грэхем.
— Ничего не говорил, но я уверена, что он знает или
240
во всяком случае догадывается. Понаблюдайте за ним. Он
не хочет соперничать с вами...
— Соперничать?
— Ну да. Не хочет. Вспомните вчерашний день.
Когда наша компания приехала, он объезжал мустангов,
но, увидев вас, больше не сел в седло. Он превосходный
объездчик. Вы тоже попробовали. У вас выходило, прав-
да, недурно, хотя, конечно, до него далеко. Но он не же-
лал показывать свое превосходство. Одно это убедило
меня, что он догадывается.
И еще: вы не обратили внимания на то, что он теперь
никогда не расспрашивает вас, что вы делаете, где прово-
дите время, как он расспрашивает любого гостя? Он
играет с вами на бильярде, потому что вы играете лучше
него, да еще бьется на рапирах и палках — тут вы тоже
равны. Но он не вызывает вас ни на бокс, ни на борьбу.
— Да, в этом он действительно может победить ме-
ня,— пробормотал Грэхем.
— Понаблюдайте, и вы увидите, что я права. А ко мне
он относится, как к норовистому жеребенку,— пусть, де-
скать, куролесит сколько душе угодно. Ни за что на свете
не вмешается он в мои дела. О, поверьте, я его знаю. Он
живет по своим собственным правилам и мог бы научить
философов тому, что такое практическая философия.
— Нет, нет, слушайте! — торопливо продолжала она,
видя, что Грэхем хочет ее прервать.—Я скажу вам больше.
Из библиотеки в рабочую комнату Дика ведет потайная
лестница, ею пользуются только я, он да его секретарь.
Когда вы поднимаетесь по этой лестнице, то попадаете
прямо в его комнату и оказываетесь среди книжных шка-
фов и полок. Я сейчас оттуда. Я шла к нему, но услышала
голоса и решила, что, как обычно, идет разговор о делах
имениями что он скоро освободится. Поэтому я осталась
ждать. Это были действительно разговоры о делах, но та-
кие интересные, такие, как сказал бы Хэнкок, «бросающие
свет», что я не могла не подслушать. Эти разговоры
«бросали свет» на характер самого Дика, хочу я сказать.
Он беседовал с женой одного из рабочих. Она при-
шла с жалобой... Такие вещи не редкость в рабочих посел-
ках. Если бы я эту женщину встретила, я бы ее не узнала
и не вспомнила бы даже ее имени. Она все жаловалась,
9 Джек Лондон, т. 8	241
но Дик остановил ее: «Это не важно,— сказал он,— мне
важно знать, сами-то вы поощряли Смита или нет?»
Его зовут не Смитом — я не помню как, но это не
имеет значения,— он служит у нас вот уже восемь лет, ра-
ботает мастером.
«О нет, сэр,— услышала я ее ответ.— Он все время
мне проходу не давал. Я, конечно, старалась избегать его.
Да и у моего мужа характер бешеный, а я больше всего
боюсь, как бы он не потерял место. Он почти год служит
здесь и, кажется, ни в чем не замечен. Правда? До этого
у него бывали только случайные заработки и нам прихо-
дилось очень туго. Не его это вина, он не пьет и всегда...»
«Ладно,— перебил ее Дик.— Ни его работа, ни его
поведение тут ни при чем. Значит, вы утверждаете, что
никогда не давали Смиту никаких оснований для ухажи-
вания?»
Нет, она на этом настаивала и целых десять минут
подробно рассказывала о его приставаниях. У нее очень
приятный голосок — знаете, бывают такие робкие и мяг-
кие женские голоса; и, наверно, она очень мила.
Я едва удержалась, чтобы не заглянуть в кабинет.
Мне так хотелось посмотреть на нее.
«Значит, это произошло вчера утром?—спросил
Дик.— А другие слышали? Я хочу сказать: кроме вас,
мистера Смита и вашего мужа,— ну хотя бы соседи
знали об этом?»
«Да, сэр. Видите ли, он не имел никакого права вхо-
дить ко мне в кухню. Мой муж не его подчиненный. Он
обнял меня и старался поцеловать, а тут как раз вошел
мой муж. Хоть он и с характером, но не так чтобы очень
силен. Смит вдвое выше. Муж вытащил нож, а мистер
Смит схватил его за обе руки, они сцепились и стали ка-
таться по всей кухне. Я испугалась, как бы до смерто-
убийства не дошло, выбежала и начала звать на помощь.
Но соседи уже услышали, что у нас скандал. Муж и Смит
в драке разбили окно, своротили печь, вся кухня была
полна дыма и золы, их насилу растащили. А меня
опозорили. За что? Вы же знаете, сэр, как теперь все ба-
бы будут трепать языком...»
Дик снова остановил ее, но еще минут пять никак не
мог от нее отделаться. Больше всего она боялась, как бы
242
ее муж не лишился йеста. Я ждала, что Дик ей скажет;
но он, видимо, не принял еще никакого определенного ре-
шения, и я была уверена, что он теперь вызовет мастера.
И тот действительно явился. Я многое дала бы, чтобы его
увидеть, но я слышала только разговор.
Дик сразу перешел к делу, описал весь скандал и дра-
ку,— и Смит признался, что действительно шум полу-
чился основательный.
«Она говорит, что никогда и ничем не поощряла ва-
ших ухаживаний»,— заявил Дик.
«Ну, это она врет,— ответил Смит.— Она так погля-
дывает на вас, будто сама приглашает поухаживать... Она
с первого же дня так на меня смотрела. А зашел я к ней
вчера на кухню потому, что она же меня и зазвала. Мы не
ждали, что муж придет так скоро. Но когда она его уви-
дела, то давай бороться и вырываться. А если она врет,
будто не заманивала меня...»
«Бросьте,— остановил его Дик,— все это пустяки, де-
ло не в этом».
«Как же пустяки, мистер Форрест, должен же я оправ-
даться»,— настаивал Смит.
«Нет, это несущественно для того, в чем вы оправ-
даться не можете»,— ответил Дик, и я услышала в его
голосе знакомые мне жесткие, холодные и решительные
нотки. Смит все еще не понимал. Тогда Дик объяснил
ему свою точку зрения: «Вы виноваты, мистер Смит, в
том, что произошел скандал, безобразие и бесчинство, в
том, что вы дали пищу бабьим языкам, в том, что вы на-
рушили порядок и дисциплину,— а это все ведет к од-
ному, очень важному обстоятельству: вы внесли дезорга-
низацию в нашу работу».
Но Смит tfce еще не понимал. Он решил, что его об-
виняют в нарушении общественной нравственности, так
как он преследовал замужнюю женщину, и всячески ста-
рался умилостивить Дика ссылками на то, что ведь она с
ним заигрывала, и просьбами о снисхождении. «В конце
концов,— сказал он,— мужчина, мистер Форрест, это
мужчина; согласен, она заморочила мне голову, и я вел
себя, как дурак».
«Мистер Смит,— сказал Дик,— вы у меня работаете
восемь лет, из них шесть в качестве мастера. На вашу
9*	243
работу я пожаловаться не могу. Работать вы, конечно,
умеете. До вашей нравственности мне дела нет. Будьте
хоть мормоном или турком. Ваша частная жизнь меня не
касается, пока она не мешает вашей работе в имении. Лю-
бой из моих возчиков может напиваться по субботам до
потери сознания, хоть каждую субботу,— это его дело.
Но если в понедельник вдруг окажется, что он еще не про-
трезвился и это отзывается на моих лошадях: он груб с
ними, бьет их и может повредить им, или если это хоть
сколько-нибудь снижает качество или количество его по-
недельничной работы,— с этой минуты его пьянство ста-
новится уже моим делом, и возчик может отправляться
ко всем чертям».
«Вы... вы же не хотите сказать, мистер Форрест,—
заикаясь, пробормотал Смит,— что... что я тоже могу от-
правляться ко всем чертям?»
«Именно это я и хочу сказать, мистер Смит. И я не
потому рассчитываю вас, что вы посягнули на чужую соб-
ственность,— это дело ваше и ее мужа,— а потому, что
вы оказались причиной беспорядка в моем имении».
— И знаете, Ивэн,— сказала Паола, прерывая свой
рассказ,— по голым цифровым данным Дик угадывает го-
раздо больше жизненных драм, чем любой писатель, по-
грузившись в водоворот большого города. Возьмите хотя
бы отчеты молочных ферм — ведомости каждого доиль-
щика в отдельности: столько-то литров молока утром и
вечером от такой-то коровы и столько-то от такой-то.
Дику не нужно знать человека. Но вот удой понизился.
«Мистер Паркмен,— спрашивает он управляющего молоч-
ной фермой,— что Барчи Ператта женат?» — «Да,
сэр».— «У них что, с женой нелады?» — «Да, сэр».
Или: «Мистер Паркмен, Симпкинс был очень долго
нашим лучшим доильщиком, а теперь отстает от других.
В чем дело?» Паркмен не знает. «Разузнайте,— говорит
Дик.— Что-то у него есть на душе. Потолкуйте-ка с ним
по-отечески и спросите. Надо снять с него то, что его гне-
тет». И мистер Паркмен дознается, в чем дело. Оказы-
вается, сын Симпкинса, студент Стэнфордского универси-
тета, вдруг бросил ученье, начал кутить и теперь сидит
в тюрьме и ждет суда за подлог. Дик передал дело своим
адвокатам, они замяли эту историю, добились того, что
244
юношу выпустили на поруки,— и ведомости Симпкинса
стали прежними. А лучше всего то, что юноша исправил-
ся— Дик взял его под наблюдение,— окончил инженерное
училище и теперь служит у нас, работает по осушке болот,
и получает полтораста долларов в месяц, женился, и его
будущность обеспечена, а отец продолжает доить коров.
— Вы правы,— задумчиво и сочувственно пробор-
мотал Г рэхем,— недаром я назвал Дика Большим
сердцем.
— Я называю его моей нерушимой скалой,— сказала
Паола с чувством.— Он такой надежный. Нет, вы еще не
знаете его. Никакая буря его не сломит. Ничто не
согнет. Он ни разу не споткнулся. Точно бог улыбается
ему, всегда улыбается. Никогда жизнь не ставила его на
колени... пока. И... я... я... не хотела бы быть свидетель-
ницей этого. Это разбило бы мне сердце.— Рука Паолы
потянулась к его руке, в легком прикосновении были и
просьба и ласка.— Я теперь боюсь за него. Вот почему я
не знаю, как мне поступить. Ведь не ради себя же я мед-
лю, колеблюсь... Если бы я могла упрекнуть его в требо-
вательности, ограниченности, слабости или малейшей
пошлости, если бы жизнь била его и раньше, я бы дав-
ным-давно уехала с вами, мой милый, милый...
Ее глаза внезапно стали влажными. Она успокоила
Грэхема пожатием руки и, чтобы овладеть собой, верну-
лась к своему рассказу:
— «Ее супруг, мистер Смит, вашего мизинца не сто-
ит,— продолжал Дик.— Ну что о нем можно сказать?
Усерден, старается угодить, но не умен, не силен, в луч-
шем случае — работник из средних. А все-таки приходит-
ся рассчитывать вас, а не его; и я об этом очень, очень
сожалею».
Конечно, он говорил и многое другое, но я рассказала
вам самое существенное. Отсюда вы можете судить о его
правилах. А он всегда следует им. Дик предоставляет
личности полную свободу. Что бы человек ни делал,—•
пока он не нарушает интересов той группы людей, в кото-
рой живет, это никого не касается. По мнению Дика, Смит
вправе любить женщину и быть любимым ею, раз уже так
случилось. Он всегда говорил, что любовь не навяжешь
и не удержишь насильно. Если бы я на самом деле ушла
245
с вами, ой сказал бы: «Благословляю вас, дети мои». Чего
бы это ему ни стоило, он так сказал бы, ибо считает, что
былую любовь не воротишь. Каждый час любви, говорит
он, окупается полностью, обе стороны получают свое.
В этом деле не может быть ни предъявления счетов, ни
претензий,— требовать любви просто смешно.
— Яс ним совершенно согласен,— сказал Г рэхем.—
«Ты обещал, или обещала, любить меня до конца жиз-
ни»,— заявляет обиженная сторона, словно это вексель
на столько-то долларов и его можно предъявить ко взы-
сканию. Доллары остаются долларами, а любовь жива
или умирает. А если она умерла, то откуда ее взять?
В этом вопросе мы все сходимся, и все ясно. Мы любим
друг друга, и довольно. Зачем же ждать, хотя бы одну
лишнюю минуту?
Его рука скользнула вдоль ее пальцев, лежавших на
клавишах, он наклонился к Паоле, сначала поцеловал ее
волосы, потом медленно повернул к себе ее лицо и поцело-
вал в раскрытые покорные губы.
— Дик любит меня не так, как вы,— сказала она,—
не так безумно, хочу я сказать. Я ведь с ним давно — и
стала для него чем-то вроде привычки. До того как я встре-
тилась с вами, я часто-часто думала об этом и старалась
отгадать: что он любит больше— меня иХи свое имение?..
— Но ведь все это так просто,— сказал Грэхем.—
Надо только быть честным! Уедем!
Он поднял ее и поставил на ноги, как бы собираясь
тотчас же увезти. Но она вдруг отстранилась от него, села
и опять закрыла руками вспыхнувшее лицо.
— Вы не понимаете, Ивэн... Я люблю Дика. Я буду
всегда любить его.
— А меня? — ревниво спросил Грэхем.
— Конечно,— улыбнулась она.— Вы единственный,
кроме Дика, кто меня так... целовал и кого я так целовала.
Но я ни на что не могу решиться. Треугольник, как вы
называете наши отношения, должен быть разрешен не
мной. Сама я не в силах. Я все сравниваю вас обоих, оце-
ниваю, взвешиваю. Мне представляются все годы, прожи-
тые с Диком. И потом я спрашиваю свое сердце... И я не
знаю. Не знаю... Вы большой человек и любите меня
большой любовью. Но Дик больше вас. Вы ближе к зем-
246
ле, вы...— как бы это выразиться?—вы человечнее, что
ли. И вот почему я люблю вас сильнее... или по крайней
мере мне кажется, что сильнее.
— Подождите,— продолжала она, удерживая его
жадно тянувшиеся к ней руки,— я еще не все сказала.
Я вспоминаю все наше прошлое с Диком, представляю
себе, какой он сегодня и какой будет завтра... И я не могу
вынести мысли, что кто-то пожалеет моего мужа... что вы
пожалеете его,— а вы не можете не жалеть его, когда я го-
ворю вам, что люблю вас больше. Вот почему я ни в чем
не уверена, вот почему я так быстро беру назад все, что
скажу... и ничего не знаю...
Я бы умерла со стыда, если бы из-за меня кто-нибудь
стал жалеть Дика! Честное слово! Я не могу представить
себе ничего ужаснее! Это унизит его. Никто никогда не
жалел его. Он всегда был наверху, веселый, радостный,
уверенный, непобедимый. Больше того: он и не заслужи-
вал, чтобы его жалели. И вот по моей и... вашей вине,
Ивэн...
Она резко оттолкнула руку Ивэна.
— ...Все, что мы делаем, каждое ваше прикоснсвение—
уже повод для жалости. Неужели вы не видите, насколько
я во всем этом запуталась? А потом... ведь и у меня есть
гордость. Вы видите, что я поступаю нечестно по отноше-
нию к нему... даже в таких мелочах,— она опять поймала
его руку и стала ласкать ее легкими касаниями пальцев,—
и это оскорбляет мою любовь к вам, унижает, не может не
унижать меня в ваших глазах. Я содрогаюсь при мысли,
что вот хотя бы это,— она приложила его руку к своей
щеке,— дает вам право жалеть его, а меня осуждать.
Она сдерживала нетерпение этой лежавшей на ее щеке
руки, потом почти машинально перевернула ее, долго раз-
глядывала и медленно поцеловала в ладонь. Через мгнове-
ние он рванул ее к себе, и она была в его объятиях.
— Вот видите,— укоризненно сказала она, высвобож-
даясь.
— Почему вы мне все это про Дика рассказываете? —
спросил ее Грэхем в другой раз, во время прогулки, когда
их лошади шли рядом.— Чтобы держать меня на расстоя-
нии? Чтобы защититься от меня?
247
Паола кивнула, потом сказала:
— Нет, это не совсем так. Вы же знаете, что я не хочу
держать вас на расстоянии... слишком далеком. Я говорю
об этом потому, что Дик постоянно занимает мои мысли.
Ведь двенадцать лет сн один занимал их. А еще потому,
вероятно, что думаю о нем. Вы поймите, какое созда-
лось положение! Вы разрушили идеальное супружество!
— Знаю,— отозвался он.— Моя роль разрушителя
мне совсем не по душе. Это вы заставляете меня играть
ее, вместо того чтобы со мной уйти. Что же мне делать?
Я всячески стараюсь забыться, не думать о вас. Сегодня
утром я написал полглавы, но знаю, что ничего не вышло,
придется все переделывать,— потому что я не могу не
думать о вас. Что такое Южная Америка и ее этнография
в сравнении с вами? А когда я подле вас — мои руки об-
нимают вас, прежде чем я успеваю отдать себе отчет в
том, что делаю. И, видит бог, вы хотите этого, вы тоже
хотите этого, не отрицайте!
Паола собрала поводья, намереваясь пустить лошадь
галопом, но прежде с лукавой улыбкой произнесла:
— Да, я хочу этого, милый разрушитель.
Она и сдавалась — и боролась.
— Я люблю мужа, не забывайте этого,— предупреж-
дала она Грэхема, а через минуту он уже сжимал ее в
объятиях.
— Слава богу, мы сегодня только втроем! —восклик-
нула однажды Паола и, схватив за руки Дика и Грэхема,
потащила их к любимому дивану Дика в большой комна-
те.— Давайте сядем и будем рассказывать друг другу пе-
чальные истории о смерти королей. Идите сюда, милорды
и знатные джентльмены, поговорим об Армагеддоновой
битве, когда закатится солнце последнего дня.
Она была очень весела, и Дик с изумлением увидел,
что она закурила сигарету. За все двенадцать лет их бра-
ка он мог сосчитать по пальцам, сколько сигарет она вы-
курила,— и то она делала это только из вежливости, что-
бы составить компанию какой-нибудь курящей гостье.
248
Позднее, когда Дик налил себе и Грэхему виски с содо-
вой, она удивила его своей просьбэй дать и ей стаканчик.
— Смотри, это с шотландским виски,— предупре-
дил он.
— Ничего, совсем малюсенький,— настаивала она,— и
тогда мы будем как три старых добрых товарища и пого-
ворим обо всем на свете. А когда наговоримся, я спою
вам «Песнь валькирии».
Она говорила больше, чем обычно, и всячески стара-
лась заставить мужа показать себя во всем блеске. Дик
это заметил, но решил исполнить ее желание и выступил
с импровизацией на тему о белокурых солнечных героях.
«Она хочет, чтобы Дик показал себя»,— подумал Грэ-
хем.
Но едва ли Паола могла сейчас желать, чтобы они
состязались,— она просто с восхищением смотрела на этих
двух представителей человеческой породы: они были пре-
красны и оба принадлежали ей.
«Они говорят об охоте на крупную дичь,— подумала
она,— но разве когда-нибудь маленькой женщине удава-
лось поймать такую дичь, как эти двое?»
Паола сидела на диване, поджав ноги, и ей был ви-
ден то Грэхем, удобно расположившийся в глубоком
кресле, то. Дик: опираясь на локоть, он лежал подле нее
среди подушек. Она переводила взгляд с одного на дру-
гого, и когда мужчины заговорили о жизненных схватках
и борьбе — как реалисты, трезво и холодно,— ее мысли
устремились по тому же руслу, и она уже могла хладно-
кровно смотреть на Дика, без той мучительной жалости,
которая все эти дни сжимала ей сердце.
Она гордилась им,— да и какая женщина не стала бы
гордиться таким статным, красивым мужчиной,— но она
его уже не жалела. Они правы. Жизнь — игра. В ней
побеждают самые ловкие, самые сильные. Разве они оба
много раз не участвовали в такой борьбе, в таких состя-
заниях? Почему же нельзя и ей? И по мере того как она
смотрела на них и слушала их, этот вопрос вставал перед
ней все с большей, настойчивостью.
Они отнюдь не были анахоретами, эти двое, и, навер-
ное, разрешали себе многое в том прошлом, из которого,
как загадки, вошли в ее жизнь. Они знавали такие дни и
249
такие ночи, в которых женщинам — по крайней мере жен*
щинам, подобным Паоле,— отказано. Что касается Дика,
то в его скитаниях по свету он бесспорно,— она сама слы-
шала всякие разговоры на этот счет,— сближался со мно-
гими женщинами. Мужчина всегда остается мужчиной,
особенно такие, как эти двое! И ее обожгла ревность к их
случайным, неведомым подругам, и ее сердце ожесточи-
лось. «Они пожили всласть и ни в чем не знали отказа»,—
вспомнилась ей строчка из Киплинга.
Жалость? А почему она должна жалеть их больше,
чем они жалеют ее? Все это слишком огромно, слишком
стихийно, здесь нет места жалости. Втроем они участвуют
в крупной игре, и кто-нибудь должен проиграть. Увлек-
шись своими мыслями, она уже рисовала себе возможный
исход игры. Обычно она боялась таких размышлений, но
стаканчик виски придал ей смелости. И вдруг ей пред-
ставилось, что конец будет страшен; она видела его как
бы сквозь мглу, но он был страшен.
Ее привел в себя Дик, он водил рукой перед ее гла-
вами, как бы отстраняя какое-то видение.
— Померещилось что-нибудь?—поддразнил он ее,
стараясь поймать ее взгляд.
Его глаза смеялись, но она уловила в них что-то за-
ставившее ее невольно опустить длинные ресницы. Он
знал. В этом уже нельзя было сомневаться. Он знал.
Именно это она прочла в его взгляде и потому опустила
глаза.
— «Цинтия, Цинтия, мне показалось!..» — весело ста-
ла она напевать; и когда он опять заговорил, она потя-
нулась к его недопитому стакану и сделала глоток.
Пусть будет что будет, сказала она себе, а игру она
доиграет. Хоть это и безумие, но это — жизнь, она живет.
Так полно она еще никогда не жила. И эта игра стоила
свеч, какова бы ни была потом расплата. Любовь? Разве
она когда-нибудь по-настоящему любила Дика той лю-
бовью, на какую была способна теперь? Не принимала ли
она все эти годы нежность и привычку за любовь? Ее
взор потеплел, когда она взглянула на Грэхема: да, вот
Грэхем захватил ее, как никогда не захватывал Дик.
Она не привыкла к столь крепким напиткам, ее сердце
учащенно билось, и Дик, как бы случайно на нее посмат-
250
ривая, отлично понимал, почему так ярко блестят ее глаза
и пылают щеки и губы.	*
Он говорил все меньше, и беседа, точно по общему
уговору, затихла.
Наконец, он взглянул на часы, встал, зевнул, потя-
нулся и заявил:
— Пора и на боковую. Белому человеку осталось мало
спать. Выпьем, что ли, на ночь, Ивэн?
Грэхем кивнул; оба чувствовали потребность подкре-
питься.
— А ты?—спросил Дик жену.
Но Паола покачала головой, подошла к роялю и при-
нялась убирать ноты; мужчины приготовили себе на-
питки.
Грэхем опустил крышку рояля, а Дик ждал уже в две-
рях, и когда все они вышли из комнаты, он оказался на
несколько шагов впереди. Паола попросила Грэхема ту-
шить свет во всех комнатах, через которые они прохо-
дили.
В том месте, где Грэхему надо было сворачивать к себе
в башню, Дик остановился.
Грэхем погасил последнюю лампочку.
— Да не эту... глупый,— услышал Дик голос Пао-
лы.— Эта горит всю ночь.
Дик не слышал больше ничего, но кровь бросилась ему
в голову. Он проклинал себя, он -вспомнил, что когда-то
сам целовался, пользуясь темнотой. И теперь он совер-
шенно точно представлял себе, что произошло в этой тем-
ноте, длившейся мгновенье, пока лампочка не вспыхнула
снова.
У него не хватило духа взглянуть им в лицо, когда
они нагнали его. Не желал он также видеть, как честные
глаза Паолы спрячутся за опущенными ресницами; он
медлил и мял сигару, тщетно подыскивая слова для не-
принужденного прощания.
— Как идет ваша книга? Какую главу вы пишете? —
наконец, крикнул он вслед удалявшемуся Грэхему и по-
чувствовал, что Паола коснулась его руки.
Держась за его руку, она раскачивала ее и шла рядом
с ним, болтая и подпрыгивая, словно расшалившаяся де-
вочка. Он же печально размышлял о том, какую еще она
251
изобретет хитрость, чтобы и сегодня уклониться от обыч-
ного поцелуя на ночь, от которого уже так давно укло-
нялась.
Видимо, она так и не успела ничего придумать; а они
уже дошли до того места, где им надо было разойтись
в разные стороны. Поэтому, все еще раскачивая его руку
и оживленно болтая всякий вздор, она проводила Дика
до его рабочего кабинета. И тут он сдался. У него не хва-
тило ни сил, ни упорства, чтобы ждать новой уловки.
Сделав вид, будто вспомнил что-то, он довел ее до сво-
его письменного стола и взял с него случайно попавшее
под руку письмо.
— Я дал себе слово отправить завтра утром ответ с
первой же машиной,— сказал он, нажимая кнопку дикто-
фона, и принялся диктовать.
Она еще с минуту не выпускала его руки. Затем он
почувствовал прощальное пожатие ее пальцев, и она про-
шептала:
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, детка,— ответил он машинально,
продолжая диктовать и как бы не замечая ее ухода.
И продолжал до тех пор, пока ее шаги не стихли в
отдалении.
Глава Двадцать восьмая
На следующее утро Дик, диктуя Блэйку ответы на
письма, не раз готов был все это бросить.
— Позвоните Хеннесси и Менденхоллу,— сказал он,
когда* Блэйк собрал свои бумаги и поднялся, чтобы
уйти.— Поймайте их в конюшнях для молодняка и ска-
жите: пусть сегодня не приходят, лучше завтра утром.
Но тут появился Бонбрайт и приготовился, как обыч-
но, стенографировать в течение часа разговоры Дика с его
управляющими.
— И вот еще что,— крикнул Дик вслед Блэйку,—
спросите Хеннесси, как чувствует себя старуха Бесси. Она
была вчера вечером очень плоха,— пояснил он Бонбрайту.
— Мистеру Хэнли нужно переговорить с вами немед-
ленно, мистер Форрест,— сказал Бонбрайт и прибавил,
252
увидев, как его патрон с досадой и удивлением поднял
брови.— Это насчет Бьюкэйской плотины. Что-то там не
выходит по плану... допущена, видимо, крупная ошибка...
Дик уступил и целый час совещался со своими управ-
ляющими.
Во время жаркого спора с Уордменом о дезинфекцион-
ном составе для купанья овец он встал из-за стола и по-
дошел к окну, привлеченный голосами, топотом лошадей
и смехом Паолы.
— Воспользуйтесь отчетом Монтаны, я вам сегодня же
пришлю с него копию,— продолжал он, глядя в окно.—
Там выяснили, что это средство не годится. Оно дей-
ствует скорее успокаивающе, но не убивает паразитов.
Оно недостаточно эффективно.
Мимо окна проскакала кавалькада из четырех чело-
век. Паола ехала между двумя друзьями Форреста, ху-
дожником Мартинесом и скульптором Фрейлигом, только
что прибывшими с утренним поездом. Она оживленно
беседовала с обоими. Четвертым был Грэхем на Селиме:
он отстал от них, но было совершенно ясно, что очень
скоро эти четверо всадников разделятся на две пары.
Едва пробило одиннадцать, как Дик, не находивший
себе места, нахмурясь, вышел с папиросой на большой
двор; увидев по многим признакам, что Паола совсем за-
бросила своих золотых рыбок, Дик горько усмехнулся.
Глядя на них, он вспомнил о ее собственном внутреннем
дворике, где тоже был бассейн,— она держала в нем са-
мые редкие и красивые экземпляры. Он решил заглянуть
туда и пустился в путь, открывая своим ключом двери
без ручек и выбирая ходы и переходы, известные, кроме
него, только Паоле да слугам.
Внутренний дворик Паолы был одним из самых заме-
чательных подарков, сделанных Диком своей молодой
жене. Эта затея, подсказанная Щедростью любящего,
могла быть осуществлена только при таких королевских
доходах. Он предоставил Паоле полную возможность
устроить дворик по своему вкусу и настаивал на том, что-
бы она не останавливалась перед самыми сумасбродными
тратами. Ему доставляло особенное удовольствие драз-
нить своих бывших опекунов сногсшибательными сумма-
ми в ее чековой книжке. Дворик никак не был связан с
253
общим планом Большого дома. Глубоко скрытый в недрах
этой огромной постройки, он не мог нарушить его очерта-
ний и красот. И редко кто видел этот прелестнейший уго-
лок. Кроме сестер Паолы да какого-нибудь приезжего
художника, туда никто не допускался, и никто не мог им
полюбоваться. Грэхем слышал о существовании дворика,
но даже ему не предложили посмотреть его.
Дворик был круглый и настолько маленький, что в нем
не чувствовалось холода пустого пространства, как в боль-
шинстве дворов. Дом был построен из бетсна, здесь же
глаз отдыхал на мраморе удивительно мягких тонов.
Окружающие дворик аркады были из резного белого
мрамора с чуть зеленоватым оттенком, смягчавшим осле-
пительные отблески полуденного солнца. Бледноалые
розы обвивались вокруг стройных колонн и перекидыва-
лись на плоскую низкую крышу, украшенную не уродли-
выми химерами, а смеющимися шаловливыми младен-
цами. Дик брел неторопливо по розовому мраморному
полу под аркадами, и в его душу постепенно проникала
красота этого дворика, смягчая и успокаивая его.
Сердцем и центром дворика был фонтан: он состоял
из трех сообщающихся между собой, расположенных на
разной высоте бассейнов из белого мрамора, прозрачного,
как раковины. Вокруг бассейна резвились дети, изваян-
ные из розового мрамора, в натуральную величину. Неко-
торые из них заглядывали, перегнувшись через борт, в
нижние бассейны; один жадно тянулся ручонками к зо-
лотым рыбкам; другой, лежа на спине, улыбался небу;
еще один малыш, широко расставив толстенькие ножки,
потягивался; иные стояли в воде^ иные играли среди бе-
лых и красных роз,— но все были так или иначе связаны
с фонтаном и в какой-нибудь точке с ним соприкасались.
Мрамор был выбран так удачно и скульптура так хороша,
что возникала полная иллюзия жизни. Это были не хе-
рувимы, а живые, теплые человеческие детеныши.
Дик с улыбкой смотрел на их веселую компанию. Он
докурил папиросу и все еще стоял перед ними, держа в
руках окурок. «Вот что ей нужно было,— думал он,—
ребята, малыши. Она же страстно любит их! И если б у
нее были дети...» Он вздохнул и, пораженный новой
мыслью, посмотрел на любимое местечко Паолы, зная за-
254
ранее, что не увидит брошенного там в красивом беспо-
рядке начатого ею шитья: все эти, дни она не шила.
Он не зашел к в маленькую галерею за аркадами, где
были собраны картины и гравюры, а также мраморные
и бронзовые копии с ее любимейших скульптур, находя-
щихся в музеях Европы. Он поднялся по лестнице, про-
шел мимо великолепной Ники1, стоявшей на площадке в
том месте, где лестница разделялась, и еще выше — в жи-
лые комнаты, занимавшие весь верхний этаж флигеля.
.Но возле Ники он на миг остановился в посмотрел вниз,
на дворик. Сверху он был похож на прекрасную драго-
ценную гемму, совершенную по форме и по краскам.
И Дик должен был сознаться, что хотя средства для
воплощения этого замысла предоставил он, но замысел
целиком принадлежал Паоле,— эта красота была ее со-
зданием. Паола долго мечтала о таком дворике, и Дик
дал ей возможность осуществить свою мечту. А теперь,
размышлял он, сна забыла и о дворике. Паола не была
своекорыстной,— он отлично знал это,— и если он, сам
по себе, не в силах удержать ее, то всем этим игрушкам
никогда не заглушить зов ее сердца.
Дик бесцельно бродил по ее комнатам, почти не видя
отдельных обступивших его предметов, но все охватывая
любящим взглядом. Каждая вещь здесь красноречиво го-
ворила о своеобразии хозяйки. Но когда он заглянул в
ванную с ее низким римским бассейном, он все-таки не
мог не заметить, что кран чуточку протекает, и решил се-
годня же сказать об этом водопроводчику.
Взглянул Дик, конечно, и на ее мольберт, отнюдь не
ожидая увидеть новую работу, но обманулся — перед ним
стоял его собственный портрет. Он знал ее прием — брать
позу и основные контуры с фотографии, а затем допол-
нять этот контур по воспоминаниям. В данном случае
сна воспользовалась очень удачный моментальным сним-
ком, когда он сидел в седле. Один-единственный раз и на
один миг Дику удалось заставить Капризницу стоять
смирно; он был изображен с шляпой в руке, волосы в жи-
вописном беспорядке, выражение лица естественное — он
не знал, что его снимают,— глаза прямо смотрят в
1 Ника — крылатая богиня победы (античн. миф.).
255
камеру. Никакой фотограф не мог бы лучше уловить
сходство. Паола отдала увеличить снимок и писала теперь
с него. Но портрет уже перестал быть фотографией, Дик
узнавал характерную для Паолы манеру.
Вдруг он вздрогнул и вгляделся пристальнее. Разве
это его выражение глаз, да и всего лица? Опять он по-
смотрел на фотографию,— там этого не было. Он подо-
шел к одному из зеркал и, придав себе равнодушный вид,
начал думать о Паоле и Грэхеме. И постепенно на его
лице и в глазах появилось то самое выражение. Не удо-
вольствовавшись этим, он вернулся к мольберту и еще
раз взглянул на портрет, чтобы проверить свое впечатле-
ние. Паола знала! Паола знала, что он знает! Она вы-
рвала у него тайну, подстерегла в одну из тех минут, ко-
гда новое выражение, без его ведома, проступило у него
на лице, и перенесла на холст.
Из гардеробной появилась горничная Паолы, китаянка
Ой-Ли; она не заметила Дика и шла к нему навстречу в
глубокой задумчивости, опустив глаза. Лицо ее было пе-
чально, и она уже не поднимала брови — привычка, по-
служившая поводом для ее прозвища. На лице не было
обычного удивления, китаянка казалась подавленной.
«Кажется, все наши лица начали выдавать свои тай-
ны»,— подумал он.
— С добрым утром, Ой-Ли,— окликнул ее Дик.
Она ответила на его приветствие; в ее глазах он про-
чел ^сострадание. Ой-Ли знает — первая из посторонних.
Что ж, на то она и женщина! Впрочем, служанка так мно-
го бывала с Паолой, когда та сидела у себя, что, конечно,
не могла не разгадать тайну своей хозяйки.
Вдруг ее губы задрожали, она стиснула руки и пыта-
лась заговорить.
— Мистер Форрест,— начала она, задыхаясь.— Мо-
жет быть, вы подумаете, я с ума сошла, но я хочу кое-что
сказать вам. Вы очень добрый хозяин. Вы очень добры к
моей старой матери. Вы всегда, всегда были добры ко
мне...
Она запнулась, облизала пересохшие губы, потом за-
ставила себя поднять на него глаза и продолжала:
— Миссис Форрест, мне кажется, она... она...
Но лицо Дика стало вдруг таким строгим, что она
256
смутилась, умолкла и покраснела; и Дик подумал: она
стыдится того, что собиралась сказать.
— Хорошую картину пишет миссис Форрест, прав-
да?— заметил он, чтобы дать ей прийти в себя.
Китаянка вздохнула и, когда обратила взор на порт-
рет Дика, в ее глазах опять мелькнуло сострадание.
Она снова вздохнула, но он не мог не заметить вне-
запной холодности ее тона, когда она ответила:
— Да, миссис Форрест рисует очень хорошую кар-
тину.
Она вдруг взглянула на него проницательным и при-
стальным взглядом, как бы изучая его лицо, затем опять
повернулась к портрету и, показывая на его глаза, ска-
зала:
— Нехорошо.
Ее голос звучал резко и сердито.
— Нехорошо,— бросила сна опять через плечо, еще
громче, еще резче, и скрылась в спальне Паолы.
Дик невольно выпрямился, как бы готовясь муже-
ственно встретить то, что должно было скоро обрушиться
на него. Что ж, это начало конца. Ой-Ли знает. Скоро
узнают и другие, узнают все. В известном смысле он был
даже рад этому,— рад, что мука ожидания продлится те-
перь недолго.
Все же, уходя из комнаты, он уже насвистывал весе-
лый мотив, давая понять китаянке, что с его точки зрения
все пока обстоит благополучно.
В тот же день, пользуясь тем, что Дик уехал на про-
гулку с Фрейлигом, Мартинесом if Грэхемом, Паола в
свою очередь предприняла тайное паломничество на поло-
вину мужа. Выйдя на веранду, служившую Дику спаль-
ней, она окинула взглядом кнопки, телефон над постелью,
соединявший Дика с его служащими и почти со всей Ка-
лифорнией, диктофон на вращающейся подставке, акку-
ратно разложенные книги, журналы и сельскохозяйствен-
ные бюллетени, ожидавшие просмотра, пепельницу, папи-
росы, блокноты, термос.
Внимание Паолы привлекла ее собственная фотогра-
фия, единственное украшение этой комнаты. Фотография
257
висела над барометром и термометрами, которые, как она
знала, всего чаще привлекали взор Дика. По какой-то
странной фантазии она перевернула смеющийся портрет
лицом к стене, увидела пустой прямоугольник рамки, пе-
ревела взгляд на постель и снова на стену — и вдруг,
точно испугавшись, торопливо повесила смеющийся порт-
рет опять лицом к комнате. «Нет, он тут на месте,— по-
думала Паола.— Да. На месте».
Потом ее глаза остановились на большом автоматиче-
ском револьвере в кобуре, висевшем так близко от по-
стели Дика, что достаточно было протянуть руку, чтобы
взять его. Она взялась за рукоятку. Да, как и следовало
ожидать, курок не на предохранителе, таков уж у Дика
обычай: как бы долго револьвер ни оставался без упо-
требления, он не дает ему залеживаться в кобуре.
Вернувшись в рабочий кабинет, Паола медленно обо-
шла его, задумчиво разглядывая огромные картотеки,
шкафы с картами и чертежами на синьке, вращающиеся
полки со справочниками и длинные ряды тщательно пе-
реплетенных племенных реестров. В конце концов она до-
шла и до библиотеки,— там было множество брошюр,
переплетенных журнальных статей и с десяток каких-то
толстых научных книг. Она добросовестно прочла загла-
вия: «Кукуруза в Калифорнии», «Силосование кормов»,
«Организация фермы», «Курс сельскохозяйственного сче-
товодства», «Ширы в Америке», «Истощение чернозема»,
«Люцерна в Калифорнии», «Почвообразование», «Вы-
сокие урожаи в Калифорнии», «Американские шортхор-
ны». Прочтя последнее название, она ласково улыбнулась,
вспомнив ту оживленную полемику, которую Дик вел,
отстаивая необходимость делать различие между дойной
коровой и убойной, против тех, кто доказывал, что надо
выращивать коров, отвечающих одновременно обоим на-
значениям.
Она погладила ладонью корешки книг, прижалась к
ним щекой и закрыла глаза. О Дик! Какая-то мысль за-
родилась в ней и тут же угасла, оставив в сердце смутную
печаль, ибо Паола не решилась додумать ее до конца.
Как этот письменный стол типичен для Дика! Ника-
кого беспорядка, никаких следов неоконченной работы.
Только проволочный лоток с отстуканными на пишущей
258
машинке, ожидающими его подписи письмами да непри-
вычно большая стопка желтых телеграмм, принятых по
телефону из Эльдорадо и перепечатанных секретарями на
бланки. Она рассеянно скользнула взглядом по первым
строкам лежавшей сверху телеграммы и наткнулась на
чрезвычайно заинтересовавшее ее сообщение. Паола, сдви-
нув брови, вчиталась в него, затем начала рыться в куче
телеграмм, пока не нашла подтверждения поразившего
ее известия. Погиб Джереми Брэкстон — этот рослый, ве-
селый и добрый человек. Шайка пьяных мексиканских
пеонов убила его в горах, когда он хотел бежать с рудни-
ков Харвест в Аризону. Телеграмма пришла два дня
тому назад, и Дик знал об этом уже в течение двух дней,
но не говорил, чтобы ее не расстраивать. Был в этом и
другой смысл: смерть Брэкстона знаменовала большие
денежные потери: де>а на рудниках Харвест идут, ви-
димо, все хуже. Да, таков Дик!
Итак, Брэкстон погиб. Ей показалось, что в комнате
вдруг стало холоднее. Она почувствовала озноб. Такова
жизнь — в конце пути каждого из нас ждет смерть.
И опдть ее охватил тот же смутный страх и ужас. Впе-
реди ей рисовалась гибель. Но чья? Она не искала раз-
гадки. Достаточно того, что это была гибель. Ужас при-
давил ей душу, и самый воздух в этой спокойной комнате
показался ей гнетущим. Она медленно вышла.
Глава двадцать девятая
9
— Наша маленькая хозяйка чувствительна, как птич-
ка,— говорил Терренс, беря с подноса коктейль, которым
A-Ха обносил присутствующих.
Время было предобеденное, и Грэхем, Лео и Терренс
Мак-Фейн случайно сошлись в бильярдной.
— Нет, Лео,— остановил ирландец молодого поэта.—
Хватит с вас одного. У вас и так горят щеки. Еще кок-
тейль — и вас совсем развезет. В вашей юной голове идеи
о красоте не должны затуманиваться винными парами.
Пусть пьют старшие. Чтобы пить, требуется особый та-
лант. У вас его нет. Что же касается меня...
259
Он опорожнил свой стакан и замолчал, смакуя кок-
тейль.
— Бабье питье,— презрительно покачал он головой.—
Не нравится. Не Жжет. И букета никакого. Ни черта.
A-Ха, мой друг,— подозвал он китайца,— устрой-ка мне
смесь из виски с содовой в таком длинном-длинном бо-
кале, и, знаешь, настоящую — вот столько.— Он вытянул
горизонтально четыре пальца, показывая, сколько ему
надо налить виски; и, когда A-Ха спросил, какого виски
он желает, Терренс ответил:—Шотландского или ир-
ландского, бурбонского или ржаного — все равно, какой
под руку попадется.
Грэхем только кивнул китайцу и, смеясь, обратился
к ирландцу:
— Меня вам, Терренс, ни за что не напоить. Я не за-
был, каких хлопот вы наделали О’Хэю.
— Ну что вы! Что вы! Это была чистейшая случай-
ность,— ответил тот.— Говорят, что если у человека
скверно на душе, так его может свалить с ног одна капля.
— Ас вами это бывает? —спросил Грэхем.
— Никогда этого со мной не случалось. Мой жизнен-
ный опыт весьма ограничен.
— Вы начали, Терренс, насчет... миссис Форрест,—
просящим тоном напомнил Лео.— И как будто хотели
сказать что-то очен!г> хорошее...
— Разве о ней можно сказать что-нибудь другое,—
возразил Терренс.— Я сказал, что у нее чувствительность
птички,— но не чувствительность трясогузки или томно
воркующей горлицы, а как у веселых птиц — например, у
диких канареек, которые купаются в здешних фонтанах,
разбрасывая солнечные брызги, всегда поют и щебечут, и
их сердечко точно пылает на золотой грудке. Вот и ма-
ленькая хозяйка такая же. Я много за ней наблюдал.
Все, что на земле, под землей и на небе, радует ее и
украшает ее жизнь: цветок ли мирта, который не по
праву нарядился в пурпур, когда ему нельзя быть красоч-
нее бледной лаванды; или яркая роза — знаете, этакая
роскошная роза «Дюшес»: ее чуть покачивает ветер, а она
только что распустилась под жаркими лучами солнца...
Про такую розу Паола мне сказала однажды: «У нее цвет
зари, Терренс, и форма поцелуя». Для маленькой хозяйки
260
все радость: серебристое ржанье Принцессы, звон коло-
кольчиков в морозное утро, прелестные шелковистые ан-
горские козы, которые бродят живописными группами по
горным склонам, багряные лупины вдоль изгородей, высо-
кая жаркая трава на склонах и вдоль дороги или выжжен-
ные летним зноем бурые горы, похожие на львов, приго-
товившихся к прыжку. А с каким почти чувственным
наслаждением она подставляет шею и руки лучам благо-
датного солнца!
— Она душа красоты,— пролепетал Лео.— За такую
женщину можно умереть; я это вполне понимаю.
— Но можно и жить для них и любить эти восхити-
тельные создания,— добавил Терренс.— Послушайте-ка,
мистер Грэхем, я открою вам один секрет. Мы, философы
из «Мадроньевого Оврага», мы, люди, потерпевшие кру-
шение в житейском море, заброшенные сюда, в эту тихую
заводь, где мы живем щедротами Дика, мы составляем
братство влюбленных. И у всех у нас одна дама сердца —
маленькая хозяйка. Мы беспечно теряем дни в мечтах и
беседах, мы не признаем ни бога, ни черта, ни родины, но
мы все — рыцари маленькой хозяйки и дали обет верно-
сти ей.
— Мы готовы умереть за нее,— подтвердил Лео, мед-
ленно склоняя голову.
— Нет, мальчик, мы готовы жить для нее и сражаться
за нее. Умереть — дело несложное.
Грэхем не пропустил ни слова из этого разговора.
Юноша, конечно, ничего не понимал, но по глазам кельта,
пристально смотревшим на Грэхема из-под копны седых
волос, он понял, что тот все знает.
На лестнице раздались мужские голоса и шаги; в ту
минуту, как входили Мартинес и Дар-Хиал, Терренс
сказал:
— Говорят, что в Каталине отличная погода и тунец
ловится превосходно.
A-Ха опять принес коктейли; у него было много дела,
так как в это время подошли и Хэнкок с Фрейлигом.
Терренс пил смеси, которые китаец с неподвижным
лицом подавал ему по своему выбору, пил и в то же время
распространялся о вреде и мерзости пьянства, убеждая
Лео не пить.
261
Вошел О-Дай, держа в руках записку и озираясь, кому
бы ее отдать.
— Сюда, крылатый сын неба,— поманил его к себе
Терренс.
— Это просьба, адресованная нам и составленная в
подобающих случаю выражениях,— провозгласил он, за-
глянув в записку.— Дело в том, что приехали Льют и
Эрнестина, и вот о чем они просят. Слушайте!—И сн
прочел: — «О благородные и славные олени! Две бедных,
смиренных и кротких лани одиноко блуждают в лесу и
просят разрешения на самое короткое время посетить пе-
ред обедом стадо оленей на их пастбище».
— Метафоры допущены здесь самые разнородные,—
сказал Терренс,— но все же девицы поступили совершен-
но правильно. Они знают закон Дика,— и это хороший
закон,— что никакие юбки в бильярдную не допускаются,
разве только с единодушного согласия мужчин. Ну что ж,
как думает ответить стадо оленей? Все, кто согласен,
пусть скажут «да». Кто против? Принято. Беги, быстро-
ногий О-Дай, и веди сюда этих дам.
— «В сандальях коронованных царей...»,— начал Лео,
выговаривая слева с благоговеньем и любовной бережно-
стью.
— «Он будет попирать их ночи алтари»,— подхватил
Терренс.— Человек, написавший эти строки, великий че-
ловек. Он друг Лео и друг Дика, я горжусь тем, что сн
и мой друг.
— А как хорош вот этот стих,— продолжал Лео, об-
ращаясь к Грэхему,— из того же сонета. Послушайте, как
это звучит: «Внемлите песне утренней звезды...» И даль-
ше,— голосом, замирающим от любви к прекрасному сло-
ву, юноша прочел: — «С умершей красотою на руках как
он мечты грядущему вернет?»
Он смолк, ибо в комнату входили сестры Паолы, и
робко поднялся, чтобы с ними поздороваться.
Обед в тот день прошел так же, как все обеды, на ко-
торых присутствовали мудрецы. Дик, по своему обычаю,
яростно спорил, сцепившись с Аароном Хэнкоком из-за
262
Бергсона, нападая на его метафизику с меткостью и бес-
пощадностью реалиста.
— Ваш Бергсон не философ, а шарлатан, Аарон,— за-
ключил Дик.— У него за спиной все тот же старый мешок
колдуна, набитый всякими метафизическими штучками,
только разукрашены они оборочками из новейших науч-
ных данных.
— Это верно,— согласился Терренс.— Бергсон —
шарлатан мысли. Вот почему он так популярен...
— Я отрицаю...— прервал его Хэнкок.
— Подождите минутку, Аарон. У меня мелькнула од-
на мысль. Дайте мне ее удержать, пока она, подобно ба-
бочке, не улетела в голубое небо. Дик поймал Бергсона с
поличным, этот философ украл немало сокровищ из хра-
нилища науки. Даже свою здоровую уверенность он ста-
щил у Дарвина — из его учения о том, что выживают са-
мые приспособленные. А что он из этого сделал? Слегка
обновил эту теорию прагматизмом Джемса, подсластил
негаснущей в сердце человека надеждой на то, что вся-
кому суждено жить снова, и разукрасил идеей Ницше о
тем, что чаще всего к успеху ведет чрезмерность...
— Идеей Уайльда,— хотите вы сказать,— поправила
его Эрнестина.
— Видит бог, я выдал бы ее за свою, если бы не ваше
присутствие,— вздохнул Терренс с поклоном в ее сторо-
ну.— Когда-нибудь антиквары мысли точно установят
автора. Я лично нахожу, что эта идея отдает Мафусаи-
лом. Но до того, как меня любезно* прервали, я говорил...
— А кто грешит более задорной самоуверенностью,
чем Дик? — вопрошал Аарон несколько позже; Паола
кинула Грэхему многозначительный взгляд.
— Я только вчера смотрел табун годовалых жеребят;
у меня и сейчас перед глазами эта прекрасная картина.
И вот я спрашиваю: а кто делает настоящее дело?
— Возражение Хэнкока вполне основательно,— нере-
шительно заметил Мартинес.— Без элемента тайны мир
был бы плоским и неинтересным. А Дик не признает ни-
каких тайн.
— Ну уж нет,— возразил Терренс, заступаясь за Ди-
ка.— Я хорошо его знаю. Дик признает, что в мире есть
тайны, но не такие, какими пугают детей. Для него не
263
существует ни страшных бук, ни всей этой фантасмагории,
с которой обычно носитесь вы, романтики.
— Терренс понимает меня,— подтвердил Дик.—
Мир всегда останется загадкой. Для меня человеческая
совесть не большая загадка, чем химическая реакция, бла-
годаря которой возникает обыкновенная вода. Согласи-
тесь, что это тайна, и тогда все более сложные явления
природы потеряют свою таинственность. Эта простая хи-
мическая реакция — вроде тех основных аксиом, на ко-
торых строится все здание геометрии. Материя и сила —
вот вечные загадки вселенной, и они проявляют себя в
загадке пространства и времени. Проявления — не за-
гадка; загадочны только их основы — материя и сила, да
еще арена этих проявлений — пространство и время.
Дик замолчал и рассеянно посмотрел на бесстрастные
лица A-Ха и О-Дая, стоявших с блюдами в руках как
раз против него. «Их лица совершенно бесстрастны,— по-
думал он,— хотя я готов держать пари, что и они осве-
домлены о том, что так потрясло Ой-Ли».
— Вот видите,— торжествующе закончил Терренс.—
Самое лучшее то^ что он никогда не становится вверх тор-
машками и не теряет равновесия. Он твердо стоит на
крепкой земле, опираясь на законы и факты, и защищен
от всяких заоблачных фантазий и нелепых бредней...
Никому в тот вечер — и за обедом и после — не при-
шло бы в голову, что Дик чем-то расстроен. Казалось,
ему непременно хочется отпраздновать приезд Льют и Эр-
нестины; он не поддерживал тяжеловесного спора фило-
софов и изощрялся во всевозможных каверзах и шутках.
Паола заразилась его настроением и всячески помогала
ему в его проделках.
Самой интересной оказалась игра в приветственный
поцелуй. Все мужчины должны были подвергнуться ему.
Грэхему была оказана честь — пройти испытание первому,
и он мог потом наблюдать злоключения всех остальных,
которых Дик по одному вводил со двора.
Хэнкок — Дик держал его за руку — дошел до середи-
ны комнаты, где Паола и ее две сестры стояли на стуль-
ях, подозрительно оглядел их и заявил, что хочет обойти
264
стулья кругом. Однако он не заметил ничего особенного,
кроме того, что на каждой была мужская фетровая шляпа.
— Ну что ж, по-моему ничего,— заявил Хэнкок,
остановившись перед ними и рассматривая их.
— Конечно, ничего,— уверил его Дик.— Так как эти
женщины воплощают все самое прекрасное в нашем име-
нии, то и ддлжны подарить вам приветственный поцелуй.
Выбирайте, Аарон.
Аарон, сделав крутой поворот, словно чуя какую-то
каверзу за спиной, спросил:
— Все три должны поцеловать меня?
— Нет; вам полагается выбрать ту, которая вас по-
целует.
— А те две, которых я не выберу, не сочтут это дис-
криминацией? — допытывался Аарон.
— И усы не послужат препятствием? — был его сле-
дующий вопрос.
— Нисколько,— заверила его Льют.— Мне по край-
ней мере всегда хотелось знать, какое ощущение испыты-
ваешь, целуя черные усы.
— Спешите, спешите, сегодня здесь целуют филосо-
фов,— заявила Эрнестина,— но только, пожалуйста, по-
торопитесь, остальные ждут. Меня тоже должно сегодня
поцеловать целое поле усатых колосьев.
— Ну, кого же вы выбираете? —настаивал Дик.
— Какой же может быть выбор! — бойко отозвался
Хэнкок.— Конечно, я поцелую свою даму сердца, малень-
кую хозяйку.
Он поднял голову и вытЛ{ул губы, она наклонилась,
и в тот же миг с полей ее шляпы хлынула ему в лицо
ловко направленная струя воды.
Когда очередь дошла до Лео, он храбро выбрал Паолу,
и чуть не испортил игру, благоговейно преклонив колено
и поцеловав край ее платья.
— Это не годится,— заявила Эрнестина.— Поцелуй
должен быть самый настоящий. Поднимите голову, чтобы
вас могли поцеловать.
— Пусть последняя будет первой, поцелуйте меня,
Лео,— попросила Льют, чтобы помочь ему в его замеша-
тельстве.
Он с благодарностью взглянул на нее и потянулся к
265
ней, но недостаточно откинул голову, и струя воды поли-
лась ему за воротник.
— А меня пусть поцелуют все три,— заявил Тер-
ренс,— ему казалось, что он нашел выход из затрудни-
тельного положения.— И я трижды вкушу райское бла-
женство.
В благодарность за его любезность он получил на го-
лову три струи воды.
Азарт и веселость Дика все возрастали. Всякий, глядя
на то, как он ставит к створке двери Фрейлига и Марти-
неса, чтобы измерить их рост и разрешить спор о том, кто
выше, сказал бы, что нет сейчас на свете человека безза-
ботнее и спокойнее его.
— Колени вместе! Ноги прямо! Головы назад! —
командовал он.
Когда их головы коснулись двери, с другой стороны
раздался громовой удар, от которого они вздрогнули.
Дверь распахнулась, и появилась Эрнестина, вооружен-
ная палкой, которой бьют в гонг.
Затем Дик, держа в руке атласную туфельку на высо-
ком каблуке и накрывшись с Терренсом простыней, учил
его, к бурному восторгу остальных, игре в «Братца Боба».
В это время появились еще Мэзоны и Уатсоны со всей
своей уикенбергской свитой.
Дик немедленно потребовал, чтобы все вновь прибыв-
шие молодые люди тоже получили приветственный поце-
луй. Несмотря на восклицания и шум, который подняли
полтора десятка здоровающихся людей, он ясно расслы-
шал слова Лотти Мэзон: «О, мистер Грэхем! А я думала,
вы давно уехали».
И Дик, среди суеты, неизбежной при появлении та-
кого множества гостей, продолжая изображать из себя
человека, которому ужасно весело, зорко ловил те насто-
роженные взгляды, какими женщины смотрят только на
женщин. Спустя несколько минут он увидел, как Лотти
Мэзон бросила украдкой именно такой вопрошающий
взгляд на Паолу в ту минуту, когда та, стоя перед Грэ-
хемом, что-то говорила ему.
«Нет еще,— решил Дик,— Лотти пока не знает. Но
подозрение уже родилось; и ничто, конечно, так нс пора-
дует ее женскую душу, как открытие, что безупречная,
266
гордая Паола — такая же, как и все другие женщины, и
у нее те же слабости».
Лотти Мэзон была высокая эффектная брюнетка лет
двадцати пяти, бесспорно красивая и, как Дику пришлось
убедиться, бесспорно очень смелая. В недалеком прошлом
Дик, увлеченный и, надо признаться, ловко поощряемый
ею, затеял с ней легкий флирт, в котором, впрочем, не за-
шел так далеко, как ей того хотелось. С его стороны ни-
чего серьезного не было. Не дал он развиться и в ней
серьезному чувству. Но, памятуя этот флирт, Дик был на-
стороже, предполагая, что именно Лотти будет особенно
следить за Паолой и что именно у нее, скорее чем у других
дам, могут возникнуть кое-какие подозрения.
— О да, Грэхем превосходно танцует,— услышал Дик
спустя полчаса голос Лотти Мэзон, говорившей с малень-
кой мисс Максуэлл.— Верно, Дик?—обратилась она к
нему, глядя на него по-детски невинными глазами, но,—
он чувствовал это,— в то же время внимательно наблю-
дая за ним.
— Кто? Грэхем? Ну еще бы! — ответил Дик спокойно
и открыто.— Да, превосходно. А как вы думаете, не
устроить ли нам танцы? Тогда мисс Максуэлл убедится
на деле. Хотр здесь есть только одна дама ему под пару,
с ней он может показать свое мастерство.
— Это, конечно, Паола? — сказала Лотти.
— Конечно, Паола. Ведь вы, молодежь, не умеете
вальсировать. Да вам и научиться негде было.
Лотти вздернула хорошенький носик.
— Впрочем, может быть, вы и учились чуть-чуть, еще
до того, как вошли в моду новые танцы,— извинился он.—
Давайте, я уговорю Ивэна и Паолу, а мы пойдем с вами,
и я ручаюсь, что других пар не будет.
Вальсируя, он вдруг остановился и сказал:
— Пусть они танцуют одни. На них стоит полюбо-
ваться.
Сияя от удовольствия, смотрел он, как Грэхем и его
жена заканчивают танец, и чувствовал, что Лотти погля-
дывает на него сбоку и что ее подозрения рассеиваются.
Танцевать захотелось всем, и так как вечер был очень
теплый, Дик приказал открыть настежь большие двери
во двор. То одна, то другая пара, танцуя, выплывала из
267
комнаты, и танец продолжался под залитыми лунным све-
том аркадами; под конец туда перешли все пары.
— Он еще совсем мальчишка,— говорила Паола Грэ-
хему, слушая, как Дик расхваливает всем и каждому до-
стоинства своего нового фотоаппарата, снимающего при
ночном освещении.— Аарон во время обеда укорял его за
самоуверенность, и Терренс встал на его защиту. Дик за
всю свою жизнь не пережил ни одной трагедии. Он ни
разу не был в положении побежденного. Его самоуверен-
ность всегда была оправдана. Как сказал Терренс, он
всегда делал настоящее дело. Ведь он знает, бесспорно
знает — и все-таки совершенно уверен и в себе и во мне.
Когда Грэхем пошел танцевать с мисс Максуэлл, Пао-
ла продолжала размышлять о том же. В конце концов
Дик не так уж страдает. Да этого и следовало ожидать.
Ведь у него трезвый ум, он философ. Потеряв ее, он от-
несся бы к этому так же безучастно, как к потере Горца,
к смерти Джереми Брэкстона или к затоплению рудни-
ков. «Довольно трудно,— говорила она себе с улыбкой,—
испытывать горячее влечение к Грэхему и быть замужем
за таким философом, который палец о палец не ударит,
чтобы удержать тебя». И она снова должна была при-
знать, что Грэхем тем и обаятелен, что он так пылок, так
человечен. Это сближало их. Даже в расцвете их романа
с Диком в Париже он не вызывал в ней такого пламен-
ного чувства. Правда, он был замечательным возлюблен-
ным — с его даром находить для любви особые слова, с
его любовными песнями, приводившими ее в такое восхи-
щение,— но это было все же не то, что она теперь испыты-
вала к Грэхему и что Грэхем, наверное, испытывал к ней.
Кроме того, в те давние времена, когда Дик так внезапно
завладел ее сердцем, она была еще молода и неопытна в
вопросах любви.
И от этих мыслей все более ожесточалось ее сердце по
отношению к мужу и разгоралась страсть к Грэхему. Тол-
па гостей, веселье, возбуждение, близость и нежные каса-
ния при танцах, теплота летнего вечера, лунный свет и
запах ночных цветов волновали ее все глубже и сильнее,
и она жаждала протанцевать хотя бы еще один танец с
Грэхемом.
— Нет, магний не нужен,— говорил Дик.— Это не-
268
мецкое изобретение. Достаточно выдержки в полминуты
при обычном освещении. Самое удобное то, что можно
сейчас же проявить пластинку. А недостаток тот, что
нельзя печатать прямо с пластинки.
— Но если снимок удачен, можно с этой пластинки
переснять на обычную и с нее печатать,— заметила Эрне-
стина.
Она уже видела эту свернувшуюся в камере огромную
змею в двадцать футов, которая при нажиме на баллончик
тотчас выскакивала, словно чертик из ящика. Многие из
присутствующих тоже видели аппарат и просили Дика
сходить за ним и сделать опыт.
Он отсутствовал дольше, чем предполагал, так как
Бонбрайт оставил на его столе несколько телеграмм, ка-
сающихся положения в Мексике, и на них нужно было
немедленно ответить. Наконец, взяв аппарат, Дик вер-
нулся к гостям кратчайшей дорогой, через дом и двор.
Танцующие под аркадами пары постепенно скрывались в
зале, и, прислонившись к одной из колонн, Дик смотрел,
как они проходят мимо него. Последними были Паола и
Ивэн, они прошли так близко, что он мог бы, протянув
руку, до них дотронуться. Но, хотя свет месяца и падал
прямо на него, они его не видели. Они не отрываясь смот-
рели друг на друга.
Предпоследняя пара была уже в деме, и музыка
смолкла. Паола и Грэхем остановились, и он только хо-
тел предложить ей руку и тоже отвести в комнаты, как
она вдруг прижалась к нему в неудержимом порыве. Из
чисто мужской осторожности он сначала слегка откло-
нился, но она обхватила его шею рукой и притянула к
себе для поцелуя. Это была внезапная и неудержимая
вспышка страсти. Через мгновение Паола, взяв его под
руку, уже входила в дом, и до Дика донесся ее веселый
и непринужденный смех.
Дик ухватился за колонну, держась за нее, скользнул
вниз и сел на каменные плиты. Он задыхался. Сердце сту-
чало, словно хотело выскочить из груди, он ловил губами
воздух. А проклятое сердце металось, билось в герле, ду-
шило его. Ему казалось, что оно уже во рту, он жует его
и глотает вместе с освежающим воздухом. Вдруг он по-
чувствовал озноб, а затем весь покрылся потом.
269
— Слыхано ли, чтобы у. кого-нибудь из Форрестов
бывали болезни сердца? —пробормотал он, все еще сидя
на земле, прислонясь к колонне и вытирая мокрое от пота
лицо. Его рука дрожала, болезненный трепет сердца вы-
зывал легкую тошноту. .
Если бы Грэхем поцеловал ее, это еще куда ни шло,
размышлял он. Но Паола сама поцеловала Грэхема. Зна-
чит— любовь, страсть. Он сам теперь убедился; и когда
эта картина вновь встала перед его глазами, сердце опять
сжалось и удушье подступило к горлу. Сделав огромнее
усилие, он, наконец, овладел собой и встал на ноги.
«Честное слово, оно было у меня во рту, и я жевал
его,— подумал он о своем сердце.— Да, жевал».
Возвращаясь в обход через двор, он с веселым ли-
цом,— так ему казалось,— вошел в ярко освещенную
комнату, держа в руках аппарат, и был очень удивлен тем,
как его встретили.
— Что с вами? Вас напугало привиденье? — спроси-
ла Льют.
— Вы больны? Что случилось? — засыпали его во-
просами остальные.
— Да в чем дело? —удивился он в свою очередь.
— Ваше лицо... на вас лица нет! — воскликнула Эр-
нестина.— Что случилось?
Озираясь с удивлением, он тут же заметил, что Лотти
Мэзон бросила быстрый взгляд на Грэхема и Паолу и что
Эрнестина перехватила этот взгляд и, последовав за ним,
сама украдкой посмотрела на обоих.
— Да,— солгал он.— Я получил тяжелую весть.
Только что. Джереми Брэкстон умер. Убит. Мексиканцы
поймали его, когда он хотел бежать в Аризону.
— Старик Джереми! Царствие ему небесное! Какой
был хороший человек,— сказал Терренс, взяв Дика под
руку.— Пойдемте, дружок, вам необходимо подкрепиться,
я вас провожу.
— Да нет, теперь все прошло,— улыбнулся Дик,
тряхнув плечами, и решительно выпрямился.— В первую
минуту это меня действительно сразило. Я не сомневался,
что Джереми так или иначе выпутается из всей этой ис-
тории. Но пеоны поймали его и двух инженеров. Они ока-
зали отчаянное сопротивление. Засели под скалой и целые
270
сутки отстреливались от отряда в пятьсот человек. Тогда
мексиканцы забросали их сверху динамитными шашками.
Да, всякая плоть — только трава, и прошлогодняя трава
не оживает. Ваше предложение, Терренс, мудрое предло-
жение. Ведите меня.
Сделав несколько шагов, он обернулся и сказал через
плечо:
— Пусть это не расстраивает веселья. Я сейчас вер-
нусь и сниму всю группу. А ты, Эрнестина, пока рассади
их и дай самый сильный свет.
На другом конце комнаты Терренс открыл вделанный
в стену поставец и вынул стаканы. Дик зажег стенную
лампочку и принялся рассматривать свое лицо в зеркаль-
це, вделанное в одну из дверок поставца.
— По-моему, теперь ничего,— сказал он.— Все в по-
рядке. Лицо как лицо.
— Это только так, мимолетная тень набежала,— со-
гласился с ним Терренс, наливая виски в стаканы.— Име-
ет же человек право расстроиться, потеряв старого
Друга.
Они чокнулись и выпили в молчании.
— Еще,— сказал Дик, протягивая стакан.
— Скажите, когда хватит.— И ирландец стал спокой-
но следить, как поднимается в стакане уровень жидкости.
Дик ждал, пока она дойдет до половины.
Они снова чокнулись и снова выпили, глядя друг дру-
гу в глаза, и Дик почувствовал горячую благодарность к
Терренсу за ту беззаветную Преданность, которую прочел
в его взгляде.
А в это время посреди холла Эрнестина рассаживала
группу для съемки и старалась угадать по лицам Паолы,
Грэхема и Лотти хоть что-нибудь из того, что она бес-
сознательно чуяла. «Почему Лотти так пристально посмо-
трела на Паолу и Грэхема? — спрашивала себя Эрнести-
на.— Да и с Паолой происходит что-то необычное. Она,
видимо, расстроена, встревожена, но весть о смерти Брэк-
стона тут как будто ни при чем».
По лицу Грэхема нельзя было ничего узнать. Он дер-
жался как всегда и ужасно смешил мисс Максуэлл и мис-
сис Уатсон.
271
Да, Паола была расстроена: что случилось? Почему
Дик солгал? Он же знал о смерти Джереми Брэкстона
еще два дня назад. И никогда известие о чьей-либо смерти
так не потрясало его! Уж не выпил ли он лишнее? За
время их супружества она несколько раз видела его пья-
ным. Но алкоголь на него не действовал; вино только
придавало блеск его глазам, развязывало язык, он с увле*
чением придумывал всякие проказы и импровизировал
песни. Может быть, он успел напиться с этим несокруши-
мым Терренсом в бильярдной? Она застала их там всех
перед обедом. Истинная причина его волнения не прихо-
дила ей в голову просто потому, что всякое шпионство
было ему чуждо.
Дик вернулся. Смеясь от души какой-то шутке Тер-
ренса, он подозвал Грэхема и заставил «мудреца» повто-
рить ее. Когда все трое всласть посмеялись, Дик приго-
товился снимать группу. Камера, раздвигаясь, точно вы-,
стрелила, женщины испуганно вскрикнули, и все это
окончательно рассеяло остатки мрачного настроения, осо-
бенно когда хозяин дома предложил игру в земляные
орехи. Игра состояла в том, кто перенесет за пять
минут на конце столового ножа от стула к столу, постав-
ленных на расстоянии двенадцати ярдов, больше земля-
ных орехов. Показав, как это делается, Дик выбрал своим
партнером Паолу и вызвал на состязание решительно
всех, не исключая уикенбержцев и обитателей «Мадронь-
евого Оврага». Много коробок конфет было выиграно
и проиграно! В конце концов Дик и Паола взяли верх над
Грэхемом и Эрнестиной — парой, занявшей второе место.
От Дика стали требовать, чтобы он произнес речь; нет,
лучше пусть споет песню о земляном орехе. Дик тут же
стал импровизировать в чисто индейской манере, при
этом он отбивал такт, подпрыгивая на несгибающихся но-
гах и хлопая себя по бедрам.
— Я — Дик Форрест, сын «Счастливчика» Ричарда,
сына Джонатана Пуританина, сына Джона, моряка-ски-
тальца, каким был и его отец Альберт, сын Мортимера,
пирата и кандальника, умершего без отпущения грехов.
Я последний из рода Форрестов и первый из носящих
земляные орехи. Немврод и Сэндау предо мной ничто.
Я ношу земляные орехи на конце ножа, серебряного но-
272
жа. В земляных орехах сидит сам дьявол. Я ношу орехи
легко и грациозно. Я ношу их очень много. Еще не вырос
тот орех, который бы победил меня.
Орехи катятся. Орехи катятся. Но я, как Атлас, под-
держивающий мир, не даю им упасть. Не каждый может
носить земляные орехи. У меня талант от бога. Это боль-
шое искусство. Орехи катятся. Орехи катятся, и я вечно
буду носить их.
Аарон — философ, где ему носить орехи! Эрнести-
на — блондинка. Блондинки не могут носить земляные
орехи. Ивэн — спортсмен. Он их роняет. Паола — мой
партнер, она их не может удержать. Только я, я один,
милостью божией и силой собственной мудрости, могу но-
сить земляные орехи.
Если кому надоела моя песнь, бросьте в меня тяжелым
предметом. Я горд. Я неутомим. Я могу петь до сконча-
ния века. И я буду петь до скончания века.
Здесь начинается вторая песнь: если я умру, похоро-
•ните меня в куче земляных орехов. Но пока я жив...
На Дика, как и следовало ожидать, обрушилась груда
диванных подушек и прервала его песнь, но не укротила
его буйной веселости; минуту спустя он уже шептался в
углу с Лотти Мэзон и Паолой, затевая с ними тайный
заговор против Терренса.
Так, среди танцев, смеха и шуток, проходил этот вечер.
В полночь подали ужин, и уикенбергские гости начали
прощаться только около двух часов утра. Пока они соби-
рались, Паола предложила совершить на следующий день
поездку к реке Сакраменто, чтобы осмотреть посадки
риса на опытном поле Дика.
— Я имел в виду другое,— сказал Дик.— Ты знаешь
горные пастбища над Сайкамор-Крик? За последние де-
сять дней там зарезаны три ярки.
— Пумы? — воскликнула Паола.
— Их по меньшей мере две... Наверное, забрели с се-
вера, :—обратился он к Грэхему.— С ними это иногда
бывает. Мы трех убили лет пять тому назад. Мосс и
Хартли будут ждать нас там с собаками. Они выследили
двух. Что вы скажете, если отправиться туда всем вместе?
Выедем сейчас же после завтрака.
— Можно мне взять Молли? — спросила Льют.
Ю Джек Лондон, т. 8	273
— А ты возьмешь Альтадену,— сказала Паола Эрне-
стине.
Лошади были быстро распределены. Фрейлиг и Мар-
тинес также согласились принять участие в охоте, заявив,
впрочем, что ездят верхом они очень плохо и еще хуже
стреляют.
Все вышли проводить уикенбержцев и, когда машины
укатили, постояли немного на дворе, сговариваясь отно-
сительно завтрашней охоты.
— Ну, спокойной ночи,— сказал Дик, когда все во-
шли в дом.— Прежде чем ло^к^ться, я пойду еще взгля-
ну на старуху Бесси. Хеннесси сидит при ней. Помните
же, девочки: являться к завтраку в амазонках и ни в коем
случае не опаздывать.
Престарелая мать Принцессы была очень плоха, но в
другое время Дик, конечно, не пошел бы навещать ее в
столь поздний час,— ему хотелось побыть одному, и он
боялся остаться с глазу на глаз с Паолой после того, чему
он так недавно был свидетелем.
Легкие шаги по гравию заставили его обернуться.
Эрнестина догнала его и взяла под руку.
— Бедная старушка Бесси,— сказала она.— Мне тоже
хотелось бы проведать ее.
Дик, продолжая взятую на себя роль, начал припоми-
нать всякие смешные случаи, происходившие в тот вечер,
смеялся, шутил и казался очень веселым.
— Дик,— сказала Эрнестина, когда он, наконец, за-
молчал.— У вас какое-то горе.— Она почувствовала, что
он вдруг замкнулся, и торопливо продолжала: —Я очень
хочу вам помочь! Вы же знаете, что можете на меня поло-
житься. Скажите мне.
— Да, я скажу,— отвечал он.— Но скажу только од-
но.— Она благодарно сжала его локоть.— Завтра вы полу-
чите телеграмму, срочную; ничего слишком серьезного.
Но ты и Льют соберетесь и укатите как можно скорее.
— И все?— спросила она разочарованно.
— Вы мне сделаете этим большое одолжение.
— Вы даже поговорить со мной не хотите? — возму-
тилась она, огорченная его отказом.
274
— Телеграмма придет в такое время, что застанет вас
еще в постели. А теперь нечего тебе ходить к Бесси. Беги
домой. Спокойной ночи.
Он поцеловал ее, ласково толкнул в сторону дома и
пошел своей дорогой.
Г лава тридцатая
Возвращаясь от больной кобылы, Дик остановился и
прислушался: в конюшне для жеребцов беспокойно пере-
ступал с ноги на ногу Горец и другие жеребцы. Среди
тишины, откуда-то с гор, где пасся скот, донеслось одино-
кое позванивание колокольчика. Легкий ветерок внезапно
дохнул Дику в лицо струей благовонного тепла. Ночь
была напоена легким душистым запахом зреющих хлебов
и сена. Жеребцы опять затопали, и Дик, глубоко вздохнув,
почувствовал, что никогда, кажется, еще так не любил
всего этого; он поднял глаза и обвел взором весь звезд-
ный горизонт, местами заслоненнвш горными вершинами.
— Нет, Катон,— произнес он вслух.— С тобой нельзя
согласиться. Человек не уходит из жизни, как из хар-
чевни. Он уходит из нее, как из своего дома — единствен-
ного, который ему принадлежит. Он уходит... в никуда.
Спокойной ночи! Перед ним бесшумно встает Безносая —
и все.
Он хотел идти дальше, но снова топотанье жеребцов
задержало его, а в горах опять зазвенел колокольчик. Рас-
ширив ноздри, Дик глубоко вдохнул душистый воздух
и почувствовал, что любит и этот воздух, и усадьбу, и
пашни,— ибо все это создание его рук.
— «Я смотрел в глубину времен и там себя не нахо-
дил,— процитировал он и затем, улыбнувшись, доба-
вил: — Она мне подарила девять сыновей, а остальные
девять были дочери».
Подойдя к дому, он постоял с минуту, любуясь его
широкими, смелыми очертаниями. Войдя, Дик тоже не
сразу отправился на свою половину,— вместо этого он
пошел бродить по пустым тихим комнатам, дворам и длин-
ным, чуть освещенным галереям. Дик чувствовал себя,
10*
275
как человек, отправляющийся в дальнее путешествие. Он
зажег свет в волшебном дворике Паолы, уселся в римское
мраморное кресло и, обдумывая свои планы, выкурил си-
гарету.
О, он сделает все очень ловко. На охоте может про-
изойти такой «несчастный случай», который обманет ре-
шительно всех. Уж он не промахнется, нет! Пусть это
произойдет завтра в лесах над Сайкамор-Крик. Дедуш-
ка Джонатан Форрест, суровый пуританин, погиб же на
охоте от несчастного случая... Впервые на Дика нашло
сомнение. Но, если это не было случайностью, старик,
надо отдать ему справедливость, подстроил все очень лов-
ко. В семье никогда даже и разговору не было о том, что
здесь могло быть нечто большее, чем несчастный случай.
Коснувшись пальцем выключателя, Дик помедлил еще
с минуту, чтобы в последний раз взглянуть на мраморных
младенцев, игравших в воде фонтана и среди роз.
— Вы, вечно юные, прощайте,— тихо сказал он, обра-
щаясь к ним.— Только вас я и породил.
Со своей спальной веранды он посмотрел на спальню
Паолы, по ту сторону широкого двора. Там было темно.
Может быть, она спала.
Он опомнился от своих мыслей и увидел себя сидя-
щим на краю кровати в одном расшнурованном ботинке;
улыбнувшись своей рассеянности, он опять зашнуровал
его. Зачем ему ложиться спать? Уже четыре часа утра.
По крайней мере он в последний раз полюбуется солнеч-
ным восходом. Теперь многое будет у него в последний
раз. Вот он и оделся в последний раз. И вчерашняя утрен-
няя ванна была последней. Разве чистая вода может оста-
новить посмертное тление? Но побриться все-таки при-
дется. Последняя дань земной суетности. Ведь волосы
продолжают расти некоторое время после смерти.
Он вынул из вделанного в стену несгораемого шкафа
свое завещание, положил перед собой на стол и внима-
тельно прочел. Ему пришли в голову разные мелкие до-
полнения, и он вписал их от руки, предусмотрительно по-
ставив дату на полгода раньше. Последняя приписка
обеспечивала общину мудрецов в составе семи человек.
Он просмотрел свои страховые полисы и в каждом с
особым вниманием прочел параграфы о дозволенном са-
276
моубийстве. Подписал письма, ожидавшие его с прошлого
утра, и продиктовал в диктофон письмо своему издателю.
Очистив стол, он наскоро подсчитал актив и пассив,
сбросив с актива затопленные рудники; этот баланс он
тут же заменил другим, максимально увеличив расходы и
сократив до смешного доходы. Все же результат полу-
чился удовлетворительный.
Затем он разорвал исписанные цифрами листки и на-
бросал план того, какую следует, по его мнению, вести ли-
нию в отношении мексиканских рудников. Он набросал
этот план небрежно, в общих чертах, чтобы, когда за-
писку найдут среди бумаг, она не возбудила подозрений.
Таким же образом он составил на несколько лет вперед
программу улучшения породы широв, а также внутрипо-
родного скрещивания для Горца, Принцессы и лучших
экземпляров их потомства.
Когда в шесть часов О-Дай принес кофе, Дик излагал
последний пункт своего проекта рисовых плантаций:
«Хотя итальянский рис и вырастаем скорее и поэтому
особенно подходит для опытов,— писал он,— я буду не-
которое время засевать поля в одинаковых пропорциях
сортами моти, Йоко и уотерибюн; ввиду того, что они со-
зревают в разное время, это даст возможность при тех же
рабочих, машинах и тех же накладных расходах обрабаты-
вать большую площадь, чем при посадке одного сорта».
О-Дай поставил кофе на стол, ничем не выразив сво-
его удивления — даже после того, как взглянул на явно
нетронутую постель. И Дик не мог не восхититься его
выдержкой.
В шесть тридцать зазвонил телефон, и он услышал
утомленный голос Хеннесси, говорившего:
— Я знаю, что вы уже встали, и хочу сообщить вам
радостную весть: старуха Бесси выживет. Хотя ей было
здорово плохо. Пойду теперь сосну.
Побрившись, Дик постоял перед душем, и лицо его
омрачилось: «На кой черт, все равно только потеря вре-
мени!» Однако он переобулся, надев более тяжелые ботин-
ки с высокой шнуровкой,— они были удобнее для охоты.
Он опять сидел за столом и просматривал свои замет-
ки в блокнотах, готовясь к утренней работе, когда услы-
шал шаги Паолы. Она ие приветствовала его обычным:
277
«С добрым утром, веселый Дик», но подошла совсем
близко и мягко проговорила:
— Сеятель желудей! Всегда неутомимое, всегда бод-
рое Багряное Облако!
Вставая и стараясь к ней не прикоснуться, он заметил
темные тени у нее под глазами. Она тоже избегала при-
косновений.
— Опять «белая ночь»? — спросил он, придвигая ей
стул.
— Да, «белая ночь»,— отозвалась Паола.— Ни одной
минуты сна; а уж как я старалась!
Обоим было трудно говорить, и вместе с тем они не
могли отвести глаз друг от друга.
— Ты... выглядишь неважно.
— Да, лицо у меня не того...— кивнул он.— Я смот-
рел на себя, когда брился, это вчерашнее выражение с
него не сходит.
— Что-то с тобой вчера вечером случилось,— робко
сказала она, и Дик ясно прочел в ее глазах то же стра-
дание, какое он видел в глазах Ой-ли.— Все обратили
внимание на твое хлицо. Что с тобой?
Он пожал плечами.
— Это выражение появилось уже с некоторых пор,—
уклонился он от ответа, вспоминая, что первый намек он
заметил на портрете, который писала Паола.— Ты тоже
заметила? — спросил он.
Она кивнула. Вдруг ей пришла в голову новая мысль.
Он прочел эту мысль на ее лице, прежде чем Паола
успела выговорить ее вслух:
— Дик, может быть ты влюбился?
Это был бы выход. Это разрешило бы все недоразу-
мения. На лице ее отразилась надежда.
Он медленно покачал головой и улыбнулся: он видел,
как она разочарована.
— Впрочем, да,— сказал он.— Да! Влюбился!
— Влюбился? — Паола обрадовалась, когда он отве-
тил: «влюбился».
Она не ожидала того, что за этим последует. Он встал,
резким движением пододвинул к ней свой стул — так
близко, что коснулся коленями ее колен, и, наклонившись
к ней, быстро, но бережно взял ее руки в свои.
278
— Не пугайся, моя птичка,— ответил он.— Я не буду
тебя целовать. Я уже давно тебя не целовал. Я просто
хочу рассказать тебе об этой влюбленности. Но раньше я
хочу сказать, как я горд, как я горжусь собой. Горжусь
тем, что я влюблен. В мои годы —- и влюблен! Это неве-
роятно, удивительно. И как люблю! Какой я странный,
необыкновенный и вместе с тем замечательный любовник!
Я живое опровержение всех книг и всех биологических
теорий. Оказывается, я однолюб. И я люблю одну-един-
ственную женщину. После двенадцати лет обладания —•
люблю ее безумно, нежно^и безумно!
Руки Паолы невольно выразили ее разочарование, она
сделала легкое движение, чтобы освободить их; но он
сжал их еще крепче.
— Я знаю все ее слабости — и люблю ее всю, со все-
ми слабостями и совершенствами, люблю так же безумно,
как в первые дни, как в те сумасшедшие мгновения, когда
впервые держал ее в своих объятиях.
Ее руки все настойчивее старались «вырваться из пле-
на, она бессознательно тянула их к себе и выдергивала,
чтобы, наконец, освободить. В ее взоре появился страх.
Он знал ее щепетильность и догадывался, что после того,
как к ее губам так недавно прижимались губы другого,
она не могла не бояться с его стороны еще более пылких
проявлений любви.
— Пожалуйста, прошу тебя, не пугайся, робкая, пре-
лестная, гордая птичка. Смотри — я отпускаю тебя на
волю. Знай, что я горячо люблю тебя и что все это время
считаюсь с тобой не меньше, чем с собой, и даже гораздо
больше.
Он отодвинул свой стул, откинулся на его спинку и
увидел, что ее взгляд стал доверчивее.
— Я открою тебе все мое сердце,— продолжал он,—
и хочу, чтобы и ты открыла мне свое.
— Эта любовь ко мне что-то совсем новое? — спро-
сила она.— Рецидив?
— И так и не так!
— Я думала, что давно уж стала для тебя только
привычкой...
— Я любил тебя все время.
— Но не безумно.
279
— Нет,— сознался он,— но с уверенностью. Я был
так уверен в тебе, в себе. Это было для меня нечто по-
стоянное и раз навсегда решенное. И тут я виноват. Но
когда уверенность пошатнулась, вся моя любовь к тебе
вспыхнула сызнова. Она жила в течение всего нашего
брака, но это было ровное, постоянное пламя.
— А как же я? — спросила она.
— Сейчас дойдем и до тебя. Я знаю, что тебя трево-
жит и сейчас и несколько минут назад. Ты глубоко прав-
дива и честна, и одна мысль о том, чтобы делить себя
между двумя мужчинами, для тебя ужасна. Я понял тебя.
Ты уже давно не позволяешь мне ни одного любовного
прикосновения.— Он пожал плечами.— И я с того вре-
мени не стремился к ним.
— Значит, ты все-таки знал? С первой минуты? —
поспешно спросила она.
Дик кивнул.
— Может быть,— произнес он, словно взвешивая
свои слова,— может быть, я уже ощущал то, что надвига-
лось, даже раньше, чем ты сама поняла. Но не будем вда-
ваться в это...
— И ты видел...— решилась она спросить и смолкла
от стыда, при мысли, что муж мог быть свидетелем их
ласк.
— Не будем унижать себя подробностями, Паола.
Кроме того, ничего дурного в этом не было и нет. Да мне
и видеть было незачем. Я сам помню поцелуи, украденные
тайком в короткие миги темноты, помимо прощаний на
глазах у всех. Когда все признаки созревшего чувства
налицо, нежные оттенки и любовные нотки в голосе не
могут быть скрыты, так же как бессознательная ласка
встретившихся взглядов, непроизвольная мягкость инто-
наций, перехваченное волнением дыхание... и тогда со-
вершенно не нужно видеть поцелуй перед прощаньем на
ночь. Он неизбежен. И помни на будущее, моя любимая,
что я тебя во всем оправдываю.
— Но... но ведь было... все-таки очень немногое,—
пробормотала она.
— Я крайне удивился бы, если бы было больше. Ты
не такая. Я удивляюсь и немногому. После двенадцати
лет... разве можно было ожидать...
280
— Дик,— прервала его Паола, наклонясь к нему и
пытливо глядя на него. Она приостановилась, ища слов,
затем решительно продолжала: —Скажи, неужели за эти
двенадцать лет у тебя не было большего?
— Я уже сказал тебе, что во всем тебя оправдываю,—
уклонился он от прямого ответа.
— Но ты не ответил на мой вопрос,— настаивала
она.— О, я имею в виду не мимолетный флирт или легкое
ухаживание. Я имею в виду неверность в самом точном
смысле слова. Ведь это в прошлом было?
— В прошлом — было, но очень редко и очень, очень
давно.
— Я много раз думала об этом,— заметила она.
— Я же сказал тебе, что во всем тебя оправдываю,—
повторил Дик.— И теперь ты знаешь почему.
— Значит, и я имела право на то же... Впрочем, нет,
нет, Дик, не имела,— поспешно добавила она.— Во всяком
случае, ты всегда проповедовал равенство мужчины и
женщины.	*
— Увы, больше не проповедую,— улыбнулся . он.—
Воображение человека — это такая сила! И я за последнее
время принужден был изменить свои взгляды.
— Значит, ты хочешь, чтобы я была тебе верна?
Он кивнул и сказал:
— Пока ты живешь со мной.
— Но где же тут равенство?
— Никакого равенства нет,— покачал он головой.—
О да, про меня можно сказать, что я сам не знаю, чего
хочу. Но только теперь — увы, слишком поздно,— я от-
крыл ту древнюю истину, что женщины — иные, чем мы,
мужчины. Все, чему меня научили книги и теории, рассы-
пается в прах перед тем вечным фактом, что женщина —
мать наших детей. Я... я, видишь ли, до сих пор надеялся,
что у нас с тобой будут дети... Но теперь, конечно, не о
чем и говорить. Вопрос теперь в том, каковы твои чув-
ства. Свое сердце я открыл тебе. А потом уж будем ре-
шать, что нам делать.
— О Дик,— едва проговорила она, когда молчание
стало слишком тягостным.— Но я же люблю тебя, я всегда
буду любить тебя. Ты мое Багряное Облако. Знаешь, еще
вчера я была на твоей веранде и повернула свою карточку
281
лицом к стене. Это было ужасно. И что-то в этом было
недоброе. И я опять скорей, скорей перевернула ее.
Он закурил сигарету и ждал.
— Но ты не открыла мне свое сердце, ты не все ска-
зала,— заметил он, наконец, с мягким упреком.
— Я люблю тебя,— повторила она.
— А Ивэна?
— Это совсем другое. Ужасно, что приходится так с
тобой говорить. Кроме того, я даже не знаю! Я никак не
могу понять своих чувств...
— Что же это — любовь? Или только любовный эпи-
зод? Одно из двух.
Паола покачала головой.
— Пойми же,— продолжала она,— что я сама себя не
понимаю! Видишь ли, я — женщина. Мне не пришлось
«перебеситься», как вы, мужчины, выражаетесь. А те-
перь, когда это случилось, я не знаю, что мне делать.
Должно быть, Шоу и другие правы! Женщина — хищ-
ница. А вы оба — крупная дичь. Я ничего не могла с со-
бой поделать. Во мне проснулся какой-то задор. Я сама
для себя загадка. То, что со мной произошло, не вяжется
с моими взглядами и убеждениями. Мне нужен ты и ну-
жен Ивэн — нужны вы оба. О, поверь мне, это не любов-
ный эпизод. А если даже так, то я этого не сознаю! Нет,
нет, это не то! Я знаю, что не то.
— Значит, любовь?
— Но я люблю тебя, Багряное Облако! Тебя!
— А говоришь, что любишь его. Ты не можешь лю-
бить нас обоих.
— Оказывается, могу. И люблю. Я люблю вас обоих.
Ведь я говорю с тобой по-честному и хочу, чтобы все было
ясно. Нужно найти выход... я надеялась, ты поможешь
мне. Ради этого я к тебе и пришла. Должен же быть ка-
кой-то выход...
Она посмотрела на него умоляюще. Он сказал:
— Одно из двух — или он, или я. Другого выхода я
не вижу.
— И он то же самое говорит. А я не могу согла-
ситься. Он хотел непременно идти сразу к тебе, но я ему
не позволила. Он хотел уехать, а я все удерживала его
здесь, как ни тяжело это для вас обоих: я хотела видеть
282
вас вместе, хотела сравнить и оценить вас в своем сердце.
Это ни к чему не привело. Вы мне нужны оба. Я не могу
отказаться ни от тебя, ни от него.
— К сожалению, как ты сама видишь,— начал Дик,
и в глазах его невольно блеснула усмешка,— если у тебя,
может быть, и есть склонность к многомужеству, то мы,
глупые мужчины, не можем примириться с таким реше-
нием.
— Не будь жестоким, Дик,— запротестовала она.
— Прости. Я не хотел этого. Просто мне очень
больно, и это своего рода неудачная попытка нести свое
горе с философским мужеством.
— Я говорила ему, что из всех мужчин, каких я встре-
чала, он один равен моему мужу, но мой муж все же
больше его.
— Что ж, ты хотела быть лояльной по отношению
ко мне и к себе самой,— сказал Дик.—-Ты была моей до
той минуты, как я перестал быть для тебя самым замеча-
тельным человеком на свете. Тогда дн стал самым заме-
чательным.
Она покачала головой.
— Хочешь, я помогу тебе все это распутать! — про-
должал он.— Ты не знаешь ни себя, ни своих желаний?
И ты не можешь выбрать между нами, потому что тебе
нужны оба?
— Да,— прошептала она.— Но — вы нужны мне по-
разному.
— В таком случае, все ясно,— отрезал он.
— Что ты хочешь сказать?
— А вот что, Паола. Я проиграл, Грэхем выиграл.
Разве ты не видишь? Ты сама говоришь, что наши
шансы равны,— равны и не больше, хотя у меня, каза-
лось бы, есть преимущество перед ним, это преимуще-
ство — двенадцать лет нашей любви, наши узы, наши
чувства и воспоминания. Боже мой! Если бы все это по-
ложить на его чашу весов, разве ты сомневалась бы хоть
минуту! Первый раз в жизни любовь тебя так захватила,
и произошло это довольно поздно, вот почему тебе труд-
но разобраться.
— Но, Дик, ведь и чувство к тебе захватило меня.
Он покачал головой.
283
— Мне всегда хотелось так думать, иногда я даже
этому верил, но никогда не верил вполне. Со мной ты ни-
когда не теряла голову, даже вначале, когда нас обоих
крутил какой-то вихрь. Может быть, ты и была очаро-
вана, но разве ты безумствовала, как я, разве пылала
страстью? Я первый полюбил тебя...
— И как ты умел любить меня...
— Я полюбил тебя, Паола; и хотя ты отвечала мне,
твое чувство было иным, чем мое: ты никогда не теряла
голову. А с Ивэном, видно, теряешь.
— Как мне хотелось бы знать наверное,— задумчиво
проговорила она.— Иногда мне кажется, что так оно и
есть, а потом я опять сомневаюсь. То и другое несовме-
стимо. Может быть, ни один мужчина не способен пол-
ностью захватить меня... А ты ни чуточки не хочешь мне
помочь!
— Только ты, ты одна можешь все разрешить, Па-
ола,— сказал он строго.
— Но помоги мне, ну хоть немного! Ты даже не ста-
раешься удержать меня! — настаивала она.
— Я бессилен. У меня руки связаны. Я не могу сде-
лать ни одного движения, чтобы удержать тебя. Ты не
можешь делить себя между двоими. Ты была в его объя-
тиях...— Он движением руки остановил ее возражения.—
Пожалуйста, прошу тебя, любимая, не надо... Ты была
в его объятиях — и ты трепещешь, как испуганная
птичка, при одной мысли, что я могу приласкать тебя.
Разве ты не видишь? Твои поступки решают вопрос не
в мою пользу. Тело твое избрало другого. Его объятия
ты переносишь. А одна мысль о моих тебя отталкивает.
Она медленно, но убежденно покачала головой.
— И все-таки я не знаю, не могу решить,— настаи-
вала она.
— Но ты должна! Создавшееся положение нестер-
пимо, и надо что-то предпринять, потому что Ивэну пора
ехать. Понимаешь? Или уезжай ты. Вы оба здесь оста-
ваться не можете. Не спеши. Обдумай все. Отошли
Ивэна. Или поезжай, скажем, на некоторое время пого-
стить к тете Марте. Вдали от нас обоих тебе, может быть,
все станет яснее. Не отменить ли сегодняшнюю охоту?
Я отправлюсь один, а ты оставайся и поговори с Ивэном.
284
Или поезжай и переговори с ним по дороге. Так или
иначе — я вернусь домой очень поздно. Может быть, я
переночую в хижине у одного из гуртовщиков. Но когда
я вернусь, пусть Ивэна уже здесь не будет. Уедешь ты
с ним или нет — это тоже должно быть решено к моему
возвращению.
— А если бы я уехала? — спросила она.
Он пожал плечами, встал и посмотрел на свои часы.
— Я послал сказать Блэйку, чтобы он сегодня
явился пораньше,— пояснил Дик, делая шаг к двери и
как бы приглашая ее удалиться.
На пороге она остановилась и прижалась к нему.
— Поцелуй меня, Дик,— сказала она и добавила: —
Это не то, не любовный поцелуй...— Ее голос вдруг
упал.— На случай, если бы я... решила уехать...
Секретарь уже шел по коридору, но Паола мед-
лила.
— С добрым утром, мистер Блэйк,— приветствовал
его Дик.— Очень жалею, что пришлась вас потревожить
так рано. Прежде всего, будьте добры, протелефонируйте
мистеру Эгеру и мистеру Питтсу: я не могу повидаться
с ними сегодня утром. И всех остальных перенесите на
завтра. Мистеру Хэнли скажите, что я вполне одобряю
его план относительно Бьюкэйской плотины,— пусть дей-
ствует решительно. С мистером Менденхоллом и мисте-
ром Мэнсоном я все-таки повидаюсь сегодня. Скажите,
что я жду их в девять тридцать.
— Еще одно, Дик...— прервала его Паола.— Не за-
будь, что это я заставила его остаться. Он остался не по
своей вине, не по своей воле. Это я его не отпускала.
— Ивэн действительно потерял голову,— улыбнулся
Дик.— Судя по тому, что я о нем знаю, трудно было по-
нять, как это он тут же не уехал при подобных обстоя-
тельствах. Но раз ты не отпускала его, а он потерял го-
лову, как только может потерять голову человек от та-
кой женщины, как ты, то мне все понятно. Он больше,
чем просто порядочный человек. Таких не часто встре-
тишь. И он даст тебе счастье...
Она подняла руку, как бы желая остановить его.
— Не знаю, могу ли я быть еще счастлива в жизни,
Багряное Облако. Когда я вижу, какое у тебя стало
285
лицо... И потом — ведь я же была счастлива и довольна
все эти двенадцать лет... Этого мне никогда не забыть.
Вот почему я не в состоянии сделать выбор. Но ты прав.
Настало время, когда мне пора разрешить этот...— она
запнулась, он угадывал, что она не может заставить себя
произнести слово «треугольник»,—...этот узел,— докон-
чила она, и голос ее дрогнул.— Мы все поедем на охоту.
А дорогой я поговорю с ним и попрошу его уехать, не-
зависимо от того, как сама поступлю шотом.
— Я бы на твоем месте не торопился с решением,—
сказал Дик.— Ты знаешь, я равнодушен к морали и при-
знаю ее, только когда она полезна. Но в данном случае
она может быть очень полезна. У вас могут быть дети...
Нет, нет, пожалуйста не возражай,— остановил он ее.—
А в таких случаях всякие пересуды, даже о прошлом,
едва ли желательны. Развод в обычном порядке — слиш-
ком большая канитель. Я все так устрою, чтобы дать
тебе свободу на вполне законном основании, и ты сбере-
жешь по крайней мере год.
— Если я на это решусь,— заметила она с бледной
улыбкой.
Он кивнул.
— Но ведь я могу решить и иначе. Я еще сама не
знаю. Может быть, все это только сон, и я скоро про-
снусь, и войдет Ой-Ли и скажет мне, что я спала долго
и крепко...
Она неохотно повернула, но, пройдя несколько шагов,
вдруг опять остановилась.
— Дик,— окликнула она его,— ты мне раскрыл свое
сердце, но не сказал, что у тебя на уме. Не делай ника-
ких глупостей. Вспомни Дэнни Хольбрука! Смотри,
чтобы на охоте не было никаких несчастных случаев!
Он покачал головой и насмешливо прищурился, де-
лая вид, что находит такое подозрение очень забавным,
в то же время удивляясь, как верно она отгадала его на-
мерения.
— И бросить все это на произвол судьбы?—солгал
он, делая широкий жест, которым он точно хотел охва-
тить и имение и все свои планы.— И мою книгу о вну-
трипородном скрещивании. И мою первую распродажу
на месте?
286
— Конечно, это было бы глупо,— согласилась она
с посветлевшим лицом.— Но, Дик, будь уверен — пожа-
луйста, прошу тебя,— что моя нерешительность никак
не связана с...— Она запнулась, подыскивая слово, затем,
повторив его жест, тоже показала вокруг себя, как бы
охватывая весь Большой дом со всеми его сокровища-
ми.— Все это не играет никакой роли. Правда.
— Как будто я не знаю,— успокоил он ее.— Из всех
бескорыстных женщин ты самая...
— И знаешь, Дик,— прервала она его под влиянием
новой мысли,— если бы я так уж безумно любила Ивэна,
мне было бы все равно, и я в конце концов примирилась
бы даже с «несчастным случаем», раз уж нет иного вы-
хода... Но видишь — для меня это невозможно. Вот тебе
трудная задача. Реши-ка ее.
Она неохотно сделала еще несколько шагов, затем,
повернув голову, сказала полушепотом:
— Багряное Облако, мне ужасно, ужасно жаль, и...
я так рада, что ты меня еще любишь...
До возвращения Блэйка Дик успел рассмотреть в зер-
кало свое лицо: выражение, столь поразившее накануне
его гостей, словно запечатлелось навек. Его уже не со-
трешь ничем. «Ну что ж,— сказал себе Дик,— нельзя
жевать собственное сердце и думать, что не останется ни-
какого следа!»
Он вышел на свою веранду и посмотрел на фотогра-
фию Паолы под барометром. Повернул ее лицом к стене
и, сев на кровать, некоторое время смотрел на пустой
прямоугольник рамки. Затем опять повернул лицом.
— Бедная девочка! — прошептал он.— Нелегко про-
снуться так поздно!
Но когда он смотрел на ее карточку, перед ним вдруг
встала картина: Паола, залитая лунным светом, прижи-
мается к Грэхему и тянется к его губам.
Дик быстро вскочил и тряхнул головой, чтобы ото-
гнать мучительное видение.
В половине десятого он покончил с письмами и при-
брал стол, на котором оставил только материалы для бе-
седы со своими управляющими о шортхорнах и ширах.
Он стоял у окна и, прощаясь, махал рукой Льют и
Эрнестине, которые садились в лимузин, когда вошел
287
Менденхолл, за ним вскоре и Мэнсон; Дик в кратком
разговоре ухитрился сообщить им, как бы мимоходом,
самые основы своих планов на будущее.
— Мы должны очень внимательно следить за муж-
ским потомством Короля Поло,— сказал он Мэнсону.—
Все говорит за то, что, если взять Красотку, или Деву
Альберту, или Нелли Сигнэл, мы получим от него еще
лучшие экземпляры. Мы не сделали этого нынче, но я
думаю, что на будущий год или самое-позднее через год
Король Поло станет отцом какого-нибудь выдающегося
быка-производителя.
В дальнейшей беседе как с Мэнсоном, так и с Мен-
денхоллом Дику удалось незаметно подсказать им те
практические формы, в которых должно проходить в его
имении созданье новых пород.
Когда они ушли, Дик позвал О-Поя по внутреннему
телефону и отдал приказ проводить Грэхема в кабинет —
пусть выберет себе винтовку и все, что полагается.
Пробило одиннадцать. Он не знал, что Паола подня-
лась из библиотеки по скрытой в стене лестнице и теперь,
стоя за книжными полками, прислушивается. Она хотела
войти, но ее удержал его голос. Она слышала, как он бесе-
дует по телефону с Хэнли относительно водосливов
Бьюкэйской плотины.
— Кстати,— говорил Дик,— вы ознакомились с до-
несениями о Большом Мирамаре?.. Очень хорошо... Не
верьте им. Я с ними в корне не согласен. Вода есть. Я не
сомневаюсь, что там много подпочвенных вод. Пошлите
туда бурильные машины, пусть продолжают разведку.
Земля там невероятно плодородна; и если мы за пять
ближайших лет не повысим в десять раз доходность этой
пустоши...
Паола вздохнула и опять спустилась по лестнице
в библиотеку.
«Багряное Облако неисправим — он все сажает свои
желуди! Его любовь рушится, а он спокойно толкует
о плотинах и колодцах, чтобы можно было в будущем
посадить побольше желудей!»
Дик так и не узнал, что Паола приходила к нему со
своей тоской и неслышно удалилась. Он опять вышел на
288
веранду, но не бесцельно, а чтобы в последний раз про-
смотреть записную книжку, лежавшую на столике возле
его кровати. Теперь в его доме порядок. Осталось только
подписать то, что он утром продиктовал, и ответить на
несколько телеграмм; потом будет завтрак, потом охота
на Сайкаморских холмах... О, он сделает это чисто. Ви-
новницей окажется Капризница. У него будет даже свиде-
тель — Фрейлиг или Мартинес. Но не оба. Одного впол-
не достаточно, чтобы увидеть, как лопнет мартингал, а ко-
была взовьется на дыбы и повалится на бок среди кустов,
подмяв его под себя. И тогда из чащи раздастся выстрел,
который мгновенно превратит несчастье в катастрофу.
Мартинес впечатлительнее скульптора, он более под-
ходящий свидетель, подумал Дик. Надо сделать так,
чтобы именно Мартинес оказался рядом, когда Дик свер-
нет на узкую дорогу, где Капризница должна его сбро-
сить. Мартинес ничего в лошадях не понимает. Тем луч-
ше. Хорошо было бы, подумал Дик, минуты за две до ка-
тастрофы заставить Капризницу хорошенько взбеситься.
Это придаст дальнейшему больше правдоподобия. Кроме
того, это взволнует лошадь Мартинеса, а также и самого
Мартинеса, и он ничего не успеет как следует разглядеть.
Вдруг Дик стиснул руки, охваченный внезапной
болью. Маленькая хозяйка, наверное, с ума сошла,—
иначе разве можно было совершить такую жестокость,
думал он, слушая, как в открытое окно музыкальной ком-
наты льются голоса Паолы и Грэхема, поющих песню
«Тропою цыган».
Пока они пели, он не разжимал стиснутых рук. А они
допели всю эту удалую, беспечную песню до ее бесша-
башного конца. Дик все еще стоял, погруженный в свои
мысли,— а Паола беспечно смеялась, уходя от Грэхема,
смеялась на широком дворе, смеялась на своей половине,
упрекая О-Дая за какие-то провинности.
Затем издали донесся едва различимый, но характер-
ный зов Горца. Властно заревел Король Поло. Им отве-
тили гаремы кобыл и коров. Дик прислушался к этому
любовному реву, ржанью, мычанью и, вздохнув, сказал:
— Ну, как бы там ни было, а стране я принес пользу.
С этой мыслью можно спокойно уснуть.
289
Глава тридцать первая
Раздавшийся над его кроватью телефонный звонок
заставил Дика подняться и взять трубку. Слушая, он
смотрел через двор на флигель Паолы. Бонбрайт сосб*
щил ему, что с ним хотел бы повидаться'Чонси Бишоп,
он приехал на автомашине в Эльдорадо. Бишоп был вла-
дельцем и редактором газеты «Новости Сан-Франциско»
и старинным другом Дика.
— Вы поспеете прямо к завтраку,— говорил Дик
Бишопу:— И знаете — почему бы вам у нас не переноче-
вать?.. Бог с ними, с вашими специальными корреспон-
дентами! Мы едем сегодня охотиться на пум, и добыча
будет наверняка... Уже выслежены!.. Корреспондентка?
О чем ей писать?.. Пусть погуляет по усадьбе и наберет
материал на десяток столбцов, а корреспондент поедет
с нами и может описать охоту. Ну, еще бы, конечно...
Я посажу его на самую смирную лошадь, с ней справится
и ребенок.
«Чем больше будет народу, тем занятнее, особенно
если пойдут эти газетчики,— ухмыльнулся Дик про
себя.— Сам дедушка Джонатан Форрест не сумел бы так
инсценировать свой финал!»
«Как у Паолы могло хватить жестокости спеть «Тро-
пою цыган» тут же после нашего разговора?» — спра-
шивал себя Дик; он не клал трубки и слышал далекий
голос Бишопа, убеждавшего своего корреспондента ехать
на охоту.
— Отлично. Но поторопитесь,— сказал Дик, закан-
чивая свой разговор с Бишопом.— Я сейчас велю седлать
лошадей, и вы получите того же гнедого, на котором
ездили в прошлый раз.
Едва он успел повесить трубку, как телефон зазвонил
опять. Теперь это была Паола.
— Багряное Облако, милое Багряное Облако,— ска-
зала она.— Все твои рассуждения — ошибка. По-моему,
я тебя люблю больше. Я вот сейчас решаю вопрос — и,
кажется, в твою пользу. А чтобы мне помочь, чтобы я
еще раз могла проверить себя... повтори то, что говорил
сегодня... ну знаешь... «Я люблю одну, одну-единствен-
ную женщину... После двенадцати лет обладания — я
290
люблю ее безумно, нежно и безумно...» Повтори мне это
еще раз, Багряное Облако.
— Я действительно люблю одну, одну-единственную
женщину,— начал Дик.— После двенадцати лет облада-
ния— я люблю ее безумно, нежно и безумно...
Когда он кончил, наступила пауза, и он, ожидая от-
вета, боялся нарушить ее.
— И еще я вот что хотела сказать тебе,— начала она
очень тихо, очень мягко и очень внятно.— Я люблю тебя.
Никогда я так сильно не любила тебя, как вот в эти ми-
нуты. После двенадцати лет я, наконец, теряю голову.
И так было с первой же минуты, только я не понимала
этого. Теперь я решила, раз и навсегда.
Она резко повесила трубку.
А Дик сказал себе, что теперь он знает, как чувствует
себя человек, получивший помилование за час до казни.
Он сел и долго сидел задумавшись, держа в руке трубку,
и пришел в себя, только когда из конторы вышел Бонбрайт.
— Сейчас звонил мастер Бишоп,— доложил Бон-
брайт.— У его машины ось лопнула. Я взял на себя сме-
лость послать ему одну из наших машин.
— Пусть наши люди исправят поломку,— добавил
Дик.
Оставшись опять один, он встал, потянулся и зашагал
по комнате.
— Ну, Мартинес, дружище,— проговорил он вслух,—
вы никогда не узнаете, при какой замечательной драмати-
ческой инсценировке вы могли бы сегодня присутство-
вать.
Он позвонил Паоле.
Ответила Ой-Ли и тотчас же позвала свою госпожу.
— У меня есть песенка, которую я хотел бы тебе
спеть, Поли.— И Дик запел старинную духовную песнь
негров:
За себя, за себя,
За себя, за себя,
Каждая душа несет ответ,
За себя...
Я хочу, чтобы ты повторила мне те слова, которые только
что сказала — от себя, от себя...
291
Она рассмеялась таки-м воркующим смехом, что его
сердце дрогнуло от радости.
— Багряное Облако, я тебя люблю. Я решила: у меня
никогда никого не будет на свете, кроме тебя. А теперь,
милый, дай мне одеться. И так уже пора бежать завтра-
кать.
— Можно мне прийти к тебе?.. На минутку?—по-
просил он.
— Не сейчас еще, нетерпеливый. Через десять минут.
Дай мне сначала покончить с Ой-Ли. Тогда я буду го-
това ехать на охоту. Я надену свой охотничий костюм —
знаешь, зеленый с рыжими обшлагами и длинным пером...
как у Робин Гуда. И я возьму с собой мое ружье три-
дцать-тридцать. Оно достаточно тяжелое для пум.
— Ты подарила мне большое счастье,— сказал Дик.
— А я из-за тебя опаздываю. Повесь трубку. Багря-
ное Облако, в эту минуту я люблю тебя больше...
Он слышал, как она повесила трубку, и, к своему
удивлению, заметил, что почему-то не чувствует того
счастья, которое должен был бы испытывать. Казалось,
она и Грэхем все еще самозабвенно поют страстную цы-
ганскую песню.
Неужели она играла Ивэном? Или играла им, Диком?
Нет, это было бы с ее стороны невозможным, непостижи-
мым. Размышляя об этом, он снова увидел ее в лунном
свете: она прижимается к Грэхему, ее губы ищут его губ...
Дик в недоумении -покачал головой и взглянул на
часы. Во всяком случае через десять минут — нет, меньше,
чем через десять...— он будет держать ее в своих объятиях
и тогда узнает наверное...
Таким долгим показался ему этот краткий срок, что
он, не ожидая, медленно пошел к Паоле, остановился,
чтобы закурить сигарету, бросил ее после первой затяжки
и опять остановился, прислушиваясь к стуку машинок
в конторе.
Ему оставалось еще две минуты, но, зная, что доста-
точно и одной, чтобы дойти до заветной двери без ручки,
он постоял еще во дворе, любуясь на диких канареек, ку-
павшихся в бассейне.
В тот миг, когда птички испуганно вспорхнули трепет-
ным золотисто-алмазным облачком, Дик вздрогнул: на
292
половине Паолы раздался выстрел, и он узнал по звуку,
что выстрелило ее ружье 30-30. Он бросился туда через
двор... «Она опередила меня»,—* тут же подумал он,—
и то, что за минуту перед тем казалось ему непонятным,
стало беспощадно ясным, как этот выстрел.
И пока он бежал через двор и по лестницам, оставляя
за собой распахнутые двери, в его мозгу стучало: «Она
опередила меня. Она опередила меня».
Паола лежала, скорчившись и вздрагивая, в полном
охотничьем костюме, кроме маленьких бронзовых шпор,
которые держала в руках перепуганная, растерявшаяся
китаянка.
Дик мгновенно осмотрел Паолу: она дышала, хоть
была без сознания. Пуля прошла насквозь с левой сто-
роны. Он бросился к телефону. Ожидая, пока домашняя
станция соединит его с кем нужно, он молил провидение
о том, чтобы Хеннесси оказался в конюшнях. К телефону
подошел конюх, и пока он бегал за ветеринаром, Дик
приказал О-Пою не отходить от коммутатора и сейчас
же послать к нему О-Дая.
Уголком глаза он видел Грэхема: тот ворвался в ком-
нату и бросился к Паоле.
— Хеннесси,— распоряжался Дик,— я жду вас как
можно скорее. Захватите все для оказания первой помощи.
Ружье миссис Паолы выстрелило... пуля прошла через
сердце или через легкое, а может быть, через то и другое.
Идите прямо в спальню миссис Форрест. Только скорее!
— Не прикасайтесь к ней,— резко бросил он Грэ-
хему.— Это может повредить ей... вызвать сильное крово-
излияние.
Затем он опять кинулся к О-Пою:
— Отправьте Каллахана на гоночной машине в Эль-
дорадо. Скажите ему, что он встретит по пути доктора
Робинсона, пусть посадит его и как можно скорей доста-
вит сюда. Пусть едет как дьявол. Скажите, что миссис
Форрест ранена и от него может зависеть ее жизнь.
Не кладя трубки, он повернулся, чтобы взглянуть на
Паолу.
Грэхем стоял, склонившись над ней, но не прикасаясь;
взгляды их встретились.
— Форрест,— начал он,— если это вы...
293
Но Дик остановил его, показав глазами на китаянку
все еще растерянно и безмолвно державшую в руках
бронзовые шпоры.
— Об этом поговорим потом,— отрезал он и снова
поднес трубку к губам: —Доктор Робинсон?.. У миссис
Форрест прострелено легкое или сердце, может быть то
и другое. Каллахан выехал на гоночной машине. Поез-
жайте ему навстречу, гоните во весь дух!
Когда Дик, опустившись на колени, опять склонился
над Паолой и принялся ее осматривать, Грэхем отошел.
Осмотр был очень короток. Дик взглянул на Грэхема
и покачал головой:
— Трогать ее слишком рискованно.
Затем обратился к китаянке:
— Положите куда-нибудь эти шпоры и принесите по-
душки. А вы, Ивэн, помогите с другой стороны. Припод-
нимайте ее понемногу, не торопясь. Ой-Ли, подсуньте по-
душку... осторожнее... осторожнее...
Подняв глаза, он увидел О-Дая, безмолвно ожидав-
шего приказаний.
— Попросите мистера Бонбрайта сменить О-Поя у
коммутатора, а О-Пой пусть стоит тут и все исполняет
немедленно. И пусть О-Пой соберет всех слуг, они могут
в любую минуту понадобиться. Как только Сондерс воз-
вратится с мистером Бишопом и остальными, пусть сей-
час же едет в Эльдорадо навстречу Каллахану, на тот
случай, если машина поломается. Скажите О-Пою, чтобы
он разыскал мистера Мэнсона и мистера Питтса и всех
управляющих, у кого есть машина, пусть они все приедут
сюда и ждут здесь вместе с машинами. И пусть О-Пой
примет и устроит Бишопа и его спутников как полагается.
А вы возвращайтесь сюда, чтобы в любую минуту быть
под рукой.
Дик опять повернулся к горничной:
— А теперь расскажите, как это случилось.
Ой-Ли качала головой и ломала руки.
— Где вы были, когда ружье выстрелило?
Китаянка проглотила слезы и указала на дверь гарде-
робной.
— Ну, говорите же!—приказал Дик.
— Миссис Форрест велела мне приготовить шпоры...
294
Я про них забыла... Я скорей пошла. Слышу выстрел.».
Я иду скорей назад, бегу... и...
— Но что было с ружьем?
— Непорядок. Может, сломалась. Четыре минуты
не стреляло... пять минут... Миссис Форрест старалась,
чтобы стреляло.
— Она уже начала возиться с ружьем, когда вы
пошли за шпорами?
Ой-Ли кивнула.
— Я перед тем ей сказала: «Может, О-Пой испра-
вит?» Миссис Форрест сказала: «Не стоит». Она сказала,
вы исправите. Положила ружье вот так. Опять взялась
чинить. Потом послала за шпорами. А потом... ружье и
выстрелило.
Приезд Хеннесси прервал этот разговор. Он осматри-
вал Паолу немногим дольше Дика, затем поднялся. Лицо
его было мрачно. *
— Я не решаюсь тревожить ее, мистер Форрест. На-
ружное кровоизлияние прекратилось, но кровь, видимо,
скопляется внутри. Вы послали за врачом?
— За Робинсоном. К счастью, успел захватить, когда
он только что начал прием. Хороший молодой хирург,—
обратился Дик к Грэхему,— с выдержкой и смелый. Я ве-
рю ему больше, чем многим прославленным старым вра-
чам. Как вы думаете, мистер Хеннесси? Есть надежда?
— По-моему, дело плохо, хоть я тут и не судья,—
ведь я только коновал. Робинсон разберется. А пока ос-
тается только ждать...
Дик кивнул и вышел на веранду Паолы, чтобы по-
слушать, не приближается ли гоночная машина, на которой
ехал Каллахан. Мягко подошел и ушел лимузин. Грэхем
тоже появился на веранде.
— Форрест, я прошу вас меня простить,— сказал
Грэхем.— Я просто себя не помнил в первую минуту.
Увидел вас здесь и решил, что это при вас случилось.
Должно быть, несчастный случай...
— Да, бедная детка...— подтвердил Дик.— А она
еще хвасталась, что всегда очень осторожна с огнестрель-
ным оружием.
— Я осмотрел ружье,— сказал Грэхем,— и ничего
не нашел, все в порядке.
295
— Потому-то беда и случилась: непорядок Паола
исправила, но ружье при этом выстрелило.
И пока Дик говорил, придумывая объяснение, которое
могло бы обмануть даже Грэхема, он мысленно удив-
лялся, как искусно Паола все это разыграла. Последний
дуэт с Грэхемом был прощанием — и вместе с тем сред-
ством отвести подозрение. Так же Паола поступила с ним,
Диком. Она простилась и с ним, и последние сказанные
ею по телефону слова были обещанием, что никогда не
будет у нее другого мужчины, кроме Дика.
Он отошел от Грэхема на дальний конец веранды.
— И у нее хватило сил, хватило сил! — бормотал он
про себя дрожащими губами.— Бедная детка! Она так
и не могла выбрать между нами двумя — и вот как раз-
решила вопрос.
Шум подъехавшей машины заставил его и Грэхема
подойти друг к другу, и они вместе вернулись в комнату
Паолы, чтобы встретить врача. Грэхем волновался, он не
мог уйти — и чувствовал, что должен уйти.
— Прошу вас, Ивэн, останьтесь,— обратился к нему
Дик.— Она очень хорошо к вам относилась и если от-
кроет глаза, то будет рада вас увидеть.
В то время как Робинсон осматривал Паолу, оба ото-
шли в сторону. Когда врач с решительным видом под-
нялся, Дик вопросительно взглянул на него. Робинсон
покачал головой:
— Ничего не поделаешь,— сказал он.— Это вопрос
нескольких часов, может быть даже минут...— Он помол-
чал, вглядываясь в лицо Дика, затем добавил: — Можно
облегчить конец, если вы согласны. А то очнется и еще
некоторое время будет мучиться...
Дик прошелся взад и вперед по комнате, а когда за-
говорил, то обратился к Грэхему:
— Почему бы не дать ей пожить хотя бы самый ко-
роткий срок? Боль — это ведь не существенно. Успокое-
ние наступит скоро и неизбежно. И я желал бы этого,
да и вы, наверное, тоже. Она так любила жизнь, каждый
ее миг... Зачем нам лишать ее тех немногих минут, кото-
рые ей остались?
Грэхем кивнул, соглашаясь, и Дик повернулся к
врачу:
296
— Вы можете дать ей возбуждающее и привести в
сознание? Ну так сделайте это. А если она будет очень
страдать, вы поможете ей успокоиться.
Когда Паола открыла трепетные веки, Дик кивнул
Грэхему, чтобы тот стал рядом с ним. Сначала на лице
ее была только растерянность, затем взгляд остановился
сначала на Дике, потом на Грэхеме, и жалкая улыбка
тронула губы.
— Я... я думала, что уже умерла,— сказала она.
Но тут ею овладела другая мысль, и Дик угадал эту
мысль, когда ее глаза испытующе устремились на него:
Паола как бы спрашивала, догадывается ли он, что это
не просто «несчастный случай»? Но он ничем себя не вы-
дал. Она хотела его обмануть,— пусть умрет, думая, что
он ей поверил.
— Как... как... это я... ухитрилась...— сказала она.—
Паола говорила вполголоса, медленно, видимо соби-
раясь с силами после каждого слова.— Я всегда была так
осторожна... и совершенно уверена, что... со мной никогда...
ничего... не случится. А вот что натворила!
— Да, да, прямо стыдно,— сочувственно поддержал
ее Дик.— А что там было? Заело спуск?
Она кивнула и опять улыбнулась жалкой улыбкой,
которой тщетно старалась придать себе бодрость.
— О Дик, пойди позови соседей, пусть посмотрят,
что натворила маленькая Паола!.. А это серьезно? —
продолжала она.— Будь честен, Багряное Облако, скажи
правду... ты же знаешь меня,— добавила она нетерпеливо,
так как Дик ничего не ответил.
Он опустил голову.
— А долго это будет тянуться?
— Нет, недолго,— наконец, проговорил он.— Это
может случиться... в любую минуту.
— То есть?..— Она вопросительно посмотрела на
врача, затем на Дика. Дик кивнул.
— Я ничего другого от тебя и не ожидала, Багряное
Облако,— прошептала она благодарно.— А доктор Ро-
бинсон согласен?
297
Доктор подошел ближе, чтобы она видела его, и на-
клонил голову.
— Спасибо, доктор. И помните, я сама скажу когда.
— Тебе очень больно? — спросил Дик.
Глаза Паолы расширились, она хотела храбро пере-
силить себя, но в них появилось выражение страха, когда
она ответила задрожавшими губами:
— Не очень, а все-таки — ужасно, ужасно! Я не хочу
долго мучиться. Я скажу когда.
Опять на ее губах появилась слабая улыбка.
— Странная вещь жизнь, очень странная, правда?
И, знаете, мне бы хотелось уйти под звуки песен о любви.
Сначала вы, Ивэн, спойте «Тропою цыган»! Подумайте!
Часу не прошло, как мы с вами её пели! Помните? Пожа-
луйста, Ивэн, прошу вас!
Грэхем посмотрел на Дика, спрашивая взглядом раз-
решения, и Дик молчаливо дал его.
— И спойте ее смело, радостно, с упоением, как спел
бы настоящий влюбленный цыган,— настаивала она.—
Отойдите вон туда, я хочу вас видеть... •
И Грэхем пропел всю песню, закончив словами:
А сердцу мужчины — женское сердце...
Пусть в шатрах моих свет изнемог,—
Но утро нас ждет у края вселенной,
И весь мир — у наших ног.
В дверях, ожидая приказаний, неподвижный, как
статуя, замер О-Дай. Ой-Ли, пораженная скорбью, стояла
у изголовья своей хозяйки; она уже не ломала рук, но
так стиснула их, что концы пальцев и ногти побелели.
Позади, у туалетного стола Паолы, доктор Робинсон бес-
шумно распускал в стакане таблетки наркотика и набирал
шприцем раствор.
Когда Грэхем умолк, Паола взглядом поблагодарила
его, закрыла глаза и полежала некоторое время не дви-
гаясь.
— А теперь, Багряное Облако,— сказала она, снова
открывая глаза,— твоя очередь спеть мне про Ай-Кута,
и женщину-росинку, и женщину-хмель. Стань там, где
стоял. Ивэн, я хочу тебя видеть.
— «Я — Ай-Кут, первый человек из племени ниши-
намов. Ай-Кут — сокращенное Адам. Отцом мне был
298
койот, матерею — луна. А это Йо-то-то-ви, моя жена,
Йо-то-то-ви — это сокращенное Ева. Она первая женщина
из племени нишинамов.
Я — Ай-Кут. Это моя жена, моя росинка, моя мед-
вяная роса. Ее мать — заря Невады, а отец — горячий
летний восточный ветер с гор. Они любили друг друга и
пили всю сладость земли и воздуха, пока из мглы, в ко-
торой они любили, на листья вечнозеленого кустарника
и мансаниты не упали капли медвяной росы.
Я — Ай-Кут. Йо-то-то-ви — моя жена, моя перепелка,
мой хмель, моя лань, пьяная теплым дождем и соками
плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд
и первых проблесков зари в первое утро мира,— и она
моя жена, одна-единственная для меня женщина на свете».
Паола опять закрыла глаза и лежала молча. Она по-
пыталась сделать более глубокий вздох и слегка закаш-
лялась.
— Старайся не кашлять,— сказал Дик.
В горле у нее першило, и она сдвинула брови, силясь
удержать приступ кашля, который мог ускорить конец.
— Ой-Ли, подойди сюда и стань так, чтобы я могла
тебя видеть,— сказала она, открыв глаза.
Китаянка повиновалась. Она двигалась, точно слепая.
Доктор Робинсон положил ей руку на плечо и поставил
так, как хотела Паола.
— Прощай, Ой-Ли. Ты всегда была ко мне очень
добра. А я, может быть, не всегда. Прости меня. Помни,
что мистер Форрест будет тебе отцом и матерью...
И возьми себе все мои украшения из агата...
Она закрыла глаза — в знак того, что ее прощанье
с китаянкой окончено.
Опять ее стал беспокоить кашель, все более мучи-
тельный и настойчивый.
— Пора, Дик,— сказала она едва слышно, не откры-
вая глаз.— Я хочу, чтобы меня убаюкали. Что, доктор,
готово? Подойди поближе. Держи мою руку, как тогда...
Помнишь? Во время... моей малой смерти.
Она устремила взгляд на Грэхема, и Дик отвернулся:
он знал, что этот последний взгляд будет полон любви,
как будет полон любви и тот, которым она скажет ему
последнее прости.
299
— Однажды,— пояснила она Грэхему,— мне при-
шлось лечь на операцию, и я заставила Дика пойти со
мной в операционную и держать мою руку все время, пока
не начал действовать наркоз и я уснула. Ты помнишь,
Хэнли назвал тогда эту полную потерю сознания «малой
смертью»? А мне было очень хорошо.
Она долго и молча смотрела на Грэхема, потом по-
вернулась лицом к Дику, который стоял возле нее на
коленях и держал ее руку.
— Багряное Облако,— прошептала она.— Я люблю
тебя больше. И я горда тем, что была твоей так долго,
долго.— Она сжала его руку и притянула его к себе еще
ближе.— Мне очень жалко, что у нас не было детей, Ба-
гряное Облако...
Потом разжала руку и слегка отстранила его от себя,
чтобы видеть обоих.
— Оба хорошие, оба хорошие... Прощайте, мои хоро-
шие. Прощай, Багряное Облако.
Они молча ждали, пока доктор подготовлял ее руку
для укола.
— Спать, спать,— тихо щебетала она, как засыпаю-
щая птичка.— Я готова, доктор. Но сначала хорошенько
натяните кожу. Вы знаете, я не люблю, чтобы мне де-
лали больно. Держи меня крепче, Дик!
Робинсон, подчиняясь взгляду Дика, легко и быстро
вонзил иглу в туго натянутую кожу, твердой рукой нажал
на поршень, тихонько растер пальцем уколотое место,
чтобы морфий скорее всосался.
— Спать, спать, хочу спать...— опять, словно задремы-
вая, прошептала она.
В полусознании она повернулась на бок, положила
голову на согнутую руку и свернулась клубочком в той
позе, в которой, Дик знал, она любила засыпать.
Прошло немало времени, пока она еще раз чуть вздох-
нула... и отошла так легко, что они даже не заметили,
как ее не стало.
Царившее в комнате молчание нарушалось только
щебетаньем купавшихся в воде фонтана диких канареек;
издалека доносился, подобный трубному звуку, призыв
Горца, и Принцесса отвечала ему серебристым ржаньем.
СЕРДЦА ТРЕХ

ПРЕДИСЛОВИЕ
Надеюсь, читатель извинит меня за то, что я начинаю
вто предисловие с похвальбы. Дело в том, что эта ра-
бота — юбилейная. Ее завершением я отмечаю свое соро-
калетие, свою пятидесятую книгу, шестнадцать лет своей
писательской деятельности и новое направление в своем
творчестве. А «Сердца трех» — это новое направление.
До сих пор я, безусловно, не создавал ничего подобного
и почти убежден, что и впредь не создам. И я вовсе не
намерен скрывать, что горжусь этой работой. А теперь я
советовал бы читателю, который любит стремительное
развитие действия, перескочить через все то бахвальство,
что содержится в предисловии, и погрузиться с головой
в повествование,— пусть он потом попробует сказать мне,
что от моей книги легко оторваться.
Для любопытствующих разрешу себе кое-что пояс-
нить. По мере того как кинематограф становился наиболее
популярной формой развлечения во всем мире, запас
фабул и интриг, накопленный мировой беллетристикой,
стал быстро истощаться. Какая-нибудь одна кинокомпа-
ния с помощью двух десятков режиссеров способна экра-
низировать все литературное наследие Шекспира, Баль-
зака, Диккенса, Скотта, Золя, Толстого и десятков ме-
нее плодовитых писателей. А поскольку на свете сотни
кинокомпаний, нетрудно сообразить, как скоро они могут
303
столкнуться с нехваткой сырья, из которого фабрикуют
кинокартины.
Право на экранизацию всех романов, рассказов и пьес,
издаваемых или подлежащих изданию определенными из-
дательствами или лицами, уже давно куплено и зафикси-
ровано договорами; если же попадается материал, право
собственности на который истекло за давностью лет, то
он экранизируется с такой же быстротой, с какой мат-
росы, очутившись на берегу, усеянном золотым песком,
набросились бы на самородки. Тысячи сценаристов —
точнее будет сказать десятки тысяч, ибо нет такого муж-
чины, женщины или младенца, которые не считали бы
себя вполне созревшими для написания сценария,— итак,
десятки тысяч сценаристов рыщут по литературе (как
охраняемой авторским правом, так и не охраняемой) и
хватают журналы чуть ли не из машины, в надежде по-
живиться какой-нибудь новой сценкой, фабулой или ис-
торийкой, придуманной их собратьями по перу.
Кстати, справедливость требует отметить, что совсем
недавно, в те дни, когда сценаристов еще не очень
уважали, они надрывались в поте лица за пятнадцать —
двадцать долларов в неделю, а случалось, что прижи-
мистые директоры платили им поштучно: десять —
двадцать долларов за сценарий, да еще в пятидесяти слу-
чаях из ста не выдавали сценаристам и тех грошей, кото-
рые им причитались; бывало и так, что товар, украден-
ный сценаристами, в свою очередь крали у них не менее
бессовестные и беззастенчивые люди, работавшие в шта-
те. Так было только вчера, а сегодня я знаю сценаристов,
которые имеют по три машины и по два шофера, которые
посылают своих детей в самые дорогие школы и вообще
обладают устойчивой платежеспособностью.
В значительной мере именно из-за нехватки беллетри-
стического сырья и начали ценить и уважать сценаристов.
На них появился спрос, они получили признание, их стали
лучше оплачивать, а от них требовать продукцию более
высокого качества. Начались новые поиски материала,
выразившиеся в частности в попытке завербовать извест-
ных писателей для работы в качестве сценаристов. Но то,
что человек написал двадцать романов, еще не может слу-
жить ручательством, что он способен написать хороший
304
сценарий. Как раз наоборот: очень быстро обнаружилось,
что успех в беллетристике — верная гарантия провала на
экране.
Но тут на сцене появляются хозяева кинокомпаний.
Разделение труда — прежде всего. И вот, связавшись с
могущественными газетными объединениями или с от-
дельными лицами, как это имело место в данном случае,—
я имею в виду «Сердца трех»,— они заказывают высоко-
квалифицированным сценаристам (даже ради спасения
собственной жизни не сумевшим бы написать роман) сце-
нарий, который романисты (даже ради спасения собствен-
ной жизни не сумевшие бы написать сценарий) превра-
щают затем в роман.
Итак, является м-р Чарльз Годдард к некоему Джеку
Лондону и говорит ему: «Время действия, место действия
и действующие лица определены; кинокомпании, газеты
и капитал к нашим услугам; давайте договариваться».
И мы договорились. Результат — «Сердца трех». Ни у
кого не может возникнуть и сомнения в искусстве и ма-
стерстве м-ра Годдарда после того, как я перечислю его
творения, а перу его принадлежат: «Злоключения По-
лины», «Приключения Илейн», «Богиня», «Обогащайся,
Уоллингфорд» и т. д. Кроме того, имя героини данного
романа — Леонсия — тоже им придумано.
Первые несколько эпизодов он написал на своем ранчо
в Лунной долине. Но писал он быстрее, чем я, и закончил
свои пятнадцать эпизодов на много недель раньше меня.
Да не введет вас^р заблуждение слово «эпизод». На пер-
вый эпизод ушло три тысячи футов пленки. А на после-
дующие четырнадцать — по две тысячи футов на каждый.
В каждом эпизоде около девяноста сцен, что составляет в
общем около тысячи трехсот сцен. Итак, мы работали па-
раллельно, каждый над своим куском. Когда я писал ка-
кую-то главу, я, естественно, не мог принимать в расчет
того, что происходит в следующей или через двенадцать
глав, так как я этого не знал. Не знал этого и м-р Год-
дард. Отсюда неизбежные последствия: нельзя сказать,
чтобы повествование в «Сердцах трех» отличалось особой
последовательностью, хотя оно, безусловно, не лишено
логики.
11 Джек Лондон, т. 8	305
Представьте себе мое изумление, когда я, будучи на
Гавайях, вдруг получаю от м-ра Годдарда по почте из
Нью-Йорка сценарий четырнадцатого эпизода (я же в то
время только еще трудился над литературной обработкой
десятого эпизода) и вижу, что мой герой женат совсем
не на той женщине! И в нашем распоряжении всего
только один эпизод, когда можно избавиться от нее и свя-
зать моего героя узами законного брака с единственной
женщиной, на которой он может и должен жениться. Как
это сделано — прошу посмотреть в последней главе или
пятнадцатом эпизоде. Можете не сомневаться, что м-р Год-
дард надоумил меня, как это сделать.
Дело в том, что м-р Годдард — мастер по части раз-
вития действия и гений по части быстроты. Развитие
действия нимало не волнует его. «Изобразить»,— спо-
койно указывает он в авторской ремарке киноактеру.
Очевидно, актер «изображает», ибо м-р Годдард тут же
начинает нагромождать одно действие на другое. «Изо-
бразить горе!» — приказывает он, или «печаль», или
«гнев», или «искреннее сочувствие», или «желание убить»,
или «стремление покончить жизнь самоубийством». Вот
и все. Так и должно быть — иначе когда же он завершил
бы работу и написал свои тысячу триста сцен?
Но можете себе представить, каково пришлось мне,
несчастному, который не мог ограничиться волшебным
словом «изобразить», а должен был описать — и притом
весьма подробно — все те настроения и положения, кото-
рые одним росчерком пера наметил м-р Годдард! Черт по-
бери! Диккенсу не казалось чрезмерным излишеством по-
тратить тысячу слов на описание и возможно более тон-
кую обрисовку горестных переживаний того или иного из
своих героев. А вот м-р Годдард говорит: «Изобра-
зить»,— и рабы киноаппарата делают все, что нужно.
А развитие действия! В свое время я написал не один
приключенческий роман, но во всех них вместе взятых
вы не найдете столь стремительного развития действия,
как в «Сердцах трех».
Зато теперь я знаю, почему так популярен кинемато-
граф. Я теперь знаю, почему «Г-да Барнес из Нью-Йорка»
и «Техасский горшечник» разошлись в миллионах экзем-
пляров. Я теперь знаю, почему какая-нибудь напыщен-
306
ная агитационная речь может привлечь куда больше го-
лосов, чем самый прекрасный и доблестный поступок или
замысел государственного деятеля. Переделка сценария
м-ра Годдарда в роман была для меня интересным опы-
том — и весьма поучительным. Эта работа по-новому осве-
тила давно продуманные мною социологические обобще-
ния, подвела под них новую основу и укрепила их.
После этой попытки испробовать свои силы как писатель
в новой для себя области я стал понимать душу народа
в его массе глубже, чем понимал до сих пор, и осознал —
полнее, чем когда либо,— каким высоким искусством же-
ста и мимики должен владеть демагог, привлекающий
голоса избирателей на свою сторону благодаря своему
умению играть на коллективной душе масс. Я буду очень
удивлен, если эта книга не получит самого широкого рас-
пространения. («Изобразить удивление»,— сказал бы
м-р Годдард; или: «Изобразить широкое распростране-
ние».)
Если в основе этой авантюры, именуемой «Сердца
трех», лежит сотрудничество, я восхищен идеей сотруд-
ничества. Но только — увы! — боюсь, что такого коллегу,
как м-р Годдард, можно встретить не чаще, чем одного
на миллион. Мы ни разу не перебросились даже словом,
у нас не было ни одного спора, ни единой'дискуссии. Но
в таком случае я, должно быть, и сам — не коллега, а
мечта! Разве я не позволил ему — без единого намека
на жалобу или возражение — «изображать» все, что ему
заблагорассудится, на протяжении 15 эпизодов сцена-
рия, 1300 сцен и 31 000 футов пленки, а затем
111 000 слов, составивших роман? И все-таки теперь,
когда я кончил сей труд, я очень был бы рад, если бы
не начинал его,— по одной простой причине: мне хотелось
бы самому прочесть книгу и посмотреть, как она читается.
А меня это очень интересует. Очень.
Джек Лондон
Уайкики, Гавайские о-ва,
23 марта 1916 года
СТАРАЯ ПИРАТСКАЯ ПЕСНЯ1
Кто готов судьбу и счастье
С бою брать своей рукой,
Выходи корсаром вольным
На простор волны морской!
Припев:
Ветер воет, море злится,—
Мы, корсары, не сдаем.
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Нож на помощь пистолету —
Славный выдался денек!
Пушка сломит их упрямство,
Путь расчистит нам клинок.
Припев.
Славь, корсар, попутный ветер,
Славь добычу и вино!
Эй, матрос, проси пощады.
Капитан убит давно!
Припев.
Славь захваченное судно,
Тем, кто смел, сдалось оно.
Мы берем лишь груз и женщин,
Остальное все — на дно!
Джордж Стерлинг
1 Перевод В. Левика.
308
Г лава первая
В это позднее весеннее утро события развивались
очень быстро в жизни Френсиса Моргана. Если когда-
нибудь человеку суждено было, переместившись во вре-
мени, стать участником жестокой, кровавой драмы, а точ-
нее— трагедии бесхитростных душ, и одновременно
свидетелем средневековой мелодрамы, насыщенной сенти-
ментальностью и бурными страстями, свойственными
обитателям Латинского Нового Света, то этим человеком
Судьба предназначила бьгпГФренсису Моргану, и притом
весьма скоро.
Однако сам Френсис Морган пребывал в ленивом не-
ведении относительно того, что в мире что-то для него го-
товится, и едва ли был готов встретить надвигавшиеся
события. Поздно засидевшись за бриджем, он поздно на-
чинал свой день. За поздним пробуждением последовал
поздний завтрак из фруктов и каши; покончив с ним,
Френсис направился в библиотеку — строго, со вкусом
обставленную комнату, откуда его отец в последние годы
жизни руководил своими обширными и многообразными
делами.
— Паркер,— обратился Френсис к камердинеру, ко-
торый служил еще его отцу,— ты не замечал признаков
ожирения у Р. Г. М. в последние годы его жизни?
— О нет, сэр,— отвечал тот со всей почтительностью
хорошо вышколенного слуги, но невольно бросая беглый
309
оценивающий взгляд на великолепную фигуру молодого
человека.— Ваш батюшка, сэр, всегда отличался строй-
ностью. Фигура у него никогда не менялась; он был ши-
рокоплечий, с могучей грудью, и хоть широковат в кости,
но талия, сэр, у него была тонкая, всегда тонкая. Когда
его обмыли, сэр, и положили на стол, многие молодые
люди в нашем городе могли бы устыдиться своей фигуры.
Он всегда тщательн5 следил за собой, сэр,— я имею в
виду все эти упражнения, которые он делал в постели,
полчаса каждое утро. Ничто не могло заставить его от-
ступить. Он называл это своим культом.
— Да, фигура у отца была редкостная,— рассеянно
произнес молодой человек, глядя на биржевой телеграф
и несколько телефонных аппаратов, установленных еще
его отцом.
— Совершенно верно,— убежденно подтвердил Пар-
кер.— Ваш батюшка был строен, как аристократ, не-
смотря на широкую кость, могучие плечи и грудь. И вы
это унаследовали, сэр; только вы еще лучше.
Молодой Френсис Морган, унаследовавший от своего
отца не только статную фигуру, но и немало миллионов,
безмятежно развалился в широком кожаном кресле и вы-
тянул ноги,— совсем как могучий лев в клетке, не знаю-
щий, куда девать свои силы. Развернув утреннюю газету,
он остановился взглядом на заголовке, извещавшем о но-
вом оползне на Кьюлебрском участке Панамского канала.
— Хорошо, что мы, Морганы, не склонны к полно-
те,— позевывая, произнес он,— не то ведь я мог бы и рас-
толстеть от такой жизни... Правда, Паркер?
Престарелый камердинер, не расслышав, смущенно
посмотрел на своего хозяина.
— О да, сэр,— поспешно сказал он.— То есть я хочу
сказать: нет, сэр. Вы сейчас в наилучшей форме.
— Ничего подобного,— убежденно заявил молодой
человек.— Я, может, и не разжирел, но безусловно пооб-
мяк... А, Паркер?
— Да, сэр... То есть нет, сэр,— я хотел сказать: нет,
сэр. Вы все такой же, каким вернулись из колледжа, три
года назад.
— И решил, что безделье — мое призвание,— рас-
смеялся Френсис.— Паркер!
310
Паркер почтительно вытянулся. Однако хозяин его
уже погрузился в глубокое раздумье, словно решая про-
блему первостепенной важности, а рука его то и дело при-
нималась теребить топорщившиеся маленькие усики, кото-
рые он с некоторых пор стал отращивать.
— Паркер, я намерен съездить на рыбную ловлю.
— Да, сэр.
— Я велел прислать несколько складных удочек. По-
жалуйста, составь их и принеси сюда — я хочу их осмот-
реть. Мне думается, что уехать недельки на две куда-ни-
будь в лес — самое для меня полезное. Если я этого не
сделаю, то, несомненно, начну толстеть и опозорю весь
наш род. Ты ведь слышал про сэра Генри? Старого ори-
гинала сэра Генри, пирата и головореза?
— Да, сэр. Я читал о нем, сэр.
Паркер уже стоял в дверях и только ждал той минуты,
когда словоохотливость молодого хозяина иссякнет,
чтобы отправиться по его поручению.
— Да, гордиться тут нечем — подумаешь, старый пи-
рат!	\
— О нет, сэр,— запротестовал Паркер.— Он ведь
был губернатором на Ямайке и умер в почете.
— Счастье еще, что его не повесили,— расхохотался
Френсис.— В сущности говоря, только он один и позорит
наш род, который сам же основал. Но я вот что хотел
сказать: я очень тщательно просмотрел все, что его ка-
сается. Он весьма заботился о своей фигуре и, слава
богу, до самой смерти сохранил тонкую талию. В этом
отношении он оставил нам хорошее наследство. А вот со-
кровища его мы, Морганы, так и не нашли; впрочем, тон-
кая талия, которую он нам завещал, дороже всех рубинов.
Родовая черта,— говоря языком биологов, которому на-
учили меня профессора.
Наступила долгожданная пауза, и Паркер осторожно
выскользнул из комнаты, а Френсис Морган погрузился
в изучение газетной статьи о Панаме, из которой он вы-
яснил, что канал будет открыт для судоходства, невиди-
мому, не раньше, чем через три недели.
Зазвонил телефон, и с помощью электрических нер-
вов современной высокой цивилизации Судьба сделала
первую попытку протянуть свои щупальцы и добраться
311
до Френсиса Моргана, который сидел в эту минуту в
библиотеке особняка, выстроенного его отцом на Ривер-
сайд-драйв.
— Но, дорогая миссис Каррузерс,— запротестовал он
в трубку.— Что бы там ни было, это просто временный
ажиотаж. «Тэмпико петролеум» в полном порядке. Это не
спекулятивные бумаги, а вполне надежное помещение ка-
питала. Держите их. Держите крепко... Все дело, наверно,
в том, что какой-нибудь фермер из Миннесоты приехал
в Нью-Йорк и решил купить пакета два акций просто
потому, что они кажутся ему солидными, а так оно и
есть... Ну и что тут такого, что они поднялись на два
пункта? Все равно не продавайте. «Тэмпико петроле-
ум» — это вам не лотерея и не рулетка. Это крепкое про-
мышленное предприятие. Мне бы, например, очень хоте-
лось, чтобы оно было не таким грандиозным,— я бы то-
гда мог финансировать его один... Да нет, выслушайте
меня: совсем это не мыльный пузырь! Мы сейчас одних
цистерн заказали больше чем на миллион долларов. Наша
железная дорога и три нефтепровода стоят свыше пяти
миллионов. Да одни только действующие нефтескважины
дадут нам нефти на сто миллионов долларов, так что сей-
час главная наша задача — доставить ее к морю на тан-
керы. Теперь самое время для вложения капитала. Прой-
дет год-другой, и государственные бумаги по сравнению
с вашими акциями покажутся сущей чепухой...
...Да-да, пожалуйста. Не обращайте внимания на бир-
жевой рынок. И потом — я вовсе не советовал вам при-
обретать эти акции. Я никогда не давал своим друзьям
таких советов. Но уж раз вы приобрели эти акции, то
держитесь за них. «Тэмпико» такое же солидное пред-
приятие, как Английский банк... Да, мы с Дикки поде-
лили вчера вечером трофеи. Подобралась великолепная
компания. Хотя Дикки, надо сказать, чересчур горяч для
бриджа... Да, везло, как игроку на бирже... Ха-ха! Я го-
ряч? Ха-ха!.. Да?.. Скажите Гарри, что я отбываю не-
дели на две... Поеду форель удить... Весна, знаете ли,
ручейки журчат, на деревьях сок выступил, распускаются
почки, зацветают цветы и тому подобное... Да, всего наи-
лучшего. И держитесь обеими руками за «Тэмпико пет-
ролеум». Если они немножко упадут, после того как этот
312
миннесотский фермер кончит играть на повышение, при-
купите еще. Я тоже собираюсь так сделать. Это все
равно что найти деньги... Да... Да, конечно... Слишком
это крепкие бумаги, чтобы вот так — ни с того ни с сего —
взять и продать их: ведь они, может, никогда больше
не понизятся... Ну конечно, я знаю, что говорю. Я про-
спал сегодня восемь часов и еще не выпил ни капли...
Да, да... До свиданья.
Не поднимаясь с кресла, Френсис потянул к себе ленту
от соединенного с биржей аппарата и лениво пробежал
ее глазами; то, что в ней сообщалось, не вызвало у него
особого интереса.
Вернулся Паркер, неся несколько тоненьких удочек;
каждая из них по своей полировке и отделке была верши-
ной искусства и мастерства. Френсис мигом вскочил с
кресла, отбросил в сторону телеграфную ленту, про кото-
рую тут же забыл, и, точно мальчишка, с радостью и во-
сторгом принялся осматривать игрушки и пробовать их
одну за другой: он то взмахивал удочками так, что леска
со свистом, похожим на удар хлыста, разрезала воздух,
то осторожно, рассчитанным движением, закидывал ее
под высокий потолок, как если бы там, на другом конце
комнаты, находился невидимый пруд, в котором таин-
ственно поблескивала форель.
Зазвонил телефон. Лицо Френсиса перекосилось от
раздражения.
— Ради бога, поговори ты, Паркер,— приказал он.—
Если это опять какая-нибудь дура, играющая на бирже,
скажи, что я умер, или пьян, или лежу в тифу, или же-
нюсь,— словом, придумай что-нибудь пострашнее.
После непродолжительных переговоров, проведенных
в спокойном вежливом тоне, так подходившем к величе-
ственному стилю этой холодной, чинной комнаты, Пар-
кер произнес в трубку: «Одну минуту, сэр» — и, прикрыв
ее рукой, сказал:
— Это мистер Бэском, сэр. Он просит вас.
— Скажи мистеру Бэскому, чтобы он убирался к чер-
ту,— отозвался Френсис, замахнувшись так, будто хотел
невесть куда забросить удочку; и в самом деле, опиши
леска кривую, начертанную его зачарованным взглядом,
она вылетела бы в окно и, по всей вероятности, до смерти
313
перепугала бы садовника, который, стоя на коленях, пере-
саживал розовый куст.
— Мистер Бэском говорит, что это насчет положения
на бирже, сэр, и что он задержит вас не более пяти ми-
нут,— настаивал Паркер, но так деликатно и мягко,
словно передавал какое-то совсем несущественное, пустя-
ковое поручение.
— Хорошо.— Френсис осторожно прислонил удочку
к столу и взял трубку.— Алло,— сказал он в аппарат.—
Да, это я, Морган. Ну, валяйте. Что там такое?
Он с минуту послушал, потом раздраженно перебил
говорившего:
— Продавать? Черта с два! Ни в коем случае... Ко-
нечно, я рад это слышать. Но даже если акции подни-
мутся на десять пунктов — чего, конечно, не случится,—
все равно держите их. Весьма возможно, что это законо-
мерное повышение и они уже больше не упадут. Эти
акции — штука солидная. Они стоят куда больше, чем ко-
тируются. Вообще этого могут и не знать, но я-то знаю.
Через год они до двухсот дойдут,— конечно, если в
Мексике прекратятся эти вечные революции... А вот если
акции упадут, вы получите от меня приказ покупать...
Ерунда. Кто это хочет приобрести контрольный пакет?
Да нет же, это чисто спорадическое явление... Что?
Прошу прощения. Я хотел сказать: чисто временное. Так
вот что: я уезжаю недели на две удить рыбу. Если акции
упадут на пять пунктов — покупайте. Покупайте все, что
будут предлагать. М-да, когда у человека на руках солид-
ное предприятие и начинается игра на повышение его
акций, это почти так же опасно, как игра на понижение...
Да... Конечно... Да... До свидания.
Френсис с восторгом снова занялся своими удочками,
а тем временем на другом конце города в кабинете Томаса
Ригана уже неутомимо трудилась Судьба. Томас Риган
отдал своей армии маклеров приказ скупать акции «Тэм-
пико петролеум», пустил через посредство многообразных
каналов таинственный слушок, будто у «Тэмпико петро-
леум» какие-то осложнения с мексиканским правитель-
ством по поводу концессии, и погрузился в чтение отчета
своего эксперта по нефти, который целых два месяца
314
провел на месте, выясняя подлинные перспективы и воз-
можности этой компании.
Вошел клерк, подал визитную карточку и доложил,
что какой-то иностранец просит принять его. Риган взгля-
нул на карточку.
— Передайте этому мистеру, сеньору Альваресу Тор-
ресу,— сказал он,— что я не могу его принять.
Через пять минут клерк вернулся с той же карточкой,
но теперь на обратной ее стороне было что-то нацарапано
карандашом. Риган так и расплылся в улыбке, прочитав:
«Дорогой и многоуважаемый мистер Риган. Имею
честь сообщить Вам, сэр, что мне известно местонахож-
дение клада, который, еще в бытность свою пиратом,
спрятал сэр Генри Морган.
Альварес Торрес».
Риган покачал головой; клерк был уже у двери, когда
хозяин вдруг окликнул его:
— Пусть войдет, немедленно.
Оставшись один, Риган беззвучно рассмеялся, обмоз-
говывая пришедшую ему в голову идею.
— Молокосос! Щенок! — бурчал он сквозь облако
дыма, раскуривая сигару.— Воображает себя львом, точ-
но он сам старик Р. Г. М. Хорошая порка — вот что ему
нужно, и старый стреляный воробей Риган уж позабо-
тится об этом.
Английский язык сеньора Альвареса Торреса был
столь же безукоризнен, как и его модный весенний ко-
стюм; и хотя смуглая кожа выдавала его латиноамери-
канское происхождение, а блеск черных глаз достаточно
красноречиво говорил о том, что в этом человеке течет
давняя смесь испанской и индейской крови,— он казался
настолько типичным нью-йоркцем, что Томас Риган боль-
шего и желать бы не мог.
— После многих лет упорного труда и поисков,— на-
чал Торрес,— я, наконец, догадался, где спрятан клад
сэра Генри Моргана. Я уверен, что он зарыт на Москн-
товом Берегу. Скажу точнее: до него не больше тысячи
миль от лагуны Чирикви, а ближайший к нему город,
судя по всему,— Бокас-дель-Торо. Я там родился, хотя
315
образование получил в Париже; знаю местность как свои
пять пальцев. Для такой экспедиции достаточно было бы
маленькой шхуны. Ведь снарядить ее недорого обойдется,
совсем недорого, зато какая будет прибыль: в награду
целое сокровище.
Сеньор Торрес умолк: ему не хватало слов, чтобы
выразиться определеннее, но Томас Риган, крутой и жест-
кий человек, привыкший иметь дело с людьми такого же
склада, как и он сам, начал вытягивать из него сведения,
точно адвокат, ведущий перекрестный допрос.
— Да,— тотчас признался сеньор Торрес,— в настоя-
щее время я несколько стеснен... как бы это сказать?..—
в средствах.
— Вам нужны деньги,— грубо уточнил биржевик, и
тот с горестным видом поклонился.
И еще многое другое вынужден был признать Альва-
рес Торрес под беглым огнем допроса. Да, он лишь не-
давно покинул Бокас-дель-Торо и надеется, что никогда
больше туда не вернется. Тем не менее он готов вер-
нуться, если они придут сейчас к какому-то соглашению...
Но Риган остановил его властным жестом человека,
привыкшего повелевать простыми смертными: он взял
чековую книжку и выписал чек на имя Альвареса Тор-
реса. Когда тот взглянул на бумажку, то увидел, что там
проставлена сумма в тысячу долларов.
— Так вот к чему сводится моя идея,— сказал Ри-
ган.— Я лично ничуть не верю вашим россказням. Но
у меня есть один юный друг. Я очень люблю этого маль-
чика, и меня огорчает, что его слишком затягивают со-
блазны большого города — Бродвей с его красотками и
тому подобное,— ну вы понимаете.
Сеньор Альварес Торрес поклонился, как светский
человек, разговаривающий со светским человеком.
— Так вот, ради его здоровья, а также спасения не
только его души, но и состояния, самое лучшее, что мож-
но было бы придумать,— это путешествие за сокровищем,
полное приключений, требующее физического напряже-
ния, и... словом, я убежден, что вы меня понимаете.
Альварес Торрес снова поклонился.
— Вам нужны деньги,— продолжал Риган.— Поста-
райтесь заинтересовать его. Эта тысяча вам за труды.
316
Заинтересуйте его так, чтобы он отправился разыскивать
золото старика Моргана,— и еще две тысячи ваши. Если
сумеете заинтересовать его настолько, что он пробудет
в отлучке три месяца,— я добавлю вам еще две тысячи;
а если полгода — то пять тысяч. Можете мне поверить:
я хорошо знал его отца, мы с ним были товарищами, ком-
паньонами, я... я могу даже сказать: почти братьями.
Я готов пожертвовать любой суммой, чтобы наставить
сына моего друга на правильный путь и сделать из него
человека. Что вы на это скажете? Для начала вот вам
тысяча. Идет?
Сеньор Альварес Торрес дрожащими пальцами свер-
тывал и развертывал чек.
— Я... я согласен,— с запинкой произнес Торрес и
даже начал заикаться от волнения.— Я... я... как бы это
сказать?., я весь в вашем распоряжении.
За пять минут Торресу были даны все инструкции
относительно той роли, которую ему предстояло играть,
а его рассказ о кладе Моргана был несколько видоиз-
менен, для большей правдоподобности, хитрым, практич-
ным биржевиком; после этого испанец поднялся и, прежде
чем откланяться, заметил шутливо, но не без грусти:
— Самое забавное, мистер Риган, что все это чистей-
шая правда. Изменения, которые вы внесли в мою исто-
рию, делают ее более правдоподобной, но она правдива
и без них. Мне нужны деньги. Вы очень щедры, и я буду
стараться изо всех сил... Я... я горжусь тем, что обладаю
даром артиста. И все-таки клянусь: я действительно раз-
гадал, где спрятаны сокровища, которые награбил и за-
рыл Морган. Я имел доступ к документам, недоступным
для широкой публики; да и все равно, едва ли кому-либо
удалось бы в них разобраться. Эти документы хранятся
в нашей семье, и многие мои предки трудились над ними
всю жизнь, но так и не нашли разгадки. Однако они были
на правильном пути,— им только не хватало смекалки:
они ошибались на двадцать миль. А ведь место точно
указано в документах. Они ошибались, мне кажется, по-
тому, что там нарочно все было зашифровано, запутано,
написано в виде ребуса; и только я, один я, сумел понять
это и разгадать. Все мореплаватели былых времен при-
бегали к таким трюкам, когда чертили свои карты. Мои
317
испанские предки подобным образом скрыли Гавайские
острова, переместив их на целых пять градусов долготы
в сторону.
Для Томаса Ригана все это было китайской грамотой;
он слушал Торреса с терпеливой улыбкой, явно говорив-
шей: «Вот заставляет занятого человека отрываться от
дел и выслушивать какие-то небылицы».
Не успел сеньор Торрес откланяться, как в кабинет
вошел Френсис Морган.
— Решил на минутку забежать к вам за советом,—
сказал он после обычного обмена приветствиями.— Да
и к кому же мне обращаться, как не к вам,— ведь вы
столько лет работали с моим отцом. Насколько мне из-
вестно, вы были его компаньоном в крупнейших сделках.
Он всегда советовал мне доверять вашим суждениям. Ну,
вот я и пришел. Прежде всего скажите, что происходит с
«Тэмпико петролеум»? Дело в том, что я хочу уехать на
рыбную ловлю.
— Что происходит с «Тэмпико петролеум»? — во-
просом на вопрос ответил Риган, ловко разыгрывая пол-
ное неведение, хотя он один был во всем повинен.
Френсис кивнул и, опустившись в кресло, закурил си-
гарету, а Риган стал просматривать ленту биржевого
телеграфа.
— Акции «Тэмпико петролеум» поднялись... на два
пункта... А тебя собственно что беспокоит? —спро-
сил он.
— Да ничего,— ответил Френсис.— Ровно ничего.
Но не думаете ли вы, что некая группа хочет прибрать
«Тэмпико» к рукам,— ведь потенциальная ценность пред-
приятия колоссальна. Это, как вы понимаете, между нами;
то есть я хочу сказать: совершенно конфиденциально.
Риган кивнул.
— Предприятие огромное,— продолжал Френсис.—
В полном порядке. Солидное во всех отношениях. Без
обмана. И вдруг такой скачок! Не кажется ли вам, что
какое-то лицо, или группа лиц, хочет завладеть контроль-
ным пакетом акций?
Компаньон его отца тряхнул своей седою копной,—
однако в голове, покрытой этими благородными сединами,
таились далеко не благородные мысли.
318
— Ну что ты,— заметил он,— скорей всего это про-
сто случайный скачок. А может быть, публика, играю-
щая на бирже, заподозрила, что акции «Тэмпико петро-
леум»— штука в самом деле стоящая. Ты-то сам как
считаешь?
— Конечно, стоящая,— горячо ответил Френсис.—
Я получил такие приятные вести, Риган, что вы ахнете
от удивления. Я всем моим друзьям говорю, что это дело
солидное, без обмана. До черггиков обидно, что мне при-
шлось привлечь посторонний капитал. Но предприятие
оказалось настолько крупным, что я просто вынужден
был это сделать. Даже если бы я вложил все деньги, ко-
торые оставил мне отец,— я имею в виду свободный ка-
питал, а не то, что уже вложено в другие предприятия,
иными словами: наличность,— все равно мне одному не
поднять этого.
— У тебя что, туго со средствами? — спросил старик
Риган.
— О, у меня есть кругленькая сумма, которой я могу
оперировать,— беспечно отвечал молодой человек.
— Ты хочешь сказать...
— Конечно. Вот именно. Если акции «Тэмпико» упа-
дут, я буду покупать. Ведь это все равно что найти
деньги!
— На сколько же ты намерен покупать? — спросил
Риган, пытаясь прощупать своего гостя, но скрывая свою
заинтересованность под личиной добродушия и одоб-
рения.
— На все, что у меня есть,— не задумываясь, отве-
тил Френсис Морган.— Я же говорю вам, Риган: это ко-
лоссальное дело!
— Я не интересовался по-настоящему этим предпри-
ятием и не могу, сказать, чего оно стоит, Френсис, но из
тех немногих фактов, которые мне известны, оно пред-
ставляется вполне солидным.
— Представляется! Говорю вам, Риган, что это золо-
тое дно, без всякого обмана; и мне стыдно, что акции его
пришлось выпустить на биржу. Но зато на них уж никто
не разорится. Я только окажу услугу миру, выбросив на
рынок... даже не могу сейчас точно сказать, сколько сотен
миллионов баррелей отличной нефти... Да вы знаете, что
SZ9
у меня есть скважина на Хуастекских разработках, кото-
рая вот уже семь месяцев дает по двадцать семь тысяч
баррелей в день. И фонтан еще не иссяк. Но это капля в
море по сравнению с тем, что мы способны поставить на
рынок. У этой нефти удельный вес двадцать два, а
осадка в ней меньше двух десятых процента. Потом есть
еще один фонтан — к нему надо только проложить
миль шестьдесят нефтепровода,— который выбрасывает
около семидесяти тысяч баррелей в день и, несмотря на
принятые меры, буквально заливает нефтью всю окре-
стность. Это я сообщаю вам, конечно, по секрету, сами
понимаете. Дела у нас идут неплохо, и я вовсе не хочу,
чтобы акции «Тэмпико петролеум» подскочили до небес.
— Можешь не беспокоиться об этом, сынок. Еще
надо, чтобы нефть потекла по нефтепроводам и чтобы
в Мексике прекратились революции,— только тогда ак-
ции «Тэмпико» могут взлететь вверх. А пока поезжай
удить рыбу и забудь об этом.— Риган помолчал, потом,
притворившись, будто вдруг что-то вспомнил, взял со
стола визитную карточку Альвареса Торреса, на которой
карандашом была нацарапана записка.— Взгляни, кто у
меня только что был.— Риган помолчал, словно обдумы-
вая внезапно пришедшую в голову мысль.— Ну зачем
тебе ехать удить какую-то форель? Ведь это в конце кон-
цов пустое развлечение. А вот тут есть для тебя улов
поинтереснее — это развлечение настоящее, достойное
мужчины, не то что дача в Адирондакских горах напо-
добие персидского дворца, где вам и мороженое, и слуги,
и электрические звонки. Твой отец всегда немало гор-
дился этим пиратом, от которого пошел весь ваш род. Он
утверждал, что похож на него, ну а ты безусловно похож
на своего папашу.
— На сэра Генри,— с улыбкой заметил Френсис,
протягивая руку за карточкой.— А я ведь тоже немало
горжусь этим старым бандитом!
Прочитав каракули, нацарапанные на визитной кар-
точке, он вопросительно взглянул на Ригана.
— История, которую рассказал мне этот парень,
звучит вполне правдоподобно,— пояснил Риган.— Он
говорит, что родился на этом самом Москитовом Берегу
320
и узнал про клад из документов, хранящихся у них в
семье. Но я, конечно, не верю ни единому слову из всего
этого. У меня нет ни времени, ни желания интересо-
ваться тем, что не имеет никакого отношения к моим
делам.
— Любопытно, что сэр Генри умер почти бедня-
ком,— заметил Френсис; брови его сдвинулись, и между
ними прорезались упрямые моргановские складки,— а
спрятанный им клад так никто и не нашел.
— Ну что ж, желаю удачи в рыбной ловле,— добро-
душно усмехнулся Риган.
— А все-таки мне бы хотелось повидать этого Аль-
вареса Торреса,— заявил молодой человек.
— Все это пустые бредни насчет зарытого золота,—
продолжал Риган.— Хотя, должен признаться, история,
которую рассказал мне этот парень, звучит на редкость
правдоподобно. М-да, будь я помоложе... но мне, как вид-
но, суждено сиднем сидеть здесь.
— Вы не знаете, где бы я мог найти его? — уже че-
рез минуту спрашивал Френсис, доверчиво всовывая
шею в петлю, которую Судьба в образе Томаса Ригана
приготовила, чтобы уловить его.
Свидание состоялось на следующее утро, в кабинете
Ригана. При виде Френсиса сеньор Альварес Торрес
вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Это не ускольз-
нуло от Ригана, который спросил с усмешкой:
— Совсем точно старый пират собственной персо-
ной, а?
— Да, сходство поразительное,— солгал, или почти
солгал, Торрес, ибо хотя он и заметил сходство Френ-
сиса с портретами сэра Генри Моргана, но в то же время
перед его мысленным взором предстал образ другого,
только живого человека, который был похож и на Френ-
сиса и на сэра Генри в такой же мере, в какой они оба
походили друг на друга.
Френсис был молод, а молодость не знает преград.
Тотчас были вытащены современные атласы и старин-
ные географические карты, равно как и документы, на-
писанные выцветшими чернилами на пожелтевшей от
321
времени бумаге,— и не прошло и получаса, как Френсис
объявил, что отныне признает рыбную ловлю только на
Быке или на Тельце,—то есть на одном из двух остров-
ков в лагуне Чирикви, где, по уверению Торреса, дол-
жен находиться зарытый клад.
— Сегодня же вечером выезжаю поездом в Новый
Орлеан,— объявил Френсис.— Тогда я как раз успею
попасть на один из пароходов «Юнайтед фрут ком-
пани», который отправляется в Колон. О, я уже все вы-
яснил вчера, прежде чем лечь спать.
— Только не фрахтуйте шхуны в Колоне,— посове-
товал Торрес.— Поезжайте верхом до Белена. Там лучше
всего фрахтовать судно: матросы народ простой — ту-
земцы, и вообще все просто.
— Пожалуй, это разумно! — согласился Френсис.—
Мне давно хотелось посмотреть тамошние края. А вы
поспеете к этому поезду, сеньор Торрес?.. Вы, конечно,
понимаете, что я беру на себя обязанности казначея и
оплату всех расходов.
Но, поймав взгляд Ригана, Альварес Торрес мигом
сообразил, что от него требуется, и принялся вдохновенно
лгать:
— К сожалению, мистер Морган, я вынужден задер-
жаться и присоединюсь к вам позже. У меня тут одно
неотложное дельце... как бы это сказать?..— небольшой
судебный процесс, который мне надо довести до конца.
Сумма иска, правда, незначительна, но тут затронуты
интересы семьи, и потому это дело для меня чрезвы-
чайно важное. У нас, Торресов, есть своя гордость.
Я знаю, вам, американцам, это кажется смешным, но для
нас — вещь очень серьезная.
— Он потом присоединится к тебе и поможет, если
ты собьешься со следа,— заверил Френсиса Риган.—
Кстати, пока вы не забыли, не мешало бы вам заранее
договориться о разделе добычи... если вы, конечно,
когда-нибудь найдете этот клад.
— Слово за вами. Что вы скажете? — спросил Френ-
сис.
— Разделите поровну. Точно пополам,— предложил
Риган, великодушно деля между ними то, чего, по его
убеждению, вовсе не существовало.
322
— И вы сразу же приедете, как только сумеете,
да?—спросил Френсис Торреса.— Послушайте, Риган,
займитесь-ка его иском и уладьте все побыстрее. Ладно?
— Непременно, мой мальчик,— был ответ.— А если
ему потребуются деньги? Дать?
— Безусловно! — Френсис крепко пожал обоим
руки.— Это избавит меня от лишних хлопот. Ну, а сей-
час я бегу: надо уложиться, отменить все свидания, ко-
торые были у меня назначены, и успеть на поезд. Всего
хорошего, Риган. До скорой встречи, сеньор Торрес, где-
нибудь возле Бокас-дель-Торо или в какой-нибудь яме
на Быке или Тельце. Так, по-вашему, клад на Тельце?
Ну, в общем до встречи. Adios! 1
А сеньор Альварес Торрес остался еще на некоторое
время у Ригана и получил подробнейшие инструкции о
той роли, которую ему предстояло играть: с самого на-
чала пути и на всем его протяжении он должен всячески
задерживать и затягивать экспедицию Френсиса.
— Короче говоря,— заключил Риган,— я не буду
очень горевать, если в интересах своего здоровья он оста-
нется там надолго, а если и вообще не вернется, то тоже
плакать не буду.
Глава вторая
Деньги, как и молодость, не знают преград, и Френ-
сис Морган, законный и естественный обладатель и моло-
дости и денег, в одно прекрасное утро, через три недели
после того, как он распрощался с Риганом, оказался на
борту зафрахтованной им шхуны «Анджелика», попав-
шей неподалеку от берега в полосу штиля. Вода была
точно стекло, шхуну еле покачивало, и Френсис Морган,
томясь от скуки и избытка энергии, которая, так же как
молодость, не знает преград, попросил метиса-капитана,
сына ямайского негра и индианки, спустить за борт ма-
ленький ялик.
— Похоже, что здесь можно подстрелить попугая,
или обезьяну, или что-нибудь в этом роде,— заметил
1 До свиданья (испан.).
323
Френсис, разглядывая в мощный цейсовский бинокль
берег, поросший непроходимым лесом, в полумиле от них.
— Скорей всего, сэр, вы наткнетесь на лабарри,
местную ядовитую змею, укус которой смертелен,—
усмехнулся капитан и владелец «Анджелики», унаследо-
вавший от своего отца ямайца способность к языкам.
Но Френсиса уже невозможно было удержать: в эту
самую минуту он увидел в бинокль сперва белую ась-
енду 1 вдали, а затем фигуру женщины в белом на бе-
регу; он даже заметил, что женщина тоже рассматривает
в бинокль его самого и шхуну.
— Спустите ялик, капитан,— приказал он.— Кто там
живет? Белые?
— Семейство Энрико Солано, сэр,— был ответ.—
Это родовитые испанские аристократы, уж поверьте мо-
ему слову. Им принадлежит вся эта местность, от моря
до Кордильер, а также половина лагуны Чирикви. Земли
у них много, а вот денег — мало. Гордецы страшенные,
ну и вспыльчивые, как порох.
Когда Френсис в крошечном ялике отплыл к берегу,
зоркий глаз капитана подметил, что он не взял с собой
ни ружья, ни дробовика для предполагаемой охоты на
попугаев или обезьян. А еще глаз капитана уловил фи-
гуру женщины в белом, выделявшуюся на темном фоне
джунглей.
Френсис греб прямо к берегу, покрытому белым ко-
ралловым песком, не решаясь оглянуться через плечо и
посмотреть, там ли еще эта женщина, или уже исчезла.
В его помыслах не было ничего дурного,— лишь вполне
естественное для молодого человека желание познако-
миться с молодой сельской жительницей, вероятно полу-
дикаркой, а в лучшем случае — наивной провинциалоч-
кой, с которой можно будет поболтать и подурачиться,
пока штиль сковывает «Анджелику». Когда дно ялика
зашуршало по песку, Френсис выпрыгнул из лодки, силь-
ной рукой приподнял ее нос, втащил на берег и только
после этого обернулся. Вокруг не было ни души.
Френсис доверчиво пошел вперед. «Любой путеше-
ственник, попав на незнакомый берег, имеет право по-
1 Асьенда — дом с прилегающими к нему плантациями,
324
искать местных жителей, чтобы узнать дорогу»,— ска-
зал он себе.
И Френсис, рассчитывавший лишь на мимолетное
развлечение, получил столько развлечений, и таких, о ка-
ких мечтать не мог. Из-за зеленой стены джунглей,
точно фея из волшебной шкатулки, внезапно выскочила
уже виденная им молодая женщина и обеими руками
схватила его за руку. Одного взгляда на нее было до-
статочно, чтобы понять, что это девушка, вполне созрев-
шая и оформившаяся. Френсиса удивили сила и неж-
ность, с какими она сжала его руку. Свободной рукой
он сорвал с головы шляпу и поклонился незнакомке с не-
возмутимостью Моргана, воспитанного в Нью-Йорке и
привыкшего ничему не удивляться,— и был удивлен, да
еще как! Причем потрясла его не только красота де-
вушки, но и взгляд, каким она в упор смотрела на не-
го,— суровый и непреклонный. Ему даже показалось,
будто он уже где-то встречался с нею. Он что-то не
замечал, чтобы незнакомые люди так смотрели друг на
Друга.
Девушка обеими руками потянула его за руку и
взволнованно прошептала:
— Скорей! Следуйте за мной!
С минуту он колебался. Тогда она нетерпеливо дер-
нула его, увлекая за собой. Решив, что это какая-то
странная игра, принятая, вероятно, на побережье Цент-
ральной Америки, он с улыбкой уступил — и уже сам
не знал, добровольно ли следует за нею, или она силой
тащит его в джунгли.
— Делайте то же, что и я,— бросила она ему через
плечо, держа его теперь только одной рукой.
Он повиновался с улыбкой: он полз, когда ползла
она, сгибался в три погибели, когда она сгибалась, и
то и дело сравнивал себя с Джоном Смитом и Пока-
хонтасом !.
Внезапно девушка остановилась и села на землю, же-
стом приказав Френсису сесть рядом; она высвободила
свою руку из его руки и прижала ее к сердцу.
1 Д ж о н Смит и Покахонтас — следопыты, первоот-
крыватели Америки.
325
— Слава богу! —с трудом переводя дух, произнесла
она.— О милосердная дева Мария!
Подражая ей,— такова была ее воля и таковы были,
повидимому, правила игры,— он с улыбкой тоже прижал
руку к сердцу, хоть и не обратился при этом ни к богу,
ни к деве Марии.
— Неужели вы никогда не научитесь быть серьез-
ным? — гневно сверкнув глазами, напустилась на него
девушка.
Френсис тотчас принял самый серьезный и естест-
венный вид.
— Милая моя леди...— начал было он.
Но она резким жестом оборвала его. С возрастаю-
щим удивлением Френсис увидел, как она наклонилась
и стала прислушиваться, а потом и сам услышал шаги
людей, спускавшихся по тропинке неподалеку от них.
Повелительно положив свою мягкую теплую ладонь
на его руку и как бы приказывая ему молчать, девушка
порывисто поднялась,— Френсис уже пришел к выводу,
что эта порывистость у нее в натуре,— и побежала вниз
по дорожке. Он чуть не свистнул от изумления. Да он бы
и свистнул, если бы не услышал невдалеке ее голоса: она
резко спрашивала что-то по-испански, а мужские голоса
хотя и почтительно, но возражали ей.
Затем Френсис услышал, как они пошли дальше, про-
должая разговаривать. Минут на пять воцарилась мерт-
вая тишина; потом до Френсиса снова донесся голос де-
вушки: она приказывала ему выйти из засады.
«Ну и ну! Интересно, как бы вел себя Риган в таких
условиях?» — с усмешкой подумал он, вылезая из ку-
стов.
Он шел за ней следом,— теперь она уже не держала
его за руку,— через джунгли к морю. Когда она оста-
новилась, он подошел почти вплотную и стал перед нею,
все еще считая, что это игра.
— Запятнал! — рассмеялся он, дотрагиваясь до ее
плеча.— Запятнал! — повторил он.— Теперь вам ловить!
Ее черные глаза сверкнули испепеляющей яростью.
— Глупец! — воскликнула она и, подняв руку,
ткнула пальцем — как ему показалось, с излишней фа*
326
мильярностью -— в его усики.— Неужели вы думаете, что
это делает вас неузнаваемым?
— Но, милая моя леди...— начал было он, намере-
ваясь объяснить девушке, что безусловно видит ее
впервые.
Однако то, что последовало, заставило его прикусить
язык и было столь же неожиданно, как и все, что девушка
делала до сих пор. Это случилось так молниеносно, что
он даже не заметил, откуда был извлечен крошечный се-
ребряный револьвер, дуло которого было не только на-
правлено на него, но вплотную прижато к его животу.
— Милая моя леди...— снова попытался начать он.
— Я не желаю разговаривать с вами,— перебила она
его.— Отправляйтесь на свою шхуну и уезжайте...—
Френсису показалось, что она подавила рыдание. И лишь
после паузы она договорила: —...навсегда.
Он снова открыл было рот, но, почувствовав резкий
толчок револьвером под ложечку, так ничего и не сказал.
— Если вы еще когда-нибудь вернетесь — да про-
стит мне мадонна! — я застрелю вас.
— В таком случае мне, пожалуй, лучше убраться от-
сюда,— шутливо бросил он и, повернувшись, зашагал
к ялику; ему было и стыдно и смешно при мысли о том,
в какое непостижимо нелепое положение он попал.
Он пытался сохранить последние остатки достоинства
и делал вид, будто не замечает, что незнакомка идет за
ним. Вытягивая из песка нос ялика, он подметил, что лег-
кий ветерок зашелестел листьями пальм. От налетевшего
с суши бриза море у берега стало темнеть; потемнело
оно и там, у выхода из еще гладкой, как зеркало, лагуны
Чирикви, где на горизонте вставали, точно мираж, дале-
кие очертания рифов.
Френсис уже занес ногу, чтобы сесть в ялик, как
вдруг услышал рыдание, заставившее его остановиться
и повернуть голову. Странная девушка стояла, опустив
револьвер, и плакала. В один миг Френсис очутился ря-
дом с ней и участливо дотронулся до ее плеча. Девушка
вздрогнула от его прикосновения и, отшатнувшись,
с упреком посмотрела на него сквозь слезы. Френсис
пожал плечами, как бы говоря, что отказывается
понимать столь необъяснимую смену настроений, и
327
снова повернулся было к лодке, но незнакомка остано-
вила его.
— Вы...— начала она, запнулась и тяжело вздох-
нула,— вы могли бы хоть поцеловать меня на прощанье.
И девушка порывисто бросилась к нему, раскрыв
объятия, но все еще продолжая держать в правой руке
столь не подходящий к случаю револьвер. Френсис, вко-
нец сбитый с толку, какое-то мгновение стоял в расте-
рянности, потом обнял ее и был награжден страстным
поцелуем в губы, повергшим его в полное изумление;
а незнакомка уронила голову ему на плечо и разразилась
потоком слез. У Френсиса в глазах помутилось, однако он
все же чувствовал давящую тяжесть револьвера, прижа-
того к его спине между лопатками. Через некоторое время
девушка подняла мокрое от слез лицо и поцеловала Френ-
сиса несколько раз, а он подумал: не подло ли с его сто-
роны отвечать на ее поцелуи с такой же, не менее зага-
дочной страстностью?
И только он успел сказать себе, что в общем ему без-
различно, сколько времени продлится эта нежная сцена,
как девушка вдруг отшатнулась от него, и лицо ее снова
запылало гневом и ненавистью,— угрожающе взмахнув
револьвером, она указала ему на лодку.
Пожав плечами и как бы говоря, что он ни в чем не
может отказать красивой женщине, Френсис повиновался,
сел на весла, лицом к ней, и начал грести от берега.
— Да спасет меня дева Мария и не даст погибнуть
из-за моего слабого сердца!—воскликнула девушка, сво-
бодной рукой срывая с шеи медальон. Золотые бусинки
посыпались дождем, и медальон полетел в воду, разделяв-
шую ее и Френсиса.
В эту минуту из джунглей выскочили трое мужчин с
ружьями и бегом устремились к девушке, которая в из-
неможении опустилась на песок. Они стали поднимать ее
и тут только заметили Френсиса, который греб теперь
изо всех сил. Френсис поспешно оглянулся, чтобы удо-
стовериться, далеко ли еще до «Анджелики», и увидел,
что шхуна, слегка накренившись, разрезая носом воду,
идет ему навстречу. В эту минуту один из трех мужчин
на берегу — тот, что был постарше, с бородой,— выхва-
тил у девушки бинокль и направил его на Френсиса.
328
А в следующий миг, бросив бинокль, он уже целился
в него из ружья.
Пуля шлепнулась в воду на расстоянии какого-нибудь
ярда от лодки, но, прежде чем раздался второй выстрел,
девушка поспешно вскочила на ноги и ударом снизу вы-
била ружье из рук старика. Продолжая ожесточенно гре-
сти, Френсис увидел, как мужчины, отбежав от девушки,
прицелились в него, но она выхватила револьвер и, на-
ведя на них, заставила опустить ружья.
«Анджелика», повернутая против ветра, приостано-
вилась, вспенивая воду, и Френсис ловким прыжком
вскочил на палубу; в ту же секунду капитан повернул
рулевое колесо, паруса надулись, и шхуна понеслась в
море. С мальчишеским озорством Френсис послал на
прощанье воздушный поцелуй незнакомке, продолжав-
шей смотреть ему вслед, и увидел, как она, в полном из-
неможении, упала на грудь бородатого старика.
— Ну и порох эти проклятые Солано! И гордые до
сумасшествия,— заметил Френсису метис-капитан и
улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
— Бешеные какие-то, настоящие психопаты! — рас-
смеялся Френсис и, подбежав к борту, послал еще не-
сколько воздушных поцелуев эксцентричной молодой
особе.
Благодаря попутному ветру, дувшему с материка^
«Анджелика» добралась до рифов, ограждающих вход
в лагуну Чирикви, и, сделав еще миль пятьдесят вдоль них,
к полуночи подошла к островам Быка и Тельца; тут капи-
тан поставил судно на якорь, решив дождаться рассвета.
После завтрака Френсис, посадив на весла матроса, нег-
ра с Ямайки, отправился в ялике обследовать остров Бы-
ка— более крупный, чем остров Тельца, и населенный в
это время года, по словам шкипера, индейцами, которые
перебираются сюда с материка для охоты на черепах.
Еще не успев подъехать к острову, Френсис понял,
что его отделяют от Нью-Йорка не только тридцать гра-
дусов широты, но и тридцать столетий, через которые он
перемахнул, попав из ультрасовременной цивилизации
в обстановку, можно сказать, первобытной дикости.
329
Совсем голые, если не считать лоскутов мешковины на
бедрах, вооруженные тяжелыми, необычайно острыми
топорами-мачете, охотники на черепах очень быстро до-
казали, что они отъявленные попрошайки и не остано-
вятся перед убийством. Остров Быка принадлежит им,—
объявили они Френсису через переводчика-матроса, ко-
торый привез его сюда,— а Телец, прежде тоже принад-
лежавший им в сезон охоты на черепах, теперь захватил
один бешеный гринго!, отчаянный сорви-голова, несго-
ворчивый и властный, сумевший с помощью страха за-
воевать их уважение — уважение перед двуногим суще-
ством, еще более свирепым, чем они сами.
За серебряный доллар Френсис уговорил одного из
индейцев отправиться к таинственному гринго и пере-
дать ему, что он хотел бы его навестить. Тем временем
остальные окружили ялик, принялись разглядывать
Френсиса, клянчить у него деньги и даже бесцеремонно
стащили его трубку, которую он на минуту вынул изо
рта и положил рядом. Френсис тотчас дал по уху вору,
а затем и второму, выхватившему ее у первого, и вернул
себе трубку. В один миг вся толпа ощетинилась мачете,
угрожающе засверкали на солнце отточенные острия, но
Френсис быстро унял пыл индейцев, наведя на них свой
пистолет-автомат; они попятились и, сбившись в кучу,
принялись зловеще шептаться. Тут Френсис обнаружил,
что его единственный спутник и переводчик струсил: по-
дойдя к охотникам на черепах, он заговорил с ними явно
заискивающим тоном, очень не понравившимся Френсису.
Тем временем вернулся посланный с запиской, и
Френсис, поняв, что ему самому придется объясняться
с ним, так как на ямайца надежда плохая, взял у него
листок, поперек которого карандашом было нацарапано:
«Vamos! Пошел ты к черту!»
— Придется мне, как видно, самому поехать туда,—
подозвав к себе негра матроса, сказал Френсис.
— Будьте как можно осторожнее и осмотрительнее,
сэр,— предупредил его негр.— Эти безмозглые скоты на
все способны, сэр.
1 Гринго — в Центральной Америке так называют англичан
и жителей Соединенных ШтатовГ
330
— Садись в лодку и вези меня туда,— кратко при-
казал Френсис.
— Нет, сэр. Очень сожалею, но нет, сэр,— отвечал
чернокожий матрос.—’ Я нанимался, сэр, к капитану Тре-
фэзену в матросы, но я не нанимался в самоубийцы, и
я не поеду с вами, сэр, на верную смерть. Самое лучшее
для нас было бы убраться из этого пекла; если же
мы останемся, сэр, то нам тут зададут жару — это уж
точно.
Возмущенный до глубины души, Френсис смерил
матроса презрительным взглядом, сунул в карман писто-
лет, повернулся спиной к полуголым дикарям и зашагал
прочь через пальмовую рощу. В том месте, где торчал
огромный кусок кораллового рифа, выброшенный здесь
давним землетрясением, он вышел к морю. У берега
Тельца, от которого его отделял узкий проливчик, он
увидел ялик на приколе. У того же берега, на котором
находился он сам, стояло на приколе выдолбленное из
дерева старое и явно дырявое каноэ. Френсис перевер-
нул его, чтобы вылить воду, и тут заметил, что охотники
на черепах последовали за ним и теперь с опушки коко-
совой рощи наблюдают за его действиями; однако трус-
ливого матроса среди них не было.
Переехать через проливчик было для Френсиса де-
лом нескольких минут, но на берегу Тельца его ждал не
более радушный прием; из-за пальмы вышел высокий
молодой человек, босиком, с пистолетом-автоматом в
руке, и гаркнул:
— Vamos! Убирайтесь вон отсюда! Живо!
— О боги морских глубин со всеми их рыбами и ры-
бешками!— полушутя, полусерьезно воскликнул Френ-
сис и улыбнулся.— Тут у вас человеку и шагу нельзя
ступить, чтоб ему не ткнули пистолетом в физиономию.
И все кричат: «Убирайся вон, pronto!» 1
— Никто вас не звал сюда,— возразил незнако-
мец.— Вы явились без спроса. Убирайтесь с моего ост-
рова. Даю вам полминуты.
— Знаете ли, приятель, я начинаю злиться,— чи-
стосердечно признался Френсис, в то же время искоса
1 Живо (испан.).
331
поглядывая на ближайшую пальму и соображая, какое
расстояние отделяет его от нее.— Все, кого я здесь ни
встречал, какие-то сумасшедшие и к тому же невежи:
гонят человека без всякого стеснения. Так что под конец
у меня тоже характер изменился. А вот насчет того, будто
этот остров ваш, так одни слова еще не являются доказа-
тельством...
И, не докончив фразы, Френсис метнулся под при-
крытие пальмы. Едва он успел забежать за дерево, как
в ствол ударилась пуля.
— Ах так! — крикнул он и всадил пулю в ствол паль-
мы, за которой спрятался незнакомец.
Несколько минут продолжалась перестрелка: против-
ники то палили друг в друга, то выжидали, тщательно
рассчитывая выстрелы. Наконец, Френсис выпустил вось-
мую, и последнюю, пулю и тут без особого удовольствия
вспомнил, что насчитал всего семь выстрелов со стороны
незнакомца. Тогда он надел на руку свой пробковый
шлем и осторожно высунул его из-за пальмы,— шлем
был тотчас же пробит пулей.
— Какой системы у вас револьвер? — холодно-веж-
ливым тоном осведомился он.
— Кольт,— последовал ответ.
Френсис смело вышел из-за своего укрытия.
— В таком случае вы извели весь свой запас. Я счи-
тал выстрелы. Восемь. Теперь мы можем поговорить.
Незнакомец тоже вышел из-за дерева. И Френсис
невольно залюбовался его статной фигурой, которую не
мог обезобразить даже костюм, состоявший из грязных
парусиновых штанов, тельняшки и сомбреро с обвисшими
полями. Больше того: Френсису показалось, что он уже
где-то видел этого человека, хотя ему и в голову не при-
шло, что он смотрит на точную копию самого себя.
— Поговорить! — фыркнул незнакомец и, отбросив
револьвер, выхватил из-за пояса нож.— Вот сейчас от-
режу тебе уши, а потом, может, и скальп сдеру.
— Ишь ты! Какие, однако, милые и добродушные
звери водятся в здешних лесах,— в тон ему заговорил
Френсис, чувствуя, как в нем нарастают гнев и возмуще-
ние. Он тоже выхватил свой охотничий нож, совсем еще
новенький и блестящий.— Давай-ка лучше померимся си-
332
лами — без всякой этой поножовщины из дешевого уго-
ловного романа.
— Мне нужны твои уши,— любезно возразил незна-
комец и стал медленно наступать на Френсиса.
— Очень хорошо. Кто первый будет положен на обе
лопатки, тот и отдаст свои уши победителю.
— Согласен! — Молодой человек в парусиновых шта-
нах спрятал нож.
— Жаль, что здесь нет киноаппарата, чтобы заснять
эту сцену,— усмехнулся Френсис, в свою очередь пряча
нож.— Я зол, как сто чертей! Как самый злющий ин-
деец! Берегись! Я тебя сейчас любым способом положу
на лопатки!
Сказано — сделано, но блестящий натиск Френсиса
привел к самым позорным результатам: незнакомец, на
первый взгляд, казалось бы, способный выдержать лю-
бой наскок, как только они сшиблись, повалился на спи-
ну. Это была хитрость: подняв ногу, он пнул Френсиса
в живот, да так, что тот, перекувырнувшись в воздухе,
перелетел через него.
От падения Френсис едва не лишился чувств, а тут
еще противник набросился на него и так придавил к зем-
ле, что чуть дух из него не вышиб. Френсис лежал на
спине, не в силах произнести ни слова, как вдруг заметил,
что навалившийся на него человек с внезапным любопыт-
ством разглядывает его.
— Зачем тебе эти усики? — спросил незнакомец.
— Ладно, не разговаривай, отрезай уши,— прогово-
рил Френсис, как только дыхание вернулось к нему.—
Уши твои, а усы мои. Мы насчет них не уговаривались.
А вообще ты положил меня на лопатки по всем правилам
джиу-джицу
— Ты же сам сказал: «Любым способом положу на
лопатки»,— процитировал со смехом незнакомец.— Так
вот: уши можешь оставить себе; я и не собирался отре-
зать их, а теперь, посмотрев на них поближе, и вовсе не
собираюсь,— они мне не нужны. Вставай и убирайся от-
сюда. Я тебя побил. Vamos! И не смей больше появ-
ляться здесь и разнюхивать! Пошел вон! Живо!
1 Джиу-джицу — прием японской борьбы.
333
Возмущенный еще больше, чем прежде, и униженный
сознанием своего поражения, Френсис вернулся на берег,
где стояло его каноэ.
— Эй, молодой человек, может хоть свою визитную
карточку мне оставите? — крикнул ему вслед победи-
тель.
— Визитных карточек головорезам не оставляют,—
бросил через плечо Френсис, прыгая в каноэ и отталки-
ваясь веслом от берега.— А фамилия моя — Морган.
На лице незнакомца отразилось величайшее изумле-
ние; он открыл было рот, намереваясь что-то сказать,
потом передумал и лишь пробормотал себе под нос:
«Одной породы! Не удивительно, что мы так похожи».
Все еще кипя от негодования, Френсис добрался до
Быка, вытащил каноэ на берег, присел на борт, набил
трубку, закурил й^погрузился в мрачное раздумье. «Все
здесь сумасшедшие, решительно все,— думал он.— Ни
один человек не ведет себя по-человечески. Интересно,
как бы старик Риган стал обделывать дела с такими
людьми? Уж ему они бы наверняка уши отрезали».
Если бы в эту минуту Френсис мог видеть облада-
теля парусиновых штанов и такой знакомой физиономии,
он окончательно пришел бы к убеждению, что жители Ла-
тинской Америки — самые настоящие сумасшедшие, ибо
вышеупомянутый молодой человек сидел в крытой травою
хижине у себя на острове и, улыбаясь собственным мыс-
лям, говорил вслух:
— Кажется, я все-таки вселил божий страх в сердце
этого представителя моргановской семейки.— И, подойдя
к стене, принялся разглядывать висевшую на ней копию
с портрета сэра Генри, родоначальника Морганов.—
Итак, господин пират,— усмехнувшись, продолжал он,—
двое ваших последних отпрысков чуть было не прикончи-
ли друг друга из пистолетов-автоматов, по сравнению с
которыми ваше допотопное оружие — грошовая игрушка.
Он нагнулся к старенькому, сильно побитому и изъ-
еденному червями морскому сундучку, приподнял крыш-
ку с вырезанной на ней буквой «М» и снова обратился
к портрету:
— Да, благородный мой предок, пират валлиец, не-
много же ты мне оставил: старое тряпье да лицо, как две
334
капли воды похожее на твое. Но если б меня обстреляли,
как тебя в Порт-о-Пренсе, я бы тоже сумел себя показать.
С этими словами он стал натягивать на себя изъеден-
ную молью одежду, обветшавшую за долгие годы лежа-
ния в сундуке.
— Вот я и принарядился,— добавил он через ми-
нуту.— А ну, дражайший предок, выйди-ка из рамы и
посмей сказать, что мы с тобой не похожи как две капли
воды!
Теперь, когда молодой человек облекся в старинные
одежды сэра Генри Моргана, препоясался тесаком и засу-
нул за широкий пояс два огромных, украшенных резьбою
кремневых пистолета, сходство между ним, живым чело-
веком, и портретом старого пирата, давно превратив-
шегося в прах, было поистине разительно.
Ветер воет, море злится,—
Мы, корсары, не сдаем.
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!—
запел молодой человек, перебирая струны гитары, старую
пиратскую песню. Постепенно образ, смотревший на него
с портрета, стал расплываться, и молодой человек уви-
дел перед собой совсем другую картину.
Прислонившись спиной к грот-мачте, со сверкающим
тесаком в руке, стоял старый пират, а перед ним полукру-
гом толпились причудливо одетые головорезы-матросы;
спиной к нему, по другую сторону мачты, стоял другой
человек, одетый в такой же костюм и тоже с тесаком в
руке, и так же полукругом толпились перед ним голово-
резы-матросы, замыкая образовавшееся вокруг мачты
кольцо.
Яркое видение вдруг исчезло, разорванное звоном
лопнувшей струны, которую молодой человек, увлек-
шись, сильно дернул. В наступившей тишине ему пока-
залось, что старый сэр Генри вышел к нему из рамы и,
став перед ним, теребит его за рукав, словно приказывая
выйти из хижины, а сам с настойчивостью призрака все
шепчет:
Мы — спина к спине — у мачты.
Против тысячи вдвоем!
335
Послушный зову призрака, а может быть, собствен-
ной обостренной интуиции, молодой человек вышел из
хижины и спустился к морю. Посмотрев через узкий
проливчик на противоположный берег, он увидел на ост-
рове Быка своего недавнего противника, который, при-
слонившись спиной к огромному обломку кораллового
рифа, отбивался от полуголых индейцев, наступавших на
него со своими мачете; в руках у него был тяжелый сук,
выловленный, очевидно, в воде.
В это время кто-то угодил Френсису камнем по го-
лове, и все поплыло у него перед глазами; теряя созна-
ние, он вдруг увидел нечто, почти убедившее, его, что он
уже мертв и находится в царстве теней: сэр Генри Мор-
ган собственной персоной, с тесаком в руке, спешил по
берегу ему на выручку. Больше того — он размахивал
этим тесаком и, круша индейцев направо и налево, пел
зычным голосом:
Ветер воет, море злится,—
Мы, корсары, не сдаем,
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Ноги у Френсиса подкосились, он весь обмяк и мед-
ленно опустился на землю; последнее, что он видел, были
индейцы, которые бросились врассыпную, преследуемые
таинственным пиратом.
«Боже милосердный!» — «Святая дева, спаси нас!» —
«Да ведь это призрак старика Моргана!» — донеслись
до него их крики.
Френсис очнулся в крытой травою хижине в самом
центре Тельца. Первое, что он увидел, придя в созна-
ние, был портрет сэра Генри Моргана, глядевший на
него со стены. А затем он увидел точную копию сэра
Генри, только совсем молодого, из живой плоти и крови,—
и этот сэр Генри поднес к его губам флягу с бренди и
велел сделать глоток. Как только Френсис глотнул из
фляги, силы сразу вернулись к нему, и он вскочил на
336
ноги; движимые одним и тем же побуждением, молодые
люди пристально посмотрели друг на друга, потом на
портрет и, чокнувшись флягами, выпили за предка и друг
за друга.
— Вы сказали мне, что вы — Морган,— произнес не-
знакомец.— Я тоже Морган. Этот человек на стене дал
начало моему роду. А ваш род откуда берет начало?
— От него же,— ответил Френсис.— Меня зовут
Френсис. А вас как?
— Генри — так же, как нашего предка. Мы с вами,
должно быть, дальняя родня — четвероюродные братья
или что-то в этом роде. Я тут ищу сокровища, которые
в свое время награбил этот хитрый старый скупердяй
валлиец.
— Я тоже,— сказал Френсис и протянул ему руку.—
Только к черту всякий дележ!
— Это в тебе говорит кровь Морганов,— одобри-
тельно усмехнулся Генри.— Дескать, пусть достанется все
тому, кто первый найдет. Я перекопал почти весь остров
за эти полгода, и все, что нашел,— вот это тряпье. Я, ко-
нечно, постараюсь найти клад раньше тебя, но как только
понадоблюсь тебе и ты меня позовешь, стану с тобой
спина к спине у мачты.
— Это замечательная песня,— сказал Френсис,— я бы
хотел ее выучить. Ну-ка, повтори еще раз ту строфу.
И, звякнув флягами, они запели:
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Глава третья
Однако сильнейшая головная боль заставила Френ-
сиса прекратить пение, и он с радостью позволил Генри
уложить его в повешенный в тени гамак. Тем временем
сам Генри отправился на «Анджелику» — передать ка-
питану приказание своего гостя стоять на якоре и ни под
каким видом не пускать матросов на берег Тельца. Лишь
поздно утром на следующий день, проспав тяжелым сном
12 Джек Лондон, т. 8
337
немало часов кряду, Френсис, наконец, встал на ноги и
заявил, что голова у него снова ясная.
— Я знаю, как это бывает: сам однажды свалился с
лошади,— сочувственно заметил его странный родствен-
ник, наливая ему большую кружку ароматного черного
кофе.— Выпей-ка вот это, сразу станешь другим челове-
ком. Не могу предложить тебе ничего особенного на зав-
трак, кроме солонины, сухарей да яичницы из черепашьих
яиц. Яйца свежие, за это могу поручиться: я вырыл их
сегодня утром, пока ты спал.
— Этот кофе уже сам по себе целый завтрак,— тоном
знатока отозвался Френсис, разглядывая своего нового
родича и время от времени переводя взгляд с него на пор-
трет.
— Ты ведь тоже точная его копия; и схожи вы не
только внешне,— рассмеялся Генри, поймав взгляд Френ-
сиса.— Когда ты отказался вчера делить клад, ты рас-
суждал так, как рассуждал бы старик сэр Генри, будь
он жив. У него была врожденная антипатия к дележу,
он не делился даже с собственной командой. Отсюда все
его беды. И уж, конечно, он не поделился бы ни одним
пенни со своими потомками. А вот я совсем другой.
Я не только готов отдать тебе половину Тельца, но и
свою половину впридачу, вместе со всей движимостью
и недвижимостью: бери себе и хижину, и прелестную об-
становку, и фамильные ценности — все, даже черепашьи
яйца, какие остались. Когда же вам угодно будет всту-
пить во владение всем этим?
— Как это понять?..— спросил Френсис.
— А вот так. Здесь ничего нет. Я, можно сказать,
перекопал весь остров, и единственное, что я нашел,—
это сундук, набитый тряпьем.
— Но это должно было вдохновить тебя на даль-
нейшие поиски!
— Еще бы! Я уж думал, что клад у меня в кармане.
Во всяком случае этот сундук указывал, что я на пра-
вильном пути.
— А почему бы нам не попытать счастья на острове
Быка? — спросил Френсис.
— Вот об этом я как раз и подумываю,— хотя у меня
есть основания предполагать, что сокровище зарыто где-то
338
на материке. Ведь в старину люди имели обыкновение
указывать долготу и широту с отступлением на несколько
градусов.
— Да, если на карте помечено десять градусов север-
ной широты и девяносто восточной долготы, это вполне
может означать двенадцать градусов северной широты
и девяносто два восточной долготы,— подтвердил Френ-
сис.— А может означать и восемь градусов северной ши-
роты и восемьдесят восемь восточной долготы. Пираты
держали поправку в уме, и если умирали внезапно, что,
как видно, было их обыкновением, то секрет умирал вме-
сте с ними.
— Я уже почти решил перебраться на остров Быка и
всех этих охотников на черепах выставить оттуда на мате-
рик,— продолжал Генри.— А потом мне вдруг начало ка-
заться, что, пожалуй, лучше начать с материка. У тебя
ведь тоже, наверно, есть свои ключи для поисков клада?
— Конечно,— кивнул Френсис.— Но знаешь, мне хо-
телось бы взять обратно свои слова по поводу дележа.
— Валяй, бери,— подзадорил его Генри.
— Ну, так беру!
И, скрепляя свой договор, они крепко пожали друг
другу руки.
— «Морган и Морган» — компания только из двух
человек,— рассмеялся Френсис.
— Актив: все Караибское море, испанские колонии
на материке, большая часть Центральной Америки, сун-
дук, набитый никуда не годным старьем, и множество ям,
вырытых в земле,— подхватывая шутку, в тон ему про-
должал Генри.— Пассив: змеиные укусы, грабители ин-
дейцы, малярия, желтая лихорадка...
— И красивые девушки, которые сначала целуют со-
вершенно незнакомого человека, а потом тычут ему в жи-
вот блестящим серебряным револьвером,— вставил Френ-
сис.— Я сейчас расскажу тебе одну занятную историю.
Позавчера я отправился на шлюпке к материку. Не успел
я высадиться на берег, как ко мне подскочила красивей-
шая в мире девушка и потащила за собой в джунгли.
Я решил, что она либо собирается съесть меня, либо же-
нить на себе. Но что из двух — понять не мог. И вот,
прежде чем я успел это выяснить, как ты думаешь, что
12*
339
сделала эта прелестная особа? Сказала что-то весьма не-
благовидное о моих усах и, пригрозив револьвером, по-
гнала обратно к лодке. А там заявила, чтобы я немед-
ленно уезжал и никогда больше не возвращался или что-
то в этом роде.
— Где же это случилось? —спросил Генри, весь пре-
вратившись в слух.
Но Френсис, увлеченный воспоминаниями о своем зло-
получном приключении, не заметил повышенного инте-
реса собеседника.
— Да вон там, на противоположной стороне лагуны
Чирикви,— ответил он.— Я узнал потом, что это родо-
вое имение семейства Солано. Ну и люди же — настоящий
порох! Но я еще не все тебе рассказал. Слушай. Сначала,
значит, эта особа потащила меня в заросли и оскорби-
тельно отозвалась о моих усах, потом, угрожая револьве-
ром, погнала меня назад к лодке. А под конец пожелала
узнать, почему я ее не поцеловал. Нет, слыхал ты что-
нибудь подобное?
— И ты поцеловал ее? — спросил Генри, и рука его
непроизвольно сжалась в кулак.
— А что еще оставалось делать несчастному чуже-
земцу, очутившемуся в чужой стране? Девчонка была пре-
хорошенькая!..
В следующую секунду Френсис был уже на ногах и,
прикрыв рукою челюсть, едва успел отразить удар могу-
чего кулака Генри.
— Я... я... извини, пожалуйста,— пробормотал Генри,
тяжело опускаясь на старинный морской сундучок.—
Я идиот — знаю, но пусть меня повесят, если я могу вы-
нести...
— Ну вот, опять,— с упреком перебил его Френ-
сис.— Нет, ты такой же сумасшедший, как и все в этой
сумасшедшей стране. То ты перевязываешь мне рану на
голове, а то готов снести эту самую голову с плеч.
Ведешь себя не лучше той девчонки, которая сначала
расцеловала меня, а потом стала тыкать револьвером
в брюхо.
— Правильно! Ругай меня, я заслужил это,— уныло
произнес Генри и тут же, помимо воли, снова вспылил: —•
Да черт бы тебя побрал, ведь это была Леонсия!
340
— Ну и что же, что Леонсия? Или Мерседес? Или
Долорес? Неужели, если парень поцеловал хорошенькую
девчонку, да еще под дулом револьвера,— это дает право
какому-то проходимцу в грязных парусиновых штанах,
живущему на куче мусора, именуемой островом, снести
ему голову с плеч?
— А если хорошенькая девчонка помолвлена с прохо-
димцем в грязных парусиновых штанах?..
— Не может быть!..— возбужденно прервал его
Френсис.
— Да, и этому оборванцу,— продолжал Генри,— не
очень-то приятно слышать, что его невеста целовалась с
проходимцем, которого она никогда не видела, до того
как он высадился со шхуны какого-то сомнительного
ямайского негра.
— Значит, она приняла меня за тебя,— задумчиво
произнес Френсис, начиная понимать, как все произо-
шло.— Я не виню тебя за то, что ты вспылил; хотя, дол-
жен сказать, характер у тебя прескверный. Вчера ты, на-
пример, собирался отрезать мне уши, не так ли?
— Ну и у тебя характер ничуть не лучше, мой милый
Френсис. Как ты настаивал, чтоб я отрезал тебе уши,
когда я положил тебя на обе лопатки, ха-ха!
И оба весело расхохотались.
— Это характер старика Моргана,— сказал Генри.—
Он, судя по преданию, был задирист, как черт.
— Но уж, наверно, не задиристее этих Солано, с ко-
торыми ты собираешься породниться. Ведь почти все се-
мейство высыпало тогда на берег и хотело изрешетить
меня, пока я греб к шхуне. А твоя Леонсия схватила
свою пушку и пригрозила длиннобородому, должно быть
ее отцу, что, мол, пристрелит его, если он не перестанет в
меня палить.
— Держу пари, что это и был ее отец, сам старый Эн-
рико!— воскликнул Генри.— А остальные—ее братья.
— Прелестные ящеры! — произнес Френсис. —
Скажи, ты не боишься, что твоя жизнь станет слишком
монотонной, после того как ты женишься и войдешь в
эту мирную, кроткую семейку? — Но он тут же перебил
сам себя: — Послушай, Генри, но раз они принимали
меня за тебя, какого же черта им так хотелось тебя
341
укокошить? Опять, наверно, виноват сварливый морга-
новский нрав! Чем это ты привел в такое раздражение
родичей своей будущей жены?
Генри с минуту смотрел на него, как бы решая, ска-
зать или не сказать, и, наконец, ответил:
— Ну что ж, могу тебе, пожалуй, рассказать. Это
преотвратительная история, и, должно быть, всему виною
мой нрав. Я поссорился с ее дядей. Это был самый млад-
ший брат ее отца...
— Был?..— прервал его Френсис многозначительно.
— Я же сказал, что был,— кивком подтверждая свои
слова, продолжал Генри.— Его уже нет в живых. Звали
его Альфаро Солано, и характерец у него был тоже пре-
отменный. Все они считают себя потомками испанских
конкистадоров 1 и важничают поэтому, как индюки. Аль-
фаро нажил себе состояние на продаже ценных пород дре-
весины и как раз в ту пору развел большую плантацию
кампешевого дерева на побережье. Однажды я с ним по-
ссорился. Произошло это в маленьком городке Сан-Анто-
нио. Может, это было недоразумение,— хотя я до сих пор
считаю, что он был неправ. Он всегда искал со мной
ссоры: понимаешь, не хотел, чтобы я женился на Леонсии.
Ну и заваруха получилась! Началось все в пульке-
рии 1 2. Альфаро пил там мескаль 3 и хватил, должно быть,
лишнего. Он оскорбил меня не на шутку. Нас розняли
и отобрали ружья; но, прежде чем разойтись, мы покля-
лись убить друг друга. И вся беда в том, что при нашей
ссоре присутствовало человек двадцать и все они слы-
шали, как мы угрожали друг другу.
Часа через два комиссар с двумя жандармами прохо-
дил по глухому переулку в ту самую минуту, когда я на-
клонился над телом Альфаро: ему кто-то всадил нож в
спину, и я споткнулся о его труп, идя к берегу. Что тут
можно было сказать? Ничего! Все знали про ссору и
угрозу мести. И вот не прошло и двух часов, как меня
поймали с поличным у еще неостывшего трупа Альфаро.
1 Конкистадоры — испанские завоеватели, захватившие в
конце XV и в XVI веке огромные территории Южной и Цент-
ральной Америки.
2 Пулькерия — кабачок.
3 Мескаль — мексиканская водка.
342
С тех пор я Ни разу не был в Сан-Антонио: не теряя вре-
мени даром, я тогда моментально удрал. Альфаро был
очень популярен,— это был лихой парень, а толпа таких
всегда любит. Меня даже и судить бы не стали, тут же
выпустили бы кишки; так что я почел за благо исчезнуть
побыстрее — pronto!
Затем, когда я уже был в Бокас-дель-Торо, меня
разыскал посланный от Леонсии и передал мне обручаль-
ное кольцо с брильянтом: она возвращала мой подарок.
Теперь ты знаешь все. После этой истории мне все опро-
тивело. Вернуться в те края я не решался, зная, что се-
мейка Солано, да и тамошние жители жаждут моей кро-
ви; вот я и прибыл сюда пожить немного затворнической
жизнью и поискать сокровища Моргана... Однако мне бы
очень хотелось узнать, кто всадил нож в Альфаро. Если
мне удастся когда-нибудь найти этого человека, я оправ-
даюсь перед Леонсией и остальными Солано; и тогда
можно не сомневаться, что мы поженимся. А сейчас могу
тебе признаться, что Альфаро был вовсе не такой уж пло-
хой малый, хоть и вспыльчив до чертиков.
— Ясно как день,— пробормотал Френсис.— Теперь
я понимаю, почему ее отец и братья хотели продырявить
меня... В самом деле, чем больше я смотрю на тебя, тем
больше убеждаюсь, что мы похожи, как две горошины,
если не считать моих усов...
— И вот этого;—Генри закатал рукав, и Френсис
увидел длинный тонкий рубец, белевший у него на левой
руке.— Это у меня с детства: упал с ветряной мельницы
и пролетел прямо через стеклянную крышу в оранжерею.
— Теперь слушай, что я тебе скажу,— начал Френ-
сис, и лицо его просияло от осенившей его мысли.— Кто-
то должен вытащить тебя из этой грязной истории. И сде-
лает это не кто иной, как Френсис, компаньон фирмы
«Морган и Морган»! Можешь оставаться здесь или от-
правиться на остров Быка и начать там разведку, а я
поеду назад и объясню все Леонсии и ее родне...
— Если они не ухлопают тебя прежде, чем ты суме-
ешь объяснить, что ты — это не я,— с горечью заметил
Генри.— В том-то и беда с этими Солано. Они сначала
стреляют, а уж потом разговаривают. Они могут внять
рассудку, только когда противника уже не будет в живых.
343
— И все-таки я попытаю счастья, старина,— заверил
его Френсис, загоревшись своей идеей уладить печальное
недоразумение между Генри и его возлюбленной.
Однако он сам удивлялся тому чувству, с каким вспо-
минал о ней. Ему было невыразимо жаль, что это очаро-
вательное существо принадлежит по праву человеку, кото-
рый так на него похож. Френсис снова увидел девушку,
какой она была в ту минуту на берегу, когда, обуревае-
мая противоречивыми чувствами, то загоралась любовью
и устремлялась к нему, то обрушивалась на него с гневом
и презрением. Он невольно вздохнул.
— О чем это ты? — насмешливо спросил его Генри.
— Леонсия на редкость красивая девушка,— откро-
венно признался Френсис.— Но, как бы то ни было, она
твоя, и уж я позабочусь о том, чтобы она тебе досталась.
Где то кольцо, которое она тебе вернула? Если я не
надену его на палец Леонсии от твоего имени и не вер-
нусь сюда через неделю с добрыми вестями, можешь отре-
зать мне не только уши, но и усы.
Через час к берегу Тельца уже подходила шлюпка с
«Анджелики», высланная капитаном Трефэзеном в от-
вет на поданный с берега сигнал. И молодые люди стали
прощаться.
— Еще два обстоятельства, Френсис. Во-первых, за-
был тебе сказать, что Леонсия вовсе не Солано, хоть она
этого и не знает. Об этом мне сказал сам Альфаро. Она
приемная дочь, но старик Энрико положительно молится
на нее, хотя в жилах ее и не течет его кровь и она даже
не одной с ним национальности. Альфаро никогда не рас-
сказывал мне подробностей, сказал только, что она вовсе
не испанка. Я даже не знаю, кто она — англичанка или
американка. Она довольно прилично говорит по-англий-
ски, хотя изучила этот язык в монастыре. Видишь ли,
Энрико удочерил ее, когда она была совсем крошкой, она
и не догадывается, что это не ее отец.
— Не удивительно, что она с таким презрением и не-
навистью отнеслась ко мне! — расхохотался Френсис.—
Ведь она приняла меня за тебя; а она считала — да и до
сих пор считает,— что это ты всадил нож в спину ее род-
ному дядюшке.
Генри кивнул и продолжал прерванный рассказ:
344
— Во-вторых, я хочу предупредить тебя об одном
чрезвычайно важном обстоятельстве. Речь идет о здешних
законах, или, вернее, об отсутствии таковых. В этой бо-
гом забытой дыре законом вертят, как хотят. До Панамы
далеко, а губернатор этого штата — или округа, или как
он там у них называется — старик, настоящий сонный
отец Силен. Зато начальник полиции Сан-Антонио —
человек, с которым надо держать ухо востро. Он в этой
глуши царь и бог, и подлец первостатейный,— уж кто-
кто, а я это знаю. Взяточник — это слабое слово в приме-
нении к нему; а жесток он и кровожаден, как хорек. Для
него самое большое удовольствие казнить человека; он
обожает вешать. Берегись его и держи ухо востро... Ну,
ладно, до свидания. Половина того, что я найду на острове
Быка,— твоя... Да смотри, постарайся надеть кольцо на
палец Леонсии.
Прошло два дня. После того как метис-капитан сам
произвел разведку и привез известие, что вся мужская
половина семьи Солано отсутствует, Френсис высадился
на берег, где он впервые встретился с Леонсией. На этот
раз поблизости не видно было ни девиц с серебряными
револьверами, ни мужчин с ружьями. Кругом царил
покой, и лишь оборванный мальчишка индеец сидел у
воды; увидев монету, он охотно согласился отнести
записку молодой сеньорите в большую асьенду. Френ-
сис вырвал из блокнота листок и начал писать: «Я тот,
кого Вы приняли за Генри Моргана; у меня к Вам по-
ручение от него...», отнюдь не подозревая, какие необы-
чайные события должны обрушиться на него с не мень-
шей стремительностью, чем во время его первого посеще-
ния здешних мест.
Если бы ему пришло на ум заглянуть за выступ
скалы, к которой он прислонился спиной, сочиняя это
послание к Леонсии, глазам его предстала бы поразитель-
ная картина: Леонсия собственной персоной, точно мор-
ская царица, выходила после купанья из воды. Но Френ-
сис продолжал спокойно писать, а маленький индеец
был не менее его поглощен этой процедурой, так что
Леонсия, выйдя из-за скалы, первая увидела их. Подавив
345
возглас изумления, она повернулась и, не разбирая пути,
бросилась бегом в зеленые заросли джунглей.
Френсис почти тотчас узнал, что она где-то рядом,
когда до него долетел ее испуганный крик. Бросив на
песок карандаш и записку, он побежал на крик и стол-
кнулся с мокрой, полуодетой девушкой — она в ужасе
мчалась назад, спасаясь от чего-то. Не разобравшись, что
Френсис прибежал ей на помощь, Леонсия снова вскрик-
нула.
Она метнулась в сторону, чуть не сбив с ног маль-
чишку индейца, и остановилась, лишь когда выбежала на
песчаную отмель. От страха лицо ее побелело как полот-
но. Только тут она обернулась и увидела, что перед нею
не новый враг, а спаситель.
— Что с вами? — взволнованно спросил Френсис.—
Вы ушиблись? Что произошло?
Девушка указала на свое голое колено, на котором
алели две крошечные капельки крови, вытекшие из двух
еле заметных ранок.
— Гадюка,— сказала она.— Ее укус смертелен. Че-
рез пять минут я умру, и я рада этому, очень рада: по
крайней мере тогда вы уже не будете больше терзать мое
сердце.
И Леонсия, укоризненно ткнув в него пальцем, хотела
было высказать все, что она думает о нем, но силы изме-
нили ей, и она без чувств упала на песок.
Френсис знал о змеях Центральной Америки лишь по-
наслышке; и то, что он слышал, было ужасно: говорили,
что даже мулы и собаки умирают в страшных мучениях
через пять — десять минут после укуса какой-нибудь
двадцатидюймовой змейки. «Ничего нет удивительного,
что она потеряла сознание,— подумал он,— ведь яд этот
очень быстро действует, и, повидимому, он уже начал
свою работу». О том, какую помощь оказывают при зме-
иных укусах, Френсис знал тоже лишь понаслышке. Но
он мгновенно вспомнил, что надо туго перевязать ногу
выше укуса, чтобы приостановить циркуляцию крови и
не дать яду добраться до сердца.
Он вынул носовой платок, перевязал им ногу Леон-
сии выше колена, просунул в узелок коротенькую па-
лочку, валявшуюся на берегу и, повидимому, выброшен-
346
ную морем, и туго-натуго закрутил платок. Затем, дей-
ствуя опять-таки понаслышке, быстро открыл перочин-
ный нож, прокалил лезвие на нескольких спичках, чтобы
продезинфицировать его, и осторожно, но решительно
сделал несколько надрезов в том месте, где виднелись
следы змеиных зубов.
Френсис был донельзя перепуган; он действовал с ли-
хорадочной поспешностью, каждую минуту ожидая по-
явления на лежавшем перед ним прелестном существе
страшных признаков смерти. Он слышал, что от змеиного
укуса тело быстро распухает до невероятных размеров.
Еще не покончив с надрезами, он уже решил, что будет
делать дальше. Прежде всего он высосет, по возможности,
весь яд, а затем раскурит сигарету и горящим концом
прижжет ранки.
Не успел Френсис сделать и двух крестообразных над-
резов ножом, как девушка беспокойно зашевелилась.
— Лежите смирно! — приказал он.
Но Леонсия села как раз в ту минуту, когда он на-
гнулся, чтоб высосать из ранки яд. Ответом на его слова
была звонкая пощечина, которую нанесла ему маленькая
ручка Леонсии.
В этот момент из джунглей выскочил мальчишка ин-
деец, приплясывая и размахивая мертвой змейкой, кото-
рую он держал за хвост.
— Лабарри! Лабарри! — захлебываясь от восторга,
кричал он.
Френсис, услышав это, решил, что дело совсем худо.
— Лежите смирно! — резко повторил он.— Нельзя
терять ни секунды.
Но Леонсия так и впилась глазами в мертвую змею.
На душе у нее явно стало легче, однако Френсис этого
не заметил,— он снова нагнулся, собираясь по всем пра-
вилам приступить к лечению.
— Да как вы смеете! — прикрикнула она на него.—
Ведь это всего лишь лабарри, и притом не взрослая змея,
а детеныш — его укус безвреден. А я думала, что это
гадюка. Маленькие лабарри очень похожи на гадюк.
Почувствовав, что нога у нее онемела,— жгут, кото-
рым она была перетянута, почти приостановил кровообра-
347
щение,— Леонсия посмотрела вниз и увидела носовой
платок Френсиса, обмотанный выше ее колена.
— Что это вы придумали?—Яркий румянец залил ее
лицо.— Ведь это всего лишь детеныш лабарри,— с упре-
ком повторила она.
— Вы же мне сами сказали, что это гадюка! — воз-
разил он.
Девушка спрятала лицо в ладонях, но скрыть своего
смущения не могла: уши у нее так и пылали. Френсис
мог бы поклясться, что она смеется,— если это, конечно,
не истерика. Тут только он понял, как трудно ему будет
выполнить взятую на себя задачу: надеть кольцо другого
мужчины на палец Леонсии. Но он твердо решил не под-
даваться ее чарам.
— Ну, теперь ваши родичи, надо полагать, изрешетят
меня на том основании, что я не могу отличить лабарри
от гадюки,— с горечью заметил он.— Можете позвать
кого-нибудь из рабочих с плантации, чтоб они выполнили
эту миссию! Или, может, вы пожелаете пристрелить меня
собственноручно ?
Но она, повидимому, не слышала его: вскочив легко и
грациозно, как и следовало ожидать от столь безукориз-
ненно сложенного существа, она принялась изо всей силы
топать ногой по песку.
— У меня нога затекла,— пояснила она со смехом, уже
не прячась от него.
— Вы ведете себя просто позорно,— поддразнивая ее,
заметил он.— Ведь вы считаете, что это я убил вашего
дядюшку.
Леонсия сразу перестала смеяться, и кровь отхлынула
от ее лица. Она ничего не ответила, только нагнулась и
дрожащими от гнева пальцами попыталась развязать пла-
ток, точно он жег ей ногу.
— Давайте я помогу вам,— любезно предложил
Френсис.
— Вы зверь! — в запальчивости выкрикнула она.—
Отойдите в сторону. Ваша тень падает на меня.
— Вот теперь вы совершенно очаровательны, просто
прелестны,— продолжал насмехаться Френсис, в то же
время с трудом подавляя властное желание заключить ее
в объятия.— Вы сейчас точь-в-точь такая, какой я вас
348
запомнил, когда в первый раз увидел на берегу: то вы
упрекали меня, почему я не поцеловал вас, то принима-
лись сами целовать меня — да, да, вы меня целовали! — а
в следующую секунду уже угрожали навеки испортить
мне пищеварение этой вашей серебряной игрушкой. Нет,
вы ни на йоту не изменились с тех пор. Вы все тот же
вулкан, именуемый Леонсией. Давайте-ка я лучше раз-
вяжу вам платок. Неужели вы не видите, что узел затя-
нут? Вашим пальчикам никогда с ним не справиться.
Леонсия в безмолвной злобе топнула ногой.
— Мне еще повезло, что вы не берете с собой вашу
игрушку, когда идете купаться,— продолжал поддразни-
вать ее Френсис,— а не то здесь, на берегу, пришлось бы
устраивать похороны очаровательному молодому человеку,
чьи намерения по отношению к вам всегда отличались
благородством.
В эту минуту к ним подбежал мальчишка индеец с ку-
пальным халатом Леонсии; она схватила его и поспешно
надела, а уже потом, с помощью мальчишки, снова при-
нялась развязывать узел. Когда платок был развязан,
она отшвырнула его от себя с таким видом, точно это
была ядовитая змея.
— Фу, гадость! — воскликнула она, чтобы уязвить
Френсиса.
Но Френсис, продолжая в душе вести борьбу с самим
собой, чтобы не поддаться ее обаянию, медленно покачал
головой.
— Это вам не поможет, Леонсия,— заметил он.—
Я оставил на вас метину, которая никогда не сойдет.—
Он дотронулся до надрезов, сделанных на ее коленке, и
рассмеялся.
— Метина зверя,— бросила она через плечо и повер-
нулась, чтобы уйти.— Предупреждаю вас, мистер Генри
Морган, не попадайтесь больше на моем пути.
Но он сделал шаг и преградил ей путь.
— Ну, а теперь поговорим по-деловому, мисс Сола-
но,— сказал он, меняя тон.— И вы выслушаете меня. Мо-
жете сверкать глазами, сколько вам угодно, но прошу ме-
ня не перебивать.— Он нагнулся и поднял записку, кото-
рую начал было писать.— Я как раз собирался послать это
349
вам с мальчиком, когда вы вскрикнули. Возьмите ее и
прочтите. Она вас не укусит. Это ведь не ядовитая змея.
Хотя Леонсия решительно отказалась взять записку,
однако глазами она непроизвольно пробежала первую
строку:
«Я тот, кого Вы приняли за Генри Моргана...»
Девушка посмотрела на своего собеседника. По ее
испуганным глазам видно быЛо, что она многого не пони*
мает, но о многом уже смутно догадывается.
— Честное слово,— серьезно сказал он.
— Вы... не... не Генри? — с запинкой спросила она.
— Нет, я не Генри. Быть может, вы все-таки возь-
мете записку и прочтете?
Она повиновалась и стала читать, а он не отрываясь
смотрел на матовое лицо блондинки, позлащенное тропи-
ческим солнцем, которое не только опаляло тело, но и
горячило кровь, а может быть, наоборот: именно горячая
кровь придавала коже Леонсии этот чудесный золотисто-
матовый оттенок.
Френсис был точно во сне; внезапно он понял, что
смотрит прямо в ее испуганные, вопрошающие бархатй-
сто-карие глаза.
— А чья подпись должна была стоять под этой за-
пиской?— уже во второй раз спрашивала его Леонсия.
Заставив себя очнуться, он поклонился.
— Но имя? Как вас зовут?
— Морган, Френсис Морган. Как я уже объяснил в
записке, мы с Генри — дальние родственники, троюрод-
ные братья или что-то в этом роде.
К удивлению Френсиса, в глазах ее вдруг появилось
сомнение и взгляд снова загорелся гневом.
— Генри,— с укоризной сказала она ему,— ведь это
же обман, дьявольская хитрость! Вы просто пытаетесь
разыграть меня. Конечно, вы Генри.
Френсис указал на свои усы.
— Вы успели отрастить их с тех пор,— не отступала
она.
Тогда он закатал рукав и показал ей свою левую
руку от запястья до локтя. Но она только недоуменно
глядела на него, явно не понимая, что он хочет этим
доказать.
350
— Вы помните рубец?—спросил он ее.
Она кивнула.
— Тогда попытайтесь его найти.
Она наклонила голову, скользнула по его руке взгля-
дом и медленно покачала головой.
— Я...— запинаясь, произнесла она,— я прошу изви-
нить меня. Это ужасная ошибка. Подумать только, как...
как я обошлась с вами...
— Вы подарили мне божественный поцелуй,— с озор-
ством школьника заметил он.
Но она вспомнила то, что произошло совсем недавно,
взглянула на свое колено и, как ему показалось, подавила
очаровательнейший смешок.
— Вы сказали, что у вас есть поручение от Генри? —
спросила она, внезапно меняя тему разговора.— И что
он не виновен?.. Это правда? Ох, как бы мне хотелось
вам поверить!
— Я глубоко убежден, что Генри столь же мало вино-
вен в убийстве вашего дядюшки, как и я.
— Тогда не говорите больше ничего, по крайней мере
сейчас,— радостно прервала она его.— Прежде всего я
должна принести вам свои извинения, хотя вы и не мо-
жете отрицать, что некоторые ваши слова и поступки
были просто возмутительны. И вы не имели права меня
целовать.
— Если вы припомните,— возразил он,— я сделал
это под угрозой револьвера. А вдруг бы вы меня при-
стрелили, если б я вас не поцеловал?
— Ох, замолчите, замолчите! — взмолилась она.—
А теперь пойдемте со мной к нам в дом. И по пути
вы расскажете мне о Генри.
Взгляд ее случайно упал на платок, который она так
презрительно отшвырнула в сторону. Она подбежала и
подняла его.
— Бедный, обиженный платочек, как с тобой плохо
обошлись,— нежно промолвила она.— Перед тобой мне
тоже придется извиниться. Я сама тебя выстираю и...—
Она подняла глаза на Френсиса,— и верну его вам, сэр,
свеженьким и чистеньким, пропитанным благодарностью
моего сердца...
— Это к зверю-то?—спросил он.
351
— Извините, пожалуйста,— покаянно сказала она.
— И мне теперь будет дозволено отбрасывать свою
тень на вас?
— Да, да! — весело воскликнула она.— Вот! Видите:
я стала в вашу тень. А теперь пойдемте.
Френсис бросил песо обрадованному мальчишке ин-
дейцу и в самом веселом настроении повернулся и после-
довал за Леонсией по дорожке, которая сквозь густую
тропическую растительность вела к белой асьенде.
Альварес Торрес, сидевший на широкой террасе перед
асьендой Солано, увидел сквозь густой кустарник юную
пару, приближавшуюся к дому по извилистой подъездной
аллее. И то, что он увидел, заставило его заскрежетать
зубами и сделать весьма ошибочные выводы. Он пробор-
мотал про себя проклятье и от злости даже не заметил,
что у него потухла сигарета.
Он видел Леонсию и Френсиса погруженных в ожив-
ленный разговор и, казалось, забывших обо всем на свете.
Он видел, как Френсис размахивал руками, горячо что-то
доказывая,— Леонсия даже остановилась, явно трону-
тая мольбами своего спутника. Он видел,— Торрес с тру-
дом мог поверить собственным глазам,— как Френсис
достал кольцо, а Леонсия, отвернувшись, протянула левую
руку и позволила ему надеть это кольцо на ее безымян-
ный палец — палец, на который надевают обручальные
кольца. В этом Торрес мог бы поклясться.
А на самом деле Френсис просто надел на палец Ле-
онсии подарок Генри. Леонсия, сама не зная почему, без
особой охоты приняла его обратно.
Торрес отбросил потухшую сигарету, яростно, словно
находя в этом какое-то облегчение, закрутил усы и напра-
вился навстречу молодым людям, уже поднимавшимся
на террасу. Даже не ответив на приветствие девушки,
он с перекошенным от гнева лицом набросился на Френ-
сиса.
— Трудно, конечно, ожидать, чтобы убийца устыдил-
ся своего поступка, но он мог бы по крайней мере соблю-
дать приличия!
Френсис иронически усмехнулся.
352
— Ну вот, опять начинается,— сказал он.— Еще одни
сумасшедший в этой сумасшедшей стране! Последний раз,
Леонсия, я видел этого джентльмена в Нью-Йорке. Он
был тогда преисполнен готовности участвовать со мной в
одном деле. А теперь я его встречаю здесь, и первое, что
он мне говорит,— это что я низкий, бесстыжий убийца.
— Сеньор Торрес, вы должны извиниться,— вмеша-
лась возмущенная девушка.— В доме Солано не принято
оскорблять гостей.
— В таком случае, насколько я понимаю, в доме Со-
лано принято, чтобы проезжие авантюристы убивали чле-
нов их семьи,— в тон ей заявил он.— Конечно, нет такой
жертвы, которую нельзя было бы принести во имя госте-
приимства.
— Возьмите себя в руки, сеньор Торрес,— любезно
посоветовал ему Френсис.— Вы слишком много себе по-
зволяете. Я скажу вам, в чем ваша ошибка. Вы считаете,
что я Генри Морган. А я Френсис Морган, и мы с вами
не так давно беседовали в кабинете Ригана в Нью-Йорке.
Вот вам моя рука, пожмите ее — другого извинения при
создавшихся обстоятельствах я от вас не потребую.
Торрес, в первую минуту совершенно ошеломлен-
ный тем, что мог так ошибиться, взял протянутую
Френсисом руку и рассыпался в извинениях перед ним и
Леонсией.
— А теперь,— сказала девушка, радостно рассмеяв-
шись, и хлопнула в ладоши, вызывая служанку,— мне
надо поместить куда-нибудь мистера Моргана, а самой
пойти переодеться. После этого, сеньор Торрес, если вы
разрешите, мы расскажем вам про Генри.
Леонсия удалилась на свою половину. Френсис вслед
за молоденькой хорошенькой метиской-горничной тоже
направился в отведенную ему комнату. А Торрес тем вре-
менем несколько опомнился, и все-таки удивлению его и
злобе не было предела. Так, значит, этому пришельцу,
совершенно незнакомому человеку, Леонсия разрешила
надеть ей на палец кольцо, словно он ее жених. И мозг
Торреса заработал яростно и быстро. Леонсия, которую
он называл в душе владычицей своих грез, вдруг в один
миг обручилась с каким-то чужеземцем, с нью-йоркским
гринго! Невероятно! Чудовищно!
353
Хлопнув в ладоши, он велел подать экипаж, нанятый
им в Сан-Антонио. И когда Френсис вышел на террасу,
чтобы поговорить с ним поподробнее о местонахожде-
нии клада старика Моргана, Торрес в своем экипаже
был уже у ворот.
После завтрака Френсис заметил, что ветер переме-
нился и подул с суши — следовательно, можно будет бы-
стро пересечь лагуну Чирикви и вдоль берега добраться
до островов Быка и Тельца. Горя желанием поскорее об-
радовать Генри известием о том, что его кольцо снова
украшает пальчик Леонсии, он решительно отклонил ее
любезное предложение заночевать у них и познакомиться
с Энрико Солано и его сыновьями. У Френсиса была и
еще одна причина для поспешного отъезда: он не мог
дольше оставаться в обществе Леонсии. И совсем не по-
тому, что она была ему неприятна,— напротив: она очаро-
вала его, увлекла так сильно, что он не смел больше оста-
ваться здесь, подвергаясь воздействию ее чар и этого все
возрастающего влечения, если собирался сдержать слово,
данное человеку в парусиновых штанах, который сейчас
искал клад на острове Быка.
Итак, Френсис отбыл, унося в кармане письмо Леон-
сии к Генри. Прощание было кратким. Со вздохом, так
быстро подавленным, что Леонсия даже подумала, не по-
чудилось ли ей это, оторвался он от ее руки и зашагал
прочь по подъездной аллее. Она смотрела ему вслед, пока
он не исчез из виду, затем со смутной тревогой перевела
взгляд на кольцо, блестевшее у нее на пальце.
Выйдя на берег, Френсис подал сигнал стоявшей на
якоре «Анджелике», чтобы за ним выслали шлюпку. Но
не успели матросы спустить ее на воду, как из лесу выско-
чили человек шесть всадников с револьверами за поясом
и ружьями поперек седел и галопом помчались к нему.
Двое скакали впереди. В одном из них Френсис узнал Тор-
реса. Остальные четверо были метисы с физиономиями
отъявленных бандитов. Все схватились за винтовки и при-
целились в Френсиса, так что ему оставалось лишь пови-
новаться незнакомому вожаку, который рявкнул, чтобы
он поднял руки вверх.
354
— Подумать только,— сказал Френсис,— что еще
совсем на днях — или это было миллион лет назад?—я
считал бридж по доллару за фишку самым волнующим
развлечением. А тут вдруг являетесь вы, сэры, верхом
и угрожаете моей бедной плоти всякими чужеродными те-
лами. Так, может, вы объясните мне, в чем дело? Не-
ужели мне всегда суждено покидать этот берег под акком-
панемент выстрелов? Что вам собственно нужно: мои уши
или хватит усов?
— Нам нужен ты сам,— ответил незнакомый вожак,
усы его свирепо щетинились, а черные бегающие глазки
свирепо поблескивали.
— Так, может, вы мне скажете, во имя Адама и Евы
и всех распрекрасных ящеров, кто вы такие?
— Это достопочтенный сеньор Мариано Веркара-и-
Ихос, начальник полиции Сан-Антонио, короче — шеф,—
ответил Торрес.
— Ну, пропал! — рассмеялся Френсис, вспомнив, как
описывал этого субъекта Генри.— Должно быть, вы счи-
таете, что я нарушил какое-то правило стоянки судов или
предписание санитарной комиссии, бросив здесь якорь. Но
об этом вам надо говорить с моим капитаном — капитаном
Трефэзеном, весьма почтенным джентльменом. А я —
только лицо, зафрахтовавшее шхуну, обычный пассажир.
Вы безусловно убедитесь, что капитан Трефэзен большой
знаток законов мореплавания и стоянки судов в порту.
— Вы должны держать ответ за убийство Альфаро
Солано,— сказал Торрес.— Вам не удалось одурачить
меня, Генри Морган, вашими разговорами в асьенде о
том, что вы якобы кто-то другой. Я знаю этого другого.
Его зовут Френсис Морган, и я смело могу сказать, что
он вовсе не убийца, а джентльмен.
— О боги морских глубин со всеми их рыбами и ры-
бешками! — воскликнул Френсис.— Но ведь вы пожали
мне руку, сеньор Торрес!
— Я был одурачен,— со скорбной миной признался
Торрес,— но только на какой-то миг. Ну, так сдаетесь вы
мирным путем?
— Точно я могу...— Френсис взглянул на шесть ру-
жей и красноречиво пожал плечами.— Я полагаю, вы
будете судить меня pronto и на заре повесите?
355
— Правосудие свершается очень быстро в Панаме,—
ответил начальник полиции по-английски; говорил он бо-
лее или менее понятно, только с забавным акцентом.— Но
все-таки не так быстро. Мы не повесим вас на заре, лучше
в десять утра — так для всех будет удобнее. Как вы пола-
гаете?
— О, решайте сами,— ответил Френсис.— Можно и
в одиннадцать и в двенадцать, мне все равно.
— Попрошу вас следовать за нами, сеньор,— сказал
Мариано Веркара-и-Ихос мягким тоном, который, однако,
не мог скрыть железной твердости его намерений.— Хуан!
Игнасио! — скомандовал он по-испански.— Слезайте с
коней! Отберите у него оружие! Нет, руки связывать не
надо. Посадите его на лошадь позади Грегорио.
Френсиса втолкнули в аккуратно выбеленную камеру
с глинобитными стенами футов в пять толщиной; на зем-
ляном полу спали в разных позах человек шесть арестан-
тов-пеонов. Прислушиваясь к глухим ударам топора, раз-
дававшимся где-то неподалеку, Френсис вспомнил только
что окончившийся суд и тихо, протяжно свистнул. Было
половина девятого вечера. Суд начался в восемь. А то-
поры уже стучали по бревнам, из которых сооружали ви-
селицу,— завтра в десять часов утра на этом помосте ему
обовьют веревкой шею и вздернут. Разбор дела длился
всего тридцать минут, по его часам. Они уложились бы
и в двадцать, если бы в зал не ворвалась Леонсия и не
задержала внимания судей еще на десять минут, лю-
безно предоставленных ей, как даме из знатного рода
Солано.
«Шеф был прав,— заключил про себя Френсис.—Пра-
восудие в Панаме на самом деле свершается быстро».
Одно то, что в кармане у него нашли письмо от Леон-
сии на имя Генри Моргана, уже губило его. Остальное
было просто. С полдюжины свидетелей присягнули в том,
что было совершено убийство, и опознали его как убийцу.
То же подтвердил и сам начальник полиции. Единствен-
ным светлым моментом было внезапное появление Леон-
сии в сопровождении трясущейся от старости дряхлой
тетушки Солано. У Френсиса сладко замерло сердце,
356
когда он увидел, с какой энергией прелестная девушка ри-
нулась в борьбу за его жизнь, хотя борьба эта и была
заранее обречена на провал.
Первым делом она велела Френсису закатать рукав
и показать левую руку, при этом Френсис заметил, как
начальник полиции презрительно передернул плечами. За-
тем Леонсия повернулась к Торресу и заговорила по-ис-
пански, страстно доказывая что-то,— что именно, Френсис
не мог понять, так как говорила она слишком быстро.
А потом он видел и слышал, как орала и жестикулиро-
вала наполнявшая зал толпа, когда Торрес взял слово.
Но чего он не видел — это как Торрес потихоньку об-
менялся несколькими словами с начальником полиции,
прежде чем пробраться сквозь толпу к месту, отведен-
ному для свидетелей. Он не видел этой сценки, как не знал
и того, что Торрес находится на жалованье у Ригана,
который платит, чтобы его, Френсиса, держали вдали от
Нью-Йорка как можно дольше, а если удастся, то и всю
жизнь. Не знал Френсис и того, что Торрес влюблен в
Леонсию и терзается ревностью, способной толкнуть его
на любой шаг.
Поэтому Френсис не понял всего, что скрывалось
за ответами Торреса на вопросы Леонсии, которая все-
таки заставила его признать, что он никогда не видел
шрама на левой руке Френсиса Моргана. Леонсия побе-
доносно посмотрела на старикашку судью, но тут началь-
ник полиции вышел вперед и, подойдя к Торресу, гро-
мовым голосом спросил:
— А можете ли вы поклясться, что когда-либо видели
шрам на руке Генри Моргана?
Смущенный, сбитый с толку Торрес растерянно по-
смотрел на судью, потом умоляюще перевел взгляд на
Леонсию и, наконец, молча покачал головой, в знак того,
что не может поклясться в этом.
Толпа оборванцев, наполнявшая зал, торжествующе
заревела. Судья произнес приговор, рев усилился, и ко-
миссар с несколькими жандармами поспешно вывели
Френсиса — не без сопротивления с его стороны — из зала
суда и препроводили в камеру,— казалось, они стремились
спасти его от толпы, не желавшей ждать до десяти часов
завтрашнего утра, чтобы учинить над ним расправу.
357
«Эх, как этот бедняга Торрес попался, когда его стали
спрашивать про шрам Генри!» — дружелюбно размыш-
лял Френсис; вдруг загромыхали засовы, дверь в его ка-
меру отворилась, и на пороге показалась Леонсия.
Френсис поднялся навстречу ей. Но она, не отвечая на
его приветствие, повернулась к сопровождавшему ее ко-
миссару и обрушилась на него, подкрепляя свою речь
властными жестами. Комиссар, видимо, дал себя угово-
рить и приказал тюремщику перевести пеонов в другие
камеры, а сам как-то нервно поклонился, словно извиня-
ясь перед Леонсией, и вышел, прикрыв за собой дверь.
Только тогда самообладание покинуло Леонсию: она
бросилась в объятия Френсиса и разрыдалась у него на
плече.
— Проклятая страна, проклятая страна! Нет в ней
справедливости!
Держа в объятиях ее гибкое тело, такое волнующе
прекрасное, Френсис вспомнил Генри — босого, в пару-
синовых штанах и обвисшем сомбреро, который там, на
острове Быка, упорно роет песок в поисках сокровища.
И хотя его влекло к Леонсии, он попытался высвобо-
диться из ее объятий, но это не вполне удалось ему.
И все же он отчасти сумел овладеть собой и заговорил
с ней голосом рассудка, а не сердца, властно напоминав-
шего о себе.
— Теперь по крайней мере я знаю, что такое сговор,—
произнес он, хотя сердце его в этот миг подсказывало ему
совсем иные слова.— Если бы ваши соотечественники
умели спокойно рассуждать, вместо того чтобы действо-
вать сгоряча, они бы прокладывали железные дороги и
развивали свою страну. Посмотрите на этот суд — ведь он
весь был построен на игре страстей, на сговоре. Те, кто
меня судил, заранее знали, что я виновен, и им так хоте-
лось наказать меня, что они даже не потрудились оты-
скать доказательства моей виновности или хотя бы уста-
новить личность обвиняемого. К чему откладывать? Они
знали, что Генри Морган пырнул ножом Альфаро. Они
знали, что я Генри Морган. А когда человек знает, чего
ради утруждать себя проверкой?
Не слушая его, Леонсия всхлипывала и все порыва-
лась обнять его, а когда он умолк, она уже была в его
358
объятиях, головка ее прильнула к его груди, губы — к
его губам; и не успел он опомниться, как уже сам цело-
вал ее.
— Люблю тебя, люблю тебя! —сквозь рыдания шеп-
тала она.
— Нет, нет! — сказал он, отталкивая от себя ту, кото-
рую он больше всего желал.— Мы просто очень похожи с
Генри. Ведь вы любите Генри, а я не Генри.
Разжав объятия, она сдернула с пальца кольцо Генри
и швырнула его на пол. Френсис совсем потерял голову:
он и сам не знал, что могло бы произойти в следующий
момент, если бы его не спасло появление комиссара с ча-
сами в руке, который, не поднимая головы, упорно смот-
рел на минутную стрелку и делал вид, что для него боль-
ше ничего не существует.
Леонсия горделиво выпрямилась, но когда Френсис
снова надел ей на палец кольцо Генри и на прощание по-
целовал руку, она едва не разрыдалась. Уже у самой две-
ри она обернулась и одними губами беззвучно шепнула:
«Люблю тебя».
Ровно в десять, с последним ударом часов, Френсиса
вывели на тюремный двор, где стояла виселица. Все жи-
тели Сан-Антонио, а также и многих окрестных селений
собрались здесь; толпа была возбуждена и весело настрое-
на. Леонсия, Энрико Солано и пять его рослых сыновей
были тоже тут. Отец и братья Леонсии, кипя от негодо-
вания, нетерпеливо прохаживались взад и вперед, но на-
чальник полиции, окруженный жандармами во главе с
комиссаром, оставался невозмутимым. Тщетно пыталась
Леонсия пробиться к Френсису, когда его подвели к ви-
селице, и тщетно пытались родные уговорить девушку
покинуть двор. И так же тщетно протестовали ее отец и
братья, утверждая, что Френсис не тот человек, которого
ищет правосудие. Начальник полиции лишь презрительно
усмехнулся и приказал начинать.
Когда Френсис взошел на помост и ступил уже на
лестницу, приставленную к виселице, к нему подошел свя-
щенник; но Френсис отказался от его напутствия: он ска-
зал ему по-испански, что если вешают невинного чело-
359
века, то он и без чужих молитв попадет в рай,— пусть
молятся те, кто его вешает.
Френсису связали ноги и стали вязать руки, на него
уже собирались надеть черный колпак и накинуть на шею
петлю, как вдруг из-за тюремной ограды донесся голос
приближающегося певца:
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Леонсия, находившаяся в полуобморочном состоянии,
услышав этот голос, пришла в себя и даже вскрикнула
от радости, увидев Генри Моргана, который, расталкивая
стражу, преграждавшую ему путь, входил в это время во
двор.
Один только Торрес огорчился при появлении Генри,
но все были так возбуждены, что никто этого не заметил.
Зрители не стали возражать, когда начальник полиции,
пожав плечами, объявил, что ему безразлично, кого из
этих двух вешать,— лишь бы повесить. Зато вся мужская
половина семейства Солано горячо запротестовала, утвер-
ждая, что Генри тоже не виновен в убийстве Альфаро.
Однако решил дело Френсис; все еще стоя на помосте,
пока ему развязывали руки и ноги, сн крикнул, перекры-
вая шум толпы:
— Вы судили меня! Вы не судили его! Вы не можете
повесить человека без суда! Раньше должен быть суд!
Френсис спустился с помоста и обеими руками схватил
руку Генри, но не успел он пожать ее, как к ним подошел
комиссар, сопутствуемый начальником полиции, и с со-
блюдением всех формальностей арестсвал Генри Моргана
за убийство Альфаро Солано.
Глава четвертая
— Надо действовать быстро — это главное,— заявил
Френсис, обращаясь к небольшому семейному совету, со-
бравшемуся на веранде асьенды Солано.
— Главное!—укоризненно воскликнула Леонсия, пе-
рестав взволнованно мерить шагами веранду.— Главное —
это спасти его!
360
И она возмущенно потрясла пальцем перед носом
Френсиса, как бы подчеркивая значение сказанного. Не
удовольствовавшись этим, она потрясла пальцем и перед
носом всех своих родных — отца и каждого из братьев.
— И быстро! — с жаром продолжала она.— Мы дол-
жны действовать быстро, а не то...— И голос ее оборвал-
ся от несказанного ужаса, охватившего ее при мысли о
том, что может произойти с Генри, если они не будут дей-
ствовать быстро.
— Для шефа все гринго одинаковы,— в тон ей заме-
тил Френсис, а сам при этом подумал: «Какая она краси-
вая и чудесная».— Шеф безусловно царь и бог в Сан-
Антонио,— продолжал он,— и привык действовать не
раздумывая. Он даст Генри не больше сроку, чем дал
мне. Мы должны сегодня же вызволить беднягу из
тюрьмы.
— Слушайте!—снова заговорила Леонсия.— Мы,
Солано, не можем допустить этой... этой казни. Наша гор-
дость... наша честь... Мы не можем допустить этого. Ну,
говорите же! Да говорите вы кто-нибудь! Хоть ты, отец.
Предложи что-нибудь...
А пока шло обсуждение, Френсис, молча слушавший
их дебаты, терзался глубокой печалью. С каким велико-
лепным пылом говорила Леонсия, но пыл этот был вызван
чувством к другому человеку, что, конечно, не могло по-
радовать Френсиса. Сцена, разыгравшаяся на тюремном
дворе после того, как его выпустили, а Генри арестовали,
все еще стояла у него перед глазами. Он точно сейчас
видел — и сердце его заныло при воспоминании об этом,—
как Леонсия бросилась в объятия Генри, а тот отыскал ее
руку, чтобы убедиться, на месте ли его кольцо, и, убедив-
шись, крепко обнял девушку и поцеловал ее долгим поце-
луем.
«Ну ладно, хватит»,— со вздохом подумал Френсис.
Во всяком случае он сделал все, что мог. Разве после того,
как Генри увели, он не сказал Леонсии — спокойно и даже
холодно,— что Генри ее жених и возлюбленный и что луч-
шего выбора дочь Солано и сделать не могла?
Но воспоминания об этом ничуть не делали его счаст-
ливее, как и сознание, что он поступил правильно. Да, пра-
вильно. Он ни разу в этом не усомнился, и это позволяло
361
ему глушить в себе чувство к Леонсии. Однако ощу-
щения собственной правоты, как он обнаружил в дан-
ном случае, еще далеко не достаточно, чтобы чувствовать
себя счастливым.
Но на что же иное мог он рассчитывать? Просто ему
не повезло: он приехал в Центральную Америку слишком
поздно — вот и все; приехал, когда эта прелестная жен-
щина уже отдала свое сердце тому, кто пришел до него,—
человеку, ничуть не хуже его самого, а может быть, как
подсказывало ему чувство справедливости, даже и лучше.
И это чувство справедливости требовало, чтобы он честно
относился к Генри — своему кровному родственнику
Генри Моргану, необузданному потомку необузданного
предка, человеку в парусиновых штанах и обвисшем сом-
бреро, неравнодушному к ушам незнакомых молодых лю-
дей, питающемуся сухарями и черепашьими яйцами и
готовому перекопать целых два острова — Быка и Тель-
ца— в поисках клада старого пирата.
Энрико Солано и его сыновья, сидя на широкой ве-
ранде своего дома, строили планы спасения Генри, а
Френсис рассеянно слушал их; в это время из комнат
вышла служанка, прошептала что-то на ухо Леонсии и по-
вела ее за угол дома, на другой конец веранды, где про-
изошла сцена, которая немало насмешила бы и разъярила
Френсиса, присутствуй он при ней.
Завернув за угол дома, Леонсия увидела Альвареса
Торреса, разодетого в пышный средневековый костюм
богатого плантатора, какие еще носят в Латинской Аме-
рике; Торрес снял сомбреро и, держа его в руке, скло-
нился перед девушкой чуть не до земли, затем подвел ее
к плетеному диванчику из индийского тростника и уса-
дил. Леонсия грустно ответила на его приветствие, хотя
в тоне ее прозвучало любопытство,— точно она надея-
лась услышать от него какую-нибудь обнадеживаю-
щую весть.
— Суд закончился, Леонсия,— сказал Торрес тихо и
печально, словно говорил о покойнике.— Он приговорен.
Завтра в десять утра — казнь. Все это очень грустно,
чрезвычайно грустно, но...— Он пожал плечами.— Нет, я
362
не стану говорить о нем ничего дурного. Он был достой-
ный человек. Единственный его недостаток — характер.
Слишком он был горяч, слишком вспыльчив. Это и погу-
било его, заставив погрешить против чести. Будь он в ту
минуту спокойнее и хладнокровнее, никогда бы он не вса-
дил нож в Альфаро...
— Это не он убил моего дядю! — воскликнула Леон-
сия, поднимая голову и глядя на него.
— Все это весьма печально,— мягко и грустно продол-
жал Торрес, избегая перечить ей.— Судья, народ, началь-
ник полиции — все, к сожалению, в один голос утверж-
дают, что он виновен. Весьма печально, конечно. Но не
об этом я пришел с вами говорить. Я пришел предложить
вам мои услуги. Располагайте мной, как вам угодно. Моя
жизнь, моя честь — в вашем распоряжении. Приказы-
вайте. Я ваш раб.
И Торрес вдруг грациозно опустился перед ней на
одно колено; взяв ее левую руку, он, видимо, собирался
продолжать свою цветистую речь, но в эту минуту взгляд
его упал на кольцо с брильянтом, украшавшее безымян-
ный палец Леонсии. Он нахмурился и опустил голову;
затем, поспешно придав своему лицу обычное выражение,
заговорил:
— Я знал вас, когда вы были еще совсем дитя, Леон-
сия, прелестная очаровательная крошка, и я уже тогда лю-
бил вас. Нет, выслушайте меня! Прошу вас. Я должен
излить свое сердце. Выслушайте меня до конца. Я всегда
любил вас. Но когда вы вернулись из-за границы, из
этого монастыря, где вы учились,— вернулись уже взрос-
лой, благородной и важной дамой, какой и подобает быть
хозяйке дома Солано,— о, тогда я был просто сражен ва-
шей красотой. Я был терпелив. Я не говорил вам о своих
чувствах. Но вы могли догадаться о них. И вы, конечно,
догадывались. С тех самых пор я воспылал к вам страстью.
Меня пожирало пламя, зажженное вашей красотой, вашей
душой, которая еще прекрасней вашей красоты.
Леонсия знала, что остановить поток его излияний не-
возможно, й потому терпеливо слушала, глядя на склонен-
ную голову Торреса и от нечего делать думая о том,
почему у него волосы так некрасиво подстрижены и где он
363
в последний раз стригся — в Нью-Йорке или в Сан-Анто-
нио.
— Знаете ли вы, чем вы были для меня с тех пор, как
вернулись?
Она не отвечала и не пыталась отнять у него руку, хотя
он так сильно сжимал ее, что кольцо Генри Моргана впи-
лось ей в пальцы, причиняя острую боль. Она не слушала
речей Торреса, все дальше и дальше уносясь в мыслях.
И первая ее мысль была о том, что вовсе не такими вы-
спренними тирадами сказал ей Генри Морган о своей
любви и завоевал ее взаимность. И почему это испанцы
всегда так высокопарно и многословно выражают свои
чувства? Генри вел себя совсем иначе. Он вообще почти
ни слова не сказал ей. Он действовал. Поддавшись ее оба-
янию, чувствуя, что и она неравнодушна к нему, он без
всякого предупреждения — так он был уверен, что не уди-
вит и не испугает свою любимую,— обнял ее и прижался
губами к ее губам. И она не испугалась и не осталась рав-
нодушной. Только после этого первого поцелуя, продол-
жая держать ее в объятиях, Генри заговорил о своей
любви.
А о чем совещаются сейчас там, на другом конце тер-
расы, ее родные и Френсис Морган, что они придумали?
Мысли ее текли дальше — она была глуха к мольбам сво-
его поклонника. Френсис! Ах!.. Она даже вздохнула: по-
чему, несмотря на любовь к Генри, этот чужой гринго
так волнует ее сердце? Неужели она такая уж безнрав-
ственная? Кто же из них ей более мил? Этот? Или тот?
Или вообще любой мужчина может ее увлечь? Нет! Нет!
Она не легкомысленна и не вероломна. И все же?.. Мо-
жет быть, это потому, что Френсис и Генри так похожи
друг на друга и ее бедное глупое любящее женское сер-
дечко не в состоянии их различить? Прежде ей казалось,
что она готова последовать за Генри нах край света, де-
лить с ним радости и горе; однако сейчас ей казалось, что
она готова последовать за Френсисом еще дальше. Она
безусловно любит Генри — сердце говорит ей это. Но она
любит и Френсиса и почти уверена, что Френсис любит
ее,— ей не забыть, с каким пылом они целовались там,
в тюремной камере. И хотя любила она этих двух людей
по-разному, чувство это не укладывалось в ее сознании, а
364
порой даже вынуждало прийти к позорному выводу: что
она — последняя и единственная представительница жен-
ской линии в роду Солано — безнравственная женщина.
Кольцо Генри сильно врезалось в палец Леонсии —
Торрес в приливе страсти опять крепко сжал ей руку,—
и это вернуло ее к действительности, волей-неволей за-
ставив слушать его излияния.
— Вы шип дивной розы, вонзившийся мне в сердце,
острая шпора, терзающая мне грудь, но это раны любви,
мучительно-сладостные. Я мечтал о вас... и о том, что со-
вершу ради вас. И у меня было для вас особое имя, все-
гда только одно: владычица моих грез! И вы выйдете за
меня замуж, моя Леонсия! Мы забудем этого сумасшед-
шего гринго, который сейчас уже все равно что мертв.
Я буду с вами нежен и добр. Я буду вечно любить вас.
И никогда образ того, другого, не встанет между нами.
Что до меня, то я не позволю себе вспоминать о нем. Что
же до вас... я буду любить вас так сильно: вы забудете
об этом человеке, и воспоминание о нем ни на миг не даст
вашему сердечку заныть.
Леонсия молчала, обдумывая про себя, как ей посту-
пить, и молчание это только разжигало надежды Тор-
реса. Леонсия чувствовала, что надо выиграть время
и не отвечать сразу. Если браться за спасение Генри...
ведь Торрес предлагает ей свои услуги! Зачем же его
отталкивать, когда от него, возможно, зависит жизнь
человека.
— Говорите! Я сгораю!..— молил прерывающимся
голосом Торрес.
— Не надо! Не надо! — мягко сказала она.— Ну как
же я могу слушать про чью-то любовь, когда тот, кого я
любила, еще жив?
Любила!.. Она даже вздрогнула, произнеся это слово
в прошедшем времени. Вздрогнул и Торрес — и надежда
разгорелась в нем еще более ярким пламенем. Он считал
Леонсию уже почти своей. Ведь она сказала: «любила»,
значит она уже больше не любит Генри. Она любила егъ,
но теперь это все в прошлом. И, конечно, женщина с такой
нежной и чуткой душой, как она, не может говорить с
ним о любви; пока тот, другой, еще жив. Какая тонкость
365
чувств! Торрес с гордостью подумал и о тонкости соб-
ственных чувств и даже поздравил себя в душе с тем, что
сумел так правильно разгадать сокровенные мысли Леон-
сии. И уж он теперь позаботится, решил Торрес, чтобы
этот человек, которому предстоит умереть на следующий
день в десять утра, не был помилован и не сбежал из
тюрьмы. Для него было ясно одно: чем скорее Генри
Морган умрет, тем скорее он получит Леонсию.
— Не будем больше об этом говорить... пока,— сказал
он с рыцарской галантностью, не менее галантно пожав
руку Леонсии; потом встал с колен и долгим взглядом
посмотрел на нее.
Она ответила ему благодарным рукопожатием и, вы-
свободив свою руку из его руки, тоже поднялась.
— Пойдемте,— сказала она,— посмотрим, что делают
остальные. Ведь они сейчас разрабатывают — или, вер-
нее, пытаются разработать—план спасения Генри Мор-
гана.
Когда они подошли к сидевшим на террасе, разговор
тотчас прекратился, словно присутствие Торреса вызвало
недоверие собеседников.
— Ну как, придумали что-нибудь? — спросила Леон-
сия.
Старик Энрико, который, несмотря на свой возраст,
был такой же прямой, стройный и ловкий, как любой из
его сыновей, только покачал головой.
— Я могу, если вы позволите, предложить вам один
план,— начал было Торрес, но тут же умолк, поймав пре-
достерегающий взгляд Алесандро.
На аллее, у самой веранды, появилось двое мальчи-
шек-оборванцев. По росту им нельзя было дать более де-
сяти лет, но по хитрому выражению глаз и лиц они каза-
лись куда старше. Одеты они были весьма необычно:
поделили между собой рубашку и штаны, так что каж-
дому досталось по одежке. Но какая рубашка! И какие
штаны! Были они старые, парусиновые и в свое время
принадлежали рослому мужчине; мальчишка натянул их
на себя до подбородка и обвязал бечевкой вокруг шеи,
чтобы они не могли с него соскользнуть, а руки продел в
дыры, зиявшие на месте боковых карманов; внизу шта-
ны были обрезаны ножом — по его росту. На другом
366
мальчишке была мужская рубаха, подол которой воло-
чился по земле.
— Пошли вон! — рявкнул на них Алесандро.
Но мальчишка в штанах с самым невозмутимым видом
снял камень, который он нес на голове, и извлек из-под
него письмо. Алесандро перегнулся через балюстраду,
взял письмо и, взглянув на конверт, передал Леонсии, а
мальчишки принялись клянчить деньги. Френсис, глядя
на это забавное зрелище, невольно рассмеялся, бросил
несколько серебряных монеток, и рубашка со штанами
тотчас помчались прочь по аллее.
Письмо было от Генри, и Леонсия быстро пробежала
его глазами. Письмо это нельзя было назвать прощаль-
ным, ибо писал он его как человек, который и не думает
умирать, если, конечно, не произойдет чего-то непредви-
денного. Однако, поскольку такая непредвиденность могла
случиться, Генри считал своим долгом попрощаться с
Леонсией; при этом он в шутку просил ее не забывать
Френсиса, который заслуживает внимания хотя бы уже
потому, что так похож на него, Генри.
Сначала Леонсия хотела было показать письмо всем
остальным, но строки о Френсисе заставили ее отказаться
от своего намерения.
— Это от Генри,— сказала она, пряча записку за кор-
саж.— Ничего существенного он не пишет. Но, видимо, ни
на минуту не сомневается, что так или иначе ему удастся
спастись.
— Мы уж постараемся, чтоб ему это удалось,— реши-
тельно заявил Френсис.
Благодарно улыбнувшись ему и с улыбкой же вопро-
сительно взглянув на Торреса, Леонсия сказала:
— Вы говорили, что у вас есть какой-то план, сеньор
Торрес?
Торрес осклабился, подкрутил усы и принял важный
вид.
— Существует только один способ — способ гринго,
к которому обычно прибегают англосаксы, прямой и дей-
ственный. Именно прямой и действенный. Мы поедем и
выкрадем Генри из тюрьмы — нагло, грубо и открыто,
как это делают гринго. Уж этого-то они там никак не
ожидают, а потому операция наверняка удастся. На по-
367
бережье можно найти достаточно бандитов,' по которым
плачет веревка, и с их помощью атаковать тюрьму. По-
обещайте им хорошо заплатить, только не все деньги да-
вайте сразу, и дело будет сделано.
Леонсия восторженно закивала головой. У старика
Знрико заблестели глаза, а ноздри раздулись, точно он
уже почуял запах пороха. Глядя на него, молодежь тоже
загорелась. Все взоры обратились к Френсису: что он ду-
мает об этом, согласен ли? Он медленно покачал голо-
вой, и возмущенная Леонсия даже выкрикнула что-то
резкое по его адресу.
— Этот план безнадежен,— сказал Френсис.— Ну
зачем всем нам рисковать головой, пускаясь на эту безум-
ную авантюру, которая заранее обречена на провал? —
Говоря это, он поднялся со своего места подле Леонсии
и, подойдя к балюстраде, стал так, чтобы очутиться меж-
ду Торресом и остальными; улучив минуту, он бросил
предостерегающий взгляд Энрико и его сыновьям.— Что
же до Генри, то похоже, что его песенка спета...
— Иными словами, вы не доверяете мне? — рассер-
дился Торрес.
— Помилуйте, что вы! — запротестовал Френсис.
Но Торрес, не обращая на него внимания, про-
должал:
— Значит, по-вашему, я не должен участвовать в се-
мейном совете Солано, моих старейших и наиболее ува-
жаемых друзей? И этот запрет накладываете вы — чело-
век, с которым я едва знаком?
Старый Энрико, заметив, как вспыхнуло гневом лицо
Леонсии, поспешил предостеречь ее взглядом и, любез-
ным жестом прервав тираду Торреса, сказал:
— У Солано не может быть такого семейного совета,
на который вы не были бы допущены, сеньор Торрес.
Ведь вы действительно давний друг нашей семьи. Ваш
покойный отец и я были товарищами и дружили, как
братья. Но все это — уж вы простите старику, если он
откровенно выскажет вам свое мнение,— не мешает сень-
ору Моргану быть правым, когда он говорит о безнадеж-
ности вашего плана. Штурмовать тюрьму — чистейшее
безумие. Поглядите на толщину ее стен. Они могут выдер-
жать многонедельную осаду. Впрочем, должен признаться,
368
ваша мысль вначале очень подкупила меня. Когда я был
еще совсем молодым человеком и сражался с индейцами в
Кордильерах, у нас был такой же случай. Сядемте поудоб-
нее, и я расскажу вам эту историю...
Но Торрес, которому предстояло немало дел, откло-
нил приглашение, дружески пожал всем руки, в несколь-
ких словах извинился перед Френсисом и, сев на свою
лошадь, седло и уздечка которой были отделаны сереб-
ром, поскакал в Сан-Антонио. Одним из таких важных
дел была телеграфная переписка, которую он поддержи-
вал с конторой Томаса Ригана на Уолл-стрите. Он имел
тайный доступ на радиостанцию панамского правитель-
ства в Сан-Антонио и мог передавать депеши на телеграф
в Вера-Крус. Союз с Риганом был не только выгоден ему,
но и совпадал с его собственными планами в отношении
Леонсии и Морганов.
— Что вы имеете против сеньора Торреса и почему вы
отклонили его план и так рассердили его? — спросила
Леонсия Френсиса.
— Ничего,— отвечал тот,— просто мы не нуждаемся
в нем, и он не внушает мне особой приязни. Он дурак и
потому способен погубить любой план. Вспомните, как он
сел в калошу, давая показания по моему делу на суде.
А может быть, ему и вообще доверять нельзя? Не знаю.
Как бы то ни было, зачем доверять ему, раз он нам не
нужен? Ну, а план его правильный. Мы так и поступим:
отправимся прямо в тюрьму и выкрадем оттуда Генри,
если все вы согласны. И нам вовсе не надо поручать это
висельникам, по которым плачет веревка, и всяким обо-
рванцам с побережья. Нас шестеро мужчин. Если мы сво-
ими силами не сумеем справиться с этим делом, значит
надо на нем ставить крест.
— Но у тюрьмы всегда околачивается с десяток часо-
вых,— возразил младший брат Леонсии, восемнадцати-
летний Рикардо.
Леонсия, снова было оживившаяся, с укоризной по-
смотрела на него; но Френсис поддержал юношу.
— Правильно сказано! — согласился он.— Мы устра-
ним часовых.
— А стены толщиной в пять футов?—напомнил
Мартинес Солано, один из близнецов.
13 Джек Лондон, т. 8	369
— Мы пройдем сквозь них,— ответил Френсис.
— Но как? — воскликнула Леонсия.
— Вот к этому-то я сейчас и подхожу. Скажите, сень-
ор Солано, у вас много верховых лошадей? Отлично!
А вы, Алесандро, случайно не могли бы достать не-
сколько шашек динамита где-нибудь на плантации? От-
лично! Великолепно! Ну, а вы, Леонсия, как хозяйка
асьенды, должны, конечно, знать, есть ли у вас в кладо-
вой достаточный запас виски «Три звездочки»?
— Ага, заговор начинает созревать,— рассмеялся он,
получив от Леонсии утвердительный ответ.— Теперь у
нас есть все атрибуты для приключенческого романа в
духе Райдера Хаггарда или Рекса Бича. Так слушайте...
А впрочем, подождите. Я сначала хочу поговорить с вами,
Леонсия, о некоторых частностях этого представления...
Глава пятая
Было далеко за полдень; Генри стоял у зарешеченного
окна своей камеры, смотрел на улицу и ждал, когда же,
наконец, с лагуны Чирикви подует ветерок и хоть немного
охладит раскаленный воздух. Улица была пыльная и
грязная,— грязная потому, что со времени основания го-
рода, немало столетий назад, никто, кроме бродячих псов
и отвратительных сарычей, которые даже и сейчас парили
над улицей и прыгали по отбросам, не очищал ее. Низкие,
выбеленные известкой дома из камня или обожженной
глины превращали эту улицу в настоящее пекло.
От белизны и пыли у Генри даже заломило глаза, и
он уже собирался отойти от окошка, как вдруг заметил,
что несколько оборванцев, дремавших в дверной амбра-
зуре дома напротив, встрепенулись и с интересом стали
смотреть куда-то вдоль улицы. Генри ничего не было
видно, но до него доносился грохот несшейся вскачь по-
возки. Затем в поле его зрения показался небольшой
ветхий фургон, который мчала закусившая удила лошадь.
Седобородый и седовласый старец, сидевший на козлах,
тщетно пытался сдержать ее.
370
Генри с улыбкой подивился тому, как еще не разва-
лился ветхий фургон — так его подбрасывало на глубоких
выбоинах; покосившиеся колеса еле держались на оси и
вращались вразнобой. Но если фургон еще с грехом попо-
лам держался, то как не разлетелась на куски ветхая
упряжь,— это уж, по мнению Генри, было просто чудом.
Поровнявшись с окном, у которого стоял Генри, старик
сделал еще одну отчаянную попытку остановить лошадь:
он приподнялся с козел и натянул вожжи. Одна вожжа
оказалась гнилой и тут же лопнула. Возница повалился
на сиденье, оставшаяся в его руках вожжа натянулась, и
лошадь, повинуясь ей, круто повернула вправо. Что про-
изошло затем — сломалось ли колесо, или сначала отско-
чило, а уж потом сломалось,— Генри не мог разобрать.
Одно было несомненно: фургон разлетелся на части. Ста-
рик упал и, протащившись по пыльной мостовой, но упря-
мо не выпуская из рук оставшуюся вожжу, заставил
лошадь описать круг, и она, фыркая, стала мордой
к нему.
Когда он поднялся на ноги, вокруг уже со-
бралась толпа. Но любопытных быстро раскидали
вправо и влево выскочившие из тюрьмы жандармы.
Генри продолжал стоять у окна и с интересом, поистине
удивительным для человека, которому осталось жить всего
несколько часов, смотрел на разыгравшуюся перед ним
сценку и прислушивался к долетавшим до него реп-
ликам.
Старик дал жандармам подержать лошадь и, даже не
стряхнув грязь и пыль с одежды, поспешно заковылял
к фургону и принялся осматривать груз, состоявший из
нескольких ящиков — большого и маленьких. Особенно
заботился он о большом, даже попробовал приподнять его
и, приподнимая, словно прислушивался.
Тут один из жандармов окликнул его; старик выпря-
мился и стал отвечать охотно и многословно:
— Вы спрашиваете, кто я? Я старый человек, сеньоры,
и живу далеко отсюда. Меня зовут Леопольдо Нар-
ваэс. Мать моя была немкой — да хранят все святые ее
покой! — зато отца звали Балтазар де Хесус-и-Сер-
вальос-и-Нарваэс, а его отец был доблестный генерал
Нарваэс, сражавшийся под началом самого великого
13*
371
Боливара1. А я — я теперь совсем пропал и даже домой
не сумею добраться.
Подстрекаемый вопросами, перемежавшимися с веж-
ливыми выражениями сочувствия, в которых не бывает
недостатка даже у самых жалких оборванцев, он несколько
приободрился и с благодарностью продолжал свой рас-
сказ:
— Я приехал из Бокас-дель-Торо. Дорога заняла у
меня пять дней, и пока я ничего не продал. Живу я в Ко-
лоне, и лучше было мне не выезжать оттуда. Но ведь
даже и благородный Нарваэс может стать странствую-
щим торговцем, а торговец тоже должен жить. Разве не
так, сеньоры? Теперь скажите, не знаете ли вы та-
кого Томаса Ромеро, который живет в вашем прекрасном
Сан-Антонио?
— В любом городе Панамы сколько угодно Томасов
Ромеро,— расхохотался Педро Зурита, помощник началь-
ника тюрьмы.— Придется вам описать его поподробнее.
— Он двоюродный брат моей второй жены,— с на-
деждой в голосе произнес старец и, казалось, очень уди-
вился, услышав взрыв хохота.
— Да ведь не меньше десятка всяких Томасов Ромеро
живет в Сан-Антонио и его окрестностях,— возразил ему
помощник начальника тюрьмы,— и любой из них может
быть двоюродным братом вашей второй жены, сеньор.
У нас тут есть Томас Ромеро пьяница. Есть Томас Ромеро
вор. Есть Томас Ромеро... впрочем, нет, этот был по-
вешен с месяц назад за убийство с ограблением. Есть
Томас Ромеро богач, у которого большие стада в го-
рах. Есть...
При каждом новом имени Леопольдо Нарваэс лишь
сокрушенно мотал головой, но при упоминании ското-
вода лицо его засветилось надеждой, и он прервал гово-
рившего:
— Извините меня, сеньор, это, повидимому, он и есть!
Во всяком случае он должен быть кем-то в этом роде.
Я разыщу его. Если бы можно было где-нибудь оставить
на хранение мой драгоценный товар, я бы тут же отпра-
1 Боливар — один из вождей национально-освободительного
движения в Америке.
372
вился его искать. Хорошо еще, что эта беда приключи-
лась со мной именно здесь. Я могу доверить свой груз
вам,— достаточно одного взгляда, чтобы понять, что вы
честный и почтенный человек.— Говоря это, старик по-
рылся в кармане, извлек оттуда два серебряных песо и
протянул тюремщику.— Вот вам. Надеюсь, вы и ваши
люди не пожалеете, что оказали мне помощь.
Генри усмехнулся, заметив, с каким повышенным ин-
тересом и уважением стали относиться к старику Педро
Зурита и жандармы после появления монет. Оттеснив от
сломанного фургона любопытных, они тотчас принялись
перетаскивать ящики в помещение тюрьмы.
— Осторожнее, сеньоры, осторожнее,— умолял их ста-
рик, пришедший в неописуемое волнение, когда они взя-
лись за большой ящик.— Несите его тихонько. Это очень
ценный товар и уж больно хрупкий.
Пока содержимое фургона переносили в тюрьму, ста-
рик снял с лошади всю сбрую, кроме уздечки, и положил
ее в фургон.
Но Педро Зурита, бросив красноречивый взгляд на
столпившихся вокруг оборванцев, приказал внести и
сбрую в тюрьму.
— Стоит нам отвернуться, как мигом все исчезнет —
вплоть до последнего ремешка и пряжки,— пояснил он.
Взобравшись на обломки фургона, старик с помощью
Педро Зуриты и стражи кое-как взгромоздился на лошадь.
— Вот и отлично,— сказал он и с благодарностью
добавил: —Тысячу раз спасибо, сеньоры. Как мне повез-
ло, что я встретил таких честных людей, у которых мой
товар будет в целости и сохранности. Правда, товар-то
никудышный,— сами знаете, какой у странствующего тор-
говца может быть товар, но для меня каждая малость
имеет значение. Очень было приятно с вами познакомить-
ся. Завтра я вернусь со своим родственником, которого я,
конечно, найду, и избавлю вас от труда хранить мое жал-
кое достояние!—Тут он снял шляпу.— Adios, сеньоры,
adiosl
И он не спеша двинулся в путь, с некоторой недоверчи-
востью косясь на свою лошадь — виновницу всей ката-
строфы. Но Педро Зурита окликнул его. Старик натянул
поводья и повернул голову.
373
— Поищите на кладбище, сеньор Нарваэс,— посове-
товал помощник начальника тюрьмы.— Там найдете це-
лую сотню Томасов Ромеро.
— А вы, сеньор, очень вас прошу, особенно берегите
большой ящик,— крикнул в ответ торговец.
На глазах у Генри улица опустела; жандармы поспе-
шили разойтись и собравшаяся толпа тоже — уж очень
сильно пекло солнце. Ничего нет удивительного, подумал
Генри, что в интонациях старого торговца ему послыша-
лось что-то знакомое. Ведь он только наполовину испа-
нец, следовательно и язык у него наполовину испанский,
а наполовину немецкий, поскольку мать его была немка.
Говорит он все-таки как местный житель. «Ну и обворуют
его как местного жителя, если в этом тяжелом ящике, ко-
торый он оставил на хранение в тюрьме, есть что-то цен-
ное!»— заключил про себя Генри и перестал думать о
происшедшем.
А в караульне, в каких-нибудь пятидесяти футах от
камеры Генри, тем временем грабили Леопольдо Нарва-
эса. Начало положил Педро Зурита, внимательно и все-
сторонне осмотревший большой ящик. Он приподнял
ящик за один конец, чтобы составить себе представление
о его весе, и, найдя щель, стал принюхиваться, точно
собака, в надежде по запаху определить, что находится
внутри.
— Оставь ты в покое ящик, Педро,— со смехом ска-
зал ему один из жандармов.— Тебе же заплатили два
песо за то, чтобы ты был честен.
Помощник начальника тюрьмы вздохнул, отошел на
несколько шагов, присел, снова посмотрел на ящик и опять
вздохнул. Разговор не клеился. Жандармы то и дело по-
глядывали на ящик. Даже засаленная колода карт не
могла отвлечь их внимание. Игра не клеилась. Жандарм,
который подшучивал над Педро, сам теперь подошел к
ящику и понюхал.
— Ничего не чувствую,— объявил он.— От этого
ящика ничем не пахнет. Что бы это такое могло быть?
Кабальеро сказал, что в нем ценный товар!
374
— Кабальеро! — фыркнул другой жандарм.— Папаша
этого старика скорее всего торговал жареной рыбой
на улицах Колона, и дед его небось тоже. Все эти
вруны-нищие утверждают, будто они прямые потомки
конкистадоров.
— А почему бы нет, Рафаэль?—парировал Педро
Зурита.— Разве все мы не их потомки?
— Само собой,— поспешил согласиться Рафаэль.—
Конкистадоры перебили немало народу.
— И стали предками тех, кто выжил,— докончил за
него Педро. Все расхохотались.— А знаете, я, пожалуй,
готов отдать одно из этих двух песо, только бы узнать,
что в ящике.
— А вот и Игнасио! — воскликнул Рафаэль, при-
ветствуя вошедшего тюремщика, опухшие глаза ко-
торого были явным доказательством того, что он толь-
ко-только встал после сиесты1.— Ему ведь не платили
за то, чтобы он был честным. Иди сюда, Игнасио,
удовлетвори наше любопытство и скажи нам, что в этом
ящике.
— А я почем знаю?—ответил Игнасио, хлопая гла-
зами и глядя на предмет всеобщего внимания.— Я только
сейчас проснулся.
— Значит, тебе не платили за то, чтобы ты был чест-
ным? — спросил Рафаэль.
— Всемилостивая матерь божья, да кто же мне станет
платить за честность!—воскликнул тюремщик.
— В таком случае возьми вон там топор и вскрой
ящик,— довел свою мысль до конца Рафаэль.— Мы этого
сделать не можем: ведь Педро должен поделиться с нами
своими двумя песо, значит нам тоже заплатили за чест-
ность. Вскрывай ящик, Игнасио, а не то все мы помрем
от любопытства.
— Мы только посмотрим, только посмотрим,— в вол-
нении пробормотал Педро, когда Игнасио поддел одну из
досок острием топора.— Потом мы снова закроем ящик
и... Да просунь же туда руку, Игнасио! Ну, что там такое,
а?.. На что похоже?
1 Сиеста — послеполуденный отдых в часы наибольшей
жары.
375
Игнасио долго дергал и вытягивал что-то; наконец,
показалась его рука, в которой был зажат картонный
футляр.
— Ага! Доставай аккуратно: ведь придется обратно
класть,— предупредил его Педро.
Когда футляр и бесчисленные обертки были сняты,
жандармы увидели большую бутылку с рисовой водкой.
— Вот так упаковка! — в изумлении пробормотал
Педро.— Должно быть, очень хорошее виски, раз его хра-
нят с такими предосторожностями.
— Американское! — вздохнул другой жандарм.—
Только один раз в Сантосе мне довелось попробовать аме-
риканского виски. Замечательная штука! Такая у меня
сразу появилась от него храбрость, что я выскочил прямо
на арену во время боя быков и с голыми руками бросился
на разъяренного быка. Правда, бык меня сшиб, но на
арену-то я все-таки прыгнул!
Педро взял бутылку и хотел было отбить гор-
лышко.
— Стой! — воскликнул Рафаэль.— Тебе же заплатили
за то, чтоб ты был честным.
— Заплатить-то заплатили, да разве тот, кто дал мне
деньги, сам честный? — возразил Педро.— Это же конт-
рабанда. Старик наверняка не платил таможенной пош-
лины. У него контрабандный товар. Поэтому давайте воз-
благодарим судьбу и с чистой совестью вступим во вла-
дение им. Мы его конфискуем и уничтожим.
Не дожидаясь, пока бутылка обойдет круг, Игнасио и
Рафаэль достали еще несколько бутылок и отбили гор-
лышки :
— «Три звездочки», самое лучшее виски!—в насту-
пившем молчании провозгласил Педро Зурита, показывая
на торговую марку.— Понимаете, у гринго не бывает пло-
хого виски... Одна звездочка означает, что это виски очень
хорошее; две звездочки — отличное; а три звездочки —
великолепное, замечательное, лучше быть не может. Уж
я-то знаю. Гринго — мастаки по части крепких напитков.
Наша пулька их не устроит.
— А четыре звездочки?—спросил Игнасио; го-
лос его звучал хрипло от водки, глаза масленисто бле-
стели.
376
— Четыре звездочки? Друг Игнасио, четыре звездоч-
ки — это либо мгновенная смерть, либо вечное бла-
женство.
Не прошло и нескольких минут, как Рафаэль, обняв
другого жандарма, уже называл его «братец» и утвер-
ждал, что человеку очень мало нужно здесь, на этой земле,
для полного счастья.
— Старик — дурак, трижды дурак и еще трижды три
раза дурак,— отважился вставить Аугустино, жандарм с
мрачной физиономией, который впервые за все это время
раскрыл рот.
— Да здравствует Аугустино! — воскликнул Рафа-
эль.— Смотрите, какое чудо сделали три звездочки! Сня-
ли замок со рта Аугустино!
— И еще раз трижды три раза дурак ваш старик! —
орал пьяным голосом Аугустино.— Этот божественный
напиток был при нем, в полном его распоряжении, он це-
лых пять дней ехал из Бокас-дель-Торо и ни разу не при-
ложился! Да таких дураков надо голышом сажать на
муравейник, вот что я вам скажу!
— Старик — жулик,— прокудахтал Педро.— Когда он
завтра утром явится сюда за своими «тремя звездоч-
ками», я арестую его как контрабандиста. Это всем нам
будет зачтено в заслугу.
— Если мы уничтожим доказательства — вот так? —
спросил Аугустино, отбивая горлышко еще у одной бу-
тылки.
— Мы оставим доказательства — вот так! — возразил
ему Педро, хватив пустой бутылкой о каменный пол.—
Слушайте, друзья, давайте договоримся. Ящик был очень
тяжелый. Его уронили. Бутылки разбились. Виски вы-
текло — и таким образом мы узнали о контрабанде.
Ящик и разбитые бутылки будут достаточным доказа-
тельством.
По мере того как запас спиртного уменьшался, шум
все возрастал. Один жандарм затеял ссору с Игнасио по
поводу забытого долга в десять сентаво. Двое других,
усевшись в обнимку на полу, горючими слезами оплаки-
вали свою несчастную семейную жизнь. Аугустино витие-
вато и многословно излагал собственные философские воз-
зрения, в основе которых лежала мысль, что молчание —
377
золото. А Педро Зурита, расчувствовавшись, доказывал,
что все люди — братья.
— Даже арестантов я люблю, как братьев,— еле во-
рочая языком, говорил он.— Жизнь — грустная штука.—
Слезы брызнули у него из глаз; он умолк и глотнул еще
виски.— Арестанты для меня — все равно что родные
дети. У меня сердце кровью исходит за них. Смотрите!
Я плачу. Давайте поделимся с ними. Пусть и они познают
хоть минуту счастья. Игнасио, возлюбленный брат мой,
сделай мне одолжение — видишь, я рыдаю на твоем плече.
Отнеси бутылочку этого элексира гринго Моргану. Ска-
жи ему, что я очень горюю: мне так грустно, что он завтра
будет повешен. Передай ему мой привет и попроси вы-
пить,— пусть он будет счастлив сегодня.
Игнасио отправился выполнять поручение, а жандарм,
который однажды спрыгнул на арену во время боя быков
в Сантосе, заревел:
— Быка мне сюда! Быка!
— Ему хочется, этому славному малому, обнять быка
и сказать, как он его любит,— пояснил Педро Зурита,
проливая потоки слез.— Я тоже люблю быков. Я люблю
всех божьих тварей. Я люблю даже москитов. Мир пре-
красен. В нем царит любовь. Мне б хотелось иметь льва,
чтоб я мог играть с ним...
Мотив старой пиратской песни, которую кто-то громко
насвистывал на улице, привлек внимание Генри, он бро-
сился было к окну, но, услышав скрежет ключа в дверном
замке, поспешно лег на пол и притворился спящим. В ка-
меру, пошатываясь, ввалился пьяный Игнасио и торжест-
венно протянул Генри бутылку.
— С наилучшими пожеланиями от нашего добрейшего
начальника Педро Зуриты,— пробормотал жандарм.—
Он сказал, чтоб ты напился и забыл, что завтра ему
придется вздернуть тебя.
— Мои наилучшие пожелания сеньору Педро Зурите,
и скажи ему от моего имени, чтоб он убирался к черту
вместе со своим виски,— ответил Генри.
Тюремщик выпрямился и даже перестал пошаты-
ваться, точно сразу протрезвел.
— Очень хорошо, сеньор,— сказал он, вышел из ка-
меры и запер за собой дверь.
378
Генри стремглав кинулся к окну и очутился лицом к
лицу с Френсисом, который тотчас просунул ему сквозь
решетку револьвер.
— Привет, дружище*— сказал Френсис.— Мы тебя
мигом отсюда вызволим.— В руках он держал две шашки
динамита с взрывателями и капсюлями.— Смотри, что
я принес,— это лучше всякого лома. Беги в самый даль-
ний угол — pronto! — в этой стенке скоро будет такая
дыра, что через нее даже наша «Анджелика» сможет
пройти. Кстати «Анджелика» стоит тут рядом, у берега,
и ждет тебя. А ну отойди. Я сейчас заложу шашку. Шнур
совсем короткий.
Не успел Генри отбежать в дальний угол камеры, как
заскрежетал ключ, которым чья-то неверная рука тыкала
в скважину, дверь распахнулась* и в камеру ворвался гул
голосов. Генри услышал беспорядочные выкрики и отчет-
ливо различил неизменный боевой клич латиноамери-
канцев: «Бей гринго!»
Генри слышал также, как Рафаэль и Педро, входя в
камеру, что-то бормотали. «Он не признает всеобщего
братства»,— возмущался один, а другой: «Он сказал, чтоб
я убирался к черту? Правда, он так сказал, Игнасио?»
В руках у жандармов были ружья; позади них толпи-
лись пьяные солдаты, вооруженные чем попало — кто те-
саком, кто старинным пистолетом, кто топориком, а кто —
просто бутылкой. При виде револьвера в руках Генри они
остановились, и Педро, нетвердой рукой ощупывая свое
ружье, провозгласил:
— Сеньор Морган, вы сейчас по всем правилам будете
отправлены в ад.
Но Игнасио не стал ждать. Прижав винтовку к бедру
для устойчивости, он выстрелил наугад и промахнулся:
пуля ударила в стенку как роз посреди камеры, тогда
как сам он в ту же секунду упал от пули Генри. Осталь-
ные поспешно отступили в коридор и, укрывшись там,
принялись обстреливать камеру.
«Слава богу, что стены такие толстые, только бы пуля
не ударила рикошетом»,— думал Генри* продолжая сто-
ять в углу за выступом стены в ожидании взрыва.
И дождался: в той стене, где было окно, теперь зияла
огромная дыра. Но в эту минуту отлетевший обломок
379
ударил Генри по голове, все поплыло у него перед гла-
зами, и он тяжело рухнул на пол. Когда же пыль, подня-
тая взрывом, и пороховой дым рассеялись, Генри смутно
различил Френсиса, который, казалось, прямо вплыл к
нему в камеру. Френсис схватил его на руки и сквозь про-
боину в стене вынес на улицу. Тут Генри сразу почувст-
вовал себя лучше. Он увидел Энрико Солано и его млад-
шего сына Рикардо, которые ружьями сдерживали толпу,
запрудившую верхнюю часть улицы, тогда как два бра-
та-близнеца, Альварадо и Мартинес, сдерживали толпу
в нижней части улицы.
Но жители сбежались сюда просто из любопытства,
никто из них и не собирался рисковать жизнью и пре-
граждать путь таким могущественным людям, которые
взрывают стены и штурмуют тюрьмы среди бела дня.
А потому толпа почтительно расступилась перед неболь-
шой группой, когда та направилась вниз по улице.
— Лошади ждут нас в соседнем переулке,— сказал
Френсис, на ходу отвечая на рукопожатие Генри.—
И Леонсия там же. За четверть часа мы доскачем до бе-
рега, где нас ожидает шхуна.
— Послушай-ка, а ведь недурной я выучил тебя пе-
сенке,— с улыбкой заметил Генри.— Когда ты начал ее
насвистывать, мне показалось, что ничего прекраснее
быть не может. Эти собаки так торопились, что не могли
дождаться завтрашнего утра. Они нализались виски и
решили тут же меня прикончить. Занятная история по-
лучилась с этим виски. Какой-то бывший кабальеро, став-
ший торговцем, ехал мимо тюрьмы с фургоном, гру-
женным этим зельем, и у самых ворот фургон рассы-
пался...
— Ведь даже благородный Нарваэс, сын Балтазара
де Хесус-и-Сервальос-и-Нарваэс, сына генерала Нарва-
эса, оставившего по себе память своею бранной славой,
может стать торговцем, а торговец тоже должен жить,
не так ли, сеньоры? — проговорил Френсис, точь-в-точь
как давешний старик.
Генри весело посмотрел на него и с признательностью
сказал:
— Знаешь, Френсис, я очень рад одному обстоятель-
ству, чертовски рад...
380
— Чему же это? — спросил Френсис, когда они заво-
рачивали за угол, где их ждали лошади.
— Тому, что не отрезал тебе уши в тот день на Тель-
це, когда я положил тебя на обе лопатки и ты настаивал,
чтобы я это сделал.
Глава шестая
Мариано Веркара-и-Ихос, начальник полиции Сан-
Антонио, откинулся на спинку кресла в зале суда и, до-
вольный собой, со спокойной улыбкой принялся скручи-
вать сигарету. Все прошло так, как было задумано. Он
весь день следил за тем, чтобы старикашка судья не вы-
пил глотка мескаля, и теперь был вознагражден за это:
судья провел процесс и вынес приговор, какого добивался
шеф. Он не допустил ни одного промаха. Шесть беглых
пеонов были оштрафованы на крупную сумму и отправ-
лены назад на плантацию в Сантосе. Кабальный их конт-
ракт суд продлил на столько времени, сколько потре-
буется, чтобы отработать штраф. А начальник полиции
благодаря этому стал богаче на двести золотых американ-
ских долларов. «Эти гринго из Сантоса,— улыбнулся
он про себя,— люди, с которыми стоит иметь дело.
Во-первых, они создают плантации и тем самым спо-
собствуют развитию страны. А во-вторых,— и это глав-
ное,— денег у них куры не клюют, и они хорошо платят
за те мелкие услуги, которые я в состоянии им ока-
зать».
Тут он увидел Альвареса Торреса и широко улыб-
нулся.
— Послушайте,— сказал испанец, пригибаясь к са-
мому уху начальника полиции.— Мы можем прикончить
обоих этих чертей Морганов. Свинью Генри завтра
повесят. Почему бы в таком случае нам не отправить се-
годня к праотцам и свинью Френсиса?
Начальник полиции вопросительно поднял брови.
— Я посоветовал этому гринго штурмовать тюрьму.
Солано поверили его вракам и теперь заодно с ним. Они
наверняка попытаются сегодня вечером совершить налет.
Раньше им не успеть. Ваше дело приготовиться и просле-
381
дить, чтобы Френсис Морган был непременно убит в
стычке.
— Ради чего и почему? — неторопливо опросил на-
чальник полиции.— Мне нужно Генри убрать с дороги.
Что же до Френсиса, то пусть возвращается к себе в свой
любимый Нью-Йорк.
— Он должен быть сегодня же отправлен к праот-
цам, а почему — вы сейчас поймете. Как вам известно из
телеграмм, которые я посылаю через правительственную
радиостанцию и которые вы читаете...
— Позвольте, такова была наша договоренность, и на
этих условиях я выхлопотал вам разрешение пользо-
ваться правительственной радиостанцией,— напомнил
начальник полиции.
— Я на это и не жалуюсь,— заверил его Торрес.—
Итак, вам известно, что у меня есть строго конфиденци-
альные и чрезвычайно важные дела с нью-йоркским Ри-
ганом.— Он приложил руку к нагрудному карману.—
Я только что получил от него новую телеграмму. Он тре-
бует задержать свинью Френсиса здесь еще на месяц, а
если этот молодой человек и вовсе не вернется в Нью-
Йорк, то, насколько я понял сеньора Ригана, плакать ни-
кто не станет. Так вот, если мне это удастся, то и вам
неплохо будет.
— Но вы еще не сказали мне, сколько вы за это по-
лучили и сколько получите,— решил прощупать почву
начальник полиции.
— На этот счет у нас была договоренность частного
характера, и сумма не так велика, как вам может пока-
заться. Он скупердяй, этот сеньор Риган, страшный
скупердяй. Тем не менее я по-честному поделюсь с вами,
если наша затея увенчается успехом.
Начальник полиции удовлетворенно кивнул и спро-
сил:
— Ну, уж тысчонку-то золотом вы получите?
— Думаю, что да. Не может же этот ирландский бо-
ров заплатить мне меньше; а тогда пятьсот долларов —
ваши, если, конечно, свинья Френсис сложит голову в
Сан-Антонио.
— А может, и сто тысяч золотом получите? — про-
должал допрашивать начальник полиции.
382
Торрес рассмеялся, словно услышал занятную шутку.
— Ну, уж во всяком случае не тысячу,— не унимался
его собеседник.
— Может, расщедрится и даст больше,— подтвердил
Торрес.— Вполне возможно, что прибавит еще сотен пять;
в таком случае, разумеется, половина этих денег тоже
будет ваша.
— Я немедленно направляюсь в тюрьму,— заявил на-
чальник полиции.— Можете положиться на меня, сеньор
Торрес, как я полагаюсь на вас. Пойдемте сейчас же, не
откладывая, и пойдемте вместе, чтобы вы сами могли убе-
диться, как я подготовлюсь к приему Френсиса Моргана.
Я еще не разучился владеть ружьем. А кроме того, я
скажу трем жандармам, чтоб они стреляли только в него.
Так, значит, этот собака-гринго собирается штурмовать
нашу тюрьму? Пошли. Пошли скорей.
Он встал и решительным жестом отбросил в сторону
сигарету. Но не успел он дойти и до середины комнаты,
как к нему подлетел какой-то оборванный мальчишка, с
которого градом струился пот, дернул его за рукав и, еле
переводя дух, плаксивым голосом пропищал:
— У меня для вас важная новость. Вы мне за-
платите за нее, высокочтимый сеньор? Я бежал всю
дорогу.
— Я отправлю тебя в Сан-Хуан, чтобы тебя скле-
вали сарычи, падаль ты этакая! — был ответ.
Мальчишка даже съежился от такой угрозы, но, под-
стегиваемый пустотою в желудке, страшной бедностью и
желанием иметь несколько монет, чтобы заплатить за
вход на предстоящий бой быков, призвал на помощь всю
свою храбрость и повторил:
— Не забудьте, сеньор, что я первый принес вам эту
новость. Я бежал всю дорогу, чуть не задохся,— вы же
сами видите, сеньор. Я все скажу вам, только вы, пожа-
луйста, не забудьте, что я бежал всю дорогу и что я пер-
вый сказал вам.
— Ах ты скотина! Ладно, не забуду. Но тебе будет
только хуже, если я запомню, что это ты первый сказал.
Так что же у тебя за новость? Должно быть, она и сен-
таво не стоит! А если она действительно этого не стоит,
вот тогда ты пожалеешь, что родился на. свет божий.
383
Сан-Хуан покажется тебе раем по сравнению с тем, что я
с тобой сделаю.
— Тюрьма...— в страхе пролепетал мальчишка.—
Гринго — тот самый, которого должны были вчера пове-
сить,— взорвал стену тюрьмы. Святые угодники! Дыра
такая большая, как колокольня на нашем соборе! И дру-
гой гринго — тот, который так похож на него и которого
должны были повесить завтра,— бежал вместе с ним че-
рез эту дыру. Тот гринго вытащил его. Это я сам видел,
собственными глазами, и сейчас же побежал к вам сюда,
всю дорогу бежал, и вы не забудете, сеньор...
Но начальник полиции уже повернулся к Торресу и
уничтожающим взглядом посмотрел на него.
— Так, по-вашему, этот сеньор Риган проявит коро-
левскую щедрость, если заплатит нам с вами ту великую
сумму, которую обещал? Да он должен дать нам в пять
раз больше, в десять раз больше,— ведь этот тигр-гринго
крушит наши законы и порядки, и даже крепкие стены
нашей тюрьмы...
— Ну, это, разумеется, только ложная тревога, пе-
рышко, которое показывает, в какую сторону дует ветер
и каковы намерения Френсиса Моргана,— пробормотал
Торрес с кислой улыбкой.— Не забудьте, что совет штур-
мовать тюрьму исходил от меня.
— В таком случае, значит, это вы и сеньор Риган
оплатите нам расходы по восстановлению тюрьмы? —
спросил начальник полиции и, помолчав немного, доба-
вил:— Но я все-таки не верю, что он это сделал. Это
невозможно. Даже полоумный гринго не решился бы на
такое.
Тут в дверях появился жандарм Рафаэль, из раны на
лбу у него текла кровь; расталкивая ружьем любопыт-
ных, которые уже начали собираться вокруг Торреса и
начальника полиции, он предстал перед своим шефом.
— Мы перебиты,— начал он.— Тюрьма почти вся
разрушена. Динамит! Сто фунтов динамита! Тысяча! Мы
храбро кинулись спасать тюрьму. Но она взлетела на воз-
дух. Ведь не шутка — тысяча фунтов динамита! Я упал
без сознания, но не выпустил винтовки из рук. После
я пришел в себя и осмотрелся. Вокруг меня были одни
мертвецы! Храбрый Педро, храбрый Игнасио, храбрый
384
Аугустино — все, все лежали мертвые! — Рафаэлю сле-
довало бы сказать: «мертвецки пьяные», но натура у него,
как у всякого латиноамериканца, была сложная, и потому
он в трагических чертах обрисовал эту катастрофу,
так что он и все другие жандармы выглядели героя-
ми, как это искренне представилось его воображению.—
Они лежали мертвые. Но, может, и не мертвые, а только
оглушенные. Я пополз. Пробрался в камеру этого гринго
Моргана. Пусто. В стене зияет огромная, страшная
дыра. Я выполз через нее на улицу. Вижу: стоит боль-
шая толпа. Но гринго Моргана уже и след простыл.
Я поговорил с одним оборванцем, который видел, как
это произошло. Их ждали лошади. Они поскакали к бе-
регу. Там уже стояла под парусами шхуна. У Френсиса
Моргана к седлу был привязан мешок с золотом,— обо-
рванец видел его своими глазами. Большой такой
мешок...
— А дыра большая?—спросил начальник поли-
ции.— Дыра в стене?
— Да побольше мешка будет, куда больше,— отвечал
Рафаэль.— Хотя мешок у гринго большой,— так мне этот
оборванец сказал. И мешок был привязан у Моргана к
седлу.
— Моя тюрьма! — воскликнул начальник полиции;
он выхватил кинжал и поднял вверх, держа за лезвие
так, что рукоятка его, на которой с большим искусством
был вырезан распятый Христос, казалась настоящим
крестом.— Клянусь всеми святыми, я буду мстить! О, на-
ша тюрьма! Наше правосудие! Наш закон!.. Лошадей!
Скорее лошадей! Жандарм, лошадей, живо! —Он быстро
обернулся к Торресу и накинулся на него, хотя тот не
произнес ни слова: — К черту сеньора Ригана! Мне хоть
бы уж свое-то вернуть! Меня оскорбили! Разрушили мою
тюрьму! Надругались над моим законом — нашим зако-
ном, дорогие друзья! Лошадей! Лошадей! Отобрать их у
проезжих! Да скорее же! Скорей!
Капитан Трефэзен, владелец «Анджелики», сын ин-
дианки из племени майя и негра с Ямайки, шагал взад
и вперед по узкой палубе своей шхуны, посматривая в
385
сторону Сан-Антонио, откуда уже отчалила переполнен-
ная людьми шлюпка, и раздумывал: не удрать ли ему от
этого сумасшедшего американца, зафрахтовавшего его
судно? Или, может быть, разорвать контракт и составить
новый — на сумму в три раза большую? Трефэзена тер-
зали противоречивые веления его смешанной крови: как
негр, он был склонен к осторожности и соблюдению па-
намских законов, а как индеец — стремился к беззаконию
и конфликтам.
Верх одержала индейская кровь: капитан приказал
поднять кливер и направил шхуну к берегу, чтобы поско-
рее подобрать приближавшуюся шлюпку. Разглядев, что
все Солано и Морганы вооружены ружьями, он чуть было
не пустился наутек и не бросил их на произвол судьбы.
Но когда он разглядел на корме женщину, склонность к
романтике и алчность побудили его дождаться и взять
шлюпку на борт: ибо он знал, что если женщина замешана
в делах мужчин, то вместе с ней появляются опасность и
деньги.
Итак, на борту появилась женщина, а следова-
тельно— опасность и деньги: Леонсия, ружья и мешок с
золотом. Все, что было в шлюпке, не без труда попало
на шхуну,— поскольку ветер был слабым, капитан не по-
трудился даже приостановить судно.
— Рад приветствовать вас на борту «Анджелики»,
сэр,— широко улыбнулся капитан Трефэзен, здороваясь
с Френсисом.— А это кто? — спросил он, кивая на Генри.
— Мой друг, капитан, мой гость и даже родственник.
— Осмелюсь вас спросить, сэр, а что это за джентль-
мены с такой поспешностью скачут там по берегу?
Френсис взглянул на группу всадников, галопом нес-
шихся по песчаному пляжу, бесцеремонно выхватил из
рук капитана бинокль и направил его на берег.
— Во главе едет сам шеф,— сообщил он, обращаясь
к Леонсии и ее родичам,— а следом за ним жандар-
мы.— Внезапно он издал какое-то восклицание, потом
долго смотрел в бинокль и, наконец, покачал головой: —
Мне показалось, что я увидел с ними нашего друга Тор-
реса.
— С кем, с нашими врагами?!—не веря собствен-
ным ушам, вскричала Леонсия. Она вспомнила, как Тор-
386
pec только сегодня утром, на веранде асьенды, предлагал
ей руку и сердце и говорил, что она может распоряжаться
его жизнью и честью.
— Я, должно быть, ошибся,— признался Френсис.—
Они как-то все сбились в кучу. Но шефа я хорошо разли-
чил: он скачет головы на две впереди.
— А что за субъект этот Торрес? — резко спросил
Генри.— Он с самого начала мне не понравился, а у вас
в доме, Леонсия, его всегда радушно принимают.
— Прошу прощения, сэр, извините меня, пожалуй-
ста,— вкрадчиво прервал их капитан Трефэзен,— и раз-
решите со всем смиреннейшим почтением повторить мой
вопрос, сэр: кто эти всадники, которые так стремительно
скачут там вдоль берега? Кто они такие, сэр?
— Они чуть не повесили меня вчера,— расхохотался
Френсис.— А завтра собирались повесить вот этого
моего родственника. Только мы их надули. И, как видите,
вот мы здесь. А теперь, мистер шкипер, прошу обратить
внимание на то, что паруса наши только хлопают по
ветру. Мы не двигаемся. Сколько еще вы намерены тор-
чать тут?
— Мистер Морган, сэр,— последовал ответ,— я с
глубочайшей почтительностью служу вам, как клиенту,
зафрахтовавшему мое судно. Но должен поставить вас в
известность, что я британский подданный. Король Ге-
орг — мой король, сэр, и ему я прежде всего обязан
повиноваться, а также установленным им законам о пла-
вании в иностранных водах, сэр. Мне ясно, сэр, что вы на-
рушили законы этой страны, к берегам которой я доста-
вил вас,— иначе вон те блюстители порядка не пре-
следовали бы вашу милость с такой настойчивостью.
А кроме того, мне ясно, что вы хотите, чтобы я нарушил
законы мореплавания и помог вам бежать. Однако честь
обязывает меня, сэр, оставаться здесь до тех пор, пока
это маленькое недоразумение, которое, по всей вероят-
ности, произошло на берегу, не будет улажено к удовле-
творению всех заинтересованных сторон, сэр, а также к
удовлетворению моего законного монарха.
— Поднимай паруса и выходи в море, шкипер! —•
гневно прервал его Генри.
387
— Надеюсь, вы всемилостивейше извините меня, сэр,
но, к сожалению, я должен вам сказать две вещи. Во-пер-
вых, не вы являетесь лицом, зафрахтовавшим у меня
судно; а во-вторых, не вы мой доблестный король Георг,
которому я присягал служить верой и правдой.
— Но я-то зафрахтовал твое судно, шкипер,— добро-
душно вмешался Френсис, научившийся уже ладить с ме-
тисом.— Так будь любезен взяться за штурвал и вывести
нас из лагуны Чирикви — да ради бога поскорее, а то
ветер стихает.
— Но в контракте не указано, сэр, что «Анджелика»
должна нарушать законы Панамы и короля Георга.
— Я хорошо заплачу тебе,— пообещал Френсис, на-
чиная терять терпение.— Берись за дело.
— В таком случае, сэр, вы согласны заключить со
мной новый контракт на сумму в три раза большую?
Френсис утвердительно кивнул.
— Тогда одну минуточку, сэр, я сейчас. Я только сбе-
гаю в каюту за пером и бумагой, чтоб мы могли составить
документ.
— О господи! — простонал Френсис.— Да развер-
нись же и сдвинься хоть немного с места. Ведь мы можем
составить эту бумагу и на ходу, не обязательно во время
стоянки. Смотри! Они стреляют!
Капитан-метис, услышав залп, окинул взглядом раз-
вернутые паруса и обнаружил дырку от пули у самого
верха грот-мачты.
— Хорошо, сэр,— согласился он.— Вы джентльмен
и человек чести. Я верю вам на слово и надеюсь, что вы
подпишете документ при первой же возможности... Эй ты,
черномазый! Берись за штурвал! Держи руль! Живо,
черные дьяволы, ослабить главный парус! А ты, Перси-
валь, помоги вон там!
Команда мигом повиновалась. Персиваль, вечно ухмы-
ляющийся негр из Кингстона, а также другой, которого
звали Хуаном,— светложелтый цвет кожи и нежные и
тонкие, как у девушки, пальцы, свидетельствовали о том,
что он метис — полуиспанец, полуиндеец,— кинулись
ослаблять паруса.
— Дай этому черномазому по башке, если он и даль-
ше будет дерзить,— буркнул Генри, обращаясь к Френ-
388
сису.— Или поручи это мне, я в два счета с ним рас-
правлюсь.
Но Френсис покачал головой:
— Он славный малый, только он из ямайских негров,
а ты знаешь, какие они. К тому же в нем есть и индей-
ская кровь. Лучше давай уж ладить с ним, раз такой это
гусь. Ничего плохого у него в мыслях нет — престо хочет
содрать с нас подороже: ведь он рискует своей шхуной, ее
могут конфисковать. А кроме того, он страдает манией
vocabularies: он просто лопнет, если не будет изрекать
всякую мудреную чепуху.
В эту минуту к ним подошел Энрико Солано —
ноздри его раздувались, а пальцы нетерпеливо ба-
рабанили по ружью, в то время как глаза то и дело
обращались к берегу, откуда велась беспорядочная
стрельба.
— Я серьезно виноват перед вами, сеньор Морган,—
сказал он, протягивая руку Генри.— Я был так удручен
смертью моего любимого брата Альфаро, что, признаюсь,
в первую минуту счел вас повинным в его убийстве.— Тут
глаза старого Энрико сверкнули гневом — неистребимым,
но истребляющим.— Это было самое настоящее убийство,
коварно совершеннее каким-то трусом, удар в спину под
покровом темноты. И как это я сразу не сообразил! Но я
был так сражен горем, а все улики были против вас.
Я даже забыл, что моя горячо любимая и единственная
дочь помолвлена с вами; не подумал, что человек таких
нравственных качеств — прямой, мужественный, храб-
рый — не способен нанести удар в спину под покровом
темноты. Я сожалею о своей ошибке. Прошу извинить
меня. И я снова с гордостью рад принять вас в нашу
семью как будущего мужа моей Леонсии.
Пока Генри Моргана столь чистосердечно принимали
обратно в лоно семьи Солано, Леонсия с раздражением
думала: зачем ее отцу нужно следовать этому глупому
латиноамериканскому обычаю и говорить так много пыш-
ных слов, когда достаточно было бы одной-единственной
фразы, крепкого рукопожатия и откровенного взгляда
друг другу в глаза? Окажись на месте ее отца Генри или
Френсис, они, несомненно, так и вели бы себя. Ну по-
чему, почему все ее испанские родичи любят выражаться
389
так цветисто и многословно, совсем как этот ямай-
ский негр!
Френсис же тем временем изо всех сил старался де-
лать вид, что происходящее нимало не интересует его; тем
не менее он все-таки заметил, что желтолицый матрос
по имени Хуан шепчется о чем-то с остальной командой,
многозначительно пожимает плечами и ожесточенно же-
стикулирует.
Глава седьмая
— Ну вот, теперь мы упустили обоих этих свиней-
гринго!— горестно воскликнул Альварес Торрес, увидев
с берега, как «Анджелика», распустив паруса, надувшиеся
от посвежевшего ветра, стала быстро удаляться и пули с
суши не могли уже теперь ее достать.
— Я бы, кажется, пожертвовал собору на три коло-
кола,— провозгласил Мариано Веркара-и-Ихос,— только
чтоб увидеть их в ста ярдах от моего ружья. Эх, будь
на то моя власть, я бы так быстро отправил всех гринго
на тот свет, что дьяволу в аду пришлось бы изучать анг-
лийский язык!
Альварес Торрес, задыхаясь от досады и бессильного
гнева, несколько раз ударил кулаком по луке седла.
— Владычица моих грез! — чуть не рыдая, восклик-
нул он.— Она уехала, исчезла вместе с обоими Морга-
нами. Я сам видел, как она взбиралась на шхуну. Что же
я теперь скажу Ригану в Нью-Йорке? Ведь если шхуна
выберется из лагуны Чирикви, она может прямым ходом
пойти в Нью-Йорк. И тогда окажется, что эта свинья
Френсис не пробыл в отсутствии и месяца, и сеньор Риган
не захочет ничего нам платить.
— Они не выйдут из лагуны Чирикви,— мрачно за-
явил начальник полиции.— Что я — безмозглое животное,
что ли? Нет, я человек. И я знаю, что они не выйдут от-
сюда. Разве я не поклялся мстить им до гроба? Закат
такой, что к ночи ветер явно спадет. По небу это сразу
понять можно. Видите эти перистые облачка? Если ветер
и подымется, то небольшой, и наверняка с северо-востока.
Значит, он их погонит прямо в пролив Чоррера. А они
390
никогда не осмелятся войти в него. Этот черномазый ка-
питан знает лагуну как свои пять пальцев. Он попытается
сделать крюк и пройти мимо Бокас-дель-Торо или через
пролив Картахо. Но и в таком случае мы перехитрим его.
Я тоже кое-что соображаю. Да еще как соображаю-то!
Слушайте. Нам предстоит долгий путь верхом. Мы про-
едем по берегу до самого Лас-Пальмас. А там сейчас ка-
питан Розаро со своей «Долорес».
— Это такой паршивенький старый буксир, который
даже развернуться-то как следует не может?—спросил
Торрес.
— Но ведь ночью ветра не будет, да и утром тоже.
И мы на этом буксире захватим «Анджелику»,— успо-
коил его начальник полиции.— Вперед, друзья! Поска-
кали! Капитан Розаро — мой приятель. Он окажет нам
любую услугу.
На рассвете вконец измученные люди на загнанных
лошадях протащились через заброшенную деревушку
Лас-Пальмас к заброшенному причалу, у которого стоял
совсем заброшенный на вид, облезлый буксир, показав-
шийся им, однако, лучшим в мире. Из трубы валил
дым — признак того, что буксир стоит под парами; уви-
дев это, начальник полиции, несмотря на усталость, воз-
ликовал.
— Доброе утро, сеньор капитан Розаро! Рад вас ви-
деть!— приветствовал он испанца-шкипера, старого мор-
ского волка, который, полулежа на круге каната, потяги-
вал черный кофе из кружки, и зубы его, всякий раз как
он подносил ее ко рту, выбивали на ней дробь.
— Нечего сказать, доброе утро, когда эта проклятая
лихорадка всю душу из меня вытрясла,— угрюмо про-
ворчал капитан Розаро; руки его и все тело так дро-
жали, что горячая жидкость выплескивалась и текла
по подбородку и за ворот расстегнутой рубашки, на
волосатую седую грудь.— Да возьми ты это, чертова
скотина! — крикнул он, запуская кружкой вместе
с ее содержимым в мальчика-метиса, повидимому его слу-
гу, который, как ни силился, не мог сдержать смеха.
— Солнце взойдет, лихорадка уймется и оставит вас
в покое,— учтиво сказал начальник полиции, делая вид,
что не замечает дурного настроения капитана.— Ваши
' 391
дела здесь закончены, вы направляетесь в Бокас-дель-
Торо, и мы поедем с вами, всей компанией,— нам пред-
стоит интереснейшее приключение. Мы захватим шхуну
«Анджелика», которая из-за штиля не могла ночью вы-
браться из лагуны, я арестую уйму людей, и вся Панама
заговорит, капитан, о вашей храбрости и находчивости,—
так что вы и думать забудете о том, что вас когда-либо
донимала лихорадка.
— Сколько?—напрямик спросил капитан Розаро.
— Сколько? —с удивленным видом повторил началь-
ник полиции.— Это же государственное дело, дорогой
друг! И вы все равно идете в Бокас-дель-Торо. Ведь вам
это не будет стоить ни одной лишней лопаты угля!
— Muchacho! 1 Еще кофе! — рявкнул шкипер, обраща-
ясь к мальчику.
Наступила пауза, во время которой Торрес, начальник
полиции и все их утомленные спутники с жадностью смот-
рели на горячий напиток, принесенный мальчиком. Зубы
капитана Розаро стучали о кружку, точно кастаньеты, но
он все-таки сумел глотнуть кофе, не расплескав его, хотя
и обжегся при этом.
Какой-то швед с отсутствующим взглядом, в грязном
комбинезоне и засаленной фуражке, на которой значи-
лось: «механик», вылез из люка, закурил трубку и, присев
на борт, казалось весь ушел в свои мысли.
— Так сколько же? —снова спросил капитан Розаро.
— Давайте отчаливать, дорогой друг,— сказал на-
чальник полиции.— А потом, когда лихорадка оставит вас
в покое, мы с вами разумно обсудим все; ведь мы же ра-
зумные существа, а не какие-нибудь скоты.
— Сколько?—повторил капитан Розаро.— Изви-
ните, я не скот. Я всегда в полном разуме — и когда есть
солнце, и когда его нет, и даже когда меня треплет эта
растреклятая лихорадка. Так сколько?
— Ну ладно, отчаливайте. Сколько же вы хотите? —
сдаваясь, устало произнес начальник полиции.
— Пятьдесят долларов золотом,— тотчас последовал
ответ.
1 Мальчик (испан.).
392
— Но ведь вы все равно туда идете, не так ли, ка-
питан? — мягко спросил Торрес.
— Я же сказал: пятьдесят долларов золотом.
Начальник полиции безнадежно всплеснул руками и
повернулся на каблуках, делая вид, что собирается уйти.
— Однако вы же поклялись мстить до гроба за раз-
рушение вашей тюрьмы,— напомнил ему Торрес.
— Но не в том случае, если мне придется платить за
это пятьдесят долларов,— огрызнулся начальник поли-
ции, краешком глаза наблюдая за дрожащим от лихо-
радки капитаном: не начинает ли тот сдаваться.
— Пятьдесят долларов золотом,— сказал капитан,
допив кофе и трясущимися пальцами пытаясь скрутить
себе сигарету. Потом он кивнул в сторону шведа и доба-
вил:— И еще пятерку золотом моему механику. Таков
уж у нас обычай.
Торрес подошел поближе к начальнику полиции и
шепнул:
— Я заплачу за буксир, а с гринго Ригана взыщу
лишнюю сотню, разницу же мы с вами поделим пополам.
Так что мы ничего не потеряем. Напротив — еще оста-
немся в барыше. Риган наказывал мне, чтоб я не скупился
на расходы.
Когда солнце поднялось над линией горизонта и осле-
пительно засверкало в небе, один из жандармов напра-
вился обратно в Лас-Пальмас с измученными лошадьми,
а остальные поднялись на палубу буксира; механик швед
спустился в недра машинного отделения, и капитан Ро-
заро, избавленный от лихорадки благостными лучами
солнца, приказал матросам сняться с причала, а одному
из них стать в рубке у компаса.
На рассвете «Анджелика» все еще дрейфовала неда-
леко от берега; ветра не было всю ночь, и ей не удалось
выйти в море, хотя она и продвинулась к северу и нахо-
дилась сейчас на полпути между Сан-Антонио и проли-
вами Бокас-дель-Торо и Картахо. Эти два пролива, кото-
рые ведут в открытое море, все еще были милях в
двадцати пяти от «Анджелики», а шхуна точно спала на
зеркальной глади лагуны. Душная тропическая ночь
393
заставила всех перебраться на палубу, и она была поло-
жительно устлана спящими. На крыше каюты капитана
лежала Леонсия. В узких проходах, по обеим сторонам
каюты, расположились ее братья и отец. А на носу,
между каютой капитана и рубкой рулевого, лежали рядом
оба Моргана; рука Френсиса покоилась на плече Генри,
словно оберегая его. У штурвала, по одну его сторону, об-
хватив колени руками и положив голову на руки, сидя
спал метис-капитан, а по другую сторону, точно в такой
же позе, спал рулевой — не кто иной, как Персиваль, чер-
нокожий негр из Кингстона. На шкафуте вповалку ле-
жали матросы, тогда как на носу, на крошечном полубаке,
уткнувшись лицом в скрещенные на груди руки, спал вах-
тенный.
Первой проснулась Леонсия. Приподнявшись на локте
и подоткнув под него край плаща, на котором она спала,
девушка посмотрела вниз на палубу и увидела Генри и
Френсиса, мирно спавших рядом. Ее влекло к ним обо-
им— ведь они были так похожи друг на друга; она лю-
била Генри, вспоминала, как он целовал ее, и, вспоминая
об этом, вся трепетала; она любила и Френсиса, вспо-
мнила и его поцелуй — и вся залилась краской. Она сама
дивилась тому, что в сердце ее уживается любовь к двум
людям сразу. Она уже достаточно разобралась в своих
чувствах и знала, что готова последовать за Генри на
край света, а за Френсисом еще дальше. И ее терзала соб-
ственная безнравственность.
Стремясь бежать от пугающих ее мыслей, Леонсия
протянула руку и кончиком шелкового шарфа начала ще-
котать нос Френсиса; молодой человек зашевелился,
взмахнул рукой, как бы отгоняя москита или муху, и спро-
сонья ударил Генри по груди. Таким образом, Генри про-
снулся первым. Резким движением он поднялся и сел,
разбудив при этом Френсиса.
— Доброе утро, веселый родственничек,— приветст-
вовал его Френсис.— Что это ты так резвишься?
— Доброе утро, дружище,— проворчал Генри,— да
только кто же из нас резвится ? Ведь это ты стукнул меня
и разбудил. Мне со сна даже показалось, будто это палач
пришел за мной: ведь как раз сегодня утром меня соби-
рались вздернуть.— Он зевнул,' потянулся, посмотрел
394
через поручни на спящее море и, толкнув Френсиса, ука-
зал ему на спящих капитана и рулевого.
«Какие красавцы эти Морганы»,— подумала Леон-
сия и тут же удивилась, поймав себя на том, что мыс-
ленно произнесла эту фразу не по-испански, а по-англий-
ски. Неужели потому, что они оба завладели ее серд-
цем, она и думать стала на их языке, а не на своем
родном?
Чтобы избежать столь запутанных мыслей, она снова
принялась щекотать кончиком шарфа нос Френсиса и
была застигнута врасплох: пришлось ей со смехом при-
знаться, что это она была причиной их внезапного про-
буждения.
Через три часа, подкрепившись фруктами и кофе, Ле-
онсия стала у руля, и Френсис принялся обучать ее, как
вести судно и определять путь по компасу. «Андже-
лика», повинуясь свежему ветерку, гнавшему ее на север,
шла со скоростью шести узлов. Генри, стоя на наветрен-
ной стороне палубы, изучал с помощью бинокля горизонт,
изо всех сил стараясь не замечать, с каким увлечением
занимаются учитель и ученица, хотя втайне ругательски
ругал себя за то, что не ему первому пришла в голову
мысль научить Леонсию обращаться с компасом и рулем.
Все же он взял себя в руки и не только не смотрел на
них, но даже и краешком глаза не поглядывал в их сто-
рону.
Зато капитан Трефэзен со свойственным индейцам
жестоким любопытством и с беззастенчивостью негра —
подданного короля Георга — был менее деликатен. Он во
все глаза смотрел на молодых людей, и от него не укры-
лось то неодолимое влечение, которое испытывали друг к
другу американец, зафрахтовавший его судно, и хоро-
шенькая испанка. Они стояли совсем рядом, и когда оба
наклонились над штурвалом, заглядывая в нактоуз, прядь
волос Леонсии коснулась щеки Френсиса; и тотчас они
почувствовали, как их словно пронизало током. И метис-
капитан заметил это. Но они почувствовали еще и то,
чего не мог заметить метис-капитан,— сильнейшее
смущение. Они изумленно взглянули друг на друга и
виновато опустили глаза. Френсис очень быстро и так
громко, что было слышно на другом конце палубы, стал
395
объяснять, как действует картушка компаса. Но капитан
Трефэзен только усмехался, слушая его.
Налетевший порыв ветра заставил Френсиса схва-
титься за штурвал. На нем уже лежала рука Леонсии, и
Френсису ничего не оставалось, как положить свою руку
поверх. И снова оба вздрогнули, и снова капитан усмех-
нулся.
Леонсия подняла глаза на Френсиса и тут же в смуще-
нии опустила их. Она высвободила руку и, давая понять,
что урок окончен, медленно отошла от штурвала, всем
своим видом показывая, что руль и компас перестали ин-
тересовать ее. Френсис остался в полном смятении: он
понимал, что это бесчестно, что это предательство, и, не-
вольно взглянув на Генри, стоявшего к нему в профиль,
мысленно пожелал, чтобы тот не видел, что произошло.
Леонсия между тем смотрела невидящими глазами на
поросший густым лесом берег, задумчиво вертя кольцо
Генри вокруг пальца.
Однако Генри случайно видел все: он как раз в ту
минуту повернулся к ним, чтобы сообщить, что на гори-
зонте появился какой-то дымок. И метис-капитан заме-
тил это. Он подошел к Генри и с жестокостью индейца и
беззастенчивостью негра сказал вполголоса:
— Не падайте духом, сэр. У сеньориты доброе
сердце, в нем найдется место для вас обоих — ведь вы
такие благородные джентльмены.
В тот же миг ему была преподана одна извечная
истина: что белые не любят, когда вмешиваются в их
дела; придя в себя, капитан увидел, что лежит на спине,
от сильного удара о палубу у него ныл затылок, а лоб —
от не менее сильного удара, который нанес ему
Генри.
И тут в капитане заговорила индейская кровь: вне
себя от ярости он вскочил на ноги, в руке его блеснул
нож. Хуан, желтолицый метис, мигом оказался рядом, в
руке его тоже был нож. Подбежало еще несколько быв-
ших поблизости матросов — образовав полукруг, они
стали наступать на Генри; но тот, с молниеносной быстро-
той отскочив к борту, ударом руки снизу выбил из
гнезда железный поручень и, поймав его на лету, приго-
товился к самообороне. Френсис тотчас бросил штурвал
396
и, выхватив пистолет-автомат, прорвался к Генри и стал
с ним рядом.
— Что он такое сказал?—спросил Френсис своего
родственника.
— Я повторю, что я сказал,— угрожающе произнес
капитан: сейчас в нем взяла верх негритянская кровь, и
он уже искал путь к компромиссу при помощи шантажа.—
Я сказал...
— Остановись, капитан! — закричал Генри.— Мне
очень жаль, что я ударил тебя. Замнем это дело. Попри-
держи язык. Забудь. Мне очень жаль, что я тебя ударил.
Я...— Генри невольно сделал паузу и судорожно глот-
нул: слова не шли у него с языка. И только потому, что
Леонсия стояла тут рядом, смотрела на него и слу-
шала, он сказал: — Я... я приношу свои извинения,
капитан.
— Вы оскорбили меня,— возмущенным тоном заявил
капитан Трефэзен.— Вы нанесли мне увечья! А никто не
имеет права наносить увечья подданному короля Ге-
орга — да благословит его господь! — без денежного воз-
мещения.
Услышав это откровенное требование шантажиста,
Генри чуть было не набросился на него. Но Френсис
примирительно положил руку ему на плечо и удержал
его. Совладав с собой, Генри издал нечто вроде добро-
душного смешка, достал из кармана два золотых по де-
сять долларов и, словно эти деньги жгли его, сунул их в
руку капитану Трефэзену.
— Дешево отделался,— не сдержавшись, вполголоса
пробормотал он.
— Ничего, цена вполне приличная,— заверил его ка-
питан.— Двадцать долларов за расшибленную голову
вполне приличная цена. Распоряжайтесь мною, сэр, я к
вашим услугам. Вы безусловно джентльмен. За такую
сумму можете в любое время дать мне по уху.
— И мне, сэр, мне тоже! — широко и подобострастно
осклабившись, вставил Персиваль, негр из Кингстона.—-
За такие деньги, сэр, можете отлупить меня в любое вре-
мя. И вообще можете лупить всякий раз, когда у вас бу-
дут лишние деньги...
397
На этом происшествию и суждено было закончиться,
ибо тут послышался крик вперед смотрящего:
— Дым! Пароход прямо за кормой!
Через час все уже знали, что это за дым и что он
означает, так как буксиру «Долорес» не составило особого
труда нагнать «Анджелику», снова попавшую в полосу
штиля, и теперь со шхуны, которую отделяло от буксира
всего каких-нибудь полмили, уже можно было рассмот-
реть в бинокль его крошечную переднюю палубу, положи-
тельно забитую вооруженными людьми. И Генри и Френ-
сис сразу узнали среди них начальника полиции и не-
скольких жандармов.
Ноздри старого Энрико Солано раздувались,— он вы-
строил своих четырех сыновей на корме, встал с ними
рядом и приготовился к бою. Леонсия, терзаемая лю-
бовью к Генри и любовью к Френсису, была больше
увлечена собственными переживаниями, хоть и не пока-
зывала виду: она смеялась вместе со всеми над жалким
суденышком и вместе со всеми радовалась порыву ветра,
накренившему «Анджелику» на левый борт так, что по-
ручни ее чуть не коснулись воды, и погнавшему вперед
со скоростью девяти узлов.
Но погода и ветер были в это утро неустойчивы. Лик
лагуны то морщился от налетавшего ветра, то снова ста-
новился гладким, как стекло.
— К сожалению, должен сообщить вам, сэр, что нам
не уйти от них,— заявил капитан Трефэзен Френсису.—
Если бы ветер продержался, сэр, мы бы ушли. Но он все
время меняется и то и дело спадает. Нас несет прямо на
берег. Мы загнаны в тупик, сэр, теперь нам не уйти.
Генри опустил бинокль, через который он изучал бе-
рег, и посмотрел на Френсиса.
— А ну, выкладывай! — воскликнул Френсис.—
Сразу видно: ты что-то придумал. Какой же у тебя план?
Рассказывай.
— Вон там лежат два островка, именуемые Тигро-
выми,— принялся излагать свой план Генри.— Они охра-
няют узкий вход в бухту Хучитан, который называют
Эль Тигре. И поверьте, зубы у этого тигра не хуже, чем
у настоящего. Проходы по обе стороны островков, между
ними и берегом, так мелки, что даже шлюпка садится там
398
на мель. Пройти может лишь тот, кто знает все изгибы
фарватера, а я их знаю. Правда, пролив Эль Тигре между
островами достаточно глубок, но он такой узкий, что в
нем и не развернешься. Шхуна может войти в него только
в том случае, если ветер будет с кормы или с траверза.
Сейчас ветер благоприятствует нам, и мы пройдем через
пролив. Но это только половина моего плана...
— А если ветер переменится или спадет, сэр,— ведь
прилив и отлив в бухте бывает такой, что волны горами
ходят, это уж мне хорошо известно,— моя красавица шху-
на разобьется о скалы!—запротестовал капитан Трефэзен.
— Если это случится, я уплачу тебе полную ее стои-
мость,— кратко заверил его Френсис и, не обращая
больше на него внимания, повернулся к Генри.— Так в
чем же заключается вторая половина твоего плана?
— Даже стыдно сказать тебе,— рассмеялся Генри.—
Но это вызовет столько проклятий на испанском языке,
сколько не слыхала лагуна Чирикви с тех пор, как старик
сэр Генри разграбил Сан-Антонио и Бокас-дель-Торо.
Вот сейчас увидишь.
Леонсия, сверкая глазами, захлопала в ладоши и вос-
кликнула:
— Это должно быть что-то замечательное, Генри!
По вашему лицу видно, что это так. Ну, скажите же хотя
бы мне!
Отведя Леонсию в сторону и поддерживая ее за та-
лию, так как палуба ходила ходуном, Генри стал шептать
ей что-то на ухо. Френсис же, чтобы скрыть овладевшее
им при этом чувство, навел бинокль на своих преследова-
телей. Капитан Трефэзен лукаво усмехнулся и обменялся
многозначительным взглядом с желтолицым матросом.
— Вот что, шкипер,— сказал Генри, подходя к
нему.— Мы сейчас как раз у входа в Эль Тигре. Возьмись
за штурвал и направь судно прямо в пролив. Кроме
тбго — и pronto!—чтоб мне принесли сюда бухту полу-
дюймового старого мягкого троса, побольше бечевки и
парусных ниток, ящик с пивом, что стоит в кладовой, ко-
фейник и пятигаллоновый бидон, из которого мы вылили
вчера вечером последние остатки керосина.
— Но я с прискорбием должен обратить ваше внима-
ние, сэр, на то, что этот канат стоит немалых денег,—
399
заметил капитан Трефэзен, когда Генри принялся масте-
рить что-то из доставленных ему разнородных предметов.
— Тебе за это заплатят,— успокоил его Френсис.
— И кофейник тоже почти новый.
— И за него тебе заплатят.
Капитан вздохнул и сдался, но при виде последующих
действий Генри, который принялся откупоривать бутылки
с пивом и выливать их содержимое в шпигаты \ опять
завздыхал.
— Пожалуйста, сэр,— взмолился Персиваль,— если
уж вам так нужно вылить это пиво, вылейте его лучше
мне в глотку.
Матросы мигом набросились на драгоценный напиток
и вскоре сложили к ногам Генри пустые бутылки. Он
снова заткнул их пробками и стал привязывать к канату
на расстоянии шести футов одну от другой. Потом, он
отрезал от каната несколько кусков — каждый в две са-
жени длиной — и привязал их между бутылками, чтобы
они служили своеобразными буйками. Сюда же он при-
крепил кофейник и две жестянки из-под кофе. К одному
концу каната Генри привязал бидон из-под керосина, а к
другому — ящик из-под пива и, покончив со всем этим,
взглянул на Френсиса.
— О, я понял, что ты затеял, еще пять минут назад,—
рассмеялся Френсис.— Эль Тигре, невидимому, и в са-
мом деле очень узок,— иначе ведь буксир мог бы обойти
твою ловушку.
— Эль Тигре как раз такой ширины,— был ответ.—
Есть место, где проход между мелями не достигает и со-
рока футов. Если капитан направит свой буксир мимо на-
шего капкана, он наткнется на мель. Но его люди в та-
ком случае вброд доберутся до берега. А теперь надо
отнести это сооружение на корму и приготовиться к спу-
ску его в воду. Ты встань на правом борту, а я встану
на левом, и когда я тебе крикну — бросай ящик за борт
как можно дальше.
Хотя ветер немного утих, «Анджелика», шедшая
прямо по ветру, все же делала пять узлов, но «Долорес»,
которая делала шесть узлов, стала постепенно нагонять ее.
1 Шпигаты — желоба для стока воды с палубы.
<00
Когда с «Долорес» заговорили ружья, капитан под руко-
водством Генри и Френсиса соорудил на корме невысокую
баррикаду из мешков с картофелем и луком, старых пару-
сов и бухт каната. Низко нагнувшись под этим укрытием,
рулевой продолжал вести шхуну. Леонсия отказалась спу-
ститься вниз, но когда стрельба участилась, она, уступая
настояниям родных, прикорнула за каютой. Матросы по-
прятались в уголках и закоулках, тогда как старик Солано
и его сыновья, залегшие на корме, вели обстрел буксира.
Генри и Френсис заняли намеченные позиции и в
ожидании, пока «Анджелика» подойдет к самому уз-
кому месту Эль Тигре, тоже приняли участие в пере-
стрелке.
— Примите мои поздравления, сэр,— сказал капитан
Трефэзен Френсису. Индейская кровь побуждала его
время от времени приподнимать голову и выглядывать
из-за поручней, тогда как негритянская кровь принуждала
лежать ничком, точно он прилип к палубе.— Ведь это сам
капитан Розаро ведет судно. А сейчас он так подпрыгнул
и схватился за руку, что можно не сомневаться: вы акку-
ратно прошили ее пулей. Этот капитан Розаро чрезвы-
чайно горячий hombre1, сэр. Мне кажется, я отсюда
слышу, как он сыплет проклятьями.
— Приготовься, Френсис, сейчас подам сигнал,— ска-
зал Генри, кладя ружье и пристально вглядываясь в низ-
кие берега, обрамлявшие Эль Тигре по обе стороны
судна.— Мы почти добрались до нужного места. Не торо-
пись, жди сигнала, и когда я скажу: «три» — бросай.
Буксир был всего ярдах в двухстах ст них и быстро
нагонял шхуну, когда Генри подал сигнал. Он и Френсис
выпрямились и по команде «три!» бросили свои концы.
Ящик из-под пива и бидон из-под керосина упали в море,
потащив за собой канат с привязанными к нему бан-
ками, жестянками и бутылками.
Генри и Френсис были так увлечены своей затеей, что
продолжали стоять, наблюдая, как растягивается по вспе-
ненной воде их капкан. Залп с буксира «Долорес» заста-
вил их ничком броситься на палубу, а когда они
1 Человек (испан.).
14 Джех Лондон, т. 8,
401
выглянули из-за поручней, нос буксира уже подмял под
себя канат с буйками. Через минуту они увидели, как
судно замедлило ход и остановилось.
— Недурно мы опутали его винт! — захлопал в ла-
доши Френсис.— Браво, Генри!
— Теперь только бы ветер продержался...— скромно
заметил Генри.
«Анджелика» поплыла дальше, оставив позади за-
стывший на месте буксир; он становился все меньше и
меньше, и все же с борта шхуны увидели, что буксир сел
на мель, а люди, попрыгав за борт, стали пробираться
вброд к берегу.
— Давайте-ка споем нашу песенку! — весело восклик-
нул Генри и затянул:
Мы — спина к спине — у мачты...
— Все это очень хорошо, сэр,— прервал их капитан
Трефэзен, когда Морганы закончили первый куплет; сн
поводил плечами в такт напеву, глаза у него блестели.—
Но ветер упал, сэр. Мы опять заштилили. Как же мы
теперь выберемся из бухты Ху читан? «Долорес»-то ведь
не получила никаких повреждений. Мы только задержали
ее, и все. Какой-нибудь негр нырнет под судно, очистит
винт, и тогда они мигом нагонят нас.
— Но здесь недалеко до берега,— заметил Генри,
смерив взглядом расстояние, и, обернувшись к Энрико,
спросил: — Что тут на этом берегу, сеньор Солано? Кто
здесь живет: индейцы племени майя или плантаторы?
— Есть и плантаторы, есть и индейцы,— ответил Эн-
рико.— Но я хорошо знаю эти места. Если на шхуне
оставаться опасно, то на берегу, мне думается, мы будем в
безопасности. Там мы достанем и лошадей, и седла, и мя-
со, и хлеб. Кордильеры недалеко. Чего же нам еще надо?
— А как же Леонсия? — заботливо осведомился
Френсис.
— Она прирожденная амазонка, и мало найдется
американцев, которых она не перещеголяла бы в верховой
езде,— отвечал Энрико.— Поэтому я посоветовал бы
вам,— если вы, конечно, согласны,— спустить на воду
большую шлюпку, как только «Долорес» станет нас на-
гонять.
402
Глава восьмая
— Все в порядке, шкипер, все в порядке,— заверил
Генри капитана*метиса, который стоял рядом с ними на
берегу и, казалось, не решался проститься и вернуться на
«Анджелику», дрейфовавшую неподалеку на застывшей
в мертвом штиле поверхности бухты Хучитан.
— Это, так сказать, отклонение от курса,— пояснил
Френсис.— Приятное словцо — «отклонение». А еще
приятнее, если удается отклониться по задуманному
плану.
— А если не удается,— возразил капитан Трефз-
зен,— тогда это называется совсем другим словом и
весьма неприятным: «катастрофа».
— Вот это как раз и случилось с «Долорес», когда
мы опутали ее винт,— рассмеялся Генри.— Но мы не
знаем, что такое катастрофа. Мы называем это иначе:
отклонение от курса. И в доказательство нашей веры в
успех оставляем с вами двух сыновей сеньора Солано.
Альварадо и Мартинес знают фарватер как свои пять
пальцев. Они выведут вас отсюда, когда подует бла-
гоприятный ветер. Начальник полиции ведь не за вами
гонится. Он нас преследует. И как только мы двинемся
в горы, он бросится за нами со всем своим отрядом.
— Да неужели ты не понимаешь? — вмешался Френ-
сис.— «Анджелика» в западне. Если мы останемся на
борту, шеф захватит и нас и «Анджелику». Вот мы и ре-
шили отклониться от курса и уйти в гсры. Он бросится
за нами. И это даст «Анджелике» возможность скрыться.
Ну, а уж нас-то он, конечно, не поймает.
— А вдруг я потеряю свою шхуну?—не отставал
темнокожий шкипер.— Если она наскочит на скалы,
я наверняка потеряю ее, ведь проходы здесь такие
опасные!
— Тогда тебе заплатят за нее, я тебе все время об
этом твержу!—сказал Френсис с возрастающим раздра-
жением.
— А сколько у меня еще было всяких других рас-
ходов...
Френсис вытащил блокнот и карандаш, наскоро на-
писал несколько слов и передал записку капитану,
14*	403
— Вручишь это сеньору Мельхиору Гонзалесу в
Бокас-дель-Торо,— сказал он.— И получишь у него ты-
сячу золотых. Это банкир, мой агент,— он и расплатится
с тобой.
Капитан Трефэзен недоверчиво посмотрел на записку.
— Не бойся, он вполне платежеспособен,— заверил
его Генри.
— Да, сэр, я знаю, сэр, что мистер Френсис Морган
известный и богатый джентльмен. Но насколько он богат?
Быть может, все его богатство меньше моего скромного
достояния? У меня вот есть «Анджелика», я за нее нико-
му ни одного песо не должен. У меня есть два незастро-
енных городских участка в Колоне и еще четыре в порту
Белене,—я могу на них здорово разбогатеть, когда «Юнай-
тед фрут компани» начнет строить там свои склады...
— А ну-ка, Френсис, сколько твой папаша тебе оста-
вил?— спросил Генри, чтобы поддразнить метиса.—
Исчисляя в кругленьких?
Френсис пожал плечами и неопределенно ответил:
— Больше, чем у меня пальцев на руках и на ногах.
— Это долларов, сэр? — спросил капитан.
Генри резко мотнул головой.
— Тысяч, сэр?
Генри снова мотнул головой.
— Миллионов, сэр?
— Вот теперь ты попал в точку,— ответил Генри.—
Мистер Френсис Морган достаточно богат, чтобы купить
почти всю республику Панаму, если не считать канал.
Метис-капитан недоверчиво посмотрел на Энрико Со-
лано.
— Мистер Морган вполне уважаемый джентльмен,—
подтвердил тот.— Мне это хорошо известно. Я получал
деньги — тысячу песо — по его записке, адресованной
сеньору Мельхиору Гонзалесу в Бокас-дель-Торо. Эти
деньги вон там, в мешке.
И он кивком указал в ту сторону, где Леонсия, сидя
на тюках с багажом, развлечения ради заряжала винче-
стер. Мешок, который капитан уже давно приметил, ле-
жал у ее ног.
— Терпеть не могу путешествовать без денег,— сму-
щенно пояснил Френсис своим спутникам.— Никогда не
404
знаешь, в какую минуту тебе может понадобиться доллар.
Однажды вечером у меня сломалась машина в Смит-Ри-
вер-Корнерс, неподалеку от Нью-Йорка; при мне была
только чековая книжка,— и, представьте, я остался в этом
городишке без сигарет.
— Как-то раз в Барбадосе я поверил было одному
белому джентльмену, который зафрахтовал мое судно,
чтобы ловить летающих рыб...— начал капитан.
— Ну ладно, капитан, до свидания,— оборвал его
Генри.— Отправляйся-ка лучше к себе на борт, а мы сей-
час тронемся в путь.
И небольшой отряд во главе с Энрико зашагал в горы,
так что капитану Трефэзену не оставалось ничего иного,
как подчиниться. Он помог матросам столкнуть шлюпку
в воду, влез в нее, сел за руль и приказал грести к
«Анджелике». Поглядывая время от времени назад, он
видел, как его пассажиры взвалили на себя поклажу и
скоро исчезли в густой зеленой растительности.
Вскоре путники вышли на просеку, где несколько пар-
тий пеонов вырубали девственный тропический лес и вы-
корчевывали пни, чтобы на этом месте насадить каучуко-
вые деревья,— для автомобильных шин сейчас требова-
лось много каучука. Леонсия шагала рядом с отцом во
главе отряда. Ее братья, Рикардо и Алесандро, шли сле-
дом, нагруженные тюками, а Френсис и Генри, тоже с но-
шей, замыкали шествие.
Высокий худощавый старик с внешностью идальго, си-
девший, несмотря на преклонный возраст, очень прямо в
седле, при виде этой странной процессии пустил свою ло-
шадь вскачь, прямо через поваленные деревья и ямы от
выкорчеванных пней, навстречу путникам.
Узнав Энрико, он спрыгнул с лошади, снял перед
Леонсией сомбреро, а с Энрико обменялся крепким руко-
пожатием, как старый закадычный друг. В его привет-
ствиях и взглядах сквозило явное восхищение Леонсией.
Разговор велся по-испански, с быстротой пулемета:
тотчас была изложена просьба помочь лошадьми и
получено в ответ любезное согласие; затем состоялось
представление обоих Морганов. По латиноамериканскому
405
обычаю, плантатор моментально уступил свою лошадь
Леонсии; он сам укоротил стремена и подсадил девушку
в седло. Чума, пояснил он, истребила на его плантации
почти всех верховых лошадей, но у его главного надсмотр-
щика еще осталась вполне приличная лошадь, которая
будет предоставлена в распоряжение Энрико, как только
ее приведут.
Он сердечно и в то же время с большим достоинством
пожал руку Генри и Френсису, а потом добрых две ми-
нуты витиевато заверял их в том, что всякий друг его до-
рогого друга Энрико — друг и ему. Энрико принялся рас-
спрашивать плантатора о дороге в Кордильеры и упомя-
нул о нефти. Френсис сразу навострил уши.
— Вы хотите сказать, сеньор,— вмешался он в разго-
вор,— что в Панаме найдена нефть?
— Конечно,— важно кивнув головой, подтвердил
плантатор.— Еще наши предки знали, что у нас есть неф-
тяные фонтаны. Но по-настоящему взялась за дело только
компания «Эрмосильо», которая втихомолку прислала
сюда своих инженеров-гринго и, произведя разведку,
стала скупать земли. Говорят, это целое нефтяное поле.
Я лично ничего в нефти не понимаю. Знаю только, что
уже пробурили немало скважин и продолжают бурить
дальше, а нефти так много, что она заливает все во-
круг. Говорят, что никак не могут удержать ее под зем-
лей — столько ее и под таким давлением она выходит. Им
сейчас нужен нефтепровод, чтобы подавать нефть к
океану, и они начали его строить. А пока нефть течет
прямо по каньонам, и убытки от этого колоссальные.
— А нефтехранилища у них уже выстроены? —спро-
сил Френсис, с волнением вспомнив о «Тэмпико петро-
леум» — предприятии, поглотившем львиную долю его со-
стояния, о котором со времени своего отъезда из Нью-
Йорка, когда акции «Тэмпико» на бирже резко подско-
чили вверх, он ничего не слыхал.
Плантатор покачал головой.
— Все дело в транспорте,— пояснил он.— Перевозить
материалы на мулах с морского побережья до месторож-
дения просто невозможно. Но многое в этом отношении
у них уже сделано. Они устроили в горных низинах свое-
образные нефтяные резервуары — большие нефтяные
406
озера, запрудив их земляными дамбами; и все-таки им
не удается остановить поток, и драгоценная жидкость
стекает вниз по каньонам.
— А эти резервуары крытые?—поинтересовался
Френсис, вспомнив, какое бедствие причинил пожар в
первые дни существования «Тэмпико петролеум».
— Нет, сеньор.
Френсис неодобрительно покачал головой.
— Их необходимо делать крытыми. Достаточно ка-
кому-нибудь пьяному или мстительному пеону бросить
спичку — и все может сгореть. Плохо поставлено дело,
очень плохо!
— Но я же не владелец «Эрмосильо»! — возразил
плантатор.
— Я, конечно, имел в виду не вас, а компанию «Эрмо-
сильо»,— пояснил Френсис.— У меня самого вложен ка-
питал в нефть. И я уже поплатился сотнями тысяч за по-
добные случайности или преступления. Никогда ведь тол-
ком не знаешь, как это случается. Но что все-таки слу-
чается — это факт...
Что еще собирался сказать Френсис о целесообразно-
сти защиты нефтехранилищ от глупых и злонамерен-
ных пеонов, так и осталось неизвестным, ибо в эту ми-
нуту к ним подъехал главный надсмотрщик плантации с
хлыстом в руке,— он с интересом разглядывал вновь при-
бывших и столь же зорко наблюдал за работавшим побли-
зости отрядом пеонов.
— Сеньор Рамирес, сделайте одолжение, сойдите с ло-
шади,— вежливо обратился к нему его хозяин-плантатор
и, как только тот спешился, познакомил его с гостями.
— Лошадь ваша, друг Энрико,— сказал плантатор.—
Если она падет, пришлите мне, пожалуйста, при случае
седло и уздечку. А если вам это будет трудно, то, пожа-
луйста, забудьте о том, что вам нужно что-либо мне при-
слать, кроме, конечно, привета. Мне жаль, что вы и ваши
спутники не можете принять моего приглашения и посе-
тить мой дом. Но шеф — кровожадный зверь, я это знаю.
И уж мы постараемся направить его по ложному следу.
Когда Леонсия и Энрико уселись на лошадей и багаж
был привязан к седлам кожаными ремнями, кавалькада
тронулась в путь; Алесандро и Рикардо побежали рядом,
407
держась за стремена отцовского седла,— так было легче
бежать. Френсис с Генри последовали их примеру, ухва-
тившись за стремена от седла Леонсии, к луке которого
привязали мешок с серебряными долларами.
— Тут какая-то ошибка,— сказал плантатор своему
надсмотрщику.— Энрико Солано — благородный человек.
И все, что сн делает, благородно. И если он за кого-ни-
будь ручается — значит, это люди благородные. Однако
Мариано Веркара-и-Ихос преследует их. Если он явится
сюда, мы направим его по ложному пути.
— Да вот и он! — воскликнул надсмотрщик.— Только
пока ему, видно, не удалось достать лошадей.
И он, как ни в чем не бывало, со страшными руга-
тельствами набросился на пеонов: ну хоть бы они за день
сделали половину того, что следует.
Плантатор краешком глаза следил за быстро при-
ближавшейся группой во главе с Альваресом Торресом,
делая вид, будто вовсе и не замечает их, и продолжал
обсуждать с надсмотрщиком, как лучше выкорчевать
пень, над которым трудились пеоны,
Плантатор любезно ответил на приветствие Торреса
и вежливо, но не без иронии спросил, куда это он ведет
свой отряд — не на поиски ли нефти?
— Нет, сеньор,— ответил Торрес.— Мы ищем сеньо-
ра Энрико Солано, его дочь, его сыновей и двух высоких
гринго, что путешествуют вместе с ними. Нужны-то нам,
собственно говоря, эти гринго. Они проходили тут, сеньор?
— Да, проходили. Я подумал, что их тоже захватила
нефтяная лихорадка: они так спешили, что даже из веж-
ливости не задержались у нас и не сказали, куда путь дер-
жат. Неужели они провинились в чем-нибудь? Да что я
спрашиваю! Сеньор Энрико Солано слишком достойный
человек...
— В каком направлении они пошли? — спросил запы-
хавшийся начальник полиции, протискиваясь сквозь
группу жандармов, которых он только что нагнал.
Плантатор и его надсмотрщик, стараясь выиграть
время, отвечали неопределенно, а потом указали прямо
противоположное направление. Однако Торрес заметил,
что какой-то пеон, опершись на лопату, внимательно при-
слушивается к разговору. И пока одураченный начальник
408
полиции отдавал приказание направиться по ложному
следу, Торрес украдкой показал пеону серебряный дол-
лар. Тот кивком дал понять, в каком направлении на са-
мом деле уехали всадники, незаметно поймал монету и
снова принялся подкапывать огромную корягу.
Торрес тотчас отменил приказ шефа.
— Мы пойдем не туда,— сказал он, подмигивая на-
чальнику полиции.— Одна маленькая птичка сообщила
мне, что наш уважаемый друг ошибается: они пошли со-
всем в другом направлении.
И отряд жандармов устремился по горячему следу, а
плантатор и его надсмотрщик, совершенно подавленные,
в изумлении уставились друг на друга. Надсмотрщик
одним движением губ показал своему хозяину, чтобы тот
молчал, и быстро оглядел лесорубов. Предатель-пеон тру-
дился рьяно, не разгибая спины, но сосед его едва замет-
ным кивком указал на него надсмотрщику.
— Вот она, эта маленькая птичка,— воскликнул над-
смотрщик и, подскочив к предателю, принялся трясти его
за плечи.
Из лохмотьев пеона выкатился серебряный доллар.
— Ага,— произнес плантатор, поняв все.— Он, ока-
зывается, разбогател. Какой ужас, что мой пеон стал бо-
гачом. Значит, он кого-нибудь убил и ограбил. Сечь его,
пока не сознается.
Несчастный пеон, стоя на коленях под градом ударов,
которыми осыпал его надсмотрщик, признался, наконец,
каким образом он заработал этот доллар.
— Бейте его, бейте нещадно! Хоть до смерти забейте
этого мерзавца, который предал моих лучших друзей,—
равнодушно приговаривал плантатор.— Впрочем, нет, по-
годите! Бейте, но не до смерти! У нас сейчас мало рабо-
чих рук, и мы не можем дать волю нашему справедливому
гневу. Бейте его так, чтоб он на всю жизнь запомнил, но
чтоб через два дня уже мог снова вернуться на работу.
О том, через какие муки и злоключения пришлось
вслед за этим пройти пеону, можно было бы написать
целый том — эпопею его жизни. Но не так уж приятно
смотреть, как избивают человека до полусмерти, и описы-
вать это. Скажем только, что пеон, получив лишь какую-
то часть предназначенных ему ударов, вдруг вскочил, рва-
409
нулся, оставив в руках надсмотрщика добрую половину
своих лохмотьев, и, как безумный, кинулся в джунгли,—
где уж было догнать его надсмотрщику, привыкшему пе-
редвигаться быстро только верхом!
И так стремительно мчался этот несчастный, подгоняе-
мый болью от побоев и страхом перед надсмотрщиком,
что мигом пролетел через полосу зарослей и нагнал Со-
лано и его спутников в ту самую минуту, когда они пере-
ходили вброд небольшой ручеек. При виде их пеон упал
на колени, моля о пощаде,— молил он о пощаде потому,
что предал их. Но они этого не знали. Френсис, заметив
жалкое состояние пеона, остановился, отвинтил метал-
лический колпачок с карманной фляжки и, чтобы подкре-
пить беднягу, влил ему в горло половину ее содержимого;
затем поспешил за своими спутниками. А несчастный
пеон, что-то благодарно бормоча, нырнул в спасительные
джунгли, но только в другую сторону. Однако он так
ослабел от недоедания и непомерного труда, что ноги у
него подкосились, и он тут же упал без чувств под зеле-
ным лиственным шатром.
Вскоре у ручья появилась и погоня: впереди, точно
ищейка, шел Альварес Торрес, за ним жандармы, а по-
зади всех, задыхаясь, ковылял начальник полиции. Влаж-
ные следы босых ног пеона на сухих камнях возле ручья
привлекли внимание Торреса. Не прошло и секунды, как
пеона обнаружили, вцепились в последние лохмотья, ка-
кие еще оставались на нем, и выволокли его из укрытия.
Упав на колени, которым пришлось немало потрудиться за
этот день, он стал просить пощады и был подвергнут су-
ровому допросу. Он сказал, что и знать не знает об от-
ряде Солано. Пеон предал этих людей и за это получил
побои; те же, кого он предал, оказали ему помощь,— и те-
перь в нем шевельнулось что-то похожее на благодарность
и желание сделать добро: он сказал, что не видел Солано
с тех пор, как они ушли с той просеки, где он продал их
за серебряный доллар. Палка Торреса обрушилась на го-
лову пеона — пять ударов, десять,— казалось, им не будет
конца, если он не скажет правду. А ведь пеон был всего-
навсего несчастным, жалким существом, чья воля была
сломлена побоями, которые он получал чуть ли не с колы-
бели,— и такова оказалась сила ударов Торреса, грозив-
410
шего забить его до смерти (чего не мог позволить себе
его хозяин-плантатор), что пеон сдался и указал пресле-
дователям, куда идти.
Но это было только началом тех бед, которые суждено
было вынести пеону в тот день. Не успел он, все еще стоя
на коленях, вторично предать Солано, как из-за деревьев
на взмыленных конях выскочили его хозяин и с ним не-
сколько соседей и надсмотрщиков.
— Это мой пеон, сеньоры,— провозгласил плантатор,
которому не терпелось поскорее изловить беглеца.— А вы
истязаете его.
— А почему бы и нет? — спросил начальник полиции.
— Потому что он мой, и я один имею право его бить.
Пеон подполз, извиваясь, к ногам начальника полиции
и принялся молить, чтобы тот не выдавал его. Но он про-
сил жалости у того, кому неведомо было это чувство.
— Конечно, сеньор,— сказал плантатору начальник
полиции.— Берите его, пожалуйста, обратно. Мы должны
поддерживать закон, а этот человек — ваша собствен-
ность. К тому же он больше нам не нужен. Но он замеча-
тельный пеон, сеньор. Он сделал то, чего не сделал ни
один пеон за все время существования Панамы: он
дважды в течение одного дня сказал правду.
Пеону связали руки впереди и, прикрутив их веревкой
к седлу надсмотрщика, поволокли обратно,— теперь уж
он был совершенно уверен, что самые жестокие побои,
предуготованные ему судьбой на этот день, еще ждут
его. И он не ошибался. Когда вернулись на план-
тацию, его, как скотину, привязали к столбу в изго-
роди из колючей проволоки, а хозяин со своими друзьями,
помогавшими ему в поимке беглеца, отправился в асьенду
завтракать. Пеон хорошо знал, что его ждет. Но при виде
колючей проволоки, ограждавшей выгон, и хромой ко-
былы, бродившей поблизости, отчаянная мысль зароди-
лась в мозгу пеона. Не обращая внимания на страшную
боль от колючек, вонзавшихся в кисти ёго рук, он быстро
перетер свои путы об острую проволоку и, подумав, что
теперь ему никто не страшен, кроме властей, прополз под
изгородью, вывел хромую кобылу из ворот, вскочил на
нее и, колотя голыми пятками по ее бокам, понесся гало-
пом к спасительным Кордильерам.
411
Г ла в а девятая
Тем временем преследователи нагоняли Солано, и
Генри начал поддразнивать Френсиса:
— Вот уж где доллары ничего не стоят, так это здесь,
в джунглях. Лошадей на них не купишь, даже этих нельзя
подлечить, а они, наверно, тоже заражены чумой — ведь
все остальные лошади у плантатора издохли.
— Мне еще ни разу не приходилось бывать в
таком месте, где деньги были бы бессильны,— возразил
Френсис.
— По-твоему, за деньги и в аду можно напиться,—
заметил Генри.
Леонсия захлопала в ладоши.
— Право, не знаю,— в тон ему ответил Френсис.—•
Я там не бывал.
Леонсия снова захлопала в ладоши.
— И все-таки я думаю, что доллары сослужат мне
службу и здесь, в джунглях. Я даже намерен сейчас же
попытать счастья,— продолжал Френсис, отвязывая ме-
шок с деньгами от седла Леонсии.— А вы поезжайте
дальше.
— Но мне-то вы должны сказать, что вы затеяли! —
потребовала Леонсия. Она перегнулась к Френсису с
седла, и он стал шептать ей что-то на ухо; девушка за-
смеялась, а Генри, беседовавший с Энрико и его сы-
новьями, услышав ее смех, втайне обозвал себя ревнивым
дураком.
Прежде чем деревья скрыли от них Френсиса, они
увидели, что он достал блокнот и карандаш и стал что-то
писать. То, что он написал, было кратко, но вырази-
тельно — просто цифра «50». Вырвав листок, Френсис
положил его посредине тропинки на самом виду и прида-
вил серебряным долларом. Отсчитав еще сорок девять
долларов из мешка, он разбросал их неподалеку от за-
писки и бегом кинулся догонять своих спутников.
Аугустино, жандарм, который больше помалкивал,
когда был трезв, а выпив, начинал многословно доказы-
вать, что молчание — золото, шел впереди всех, нагнув
412
голову, словно вынюхивая следы зверя и зорко погляды-
вая по сторонам. Вдруг он заметил листок бумаги и
на нем — серебряный доллар. Доллар он взял себе, а
записку вручил начальнику полиции. Торрес заглянул че-
рез плечо шефа, и они оба увидели таинственную цифру
«50». Начальник полиции бросил бумажку на землю, не
обнаружив в ней ничего интересного, и хотел продолжать
погоню, но Аугустино поднял листок и стал раздумывать,
что бы могла означать цифра «50». Он все еще пребывал
в раздумье, когда послышался громкий возглас Рафаэля.
Тут уж Аугустино смекнул, в чем дело: значит, Рафаэль
нашел еще доллар; и если поискать как следует, то где-то
здесь можно найти пятьдесят таких монет. И, швырнув
бумажку, он мигом опустился на четвереньки и стал
искать. Остальные жандармы тотчас последовали его при-
меру. В общей свалке никто и внимания не обращал на
Торреса и начальника полиции, которые тщетно сыпали
проклятиями, требуя, чтобы отряд двинулся дальше.
Когда выяснилось, что уже никто ничего больше не
находит, жандармы решили подсчитать, сколько они по-
добрали монет. Оказалось — сорок семь.
— Тут где-то должно быть еще три доллара! — вос-
кликнул Рафаэль; и все жандармы снова распластались
на земле и принялись за поиски. Прошло еще пять минут,
пока были найдены недостающие три монеты. Каждый
сунул в карман то, что ему удалось подобрать, и все по-
слушно двинулись вслед за Торресом и начальником
полиции.
Они прошли примерно с милю, когда Торрес увидел
на земле блестящий доллар и попытался втоптать его в
грязь, но острые, как у хорька, глаза Аугустино успели
заметить это, и его проворные пальцы быстро извлекли
монету из мягкой сырой земли. Теперь его товарищи уже
по опыту знали, что где один доллар, там есть и еще. От-
ряд остановился, и, как ни грозили и ни упрашивали на-
чальники, жандармы тотчас рассыпались по лесу и.при-
нялись обшаривать землю вправо и влево от тропинки.
Висенте, с круглым, как луна, лицом, похожий
больше н!а мексиканского индейца, чем на майя или
панамского метиса, первый напал на след. Все жандармы
мигом окружили его, точно свора собак — дерево, на
413
которое они загнали опоссума. Сходство усиливалось тем,
что и Висенте стоял около дерева. Оно было без макушки,
гнилое и дуплистое, футов двенадцати в высоту и при-
мерно четырех в обхвате. На середине его было дупло,—
над ним висел приколотый колючкой такой же листок
бумаги, как и тот, что они нашли раньше. На листке было
написано: «100».
Началась драка, продолжавшаяся несколько минут, с
полдюжины рук отталкивали одна другую: каждому хоте-
лось первым залезть в дупло и добраться до сокровища.
Но дупло было глубокое, и руки не доставали до его дна.'
— Давайте срубим дерево,— закричал Рафаэль, по-
стукивая тыльной частью своего мачете по коре, чтобы
определить, где кончается дупло.— Свалим его все вместе,
потом сосчитаем деньги, которые там найдем, и поделим
поровну.
Услышав это, начальство совсем рассвирепело, а шеф
пригрозил, что, как только они вернутся в Сан-Антонио,
он сошлет их всех в Сан-Хуан на съедение сарычам.
— Но мы пока еще, благодарение богу, не вернулись
в Сан-Антонио,— промолвил Аугустино, срывая печать
молчания, сковывавшую его уста в минуты трезвости, и
изрекая очередную мудрость.
— Мы люди бедные и поделимся по-честному,— за-
явил Рафаэль.— Аугустино прав: благодарение богу, мы
еще не в Сан-Антонио. Этот богач-гринго за один день
рассыпал на своем пути куда больше монет, чем мы зара-
ботали бы на службе за целый год. Я, например, стою за
революцию, чтобы у всех было много денег.
— И чтоб вожаком был богатый гринго,— добавил
Аугустино.— Если он и дальше будет вести нас по до-
роге, усыпанной серебром, я готов идти за ним хоть
всю жизнь.
— Ия тоже,— подтвердил Рафаэль.— А если эти,—
и он мотнул головой в сторону Торреса и начальника по-
лиции,— не дадут нам собрать то, что боги нам послали,
то пусть отправляются в преисподнюю, ко всем чертям.
Мы люди, а не рабы. Мир велик. Кордильеры перед нами.
Мы поселимся в Кордильерах, и все будем богаты и сво-
бодны. А какие там красивые и аппетитные индианки!..
414
— И кстати избавимся от своих жен, пусть остаются в
Сан-Антонио! — сказал Висенте.— Давайте рубить дра-
гоценное дерево.
Под тяжелыми, ухающими ударами мачете дерево —
гнилое и пористое — так и крошилось. Когда оно упало,
жандармы сосчитали и разделили поровну не сто, а сто
сорок семь серебряных долларов.
— Щедрый парень этот гринго,— прокудахтал Ви-
сенте.— Оставляет даже больше, чем обещал. Может, там
и еще есть?
Из-под груды щепок и древесной трухи они извлекли
еще пять монет, потеряв на это ровно десять минут, так
что Торрес и начальник полиции дошли уже до полного
исступления.
— Ишь какой богач, даже сосчитать не потрудился,—
сказал Рафаэль.— Должно быть, просто развязывает ме-
шок и высыпает оттуда деньги. Это, наверно, тот самый
мешок, с которым он удирал из Сан-Антонио, после того
как взорвал стену в нашей тюрьме.
Погоня возобновилась, и с полчаса они шагали, не за-
держиваясь, пока не подошли к заброшенной плантации,
на поля которой уже наступали джунгли. Полуразрушен-
ный, крытый соломой домишко, обвалившиеся бараки для
рабочих, рассыпавшийся хлев, самые столбы' которого, ка-
залось, пустили ростки и теперь превратились в настоя-
щие деревья, и, наконец, колодец, из которого, невиди-
мому, еще недавно брали воду, так как бадья была при-
вязана к валу совсем новым куском риаты г,— все
говорило о том, что здесь человек отступил, так и не су-
мев покорить дикую природу. А к валу колодца на самом
видном месте был прикреплен уже знакомый по виду ли-
сток бумаги^ на котором было написано «300».
— Пресвятая матерь божья! Ведь это же целое со-
стояние! — воскликнул Рафаэль.
— А, чтоб ему веки вечные жариться в аду на мед-
ленном огне! — добавил Торрес.
— Он получше платит, чем ваш сеньор Риган,—
ехидно заметил начальник полиции, доведенный уже до
полного отчаяния.
1 Риата — самодельная веревка.
415
— Его мешок с серебром не такой уж большой,— за-
метил Торрес.— Как видно, мы должны подобрать все
содержимое этой сокровищницы, прежде чем поймаем ее
владельца. Вот когда мы все подберем и мешок опустеет,
тут мы его и накроем.
— Пойдемте-ка дальше, друзья,— вкрадчивым тоном
обратился к своему отряду начальник полиции.— Потом
мы сюда вернемся и на досуге соберем все серебро.
Тут Аугустино снова сорвал со своих уст печать мол-
чания.
— Никто не знает, каким путем будет возвращаться
и вернется ли вообще,— пессимистически провозгласил
он; и, вдохновленный перлом мудрости, который он из
себя выдавил, решил одарить мир еще одним изречень-
ем: — Три сотни в руке лучше, чем три миллиона на дне
колодца, который мы, может, никогда больше и не
увидим.
— Кто-то должен спуститься в колодец,— сказал
Рафаэль, ухватился за плетеную веревку и повис на
ней.— Видите, риата крепкая. Мы спустим на ней ко-
го-нибудь. Так кто же тот храбрец, который полезет
вниз?
— Я,— вызвался Висенте.— Я этот храбрец, я по-
лезу...
— Да, и украдешь половину того, что там лежит,—
высказал вслух Рафаэль мгновенно возникшее у него по-
дозрение.— Если ты полезешь вниз, то сначала сдай-ка
нам все свои деньги. А когда ты вылезешь, мы обыщем
тебя и тогда узнаем, сколько ты нашел. Потом мы все по-
делим поровну и вернем тебе то, что у тебя раньше
было.
— В таком случае я не полезу вниз ради людей,
которые мне не доверяют,— упрямо заявил Висенте.—
Здесь, у колодца, я такой же богатый, как любой из вас.
Тогда почему же именно я должен лезть вниз? Я не раз
слышал, что люди погибали на дне колодцев.
— Да лезь ты, ради бога! — рявкнул начальник по-
лиции.— Живей! Живей!
— Я слишком толстый, эта веревка меня не выдер-
жит, я не полезу в колодец! — заявил Висенте.
416
Все взгляды обратились к Аугустино, молчаливому
жандарму, который за один этот день наговорил больше,
чем за целую неделю.
— Гиллермо — самый худой и самый тонкий,— ска-
зал Аугустино.
— Вот Гиллермо туда и полезет!—хором заявили
остальные.
Но Гиллермо боязливо заглянул вглубь колодца и
попятился, мотая головой и крестясь.
— Не полезу я туда, даже если бы там было священ-
ное сокровище таинственного города майя,— пробормо-
тал он.
Начальник полиции выхватил револьвер и вопроси-
тельно посмотрел на своих жандармов, как бы испраши-
вая у них одобрения. Они ответили ему взглядами и кив-
ками головы.
— Во имя всего святого, лезь в колодец!—угро-
жающе сказал он маленькому жандарму.— И поторапли-
вайся, а не то я тебя так награжу, что ты у меня больше
никогда уже не спустишься и не поднимешься, а на веки
вечные останешься здесь и Тгниешь возле этого прокля-
того колодца... Правильно я поступлю, ребята, если убью
его, раз он отказывается лезть?
— Правильно!—поддержали жандармы.
Итак, Гиллермо дрожащими пальцами пересчитал
найденные раньше монеты, потом с перекошенным от
страха лицом, не переставая креститься, подошел, подтал-
киваемый товарищами, к бадье, сел на нее, обхватил но-
гами, и жандармы начали поспешно спускать его вниз,
в кромешную тьму колодца.
— Стойте! — раздался из глубины колодца его
крик.— Стойте! Стойте! Вода! Я уже в воде!
Жандармы навалились на вал и придержали его.
— Я требую десять песо сверх того, что мне причи-
тается,— снова донесся голос Гиллермо.
— Обожди, мы тебе устроим крещенье! — крикнул
ему кто-то.
И все загалдели:
— Уж ты у нас сегодня вдосталь водички нахле-
баешься!
— Мы вот сейчас отпустим веревку!
417
— Перережем ее — и все тут!
— Одним будет меньше при дележе!
— Вода уж больно противная,— снова донесся из тем-
ной глубины колодца голос Гиллермо, точно голос при-
зрака.— Тут какие-то сонные ящерицы и дохлая птица,
от которой здорово воняет. Может, здесь даже и змеи
есть. Право же, десять лишних песо не слишком большая
цена за такую работу.
— Вот мы утопим тебя сейчас! —крикнул Рафаэль.
— Я пристрелю тебя! — рявкнул начальник полиции.
— Пристрелите или утопите,— долетел до них голос
Гиллермо,—толку вам от этого никакого не будет:
деньги-то все равно останутся в колодце!
Наступило молчание: те, кто находился - наверху,
взглядами спрашивали друг друга, что же теперь де-
лать.
— А гринго скачут все дальше и дальше,— взорвался
Торрес.— Хорошенькая дисциплина у вас, сеньор Ма-
риано Веркара-и-Ихос! Нечего сказать, умеете держать в
руках своих жандармов!
— Это вам не Сан-Антонио,— огрызнулся начальник
полиции.— Здесь дебри Хучитана. Мои псы верно слу-
жат мне, пока они в Сан-Антонио, а в этих дебрях с ними
надо быть поосторожнее, не то взбесятся — и тогда что
будет с нами?
— А все это проклятое золото,— сдаваясь, грустно
произнес Торрес.— Тут, право, можно стать социали-
стом: подумать только, какой-то гринго связывает руки
правосудия золотыми путами.
— Серебряными,— поправил его начальник полиции.
— Пошли вы к черту!—сказал Торрес.— Вы совер-
шенно правильно изволили заметить, что это не Сан-
Антонио, а дебри Хучитана, и здесь я смело могу по-
слать вас к черту. Ну кто виноват, что у вас вспыльчи-
вый характер? Зачем нам из-за этого, ссориться, когда
все наше благополучие зависит от того, чтобы держаться
вместе?
— Эй вы, слышите?—долетел до них голос Гиллер-
мо.— Вода-то здесь всего два фута глубиной. Так что вам
не удастся утопить меня. Я только что добрался до дна
и уже держу в руке четыре кругленьких серебряных песо.
418
Они покрывают все дно, точно ковер. Так как же, от-
пустите веревку? Или я получу десять лишних песо за
эту грязную работу? Вода здесь смердит, как разрытая
могила.
— Да! Да! — закричали жандармы, перегибаясь че-
рез край колодца.
— Что да? Отпустите веревку? Или дадите еще де-
сять монет?
— Дадим!—хором ответили ему.
— Ох, ради всего святого, да поторапливайся ты!
Поторапливайся! — завопил начальник полиции.
Из глубины колодца послышались всплеск и про-
клятья, и по тому, как ослабла риата, жандармы поняли,
что Гиллермо вылез из бадьи и собирает монеты.
— Клади их в бадью, милый Гиллермо,— крикнул ему
Рафаэль.
— Я кладу их к себе в карманы,— был ответ.— Если
я положу их в бадью, вы еще вытянете ее, а про меня и
забудете.
— Но риата может лопнуть от такой нагрузки;— пре-
дупредил его Рафаэль.
— Риата-то, может, и не выдержит, зато воля моя вы-
держит, потому что тут уж я не сдамся,— заявил Гил-
лермо.
— А если риата лопнет?..— снова начал было Ра-
фаэль.
— Ну что же, есть выход,— сказал Гиллермо.— Спу-
скайся ты вниз. Тогда первым поднимут меня. Потом
в бадье поднимут деньги, а уже в третью и последнюю
очередь — тебя. Вот это будет справедливо!
Рафаэль оторопел, у него даже челюсть отвисла, и он
не мог произнести ни звука.
— Ну, так как же, Рафаэль, ты спустишься?
— Нет,— ответил он.— Клади все серебро в карманы
и вылезай вместе с ним.
— А, чтоб черт побрал это отродье и меня заодно! —
теряя терпение, воскликнул начальник полиции.
— Я уже давно это говорю,— сказал Торрес.
— Эй, подымайте! — закричал Гиллермо.— Я за-
брал все, что тут было, кроме вони. И я задыхаюсь.
419
Поднимайте, и побыстрее, не то я тут пропаду, а вместе со
мной и все триста песо. Да что я: тут гораздо больше
трехсот. Должно быть, этот гринго вывалил весь свой
мешок сюда.
А в это время беглецы — они ушли уже довольно да-
леко вперед,— чтобы дать роздых некормленым, тяжело
дышавшим лошадям, остановились там, где тропинка на-
чинала подниматься в гору; тут-то их и нагнал Френсис.
— Теперь уж никогда не стану путешествовать без
звонкой монеты,— заявил он и принялся описывать, что
он видел, спрятавшись на заброшенней плантации.—
Знаешь, Генри, когда я умру и отправлюсь на небо, я и
туда прихвачу с собой мешок монет, да поувесистей.
Даже и там он пригодится: ведь одному богу известно,
какие могут ждать там неприятности. Слушайте! Жан-
дармы устроили такую драку у колодца, точно кошки с
собаками. Друг другу не доверяли, своего же парня не
пускали в колодец, пока он не оставил им все, что подо-
брал раньше. Жандармы совсем вышли из повиновения.
Шефу пришлось пригрозить пистолетом, чтобы заста-
вить самого маленького и щуплого спуститься в колодец.
А тот, как только добрался до дна, начал их шантажи-
ровать. Все, конечно, надавали ему обещаний, но когда
он вылез из колодца, стали его бить. Они все еще лу-
пили его, когда я уходил.
— Но теперь мешок твой пуст,— заметил Генри.
— Да, и это сейчас самая большая для нас беда,—
согласился Френсис.— Будь у меня достаточно денег, они
бы никогда не добрались до нас. Кажется, я чересчур
расщедрился. Я не знал, что этот сброд можно так де-
шево купить. Но сейчас я сообщу вам такое, что вы ах-
нете: Торрес, сеньор Торрес, сеньор Альварес Торрес,
элегантный джентльмен и старинный друг семейства Со-
лано, возглавляет погоню вместе с шефом! Он вне себя
потому, что они задерживаются. Он чуть всерьез не по-
ссорился с шефом из-за того, что тот не может сладить со
своими жандармами. Да, милые мои, он послал шефа ко
всем чертям. Я отчетливо слышал, как он послал его ко
всем чертям!
420
Проскакав миль пять, утомленные лошади упали. Тро-
пинка в этом месте спускалась в глубокое, мрачное
ущелье и снова вилась вверх по противоположному
склону; Френсис настоял на том, чтобы все продолжали
путь, а сам остался. Он выждал несколько минут и, дав
своим спутникам уйти вперед, последовал за ними, так
сказать, в арьергарде. Немного спустя он вышел на
открытое место, где землю покрывала лишь густая по-
росль травы и, к своему ужасу, увидел следы лошадиных
копыт — они точно глубокие тарелки лежали перед ним
на дерне. В образовавшихся углублениях скопилась тем-
ная маслянистая жидкость, в которой Френсис сразу рас-
познал сырую нефть. Это были только первые следы
нефти — она просачивалась сюда из ручейка, который
протекал чуть выше и, видно, был ответвлением глав-
ного потока. А шагов через сто Френсис наткнулся и
на самый поток — целую реку нефти, стекавшую с та-
кого крутого склона, что, будь это вода, она образовала
бы здесь водопад. Но поскольку это была сырая нефть,
густая, как патока, она и текла с горы медленно,:— как
текла бы патока. Здесь Френсис решил устроить за-
саду, чтобы не перебираться через нефтяную реку; он при-
сел на камень, положил подле себя с одной стороны
ружье, а с другой пистолет-автомат, скрутил сигарету,
закурил и стал прислушиваться, с минуты на минуту
ожидая услышать звук приближающейся погони.
В это время избитый до полусмерти пеон, которому
угрожало еще более жестокое избиение, нахлестывая свою
и без того уже загнанную клячу, проезжал по верху
ущелья, как раз над Френсисом. У самой нефтескважины
измученное животное упало; пинками он заставил кобылу
подняться на ноги и стал так лупить палкой, что она, при-
храмывая, бросилась прочь от него в джунгли. Однако
первый день его приключений еще не кончился, хоть он
и не знал этого. Он тоже присел на камень, поджав под
себя ноги, чтобы не касаться нефти, скрутил сигарету, за-
курил и принялся смотреть на вытекавшую из скважины
нефть. Вдруг он услышал чьи-то голоса и стремглав бро-
сился в заросли, подступавшие к самому этому месту;
421
выглянув оттуда украдкой, он увидел двух незнакомых
мужчин. Они подошли прямо к скважине и, повернув при
помощи железного колеса распределительный клапан,
уменьшили приток нефти.
— Хватит!—скомандовал тот, кто, повидимому, был
старшим.— Если туже завернуть, трубы могут лопнуть от
напора — об этом меня особо предупреждал этот инже-
нер-гринго.
Теперь только маленький ручеек нефти, представляв-
ший, однако, известную опасность, стекал вниз по склону
горы. Не успели эти двое закончить работу, как из лесу
выехал отряд всадников, в которых притаившийся пеон
узнал своего хозяина и его соседей-плантаторов, а также
их надсмотрщиков. Для этой компании охота на беглого
рабочего была таким же удовольствием, как для англи-
чан — охота на лисиц.
Нет, нефтяники никого не видели. Но плантатор,
ехавший во главе отряда, заметил отпечатки копыт
и, пришпорив коня, помчался по следу,— остальные
за ним.
Пеон выжидал, пока они уедут, курил сигарету и раз-
мышлял. Когда все скрылись из виду, он осторожно вы-
шел из своего укрытия и повернул до отказа механизм,
регулирующий подачу нефти. Под напором подземных га-
зов нефть забила фонтаном и потекла вниз по горе уже
настоящей рекой. Пеон прислушался: до него доносилось
шипенье, клокотанье, бурление вырывающегося из сква-
жины газа. Что тут происходит, он не понимал и сохра-
нил свою жизнь для дальнейших приключений только
потому, что извел последнюю спичку, когда закуривал
сигарету,— это и спасло его. Тщетно обыскал он свои лох-
мотья, уши, за ушами и волосы — спичек не было.
Тогда он посмотрел на нефтяную реку, торжествуя,
что пропадает столько добра, и, вспомнив про тропу на
дне каньона, ринулся вниз, где его и встретил Френсис
с пистолетом-автоматом в руке. Пеон в ужасе рухнул на
свои израненные, ободранные колени и стал молить о по-
щаде человека, которого он дважды предал в этот день.
Френсис смотрел на него и не узнавал: лицо пеона было
все исцарапано, кровь от ссадин запеклась и превратила
его в какую-то маску.
422
— Amigo, amigo \— лепетал он.
Внизу, где пролегала тропа, послышался грохот
камня, невидимому потревоженного чьей-то ногой. И в
ту же минуту Френсис узнал в этом жалком подобии че-
ловека пеона, которому он отдал добрую половину виски
из своей фляги.
— Ну, amigo,— сказал ему Френсис на местном наре-
чии,— похоже, что они гонятся за тобой?
— Они убьют меня, они засекут меня до смерти, они
очень разгневаны,— лепетал несчастный.— Вы мой един-*
ственный друг, мой отец и моя мать! Спасите меня!
— Ты умеешь стрелять? — спросил его Френсис.
— Я был охотником в Кордильерах, сеньор, пока не
продался в рабство.
Френсис дал ему пистолет-автомат, жестом показал,
где укрыться, и.велел стрелять только тогда, когда он бу-
дет уверен, что не промахнется. А про себя Френсис по-
думал: «В Территауне сейчас на кортах уже играют в
гольф. А миссис Беллингхем сидит, наверно, на веранде
клуба и ломает голову над тем, чем расплачиваться за три
тысячи фишек, которые она проиграла, и молит бога, что-
бы счастье улыбнулось ей. А я — я стою вот тут — гос-
поди боже мой! — и путь мне преграждает нефть...»
Размышления его были внезапно прерваны появлением
начальника полиции, Торреса и жандармов. Френсис
мгновенно выстрелил, и столь же мгновенно они исчезли
из виду. Он даже не мог сказать, задела ли кого-нибудь
его пуля, или преследователи просто отступили. Они, как
видно, не собирались атаковать в лоб, а решили продви-
гаться вперед, прячась за деревьями. Френсис и пеон по-
следовали их примеру и спрятались за скалами в кустар-
нике, часто перебегая с места на место.
По истечении часа в ружье у Френсиса остался всего
один патрон. В пистолете у пеона благодаря наставле-
ниям и угрозам Френсиса было еще два патрона. Но час
они все-таки выиграли для Леонсии и для тех, кто был с
ней; к тому же Френсиса поддерживало сознание, что он в
любую минуту может перейти вброд через нефтяную реку
и скрыться. Дело обстояло не так уж скверно, и все бы
1 Друг, друг (испан.).
423
обошлось благополучно, если бы наверху не показался
еще один отряд всадников, которые немедля стали спу-
скаться по склону, стреляя на ходу из-за деревьев. Это
были плантатор и его друзья, искавшие беглого пеона, но
Френсис подумал, что еще какой-то полицейский отряд
послан в погоню за ним; к тому же огонь, который откры-
ли всадники, казалось подтверждал его предположение.
Пеон подполз к Френсису и отдал ему пистолет, по-
казав, что в нем осталось всего два патрона, а взамен
попросил коробку спичек. Затем он жестом велел Френ-
сису перейти через ущелье и взобраться на противополож-
ный склон. Смутно догадываясь о намерении пеона, Френ-
сис повиновался и со своей новой, более выгодной пози-
ции выпустил последнюю пулю из ружья в приближав-
шийся отряд и заставил его отступить назад в ущелье.
В следующую минуту нефтяная река, в которую пеон
бросил зажженную спичку, превратилась в огненную реку.
Еще через минуту из нефтяной скважины на горе в воз-
дух взвился столб вспыхнувшего газа высотою в сто фу-
тов. А еще через минуту огненный поток понесся вниз по
ущелью, прямо на Торреса и жандармов.
Изнемогая от жара пылающей нефти, Френсис и пеон
взобрались на самый верх склона, сделали круг, обошли
горящую нефть и, снова выйдя на тропу, побежали
вперед.
Глава десятая
Пока Френсис и пеон благополучно бежали дальше,
ущелье, по дну которого текла нефть, уже превратилось
в ложе огненной реки, так что начальнику полиции, Тор-
ресу и жандармам не оставалось ничего другого, как ка-
рабкаться вверх по отвесному склону. Плантатор и его
друзья тоже вынуждены были повернуть назад и под-
няться вверх, чтобы избежать бушующего в ущелье пла-
мени.
Пеон то и дело оглядывался через плечо и, наконец, с
радостным криком указал на второй столб черного дыма,
взвившийся в воздух позади того места, где горела пер-
вая скважина.
424
— Еще! — радовался он.— Там есть еще скважины!
И все они будут гореть. Так и надо всей их породе! Они
у меня заплатят за побои, которые я от них терпел.
Знаете, там подальше есть целое озеро нефти, даже море,
величиной с Ху читан.
Френсис вспомнил, что плантатор говорил ему о неф-
тяном озере, содержавшем по меньшей мере пять миллио-
нов баррелей нефти, которую до сих пор не было воз-
можности перегнать к морю для погрузки на суда; нефть
эта хранилась прямо под открытым небом в естественной
котловине, огражденной земляной дамбой.
— Сколько ты стоишь? — задал он пеону вопрос, ка-
залось бы не имевший никакого отношения к делу.
Тот не понял.
— Сколько стоит твоя одежда — все, что на тебе
есть?
— Половина песо... нет, даже половина половины пе-
со,— уныло признался пеон, оглядывая то, что осталось
от его лохмотьев.
— А что у тебя еще есть?
Бедняга развел руками в знак своей полной нищеты
и горестно ответил:
— У меня нет ничего, кроме долга. А должен я две
сотни и пятьдесят песо. Я до самой смерти с этим долгом
не разделаюсь: как больному не избавиться от рака, так
и мне от него. Вот почему я в рабстве у плантатора.
— Хм! — Френсис не мог удержаться от улыбки.—
Ты стоишь, значит, двести пятьдесят песо — все равно
что ничего; это даже не цифра, а абстрактная отрицатель-
ная величина, существующая лишь в представлении мате-
матика. И вот этот-то нуль сжигает сейчас на миллионы
песо нефти. Ведь если почва здесь рыхлая, легко размы-
ваемая и нефтепровод подтекает, то может загореться все
нефтяное поле,— а это уже миллиард долларов убытку.
Знаешь ли, ты не абстрактная величина в двести пятьде-
сят долларов — ты настоящий hombre!
Из всей этой речи пеон не понял ничего, кроме слова
«hombre».
— Я человек,— горделиво сказал он, выпячивая
грудь и поднимая свою окровавленную голову.— Да, я
hombre, я — майя.
425
— Разве ты индеец из племени майя?—усомнился
Френсис.
— Наполовину,— нехотя признался пеон.— Мой
отец — тот настоящий майя. Он жил в Кордильерах, но
женщины майя не нравились ему. И вот он влюбился
в метиску из ti'erra caliente Ч От нее родился я; но потом
она ушла от отца к негру из Барбадоса, а мой отец вер-
нулся в Кордильеры. Мне тоже, как и отцу, суждено было
влюбиться в метиску из ti’erra caliente. Она требовала де-
нег, а я так любил ее, что совсем потерял голову и про-
дал себя за двести песо. С тех пор я больше не видел ни
ее, ни денег. Вот уже пять лет, как я пеон. Пять лет я был
рабом и получал побои,— и что же? — теперь я должен
не двести, а двести пятьдесят песо.
Пока Френсис Морган и многострадальный потомок
племени майя пробирались вглубь Кордильер, стремясь
нагнать своих, а нефтяные поля Хучитана продолжали
пылать, выбрасывая в воздух черные клубы дыма, далеко
впереди, в самом сердце Кордильер, назревали события,
которым суждено было свести вместе и преследуемых и
преследователей: Френсиса, Генри, Леонсию, ее родных и
пеона — с одной стороны, а с другой стороны — планта-
торов, отряд жандармов во главе с начальником полиции
и Альвареса Торреса, которому не терпелось поскорее
добиться не только обещанных Риганом денег, но и руки
Леонсии Солано.
В пещере сидели мужчина и женщина. Женщина-ме-
тиска была молода и очень хороша собой. Она читала
вслух при свете дешевенькой керосиновой лампы, в руках
у нее был переплетенный в телячью кожу том сочинений
Бдэкстона 1 2 на испанском языке. И мужчина и женщина
были босые, в холщовых рясах с капюшоном, но без ру-
кавов. У молодой женщины капюшон был отброшен
назад, и ее черные густые волосы рассыпались по плечам.
А у старика капюшон был надвинут на лоб, как у мо-
1 Из теплых краев (испан.).— Здесь имеется в виду: из долины.
2Блэкстон Уильям (1723—1780)—английский профес-
сор-юрист, написавший четыре тома «Комментариев к английским
законам».
426
наха. Его лицо аскета, с острыми чертами, выразительное
и одухотворенное, дышало силой,— такое лицо могло
быть только у испанца. Такое же лицо, наверное, было у
Дон Кихота. Только глаза старика были закрыты, его
окружала вечная тьма слепоты. Никогда не мог бы он
увидеть мельницу и пожелать сразиться с нею.
Он сидел в позе роденовского «Мыслителя» и рас-
сеянно слушал чтение красавицы метиски. Но он вовсе не
был мечтателем и не в его натуре было сражаться с мель-
ницами, как это делал Дон Кихот. Несмотря на сле-
поту, закрывавшую от него мир непроницаемой пеле-
ной, это был человек действия, и душа у него не была
слепа: он безошибочно проникал вглубь вещей и явле-
ний, равно как и в человеческие сердца, умел видеть и
тайные пороки и чистые, благородные цели.
Движением руки он остановил чтицу и стал размыш-
лять вслух о прочитанном.
— Законы, созданные людьми,— медленно, но убеж-
денно произнес он,— сводятся в наши дни к состязанию
умов. Они зиждутся не на справедливости, а на софи-
стике. Законы создавались для блага людей, но в толко-
вании их и применении люди пошли по ложному пути.
Они приняли путь к цели за самую цель, метод дей-
ствий — за конечный результат. И все же законы есть
законы, они необходимы, они полезны. Но в наши дни их
применяют вкривь и вкось. Судьи и адвокаты мудрст-
вуют, состязаясь друг с другом в изворотливости ума,
похваляются своей ученостью и совсем забывают сб
истцах и ответчиках, которые платят им и ждут от них не
изворотливости и учености, а беспристрастия и справед-
ливости.
И все-таки старик Блэкстон прав. В основе законов,
как краеугольный камень, на котором стоит цитадель пра-
восудия, лежит горячее и искреннее стремление честных
людей к беспристрастию и справедливости. Но что же
говорит на этот счет Учитель? «Судьи и адвокаты оказа-
лись весьма изобретательными». И законы, созданные для
блага людей, были столь изобретательно извращены, что
теперь они уже не служат защитой ни обиженному, ни
обидчику, а лишь разжиревшим судьям да тощим, нена-
сытным адвокатам, которые снискивают себе славу и
427
наживают толстое брюхо, если им удается доказать, что
они умнее своих противников и.даже самих судей, выно-
сящих приговор.
Он замолчал и задумался все в той же позе роденов-
ского «Мыслителя»,— казалось, он взвешивал судьбы
мира; метиска сидела и ждала привычного знака, чтобы
возобновить чтение. Наконец, выйдя из глубокого раз-
думья, старик заговорил:
— Но у нас здесь, в панамских Кордильерах, закон
сохранился во всей своей неприкосновенности — справедг*
ливый, беспристрастный и равный для всех. Он служит
не на благо какому-то одному человеку и не на благо бо-
гачам. Справедливому и беспристрастному судье более
пристала холщовая одежда, нежели тонкое сукно. Читай
дальше, Мерседес. Блэкстон всегда прав, если его пра-
вильно читать. По-твоему, это парадокс? Да! Но, кстати,
все современные законы тоже парадокс. Читай же
дальше! Блэкстон — это сама основа человеческого право-
судия, но — боже! — сколько хитроумия пускают в ход
умные люди, чтобы прикрыть именем Блэкстона то зло,
которое они творят.
Минут через десять слепой философ приподнял го-
лову, понюхал воздух и жестом остановил девушку. Сле-
дуя его примеру, она тоже втянула в себя воздух.
— Может, это гарь от лампы, о Справедливый! —
предположила она.
— Нет, это горит нефть,— возразил слепой.— Лампа
тут ни при чем. И горит где-то далеко. Мне еще послы-
шались выстрелы в ущелье.
— А я ничего не слышала...— начала было метиска.
— Дочь моя, ты же зрячая, ты не нуждаешься в та-
ком остром слухе, как я. В ущелье стреляли. Прикажи
моим детдм выяснить, в чем дело, и доложить.
Почтительно поклонившись старику, который хоть и
не видел ее, но привык ухом различать каждое ее движе-
ние и потому знал, что она поклонилась, молодая жен-
щина приподняла полог из одеял и вышла на дневной
свет. У вхоДа в пещеру сидели два пеона. У каждого было
ружье и мачете, а из-за пояса торчало лезвие ножа.
Девушка передала им приказание; оба вскочили и покло-
нились, но не ей, а тому невидимому, от кого исходило
428
приказание. Один из них постучал мачете по камню, на
котором только что сидел, потом приложил к нему ухо
и прислушался. Камень этот прикрывал рудную жилу,
тянувшуюся через всю гору и выходившую в этом месте
на поверхность. А за горой, на противоположном склоне,
в орлином гнезде, из которого открывалась великолепная
панорама отрогов Кордильер, сидел другой пеон. .Он при-
ложился ухом к такой же глыбе кварца и отстучал ответ
своим мачете. Затем он подошел к высокому полузасох-
шему дереву, стоявшему шагах в шести от него, сунул
руку в дупло и дернул за висевшую внутри веревку, как
звонарь на колокольне.
Но никакого звука не последовало. Вместо этого могу-
чий сук, ответвлявшийся наподобие семафорной стрелки
от главного ствола на высоте пятидесяти футов, дернулся
вверх и вниз, как и подобает семафору. В двух милях от
него, на гребне горы, ему ответили с помощью такого же
дерева-семафора. А еще дальше, вниз по склонам, засвер-
кали ручные зеркала, отражая солнечные лучи и посред-
ством их передавая приказание слепого из пещеры.
И скоро вся эта часть Кордильер заговорила условным
языком звенящих рудных жил, солнечных бликов и ка-
чающихся веток.
Энрико Солано, прямой и подтянутый, точно юноша
индеец, скакал вперед, стараясь возможно выгоднее вос-
пользоваться преимуществом во времени, которое давал
ему арьергардный бой Френсиса; Алесандро и Рикардо
бежали рядом, держась за стремена его седла, тогда как
Леонсия и Генри Морган не слишком торопились: то она,
то он непрестанно оглядывались, чтобы проверить, не до-
гоняет ли их Френсис. Придумав какой-то предлог, Генри
повернул обратно. А минут через пять и Леонсия, не ме-
нее его тревожившаяся о Френсисе, тоже решила вер-
нуться. Но ее лошадь, не желая отставать от кояя Солано,
заупрямилась, встала на дыбы, принялась бить ногами и,
наконец, остановилась. Леонсия спрыгнула с седла й,
бросив поводья на землю, как это делают панамцы, вме-
сто того чтобы стреножить или привязать оседланную ло-
шадь, пешком пошла назад. Она шла так быстро, что
429
почти нагнала Генри, когда он повстречал Френсиса й
пеона. А через минуту оба — Генри и Френсис — уже
бранили ее за безрассудство, но в голосе у каждого непро-
извольно звучали любовь и нежность, вызывавшие рев-
ность соперника.
Любовь настолько заполонила их, что они уже ни о
чем не думали и потому были буквально ошеломлены,
когда из джунглей вдруг выскочил отряд плантаторов с
ружьями. Несмотря на то, что беглый пеон, на которого
тотчас посыпался град ударов, был обнаружен в их обще-
стве, никто не тронул бы Леонсию и обоих Морганов,
если бы хозяин пеона, давний друг семейства Солано,
оказался здесь. Но приступ малярии, трепавший его че-
рез два дня на третий, свалил плантатора, и он лежал
теперь, дрожа от озноба, неподалеку от пылающего неф-
тяного поля.
Тем не менее плантаторы, избив пеона до того, что
он упал на колени и с рыданиями стал просить о по-
щаде, отнеслись рыцарски вежливо к Леонсии и не
слишком грубо к Френсису и Генри, хотя и связали им
руки назад, перед тем как подняться по крутому склону
к тему месту, где у них были оставлены лошади. Зато на
пеоне они продолжали срывать свой гнев с присущей ла-
тиноамериканцам жестокостью.
Однако им не суждено было добраться до места и
привести туда своих пленников. Радостно вопя, на склоне
вдруг появились жандармы во главе со своим начальни-
ком и Альваресом Торресом. Мгновенно у всех зарабо-
тали языки: в нарастающем гуле голосов тонули вопросы
тех, кто требовал объяснения, и ответы тех, кто пытался
что-то объяснить. А пока длилась эта сумятица и все
кричали, не слушая друг друга, Торрес, кивнув Френсису
и с победоносной усмешкой взглянув на Генри, подошел
к Леонсии и, как настоящий идальго, почтительно скло-
нился перед нею.
— Послушайте!—тихо сказал он, заметив ее жест,
исполненный отвращения.— Не ошибитесь относительно
моих намерений. Поймите меня правильно. Я здесь, чтобы
спасти вас и защитить от любой беды. Вы — владычица
моих грез. Я готов умереть ради вас,— и умер бы с радо-
стью, хотя с еще большей радостью готов жить для вас<
430
— Я вас не понимаю,— резко отвечала она.— Разве
речь идет о нашей жизни или смерти? Мы никому не при-
чинили зла. Ни я, ни мой отец, ни Френсис Морган и ни
Генри Морган. Поэтому, сэр, нашей жизни не может ни-
что угрожать.
Генри и Френсис подошли к Леонсии и стали рядом
с нею, стараясь, несмотря на общий крик и гам, не про-
пустить ни слова из ее разговора с Торресом.
— Генри Моргану, несомненно, грозит смерть через
повешение,— настаивал Торрес.—Достоверно доказано,
что он- убил Альфаро Солано, родного брата вашего отца
и вашего родного дядюшку. Спасти его невозможно. Но
Френсиса Моргана я мог бы наверняка спасти, если...
— Если — что? — спросила Леонсия, крепко стиснув
зубы, точно тигрица, схватившая добычу.
— Если... вы будете благосклонны ко мне и выйдете
за меня замуж,— с невозмутимым спокойствием закончил
Торрес, хотя в глазах обоих гринго, беспомощно стоявших
рядом со связанными руками, одновременно вспыхнуло
желание убить его на месте.
В порыве искренней страсти Торрес схватил руки
Леонсии в свои, но прежде метнул быстрый взгляд в сто-
рону Морганов и еще раз убедился, что они не могут при-
чинить ему никакого вреда.
— Леонсия,— умоляющим тоном сказал он,— если я
стану вашим мужем, я, возможно, кое-что смогу сделать
для Генри. Мне даже, может быть, удастся спасти ему
жизнь, если он согласится немедленно покинуть Панаму.
— Ах ты испанская собака!—прохрипел Генри,
тщетно пытаясь высвободить связанные назад руки.
— Сам ты американский пес! — крикнул Торрес и
наотмашь ударил Генри по зубам.
В тот же миг Генри поднял ногу и так двинул Тор-
реса в бок, что тот не устоял и отлетел к Френсису; Френ-
сис в свою очередь не замедлил как следует пнуть его с
другого бока. Так они кидали Торреса друг другу, точно
футболисты, пассующие мяч, пока жандармы, наконец,
не схватили их и не принялись, пользуясь их беспомощ-
ностью, избивать. Торрес не только поощрял жандармов
возгласами, но и сам вытащил нож; дело безусловно кон-
чилось бы кровавой трагедией, как это нередко слу-
431
чается, когда вскипит оскорбленная латиноамериканская
кровь, если бы вдруг не появилось десятка два вооружен-
ных всадников, которые бесшумно выехали из-за деревьев
и так же бесшумно стали хозяевами положения. Иные из
этих таинственных незнакомцев были одеты в парусино-
вые рубашки и штаны, другие — в длинные холщовые
рясы с капюшонами.
Жандармы и плантаторы в ужасе попятились, крестясь
и бормоча молитвы.
— Слепой разбойник!—Суровый судья! — Это его
люди! — Мы погибли! — неслось со всех сторон. .
Только один многострадальный пеон метнулся впе-
ред и упал на окровавленные колени перед человеком со
строгим лицом, который, как видно, предводительствовал
людьми Слепого разбойника. Из уст пеона полились
громкие жалобы и мольбы о справедливости.
— А знаешь ли ты, о какой справедливости про-
сишь?— гортанным голосом спросил его предводитель
отряда.
— Да, о Суровой Справедливости,— ответил пеон.—
Я знаю, что значит обращаться к Суровой Справедли-
вости, и все же обращаюсь, потому что жажду справедли-
вости, и дело мое — правое.
— Я тоже требую Суровой Справедливости! — вос-
кликнула Леонсия, сверкая глазами. И тихо добавила, об-
ращаясь к Френсису и Генри:—Какова бы ни была эта
Суровая Справедливость.
— Едва ли это будет хуже того, что мы можем ожи-
дать от Торреса и начальника полиции,— в тон ей шеп-
нул Генри и, смело шагнув вперед, обратился к предво-
дителю отряда:— Я тоже требую Суровой Справедли-
вости.
Вожак кивнул.
— Ия тоже,— сначала шепотом, а затем громко за-
явил Френсис.
Жандармам, как видно, было все равно, а плантаторы
дали понять, что готовы подчиниться любому приговору,
какой соблаговолит им вынести Слепой разбойник. За-
протестовал только начальник полиции.
— Быть может, вы не знаете, кто я? — чванливо
спросил он.— Я — Мариано Веркара-и-Ихос, представи-
432
тель старинного именитого рода, всю жизнь занимающий
высокие должностные посты. Я — начальник полиции
Сан-Антонио, ближайший друг губернатора, довереннее
лицо правительства Панамской республики. Я и есть за-
кон. И вообще в стране нашей существует только один
закон и одна справедливость — для всей Панамы и для
Кордильер тоже. Я протестую против этого закона, кото-
рый вы тут установили у себя в горах и называете Суро-
вой Справедливостью. Я пошлю солдат арестовать вашего
Слепого разбойника и упрячу его в Сан-Хуан, чтобы са-
рычи склевали там его.
— Я бы советовал вам все-таки не забывать,— на-
смешливо предупредил Торрес разбушевавшегося началь-
ника полиции,— что вы не в Сан-Антонио, а в дебрях
Хучитана. И у вас здесь нет никакой армии.
— Вот эти двое — нанесли они обиду кому-нибудь из
тех, кто взывает сейчас к Суровой Справедливости? —
резко спросил вожак.
— Да,— заявил пеон.— Они били меня. Все меня
били. И вот эти тоже били — без всякой причины.
У меня рука вся в крови, а тело в ссадинах и кровопод-
теках. Я снова прошу защиты и обвиняю этих двух в не-
справедливости.
Вожак кивнул и жестом приказал своим людям раз-
оружить пленных и приготовиться в путь.
— Справедливости!.. Я тоже требую справедливости,
одинаковой для всех! — крикнул Генри.— А у меня руки
связаны за спиной. Пусть тогда всех свяжут или же раз-
вяжут и нас. Ведь связанному идти трудно.
Тень улыбки мелькнула на губах вожака, и он велел
своим людям разрезать ремни — убедительное доказатель-
ство того, что жалоба Генри была справедлива.
— Ух! — Френсис лукаво посмотрел на Леонсию и
Генри.— Если мне не изменяет память, то этак миллион
лет тому назад я жил в одном тихом, захолустном горо-
дишке под названием Нью-Йорк, где мы наивно мнили
себя отчаянными головорезами, потому что резались
в гольф, воевали с Таммани-холлом !, как-то раз помогли
1 Т а м м а н и - х о л л — организация демократической партии
в Нью-Йорке.
15 Джек Лондон, т. 8	433
отправить на электрический стул инспектора полиции и
лихо брали прикуп, имея четыре взятки на руках.
— Ух ты! — воскликнул через полчаса Генри, когда
они вышли на перевал, с которого открывался вид на па-
нораму вершин.— Ух ты черт рогатый! Эти длиннорясые
парни с ружьями совсем уж не такие дикари. Смотри-ка,
Френсис! Да у них тут целая система сигнализа-
ции! Видишь вот это дерево, а потом вон то, боль-
шое, на другой стороне ущелья. Посмотри, как у них
качаются ветки.
Последние несколько миль пленников вели с завязан-
ными глазами, затем, не снимая с них повязок, впустили
в пещеру, где царил тот, кто олицетворял Суровую Спра-
ведливость. Когда повязки были сняты с их глаз,
они обнаружили, что находятся в просторной и высокой
пещере, освещенной множеством факелов, а перед ними на
троне, высеченном в скале, восседает слепой старец в хол-
щовой рясе; у ног его, касаясь плечом его колена, примо-
стилась красавица метиска.
Слепец заговорил; голос у него был чистый и звонкий,
как серебряный колокольчик, а речь — человека, умудрен-
ного годами и тяжким жизненным опытом.
— Вы взывали к Суровой Справедливости. Я слушаю.
Кто требует беспристрастного и справедливого решения?
Все невольно подались назад, и даже у начальника по-
лиции не хватило храбрости протестовать против зако-
нов Кордильер.
— Тут среди вас есть женщина,— продолжал Слепой
разбойник.— Пусть она говорит первая. Все смертные —
и мужчины и женщины — виновны в чем-нибудь или по
крайней мере окружающие считают их виновными.
Генри и Френсис хотели было удержать Леонсию, но
она, одарив каждого из них улыбкой, посмотрела на
Справедливого судью и звонким голосом отчетливо про-
изнесла:
— Я виновна лишь в том, что помогла своему жениху
избежать казни за убийство, которого он не совершал.
— Я выслушал тебя,— сказал Слепой разбойник.—
Подойди ко мне.
434
Люди в рясах подвели Леонсию к слепцу и заставили
опуститься перед ним на колени; оба влюбленных в нее
Моргана с волнением следили за каждым ее движением.
Метиска положила руку старика на голову Леонсии.
С минуту в пещере царило торжественное молчание,—
пальцы слепца лежали на лбу Леонсии, прощупывая бие-
ние пульса на ее висках. Потом он снял руку и, откинув-
шись назад, стал обдумывать решение.
— Встань, сеньорита,— произнес он.— В твоем сердце
нет зла. Ты свободна... Кто еще взывает к Суровой Спра-
ведливости?
Френсис тотчас шагнул вперед:
— Я тоже помог этому человеку спастись от смертной
казни, к которой он был несправедливо приговорен. Мы
с ним родственники, хотя и дальние, и носим одну и ту
же фамилию.
Он тоже опустился на колени и почувствовал, как мяг-
кие пальцы осторожно скользнули по его бровям и вис-
кам, а потом нащупали руку и задержались на пульсе
у запястья.
— Здесь мне не все ясно,— сказал слепец.— В душе
твоей нет мира и покоя. Что-то грызет тебя.
В эту минуту пеон вдруг выскочил вперед и, не спра-
шивая позволения, заговорил; при звуке его голоса люди в
рясах даже вздрогнули, словно он совершил богохульство.
— О Справедливый, отпусти этого человека! —взмо-
лился пеон.— Я дважды за сегодняшний день поддался
слабости и предал его врагам, а он дважды за сегодняш-
ний день защитил меня и спас от моих врагов.
И пеон уже в который раз снова рухнул на колени, но
только впервые — перед справедливым вершителем за-
кона, и, дрожа и замирая от суеверного ужаса, почувст-
вовал легкое и вместе с тем уверенное прикосновение
пальцев этого самого необычного из всех судей, вперед
которым когда-либо преклонял колени человек. Эти
пальцы быстро , обследовали все рубцы и ссадины на
коже пеона, даже на плечах и на спине.
— Тот человек тоже может быть свободен! — про-
возгласил Справедливый судья.— И все-таки что-то гне-
тет и волнует его. Нет ли здесь кого-нибудь, кто знает,
в чем дело, и мог бы нам рассказать?,
15*
435
И Френсис сразу понял, какое волнение угадал в нем
слепец: любовь к Леонсии, которая снедала его и грозила
нарушить его преданность Генри. Столь же быстро дога-
далась об этом и Леонсия, и если бы слепец мог перехва-
тить тот полный понимания взгляд, каким невольно об-
менялись молодые люди, и заметить, с каким смущением
оба тотчас отвели глаза, он безошибочно угадал бы при-
чину волнения Френсиса. Метиска же заметила это, и
сердце подсказало ей, что здесь замешана любовь. Не
ускользнуло это и от Генри, и он бессознательно нахму-
рился.
Тут Справедливый снова заговорил.
— Должно быть, это любовная история,—сказал
он.— Боль, которую женщина вечно причиняет сердцу
мужчины. И все-таки я освобождаю этого человека.
Дважды за один день он пришел на помощь тому, кто
дважды предал его. Его гнетет тоска — и все-таки он
помог тому, кто был несправедливо приговорен к смерти.
Остается испытать еще и этого человека, а кроме того
надо решить, как поступить с этим жестоко избитым пео-
ном, который стоит передо мной и который ради соб-
ственного спасения дважды за сегодняшний день обна-
ружил слабость духа, а сейчас, отринув всякие помыслы о
себе, проявил силу и мужество.
Он нагнулся и стал ощупывать брови и лицо пеона.
— Ты боишься смерти? — внезапно спросил он.
— О великий и святой человек, страх как боюсь! —
отвечал пеон.
— Тогда скажи, что ты солгал про этого человека,
скажи, что твои уверения, будто он дважды пришел тебе
па помощь,— ложь, и ты останешься жить.
Пеон весь съежился и поник под пальцами слепца.
— Подумай как следует,— строго предупредил его
старец.— Смерть страшна. Навеки застыть в неподвиж-
ности, стать таким, как земля или камень,— это ли не
страшно! Скажи, что ты солгал, и ты будешь жить. Ну,
говори!
И хотя голос пеона выдавал его ужас, но он нашел
в себе силы поступить, как человек большой и мужествен-
ной души.
436
— Дважды за сегодняшний день я предал его, о свя-
той человек. Но я не Петр. И в третий раз я не предам
этого человека. Я страх как боюсь, но предать его в тре-
тий раз не могу.
Слепой судья откинулся назад, лицо его преобрази-
лось, словно освещенное внутренним светом.
— Ты хорошо сказал! — промолвил он.— У тебя душа
настоящего человека. А теперь выслушай мой приговор:
отныне и впредь до конца дней твоих ты всегда будешь
думать как человек и поступать как человек. Лучше
в любой момент умереть человеком, чем вечно жить
скотом. Экклезиаст был неправ. Мертвый лев лучше
живой собаки. Иди, возрожденный сын мой, ты сво-
боден!
Но когда пеон по знаку метиски стал подниматься
с колен, слепой судья вдруг остановил его:
— Скажи мне, о человек, который только сегодня
сделался человеком, что было первопричиной всех твоих
бед?
— О Справедливый, мое слабое сердце жаждало любви
женщины смешанной крови из tierra caliente. Сам я уроже-
нец этих гор. Ради нее я задолжал плантатору две сотни
песо. А она взяла деньги и сбежала с другим. Я же
остался рабом у плантатора. Он неплохой человек, но
ведь он все-таки плантатор. Я трудился, терпел побои и
страдал целых пять лет, а долг мой теперь возрос до двух-
сот пятидесяти песо; у меня же ничего нет, только кожа
да кости, прикрытые жалкими лохмотьями.
— А она очень была хороша, эта женщина? — мягко
спросил Слепой судья.
— Яс ума сходил по ней, о святой человек. Теперь
мне уже не кажется, что она была так хороша собой. Но
тогда она казалась мне прекрасной. Любовь к ней, точно
лихорадка, сжигала мне сердце и мозг и превратила меня
в раба. А она сбежала от меня в первую же ночь, и с тех
пор я никогда ее не видел.
Пеон ждал, стоя на коленях, склонив голову, а Слепой
разбойник, к общему удивлению, глубоко вздохнул и,
казалось, забыл обо всем на свете. Его рука непроизвольно
легла на голову метиски и погладила ее черные блестящие
волосы.
437
— Женщина...— заговорил он так тихо, что голос его,
чистый и звонкий, как колокольчик, сейчас был не громче
шепота.— Вечно женщина, прекрасная женщина! Все жен-
щины прекрасны... для мужчины. Они любили наших
отцов; они произвели нас на свет; мы любим их; они про-
изводят на свет наших сыновей, чтобы те любили их
дочерей и называли девушек прекрасными,— так всегда
было и всегда будет, пока на земле существует человек
и человеческая любовь.
Глубокое молчание воцарилось в пещере, а Суровый
судья погрузился в свои думы. Наконец, красавица ме-
тиска ласково дотронулась до него и заставила вспомнить
о пеоне, все еще стоявшем перед ним на коленях.
— Вот мой приговор,— сказал слепец.— Ты получил
немало ударов. Каждый удар по твоему телу уже был
достаточной расплатой за долг плантатору. Ты свободен.
Иди. Но оставайся в горах и в следующий раз полюби
женщину с гор, раз уж ты должен- любить женщину и раз
без женщины вообще невозможна жизнь мужчины. Иди,
ты свободен. Ты ведь наполовину майя?
— Да, я наполовину майя,— пробормотал пеон.—
Мой отец — майя.
— Вставай и иди. И оставайся в горах с твоим отцом-
майя. Tierra caliente— не место для человека, рожденного
в Кордильерах. Плантатора же твоего здесь нет, а потому
мы и не можем судить его. Плантатор есть плантатор.
Его друзья могут считать себя свободными.
Суровый судья чего-то ждал, ждал и Генри, а затем
без приглашения шагнул вперед.
— Я тот самый человек,— храбро заявил он,— кото-:
рый был приговорен к смерти за убийство, но я не совер-
шал его. Убитый — родной дядя любимой мною девушки,
и я женюсь на ней, если здесь в Кордильерах, в этой пе-
щере, действительно царит справедливость.
Но начальник полиции перебил его:
— Двадцать человек были свидетелями того, как он
угрожал дядюшке этой сеньоры убить его. А через час
мы застали этого гринго возле еще теплого трупа.
— Он правду говорит,— подтвердил Генри.— Я дей-
ствительно угрожал тому человеку — нам сбоим броси-
лось в голову вино и горячая кровь. И жандармы дей-
438
ствительно наткнулись на меня, когда я стоял возле еще
теплого тела. Но я не убивал его. И я не знаю, пред-
ставить себе не могу, чья трусливая рука? под покровом
темноты всадила ему нож в спину.
— Встаньте оба на колени,, чтобы я мог допросить
вас,— приказал Слепой разбойник.
Долго вел он допрос своими чуткими, пытливыми
пальцами. Долго скользили они по лицам обоих мужчин;
слепец щупал и пульс—и все-таки не мог прийти ни к
какому выводу.
— В этом деле замешана женщина? — напрямик спро-
сил он Генри Моргана.
— Да, прекрасная женщина. Я люблю ее.
— Это хорошо, что любовь- так сильно задела твое
сердце, ибо мужчина, которого не ранит любовь к жен-
щине — только наполовину мужчина,— снисходительно
заметил слепой судья. И, обращаясь к начальнику поли-
ции, добавил: —Вот твоего сердца не раниХа женщина,
однако тебя тоже что-то гнетет. Что же до этого Чело-
века,— он указал на Генри,— то я не думаю, чтобы одно
только чувство к женщине ранило его сердце. Быть мо-
жет, отчасти ты повинен в этом, а отчасти- та злоба, ко-
торая побуждает его злоумышлять против тебя. Встаньте
оба. Я не могу рассудить вас. Но есть такое испытание,
которое дает непогрешимый ответ: это испытание Змеи
и Птицы. Оно столь же непогрешимо^ как непогрешим сам
бог, ибо так он восстанавливает истину. Вот и Блэкстон
говорит, что испытание божьим судом помогает восста-
новить истину.
Глава одиннадцатая
В самом центре владений Слепого разбойника была
котловина футов десяти глубиной и тридцати в диаметре,
которая вполне могла бы служить крошечной ареной для
боя быков. Эта впадина с ровным дном и отвесными сте-
нами образовалась естественным путем и была столь со-
вершенным произведением природы, что человеку почти
и рук не пришлось прикладывать, чтобы довести это со-
вершенство до конца. Разбойники в длинных холщовых
439
рясах, плантаторы и жандармы — все были тут, кроме
Сурового судьи и метиски; все стояли на краю котло-
вины, точно зрители, собравшиеся на бой быков или сра-
жение гладиаторов.
По знаку строгого предводителя отряда, взявшего их
в плен, Генри и начальник полиции спустились по малень-
кой лесенке в котловину. За ними последовали предводи-
тель отряда и несколько разбойников.
— Одному небу известно, что сейчас произойдет,—
со смехом сказал по-английски Генри, обращаясь к Леон-
сии и Френсису, остававшимся наверху.— Но если это бу-
дет борьба не на жизнь, а на смерть, если разрешат да-
вать подножки, кусаться и боксировать по правилам
маркиза Куинсбери или лондонских призовых боев, мистер
толстопузый шеф непременно будет моей добычей. Впро-
чем, старик умен, уж он, конечно, позаботится о том,
чтобы шансы в этой схватке у нас были равные. Так вот:
если шеф одолеет меня, вы, как мои сторонники, поднимите
вверх большие пальцы и орите во всю глотку. Можете
не сомневаться: если я одолею его, вся его банда подни-
мет пальцы вверх.
Начальник полиции, на которого котловина произвела
самое удручающее впечатление, обратился по-испански к
предводителю отряда.
— Я не стану драться с этим человеком,— заявил
Мариано Верхара-и-Ихос.— Он моложе меня, и у него
лучше дыхание. К тому же все это несправедливо. По за-
кону Панамской республики так не судят. А я не признаю
экстерриториальности Кордильер и таких незаконных
действий.
— Это испытание Змеи и Птицы,— оборвал его во-
жак.— Ты будешь Змеей. В руки тебе дадут вот это
ружье. Тот человек будет Птицей. Ему мы дадим коло-
кольчик. Смотри! Сейчас ты поймешь, в чем состоит ис-
пытание.
По его команде одному из разбойников дали ружье
и завязали глаза. Другому разбойнику, которому глаз
не завязывали, дали серебряный колокольчик.
— Человек с ружьем — это Змея,— сказал вожак.—
Он имеет право один раз выстрелить в Птицу — человека
с колокольчиком.
440
По сигналу второй разбойник вытянул руку с коло-
кольчиком, позвонил и быстро отскочил в сторону. Пер-
вый прислушался к звону и, наугад прицелившись, сде-
лал вид, что стреляет.
— Понятно? — спросил предводитель отряда у Генри
и его противника.
Генри только кивнул в ответ, а начальник полиции,
захлебываясь от удовольствия, воскликнул:
— Так это я буду Змеей?
— Да,— подтвердил предводитель.
Начальник полиции живо схватил ружье, не проте-
стуя больше против экстерриториальности Кордильер и
незаконности такого суда.
— Что ж, значит попытаетесь уложить меня? —
с угрозой в голосе спросил его Генри.
— Нет, сеньор Морган. Не попытаюсь, а просто уло-
жу. В Панаме всего два хороших стрелка, и я один из них.
У меня больше сорока медалей за стрельбу. Я могу стре-
лять с закрытыми глазами. Могу стрелять в темноте.
Я частенько стрелял в темноте, и стрелял без промаха.
Так что можете считать себя покойником.
В магазин был вложен один патрон, после чего на-
чальнику полиции завязали глаза, вручили ружье и ве-
лели повернуться пока лицом к стене. Генри снабдили
предательским колокольчиком и поставили у противо-
положной стены. Затем разбойники вылезли из ямы, вта-
щили за собой лестницу, и предводитель их уже сверху
сказал:
— Слушайте меня внимательно, сеньор Змея, и стой-
те, пока не дослушаете. У Змеи один выстрел. Она не
имеет права сдвигать повязку. Если она ее сдвинет, мы
обязаны немедленно умертвить ее. Зато Змея не ограни-
чена во времени. Она может ждать весь остаток дня и
всю ночь и вообще столько, сколько ей будет угодно,
прежде чем сделает свой единственный выстрел. Что же
до Птицы, то она должна твердо помнить одно правило—
ни на минуту не выпускать из рук колокольчика и ни в
коем случае не дотрагиваться до язычка, чтобы помешать
ему звенеть. В случае если Птица не выполнит этого
правила, она будет немедленно умерщвлена. Мы ведь
стоим наверху, над вами обоими, сеньоры, и у нас ружья
441
в руках, так что тот из вас, кто нарушит правило, в ту же
секунду умрет. А теперь за дело, и да будет бог на сто-
роне правого!
Начальник полиции медленно повернулся и прислу-
шался: Генри неуверенно шагнул в сторону, и колоколь-
чик зазвенел. Ружье тотчас поднялось и нацелилось.
Генри заметался по яме — дуло ружья следовало за ним.
Генри быстро перебросил колокольчик из одной вытяну-
той руки в другую, а сам метнулся в сторону — и дуло
неумолимо метнулось за ним. Однако начальник полиции
был слишком хитер, чтобы рисковать всем ради случай-
ного выстрела, и начал медленно, осторожно пересекать
яму. Генри замер, и колокольчик его умолк.
Чуткое ухо начальника полиции столь безошибочно
засекло то место, откуда в последний раз слышался сереб-
ряный звон, что, несмотря на завязанные глаза, он на-
правился прямо к Генри и очутился совсем рядом с ним,
как раз под вытянутой рукой, державшей колокольчик.
С величайшей осторожностью, стараясь не издать ни ма-
лейшего звука, Генри приподнял руку, и его противник
прошел под ней в каком-нибудь дюйме от колокольчика.
Держа ружье на прицеле, начальник полиции оста-
новился в нерешительности на расстоянии фута от стены,
с минуту тщетно прислушивался, потом сделал еще шаг
и дулом уткнулся в стену. Мгновенно повернувшись, он,
как слепой, стал шарить ружьем по воздуху в поисках
противника. И дуло непременно коснулось бы Генри, если
бы тот поспешно не отпрыгнул в сторону и не принялся
петлять, непрерывно звеня колокольчиком.
Посредине ямы Генри остановился и замер. Его враг
прошел в каком-нибудь ярде от него и наткнулся на про-
тивоположную стену. Тогда он пошел вдоль стены, ступая
осторожно, как кошка, и все время шаря ружьем. Потом
он решил пересечь яму. Он пересек ее несколько раз, но
так и не обнаружил Генри: колокольчик его молчал.
И тут начальник полиции прибег к весьма хитроумному
способу. Бросив на землю свою шляпу, чтобы она слу-
жила ему исходной точкой, он пересек яму по кратчай-
шей хорде, сделал три шага вдоль стены и пошел назад
по другой, более длинной хорде; сделал еще три шага
вдоль стены, выверяя параллельность двух хорд по рас-
442
стоянию, оставшемуся до шляпы, затем отмерил от шляпы
еще три шага вдоль стены и стал пересекать котловину по
третьей хорде.
Глядя, как он прочесывает поле боя, Генри понял, что
дело его худо и ему не избежать встречи с противником.
Он не стал ждать, пока враг обнаружит его. Звеня коло-
кольчиком и перебрасывая его из одной руки в другую,
он запетлял по котловине, а потом вдруг застыл, но уже
на новом месте.
Начальник полиции возобновил свои многотрудные
поиски противника, но Генри не склонен был затягивать
эту столь мучительную по своей напряженности игру. Он
дождался, когда последняя хорда свела его и начальника
полиции лицом к лицу. Дождался, когда дуло ружья под-
нялось на уровень его груди в нескольких дюймах от
сердца, и тогда, быстро присев, чтобы ружье оказалось
выше его, громовым голосом крикнул:
— Огонь!
Это было так внезапно, что начальник полиции но
вольно спустил курок, и пуля просвистела над головой
Генри. Сверху раздался взрыв аплодисментов — это
бурно аплодировали люди в холщовых рясах. Начальник
полиции сорвал с глаз повязку и увидел перед собой улы-
бающееся лицо противника.
— Отлично, бог сказал свое слово,— объявил пред-
водитель разбойников, спускаясь в яму.— Тот, кого не
тронула пуля,— не виновен. Остается испытать другого.
— Меня? — не своим голосом взвизгнул начальник
полиции, потрясенный страхом и неожиданностью.
— Поздравляю, шеф,— с усмешкой сказал Генри.—
Вы действительно пытались уложить меня. Теперь мой
черед. Давайте-ка сюда ружье.
Но начальник полиции, ослепленный своей неудачей
и гневом, забыв, что ружье было заряжено всего одной
пулей, с проклятием ткнул дулом прямо в грудь Генри и
нажал гашетку. Курок щелкнул с резким металлическим
звуком.
— Отлично,— сказал предводитель, отбирая у него
ружье и перезаряжая его.— О твоем поведении будет
доложено. Испытание продолжается; только теперь сразу
видно, что ты не избранник божий.
443
Точно раненый бык на арене, ищущий, куда бы
укрыться, и в ч отчаянии озирающий амфитеатр, полный
безжалостных лиц, начальник полиции посмотрел вверх
и увидел лишь ружья разбойников, торжествующие лица
Леонсии и Френсиса, любопытные физиономии своих
жандармов и налитые кровью глаза плантаторов, какие
бывают у зрителей, наблюдающих бой быков.
Легкая улыбка промелькнула на сурово сжатых губах
предводителя, когда, вручив ружье Генри, он стал завя-
зывать ему глаза.
— Почему вы не велите ему стать лицом к стене, пока
я приготовлюсь? — спросил начальник полиции, и сереб-
ряный колокольчик зазвенел в его дрожавшей от ярости
руке.
— Потому что он человек, угодный богу,— был от-
вет.— Он выдержал испытание. Значит, он не способен
на вероломный поступок. Теперь ты подвергнешься божь-
ему суду. Если ты человек правдивый и честный,
Змея не причинит тебе никакого вреда. Таков промысел
божий.
Начальник полиции был куда более ловким в роли
охотника, чем в роли дичи. Стоя напротив Генри, он пы-
тался не шевелиться, но когда дуло ружья начало при-
ближаться к нему, нервы его не выдержали, рука дрог-
нула, и колокольчик зазвенел. Ружье почти перестало
двигаться — лишь дуло его зловеще колебалось, улавли-
вая направление звука. Тщетно старался начальник по-
лиции унять дрожь в руке, чтобы колокольчик не зве-
нел,— он продолжал звенеть. Тогда шеф в отчаянии
отшвырнул его в сторону, а сам ничком упал на землю.
Но Генри, услышав звук падающего тела, опустил ружье
и нажал курок. Начальник полиции взревел от боли —
пуля пробила ему плечо; он поднялся было на ноги, но
тут же с проклятиями снова растянулся на земле и так и
остался лежать, продолжая изрыгать проклятья.
Все снова очутились в пещере, где Слепой разбойник,
у ног которого сидела метиска, вершил суд.
— Этот человек, который ранен и который слишком
много болтал о законе tierra caliente, узнает теперь, что
444
такое закон Кордильер. Испытание Змеи и Птицы дока-
зало, что он виновен. За его жизнь назначается выкуп
в десять тысяч долларов золотом; если деньги внесены
не будут, он останется здесь рубить лес и носить воду до
конца дней, которые господь дарует ему на земле. Я ска-
зал все. Я знаю, что господь не даст ему долго дышать на
земле, если не будет внесен выкуп.
Последовало долгое молчание, во время которого даже
Генри, который мог, не задумываясь, уложить противника
в пылу боя, всем своим видом показал, что ему омерзи-
тельно столь хладнокровное решение уничтожить че-
ловека.
— Закон беспощаден,— заявил Суровый судья, и
снова воцарилось молчание.
— Пусть подыхает без выкупа,— сказал один из план-
таторов.— Он доказал, что он собака и предатель. Со-
баке — собачья смерть.
— А ты что скажешь? — строго спросил Слепой
разбойник у пеона.— Что скажешь ты, пеон, вытерпев-
ший столько побоев, человек, заново родившийся сегодня
на свет, полукровка, любитель прекрасных женщин? Дол-
жен ли он умереть собачьей смертью, потому что за него
не хотят вносить выкуп?
— Он жестокий человек,— проговорил пеон.— Но по-
чему-то сердце мое сегодня очень мягко. Если бы у меня
было десять тысяч долларов, я сам бы заплатил за него
выкуп. А если бы, святой и справедливый человек, у
меня было двести пятьдесят песо, я даже заплатил
бы свой долг плантатору, от которого меня освободили
теперь.
Лицо слепца преобразилось, словно озаренное светом
изнутри.
— Твоими устами сегодня говорит бог, о возрожден-
ный к жизни! — одобрительно сказал он.
Но в эту минуту Френсис, поспешно нацарапав что-то
в своей чековой книжке, протянул метиске чек, на кото-
ром даже еще не успели высохнуть чернила.
— Позвольте мне тоже сказать слово,— проговорил
он.— Хоть человек этот подлец и заслуживает собачьей
смерти — не надо, чтобы он умирал, пусть живет.
445
Метиска громко прочитала то, что было написано на
чеке.
— Не трудись объяснять,— остановил Слепой раз-
бойник Френсиса, догадываясь, что он хочет что-то ска-
зать.— Я не такой уж глупый и не всегда я жил в Кор-
дильерах. Я получил коммерческое образование в Барсе-
лоне. Я знаю банк «Кемикл нейшнл» в Нью-Йорке: в
былое время я вел с ним дела через своих представите-
лей. Это чек на десять тысяч долларов. Человек, который
выписал его, уже сказал сегодня правду. Чек в полном
порядке. Больше того: я уверен, что он не сообщит в
банк, чтобы мне не выдали по нему денег. Тот, кто пла-
тит выкуп за своего врага, должен быть или очень доб-
рым, или очень глупым, или уж очень богатым,— одно из
трех. Скажи мне, о человек, не виновна ли в этОхМ прекрас-
ная женщина?
И Френсис, не смея взглянуть ни направо, ни на-
лево— ни на Леонсию, ни на Генри,— а глядя прямо в
лицо Слепого разбойника, ответил, ибо иначе ответить
он не мог:
— Да, о Суровый судья, в этом виновна прекрасная
женщина.
Глава двенадцатая
В том самом месте, где по дороге в горы люди в хол-
щовых рясах завязали пленникам глаза, кавалькада оста-
новилась. Она состояла из нескольких разбойников, кон-,
воировавших Леонсию, Генри и Френсиса верхом на му-
лах, с повязками на глазах, и пеона — тоже с повязкой
на глазах, но пешком. Получасом раньше, под таким же
конвоем, здесь проехала другая кавалькада, состоявшая
из плантаторов, Торреса и начальника полиции с его
жандармами.
С разрешения строгого предводителя разбойников
пленники, которых сейчас должны были освободить, сня-
ли с глаз повязки.
— Похоже, что я уже был здесь,— заметил, рассме-
явшись, Генри, который сразу узнал виденные ранее
места.
446
— Похоже, что нефть все еще горит,— сказал Френ-
сис, указывая на горизонт, наполовину скрытый черной
завесой дыма.— Посмотри, пеон, на дело рук твоих! Для
бедняка, у которого нет ни гроша за душой, ты величай-
ший растратчик, каких я когда-либо встречал. Говорят,
что нефтяные короли, напившись, раскуривают сигары
тысячедолларовыми банкнотами, а вот ты каждую ми-
нуту сжигаешь по миллиону долларов.
— Я не бедняк,— с таинственным видом гордо заявил
пеон.
— Переодетый миллионер! — пошутил Генри.
— Где же ты держишь свои капиталы? — ввернула
Леонсия.— В банке «Кемикл нейшнл»?
Пеон не понял острот, но, сообразив, что над ним
смеются, обиженно выпрямился и замолчал.
Тут заговорил строгий предводитель разбойников:
— Отсюда вы можете идти каждый своим путем. Так
велел Справедливый. Вас, сеньоры, прошу спешиться и
вернуть мне мулов. Что же до сеньориты, то она может
оставить себе мула в качестве подарка от Справедливого,
который никогда не позволил бы себе заставить даму
идти пешком. А вам двоим, сеньоры, пройтись не вредно.
Справедливый особенно рекомендовал богатому сеньору
ходить побольше пешком. Богатство, сказал он, приводит
к тому, что человек почти совсем пешком не ходит.
А когда человек почти совсем не ходит, он обрастает жи-
ром, ожирение же не способствует успеху у прекрасных
женщин. Таковы мудрые слова Справедливого.
А еще он настоятельно советует пеону оставаться в
горах. Здесь он найдет прекрасную женщину, и раз уж он
должен любить женщину, то самое благоразумное — лю-
бить женщину своего племени. Женщины из tierra caliente
предназначены для мужчин из tierra caliente. А женщины
Кордильер предназначены для мужчин Кордильер. Бог
не любит смешения кровей. Недаром мул — самое отвра-
тительное животное под солнцем. Мир был сотворен не
для смешения племен — это все выдумки человека. Ка-
кие бы чистые ни были расы, если их перемешать, они пе-
рестанут быть чистыми. Не могут вода и нефть дать одно-
родную смесь. У природы есть свои законы. Так сказал
Справедливый, и я лишь повторил его слова. Он велел
447
мне добавить, что знает, о чем говорит, ибо сам в свое
время был грешен.
От этих слов волнение и замешательство охватили
англосаксов Генри и Френсиса, и не меньше их — Леон-
сию, дитя Латинской Америки. Леонсия, конечно, взгля-
дом сказала бы каждому из любимых ею молодых
людей, что она не желает с этим считаться, если бы дру-
гого не было поблизости; да и оба они громко запротесто-
вали бы, останься любой из них наедине с нею. И все же
глубоко в душе каждый невольно сознавал, что Слепой
разбойник прав. И на сердце у них от этого стало тяжело.
Хруст и треск в зарослях отвлекли их от этих мыслей:
по отлогой стене каньона, на скользивших и спотыкав-
шихся лошадях, прямо на них, спускался оправившийся
после болезни плантатор в сопровождении нескольких
всадников. Как истый идальго, он склонился в глубоком
поклоне перед дочерью Солано, а потом не менее учтиво,
хотя и несколько суше, поздоровался с Генри и Френси-
сом, помня, что им все-таки покровительствует Энрико
Солано.
— Где же ваш благородный отец?—спросил он Ле-
онсию.— У меня для него добрые вести. С тех пор как мы
виделись с вами последний раз,— а это было неделю на-
зад,— я несколько дней пролежал, прикованный к постели
приступом лихорадки. Но я послал гонцов в Бокас-
дель-Торо; благодаря попутному ветру они быстро
переплыли лагуну Чирикви и, очутившись на месте, по
правительственному радио — начальник полиции в Бо-
кас-дель-Торо мой большой друг! — связались с прези-
дентом Панамы. Президент тоже мой старинный прия-
тель,— сколько раз я тыкал его носом в грязь, а он меня,
когда мы учились в колонской школе и жили с ним в од-
ной комнате. И вот от него пришел ответ, что все в по-
рядке: правосудие было введено в заблуждение чрезмер-
ными, но тем не менее достойными похвалы усилиями
начальника полиции Сан-Антонио. Теперь все забыто и
прощено, и благородное семейство Солано вместе с их
благородными друзьями^-американцами может на закон-
ном основании, не боясь политических преследований,
вернуться домой...
448
В подтверждение своей речи плантатор низко покло-
нился Генри и Френсису. Но в эту минуту взгляд его
случайно упал на пеона, притаившегося за спиной Леон-
сии, и глаза его вспыхнули торжествующим огнем.
— О матерь божия, ты не забыла меня!—с жаром
воскликнул плантатор и, повернувшись к сопровождав-
шим его друзьям, добавил: — Вот он, этот бесстыжий,
безмозглый скот, который сбежал от меня, не выплатив
долга. Хватайте его! Я его так отлуплю, что он у меня
месяц будет лежать пластом!
Плантатор дернул поводья и одним скачком очутился
позади мула Леонсии, но пеон так же поспешно нырнул
под морду животного и безусловно успел бы убежать
в джунгли, если бы другой плантатор, пришпорив коня,
не бросился ему наперерез и не сбил его с ног. В один
миг плантаторы, привычные к такого рода делам, рывком
подняли беднягу с земли, скрутили ему руки за спиной
и той же веревкой обмотали шею.
Френсис и Генри запротестовали в один голос.
— Сеньоры,— ответил плантатор,— мое уважение
к вам, желание служить вам и быть полезным столь же
глубоки, как и мои чувства к благородному семейству Со-
лано, под чьим покровительством вы находитесь. Ваше
благополучие и спокойствие — священны для меня. Я го-
тов грудью защищать вас от любой беды. Приказы-
вайте — як вашим услугам. Моя асьенда в вашем распо-
ряжении, как и все, чем я владею. Но что касается пе-
она — то это совсем другое дело. Он не ваш. Он мой
пеон, мой должник, сбежавший с моей плантации.
Я убежден, что вы поймете и извините меня. Это вопрос
собственности. А он — моя собственность.
Генри и Френсис растерянно и недоуменно посмо-
трели друг на друга. Таков закон страны — они это от-
лично знали.
— Справедливый судья простил мне мой долг—все
здесь тому свидетели,— еле слышно пролепетал пеон.
— Это правда, Справедливый судья простил ему его
долг,— подтвердила Леонсия.
Плантатор с усмешкой склонился в низком поклоне.
— Но пеон подписал контракт со мной,— все с той
же усмешкой заметил он.— Да и кто такой этот Слепой
449
разбойник, чтобы устанавливать свои дурацкие законы
на моей плантации и лишать меня двухсот пятидесяти
песо, которые по праву принадлежат мне?
— Это верно, Леонсия,— подтвердил Генри.
— Тогда я вернусь в Кордильеры,— заявил пеон.—
О воины Справедливого судьи, возьмите меня с собой
в Кордильеры!
Но строгий предводитель покачал головой.
— Здесь мы отпустили тебя. Наши полномочия йа
этом кончились. Мы не имеем над тобой больше никаких
прав. Нам осталось только проститься со всеми и уехать.
— Стойте! — воскликнул Френсис, вытаскивая свою
чековую книжку и начиная что-то писать.— Обождите
минуту. Я сейчас рассчитаюсь за этого пеона. Но прежде
чем вы уедете, я хочу попросить вас об одном одолже-
нии.— И он вручил чек плантатору со словами: —Я доба-
вил десять песо на обмен валюты.
Плантатор взглянул на чек, спрятал его в карман и
подал Френсису конец веревки, обвивавшей шею не-
счастного.
— Теперь пеон ваш,— сказал он.
Френсис посмотрел на веревку и расхохотался.
— Смотрите-ка! Я стал рабовладельцем. Раб, ты мой,
ты моя собственность, понятно?
— Да, сеньор,— униженно пробормотал пеон.—
Видно, когда я потерял голову из-за любви к той жен-
щине и пожертвовал ради нее своей свободой, бог судил,
чтобы я с тех пор всю жизнь был чьей-то собствен-
ностью. Справедливый судья прав. Бог покарал меня за
то, что я польстился на женщину из другого племени.
— Ты стал рабом из-за того, что всегда считалось
самым прекрасным в мире, из-за женщины,— заметил
Френсис, перерезая веревки на руках пеона.— А теперь
я дарю тебя — тебе.— С этими словами он вложил
в руку пеона конец веревки, опутывавшей его шею.— От-
ныне ты сам себе хозяин. И помни: никогда и никому не
отдавай этой веревки.
Пока все это происходило, откуда-то вдруг бесшумно
вынырнул высокий тощий старик, под его сухой, как пер-
гамент, кожей резко обозначались ребра. Это был чисто-
кровный индеец племени майя. Он был совсем нагой,
450
если не считать набедренной повязки. Нечесаные
волосы грязно-серыми прядями свисали вдоль скуластого
лица, высохшего, как у мумии. Мышцы жалкими мешоч-
ками висели на его руках и ногах. Из его впалого рта тор-
чало несколько сломанных зубов, щеки провалились, а
глаза, точно черные бусины, глубоко запавшие в орбитах,
горели диким огнем, как у человека, снедаемого лихо-
радкой.
Он, словно угорь, проскользнул между столпившимися
людьми и своими костлявыми руками обнял пеона.
— Это мой отец,— гордо объявил пеон.— Посмо-
трите на него. Он чистокровный майя, н он знает все
тайны этого племени.
Пока обретшие друг друга отец и сын оживленно об-
менивались новостями, Френсис обратился к предводи-
телю разбойников с просьбой разыскать Энрико Солано
и его двух сыновей, блуждающих где-то в горах, и сооб-
щить им, что закон больше не преследует их и они могут
вернуться домой.
— Они не совершали ничего дурного? — спросил
предводитель.
— Нет, ничего,— заверил его Френсис.
— Хорошо. Я обещаю вам немедленно разыскать их,
ибо нам известно, в каком направлении они поехали, и
послать вслед за вами на побережье.
— А пока прошу ко мне,— радушно предложил план-
татор.— Около моей плантации в бухте Хучитан стоит
на якоре грузовая шхуна, она скоро должна пойти в Сан*
Антонио. Я могу задержать ее до тех пор, пока благород-
ный Энрико и его сыновья не спустятся с Кордильер.
— Ну, а Френсис, конечно, заплатит за простой,—
съязвил Генри, что не укрылось от Леонсии, но не было
замечено самим Френсисом.
— Конечно, заплачу,— весело воскликнул он.— Еще
одно доказательство в пользу того, что чековая книжка
везде может пригодиться!
Когда все простились с разбойниками, пеон и его
отец, к великому изумлению окружающих, последовали
за Морганами и спустились вместе со всеми через горя-
щие нефтяные поля на плантацию — место, где столько
лет томился в рабстве пеон. И отец и сын всячески выка-
451
зывали свою преданность Френсису, а также Леонсии и
Генри. За это время они не раз долго и оживленно
о чем-то разговаривали между собой. Когда Энрико и его
сыновья прибыли на плантацию и все направились к бе-
регу, где поджидала их шхуна, пеон со своим отцом по-
шли вслед за ними. Френсис стал было прощаться с ин-
дейцами, но пеон заявил, что они тоже поедут на шхуне.
— Я уже говорил вам, что я не бедняк,— пояснил
пеон, отводя Морганов и семью Солано в сторону, чтобы
его не услышали матросы.— И это правда. Мне известно,
где спрятано сокровище племени майя, которое ни кон-
кистадоры, ни монахи инквизиции не могли найти. Я его
хранитель. Вернее, не я, а мой отец. Он прямой потомок
древнего верховного жреца майя. Он последний жрец
этого племени. Мы с отцом много говорили и решили, что
богатство — не самое главное в жизни. Вы купили меня
за двести пятьдесят песо, однако подарили мне свободу,
отдали меня мне самому. Вы подарили человеку жизнь,
теперь я сам себе господин. Я так думаю, и мой отец
тоже. И вот, раз гринго и испанцы так уж созданы, что
богатство для них — самое главное, мы проведем вас к со-
кровищам племени майя — мой отец и я: ведь мой отец
знает дорогу. Идти в горы надо из Сан-Антонио, а не из
Хучитана.
— Твой отец действительно знает, где находится со-
кровище? Точно знает?—спросил Генри и тихонько
шепнул Френсису, что это самое сокровище и заставило
его бросить поиски клада Моргана на Тельце и переко-
чевать на материк.
Пеон покачал головой.
— Мой отец никогда там не был, зачем ему это — ему
не нужны богатства. Отец, покажи-ка, что написано на
нашем древнем языке, на котором один только ты из всех
живых майя умеешь читать.
Старик извлек из своей набедренной повязки гряз-
ный, потрепанный парусиновый мешочек. Из него он вы-
тащил нечто похожее на спутанный клубок бечевок,
сплошь в узлах. Но это были не настоящие бечевки,
а какие-то косички из древесной коры, столь ветхие, что
казалось, они вот-вот рассыплются от одного прикоснове-
ния; и в самом деле, когда старик дотронулся до них, из-
452
под пальцев его посыпалась труха. Бормоча себе под нос
молитвы на древнем языке майя, индеец поднял вверх
клубок и благоговейно поклонился ему, прежде чем начать
его распутывать.
— Письмо узелками — так писали майя в древности,
но теперь никто их языка не знает,—тихо произнес Ген-
ри.— Этому можно верить, если только старик не раз-
учился читать.
Клубок был вручен Френсису, и все с любопытством
склонились над ним. Он был похож на кисть, неумело
связанную из множества бечевок, сплошь покрытых боль-
шими и маленькими узелками. Бечевки тоже были неоди-
наковые — одни потолще, другие потоньше, одни — длин-
ные, другие — короткие. Старик пробежал по ним паль-
цами, бормоча себе под нос что-то непонятное.
— Он читает,— торжествующе воскликнул пеон.—
Узлы — это наш древний язык, и он читает по ним, как
по книге!
Френсис и Леонсия, склонившись пониже, чтобы
лучше видеть, случайно коснулись друг друга воло-
сами — оба • вздрогнули и поспешно отодвинулись, но
взгляды их при этом встретились, и снова искра пробе-
жала между ними. Генри, всецело увлеченный тем, что
рассказывал индеец, ничего не заметил, он смотрел лишь
на таинственный клубок.
— Что ты скажешь, Френсис? — шепотом спросил
он.— Это же колоссально! Колоссально!
— Меня уже ждут в Нью-Йорке.— Френсис явно ко-
лебался.— Нет, не какие-то люди или развлечения, а де-
ла,—поспешно добавил он, почувствовав молчаливый упрек
и огорчение Леонсии.— Не забудьте, что я связан с «Тэм-
пико петролеум» и биржевым рынком; мне даже страшно
подумать, сколько миллионов у меня в это вложено.
— Футы черт рогатый!—воскликнул Генри.— Да
ведь если сокровище майя даже в десять раз меньше того,
что о нем рассказывают, все равно доля каждого из
нас — твоя, моя и Энрико— будет побольше, чем все твое
теперешнее богатство.
Френсис все еще колебался. Энрико стал пространно
уверять его, что сокровище майя действительно суще-
ствует, а Леонсия, улучив минуту, шепнула ему на ухо:
453
— Неужели вам так скоро надоело... искать сокро-
вище?
Френсис испытующе посмотрел на нее, потом перевел
взгляд на красовавшийся у нее на пальце подарок жениха
и так же тихо ответил:
— Разве я могу оставаться здесь, если я люблю вас,
а вы любите Генри?
Он впервые открыто признался ей в любви, и Леонсия
почувствовала, что в душе ее вспыхнула радость, тотчас
сменившаяся, однако, стыдом: как же может она считать
себя добродетельной, если, оказывается, способна любить
одновременно двоих? Она взглянула на Генри, словно же-
лая это проверить, и сердце ответило ей: «да». Она лю-
била Генри так же искренне, как Френсиса, и ей одина-
ково нравились те черты, которые были у них одинако-
выми, и по-разному волновали те, которые были разными.
— Боюсь, что мне придется сесть на «Анджелику» —
скорее всего в Бокас-дель-Торо — и уехать,— говорил
между тем Френсис ее жениху.— А вы с Энрико отправ-
ляйтесь за сокровищем и, если найдете его, поделите по-
полам.
Пеон, услышав это, быстро заговорил с отцом на сбоем
языке, а затем обратился к Генри.
— Слышишь, что он говорит, Френсис? — сказал
Генри, указывая на священную кисть.— Тебе придется
пойти с нами. Ведь именно тебя хочет отблагодарить ста-
рик за спасение своего сына. И он отдает сокровище не
нам, а тебе. Если ты не поедешь, он не прочтет нам ни
одного узелка.
Но побудила Френсиса переменить решение все-таки
Леонсия,— она молча, печально смотрела на него и слов-
но просила взглядом: «Ну, пожалуйста, ради меня!»
Глава тринадцатая
Неделю спустя из Сан-Антонио в один и тот же день
выехали в Кордильеры три разные экспедиции. Первая —
на мулах — состояла из Генри, Френсиса, пеона и его
престарелого отца, а также нескольких пеонов с планта-
454
ции Солано. Каждый пеон вел на поводу мула, нагружен-
ного продовольствием и снаряжением. Старый Энрико
Солано в последний момент был вынужден отказаться от
поездки из-за внезапно открывшейся раны, которую он
получил давно, в дни своей молодости, участвуя в одной
из многочисленных революций.
Кавалькада проследовала по главной улице Сан-Анто-
нио, мимо тюрьмы, стену которой взорвал Френсис и ко-
торую лишь недавно стали заделывать сами заключей-
ные. Навстречу экспедиции попался Торрес, который не-
торопливо шел по улице; он только что получил очеред-
ную телеграмму от Ригана и, увидев двух Морганов во
главе целой партии, изумленно воззрился на них.
— Куда это вы направляетесь, сеньоры? — крикнул
Торрес.
Мгновенно, как будто заранее столковавшись и проре-
петировав, Френсис указал на небо, Генри — прямо в
землю, пеон—направо, а его отец — налево. Такая не-
учтивость взбесила Торреса, и он разразился грубой
бранью, но, это только вызвало общий смех,— смеялись
даже пеоны, погонявшие мулов.
Торреса ждал еще один сюрприз. Несколько позже,
когда весь город спал во время сиесты, он увидел Леон-
сию и ее младшего брата Рикардо верхом на мулах; за
ними на поводу шел третий мул, явно нагруженный сна-
ряжением для лагеря.
Третьей экспедицией была экспедиция самого Тор-
реса, и народу в ней было не больше и не меньше, чем в
экспедиции Леонсии, ибо состояла она всего-навсего из
самого Торреса и некоего Хосе Манчено—известного в
тех местах убийцы, которого Торрес по каким-то сообра-
жениям избавил от страшной смерти в Сан-Хуане. Од-
нако, когда Торрес затеял эту экспедицию, у него были
куда более обширные планы, чем это могло показаться.
Почти у самого подножья Кордильер обитало странное
племя кару. Оно вело свое начало от рабов-негров, бежав-
ших из Африки, и рабов-караибов с Москитового Берега,
осевших здесь и женившихся на женщинах, которых они
похищали из долины, и на беглых, как они сами, рабынях.
Эта единственная в своем роде колония, обосновавшаяся
между верхними Кордильерами, населенными индейцами,
455
и собственно Панамским государством в долине, сумела
сохранить почти полную независимость. Позже, когда в
эту колонию влились беглые каторжники-испанцы, про-
изошло уже окончательное смешение рас и племен, и обо
всем народе кару пошла такая дурная слава, что, не будь
тогдашнее правительство по горло занято всякими
политическими махинациями, оно непременно послало
бы войска, чтобы уничтожить этот рассадник порока.
Вот в этом-то рассаднике порока и родился Хосе Ман-
чено от испанца-отца, убийцы по профессии, и метиски-
матери, занимавшейся тем же. И сюда-то и вез Хосе Ман-
чено Альвареса Торреса для того, чтобы тот мог выпол-
нить приказ, исходивший из уолл-стритовской конторы
Томаса Ригана.
— Ну, и повезло же нам, что мы с ним встретились,—
заметил Френсис, указывая Генри на последнего жреца
племени майя, ехавшего впереди них.
— Да, но уж очень он дряхлый,— сказал Генри.—
Ты только посмотри на него!
Старик, ехавший впереди, все время перебирал свя-
щенную кисть и что-то бормотал про себя.
— Будем надеяться, что старикан не искрошит ее,—
от всей души пожелал Генри.— Можно было бы, кажется,
прочесть один раз указания и запомнить их, а не теребить
без конца кисть.
Они выехали из зарослей на поляну,— по всей вероят-
ности, кто-то вырубил здесь джунгли и заставил их от-
ступить. Отсюда открывался вид на далекую гору Бланко
Ровало, вырисовывавшуюся на фоне залитого солнцем
неба. Старый индеец остановил своего мула, провел
пальцем по нескольким волокнам священной кисти и,
указывая на гору, объяснил на ломаном испанском
языке:
— Тут сказано: «Там, где след от Стопы бога, жди,
пока не вспыхнут глаза Чиа».
И он показал на узелки одного из волокон, по кото-
рым он это прочел.
— Но где же этот след, старик? — спросил Генри,
оглядывая непримятую траву.
456
Не сказав ни слова, старик тронул своего мула и, под-
гоняя его ударами голых пяток по бокам, рысцой пересек
вырубку и въехал в расстилавшиеся за нею джунгли.
— Он точно гончая идет по следу, и похоже, что по
горячему,— заметил Френсис.
Так они проехали с полмили; джунгли кончились, и
перед всадниками раскинулись крутые склоны гор, порос-
шие густой травой. Тут старик пустил своего мула гало;
пом и не сбавлял ходу до тех пор, пока они не добрались
до естественной впадины в почве фута три глубиной, уди-
вительно напоминавшей по форме отпечаток гигантской
ступни. Здесь вполне могло бы разместиться двенадцать
человек.
— След Стопы бога,— торжественно провозгласил
старый жрец, слез с мула и в молитве распростерся на
земле.— «Там, где след от Стопы бога, жди, пока не
вспыхнут глаза Чиа»,— так говорят священные узлы.
— Отличное место для завтрака!—заявил Генри.—
В ожидании всяких чудес недурно было бы подкрепиться.
— Если Чиа не возражает,— засмеялся Френсис.
И Чиа не возражала,— во всяком случае старый
жрец не мог обнаружить никаких возражений в своих
узелках.
На опушке леса стреножили мулов, из ближайшего
ручейка принесли воды и посредине Стопы развели ко-
стер. Старик майя, казалось, ничего не видел и не слы-
шал — он все бормотал нескончаемые молитвы, снова и
снова перебирая свои узелки.
— Только бы он не спятил!— сказал Френсис.
— Мне еще там, в Хучитане, показалось, что у него
какой-то дикий взгляд,— признался Генри.— А посмотри
сейчас, какие у него глаза.
Но тут в разговор вмешался пеон, который, хоть и ни
слова не понимал по-английски, однако почувствовал, о
чем идет речь.
— Проникнуть в тайну древних святынь майя очень
грешно и опасно. Это путь к смерти. Уж кто-кто, а мой
отец это зндет. Много людей здесь умерло. И умерло не-
ожиданно и страшно. Среди них были и жрецы майя. Так
умер отец моего отца. Он тоже полюбил женщину из tierra
caliente. И из любви к ней за золото продал секрет майя:
457
он прочитал по узелкам, где спрятано сокровище, и по-
вел к нему людей из tierra caliente. Он умер. Все они
умерли. Теперь, когда мой отец состарился, он уже не лю-
бит женщин из tierra caliente. А в молодости он очень
любил их и даже сам согрешил. Он знает, как опасно
вести вас к сокровищу. С тех пор как майя спрятали его,
прошло несколько веков, и многие люди за это время пы-
тались его найти. Из тех, кто дошел до тайника, ни один
не вернулся. Говорят, что конкистадоры и пираты англи-
чанина Моргана все-таки добрались до него, но оставили
там свои кости.
— А после того, как твой отец умрет,— спросил
Френсис,— ты унаследуешь ему и тоже будешь верхов-
ным жрецом майя?
— Нет, сеньор.— И пеон отрицательно покачал голо-
вой.— Я ведь только наполовину майя. Я не умею читать
по узлам. Мой отец не научил меня этому, потому что я
не чистокровный майя.
— А если бы он сейчас умер, есть среди майя еще
кто-нибудь, кто умеет читать по узлам?
-— Нет, сеньор. Мой отец — последний из живых, кто
знает этот древний язык.
Разговор был прерван появлением Леонсии и Рикар-
до, которые, стреножив своих мулов, пустили их пастись
вместе с остальными, а сами подошли и робко заглянули
вниз. При' виде Леонсии Генри и Френсис просияли от
радости, но встретили они ее упреками и как следует раз-
бранили: они требовали, чтобы она вместе с Рикардо вер-
нулась домой.
— Но не можете же вы отослать меня назад, не дав
даже поесть! — воскликнула она и, не дожидаясь ответа,
соскользнула к ним в яму, с чисто женской хитростью
намереваясь продолжить беседу в условиях, располагаю-
щих к большей задушевности.
Их громкий разговор вывел старого жреца из молит-
венного транса, и он негодующе посмотрел на Леонсию и
с не меньшим негодованием обрушился на нее, перемежая
свою гневную речь на языке майя испанскими словами и
фразами.
— Он говорит, что женщины — это зло,— перевел его
сын, как только жрец на минуту умолк.— Он говорит,
458
что из-за женщин мужчины ссорятся, пускают в ход
ножи и убивают друг друга. Где женщины — там беды и
божий гнев. Они сходят с божьего пути и ведут человека
к гибели. Он говорит, что женщина — извечный враг бога
и мужчины. Она всегда стоит между мужчиной и богом.
Он говорит, что женщина всегда заглушает поступь бога
и мешает мужчине приблизиться к нему. Он говорит, что
эта женщина должна уйти отсюда.	*
Френсис, внутренне давясь от смеха, только присвист-
нул в знак одобрения этой гневной диатрибы, а Генри
сказал:
— Будьте умницей, Леонсия! Вы слышите, что гово-
рят индейцы про прекрасный пол. Значит, вам здесь не
место. Ваше место в Калифорнии. Там женщины имеют
право голоса.
— Вся беда' в том, что старик еще не забыл ту жен-
щину, которая принесла ему столько горя в дни его мо-
лодости,— сказал Френсис и, повернувшись к пеону, до-
бавил: — Попроси отца прочесть по узлам, сказано
ли там, что женщине нельзя ступить на след Стопы
бога?
Тщетно дряхлый жрец перебирал священные узелки.
Он не нашел в них ни малейшего возражения против уча-
стия женщины в экспедиции.
— У него все перемешалось в голове — предания и
события собственной жизни,— победоносно улыбнулся
Френсис.— Так что, мне кажется, все почти в полном по-
рядке, Леонсия, и вы можете остаться и перекусить с
нами. Кофе уже готов. А потом...
Но то, что должно было произойти потом, произошло
сейчас. Не успели они усесться на землю и приняться за
еду, как у Френсиса, приподнявшегося было, чтобы пере-
дать Леонсии тортильи \ пулей сбило с головы шляпу.
— Эге! — сказал он, быстро садясь.— Вот это сюр-
приз! А ну-ка, Генри, погляди, кто там хотел подстрелить
меня.
В следующую минуту все, кроме старого индейца,
подкрались, к краю впадины и выглянули наружу. И вот
что они увидели: со всех сторон к ним ползли какие-то
1 Тортильи — по-испански: оладьи.
459
люди в неописуемых одеяниях; судя по лицам и цвету
кожи, они принадлежали не к одной определенной расе, а
были помесью всех рас. Вся человеческая семья, невиди-
мому, участвовала в лепке их черт и окраске их кожи.
— Ну и твари! Отроду не видывал таких,— восклик-
нул Френсис.
— Это кару,— еле выдавил из себя пеон, всем видом
своим изобличая страх.
— А кто они такие, черт...— начал было Френсис, но
тотчас спохватился:—Прошу прощения, скажи мне, во
имя неба, кто они такие, эти кару?
— Это дети дьявола,— отвечал пеон.— Они свирепее
испанцев и страшнее майя. Мужчины у них не женятся,
а девушки не выходят замуж. У них даже и жрецов-то
нет. Они чертовы выродки, дети дьявола и даже еще
хуже.
Тут поднялся старый майя и ткнул пальцем в сторону
Леонсии, как бы говоря этим обвиняющим жестом: «Вот,
она — причина нашего несчастья!» В ту же минуту пуля
задела его плечо, и он покачнулся.
— Пригни его книзу! — крикнул Генри Френсису.—
Ведь только он знает язык узлов, а глаза Чиа — или что
бы там ни было — еще не вспыхнули.
Френсис повиновался: он схватил старика за ноги и
дернул вниз,— тот упал, точно мешок с костями.
Генри же сорвал с плеча ружье и начал отстреливать-
ся. В ответ посыпался град выстрелов. Через минуту к
Генри присоединились Рикардо, Френсис и пеон. А ста-
рик, перебирая свои узелки, смотрел немигающим взгля-
дом поверх впадины — туда, где торчал скалистый склон
горы.
— Остановитесь! — воскликнул Френсис, но возглас
его потонул в грохоте стрельбы.
Ему пришлось ползком пробираться от одного к дру-
гому, чтобы заставить своих спутников прекратить огонь.
И каждому в отдельности он объяснял, что все их боепри-
пасы находятся на мулах и надо беречь патроны, еще
оставшиеся в магазинах и в обоймах.
— Да смотрите, чтобы они не попали в вас,— преду-
преждал всех Генри.— У них старинные мушкеты и арке-
460
бузы, которые могут проделать в вас дыру величиной с
обеденную тарелку.
Через час была выпущена последняя пуля, если не
считать нескольких зарядов, остававшихся в пистолете-
автомате Френсиса, после чего те, кто сидел в углублении,
прекратили огонь, несмотря на беспорядочную стрельбу
кару. Хосе Манчено первым догадался, в чем дело. Он
осторожно подполз к краю ямы, чтобы удостовериться в
правильности своих предположений, и знаком дал понять
своим, что у осажденных вышли все патроны и, следова-
тельно, их можно взять голыми руками.
— Недурно мы вас поймали, сеньоры,— злорадно за-
явил он оборонявшимся; слова его сопровождались хохо-
том кару, окруживших яму.
Но то, что произошло в следующую минуту, было
столь же внезапно и неожиданно, как это бывает в театре,
когда меняются картины. Кару вдруг повернулись и с кри-
ками ужаса бросились бежать. Бежали они в такой па-
нике и смятении, что многие даже побросали свои муш-
кеты и мачете.
— А все-таки я уложу тебя, сеньор Сарыч,— любезно
крикнул Френсис вслед Манчено, наводя на него писто-
лет.
Он прицелился было в бандита, но передумал и не
спустил курка.
— У меня осталось всего три патрона,— как бы изви-
няясь, пояснил он Генри.— А в этой стране нельзя знать
заранее, когда больше всего могут пригодиться три пат-
рона, «как я заметил явно, явно»,— пропел он.
— Смотрите! — крикнул пеон, указывая на своего
отца, а затем на видневшуюся вдали гору.— Вот почему
они удрали. Они поняли, что святыни майя грозят им
гибелью.
Старый жрец в экстазе, вернее в трансе, перебирал
узлы священной кисти и не отрываясь смотрел на далекую
гору, на склоне которой, один подле другого, то и дело
вспыхивали два ярких огонька.
— Такую штуку кто угодно может устроить с
помощью двух зеркал,— иронически заметил Генри.
— Это глаза Чиа, это глаза Чиа,— повторял пеон.—
Вы же слышали, что сказал мой отец. Он прочитал по
46!
узлам: «Там, где след от Стопы бога, жди, пока не вспых-
нут глаза Чиа».
Старик поднялся и не своим голосом возопил:
— «Чтобы найти сокровище, нужно найти глаза!»
— Хорошо, старик,— успокоительно сказал Генри и
своим маленьким карманным компасом засек местонахож-
дение двух огней.
— Да у него, видно, компас в голове,— заметил часом
позже Генри, указывая на старого жреца, ехавшего на
муле впереди всех.— Я проверяю его по компасу, и даже
если какое-то естественное препятствие заставляет его
сворачивать в сторону, он потом все равно выходит на
верный путь, точно он — магнитная стрелка.
Как только путешественники отъехали от Стопы бо-
га, огоньки исчезли из виду. Поскольку местность была
неровная, их можно было заметить, невидимому, только
оттуда. А местность, надо сказать, и в самом деле была
неровная: высохшие русла речонок сменялись утесами,
лес — песчаными дюнами и каменистым грунтом со сле-
дами вулканического пепла.
Наконец, они добрались до такого места, где ехать
верхом уже было нельзя; погонщиков вместе с мулами
оставили на попечении Рикардо и велели ему разбить ла-
герь. Остальные двинулись дальше по крутому склону, по-
росшему кустарником, подтягивая друг друга и цепляясь
за торчащие из земли корни. Старый индеец попрежнему
шел впереди и, казалось, забыл о присутствии Леонсии.
Они прошли еще с полмили, как вдруг старик резко
остановился и отпрянул назад, точно его укусила змея.
А случилось вот что: Френсис расхохотался, и по ска-
лам, передразнивая его, прокатилось гулкое нестройное
эхо. Последний жрец племени майя поспешно пробежал
пальцами по узлам, выбрал один из шнуров, дважды пе-
ребрал его узлы и объявил:
— «Когда боги смеются, берегись!» — так говорят
узлы.
Добрых четверть часа Френсис и Генри смеялись и
кричали на разные голоса, пытаясь убедить старого жре-
ца, что это всего лишь эхо.
462
Через полчаса путники дошли до отлогих песчаных
дюн. И снова старик отпрянул назад. Каждый шаг по пе-
ску вызывал целую какофонию звуков. Люди замирали
на месте — и все замирало вокруг. Но стоило сделать
хотя бы шаг, и песок снова начинал петь.
— «Когда боги смеются, берегись!» — предостере-
гающе воскликнул старик.
Он начертил пальцем круг на песке, и пока он чертил,
песок выл и визжал; затем старик опустился на колени,—
песок взревел и затрубил. Пеон, по примеру отца, тоже
вступил в грохочущий круг, внутри которого старик ука-
зательным пальцем выводил какие-то каббалистические
фигуры и знаки,— и при этом песок выл и визжал.
Леонсия, до смерти напуганная всем этим, прильнула
к Генри и Френсису. Даже Френсис был ошеломлен.
— Эхо, конечно, гулкое,— сказал он.— Но ведь тут
не только эхо. Ничего не понимаю! Говоря по совести,
это начинает действовать мне на нервы.
— Вздор!—возразил Генри и пошевелил песок но-
гой; послышался рев.— Это поющий песок. Мне доводи-
лось видеть такой на Кауайе, одном из Гавайских остро-
вов,— дивное место для туристов, уверяю вас. Только
здесь песок лучше и куда голосистее. Ученые придумали
десяток мудреных теорий, объясняющих это явление.
Я слышал, что оно наблюдается и в других местах зем-
ного шара. В таких случаях нужно брать в руку компас и,
следуя ему, пересекать пески. Эти пески хоть и лают, но,
к счастью, не кусаются.
Однако жреца невозможно было уговорить выйти из
начертанного им круга; единственное, чего достигли Мор-
ганы,— это что старик перестал молиться и в ярости на-
кинулся на них, бормоча непонятные слова на языке майя.
— Он говорит,— перевел его сын,— что мы просто со-
вершаем святотатство, даже песок вопит от возмуще-
ния. Он не пойдет дальше: он боится подойти к страш-
ному обиталищу Чиа. И я тоже не пойду,— мой дед погиб
там, это знают все майя. Отец говорит, что не хочет там
умереть. Он говорит: «Мне еще не так много лет, чтоб
умирать».
463
— Ну да, всего-навсего восемьдесят! — расхохотался
Френсис и тотчас испуганно вздрогнул от колдовских
раскатов пересмешника-эхо, подхваченных песчаными
дюнами.
— Слишком молод, чтобы умирать! А как насчет вас,
Леонсия? Вам тоже еще рановато желать смерти?
— Ну-ка, ответь за меня,— шуткой откликнулась она
и слегка пошевелила ногой песок, заставив его издать
звук, похожий на вздох укоризны.— Как раз наоборот, я
слишком стара, чтобы умирать от страха только потому,
что скалы смеются, а дюны лают на нас. Пойдемте-ка
лучше вперед. Мы ведь теперь совсем уж близко от этих
огоньков. А старик пускай сидит себе в своем кругу и
ждет нашего возвращения.
Она выпустила их руки и пошла вперед, а Френсис и
Генри последовали за ней. Как только они двинулись,
дюны зароптали, а та, что была блцже к ним и осыпа-
лась по склонам,— взревела и загрохотала. К счастью для
них, как они вскоре убедились, Френсис запасся мотком
тонкой, но крепкой веревки.
Перейдя через пески, они попали в такое место, где эхо
было еще сильнее. Их крики отчетливо повторялись по
шесть и даже восемь раз.
— Фу ты черт рогатый!—воскликнул Генри.— Не
удивительно, что туземцы побаиваются таких мест!
— А помните, у Марка Твена описан человек, кото-
рый собирал коллекцию эхо? — спросил Френсис.
— Первый раз слышу. Но майя безусловно могли бы
собрать здесь недурную коллекцию. Умно придумали, где
спрятать сокровище! Место это, несомненно, искони счи-
талось священным — даже еще когда и испанцев здесь
не было. Древние жрецы знали причину этих явлений, но
пастве своей говорили о них как о величайших тайнах, о
чем-то сверхъестественном.
Через несколько минут они вышли на открытое ровное
место, над которым низко нависала растрескавшаяся ска-
ла; дальше они пошли уже не гуськом, а все трое рядом.
Земля вокруг была покрыта корой — такой сухой и каме-
нистой, что невозможно было представить себе, будто
где-то растут деревья и зеленеет трава. Леонсия, ожив-
ленная и веселая, не желая обижать ни одного из мужчин,
464
схватила их обоих за руки и пустилась вместе с ними бе-
гом. Не успели они пробежать и пяти шагов, как случи-
лась беда. Кора дала трещину, и оба — Генри и Френ-
сис — разом провалились выше колен, а вслед за ними
провалилась и Леонсия, почти так же глубоко.
— Фу ты черт рогатый!—пробормотал Генри.— Да
тут и в самом деле вотчина дьявола!
Слова эти, произнесенные шепотом, были тотчас под-
хвачены окружающими скалами, которые на все лады —
тоже шепотом — принялись повторять их без конца.
Леонсия и ее спутники не сразу уразумели всю опас-
ность своего положения. Лишь когда после тщетных по-
пыток выбраться они погрузились по пояс и стали погру-
жаться еще глубже, мужчины поняли, чем это им грозит.
Леонсия же продолжала смеяться, точно с ними приклю-
чилось забавное происшествие.
— Зыбучие пески! — с ужасом прошептал Френсис.
— Зыбучие пески! — с ужасом ответили дюны, без
конца повторяя это замирающим жутким шепотом, как
будто злорадно разбалтывая какую-то новость.
— Тут впадина, засыпанная зыбучими песками,— до-
гадался Генри.
— А видно, старикан был все-таки прав, оставшись
тдм, на поющих песках,— сказал Френсис.
Жуткий шепот возобновился, и отголоски его еще
долго звучали, замирая вдали.
К этому времени все трое уже погрузились в песок по
самую грудь и медленно продолжали погружаться.
— Но должен же кто-то выйти из этой передряги жи-
вым! — воскликнул Генри.
Даже не сговариваясь, молодые люди стали приподы-
мать Леонсию, хотя усилия, которых им это стоило, и тя-
жесть ее тела заставляли их самих быстрее погружаться в
песок. Когда Леонсия, вскарабкавшись к ним на плечи,
наконец выбралась на поверхность, Френсис сказал, а
эхо насмешливо повторило за ним:
— Теперь, Леонсия, мы вас выбросим отсюда. По
команде «вперед!» — прыгайте и падайте плашмя на
^ору,—только постарайтесь сделать это полегче. Вы сразу
начнете скользить по ней. И очень хорошо — только не
останавливайтесь. Ползите вперед. Передвигайтесь на
16 Джек Лондон, т. 8	465
четвереньках, пока не доберетесь до твердой почвы. Что
бы там ни было, не вставайте, пока не почувствуете твер-
дой почвы под ногами. Генри, приготовились?
И они стали раскачивать ее — вперед, назад,— хотя
при каждом движении и погружались все глубже в пе-
сок; раскачав Леонсию в третий раз, Френсис крикнул:
«Вперед», и они с Генри подбросили ее с таким расчетом,
чтобы она упала на твердую почву.
Леонсия в точности выполнила их указания и полз-
ком, на четвереньках, добралась до скал.
— Теперь давайте веревку!—крикнула она им.
Но Френсис увяз уже настолько глубоко, что не был
в состоянии снять веревочный круг, который он повесил
себе на шею, пропустив под руку. Генри сделал это за
него и, изловчившись, бросил конец веревки Леонсии,
хотя при этом и погрузился в песок на такую же глубину,
как и Френсис.
Леонсия поймала веревку и потащила к себе, потом
обвязала ее вокруг камня величиной с автомашину и
крикнула Генри, чтобы он подтягивался. Но из этой
затеи ничего не вышло: Генри только еще глубже
погрузился в песок; его засосало уже до подбородка,
как вдруг Леонсия крикнула, вызвав в воздухе настоя-
щий бедлам:
— Подождите! Перестаньте тянуть! Я что-то приду-
мала! Кидайте мне всю веревку! Оставьте себе ровно
столько, чтобы обвязаться подмышками.
И, таща за собой веревку, она принялась карабкаться
вверх по скале. На высоте сорока футов, в расщелине,
росло сучковатое карликовое дерево,— тут Леонсия оста-
новилась. Перекинув веревку через ствол, как если бы
это был блок, она высвободила ее конец и обмотала его
вокруг огромного тяжелого камня, нависшего над об-
рывом.
— Молодец девушка! Правда, Генри? — воскликнул
Френсис.
Оба сразу поняли, что она задумала: все зависело
только от того, удастся ли ей сдвинуть с места висевшую
над обрывом глыбу и сбросить ее вниз. Прошло пять
драгоценных минут, прежде чем Леонсия нашла толстый
сук, достаточно крепкий, чтобы он мог служить ей дом-
466
кратом. Спокойно, напрягая все силы, она стала толкать
камень сзади, а тем временем оба любимых ею человека
все глубже погружались в песок. Наконец, ей удалось
сбросить глыбу.
Падая, глыба с такой силой дернула веревку, что
из груди Генри, внезапно сжатой тугой петлей, вы-
рвался невольный стон. Его медленно вытянуло из зыб-
кой пучины нехотя выпускавших его песков, которые с
громким причмокиванием смыкались за ним. Достигнув
поверхности, он стремительно взлетел на воздух, перемах-
нул через полосу хрупкой коры и упал на твердую землю,
прямо под деревом, а глыба прокатилась и замерла ря-
дом с ним..
Когда конец веревки был брошен Френсису, зыбучие
пески засосали его уже по самую шею. Очутившись ря-
дом с Генри и Леонсией на tierra firma \ он показал ку-
лак зыбучим пескам, из которых едва вырвался, и со
смехом принялся глумиться над ними. Генри с Леон-
сией вторили ему. А в ответ мириады духов глумились
над ними, и весь воздух наполнился шуршаньем и ше-
потом, звучавшим злой издевкой.
Глава четырнадцатая
— Не за миллион же миль Стопа бога от этих двух
огней,— заметил Генри, когда они втроем остановились
перевести дух у подножья высокой отвесной скалы.—
Ведь если б огни были где-то дальше, мы бы их не уви-
дели: их заслоняла бы от нас эта громадная скала. Но
лезть на нее невозможно, а чтобы обойти — понадобится
уйма времени. Поэтому давайте прежде обследуем все
здесь. По-моему, огоньки вспыхивали где-то поблизости.
— А не мог ли это делать кто-нибудь с помощью зер-
кала? — предположила Леонсия.
— Нет, скорей всего это какое-то явление природы,—
ответил Френсис.— Я теперь уверовал в ее чудеса, после
этих лающих песков.
1 Твердая земля (итал.).
16*
467
Леонсия, случайно взглянув вверх на скалу, так и за-
мерла.
— Смотрите! — воскликнула она.
Генри и Френсис тоже подняли головы. То, что они
увидели, была уже не вспышка, а ровный, немигающий
свет, который слепил глаза, как солнце. Мужчины тотчас
стали пробираться к подножью скалы. Судя по густоте
зелени, здесь много лет не ступала нога человека. Тяжело
дыша, они выбрались, наконец, на открытое место, где
сравнительно недавний обвал уничтожил всякую расти-
тельность.
Леонсия захлопала в ладоши. Теперь источник света
был уже виден всем. На высоте тридцати футов в скале
сверкали два огромных глаза, каждый в целую сажень,
покрытых каким-то блестящим белым веществом.
— Глаза Чиа! — воскликнула Леонсия.
Генри почесал затылок, припоминая что-то.
— Мне кажется, я догадываюсь, из чего они сде-
ланы,— молвил он.— Я никогда не видал их до сих пор,
но слышал рассказы стариков. Это древний трюк индей-
цев племени майя. Ставлю свою долю клада против ды-
рявой монеты в десять центов, Френсис, что могу ска-
зать тебе, что собой представляет это вещество.
— Принимаю! — отозвался Френсис.— Надо быть
круглым дураком, чтобы не согласиться на такое пари,
даже если спор идет о таблице умножения. Ведь можно
выиграть миллионы, а риску всего десять центов! Да на
таких условиях я готов поспорить, что дважды два —
пять,— авось каким-нибудь чудом я сумею доказать это.
Так говори же, что это такое? Пари заключено.
— Устрицы,— улыбнулся Генри.— Раковины устриц.
Я имею в виду перламутровые раковины, конечно. Это
перламутр, искусно уложенный в виде мозаики, вот и по-
лучилась сплошная отражающая поверхность. Если хо-
чешь доказать, что я не прав,— полезай и посмотри
сам.
Посредине, немного ниже глаз, торчал треугольный
выступ, похожий на гигантский нос. Он казался своеоб-
разным наростом на лике скалы. Камень был неровный,
и благодаря своей кошачьей ловкости Френсису удалось
довольно быстро преодолеть те десять футов, которые
468
отделяли его от основания выступа. Дальнейший путь
вверх по его ребру был уже гораздо легче. Однако сва-
литься с высоты двадцати пяти футов и сломать себе
руку или ногу — перспектива мало приятная в таком без-
людном месте, и Леонсия, невольно вызвав ревнивый
блеск в глазах Генри, крикнула:
— Ради бога, Френсис, будьте осторожней!
Остановившись на вершине треугольника, Френсис
осмотрел сначала один, потом другой глаз. Затем он вы-
тащил свой охотничий нож и начал ковырять правый
глаз. *
— Если б старый джентльмен был здесь, его б кон-
драшка хватила при виде такого святотатства,— заметил
Генри.
— Ты выиграл десять центов! — крикнул Френсис,
бросая в протянутую руку Генри выковырянный им уго-
лок глаза.
Это был перламутр — плоский кусочек, часть мозаики,
которой был выложен глаз.
— Дыма без огня не бывает,— сказал Генри.— Не-
спроста выбрали майя это дикое место и вделали в скалу
глаза Чиа.
— Пожалуй, мы совершили ошибку, что оставили там
старого джентльмена с его священными узелками,— ска-
зал Френсис.— Узелки бы все объяснили нам и подска-
зали, что делать дальше.
— Где есть глаза, там должен быть и нос,— вставила
Леонсия.
— Вот же он! — воскликнул Френсис.— Бог мой, да
ведь я сейчас по нему лазил. Мы слишком близко стоим,
на него надо смотреть издали. С расстояния в сто яр-
дов это, наверно, выглядит как гигантское лицо.
Леонсия подошла к скале и ткнула ногой в кучу гни-
лых листьев и веток, занесенных сюда, повидимому, тро-
пическими мистралями.
— В таком случае и рот должен быть, где ему поло-
жено, под носом,— сказала она с самым серьезным видом.
В один миг Генри и Френсис ногами разбросали кучу
и обнаружили отверстие в скале — правда, слишком
маленькое, чтобы в него мог пролезть человек. Недавний
обвал, должно быть, частично засыпал его. Откатив в
469
сторону несколько камней и просунув в отверстие голову
и плечи, Френсис посветил зажженной спичкой.
— Берегитесь змей,— предупредила его Леонсия.
Френсис буркнул что-то в знак признательности и со*
обшил:
— Это искусственная пещера. Она высечена в скале,
и притом весьма умело, насколько я могу судить.
А черт! — Последнее относилось к спичке, которая обо-
жгла ему пальцы.— Да тут не нужно никаких спичек! —
с удивлением воскликнул он.— Это пещера с естествен-
ным освещением... свет проникает откуда-то сверху... на-
стоящий дневной свет. Ну и молодцы же были эти древ-
ние майя. Не удивлюсь, если мы обнаружим тут лифт, го-
рячую и холодную воду, паровое отопление и швейцара.
Итак, прощайте!
Френсис пролез в отверстие и исчез в глубине. Вскоре
из пещеры послышался его голос:
— Идите сюда! Здесь замечательно!
— А вы еще не хотели брать меня с собой! —укориз-
ненно сказала Леонсия, спустившись в свою очередь на
ровный пол высеченной в скале пещеры; в таинственном
сумеречном свете, проникавшем сюда, все было на ред-
кость хорошо видно.— Сперва я помогла вам найти глаза,
потом — рот. Если бы не я, вы сейчас скорей всего оги-
бали бы скалу и ушли уже на полмили отсюда и с каж-
дым шагом все больше удалялись бы от цели.
— Но здесь пусто, хоть шаром покати!— через ми-
нуту добавила она.
— Вполне понятно,— сказал Генри.— Ведь это толь-
ко вестибюль! Не такие уж глупцы были эти майя, чтобы
прятать тут сокровище, за которым так упорно охоти-
лись конкистадоры. Я даже готов побиться об заклад,
что мы так же далеки сейчас от места, где оно спрятано,
как если б мы были в Сан-Антонио.
Тут они увидели проход шириной футов в двена-
дцать— пятнадцать; о высоте его судить было трудно.
Все трое прошли, как показалось Генри, шагов сорок. Ко-
ридор резко сузился, повернул под прямым углом
направо, затем под прямым углом — налево, и они вошли
в другую просторную пещеру.
470
Таинственный дневной свет, просачивавшийся отку-
да-то сверху, попрежнему освещал им дорогу. Внезапно
Френсис, шедший впереди, резко остановился, так что
Леонсия с Генри, даже наскочили на него. Все трое вста-
ли в ряд — Леонсия посередине — и увидели прямо пе-
ред собой длинную шеренгу людей, давно умерших, но
не превратившихся в прах.
— Индейцы майя, должно быть, как и египтяне,
знали секрет бальзамирования и сохранения мумий,—
сказал Генри, бессознательно понижая голос до шепота
перед шеренгой непогребенных мертвецов, которые стояли
навытяжку, глядя на него, точно живые люди.
Все были одеты как европейцы, и лица у всех отли-
чались свойственной европейцам бесстрастностью. На
них были одежды конкистадоров и английских пиратов,
теперь уже почти истлевшие. Двое стояли в ржавых ры-
царских доспехах с поднятыми забралами. У некоторых
были пристегнуты к поясам шпаги и тесаки, а другие
держали их в высохших руках; и у всех из-за поясов тор-
чали рукоятки огромных кремневых пистолетов старин-
ного образца.
— Старик майя был прав,— прошептал Френсис.—
Все, кто пытался проникнуть в тайник, украсили его пред-
дверье своими останками и стоят теперь здесь как предо-
стережение тем, кому вздумается сюда прийти. Посмо-
трите-ка! Ведь правда—’настоящий испанец?! Навер-
няка бренчал на гитаре, так же как его отец и дед.
— А вот этот — типичный девонширец,— тоже ше-
потом сказал Генри.— Ставлю дырявый десятицентовик
против старинного медяка, что он был браконьером, под-
стрелившим оленя в заповедном лесу и бежавшим от
королевского гнева на первом же корабле в испанскую
колонию!
— Бр-р-р-р!..— Леонсия вздрогнула и прижалась к
Френсису и Генри.— От этих святынь веет смертью и
разной чертовщиной. Классическая месть! Те, кто соби-
рался ограбить сокровищницу, обречены теперь вечно
стоять на страже и охранять ее своим нетленным прахом.
Дальше идти никому не хотелось. Эти фигуры покой-
ников в старинных костюмах точно загипнотизировали
всех. Генри впал в мелодраматический тон.
471
— Смотрите, в какое дикое, страшнюё Место завела
людей погоня за богатством с первых же дней завоева-
ния Америки!—сказал он.— И хоть они не смогли
унести сокровище, чутье безошибочно привело их к са^
мому порогу. Снимаю перед вами шляпу, пираты и
конкистадоры! Приветствую вас, смелые бродяги и
разбойники! У вас был тонкий нюх: вы сумели учуять
золото и были достаточно храбры, чтобы драться за
него!
— Ух! — произнес Френсис, увлекая за собой Генри
и Леонсию сквозь строй древних искателей приключе-
ний.— Старик сэр Генри тоже должен быть где-то здесь
во главе шеренги.
Они прошли шагов тридцать, тут коридор делал еще
один поворот. У самого конца двойного ряда мумий
Генри вдруг остановил своих спутников и, указывая на
одну из них, воскликнул:
— Не знаю, как насчет сэра Генри, но Альварес Тор-
рес перед вами!
Действительно, мумия с узким темным лицом под ис-
панским шлемом, в полуистлевшем средневековом испан-
ском костюме и с большой испанской шпагой в коричне-
вой высохшей руке была поразительно похожа на Альва-
реса Торреса, у которого было точно такое же узкое и
темное лицо. Леонсия даже ахнула и, отпрянув назад,
перекрестилась.
Френсис передал ее на попечение Генри, сам же по-
дошел к мертвецу, потрогал его щеки, лоб и губы и успо-
коительно рассмеялся:
— Хотел бы я, чтобы Альварес Торрес оказался на
месте этого рыцаря. Но, знаете, у меня нет ни малейшего
сомнения в том, что он был предком Торреса, прежде
чем занял место здесь, в почетном карауле возле сокро-
вищ майя.
Леонсия, вся дрожа, прошла мимо страшной мумии.
В узком проходе стало совсем темно, и Генри, который
шел впереди, все время зажигал спички.
— Ого! — вдруг воскликнул он, после того как они
прошли шагов двести.—Взгляните-ка на эту работу!
Здорово обтесан камень!
472
Здесь откуда-то сверху в проход струился сумереч-
ный свет, позволявший видеть все и без спичек. Перед
путешественниками была ниша, из которой наполовину
торчал камень, по размеру точно соответствовавший ши-
рине прохода. Очевидно, его поместили здесь с целью за-
крыть проход. Камень был тщательнейшим образом об-
тесан, грани его и углы точно совпадали с отверстием в
стене.
— Бьюсь об заклад, что именно здесь погиб отец ста-
рика майя! — воскликнул Френсис.—Он знал секрет ме-
ханизма, поворачивающего камень, и, как видите, камень
наполовину сдвинут...
— Фу ты черт рогатый!— ругнулся Генри, перебивая
его и указывая на пол, где валялись человеческие ко-
сти.— Вот что от него осталось! Он умер много позднее
тех — иначе его бы тоже превратили в мумию. По всей
вероятности, он был последним, кто приходил сюда до
нас.
— Старый жрец рассказывал, что его отец повел сюда
людей из tierra caliente,— напомнила Леонсия.
— И еще он сказал,— добавил Френсис,— что ни
один из них не вернулся.
Генри заметил череп и поднял его; вдруг он издал ка-
кое-то восклицание и зажег спичку, теперь и его спутники
увидели находку. Череп был не только раскроен надвое
ударом меча или мачете,— на затылке виднелась дырочка,
свидетельствовавшая о том, что он был пробит пулей.
Генри потряс череп — что-то задребезжало внутри; по-
тряс его снова — и из черепа вывалилась сплющенная
пуля. Френсис внимательно осмотрел ее.
— Из седельного пистолета,— заключил он.— Порох
был, видно, плохой или подмоченный: стреляли ведь на-
верняка в упор — здесь и нельзя иначе,— и все-таки пуля
не прошла насквозь. А череп этот бесспорно принадле-
жал индейцу.
Еще один поворот направо — и они вошли в неболь-
шую, хорошо освещенную пещеру. Из окна, расположен-
ного очень высоко и забранного продольными каменными
брусьями в фут толщиной и почти такими же попереч-
ными, в пещеру проникал тусклый дневной свет. Весь пол
был усеян бельвми человеческими костями. Судя по чере-
473
пам, это были европейцы. Тут же валялись ружья, пи-
столеты, ножи, а кое-где и мачете.
— Они дошли до самого порога тайника,— заметил
Френсис,— а здесь, как видно, передрались из-за шкуры
еще не убитого медведя. Очень жаль, что с нами нет ста-
рого индейца и он не может увидеть, что приключилось с
его отцом.
— А вдруг кто-нибудь остался в живых и удрал с
добычей? — высказал предположение Генри. Но, ото-
рвавшись от печального зрелища, какое являли собой раз-
бросанные по полу кости, и оглядев пещеру, сам же и
ответил: — Впрочем, нет, не может быть. Вы только по-
смотрите на эти драгоценные камни в глазах идола. Ведь
это рубины, если я хоть что-нибудь смыслю.
Френсис и Леонсия проследили за его взглядом и
увидели огромную каменную статую женщины с раскры-
тым ртом, которая сидела, поджав ноги, и смотрела на
них красными глазами. Рот ее был так велик, что все
лицо казалось уродливым. Рядом с нею высился еще бо-
лее безобразный и отвратительный идол-мужчина, из-
ваянный, правда, в более героическом стиле. Одно ухо
истукана было обычного размера, а другое столь же урод-
ливо большое, как рот у богини.
— Эта красотка, должно быть, и есть сама Чиа,—
усмехнулся Генри.— А вот кто же этот ее лопоухий ка-
валер с зелеными глазами?
— Ей-богу не знаю! — расхохотался Френсис.— Но
зато знаю, что вместо глаз у этого лопоухого джентль-
мена самые большие изумруды, какие я когда-либо видел
наяву или во сне. Каждый из них так велик, что тут не
каратами пахнет. Такие камни можно встретить разве что
в коронах царей или это стекляшки.
— Но два изумруда и два рубина, пусть даже самые
огромные,— это, конечно, не все сокровище майя,— за-
метил Генри.— Мы переступили порог сокровищницы,
только у нас нет ключа к ее ларцам...
— А вот старик майя, который остался на поющих
песках, наверно нашел бы его по узелкам своей священ-
ной кисти,— сказала Леонсия.— Здесь, кроме этих двух
идолов и костей на полу, ничего больше нет.
474
С этими словами она подошла к статуе мужчины и
принялась рассматривать его огромное ухо.
— Не знаю, как насчет ключа,— заметила она,— но
замочная скважина тут есть...— И она показала на от-
верстие в ухе.
И в самом деле, в том месте, где обычно бывает уш-
ная раковина, ухо состояло из сплошного камня; в нем
было лишь маленькое отверстие, весьма напоминавшее
замочную скважину. Тщетно Леонсия, Френсис и Генри
ходили по пещере, выстукивая ее стены и пол, в поисках
искусно скрытых проходов или замаскированных путей к
хранилищу.
— Кости обитателей tierra caiiente, два идола, два
громадных изумруда, два таких же рубина и мы сами —
это все, что здесь есть,— подытожил Френсис.— Нам
остается только вот что: во-первых, пойти назад, приве-
сти сюда Рикардо вместе с мулами и у входа в пещеру
разбить лагерь; а во-вторых — доставить сюда старого
джентльмена с его священными узелками, даже если нам
придется тащить его на руках.
— Ты подожди здесь с Леонсией, а я вернусь и при-
веду их,— вызвался Генри, после того как они, пройдя
по длинным коридорам и миновав ряды мертвецов, вы-
шли, наконец, из пещеры на яркий солнечный, свет.
А в это время на поющих песках пеон и его отец про-
должали стоять на коленях в круге, начертанном стари-
ком. Шел сильный тропический дождь, и пеон весь дро-
жал от холода, а старик как ни в чем не бывало продол-
жал молиться, не задумываясь над тем, выдержит ли его
бренное тело такой дождь и такой ветер. Именно потому,
что пеону было тревожно и не по себе, он и заметил то,
что ускользнуло от внимания его отца. Сначала он уви-
дел Альвареса Торреса и Хосе Манчено, вышедших из
джунглей и крадучись пробиравшихся через пески. А за-
тем увидел чудо. Чудо это состояло в том, что Торрес и
Манчено преспокойно шагали по песку — и песок молчал.
Когда они скрылись из виду, пеон боязливо дотронулся
пальцем до песка, но никаких жутких звуков не псследо-
475
вало. Он ткнул пальцем глубже — все попрежнему было
тихо; и так же было тихо, даже когда он стал колотить по
песку всей ладонью: ливень лишил песок голоса.
Пеон тряхнул отца и, заставив его оторваться от своих
молитв, объявил:
— Песок больше не кричит. Он немой, как могила.
Я своими глазами видел, как враг богатого гринго про-
шел по песку. А ведь он очень грешный человек, этот
Альварес Торрес, и все-таки песок молчал. Песок умер.
У него нет больше голоса. А там, где могут идти греш-
ники, мы с тобой, старик, тоже можем пройти.
Старый индеец дрожащим указательным пальцем при-
нялся чертить в круге каббалистические знаки — песок не
издал ни звука; он молчал, даже когда старик попы-
тался чертить и за пределами круга. Песок отсырел, а
пески могут петь, лишь когда их насквозь прокалит
солнце. Пальцы старика забегали по узелкам священной
кисти.
— Тут сказано,— сообщил он,— что, когда песок пе-
рестает говорить, можно спокойно идти дальше. До сих
пор я свято следовал всем велениям бога. Будем следо-
вать им и впредь; а потому пойдем, сын мой.
И они зашагали так быстро, что вскоре вышли из
полосы песков и почти нагнали Торреса и Манчено, а
сия достойная пара, завидя их, поспешила спрятаться в
кусты. Пропустив старика с сыном вперед и держась на
почтительном расстоянии, они двинулись за ними следом.
Тем временем Генри, выбравший более короткий путь,
разминулся как с первой, так и со второй парой.
Глава пятнадцатая
— И все-таки напрасно я остался в Панаме, это было
ошибкой и проявлением слабости с моей стороны,— за-
метил Френсис Леонсии. Они сидели рядом на камнях у
входа в пещеру, поджидая возвращения Генри.
— Неужели нью-йоркская биржа так много для вас
значит? — кокетливо поддразнивая его, спросила Леон-
сия. Но слова эти были лишь частично продиктованы ко-
476
кетством: главное — Леонсии хотелось выиграть время.
Она боялась оставаться наедине с этим человеком, кото-
рого она любила такой удивительной и пугавшей ее лю-
бовью.
Но Френсис не хотел ждать.
— Я человек прямой, Леонсия. Я говорю то, что ду-
маю,— прямо, коротко и открыто...
— Ив этом вы отличаетесь от нас, испанцев,— пре-
рвала она его.— У нас самые простые мысли принято об-
лекать в цветистые слова.
Френсис настойчиво продолжал, как если бы она и
не прерывала его:
— Вот вы, Леонсия, как раз и принадлежите к числу
таких хитрюг. Я говорю прямо и откровенно, как говорят
мужчины. А вы хитрите и увиливаете, точно бабочка, из-
бегающая сачка,— что, должен признать, свойственно
женщинам, и мне следовало ожидать этого. И все-таки
это несправедливо... по отношению ко мне. Я ведь прямо
выкладываю вам, что у меня на сердце, и вы все отлично
понимаете. А сами ничего не говорите мне о своих чув-
ствах. Вы хитрите и изворачиваетесь. И я уже просто
ничего не понимаю. Следовательно, вы ставите меня в не-
выгодное положение. Вы же знаете, что я люблю вас.
Я вам откровенно в этом признался. А вы ответили что-
нибудь?
Леонсия сидела красная, опустив глаза, и не знала,
что сказать.
— Вот опять! — не унимался Френсис.— Вы мне не
отвечаете! Вы держитесь со мной теплее и оттого каже-
тесь мне прелестнее и желаннее, чем когда-либо, и все-
таки вы лукавите и ничего не говорите о своих чувствах
и намерениях. Почему? Потому что вы женщина или по-
тому что испанка?
Его слова взволновали Леонсию до глубины души.
С трудом владея собой, но внешне сохраняя, однако, пол-
ную невозмутимость, она спокойно посмотрела на него и
так же спокойно произнесла:
— Я могу быть англичанкой, американкой или кем
угодно, но я умею прямо смотреть на вещи и называть их
своими именами.— Она помолчала, хладнокровно обду-
477
мывая, что сказать дальше, и столь же хладнокровно про-
должала: — Вы сетуете на то, что вы вот сказали мне
о своей любви, а я молчу. Сейчас я все вам объясню, и
вполне откровенно. Я люблю вас...
Он протянул к ней руки, но она оттолкнула его.
— Подождите!—повелительно сказала она.— Кто
же из нас ведет себя как женщина... или как испанка?
Я ведь еще не кончила. Я люблю вас. И я горжусь тем,
что люблю вас. Но это не все. Вы спросили меня о моих
чувствах и намерениях. На вопрос о чувствах я ответила.
А что касается намерений, то вот вам мой ответ: я соби-
раюсь выйти замуж за Генри.
Такая англосаксонская прямолинейность положитель-
но ошеломила Френсиса, и он с трудом выдавил:
— Но, ради бога, объясните почему?
— Потому что я люблю Генри,— ответила она, смело
глядя ему в глаза.
— Но вы же... вы же говорите, что любите меня? —
дрожащим голосом произнес он.
— Вас я тоже люблю. Я люблю вас обоих. И я вовсе
не такая уж дурная женщина — по крайней мере так мне
всегда казалось. И до сих пор так кажется, хоть разум и
подсказывает мне, что добродетельная женщина не может
любить одновременно двух мужчин. Ну и ладно. Зна-
чит, я дурная,— такая уж я родилась, ничего не поде-
лаешь.
Она помолчала, но Френсис все еще не мог произне-
сти ни слова.
— Ну, так кто же из нас ведет себя как англосакс? —
спросила она с легкой улыбкой, не то бросая ему вы-
зов, не то забавляясь его замешательством.— Я сказала
вам, не хитря и не увиливая, о своих чувствах и на-
мерениях.
— Но это нелепо! — горячо запротестовал он.— Не
можете же вы, любя меня, выйти замуж за Генри!
— Повидимому, вы меня не поняли,— с упреком ска-
зала Леонсия.— Я собираюсь выйти замуж за Генри.
Я люблю вас. И Генри тоже люблю. Но не могу же я
выйти замуж за вас обоих! Это не разрешается законом.
А потому я выйду замуж только за одного из вас. И я
остановила свой выбор на Генри.
478
— Тогда почему... почему же вы уговаривали меня
остаться? —спросил он.
— Потому что я люблю вас. Я ведь уже сказала
вам!
— Если вы будете повторять это, я с ума сойду! —
воскликнул Френсис.
— Мне самой ^подчас кажется, что я схожу с ума,—
сказала она.— Если вы считаете, что мне легко сохранять
англосаксонскую выдержку, то ошибаетесь. Зато ни один
англосакс, даже вы, которого я так люблю, не может
презирать меня за то, что я таю в душе какие-то постыд-
ные чувства. Мне представляется куда менее постыдным
сказать об этом вам напрямик. Если, по-вашему, это ка-
чество англосаксов — что ж, считайте так. Или, быть мо-
жет, это качество испанцев или что-то чисто женское,
присущее лично мне, как представительнице семьи
Солано,— мне все равно, считайте как хотите, ибо — да!—
я испанка, я женщина... И я представительница испан-
ской семьи Солано, хоть и не жестикулирую, когда го-
ворю,— шутливо закончила она после небольшой паузы»
Френсис только собрался было что-то сказать, но Ле-
онсия шикнула на него, и оба прислушались: в кустар*
нике раздался шорох — кто-то, видимо, приближался
к ним.
— Послушайте! — быстро прошептала она и умоляю-
щим жестом дотронулась до его локтя.— Я буду в по-
следний раз англосаксонкой и скажу вам все. А потом
всегда буду хитрить и вилять, как это свойственно, пр
вашему мнению, испанкам, и мне в том числе. Итак, слу-
шайте: я люблю Генри, это правда, сущая правда. Но
вас я люблю больше, гораздо больше. Я выйду замуж за
Генри... потому что люблю его и связана с ним клятвой»
И все-таки вас я всегда буду любить больше.
Прежде чем Френсис успел что-либо возразить, из
кустарника, прямо на них, вышли старый жрец майя и
его сын. Едва ли даже заметив Френсиса и Леонсию,
жрец упал на колени и воскликнул по-испански:
— Впервые глаза мои видят глаза Чиа!
Он пробежал пальцами по узелкам священной кисти
и стал молиться на языке майя. И если бы окружающие
могли понять его, то они услышали бы следующее:.
479
— О бессмертная Чиа, великая супруга божествен-
ного Хцатцла, создавшего все сущее из небытия! О бес-
смертная супруга Хцатцла! Ты, которая есть мать зла-
ков, божественная сердцевина прорастающего зерна, бо-
гиня дождя и оплодотворяющих солнечных лучей! Ты,
которая питаешь семена, корни и плоды, необходимые для
поддержания жизни человека! О славная Чиа, чей рот по-
велевает уху Хцатцла! Тебе смиренно возносит молитву
твой жрец! Будь снисходительна ко мне и всемилостива.
Выдай из твоего рта золотой ключ, открывающий ухо
Хцатцла. Дозволь твоему верному жрецу добраться до
сокровища Хцатцла... Не для себя прошу, о богиня, а для
сына моего, которого спас гринго. Твои дети — племя
майя — исчезают с земли. Им теперь уже не нужны со-
кровища. Я твой последний жрец. Вместе со мной умрет
и то, что людям известно о тебе и о твоем великом су-
пруге, чье имя я произношу лишь шепотом, пав ниц.
Услышь меня, о Чиа, услышь меня! Я пал перед тобою
ниц!
Целых пять минут старый жрец лежал, распростер-
шись на камне, содрогаясь и корчась, точно эпилептик,
а Леонсия и Френсис с любопытством смотрели на него,
невольно захваченные торжественностью молитвы, хоть
она и была им непонятна.
Не дожидаясь Генри, Френсис снова вошел в пещеру.
Он и Леонсия шли впереди, показывая старому жрецу
дорогу. А старик, не переставая перебирать свои узелки
и что-то шептать про себя, следовал за ними, тогда как
пеон остался на страже у входа. Когда они подошли к
мумиям, жрец благоговейно остановился — не столько из-
за мумий, сколько из-за священных узелков.
— Тут вот что сказано,— важно молвил он, выбирая
одно из усеянных узелками волокон.— Это были злые
люди, разбойники. Их удел — вечно ждать у порога пе-
щеры, где скрыта тайна племени майя.
Френсис поскорее провел старика мимо груды ко-
стей его отца и ввел во вторую пещеру, где старый майя
сразу же распростерся перед двумя идолами и долго и
горячо молился. Потом он внимательно осмотрел узелки
священной кисти и сообщил Френсису с Леонсией то, что
прочел, на языке майя. Френсис знаком показал, что они
480
ничего не поняли. Тогда старик повторил на ломаном
испанском языке:
— «Изо рта Чиа в ухо Хцатцла»,— так говорят узлы.
Френсис выслушал эту загадочную фразу, заглянул в
темную глубину рта богини, сунул острие своего охот-
ничьего ножа в замочную скважину, видневшуюся в ог-
ромном ухе бога, постучал по камню рукояткой ножа и
заявил, что статуя полая. Потом он вернулся к статуе
Чиа и, постучав по ней ножом, убедился, что она тоже
полая. Но тут старый майя пробормотал:
— «Ноги Чиа покоятся на пустоте».
Френсис, заинтересовавшись этим, заставил старика
проверить свои слова по узелкам.
— Ноги у нее действительно большие,— рассмеялась
Леонсия,— но под ними крепкий каменный пол, а вовсе
не пустота.
Френсис толкнул богиню рукой,— оказалось, что она
легко сдвигается с места. Обхватив ее, он рывками стал
ее передвигать.
— «Для тех, кто силен и бесстрашен, ноги Чиа сдви-
нутся с места»,— прочел жрец.— Но дальше три узла
говорят: «Берегись! Берегись! Берегись!»
— Ну, будем надеяться, что эта пустота, какая там
она ни есть, не укусит меня,— рассмеялся Френсис, вы-
пуская из своих объятий богиню, которую ему удалось
сдвинуть на добрый ярд.— Итак, старушенция, постой
здесь немножко или посиди, отдохни. Ведь ноги у тебя,
наверно, порядком устали: попрсбуй-ка опираться столько
столетий на пустоту!
Возглас Леонсии заставил Френсиса взглянуть на то
место, где только что стояла Чиа. Шагнув назад, он едва
не упал в яму, которую до сих пор прикрывали ноги бо-
гини. Оказалось, что в скале выдолблено круглое отвер-
стие диаметром в целый ярд. Тщетно пытался Френсис
определить глубину ямы, бросая вниз зажженные спич-
ки: они падали и, не достигнув дна, гасли на лету.
— В самом деле похоже, что тут бездонная про-
пасть,— заметил Френсис, бросая вниз камешек.
Прошло несколько секунд, прежде чем они услышали,
как он стукнулся обо что-то.
481
— Но ведь и это, возможно, еще не дно,— заметила
Леонсия.— Камень мог удариться о какой-нибудь боко-
вой выступ скалы и даже мог там остаться.
— Ну, уж вот эта штука даст нам точный ответ,—
сказал Френсис и, схватив старинный мушкет, валяв-
шийся среди костей на полу, хотел было бросить его
вниз.
Но старик остановил его:
— Священные узлы говорят: «Кто посягнет на священ-
ную пустоту под ногами Чиа, умрет скорой и страшной
смертью».
— А я вовсе и не намерен посягать на священную пу-
стоту,— усмехнулся Френсис, отбрасывая мушкет.— Но
что же нам теперь делать, старик? Легко сказать: «Изо
рта Чиа в ухо Хцатцла»,— а как это выполнить? Прове-
ди-ка, старина, пальцами по своим священным узелкам и
узнай, как и что.
А для сына жреца — пеона с израненными коленя-
ми — пробил последний час. Сам того не подозревая, он
в тот день последний раз видел восход солнца. Что бы
ни случилось в этот день, какие бы усилия он ни де-
лал для того, чтобы избежать своей Судьбы, этому дню
предстояло быть последним в его жизни. Останься
он на страже у входа в пещеру, его, несомненно, убили
бы Торрес и Марчено, шедшие за ним чуть ли не по
пятам.
Но, вместо того чтобы стоять на страже, боязливый и
осторожный пеон решил сделать вылазку и посмотреть,
нет ли поблизости каких-нибудь врагов. Так он избег
смерти при свете дня под открытым небом. Но стрелки
часов его жизни передвигались, и предуготованный ему
конец был не дальше от него и не ближе, чем судила
Судьба.
Пока он обследовал окрестности, Альварес Торрес и
Хосе Манчено достигли входа в пещеру. Огромные глаза
Чиа, выложенные перламутром на каменном лике скалы,
оказались слишком большим испытанием для суеверного
кару.
482
— Ты иди туда,— сказал он Торресу,— а я останусь
здесь сторожить, чтобы никто не вошел.
И Торрес, в ком текла кровь его предка, честно вы-
стоявшего столетия в ряду мумии, вошел в пещеру майя
столь же храбро, как некогда его предок.
Едва он скрылся из виду, как Хосе Манчено, не по-
боявшийся бы предательски убить любого человека, но
чрезвычайно боявшийся невидимого мира, сокрытого за
непонятными для него явлениями, забыл свой долг часо-
вого и телохранителя и поспешно скользнул в кусты. Тем
временем пеон, убедившись, что вокруг нет злоумышлен-
ников, и горя желанием узнать от отца тайны майя, вер-
нулся на свое прежнее место. Здесь он тоже никого не
обнаружил и вошел в пещеру, не зная, что следует по пя-
там за Торресом.
А тот продвигался тихо и осторожно, из боязни от-
крыть свое присутствие тем, кого он выслеживал. Да
еще он задержался в пещере, пораженный парадом мерт-
вецов. Он с любопытством принялся рассматривать этих
людей, которые вошли в историю и для которых история
остановилась здесь, в преддверии святилища майя. Осо-
бенно заинтересовала Торреса мумия, замыкавшая ряд.
Ее сходство с ним самим было слишком заметно, чтобы
не броситься ему в глаза, и он сразу догадался, что это
его дальний предок.
Он все еще в раздумье смотрел на мертвеца, как вдруг
услышал звук шагов и оглянулся, ища, куда бы спря-
таться. Тут дьявольская мысль пришла ему на ум. Сняв
шлем с головы своего предка, он надел его себе на го-
лову, потом закутался в его прогнивший плащ, воору-
жился огромной шпагой и натянул ботфорты с отворо-
тами, которые едва не развалились при этом. Затем он
бережно, чуть ли не с нежностью, положил голую мумию
на спину, позади других мумий—туда, где сумрак сгу-
щался до сплошной черноты. Проделав все это, он занял
место покойника, замыкавшего ряд, положил руку на
эфес шпаги и замер в той же позе, в какой стоял его
предок.
Подвижными оставались только его глаза, следившие
за пеоном, который медленно и боязливо продвигался
между двойным рядом мертвецов. Поровнявшись с Тор-
483
ресом, пеон вдруг остановился и, широко раскрыв от
ужаса глаза, забормотал одну за другой молитвы майя.
Торресу, перед которым он стоял, не оставалось ничего
другого, как слушать с закрытыми глазами и догады-
ваться о том, что происходит. Услышав, что пеон пошел
дальше, Торрес покосился в его сторону: пеон как раз
остановился, не решаясь завернуть в узкий проход.
Обрадовавшись удобному моменту, Торрес занес шпа-
гу, готовясь нанести удар, который раскроил бы череп
пеона.
Но, хотя это был и день и час, предопределенный
Судьбою для смерти пеона, последняя секунда его жизни
еще не истекла. Не тут, среди двойного ряда мертвецов,
и не от руки Торреса суждено ему было умереть, ибо
Торрес придержал руку и медленно опустил оружие, а
пеон пошел дальше и скрылся за поворотом. Вскоре он
нагнал своего отца, Леонсию и Френсиса,— последний
как раз просил жреца вторично справиться по узелкам,
как и чем можно открыть ухо Хцатцла.
— Просунь руку в рот Чиа и вытащи ключ,— прика-
зал старик своему боязливому сыну, и тот с явной неохо-
той повиновался ему.
— Да не укусит же она тебя, она ведь каменная! —•
со смехом сказал ему Френсис по-испански.
— Боги майя никогда не бывают каменными,— с
упреком заметил ему старик.— Они кажутся каменными,
но на самом деле они живые, всегда были живыми и под
камнем и сквозь камень вечно осуществляют свою неиз-
менную волю.
Леонсия, вздрогнув, отшатнулась от жреца и, взяв
Френсиса под руку, прижалась к нему, словно ища у него
защиты.
— Что-то ужасное должно случиться — у меня такое
предчувствие,— вырвалось у нее.— Не нравится мне это
место в недрах горы, среди мертвецов. Я люблю синее
небо, ласковое солнце, безбрежное море. Что-то ужасное
должно случиться здесь с нами. У меня такое предчув-
ствие — что-то должно случиться.
Френсис принялся успокаивать ее, а часы жизни пео-
на отстукивали уже последние секунды. И когда, призвав
484
на помощь всю свою храбрость, он сунул руку в рот
богини, последняя секунда его жизни истекла и смертный
час его пробил. С криком ужаса он выдернул руку и уста-
вился на свое запястье, где, как раз над артерией, алела
капелька крови. Пятнистая головка змеи высунулась изо
рта богини, точно насмешливый язычок, и снова спрята-
лась в темной впадине.
— Ехидна! — закричала Леонсия, распознав змею.
Пеон, который тоже распознал змею и понял, что его
ждет неминуемая смерть, в ужасе попятился, оступился и
полетел прямо в пропасть, которую столько веков при-
крывали ноги Чиа.
Целую минуту все молчали, потом старый жрец про-
шептал:
— Я разгневал Чиа, и она убила моего сына.
— Не верьте вы этому,— заметил Френсис, стремись
успокоить Леонсию.— Все это вполне естественно и объ-
яснимо. Ну что тут удивительного, если змея поселилась
в расщелине? Это часто бывает. И что тут удивительного,
если человек, укушенный ехидной, отпрянул назад?
И, наконец, что же удивительного, если он оступился и
упал в яму, находившуюся позади него...
— Тогда и в этом нет ничего удивительного? — вос-
кликнула Леонсия, указывая на струю прозрачной воды,
забулькавшую над отверстием и вскоре забившую из него
фонтаном.— Старик прав. Даже сам камень служит бо-
гам орудием для ^выполнения их неизменной воли. Жрец
предупреждал нас. Он ведь прочел об этом по своим свя-
щенным узелкам.
— Вздор! — фыркнул Френсис.— Никакая это не
воля богов, а всего лишь воля древних жрецов майя, ко-
торые изобрели и своих богов и эту штуковину. Где-то
глубоко внизу тело пеона ударило по рычагу, открывшему
каменные шлюзы. И забил подземный источник. Вот от-
куда эта вода. Богинь с таким чудовищным ртом не бы-
вает, их могли измыслить лишь люди с поистине чудо-
вищным воображением. Настоящая же богиня должна
быть прекрасна, ибо красота и божество неотделимы друг
от друга. Только человек способен выдумать демонов во
всем их безобразии.
485
Вода хлестала нз ямы с такой силой, что уже доходила
им почти до щиколоток.
— Ничего страшного,— сказал Френсис.— Я за-
метил, что на протяжении всего пути пол в пещерах и
проходах — покатый. Эти древние индейцы были хоро-
шими инженерами и все предусмотрели для стока. Ви-
дите, как вода бежит по галерее в направлении выхода.
А ну, старина, прочти-ка по своим узелкам, где сокро-
вище?
— Где мой сын? — спросил вместо ответа старик глу-
хим, полным отчаяния голосом.— Чиа убила моего един-
ственного сына. Ради его матери я нарушил закон майя и
запятнал чистую кровь майя нечистой кровью женщины
из tierra caliente. Ведь я согрешил ради того, чтобы он по-
явился на свет, и потому он мне трижды дорог. Какое
мне теперь дело до сокровища? Нет у меня больше сына.
Гнев богов майя обрушился на меня.
С ревом, клокотаньем и бульканьем, указывающими
на большое давление снизу, вода попрежнему била фонта-
ном вверх. Леонсия первая заметила, что уровень воды в
пещере повысился.
— Вода уже почти дошла мне до колен,— сказала она
Френсису.
— Пора выбираться отсюда,— согласился он, поняв
всю серьезность положения.— Сток, возможно, и был хо-
рошо рассчитан, но обвал, очевидно, преградил выход
воде. В других галереях, идущих под уклон, воды, ко-
нечно, еще больше, чем здесь. Однако и здесь уровень ее
достаточно высок. А другой дороги наружу нет. Пошли!
Подтолкнув Леонсию, чтобы она шла вперед, он схва-
тил за руку подавленного горем жреца и потащил за со-
бой. Там, где галерея поворачивала под прямым углом,
вода доходила им до колен. А в пещере, где стояли му-
мии, они оказались уже по пояс в воде.
И тут из воды перед остолбеневшей Леонсией подня-
лась голова в шлеме и задрапированное в старинный
плащ тело. Но это еще не удивило бы Леонсию, ибо и
все другие мумии тоже упали, сбитые бурлящими во-
дами. Эта же мумия двигалась, прерывисто дыша, она
живыми глазами смотрела в глаза Леонсии.
486
Это было уже слишком необычное зрелище для обыч-
ного человека: перед Леонсией был воин, который умер
четыреста лет назад и теперь умирал вторично смертью
утопленника! Леонсия вскрикнула, рванулась было впе-
ред и почти тут же стремглав помчалась обратно в пе-
щеру; Френсис, пораженный не менее Леонсии, отступил
и вытащил пистолет-автомат. Но в эту минуту покойник,
нащупав, наконец, пол под ногами, вынырнул из быстрого
потока, встал на ноги и закричал:
— Не стреляйте! Это я, Торрес! Я был сейчас у вхо-
да в пещеру. Что-то случилось. Там не пройти. Вода
стоит выше головы — даже входа не видно. Слышно, как
падают камни.
— Ну, так сюда ты тоже не пройдешь,—сказал Френ-
сис, наводя на него пистолет.
— Сейчас не время ссориться,— возразил Торрес.—
Надо прежде всего спасать жизнь, а поссориться мы
всегда успеем, если в этом будет необходимость.
Френсис заколебался.
— А что с Леонсией?—спросил хитрый Торрес.—
Я видел, как она побежала назад. С ней ничего не может
случиться?
Помиловав Торреса, Френсис направился обратно в
пещеру идолов, таща за собой старика. Следом за ним
шел Торрес. Леонсия снова закричала от ужаса.
— Не бойтесь, это Торрес,— успокоил ее Френсис.—
Я сам до чертиков перепугался, когда увидел его. Но он
такой же живой человек, как и все мы. Если его пырнуть
ножом, из него потечет кровь. А ну, старина! Мы вовсе
не хотим потонуть здесь, как крысы. Еще не все тайны
майя раскрыты. Читай по узелкам и выводи нас отсюда!
— Путь лежит не наружу, а внутрь,— дрожащим го-
лосом пробормотал жрец.
— Нам все равно, лишь бы как-нибудь выбраться от-
сюда. Но как же попасть внутрь?
— «Изо рта Чиа в ухо Хцатцла»,— был ответ.
Френсиса вдруг осенила страшная, чудовищная
мысль.
— Торрес,— сказал он,— во рту этой каменной леди
есть ключ или что-то в этом роде. Вы ближе всех к ней
стоите. Суньте туда руку и достаньте его.
487
Леонсия подавила возглас ужаса, догадавшись о
том, какого рода месть задумал Френсис. Но Торрес
не заметил этого и весело направился к богине со сло-
вами:
— Только рад быть вам полезен.
Однако чувство порядочности не позволило Френсису
довести дело до конца.
— Стой! — резко приказал он и сам кинулся к идолу.
И Торрес, сначала в недоумении посмотревший на
него, вскоре понял, чего он избежал. Френсис несколько
раз выстрелил из пистолета в каменный рот богини, в то
время как старый жрец стонал: «Святотатство!» Затем,
обернув курткой руку до плеча, он залез богине в рот п
за хвост вытащил оттуда раненую змею. Несколько бы-
стрых взмахов — и он размозжил ей голову о бек
идола.
Обернув снова руку и плечо курткой, на случай если
там окажется вторая змея, Френсис опять полез в рот бо-
гине и вытащил оттуда тщательно отполированный бру-
сочек золота, по форме и размеру соответствовавший от-
верстию в ухе Хцатцла. Старик указал на ухо, и Френ-
сис вложил так называемый ключ в скважину.
— Совсем как в автомате,— заметил он, когда брусо-
чек провалился в отверстие.— Ну, что-то теперь будет?
Следите за водой — сна, наверно, сразу схлынет.
Но вода продолжала хлестать вовсю. Вдруг Торрес
издал какое-то восклицание и указал на стену, от кото-
рой отделилась огромная глыба и медленно поползла
вверх.
— Вот он — выход! — крикнул Торрес.
— Вход, как сказал старик,— поправил его Френ-
сис.— Ну, что бы там ни было, пойдемте.
Они прошли сквозь стену и довольно далеко углуби-
лись по узкому проходу, как вдруг старик майя с криком:
«Мой сын!» —повернулся и бросился назад.
Поднявшаяся часть стены уже опускалась на свое
место, и жрец лишь с трудом прополз под нею на жи-
воте. Еще миг — и стена заняла прежнее положение.
И так точно были пригнаны составлявшие ее камни, что
она тотчас перекрыла поток, хлынувший из пещеры
идолов.
488
Снаружи, если не считать небольшого ручейка, выте-
кавшего из-под скалы, не было никаких признаков того,
что творится внутри. Генри и Рикардо, подойдя ко входу
в пещеру, заметили ручей, и Генри сказал:
— Это что-то новое. Воды тут не было, когда я
уходил.
Минуту спустя он увидел свежий обвал.
— Здесь был вход в пещеру,— сказал он.— Теперь
его нет. Интересно, куда же все девались?
И точно в ответ на его слова, пенящийся поток вы-
нес из недр горы тело человека. Генри и Рикардо кину-
лись к нему и вытащили его из воды. Узнав в нем ста-
рого жреца, Генри положил его лицом вниз, опустился
рядом с ним на колени и принялся откачивать, как отка-
чивают утопленников.
Прошло добрых десять минут, прежде чем старик стал
проявлять признаки жизни, и еще столько же, прежде
чем он открыл глаза и дико осмотрелся вокруг.
— Где они?—спросил Генри.
Старый жрец забормотал что-то на языке майя, но
Генри встряхнул его и заставил прийти в себя.
— Нет, никого нет...— пояснил он по-испански.
— Кого нет?—спросил Генри, тряхнул его еще раз,
чтобы вернуть ему память, и снова повторил свой возрос.
— Моего сына. Чиа убила его. Чиа убила моего сына,
она убила их всех.
— Кого это всех?
Пришлось снова трясти старика и снова повторять
вопрос.
— Богатого молодого гринго, который был другом
моему сыну, врага богатого молодого гринго, которого
звали Торресом, и молодую женщину из семьи Солано,
из-за которой все случилось. Я предупреждал вас. Она
не должна была идти с нами. Женщины всегда навле-
кают проклятья на дела мужчин. Она прогневала боги-
ню,— ведь Чиа тоже женщина. Язык Чиа — ядовитая
змея. И своим языком Чиа убила моего сына. И гора
обрушила на нас целый океан. И все погибли. Всех убила
Чиа. Горе мне! Я прогневил богов. Горе мне! Горе мне!
И горе всем, кто будет искать священное сокровище, что-
бы похитить его у богов майя!
489
Глава шестнадцатая
Генри и Рикардо, стоя между вытекавшим из скалы
потоком и грудой обвалившихся камней, наскоро пыта-
лись разобраться в случившемся. А рядом, распро-
стершись на земле, вздыхал и молился последний жрец
майя. Генри принялся тормошить и трясти старика, что-
бы хоть немного прояснить его сознание, но добился
лишь сбивчивого лепета о том, что произошло в
пещере.
— Змея укусила только его сына, и только он один
упал в эту дыру,— с надеждой в голосе сказал Генри.
— Совершенно верно, — подтвердил Рикардо.—
Остальные лишь вымокли как следует. Ничего более
страшного, судя по его словам, с ними не произошло.
— И вполне возможно, что они сейчас сидят в ка-
кой-нибудь пещере, куда не достигает вода,— продолжал
свою мысль Генри.— Вот если бы нам удалось расчи-
стить вход в пещеру и дать сток воде! Если они живы,
они могут продержаться еще немало дней — ведь бы-
страя смерть наступает прежде всего от недостатка воды,
а у них ее, конечно, больше чем нужно. Без пищи же
можко обойтись довольно долго. Но вот что меня удив-
ляет: каким образом очутился там Торрес?
— Интересно, не по его ли милости напали на нас
кару? — заметил Рикардо.
Но Генри не стал в это вдаваться.
— Может быть, но нам сейчас не до этого. Надо
прежде всего придумать, как проникнуть внутрь горы,
чтобы спасти их, если они еще живы. Мы с тобой и за
месяц не разберем такой груды камней. Если бы нас было
человек пятьдесят, то, работая в две смены, днем и ночью,
мы могли бы откопать пещеру суток за двое. Таким об-
разом, главное для нас сейчас — достать людей. Этим мы
и должны прежде всего заняться. Я сейчас сяду на мула
и отправлюсь к этим кару: пообещаю им всю чековую
книжку Френсиса, если они придут сюда помочь нам.
Если же ничего не выйдет, я поеду в Сан-Антонио и на-
беру там людей. Итак, этим займусь я. Тем временем ты
расчисти тропу и приведи сюда всех пеонов с мулами,
490
продовольствием и лагерным оборудованием. Да смотри
прислушивайся, не раздастся ли стука в горе: они ведь
могут перестукиваньехМ дать нам о себе знать.
Итак, Генри направил своего мула в деревню кару —
к великому неудовольствию мула и не менее великому
изумлению кару, внезапно увидевших в своей твердыне
врагов — точнее, одного врага,— да еще из числа тех,
кого совсем недавно они пытались уничтожить. Они си-
дели на корточках подле своих хижин и лениво грелись
на солнце, скрывая под сонной апатией удивление, кото-
рое точно иголками покалывало их и побуждало вскочить
на ноги. Как всегда, отвага белого человека смутила ди-
карей-метисов и лишила их способности действовать. Не-
торопливо ворочая мозгами, они пришли к выводу, что
только у человека на голову выше всех остальных, добле-
стного и наделенного таким могуществом, какое им и не
снилось, могло хватить смелости въехать в многолюдное
вражеское селение на усталом и строптивом муле.
Они говорили на ломаном испанском языке, так что
Генри понимал их, и они в свою очередь понимали его
испанскую речь; однако его рассказ о несчастье, приклю-
чившемся в священной горе, не произвел на них никакого
впечатления. Они выслушали с бесстрастными лицами его
просьбу отправиться на помощь потерпевшим и обещание
хорошо за это заплатить и только равнодушно пожали
плечами.
— Если гора проглотила ваших гринго, значит на то
воля бога. А кто мы такие, чтобы препятствовать его
воле? — отвечали они.— Мы люди бедные, но мы рабо-
тать ни на кого не будем и тем более идти против бога
не хотим. Ведь во всем, что случилось, виноваты сами
гринго. Это не их страна. И нечего им лазить по нашим
горам. Пусть сами теперь и выпутываются из беды, коли
бог разгневался на них, а у нас и без того забот хва-
тает — одни непокорные жены чего стоят.
Час сиесты давно миновал, когда Генри, успев сменить
уже двух мулов, на третьем, самом строптивом, въехал
в еще сонный Сан-Антонио. На главной улице, на пол-
пути между судом и тюрьмой, он увидел начальника
491
полиции и маленького толстого судью, следом за кото-
рыми шагали человек десять жандармов-конвоиров и двое
несчастных пеонов, бежавших с плантации в Сантосе. Ген-
ри остановил мула и стал излагать судье и начальнику по-
лиции свою просьбу о помощи. Пока он говорил, начальник
полиции незаметно подмигнул судье — своему судье, сво-
ему ставленнику, который был предан ему телом и душой.
— Да, конечно, мы вам поможем,— сказал начальник
полиции, потягиваясь и зевая.
— Когда же вы можете дать мне людей?—нетерпе-
ливо спросил Генри.
— Что до этого, то мы сейчас очень заняты,— с ле-
нивой наглостью заявил начальник полиции.— Разве не
так, достопочтенный судья?
— Да, мы очень заняты,— подтвердил тот, зевая
прямо в лицо Генри.
— И будем заняты еще некоторое время,— продол-
жал начальник полиции.— Мы очень сожалеем, но ни
завтра, ни послезавтра не сможем даже и подумать о
том, чтобы оказать вам помощь. А вот немного позже...
— Скажем, к рождеству,— вставил судья.
• — Да, да, к рождеству,— подтвердил начальник по-
лиции, отвешивая галантный поклон.— Зайдите к нам
около рождества, и если к тому времени дел у нас будет
поменьше, быть может мы и подумаем о том, чтобы сна-
рядить такую экспедицию. А пока всего хорошего, сеньор
Морган.
— Вы это серьезно?—спросил Генри с перекошен-
ным от гнева лицом.
— Вот такое же небось было у него лицо, когда он на-
нес предательский удар в спину сеньору Альфаро Сола-
но,— со зловещим видом изрек начальник полиции.
Генри пропустил это оскорбление мимо ушей,— он ду-
мал о другом.
— Я скажу вам, кто вы есть! — вскипел он, охвачен-
ный справедливым негодованием.
— Берегитесь! — предупредил его судья.
— Плевать мне на вас! — бросил Генри.— Вы ничего
не можете со мной сделать. Меня помиловал сам" прези-
дент Панамы. А вы — вы жалкие ублюдки, не то люди, не
то свиньи, не поймешь!
492
. — Прошу вас, продолжайте, сеньор,— сказал началь-
ник полиции, скрывая под изысканной вежливостью свое
бешенство.
— Вы не обладаете ни одной из доблестей испанцев
или караибов, зато пороки обеих рас у вас в изобилии.
Свиньи вы, а не люди — вот вы кто!
— Вы все сказали, сеньор? Все до конца? — вкрад-
чиво осведомился начальник полиции и подал знак жан-
дармам; те набросились сзади на Генри и обезоружили его.
— Даже сам президент Панамы не может помиловать
преступника, еще не совершившего преступления. Пра«
вильно, судья?—спросил начальник полиции.
— А это новое преступление!—с готовностью под-
хватил судья, с полуслова поняв намек начальника поли-
ции.— Этот пес-гринго оскорбил закон.
— Тогда мы будем судить его, и судить немедленно,
не сходя с места. Не будем возвращаться в суд и снова
открывать заседание,— к чему себя утруждать. Будем су-
дить его здесь, вынесем приговор и пойдем дальше.
У меня есть дома бутылочка доброго вина...
— Я не любитель вина,— поспешил судья отклонить
предложение.—Мне бы лучше мескаля. А пока что, по-
скольку я и свидетель и жертва оскорбления и. по-
скольку надобности в дальнейших показаниях, помимо
тех, какими я располагаю, нет, я признаю обвиняемого
виновным. Какое наказание предложили бы вы, сеньор
Мариано Веркара-и-Ихос?
— Сутки в колодках, чтобы охладить чересчур горя-
чую голову этого гринго,— ответствовал начальник по-
лиции.
— Такой приговор мы ему и вынесем,—объявил
судья.— И он вступает в силу немедленно. Уведите за-
ключенного, жандармы, и посадите его в колодки.
Рассвет застал Генри в колодках, в которых он про-
вел уже целых двенадцать часов. Он лежал на спине и
спал. Но сон его был тревожен: его мучили кошмары, он
видел своих друзей, заточенных в недрах горы, ум его тер-
зали заботы, а тело — укусы бесчисленных москитов.
Итак, ворочаясь, извиваясь и отмахиваясь от крылатых
493
мучителей, он, наконец, проснулся. А проснувшись, сразу
вспомнил, какая с ним приключилась беда, и начал ру-
гать себя на чем свет стоит. Раздраженный превыше меры
тысячами ядовитых москитных укусов, он изрыгал такие
проклятия, что привлек внимание прохожего, который
шел мимо, неся ящик с инструментами. Это был строй-
ный молодой человек с орлиным носом, одетый в военную
форму летчика Соединенных Штатов. Он подошел к
Генри, остановился возле него, послушал и с любопыт-
ством и восхищением принялся его разглядывать.
— Дружище,— сказал он, когда Генри на минуту
умолк, чтобы перевести дух.— Прошлой ночью, когда я
сам застрял здесь, оставив на борту добрую половину
оборудования для палатки, я тоже устроил хорошую ру-
готню. Но это был детский лепет по сравнению с вашей.
Я восхищен вами, сэр. Вы обставите любого армейца.
А теперь, если не возражаете, не могли бы вы повторить
все сначала, чтоб я мог взять это на вооружение и пу-
стить в ход, когда мне потребуются крепкие словечки?
— А кто вы, черт побери, такой? —спросил его Ген-
ри.— И какого черта вы тут околачиваетесь?
— Не смею обижаться на вас, сэр,— с улыбкой ска-
зал летчик.— Когда у человека такая распухшая физио-
номия, он имеет полное право быть невежливым. Кто это
вас так разукрасил? Ну, а что до меня, то у черта я еще
не утвердился в правах, а вот здесь, на земле, известен
как Парсонс, лейтенант Парсонс. В аду я пока тоже еще
ничего не делаю, а в Панаме я затем, чтобы за сегодняш-
ний день совершить перелет от Атлантического океана до
Тихого. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен,
прежде чем отправлюсь в путь?
— Конечно, можете! — воскликнул Генри.— Достань-
те-ка из вашего ящика какой-нибудь инструмент и сбейте
замок с моих колодок. Я получу ревматизм, если мне при-
дется еще просидеть здесь. Фамилия моя Морган, и ни-
кто меня не избивал,— это все укусы москитов.
Несколькими ударами гаечного ключа лейтенант Пар-
сонс сбил с колодок старый замок и помог Генри под-
няться. Растирая затекшие ноги, Генри наскоро расска-
зал летчику о том, в какую беду попали Леонсия и Френ-
сис и сколь трагично все это может для них кончиться.
494
— Я люблю этого Френсиса,— сказал он в заключе-
ние.— Он точная моя копия. Мы похожи друг на друга,
как двое близнецов,— должно быть, мы все-таки дальние
родственники. Что :же до сеньориты, то я не только
люблю ее, но и собираюсь на ней жениться. Итак, готовы
вы нам помочь? Где ваш аэроплан? Пешком или на муле
добираться до горы майя очень долго, но если вы под-
бросите меня на своей машине, то это займет совсем не-
много времени. А если вы мне еще достанете сотню ша-
шек динамита, то я смогу взорвать скалу в том месте, где
был обвал, и выпущу воду из пещеры.
Лейтенант Парсонс медлил.
— Скажите «да»1 Скажите же!—молил его Генри.
А тем временем, как только камень, закрывавший
вход в пещеру идолов, стал на свое место, трое пленни-
ков, застрявших в сердце священной горы, сразу очути-
лись в полной тьме. Френсис и Леонсия ощупью нашли
друг друга и взялись за руки. Еще миг — и он обнял ее,
и сладость этого объятия наполовину смягчила обуявший
их ужас. Они слышали, как Торрес тяжело дышит рядом.
Наконец, он пробормотал:
— О матерь божья, вот это называется быть на во-
лосок от смерти! Еле ноги унесли. Что-то с нами дальше
будет?
— Дальше будет еще много всяких страстей, прежде
чем мы выберемся из этой дыры,—заверил его Френсис.—
А выбраться все-таки надо — и чем скорее, тем лучше.
Порядок продвижения был быстро установлен. Френ-
сис пошел вперед, нащупывая левой рукой стену; за ним
следовала Леонсия, которой он велел покрепче ухватиться
за его куртку. А Торрес шел с ним рядом, держась рукой
за другую стену. Они все время переговаривались, что-
бы не отставать и не опережать друг друга и главное —
не разминуться, свернув в боковые галереи. К счастью,
пол в туннеле (ибо это был самый настоящий туннель)
оказался ровный, так что они хоть и шли ощупью, но не
спотыкались. Френсис решил не зажигать спичек, пока в
этом не будет крайней необходимости, и, чтобы не сва-
литься в какой-нибудь колодец или яму, осторожно
495
выставлял вперед сначала одну ногу и, только удостове-
рившись, что ступил на твердый грунт, переносил на нее
всю тяжесть тела. В результате продвигались они мед-
ленно, делая не более полумили в час.
Только раз на всем пути им встретилось такое место,
где туннель разветвлялся на две галереи. Тут Френсис
зажег драгоценную спичку, вынув ее из водонепроницае-
мого коробка, и увидел, что обе галереи совершенно оди-
наковы. Какую же из них выбрать, по какой пойти?
— Придется сделать так,— сказал Френсис.— Пой-
дем по этой галерее. И если она нас никуда не приведет,
вернемся к отправной точке и пойдем по другой. В одном
можно быть твердо уверенным: эти галереи безусловно
куда-нибудь ведут, иначе майя не трудились бы их про-
кладывать.
Через десять минут Френсис вдруг остановился: под
ногой, которую он занес вперед, была пустота. Он предо-
стерегающе крикнул: «Стоп!» — и зажег вторую спичку.
Оказалось, что он и его спутники стоят у входа в есте-
ственную пещеру таких размеров, что при слабом свете
спички ни вправо, ни влево, ни наверху, ни в глубине не
видно было стен. Все же они успели разглядеть грубое
подобие лестницы естественного происхождения, лишь
слегка подправленной человеческими руками, которая
вела куда-то вниз, в кромешную тьму.
А часом позже, спустившись по ступенькам и пройдя
довольно большое расстояние по пещере, смелые путеше-
ственники вдруг увидели впереди проблеск дневного
света, который становился все ярче по мере их продвиже-
ния. Источник света оказался куда ближе, чем они ду-
мали, и очень скоро Френсис, раздвинув ветки дикого ви-
нограда и густой кустарник, вылез прямо на открытое
место, залитое ослепительным послеполуденным солнцем.
В одну секунду Леонсия и Торрес оказались с ним рядом;
внизу под ними расстилалась долина, которая хорошо
была видна из этого орлиного гнезда. Долина была почти
круглая, не меньше лиги в диаметре,— высокие горы и
крутые скалы, точно стены, окружали ее.
— Это Долина Затерянных Душ,— торжественно
провозгласил Торрес.— Я не раз слышал о ней, но ни-
когда не верил в ее существование.
496
— Я тоже слышала и тоже никогда не верила,— вы-
рвалось у Леонсии.
— Ну, так что же? —отозвался Френсис.— Мы ведь
не затерянные души, а люди во плоти и крови. Чего же
нам бояться?
— Видите ли, Френсис,— сказала Леонсия,— судя по
тем рассказам, которые я слышала еще девочкой, ни один
человек, раз попав сюда, уже не выходил обратно.
— Предположим, что это так,— со снисходительной
улыбкой заметил Френсис,— как же тогда выбрались от-
сюда те, кто об этом рассказывал? Если никто никогда
не возвращался, откуда же стало известно об этом месте?
— Право, не знаю,-— призналась Леонсия.— Я пере-
даю то, что слышала. К тому же я никогда в это не ве-
рила. Но только уж очень все здесь соответствует описа-
нию таинственной долины.
— Никто никогда не возвращался отсюда,— все так
же торжественно подтвердил Торрес.
— В таком случае, откуда вы знаете, что кто-то сюда
заходил? — настаивал Френсис.
— Здесь живут Затерянные Души,— ответил Тор-
рес.— Мы потому никогда и не видели их, что никто от-
сюда не выходил. Я вам вот что скажу, мистер Френсис
Морган: не такой уж я глупый человек. Я получил обра-
зование. Я учился в Европе и вел дела в вашем родном
Нью-Йорке. Я изучал разные науки, философию. И тем
не менее верю, что, кто однажды попал в эту долину, ни-
когда уже отсюда не выйдет.
— Но ведь мы же еще не там! — Френсис явно начи-
нал терять терпение.— И нам вовсе не обязательно спу-
скаться в долину, правда? — Он подполз к самому краю
выступа, усеянного камнями и комьями земли, чтобы по-
лучше рассмотреть какой-то предмет, привлекший его
внимание.— Держу пари, что это хижина с соломенной
крышей...
В тот же миг край выступа, за который он держался,
осыпался, и вся площадка, где они стояли, рухнула.
Френсис, Торрес и Леонсия покатились по крутому скло-
ну, увлекая за собой лавину земли, гравия и дерна.
Мужчины первыми встали на ноги возле густых за-
рослей кустарника, которые и задержали их; они кину-
1 7 Джек Лондон, т. 8	497
лись было к Леонсии, но она уже тоже была на ногах и
громко смеялась.
— А вы-то говорили, что нам вовсе не обязательно
спускаться в долину!—с хохотом сказала она Френси-
су.— Ну, что же вы сейчас скажете?
Но Френсису было не до нее. Он потянулся и схва-
тил на лету предмет, показавшийся ему знакомым, кото-
рый, подскакивая, катился вслед за ними по крутому
склону. Это был шлем Торреса, похищенный в пещере,
где стояли мумии; и Френсис передал его испанцу.
— Бросьте вы его,— сказала Леонсия.
— Это моя единственная защита от солнца,— возра-
зил Торрес, вертя шлем в руках. Вдруг он заметил ка-
кую-то надпись на внутренней стороне и показал ее своим
спутникам, прочитав вслух: «Да Васко».
— Я слышала о нем,— заметила Леонсия.
— Правильно, должны были слышать,— подтвердил
Торрес.— Да Васко был моим предком по прямой линии.
Моя мать — урожденная да Васко. Он прибыл в испан-
ские колонии с Кортесом.
— А когда прибыл, взбунтовался и поднял восста-
ние,— продолжала начатый им рассказ Леонсия.— Я хо-
рошо это помню: мне говорили об этом отец и дядя Аль-
фаро. Вместе с двенадцатью товарищами он отправился
на поиски сокровища майя. За ними следовало целое
племя прибрежных караибов — человек сто мужчин и, на-
верно, столько же женщин. Кортес послал за ними по-
гоню — отряд под предводительством некоего Мендозы;
в докладе его, который лежит в архивах,— так рассказы-
вал мне дядя Альфаро,— говорится, что их загнали в
Долину Затерянных Душ, где и оставили погибать жал-
кой смертью.
— И да Васко, повидимому, пытался выбраться от-
сюда тем путем, каким шли мы,— закончил Торрес,— а
майя поймали его, убили и превратили в мумию.
Он надвинул на лоб старинный шлем и сказал:
— Хоть солнце и низко стоит на небе, но оно жжет
мне голову, как кислота.
— А мне желудок точно кислотой жжет от голода,—
признался Френсис.— В этой долине кто-нибудь живет?
— Право, не знаю, сеньор,— ответил Торрес.— Из
498
донесения Мендозы известно только, что они оставили
да Васко и его отряд погибать здесь жалкой смертью и
никто на свете не видел больше ни его, ни его спутников.
Вот все, что я знаю.
— Похоже, что здесь можно найти чем подкормить-
ся...— начал было Френсис, но тотчас перебил сам себя,
увидев, что Леонсия срывает с куста какие-то ягоды.—
Послушайте, Леонсия! Прекратите это сейчас же! И так
у нас полно забот, а тут еще возись с отравившейся кра-
савицей.
— Они совершенно безвредны,— сказала она, спо-
койно продолжая есть ягоды.— Вы же видите — их кле-
вали птицы.
— В таком случае прошу прощения и присоединяюсь
к вам,— воскликнул Френсис, напихивая рот сочными
ягодами.— А если бы мне удалось поймать птиц, которые
ими лакомились, я бы их тоже съел.
К тому времени, когда они несколько утолили муки
голода, солнце было уже совсем низко, и Торрес снял с
головы шлем да Васко.
— Придется здесь заночевать,— сказал он.— Я оста-
вил свои ботинки в пещере с мумиями, а старые ботфорты
да Васко потерял, пока плавал. Мои ноги все изранены,
но тут много сухой травы, из которой я могу сплести
сандалии.
Пока Торрес мастерил себе обувь, Френсис развел
костер и собрал большую кучу хвороста, чтобы поддер-
живать огонь, ибо, несмотря на близость к экватору, в
горах на такой высоте ночью бывает холодно. Френсис
еще не кончил собирать хворост, а Леонсия, свернувшись
в клубочек и положив голову на согнутую руку, уже спала
крепким сном. Тогда он сгреб в кучу мох и сухие листья
и заботливо подложил их под бок Леонсии, куда не дости-
гало тепло от костра.
Глава семнадцатая
Долина Затерянных Душ. Рассвет. Большой дом по-
среди деревни, где обитает племя Затерянных Душ. Дом
этот внушительных размеров: восемьдесят футов в длину,
17*
499
сорок в ширину и тридцать в высоту, глинобитный, с дву-
скатной соломенной крышей. Из дома с трудом выходит
жрец Солнца — древний старик, еле держащийся на но-
гах; на нем длинный хитон из грубого домотканного
холста, на ногах сандалии; старое сморщенное лицо
индейца несколько напоминает лица древних конкиста-
доров. На голове у него забавная золотая шапочка,
увенчанная полукругом из полированных золотых лу-
чей. Это, несомненно, должно изображать восходящее
солнце.
Старец проковылял через поляну к большому полому
бревну, висевшему между двумя столбами, покрытыми
изображениями животных и разными знаками. Взглянув
на восток, уже алевший от зари, и убедившись, что не
опоздал, жрец поднял палку с мягким шариком на конце
и ударил по бревну. Как ни слаб был старик и как ни
легок его удар, полое бревно загудело и загрохотало, точ-
но далекий гром.
Жрец продолжал размеренно ударять по бревну — и
из всех хижин, окружавших Большой дом, уже спешили к
нему Затерянные Души. Мужчины и женщины, старые и
молодые, с детьми и грудными младенцами на руках,—
все явились на зов и обступили жреца Солнца. Трудно
было представить себе более архаическое зрелище в
двадцатом веке. Это были, несомненно, индейцы, но лица
многих носили на себе следы испанского происхождения.
Иные казались самыми настоящими испанцами, другие —
типичными индейцами. Большинство же представляло
собой помесь этих двух рас. Однако еще более странной,
чем лица, была их одежда — мало чем примечательная у
женщин, одетых в скромные длинные хитоны из домо-
тканного холста, и весьма примечательная у мужчин, чей
наряд из той же ткани был комичным подражанием ко-
стюмам, какие носили в Испании во времена первого пу-
тешествия Колумба. Некрасивые и угрюмые были эти
мужчины и женщины, что часто наблюдается у племен,
где приняты браки между родственниками,— словно от-
сутствие притока свежей крови лишает их жизнерадо-
стности. Отпечаток вырождения лежал на всех — на юно-
шах и на девушках, на детях и даже на грудных младен-
цах— на всех, за исключением двоих: девочки лет десяти,
500
с живым, сообразительным личиком, выделявшимся,
точно яркий цветок, среди тупых физиономий Затерян-
ных Душ; и старого жреца Солнца, со столь же неза-
урядным лицом — хитрым, коварным, умным.
Пока жрец бил по гулкому бревну, все племя выстрои-
лось полукругом, повернувшись лицом на восток. Едва
только диск солнца показался над горизонтом, жрец при-
ветствовал его на своеобразном староиспанском языке и
трижды поклонился ему до земли, а все остальные пали
ниц. Когда же солнце полностью вышло из-за горизонта
и засияло на небе, все племя, по знаку жреца, поднялось
и запело радостный гимн. Церемония была окончена, и
народ уже собирался расходиться, как вдруг жрец заме-
тил струйку дыма на другой стороне долины. Он указал
на нее нескольким юношам.
— Этот дым поднимается из Запретного Места Ужа-
са, куда не разрешено ступать никому из нашего племени.
Это, верно, какой-нибудь дьявол, посланный врагами, ко-
торые вот уже сколько веков тщетно разыскивают наше
убежище. Его нельзя выпускать живым — он выдаст нас.
А враги эти могущественны, и они непременно нас
уничтожат. Ступайте убейте его, чтобы нас потом не
убили!
Около костра, в который всю ночь подбрасывали хво-
рост, спали Леонсия, Френсис и Торрес,— последний в
своих новых, сплетенных из травы сандалиях и в шлеме
да Васко, низко надвинутом на лоб, чтобы не просту-
диться от росы. Леонсия проснулась первой; и столь не-
обычайно было представшее ей зрелище, что она решила
сначала разглядеть все как следует из-под полуопущен-
ных ресниц. Три человека из странного племени Затерян-
ных Душ стояли, натянув тетивы: они явно собирались
выпустить свои стрелы в нее и ее спутников, но вид спя-
щего Торреса так поразил их, что они замерли, в нере-
шительности переглянулись, опустили луки и покачали го-
ловами, как бы говоря, что отказываются его убивать.
Потом подползли к Торресу, присели на корточки и стали
разглядывать его лицо, а в особенности шлем, который
чем-то их заинтересовал.
501
Не меняя позы, Леонсия незаметно толкнула Френ-
сиса ногой в плечо. Он проснулся и тихонько сел, однако
это движение привлекло внимание незнакомцев, и они в
доказательство своих мирных намерений сложили свои
луки к его ногам и протянули ладони, показывая, что они
разоружились.
— Доброе утро, веселые незнакомцы! — крикнул им
Френсис по-английски; но они лишь покачали головой.
Слова Френсиса разбудили Торреса.
— Это, должно быть, и есть Затерянные Души,—
шепнула Леонсия Френсису.
— Или местные агенты по продаже земельных уча-
стков,— с улыбкой шепнул он в ответ.— Как бы то ни
было, долина населена. Торрес, кто такие эти ваши
друзья? По тому, как они на вас смотрят, можно поду-
мать, что это ваши родственники.
Тем временем Затерянные Души отошли в сторонку
и тихими, шипящими голосами стали о чем-то перегова-
риваться.
— Язык у них похож на испанский, только странный
какой-то,— заметил Френсис.
— Это просто средневековый испанский язык, вот и
все,— подтвердила Леонсия.
— На нем говорили конкистадоры, но теперь никто
этот язык уже не помнит,— вставил Торрес.— Вот ви-
дите, я был прав. Затерянные Души с тех пор никогда
не покидали долину.
— Но замуж выходили и женились, как все,— иначе
откуда появились бы эти три чучела? —сострил Френсис.
К этому времени три чучела успели столковаться
между собой и стали жестами приглашать незнакомцев
следовать за ними вглубь долины.
— Это, видно, добродушные и в общем неплохие ре-
бята, хоть у них и унылые рожи,— сказал Френсис, на-
мерева'ясь идти за ними.— Ох и мрачная же компания,
нечего сказать! Они, верно, родились во время затмения
луны, или у них перемерли все их юные подружки, или
приключилось что-нибудь еще более печальное.
— А по-моему, именно такими и должны быть Зате-
рянные Души,— заметила Леонсия.
— Мда, если нам не суждено отсюда выбраться,
502
то наши физиономии будут, пожалуй, куда мрачнее,—
сказал Френсис.— Как бы то ни было, пока я очень наде-
юсь, что они ведут нас завтракать. Конечно, на худой ко-
нец можно есть и ягоды, но ведь ими не насытишься.
Покорно следуя за своими проводниками, они через
час пришли на поляну, где были жилища племени и Боль-
шой дом.
— Это потомки участников экспедиции да Васко, пе-
ремешавшиеся с караибами,— авторитетно заявил Торрес,
обведя взглядом лица собравшихся.— Достаточно посмот-
реть на них, чтобы убедиться в этом.
— И они вернулись от христианской религии да Ва-
ско к древним языческим обрядам,— добавил Френсис.—
Взгляните на алтарь: он каменный, и хотя в воздухе
пахнет жареным барашком, это вовсе не завтрак для нас,
а жертвоприношение.
— Еще слава богу, что это барашек! — облегченно
вздохнула Леонсия.— Ведь в старину поклонение Солнцу
требовало человеческих жертв. А здесь у них самый на-
стоящий культ Солнца. Посмотрите вон на того старика
в длинном хитоне и золотой шапочке, увенчанной золо-
тыми лучами. Это жрец Солнца. Дядя Альфаро много
рассказывал мне об этом культе.
Над алтарем, немного позади, возвышалось огромное
металлическое изображение Солнца.
— Золото, чистое золото! — прошептал Френсис.—
Без всякой примеси. Взгляните на лучи: они очень боль-
шие и из чистого золота. Могу поклясться, что даже ре-
бенок мог бы согнуть их как угодно и завязать узлом.
— Боже милостивый! Да вы только посмотрите
туда! — воскликнула Леонсия, указывая глазами на грубо
высеченный каменный бюст, стоявший чуть пониже
алтаря, по другую его сторону.— Это же лицо Тор-
реса! Лицо той мумии, которую мы видели в пещере
майя.
— И там надпись...— Френсис подошел было по-
ближе, чтобы прочесть ее, но тут же вынужден был от-
ступить, повинуясь властному мановению жреца.— Напи-
сано: «Да Васко». Заметьте: на статуе такой же шлем,
как и на Торресе... Слушайте! Да вы только взгляните
на этого жреца! Ведь он похож на Торреса, как родной
503
брат! Я никогда в жизни не представлял себе, что воз-
можно такое сходство!
Жрец, обозлившись, повелительным жестом заставил
Френсиса умолкнуть и низко склонился над жарившейся
жертвой. Словно знамение свыше, порыв ветра задул в
эту минуту пламя под барашком.
— Бог Солнца гневается,— мрачно провозгласил
жрец; его своеобразный испанский язык, несмотря на всю
свою архаичность, был, однако, понятен пришельцам.—
Среди нас появились чужеземцы, и они до сих пор живы.
Вот почему так разгневан бог Солнца. Говорите, юноши,
приведшие чужеземцев к нашему алтарю: разве не пове-
лел я вам убить их? А моими устами всегда говорит бог
Солнца.
Один из трех юношей, дрожа всем телом, выступил
вперед и, все так же дрожа, пальцем показал сперва на
лицо Торреса, а потом на лицо статуи.
— Мы узнали его,— робко заговорил он,— и не по-
смели убить, ибо мы помним предсказание о том, что наш
великий предок должен вернуться к нам. Может быть,
этот чужеземец — он? Мы не знаем. И не смеем ни знать,
ни судить. Тебе, о жрец, надлежит знать и судить.
Это он?
Жрец пристально вгляделся в Торреса и издал какое-
то невнятное восклицание. Потом резко повернулся и раз-
жег священный жертвенный огонь от горячих углей, ле-
жавших в котелке у подножья алтаря. Пламя вспыхнуло,
заколебалось и снова потухло.
— Бог Солнца гневается,— повторил жрец; а Зате-
рянные Души, услышав это, стали бить себя в грудь, во-
пить и рыдать.— Богу не угодна наша жертва, и потому
священный огонь не желает гореть. Всего теперь можно
ждать. Это великие тайны, которые будут открыты толь-
ко мне одному. Мы не станем приносить в жертву чуже-
земцев сейчас. Мне нужно время, чтобы узнать волю бога
Солнца.— И он жестом распустил племя, прервав на по-
ловине церемонию, и велел отвести всех трех пленников в
Большой дом.
— Никак не пойму, что он такое замышляет? — шеп-
нул Френсис на ухо Леонсии.— Но, надеюсь, хоть там нас
накормят.
504
— Взгляните, какая прелесть!—сказала Леонсия,
указывая глазами на девочку, выразительное личико ко-
торой так и светилось умом.
— Торрес уже приметил ее,— также шепотом сказал
Френсис.— Я видел, как он подмигнул ей. Он тоже не
знает, что замыслил жрец и куда подует ветер, но не
упускает случая завести друзей. Надо смотреть за ним в
оба: он подлая, вероломная тварь и способен предать
нас в любое время, если это поможет ему спасти свою
шкуру.
В Большом доме, как только они уселись на грубо
сплетенные из травы цыновки, им тотчас подали еду —
вареное мясо с овощами в каких-то странных глиняных
горшочках и чистую питьевую воду,— то и другое в изо-
билии. Кроме того, перед ними поставили кукурузные
лепешки, напоминающие тортильи.
Когда они поели, женщины, подававшие еду, удали-
лись, осталась только девочка, которая привела их и рас-
поряжалась всем в доме. Торрес снова принялся заигры-
вать с ней, но она вежливо избегала его и, как зачарован-
ная, смотрела только на Леонсию.
— Она, видимо, здесь вроде хозяйки,— пояснил
Френсис.— Вот так же в деревнях на Самоа: девушки
должны встречать и развлекать всех путешественников и
приезжих, какого бы высокого ранга они ни были, и чуть
ли не возглавлять все официальные торжества и церемо-
нии. Их выбирает вождь племени за красоту, доброде-
тель и ум. Эта девочка напоминает мне их, только она еще
совсем ребенок.
Девочка подошла поближе к Леонсии, и, хотя была
явно очарована красотой незнакомки, в ее поведении не
было и намека на подобострастие или приниженность.
— Скажи,— заговорила она на своеобразном местном
староиспанском диалекте,— этот человек в самом деле
капитан да Васко, который вернулся к нам из своего дома
на солнце?
Торрес, самодовольно ухмыльнувшись, поклонился и
гордо объявил:
— Да, я из рода да Васко.
— Не из рода да Васко, а сам да Васко! — по-англий-
ски подсказала ему Леонсия.
505
— Это верный козырь, ходите с него! — посоветовал
ему Френсис тоже по-английски.— Благодаря ему, мо-
жет, всем нам удастся выбраться из этой дыры. Я что-то
не слишком влюблен в жреца, а он, видно, бог и царь у
этих Затерянных Душ.
— Да, я вернулся на землю с солнца,— сказал Тор-
рес девочке, послушно вступая в роль.
Девочка подарила его долгим пристальным взглядом;
чувствовалось, что она обдумывает, взвешивает и оцени-
вает его слова. Потом она почтительно, с полным равно-
душием, поклонилась ему, мельком взглянула на Френ-
сиса и так и просияла улыбкой, повернувшись к Леонсии.
— Я не знала, что бог создает таких красивых жен-
щин, как ты,— сказала девочка своим нежным голоском
и пошла к выходу. Уже у двери она остановилась и до-
бавила:— Та, Что Грезит — тоже красивая, но она на
тебя совсем не похожа.
Не успела девочка выйти, как появился жрец Солнца,
его сопровождали несколько юношей,— повидимому, для
того, чтобы убрать посуду и остатки пищи. Двое или трое
из них нагнулись за посудой, а остальные по сигналу
жреца набросились на чужеземцев, крепко связали им
руки за спиной и повели к алтарю бога Солнца, где со-
бралось все племя. Здесь взорам пленников предстал ти-
гель на треножнике, под которым был разведен яркий
огонь, а рядом — три только что врытых в землю столба,
к которым их и поспешили привязать, в то время как мно-
жество усердных рук набросало вокруг столько хворосту,
что кучи его доходили им до самых колен.
— Да встряхнитесь вы, наконец, и держитесь высоко-
мерно, как настоящий испанец! — поучал и одновременно
оскорблял Торреса Френсис.— Ведь вы же да Васко!
Сотни лет назад вы были на земле, в этой самой долине,
вместе с предками вот этих выродков.
— Вы должны умереть,— сказал жрец Солнца, обра-
щаясь к ним, и Затерянные Души дружно закивали го-
ловами.— Вот уже четыреста лет, как мы живем в этой
долине, и мы всегда убивали всех, кто заходил к нам.
Вас мы не убили, и вспомните, как разгневался бог
Солнца: огонь на нашем алтаре потух.— Тут Затерянные
Души завыли, застонали и опять начали бить себя кула-
506
ками в грудь.— Поэтому, чтобы умилостивить бога Солн-
ца, вы умрете сейчас.
— Поостерегитесь! — крикнул Торрес, которому
Френсис и Леонсия подсказывали шепотом, что говорить
дальше.— Я да Васко. Я спустился к вам с солнца.—
Руки у него были связаны, и он головой кивнул на ка-
менный бюст.— Я вот этот самый да Васко. Я привел
сюда ваших предков четыреста лет назад и повелел вам
оставаться здесь до моего возвращения.
Жрец Солнца заколебался.
— Ну, жрец, говори! Отвечай же божественному да
Васко! — резко выкрикнул Френсис.
— Откуда я знаю, что он божественный? — быстро
возразил жрец.— Ведь я сам похож на него, но разве
я — божественный? Разве я да Васко? Или он — да Ва-
ско? А быть может, да Васко все еще на Солнце? Про
себя я точно знаю, что меня родила женщина,— это было
три раза по двадцать и еще восемнадцать лет тому на-
зад,— и что я не да Васко.
— Разве так отвечают великому да Васко!—с угро-
зой в голосе сказал Френсис и униженно поклонился Тор-
ресу, а сам тем временем сквозь зубы зашипел по-англий-
ски: — Да будьте же высокомернее, чтоб вас черти съели!
Высокомернее!
Жрец помедлил и обратился к Торресу:
— Я верный жрец Солнца. И я не могу легко и про-
сто изменить свои верования. Если ты божественный
да Васко, то ответь мне на один вопрос.
Торрес кивнул с неподражаемым высокомерием.
— Ты любишь золото?
— Люблю ли я золото? — усмехнулся Торрес.—
Я великий капитан солнца, а солнце ведь само золото.
Золото? Да оно для меня — все равно что грязь под но-
гами или вот этот камень, из которого состоят ваши мо-
гучие горы.
— Браво! — одобрительно шепнула Леонсия.
— Тогда, о божественный да Васко,— смиренно ска-
зал жрец Солнца, не сумев, однако, скрыть торжества
в голосе,—ты достоин подвергнуться древнему, издавна
принятому у нас испытанию. Если, отведав золотого
напитка, ты попрежнему сможешь сказать, что ты да Ва-
507
ско,— я и все мы падем ниц перед тобой и будем покло-
няться тебе. К нам в долину не раз проникали чужезем-
цы. И всегда их томила жажда золота. Мы удовлетво-
ряли их жажду, но после этого они избавлялись от нее
навсегда — ибо были мертвы.
Он говорил, а Затерянные Души внимательно смот-
рели на него; и не менее внимательно, но только уже с
опаской, смотрели на него чужеземцы. Жрец сунул руку
в большой кожаный мешок и стал вытаскивать оттуда
пригоршнями золотые самородки, которые он бросал за-
тем в раскаленный тигель на треножнике. Френсис, Леон-
сия и Торрес стояли так близко, что им хорошо было
видно, как плавится золото, превращаясь в жидкость,
вернее — в то самое питье, которым жрец грозился на-
поить Торреса.
В это время, пользуясь своим особым положением в
племени, к старику смело подошла девочка и сказала так,
чтобы всем было слышно:
— Это же да Васко! Капитан да Васко, божествен-
ный капитан да Васко, который давно-давно привел сюда
наших предков!
Жрец сердито взглянул на нее, как бы повелевая ей
молчать, но девочка повторила свои слова, убедитель-
ными жестами показывая то на каменный бюст, то на Тор-
реса, то снова на бюст. И жрец, почувствовав, что победа
ускользает от него, мысленно проклял пагубную любовь,
которая связала его с матерью этой девочки и сделала
его ее отцом.
— Да замолчи ты! — сурово приказал он.— В этом
ты ничего не понимаешь. Если он капитан да Васко, то,
как существо божественное, выпьет золотой напиток и
останется невредим.
Он вылил расплавленное золото в грубый глиняный
ковш, нагретый в котелке с углями у подножья алтаря.
По его знаку несколько юношей сложили на землю свои
копья и направились к Леонсии с явным намерением на-
сильно разжать ей зубы.
— Стой, жрец! — громовым голосом закричал Френ-
сис.— Она же не божественна, как да Васко! Сначала
испробуй твое золотое питье на да Васко.
508
Услышав эти слова, Торрес метнул на Френсиса
взгляд, исполненный нескрываемой ярости.
— Держитесь со всем высокомерием и надменно-
стью,— поучал его Френсис.— Отказывайтесь пить. По-
кажите им надпись внутри вашего шлема.
— Я не буду пить! — в панике крикнул Торрес, когда
жрец повернулся к нему.
— Нет, будешь! И докажешь этим, что ты действи-
тельно да Васко, божественный капитан, спустившийся с
Солнца. Тогда мы падем ниц и будем поклоняться тебе.
Торрес умоляюще взглянул на Френсиса, что не пре-
минули заметить узенькие глазки жреца.
— Похоже, что вам придется выпить это,— сухо ска-
зал Френсис.— Что делать! Осушите ковш ради дамы и
умрите — как герой.
Неожиданно резким движением Торрес высвободил
руку из оплетавших ее пут, сорвал с головы шлем и протя-
нул жрецу так, чтобы тот мог прочесть надпись внутри.
— Смотри, что тут написано! — крикнул он.
Жрец был так поражен, увидев надпись «да Васко»,
что ковш выпал из его рук. Жидкое золото, разлившись
по земле, воспламенило валявшийся вокруг хворост, а
один из копьеносцев, которому несколько капель металла
попало на ногу, взвыл от боли и поскакал прочь на здо-
ровой ноге. Однако к жрецу Солнца быстро вернулось
самообладание: схватив котелок с углями, он хотел было
поджечь хворост, наваленный вокруг трех жертв. Но тут
снова вмешалась девочка:
— Бог Солнца не хотел, чтобы великий капитан вы-
пил из твоего ковша,— сказала она.— Бог Солнца заста-
вил твою руку дрогнуть и расплескать питье.
По толпе Затерянных Душ пронесся ропот: тут, мол,
все далеко не так просто! И жрец вынужден был отка-
заться от своего намерения. Однако он твердо решил
уничтожить трех пришельцев, а потому, призвав на по-
мощь всю свою изворотливость, сказал собравшимся:
— Будем ждать знамения свыше. Принесите масла.
Пусть сам бог Солнца подаст нам знак. Принесите свечу.
Вылив банку масла на хворост, чтобы он быстрее вос-
пламенился, старик укрепил среди него огарок свечи и
сказал:
509
— Будем ждать знамения свыше столько времени,
сколько будет гореть эта свеча. Правильно ли это, о на»*
род мой?
И все Затерянные Души шепотом ответили:
— Правильно!
Торрес умоляюще посмотрел на Френсиса, но тот
сказал:
— Старый негодяй здорово постарался укоротить
свечу. Она в лучшем случае прогорит пять минут, а мо-
жет, мы уже через три минуты запылаем.
— Что же нам делать? — вне себя от ужаса спро-
сил Торрес, тогда как Леонсия храбро посмотрела
в глаза Френсису с печальной, полной любви улыб-
кой.
— Молитесь, чтобы пошел дождь,— ответил Френ-
сис.— Хотя небо ясно, как стеклышко. А когда придет
время, умирайте, как мужчина. Да не визжите слишком
уж громко.
И взгляд его обратился к Леонсии и выразил обуре-
вавшие его чувства: безграничную любовь к ней. Хотя
их и отделяло друг от друга расстояние между столбами,
к которым они были привязаны, они чувствовали, как
между ними установилась особая, дотоле неведомая им
близость, и их взоры были тем звеном, которое объеди-
няло и связывало их.
Первой увидела знамение девочка, во все глаза гля*
девшая на небо. Торрес, следивший только за огарком,
который уже почти догорел, услышав возглас девочки,
посмотрел вверх. И в ту же минуту он услышал — как
услышали все — ровное гудение, словно в небе летело ги-
гантское насекомое.
— Аэроплан,— пробормотал Френсис.— Торрес, ска-
жите им, что это и есть знамение божье.
Но этого и не потребовалось. Над головой у них, на
высоте не более ста футов, кружил, спускаясь, первый:
аэроплан, который когда-либо видели Затерянные Души,
а с него, точно благословение свыше, доносились знако-
мые слова:
Мы—спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
510
Описав полный круг, аэроплан поднялся футов на ты-
сячу ввысь, от него отделился какой-то предмет, футов
триста камнем пролетел вниз, а потом развернулся прямо
над головами собравшихся огромным парашютом, под ко-
торым, точно паук на паутине, раскачивалась какая-то
фигура. И когда парашют был уже совсем близко от
земли, снова послышалась песня:
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Тут события стали нагромождаться друг на друга с
поразительной быстротой. Огарок свечи распался на ку-
сочки, и горящий фитиль упал в лужицу жидкого сала;
лужица вспыхнула, а вместе с нею вспыхнул и пропитан-
ный маслом хворост. Но Генри, приземлившийся в самой
гуще Затерянных Душ, накрыв парашютом, точно одея-
лом, добрую половину собравшихся, в два прыжка очу-
тился подле своих друзей и принялся ногой расшвыри-
вать горящий хворост. Только на миг отвлекся он от
этого занятия, когда жрец Солнца сделал попытку поме-
шать ему. Хорошо рассчитанный удар в скулу уложил
престарелого служителя бога на спину, а пока он прихо-
дил в чувство и с трудом поднимался на ноги, Генри уже
успел разрезать веревки, связывавшие Леонсию, Френ-
сиса и Торреса. Он протянул было руки, чтобы обнять
Леонсию, но та оттолкнула его, воскликнув:
— Живо! Объяснять некогда! Падайте на колени пе-
ред Торресом и делайте вид, что вы его раб... и не гово-
рите по-английски.
Генри ничего не понимал, но Леонсия подкрепила свои
слова красноречивым взглядом, а тут еще он увидел, что
и Френсис распростерся у ног их общего врага.
— Ну и ну! — пробормотал Генри, присоединяясь к
Френсису.— Вот так штука. Это, пожалуй, будет похуже
крысиного яда.
Леонсия последовала их примеру, а вслед за нею и все
Затерянные Души распростерлись перед капитаном
да Васко: ведь к нему на их глазах прилетел небесный
вестник с Солнца! Все лежали на земле, кроме жреца: по-
трясенный случившимся, он еще раздумывал, следует ли
511
ему тоже признать божественность чужеземца, но в эту
минуту коварный черт из мелодрамы, обитавший в душе
Торреса, попутал его переусердствовать в исполнении
своей роли.
С высокомерием, о котором все время твердил ему
Френсис, Торрес поднял правую ногу и поставил ее на
шею Генри, больно придавив ему при этом ухо.
Генри буквально взвился в воздух.
— Да как вы смеете, Торрес! — завопил он, швыряя
Торреса на землю, как незадолго перед этим швырнул на
землю жреца.
— Ну, теперь все пропало,— безнадежно вздохнул
Френсис.— Крышка всей нашей божественной комедии!
И действительно, жрец Солнца уже смекнул, в чем
дело, и радостно махал руками, подзывая своих копьенос-
цев. Но Генри приставил пистолет-автомат к животу ста-
рого жреца, и тот вдруг вспомнил легенды о смертонос-
ных снарядах, начиненных таинственным веществом, име-
нуемым «порох», примирительно улыбнулся и жестом
приказал копьеносцам отступить.
— Это свыше моего понимания и разумения,— заявил
он, обращаясь к своему племени и то и дело поглядывая
на дуло пистолета Генри.— Я вынужден прибегнуть к по-
следнему средству: пошлем гонца, чтобы он разбудил Ту,
Что Г резит. Пусть он ей скажет, что чужеземцы, прибыв-
шие с неба, а может, даже и с Солнца, спустились к нам
в долину и что только мудрость ее грез способна прояс-
нить для нас то, чего даже я не могу понять.
Глава восемнадцатая
Копьеносцы окружили группу, состоящую из Леон-
сии, двух Морганов и Торреса, и повели их через весело
зеленевшие, отлично, хотя и примитивно обработанные
поля, через быстрые ручьи и небольшие рощицы, через
пастбища, на которых росла трава, доходившая им до ко-
лен, и где паслись низкорослые коровы, не крупнее
телят.
5/2
— Это, несомненно, настоящие дойные коровы,— ска-
зал Генри.— А какие красивые! Но видели вы когда-ни-
будь таких карликов? Сильный мужчина мог бы без
труда взвалить на плечи самую крупную и унести.
— Думаю, что ты ошибаешься,— возразил Френ-
сис.— Посмотри-ка вон на ту черную. Бьюсь об заклад,
что она весит никак не меньше трехсот фунтов.
— Сколько ставишь?—спросил Генри.
— Называй сам цифру,— был ответ.
— Сто долларов твоих против ста моих,— заявил
Генри,— что я могу взвалить ее на плечи и унести.
— По рукам.
Но кто из них был прав, так и осталось неизвестным,
ибо, как только Генри сделал шаг в сторону, копьеносцы
гримасами и жестами заставили его вернуться и идти впе-
ред вместе со всеми.
Проходя у подножья мрачной скалы, они увидели на-
верху стадо коз.
— Домашние козы,— заметил Френсис.— Видите:
при них мальчишки-пастухи.
— Недаром вы говорили, что рагу, которое вам
подавали, было из козлятины,— сказал Генри.— Я всегда
любил коз. Если эта самая Та, Что Грезит, или как там
ее зовут, отменит решение жреца и оставит нас в живых
и если нам придется жить с Затерянными Душами до
конца наших дней, я буду просить, чтобы меня сделали
главным пастухом при козах этого королевства. Тогда я
построю вам, Леонсия, премиленький коттедж, и вы ста-
нете придворной поставщицей сыров.
Но ему не пришлось развивать дальше свой фантасти-
ческий план, ибо в эту минуту они вышли на берег озера
такой неописуемой красоты, что Френсис даже присвист-
нул, Леонсия захлопала в ладоши, а Торрес пробормотал
что-то одобрительное. Озеро это простиралось на целую
милю в длину и больше чем на полмили в ширину и пред-
ставляло собой безукоризненной формы овал. Только
один-единственный дом вклинивался в обрамление из де-
ревьев, бамбуковых зарослей и кустарников, кольцом
окружавших озеро и не прерывавшихся даже у под-
ножья утеса, где особенно пышно разросся бамбук.
В гладкой поверхности озера так четко отражались
513
окружающие горы, что глаз с трудом мог определить,
где кончается действительность и где начинается отра-
женье.
Леонсия не долго восхищалась зеркальной гладью;
через несколько минут она вдруг разочарованно заме-
тила, что вода в озере отнюдь не кристальной
чистоты.
— Какая жалость, оно такое грязное!
— Это потому, что в долине плодородная почва,—
пояснил ей Генри.— Слой чернозема здесь достигает не-
скольких сот футов.
— Вся эта долина когда-то, вероятно, была дном озе-
ра,— вмешался в разговор Френсис.— Взгляните на ска-
лу — по ней видно, где была раньше вода. Интересно,
отчего оно так обмелело?
— Скорей всего от землетрясения: для воды от-
крылся какой-нибудь выход под почву, и озеро обмелело
до своего нынешнего уровня; оно и сейчас продолжает
мелеть. Этот шоколадный цвет указывает на то, что в
него все время вливаются новые потоки воды и черно-
зем, которым она насыщена, не успевает осесть. Несом-
ненно, это озеро — своеобразный резервуар, куда стекает
влага со всех окрестных мест.
— Ну вот, наконец-то и дом!—сказала Леонсия
пятью минутами позже, когда, завернув за выступ скалы,
они увидели низенькое, типа бунгало, строение, приле-
пившееся к утесу над самым озером.
Сваями дому служили массивные стволы деревьев, но
стены его были из бамбука, а крыша из соломы. Дом этот
стоял так уединенно, что попасть в него можно было либо
подплыв в лодке, либо пройдя по мостику футов два-
дцати длиной и такому узенькому, что два человека не
могли бы на нем разойтись. На каждом конце мостика
стояло по два юноши-часовых. Повинуясь жесту жреца
Солнца, шедшего впереди, юноши-часовые отступили в
сторону и пропустили всю группу; при этом оба Моргана
не преминули заметить, что копьеносцы, сопровождавшие
их от самого Большого дома, остались по ту сторону
мостика.
Перейдя через мостик, они вошли в похожий на бун-
гало дом и очутились в большой комнате, обставленной
514
лучше, чем можно было ожидать в Долине Затерянных
Душ, хоть и очень примитивна. Травяные цыновки на
полу были красивого и тонкого плетения, а бамбуковые
шторы, прикрывавшие прорези окон, были сделаны даже
мастерски. В дальнем конце комнаты у стены возвыша-
лась огромная золотая эмблема восходящего солнца —
точно такая же, какая висела над алтарем возле Боль-
шого дома. Но в этом странном месте особенно поразили
пленников два живых существа, которые даже не шевель-
нулись при их появлении. Под солнечным диском, на не-
большом возвышении, стояло ложе со множеством поду-
шек— полу диван, полутрон. А на этом ложе, среди по-
душек, спала женщина в хитоне из какой-то мягкой мер-
цающей ткани, какой никто из них никогда не видел.
Грудь ее тихо вздымалась и тихо опускалась. Она безус-
ловно не принадлежала к племени Затерянных Душ, этой
вырождающейся помеси караибов с испанцами. На голове
у нее была тиара из чеканного золота с драгоценными
камнями такой величины, что она казалась короной.
Перед женщиной на полу стояли два золотых тренож-
ника; под одним тлел огонь, а на другом, значительно
большем, стоял огромный золотой котел. Между тренож-
никами, не мигая и не шевелясь, точно сфинкс, лежала,
распластав лапы, огромная собака, белая, как снег, похо-
жая на русского волкодава. Увидев вошедших, собака
уставилась на них.
— Да эта женщина настоящая леди, она похожа на
королеву; и грезы у нее, конечно, тоже королевские,—
шепнул Генри и тотчас был вознагражден за это гневным
взглядом жреца.
Леонсия глядела, затаив дыхание, а Торрес вздрог-
нул, перекрестился и сказал:
— Вот уж никогда не слыхал, что в Долине Затерян-
ных Душ есть такое чудо. Эта женщина — самая настоя-
щая испанка. Больше того: в ней течет благородная ка-
стильская кровь. И глаза у нее должны быть синие —
это так же верно, как то, что я стою здесь. Но какая она
бледная! — Он снова вздрогнул.— У нее какой-то неесте-
ственный сон. Похоже, что ее опоили чем-то и опаивают
уже давно.
515
— Совершенно верно! — взволнованным шепотом пе-
ребил его Френсис.— Та, Что Грезит погружена в нар-
котический сон. Они, должно быть, держат ее все время
на наркотиках. Она у них, видно, что-то вроде верховной
жрицы или верховного оракула... Да не волнуйся ты,
старина,— обратился он по-испански к жрецу.— Ну
что страшного, если мы ее разбудим? Ведь нас привели
сюда, чтобы познакомить с ней,— и, я надеюсь, не со
спящей!
Красавица пошевелилась, словно этот шепот потрево-
жил ее сон; и впервые за все время шевельнулась и со-
бака: она повернула к хозяйке голову, и рука спящей лас-
ковым жестом опустилась на ее шею. Жрец еще повели-
тельнее загримасничал и замахал руками, требуя тишины.
Все застыли в молчании, наблюдая пробуждение прори-
цательницы.
Она медленно приподнялась на ложе и снова ласково
погладила осчастливленного волкодава, который залился
радостным лаем, обнажив свои страшные клыки. Зрелище
это внушало благоговейный трепет; но еще больший тре-
пет ощутили пленники, когда женщина посмотрела прямо
на них. Никогда до сих пор не видели они таких глаз,—
в них словно отражалось сияние всех подзвездных и над-
звездных миров. Леонсия невольно подняла руку, точно
хотела перекреститься, а Торрес, потрясенный этим взгля-
дом, не только перекрестился, но и стал дрожащими
губами шептать свою излюбленную молитву деве Ма-
рии. Даже Френсис и Генри смотрели на нее как заво-
роженные, не в силах оторвать взгляда от бездонной
синевы этих глаз, казавшихся совсем темными под сенью
длинных черных ресниц.
— Синеглазая брюнетка! — прошептал все-таки
Френсис.
Какие глаза! Скорее круглые, чем продолговатые. Но
и не совсем круглые. Квадратные? Нет, все-таки, вернее,
круглые. Глаза такой формы, как если бы художник, не
отрывая от бумаги перо, начертил несколько квадратов и
все углы их заключил в один круг. Длинные ресницы за-
теняли глаза женщины, отчего они казались совсем
бездонными. В глазах этих не появилось ни удивления,
516
ни испуга при виде незнакомцев, а только мечтательное
безразличие. Впрочем, несмотря на томный взгляд, до
сознания красавицы явно доходило все, что она видела.
Внезапно, к вящему изумлению пришельцев, в ее глазах
отразилась целая гамма земных чувств. Где-то в глубине,
все нарастая, задрожала затаенная боль. Сострадание
вдруг заволокло их влажной пеленой, как заволакивает
голубую морскую даль весенний дождь или утренний ту-
ман — горы. Боль, все та же боль таилась в их дремотной
безмятежности. Огонь безграничного мужества, казалось,
вот-вот вспыхнет в этих глазах электрической искрой
воли, действия. Но сонное оцепенение тут же готово было
опуститься, точно мягкий узорный полог, и отгородить
спящую от всех переживаний и чувств. Однако все это
отходило на задний план перед мудростью веков, которой
веяло от всего облика незнакомки. Это впечатление осо-
бенно усиливалось при взгляде на ее впалые щеки, сви-
детельствовавшие об аскетическом образе жизни. На ще-
ках этих горел яркий — не то чахоточный, не то космети-
ческий — румянец.
Когда женщина поднялась со своего ложа, она оказа-
лась тонкой и хрупкой, как фея. Она была узка в кости и
худощава, но не производила впечатления тощей. Если
бы у Генри и Френсиса спросили мнение о ней, они, по-
жалуй, сказали бы, что она самая соблазнительная из
всех худощавых женщин на свете.
Старый жрец Солнца распростер свое дряхлое тело
на полу, уткнувши морщинистый лоб в травяную цынов-
ку. Остальные продолжали стоять, хотя у Торреса и под-
гибались колени,— и он, несомненно, последовал бы при-
меру жреца, если бы заметил со стороны своих спутников
хоть малейшую к этому готовность. Вообще говоря, ко-
лени у него подогнулись, но, взглянув на стоявших
очень прямо Леонсию и Морганов, он заставил себя вы-
прямиться.
Сначала Та, Что Грезит глядела только на Леонсию;
внимательно осмотрев девушку, она повелительным кив-
ком приказала ей подойти. Слишком повелителен был
этот кивок, по мнению Леонсии, для такого воздушного
и прекрасного создания, и она сразу почувствовала не-
517
приязнь к красавице. Поэтому она не сдвинулась с места,
пока жрец Солнца свистящим шепотом не приказал ей
повиноваться. Тогда Леонсия направилась к красавице,
не обращая внимания на огромного лохматого пса;. она
прошла между треножниками, мимо собаки и останови-
лась лишь по вторичному знаку, столь же повелитель-
ному, как и первый. Целую минуту обе женщины в упор
смотрели друг на друга, и тут, с невольным чувством тор-
жества, Леонсия увидела, как та, другая, опустила глаза.
Но радость ее была преждевременной: Та, Что Грезит
просто с высокомерным любопытством разглядывала ее
платье. Она даже протянула свою тонкую бледную руку и
чисто по-женски пощупала ткань.
— Жрец! — резким тоном сказала она.— Сегодня у
нас третий день Солнца в Доме Манго. Я давно уже
предсказывала тебе, что произойдет в этот день. На-
помни, что именно.
Угодливо извиваясь перед ней, жрец Солнца прогну-
савил:
— Что в этот день произойдут необычайные собы-
тия. Так и случилась, о королева!
Но королева уже забыла, о чем его спрашивала. Про-
должая поглаживать ткань, из которой было сделано
платье Леонсии, она внимательно разглядывала его.
— Ты очень счастливая,— сказала королева, жестом
показывая Леонсии, что она может вернуться к своим.—
Тебя любят мужчины. Мне еще не все ясно, но я чув-
ствую, что тебя слишком любят мужчины.
Голос ее, мягкий и низкий, отличался какой-то уди-
вительной чистотою звука и напевностью; он был как ве-
черний звон, призывающий верующих на молитву, а
скорбящих духом — к вечному упокоению. Но Леонсии не
дано было оценить этот чудесный голос. Она лишь чув-
ствовала, как от гнева вспыхнули ее щеки и сильнее за-
билось сердце.
— Я видела тебя раньше — и не раз,— продолжала
королева.
— Ничего подобного! — воскликнула Леонсия.
— Т-сс! — зашипел на нее жрец Солнца.
— Там,— сказала королева, указывая на большой зо-
лотой котел,— я тебя часто видела там.
518
— И тебя тоже,—произнесла она, обращаясь к Генри.
— И тебя,— сказала она Френсису, но тут ее боль-
шие синие глаза еще больше расширились, и она впи-
лась в Френсиса таким долгим взглядом, что Леонсия
почувствовала, как сердце ее, точно кинжалом, пронзила
ревность, какую только женщина может внушить другой
женщине.
Глаза королевы сверкнули, когда она перевела взгляд
с Френсиса на Торреса.
— А ты кто, чужеземец? Ты так странно одет: на
голове у тебя шлем рыцаря, а на ногах сандалии раба!
— Я да Васко,— храбро ответил тот.
— Это очень древнее имя,— улыбнулась она.
— Так я и есть древний да Васко,— сказал он и без
зова подошел к ней; она усмехнулась при виде его дер-
зости, но не остановила его.— Этот шлем был на моей
голове четыреста лет назад, когда я привел предков За-
терянных Душ в эту долину.
Королева недоверчиво улыбнулась и тихо спросила:
— Значит, ты родился четыреста лет назад?
— И да — и нет. Я никогда не был рожден. Я да
Васко. Я существовал вечно. Мой дом — Солнце.
Изящно очерченные брови королевы недоуменно при-
поднялись, но она промолчала. Своими тонкими, почти
прозрачными пальцами она взяла из золотого резного
ящичка, стоявшего подле нее на ложе, щепотку какого-то
порошка и небрежно бросила в большой котел на тренож-
нике, при этом ее тонкие красивые губы искривились в
слегка насмешливой улыбке. Из котла поднялся столб
дыма, который тотчас растворился и исчез.
— Гляди!—приказала она.
И Торрес подошел к котлу и заглянул в него. Что он
там увидел, его спутники так никогда и не узнали. Но
королева также склонилась над котлом и, заглядывая в
него со своего возвышения, увидела то, что увидел и он,
и на лице ее появилась презрительно-сострадательная
усмешка. А увидел Торрес спальню на втором этаже
домика в Бокас-дель-Торо, доставшегося ему по наслед-
ству, и в ней колыбель с новорожденным. Жалостное
это зрелище раскрывало тайну .его рождения,— и жало-
стной была улыбка на лице королевы. Яркое видение,
519
вызванное волшебством перед глазами Торреса, открыло
ему то, о чем он догадывался и что давно уже подо-
зревал.
— Ты увидишь еще кое-что,— с мягкой усмешкой
произнесла королева.— Я показала тебе начало твоей
жизни. А теперь посмотри на ее конец.
Но Торрес, уже и без того потрясенный виденным,
вздрогнул и отшатнулся от котла.
— Прости меня, красавица! — взмолился он.—И раз-
реши мне уйти. Забудь то, что ты видела, как и я на-
деюсь это забыть.
— Там уже ничего нет,— сказала она, махнув рукой
над котлом.— Но забыть я не могу. То, что я видела, на-
всегда остается в моей памяти. И тебя, о Человек, та-
кого молодого годами и такого старого, судя по шлему, я
тоже видела прежде в моем Зеркале Мира. Ты не раз
возмущал меня своим поведением. Но не тем, что носишь
этот шлем.— Она улыбнулась спокойной, мудрой улыб-
кой.— Всю жизнь, мне кажется, я видела перед собой пе-
щеру мертвецов, где давно умершие рыцари стоят навы-
тяжку, охраняя в веках тайны, чуждые их религии, чуж-
дые их расе. И среди этих мертвецов, помнится мне, я и
видела того, на ком был твой старинный шлем... Гово-
рить дальше?
— Нет, нет! — взмолился Торрес.
Та, Что Грезит наклонила голову, давая этим понять
Торресу, чтобы он отошел. Затем взгляд ее остановился
на Френсисе, и она кивком подозвала его к себе. И тут
же, видимо, спохватившись, что со своего возвышения
она смотрит на него сверху вниз, смущенно ступила
на пол и теперь, глядя на него уже снизу вверх, протя-
нула ему руку. Френсис нерешительно пожал ее, не зная,
что делать дальше. И, точно прочитав его мысли, она
воскликнула:
— Сделай это! Мне никогда и никто до сих пор не
целовал руки. Я никогда не видела, как это делают в
жизни, а видела лишь в своих грезах да в картинах, ко-
торые мне показывало Зеркало Мира.
Френсис склонился и поцеловал ей руку. И так как
она не проявляла ни малейшего желания отнять руку, он
520
продолжал держать ее, ладонью чувствуя, как еле уло-
вимо, но бесперебойно пульсирует кровь в розовых кон-
чиках ее пальцев. Так они оба стояли, не говоря ни слова.
Френсис был смущен, королева легонько вздыхала, а в
сердце Леонсии бушевала чисто женская ревность. Вдруг
Генри весело выпалил по-английски:
— Да поцелуй ты ей руку еще раз, Френсис! Ей это
понравилось!
Жрец Солнца зашикал на него. Но королева, с деви-
ческим смущением испуганно выдернувшая было руку из
руки Френсиса, поспешно вложила ее обратно.
— Я тоже говорю на этом языке, на котором гово-
ришь ты,— сказала она Генри.— И я, никогда не знав-
шая мужчины, не постыжусь признаться, что мне это по-
нравилось. Это первый поцелуй в моей жизни. Френ-
сис— ведь так назвал тебя твой друг? — повинуйся ему.
Мне это понравилось. Мне это очень понравилось. Поце-
луй мне руку еще раз.
И Френсис повиновался; рука ее попрежнему остава-
лась в его руке, а сама королева, забыв обо всем на свете,
словно завороженная, смотрела не отрываясь ему в
глаза. Наконец, призвав на помощь всю свою волю, она
овладела собой, быстро высвободила руку, жестом прика-
зала Френсису отойти и обратилась к жрецу Солнца.
— Итак, жрец,— начала она, и в голосе ее опять за-
звучали резкие нотки,— мне уже известно, зачем ты при-
вел сюда этих пленников. Но все же мне хотелось бы,
чтобы ты рассказал об этом сам.
— О королева! Разве не повелевает нам долг убить
этих пришельцев, как требует обычай? Народ смущен, он
не доверяет моему суждению и просит, чтобы решила ты.
— А ты полагаешь, что их следует убить?
— Да, таково мое суждение. Но я хочу знать твое,
чтобы оно было у нас с тобой одинаковым.
Она еще раз оглядела четырех пленниковгТорреса —
с жалостью, Генри — с сомнением, Леонсию — хмуро; на
Френсиса же смотрела целую минуту взором, полным
безграничной нежности,— во всяком случае так показа-
лось взбешенной Леонсии.
— Есть ли среди вас не имеющие жен? — неожидан-
но спросила королева.— Впрочем, нет,— продолжала она,
521
не дожидаясь ответа,— ведь мне дано знать, что вы все
не имеете жен.— И она быстро повернулась к Леонсии: —
А разве правильно,— спросила она,— чтобы у женщины
было два мужа?
Как Генри, так и Френсис не могли сдержать улыбки,
услышав столь странный и неуместный вопрос. Однако
Леонсии он вовсе не показался ни неуместным, ни стран-
ным, и щеки ее снова вспыхнули от возмущения. Она по-
няла, что перед нею настоящая женщина, которая и будет
поступать с ней как женщина.
— Нет, неправильно,— ответила Леонсия громко и
без заминки.
— Это очень странно,— продолжала размышлять
вслух королева.— Странно и несправедливо. Раз в мире
равное число мужчин и женщин, не может быть справед-
ливым, чтобы у одной женщины было два мужа,—
ведь это значило бы, что у какой-то другой его вовсе не
будет.
Она взяла щепотку порошка и бросила в свой золотой
котел. Из него, как и прежде, взвился клуб дыма и тот-
час растаял.
— Зеркало Мира скажет мне, жрец, как должно по-
ступить с нашими пленниками.
Она склонилась было над котлом, но вдруг ее осе-
нила новая мысль. Широким жестом, точно раскрывая им
объятия, она подозвала всех к котлу.
— Давайте смотреть все вместе! — сказала она.—
Я не обещаю вам, что все мы увидим одно и то же. И я
не буду знать, что увидит каждый из вас. А каждый уви-
дит лишь то, что его касается. Ты тоже можешь подойти,
жрец.
Котел, достигавший шести футов в диаметре, был
до половины полон каким-то неизвестным жидким ме-
таллом.
— Вроде бы ртуть, но это не ртуть,— шепнул Генри
Френсису.— Я никогда не видел такого металла. По-
моему, он расплавленный.
— Напротив, он совсем холодный,— возразила ему
королева по-английски.— И тем не менее — это огонь...
Ну-ка, Френсис, пощупай котел снаружи.
522
Френсис повиновался и без колебания приложил ла-
донь к стенке котла.
— Он холоднее, чем воздух в комнате,— объявил
Френсис.
— А теперь смотрите! — воскликнула королева и
подбросила в котел еще немного порошку.— Это огонь,
хоть он и холодный.
— Просто это порошок, который самовоспламеняется
и дымит,— изрек Торрес, шаря в кармане своего пид-
жака: он вытащил оттуда горсть искрошенного табака,
несколько сломанных спичек и лоскутик материи.— А вот
это гореть не будет! — И он с вызывающим видом при-
готовился кинуть все это в котел.
Королева кивнула ему в знак позволения, и на глазах
у всех Торрес выбросил в котел все, что было у него в
руке. В ту же секунду из котла вырвался столб дыма и
сразу исчез в воздухе. На гладкой поверхности металла
не осталось ничего — даже пепла.
— И все-таки он холодный,— настаивал Торрес и, по
примеру Френсиса, пощупал стенку котла.
— Опусти туда палец,— предложила ему коро-
лева.
— Ну нет! — сказал он.
— И ты прав!—согласилась она.— Если бы ты это
сделал, у тебя стало бы сейчас одним пальцем меньше,
чем было, когда ты родился.— Она подбросила в котел
еще порошку.— Теперь глядите, и каждый увидит то, что
суждено видеть только ему одному.
Так оно и произошло.
Леонсии дано было увидеть океан, разделивший ее и
Френсиса. Генри увидел королеву и Френсиса, которых
венчали таким странным образом, что он лишь под конец
понял, какой это обряд. Сама же королева увидела себя
в каком-то большом доме: она стоит на хорах и смотрит
вниз на роскошную гостиную, в которой Френсис при-
знал бы гостиную в доме своего отца. А подле себя коро-
лева увидела Френсиса, который обнимал ее за талию.
Френсису же предстало видение, наполнившее тревогой
его душу: лицо Леонсии, застывшее, как у мертвой, а во
лбу, между глаз, торчит острый кинжал, воткнутый по
523
самую рукоятку. Однако ни капли крови не вытекло из
глубокой раны. У Торреса перед глазами мелькнуло то,
что, как он понял, было началом его конца; он перекре-
стился и, единственный из всех, отпрянул назад, не желая
смотреть дальше. А жрец Солнца увидел свой тайный
грех: лицо и фигуру женщины, ради которой он нарушил
обет богу Солнца, а затем лицо и фигуру девочки из
Большого дома.
Когда видения потускнели и исчезли и все, точно сго-
ворившись, отошли от котла, Леонсия, сверкая глазами,
как тигрица, накинулась на королеву:
— Твое Зеркало Мира лжет! Лжет твое Зеркало
Мира!
Френсис и Генри, все еще находившиеся под силь-
ным впечатлением виденного, даже вздрогнули, пора-
женные вспышкой Леонсии. Но королева мягко возра-
зила:
— Мое Зеркало Мира никогда не лжет. Я не знаю,
что оно тебе показало. Но я знаю: то, что ты видела,—
правда.
— Ты чудовище! — воскликнула Леонсия.—Мерзкая,
лживая колдунья!
— Мы обе женщины,— с мягким укором возразила
ей королева,—а поскольку мы женщины, то сами не знаем
порой, что делаем и говорим. Пусть мужчины решат, кто
я: лживая ведьма или женщина с женским любящим
сердцем. А пока — уж раз мы обе женщины и, зна-
чит, существа слабые — будем великодушны друг к
другу.
Теперь, жрец Солнца, поговорим о нашем решении.
Как жрец бога Солнца, ты лучше, чем я, знаешь старин-
ные наши обычаи и обряды. Ты лучше, чем я, знаешь все,
что касается меня, и то, как я здесь очутилась. Ты знаешь,
что всегда от матери к дочери и через мать и дочь наше
племя передавало и сохраняло тайну этого дома, в кото-
ром обитала Та, Что Грезит. Настало время и нам поду-
мать о будущих поколениях. К нам пришли чужеземцы,
все они не женаты. Надо объявить день свадьбы, если
мы хотим, чтобы у нашего племени в будущем тоже была
Та, Что Грезит. Так должно быть — время пришло, по-
требность назрела и место предопределено. Я вопрошала
524
видения, и они подсказали мне, как поступить. И вот ка-
ково мое решение: я выйду замуж за того из этих трех,
кто был предназначен мне судьбой еще до основания
мира. Да будет так: если ни один из них не женится на
мне, то они все умрут и их еще теплую кровь ты прине-
сешь в жертву на алтаре бога Солнца. Если же один из
них женится на мне, то все останутся живы, и время опре-
делит нашу дальнейшую судьбу.
Жрец Солнца, дрожа от гнева, попытался возражать,
но она прервала его:
— Молчи, жрец! Ты только благодаря мне правишь
этим народом. Стоит мне сказать слово и... ты сам
знаешь, что тебя ждет. Это будет нелегкая смерть.—
И она повернулась к трем мужчинам со словами: —Так
кто же из вас женится на мне?
Они смущенно и растерянно посмотрели друг на друга,
но ни один не произнес ни слова.
— Ведь я женщина! — подзадоривая их, сказала ко-
ролева.— Так неужели ни один мужчина не пожелает
меня? Разве я не молода? Разве я не красива? Неужели
мужчины такие странные, что ни одному я не кажусь пре-
красной и ни один не хочет заключить меня в объятия
и поцеловать в губы, как добрый Френсис поцеловал мне
РУКУ?
Она посмотрела на Леонсию.
— Будь ты судьей! Ты женщина, которую любит
много мужчин. Разве я не такая, как ты, и разве я тоже
не могу быть любимой?
— Ты всегда будешь добрее к мужчинам, чем к жен-
щинам,— отвечала ей Леонсия, и смысл ее слов, загадоч-
ный для всех троих мужчин, был вполне ясен для жен-
ского ума королевы.—Как женщина,—продолжала Лесн-
сия,— ты на редкость хороша и обольстительна; на свете,
конечно, найдется немало мужчин, которые все отда-
дут за право заключить тебя в свои объятия. Но, преду-
преждаю тебя, королева: среди мужчин встречаются
всякие.
Выслушав Леонсию и поразмыслив над ее словами, ко-
ролева резко повернулась к жрецу.
— Ты все слышал, жрец. Сегодня я должна выйти за-
муж. Если ни один из чужеземцев на мне не женится, все
525
трое будут принесены в жертву на твоем алтаре. И эта
женщина тоже! Ей, видно, очень хочется опозорить меня
и унизить.— Королева говорила это жрецу, но слова ее
явно предназначались для всех:—Их здесь трое, и
одному из них, еще задолго до рождения, суждено
было стать моим мужем. Итак, жрец, вот что я тебе
скажу: уведи пленников куда-нибудь в другое место,
и пусть они решат между собой, кто из них женится
на мне.
— Раз это было так давно предопределено,— вы-
рвалось у Леонсии,— зачем же предоставлять реше-
ние случаю? Ты знаешь своего избранника! Зачем
же действовать наугад? Назови его, королева, назови
сейчас!
— Я уже сказала, как он будет избран! — возразила
королева, рассеянно бросая щепотку порошка в золотой
котел и так же рассеянно глядя в него.— А теперь сту-
пайте и да свершится неизбежный выбор! Нет, стойте! —
вдруг закричала она, когда пленники уже выходили из
комнаты.— Поди сюда, Френсис. Я вижу кое-что, касаю-
щееся тебя. Поди сюда и посмотри вместе со мной в Зер-
кало Мира.
Все остановились в ожидании, а Френсис, подойдя к
котлу, нагнулся над ним вместе с королевой и стал смот-
реть на поверхность неизвестного жидкого металла. Он
увидел себя в библиотеке своего нью-йоркского дома, а
рядом с собой — Ту, Что Грезит, и он обнимал ее за та-
лию. Она с любопытством разглядывала биржевой теле-
граф. Френсис стал объяснять ей, как он действует, но,
взглянув мельком на ленту, увидел столь неприятные из-
вестия, что кинулся к телефону звонить своему маклеру,—
и тут видение исчезло.
— Что вы там узрели? — спросила его Леонсия, когда
они вышли.
И Френсис солгал. Ни словом не обмолвившись, что
видел Ту, Что Грезит в библиотеке своего нью-йоркского
дома, он ответил:
— Биржевой телеграф, который сообщал об огромном
падении акций, грозящем вызвать панику на Уолл-стрите.
Но откуда ей известно, что я имею какое-то отношение к
Уолл-стриту и биржевым телеграфам?
526
Г лава девятнадцатая
— Кто-то должен жениться на этой сумасшед-
шей,— начала Леонсия, как только все четверо располо-
жились на циновках в комнате, куда привел их жрец.—
И этим геройским поступком он спасет всем нам жизнь
и себе тоже. Сеньор Торрес, вам представляется возмож-
ность спасти всем нам жизнь, а заодно и себе.
— Брр!—содрогнулся Торрес.— Да я не женюсь на
ней и за десять миллионов долларов. Она слишком умна^
Она внушает мне ужас. Она — как бы это сказать? — она>
говоря по-вашему, действует мне на нервы. Я ведь храб-
рый. Но при ней вся моя храбрость куда-то исчезает. От
страха меня даже холодный пот прошиб. Нет, меньше
чем за десять миллионов я и пытаться не стану побороть
свой страх. Генри и Френсис храбрее меня. Пусть кто-ни-
будь из них и женится на ней.
— Но я помолвлен с Леонсией! — быстро возразил
Генри.— Как же я могу жениться на королеве?
Взоры всех обратились к Френсису, однако Леонсия
помешала ему ответить.
— Это несправедливо,— сказала она.— Ведь никто из
вас не хочет на ней жениться! Поэтому единственный
справедливый выход — тянуть жребий.— С этими сло-
вами она выдернула три соломинки из цыновки, на кото-
рой сидела, и одну обломила: —Тот, кто вытянет корот-
кую соломинку, будет жертвой. Сеньор Торрес, тащите
первым.
— И первый, кто вытянет коротенькую,— пожалуйте
под венец,— усмехнулся Генри.
Весь дрожа, Торрес перекрестился и потянул. Соло-
минка оказалась явно длинной, он даже закружился по
комнате и пропел:
Не пойду я под венец,
Вот какой я молодец...
Затем жребий тянул Френсис,— и на его долю тоже
досталась длинная соломинка. Таким образом, для Генри
уже не было выбора. Роковая соломинка, оставшаяся в
руке Леонсии, решала его участь. Он посмотрел на Леон*-
527
сию, и на лице его отразились все муки ада. Она
заметила его взгляд и почувствовала безмерную жалость
к нему, а это в свою очередь заметил Френсис и принял
быстрое решение. Есть выход. И все сразу станет просто.
Как ни велика его любовь к Леонсии, а преданность
Генри — еще больше. Нечего колебаться. Френсис весело
хлопнул Генри по плечу и воскликнул:
— Итак, перед вами ни чем не связанный холостяк,
который не боится брачных уз. Я женюсь на ней.
Генри вздохнул с таким облегчением, как если бы его
спасли от неминуемой смерти. Он схватил руку Френсиса,
и они обменялись крепким рукопожатием, глядя прямо
друг другу в глаза, как могут смотреть только честные,
порядочные люди. И ни один из них не заметил, какое
смятение отразилось на лице Леонсии при столь неожи-
данной развязке. Та, Что Грезит говорила правду: Леон-
сия была несправедлива как женщина,— она любила двух
мужчин и тем лишала Ту, Что Грезит ее законной доли
счастья.
Дальнейшему обсуждению этой темы положило конец
появление девочки из Большого дома, которая вместе с
женщинами принесла пленникам обед. Зоркий взгляд
Торреса сразу приметил на шее у девочки ожерелье из
драгоценных камней: это были рубины, и притом велико-
лепные.
— Та, Что Грезит подарила мне это,— сказала де-
вочка, радуясь, что чужеземцам нравится ее новое укра-
шение.
— А у нее есть еще такие камни? — спросил Торрес.
— Конечно! — был ответ.— Она только что показы-
вала мне целый сундук, полный таких камней. У нее там
есть всякие, есть даже гораздо больше этих, только те
не нанизаны. Они лежат там грудой, как кукурузные
зерна.
Пока все ели и беседовали, Торрес нервно курил,
потом встал и заявил, что есть он не хочет,— ему нездо-
ровится.
— Вот что,— внушительным тоном начал он.— Я го-
ворю по-испански лучше вас обоих, Морганы. Кроме того,
я уверен, что куда лучше вас знаю характер испанских
528
женщин. И, чтобы доказать вам свое дружеское располо-
жение, я сейчас пойду к этой даме и попытаюсь убедить
ее отказаться от брака.
Один из копьеносцев преградил Торресу путь и пошел
доложить о нем, но вскоре вернулся и жестом пригласил
его войти. Королева, полулежа на диване, милостиво кив-
нула Торресу и разрешила приблизиться к ней.
— Ты ничего не ел? — заботливо спросила она его;
и когда Торрес заявил, что у него нет аппетита, пред-
ложила:— А не хочешь ли выпить?
Глаза Торреса загорелись. Он почувствовал, что ему
необходимо подкрепиться: за последние дни он пережил
столько треволнений, а тут еще предстоит новая авантюра,
в которой он решил любой ценой добиться успеха. Коро-
лева хлопнула в ладоши и отдала распоряжение слу-
жанке, явившейся на ее зов. И тотчас же слуга внес и от-
купорил небольшой деревянный бочонок.
— Это очень старое вино, оно хранится уже не один
век,— сказала королева.— Да впрочем, тебе, да Васко,
это должно быть известно: ведь ты же сам привез его
сюда четыре столетия назад.
Относительно того, что бочонок старинный, не могло
быть никаких сомнений, и Торрес почувствовал, как от
мучительной жажды у него сразу пересохло в горле: по-
думать только, целых двенадцать поколений родилось и
умерло с тех пор, как этот бочонок пересек Атлантический
океан. Прислужница налила большой кубок, и Торрес,
осушив его, был поражен мягкостью напитка. Но очень
скоро все его тело и мозг ощутили колдовскую силу четы-
рехсотлетнего вина.
Королева предложила ему присесть на край ложа у ее
ног,— так ей было удобнее наблюдать за ним,— и спро-
сила:
— Ты пришел ко мне без зова. Ты что-то хочешь мне
сказать или о чем-то спросить?
— Я тот, на кого пал выбор,— ответил он, подкручи-
вая ус и стараясь принять возможно более бравый вид,
какой и подобает настоящему мужчине, пустившемуся в
любовную авантюру.
1 8 Джек Лондон, т. 8
529
— Странно,— сказала она.— Я не тебя видела в Зер-
кале Мира. Тут... какая-то ошибка, наверное?
— Совершенно верно, ошибка,— охотно согласился он,
поняв, что ее не обманешь.—Это все вино наделало. В нем
какая-то колдовская сила, которая заставляет меня от-
крыть тебе свое сердце,— ведь я так жажду тебя!
Улыбнувшись одними глазами, она снова позвала при-
служницу и велела снова наполнить его глиняный кубок.
— Теперь, наверно, будет вторая ошибка, а?—под-
дразнивая его, заметила она, когда он осушил кубок.
— О нет, королева! — отвечал Торрес.— Теперь в го-
лове у меня полная ясность. И я могу справиться со своим
сердцем. Выбор пал на Френсиса Моргана — того, кто
целовал тебе руку; он и будет твоим мужем.
— Это правда,— торжественно сказала она.— Именно
его лицо я видела в Зеркале Мира и сразу поняла, что он
предназначен мне.
Поощренный ее словами, Торрес продолжал:
— Я его друг, самый лучший друг. Ты, которая зна-
ешь все, несомненно знаешь и то, что за невестой обычно
дают приданое. И вот он послал меня, своего лучшего
друга, чтобы выяснить, какое приданое у его невесты, и
осмотреть его. Тебе должно быть известно, что он один
из богатейших людей у себя в стране, где много богатых.
Королева так стремительно вскочила с ложа, что Тор-
рес весь съежился от страха, ожидая удара ножом между
лопаток. Однако королева быстро прошла, или, вернее,
скользнула к двери, ведущей во внутренние покои.
— Пройди сюда! —повелительно сказала она.
Перешагнув через порог, Торрес сразу понял, что это
ее спальня. Но где уж тут было рассматривать комнату,
когда королева сразу подняла крышку тяжелого, окован-
ного медью сундука и жестом подозвала Торреса. Он по-
дошел и увидел нечто такое, от чего кто угодно мог остол-
бенеть. Да, девочка сказала правду! Сундук был доверху
полон бессчетным множеством драгоценных камней —
бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров, самых ред-
ких, самой чистой воды и самых крупных, которые ле-
жали грудой, точно кукурузные зерна.
— Погрузи в них руки до самых плеч,— сказала коро-
лева,— и убедись, что это не стекляшки, не плод фанта-
550
зии и не обманчивый сон, а настоящие драгоценные камни.
И тогда ты сумеешь дать точный отчет своему богатому
другу, который должен жениться на мне. ’
И Торрес, мозг которого был воспламенен старым ви-
ном, сделал, как ему было сказано.
— Неужели эти стекляшки такое для тебя диво? —
подтрунивая над ним, спросила королева.— Ты так на них
смотришь, будто перед тобой чудеса несказанные.
— Мне никогда и не снилось, что где-либо на свете
может существовать такое сокровище,— пробормотал он,
совсем одурев.
— Им нет цены?
— Да, им нет цены.
— Они дороже доблести, любви и чести?
— Они дороже всего. Они могут свести с ума.
— И на них можно купить настоящую любовь жен-
щины или мужчины?
— На них можно купить весь мир!
— Ну, что ты! — сказала королева.— Вот ты муж-
чина, ты держал женщин в своих объятиях. Так неужели
за эти камешки можно купить женщину?
— От сотворения мира женщин покупали и прода-
вали за них. И ради них женщины сами продавали себя.
— А могут они купить мне сердце твоего доброго
друга Френсиса?
Только сейчас Торрес впервые посмотрел на нее, кив-
нул и что-то пробормотал; от выпитого вина и созерца-
ния такого множества драгоценностей глаза его блуждали
и дико горели.
— Ты думаешь, твой славный друг Френсис будет
так же, как и ты, высоко ценить их?
Торрес молча кивнул.
— И все люди так высоко их ценят?
Торрес снова многозначительно кивнул.
Королева рассмеялась серебристым смехом, в котором
звучало презрение. Она нагнулась и наудачу захватила
пригоршню дивных камней, которым цены не было.
— Пойдем,— приказала она.— Я покажу тебе, как я
ими дорожу.
Она провела его через комнату и вышла вместе с ним
на галерею, сооруженную над самой водой. Галерея эта
18*
531
опоясывала дом с трех сторон, тогда как четвертая стена
его примыкала к скале. У подножия скалы бурлил водо-
ворот,— Торрес подумал, что здесь, видно, и находится то
отверстие, через которое вода вытекает из озера, как это
и подозревали Морганы.
А королева, поддразнивая его своим серебристым сме-
хом, разжала руку и швырнула бесценные камни в самую
воронку водоворота.
— Вот как я ими дорожу! — сказала она.
Торрес был потрясен, он разом протрезвел при виде
такого расточительства.
— И они уже никогда не вернутся ко мне! — со смехом
продолжала она.— Оттуда ничто не возвращается! Гляди!
И она бросила в воду букетик цветов, который стре-
мительно завертелся, словно двигаясь по спирали, и ис-
чез, втянутый водоворотом.
— Если ничто оттуда не возвращается, то куда же
все исчезает? — хриплым голосом спросил Торрес.
Королева пожала плечами, но Торрес понял, что ей
известна тайна вод.
— Не один человек ушел этим путем,— задумчиво
сказала она.— И ни один из них не вернулся. Моя мать
тоже ушла этой дорогой — ее бросили в водоворот, когда
она умерла. Я была тогда еще совсем ребенком.— Вдруг
она словно очнулась.— А теперь, человек в шлеме, уходи!
И доложи обо всем твоему господину,— я хочу сказать:
твоему другу. Расскажи ему, какое у меня приданое.
И если он хоть наполовину одержим такой же безумной
страстью к этим камешкам, как ты, то руки его очень
скоро обовьются вокруг меня. А я останусь здесь и по-
мечтаю, пока он придет. Я могу без конца любоваться
игрою вод.
Получив приказание удалиться, Торрес прошел в
спальню, но тут же на цыпочках вернулся к двери, чтобы
посмотреть, что делает королева. Она опустилась на пол
галереи и, подперев голову рукой, пристально глядела на
водоворот. Тогда Торрес бросился к сундуку, поднял
крышку, схватил полную пригоршню камней и высыпал
их в карман. Но прежде чем он успел снова запустить
руку в сундук, за спиной его раздался язвительный смех
королевы.
532
Страх и ярость до такой степени овладели им, что он
ринулся на нее; она выскочила на галерею — он за ней, но
в ту минуту, когда, казалось, он готов был схватить ее,
она вдруг вытащила кинжал и занесла над ним.
— Вор,— спокойно сказала она.— Бессовестный вор.
А участь всех воров в нашей долине — смерть. Я сейчас
позову моих копьеносцев и велю бросить тебя в пучину.
Такой неожиданный поворот событий заставил Тор-
реса призвать на помощь всю свою изворотливость.
Взглянув на пенящуюся воду, в которую грозила бросить
его королева, он вскрикнул, точно увидел там что-то ужас-
ное, упал на одно колено и закрыл руками искаженное
притворным страхом лицо. Королева повернула голову и
посмотрела в направлении его взгляда. Это как раз и
нужно было Торресу. Он, точно тигр, прыгнул на нее,
схватил за руки и вырвал кинжал.
Он отер с лица пот и прерывисто дышал, еще не сумев
полностью овладеть собой. А королева с любопытством,
но без всякого страха смотрела на него.
— Ты исчадие ада,— злобно прошипел он, все еще
трясясь от ярости,— ведьма, промышляющая силами тьмы
и всякой чертовщиной! Однако ты женщина, рожденная
женщиной, и потому смертна. Ты такая же слабая, как
все смертные и все женщины, а потому я предоставляю
тебе право выбора: либо ты будешь брошена в водоворот
и погибнешь, либо...
— Либо что? — переспросила она.
— Либо...— он помолчал, облизал пересохшие губы
и выпалил:—Нет! Клянусь божьей матерью, я не
боюсь! Либо ты выйдешь за меня замуж сегодня же!
Выбирай!
— Ты хочешь жениться на мне ради меня самой или
ради сокровищ?
— Ради сокровищ,— нагло признался qh.
— Но в Книге Жизни написано, что я выйду замуж
за Френсиса,— возразила она.
— Ну так что же: мы перепишем эту страницу в Книге
Жизни!
— Как будто это можно сделать! — рассмеялась она.
— Тогда я докажу, что ты смертная, и брошу тебя в
этот водоворот, как ты бросила цветы.
533
В эту минуту Торрес был положительно неустра-
шим— неустрашим оттого, что старое крепкое вино горя-
чило его кровь и мозг, а еще оттого, что он был хозяином
положения. К тому же, как истый латиноамериканец, он
не мог не наслаждаться такой сценой, где у него была воз-
можность покрасоваться и дать волю своему красноречию.
Внезапно он вздрогнул, услышав легкий свист коро-
левы,— так латиноамериканцы обычно зовут слуг. Он по-
дозрительно покосился на королеву, потом посмотрел на
дверь в спальню и снова перевел взгляд на нее.
На пороге, словно призрак,— Торрес смутно видел его
краешком глаза,— появился огромный белый пес. В страхе
Торрес невольно попятился. Но нога его не нашла точки
опоры, и, не удержавшись, он полетел вниз головой в
пучину. Торрес отчаянно закричал и уже из воды увидел,
что пес прыгнул вслед за ним.
Хотя Торрес и был хорошим пловцом, он почувство-
вал себя в водовороте беспомощнее соломинки, и Та, Что
Грезит, перегнувшись через перила галереи и, точно зача-
рованная, глядя вниз, увидела, как Торреса, а затем и
собаку втянуло в водоворот, из которого нет возврата.
Глава двадцатая
Долго еще Та, Что Грезит смотрела на бурля-
щую воду. Затем произнесла со вздохом: «Бедный мой
пес!»—и выпрямилась. Гибель Торреса нимало не тронула
ее. Она с детства привыкла распоряжаться жизнью и
смертью своего полудикого вырождающегося народа, и
человеческая жизнь не представлялась ей чем-то священ-
ным. Если жизнь у человека складывалась хорошо и кра-
сиво, то, конечно, надо дать ему возможность ее прожить.
Но если он вел дурную, безнравственную жизнь и был
опасен для других — такого человека не жаль: пусть уми-
рает, а то можно его и прикончить. Таким образом, смерть
Торреса была для нее лишь эпизодом — неприятным, но
быстро промелькнувшим. Жаль только было собаку.
Она вернулась к себе в спальню и громко хлопнула в
ладоши, вызывая прислужницу, при этом она не преми-
534
нула удостовериться, что крышка сундука с драгоценно-
стями все еще открыта. Отдав прислужнице распоряже-
ние, она вернулась на галерею, откуда могла незаметно
наблюдать за тем, что происходит в комнате.
Через несколько минут прислужница ввела в комнату
Френсиса и оставила его одного. Молодой человек был
невесел. Как ни благородно было его отречение от Леон-
сии, оно не принесло ему особой радости. Не радовала его
и мысль о предстоящем браке со странной женщиной, ко-
торая правила Затерянными Душами и жила в этом таин-
ственном бунгало на берегу озера. Правда, в нем она не
вызывала — как в Торресе — ни страха, ни враждебности;
скорее наоборот: Френсис испытывал к ней жалость. Его
невольно трогало трагическое положение этой красавицы
в полном расцвете сил, которая так отчаянно, несмотря на
свой властный, гордый характер, искала любви и спут-
ника в жизни.
С первого же взгляда Френсис понял, где он нахо-
дится, и невольно подумал: не считает ли его королева
уже своим мужем — без лишних разговоров, без его со-
гласия, без всяких церемоний? Поглощенный своими не-
веселыми думами, он не обратил никакого внимания на
сундук. Наблюдавшая за ним королева видела, что он
стоит посреди комнаты, явно поджидая ее; постояв так
несколько минут, он подошел к сундуку, захватил при-
горшню драгоценных камней и по камешку — один за дру-
гим— бросил их обратно, точно это были простые стек-
ляшки; потом повернулся и, подойдя к ее ложу, принялся
разглядывать устилавшие его леопардовые шкуры; затем
присел, одинаково равнодушный и к ложу и к сокрови-
щам. Все это вызвало такой восторг в королеве, что она
уже дольше не могла оставаться сторонней наблюдатель-
ницей. Войдя в комнату, она сказала со смехом:
— Что, сеньор Торрес очень любил лгать?
— Любил?—переспросил Френсис, чтобы сказать
что-нибудь, и поднялся ей навстречу.
— Да, теперь уже он ничего не любит. Тебе непо-
нятны мои слова? Его нет,— пояснила она.— Нет нигде.—
И добавила, заметив, что Френсиса заинтересовало это
известие: — Он исчез — и это очень хорошо: теперь он
уже никогда не вернется. Но он любил лгать, да?
535
— Несомненно,— ответил Френсис.— Он отчаянный
лжец.
Он не мог не заметить, как изменилось ее лицо, когда
он так охотно признал лживость Торреса.
— А что он тебе говорил? — спросил Френсис.
— Что его выбрали жениться на мне.
— Лжец,— сухо заметил Френсис.
— Потом он сказал, что тебя выбрали мне в мужья.
И это тоже была ложь,— закончила она совсем упавшим
голосом.
Френсис отрицательно покачал головой.
Крик радости, невольно вырвавшийся у королевы, тро-
нул сердце Френсиса и породил в нем такую нежность и
жалость, что у него даже мелькнуло желание обнять ее
и утешить. Она ждала, чтобы он заговорил.
— Я тот, кто женится на тебе,— твердым голосом ска-
зал он.— Ты прекрасна. Когда же наша свадьба?
По лицу ее разлилась такая неуемная радость, что он по-
клялся, если это будет от него зависеть, никогда не омра-
чать печалью ее лица. Хоть она и повелительница За-
терянных Душ и обладает несказанными сокровищами и
сверхъестественной способностью прозревать будущее, для
него она — просто одинокая, наивная женщина, с сердцем,
исполненным любви, но совершенно в ней неискушенным.
— Я расскажу тебе, что еще говорил этот пес Тор-
рес,— радостно начала она.— Он сказал мне, что ты бо-
гат и что, прежде чем жениться на мне, ты хочешь знать,
какое у меня приданое. Он сказал, что ты послал его по-
смотреть на мои богатства. Я знаю, что это ложь. Ты ведь
женишься на мне не ради этого!—И она презрительно
указала на сундук с драгоценностями.
Френсис негодующе покачал головой.
— Тебе нужна я сама, а не это,— победоносно заклю-
чила она.
— Да, ты сама,— не мог не солгать Френсис.
И тут он увидел нечто, глубоко его удивившее. Коро-
лева — эта деспотичнейшая из правительниц, которая вла-
ствовала над судьбами своих подданных, которая распо-
рядилась жизнью Торреса и сочла достаточным лишь
вскользь упомянуть об этом, которая избрала себе су-
пруга, даже не спросив его согласия,— эта самая королева
536
вдруг покраснела. По шее, заливая алой волной щеки,
лоб и уши, поднялась краска девичьей стыдливости. Смя-
тение королевы передалось и Френсису. Он не знал, что
делать: кровь бросилась ему в лицо, окрасив ярким ру-
мянцем загорелую кожу. Никогда еще, подумал он, за
всю историю рода человеческого не возникало между
мужчиной и женщиной более странных отношений. Они
оба были до такой степени смущены, что даже ради спа-
сения своей жизни Френсис не мог бы ничего придумать,
чтобы разрядить напряжение. И королева вынуждена
была заговорить первой.
— А теперь,— сказала она, краснея еще больше,— ты
должен проявить свою любовь ко мне.
Френсис попытался заговорить, но губы у него так
пересохли, что он лишь облизнул их и промычал что-то
нечленораздельное.
— Меня никто никогда не любил,— храбро продол-
жала королева.— Мой народ не умеет любить. Это не
люди, а животные, они не способны ни мыслить, ни рас-
суждать. Но мы с тобой — мы настоящие мужчина и жен-
щина! А на свете есть и ласка и нежность,— это я узнала
из своего Зеркала Мира. Но я неопытна. Я не знаю, как
это делается. Ты же — ты пришел из большого мира, и ты,
конечно, знаешь, что такое любовь. Я жду. Люби же меня!
Она опустилась на ложе, посадила рядом Френсиса и,
верная своему слову, стала ждать. А Френсиса, которому
надо было любить по приказу, точно всего сковало: он
чувствовал, что не в состоянии пошевельнуться.
— Разве я не красива? — спросила после паузы коро-
лева.— Неужели ты не жаждешь обнять меня так, как я
жажду очутиться в твоих объятиях? Губы мужчины ни-
когда еще не касались моих губ. Каким бывает этот по-
целуй— поцелуй в губы? Когда ты коснулся губами моей
руки, я ощутила блаженство. Ты поцеловал тогда не
только мою руку, но и душу. Мне казалось, что мое сердце
бьется в твоих руках. Разве ты этого не чувствовал?
— Ну вот,— сказала она через полчаса; они сидели на
ложе, держась за руки,— я рассказала тебе то немногое,
что я знаю о себе. А знаю я о своем прошлом только со
537
слов других. Настоящее я вижу ясно в моем Зеркале
Мира. Будущее я тоже могу видеть, но смутно, да и не все
я понимаю из того, что вижу. Я родилась здесь, как и
моя мать и моя бабка. В жизни каждой королевы рано
или поздно появлялся возлюбленный. Порой они прихо-
дили сюда — так же, как ты. Мать рассказывала мне, что
ее мать ушла из долины в поисках возлюбленного и про-
падала долго — многие годы. Так же поступила и моя
мать. Я знаю потайной ход, где давно умершие конкиста-
доры охраняют тайны майя и где стоит сам да Васко, шлем
которого этот пес Торрес имел дерзость украсть и выдать
за свой собственный. Если бы ты не явился, я тоже вы-
нуждена была бы отправиться разыскивать тебя,— ибо
ты мой суженый и предназначен мне судьбой.
Вошла прислужница, за которой следовал копьеносец;
Френсис с трудом уловил, о чем они говорили на своем
занятном староиспанском языке. Сердясь и в то же время
радуясь, королева вкратце передала ему содержание их
разговора:
— Мы должны сейчас же идти в Большой дом. Там
будет свадебная церемония. Жрец Солнца упрямится, не
знаю почему,— быть может, оттого, что ему не дали про
лить вашу кровь на алтаре. Он очень кровожаден. Хоть
он и жрец Солнца, но разумом большим не обладает. Мне
донесли, что он пытается восстановить народ против на-
шего брака. Жалкий пес! — Она сжала руки, лицо ее
приняло решительное выражение, а глаза засверкали цар-
ственным гневом.— Я заставлю его поженить нас по ста-
ринному обычаю — перед Большим домом, у алтаря бога
Солнца!
— Послушай, Френсис, еще не поздно переменить ре-
шение,— обратился к нему Генри.— Право, это неспра-
ведливо! Ведь я же вытянул коротенькую соломинку!
Верно, Леонсия?
Леонсия не могла произнести ни слова. Они стояли все
вместе у алтаря, а за ними толпились Затерянные Души.
В Большом доме заперлись королева и жрец Солнца.
— Но вам ведь не хотелось бы, чтобы Генри женился
на ней, не так ли, Леонсия? —спросил Френсис.
538
— Как не хотелось бы, чтоб женились и вы,— возра-
зила Леонсия.— Одного только Торреса я с радостью от-
дала бы ей в мужья. Она мне не нравится. Я не желала
бы никому из моих друзей стать ее мужем.
— Да вы, кажется, ревнуете,— заметил Генри.—
А Френсис, по-моему, не так уж подавлен своей участью.
— Но она же не какое-то чудовище,— сказал Френ-
сис.— И я готов с достоинством — и даже без особого
огорчения — встретить свою судьбу. А кроме того, должен
тебе сказать, Генри, раз уж ты завел об этом речь, что она
не вышла бы за тебя замуж, как бы ты ни просил.
— Ну, не знаю...— начал было Генри.
— В таком случае спроси у нее сам. Вот она идет. По-
смотри, какие у нее стали глаза. Сразу видно: быть беде.
А жрец мрачен, как туча. Сделай ей предложение, и ты
увидишь, как она его примет, пока я здесь.
Генри упрямо кивнул головой.
— Хорошо... я это сделаю, но не для того, чтобы по-
казать тебе, какой я покоритель женских сердец, а ради
справедливости. Я нечестно вел себя, приняв твою жертву,
теперь я хочу быть честным.
И прежде чем они успели ему помешать, он растолкал
толпу, подошел к королеве и, оттеснив в сторону жреца,
принялся ей что-то с жаром говорить, а королева слушала
и смеялась. Но смех ее предназначался не для Генри: она
с победоносным видом смеялась над Леонсией.
Не так уж много времени потребовалось королеве на
то, чтобы отказать Генри, после чего она подошла к Леон-
сии и Френсису; жрец следовал за нею по пятам, за
ним — Генри, тщетно старавшийся скрыть радость, кото-
рую вызвал в нем этот отказ.
— Нет, ты только подумай! — воскликнула королева,
обращаясь прямо к Леонсии.— Добрый Генри только что
сделал мне предложение. Это уже четвертое за сегодняш-
ний день. Значит, меня тоже любят! Ты когда-нибудь
слышала, чтобы четверо мужчин признались женщине в
любви в день ее свадьбы?
— Как четверо?—удивился Френсис.
Королева с нежностью посмотрела на него.
— Ты сам и Генри, которому я только что отка-
зала. А до вас — этот наглец Торрес. И только сейчас,
539
в Большом доме,— вот этот жрец.— В глазах ее вспых-
нул гнев, щеки зарделись румянцем.— Этот жрец Солнца,
давно уже изменивший своим обетам, этот полумужчина,
захотел, чтобы я вышла за него замуж! Собака! Тварь!
И под конец этот дерзкий заявил, что я не выйду замуж
за Френсиса! Пойдемте! Я сейчас проучу его.
Она кивнула своим телохранителям, приказывая им
окружить ее и чужеземцев, а двум копьеносцам велела
стать позади жреца. Увидев это, толпа зароптала.
— Приступай, жрец! — резко повелела королева.—
Не то мои люди убьют тебя.
Жрец круто повернулся, видимо собираясь воззвать к
народу, но при виде приставленных к его груди копий при-
кусил язык и покорился. Он подвел к алтарю Френ-
сиса и королеву, поставил их к себе лицом, сам поднялся
на возвышение у алтаря и, глядя на жениха с невестой и
на толпившийся позади них народ, сказал:
— Я жрец Солнца. Мои обеты священны. И как жрец,
давший обет, я должен обвенчать эту женщину — Ту, Что
Грезит — с этим пришельцем, с этим чужеземцем, вместо
того чтобы пролить его кровь на нашем алтаре. Мои
обеты священны. Я не могу изменить им. Я отказываюсь
соединить эту женщину с этим мужчиной. От имени бога
Солнца я отказываюсь совершить обряд...
— Тогда ты умрешь, жрец, и немедленно! — злобно
прошипела королева и кивком головы велела ближайшим
копьеносцам приставить к нему копья, а остальным — на-
править их против зароптавших, готовых выйти из пови-
новения Затерянных Душ.
Наступила томительная пауза. И длилась она почти
целую минуту. Никто не произнес ни слова, никто не ше-
лохнулся. Все стояли, точно окаменев, и смотрели на
жреца, к груди которого были приставлены копья.
Тот, чья кровь и чья жизнь были поставлены на карту,
первым нарушил тишину: он сдался. Спокойно повернув-
шись спиной к угрожавшим ему копьям, он опустился на
колени и на старинном испанском языке вознес богу
Солнца молитву о плодородии. Затем он повернулся к ко-
ролеве и Френсису и жестом заставил их склониться в
земном поклоне и чуть что не опуститься на колени перед
540
ним. Когда пальцы старика коснулись их соединенных
рук, лицо его искривилось в непроизвольной гримасе.
По мановению жреца жених и невеста поднялись с ко-
лен, жрец разломил пополам кукурузную лепешку и про-
тянул каждому по половинке.
— Причастие,— шепнул Генри Леонсии, в то время
как Френсис и королева откусили каждый от своей по-
ловины.
— Римско-католический обряд, который, должно быть,
завез сюда да Васко, и здесь он уже постепенно превра-
тился в свадебный,— шепнула ему в ответ Леонсия. Со-
знание, что она навсегда теряет Френсиса, было ей бес-
конечно мучительно, и она едва владела собой: губы ее
сжались и побелели, а ногтями она до боли впилась себе
в ладони.
Жрец взял с алтаря миниатюрный кинжал и миниа-
тюрную золотую чашу и вручил их королеве. Та сказала
что-то Френсису, он закатал рукав и, оголив левую руку,
подставил ей. Королева уже приготовилась сделать над-
рез на его коже, как вдруг остановилась, подумала — и
вместо того, чтобы сделать это, осторожно лизнула кин-
жал кончиком языка.
И тут ею овладела ярость. Попробовав лезвие на вкус,
она отшвырнула от себя кинжал, готовая кинуться на
жреца и приказать своим копьеносцам убить его,— она
вся дрожала, тщетно пытаясь совладать с собой. Прове-
рив, куда упал кинжал, и убедившись, что его отравлен-
ное острие никого не задело и никому не причинило вреда,
она вытащила из-под складок платья на груди другой
миниатюрный кинжал. Его она тоже сначала лизнула
языком и лишь после этого сделала надрез на руке Френ-
сиса и собрала в золотую чашу несколько капелек его
крови. Френсис проделал то же самое с ее рукой, а за-
тем жрец, под гневным взглядом королевы, взял чашу с
этой смешанной кровью и, пролив ее на алтарь, совершил
обряд жертвоприношения.
Наступила пауза. Королева стояла сердитая и хмурая.
— Если чья-то кровь должна быть сегодня пролита на
алтаре бога Солнца...— угрожающе начала она.
И жрец, словно вспомнив про свою неприятную обя-
занность, повернулся к народу и торжественно объявил,
541
что отныне Френсис и королева — муж и жена. Королева
повернулась к Френсису с сияющим лицом, всем видом
своим призывая его заключить ее в объятия. Он обнял ее
и поцеловал, а Леонсия, увидев это, охнула и оперлась на
руку Генри, чтобы не упасть. Однако от Френсиса не
укрылась ее минутная слабость,— он заметил это и понял
причину, хотя через минуту, когда раскрасневшаяся ко-
ролева бросила ликующий взгляд на свою соперницу,
Леонсия уже являла собой олицетворение горделивого
безразличия.
Глава двадцать первая
Две мысли промелькнули в уме Торреса, когда он по-
чувствовал, что водоворот засасывает его. Первая была
об огромной белой собаке, прыгнувшей вслед за ним.
А вторая — о том, что Зеркало Мира солгало. Торрес не
сомневался, что ему пришел конец, однако то немногое,
что он краешком глаза увидел в Зеркале Мира, менее
всего было похоже на смерть в водной пучине.
Он был прекрасный пловец, а потому, чувствуя, что
вода стремительно засасывает его и увлекает в глубину,
страшился лишь одного: как бы не размозжить себе го-
лову о каменные стены или своды подземного туннеля, по
которому его несло течение. Но судьбе было угодно, чтобы
он ни разу даже не коснулся их. Порой только он чувство-
вал, как течением его выталкивает вверх: значит, рядом
стена или выступ; тогда он нырял, весь съежившись, точ-
но морская черепаха, которая втягивает голову при появ-
лении акул.
Но проходила минута — Торрес определял это по тому,
сколько времени он удерживал дыхание,— и он снова за-
мечал, что течение слабеет. Тогда он высовывал голову
и наполнял легкие прохладным воздухом. Он переставал
плыть, а лишь старался держаться на поверхности и раз-
думывал о том, что же произошло с собакой и какие но-
вые треволнения готовит ему это путешествие по подзем-
ной реке.
Вскоре Торрес увидел впереди свет — тусклый, но, не-
сомненно, дневной свет. Мало-помалу становилась все
542
светлее. Торрес обернулся и увидел то, что заставило его
поплыть изо всех сил. А увидел он собаку, которая плы-
ла, высоко задрав морду и оскалив свои страшные зубы.
В том месте, где откуда-то сверху падал свет, Торрес за-
метил выступ скалы и вскарабкался на него. Прежде всего
он сунул руку в карман, чтобы проверить, уцелели ли дра-
гоценности, которые он украл у королевы. Но звонкий
лай, точно раскаты грома прокатившийся по подземелью,
напомнил Торресу о могучих клыках его преследователя,
и вместо камней он поспешил вытащить кинжал королевы.
И снова Торреса одолели сомнения. Убить ли этого
страшного пса, пока он еще в воде, или вскарабкаться на-
верх, туда, откуда падает свет, в надежде, что поток про-
несет собаку мимо? Он остановился на втором решении и
поспешно стал карабкаться вверх по узкому выступу. Но
собака выскочила из воды и помчалась вслед за ним со
всей скоростью, на какую только способно четвероногое,
так что быстро нагнала его. Торрес повернулся на кро-
шечной площадке, где с трудом умещались его ноги, изо-
гнулся и занес кинжал, готовясь вонзить его в собаку,
если она прыгнет на него.
Но собака не прыгнула. Широко раскрыв пасть,
точно осклабившись, она присела на задние лапы и про-
тянула ему переднюю, как бы здороваясь. Торрес взял
эту лапу и потряс ее,— он едва не лишился чувств от
облегчения. Рассмеявшись нервным истерическим смехом,
он продолжал трясти эту лапу, а собака, высунув язык,
глядела на него своими добрыми глазами и беззвучно
смеялась.
Продвигаясь дальше вдоль уступа в сопровождении
собаки, которая с довольным видом следовала за ним по
пятам и время от времени обнюхивала его икры, Торрес
вскоре обнаружил, что узкая дорожка над рекой, взобрав-
шись немного вверх, снова спускается к воде. И тут Тор-
рес сделал два открытия: первое заставило его вздрог-
нуть и остановиться, а от второго сердце его забилось
надеждой. Первым — была подземная река. Она с наскоку
налетала на каменную стену и в хаосе кипящих волн и
пены устремлялась куда-то под нее,— яростные всплески
воды, высоко взметавшейся вверх, указывали на стреми-
тельную быстроту течения. Вторым — было отверстие в
543
стене, сквозь которое струился дневной свет. Отверстие,
футов пятнадцати в диаметре, было сплошь затянуто пау-
тиной, куда более чудовищной, чем мог измыслить мозг
самого безумного из безумцев. Еще более зловещими ка-
зались кости, валявшиеся кругом. Паутина была точно
соткана из серебряных нитей толщиной с карандаш. Тор-
рес вздрогнул, коснувшись одной из них. Нить прилипла
к его пальцам, словно клей, и лишь с большим усилием,
сотрясая всю паутину, ему удалось высвободить руку.
Он попытался вытереть приставшую к коже липкую
массу о свою одежду и о шерсть собаки.
Две нижние нити огромной паутины достаточно далеко
отстояли друг от друга, так что между ними можно было
пролезть и выбраться на белый свет; но прежде чем су-
нуться туда самому, осторожный Торрес решил пропих-
нуть вперед собаку. Белый волкодав пополз и вскоре
скрылся из виду, и Торрес уже собирался последовать за
ним, как вдруг собака вернулась. Она мчалась с такой
быстротой и была чем-то так напугана, что наскочила на
него, и оба упали. Но человеку удалось спастись, уцепив-
шись руками за камни, а его четвероногий спутник куба-
рем покатился вниз, прямо в бурную стремнину. Торрес
попробовал спасти пса, но его уже затянуло под скалу.
Долго колебался Торрес. Страшно было подумать о
том, чтобы снова броситься в подземную реку. А наверху,
казалось, был открытый путь к дневному свету,— и все в
Торресе устремилось к этому свету, как пчела или цветок
стремятся к солнцу. Но что же такое увидала там собака,
что заставило ее так поспешно броситься назад? Погру-
женный в размышления, Торрес сразу не заметил, что его
рука покоится на чем-то круглом. Он поднял этот пред-
мет и увидел безглазый, безносый человеческий череп. Тут
испуганному взгляду Торреса предстало пространство,
устланное, точно ковром, человеческими костями,— он
явственно различил ребра, позвонки и бедерные кости,
составлявшие когда-то скелеты погибших здесь людей.
Это зрелище склонило его в пользу прыжка в реку. Но,
взглянув, как она, ярясь и пенясь, устремляется в отвер-
стие под скалой, он отшатнулся.
Вытащив кинжал королевы, Торрес с величайшей осто-
рожностью прополз между двумя нижними нитями пау-
544
тины, увидел то, что увидела собака, и в такой панике
отскочил назад, что тоже упал в воду и, едва успев на-
полнить легкие воздухом, был втянут водоворотом в кро-
мешную тьму под скалой.
Тем временем в доме королевы на берегу озера с ие-
меньшей быстротой развивались не менее значительные
события. Гости и новобрачные только что вернулись после
брачной церемонии, состоявшейся у Большого дома, и
рассаживались за столом, на котором, если можно так
выразиться, был сервирован свадебный завтрак, как вдруг
сквозь щель в бамбуковой стене влетела стрела и, про-
свистев между королевой и Френсисом, с такой силой вон-
зилась в противоположную стену, что оперенный конец ее
все еще продолжал дрожать. Генри и Френсис подбежали
к окнам, выходившим на узенький мостик, и увидели, что
положение создалось опасное. На глазах у них копьеносец
королевы, охранявший подступ к мосту, бросился бежать
к дому и на середине моста упал в воду, подбитый стре-
лой, которая продолжала дрожать у него в спине,— сов-
сем как та, что ударилась в стену комнаты. За мостом, на
берегу, толпилось все мужское население Долины Зате-
рянных Душ во главе с жрецом, осыпая дом стрела-
ми с перистыми концами. Позади стояли женщины и
дети.
Один из копьеносцев королевы, шатаясь вбежал в ком-
нату; он остановился, широко расставив ноги, чтобы не
упасть, глаза его вылезали из орбит, а губы беззвучно
шевелились,— он тщетно силился что-то сказать, ноги
его подкосились, и он упал ничком: в спине его, как иглы
дикообраза, торчали стрелы. Генри подскочил к двери,
выходившей на мост, и, стреляя из пистолета, расчистил
выход от наступавших Затерянных Душ, которые мог-
ли продвигаться по узкому мостику только гуськом и
теперь падали один за другим, подкошенные огнем его
пистолета.
Осада легкого строения длилась недолго. Хотя Френ-
сис под прикрытием пистолета-автомата Генри и сумел
уничтожить мост, осажденные были бессильны потушить
огонь на крыше, загоревшейся в двадцати местах от
545
горящих стрел, которые выпустили .нападающие по
команде жреца.
— Есть только один путь к спасению,— задыхаясь,
произнесла королева; она стояла на галерее, нависшей
над озером, и, сжав руку Френсиса, казалось готова была
броситься в его объятия и искать у него защиты.— И он
выведет нас в широкий мир.— Она указала на воронку
водоворота.— Никто никогда не возвращался оттуда.
В моем Зеркале Мира я видела, как мертвецы плыли этим
путем и вода выносила их на поверхность в широкий мир.
Если не считать Торреса, я ни разу не видела, чтоб туда
попал живой человек. То были только мертвецы. И они
никогда не возвращались. Впрочем, Торрес тоже не вер-
нулся.
Все смотрели друг на друга в ужасе от того, что им
предстоит.
— А другой дороги нет?—спросил Генри, привле-
кая к себе Леонсию.
Королева покачала головой. Вокруг них уже падали
горящие куски крыши, а в ушах гудело от оглушительного
рева жаждущих крови Затерянных Душ. Королева вы-
свободила свою руку из руки Френсиса, видимо решив
зайти к себе в спальню, но тотчас же снова схватила его
за руку и увлекла за собой. Ничего не понимая, он оста-
новился вместе с ней возле сундука с драгоценностями;
она поспешно захлопнула крышку сундука и заперла его
на замок. Затем она отбросила ногой цыновку и открыла
люк в полу, под которым оказалась вода. По ее указанию
Френсис подтащил к люку сундук и бросил его в воду.
— Даже жрец Солнца не знает этого тайника,— шеп-
нула королева, снова схватила его за руку и вместе с ним
бегом вернулась на галерею, где остались Генри с Леон-
сией.
— Сейчас самое время бежать. Обними меня по-
крепче, Френсис, милый муж мой, обними и прыгай со
мной в воду!—приказала она.— Мы покажем дорогу
остальным.
И они прыгнули. В ту же минуту крыша с треском
рухнула в туче огненных искр. Тогда Генри тоже схватил
Леонсию в охапку и прыгнул вместе с ней в водоворот, в
котором уже исчезли Френсис и королева.
546
Как и Торрес, четыре беглеца, ни разу не ударившись
о скалы, были благополучно вынесены подземной рекой
к отверстию, сквозь которое пробивался дневной свет и
где выход стерег огромный паук. Генри было гораздо
легче плыть, чем Френсису, так как Леонсия умела пла-
вать. Правда, Френсис отлично держался на воде и по-
тому без особого труда мог плыть вдвоем с королевой.
Она беспрекословно слушалась его, не цеплялась за его
руки и не тащила его вниз. Достигнув выступа в скале,
все четверо вылезли из воды и решили передохнуть. Обе
женщины принялись выжимать распустившиеся и намок-
шие волосы.
— А это ведь не первая гора, в недра которой я по-
пала с вами,— со смехом заметила Леонсия, обращаясь к
обоим Морганам; впрочем, слова ее были предназначены
скорее для королевы, чем для них.
— А я впервые попадаю в такое место с моим му-
жем,— отпарировала королева, и колючее острие ее на-
смешки глубоко вонзилось в сердце Леонсии.
— Похоже, Френсис, что твоя жена не очень склонна
ладить с моей будущей женой,— заметил Генри с той гру-
боватой прямолинейностью, какая появляется у мужчин,
когда они хотят скрыть смущение, вызванное бестактно-
стью женщин.
Однако таким чисто мужским подходом к делу Генри
добился лишь молчания, еще более натянутого и стесни-
тельного для всех. Впрочем, обеим женщинам это, каза-
лось, доставляло даже удовольствие. Френсис тщетно ло-
мал голову, придумывая, что бы такое сказать и как раз-
рядить атмосферу, а Генри в полном отчаянии вдруг
встал и, объявив, что пойдет на разведку, предложил ко-
ролеве сопутствовать ему. Он протянул ей руку и помог
подняться. Френсис и Леонсия продолжали сидеть, храня
упорное молчание. Френсис первый нарушил его:
— Знаете что, Леонсия, я бы с удовольствием отшле-
пал вас.
— А что я собственно такого сделала? — вызывающе
спросила она.
— Как будто вы не знаете! Вы вели себя ужасно.
— Это вы вели себя ужасно! — с подавленным рыда-
нием вырвалось у нее, хоть она и твердо решила не выка-
547
зывать женской слабости.— Кто просил вас жениться на
ней? Не вы же вытащили короткую соломинку! Ну чего
ради вы добровольно связали себя, когда даже ангел не
отважился бы на такое? Разве я просила вас об этом?
У меня едва сердце не остановилось, когда я услышала,
как вы сказали Генри, что женитесь на ней. Я чуть в об-
морок не упала. Вы даже не посоветовались со мной.
А ведь это по моему предложению, чтобы спасти вас от
нее, решено было тянуть соломинки,— и мне нисколько
не стыдно признаться, что я поступила так, чтобы
вы остались со мной. Генри любит меня как-то совсем
иначе, чем вы. Да и я никогда не любила Генри так,
как люблю вас,— люблю даже сейчас, да простит мне
господь!
Френсис потерял самообладание. Он схватил ее в объ-
ятия и крепко прижал к себе.
— И это в день вашей свадьбы! — с упреком вырва-
лось у нее.
Руки его тотчас опустились.
— Ну что вы говорите, Леонсия, да еще в такую ми-
нуту!— с грустью пробормотал он.
— А почему бы и нет? — вспылила она.— Вы любили
меня. Вы дали мне это понять настолько ясно, что у меня
не могло остаться никаких сомнений в вашей любви.
И вдруг вы с самым веселым и радостным видом жени-
лись на первой встречной женщине, пленившей вас белиз-
ною кожи.
— Вы ревнуете,— с упреком сказал он и почувствовал,
как сердце у него подпрыгнуло от счастья, когда она
утвердительно кивнула.— Я могу поручиться, что вы рев-
нуете, и в то же время, со свойственной всему женскому
полу способностью лгать,— лжете. То, что я сделал, я
сделал вовсе не с веселым и радостным видом. Я сделал
это ради вас и ради себя. А вернее — ради Генри. Слава
богу, я еще не забыл, что такое мужская честь!
— Мужская честь далеко не всегда может привести
женщину в восторг,— возразила она.
— Вы предпочли бы видеть меня бесчестным? — бы-
стро спросил он.
— Я всего лишь любящая женщина! — взмоли-
лась она.
548
— Вы злая оса, а не женщина,— вскипел он.— И вы
несправедливы ко мне.
— А разве женщина бывает справедливой, когда она
любит?—спросила Леонсия, признавая тем самым эту
величайшую на свете истину.— Для мужчин, возможно,
главное — это правила чести, которые они сами же и изо-
бретают, а для женщин главное — веления их любящего
сердца; я сама, как женщина, вынуждена смиренно в
этом признаться.
— Возможно, что вы и правы. Честь, как математика,
имеет свои логические, объяснимые законы. Стало быть,
для женщин не существует никаких нравственных правил,
а только...
— Только настроение,— докончила за него Леонсия.
Тут Генри и королева позвали их и положили таким
образом конец их беседе. Френсис с Леонсией поспешили
присоединиться к ним, и все вместе стали рассматривать
огромную паутину.
— Видали вы когда-нибудь такую чудовищную пау-
тину? — воскликнула Леонсия.
— Интересно было бы посмотреть на чудовище, ко-
торое соткало ее,— заметил Генри.
— М-да, но все-таки лучше смотреть на него, чем
быть таким, как он,— сказал Френсис.
— Наше счастье, что нам не надо идти этим путем,—
сказала королева.
Все вопросительно посмотрели на нее.
— Вот наш путь,— указала она рукой на поток.— Мне
это хорошо известно. Я часто видела его в моем Зеркале
Мира. Когда моя мать умерла и была погребена в во-
довороте, я следила в Зеркале Мира за ее телом и ви-
дела, как оно доплыло до этого места и поток понес его
дальше.
— Но это же было мертвое тело,— быстро возразила
Леонсия.
Соперничество между ними тотчас вспыхнуло с новой
силой.
— Один из моих копьеносцев, красавец юноша,— спо-
койно продолжала королева,— осмелился — увы! — по-
смотреть на меня глазами любви. Он был брошен живым
в водоворот. Я тоже следила за ним в Зеркале Мира. Он
549
доплыл до этого места и вылез из воды. Я видела, как
он прополз сквозь паутину вот туда, к свету, и сразу же
бросился назад, прямо в поток.
— Еще один мертвец,— мрачно процедил Генри.
— Нет, я продолжала следить за ним в Зеркале, и
хотя некоторое время вокруг была сплошная тьма и мне
ничего не было видно, под конец — и довольно скоро —
он очутился на поверхности большой реки, освещенной
ярким солнцем, подплыл к берегу,— я прекрасно помню,
что это был левый берег,— вылез из воды и скрылся
среди больших деревьев, какие не растут в Долине За-
терянных Душ.
Но, как и Торреса, их всех ужасала мысль, что надо
броситься в эту темную реку, исчезавшую под скалой.
Однако королева стояла на своем.
— Вы видите эти кости животных и людей, которые
убоялись реки и хотели выбраться на свет иным путем?
Это все были живые существа — поймите! И вот что от
них осталось! А скоро и этого не будет.
— И все же,— сказал Френсис,— мне вдруг так захо-
телось посмотреть на солнце! Побудьте все здесь, пока я
пойду на разведку.
Вытащив свой пистолет-автомат, которому ничуть не
повредила вода, ибо пули в нем были водонепроницаемые,
он прополз в отверстие между нижними нитями паутины.
Как только он исчез из виду, Леонсия, королева и Генри
услышали выстрелы. И почти тут же снова появился
Френсис: он пятился, отстреливаясь, а на него наступал
творец паутины — гигантский паук, от одной его волоса-
той лапы до другой было не меньше двух ярдов. Одетое
панцырем туловище, от которого в разные стороны расхо-
дились лапы, было величиной с корзину для бумаг. Весь
изрешеченный пулями Френсиса, он все еще боролся со
смертью. Падая, он гулко стукнулся о плечи и спину
Френсиса и, отскочив, все еще продолжая беспомощно
махать в воздухе волосатыми лапами, рухнул в бурлящую
воду. Четыре пары глаз следили за тем, как поток домчал
его до скалы, затянул под нее и унес прочь.
— Где один, там должен быть и другой,— с сомнени-
ем глядя на отверстие, откуда лился дневной свет, заме*
тил Генри.
550
— Здесь, здесь единственный путь,— сказала коро-
лева, указывая на реку.— Пойдем, мой муж, в объятиях
Друг друга прорвемся сквозь тьму в солнечный мир. Пом-
ни, я никогда не видела его и скоро благодаря тебе
увижу впервые.
Она раскрыла ему объятия, и Френсис не мог отри-
нуть ее.
— Это всего лишь отверстие в отвесной скале, а под
ним пропасть в тысячу футов глубиной,— поделился
Френсис со своими спутниками тем, что видел, когда про-
лез сквозь паутину. И, обняв королеву, он прыгнул вместе
с нею в поток.
Генри тоже обнял Леонсию и собирался прыгнуть сле-
дом за ними, но она остановила его.
— Почему вы приняли жертву Френсиса? —спросила
она.
— Потому что...— Он умолк и с удивлением уставился
на нее.—Потому что я хотел быть с вами,—закончил он.—
И еще потому, что я с вами обручен, а Френсис был тогда
свободен. К тому же, если я не ошибаюсь, Френсис вполне
доволен своей участью.
— Нет,— убежденно покачала она головой.— Просто
он рыцарь по натуре и ведет себя соответственно, чтобы
не оскорблять чувства королевы.
- Ну, не знаю. Помните, перед алтарем у Большого
дома я сказал, что пойду и предложу королеве руку и
сердце, а он засмеялся и сказал, что она не выйдет за
меня замуж, даже если я буду умолять ее об этом. Из
этого можно сделать только один вывод: что он сам хотел
на ней жениться. Да собственно почему бы ему и не же-
ниться? Он холостяк. А она такая красавица.
Но Леонсия едва ли слушала его. Внезапно она рыв-
ком откинулась назад и, глядя ему прямо в глаза, спро-
сила:
— Как вы меня любите? Любите страстно? Безумно?
Можете ли вы сказать, что я для вас — все на свете и
даже больше, гораздо больше?
Он только с изумлением смотрел на нее.
— Так можете или нет?—допытывалась Леонсия.
— Конечно, могу,— с расстановкой ответил он.— Но
мне никогда и в голову не пришло бы в таких выражениях
55/
объясняться вам в любви. Боже мой, да ведь вы для меня
единственная женщина на свете! Если уж говорить о своем
чувстве, то я бы скорее сказал, что люблю вас глубоко,
горячо, нежно. Право же, я так свыкся с вами, что, ка-
жется, знал вас всю жизнь. И такое чувство у меня было
с первого дня нашего знакомства.
— Она отвратительная женщина!—совсем невпопад
воскликнула Леонсия.— Я с первого взгляда возненави-
дела ее.
— Боже мой, какая вы злая! Страшно даже поду-
мать, как вы возненавидели бы ее, если бы на ней женился
я, а не Френсис.
— Последуем лучше за ними,— сказала она, прекра-
щая на этом разговор.
И Генри, вконец озадаченный, крепко обнял ее и
прыгнул вместе с ней в пенящийся поток.
На берегу реки Гуалака сидели две девушки индианки
и удили рыбу. Напротив них, немного выше по течению,
торчал из воды отвесный утес — один из отрогов высоких
гор. Река катила мимо свои шоколадные воды, но у ног
девушек раскинулась тихая заводь. А в тихой заводи и
рыба удилась потихоньку. Лески девушек неподвижно
висели над водой: их приманка не соблазняла никого.
Одна из девушек, по имени Никойя, зевнула, съела ба-
нан, снова зевнула и, взяв кончиками пальцев кожуру
от съеденного плода, замахнулась ею, чтобы забросить
подальше.
— Мы с тобой все время сидели очень тихо, Конкор-
дия,— заметила она своей подружке,— а смотри: ни одной
рыбы не поймали. Обожди, я сейчас подниму шум и взба-
ламучу воду. Ведь говорится же: «Что бросишь вверх, то
упадет на землю». А почему не может быть наоборот? Вот
я брошу сейчас что-нибудь вниз — и посмотрим, не вы-
плывет ли что-нибудь наверх. Ну-ка, попробую! Гляди!
И, бросив кожуру от банана в воду, девушка лениво
уставилась на то место, где она упала.
— Если что-нибудь должно выплыть из воды, пусть
это будет что-то большое,— так же лениво пробормотала
Конкордия.
552
И вдруг перед их удивленным взором из бурых глубин
появилась огромная белая собака. Девушки рывком вы-
тащили удочки из воды, бросили их на берег и, обняв-
шись, стали наблюдать за собакой, а та подплыла к бе-
регу — там, где было пониже, вылезла из воды, отряхну-
лась и исчезла среди деревьев.
Никойя и Конкордия взвизгнули от восторга.
— Попробуй еще! — попросила Конкордия.
— Нет, теперь ты! Посмотрим, что у тебя полу-
чится.
Не веря в успех своей попытки, Конкордия бросила
в реку комок земли. И из воды тотчас же показалась
голова в шлеме. Крепко прижавшись друг к другу, де-
вушки увидели, как человек в шлеме подплыл к бе-
регу в том же месте, где вылезла собака, и тоже исчез
в лесу.
И снова девушки взвизгнули от восторга, но теперь
уже, как они ни уговаривали друг друга, ни у одной не
хватало смелости бросить что-нибудь в воду.
Некоторое время спустя, когда они все еще продолжа-
ли визжать и смеяться, их заметили два молодых индей-
ца, ехавшие в каноэ вверх по течению, совсем близко от
берега.
— Что это вас так рассмешило?—спросил один из
них.
— Мы тут такое видели! — расхохоталась Никойя.
— Должно быть, напились пульки? — предположил
юноша.
Обе девушки отрицательно покачали головой, и Кон-
кордия сказала:
— Нам вовсе не нужно пить пульку, чтоб видеть вся-
кие чудеса. Сначала Никойя бросила в’воду кожуру от
банана — и из воды выскочила собака; белая собака ве-
личиной с горного тигра...
— А когда Конкордия бросила ком земли,— подхва-
тила ее подружка,— из воды вылез человек с железной
головой. Что, не чудо? Значит, мы с Конкордией — вол-
шебницы!
— Хосе,— сказал один индеец другому,— по этому
поводу стоит выпить.
553
И они, каждый по очереди, пока другой удерживал
веслом каноэ на месте, приложились к большой квадрат-
ной бутылке из-под голландского джина, до половины
наполненной пулькой.
— Нет! — сказал Хосе, когда девушки попросили
угостить их.— Один глоток пульки — и вы опять уви-
дите белых собак величиной с тигров и людей с желез-
ными головами.
„ — Хорошо,— сказала Никойя.— Тогда возьми и
брось в воду свою бутылку с пулькой — вот увидишь,
что будет. У нас из воды выскочили собака и мужчина,
а у тебя, может, выскочит черт.
— Мне бы очень хотелось увидеть черта,— сказал
Хосе, снова прикладываясь к бутылке.— От этой пульки
у меня столько храбрости, хоть отбавляй. До смерти
охота увидеть черта.
Он передал бутылку приятелю, жестом показывая,
чтобы тот допил ее.
— А теперь брось ее в воду! — приказал Хосе.
Пустая бутылка с всплеском шлепнулась в воду, и
тотчас на поверхность реки всплыло чудовищное воло-
сатое тело убитого паука. Это уже было слишком для
обыкновенного индейца. Молодые люди так стремительно
шарахнулись в сторону, что перевернули каноэ. Когда
головы их показались над водой, быстрое течение отнесло
их уже далеко от заводи, а за ними, более медленно,
плыло перевернутое каноэ.
Тут девушкам стало не до смеха. Вцепившись друг в
друга, они глядели на волшебные воды, в то же время
краешком глаза наблюдая за перепуганными юношами,
которые, наконец, поймали каноэ, подтащили его к бе-
регу и, выбравшись на твердую землю, стремглав броси-
лись в лес.
Послеполуденное солнце уже склонялось к закату,
когда девушки снова отважились бросить вызов волшеб-
ной реке. После долгого обсуждения они решили, нако-
нец, что обе одновременно бросят по кому земли. И из
воды тотчас появились мужчина и женщина — Френсис
и королева. Девушки мгновенно залезли в кусты и из
своего укрытия стали наблюдать за Френсисом, который,
поддерживая королеву, плыл к берегу.
55/
— Очень может быть, что это просто так совпало...
могли же они случайно появиться из воды в то самое
время, когда мы туда что-то бросали,— минут через пять
прошептала Никойя на ухо Конкордии.
— Но ведь когда мы бросали одну вещь, из воды
тоже появлялось что-то одно,— возразила Конкордия.—
А когда бросили два комка — и появилось двое.
— Хорошо,— сказала Никойя.— Давай попробуем
еще раз. И обе вместе. Если ничего не появится, значит
у нас нет никакой волшебной силы.
Они снова бросили в реку по кому земли, и из воды
опять появились мужчина и женщина. Но эта ПЪра —
Генри и Леонсия — умела плавать; они подплыли рядыш-
ком к тому месту, где легче всего было выбраться на бе-
рег, и, как все, кто появлялся здесь до них, скрылись за
деревьями.
Долго еще просидели на берегу две индианки. Они
решили выждать и ничего больше не бросать: если что-
нибудь появится из воды — значит, все, что они ви-
дели, было простым совпадением, а если нет — значит,
они в самом деле обладают волшебной силой. Они ле-
жали, притаившись в кустах, и следили за водой, пока
темнота не скрыла от них реку. Тогда медленно и важно
они пошли к себе в деревню, потрясенные сознанием, что
на них снизошло благословение богов.
Глава двадцать вторая
Лишь на следующий день, после того как ему удалось
выбраться из подземной реки, Торрес прибыл в Сан-
Антонио. Он пришел в город пешком, оборванный и
грязный, а за ним следовал мальчуган индеец, кото-
рый нес шлем да Васко. Торрес хотел показать этот
шлем начальнику полиции и судье как вещественное
доказательство правдивости необычайных приключе-
ний, про которые ему не терпелось поскорее расска-
зать им.
Первым, кого он встретил на главной улице, был на-
чальник полиции, который даже вскрикнул при виде его.
555
— Неужели это в самом деле вы, сеньор Торрес? —
И, прежде чем пожать ему руку, начальник полиции с
самой серьезной миной перекрестился.
Мускулы, чувствовавшиеся под кожей этой руки, а еще
больше грязь, ее покрывавшая, убедили сеньора Верка-
ра-и-Ихос в том, что перед ним действительно Торрес во
плоти и крови.
Тогда начальник полиции пришел в неописуемую
ярость.
— А я-то считал вас мертвым! — воскликнул он.—
Ну что за пес этот Хосе Манчено! Он пришел сюда
и заявил, что вы умерли! Умерли и погребены до страш-
ного суда в недрах горы майя.
— Он дурак, а я, повидимому, теперь самый богатый
человек в Панаме,— с важным видом изрек Торрес.—
Во всяком случае, я проявил не меньшую храбрость, чем
древние герои-конкистадоры, преодолел все опасности и
добрался до сокровища. Я видел его. Вот...
Торрес сунул было руку в карман брюк, чтобы из-
влечь оттуда драгоценности, украденные у Той, Что Гре-
зит, но во-время спохватился: слишком много любопыт-
ных глаз смотрело на него, дивясь его жалкому виду.
— Мне многое нужно рассказать вам,— продолжал
Торрес.— Но здесь не место для таких разговоров. Я сту-
чался в двери мертвецов и носил одежду покойников; я
видел людей, которые умерли четыреста лет назад, но не
обратились в прах,— на моих глазах они приняли вторую
смерть, утонув в пучине; я шел и по горам и сквозь недра
гор; я делил хлеб и соль с Затерянными Душами и смот-
рел в Зеркало Мира. Все это я расскажу, мой лучший
друг, вам и достопочтенному судье в должное время, ибо
я намерен обогатить не только себя, но и вас.
— А не глотнули ли вы случайно прокисшей пуль-
ки? — с недоверием спросил начальник полиции.
— Я не пил ничего крепче воды, с тех пор как вы-
ехал из Сан-Антонио,— был ответ.— Зато теперь я
пойду к себе и напьюсь как следует, а потом смою с
себя грязь и переоденусь во что-нибудь приличное.
Но Торрес не сразу попал домой. На улице ему по-
встречался маленький оборвыш, который, увидев его,
556
вскрикнул, подбежал к нему и протянул конверт,— такие
Торрес не раз уже получал и сразу догадался, что это
телеграмма с местной правительственной радиостанции,
повидимому от Ригана.
«Доволен вашими успехами. Необходимо задержать
возвращение в Нью-Йорк еще на три недели. Пятьдесят
тысяч в случае удачи».
Взяв у мальчишки карандаш, Торрес написал ответ на
обороте конверта:
«Высылайте деньги. Указанное лицо никогда не вер-
нется. Погибло в горах».
Еще два происшествия помешали Торресу сразу на-
питься как следует и принять ванну. На пороге ювелир-
ной лавки старого Родригеса Фернандеса, куда он соби-
рался войти, его остановил древний жрец майя, которого
Торрес последний раз видел в недрах священной горы.
Испанец отпрянул назад, точно узрел привидение,— так
он был уверен, что старик потонул в пещере богов, и ис-
пугался при виде его не меньше, чем начальник полиции
при виде самого Торреса.
— Сгинь! — вскричал Торрес.— Исчезни, беспокой-
ный старец! Ведь ты же дух. А тело твое лежит в недрах
затопленной горы — распухшее и ужасное. Ты привиде-
ние, призрак! Сгинь, бесплотный дух! Исчезни немед-
ленно! Если б ты был живым человеком, я ударил бы
тебя. Но ты призрак,— а мне не очень-то хочется драться
с призраками.
Но призрак схватил его за руку и так вцепился,
что Торрес поневоле поверил в его материальность.
— Денег! — залепетал старик.— Дай мне денег!
Одолжи мне денег! Я ведь отдам — я же знаю тайну со-
кровищ майя. Мой сын заблудился в пещере, где спря-
таны эти сокровища. Оба гринго тоже там. Помоги мне
спасти моего сына! Верни мне его — и я отдам тебе все
сокровища. Но нам нужно много людей и много чудес-
ного порошка, который есть у белых. Мы этим порошком
проделаем дыру в скале и выпустим оттуда воду. Мой
сын не утонул. Просто вода не дает ему выйти из пе-
557
щеры, где стоят Чиа и Хцатцл, у которых глаза из дра-
гоценных камней. За одни только эти зеленые и красные
камни можно купить весь чудесный порошок, какой есть в
мире. Дай же мне денег, чтобы я мог купить чудесного
порошка.
Но Альварес Торрес был странный человек. В его на-
туре была одна своеобразная особенность или черта:
если приходилось расстаться даже с самой незначительной
суммой, он никак не мог заставить себя это сделать. И чем
богаче он становился, тем сильнее проявлялась у него эта
странность.
— Хм, денег! — грубо повторил он и, оттолкнув в
сторону жреца, распахнул дверь в лавку Фернандеса.—
Да откуда у меня могут быть деньги? Я весь в лох-
мотьях, сам как нищий. У меня и для себя-то денег нет,
не то, что для тебя, старик. К тому же ты ведь сам провел
сына к горе майя, я тут ни при чем. И на твою голову —
не на мою — ляжет смерть твоего сына, который прова-
лился в яму под ногами Чиа, вырытую твоими, а не мои-
ми предками.
Но старик не унимался и продолжал просить денег,
чтобы купить на них динамита. На этот раз Торрес
отпихнул его с такою силой, что жрец не удержался
на своих старческих ногах и упал на каменную мо-
стовую.
Лавка Родригеса Фернандеса была маленькая и гряз-
ная, в ней была одна-единственная витрина, тоже малень-
кая и грязная, покоившаяся на таком же маленьком и
грязном прилавке. Казалось, что место это не подметалось
и не убиралось целый век. Ящерицы и тараканы ползали
по стенам. Пауки свили паутину во всех углах, а по по-
толку пробиралось какое-то насекомое, при виде которого
Торрес поспешно отскочил в сторону. Это была сколопен-
дра в целых семь дюймов длиной, и он вовсе не хотел,
чтобы она ненароком свалилась ему на голову или за во-
ротник. Когда же из какой-то затхлой каморки в глубине
выполз, подобно огромному пауку, сам Фернандес, он
оказался точной копией Шейлока, как его представляли
актеры времен королевы Елизаветы,— только Шейлока
такого грязного, что его не потерпели бы даже на елиза-
ветинской сцене.
558
Ювелир раболепно склонился перед Торресом и скри-
пучим фальцетом приветствовал его куда более униженно,
чем того требовала даже его жалкая лавчонка. Торрес на-
угад вытащил из кармана с десяток драгоценных камней,
украденных у королевы, выбрал самый маленький и
молча протянул его ювелиру, а остальные сунул обратно
в карман.
— Я бедный человек,— прокудахтал Фернандес, но
Торрес не преминул заметить, с каким вниманием он изу-
чает камень.
Наконец, ювелир бросил его на крышку витрины,
точно грошовый пустяк, и вопросительно посмотрел на сво-
его посетителя. Торрес молча ждал, зная, что это наилуч-
ший способ заставить болтливого старика разговориться.
— Правильно ли я понимаю, что достопочтенный
сеньор Торрес хочет услышать мое мнение о качестве
камня?—спросил старый ювелир.
Торрес лишь молча кивнул.
— Это настоящий камень. Небольшой. Как вы сами
видите — не безукоризненный. И вполне понятно, что он
еще уменьшится при шлифовке.
— А сколько он стоит? — не скрывая своего нетер-
пения, спросил Торрес.
— Я бедный человек,— повторил Фернандес.
— Я ведь не предлагаю тебе купить его, старый ду-
рак. Но уж раз ты завел об этом речь, сколько же ты
дашь за него?
— Как я уже сказал, полагаясь на ваше долготерпе-
ние, почтенный сеньор, как я уже имел честь сказать
вам: я очень бедный человек. Бывают дни, когда я нс
могу потратить и десяти сентаво, чтобы купить себе ку-
сок лежалой рыбы; бывают дни, когда я не могу себе
позволить даже глотка дешевого красного вина, а оно
очень полезно для моего здоровья,— я это узнал еще
в юности, когда служил подмастерьем в Италии, далеко
от Барселоны. Я очень беден и не покупаю дорогих
камней...
•— Даже если можно потом перепродать их с выгодой
для себя? — перебил его Торрес.
— Лишь в том случае, если я вполне уверен, что
выгода будет,— прокудахтал старик.— Да, тогда я
559
куплю, но только, по моей бедности, я не могу много
заплатить.— Он взял камень и долго, внимательно рас-
сматривал его.— Я дам за него,— нерешительно начал
он,— я дам... но прошу вас, досточтимый сеньор, пой-
мите, что я очень бедный человек. За весь сегодняшний
день я съел только ложку лукового супа да корку хлеба
с утренним кофе...
— О господи, ну сколько же, наконец, ты мне дашь
за него, старый дурак? — громовым голосом закричал
Торрес.
— Пятьсот долларов,— и то я сомневаюсь, не оста-
нусь ли в накладе.
— Золотом?
— Нет, мексиканскими долларами,— отвечал ювелир;
это означало ровно половину, и Торрес понял, что ста-
рик хитрит.— Конечно, мексиканскими, только мексикан-
скими! Мы все наши расчеты ведем в мексиканских дол-
ларах.
Услышав, что за такой маленький камешек дают та-
кую большую сумму, Торрес обрадовался, но разыграл
возмущение и потянулся, чтобы взять свою собствен-
ность обратно. Однако старик быстро отдернул руку, в
которой держал камень, не желая упускать выгодной
сделки.
— Мы с вами старые друзья! — В голосе старика
появились визгливые нотки.— Я впервые увидел вас,
когда вы совсем ребенком приехали в Сан-Антонио из
Бокас-дель-Торо. Так и быть, ради старой дружбы я
уплачу вам эту сумму золотом.
Только тут Торрес с полной уверенностью представил
себе, как велика ценность сокровищ королевы, которые
Затерянные Души похитили в давние времена из тайника
в пещере майя, хотя и не знал еще, какова она в дей-
ствительности.
— Отлично,— сказал Торрес и быстрым, изысканно
вежливым движением отобрал у ювелира камень.— Этот
камень принадлежит одному моему другу. Он хотел за-
нять у меня денег под него. Теперь благодаря вам я
знаю, что могу одолжить ему до пятисот долларов золо-
том. И я буду счастлив в следующий раз, когда мы
встретимся в пулькерии, поднести вам стаканчик — да
560
что я, столько стаканчиков, сколько вам захочется,—
легкого, красного, полезного для здоровья вина.
И Торрес вышел из лавки, даже не стараясь скрыть
свое торжество и презрение к одураченному им ювелиру;
в то же время он не без внутреннего ликования подумал,
что эта хитрая испанская лиса Фернандес, несомненно,
предложил ему только половину действительной стоимо-
сти камня.
Тем временем Леонсия, королева и двое Морганов
спускались в каноэ по реке Гуалака и куда быстрее Тор-
реса достигли побережья. Но перед самым их прибытием
в асьенду Солано там произошло нечто такое, чему в
тот момент не было придано должного значения. По из-
вилистой тропинке, ведущей к асьенде, медленно подни-
мался самый странный посетитель, какой когда-либо
бывал здесь; его сопровождала дряхлая старушонка в
черной шали, из-под которой выглядывало худое смор-
щенное лицо, в молодости, должно быть, живое и краси-
вое.
Посетитель этот был китаец средних лет, толстый
и круглолицый; его лунообразная физиономия так и све-
тилась добродушием, которое обычно считают присущим
толстым людям. Звали его И Пын; манеры у него были
мягкие, вкрадчивые и такие же слащавые, как его имя.
К древней старушонке, семенившей с ним рядом, тяжело
опираясь на его руку, он был необычайно внимателен.
Когда она спотыкалась от слабости и утомления, он оста-
навливался и ждал, пока она отдохнет и наберется сил.
Трижды за время подъема он давал ей по ложечке фран-
цузского бренди из своей карманной фляги.
Усадив старуху в тенистом уголке двора, И Пын
храбро постучал в парадную дверь. Обычно, заявляясь
куда-нибудь по своим делам, он пользовался черным хо-
дом, но опыт и ум подсказывали ему, когда нужно поль-
зоваться парадной дверью.
Горничная индианка, открывшая на его стук, пошла
доложить о нем в гостиную, где сидел в окружении своих
сыновей безутешный Энрико Солано: он все никак не
мог успокоиться после того, как Рикардо привез известие
19 Джек Лондон, т. 8
561
о гибели Леонсии в пещере майя. Горничная вернулась
на крыльцо и передала посетителю, что сеньор Солано
плохо себя чувствует и никого не принимает. Все это
она сказала очень учтиво, хотя перед нею был простой
китаец.
— Хм,— произнес И Пын и принялся бахвалиться,
чтобы внушить к себе уважение и побудить горничную
вторично пойти к хозяину и передать ему записку.—
Я ведь не какой-нибудь кули. Я приличный китаец.
Я много учился в школе. Я говорю по-испански. Я го-
ворю по-английски. Я пишу по-испански. Я пишу по-анг-
лийски. Видишь: сейчас я напишу кое-что по-испански
сеньору Солано. Ты не умеешь писать и не про-
чтешь, что я написал. А я написал, что я — И Пын.
И живу в Колоне. Пришел сюда, чтобы повидать сеньора
Солано. У меня к нему большое дело. Очень важное.
Очень секретное. Я написал все это здесь — на бумаге,
но ты не можешь этого прочесть.
Однако он не сказал служанке, что его записка за-
канчивалась словами:
«Сеньорита Солано. Я знаю большой секрет».
Записку эту, повидимому, получил Алесандро —
старший из сыновей Солано, ибо он сразу помчался к две-
ри, опережая горничную.
— Говори, в чем дело!—чуть не крича, накинулся
он на толстого китайца.— Что там такое? Рассказывай!
Живо!
— Очень хорошее дело.— И Пын не без удовлетво-
рения отметил, как взволнован Алесандро.— Я зараба-
тываю большие деньги. Я покупаю...— как это называет-
ся?— секреты. Я продаю секреты. Очень симпатичное
дело.
— Что тебе известно о сеньорите Солано? — крикнул
Алесандро, хватая его за плечо.
— Все. Очень важные сведения...
Но Алесандро уже больше не в состоянии был сдер-
живаться. Он чуть не волоком втащил китайца в дом,
прямо в гостиную, где сидел Энрико.
— У него есть вести о Леонсии! — крикнул Але-
сандро.
562
— Где она?—хором воскликнули Энрико и его сы-
новья.
«Ого!» — мелькнуло в голове И Пына. Такое всеоб-
щее возбуждение хоть и благоприятствовало его затее,
однако взволновало даже его самого.
Приняв его размышления за испуг, Энрико поднял
руку, приказывая сыновьям умолкнуть, и спокойно об-
ратился к своему гостю с вопросом:
— Где она?
«Ого!» опять подумал И Пын. Сеньорита, значит, про-
пала. Это новый секрет. Он может кое-что принести
И Пыну — пусть не сейчас, зато со временем. Красивая
девушка из такой знатной и богатой семьи пропала неиз-
вестно куда,— в латиноамериканской стране такими
сведениями недурно обладать. В один прекрасный день
она может выйти замуж — ходили же такие слухи по
Колону! — а впоследствии когда-нибудь может поссо-
риться с мужем или муж с ней, и тогда она или ее муж —
не важно кто из них — будет рад, пожалуй, заплатить
немалую сумму за этот секрет.
— Эта сеньорита Леонсия,— сказал он, наконец, с
хитрой вкрадчивостью,— она не ваша дочь. У йее дру-
гие папа и мама.
Горе, в котором пребывал сейчас Энрико, оплакивая
гибель Леонсии, было настолько велико, что он даже не
вздрогнул, когда китаец сообщил ему давнишнюю семей-
ную тайну.
— Верно,— подтвердил Энрико.— Я удочерил ее ре-
бенком, хотя это и не известно за пределами моей семьи.
Странно, что вы это знаете. Но меня не интересует то, что
мне и без вас известно. Меня интересует сейчас другое:
где она?
И Пын серьезно и сочувственно покачал головой.
— Это совсем другой секрет,— сказал он.— Быть
может, я узнаю его тоже. Тогда я продам его вам. А пока
у меня есть старый секрет. Вы не знаете, кто были папа
и мама сеньориты Леонсии. А я знаю.
Старый Энрико не сумел скрыть интерес, который
пробудило в нем столь интригующее сообщение.
— Говори,— приказал он.— Назови имена, докажи,
что это действительно так, и я вознагражу тебя.
19*	563
— Нет,— И Пын отрицательно покачал головой,—
так плохо вести дела. Я свои дела веду иначе. Вы мне
заплатите — я вам скажу. Мои секреты — хорошие сек-
реты. Я всегда доказываю свои секреты. Вы дадите мне
пятьсот песо и оплатите большие расходы на дорогу из
Колона в Сан-Антонио и обратно в Колон, а я назову
вам имя папы и мамы.
Энрико Солано кивнул в знак согласия и только было
собрался приказать Алесандро принести деньги, как
вдруг горничная индианка ворвалась, точно ураган, в
комнату. Подбежав к Энрико Солано с такой стремитель-
ностью, какой никто не мог от нее ожидать, она в сле-
зах заломила руки, бормоча что-то нечленораздельное,
но видно было, что не от горя, а от счастья.
— Сеньорита!..— наконец, произнесла она сдавлен-
ным шепотом, кивком головы и взглядом указывая на
двор.— Сеньорита!..
Тут все забыли про И Пына и про его секрет. Энрико
вместе со своими сыновьями выскочил в боковой дворик
и увидел там Леонсию, королеву и обоих Морганов, по-
крытых с ног до головы пылью и слезавших в эту ми-
нуту с верховых мулов, которых, судя по виду, они на-
няли в верховьях реки Гуалака. А тем временем двое
слуг индейцев, позванные на помощь горничной, выпро-
важивали из асьенды толстого китайца и его дряхлую
спутницу.
— Приходите в другой раз,— говорили они.— Сей-
час сеньор Солано занят очень важным делом.
— Конечно, я приду в другой раз,— любезно заве-
рил их И Пын, ничем не выдавая своего огорчения и ра-
зочарования по поводу того, что сделка была прервана
в ту самую минуту, когда деньги были почти что в его
руках.
Но уходил он с великой неохотой. Здесь было полное
раздолье для его деятельности. Самый воздух, казалось,
кишел секретами. Он чувствовал себя жнецом, которого
изгоняют с земли Ханаанской, не дав снять богатый
урожай. Если бы не усердие слуг индейцев, И Пын не-
пременно спрятался бы где-нибудь за углом дома и хоть
одним глазком глянул бы на вновь прибывших. Но во-
лей-неволей приходилось повиноваться и уходить; на
564
полпути, чувствуя, как тяжело повисла на нем старуха, он
остановился и, чтобы подбодрить свою спутницу, влил ей ,
в рот двойную порцию бренди.
Энрико снял Леонсию с мула прежде, чем она
успела спрыгнуть сама,— так не терпелось ему поскорее
прижать ее к сердцу. Несколько минут слышались лишь
шумные приветствия: это братья Леонсии, обступив де-
вушку со всех сторон, бурно выражали ей свою радость
и любовь. Немного успокоившись, они увидели, что
Френсис уже помог другой женщине сойти с мула и те-
перь стоит с ней рядом, держа ее руку в своей и ожидая,
пока на них обратят внимание.
— Это моя жена,— представил Френсис незнаком-
ку.— Я отправился в Кордильеры за сокровищем и вот
что нашел. Видали вы когда-нибудь человека, которому
бы так везло?
— Но и она пожертвовала огромным сокровищем,—
храбро пробормотала Леонсия.
— Она была королевой в маленьком королевстве,—
пояснил Френсис, бросив на Леонсию благодарный и вос-
хищенный взгляд.
И та поспешила объяснить:
— Она спасла всем нам жизнь и пожертвовала своим
маленьким королевством.
И Леонсия в порыве великодушия обняла королеву за
талию и, оторвав ее от Френсиса, повела в асьенду.
Глава двадцать третья
В великолепном средневековом испанском костюме,
сшитом с учетом вкусов Нового Света,— такие костюмы
и по сей день можно видеть на знатных плантаторах Па-
намы,— Торрес ехал по дороге вдоль берега, направляясь
к дому Солано. Рядом с ним упругими прыжками — видно
было, что при необходимости он может обогнать лучшего
из коней Торреса,— мчался тот самый огромный белый
пес, что плыл с ним по подземной реке. Торрес как раз
565
сворачивал на дорогу, вившуюся вверх к асьенде Солано,
когда ему повстречался И Пын,— китаец остановился на
перекрестке, чтобы дать немного передохнуть своей дрях-
лой спутнице. Однако Торрес обратил на эту странную
пару не больше внимания, чем на дорожную грязь. Маска
чванливой важности, которую он надел на себя вместе с
роскошным костюмом, не позволяла ему проявлять к ним
интерес, и он лишь скользнул по их лицам отсутствующим
взглядом.
Зато И Пын как следует рассмотрел его своими рас-
косыми глазками, не упустив ни единой мелочи, и поду-
мал: «Он, должно быть, очень богатый. Он друг этих
Солано. И едет к ним в дом. Возможно, это даже возлюб-
ленный сеньориты Леонсии или отвергнутый ею поклон-
ник. В любом случае он безусловно не откажется купить
тайну рождения сеньориты. Да, по виду он человек бога-
тый, очень богатый».
В это время в гостиной асьенды собрались все, кто
участвовал в поисках сокровища, и все члены семейства
Солано. Королева, решив внести свою лепту в рассказ об
их приключениях, сверкая глазами, описывала, как Тор-
рес украл у нее драгоценные камни и как затем упал в
водоворот, испугавшись ее собаки. Вдруг Леонсия, стояв-
шая вместе с Генри у окна, громко вскрикнула.
— Вот черт, легок на помине! — сказал Генри.— Смо-
трите-ка, сам сеньор Торрес изволил к нам пожаловать.
— Я первый! — крикнул Френсис, сжимая кулаки и
многозначительно напрягая бицепсы.
— Нет,— заявила Леонсия.— Он удивительный лгун.
Мы все имели возможность убедиться, что лжет он поис-
тине удивительно. Давайте немного позабавимся. Вот он
сейчас сходит с лошади. Спрячемся все четверо. А вы,—
она жестом обвела отца и братьев,— сядьте-ка в кружок
и сделайте вид, будто горюете о моей гибели. Этот мер-
завец войдет сюда. Вы, конечно, захотите узнать у него,
что произошло с нами. Он наврет вам с три короба. А мы
пока спрячемся вон за той ширмой... Ну, пойдемте же!
Она схватила королеву за руку и бросилась к ширме,
приказав взглядом Френсису и Генри следовать за ними.
Когда Торрес вошел, глазам его представилась весьма
мрачная картина. Энрико и его сыновья еще совсем не-
566
давно пребывали в таком горе, что им ничего не стоило
разыграть это сейчас. При виде гостя Энрико поднялся
было со своего места, чтобы его приветствовать, но тут
же снова бессильно опустился в кресло. Торрес обеими
руками схватил его руку и изобразил на лице величайшее
сочувствие, притворяясь, что от волнения не может вымол-
вить ни словае
— Увы! — наконец, произнес он трагическим тоном.—
Они погибли. И ваша прекрасная дочь Леонсия погибла.
И оба Моргана тоже. Рикардо ведь, наверно, рассказал
вам, что они погибли в недрах горы майя.
Это какое-то заколдованное место,— продолжал он,
выждав, пока уляжется первый взрыв горя у Энрико.—•>
Я был с ними, когда они умирали. Если б они послуша-
лись меня,— сейчас все были бы живы. Но даже Леонсия
не захотела послушать®старого друга! Нет! Она предпочла
послушаться этих двух гринго. А я, преодолев неопису-
емые опасности, выбрался из пещеры, посмотрел вниз на
Долину Затерянных Душ, а когда вернулся, они были
уже в агонии...
В этот миг в комнату влетел белый волкодав, за ко-
торым бежал слуга индеец. Дрожа и повизгивая от воз-
буждения, он обнюхивал комнату, учуяв в ней запах, го-
воривший о присутствии его хозяйки. Но пес не успел
подбежать к ширме, за которой скрывалась королева:
Торрес схватил его за шею и передал в руки двум слугам
индейцам, чтобы они подержали его.
— Пусть собака побудет здесь,— сказал Торрес.—
Я расскажу вам о ней после. А сначала взгляните-ка вот
на это.— И он вытащил из кармана целую пригоршню
драгоценных камней.— Я постучался в двери мертве-
цов —и смотрите: сокровище майя — мое. Я теперь самый
богатый человек не только в Панаме, но и в обеих Аме-
риках. Я буду могуществен.
— Вы ведь были с моей дочерью, когда она умира-
ла,— прервал его Энрико с рыданием.— Неужели она не
просила ничего передать мне?
— Да,—‘Тоже с рыданием ответил Торрес, и в самом
деле взволнованный сценой смерти Леонсии, которую на-
рисовала ему его богатая фантазия.— Она умерла с ва-
шим именем на устах. Ее последние слова были...
567
Но тут он вытаращил глаза и замер, не докончив
фразы: Генри и Леонсия с самым естественным видом не-
торопливо проходили в этот момент по комнате, занятые
разговором. Не замечая Торреса и продолжая беседовать,
они подошли к окну.
— Вы говорили мне, что она велела вам передать мне
перед смертью...— напомнил Энрико.
— Я... я солгал вам,— запинаясь, произнес Торрес,
выгадывая время, чтобы как-то выпутаться из неприят-
ного положения.— Я был убежден, что они все равно ум-
рут, никогда уже не выберутся из той пещеры,— и я хо-
тел смягчить для вас удар, сеньор Солано, сказав то, что,
несомненно, сказала бы, умирая, ваша дочь. А потом еще
этот Френсис, который так полюбился вам... Я решил, что
лучше вам считать его умершим, нежели узнать, каким
трусом оказался этот гринго.
Тут собака радостно залаяла, порываясь к ширме, и
слугам стоило огромного труда удержать ее. А Торрес,
не подозревая правды, на свою беду продолжал рассказ:
— В Долине Затерянных Душ есть слабоумное, при-
дурковатое существо, которое утверждает, будто может
читать будущее при помощи всякой чертовщины. Это
страшная, кровожадная женщина. Не стану отрицать, что
она хороша собой. Но это красота сколопендры, которая
может понравиться лишь тому, кто любит сколопендр.
Теперь я понимаю, как все произошло: она показала
Генри с Леонсией какой-то потайной ход, по которому они
выбрались из долины, а Френсис предпочел остаться и
жить с ней во грехе,— ведь иначе как грехом не назовешь
эту связь, раз в долине нет католического священника,
который мог бы благословить их союз. О, не думайте, что
Френсис влюблен в эту ужасную женщину,— отнюдь нет!
Он влюблен в ее богатства! Вот каков ваш гринго Френ-
сис! Вы пригрели змею на своей груди! Ведь он даже
прекрасную Леонсию осмеливался осквернять своими
влюбленными взглядами. О, я знаю, что говорю. Я сам
видел...
Радостный заливистый лай собаки заглушил его го-
лос, и в тот же миг Торрес увидел Френсиса и королеву:
так же как и предыдущая пара, они вышли из-за ширмы
и, беседуя о чем-то, пошли через комнату. Королева оста-
56»
новилась и приласкала собаку; пес был так велик, что,
когда положил лапы на плечи своей хозяйки, голова его
оказалась выше ее головы. А Торрес, облизывая вдруг
пересохшие губы, тщетно ломал голову над тем, как ему
вывернуться из такого ужасного положения.
Энрико Солано первый разразился смехом. Сыновья •
вторили ему — они хохотали до слез.
— Я бы сам мог на ней жениться,— с ядовитой
усмешкой заметил Торрес.— Она на коленях умоляла
меня об этом.
— Ну, хватит,— сказал Френсис,— я избавлю вас
всех от грязной работы и собственноручно вышвырну
этого подлеца за дверь.
Но Генри, быстро подойдя к нему, сказал:
— Я тоже люблю иногда грязную работу, а эту вы-
полню с особенным удовольствием.
Оба Моргана уже приготовились наброситься на Тор-
реса, но тут королева подняла руку.
— Сначала,— сказал она,— пусть вернет мне кинжал,
который торчит у него из-за пояса. Он украл его у меня.
— Кстати,— сказал Энрико, когда это было выполне-
но,— а не должен ли он также вернуть вам, прелестная
леди, и те драгоценные камни, которые он у вас стащил?
Торрес не стал мешкать: сунув руку в карман, он вы-
тащил пригоршню драгоценностей и высыпал их на стол.
Энрико взглянул на королеву, но та продолжала стоять,
не говоря ни слова,— она ждала.
— Еще! —сказал Энрико.
Торрес выложил на стол еще три прекрасных негра-
неных камня.
— Вы, может, станете обыскивать меня, как обыкно-
венного воришку? —со страхом и злобой спросил он, вы-
ворачивая пустые карманы брюк.
— Ну, теперь я возьмусь за дело,— сказал Френсис.
— Нет, я!—сказал Генри.
— Ладно, хорошо,— согласился Френсис.— Давай
вместе. Так он у нас дальше пролетит по ступенькам.
Они вдвоем схватили Торреса за шиворот и за ноги и
поволокли к двери.
Все, кто был в комнате, бросились к окнам, чтобы по-
смотреть, как Торрес будет вылетать из дому; проворнее
569
всех оказался Энрико, который первым подбежал к окну.
Когда же, удовлетворившись интересным зрелищем, они
снова вернулись вглубь комнаты, королева сгребла в куч-
ку разбросанные по столу драгоценности и, захватив две
полные пригоршни, передала Леонсии со словами:
— От Френсиса и меня — свадебный подарок вам и
Генри.
Между тем И Пын, оставив старуху на берегу, под-
крался обратно к асьенде и, укрывшись в кустах, стал на-
блюдать за тем, что происходит в доме. Увидев, как бога-
того кабальеро сбросили вниз по ступенькам с такой си-
лой, что он растянулся во всю длину на песке, И Пын
удовлетворенно хихикнул. Однако он был слишком умен,
чтобы высунуться из своего укрытия и показать, что он
все видел. Вместо этого он помчался вниз с холма и был
уже на полпути к берегу, когда Торрес на своей лошади
нагнал его.
Сын неба смиренно обратился к нему, но разъяренный
Торрес замахнулся хлыстом, с явным намерением наот-
машь хватить его по лицу. Однако И Пын не растерялся.
— Сеньорита Леонсия...— быстро произнес он, и
хлыст замер в руке Торреса.— У меня есть большой сек-
рет.— Торрес ждал, не опуская хлыста.— Вы бы не хо-
тели, чтобы другой мужчина женился на прекрасной
сеньорите Леонсии?
Торрес опустил хлыст.
— Ну, выкладывай,— резко приказал он.— Что у тебя
там за секрет?
— Вы бы не хотели, чтобы другой мужчина женился
на сеньорите Леонсии?
— Предположим, что нет. Ну и что?
— Представьте себе, что есть секрет, и тогда тот,
другой мужчина, не может жениться на сеньорите Ле-
онсии.
— Что же это за секрет? Говори, живо!
— Сначала,— И Пын покачал головой,— вы заплати-
те мне шестьсот долларов золотом, а уж потом я скажу
вам свой секрет.
— Хорошо, заплачу,— с готовностью сказал Торрес,
хотя у него и в мыслях не было сдержать слово.— Ты
570
сначала скажи мне, в чем дело, и если я увижу, что ты не
наврал, я заплачу тебе. Вот, смотри!
И он вытащил из своего нагрудного кармана бумаж-
ник, до отказа набитый банкнотами. И Пын, нехотя согла-
сившись, повел его к старухе, ожидавшей на берегу.
— Эта старая женщина никогда не лжет,— сказал
он.— Она больная. Скоро умрет. Она боится. Она гово-
рила со священником в Колоне. Священник сказал, что
она должна раскрыть секрет, иначе после смерти она пой-
дет прямо в ад. Она не соврет.
— Предположим, что она не врет. Что же все-таки она
может сказать мне?
— Вы мне заплатите?
— Конечно. Шестьсот долларов золотом.
— Ну так вот. Она родилась в Кадиксе, 6 Испании.
Она была служанка первый сорт и кормилица первый
сорт. И вот она нанялась в одну английскую семью, ко-
торая путешествовала по ее стране. Она долго жила в
этой семье. Даже уехала с ними в Англию. Потом — вы
же знаете: испанская кровь очень горячая — она очень на
них обозлилась. В этой семье была маленькая девочка.
Она украла девочку и бежала вместе с ней в Панаму. Эту
маленькую девочку сеньор Солано удочерил. У него было
много сыновей и ни одной дочери. И вот он сделал эту ма-
ленькую девочку своей дочкой. Но старуха не сказала ему
фамилию этой девочки. А она из очень знатной и очень
богатой семьи. Вся Англия знает их. Их фамилия Мор-
ганы. Вы слышали эту фамилию? В Колон приехали люди
из Сан-Антонио, которые сказали, что дочка. сеньора
Солано выходит замуж за англичанина по фамилии Мор-
ган. Так этот гринго Морган — брат сеньориты Леонсии.
— Ага! — воскликнул Торрес с нескрываемым злоб-
ным восторгом.
— А теперь заплатите мне шестьсот долларов золо-
том,— сказал И Пын.
— Я тебе очень благодарен за то, что ты такой ду-
рак,— сказал Торрес тоном, исполненным издевки.—
Когда-нибудь тЫ, может быть, научишься умнее прода-
вать свои секреты. Секреты — это ведь не туфли и не
красное дерево. Сказал секрет — и нет его, ищи его потом
как ветер в поле. Вот он дует на тебя — смотришь, а его
571
и нет. Как призрак. Кто его видел? Ты можешь потребо-
вать назад туфли или красное дерево. Но ты не можешь
потребовать назад секрет, если ты его рассказал.
— Мы с вами говорим о призраках,— спокойно ска-
зал И Пын.— А призраки действительно исчезают. Ни-
какого секрета я вам не говорил. Вам это все приснилось.
Если вы станете об этом рассказывать, вас спросят, кто
вам сказал. Вы скажете: «И Пын». А И Пын скажет:
«Нет». И тогда все скажут: «Вам это привиделось», и
станут над вами смеяться.
И чувствуя, что собеседник начинает сдаваться перед
превосходством его логики, И Пын многозначительно
умолк.
— Мы с вами поговорили, и наш разговор растаял в
воздухе,— продолжал он через несколько секунд.— Вы
правильно сказали, что слова — это призраки. А я когда
продаю секреты, то продаю не призраки. Я продаю туфли.
Я продаю красное дерево. Продаю доказательства. Вер-
ные доказательства. Они много на весах потянут. Если их
записать на бумаге — по всем правилам, чтобы запись
была законной,— бумагу можно порвать. Но факты —
не бумага, их можно укусить и сломать себе зуб. Слова
исчезли, как утренний туман. А в руках у меня остались
доказательства. И за доказательства вы заплатите мне
шестьсот долларов золотом, иначе люди будут смеяться
над вами за то, что вы слушаете призраков.
— Ладно,— сказал Торрес, которого убедили доводы
И Пына.— Показывай мне твои доказательства,— чтобы
одни я мог порвать, как бумагу, а другие — попробовать
на зуб.
— Раньше заплатите мне шестьсот долларов золотом.
— После того как ты покажешь мне свои доказатель-
ства.
— Вы сначала выложите шестьсот долларов — и до-
казательства ваши: хотите рвите их, как бумагу, хоти-
те — кусайте. Вы обещали заплатить. Но обещание — ве-
терок, призрак. Мне же нужны деньги настоящие, а не
призраки. Заплатите мне настоящими деньгами, чтоб я
мог порвать их или попробовать на зуб.
В конце концов Торресу пришлось уступить и запла-
тить вперед за документы, старые письма, детский медаль-
572
он и несколько детских вещичек, осмотром которых он
остался вполне доволен. И Торрес не только заверил
И Пына, что вполне удовлетворен сделкой, но, по настоя-
нию последнего, даже выплатил ему лишнюю сотню, что-
бы тот исполнил для него одно поручение.
Тем временем в ванной, соединявшей их спальни, Ген-
ри и Френсис, переодевшись в свежее белье, брились
безопасными бритвами и напевали:
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
А на своей изящно обставленной половине Леонсия,
с помощью двух портних индианок, приветливо и велико-
душно посвящала королеву в тайны туалета цивилизован-
ной женщины, и ей было и смешно и грустно. Короле-
ва — женщина до мозга костей — не скрывала своего
безудержного восторга перед прелестными платьями,
бельем и украшениями, которыми был полон гардероб
Леонсии. Обе получали искреннее удовольствие от возни
с тряпками, а искусные портнихи, сделав тут стежок,
там складку, подгоняли тем временем несколько платьев
Леонсии на более тонкую фигуру королевы.
— Вам совсем не нужен корсет,— заметила Леонсия,
окидывая королеву оценивающим взглядом.— Такие фи-
гуры, как у вас, бывают у одной женщины из ста. Первый
раз вижу столь округлые формы у худенькой женщины.
Вы...— Леонсия умолкла и отвернулась, словно для того,
чтобы взять булавку с туалетного столика, на самом же
деле — чтобы скрыть душившее ее волнение; и только
справившись с ним, продолжала: — Вы очаровательная
невеста, и Френсис может гордиться вами.
Тем временем Френсис, распевая в ванной комнате,
только что покончил с бритьем, когда стук в дверь спаль-
ни заставил его оборвать песню; он пошел открыть и уви-
дел Фернандо, одного из младших сыновей Солано, дер-
жавшего в руке телеграмму. Френсис взял ее и прочел:
«Срочно возвращайтесь. Необходимы более обширные
полномочия. Цены на бирже колеблются — сильное на-
ступление на все ваши акции, кроме «Тэмпико петролеум»,
573
которые попрежнему котируются высоко. Телеграфируйте,
когда вас ждать. Положение серьезное. Надеюсь продер-
жаться, если выедете немедленно. ?Кду срочного ответа.
Бэском».
Выйдя в гостиную, оба Моргана увидели там Энрико
и его сыновей, которые открывали бутылки с вином.
— Не успел получить свою дочь обратно,— сказал
Энрико,— как снова теряю ее. Но на этот раз, Генри, я
легче перенесу ее потерю. На завтра назначена свадьба.
И чем скорее она будет, тем лучше. Ведь этот мерзавец
Торрес, наверно, уже сейчас раструбил по всему Сан-Ан-
тонио, что Леонсия вдвоем с вами ездила в горы.
Но прежде чем Генри успел выразить ему свою призна-
тельность, в комнату вошли Леонсия и королева. Тогда
Энрико поднял бокал и произнес:
— За здоровье невесты...
Леонсия, не поняв, взяла со стола бокал и посмотрела
на королеву.
— Нет, нет,— сказал Генри, беря у нее бокал, чтобы
передать его королеве.
— Ну, знаете ли,— сказал Энрико,— нельзя пить не-
известно за что, когда тост недоговорен. Дайте-ка лучше
я провозглашу его. Итак, за здоровье невест!
— Вы с Генри завтра венчаетесь! — пояснил Алесан-
дро Леонсии.
Как ни была неожиданна и горька эта весть для Леон-
сии, она совладала с собой и даже отважилась с наигран-
ной веселостью посмотреть Френсису в глаза.
— Еще один тост! — воскликнула она.— За здоровье
женихов!
Френсису и так уже стоило немалых усилий согласить-
ся на брак с королевой и сохранять при этом внешнее
спокойствие, теперь же, услышав о предстоящем венча-
нии Леонсии, он не мог оставаться спокойным. И Леон-
сия сразу заметила, каких трудов ему стоит взять себя
в руки. Его страдания доставили ей тайную радость, и с
чувством чуть ли не торжества она увидела, как он под
каким-то предлогом вышел из комнаты.
Еще до этого он показал всем телеграмму. Его состоя-
ние поставлено на карту, сказал он, нужно немедленно
574
дать ответ. И он попросил Фернандо снарядить верхо-
вого, чтобы тот отвез телеграмму на правительственную
радиостанцию в Сан-Антонио.
Леонсия не стала долго ждать и последовала за Френ-
сисом. Она нашла его в библиотеке; он сидел у письмен-
ного стола перед чистым листом бумаги, мечтательно гля-
дя на большую фотографию Леонсии, которую он снял с
низкого книжного шкафика и поставил перед собой. Тут
Леонсия уже не могла больше сдерживаться — она не-
вольно всхлипнула и покачнулась. Френсис тотчас вско-
чил и схватил ее в объятия, чтобы она не упала. И прежде
чем они могли сообразить, что происходит, губы их сли-
лись в страстном поцелуе.
Внезапно Леонсия вырвалась из объятий Френсиса и
с ужасом посмотрела на него.
— Довольно, Френсис, этому надо положить ко-
нец! — воскликнула она.— Больше того: вы не должны
быть на моей свадьбе. Если вы останетесь, я не отвечаю
за себя. Сегодня из Сан-Антонио в Колон уходит паро-
ход. Вы должны уехать на нем вместе с вашей женой.
Оттуда вы без труда доберетесь до Нового Орлеана
на пароходе какой-нибудь фруктовой компании, а за-
тем поездом — до Нью-Йорка. Я люблю вас, вы это
знаете.
— Но мы с королевой еще не обвенчаны! — восклик-
нул Френсис, переставая владеть собой.— Нельзя же счи-
тать настоящим венчанием этот обряд перед алтарем бога
Солнца! Мы не муж и жена — ни по обряду, ни на самом
деле. Уверяю вас, Леонсия. Еще не поздно...
— Но этот обряд перед алтарем бога Солнца до сих
пор связывал вас,— спокойно и решительно прервала она
его.— Пусть он и связывает вас до тех пор, пока вы не
приедете в Нью-Йорк или хотя бы... в Колон.
— Королева не захочет венчаться по нашим прави-
лам,— сказал Френсис.—Она утверждает, что все жен-
щины в ее роду венчались именно так и что обряд перед
алтарем бога Солнца связывает священными узами.
Леонсия неопределенно пожала плечами, но на лице
ее попрежнёму читалась твердая решимость.
— Женаты вы или не женаты,— сказала она,— вы
должны оба уехать, и сегодня же. Иначе я сойду с ума.
575
Предупреждаю вас: я не выдержу, если вы тут будете.
Я не смогу, я знаю, что не смогу у вас на глазах вен-
чаться с Генри и после венчания снова видеть вас... По-
жалуйста, пожалуйста, не поймите меня неправильно.
Я в самом деле люблю Генри, но... но не так, как вас.
Я... мне не стыдно смело сказать вам об этом —я люблю
Генри примерно так, как вы любите королеву, а вас я
люблю так, как должна была бы любить Генри, как вы
должны были бы любить королеву и как, я знаю, вы лю-
бите меня.
Она схватила его руку и прижала к своему сердцу.
— Вот! В последний раз! А теперь уходите!
Но его руки уже обвились вокруг нее, и Леонсия от-
ветила на его поцелуй. Однако она тотчас вырвалась из
его объятий и бросилась к двери. Френсис смирился пе-
ред ее решением, потом взял ее фотографию.
— Я возьму это на память,— сказал он
— Вы не должны этого делать,— сказала Леонсия, и
лицо ее осветила нежная прощальная улыбка.— А впро-
чем, берите! — добавила она, повернулась и исчезла.
Итак, И Пыну предстояло еще выполнить поручение,
за которое Торрес заплатил ему сто долларов вперед. На
следующее утро, через несколько часов после отъезда
Френсиса и королевы в Колон, И Пын явился в асьенду
Солано. Энрико курил сигару на веранде, очень доволь-
ный собой и всем миром, а также тем, как в этом мире все
складывается. Увидев И Пына, он сразу признал в нем
вчерашнего посетителя и, прежде чем начать с ним беседу,
велел Алесандро принести пятьсот песо, как было дого-
ворено накануне. Таким образом И Пын, занимавшийся
торговлей секретами, не без удовольствия продал свой
товар вторично. Но он остался верен указаниям, получен-
ным от Торреса, и заявил, что сообщит секрет только в
присутствии Леонсии и Генри.
— Этот секрет завязан веревочкой,— сказал И Пын,
когда Генри с Леонсией явились и он стал при них развя-
зывать пакет с доказательствами.— Сеньорита Леонсия и
ее жених должны первыми осмотреть эти вещи. А потом
будут смотреть все остальные.
576
— Что вполне справедливо, поскольку это касается
прежде всего их самих,— великодушно согласился Энри-
ко, хотя по тому, как он подозвал к столу дочь и Генри,
чувствовалось, что ему не терпится поскорее ознакомиться
с содержимым пакета.
Он старался сохранять равнодушный вид, но украдкой
все время наблюдал за молодыми людьми. К его великому
изумлению, Леонсия вдруг бросила на стол какую-то бу-
магу, которую она прочла вместе с Генри, и без всякого
стеснения, от всего сердца обняла жениха, а потом от
всего сердца и без всякого стеснения поцеловала прямо в
губы. А Генри отступил и в смятении и тоске воскликнул:
— Но боже, Леонсия, ведь это же конец всему! Мы
никогда не сможем быть мужем и женой!
— Что такое? — вскипел Энрико.— Какой об этом
может быть разговор теперь, когда все уже готово к
свадьбе? Что это значит, сэр? Это оскорбление! Вы об-
венчаетесь, и обвенчаетесь сегодня же!
Генри, на которого чуть ли не столбняк нашел, лишь
посмотрел на Леонсию, как бы предоставляя ей говорить.
— Но по законам божеским и человеческим,— сказала
она,— ни один человек не может жениться на своей се-
стре. Теперь мне понятно, почему я питала к Генри та-
кое странное чувство. Он мой брат. Мы родные брат и
сестра, если эти документы не врут.
И Пын понял, что может передать Торресу приятную
весть: свадьба не состоится ни сегодня, ни вообще.
Глава двадцать четвертая
Добравшись до Колона на маленьком судне, курсиро-
вавшем вдоль берега, королева и Френсис уже через чет-
верть часа были на борту парохода, принадлежавшего
«Юнайтед фрут компани». Вообще весь путь до* Нью-
Йорка они проделали благодаря удачному стечению об-
стоятельств на редкость быстро. В Новом Орлеане
Френсис взял в порту такси, которое мигом примчало их
с королевой на вокзал, а там быстроногие носильщики
подхватили их ручной багаж и помогли вскочить в поезд,
577
когда он уже отходил от перрона. В Нью-Йорке Френ-
сиса встречал Бэском, и молодая чета уже в собственном
автомобиле была доставлена в чересчур, пожалуй, пыш-
ную резиденцию на Рдверсайд-драйв, которую сам
Р. Г. М., отец Френсиса, построил на свои миллионы.
И так получилось, что королева, попав в Ныо-Иорк,
едва ли узнала мир больше, чем в ту минуту, когда начала
свое путешествие, бросившись в подземную реку. Будь она
обычным человеком, она была бы потрясена окружающей
цивилизацией. Она же принимала все с царственной не-
брежностью, как дар своего царственного супруга. А в
том, что Френсис —царь, она не сомневалась: ведь ему
прислуживало столько рабов! Разве не была она свиде-
тельницей этого на пароходе, да и в поезде? И здесь,
прибыв в его дворец, она восприняла как нечто само со-
бой разумеющееся то, что множество слуг выстроилось
приветствовать их. Шофер распахнул дверцу лимузина.
Другие слуги внесли в дом чемоданы. Френсис за все
время и пальцем ни к чему не притронулся, если не счи-
тать того, что поддержал ее при выходе из машины. Даже
Бэском — человек, который, как она догадалась, не при-
надлежал к числу слуг,— тоже служил Френсису. Она не
преминула заметить, что, когда они уже входили во дво-
рец, Бэском по приказу Френсиса сел обратно в автомо-
биль и куда-то спешно уехал.
У себя она правила горсткой дикарей в отрезанной
от всего мира долине. А муж ее царил над королями
здесь, в этой могущественной стране. Все это было так
чудесно, и она с восторгом говорила себе, что ее королев-
ское достоинство нисколько не пострадало от союза с
Френсисом.
Внутреннее убранство особняка привело ее в детски-
наивное восхищение. Забыв о присутствии слуг, или, вер-
нее, не обращая на них внимания, как она не обращала
внимания на прислужниц и телохранителей в своем доме
у озера, она всплеснула руками при виде величественного
вестибюля и мраморной лестницы, быстро взбежала на-
верх и заглянула в ближайшую комнату. Это была биб-
лиотека, которую она видела в Зеркале Мира в день сво-
ей встречи с Френсисом. И видение это стало сейчас
явью: Френсис, обняв ее за талию, вошел вместе с нею
578
в эту большую комнату, полную книг,— все было точно
так, как она это видела на поверхности жидкого металла
в золотом котле. Она вспомнила и телефоны, и биржевой
телеграф, которые тоже тогда видела,— и совершенно так
же, как тогда, подошла поближе к телеграфу, желая по-
смотреть, что это за диковина; Френсис последовал за
ней, не снимая руки с ее талии.
Он начал было объяснять королеве, как действует ап-
парат, но тут же убедился, что посвятить ее за несколько
минут во все сложности биржевых операций просто невоз-
можно. Вдруг взгляд его выхватил на ленте цифру, ука-
зывавшую, что акции «Фриско консолидэйтед» упали на
двадцать пунктов,— ничего подобного ни разу еще не
случалось с акциями этой маленькой железной дороги в
Айове, которую построил и финансировал еще Р. Г. М.
До последнего дня своей жизни он верил, что акции этой
железной дороги способны выдержать любую бурю и
устоять, даже если половина банков и весь Уолл-стрит
вылетят в трубу.
Королева, разволновавшись, заметила, что Френсис
взволнован не меньше ее.
— Эта вещь тоже волшебная, как мое Зеркало Ми-
ра...— полуутвердительно, полувопросительно сказала
она.
Френсис кивнул.
— Я понимаю: она раскрывает тебе тайны,— продол-
жала королева,— как мой золотой котел. Она показывает
тебе здесь, в этой комнате, что творится во всем мире.
То, что ты видишь сейчас, тревожит тебя. Это мне ясно.
Но только что же может тревожить тебя в этом мире,
где ты один из величайших королей?
Френсис открыл было рот, чтобы ответить, но так ни-
чего и не сказал: как объяснить ей все это, как описать
картины, что замелькали в эту минуту перед его мыслен-
ным взором,— убегающие вдаль железнодорожные пути
и огромные пароходные пристани; многолюдные вокзалы
и шумные доки; рудокопы, работающие в рудниках Аляс-
ки, Монтаны и Долины Смерти; оседланные мостами реки
и обузданные водопады; провода высокого напряжения,
перекрещивающиеся над долинами, низинами и болотами
579
на высоте двухсот футов,— словом, всю технику, эконо-
мику и финансы в условиях цивилизации XX века.
— Тебя что-то тревожит,— настойчиво повторила
королева.— А я — увы! — не могу тебе помочь. Нет
больше моего золотого котла. Никогда я не увижу в нем
того, что творится в мире. У меня нет уже власти над бу-
дущим. Я теперь просто женщина, беспомощная и безза-
щитная в этом огромном чужом мире, в который ты меня
привел. Я просто женщина и твоя жена, Френсис,— жена,
которая гордится тобой.
В эту минуту Френсису даже показалось, что он лю-
бит ее. Бросив ленту биржевого телеграфа, он крепко
прижал ее к себе, а затем подошел к батарее выстроив-
шихся на столе телефонов. «Она—прелесть,— подумал
он.— В ней нет ни хитрости, ни коварства, она просто
женщина, настоящая женщина до мозга костей, любя-
щая и достойная любви. Но, увы, Леонсии суждено,
видно, вечно стоять между нами».
— Еще одно волшебство! — пробормотала королева,
когда Френсис, вызвав контору Бэскома, заговорил
в трубку.
— Мистер Бэском должен через полчаса вернуться
к себе. Это говорит Морган, Френсис Морган. Мистер
Бэском уехал к себе в контору минут пять назад. Когда
вы его увидите, скажите ему, что я выехал следом за ним
и буду у вас почти одновременно с ним. У меня к нему
важное дело. Скажите, что я уже выехал. Благодарю вас.
До свидания.
Естественно, что королева, очутившись в этом огром-
ном, полном чудес доме, думала, что Френсис покажет
ей все, и была очень огорчена, услышав, что он должен
немедленно выехать в некое место, именуемое Уолл-
стритом.
— Что же заставляет тебя расстаться со мной и гонит
куда-то, точно ты раб?—с оттенком недовольства в го-
лосе спросила она.
— Бизнес — и это для меня очень важно,— сказал он
с улыбкой и поцеловал ее.
— А кто этот Бизнес и почему он имеет такую
власть над тобой, могущественным королем? Так зовут
580
твоего бога, которому все вы поклоняетесь, как мой народ
поклоняется богу Солнца?
Френсис улыбнулся, удивляясь меткости ее сравне-
ния, и сказал:
— Да, это великий американский бог. И бог очень
грозный: когда он карает, то карает быстро и ужасно.
— И ты вызвал его недовольство? — спросила она.
— Увы, да, хоть я и не знаю чем. Мне нужно ехать
сейчас на Уолл-стрит...
— Это там его алтарь находится? — перебила она
его вопросом.
— Да, там находится его алтарь,— подтвердил он,—
и там я узнаю, чем я его прогневил и чем могу умилости-
вить, чтобы искупить свою вину.
Френсис попытался наскоро объяснить ей роль и обя-
занности горничной, которую он еще телеграммой из Ко-
лона распорядился здесь нанять, но это нимало не за-
интересовало его молодую супругу; перебив его, она за-
метила, что горничные — это, повидимому, то же самое,
что женщины индианки, которые прислуживали ей в До-
лине Затерянных Душ, и прибавила, что привыкла к их
услугам с самого детства, с тех пор как мать еще только
начинала учить ее английскому и испанскому языкам.
Но когда Френсис, взяв шляпу, поцеловал на про-
щанье королеву, она все-таки смягчилась и пожелала ему
удачи перед алтарем его бога.
После нескольких интереснейших часов, проведенных
на своей половине, где ее водила по всем уголкам и на-
ставляла горничная француженка, говорившая по-испан-
ски, а затем некая пышная матрона, по виду тоже коро-
лева (но на самом деле безусловно нанятая служить ей
и Френсису), вместе с двумя девушками-помощницами
обмерила ее со всех сторон и долго восхищалась ее фигу-
рой, новая хозяйка дома спустилась вниз по величествен-
ной лестнице, чтобы хорошенько осмотреть библиотеку
с ее волшебными телефонами и биржевым телеграфом.
Долго глядела она на биржевой телеграф, прислу-
шиваясь к его прерывистому постукиванию. Как странно;
она ведь умеет читать и по-английски и по-испански, но
что значат эти таинственные значки на ленте — понять
не может. Затем она принялась обследовать телефон.
581
Она видела, как делал Френсис, и приложила ухо к ми-
крофону. Потом, припомнив, что он поступал иначе, сня-
ла трубку с крючка и поднесла к уху. И вдруг в ушах
ее раздался чей-то голос — несомненно, женский, да так
близко, что королева, вздрогнув от неожиданности, в ис-
пуге уронила трубку и отскочила от аппарата. В эту ми-
нуту Паркер, старый камердинер Френсиса, случайно во-
шел в комнату. Королева не заметила его раньше в толпе
слуг; костюм камердинера был столь безукоризнен и
осанка столь благородна, что она приняла его скорее за
друга Френсиса, чем за слугу,— за доверенного человека,
вроде Бэскома, который встретил их на вокзале в ма-
шине Френсиса и ехал вместе с ними, как равный, а по-
том без рассуждений отправился выполнять приказания
ее мужа.
Серьезная мина Паркера смутила ее, она рассмеялась
и жестом указала на телефон, как бы спрашивая, что это
такое. Камердинер все с той же серьезной миной поднял
трубку, негромко сказал в нее: «Ошибка» — и повесил
на место. За эти несколько секунд в сознании королевы
произошла целая революция. Голос, который она слы-
шала, был вовсе не голосом бога или духа, а просто голо-
сом женщины.
— Где эта женщина? —спросила она.
Паркер еще больше выпрямился, принял еще более
сосредоточенный вид и поклонился.
— Здесь, в доме, спрятана женщина,— возбужденно
заговорила королева.— Я слышала ее голос в этой штуке.
Она, должно быть, рядом, в соседней комнате...
— Это телефонистка,— сказал Паркер, пытаясь при-
остановить поток ее слов.
— Мне безразлично, как ее зовут! — прервала его
королева.— Я не потерплю, чтобы в этом доме была еще
какая-то женщина, кроме меня. Попросите ее уйти. Я гне-
ваюсь!
Но Паркер лишь еще больше выпрямился и принял
еще более сосредоточенный вид. Тогда вдруг новая мысль
пришла в голову королеве: быть может, этот почтенный
джентльмен занимает в иерархии малых царьков куда
более высокое положение, чем она думала? Быть может,
он почти равен Френсису? А она-то обращается с ним,
582
как с человеком, намного, очень намного ниже ее мужа.
Королева схватила Паркера за руку и, несмотря на
его явное сопротивление, потащила за собой на диван и
заставила сесть рядом. Окончательно смутив старого
камердинера, она взяла из коробки несколько конфет и
стала угощать его, суя ему в рот шоколадку всякий раз,
как он пытался что-то возразить.
— Скажите,— спросила она, наконец, набив ему пол-
ный рот конфет,— разве в вашей стране принято много-
женство?
Услышав столь прямой и откровенный вопрос, Пар-
кер вытаращил глаза и чуть не подавился шоколадом.
— О, я отлично понимаю, что значит это слово,—
заверила она его.— И спрашиваю вас еще раз: разве
в вашей стране принято многоженство?
— В этом доме, сударыня, нет женщин, кроме вас,
если не считать служанок,— проговорил, наконец, Пар-
кер.— Этот голос, который вы слышали, принадлежит
женщине, находящейся не здесь, а за много миль отсюда,
и она к вашим услугам, как и к услугам всех, кто желает
разговаривать по телефону.
— Она рабыня тайны? — спросила королева, начи-
ная смутно понимать, в чем дело.
— Да,— подтвердил камердинер ее мужа.— Она ра-
быня телефона.
— Летающих слов?
— Да, сударыня, если вам угодно—летающих слов.—
Он уже дошел до полного отчаяния, не зная, как
ему выпутаться: в такую переделку он еще ни разу не
попадал за все время своей службы.— Хотите, суда-
рыня, я покажу вам, как пользоваться телефонным аппа-
ратом? Рабыня летающих слов — к вашим услугам в лю-
бое время дня и ночи. Если вы пожелаете, она соеди-
нит вас с вашим супругом, мистером Морганом, и вы
сумеете поговорить с ним.
— Сейчас?
Паркер кивнул, встал с дивана и подвел королеву к
телефону.
— Сначала,— поучал он ее,— вы будете разговари-
вать с рабыней. Как только вы снимете эту штуку с
крючка и поднесете к уху, рабыня заговорит с вами. Она
583
всегда спрашивает одно и то же: «Номер?» А иногда го-
ворит: «Номер? Номер?» Порой она бывает очень раз-
дражительна. Когда она спросит: «Номер?», вы скажете:
«Эддистоун, двенадцать-девяносто два». Рабыня повто-
рит за вами: «Эддистоун, двенадцать-девяносто два?»
А вы скажете: «Да, пожалуйста...»
— Я должна сказать рабе «пожалуйста»? — пре-
рвала его королева.
— Да, сударыня. Эти рабыни летающих слов — ра-
быни совсем особенные, которых никто никогда не видит.
Я уже немолодой человек, однако за всю свою жизнь я
ни разу не видел телефонистки... Итак, через несколько
секунд другая рабыня, тоже женщина, но находящаяся
на расстоянии многих миль от первой, скажет вам: «Эд-
дистоун, двенадцать-девяносто два». А вы скажете:
«Я, миссис Морган. Я хочу поговорить с мистером Мор-
ганом, который, насколько мне известно, находится в ка-
бинете мистера Бэскома». Потом вы подождете — с пол-
минуты или с минуту,— и мистер Морган начнет гово-
рить с вами.
— Через много-много миль?
— Да, сударыня, и будет слышно его так, точно сн
в соседней комнате. А когда мистер Морган скажет:
«До свидания», вы тоже скажете: «До свидания» — и по-
весите трубку, как я это сделал.
И королева проделала все, что сказал ей Паркер.
Две разные рабыни ответили ей, повинуясь названной
ею магической цифре. И вот уже Френсис разговаривает
с нею, смеется, просит не скучать и обещает быть дома
не позже пяти часов.
А для Френсиса весь этот день был заполнен делами
и волнениями.
— Что за тайный враг у вас завелся? — снова и
снова спрашивал его Бэском, но Френсис всякий раз
лишь качал головой, отказываясь понять, кто бы это мог
быть.
— Ведь вы же сами видите: там, где вы ни при чем,
положение на бирже вполне устойчивое. А что происхо-
дит с вашими акциями? Начнем с «Фриско консолидэй-
584
тед». Никакими причинами и домыслами нельзя объяс-
нить, почему акции этой компании так резко падают
вниз. И заметьте: падают акции только ваших предприя-
тий. Компания «Нью-Йорк, Вермонт энд Коннектикут»
выплачивала последние четыре квартала пятнадцать про-
центов дивиденда, и акции ее казались так же непоколе-
бимы, как стены Гибралтара. Тем не менее они полетели
вниз, и полетели здорово. То же самое происходит с
акциями «Монтана Лоуд», медных рудников в Долине
Смерти, «Импириэл Тангстен и «Норс-Уэстерн элект-
рик». А возьмите акции «Аляска Тродуэлл»? Они были
устойчивее скалы. Наступление на них началось лишь
вчера под вечер. К закрытию биржи они упали на во-
семь пунктов, а сегодня — на целых шестнадцать. Все
это акции предприятий, в которые вложен ваш капитал.
Никакие другие бумаги не затронуты. Во всем осталь-
ном положение на бирже вполне устойчиво.
— Но ведь и акции «Тэмпико петролеум» тоже устой-
чивы!— возразил Френсис.— А в это предприятие у
меня больше всего денег вложено.
Бэском в отчаянии пожал плечами:
— Вы уверены, что не можете назвать никого, кто
способен на такое? Неужели вам не приходит на ум, кто
этот ваш враг?
— Ей-богу, нет, Бэском! Ни на кого не могу поду-
мать. У меня нет никаких врагов просто потому, что
после смерти отца я совсем не занимался делами. «Тэм-
пико петролеум» — единственное предприятие, которым
я интересовался, но с его акциями пока все обстоит бла-
гополучно.— Он неторопливо подошел к биржевому те-
леграфу.— Вот видите, продано еще пятьсот акций по
цене на полпункта выше, чем до сих пор.
— И все-таки кто-то за вами охотится,— заверил его
Бэском.— Это ясно как божий день. Я просматриваю все
отчеты об этих предприятиях, которые я назвал вам.
Факты в них подтасованы — подтасованы искусно и
тонко, чтобы создать как можно более мрачное впе-
чатление. Почему, например, «Норс-Уэстерн» не выпла-
тила дивидендов? Почему в таких черных тонах состав-
лен отчет Малэни о предприятиях «Монтана Лоуд»?
Ладно, не будем говорить об этих тенденциозных отче-
585
тах. Но почему такое количество акций выбрасывается
на рынок? Дело ясное: кто-то ведет наступление, неви-
димому, на вас — и, поверьте, наступление это не слу-
чайно; оно подготавливалось медленно и неуклонно. Ка-
тастрофа может разразиться при первых же слухах о
войне, о большой забастовке или финансовой панике —
словом, при первом же событии, которое ударит по
всему биржевому рынку.
Посмотрите, в каком вы сейчас положении: акции
всех предприятий, кроме тех, что вы финансируете,
вполне устойчивы. Я все это время старался покрывать
разницу между себестоимостью и продажной ценой ак-
ций, и это мне удавалось. Но значительная часть ваших
дополнительных обеспечений уже израсходована, а раз-
ница между себестоимостью и продажной ценой акций
продолжает уменьшаться. Это не пустяк. Это может при-
вести к краху. Положение весьма щекотливое.
— Но у нас есть «Тэмпико петролеум» — тут счастье
все еще улыбается нам: эти акции могут пойти в каче-
стве обеспечения цод все остальное,— сказал Френсис.—
Правда, мне бы очень не хотелось трогать их,— доба-
вил он.
Бэском покачал головой.
— Мы должны считаться с возможностью револю-
ции в Мексике и с тем, что наше собственное правитель-
ство отличается удивительной мягкотелостью. Если мы
введем в игру акции «Тэмпико петролеум», а там на-
чнется какая-нибудь серьезная заваруха — вам конец, вы
будете разорены и пущены по миру.
И все-таки,— в заключение сказал Бэском,— я не
вижу иного выхода, как прибегнуть к помощи акций
«Тэмпико петролеум». Я истощил почти все ресурсы,
которые вы мне оставили. А то, что происходит с нами,—
это не внезапный наскок. Это медленное и упорное на-
ступление, которое напоминает мне движение ледника,
сползающего вниз с горы. Все эти годы, что я веду ваши
дела на бирже, мы впервые попадаем в такой тупик. Те-
перь поговорим о вашем финансовом положении вообще.
Финансами вашими ведает Коллинз, и ему должно быть
все известно. Но вам необходимо быть в курсе всех дел.
Какие бумаги вы можете дать мне в качестве обеспече-
586
ния? Какие — сейчас и какие — завтра? Какие на буду-
щей неделе и в последующие три недели?
— Сколько же вам надо?—в свою очередь спросил
Френсис.
— Миллион долларов сегодня, до закрытия биржи.—
Бэском красноречиво указал на биржевой телеграф.—
И по крайней мере еще двадцать миллионов в ближай-
шие три недели, если — советую вам хорошенько запо-
мнить это «если» — если все в мире будет спокойно и по-
ложение на бирже останется таким же, каким оно было
последние полгода.
Френсис с решительным видом встал и потянулся за
своей шляпой.
— Я немедленно еду к Коллинзу. Он гораздо лучше
осведомлен о состоянии моих дел, чем я сам. Я вручу вам
до закрытия биржи по крайней мере миллион, и я почти
уверен, что смогу вручить вам остальное в течение бли-
жайших недель.
— Помните,— предупредил его Бэском, пожимая ему
руку,— самое зловещее в этой направленной против вас
атаке — методическая неторопливость, с какою она раз-
вертывается. И это не маскарадная шутка, а широко за-
думанная кампания, и ведет ее, по всей вероятности, ка-
кой-нибудь крупный туз.
Не раз за этот день и вечер рабыня летающих слов
подзывала королеву к аппарату и соединяла с мужем.
К своему великому восторгу, королева обнаружила у себя
в спальне, возле кровати, телефон, по которому, вызвав
кабинет Коллинза, она пожелала спокойной ночи Френ-
сису и попыталась даже поцеловать его, в ответ на что
услышала какой-то странный, неясный звук — его ответ-
ный поцелуй.
Королева сама не знала, долго ли она спала. Но, про-
снувшись, она из-под полуопущенных век увидела, что
Френсис глядит на нее с порога; потом он тихонько вы-
шел из спальни. Она тут же вскочила и побежала к две-
рям, но Френсис уже спускался по лестнице.
«Опять у него неприятности с американским бо-
гом»,— подумала королева, догадавшись, что Френсис,
587
видимо, направляется в эту удивительную комнату —
библиотеку, чтобы прочесть на ленте стрекочущего ап-
парата угрозы и предупреждения гневного бога. Коро-
лева посмотрелась в зеркало, заколола волосы и, самодо-
вольно улыбаясь, надела капот — еще одно чудесное до-
казательство внимания, предупредительности и заботы
Френсиса.
У входа в библиотеку она остановилась, услышав за
дверью чей-то чужой голос. Первой ее мыслью было, что
это волшебный телефон,— но нет, не может быть: слиш-
ком громко и слишком близко звучит этот голос. Загля-
нув в щелку, она увидела двух мужчин, сидящих в боль-
ших кожаных креслах друг против друга. Френсис, осу-
нувшийся от забот и волнений, был все еще в дневном
костюме, тогда как другой был во фраке. Она слышала,
как тот, другой, называл ее мужа «Френсис», а ее муж
в ответ называл его «Джонни». Это обстоятельство, а
также непринужденный тон беседы дали ей понять, что
они старые, близкие друзья.
— Так я тебе и поверю, Френсис,— говорил тот, дру-
гой,— что ты там, в Панаме, вел монашеский образ
жизни! Уж, наверно, раз десять дарил свое сердце пре-
красным сеньоритам!
— Только одной,— после паузы, сказал Френсис,
глядя, как заметила королева, прямо в глаза своему
другу. — Больше того,— продолжал он, снова помолчав,—
я в самом деле потерял сердце... но не голову. Джонни
Пасмор, ох, Джонни Пасмор, ты просто повеса и ловелас,
и ничего ты в жизни не знаешь. Так вот: в Панаме я
встретил самую чудесную девушку на свете; я счастлив,
что дожил до встречи с нею, и был бы рад умереть за
нее. Это пылкое, страстное, нежное, благородное суще-
ство — королева, да и только.
И королева, которая слышала его слова и видела его
восторженное лицо, улыбнулась горделиво и нежно: ка-
кого любящего мужа обрела она.
— Ну, а дама... мм... отвечала тебе взаимностью? —
спросил Пасмор.
Королева увидела, как Френсис многозначительно
кивнул.
588
— Она любит меня так же, как я люблю ее,— серьезно
ответил он.— Это я знаю наверное.— Он вдруг поднялся
со своего кресла.— Подожди, я сейчас покажу тебе ее.
Френсис направился к двери, а королева, несказанно
обрадованная признанием мужа, мгновенно шмыгнула в
соседнюю роскошную комнату непонятного назначения,
которую горничная называла гостиной. Она с поистине
детским волнением представляла себе, как удивится
Френсис, не найдя ее в постели, и лукаво смотрела ему
вслед. А он взбежал по широкой мраморной лестнице и
через минуту вернулся. Сердце королевы слегка сжалось,
когда она заметила, что он не проявляет никакого беспо-
койства по поводу ее отсутствия в спальне. В руке он нес
свернутый в трубку кусок тонкого белого картона и, не
глядя по сторонам, прошел прямо в библиотеку.
Посмотрев в щелку, королева увидела, что он развер-
нул свиток и, положив его перед Джонни Пасмором,
сказал:
— Суди сам. Вот она.
— Но почему у тебя такой похоронный вид? — спро-
сил Джонни Пасмор после тщательного изучения фото-
графии.
— Потому что мы встретились слишком поздно.
Я был вынужден жениться на другой. И я расстался с
ней навсегда за несколько часов до ее венчания с другим.
Этот брак был решен еще прежде, чем мы узнали о су-
ществовании друг друга. Та, на которой я женился, да
будет ' тебе известно,— хорошая, чудесная женщина.
Я всю жизнь буду предан ей. Но, к несчастью, сердцем
моим она никогда не завладеет.
Эти слова открыли королеве всю горькую правду.
Ей стало дурно и, едва не лишившись чувств, она схва-
тилась за сердце. Хотя разговор в библиотеке продол-
жался, она уже не слышала ни слова из того, что там го-
ворилось. Медленно, огромным усилием воли она овла-
дела собой. Наконец, ссутулившись, похожая больше на
скорбную тень той блестящей красавицы и гордой жены,
какою она была всего несколько минут назад, королева,
шатаясь, прошла через вестибюль и медленно, точно в
страшном сне, точно на каждой ноге у нее гиря привязана,
стала подниматься по ступенькам. Очутившись в спальне,
589
она утратила всякую власть над собой. В ярости сорвала
с пальца кольцо Френсиса и принялась топтать его но-
гами. Сорвала с себя ночной чепец и черепаховые шпиль-
ки и тоже принялась их топтать. Потом, содрогаясь от
рыданий и бормоча что-то невнятное, королева бросилась
на кровать, ее трясло как в лихорадке; но когда Френсис,
направляясь к себе в комнату перед сном, заглянул к ней
в спальню, она нашла в себе силы притвориться спящей и
ничем не выдать своего горя.
Целый час, показавшийся ей вечностью, она дожи-
далась, чтобы он уснул. Лишь после этого встала, взяла
острый, украшенный драгоценными камнями кинжал, ко-
торый она привезла с собой из Долины Затерянных Душ,
и осторожно, на цыпочках, прокралась в его комнату.
Там, на туалетном столике, лежал этот кусок картона —
большая фотография Леонсии. Королева в нерешитель-
ности остановилась, сжимая кинжал так, что драгоцен-
ные камни на рукоятке впились ей в пальцы и в ла-
донь. Кого же ударить: мужа или Леонсию? Она шаг-
нула к его постели и уже занесла руку для удара, но тут
дотоле сухие глаза ее увлажнились, и слезы, точно за-
веса из тумана, скрыли от нее мужа. Она всхлипнула и
опустила руку, сжимавшую кинжал.
Тогда она приняла другое решение и быстро напра-
вилась к туалетному столику. Внимание ее привлекли
лежавшие там карандаш и блокнот. Она нацарапала два
слова, вырвала из блокнота листок, положила фотогра-
фию Леонсии на блестящую, полированную поверхность
стола, накрыла ее этим листком и нанесла удар,— он при-
шелся точно между глаз соперницы; острие кинжала вон-
зилось в дерево, рукоятка качнулась и застыла.
Глава двадцать пятая
Пока в Нью-Йорке происходили всякие события и
Риган ловко продолжал свое гигантское наступление на
все акции Френсиса, а Френсис и Бэском тщетно пыта-
лись выяснить, кто этим занимается, в Панаме тоже про-
исходили не менее важные события, которые столкнули
590
Леонсию и семейство Солано с Торресом и начальником
полиции и в которых отнюдь не последнюю роль играл не-
кто И Пын — толстый китаец с лунообразной физио-
номией.
Маленький старикашка судья — ставленник началь-
ника полиции — похрапывал на заседании суда в Сан-Ан-
тонио. Он безмятежно проспал таким образом уже около
двух часов, время от времени вскидывая голову и что-то
глубокомысленно бормоча во сне, хотя дело, которое раз-
биралось, и было весьма серьезным: обвиняемому грозила
ссылка на двадцать лет в Сан-Хуан, где даже самые креп-
кие люди выдерживали не более десяти. Но судье не было
нужды вслушиваться в показания свидетелей или в пре-
ния сторон: прежде, чем начался разбор дела, в мозгу его
уже сложилось решение, и он заранее вынес приговор в
соответствии с пожеланиями шефа. Наконец, защитник
окончил свою весьма пространную речь, секретарь суда
чихнул, и судья проснулся. Он проворно огляделся во-
круг и изрек:
— Виновен.
Никто не удивился, даже сам подсудимый.
— Предстать завтра утром перед судом для заслу-
шания приговора! Следующее дело!
Отдав такое распоряжение, судья уже приготовился
погрузиться снова в сон, как вдруг увидел Торреса и
начальника полиции, входивших в зал. По тому, как бле-
стели глаза шефа, судья сразу понял, что надо делать,
и быстро закрыл судебное присутствие.
Через пять минут, когда зал опустел, начальник поли-
ции заговорил:
— Я был у Родригеса Фернандеса. Он говорит, что
это настоящий камень и что хотя от него немало отойдет
при шлифовке, тем не менее он готов дать за него пять-
сот долларов золотом. Покажите камешек судье, сеньор
Торрес, а заодно и остальные — из тех, что побольше.
Тут Торрес начал лгать. Он вынужден был лгать:
не мог же он признаться в том, что Солано и Морганы
с позором отобрали у него камни и самого его вышвыр-
нули из асьенды! И так искусно он лгал, что убедил даже
начальника полиции, а судья — тот принимал на веру
решительно все, что требовал шеф, сохраняя независимое
591
суждение только по части спиртных напитков. Вкратце
рассказ Торреса, если освободить его от множества цве-
тистых подробностей, которыми тот его уснастил, сводился
к следующему: он, Торрес, был уверен, что ювелир занизил
оценку камней, и потому отправил их своему агенту в Ко-
лон с приказанием переслать дальше — в Ныо-Йорк,
фирме «Тиффани» — для оценки, а возможно, и для про-
дажи.
Когда они вышли из зала суда и стали спускаться по
ступеням между глинобитными колоннами, хранившими
следы пуль всех революций, какие были, начальник поли-
ции сказал:
— Так вот, поскольку нам необходима защита за-
кона, чтобы отправиться за этими драгоценностями, а
главное — поскольку мы оба любим нашего доброго
друга — судью, мы выделим ему скромную долю из того,
что найдем. Он будет замещать нас на время нашего от-
сутствия из Сан-Антонио и, если потребуется, окажет нам
поддержку законом.
Как раз в это время за одной из колонн, низко надви-
нув на глаза шляпу, сидел И Пын. Был он тут не слу-
чайно. Давно уже он понял, что ценные секреты, порож-
дающие тревоги и волнения в сердцах людей, как пра-
вило, витают вокруг судебных помещений, где эти волне-
ния, достигнув наивысшего накала, выставляются напо-
каз. Никто не знает, в какую минуту можно наткнуться
на тайну или услышать секрет. И вот И Пын, подобно
рыболову, забросившему в море сеть, наблюдал за ист-
цами и ответчиками, за свидетелями той и другой сто-
роны и даже приглядывался к завсегдатаям судебных за-
седаний и случайной публике.
В это утро единственным человеком, внушившим
И Пыну смутные надежды, был оборванный старик
пеон, который выглядел так, точно он всю жизнь черес-
чур много пил и теперь немедленно погибнет, если ему
не поднесут стаканчика. Глаза у него были мутные, с
красными веками, но на изможденном лице читалась от-
чаянная решимость. Когда зал суда опустел, он вышел
и занял позицию на ступеньках у колонны.
«Зачем собственно он тут стоит? — недоумевал
И Пын.— Ведь в суде осталось лишь трое заправил Сан-
592
Антонио — шеф, Торрес и судья!» Какая связь могла
существовать между ними, или кем-нибудь из них, и этим
жалким пьянчужкой, который под палящими лучами
полуденного солнца трясется точно на морозе? Хотя
И Пын и не знал ничего, но подсознательно чувствовал,
что подождать стоит: а вдруг, как это ни мало вероятно,
что-нибудь да клюнет! Итак, растянувшись на камне за
колонной, где ни один атом тени не защищал его от ис-
пепеляющего и столь ненавистного ему солнца, И Пын
принял вид человека, любящего погреться на солнышке.
Старый пеон сделал шаг, покачнулся, чуть было не упав
при этом, но все-таки ухитрился привлечь внимание Тор-
реса и побудить его отстать от своих спутников. А те
прошли немного и остановились, поджидая его. Они пере-
минались с ноги на ногу и всячески выражали сильнейшее
нетерпение, точно стояли на раскаленной жаровне, хотя
вели в это время между собою оживленный разговор.
И Пын тем временем внимательно следил за разго-
вором между величественным Торресом и жалким пео-
ном, не упуская ни единого слова или жеста.
— Ну, что там еще? — грубо спросил Торрес.
— Денег, немного денег! Ради бога, сеньор, немножко
денег! — затянул старик.
— Ты же получил свое,— рявкнул на него Торрес.—
Когда я уезжал, я дал тебе вдвое больше того, что тебе
нужно, чтобы прожить не две недели, как обычно, а це-
лый месяц. Так что теперь ты у меня еще две недели не
получишь ни одного сентаво.
— Я кругом должен,— продолжал хныкать старик,
весь дрожа от жажды алкоголя, хотя он совсем недавно
предавался возлияниям.
— Хозяину пулькерии «У Петра и Павла»? — с пре-
зрительной усмешкой безошибочно угадал Торрес.
— Хозяину пулькерии «У Петра и Павла»,— от-
кровенно признался тот.— И доска, на которой он за-
писывает мои долги, уже вся заполнена. Мне теперь
ни капли в долг не дадут. Я бедный, несчастный че-
ловек: тысяча чертей грызет меня, когда я не выпью
пульки.
— Безмозглая свинья, вот ты кто!
20 Джек Лондон, т. 8
593
Старик вдруг выпрямился с удивительным достоин-
ством, словно осененный величайшей мудростью, и даже
перестал дрожать.
— Я старый человек,— торжественно произнес он.—
В моих жилах и в моем сердце остывает кровь. Же-
лания молодости исчезли. Мое разбитое тело не дает
мне возможности работать, хоть я и хорошо знаю, что
труд дает облегчение и забвение. А я не могу ни рабо-
тать, ни забыться. Пища вызывает у меня отвращение
и боль в желудке. Женщины для меня — все равно что
чума; мне противно подумать, что я когда-то желал их.
Дети? Последнего из своих детей я похоронил двена-
дцать лет назад. Религия пугает меня. Смерть? Я даже
во сне с ужасом думаю о ней. Пулька — о боги! — это
единственная моя отрада, только она и осталась у меня
в жизни!
Ну и что же, если я пью слишком много? Ведь это
потому, что мне нужно многое забыть и у меня осталось
слишком мало времени, чтобы погреться в лучах солнца,
прежде чем тьма навеки скроет его от моих старческих
глаз.
Торрес сделал нетерпеливое движение, точно соби-
раясь уйти: разглагольствования старика явно раздра-
жали его.
— Несколько песо, всего лишь несколько песо! —
взмолился старый пеон.
— Ни одного сентаво! — решительно отрезал Тор-
рес.
— Очень хорошо! — так же решительно сказал
старик.
— Что это значит? — раздраженно спросил Торрес,
заподозрив недоброе.
— Ты что, забыл? — ответил старик столь многозна-
чительно, что И Пын навострил уши: по какой это при-
чине Торрес выплачивает старику что-то вроде пенсии
или пособия?
— Я ведь плачу тебе, как мы условились, за то, чтоб
ты забыл,— сказал Торрес.
— А я никогда не забуду того, что видели мои старые
глаза; а они видели, как ты всадил нож в спину сеньора
Альфаро Солано,— ответил старик.
594
Хотя И Пын продолжал неподвижно сидеть за
колонной, изображая греющегося на солнышке чело-
века,— внутренне он «вскочил на ноги». Солано — люди
именитые и богатые. И то, что Торрес убил одного из
них,— секрет, за который можно получить немалый
куш.
— Скотина! Безмозглая свинья! Грязное живот-
ное!— Торрес в ярости сжал кулаки.— Ты смеешь так
разговаривать потому, что я слишком добр к тебе. Только
сболтни что-нибудь — и я мигом сошлю тебя в Сан-Хуан.
Ты знаешь, что это значит. Тебя не только во сне будет
преследовать страх перед смертью, но и наяву. При од-
ном взгляде на сарычей ты задрожишь от страха,— ведь
ты будешь знать, что очень скоро они растащат твои
кости. И в Сан-Хуане тебе уже не видать пульки. Те,
кого я отправляю туда, забывают даже, какой у нее вкус.
Так как же? А? Ну вот, так-то лучше. Ты подождешь
еще две недели, и тогда я снова дам тебе денег. А не ста-
нешь ждать — не видать тебе ни капли пульки до самой
смерти: я уж постараюсь, чтобы сарычи Сан-Хуана за-
нялись тобой.
Торрес круто повернулся на каблуках и пошел дальше.
И Пын смотрел вслед ему и двум его спутникам до тех
пор, пока все трое не скрылись из виду; тогда он вышел
из-за колонны и увидел, как старик, потеряв надежду
опохмелиться, рухнул на землю и, охая, стеная, завывая,
содрогался всем телом, как содрогается в агонии уми-
рающее животное; пальцы его бессознательно щипали
лохмотья вместе с кожей, точно он срывал с себя множе-
ство сколопендр. И Пын уселся рядом с ним и разыграл
спектакль,— он был большой выдумщик и мастер на та-
кие штуки. Вытащив из кармана несколько золотых и се-
ребряных монет и позвякивая ими, он начал их пересчи-
тывать; этот мелодичный и чистый звон казался уху обе-
зумевшего от жажды пеона журчанием и бульканием це-
лых фонтанов пульки.
— Мы с тобой мудрые люди,— сказал ему И Пын
в напыщенном испанском стиле, продолжая позвякивать
монетами, в то время как пьяница снова принялся хны-
кать и клянчить несколько сентаво на стаканчик пуль-
ки.— Мы с тобой мудрые люди, старик. Давай посидим
20*
595
здесь и расскажем друг другу, что нам известно о мужчи-
нах и женщинах, о жизни и любви, о гневе и внезапной
смерти, о ярости, сжигающей сердце, и о холодной стали,
вонзающейся в спину; и вот если ты расскажешь мне что-
нибудь интересное, я дам тебе столько пульки, что она у
тебя из ушей потечет и затопит глаза. Ты любишь пуль-
ку, а? Ты хочешь выпить сейчас стаканчик, сейчас, очень
скоро?
Этой ночи, когда начальник полиции и Торрес снаря-
жали под покровом темноты свою экспедицию, суждено
было остаться в памяти всех, кто жил в асьенде Солано.
События начали развиваться еще до наступления ночи.
На широкой веранде только что отобедали, и все мужчи-
ны Солано, включая Генри, который вошел теперь в со-
став семьи благодаря своему родству с Леонсией, пили
кофе и курили сигареты. Внезапно на ступеньках, озарен-
ных луной, показалась какая-то странная фигура.
— Ни дать ни взять привидение! — сказал Альва-
радо Солано.
— Но привидение весьма в теле,— добавил его брат-
близнец Мартинес.
— Никакое это не привидение, а обыкновенный ки-
таец, такого не проткнешь пальцем! — рассмеялся Ри-
кардо.
— Да ведь это тот самый, который спас нас с Леон-
сией от женитьбы,— заметил Генри Морган, узнавая гостя.
— Продавец секретов!—со смехом ввернула Леон-
сия.— И я буду очень разочарована, если он не принес
ничего новенького.
— Что тебе надо, китаец? — резко спросил Але-
сандро.
— Симпатичный новый секрет, очень симпатичный
новый секрет. Может, купите? — радостно залопотал
И Пын.
— Твои секреты слишком дорого стоят,— охлаждая
его пыл, сказал Энрико.
— Да, и этот новый симпатичный секрет очень до-
рогой,— смиренно подтвердил И Пын.
— Убирайся вон!—прикрикнул на него старый
596
Энрико.— Я надеюсь еще долго прожить, но до самой
своей смерти не стану больше слушать твои секреты.
Однако И Пын, несмотря на смиренный тон, держался
весьма уверенно.
— У вас был очень замечательный брат,— сказал
он.— И этот ваш очень замечательный брат, сеньор Аль-
фаро Солано, однажды умер от удара ножом в спину.
Очень хорошо. Интересный секрет, а?
Но Энрико, весь дрожа, уже вскочил на ноги и сры-
вающимся от нетерпения голосом закричал:
— Что ты об этом знаешь?
— Сколько дадите? —спросил И Пын.
— Все, что у меня есть! — крикнул Энрико и, по-
вернувшись к Алесандро, добавил:—Ты договорись с
ним, сынок. Хорошо заплати ему, если он может под-
твердить свои слова свидетельством очевидца.
— Будьте покойны,— сказал с достоинством
И Пын,— свидетель есть. Он своими глазами все видел.
Он видел, кто воткнул в темноте нож в спину сеньора
Альфаро. Его зовут...
— Ну, ну? — задыхаясь, произнес Энрико.
— Тысячу долларов за его имя,— сказал И Пын,
прикидывая, в какой валюте потребовать эту сумму.—
Тысячу долларов золотом,— наконец, проговорил он.
Энрико забыл, что все денежные переговоры он по-
ручил вести старшему сыну.
— Где твой свидетель? — завопил он.
И Пын тихонько кликнул кого-то, и из кустов, что
росли у подножья веранды, вылез старый пьяница,— он,
как настоящий призрак, медленно приблизился к лест-
нице и, пошатываясь, стал подниматься по ступенькам.
В это самое время на краю города двадцать всадников,
среди которых находились и жандармы Рафаэль, Игна-
сио, Аугустино и Висенте, охраняли караван из двадцати
с лишним мулов, ожидая приказа шефа выступить в Кор-
дильеры для никому неведомой таинственной экспедиции.
Они знали только то, что на спине у самого большого му-
ла, которого держали в стороне от остальных животных,
нагружено двести пятьдесят фунтов динамита. Еще они
597
знали, что задержка происходит из-за сеньора Торреса,
ускакавшего куда-то по берегу залива с этим страшным
убийцей из племени кару — Хосе Манчено, который толь-
ко по милости божьей и их шефа вот уже сколько лет
ускользает от виселицы, хотя веревка давно по нем плачет.
Торрес между тем стоял в ожидании на берегу, держа
под уздцы лошадь Хосе Манчено и еще одну, запасную, в
то время как сам Хосе поднимался по извилистой дороге,
которая вела к вершине холма, где стояла асьенда Со-
лано. Торрес и не подозревал, что всего в каких-нибудь
двадцати футах от него, в зарослях, подступавших к са-
мому берегу, мирно спал вдрызг пьяный старик, а возле
него бодрствовал совсем не сонный и совсем трезвый ки-
таец, в поясе которого была спрятана недавно полученная
им тысяча долларов. И Пын едва успел оттащить пеона
с дороги и укрыться, когда Торрес показался на песча-
ном берегу и остановился чуть ли не рядом с ним.
А наверху, в асьенде, все члены семейства Солано
отправлялись уже ко сну. Леонсия только начала было
расчесывать волосы, но, услышав шуршание камешков по
стеклу, подошла к окну. Предупредив ее шепотом, чтобы
она не поднимала шума и никого не звала, Хосе Манчено
протянул девушке измятую бумажку — записку Тор-
реса— и с таинственным видом сказал:
— Это вам от чудака китайца, который ждет вас тут
внизу, за кустами.
И Леонсия прочла нижеследующее, написанное на
ужасном испанском языке:
«В первый раз я сказал вам секрет про Генри Мор-
гана. На этот раз у меня есть секрет про Френсиса.
Выйдите ко мне для разговора».
Сердце Леонсии забилось, когда она прочитала имя
Френсиса, и, накинув на себя мантилью, она последовала
за кару, ни минуты не сомневаясь, что ее ждет И Пын.
И Пын, сидевший на берегу и наблюдавший за Тор-
ресом, тоже ни минуты не сомневался относительно того,
что происходит, когда убийца Хосе Манчено появился
на дороге, неся на плече, точно мешок муки, сеньориту
Солано, которую он предварительно связал и заткнул ей
кляпом рот. Не сомневался И Пын и относительно того,
598
что должно за этим последовать: он видел, как Хосе и
Торрес привязали Леонсию к седлу запасной лошади и
галопом поскакали по берегу. Оставив пьяного пеона
спать в кустах, толстяк китаец вышел на дорогу и побе-
жал в гору со всей прытью, на какую только был спосо-
бен. Добежав до асьенды, он, еле переводя дух, поднялся
по ступенькам и стал колотить в дверь руками и ногами,
моля про себя всех китайских богов, чтобы какой-ни-
будь из этих бешеных Солано не пристрелил его, прежде
чем он успеет объяснить причину такой спешки.
— Ах, боже мой, да убирайся ты к черту! — сказал
ему Алесандро, когда, открыв дверь, при свете свечи раз-
глядел лицо назойливого гостя.
— У меня большой секрет,— задыхаясь, выпалил
И Пын.— Очень большой и совсем новый.
— Приходи завтра в те часы, когда люди занимаются
делами,— рявкнул Алесандро, намереваясь дать китайцу
пинка.
— Я не продаю этот секрет,— лепетал И Пын.— Я его
вам дарю. Слушайте: сеньорита, ваша сестра... ее украли!
Привязали к седлу и очень быстро погнали лошадь по
берегу.
Но Алесандро, который всего каких-нибудь полчаса
назад пожелал Леонсии спокойной ночи, громко рассмеял-
ся, не веря ни одному слову китайца, и снова собрался было
пинком вытолкать за дверь торговца секретами. И Пын
пришел в полное отчаяние. Он вытащил из-за пояса мешо-
чек с деньгами и, сунув его в руки Алесандро, сказал:
— Пойдите скорее и посмотрите. Если сеньорита сей-
час дома, можете оставить эту тысячу себе. Если сень-
ориты нет, вы отдадите деньги мне назад...
Это убедило Алесандро. Через минуту он уже будил
весь дом. А еще через пять минут конюхи и пеоны, с тру-
дом продрав глаза от крепкого сна, уже седлали и вью-
чили лошадей и мулов, тогда как Солано натягивали
верховые костюмы и вооружались.
Вправо и влево по берегу, по множеству тропинок, ве-
дущих в Кордильеры, рассыпался отряд Солано, ища в
непроглядной тьме следы похитителей. Случаю было
599
угодно, чтобы тридцать часов спустя одному Генри уда-
лось напасть на след и нагнать шайку в той самой котло-
вине, которую старый жрец майя называл Стопою
бога и откуда он впервые увидел глаза богини Чиа. Там
Генри и обнаружил всю банду, а также похищенную
Леонсию.
Похитители только что приготовили себе завтрак и
теперь уплетали его. У Генри был типичный для англо-
сакса склад ума: ему и в голову не пришло выступить
одному против двадцати и попытаться добиться справед-
ливости — это было бы чистейшим безумием. Зато ему
пришло в голову посмотреть на груженного динамитом
мула, который был стреножен отдельно от других сорока
мулов и, по легкомыслию, оставлен пеонами со своим опас-
ным грузом на спине. Вместо того чтобы попытаться со-
вершить невозможное и вызволить Леонсию, Генри, по-
размыслив, решил, что в такой большой компании ничто
не может угрожать женской чести, и увел мула с динамитом.
Увел он его, однако, недалеко. Притаившись в низко-
рослом леске, Генри вскрыл тюк и напихал во все кар-
маны динамитных шашек, потом прихватил коробку дето-
наторов и небольшой моток фитилей. Сокрушенно
посмотрев на остальной динамит, который он с удовольст-
вием взорвал бы, но не посмел, Генри занялся подготов-
кой пути, по которому придется отступать, если ему
удастся выкрасть Леонсию у ее похитителей. Подобно
тому как Френсис в Хучитане усеял путь своего отступле-
ния серебряными долларами, так теперь Генри усеял путь
своего отступления динамитными шашками: он заклады-
вал шашки небольшими пучками, следя за тем, чтобы
шнуры были не длиннее детонаторов и чтобы последние
были прочно прикреплены к концу каждого из них.
Целых три часа бродил Генри вокруг лагеря, разби-
того в Стопе бога, прежде чем ему удалось, наконец, дать
знать Леонсии о своем присутствии; и еще два драгоцен-
ных часа было упущено, прежде чем она нашла возмож-
ность прокрасться к нему. Но потеря времени не была бы
такой уж большой бедой, если бы их бегство не было тот-
час обнаружено жандармами и остальными участниками
600
экспедиции Торреса. Все мигом бросились к лошадям и
быстро догнали беглецов.
Когда Генри, пригнув Леонсию к земле, залез вместе
с ней под нависшую скалу и зарядил ружье, Леонсия
запротестовала.
— У нас нет ни малейшего шанса, Генри! — сказала
она.— Их слишком много. Начнется перестрелка, и тебя
убьют. А тогда что станется со мной? Лучше беги, беги
один и приведи сюда помощь, а пока пусть меня снова
заберут в плен: так будет лучше,— твоя смерть все равно
не спасет меня!
Но он покачал головой.
— Они не возьмут нас в плен, дорогая сестричка.
Доверься мне и смотри в оба. Вот они едут. Теперь
смотри!
Послышался цокот копыт, и на дороге показались
Торрес, начальник полиции и жандармы — кто на лоша-
дях, а кто на мулах,— видно было, что они впопыхах
собирались в погоню. Генри прицелился, но не в них, а в
ближнюю кочку, подле которой он заложил свою первую
шашку динамита. Он нажал курок — и все вокруг заво-
локло густым облаком дыма и пыли. Когда это облако
медленно рассеялось, Генри и Леонсия увидели, что по-
ловина людей и животных лежит на земле, а остальные
стоят, потрясенные и ошеломленные взрывом.
Генри схватил Леонсию за руку, рывком поднял на
ноги, и они бросились бежать. Миновав то место, где Ген-
ри зарыл вторую партию динамита, беглецы присели пере-
дохнуть.
— На этот раз они не так скоро нас догонят! — тор-
жествующе сказал Генри.— И чем дольше они будут
нас преследовать, тем медленнее будут продвигаться
вперед.
И действительно, когда преследователи снова пока-
зались в виду, Генри и его сестра заметили, что они про-
двигаются очень медленно и очень осторожно.
— Надо было бы всех их перебить,— сказал Генри.—
Но им повезло: у меня не хватает духа их прикончить.
Зато жару я им, конечно, задам.
И он снова выстрелил в заложенный динамит и снова,
пользуясь смятением неприятеля, побежал вместе с Леон-
607
сией к тому месту где была зарыта третья партия дина-
мита.
Взорвав третий заряд, беглецы бросились к стрено-
женной лошади, Генри посадил девушку в седло, а сам по-
бежал рядом, держась за стремя.
Глава двадцать шестая
Френсис велел Паркеру разбудить его в восемь часов
утра, и когда Паркер, осторожно ступая, вошел в назна-
ченное время к своему хозяину, тот еще крепко спал. Пу-
стив воду для ванны и приготовив все для бритья,
камердинер вернулся в спальню. Продолжая неслышно
двигаться по комнате, чтобы дать возможность своему
хозяину поспать еще несколько минут, Паркер вдруг уви-
дел кинжал, торчащий из полированной крышки туалет-
ного столика,— острие его проткнуло записку вместе с
лежащей под нею фотографией. Паркер посмотрел, поди-
вился, потом, не колеблясь, приоткрыл дверь в спальню
миссис Морган и, заглянув туда, быстро направился к
хозяину и стал трясти его за плечо.
Френсис открыл глаза, секунду посмотрел перед со-
бой, ничего не понимая, как это бывает, когда человек
внезапно пробуждается от крепкого сна, но очень быстро
вспомнил об отданном накануне приказании.
— Пора вставать, сэр,— тихим голосом сказал камер-
динер.
— Это всегда самое неприятное для меня время,— с
улыбкой сказал Френсис и, зевнув, снова закрыл глаза: —
Дай мне еще полежать минутку, Паркер. Если я за-
дремлю, ты меня потряси.
Но Паркер тут же начал трясти его.
— Вставайте скорее, сэр. Мне кажется с миссис Мор-
ган что-то случилось: ее нет в спальне, а тут я нашел
какую-то странную записку и нож. Быть может, это вам
что-нибудь объяснит. Я, право, не знаю, сэр...
Френсис одним прыжком вскочил с постели; с ми-
нуту он не отрываясь смотрел на кинжал, затем извлек
его из дерева, прочел и снова перечел записку, словно
602
никак не мог понять смысл двух простых слов: «Прощай
навсегда».
Но еще больше, чем записка, поразил его кинжал,
воткнутый между глаз Леонсии; глядя на отверстие,
оставленное кинжалом в тонком картоне, Френсис вдруг
отчетливо вспомнил, что уже видел это когда-то,— и сразу
в его памяти возник дом королевы на берегу озера: вот
они все стоят возле золотого котла, смотрят в него и
каждый видит свое. А ему тогда привиделась Леонсия,
и между глаз у нее торчал нож. Френсис даже снова во-
ткнул кинжал в фотографию и еще раз посмотрел на нее.
Объяснение напрашивалось само собой. Королева с
самого начала ревновала его к Леонсии, и здесь, в Нью-
Йорке, обнаружив ее фотографию на туалетном столике
своего мужа, сделала столь же верный вывод, как верен
был удар стального клинка в мертвое изображение. Но
где она сама? .Куда она девалась? Чужая в самом бук-
вальном смысле слова всем и всему в этом огромном го-
роде, наивная, неискушенная душа, считающая телефон
волшебством, Уолл-стрит — храмом, а бизнес — нью-
йоркским богом, она, должно быть, чувствует себя здесь
все равно как обитательница Марса, свалившаяся вдруг
на землю. Где и как провела она ночь? Где она сейчас?
Да и жива ли вообще?
Френсису явственно представился морг с рядами не-
опознанных трупов, потом — берег океана, на который
прилив выбрасывает тела утопленников... Вернул его к
действительности Паркер.
— Не могу ли я быть чем-нибудь полезен, сэр? Быть
может, позвонить в сыскное агентство? Ваш батюшка
всегда...
— Да, да,— поспешно перебил его Френсис.— Был
один человек, услугами которого он пользовался осо-
бенно охотно,— молодой такой, он работал у Пинкер-
тона... Ты не помнишь, как его фамилия?
— Бэрчмен, сэр,— быстро ответил Паркер, направ-
ляясь уже к двери.— Я сейчас же пошлю за ним.
И вот Френсис в поисках своей жены вступил на путь
новых приключений, которые открыли ему, исконному
нью-йоркцу, такие стороны и уголки жизни огромного горо-
да, о которых он до этого времени не имел ни малейшего
603
представления. Королеву искал не только один Бэрч-
мен — с ним работало еще около десятка сыщиков, кото-
рые прочесали весь город вдоль и поперек, а в Чикаго и
Бостоне работали под его руководством другие сыщики.
Жизнь Френсиса в этот период никак нельзя было бы
назвать однообразной: на Уолл-стрите он вел борьбу с
неизвестным противником, а дома отвечал на бесконечные
вызовы сыщиков, требовавших, чтобы он летел то туда,
то сюда, то еще куда-нибудь для опознания какого-то
только что найденного женского трупа. Френсис забыл,
что значит спать в определенные часы, и привык к тому,
что его могут вытащить в любое время из-за стола или
даже из постели и погнать неизвестно куда для опозна-
ния все новых и новых трупов. По сведениям Бэрчмена,
ни одна женщина, отвечающая описаниям королевы, не
покидала Нью-Йорк ни поездом, ни пароходом, и он про-
должал старательно обыскивать город, убежденный, что
она все еще здесь.
Таким образом, Френсис побывал и в Мэттенуэне, и в
Блэкуэлле, и в тюрьме, именуемой «Гробница», и в ноч-
ном полицейском суде. Не избежал он и бесчисленных
вызовов в больницы и морги. Однажды его даже свели
с только что задержанной магазинной воровкой, на кото-
рую в полиции не имелось карточки и чью личность никак
не могли установить. Не раз он сталкивался с таинствен-
ными женщинами, которых подручные Бэрчмена обнару-
живали в задних комнатах подозрительных гостиниц, а на
какой-то из пятидесятых улиц Вест-Сайда он наткнулся
на две сравнительно невинные любовные сценки, к вели-
чайшему смущению обеих пар и своему собственному.
Но, пожалуй, самым интересным и трагическим было
то, что он увидел в особняке Филиппа Джэнуери, уголь-
ного короля, которому этот его особняк стоил десять мил-
лионов долларов. Какая-то неизвестная красавица, высо-
кая и стройная, явилась в дом Джэнуери неделю назад,
и Френсиса вызвали посмотреть на нее. При Френсисе она
была столь же невменяема, как и в течение всей недели.
Ломая руки и обливаясь слезами, она бормотала страст-
ным шепотом:
— Отто, ты не прав. На коленях заверяю тебя, что ты
не прав. Отто, я, люблю тебя и только тебя. Никого,
604
кроме тебя, Отто, для меня не существует. И никого
никогда не было, кроме тебя. Все это ужасная ошибка.
Поверь мне, Отто, поверь, иначе я умру...
И все это время на Уолл-стрите продолжалась борьба
против так и не обнаруженного могущественного против-
ника, начавшего, по общему мнению Френсиса и Бэскома,
решительное наступление на состояние молодого маг-
ната,— наступление с целью уничтожить Френсиса.
— Только бы нам продержаться, не пуская в ход
«Тэмпико петролеум»!—от души пожелал Бэском.
— У меня вся надежда на «Тэмпико петролеум»,—
отвечал Френсис.— После того, как будут поглощены все
ценные бумаги, которые я могу выбросить на рынок, я
пущу в бой «Тэмпико петролеум»,— это будет равно-
сильно вступлению свежей армии на поле почти проигран-
ного сражения.
— А представьте себе, что не известный нам враг до-
статочно силен, чтобы проглотить и этот последний вели-
колепный куш и даже попросить еще? — спросил Бэском,
Френсис пожал плечами.
— Что ж, тогда я буду разорен. Но отец мой разо-
рялся раз пять, прежде чем прочно стал на ноги, он и
родился в разоренной семье,— так что мне уже можно
о такой ерунде не беспокоиться.
Некоторое время в асьенде Солано события развива-
лись очень медленно. Вообще говоря, после того как
Генри — не без помощи динамита — спас Леонсию, ника-
ких событий больше и не происходило. Даже И Пын ни
разу не появлялся с какими-нибудь свежими и абсолютно
новыми секретами для продажи. Казалось, ничего не из-
менилось, если не считать того, что Леонсия ходила вя-
лая и скучная и что ни Энрико, ни брат ее Генри, ни
остальные шесть ее братьев, которые уже в сущности не
были ее братьями, не могли ее развеселить.
А пока Леонсия хандрила, Генри и рослым сыновьям
Энрико все не давала покою мысль о сокровище Долины
Затерянных Душ, к которому Торрес в это время дина-
митом прокладывал себе путь. Им было известно лишь
одно, а именно: что экспедиция Торреса отправила Аугу-
605
ctmW и Висенте в Сан-Антонио еще за двумя мулами с
грузом динамита.
Поговорив с Энрико и получив его разрешение, Генри
посвятил в свои планы Леонсию.
— Милая сестричка,— начал он,—мы хотим съездить
в горы и посмотреть, что поделывает там этот мерзавец
Торрес со своей шайкой. Благодаря тебе нам теперь из-
вестна их цель. Они хотят взорвать динамитом часть горы
и проникнуть в долину. Мы знаем, где Та, Что Грезит
спрятала свои камни, когда загорелся ее дом, а Торрес
не знает. Вот мы и решили, когда они осушат пещеры
майя, проникнуть вслед за ними в долину и попытаться
овладеть сундуком с драгоценностями. Я думаю, что у
нас будет для этого не меньше, а, пожалуй, побольше
шансов, чем у них. Говорю я все это к тому, что мы очень
хотели бы взять тебя с собой. Мне кажется, что если
нам удастся добыть сокровище, ты не станешь возражать
против того, чтобы повторить наше путешествие по под-
земной реке.
Но Леонсия устало покачала головой.
— Нет,— сказала она в ответ на его уговоры.— Мне
не хочется не только видеть Долину Затерянных Душ,
но и слышать о ней. Ведь там я уступила Френсиса этой
женщине.
— Получилась ошибка, дорогая сестричка. Но кто
тогда мог это знать? Я не знал, ты не знала, и Френ-
сис ведь тоже не знал. Он поступил честно и благо-
родно, как подобает мужчине. Он и не подозревал, что
мы с тобой брат и сестра, считал, что мы с тобой помолв-
лены,— а ведь так оно и было тогда,— не стал отбивать
тебя у меня и, чтобы не поддаться соблазну и спасти
всем нам жизнь, женился на королеве.
— Я все вспоминаю ту песню, которую вы с Френ-
сисом пели в те дни: «Мы — спина к спине — у мач-
ты...» — грустно и вне всякой связи с предыдущим про-
бормотала Леонсия. На глазах у нее появились слезы и
закапали с ресниц.
Она повернулась, сошла с веранды, пересекла лужайку
и бесцельно начала спускаться с холма. Уже, наверно, в
двадцатый раз, с тех пор как Френсис уехал, бродила
девушка по этой дороге, где все напоминало ей о нем. Вот
606
здесь она впервые увидела его, когда он подъезжал к бе-
регу в шлюпке с «Анджелики»; сюда, вот в эти кусты,
она увлекла его, чтобы спасти от разгневанных братьев
и отца, а потом, угрожая ему револьвером, заставила поце-
ловать себя, вернуться в шлюпку и уехать. Это был его
первый приезд сюда.
Затем Леонсия стала перебирать в памяти мельчай-
шие подробности, связанные с его вторым посещением,—
с той минуты, когда, выйдя из-за скалы после купанья
в лагуне, она увидела его: прислонившись к скале, он
писал ей свою первую записку. События того памятного
дня встали перед ней: она в испуге бросилась в джунгли,
вот ее укусила за ногу лабарри (которую она приняла то-
гда за ядовитую змею), вот, убегая, она столкнулась с
Френсисом и, потеряв сознание, упала на песок.
Леонсия раскрыла зонтик и села: ей вспомнилось, как
она пришла в себя и увидела, что Френсис собирается
высасывать яд из ранки, которую он успел уже надрезать.
Теперь она понимала, что именно боль от этого надреза
и привела ее тогда в чувство.
Леонсия вся ушла в милые ее сердцу воспоминания:
как она ударила Френсиса по щеке, когда его губы при-
близились к ее колену, как она вспыхнула и закрыла
лицо руками, как потом смеялась, почувствовав, что у нее
затекла нога от его чрезмерных стараний потуже затя-
нуть повязку; вспомнила, как страшно рассердилась на
него, когда он упрекнул ее за то, что она считает его убий-
цей своего дяди Альфаро, и как, наконец, отвергла его
предложение развязать жгут. Все это было словно вче-
ра— и вместе с тем словно с тех пор прошло уже полвека.
А сколько за это время выпало на ее долю необычайных
приключений, волнующих событий, лирических сцен!
Леонсия так глубоко погрузилась в эти приятные вос-
поминания, что даже не заметила показавшийся на до-
роге наемный экипаж из Сан-Антонио. Не заметила она и
того, что какая-то дама, похожая на картинку нью-йорк-
ского журнала мод, вышла из экипажа и пешком напра-
вилась к ней. Это была не кто иная, как королева, жена
Френсиса. Она шла тоже под зонтиком, прикрываясь от
тропического солнца.
607
Остановившись за спиною Леонсии, королева,
конечно, и не подозревала, что девушка в эту минуту отре-
шается от всего самого ей дорогого. Она видела только,
что Леонсия держит в руке крошечную фотографию, ко-
торую вынула из-за корсажа, и пристально смотрит на
нее. Заглянув через ее плечо, королева узнала на фото-
графии лицо Френсиса, и слепая ревность вспыхнула в ней
с новой силой. Она выхватила спрятанный на груди кин-
жал и занесла было руку, но как ни быстро было это дви-
жение, Леонсия почувствовала его и, наклонив немного
зонтик вперед, оглянулась, чтобы узнать, кто стоит за ее
спиной. Измученная настолько, что даже утратила способ-
ность удивляться, Леонсия поздоровалась с женой Френ-
сиса Моргана так, точно они расстались всего час назад.
Даже кинжал не возбудил в ней ни страха, ни любопыт-
ства. Быть может, если бы она проявила одно из этих
чувств, соперница и пронзила бы ее стальным клинком.
Так или иначе, королева лишь воскликнула:
— Ты низкая женщина! Низкая, низкая!
На что Леонсия только пожала плечами и сказала:
— Советую вам лучше держать зонтик так, чтоб он
защищал вас от солнца.
Королева вышла из-за спины Леонсии и встала прямо
перед нею, глядя на свою соперницу сверху вниз. Гнев
и’ревность душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.
— Но почему же я гадкая? — первой заговорила
Леонсия после долгого, молчания.
— Потому что ты воровка! — вскипела королева.—
Потому что ты крадешь мужчин, когда у тебя есть свой
муж. Потому что ты не верна своему мужу,— по крайней
мере в душе: для большего у тебя пока не было возмож-
ности.
— У меня нет мужа,— спокойно возразила Леонсия.
— Ну, есть жених... Вы ведь, по-моему, должны были
пожениться на следующий день после нашего отъезда.
— У меня нет и жениха,— продолжала Леонсия с тем
же спокойствием.
Все тело королевы так напряглось, а лицо приняло
такое выражение, что Леонсия невольно сравнила ее с
тигрицей.
608
— А Генри Морган? — вскричала королева.
— Он мой брат.
— Это слово, Леонсия Солано, может значить очень
многое. Я теперь узнала это. В Нью-Йорке есть люди,
которые поклоняются каким-то непонятным божествам и
называют всех людей в мире «братьями», а всех жен-
щин — «сестрами».
— Отец Генри был моим отцом,— терпеливо пояснила
ей Леонсия.— Его мать была моей матерью. Мы родные
брат и сестра.
— А Френсис? — спросила королева, с внезапно про-
будившимся интересом.— Ему ты тоже сестра?
Леонсия покачала головой.
— Значит, ты любишь Френсиса? — воскликнула ко-
ролева в порыве горького разочарования.
— Но ведь он принадлежит вам,— сказала Леонсия.
— Нет, ты отняла его у меня.
Леонсия медленно и грустно покачала головой и так
же грустно посмотрела вдаль — туда, где простиралась
курящаяся под солнцем лагуна Чирикви.
После долгого молчания она устало промолвила:
— Если хотите, верьте этому. Верьте всему, чему вам
угодно.
— Я сразу разгадала тебя,— воскликнула королева.—
Ты обладаешь странной властью над мужчинами.
Я — женщина, и тоже красива: здесь, в большом мире, и
на меня заглядываются мужчины,— я заметила это.
Я знаю, что могу быть желанной. Даже во взорах жал-
ких мужчин моей Долины Затерянных Душ, которые
вечно смотрят в землю, я читала любовь. Один из них
осмелился высказать мне это — и умер ради меня, или,
вернее, из-за меня: он был брошен в водоворот. Но ты
своими чарами настолько подчинила себе Френсиса, что
даже в моих объятиях он думает о тебе. Я знаю это.
Я знаю, что и тогда он думает о тебе!
Эти последние слова были криком пораженного стра-
стью, наболевшего сердца. И в следующую минуту, ни-
мало не удивив этим Леонсию, которая в своей беспро-
светной апатии ничему уже не была способна удивляться,
королева выронила кинжал, опустилась на песок и, закрыв
лицо руками, истерически разрыдалась. Вяло и чисто ма-
609
шинально Леонсия обняла ее за плечи и стала утешать.
Прошло немало времени, пока королева успокоилась.
— Я ушла от Френсиса в ту же минуту, как только
узнала, что он любит тебя,— сказала она решительным
тоном.— Я пронзила кинжалом твой портрет, который
стоит у него в спальне, и приехала сюда, чтобы пронзить
вот так же тебя самое. Но я была неправа. Ведь это не
твоя вина и не вина Френсиса. Одна я виновата, что не
сумела завоевать его любовь. Не ты, а я должна умереть.
Но сначала мне надо вернуться к себе в долину и взять
свои камни. Френсис сейчас в большой тревоге, потому
что бог, храм которого называется Уолл-стритом, раз-
гневался на него. Он хочет отнять у Френсиса его бо-
гатство, и Френсису нужно другое богатство, чтобы спа-
сти свое. У меня оно есть. Нельзя терять времени. Мо-
жешь ли ты помочь мне — ты и твои родные? Ведь это
ради Френсиса!
Глава двадцать седьмая
Таким образом, в Долину Затерянных Душ одно-
временно с двух сторон пробирались сквозь горы две
партии искателей сокровища. С одной стороны — и очень
быстро — продвигались королева, Леонсия, Генри Мор-
ган и вся семья Солано. Куда медленнее, хоть она и вы-
ступила в поход гораздо раньше, продвигалась партия
Торреса и начальника полиции. Подойдя к горе, Торрес
понял, что проникнуть в ее недра не так-то легко. Чтобы
взорвать вход в пещеры, требовалось больше динамита,
чем он предполагал: скала с трудом поддавалась их упор-
ным усилиям. Когда они, наконец, взорвали часть скалы
и в ней образовалась брешь, оказалось, что она все равно
не может служить стоком, так как гораздо выше уровня
воды в пещере. Пришлось взрывать скалу еще раз. И еще
один взрыв понадобился, когда они уже попали в пещеру,
где плавали в воде мумии конкистадоров, а затем по
узкому проходу добрались и до зала, где стояли бог и
богиня. Но прежде чем двинуться дальше, в сердце горы,
Торрес похитил рубиновые глаза Чиа и изумрудные глаза
Хцатцла.
610
Тем временем королева и ее спутники почти без за-
держек проникли в долину через гору, ограждавшую ее
с противоположной стороны. Они шли сейчас несколько
иным путем, чем когда выбирались из долины. Королева,
долгие годы смотревшая в Зеркало Мира, знала каждый
дюйм пути. Там, где подземная река вливалась в отвер-
стие под скалой и затем впадала в реку Гуалака, при-
шлось бросить лодки. Мужчины вместе с королевой об-
следовали все вокруг и обнаружили в почти отвесной
скале узкий вход в пещеру, скрытый зарослями кустар-
ника; обнаружить его мог лишь тот, кто знал, где сн на-
ходится. Обвязав лодки канатами, путешественники втя-
нули их в пещеру, затем пронесли на плечах по извили-
стому проходу и спустили в подземную реку там, где она
спокойно и мирно текла между сравнительно широких
берегов, так что без труда можно было грести против
течения. В иных местах, где течение становилось слишком
быстрым, они выскакивали на берег и тянули лодки бе-
чевой. А там, где река ныряла в недра горы, королева
показывала своим спутникам проходы, безусловно проруб-
ленные рукой человека, повидимому, еще в древние вре-
мена. По проходам этим они без труда пронесли свои
легкие лодки.
— Здесь мы расстанемся с лодками,— сказала, нако-
нец, королева; и мужчины при колеблющемся свете фа-
келов стали привязывать их к громоздившимся на берегу
глыбам.— Нам осталось пройти очень немного. Этот по-
следний проход выведет нас к небольшому отверстию в
скале, скрытому диким виноградом и папоротником. От-
туда мы увидим то место, где когда-то стоял мой дом над
озером. Затем мы на веревках спустимся со скалы,— это
невысоко, футов пятьдесят, не больше.
Генри с электрическим фонариком шел впереди, ря-
дом с ним — королева, а старик Энрико с Леонсией замы-
кали шествие, бдительно следя за тем, чтобы какой-ни-
будь малодушный пеон или индеец лодочник не вздумал
сбежать. Но когда они дошли до того места, где должно
было быть отверстие, его не оказалось. Выход был зава-
лен снизу дойерху камнями разной величины — от обык-
новенных булыжников до огромных глыб величиной с
хижину туземца.
611
— Кто мог это сделать? — возмущенно воскликнула
королева.
Но Генри, быстро осмотревшись, успокоил ее.
— Это просто обвал,— сказал он.— Осыпались
камни, составляющие верхний покров горы. Мы быстро
устраним эту преграду с помощью динамита. Хорошо,
что мы его прихватили с собой.
Однако времени на это ушло немало. Пришлось потру-
диться весь остаток дня и всю ночь. Взрывчатку закла-
дывали небольшими зарядами, так как Генри опасался
большого обвала. В восемь часов утра они взорвали оче-
редную шашку, в скале образовалась щель, и они увидели
впереди дневной свет. Тогда они стали действовать еще
осторожнее. Наконец, осталась только одна огромная
глыба, тонн в десять весом, которая загораживала про-
ход. По обе стороны глыбы были щели, в них свободно
можно было просунуть руку и даже почувствовать, как
припекает солнце, но вылезть наружу было невозможно.
Все попытки приподнять глыбу не приводили ни к че-
му— она лишь качалась, но не двигалась с места. Тогда
Генри решил еще раз заложить динамит, в надежде, что
взрывная волна сбросит глыбу в долину.
— Затерянные Души, конечно, догадались, что к ним
идут гости: ведь мы уже пятнадцать часов стучимся к
ним с черного хода,— рассмеялся сн, готовясь поджечь
фитиль.
Все население Долины Затерянных Душ, собравшееся
у алтаря бога Солнца перед Большим домом, и в самом
деле не без ужаса догадывалось о приближении непро-
шенных гостей. Столь тягостна была их последняя встреча
с чужеземцами, когда сгорел дом у озера и погибла их
королева, что теперь они молили бога Солнца не посы-
лать им больше гостей. Но в то же время, подстрекаемые
страстными призывами жреца, они приняли твердое ре-
шение на этот раз немедленно и без всяких разговоров
убивать всех, кто явится к ним в долину.
— Даже если это будет сам да Васко! — воскликнул
жрец.
612
— Даже если сам да Васко! — вторили ему Затерян-
ные Души.
Все они были вооружены копьями, боевыми дубин-
ками, луками и стрелами и в ожидании пришельцев с жа-
ром молились перед алтарем. Чуть не каждую минуту с
озера прибегали гонцы и сообщали одно и то же: гора
грохочет, но никто из нее не показывается.
Маленькая девочка из Большого дома, принимавшая
в прошлый раз Леонсию, первой увидела чужеземцев.
А вышло так потому, что все внимание племени было со-
средоточено на горе над озером и никто не ожидал втор-
жения чужеземцев с противоположной стороны.
— Да Васко! — закричала девочка.— Да Васко!
Все посмотрели в указанном направлении: в эту ми-
нуту Торрес, начальник полиции и вся их шайка как раз
выходили на поляну и были всего в пятидесяти ярдах от
алтаря. На голове Торреса снова был шлем, который он
снял с головы своего высохшего предка в пещере мумий.
Гостей радушно приветствовали градом стрел, которые
мигом уложили двоих. И сразу Затерянные Души — муж-
чины и женщины — двинулись в наступление. Но тут за-
говорили ружья полицейских и Торреса. Захватчики
меньше всего ожидали такого наскока, да еще со столь
близкого расстояния, и хотя многие Затерянные Души
упали, сраженные пулями, большинство все же добежало
до своих врагов,— и тут началась отчаянная рукопашная
схватка. В эти минуты преимущества огнестрельного ору-
жия были сведены до минимума, и копья Затерянных
Душ пронзили немало жандармов и прочих участников
экспедиции, а дубинки их дробили направо и налево че-
репа врагов.
В конце концов Затерянные Души были все-таки от-
брошены — ведь из револьвера можно стрелять и в свал-
ке,— а оставшиеся в живых бежали. Но и потери при-
шельцев были тоже велики: половина из них валялась на
земле, и женщины племени позаботились о том, чтобы
они не долго мучились. Начальник полиции рычал от
боли и ярости, стараясь вытащить стрелу, пронзившую
его руку. Однако все его усилия были тщетны, и Висенте
пришлось отрезать заостренный конец стрелы и только
после этого извлечь ее,
613
Торрес, если не считать того, что у него ныла рука
от удара дубиной, в общем отделался легким испугом;
он чуть не запрыгал от радости, увидев распростертого
на земле жреца: старик умирал, положив голову на ко-
лени дочери.
Видя, что их раненые уже не нуждаются в медицин-
ской помощи, Торрес и начальник полиции повели остатки
отряда к озеру и по берегу добрались до развалин жи-
лища королевы. Лишь обуглившиеся сваи, выступая из
воды, показывали то место, где прежде был дом. При
виде этого Торрес растерялся, а начальник полиции при-
шел в полную ярость.
— Но ведь тут, в этом доме, и стоял сундук с сокро-
вищем! — заикаясь, пробормотал Торрес.
— Ищи синицу в небе! — прорычал, начальник по-
лиции.— Сеньор Торрес, я всегда подозревал, что вы
дурак!
— Откуда же я мог знать, что этот дом сгорел?
— Должны были знать! Ведь вы хвастаетесь, что все
знаете! — осадил его начальник полиции.— Только меня
вам не провести. Я давно уже слежу за вами. Я видел,
как вы украли изумруды и рубины из глаз идолов. Из-
вольте поделиться со мной, и сейчас же!
— Обождите, пожалуйста. Чуточку терпения!—взмо-
лился Торрес.—- Давайте сначала посмотрим. Конечно, я
поделюсь с вами, но что значат какие-то четыре камня в
сравнении с целым сундуком! Дом был легкий, непроч-
ный. Сундук вполне мог провалиться в воду, когда рух-
нула крыша. А драгоценные камни от воды не пор-
тятся.
Шеф велел своим людям обследовать дно вокруг обу-
гленных свай, и они — кто вброд, кто вплавь — обыски-
вали мелкие места, тщательно избегая водоворота. Обна-
ружил находку Аугустино-Молчальник — почти у самого
берега, где вода едва доходила ему до колен.
— Я стою на чем-то твердом,— объявил он.
Торрес нагнулся и ощупал предмет, на котором стоял
Аугустино.
— Это сундук, я уверен,— провозгласил он.— Ну-ка,
все сюда! Все! Тащите его на берег — посмотрим, что
там. в нем.
614
Но когда сундук вытащили и Торрес уже собрался
поднять крышку, начальник полиции остановил его.
— Марш обратно в воду!—приказал он своим лю-
дям.— Там еще много таких сундуков, их надо найти,
иначе наша экспедиция будет зряшной потерей времени.
Разве один какой-то сундук может окупить все наши рас-
ходы ?!
И только когда все залезли в воду и принялись ны-
рять и обыскивать дно, Торрес поднял крышку. Началь-
ник полиции стоял как громом пораженный. Он лишь
смотрел и бормотал что-то нечленораздельное.
— Ну что, поверили мне, наконец? — спросил Тор-
рес.— Ведь этому сокровищу цены нет! Мы с вами те-
перь самые богатые люди в Панаме, в Южной Америке
и во всем мире! Это и есть сокровище майя. Мы слы-
шали о нем, еще когда были детьми. О нем мечтали наши
отцы и деды. Конкистадорам не удалось найти его.
А теперь оно наше! Наше!
Пока они, оцепенев, стояли и смотрели на свое богат-
ство, жандармы, один за другим, вылезли из воды, молча
выстроились полукругом за их спинами и тоже устави-
лись на сундук. Ни начальник полиции, ни Торрес этого
не подозревали, как не подозревали в свою очередь и сто-
явшие позади, что к ним неслышно подкрадываются За-
терянные Души. И когда хозяева долины обрушились на
пришельцев, те, точно завороженные, все еще смотрели на
сокровище.
Стрела, выпущенная из лука на расстоянии десяти
ярдов, всегда смертельна, особенно если у стрелка есть
время прицелиться. Две трети искателей сокровища рух-
нули на землю, пронзенные стрелами Затерянных Душ.
В тело Висенте, который, к счастью для Торреса, ока-
зался позади него, вонзилось сразу по меньшей мере
два копья и пять стрел. Горстка оставшихся в живых
едва успела схватить винтовки и обернуться к напа-
дающим, как те уже ринулись на них, размахивая дубин-
ками.
Рафаэлю и Игнасио — двум жандармам, тем самым,
которые участвовали еще в перипетиях на хучитанском
нефтяном поле,— почти тотчас проломили головы.
615
А женщины из племени Затерянных Душ, как и раньше,
постарались, чтобы раненые не долго мучились.
Торресу и начальнику полиции оставалось жить счи-
танные минуты, как вдруг оглушительный треск в недрах
горы над озером и последовавший за этим грохот обвала
отвлекли внимание нападающих. Сверху на поле битвы
скатился огромный камень. Положение сразу изменилось.
Несколько Затерянных Душ, которые уцелели при этом,
кинулись, пораженные ужасом, со всех ног в кусты. На
месте происшествия остались лишь начальник полиции и
Торрес. Они взглянули вверх на скалу, из которой все
еще валил дым, и вдруг увидели вылезающих из щели
Генри Моргана и королеву.
— Вы цельтесь в дамочку,— рявкнул начальник по-
лиции,—а я прикончу этого гринго Моргана, пусть даже
это будет мой последний выстрел в жизни,— ведь жить-
то, видно, недолго осталось.
Оба подняли винтовки и выстрелили. Торрес, кото-
рый никогда не был особенно хорошим стрелком, как ни
странно, попал прямо в сердце королеве. Но начальник
полиции, прекрасный стрелок и обладатель нескольких
медалей за меткость, на этот раз промахнулся. В следую-
щее мгновение пуля из ружья Генри прострелила ему
правую кисть и вышла у локтя. И когда винтовка шефа
со стуком упала на землю, он понял, что у него перебита
кость и что он никогда уже больше не сможет держать
оружие.
Но Генри на сей раз оказался далеко не метким стрел-
ком. После суток пребывания во тьме пещеры глаза его
не могли сразу освоиться с ярким солнечным светом. Его
первый выстрел был удачным; однако сколько он потом
ни стрелял в начальника полиции и Торреса, ни одна
пуля их не задела, они повернулись и как сумасшедшие
бросились в кусты.
Десять минут спустя, на глазах у Торреса, из-за де-
рева выскочила женщина из племени Затерянных Душ и,
бросив огромный камень, размозжила голову раненому
начальнику полиции, который шел впереди. Торрес при-
стрелил ее, потом с ужасом перекрестился и, спотыкаясь,
616
побежал дальше. Издали доносились голоса Генри и
братьев Солано, преследовавших его,— и тут ему вспомни-
лось то, что он видел в Зеркале Мира, но не досмотрел
до конца. Неужели ему и в самом деле суждено вот так
погибнуть? Однако эти деревья, этот колючий кустарник,
эти джунгли вовсе не походили на то место, которое он
видел в Зеркале Мира. Там не было никакой раститель-
ности — лишь суровые голые скалы, слепящее солнце да
кости животных. В душе Торреса снова затеплилась на-
дежда. Быть может, конец его наступит не сегодня, быть
может даже не в этом году? Кто знает, быть может ему
суждено еще жить добрых двадцать лет!
Выбравшись из леса, Торрес увидел впереди голое
пространство, как бы покрытое застывшей лавой. Тут по
крайней мере не останется следов,— и Торрес, осторожно
перебравшись через это место, снова нырнул в заросли;
он уже считал себя спасенным. Мало-помалу план бег-
ства окончательно сложился у него в уме: он отыщет
укромное местечко, где можно спрятаться до наступления
темноты, а когда стемнеет, вернется к озеру — туда, где
водоворот. Там уже никто и ничто не сможет остановить
его. Он прыгнет в воду и — он спасен. Вторичное путеше-
ствие по подземной реке теперь уже не пугало его. И во-
ображению его снова представилась приятная картина:
река Гуалака, которая, поблескивая под солнцем, катит
свои воды к морю. У него теперь есть два огромных
изумруда и два таких же рубина из глаз Чиа и Хцатцла!
Это уже само по себе целое состояние, и притом немалое.
Ну пусть ему не удалось захватить сокровище майя и
стать самым богатым человеком в мире — хватит с него и
этих четырех камней. Сейчас Торрес мечтал лишь о том,
чтобы поскорее стемнело,— тогда он в последний раз
прыгнет в водоворот, проплывет по подземной реке
сквозь недра горы и выберется в текущую к морю Гу-
алаку.
И так живо представилась Торресу эта картина, что,
не заметив, куда ступает, он потерял равновесие и пока-
тился вниз. Но полетел он не в бурлящие воды, а вниз
по отвесной скале. Скала была такой скользкой, что он
стремительно летел вниз, но он сумел перевернуться и
теперь скользил лицом к скале, делая отчаянные попытки
617
зацепиться хоть за что-нибудь руками и ногами. Однако
все его усилия были тщетны; правда, падал он уже не
столь стремительно, но задержаться не сумел.
Достигнув дна ущелья, Торрес пролежал несколько
минут оглушенный, почти без дыхания. Когда он пришел
в себя, то прежде всего почувствовал, что рука его сжи-
мает что-то странное. Он мог бы поклясться, что это
зубы. Наконец, собравшись с силами, он призвал на по-
мощь всю свою решимость, открыл глаза и отважился
посмотреть — и тотчас облегченно вздохнул: это и в са-
мом деле были зубы свиньи, выбеленные солнцем и вет-
ром, а рядом валялась свиная челюсть. Вокруг него и под
ним лежали груды костей; приглядевшись, он увидел, что
это кости свиней и каких-то более мелких животных.
Где это он видел столько костей?.. Торрес напряг па-
мять и вспомнил большой золотой котел королевы. Он
взглянул вверх. О матерь божья! То самое место! Он
сразу узнал эту воронку, как только поднял голову. До
ее края не меньше двухсот футов! И все эти двести фу-
тов— отвесная голая скала! Торрес с одного взгляда
понял, что ни одному смертному никогда не взобраться
на эту кручу.
Видение, всплывшее в памяти Торреса, заставило его
вскочить и поспешно оглядеться вокруг. Эта западня, в
которую он так неожиданно попал, напомнила ему колод-
цы-западни, какие вырывает в песке паук, терпеливо под-
жидая на дне свою жертву,— только этот был в мил-
лион раз больше. Разгоряченное воображение подсказы-
вало ему, что здесь тоже может прятаться какой-нибудь
паук-чудовище, под стать этой пропасти, подстерегающий
его, чтобы сожрать. Ему стало жутко от этих мыслей. Но
страхи его оказались напрасными. Дно колодца, совер-
шенно круглое, достигало футов десяти в диаметре и было
сплошь усеяно толстым слоем костей каких-то мелких жи-
вотных. «Интересно, зачем это древние майя вырыли
такой глубокий колодец?» — подумал Торрес. Он был по-
чти уверен, что западня, в которую он попал, сделана че-
ловеческими руками.
Прежде чем наступила ночь, Торрес сделал по мень-
шей мере десять попыток вскарабкаться наверх — и убе-
618
дился, что это невозможно. После каждой отчаянной
попытки он сгибался в три погибели, чтобы укрыться в
жалкой тени, которая, к счастью, увеличивалась по мере
того, как садилось солнце, и отдыхал, тяжело дыша, об-
лизывая сухие, растрескавшиеся от жары и жажды губы.
Здесь было жарко, точно в печке,— он чувствовал, как
сквозь поры вместе с потом выходят последние его жиз-
ненные соки. Ночью он несколько раз просыпался, тщетно
ломая себе голову над тем, как спастись. Выбраться от-
сюда можно было только вскарабкавшись наверх, но как
это сделать? И он с ужасом думал о приближении дня,
ибо знал, что ни один человек не сможет прожить десять
часов в такой жаре. Еще прежде, чем снова наступит
ночь, последняя капля влаги испарится из его тела,
и солнце превратит его в сморщенную, высохшую
мумию.
Наступивший день усилил его ужас и подхлестнул
изобретательность, подсказавшую ему новый и чрезвы-
чайно простой способ избежать смерти. Раз он не может
вскарабкаться наверх и не может пройти сквозь стены,
значит единственный возможный путь — это вниз. Вот
идиот! Ведь он мог бы работать в прохладные ночные
часы, а теперь изволь трудиться, когда солнце с каждым
часом будет все сильнее припекать. И он принялся, в по-
рыве энергии, разрывать крошащиеся кости. Ну конечно,
тут есть ход вниз! Иначе куда бы девалась отсюда дож-
девая вода? Она доверху заполнила бы колодец, если бы
тут не было стока. Идиот! Трижды идиот!
Торрес копал у одной стены, выбрасывая кости к про-
тивоположной. Он работал с таким отчаянием и так спе-
шил, что обломал себе ногти и в кровь изодрал пальцы.
Но тяга к жизни была в нем очень сильна, и он знал, что
в этом состязании с солнцем на карту поставлена его
жизнь. По мере того как он рыл, слой костей становился
все плотнее, так что ему приходилось сперва разбивать
его дулом ружья, а потом отбрасывать измельченные ко-
сти пригоршнями.
К полудню, когда в голове у него уже начало шуметь
от зноя, он вдруг сделал открытие. На той части скалы,
которую он успел обнажить, показались какие-то буквы,
явно нацарапанные ножом. С возродившейся надеждой
619
Торрес по самые плечи засунул голову в вырытую им
дыру и принялся, как собака, разрывать и скрести костя-
ную массу, отбрасывая крошащиеся кости назад. Часть их
отлетала прочь, а часть — и притом большая — падала об-
ратно на Торреса. Но он вошел уже в такой раж, что не
замечал, сколь тщетны его усилия.
Наконец, он расчистил всю надпись и прочел:
Питер Мак-Гил из Глазю. 12 марта 1829 года.
Я выбрался из Чертова колодца через этот про-
ход, который я обнаружил и раскопал.
Проход! Значит, под этой надписью должен быть
проход! Торрес с яростью возобновил работу. Он так
перепачкался в пыли и земле, что похож был на огромное
четвероногое, что-то вроде гигантского крота. Земля то
и дело попадала ему в глаза, забивалась в ноздри и в гор-
тань,— тогда он поневоле высовывал голову из ямы и на-
чинал чихать и кашлять. Дважды он терял сознание.
Но солнце, к этому времени уже стоявшее прямо у
него над головой, заставляло его снова браться за ра-
боту.
Наконец, Торрес обнаружил верхнюю закраину про-
хода. Он не стал рыть дальше и освобождать все отвер-
стие. Как только оно оказалось достаточно широким для
того, чтобы он мог протиснуть в него свое тощее тело,
он изогнулся и влез туда, стремясь поскорее укрыться от
палящих лучей солнца. В темноте и прохладе он немного
пришел в себя, но после радостного возбуждения насту-
пил упадок сил, и у него так заколотилось сердце, что он
в третий раз потерял сознание.
Придя в себя, он бессвязно прошептал черными рас-
пухшими губами какую-то молитву и пополз по проходу.
Он вынужден был ползти, так как проход был столь ни-
зок, что даже карлик не мог бы выпрямиться в нем. Это
был настоящий склеп. Под ногами Торреса хрустели и кро-
шились кости, и он чувствовал, как их острые обломки
раздирают ему кожу. Он прополз таким образом примерно
футов сто, когда увидел первый проблеск дневного света.
Но чем ближе было спасение, тем медленнее подвигался
620
вперед Торрес,— он чувствовал, что силы его иссякают:
не от усталости, не от голода, а главным образом от жаж-
ды. Воды, несколько глотков воды — и силы снова верну-
лись бы к нему. Но воды не было.
Тем временем свет становился все ярче. Торрес все
ближе подползал к нему. Скоро он заметил, что проход
стал спускаться вниз под углом в целых тридцать граду-
сов. Теперь продвигаться было легче. Торрес скользил
вниз, сила тяготения увлекала его слабеющее тело вперед,
к источнику света. Почти у самого отверстия костей стало
больше. Но это не встревожило Торреса — он уже при-
вык к ним, да и слишком был измучен, чтобы думать об
этом.
Хотя перед глазами у него все кружилось и пальцы
почти утратили чувствительность, он обратил внимание
на то, что проход суживается. Торрес продолжал спу-
скаться вниз все под тем же углом в тридцать градусов,
и вдруг ему пришло в голову, что проход этот очень по-
хож на крысоловку, а сам он — на крысу, скользящую го-
ловой вперед неизвестно куда. Еще прежде, чем он до-
брался до отверстия во внешний мир, сквозь которое про-
никал яркий дневной свет, он подумал, что оно слишком
узко для его тела. И опасение его оправдалось. Не заду-
мываясь, он переполз через скелет, в котором сразу при-
знал скелет мужчины, и ухитрился, обдирая уши, просу-
нуть голову в узкую щель. Солнце нестерпимо жгло ему
лицо, но он не замечал этого, жадно впиваясь глазами в
раскинувшиеся перед ним просторы, куда неумолимая
скала не желала его пустить.
Можно было помешаться от одного вида ручья, с та-
ким мелодичным журчанием бежавшего всего в каких-
нибудь ста ярдах, среди лесистых берегов, куда вел
поросший травою склон. А в ручье этом, под тенью де-
ревьев, стояли по колено в воде сонные коровы той кар-
ликовой породы, каких он видел в Долине Затерянных
Душ; время от времени они лениво помахивали хвостами,
отгоняя мух, и переступали с ноги на ногу. Торрес с нена-
вистью смотрел на них: вот они могут пить, сколько хо-
тят, но, повидимому, не испытывают никакой жажды.
Глупые создания! Как можно не пить, когда вокруг
столько лениво журчащей воды!
621
Вдруг коровы насторожились и повернули головы:
из лесной чащи вышел большой олень. Коровы выставили
рога и принялись бить копытами по воде так, что до Тор-
реса донесся плеск, но олень, не обращая внимания на их
недовольство, нагнул голову и принялся пить. Это было
уж слишком: из груди Торреса вырвался безумный
крик,— будь он в эту минуту в своем уме, он ни за что
не признал бы своего голоса.
Олень отпрянул, а коровы повернулись в ту сторону,
откуда раздался этот страшный крик, потом снова впали
в дремоту, закрыв глаза и время от времени отгоняя хво-
стом мух. Резким усилием, едва ли понимая, что он может
оторвать себе уши, Торрес втянул назад голову и без со-
знания упал на скелет.
Часа через два — хотя сам-то он, конечно, понятия
не имел о том, сколько прошло времени,— Торрес очнулся
и обнаружил, что лежит, прижавшись щекой к черепу
скелета. Заходящее солнце бросало косые лучи в узкую
щель, и перед Торресом вдруг блеснуло лезвие заржав-
ленного ножа; острие его было выщерблено и сломано,
и Торрес сразу понял почему. Это был тот самый
нож, которым была нацарапана надпись на скале, у
входа в подземный коридор, а скелет, на котором он
сейчас лежал, был остовом человека, сделавшего над-
пись. И тут Альварес Торрес окончательно лишился рас-
судка.
— A-а, Питер Мак-Гил, так это ты мой враг?—про-
бормотал он.— Питер Мак-Гил из Глазго, предатель!
Ты нарочно заставил меня протащиться по этому про-
ходу до конца! Так вот тебе! Вот! Вот!
С этими словами он всадил тяжелый нож в хрупкий
лоб черепа. Пыль от костей, что некогда хранили мозг
Питера Мак-Гила, ударила Торресу в ноздри и привела
его в еще большую ярость. Он набросился на скелет и
руками стал раздирать его на части, кости так и летели
вокруг. Это было похоже на сражение, в котором он уни-
чтожал то, что осталось от человека, некогда бывшего
жителем города Глазго.
Торрес еще раз просунул голову в узкую щель, чтобы
взглянуть на угасающую красоту мира. Точно крыса,
622
пойманная за горло в крысоловке древних майя, он смот-
рел, как дивный мир погружается во тьму, а вместе с
угасающим днем погружалось во тьму смерти его соб-
ственное сознание.
А коровы продолжали стоять в воде и сонно отмахи-
ваться от мух; потом опять появился олень и, не обращая
внимания на стадо, наклонился к воде и стал пить.
Глава двадцать восьмая
Недаром коллеги называли Ригана Волком Уолл-
стрита! Как правило, он очень осторожно играл на бир-
же,— правда, с большим размахом,— но время от времени
он, точно запойный пьяница, вдруг пускался в самые
смелые и невероятные авантюры. По крайней мере пять
раз за свою долгую карьеру он вызывал панику на бир-
же и неизменно клал себе в карман миллионы. Но Риган
лишь изредка так буйствовал и никогда не марал рук по
пустякам.
Несколько лет подряд он держался спокойно, чтобы
усыпить подозрения противников и внушить им, будто
Волк, наконец, постарел и утихомирился. И вдруг обру-
шивался, точно гроза, на тех, кого задумал сокрушить.
Но хотя удар разражался как гром среди ясного неба,
он никогда не бывал внезапным. Долгие месяцы, а
иногда и годы Риган день за днем тщательно готовился
к этому удару, терпеливо вынашивая планы будущего
генерального сражения.
Так же было разработано и подготовлено неминуемое
Ватерлоо для Френсиса Моргана. В основе здесь лежала
месть,— но месть покойнику: не против Френсиса, а про-
тив отца Френсиса был задуман этот удар, хотя он и по-
ражал лежащего в могиле через его живого сына. Восемь
лет Риган ждал и искал случая для удара, пока старый
Р. Г. М.— Ричард Генри Морган—был еще жив. Но
такая возможность не представилась. Хоть Риган и
был Волком Уолл-стрита, но ему так и не по-
счастливилось ни разу напасть на Льва — до самой его
смерти.
623
И вот, неизменно прикрываясь маской доброжела-
тельства, Риган перенес свою ненависть с отца на сына.
Однако возникла эта ненависть из неверно понятых дей-
ствий и побуждений. За восемь лет до смерти Р. Г. М.
Риган пытался провести его, но безуспешно. Однако Ри-
гану и в голову не пришло, что Р. Г. М. разгадал
его намерения и не только разгадал, а и удостоверился
в правильности своей догадки, и тогда быстро и лов-
ко подставил ножку своему вероломному коллеге. Если
бы Риган подозревал, что Р. Г. М. известны его ве-
роломные замыслы, он, вероятно, проглотил бы пилюлю
и не помышлял бы о мести. Но, будучи уверен, что
Р. Г. М. такой же бесчестный человек, как и он сам, и
такой же низкий, Риган воспринял это как очередную,
ничем не вызванную и не обоснованную низость и решил
поквитаться с дерзким: разорить если не его, так его
сына.
И Риган стал ждать своего часа. Сначала Френсис
не вмешивался в биржевую игру, довольствуясь дохо-
дами от солидных предприятий, в которые были вложены
деньги его отца. И только, когда Френсис стал одним из
заправил компании «Тэмпико петролеум», когда он вло-
жил в это предприятие, сулившее миллионные прибыли,
несколько миллионов, Риган увидел возможность унич-
тожить молодого Моргана. Но уж теперь, раз эта воз-
можность появилась, он не стал терять времени даром,
хотя ему и надо было еще немало месяцев, чтобы не
спеша и методично подготовиться к атаке. Прежде чем
приступить к ней, Риган подробно выяснил, какие акции
у Френсиса на онкольном счету и какими он владеет
непосредственно.
Ригану потребовалось свыше двух лет, чтобы подго-
товиться. В нескольких корпорациях, где у Френсиса
были вложены значительные суммы, Риган был одним из
директоров и пользовался немалым влиянием: в «Фриско
консолидэйтед» он был председателем; в компании «Нью-
Йорк, Вермонт энд Коннектикут» — вице-председателем;
в «Норс-Уэстерн электрик», где сначала ему удалось при-
брать к рукам лишь одного из директоров, он постепенно,
с помощью закулисных интриг, подчинил себе две тре-
ти голосов. И так всюду — прямо или косвенно: через
624
корпорации и банковские филиалы — он сосредоточил
в своих руках все тайные пружины и рычаги финан-
сов и коммерции, от которых зависело богатство
Френсиса.
Однако все эти предприятия были мелочью по сравне-
нию с самым крупным— «Тэмпико петролеум». Тут, если
не считать каких-то жалких двадцати тысяч акций, куп-
ленных на бирже, Риган не имел никакой опоры и ничего
не контролировал, а между тем близилось время гигант-
ских финансовых манипуляций. «Тэмпико петролеум»
фактически была единоличной собственностью Френсиса.
Кроме него самого, в этом предприятии были крупно
заинтересованы несколько его друзей, в том числе и мис-
сис Каррузерс. Эта беспокойная особа без конца тере-
била Френсиса и даже, не стесняясь, надоедала ему теле-
фонными звонками. Однако были и такие — вроде
Джонни Пасмора,— которые никогда не тревожили его и
при встречах лишь вскользь, да и то оптимистически, го-
ворили о состоянии биржи и о финансах вообще. Но
Френсиса это удручало куда больше, чем бесконечные
приставания миссис Каррузерс.
Вследствие махинаций Ригана акции «Норс-Уэстерн
электрик» упали на целых тридцать пунктов и продол-
жали котироваться очень низко. Люди, считавшие себя
компетентными, пришли к выводу, что предприятие это
весьма ненадежно. Затем настала очередь маленькой ста-
рой, устойчивой, как Гибралтар, компании «Фриско кон-
солидэйтед». О ней пошли самые скверные слухи, погова-
ривали даже о банкротстве. «Монтана Лоуд» все еще
не могла оправиться после весьма придирчивого и да-
леко не лестного отчета Малэни о состоянии ее дел, и
даже Уэстон, крупный специалист в своей области, по-
сланный на место английскими вкладчиками, тоже не
смог сообщить ничего утешительного. «Импириэл танг-
стен», которая вот уже полгода не приносила никакого
дохода, сейчас терпела огромные убытки вследствие
крупной забастовки, которой не предвиделось конца.
И никто, кроме нескольких подкупленных профсоюзных
заправил, и не подозревал, что в основе всего этого ле-
жит золото Ригана.
21 Джек Лондон, т. 8
625
Таинственность и смертоносность этого наступления
на Френсиса парализовали энергию Бэскома. Казалось,
медленно сползающий с горы ледник увлекает за собой
в пропасть все, во что Френсис вложил хоть какие-то
деньги. Со стороны ничего особенного нельзя было за-
метить — это было просто неуклонное падение, вследствие
которого богатство Френсиса таяло с каждым днем. Па-
дали не только акции, принадлежавшие лично ему, но и
те, по которым он был должен банкам.
В это время поползли слухи о войне. Иностранным
послам одному за другим вручали паспорта, создавалось
впечатление, будто полмира становится под ружье.
Именно теперь, когда положение на бирже было неустой-
чивым и, казалось, вот-вот начнется паника, а крупные
державы медлили с объявлением моратория \ Риган ре-
шил нанести окончательный удар. Это был самый подхо-
дящий момент, чтобы провести игру на понижение, да
° О
еще вкупе с десятком других крупных «медведей» , кото-
рые молчаливо приняли главенство Ригана. Но даже они
толком не знали, в чем состоят его планы, и не догады-
вались, какова их подоплека. Они участвовали в игре
ради того, чтобы заработать, и полагали, что он играет
по той же причине. Им и в голову не приходило, что
главная мишень — Френсис Морган, или, вернее, призрак
его отца, против которого собственно и направлен этот
могучий удар.
Фабрика слухов под руководством Ригана заработала
вовсю. Быстрее всех и ниже всех падали акции предприя-
тий Френсиса, которые и без того уже котировались
очень низко — еще прежде, чем «медведи» начали сбивать
цены. Однако Риган избегал делать какой-либо нажим
на «Тэмпико петролеум». Среди всеобщего краха и смя-
тения акции этой компании непоколебимо удерживались
на высоком уровне. Риган с нетерпением ждал лишь той
минуты, когда отчаяние вынудит Френсиса выбросить их
на рынок, чтобы заткнуть другие бреши.
1	Мораторий — отсрочка погашения платежей, устанавли-
ваемая правительством на определенный срок, ввиду каких-либо
чрезвычайных обстоятельств.
2	Медведь — биржевик, играющий на понижение.
626
— Боже мой! Боже мой!
Бэском схватился рукой за щеку и сморщился так,
точно у него вдруг разболелись зубы.
— Боже мой! Боже мой! — повторил он.— Рынок по-
летел ко всем чертям. И вместе с ним «Тэмпико петро-
леум»! Кто бы мог предвидеть такое!
Френсис сидел в кабинете Бэскома, упорно стараясь
затянуться сигаретой и не замечая, что она у него не
горит.
— Все продают и продают, прямо наперегонки,—
промолвил он.
— Мы протянем самое большее до завтрашнего утра,
а потом вас пустят с молотка, и меня вместе с вами,—
просто сказал маклер, бросив быстрый взгляд на
часы.
Френсис тоже машинально взглянул на циферблат:
стрелки показывали двенадцать.
— Выбрасывайте на рынок остатки «Тэмпико»,—
устало сказал он.— Это даст нам возможность продер-
жаться до завтра.
— А что будет завтра?—спросил маклер.— Ведь
почва выбита у нас из-под ног и все вплоть до младших
клерков стремятся сбыть поскорее свои акции.
Френсис пожал плечами.
— Вы же знаете, я заложил и дом, и Дримуорлд, и
дачу в Адирондакских горах — и по самой высокой
цене.
— У вас есть друзья?
— В такое-то время!—с горечью заметил Френ-
сис.
— Вот именно в такое время!—подтвердил Бэ-
ском.— Послушайте, Морган. Я знаю, с кем вы были
дружны в колледже. Взять к примеру Джонни Пас-
мора...
— Да ведь он тоже по уши влез во все это. Когда я
прогорю, прогорит и он. И Дэйву Дональдсону придется
скоро начать жить на сто шестьдесят долларов в месяц.
А Крису Уэстхаузу придется пойти работать в кино. Он
всегда был хорошим актером, и, говорят, у него идеаль-
ное лицо для экрана.
21*
627
— Но у вас еще есть один друг — Чарли Типпери,—
напомнил Бэском, хотя явно было, что он сам не возлагает
на этого друга особых надежд.
— Есть,— столь же безнадежно согласился Френ-
сис.— Одна беда: его отец пока еще жив.
— Старый пес ни разу в жизни не рискнул и долла-
ром,— добавил Бэском.— Зато у него всегда под рукой
несколько миллионов. К несчастью только, он все никак
не умрет.
— Чарли мог бы уговорить его и сделал бы это для
меня, если бы не одно маленькое «но».
— У вас не осталось ценных бумаг под залог? —
живо спросил маклер.
Френсис кивнул:
— Попробуйте-ка выудить у старика хоть доллар без
залога!
Тем не менее несколько минут спустя Френсис, в
надежде застать Чарли Типпери в его конторе, уже
передавал секретарю свою визитную карточку. Фирма
Типпери была самой крупной ювелирной фирмой в
Нью-Йорке, да и, пожалуй, самой крупной в мире.
У старика Типпери было вложено в брильянты куда
больше, чем подозревали даже те, кому известно очень
многое.
. Как и предвидел Френсис, разговор с Чарли не при-
вел ни к чему. Старик все еще крепко держал в руках
узды правления, и сын почти не надеялся, что ему
удастся заручиться его помощью.
— Я ведь его знаю,— сказал он Френсису.— Я по-
пробую уломать его, но ни минуты не надейся, что из
этого что-нибудь выйдет. Кончится тем, что мы с ним
разругаемся. Досаднее всего, что у него ведь есть налич-
ные деньги, не говоря уж о великом множестве всяких
ценных бумаг и государственных облигаций. Но, ви-
дишь ли, мой дед в дни своей молодости, когда он еще
только становился на ноги и основывал дело, одолжил
одному своему другу тысячу долларов. Он так и не полу-
чил своих денег обратно и до самой смерти не мог этого
забыть. Не может забыть этого и мой папаша. Этот пе-
628
чальный опыт запомнился им обоим на всю жизнь. Отец
не даст ни пенни, даже под Северный полюс, если не по-
лучит закладную на все эти льды, да еще прежде он по-
шлет туда экспертов, чтобы оценить их. А ведь у тебя нет
никакого обеспечения. Но я вот что тебе скажу. Я пого-
ворю со стариком сегодня после обеда—в этот час он
почти всегда бывает благодушно настроен. Затем я по-
смотрю, чем располагаю сам и что могу для тебя сделать.
О, я понимаю, что несколько сот тысяч не устроят тебя,
но я сделаю все возможное и невозможное, чтобы раздо-
быть побольше. Как бы там ни было, завтра в девять
утра я буду у тебя...
— Мда, для меня это будет хлопотливый денек,—
слабо улыбнувшись, заметил Френсис и пожал руку
приятелю.— Меня уже в восемь часов не будет дома.
— В таком случае я приеду до восьми,— сказал Чарли
Типпери и еще раз сердечно пожал ему руку.— А по-
ка займемся делом. У меня уже появились кое-какие
идеи...
В тот же день у Френсиса было еще одно деловое
свидание. Когда он вернулся в контору своего маклера
Бэскома, тот сообщил ему, что звонил Риган и хотел
встретиться с ним. Риган просил передать, что у него
есть для Френсиса интересные новости.
— Я немедленно поеду к нему,— сказал Френсис, бе-
рясь за шляпу; лицо его сразу посветлело от вспыхнув-
шей надежды.— Он старинный друг моего отца, и если
кто-нибудь еще может вытащить меня из беды, то уж,
конечно, он.
— Не будьте в этом так уверены,— покачав головой,
сказал Бэском и помолчал немного, не решаясь выска-
зать то, что вертелось у него на языке.— Я звонил ему
перед самым вашим возвращением из Панамы. Я был
с ним очень откровенен. Я сказал ему, что вы в отъезде
и что положение ваше весьма печально, и... ну, да вот
так напрямик и спросил: могу ли я рассчитывать на его
помощь в случае нужды? И тут он начал увиливать от
ответа. Вы знаете, как люди умеют увиливать, когда их
просят об одолжении. Вот так же было и с ним.
629
Но мне показалось, что тут кроется еще кое-что... Нет,
я не решился бы сказать, что это враждебность, а
только у меня создалось впечатление... Ну, в общем
мне показалось, что он как-то уж очень равнодушно
и хладнокровно относится к перспективе вашего разо-
рения.
— Какая ерунда! — рассмеялся Френсис.— Он был
слишком хорошим другом моего отца.
— А вы когда-нибудь слышали о слиянии «Космопо-
литен рейлуэйз»?— многозначительно спросил Бэ-
ском.
Френсис кивнул.
— Но меня тогда еще не было на свете,— немного
погодя сказал он.— Я только знаю кое-что понаслышке.
Так расскажите же, в чем там было дело? Почему вы
вдруг об этом вспомнили?
— Слишком долго рассказывать, но послушайтесь мо-
его совета: когда увидите Ригана, не выкладывайте ему
всех своих карт. Пусть он сыграет первым. И если он что-
нибудь собирается вам предложить, пусть сделает это без
всякой просьбы с вашей стороны. Конечно, быть может
я и ошибаюсь, но вам не вредно было бы сначала по-
смотреть его карты.
Через полчаса Френсис уже сидел один на один с Ри-
ганом в его кабинете. Он настолько ясно сознавал, ка-
кая ему грозит беда, что с трудом сдерживался, чтобы
не признаться в этом откровенно; однако, памятуя совет
Бэскома, старался возможно небрежнее говорить о со-
стоянии своих дел. Он даже пробовал разыгрывать пол-
ное спокойствие.
— По уши завяз, а? — начал Риган.
— Ну, не так глубоко, голова у меня еще на поверх-
ности,— шутливо откликнулся Френсис.— Я еще могу
дышать и тонуть не собираюсь.
Риган ответил не сразу. Несколько минут он изу-
чал последние данные на ленте биржевого телеграфа.
— И все-таки ты выбросил на рынок довольно много
акций «Тэмпико петролеум».
— Зато их прямо рвут из рук,— парировал Френсис
и впервые за все время с удивлением подумал, что, быть
630
может, Бэском и прав.— Ничего, я заставлю своих про-
тивников проглотить столько акций, что их тошнить
начнет.
— И все-таки заметь, акции «Тэмпико» начинают
падать, хоть их и раскупают вовсю. Вот что очень
странно! — сказал Риган.
— Когда на бирже идет игра на понижение, всякие
странные вещи случаются,— спокойно и мудро возразил
Френсис.— Но когда мои враги напихают себе брюхо
тем, отчего я с радостью готов избавиться, у них начнутся
колики. И тогда кое-кому придется дорого заплатить за
то, чтоб избавиться от последствий своего обжорства.
Я думаю, что они вывернут карманы еще прежде, чем я
разделаюсь с ними.
— Но ведь ты уже дошел до точки, мой мальчик.
Я следил за этой битвой на бирже, когда тебя еще здесь
не было. «Тэмпико петролеум» — твоя единственная и по-
следняя опора.
Френсис покачал головой.
— Это не совсем так,— солгал он.— У меня есть ка-
питаловложения, о которых мои противники на бирже и
не подозревают. Я их заманиваю в западню — нарочно
заманиваю. Конечно, Риган, я говорю вам это по секрету.
Вы ведь были другом моего отца. Я выкручусь из этой
заварухи. И если хотите послушаться моего совета, то по-
купайте, пока цены на рынке такие низкие. Можете не
сомневаться, что свободно расплатитесь за все, когда
цены поднимутся.
— Какие же это капиталовложения у тебя еще
есть?
Френсис пожал плечами.
— Мои противники узнают об этом, когда биржа бу-
дет затоварена моими акциями.
— Втираешь очки!—с восхищением воскликнул Ри-
ган.— Но держишься ты крепко, совсем как, бывало,
старик Р. Г. М. Только, чтобы я поверил, тебе придется
доказать мне, что это не очковтирательство.
Риган ждал ответа, и тут Френсиса вдруг осенило.
— Что тут доказывать, вы правы,— пробормотал
он.— Я действительно втирал вам очки. Я тону: вода уже
631
дошла мне до ушей. Но я выплыву, если вы мне помо-
жете. Вспомните о моем отце и протяните руку помощи
сыну. Если вы поддержите меня, им всем кисло при-
дется...
И вот тут-то Волк Уолл-стрита показал свои зубы.
Он ткнул пальцем в портрет Ричарда Генри Моргана.
— Как ты думаешь, почему я держу его у себя на
стене столько лет? —спросил он.
Френсис кивнул: понятно, мол, между вами была
проверенная годами давняя дружба.
— Нет, не угадал,— с мрачной усмешкой произнес
Риган.
Френсис недоуменно пожал плечами.
— Для того, чтобы всегда помнить о нем!—продол-
жал Волк.— И я не забываю его ни на миг. Псмнишь
историю со слиянием «Космополитен рейлуэйз»? Твой
отец провел меня на этом деле. И здорово провел, уж по-
верь! Но он был слишком хитер, чтобы я мог с ним по-
квитаться. Вот почему я повесил тут его портрет и стал
терпеливо ждать. И дождался!
— Вы хотите сказать?..— спокойно спросил Френсис.
— Вот именно,— прорычал Риган.— Я ждал и подго-
тавливал наступление. И сейчас мой день настал. Щенок
во всяком случае у меня в руках.— Он с ехидной усмеш-
кой взглянул на портрет.— И если это не заставит ста-
рого хрыча перевернуться в гробу, тогда уж...
Френсис поднялся с кресла и долго с любопытствохМ
смотрел на своего противника.
— Нет,— сказал он, точно разговаривая сам с со-
бой.— Нет, не стоит.
— Что не стоит?—сразу заподозрив неладное,
спросил Риган.
— Отлупить вас,— был спокойный ответ.— Я мог бы
в пять минут вот этими руками отправить вас на тот
свет. Никакой вы не волк, вы просто помесь дворняжки
с хищным хорьком. Мне говорили, что от вас можно этого
ожидать, но я не поверил и пришел сюда, чтобы самому
убедиться. Мои друзья были правы. Вы вполне заслужи-
ваете всех тех прозвцщ, какими они вас награждали. Уф,
надо поскорее убираться отсюда. Здесь пахнет, как в
лисьей норе. Ну и вонища!
632
Уже взявшись за ручку двери, он помедлил и огля-
нулся. Ему не удалось вывести Ригана из себя.
— Так что же ты собираешься предпринять? — с из-
девкой спросил тот.
— Если разрешите мне позвонить по телефону моему
маклеру, тогда, может, узнаете,— ответил Френсис.
— Пожалуйста, мой мальчик,— любезно отозвался
Риган, но тут же, заподозрив подвох, добавил:—Я сам
соединю тебя с ним.
И только убедившись, что у телефона действительно
Бэском, он передал трубку Френсису.
— Вы были правы,— сказал тот Бэскому.— Риган за-
служивает всех тех прозвищ, какими вы его награждали,
и даже больше того. Продолжайте придерживаться вы-
работанного нами плана. Мы можем прижать его, когда
нам заблагорассудится, хотя старая лиса ни минуты не
верит этому. Он считает, что ему удастся обобрать меня
до нитки.— Френсис помолчал, обдумывая, как бы по-
ловчее обмануть противника, затем продолжал: —
Я- скажу вам сейчас кое-что, чего вы пока не знаете. Это
он с самого начала вел на нас наступление. Так что те-
перь нам известно, кого придется хоронить.
Сказав еще несколько фраз в том же духе, он повесил
трубку.
— Видите ли,— пояснил он, снова останавливаясь у
порога,— вы так ловко заметали следы, что мы никак
не могли догадаться, чья это работа. Черт возьми, Ри-
ган, мы ведь собирались измордовать какого-то неизвест-
ного противника, которого считали в десять раз сильнее
вас. Теперь, когда оказалось, что это вы, все будет куда
проще. Мы готовились к тяжелым боям, а сейчас все све-
дется к легкой победе. Завтра в это время, вот здесь, в
вашем кабинете, состоится панихида, и вы не будете
в числе плакальщиков. Вы будете покойником, самым
настоящим финансовым трупом, после того как мы раз-
делаемся с вами.
— Точная копия Р. Г. М.,— с усмешкой заметил ста-
рый Волк.:—Боже мой, как он умел втирать очки!
— Какая жалость, что он не похоронил вас и не из-
бавил меня от этих хлопот! — бросил ему на прощанье
Френсис.
633
— И от всех расходов, связанных с этим,— крикнул
ему вслед Риган.— Вам это дороговато обойдется, моло-
дой человек, а панихид в этом кабинете никаких не будет.
— Ну-с, завтра решающий день,— заявил Френсис
Бэскому, когда они прощались в этот вечер.— Завтра
к этому времени с меня уже сдерут скальп и я буду пре-
парирован по всем правилам: этакий высушенный на
солнце и прокопченный экземпляр для частной коллек-
ции Ригана. Но кто бы мог поверить, что этот старый
подлец имеет против меня зуб! Ведь я никогда не делал
ему ничего дурного. Напротив, я всегда считал его луч-
шим другом отца. Если бы только Чарли Типпери уда-
лось выудить что-нибудь у своего папаши...
— Или если бы Соединенные Штаты вдруг объявили
мораторий,— в тон ему заметил Бэском, нимало, впрочем,
не надеясь на это.
’ А Риган в эту минуту говорил собравшимся у него
агентам и мастерам по фабрикации слухов:
— Продавайте! Продавайте! Продавайте все, что у
вас есть, и тут же вручайте акции покупателям. Я не вижу
конца этому понижению!
А Френсис, купив по дороге домой последний выпуск
вечерней газеты и пробежав ее глазами, увидел заголовок,
набранный огромными буквами:
Я НЕ ВИЖУ КОНЦА ПОНИЖЕНИЮ,—
ПРЕДОК АЗЫВ ЛЕТ ТОМАС РИГАН».
На следующее утро, в восемь часов, когда Чарли Тип-
пери прибыл к Френсису, его уже не было дома. В эту
ночь правительство в Вашингтоне не спало, и ночные
телеграммы разнесли по всей стране сообщение о том,
что хотя Соединенные Штаты и не вступили в войну,
однако объявлен мораторий и платежи прекращаются.
В семь часов, когда Френсис еще был в постели, к нему
явился сам Бэском f этими вестями, и Френсис тут же
поехал с ним на Уолл-стрит. То, что правительство объ-
явило мораторий, вселило в них надежду, и им пред-
стояло многое сделать.
634
Чарльз Типпери, однако, был не первым, кто при-
ехал в то утро во дворец на Риверсайд-драйв. Около
восьми часов у парадного входа позвонили черные от за-
гара, пропыленные Генри и Леонсия. Оттолкнув в сто-
рону младшего камердинера, открывшего им дверь, они
прямо направились в комнаты, к великому смятению вы-
бежавшего им навстречу Паркера.
— Напрасно будете подниматься,— сказал им Пар-
кер.— Мистера Моргана нет дома.
— Где же он? — спросил Генри, перекладывая чемо-
дан из руки в руку.— Нам нужно увидеть его pronto.
A pronto, да будет вам известно, означает немедленно.
Кто вы такой, черт возьми?
— Я камердинер мистера Моргана,— торжественно
ответил Паркер.— А вы кто будете?
— Моя фамилия Морган,— отрезал Генри и огля-
нулся вокруг, словно ища чего-то; затем он открыл дверь
в библиотеку и увидел там телефоны.— Где Френсис?
По какому номеру я могу его вызвать?
— Мистер Морган специально наказал, чтобы никто
не беспокоил его по телефону, разве только по очень
важному делу.
— Ну, так у меня как раз важное дело. Давайте
номер.
— Мистер Морган чрезвычайно занят сегодня,—
упрямо повторил Паркер.
— Его здорово прижало, а?—спросил Генри.
Лицо камердинера оставалось бесстрастным.
— Похоже, что его сегодня разденут до нитки, а?
Лицо Паркера словно одеревенело, казалось он не по-
нимает, что ему говорят.
— Повторяю вам еще раз: мистер Морган очень за-
нят...— начал он.
— Фу ты черт рогатый! — рассердился Генри.—
Ведь это же ни для кого не секрет, что его схватили на
бирже за горло. Это всем известно. Все утренние газеты
кричат об этом. Да ну же, господин камердинер, говорите
номер. У меня к нему очень важное дело.
Но Паркер был неумолим.
— Как фамилия его адвоката? Или фамилия его мак-
лера? Или кого-нибудь из его представителей?
635
Паркер покачал головой.
— Если вы скажете мне, какое у вас к нему дело...—
начал камердинер.
Генри бросил чемодан на пол и, казалось, готов был
ринуться на Паркера и вытрясти из него ответ, но тут
вмешалась Леонсия.
— Скажи ему!—посоветовала она.
— Сказать ему?! Зачем же: я лучше покажу ему. Эй
вы, подите сюда! — Генри вошел в библиотеку, положил
чемодан на письменный стол и начал отпирать его.— Слу-
шайте, господин камердинер, у нас настоящее, что ни на
есть самое важное дело к мистеру Моргану. Мы приехали
спасти его, вытащить из беды. Мы привезли ему миллио-
ны— вот здесь, в этом чемодане...
Паркер, который до сих пор слушал с холодным,
осуждающим видом, при последних словах испуганно по-
пятился. Эти странные гости либо сумасшедшие, либо
хитрые злоумышленники. Ведь в эту самую минуту, пока
они удерживают его тут своими баснями о миллионах, их
соучастники, может быть, уже очистили весь верхний
этаж. Что же до чемодана, то, может, в нем и динамит —
кто его знает!
— Стой!
И прежде чем Паркер успел выскочить из комнаты,
Генри схватил его за шиворот и повернул лицом к столу.
Другой рукой Генри приподнял крышку чемодана, и
глазам Паркера предстала груда нешлифованных дра-
гоценных камней. Паркер был близок к обмороку, но
Генри совсем неверно истолковал причину его волнения.
— Надеюсь, я убедил вас? — торжествующе спросил
Генри.— А теперь будьте славным малым и дайте мне
номер телефона.
— Присядьте, пожалуйста, сэр... и вы, сударыня,—
пробормотал Паркер, почтительно кланяясь и весьма
удачно сумев взять себя в руки.— Присядьте, пожалуй-
ста. Я оставил номер телефона мистера Моргана в его
спальне; он записал мне его сегодня утром, когда я по-
могал ему одеваться. Я сию минуту вам его принесу.
А пока присядьте, пожалуйста.
Выйдя за дверь библиотеки, Паркер вновь обрел яс-
ность ума и тотчас проявил необычайную деловитость и
636
распорядительность. Поставив младшего швейцара у
парадного хода, а старшего — у двери в библиотеку, он
разослал остальных слуг обследовать комнаты верхнего
этажа — посмотреть, не прячутся ли там сообщники этих
преступников. Сам же по телефону из буфетной вызвал
ближайший полицейский участок.
— Да, сэр,— повторил он в ответ на вопрос дежур-
ного сержанта.— Это либо двое сумасшедших, либо двое
преступников. Пожалуйста, сэр, пришлите немедленно
полицейскую карету с охраной. Я еще не знаю, какие
страшные преступления, быть может, сейчас совершаются
под крышей этого дома...
Тем временем швейцар, выйдя на звонок к парадной
двери, с явным облегчением впустил Чарли Типпери,
одетого во фрак, несмотря на утренний час,— швейцар
знал, что это давний и испытанный друг хозяина. Так же
обрадовался ему и старший швейцар, который, подмиги-
вая и всячески предостерегая Чарли Типпери, распахнул
перед ним дверь библиотеки.
Ожидая увидеть там бог знает что или бог знает
кого, Чарли Типпери вошел в комнату, где сидели не-
знакомые мужчина и женщина. Их загорелые и усталые
после дороги лица не вызвали у него, как у Паркера, ни-
каких подозрений, а скорее побудили отнестись к ним
с большим вниманием, чем то, которое обычно уделяет
житель Нью-Йорка заурядным приезжим. Красота Леон-
сии поразила его, и он сразу понял, что перед ним на-
стоящая леди. Бронзовое лицо Генри, так похожее на
Френсиса и Р. Г. М., понравилось ему и внушило ува-
жение.
— Доброе утро,— обратился он к Генри, отвешивая
поклон обоим.— Вы друзья Френсиса?
— О сэр! — воскликнула Леонсия.— Больше чем
друзья! Мы приехали, чтобы спасти его. Я читала утрен-
ние газеты. Если бы не глупость слуг...
У Типпери исчезли последние сомнения. Он протянул
руку Генри.
— Чарльз Типпери,— отрекомендовался он.
— Морган, Генри Морган,— в свою очередь назвал
себя Генри, хватаясь за его руку, как утопающий за спа-
637
сательный круг.— А это мисс Солано. Сеньорита Со-
лано— мистер Типпери. Собственно говоря, мисс Солано
моя сестра.
— Я, видите ли, пришел по тому же делу, что и вы,—
объявил Чарли Типпери после того, как с представле-
ниями было покончено.— Спасти Френсиса, насколько я
понимаю, может лишь звонкая монета или такие цен-
ности, которые могут быть превращены в деньги. Я при-
нес все, что мне удалось наскрести за эту ночь, хотя я
убежден, что этого недостаточно...
— Сколько вы принесли? — напрямик спросил Генри.
— Миллион восемьсот тысяч. А вы?
— Да так, пустяки,— сказал Генри, указывая на рас-
крытый чемодан и не подозревая, что он говорит с пред-
ставителем третьего поколения ювелиров — экспертов по
драгоценным камням.
Чарли Типпери взял наугад с полдюжины камней
и быстро осмотрел их, а еще быстрее определил на взгляд,
сколько их тут; лицо его вспыхнуло — так он был по-
трясен.
— Да ведь тут на миллионы и миллионы долла-
ров камней! — воскликнул он.— Что вы намерены с ними
делать?
— Продать их, чтобы помочь Френсису выпутаться,—
ответил Генри.— Их примут как обеспечение под любую
сумму, не правда ли?
— Закройте чемодан! — приказал Чарли Типпери.—
Я сейчас позвоню по телефону. Я хочу застать отца, пока
он еще дома,— бросил он через плечо, уже стоя у теле-
фона и дожидаясь, когда его соединят с отцом.— Отсюда
до нас всего пять минут ходу.
Он как раз заканчивал краткий разговор с отцом,
когда в комнату вошел Паркер в сопровождении лейте-
нанта полиции и двух полисменов.
— Вот она, вся шайка, лейтенант, арестуйте их,—
сказал Паркер.— Ах, прошу прощения, мистер Типпери!
Не вас, конечно! Только вот этих двух, лейтенант. Пу-
скай суд решает, кто они. Сумасшедшие-то наверняка, а
может, что и посерьезнее.
— Здравствуйте, мистер Типпери,— сказал лейте-
нант, узнав молодого человека.
638
— Никого не надо арестовывать, лейтенант Бернс,—
улыбнувшись, заметил Чарли.— Можете отослать свою
карету назад в участок. Я объясню потом все инспектору.
Но вам придется проводить меня и этих подозрительных
людей с их чемоданом ко мне домой. Вы будете нас охра-
нять. О, не меня, а этот чемодан: в нем миллионы — хо-
лодные, ослепительные, прекрасные. Когда я открою этот
чемодан перед моим отцом, вы увидите зрелище, какое
мало кому доводилось видеть. А теперь идемте! Мы
только зря теряем время.
Он вместе с Генри схватился за ручку чемодана. За-
метив это, лейтенант Бернс тотчас подскочил к ним.
— Пока мы еще не договорились, я, пожалуй, сам
понесу его,— сказал Генри.
— Конечно, конечно,— согласился Чарли Типпери.—
Только не будем терять драгоценного времени. Ведь нам
еще надо договориться. Пойдемте же! Быстрее!
Глава двадцать девятая
Мораторий, объявленный правительством США, по-
мог стабилизировать положение, и акции на бирже пере-
стали падать, а некоторые даже поднялись в цене. Такая
картина наблюдалась в отношении акций почти всех
предприятий, кроме тех, в которые были вложены ка-
питалы Френсиса и которыми Риган играл на пони-
жение. Он продолжал играть на понижение, вызывая
неуклонное падение цен, и с радостью отметил, что на
рынке появились большие пакеты акций «Тэмпико петро-
леум», которые, очевидно, выбрасывал не кто иной, как
Френсис.
— Теперь пришло наше время,— скомандовал Риган
своим сообщникам.— Продавайте и покупайте. В обоих
случаях будете в выигрыше. И все время помните о спи-
ске предприятий, который я вам дал. Продавайте только
эти акции, да так, чтоб их побыстрее вручить покупа-
телю. Они будут падать и падать. А все остальное поку-
пайте, и покупайте немедленно; и вручайте покупателю
все, что продадите... Поймите, это дело беспроигрышнее,
639
а продолжая сбывать акции, указанные в списке, вы
убьете сразу двух зайцев.
— А вы-то сами что будете делать? — спросил один
из «медведей».
— Я? Мне покупать нечего,— был ответ.— Пусть это
служит вам доказательством, что я даю вам честный со-
вет и что у меня нет сомнений в правильности этой так-
тики. Я не продал ни одной акции, кроме тех, которые
указаны в списке, так что я ничего не должен покупате-
лям. Я тут же рассчитываюсь с ними и продолжаю дер-
жаться списка, и только списка. В этом и заключается
моя игра, и вы можете принять в ней участие: надо только
продавать и тут же рассчитываться с покупателем.
— Вот и вы, наконец! — в отчаянии воскликнул Бэ-
ском, когда Френсис в половине одиннадцатого вошел
в его кабинет.— На бирже цены на все пошли вверх,
кроме акций ваших предприятий. Риган хочет пустить
вам кровь. Вот уж никогда бы не подумал, что он может
проявить такую силу! Мы не способны выдержать этот
натиск, нам крышка. Мы раздавлены — и вы, и я, и
все мы...
Никогда еще Френсис не был так спокоен, как сейчас.
«Раз все потеряно, чего же волноваться?» — рассуждал
он. Не будучи большим специалистом в биржевой игре,
он все же вдруг увидел просвет, которого не заметил
многоопытный и слишком детально ее знавший Бэском.
— Не принимайте все так близко к сердцу,— посове-
товал Френсис, меж тем как зародившийся в его мозгу
план с каждой секундой принимал все более ясные очер-
тания.— Давайте покурим и обсудим немного положение.
Бэском нетерпеливо махнул рукой.
— Да подождите же,— взмолился Френсис.— По-
стойте! Послушайте! Вы говорите, что мне крышка?
Маклер кивнул.
— И вам тоже?
Снова кивок.
— Значит, мы с вами разорены, разорены дотла,—
продолжал Френсис развивать созревший у него в го-
лове план.— А для вас и для меня совершенно ясно, что
640
не может быть ничего хуже полного, абсолютного, сто-
процентного, окончательного разорения.
— Мы теряем драгоценное время,— запротестовал
Бэском, кивком головы все же давая понять, что он со-
гласен с этим выводом.
— Что же нам осталось терять, если мы с вами разо-
рены, как мы только что признали?—с улыбкой произ-
нес Френсис.— Если человек разорен дотла, то уже ни
время, ни покупка, ни продажа акций — ничто не имеет
для него значения. Все ценности перестали теперь для
нас существовать. Вам это понятно или нет?
— Ну, и что вы предлагаете? — спросил Бэском с
внезапным спокойствием, какое порождает отчаяние.—
Меня разорили, я вылетел в трубу, да еще с каким тре-
ском!
— Вот теперь вы меня поняли! — обрадовался Френ-
сис.— Вы — член биржи. Так кто же вам мешает участво-
вать в игре? Продавайте или покупайте. Делайте все, что
вашей душе угодно. И моей тоже. Нам нечего терять.
Сколько бы вы ни вычитали из нуля, все равно будет
нуль. Мы спустили все, что у нас было. А теперь да-
вайте спустим то, чего у нас нет.
Бэском еще пытался слабо протестовать, но Френсис
решительно положил конец его сопротивлению.
— Помните: сколько бы вы ни вычитали из нуля,
все равно будет нуль.
И вот Бэском, следуя советам Френсиса, но действуя
уже не как его маклер, а на собственный страх и риск,
пустился в самую сумасшедшую финансовую авантюру,
какую он когда-либо предпринимал в своей жизни.
— Ну, вот и все,— со смехом сказал Френсис в поло-
вине двенадцатого,— теперь мы можем и выйти из игры.
И помните: положение наше в данную минуту ничуть нс
хуже, чем оно было час назад. Тогда мы были на нуле.
Мы и сейчас на нуле. Теперь вы в любое время можете
вывесить объявление о распродаже имущества.
Бэском тяжело опустился в кресло и устало взялся за
телефонную трубку, намереваясь отдать распоряжение
прекратить борьбу и объявить безоговорочную капиту-
ляцию, как вдруг дверь распахнулась и в комнату
ворвался знакомый припев старой пиратской песни. При
641
первых же звуках этой песни Френсис вырвал трубку из
рук маклера и бросил ее на рычаг.
— Стойте! — закричал Френсис.— Слушайте!
И они услышали:
Мы — спина к спине — у мачты,
Против тысячи вдвоем!
А затем и сам Генри ввалился в комнату, таща огром-
ный чемодан, но уже не тот, который был у него утром.
Увидев его, Френсис подхватил припев.
— Что случилось?—спросил Бэском у Чарли Тип-
пери.
Друг Френсиса был попрежнему во фраке, но выгля-
дел совсем серым и измученным после бессонной ночи и
пережитых волнений.
Типпери вынул из внутреннего кармана и вручил Бэ-
скому три индоссированных чека на общую сумму в мил-
лион восемьсот тысяч долларов.
Бэском грустно покачал головой.
— Слишком поздно,— сказал он.— Это лишь капля
в море. Положите их обратно в карман. Нечего пускать
деньги на ветер!
— Подождите-ка,— воскликнул Чарли Типпери, вы-
хватил чемодан из рук Генри, продолжавшего распевать
во все горло, и открыл его.— А вот это вам не поможет?
«Это» состояло из огромной кипы аккуратно сложен-
ных пачек облигаций и ценных бумаг с золотым обрезом.
— Сколько тут?—задыхаясь, спросил Бэском, и му-
жество вспыхнуло в нем, словно разгоревшееся пламя
костра.
А Френсис, пораженный столь солидным подкрепле-
нием, перестал петь и замер с раскрытым ртом. Но когда
Генри вытащил из внутреннего кармана еще двенадцать
индоссированных чеков, Френсис и Бэском совсем оне-
мели и вытаращили глаза, ибо каждый чек был на мил-
лион долларов.
— И мы можем получить еще сколько угодно там,
где получили это,— небрежно бросил Генри.— Доста-
точно тебе сказать слово, Френсис, и мы сотрем эту
банду «медведей» в порошок. А теперь живо принимайся
за дело! Все только и говорят о том, что ты разорен
642
дотла. Покажи-ка им, где раки зимуют! Разори всех до
единого, кто полез на тебя! Вытряси из них все золото
вплоть до часов и коронок на зубах.
— Значит, вы все-таки нашли сокровище старого
сэра Генри? — обрадованно спросил Френсис.
— Нет,— покачал головой Генри.— Это часть древ-
него сокровища майя; тут, примерно, одна треть. Вторая
треть находится у Энрико Солано, а последняя отдана на
хранение «Национальному банку ювелиров и торговцев».
Знаешь, у меня для тебя много новостей. Я расскажу
тебе их, когда ты сможешь меня выслушать.
Но Френсис уже готов был их слушать. Бэском лучше
его знал, что надо делать, и уже отдавал по телефону рас-
поряжения своим помощникам покупать акции в таких
огромных количествах, что всего состояния Ригана не
могло хватить на то, чтобы вручить покупателям все, что
он продал с обязательством доставить в кратчайший
срок.
— Торрес умер,— сообщил Генри.
— Урра! — возликовал Френсис, услышав эту но-
вость.
— И умер, точно крыса в крысоловке. Я видел его
голову, которая торчала из щели в скале. Зрелище было
не из приятных. И начальник полиции тоже умер. И... и
еще кое-кто умер...
— Неужели Леонсия! — воскликнул Френсис.
Генри покачал головой.
— Кто-нибудь из Солано? Старый Энрико?
— Нет, твоя жена, миссис Морган. Ее убил Торрес,
застрелил самым подлым образом. Я был рядом с ней,
когда она упала. А теперь держись: у меня есть для тебя
еще новости. Леонсия тут рядом, в соседней комнате, и
ждет тебя. Стой, куда ты? Погоди! Выслушай до конца!
Есть еще новости, которые я должен сообщить тебе,
прежде чем ты ее увидишь. Фу ты черт рогатый! Будь
сейчас на моем месте один знакомый китаец, уж он бы
заставил тебя заплатить миллиончик за этот секрет, ко-
торый я тебе собираюсь выложить задаром.
— Ну, так выкладывай, что там еще? — нетерпеливо
спросил Френсис.
643
— Новость безусловно приятная, и даже очень, самая
приятная, какую ты когда-либо слышал. Я... только, по-
жалуйста, не смейся и не вздумай снести мне голову с
плеч... Так вот: у меня появилась сестра.
— Ну и что же?—грубо перебил Френсис.— Я всег-
да знал, что у тебя есть сестры в Англии.
— Но ты меня не понимаешь,— продолжал интриго-
вать его Генри.— У меня появилась совсем новая сестра,
вполне взрослая, и такая красавица, что другой такой
на свете нет.
— Ну и что же?—пробурчал Френсис.— Для тебя
это, наверно, очень приятная новость. Но я-то тут при
чем?
— Ну вот, мы и подошли к самому главному,—
ухмыльнулся Генри.— Ты женишься на ней. Даю тебе на
это полное разрешение...
— Даже если бы она была десять раз твоя сестра и
сто раз красавица, я бы все равно на ней не женился,—
перебил его Френсис.— Такой женщины, на которой я
мог бы жениться, нет на свете.
— И все-таки, Френсис, мой мальчик, на этой жен-
щине ты женишься. Я это знаю. Я это всем своим нут-
ром чувствую. Хочешь пари?
— Ставлю тысячу, что не женюсь.
— Нет, уж ты повысь ставку, чтобы это было настоя-
щее пари,— сказал Генри.
— Могу поставить, сколько хочешь.
— Отлично. В таком случае тысячу пятьдесят дол-
ларов. А теперь пройди в соседнюю комнату и посмотри
на невесту.
— Она там с Леонсией?
— Ничего подобного. Она одна.
— Мне послышалось, что ты сказал — там Леонсия.
— Да, сказал. Я это сказал. И Леонсия действительно
там. И с ней нет ни одной живой души: она ждет тебя,
чтобы поговорить с тобой.
Тут уж Френсис начал сердиться >
— Ну чего ты меня водишь за нос?—спросил он.—
Ни черта не пойму из твоего кривляния. То у тебя там
твоя новая сестрица, то твоя жена...
644
— Кто это сказал, что у меня есть жена? — в свою
очередь вспылил Генри.
— Сдаюсь,— воскликнул Френсис.— Пойду к Леон-
сии. А с тобой мы поговорим позже, когда к тебе вер-
нется здравый рассудок.
Он шагнул было к двери, но Генри остановил его.
— Еще одну секунду, Френсис, и я отпущу тебя,—
сказал он.— Может быть, ты хоть сейчас что-нибудь пой-
мешь. Я не женат. В соседней комнате тебя ждет одна
девушка. Эта девушка — моя сестра. И она же — Ле-
онсия.
Потребовалось целых полминуты, чтобы Френсис по-
нял смысл этих слов. А когда понял, то стремглав ри-
нулся к двери, но Генри опять задержал его.
— Так я выиграл? — спросил Генри.
Но Френсис, оттолкнув его в сторону, распахнул дверь
и захлопнул ее за собой.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В восьмой, дополнительный, том настоящего издания сочинений
Джека Лондона входят романы «Маленькая хозяйка большого
дома» и «Сердца трех».
Роман «Маленькая хозяйка большого дома'» впервые напеча-
тан в журнале «Космополитен мэгэзин» в апреле 1915 — январе
1916 года и в 1916 году вышел отдельным изданием (Нью-Йорк).
Роман «Сердца трех» впервые напечатан в газете «Нью-Йорк
джорнэл» в мае — июне 1919 года и в 1920 году вышел отдель-
ным изданием (Нью-Йорк).
646
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
к Собранию сочинений
Джека Лондона в 8 томах

Том Стр.
«Алоха Оэ».................................... 2	285
«Ату их, ату!»................................ 3	80
Белое безмолвие............................... 1	51
Белый клык.................................... 4	299
Бесстыжая ............................. ....	3	304
Болезнь одинокого вождя ...................... 1	450
Бродяга и фея................................. 3	94
Бурый волк.................................... 2	125
Буйный характер Алоизия Пенкберна ...	3	126
«Быки» ....................................... 2	254
В дебрях Севера .............................. 1	388
1 Великая загадка............................. 1	203
Великий кудесник.............................. 1	374
Вера в человека............................... 1	479
Время-не-ждет................................. 7	7
Гиперборейский напиток ....................... 1	291
Гниль завелась в штате Айдахо................. 5	666
Дом Мапуи..................................... 2	294
Дочь северного сияния ........................ 1	246
Дьяволы на Фуатино ........................... 3	148
Железная пята ................................ 5	9
Жемчуг Парлея................................. 3	197
649
Том Стр,
Жена короля .................................. 1	127
' Женское презрение .......................... 1	265
За тех, кто в пути! .......................... 1	41
' Закон жизни................................. 1	257
Зов предков................................... 1	547
Золотое дно................................... 1	493
Золотой каньон................................ 2	80
Золотой мак................................... 2	27
Игра ......................................... 2	357
История Джис-Ук............................... 1	408
Как аргонавты в старину ...................... 3	379
Как я стал социалистом........................ 5	646
Картинки................................... 2	226
Киш, сын Киша................................. 1	310
Когда боги смеются......................... 2	162
Конец сказки............................... 3	279
Костер ....................................... 1	321
Кулау-прокаженный ......................... 2	317
Кусок мяса................................. 2	333
Лига стариков................................. 1	432
Лунная долина ............................. 6	9
Любительский вечер............................ 1	529
Любовь к жизни............................. 2	39
Люди бездны................................ 2	405
Лютый зверь ............................... 6	499
Маленькая хозяйка большого дома............ 8	7
Маленький счет Суизину Холлу .............. 3	177
Майкл, брат Джерри......................... 7	317
Мартин Иден ............................... 5	257
Мексиканец................................. 3	251
Местный колорит .............................. 1	511
Меченый ................................... 2	273
Морской волк.................................. 4	7
Мудрость снежной тропы........................ 1	145
Мужество женщины........................... 1	188
650
Том	Стр
На берегах Сакраменто ..................... 2	16
В далеком краю ............................ 1	91
На Сороковой Миле.......................... 1	80
На цыновке Макалоа ........................ 3	325
Нам-Бок — лжец............................. 1	338
Неожиданное ................................. 2	102
О себе .................................... 3	639
Однодневная стоянка ....................... 2	175
Отступник ... ............................. 2	142
Перья Солнца............................... 3	225
По праву священника ....................... 1	ИО
Под палубным тентом........................ 3	43
Польза сомнения ........................... 3	24
Предисловие к сборнику «Борьба классов» ...	5	651
Прибой Канака ............................. 3	350
Признание.................................. 2	210
Революция ................................. 5	671
Рожденная в ночи........................... 3	110
Северная Одиссея........................... 1	154
Сердца трех................................ 8	ЗЭ1
Светлокожая Ли Ван......................... 1	355
Сказание о Кише ........................... 2	7
Смок Ееллью................................ 3	411
Смок и Малыш ............................ 3	530
Страшные Соломоновы острова ............  .	3	7
«Сцапали».................................. 2	239
Сын Волка ................................. 1	62
Там, где расходятся пути ..................... 1	233
Тропой ложных солнц........................ 2	59
Тысяча дюжин ................................. 1	460
Убить человека............................. 3	51
651
Том Стр
Finis ....................................... 2	192
«Фома Гордеев»................................. 5	633
Храм гордыни................................. 3	65
Человек со шрамом ............................. 1	219
Что значит для меня жизнь.................. 5	656
СОДЕРЖАНИЕ
МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА БОЛЬШОГО ДОМА
(Роман)
Перевод В» О. Станевич
Глава первая ............................... 7
Глава вторая ...............................14
Глава третья ...............................25
Глава четвертая.............................32
Глава пятая.................................47
Глава шестая................................58
Глава седьмая ....	69
Глава восьмая...............................74
Глава девятая...............................80
Глава десятая...............................87
Глава одиннадцатая..........................99
Глава двенадцатая *......................  108
Глава тринадцатая..................... ....	121
Глава четырнадцатая .......................131
Глава пятнадцатая..........................141
Глава шестнадцатая.........................146
Глава семнадцатая..........................160
653
Глава восемнадцатая.............................169
Глава девятнадцатая.............................177
Глава двадцатая <...............................186
Глава двадцать первая...........................193
Глава двадцать вторая...........................198
Глава двадцать третья...........................210
Глава двадцать четвертая........................217
Глава двадцать пятая ...........................224
Глава двадцать шестая...........................234
Глава двадцать седьмая..........................240
Глава двадцать восьмая..........................252
Глава двадцать девятая..........................259
Глава тридцатая.................................275
Глава тридцать первая...........................290
СЕРДЦА ТРЕХ
(Роман)
Перевод Т. А. Кудрявцевой
Предисловие..................................  303
Глава первая ..................................309
Глава вторая ................................  323
Глава третья ..................................337
Глава четвертая................................360
Глава пятая....................................370
Глава шестая...................................381
Глава седьмая..................................390
Глава восьмая..................................403
Глава девятая..................................412
Глава десятая..................................424
Глава одиннадцатая ........................... 439
Глава двенадцатая..............................446
Глава тринадцатая..............................454
Глава четырнадцатая ...........................467
Глава пятнадцатая..............................476
Глава шестнадцатая.............................493
654
Глава семнадцатая..............................499
Глава восемнадцатая............................512
Глава девятнадцатая............................527
Глава двадцатая................................534
Глава двадцать первая..........................542
Глава двадцать вторая..........................555
Глава двадцать третья..........................565
Глава двадцать четвертая.......................577
Глава двадцать пятая ..........................590
Глава двадцать шестая .........................6Э2
Глава двадцать седьмая.........................610
Глава двадцать восьмая.........................623
Глава двадцать девятая.........................639
Библиографическая справка .....................646
Алфавитный указатель...........................647
Редактор А. Миронова
Оформление художника А. Васина
Художественный редактор А. Ермаков
Технический редактор В. Гриненко
Корректор А. Иванова
*
Сдано в набор 4/1V 1956 г.
Подписано к печати 14/VI 1956 г. A082G5
Бумага 84Х108,/з2”“41 печ. л.=33,62 усл,-
печ. л. 32,22 уч.-изд. л. Тираж 390 000
Заказ № 1618. Цена 11 руб.
Г ослитивдат
Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19
*
Министерство культуры СССР. Главное
управление полиграфической промышлен-
ности. Первая Образцовая типография
имени А. А. Жданова, Москва, Ж-54,
Валовая, 28