26.09.1961г.
Л. ЬУелкачеЬсъ.
E. ПОЛЯКОВ
Suvorov AV 63-64@mail.ru для http://www.russianarms.ru
В РОЖДЕСТВЕНЕ ассойФи 771Ги>®
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ КОЛХОЗА ИМЕНИ В И. ЛЕНИНА ЛЕНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ
...Предвещая добрый день, над полями поднимается летнее солнце. Навстречу ему радостным салютом несется мощный гул тракторов и машин, отходящих от колхозного машинного двора на свои боевые участки. У каждого тракториста, шофёра, полевода, животновода свое место в общем наступлении за высокие уро жаи. Каждый колхозник в соревновании в честь XXII съезда родной Коммунистической партии стремится достичь новых рубежей, внести свой вклад в велнкую семилетку.
В Рождествене ясное утро! На древней земле бывшей Водской пятины, упоминающейся еще в окладных книгах Великого Новгорода, бурлит новая молодая жизнь, создается обичие сельскохозяйственных продуктов.
Историю села Рождествена — ныне колхоза имени В. И. Ленина — рассказывает автор в этой книге. В ней нет вымысла и выдуманных героев, люди, о которых говорит автор, жили и живут в колхозных поселках, трудятся на колхозных полях и фермах, вместе со всем народом Советского Союза строят новое, коммунистическое общество.
ЛГ	КРАЙ УТЕСНЕННОЙ НИЩЕТЫ
Г
I	ыра, Рождествепо, Замостье, Даймище.
1/Шш	Люди обитали в этих местах еще много ве-
ков назад. Так же и в далекую пору несла /11®^ свои чистые струи река Оредеж—то ласковая, задумчивая, как лесное озерцо, то вдруг закипающая сердитой пеной на гранитных перекатах.
Такие же бронзовые мачтовые боры и березовые рощи окаймляли, должно быть, и в старину каменистые на взгорьях и болотистые в низинах крестьянские поля, те же россыпи одетых мхом валунов лежали напоминанием о прошедшем здесь в незапамятные времена сокрушительном леднике.
Всякое видела земля, что по берегам Оредежа Была она под Водскон пятиной Господина Новгорода, покуда он не воссоединился с Московским государством. Здешние земли со всем, что на них существовало живого и мертвого, были во владении боярских сынов и дворян.
«В Грезневском же погосте Великого Князя, — сказано в Новгородской окладной книге 1499 года, — волости и села и деревни за детми за боярскими в поместье».
Перечисляются в той книге «дер. Батово, Сосник, с. Грезне Подол... селцо Выра на р. Оредежи, дер. Чюди-нец на р. Оредежи, Замостье, Грезно на речке Грезне...» «Селцо Грезно» на речке того же неприхотливого названия и есть нынешнее, в асфальте и кудрявых садах, Рождествено. Оно было переименовано в начале восемнадцатого века, когда повелением опального царевича Алексея Петровича, убравшегося в эти лесные края
на ji. пррдглн д<'|> 11ЛЛОТЦ6- nsn> Ючь^чт.
J. 688 <. t н ». О6|><>чнаи mi В.и нльевская 1свзя гъ Gubko вы улики, что бьма за tlu.iim.oMi, и Неми[1онымз. •. Описывается то 1ы>о < е.щп Болшево.
.1 689 — 712 с. 1	В,. Г|к-.л11’вск<1мъ же пигосН. Be ihkoi'o Кия
за волости и села и .Превин за лГтмн за боярскими нъ nomtmi . ЗзЬсь значатся: селцо Заречье с шииста у Грозны, дерр. другое ЗарЪчьс Jlii.3io.ouo, Гребцы. Бодни. И три Витим*, дер. у Николы I.витого на оогогтГ на угп. Грязны, Пи тмогилье Тростна.-Заветы* надъ Витком, починокъ К1 мт. на р1.чь6 па ICuirfc, дерр. Батове, Согнули., вь Г print Подол к, дер. (<|цо, селцо Межиово иа р (>ре-дежи, дер. Поддубье, селцо Выра на р. Оредсжи, Дерр. Чюдпнець на р. Ореуежп, Замосты*, Грезил на р1.чк+. ГрезиЬ, Г.пнная Гора, Сорочьипо Болото, ГорГстицы, Загорье. Леда, КГмско. ЗагГгье, селцо (Л.версьо Старое на р Оредежи
J. 712г. I и об.: иВеликог о Князя деревня, ’/то была Владычвя, дана кт. яму на Чищу ямишком к Ila.ihl, с к'товарищи Вт. дер. гь II -
Лист из Новгородской окладной книги Водсной пчтины 1499 г. с перечислением деревень, находившихся на территории нынешнего Рождественского сельсовета
подальше от крутого отцовского нрава, возвели на берегу речки храм Рождества Христова.
На том месте сейчас сельская одиннадцатилетка.
Речка Грезно стала называться Грязно. Она тут же, под горой, впадает в Оредеж. Подпертая водохранилищем гидростанции, вода в речке отстоялась, стала светлой и чистой.
Текут воды Оредежа, как жизнь, безостановочно, в день и в ночь, в зиму и в лето, неведомо сколько столетий. Не только притоки, обильные дожди и по веснам талые снега питают ее, но и сотни живых родников, неутомимо бьющих вдоль ее русла и из-под крепкого гранитного дна.
Академик Борис Евгеньевич Веденеев, один из творцов ленинского плана электрификации, утверждал, что вода реки радиоактивна и целительна. До сих пор здешние старики умываются водой из родника Клектун, что бьет из-под рыжей скалы за селом, пьют для здоровья воту из другого источника, что у Звонской Слуды.
Живые ключи питают, обновляют каждодневно древнюю реку, не давая ей оскудеть, затеряться в болотной
Позт-денаорист К. Ф Рылеев.
топи. Люди кропотливым и неутомимым своим трудом обновляют и украшают день ото дня ее веселые берега
Превосходны оредежские места. А. А. Бестужев-Мар-линский, часто гостивший у своего друга К. Ф. Рылеева, в маленьком поместье Батове под Рождественом, писал: «Местоположение там чудесное. Тихая речка вьется меж -
ДУ крутыми лесистыми берегами, где расширяется плесом, где подмывает скалы, с которых сбегают звонкие ручьи. Тишь и дичь кругом».
Тишь и дичь.. Но Кондратий Федорович Рылеев явственно слышал в этой мнимой тишн приглушенные стоны замученных, видел вопиющие контрасты тогдашней русской жизни, знал и верил, что неминуемо близятся раскаты очистителыюи бури.
Страшно воет лес дремучий, Ветр в ущелиях свистит, И украдкой из-за тучи Месяц в Оредеж глядит.
Там разбросаны жилища Утесненной нишеты. Здесь стоят средь красоты Деревенского кладбища Деревянные кресты.
Поэт и гражданин был одним из участников декабрьского восстания 1825 года и одной из его первых кровавых жертв. Рылеева и его ближайших друзей по приказу царя казнили и тайком похоронили на безлюдном тогда острове Голодае в Петербурге. Сотни декабристов, уцелевшие от царской картечи на Сенатской площади, были сосланы в Сибирь на каторгу.
После подавления восстания черная тень самодержавия и помещичьего произвола еще гуще распростерлась над Рождественом, Вырой, над всей Россией, над раскинувшимся на многие тысячеверстья краем утесненной нищеты. Но народ не забыл декабристов, как и односельчане не забыли Рылеева. Над полкой книг в большой рождественской библиотеке написаны слова А. С. Пушкина:
Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье. Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье...
А на библиотечной стене — строки из стихов Н. П. Огарева, обращенные к Рылееву:
Мы стих твой вырвем нз забвения И в первый русский вольный день, В виду младого поколения, Восстановим для поклонения Твою страдальческую тень.
Домин станционного смотрителя в Выре.
Почти целый век после этого боролись и безвременно гибли лучшие люди России за то, чтобы пришел на многострадальную землю вольный день.
Оредежские места избрал местом действия своего «Станционного смотрителя» А. С. Пушкин, чтоб поведать об униженных и оскорбленных своего времени. В Выре близ Рождествена еще и посейчас стоит низенький, вросший в землю кирпичный домик почтовой станции Самсона Вырина. И посейчас в деревнях старухи рассказы вают легенду об отнятой богатым у бедняка единственной его дочери красавице Дуне.
События в революционном Питере находили живой отклик в Рождествене. Союз рабочих и крестьян здесь закреплялся десятками связей. Многие безземельные рождественцы работали на петербургских заводах, жили в батраках у земельных магнатов. Питерцы приносили в село революционные идеи, мечту о воле, о земле.
Безземельных здесь числилось немало, а малоземельными были, за небольшим исключением, почти что все. В шестидесятых годах прошлого столетия 115 крестьянских семей Рождествена имели все вместе 1080 десятин земли, включая неудобь, составлявшую две трети угодий. И в то же время один только помещик Карл Буш владел 1599 десятинами.
Бескрайние земельные массивы и строевые леса по Оредежу принадлежали князю Витгенштейну, князю Васильчикову, барону Фредериксу, Удельному ведомству В самом Рождествене до самой Октябрьской революции лучшие земли находились в собственности одного из крупных акционеров ленских золотых приисков, капиталиста И. В. Рукавишникова, купившего имение Буша По соседству красовалась роскошная усадьба видного деятеля кадетской партии, а позже - члена контрреволюционного Временного правительства — В II. Набокова, женившегося на дочери Рукавишникова.
Крестьян эксплуатировали и угнетали многочисленные доморощенные «пиявки», как называл В. И. Ленин сельскую буржуазию. В Рождествене, Выре, Даймище после реформы 1861 года появились заводчики братья Чикины и Менке, кулак Воронин, лавочник и лесопромышленник Голубев
Липовая аллея в дерев<е Батово сэзременница поэта Н. Ф. Рылеева.
ДЕД салака рилипчивы деревенские прозвища.
IВПВ Спросите в Рождествене Николая Ки-// 	рилловича Лупаиова. Люди начнут чесать
// S	затылки и напряженно вспоминать, кто же
есть — Лупанов, да так и не вспомнят. Зато деда Салаку и его большой дом с мезонином, что напротив сельской больницы, укажет любой.
Салакой Колю Лупанова назвал заезжий матрос за тоненькую фигурку и неистребимую страсть к нырянию в студеном Оредеже. Было это лет восемьдесят пять назад, если не больше, а прозвище живет и живет.
Девяносто шестой год Николаю Кирилловичу. Сморщился, ссохся весь, но глаза его всё еще с непогасшим любопытством смотрят из-под поредевших бровей на светлый мир, смотрят и не могут наглядеться.
В глубокой старости особенно, должно быть, остро у человека восприятие жизни, — потому что вот-вот она уйдет и не будет ни солнца, ни этого упавшего с дерева листика, что лежит на коленях Николая Кирилловича, и дед его ласково поглаживает. Рядом сидит Вера Леонтьевна, заведующая колхозным музеем. Она при
шла записать рассказ деда о старине.
Николай Кириллович как-то по-своему, мудро усмехается.
— Нет, не жалею, — чмокая постои трубочкой, говорит он, — что жизнь досталась мне нелегкая, да и та уходит. Повидал-таки порядком на своем веку.
Самое главное — ремесло у меня было веселое. Шорник я. Дома почти что меня и не видели. С осени до весны бродил из деревни в деревню, из имения в имение, а после революции — из колхоза в колхоз. Одно дело, скажу я тебе, мил человек, век весь в одной деревне или даже пусть в большом городе прожить, другое — в разных местах, среди разных людей. Тут будто и своей жизнью живешь и еще от других прихватываешь. Жадность к жизни образуется, и ничем ту жажду не зальешь.
Слышала о Крамском? Я тогда фамилии его не знал, да и не очень при моей малой грамоте понимал, что та-
Н. К. Лупаиов.
кое живописец. Прослышал только я однажды, еще в ранней молодости, что в соседней деревне Большево (она сейчас в нашем же колхозе Ленина) приезжий петербургский художник рисовал знакомого мне мужика Мину Моисеева. Рисовал его как есть — в рваном
армяке, с уздечкой и вожжами в руках, будто бы тут же надо идти Минаю коней запрягать.
Что рисуют леса, озера, весенние поймы в многоцветье— сам видал, и понимаю: красота. Хочется человеку ее уловить, остановить, чтобы подольше любоваться, сердце радовать. Опять же царя или другого вельможу изобразить на белом коне — тоже понятно А что, думал я тогда, интересного нарисовать да повесить на стену нашего брата — мужика. Какая в нем, лапотнике, может быть красота?
Нарочно сделал крюк, захожу в Большево, к Мои сееву. «Зачем это, — спрашиваю, — рисовали тебя?» — «А не знаю, — отвечает. — Дал мне барин Иван Николаевич, что на даче в Выре живет, горсть серебра, велел смирно стоять, я н стоял. 4 для чего, мне ни к чему.
Уже через много лет, когда по людям потолкался, кое-какого умишка набрался, понял я, что во всяком человеке есть своя красота, только увидеть ее и изобразить может не каждый, а только тот, кому от природы и от большой науки даден талант.
Умер давно Минай Моисеев, и Крамской умер, а сколько людей и по сей день ходит на ту картину смотреть! Был и я в музее, видел Миная. И сейчас стоит перед глазами высокий, плечистый, сильный, — даром, что в годах, — он в жизни вроде не такой был. С чего же Крамской его сделал богатырем, ни дать ни взять Мику-лой Селяниновичем? Потому что разглядел, почуял в нем не только заурядного большевского мужика в домотканых штанах и драном армяке, а как бы сразу всё российское крестьянство. Бедное оно было, замордованное царем п помещиками, а гляди, люди,— будто говорит художник. — какая в нем сидит богатырская сита. Придет время — он себя покажет, русский мужик, да еще и как покажет!
Кумекаешь? Без слов, а сколь о многом говорит картина. Искусство!
— И еще я тебе скажу, — продолжал Николай Кириллович, — как увидал я в музее Мину Моисеева, а в руках у него мою сыромятную уздечку, — вернее всего, что мою, потому во всей рождественской округе конскую упряжь в те времена делал один я, — так вот как увидал, возгордился.
— Ты не смейся, — сердито заметил старик, уловив
Крестьянин с уздечной. Картина худотнина И. Крамского.
на лице собеседницы невольную улыбку, — не собой возгордился, а трудом своим. Всякий человек трудом должен быть горд. Ничего ты, я вижу, не понимаешь. — Тут дед помолчал и, хитренько глянув из-под бровей, беззлобно добавил: — Знаю, о чем ты думаешь: язык, мол, без костей, заболтался старый. Его о Рождествене спрашивают, а он о Мине Моисееве, да о какой-то там уз
дечке. А ты слушай. И о Рождествене расскажу, как оно тут в старину жило-поживало. Только сейчас мне, мил человек, недосуг, дела! Горох надо вылущить, пока дочка не пришла, не заругалась. Это мне урок такой — горох лущить. Хочешь—подожди на скамеечке, хочешь — вечерком приходи.
Старик, опираясь на палочку, направился в дом, а Вера Леонтьевна пошла бродить по маленькому садику, вплотную примыкавшему к дому.
День был серенький, воздух неподвижный, каждый зеленый листочек на старых яблонях и сливах вырисовывался отдельно. Если внимательно всмотреться, то вовсе листья один на другой не похожи, у каждого что-пибудь да свое, как и у людей. Каждый человек, даже самый обыкновенный, если пристально к нему приглядеться, предстает как единственный, неповторимый. И тогда к нему появляется острый интерес, тянет узнать о нем и через него больше и больше. Не об этой ли жажде познания говорил дед!
В сущности дед повторил лишь то, что до него выразил другой мудрый русский старик — писатель М. Пришвин: «...так вот я хотел бы сказать и о себе, что моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и отсюда всё мое поведение...»
Что-то, видно, в доме деду не приглянулось, не заладилось. Вышел он в сад недовольный, сердито ворча себе под смешавшиеся с бородой вислые усы.
— Ждешь? — Дед проковылял к лавке, и, не глядя на Веру Леонтьевну, сел. — Зря ждешь, ничего больше не скажу. Посижу вот, отдохну и уйду к другой! дочке, на Болотную. Та хоть горох лущить не заставляет...
— Ради бога, Николай Кириллович, — поспешила Вера Леонтьевна успокоить старика. — Morj и завтра зайти, не горит.
— Ишь ты, — внезапно всполошился дед, — тебе не к спеху, зато мне спешить приходится. У меня горит.— Тут он как-то сразу оттаял и распустил сердитые морщинки.
— Эх, мил человек, — лукаво улыбнулся Николай Кириллович. — Ты уж на меня не серчай. Частенько так у людей бывает. С горохом у меня неприятности вышли— отсырел, не лущится. Зло взяло. Ты тут не при
чем, под руку попала. Зато я тебе сейчас всё как есть поведаю.
И старик стал рассказывать:
— Если хочешь знать, так в старое время рождественский мужик только по званию числился крестьянином. Это теперь рабочий — такой рабочий и есть, колхозник— так колхозник, а тогда у нас в пригородных петербургских селах было по-другому. Почти каждый мужик в то время был и мастеровой, иначе бы ему никак не прокормиться. Еще летом туда-сюда, а по зимам в Рождествене одни бабы с малыми детишками оставались, мужики все в отходе: кто на меднопрокатном заводе у Чикиных в Даймище, кто у Менке на лесопилке, кто в Питере извозом промышляет. А больше работали на лесосеках, лесу у нас тогда изводили видимо-невидимо, косили его как рожь.
Земля не кормила. И мало ее было у нашего брата и худо рожала. А с чего ей рожать! Идешь, бывало, леском мимо рукавишниковского поля или, скажем, поповского— хлеб стоит стеной, густой волной этак лениво перекатывается. А на наших убогих отрезках то же жито реденькое, с вымочинами, промоинами — глаза б не глядели.
Отчего, спросишь, так? Дело простое. Там поля большие, ровные, паханы двуконным плугом на всю глубину, навозу — прорва, а у нас полоски кой-как поцарапаны сохой, навозцу от одной коровы — много ли, участки такие, что от межи до межи коню не развернуться. Где тут было взяться доброму хлебу у мужика! Мы его больше покупали у лавочников за денежки, а денежки надо было заработать. Вот и я так же жил...
...У Николая Лупапова надела совсем не было. Отец и мать умерли рано, земля была продана за долги. Мальчик рос из милости у бездетной тетки. В двенадцать лет свезла его тетка в Петербург и определила в ученики к некоему Смирнову — владельцу шорного заведения на углу Банковского переулка и Екатерининского канала.
Крестьянский сын стал мальчиком в шорной мастерской. Он точно повторил судьбу чеховского Ваньки Жукова с той разницей, что у него не было и сердобольного деда, которому можно бы пожаловаться на страшную, беспросветную жизнь.
Но всё на свете меняется. Прошло пять долгих лет
ученичества Коля стал подручным мастера, поступил на седельную фабрику Вальтера Коха, а после работал даже на экипажной фабрике «поставщиков двора его императорского величества» братьев Брейтигам, что была на аристократической Захарьевской 5лице.
Однако ни на день не угасала в нем крестьянская приверженность к земле. Пятнадцать лет прожил Лупа-нов в большом городе, овладел профессией, женился, а всё равно его тянуло домой, как и в первый день, когда он весь в слезах долго не отпускал теткин подол. Ни кола, ни двора у него дома, а всё равно тянуло неудержимо.
Жена видела мужнину тоску по земле, да и самой ей по ночам снились родные псковские просторы.
«Поедем, — уговаривала она Николая. — Мастерство твое и в деревне даст кусок хлеба, да и я какое ни на есть заведу хозяйство. Всё равно, вижу, не будет тебе в Питере покою, а мне так давно тут всё опостылело».
К тому времени померла в Рождествене бездетная тетка и Николай унаследовал ее дом. Дом был -одно название, избушка на курьих ножках, — но всё же своя крыша над головой.
Зимой Николай кочевал по деревням: кому хомут починит, кому сбрую соберет. Зато, как придет весна, тут его праздник И полоска чужая, арендованная, и лошадка соседская, но запах вспаханной земли кружил голову. И иной раз даже казалось Лупанову, что ходит он по земле хозяином и живет в полную крестьянскую силу, каждой жилочкой. Однако сам понимал, чю это — чистый самообман, что не был он хозяином на родной земле.
— Пришиты мы были к нищему своему хозяйству, как, скажем, пуговка к гнилой рубахе: чуть потяни — и оторвется с мясом, — говорит дед. — Потому такая обида была у нас против помещиков и кулаков мироедов. Кто землю потом и кровью поливает? Мужик Кто всю Россию кормит? Мужик. А что он за великий свои труд получает? Шиш да обиду—-и ничего ботьше. Оттого как ни задабривай Рукавишников, а больше нас, рождественских, во всей округе никто не восставал против помещика и царя и в пятом годе, и в шестом, и в семнадцатом.
Как, спрашиваешь, задабривал? А по-разному. Па-
Suvorov AV 63-64@mail.ru для http://www.russianarms.ru
В Л Симирягина в рождественской биолиотене.
дет, скажем, конь у справного мужика. — безземельный бедняк вроде меня не в счет,-—идет тот мужик к Рукавишникову в большой дом, валится в ноги. «Спасай, барин, не то мне без коня — чистая петля, а уж я тебе, батюшка Иван Васильевич, чем хочешь отработаю, за мной, сам знаешь, не пропадет».
Иван Васильевич без дальних слов мужику записку в зубы: «Иди, милый, до священника отца Василия Степанова, мной ему на сей счет известная сумма дадена, потому все мы единокровные сыны церкви Христовой».
И верно, пои по помещичьей записке мужику четвертной билет дает и, учти, без отдачи.
ЛАало того. Кто редкостную невидаль — деревенский театр создал в Рождествене? Рукавишников. Библиотеку с духовными книгами? Он же. Кто елку в сочельник устраивал, деревенским ребятишкам раздавал подарки — штанишки, платьица, карамельки? Помещик
Вот же до чего добрый был барин! Только мы знали, откуда его доброта. Жили в селе люди, что доско
нально нам объяснили. Это учитель Трубинский Степан Степанович да фельдшерица Прасковья Борисовна.
Боялся нас помещик, вот и задабривал, откупался подачками, а эти подачки к нему же через дешевый батрацкий труд возвращались сторицей. Боялся, что пустим ему красного петуха, изничтожим его дом. А в доме том были картины диковинные, ковры бесценные, статуи мраморные, старинная бронза, присланная из Италии. В 1918 году возов пятьдесят тех несметных богатств увезли в петроградские музеи.
Но только, скажу я тебе, не потому не сожгли мы Рукавишникова, что откупался от нас детскими елками, а оттого, что большинство нас, рождественцев, мастеровые были люди. Не подымалась у нас рука на красоту. Ее сотворили рабочие руки, а мы знали цену труду.
Совру, если скажу, что надеялись мы тогда рукавиш-никовские богатства когда-либо вернуть народу, — не так уж мы далеко глядели. Но жалели, просто сказать, жалели зря уничтожать добро. Зато потом и радовались, когда оно перешло к народу.
— А бывали вы, Николай Кириллович, в ленинградских музеях? — поинтересовалась Вера Леонтьевна.
— А ты как думаешь? Десятый десяток топчу питерскую землю, да чтоб ничего на ней ни видал! Сколько раз, бывало, идешь в молодости мимо царского дворца или, допустим, князя Юсупова и думку думаешь: эх, хоть одним глазком глянуть бы, что там внутри деется, как цари да князья живут-поживают, сахар сахаром заедают. И вдруг, когда все дворцовые двери передо мной настежь, я бы не взошел!
Бывал, нагляделся. Вот в последние годы не был. Сколько раз внуки и правнуки на своих машинах приезжали, упрашивали: поедем, дед, посмотри, какой нынче наш Ленинград стал, не узнаешь! Да нет, где уж мне. Ноги не те, да и глаза. Кроме того, — это я нарочно шут-кую над внуками, — зачем мне, говорю, в город, если у нас, в Рождествене, свой собственный музей и свой клуб-театр.
— А по правде сказать, — добавил дед, — соберусь как ни то с силами, да махну в Питер. Интересно мне...
За разговором не сразу заметили, как зашуршал по листьям меленький дождик. Николай Кириллович пригласил Веру Леонтьевну в дом.
Многое поведали ей стены этого дома такого, о чем недосказал старый рождественский шорник. Большой портрет одного из старших сыновей деда Салаки — пожилого полковника Советской Армии, фотографии многочисленных внуков и правнуков — колхозников и судостроителей, авиаторов и железнодорожников — раскрывали историю советской семьи.
— Хорошо бы с ними встретиться, — сказала Вера Леонтьевна, — поговорить.
— Ни к чему, — решительно возразил дед. — Ничего они о Рождествене не знают — ни о старом, ни о новом. А сходи-ка, мил человек, неподалеку, на Болотную улицу к Косте Власову. Он хоть помоложе меня, но кой-чего повидал, порядком погнул хребет на господ Рукавишниковых и Чикиных. Добрый мужик, да и говорун, успевай только слушать.
Г.	ЗАВОД БРАТЬЕВ ЧИКИНЫХ
м _ онстантин Филатович Власов и его шесть сестер и братьев рано остались без роди-jfl* телей и без средств к существованию. /' W Дом вот-вот развалится, земли всего-навсего две «души» — около трех гектаров. Мать, Прасковья Савельевна, умирая, строго наказывала детям всеми способами хранить последнее достояние— коня. Лошаденка и, верно, спасала. На ней пахали свою полоску, на ней же десятилетний Костя возил сельского врача по вызовам больных в Даймище, Бато-во, на Сиверскую. На заработанный двугривенный мальчик привозил домой хлеб, а иногда и кулек дешевых леденцов.
Взрослея, всё перепробовал Костя: работал на лесозаготовках у гатчинского промышленника Иванова, в Большеве в летнее время обслуживал небогатых дачников, живших по крестьянским избам, нанимался даже санитаром в дом для умалишенных в соседнем селе Никольском. После устроился в Питере укладчиком в типографии. Получал тринадцать рублей в месяц, пять рублей отдавал за угол, остальные уходили на еду и необходимую одежонку, — домой голодным братьям и
сестрам ничего не оставалось. Тут земляки сообщили Константину, что Чикины нанимают людей в новую мастерскую, и он, бросив типографию, поспешил домой.
...Иван и Александр Чикины появились в рождественской округе в конце прошлого века откуда-то из-под Москвы. Вначале братья жгли в лесу уголь и продавали его петербургским литейным заведениям, а потом, накопив капиталец, сами открыли в Даймише меднолитейный заводик.
Предприятие Чикиных быстро расширялось и богатело. К первой русской революции здесь насчитывались сотни рабочих, в большинстве из местных крестьян. В 1904 году стал работать у Чикиных и Константин Власов.
Работа поначалу понравилась парню. Дом рядом, в нескольких километрах, — за квартиру, стало быть, платить не надо. Харчиться в деревне тоже оказалось не в пример дешевле, чем в Питере. Однако с гечением времени Костя понял, что попал на самую настоящую ка-’ торгу. Как ни крепок был, а после двенадцатичасового махания шабром по медным листам еле добирался домой. Обессиленный, не переставая ощущать во рту тошнотный сладковатый привкус меди, он валился в чем был на постель, чтобы на рассвете снова приняться за постылую шабровку.
Полтора года работал Константин на заводе, дело освоил и старался, а больше 80 копеек в день никак у него не выходило. Было уже Косте двадцать лет, скоро призываться, а он еще ни разу в жизни не смог справить себе новых сапог.
Осенью 1905 года в Даймище приехал незнакомый усатый человек — оратор (оказавшийся большевиком с Путиловского завода). Привел его к меднопрокатчикам рождественский учитель Степан Степанович Трубин-ский.
К сожалению, ни из рассказов старых рождест-венцев, ни из книг и архивных материалов не удалось выяснить подробности жизни С. С. Трубинского и его подпольной партийной работы, но есть основания думать, что Трубннский был связан с Петроградским комитетом РСДРП и с русской организацией Ленинской «Искры».
Н. Ф. Власов.
Дело в том, что в начале века во Пскове, Новгороде, на станции Елизаветино, что поблизости от Рождествена, работали или отбывали царскую ссылку многие революционеры, группировавшиеся вокруг Петроградского комитета партии. Известно, что в августе 1902 года состоялось два совещания по вопросу о текущих партийных задачах: в Териоках и на той же станции Елизаветино.
В совещаниях участвовали от петроградских искровцев И. И. Радченко, Е. Д. Стасова, от Новгорода — В. Ф. Кожевникова, от Елизаветина — В. П. Краснуха.1
Может ли быть, что социал-демократ Трубинский, работавший неподалеку от Елизаветина, не знал и не координировал свою деятельность с другими подпольщиками! С Петербургом, судя по тому, что именно он привез оратора с Путиловского завода, Трубинский несомненно имел связи.
Вернемся, однако, к событиям на заводе Чикиных.
Вечером в даймищенском лесу собрался митинг.
Константин Власов стоял близко, слышал каждое слово приезжего и до сих пор помнит его речь.
«Чикины, — говорил оратор, — жиреют на вашей крови, большие тысячи в карман кладут, а вам за двенадцать часов платят по пять-восемь гривен. Девушки в вашей травильной мастерской харкают кровью: хозяева не хотят тратиться на вентиляцию. Им пятак дороже рабочего человека. Долго ли будете терпеть? Наш Путилов-скип— завод казенный, и то бастуем, а вы кровососов Чикиных испугались. Покажите хозяевам, что вы люди, а не бессловесные рабы. И то подумайте, что вам терять?»
На митинге рабочие решили предъявить хозяевам требования, а в случае, если откажутся их удовлетворить,— начать стачку.
В то время заказов на заводе, в том числе самых выгодных— казенных, было много, и Чикины выписали в Даймище квалифицированных мастеровых из Кольчугина— Евгения Марова, Дмитрия Хлынина и еще человек десяток. Бывалые подмосковные рабочие, участвовавшие и раньше в стачках, учили своих подручных не только профессии, но и политическому уму-разуму.
«Власть у Чикиных, Путиловых, Рукавишниковых,— говорил Евгений Маров Косте. — Деньги и сила у них, полиция и черная сотня. А только у нас, у рабочих людей, пролетариев есть своя сила, покрепче ихней. Слыхал ты такое: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Если действовать дружно, единым кулаком, никакой черт-дьявол нам не страшен!»
--------- »
* Центральный Государственный исторический архив СССР в Москве (ЦГИАМ), ф ДП 00, 1902, д. 1446, л 4.
Деревня Даймище, где был завод Чининых.
Собрались выборные от литейщиков, трубников, давильщиков, вальцовщиков, травильщиков, мастеров по фольге и стали вырабатывать требования.
От шабровщиков выбрали Константина Власова. Он вспоминает, что требований было двадцать одно: сократить на два часа рабочий день, прибавить жалование, установить умывальники в цехах, выдать рукавицы, устроить вентиляцию в травилке и другие.
Пришли все двенадцать выборных к Ивану Ивановичу Чикину в контору, положили перед ним лист с требованиями.
Хозяин, не читая, презрительно смахнул бумагу со стола.
«Будем бастовать, — сказал тогда Костя, самый молодой, — от своего не откажемся».
«А я завод закрою, надо мной не каплет, — заявил хозяин, — а на вас вот посмотрю, как начнете пухнуть с голоду».
«Ничего, закаплет и над тобой, когда придется за
казчикам платить неустойку,— спокойно отчеканивая каждое слово, сказал пожилой вальцовщик.—-Айда, ребята, к рабочим, порадуем их хозяйской милостью».
Человек пятьсот работало тогда у Чикиных, и ни один на второй день не вышел на работу.
Стачечники собирались по утрам в даймшценском лесу, выставив охрану, пели революционные песни у костров, слушали беседы учителя Трубпнского о 9 Января, о программе большевиков.
Две недели продолжалась забастовка, и первыми не выдержали хозяева. К рабочим, столпившимся у ворот, вышел мастер Потапыч — хозяйский холуй:
«Погуляли и хватит. Давайте завтра с утра на работу. Хозяин удовлетворит ваши требования».
И верно. В мастерских появились рукомойники, кое-кому выдали брезентовые рукавицы. И жалование прибавили, однако не всем, а только квалифицированным рабочим. Шабровщикам и травильщикам, которых легко было заменить, никакой прибавки нс было. Но они не сдавались. Приходили на завод, сидели каждый на своем рабочем месте, но к работе не приступали: итальянская забастовка, так их через Костю Власова научили кольчугинцы.
Пришел к шабровщикам хозяин:
«Приступайте к делу или с завтрашнего дня за ворота!»
«Вы нас, Иван Иванович, обманули, — запальчиво заявил Власов, — обещали прибавку — не дали, теперь пеняйте на себя. Пока не прибавите жалование — не уйдем из мастерской. А будете насильничать, полицию на нас натравите, верстаки переломаем, инструмент в Оре-деж побросаем, вам же дороже обойдется Потребуем фабричного инспектора, пусть рассудит».
Рабочие еще верили тогда в царских инспекторов.
Часа в четыре дня приехал из Петербурга инспектор. Чиновник куда-то торопился, плохо выслушал рабочих. Потом посидел с часок в конторке у хозяина и сразу же уехал
Еще не улеглась пыль, поднятая колесами его экипажа на дороге в Сиверскую, как на завод явились полицейские с понятыми и потребовали, чтобы забастовщики разошлись по домам. Выли там рождественский уряд
ник, любитель мордобоя, Яков Ваганов, батовский стражник-сквернослов Иван Дудукин, рождественский староста Никифор Шабашов и понятые — мужики из числа крепких хозяев: Александр Килев и Василий Хи-лоцкий.
Иван Дудукин крикнул, хлопнув нагайкой по голенищу своего сапога:
«Расходись, такие-сякие...»
Тут вперед выступила травнлыцица Евдокия Петрова. Было ей лет восемнадцать, не больше, но она уже успела до чикинского завода поработать на петербургских фабриках, набраться рабочей смелости.
«Никуда мы не уйдем, покуда правды не добьемся»,— высоким голосом, кипевшим от волнения, крикнула Евдокия.
Ваганов и Дудукин выхватили из черных кобур «Смит-Вессоны». Староста со стиснутыми кулаками шагнул к Евдокии. Но девушка, отступив на шаг, вытянула из-за пазухи кусок красного кумача и взмахнула им над головой. В ту же минуту на стражников посыпался ид толпы рабочих град палок, камней, гаек. Полицейские и понятые бросились бежать. Толпа провожала их свистом и улюлюканьем, но не преследовала.
С красным флагом бастующие пошли от завода через имение Набокова, мимо мельницы (где теперь гидростанция) в Рождествено. По пути к ним примкнули тринадцать человек с лесопилки АУенке.
До часу ночи митинговали чикинскне рабочие. Вместе с присоединившимися к ним рождественскими парнями они жгли костры на опушке леса за Болотной улицей, взволнованно пели только что разученную Марсельезу: «Вставай, подымайся, рабочий народ...»
Полиция не показывалась, -как в воду канула!
Но осенью 1905 года еше не было сплоченности в рядах рабочих рождественской округи. Назавтра после демонстрации не вышло на работу только около ста человек из пятисот чикинских мастеровых.
Все демонстранты были уволены с завода. Начались репрессии. Арестовали и увезли учителя Трубинского. Фельдшерицу Прасковью Борисовну вызвали к становому приставу в уезд — Царское Село, пригрозили высылкой в места «не столь отдаленные», если и дальше будет «мутить» народ. Ваганов и понятые долго искали Евдо
кию Петрову. По настоянию товарищей она ночью скрылась из села.
Правда, и уряднику Ваганову несладко пришлось. Через пару дней рождественские парни поймали его ночью у лесопилки, когда он шел из Батова домой, и крепко избили, сломав об него его же собственную «селедку» — шашку.
Вспоминая об этом, Константин Филатович и сейчас еще, больше чем через полвека, не может скрыть тор< жествующей улыбки:
— Попало тогда уряднику! Но, конечно, ничего от этого не изменилось ни на чикинском заводе, ни в Рождествене.
На завод Константин Филатович больше не пошел,--всё равно не взяли бы. Год был батраком, а осенью 1906 года призвали его в армию. Хлебнул горя и там...
Определили Власова в артиллерию и направили в форт Бучкиев Карской крепости, на самую турецкую границу.
Тяжелая была жизнь в форту, и климат для русских солдат непривычный, а главное — офицеры со скуки свирепствовали. И плохо кормили — недаром о царских интендантах, об их воровстве ходили легенды. Хлеб сырой давали, — не хлеб, а глина. И вот однажды налепили солдаты из этого хлеба кошек, собак, мышей и выставили весь зверинец на подоконник помещения, где квартировал ротный командир.
День, два проходит — всё тихо, потом через солдатскую «почту» стало известно, что рогный приказал фельдфебелю представить ему «лепщиков». Фельдфебеля Топорищенко ненавидели солдаты еще больше, чем командира, зверь был аракчеевского склада. Добра от него ждать не приходилось.
«Раз так, — решили солдаты, — то семь бед — один ответ. Мы господину фельдфебелю устроим фейерверк».
Взяли артиллеристы полный картуз пороху и тихонько ночью спустили его в трубу фельдфебельской печки. Утром, как печь затопили,— взрыв, переполох. Весь форт ходуном заходил. «Быть великой грозе, — говорили между собой солдаты, — достанется нам крепенько». А оказалось, наоборот. После взрыва и ротный и Топорищен-
ко надолго утихли, не зверствовали—боялись солдат ского гнева.
В 1910 году вернулся Константин Власов из царской армии в Рождествено. Что делать? Делить с братом жалкие три десятники земли, — с ними и одному из бедности не вылезть. Скрепя сердце пошел Власов на чи-кинский завод. Выходит к нему за ворота мастер, поглаживает усы, усмехается:
«На работ}, значит, хочешь, а не ты ли в пятом годе грозился хозяйский инструмент утопить в Оредеже? Проваливай, господин выборный, покуда я полицию не крикнул».
Нанялся Константин поденщиком на мызу к Рукавишникову. Женился. Вскоре и ребенок народился. Жили вместе с братом и сестрами в одной избе. Теснота. Бедность. Сестры с женой Кости не ладили, что ни день — слезы. Работает как вол, а толку, видит, нет: ни своего угла, ни хлеба вволю.
Стал он понемногу плотничать, потом еще научился колодцы копать. Ходил по соседним деревням, где сарай или баньку поставит, где колодец с длинным журавлем смастерит.
Так Константин Власов окончательно стал из кре стьянина рабочим, как многие в Рождествене. К 1914 году, отказывая себе и семье в самом необходимом, построил домишко, и под крышу подвел. Жить ему в своем доме почти и не пришлось — началась война, мобилизовали, в действующую армию послали.
— Что вспоминать? Досталось в империалистическую войну мне по солдатскому моему положению, а жене с детишками и того пуще," — рассказывает Власов. — Отступали мы из Брест-Литовской крепости на Барановичи не то что без пушек — без винтовок. Под Барановичами получили орудия, так к ним снарядов не оказалось. Горько, обидно, что немцы нас могут взять голыми руками. Среди солдат, да и офицеров только и разговору: Россией Распутин командует, русской армией — немецкие шпионы, кругом измена.
Революция пришла как спасение.
И тут же вторая радость: через несколько месяцев посылают артиллериста-ездового Власова с фронта за конями в Гатчину, почти что домой. Только в Рождествено он тогда так и не попал. Пришлось вместе с другими
революционными солдатами защищать Питер от Корнилова, добывать хлеб для Красной Армии в Речице, вылавливать по лесам «зеленых» бандитов и дезертиров.
Домой Власов приехал только в конце 1919 года для поправки после перенесенного им сыпного тифа. Еще нс успел сам как следует встать на ноги, как заболела сыпняком жена. Спасти ее не удалось.
Схоронил молодую жену. Тут отпуск кончился, обязан Константин вернуться в Красную Армию, а куда детей-сирот деть?
Пошел Власов за помощью и советом к Ивану Федоровичу Соколову—рождественскому большевику, работавшему в то время в волостном ревкоме.
— О Соколове, — говорит Власов, — хочу сказать особо. Прожил я на свете семьдесят семь годов, а немного встречал таких люден, как наш Иван Федорович. Чистой души был человек, о себе никогда не думал, всё о людях. Он близкий сосед мой, и вся его жизнь передо мной как на ладошке. Малоземельный бедняк, батрак, извозчик — он до революции ни единого светлого дня не видел. В партию вступил в 1918 году и с того времени всю жизнь ей отдал. Соколов вместе с Михаилом Моисеевым и Устином Селедкиным были организаторами советской власти в Рождествене. Был Соколов руководителем рождественских большевиков, позже — организатором комитета взаимопомощи и «ленинской полоски». В 1930 году стал первым председателем нашего колхоза. Скольким людям он помог в беде — не сосчитать. Настоящий был ленинец коммунист, зато ему народ н оказывал полное доверие...
11риходит Власов к Соколову в волостной ревком,— он тогда на Выре помещался, — рассказывает о том, что надо в часть являться, в Красную Армию, а не знает, куда сироток своих определить.
Выслушал Соколов и говорит: «Поезжай, Костя, воевать за нашу рабоче-крестьянскую власть, а за ребят своих не бойся. Не дадим пропасть».
В тот же день Соколов посадил в ревкомовскую коляску двоих детей Власова и отправил их на Сиверскую в детский дом. Третьего Власов устроил у свояка в Суйде.
Константин Власов наглухо заколотил свой домишко в Рождествене и ушел в Красную Армию.
УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО
тца Леонид Иванович Подрядчиков не помнит. Мать работала кухаркой в имении Рукавишникова, и мальчику нечасто приходилось ее витеть. Жил он у бабушки с дедушкой в той самой старенькой избе па Цер
ковной улипе, где живет и сейчас. Только пристройки со сверкающей стеклянной верандой тогда не было. Колхозный бригадир Леонид Иванович построил ее со-
всем недавно, перед уходом на пенсию.
Детство, какое бы оно ни было, остается в памяти человека, как светлая пора. Было оно поначалу таким н 3 Леонида Ивановича, но только поначалу н совсем недолго, пока учился в школе. •
Школа в Рождествене была по тем временам большая, пятилетняя, преподаватели были в большинстве хорошие, и учился любознательный мальчик увлеченно, со страстью. Пять лет ходил он в школу, как на праздник.
И вот сдан последний экзамен. Радовался Леня, что
школа позади, и горько ему при мысли, что не придется больше учиться. Ехать в Гатчину или, тем более, в Петербург крестьянскому сыну, бедняку, и думать было нечего
От грустных мыслей его отвлекла неожиданная удача. На выпускном вечере объявили, что семеро лучших учеников, закончивших школу с круглыми пятерками, в том числе и Леонид Подрядчиков, поедут за казенный счет на экскурсию в Москву.
Могло ли быть большее счастье для двенадцатилет
него деревенского паренька, много читавшего, давно уже грезившего далекими путешествиями, большими городами!
Мать и дедушка с бабушкой не меньше чем мальчик радовались великому событию, суетились, собирали ему одежонку, пекли подорожники. Только вот беда — нет сапог. У Лени их сроду не было: зимой бегал в школу в старых бабушкиных валенках, а летом — с ранней весны до первых заморозков — босиком.
Весна—самое тяжкое время в нзбе бедняка. До новины не то что денег — хлеба не хватало, смешивали жито с мякиной, чтобы растянуть ничтожные запасы.
Можно взять сапоги в долг у лавочника-мироеда, но чем потом расплачиваться, если вдруг неурожай!
Мать вытащила из сундука свои единственные праздничные долгоносые ботинки и подала деду:
— Сбей наполовину каблуки, чтобы пониже стали, будет Лене справная обувка.
В назначенный день, спозаранок, когда коров погнали на выпас, пришел Леня в школу. Все остальные счастливцы уже собрались в коридоре перед учитель ской.
Тишина. Никто не бегает, не шалит, все небывало степенны в ожидании большого события. Да и непривычно, стеснительно ребятам в чистой одежде и обуви.
Смотрят в окно. Вот к подъезду школы не спеша подъехал школьный сторож дядя Герасим на большой, устланной чистой соломой телеге. Ребята знали: на ней они поедут до Сиверской, а там сядут в самый настоящий железнодорожный вагон.
Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, когда солнце поднялось выше тополя, к подъезду школы подкатила богатая коляска на резиновых шинах. Из нее, поддерживаемый соскочившим с облучка кучером, вылез тучный школьный попечитель — совладелец меднопрокатного завода Александр Иванович Чикин. Его встретил заведующий школой.
Ребята выскочили навстречу начальству, встали в одни ряд. как солдаты, напряженно вытянув руки по швам.
Чикин заплывшими глазками посмотрел на мальчиков, остановился около Лени и, презрительно скривив губы, стал оглядывать ею со всех сторон.
— Хорош, хорош, — процедил попечитель. — Скажи ты мне, пожалуйста, что это у тебя такое на ногах?.. Черт знает что такое. Марш домой! Нечего тебе, голодранцу, делать в белокаменной.
Леня не помнит, как добрался до дому. Была у него любимая книга, хрестоматия «Родная речь», и в ней на картинках чистенькие, аккуратно одетые и обутые мальчики и девочки. Взял Леня ту книгу и все картинки густо замазал чернилами. Впервые мальчик усомнился в том, что в книгах пишут правду.
В тот день кончилось детство Лени Подрядчикова.
Всё лето Леонил работал подпаском, а как выпал снег, вместе со школьным дружком Михаилом Столяро-
Л. И. Подрядчиков.
вым нанялся на работу к управляющему имением князя Витгенштейна. В княжеском имении одного лесу было двести сорок кварталов, а каждый квартал чуть не квадратная верста.
Лютая была в 1904 году зима. Делянка, где мальчики работали сукорубами, — далеко, за семь километров от Рождествена.
Чтобы поспеть вовремя, выходили из дому в пять }тра. Темень, метель, дорога — сугроб на сугробе. Одежонка на мальчиках скверная, валенки латаные-перела-танные. Холодно — зуб на зуб не попадает. Зато в лесосеке, за работой, было жарко.
Обратно мальчишки брели из лесу усталые, ио довольные, то и дело ощупывали медяки, запрятанные для верности глубоко за пазуху. Жалованья им было положено двадцать две копейки за одиннадцатичасовой рабочий день, по две копейки в час.
Бредут однажды ребята лютым морозным утром на работу в лес. На полдороге Леня, глянув на Михаила, увидел, что 5 того нос весь белый: обморозил! Остановились. Леня старательно оттирал Мише нос, а тот до того прозяб, что и слова не может сказать, мелко мелко дрожит, а в глазах застыли слезы
Видит Леня — совсем замерзает приятель, до лес} ему не дойти, а и дойдет—какой из него работник!
— Айда, вертай домой, — говорит Леня. — Черт с ним, с двугривенным. Застудишься — помрешь. Да не бойся, я тебя провожу.
Мальчики повернули в село Леня довел приятеля до большой дороги и бегом — обратно, на лесосеку. Но как ни торопился — опоздал. Встретил его десятник, вытащил из-под романовского полушубка большие часы-луковицу.
— Двиган, парень, — говорит, — обратно, досыпай на печи, и чтоб я тебя больше на делянке не видел. Мне лодыри, которые спать любят, не требуются...
Хотел запыхавшийся Леня объяснить десятнику, что не проспал он, случаи такой вышел, но тог не стал слушать, круто поверйулся и ушел.
Куда деваться? В Петербург мать Леонида — едннст венного сына — не отпускала, да и там рабочим людям не сладко жилось. Пришлось мальчику поступить на чи-кинскую каторгу.
Поставили пятнадцатилетнего Леню подручным к горячим вальцам, на которых из нагретой добела медной болванки катали тонкий лист.
В лесу донимал мороз, а здесь в самую студеную зиму мучала несусветная жара. Вальцовщики окатывали себя водой, и мокрая одежда на них дымилась, точно люди горели заживо. И вся мастерская, хоть ворота в ней всегда были настежь, тонула в удушливом, насыщенном газами дыму от печей и раскаленной меди.
И так по десять-двенадцать часов в день в течение долгих пяти лет. Леонид вытянулся, похудел, будто высох, одежда болталась на нем, как на огородном пугале. Вряд ли он вынес бы дальше работу в вальцовке, если бы не случился поворот в его жизни.
Умер дед. Вслед за ним скончалась бабушка. Оставили они Лене с матерью свои две десятинки. Вот и дол-
Зимний лес е окрестностях Ромдестввна.
3 Зак. № 782
гожданная землица! Как надоело матери таскаться по чужим избам, как мечтала хоть на склоне лет пожить своим домом.
— Давай, сынок, займемся крестьянством, — уговаривала она Леню. — Всё равно тебе не выдержать чи-кинской каторги. Погляди ты на себя — одни кости да обожженная кожа.
Леонид и рад бы поработать на земле, на вольном воздухе, да как работать? Руками полоску, какая ни на есть, не вспашешь, а лошаденку дед отдал за долги еще задолго до своей смерти. Ни коня, ни плуга, — как крестьянствовать?
Долго думали они с матерью. К весне продали всё, что было в доме, вплоть до последней подушки с кровати, купили лошадь. Лошадка была старенькая, еле ноги двигала, но всё же помаленьку тянула соху.
Вспахал Леонид по весне свои две десятинки, старательно пробороновал. Надо сеять, а не умеет — сеятелями всегда были степенные мужики, а то и старики.
Пошел Леонид к крестному, дяде Ивану:
— Научи сеять, будь добр!
— Что ж, отчего не поучить, только придется тебе, крестник, погодить, пока сам отсеюсь. Не маленький, понимаешь — каждый час на счету.
С тем и ушел от дяди. А время уходит, пашня посветлела, начинает пылить. Почва высохнет — урожая не жди, это Леонид и тогда понимал.
Выходил парень в поле, стоял на меже, с завистью смотрел, как соседи сеют. А на деда Гаврилу прямо-таки залюбовался: до того у него получалось ловко и ладно.
Возьмет Гаврила лукошко с семенами, половчей приладит его на ремешке через плечо и зашагает, как в танце. Правой ногой ступит по борозде — в правую сторону кидает горсть, левой ногой — в левую. Семена у него летят через растопыренные пальцы ровным веером, точно маленькие золотые радуги. Загляденье!
Закончил Дед Гаврила пару рядков, подозвал к себе Леню:
— Ты, парень, смотреть-то смотри, да с умом, потому что всякое поле сеют по-разному. Я шаг шагну, горсть бросаю, а тебе так нельзя — загустишь посев, по
тому что у тебя полоска еще вдвое моей уже. Ты, стало быть, бросай не с каждой ноги, а через ногу...
Так делал первые шаги на узенькой своей единоличной полоске будущий знатный колхозный земледелец-новатор, кавалер ордена Ленина, коммунист Леонид Иванович Подрядчиков.
ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ
'	итинги в Рождествене и в окружающих
'	деревнях весной 1917 года кончались глу-
- IШВ	бокой ночью и рано утром снова возни-
/]• W 	кали то тут, то там. Разговор был один:
о войне и о земле.
— Поймите вы, граждане свободной России, — высокопарно талдычил на митингах рождественский богач, колесник Павел Лаков, верховодивший после февральской революции в волостной управе. — Поймите, что война и земля — один единый вопрос. Закончим войну с победой, порешим и с землей. Министр гражданин Чернов не даст крестьян в обиду, потому он есть доподлинный крестьянский вождь и сам из нашего брата...
Рождественскому мужику было совершенно всё равно: Чернов ли, Белов ли заседает во Временном правительстве. Ему до смерти осточертели война и разруха, разлука с близкими, оторванными войной на долгие годы от семьи. Веками мечтал крестьянин о земле, и вот пришла революция, а ничего не изменилось. Владели Рукавишниковы землей и владеют. Десятилетиями выпрашивали мужички у князя Васильчикова пару сухостойных хлыстов на дрова или березку на оглобли,— и теперь кланяются княжеским приказчикам в ноги.
Попытались крестьяне через волостную управу получить разрешение на сенокос в одной из вырубок лесной дачи князя Васильчикова. Вместо сенокоса они получили из управы, в которой засели эсеры и хозяйственно крепкие мужики, издевательскую бумажку: «Принимая во внимание, что из заявления не видно того, что крестьяне за разрешением скоса травы обращались бы к владельцу покоса .. постановлено: ходатайство крестьян
препроводить в контору имения Орлино князя Васильчикова». 1
Такое же решение принял рождественский волостной земельный комитет в июле 1917 года по поводу просьбы крестьян разрешить им заготовить дрова: «постановлено на поданное заявление... на счет заготовки дров по 1 куб. сажени, что заявителям прежде всего следует обратиться к владельцу лесной дачи А. В. Голубеву».1 2
В то же время эсеровский волостной земельный комитет по требованию управляющего имением князя Витгенштейна постановил оштрафовать солдатских жен и вдов деревни Курчино, вывезших из княжеских лесов по четверти кубической сажени бросового валежника и бурелома.
Село бурлило. На сходках выступали представители самых различных партий, которых после февральской революции возникло множество. Нелегко было крестьянам разобраться в их разноречивых и путаных программах и платформах, но слушали они всех.
В августе 1917 года в Рождествене прибыл «земляк», управляющий делами Временного правительства, видный деятель кадетской партии В. Д. Набоков. Вместе с сопровождавшим его профессором — коллегой по партии— он прежде всего объехал оба имения — своего тестя Рукавишникова и собственное. Найдя хозяйство в порядке и умиротворенный благообразным поведением крестьян, Набоков с помощью Павла Лакова и своего ярого приверженца, заведующего рождественской школой В. М. Жерносекова, созвал сельский митинг.
Стоял погожий воскресный день. В большом набоковском гумне, где происходил митинг, собрались все — и стар и млад.
Сначала выступил с длинной ученой речью кадетский профессор, за ним — Набоков. Слушали их благожелательно, однако недолго.
Началось с реплики какого-то мужичка из задних рядов.
— Слушали мы вас, господа хорошие, — сказал
1 Государственный архив Октябрьской революции н социалистического строительства Ленинградской области (ГАОРСС ЛО), ф. 1, on. 1, ед. хр. 1, л. 5.
2 Т а м же, л. 7.
он,— во вес уши, а насчет землицы так ничего и не поняли. Как же с ней, матушкой, будет?
— С этим вопросом, — ответил Набоков, — спешить нельзя, а тем более самостийиичать. Соберется Всероссийское учредительное собрание, оно и решит, чтоб не обидно было ни вам, ни нам. Спешить некуда — земля не волк, в лес не убежит...
— Земля не волк, — верно, — раздался громкий голос из толпы, — да на земле волки. Если им лапы не обрубить, вовек трудовому мужику не видать земли. Позвольте слово! — и на помост вышел Василий Александ-- рович Новиков.
Его знали в Рождествене. Петроградский рабочий-большевик незадолго до того вернулся из царской ссылки и женился на рождественской девушке Анне Моисеевой. Новиков был знаком с ней еще до ссылки, в Петрограде, где Анюта жила в прислугах. Часто в воскресенье он приезжал из города в Рождествено и вместе с гостинцами молодой жене привозил ее односельчанам большевистские листовки и брошюры. Сейчас Новиков пользовался каждым случаем, чтоб разъяснять крестьянам ленинскую аграрную программу.
— Господин Набоков правильно говорит, — начал свою речь Новиков, — и ему, и Рукавишникову, и барону Фредериксу, и князю Васильчикову спешить некуда. Земля в их руках, чего им торопиться! Мало того, они надеются, что вы, мужики, и впредь будете за гроши ломать хребет в их вотчинах, на земле, которую они у вас же отняли. Только не хватит ли, товарищи, плясать под помещичью дудку? Распустите управу, создавайте Совет крестьянских депутатов, гоните в шею кровососов-помещиков, берите землю безо всякого выкупа. Она ваша — и ничья больше.
Участники митинга ответили на слова рабочего-большевика бурным одобрением.
Революционно настроенные солдаты, возвратившиеся с фронта, наиболее активно ратовали в сентябре—октябре 1917 года за разгон эсеровской управы и установление в волости советской власти. Среди них были Иван Федорович Соколов, Иван Васильевич Лаков — брат богатея Павла Лакова, Иван Дмитриевич Никонов. Им удалось добиться роспуска волостной управы и создания волостного исполнительного комитета Совета рабо
чих, солдатских‘и крестьянских депутатов. Первым председателем волостного исполкома был избран Иван Лаков, а председателем рождественского сельского Совета— И. Д. Никонов.
В деревнях Рождественской волости, как и во всей России, нарастал гнев против буржуазного Временного правительства. Революционно настроенные рождествен-пы — Михаил Ильич Моисеев, Устин Устинович Селед-кин, рабочий с петербургского завода «Вулкан» Александр Федорович Кулаков, батрак Иван Соколов — не хотели останавливаться на полдороге.
— Правильно сказал большевик Новиков, — говорил крестьянам Иван Соколов. — Не просить надо землю, а брать ее. Землю надо отдать тем, кто на ней работает.
Решительные фронтовики и батраки не ограничивались словами.
Осенью 1917 года Иван Федорович Соколов взял у соседа коня, — своего у него не было, — и начал поднимать под зябь угол помещичьего массива у березового леска. Прибежали на поле Иван Пуриков и сын его Василин, схватили Соколовского коня под уздцы.
— Не дадим пахать, мы этот участок у Рукавишникова возьмем в аренду.
Соколов поднял с земли вилы и решительно двинулся на Пуриковых. Те знали характер Ивана Федоровича и отступили под всеобщий смех собравшихся на поле крестьян.
— А теперь поговорим спокойно, — сказал Пурикову Соколов, бросая вилы. — Земля эта не помещичья, а наша. Еще мои и твои деды на ней работали. Облюбуй какой хошь участок и безо всякой аренды паши себе на здоровье.
— А мне этот участок люб, который ты пашешь. Я его не раз арендовал в прежние годы.
— Хорошо, — согласился Соколов. — Я участок допашу, раз уж начал, а ты подымай другой, а потом мы с тобой обменяемся.
Ударили по рукам. Не успел Соколов допахать участок, как и Пуриковы, и десятки других пахарей вышли на огромное помещичье поле.
И вот замечательный документ тех дней — резолюция, принятая осенью 1917 года крестьянами Рождественской волости Царскосельского уезда:
И. Ф. Соколов
«Мы требуем, — сказано в резолюции, — ... отобрания без выкупа всех земель... и передачи их в государственный фонд или местные самоуправления, где каждый желающий работать на земле мог бы получить бесплатно земли столько, сколько ему требуется для прокорм пения
себя и своей семьи... Ни в коем случае земля не должна быть ни продаваема, ни покупаема и ни сдаваема в аренду».1
Ленинский декрет о земле полностью отвечал давним чаяниям русского крестьянства.
Среди большевистски настроенной части рождественской молодежи выделялся сын многодетного середняка Михаил Моисеев. Он одним из первых сельских парней закончил летом 1917 года Рождественское семилетнее училище, преобразованное в 1915 году из пятилетней «министерской» школы. После февральской революции Михаил заинтересовался событиями, происходившими в стране, читал газеты разных направлений. И чем больше читал, тем меньше понимал, что происходит, кто прав, за кем идти.
В лавчонке Шишкина, где частенько собирались сельские «политики», Миша внимательно слушал речи меньшевиков, трудовиков, эсеров — правых и левых, анархистов и кадетов, и в голове у него от их разнотолков путались мысли.
В августе молодой рождественец поехал в Петроград, чтобы выяснить возможность своего дальнейшего образования. Хотелось ему поступить в какое-нибудь техническое училище, получить специальность. Остановился Михаил у большевика Новикова — своего родича: Анюта—жена Новикова — приходилась Мише двоюродной сестрой. Новиков мало бывал дома, но всё же успевал беседовать с любознательным гостем из деревни, и каждый разговор с большевиком был для юноши откровением. В село он вернулся с проясненной головой и с горячим желанием стать таким же, как Новиков.
События развертывались так, что мысль о дальнейшем образовании пришлось оставить. В феврале 1918 года началось наступление немцев на западе, и Михаил вместе со своим дружком Александром Портнягиным вступил в Красную гвардию. Из Смольного, где помещался штаб Красной гвардии, их послали на Охту, в казармы бывшего Новочеркасского полка. Там обучались и формировались отряды. Вскоре был заключен с немцами Брестский мир и часть красногвардейцев, в том числе и юношей из Рождествена, отправили по домам.
1 ГАОРСС ЛО, ф. 512, on. 1, д. 23, л. 4-а.
М И. Моисеев. Сеймов /97.9 года
Однако через месяц полтора Михаил Моисеев снова оказался в Петрограде. Сиверский волисполком командировал молодого активиста на курсы инструкторов по социализации земли (Рождествене входило тогда в Сиверскую волость).
На Литейном, 39, где помещались курсы советских работников, Михаил учился пять недель. В июне 1918 года он уже отводил помещичью землю крестьянам деревни Замостье. В конце августа Моисеев был принят партийной ячейкой поселка Сиверский в члены РКП (б).
Работал Моисеев на Сиверской, но жил в Рождествене и по-прежнему принимал активное участие в делах родного села и сельского Совета.
Больше всего сетьсовет в ту пору занимался переделом земли и контролем бывших помещичьих экономий и лесных дач.
С легкой руки Соколова осенью 1917 года крестьяне запахали 80 десятин рукавишниковской земли. Участки были закреплены за теми, кто их обрабатывал. 30 десятин поповских угодий сельсовет роздал малоземельным и безземельным. Получили наделы Яков Баранов и Александр Кулаков.
В прекрасном имении сбежавшего за границу кадета Набокова была устроена школа крестьянской молодежи с собственным хозяйством, в котором работали сами школьники.
Волостной совет принял на учет имение Орлино, принадлежавшее князю Васильчикову, имение «Медный завод» братьев Чикиных, имение «Выра» помещицы Елены Набоковой и другие, назначив вначале комиссарами национализированных хозяйств старых управляющих. Вскоре, однако, выяснилось, что эти управляющие в большинстве остались верными холопами помещиков, они продолжали эксплуатировать батраков и присваивали государственное имущество. В начале 1918 года волостной совет заменил старых управляющих своими людьми из рабочих и грамотных батраков.
«Бывшему управляющему имением «Дружноселье» Г. Крумбергу, — читаем мы в одном из документов того времени, — к 15 февраля 1918 года освободить помещение и оставить имение. Комиссаром имения назначить тов. Мелехина».1
Волостной совет и его земельный комитет приняли энергичные меры против начавшихся хищнических порубок леса. «Признать всякие массовые вырубки лесов в волости недопустимыми», — указано в одном из постановлений Рождественского волостного земельного комитета.1 2 «Имеющиеся в имении Заводье дрова до 3000 сажен реквизировать, предложить их материальной части Северо-Западных железных дорог».3
1 ГАОРСС Л О, ф. 1, on. 1, ед. хр. 1, л. 32.
2 Т а м ж е, л 34
3 Т а м же, л. 35
В то же время волостной земельный комитет решал десятки и сотни земельных и имущественных споров между крестьянами, утверждал разделы. Каждая семья стремилась законно закрепить за собой полученную от советской власти землю.
Конечно, не обходилось без попыток прихватить, пользуясь случаем, земли побольше. Случались и фиктивные разделы, искусственно увеличивавшие количество земли в одних руках. Хитрили главным образом те, кто побогаче.
Прошло несколько лет. В 1925 году окрепшие, накопившие опыт сельские советские органы исправили допущенные на первых порах ошибки, провели справедливый передел земли по едокам. Передел 1925 года рождест-венцы назвали «мухинским», по имени проводившего его землемера Мухина.
РЕВОЛЮЦИЯ
ков Михайлович Прялкин— высокий, богатырского сложения рождественский парень— промышлял извозом. В мае 1916 года его мобилизовали в армию, и за год
^н успел пройти хорошую солдатскую и революционную школу. Рядовой 87-го Нейшлотского полка Прялкин участвовал в десятках боев на реке Стоход, под Ровно, и Луцком.
Февральская революция застала Якова на Румынском фронте, за Аккерманом. Нейшлотцы, как и вся ар
мия, теперь уже твердо надеялись на близкое окончание империалистической войны. Вдруг, по указанию Временного правительства, полк был переброшен под Двинск и
получил приказ о немедленном наступлении.
Изолировав часть офицеров, звавших воевать до победного конца, солдаты отказались наступать. По личному приказу «главковерха» Керенского мятежных ней-шлотцев окружили верные Временному правительству кавалерийские части, разоружили и отправили в село Медведь под Новгород, которое было одним из первых в России военных поселений времен графа Аракчеева. Здесь солдат поместили в старой казарме-тюрьме. После тщательной! проверки, часть нейшлотцев определили
Я. М. Прялнин.
в запасной полк, стоявший в селе ЛТедведь. Этот полк был целиком под большевистским влиянием, и временщики из правительства Керенского так и не решились послать солдат на фронт.
В начале 1918 года Яков Прялкин, прихватив с собой испытанного друга — винтовку, ушел с фронта и вскоре появился в Рождествене. Теперь у отца его было уже не две «души» земли на большую семью из одиннадцати человек, а вдвое больше. Яков стал работать в поле.
И не только Яков Прялкин— вся измученная войной и разрухой страна тянулась к мирному груду на отвоеванной у капиталистов и помещиков, ставшей трижды родной земле.
В. И. Ленин уже весной 1918 года наметил план строительства основ мирной социалистической экономики. <Мы, партия большевиков, — писал он,— Россию убедили. Мы Россию отвоевали — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять».1
Яков Прялкин — беспартийный человек с ружьем — приглядывался к тому, что делалось в Рождествене. Он еще не определил, в какую сторону ему качнуться, не понимал, кто прав, кто виноват.
Село расслоилось. Невидимая граница делила его теперь на две части, на два обособленных враждебных лагеря.
В большом каменном доме напротив церкви — лавка Голубева. Здесь весь день толкались сельские богатеи: тесоторговец Степан Воронин, маклак Антон Терентьев, владелец 30 десятин земли в Рождествене и большой сапожной мастерской в Петрограде Яким Димитров, богатей Павел Лаков, свЛценник отец Евгений. Частенько в голубевскую лавку заходили какие-то неизвестные, по-городскому одетые люди, но долго там не задерживались. Верховодил на кулацких сборищах учитель — кадет Жерносеков.
Это был штаб одного лагеря.
Штаб другого лагеря находился рядом, в двухэтажном деревянном здании сельсовета.
Яков Прялкин заходил и в лавку Голубева и в большевистский сельсовет, прислушивался к разговорам и старался разобраться, определить, где его место.
Посетители лавки Голубева не скрывали своей вражды к советской власти, сваливали на нее все беды.
— Давно сказано, — бубнил Степан Воронин, поглаживая пегую бородку,— что не дай бог свинье роги, а мужику — панство. Кто нами управляет? Бесштаннын мальчишка Мишка Моисеев, да батрак Ванька Соколов, ломовой извозчик! У самих ни кола, ни двора, так они нас всех хотят уравнять с собой. Не выйдет, недолго
1 В. И. Ленин. Соч., т. 27, стр. 214.
осталось большевикам панствовать, они уже довели Россию до ручки.
— Слыхали, что в Петрограде-то? — злорадно шипел он. — У булочных очереди выстраиваются с ночи. Голод — не тетка. Немцы не добили большевиков, так голод их доконает. Мы-то им хлебушка не дадим, сгноим, а не дадим.
А Иван Соколов ходил невыспавшийся, с кругами под глазами от усталости, но энергичный, веселый.
— Что, солдат, голову повесил? — говорил он, хлопая Якова по крутому плечу. — Наслушался голубевских баек? Погоди, приберем кулаков к ногтю. Дай только срок, мы из них хлебушко вместе с душой вытряхнем...
В другой раз Иван Соколов сам зашел к Прялкиным, вызвал Якова на двор и неожиданно, с горькой укоризной сказал:
— Ах, солдат, солдат, мало ты, видно, от офицерья вытерпел. Я думал — ты орел, а на поверку — цыпляш. Где твоя винтовка? В сарае небось спрятана, а офицеришки Андрей Воронин и Колька Димитров в открытую щеголяют по селу с наганами.
— Что им тут надо?
— А уж это сам сообрази...
Возвращение в село кулацких сынков Воронина и Димитрова взволновало не только Якова Прялкина. В последний раз они были в Рождествене за год до войны — гимназисты приезжали к родителям на побывку. Потом пошли слухи, что оба попали в школу прапорщиков, но стараниями отцов-багатеев и по окончании школы остались в Петрограде, служили в каких-то тыловых частях. Это не мешало им получать очередные чины. К 1917 году Андрей Воронин был поручиком, а Николай Димитров — капитаном.
Иван Соколов несколько преувеличивал, когда говорил Прялкину, что бывшие офицеры в открытую щеголяют по селу, да еще с наганами. На самом деле они очень редко показывались на улице и вели себя более чем скромно, держались в тени. В несвежих кителях со споротыми погонами, они скорей походили на небогатых студентов, чем на блестящих офицеров императорской армии. Это-то больше всего и настораживало руководителей сельсовета — большевиков.
— Жаль, — сокрушался милиционер Устин Селед-
кин, — не дано нам права арестовывать гадов. А что гады — голову даю наотрез! В случае чего — всадят нам нож в спину, это как пить дать. Ну, и мы не лыком шиты. Как хочешь, Иван, а наганы я у них на всякий случай! реквизирую.
— Так они тебе и отдали! — усомнился Соколов.
На второй день Селедкин послал за бывшими офицерами сельсоветского сторожа.
— Скажи им, Антипыч, — напутствовал он старика, — не явятся, силой приведем, не постесняемся.
Офицеры явились. Они прятали глаза, вели себя мирно, даже заискивающе. Воронин сказал:
— Мы и в ту войну не воевали, только что мундир носили. И эта без нас обойдется. Родители у нас старики— пора нам, молодым, за хозяйство приниматься. Хлеб нужен при любой власти.
— Что же, — иронически заметил Селедкин, — крестьянствовать крестьянствуйте, тут мы вам не помеха. Оружие, конечно, придется сдать, — добавил он как бы между прочим, — крестьянам оно ни к чему.
— Пожалуйста! — И на стол легли два офицерских нагана.	4
Кулацкие сынки ушли. Селедкин поднял глаза на Якова Прялкина — свидетеля происшедшей сцены.
— Что скажешь, Яша?
— Не знаю, дядя Устин, — замялся солдат.
— Тогда я скажу. Над ними не каплет, им можно выжидать. Хлеба, самогона и всего прочего им надолго хватит. А тебе вот ждать никак нельзя. Тебе и твоему бате революция дала землю, полную свободу. Но их надо защищать. Не защитишь — те же офицеришки, что здесь сейчас были, из глотки у тебя землю вырвут, да еще с кровью. Они тихие, покуда мы сила, а случись что...
Ко времени приезда Прялкина, к концу 1918 года, в селе образовалось ядро из передовых, революционных крестьян, готовых ради советской власти на любые жертвы. Среди них были Иван Соколов, Усгин Селедкин, .Михаил Моисеев, Василий Младенцев, Василий Липочкин, Иван Шилин, Айна Моисеева (старшая сестра Михаила), Иван Давыдов, Степан Шелепанов, Михаил Прялкин, Николай Баранов. Формально членами партии они стали несколько позже, в 1919 году, но подлинной датой рождения сельской партийной организации следует
считать октябрь 1918 года, когда Михаил Моисеев, уже получивший партбилет, сплотил по поручению волостного комитета партии всех этих товарищей в ячейку и был избран ее организатором (так тогда называли секретаря партийной организации).
Никогда еще Яков Прялкин не видал своего отца таким оживленным и взволнованно-радостным, как в день, когда старик пришел с первого собрания ячейки.
В тот вечер Яков ничего не сказал отцу, а наутро явился в избу в полном снаряжении, с винтовкой за плечами.
— Прощай, батя, — просто сказал он. — Я теперь знаю свою дорогу.
Царскосельский военкомат, куда Яков в то же утро явился, направил его в формировавшийся в Петрограде Первый революционный полк. Бывалого солдата определили бойцом батальона, несшего охрану Смольного.
Весной 1919 года этот батальон вошел в 15-й стрелковый полк Красной Армии, отправился на фронт под Самару и воевал против Колчака, а позже был переброшен на Южный фронт под Царицын, где сразу принял бой с белыми казаками. В этом бою Яков был ранен в руку и тяжело контужен.
После нсдолгого пребывания в Камышинском лазарете, Прялкин—теперь уже командир взвода маршевой роты, — снова ушел на фронт, где происходили тяжелые бои. Последний бой Яков плохо помнит, как в тумане расплылся он в его памяти. Очнулся он на Волге, в трюме санитарного парохода, среди больных сыпным тифом.
В августе 1919 года комвзвода Прялкин получил месячный отпуск для поправки.
И вот снова Рождествено...
ГОД 1919-й
еньше года не был Яков Прялкин дома.
Первой на дворе встретила его младшая сестра Мария. Вскрикнула, уткнулась лицом в его шинель, залилась слезами.
— Что ты, Маша, как по покойнику? Раньше ты, помнится, не была плаксивой.
— Ой, Яша, если б ты знал!
— Да что мне знать-то, объясни толком!
От Маши Яков узнал о том, что произошло в Рождествене за то время, что его не было дома.
...В начале 1919 года Мария Прялкина и ее закадычная подружка Надя Потапова записались в сочувствующие РКП (б). Началось с того, что девушки рассказали Ивану Соколову о подозрительных путешествиях сестер Пакулиных в лес:
— Не иначе, дядя Ваня, в лесу кто-то прячется, что там средь зимы девкам делать!
Прочесали лес всей ячейкой и обнаружили землянку, из которой, судя ио теплой еще печке, люди только недавно ушли. За Пакулиными установили наблюдение, а Маше и Наде Соколов стал поручать разную о&цествен-ную работу.
Комсомольской организации в Рождествене еще не было. Михаил Моисеев — организатор партийного коллектива - посоветовал подружкам идти в сочувствующие:
— Девушки вы боевые, сознательные, из небогатых, будете ходить с отцами на собрания, выполнять поручения. Пообвыкнете, а там мы вас и в партию примем.
Подруги и в самом деле оказались незаменимыми помощницами рождественских большевиков. Гордые оказанным доверием, они не знали устали в общественной работе. Больше всего им нравилось, что в свои девятнадцать лет они в партийной организации на равной ноге со стариками-отцами: Михаил Иванович Прялкин и Афанасий Павлович Потапов тоже числились в сочувствующих. Отцы и дети одинаково радовались только что обретенным гражданским правам, свободе. Народ переживал раннюю весну своего возрождения.
А тут еще радостные известия о возникновении советских республик в Венгрии и Баварии, о первых победах над Колчаком.
Однако в мае стало известно, что из Эстонии на Петроград двинулся поддерживаемый и снаряженный империалистической Антантой генерал Юденич.
Когда Юденич приближался к Рождествену, кулачье зашевелилось. Несколько парней из кулацких домов тайно направились к фронту, чтобы вступить в части белого генерала.
Бои шли уже в районе Луги, совсем близко. Большевики и сочувствующие, что помоложе, уходили в красноармейские отряды. Вступила в Красную армию старшая сестра Маши Анна. Уехали с подводами возить боеприпасы старики Прялкин и Потапов. Ушла бы на фронт и Мария, но как оставить дома одну мать с четырьмя малыми ребятами'
Светлой ночью в конце мая Рождествене заняли белогвардейцы.
Прибежала к Маше крестная Евдокия Борисова:
— Прячься, беги к бабушке, белые!
Маша задами села пробралась к своей бабушке Анне Борисовой. Евдокия же направилась к Андрею Воронину, — она знала, что судьба ее крестницы теперь целиком зависит от царского офицера. Он таился весь последний год в Рождествене и, конечно, отлично знал о том, что Маша сочувствующая, что она активно участвовала в делах сельсовета и партийной ячейки.
— Ничего ей, твоей Машке, не будет,— успокоил Евдокию Воронин, — с девками покуда не воюем.
С этим и вернулась крестная:
— Сказал — не тронут. Только мой тебе совет: из дому никуда не выходи, притаись.
Маша, забежав по дороге за подружкой Надей, направилась вместе с ней к себе домой, на Заводскую улицу.
Входят в дом, а там сидят в полной форме с погонами старые знакомые: сбежавшие к Юденичу Александр Блохин и Иван Постнов
— Явились, мокрохвостки. Шагайте за нами в штаб.
Мать Марии бросилась в ноги белогвардейцам.
— Отстань, старая, — буркнул, грубо оттолкнув женщину, Блохин, — а то нам недолго тебя и кокнуть. Знаем вашу большевистскую семейку.
Допрашивал девушек в штабе маленький, черный, с бородкой клинышком, пожилой офицер:
— Вы коммунистки?
— Еще не коммунистки, но сочувствующие, — смело отвечала Маша.
— Вот видите, господин полковник, — вмешался в допрос стоявший у двери белогвардеец из рождественских Павел Пакулин. — Их надо расстрелять. Мне доподлинно известно: это они доказали совдеповцам, что
мне сестры в лес носили еду, когда я там, вас дожида-ючись, прятался.
— Увести! — приказал офицер.
Двух безоружных девушек конвоировали четыре солдата. Вели их через всё село. Когда проходили мимо дома Воронина, тот вышел на улицу и, поздоровавшись с конвоирами, презрительно оглядел девушек и злорадно протолкнул сквозь з^бы:
— Добольшевичились, пролетарии всех стран...
Девушек, к их удивлению, привели к дому Прядкиных.
«Неужели будут стрелять на глазах у матери?» — с ужасом подумала Маша. Она не знала, что мать с детьми сразу же, как только ее взяли, ушла к бабушке.
Белогвардейцы зашли в пустой дом, приказали девушкам лечь на пол. Маша сопротивлялась. Александр Блохин схватил ее за плечи и с силой бросил:
— Попили нашей кровушки, теперь мы вашей попьем. Лежи тихо, большевичка, не то забью до смерти.
Засвистели шомпола...
Прялкин выслушал рассказ сестры молча, только глаза его лихорадочно блестели и под скулами перекатывались крутые желваки.
— Это я виноват, Машенька, — с трудом выговорил он. — Виноват, что не застрелил Воронина в прошлом году, когда он притворился овечкой и наган при мне отдавал Устинычу. Чересчур мы, сестренка, жалостливые. Но ничего, придет время — сполна отольются белой сволочи наши слезы и наша кровь.
В конце мая 1919 года красноармейские части, пополненные и укрепленные петроградскими рабочими, перешли в контрнаступление и отбросили юденических бе-лобандитов. В течение нескольких дней! левый фланг Нарвского участка отодвинулся к деревне Выра, за два-три километра от Рождествена.
Выру занимал третий батальон Третьего петроградского полка, сформированного накануне контрнаступления Красной Армии из солдат запасного батальона бывшего Семеновского полка.
Командование имело сигналы о неблагополучии этой части, о ее засоренности офицерами и кулацкими сынка-
Рождествено. У Синего моста
ми. В Выру прибыл рабочий-большевик, комиссар бригады особого назначения, в которую входил полк, Александр Семенович Раков. Но предотвратить назревший предательский заговор было уже поздно.
В ночь на 29 мая 1919 года население Рождествена было разбужено грохотом выстрелов, доносившихся со стороны Выры. Это заговорщики расправлялись с красноармейцами, не пожелавшими изменить присяге, народу и открыть фронт бандам Юденича.
Верные родине красноармейцы, во главе с командиром полка Тавриным, комиссарами Купше, Калининым, Дорофеевым и Сергеевым, заняли пожарную каланчу и долго отстреливались от наседавших изменников. Когда кончились патроны, красноармейцы были захвачены белыми и зверски замучены.
Комиссар бригады Раков находился в избе, когда послышались выстрелы. Выглянув в окно, он сразу' понял обстановку и решил продать свою жизнь подороже.
К дому, стараясь ничем не выдать себя, приближалась большая толпа изменников. Они таили надежду захватить красного комиссара врасплох и взять его живым. Неожиданно их встретила меткая очередь из пулемета, установленного Раковым в дверях дома.
Бандиты залегли. Некоторые из них пытались про
браться к дому ползком, но стоило кому нибудь поднять голову, как короткая очередь мгновенно прижимала его к земле.
Неравный бой шел до тех пор, пока у комиссара бригады не иссякли патроны в пулеметных дисках. После этого он разрядил в бандитов свой маузер и последним патроном покончил с собой
Имя героя-комиссара А. С. Ракова носит ныне одна из улиц Ленинграда, его могилу на Марсовом поле знают миллионы людей. Он не только достойно погиб, но своим беспримерным сопротивлением оттянул время, дал командованию Нарвского участка возможность своевременно закрыть пробитую изменниками брешь на линии фронта
В апреле 1919 года ушел по партийной мобилизации в Красную Армию первый и самый молодой коммунист Рождествена — Михаил ААоисеев. Он был назначен секретарем партийной ячейки батальона Второго стрелкового полка. Именно этот батальон и пришел в Выру, чтобы занять позиции, брошенные изменниками.
В июле 1919 года комиссар стрелковой роты, а затем — комиссар батальона Моисеев воевал с англо-американскими оккупантами в районе Медвежьей горы на Севере. В конце сентября он под Петрозаводском был ранен и после недолгого пребывания в госпитале отпущен на отдых домой.
Отдыха не получилось. В середине октября 1919 года Юденич, начавший свое второе наступление, снова приблизился к Рождествену.
Село притаилось. Часть населения ушла в лес. Остальные заперлись в своих избах, боясь выйти на улицу. Сельсовет во главе с беспартийным Гурьяновым фактически перестал действовать. Тогда партийная ячейка создала революционный комитет. В него вошли Иван Соколов, Устин Селедкин и Михаил Моисеев, выбранный председателем.
Ревком действовал недолго — четыре-пять дней, но свою роль сыграл. Боевыми приказами и обращениями к населению он вселял веру в близкий разгром белых, доказывал, что их успехи носят временный характер и что новую Россию не повернуть на старый лад.
Организованные ревкомом патрули из коммунистов,
комсомольцев и беднейших крестьян помогали красноармейским заградительным отрядам собирать и организовывать бойцов, отбившихся от частей, предупреждали возможность грабежа и мародерства. Но, главное — большевистский ревком своими смелыми и решительными действиями в самый критический момент парализовал действия кулацко-белогвардейских элементов села, не дал им поднять голову, помешать организованному отходу наших войск и эвакуации сельского актива.
Ревком действовал до последней минуты, когда фронт подкатился уже вплотную к Рождествену. Обремененные большими семьями коммунисты Ннкандр Иванов и Николай Шилин скрылись в лесу, часть большевиков ушла с арьергардными отрядами Красной Армии. Михаил Моисеев оставил село последним и направился пешком в сторону Сиверской.
Снова Рождествене заняли белые. Всего две недели хозяйничали они в селе, но их надолго запомнили. Юде-нические наймиты расстреляли работника сельсовета Павла Егоровича Гурьянова, замучили Ивана Дмитриевича Никонова, зверски издевались над его женой.
Все две недели белые не переставали искать пред-ревкома Михаила Моисеева, чья подпись стояла на вывешенных за несколько часов до отступления ревкомовских приказах. По селу ходили слухи, что он скрывается где-то поблизости.
Были арестованы все взрослые члены семьи Моисеевых— отец, мать, сестра Ирина. Их продержали в «холодной» несколько дней, угрожали расстрелом, если не скажут, где находится большевистский комиссар.
На крайние меры белобандиты не пош ш. Крестьяне на собрании потребовали освобождения семьи Моисеевых, а портить отношения со всем крестьянским обществом, да еще в момент, когда положение на фронте складывалось не в их пользу, белые не решились. Зато они лишили Моисеевых всего имущества, объявив его комиссарским. Взяли лошадь, корову, свинью, подмели последний хлеб в закромах, увезли утварь и даже одежду.
Красный Петроград между тем готовился к решающим боям с полчищами Юденича, подошедшими к Пулковским высотам. Красноармейские части пополнялись
испытанными питерскими рабочими. Весь город опоясался укреплениями, ощетинился штыками.
Таким увидел Петроград Михаил Моисеев, благополучно выбравшийся из занятого врагом Рождествена.
Первым, кого он встретил в Петрограде, был земляк— большевик Степан Васильевич Шелепанов из рабочих завода Чикиных. Шелепанов служил в это время комиссаром Второго отдельного автомобильно-мотоциклетного батальона 7-й армии, защищавшей город. Моисеев был в этом батальоне секретарем партийной организации. Вместе участвовали земляки-рождественцы в наступлении Красной Армии, нанесшей в ноябре 1919 года сокрушительный удар по войскам Юденич-’.
Новый, 1920 год Моисеев встречал в Рождественском Народном доме. В освобожденном от белых селе праздновали победу. В Народном доме играл оркестр красноармейской части, расположенной поблизости. Танцы, игры продолжались до утра.
Самый тяжкий год—1919 — остался позади, но молодую страну и ее революционных сынов ждало еще немало испытаний.
МИРСКОЙ ПРИЕМЫШ
асилий Константинович Пуриков, один из видных и старейших коммунистов Рождествена, бессменный председатель сельского потребительского общества, счита-
ет своим отцом, поставившим его на верную дорогу,большевика Устина Устиновича Селедкина.
— Вижу его как сейчас, — рассказывает Пурнков.— Был Устин Устинович среднего роста, коренастый. Один глаз потерял, работая в кузне у Чикиных. Одевался плохо, небрежно. И книгочей был невеликий, не очень гра мотный. Было в нем, однако, что то привлекавшее к нему людей, никто так не умел их сплотить и заставить пове
рить в свои силы.
Теперь я понимаю: сила Устина Устиновича, нашего партийного вожака, была в моральной чистоте, в глубокой вере рядового рабочего в партию, в постоянной готовности отдать за нее жизнь. Такими же были и Ми
хайл Моисеев, и Иван Соколов, такой же росла на наших глазах первая рождественская крестьянка-коммунистка Пелагея Климова, которая была председателем нашего сельского Совета в самые трудные годы переделки деревни.
— Нам, сельской молодежи, было, как видите, у кого учиться,—заключил Пуриков, — с кого брать пример в жизни. А теперь расскажу о себе.
Детство мое было трудное, рос я стеснительным, забитым, сторонился людей. Казалось, что никому я не нужен, да так оно собственно и было.
Мирской приемыш — вот кем я считался. Дело в том, что отец мой. рабочий завода Чикиных, умер в 1906 году, когда мне не было и двух лет. Мать, оставшаяся без всяких средств, уехала в Петроград, нанялась прислугой к какому-то священнику Александро-Невской лавры и, не проработав и двух лет, умерла в больнице.
Я жил у Панова — деда по материнской линии. Но недолго. Однажды сажает меня дед за стол, как взрослого, сам садится напротив и говорит:
«Худо мне и зазорно обижать сироту, а нет средств тебя прокормить. Сам видишь — кругом бедность, нехватки, и неровен час — за недоимки, что два года не плачены, и изба пойдет с молотка. Иди жить к бабушке Пуриковой, отцовой матери».
Пришел я к бабушке, а она, выслушав меня, взяла за руку, снова ведет к дедушке Панову, а сама плачет:
«Рада бы, сват, приютить внука, да не могу брать грех на душу. Помрет у меня мальчонка. Сама-то я по бедности и на хлебе с квасом доживу остатние свои дни, а ребенку такая пища негодная, ему расти, силенок набираться».
Тогда дед надумал обратиться в волость. Староста посоветовал ему поклониться миру. Собрался мирской сход и постановил: жить мне у бабушки Пуриковой, а на мое «прожитие» выдавать ежемесячно из мирских денег по шести рублей (по двугривенному на день).
Было мне лет пять или шесть, а надолго остался горький осадок от того схода. Чем больше входил я в разум, тем больше росла во мне обида на жизнь, на неудавшуюся судьбу. От обиды и ревности учился изо всех сил: у вас и отцы есть и матери, — мысченно говорил я
В. К. Пуринов в молодости. сверстникам, — а я вот докажу, что ничем не хуже вас, даром что «мирской приемыш».
В 1917 году было мне четырнадцать лет. Начинался учебный год, а в школу идти не в чем. От нищеты, оттого, что всякую минуту ждал от людей новой обиды, был я болезненно самолюбив и решил бросить школу: не в лаптях же являться в шестой класс!
Приходит как-то вечером в нашу хатенку заведующий школой Василий! Мартынович Жерносеков:
«Почему в школу не ходишь? Сапог нет? Не беда, Василий. Купим тебе обувь. Времена теперь такие, что должны мы друг другу помогать. Царя нет, свобода, теперь все равны перед богом и государством».
«Спасибо,— отвечаю,— но ваших сапог мне не надо. Теперь уже я не маленький, сам себе хлеб и обувку добуду».
Начал работать. Пилил дрова, потом на завод Чикиных поступил подручным печника, а когда завод после Октябрьской революции закрылся, устроил меня дядя по матери Иван Яковлевич Панов курьером в продовольственные склады на Калашниковской набережной в Петрограде. Дядя, рабочий Путиловского завода, член партии с дореволюционных времен, был в то время губернским комиссаром по продовольствию.
Работаю на Калашниковской. И вот ведь что удивительно: ничего я хорошего не видел в своем Рождествене, даже тяготился им, а тут сердце по нем болит. И по бабушке скучаю, ночью во сне ее вижу, товарищей вспоминаю. Одним словом, только освободили село от Юденича, я тут как тут
К осени снова тревожно стало. Однажды рано утром бабушка прибежала с улицы сама не своя:
«Вставай, внучек, беда. Всё село, почитай, в лес подалось от азиатов. Голубевская лавка уж который день на замке, окна в каменном доме настежь, стекла выбиты. И Воронины, и Димитровы, и священник — все поуехали. Пришел, видать, наш последний день, светопреставление».
Быстро оделся и выбежал на улицу. Первым, кого я встретил на пустынной главной улице, был Устин Устинович Селедкин. Кузнец шел из дому в сельсовет, торо пился.
«Здорово, Васютка, — весело окликнул он меня. — Приехал? Правильно. В гостях хорошо, а дома лучше. Теперь мы с тобой завернем дела, эва ты какой вымахал— в отца! Поди, уже пятнадцать?»
«Шестнадцатый, дядя Устин».
«Ну, совсем, значит, большой. Вот что, парень, сбегай к Ивану Соколову, скажи, чтоб мигом в сельсовет. Красных башкиров будем встречать, ставить на квартиры. На фронт ребята идут, так надо, чтоб отдохнули у нас как следует, помянули добрым словом».
В тот день я и домой ни разу не заявился. Бегал по разным поручениям Селедкина и Соколова, показывал командирам Красной башкирской дивизии отведенные красноармейцам дома. Скуластые «азиаты» оказались
хорошими, простыми ребятами, и каждый из них считал своим долгом чем-нибудь меня угостить.
Жили у нас красноармейцы-башкиры неполных два дня, и за это короткое время я так с ними сжился, будто знал их век.
Вечером накануне того, как дивизии выступать в поход, подзывает меня Устин Устинович и говорит:
«Неволить тебя, Василий, не буду, а хочешь — дадим тебе коня и справную телегу и отправляйся с красноармейцами. Воевать тебе рановато, а снаряды, патроны под возить вполне под силу. Коня дадим, — смеется, — богатого, кулацкого. Сами они удрали с белогвардейцами, а коней мы у них увели. По рукам?»
Я был на седьмом небе. Какой же пятнадцатилетний паренек не мечтает воевать? А тут еще в знаменитой Башкирской дивизии, да на собственном коне!
Яблоницы, Рабытицы, Ямбург. Последний бой башкиры дали белым у Ямбургского железнодорожного моста через реку Лугу.
Юденич был разбит, откатился в Эстонию. Вместе с конем я вернулся домой.
«Теперь ты настоящий солдат революции, — полусерьезно, полушутливо сказал мне при встрече Устин Устинович. — Отдохни денек-два и приходи ко мне, большое дело есть до тебя».
«С чего мне отдыхать, я и не j стал вовсе!»
«Приказано отдыхать, — командирски строго сказал Устин Устинович, — стало быть,отдыхай,а завтра сутра являйся...»
Назавтра получил я от Устина Устиновича задание организовать в Рождествене комсомольскую ячейку. Было и почетно и страшновато, но каждый день ощущал я крепкую поддержку Устина Устиновича, Ивана Соколо ва, и дело понемногу шло. За три месяца сельская комсомольская организация выросла до 60 человек.
...Каждый вечер клуб, который молодежь организовала в верхнем этаже дома Голубева, гудел как улей. Читали вслух газеты и стихи Демьяна Бедного, пели революционные песни, ставили пьесы, помогали по хозяйству семьям красноармейцев, подумывали об организации вечерних сельскохозяйственных курсов.
Василий Пурнков каждый день бывал в прокуренной комнате партийной ячейки, советовался с Соколовым и Селедкпным, как вести комсомольские дела. По их настоянию он посещал партийные собрания, которые тогда бывали дважды, а то и трижды в неделю.
Осенью 1919 года Юденич снова занял Рождествено. Шли ожесточенные бои па юге с Деникиным. Западньн границы перешли вооруженные Антантой белопольские легионы Пилсудского. В республике Советов была объявлена партийная мобилизация на польский фронт.
Дорога к новой жизни лежала через великие жертвы и лишения.
Летом 1920 года Василий Пурнков и еще несколько рождественских комсомольцев добровольно вступили в Красную Армию. Шестой коммунистический заградительный отряд, третья коммунистическая рота 141 полка корпуса Гая. Витебск, Ломжа, Ковно, Гродно. Десятки городов и сотни деревень прошел с жаркими боями комсомолец Василий Пурнков, прежде чем вернулся в родное село
К МИРНОМУ ТРУДУ
ончилась гражданская война. Возвращались домой красные солдаты-победители. Долгими неделями добирались они к родным местам по разбитым дорогам через разоренные войной города и села, через
сожженные леса и вытоптанные поля. Руки их скучали
по мирному труду.
До станции Волосово Константин Филатович Власов кое-как добрался на поезде, от Волосова шел пешком. Шинель нараспашку, тощий вещевой мешок небрежно закинут за плечо.
Точно сто лет не был Власов в родных местах. Они всё те же. близкие сердцу, красивые, каких, по его твердому убеждению, нигде больше нет. Воевал солдат в Карпатах, немало довелось походить ему по Кавказским горам, плавал по Черному морю, вблизи крымских берегов. Но не было для него на свете милее родных полей и перелесков, скромных речушек в ярко-зеленых берегах, нежно-голубого северного неба.
У соснового бора, не доходя деревушки Грязно, где теперь санатории Песчанка, Власов остановился. Прислонившись к горячему стволу придорожной сосны, жадно оглядывал, будто заново узнавал знакомые места. Вот напротив, за поймой Оредежа — Выра, подальше на холмах—Замостье, вправо за поворотом еше не видать, ио уже всем существом чует — оно, Рождествсно.
Тут отрезвила мысль: «И чего радуюсь, что меня хорошего ждет в Рождествене? Жена в могиле, дети в приюте, дом заброшен, заколочен. Да и сохранился ли том после двух нашествий Юденича, после истребительного пожара войны!»
Власов не сразу услышал, когда его окликнули.
Метрах в двадцати на дороге стояла молодая миловидная женщина с сундучком в руках. Девочка лет четырех, держась за подол ее юбки, что-то радостно щебетала.
Подошел. Наталья Захарова—соседка, даймищен-ская.
— Сколько лет, Наталыошка, сколько зим. Домой?
— Как тебе, Костя, сказать. Дома у меня давно никакого нет. Жила с мужем в Питере, да умер он с полгода назад от тифа. И в Рождествене близких у меня нс осталось никого, а всё же родные места. Надо как-то заново устраивать жизнь, растить дочк}. О себе-го уж что думать, вдов нынче в России хватает...
Три километра за разговорами прошли незаметно. Вот и набоковская усадьба, за ней под обрывистым берегом шумит плотина рождественской мельницы.
Константин остановился, спокойно, как об обыденном, сказал:
— Одинаково нас с тобой, Наталья, обидела жизнь. У тебя — сиротка, у меня — целых трое. У тебя нет никакого хозяйства, у меня тоже нет ничего. Баш на баш выходит. Иди ты с дочкой в мой дом, а дома не окажется— землянку пока что выроем. Вдвоем, если дружно, легче будет налаживать жизнь.
Глянула Наталья в простое, открытое лицо Константина, сжала его большую руку:
— Знаю, Костя, хороший ты, не обидишь. Что ж, принимай в семью нас с дочкой, буд> тебе верным другом-товарищем.
Встретились случайно Константин Власов и Наталья
Захарова, а сдружились навек. Сорок лет живут вместе. Восьмерых детей вырастили, а внуков —-не сосчитать.
Задолго до Власова вернулся из армии домой рождественский бедняк печник Иван Степанович Александров. Его не видели на селе около девяти лет. В 1911 году он, оставив молодую жену, ушел по призыву на действительною службу, а после — прямо из казармы — на войну. Знали по письмам земляков, служивших вместе с Иваном Степановичем, и по рассказам приезжавших в отпуск, что солдат он хороший, лихой разведчик, известный не только в полку — во всей дивизии.
Трудно было рождественцам, знавшим Ивана Александрова сызмальства, представить себе тишайшего, всегда перепачканного глиной скромного печника героем. Между тем так оно и было. Храбрости разведчика Александрова удивлялись бывалые воины, о его солдатских подвигах ходили легенды. К концу 1916 года он был полным георгиевским кавалером, то есть получил георгиевские кресты всех четырех степеней, и как полагалось по тогдашним законам, его автоматически произвели в первый офицерский чин.
Прапорщик Александров нацепил на матерчатые погоны своей видавшей виды шинели офицерские звездочки, принял под команду взвод разведки, а в остальном почти ничем не изменился. По-прежнему ходил с товарищами в ночные поиски, за «языками», а в дни затишья ладил в землянках великолепные печурки и мастерил всякие поделки из «подручных средств» Чего совершенно не умел Атександров — это сидеть без дела.
«Вашим благородием», точно сговорившись, его никто не называл. Это звучало бы насмешкой: все солдаты знали, что Александров никак не «благородие», а простой мастеровой из-под Петрограда. По этой же причине и офицеры не очень принимали его в свою среду. Сам он меньше всего об этом думал.
Александров был тружеником в деревне. К воинским обязанностям он тоже относился как к тяжелому труду, который надо выполнять честно и добросовестно.
После Октябрьской революции Иван бросил за бру ствер окопа стеснявшие его прапорщицкие погоны, а георгиевские кресты завернул в чистую тряпочку и сунул в нагрудный карман.
Л. Л. Александрова р старого домина в парне
Так же просто, без лишних слов, как он делал всё в жизни, Александров добровольно перешел в Красную Армию, откуда в конце 1918 года после тяжелого ранения и контузии был демобилизован по чистой.
Возвращался Иван Александров домой и думал, как дальше жить. Он знал, что жена его Люба все эти годы жила у родных. Придется, видно, и ему на первых порах ночевать под чужой крышей. Худо! Однако радостно встретившая мужа Любовь Леонтьевна повела его не к родственникам на Псковскую дорогу, а ко дворцу Рукавишниковых.
— Ты никак, женушка, имение от советской власти получила? — усмехнулся Иван.
— Имение не имение,-—серьезно ответила Любовь Леонтьевна, — а по гроб жизни буду благодарна нашей новой власти. Однако ничего не скажу, сам увидишь.
(hi
Обошла Любовь Леонтьевна дворец и повела Ивана дальше, в глубину заснеженного помещичьего парка. Остановилась у небольшого, старого-престарого, но вполне крепкого еще, аккуратного домика.
— Наш! — с гордостью сказала молодая хозяйка.— Верней сказать, твой, потом} что предоставил мне его председатель сельского Совета Иван Соколов как жене красного командира...
В этом доме и выросла ботьшая семья тружеников Александровых, одна из самых передовых в Рождествене. В домике под вековыми дубами и кленами родились у Ивана и Любови три сына и пять дочерей. Большинство из них и посейчас работает в колхозе имени Ленина.
Позже всех вернулся домой с гражданской войны Яков Михайлович Прялкин. В 1919 году после боев под Камышином и перенесенного тифа он снова ушел на фронт. Воевал в составе роты особого назначения иод Красным Селом, участвовал в разгроме Юденича.
Подлечив обмороженные в зимних боях под станцией Сала ноги, красноармеец из Рождествена летом 1920 года дрался в украинских степях с Махно, а зимой 1921 года, после подавления контрреволюционного Кронштадтского мятежа, занял пост у дальнобойной пушки береговой обороны на Балтике, где и прослужил до последнего дня гражданской войны.
Через год после возвращения Якова домой умер его отец, и пришлось ему стать главой большой семьи, взять на себя заботу о хозяйстве. Было оно и не бедняцкое, и не середняцкое —как многие крестьянские хозяйства рождественской округи в первые годы революции: лошадь, корова, четыре десятины по-северному скудной пашни.
В мае 1921 года Василий Пуриков снова поселился у «своей бабушки Анны Степановны. Теперь это был уже не забитый «мирской приемыш», которого каждый мог обидеть. За плечами семнадцатилетнего парня было два года войны, школа комсомольской работы в родном селе и в армии.
Рождественский бедняк Вася Пуриков служил ездо
вым в том самом красноармейском полку, который разгромил под Кингисеппом Талапский полк Юденича. В этом Талапском полку служили рождественские кулаки-белогвардейцы Воронин, Димитров, Петров-Смазчиков и Па-кулин. Вспомнил об этом Пуриков лишь потому, что в 1919 году, перед тем как снова уйти в армию по партийной мобилизации, он участвовал в реквизиции имущества кулаков Воронина, Димитрова и других, бежавших с отступившими белогвардейцами в Эстонию.
И вот Василий вернулся в родиое село. Нарезали фронтовику-комсомольцу около четырех десятин земли, отвели покос, помогли приобрести лошаденку. Начал парень хозяйствовать.
В Рождествене после революции и гражданской войны жизнь как-то сразу стала осмысленней, полнен. На вольной земле работа спорилась. В этой обстановке всеобщего подъема Василию казалось, что он счастливее всех. Он получил то, о чем и мечтать не смел: землю, до стойкое место среди односельчан, твердую веру в завтрашний день. Женился он на девушке из бедной семьи— Александре Васильевне Селедкиной, на которую заглядывался еще до войны.
Михаил Моисеев в марте 1920 года, перед IX съездом РКП (б), был демобилизован из армии и направлен работать инструктором Детскосельского уездного комитета партии. В Детском Селе он в числе других встречал группу делегатов II конгресса Коминтерна, в которой был американский журналист Джон Рид. Укомовцы угощали зарубежных друзей виноградом из бывшей царской оранжереи, и Рид много смеялся по этому поводу: вот довелось злейшим врагам феодалов и капиталистов попробовать императорский виноград!
На конгресс из Москвы в Петроград приехал В. И. Лепин. Он выступил перед народом на Дворцовой площади. Михаил Моисеев видел и слушал Ильича. Рождественцы до сих пор помнят взволнованные рассказы юноши о нем: о простом и великом вожде пролетарской революции.
Недолго занимался Михаил мирным трудом. В июле того же 1920 года он по зову партии снова ушел в Красную Армию и в должности инструктора политотдела дивизии участвовал в легендарном штурме Перекопа.
В освобожденном от врангелевцев Крыму двадцатн-летнип большевик был назначен членом Алуштинского ревкома. Он работал одновременно уездным военкомом и заведующим отделом народного образования, затем — секретарем укома партии.
В Крыму было тревожно, еще не смолкли отголоски войны. В горах прятались остатки разбитых банд, они совершали набеги на малочисленные красноармейские гарнизоны. Немало ярых врагов, не успевших бежать за границу, скрывалось и в самой Алуште и поселках по соседству.
Всё лето 1921 года большевистская организация маленького крымского городка находилась на казарменном положении и не раз вступала в перестрелки с недобитым врагом. Большевики в то же время налаживали мирное хозяйство, открывали школы, изымали излишки продовольствия и средств у буржуазии, вселяли бедноту в светлые приморские дачи.
В обстановке постоянных боев и безустанного труда Моисеев мечтал о днях, когда сможет осуществить свое давнишнее желание — учиться.
В сентябре 1922 года Михаил стал студентом Коммунистического университета, помещавшегося во дворце князя Потемкина-Таврического в Петрограде. В Рождествене Моисеев бывал редко. После 1927 года, когда он закончил комвуз и поступил в Институт красной профессуры в Москве, рождественцы потеряли его след на долгие годы.
Почти вся многочисленная семья рождественского середняка Ильи Тимофеевича Моисеева разъехалась в разные стороны. Старшая сестра Анна, вступившая в партию почти в одно время с Михаилом, заведовала женотделом в Детскосельском укоме партии, затем, закончив Военно-транспортную академию, служила в органах безопасности. Сестра Ирина переехала в Петроград, работала на «Красном выборжце». Брат Павел—бригадир-овощевод рождественского колхоза — погиб в Великую Отечественную войну. Отдал жизнь за родную землю и Виктор Моисеев — майор, боевой командир авиационного полка. Сестра Антонина, техник конструкторского бюро одного из крупных заводов, тоже покинула Рожде-ствено.
Давно умерли их родители Илья Тимофеевич и Ма
рия Даниловна. И совсем уже незачем было Михаилу приезжать в родное село. Но здесь его помнили.
— До нашего Михаила, — говорили односельчане,— теперь рукой не достать: то ли в самом Кремле работает, то ли в министрах ходит...
Г. КАНУН ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА
есна 1921 года пришла в Рождествено как большой и радостный праздник. Кончилась тяжелая, но победоносная гражданская война. Вернулись к семьям долгожданные отцы, сыновья, мужья. Земля лежала кругом вся, до последнего аршина, своя, крестьянская, вольная. Только паши, сей, собирай в закрома плоды своих трудов На X съезде РКП (б) по предложению В. И. Ленина было принято решение об отмене продразверстки.
Не стало больше в Рождествене безземельных. Батраки и рабочие бывшего завода Чикиных, не пожелавшие переезжать в Петроград, на «Красный выборжец», с которым слили даимищенское предприятие, получили землю.
Всё было хорошо. Только вскоре крестьяне увидели, что мало быть вольными хлеборобами на вольной земле, надо еще иметь средства для ее возделывания. У Константина Власова не оказалось семян для посева. У Александровых нашлись семена, но не было коня. У других были семена и тягло, но никакого, самого необходимого инвентаря. И купить инвентарь, даже если бы и нашлись у крестьян деньги, было негде. Страна еще только восстанавливала разоренную промышленность.
Приходилось беднякам идти на поклон к крепким мужичкам. Власов чаще всего прибегал к помощи Петра Баранова. То коня у него возьмет на полдня, то выпросит немного сортового жита на посев. Баранов не отказывал Власову, как и Ивану Александрову, которому тоже приходилось туго с многодетной семьей. К тому же и денег Баранов не требовал.
— Как нибудь поладим, — с наигранным благожелательством говорил он Константину Филатовичу. — В сенокос малость поможешь — и квиты
Приходил сенокос, и Власов первым делом косил Баранову, а потом уже себе.
Один раз Баранов даже отказался и от такой «натуральной» оплаты: .
— Бог с тобой, Константин. Сам как-нибудь с сенцом справлюсь, да и Ваня Александров обещал подсобить А давай так с тобой сделаем. Полоска, что тебе нарезана у Черного бора, всё равно пустует, руки у тебя до нее не доходят. Так давай вместе ее обработаем. Мои тягло и семена, твой труд, а что уберешь — пополам.
— Подумаю, — ответил Константин Филатович. А подумал он о том, что даже кулак Голубев в старые времена постеснялся бы такое предложить — испольщину. Подумал он еще о том, что волей-неволей всё больше попадает в барановскую кабалу.
— Эх, — грезил Власов, — мне бы второго коня, да посправнее, пароконный плуг, да еще бы коров парочку, чтоб было чем землицу удобрить, я бы...
Но об этом можно было только мечтать. А пока что хочешь не хочешь, а приходилось снова идти на поклон к Баранову или к другому «справному мужичку».
«А, может, и верно, отдать ему ту полоску, что у бора,— мелькала иной раз мысль,— хоть какую ни наесть пользу с нее получить. Нет же у меня выхода...»
Положение действительно складывалось неважное. Хлебом Константин Власов еще кой-как обеспечивал семью, хоть приходилось ему, да и жене работать день и ночь. Однако не единым хлебом жив человек. Подрастали дети, пошли в школу. Нужны им книжки, надо их одеть, обуть, а деньги взять неоткуда. Всё, что земля давала,— сами съедали. Излишков для продажи у Власова не оставалось.
Таких бедняцко-середняцких хозяйств, вроде власов ского, в стране было 24 миллиона, и все вместе они давали только 11 процентов необходимого стране товарного хлеба.
Советское государство всеми силами помогало бедняцко-середняцкому крестьянству, но возможности развития его хозяйства были ограничены условиями самого изживавшего себя мелкого производства.
В. И. Ленин писал:
«Пока мы живем в мелкокрестьянской стране, для капитализма в России есть более прочная экономическая
база, чем для коммунизма. . Каждый, внимательно наблюдавший за жизнью деревни, в сравнении с жизнью города, знает, что мы корней капитализма не вырвали и фундамент, основу, у внутреннего врага не подорвали. Последний держится на мелком хозяйстве и чтобы подорвать его, есть одно средство—перевести хозяйство страны, в том числе и земледелие, на новую техническую базу, на техническую базу современного крупного производства». 1
Путь к переводу сельского хозяйства на новую техническую базу В. И. Ленин видел в кооперации, в объединении мелких крестьянских хозяйств в коллективы.
Какие-то черточки будущей коллективизации в виде сельской потребительской кооперации, комитетов взаимопомощи, разных товариществ наметились в деревне еще в первые годы советской власти.
В Рождествене комитет взаимопомощи (комвзаим) был организован по предложению сельской партийной организации в 1922 году. В него вошли 70 крестьян — бывшие батраки, жены погибших красноармейцев, недавние меднопрокатчики, осевшие на земле. При ком-взаиме существовало машинное товарищество, которое возглавлял Иван Соколов. Через это товарищество бедняки получали сельскохозяйственный инвентарь. Невелика, правда, была эта помощь: весь машинный парк товарищества состоял из четырех парных плугов и девяти борон.
По инициативе членов комвзаима стала засеваться так называемая «Ленинская полоска». У этой полоски была своя история. Еще в 1918 году крестьяне выделили участок земли, коллективно обрабатывали его и полученный урожай передавали Красной Армин. Сейчас решили урожай с общественного участка отдавать в распоряжение комвзаима для выдачи возвратных и безвозвратных ссуд наиболее нуждающимся.
Машинное товарищество, потребительский коопера-. тив, «Ленинская полоска» приносили пользу, но не могли по-настоящему решить вопрос. Многие бедняки по-прежнему вынуждены были в трудные минуты идти на поклон к мужикам побогаче, к кулакам.
1 В. И. Ленин. Соч., т. 31, стр. 483- 484.
Константин Власов и Иван Александров пока еще не видели выхода из бедности и кулацкой эксплуатации. Коммунистическая партия знала выход. Он заключался в решительном переходе на завещанный Лениным путь коллективизации. Но партия, строго придерживаясь ленинского принципа о добровольности этого перехода, до определенного времени не форсировала его. Надо было, чтобы само крестьянство убедилось в том, что указанный Лениным путь — единственно правильный.
Жизнь между тем торопила события. Товарная продукция сельского хозяйства (в том числе и зерновые) к 1927/28 году не только не увеличилась по сравнению с довоенным временем, а еще больше упала. Отставание сельского хозяйства от индустриального развития страны, его низкая товарность задерживали развитие социалистической промышленности. К тому же кулаки, вдохновляемые контрреволюционными правотроцкистскими элементами, организовали хлебный саботаж, пытались окончательно подорвать продовольственное снабжение городов.
XV съезд партии решил всемерно развертывать коллективизацию. В то же время съезд указал на необходимость «развивать дальше наступление на кулачество и принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму». 1
РАСПАХАННЫЕ МЕЖИ
ладший сын Борисовых Леонтий работал на Путнловском заводе, где в конце два-дцатых годов было организовано массовое производство первых советских тракторов. Приезжая на выходной день в
Рождествено, Леонтий не успевал отвечать на вопросы односельчан о диковинной машине.
— Вот бы нам хоть один трактор, — мечтательно говорил Иван Александров. — Полдня — и поле вспахано, еще час — и пробороновано. Как в сказке!
1 «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», ч. 2, изд 7, стр. 482.
— Сказал тоже, эва, — возражал Прялки», — да такой машине и не повернуться на твоем или моем поле. Трактору простор требуется, чтоб было где разгуляться, не сивка-бурка! Баранову бы она, верно, в самый раз, но неужели же советская власть кулаку будет потрафлять? Не может того быть...
В Рождествено приезжали шефы с ленинградских заводов, разъясняли, что для деревни сейчас один путь: чтобы уйти от бедности и кулацкой кабалы, нужно распахать межи, перейти на коллективный труд.
И еще новая весть. Приезжают бывшие чикинские рабочие, работающие на «Красном выборжце», рассказывают о впервые начавшемся социалистическом соревновании.
— Такое на заводе делается! — говорил Дмитрий Барабанов, красновыборжскнй прокатчик, отец нынешнего председателя сельсовета. — Где вчера один лист катали, сегодня — два, где два угольника давили, сегодня — три. Люди одни перед другим стараются сделать для народа побольше и получше. Вперед идем на всех парах — индустриализация! А к вам, в Рождествено, приедешь, глаза б не глядели. Плохо, мужики, живете, не заглядываете в завтрашний день. Пришла пора, как советует партия, распахать межи, обзавестись машинами, зажечь в избах лампочки Ильича, жить по-советски...
По какому бы поводу ни происходило в селе собрание, разговоры неизменно переходили на колхозы
Да и без собраний, где только сойдутся двое-трое крестьян, сразу спор: кто за, кто против колхозов.
Читают рождественцы газеты, и там о колхозах пишут. Повсюду — на юге, в Сибири, на Волге — крестьяне сводят тягло, переходят на артельный труд на общей земле, гонят кулачье в шею.
— Быть может, и нам пора податься в артель, — говорил Подрядчиков, — а боязно, ох, боязно!
— Долгими десятилетиями, — рассуждал он, — трудился крестьянин на своем кусочке земли, береги лелеял его, сросся с ним, как с живым, и вдруг не будет у него своей земли, не будет своего коня, своей коровы, ничего своего.
Рождественские коммунисты изо дня в день говорили крестьянам: неволить никого не будут, дело доброволь ное, а кто хочет — записывайся. Сведем тягло, инвентарь
вместе, начнем работать сообща, потому что по-старому больше жить невозможно.
...Переполненный клубный зал шумел, как лес в бурю. Собрание шло пятый час. Иван Соколов уже не говорил, а хрипел и, стуча карандашом по столу, требовал тишины, но Петр Баранов, а за ним его дружки не унимались.
— Шиш вам! — кричал Баранов. — Не для того я хозяйство свое растил, чтоб кому-то его запросто подарить. Сам, Ванька, иди в колхоз, благо тебе нести туда нечего, окромя рваных штанов, а меня не замай. Сожгу, подрежу всё под корень, а в твой колхоз не отдам.
Тут поднялся во весь свой гвардейский рост Яков Давыдов, активист комвзаима, подошел к Баранову, положил на его костлявое плечо огромную лапищу и тихо сказал, стараясь умерить свой бас:
— Спокойно, Петр Васильич, ненароком пупок надорвешь, слабоват он у тебя. Никто кулаков в колхоз не зовет. И захочешь — не примем. И на собрание наше, бедняцко-середняцкое, никто тебя не звал. Так что проваливай, покуда я тебя не выбросил в окно.
Последние слова Давыдова потонули в таком шуме, что отдельных голосов уже не было слышно.
Петр Баранов, стукнув в бешенстве табуреткой о пол, двинулся к выходу. Вслед ушло десятка полтора его дружков-подкулачников.
Когда в зале стало тихо, слово взял Константин Фи-латович Власов. Сказал он коротко, спокойно, как о давно обдуманном и решенном:
— Хватит разговоров, ночь на дворе. Предлагаю, хоть я беспартийный, колхоз наш назвать «Завет Ильича», потому что это самое для всех крестьян святое имя. Запиши ты меня, Иван Федорович, в колхоз с супругой моей Натальей Григорьевной и со всеми детишками. Не можем мы отставать от всего крестьянства.
— Всё, мужики, будет хорошо, — добавил он, — партия худого не присоветует. Да и нет нам другого пути.
В колхоз записалось 38 хозяев, в большинстве — бедняки и бобыли-одиночки. Вошли в колхоз и многосемейные Власовы и Александровы.
Всю зиму 1929 года готовились рождественские крестьяне к работе по-новому, возцли навоз на отведенную для артели землю — бывший рукавишниковский 80-гек-
тарный массив, — готовили помещения и сгоняли вместе обобществленный скот, приводили в порядок инвентарь.
Колхоз «Завет Ильича» не избежал ошибки, которую допустили на первых порах многие артели. Обобществи- ' ли всю живность, включая и поросят. Только куры не подверглись обобществлению, и то потому, что их некуда было собрать вместе.
В первое лето колхоз представлял подобие коммуны. С ранней весны устроили общую столовую, вместе обедали, ужинали. Малые ребята все поголовно весь день находились в детском саду Матери, не очень поначалу доверявшие воспитателям, то и дело бросали работу и бегали проведывать детишек.
— Тревожно было в первое время в колхозе, — рассказывает одна из первых колхозниц Любовь Леонтьевна Александрова. — Не знали, выйдет ли у нас что? В хозяйстве не всё было ладно. Не хватало тягловой силы, инвентаря. Это уж позже купили мы трактор «Форд-зон-Путиловец». Нас смущало и то, что мало было в колхозе здоровых и справных мужиков. Уж как мне хотелось втянуть в артель брата своего Ивана Пурикова, уж как я его уговаривала, а он: «Нет, говорит, сестра, ты как хочешь, а я лучше повешусь на балке в собственной избе, а в колхоз не пойду».
И Леонид Подрядчиков — на что умный, передовой крестьянин — в колхоз в тот первый год не пошел.
«Поработайте, а мы поглядим, что из этой затеи выйдет», — говорил он нам.
Подрядчиков высказал то, что думало подавляющее большинство рождественских крестьян: «Поработайте, а мы поглядим!»
Первые колхозники — Иван Соколов, Устин Селед-кии, Пелагея Климова, Константин Власов, Александровы, Пелагея Лакова, Мария Морозова — все хорошо понимали, что в их руках будущее всего села. Пойдет хорошо дело — все со временем присоединятся к ним, не пойдет — рассыплется и их небольшая горстка. Потом трудно будет снова сколотить коллектив.
Сознание ответственности перед селом, острое желание доказать преимущества коллективного труда утраивало силы колхозников, хотя всё же где-то внутри почти каждого грыз червячок.
— Смешно и горько сейчас вспоминать, — говорит
Любовь Леонтьевна. — Коров у нас в личном пользовании не было ни одной. По незнанию всех обобществили Молоко выдавал нам колхоз по литру в день на человека. Я работала телятницей на общем скотном дворе Пользуясь возможностью, я брала молоко только от своей коровы, будто свое молоко слаще. И больше всего я гордилась не успехами колхоза, — а мы здорово поработали и немалого достигли в первый же год, — а тем, что моя бывшая личная корова принесла сразу двух телят. Плясала от радости, что именно моя корова такое богатство дала артели.
— Вот как крепко еще сидела во мне единоличии ца, — со светлой улыбкой добавляет она. — Ведь знала, что телята уже были не мои, колхозные, а я всё равно радовалась. Значит, уже рос во мне и общественный интерес, стала болеть душой не только за свое —за общее.
Нелегко нам было. Работы невпроворот. Трудились с рассвета до глубокой ночи. От устали и боязни, что осрамимся перед единоличниками, не успеем вовремя отсеяться, прополоть, убрать, иной раз и поплачем с Пелагеей Лаковой, но только тихонько, чтоб никто не видал. На людях мы песни пели. Да и в самом деле, работать сообща, в коллективе, было радостно, особенно нам, бабам. Вырвались мы из тесных стен и сразу стали вро вень с мужиками...
Иван Соколов, первый председатель рождественского колхоза, ходил словно именинник, будто помолодел, а было ему уже под шестьдесят. И все колхозники, тогда еще и в самом деле молодые по возрасту, как-то сразу поверили в колхоз, что он несет им счастье, хорошую, ос мысленную жизнь.
Есть что-то заманчивое, радостное в самом существе коллективного труда. Еще и в старину самой веселой порой в деревне считался сенокос, когда выходили на луга всем миром, с песнями, чисто одетые, как в праздник. Старались друг перед другом — кто больше скосит, быстрей скирду сложит...
Лицо старой колхозницы светилось, когда она вспоминала первые дни работы только что организованного колхоза.
В маленьком архиве музея села Рождествено сохранилось короткое воспоминание о первых днях колхоза
«Завет Ильича» другой замечательной женщины — крестьянки Пелагеи Герасимовны Климовой, умершей несколько лет назад. К сожалению, весь довоенный архив колхоза погиб во время эвакуации в дни немецко-фашистского нашествия, и документов первых лет жизни артели не сохранилось.
«Я счастлива, — писала Пелагея Герасимовна, — что была одной из первых, вступивших в колхоз. Нас было вначале мало, половину членов артели составляли оди ночки, но мы не жалели сил, чтобы выйти победителями. Машин у нас не было, всё приходилось делать вручную, но все работы исполнялись в срок. Мы знали, что всё село смотрит на нас и что дальнейшая коллективизация будет зависеть от результатов нашего труда.
Мы свое доказали, получили хороший урожай, и в 1931 году к нам присоединилось всё село».
Жизнь Пелагеи Герасимовны — свидетельство того, как высоко Коммунистическая партия подняла достоинство русской крестьянки Полуграмотная женщина осталась вдовой с двумя малыми детьми, без всяких средств к существованию! Что бы с ней и дочерьми стало в старые времена?
Пелагея Климова не пропала, не согнулась. Она ни дня не чувствовала себя одинокой, о ее судьбе заботились десятки людей, как и сама она заботилась о других.
В маленькой избе отзывчивой, сердечной Пелагеи Герасимовны не закрывались двери. Женщины приходили за советом, просто поделиться горем и радостью, зная, что Пелагея всё близко примет к душе, поймет, утешит
Она и не заметила, как интересы ее вышли далеко за пределы собственной семьи. В 1925 году односельчане выбрали ее членом сельсовета, через год она стала его бессменным председателем в течение многих лет. Климова вступила в партию, была одним из организаторов артели в Рождествене.
Осенью 1930 года колхоз снял хороший урожай. Подсчитали: на трудодень вышло, не считая денег, одного зерна по два килограмма. Получили и овощи и картофель. Александровы и Власовы никогда до того не выращивали такого количества продуктов.
Весной в районной газете появилось коллективное письмо:
«Мы, колхозники, работающие в артели «Завет Ильича», чувствуем себя в колхозе гораздо лучше, чем в единоличном хозяйстве как в отношении заработка, так и в отношении продуктов. Нужды никакой, за исключением спецодежды в колхозной кузнице, как сапоги и фартуки, которые горят».1
ЕДИНАЯ СЕМЬЯ
феврале 1931 года в сельхозартель «Завет Ильича» объединилось уже около ста семей, а в июле того же года в нее вступили все остальные хозяйства села.
Рождествено стало колхозным. Не было в нем боль-
ше кулаков (раскулачили и выслали Петра Баранова, Новожилову—жену барского лакея, владельца ресторана Суслова и других), и не было больше ни бедняков, ни середняков.
Теперь крестьяне села представляли собой одну трудовую семью, с общими интересами и единой судьбой. Тождественны стали отныне активными строителями социалистического общества, где новая экономика должна была постепенно породить и новое отношение к труду, общественной собственности и друг к другу.
Трудно рождалось новое. Ведь и в маленькой семье, связанной кровными узами, не все дети одинаковы, и частенько возникают конфликты и противоречия. А тут создался большой коллектив людей, вчера еще живших интересами своего дома и своего маленького участка земли, самых различных по характеру, трудолюбию, воспитанию, уровню сознательности, отношению к социалистическому добру. Всё же трений в молодом колхозе было меньше, чем можно было ожидать при такой коренной ломке установившихся веками деревенских правил и обычаев, всего «идиотизма деревенской жизни».
И главное — были энтузиасты, глубоко поверившие в колхоз с самого начала, горячо полюбившие совместный труд и отдававшие ему все свои силы и помыслы.
Не только старый член партии Соколов, активная общественница Пелагея Климова, бывшие рабочие и бат
1 Газета «Красногвардеец», 19 мая 1931 г.
раки Константин Власов и Леонид Подрядчиков, но даже самые заядлые единоличники быстро вошли в новую колею и в массе своей работали честно.
Тот самый Иван Пуриков. брат Любови Леонтьевны Александровой, который заявлял, что скорее повесится, чем пойдет в артель, стал хорошим колхозным конюхом, заботился об артельных лошадях не меньше, чем бывало о собственном единоличном коне. Больше того, оказалось, что растить коней, ухаживать за ними и есть его истинное призвание. Конеферма под началом Ивана Пу-рикова стала племенной, прославилась своими тяжеловесами-битюгами на весь район.
Любовь Леонтьевна и муж ее Иван Степанович стали работать с самого начала в колхозном животноводстве и отдавали ему все силы.
Константин Филатович Власов был избран колхозным кладовщиком. Бедняк, никогда не имевший ни копейки за душой, вел многотысячное хозяйство, и все колхозники знали, что у него на строгом счету каждый общественный рубль и каждая горсть семян, что он скорей поступится своим добром, нежели общественным.
Леонид Иванович Подрядчиков занимался в колхозе делом, в котором был особенно силен — овощеводством.
Яков Михайлович Прялкин успешно руководил полеводческой бригадой,пользовался у колхозников большим авторитетом, был избран делегатом второго съезда колхозников-ударников Ленинградской области. Отличным бригадиром оказался брат Михаила Моисеева — Павел.
Рождественский колхоз быстро становился на ноги. В 1934 году он занял по урожайности зерновых и овощей одно из первых мест в Гатчинском районе. На артельном скотном дворе стояло больше ста коров, в конюшне— 70 сильных коней, под навесом — десятки пароконных плугов, сенокосилки, сложная молотилка, трактор «Фордзон».
Колхозники жили безбедно, хорошо получали за свои трудодни. Но с ростом колхоза, с увеличением площадей под трудоемкими овощами и картофелем всё острее становился вопрос о машинах.
На юге и на востоке, в основных житницах страны, давно уже работали тысячи тракторов, появились первые комбайны. На северо-западе же, в частности — в Ленинградской области с ее крошечными полями и картофеле-
овощеводческим направлением, тракторов и других машин было очень мало и появились они позже, чем в других местах.
Одним из первых трактористов в Рождествене был Александр Александрович Хайлов.
В 1933 году семнадцатилетний Хайлов закончил фаб-завуч в Гатчине и получил специальность электромонтера. В это время объявили набор на государственные курсы трактористов, находившихся в Белогорке, за Сиверской. Юноша, давно мечтавший о тракторе, не раздумы вая, сменил специальность.
Летом 1934 года организовалась Сиверская МТС, а в 1935 году в колхозе уже работала целая эмтээсовская бригада из трех тракторов. Возглавлял ее Александр Хайлов. Он же первым повел по яровым полям неболь шон северный экспериментальный комбайн СКА Г-5 и скашивал по 5—7 гектаров в день.
В 1936 году в тракторной бригаде, обслуживавшей артель «Завет Ильича», было шесть тракторов, в том числе шестидесятисильный «Челябинец».
Машины высвободили немало рабочих рук, дали возможность расширить посевы овощей и картофеля, наиболее доходные для колхоза и необходимые Ленинграду.
Работать стало легче, люди вздохнули свободнее. Спало напряжение первых лет коллективизации. В то же время колхозники стали больше внимания уделять личному хозяйству и меньше — коллективному. Упала трудовая дисциплина. На поля выходили поздно, а в праздники, и иной раз день-два после них — вовсе не работали. Землю удобряли скудно, сеяли далеко не в лучшие сроки и непроверенными семенами Много потерь допускали при уборке урожая.
Объяснялось это, помимо недостаточного организационного и агрономического руководства хозяйством, тем, что члены артели не были материально заинтересованы в увеличении колхозного производства. Чем больше колхоз производил продукции, тем больше он сдавал ее заготовительным организациям по низким государственным ценам. Стоимость трудодня почти не зависела от количества и качества собранной с полей продукции. Позднее, накануне Отечественной войны, партия приняла решение о дополнительной оплате колхозников за сверхплановую продукцию.
ШКОЛА КУЛЬТУРНОГО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
августе 1937 года в Рождествено приехали два агронома—Татьяна Васильевна Вячеславова и ее муж Иван Александрович Пылаев. Это весь штат специалистов
создававшегося на базе колхоза «Завет Ильича» государственного сортоиспытательного участка. Перед агрономами была поставлена задача: путем сравнительных опытных посевов определять наиболее урожайные в условиях запада Ленинградской области сорта зерновых
культур.
Нельзя сказать, что между сортоиспытателями и председателем артели В. Я. Давыдовым, от которого во многом зависел успех большого и трудного начинания, сразу сложились нормальные отношения. Скорее — наоборот.
...Как и договорились в день приезда, Татьяна Васильевна пришла в правление для разговора с Давыдо вым утром следующего дня, ровно в шесть часов, но застала только уборщицу, да и та вскоре ушла.
С края села донесся рожок пастуха, мимо окон хозяйки прогнали коров. Часы показывали уже семь, а председатель всё не являлся.
Давыдов пришел в восемь часов. Слегка кивнул головой в ответ на приветствие агронома и небрежно спросил, точно и не было вчерашнего разговора:
— С чем пожаловали, гражданочка?
— Мы же вчера...
— Не дам коней, своей работы хватает.
— А мы что же, чужие? — с трудом сдерживая раздражение, заметила Вячеславова.
— Нет, говорю, коней, может быть, завтра...
Назавтра ровно в шесть,— едва забрезжил рассвет,— агроном снова сидела в правлении.
На этот раз председатель пришел около семи. Глянул с высоты своего богатырского роста на хрупкую молоденькую женщину и, ничего не сказав, повернулся уходить. Татьяна Васильевна стремительно перебежала комнату и встала в дверях.
«Поединок» был явно неравным. Могучий мужчина, саженного роста, легко поднимавший одной рукой куль
овса, и маленькая тоненькая женщина, почти девочка. Но богатырь что-то, видно, прочел в смелых, с дерзким вызовом глядевших на него глазах, — отошел от двери, сел.
— Сулите журавля в небе, а по мне лучше бы какая ни на есть синичка в руке. — примирительно сказал он.
Давыдов говорил не совсем искренне. Он был не очень образован — вчерашний бедняк, но умен, дальновиден и отлично понимал, что организация сортоиспытательного участка сулит колхозу немалую выгоду. В то же время он хотел с самого начала дать понять агрономам, что был и остается полновластным хозяином в артели и никому не даст нарушить колхозные интересы, хотя бы и ради науки.
Всё же упорство Вячеславовой ему понравилось «Зубастая, даром, что пигалица, — думал он, глядя на нее,— и дело, видать, любит. Молода только очень, муж посолидней выглядит, да характером, видать, помягче».
Татьяна Васильевна вышла от председателя с распоряжением дать сортоучастку восемь лошадей.
Иван Александрович, прочитав записку, даже не поверил.
— Молодчина, Танюша, мне бы ни за что не дал, — с обычной застенчивой улыбкой похвалил он жену. — Что же, лиха беда — начало...
Тот августовский день 1937 года следовало бы ежегодно отмечать в Рождествене, как знаменательную дату.
Сортоиспытательный участок приступил к работе. В село пришла передовая наука. Пройдет немного лет, и она совершит полный переворот и на колхозной земле и в умах людей. Десятки пытливых, творческих земледельцев-опытников докажут на практике, что на скудных ленинградских землях можно получать урожаи не хуже, чем на тучных черноземах в центральных областях.
Участки для закладки первых опытных посевов озимых Пылаев и Вячеславова выбирали вместе. Они остановились на 10—12 гектарах чистых паров, расположенных за Светлым ручьем.
Земля под чистыми парами считалась лучшей в колхозе. Но сейчас она сплошь заросла сурепкой, васильком, хвощом, дикой редькой, пыреем.
Это не обескуражило сортоиспытателей. В их распо-
Т. В Вячеславова на опытном участив.
6 Зак. № 782
ряжении было теперь восемь лошадей, а на скотном дворе, где они уже успели побывать, лежала нетронутой яма отлично перепревшего навоза.
На половину будущих опытных посевов внесли по 40 тонн навозу, на другую—по 20. Вспахали поля. Иван Александрович привез из района еще невиданную в колхозе в те времена новинку — рядовую сеялку. Первым ее осваивал молодой колхозник Василий Потапов, который позже стал превосходным механизатором.
Покончив с озимыми, сортоиспытатели стали подбирать поля для остальных культур. Иван Александрович спланировал восьмипольный севооборот, чтобы заранее твердо знать, где и что будет посеяно весной, и хорошенько подготовиться к севу.
Всю зиму Вячеславова обучала бригаду из двадцати человек, которую колхоз выделил для сортоиспытательного участка. Бригадиром правление назначило толкового, хозяйственного колхозника Василия Яковлевича Мла-деицева.
Каждую пятницу бригада училась. Вячеславова преподавала будущим опытникам основы агрономии и сортоиспытания и радовалась: ученики оказались любознательными, пытливыми.
На сортоучасток привезли минеральные удобрения. В колхозе их в то время почти не использовали. Колхозники, в том числе и те, что не работали в бригаде сортоучастка, заинтересовались: зачем они, какая от них польза. Иван Александрович увлеченно рассказывал о значении фосфора, калия, азота в жизни растений. С самого начала получилось так, что Вячеславова и Пылаев работали не только на отведенных им опытных участках, а фактически стали колхозными агрономами.
Участковый агроном МТС обслуживал несколько колхозов и в «Завет Ильича» приезжал нечасто, сортоиспытатели же всегда были рядом, и Давыдов, да и бригадиры и рядовые колхозники со всеми агротехническими вопросами обращались к ним.
Специалист сельского хозяйства должен знать, с какими почвами он имеет дело. Пылаев и Вячеславова вынуждены были действовать вслепую, так как в колхозе не было ни почвенных карт, ни химического анализа почв.
Пригласили почвоведа профессора Н. А. Благовидо-
В лаборатории сортоучастка. На переднем плане колхозница А. Н. Соколова, старейший член сортоиспытательной бригады.
ва. Он дал полям, занятым сортоучастком, неутешительную оценку: «Исключительная бедность почв—бесструктурные легкосуглинистые и песчаные, кислые, слабогумусированные. Содержание фосфора и калия в почве ничтожное. Под слабым пахотным слоем — белесый, неродящий подзол».
О качестве почвы свидетельствовал и первый урожай опытных озимых, снятый сортоучастком летом 1938 года: 7—9 центнеров с гектара. На колхозных полях урожай был в тот год еще ниже.
Молодые агрономы были полны энтузиазма и верили в успех. Их радовало, что начинают жизнь с нового дела, от которого зависит урожай на землях всего запада области, благополучие многих тысяч людей.
Зимой брали пробу озимых, — никогда этого в Рождествене не бывало, — заранее определяли их состояние и намечали, чем по весне подкормить посевы
Подкормка, да еще минеральными удобрениями, тоже явилась для колхозников откровением.
Как иногда бывает в начале большого дела, на сортоиспытателей свалилась неожиданная беда: на посевах озимой ржи появился бело-розовый налет—снежная плесень. Под плесепыо подопревали листья и стебельки. Ценной опытной ржи грозила гибель.
Татьяна Васильевна кинулась к бригадиру, просила его, чтоб скорей созывал людей на поле, — дорог был каждый час.
— Надо-то надо, да, боюсь, ничего не выйдет, — сказал Младенцев. — Страстная неделя, — разве вытянешь женщин в поле? Не привыкли у нас в праздники работать.
— Пойдемте вместе, объясним. Не может быть, чтоб дали погибнуть хлебу, — настаивала Вячеславова.
Женщин не пришлось и уговаривать. Полюбились им агрономы, да и может ли крестьянин равнодушно видеть, что гибнет хлеб' Наутро вышли на поле с граблями не только молодые колхозницы, но и старухи, рыхлили снег, чтоб дать воздух растениям, убить плесень. Рожь спасли.
Рождественцы всё внимательней присматривались к работе сортоучастка. Молодежь интересовали новые машины: полусложная молотилка, комбинированная веялка-сортировка, жатка. Пожилых колхозников сортоучасток привлекал, помимо того, невиданными раньше агротехническими методами и тем, что он стал приносить артели ощутимую материальную выгоду.
От урожая для государственного сортоучастка оставляли только страховой и семенной фонды Остальное сортовое зерно поступало в колхоз для посевов на его полях. Кроме того, колхоз получал еще дополнительно зерно от государства в виде премии.
И это еще не всё. Колхозные поля, занятые под сортовые посевы, освобождались от налогов и натуральной
Рождествена. На берегу Оредежи.
оплаты за работы МТС. Ядохимикаты и минеральные удобрения для опытных полон выдавались бесплатно.
Государство всячески поощряло сортоиспытание и районирование высокоурожайных сортов.
Из средств колхоза оплачивался труд трактористов и сортоиспытательной бригады. Это составляло очень небольшую сумму по сравнению со стоимостью получаемой с опытных участков продукции.
И всё же не это было главное. Самым ценным было то, чго, следуя примеру испытателей, колхозники по-другому стали относиться к земле и к новым приемам возделывания почвы и ухода за растениями.
Колхозники теперь не только стремились больше взять от земли, но и заботились о том, чтобы ей побольше дать. Уже в 1938 году не стало долголетних залежей навоза на скотных дворах. Ямы очистили до дна, каждая бригада старалась накопить побольше органических удобрений.
В то же время, колхоз использовал большие количества минеральных удобрений. Так, на 1941 год артель заранее заказала вагон одной только селитры. Впервые в Гатчинском районе артель «Завет Ильича» по примеру сортоучастка начала применять торф для удобрения полей.
В 1940 году в Рождествене побывал представитель ЦК партии. Он не сразу поверил, когда ему сказали, что все 50 гектаров овощей в колхозе щедро удобряются и неоднократно пропалываются. Представитель ЦК обошел с бригадиром-овощеводом Л. И. Подрядчиковым огородные плантации, чтобы лично убедиться в этом.
Душой перемен в отношении к земле и к передовой агротехнике был В. Я- Давыдов. Со временем он высоко оценил работу агрономов и во всем им помогал...
— Василий Яковлевич, — говорит Вячеславова, — в течение долгих лет, будучи председателем колхоза и позже бригадиром, — очень много сделал для колхоза. Его уважали, ему верили. Душевность Давыдова была под стать его внешнему богатырскому виду. Люди видели за его суровостью глубокую человечность, доброту и справедливость. Это был настоящий рачительный хозяин и руководитель. На редкость немногословный, он как-то умел двумя-тремя словами внести ясность в самый, казалось, запутанный вопрос. Из всех председателей, которых я знаю, Давыдов был наиболее любимым в колхозе, потому что сам любил людей и отдавал делу всего себя.
Осенью 1940 года колхоз торжественно праздновал свое десятилетие. Отметить юбилей передовой сельскохозяйственной артели прибыли представители из Гатчины и из Ленинграда. Выставка в клубе наглядно показывала достижения колхоза и сортоучастка.
Посевы зерновых в предвоенные годы давали на сортоучастке урожаи до 14 центнеров с гектара. Районированного крупнозернистого ячменя Винер выращивалось до 16 центнеров на гектаре. За высокие урожаи картофеля, достигавшие 160 центнеров с гектара, бригадир В. Я. Младенцев стал участником Всесоюзной выставки сельского хозяйства.
Участницами ВСХВ в довоенный год были и четыре доярки колхоза — Татьяна Изоткнна, Любовь Хамрили-
на, Прасковья Кулакова и Ксения Евстратова Они демонстрировали на выставке в Л1оскве своих лучших коров. Грамоты знатных довоенных доярок хранятся в колхозном музее.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ „ВОЛХОВСТРОЙ"
fавно мечтали приоредежские крестьяне !//об электричестве. Рядом протекала поро-// f	жистая, быстротекущая река, легко вер-
тевшая жернова мельниц. Вот бы подставить под ее струи лопатки турбин!
Хорошо бы вечерком повернуть выключатель, зажечь яркую электрическую лампочку над семейным столом!
Построить гидростанцию на Оредеже собирались еще в 1925 году. Тогда же было организовано товарищество на паях. В него вступили многие согни крестьян Рожде-ствена, Грязно, Даймища, Выры, Замостья, Поддубья.
Из числа пайщиков в каждой деревне избрали уполномоченных. Выработали устав товарищества, договорились с финансовыми органами о том, что крестьяне должны собрать 30% стоимости строительства наличными деньгами, а 70% —давало в кредит государство.
Задача несколько облегчалась тем, что гидростанцию разрешено было строить на месте рождественской мель
ницы с использованием ее плотины.
Организатором товарищества был демобилизовавшийся из Красной Армии рабочий-механик из грязное ских крестьян Александр Рябов. Ему поручили купить турбогенератор.
Рябов объездил немало ленинградских заводов, побывал и на Металлическом и на «Электросиле». Промышленность молодой Советской республики делала первые шаги в турбо- и генераторостроении. В продаже таких машин не было, и заводы не принимали заказа: взяться за производство маленьких турбин для сельских гидростанций значило отвлечь внимание и средства от более важных заказов на т\рбины для первенца ленинского плана ГОЭЛРО — Волховстроя.
Рябов не сдавался. Он знал, что еще в 1912 году помещик Набоков вел переговоры о постройке электростанции с петербургскими представителями крупной
шведской электротехнической фирмы «ASA». Дело тогда расстроилось из-за того, что арендатор рождественской мельницы запросил у Набокова огромную неустойку. Потом началась империалистическая война и было уже не до электростанции.
— Арендаторов теперь на мельнице нет, а шведская фирма как будто существует. Попробую ее разыскать,— решил Рябов.
Фирма в то время действительно возобновила свою деятельность в Петрограде на правах концессии. Представитель крестьянского товарищества нашел даже того самого инженера, с которым в свое время вел переговоры Набоков.
Шведская фирма согласилась строить рождественскую ГЭС и поставить ей турбогенератор, но не успела приступить к делу, как концессия была закрыта.
Товарищество распустили.
Александр Рябов работал в мельничном тресте, ремонтировал плотины на многих реках, но мысль о рождественской гидростанции не покидала его ни на день. Постройка электростанции в родных местах стала целью его жизни.
Позже механик-самородок построит не одну сельскую электростанцию. Придет время — с ним будут консультироваться крупные инженеры-гидроэнергетики. Но и тогда, почти тридцать лет тому назад, мельничный ма стер из Грязно Александр Рябов верил, что осуществит свою идею.
Александр Рябов родился в 1894 году в деревне Грязно. Семья была большая, земли мало. Старшие братья работали на меднопрокатном заводе Чикиных. Отец считал, что и Александр после окончания школы в Рождествене поступит к Чикиным. Однако мальчик думал совсем о другом.
В 1905—1906 годах Русско-Балтийский завод, находившийся в Риге, начал производство первых отечественных автомобилей. Окончательная сборка их производилась в Петербурге в специальных мастерских. В эти мастерские и поступил учеником двенадцатилетний мальчик из Грязно. Крепкий, рослый, он казался старше сво их лет.
В 1909 году шестнадцатилетний слесарь, который зарекомендовал себя как способный, умелый рабочий, был
А. И. Рябов.
командирован в Ригу. В это время на Русско-Балтийском заводе строил свои первые аэропланы двадцатидвухлетний авиационный конструктор, воспитанник Петербургского политехнического института Игорь Иванович Сикорский.
Один за другим строились небольшие военные самолеты Сикорского: С-10, С-11, С-65, а затем — первые в мире — многомоторные летательные аппараты.
На глазах Рябова происходил переворот в молодой авиации. Конструктор создавал знаменитый двухмоторный «Русский витязь» и сразу вслед за ним — четырехмоторный аппарат «Илья Муромец».
На заводе не было конструкторских и технологических бюро, опытных баз, испытательных стендов. Сикорский все узлы и детали конструировал сам, по наитию, без чертежей, а часто и без простейших схем, сам намечал технологию.
Ближайшими помощниками конструктора были рус-
<ские рабочие, сметливые умельцы, в числе которых был л Александр Рябов.
Александру Рябову одному из первых довелось увидеть гордый полет «Ильи Муромца», гиганта русской авиации.
В конце 1913 года Рябов был призван па военную службу. Но и на войне он почти всё время был связан с полюбившейся ему техникой — авиационной, автомо бильной, подводной.
В 1934 году счастливый случай свел механика и плотинного мастера Рябова с ленинградским инженером Воеводским.
На маленьком заводе «Красная вагранка» Воевод •ский переконструировал вертикальную турбину типа «Каплан-Томан» в горизонтальную и искал подходящую по напору плотину, чтобы испытать свое детище в деле.
Рябов сумел доказать инженеру, что лучше плотины рождественской мельницы не найти. После этого он через гатчинские и областные организации начал хлопоты, увенчавшиеся в конце концов успехом. Здание рождественской мельницы с плотиной было отдано в распоряжение Рябова для постройки опытной гидростанции с турбиной Воеводского. Опытной, потому что она была первенцем сельской гидроэнергетики в Ленинградской области.
Финансировать стройку было поручено гатчинскому районному промышленному комбинату. У руководителей комбината было большое желание получить электроэнергию, но мало денег. Рябов с помощью Рождествен ского сельсовета изыскал средства. Их дали будущие потребители электроэнергии: санаторий «Песчанка», расположенный в Рождествене пионерский лагерь завода «Красный треугольник», дом отдыха, колхоз «Завет Ильича» и все соседние сельхозартели.
Теперь были деньги, а на площадке мельницы лежала демонтированная турбина Воеводского. Нужен был еще генератор мощностью 116 киловатт. Его обязался поставить завод «Электросила».
Летом 1935 года перестроили и переоборудовали здание мельницы под гидростанцию. Рябов с группой добровольных помощников из числа рождественских меха-
Здание сельской ГЭС.
низаторов сам смонтировал турбину и присоединил к ней генератор.
Весной 1936 года в домах рождественских, грязнен-ских, вырских колхозников, на сельских улицах вспыхнул электрический свет.
Рождественские колхозники обязаны Рябову еще одним полезным новшеством — большой дождевальной установкой, которая уже накануне войны помогала колхозу получать высокие и устойчивые урожаи овощей.
Было преодолено немало трудностей, пока дождевальная установка начала действовать. Так, оказалось, что не годится насос. Он был рассчитан на давление в 3 атмосферы, а нужен был на 5‘А> атмосфер. Таких насосов наша промышленность в то время не выпускала.
Рябов пошел на смелый эксперимент: он спарил два трехатмосферных насоса, как соединяют параллельно электромоторы. Эффект получился полный. Да и вся установка, смонтированная Рябовым, была технически безукоризненна и очень экономична. 36 гектаров капу-
сты поливал за одну ночь (днем не хватало электроэнергии, ГЭС еще не была включена тогда в ленинградское кольцо) один колхозник с двумя подростками-помощниками.
ПАРТИЙНОЕ ПОПОЛНЕНИЕ
офёр знал: как только его старенькая «Эмка» проскочит мост через Оредеж и поднимется на гору, секретарь райкома обязательно попросит остановить маши
ну, выйдет и долго будет стоять на обочине.
Выходил и шофёр. Невозможно было оставаться равнодушным к красоте открывавшегося с горы пейзажа. Большое водохранилище плотно подступает у моста через Оредеж к густо заросшему лесом высокому берегу Сквозь ветви деревьев нет-нет да пробьется острый сол нечный луч, и начинается долгая игра золота с агатовой глубью: то темная толща воды поглотит золотую по-
лоску, то луч прорежет воду до самого песчаного дна.
На другом берегу, на вершине холма — светлое, легкое здание школы. Кажется, ударь ветер в колонны посильнее— и взмоет здание птицей к самому небу.
А меж холмами длинный ряд изб, отгородившихся от накатанного асфальта садами и палисадниками, уходит вдаль до самой красавицы Выры. Влево до дальнего леса— массивы хлебов, изумрудных трав, голубых и лиловых овощных плантаций.
— Вот бы где пожить, — мечтал Симирягин,—побродить по лесам, посидеть на бережку с удочкой.
Мечтал, — но и в мыслях не допускал, что это на самом деле может случиться. А именно так и случилось.
...Был большевик из псковских батраков — Петр Андреевич Симирягин председателем комбеда в родном селе, комиссаром красноармейского отряда, воевавшего с басмачами в Средней Азии в годы гражданской войны, секретарем райкома в Лядах в самые трудные, первые годы коллективизации. Но никогда он не думал, что придется ему стать педагогом и хозяйственником.
Весной 1937 года страна досрочно выполнила план второй пятилетки. Социалистическая промышленность всё щедрее снабжала сельское хозяйство машинами. На
полях страны в то время уже работало около полумиллиона тракторов и больше ста тысяч комбайнов. Урожайность зерновых и технических культур поднялась, но по-прежнему сильно отставало животноводство. Наряду с другими причинами, отставание объяснялось недостатком квалифицированных зоотехников, ветеринаров и других специалистов.
Как и повсюду, в животноводстве дело решали люди. Поэтому создавались новые зоотехнические учебные заведения, расширялись существующие, укреплялось руководство ими.
Новые задачи встали и перед Сиверским ветеринарным техникумом, помещавшимся в Рождествене, в бывшем имении Набокова. Директором этого техникума в конце 1937 года был назначен П. А. Симирягин.
Петра Андреевича избрали секретарем рождественской территориальной партийной организации. В нее входили коммунисты техникума, сельской школы, сельсовета и двух колхозов — «Завет Ильича» и «Перелом» (Выра).
В колхозе «Завет Ильича» получали хорошие урожаи овощей, картофеля, сеяли много клеверов. Только капусты снимали до 650 центнеров с гектара.
Люди хорошо работали и получали на трудодень до двух килограммов зерна, трех килограммов овощей, рубля по полтора-два денег, мед с колхозной пасеки.
Крестьянский сын Симирягин знал, что значит вырастить на гектаре 65 тонн капусты, видел, что люди вкладывают в дело душу, любовно ухаживают за каждым кочаном, за каждым кустом картофеля. Хорошие советские люди, трудолюбивые, честные. Почему же они не в партии?
Симирягин внимательно приглядывался к колхозникам опытным глазом партийного работника.
Вот председатель колхоза Василий Яковлевич Давыдов. Бывший бедняк — стойкий, твердый характером, с широким кругозором, хороший руководитель. На первом месте у него государственные интересы. Почему же он беспартийный?
Вот бригадир Леонид Иванович Подрядчиков, вечно ищущий, применяющий всё новое в овощеводческом деле, книголюб, человек, не умеющий что-либо делать плохо или наполовину. Симирягин знал: бывший рабочий
Киевское шоссе у Рождествено. Слева — сельская школа-
Подрядчиков долго медлил со вступлением в колхоз. Он из тех, кто прежде чем отрезать — мерит семь раз. Зато, решившись и вступив в колхоз, Подрядчиков связал с ним свою жизнь накрепко и навсегда.
Или другой колхозный бригадир — Павел Иванович Бириев — тоже труженик, не дающий покою ни себе, ни другим, пока не выполнена заданная работа, с рассвета до заката пропадающий в поле.
А Яков Прялкин — участник гражданской войны, колхозник-энтузиаст! Василий Пуриков, сделавший сельский клуб подлинным центром воспитания колхозников, их любимым местом отдыха, Василий Младенцев, участник fiCXB, образцовый вожак сортоиспытательной бригады!
Почему самоотверженные труженики, создающие колхозное богатство, по которым равняются десятки людей, — вне партии?
Симирягин еще и еще перечитывал Ленина: «...дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледель-
(бывшая усадьба Рукавишникова).
цу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе».1
Семь лет бывшие рождественские мелкие землевладельцы работают не на своих клочках земли, а коллективно, на широких, безмежных полях. Партия создала для крестьянства совершенно новую материальную базу. Есть в деревне и тракторы и другие машины. Электричество освещает дома колхозников, поит скот, согревает теплицу.
Новая материальная база нородита новую культуру земледелия и новую психологию у вчерашних мелких собственников.
Люди, конечно, неодинаковы, не все растут и меняются так быстро, как хотелось бы. Но уже выделяются из их среды коллективисты с чертами человека будущего, вожаки-патриоты, крестьянский авангард. Как же их не видеть, не поощрять, не закрепить в их передовой роли!
’В. И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 194.
Симирягнн поделился своими мыслями на семинаре секретарей в райкоме. Его поддержали. Партия, проведшая к тому времени проверку и обмен партийных документов, очистилась от чуждого и случайного элемента и теперь могла и должна была пополниться за счет лучших, преданных людей из рабочего класса и колхозного крестьянства.
— ЛАеня так взволновало предложение Петра Андреевича вступить в партию, — вспоминает Леонид Иванович Подрядчиков, — что я даже ничего не смог ему ответить, растерялся. Уж после почувствовал я праздник в душе и великую благодарность за доверие. Такое доверие оправдывать надо всей жизнью.
В 1939 году кандидатами, а в 1940 году членами партии стали В. Я. Давыдов, В. Я. Младенцев, Л. И. Подрядчиков, П И. Бирцев, Я М. Прялкин, В. К. Пуриков и другие передовики колхоза. Накануне войны в рожде ственской территориальной партийной организации было 44 коммуниста, из них больше половины — колхозники. Почти во всех полеводческих бригадах, на племенной молочнотоварной ферме, на конеферме были коммунисты, показывавшие всем колхозникам пример в труде, звавшие их вперед.
НАКАНУНЕ ВОЙНЫ
1929 году «мирской приемыш» Василий Пуриков оставил молодой жене Александре Васильевне немудреное свое однолошадное хозяйство и пошел учиться на киномеханика.
Тогда было еще необычно, чтобы взрослый человек,— а было Василию уже двадцать пять, — так круто повернул свою жизнь и засел за книги.
— Блажь, — говорили старики. — Добро бы учился на лесного десятника или там землемера, — мужик он способный, грамотный, дошел бы, — а то...
Семь лет колесил Василий Пуриков с киноаппаратом и движком по селам и самым дальним деревушкам Гатчинского района, воочию видел, какая жадность к культуре возникла у народа. Работал самозабвенно и дома бывал мало.
П. Л. Симирягин.
Александра Васильевна давно уже вошла в колхоз, жила хорошо, но не переставала уговаривать мужа обосноваться дома:
— Всё одна да одна, надоело жить врозь. Гляди, какой колхоз стал богатый и веселый, неужели ж тебе в нем работы не найдется!
А тут еще Иван Соколов смущал Василия:
— В гостях хорошо, а дома лучше. Мы тебе к тому же и дело подходящее подобрали: принимай сельский клуб, а то в нем никакой пет настоящей жизни, вечером человеку и податься некуда.
В 1936 году Пуриков стал заведовать рождественским клубом. Принял он одни пустые стены. Даже библиотеки настоящей не было.
Бывший вожак рождественской молодежи сразу пошел по правильному пути: он тесно связался с комсомольской организацией.
— Давайте работать вместе, — предложил он. — Кому-кому, а вам, молодым, клуб больше всех нужен.
Начали с субботника. Комсомольцы два вечера с песнями и прибаутками чистили помещение, мыли полы, чинили мебель. Стены, вымытые собственными руками, стали родными.
Один за другим создавались в клубе кружки, струн ный оркестр, хор, драматический коллектив Примерно через год, когда в Рождествено приехали агрономы Вячеславова и Пылаев, клуб стал центром агрономического образования.
Рождествено и встарь тянулось к искусству. В начале века здесь работал один из первых в России самодеятельных народных театров. Еще живы были многие его участники. Они снова устремились к заманчивым огням сцены.
Не только молодежь, но и пожилые колхозники стали активистами клуба. Помимо общего хора впоследствии организовался хор стариков, исполнявший старинные русские песни. Участвовал в нем и Константин Филатович Власов, которому тогда было уже за пятьдесят. Пели в хоре и шестидесятилетние.
Театральные постановки, помимо всего, давали клубу дополнительный доход. Выезжали со спектаклями в соседние села и даже в Гатчину. На заработанные деньги переоборудовали и расширили клуб, купили два стационарных киноаппарата.
Вечерами в рождественском клубе, в дни когда демонстрировалась кинокартина или шла театральная постановка, можно было встретить многочисленных гостей из ближних деревень: Выры, Замостья, Грязно, Под-дубья.
Библиотекой заведовала Антонина Павловна Бирце-ва, большой любитель книги. В работе с читателями ей помогали учителя рождественской семилетки.
Широкое, емкое слово —культура. Здесь и знакомство крестьян с искусством, и приближение колхозников к науке (агротехкурсы и лекции), и охват всех детей школой, и почти ежедневные киносеансы, и любовь к книге, и аккуратность в одежде. А самое главное — но
вое отношение к коллективному труду, сознательная трудовая дисциплина и несвойственный старой деревне размеренный производственный ритм.
В 6.30 раздавался удар колокола, означавший начало рабочего дня. В семь часов все колхозники уже находились в поле.
Регламентированы были и обеденный перерыв и конец работы.
Новый трудовой порядок диктовался пришедшей в колхоз техникой. Пример дисциплины показывала сортоиспытательная бригада, наученная с первых дней выполнять все работы тщательно и в точные сроки.
Трактористы Виктор Логинов, Михаил Шабашов, Александр Хайлов, Петр Осипов, — все они тогда были совсем молодыми, — вечером приходили в клуб нарядными, чистыми.
Радовали хозяйственные успехи колхоза. В начале лета 1941 года пшеница — новая на севере культура — стояла на рождественских полях сплошной стеной. Превосходные росли клевера — высокие, густые. Любовно ухоженные овощные плантации, щедро поливаемые искусственной дождевальной установкой, обещали небывалый урожай.
К празднику урожая в клубе заблаговременно готовился спектакль «Шестеро любимых» по пьесе А. Арбузова. Это была не первая постановка. Зимой рождест-венцы с большим успехом показали «Бедность не порок» А. Островского. Гордея Карпыча играл Яков Михайлович Прялкин, Вячеславова — няню (кроме того, она была суфлером), ряженых представляли Константин Филатович Власов, Николай Баранов. В спектакле участвовал также хор колхозниц.
Премьера пьесы «Шестеро любимых» состоялась в субботу 21 июня
Клуб был набит битком. Стены содрогались от оглушительного хохота, — в спектакле было много смешных моментов.
Расходились из клуба поздней ночью.
Татьяна Васильевна проснулась в воскресенье утром с радостным чувством: спектакль удался, сегодня выходной день, и она с мужем и дочуркой Верой поедут в Ленинград делать давно намеченные покупки, сходят в Зоологический парк.
На гатчинском вокзале, уже готовясь сесть в электричку, они узнали о вторжении на нашу землю гитлеровских войск, о начавшейся войне.
ФРОНТ ПРИБЛИЖАЕТСЯ
ужчины помоложе ушли в Красную Армию поголовно. Почти сразу же призвали и колхозников среднего возраста. Опустело село. Помрачнели люди, знали — война несет немалые невзгоды.
Газеты расхватывались прямо с почтовой машины. Рождественцы жадно читали сводки Совинформбюро. Ничего утешительного они не приносили. Женщины не скрывали слез, у них всё валилось из рук.
Приближался сенокос, а косить некому. В колхозе эту тяжелую работу выполняли только мужчины.
В правление пришла жена ушедшего в армию Але ксандра Хайлова Надежда Павловна, всегда веселая, казавшаяся чуть легкомысленной, сельская модница. Она и на этот раз была в красивом цветастом платье и
ярком платке.
— Мы что, не крестьянки, косить не сумеем? — заявила она Младенцеву, незадолго до войны избранному председателем артели. — Записывай меня, председатель, в бригаду. И все женщины пойдут на сенокос, мы уж сговорились...
Бригадиры Подрядчиков и Бирцев сели на конные косилки. За машинами шли женщины. С рассвета до темноты они вручную обкашивали траву там, где этого не могла сделать косилка, сгребали и скирдовали сено.
Какая была раньше веселая пора — сенокос! На клеверах, на заливных лугах не умолкали песни, хохот. А тут за спиной Подрядчикова и Бирцева винтовки — они не только косцы, но и бойцы истребительного батальона. Ожесточенно работающие женщины подавленно молчат.
Косили и возили сено, пололи овощи, ухаживали за колхозным скотом женщины. Многие колхозницы, оставив ребят в детском саду или у старух соседок, ушли копать окопы и противотанковые рвы.
На рытье окопов были Младенцев, Давыдов и другие
колхозники непризывного возраста, способные держать в руках лопату.
За председателя в отсутствие Младенцева оставался заведующий сортоучастком Иван Александрович Пылаев. Из-за болезни его не взяли в армию, и Пылаев всего себя отдавал труду: колхозный хлеб тоже был боевым оружием. Агроном давно сроднился с колхозом, был в курсе всех артельных дел.
Да и все оставшиеся трудились не жалея сил.
В то необыкновенно жаркое лето рожь поспела рано. Ее вышли убирать и те, кто никогда раньше не участвовал в колхозных работах: Марина Соколова, Марфа Младенцева, Поля Лакова, жены служащих, работницы пионерских лагерей, школьники.
Днем 13 июля стояла нестерпимая жара. В обеденный перерыв женщины, работавшие в поле, пошли купаться на Оредеж. Вячеславова и ее помощница Люба Тихомирова до купания забежали в парикмахерскую, помещавшуюся над сельсоветом, чтобы подстричь дочурку Татьяны Васильевны — Верочку. В это время раздался сильный взрыв и сразу же за ним еще два. Стены дома зашатались, с потолков посыпалась штукатурка.
Татьяна Васильевна подхватила заплакавшую от испуга девочку на руки и кинулась на улицу. У выхода ей преградил путь председатель сельсовета Яков Прялкин:
— Нельзя, видишь, что делается!
На дороге, неподалеку от сельсовета, лежала нера-зорвавшаяся немецкая бомба.
С трудом дозвонились до Гатчины, сообщили о налете. Оттуда обещали прислать саперов обезвредить бомбу.
На улице появились взбудораженные колхозницы, бежавшие с реки, где немецкие самолеты обстреляли их из пулеметов. Женщины беспокоились о детях, оставленных в яслях. Им показалось, что бомба взорвалась как раз в районе яслей.
С детьми ничего не случилось. Заведующая яслями Серафима Александровна Сучилина вовремя увела ребят подальше от села в кусты.
Одна бомба упала около скотного двора, осколками убило доярку Антонину Кириллову, ранило заведующего фермой Михаила Якимыча Баранова и председателя колхоза ААладенцева.
После бомбежки в одежде рождественских женщин исчезли яркие тона. Они стали носить серые платья и платки, чтобы не выделяться на общем фоне, быть менее заметными для немецких воздушных разбойников.
Через несколько дней над селом снова раздался вой гитлеровских самолетов. Сбросив бомбы на большую дорогу, стервятники сделали второй заход и обстреляли из пулеметов группу колхозников, стоявших у сельской хлебной лавки.
Вечерами уходили с детьми ночевать в лес или в парк. Повсюду вырыли щели, куда прятались во время налетов. Потом красноармейцы установили в парке и на колокольне церкви зенитные орудия и пулеметы, и после этого немецкие самолеты обходили село стороной.
А полевые работы шли, несмотря ни на что. Убирали хлеб. Иногда колхозникам помогали проходившие селом беженцы. Но они задерживались лишь на день, на два — и уходили дальше.
Вскоре в Рождествене стали слышны орудийные выстрелы. Ночами небо прорезывали лучи прожекторов и трассы светящихся снарядов, иногда оно вдруг вспыхивало всё до самого горизонта: где-то пылали леса и хлеба.
Фронт приближался. Надо было спасать колхозное имущество.
Собранный хлеб и часть скота сдали проходившим войсковым частям. Лучших коров из колхозного стада эвакуировали в далекий тыл.
Вел коров И. Ф. Соколов, работавший накануне войны председателем соседнего сельсовета. Как и многие сельские коммунисты, он просил райком записать его в партизанский отряд, но получил отказ. Ивану Федорович} было в то время за шестьдесят, а хорошим здоровьем он никогда не отличался Когда сельсовет эвакуировался, Иван Федорович пришел помочь родному селу. Вел он коров полями и лесами, обходя прифронтовые дороги, долгие сотни километров, в Вологодскую область.
17 августа, за пять дней до прихода немцев, в глухом лесном урочище Заводье, километрах в восьми десяти от Рождествена, была заложена партизанская база.
Десятки рождественских колхозников воевали с вра
гом на фронтах. Теперь к ним присоединилась новая боевая сила — народные мстители.
Вячеславова 16 августа уехала с дочкой в Ленинград. Пылаев оставался в селе вместе с председателем колхоза Младенцевым до 22 августа. В этот день у мельницы, в конце Заводской улицы, появились немецкие мотоциклисты, а за ними — танки.
ПАРТИЗАНЫ
'	ыру и Грязно гитлеровцы взяли обходом
с фланга. К Рождествену немецкие тан-f /	ки, сопровождаемые мотоциклистами,
вышли почти одновременно со стороны Выры по шоссе и правее, поймой Оредежа, в районе гидростанции.
Советские противотанковые батареи, занимавшие огневые позиции на излучине Оредежа, остановили первые вражеские машины, били по ним прямой наводкой, пока не кончились снаряды.
Вместе с последними артиллеристами уходила в сторону Луги группа рождественских партизан: Л. И. Под рядчиков, В. К. Пуриков, Я- М. Прялкин, П. И. Бирцев и два четырнадцатилетних подростка— сын Подрядчикова Коля и его дружок Вася Батанов.
В нескольких километрах от Рождествена партизаны простились с артиллеристами, свернули с шоссе и направились в урочище, где находилась основная база партизанского отряда.
Все были в сборе: коммунисты II. Моисеев, А Нестеров и К- Володин из Даймища, работники гатчинских районных организаций Д Баклагин, А. Исаков, А. Копылов, П. Королев, А. Иванов, служащий санатория «Песчанка» С. Лобанов и две девушки-комсомолки Шура и Маруся. Всего вместе с рождсственцами было 20 человек.
Командовал отрядом Александр Васильевич Копытов, бывший работник районного отдела МВД.
...Конец августа 1941 года. Ранняя теплая осень. Первые золотые листья падают на затерявшуюся в глубоком лесу единственную палатку отряда Стелется дымок — в ложбинке на костре котел, — партизанская кухня.
Д. А. Банлагин, бывший парторг партизанского отряда (второй слева) беседует с молодыми коммунистами (слева направо) К. Гавриловым, А. Пуриковой и А. Осиповым.
На поляне, метрах в пятидесяти от палатки, вокруг разложенной на мягкой траве карты, штаб: командир отряда Копылов, комиссар Исаков, секретарь партийной организации Баклагин.
События произошли так стремительно, что рождественский отряд уже с первых дней потерял связь с внешним миром: областной штаб партизанского движения находился за линией фронта, о расположении соседних отрядов ничего не было известно, радиосвязи не было.
Но жизнь подсказала партизанам, с чего начинать.
Выдвинутые в разные стороны от базы партизанские посты каждый день обнаруживали пробиравшихся лесом «окруженцев» — красноармейцев из самых различных частей. Иногда это были целые, сохранившие боеспособность подразделения.
Партизаны, хорошо знавшие местность, выводили красноармейцев ближе к Ленинграду, где они, пользуясь
A. M Исаков, бывший партизан, ныне партийный работник
тем, что фронт еще не стабилизировался, мбГли добраться болотами и лесами в свои части и, как правило, добирались.
Партизаны действовали маленькими группками. На Киевском шоссе между Рождественом и Гатчиной, где лес почти вплотную подходит к дорожному полотну, подстерегали и забрасывали гранатами немецкие машины и подводы, перегораживали дорогу проволокой и сбивали мотоциклистов. Был случай — подбили одиночный немецкий танк, гранатами разбили ему гусеницу.
Однажды юные партизаны Коля и Вася обнаружили минное поле. Александр Иванович Иванов, бывший прокурор Гатчинского района, научил товарищей добывать из мин взрывчатку. Куски тола привязывались к ручным гранатам и этим намного усиливали их действие, особенно при подрыве железнодорожного полотна.
Самым сноровистым добытчиком тола оказался Коля Подрядчиков, вестовой командира и лучший разведчик отряда. Мальчик, казалось, совершенно не знал страха, был очень сметлив и находчив.
Прошел конец августа, сентябрь. Кончались продукты. Копылов с двумя партизанами отправился в лес, неподалеку от деревни Черницы, где, по его сведениям, находилась запасная продовольственная база отряда. Но ее найти не удалось.
Подходили к концу и боеприпасы.
Надвигалась зима. Оставаться в лесу было опасно. На снегу будет заметен каждый след, замерзнут недоступные осенью болота, окружающие партизанский лагерь.
Чтобы решить дальнейшую судьбу отряда, следовало любыми средствами связаться с областным штабом. Решили послать связного через линию фронта в Ленинград, в штаб партизанского движения.
Кого послать?
Командование остановилось на Коле Подрядчи-кове.
У взрослого почти не было шансов незаметно пробраться через бесчисленные немецкие заставы и полицейские пикеты. К тому же все в округе в лицо знали видных колхозников и районных работников. Беспризорных же мальчиков ходило по фронтовым дорогам много.
Кроме того, Коля уже зарекомендовал себя незаурядным разведчиком. Все знали, что если его и поймают, то он никого не выдаст. В худшем случае оккупанты его переправят в тыл или определят батраком к какому-нибудь новоявленному кулаку.
Спросили Леонида Ивановича. Коля был его единственным сыном, и отец в нем не чаял души.
— Дело святое, — ответил Леонид Иванович, — надо так надо. Знаю, что справится Коля с заданием.
Мальчик ушел на линию фронта. Через восемь дней он вернулся с приказом областного штаба оставить лес и пробиться всем отрядом через фронт в районе Волховстроя.
К тому времени уже было ясно, что тактику партизанской борьбы надо менять. От маленьких, предоставленных самим себе, отрядов надо переходить к крупным партизанским соединениям, способным контролировать целые районы, занятые врагом, и отвлекать на себя большие неприятельские силы.
В день, когда Коля вернулся из своего опасного путе-
Коля Подрядчиков.
шествия, произошло событие, заставившее отряд ускорить свой уход из Заводья.
Василий Пуриков, стоявший на дальнем посту, задержал человека, по виду колхозника, с пустой корзиной в руках. Человек потребовал, чтобы его отвели к коман
диру отряда. Копылова в лагере не оказалось, пришел Иванов.
— Вас выследили, — заявил колхозник Иванову — Встречайте вскорости карателей, если хватит силенок с ними побороться, а лучше, если вы загодя сменяете квартиру.
— А вы кто такой? — спросил Иванов.
— Советский гражданин, — просто ответил человек.
Человек с корзинкой сказал правду. На второй день пришло сообщение с заставы, что в лесу появились немцы.
В отряде уже несколько дней находился молодой лейтенант из окруженцев. Он вызвался в разведку, чтобы выяснить силы противника и его планы. Лейтенант ушел и не вернулся.
Нельзя было терять времени. Стали спешно готовиться к уходу. Укладывали в рюкзаки остатки продуктов, чистили оружие.
Иванов и Коля Подрядчиков пошли в ночь на минное поле запастись толом, который мог пригодиться в пути. Через несколько часов тяжело раненный, истекающий кровью, Иванов приполз в лагерь. Прежде чем впасть в беспамятство, он успел сообщить, что Коля, действовавший рядом с ним, в темноте наткнулся на мину и убит.
Отец Коли, Копылов и Бпрцев ночью похоронили мальчика в лесу, там, где он погиб.
На рассвете отряд, выслав дозор, двинулся к линии фронта. Это было в начале октября 1941 года.
Шли болотами, лесами. Брели плохо одетые, в разносившейся обуви — почти босиком — по ледяным осенним тропинкам. Часто партизан обстреливали и они вынуждены были менять маршрут, еще более удлиняя и отягощая дорогу.
Подрядчиков, раненный в руку, помогал тащить обессилевшего от ран и голода Иванова. У Пурикова были обморожены ноги.
Продукты кончились, остался один сахар. В конце пути выдавалось каждому по полкусочка на день.
Через две недели партизаны вышли в расположение 16-й армии Волховского фронта. Большинство из них после отдыха и лечения влилось в регулярные красноармейские части.
м. . .
ХОЛУЙ
ныло выглядело Рождествено в конце августа 1941 года. На улицах стояла такая сторожкая тишина, что явственно слышался шорох сухих листьев на придорож-'	них тополях. Тонкая пыль дымкой висе-
ла в раскаленном воздухе. Август в тот год ничем не напоминал приближающуюся осень.
Избы в большинстве стояли заколоченными, всё население ушло в лес, подальше от большой дороги. В селе остался один только Михаил Столяров, решительно отказавшийся уйти вместе со всеми.
Александровы, как и многие другие семьи, жили в березовой роще за полем сортоучастка. Тут же паслись коровы.
Вечерами заедали комары, ночами сырую рощу окутывал туман. Для детей сложили веточные шалаши. Взрослые коротали ночи у маленьких костров.
Шалаш Александровых был самым большим. Семья— девять человек. Не было только двадцатидвухлетней комсомолки Евгении. Она ушла в армию с завода Красный треугольник», на котором работала, в первые дни войны. С родителями оставались семеро. Вале минуло восемнадцать, младшей — Надюше — шел четвертый год.
Вечером к становищу прибежал запыхавшийся Володя Александров, дежуривший в тот день на опушке, и принес страшную весть: в селе немцы.
Ночью никто не спал. Сеял мелкий дождик. Грустно шелестели листья над головой. Сидели, тесно сгрудившись в темноте, молчали. Что-то им сулит завтрашний день?
Наутро в рощу пришел приосанившийся, в негнущих-ся, залепленных грязью новых сапогах Михаил Столяров.
Всегда сутулый, с опущенной головой, он уже не горбился, только по старой привычке прятал подслеповатые злые глаза.
— Собирайтесь, — заявил он начальственным тоном,— и по домам. Хватит валять дурака, господа колхознички. Кончился ваш праздник.
— Теперь, значит, твой наступил?—со злой усмешкой бросил старик Власов.
— Молчать! — вскинулся Столяров. — Я не большевистские митинги пришел разводить. Даю пятнадцать минут сроку» Не выйдете из леса, тут навсегда и поляжете. У господ германцев на всех патронов хватит.
Точно в ответ на его слова в разных концах леса послышались автоматные очереди. Немцы окружили лагерь. Ничего не оставалось делать.
Лошадей не было. Маленьких детей и домашний скарб тащили на себе.
Молча плелись по грязному и скользкому после дождя проселку, поддерживали друг друга. Сзади, подгоняемые мальчишками, брели коровы, козы.
Немцы шли за толпой в отдалении, время от времени то ли для острастки, то ли для развлечения пуская в воздух короткие очереди.
...Никого не удивило, что немцы поставили старостой именно Столярова. Еще в 1919 году он открыто радовался приходу Юденича, надеялся, что вернутся старые времена.
Он не был кулаком, жил небогато, но слыл, как в то • время говорили, подкулачником.
Отщепенцем оказался Столяров и при коллективизации. Когда всё село вступило в колхоз, он отказался крестьянствовать и стал десятником на дорожных работах.
Ненависть к новой жизни, к советской власти не мешала ему, однако, пользоваться ее благами. Его дочь, закончив среднюю школу, училась в Ленинграде, в институте иностранных языков, получила за счет государства высшее образование.
Незадолго до войны Столяров был уличен во взятке. Одновременно выяснилось, что он систематически обсчитывал дорожных рабочих. Его осудили на два года. Вернулся он из заключения еще более озлобленным.
Немцы нашли в Столярове вполне подходящего холуя. Екатерина Столярова оказалась под стать родителю. С первых дней прихода немцев в Рождествено она стала работать в комендатуре переводчицей.
Александровы никогда не дружили со Столяровым, но незлобивые, благожелательные Любовь Леонтьевна и Иван Степанович не раз по-соседски помогали ему.
В Иванов день Любовь Леонтьевна решила испечь в
честь двух своих Иванов — мужа и сына — пирог. Время тяжелое, хотелось порадовать именинников, хоть как-то отметить семейное торжество.
— Сходи, Ваня, — попросила она мужа, — к Столярову. Он еще на пасху брал у нас ячменной муки, теперь он богатый, — может, хоть немного отдаст.
Не хотелось Александрову идти к ненавистному старосте, но не ради себя, ради голодных детой пошел.
Иван Степанович вернулся от старосты сам не свой, ткнулся в угол, закрыл руками лицо и весь затрясся.
За двадцать три года Любовь Леонтьевна ни разу не видела мужа таким. Старый солдат, полный георгиевский кавалер, красный командир в годы гражданской войны, не раз мужественно смотревший смерти в глаза, плакал, как малый ребенок.
— Прихожу и не узнаю столяровского дома, — рассказывал он позже жене. — И где он столько награбил? В горнице зеркала до потолка, мягкая мебель, пианино. Увидел меня немецкий холуй, даже не ответил на приветствие, не привстал со стула.
«Чего тебе?» — спрашивает сквозь зубы.
Так и так, говорю.
«Муки, значит, тебе?» — Староста привстал, подошел к окну, отдернул занавеску и показывает мне рукой на кладбищенские кресты:
«Вот тебе, советский товарищ, что будет, а не мука. И не тебе одному. Уж я вам, колхознички, подс^роплю»
Свету я белого не взвидел. Мне бы броситься на него, удавить гадину, а тут же думаю: изничтожу мерзавца, а завтра немцы тебя и детишек к стенке поставят, — слиш ком цена большая за гада. А душа болит, надо бы мне его угробить, нет мне покою, пока такие по нашей земле гуляют...
Сник как-то после посещения старосты Иван Степанович, будто надорвался, сразу постарел, прихварывать начал, на сердце жаловался.
А жизнь что ни день приносила новое горе и новые унижения.
Валентину и Веру Александровых немцы послали в Любань строить дорогу, а всего из Рождествена было взято туда шестьдесят человек.
Маше Александровой было неполных четырнадцать лет Зимой немцы заставляли ее вместе со взрослыми
расчищать дорогу, скалывать лед. Худенькие ручонки с трудом держали тяжелую кирку, а попробуй передохнуть, сейчас же около тебя немец залает по-собачьи, затрясет автоматом.
Почти сразу же гитлеровцы отняли у Александровых последнюю корову. Нечем стало поить-кормить детей. Ели турнепс, меняли у солдат яйца на хлеб, летом пробавлялись щавелем, ягодами, грибами.
Иногда Ивана Степановича приглашали за панку хлеба в казарму починить или заново сложить печь. Однажды истощенный от недоедания Иван Степанович присел отдохнуть на работе, немецкий офицер ударил его по лицу...
— Не только у нас, — рассказывает про те годы Любовь Леонтьевна, — кругом, куда ни глянь, горя было, — хоть черпай его лопатами. Домик наш в парке, а рядом в разоренном колхозном коровнике жили пленные, которых немцы — голодных, голых, босых — гоняли на тяжелые работы. Пройдут мимо наши — сердце кровью обливается. Конечно, помогали мы им с Иваном Степановичем чем могли, да у нас у самих много ли было!
Не было у колхозницы Любови Александровой хлеба, чтобы накормить попавших в злую беду русских парней, не было одежды, чтобы согреть, но было сердце матери, и оно находило способы хоть чем-нибудь да помочь им.
Через конвоира-поляка пленные передавали Любови Леонтьевне грязное белье, и она его потихоньку стирала и высушивала в избе, чтоб никто посторонний не заметил. Через него же она переправляла пленным капусту, картофель.
В лагере на скотном дворе часто бывал Иван Степанович, которому немцы поручили следить за исправностью печей. Любовь Леонтьевна видела, что он доставлял оттуда какие-то свертки, спрятанные то в ведре с глиной, то прямо под фартуком. Вечерами он относил их в глубину парка.
«Позже узнаешь», — сказал он как-то в ответ на безмолвный вопрос жены.
Вскоре стало известно о побеге группы пленных из тех, которых водили на работы.
Пришли фашистские солдаты с обыском, перевернули всё в доме Александровых, потом повели Ивана Степановича на допрос к коменданту. Скоро, однако, его от
пустили, — ничем нельзя быто доказать, что старик имеет какое-либо отношение к бежавшим. От должности печника его всё же отстранили.
Нескольких беглецов немцам удалось поймать и снова водворить в лагерь. На второй день их под усиленным конвоем повели мимо домика Александровых в парк. Любовь Леонтьевна слышала залп, видела возвращавшихся конвоиров...
Позже она нашла свежую могилу расстрелянных и украсила ее березовыми ветками.
НОНЦЛДГЕРЬ
ольшон участок села от окраинной Болотной улицы до самого центра был густо опутан колючей проволокой. Зимой 1941 года гитлеровцы здесь устроили еще один лагерь для военнопленных красноармейцев.
В лагере были собраны люди, обреченные на смерть. Пленных на работу не посылали, не пытали, не расстреливали, фашистские человеконенавистники избрали для них казнь более мучительную, чем быстрая смерть
Две тысячи советских людей были загнаны в бывшую колхозную конюшню и в восемнадцать изб, из которых выселили владельцев. По 50—80 человек втискивали в обыкновенную крестьянскую избу.
Необычайно сурова была зима первого года войны. Ни единой оттепели с ноября до апреля. Устойчивые морозы достигали 35—40 градусов.
Угнетенные моратьно и физически, истощенные голодом и холодом, лишенные воздуха и движения, пленные умирали десятками. Каждый день из лагеря выезжали розвальни, доверху, как дровами, груженные трупами. Их бросали в наскоро вырытые ямы тут же, в конце Болотной улицы, ямы едва засыпали тонким слоем каменномерзлой земли.
По утрам большая толпа одетых в отрепья пленных собиралась 5 избы, где находилась кухня. Они знали, что в это время моют котлы и скоро выбросят остатки их содержимого на двор. И вот повар выплескивает ведро помоев на утоптанный сотнями ног двор, несчастные
бросаются на снег, набирают его пригоршнями, глотают вместе с перемешанными остатками пищи.
В Рождествено приезжали матери, жены, сестры пленных, какими-то путями узнававшие, что их близкие в этом лагдре. Часовые беспрепятственно допускали их до проволочной ограды, и как только женщины просовывали через проволоку еду, спускали на них специально натасканных собак.
Отчаянные крики искусанных и перепуганных женщин, истошный собачий лай, звериный гогот довольных зрелищем фашистских мерзавцев оглашали село.
К одному из узников лагеря приехала жена из Павловска. Выждав, когда часовой повернется к ней спиной, она бросила мужу узелок с едой, но он зацепился за проволоку. Часовой обернулся, не спеша подошел к пленному, пытавшемуся отцепить узелок, и застрелил.
Всё это происходило на глазах у рождественских колхозников. Они и по эту сторону колючей проволоки чувствовали себя в немецком концлагере, да и жили немногим лучше военнопленных.
Гитлеровские солдаты обирали крестьян дочиста. После семи вечера населению было запрещено появляться на улице. С утра стариков, женщин, подростков, даже детей выгоняли с лопатами разгребать занесенное снегом шоссе на семикилометровом участке Рождествено— Кузнецове. На груди у каждого жителя села висела фанерная бирка с номером. Так гитлеровцы отличали местное население от приезжих.
Вечерами женщины шили мешочки, укладывали в них ломтики хлеба, пресные лепешки, вареный картофель и особо драгоценные в те черные дни соль и чеснок. Зто был добровольный паек, который многие жители села выделяли из своих скудных запасов узникам лагеря.
Изобретательные сельские мальчишки, добавив от себя щепотку махорки, подобранные на улице окурки, всегда находили способ незаметно для часовых перебросить мешочки за проволочную изгородь.
Признанным специалистом по снабжению военно- ’ пленных среди рождественских мальчишек считался Витя Селедкин, девятилетний сын рабочего сельской гидростанции.
С осени Витя ходил в школу, но однажды, незаметно
оставшись после занятий, он изрезал в клочья повешенный Столяровым в классе портрет Гитлера После этого Витя в школу не ходил.
Да и мало кто из ребят посещал занятия. К школе и подходить было неприятно. Неизвестно, из каких соображений комендант приказал вывесить на школьном фасаде человеческий скелет из кабинета биологии. Он висел, глухо постукивая костями и наводя еще большее уныние на людей.
Отец Селедкина был в Красной Армии, и Витя, старший сын в доме, мнил себя вполне самостоятельным мужчиной. Во всяком случае, мать считалась с ним и делала вид, что не замечает, как быстро иссякают скудные домашние припасы. Она хорошо знала, куда они деваются.
Но чем мог маленький Виктор заполнить кулек, который он с неподражаемой ловкостью перебрасывал пленным? Парой кусочков серого хлеба, полдесятком картофелин!
Но вот мальчик нашел более щедрый источник снабжения. Он стал следить за избами, где, выселив хозяев припеваючи жили немецкие солдаты. Как только солдаты уходили в караул или в кино, мальчишка забирался в дом, собирал в припасенную сумку всё съестное, что находил, и непременно, по-щенячьему примеру, оставлял врагу свою «визитную карточку».
Не так пропажа съестного, которого они могли награбить сколько угодно, приводила гитлеровцев в ярость, как именно эта пахучая «визитная карточка».
Несколько раз Вите безнаказанно удавались маленькие диверсии, но однажды он попался. Мальчик только собрался уходить из одной солдатской квартиры, как открылась дверь и на него бросился здоровенный фриц. Ловкий парнишка всё же как-то увернулся от преследователя и убежал.
Несколько дней Виктор не выходил на улицу. Всё же в конце концов он попался на глаза солдату, от которого убежал, был за ухо приведен к коменданту и приговорен к ежедневной порке в течение недели.
Каждый день приходил за ним всё тот же солдат, уводил в комендантскую, снимал свой жесткий ремень и методически, не спеша, истязал худенькое тело мальчика.
Виктор до крови искусывал губы, но ни разу не заплакал.
— Погоди, Вить, — говорил он своему тезке и дружку Виктору Моисееву (ныне — бухгалтеру колхоза). Я кое-что придумал, они, гады, еще у нас зачешутся.
Приглядел Виктор офицерскую кладовую, устроенную в бане Амелиных, у пруда. В ней весь день пребывал кривоногий каптенармус Гейнц, а попозже вечером, когда каптенармус уходил, у запертой бани на ночь выставлялся часовой.
Был, однако, вечерний час, когда кривоногий Гейнц не мог усидеть в своей баньке. Это когда с поля вместе с поредевшим коровьим стадом проходил улицей общественный бык Васюта.
Васюта не выносил немцев. Стоило ему увидеть солдата в мышиного цвета форме, как он немедленно устремлялся на пего, угрожающе выставив вперед могучую голову с кривыми рогами.
Когда это случилось в первый раз, солдат-часовой едва успел под всеобщий хохот зрителей, в том числе выглянувшего из окна офицера, скрыться за ближайшими воротами. Присутствие офицера помешало перепуганному часовому пустить по животному очередь из своего автомата.
С того дня бык стал развлечением в однообразной жизни тыловых гитлеровских солдат.
Его ждали. Какой-нибудь фриц посмелее, предварительно наметив себе верную позицию для быстрого отступления, становился на пути быка. Тот с ревом бросался в его сторону, солдат прятался, откуда-нибудь выскакивал другой солдат, и так шла потеха.
Игра с быком называлась громко — «торреро», и скучавший от безделья кривоногий каптенармус стал ее непременным участником.
Каптенармус развлекался, а в это время тоненький Витя Селедкин, забравшийся через дымоход в баньку, передавал дружкам—Вите Моисееву, Шурику Васильеву и Володе Логинову — круги колбасы, куски датского масла, коробки печенья.
Подобные операции мальчишки проделали несколько раз. Кривоногий всполошился, доложил начальству.
Двух часовых, заподозренных в опустошении кладовой, послали на фронт. Но не искушенные в жизни маль
чишки сами себя выдали: шли щебечущей стайкой по дороге н весело жевали офицерское печенье.
Мальчишек приволокли в комендатуру, помещавшуюся в нижнем этаже каменного дома Голубева.
Вызвали переводчицу Екатерину Столярову, стали допрашивать пойманных.
Еще по дороге в комендатуру, пользуясь тем, что вел их солдат, ни слова не понимавший по-русски, ребята договорились: ни о какой кладовой они знать ничего не знают, печенье нашел Витя Селедкин и угостил им товарищей.
Этой версии мальчуганы упорно придерживались.
— Я нашел, я угощал, — твердо заявлял Витя. — Ребята тут ни при чем.	*
Немцам ничего не удалось выпытать у мальчиков. Их всех жестоко выпороли и, дав каждому на прощание пинка, отпустили.
Не впервые пришлось Вите Селедкину пробовать немецкой порки, но в тот раз его пороли без свидетелей, а т\т на глазах ненавистной переводчицы Катьки Столяровой. Этого он забыть не мог.
Вооружившись еще осенью найденным в лесу наганом, Витя стал выслеживать солдата из комендатуры, проявившего особую жестокость при порке. Встретил его однажды вечерком на задах села, когда тот нес кувшин с молоком, дважды в него выстрелил, но промазал.
После этого Витя исчез из Рождествена.
Три комсомольца — Володя Козлецкий, Коля Синицын и Коля Шабашов — были бойцами истребительного батальона. Когда Рождествено захватили гитлеровцы, юноши решили бежать, но не успели. Они ушли на станцию Сиверская, но она оказалась запятой врагом. Пришлось вернуться домой.
О существовании партизанского отряда они не знали, но догадывались. Несколько раз парни, запасшись сухарями и выкопав из тайников свои винтовки, уходили в лес, надеясь встретить партизан, но безуспешно. Тогда они решили действовать на свой страх и риск.
Немного могли сделать три подростка, не обладавшие опытом партизанской борьбы и конспирации. Но следуя велению сердца, они делали что могли.
То тут, то там горели стога сена, подготовленные Немцами для отправки на фронт. Сгорел сарай с воинским имуществом на Медном заводе. Дважды находили Трупы подстреленных немецких солдат на шоссе неподалеку от Вырк. Как-то вечером был обстрелян из лесу (почти у самого Рождествена) автомобиль коменданта. В другой раз пуля просвистела возле уха фашистского холуя Столярова, когда тот возвращался с поля, где проверял работу своего батрака.
Столяров выдал немцам юношей.
Их зверски пытали, хотели узнать, с кем они связаны, кто руководит партизанами. Немцы и Столяров ви дели, что имеют дело с совершенно неопытными мальчуганами, которыми руководит лишь лютая ненависть к оккупантам. И всё же среди бела дня осенью 1941 года комсомольцев вывели на окраину Рождествена и заставили рыть себе могилу.
Коля Синицын не миг держать в руках лопату. В прорехи его окровавленной рубашки виднелись страш ные кровоподтеки и раны — следы зверских пыток. Юноша с трудом стоял на ногах, шатался, как подрубленное деревцо, но глубоко запавшие серые глаза его с ненавистью смотрели на палачей.
Юноши держались гордо, не склонили головы перед врагом. Перед расстрелом они взялись за руки, и Володя Козлецкий крикнул:
— Умираем за Родину, да здравствует Советский Союз!
СОЛДАТЫ РОДИНЫ
имними ночами обезлюдевшее село казалось вовсе вымершим. Нигде ни огонька, на улицах ни единого прохожего.
Изредка серединой «Большого проспекта»— шоссе, пролегающего вдоль села,
проходили на смену караула два-три гитлеровца. Они шли, оглядываясь по сторонам, будто крадучись, с трудом переставляли ноги в невероятно огромных ботинках. После Сталинграда оккупанты заметно притихли.
Концентрационный лагерь был ликвидирован весной 1942 года. Несколько десятков узников, чудом остав-
ив
Участии <и Велиной Отечественной войны. Слева направо: Л. И. Ос опое. А Я Хайлов, А. А. Хайлов, А. Ф. Селеднин.
шихся в живых, угнали на запад. Остались только могилы многих сотен замученных военнопленных, да и те фашисты сравняли с землей.
Рождественцы, в отличие от оккупантов, любили тихие и темные зимние ночи. То там, то здесь скрипели двери, люди выходили на улицу, чутко и долго прислушивались.
Сполохи артиллерийского огня бледным сиянием возникали на далеком горизонте. Иногда доносился приглушенный расстоянием гул канонады. Случалось, высоко над затемненным селом пролетали советские самолеты. Рождественцы сразу узнавали их по мелодичному гулу моторов.
Где-то далеко, за 75 километров, жил и боролся осажденный Ленинград.
Рождественские матери и жены ничего не знали о своих близких, воевавших в рядах Красной Армии по ту сторону фронта, но верили, что их сыновья, мужья и
братья живы и что скоро придет великий час победы над врагом.
Прислушивались к далекому гулу войны, к грозному рокоту советских самолетов в небе. Кто знает, быть может, в эту.самую минуту пролетел над родным селом на своей краснозвездной машине бывший тракторист, а теперь авиационный радист Александр Александрович Хайлов. Разведывательная авиаэскадрилья контролировала знакомые с детства Хайлову шоссе и железную дорогу Луга — Ленинград.
В один из августовских дней предпоследнего года войны экипаж самолета, на котором тетал Хайлов, получил задание сфотографировать побережье Рижского залива и движение вражеских судов в порту.
День стоял погожий, серебряными горами лежали в небе, отражаясь в морской синеве, высокие кучевые облака.
Сделали два захода, засняли всё, что требовалось, и пошли обратно. Не долетя до линии фронта, Хайлов сообщил на командный пункт: «Задание выполнено, следуем на базу».
Послав радиограмму, он поднял голову и увидел, что в кильватер самолету мчатся четыре «мессершмитта».
Хайлов слышал, как второй стрелок-радист Николай Васильев дал по преследователям длинную очередь, потом рядом что-то с силой ударило, радиоаппарат под его руками развалился и всё заволокло дымом от загоревшегося левого мотора.
— Хайлов, прыгай, — услышал он приказ командира самолета.
Хотел приподняться, но перед глазами завертелись цветные круги, и на какой-то промежуток времени он потерял сознание.
Очнулся Хайлов от сильного толчка. Самолет приземлился на неровном картофельном поле. Мелькнула мысль: надо поскорей выбраться из самолета, пока от огня не взорвались бензиновые баки.
Откинув колпак, Хайлов выскочил из кабины на землю, но сразу же, почувствовав невыносимую боль, снова впал в беспамятство. Очнулся, огляделся. Левый мотор всё еще дымился, но пламени не было. Его, видно, сбило густо поднявшейся при посадке пылью, на что и рассчитывал пилот.
С трудом Хайлов приподнялся на руках и заглянул в заднюю кабину. Друг его Николай сидел, низко склонив голову, точно в глубоком сне. Он был убит еще в воздухе.
Летчик сумел дотянуть горящий самолет до своей территории. По картофельному полю бежали выручать своих воздушных др\зей советские пехотинцы.
Командир осторожно снял с ноги Хайлова измокший в крови унт. Осколочные раны были и на спине.
Около двух месяцев лежал Александр в прифронтовом госпитале. И выздоровев, успел еще принять участие в боях с врагом под Львовом, Бухарестом, Будапештом и Прагой, летал над охваченным пламенем Берлином.
Александр Хайлов начал свой боевой путь на Балтике. Его земляк, старый солдат Яков Прялкин, воевал за Полярным кругом, на границе с Норвегией, где был парторгом роты морских пехотинцев. Другой Хайлов защищал со своей пушкой Ленинград.
Моряка-рождественца Михаила Барабанова война застала на Черном море. Там он пережил всю славную севастопольскую эпопею от первого до последнего ее дня, позже работал по связи в штабе флота. В марте 1943 года он доблестно участвовал в дерзком десанте черноморских моряков с Тамани на Керченское побережье.
...Катер, на котором шел Барабанов, отвалил ночью от косы Чушки и взял курс на занятый немцами завод имени Войкова, расположенный в шести километрах от Керчи.
В четыре утра над Керченским проливом появились «хейнкели».
Немецкая бомба разорвалась у самого катера, перевернула его. Оглушенные взрывом, заливаемые валами ледяной соленой воды, моряки держались слабеющими руками за скользкий киль перевернувшегося катера и старались направить его к берегу.
Но до берега было далеко, гибель казалась неминуемой. И всё же у моряков не угасала надежда спастись.
Шли бесконечно долгие минуты, а может, и часы неравной борьбы со стихией. Моряки потеряли ощущение времени. Волны накрывали их с головой, и каждый
раз, когда спадала волна, они недосчитывались товарищей.
Из двадцати восьми их осталось шестеро. Они держались на воде последним усилием воли, но не теряли надежды на спасение.
Истекающих кровью, замерзших, полуживых десант ников подобрал торпедный катер из отряда канита на третьего ранга Героя Советского Союза Державина
Врачи в Таманском госпитале дивились, каким чудом выжил мичман Барабанов. Не всякий, самый здоровый человек мог бы выдержать многочасовую ледяную ванну в осеннем штормовом море, а молодой моряк к тому же был трижды ранен — в руку, в шею и в спину,— потерял много крови.
На костылях побывал еще не оправившийся от ран Михаил Барабанов в освобожденном Севастополе. А вскоре отпала надобность и в костылях. До 1948 года служил на флоте и взрывал вражеские мины в тех самых местах, где боролся со смертью и победил ее.
На многих фронтах дрались рождественцы, очищая родную землю от захватчиков.
Лейтенант Константин Власов был на Ленинградском фронте, рядовой М. Моисеев освобождал Прагу. В Вене закончил долгий солдатский путь, начатый под Ленинградом, гвардии старший сержант Н. Баранов. Сержант А. Осипов громил врага под Будапештом, Леонид Иванович Подрядчиков закончил войну на Сахалине, на Дальнем Востоке, куда его часть была переброшена после окончательного разгрома немцев в Восточной Пруссии.
Многие не вернулись в родные дома. Отдали жизнь за родину трактористы Виктор Логинов и Константин Осипов, бухгалтер колхоза Василий Иванович Логинов, три сына Елены Потаповой, Василий Ильич Заборцев, Александр Иванович Маслов, Тимофей Шатский, дочь Константина Филатовича Власова — военная санитарка Пина.
Около ста рождественцев, советских патриотов, отдали свою жизнь за свободу и счастье родины.
Родное село, вся страна их никогда не забудет.
'Л
ВЕСНА ОСВОБОЖДЕНИЯ
как известН0; в лакейском }сл)же-
I	нии у господ немецких оккупантов «осво-
бодительная армия России*». Пышное и '''насквозь лживое название ничтожной кучки предателей-власовцев никого не могло обмануть, а тем более отцов, матерей и сестер тех, кто в рядах Советской Армии освобождал не только Россию — весь мир от немецко-фашистской чумы.
Рождественцы называли власовцев архаровцами и палочниками. Их листки, исходившие ядовитой клеветой на русский народ и восхвалявшие гитлеровский «новый порядок», население тоже называло архаровскими и не верило им ни на грош.
Люди знали: как только в фашистских листках начи нается трезвон о новой «великой победе» германцев, значит Советская Армия нанесла им очередной чувствительный удар
Отрезанные линией фронта от родной страны, от всего мира, рождественцы всегда были осведомлены об истинном положении дел на фронте: то кто-нибудь найдет в поле или в лесу сброшенную с самолета листовку Совинформбюро, то проникнут вести из партизанского края — лесной Гдовщины, то спьяну проговорится отчаявшийся в победе гитлеровский солдат.
Рождественцы знали о разгроме немцев под АЪэсквой, об исходе битвы за Сталинград, о первом прорыве ленинградской блокады южнее Ладожского озера. Знали они и о начавшихся в середине января 1944 года тяжелых боях за окончательное освобождение Ленинграда от вражеской блокады.
Всё явственнее слышался грохот советской артилле рни, всё ботьше вытягивались физиономии у оккупантов и их прислужников, росла их звериная злоба.
К рождественцам приближалось освобождение, возвращалась жизнь.
И в это время гитлеровские человеконенавистники совершили еще одно низкое престутение Они насильно оторвали людей, чьи деды и прадеды веками обрабатывали здесь землю, от обжитых изб, от политых их потом и кровью пашен.
Подгоняемые плетками «архаровцев», или заснеженными дорогами неизвестно куда мать мичмана Барабанова и его больная сестра, многочисленная семья Александровых— мал мала меньше, Константин Филатович Власов с внучатами, десятки рождественских, вырских, даймищёнских стариков, женщин и детей.
Но гитлеровцы не могли в это время далеко угнать русских людей. Советская Армия наступала врагу на пятки, охватывала клещами с флангов его войсковые соединения, отрезала пути отступления.
Отряд «архаровцев», конвоировавший изгнанников, таял па глазах. Крысы чувствовали приближающуюся гибель гитлеровского корабля и пытались спасти свои шкуры.
Большинство угнанных рождественских жителей нашло приют и кусок хлеба у эстонских крестьян. Те, что помоложе, были угнаны в Эстонию, в «рабочие» лагери еще в начале 1942 года. Среди них была зоотехник Рождественского ветеринарного техникума Тамара Николаевна Серебровская. Узников лагеря заставляли ремонтировать дороги, заготовлять лес, работать на полях эстонских .хуторян-кулаков.
Тамара Николаевна работала на лесозаготовках. Хрупкая, не привыкшая к тяжелому физическому труду, полуголодная и подавленная морально, женщина быстро теряла силы.
Больше всяких физических страданий мучил ее страх за трехлетнюю дочурку Галину, которая жила в лагере вместе с ней. Уходя на работу в лес, она оставляла девочку в бараке без призора. На помощь Тамаре Николаевне пришел эстонец-лесничий. Девочку он взял на воспитание в свою семью, а Серебровскую, когда лагерь угоняли куда-то дальше, снабдил продуктами и дал ей возможность бежать.
31 января 1944 года, когда воины Ленинградского фронта освободили Рождествено, они нашли село безлюдным. Только на второй день стали возвращаться из окрестных болот и лесов скрывавшиеся там от озверевших при отступлении оккупантов малочисленные жители.
Через некоторое время появились в родном селе угнанные в Эстонию, поближе к весне стали приезжать
эвакуировавшиеся в начале воины в глубь Советской страны.
Константин Филатович Власов, вернувшийся одним из первых, не узнавал с детства знакомых улиц. Немцы при отступлении уничтожили в Рождествене больше восьмидесяти домов, в том числе и его избу. Пришлось жить у двоюродного брата. Да и во всех избах жили по две, а то и по три семьи. Баньки — и те были использованы под жилье. Кругом — пепелища, только черные трубы торчали из-под снега.
Обошел Власов село, посмотрел на взорванную гидростанцию и плотину, на разрушенный мост через Оре-деж, на развалины домов н ужаснулся:
— Сколько ж это сил и времени понадобится, чтобы восстановить былую красоту!
Оказалось, что и силы нашлись и времени не так уж много понадобилось, чтобы жизнь вошла в свою колею.
Одной из первых приехала в Рождествено и Татьяна Васильевна Вячеславова. Эвакуировавшись в августе 1941 года из Рождествена, она больше двух лет заведовала сортоучастком под Череповцом, вложила в него много сил и завоевала среди череповецких колхозников большое уважение.
Ничто ее как будто не связывало с Рождественом. Но в Ленинграде в блокаду погиб ее муж и старший товарищ Иван Александрович Пылаев. В Рождествене осталось начатое ими совместно большое государственное дело. Получив первую весточку об освобождении Рождествена. она лишилась покоя, ни о чем больше нс могла думать, как о возвращении.
В марте 1944 года Татьяна Васильевна с первым пассажирским поездом добралась до Сиверской, а оттуда пешком — в Рождествено.
Из Ленинграда, где она ненадолго останавливалась, Вячеславова везла два приказа: о том, что назначается вместо погибшего в блокаду мужа заведующей Гатчинским государственным сортоиспытательным участком в Рождествене и что ей надлежит в кратчайший срок восстановить сортоиспытание в полном довоенном объеме.
Последнее звучало почти фантастически. Участок, как и до войны, должен был работать на базе колхоза, с помощью его рабочей силы, пользуясь техникой Сиверской МТС. На разоренной земле колхоза ничего еще в то
время не было, машинно-тракторная станция еще не была восстановлена.
Общественное стадо колхоза «Завет Ильича» накануне весны 1944 года состояло из трех чахлых коров и десятка раненых или больных чесоткой лошадей, оставленных Проходившими воинскими частями. Ии трактора, ни килограмма семян, ни кормов.
Людей в селе было мало. Им приходилось большую часть времени затрачивать на ремонт разбитых дорог, заготавливать лес, восстанавливать самые необходимые колхозные производственные помещения.
Председателем артели после освобождения села был назначен бывший механик Сиверской МТС Петр Л1ихай-лович Карташев, старый, болезненный человек, которому не под силу была работа в трудных условиях.
Близилась весна, а в артели не было тягла. Сиверская МТС только-только возрождалась, и на нее, по крайней мере на ближайшую весну, нельзя было всерьез рассчитывать.
Как и до войны, Татьяна Васильевна, государственный сортоиспытатель, формально не имевшая отношения к колхозу, стала по существу колхозным агрономом. Это был единственный путь и для восстановления сортоиспытания.
Агроном обходила поля, таившие в себе неразряженные мины и невзорвавшиеся снаряды. Только что очи стившаяся от снега земля лежала опустошенная, запущенная, израненная. Прошлогоднее жнивье стояло выше колен. Плохо обработанная почва засорена до предела. Клевера за все три года оккупации не распахивались и не подсевались, зябь с осени осталась неподнятой.
И повсюду воронки, траншеи, окопы, перепутанные витки ржавой проволоки, заграждения из валунов.
Бывший массив сортоучастка был весь изрезан узкими полосами, которыми немцы одаривали своих верных прислужников.
В мае приехал из эвакуации неузнаваемо постаревший Иван Федорович Соколов и заменил Карташева на посту председателя.
Из восстанавливавшейся Сиверской Д1ТС прислали два видавших виды трактора — СТЗ и «Универсал».
Вячеславова была в это время на поле сортоучастка. Смотрит: идет, тарахтит трактор, а кто на нем сидит,
не видно. Подошла ближе — за рычагами совсем маленький мальчонка, сын фуражира Женя Баранов. Ему не было в то время полных пятнадцати лет, а управлял машиной и работал он как взрослый.
СИЛА КОЛХОЗНАЯ
ывает в семье: дети привыкают к заботам матери, не замечают, а подчас и не ценят ее трудов. Они знают, что мать всё сделает, утешит, приголубит. Но вот она уехала. И только тогда обнаруживается.
что собственно в семье всё держалось на заботах матери, на ее бескрайней материнской любви...
Был колхоз в Рождествене. Привыкли к нему, и ка-
залось, что существовал он всегда, и испокон веку люди жили в нем на широком дыхании, не боясь за завтрашний день, большой и дружной семьей.
Были трудности, не всегда ладилось дело, кое-кто ворчал. Но не только разумом, сердцем ощутили рожде-ственцы колхоз, когда его на время не стало. Тогда вспо-
мнили и по-настоящему оценили радость коллективного труда, довольство в каждом доме, победный гул машин на широких общественных полях.
И вот снова вернулась мать в семью, и осиротевшие дети радостно встретили ее. Колхозники села Рождествено возвращались на свою землю, на коллективные поля, и ни у кого не было мысли, что можно строить жизнь без колхоза.
Трудности были большие. Многое в разрушенном хозяйстве надо было начинать сначала. Два разболтанных, наспех собранных из разрозненных деталей трактора больше стояли в ремонте, чем работали. Коней было мало, да и те малосильные, больные. Мужчины еще воевали на фронте. Пахали женщины: Татьяна Бирцева, Ка терина Карташева, Татьяна Моисеева, Надежда Хайло ва, никогда до того не ходившие за тяжелым плутом.
Вспахивали все вместе по два-три гектара в день А ждали человеческого труда еще многие десятки и сотни гектаров.
Весна наступала быстро. Вот-вот под горячим солнцем запылит земля, и засевать ее будет поздно. А хлеб
нужен не только изголодавшимся рождественцам. Он нужен еще не оправившемуся от блокады Ленинграду, нужен солдатам на фронте — война еще не кончилась.
Соколов работал в поле наряду со всеми колхозниками. Он взял из стада яловую корову и приучил ее тянуть плуг. Рядом с ним стала пахать на своей корове жена партизана-фронтовика Мария Павловна Подрядчикова.
Не узнать было отличавшуюся прежде завидным здоровьем, улыбчивую Марию Павловну, которую подруги когда-то называли Марьей — ясное солнышко.
Не было в Рождествене женщин, не познавших горечь потерь в войне, но Марье Павловне казалось, что судьба ударила ее больней всех. О трагической гибели единственного своего мальчика мать узнала еще будучи в эвакуации от приезжавшего на побывку Леонида Ивановича.
Там, в далекой Башкирии, она мечтала об одном: прийти на могилку Коли, выплакать свое горе, побыть рядом с ним — пусть мертвым. На второй день после приезда в Рождествено Мария Павловна направилась в Заводье.
В лесу еще лежал грязными пятнами рыхлый крупичатый снег. Тропинки превратились в мутные ручьи. Ноги проваливались в ледяную воду. Она ничего не чувствовала — она искала сына.
Никогда Марья Павловна до того не бывала в Зарецком болотистом лесу, — по грибы и ягоды рождественцы ходили в ближние лесные кварталы. Но по рассказам Леонида Ивановича примерно представляла себе, где Колина могилка.
Ничего она не нашла. Напрасными оказались поиски и на следующий день. С тех пор она зачастила в За-водье. Женщины узнали, куда ходит Мария Павловна, и одну ее не пускали. Брели вместе с ней по голому, сырому предвесеннему лесу. Все полянки были похожи на описанную Леонидом Ивановичем, все деревья на опушках одинаковы, а всяких зарубок и отметок на них — десятки, поди разберись, какая из них сделана мужем.
И, конечно, давно уже сравнялся с землей маленький холмик, насыпанный отцом над могилой Коли в осеннюю ночь сорок первого года.
Никто не мог помочь матери. Копылова, командира
отряда, Мария Павловна не знала, и неизвестно было, где он. Леонид Иванович воевал в Восточной Пруссии. Из участников похорон Коли остался один бригадир Бир-цев, но и он еще не вернулся из армии, хотя говорили, что вот-вот должен прибыть. Мария Павловна ждала его с нетерпением, как будто бы он мог вернуть ей Колю.
Но вот приехал Бпрцев, пошел с Марией Павловной в Заводье, в Зарецкий лес — и не узнал его. Будто незнакомая вовсе чаща раскинулась перед ним, будто не жил здесь с отрядом три долгих, памятных месяца.
Даже следов партизанского лагеря нс обнаружил. Всё спрятало, уничтожило время.
Тогда бригадир пошел к минному полю от мостика через лесную речку и стал понемногу узнавать местность. Вдруг наткнулся на знакомую ель с заплывшими смолой зарубками.
Узнал, но спутнице своей виду не показал. Боялся он за нее, решил подготовить к тяжелой минуте.
— Вроде здесь, — спокойно сказал старик, — да уже темнеет. Отложим поиски до следующего раза.
Назавтра, чуть свет, Бирцев запряг колхозную лошадь, взял с собой двух стариков, лопаты и, ничего не говоря Марии Павловне, уехал в Заречье.
Вот и мост, за ним — большая поляна, лес, и на его опушке старая ель с зарубками.
Старик отмерил два шага от дерева и стал осторожно копать. Лопата легко входила в мягкую, густо перемешанную с хвоей, землю. Вот показалась плащ-палатка, в которую они завернули в ту ночь мальчика. Только из зеленой палатка стала сизой, почти черной от наросшей плесени.
...Похоронили маленького партизана на старом рождественском кладбище, неподалеку от братской могилы погибших при освобождении села советских солдат.
Мать не плакала, только судорожно передергивала плечами, точно хотела сбросить легшую на них непосильную тяжесть.
— Теперь он всегда будет близко, — тихо, с трудом выговаривая слова, сказала она, когда засыпали могилу.— Одна просьба: умру — схороните рядом.
Тоска по сыну не оставляча Марию Павловну ни на день, но она не чувствовала себя одинокой Бурно кипела жизнь в большой колхозной семье, где ее любили,
ценили ее труд. Восстанавливалось общественное хозяйство. Разве не лучший памятник ее сыну — снова добиться достатка в каждом доме!
И вот весной 1944 года Мария Павловна пахала колхозную землю на собственной корове. Надо знать, что такое корова для крестьянки, чтобы понять, как велика эта жертва. Интересы колхоза были для Марии Павловны ближе своих.
«Ястребиное поле» за нынешним садом решено было занять под картофель. Люди отдавали на семена последние клубни из собственных запасов. На том месте, где сейчас колхозный сад, сеяли пшеницу. Семена для посева тоже собирали у колхозников.
Шефство над пшеничным полем взяла молодежь, мальчики и девочки — подростки. Время пахоты проходило, а уже не только коней — коров не хватало. Пробовали поднимать землю лопатами. Плохо получалось, медленно и мелко. Тогда Маша Александрова предложила отказаться от лопат. Двенадцать-пятнадцать подростков впрягались в плуг, двое вставали за плугом, — и так с песней тянули борозду за бороздой. И вспахали поле.
Отец Маши Иван Степанович после освобождения села снова стал заведовать колхозной свинофермой. Было в ней вначале одно единственное животное, а через два года стало на ферме шестьдесят голов.
Любовь Леонтьевна—в довоенное время участница ВСХВ — руководила теперь молочнотоварной фермой.
— Дали мне под команду МТФ, — вспоминает она,— а в ней всего-то две коровы. Скоро, правда, вернулось наше стадо из Вологодской области, и от государства скот получили, тут уж хватило дела.
Любовь Леонтьевна работала не только полные дни с рассвета дотемна, но частенько, особенно во время отелов, и ночи проводила на ферме. Уходя домой отдохнуть на часок, она уводила слабых телят к себе, в избу, в тепло. Телята попадали в веселую компанию: Иван Степанович тоже приносил больных поросят со свинофермы, отпаивал их молоком, выхаживал.
Домашний филиал колхозных ферм активно обслуживали младшие Александровы. А было их семеро. Только самая старшая дочь Евгения после войны не вернулась в Рождествено: осталась работать в Москве.
МАША И ЕЕ ДРУЗЬЯ
Г,	олгое время основной рабочей силой в
колхозе оставались женщины, старики и /7 f	подростки. Колхозников — мужчин сред-
/	него возраста можно было пересчитать
по пальцам. Многие не вернулись с фронтов, пали на полях Отечественной войны. Кое-кто предпочел разоренному войной селу и скудному в те годы колхозному трудодню верный заработок в восстанавливавшемся Ленинграде. Между тем поля и фермы пригородного колхоза «Завет Ильича», хозяйства овощного и животноводческого, требовали много крепких рабочих рук. И тогда в полную силу стали работать девушки.
Маше Александровой было в ту пору шестнадцать лет. Не по годам серьезная, с унаследованными от отца и матери творческой жилкой и трудолюбием, она с самого начала ушла в дело с головой.
Татьяна Васильевна Вячеславова пригласила Машу работать в бригаде госсортоучастка. Так уже повелось в колхозе еще с довоенных времен, что многие колхозники обязательно проходили практическую школу на опытных полях сортоучастка. Да они и сами стремились туда, где работа строилась на научной основе и на самой передовой агротехнике. Немалое значение имело и личное обаяние Вячеславовой — человека, неистощимой энергии, разносторонних интересов, руководителя с врожденным даром воспитателя.
Под стать Вячеславовой была ее первая помощница и близкая подруга — агроном сортоучастка Вера Ивановна Нестерович. Всегда ровная, женственно мягкая, добрая, она сглаживала, уравновешивала властный, горячий характер неугомонной заведующей участком.
Вячеславова настолько верила в способности Д^аши Александровой, что сразу назначила ее звеньевой! по картофелю. Это было тем более смелым шагом, что вторым звеном, выращивавшим эту ценнейшую для того времени культуру, руководил вернувшийся с войны опытный овощевод Александр Яковлевич Хайлов.
Участки Маши и Хайлова находились рядом. У Хайлова в звене пожилые колхозники, умелые овошеводы. Звено Маши Александровой состояло сплошь из зеленой молодежи, только начинавшей трудиться на земле.

В него вошли Шура Пурикова, Зоя Смирнова, Витя Власов и младший брат Маши — Володя.
Всё делали своими руками. В то время еще о машинах для огородных культур только мечтали. Правда,богатый на выдумку будущий механик Володя Ачександ ров применил некоторую рационализацию. Где-то он добыл и привел в порядок огромную трофейную санитарную фуру. Впряг в нее двух коней и ежедневно доставлял торф на поле тоннами.
Торф и навоз раскидывали лопатами, минеральные удобрения рассыпали вручную. Маша Александрова вешала тяжелый таз с суперфосфатом на шею и равномерно, как семена, аккуратненько рассеивала удобрения по полю. Ее примеру последовала Шура Пурикова.
Работали много, выполняли по две нормы, частенько прихватывая по два-три вечерних часа, — рабочего дня не хватало.
Александр Хайлов добродушно ворчал:
— Разве с вами, двужильными, потягаешься? Вам с чертями соревноваться, те, говорят, тоже ночью ору дуют.
Молодые картофелеводы тщательно рыхлили землю, ухаживали за каждым картофельным кустиком, как за редким цветком, аккуратнейше выполняли указания своего доброго шефа и консультанта Веры Ивановны Нестерович.
Подкармливать растения старались по вечерам, когда листья у картофеля поднимались кверху и можно было проходить между рядами и рассевать под корни удобрения, не обжигая ими листву. С вечера подкормят, с утра пройдут на лошади вдоль борозд с окучником, покроют корни мягкой питательной подушкой, — и переходят на другую работу.
Вячеславова частенько прогоняла ребят с поля:
— Так вам долго не выдержать, соразмеряйте силы, еще придется поработать и на сенокосе и на уборке...
— А нам недолго осталось выдерживать. — отшучивалась молодежь, — только до осени, до урожая, а на зиму в школу пойдем, отдохнем.
Это действительно была только шутка. Зима, во всяком случае большая ее часть, отличалась от лета лишь тем, что молодежь не только работала, но и училась.
При оккупантах в рождественской школе с перерыва
М. И. Александрова главный агроном нолжоза имени В. И. Ленина.
ми занимались лишь в начальных классах. Ребятам старше двенадцати лет негде было учиться. Да и не до образования было в те подневольные годы.
Теперь Маша, Шура и другие подростки наверстывали упущенное, по зимам учились без отрыва от работы в вечерней школе-семилетке.
...Приближалась осень. Трудовое напряжение на полях достигло предела. Александр Яковлевич Хайлов ревниво посматривал на поле своих молодых соседей.
— Что скажете, Александр Яковлевич? — спрашивала его Вячеславова.
— Что тут говорить? Кажется, побьют меня малость ребята, центнеров по двести, пожалуй, накопают.
— А не все триста?—лукаво замечала агроном.
— Ну. уж скажете, Татьяна Васильевна. Где ж это слыхано — триста центнеров! По нашим местам больше ста восьмидесяти, сколько живу на свете, не собирали. Двести — и то рекорд1
Осенью 1948 года звено Маши Александровой сняло со своего поля 1965 центнеров картофеля. По 393 центнера с каждого гектара! Такого урожая никогда еще не получали не только в Гатчинском районе, но и во всей Ленинградской области.
На следующий год и полевые колхозные бригады взялись за картофель. Шура Пурикова стала самостоятельно руководить звеном. И всё же никому не удалось побить рекорд звена Александровой, хотя средние урожаи картофеля по колхозу поднялись вдвое. До сих пор рождественский колхоз прочно удерживает первое место в районе по урожаю этой ценной и доходной культуры Но теперь накоплен огромный опыт и есть мощная техника. А тогда высокий урожай был результатом исключительно самоотверженной работы советских людей.
КОММУНИСТ СИМИРЯГИН
о время войны Симирягин, уже немолодой человек, был секретарем партийной организации фронтовых мастерских, где ремонтировали авиационные двига-
тели.
Чем больше парторг приглядывался к работе мастерских, тем меньше она ему нравилась. Что-то мешало солдатам-ремонтникам развернуться в полную силу: то материалов не хватало и целые участки простаивали, то уже отремонтированные моторы по требованию приемщика разбирали вновь, так как были небрежно со браны, с нарушением технических требований.
Коммунисты подсказали, что разболтанность идет от одного из руководителей сборки. «Больше мотором, меньше мотором, — говорил солдатам-механикам этот
ударившийся в панику, слабый, а может — чужой человек, — не всё ли равно? Вы же видите, что делается на фронте! Где нам устоять против такой силы! Плетью обуха не перешибешь...»
Симирягин пошел к комиссару мастерских, рассказал всё и попросил заменить инженера-пораженца.
— Вы, очевидно, забыли, что находитесь в армии,— сказал ему недальновидный комиссар, — плохо знаете службу’
— Знаю службу и еще знаю партийный устав, — спокойно парировал Симирягин.
— Приказываю немедленно прекратить дискредитацию офицера, — прервал его комиссар. — Идите!
Симирягин поехал в политотдел армии. И добился, что пораженца убрали.
Положение на фронте в ге дни временно стабилизировалось. Полевые аэродромы воздушной армии придвинулись к фронту. Мастерские оставались в далеком тылу. Моторы на ремонт и с ремонта возили по фронтовым дорогам за сотни километров. Еще хуже было с доставкой необходимых материалов.
— Зачем мы сидим в далеком тылу? — неоднократно спрашивал Симирягин, работавший в это время уже комиссаром, руководителя мастерских — Не лучше ли ближе к аэродромам?
— Дислокацию определяем не мы — Москва. Ей виднее,— осторожно отвечал начальник.
— Как же это Москве виднее, чем нам на месте? Простая логика...
— Вот вы эту логику и доказывайте штабу, а я не привык соваться не в свое дело.
— Хорошо,— решил Симирягин,— поеду в штаб.
Командующий армией согласился с Симирягиным.
— Добро, — сказал он,— переведем И аэродромы будут ближе, и материальная база пошире. Сколько тогда будете давать моторов?
— Сколько понадобится фронту, товарищ генерал, столько и дадим.
— Знаете службу, старший политрук, — одобрительно заметил командующий, — желаю успеха.
В рассказанных эпизодах — весь Симирягин—смелый, принципиальный коммунист, не знающий компромиссов с совестью.
Петр Андреевич демобилизовался в конце 1946 года. Техникум, которым он заведовал, был сожжен, дом, в котором жил, — разорен.
В райкоме партии Симирягину предложили возглавить восстановление Рождественской и соседней — Дай-мищенской сельских электростанций. И он принял предложение.
На берегу Оредежа, около стройки, Симирягин встретил старого знакомого: Александра Ивановича Рябова.
Строитель «Ильи Муромца» был всё так же могуч и даже, кажется, нисколько не постарел. Симирягину он вначале обрадовался, но узнав, что тот назначен вместо него начальником строительства, обиженно помрачнел:
— Восемь электростанций до войны построил — был хорош, а теперь негоден стал. Не доверяют мне, значит!
Симирягин сурово взглянул на Рябова:
— А себе самому ты доверяешь? Сам-то ты как считаешь, чиста твоя совесть?
— Чиста, Петр Андреич. Говорю тебе, партийному человеку, как на духу. Нету моей вины, что остался в оккупированной немцами местности, что не сберег электростанцию... Вот только, быть может, в том моя вина, что не погиб вместе с ней. Может, надо было мне броситься на тех проклятых немцев, что мины закладывали под плотину, и будь что будет... Не станцию, сердце мне они взорвали. Ведь каждый камень своими руками укладывал...
Симирягин слушал молча, прикрыв глубоко сидящщ глаза. Ответил он как всегда спокойно, рассудительно, будто до этого и разговора никакого не было:
— В райкоме решили, что ты, товарищ Рябов, слишком для нас ценный работник, чтобы заниматься еще и административными делами. Твое дело строить, а наше дело — создать тебе условия для этого. В селах жгут лучину, как при царе Горохе. Надо скорей дать электричество.
Станции восстанавливали без проектов. Не хватало рабочих, кирпича, леса, бетон ценился на вес золота. И всё же строили. Плотины складывали из оставшихся с войны противотанковых надолб. Бетон заменяли монолитным шлаком. Сами монтировали турбины и восстанавливали высоковольтную сеть.
В начале 1947 года Рождественская и Даймищенская
26-Б
сельские гидростанции были восстановлены и пущены на полную мощность. Их включили в общую ленинградскую энергетическую систему.
После этого Симирягина вызвали в Гатчинский райком партии, и вышел он оттуда директором Рождественского Дома культуры. Через несколько недель он был избран секретарем партийной организации колхоза «Завет Ильича», которой руководил до войны.
Ему не пришлось долго знакомиться с людьми, он давно знал их и сжился с селом. Перед Симирягиным стояла задача: добиться, чтобы деятельность Дома культуры была органически слита со всей партийной работой и дополняла ее. Подъем разоренного хозяйства во многом зависел от того, как будет поставлено политическое воспитание колхозников, в особенности молодежи.
С нездоровыми настроениями части молодежи села Симирягин столкнулся в первые же дни работы в Доме культуры. Пустые иностранные кинофильмы собирали полный зал, а отечественные картины — едва половину. Плохо посещались лекции, на вечера приходили только тогда, когда они сопровождались танцами.
Вера Леонтьевна Симирягина, заведующая сельской библиотекой, рассказывала мужу, что некоторые молодые читатели предпочитают русской классической и советской литературе второсортные переводные книжки.
Симирягин направился к председателю колхоза Подрядчикову.
— Комсомольцы есть в селе? — спросил он.—Что-то их нс видно в клубе...
Подрядчиков рукой махнул:
— Маша Александрова, Вера Кириллова да Александра Доброва — вот тебе и весь наш комсомол.
— Что же будем делать?
— Не знаю,—откровенно признался Подрядчиков.— То ли мне о земле думать, запущена она до невозможности, то ли скотные дворы и конюшни восстанавливать, то ли заместо комсомольцев вести работу с молодежью. Староват я для этого, Петр Андреевич, да и всего у меня две руки.
— Кому же с молодежью работать, как не нам?
— Не успеваю, руки не доходят.
— Вместе возьмемся, Леонид Иванович, всей партийной организацией. Но без тебя, без председателя, ничего
не выйдет. Учти, отвечаем мы с тобой перед партией не только за землю, за урожай, но прежде всего — за людей.
Машу Александрову Симирягин знал девочкой. Теперь он познакомился с двадцатилетней знатной звеньевой, словно увидел ее впервые.
— Работают девушки хорошо? — спрашивал он.
— Нельзя пожаловаться. И парни тоже у нас неплохие.
— Почему же в комсомол не идут? Ты же вот вступила!
— И другие бы вступили, да никто не приглашает. Нет у нас в организации настоящего вожака, чтобы за ним шли.
— Этого не может быть, — возразил Симирягин.— Всегда в молодой компании есть парень или девушка, которые пользуются уважением.
— Есть и у нас такой, толковый, умный парень — Борис Карташев. Но только в комсомол он не пойдет.
— Почему же?
Маша ничего не ответила. Разговор оборвался.
Но вот Симирягин встретился с Карташевым. Невысокий, угрюмый парень сел на самый кончик предложенного стула и, теребя кепку, хмуро опустил глаза.
Не сразу растаял ледок во взаимоотношениях молодого колхозника и секретаря парторганизации. Сначала Карташев отвечал на вопросы односложно, явно неохотно.
— А я хотел тебе предложить вступить в комсомол,— сказал Симирягин. — Все говорят, что парень ты работящий, ребята тебя уважают.
•— Не могу, товарищ секретарь.
— Почему?
Парень встал, открыто взглянул в глаза Симирягину и усмехнулся.
— Вы давно на селе не были, ничего не знаете,— сказал он. — Срамиться я не хочу. Всё равно меня не примут, скажут — чужак я. Отец мой служил у немцев...
— А ты тут при чем? Сын за отца не отвечает, да и отец твой не так уж и виноват. Всё я знаю и смело буду рекомендовать.
Что-то дрогнуло на лице Бориса. Он молча сжал протянутую старым коммунистом руку.
Передовые номсомольцы нолхозной организации. Справа налево: Борис Шестанов. Любовь Иванова, Марат Матюшеесний.
С колхозниками из молодежного звена беседовал на поле Подрядчиков.
— Что же это вы, молодежь, — ворчливо выговаривал он им. — Работаете по-комсомольски, стахановские рекорды ставите, учитесь и вообще — ребята хоть куда, а выходит, что на поле вы — комсомольцы, а дома — беспартийные...
— Нас никто не приглашал в комсомол вступать, —
ответила за всех Шура Пурикова,— а самим подавать заявление было неловко как-то. А вдруг мы для комсомола все негодные, мы же тут при оккупантах жили.
Вскоре в комсомольской организации числилось уже тринадцать человек. Секретарем избрали Бориса Карташева. Почувствовав доверие к себе, он сумел сплотить ребят, направить их энергию по правильному пути.
Теперь комсомольская организация помогала во всем коммунистам, проводила коллективное чтение газет на поле, литературные конференции в библиотеке, организовывала воскресники по очистке парников от снега, по скирдованию сена.
В Доме культуры комсомольцы стали полными хозяевами. На киносеансы и лекции теперь ходили охотно, вели за собой молодежь.
Работая в картофелеводческих звеньях и на парниках, добиваясь высоких урожаев, молодые колхозники остро чувствовали недостаток агротехнических знаний и с большой охотой посещали организованные Симиряги-ным при Доме культуры трехлетние агротехнические курсы. Душой курсов были Вячеславова и Нестерович. Большую помощь учащимся оказывала Вера Леонтьевна Симирягина, подбиравшая для них литератору, наглядные пособия, приучавшая их к книге.
Глубокая агрономическая пропаганда сказывалась на работе. В колхозе появились первые орденоносцы. За высокий урожай пшеницы орденом Трудового Красного Знамени был награжден Александр Хайлов, медалью «За трудовое отличие»—Анна Ивановна Соколова. В 1949 году в одной из бригад было снято с восьми гектаров по 28 центнеров озимой ржи. Осенью того же года все три звена госсортоучастка вырастили в среднем по 280 центнеров картофеля с гектара, в полеводческой бригаде В. Я. Давыдова — по 300 центнеров.
Татьяна Васильевна Вячеславова, избранная в 1948 году депутатом Ленинградского областного Совета депутатов трудящихся, выступила на заседании Облис полкома с докладом о работе колхоза. Она рассказывала о подъеме артели, о молодежных картофелеводческих звеньях, об агроучебе.
В колхозе было еще немало прорех. Сильно отставало плохо обеспеченное кормами животноводство, не все запущенные за годы войны поля были очищены от сор-
Номсомольснии субботник. Заготовка дров для Дома культуры.
няков, не хватало проверенных сортовых семян, но налицо были и успехи.
Рассказ агронома о первых послевоенных победах звучал убедительно. 11 всё же некоторые члены облисполкома усомнились: неужели в таких условиях люди добились урожая картофеля в 300 центнеров с гектара, получают 150 пудовые урожаи пшеницы и ржи!
В Рождествено приехал председатель Ленинградского облисполкома. Обошел поля, картофельные плантации, побеседовал с колхозниками.
— Давно не испытывал такой радости, — сказал он, уезжая в Ленинград. — Прекрасный колхоз, чудесные у вас люди. Теперь только надо добиться, чтобы все бригады и звенья работали, как передовые, чтобы вся земля использовалась по-хозяйски.
Приводили в порядок село. Рождественскому сельсовету дали штакетник для заборов, краску для ремонта домов колхозников. Из Сиверской МТС направили в бригаду Ивана Ивановича Карпова, обслуживавшую
передовой колхоз, новые тракторы и только что появившиеся в то время картофелесажалки.
Вячеславовой и бригаде научных работников из областных сельскохозяйственных учреждений облисполком поручил составить план освоения травопольной системы земледелия в артели. По существу он должен был стать перспективным планом развития колхоза «Завет Ильича» на вторую послевоенную пятилетку, который можно было бы рекомендовать всем сельхозартелям западной зоны области как примерный.
План составляли не одни агрономы и зоотехники, им помогал колхозный актив. Не один вечер до глубокой ночи сидели над планом Подрядчиков, Симирягин, бригадиры. Они же помогли и защитить его на большом совещании специалистов сельского хозяйства в Гатчинском райисполкоме.
Намеченные меры не были осуществлены целиком, потому что через год колхоз «Завет Ильича» был укрупнен и пришлось менять севооборот. Но и после укрупнения в колхозе продолжали уделять особое внимание посевам трав, созданию прочной кормовой базы животноводства, о которой больше всех хлопотал Александров — один из лучших колхозных животноводов. К сожалению, он всё чаще прихварывал.
Иван Степанович давно жаловался на сердце, но при немцах лечиться было негде, а после освобождения села от оккупантов — некогда. Александров представить себе не мог, как это можно хоть на день оставить свиноферму. Да и не привык он думать о себе.
Однажды старый свиновод пришел домой днем, что с ним редко случалось. Жена и старшие дети были на работе. Младших он послал на свиноферму, чтобы принесли они корзину с только что родившимися поросятами.
— Пусть погреются, я потом сам их отнесу обратно, пущу под матку. Вот только малость отдохну...
Ребята пришли с фермы с поросятами и нашли отца мертвым.
Сменила Александрова на ферме Мария Павловна Подрядчикова. Более рачительную хозяйку колхозного достояния трудно было сыскать.
Мария Павловна, сама познавшая горя вдосталь, часто посещала осиротевшую после смерти отца дружную
семью Александровых. Она любила их всех, но больше всего свою тезку Машу, верила, что из нее выйдет настоящий колхозный руководитель.
Подрядчикова отдавала ферме все силы, но их становилось всё меньше. Тоска по единственному сыну подорвала ее здоровье. Она вскоре умерла. Похоронили Марию Павловну, как она и просила, рядом с Колей. Теперь на рождественском кладбище рядом две могилы: великой труженицы-матери и ее сына — юного партизана.
Г	ВЕЛИКИЙ ПОВОРОТ
етом 1950 года рождественский колхоз «Завет Ильича» был укрупнен и назван именем В. И. Ленина. В нем объединились 11 мелких артелей.
Некоторые из них давно уже хозяйственно тяготели к центру укрупненного колхоза — селу Рождествену. Но другие, расположенные поближе к станции Сиверской, в прошлом мало были связаны с селом, да и находились от него на расстоянии 10, а то и 15 километров. Работать стало трудно.
Агроному и зоотехнику невозможно было уследить за всем, что делалось на полях многочисленных бригад и на далеко отстоящих друг от друга скотных дворах. И не только эти трудности обратили на себя внимание коммунистов колхоза. Особенно тревожили их настроения людей.
— Каждый колхозник, — говорил вырский овощевод Григорий Цапко, — хочет чувствовать себя хозяином в артели, видеть ее всю, знать людей, с которыми строит общее хозяйство. Колхозников Рождествена, Поддубья, Замостья мы знаем, а в Межно, Рыбице, Большеве не бывает никто. Мы не знаем, как работают люди. И они нас не знают. Как же вместе хозяйствовать, преодолевать трудности? Вот у нас ничего и не выходит.
Получалось действительно неважно.
Прежде всего плохо было с урожайностью. Она не только не росла, но из-за плохого руководства хозяйством, нехватки рабочих рук и скверного ухода за посевами год от году падала. Зерновых в 1950 году было
собрано по 12,2 центнера с гектара, а в 1953 году всего по 8,2 центнера. Урожайность картофеля составила в 1953 году всего 72 центнера с гектара, капусты — 93, сена многолетних трав— 11 центнеров. Колхоз по урожайности не только не двигался вперед, а всё больше откатывался назад.
Поголовье крупного рогатого скота за 1950—1953 годы несколько увеличилось, но продуктивность его, вследствие недостатка кормов, неблагоустроенности помещений и плохого ухода за животными, оставалась очень низкой. Годовой удой от коровы едва превышал тысячу литров. Мяса и яиц колхоз почти не продавал — нечего было.
Такая товарность хозяйства обусловила низкую оплату трудодня. Его стоимость падала в отдельные годы до 40 копеек в старых деньгах. Незавидной была и натуральная оплата трудодня. Часть колхозников, в особенности молодежь, бросала насиженные места и уходила в город.
За три-четыре года, предшествовавшие сентябрьскому Пленуму ЦК КПСС (1953 год), население одиннадцати деревень укрупненного колхоза и соответственно число трудоспособных колхозников уменьшилось на целую треть. Положение характеризует следующая таблица:
В 1950 г. В 1953 г.
Всего колхозных дворов .	557	557
Населения (чел.)........... 1473	963
Трудоспособных мужчин	. .	169	99
”	женщин . . . 420	292
Причиной отставания хозяйства было не только его преждевременное укрупнение. Положение в колхозе имени Ленина отражало общее состояние сельского хозяйства страны накануне сентябрьского (1953 г.) Пленума Центрального Комитета партии.
...Председатель Гатчинского райисполкома Павел Семенович Терещенко хорошо знал колхоз имени Ленина, много раз бывал в этой крупнейшей артели района. Да и не обязательно было часто ездить в Рождествено. Оно само ежедневно напоминало о своих бедах и горестях.
Однажды в кабинет Терещенко вбежал взволнованный, не похожий на себя председатель колхоза Але
ксандр Иванович Иванов. Отдышавшись, он неожиданно спокойно, как человек, которому надеяться больше не на что, заявил:
— Делайте со мной что хотите, я роздал колхозникам семенной хлеб. Люди работают, а ничего не получают,— продолжал он, с трудом сдерживая волнение.— Хлеб, сами знаете, осенью сдали под метелку, на трудодень досталось едва по триста граммов Объединение только ухудшило дело. Горе объединили, горе и долги,— мужики так и говорят. Большевские написали жалобу в Москву: «Не желаем работать на данмищенцев». Рож-дественцы говорят: «До объединения мы жили более или менее подходяще, а нынче—беда...» Вчера пришли ко мне женщины с детишками: «Не дадите хлеба, сами на работу не выйдем и мужиков не пустим».
Иванов устало, не торопясь, говорил, и перед глазами председателя райисполкома возникали картины недавней осени. В район прибыл уполномоченный из области. У него директива — заготовить столько-то хлеба. Районные работники убеждали, что нельзя брать в колхозах всё подчистую, ничего не оставив на трудодни, на корм скоту «Понимаю, — отвечал уполномоченный,— но директиву всё же придется выполнить». Разослали уполномоченных по селам и выполнили директиву. Еще хорошо, что Иванов успел засыпать семенной фонд.
Знал Терещенко, что в Рождествене есть всё для того, чтобы люди жили хорошо, сытно и государству давали тысячи тонн продуктов. Что же мешает? Как помочь?
Ответ на эти жгучие вопросы дал сентябрьский Пленум ЦК- Терещенко, как и миллионы советских людей, которых кровно волнуют судьбы деревни, еще и еще читал решения Пленума и доклад Никиты Сергеевича Хрущева. Партия ничего не скрывала от народа. Партия глубоко верила, что нет такой трудности, которую народ не мог бы преодолеть.
Читали документы Пленума и Подрядчиков, и Симирягин, и Вячеславова, — и все они находили в них собственные мысли и чаяния, точно партия, вынося решение, заглянула им в душу.
В решениях Пленума назывались серьезнейшие недостатки: нехватка квалифицированных специалистов в
колхозах, совхозах и МТС, плохое использование техники, излишняя централизация управления сельским хозяйством, сковывавшая инициативу местных работников, нарушения ленинского принципа материальной заинтересованности колхозов и колхозников в увеличении производства сельскохозяйственной продукции, непомерно низкие заготовительные и закупочные цены на сельскохозяйственные продукты.
Партия поставила задачу создания обилия продуктов сельского хозяйства в стране, как важнейшую составную часть коммунистического строительства, и призвала на помощь деревне рабочий класс, советскую интеллигенцию, весь народ.
Как и тысячи советских патриотов, Терещенко попросил послать его на работу непосредственно в село. С сельским хозяйством Павел Семенович был связан давно. Правда, он больше привык к степным просторам Ку-лунды, где рос, ходил в школу и впервые сел на трактор, к многоверстным приобским пашням, на которых работал механиком МТС после окончания техникума. Но чем-то не меньше кулундинской степи, от которой его оторвала война, заворожили его ленинградские поля и перелески. Знал, какими богатствами может обернуться скромная с виду ленинградская земля, если приложить к ней умелые руки и современную технику, использовать благоприятные условия, указанные в решениях Пленума ЦК партии.
Уже тогда, в начале пятидесятых годов, было ясно, по какому пути должно двинуться ленинградское село. Рядом простерся гигантский промышленный город, куда привозили хлеб с Украины, масло из Архангельска и Вологды, картофель из Белоруссии, свинину из Прибалтики, молоко из Пскова и Новгорода. Между тем все эти продукты можно было в избытке производить тут же, в приневской пойме, на гатчинских, лужских, кингисеппских землях.
Ленинградские пашни и луга, перемежающиеся густыми лесами, богатые реками и озерами, самой природой созданы для интенсивного производства картофеля, овощей, трав, злаков, нагула многотысячных стад крупного рогатого скота, свиней, птицы.
Но прекрасные естественные луга заболотились, межлесные пашни год от году зарастали кустарником и бес-
Правление колхоза имени В. И. Ленина. В центре — председатель колхоза П. С. Терещенно.
полезным мелколесьем, кормовые травы отступали под натиском осоки и явора, а на сухих всхолмленных сенокосах надолбами торчали тысячи замшелых валунов, не дававших проходу не только машинам, но и ветхозаветным косам.
Терещенко видел на месте болот культурные пастбища, многоверстные клевера, сенокосы, по которым можно пустить высокопроизводительные машины, картофельные, кукурузные, свекловичные поля.
Даже безнадежные ленинградские топи скрывали золотой клад, хранили веками созревавшие толщи торфа,
тысячи и миллионы тонн почти даровых органических удобрений.
И не только осушенные болота и очищенные от кустов сенокосы сулили новые возможности, большие богатства. Они таились в каждом колхозном поле, на каждом скотном дворе — повсюду. II прежде всего огромные возможности были в людях. Только надо было, как указывала партия, .развязать творческие силы тружеников села, поднять в бой за новую культуру сельского хозяйства.
...Ранней весной 1954 года тридцатитысячника Терещенко избрали председателем колхоза имени Ленина.
Нельзя сказать, что более близкое знакомство с хозяйством доставило ему радость.
Старый скотный двор в Рождествене встретил нового председателя голодным ревом сотен животных.
Заплаканная Мария Чебракова — первоклассная доярка—сердито кричала ему в лицо:
— Уходите, начальнички, приходите, а что толку? Сам небось гладкий, а у коровушек мослы торчат, вот-вот кожу прорвут. Глаза б не глядели на такие порядки. Жаль мне животных, а то бы, как и другие, давно убежала в город.
Дородный, спокойный Терещенко ничего нс ответил доярке, даже чуть-чуть улыбнулся. Но на душе было тяжело. До свежей травы еще добрых два месяца, а силоса и концентратов нет, сено на исходе. Солому п ту приходится покупать.
Рубили в лесу ветки на корм скоту. С большим трудом получали машину-другую дробины, возили ее за 75 километров с пивного завода.
Заколдованный круг: чтобы приобретать корма, требовалось больше продавать молока, а какое же молоко при бескормице!
Терещенко с самого начала знал, что именно здесь, на скотных дворах, решается судьба пригородного хозяйства, вся его экономика. Сюда нужно направить все средства, лучших людей, хороших специалистов, всё хозяйство повернуть липом к животноводству
— Молоко и только молоко спасет нас, молоко и овощи— главное в нашем хозяйстве, — говорил Теосщенко на правлении колхоза. — Ленинград рядом, рынок широчайший, только вози и продавай. Государство создало
нам условия, каких еще никогда не было. Оно платит сейчас за литр молока впятеро, вшестеро больше, за килограмм картофеля в 20—30 раз дороже.
Вся страна заботилась о деревне, о ее нуждах. Весь народ по призыву партии помогал селу. Только за 1954 год промышленность дала сельскому хозяйству 183 тысячи тракторов, 37 тысяч зерновых комбайнов, сотни тысяч других машин. В деревню пришла целая армия квалифицированных специалистов, опытных руководителей. Сельхозартелям открыли широкие государственные кредиты. Был восстановлен принцип материальной заинтересованности колхозников в увеличении производства сельскохозяйственных продуктов, резко повышены цены на них. Колхозам предоставили право самим планировать свое производство, позволившее разумнее использовать местные возможности.
Однако и в новых условиях артели имени Ленина, как и тысячам других, пришлось бы нелегко, если бы партия не предусмотрела еще один, быть может, самый важный и решающий вид помощи селу. Эта помощь заключалась в непосредственном участии рабочего класса в колхозном строительстве, в механизации сельскохозяйственных процессов, в подъеме культуры села.
Константин Филатович Власов плотничает с молодых лет. Он потерял счет сооруженным его руками скотным дворам, конюшням, свинарникам, жилым домам. Да и почти каждый крестьянин умеет возводить незатейливые деревенские постройки. В конце концов, колхозный коровник на 50 голов ничем принципиально не отличался от старого крестьянского хлева, разве только размерами и числом стойл.
Сейчас пришло время строить совершенно другие хозяйственные здания, значительно большие и по объему и по технической оснастке.
Современный железобетонный коровник на 100 200 голов с автоматическими поилками, электрической дойкой, кормокухней, механической транспортировкой кормов и удалением навоза — это промышленное сооружение, которое не под силу самому опытному деревенскому плотнику или каменщику.
Да и где колхозу было взять столько строителей, чтобы в один-два сезона возвести здание стоимостью в старом масштабе цен до миллиона рублей! А таких поме-
Скотный двор в Выре.
щений для многочисленного стада требовалось не одно и не два.
Поздней осенью 1953 года, почти сразу же после Пленума ЦК партии, в Рождествено приехала большая группа руководителей и специалистов ленинградского завода «Электросила» имени С. М. Кирова во главе с директором и секретарем партийного комитета. Это прославленное передовое предприятие взяло шефство над крупнейшим колхозом Гатчинского района.
Изо дня в день в течение ряда лет работали совместно рабочие-шефы и колхозники. И они преобразили облик хозяйства, подвели под него новую, невиданную прежде в селе техническую базу.
В парткоме, в завкоме и в заводоуправлении «Электросилы» дела подшефного колхоза воспринимались как свои собственные. Партийная организация завода не раз обсуждала положение в колхозе на своих собраниях, каждый раз находила новые действенные пути помощи подшефным.
В колхозе работали заводские строители и инженеры-механизаторы, десятки рабочих приезжали в выходные дни и помогали колхозу своим трудом.
Шефы начали с малого — построили парники на сотни рам с железобетонной опалубкой. После этого они
В колхозном птичнине.
сделали 2теплицы, 3 железобетонных, оснащенных всеми техническими новинками коровника общей вместимостью 450 голов, большие овощехранплиша-яровизаторы в Рождествене, Замостье и Рыбице, 3 конюшни, 3 свинарника, 2 птичника, 2 больших помещения для сушки и очистки зерна, бетонные ямы на 4000 тонн силоса.
Рабочие помогли колхозникам вырыть 9 артезианских колодцев, из них два для рождественского водопровода, построили детский сад, колхозную контору, магазин в Новом Поддубье, установили пилорамы.
До этого в хозяйстве колхоза было десятка два электрических моторов. В 1960 году их число превысило сто и общая мощность моторов достигла 700 киловатт.
За шесть лет колхоз с помощью шефов возвел хозяйственных и иных построек на семь миллионов рублей в
старом масштабе цен. Три с половиной миллиона из них колхоз оплатил из собственных неделимых фондов, увеличивавшихся после сентябрьского Пленума из года в год.	•
Электросиловцы стали своими людьми в колхозе. Представители артели со всеми радостями и нуждами приходили на завод за Московской заставой.
Артель имени В. И. Ленина быстро богатела, становилась крепко на ноги. Свою роль в этом сыграло и разукрупнение: в 1954 году излишне громоздкую артель разделили на два самостоятельных хозяйства.
Когда-то, будучи руководителем райисполкома, Терещенко категорически возражал против разукрупнения колхоза имени Ленина, на котором настаивала колхозная партийная организация. Теперь, став председателем артели, он быстро убедился, что хозяйство-гигант из одиннадцати деревень создано искусственно, преждевременно, без учета реальной обстановки. И он сам и колхозные специалисты не успевали бывать в отдельных бригадах, не могли конкретно повседневно руководить ими.
После разукрупнения колхоз имени В. И. Ленина представлял собой компактную группу тесно связанных между собой деревень: Рождествено, Выра, Замостье. Старое и Новое Поддубье. Межно, Рыбица, Большево и Харчевня вошли в другой колхоз — имени С. М. Кирова. Остальные деревни влились в большой птицеводческий совхоз «Заводский», который обосновался в Даймищах.
УЧ6
-
м
СОРЕВНОВАНИЕ
ного исполинских задач решал советский народ, много свершил великих дел, но задача, поставленная в начале 1956 года — меньше чем через три года после сен-
тябрьского Пленума ЦК — от лица партии Н. С. Хрущевым, была одной из труднейших и са-
мых увлекательных.
Страна, еще недавно терпевшая лишения в самом необходимом, в которой лишь за несколько лег до того удалось отменить карточную систему снабжения, поставила себе целью в краткие сроки обогнать по производству
важнейших продуктов питания самую богатую и технически развитую страну капитализма.
На совещании передовиков сельского хозяйства Северо-Западной зоны страны, где Никита Сергеевич Хрущев впервые заявил, что пришла пора перегнать США в производстве масла, молока и мяса, был Л. И. Подрядчиков нз колхоза имени Ленина.
Колхозный бригадир слушал волнующую речь руководителя партии, и в памяти его вставало другое собрание. Происходило оно лет двадцать пять назад на заводе «Красный путиловец», где Подрядчиков в то время работал. На рабочем собрании присутствовал любимец краснопутиловцев, член их партийной организации Сергей Миронович Киров.
В Ленинграде, как и во всей стране, в начале первой пятилетки было не сытно. Прилавки мясных магазинов чаще всего пустовали. А рядом с «Красным путилов-цем», в Ленинградском торговом порту, холодильники ломились от отборной битой птицы, отправлявшейся на экспорт за море. Путиловцы, соседи порта, об этом отлично знали.
Кто-то на собрании сказал:
— Не худо бы нам, Сергей Миронович, гоп курятинки попробовать. Нельзя ли портовых кур, да в нашу потребиловку?
Киров долго беседовал с путиловцами. Он сказал, что если рабочие решат, то куры сейчас же будут переправлены в ленинградские магазины. Но только путиловцы вряд ли на такое пойдут: на золото, выручаемое за птицу, бекон и другие продукты, закупается импортное оборудование, в том числе станки для нового краснопутиловского тракторного цеха.
На том дело и кончилось.
Немалые лишения претерпел народ. Не баловал он себя курятиной и сочными бифштексами. Чаще ограничивался щами с соленой треской и надоевшей «блондинкой»— пшенной кашей. Зато без помощи извне построил заводы и фабрики, целые отрасли промышленности.
Каждый знает: коль строишь новый дом, приходится во многом отказывать себе. А тут строился на «площадке» в одну шестую земной суши социализм.
Лишения не были ни случайными, ни неожиданными.
В. И. Ленин писал в 1921 году:
«...каждая революция влечет за собой огромные жертвы для класса, который ее производит... Диктатура пролетариата в России повлекла за собою такие жертвы, такую нужду и такие лишения для господствующего класса, для пролетариата, каких никогда не знала история...» 1
И в другом месте он сказал: «Мы должны были... нс испугаться самой отчаянной крайности: вытерпим полуголодное и хуже, чем полуголодное, существование, по отстоим, во что бы то пи стало, несмотря на самое неслыханное разорение и отсутствие оборота, отстоим рабоче-крестьянскую власть».1 2
Советские люди не испугались, вытерпели, отстояли народную власть, отстояли завоевания Октября в Великой Отечественной войне.
Постановление партии, принятое на Пленуме ЦК, происходившем в январе 1955 года, «Об увеличении производства продуктов животноводства» основывалось на новых, благоприятных условиях, создавшихся в сельском хозяйстве после сентябрьского Пленума. В стране увеличилось поголовье скота, возросло производство мяса, молока, яиц. Вместе с тем Пленум признал, что уровень развития животноводства не удовлетворяет возросших потребностей населения, что общественное животноводство продолжает оставаться наиболее отстающей отраслью сельского хозяйства.
Январский пленум 1955 года наметил основные пути подъема животноводства: дальнейшее увеличение производства зерна, укрепление кормовой базы, механизация трудоемких работ в животноводстве, развернутое строительство животноводческих помещений и силосных сооружений, усиление руководства сельским хозяйством и партийно-политической работы в деревне.
Принятые партией и государством меры по укрепле нию колхозов и МТС, щедрое оснащение машинами, повышение заготовительных и закупочных цен на продукцию колхозов и другие мероприятия привели к тому, что
1 В. И. Л е и и н Соч , т. 32, стр. 464
2 Там же, стр. 330—331
ia первые три года после сентябрьского Пленума ЦК валовое производство молока в колхозах и совхозах всей страны выросло на 76 процентов и производство животного масла на 45 процентов. Украина дала в 1956 году в два с половиной раза больше молока, чем в 1953 году, Молдавия — в три раза, Воронежская область — в четыре раза.
Улучшилось положение колхозов и в Ленинградской области. Колхоз имени Ленина, который произвел в 1953 году на каждые сто гектаров сельскохозяйственных угодий по 96 центнеров молока, дал в 1955 году на те же сто гектаров по 247 центнеров молока. Втрое больше колхоз продал государству в тот год говядины, вчетверо больше свинины и яиц.
В сельском хозяйстве не бывает так, чтобы успех дела определил какой-либо один, пусть самый решающий, важный фактор. Тут всё взаимозависимо, обусловлено десятками связей.
Зоотехники, экономисты могли бы назвать много причин, приведших к удвоению и утроению производства продуктов животноводства в колхозе имени Ленина, как и во всей стране: больше стало кормов, увеличилось поголовье скота, улучшилась породность, внимательней стал уход за животными, рациональней их питание, в новых коровниках ввели автоматические поилки, электрическую дойку.
Всё же в основе происшедших крутых перемен было главное и решающее условие: творческий труд людей, их воля к победе, их желание лучше служить народу, родине.
Решения партии по сельскому хозяйству вдохновили тружеников села, заставили их поверить в свои силы. В существе партийных решений и лежала забота о людях.
..Мария Георгиевна Чебракова всегда работала хорошо. Она — потомственная доярка, дочь Дарьи Семеновны Шабанькпной, чьи коровы и удои восхищали посетителей ВСХВ еще в довоенные времена.
У Марии золотые руки. Часто бывает так: женщины еще только готовят своих коров к дойке и половины дела не сделали, а Мария уже несет в кладовку последний бидон молока.
— И не торопится будто, — говорила старая доярка
Мария Романовна Васильева, — а всегда быстрей всех справляется и больше надаивает У нас в этом году на корову вышло по 1200 литров, а у ней все две тысячи Видимо, талант у нее особый. У Марии и коровы глаже, чише, веселей наших...
— Будут глаже, — зло замечала Нюта Баранова,— коль фуражир ей больше кормов отпускает.
— Когда это было, ты видела? — вмешалась в разговор единственная тогда на ферме коммунистка Александра Румянцева. — А мы видим, сколько нам, столько и ей дают кормов. Не в этом дело.
— В чем же? — наступала Нюта.
— Работает, стало быть, лучше, — неопределенно отвечала Румянцева.
— Да чем лучшего?- не сдавалась Нюта. — Коровы попались хорошие, вот и всё. Дай мне ее группу — и я столько же надою, а может, еще и побольше.
Слышала или не слышала Чебракова эти разговоры, но когда зимой 1955 года на ферму пригнали молодых коров, приобретенных колхозом, она попросила зоотехника Тамару Николаевну Серебровскую дать ей новую группу.
— Стоит ли? — усомнилась зоотехник. — Лучших коров из пополнения мы отдали на Выру, в новый скотный двор. Остались, я бы сказала — малоперспективные. Не по тебе коровки, Д\ария, прогадаешь.
— Как раз по мне,— возрази та Чебракова. — Хороших любая раздоит, а я вот плохоньких попробую.
— Давайте соревноваться, — предложила она остальным дояркам, но явно имела в виду Нюту. Та сделала вид, что не слышит, отвернулась.
— Я бы посоревновалась с тобой, — вступила в разговор Румянцева, — но только, прямо скажу, неловко, нечестно получится. У меня группа раздоенная, привычная, а тебе со своими заморышами начинать сначала, да еще выйдет ли из них голк?
— Не беда, — решительно махнула рукой Чебракова,— это даже интересней.
— Хорошо, — решила Румянцева и обратилась к остальным дояркам: — Давайте все соревноваться. В конце концов не так уж важно, Мария ли меня позади оставит, я ли ее, важно, чтобы вся ферма больше давала молока.
М. Г. Чебранова.
— Правильно,— поддержала Румянцев} зоотехник.— Я со своей стороны обещаю наладить учет надоев, так что каждая из вас ежедневно будет знать, на каком она месте, сколько надоила и, стало быть, заработала. Заодно могу вас обрадовать. Правление решило отныне за каждый литр молока, надоенный сверх плана, платить доярке дополнительно по нескольку копеек.
Началось соревнование, невольно заставлявшее всех животноводов перенимать лучшее у передовых. Чебракова приходила на ферму раньше всех. Вскоре и все стали приходить рано. У Васильевой в стойлах никогда не оставалось пи соломинки. Она знала, какая корова что любит, и соответственно кормила ее. Глядя
на нес, и подружки стали внимательней изучать своих подопечных. Румянцева распределяла корм так, чтобы больше получали наиболее удойные коровы, и другие-доярки стали дифференцировать рацион. Чебракова перед дойкой не только тщательно обмывала коровье вымя, но и как-то по-особому его массировала, — стали и остальные делать то же.
Первого места к концу зимы добилась Чебракова со своей группой «малоперспективных» коров. Вся рождественская ферма за одну ту зиму увеличила надои в пол тора раза.
Животноводство было главным звеном в подъеме экономики колхоза, но в конечном счете и оно зависело от количества и качества выращиваемых в артели кормов, от урожайности зерновых и силосных культур, овощей, картофеля, трав.
Плодородие — не только природное качество почвы. Самые лучшие почвы перестают плодоносить в условиях хищнического разграбления ее природных сокровищ И наоборот, самая плохая земля становится сказочно щедрой в руках свободного труженика, вооруженного наукой, машинами, любовно, по-хозяйски относящегося к природе.
И председатель Павел Семенович Терещенко, и молодой главный агроном Мария Ивановна Александрова— все колхозники одинаково уважают землю — основу основ сельского хозяйства Правильно чередовали посевы, щедро удобряли поля, то есть ввели научную систему хозяйства. Нельзя всё время брать от земли, ничего не давая ей взамен.
Увеличивалось стадо, усиливалась добыча торфа своими силами Это позволило из года в год наращивать количество вносимых в почву удобрений. Под урожай 1959 года колхозники внесли 14 тысяч тонн торфа в компосте с навозом, под урожай 1960 года — 30 тысяч тонн, почти по 50 тонн на каждый гектар пахоты, а под урожай 1961 года—40 с лишним тысяч тонн
Дополнительная оплата за сверхплановую продукцию послужила стимулом для повышения производительности труда колхозников’ и роста продуктивности всех отраслей хозяйства.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ЦЕЛИНА
о сентябрьского Пленума ЦК партии колхозники целый год работали в полном неведении, сколько получат за свой труд. Выяснялось это лишь глубокой
осенью, после уборки урожая и сдачи государственных поставок. Но и тогда колхозники получали аванс. Окон-
чательно колхоз рассчитывался с ними после подведения полных результатов года.
Сентябрьский Пленум ЦК посоветовал колхозам ввести в практику ежемесячные денежные авансы.
— Рубль, а то и полтинник на трудодень, да еще в самом конце года, конечно, не стимул, — говорил на собрании Л. Подрядчиков. — Денежные выдачи каждый месяц—совсем другое дело. Вот только много ли нам может дать колхоз при нынешнем положении?
— Рубля по три на трудодень, — бросил реплику Терещенко,— а дальше всё будет зависеть от того, как будем работать. Всё от нас зависит — от урожая, от надоев молока.
В следующий месяц колхозники, как и постановили на собрании, получили первый аванс. Это был праздник И не только потому, что получили деньги. Люди почувствовали, что хозяйство сдвинулось с места. У каждого появилась личная заинтересованность.
Из года в год вместе с доходностью хозяйства росли заработки колхозников. С 1954 по 1960 год общий доход артели поднялся с 1110 тысяч рублей до 5740 тысяч рублей в год в старых масштабах цен. Соответственно в 1960 году колхозникам было выдано 2100 тысяч рублей заработной платы, — вдвое больше, чем колхоз получил в 1954 году валового дохода.
Увеличились доходы, богатой стала колхозная касса. Одно только животноводство принесло артели в 1960 году 2215 тысяч рублей прибыли, в пять раз больше, чем в 1953 году.
Доходы были бы еще выше, но весной 1960 года колхоз имени Ленина объединился с артелью имени Кирова, снова принял в свой состав деревни Межно, Больше-во и Рыбицу. Вместе с «пополнением» пришлось принять и его долги: присоединившийся колхоз не был зажиточ-
ным. Одних только текущих расходов было оплачено за бывшую артель имени Кирова 1300 тысяч рублей, в том числе 300 тысяч, которые она задолжала своим колхозникам еще с 1957 года.
На этот раз укрупнение произошло в новых условиях и сказалось на хозяйстве самым благоприятным образом. Именно на бывших кировских землях сейчас общими усилиями поднимается целина, которая становится щедрым источником кормов — главного «сырья» для производства молока и мяса, основой дальнейшего роста колхозных богатств и благосостояния колхозников.
Есть существенная разница между целиной Казахстана и ленинградской. На Востоке земля — тысячеверстные ковыльные степи: паши и сей. Ленинградская новина пряталась под густым кустарником, болотистым лесом, каменной россыпью валунов, лежала под «семью замками», которые непросто было взломать.
...Терещенко и Подрядчиков не торопясь, осторожно обходя глубокие бочаги, брели по заболоченной «Селед-киной ниве». Когда-то здесь и в самом деле колосилась рожь, но даже Подрядчиков не помнил, когда это было. А земля под болотистыми зарослями на версты кругом лежала хорошая, плодородная.
— Топчем ногами золото, — сказал Терещенко,— разве можно дать пропасть такой земле!
— Нельзя-то нельзя, да что сделаешь, — отк икнулся Леонид Иванович. — Помнится, после войны Прялкпи Яков Михайлович — он тогда был председателем сельсовета— уговорил нас взяться за осушку Барской пожни. Всем колхозом трудились, а ничего нс вышло: снова пожня заболотилась. А в ней не сотни гектаров, как здесь или в треугольнике меж Вырой и Рыбицей, а всего каких-нибудь пятнадцать.
— Потому и не вышло, — сказал Терещенко. —- Осушать надо не островки, не кусочки, их всё равно снова зальет, а сразу целые массивы. И не руками; а машинами.
— Это-то понятно, да где их взять?
— Дадут машины, не может быть, чтобы не помогли нам в таком деле.
Терещенко уже увлекся:
— Представляете, Леонид Иванович, какие мы вклю-
Оредеж у роднина К лентун.
11 Зак. К® 782
чим в севооборот земли, если только осушим их, какие тут будут поля, луга, пастбища!
Председатель далеко смотрел. Наступление на болота и заросшие сенокосы, превращение их в большие культурные поля и пастбища, позволяющие широко использовать технику, сулили богатую и надежную кормовую базу для животноводства при наименьших трудовых затратах.
На помощь колхозу пришло государство Осушение и корчевку болот взяли на себя лугомелиоративные отряды. Кроме того, государство, заинтересованное в увеличении посевных площадей, оплатило половину расходов по мелиорации.
Уже к концу 1958 года на территории колхоза было осушено, прорезано каналами, канавами, оснащено водосбросами около 500 гектаров болот. 250 гектаров из них в следующую же весну распахали, засеяли травами, а 50 гектаров — включили в полевой севооборот.
Меняется пейзаж вокруг населенных пунктов колхоза. Земля избавляется от топей и зарослей ольшаника. На осушенной целине расположились долголетние культурные пастбища и богатые сенокосы.
Результаты осушения болот говорят сами за себя: в 1954 году колхоз накосил сена 410 тонн, в 1959 — 1280, а в 1960 году здесь собрали около полутора тысяч тонн одного только клеверного сена. Себестоимость сена, благодаря широкому применению машин и высокой урожайности трав, уменьшилась по сравнению с 1954 годом вдвое.
В ближайший год-два войдут в строй новые массивы, отвоеванные от болот: 120 гектар ное долголетнее пастбище в Большеве, 110 гектаров новых сенокосов в Рыбице, 80 гектаров улучшенных сенокосов в Межно. Тогда проблема грубых кормов для колхозного животноводства будет решена окончательно и надежно.
Твердо, последовательно решалась в колхозе и проблема сочных кормов. Сотни гектаров засевались силосными культурами и кормовыми корнеплодами. В последние годы колхозники стали сеять кукурузу и доказали, что при правильном уходе она отлично растет под Ленинградом.
Пример выращивания кукурузы показали коммунисты.
Это было в начале 1959 года. Весна в тот год развертывалась стремительно. За несколько дней подсохли поля, зазеленели рощи. Густой запах тополевых почек мешался со сладкой горечью только что вылупившегося березового листа. С парников снимали рамы.
В один из таких весенних дней собрались коммунисты Собрание было посвящено одному вопросу: кукурузе.
— Это что же получается, — говорил Симирягин.— Партия, правительство, наука говорят: кукуруза — клад, а мы этот клад затаптываем в землю. Далеко ли от нас до Луги, почему же там она растет? Дело пе в кукурузе, стало быть, а в людях, в нас. Предложение одно: самим научиться растить новую культуру и показать пример другим.
Решение приняли такое: создать кукурузоводческие звенья из коммунистов и комсомольцев, доказать на опыте, что кукуруза растет в ленинградских условиях и что выращивать ее выгодно.
Звеньевыми были назначены: Симирягин и председатель сельского совета М. Д. Барабанов — по Рождест-вену; Терещенко —в Поддубье; Маша Александрова — на Выре.
Еще несколько раз собирались коммунисты, читали литературу по агротехнике новой культуры, слушали беседы Вячеславовой.
В звено Симирягина записались коммунисты Л. Подрядчиков, работники сельпо В Пуриков и Н. Данилов, бухгалтер колхоза В. Моисеев, шофёр Е. Баранов, пенсионер Н. Спиридонов, — всего 11 человек.
Участок за Светлым ручьем в конце улицы Ивана Соколова, предоставленный звену Симирягина, лет десять не удобрялся. В первое же воскресенье коммунисты поехали в совхоз «Заводской» и в три рейса привезли на свой четырехгектарный участок 12 тонн птичьего помета. Кроме того, на поле вывезли больше 20 тонн фекалий и 30 тонн навоза. Навоз компостировали с торфом.
После этой, не очень приятной работы всё остальное показалось легче, хотя дела хватало. Надо учесть, что люди в большинстве выходили на поле вечерами, после рабочего дня.
Сеяли кукурузу 28 мая, когда прогрелась земля, вручную. Всходов ждали, как школьники первого экза
мена. Наконец, проклюнулись нежные стрелки, но их почти не было видно в густых зарослях сурепки н лебеды, далеко опередивших в своем росте кукурузу. Трудно работать на прополке пожилым людям, потом не разогнуть спины. Но не раз и не два пололи коммунисты свое поле, окучивали и подкармливали растения. Вид у кукурузы был будто хороший, крепкип.\ро росла она вначале еле заметно. Уже шла середина июля, а редкий куст достигал в высоту полметра.
Вячеславова, часто приходившая на поле, утешала:
— Не беспокойтесь, наберет силу и еше покажет себя.
И действительно, в августе будто молодой лесок встал на поле. Колыхались на стеблях длинные серебристые султаны, шуршали под ветром большие сочные листья. Огорчало только то, что лесок этот из-за плохой обработки почвы и неравномерно рассеянных удобрений рос неровно. Отдельные стебли достигали двух- и даже трехметровой высоты, а большинство не поднялось и до метра. Оттого и зеленой массы в то лето было получено только по 230 центнеров с гектара.
Летом 1960 года в колхозе было занято под кукурузу 90 гектаров, и она дала на круг уже по 350 центнеров зеленой массы с початками. Удалось заложить на зиму в силосные ямы около четырех тысяч тонн таких кукурузных стеблей.
Бригада Александры Пуриковой в I960 году вырастила на каждом из своих десяти гектаров по 403 центнера кукурузной массы с молочно-восковыми и даже совершенно спелыми початками.
Коммунисты добились своего. Новая культура прочно вошла в севооборот. Сейчас колхозные животноводы не могут себе представить, как они могли в прежние годы кормить и выращивать скот без кукурузного силоса.
Не только по кукурузе, но и по всему растениеводству колхоз достиг значительных успехов. На Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства в 1960 году артель имени В. И. Ленина за высокий уровень растениеводства удостоилась диплома первой степени. Была отмечена выставочным комитетом и награждена медалями группа передовиков колхоза.
МОЛОДЫЕ БРИГАДИРЫ
олыпие задачи, поставленные перед колхозами в решениях сентябрьского Пленума ЦК партии, нельзя было решать без хорошо подготовленных специалистов. Это было ясно всему активу артели.
Шло заседание партбюро.
— Не сегодня, может быть, и не завтра, — говорила Вячеславова, — но если мы всерьез хотим ставить хозяйство на научной основе, добиваться устойчивых урожаев,
давать стране мясо и молоко, то надо иметь специалистов в каждой бригаде и на каждой ферме.
— Но где взять эти десятки агрономов и зоотехников?— задал вопрос Терещенко. — Да и трудно будет
при нынешних наших доходах содержать специалистов. Ведь каждого надо обеспечить квартирой, помочь в обзаведении. И всё равно нет уверенности, что часть их не 5 идет из колхоза.
— Специалистов не обязательно привозить из города. Их надо готовить из числа наших колхозников. Какие прекрасные агрономы получились бы из той же Маши Александровой или Шуры Пуриковой, если бы к их практическим знаниям и любви к земле, да еще специальное образование, — бросил реплику Симирягин.
— Вот вам и ответ, Павел Семенович, — горячо подхватила Вячеславова.
Маша убирала клевер, когда на поле к ней пришла Вячеславова.
— Время не терпит, — сказала она девушке. — Через месяц прием в Пушкинскую школу. Упустите с Шурой время — еще целый год потеряете. Молодежи важен пример, за вами и другие потянутся.
— Очень хочется учиться, но боюсь, Татьяна Васильевна,— призналась Маша. — С семилеткой, да еще вечерней,— и вдруг в Пушкин! Программа там почти вузовская, не справиться мне, да и на экзаменах провалюсь!
— К экзаменам подготовиться поможем. И если не очень хорошо сдашь, учтут практику: восемь лет работаешь в колхозе, мастер высоких урожаев. Решайся, Маша, а то обяжем в партийном порядке.
Вячеславова и Александрова, учительница и ученица, вместе вступили в партию зимой 1951 года. Обоих рекомендовали старейшие коммунисты колхоза — П. A. Сш-мирягин, П. Г. Климова, В. Я. Давыдов.
Пелагея Герасимовна Климова сказала о них в райкоме:
«Была Маша честной пионеркой, хорошей комсомолкой, не запятнает и чести члена партии. Ручаюсь за нее, как за себя О Вячеславовой говорить нечего, за нее говорят урожаи на сортоучастке и еще то, что она вырастила нам таких колхозниц, как Маша и Шура. По делам своим она давно коммунистка».
Маша и Шура стали готовиться к экзаменам. Правление колхоза приняло решение послать девушек в Пушкинскую школу агрономов с условием, что после ее окончания они вернутся в родное село. Колхоз обязался платить будущим студенткам ежемесячно по 200 рублей деньгами и по 25 трудодней. Это была солидная стипендия, но правление было уверено, что девушки ее оправдают...
— Сели мы с Шурой за парту после долгого перерыва в учении, — вспоминает Маша. — Семилетку кончили четыре года назад. Слушаем лекции, будто всё понимаем, а потом всё начисто из головы вылетает. Отвыкли учиться. Конспекты составлять и работать с книгой не умели.
Очень трудно было. Не раз собирались бежать из Пушкина, но стыдно было перед колхозом. Люди нам поверили, а мы вдруг не оправдаем... За первые полгода мы, кажется, ни разу в парк не сходили. Сидели за книгой целыми вечерами, иной раз — ночами. К весне мы уже вместо троек стали получать четверки, иногда даже пятерки. Потом легче стало, да и интерес появился...
Государственные экзамены бывшие звеньевые сдали отлично и весной 1957 года вернулись домой с дипломами младших агрономов.
Шура Пурикова была назначена бригадиром полеводческой бригады в Рождествене. Маша — на Выре. Ее бригада была отстающей в то время.
Стоял конец апреля, днем уже заметно пригревало солнце. Посоветовавшись с овощеводом, Григорием Ку-прияновичем Цапко, большим специалистом своего дела, Л1аша решила приоткрыть парники с капустной расса-166
Бригадир А. И. Пурикова.
jioii, дать растениям подышать холодом, закалиться. Агротехнику овощей Маша знала хорошо, дипломную работу она писала о выращивании их в закрытом грунте.
Вечером, уходя из Выры к себе в Рождествено, молодой агроном забыла проверить, закрыта ли на ночь рассада. Вечер стоял теплый, тихий и не предвещал ничего худого.
Ночью Маша внезапно проснулась. За окном гудела вьюга. Вспомнила об открытых парниковых рамах, вскочила, наскоро оделась и побежала на Выру.
Метель бушевала, ветер яростно бил в лицо. Четыре километра она одолевала три часа и совершенно выбилась из сил.
Уже светало, когда девушка подбежала к вырским парникам. Они были открытыми. Разгребая руками снег, Маша заглянула под одну раму. Рассада, вчера еше коренастая, сочная, стояла будто ошпаренная крутым кипятком, пожухлая, иссиня-бледная, склонив обмороженные нежные листочки до самой земли.
Маша побежала за Григорием Куприяновичем, попутно постучав в окна нескольких ближайших изб.
Собрались у парников человек пять-шесть. Бригадир вместе со всеми закрывала рамы, укутывала их наглухо матами, а сама боялась глаза поднять на людей — до того ей было горько и обидно. «Прибежала же я, — думала она, — ночью за километры, а они живут тут же, рядом. Как же они могли спокойно спать, когда гибнет колхозное добро!»
— Тогда я, — вспоминает Александрова, — поняла, что в колхозном труде все его успехи решает не только машина, агротехника, а прежде всего человек — колхозник, который должен чувствовать себя настоящим хозяином, болеть за дело душой.
И поняла я тогда, что всё, что партия делала и делает для деревни — от предоставленного колхозам права самим планировать хозяйство до передачи техники, — на правлено к одной цели: чтобы члены артели стали полноправными хозяевами.
Мария Ивановна теперь считала себя не только бригадиром, отвечающим за хозяйство, но и ответственной за людей, их настроение и отношение к делу. И пришло время, когда она воочию увидела плоды своей работы по воспитанию колхозников.
Случилась беда: на поля бригады обрушился град такой величины и силы, какой не помнят самые глубокие старики. Точно фронт прошел по посевам. Страшно было смотреть на вырванную с корнем, разлохмаченную капусту, на побитый и вымытый из земли картофель, на голые, обезлиствевшие от жестокого градобоя кустарники и ягодники.
Прибыла комиссия из Гатчины, признала, что урожай уничтожен начисто, и постановила выдать колхозу полную страховку. Казалось бы, всё правильно: стихия,
ничего не поделаешь. Но тут выступила сила крепче любой стихии, сила уверовавшего в себя коллектива.
Того, что происходило в те дни на Выре, в той самой бригаде, где еще недавно равнодушно дали замерзнуть парниковой рассаде, Маша никогда не забудет. На поля вышли стар и млад. С рассвета до вечерних сумерек люди рыхлили землю, выправляли, пересаживали, окучивали, подкармливали каждое растение, готовы были согреть его собственным дыханием.
Павел Семенович Терещенко был в то время в Ленинграде, сдавал зачеты в высшей партийной школе. В райкоме, куда он заехал на обратном пути, ему сообщили о случившемся, показали выводы комиссии. Он готовился увидеть на Выре мертвое царство. Когда приехал, то не поверил собственным глазам: перед ним лежали прекрасные зеленые поля, не менее цветущие, чем в соседних бригадах, которые град обошел стороной.
Терещенко слушал восторженный рассказ Маши о том, как люди спасли поля, п улыбка не сходила с его лица.
•— Вы что, не верите? — обиделась девушка
— Почему же, верю, да и факт, как говорится, налицо,— и Терещенко показал рукой на лежавшие крутом тучные поля. — Но, думаю я, дело тут не только в энтузиазме. Как ты считаешь, Григорий Куприяныч?—обратился Терещенко к присутствовавшему при разговоре Цапко
— А чего думать? Выдали бы нам, скажем, страховку. X что страховка? С хорошего урожая государство втрое больше получит. Люди не захотели ничего терять, видят: вполне можно спасти посевы, вот и бросились на поля
— Вот и я так считаю, дорогая Мария Ивановна,— улыбнулся председатель. — Григорий Куприянович рассудил по-ленински. Наш человек всегда, в любом полезном деле готов проявить энтузиазм, но только энтузиазм будет еще горячей, когда у человека к тому же есть и материальная заинтересованность в своем труде.
Сразу после XXI съезда партии бригада молодого коммуниста Алексея Осипова вступила в соревнование за звание коммунистической. Когда боали обязательства
Бригадир А. И. Осипов.
на первый год семилетки, долго спорили по поводу раннего картофеля.
— Раз другие бригады берутся дать по восемьдесят— девяносто центнеров, — сказала старая колхозница, орденоносец Анна Ивановна Соколова, — то нам меньше ста давать нельзя.
— Правильно, — согласился Алексей Осипов. — Только хватит ли у нас для посева раннего приекуль-ского сорта?
— Хватит, — сказала Соколова, ведавшая тогда хранением семян.
— Можем дать по 120 центнеров с гектара? — спросил бригадир.
Следует отметить, что такого урожая раннего картофеля в Ленинградской области нелегко достигнуть, восемьдесят центнеров — и то здесь считается высоким.
Маша Александрова — она в это время была уже главным агрономом колхоза- и сама усомнилась в названной бригадиром1 цифре, но спорить не стала. Ей вспомнилось звено, которым она сама руководила семь 1ет назад. Люди тогда тоже сомневались и даже подсмеивались над комсомольцами, когда они взялись дать с гектара по 200 центнеров картофеля. Правда, тогда был позднеспелый сорт с хорошо знакомой, проверенной агротехникой и ухаживало звено за картофелем не жалея сил. Но разве бригада Алеши Осипова хуже работает?
Обязательство приняли. 3 августа 1959 года, — Д1аша хорошо помнит этот день,- взвесили выкопанный бригадой картофель. Оказалось, что с каждого гектара собрали по 190 центнеров. В среднем по всему колхозу вырастили в том году раннего картофеля по 110 центнеров на каждом гектаре, достигнув в первый же год семилетки урожайности, намеченной на конец семилетки.
Валентин Федорович Самарин, заменивший па посту секретаря партийной организации ушедшего на пенсию Спмирягина, неоднократно встречался с Александрой Пуриковой еще будучи инструктором райкома. Встречался, беседовал, старался понять, как эта внешне непримечательная молодая женщина добивается лучших результатов по колхозу. И всё же не знал ее по-настоящему, пока не пришлось ему поговорить по душам с Николаем Степановым.
Степанов вернулся в колхоз весной 1960 года после долгого блуждания по разным местам в погоне за легким рублем. Кончилось дело тем, что он попал на скамью подсудимых. Отбыв положенное, он приехал домой и попросил дать ему работу.
Степанов — здоровый мужчина лет тридцати, мог быть хорошим работником на любом участке. Правление решило направить его, поскольку он живет в Рождествене, в бригаду Пуриковой.
Свою деятельность Степанов начал здесь с того, что в первый же день явился в бригаду нетрезвым. Шура и виду не показала, что заметила состояние Степанова. Как всегда быстро распределила работу, а Николая пригласила с собой:
— Покажу тебе наше хозяйство, чтобы знал, что где.
Целый день она водила парня по посевам зерновых и картофеля, клевера и кукурузы, вики и зеленки, рассказывала о порядке работы в бригаде, о севооборотах и планах урожайности, точно отчитываясь перед ним, как перед хозяином, который после долгой отлучки живо интересуется тем, как без него шли дела.
В. Ф Самарин, секретарь колхозной	По ПНЧеГО НарОЧИ-
партийной организации.	ТОГО В ЭТОМ Не было.
Шура так 'знакомит с хозяйством каждого нового члена бригады, чтобы он представлял его всё в целом. Участки бригады разбросаны вокруг всего села, и очень важно, чтобы новый работник знал, что где.
Заодно она знакомила Николая с будущими товарищами по бригаде, хотя большинство их он, местный жи тель, знал с детства.
— Бирцева Ксения Яковлевна, — указывала Шура на старенькую, ловко справлявшуюся с подкормкой картофеля женщину. — Жена покойного бригадира Бирцева. Помнишь его?
— Как же! Я пацаном еще бегал, а они оба уже были в возрасте. Сколько ж ей лет?
— Шестьдесят семь. Пенсию получает, но каждый день выходит в поле. И смотри, как работает! За ней молодая не угонится. Как-то мы молотили вику, так Ксения Яковлевна вызвалась работать на барабане. Сам знаешь, что это такое, а она по полторы нормы давала.
— А вот там подальше, — продолжала бригадир, — Надежда Евдокимовна Данилина. Тоже пенсионерка, ей уже все семьдесят, прабабушка. Даю ей работу полегче. Золотой работник.
Собрание нолхозной партийной организации.
На кукурузном поле Николай встретился с Марией Володиной, Евдокией Ворониной, Лидией Сюрту-ковой.
— Бригадный костяк. Портрет Володиной ты видел на колхозной Доске почета.
К концу дня Николай ног не чувствовал под собой.
— Это сколько же в бригаде посевов? — удивился он.
— Карандаш есть? Вот блокнот, подсчитай сам.
Сели под деревом иа опушке рощи, и Шура стала диктовать:
— Зерновых яровых сто двадцать три гектара, озимых пятьдесят шесть/ Записал? Картофеля сорок три, клевера на сено шестьдесят восемь, клевера на семена пять, клевера на целине шестьдесят, кукурузы десять, вики тринадцать, овса с горохом двенадцать...
Подытожили.
— Получается триста девяносто гектаров, из них шестьдесят под пропашными. Это ж целый колхоз, а не бригада! — удивился Николай.
173
I
— Поддубская бригада еще больше земли обрабатывает,— сказала Пурикова. — Правда, по урожайности мы еще посмотрим, кто кого обгонит.
— Погоди, Александра, сколько же всего в бригаде людей?
— Двадцать.
— И справляются? Это ж по двадцать гектаров на человека!
— Кто же за нас сделает? Работы хватает. Одного картофеля бригада должна дать почти полтысячи тони. Николай прекрасно видел, как далеко двинулся колхоз. Больше всего его удивляла сама Пурикова.
— ...Когда я уезжал из Рождествена, — рассказывал он позже Самарину, — была Шура совсем еще девчонкой, а тут, гляжу, управляется с огромным хозяйством, руководит десятками людей.
— И признаюсь, Валентин Федорович, — продолжал Николай, — устал я в тот день больше, чем если бы без перерыва махал кувалдой. И на душе было нехорошо. Что это, думаю, зависть к девушке, которая далеко обогнала меня — здорового, грамотного мужика? Или жаль лет, что потерял, пока кочевал с места на место?
— Задумался я, одним словом, над своей жизнью,— с иронической усмешкой говорил Николай. — Получилось со мной вроде как с яйцом. Лежало, лежало себе в покое, вдруг его согрели, и в нем начинает расти цыпленок, и выходит оно уже и не яйцо, но еще и не цыпленок,— ни съесть, ни выбросить. Не знаю, как дальше жить...
А Александра Пурикова знает.
— Ничего, справится, — твердо сказала она, когда парторг рассказал ей о разговоре с Николаем. — Раз человек собой недоволен, то это хорошо, значит начинает выздоравливать. Главное, водка его губит. Не может он сразу от нее отвыкнуть. Хоть, вижу, хочет быть человеком, работает с душой.
Через некоторое время бригадир рассказала Самарину об одном маленьком случае. Возили на автомашине с поля картофель. Отрядила Шура, как полагается к пятитонке, шесть человек, в том числе Степанова. Николай поговорил с остальными грузчиками и заявил бригадиру, что справятся вчетвером, а двоих можно послать на другую работу.
Шура рассказывала об этом парторгу со счастливой улыбкой. Что же, это в самом деле большое и радостное событие, когда начинает выздоравливать человек.
Маша и Шура были первыми в Гатчинском районе бригадирами с дипломами агрономов. Сейчас их в районе сотни. И может быть, это одно из самых значительных явлений в ленинградской колхозной деревне.
Давно ли один участковый агроном МТС обслуживал несколько колхозов. Теперь в одной сельхозартели имени Ленина больше десяти бригадиров и заведующих фермами со специальным образованием.
Именно это обстоятельство явилось решающим, когда весной 1960 года снова встал вопрос об объединении колхоза имени В И. Ленина с колхозом имени С. М. Кирова. Это уже был не 1954 год. Теперь стало возможным поставить во главе каждой бригады опытных, знающих людей, дать каждой бригаде необходимую технику и четкую, увлекательную перспективу.
ПАРТИЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
пкогда раньше рождественцы зимой овощей не выращивали. В ленинградских краях и летом помидоры далеко не всегда вызревают.
Теплицу в Рождествене построили
шефы — рабочие завода «Электросила» — в 1955 году, когда колхоз после сентябрьского Пленума ЦК партии
крепче встал на ноги и начал искать новые точки прило
жения своих сил.
Время не терпело. Новенькая теплица уже красовалась тысячами сверкающих стекол на пологом берегу Оредежа. Вложено в нее—ни мало, ни много — четверть миллиона. Не всяком} доверишь такое богатство!
Терещенко предложил принять теплицу Л. И. Под
рядчикову.
— Ну уж нет, Павел Семенович, — решительно запротестовал Подрядчиков, — как хотите, а не буду в свои годы браться за незнакомое дело. Даже не понимаю, как вы могли до такого додуматься!
Ушел он от председателя сердитый, встревоженный.
Сидит бригадир за столом в старой своей избе, под
перев полысевшую голов} большими руками, и никак не может успокоиться.
«Как это можно предложить человеку теплицу, когда он в жизни не работал на закрытом грунте... Нет, председатель, не заманишь ты меня в свою стеклянную клетку, поздновато мне переучиваться».
И другая, совсем уже обидная мысль гложет Леонида Ивановича: «Не для того ли задумали ставить меня на теплицу, чтобы дать почетную отставку из овощеводческой бригады и от колхозного сада? Может, я, перестарок, не ко двору больше? 11 то...»
Рассуждает так сам с собой Леонид Иванович, бередит душу, а тут стук в дверь, и в комнату входят старые друзья — Вячеславова и Симирягин.
Сели за стол.
— Мы тебя пришли поздравить с почетным назначением и насчет люден посоветоваться, — деловито начал Симирягин. — Как-никак первая колхозная теплица в районе, и надо, чтобы всё было как следует.
Подрядчиков побагровел:
— И вы насмешки надо мной строите! Председатель мало меня знает, но с вами-то, Татьяна, уж мы не один пуд соли съели...
Татьяна Васильевна даже руками всплеснула, разволновалась:
— Вы ли это, Леонид Иванович! Кому же еще колхозники могут доверить новое дело, как не опытному бригадиру, члену партии? Не мы, а вы с нами шутите, я так понимаю...
— Ничего вы не понимаете, — с прежней досадой, но уже спокойней продолжал Леонид Иванович. — Не трудностей боюсь, а как бы не погубить доброе начинание. Зачем браться за дело, которого не знаешь? А уж если заново учиться, так оно молодым сподручней, а не мне на седьмом десятке
— Вот, вот, — подхватил Симирягин.—Такая и стоит задача, чтобы сам ты освоил работу в закрытом грунте и молодежь научил. Мы кое с кем из комсомолок беседовали, которые семилетку закончили. Они с радостью. Нравится им, что будут работать в стеклянной красавице, на небывалом деле.
— А кто да кто?— невольно заинтересовался Леонид Иванович.
— Вера Шабалкина, Танюша Смирнова, Люся Хайлова...
— Люська Хайлова!— схватился за голову старик.— Да это же самая что ни на есть в Рождествене легкомысленная голова. II подружки ей вполне под стать...
— Напрасно вы так, — решительно возразила Татьяна Васильевна. — Девушки хорошие. Люся, правда, упрямая, ершистая, зато способная. Из нее большой толк выйдет, если только правильно подойти, заинтересовать.
— Да как ее заинтересуешь, когда у нее в голове одни частушки да танцульки. Она же в жизни работы не нюхала, разве будет она свои нежные пальчики с маникюром пачкать в навозе! Ни боже мой...
— А ты приучи, — сказал парторг. — Сам понимаешь, что надо побольше молодежи привлечь в колхоз. Считай, что это тебе партийное поручение и нельзя тебе его не выполнить...
Много после того разговора воды утекло, но и сейчас Леонид Иванович не может сказать, что было труднее: выращивать в студеные ленинградские зимы огурцы и помидоры или воспитывать из Люси Хайловой и Тани Смирновой настоящих тружениц. Как-то всё это происходило вместе, взаимно переплеталось, а в общем стоило немалых трудов и переживаний.
В первую зиму, когда принялась на стеллажах огуречная рассада, некоторые растения вдруг стали вянуть. Леонид Иванович искал ответа в книжках, переворошил в памяти весь свой многолетний опыт, но никак не мог найти причину. Растения могли заболеть из-за того, что при подкормке забрызгали раствором листья, обожгли их. Но нет, девушки работали аккуратно, да и на листьях не было следов ожога.
Он бережно выдернул два больных кустика и понес к агрономам в лабораторию. Татьяна Васильевна осмотрела их под лупой со всех сторон и руками развела.
— Ничего не понимаю, — сказала она.— Никаких следов болезни. Пойдемте на место, может, там чго найдем.
Еще не дошли они до теплицы, как в воротах их встретила взволнованная Люся. Подвела к стеллажу, раздвинула листочки. На почве, у самого основания корней шевелились махонькие белые червячки И столько их было, что земля казалась живой. Откуда они взялись, да еще в разгаре зимы!
Тепличники и раньше замечали комариков, во множестве летавших по помещению, но не придавали им зна чения. Ничего удивительного, что во влажном помещении с температурой до тридцати градусов водится мошкара. А последствия были неприятные: мошки откладывали яички в землю, из яичек вырастали полчища личинок, нещадно губивших нежную рассаду.
Опудрили растения гексахлораном. Комариков в теплице стало заметно меньше, а личинкам хоть бы что — сколько было, столько и осталось. Тогда по совету Татьяны Васильевны полили почву раствором анабазнн-суль-фата. Личинки стали вылезать из земли, но жили и продолжали свое черное дело.
Вызвали из Ленинграда специалиста-энтомолога. Он удивился, как это червячки еще не успели очистить всю теплицу, поскольку они прожорливей саранчи. Набрал в пробирки образцов и уехал, пообещав сообщить, что делать дальше.
Энтомологу было не к спеху, а Люся не могла без слез смотреть, как мучается и гибнет рассада. Ведь сама ее сажала, лелеяла.
Девушка забыла в эти дни о клубе и танцах. Еще к еще раз травила личинки анабазин-сульфатом, пока не вывела всех до одной.
После того как вызволили рассаду от нашествия комариков, стали огурцы расти как на дрожжах. Не так было много плодов, зато — великаны. Никогда Леонид Иванович, не говоря уже о его помощницах, не видывал таких огурцов. Сорт что ли такой необыкновенный попался или от хорошего ухода, но иные экземпляры достигали четверти метра длины и весили больше килограмма. И листва на кустах разрослась так, что сквозь нее ничего не было видно.
Рады колхозные тепличники, что такую красу вырастили в первый же сезон, и решили других порадовать. Срезал .Леонид Иванович несколько самых богатырских огурцов и повез показать секретарю райкома в Гатчину. Сидел у секретаря в это время известный ленинградский ученый-овощевод Сергей Васильевич Александров.
Увидел ученый огурцы-гиганты, попросил ножик, отрезал всем, кто был в кабинете, по куску огурца и приглашает:
— Ешьте, товарищи, кому зубов и желудка не жаль.
В колхозной теплице.
Попробовали люди, а огурец сухой, жесткий, как выточенный из древесины, и без всякого вкуса.
После на помощь овощеводам пришли приглашенные Вячеславовой большие специалисты по закрытому грунту Варвара Степановна Денисова и Светлана Алексеев на Щукина. Они говорили тепличникам-
Вам огурец нужен, а не ботва. И не переросший, а молодой, сочный. Надо мешать растению без толку тянуться кверху, а наоборот — всё время прижимать его к земле. Пустоцвет, что зря сосет соки, надо прищипывать, удалять. Помните первую заповедь овощевода: будешь обрезку уносить в кармане — урожай повезешь возами, а коль обрезку, как из ваших джунглей, надобно возить возами, то урожай вполне поместится в кармане.
Стали после этого пасынковать, обрезать неплодоносные веточки и пустоцвет Как это делать, Леонид Иванович знал, — дома у него скопилась уже целая библиотека по овощеводству в закрытом грунте, подобранная Вячеславовой, а читатель он внимательный, дотошный.
Однажды утром бригадир показал Люсе Хайловой правила пасынкования помидоров, которые стали выращивать в теплице наряду с огурцами, и ушел по делам в правление. Вернулся часа через два, оглядел помидорные кусты, и ноги у него подкосились: вместе с пасынками Люся у многих растений удалила и плодоносные ветки.
Подошли другие тепличницы, поняли, что Люся наделала, рассердились на нее.
Леонид Иванович вышел из теплицы на мороз. Походил по селу, поразмыслил на холодке и понял: сам виноват, передоверил девушке неведомое ей дело. Помощница молодая, — надо за каждым шагом глаз да глаз.
Вернулся в теплицу, чтобы поговорить с Люсей, успокоить ее, а Таня Смирнова сообщает, что Люся всё бросила, ушла домой и заявила, что в теплице больше работать не хочет.
— Сходи к ней, Танюша, — попросил старик, — позови.
— Плохо вы, дядя Леня, знаете Люсю Не придет...
Поздно вечером Леонид Иванович сам пошел к Люсе. Девушка лежала на узком диване, уткнувшись лицом в подушку.
Старик присел подле на стуле:
— Зря, Людмила, ревешь. Мне плакать бы следовало, да не умею. Твоей вины нет, не нарочно же ты помидоры погубила.
Люся пружиной вскочила с дивана:
— Я в утешителях не нуждаюсь, и напрасно, дядя Леня, берете всё на себя. Я виновата, мне и в ответе быть. Нс вышла из меня тепличница, нанду другую работу, возмещу ущерб, а в теплице ноги моей больше не будет.
Тут Леонида Ивановича взорвало:
— Как так не пойдешь, кто тебе дал такое право? Где ты видела новое дело, чтобы без ошибок? Ты кто такая есть — ленинская комсомолка или хлюпик, что от первой же трудности норовит улизнуть в кусты?
— Дядя Леня, сами подумайте, с какими глазами я явлюсь в теплицу. Я же не только вас, весь колхоз подвела!— Тут Люся заплакала совсем по-девчоночьи, ути рая обильно льющиеся слезы кулаком.
Чем горше плакала девушка, тем светлей станови-
Комсомолка Таня Смирнова, заведующая теплицеи.
лось на душе у старого бригадира. «Вот ты какая, — думал он, — много ль тебе лет, а не прощаешь себе ошибок, не оправдываешься сама перед собой. Выходит, ты настоящий человек».
Не успели в теплице забыть про историю с пасынками, как пришла новая беда. На помидорах появилась бурая пятнистость. Снизу листья покрылись белым налетом, точно их намазали сырой пудрой, а сверху пошли по ним коричневые пятна самых разных оттенков.
Из книжек Леонил Иванович знал, что бывает такая
болезнь, знал и чем лечить бордоской /кидкостью. Знать-то знал, но поздно заметил болезнь, и часть растений так и не удалось спасти.
— Отчего так много болезней у тепличных растений?— как-то спросила бригадира Таня Смирнова, когда они коллективно читали новую брошюру.
— Очень просто, — ответил Леонид Иванович. — На поле, на вольном воздухе растения и холод испытают, и жару, и дождем их обмоет и ветром обдует, они и закаляются. В теплице же мы волей-неволей изнеживаем растения, приучаем к постоянному теплу, к сытной нище. Ничего удивительного, что они, если недоглядеть, поддаются хвори.
Леонид Иванович уже забыл об этом разговоре, как та же Таня однажды, когда они вместе шли домой, вспомнила о нем:
— Вопрос у меня к вам, дядя Леня. Мы вот — я, Люся, Вера — не изнежимся в теплице? Тем более, напрямик скажу, вы нам особо ходу не даете. Всё время за ручку держите, чтобы мы, не дай бог, не споткнулись, носы себе не расквасили. Мы ж без вас шагу ступить не смеем...
В тот раз Леонид Иванович отделался шуткой, а сам крепко задумался: «Девушка дело говори г. Если всё время дитя за руку водить, оно долго ходить не научится».
Усомнился в своем методе обучения, но как его изменить — не знал.
О всех своих сомнениях рассказал он парторгу Петру Андреевичу:
— Видать, плохо я выполняю партийное поручение. Теплицу освоили, доход дает, сад наладили, а девушки всё равно недовольны...
Парторг не стал утешать бригадира:
— И правильно, что недовольны. Кому же интересно постоянно работать по указке. Прямо сказать, Леонид Иванович, вместе мы с тобой погрешили против молодежи, не даем ей настоящего ходу.
— А ты-то, Петр Андреевич, в чем грешен? — искренне удивился Подрядчиков. — Ты им и лекции устраиваешь, и кружки всякие организовал, и вечернюю школу помог создать.
— Всё это верно, а главное мы всё же упустили.
Школа школой, кружки кружками, а по-настоящему человек растет в труде, и чем самостоятельней и ответственней труд, тем лучше растет. Так или нет? Ты хоть себя, молодого, вспомни. То-то же. Много печемся о молодежи, а мало ей доверяем.
— Что же делать?
— Дать им больше самостоятельности, а как — сам решай, ты бригадир, да еще член правления колхоза, тебе и карты в руки.
Вот какую новую задачу задал парторг коммунисту Подрядчикову!
Через некоторое время опять идут бригадир с Таней домой и Леонид Иванович ей говорит:
— Спасибо тебе, Татьяна. То я тебя учил, а теперь ты меня
— Чему это я вас научила? — удивилась девушка.
— Вашего брата растить. Вот, например, ты. Девушка способная, хватит ходить в подручных. С правлением я договорился: поедешь на курсы садоводов, а как их кончишь, отдам из бригады под полное твое руководство колхозный сад А справишься с садом — будем думать о другом деле.
Таня уехала на курсы.
Люся Хайлова меж тем всё больше увлекалась теплицей. Интересно ей, что крутом февральские сугробы, на Оредеже метровый лед, а в теплице овощи в золотом цвету, и вокруг цветков пчелы жужжат, вьются, как, скажи, в июле в чистом поле.
Леонид Иванович сам не верил, что можно заставить пчел работать зимой.
С великой опаской привез он с пасеки закутанный в старое одеяло улей с роем. Вдруг погибнет! Ведь какая это страшная ломка для пчел — выбраться из летки и вместо прохладного весеннего простора и лугового разноцветья оказаться в душной стеклянной клетке!
Однако уже на другое утро, почувствовав тепло и сладкий запах пыльцы, пчелы стали выползать из улья, сделали первый робкий облет и принялись за дело: собирали нектар, переносили нежную пыльцу' с цветка на цветок.
Люся приглядывалась к пчелам и скоро заметила, что им всё же нехорошо: летают вялые, будто сонные, даже жужжат будто жалобно. Донимала их жара. По
няла это Люся потому, что пчелы старались всё больше лететь поверху, поближе к прозрачной крыше, к свежему воздуху. Тогда она стала время от времени открывать форточки в крыше, а чтоб пчелы ненароком не вылетели на мороз, приспособила к форткам марлевые чехлы.
Всё шло хорошо. Грузовики увозили из теплицы в Ленинград укутанные соломой ящики с душистыми огур цами в нежных пупырышках, с налитыми живительным соком помидорами, витаминным луком-пером. Приходи ла весна, и в теплицах выращивалась рассада. Но тут опять случилась неприятность.
Приходит раненько утром в воскресенье к Подрядчикову, — тот только что сел чай пить, — Симирягин и, еще не успев поздороваться, сердито говорит:
— Леонид Иванович, твои вертихвостки опять учудили...
Дело было вот в чем.
Впереди всех на весенних работах шла в тот год бригада из деревни Поддубье. Людп хорошо работали, надо, чтоб и хорошо отдохнули. Решили в субботу послать в Поддубье, где своего клуба нет, рождественски!! самодеятельный коллектив: музыкантов, плясунов, артистов.
В восемь вечера колхозная машина с кружковцами должна была отойти от Дома культуры, чтобы в половине девятого быть на месте.
Пробило восемь, прошло еще десять-пятнадцать минут— Люси Хайловой, клубной прима-балерины, нет п нет.
Художественный руководитель Дома культуры Валентин Виссарионов, рождсственец из демобилизовавшихся моряков, решил ехать без Люси:
— После с ней по душам поговорим, а ждать больше нельзя, из Поддубья уже звонили.
Вера Шабалкина просила еще повременить.
— С минуты на минуту будет, ручаюсь, — уверяла она. — Люся предупредила, что немного задержится, но обязательно придет. Какое выступление без нее, мы же с ней в паре танцуем!
Люся в ту субботу поздно задержалась в теплице — землю меняла на стеллажах, вся перепачкалась и решила перед концертом хорошенько помыться. Но Вера по-
Колхозная самодеятельность
стеснялась почему-то сказать Виссарионову, что подруга в бане.
Запыхавшаяся Люся прибежала к Дому культуры, когда машина уже ушла. Она вернулась домой за велосипедом и только выскочила на шоссе—навстречу ей Вера Шабалкина.
— Пошли домой, концерт не состоится, — заявила она Люсе, — Виссарионов отменил.
— Как отменил? Там же люди ждут!
— Это ты у него спроси. Уговаривала его— ни в какую. Раз, говорю, Люсю не подождали, то и мне в Поддубье делать нечего. Он рассердился, остановил машину посреди пути, и я сошла. Только подхожу к Рождестве-ну, и остальные ребята на машине возвращаются.
Концерт в тот вечер не состоялся.
— Что будем делать? — спросил Симирягин, закончив рассказ. — Срам! Ни за что ни про что обидели хороших людей...
— Что делать,—ответил Леонид Иванович, решительно отодвигая недопитый чан, — день выходной, давай прогуляемся с тобой до поддубцев, поклонимся им
низко да прощенья попросим. А в следующую субботу надо им настоящий вечер устроить, тут уж я сам поеду со своими балеринами...
Вышли Леонид Иванович с Симирягнным на большую дорогу и не спеша, по-стариковски, направились в Поддубье. Не прошли и полпути, как навстречу им оживленные, раскрасневшиеся, катят на велосипедах подружки— Люся и Вера. Они ехали из Поддубья, где договорились, что вчерашний концерт состоится сегодня вечером, ровно в восемь.
Сказали об этом девушки старикам, вскочили на велосипеды и укатили.
Подрядчиков и Симирягин долго смотрели вслед быстро удалявшимся комсомолкам и молчали.
С весны 1960 года теплицей, дающей колхозу до пятидесяти тысяч годового дохода, заведует Таня Смирнова. Люся, окончившая вечернюю десятилетку, учится в одном из ленинградских техникумов, скоро тоже вернется домой.
КОЛХОЗНЫЙ ИНЖЕНЕР
аряд-летучку, на которой бригадиры получали задание на день, в колхозе называли утренней физзарядкой.
До физических «упражнений» дело, конечно, не доходило, но горячий темпе
рамент бойких и острых на язык рождественцев прояв-
лялся на летучке в полную силу.
Ни разу Самарин не слыхал, чтобы какой-либо бригадир возражал против полученного задания, каким бы трудным оно ни было. Споры шли главным образом из-за машин. Каждый бригадир стремился получить на свои поля лишний трактор или грузовик, потому что машины гарантировали успех любого дела, а стало быть, и ведущее место в соревновании.
Только два человека не принимали видимого участия в горячих утренних дебатах: председатель Павел Семенович Терещенко и колхозный инженер Роза Николаевна Баранова. Они внимательно выслушивали все претензии и доводы, одобрительно покачивали головами, будто целиком соглашались с выступающими, и как только ча-
Р. Н. Баранова, колхозный инженер.
сы показывали 7.30, объявляли окончательное решение: — В Поддубье — ДТ-54 и два ЗИЛа, Пуриковой —
У-2 и трехтонку, Осипову — ХТЗ и пятитонку, на Выру...
Бригадиры выслушивали разнарядку и, точно не было между ними никаких споров и ревнивых нападок, весело перекликаясь и подшучивая друг над другом, разъезжались по своим бригадам.
Секретарь партийной организации вышел однажды с совещания вместе с особо волновавшейся в то утро на «летучке» Шурой Пуриковой.
Шуру, как показалось еще только начинавшему работать в колхозе Самарину, всерьез обидели. В бригаде
вывозили картофель, одновременно пахали зябь п закладывали последний силос. И требовала Шура самый минимум — два трактора и две пятитонки, а дали ей один У-2 и одну автомашину. Он заранее представлял себе, с какой горечью объявит об этом Шура членам своей бригады. Что говорить, Валентин Федорович всей душой начинал болеть за рождественскую бригаду с ее замечательными женщинами и умницей-бригадиром. Emj очень хотелось утешить девушку:
— Нс стоит обижаться, Александра Васильевна. День на день не приходится. Тяжело, конечно, но что поделаешь!
Шура глянула на него с недоумением:
— Вы собственно о чем? На кого это я должна обижаться?
— Да как же, столько дел, а вам — один трактор п одну трехтонку.
Шура посмотрела на парторга и от души расхохоталась.
Тут уж пришла очередь Самарина недоумевать.
Шура сказала:
— Правильно дали. Разве их обманешь!
— Почему же Леле Лопатиной в Поддубье дали два ЗИЛа?
— Очень просто. Ей картошку возить чуть не за десять километров, а мне-—за два. Пока она сделает одну ходку, я — четыре, а то и все пять.
— А силос! — не сдавался секретарь. — Вообще не понимаю, на летучке кричали, что, если не дадут вам две пятитонки, — картошка пропадет, ботва перепреет и вообще небо на землю свалится, а дали трехтонку и вы, вижу, рады-радехонькн.
— Не совсем довольна, но сколько бы я сейчас ни размахивала руками — всё равно без толку. Кроме того, мы же отлично понимаем, что Терещенко и Баранова рады бы каждому бригадиру дать столько машин, сколько ему требуется, да где возьмешь, раз их не хватает!
Шура попрощалась, свернула с шоссе к конюшне — к месту сбора своей бригады, а Самарин направился на Выру к инженеру Барановой.
Любитель Джека Лондона, Терещенко называл Розу Николаевну маленькой хозяйкой большого дома. У этой женщины с мягкой улыбкой и крепкой волей действи
тельно большой дом. Лондоновской .хозяйке такой и не снился.
Хозяйство Розы Николаевны называется «машинный двор». Он расположился неподалеку от Киевского шоссе, там, где от большой дороги отходит проселок на Выру.
Большая огороженная площадь с мастерскими, гаражами, навесами разделена на две зоны: тракторную и автомобильную. Всё сделано с запасом, «на вырост», потому что сегодня здесь двадцать тракторов, двадцать две автомашины и около двухсот различных сельскохозяйственных машин, а завтра их, без всякого сомнения, будет вдвое, а может, и втрое больше.
Роза Николаевна рассказывала новому парторгу:
— Пахота, междурядная обработка, посев зерновых и посадка овощей у нас уже с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года механизированы полностью. Морковь— и ту сеем тракторными сеялками. Механизирована в известной степени и самая трудоемкая работа — уборка сена, имеющая для нас, животноводческого в основе своей хозяйства, особое значение. Казалось бы, всё хорошо, десятки трудоемких процессов выполняются машинами. На самом деле многое еще можно и необходимо механизировать. Что ни день, всё острее чувствуем нехватку самых различных механизмов.
Возьмем, к примеру, картофель. Почву под него под-' готовляем машинами, садим частично машиной, междурядье обрабатываем машиной, а самый трудный процесс, венчающий всё дело, — уборку производим руками. Это при наших-то масштабах, когда картофеля выращивают тысячи тонн! Помимо всего, ручные процессы отражаются на себестоимости продукции, которую мы обязаны, как это справедливо от нас требуют, постоянно снижать.
Нам нужны навозоразбрасыватели, автопогрузчики, автокраны, грейдер, бульдозер, экскаватор, — и я не уверена, что в ходе дела нам не понадобятся еще и другие специальные механизмы. Мы их, конечно, получим, об этом заботится государство, а пока стараемся лучше, маневренней использовать то, что есть...
Баранова не удовлетворена нынешними масштабами колхозного машинного парка. И всё же парторга не покидало радостное чувство, когда он знакомился с ма
шинным двором и его хозяйкой. Такому двору могла бы позавидовать в недавние времена хорошая МТС. Здесь в аккуратнейшем, заводском порядке стоят десятки прекрасных мощных машин, есть всё, что требуется для их содержания в постоянной рабочей готовности: токарномеханический цех, электроцех с испытательным стендом, котельная, кузница, даже автоматическая бензоколонка.
И самое примечательное, что это почти заводское, вполне современное техническое оборудование отлично освоено колхозниками: шофёрами, трактористами, автослесарями и кузнецами, электриками и станочниками.
Николай Никулин знает свой трактор, по словам далеко не щедрой на похвалы Розы Николаевны, как если бы он сам его сконструировал и строил. Бригадир трактористов Рейно Тюккюляйнен не только пер.воклассный водитель и хороший организатор, но и превосходный слесарь-изобретатель. В артели работают опытные колхозники-механизаторы Георгий Гамберов, Александр Картель и многие другие.
Рождественским «Левшой» слыл Михаил Скоростин-ский. Металл подчинялся ему беспрекословно. «Хитрый слесарь», как его называли в селе, с одинаково тонким умением и изобретательностью чинил часы и сложные молотилки, многолемешные плуги и швейные машины.
Умирая, престарелый колхозный механик завещал самое большое богатство, которым обладал — накоплен ный за долгие годы и любовно сохраняемый личный инструмент, — своему лучшему ученику Владимиру Александрову, брату главного агронома Марии Александровой. Для Володи это была эстафета, которую надо с честью нести дальше.
Владимир Александров, как и его покойный учитель, умеет делать всё. Он и слесарь, и кузнец, и сварщик, и печник, и клепальщик, и жестянщик. Но прежде всего он врожденный механизатор, рационализатор, любитель всего нового.
В колхозе Володя отвечает за исправность отопительного инвентаря и водопровода и за своевременный ремонт сельскохозяйственных машин: плугов, сеялок, копалок. Работы много, и казалось бы, какое ему дело до изобретенного в совхозе имени Тельмана подъемника моркови! Но только он прослышал о подъемнике, как потерял покой.
В. И. Александров, слесарь-механик.
Тот, кому приходилось когда-либо убирать морковь, да еще в условиях холодной и мокрой ленинградской осени, знает, какой это тяжелый и непроизводительный труд.
Бригада коммуниста Василия Михайловича Евстигнеева вырастила в 1960 году моркови по 32 тонны на гектаре. Пусть каждая морковка весит даже сто граммов — на самом деле она в среднем весит поменьше, — это значит, что на гектаре морковок 320 тысяч, и каждую нужно руками выдернуть пз раскисшей от осенних дождей грядки, каждой кланяться в пояс. Много ли уберешь
вручную за день? А не уберешь вовремя, ударят морозы и морковь вместо стола ленинградского рабочего пойдет в кормушки на свинарник, а то и вовсе пропадет.
С помощью механического подъемника, сделанного Александровым по образцу тельмановского, процесс уборки моркови ускорился в десять раз.
После того Володя вместе с товарищами из колхозного машинного двора соорудил целый хитроумный морковный агрегат: прицепленный к трактору, агрегат пашет, боронит, делает грядки, засевает их и снова боронит засеянное поле. Трудоемкая культура получила полную механизацию.
Владимиру Александрову принадлежит идея приспособления для подкормки клеверов, которых в колхозе сотни гектаров. Ранним весенним утром по полю быстро двигается маленький трактор. Он тянет за собой небольшой прицепикс минеральным удобрением. Удобрения сыплются в бункер, падают на заслонку с вращающейся тарелкой и разбрасываются аккуратным ровным слоем. Быстро и хорошо, а главное — сберегаются сотни трудодней.
В июле 1960 года Александров вслед за знатным бригадиром трактористов Рейно Тюккюляйненом вступил в партию.
В мастерской Самарии долго наблюдал за работой Александрова. Сам по профессии механик, парторг мог по достоинству оценить труд молодого коммуниста. Вот Владимир изготовляет какую-то сложную деталь для трактора. От слесарного верстака он переходит к токарному станку, от токарного — к фрезерному и сверлильному. Уверенно чувствует он себя за тисками и за электросварочным аппаратом. Самарин смотрел на него и думал о том, как безграничны возможности человека, овладевшего механизмами.
В колхозе имени Лепина к началу 1961 года было двадцать трактористов, около тридцати шоферов, до двух десятков квалифицированных слесарей и станочников— около семидесяти человек, тесно связанных с техникой, в одном колхозе! В это число не входят специалисты из местных жителей, вчерашние крестьяне, обслуживающие электростанцию и высоковольтную сеть.
Сельскохозяйственное производство становится машинным, село по применению техники догоняет индустриальный город.
Л скромная женщина с высшим техническим образованием — колхозный инженер Баранова! У нее простая и замечательная биография, каких в нашей стране тысячи и миллионы. Рабочая девушка стана высококвалифицированным специалистом и опытным организатором сложного производства.
В военное время, когда будущий муж Розы Николаевны Женя Баранов сел на трактор, чтобы вспахать поле рождественского сортоучастка, пятнадцатилетняя Роза, закончив семилетку, работала плугарем на полях деревни Святогорка под Новосибирском, куда в войну эвакуировалась с матерью из Подпорожья Ленинградской области.
Трехлемешный плуг тащил отчаянно дымивший и пыхтевший слабосильный газогенераторный ЧТЗ, но девочка была покорена им, ей он казался могучим великаном, а сидевший за его штурвалом старик тракторист — волшебником из сказки.
Увлечение техникой привело ее в школу ФЗО в Ма-риинске, Новосибирской области, которую закончила с •отличием. Из школы Роза вышла слесарем пятого разряда и поступила в электроцех небольшого завода, выпускавшего патроны для фронта.
После трудного рабочего дня на заводе Роза еще находила в себе силы, сбросив спецовку, бежать в вечернюю школу. Вряд ли она выдержала бы ежедневную четырнадцатичасовую нагрузку, если бы не мысль об отце, которому — она знала — еще трудней было на фронте, и не моральная поддержка старого мастера Петра Ивановича Благовещенского, заботившегося о девушке, как о дочери. Частенько он вручал ей дополнительные талоны на завтраки и обеды, награду за хорошую работу. Роза Николаевна до сих пор не уверена, что мастер не отдавал ей собственных талонов.
Она привыкла к заводу, к старому мастеру, к подругам по школе, где закончила восьмой и девятый классы. И всё-таки тянуло в родные ленинградские места, к отцу. Узнав из письма, что часть, где служил отец, находится на переформировании на юге, она бросила всё и пустилась в фантастическое по тем временам путешествие.
Только чудом можно назвать то, что в тогдашней военной сумятице она всё-таки нашла отца. Да и не нашла
13 Зак. № 782
193
бы, если б и тут ей не помогли добрые советские люд!^^ День Победы она встретила с отцом. Вскоре к ним приС*7 ехала и мать.
Осенью 1945 года Роза поступила в десятый класс вечерней школы. Через несколько месяцев отца перевели в другой город. Ехать с семьей значило бросить школу, потерять год. Роза решила остаться на старом месте.
Осталась одна в чужом городе. Однажды с ней случилось то, что в то время было подлинной трагедией: она потеряла продовольственные карточки. Писать отцу и матери, тревожить их? Опа знала, что они и сами живут , несытно.
Килограмм хлеба на мелитопольском базаре в то засушливое послевоенное лето стоил недешево, покупать его могли далеко не все. Роза как-то перебивалась, но ходила в школу. Должно быть, в те дни и получил первую закалку ее характер.
К семье Роза добиралась с аттестатом зрелости, но без билета, «зайцем». Не было денег.
Дома она пожила недолго. Несмотря на уговоры матери, Роза вскоре пустилась в новое путешествие — на этот раз в Ленинград, в институт механизации сельского хозяйства, о котором мечтала еще работая прицепщицей.
От помощи домашних она решительно отказалась: им самим было нелегко. Жила на стипендию. Училась девушка хорошо, по некоторым дисциплинам даже отлично.
В 1952 году Роза Николаевна с дипломом инженера-механика пришла в Сиверскую МТС. Ен поручили механизацию животноводческих ферм в колхозах: проектирование и монтаж подвесных дорог, водоснабжения, автоматических поилок, доильных аппаратов, отопительных систем парников. Работала молодой инженер с увлечением. Директор МТС шутливо говорил, что в ней энергии не меньше, чем в рождественской гидростанции.
Под опекой Розы Николаевны было несколько колхозов. Зимой на лыжах, летом на велосипеде объезжала она свои фермы. Ее ждали всюду, Роза же больше всего любила бывать в колхозе имени В. И. Ленина. В 1953 году она переехала к мужу, в Рождествено, а в 1957, когда технику продали сельхозартелям, приняла предложенную ей должность колхозного инженера.
Одна из мастерских машинного двэра.
Роза Николаевна познакомила Самарина со своими малышами — Шуриком, Сережей и Светланой. Старше м\ —шесть, Свете — три. Веселые, раскрасневшиеся, они возвращались из колхозного детского сада домой и зашли в правление за мамон.
В последние годы механизация всё глубже проникает не тотько в полеводство, но и в животноводство. В 1960 году на вырской молочнотоварной ферме колхоза появилась первая «елочка». Это сложный электродоильный агрегат, выдаивающий за два — два с половиной часа две сотни коров.
Животные в определенное время сами приходят в «елочку» — одно за другим — и, отдав молоко, спешат к своим стойлам, где — они это уже знают — их ожидает хороший корм.
Два человека выдаивают двести коров. Работает машина. Бывший тракторист Даунер и доярка Игнатьева только управляют ею. Да и многое на ферме уже механизировано. Скошенный и заскирдованный машинами
13* Зак. № 782
195
клевер подается к кормушкам по подвесной дороге, сочные корма тоже обрабатываются и транспортируются к, стойлам при помощи механизмов.
Как тут не вспомнить «Четверть лошади» Глеба Успенского, страшный рассказ об Авдее и Авдотье, которые восполняли отсутствие в хозяйстве тягла собствен ной силой. А ведь было безлошадных крестьян в Рос сии миллионы!
«Человекодроби» с душевной болью называл писа тель своих героев. И как же было «человекодробям» ра ботать на земле — пахать, бороновать, убирать сено — без тягла! И пахали, бороновали, тащили соху и четырехпудовые вороха сена на себе, калечились, — а все равно жили впроголодь, в безнадежном мраке и вечной тревоге за завтрашний день.
И вот молодая женщина-инженер, может быть, внучка той самой Авдотьи, распоряжается многими тысячами механических «лошадиных сил», способных в несколько дней вспахать и забороновать многие сотни гектаров, пе ревезти в один день хоть за сто километров тысячи п\ дов хлеба, овощей, сена
Колхоз имени Ленина имел к началу 1961 года сорок две машины, общей мощностью 2350 лошадиных сил и 170 коней-тяжеловозов. Надо прибавить к машинам 102 электромотора, работающих на разных участках колхоза, двигающих лесопилки, кормообрабатывающие агрегаты, «елочки», — еще 700 киловатт, или в переводе — 980 лошадиных сил. Получается, что в среднем на каждый колхозный двор приходится больше чем по десяти лошадиных сил. Правда, немало и сейчас в сельском хозяйстве тяжелых работ, где пока не обойтись без человеческих рук. Но машинами выполняется абсолютное большинство работ: машина пашет, боронит, сеет, культивирует; машина косит, собирает и укладывает сено в стога; машина приготовляет корма для животных, пилит лес, доит коров, качает воду, сепарирует молоко, перевозит тысячи тонн разнообразных грузов.
Колхозники особенно остро почувствовали дальновидность нашей партии и Советского правительства, когда им передали технику. Никакая МТС не могла бы так по-хозяйски использовать машины, как колхоз. Не толь-196
ко автомашины, но и тракторы работают в артели круг--улый год. Летом они на полевых работах, зимой — возяг лес, торф, навоз. В 1960 году тракторы в колхозе работали в два с четвертью раза производительнее, чем в 1958 году, когда ими владела МТС.
ДВА КОЛОСА
уществует непререкаемая логика: разумней подводить копя к колодцу, чем тащить колодец к коню.
Людям казалось, что Григорий Ку-приянович Цапко — звеньевой-овощевод
Вырской бригады — нарушает эту вековечную мудрость.
— Чем возить под каждый гектар капусты двести тонн торфа, не проще ли прямо сажать рассаду на болоте? — подшучивали над звеньевым.
— Можно и на торфянике растить капусту, — отвечал Григорий Куприяновпч, — если внести в каждый его гектар тысяч по пять тонн доброй землицы. Выходит, выгодней всё же возить торф.
— Но зачем так много? Двадцать, даже сорок тонн
куда ни шло, но двести!
— А потому, — объяснил старый овощевод, — что ис-
тощенную почву надо сразу накормить вдосталь и даже с запасцем, а не каждый год давать ей по чайной ложке.
— Но ведь никогда столько не вносили?
— Эва, — спокойно отвечал звеньевой, — люди и на Луну никогда не летали, а не сегодня-завтра, гляди, по
летят.
В 22-гектарное истощенное поле весной 1956 года внесли около пяти тысяч тонн торфа. Неслыханное до того количество! Зато в последующие пять лет поле не получило больше ни грамма органических удобрений, только минеральную подкормку; а получило звено Цапко с каждого гектара следующее богатство:
в 1956 году — по 300 центнеров капусты:
в 1957 — по 27 центнеров пшеницы;
в 1958 — по шесть с половиной тонн клеверного сена;
в 1959 — по пять тонн клеверов второго года пользования;
в 1960 — по 280 центнеров картофеля.
Цапко утверждает, что участок можно не удобрять еще два года и он всё равно даст полуторные и двойные урожаи.
На топ же Выре бригадир Евстигнеев одним из первых в районе заменил ручную прополку моркови двукратным опрыскиванием посевов керосином. Керосин убивает сорняки, не принося никакого вреда сидящим в земзе не взошедшим еще культурным растениям.
Опыты Цапко и Евстигнеева могли не оправдать надежд. Не в этом дело. Важно подчеркнуть творческую атмосферу, царящую в колхозе. Люди думают, ищут новых путей в своем груде, не боятся сопряженного со всяким новшеством риска.
К. А. Тимирязев говорил, что тот, кто сумел бы вырастить два колоса там, где прежде рос один, две былинки травы, где росла одна, заслужил бы благодарность всего человечества. А в посзеднпе годы в колхозе уже выращивают по два и даже по три колоса там, где еще до войны рос один, снимают двойные против прежних урожаи картофеля, овощей, многолетних трав.
Старики вспоминают, что урожай ржи, овса, ячменя сам-нять, то есть 6—7 центнеров, считался в доколхоз-ном Рождествене вполне нормальным, даже хорошим. В иные годы земля и семян не возвращала. А вот данные об урожайности различных культур на полях рождественского сортоучастка с 1955 по 1960 год: среднегодовой урожай озимой ржи составил за эти годы 19,7 центнера с гектара, озимой пшеницы—19,9, яровой пшеницы — 19, овса- 26.6, ячменя 27 центнеров.
Колхоз имени В 1Е Ленина со всех посевов получил в неблагоприятном 1960 году в среднем с каждого из 324 гектаров зерновых по 15,2 центнера (почти по его пудов!). Пусть не три, как па сортоучастке, а все же два с лишним колоса получили вместо доколхо.зного одного.
Когда великий ученый говорил, что люди, которые добьются удвоения урожая, заслужат благодарность человечества, он имел в виду огромную трудность этой задачи. «Нигде, быть может, ни в какой другой деятельности,— писал Тимирязев, -»не требуется взвешивать столько условий успеха, нигде не требуется таких многосторонних сведений, нигде увлечение односторонней точкой зрения не может привести к такой крупной неудаче, как в земледелии». Урожайность зависит ог десятков ус
ловий: географической широты, климата, структуры почвы, сроков сева, ухода, сортности, доброкачественности семян и многих других.
Начнем с последнего, с сортности семян. Один и тот же сорт пшеницы, высеянный на Украине п на Северо-Западе РСФСР, даже при всех прочих равных условиях, дает различный урожай. Больше того. Разный урожай дает один и тот же сорт, выращиваемый в разных райо нах одной области.
За двадцать два года своего существования рождественский сортоучасток испытал 336 сортов 21 культуры, то есть проделал свыше 7000 опытов. Испытание каждо го сорта производилось обычно шестикратно, в течение ряда лет Поистине огромный труд!
Год за годом шли поиски наиболее приспособленных к условиям запада Ленинградской области и высокоурожайных сортов. Семена их сортоучасток передавал колхозу для посевов и продажи другим хозяйствам.
Всего государство районировало, то есть узаконило для массовых посевов на полях области, двенадцать сортов десяти культур, предложенных Рождественским сор тоучастком. Это много!
Колхоз имени В. И Ленина уже с 1948 года полностью перешел на сортовые посевы зерновых и произвел за это время многие тысячи тонн драгоценных семян. Только за 1959 год колхоз сдал государству свыше шестисот центнеров сортового зерна.
В западных районах Ленинградской области: Всеволожском, Гатчинском, Лужском, Орсдежском, Осьмин ском и Сланневском, обслуживаемых Рождественским государственным участком, сортовые посевы занимали в 1960 году по озимой ржи — 83 процента, по озимой пшенице — 88 процентов и по яровой пшенице 80 процентов всех площадей, занятых под эти культуры.
Весь запад области выращивает испытанные в течение многих лет сортоучастком высокоурожайные культуры: овес Орел, горох .Масличный и Грептукап, кормовой горох Спартанец, дающий обильную зеленую массу и крупное зерно, кукурузу Стерлинг, ячмень Винер, клевер Скворицкин, тимофеевку Ленинградскую, отличные сорта озимой пшеницы. Никто точно не подсчитал, но можно смело сказать, что благодаря посевам новых, рекомендованных участком сортов зерновых область полу
чила миллионы пудов дополнительного урожая хлебов, кормовых злаков и трав.
Многолетний опыт коллектива сортоучастка показал, что определенной системой землепользования, удобрений, подбором лучших сортов растений можно и на небогатых ленинградских супесках, суглинках и подзолах добиваться высоких и устойчивых урожаев.
...Летом 1960 года Т. В. Вячеславовой минуло пять десят лет. Незадолго до этого правительство присвоило талантливому специалисту и неутомимой труженице и общественнице звание заслуженного агронома республики
Общественность района собиралась чествовать юбиляра. Уже и гостей позвали, и стулья расставили в Доме культуры, и Терещенко, говорят, подготовил большую речь о заслуженном агрономе, а юбилей не состоялся. Татьяна Васильевна в самый день торжества категорически отказалась в нем участвовать и на весь день ушла в поле Дело в том, что за день до этого прошел сильный ливень и опытное поле отличной пшеницы, на которую она возлагала большие надежды, полегло. Татьяна Васильевна не могла этого простить ни себе, ни руководителям колхоза.
Участок, засеянный Приекульской 481, был гордостью Татьяны Васильевны За четыре года, в течение которых пшеница испытывалась, урожай ее составил в среднем 27 с половиной центнеров с гектара.
Лето 1960 года было пятым и должно было окончательно утвердить за новым сортом достойное место в наборе сортов. Так и было бы. В Рождествене еще не видели такой пшеницы. Она стояла плотной полутораметровой стеной, низко наклонив тяжелые колосья.
Что таить, в глубине души Татьяна Васильевна считала, что это поле — лучший подарок к ее пятидесятилетию.
Озимую пшеницу под Ленинградом начали сеять лет двадцать пять — тридцать назад по совету Сергея Мироновича Кирова. Раньше здесь пшеницу не выращивали. Эту ценную культуру подстерегают на ленинградской земле бесконечные опасности. Уже в сентябре начинаются заморозки, и озимце уходят под снег, не успев укорениться и окрепнуть. Ледяная корка, застой осенних и весенних вод, крутая смена температуры от оттепели до
Уборна пшеницы. Здесь было болото.
тридцатиградусных морозов вызывают изреживание посевов. Зимовка на талой почве под плотным снежным покровом, закупоривающим доступ воздуха к растениям, порождает ранней весной снежную плесень.
Если озимые благополучно пережили осень, зиму и весну, то летом их ждут новые опасности. Излишняя влага, которой богата Ленинградская область, вызывает полегание посевов, прорастание зерна и, как следствие, большие потери урожая.
Люди всё-таки не сдались. Поиски лучшего для местных условий сорта озимой пшеницы сочетались с применением различных удобрений и подкормок, разных сроков сева и предшественников. Лучшими были сорта ППГ-599 и Боровичская. Но их превзошла Приекуль-ская. Ее 160-пудовая среднегодовая урожайность означала, что пшеница в Ленинградской области может расти не хуже, чем в черноземной полосе.
Летом 1960 года поле Приекульской обещало, судя по предварительной оценке, наивысший урожай. Оно так и было бы, если б не злополучный ливень. Сильный ветер с дождем прижал поспевшие колосья к земле, перепутал их между собой, разлохматил, расхлестал, как комбайн солому.
Татьяна Васильевна точно предчувствовала прибли
жение беды. Еще до ливня она настойчиво просила Терещенко и Машу Александрову дать ей комбайн для уборки пшеницы. Уговорили подождать. И вот...
Она то и дело вставала с межи, еще раз оглядывала пшеницу и, как ей ни было горько, невольно любовалась ею. И полегшее поле не потеряло своей красоты. Заходящее за березовый лес солнце окрашиваю его густым золотом. Агроному даже показалось, что кое-где на подсохнувших участках поднялись колосья и чуть слышно звенят, колыхаясь от ветерка.
«Один выход, — подумала она,—убрать поле серпами, вручную, но где взять людей? Да и умеет ли еще кто в колхозе жать серпом?»
Она не сразу заметила подошедшую по мягкой затравившей тропинке Александрову.
— Всё не можете налюбоваться? — благодушно заметила Маша.
— Была хорошая пшеница, пока ты ее не погубила,—резко ответила Татьяна Васильевна.
Вспыльчивая не меньше Вячеславовой, Маша едва удержалась, чтоб не ответить такой же резкостью. Полноправная хозяйка на всех сотнях гектаров колхозных посевов, она здесь, на опытном поле, всё еще чувствовала себя девчонкой-звеньевой, послушной и благодарной ученицей Татьяны Васильевны.
Ничего не ответив, Маша, осторожно раздвигая спутавшиеся колосья, направилась в поле, часто наклоняясь до самой земли. Вернулась довольная, в прежнем благодушном настроении.
—• Ничего страшного не случилось, — мирно сказала она, — зерен на земле нет. Вот только как убирать? Комбайном, ясно, нельзя.
— Надо было раньше думать, -дрогнувшим голосом заметила Татьяна Васильевна, — когда еще можно было убрать комбайном.
— Раньше приходилось думать о трехстах двадцати гектарах колхозных зерновых. Те вручную не уберешь. А мои двадцать можно?
— Об этом я и приехала посоветоваться. Можем завтра с утра выделить вам жатки.
Татьяна Васильевна вспыхнула, отступила назад, точно Маша ее ударила.
— Жатки! — с трудом выговорила она. — Ты не агро
ном, а... не знаю, как тебя н назвать. Я, кажется, совершила грубейшую ошибку, когда в свое время настояла на твоей поездке на учебу. И как у тебя язык повернулся предложить на такое поле жатку? Пшенице цены нет, а ты своими руками хочешь ее добить окончательно...
Татьяна Васильевна почти кричала. Внезапно она остановилась и, чувствуя, что сейчас заплачет, села.
Маша, устало опустив руки, стояла около охваченной горем женщины, которую уважала больше всех на свете, и горькие мысли одна за другой мелькали в ее голове. «Разве Татьяна Васильевна о себе заботится? — думала она.—Нет, никогда Вячеславова не заботилась о своем, личном. Может, и в самом деле опытное поле следовало убрать в первую очередь, и я была неправа...».
Главный агроном снова вошла в пшеницу и принялась ее обследовать. Земля еще не высохла после проливного дождя, прилипала комьями к ее резиновым сапогам. Маша знала: она еще не скоро высохнет под тот-стым слоем закрывших се тучных колосьев. Такой они густоты, что как бы и впрямь жатки не превратились в молотилки. Но и ждать больше нельзя — пшеница осыплется.
Уже погасли в кронах березняка последние лучи, теплые июльские сумерки спустились на землю, а Маша всё еще стояла в поле, нервно перебирала в руке сорванный колос и не находила выхода.
Подошла Татьяна Васильевна, положила горячую руку на Агашино плечо и устало сказала, глядя прямо в подобревшие глаза девушки:
— Извини. Может, ты и права. У тебя свое большое хозяйство, кому же о нем думать, как не главному агроному. Но и Прпекульской нельзя дать погибнуть. Я кой-что надумала. Жатки присылай. Будем ими убирать выборочно, кой-где хлеб, по-моему, завтра подымется. А где нельзя будет жаткой...
— Уберем вручную, — подхватила, сразу угадав мысль Вячеславовой, Маша. И уже весело добавила: — Вспомним первые послевоенные годы, Татьяна Васильевна. Серпы еще не все у нас в колхозном музее. До последнего колоска, до последнего зернышка соберем вашу красавицу...
£ Д	НОВОЕ СЕЛО
/• деревне, о достатке и культуре ее жите-леи можно судить даже по внешнему ви- В ду. Строятся новые дома, на улицах мо-тодые посадки, в палисадниках не кар-тошка, а цветы, оконные наличники све-жевыкрашены, на крышах антенны, — значит, попали вы в крепкий колхоз, к людям, которые думают о благоустройстве своей жизни, о красоте, о культуре.
В Рождествене нет поваленных заборов, забитых фанерой окон, запущенных палисадников. За семь лет, прошедших после сентябрьского Пленума, в колхозе построено 174 дома: две пятых всего жилого фонда. Новые дома, как правило, многокомнатные, с мезонинами, с застекленными верандами, под железными или шиферными крышами.
В центре села здание общественной столовой. Рядом хлебопекарня, булочная. В последнее время колхозники всё чаще берут из столовой обеды на дом, многие хозяйки не хотят терять время на возню с горшками.
К старому зданию сельской больницы пристраивается новое помещение, где будут размещены рентгеновский и хирургический кабинеты. Число коек в 1961 году увеличивается с 30 до 75.
Благоустраиваются дороги, связывающие поселки колхоза, в Рождествене асфальтируются тротуары, во многие дома проведен водопровод. На очереди строительство общественной бани, нового Дома культуры.
Быт рождественцев уже сейчас мало чем отличается от городского. Есть хорошие магазины, детские учреждения, поликлиника, столовая, клуб, школа-одиннадцати-летка, скоро будет и интернат.
Как не вспомнить дореволюционное Рождествено с его церковью и кабаками, чадящей лучиной, трехполкой и сохой. Лес кругом. Чуть от дороги в сторону — болота, топи. Глушь, хотя до блистательного Петербурга всего семьдесят верст с небольшим.
Может быть, нигде так не заметны щедрые плоды культурной революции, как в нашей северной русской деревне.
Дед Салака немного погрешил против истины, когда приписал создание сельской библиотеки Рукавишникову.
Въезд в село Ротдествено.
Помещик с помощью священника ее только расширил. Создана была рождественская библиотека в числе тридцати других (тридцать на необъятную деревенскую Россию!) в 1895 году Санкт-Петербургским комитетом грамотности.
Был, оказывается, и такой комитет! Как Гапон позже пытался свернуть в «благопристойное» русло бьющий через край революционный рабочий поток, так и комитет, используя великую жажду деревни к грамоте, к печатному слову, подсовывал ей через народные читальни пять-шесть книжек классиков, разбавленных десятками дешевых изданий верноподданнической и поповской ли-ратуры.
Неким чудом в 1906 году в библиотеку попал экземпляр романа М Горького «Мать». Его зачитали в селе до дыр. Последним его читателем был и поныне здравствующий крестьянин Иван Николаевич Шилин. Последним, потому что урядник, обнаружив j него крамольную книгу, тут же уничтожил ее, а Шилина избил до того, что он на всю жизнь потерял слух.
Рождественскую библиотеку трижды уничтожали: в первый раз — царские урядники в годы реакции, во второй раз — белогвардейцы Юденича и в третий раз — гитлеровские оккупанты. И трижды она возникала вновь
Сейчас библиотека-читальня занимает весь нижний этаж большого дома сельсовета. В ней хранится девять тысяч томов, и она обслуживает около восьмисот читателей. Ежедневно в среднем библиотеку и читальню посещает около пятидесяти человек. В 1960 году абонентам было выдано 23 000 книг.
Эта библиотека имеет филиалы во всех населенных' пунктах колхоза, которыми заведуют общественники-книголюбы. На конкурсе 1956 года она получила название «Лучшей сельской библиотеки Ленинградской области» и первую премию. Библиотекарь, старый член партии Вера Леонтьевна Симирягина, удостоена Почетной грамоты Министерства культуры РСФСР и Большой серебряной медали Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства за энергичную пропаганду сельскохозяйственной книги.
Читают колхозники много. Нередко вместе в библиотеку приходят бабушка с внучкой.
На триста дворов села выписывается около шестисот газет и журналов.
Многие колхозники и сельские интеллигенты имеют личные библиотеки, насчитывающие десятки и даже сотни томов. Рождественское сельпо продало в 1960 году книг на 23 тысячи рублей, не считая разошедшихся в тот же год четырех с половиной тысяч различных учебников.
По инициативе Веры Леонтьевны Симирягнной в Рождествене в 1959 году открыт краеведческий музей Надо побывать в музее, чтобы понять, сколько вложено труда в его устройство. Экспонаты собирали все: котхоз-ники, работники Дома культуры, учителя. В музее выставлены старинные картины с видами Рождествена, предметы утвари, портреты первых большевиков и красноармейцев села, организаторов и лучших людей колхоза. Собраны подлинные исторические документы, от фотокопии Новгородской окладной книги пятнадцатого века до личных документов юного партизана Коли Подрядчикова. Здесь есть грамоты ВСХВ, выданные рождественским передовикам в довоенные годы, фотографии нынешних новаторов колхозного производства, памят-
Новая улица.
ные подарки иностранных делегации, часто посещающих передовой колхоз. Копия картины И Крамского «Крестьянин с уздечкой» висит рядом с фотографиями потомков подлинного болыпевского мужика Миная Моисеева: его правнучки — колхозной звеньевой Е. П. Примеровой и праправнучки — агронома В. В. Беловой.
Напротив библиотеки и музея — каменное здание Дома культуры. Здесь ежедневно демонстрируются фильмы, почти одновременно с Ленинградом, проводятся вечера отдыха, работают кружки художественной самодеятельности, курсы кройки и шитья. Несколько раз за последние годы рождественцы ездили на машинах в ленинградские театры и на концерты в филармонию.
Дома рождественцев просторны и хорошо обставлены. Материальный достаток, содействие колхоза и госу дарства позволили обеспечить жильем каждую семью.
В 1960 году членам колхоза имени В. И. Ленина было выдано одной зарплаты вдвое больше, чем колхоз получил валового дохода в 1954 году.
Полеводческая бригада Шуры Пуриковой, состоящая из 20 человек, заработала в этом году в старых масштабах цен 91 100 рублей. 8910 рублей бригада получила дополнительно за сверхплановую продукцию. Член бригады Мария Володина получила основной зарплаты 3154 рубля и дополнительной — 418. Надежда Сертукова из сортоиспытательной бригады заработала за год больше трех с половиной тысяч.
Это заработки полеводов. Животноводы зарабатывают вдвое больше, а механизаторы — втрое. Заработок доярки Марии Чебраковой составляет в среднем в месяц 800 рублей.
Хорошо зарабатывают Александровы. Они давно уже покинули маленькую избу родителей. В ней сейчас живут только двое — Любовь Леонтьевна и Маша. Сыновья женились, дочери вышли замуж. Все новые семьи имеют собственные дома. Строили их вместе, по очереди помогая один другому. Сначала возвели дом колхозному столяру Ивану, потом полеводу Валентине, после — Вере, Владимиру и остальным.	*
Один из лучших домов в Рождествене принадлежит отцу большой семьи, Михаилу Якимовичу Баранову. Ему уже за семьдесят, но он работает в колхозе по-прежнему много и хорошо.
Хор выступает по колхозному радио.
Большинство детей разлетелись из старого гнезда Дочери Надежда и Любовь — инженеры, работают и живут в Ленинграде. Сын Виктор — гидротехник, строит где-то электростанции. Вера учительствует неподалеку от родного села, в Суйде. Нина — счетовод в Гатчине. Дома живут только Евгений с женой и Леонид — колхозный тракторист.
Интересно проанализировать бюджет семьи Барановых. Мужчины и Роза Николаевна зарабатывают в среднем около ста рублей в месяц каждый (в новых деньгах). Итого четыреста. Молоко, мясо, овощи, фрукты, ягоды — из своего хозяйства. Деньги идут главным образом на обзаведение, одежду, культурные нужды.
В 16 магазинах Рождественского сельпо продано в 1960 году товаров (в переводе на новые деньги) на миллион шестьсот тысяч рублей. Еще десять лет назад годо вой оборот сельпо был втрое меньше.
В списке товаров, которыми торгуют рождественские магазины, можно найти всё — от соли и керосина до са-
Внуни Любови Леонтьевны Александровой
мых дорогих шерстяных и шелковых тканей, музыкаль ных инструментов, мебели, телевизоров и мотоциклов.
— Одного необходимого товара у нас нет, — вполне серьезно говорит председатель сельпо Василий Константинович Пурнков, — пианино. Не дают нам фондов, а заявок десятки. Старик Подрядчиков уже не раз меня корил...
Что ж, это закономерно, что человек, у которого почти не было детства, хочет, чтобы у его внучки Леночки оно было полным и красивым.
В колхозе имени В. И. Ленина много интеллигенции. В одном Рождествене больше шестидесяти агрономов, зоотехников, учителей, врачей, ветеринаров, работников культуры. Еще больше в колхозе механизаторов, полеводов, животноводов. При самом придирчивом подходе трудно найти разницу между духовными запросами передового рабочего ленинградского завода и молодого бригадира рождественских трактористов Тюккюляйнена или комсомолки со средним образованием, доярки Миры
Ворониной. Они одинаково пе мыслят жизни без книг, театра, музыки.
Кто они — Тюккюляйнен и Воронина — колхозники или интеллигенты? Они — советские люди начала шести десятых годов, граждане нынешней России, о которой замечательно сказал Константин Паустовский, что «к давнему понятию России со всеми свойствами русского сердца, прелестью природы, народной мудростью и широтой характера прибавилось то дорогое, что завоевали мы за эти удивительные сорок лет, со всеми радостями и горестями этого времени, его открытиями, подвигами и свершениями».
Говоря о людях деревни и новых отношениях между ними, интересно рассказать об одном незначительном, но о многом говорящем случае.
Поссорились две соседки. Вернее, одна незаслуженно оскорбила другую. Ничего особенного. Во все време па даже дружно живущие соседи нет-нет и поссорятся Помирятся — и живут, — не велика беда.
Оскорбленная женщина рассудила по-другому.
— Если бы соседка только меня одну обозвала нехо решим словом, — говорила она председателю сельского товарищеского суда П. А. Симирягину, — я бы, может, и простила. Но она ни за что ни про что и других'женщин обзывает, да еще при детях. Детей она нам портит, а этого простить нельзя.
Симирягин, живо интересующийся всем, что происходит в селе, почел довод женщины вполне законным.
Конечно, он с самого начала имел в виду, что товары щеский суд над любительницей ругани будет иметь более широкое значение, чем разбор пустяковой, в сущности, соседской свары. Но он и сам не ожидал, во что суд выльется. Начать с того, что на заседание в клубный зал пришло больше двухсот человек. Выступали Алексеева, Пурикова, молодая Бирцева и другие. Они говорили о человеческом достоинстве, которое никому в нашей стране не дано унижать, о том, что обвиняемая позорит не только соседок, но и всех женщин села. Как и потерпевшую, больше всего их возмущало то, что женщина ругается при детях.
— Мы никому не дадим обижать людей и марать честь нашего села, мы хотим, чтобы оно было культурным во всех отношениях.
— Мне казалось, — говорит Симирягин, — что я достаточно знаю своих односельчан. На самом деле, если приглядываться, каждый день замечаешь в них нечто новое, неожиданное, чего вчера еще не бы то.
ПРОДОЛЖЕНИЕ БИОГРАФИИ
тот год, когда Маша Александрова и
/	Шура Пурикова поехали учиться в агро-
номическую школу, правление направило !' HUP колхозника из молодежного картофелеводческого звена Виктора Моисеева на курсы колхозных бухгалтеров в Выборг. Никто этому не удивился. Виктор, озорной соратник бесстрашного Вити Селедкина, снабжавшего с опасностью для жизни военнопленных красноармейцев в дни оккупации, с детства тяготел ко всякой цифири и в школе отличался большой любознательностью.
Счетоводство оказалось призванием Виктора. К I960 году он был уже не Витей-сорвиголова, а Виктором Павловичем, солидным главным бухгалтером колхоза с многомиллионным оборотом, членом партии и одним из самых активных слушателей университета культуры. Он остро чувствовал недостаток образования и старался по полнять его всеми способами.
Зимой 1960 года, после подведения годового баланса, Виктор Павлович получил отпуск и решил воспользоваться давним приглашением своего дяди и побывать в Москве.
И вот вьюжным ранним утром он сидит с Михаилом Ильичем Моисеевым в его уютной профессорской квартире на улице Горького, неподалеку от памятника Юрию Долгорукому.
Давно Виктор не видал дядю и в мыслях всегда представлял его молодым парнем в шапке-буденовке, каким тот выглядел на старой фотографии в семейном альбоме. А перед ним сидел еше крепкий, но совсем седой человек, ничем не похожий на юного комиссара с фотографии. В то же время в шестидесятилетием профессоре осталось что-то от Миши Моисеева первых лет революции. Стоило заговорить о былом, как у него по-юношески загорались глаза, в голосе появлялась совсем не ака
демическая звонкость. Виктор живо представил себе его выступающим на сельском митинге в восемнадцатом году, подымающим бойцов в атаку в грозном девятнадцатом и беспощадно изымающим у буржуев излишки одежды для сирот и бедняков в двадцатом.
Всё же у Виктора, хорошо знавшего биографию дяди, не укладывалось в голове, что один и тот же человек успел за одну жизнь драться с американскими интервентами под Архангельском и с Юденичем под Петроградом, форсировать под командованием Фрунзе неприступный Сиваш, создать первую коммунистическую ячейку в Рождествене и первые советские школы в Алуште, закончить комвуз и институт красной профессуры, работать в коллегии Наркомзема и министерства заготовок, читать лекции студентам и доклады на международном съезде социологов, писать книги и руководить отделом экономики во Всесоюзной академии сельскохозяй ственных наук. Не слишком ли много для одной жизни!
Так молодой Моисеев, быть может не очень тактично, и спросил Михаила Ильича-
— Не слишком ли много, дядюшка?
Профессор рассмеялся:
— Ровно столько, сколько выпало на долю моего поколения. Это во-первых Во-вторых, мне кажется, что только сейчас я могу начать работать по-настоящему, во всеоружии опыта. Во всяком случае, если правда, что к старости человек всё больше живет прошлым, то мне это никак не удается, даже если б я и захотел
Михаил Ильич, раскрыв лежавшую на столе толстую папку с рукописью, вынул и подал Виктору ее титуль ную страницу. «Проблемы сближения форм собственности в сельском хозяйстве в предстоящий период», — прочел Виктор.
— Как видишь, жизнь заставляет смотреть вперед, не дает стареть.
В комнате, где Михаил Ильич беседовал с Виктором, много книжных шкафов и полок. На них и печатные труды, принадлежащие перу хозяина, члена-корреспондента Всесоюзной сельскохозяйственной академии имени В И. Ленина. Среди них статьи, написанные в двадцатые и тридцатые годы, н книги, датированные I960 годом.
Профессор Моисеев, в прошлом деревенский парень.
стал крупным ученым. Это невозможно было в старой России.
Но и в Советском Союзе нелегко было Михаилу учиться и учить, ни на час не выпуская из рук боевой винтовки и в прямом и в переносном смысле. Голод и холод первых лет революции и штурм Перекопа — еще не самое тяжкое в жизни поколения Моисеева. После победоносной гражданской войны приходилось бороться с врагами внутри страны. Об этом говорят названия работ: «Семичасовой рабочий день и оппозиция», «Национализация земли и социалистическое переустройство деревни», «Ревизионизм и оппортунизм в аграрном вопросе».
Михаил Ильич позже рассказывал, что наибольшую гордость за нашу страну, за нашу науку он испытывал, когда рассказывал об успехах советской деревни зарубежным ученым на международном съезде социологов.
— Я смотрел в зал, — говорил Михаил Ильич. — В нем сидели сотни людей, посвятивших себя, как и мы, советские социологи и экономисты, науке, в том числе и аграрной: американцы, англичане, французы, японцы. Но какая разница была между нами! Даже самые честные из них в лучшем случае могли констатировать непре-кращаюшееся разорение и обнищание своих крестьян и соболезновать им. Чем больше и совершенней техника в капиталистической деревне, тем больше она обездоливает фермеров, быстрее пускает их по миру. У нас, в социалистическом лагере, современная техника содействует росту производительности общественного труда в сельском хозяйстве, облегчает труд, повышает жизненный уровень и культуру трудящихся села.
В одной из работ профессор Моисеев приводит такие данные: затраты труда при работе на мощных гусеничных тракторах сократились на пахоте в 10 раз против пахоты конными плугами, затраты на сев—-в 18 раз, при уборке комбайнами по сравнению с ручной уборкой и молотьбой — в 44 раза.1 Это значит, что один колхозник или рабочий совхоза, вооруженный трактором, комбайном, выращивает в наши дни хлеба и других сельскохозяйственных продуктов в 10 и 20 раз больше, чем он мог бы их произвести в единоличном хозяйстве.
 М И Моисеев Колхозы за 40 лет Советской власти. Изд. МСХ, М, 1957, стр. 8
i>
Разговаривая с Виктором, Михаил Ильич вспоминал свои молодые годы: как распределяли помещичью землю, воевали с интервентами под Архангельском, вели политические дискуссии в комвузе и институте красной профессуры. И неизменно возвращался к Рождествену и к старым своим друзьям. Особенно хорошо помнил он Ивана Соколова.
— Ты, конечно, понимаешь, — говорил Михаил Ильич, — чхо меньше всего мне хочется переоценивать роль личности где бы то ни было, но когда я вспоминаю Рождествено на самых острых этапах его истории, то прежде всего вижу Ивана Соколова. Помнишь старика? Мне не забыть последней мимолетной встречи с Иваном Федоровичем.
В марте 1950 года, возвращаясь из командировки в Эстонию, я заехал на несколько часов в Рождествено. Соколова я встретил за мостом около школы, медленно бредущего рядом с лошадью, — вез на поле навоз.
Мы не виделись лет пятнадцать, если не больше. Я его сразу узнал, хотя он сильно постарел. Ему было уже за семьдесят. Но надо было видеть его лицо, когда он рассказывал о колхозных делах, о том, как быстро оправилось село после войны и оккупации! Он и в семьдесят \ лет жил общественными делами, не чурался никакой «черной» работы.
Михаил Ильич задумался.
— Признаюсь, — сказал он после небольшой паузы, — я часто стремлюсь представить себе наше Рождествено через десять — двадцать лет. Мне это легче, чем Соколову, мы сейчас обдумываем перспективный план развития сельского хозяйства. Вижу Рождествено — целиком механизированную, высокоинтенсивную фабрику молока, мяса, самых ценных овощей, снабжающую первоклассными продуктами какой-то определенный район Ленинграда непосредственно, без всяких промежуточных инстанций. Вижу Рождествено — агрогород, одно из красивейших мест лесопарковой зоны Большого Ленинграда.
— Представляешь себе, Виктор, — всё больше увлекаясь, говорил он, — сочетание новейших достижении градостроительства с нетронутым вековым лесом, село, утопающее в цветах, со стадионом и плавательным бассейном, вертолетной посадочной площадкой, с кружев-
ними мостами через Оредеж и крылатыми яхтами на озерах . Когда-то, юношей, я мечтал о том, что Рождествено свяжется со станцией Сиверской электрическим трамваем. На большее я не осмеливался. Сиверская тогда была единственной дорогой к Пигеру, к культуре. Уже теперь Рождествено связывает с Ленинградом, помимо железной дороги, великолепная асфальтовая магистраль, по которой мчатся рейсовые автобусы-экспрессы. Завтра из города-героя в Рождествено полетят вертолеты, и кто знает, какие еще великолепные средства сообщения выдумают наши люди1..
Михаил Ильич, шестидесятилетний профессор, мечтал Мечтал, как все советские люди — молодые и взрослые, рабочие и ученые. Строил планы на будущее в полной уверенности, что всё сбудется, что нет ничего такого, чего не мог бы осуществить советский народ.
ясное. Днем
ЯСНОЕ УТРО
еобычно рано началась весна третьего года семилетки, точно торопилась вместе с людьми приложить руки к возрождавшейся земле.
Утро в Рождествене весной чистое, радостно пела капель, придорожные кана-
вы набухали талой водой По берегам Оредежа цвели
вербы, бархатные сережки густо облепили их голые ветви Стаи солнечных зайчиков играли на стеклах изб, выныривали из зеркал речных полыней, скакали взапуски
по подтаявшим льдинкам.
Шла большая- весна, начавшаяся Пленумом Центрального Комитета партии и увенчавшаяся космическим полетом Юрия Гагарина.
Рождествено готовилось к севу. Тракторы тянули на поля громадные волокуши с торфом, в парниках поднималась рассада, в яровизаторах перебирали семенной картофель.
Первой в колхозе встречала весеннее утро Мария Георгиевна Чебракова, раньше всех разбивала своими резиновыми сапожками хрусткий лед на дороге к ферме, знала, что ее ждут. И действительно, только скрипнет тяжелая дверь, пропуская доярку, как с другого конца
Донрни Рошдественсной молочнотоварной фермы. На переднем плане: слева — Елена Власова, справа — Алла Матюшевсная.
длинного коровника раздается нетерпеливое, требовательное мычание.
— Иду, иду, Молпяшка, иду, милая! — весело откли кается Мария Георгиевна.
Собирая на ходу доильный аппарат, она прикрепляет сверкающие наконечники к набухшим за ночь розо вым соскам коровы Та удовлетворенно посапывает нежными ноздрями и, склонив голову набок, внимательно прислушивается к мягкому стуку работающего механизма.
Потом Мария Георгиевна доит Мурку. Стоящая рядом Субботка легонько бодает доярку в спину. Не оборачиваясь, продолжая работать, женщина ласково проводит рукой по гладкой Субботкиной шее, и та сразу успокаивается. Но в это время ревниво тянет доярку за халат Малютка. Надо и ее приласкать, сказать ей что-нибудь хорошее.
Доярка и ее коровы — добрые друзья, хотя нет и
трех месяцев, как они познакомились. Животные полюбили свою ласковую хозяйку, быстро привыкли к доильному аппарату. Двадцать одна корова у Чебраковой и Столько одна из них — круторогая красавица Милка — оказалась неисправимым консерватором: никак не признает технику. Ее, единственную в группе, Мария Геор гневна доит вручную. Милка стоит того: она редко дает в день меньше двадцати литров
Молодая доярка Алла Матюшевская подходит к Чебраковой, откровенно любуется ее работой, прислушивается к ее разговору с животными и смеется.
— Ты чего? — вскидывает живые глаза на девушку Мария Георгиевна.
— Смешно! Разговариваете с ними, будто они понимают.
— А как же, понимают!
— Скажете тоже, тетя Маня .
— И скажу. Вот потопай на мою Милку ногами, накричи, так она тебя с подойником к себе и близко не подпустит. Животное как ребенок. Оно, может, слов и не понимает, а любовь, ласку чувствует и обязательно тебе лаской и ответит. Однако, — спохватилась Мария Георгиевна, — не пора ли тебе, девушка, к своим нетелям? Время-то рабочее. Наговоримся еще вечером на собрании.
— Иду, иду, тетя Маня, — поспешила ответить девушка. Она хорошо знала, что Мария Георгиевна всё может простить, кроме недобросовестного отношения к работе. Никогда Алла не забудет того, что случилось зимой, когда на скотном дворе заболели одна за другой несколько коров. Мария Георгиевна подняла тогда на ноги весь колхоз: зоотехников, ветврачей, правленцев, и не успокоилась до тех пор, пока виновные не были строго наказаны. Досталось и заведующей фермой.
«Это позор для животновода, — сурово говорила она. — Как же это так, чтобы корова заболела, а доярка и зоотехник этого не заметили, дали распространиться болезни. Заскучало животное, плохо ест — насторожись, ищи причину, зови врача! А не заметила — не доглядела, так какой же ты после этого животновод, какое ты имеешь право работать с живыми существами. Ведь ко-рова-то колхозная, ты за нее перед всем народом в ответе!»
Агроном В. И, Нестерович беседует с колхозницами о семилетнем плане развития хозяйства.
Мария Георгиевна — участница почти всех последних сельскохозяйственных выставок. Комната ее увешана десятками похвальных листов и грамот. Есть среди них одна совершенно неожиданная при ее профессии — почетная грамота министерства культуры.
Чебракова — одна из самых активных читательниц сельской библиотеки, не.пропускает нн одной стоящей художественной новинки. Еще больше она интересуется литературой по своей специальности — животноводству. Но дело не только в этом — любителей книги в Рождест-
вене многие десятки. Почетная грамота министерства культуры вручена знатной доярке за активную пропаганду литературы. Каждую хорошую книгу или полезную брошюру, с которой знакомится Мария Георгиевна, обязательно читает по ее совету вся ферма. По особо интересным книгам Чебракова устраивает читательские конференции.
...Вечером в коровнике, как и всюду в колхозе, шла спешка. Старались пораньше закончить работу, чтобы не опоздать в Дом культуры, на собрание.
В зале яблоку негде было упасть. Сидели не только на стульях, но и на подоконниках, на приставных скамьях у самой сцены Обсуждались решения январского Пленума ЦК партии.
На стене висели большие таблицы, показывающие рост колхоза за семь лет — с сентябрьского Пленума ЦК 1953 года до январского Пленума 1961 года.
Одна таблица указывала, сколько колхоз год за годом производил молока и мяса на каждые 100 гектаров угодий Цифры говорили о многом.
	Молоко	Мясо
1953	. .	96	7
1954	187	9
1955	. .	247	13
1956	290	15
1957	293	21
1960	... 362	47
За семь лет производство молока выросло в четыре раза, а мяса — почти в семь раз.
Коров на каждые 100 гектаров угодии в 1953 году было шесть, а в 1960 году— 16. В то же время больше чем вдвое увеличился удой молока от каждой коровы — с 1200 литров до 2650 литров в год. Производство картофеля выросло за эти годы в полтора раза, овощей — втрое, яиц — в четырнадцать раз.
В 1960 году колхоз произвел 31 600 центнеров карто феля, 13 200 центнеров овощей, 5700 центнеров зерна, за готовил 14 300 центнеров клеверного сена. Общий доход артели поднялся за семь лет с одного миллиона с небольшим до почти шести миллионов рублей в год.
Цифры говорили даже не о росте, а о крутом подъеме , который мог бы сделать честь любому хозяйству. Одна
ко с трибуны собрания не было произнесено ни одного благодушного слова. Люди мерили сделанное по завтрашнему дню.
— Возьмем производство молока, — говорил в своем докладе П. С. Терещенко. — Мы дали в прошлом году четыре пятых миллиона литров — восемьсот тонн. Много это или мало? Много, если вспомнить, что большинство наших крестьян в прежние времена не могли обеспечить молоком собственных детей, и совсем немного, если учи тывать растущие потребности народа и задачи, поставленные Пленумом Центрального Комитета. Совсем немного, если принять во внимание наши возможности, которые мы еще только-только начинаем использовать по-настоящему.
На собрании шел большой и волнующий разговор.
Январский Пленум ЦК партии 1961 года напомнил рождественцам далекий 1953 год, сентябрьский Пленум, решения которого быти направлены на крутой подъем жизни деревни. Так же открыто и сурово, как и тогда, партия говорила о недостатках в сельском хозяйстве, так же решительно вскрывала их причины и осуждала виновников. Но на этом сходство и кончалось.
Тогда, в 1953 году, отставало всё сельское хозяйство. Теперь разговор шел о частных недостатках в условиях общего роста всего хозяйства страны.
Тогда говорили о механизации отдельных, наиболее трудоемких работ на полях и фермах. Теперь налицо были условия для перехода к комплексной механизации всех процессов сельскохозяйственного производства.
Тогда речь шла о насущном хлебе и еще только на мечался подъем целины. Теперь на востоке страны лежало сорок с лишним миллионов гектаров заново во шедшей в оборот плодородной земли, уже давшей стране миллиарды пудов хлеба и готовившейся дать миллионы тонн мяса.
Тогда партия говорила об удовлетворении элементар ных потребностей народа. Теперь намечался такой подъем производства сельскохозяйственных продуктов, который опережал бы непрерывно растущий спрос населения. Страна стояла на пороге коммунистического изобилия всего, что нужно советскому человеку и что он заслужил своим великим трудом
Незадолго до собрания, обсуждавшего итоги Плену-
ма, в колхозе имени В. И. Ленина отмечалось радостное событие: за успехи в растениеводстве артели были присуждены премия и золотая медаль на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства. Почти одновременно колхозу вручили переходящее знамя Ленинградского обкома КПСС и облисполкома.
Эти награды были вполне заслужены. В 1960 году колхозники хорошо поработали и добились высоких урожаев всех культур.
Урожайность в центнерах на гектар
Зерновые Картофель . . Овощи . . .
Сено сеяных трав
В 1953 г. В 1960 г.
8,2	15,2
71,3	123,5
50	153,5
12,5	27,7
Высокие урожаи способствовали снижению себестоимости продукции и увеличению доходов. Каждый гектар раннего картофеля в 1960 году принес дохода на сортоучастке 25076 рублей, в бригаде А. Пуриковой — 20 769 рублей, в бригаде деревни Большево — 20 334, в бригаде деревни Замостье— 12 307 рублей. На одну треть снизилась против 1957 года себестоимость центнера зерна, на 20%—центнера овощей из закрытого грунта, вдвое — себестоимость куриного яйца.
Но не везде так хорошо. Почему ранний картофель в Замостье дал в тех же условиях почти вдвое меньший доход, чем у Пуриковой в Рождествене и в большевской бригаде? И тут на собрании выяснились интересные и поучительные подробности. Дело ведь не только в урожае, айв том, какой он достигнут ценой, сколько на него положено труда.
Еще совсем недавно считалось, что один колхозник может обрабатывать в сезон самое большее один-два гектара наиболее трудоемких пропашных культур: картофеля, капусты, кукурузы, моркови. Так оно и было раньше. А летом 1960 года тракторист Александр Савельев на машине ДСШ обработал 16 гектаров моркови. Он сам нарезал гряды, сеял, боронил, рыхлил междурядья, опрыскивал посевы керосином’ от сорняков и убирал морковь. При минимальной затрате труда, а стало быть и денег, Савельев вырастил на отдельных уча-
Доена почета в центре села Ротдествено.
стках до 400 центнеров моркови — неслыханное количество!
Тракторист Николай Сергеев обработал в то же лето в бригадах Межно и Большево 50 гектаров картофеля, а Алексей Никифоров на стареньком У-2 в Выре и Замостье обработал около 80 гектаров. Никифоров на отдельных участках вырастил до 280 центнеров картофеля, а в среднем на всей площади — 160 центнеров с гектара.
Один-два гектара на человека и— 16, 50, 80! Это результат перехода на посев квадратно-гнездовым способом, позволяющий применять машинную обработку. Колхозники не сразу оценили преимущество этого метода. Боялись, не будет ли при квадратной посадке меньше растений на гектаре, не снизится ли урожай. Тогда Терещенко им ответил с цифрами в руках:
— При квадрате 65 X 65 сантиметров на гектаре умещается 23,7 тысячи гнезд В каждом гнезде сажается по два растения, итого больше 47 тысяч растений, сколько и требуется по самым передовым агроправилам.
Больше того. Опыт 1960 года показал, что именно на
полях с квадратно-гнездовой посадкой, обработанных машинами, урожай был самым высоким при меньшей себестоимости.
Никита Сергеевич Хрущев на Пленуме сказал: «Передовики сельскохозяйственного производства — это... наши маяки, указывающие путь к образцовому ведению сельского хозяйства, к высшей производительности...» Рождественские маяки — это бригадир Александра Пурикова, трактористы Сергеев, Никифоров, Савельев и десятки других передовых колхозников.
Говорили на собрании и о будничных вещах: о внедрении новейших доильных агрегатов — «елочек», о квадратно-гнездовом севе пропашных культур и посадке корешковых овощей на грядках двухстрочным методом, о расширении посевов зерновых, об отказе от турнепса и замене его в севообороте, как более урожайными и питательными, — кукурузой и сахарной свеклой, о замене чистых посевов овса высокопитательными смесями: овес-горох, овес-вика, о дальнейшем подъеме колхозной целины под посевы кормовых культур.
За практическими мерами, которые намечались, колхозникам ясно виделся завтрашний новый расцвет хозяйства. Рождественцы верили, знали, что лето 1961 года, предшествующее XXII съезду партии, будет началом нового этапа во всей жизни деревни.
В 1960 году колхоз имени Ленина полностью обеспечил свое животноводство грубыми и сочными кормами. В 1961 году колхозники решили двигаться дальше: вырастить столько зерна, чтобы не меньше чем наполовину покрыть потребность скота в концентрированных кормах. Еще недавно такая задача казалась в условиях Северо-Запада невыполнимой. Сейчас она была воспринята, как нечто само собой разумеющееся.
Собрание приняло социалистическое обязательство довести в 1961 году поголовье коров на фермах до 630, т. е. 20,4 головы на каждые сто гектаров сельскохозяйственных угодий; увеличить поголовье свиней до 1200, число кур-несушек увеличить вдвое и откормить на мясо не меньше 14 тысяч штук уток.
Чтобы обеспечить успех наступления, всегда нужны перестройки боевых порядков, умное сочетание и тесное взаимодействие живой силы и техники. Встречая весну третьего года семилетки, колхоз сделал перегруппиров-
ку сил. Нет больше отдельных полеводческих и овощных бригад, самостоятельных животноводческих ферм, оторванных от земли, от основной своей базы — растениеводства.
Десять прежних бригад реорганизованы в пять укрупненных, комплексных. Объединены бригады, базирующиеся в Выре и Замостье, Старом и Новом Под-дубье, Рыбице и Межно. Единая рождественская бригада включает сейчас прежние полеводческую, овощную бригады, теплицу и сад. Бригадир руководит теперь и растениеводством и животноводством. Он стал командиром всего хозяйства на отведенной бригаде территории.
С весны 1961 года кончились утренние наряды в правлении. Бригадир больше не выпрашивает в правлении трактор, машину или пару коней. У каждой бригады есть теперь собственные тракторы, автомашины, кони, сельскохозяйственные орудия. Покончено с непроизводительным перегоном машин.
Колхозная бригада становится самостоятельной хозрасчетной единицей с твердым планом и собственными материально-техническими ресурсами, обеспечивающими его выполнение. В каждой бригаде есть агроном, отвечающий за уровень и соблюдение агротехники, есть старший механизатор, несущий перед бригадиром и колхозным инженером ответственность за состояние и полноценное использование техники.
Колхозное собрание, посвященное январскому Пленуму ЦК КПСС, приняло еще и такое обязательство: каждый год, вплоть до 1965, осваивать и вводить в севооборот не меньше чем по сто гектаров осушенных земель и на этой основе довести к концу пятилетки число коров на сто гектаров угодий до тридцати. Такое количество коров, обеспеченных хорошими кормами, даст возможность произвести в 1965 году до 2000 тонн молока, то есть увеличить его производство за три-четыре года в два с половиной раза.
* * *
Вблизи наши дни кажутся буднями. Потомкам они будут представляться, быть может, не менее великими, чем нам семнадцатый год. Тогда родилась пролетарская социалистическая революция. В наши, в шестидесятые годы на советскую землю вступает коммунизм.
15 Зак. № 782
225
И агроном Татьяна Вячеславова, и бригадир Александра Пурикова, и доярка Мария Чебракова предстанут перед глазами будущих поколений славными героями, достойными своего неповторимого времени.
В. Г. Белинский писал: «В наше время талант сам по себе не редкость, но он всегда был и будет редкостью в соединении со страстным убеждением, с страстной деятельностью, потому что только тогда может бьпь он действительно полезен обществу».
Великин революционный демократ, глубоко веровавший в свой народ, писал это в предвидении Маши Александровой, Павла Терещенко, тысяч и тысяч талантов из народа, которые подымутся до уровня убежденных борцов за благо общества. Но даже его гениальный ум ш мог предугадать, что в наши дни таланты «в соединении со страстным убеждением, с страстной деятельностью» всё же перестанут быть редкостью. Сегодня имя им — ярким маякам общества, идущего в коммунизм, — легион. Число их каждодневно растет, и всё больше людей идет за ними, зажженные их вдохновением, их прекрасным творчеством.
Ясное утро новой весны встает над Рождественом, над всей нашей озаренной великими идеями и легендарными свершениями Родиной.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Край утесненной нищеты............................
Дед Салака........................................
Завод братьев Чикиных ,	...................
Украденное детство ...................
Хозяева земли .................................
Революция ........................................
Год 1919-й .......................................
Мирской приемыш ..................................
К мирному труду ..................................
Канун великого перелома...........................
Распаханные межи .................................
Единая семья......................................
Школа культурного земледелия......................
Рождественский „Волховстрой"......................
Партийное пополнение .............................
Накануне войны....................................
Фронт приближается................................
Партизаны.........................................
Холуй ...........................................
Концлагерь............................ ...........
Солдаты Родины . .	........ .................
Веспа освобождения...........-	.	...............
Сила колхозная ...................................
Маша и ее друзья..................................
Коммунист Симирягин...............................
Великий поворот ...	.......................• •
Соревнование .....................................
Ленинградская целина.................. ...........
Молодые бригадиры ................................
Партийное поручение ........ .	..................
Колхозный инженер.................................
Два колоса........................................
Новое село........................................
Продолжение биографии............!................
Ясное утро .......................................
3
10
19
29
35
43
48
55
60
67
70
76
79
87
92
96
100
103
109
113
118
123
127
131
134
143
152
159
165
175
186
197
204
212