ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ РОССИИ
с древнейших времен до середины XX в.
томз
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ РОССИИ
ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX - НАЧАЛА XX в.
Ответственный редактор
д-р ист. наук, проф. В.В. Шелохаев
РОССПЭН
Москва
2020

Авторский коллектив:
Антоненко С.Г. (гл. 2)
Вострикова В.В. (гл. 4)
Дёмин В.А. (гл. 5)
Миллер А.И. (гл. 3)
Сафонов A.A. (параграф 6.1)
Соловьёв К.А. (гл. 1, 8, параграф 6.2)
Туманова A.C. (параграф 6.1)
Филиппова Т.А. (гл. 2)
Христофоров И.А. (параграфы 7.1-7.7)
Шелохаев В.В. (Введение, параграф 7.8, Заключение)
Общественная мысль России : с древнейших времен до
середины XX в. : в 4 т. - М. : Политическая энциклопедия, 2020. - Т. 3 :
Общественная мысль России второй четверти XIX - начала XX в. /
отв. ред. В.В. Шелохаев. - 486 с.
ISBN 978-5-8243-2396-2
ISBN 978-5-8243-2402-0 (т. 3)
В четырехтомной монографии представлена история развития
общественной мысли в России с древнейших времен до середины XX в. Эта работа
стала итогом многолетних исследований большого научного коллектива, чьими
усилиями был подготовлен целый ряд уникальных энциклопедий
(общественной мысли, либерализма, консерватизма, социализма, общественной мысли
Русского зарубежья), посвященных интеллектуальным процессам в России,
а также опубликовано многотомное собрание памятников отечественной
общественной мысли. В представленном издании история общественной мысли
рассматривается как процесс становления категориального языка эпохи, ее
ключевых понятий. Вокруг них выстроен текст каждого тома.
ISBN 978-5-8243-2396-2 © Шелохаев В.В., введение, заключение, 2020
ISBN 978-5-8243-2402-0 (т. 3) © Коллектив авторов, 2020
© Политическая энциклопедия, 2020

Оглавление
Введение 6
Глава 1. Формы коммуникации 11
Глава 2. «Россия - мир миров» 39
Глава 3. Империя и нация 95
Глава 4. Монархия или республика? 135
Глава 5. Идея представительной власти 194
Глава 6. Права и свободы человека 240
Глава 7. Собственность: частная, коллективная,
государственная или публичная? 302
Глава 8. Революция или реформы? 391
Заключение 480
Сведения об авторах 485

Введение
Период эволюции общественной мысли, рассматриваемый
в хронологических рамках данного тома, представляется,
с одной стороны, динамичным, характеризующимся
дальнейшей кристаллизацией основных направлений общественной
мысли, а с другой - усиливающимся противостоянием между ними.
Как и прежде, правда, с еще большей степенью интенсивности, на
эволюцию общественной мысли продолжали оказывать влияние
как собственно внутренние («национальная почва»), так и внешние
факторы. Причем эти факторы, перемежаясь и накладываясь один на
другой в зависимости от конкретной ситуации в России и вне ее,
оказывали либо стимулирующее, либо замедляющее влияние на выбор
проблематики, которая оказывалась в центре дискурса в
интеллектуальной среде.
Изменение расстановки сил на международной арене после
Венского конгресса, «передвижки» границ государств на европейском
континенте, проявленная их политическими элитами тенденция
к осмыслению и отстаиванию собственных национальных интересов
актуализировали как в общеевропейском, так и российском
интеллектуальном сообществе проблему выбора и странами, и народами
собственного исторического пути в мировой истории. Это, в свою
очередь, не могло не способствовать консолидации консервативного
направления как в общеевропейской, так, собственно, и российской
общественной мысли.
Одновременно перемены, имевшие место на международной
арене после наполеоновских войн и создания новой Венской системы
международных отношений, стимулировали дальнейшую разработку
отечественными интеллектуалами как традиционных проблем
(отмена крепостного права, права и свободы личности, совершенствование
правовой системы, государственных и политических институтов),
так и новых проблем (перераспределение земельной собственности,
создание условий и предпосылок для развития экономики
капиталистического типа, изменения социальных отношений, расширение
доступа к образованию). Разумеется, названные проблемы не были
чужды и представителям консервативного направления
общественной мысли, тем не менее ведущая роль в их постановке принадлежала

Введение
7
представителям ее либерального и демократического направления.
Рассматривая Россию в контексте европейского тренда,
представители этих направлений, в отличие от консерваторов, отдавали
предпочтение разработке следующих проблем: права и свободы личности,
совершенствование права, формирование гражданских институтов
и структур, расширение избирательных прав. Представители
либеральных и демократических кругов большое внимание продолжали
уделять вопросам социальной справедливости. По сути, отличия
между консерваторами, либералами и демократами в
дореформенной России сводились при разработке их моделей преобразования
России к различному пониманию соотношений между такими
«инвариантными ядрами», как Личность, Общество, Государство.
Попытки «подморозить» Россию, предпринятые в царствование
Николая I, поддерживаемые интеллектуалами консервативного
толка, критически воспринимались представителями либерального и
демократического направления, которые в рамках жестких цензурных
ограничений пытались в общественном сознании поддерживать
традиции «свободомыслия».
Представляется, что опыт дореформенного периода истории
общественной мысли, представленный в данном томе, позволяет
понять, с одной стороны, сложности эволюции основных
интеллектуальных направлений, а с другой стороны - осмыслить расширение
диапазона постановки и разработки ими новых идей, продуцируемых
совокупностью как внутренних, так и внешних причин. Этот
диалектически сложный процесс нашел свое отражение в «впитывании»
представителями интеллектуальных элит как западноевропейского,
так и национального опыта.
Поражение России в Крымской войне, отмена крепостного права,
реформы в области суда и судопроизводства, создание органов
земского и городского самоуправления, преобразования в армии,
перемены в области образования открыли новый этап в эволюции
отечественной общественной мысли, придав ей в буквальном смысле
слова «новое дыхание». По сути, речь идет о качественном
изменении российского «интеллектуального ландшафта». Во-первых,
Великие реформы способствовали не только пересмотру старых подходов
к решению вызовов времени, но и стимулировали постановку новой
проблематики. Это, в свою очередь, привело к расширению
проблемного поля воспроизводства и восприятия идей, способов их
трансляции в общественное и массовое сознание. Обсуждение насущных
проблем российской действительности из нелегальных и полулегальных
салонов, клубов, кружков перешло в публичную сферу. С одной
стороны, это заставляло интеллектуалов более глубоко прорабатывать

Введение
Период эволюции общественной мысли, рассматриваемый
в хронологических рамках данного тома, представляется,
с одной стороны, динамичным, характеризующимся
дальнейшей кристаллизацией основных направлений общественной
мысли, а с другой - усиливающимся противостоянием между ними.
Как и прежде, правда, с еще большей степенью интенсивности, на
эволюцию общественной мысли продолжали оказывать влияние
как собственно внутренние («национальная почва»), так и внешние
факторы. Причем эти факторы, перемежаясь и накладываясь один на
другой в зависимости от конкретной ситуации в России и вне ее,
оказывали либо стимулирующее, либо замедляющее влияние на выбор
проблематики, которая оказывалась в центре дискурса в
интеллектуальной среде.
Изменение расстановки сил на международной арене после
Венского конгресса, «передвижки» границ государств на европейском
континенте, проявленная их политическими элитами тенденция
к осмыслению и отстаиванию собственных национальных интересов
актуализировали как в общеевропейском, так и российском
интеллектуальном сообществе проблему выбора и странами, и народами
собственного исторического пути в мировой истории. Это, в свою
очередь, не могло не способствовать консолидации консервативного
направления как в общеевропейской, так, собственно, и российской
общественной мысли.
Одновременно перемены, имевшие место на международной
арене после наполеоновских войн и создания новой Венской системы
международных отношений, стимулировали дальнейшую разработку
отечественными интеллектуалами как традиционных проблем
(отмена крепостного права, права и свободы личности, совершенствование
правовой системы, государственных и политических институтов),
так и новых проблем (перераспределение земельной собственности,
создание условий и предпосылок для развития экономики
капиталистического типа, изменения социальных отношений, расширение
доступа к образованию). Разумеется, названные проблемы не были
чужды и представителям консервативного направления
общественной мысли, тем не менее ведущая роль в их постановке принадлежала

Введение
7
представителям ее либерального и демократического направления.
Рассматривая Россию в контексте европейского тренда,
представители этих направлений, в отличие от консерваторов, отдавали
предпочтение разработке следующих проблем: права и свободы личности,
совершенствование права, формирование гражданских институтов
и структур, расширение избирательных прав. Представители
либеральных и демократических кругов большое внимание продолжали
уделять вопросам социальной справедливости. По сути, отличия
между консерваторами, либералами и демократами в
дореформенной России сводились при разработке их моделей преобразования
России к различному пониманию соотношений между такими
«инвариантными ядрами», как Личность, Общество, Государство.
Попытки «подморозить» Россию, предпринятые в царствование
Николая I, поддерживаемые интеллектуалами консервативного
толка, критически воспринимались представителями либерального и
демократического направления, которые в рамках жестких цензурных
ограничений пытались в общественном сознании поддерживать
традиции «свободомыслия».
Представляется, что опыт дореформенного периода истории
общественной мысли, представленный в данном томе, позволяет
понять, с одной стороны, сложности эволюции основных
интеллектуальных направлений, а с другой стороны - осмыслить расширение
диапазона постановки и разработки ими новых идей, продуцируемых
совокупностью как внутренних, так и внешних причин. Этот
диалектически сложный процесс нашел свое отражение в «впитывании»
представителями интеллектуальных элит как западноевропейского,
так и национального опыта.
Поражение России в Крымской войне, отмена крепостного права,
реформы в области суда и судопроизводства, создание органов
земского и городского самоуправления, преобразования в армии,
перемены в области образования открыли новый этап в эволюции
отечественной общественной мысли, придав ей в буквальном смысле
слова «новое дыхание». По сути, речь идет о качественном
изменении российского «интеллектуального ландшафта». Во-первых,
Великие реформы способствовали не только пересмотру старых подходов
к решению вызовов времени, но и стимулировали постановку новой
проблематики. Это, в свою очередь, привело к расширению
проблемного поля воспроизводства и восприятия идей, способов их
трансляции в общественное и массовое сознание. Обсуждение насущных
проблем российской действительности из нелегальных и полулегальных
салонов, клубов, кружков перешло в публичную сферу. С одной
стороны, это заставляло интеллектуалов более глубоко прорабатывать

8 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
собственные идеи, а с другой - подключить к их обсуждению
широкую общественность. Фактически общественность стала играть роль
«эксперта» значимости различных моделей общественного
преобразования России, разработанных в недрах различных
интеллектуальных направлений. Подчеркну, что обсуждение идей, выработанных
интеллектуалами, в публичном пространстве стало одним из важных
каналов их проникновения в массовое сознание.
Период подготовки и реализации Великих реформ в России стал
временем переформатирования самого интеллектуального
пространства, что, в частности, выразилось в упрочении либерального и
демократического направления общественной мысли. Разумеется,
в данный период консервативное направление никуда не исчезло,
более того, в разработке ряда проблем общефилософского характера
(в частности, обосновании особой роли России в мировой истории,
роли государства и православия) были достигнуты значительные
успехи. И тем не менее Великие реформы стимулировали развитие
либерального направления общественной мысли, которое без
преувеличения переживало в это время свой собственный Ренессанс.
Одновременно Великие реформы, как это на первый взгляд не
покажется странным,спровоцировалидальнейшееразвитиереволюционно-
демократического направления общественной мысли, которое со
временем стало не только составной частью интеллектуального
процесса как целого, но и важнейшим фактором и стимулом создания
новых форм мобилизации российского общества.
Однако самым главным в пореформенный период стал факт
«переплавки» теоретических моделей в общественные практики. В свою
очередь, последние стали мощным фактором как для дальнейшего
развития, так и «корректировки» реформаторских идей,
реализуемых на практике. Как известно, процесс «корректировки» Великих
реформ подспудно был начат самодержавием еще в 1870-е гг. После
убийства террористами Александра II эта тенденция стала набирать
темпы. Однако попытки Александра III осуществить второй виток
«подморозки» России, что нашло свое выражение в «корректировке»
Великих реформ в консервативном направлении, в конечном счете
привели к росту общественного оппозиционного и революционного
движения в стране. Одновременно они ускорили процесс
дифференциации как между основными направлениями общественной мысли,
так и внутри каждого из них.
Следующий этап эволюции общественной мысли
характеризуется, во-первых, предельным обострением борьбы между ее тремя
направлениями; во-вторых, стремительной дифференциацией внутри
каждого из них; в-третьих, «переплавкой» борьбы «идей» в борьбу

Введение
9
непримиримых политических лагерей, каждый из которых
стремился «перетянуть» народные массы на свою сторону, используя их
в качестве тарана против существующего режима. Борьба «идей» из
кабинетов интеллектуалов «перетекла» в уличную массовую борьбу.
Выделяя основные этапы эволюции общественной мысли в
России в рассматриваемый в томе период, нельзя не сказать о состоянии
самой интеллектуальной среды, которая изменялась от этапа к этапу,
не только количественно, но и прежде всего качественно. Значительно
возрос диапазон возможностей восприятия и воспроизводства
интеллектуальных идей массовым общественным сознанием.
Представители интеллектуальной среды значительно расширили возможности
восприятия западноевропейского опыта: обучение в европейских
университетах, участие в международных конгрессах и симпозиумах,
парламентских делегациях, информационные потоки. Овладение
достижениями правовой и политической западноевропейской мысли,
знакомство с практикой западноевропейских парламентов,
общественных и массовых движений стимулировали процесс осмысления
конкретных проблем российской действительности,
актуализировали разработку собственных моделей преобразования России.
Вместе с тем в российской интеллектуальной среде из поколения
в поколение воспроизводились традиционные негативные
тенденции. Речь прежде всего идет о крайних формах взаимного общения,
бескомпромиссном характере оценок и суждений. По сути,
интеллектуальная среда в рассматриваемый в томе период оказалась
неспособной к цивилизованным формам разрешения конфликтов.
Подобного рода ситуация подогревалась непоследовательным и
нерешительным курсом самодержавной власти, которая не могла
оперативно разрешить объективно назревшие проблемы, усугубляя этим
общественно-политическую ситуацию в стране, провоцируя переход
интеллектуалов на крайние позиции, подталкивая общественные
силы к немирным формам и методам разрешения конфликтов. В
результате перед интеллектуалами с каждым разом оказывались все
более и более сложные проблемы, которые они все острее и острее
осознавали, но у них не было реальных возможностей их решить.
Разработанные разными направлениями общественной мысли
модели преобразования России не раз «упирались» в
«твердокаменную» стену самодержавного режима, длительное время не желавшего
трансформироваться.
Следует также иметь в виду, что в рассматриваемый в томе период
шел неуклонный процесс накопления все новых и новых проблем,
обусловленных вызовами времени. Это вело к усложнению содержания

10 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
моделей преобразования России, к радикализации программных
требований и ужесточению тактических курсов.
Раскрывая общее и особенное, что было характерно для названных
периодов эволюции отечественной общественной мысли, фиксируя
изменения в формах коммуникаций, имевших место в
интеллектуальной среде, авторы коллективного труда сосредоточили свое
внимание на рассмотрении совокупности факторов объективного и
субъективного характера, обусловивших расширение проблемного поля
общественной мысли данного периода. При этом они сделали акцент
на рассмотрении таких вопросов, как поиски идентичности и
адекватных форм государственного устройства, альтернативные подходы
к осмыслению проблем собственности. Одновременно большое
внимание применительно к данному периоду эволюции общественной
мысли уделено сквозной проблеме, красной нитью проходящей через
все четыре тома, теоретическому и программному моделированию
предпосылок и условий, способствующих раскрытию
потенциальных творческих начал личности, а также правовым механизмам
обеспечения ее прав и свобод. Большое внимание авторский коллектив
уделил анализу вариативности теоретических представлений
интеллектуалов разных направлений и течений российской общественной
мысли, путям и методам практической реализации разработанных
ими моделей преобразования России.

Глава 1
Формы коммуникации
1.1. Общество, общественность, интеллигенция
Длинный XIX век совершенно особый в истории России.
Вместе с тем, его трудно отделить от XVIII. Тогда складывалась
повестка, остававшаяся актуальной в течение этого столетия.
Тема сословных прав и логически проистекавших из них прав
человека и гражданина будоражили общественную мысль в течение
всего XIX в. Нация, заявившая о себе во Франции в конце XVIII
столетия, давала о себе знать и в России. Стояла задача
сформулировать общность, в сущности, альтернативную государству. При этих
обстоятельствах общественная мысль с неизбежностью становилась
оппозиционной. Она по необходимости составляла «малую нацию»,
приученную говорить от имени большинства1. Однако эта «малая
нация» неуклонно росла, приобретая новые масштабы. Это определяло
«плотность» и характер коммуникаций, а следовательно, и скорость
циркуляции идей. В аристократическом салоне первой половины
XIX в. и в земском собрании второй половины столетия говорили по-
разному и на разные темы.
За XIX в. Россия не раз менялась. Во второй четверти
столетия социальный уклад эволюционировал медленно, еле заметно.
С 1860-х гг. эти процессы приняли совершенно иное ускорение.
Стремительно росли города, в особенности столицы. И все же, отмечая
трансформацию общественности, следует определиться с понятиями.
В XIX в. понятия «общество» и «народ» строго разводились.
«Общество» - это образованное меньшинство, которое чувствовало
пропасть, отделявшую его от молчаливого большинства2. Ф.М.
Достоевский еще в 1861 г. отмечал удивительный факт: общественные
1 Кошен О. Малый народ и революция: Сб. статей об истоках Французской
революции. М., 2004. С. 28-30.
2 Малинова О.Ю. Общество, публика, общественность в России середины XIX -
начала XX века: Отражение в понятиях практик публичной коммуникации и
общественной самодеятельности // «Понятия о России». К исторической семантике
имперского периода. М., 2017. Т. 1. С. 428-463.

12 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
деятели, задумавшись о необходимости народного чтения,
единодушно согласились с тем, что имевшаяся к тому времени литература
для широких масс не годилась1. Иными словами, они отказывались
причислять себя к народу. Любимые ими книги, по их же мнению,
не могли оказаться полезными для большинства населения.
Казалось бы, все точки над i расставлены. Однако в версии Достоевского
ситуация оказывается намного сложнее. Пролистав еще несколько
страниц его дневников, можно обнаружить, что писатель не
оставляет от привычного интеллигентского соображения и камня на камне.
Он крушит эти представления об «обществе» и «народе», предлагая
собственное понимание этих явлений. Для этого Достоевский
обращается к пушкинской теме, спустя некоторое время ставшей для него
такой важной.
По мнению Достоевского, Пушкин - представитель
образованного меньшинства и вместе с тем подлинно народный писатель. И
Онегин - народный герой, в полной мере отражавший историческую
ситуацию 1820-х гг. Его можно сравнить с Ахиллом, народным
греческим героем, который был плодом воображения Гомера, но в
полной мере выражал настроения и чаяния своего времени. Кто из
современников Достоевского помнил греческих обывателей «темных
столетий»? Они были известны благодаря Ахиллу и прочим героям
гомеровского эпоса. Такая же судьба была предрешена и Онегину,
с одной стороны, и его безвестным современникам, с другой2.
Следуя этой логике, можно было утверждать, что подлинная народность
складывается благодаря книжности. Иными словами, литературный
процесс и есть важнейшая форма бытия нации - собственно то, что
делает ее таковой.
Но книги пишет не народ, не нация, а немногие писатели.
Общественности, какой бы малочисленной она не была, суждено выражать
народную мысль. Это рассуждение Достоевского было приложи-
мо к конкретной ситуации 1860-х гг. Он принимал за данность, что
большинство общества, по крайней мере в эти годы, сочувствовало
западникам. Это определяло и характер русской литературы, которая
фиксировала этапы развития народного движения.
Славянофильская попытка отгородиться от него вырождалась в краеведческие
штудии, не позволявшие рассмотреть органический процесс
развития страны3. По словам писателя, сила славянофильства - в обраще-
1 Достоевский Ф.М. Книжность и грамота // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.:
вЗОт.Л., 1979.Т. 19.С.6.
2 Там же. С. 9-10.
3 Там же. С. 63.

Глава 1. Формы коммуникации
13
нии к земству, т. е. к стихии народной жизни. Однако славянофилы
искали ее в московской древности XVI-XVII вв., а не в современной
им России1. По мысли Достоевского, общественность решает
стоявшие перед ней задачи не тогда, когда замыкается в себе, а когда
пытается прочувствовать ритм времени. Если ей это удается, численность
общества, в сущности, не важна.
И все же о ней продолжают спорить. Едва ли это вообще
разрешимый вопрос. По подсчетам Б.Н. Миронова, в 1870-1892 гг.
общественность составляла 10 % от всего населения страны, в 1906—
1913 гг. - 16 %2. Иначе говоря, эти показатели хотя и медленно, но
росли. Л. Хэфнер привел совсем иные цифры. Он учел численность
членов общественных организаций в Самаре и Казани в начале XX в.
На основе этих сведений исследователь пришел к выводу, что
общественность - это не более 1,5-2 % городского населения (вместе
с членами семьи около 3 %)3.
Однако какие бы показатели ни приводить, можно с
уверенностью утверждать, что общественное движение в России - это
постоянно расширяющееся и уплотняющееся социальное пространство.
Это объясняет основные тенденции в эволюции данного явления:
от салона к кружку, от кружка к союзу, от союза к протопартии, от
протопартии к партии. Было бы наивным полагать, что одна форма
объединения заменяла и вытесняла другую. Напротив, они более или
менее мирно сосуществовали, выполняя разные функции. Салон -
важнейшая форма общественной коммуникации, которая не
утратила своего значения и в начале XX столетия. Тем более это относится
к середине XIX в., когда об устойчивых политических группировках
говорить не приходится.
Для первой половины XIX в. общественность - это в
огромной степени столичная аристократия. Для нее центр притяжения -
двор, тема для обсуждений - правительственная политика. Салон -
естественная форма консолидации общественности того времени.
В 1827 г. в Третьем отделении СЕ. И.В. Канцелярии констатировали,
что представители оппозиционной «русской», «патриотической
партии» преимущественно пребывали в Москве. Их лидером назывался
адмирал Н.С. Мордвинов. Объединяло их неприятие всего немец-
1 Он же. Два лагеря теоретиков (по поводу «Дня» и кой-чего другого) //
Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: в 30 т. Л., 1980. Т. 20. СП.
2 Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. СПб., 2015.
Т. 2. С. 697.
3 Туманова A.C. Общественные организации и русская публика в начале XX века.
М, 2008. С 26.

14 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
кого, а также правительственной кадровой политики. Кумиром для
всей патриотической партии был А.П. Ермолов1. Третье отделение
призывало к такого рода общественным группам относиться с
настороженностью. Опираться стоило на «средний класс».
Примечательно, как он определялся в отчетах Третьего
отделения: это помещики, не служащие дворяне, купцы первых гильдий,
образованные лица и литераторы. Среди них авторитет правительства
оставался высоким. «Именно среди этого класса государь
пользуется наибольшей любовью и уважением. Здесь все проникнуты верой
в правильность его воззрений»2. В Третьем отделении особое
внимание уделяли литераторам, которые заметно влияли на общественные
настроения3. Это не должно показаться удивительным. В
интерпретации Третьего отделения «средний класс» это и есть
общественность, творящая настроения, толки, слухи. Они прежде всего и
занимали и охранителей.
Согласно отчетам, «средний класс» выглядел крайне
неоднородным. Следовательно, и настроения его представителей были
разными. Ситуация еще осложнялась тем, что дворянская молодежь
несомненно могла быть причислена к обществу. Она, в свою очередь,
считалась наиболее проблемной социальной группой. По словам
сотрудников Третьего отделения, речь шла о «дворянчиках от 17 до
25 лет». Это была «самая гангренозная часть Империи»4.
При этом правительственные чиновники весьма точно
характеризовали ситуацию: общество - это не только социальные группы,
это в первую очередь идеи, получавшие распространения. Именно
поэтому для власти проблема «общества» в значительной мере
сводилась к феномену общественного мнения. О нем дискутируют уже
давно. Это напоминает спор о яйце или курице: общественное мнение
формирует социальную среду, или же, наоборот, среда
способствует складыванию определенного общественного мнения. Важно то,
что в любом случае его невозможно «схватить», подсчитать. Оно не
подлежит формальному учету. Тем сложнее было оценить его в
условиях отсутствия публичной политики, как это имело место в
России XIX столетия. Вместе с тем, в правительственных кругах остро
чувствовался дефицит обратной связи с обществом. Приходилось
выискивать новые способы диалога. Например, рауты у министра
внутренних дел П. А. Валуева (1861-1868) должны были служить мо-
1 Россия под надзором. Отчеты III отделения, 1827-1869. М., 2006. С. 19.
2 Там же. С. 20.
3 Там же. С. 22.
4 Там же. С. 22.

Глава 1. Формы коммуникации
15
стиком диалога власти и общества. Гости у министра собирались
часто: каждую неделю. Впоследствии Валуев считал это своей ошибкой:
не стоило стремиться к столь регулярным встречам, которые
становились обузой для многих потенциальных посетителей салона. И все
же этот недостаток естественным образом вытекал из уникальности
задуманного. Сановники чаще всего приглашали к себе сановников.
Валуев видел свою задачу в другом: собирать у себя людей разных
занятий, отличного друг от друга социального опыта. В итоге,
помимо представителей высшего петербургского света, к Валуеву
приходили художники, литераторы, ученые, священнослужители разных
конфессий, мировые посредники, уездные предводители
дворянства, губернаторы1. Впоследствии такого рода собрания становились
все более распространенным явлением: это салоны К.К. Арсеньева,
К.Ф. Головина, Е.В. Богданович2 и др.
Валуев собирал у себя как раз «средний класс» или тех, кого
потом будут именовать интеллигенцией. Само появление этого
термина многое говорит о российской общественности. Речь идет об
интеллектуальном классе, для которого не было никакого очевидного
социального маркера. Этот термин был столь же неопределенен
в XIX в., как и сейчас. Это даже заставляет усомниться, что речь идет
о термине.
1.2. Читающая публика
«Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с
единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только
"русская", но и вообще "интеллигенция". Как известно, это слово, то
есть понятие, обозначаемое им, существует лишь в нашем языке»3.
Вряд ли кто-нибудь станет спорить с Г.П. Федотовым по этому
поводу4. Осталось лишь определиться с понятием, дав ему хотя бы
приблизительную дефиницию. По утверждению
энциклопедического словаря Граната, интеллигенция - «слово, пущенное в оборот
1 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева, министра внутренних дел: в 2 т. М., 1961.
Т. 1. С. 328.
2 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в
царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 279.
3 Федотов Г.П. Избр. труды. М, 2010. С. 55.
4 Сдвижков Д.А. Сравнивать несравнимое: общее и особенное в понятиях
«образованного человека» // Интеллигенция в истории: образованный человек в
представлениях и социальной действительности. М., 2001. С. 53.

16 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
в одном из романов [П.Д.] Бобрыкина и, несмотря на свою
грамматическую неуклюжесть и логическую расплывчатость, прочно
укоренившееся в нашем словесном обиходе»1. Нередко под
интеллигенцией подразумевается совокупность социальных групп,
занятых интеллектуальным трудом2. Эта точка зрения все чаще находит
своих критиков. Действительно формальный подход к этому
вопросу скорее «сбивает прицел». И.С. Розенталь, многие годы
занимавшийся историей интеллигенции, подразумевал под ней прежде
всего «термин, получивший распространение в России с 1860-х гг.
и обозначавший особую социокультурную общность, внесословное,
свободно сложившееся средоточие лиц умственного и творческого
труда»3. Споры об интеллигенции идут давно и, видимо, никогда не
кончатся4. Удобное, привычное слово было таковым и сто лет
назад. И тогда, и сейчас речь идет о живом понятии, со своей судьбой,
с множеством коннотаций, порой очень далеких по значению. Едва
ли в этом случае оправдано спорить о смысле слов. «Игра в бисер» -
в чем-то интересная, но безнадежно бесконечная игра. Важнее
другое: активная часть образованного меньшинства - несомненно
ключевая сила в общественном движении России второй половины
XIX - XX в. Это политическое, интеллектуальное, культурное, но
в то же время (а может быть, даже в первую очередь) социальное
явление, соответственно, имевшее более или менее отчетливое
социальное измерение.
Как уже отмечалось, общество XIX - начала XX в. не
отождествляло себя с народом0. Как раз последний был привычным объектом
рефлексии «общественности», приученной говорить от имени «без-
1 Энциклопедический словарь Товарищества «Бр. А. и И. Гранат и Ко». Т. 22. С. 60.
Еще в 1881 г. Н.К. Михайловский сетовал на «нескладность» и «неуклюжесть»
понятия «интеллигенция» [Колоницкий Б.И. Идентификация российской интеллигенции
и интеллигентофобия (конец XIX - начало XX в.) // Интеллигенция в истории:
образованный человек в представлениях и социальной действительности. М., 2001. С. 152].
2 См.: Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. М.,
1981; Знаменский О.Н. Интеллигенция накануне Великого Октября
(февраль-октябрь 1917). Л., 1988. С. 8-9; Балзер Х.Д. Интеллигентные профессии и интеллигенты-
профессионалы // Из истории русской интеллигенции. СПб., 2003. С. 301-231.
3 Розенталь И.С. Интеллигенция // Российский либерализм середины XVIII -
начала XX в.: Энциклопедия. М., 2010. С. 369.
4 Шерер Ю. Русская дореволюционная интеллигенция в западной
историографии // Интеллигенция в истории: образованный человек в представлениях и
социальной действительности. М., 2001. С. 9-30; Березовая Л.Г. Интеллигенция // Россия
в 1905-1907 гг.: Энциклопедия. М., 2016. С. 321-323.
0 Понятия «общество» и «интеллигенция» выступают практически как синонимы
в это время (Малинова О.Ю. Общество, публика, общественность в России середи-

Глава 1. Формы коммуникации
17
молвного большинства». Принадлежность к обществу
обусловливалась той или иной степенью вовлеченности в процесс осмысления
общих проблем, стоявших перед государством и социумом. В этом
отношении общественная мысль - необходимый атрибут общества
(а следовательно, и интеллигенции), созидавшего смыслы и так или
иначе транслировавшего их. Исходя из этого, наименьшее
требование к представителю общественности - это грамотность, не слишком
распространенная в России XIX столетия. По сведениям за 1867—
1868 гг., грамотных среди рекрутов было 9-10 % (в Московской
губернии около 20 %)1. К 1879 г. грамотных в Петербурге было более
55 % (62 % мужчин и 46,4 % женщин)2. Всего же в стране их было
едва ли более 6 %3. К концу века грамотных в России - более 21 %.
Однако не все умевшие читать и писать могли быть однозначно
приписаны к обществу, хотя бы потому, что «грамотными» были и
выпускники университетов, и едва умевшие подписываться «сельские
обыватели». Изучая общество в России, вероятно, следует учитывать
и другие критерии, помимо наличия элементарного образования:
например, род деятельности. К 1881 г. В Петербурге 5,2 % населения
столицы так или иначе получало доход на государственной службе,
а 5,2 % принадлежало к свободным профессиям4. В совокупности
это составляет около 11 % (столичного населения), которых едва ли
можно однозначно приписать «обществу»: неизвестно, все ли они
были вовлечены в коммуникативный процесс, в результате которого
и формировалась общественная мысль, а следовательно, и смыслы,
получавшие широкое распространение среди читающей публики.
К обществу можно с уверенностью причислить представителей
«свободных профессий», т. е. 3296 человек на всю Россию к 1897 г.5 Эту
цифру можно увеличить за счет 15 237 художников, актеров,
музыкантов, 16 742 врачей, 4639 инженеров6, 12 174 юристов на частной
службе и, наконец, 103 760 человек, состоявших на земской,
городской и сословной службе7. По оценке И.С. Розенталя, в начале XX в.
ны XIX - начала XX века: Отражение в понятиях практик публичной коммуникации
и общественной самодеятельности. Т. 1. С. 447-462).
1 Рашин А.Г. Население России за 100 лет (1811-1913 гг.): Статистические
очерки. М., 1956. С. 287.
2 Там же. С. 295.
3 Там же. С. 289.
4 Там же. С. 324.
5 Рубакин H.A. Россия в цифрах. СПб., 1912. С. 89.
6 Там же. С. 90.
7 Там же. С. 98.

18 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
численность интеллигенции составляла 1,5 млн человек1, и все же
даже эта статистика не будет полной.
Можно попытаться «демаркировать» общество, отталкиваясь от
его вероятного круга чтения. Очевидно, что в первую очередь речь
должна идти о «толстых журналах», которые неизменно
претендовали быть глашатаями «общественной мысли»2. Наиболее
востребованные периодические издания 1830-1840-х гг. имели не самый
широкий круг читателей. Так, «Библиотека для чтения» издавалась
тиражом до 7 тыс. экз., «Отечественные записки» (в 1840 г.) - до
4 тыс., «Современник» (в 1848 г.) - до 3,1 тыс. Тираж наиболее
читаемой газеты «Московские ведомости» колебался от 6 тыс. до 9 тыс.
экз.3 Со временем тиражи росли. Так, в 1890-е гг. средний тираж
«толстого журнала» колебался между 3 тыс. и 5 тыс. экз., тираж «тонкого
журнала» достигал 50 тыс., газеты - 25 тыс.4 Согласно оценке
редакции журнала «Современный мир», один экземпляр толстого
журнала читали 8 человек, если же он хранился в библиотеке - 30. Круг
читателей популярного журнала с тиражом 15 тыс. экз. приближался
к 200 тыс. человек0. По расчетам А.И. Рейтблата, к концу XIX в.
читательская аудитория в России в совокупности составляла 8-9 млн
человек (т. е. приблизительно 6-7 % населения страны)6.
Можно ли считать всякого читающего представителем
общественности? Не зависит ли это от того, что он читает? Несомненный
факт - публика прежде всего предпочитала периодические издания.
Они составляли не менее трети печатной продукции, которую
заказывали в библиотеках губернских городов России7.
1 Розенталь И.С. Интеллигенция // Российский либерализм середины XVIII -
начала XX вв.: Энциклопедия. М., 2010. С. 371.
2 Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической
социологии русской литературы. М, 2009. С. 39-40.
3 Очерки русской культуры XIX века. М, 2001. Т. 3. С. 451.
4 Там же. С. 468-469.
5 Рейтблат А.И. Указ. соч. С. 48.
6 Там же. С. 25.
7 Рубакин H.A. Этюды о читающей публике. Факты, цифры и наблюдения. СПб.,
1895. С. 107. Российское общественное движение разворачивалось за рубежом. Речь
идет о сравнительно малочисленной, но активной и влиятельной российской
эмиграции. В связи с этим обычно вспоминается лондонский круг А.И. Герцена. Вместе с тем,
книги на русском публиковались в Париже, Берлине, Лейпциге и многих немецких
городах (Россия под надзором. Отчеты III отделения, 1827-1869. М., 2006. С. 473).
Характерно, что, по сведениям Третьего отделения, герценовские издания
преимущественно циркулировали в Санкт-Петербурге и Москве. В Западном крае о них просто
не знали (Там же. С. 474).

Глава 1. Формы коммуникации
19
Таблица 1
Распределение библиотечных требований по категориям литературы
Название библиотеки
Воронежская (1891)
Астраханская (1892)
Самарская (1892)
Нижегородская (1892)
Херсонская (1892)
Екатеринославская (1891)
Житомирская (1890)
Шадринская (1888-1889)
Процент от выдачи
Беллетристика
35,6
38,2
48,2
47,2
47
59,1
53,6
30,9
Научная
литература
2,3
8,1
11,3
11,2
6,1
1,6
14,4
6
Периодика
55,1
52,5
35,5
34
36
31,8
32,2
32,4
Рубакин H.A. Этюды о читающей публике. Факты, цифры и наблюдения. СПб.,
1895. С. 107.
В частных библиотеках беллетристику заказывали 62 %
читателей, научные издания - 1,6 %1. Таким образом, общество
преимущественно читало беллетристику и периодику (ради все той же
беллетристики). Как и полвека назад, литераторы владели умами
читающей публики. Научные книги были чрезвычайно мало
востребованы. Тем не менее, если ограничиться лишь этим кругом
литературы и выделить наиболее популярных авторов, то этот список будет
весьма примечателен. Первым в этом рейтинге стоял В.Г. Белинский.
Он заметно опережал всех остальных (его книги в 1891-1892 гг.
заказывали более 175 раз). Белинскому уступали Н.И. Костомаров,
Н.К. Михайловский, СМ. Соловьев (их работы заказывали более
100 раз). Более 50 раз заказывали книги Г. Вебера, Н.М. Карамзина,
В.И. Семевского, Г. Спенсера, А. Шопенгауэра и др.2 Таким образом,
книги по истории и философии пользовались сравнительно высокой
популярностью среди посетителей библиотек.
Это общая картина. Среди отдельных категорий читателей
ситуация разительно отличалась. Студенты в первую очередь читали
книги по медицине и ветеринарии (3278 требований),
беллетристику (3277), литературу по юридическим и политическим
наукам (1905). Чиновники заказывали беллетристику (203), книги
1 Рубакин H.A. Этюды о читающей публике. Факты, цифры и наблюдения.
С. 107.
2 Там же. С. 116.

20 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
по юридическим наукам (77). Военные читали периодические
издания (46), книги по истории (40), беллетристику (32), работы по
медицине (31), по юридическим и социальным наукам (28). Лица
свободных профессий - по медицине (398), беллетристику (263), по
юридическим и политическим наукам (229). Среди торговцев
ситуация была другой. Они заказывали беллетристику (198), книги по
медицине (51), периодические издания (43)1. Если даже отнести все
эти категории читателей к общественности, следует признать: она
была очень разной.
Ее объединяла не общность текстов, а в первую очередь
социальных практик. К концу XIX в. новые формы политической
кооперации приобрели иные масштабы. Само общество быстро менялось.
Поразительно ускорялись потоки информации. Возникали новые
формы общественной самодеятельности. За 10 лет значительно
увеличилось число лиц «интеллигентных профессий»2,
количество периодических изданий, выпускаемых в России, почти
удвоилось (в 1882 г. - 554 периодических издания, в 1888 г. - 637; далее
рост становится более стремительным: в 1895 г. - уже 841 издание,
в 1900 г. - 10023). Столь же быстро росло число общественных
организаций. Об этом свидетельствует количество отложившихся во
втором делопроизводстве Департамента полиции дел об открытии
новых обществ: за 1890 г. насчитывается 182 дела, в 1891 г. таких
дел уже 218, в 1892 г. - 260, в 1893 г. - 318, в 1895 г. - 374, в 1896 г. -
4754. И в дальнейшем имел место рост численности общественных
объединений и союзов. Только в 1906-1909 гг. возникло около
4800 подобных организаций^
1 Рубакин H.A. Этюды о читающей публике. Факты, цифры и наблюдения.
С. 122-123.
2 Пирумова Н.М. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе. М.,
1986. С. 118.
3 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века.
М, 1971. С. 216.
4 Степанский А.Д. Самодержавие и общественные организации России на рубеже
XIX-XX вв. М., 1980. С. 27. См. также: Розенталь И.С. «И вот общественное мненье!»
Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX в. М., 2007.
С. 192-215.
5 Хоффман Ш.Л. Социальное общение и демократия. Ассоциации и гражданское
общество в транснациональной перспективе. М., 2017. С. 99. Впрочем, масштабы
этого явления станут понятнее, если упомянуть, что в Австрии (Цислейтании) в 1900 г.
было 59 800 общественных ассоциаций, в 1910 г. - 103 700 (Там же. С. 91). См. также:
Туманова A.C. Общественные организации // Россия в 1905-1907 гг.: Энциклопедия.
М., 2016. С. 632-640.

Глава 1. Формы коммуникации
21
До 1890 г. существовало 4 педагогических общества, в 1890-
1895 гг. - возникло еще 19, в 1896-1899 гг. - 28, в 1899-1902 гг. -
20. Следовательно, к 1902 г. существовало 71 общество
взаимопомощи учителей1. Учителя собирались на съезды: например, зимой
1895/96 г. состоялся Второй Всероссийский съезд деятелей по
техническому образованию. В 1896 г. в Н. Новгороде, когда в этом
городе проводилась Всероссийская торгово-промышленная выставка,
состоялись совещания учителей. В декабре 1902 - январе 1903 г.
состоялся Всероссийский съезд учителей2.
В конце декабря 1903 г. в Санкт-Петербурге открылся Третий
съезд деятелей по техническому и профессиональному образованию3.
Периодически собирались съезды Всероссийского общества русских
врачей имени Н.И. Пирогова. В начале XX в. состоялось 7 съездов,
на которые порой съезжались более 2 тыс. участников4.
Правительство препятствовало образованию объединений медицинского
персонала. В 1898 г. оно не разрешило образовать Общество московских
городских врачей. Подобное решение было принято в отношении
Московского зубоврачебного общества5. Формировались
нелегальные объединения: например, в Москве в 1901 г. фармацевтами были
образованы «Совет уполномоченных» и «Союз борьбы за 7-часовой
труд»6.
Впрочем, вполне очевидно, данные показатели имеют лишь
косвенное отношение к такому явлению, как «общество». Не всякий
земский учитель или врач был составной его частью. Далеко не каждый
читатель был его представителем. Для того чтобы понять характер
феномена, следует обратиться к тем институтам, вокруг которых
общество складывалось. В первую очередь это периодические
издания. В России начала 1890-х гг. было около 900 газет и журналов. Это
существенно больше, чем было раньше. И все же масштаб явления
становится очевидным лишь в сравнении. Российские показатели
в данном случае были в 7 раз меньше, чем в Германии, в 5 раз меньше,
чем во Франции, в 4 раза меньше, чем в Англии. Пожалуй, как и
всегда, более красноречивы не абсолютные, а относительные показатели.
Так, в Швейцарии на один миллион населения приходилось 230 из-
1 Ушаков A.B. Интеллигенция и рабочие в освободительном движении в России.
Конец XIX - начало XX в. М, 2011. С. 50.
2 Там же. С. 52-53.
3 Там же. С. 56.
4 Там же. С. 59.
5 Там же. С. 60.
6 Там же. С. 63.

22 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
даний, в Бельгии - 153, в Германии - 129, во Франции - 114, в
Норвегии - 89, во Великобритании - 88, в Испании - 68, в Италии - 54,
в Австрии - 43, в Греции - 36, в Сербии - 26, в России - 91.
В 1891 г. по почте было переслано около 113 млн подписных
периодических изданий2. Таким образом, 5 экз. изданий в год
приходилось на одного образованного подданного Российской империи (или
же один экземпляр, если принимать в расчет все население страны).
Разумеется, это было совсем немного. В Швейцарии на одного
жителя приходилось около 30 экз., в Дании - около 26, в Германии -
более 18, в Бельгии - более 16, во Франции - около 11, в Италии -
более 43.
Примечательно географическое распространение читающей
публики. В 1887 г. действовали около 1270 книжных лавок и
магазинов, 283 из них находились в Санкт-Петербургской губернии, 177 —
в Московской. Таким образом, 460 книжных магазинов находились
в столичных губерниях (более 36 %)4. Столицы являлись центрами
издательской деятельности. В 1892 г. в Санкт-Петербурге было
издано 3210 наименований книг, в Москве - 1962. Вслед за
столицами шли университетские города: Казань, Киев, Одесса, Харьков,
затем Тифлисэ. При этом все прочие города существенно отставали от
Санкт-Петербурга и Москвы. В 1893 г. всего в России было издано на
русском языке 7782 наименования книг, в столицах - 57256.
Так или иначе расширялась сеть просветительских организаций.
К этому подталкивала сама жизнь. Очень часто быстрый рост
населения относят к безусловным преимуществам Российской империи
начала XX в. Отчасти это верно. Вместе с тем, стремительно растущая
численность населения - это еще и серьезная социальная проблема.
Правительству, пытавшемуся содействовать модернизационным
процессам в стране, приходилось «поспевать» за демографией. Тем
не менее, определенные подвижки в социальной сфере имели место.
Это отчетливо видно по бюджетной политике государства в
предвоенный период. Так, за 1899-1903 гг. расходы на Министерство
народного просвещения выросли на 35,5 %, за 1907-1912 гг. - на 116 %
(на начальные школы расходы увеличились на 165 %, на среднее об-
1 Рубакин H.A. Этюды о читающей публике. Факты, цифры и наблюдения. С. 13.
2 Там же. С. 13.
3 Там же. С. 13-14.
4 Там же. С. 26-27.
5 Там же. С. 28.
6 Там же. С. 30.

Глава 1. Формы коммуникации
23
разование - на 71 %, на высшее - на 10 %)К Для сравнения: за 1899-
1903 гг. расходы на Министерство внутренних дел выросли на 31 %,
в 1907-1912 гг. - лишь на 3,4 %2.
Подобные меры принесли свои плоды. С 1896 по 1910 г. в России
были открыты 57 тыс. начальных и 1,5 тыс. средних школ3. В 1890 г.
было 12,5 тыс. студентов, в 1913 г. - 127 тыс.4 Улучшалось
положение и в здравоохранении. В 1906 г. в целом по России 1 врач
приходился на 8600 человек (в городах на 1540 чел.)5. В 1913 г. 1 врач уже
приходился на 6900 чел (в городах на 1400 чел.)6. В России
становилось больше учителей и учащихся, профессоров и студентов, врачей
и прочих медицинских сотрудников - всех тех, кто может быть
отнесен к общественности.
Впрочем, жизнь менялась, не ожидая правительственных
разрешений. Как уже отмечалось, общественность - это не только
социальные группы, «площадки» для высказываний, но и скорость
передвижения людей и передачи информации, а значит, городская
инфраструктура. В 1903 г. началось регулярное движение трамваев
в Москве, в 1907 г. - в Санкт-Петербурге. К 1904 г. они ходили уже
в 21 городе Европейской России, в 1910 г. -в 397. В 1903 г.
Московская городская дума утвердила постановление «О порядке движения
по Москве на автоматических экипажах». Речь шла об автомобилях,
которые в начале XX в. были еще диковинкой. К 1911 г. в Санкт-
Петербурге было уже 2 тыс. частных и 500 казенных автомобилей8.
Разрасталась телефонная сеть: в 1896 г. она существовала в 56
городах, в 1900 г. таких городов было 67, в 1910 г. - 2309.
Как уже отмечалось, на протяжении всего XIX в. имел место рост
числа периодических изданий. Однако в начале XX столетия эта
динамика заметно усилилась. С 1908 по 1914 г. число периодических
1 Шингарев А.И. Государственная роспись 1912 года (пятилетие
конституционного бюджета) // Ежегодник газеты «Речь» на 1912 год. СПб., 1912. С. 167.
2 Там же. С. 168.
3 Сысоева Е.К. Школа в городе // Очерки русской культуры. Конец XIX - начало
XX в. М., 2011. Т. 1.С. 89.
4 Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 2. С. 385.
5 Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи в
России за 1906 год. СПб., 1908. С. 71-72.
6 Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи в
России за 1913 год. Пг„ 1915. С. 57.
7 Кошман Л.В. Город на рубеже столетий // Очерки русской культуры. Конец
XIX - начало XX в. М., 2011. Т. 1. С. 54.
8 Там же. С. 55-56.
9 Там же. С. 61.

24 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
изданий выросло в 1,5 раза: с 2000 до 31101. В 1905-1907 гг. возникло
351 издательство (лишь с конца 1905 по апрель 1906 г. - 93)2. В 1889 г.
в России издавалось более 7 тыс. наименований книг, в 1913 г. -
более 30 тыс.3 Само же общество становилось структурированнее,
организованнее. Накануне Первой мировой войны в России было более
10 тыс. добровольных обществ, в том числе почти 5,8 тыс.
сельскохозяйственных, около 5 тыс. благотворительных и др.4
1.3. В земских собраниях
Ключевой институт становления и эволюции российского
общества - органы местного самоуправления, прежде всего земства. Сам
факт образования подобных учреждений способствовал
складыванию новых страт, из которых общественность в значительной мере
и состояла, это деятели местного самоуправления, земцы и т. н.
третий элемент, земские служащие: земские учителя, врачи, статисты,
агрономы и др. Во-вторых, земство - весьма авторитетная
«площадка» для обсуждения наиболее актуальных вопросов современности,
это одна из важнейших «фабрик идей» второй половины XIX -
начала XX в. Наконец, земство - своего рода школа публичной
политики, которой воспользовались многие будущие депутаты Думы3.
Органы местного самоуправления позволяли себе легально
обсуждать вопросы общественной жизни, вплотную подходить к
политической повестке, которая до 1904-1905 гг. оставалось в «зоне
умолчания».
Конечно, при этом следует иметь в виду, что земство возникло не
повсеместно. Большая часть России обходилась без органов местного
самоуправления. Помимо этого, эффективность работы земств в
различных губерниях была разной. Все это лишний раз подтверждает
1 Выставка произведений печати за 1908 г. СПб., 1909. С. 47, 48; То же за 1909 г.
СПб., 1911. С. 70-74; Статистика произведений печати, вышедших в России в 1910 г.
СПб., 1911. С. 106-110, 113; То же в 1912 г. СПб., 1913. С. 92-97; То же в 1913 г. СПб.,
1915. С. 104-110; То же в 1914 г. СПб., 1915. С. 102-109
2 Андреева О.В. Книжное дело // Очерки русской культуры. Конец XIX - начало
XX в. М., 2011. Т. 1.С. 272.
3 Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 2. С. 386.
4 Самоорганизация российской общественности в последней трети XVIII - начале
XX века / отв. ред. A.C. Туманова. М., 2011. С. 839-842.
5 Соловьев К.А. Земцы в Государственной думе // Земское самоуправление в
истории России: к 150-летию земской реформы. Материалы Международной
научно-практической конференции (Москва, 22-23 мая 2014 г.). М.; СПб., 2015. С. 130-142.

Глава 1. Формы коммуникации
25
факт асинхронности развития России, части которой находились
в непохожих друг на друга исторических измерениях.
Двусмысленность положения земств отмечалось всеми - и слева,
и справа. Одни видели в этом учреждении нонсенс, другие - скрытый
проект будущего государственного устройства. Как писал в дневнике
цензор A.B. Никитенко, «земские учреждения наши важны не
потому, что они есть, а потому что они могут продолжить путь тому, что
должно быть». В этих словах заключалось распространенное видение
проблемы, которое легко выразить популярной на тот момент
формулой: надо увенчать здание. Очевидно, что за этой метафорой плохо
скрывалась мечта о политической реформе1.
Земство в значительной степени было дворянским учреждением.
К концу 1860-х гг. в составе уездных земских собраний около 40 %
членов были помещиками, чуть менее 40 % - крестьянами. Такой
расклад оставался стабильным даже к концу XIX в.: к этому времени
дворянство потеряло около трети своих земель2. Нередкими,
практически повсеместными были случаи, когда уездные предводители
дворянства одновременно были председателями уездных земских
управ3. Такое совместительство имело место в 132 уездах (37 % их
общего числа). В 29 уездах это явление было устойчивым -
продолжалось от 14 до 36 лет4. Существовала и другая тенденция.
Предводители дворянства зачастую крепко сидели на своих местах (20-40 лет)
и не собирались их никому уступать0. Центрами земской жизни были
«дворянские гнезда», с их особой культурой и традицией.
Вместе с тем, земство способствовало мобилизации наиболее
активной части общества. Даже члены земских собраний не спешили
являться на их заседания. Абсентеизм был поразительный. Нередко
на заседания приезжало менее половины их участников. В некоторых
случаях заседания нельзя было проводить из-за отсутствия кворума.
Иногда земские гласные не приходили на заседание, даже будучи
в городе, где оно проводилось6. В 1873 г. в Москве на заседание
губернского земства явились 33 гласных из 93, в Новгороде - 22 из 55,
в Санкт-Петербурге - 28 из 62, в Симбирске - 21 из 63. В
Харькове и Полтаве земские собрания не состоялись в назначенное время.
В Твери оно было закрыто раньше времени из-за отсутствия кворума.
1 Веселовский Б.Б. История земства. СПб., 1911. Т. 3. С. 45.
2 Там же. С. 49-50.
3 Там же. С. 219-223.
4 Там же. С. 223.
5 Там же. С. 224-225.
6 Там же. С. 143-144.

26 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Это была хроническая болезнь. В Смоленской губернии не смогли
вовремя состояться очередные сессии 1869, 1871-1873 гг., а также
экстренные в 1871, 1872, 1874 гг. В Саратовской губернии были
прекращены очередные сессии из-за отсутствия кворума в 1867, 1871,
1873, 1874, 1876, 1877 гг., а также экстренная сессия 1874 г.1
Характерно, что посещаемость уездных собраний была выше, чем
губернских, на 20 и более процентов2. Современники были склонны
отмечать нерадивость отсутствовавших. Однако стоит сказать и о другом:
сравнительно малочисленные присутствовавшие являли собой
наиболее деятельную часть российской цензовой общественности,
которая впоследствии самым активным образом участвовала в
становлении политических партий.
Земская жизнь развивалась и эволюционировала. Это напрямую
сказывалось на земских сметах большинства губерний. Так, за 1868—
1903 гг. в большинстве случаев они выросли в 5-6 раз. В некоторых
губерниях эти показатели были существенно выше. Так, в Вятской
губернии сметы выросли в 9 раз, в Московской - также в 9 раз, в
Новгородской - в 20 раз, в Пермской - в 10 раз, в Полтавской - более чем
в 13 раз, в Самарской - в 8 раз, в Черниговской - более чем в 10 раз,
в Херсонской - в 13 раз и т. д. В некоторых губерниях этот рост был
ниже средних показателей: в Бессарабской, Воронежской, Курской,
Нижегородской, Олонецкой, Пензенской, Псковской3. И все же
в целом рост смет в земской России был весьма существенным. Эти
изменения почувствовали как губернские, так и уездные земства.
Например, в 1877 г. в Бессарабской губернии уездные земские сметы
колебались от 38 тыс. до 81 тыс. руб., в 1903 г. - от 106 тыс. до 263 тыс.
руб. В то же самое время губернская смета за те же годы в Бессарабии
выросла с 163 тыс. до 1197 тыс. руб. В 1877 г. уездные сметы
Московской губернии колебались от 27 тыс. до 121 тыс. руб. К 1903 г.
показатели изменились: от 65 тыс. до 668 тыс. руб. Губернская смета
выросла с 646 тыс. до 2023 тыс. руб.4 Столь впечатляющий рост -
косвенный показатель расширения возможностей органов местного
самоуправления.
1 Веселовский Б.Б. История земства. Т. 3. С. 146.
2 Там же. С. 148.
3 Веселовский Б.Б. История земства за сорок лет. СПб., 1909. Т. 1. С. 17.
4 Там же. С. 20. Правда, в некоторых уездах смета за 1877-1890 или за 1890—
1903 гг. сократилась. Однако это редкое исключение (Там же. С. 21). Также следует
иметь в виду, что рост земских смет происходил в условиях стремительного роста
численности населения империи. Таким образом, земские расходы на одного
подданного императора увеличились не столь существенно, как это может показаться: в 4 раза
(Там же. С. 28).

Глава 1. Формы коммуникации
27
Впрочем, интереснее даже другое. Развитие земств не было
синхронным. Намечались «перекосы», многое говорящие о развитии не
только органов самоуправления, но и общества в целом. После
издания Земского положения 1890 г. произошла «централизация»
деятельности земств. В 1890-1900-е гг. существенно быстрее росли
губернские, а не уездные сметы. Губернские земства перетягивали
полномочия уездных, активно вмешивались в работу последних1.
В 1877 г. расходы губернских земств составляли 20 % всех земских
расходов, в 1902 г. - 37 %2. Иными словами, за 20 лет их удельный
вес вырос практически в два раза. Действительно российский
централизм сказывался и здесь. Ведь «плотность» общественной жизни
снижалась по мере удаления от столиц и губернских городов.
Стремительный рост земских расходов как будто бы должен
свидетельствовать об общественном благополучии. Однако все
познается в сравнении. Положение земств и стоящей за ними
общественности подчеркивается тем фактом, что совокупные бюджеты всех
земств в 1877 г. составляли менее 5 % от государственного, в 1903 г. -
менее 6 %3. Конечно, если речь идет о местных бюджетах,
следовало бы учитывать не только земские средства, но и городов, мирские
сборы, обязательные страховые платежи, расходы местных
учреждений в неземских губерниях. В совокупности речь идет о 300 млн руб.,
что составляло примерно 1/6 государственного бюджета (при этом из
указанных 300 млн около трети тратилось на содержание полиции).
В странах Западной Европы удельный вес смет органов местного
самоуправления был другим, существенно более высоким. В
Великобритании и Пруссии они составляли половину государственного
бюджета, в Италии - 38 %, во Франции - 32 %, в Австрии - 25 %4.
Иными словами, в России «первую скрипку» продолжало играть
правительство. Общественности приходилось выстраивать свою
линию, исходя из этого непреложного факта.
1.4. У избирательной урны
Общественная мысль так или иначе строится вокруг
политического проекта будущего. В центре ее неизменно будет феномен власти.
Однако российской социум даже в начале XX в. - в условиях острей-
1 Там же. С. 25-26.
2 Там же. С. 26-27.
3 Там же. С. 32.
4 Там же. С. 32.

28 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
шего кризиса Русской революции 1905-1907 гг. - был сравнительно
слабо политизирован. И в 1905-1907 гг. в деятельности партийных
организаций принимало участие лишь 0,5 % населения страны1. К
началу Первой мировой войны деятелей подобных объединений было
существенно меньше.
Это касается организаций всего политического спектра. Так,
своей максимальной численности правомонархические партии достигли
в 1907-1908 гг. В дальнейшем их численность начала сокращаться2.
Деятельность либеральных партий прежде всего была связана с
работой их представителей в Государственной думе. Впрочем, и в
Таврическом дворце не все было для них благополучно. В декабре 1913 г.
думская фракция октябристов распалась на три части:
земцев-октябристов (65 человек), Союз 17 октября (22 человека) и группу
беспартийных. Местные же отделы партии фактически прекратили
работу3. Активную роль пытались играть прогрессисты. Но и в данном
случае скорее речь идет о фракции, а не о партии. Серьезной
организационной структуры за прогрессистами не было. Кадеты
сохранили центральные и некоторые региональные структуры. И все же
это были лишь «осколки» от прежней многочисленной партии. Если
в 1906 г. численность партии приблизительно достигала 80 тыс.
человек, то к 1914 г. - едва ли 10 тыс. После 1907 г. и Партия
социалистов-революционеров находилась в состоянии постоянного кризиса
и распада4. Аналогичные процессы переживали социал-демократы.
Показательно, что в 1910 г. численность Санкт-Петербургской
группы РСДРП была в 12 раз меньше, чем в 1907 г., московской группы -
в 5 раз меньше5.
Своего рода замер состояния общества был произведен зимой-
весной 1906 г., во время выборов в Первую Думу. Электоральная
кампания прошла при минимальном давлении со стороны
правительственной администрации. При этом она вызвала поразительный
энтузиазм среди некоторых представителей общественности.
Многим казалось, что работа Первой Думы станет поворотным моментом
в российской истории. Пессимизм и апатия последующих лет придут
позже. Тем показательнее электоральный эксперимент, проведенный
в масштабах всей страны.
1 Политические партии России. Конец XIX - первая треть XX в.: Энциклопедия.
М„ 1996. С. 9.
2 История политических партий России. М., 1994. С. 64.
3 Там же. С. 108-109.
4 Там же. С. 169.
5 Там же. С. 239.

Глава 1. Формы коммуникации
29
Все же и тогда немногие торопились на избирательные участки.
Абсентеизм был крайне распространен и в ряде случаев (в
особенности на выборах по землевладельческой курии) поразителен. Так,
в Вологодском уезде на съезд мелких землевладельцев из 13 тыс.
внесенных в списки явилось 120 человек, в Гразовецком уезде
(Вологодская губерния) - 109 избирателей из 10 тыс.1, в Ковенском
уезде по съезду мелких землевладельцев числилось 1740 избирателей,
явился 41 человек2. Схожим образом разворачивалась избирательная
кампания в Новгородской3, Воронежской, Калужской, Курской,
Нижегородской, Таврической, Тамбовской, Тверской, Тульской,
Харьковской и других губерниях4. Точно так же характерно, что на
съездах мелких землевладельцев очень часто выигрывали представители
духовенства или крестьянства (а не дворянства): в Вологодской5,
Волынской6, Вятской7, Гродненской8, Киевской9, Курской10, Лиф-
ляндскойи,Могилевской12,Московской13,Орловской14,Пензенской15,
1 РГИА. Ф. 1327. Оп. 1.1 Государственная Дума. 1905. Д. 7. Л. 38 об.
2 Там же. Д. 17. Л. 27.
3 Там де. Д. 26. Л. 83.
4 Соловьев К.А. Законодательная и исполнительная власть в России: Механизмы
взаимодействия (1906-1914). М., 2011. С. 363-364.
5 РГИА. Ф. 1327. Оп. 1.1 Государственная Дума. 1905. Д. 7. Л. 39, 44 об.
6 Там же. Д. 8. Л. 61 об., 62.
7 Там же. Д. 10. Л. 42, 59-63.
8 Там же. Д. 11. Л. 50-51, 56.
9 Там же. Д. 16. Л. 71. Конечно, выборы на западных окраинах империи имели
свою специфику. Значение городской интеллигенции было невелико. По оценке
минского вице-губернатора, «выборщики сформировались в три резко разграниченные
группы: поляков-помещиков (свыше 60 голосов), русских крестьян (к коим
примкнули 2 священника, земский начальник Папа-Афанасопуло и несколько других
лиц - всего около 50 голосов) и евреи от городов (около 20 голосов). К польской
помещичьей группе примкнуло во время баллотировки, по-видимому, и несколько
(человек 7) крестьян католиков, вероятно, под влиянием ксендзов, убедивших их заранее
в необходимости поддержать своих единоверцев. Евреи вошли в соглашение с
поляками, и все усилия крестьян, оставшихся в меньшинстве, получить для себя хотя бы
одно место остались тщетными: все их предложения были решительно отвергнуты»
(Там же. Д. 22. Л. 45).
10 Там же. Д. 20. Л. 60.
11 Там же. Д. 21. Л. 4.
12 Там же. Д. 23. Л. 73, 83.
13 Там же. Д. 24. Л. ПО.
14 Там же. Д. 29. Л. 73 об.
15 Там же. Д. 30. Л. 52-53.

30 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Подольской1 губерниях. Помещики, судя по явке, не очень
интересовавшиеся выборами, нередко оказывались на задворках.
«Интеллигентный избиратель», в значительной мере
поддержавший кадетов, преимущественно проживал в городах. За Партию
народной свободы стабильно голосовали представители свободных
профессий, а также служащие как из государственных канцелярий,
так из частных контор2. Как отмечалось в отчете МВД о ходе выборов
в Орле в 1906 г., «чиновники разделяют в большинстве случаев
воззрения своих начальников, и в этом отношении ведомства юстиции
и финансов сыграли среди чиновничества роль рассадников
конституционных воззрений»3. В 1906 г. оппоненты кадетов были очень
слабы в большинстве городов: например, все в том же Орле. Не могла
составить им конкуренцию «консервативная партия необразованных,
инертных русских людей, не стремящихся к политической
деятельности, чуждых приемов этой деятельности и скорее пассивно
сопротивляющихся "затеям кадетов"»4. И октябристы были вынуждены
смириться со своей беспомощностью. «Необходимо констатировать
полное отсутствие каких бы то ни было проявлений партии 17
октября. Деятельный член этой партии М.А. Стахович говорил публично
в Москве, но в Орле ни он, ни кто-либо из его единомышленников не
выступали на защиту партии и в целях партийной пропаганды не
сделали ничего»5. И в дальнейшем кадеты вполне обоснованно делали
ставку на городского избирателя, чувствуя его поддержку даже при
самых неблагоприятных обстоятельствах6.
Усилия кадетов приносили определенные плоды. Казалось бы,
в ходе выборов в Первую Думу они уверенно победили. Они
составили самую большую фракцию численностью 178 депутатов. Однако
следует иметь в виду особенность электоральной базы кадетов,
которые умело пользовались действующим избирательным законом.
В этом отношении весьма показательна табл. 2, характеризующая
влияние кадетов в различных избирательных куриях.
1 РГИА. Ф. 1327. Оп. 1. Д. 32. Л. 44.
2 Там же. Д. 29. Л. 71-74.
3 Там же. Л. 72 об.
4 Там же. Л. 72.
5 Там же. Л. 73.
6 Соловьев К.А. Избирательные кампании кадетов и их адресат (1906-1912) //
Вестник Пермского ун-та. Серия: История. 2015. № 3(30). С. 179-187.

Глава 1. Формы коммуникации
31
Таблица 2
Выборы в Первую Думу
Партийные предпочтения выборщиков из крестьянской курии
Всего
2532
Кадеты
84
Прогрессивные
237
Октябристы
18
Правые
116
Беспартийные
1807
Партийные предпочтения выборщиков из землевладельческой курии
Всего
1956
Кадеты
202

Прогрессивные
255

Октябристы
146
Торгово-

промышленная
партия
12
Правые
291

Беспартийные
854
Партийные предпочтения выборщиков из городской курии
Всего
1343
Кадеты
437

Прогрессивные
158

Октябристы
60
Торгово-

промышленная
партия
42
Правые
68

Беспартийные
350
Партийные предпочтения выборщиков из городов
с особым представительством
Кадеты
1467

Прогрессивные
32

Октябристы
128
Торгово-

промышленная
партия
32
Правые
76

Беспартийные
25
Партийные предпочтения выборщиков
Всего
|_ 5831
Есть
сведения
5137
Кадеты
723

Прогрессивные
650

Октябристы
224
Торгово-

промышленная
партия
54
Правые
475

Беспартийные
ЗОН
Emmons Т. The formation of political parties and the first national elections in Russia.
Cambridge; L., 1983. P. 172-173, 278-279, 290-291, 298-300.
Таким образом, кадеты имели существенные преимущества
только по городской курии и в городах с особым представительством. Во
всех остальных случаях у них не было превосходства над основными

32 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
конкурентами. Только большой удельный вес городских
избирателей в рамках действующей избирательной системы, а также
готовность кадетов к широким коалициям обеспечили им относительную
победу.
Во Второй Думе конституционно-демократическая фракция
включала 124 депутата. Кадетам и в этот раз удалось мобилизовать
своего избирателя. В этом отношении показательна табл. 3.
Таблица 3
Выборы во Вторую Думу
Выборщики
Левые
20,7

Прогрессивные
18,8

Кадеты
12,2

Беспартийные
7,1
Правые
41,2
Депутаты
Левые
48,1

Кадеты
20,9
Правые и
беспартийные
30,7
Горн В. [Громан В.Г.] Избирательный закон 3 июня и вероятный состав 3-й Думы
(Политико-статистический этюд) // Современный мир. 1907. № 7-8. С. 1-34.
Иными словами, кадеты в процентном отношении получили
практически вдвое больше депутатских мандатов, чем у них было
мест выборщиков.
Таблица 4
Кадеты во Второй Думе
От городов
СХ
>>
анкт-
етерб
и с
5 (из 6)
[оскве
^
4 (из 4)
ja
X
страх
<
1 (из 1)
аку
ю
1(из1)
*
ороне
и
1(из1)
десса
О
1(из1)
рел
О
1 (из 1)
н/Д.
остов
Он
1(из1)
вль
росла
«
1 (из 1)
сего
0Q
16
Всего от городов выбиралось 35 депутатов
От губерний
Екатерино-
славская
3(из9)
Казанская
4 (из 9)
Лифлянд-
ская
2 (из 4)

Нижегородская
З(изб)

Оренбургская
4 (из 7)
Рязанская
3 (из 8)
Самарская
4 (из 11)
Уфимская
4 (из 10)

Ярославская
3(из4)
Всего 31 депутат от губерний с заметным представительством
партии кадетов
Подсчитано по: Государственная Дума России. Энциклопедия в 2-х томах. 1906—
2013. Т.1. Государственная Дума Российской империи. 1906-1917. М.; Челябинск,
2013.

Глава 1. Формы коммуникации 33
Таким образом, губерний с «плотным» представительством
кадетов, в сущности, не было (если, конечно, не считать Ярославскую
и Оренбургскую), т. е. кадетские избиратели были «разбросаны»
практически по всей России. Их результат на выборах - следствие
избирательных блоков с прочими партийными и прежде всего
социальными группами, а также преданности городского избирателя
Партии народной свободы.
В Третьей Думе кадеты завоевали 54 мандата, примечателен
состав фракции (см. табл. 5).
Таблица 5
Кадеты в Третьей Думе
Подсчитано по: Государственная Дума России. Энциклопедия: в 2 т. 1906-2013.
Т. 1: Государственная Дума Российской империи. 1906-1917. М.; Челябинск, 2013.
Опять же кадеты не могли в полной мере рассчитывать на те
губернии, где они пользовались заметным влиянием (если не
принимать во внимание города и Область войска Донского), получить
большинство мандатов даже там они не могли. Практически
аналогичная ситуация была в Четвертой Думе.
Таблица 6
Кадеты в Четвертой Думе
Подсчитано по: Государственная Дума России. Энциклопедия: в 2 т. 1906-2013.
Т. 1.

34 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Доминируя в городах, в губернском избирательном собрании
кадеты не чувствовали себя уверенно даже в ходе выборов в Первую
Думу. Там сходились выборщики с абсолютно различным
культурным и социальным опытом, что практически исключало наличие
большинства с ясно выраженной политической физиономией.
Результаты выборов часто не поддавались какому-либо прогнозу.
Причем эта ситуация была характерна как до 3 июня 1907 г., так и после.
Октябрист Н.В. Савич, описывая выборы в Первую Думу в
Харьковской губернии, вспоминал, что в губернском избирательном собрании
сложились три группы: многочисленные крестьяне, которые
прислушивались к деятелям эсеровского толка, умеренные земцы, близкие
по своим взглядам к октябристам, и, наконец, кадеты и примыкавшие
к ним представители общественности (среди которых был М.М.
Ковалевский). Ни одна из этих «фракций» не могла рассчитывать на
однозначную победу, что ставило их перед необходимостью поиска
союзников. Кадеты были готовы блокироваться с октябристами, если
бы не позиция их Центрального комитета, который запретил одно-
партийцам заключать союзы с силами правее Партии
демократических реформ1. Аналогичная ситуация имела место во Владимирской
губернии в ходе избирательной кампании уже в Четвертую Думу.
Для победы той или иной группе нужно было собрать 45 голосов
выборщиков. 40 голосов имели правые и националисты (включая и
крестьян), 11 октябристы, остальные голоса имели левые.
Следовательно, устойчивого большинства ни у кого не было. Схожим образом
дело обстояло в Екатеринославской губернии, где для успеха
нужно было 54 голоса. 52 было у правых и националистов. 24 - у
октябристов. В Калужской губернии для победы требовалось 39 голосов.
35 было у правых, 11 - у октябристов2.
Конечно, отождествление кадетов с интеллигенцией не вполне
корректно, это условность: представители общественности (причем
весьма яркие и известные) присутствовали в самых разных партиях
и объединениях. И все же электоральный потенциал «профессорской
партии» - конституционно-демократической - весьма показателен.
Ее кандидаты имели основания рассчитывать на успех прежде
всего среди городского избирателя, преимущественно проживавшего
в мегаполисах.
1 Савич Н.В. Воспоминания. СПб.: Logos; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993.
С. 22.
2 РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 35. Л. 27.

Глава 1. Формы коммуникации
35
1.5. Интеллигенция: место развития, социальный опыт
Если же попытаться нарисовать карту распространения
интеллигенции в России в начале XX в., то следовало бы выделить
немногочисленные точки губернских и столичных городов на огромной
территории страны. Интеллигенция в России - это своего рода
«центростремительная сила», неизменно предпочитавшая город деревне,
губернский город уездному, столичный город губернскому. От слова,
прозвучавшего в столице, кругами расходились толки, слухи,
домыслы по всей стране. Волны общественной мысли в центре обращались
в мелкую зыбь на окраинах, т. к. многое зависело от плотности
коммуникации, а следовательно, от скорости циркуляции слов и идей.
В таком случае интеллигенция это в первую очередь социальная
сеть, обеспечивавшая движение мысли. Она объединяла людей очень
разных, с различным достатком и социальным опытом. По этой
причине под словом «интеллигенция» скрываются не только различные
социальные группы, но и разные «миры», мало пересекавшиеся
между собой, например, народные учителя, получавшие весьма
скромное содержание. Так, в 1890 г. более половины народных учителей
Московской губернии имели жалованье в 300-400 руб. в год, 16 % -
200-300 руб., 27,5% - 150-200, 2,5% - менее 150 руб.1 В средних
учебных заведениях ситуация принципиально отличалась. Педагог
с высшим образованием на первых порах получал оклад 900 руб.
в год. Каждые 5 лет службы ему полагалась прибавка в 400 руб. Итак,
через 20 лет его оклад составлял уже 2500 руб. Учитель без высшего
образования мог рассчитывать на жалованье в 1550 руб. Кроме того,
педагоги средних учебных заведений получали дополнительные
выплаты и разнообразные преференции, что также сказывалось на их
общем благосостоянии2. Директор же московской гимназии мог
получать жалованье в размере 4200 руб.3 Схожая ситуация имела место
и в других сферах деятельности. Так, годовое жалованье врачей в
городе колебалось от 300 руб. до 1500 руб. Земские врачи зарабатывали
от 1200 до 1500 руб. Фельдшерско-акушерский персонал - от 180 до
450 руб.4
Будучи социально весьма разнородной, интеллигенция как
явление имела несомненное метафизическое измерение. Генерируя идеи
1 Ушаков A.B. Интеллигенция и рабочие в освободительном движении в России.
Конец XIX - начало XX в. М., 2011. С. 47.
2 Там же. С. 48.
3 Там же. С. 49.
4 Там же. С. 57-58.

36 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и концепции, она сама по себе и есть концепция - социальных и
политических «пророков», говоривших от имени безмолвного
большинства. Ведь факт существования особой «мыслящей России», по
разумению как раз самой интеллигенции, накладывал обязательства
и на нее, и на правительственную администрацию, и на широкие
массы населения. Характерно, что, по мнению И.С. Розенталя, вместе
с зарождением интеллигенции в России стала развиваться и
общественность1. Иными словами, в данном случае вполне обоснованно
увязываются общественная мысль и общественный процесс. В
России второй половины XIX - начала XX в. мысль не только тесно
спрягалась с делом, но нередко она делом и была. Бытование понятия
«интеллигенция» - факт истории не только русского языка, но и
общественного движения XIX-XX вв. По словам Г.П. Федотова,
«интеллигенция» - это живое понятие, созданное не отвлеченными
мыслителями, а человеческими страстями. При этом несомненный факт,
что существовала социальная группа, именовавшая себя
интеллигенцией. Так ее именовали и враги2. Причем «интеллигенция» - это не
только самоидентификация и самоназвание. Это еще ощущение
общности настроений. Для одних представителей интеллигенции - это
несомненное благо. Для других - тяжкое обременение.
Интеллигенция - это особая интеллектуальная среда,
формировавшая свои правила игры повсеместно, в том числе и среди
государственных служащих3. Она так или иначе определяла моду на книги,
идеи, слова и лозунги. Это могло тяготить и раздражать. В сентябре
1859 г. A.B. Никитенко возмущался: «Ультралибералы и не
подозревают, какие они сами деспоты и тираны: как эти желают, чтобы никто
не смел шагу сделать без их ведома или противу их воли, так и они
желают, чтобы никто не осмеливался думать иначе, чем они думают.
А из всех тираний самая ужасная - тирания мысли. Почему такой-то
1 Розенталь И.С. Интеллигенция // Российский либерализм середины XVIII -
начала XX в.: Энциклопедия. М., 2010. С. 370; Розенталь И.С, Туманова A.C.
Общество // Россия в 1905-1907 гг.: Энциклопедия. М., 2016. С. 641.
2 Федотов Г.П. Избр. труды. С. 55. См. также: Колоницкий Б.И. Идентификация
российской интеллигенции и интеллигентофобия (конец XIX - начало XX в.) С. 155-
156; Он же. Интеллигенция в конце XIX - начале XX в.: Самосознание
современников и исследовательские подходы // Из истории русской интеллигенции. СПб., 2003.
С. 184-193.
3 В первой половине XIX столетия в ходу было еще одно понятие, синонимичное
обществу, - «публика». Его, в частности, любил Д.Н. Блудов. Характерно, что для него
«публика» была тесным образом связана с процессом формирования «общего
(общественного. - К.С.) мнения» (Долгих Е.В. К проблеме менталитета российской
административной элиты первой половины XIX века: М.А. Корф, Д.Н. Блудов. М., 2006.
С. 55).

Глава 1. Формы коммуникации
37
господин считает себя вправе думать, что только тот способ служить
делу человечества хорош, который он предлагает, и что все мыслящие
не так, как он, должны быть прокляты?»1 в апреле 1861 г. министр
внутренних дел П.А. Валуев недоумевал: «Государь полагает, что
литература развращает молодежь и увлекает публику; он жалуется на то,
что цензура не исполняет своих обязанностей, но все, по-видимому,
не замечает, что литература есть в то же время и отражение духа
большинства публики. Он еще не убедился, но нет ведомства,
канцелярии, штаба, казармы, дома, даже дворца, в котором не мыслили бы
и не говорили в политическом отношении так, как говорит именно та
литература, на которую он негодует»2. О «неблагонадежности»
бюрократии говорили и писали многие сановники. Слова Валуева
интересны другим. Он пытается нащупать «нерв» того явления, которое
привычно называть «общественное мнение».
Иными словами, следуя за Валуевым, можно сказать, что
интеллигенция - это публика, это зритель, «заказывающий»
представление. Шепот в салонах, намеки на страницах периодической печати
неожиданным образом оказывались факторами, в том числе
правительственной политики. Такая могущественная публика - это не
совокупность зрителей, а обезличенный зритель. Это социальный
феномен, строго подчиненный правилам поведения. «Нигде в мире
общественное мнение не властвует так деспотически, как у нас...
Юношу на пороге жизни встречало строгое общественное мнение и сразу
указывало ему высокую, простую и ясную цель. Смысл жизни был
заранее установлен общий для всех, без всяких индивидуальных
различий», - писал М.О. Гершензон в сборнике «Вехи» (1909)3. «Вехи»
неминуемо (и, может быть, чересчур часто) вспоминаются, когда речь
заходит об интеллигенции. При этом повторяются набившие
оскомину формулы о разочаровавшихся и испугавшихся интеллигентах4,
но обычно упускается из виду поразительная провокативность этих
текстов. Авторы «Вех» в большинстве случаев (явное исключение -
М.О. Гершензон) не отождествляли себя с интеллигенцией. Вместе
с тем в каждом конкретном случае они безжалостно критиковали
1 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. М., 1955. Т. 2. С. 95.
2 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева, министра внутренних дел: в 2 т. Т. 1.
С. 98-99.
3 Гершензон М.О. Творческое самосознание // Манифесты русского идеализма.
М., 2009. С. 509, 526.
4 Шерер Ю. Русская дореволюционная интеллигенция в западной
историографии // Интеллигенция в истории: образованный человек в представлениях и
социальной действительности. М., 2001. С. 14.

38 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
собственных коллег: философ H.A. Бердяев - невежественных
философов и «философствующих», религиозный мыслитель С.Н.
Булгаков - псевдорелигиозность своих современников, юрист Б.А. Ки-
стяковский - коллег юристов, больных правовым нигилизмом...1
в сущности, они критиковали свою собственную референтную
группу, от которой неминуемо зависели, проще говоря, деспотизм
публики, приученной свистеть, когда не слышит привычных песен.
Будто бы отошедшая в прошлое интеллигенция начала XX в.
оказывается такой же публикой и сейчас, порой ставя в зависимость от
себя современного исследователя. В своих изысканиях он вынужден
отталкиваться от ее слов, оценок и, наконец, от текстов столетней
давности, ставших к настоящему моменту важнейшими
историческими источниками. В итоге историк становится частью того текста,
который сам же изучает. Он - в заложниках того факта, что русская
история нового времени преимущественно имеет интеллигентское
измерение. Как отмечал Федотов, «под именем "русской
литературы", "русской общественной мысли", "русского самосознания" много
десятилетий разрабатывалась история русской интеллигенции в
одном стиле, в духе одной традиции». Однако, при всем желании, ее не
получится игнорировать. Продолжая свою мысль, Федотов привел
в качестве примера восточные религиозные культы: «Мы ничего не
сможем понять в природе буддийской церкви, например, если будем
игнорировать церковную литературу буддистов»2. Однако дабы
лучше понять «церковную литературу» интеллигенции и ее структурные
особенности, надо бы рассматривать эту общину преимущественно
«извне», со стороны, оценивая ее численность, распространенность,
социальный состав участников, их верования, их мобилизационные
возможности.
1 См.: Андреева Т.А. «Вехи» // Российский либерализм XVIII - начала XX в.:
Энциклопедия. М., 2010. С. 105-109.
2 Федотов Г.П. Избр. труды. С. 55.

Глава 2
«Россия - мир миров»
2.1. Россия как интеллектуальная проблема
Едва ли не на одном русском языке
воля - означает и силу преодоления,
и символ отсутствия преград.
Григорий Ландау
Дихотомия Востока и Запада в русской культуре
то расширяется до пределов самой широкой
географии, то сужается до субъективной позиции
отдельного человека. Мы можем сказать, что, когда
мир раскалывается на Восток и Запад, трещина
проходит через сердце русской культуры.
Михаил Лотман
Россия сама некий прообраз мира в Мире.
Процессы, идущие внутри России,
в ее собственных пределах,
опосредованно вошли в мировое движение
к человечеству. Отклоняясь от него,
они нарушают и возобновляют это движение.
Россия - полигон миров в Мире
и первый опыт людей по этой части.
Со всем, что в этот опыт вошло,
что из него проистекало и что
его разрушает.
Михаил Гефтер
В отечественной духовной традиции есть представление о
таких явлениях, как поновление и обновление, унаследованное из
средневекового православного предания. Когда перед
монахами-иконописцами вставала задача реставрации старой иконы,
возможны были два способа действия. Первый - долгим, кропотливым
трудом отчистить скопившиеся на образе пыль и копоть, укрепить
красочный слой, восстановить пострадавшие от времени детали и
поновить таким способом священное изображение. Второй - очистить

40 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
собственную душу и тело покаянием и долгими молитвами,
обратиться за помощью к Создателю и - как божественное чудо - дождаться
внезапного, мгновенного обновления - восстановления чистоты
образа во всем блеске и яркости его изначального состояния...
Общественная мысль России на всем протяжении своей истории
отличалась щедрой метафоричностью способов познания и
трактовки действительности. Именно это ее свойство наводит и самого
исследователя на образное восприятие ключевых проблем,
решавшихся лучшими умами России на пути познания страны и мира
в движущемся историческом времени, требовавшем на каждом этапе
культурной эволюции социума соотнесения «себя» с «другим».
Особенно - в моменты решения назревших общественных проблем,
требовавших серьезного обновления (или поновления?) системы.
В этих ситуациях обостряются чуткость мысли и культурная
интуиция к фактору (образу, мифологеме, конкретному объекту)
Иного - как «пробного камня» для оценки себя. В том числе и для того, что
«с помощью апроприации различных дискурсов об Ином
смоделировать собственную культурную оригинальность и идентичность»1.
И, как правило, Иной выступал (или скрывался) под своего рода
«географическим» обличьем.
«Восток» и «Запад», по мнению Ю.М. Лотмана, в «культурной
географии России, неизменно выступают как насыщенные символы,
опирающиеся на географическую реальность, но фактически
императивно над ней властвующие. Характерно, что в русской
литературе география становится одним из доминирующих художественных
средств выражения»2. Глубоко укоренившееся ощущение себя на
границе между «Западом» и «Востоком - в перекрестии их вызовов,
угроз, соблазнов - было не только интеллектуальным вызовом, но
и драматическим фоном работы российской общественной мысли.
Это ощущение обострялось историческими столкновениями с тем
или иным внешним врагом или же процессом ускоренных цивили-
зационных заимствований. Иногда оба этих процесса совпадали во
времени, добавляя противоречивости очередным поискам «себя».
По своей познавательной сути это и было процессом
идентификации. Присутствие рядом такого «другого», как «Запад»,
воспринимавшегося в зависимости от конкретной ситуации и в качестве
1 Гройс. Б. Поиск русской национальной идентичности // Россия и Германия:
опыт философского диалога. Немецкий культурный центр им. Гете. М.: Медиум. 1993.
С. 50.
2 Лотман Ю.М. Современность между Востоком и Западом // Знамя. 1997. № 9.

Глава 2. «Россия ~ мир миров*
41
«учителя», и в качестве конкурента в пространстве истории
(соответственно, «иной», «чужой», «соперник», «враг»), придавало процессу
культурного самоопределения характер «негативной идентичности»,
т. е. самоопределения «от противного». За подобным образом,
обретаемой «негативной идентичностью», по мысли исследователей,
стоит не «изобретение» факторов угрозы, а лишь актуализация
«находящихся в культурном "депо", на периферии общества, давних,
общеизвестных представлений, обычно выступающих лишь в качестве
средств первичной социализации, мифологических структур
массовой идентичности»1.
Попытаемся разобраться, в какой мере за процессами отражения
в общественной мысли XIX - начала XX в. (т. е. в эпоху, связанную
с надеждами одних на обновление, а других - с кропотливой работой
над поновлением страны) стояло «изобретение» новых форм
трактовки темы «Россия и Запад», а в какой - лишь актуализация
стереотипов и мифологем, издавна формировавших историческую память
социума. Возможно, это позволит определить, насколько
существенным оказывалось давление низовых представлений на семантизацию
общественных фобий и филий, ориентиров и дезориентаций
этого переходного - между Традицией и Современностью - времени.
А также увидеть, в каком направлении развивались и критические,
и хвалебные риторики в адрес «себя» и «Европы» под воздействием
меняющейся социально-политической реальности.
Подобный анализ способен также выявить уровень
мобилизационного потенциала тех или иных идентификационных
характеристик, создававшихся в пространстве отечественной общественной
мысли разных направлений. Ведь и либерально-западнический
модус «веры в Прогресс», конкретная работа-поновление во имя
усвоения опыта Запада и присоединения к «семье европейских
народов», и славянофильско-почвеннические упования на чудесное
обновление Руси - России на изначальных, очищенных от
позднейших наносов устоях («вера в Традицию») - оба этих умонастроения
говорят нам гораздо больше об особенностях отечественной
общественной мысли, чем о реальной ситуации в Российской империи
того времени.
1 См.: Гудков Л. Негативная идентичность. М.: НЛО; ВЦИОМ-А, 2004. С. 560.

42 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
2.2. «Быть русским»: общественная мысль в поисках
«западно-восточной» идентичности
Что же есть Россия? Что значит быть русским?
Ни государство, ни связь наций, ни быт, ни этнография
не лежат в основе реально ощущаемой любви к России.
Стало быть, единство лежит в культурных ценностях...
Быть русским - значит творчески переживать и любить
Россию, как последнюю цель всех творческих стремлений,
всякое же противопоставление прогрессу и цивилизации
продуктов национальной культуры есть плохая услуга
немощам России.
Андрей Белый
Русский народ изгнал Наполеона, потому
что француз не может быть русским царем.
Русским царем может быть только немец.
Юрий Лотман
Поиск национально-культурной, духовной, цивилизационной
идентичности - ключевое направление общественно-политической
мысли XIX - начала XX в. В отличие от Запада, где
идентификационные характеристики собственной страны, ее культуры и истории
уже устоялись в общественной мысли и оставалось только
предложить свои способы изменения (сохранения или развития) системы,
в России в рассматриваемую эпоху общественной мысли еще
предстояло отрефлексировать (или «выработать») на новом
познавательном уровне свою идентичность. И уже после и в связи с этим
формировать свою реакцию на нее словом и делом.
Русско-французский историк философии Александр Койре
писал: «Действительно, мы можем сказать, что вся идейная история
России определялась одним и тем же фактом: соприкосновением
и оппозицией России и Запада, проникновением европейской
цивилизации в Россию. Этот процесс, осмысляемый как получившей
западное воспитание элитой, так и "народом" (которого он, впрочем,
мало коснулся), породил две проблемы: с одной стороны, проблему
отношения между "Россией и Западом", "Россией и Европой", между
"национальным существованием и западной цивилизацией"; с
другой стороны, проблему отношений между образованными людьми
и массой, интеллигенцией и народом»1.
1 Койре А. Философия и национальная проблема в России начала XIX века. М.:
Модест Колеров, 2003. С. 6. Здесь и далее в цитатах, если не оговорено иное, курсив
оригинала.

Глава 2. «Россия - мир миров»
43
Особое напряжение и глубину размышлениям на тему положения
России и русских на «оси» между «Западом» и «Востоком»,
«Европой» и «Азией» придало царствование Николая I с его
идеологическим концептом «официальной народности» и в связи с напряженной
постдекабристской общественной рефлексией на тему
самоопределения страны и общества в системе мировых историко-культурных
координат. Недавний тяжелый, но и вдохновляющий опыт победы в
наполеоновских войнах, с одной стороны, и болезненный (но не вполне
выученный) урок восстания декабристов, не без основания
воспринимавшегося в контексте европейских офицерских революций, -
с другой, требовали своего идейного освоения в контексте кризиса
эпохи Просвещения с последующим прикладным применением
нового опыта в сферах официальной идеологии и общественной мысли.
Кризис самооценки и самовосприятия (каковой можно
интерпретировать и как кризис идентичности) на какое-то время обострил
проблему государственного целеполагания и выстраивания
стратегии политического поведения власти, как в отношении собственного
народа, так и в отношении внешнего мира. В дальнейшем выявление
собственной исторической наследственности, базовых архетипов
российской государственности и характера общественных
перемен - на фоне поражения в Крымской кампании и начала эпохи
Великих реформ - сделалось актуальнейшей задачей и для общества,
и для власти. Неудивительно, что семантика историко-культурного,
цивилизационного пространства тогдашней России на перекрестии
«западно-восточных» ориентиров все чаще становилась объектом
и общественной дискуссии, и официального монолога власти,
обращенного к своими подданными. И в дальнейшем интеллектуальную
элиту России, разбиравшую наследство Великих реформ и новые
вызовы приближающегося «века войн и революций», на этом пути
ожидали трудности, неизменно встававшие перед мыслителями,
общественными деятелями и государственными стратегами поздней
империи, переживавшей спазмирующий процесс модернизации (для
кого-то - желанной, для кого-то - вынужденной).
Впрочем, здесь следует учитывать важный нюанс, проявивший
себя в отечественной мысли уже на ранних стадиях
идентификационных поисков и сохранившийся в этом контексте и по сей день.
По точному наблюдению советского и немецкого философа
Бориса Гройса, термины «Россия» и «Запад» не обладали и не обладают
в русской интеллектуальной традиции исключительно
географическим, политическим или социологическим значением. Скорее, по
мысли философа, они являются «шифрами для обозначения
фундаментального философского вопроса об универсальности мышления

44 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и культуры. Термин "Запад" обозначает здесь установку на
универсальную, общеобязательную, рациональную истину по ту сторону
любых различий в жизненной и культурной практике. Термин
"Россия" указывает на невозможность такой истины и на необходимость
поэтому искать решения не на уровне мышления, а на уровне самой
жизни. На своем специфическом языке русская философия
стремилась таким образом описать проблематику, которая и в наше время
остается актуальной»1. Актуальной - означает в том числе и
нерешенной проблемой, поскольку каждый раз фиксирует ситуацию
кризиса как этапа переосмысления собственного «лица».
Нерешенность, «непрожитость» этой тематики в общественной
мысли понятна и может прочитываться как творческий вызов (и на
материале XIX столетия, и в наши дни). Ибо взвешенная, отрефлек-
сированная идентификация России в качестве феномена
культурно-исторической и общественно-политической жизни сложна как
явление и противоречива как цель, предполагая многоуровневый,
трансвременной характер восприятия и трактовок. Ведь рамки
процесса самоидентификации включают и своеобразие культурной
основы жизни российского сообщества, восходящей к
греко-православной традиции общеевропейского культурного типа, и евроазиатскую
специфику цивилизации, выполняющей интегрирующие функции
в поликонфессиональном и многонациональном социуме - на стыке
европейского и азиатского цивилизационных комплексов.
Эта пространственная широта задачи осложнялась спецификой
российского исторического процесса. В отличие от «классических»
стран Востока и Запада, Россия проявляла себя менее стабильной
в отношении долговременной традиции, периодически переживая
идеологические сломы, духовные расколы, политические смуты,
территориальные распады и возрождения государственности. Разрывы
культурной традиции, как правило, сопровождали все
перечисленные катаклизмы. И период XIX - начала XX в. не был исключением
на этом прерывистом цивилизационном пути.
Возможно, лишь в начале XXI в. мы приближаемся к пониманию
всего масштаба идентификационной проблематики в рамках
общественно-политического, культурного и философского дискурсов.
«Европа» и «Азия» в дихотомии идентификационных поисков
начитают восприниматься как маркеры (или эмблемы) постоянно
идентификационного «дрейфа», обмена культурными ценностями между
Россией и внешним миром, а также апроприации их специфических
свойств.
Гройс. Б. Поиск русской национальной идентичности. С. 31.

Глава 2. «Россия - мир миров»
45
«Правильней представить себе Россию как Азию, которая, - по
мысли Михаила Гефтера, - отграничив собою Европу, тем самым ее
окончательно доопределила своим этим отграничивающим
воздействием. Но и Россия уже не былая Азия, а та Азия, которая
поучаствовала в оформлении Европы и соучредила ее. Россия - это Европа,
вошедшая в тело Азии окончательно и навсегда. Россия воздействовала
на азиатские судьбы не извне, как часто толкуют, но и на внутреннюю
Азию самой России. Гигантская часть России - это азиатская Россия.
И вместе с ней внутренняя, внутри Российской империи
учрежденная Европа. Русская Европа сознания духовных вещей, навеки тут
утвержденная, воздействует и на европейское будущее»1.
Тогда же, на протяжении всего XIX столетия, тема «Россия и
Запад» определяла как содержание, так и степень накала дискуссий: она
формировала знаменательные «водоразделы мысли», не раз, впрочем,
менявшие свое положение на идейной «оси координат» культурной
карты общественной жизни. Порой, по русской традиции, эти линии
разделения проходили не между четко очерченными
антагонистичными лагерями, группами или кружками, но между интеллектуально
близкими и дружественными мыслителями, а иногда они
пролегали внутри духовного мира одной личности! Большинство идейных
и мировоззренческих кризисов, переживаемых наиболее
одаренными и интеллектуально чуткими представителями своей исторической
эпохи - Чаадаевым, Белинским, Герценом, русскими религиозными
философами, либералами поколения «перводумцев» и пр., были
прямым следствием этой общей особенности, помноженной на
обостренную духовную, эмоциональную, психологически «нагруженную»
включенность отечественных мыслителей в процесс размышлений
над судьбами и особенностями своего отечества.
Обращение к опыту российской мысли убеждает в ее
хронической потребности вновь и вновь задаваться вопросами о цивилиза-
ционной, культурной, духовной идентичности своего
социокультурного и этнонационального субстрата. Эта ситуация в XIX - начале
XX в. была связана с постоянными, болезненными сомнениями
в способности исторического самоопределения общества на фоне
жестких, но периодически меняющихся идейных установок власти,
монополизировавшей принятие даже реформаторских,
либерально окрашенных решений. Вспомним, как существенно отличались
друг от друга даже стилистика и риторика официального курса
1 Гефтер М., Павловский Г. Русское понятие Мира. Россия как полигон миров
в Мире // Интернет-журнал «Гефтер». Режим доступа: http://gefter.ru/archive/17514
(дата обращения: 2.1.2018).

46 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Николая I, Александра II, Александра III, не говоря уже о
государственной практике. Лишь краткий период деятельности «команды
реформаторов» в эпоху Великих реформ - государственных
деятелей, способных на диалог с либеральной общественностью, на время
изменил политико-культурный окрас царствования, став, впрочем,
исключением из традиционного монолога самодержавия со своими
подданными1.
Историческая память (как культурное «депо» пережитого
опыта), при всей мифологизированности своих проявлений и при всей
метафоричности своего языка, играла - в случае с отечественной
интеллектуальной традицией - особую роль. В рассматриваемый
период, с его историзирующей рефлексией на тему
«западно-восточных» истоков «русскости» и «российскости», перед
государственной элитой и общественной мыслью встала проблема отбора
социально и культурно значимой информации о прошлом, задача
ее «запоминания», «забывания» и применения отобранных
сведений для актуальных и перспективных нужд. А это - колоссальная
интеллектуальная работа, функциональную значимость которой
современный исследователь оценивает как важнейший процесс
транслирования «исторических форм овладения социальным
наследством». Именно этот процесс раскрывает механизмы общественной
памяти, «обеспечивающей социальную преемственность»2. Что, по
сути, и является способом преодоления кризиса идентичности и об-
1 Тема монологичности политической культуры России как отличительное
свойство общественного сознания и государственной политики в прошлом и настоящем
не потеряла своей актуальности, став, к примеру, предметом многолетней дискуссии
среди западных историков во второй половине 1980-х гг. в связи с публикацией остро
полемической, интеллектуально-провокационной работы американского
исследователя Эдварда Киннана. Суть его позиции сводилась к утверждению, что политическая
культура Руси - России - СССР отличается удивительным постоянством. Ее главные
составляющие - принципиальная монологичность и функциональная «закрытость» от
внешнего мира. Власть общается с обществом, стремящимся быть услышанным, лишь
в режиме монолога, не ищет «обратной связи» и допускает для внешнего
пользования (общения с соседями) лишь тот образ стран и государства, который сама создает
и продвигает вовне. Это политическая культура-интроверт, закрытая, «молчаливая»
система («silent Muscovy»), тем и сильна (впрочем, до поры). Ибо любые внешние
изменения она готова поставить себе на службу, дабы воспроизводить себя,
придерживаясь неизменного типа реагирования на вызов времени (см.: Keenan Ed. Russian political
folkways // Russian Review. 1986. Vol. 45. № 2. P. 115-181; также материалы
дискуссии: «The Silient Muscovy». The Roots of Russian Traditional Political Culture. Russian
Review. 1987. Vol. 46. №2).
2 См.: Илизаров Б.С. Память социальная // Энциклопедический
социологический словарь/ под общ. ред. Г.В. Осипова. М., 1995. С. 520-522.

Глава 2. «Россия - мир миров»
47
ретения социального и духовного здоровья общественного
организма на сломе эпох.
Из чего следует, что весь идейный комплекс противоречивых, но
плодотворных размышлений «сверху» и «снизу» на темы
идентичности России на сетке координат культурно-цивилизационной
карты мира, все споры западников и славянофилов, модернизаторов
и традиционалистов, правительственных реформаторов и
консерваторов, адептов европейского индивидуализма и отечественной
«соборности» и т. д. и т. п. - были не только интеллектуальной модой
времени. Или формами противостояния государственной идеологии
и общественной мысли, или продуктом внутриправительственной
конкуренции властных стратегий. Это была прежде всего
напряженная работа по созданию необходимого для дальнейшего выживания
социума багажа - осмысленного в современных терминах (с позиций
своего поколения) наследства исторической памяти,
содержательного фундамента проекта будущего.
Но это - ретроспекция с позиций «большого исторического
времени». Эта же проблема, взятая в конкретно-историческом
измерении, то есть «здесь и сейчас», в обстоятельствах России XIX -
начала XX в., представала довольно драматично, проявляясь в новом
расколе общества, лишь усугубившем исторический раскол между
культурной, европеизированной элитой и основной массой традици-
оналистски настроенного населения. Эта ситуация в обстоятельствах
девятнадцатого столетия с его модой на научность описания
действительности, требовала от российской общественной мысли нового
языка описания. И проблем здесь возникало множество, о чем
свидетельствуют, в том числе, сами тексты, создававшиеся в русле разных
направлений общественной полемики. Ведь специфика российского
общественного сознания продуцировала и ретранслировала из
поколения в поколение устойчивые мифологемы, зачастую подменявшие
философские категории или конкурировавшие с ними (к примеру,
широчайшие, образные трактовки понятий «народ» и «долг перед
народом», «соборность», «самобытность», «миссия интеллигенции»
и т. п.). Это обстоятельство затрудняло выработку четких,
стилистически и содержательно аргументированных идейных позиций,
заставляя вновь и вновь спорить о терминах и понятиях в
нескончаемых дискуссиях с политическими оппонентами. В ущерб
конкретным общественным шагам и политическим действиям.
Спор о словах был характерным состоянием отечественных
интеллектуальных поисков в интересующую нас эпоху еще и потому,
что осложнялся искренней увлеченностью образованного общества

48 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
новейшими достижениями западной мудрости. Отсутствие, вернее,
непройденность строгой средневековой школы западной
философской схоластики, этого веками оттачивавшегося инструмента
университетской образованности, часто приводило к метафорическому
восприятию и своего рода образно-символической трактовке
западных философских и общественно-политических категорий. (Один из
характерных «дефектов» - отмечаемое исследователями отсутствие
в отечественной философской мысли XIX в. четкого представления
о различии между предметом и идей предмета.) Это в сочетании
с обостренным интересом к немецким философским «новинкам»
приводило к появлению феноменов «русских гегельянцев», «русских
шеллингианцев» и пр., не всегда и не вполне конгениальных в
философских построениях своим немецким «прототипам».
Идейное оперирование скорее образами, чем идеями и
категориями, обраставшими множеством специфических свойств в процессе
движения отечественной общественно-политической мысли,
проистекало и из слабой разработанности на русском языке тонкого
философского категориального аппарата, что вело к необходимости на
каждом этапе размышлений и споров «договариваться о терминах»
для достижения понимания с коллегами по цеху.
Но в этом можно усмотреть и свою положительную сторону.
Острые философские споры в разночинных кружках и дворянских
гостиных 1830-1850-х гг. становились той единственно доступной
в условиях николаевского правления интеллектуальной
«роскошью», которую могли позволить себе русские интеллектуалы, не
уходя «в подполье». Именно ее (и то не всегда) могли себе позволить
носители общественной мысли, увлеченные проблемами
своеобразия России, будь то на уровне рациональных построений или
литературных образов, исторических мифологем или художественных
метафор, столь свойственных отечественной литературоцентричной
культуре.
Впрочем, являлось ли само российское общественное сознание
как основной носитель процессов самоидентификации более
мифологизированным, чем «рациональное» сознание западного общества?
Позволим себе с этим не согласиться. В том смысле, что миф как
«первая культура», отличная от «второй культуры» - рационального
познания, равно свойственен и «Западу», и «Востоку», и
традиционному обществу, и современному, и развитым странам, и
развивающимся. Ведь мифология - надежный, оправданный историей способ
психологической компенсации тех исторических ударов, которые
испытывает на себе общество в период реформации, модернизаций,

Глава 2. «Россия - мир миров*
49
революций и прочих «вызовов времени». Сами же мифы как продукт
коллективной интуиции и таланта предстают как итог колоссальной
духовной работы в глубинных пластах общественного сознания.
России на протяжении всего XIX в. и особенно в начале
бурного XX столетия было свойственно напряженное (и одновременное!)
переживание своих прежних мифов («Святая Русь», «всесилие
разума», «просвещенный государь», «народ-богоносец» «единение
самодержавия с народом» и т. д.) в сочетании с всегдашней готовностью
к созиданию новых («миссия пролетариата», «либеральное
обновление», «романовское предательство», «мировая революция» и т. д.).
Одним словом: одновременность разновременного. А потому и
поиски новой идентичности часто велись в режиме мифотворчества,
зачастую прочитываемого как рефлексия на тему вечного,
эмоционально окрашенного вопроса: «русские, кто мы?» (с уточнением «какие
мы?») и «Россия, куда ты идешь?». И чем линейней и радикальней
было мышление представителей тех или иных течений общественной
мысли, тем меньше затруднений вызывал у них первый вопрос и тем
однозначней решался второй.
Еще одним процессом, стартовавшим в николаевскую эпоху,
стало появление, пусть и запоздавшее, и постепенное «взросление»
в России общественного мнения в самых разных его ролях как среды
формирования точек зрения, альтернативных государственной, как
пространства духовной свободы общества, как единственно
доступного в самодержавной стране средства влияния на принимающую
властные решения государственную элиту. И тот факт, что это
влияние вплоть до появления Государственной думы не было
институционально оформлено в структурах представительства, а
ограничивалось сферой морального, все же оно немало значило в обществе,
объединенном этикоцентричной культурой, сколь бы ни разнились
ценности этой культуры для представителей разных направлений
политической мысли.
Тема общественного мнения во всех своих измерениях
неслучайно получает свое развитие начиная с 1830-х - 1840 гг.: именно тогда
разворачивалась дискуссия западников и славянофилов как
носителей либерального модуса общественного сознания (и поведения).
И далее общественное мнение в самых ярких и плодотворных своих
проявлениях развивалось на протяжении столетия именно как
сфера действия либеральной идеи. Ни левый радикализм в разных
формах российского революционаризма, ни правое «охранительство» до
поры не нуждались ни в «силе мнения», ни в диалоге как основной
форме существования общественного мнения, предпочитая тактику

50 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
безальтернативных действий и силовых методов, будь то во имя
разрушения существующей реальности или ради жесткой консервации
ее устоев.
Более того, само общественное мнение стало знаком появления
новой социальной среды как специфически отечественного
носителя общественной мысли и демиурга новой интеллектуальной среды
(существенно иной по сравнению со слоем европейских
интеллектуалов и представителей гуманитарной сферы) - разночинной
интеллигенции, т. е. образованного класса литераторов, публицистов,
ученых, людей свободных профессий и разных сословий, той или иной
степени критичности по отношению к власти. Происходившее из
радикальной среды представление об оппозиционности как основном
критерии принадлежности к интеллигенции постепенно проникает
в общественное сознание. Сам термин утрачивает свои объективные,
описательные свойства и обретает субъективный, нормативный
оттенок. К концу века степень радикализма в оппозиционности к власти
как ценза «интеллигентности» все более возрастала. Феномен
российской интеллигенции состоял в том, что ее отношение к властям
неизменно и точно (подчас заранее) сигнализировало о степени
внутренней напряженности в обществе и стране в целом. Стереотипно
репрессивный ответ государства на эту оппозиционность оказывался
сродни абсурдной попытке понизить температуру больного, разбив
градусник, что лишь раскручивало дальше спираль политической
напряженности - не лучшей среды для работы мысли над актуальными
проблемами социума.
В любом случае, формирующееся в интеллигентской среде
общественное мнение было несходным с «мнением света» - дворян-
ско-корпоративной рутинной коммуникацией верхушки общества
с самим собой, не претендовавшей на функцию публичного
представительства общественных интересов. Интереснейшие явления
аристократического конституционализма, к примеру, или
консервативные проекты ограниченного представительства так и остались на
протяжении всего романовского периода продуктами мысли,
рожденными внутри и для дворянско-аристократической корпорации,
социокультурно отграничивавшей себя от ширящегося пространства
общественного мнения как либеральной (в политико-культурном
смысле) «площадки».
Итак, сам широко понимаемый либерализм в России как
ориентир на свободу и самодеятельность личности закономерно
появляется одновременно со становлением общественного мнения.
Своеобразием феномена было то, что новый образованный класс, пусть
персонально и связанный с дворянством, взял на себя принципиаль-

Глава 2. «Россия - мир миров»
51
но новую задачу - публичное представительство интересов
тогдашнего российского общества и, может быть, в еще большей степени
России как трансисторической величины. По сравнению с западным,
«классическим» либерализмом с его рационально осмысленными
мировоззренческими основами это означало появление независимых
от государства точек зрения не только на политические вопросы
развития страны и социального действия, но и на «вечные» темы -
поиска Истины, борьбы Добра и Зла, смысла Истории и т. п.
Во многом именно поэтому в тогдашней интеллектуальной
атмосфере российский либерализм и общественное мнение, выступая вза-
имовоспроизводящими величинами, придали философский оттенок
многим явлениям общественной мысли. В ней неразрывно, нерасчле-
ненно, в режиме перелива смыслов и методов, работали компоненты
политического теоретизирования, историософии, философии,
теологии, социально-экономических учений и культурных штудий.
Феномен русской религиозной философии рубежа XIX-XX столетий
при всех личностных и мировоззренческих отличиях представителей
этого своеобразного явления отечественного любомудрия стал, как
предстоит увидеть, удивительно целостным итогом развития
мыслительных усилий целого века в жизни российского образованного
общества, творчески переплавив в себе западнические,
славянофильские, либеральные, консервативные, народнические, марксистские
и почвеннические увлечения.
В этом смысле включенность русских философов в политическую
жизнь, с одной стороны, и высокий уровень политико-культурной
образованности и философской «чувствительности» либеральных
политиков-практиков, думских деятелей, с другой, были
характерной приметой «синтетичности», щедрой комплиментарности как
«автохтонной» особенности российской общественной мысли, явно
«повзрослевшей» к началу XX столетия.

52 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
2.3. Категория «самобытности»: между исторической
реальностью и идейным мифотворчеством
Говорят про Россию, что она не принадлежит
ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть
будет так. Но надо еще доказать, что человечество,
помимо двух своих сторон, определяемых словами
Запад и Восток, обладает еще третьей стороной.
Петр Чаадаев
Чужой западноевропейский ум призван был
нами, чтобы научить нас жить своим умом, но
мы попытались заменить им свой ум.
Василий Ключевский
«Ощущение духовной обособленности от Европы - одно из самых
стойких в русском складе ума. Стремление сблизиться с Европой -
одно из самых плодотворных в русской истории. Соблазн превзойти
Европу - один из самых роковых в судьбах русской интеллигенции»1.
Эти умозаключения, сформулированные Сергеем Секиринским,
емко зафиксировали эмоциональную насыщенность и
психологическую двойственность самоопределения русской мысли, культуры,
общества по отношению к Западу как к чуждому («обособленность»),
так и к желанному («сближение», «соблазн») инобытию России.
Одной из объясняющих стратегий этого самоопределения в XIX
столетии стал концепт самобытности.
Проблема культурно-исторической самобытности России
занимает особое место в истории русской мысли и русского самосознания
Нового и Новейшего времени, поскольку Россия, инструментально
модернизованная преобразованиями Петра Великого, уже на рубеже
XVII-XVIII вв. столкнулась с проблемами уяснения своего места
в мире, с формулированием своих интересов и задач в мировом
сообществе. Недостаточная развитость научного мышления и светского
просвещения в допетровское время настоятельно требовала, как уже
упоминалось, восполнения дефицита интеллектуальной культуры
путем заимствования образцов из научного опыта Европы. И вместе
с тем, сохранение «иммунитета» от неконтролируемого и
некритического заимствования инородный паттернов предполагало ответный,
рефлексирующий критицизм по адресу западной цивилизации с ее
до поры чуждыми для России принципами существования и секу-
1 Секиринский С.С, Филиппова Т.А. Родословная российской свободы. М.:
Высшая школа, 1993. С. 236.

Глава 2. «Россия - мир миров»
53
лярной рациональностью, уводящей, как казалось, от истоков общего
христианского наследия.
В результате перед русской мыслью периодически вставала
задача соотнести в целостных образах исторические пути Европы и
России, выработать собственный проект культурной и духовной
миссии во имя легитимации самобытности России и ее нового статуса
в мировой истории. Сложность проблемы, трудности осмысления
диахронной специфики России, двигавшейся путем сочетания
различных цивилизационных специфик в рамках концептуально
единого культурного самосознания (от Кенигсберга до Владивостока!)
обусловили раскол русской философии, общественной мысли и
самой социальной действительности, раскол как форму существования
социума. И главный дискуссионный аспект сводился, как правило,
к оценке историко-культурного смысла самобытности: что это -
бремя или ресурс?
Ситуация осмысления этой проблематики осложняется тем, что
категория «самобытности» являлась (как это было уже замечено
в отношении других интеллектуальных трендов отечественной
мысли) одним из наиболее мифологизированных параметров описания
России в историческом и актуальном измерении. Причем искуса
мифологизации в восприятии и трактовке России как объекта анализа
не могли избежать ни сторонники, ни противники дискурса
«самобытности» среди представителей разных направлений общественной
мысли. Более того, спазмирующий и неустойчивый характер
исторического развития страны во многом обусловливался религиозным
характером русской культуры, существовавшей долгое время вне
трендов секуляризации общественного дискурса. Из-за этого
светские ценности рациональности, практической пользы, технической
эффективности, повседневного благополучия, материального
достатка воспринимались как недостаточно легитимные в российском
культурном сознании даже в «рациональном» и «прагматическом»
XIX столетии. Хуже того - им, как правило, отказывалось в
ценностном (моральном) значении.
Эта отчужденность национального менталитета от широко
понимаемой Современности и продуцировала в общественной мысли
дискурс самобытности, зачастую подменяющий собой реальную
работу над вхождением страны в современную историю. Эта же
ситуация заставляла власть периодически осуществлять принудительные
рывки в будущее без учета традиций и специфики ментальной
карты социума, привыкшего к разрывам, но жаждущего стабильности.
Поэтому роль различных направлений в общем русле отечественной
общественной мысли XIX в. можно увидеть как множащиеся из де-

54 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
сятилетия в десятилетие попытки освоения, усвоения или
преодоления российской, самобытной картины мира, как объекта приложения
интеллектуальных, духовных, нравственных, общественных усилий.
Были ли у отечественных мыслителей объективные, укорененные
в исторических обстоятельствах основания периодически
погружаться в дискурс самобытности - помимо субьективно-мировоззренче-
ских, идейно-личностных оснований, помноженных на следование
философской моде немецкого романтизма второй четверти XIX в.?
Безусловно. Само перечисление этих специфических оснований осо-
бости России как цивилизационного феномена (на языке
современной науки) впечатляет масштабностью оценок. Вот лишь не полный,
но показательный их перечень, свидетельствующий об устойчивых
параметрах, формировавших «дизайн» отечественной самобытности:
• вера в абсолютную власть (вне зависимости, вызывает ли она
положительные или отрицательные эмоции),
• «гипертония» власти административных структур в лице
бюрократии,
• готовность и способность в мобилизационном режиме решать
задачи государства,
• опора на собственные силы и ресурсы, питающая
периодическую склонность к изоляционизму,
• финалистский, эсхатологический характер как
государственных, так и леворадикальных идеологий, подпитывающий в итоге
революционный вариант решения исторических альтернатив,
• притерпелая привычка к материальным лишениям и менее
высокий уровень жизни населения,
• преобладание коллективистских и эгалитаристских идей в
массовом сознании,
• подмена ценностей правосознания и законности концептами
«справедливости», «воли» и «правды»,
• своего рода «манихейские» свойства национального
менталитета (жесткое, непреодолимое разделение Добра и Зла), укорененные
в ментальности социума,
• синтетическая научная традиция, подчас слабая аналитически,
но сильная своими креативными возможностями,
• особое место религии и искусства как вненаучных источников
познания и рефлективного осмысления действительности.
Постараемся выделить основные проблемные узлы дискурса
«самобытности» в общественной мысли на этапе апроприации в России
мировых идейных течений и формирования собственно российской
специфики в этой проблемной области - от «николаевской эпохи»
до начала XX в.

Глава 2. «Россия - мир миров»
55
XIX в., отмеченный маятниковым ритмом реформаторских
и контрреформаторских начинаний правительства, добавил особой
остроты всем идейным процессам в сфере общественной мысли. Но
даже постоянно смешивая карты политических «лояльностей» и «не-
лояльностей», курс власти от царствования к царствованию менял
лишь свое тактическое отношение к процессам преобразования
общественно-политического и социально-экономического уклада в стране
при сохранении стратегии на укрепление традиционных устоев
разными способами.
В этом смысле западничество и славянофильство, модернизм
и традиционализм, индивидуализм и «соборность», тренды к
«обновлению» и «охранительству» как наиболее общие маркеры
расхождения двух конкурирующих стратегий описания и трактовки русского
прошлого не были сводимы к противостоянию рационального (про-
европейского) и духовного («самобытнического»,
«почвеннического») начал. Ибо исторически и актуально сторонники западнической
трактовки допускали не меньше иррациональности в
представлениях о стране и мире, чем их «более духовные» оппоненты, зачастую
лучше информированные о культурно-исторической конкретике
объекта своего анализа.
Драматизм этой интеллектуальной ситуации, раскалывавшей
социальное пространство страны и общества, состоял не только в ее
повторяемости. Он проявлялся как на уровне идей и концептов, так
и в тонких структурах веры, религиозного чувства, личной и
общественной нравственности. Не смена интеллектуальной или научной
моды, но вечные темы Добра и Зла потоянно возникали и боролись
в общественном сознании разных уровней. И происходило это
каждый раз, когда вновь актуализировался вопрос о том, является ли
Россия уникальным творением Создателя (исторической судьбы?
историософской закономерности?) или же она - инвариант западной
(общечеловеческой? евразийской?) цивилизации, обреченный вечно
догонять этот ускользающий «образец».
Эти «вечные» вопросы на протяжении столетия создавали
довольно жесткие зоны демаркации между западниками,
славянофилами, либералами, консерваторами, народниками, марксистами,
евразийцами, но этот же идейный ригоризм подчас приводил к тому,
что конкретные носители соответствовавших идейных убеждений
радикально меняли их «репертуар» под воздействием жизненного
и интеллектуального опыта. Словно бы не люди искали и продвигали
свои идейно-политические ориентиры, а сами идеи и теории
находили и периодически меняли своих адептов...

56 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Отсюда - личные драмы и парадоксальные идейные
«приключения», пережитые наиболее яркими представителями общественной
мысли эпохи.
Так (приведем лишь несколько особо показательных примеров),
Петр Яковлевич Чаадаев, отказав русской культуре в
«оригинальности», а самой России - в месте в мировой истории как
саморазвитии мирового духа, сам выступил первым оригинальным русским
философом, своего рода «ниспровергателем» Гегеля. Ибо, поместив
Россию в своем «Философическим письме» вовне
Божественного и философского Логоса, показал таким образом, что сама
мировая история оказывается неполной. И гегелевский абсолютный Дух
получает оппозицию в альтернативном любой историчности,
российском (пусть пока и бессознательном) способе существования.
«Естественно поэтому, - утверждает исследователь, - что
соотношение "Запада", который теперь символизирует для русской
мысли историчный способ существования par exellence, и России могло
быть далее с успехом перевернуто на ценностном уровне». Что вскоре
и сделают славянофилы в лице Ивана Киреевского, отразившего
четвертьвековой опыт славянофильства, в котором «неисторичность»
русского присутствия в мире трактуется как благо, как особый тип
христианской аскезы, охраняющей целостность внутреннего
достояния «души» и культуры страны и народа.
Не менее парадоксальным оказался и вклад в отечественную
мысль (и практику!) Виссариона Григорьевича Белинского,
сменившего дважды политические убеждения, трижды философские и
удостоившегося при этом звания «совесть русской интеллигенции».
Поразительно, но при отсутствии у него эстетического чутья он считался
ценителем словесности; был равнодушен к музыке слова, но при этом
почитался как авторитетный литературный критик; не получил
систематического образования, но обрел заслуженный статус
«властителя дум» нескольких поколений образованного русского общества...
Белинский, идеал нескольких поколений молодых бунтарей, жил
между двумя настроениями - негодованием и восторгом. Праведник
и богохульник, защитник попранного человеческого достоинства
и высокомерный интеллектуал, он одновременно оказывался и
нападающим, и жертвой в весьма опасной для николаевской эпохи игре
под названием литературная критика. В итоге в отсутствие свободы
слова, в условиях монополии государства на политику и идеологию
именно литературная критика под влиянием его авторитета стала
отдушиной для высказывания собственного мнения. Его образ
мысли, манера поведения, сила духа и даже слабость здоровья - все это
и многое другое сформировало в обществе определенный тип лично-

Глава 2. «Россия - мир миров»
57
сти. А он, этот тип, в свою очередь, во многом определил самобытную
«матрицу» русского левого радикализма, сыгравшего решающую
роль в дальнейших судьбах России. Белинский не только
нравственно и эстетически переориентировал значительную часть русского
общества, но и задал ему тот особый тон критики оппонента
«наотмашь», который и по сей день сквозит в отечественных литературных
и общественных спорах, переместившихся со страниц популярных
изданий в пространство Интернета.
Поразителен феномен российского интеллигента: Белинский
страдал от примирения с действительностью и радовался
разочарованию в ней. Оттого и пафос отрицания становился у него силой,
создавшей целое направление общественной мысли. Так,
оставаясь сторонником сильного реформаторства «сверху» и не призывая
к изменению политического строя, литературный критик предстал
в общественном предании одним из основателей
революционно-демократической традиции русской общественной мысли.
Заразительная резкость и категоричность тона, очень «русское» деление мира
на «черное» и «белое», обращение к нравственному чувству читателя
в ущерб эстетической составляющей вдохновили следующее
поколение мыслителей, революционеров-разночинцев - Чернышевского,
Добролюбова, народников и др. Идея Белинского о моральной цели
творчества, о безнравственности нейтралитета в жизни, литературе,
журналистике сыграла роль детонатора в условиях, когда в России
начала развертываться борьба за общественную свободу и
гражданское равенство. Так литературный критик, далекий от идей
политического переворота, научил общество языку революции.
Столь же ярким и авторитетным учителем русского общества
выступил Александр Иванович Герцен, сам начавший с
ниспровержения авторитетов и государственных устоев. Превративший свою
жизнь в творчество - создание «свободного человека», свободного
прежде всего внутренне (будь то в столичном салоне, в
провинциальной ссылке или среди интеллектуалов Европы), философ и
общественный деятель собственным жизненным выбором подсказывал
пути и формы обретения свободы. Не понаслышке зная цену
«внешней» европейской свободе, он одним из первых проложил путь к
преодолению ограниченности западнически-славянофильского спора,
не без оснований увидев в нем форму умственного «рабства».
Мыслитель, по традиции ассоциировавшийся с традицией русского рево-
люционаризма, до конца жизни предупреждал об опасности
насильственных, радикальных сломов, особенно достигаемых любой ценой
и средствами, почитая единственной гарантией принятия верных
политических решений внутреннюю свободу личности, понимаемую

58 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
как ответственность и обретаемую духовной работой прежде всего
над собой.
Пример герценовской идейной эволюции (как одного из
свидетельств своеобразия отечественной мысли) своим нравственным
измерением и общественным резонансом отличался от своего рода
идейной девиации другого яркого общественного деятеля - Льва
Александровича Тихомирова, проделавшего путь от народовольчества
к апологии монархии, успевшего побывать консультантом П.А.
Столыпина и закончившего свои дни послереволюционными
противоречиво-сумбурными «Эсхатологическими размышлениями»...
Итак, каждый раз мировоззренческий раскол или дрейф
(внешний и внутренний, на уровне круга единомышленников или
отдельной личности) означал ценностное разделение российского общества,
что более походило на религиозную вражду, чем на
идейно-политическую борьбу. Более того, противоположные способы
восприятия и оценки специфики России, различие в моделях и трактовках
того, что стали называть самобытностью, развивались не только по
линии расхождения веры и разума, духовного и рационального
начал. Зачастую они проходили по траектории возникновения разных
типов веры и разных стилей рациональности внутри
русского/российского сознания, общественной и научной мысли, а также
государственной идеологии, этого институционально
санкционированного «продукта» на стыке интеллектуальной рефлексии и властного
манипулирования.
Впрочем, эта размытость собственной национально-культурной
рефлексии, избыточный универсализм мировоззрения при слабости
философских «азов», искренне наивная открытость инокультурным
заимствованиям при болезненном отношении к возможной
недооценке собственной культуры со стороны внешнего мира - все эти
специфические свойства дискурса самобытности оказались в России
не так уж и непрактичны. Они позволяли русским долгое время быть
имперосозидающим этносом, способным к значительным
культурным, творческим, интеллектуальным взлетам на материале
заимствованных, но творчески переработанных достижений.
Рационализированные наукой, более зрелые отголоски
размышлений на тему самобытности как одного из способов описания России,
размышлений, постепенно преодолевавших «западническо-славяно-
фильские» мировоззренческие тупики, угадываются и в концепции
«политических смыслов» Б.Н. Чичерина, и в методологии
стадиальных сравнений М.М. Ковалевского, и в концепции эволюционной
морфологии общества Л.И. Мечникова, и в историзме В.О.
Ключевского и др.

Глава 2. «Россия - мир миров»
59
В целом же в «сухом остатке» идейного опыта российской
общественной мысли XIX в. концепт самобытности выступал скорее
метафорой познавательных методологий, чем инструментом
анализа. Тем, собственно, он и интересен для исследователя,
поскольку востребованность той или иной философской теории и метода
познания способна многое рассказать о природе и направленности
процессов самоопределения общества. Впрочем, отдельные
элементы подобия отечественных объясняющих стратегий в рамках
концепта самобытности, с одной стороны, и различных явлений
мировой мысли разных эпох, с другой, можно усмотреть, к примеру,
в архетипических конструкциях исторической мифологии,
античных представлениях о вечном движении и «идеальных моделях»
человеческого общества, в христианской теологии (где всякое новое
есть лишь проявление исконно неизменного), во взглядах Т. Гоббса
и Дж. Вико с их представлением об Идеальной Вечной Истории,
в гердеровском «универсальном смысле истории», в жесткой
имперской тетраде Гегеля и т. д.
Парадокс, но это наводит на мысль о том, что самобытность как
концепт, как идеал (или «анти-идеал») русских мыслителей не так
уж и уникальна. Мировая философская мысль знает прецеденты
описания явлений и идентичностей, ценностью которых оказывается не
новизна и даже не значимость в историческом или общественном
масштабе, а новое качество повторяемости. Не фиксирование нового
феномена, а анализ причин воспроизводства традиции.
Представляется, что методологические поиски российских
мыслителей в области описания своеобразия России как
историко-культурного и цивилизационного явления отражали не только историко-
философскую «моду» своего времени, но и актуальное стремление
поскорее преодолеть «противоречия роста» в процессе самопознания
и самоидентификации. Пребывая на самом дистиллированном -
философском - уровне рефлексии на тему российской идентичности,
они разделили с обществом и властью повышенный интерес к теме
российского своеобразия. А это многое объясняет. Смелость
широких обобщений при аберрации масштаба взгляда, настойчивые
терминологические поиски при непроясненности дефиниций, попытки
строгого концептуального осмысления при явном несоблюдении
идейного нейтралитета - все это делало российский дискурс
самобытности явлением симптоматичным, открытым новому знанию
и трактовкам, богатым интуитивными догадками и перспективными
исследовательскими приемами. Самобытность России (как судьба
и сценарий, как бремя и ресурс, как проблема и обещание)
проявила себя актуальной темой, диагнозом состояния умов, показателем

60 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
степени конфронтационности/толерантности настроений общества
и власти, мерилом склонности к общественному диалогу и идейно-
политическому компромиссу и консенсусу.
На современном уровне развития историософских
представлений наследие дискурса самобытности, которому отдали так много
интеллектуальных усилий русские мыслители XIX в., ценно в том
числе и тем, что помогло открыть для науки такую особенность
России, как синхронное существование в ней всей своей
стадиальной истории (от наследия Рюрика, Византии, Орды и
Московского царства до «имперских орлов» Петра I и Екатерины II, реформ
Александра II и Столыпина, а также и коммунистического
эксперимента). Это заключение можно интерпретировать как незамещение
своего прошлого опыта новым историческим опытом. Иными
словами, как уже было отмечено, как факт одновременности
разновременного, синхронности сосуществования элементов нескольких типов
цивилизаций, объединенных когда-то мощным централизованным
государством1.
«Сохранение самобытности при возрождении независимости -
уже новый, новейший модус человеческого существования! -
утверждал Михаил Гефтер, разбирая наследие двухвековой полемики
двух течений русской мысли. - Он ориентирован на Мир как целое,
но реализуется только в виде несовпадающих миров. Каждый из
которых признает себя полноценным человечеством, хотя никто им
вполне, конечно, не является»2.
Попытаемся на конкретно-историческом материале проследить
социокультурные и интеллектуальные истоки перечисленных выше
процессов и явлений, сконцентрировавшись на феномене
воспроизводившейся под разными терминологическими маркерами за-
падническо-славянофильской дихотомии, оформившейся в итоге как
интеллектуальная «рамка» общественной мысли, в которую XIX в.
вписывал имена героев этого коллективного «портрета» -
революционеров и «охранителей», либералов и радикалов, реформаторов
и консерваторов...
1 С некоторых пор это направление отечественных историософских штудий
получило название хронополитики, проявив себя в трудах М.В. Ильина (Очерки хронопо-
литической типологии. Ч. 1-11. М.: МГИМО, 1995), A.C. Панарина (Глобальное
политическое прогнозирование в условиях стратегической нестабильности. М.: УРСС,
1999), В.В. Ильина и A.C. Ахиезера (Российская государственность: истоки, традиции,
перспективы. М.: Изд-во МГУ, 1997), В.Л. Цымбурсого (Россия - Земля за Великим
Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: УРСС, 2000); и др.
2 Гефтер М., Павловский Г. Русское понятие Мира.

Глава 2. «Россия - мир миров»
61
2.4. «Шаг памяти» по пути к идейному размежеванию:
у истоков дихотомии
Надо сознаться, что должность
русского бога не синекура.
Федор Тютчев
Я западник и потому - националист.
Я западник и потому - государственник.
Петр Струве
История обсуждения проблемы отношений России и Запада (или
России и Европы) чаще всего передается как полемика между
«славянофилами» и «западниками». Идейная борьба между этими
направлениями как оформившимися интеллектуальными «партиями»
велась в конце 1830-1860-х гг., хотя о «западнических» или
«славянофильских» настроениях можно говорить применительно к гораздо
более продолжительному периоду, вспомним, например, название
работы В.Ф. Эрна - «Время славянофильствует» (1915).
Впрочем, не стоит как недооценивать, так и преувеличивать
степень накала этой борьбы. Мемуаристы и историки отмечают как
крайнюю степень ожесточения (!) тот факт, что в 1840-х гг. представители
полярных точек зрения перестали посещать салоны, где задавали тон
в общении противники. Полемику вели люди примерно одного круга
(среди славянофилов все-таки было больше родовитой знати, среди
западников - «молодого» дворянства и разночинцев) и европейского
воспитания (многие славянофилы и русские «антизападники» иных
генераций годами жили в Европе). Исследователи обращают
внимание на то, что собственно философский, категориальный аппарат
у обоих лагерей также был «иноземного производства».
Славянофилы прибегали для обоснования собственной позиции к наработкам
немецкого романтизма, их оппоненты использовали французскую
политическую теорию и философию Гегеля. При этом участники
дискуссий порой готовы были признать некоторую правоту за
своими противниками. Не врагами, но оппонентами выступали они на
идейных подмостках российской общественной жизни.
Широко известно высказывание А.И. Герцена (обычно
определяемого как западник, что гораздо уже интеллектуального наследия этой
уникальной фигуры) из некролога, посвященного памяти К.С.
Аксакова: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас
была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас запало с ранних лет
одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, ко-

62 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
торое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, -
чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к
русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как
Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время
как сердце билось одно»1.
Идейные искания такого рода не были чем-то уникальным в
столетие, не без оснований названное современниками «веком
национализма», в эпоху бурного развития национальных идеологий и
становления национальных государств. Интеллектуалы многих стран
Старого Света были озабочены выстраиванием собственных
национальных парадигм «вширь» и «вглубь» в
территориально-пространственном и временном измерении. Особенно актуальной темой
становилось обретение собственной «большой» истории, соотносимой
с нарративом о «великих исторических народах».
У этой темы имелась своя длительная интеллектуальная
традиция и в России. Однако специфика русских размышлений на тему
идентичности была осложнена несколькими факторами.
Национальная религиозно-философская мысль в значительной степени под
влиянием византийского наследия была одержима идеями
универсализма, соборности, «всеединства». Парадоксальные геополитические
условия, в которых развивалась российская цивилизация, -
относительная политико-культурная изоляция почти что в центре Евразии,
на пересечении широтных и меридиональных
торгово-экономических маршрутов - также способствовали возникновению особого,
вселенского модуса исторического бытия России. Не склонный к
национально-романтическим спекуляциям историк и мыслитель
Михаил Гефтер говорил как о своем «обнаружении»: первым «миром
в Мире» (т. е. «интегратом или блоком, который ощущает себя и
желает утвердить суверенной проекцией человечества») стала Россия2.
Коллизии российской истории несколько раз ставили перед
страной, причем как перед элитами, так и перед народными массами,
драматическую проблему цивилизационного выбора (что в
условиях средневековья и раннего Нового времени почти всегда означало
выбор религиозный). В постдекабристскую эпоху под бдительным
присмотром императора николаевская Россия и в лице
государственной элиты, и в лице участников множащихся идейно-политических
1 Герцен А.И. Константин Сергеевич Аксаков. Режим доступа: http://aksakov-k-s.
lit-info.ru/aksakov-k-s/biografiya/gercen-aksakov.htm
2 Гефтер М., Павловский Г. Русское понятие Мира. Россия как полигон миров
в Мире// Интернет-журнал «Гефтер». Режим доступа: http://gefter.ru/archive/17514
(дата обращения: 2.1.2018).

Глава 2. «Россия - мир миров»
63
и культурно-философских кружков выходит на новый виток
размышлений об особом (народном, национальном) начале в
реализации проекта будущего своей страны. На этот раз интеллектуальной
моделью познавательных конструкций стали не просвещенческие
идеалы, обращенные в будущее, а глубокие рефлексии по поводу
исторического опыта страны и мира, опыта, интерпретируемого как
эталоны для выстраивания дальнейших государственных и
общественных стратегий.
Для того чтобы точнее понять «точки опоры» историзирующей
рефлексии тогдашнего общественного сознания, напомним основные
исторические вехи, определившие особость «русского пути» в
восприятии людей 1830-1840-х гг. Эти вехи можно воспринимать и как
«развилки» (здесь на ум приходит сказочно-мифологический
архетип «витязя на распутье»), на каждой из которых фатально
избиралась определенная дорога, открывавшая новую перспективу
будущего, но исключавшая, закрывавшая иные перспективы и возможности.
Особое внимание к этому «историзирующему» измерению «запад-
ническо-славянофильской» дихотомии общественной мысли
диктуется одновременным, особо напряженным интересом общественной
мысли России XIX в. к традиционным (автохтонным) и
благоприобретенным (инокультурным) «составляющим» идейного наследия
прошлых эпох.
Напомним, что Древняя Русь, принимая христианство от
Византии (988), присоединяется, а затем адаптируется к
«византийскому содружеству» в интереснейший период, когда империя ро-
меев в культурном отношении находится на подъеме (со временем
христианизации Руси совпадают эпохи Македонского, а затем Ком-
ниновского «ренессанса»), но неуклонно и безвозвратно теряет
духовный авторитет в глазах европейского Запада.
Примечательный момент: с годом смерти князя Ярослава Мудрого
(1054), при котором мы видим уже вполне сформировавшуюся
зрелую христианскую культуру в Киеве и Новгороде, совпадает дата т. н.
Великой схизмы - окончательного разрыва Константинополя с
Римом, де-факто - раскола католического Запада и православного
Востока. Уже при первых своих самостоятельных шагах русская мысль
оказалась вовлечена в многовековой теологический и канонический
спор, хотя многие древнерусские тексты явно игнорируют остроту
и непримиримость православно-католических противоречий.
Следующей важной вехой следует признать события XIII в.,
приведшие к обособлению Руси не только от конфессионально иного
(католического) Запада, но и от европейской по своей сути, но
религиозно и культурно связанной с православием Восточной Европы.

64 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В ряду этих драматических сдвигов следует назвать не только
ордынское нашествие на Русь (1237-1240), но и немецко-шведскую
экспансию в Восточной Прибалтике и Северо-Западной Руси (начало
XIII в.), возникновение на бывших западнорусских землях Великого
княжества Литовского (1240-е гг.).
Недооцененное сегодня мировоззренческое значение имело
взятие и разграбление крестоносцами Константинополя (1204),
воспринимавшееся русскими как крушение важнейшего культурного
ориентира. Жители Руси были прекрасно осведомлены о событиях
в Царьграде. По словам академика Д.С. Лихачева, «Назиданием
русским князьям кончается "Повесть о взятии Царьграда крестоносцами
в 1204 году", написанная кем-то из русских очевидцев этих событий:
"И тако погыбе царство богохранимаго Костянтиняграда и земля
Грьчьская въ свадЬ цесаревъ, еюже обладають фрязи". Иными
словами, даже царство богохранимого Константинаграда - Византия
погибло от свары князей. Междоусобия "князей-цесарей"
представлялись несчастьем мирового порядка»1. В глазах древнерусского
книжника XIII в. православный мир, частью которого была Русь,
испытывал натиск со всех сторон, да к тому же был лишен внутренней
устойчивости...
Возвышение Москвы, «собирание русских земель» и
строительство централизованного русского государства (конец XIV - XVI в.)
происходило уже на вполне определенно «не-западном»
идеологическом фундаменте. Причем враждебность вызывал
преимущественно «ближний Запад» - Речь Посполитая - «фряги» же и «немцы»,
а в период правления Иоанна Грозного англичане воспринимались
не без симпатии. Значимой вехой в этот период стало отвержение
Русью Флорентийской унии (1439) - решений Ферраро-Флорен-
тийского собора о соединении православной и католической церквей
под верховной властью римского папы. За этим последовало
фактическое изгнание из Москвы подписавшего унию митрополита
Исидора, установление автокефалии Русской Церкви и еще больший рост
недоверия к «папежникам». Представляется, что противодействие
унии означало и отказ от возможных вариантов трансформации
православной культуры в духе идей Возрождения. Вообще,
антиуниатский настрой, особенно усилившийся после заключения высшим
западнорусским духовенством Брестской унии 1596 г., серьезно
осложнил рецепцию Ренессанса на Руси.
1 Лихачев Д.С. Литература трагического века в истории России // Библиотека
древнерусской литературы. Т. 5. Вступление. Режим доступа: http://lib.pushkinskijdom.
ш/Default.aspx? tabid=4881

Глава 2. «Россия - мир миров»
65
Своеобразной московской альтернативой ренессансным
историософским и «политософским» построениям стали мифологически-
генеалогические концепции происхождения священных регалий
власти русских великих князей и царей, а также самого их рода. Они
нашли отражение в «Послании о Мономаховых дарах» тверского
монаха Спиридона-Саввы, «Сказании о князьях Владимирских»
(рубеж XV-XVI в.). Согласно этим текстам, государи московские ведут
свое происхождение от кесаря Августа и по праву владеют
царственным венцом Византии, именно они, а не Запад оказываются
преемниками Рима.
Богословское завершение эта идеология обретает в посланиях
старца псковского Елеазаровского монастыря Филофея,
излагающего концепцию «Москва - Третий Рим» просвещенному царедворцу
дьяку М.Г. Мисюрю-Мунехину, согласно которой все христианские
царства пришли к концу и сошлись «в едином царстве нашего
государя», поскольку лишь Русская Церковь стоит неколебимо, оставаясь
светочем веры для Запада и Востока.
Русская литература периода становления единой державы имела
широкий интеллектуальный горизонт. Если не альтернативы
развития, то, по крайней мере, позитивные примеры, образцы того, чему
можно поучиться, русские авторы видели не только на Западе, но и на
Востоке. Не без симпатии описываются многие «восточные»
порядки в таких разных произведениях, как «Хождение за три моря»
Афанасия Никитина (около 1472 г.), «Казанская история» (1550-е гг.),
«Сказание о Магмете-салтане» Ивана Пересветова (около 1547 г.).
В последнем произведении, впрочем, фигурируют и «доктора
латинской веры», изрекающие разумные и точные суждения.
Ливонская война (1558-1583) стала первым крупным
вооруженным столкновением, в котором целостной Московии противостоял
единый, по крайней мере в моральном отношении, Запад. Затяжное,
изнурительное противостояние и последовавшие вскоре события
Смутного времени (начало XVII в.) стали катализаторами идейно-
политического размежевания с Западом. В публицистике Смуты
Запад предстает уже как единая, враждебная православной России
общность - реалии иностранной интервенции способствовали
укоренению подобного восприятия. Так, в «Новой повести о преславном
Российском царстве...» (декабрь 1610 - январь 1611 г.) звучит
призыв: «Последуем и подивимся великому нашему городу Смоленску,
что противостоит Западу»1.
1 «Новая повесть о преславном Российском царстве...» // Хрестоматия по
древнерусской литературе / пер. Ю.С. Сорокина и Т.А. Ивановой; сост. М.Е. Федорова
и Т.А. Сумникова. М: Высшая школа, 1986. С. 123.

66 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Примечательно, что патриарх Филарет, отец первого царя из
династии Романовых Михаила Федоровича, с большим подозрением
смотрел даже на православных малороссов, «белорусцев» и смолян,
оказавшихся под властью Речи Посполитой: на церковном соборе
в 1620 г. он настоял на перекрещивании всех выходцев из Западной
Руси, искавших убежища в Московии. Как видим, помимо чисто
конфессионального, здесь работали еще и иные факторы
идентичности: цивилизационная инаковость воспринималась как измена
вере.
Весь XVII в. в русской истории прошел под знаком поиска
национального пути модернизации - пути, который избавил бы Россию от
необходимости масштабного и системного заимствования
западного сценария развития. Как известно, перебор различных сценариев
реформ, начатый при Алексее Михайловиче и патриархе Никоне,
завершился фронтальной (но лишь инструментальной) вестерниза-
цией при Петре I. Оценка и осмысление петровских преобразований
(в том числе в контексте самоопределения по отношению к Западу)
в значительной степени сформировал «дискурс о России» в русской
общественно-политической мысли, став постоянным сюжетом в
спорах западников и славянофилов.
В рамках «классического» подхода деяния Петра (этого
символьного «камня» расхождения будущих западников и славянофилов)
определялись как своего рода «пересоздание» России. Уже
многие современники первого императора - граф Гавриил Головкин,
И.И. Неплюев, Феофан Прокопович - видели в нем фигуру творца-
демиурга. Отчасти этому способствовал сам Петр, когда решительно
ломал «знаковую систему» Древней Руси и вводил новую. В XVIII в.
культурное и цивилизационное значение реформ Петра -
приобщение к Европе - воспринималось в целом позитивно.
Даже желчный моралист князь М.М. Щербатов в своем
сочинении «О повреждении нравов в России» (конец 1780-х гг.) решился
лишь на осторожную критику реформ, покончивших с «древней
простотой жизни». Называя Петра «великим в монархах и великим в
человеках», сетуя, что порой царь действовал подобно «неискусному
садовнику», князь Щербатов все же не подвергал сомнению как
необходимость преобразований, так и их главный положительный
результат - вступление России на «путь просвещения»1.
1 Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. М.; Аугсбург: ImWerden-
Verlag,2001.C. 12, 15.

Глава 2. «Россия - мир миров»
67
Молодой Н.М. Карамзин полемизировал если не с самим
Щербатовым, то с выраженным князем-моралистом мнением о слишком
высокой нравственной цене реформ. В «Письмах русского
путешественника» (1791) будущий историограф заявляет: «Все жалкие
иеремиады об изменении русского характера, о потере русской
нравственной физиономии или не что иное, как шутка, или происходят от
недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как брада-
тые предки наши: тем лучше! Грубость, наружная и внутренняя,
невежество, праздность, скуса были их долею и в самом высшем
состоянии: для нас открыты все пути к утончению разума и благородным
душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим.
Главное дело быть людьми, а не славянами»1. Гуманистический, если
не сказать космополитический, пафос подобных заявлений не
могли не оценить по достоинству даже более демократично настроенные
«люди 1840-х».
Официальное западничество господствовало и в идеологии
«просвещенной монархии» второй половины столетия - задолго до того,
как западнические идеалы стали восприниматься в качестве
либеральных ориентиров передовой части русского общества в
следующем столетии. Показательны строки из главы I «Наказа»
Екатерины II Уложенной Комиссии (1767): «6. Россия есть Европейская
держава. 7. Доказательство сему следующее. Перемены, которые
в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили,
что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом
и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями
чуждых областей. Петр Первый, вводя нравы и обычаи европейские
в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам
не ожидал»2.
Необходимо учитывать, что российское самодержавие в начале-
середине XIX в. продолжало связывать себя прежде всего с
петровской государственнической традицией; монархи ощущали себя
в первую очередь преемниками Петра, а не первых Романовых.
Соответственно, негативная (или просто скептическая) оценка
петровского поворота и петровского наследия в глазах государственной
власти - и что немаловажно, полицейского аппарата - выглядела
как проявление политической неблагонадежности, «покушение на
1 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника// Карамзин Н.М. Избр. соч.:
в 2 т. М.; Л.: Художественная литература, 1964. Т. I. С. 417-418. Курсив мой. - С. А.
2 Императрица Екатерина II. Наказ Комиссии о составлении проекта
нового Уложения. Режим доступа: http://doc.histrf.ru/18/nakaz-ekateriny-ii-komissii-
o-sostavlenii-proekta-novogo-ulozheniya/

68 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
устои». В этом один из парадоксов развития русской мысли:
традиционалисты, сторонники «русской старины» уравнивались со
«смутьянами», «ниспровергателями» и порой вместе с ними подвергались
административным преследованиям. (Феномен отчуждения
консервативной по самой своей природе российской монархии от
искренних консерваторов-«самобытников» сегодня востребован в качестве
темы исследований1.)
Критическое осмысление западной ориентации начало
развиваться на рубеже XVIII-XIX вв. по мере осознания русским культурным
обществом необходимости обнаружения и идейно-творческого
освоения «самости» России. Этому способствовали как
внешнеполитические обстоятельства - блистательные победы «екатерининских
орлов», завершение наполеоновских войн и превращение России в одну
из ведущих держав на европейском континенте, так и становившаяся
все более очевидной незавершенность трансформации России в
полноценную европейскую державу. К.Н. Батюшков (1787-1855)
высказался об этом кратко, но емко: «Петр Великий много сделал и ничего
не кончил».
Первоначально «порицательное» отношение к Западу проявилось
в формах осторожной дворянской фронды и окрашенного в
несколько шовинистические тона восприятия Европы. Так, Ф.В. Ростопчин
(1763-1826) в период между 1792 и 1794 гг., т. е. несколькими годами
позже «Писем русского путешественника» Н.М. Карамзина,
написал «Путешествие в Пруссию». В этом сочинении будущий генерал-
губернатор Москвы демонстрировал скептический взгляд на
достижения западной цивилизации и ироничность в оценках европейцев
и Европы. В 1807 г. граф Ростопчин выступил с кратким, но
имевшим широкий резонанс националистическим памфлетом «Мысли
вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича
Богатырева». Приведем пример ростопчинского стиля: «Спаси,
Господи! Чему детей нынче учат! Выговаривать чисто по-французски,
вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош,
которого француз за своего брата примет. Как же им любить свою землю,
когда они и русский язык плохо знают? Как им стоять за веру, за царя
и за отечество, когда они закону Божьему не учены и когда русских
считают за медведей?»2
1 Обзор историографии вопроса см.: В.Н. Шульгин. Русский свободный
консерватизм первой половины XIX века. СПб.: Нестор-История, 2009. С. 7-83. В данной
работе В.Н. Шульгина прослеживается идейное противостояние «свободных
консерваторов» с представителями казенного, официозного, сервильного «патриотизма».
2 Ростопчин Ф.В. Мысли вслух на Красном крыльце. М: Ин-т русской
цивилизации, 2014. С. 420.

Глава 2. «Россия - мир миров»
69
Более интеллектуализированной была литературная
деятельность С.Н. Глинки (1776-1847), выпускавшего в Москве
в 1808-1824 гг. журнал «Русский вестник» (средства для издания
предоставлял Ф.В. Ростопчин). Сергей Глинка как публицист и
историк-любитель видел свою задачу в том, чтобы, «сблизив прошлое
с настоящим, умножить бытие наше», ибо «настоящее объясняется
прошедшим, будущее настоящим». Издатель «Русского вестника»
стремился создать картину идеального прошлого России. Его
интерес к минувшему и восторженный патриотизм, несомненно,
значительно превосходили степень его исторических познаний.
Ряд безапелляционных заявлений Глинки сегодня может вызвать
улыбку: «Уже в эпоху Рюрика и первых варяжских князей ни одна
европейская страна своими моральными и политическими устоями
не возвышалась над Россией, и, несмотря на бедственные
последствия татарского ига, древняя Русь до правления и реформ Алексея I
и Петра Великого наверняка ни в чем не уступала Западу - ни
политическими институтами, ни законодательством, ни чистотой нравов,
ни укладом семейным; вообще она имела все, что требуется для
счастья народа. Добродетели Марка Аврелия были добродетелями
князей наших... Философский дух был широко распространен... и предки
наши не уступали Сократу...»1
Однако важно отметить, что наивный исторический патриотизм
Глинки питался из того же источника, что и гораздо более
взвешенный и просвещенный подход Н.М. Карамзина (кстати, позитивно
оценивавшего деятельность издателя «Русского вестника») и
позднейших славянофилов. Необходимость нового открытия
отечественной истории была очевидным интеллектуальным запросом
образованного общества. Для продолжателей направления, намеченного
Глинкой, - славянофилов, почвенников и других русских
«самобытников» потребность в апологии российской истории стала родовой
чертой, конструированием актуального политического идеала по
воссоздаваемым и воображаемым идеалам прошлого.
И Ростопчин, и Глинка были убежденными галлофобами. Одну
из опасностей они видели в доминировании западного воспитания,
в том, что русских баричей воспитывают французские бонны.
Ростопчин в довольно слабо организованном тексте под названием «Ох,
французы! Наборная повесть из былей, по-русски писанная» делится
таким наблюдением: «Хоть мамы эти, кои хаживали за детьми и были
простые барские барыни, без просвещения, в набойчатых или ситце-
Цит. по: Койре А. Указ. соч. С. 17.

70 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
вых кофтах, с повязанным на голове платком, но они отнюдь у детей
ни умов, ни сердец не портили; хотя и пугали их волками, мертвецами
и смертью-курноской, но не говаривали, что отец дурак, мать зла, что
все после детям достанется. И чем жены английского конюха,
швейцарского пастуха и немецкого солдата должны быть лучше, умней
и добронравней жен наших приказчиков, дворецких и конюших? Но
это мамы, а те bonnes - все для того, чтобы ребенок первые нужные
слова, которые после и забудет, выговаривал не по-русски; однако ж
из него сделают не серого попугая, скворца, сороку; эти говорят: "veux
tu déjeuner Jacquot?", "поп у ворот", "сорок каши", а дети: "bonjour,
papa", "тенк'ю (thank you)", "гут морген (gut Morgen)"»1.
Наиболее серьезным, продуманным
национально-консервативным манифестом начала XIX в. следует признать «Записку о древней
и новой России» Н.М. Карамзина (1811). Автор этого
концептуального документа выступает одновременно как историк и моралист.
Как отмечал Ю.С. Пивоваров, карамзинское эссе - первый в России
опыт ретроспективной и сравнительной политологии. Спустя два
десятка лет после «Писем русского путешественника» мыслитель
совершенно по-иному подходит к нравственной оценке петровского
наследия: по его мнению, приобретя добродетели человеческие
(сегодня сказали бы «общечеловеческие»), русские утратили
добродетели гражданские, прежде всего патриотизм и чувство национального
достоинства. «Мы стали гражданами мира, - пишет Карамзин, - но
перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною
Петр»2.
В этом сочинении «последний летописец» проводит мысль,
которая вскоре станет основополагающей для многих представителей
лагеря славянофилов: насильственная и форсированная вестерниза-
ция русской жизни при Петре и его преемниках привела не только
к культурному, но и социально-политическому расколу общества,
разрушению соборного единства россиян «от сохи до престола». На
петровских реформах лежит ответственность за трагическую
отчужденность классов и сословий. Карамзин пишет об этом: «...Со времен
Петровых высшие степени отдалились от низших, и русский
земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду
братского, народного единодушия государственных состояний»3.
1 Ростопчин Ф.В. Указ. соч. С. 364.
2 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и
гражданском отношениях. М: Наука. Гл. редакция восточной литературы, 1991. С. 35.
3 Там же. С. 33.

Глава 2. «Россия - мир миров»
71
Всего через год после появления карамзинского эссе Россия была
ввергнута в череду испытаний Отечественной войны. Итоги этой
войны, которую современники называли «Освободительной»,
оказали сильное влияние на развитие общественно-политической мысли.
Главным результатом было «открытие народа» русским дворянством.
Протоиерей В.В. Зеньковский писал о периоде после 1812 г.: «...С
новой силой вспыхивает тема русской "самобытности"... во имя
раскрытия "русской идеи", "русских начал", доныне лежавших скрытно "в
глубинах народного духа"»1.
Обсуждение злободневной темы русской/российской
идентичности активно велось в литературно-философских кружках
1810-1820-х гг. («Беседа любителей русского слова», «Общество
любомудрия», кружок «архивных юношей» и др.). Следует отметить, что
кружки были интересной, яркой формой
общественно-интеллектуальной жизни: они обеспечивали возможность высказывания и
развития концепций, создавали пространство свободы в государстве, где
гражданские права не были формально закреплены и гарантированы.
В кружках и салонах проходили «обкатку» идеи, которые затем легли
в основу славянофильского и западнического направлений русской
мысли. На этот процесс не оказали значительного влияния события,
связанные с восстанием декабристов: «Восшествие на престол
Николая I, - писал Александр Койре, - вряд ли внесло глубокие перемены
в состояние умов российского общества или вызвало зарождение
новых интересов»2.
Примечательно, что «Записка о древней и новой России»,
адресованная Карамзиным в первую очередь представителям правящей
династии, стала достоянием широкой публики только в 1836 г. (и то
частично) - после ее публикации в журнале «Современник». Дата
обнародования идей историографа не случайна. Именно к концу
1830-х гг. большинство исследователей относят окончательное
оформление двух лагерей.
1 Зеньковский В.В. История русской философии. Л.: ЭГО, 1991. Т. 1.4. 1. С. 143.
2 Койре А. Указ. соч. С. 206.

72 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
2.5. «Русский Янус» в плену историзирующего сознания:
прорыв к универсальным ценностям
Отличительное свойство русского ума
состоит в отсутствии понятия о границах.
Можно подумать, что все необъятное пространство
нашего отечества отпечаталось у нас в мозгу.
Б.Н. Чичерин
Сравнивают народ с растением, говорят
о крепости корней, о глубине почвы. Забывают,
что и растение, для того чтобы приносить цветы
и плоды, должно не только держаться корнями в почве,
но и подниматься над почвой, должно быть открыто
для внешних чужих влияний, для росы и дождя,
для свободного ветра и солнечных лучей.
B.C. Соловьев
Катализатором идейного размежевания западнического и
славянофильского лагерей общественной полемики стала публикация
в журнале «Телескоп» в том же 1836 г. первого из «Философических
писем» П.Я. Чаадаева (1794-1856). «Письмо Чаадаева, - писал
известный критик Аполлон Григорьев, - ...было тою перчаткою,
которая разом разъединила два дотоле если не соединенные, то и не
разъединенные лагеря мыслящих и пишущих людей»1.
Письмо Чаадаева содержало крайне резкие суждения
относительно исторической судьбы России: «...Ни пленительных воспоминаний,
ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его
предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все
занимаемое нами пространство, - вы не найдете ни одного привлекательного
воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно
говорил бы вам о прошлом... Мы живем одним настоящим в самых
тесных его пределах, без прошлого и будущего, среди мертвого
застоя... Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили
его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не
содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам
доставалось от прогресса, мы исказили»2.
Подобные иеремиады вкупе с панегирической оценкой
истории и современности европейских народов и крайне низкой
оценкой «жалкой, глубоко презираемой» Византии составили Чаадаеву
1 Григорьев А. Эстетика и критика. М., 1980. С. 177.
2 Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М.: Современник, 1987. С. 37, 41.

Глава 2. «Россия - мир миров»
73
в глазах некоторых репутацию ненавистника России, крайнего
западника. Между тем, при оценке идей мыслителя необходимо
учитывать несколько обстоятельств. Чаще всего цитируется лишь Первое
философическое письмо из многих (в серьезные издания обычно
включают восемь). Оно было написано в 1829 г. Его публикация
вызвала резкое неприятие в русском обществе (за исключением группы
радикально настроенной молодежи), а сам автор был официально
объявлен властями душевнобольным и больше года провел
фактически под домашним арестом, с ежедневными визитами врача для
освидетельствования.
Уже в 1837 г. Чаадаев написал свою «Апологию сумасшедшего»,
в которой, в частности, признавался: «...У меня есть глубокое
убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального
порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых
обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают
человечество... Мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть
настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся
перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого
общества»1.
Да и в самом Первом письме Чаадаев превозносит Европу не как
классический либерал-западник, а, скорее, в духе позднейших
утопических построений B.C. Соловьева. У большинства западников
высокая оценка западноевропейской цивилизации никак не была связана
с религиозным содержанием; у Чаадаева же религиозно-мистическое
начало пронизывало весь ход размышлений вплоть до обоснования
«Царства Божия на земле» как конечной цели исторического
процесса. Пророчества Христа для Чаадаева есть «осязательная
истина». Выстраивая свою философию (или, вернее, теологию) истории,
мыслитель находится под влиянием теократического и
теургического идеала. Для Чаадаева как христианского философа европейская
цивилизация была ценна и дорога постольку, поскольку она являлась
воплощением в истории христианского начала: на Западе все создано
христианством, и если в современной Европе не все проникнуто
христианством, то все таинственно повинуется его культурной и
нравственной силе.
Важнейшим фактором сложения партии славянофилов была
необходимость ответа на вопрос о российской идентичности в
конкретных исторических обстоятельствах. Чаадаев полагал, что «мы
не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку», Пушкин писал: «Рос-
1 Чаадаев П.Я. Указ. соч. С. 143.

74 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
сия никогда не имела ничего общего с остальною Европой...
история ее требует другой мысли, другой формулы»1. Славянофилы
попытались найти эту формулу. По мнению ряда исследователей,
начало публичному обсуждению славянофильских идей
положили статьи A.C. Хомякова (1804-1860) «О старом и новом» (1839)
и И.В. Киреевского (1806-1856) «В ответ Хомякову» (1839). К
лагерю славянофилов относят П.В. Киреевского, А.И. Кошелева, братьев
К.С. и И.С. Аксаковых, Ю.Ф. Самарина, Ф.В. Чижова, В.А.
Черкасского, М.П. Погодина, СП. Шевырёва, Н.М. Языкова.
Суммируя взгляды славянофилов, можно отметить, что истоки
самобытности России они усматривали в православии как
единственно истинном христианском исповедании. При этом, будучи
европейски образованными людьми, находясь в переписке с западными
интеллектуалами, славянофилы активно осваивали достижения
германской философской школы.
Соединяя идеи восточной патристики и философию
откровения Ф.В. Шеллинга, славянофилы особое значение придавали
категории целостности. «Целостный дух, - пишет современный
интерпретатор славянофильской философии, - обеспечивающий истинное
познание, неотделим от религиозной веры, которая появилась на
Руси вместе с византийским христианством. Это объясняет особую
роль русского народа и России в мировой цивилизации»2. В условиях
западной цивилизации духовная целостность утрачивается,
разрушается; в России же это начало поддерживается таинственной жизнью
Церкви (единой, хотя и многоипостасной) и социальной практикой
крестьянской поземельной общины.
Учение о целостности пронизывает, в частности, все философское
наследие A.C. Хомякова: его экклезиологию (Церковь не
разделяется на видимую и невидимую, она - единый и целостный организм),
антропологию (целостность в человеке есть иерархическая структура
души), гносеологию (целостный - церковный - разум является
органом познания всецелой истины). Для творчества И.В. Киреевского
также характерен напряженный поиск пути к обретению утраченной
цельности на личностном и общественном уровне.
Актуализируя наследие восточной патристики, A.C. Хомяков
обращается к идеалу соборности, корни которого в догматике и исто-
1 Пушкин A.C. Собр. соч.: в 10 т. М., 1962. Т. 6. С. 324.
2 Элбакян Е.С. Славянофильство и западничество // Российская цивилизация.
Этнокультурные и духовные аспекты. Энциклопедический словарь. М.: Республика,
2001. С. 403.

Глава 2. «Россия - мир миров»
75
рии Церкви. Мыслитель обращает внимание на то, что согласно
православному учению (утраченному на Западе) в вопросах веры
нет различия между ученым и невеждой, церковником и мирянином,
хозяином и рабом: по усмотрению Божию ересь ученого епископа
может быть опровергнута безграмотным пастухом. Соборность есть
«свободное единство живой веры», множество, собранное силой
любви в органическое единство. Будучи проецируем на общественную
жизнь, идеал соборности означал безусловный примат социального
над индивидуальным.
Отношение основоположников славянофильства к Западу было
не лишено противоречивости. Так, Хомяков называл Европу
«страной святых чудес»; большую часть своих богословских идей излагал
на иностранном языке и никак не относился к числу ненавистников
Запада. В то же время он жестко критиковал европейскую
философию и общественную практику за рассудочность, рационализм,
отсутствие органичности. В противовес идеям Чаадаева Хомяков
утверждал, что «Западная Европа развивалась не под влиянием
христианства, а под влиянием латинства, т. е. христианства
односторонне понятого»1. Хомяков был убежден, что всемирно-историческая
задача России как раз и состоит в том, чтобы освободить Запад и все
человечество от этого одностороннего и ложного уклона в развитии.
Россия призвана стать впереди всемирного просвещения, опираясь
на сохраненные ею «всесторонние начала».
И.В. Киреевский также знал и любил Запад; основанный им
в 1832 г. и закрытый на третьем номере журнал назывался
«Европеец». Критиковал он Запад за те же пороки, что и Хомяков - за
«самовластвующий рассудок», отрешенный от других познавательных сил
человека; за «холодный, разрушающий анализ» и в конечном итоге за
«односторонность коренных стремлений»...
Для славянофилов «индивидуалистическая культура»
представлялась едва ли не главным грехом Запада (преодолеть который, по
их утопическим представлениям, могла помочь Европе православная
Россия). Не трудно заметить, однако, что славянофильская
«соборность» представляла собой сильно мифологизированный концепт,
описываемый при помощи поэтических образов и метафор.
Конкретное социально-экономическое содержание соборности проработано
было очень слабо: предполагалось, что ее воплощением является
крестьянская община, однако с реалиями крестьянской жизни
славянофилы были не очень хорошо знакомы.
Цит. по: Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 213.

76 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Западнический лагерь оформился несколько позже
славянофильского. К нему причисляют мыслителей, весьма различных по
стилю философствования и даже роду занятий, - Т.Н. Грановского,
Н.В. Станкевича, В.Г. Белинского, П.В. Анненкова, К.Д. Кавелина,
СМ. Соловьева, Б.Н. Чичерина, А.И. Герцена... Их объединяет секу-
ляризм, сциентизм, прогрессизм, «эстетический гуманизм»
(выражение В.В. Зеньковского) и восприятие истории Запада как
универсальной модели развития, к которой в идеале должно стремиться все
человечество. Примечательно, что в философском плане западники
опирались на многие построения того же Шеллинга, хотя
предпочтение все же отдавали Гегелю и Фейербаху...
Западники высоко оценивали роль Петра, считая, что он
действовал в соответствии с законами истории (исторический детерминизм -
еще одна характерная черта их мировоззрения). С их точки зрения,
Россия - своего рода «неполноценная», «отстающая» Европа; страна,
которой необходимо постоянно отстаивать свою «европейскость»,
«догонять» другие «просвещенные народы».
В концептуальной работе «Россия до Петра Великого» В.Г.
Белинский ставит важные с точки зрения идентичности вопросы:
«В чем заключается дело Петра Великого? в преобразовании России,
в сближении ее с Европою. Но разве Россия и без того находилась не
в Европе, а в Азии? - в географическом отношении, она всегда была
державою европейскою; но одного географического положения мало
для европеизма страны. Что же такое Европа и что такое Азия? - Вот
вопрос, из решения которого только можно определить значение,
важность и великость дела Петра. Азия - страна так называемой
естественной непосредственности, Европа - страна сознания; Азия -
страна созерцания, Европа - воли и рассудка...
Россия не принадлежала, и не могла, по основным элементам
своей жизни, принадлежать к Азии: она составляла какое-то уединенное,
отдельное явление; татары, по-видимому, должны были сроднить ее
с Азиею; они и успели механическими внешними узами связать ее
с нею на некоторое время, но духовно не могли, потому что Россия
держава христианская. Итак, Петр действовал совершенно в духе
народном, сближая свое отечество с Европою и искореняя то, что
внесли в него татары временно азиатского»1.
В западнической среде сформировалось романтическое
преклонение перед позитивным знанием, наукой. Часть представителей этого
1 Белинский В.Г. Россия до Петра Великого. Статьи I—II. Режим доступа: http://
az.lib.ru/b/belinskij_\v_g/text_0390.shtml

Глава 2. «Россия - мир миров»
77
направления, отвергавшая радикальные и революционные сценарии
изменения российского общества, видели именно в науке и
образовании могучее, едва ли не волшебное средство преобразования жизни.
Их энтузиазм граничил с религиозным и нередко сопровождался по-
настоящему жертвенным служением идее. Протоиерей В.В. Зеньков-
ский характеризует данное явление как «полупозитивизм»; в числе
его представителей историк философии называет К.Д. Кавелина,
П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского.
В.В. Зеньковский заостряет внимание на парадоксальном
характере русского «полупозитивизма»: «Не отказываясь от основной
задачи создания цельного мировоззрения вне Церкви и вне ее коренного
различения Царствия Божия и царства мира сего, - русский секуля-
ризм сам оказывается до крайности насыщенным религиозными
исканиями... Даже в тех течениях, которые принципиально исповедуют
материализм, религиозные устремления выступают с полной силой...
Борьба с метафизическим идеализмом, упоение научным духом,
безоговорочное исповедание научного релятивизма не мешают,
однако, тому, что рядом с этим, часто в очень сознательном
противопоставлении научному духу, моральное сознание заявляет свои права
на абсолютное и безусловное значение»1.
Историки общественно-политической мысли отмечают, что
в 1859-1861 гг. произошло некоторое сближение западников и
славянофилов: сказались общая либеральная настроенность тогдашнего
общества, ожидание реформ. В пореформенное время западничество
раскалывается на несколько течений; наиболее заметными из
которых становятся либерально-трансформаторское и
радикально-демократическое. Позднее славянофильство преобразуется в
почвенничество.
Принципы почвенничества были сформулированы на страницах
издававшихся братьями Достоевскими журналов «Время» (1861-
1863) и «Эпоха (1864-1865). К этому направлению примыкали
общественные деятели и публицисты H.H. Страхов, A.A. Григорьев,
Н.Я. Данилевский; влияние почвеннических идей прослеживается
в пьесах А.Н. Островского.
Название течения передает его эмоционально-духовную
доминанту: необходимость соединения с родной почвой, с народным
началом, от которого идейно далеки западники (считающие мужика
«азиатцем») и которого просто не знают (хотя и абстрактно любят)
баре-славянофилы. Впрочем, о фактическом содержании понятия
1 Зеньковский В.В. Указ. соч. Т. I. Ч. 2. С. 151.

78 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
«почва» представители данного направления высказывались
туманно: так, критик Аполлон Григорьев определял почву как глубину
народной жизни, таинственную сторону исторического движения. Как
и славянофилы, почвенники пытались выстроить целостное,
тотальное миропонимание на православно-христианской основе.
Характерно заглавие одной из работ H.H. Страхова: «Мир как целое».
Почвенники были генетически связаны со славянофилами, но
при этом признавали частичную правду и за западничеством,
положительно оценивая ориентацию западников на свободное развитие
личности как основу творческого обновления жизни. Если Хомяков
и Киреевский критиковали Запад за индивидуализм, то в
почвеннической публицистике рассеяны утверждения о том, что европейские
народы погружаются в бездну все уравнивающего бесцветного
мещанства. Корни этого обезличивания в том, что европейцы в массе
своей «потеряли Христа». При этом почвенники «до слез и сжатий
сердца» (выражение Ф.М. Достоевского) переживали о судьбах
Европы; верили в то, что духовный импульс из России обновит жизнь
Старого Света.
Понимание русской идентичности у почвенников более сложное,
чем у мыслителей предшествовавшего поколения. По мнению
исследователя, почвенники «ориентируются не только на
идеализированную старину, но и на современность, не только на герметически
замкнутую гармонию аграрного "мира", но и на "чисто великорусскую
промышленную сторону России", на те социальные слои, которые
сочетают крепкий национальный дух с предприимчивостью и
экономическим динамизмом (купечество)»1.
Ф.М. Достоевский, наиболее крупная фигура среди почвенников
(по своему масштабу писатель и мыслитель, конечно, превосходил
рамки какого-либо одного идейного направления), изложил свое
видение проблемы «Россия и Запад» в знаменитой «Пушкинской речи»
(1880), которую многие считают его духовным завещанием. В
свойственной ему антиномичной манере писатель говорит: «Стать
настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только
(в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всече-
ловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество
наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя
исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего
великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как
1 Андреев А.Л. Почвенничество // Российская цивилизация. Этнокультурные
и духовные аспекты. Энциклопедический словарь. С. 301.

Глава 2. «Россия - мир миров»
79
и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность,
и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления
нашего к воссоединению людей... и впоследствии, я верю в это...
будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать
настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести
примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать
исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и
воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев,
а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой,
общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по
Христову евангельскому закону!»1
Мессианские настроения, характерные для русской мысли со
времен утверждения концепции «Москва - Третий Рим» и столь ярко
изложенные Достоевским, проявляли себя и на другом крае
интеллектуального пространства пореформенной России. Они проявились
в идеологических исканиях народничества.
Один из родоначальников народничества, А.И. Герцен (1812-
1870), переосмыслил идейные ориентиры западников, к лагерю
которых сам примыкал в начале своего пути литератора и политика.
Взгляды Герцена на проблему «Россия и Запад» вызревали в
эмиграции на основе внимательного наблюдения за
общественно-политическими процессами в Европе. По мнению российского
историка В.В. Зверева, революционные события 1848-1849 гг. «убедили
Герцена, что общественное устройство Европы далеко от идеала».
Последовавшая за революционной волной реакция подталкивала
сторонников демократических ценностей, к которым относился
Герцен, к радикализации, переходу на социалистические позиции.
Однако не только эксцессы классической тирании и попытки
сохранить элементы «старого режима» вызывали протест и
отвержение. Даже там, где после 1848-1849 гг. элементы либеральной
программы были воплощены в жизнь, воцарялся не высокий дух
гражданских добродетелей и социального творчества, а пошлый
стиль мещанской нравственности с ее преклонением перед деньгами
и порядком. Оказалось, что достигнутые политические свободы еще
не гарантируют равенства и братства людей... Во время жизни во
многих европейских странах Герцен убеждался в ограниченности
классического либерализма, отдававшего предпочтение «добродетелям»
капиталистического дельца в ущерб интересам многомиллионной
массы обездоленных.
Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. Т. 26. С. 148-149.

80 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Свои мысли по поводу «антитезы между славянским миром и
Европой» А.И. Герцен выразил в работе «О развитии революционных
идей в России» (1851), посвященной другу и соратнику Михаилу
Бакунину, отцу революционного анархизма. Герцен писал: «Мы
отнюдь не достигли определенной устойчивости, мы ищем ее, мы
стремимся к общественному строю, больше отвечающему нашей природе,
но временно остаемся в навязанном нам силой положении, ненавидя
его и примиряясь с ним, желая от него избавиться и терпя его против
воли. Они же, напротив, подлинные консерваторы; они многое
потеряли и опасаются потерять остальное. Мы можем только выиграть,
нам терять нечего... у них - незыблемая мораль, у нас - моральный
инстинкт... Их преимущество перед нами - в выработанных ими
позитивных правилах... Наше преимущество перед ними - в нашей
могучей силе, в известной широте надежд. Там, где их останавливает
сознание, нас останавливает жандарм. Арифметически слабые, мы
уступаем; их же слабость - алгебраическая, она в самой формуле»1.
Далее мыслитель, увлеченный апокалиптическими образами,
выражает надежду, что некоторые из «смутных стремлений славянских
народов» совпадут с «революционными стремлениями народных
масс в Европе»...
Развитие данных идей в дальнейшем привело Герцена к созданию
концепции «русского» (или «общинного») социализма. Публицист-
эмигрант сохранял веру в жизнеспособность русской крестьянской
общины, которая, по его мнению, была призвана стать «зародышем
социализма», основой некапиталистического пути развития страны.
«Сохранить общину и освободить личность, распространить сельское
и волостное самоуправление на города, государство в целом,
поддерживая при этом национальное единство, развить частные права и
сохранить неделимость земли - вот основной вопрос революции»,
согласно формулировке А.И. Герцена2.
Солидарность и взаимопомощь членов крестьянского мира, его
многовековой уклад бытия на началах коллективизма
представлялись Герцену действенной альтернативой индивидуалистическим
устремлениям европейцев. Уникальный исторический шанс для
России заключается в том, что она могла преодолеть как пережитки
феодализма, так и испытания капитализма, опираясь на низовые
социалистические традиции. Герцен по этому поводу писал: «Мы
можем и должны пройти через скорбные, трудные фазы исторического
1 А.И. Герцен. О развитии революционных идей в России. Режим доступа: http://
az.lib.ru/g/gercen_a_i/text_0360.shtml
2 Герцен А.И. Старый мир и Россия // Собр. соч.: в 30 т. Т. 12. М., 1957. С. 189.

Глава 2. «Россия - мир миров»
81
развития наших предшественников, но так, как зародыш проходит
низшие ступени зоологического существования»1...
Идея общинного социализма, сформулированная Герценом и
распространенная Н.Г. Чернышевским на трудовые ассоциации
городской среды, оставалась важнейшим постулатом для различных
течений народничества вплоть до 1910-х гг. Ее явный антизападный
характер позволяет относить народников к русским «самобытникам»,
исповедникам «особого пути России», пусть и зачастую радикально-
революционного толка. Их оппонентам из революционного лагеря,
русским марксистам, такая ориентация на
национально-исторические ресурсы представлялась в лучшем случае романтико-утопиче-
скими грезами. В контексте идейной борьбы рубежа веков народники,
преклонявшиеся перед самобытностью исторической судьбы
русского народа, представали новым изданием славянофилов. А марксисты,
подчеркивавшие принципиальную общность исторических путей
России и Запада (при явном «запаздывании» развития России),
оказывались прямыми наследниками западников.
Как сторонники Г.В. Плеханова, так и «легальные марксисты»
(П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, H.A. Бердяев, A.C. Изгоев-Ланде и др.)
в России в 1890-1900-е гг. исходили из представлений о всесилии
экономического материализма, о закономерности эволюции
человеческого общества в соответствии с развитием его
социально-экономического базиса, о строгой детерминированности
исторического процесса. Революционно настроенные социал-демократы были
западниками еще и в силу унаследованной от «полупозитивистов»
(примем здесь термин В.В. Зеньковского) веры в Европу как
носительницу архетипически правильной модели развития, к которой
необходимо «подтягиваться»... Однако в своем развитии русский
марксизм, в его ленинской, а позднее сталинской интерпретации, пришел
к национально-мессианской парадигме.
Причем сам вождь российского большевизма В.И. Ленин вплоть
до февральской революции 1917 г. был убежден в том, что ближе
к сокрушению капитализма и переходу к строительству социализма
стоит передовой и развитый пролетариат Запада. Лишь логика
развития русской революции подтолкнула большевиков к выстраиванию
идеологической системы, в которой Советская Россия объявлялась
авангардом мировой революции, а освобожденный российский
пролетарий протягивал руку братской помощи своим угнетенным
собратьям как на Востоке, так и Западе. В соответствии с этой линией
1 Там же. С. 186.

82 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
развивалась деятельность III Интернационала
(Коммунистического) - объединения коммунистических партий различных стран,
созданного в 1919 г. в Москве.
Понимание Советского Союза как плацдарма всепланетной
революции и модели-матрицы всемирной Республики Советов лежит
в основе Декларации об образовании СССР (30 декабря 1922 г.).
В этом документе, в частности, с манихейским пафосом отмечалось,
что «со времени образования советских республик государства мира
раскололись на два лагеря: лагерь капитализма и лагерь социализма.
Там, в лагере капитализма - национальная вражда и неравенство,
колониальное рабство и шовинизм, национальное угнетение и погромы,
империалистические зверства и войны. Здесь, в лагере социализма -
взаимное доверие и мир, национальная свобода и равенство, мирное
сожительство и братское сотрудничество народов». И далее
провозглашалось: «Новое союзное государство... послужит верным оплотом
против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути
объединения трудящихся всех стран в мировую Социалистическую
Советскую Республику»1.
Таким образом, можно констатировать, что вековой спор
славянофилов и западников завершился - как и многие
исторические дискуссии в России - парадоксальным образом. Наследники
проевропейски и прозападно ориентированных интеллектуалов
в своей политической практике реализовали даже не
славянофильские грезы, а идеи, проникнутые средневековым эсхатологическим
духом (по формуле H.A. Бердяева: «от Третьего Рима до Третьего
Интернационала»). А «русские европейцы» в значительной своей
массе проделали обратный путь: разочаровавшись в рациональных
и позитивистских конструкциях всемирно-исторического процесса,
они уже в сборнике «Вехи» (1909) провозгласили отказ от
прежних односторонне-западнических идеалов русской интеллигенции,
призвали к новому идейному синтезу на национально-религиозных
началах.
1 Подлинник Декларации доступен на виртуальной выставке к 1150-летию
зарождения российской государственности. Режим доступа: http://www.rusarchives.ru/
projects/statehood/09-02-deklaraciya-obrazovanie-sssr-1922.shtml

Глава 2. «Россия - мир миров»
83
2.6. Накануне испытания войной и революцией:
перекодировка приоритетов
А осознанность народом своего бытия,
есть, быть может, самая большая сила,
которая движет жизнь.
Владимир Вернадский
Каждая мысль моя с ее содержанием есть
мой индивидуально ответственный поступок,
один из поступков, из которых слагается вся моя
единственная жизнь как сплошное поступление.
Михаил Бахтин
Путь мыслителей, составивших славу русского Серебряного
века, вел от сциентизма и историко-экономического материализма
к трансцендентализму и православной мистике, глубоко
критическому осмыслению (иногда прямому отвержению) основ
новоевропейской цивилизации. Характерна и личная идейная эволюция
некоторых из них. С.Н. Булгаков, например, пройдя школу «легального
марксизма», затем выступал с христианско-социалистических и пра-
волиберальных позиций; к моменту революции 1917 г. он был
вполне сформировавшимся православным монархистом, в 1918 г. принял
сан священника; в эмиграции разрабатывал доктрину софиологии,
представлявшую собой попытку соединения некоторых идей восточ-
нохристианской патристики с гностическими интуициями.
Нельзя не упомянуть и о нескольких независимых мыслителях
конца XIX - начала XX в., чьи трактовки темы российской истори-
ко-цивилизационной идентичности отличались оригинальностью
и своеобразием. Сближаясь в трактовке ряда вопросов и с «западным»,
и с «антизападным» лагерями, они все же до конца не вписывались
в их интеллектуальный контекст.
Н.Я. Данилевский (1822-1885), духовно и морально близкий
к почвенникам, разработал концепцию культурно-исторических
типов. Публицист следующего поколения, В.В. Розанов, так
характеризовал ее: «...Мысль величественная, простая и неопровержимая;
это простая мысль о том, что в саду есть разные деревья, и каждое
растет по-своему...» Теория культурно-исторических типов
обосновывается Данилевским в работе «Россия и Европа» (1871). Несмотря
на то что книга в большей степени имеет характер
публицистического манифеста, высказанные русским мыслителем идеи оказались
плодотворными и в дальнейшем были разработаны представителя-

84 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ми цивилизационного подхода в социологии и философии истории
(О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин, С. Хантингтон и др.).
Психологическая доминанта главного труда Данилевского -
протест против европоцентристского положения о существовании лишь
одной истинной цивилизации, цивилизации в подлинном смысле
этого слова - романо-германской. На страницах «России и Европы»
утверждается, что существует совокупность локальных и
самодостаточных культурно-этнических систем, каждая из которых проходит
в своем развитии определенные этапы - этнографический,
государственный, цивилизационный, или культурный. Все эти системы, или
типы, не вечны, но на основе изживаемых возникают новые.
Данилевский выделял 14 культурно-исторических типов, от древнего
Египта до современной Европы. Каждый из этих типов реализует
себя в четырех «разрядах» деятельности: религиозной, культурной,
политической и общественно-экономической.
Согласно его мысли, романо-германской цивилизации удалось
достичь немалой полноты развития политической, экономической,
культурной форм деятельности. Однако в духовной, религиозной
сфере эта цивилизация ущербна. Зарождающийся славянский
(восточнославянский) культурно-исторический тип, основу которого
составляет Россия, имеет все шансы прийти на смену увядающей
и распадающейся Европе, «стать первым полным четырехосновным
культурно-историческим типом»: ведь в его основе - большая
полнота и равновесие духовного и материального начал. Однако, в отличие
от некоторых благодушествовавших славянофилов, Данилевский
считал, что торжество новой всеславянской цивилизации не
фатально предрешено: оно возможно только при условии энергичной
созидательной деятельности (при этом в соответствии с геополитической
конъюнктурой мыслитель отводил решающее значение
«воспитательному влиянию... восточного вопроса»).
«Россия и Европа» завершается декларацией, в которой, несмотря
на мессианскую восторженность, звучит очень точное предвидение
того, что именно инновационный социально-экономический проект
станет основным фактором, определяющим мировую роль России:
«Главный поток всемирной истории начинается двумя
источниками на берегах древнего Нила. Один, небесный, божественный, через
Иерусалим, Царьград, достигает в невозмущенной чистоте до Киева
и Москвы; другой, земной, человеческий, в свою очередь дробящийся
на два главные русла: культуры и политики, течет мимо Афин,
Александрии, Рима - в страны Европы... На Русской земле пробивается
новый ключ справедливо обеспечивающего народные массы обще-

Глава 2. «Россия - мир миров»
85
ственно-экономического устройства. На обширных равнинах
Славянства должны слиться все эти потоки в один обширный водоем»1.
Идеи Данилевского, этого «русского Шпенглера», опередившего
европейскую моду на культурно-цивилизационные поиски и
пророчества «столкновения культурных миров», были созвучны
панславистским декларациям, звучавшим с различных общественных
трибун в России и славянских землях в 1860-1880-е гг. (среди
общественно-политических событий того времени отметим Славянский
съезд 1867 г.). Панславизм так и не стал единым течением, он был еще
более аморфен, чем западничество и славянофильство. Однако в
период русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и позднее высказывать
панславистские убеждения (в особенности безусловное сочувствие
«братушкам» болгарам) стало модным, причем в среде как
либералов, так и консерваторов.
Одним из немногих, подавших голос протеста против
всеобщего «болгаробесия» в ущерб собственным интересам России, стал
философ, писатель, публицист К.Н. Леонтьев (1831-1891).
Мыслитель оригинальный и самостоятельный, обладавший ярким и
своеобразным языком, Леонтьев не боялся идти против течения
общественно-политической мысли и господствующих настроений своего
времени. Эстет и аристократ, поборник иерархии и дисциплины,
убежденный противник эгалитаризма, гуманизма, прогрессизма,
Леонтьев, как казалось, остался одинокой фигурой (показательно,
что и одно из его известных произведений носит название «Письма
отшельника»). «Западники отталкивают его с отвращением,
славянофилы страшатся принять его в свои ряды», - писал о Леонтьеве
В.В. Розанов.
К.Н. Леонтьев отвергал националистический подход, даже в его
позднеславянофильских и панславистских вариантах; он старался
возродить в своей философии византийское церковно-имперское
миропонимание. Он видел в национально ориентированной
политике новых европейских государств продукт либерального
демократизма и в конечном итоге, «орудие всемирной революции». «Надо,
мне кажется, хвалить и любить не славян, а то, что у них есть особое
славянское, с западным несхожее, от Европы обособляющее, -
писал Леонтьев в своей работе "Византизм и славянство" (1875). - Не
льстить славянам надо, а изучать их дух и отделять в их стремлениях
вредное от безвредного. Не слития с ними следует желать - надо ис-
1 Данилевский Н.Я. Россия и Европа: взгляд на культурные и политические
отношения славянского мира к германо-романскому. М.: Известия, 2003. С. 546.

86 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
кать комбинаций, выгодных и для нас и для них (а через это, может
быть, и для охранительных начал самой Европы)»1.
Мыслитель исходил из универсального понимания жизненных
процессов: животное сообщество, человек, общество, народ,
государство - любая органическая система - проходит в своем развитии три
стадии: первичная простота, цветущая сложность и, наконец,
вторичное смесительное упрощение. Для национальных государств
исторические рамки эволюционного пути составляют 10-12 веков,
«культуры же, соединенные с государствами, большею частью переживают
их». И Россия, и Европа подошли к роковому рубежу. Шанс для
России может дать новая модель имперской политики - «новое
разнообразие в единстве, всеславянское цветение с отдельной Россией во
главе»2. В пораженной либерализмом Европе все же остаются
«охранительные силы», которые России следует поддерживать. И, вопреки
всему, заключает Леонтьев в статье «Храм и Церковь» (1878), «надо
верить в Россию, в ее судьбу, в ее вождей...»3.
B.C. Соловьев (1853-1900) был тем философом, которого
К.Н. Леонтьев безгранично уважал, несмотря на их жесткую
идейную оппозицию. Мысли Соловьева относительно связи России и
Запада оказались менее востребованы в истории, чем его работы по
онтологическим, эстетическим, экклезиологическим вопросам. Хотя
сам философ придавал «русской идее» большое значение и даже
посвятил ей специальное одноименное исследование (1888, издано
на русском языке в 1909 г.). Основная, центральная идея
Соловьева - необходимость соединения духовной власти римского папы со
светской властью русского царя. На основе этого великого синтеза
Востока и Запада и должно осуществиться Царство Божие на
земле. Парадоксально, но Соловьев был убежден, что в своей проповеди
единой вселенской Церкви под властью римского первосвященника
и под защитой российского императора он оставался верен
принципам славянофильства, которым симпатизировал в пору своего
возмужания... Теократическая утопия Соловьева, воспринятая даже его
почитателями как «причуда гения» (к концу жизни сам мыслитель
охладел к ней), тем не менее, показательна как свидетельство ради-
ционного «мифологического уклона» всей русской
общественно-политической мысли, пытающейся разрешить проблему русской
идентичности в системе координат «Россия и Запад».
1 Леонтьев К.Н. Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992. С. 187.
2 Там же. С. 185.
3 Там же. С. 205.

Глава 2. «Россия - мир миров»
87
Выход общественной полемики и философских диспутов на
новый виток интеллектуальной спирали нашел отзвук в духовной
жизни последующих лет, обострив прежние споры и вдохновив новые.
Взгляды двух философов, складывавшиеся на излете эпохи
либеральных реформ, окончательно формируются в период наступления
политической реакции и откладывают мощный отпечаток на
дальнейшее развитие отечественной общественной и философской
мысли, отражая все противоречивое, внутренне полемичное своеобразие
российской интеллектуальной ситуации на рубеже веков, на рубеже
эпох. То есть в ситуации очевидной для многих очередной
«развилки» альтернатив российского исторического пути, момента своего
рода перекодировки приоритетов умственного развития общества.
Россия и Запад, «мы» и «они», вера и рациональность, разум и душа,
индивидуальность и соборность, свобода духа во имя перемен или
отказ от нее во имя стабильности - все эти темы, отметившие
поиски идентичности на протяжение векового развития общественной
мысли России, получили в текстах двух философов-оппонентов свое
образное отражение.
Философствование для них было не средством ухода от
действительности, а способом осмысления ее в высших, онтологических
категориях человеческого и божественного бытия. Русская
религиозная философия не была бы автохтонным духовным явлением, если
бы не оказалась проникнутой напряженным чувством внутренней
борьбы сил поистине космического масштаба. В тот исторический
момент политического и социального разлома, перехода страны на
новый уровень Современности, и Соловьев, и Леонтьев осознали
круг своих профессиональных занятий как сферу извечной борьбы
сил Добра и Зла.
На интуитивном уровне они оба предощутили апокалиптичность
итогов интеллектуального развития российского социума на
протяжение века. Меж тем историософский смысл их взглядов оказался
столь различным, что позволяет рассматривать этих двух
мыслителей как воплощение вневременных антиподов, имевших исток
в христианском каноне и даже в более древних формах религиозного
сознания. Но именно «русскость», «российскость» их творчества
поставила их в ряд мировых философских явлений...
Занятно: спор Соловьева и Леонтьева часто выстраивался как
непосредственный диалог-отклик на одни и те же злободневные
события (пушкинская речь Достоевского, балканские события, вспышки
революционного терроризма, реформы или сохранение прежнего
уклада). В сущности, диалог как форма осмысления
действительности был не случайным явлением в философском творчестве ре-

88 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
лигиозных мыслителей. Ибо вся русская культура была
проникнута диалогичностью, непременной жаждой умственного и духовного
общения, мыслью, выстраивавшейся по принципу: вопрос - ответ -
полемика. Удивительно, как легко исследователь творчества
Владимира Соловьева и Константина Леонтьева может выстроить (без
насилия над авторским нарративом!) единый текст их исторического
спора по вечным «русским вопросам» - на основе их философских
работ, писем к друзьям, лекций и публицистических статей.
Вслушаемся в этот сколь актуальный, столь и вневременной «разговор»,
воссозданный из реальных высказываний русских мыслителей. Зададим
лишь «наводящие вопросы».
С каким наследием подошла умственная жизнь России к концу
века, отмеченного как вдохновляющими реформами, так и контрре-
фораторским откатом к «охранительству»? Как сочетаются и какие
результаты приносят стране и государству западные заимствования?
Какими средствами мыслители намереваются достичь своих столь
различных политико-патриотических идеалов?
К. Леонтьев (К.Л.): «У нас все "благодетельные реформы", за
незначительными оттенками, суть реформы наполеоновской Франции.
С 61-го года в заболевшей эмансипацией России начинается
разложение петровского порядка по последним европейским образцам».
«Жизнь на началах 60-х годов оказалась непригодною; нужна жизнь
новая». «Ибо кто в наше время (после 1 марта 81 г.) либерал, тот едва
ли имеет умственное будущее».
В. Соловьев (В.Л.): «Но Россия, еще в самом своем младенчестве
крещеная в христианскую веру, получила отсюда залог высшей
духовной жизни и должна была, достигнув зрелого возраста,
сложившись и определившись физически, искать себе свободного
нравственного определения. А для этого силы русского общества должны
были получить свободу, возможность и побуждение выйти из той
внешней неподвижности, которая обусловливалась крепостным
строем. В этом (освободительном, а не реформаторском) деле весь
смысл прошлого царствования...»
К.Л.: «Да разве в России можно без принуждения, и строгого даже,
что бы то ни было сделать и утвердить? у нас что крепко стоит?
Армия, монастыри, чиновничество и, пожалуй, крестьянский мир. Все
принудительное». «Я спрошу: когда слуги и простолюдины вообще
строже содержали православные посты - тогда или теперь?»...
B.C.: «Если для меня важно и дорого, что моей родине... дано быть
христианскою и европейскою страною, то я не могу отказать в
благочестивой памяти ни тому киевскому князю, который окрестил Русь,
ни тому северному исполину, который разрубил могучими ударами

Глава 2. «Россия - мир миров»
89
московско-татарскую замкнутость и ввел Россию в круг
образованных народов, ни всем тем, которые в разных сферах жизни и духа
двигали нас по пути, открытому этими двумя историческими
родоначальниками России».
К.Л.: «Не мешает помнить, что для исполнения особого и
великого религиозного призвания Россия должна все-таки значительно
разниться от Запада и государственно-бытовым строем своим, иначе она
не главою религиозною станет над ним, а простодушно и хамски
срастется с ним ягодицами демократического прогресса (родятся такие
уродцы - ягодицами срослись)».
B.C.: «Но если Запад не православен, а Восток не свободен, то что
сказать о православной и свободной России?»
К.Л.: «Говорить для Европы можно что угодно, а вот мыслить для
себя надо правильно и ясно». «Манифестом 29-го апреля 1881 года
перед лицом всей конституционной Европы и всей республиканской
Америки мы объявили, что не намерены больше жить чужим умом
и приложим все старания, чтобы у нас самодержавие было крепко
и грозно и чтоб о конституции и помину бы больше не было».
B.C.: «Если Россия не по имени только, но воистину есть страна
христианская, то в основе ее общественной организации должно
лежать нравственное свободное единение людей во Христе...» «На
наших богословах лежала прямая обязанность, ввиду великого
умственного развития Запада, проникшего и в русское общество, показать,
что христианская истина не боится мысли и знания человеческого,
что, не отрекаясь от себя, она может сочетать веру религиозную с
свободною философскою мыслию и откровения божественной жизни
с открытиями человеческого знания».
К.Л.: «О, как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что
ты погубила у себя самой все великое, изящное и святое и
уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного твоим
заразительным дыханием!» «Если такого рода ненависть - "грех", то я согласен
остаться весь век при таком грехе, рождаемом любовью к Церкви».
«Атеистически-либеральное движение началось в Англии, но
общечеловеческий вред причинило это направление только через
посредство Франции XVIII века». «Вопрос в том, как ослабить демократизм,
европеизм, либерализм в этих странах, как задушить их...»
B.C.: «Широкий, со всех сторон открытый мир научного опыта,
глубокий художественный гуманизм, высокие идеи религиозной
и гражданской свободы - вот что создала английская народность
в лице своих героев и гениев». «Величаться своим высшим
призванием, присваивать себе пред другими особые права и преимущества

90 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
есть дело гордости и самоутверждения для народа, как и для лица -
дело человеческое, но также безбожное и не христианское».
К.Л.: «Надо совершенно сорваться с европейских рельсов и,
выбрав совсем другой путь, - стать, наконец, во главе умственной и
социальной жизни человечества», «перейти к действиям созидающим,
устрояющим, то есть ограничивающим (не власть, конечно, а
свободу!), - одним словом, к организации, которая есть не что иное, как
хронический деспотизм, постоянная и привычная принудительность
всего строя жизни...».
B.C.: «Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить
требованиям справедливости, отречься от национального эгоизма,
отказавшись от политики русификации, и признать без оговорок
религиозную свободу - вот единственное средство для России
приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительно
национальной идеи». «Тело России свободно, но национальный дух
все еще ждет своего 19-го февраля».
К.Л.: «Если высшему политическому идеалу слишком легкие
средства вредят, то надо предпочесть им более трудные и даже такие,
которые сопряжены с величайшими жертвами».
B.C.: «Лучше отказаться от патриотизма, чем от совести». «Зло,
проявляющееся в извращении государственной идеи, или в
превознесении закона государственного над законом нравственным, есть
зло совершенно специфическое, или особая более высокая степень
зла, чем, например, простое убийство или даже братоубийство».
К.Л.: «Русские либералы немощны, но Бог силен. Дошли они
премудростью до страха и смирения, писать вовсе перестали... Как бы
они все были тогда привлекательны и милы... Но теперь их даже не
следует любить; мириться с ними не должно».
B.C.: «Христианский принцип обязанности или нравственного
служения есть единственно состоятельный, единственно
определенный и единственно полный, или совершенный, принцип
политической деятельности».
К.Л.: «Мораль есть ресурс людей бездарных». «Мир, согласие,
свобода, равенство, демократический прогресс, обеспеченность -
бедствия для христианства». «Мученики за веру были при турках;
при бельгийской конституции едва ли будут и преподобные...»
«Социально-политические опыты грядущего будут, конечно, первым
и важнейшим камнем преткновения для человеческого ума на
ложном пути искания общего блага и гармонии».
B.C.: «Но причиною подобного хода событий будет не
освобождение - национальное и социальное, а недостаток свободы...» «Для
человека нравственно настроенного важно здесь только одно: чтобы

Глава 2. «Россия - мир миров»
91
собирательная организация человечества действительно
подчинялась безусловному нравственному началу, чтобы
лично-общественная среда действительно становилась организованным добром»1.
...Диалог завершился полным расхождением философских,
нравственных и политических позиций. История страны еще дальше
развела эти два направления духовного поиска, два типа осмысления
действительности. И если в философских построениях Соловьева
его оппонента не устраивало следование гуманистическому
идеалу и «всечеловечности» как главным адресатам земных и духовных
устремлений, то в Леонтьеве Соловьева тревожило совсем другое.
Этикоцентричность - одно из главных родовых свойств
отечественной философской и общественной мысли - практически исчезала из
парадоксальных, хлестких построений Леонтьева.
Уже в ранних его работах ощущался принципиальный аморализм,
то, что в противоположность смыслу творчества самого Соловьева
можно было бы назвать концепцией оправдания зла. Идеал
Леонтьева, в отличие от устремленного в будущее всечеловечного идеала
Соловьева, был сосредоточен в прошлом. Не мифологическом, а вполне
конкретном - самодержавно-имперском. Закрытость новому
закономерно сочеталась с презрением к христианской кротости и
всепрощению. Конфликт философов - как появление более широкого
конфликта гуманистического обновления с «подмораживающим»
Россию «охранительством» - был неизбежен, ослабляя иммунитет
общества перед угрозой революционного радикализма. Да и сам язык
двух мыслителей принадлежал разным системам познания. Для
Соловьева Бог был Истиной, для Леонтьева - всего лишь аксиомой. Это
противостояние философских значений отражало очередной
глубокий раскол в духовном развитии общества в целом, кризис его
мировоззренческих и нравственных основ, которому в полной мере еще
предстоит проявиться в пору революционных катаклизмов...
Меж тем в среде мыслителей, старавшихся прорваться к
реальному политическому действию сквозь умозрительность
теоретических построений, также наметились интересные тенденции в диспуте
о будущем России и о новых задачах общественной мысли.
Прообраз подобного рода споров был заметен еще в споре Б.Н. Чичерина
1 Диалог философов воссоздается на основе цитирования сопоставимых по
времени написания работ, писем и статей: «Смысл современных событий», «О духовной
власти в России», см.: Соловьев B.C. Соч.: в 2 т. М, 1989; Он же. Оправдание добра.
Нравственная философия. СПб., 1897; «Письма отшельника», «Наши новые
христиане», «О Владимире Соловьеве и эстетике жизни», «Как надо понимать сближение с
народом?»; Леонтьев К.Н. Соч.: в 8 т. М., 1912.

92 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и К.Д. Кавелина. Так, первый активно противостоял излюбленной
идее позднего К.Д. Кавелина о возможности широкой
индивидуальной и общественной свободы под эгидой неограниченной монархии,
не без иронии замечая, что «и теория, и опыт равно говорят, что если
для известного общества требуется самодержавная власть, то нечего
толковать о широком развитии свободы». Так или иначе, дискуссия
шла в очень «русской манере» - о формах представления
индивидуальной и общественной свободы в ее соотнесенности с государством,
сама же свобода индивида и общества оставалась безусловным
императивом для обоих.
Отличную по тематике, но схожую по сути теоретическую
вилку мы обнаруживаем в позднем российском либерализме, например
в полемике между В.А. Маклаковым и П.Н. Милюковым. Эти
различия становились актуальными, когда опрокидывались в реальную
политику в перспективе практического действия. Здесь оказывалось,
что самостоятельность общества как способ и средство влияния на
власть в российских условиях оказывалась куда более
проблематичным вопросом. Тот же В.А. Маклаков, формулируя идеологемы
земского либерализма, полагал, что политический режим самодержавия
может быть реформирован под давлением организованного
общественного мнения, если оно будет умеренным и ориентированным
на сотрудничество с властью и постепенность изменений. П.Н.
Милюков, представляя, условно говоря, либерализм свободных
профессионалов и интеллектуалов, напротив, исходил из представления
о недееспособности общественного мнения, потому что сама
необходимость влиять на самодержавие теряла смысл в условиях резкой
радикализации общественного сознания. Речь шла уже не о том,
чтобы по традиции XIX в. подталкивать самодержавие к изменениям,
а идти путем собственного политического действия, независимо от
режима, который будет изменен внешним образом.
Вообще, тема выбора адекватных политических средств для
достижения целей - вплоть до появления в России легальных
политических партий - вызывала много противоречий и была крайне
болезненной. Самым эффективным средством продвижения своих идей
представало прямое участие либералов во власти - эпоха Великих
реформ и ее свершения самое яркое тому подтверждение.
Политическое действие самого общества (в отличие от западной политико-
культурной традиции) в тех или иных формах рассматривалось как
вторичное и временами просто вредное. Потому эти формы виделись
мало расчлененными и неспецифицированными.
Еще одна специфическая черта определяла общий «дизайн»
русской мысли начала XX в. Наиболее отчетливо она проявилась в сфере

Глава 2. «Россия - мир миров»
93
русской либеральной идеи как яркого автохтонного явления:
российские либералы скептически относились к идейно-содержательному
наполнению в российских условиях «гласа народа», понимая, что при
существовавшем уровне культурного развития населения страны на
поверхность из общественного «подсознания» может всплыть все
самое архаическое, несовременное и антилиберальное. Традиционное
отечественное «народолюбие», растворяясь в бурных потоках
нараставшего недовольства «низов», так и не реализовалось в конкретных
тактиках работы либералов с массами, предоставленными
воздействию революционных идей. Наметившееся движение общественной
мысли от традиционного интеллигентского патернализма в
отношении «нуждающегося в опеке» народа к зрелой оценке тогдашних
отношений в треугольнике «власть - общество - массы», так и не
смогло опередить революционного разрешения тогдашней альтернативы
русской истории.
Не вина, но беда либерального тренда общественной мысли
России состояла в глубоко укоренившемся представлении о том, что
этатистская версия державоорганизации неизменно выступает
необходимой предпосылкой выживания страны. Революционный тренд
сумел в итоге эффективно оседлать эту традицию, лишь подменив
старый тип авторитаризма новым. Либеральные же мыслители,
запоздало, но честно осознавая несовершества, неадекватность многих
своих установок в стремительно меняющихся обстоятельствах
России, остро переживали проблему нахождения нового политического
лица, испытывая неудовлетворенность даже «собственным
политическим именем, которое их оппоненты "справа" и "слева" часто
использовали как ярлык, синоним "господчины", эксплуатации" и т. п.
Примечательно, что ни одна из либеральных партий России не
включила это определение в свое официальное название»1.
На внушительном документальном материале В.В. Шелохаев
вскрывает финальную драму либерального политического сознания
в эпоху революции, испытание которой не выдержали ни партийные
структуры, ни личные позиции русских либералов, оказавшихся
неспособными, «как и прежде, найти общего языка друг с другом»2.
Впрочем, при всей погруженности в политическую
злободневность предреволюционного времени русская общественная мысль
оставила в наследство очень интересные наработки, впоследствии
1 Секиринский С.С., Филиппова Т.А. Родословная российской свободы. С. 245.
2 Шелохаев В.В. Либералы-консерваторы и «центристы»: попытки новой
партийной консолидации // Российская революция 1917 года: власть, общество, культура.
Т. 1. М.: РОССПЭН, 2017. С. 610.

94 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
развитые в России и за рубежом в современных историософских
и политико-культурных теориях. Так, размышления отечественных
мыслителей, увидевших на российском материале принципиальное
различие в представлениях о цивилизации как 1) уровне развития
культуры и 2) совокупности неповторимых особенностей,
способствовали впоследствии становлению цивилизационного подхода как
одного из важнейших методологических инструментов западной
науки. При этом свойственная русской мысли трактовка культуры не
только как исторического явления, но и как определенного духовного
«типажа», воспроизводящего себя из эпохи в эпоху, сказалось на
оттачивании современного политико-культурного подхода к познанию
своеобразия мира и на становлении теории хронополитики.
Гораздо раньше современных политологов, раскритиковавших
претензии «больших идеологий» XX в. (коммунизма или западного
«атлантизма») интерпретировать человеческую историю как
прямолинейное восхождение к единому идеалу (по сути - в духе мор-
гановско-марксистской схемы), русские мыслители увидели всю
неоднозначность и многосложность системы под названием
человеческое сообщество. В рамках этой макровеличины фактор России
внес свой уникальный цивилизационный вклад, идентифицируемый
как этикоцентризм, космоцентризм, особая роль духовной
составляющей, а также литературы и искусства как источников осмысления
действительности.
Эти свойства, увиденные когда-то русскими мыслителями,
становятся при всей своей политической «непрактичности» бесценными
помощниками в условиях кризисов идентичности, потрясающих
современный мир.
Поздние, но провиденциальные прозрения русских мыслителей,
опыт их размышлений над судьбами России в Мире,
интеллектуальные уроки их мысли, обитавшей на перекрестии культурных и ци-
вилизационных альтернатив, точно передаются формулой познания,
предложенной Михаилом Бахтиным: «Осознавать себя самого
активно - значит освещать себя предстоящим смыслом».

Глава 3
Империя и нация
Понятие нация было заимствовано в России в начале XVIII в.
Оно играло важную роль в политическом языке уже
в XVIII в., до Французской революции, которая
провозгласила нацию единственным источником политической легитимности.
Парадоксальным образом после Французской революции и до эпохи
Великих реформ роль понятия нация в России все более
ограничивается. Понятие возвращается в царствование Александра II, но его
функции существенно меняются, как меняются и политические идеи,
артикулируемые с его помощью.
Понятия народ и народность рассматриваются в этой главе в той
мере, в которой они были непосредственно связаны с понятием
нация, т. е. использовались для его перевода, замены, объяснения, порой
вытеснения. Использование понятий народ и народность именно для
перевода, замены и объяснения понятия нация действительно
прослеживается, что в главе будет показано. Изучение этой связи и
позволяет выделить из весьма широкого поля значений понятий народ
и народность ту специфическую область, где они приобретают
политическое содержание, резонирующее с содержанием понятия нация.
Такой подход позволяет также четче проследить механизмы
заимствования, усвоения и цензурирования понятия нация, т. е. взглянуть
на него не только с точки зрения истории понятий, но также в
контексте истории культурных трансферов1. Наконец, поскольку до сих
1 См.: Миллер А.И. Приобретение необходимое, но не вполне удобное: трансфер
понятия нация в Россию (начало XVIII - середина XIX в.) // Imperium inter pares:
Роль трансферов в истории Российской империи (1700-1917). М., 2010. С. 42-66. Мои
другие недавние публикации на тему истории понятий нация, народ и народность:
Miller A.I. Natsiia, Narod, Narodnost' in Russia in the 19th Century: Some Introductory
Remarks to the History of Concepts // Jahrbücher für Geschischte Ost-Europas Vol. 56.
2008. № 3. P. 379-390; Миллер А.И. Народность и нация в русском языке XIX века:
подготовительные наброски к истории понятий // Российская история. 2009. № 1; Он
же. Империя Романовых и национализм: эссе по методологии исторического
исследования. 2-е изд., испр. и доп. М., 2010. Гл. 3, 6. Некоторые фрагменты этих статей
включены в настоящий текст, который я рассматриваю как суммирующий и обобщающий
для этого этапа моих занятий историей понятия «нация» в России.

96 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
пор внимание исследователей было сосредоточено главным образом
на понятии народность, это неизбежно приводило к некоторой
недооценке значения и распространенности понятия нация1.
В выборе источников мы, сознавая все недостатки такого подхода,
ограничиваемся почти исключительно авторами «первого ряда», т. е.
известными политическими и творческими персонажами. Причина
проста - даже этот пласт источников исследован на сегодняшний
день совершенно недостаточно. Впрочем, отчасти офаниченность
круга источников компенсируется прочтением их не с точки зрения
истории идей, но именно в рамках истории понятий. Из прессы
систематическому анализу были подвергнуты лишь катковские
издания первой половины 1860-х гг. Также использованы традиционные
для таких исследований источники - словари и энциклопедии, в
основном XIX и начала XX в.
3.1. Датировка заимствования, источники и механизмы
Процесс заимствования понятий нация и народ исследован
слабо. Можно, однако, уверенно утверждать, во-первых, что источников
и каналов заимствования было несколько, и, во-вторых, что понятие
народ заимствуется ранее понятия нация.
Сергей Плохий считает, что понятие народ усваивается в
Московском государстве в середине XVII в., когда после восстания
Богдана Хмельницкого и перехода левобережной гетманщины под власть
царя резко интенсифицировались контакты между Московским
царством и киевским кругом православных духовных деятелей2. В этом
1 См.: Бадалян Д.А. Понятие «народность» в русской культуре XIX века //
Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XIX веков: Сб. науч. работ.
СПб., 2006. С. 108-122. См. также весьма краткий и, рискну сказать, во многом
поверхностный текст о народности как политической концепции: Perrie M. Narodnost':
Notions of National Identity // Kelly C, Shepherd D. (Ed.) Constructing Russian Culture
in the Age of Revolution: 1881-1940. Oxford, 1998. P. 28-37. Понятие «народность»
рассматривается также в: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narodnost'
and Modernity in Imperial Russia // Hoffman D.L., Kotsonis Y. (Ed.) Russian Modernity:
Politics, Knowledge, Practicies. New York, 2000. P. 41-65. Наиболее подробный обзор
использования понятия «народность» для обозначения набора качеств, свойств в
научном дискурсе 1830-1880-х гг. дан в: Лескинен М.В. Поляки и финны в
российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности. М., 2010.
С. 52-97.
2 Plokhy S. The Origins of the Slavic Nations // Premodern Identities in Russia,
Ukraine, and Belarus. Cambridge, 2006. P. 250-299; См. также: Kohut Z.E. A Dynastic
or Ethno-Dynastic Tsardom? Two Early Modern Concepts of Russia // Siefert M. (Ed.)

Глава 3. Империя и нация
97
контексте понятие народ имело, разумеется, сильные религиозные
коннотации. Важную роль в процессе утверждения понятия народ
в значении общности не только религиозной, но и этнополитиче-
ской, связанной также с династической лояльностью, сыграл
«Синопсис», или собрание кратких выдержек из летописей о «начале
славено-российского народа». Составленный Иннокентием Гизелем,
настоятелем Киево-Печерского монастыря, «Синопсис» был
впервые издан в Киеве в 1674 г. и оставался на протяжении всего XVIII в.
главной исторической книгой в России1. Трансфер понятия народ из
родственного языкового, религиозного и культурного контекста, во
многом вместе с трансфером в Россию самих его носителей из среды
киевских книжников, способствовал его быстрой ассимиляции.
Николай Александрович Смирнов, изучивший в начале XX в.
три более или менее кратких списка (словаря) недавно
заимствованных слов, составленных в первой трети XVIII в., указывает, что,
хотя главным источником заимствований была в то время Германия,
многие слова, в том числе и нация, заимствовались через Польшу, на
что указывает окончание -мл2. В недатированном, но сохранившем
собственноручную правку Петра I «Лексиконе вокабулам новым по
алфавиту» слово нация объясняется как «народ руский, немецкий,
полский и прочая»3. В «Регламенте шкиперам» (СПб., 1724. С. 4)
слово нация употребляется в смысле государственной
принадлежности: «Когда чужестранный (шкипер) найдет что в воде потерянное,
людми нашея нации, то оное объявлять»4. Наконец, краткий список
иностранных слов «Различная речения иностранная противо славе-
но-российских», датированный 1730 г., сохранился в архиве графа
Алексея Сергеевича Уварова. В нем содержатся такие записи:
«нация - народ», «димократия - народодержавство»5. Понятие нация
использовал в своих проповедях послеполтавского периода Феофан
Прокопович при обсуждении международных отношений и
применительно к иностранным державам, предпочитая понятие народ или
Extending the Borders of Russian History: Essays in Honor of Alfred J. Rieber. Budapest;
New York, 2003. P. 17-30.
1 См.: Самарин А.Ю. Распространение и читатель первых печатных книг по
истории России (конец XVII - XVIII в.). М., 1998.
2 Смирнов H.A. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху. СПб.,
1910. (Отд. оттиск из: Сборник Отделения русского языка и словесности. Т. 8. № 2).
С. 5. См. также: Словарь русского языка. XVIII. Вып. 14. СПб., 2004. С. 97.
3 Первое издание см. в приложениях: Смирнов H.A. Западное влияние на русский
язык в Петровскую эпоху. С. 362-382.
4 Цит. по: Там же. С. 203.
5 Под названием «Сборник» этот документ опубликован: Там же. С. 383-384.

98 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
наше отечество применительно к России1. Таким образом, к первой
четверти XVIII в. понятие народ уже было прочно усвоено, утратило
новизну и использовалось для пояснения понятия нация в качестве
эквивалента. Это сохранилось и впредь. Например, в словаре
Владимира Ивановича Даля одна из трактовок понятия народ оказывается
близкой понятию нация: «Обыватели государства, страны, состоящей
под одним управлением»2. Слово же нация сохраняет отчетливый
оттенок чужеродности, «иностранности» вплоть до второй половины
XIX в.
Можно высказать предположение, что понятие нация
заимствовалось в петровскую эпоху как из общения с поляками, так и в ходе
контактов, в том числе дипломатических, с другими государствами
Европы. Очевидно, что из польского контекста и в прямой связи
с польскими реалиями приходит понимание нации как дворянской
корпорации, которое оставалось актуально в России вплоть до
начала XIX в.3
Скорее из дипломатических контактов и для дипломатических
целей усваивается понимание нации как суверенного государства.
Это видно из цитированного «Регламента шкиперам». В первом
русском неофициальном сочинении по вопросам международного права,
опубликованном вице-канцлером Петром Павловичем Шафировым
в 1717 г., понятие нация не использовалось. Однако понятие
политичные народы, которым пользуется Шафиров, в английском
переводе его книги, появившемся в 1722 г., передано как civilized nations4.
Другой пример из дипломатической практики, уже второй
половины XVIII в. - Кучук-Кайнарджийский мирный договор
России с Османской империей от 1774 г. В русской версии слово нация
встречаем трижды. Артикул 3 говорит о признании и Россией, и Пор-
1 См.: Plokhy S. The Two Russias of Teofan Prokopovyà // Sedina G. (ed.) Mazepa and
His Time. History, Culture, Society. Alessandria, 2004. P. 361; Феофан Прокопович. Соч.
M., 1961. С. 133. С. Плохий считает, что Прокопович в то время был сторонником
«национализации» Московского государства и «неустанным строителем национального
образа России», беря пример с протестантских проповедников, делавших то же самое
в стане противника России по Северной войне - Швеции (Plokhy S. The Two Russias.
P. 363-364).
2 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. СПб., 1881.
С. 461.
3 Ср.: narôd szlachecki (полъск.), natio hungarica (лат.).
4 Шафиров П.П. Разсуждение, какие законные причины его царское Величество
Петр Первый Царь и повелитель всероссийский, к начатию войны против Карла XII,
короля шведского, в 1700 году имел. СПб., 1717; Shafirov P.P. A Discourse Concerning
the Just Causes of the War between Sweden and Russia: 1700-1721 (Translation from
1722) / ed. by W.E. Butler. Dobbs Ferry; New York, 1973.

Глава 3. Империя и нация
99
той независимости «татарской нации», которая должна объединить
«все татарские народы». Далее дается перечень земель, которые
Россия «уступает татарам в полное, самодержавное и независимое их
владение и правление». Артикул 9 говорит о безопасности
переводчиков, «какой бы нации они ни принадлежали». Наконец, артикул 11
говорит о французской, английской и других нациях, используя это
слово как синоним в ряду с такими словами, как империя и держава}.
В целом в XVIII в. между понятиями нация и империя в России нет
напряжения и противоречия.
Понятие нация часто использовалось в донесениях русских
дипломатов, в том числе с Балкан2. Слово нация в значении «держава»,
«империя» продолжало использоваться и в ходе войн с Наполеоном
в тайных меморандумах, адресованных Александру I и писаных по-
французски. Так, о «toutes les nations de l'Europe» рассуждает в своей
записке от ноября 1809 г. Федор Петрович Пален3, о «toute l'énergie
de la nation russe» говорит в своем меморандуме от 22 января 1812 г.
Барклай де Толли4.
3.2. Нация как дворянская корпорация
и тема прав первого сословия
В начале 1780-х гг. Денис Иванович Фонвизин работал над
«Рассуждением о непременных государственных законах», которое
должно было стать введением к соответствующему проекту законов Петра
Ивановича и Никиты Ивановича Паниных5. Братья Панины
составляли этот проект для наследника Павла Петровича6. Проект продол-
1 См.: Под стягом России. Сб. архивных документов. М, 1992. С. 80, 81, 83, 84.
Договор составлялся на трех языках. Во французской версии слово nation есть,
турецкая версия слова «нация» не содержит и говорит о татарских группах (Tevaif-i Tatar)
и о татарских странах (Memalik-i Tatarieye). Интересно, что понятие «нация» в
русской и французской версиях используются несимметрично. Французская говорит
о toutes les nations Tartar там, где русская говорит о татарских народах, и о état politique
et civil там, где в русском варианте стоит «нация» [см.: Strupp К. (Hrsg.) Ausgewählte
Aktenstücke zur orientalischen Frage. Gotha, 1916].
2 Костяков Ю.В. Сербы в Австрийской монархии в XVIII в. Калининград, 1997.
3 Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 5. М., 1967. С. 294.
4 Там же. Т. 6. М., 1962. С. 267.
5 Фонвизин Д.И. Собр. соч.: в 2 т. Т. 2. М; Л., 1959. С. 254-266.
6 Письмо Павлу Петровичу с приложением проекта было подготовлено осенью
1784 г., вскоре после смерти воспитателя наследника Никиты Панина, но было
доставлено адресату лишь после его восшествия на престол, когда никого из авторов уже не
было в живых.

100 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
жал ту линию на ограничение самодержавия, которая была заявлена
в проекте Никиты Панина о создании имперского совета и
расширении полномочий Сената, поданном Екатерине вскоре после ее
восшествия на престол. Слово нация встречается в тексте более десяти
раз и используется Фонвизиным как ключевое понятие, которым
автор обозначает корпорацию российского дворянства. «Рассуждение»
словно стоит на границе эпох - влияние идей западноевропейского
Просвещения очевидно, но не менее очевидно влияние шляхетской
традиции Речи Посполитой. Приведем несколько цитат:
[Государь] должен знать, что нация, жертвуя частию естественной
своей вольности, вручила свое благо его попечению1.
Государь есть первый служитель государства... преимущества его
распространены нациею только для того, чтоб он в состоянии был
делать больше добра, нежели всякий другой... силою публичной власти,
ему вверенной, может он жаловать почести и преимущества частным
людям, но... самое нацию ничем пожаловать не может, ибо она дала
ему все то, что он сам имеет2.
Истинное блаженство государя и подданных тогда совершенно,
когда все находятся в том спокойствии духа, которое происходит от
внутреннего удостоверения о своей безопасности. Вот прямая
политическая вольность нации. Тогда всякий волей будет делать все то,
чего позволено хотеть, и никто не будет принуждать делать того, чего
хотеть не должно3; а дабы нация имела сию вольность, надлежит
правлению быть так устроену, чтоб гражданин не мог страшиться
злоупотребления власти4.
Очевидно, что Фонвизин стремится обосновать понимание
дворянской нации как источника легитимной власти монарха. Он даже
рассуждает о праве нации восстать против нечестивого монарха:
«В таком гибельном положении нация, будет находить средства
разорвать свои оковы тем же правом, каким на нее наложены, весьма
умно делает, если разрывает. Тут дело ясное. Или она теперь вправе
возвратить свою свободу, или никто не был вправе отнимать у ней
свободы»0.
1 Фонвизин Д.И. Собр. соч. Т. 2. С. 261.
2 Там же. С. 262.
3 Эта фраза представляет собой цитату из екатерининского Наказа.
4 Там же. С. 263.
5 Там же. С. 259.

Глава 3. Империя и нация
101
Эти рассуждения были частью сугубо тайного документа, и
трудно представить их заявленными публично. Однако в ином
контексте, не применительно к России, эти темы, в том числе выраженные
с помощью понятия нация, могли появиться и в печати. В
брошюре, написанной против Барской конфедерации под видом перевода
с французского, Яков Иванович Булгаков многократно употребляет
понятие Нация, рассуждая о правах польского шляхетства, а по сути
используя ссылки на эти права для оспаривания легитимности
преобразований, подрывавших влияние России в Речи Посполитой1.
В этом сочинении понятие нация оказывается уже тесно связано
с темой конституции и с вопросом соотношения прав нации и
представительских учреждений, что, впрочем, имплицитно
присутствовало уже в уваровском списке 1730 г. Но сама трактовка прав Нации
Булгаковым преследует цель лишить легитимности реформаторские
усилия сейма. Впрочем, утилитарный, пропагандистский характер
этого сочинения не отменяет важности обсуждаемого вопроса об
опасности узурпации власти представительными учреждениями.
Таким образом, в конце XVIII в. понятие нация, обозначавшее
наделенное неотъемлемыми правами дворянское сословие, используется для
обсуждения темы ограничения власти монарха, темы конституции
и темы представительных учреждений.
1 Записки о нынешнем возмущении Польши / перевел с франц. языка капитан
Н... Я... [Булгаков Яков Иванович]. СПб., 1792. Вот несколько цитат: «Мятежники
нарушили тем самым святейшие условия первейшего Пакта, составляющего Польскую
Нацию... то есть Пакта о равенстве прав всех членов военного Польского дворянства»
(Там же. С. 45); «Если бы можно было позволить каждому законодательному
собранию, под видом тем, будто оно уполномочено во всем от Нации, лишать все
Магистраты вверенной им власти, тогда б Нация беспрерывно была подвержена
ужаснейшему и пагубнейшему всех деспотизмов игу большинства собраний; коих возмущение
Франции и Польши представляют нам теперь яснейший пример» (Там же. С. 22);
«Знаменитое преимущество свободного избирания Польских Королей,
принадлежащее Нации» (Там же. С. 37); «Нельзя тому противоречить, что Нация, установляя себе
Конституцию, не лишается права оную усовершенствовать и делать в ней разные
перемены, какие только вящая ее польза потребует, но сие право ни мало не может
принадлежать законодательным собраниям, если оно не вверено им единодушно от всей
Нации» (Там же. С. 41).
В этом же духе и тоже с использованием понятия нация для обозначения
польского дворянства говорила о делах в Польше Екатерина II в инструкции своему
представителю при Тарговицкой конфедерации: «Главный интерес России - восстановление
в Польше прежнего свободного правления - счастливо сходится с желанием, по
крайней мере, трех четвертей населения самой этой нации» (см.: Стегний П.В. Разделы
Польши и дипломатия Екатерины II. 1772.1793.1795. М., 2002. С. 588).

102 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
3.3. Нация, конституция и представительные учреждения
Проблема нации как источника легитимности была поставлена
со всей остротой Французской революцией. В «Декларации прав
человека и гражданина» (1789) говорилось: «Источником суверенной
власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не
могут обладать властью, которая не исходит явно от нации»1.
При этом в революционной Франции нация заведомо понималась
как надсословная общность, наделенная суверенитетом и правом
политического представительства. Утверждение понятия в его новой
роли не обошлось и без иронических комментариев. В «Письмах
русского путешественника», в парижской записи от апреля 1790 г.,
Николай Михайлович Карамзин описывает следующий эпизод:
В одной деревеньке близ Парижа крестьяне остановили молодого,
хорошо одетого человека и требовали, чтобы он кричал с ними: «Vive
la nation!» - «Да здравствует нация!» Молодой человек исполнил их
волю, махал шляпою и кричал: «Vive la nation!» «Хорошо! Хорошо! -
сказали они. - Мы довольны. Ты добрый француз; ступай куда
хочешь. Нет, постой: изъясни нам прежде, что такое... нация?»
Карамзин указывает на слишком очевидное в русском контексте
обстоятельство: понятие нация не вполне ясно вообще и заведомо
непонятно для простонародья. Тут же Карамзин не преминул отметить
и весьма серьезную проблему: «Не думайте, однако ж, чтобы вся
нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва
ли сотая часть действует; все другие смотрят, судят, спорят, плачут
или смеются, бьют в ладоши или освистывают, как в театре!»2 Вопрос
о том, кто же составляет нацию, кто действует от имени нации, если
она не ограничивается дворянской корпорацией, становится одним
из ключевых. Можно сказать, что в конце XVIII и начале XIX в.
понятие нация заимствуется в Россию заново, уже из контекста
революционной Франции.
Новое содержание понятия утверждалось довольно быстро даже
на самом верху российской социальной пирамиды. 27 сентября 1797 г.
наследник престола, будущий царь Александр I, отправил из Гатчины
с близким другом Николаем Николаевичем Новосильцевым письмо
своему почитаемому бывшему воспитателю Фредерику-Сезару Ла-
1 Французская республика. Конституция и законодательные акты / под ред.
В.А. Туманова. М, 1989. С. 26-27.
2 Карамзин Н.М. Избр. соч.: в 2 т. Т. 1. М.; Л., 1964. С. 381-382.

Глава 3. Империя и нация
103
гарпу. В письме сообщалось, что Новосильцев едет спросить «советов
и указаний в деле чрезвычайной важности - об обеспечении блага
России при условии введения в ней свободной конституции». Суть
своего плана, призванного даровать свободу «сверху», дабы избежать
революции «снизу», Александр излагал так:
...Я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать
стране свободу и тем не допустить ее сделаться игрушкой в руках
каких-либо безумцев... мне кажется, что это было бы лучшим родом
революции, так как она была бы произведена законною властью,
которая перестала бы существовать, как только конституция была бы
закончена, и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем
заключается моя мысль1.
Разумеется, Александр излагал Лагарпу свою мысль на
французском языке, но наследник престола Российской империи говорил
именно о России, и именно применительно к России употреблял
понятие нация в неразрывной связи с понятиями свободы,
конституции и представительства. Александр провозглашает своей целью
избежать французского революционного сценария, а также
подчеркивает, что заимствование идей и их распространение в обществе
должно происходить «само собою разумеется, постепенно».
Нетрудно разобрать эхо наставлений Фонвизина, адресованных батюшке
Александра. Этот вопрос о сохранении стабильности и
управляемости в ходе преобразований и заимствований станет ключевым для
русской мысли XIX в., и она будет давать на него самые
разнообразные ответы2.
В реформаторских проектах Михаила Михайловича
Сперанского, относящихся к первому десятилетию XIX в., слова нация мы не
находим. Но используемое им понятие народ по смыслу часто
оказывается идентично понятию нация. Конечно, французское влияние
на Сперанского очевидно, и в 1812 г. обвинения в «привязанности
к французской системе» стали одной из причин его ссылки. В
«Отрывке о Комиссии Уложения», написанном в 1802 г., говорится:
«Вместо всех пышных разделений свободного народа русского на
свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два
состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые являются
свободными только в отношении ко вторым, действительно же сво-
1 Цит. по: Шильдер Н. Александр I // Русский биографический словарь. Т. 1.
СПб., 1896. С. 141-384 (цит. нас. 159-160).
2 См. подробнее: Миллер А. Приобретение необходимое, но не вполне удобное.

104 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
бодных людей в России нет, кроме нищих и философов»1. Вслед за
этими знаменитыми рассуждениями Сперанский делает замечание,
которое затем вычеркивает, очевидно, из осторожности: «Прежде
надобно создать сей народ, чтоб дать ему потом образ правления»2.
Он вполне отдает себе отчет в том, что нация формируется через
политическую практику. Во «Введении к Уложению государственных
законов» (1809) Сперанский рассуждает о том, кому в России
могли бы принадлежать «права политические», т. е. «право избрания
и право представления», при этом прямо отсылая к опыту
«европейских государств», в которых «основалась система выборов или
народного представления»3. В течение всего XIX в. понятия народного
представительства, национального собрания будут тесно связаны
с понятием нация. Даже в самый лютый с точки зрения цензурных
ограничений период 1840-х гг. редактировавшийся Михаилом
Васильевичем Петрашевским словарь иностранных слов мог напечатать
подробную и внятную статью Национальное собрание, со ссылками на
опыт стран, стоящих «на высшей ступени развития», в то время как
статья Нация могла лишь сообщить читателю, что «это слово часто
употребляется вместо слова народ в тех случаях, когда имеют в виду
обратить внимание читателя... на племенную родственность членов
какого либо народа»4.
Период, когда понятие нация использовалось для описания
конституционных реформ, оставаясь почти исключительно
принадлежностью франкоязычной части дискурса российских элит, продлился
до середины 1820-х гг. Победа в войне с Наполеоном не сняла с
повестки дня проблему политических преобразований, прежде
всего конституции и национального представительства. Именно эти
принципы были реализованы Александром I во вновь созданном
Царстве Польском, получившем и конституцию, и сейм, и
конституционного монарха, по совместительству российского самодержца.
Именно в Варшаве по поручению царя Новосильцев начал в 1818 г.
готовить «Государственную уставную грамоту», а точнее - La charte
constitutionelle de l'Empire de Russie. Текст писали на французском и с
привлечением французских юристов5.
1 Сперанский М.М. Проекты и записки. М; Л., 1961. С. 43.
2 Там же. С. 44.
3 Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М.
Сперанского. М., 2004. С. 36.
4 Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка,
издаваемый Н. Кириловым. Вып. 1. СПб., 1845. С. 220, 223.
5 Ближайшим сотрудником Новосильцева в этом деле был П.И. Пешар-Дешан
(Deschamps), который, как отмечал близко его знавший П.А. Вяземский, «набил себе

Глава 3. Империя и нация
105
Если в 1797 г. Александр, тогда наследник престола, предполагал,
что, после того как он дарует конституцию, «нация изберет своих
представителей» и к ним перейдет власть, то в подготовленной по его
распоряжению «Государственной уставной грамоте» 1819 г.
единственным источником легитимности является уже сам монарх1. Но
идея национального представительства в проекте все же осталась:
статья 91 заявляет: «La nation russe aura à perpétuté une representation
nationale»2. В русском переводе XIX в. это звучало так: «Да будет
российский народ отныне навсегда иметь народное представительство».
Именно в контексте своих трудов в Варшаве, в
канцелярии H.H. Новосильцева, Петр Андреевич Вяземский задумывается
над русским переводом ряда политических понятий, о которых
прежде рассуждали исключительно на французском. «Многие слова
политического значения, выражения чисто конституционные были
нововведениями в русском изложении», - так говорил сам Вяземский
о проблемах, с которыми тогда столкнулся. Вяземский
консультировался по поводу перевода таких понятий с Карамзиным, и, вероятно,
не только с ним. Некоторые результаты своих размышлений он
излагал в письме из Варшавы 22 ноября 1819 г. Александру Ивановичу
Тургеневу:
Зачем не перевести nationalité - народность? Поляки сказали
же: narodowosc. Поляки не так брезгливы, как мы, и слова, которые
не добровольно перескакивают к ним, перетаскивают они за
волосы, и дело с концом... Слово, если нужно оно, укоренится. Неужели
дичимся мы теперь от слов татарских, поселившихся у нас? а
гораздо лучше, чем брать чужие, делать - своим, хотя и родиться
должны от не всегда законного соития. Окончание ость - славный
сводник; например: libéralité непременно должно быть: свободность,
a liberal - свободностный3.
руку во Франции на приготовлении и редакции» таких проектов (см.: Мироненко СВ.
Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989.
С. 149, 171-172, 181).
1 Ст. 12: «Государь есть единственный источник всех в империи властей
гражданских, политических, законодательных и военных». Ст. 31: «Общие законы
постановляются государем при содействии общего государственного сейма».
2 Цит. по: Schiemann Th. Kaiser Alexander I und die Ergebnisse seiner Lebensarbeit.
Berlin, 1904. S. 365. (Полный франц. текст см: La charte constitutionelle de l'Empire de
Russie / Préface de M. Th. Schiemann. Berlin, 1903.) Интересна также ст. 94, которая
говорит о национализированных иностранцах (étrangers nationalisés), которые могут
занимать должности в России после пятилетнего беспорочного пребывания и при
условии овладения русским языком. Иными словами, критерием допуска являются
принятие подданства (гражданское понимание нации) и успешная аккультурация.
3 Остафьевский архив князей Вяземских. Переписка князя П.А. Вяземского
с А.И. Тургеневым, 1812-1819. СПб., 1899. С 357-358. Сам Тургенев в своем письме

106 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Будучи в Варшаве, Вяземский заимствует механизм «перевода»
слова из польского языка, но думает, конечно, о либералах и свободах
Западной Европы1.
Важный аспект двойного значения слова народность становится
вполне ясен из того, как в 1824 г. П.А. Вяземский, уже в печати,
поучал своего оппонента, Михаила Александровича Дмитриева:
«Всякий грамотный знает, что слово национальный не существует в нашем
языке; что у нас слово народный отвечает двум французским словам:
populaire и national; что мы говорим песни народные и дух народный
там, где французы сказали бы chansons populaire и esprit national»2.
Эта линия напряжения между народностью как populaire и
народностью как national будет активно эксплуатироваться позднее в
политическом дискурсе славянофилами и особенно народниками.
Разумеется, П.А. Вяземский искал именно адекватный перевод
слов нация, национальность, национальный. Однако понятие
народность в 1820-е гг. не пользовалось большой популярностью. Слово
народность решительно не нравилось, например, Пушкину, в том
числе и неопределенностью своего значения: «С некоторых пор
вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать
народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях
литературы - но никто не думал определить, что он разумеет под словом
народность»3.
В самом начале 1820-х гг. Александр I по ряду причин
отказывается от планов конституционных преобразований в России как
неВяземскому еще в 1812 г. писал о национальной войне (Там же. С. 5). Вообще, изучение
эпистолярного наследия той эпохи может дать представление о распространенности
понятия нация в образованной среде. Так, В.А. Жуковский уже в 1810 г.
демонстрирует вполне зрелое понимание нации в письме к А.И. Тургеневу: «В истории
особенно буду следовать за образованием русского характера, буду искать в ней объяснения
настоящего морального образования русских. Это мне кажется прекрасною точкою
зрения, а со временем может выйти из моих замечаний что-нибудь весьма полезное
(пишу это про тебя). Политические происшествия можно назвать воспитанием того
отвлеченного существа, которое называют нациею», см.: В.А. Жуковский - А.И.
Тургеневу, 12 сентября 1810 г., [Муратово]. Жуковский В.А. Собр. соч. В 4 т. Т. 4. М.; Л.,
1960. С. 468-469.
1 Подробнее см.: Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. С. 81-112; Он
же. Народность и нация.
2 Вяземский П.А. Разбор второго разговора // Дамский журнал. 1824. № 8. С. 76-
77 (цит. по: Бадалян Д.А. Понятие «народность» в русской культуре XIX века. С. 113).
В немецком языке этот вариант двойственности тоже присутствует. Слово narodowosc,
использованное Вяземским как образец, современный польско-немецкий словарь
переводит как Nationalität или как Volkszugehörigkeit (Polnisch-Deutch Vörterbuch.
Langenscheidts. Berlin, 1980. S. A290).
3 Пушкин A.C. Поли. собр. соч. Т. 11. М., 1949. С. 40 (О народности в литературе).

Глава 3. Империя и нация
107
своевременных1. Идеологически национальное представительство
и конституция не отвергнуты окончательно, но из публичного
дискурса эти темы изымаются. Однако в кругу тайных обществ они
продолжают обсуждаться весьма интенсивно. «Русская Правда» Павла
Ивановича Пестеля, которая сочетала элементы конституции и
политической программы, была написана в основном в 1822-1825 гг.
и в главных пунктах одобрена членами «Южного общества»
декабристов2. Пестель пишет «Русскую Правду» по-русски, но думает при
этом по-французски и на французском оставляет пометки на полях
о том, что следует писать далее. Свой русский текст Пестель просил
редактировать тех соратников, которые, как он считал, знали русский
лучше, чем он. Он, очевидно, был озабочен поиском русской формы
и русских слов для представления своих идей, поэтому он пишет не
конституцию, а «Русскую Правду». Поэтому, зная и используя
понятие нация, применительно к России он пользуется понятием
«Русский Народ» как синонимом нации. Пестель готовит этот документ
с мыслью о его обнародовании после победы восстания. Полное
название документа говорит в этом смысле само за себя: «Заповедная
Государственная Грамота Великаго Народа Российскаго служащая
Заветом для Усовершенствования Государственнаго Устройства
России и Содержащая Верный Наказ как для Народа так и для Вре-
меннаго Верховнаго Правления». Поиск подчеркнуто русских
выражений вместо иностранных понятий конституция и нация связан
именно с проблемой восприятия широкой публикой, для которой
слово нация оставалось к тому времени отчетливо иностранным.
В «Русской Правде» изложен наиболее радикальный и
последовательный, выдержанный совершенно во «французском духе»,
проект строительства нации в Российской империи. Он сочетает
радикальные политические преобразования, включая уничтожение, в том
числе буквальное, династии, и самую радикальную ассимиляторскую
программу.
Пестель дважды использует слово нация в «Русской Правде», оба
раза говоря об «иностранцах, принадлежащих к разным другим
нациям». Сама оговорка о других нациях свидетельствует, что он
имплицитно имеет в виду и нацию Российского государства. (Вообще, эта
формула, в которой понятие нация применяется к России «по анало-
1 Подробнее см.: Миллер А.И. Приобретение необходимое, но не вполне удобное.
С 51.
2 Подробнее о редакционной работе над «Русской Правдой» см.: Нечкина М.В.
«Русская Правда» и движение декабристов // Восстание декабристов. Документы.
Т. 7. М., 1958. С. 9-75.

108 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
гии», будет весьма характерна для русского дискурса всего XIX в.
Понятие нация вполне осознанно использовалось в XVIII в. именно как
инструмент внешнеполитической репрезентации. В XIX в. эта
формула часто используется уже неосознанно: если Россия среди других,
то нация, а если речь идет только о России, вне сравнительного
контекста, то естественнее употребить понятие народ.)
Критерием принадлежности к «другим нациям» Пестель
считает, во-первых, подданство, а во-вторых, политическую лояльность
и культурную идентификацию. Именно по второму критерию он
выделяет среди подданных России «иностранцев», которые присягали
на верность «прежним Властелинам над Россиею (династии
Романовых. - A.M.), но не Россию за свое отечество признали», и считают
себя не русскими, но иностранцами. Такие люди, по Пестелю,
должны либо из «иностранцев» превратиться в русских, не только
подтвердив выбор российского подданства, но и сделав выбор в пользу
русского языка и русской идентичности, или лишиться российского
подданства, превратившись в «нормальных» иностранцев. Из
дальнейших рассуждений Пестеля ясно, что он воспринимает нацию
{Народ) как этнически открытую общность, связанную политическими
узами гражданства и культурно-языковым единством.
П.И. Пестель делит народы на большие и малые, причем он не
рассматривает народ или племя как имманентную сущность и
видит в малых народах объект ассимиляции и социальной инженерии.
Он противопоставляет и подчиняет важное для эпохи романтизма
«Право Народности» «Праву Благоудобства», полагая, что «право
Народности существует истинно для тех только Народов, которые,
пользуясь оным, имеют возможность оное сохранить», т. е.
способны отстоять его военной силой. Малые народы, по Пестелю, лишены
такой возможности, а «посему лутче и полезнее будет для них самих,
когда они соединятся духом и обществом с большим Государством
и совершенно сольют свою Народность с народностью Господствую-
щаго Народа, составляя с ним только один Народ и переставая безпо-
лезно мечтать о Деле Невозможном и Несбыточном»1.
В альтернативном декабристском программном документе,
заметно более краткой «Конституции» Никиты Михайловича Муравьева,
говорилось об освоении русского языка, без знания которого через
20 лет после введения этой «Конституции» в жизнь нельзя будет
пользоваться гражданскими правами2.
1 Восстание декабристов. Документы. Т. 7. С. 121-122.
2 Гл. 2, ст. 8: «Через 20 лет по приведении в исполнение сего устава Российской
империи никто не обучившийся русской грамоте не может быть признан граждани-

Глава 3. Империя и нация
109
В обязанности «Русского Народа», как и других больших наций,
входит, по П.И. Пестелю, «охотно принимать в свою Народность
племена присоединенныя, дабы они составляли в Государстве не
только худо прилепленныя к нему части, но сливались бы
совершенно в общий Состав, забывали бы свою прежную безсильную
Народность и вступали бы с удовольствием в новую Величественнейшую
Народность». «Русская Правда», очевидно, вдохновлялась
французской моделью нациестроительства, основанной на лидирующей роли
централизованного светского государства и культурно-языковой
гомогенизации. Во второй главе «Русской Правды», в параграфе 16,
который имеет весьма красноречивое название «Все племяна должны
слиты быть в один Народ», говорится:
Один Народ и все различные оттенки в одну общую массу слить
так, чтобы обитатели целаго пространства Российскаго Государства
все были Русские... Средства общия состоят главнейше в том, чтобы,
во первых, на целом пространстве Российскаго Государства
господствовал один только язык российский: Все сношения тем самим
чрезвычайным образом облегчатся; Понятия и образ мыслей сделаются
однородные; Люди объясняющиеся на одном и том же языке
теснейшую связь между собою возымеют и однообразные составлять будут
один и тот же народ... все сии различныя имена (племен. - А. М.) были
уничтожены и везде в общее Название Русских во едино слиты. В
третьих, чтобы одни и те же Законы, один и тот же образ Управления
по всем частям России существовали и тем самим в Политическом
и Гражданском отношениях вся Россия на целом своем пространстве
бы являла вид Единородства, Единообразия и Единомыслия. Опыты
всех веков и всех Государств доказали что Народы везде бывают
таковыми, каковыми их соделывают правление и Законы под коими они
живут1.
Проект Пестеля - это, кажется, единственная попытка
рассматривать всю империю как материал для строительства нации. «Большое
Государство» из «Русской Правды», по сути, стремится перестать
быть империей, преодолев культурную, языковую и со временем,
кажется, даже конфессиональную неоднородность, слив все группы
подвластного населения в один «Господствующий Народ»2.
ном» (текст Конституции см.: Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933.
С. 321-326, 328-336).
1 Восстание декабристов. Документы. Т. 7. С. 149. О французских параллелях
Русской правды см.: Парсамов B.C. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.
Гл.З.
2 «Русская Правда» делает исключение для Польши, которая трактуется как
««историческая» нация, способная к самостоятельному существованию. При этом пер-

110 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
«Русская Правда» - это пример реакции на качественно новую
ситуацию, возникшую в результате аннексий конца XVIII и начала
XIX в., когда этническая гетерогенность империи резко возросла.
Тема этнической разнородности империи и способов ее преодоления,
ассимиляции и аккультурации становится все более важной и
описывается с помощью всего доступного набора понятий - народ, нация,
народность.
Анализ реформистских проектов первых десятилетий XIX в.
показывает, что перед их авторами с новой остротой встала проблема
перевода слова нация, сохранявшего отчетливый привкус
иностранного заимствования, на русский язык. В это время происходила
эмансипация русского языка как языка публичной сферы. Частью
этой эмансипации было стремление находить слова русского
корня для перевода заимствуемых понятий. В ключевых политических
документах, таких как различные Уложения, Заповедные Грамоты
и Русские Правды, стремление к замене слова нация русскими
эквивалентами (народ, народность) было связано с предполагавшимся
в будущем публичным характером этих документов. Отсюда
стремление, во-первых, использовать слова, более понятные широкой
публике, и, во-вторых, избежать иностранных слов, дабы не подчеркивать
лишний раз заимствованного характера предлагаемых политических
идей и норм.
3.4. От перевода к редактированию, вытеснению и цензуре
Весь реформаторский и революционный дискурс как
властвующих элит, так и заговорщиков-декабристов оставался, за редкими
исключениями, непубличным. После восстания декабристов и
польского восстания 1830-1831 гг. прежний дискурс о нации и
национальном представительстве - желанной, хотя и труднодостижимой цели
сменился в позиции официальных кругов отрицанием конституции
и национального представительства как неуместных для России
в принципе. Это потребовало и отказа от понятия нация как слишком
тесно связанного с идеями конституционализма.
В отношении понятия нация Сергей Семенович Уваров произвел
операцию, во многом похожую на то, что было сделано в отношении
понятия цивилизация.
спектива предоставления Польше независимости оговаривается целым рядом
условий, среди которых право России определить будущую линию границы и обязанность
Польши эту границу признать, а также обязанность Польши предоставлять всю свою
армию в случае необходимости в состав русской армии.

Глава 3. Империя и нация
111
Знаменитая формула «Православие, Самодержавие,
Народность», предложенная Уваровым, знаменует этот новый этап1. Уже
в 1820-е гг. имперские элиты на основании как зарубежного, так и
домашнего, декабристского опыта осознали весь масштаб опасности,
таившейся для старого режима в понятии нация. К этому моменту
становится очевидным «неудобство» понятия нация не только как
атрибута определенного политического устройства, несовместимого
с самодержавием. Оказалось также, что понятие нация может быть
с успехом использовано элитами окраин империи для того, чтобы
бросить вызов имперскому центру. 25 января 1831 г., после
демонстрации в честь казненных декабристов, сейм от имени польской
нации детронизировал Николая I.
С.С. Уваров четко сформулировал свое отношение к
политическому содержанию понятия нация: «Приняв химеры ограничения
власти монарха, равенства прав всех сословий, национального
представительства на европейский манер, мнимо-конституционной формы
правления, колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет
прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены»2. Главные
элементы традиционной идеологической конструкции
воспроизведены - империя в ее современном состоянии и могуча (колосс), и
хрупка одновременно. Но если прежде конституция и национальное
представительство рассматривались как благо, недоступное для России
в ее нынешнем состоянии, то теперь это «ложные преобразования».
Остается, между прочим, неясным, какую роль в выборе именно
термина народность сыграли сотрудники Уварова, переводившие его
французские тексты на русский язык. Сам Уваров писал: nationalité^,
и в ряде его русских текстов мы встречаем также слово
национальность в контекстах, похожих на те, в которых используется слово
народность*.
1 Подробнее см.: Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. С. 193-216.
2 Цит. по: Зорин А. Кормя двуглавого орла: Литература и государственная
идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М., 2001. С. 361.
3 См.: Зорин А. Идеология «православия - самодержавия - народности»: опыт
реконструкции. (Неизвестный автограф меморандума С.С. Уварова Николаю I) //
НЛО. 1997. №24. С. 71-104.
4 В своей записке царю в 1843 г. С.С. Уваров говорит о необходимости подавить
в среде польской молодежи мечтания о «частной народности и пустое стремление
к восстановлению утраченной самобытности», понимая под народностью и
самобытностью государственный суверенитет и ностальгию по Речи Посполитой. Говоря
в этой же записке о немецком дворянстве прибалтийских губерний, он употребляет
слово «национальность»: «...мысль, что их мнимая национальность есть
национальность Германская, сильно укоренилась между ними». См.: Десятилетие Министерства

112 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Вытеснение из официального дискурса понятия нация было
прежде всего вызвано его неразрывной связью с конституцией,
национальным представительством и надсословностью. Именно
расплывчатость понятия народность и возможность использовать его
не столько для перевода, сколько для редактирования понятия нация
оказались востребованы. Механизм этого явления понимал
Виссарион Григорьевич Белинский, который писал: «Слово же народность
именно есть одно из тех слов, которые потому только и кажутся
слишком понятными, что лишены определенного и точного значения»1.
Цензура преследовала понятие нация, что можно хорошо видеть на
примере печальной судьбы статей Белинского, где он пытался
коснуться этих вопросов даже в весьма завуалированной форме2.
Белинский в 1841 г. посчитал нужным объяснить читателю различие между
словами народность и национальность:
В русском языке находятся в обороте два слова, выражающие
одинаковое значение: одно коренное русское - народность3, другое
латинское, взятое нами из французского - национальность... в их значении
должен быть оттенок, если не разница большая. Так и слова
народность и национальность только сходственны по своему значению, но
отнюдь не тождественны... Народность относится к национальности
как видовое, низшее понятие - к родовому, высшему, более общему
понятию. Под народом более разумеется низший слой государства -
нация выражает собой понятие о совокупности всех сословий
государства (здесь вмешалась цензура. - А. М.4). В народе еще нет нации,
но в нации есть и народ5.
народного просвещения, 1833-1843. (Записка представленная ГИ Николаю
Павловичу Министром НП фафом Уваровым в 1843 году и возвращенная с собственноручною
надписью ЕВ: «Читал с удовольствием»). СПб., 1864. С. 124, 50-51.
1 Белинский В.Г. Общий взгляд на народную поэзию и ее значение. Русская
народная поэзия. (1841 г.) // Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: в 10 т. Т. 5. М, 1954. С. 654.
2 Там же. С. 681; Белинский В.Г. Статьи о народной поэзии // Белинский В.Г.
Поли. собр. соч. Т. 5. С. 122. Подробнее см.: Миллер А.И. Империя Романовых и
национализм. С. 99-101.
3 Вряд ли Белинский (ошибочно) имеет здесь в виду, что народность слово старое,
скорее - что оно образовано от русского корня.
4 Это место о включенности в нацию всех сословий было удалено цензурой.
См.: Белинский В. Г. Общий взгляд. С. 681. Тема прямой связи образованных слоев
и низших сословий преследовалась цензурой, которая исключила и следующее
рассуждение: «Последняя (национальность. - A.M.) свободно разумеет первую
(народность. - А. М), ибо, как высшее, заключает ее в себе, но, чтоб говорить понятным
языком с первою, должна наклоняться до нее» (Белинский В.Г. Статьи о народной поэзии.
С. 122).
5 Там же. С. 121.

Глава 3. Империя и нация
ИЗ
Народность, по мнению Белинского
...предполагает что-то неподвижное, раз навсегда установившееся,
не идущее вперед... Национальность, напротив, заключает в себе не
только то, что было и есть, но что будет и может быть... Народность
есть первый момент национальности, первое ее проявление.
Общество есть всегда нация, еще и будучи только народом, но нация в
возможности, а не в действительности, как младенец есть взрослый
человек в возможности1.
В этих рассуждениях Белинского выражены и тема обращения
образованных слоев к народу напрямую, минуя власти, и полемика
с уваровским мотивом «взрослости» русской народности. Нация об-
суждается Белинским в связи с такими понятиями, как государство
и общество. По необходимости Белинский делал это в
завуалированной форме и не мог вполне развить свои идеи - цензура внимательно
следила за этими сюжетами. Весьма возможно, что именно
опасением цензурных репрессий можно объяснить, почему в статье «Общий
взгляд на народную поэзию и ее значение. Русская народная поэзия»,
написанной в 1842 г., Белинский лишь однажды использовал слово
нация, но многократно - слово народ2. (Впрочем, статья все равно не
прошла цензуру и была опубликована только в 1862 г.) Темы,
которые Белинский пытался обсуждать в печати, занимали умы в
умножавшихся как раз в то время интеллектуальных кружках, где свобода
высказывания не зависела от цензуры3.
1 Там же. С. 123-124. Отметим, вслед за О.Ю. Малиновой (см.: Малинова О.Ю.
Традиционалистская и прогрессистекая модели национальной идентичности в
общественно-политических дискуссиях 1830-1840-х гг. в России // Консерватизм в России
и мире. Ч. 1 / отв. ред. А.Ю. Минаков. Воронеж, 2004. С. 27-49), обратную иерархию
народности и национальности в представлениях К.С. Аксакова: «В статье, написанной
в конце 1838 - начале 1839 г., т. е. еще до разрыва с кружком Станкевича, К.С.Аксаков
представлял эволюцию сообщества как диалектику общего, особенного и
единичного. Роль общего в его изложении отводилась человеку, его "отречением" в особенное
оказывалась "нация" - стадия, на протяжении которой "всякий индивидуум
известного народа имеет значение во столько, во сколько он национален", - а синтез общего
и особенного в единичном трактовался как "возвышение" до "народности", когда
"индивидуум освобожден, имеет качественное значение и таким образом вместе с жизнью
индивидуума проявляется и жизнь общая"» (Аксаков К.С. Чудная страна // Вопросы
философии. 1990. № 2. С. 169-170).
2 Белинский В.Г. Общий взгляд. С. 654.
3 Молодой П.А. Валуев, член «кружка шестнадцати», в который входили Гагарин,
Лермонтов и другие яркие молодые аристократы, 6 декабря 1839 г. в своей записной
книжке оставил на французском запись, адресованную Гагарину, с которым, по всей
видимости, он обсуждал эти темы: «Мысли о национальности (nationalité). Гагарин
друг, но больший друг истина... Я не могу точно установить, к какому времени от-

114 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Более поздние работы свидетельствуют об устойчивости
рассмотренных мотивов в мысли В.Г. Белинского. Например, он
возвращается к ним в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 г. О
"взрослости"»: «В чем состоит эта русская национальность, этого пока еще
нельзя определить»1. О политическом содержании понятия:
«Человек силен и обеспечен только в обществе; но, чтобы и общество,
в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима
внутренняя, непосредственная, органическая связь - национальность»2.
Усилия властей давали результат, и, как писал Модест Андреевич
Корф в своем дневнике 1848 г., шеф жандармов Алексей Федорович
Орлов не без удовлетворения отмечал, что угроза революции в
России по образцу европейских потрясений мала, поскольку:
...главный оплот наш... против народной... общей революции, в том,
что у нас нет ни элементов для нее, ни орудий... Элементов нет,
потому что свобода книгопечатания, народная репрезентация, народное
вооружение и прочие, наполняющие теперь Запад идеи, для девяти
десятых русского народонаселения - совершенная ахинея3.
носится изобретение этого слова. Как бы то ни было, изобретение неплохое. В наше
время газетчики подразумевают под этим словом почти исключительно большую или
меньшую независимость нации {nation), образующую среди других наций
обособленное политическое целое. В этом смысле вызывают постоянно призрак польской
национальности. - Но мы в нашем споре совсем не так поняли слово национальность.
Применяя это слово к внешним политическим формам, ограничивая национальность
рубежами, установленными правительствами, сводя ее, так сказать, только к костюму,
маске, под которой народ появляется в политическом мире, забывают, мне кажется,
основные элементы национальности, занимаются тем, что восстанавливают на
зыбучем песке дипломатические переговоры, т. е. здание, фундамент которого должен
покоиться на внутренней жизни, нравах и истории нации. Я думаю, что мы употребляли
слово национальность в том смысле, которым обозначают национальный дух,
национальные обычаи, национальные песни. Чтобы быть возможно более сжатым, спешу
представить вашему одобрению предварительное определение слова национальность.
Национальность есть целое, состоящее из языка, нравов, верований и характера нации,
она является комплексом всего того, что ее существенно отделяет от других -
комплексом связывающим» (см.: Герштейн Э.Г. Лермонтов и «кружок шестнадцати» // Жизнь
и творчество М.Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сб. 1. М., 1941. С. 77-124,
цит. на с. 100). Тогда же регулярно собираются кружки у И.В. Киреевского, П.Я.
Чаадаева; эти кружки тоже заведомо не были чужды этой проблематики.
1 Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1846 г. // Белинский В.Г. Поли,
собр. соч. Т. 10. С. 21.
2 Там же. С. 29.
3 ГА РФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 728. Д. 1817. Ч. XI.
Л. 144 об. - 145. Цит. по: Шевченко М.М. Конец одного Величия. Власть, образование
и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М.,
2003. С. 123.

Глава 3. Империя и нация
115
В то же время, стремясь вытеснить понятие нация на обочину
дискурса, власти открывали публичное пространство и, что особенно
важно, пространство периодической печати для дебатов о
народности. В политике имперских властей элементы националистической
тактики становятся очевидны с 1830-х гг. Особенно ясно это видно
в деятельности С.С. Уварова, создавшего кафедры отечественной
истории, внедрившего в образование национальный исторический
нарратив в его устряловской версии, стандартизировавшего
университетские программы1.
Изначально понятие народность использовалось для
обозначения общности (и в этом значении могло быть более или менее
сходно по значению с понятиями народ и нация) или для обозначения
свойств литературных сочинений и других произведений искусства.
Оба значения оставались актуальны вплоть до 1880-х гг. Вместе
с тем в конце 1840-х гг. новая трактовка понятия народность как
набора специфических характеристик, присущих тому или иному
народу, была предложена Николаем Ивановичем Надеждиным в его
докладе «Об этнографическом изучении народности русской»2. На-
деждин и его взгляды на народность оказывали существенное
влияние на программу деятельности Императорского Русского
географического общества и дискурс этнографической науки вплоть до
1880-х гг. Мария Войттовна Лескинен, подробно рассмотревшая на-
деждинскую трактовку народности, считает, что «соотношение
народа и народности у Надеждина близко к современному различению
этноса и этничности»3. Если воспользоваться словами самого
Надеждина, «народы составляют предмет, которым ближайше занимается,
а описание "народностей" есть содержание, из которого складывается
этнография»4. Именно в этом значении употребляет в 1883 г. и
позднее понятие народность Владимир Сергеевич Соловьев, когда
пишет, что «англичане грабят народы, немцы уничтожают в них саму
народность»0.
1 Подробнее см.: Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. Гл. 6.
2 Впервые опубликован: Записки Русского географического общества. Кн. 2. 1847.
Современная публикация: Этнографическое обозрение. 1994. № 1-2. С надеждинской
интерпретацией народности сходна трактовка понятия национальность как
«одинаковости обычаев и нравов» среди «лиц, принадлежащих к какому-либо одному народу»,
которую дает в 1845 г. словарь Н. Кирилова (Карманный словарь иностранных слов.
Вып. 1.С. 221).
3 Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке. С. 64-91 (цит. на с. 67).
4 Этнографическое обозрение. 1994. № 1. С. 110.
5 Соловьев B.C. Национальный вопрос в России // Соловьев B.C. Соч.: в 2 т. Т. 1.
М, 1989. С. 266.

116 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
3.5. Постсевастопольская Россия. «Перезагрузка»
понятия народность, возвращение нации
B.C. Соловьев пользовался выражением «предсевастопольский
период», которое, пожалуй, более точно определяет рубеж двух эпох,
чем привычное понятие «эпоха великих реформ»1. Смена дискурса
начинается практически одновременно с началом нового
царствования, во второй половине 1850-х гг., задолго до отмены крепостного
права. Атмосферу 1856-1857 гг. хорошо передает заметка
Александра Ивановича Герцена, открывающая третью книгу «Полярной
звезды». «В последние два года литература наша возмужала на десять
лет», - пишет Герцен и объясняет, что в томе нет обозрения русской
литературы уже не потому, что недостаточно материала, но потому,
что он не уверен, что «отзывы Полярной Звезды не опасны для книг
и лиц в России»2.
Понятие нация и производные от него не сразу возвращаются на
страницы печати - это происходит скорее в самом начале 1860-х гг.
Однако уже в конце 1850-х в дискурсе имперской бюрократии
используется понятие национальный, причем прежде всего в связи
с национализмом на окраинах империи. В предписании цензурным
комитетам от 1858 г. в случае переиздания «Граматки»
Пантелеймона Александровича Кулиша, впервые напечатанной в Петербурге
в 1857 г., указано исключить из нее статьи, «проникнутые
национальным украинским духом»3. В 1860-е устойчиво присутствует в языке
бюрократии понятие национальный вопрос. Собираясь в
инспекционную поездку в Киевское генерал-губернаторство летом 1864 г., Петр
Александрович Валуев так формулировал свои задачи в докладной
записке царю: «В отношении к национальному вопросу надлежит
обратить внимание на стремления малороссийского сепаратизма и
наблюдать за тем, чтобы под видом патриотического противодействия
полонизму так называемые украйнофилы не организовали в
народных массах противодействия правительственному великорусскому
началу единства России»4. Понятие нация и производные от него
активно используются в начале 1860-х гг. и в дискурсах окраинных
националистов5.
1 Соловьев B.C. Национальный вопрос в России. С. 449.
2 Полярная Звезда. Кн. 3. Лондон, 1857. С. III (репринтное переизд.: М., 1966).
3 РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Ч. 2. Ед. хр. 4503.
4 Там же. Ф. 908. Оп. 1. Ед. хр. 231. Л. 4 об.
5 Н.И. Костомаров, например, в известной статье «Две русские народности»
дважды говорит о том, что «в Великороссии великий князь заменил общественную волю

Глава 3. Империя и нация
117
В начале 1860-х гг. впервые заявленная в печати, в первую очередь
в журнале «Основа», идеология украинского национализма
поставила под вопрос концепцию общерусской народности, объединяющей
великороссов, малороссов и белорусов. Этот вызов приобретал
особое значение в условиях освобождения крестьян, когда
актуальными становились вопросы массового начального образования и языка
преподавания в начальных школах, а также проблема включения
крестьян в нацию (или народность) в качестве субъекта. Новую остроту
этим сюжетам придали события 1863-1864 гг., связанные с польским
восстанием. Эти две темы - национального сепаратизма на окраинах
и консолидации русской нации - существуют уже нераздельно в
дискурсе 1860-х гг.
Наиболее активны в обсуждении этих вопросов катковские
издания. Сам Михаил Никифорович Катков уделяет им пристальное
внимание. До 1863 г. в его публицистике чаще используется понятие
народность, содержание которого, впрочем, становится очень близко
понятию нация. В ответ на статью Николая Ивановича Костомарова
«Две русские народности», где речь шла о великорусах и малорусах/
южнорусах как об отдельных народностях, Катков писал:
«Возмутительный и нелепый софизм... будто возможны две русские
народности и два русских языка, как будто возможны две французские
народности и два французских языка!»1 Здесь «русская народность»,
очевидно, используется в значении «нация»2. Тогда же, по аналогии
с европейскими державами и в связи с вызовом со стороны
украинского национализма, в русской мысли начинает активно
разрабатываться тема разграничения между русской нацией и русской
национальной территорией, с одной стороны, и империей - с другой3.
В 1863 и 1864 гг. Катков уже много пишет именно о нации, прежде
всего в связи с вопросом о «принципе национальности», т. е. о праве
всей нации» (Основа. СПб., 1861. № 3. С. 74-75. Подробнее анализ публицистики
журнала «Основа» см.: Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском
общественном мнении. СПб., 2000).
1 Катков М.Н. 1863 год. Собрание статей, по польскому вопросу, помещавшихся
в Московских Ведомостях, Русском Вестнике и Современной Летописи. Вып. 1. М.,
1887. С. 276.
2 Параллельное использование понятий народность, нация, национальность как
сходных по смыслу было типично для 1860-х гг. Н.Я. Данилевский в России и Европе
(1869) использует народность и национальность как синонимы, причем
национальность чаще и более охотно.
3 Подробно см.: Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. Гл. 7.

118 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
нации на самостоятельное политическое существование и о
целостности империи, которую он трактует как государство русского народа.
Прилагать принцип национальности там, где он ведет к
разъединению, было бы противно закону исторического прогресса, но его
должно прилагать везде, где он может скреплять политическое единство.
Нация не все равно, что племя и даже не все равно, что народ. Нация
есть понятие политическое. Только история, только
продолжительная политическая жизнь способна вырабатывать нации, и чем
политическая жизнь богаче, тем крепче бывает национальное единство.
Но с другой стороны никакой политический успех невозможен, если
внутренняя политика государства не имеет национального характера.
Космополитических государств на свете быть не может... Скрепление
государственного единства, соединение племен в политическую
нацию, гордящуюся своими учреждениями и их национальным
характером, вот где настоящее место для благотворного приложения
принципа национальности. В этой, принадлежащей ему политической сфере
принцип национальности будет не разъединять людей, не отчуждать
их друг от друга, а сближать их и связывать, превышая их
политический дух и политическое самосознание. Вот это применение, которое
принцип национальности должен получить в нашей политике1.
Очень часто в текстах М.Н. Каткова в это время появляется
пропагандистское словосочетание «национальное чувство»: «Нет в мире
народа, в котором национальное чувство было бы так сильно и
крепко, как в русском народе»2. Это составляет очевидный контраст с его
настроениями 1861 г., когда он еще не принял на себя роли
главного пропагандиста русского национализма: «Русская народность еще
сама сомневается в себе, ищет себя и не обретает. Где на народность
большой спрос, где о ней слишком много толкуют, там значит ее мало
или там ее нет в наличности»3.
Эта смена дискурса в условиях польского восстания была
характерна для большей части общества. Михаил Евграфович Салтыков-
Щедрин не замедлил уже в сентябре 1863 г. откликнуться на это со
1 Катков М.Н. Передовая статья. Московские ведомости. 1863. 26 июня //
Собрание передовых статей Московских Ведомостей. 1864 год. Вып. 3. М., 1887. С. 528.
К похожим рассуждениям Катков возвращается неоднократно. См., например: Там же.
С. 879.
2 Московские ведомости. 1865. 21 мая. № 110. См. также: Там же. 11 февр. № 34.
3 Катков М.Н. Наш язык и что такое свистуны // Русский вестник. Т. 32. М.,
1861. С. 13. Мотив недостаточной национальной сплоченности, недостаточной
национальной энергичности почти неизменно возникает в русских рассуждениях о нации
и народности, когда речь заходит о сравнении с образцами - Британией, Францией,
Германией.

Глава 3. Империя и нация
119
свойственным ему сарказмом, комментируя патриотическое
воззвание группы студентов:
«Никогда и ни в каком случае не станем мы рознить с Русским
народом. Его дело - наше дело, его знамя - наше знамя. Мы Русские».
Прекрасно. Периода нет, но отрывистость речи оправдывается
отрывистостью чувств, и в некоторых случаях наукою о словосочинении не
токмо не возбраняется, но даже поощряется. Относительно
орфографии замечание то же. Сверх сего, я должен заметить, что молодым
людям на всякий случай следовало объяснить более обстоятельно, в чем,
по их мнению, заключается «дело и знамя русского народа». Ибо
насчет этого в узаконениях прямых указаний не имеется, а ученые
специалисты находятся по этому случаю в постоянном друг другу
противоречии и даже во взаимной вражде. Одно знамя вручает русскому
народу г. Чичерин, другое - г. Аксаков, третье - г. Катков. Наконец,
г. Краевский полагает, что можно и совсем без знамени, а делай, что
приказано, - ведь и это тоже своего рода знамя. Среди этих
многочисленных «предложений услуг» русский народ теряется и не знает, за
какое знамя ухватиться, но кажется, что до сих пор он всего умильнее
посматривает на знамя г. Краевского1.
Салтыков-Щедрин прежде всего хочет продемонстрировать
читателю, как конструируется фантом «народного знамени и дела».
Другая тема, затронутая в этом отрывке, постоянно возвращается
в публицистике Салтыкова-Щедрина - это тема иррациональности
и примитивности определенных идеологических конструкций как
условия их популярности:
На этот вопрос нам яснее всего ответит первый попавшийся
пример: славянофилы, ультрамонтаны, спириты, националисты, то есть
те направления, которые наиболее близки к понятиям масс. Все они
в неведении и бессознательности видят необходимое условие
цельности жизни, все они ставят человека в безусловную зависимость от
таинственных сил и таким образом как бы узаконяют его вечное
несовершеннолетие. Несмотря на внутреннее согласие этой теории с
практикою масс, мы должны, однако ж, сознаться, что упомянутые
воззрения все-таки составляют шаг вперед противу грубых требований
толпы. Уже одно то, что они вынуждены формулировать свои
положения, оправдать их и до известной степени примирить с требованиями
разума, представляет громадную разницу с воззрениями толпы,
которая ничего не объясняет, ни на что не отвечает, а только упорствует
и живет. Необходимость оправдываться и выслушивать возражения
1 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 20 т. Т. 6. М., 1965. С. 119.

120 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
значительно очищает учения, преисполненные даже самых вопиющих
предрассудков, и полагает первое звено для общения1.
Похоже, что М.Е. Салтыков-Щедрин в 1860-х гг. был одним из
первых, кто начал говорить не столько о нации, сколько о
националистах и национализме.
Впрочем, М.Н. Катков подвергался критике и с
противоположного идеологического фланга. Хулитель Запада и борец с
католицизмом Александр Викторович Рачинский в связи со статьями Каткова
саркастически писал в 1871 г.:
Разве не двинулось со страниц «Московских ведомостей», и в
отпор систематическому воссоединению с Государством западного
края, блуждание по темному и тернистому пути обрусения
римского католицизма в России?.. Разве не закипела от тех же
«Ведомостей» работа объевропеинья России посредством языческого
классицизма и перерождения русской народности в одну из европейских
национальностей?
И далее:
[Примите поздравления] с торжеством на русской православной
почве языческого латинского классицизма. Теперь беспрепятственное
вступление русской natu (именно так, латиницей, Рачинский написал
это слово. - A.M.) в семью европейскую - несомненно. Прочь,
варварская народность, прочь, слепая вера, прочь, христианское
просвещение: да здравствует, да процветает нация, религия, цивилизация^?
Рачинский совершенно осознанно фиксирует трактовку
понятия народность как опирающейся на религиозную общность,
причем с сугубо византийскими корнями, и принципиально отличной
от западной политической традиции нации, как он ее понимает. Он
протестует против стремления Каткова размыть эту оппозицию и
использовать народность и нацию как синонимы, в духе европейской
либеральной традиции3.
1 Салтыков-Щедрин М.Е. Свобода речи, терпимость и наши законы о печати
(1869 г.) // Там же. Т. 9. М., 1970. С. 109.
2 Письма A.B. Рачинского попечителю Виленского учебного округа И.П.
Корнилову: ОР РНБ.Ф. 377. Ед. хр. 1034. Л. 34 (письмо от 11 июля 1871 г.); Л. 36 (письмо от
17 июля 1871 г.). Я признателен М.Д. Долбилову за эту цитату. Подробно об A.B. Ра-
чинском см.: Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: власть и этнорелигиозная
идентичность в северо-западных губерниях при Александре U.M., 2010.
3 М.Н. Катков отлично осознавал возможность таких возражений, и уже в 1866 г.
писал: «Ни христианство, ни православие не совпадают с какою-либо одною народно-

Глава 3. Империя и нация
121
Эти несколько невнятные саркастические замечания Рачинско-
го, кстати, близкого друга Константина Петровича Победоносцева1,
отражали то консервативное направление размышлений о нации
и национализме, наиболее ярким представителем которого был,
наверное, Константин Николаевич Леонтьев. Правда, в отличие от
Рачинского, Леонтьев использовал в своих работах понятие нация,
а в начале 1870-х гг. даже не придавал ему негативного смысла. Так,
в статье «Панславизм и греки» Леонтьев писал:
Немцы - нация. Славяне - племя, разделенное на отдельные
нации языком, бытом, прошедшей историей и надеждами будущего.
Немцы могли соединиться в одно союзное государство. Славяне
могут составить лишь союз отдельных государств. Этнографически
немецкое государство и немецкую нацию можно уподобить большой
планете, около которой есть лишь два одноплеменных спутника
германского племени - Голландия и Скандинавия. Россия - планета со
многими спутниками, похожими этнографически не на Баварию или
Ганновер (Баварию или Ганновер можно было бы уподобить лишь
отдельному Новгородскому или Малороссийскому царству), а на
Голландию и Швецию2.
Очевидно, что здесь понятие нация у Леонтьева тесно связано
с государственностью и с особой степенью культурной близости, в то
время как племя - понятие, обозначающее общность более широкую
и аморфную.
стью... Как православными могут быть и действительно есть и не-русские люди, так
точно и между русскими есть неправославные... Было бы в высшей степени
несообразно ни со вселенским характером православия, ни с политическими и национальными
интересами России отметать от русского народа всех русских подданных
католического или евангелического исповедания, а также еврейского закона, и делать из них,
вопреки здравому смыслу, поляков или немцев. Народы различаются между собой не
по религиозным верованиям, а прежде всего по языку, и как только русские
католики и евангелики, а равно и евреи усвоили бы себе русский язык не только для
общественного житейского своего обихода, но и для духовной своей жизни, они перестали
бы быть элементом в национальном отношении чуждым, неприязненным и опасным
русскому обществу» (см.: Московские ведомости. 1866. 10 марта. № 53; цит. по:
Катков М.Н. Собр. передовых статей «Московских ведомостей», 1866. М., 1897. С. 154).
В этой цитате очень хорошо видно, как Катков сознательно перемежает понятия
народность, народ, национальные интересы.
1 См.: Полу нов А.Ю. Константин Петрович Победоносцев. Вехи политической
биографии. М., 2010. С. 24.
2 См.: Леонтьев К.Н. Панславизм и греки // Леонтьев К.Н. Собр. соч. Т. 5:
Восток, Россия и славянство. М., 1912. С. 12 (первая публикация в «Русском вестнике»
в 1873 г.).

122 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В работе 1875 г. «Византизм и славянство» К.Н. Леонтьев уже
начинает развивать представление о современном ему национализме
(это слово он и использует) как о силе, неразрывно связанной с
либерализмом и конституционным устройством. В этом качестве
национализм оказывается орудием либерального «упрощения», борьбы
с аристократическим принципом внутри отдельных обществ, и
орудием нивелирования человеческих обществ в мировом масштабе1.
Наиболее четко эти идеи были представлены Леонтьевым в брошюре
«Национальная политика как орудие всемирной революции»2.
Главный тезис дан чеканной формулой: «Движение современного
политического национализма есть не что иное, как видоизмененное только
в приемах распространение космополитической демократизации»3.
Национализм у Леонтьева оказывается борьбой со всяческой
традиционной оригинальностью за установление светского
либерально-конституционного уравнительного порядка, «космополитизмом
идей и чувств»4.
Все эти нации, все эти государства, все эти общества сделали за
эти 30 лет огромные шаги на пути эгалитарного либерализма,
демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов,
властей, провинций, обычаев, законов и т. д.... Все общества Запада за
эти 30 лет больше стали похожи друг на друга, чем было прежде.
Местами более против прежнего крупная, а местами более против
прежнего чистая группировка государственности по племенам и нациям
есть поэтому не что иное, как поразительная по силе и ясности своей
подготовка к переходу в государство космополитическое, сперва
европейское, а потом, быть может и всемирное!5
«Наияснейший первообраз новой Европы» К.Н. Леонтьев видит
в «эгалитарно-либеральной» Франции6. Россия, по Леонтьеву,
вступила на путь революционно-эгалитарного национализма с отменой
крепостного права: «Политика племенная, обыкновенно называемая
национальною, есть ни что иное, как слепое орудие все той же
всесветной революции, которой и мы, русские, к несчастью, стали
служить с 1861 года»7.
1 См.: Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Леонтьев К.Н. Собр. соч. Т. 5.
С. 110-261.
2 Леонтьев К.Н. Национальная политика как орудие всемирной революции. М.,
1889.
3 Там же. С. 6.
4 Там же. С. 10.
5 Там же. С. 13.
6 Там же. С. 19.
7 Там же. С. 44.

Глава 3. Империя и нация
123
Особенный интерес представляет заключение этой брошюры, где
К.Н. Леонтьев, отвергнув и осудив современный национализм, не
желает отказываться от самого понятия и говорит об
«истинно-национальном» призвании России, которое должно быть «культурное, а не
чисто-политическое»1. Иными словами, Леонтьев хочет отделить
«истинно-национальное призвание» от тех
либерально-демократических принципов, которые так прочно с ним ассоциируются. Именно
эта тактика антилиберальных сил вскоре позволит им в
значительной мере присвоить понятие нация и изменить его содержание. Сам
Леонтьев надежды на осуществление «истинно-национальной
миссии» прямо связывал с «современной реакцией» в России2.
Конечно, аристократическое реакционерство Леонтьева,
сожалевшего о том, что рабство, религиозность и утонченный разврат уходят
в прошлое, было слишком экзотическим цветком, но в упрощенном
(и извращенном) виде его аргумент о необходимости отделить
национализм от идей конституционализма, светскости и демократизма
был усвоен широко. Так в 1880-е гг. традиционная конструкция, в
которой нация и национализм являются источником угрозы и
одновременно необходимым ресурсом, получает новое содержание.
Принципиальная «незападность» русского общественного
устройства важна, разумеется, и для таких оппонентов М.Н. Каткова,
как славянофилы. Один из аспектов этой темы - взаимоотношения
русской нации с империей и династией. Славянофилы считали, что
русский народ отказался от политического бремени в пользу
самодержавной монархии, демократы и те либералы, которые не были
настроены националистически, говорили о свержении самодержавия на
пути к общей свободе и гармонизации отношений между
различными этническими группами империи. Националисты же, в том числе
из среды поздних славянофилов, ставили вопрос о том, что империя
должна служить прежде всего интересам русской нации, а не
династии3. Отчасти реакцией на эту позицию становится постепенная
национализация династии Романовых при Александре III и Николае II.
1 Там же.
2 Там же. С. 48.
3 См., например, относящиеся к 1864 г. рассуждения МП. Погодина: «Русский
государь родился, вырос из Русской земли, он приобрел все области с русскими людьми,
русским трудом и русской кровью! Курляндия, Имеретия, Алеутия и Курилия суть
воскрылия его ризы, полы его одежды, а его душегрейка есть Святая Русь... видеть
в государе не Русского, а сборного человека из всех живущих в России
национальностей, это есть такая нелепость, которой ни один настоящий русский человек
слышать не может без всякого негодования» (Погодин М.П. Польский вопрос. Собрание
рассуждений, записок и замечаний, 1831-1867. М., 1867. С. 189). В начале XX в. эти

124 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Другой аспект темы - определение тех территорий и групп
населения, которые должны были стать частью русской национальной
территории и русской нации, и, как следствие, тех окраин империи
и групп населения, которые не рассматривались как объекты
ассимиляции в обозримом будущем1. В 1880-е гг. киевский противник
украинского движения Михаил Владимирович Юзефович
сформулировал лозунг «единой и неделимой России», который для него
означал не единство империи во всей ее полноте, но именно единство
русской нации как объединяющей всех восточных славян2. В это же
время формула «исконно русские земли» становится неотъемлемой
частью официального языка.
В 1880-е гг. не только реакционеры и традиционалисты, но и
либералы смещают внимание с нации на национализм. Ярче всего это
видно в работах B.C. Соловьева, для которого в этот период данная тема
была центральной3. Нация и народ у Соловьева зачастую выступают
как синонимы4. Нация порой трактуется как вневременное явление:
Соловьев, например, говорит о нациях в древнем мире0, о «важной
культурной нации Финикии»6. Народность и национальность
понимаются им в надеждинской традиции как набор специфических
характеристик7.
«Мания национализма, - считает Соловьев, - есть
господствующее убеждение наших дней»8. Понятия народность, национальность
и национальная идея Соловьев использует как положительные,
обозначающие освободительные устремления, национализму же он
придает исключительно отрицательное значение:
идеи выражались уже более лапидарно: «Русский национализм, как я его понимаю,
есть признание права русского народа получить возмещение расходов, понесенных им
в постройке империи» [Сигма (Сыромятников С.Н.) Дома. XLII // Новое время. 1903.
9 (22) февр. № 9675].
1 В связи с этим начинает расширяться понятие инородец.
2 Именно от «единой и неделимой России» был поставлен в Киеве в 1888 г.
памятник Богдану Хмельницкому.
3 Его сборник «Национальный вопрос в России» выдержал 3 издания (1884,1888,
1891). Последнее издание, состоящее уже из двух выпусков, включает статьи за 1883-
1891 гг. Цит. по изданию 1989 г.: Соловьев B.C. Национальный вопрос. С. 257-637.
4 Там же. С. 261.
5 Там же. С. 355.
6 Там же. С. 365.
7 См. уже цитированное: «Англичане грабят народы, немцы уничтожают в них
саму народность» (Там же. С. 266, 269).
8 Там же. С. 516.

Глава 3. Империя и нация
125
Различие между национальностью и национализмом - то же
самое, что между личностью и эгоизмом...
Народность есть положительная сила, и всякий народ имеет право
на независимое (свободное от других народов) существование...
Национальная идея, понимаемая в смысле политической
справедливости, во имя которой защищаются и освобождаются народности слабые
и угнетенные... заслуживает всякого уважения и симпатии...
Национализм или национальный эгоизм, то есть стремление отдельного
народа к утверждению себя на счет других народностей, к господству над
ними, есть полное извращение национальной идеи1.
Такую трактовку национальной идеи становилось крайне
затруднительно совмещать с повесткой дня русского национализма,
который выступал за целостность империи. Тема политического
представительства не связывается уже у Соловьева с темой нации.
B.C. Соловьев отмечает популярность новой, органицистской
трактовки нации, говоря о «зооморфическом идоле, которому служат
нынешние националисты»2. «Родоначальниками нашего
национализма» Соловьев объявляет славянофилов3, отрицая либеральные
корни национализма и превращая таким образом национализм в
консервативную идеологию. В отличие от К.Н. Леонтьева,
осуждавшего либеральный национализм и предлагавшего собственную версию
«правильного» национализма, Соловьев вовсе не пытается
предъявить права на национализм, отстоять его либеральную генеалогию,
но однозначно его осуждает, «отдает» на откуп идейным и
политическим оппонентам. В статье «Национализм» для словаря Брокгауза -
Ефрона, написанной Соловьевым, национализм характеризуется как
«знамя дурных народных страстей», «переразвитие национального
чувства», а популярность национализма объясняется «ошибочным
его смешением с патриотизмом»4.
Обозначившаяся уже в 1860-е гг., к 1880-м вполне набирает силу
тенденция использовать понятие нация прежде всего для обсуждения
темы этнической или расовой консолидации, а также темы нации как
организма и как мистической духовной связи0. Неразрывно связан-
1 Там же. С. 518.
2 Там же. С. 631. Среди тех, кто активно использовал понятие «национальный
организм» был, например, Ф.М. Достоевский. См.: Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 15 т.
Т. 14. СПб., 1995. С. 117,291.
3 Соловьев B.C. Национальный вопрос. С. 501.
4 Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 20а. СПб., 1897. С. 710, 713.
5 В 1886 г. вышел русский перевод эссе Эрнеста Ренана «Что такое нация?», где
расовая трактовка нации и тема духовной связи занимают центральное место.
Впрочем, расовые мотивы связываются с нацией уже в 1870-е гг. Так, А.Н. Пыпин в 1875 г.

126 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ная с понятием нация в первой половине XIX в., тема политического
представительства и конституции теперь чаще всего артикулируется
либералами без использования этого понятия. В социалистической
части политического спектра нация все чаще подчиняется классу или
вытесняется им.
Понятие народность в 1880-е гг. почти выходит из употребления.
В языке конца XIX - начала XX в. народность чаще всего обозначает
этническую группу, причем издававшаяся тогда Большая
энциклопедия полагала, что человеческие коллективы «постепенно
развиваются из народности в национальность и из национальности в нацию»1.
Ни эта энциклопедия, ни широко распространенные в то время
энциклопедические словари Брокгауза - Ефрона и Гранат не
содержат отдельных статей о народности. То определение народности,
которое дал в 1873 г. Александр Дмитриевич Градовский, позднее
стало основой для определения нации во многих толковых словарях
и энциклопедиях2.
писал: «..."национальность", "раса" имеют важное значение в истории развития
народа» (Пыпин А.Н. Древний период русской литературы и образованности.
Сравнительно-исторические очерки // Вестник Европы. 1875. № U.C. 104). В начале XX в. связь
нации и расы была настолько прочной, что словарь Гранат вместо статьи о нации
помещал отсылку к статьям «Раса» и «Ассимиляция», давая обширную статью
«Национальный вопрос» (Энциклопедический словарь Гранат. 7-е изд. Т. 30. Пг., 1916. С. 69).
1 Большая Энциклопедия: Словарь общедоступных сведений по всем отраслям
знания / под ред. С.Н. Южакова. Т. 13. СПб., [1903]. С. 715. Примеры такой иерархии
понятий можно встретить и в конце XIX в. Так, известный миссионер Н.И. Ильмин-
ский 21 апреля 1891 г. писал К.П. Победоносцеву о народах Поволжья: «Я полагаю,
что такие мелкие разрозненные народности не могут прочно существовать и, в конце
концов, они сольются с русским народом самим историческим ходом жизни» (Письма
Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего Синода К.П. Победоносцеву.
Казань, 1895. С. 399).
2 А.Д. Градовский писал о народности как о «совокупности лиц, связанных
единством происхождения, языка, цивилизации и исторического прошлого», которая
«имеет право образовать особую политическую единицу» (Градовский А.Д. Национальный
вопрос в истории и литературе. М., 1873. С. 10). Ср.: «Нация - совокупность лиц,
связанная сознанием своего единства, главными факторами которого являются:
общность происхождения, общность языка, религии, быта, нрава, обычаев и исторического
прошлого» (Карманная энциклопедия и словотолкователь по новейшим источникам
/ сост. Д.Н. Сеславин. СПб.; Киев; Харьков, 1902. С. 246). Ср. также: «...совокупность
индивидов, связанная сознанием своего единства, общности происхождения, языка,
верований, быта, нравов, обычаев, исторического прошлого и солидарностью
социальных и политических интересов настоящего» (Нация // Малый энциклопедический
словарь / изд. Ф. Брокгауза и И. Ефрона. 2-е изд.: в 2 т. 4 вып. Т. 2. Вып. 3. СПб., 1909.
Стб. 693-694).

Глава 3. Империя и нация
127
3.6. Начало XX в.
В 1915 г. публицист и библиограф Николай Александрович Ру-
бакин посвятил один из выпусков своего труда «Среди книг» обзору
литературы по национальному вопросу. Приведенный им список,
охватывающий почти исключительно публикации предыдущей декады,
насчитывает около 700 позиций. Кроме того, в самом обзоре Руба-
кин неоднократно отсылает читателя к публикациям, включенным
в предыдущие разделы его библиографии, так что можно уверенно
утверждать, что он оперирует примерно одной тысячью
наименований1. Далеко не полный обзор Рубакина служит убедительной
иллюстрацией тезиса, высказанного в начале главы, - объем материала для
начала XX в. настолько велик, что требует специально исследования,
далеко выходящего своим масштабом за формат этой главы. Здесь
есть место лишь для самых общих наблюдений о самом
исследовании Рубакина, автор которого не скрывает своих либеральных
убеждений, что, конечно, делает его обзор довольно тенденциозным.
Вполне в духе времени Рубакин посвящает заметно больше
внимания трактовкам национального вопроса и национализма, чем нации,
что отражает смещение внимания к понятиям, непосредственно
связанным с политической активностью, получившей наконец, после
1905 г., легальное пространство. Своего отрицательного отношения
к национализму автор вовсе не скрывает:
Литература по национальному вопросу подавляет теми
человеконенавистническими тенденциями, которыми в большей или меньшей
степени проникнуто огромное большинство произведений,
разработке национального вопроса посвященных... Национальный вопрос это
вопрос о борьбе, о грызне национальностей между собой, потому что
не о единении человечества обыкновенно говорят люди, выдвигая на
первый план национальные различия и так называемые
«национальные идеи», а о разъединении его, о поддержании, хотя бы даже
искусственном и насильственном, тех различий, какие в разных племенах
и расах наблюдаются2.
Рассуждая о том, что такое нация и национальность, Рубакин
сразу отмечает многообразие мнений по этому вопросу. Он выделяет
1 См.: Рубакин H.A. Национальный вопрос // Рубакин H.A. Среди книг. Т. 3.
Полутом 1. Пг., 1915. С. 100-198.
2 Там же. С. 105. Итак, для Рубакина нация связана с племенными и расовыми
различиями. В очерке также очевидно противопоставление больших наций малым
народностям и национальностям.

128 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
четыре основных подхода: «метафизическую точку зрения»,
понимающую нацию как мистический организм, рационально
неопределимый1; «психологическое (волюнтаристское) направление»2;
«эмпирическое направление, ограничивающееся перечислением элементов,
присущих нации»3; наконец, «экономический материализм»4. У Ру-
бакина нация практически исчезает как «сущность» и со всей
очевидностью приобретает черты ключевого понятия, оспариваемого
различными идеологами и политическими силами0. Он также
пытается выстроить классификацию и одновременно генеалогию типов
русского национализма:
1) народность официальная; 2) славянофильство раннее; 3)
славянофильство позднейшее; 4) славянофильство современное; 5)
реакционный национализм Каткова и наших дней, представителями
которого являются крайне правые; 6) национализм октябристского
оттенка; 7) национализм либеральный, представителями которого
могут считаться писатели, группирующиеся около «Русской Мысли»
и сборника «Вехи»6.
Себя Рубакин позиционирует вне этого поля, вероятно, близко
к Павлу Николаевичу Милюкову и основной группе кадетов,
которые видели себя в оппозиции к национализму.
В качестве типичного примера взгляда на эти темы из правой части
спектра, где-то на границе тех групп, которые H.A. Рубакин
описывает под пунктами 5 и 6, можно привести выдержавшую как минимум
три издания книгу члена Киевского клуба русских националистов
Павла Ивановича Ковалевского «Национализм и национальное вос-
1 Примером такого подхода Рубакин, вслед за H.A. Бердяевым, считает
славянофильство (Там же. С. 103).
2 Здесь в качестве образца приведен Э. Ренан (Там же).
3 В качестве представителя этого направления упомянут П.Л. Лавров (Там же.
С. 104).
4 Здесь упоминаются К. Каутский, О. Бауер, из российских авторов X. Житлов-
ский.
5 См., например: «"Нет человечества, существуют лишь нации", говорит
националист. "Нет наций: существуют лишь народности", - говорит сепаратист.
"Народности, это - осужденные на исчезновение, случайные, несущественные видоизменения
нации", - возражает "сепаратисту" паннационалист. "Нации и народности - это не
больше, как осужденные на исчезновение, случайные, неестественные модификации
человечества", покрывает эти голоса своим голосом космополит» (Там же. С. 112).
Подробнее о нации как ключевом символе, оспариваемом разными политическими
силами, см.: Verdery К. Whither "Nation" and "Nationalism"? // Daedalus. 1993. Summer.
P. 37.
6 Рубакин H.A. Национальный вопрос. С. 116.

Глава 3. Империя и нация
129
питание в России»1. Это сочинение, представляющее собой набор
весьма противоречивых, нередко интегрально-националистических,
расистских и даже протофашистских тезисов, представляет интерес
в контексте нашего исследования, поскольку его значительная часть
посвящена определению ключевых, с точки зрения Ковалевского,
понятий националистической мысли. Определяет и развивает эти
понятия Ковалевский с помощью многочисленных отсылок к тем
авторам, из трудов которых он извлекает близкие его взглядам цитаты2.
Нация, по Ковалевскому, это
...группа людей, занимающая определенную территорию на
Земном шаре, объединенная одним разговорным языком, исповедующая
одну и ту же веру, пережившая одни и те же исторические судьбы,
отличающаяся одними и теми же физическими и душевными
качествами и создавшая известную культуру. Национальный - свойственный,
присущий данной нации. Национальность - собрание свойств и
качеств, присущих той или иной другой нации3.
Ковалевский проводит различие между нацией и народом:
В русском языке есть слова «народ», «народность», «народный».
Но это не то же, что нация, национальность, национализм. Это или
больше, или меньше. Словом «русский народ» обозначают или состав
жителей всего Российского государства, и тогда в это государственное
понятие входит 150 наций, составляющих Российскую империю, или
словами «русский народ» обозначают сословие, класс людей, простой
класс народонаселения4.
Это рассуждение замечательно по двум причинам. Во-первых,
нация у Ковалевского выступает как этническая группа, отсюда 150
наций в Российской империи, что парадоксальным образом близко
позднейшему советскому дискурсу. Во-вторых, для общности,
охватывающей всех подданных/граждан империи, Ковалевский
предпочитает понятие народ.
Целый набор понятий, производных от нации, становится
предметом его обсуждения и наукообразного толкования - национальное
1 Ковалевский П.И. Национализм и национальное воспитание в России. СПб.,
1912.
2 Круг цитируемых Ковалевским современников достаточно широк - от
М.О. Меньшикова до П.Б. Струве, а из текстов прошлого ему особенно нравится
цитировать «Русскую Правду» П.И. Пестеля (Там же. С. 68-69, 253, 359).
3 Ковалевский П.И. Национализм. С. 65-66.
4 Там же. С. 68.

130 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
чувство, национальное сознание и т. д.1 Среди ключевых для
Ковалевского - понятия национализация, национализировать.
«Национализировать значит внедрять в ту или другую группу людей
свойства, присущие той или другой нации». Ковалевский утверждает, что
«в настоящее время русская нация очень слабо национализирована»2.
Хотя Ковалевский говорит о становлении сознательного русского
национализма после того, как «Верховная власть 17 октября 1905 г.
признала самосознание русского народа настолько установившимся,
что призвала граждан к принятию участия в устройстве и
управлении государством»3, он связывает недостаточную национализацию
не столько с недостаточной включенностью людей в политическую
и гражданскую активность, сколько с недостатком национального
сознания, т. е. этнической мобилизации и индоктринации4.
П.И. Ковалевский использует понятие нация в типичном для
XX в. ключе - как инструмент исключения из национальной
общности своих политических противников: «В настоящее время
большинство русской интеллигенции не только анационально, но прямо
антинационально».5 В связи с этим у Ковалевского возникает и
расовый мотив, когда он доказывает, что интеллигенция должна быть
проникнута «живым чувством кровной своей связи с данной
национальной группой»6.
Другой способ национализации - это «внедрение национальных
свойств одной нации другой нации»7, «сознательное и умышленное
насаждение национальных свойств и качеств державной нации в
нациях культурно слабых и соподчиненных»8.
В контексте западных окраин П.И. Ковалевский весьма схож по
своей интерпретации нации и национализма со своим
современником, идеологом интегрального украинского национализма Дмитрием
Ивановичем Донцовым. Есть все основания полагать, что эта связь -
не случайная. Поэтому изучение роли обстоятельств, характерных
для оспариваемых окраин империи, в развитии русского национа-
1 Ковалевский П.И. Национализм. С. 83-84.
2 Там же. С. 66.
3 Там же. С. 55.
4 Формулируя свой политический идеал, Ковалевский переписывает триаду
Уварова, в которой считает нужным заменить лишь народность: «В основе исповедания
русской национальной партии лежат следующие три положения: самодержавие,
православие и русское единодержавие» (Там же. С. 209).
5 Там же. С. 58.
6 Там же. С. 59.
7 Там же. С. 67.
8 Там же. С. 68.

Глава 3. Империя и нация
131
лизма вообще и в эволюции понятия нация в русском
националистическом дискурсе (а точнее, в его многочисленных разновидностях)
выступает как важная исследовательская задача.
Даже поверхностный взгляд на цитированные сочинения H.A. Ру-
бакина и П.И. Ковалевского, каждый из которых был далеко не
ведущей фигурой в своем лагере, показывает новое качество периода.
В условиях, когда манифест 17 октября 1905 г. принципиально
изменил содержание и границы общественной и политической сферы,
понятие нация становится частью консолидированных, развитых и
взаимоисключающих идейных систем, используется для планирования
пропагандистских стратегий, тактических шагов и формулирования
публичных политических программ.
Понятие нация появилось в русском языке в петровский период,
но сохраняло статус нового и заимствованного вплоть до последних
десятилетий XIX в. С самого начала понятие было многозначным,
обозначая государство, совокупность его подданных, дворянскую
корпорацию. Также с самого начала в его понимании присутствовал
и этнический мотив. Поэтому один из ключевых вопросов -
пропорциональное соотношение всех этих мотивов в тот или иной период.
Понятие народность вошло в оборот в 1820-е гг., будучи
изначально, наряду с народом, одним из вариантов перевода понятия нация
на русский язык из франкоязычного дискурса образованных элит.
Народность имела широкое хождение в 1830-1860-х гг. во многом
благодаря включению этого понятия в уваровскую триаду, где
народность служила уже инструментом редактирования, а не перевода
понятия нация.
В николаевской России использование и обсуждение понятия
нация, особенно в политическом контексте, часто блокировалось, в том
числе цензурными средствами, главным образом из-за связи
понятия нация с темами конституции, политического представительства
и надсословности1. Понятия народность и (реже) национальность
использовались в 1820-1880-е гг. и для обозначения совокупности
1 Роль цензуры в регулировании использования понятия нация нуждается в
специальном исследовании. Помимо уже приведенных примеров вмешательства цензуры
в творчество В.Г. Белинского, можно упомянуть негласный запрет, наложенный
властями на М.Н. Каткова, в результате которого ведущий националистический
журналист того времени не мог публиковать статьи по национальной проблематике с 1871
по 1882 г. (см.: Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала
80-х гг. XIX в. Л., 1978. С. 181). Возможно, что это стало результатом специального
заседания совета министров 20 ноября 1871 г., на котором по инициативе министра
внутренних дел А.Е. Тимашева обсуждалась слишком независимая позиция «Московских

132 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
индивидов, и для обозначения набора специфических черт,
отличающих одну группу от другой. К концу XIX в. сложилась иерархия,
согласно которой народность развивается в национальность и затем
в нацию. В других интерпретациях та же иерархия отражала размеры
групп - от малых народностей и более многочисленных
национальностей к нации. Впрочем, оба варианта этих иерархий не были вполне
общепринятыми *.
В первую декаду царствования Александра II понятие нация
постепенно сместилось в центр публичного дискурса. Начиная
с 1870-х гг. все чаще использовалось понятие национализм,
которое стало центральным понятием дискурса в 1880-е гг. К 1880-м
народность была окончательно вытеснена понятиями нация,
национальность и национализм, которые, как прежде народность,
стали предметом оживленных, даже ожесточенных полемик. Если в
1840-1870-х гт. понятие нация использовалось в основном авторами
западнической, либеральной ориентации (В.Г. Белинский, М.Н.
Катков в его либеральный период), то с утверждением этого понятия как
общепринятого в 1880-е гг. оно вошло и в арсенал правых, которые
боролись с либералами за утверждение собственной, часто
авторитарной и расовой, трактовки нации. В либеральной прессе это вскоре
привело к появлению сентенций с осуждением национализма как
гипертрофированного и искаженного патриотизма, как формы
ксенофобии. Уже в 1880-е гг. либералы во многом отдали понятие нация на
откуп своим противникам справа, часть которых вскоре стала
определять себя как националистов.
Понятия народность и нация использовались для обсуждения
и концептуализации как минимум четырех ключевых общественно-
политических тем.
Во-первых, для обсуждения политической системы, в том числе
темы конституционного устройства и политического
представительства. В этом контексте народность выполняла скорее блокирующую
функцию в отношении понятия нация, которое в первой и второй
трети XIX в. неразрывно ассоциировалось с западноевропейским
опытом политического представительства вообще и с Французской
революцией в частности. В этот период понятие нация имеет далекий
горизонт политического ожидания.
ведомостей» (см.: [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел. Т. 2.
М., 1961. С. 275, 503; Никитенко A.B. Дневник. Т. 3. Л., 1955. С. 161).
1 Некоторые авторы, как И.С. Аксаков, «переворачивали» иерархию, некоторые
использовали понятие нация для обозначения всех без исключения этнических групп
(П.И. Ковалевский).

Глава 3. Империя и нация
133
Во-вторых, понятия народ (как эквивалент нации у М.М.
Сперанского) и собственно нация (у В.Г. Белинского и позднее)
использовались для артикуляции темы преодоления (или изменения смысла)
сословных и других социальных барьеров. В 1860-е гг. возник ряд
идейных течений, которые стали рассматривать отношения в
треугольнике власть - интеллигенция - народ (в смысле простой народ)
как структуру с одним лишним элементом. Для левых этим лишним,
антинародным, элементом были правящие элиты, для правых -
антинациональная интеллигенция.
В-третьих, понятие нация использовалось для описания и
структурирования империи, для выделения в ней консолидированного
(или подлежащего консолидации) ядра, которое иногда описывалось
как «русская нация внутри империи». Здесь можно говорить скорее
о преемственности понятий народность и нация. Устряловская схема
русской истории, которая заложила основы русского национального
исторического нарратива, оставшегося в этой части непререкаемым
даже для таких разных историков рубежа веков, как Василий
Осипович Ключевский и Дмитрий Иванович Иловайский, была
сформулирована в рамках дискурса народности. В имперском контексте
понятия народ и нация использовались и для обсуждения темы
ассимиляции. В конце XIX и начале XX в. термин народность, изменив
свое содержание, употреблялся для обозначения этнических групп,
эволюция которых в политически самостоятельные единицы (нации)
с точки зрения русского национализма считалась нежелательной.
В этот период тема «русские в империи» постепенно приобрела
типичный для модерного национализма имперских наций мотив
требования привилегированного положения «государствообразующей
нации» в империи.
Наконец, понятие нация (а позднее народность, национальность)
использовалось для описания отношений России с окружающим
миром. В XVIII и первой половине XIX в. нация помогала
артикулировать тему России как державы, равной своим европейским
партнерам, а также тему отставания в развитии и необходимости
реформ. Для артикуляции проблемы эмансипации России от
доминирующего западного влияния в первой половине XIX в.
использовалось понятие народность. Эта эмансипация могла мыслиться
и как «проевропейская», и как «антиевропейская». Уваров,
запустивший народность в политический обиход, тесно связывал с этим
понятием темы «взрослости России», утверждения престижа русской
культуры и права быть избирательным в заимствованиях у Запада.
Но с самого начала он считал необходимым настойчиво
подчеркивать европейскую ориентацию и формулу «эмансипации в Европе»,

134 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
опасаясь интерпретации этих тем в воинственном антиевропейском
духе. Так проявилась в 1830-е гг. одна из ключевых тем русской
политической жизни, не раз возвращавшаяся впоследствии: стремление
власти жестко определять меру европейских заимствований. В этом
стремлении власть часто смешивала мотивы расчета и осторожности
с эгоистическим авторитаризмом и оказывалась в той или иной
степени в конфронтации как с западнической, так и с изоляционистской
частью политического спектра. Предпочтение, вплоть до 1870-х гг.
отдававшееся властями понятию народность перед понятием нация,
стояло на перекрестье взаимосвязанных тем определения отношений
России с Европой и определения предпочтительной модели
политического устройства. Но уже с конца 1860-х гг. понятия нация,
национальность успешно служили для выражения как западнической, так
и последовательно антизападной позиции, причем в цивилизацион-
ном (Николай Яковлевич Данилевский), а не
ситуационно-политическом смысле.
В XIX в., при первых двух Александрах, нация использовалась
для артикуляции реформаторских планов, которые были призваны
сблизить Россию с (воображаемой) Европой и с точки зрения
политического устройства, и с точки зрения степени национальной
консолидации. При Николае I нация была вытеснена на периферию
дискурса, поскольку ее политическое содержание признали вредным
и неуместным для России. Начиная с Александра III нация активно
использовалась сторонниками «особого пути» для артикуляции их
идей.
Приключения понятия нация в России продолжились в XX и
продолжаются в XXI в. Нация становилась объектом жесткой цензуры
в советское время, неуверенного и порой наивного освоения на
рубеже советского и постсоветского периодов, ожесточенной борьбы
в постсоветский период1, развитие которой во многом повторяет
сценарии и интеллектуальные ходы, рассмотренные в этой главе.
1 См.: Миллер А. Дебаты о нации в современной России // Политическая
наука. 2008. № 1.С. 7-30.

Глава 4
Монархия или республика?
4.1. Проблема формы правления в общественно-
политических воззрениях западников
В политическом сегменте российской общественной мысли
XIX в. и особенно начала XX в. ключевое значение
приобрела проблема формы государственного правления. На
протяжении этого периода все более существенными и очевидными
становились противоречия между самодержавием и потребностями
дальнейшего развития страны. Представители различных
направлений общественной мысли пытались проанализировать роль
монархии в истории Российского государства, ее исторические
перспективы в целом, как принципа организации власти, а также возможность
приспособления самодержавия к условиям меняющегося мира.
В период царствования Николая I интенсивное развитие
общественной мысли в России, по замечанию А.И. Герцена, явилось
ответом на запрет всякой общественной деятельности. «Государственная
фура... заехала по ступицу в снег, обледеневшие колесы перестали
вертеться; сколько он ни бил своих кляч, фура не шла, - писал
Герцен о политике Николая I. - Он думал, что поможет делу террором.
Писать было запрещено, путешествовать запрещено, можно было
думать, и люди стали думать. Мысль русская в эту темную годину
страшно развилась...»1 Как отмечал Герцен, «чем тяжелее и мертвее
настоящее, тем сильнее стремление отрешиться от него и подняться
на алгебраическую высоту теории»2.
В николаевской России одним из самых непримиримых критиков
абсолютизма был философ и публицист П.Я. Чаадаев.
Едва ли не самым обобщенным и глубоким выражением
социально-политических взглядов Чаадаева в последние годы его жизни
1 Герцен А.И. Россия и Польша. Ответы статьям, напечатанным в «Przegladzie
Rzeczy Polskieh» // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 14. М: Изд-во АН СССР, 1958.
С. 10.
2 Там же.

136 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
исследователи признают органически дополняющие друг друга
неопубликованную статью «L'UNIVERS» и письмо мыслителя к
французскому публицисту и историку графу А. де Сиркуру, датированные
15 января 1854 г.1 Характеризуя особенность самодержавия, Чаадаев
писал в статье: «Россия - целый особый мир, покорный воле,
произволению, фантазии одного человека, - именуется ли он Петром
или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это -
олицетворение произвола»2. В письме Сиркуру мыслитель указывал, что
такой режим «навязан» стране «историей, географическими
условиями, религиозными верованиями», одновременно отмечая усиление
деспотического характера власти в царствование Николая I: «...Наши
правители в настоящее время находят еще более простора, чем когда
бы то ни было, в том, чтобы следовать принципам, которые ими
всегда руководили»3.
Показательно, что наиболее резкий отзыв Чаадаева о царской
особе содержится в его письме 1844 г. к славянофилу A.C. Хомякову, чья
критика самодержавной тиранической власти в статье «Царь Федор
Иоаннович» породила у Чаадаева «сладкую» надежду на то, что
славянофилы поймут наконец происхождение «чудовища» из русской
жизни. Имея в виду Ивана Грозного, Чаадаев писал Хомякову:
«Спасибо вам за клеймо, положенное вами на преступное чело царя,
развратителя своего народа, спасибо за то, что вы в бедствиях,
постигших после него Россию, узнали его наследие»4.
По убеждению Чаадаева, одним из пагубных последствий
самовластья являлось привлечение к управлению страной
невежественных, в принципе неспособных к эффективной политической
деятельности людей. Хотя «...первым качеством монарха является умение
найти людей...», отмечал философ, «правительство... слишком
невежественно и легкомысленно...»5
С горькой иронией Чаадаев характеризовал административную
политику Николая I. «Министерство народного просвещения..., -
писал он, в частности по поводу назначения П.А. Ширинского-Шихма-
това, - отдано в руки глубоко благочестивого человека, врага
всякого ложного знания, представляющего все самые надежные гарантии
1 Комментарии // Чаадаев П.Я. Поли. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. М.: Наука,
1991. С. 754.
2 Чаадаев П.Я. «L'UNIVERS». 15 января 1854 г. // Там же. С. 569.
3 Он же. Письма. Сиркуру А. де // Там же. Т. 2. С. 268.
4 Он же. Письма. Хомякову A.C. // Там же. С. 167.
5 Он же. Письма. Бенкендорфу А.Х. // Там же. С. 81, Он же. Выписка из письма
неизвестного к неизвестной (1854) // Там же. Т. 1. С. 571.

Глава 4. Монархия или республика?
137
того, что отныне он поведет наше юношество по тому пути
скромности и подчинения, от которого оно слишком долго отклонялось»1.
По убеждению Чаадаева, порочен сам принцип единоличной
власти. «Личная диктатура, будь она хорошая или дурная, вызванная
необходимостью или лишенная настоящей основы, всегда будет только
печальной временной мерой, и желать продлить ее действие значило
бы идти вразрез с элементарными понятиями нравственности», -
писал он в статье «1851», на примере политики Луи Наполеона в
завуалированной форме критикуя самодержавие2.
Чаадаев отстаивал жизненную необходимость кардинальных
перемен в политическом строе России для дальнейшего планомерного
развития страны, ибо под руководством самодержцев она «в
противоположность всем законам человеческого общежития... шествует...
в направлении своего собственного порабощения и порабощения
всех соседних народов»3. Однако «новые пути», на которые
должна перейти страна «в ее собственных интересах», Чаадаев четко не
обозначил4.
Отсюда противоречивое восприятие политического идеала
Чаадаева исследователями. В частности, литературовед, пушкинист
М.П. Еремин, анализируя известные пушкинские строки о Чаадаеве
(«Он вышней волею небес...»), пришел к выводу о том, что в них
говорится «о республиканских симпатиях Чаадаева»5. А известный
исследователь русской философии XIX в. З.А. Каменский утверждал,
что, несмотря на острую критику абсолютизма,
антиконституционализма, «республиканцем Чаадаев не был и не стал», хотя устремление
его очевидно: «Некое справедливое устройство, свергающее
крепостнические порядки вроде русских, отвержение притязаний как
аристократического "происхождения", так и "наглого" капитала,
абсолютизма и личной диктатуры не только русского, но и французского
образца»6. Думается, что последнее мнение более адекватно
выражает суть политической позиции такой противоречивой, испытавшей
значительную идейною эволюцию личности, как Чаадаев.
В условиях жесточайшей николаевской цензуры одной из форм
проявления общественной активности были кружки и клубы. За-
1 Он же. Письма. Сиркуру А. де. С. 269-270.
2 Он же. 1851 // Там же. Т. 1. С. 553.
3 Чаадаев П.Я. «L'UNIVERS». 15 января 1854 г. С. 569.
4 Там же.
5 Еремин М.П. Пушкин-публицист. М.: Гослитиздат, 1963. С. 138.
6 Каменский З.А. Парадоксы Чаадаева: вступительная статья // Чаадаев П.Я.
Поли. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. С. 78.

138 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
метный след в общественно-политической мысли оставил
действовавший в 1830-е гг. кружок Н.В. Станкевича. Изучение идей
классической немецкой философии и прежде всего концепции Г. Гегеля
привело некоторых членов кружка, в частности В.Г. Белинского,
В.П. Боткина, М.А. Бакунина, к временному примирению с
политическими порядками николаевской России.
Главным вдохновителем примирения с действительностью был
Белинский1. Его «примирительные» настроения относятся к
периоду примерно со второй половины 1837 г. и до первых месяцев 1840 г.2
Впервые они отчетливо проявились в письме Белинского к Д.П.
Иванову от 7 августа 1837 г., в котором он утверждал, что в силу
особенностей политического развития России политическая деятельность,
революционные перевороты и парламентский образ правления для
нее вредны. «Пуще всего, - писал Белинский, - оставь политику
и бойся всякого политического влияния на свой образ мыслей.
Политика у нас в России не имеет смысла...»3
Сильнее всего «примирительные» настроения критика
выразились в его произведениях «"Бородинская годовщина" В. Жуковского»
(октябрь 1839 г.) и «"Очерки Бородинского сражения". Сочинения
Ф. Глинки» (декабрь 1839 г.), в которых он доходит до оправдания
самодержавия.
Белинский отстаивал идею божественного происхождения
монархии. «Человечество не помнит, когда преклонило оно колени перед
царскою властию, потому что эта власть была не его установлением,
но установлением божиим», - писал он, именуя монарха
«наместником божиим»4. Монарх для Белинского есть некое «мистическое,
таинственное, священное» начало, объединяющее «во единое тело,
в единую живую душу» весь народ5. Царь «есть и жизнь и душа
своего народа..., - писал он о русском царе, - ...в слове "царь" чудно слито
сознание русского народа, и для него это слово полно поэзии и
таинственного значения...»6.
1 Левандовский A.A. Т.Н. Грановский в русском освободительном движении. М.:
Изд.-во Московского ун-та, 1989. С. 96.
2 Филатова Е.М. Белинский. М.: Мысль, 1976. С. 37.
3 Белинский В.Г. Д.П. Иванову. 7.8.1837 // Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: в 13 т.
Т. 11: Письма 1829-1840. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 148.
4 Он же. Очерки Бородинского сражения (воспоминания о 1812 годе). Сочинение
Ф. Глинки, автора «Писем русского офицера» // Там же. Т. 3: Статьи и рецензии.
Пятидесятилетний дядюшка. 1839-1840. М.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 334.
5 Там же. С. 336.
6 Белинский В.Г. Бородинская годовщина. В. Жуковского. Письмо из Бородина от
безрукого к безногому инвалиду // Там же. С. 246.

Глава 4. Монархия или республика?
139
Для Белинского в священной личности царя
персонифицировалось государство, что придавало последнему осязаемость,
устойчивость, ибо «подданный, служа монарху, служит своему государству»1.
Отсюда, по убеждению критика, «великое значение» имела для
венценосцев «древность рода и происхождения», делающая их существами
высшего порядка, которым надобно повиноваться беспрекословно2.
Данного фактора устойчивости власти, по мнению Белинского,
лишена республика, ибо президент ее «есть особа почтенная, но не
священная», люди считают его «равным себе», представителем
«общества по условию самого общества», «высшим чиновником»3.
Для России, утверждал критик, монархическая форма
правления - есть «не случайность, а самая строгая, самая разумная
необходимость», ибо она стояла у истоков русского государства и на
протяжении многих веков его истории выступала активным творческим
началом, от которого зависело развитие государства4. «Всякий шаг
вперед русского народа, каждый момент развития его жизни, -
настаивал Белинский, - всегда был актом царской власти», причем она
«всегда таинственно сливалась с волею провидения - с разумною
действительностию, мудро угадывая потребности государства,
сокрытые в нем, без ведома его самого»5.
Своим соотечественникам Белинский давал четкие и ясные
рекомендации: покориться царской власти, причем не через силу, а
осознанно, «с легким сердцем и радостию», ибо «безусловное
повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость наша, но
и высшая поэзия нашей жизни, наша народность»6.
Белинский считал, что со временем именно свыше - от царской
власти - Россия получит «гражданственность и свободу». А пока -
она страна рабов, ибо время для освобождения еще не настало.
«Россия еще дитя, для которого нужна нянька..., - писал он. - Дать дитяти
полную свободу - значит погубить его»7. И уже конкретизируя эту
мысль: «Дать России, в теперешнем ее состоянии, конституцию -
значит погубить Россию», ибо в понятии русского народа свобода
1 Он же. Очерки Бородинского сражения (воспоминания о 1812 годе). Сочинение
Ф. Глинки, автора «Писем русского офицера». С. 336.
2 Там же. С. 337.
3 Там же. С. 336-337.
4 Белинский В.Г. Бородинская годовщина. В. Жуковского. Письмо из Бородина от
безрукого к безногому инвалиду. С. 246.
5 Там же. С. 247.
6 Там же.
7 Белинский В.Г.Д.П. Иванову. 7.8.1837. С. 148.

140 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
есть «воля», а воля - «озорничество». «Не в парламент пошел бы
освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино,
бить стекла и вешать дворян...», - утверждал Белинский1.
По убеждению мыслителя, «вся надежда России на просвещение,
а не на перевороты, не на революции и не на конституции»2.
«Примиренческая» позиция Белинского вызвала резкое
неприятие у многих его знакомых. Т.Н. Грановский назвал оправдывающие
самодержавие статьи Белинского «гадкими и подлыми»3. Герцен,
возмущенный «примирительными» взглядами критика, временно
порвал с ним отношения. Друзья Белинского рассматривали его
«примиренчество» как ошибку, совершенную под влиянием неправильно
понятого учения Гегеля, в частности, известного его положения: «Все
действительное разумно, все разумное действительно». Этот
гегелевский постулат Белинский воспринял как отождествление с
действительным и разумным всего существующего. «Все, что есть, все
то и необходимо, и законно, и разумно», - решил критик и объявил
разумным существовавший в России строй4.
Период «примиренчества» с российской действительностью
в конце 1830-х гг. пережил и Бакунин. В предисловии
переводчика к «Гимназическим речам» Гегеля он утверждал, что «восставать
против действительности и убивать в себе всякий живой источник
жизни - одно и то же. Примирение с действительностью во всех
отношениях и во всех сферах жизни есть великая задача нашего
времени...», и высказывал надежду, что «новое поколение сроднится
наконец с нашею прекрасною русскою действительностью»^. Однако, по
мнению исследователя истории русского анархизма С.Ф. Ударцева,
было бы ошибочным толковать «период примирения с
действительностью» как примирение с деспотизмом, реакционной политикой
самодержавия. В подтверждение своей позиции Ударцев приводит
цитату из второй статьи Бакунина «О философии» (1839-1840),
в которой последний указывал, что споры о «разумности и
действительности» - результат неправильной трактовки понятия действи-
1 Белинский В.Г.Д.П. Иванову. 7.8.1837. С. 148-149.
2 Там же. С. 149.
3 Т.Н. Грановский и его переписка: в 2 т. Т. 2. М.: Т-во тип. А.И. Мамонтова, 1897.
С. 403.
4 Филатова Е.М. Белинский. М: Мысль, 1976. С. 39. Подробнее о
«примиренчестве» Белинского см. в указанной работе: С. 37-53.
5 Бакунин М.А. Письмо брату Николаю (15 апреля 1838 г.) // Бакунин М.А. Собр.
соч. и писем: в 3 т. 1828-1876. Т. II: Гегелианский период. 1837-1840. М.: Изд-во
Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934. С. 177-178.

Глава 4. Монархия или республика?
141
тельности. Философское понятие действительности, по Бакунину,
уже обыденного ее понятия как всего существующего. Разумно не
все, что существует, а лишь действительное (истинное) в
существующем1. Так же, указывает Ударцев, трактовал вопрос и Н.В.
Станкевич. В письме Грановскому от 1 февраля 1840 г. он заметил, что, по
Гегелю, «действительность, в смысле непосредственности,
внешнего бытия, есть случайность; что действительность, в ее истине, есть
разум, дух»2.
Осознав свою логическую ошибку, «примиренцы» отказались от
идеи оправдания существовавшего в России политического строя,
резко осудив свои собственные заблуждения. В частности,
Белинский даже выразил желание «истребить» свое вступление к
«Бородинской годовщине», в котором идея самодержавия провозглашалась
«священной»3.
Как указывает исследователь истории русской общественной
мысли Е.М. Филатова, в отказе Белинского от «примирительных»
настроений главную роль сыграла сама действительность4. И в период
«примирения» Белинский не идеализировал русскую
действительность, но он пришел к мысли, что не считаться с ней нельзя.
«Действительность, - писал критик, - есть чудовище, вооруженное
железными когтями и огромною пастью с железными челюстями. Рано
или поздно, но пожрет она всякого, кто живет с ней в разладе и идет
ей наперекор»^. И еще в сентябре 1838 г.: «Действительность мстит
за себя насмешливо, ядовито, и мы беспрестанно встречаем
жертвы ее мести»6. Но уже в феврале 1840 г. Белинский готов на борьбу
с той самой действительностью, с которой недавно «примирялся».
«Не прятаться, а идти навстречу этой гнусной действительности
буду я», - писал он7.
В «Письме к Гоголю» от 15 июля 1847 г. Белинский дал
уничтожающую характеристику самодержавию. Критик отмечал, что Россия
«представляет собою ужасное зрелище страны... где... нет не только
1 Ударцев С.Ф. Политическая и правовая теория анархизма в России: история
и современность. М., Высшая школа права; Форум, 1994. С. 104.
2 Там же.
3 Белинский В.Г. В.П. Боткину. 3.2.1840 // Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: в 13
т. Т. И. С. 438.
4 Филатова Е.М. Указ. соч. С. 54.
5 Белинский В.Г. М.А. Бакунину. 10.9.1838 // Белинский В.Г. Поли. собр. соч.:
в 13 т. Т. И. С. 288.
6 Там же. С. 285.
7 Там же. С. 483.

142 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже
и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных
служебных воров и грабителей»1. Чувство человеческого
достоинства в России уже много веков «потеряно в грязи и навозе», права
и законы сообразуются не «с здравым смыслом и справедливостью»,
а «с учением церкви» и не исполняются2.
С мнением Белинского перекликалась позиция Герцена,
называвшего Россию «классической страной деспотизма»3. В 1854 г. он
уподоблял самодержавие четко слаженной машине, с помощью которой
«человек из Зимнего дворца изъявляет свою волю (здесь и далее в
цитатах, если не оговорено иного, курсив оригинала. - В. В.)»4. Причем,
отмечал Герцен, при смене лица на престоле машина не перестает все
также четко работать: «Можно завтра прогнать Николая, посадить
вместо него Орлова или кого угодно - ничто не сдвинется с места.
Дела будут производиться с тою же точностью, машина по-прежнему
будет работать - переписывать, извещать, отвечать; машинисты по-
прежнему будут красть и показывать рвение»0.
Герцен был убежден в том, что прогресс политических форм
состоит в трансформации монархии в республику. «Монархия в
Европе - дело совершенно прошедшее... у ней нет будущего»6, - писал он,
настаивая, что общественное развитие невозможно без
республиканской формы.
В своих работах Герцен часто использовал
сравнение/противопоставление монархии и республики, чтобы подчеркнуть контраст
между ними. «Ничего в мире нет противуположнее, антипатичнее по
внутреннему понятию, как эти две государственные формы, взятые
во всей чистоте своих принципов», - утверждал он7.
В качестве одного из главных отличий монархии и республики
мыслитель называл принципиально различные взаимоотношения
власти и народа. «В монархии народом управляют, - отмечал Гер-
1 Белинский В.Г. Письмо к Н.В. Гоголю // Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: в 13 т.
Т. 10: Статьи и рецензии. 1846-1848. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 213.
2 Там же.
3 Герцен А.И. Русский коммунизм // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 20. Кн. 1. М.:
Изд-во АН СССР, 1960. С. 128.
4 Герцен А.И. Старый мир и Россия // Там же. Т. 12. М.: Изд-во АН СССР, 1957.
С. 191.
5 Там же.
6 Он же. После грозы // Там же. Т. 6. С. 344.
7 Он же. Опять в Париже. Письмо третье. 28 августа 1848 г. Письма из Франции
и Италии. 1847-1852 // Там же. Т. 5. С. 363.

Глава 4. Монархия или республика?
143
цен, - в республике народ управляет своими делами»1. Прибегая
к метафорам, он писал: «Тип монархии - отец, пекущийся о детях,
хозяин, занимающий своих работников, опекун, защищающий своих
питомцев»2. Власть почитает подданных «за недорослей и дураков»3.
-«Тип республики - артель работников, имеющая своих
распорядителей, но не имеющая хозяина»4.
Отношение к народу как к конгломерату недееспособных лиц,
указывал Герцен, ведет к чрезвычайному расширению полномочий
власти: «При монархии правительство заботится обо всем: об
освещении, дренаже, ценах на продовольствие, о поощрении
добродетели, о покровительстве искусствам», что, в свою очередь, делает
управление трудным и сложным5. Осуществить свои задачи власть может
только при условии жесткой централизации6.
Напротив, восприятие народа как совокупности свободных,
самостоятельных людей, характерное для республики, ведет к
сокращению функций власти. «Три четверти труда, обременяющего ныне
правительства, - писал Герцен, - будут делаться сами собой, без
всякого участия и ведения центрального управления»7. «Свободные
люди двигаются сами, им не нужно ни перил, ни шпор»8. Отсюда, по
мнению мыслителя, отпадает необходимость централизации власти.
Сущностно различны в монархии и республике, по убеждению
Герцена, были основания власти. «Монархия должна быть основана
на священном авторитете, на божественном освящении», - отмечал
он, уподобляя монархию теократии9. «Небесный владыка
предполагает существование владыки земного и поддерживает его»10.
Частицу этого авторитета несет в себе каждая ступень власти.
«Я на лбу каждого квартального вижу след елея, которым помазан
его монарх», - указывал мыслитель1 ^ Правительство в монархии
«никогда не должно, не может совпасть с народом. Правительство - про-
1 Там же.
2 Герцен А.И. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. Письмо одиннадцатое //
Там же. С. 180.
3 Там же. С. 181.
4 Герцен А.И. Опять в Париже. Письмо третье. 28 августа 1848 // Там же. С. 363.
5 Он же. Дуализм - это монархия // Там же. Т. 12. С. 228.
6 Он же. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. Письмо одиннадцатое. С. 182.
7 Там же. С. 181.
8 Герцен А.И. Дуализм - это монархия. С. 228.
9 Там же. С. 226-227.
10 Там же. С. 226.
11 Герцен А.И. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. Письмо одиннадцатое.
С. 180.

144 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
видение, священный чин, творящий дух; народ - страдательная
масса, послушное стадо доброго пастыря»1.
«Уничтожение авторитета», по Герцену, - это «начало
республики». Правительство здесь не может стоять выше народа, ибо «народ
выбирает не господ, а поверенных», правительство есть «контора
и канцелярия народных дел»2.
И, наконец, важнейшим показателем различия монархии и
республики Герцен считал отношение к личности. «Если монархия
опирается на недоверие и презрение к человеку, - указывал он, -
то единственным догматом и упованием республики является вера
в человеческую природу...»3 По убеждению писателя, в человеке от
природы заложен как «инстинкт стадной жизни», так и качества,
необходимые для сосуществования с себе подобными4. И если
человеку предоставить свободу, - он проявит свои самые лучшие стороны.
«Отсутствие высшего порядка, тяготящего авторитетом сильного,
властью, - начало человеческой нравственности, ответственности за
дела», - настаивал Герценэ.
Сравнение двух форм правления позволило мыслителю
заключить, что республика есть «естественная организация общественной
жизни, ее зрелое состояние^.
Вместе с тем Герцен предостерегал от упрощенного понимания
республики. «Само по себе слово "республика" чрезвычайно
неопределенно и тягуче, - писал он, - говоря "республика", мы еще ничего
не сказали, кроме отрицания наследственной власти и признания
какого-нибудь участия народа в общественных делах»7.
Герцен различал два типа республики: политический и
социальный. Первый он характеризовал как республику конституционную,
представительную, переходный этап от монархии к социальной
республике8. «При хороших условиях», указывал мыслитель,
политическая республика может быть «свободнее конституционной
монархии - но она не может быть совершенно свободна до тех пор, пока...
принимает неизменными основы существующего исторического,
1 Герцен А.И. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. Письмо одиннадцатое.
С. 181.
2 Он же. Опять в Париже. Письмо третье. 28 августа 1848 г. С. 364.
3 Он же. Дуализм - это монархия. С. 228.
4 Там же. С. 229.
5 Герцен А.И. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. Письмо одиннадцатое.
С. 181.
6 Он же. Дуализм - это монархия. С. 227.
7 Он же. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. С. 184.
8 Там же. С. 178-179.

Глава 4. Монархия tau республика?
145
общественного устройства», ибо «всегда может сделаться монархией
или, еще хуже, попасть под деспотическую власть плута или
солдата, под самовластие предательского, но самодержавного Собрания,
под гнет проданного министерства и его агентов»1. «Отсутствие
царя еще не есть свобода, - заключал мыслитель. - Монархическая
власть не менее притеснительна в руках Собрания - только менее
откровенна»2.
Политическая республика, по Герцену, становится
социальной при условии уничтожения монархических, религиозных
начал «в суде, в правительстве, во всем общественном устройстве и,
всего более, в семье, в частной жизни, около очага, в поведении,
в нравственности»3. Только тогда получает полную реализацию
принцип свободы.
В качестве типичного примера политической республики Герцен
приводил государственное устройство Соединенных Штатов
Америки, указывая, что в этой стране осуществилось «все, что могла дать
конституционная республика в разумнейшем развитии своем»4.
Однако и здесь она оказалась «бессильна осуществить то общественное
состояние, к которому стремится современный человек»5. -«Опыт
политических республик, - подытоживал мыслитель, - ясно
показал, что они были республиками лишь по названию... Они только
представляли суверенитет народа; они, следовательно, не были его
воплощением»6.
Вот почему Герцен считал политическую республику лишь
преходящей, временной формой. «Представительная республика -
нечто вроде атеистической церкви, - писал он, - может служить лишь
переходом от состояния монархического рабства к состоянию
общественной свободы7».
Герцен был безусловным сторонником республики. «От одного
имени ее сильнее бьется наше сердце, мы влюблены в нее,
республика - наш религиозный догмат», - восклицал он8. Вместе с тем
мыслитель подчеркивал свою приверженность именно социальной
республике. «Мы республиканцы, и республиканцы последовательные,
1 Там же. С. 179.
2 Герцен А.И. После грозы. С. 344.
3 Он же. Письма из Франции и Италии. 1847-1852. С. 179.
4 Там же. С. 184.
5 Там же.
6 Герцен А.И. Дуализм - это монархия. С. 227.
7 Там же. С. 227.
8 Герцен А.И. После грозы. С. 344.

146 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
т. е. социалисты», - писал он; «республика, не ведущая к
социализму», казалась Герцену «абсурдной»1.
Однако, несмотря на предпочтение республиканского образа
правления, Герцен указывал, что осуществление республики в
Европе - дело достаточно отдаленного будущего, ибо здесь нет даже
«республиканских тенденций - жизнеспособных, представляющих
собой силу, основание для надежды»2. По мнению мыслителя,
«Республика, Социализм - это... великие, святые, возвышенные грезы
идущего впереди меньшинства, покинутого единомышленниками
и завещающего свой идеал тем, кто явится после него»3. Тем более он
не мыслил в скором будущем республику в России.
Сторонником республиканской формы правления был Н.Г.
Чернышевский, называвший республику «настоящим, единственным
достойным человека взрослого правлением» и одновременно
«последней формой государства»4. Политическим идеалом его, как
и Герцена, являлась «социальная республика». Я, «красный
республиканец и социалист», - признавался Чернышевский в июле 1849 г.5
Установление социальной республики предполагалось в результате
крестьянской революции, которая не только свергнет самодержавие,
но радикально демократизирует государственный и общественный
строй, создав условия для повышения благосостояния трудящихся.
По Чернышевскому, республику можно признать наилучшей
формой правления только когда она «служит средством для
удовлетворения общественных потребностей»6. С этих позиций
мыслитель подходил к оценке конституционализма. «Все конституционные
приятности, - писал он, - имеют очень мало цены для человека, не
имеющего ни физических средств, ни умственного развития для этих
десертов политического рода»7. Ссылаясь на экономическую
зависимость трудящихся, Чернышевский утверждал, что права и
свободы, провозглашенные в странах Запада, вообще являются обманом:
1 Герцен А.И. Ответ на призыв к русским польского республиканского центра //
Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 20. Кн. 1. С. 88.
2 Там же. С. 89.
3 Там же. С. 92.
4 Чернышевский Н.Г. Дневник второй половины 1848 г. и первой половины
1849 // Чернышевский Н.Г. Поли. собр. соч.: в 15 т. Т. 1: Дневники. Автобиография.
Воспоминания. М: Художественная литература, 1939. С. 121.
5 Он же. Дневник 1849 года. № 2. С апреля 13 // Там же. Т. 1. С. 297.
6 Он же. Кавеньяк // Там же. Т. 5: Статьи 1858-1859 гг. М.: Художественная
литература, 1950. С. 7.
' Цит. по: История политических и правовых учений. Учеб. для вузов / под ред.
О.Э. Лейста. М.: Зерцало, 2006. С. 455.

Глава 4. Монархия или республика?
147
«Право, понимаемое экономистами в абстрактном смысле, было не
более как призраком, способным только держать народ в мучении
вечно обманываемой надежды»1.
Следует отметить, что в оценке самодержавия Чернышевский
претерпел столь же разительную метаморфозу, как и Белинский.
Причем кардинальное изменение взглядов Чернышевского
произошло менее чем за полтора года. В сентябре 1848 г. в своем дневнике
он называл неограниченную монархию «единственной и возможно
лучшей формой правления» при условии выполнения ею функции
надклассовой силы, оказывающей покровительство всем слоям
населения, но в большей степени низшему классу с целью повышения его
материального и духовного уровня. Выполнив задачу сглаживания
имущественного и духовного неравенства в обществе, развития в нем
«демократического духа», монархия, по убеждению Чернышевского,
должна уступить место другой форме правления - республике.
Абсолютная монархия, отмечал мыслитель, «должна понимать, что она
временная, что она средство, а не цель и благородно и велико будет
ее достоинство и значение в истории, если она поймет это и будет
стремиться к развитию человечества, хотя это должно привести ее
уничтожение; поняв, [что] она для человечества, а не человечество
для нее»2.
Однако, по мнению Чернышевского, произойдет это не скоро:
«Долго еще... жить... безусловной монархии, потому что не в один
век пересоздать общественные отношения и общественные понятия
и привычки и ввести равенство на земле»3.
Через год с небольшим Чернышевский признал утопичность
своего взгляда на абсолютизм как защитника интересов низших
классов в их противостоянии с аристократией. «Я решительно убежден
в противном, - писал он, - монарх, и тем более абсолютный монарх, -
только завершение аристократической иерархии, душою и телом
принадлежащее к ней»4. Мысль о тождественности интересов
царской власти и помещиков мыслитель настойчиво проводил в
прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» (1861)5.
1 Цит. по: Там же.
2 Чернышевский Н.Г. Дневник второй половины 1848 г. и первой половины 1849.
С 122.
3 Там же.
4 Он же. Дневник 22-го года моей жизни (1849-1850) // Чернышевский Н.Г.
Поли. собр. соч.: в 15 т. Т. 1. С. 356.
5 Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. Документальная
публикация / под ред. Е.Л. Рудницкой. М.: Археографический центр, 1997. С. 89.

148 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Коль скоро абсолютизм есть сила, враждебная народу, отмечал
Чернышевский, то чем скорее погибнет эта форма правления, тем
лучше. «Пусть народ не приготовленный вступит в свои права, во
время борьбы он скорее приготовится», чем в абсолютистском
государстве, всячески препятствующем развитию низших слоев1.
Таким образом, Чернышевский пришел к выводу о
необходимости скорейшего свержения в России самодержавия и
провозглашения республики, пусть даже в условиях недостаточной политической
зрелости народа, поскольку абсолютизм всегда будет сдерживать
процесс политического развития масс.
Республиканцем и «совершенным и отчаянным демократом» в
период увлечения революционно-демократическими идеями называл
себя Бакунин2. На одном из последних допросов в австрийской
крепости Ольмюц перед вынесением второго смертного приговора, ему
был задан вопрос: «...Куда вообще (после 1847 г. - В. В.) направлены
были... ваши политические устремления?» «По существу я -
демократ», - ответил Бакунин следователю3. Он считал себя
революционером с «тех пор, как себя помнит»4.
Самодержавную власть Бакунин называл деспотической. «Это -
отовсюду изгнанный бес деспотизма, - писал он, имея в виду
российское государство, - который бежал в Россию и окопался в этой
стране как в своем последнем оплоте, дабы отсюда по мере возможности
снова распространиться по всей Европе еще мрачнее и ужаснее, чем
прежде»0. По Бакунину, российскую действительность
характеризуют «грубое рабство» и «гнетущая тирания»6. «В России нет прав, нет
признания человеческого достоинства, нет прибежища для
свободной мысли..., - писал он, - кнут является символом самодержавной
власти, а деньги единственным средством добиться правосудия или
скорее удовлетворения, ибо о правосудии и не приходится говорить,
оно давно поглощено болотом русского суда»7. Упомянутый здесь
1 Чернышевский Н.Г. Дневник 22-го года моей жизни (1849-1850). Т. 1. С. 356
2 Бакунин М.А. Заявление перед допросом в Ольмюце 15 апреля 1851 //
Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. 1828-1876. Т. IV: В тюрьмах и ссылке. 1849-1861. М.:
Изд-во Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1935. С. 110.
3 Материалы для биографии М. Бакунина: По архивным делам Б.б. 3-го отделения
и Морского министерства. Т. 2. М.; Л.: Гос. изд-во, 1933. С. 415.
4 Письма М.А. Бакунина к А.И. Герцену и П.П. Огареву. С биографическим
введением и объяснительными примечаниями М.П. Драгоманова. СПб.: Издание В. Вру-
блевского, 1906. С. 308.
5 Защитительная записка М. Бакунина от декабря 1849 - апреля 1850 //
Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. 1828-1876. T. IV.C. 47.
6 Материалы для биографии М. Бакунина. Т. 2. С. 225.
7 Защитительная записка М. Бакунина от декабря 1849 - апреля 1850. С. 34.

Глава 4. Монархия или республика?
149
образ «кнута» в анархический период станет для Бакунина не только
неотъемлемым символом власти в России, но и власти любого
государства. Одно из основных своих произведений он назовет «Кнуто-
германская империя и социальная революция» (1871).
Для революционера-демократа Бакунина характерно весьма
критическое отношение к реформам сверху, проводимым
самодержавием. Он считал их изначально несостоятельными, предназначенными
подновить фасад самодержавия, тогда как надо заново перестроить
все подгнившее и собирающееся обвалиться здание. Реформы, по
убеждению Бакунина, противоречивы уже в своей сущности, ибо
невозможно с помощью самой системы провести мероприятия,
противоположные ее задачам и назначению. «...Чтобы делать добро, - писал
он, - императорская система должна была бы начать с разрушения
самой себя. Но никогда зловредная власть не уничтожала самое себя.
Необходимо, чтобы мы пришли ей на помощь»1. Любые реформы
в России Бакунин считал «только лишним шагом к революции»2.
Бакунин-анархист считал эксплуататорскую, деспотическую
сущность государства постоянной, неизменяемой при трансформации
формы государства, а потому провозглашал безразличное отношение
к формам правления. Монархия, республика и вообще формы
государства были для него лишь формами деспотизма. Между монархией
и самой демократической республикой, не без иронии замечал
Бакунин, есть только одно существенное различие: в первой народ
грабится чиновниками «для вящей пользы привилегированных, имущих
классов, а также и своих собственных карманов, во имя монарха»;
в республике - «для тех же карманов и классов, только уже во имя
народной воли... Но народу отнюдь не будет легче, если палка, которою
его будут бить, будет называться палкою народной»3. Однако,
несмотря на такие высказывания, как справедливо отмечает Ударцев,
нельзя говорить об отождествлении Бакуниным монархии и республики,
что иногда допускается исследователями4. Республика, по Бакунину,
больше соответствует интересам буржуазии, чем монархия, и имеет
некоторые преимущества для народа, по сравнению с монархией5.
1 Цит. по: Ударцев С.Ф. Указ. соч. С. 108.
2 Защитительная записка М. Бакунина от декабря 1849 - апреля 1850. С. 40.
3 Бакунин М.А. Государственность и анархия // Бакунин М.А. Избр. труды. М.:
РОССПЭН.2010.С.485.
4 Ударцев С.Ф. Указ соч. С. 119. В качестве примера исследования, в котором
утверждается, что Бакунин отождествлял монархию и республику Ударцев указывает:
Моисеев П.И. Критика философии М. Бакунина и современность. Иркутск: Вост.-
Сибирское книжное изд-во, 1981. С. 109.
5 Там же. С. 119.

150 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Другой видный теоретик анархизма П.А. Кропоткин, как и
Бакунин, при общем отрицательном отношении к государству признавал
относительную ценность некоторых государственных форм, в
частности, демократических федеративных республик.
Монархию он характеризовал как государственный строй,
несовместимый с широким самоуправлением, а также как приводящий
«по самой своей сущности... к завоеваниям и войне»1. Под
республикой Кропоткин понимал «народоправство»2. В отличие от монархии,
республика не сосредоточивает всю власть в центре, а предполагает
областную и общинную самостоятельность: «...Первым необходимым
условием республики является широкая независимость, областная
и общинная, во всех вопросах внутреннего уклада жизни:
вероисповеданий, образования, народного хозяйства и особенно отношений
Труда к Производству и Потреблению»3. Двойственность и
противоречивость идеологии анархизма, как указывает Ударцев, сказалась
в 1917 г., когда перед Россией в практической плоскости встал вопрос
о выборе формы правления4.
Проблема формы правления выступала важной составляющей
общественной мысли раннего русского либерализма, идеологами
которого были Б.Н. Чичерин и К.Д. Кавелин.
Первый считал жизненно необходимым теоретический анализ
форм правления. Для того «чтобы выйти из умственного хаоса, в
который в настоящее время погружено наше общество, нужно, прежде
всего, выяснение понятий», - писал Чичерин в своей
фундаментальной работе «О народном представительстве»5.
По убеждению Чичерина, наилучшей формы правления быть не
может. «Совершенно противно здравой политической теории
возведение какого бы то ни было образа правления на степень чего-то
в роде религиозного догмата, составляющего предмет веры и
признаваемого за абсолютную истину»; он утверждал, что «народам
представляется только выбор между относительными преимуществами»6.
1 Цит. по: Ударцев С.Ф. Указ. соч. С. 179.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же.
5 Докторская диссертация Чичерина была опубликована в 1866 г. и переиздана
в 1899 г. Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М: Тип. т-ва И.Д. Сытина,
1899. С. XVIII.
6 Чичерин Б.Н. Курс государственной науки: в 3 ч. Ч. 3: Политика. М.: Типо-лит.
т-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1898. С. 106; Он же. О народном представительстве. С. 125.

Глава 4. Монархия или республика?
151
По Чичерину, «образ правления, установленный в государстве,
зависит от свойств и требований народной жизни», отражая при этом
не только национальные особенности, но и уровень развития народа1.
«Один и тот же образ правления не может быть пригоден народу,
находящемуся в младенческом состоянии, у которого еще нет ни
умственной жизни, ни образованных потребностей, и тому, который
достиг уже более или менее высокой степени развития, у которого есть
и наука, и литература»2.
По убеждению Чичерина, историческая динамика форм
правления состоит в переходе от абсолютной монархии к
представительному порядку: конституционной монархии или республике, ибо «один
из самых существенных элементов как общественного
благосостояния, так и политического могущества» составляет свобода, которая
«естественно, неудержимо ведет к участию народа в решении
государственных вопросов»3. «Воображать же, что сколько-нибудь
широкое развитие свободы возможно без представительного правления,
не что иное, как праздная мечта», - настаивал либерал4. Абсолютизм
«не в состоянии даровать народу те блага, которые проистекают из
свободы»5.
Указывая на «темные стороны» абсолютизма, мыслитель писал:
«Власть сосредоточивается здесь в одном лице, а потому
подвержена случайностям личной воли; передаваясь по наследству, она
может пасть в руки неспособного или недостойного лица; наконец,
воля, не знающая преград, легко переступает границы и обращается
в произвол»6.
Конституционная монархия, по убеждению Чичерина, лишена
этих недостатков: воля монарха в ней «сдерживается правами
народного представительства; взаимные отношения властей определяются
законом», в итоге «произвол устраняется, свобода получает
надлежащее обеспечение», реализуются права и интересы граждан7.
Цель представительной монархии виделась либералу «в
сочетании порядка и свободы», причем в данном тандеме «идею высшего
1 Он же. О народном представительстве. С. XVII.
2 Он же. Курс государственной науки: в 3 ч. Ч. 2: Социология. М.: Типо-лит.
т-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1896. С. 365.
3 Он же. Конституционный вопрос в России // Опыт русского либерализма.
Антология. М.: Канон, 1997. С. 53.
4 Он же. Конституционный вопрос в России. С. 54.
5 Он же. О народном представительстве. С. 125.
6 Там же.
7 Там же. С. 127,48.

152 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
порядка» представляло монархическое начало1. По мнению
Чичерина, это позволяло утверждать, что «представительная
монархия, по своей идее, наиболее приближается к совершенному образу
правления»2. Она обеспечивает гармонизацию государственной
жизни народа, соединяя «во имя общей цели» «все существенные
элементы государства: монархический, аристократический и
демократический», а также личные и общественные интересы3.
Вместе с тем, уточнял Чичерин, на деле достижение подлинной
гармонии трудно осуществимо, ибо представительная монархия
страдает существенным недостатком: разделением властей, которое
ведет к борьбе между ними4. Для Чичерина разделение властей было
таким же злом, как и сосредоточение их в одном органе, и, по его
мнению, «выйти из этой дилеммы» было невозможно3.
Данное обстоятельство заставляло либерала утверждать, что
представительная монархия - «самый искусственный из образов
правления, требующий особенного умения, тонкости и благоразумия
со стороны всех его участников», в противном случае «она принесет
только вред, уничтожив единство власти и внося повсюду раздор»6.
Мыслитель особо подчеркивал, что данная форма правления
возможна лишь «при довольно высоком развитии народа»7.
К республике Чичерин относился критически, ибо в ней вся
тяжесть управления падает непосредственно на народ, большинство
которого, как правило, не обладает необходимыми для участия в
государственных делах качествами8. Но главный порок республики как
формы правления либерал усматривал в безраздельном господстве
большинства, не имеющем преграды для своих вожделений. «Даже
в самодержавном правлении, - писал он, - лицо, облеченное
верховною властью, встречает задержки в нравственном состоянии народа,
в общественном мнении, в ненадежности орудий, наконец, в
опасении переворотов. Большинство не знает подобных препятствий; оно
ни возле себя, ни над собою не видит силы, себе равной», поэтому
«деспотизм большинства самый ужасный из всех»9.
1 Чичерин Б.Н. О народном представительстве. С. 125.
2 Там же. С. 127.
3 Там же.
4 Там же. С. 128, подробнее: С. 128-134.
5 Там же. С. 128.
6 Там же. С. 134.
7 Там же.
8 Там же. С. 100-101.
9 Там же. С. 103.

Глава 4. Монархия или республика?
153
Серьезные трудности осуществления республики и ее
недостатки, по мнению Чичерина, привели к слабой распространенности этой
формы правления. Она осуществилась «только в Америке, где
порвалась историческая нить, где, вследствие физических и нравственных
причин, жизнь представляет менее разнообразия и не столь резкие
противоположности. Но и там падение монархического начала
далеко не везде служит признаком высшего развития...»1.
Анализ форм правления на теоретическом уровне послужил
фундаментом размышлений Чичерина об исторической роли и
перспективах самодержавия в России. При этом либерал учитывал и
специфику политического развития страны, и исторические реалии.
По мнению Чичерина, в истории России самодержавной власти
принадлежала ведущая роль. Подчеркивая это, либерал писал: «На
всем европейском материке самодержавие в течение веков играло
первенствующую роль; но нигде оно не имело такого значения, как
у нас. Оно сплотило громадное государство, возвело его на высокую
степень могущества и славы, устроило его внутри, насадило в нем
образование. Под сенью самодержавной власти русский народ окреп,
просветлился и вступил в европейскую семью, как равноправный
член, которого слово имеет полновесное значение в судьбах мира»2.
Условия для формирования в России самодержавия сложились еще
в удельную эпоху, но оформление этой формы монархии началось со
второй половины XV в.3
Связывая будущее России с монархическим принципом
организации власти, Чичерин и Кавелин вплоть до конца XIX в. отстаивали
необходимость сохранения самодержавия. В «Письме к издателю»,
написанном в январе 1856 г. и адресованном Герцену4, либералы в
качестве важнейшей политической задачи выдвигали восстановление
живой и непосредственной связи между царем и народом, утраченной
вследствие роста значимости в управлении бюрократического
аппарата5. «Под сенью сорокалетнего террора, - констатировали авторы
"Письма", - успела возникнуть... утвердиться и опутать всю Россию
в свои сети алчная, развратная и невежественная бюрократия,
которая, втиснувшись между царем и народом, под благовидным
предлогом преданности государю и охранения его престола искусственно
1 Там же. С. 125.
2 Он же. Конституционный вопрос в России. С. 54-55.
3 Он же. О народном представительстве. С. 526.
4 Эйдельман Н.Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М.: Мысль, 1966.
С 48-49.
5 Кавелин К.Д., Чичерин. Б.Н. Письмо к издателю // Опыт русского либерализма.
Антология. С. 24.

154 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
поддерживает разрыв между ним и позорно угнетенной страной»1.
Либералы называли власть бюрократии «тиранией особого рода»,
ведущей страну к гибели2.
На истинное, т. е. очищенное от всевластия бюрократии,
самодержавие, либералы возлагали надежды в плане модернизации страны.
По убеждению Чичерина, подтверждением того, что «самодержавие
может вести народ громадными шагами на пути гражданственности
и просвещения» являлась «русская история последних полутораста
лет»3. Преобразовательный потенциал монархии, с точки зрения
Чичерина, обусловливался самой ее сущностью -
сосредоточением власти в руках единоличного главы. «Монархи... как доказывает
история, являются самыми смелыми преобразователями, - писал
либерал. - Сосредоточивая власть в своих руках, не боясь препятствий,
устраняя всякое противодействие, самодержавный государь может
произвести перемены, немыслимые при другом образе правления»4.
«Только личная воля человека в состоянии так быстро двигать
народ на пути развития, и притом без насильственных переворотов, без
междоусобий, без разрушения всего существующего, не разрывая
связи с прошедшим», - утверждал Чичерин5.
По его убеждению, благодаря тому, что «монарх поставлен выше
частных интересов; выгоды его сливаются с пользою государства»,
а значит, при «нормальном положении дел» прямой интерес
монарха составляет «внутреннее благоустройство, развитие общего
благосостояния»6. «Одно только монархическое правительство в
состоянии отрешиться от односторонних целей и собирать вокруг себя
способных людей различных направлений, соединяя их в дружной
деятельности для общего блага», - настаивал Чичерин7.
Более того, либерал утверждал, что актуальность самодержавной
формы правления во второй половине XIX в. даже более
значительна, чем ранее, ибо «усложнившаяся социальная структура,
вовлечение новых слоев в общественную жизнь требует единого центра»8.
Для Чичерина и Кавелина была очевидна неготовность русского
народа к участию в управлении государством. «Не скрою, - призна-
1 Кавелин К.Д., Чичерин. Б.Н. Письмо к издателю. С. 23.
2 Там же.
3 Чичерин Б.Н. О народном представительстве. С. XVII, 121.
4 Там же. С. 121.
5 Там же. С. 121-122.
6 Там же. С. 120-121.
7 Там же. С. 122.
8 Там же. С. 125.

Глава 4. Монархия или республика?
155
вался первый, - что я люблю свободные учреждения, но я не считаю
их приложимыми всегда и везде, и предпочитаю честное
самодержавие несостоятельному представительству»1. Политическая свобода,
по глубокому убеждению Чичерина, «полезна для народов только
в их зрелом возрасте», когда «народная жизнь выработала все
данные, необходимые для ее существования. Иначе она вносит в
общество только разлад»2. Исходя из идеи приоритета интересов
государства над интересами личности3, либерал настаивал, что, «обсуждая
пользу представительных учреждений, необходимо рассмотреть,
какое значение они имеют для общих государственных интересов...»4.
Согласно позиции Кавелина, изложенной им в статье 1875 г. «Чем
нам быть?», конституция в России «немыслима»^ По убеждению
либерала, для этого нет прежде всего социальных условий, а
именно отсутствует сплоченный высший класс, способный противостоять
власти. «Конституция только тогда имеет какой-нибудь смысл,
когда носителями и хранителями ее являются сильно организованные,
пользующиеся авторитетом, богатые классы, - писал либерал. - Где
их нет, там конституция является ничтожным клочком бумаги,
ложью, предлогом к самому бессовестному, бесчестному обману»6. По
Кавелину, насущной проблемой для России являлось создание не
политического, а административного органа (сената), который бы
оказывал помощь монарху в управлении7. Таким образом, политическая
программа Кавелина сводилась к попытке сформулировать
требования административных преобразований без нарушения принципа
самодержавия.
Однако на рубеже 1870-1880-х гг. позиции Кавелина и Чичерина
в отношении самодержавия разошлись.
Первый остался сторонником самодержавия. «Что у нас желают...
конституции - есть клевета и напраслина на Россию», - утверждал
он в 1881 г. в статье «Бюрократия и общество»8. В 1880 г. в работе
1 Там же. С. XIX.
2 Там же. С. 52, XIX.
3 См: «...Охранение свободы, обеспечение права и проистекающее отсюда
возбуждение народных сил не составляют единственной, ни даже верховной цели
государства. Личная свобода и частные выгоды подчиняются в нем высшим началам; на
первом месте стоит благо целого союза». Там же. С. 52.
4 Там же.
5 Кавелин К.Д. Чем нам быть? // Опыт русского либерализма. С. 109.
6 Там же. С. 108.
7 Подробнее см.: Кавелин К.Д. Чем нам быть? С. 111-121.
8 Кавелин К.Д. Бюрократия и общество // Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. 2. СПб.: Тип.
М.М. Стасюлевича, 1898. Стб. 1070.

156 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
«Разговор с социалистом-революционером» Кавелин формулирует
идею о том, что русский народ стремится «к осуществлению своего
исторического идеала не в грубой конституционной борьбе
большинства с меньшинством, но в общинном единогласии под эгидой
Самодержавной власти»1.
Либерал утверждал, что Россия может развиваться во главе
с самодержавным, т. е. свободным царем, который не зависит «ни
от бояр, ни от плутократов»2. Историческая миссия России, по его
мнению, заключается в создании «небывалого своеобразного
политического строя» - «Самодержавной республики»3. Кавелин
солидаризируется с Ю.Ф. Самариным, утверждавшим, что идеалом
является «Самодержавная власть, вдохновляемая и направляемая
народным мнением»4. «Тут выражено органическое единство
власти и народа, - писал Кавелин, - а так как народ, без сомненья, по
самому существу своему самодержавен, то и единая с ним власть...
должна быть самодержавной»5. Либерал рисовал свой идеал «самой
естественной» для России политической формы: «Я начинаю с
крестьянской общины, вполне автономной во всех делах, до ее одной
касающихся; затем союзы общин уездные и губернские или областные
со своими выборными представительствами: а целое завершится
Общим Земским Собором под председательством Самодержавного,
наследственного Царя»6.
По убеждению Кавелина, «Россия, благодаря истории и
обстоятельствам, есть единственная страна в мире, где возможен твердый
законный порядок и широкие гражданские свободы при полноте
самодержавной власти»7.
В отличие от Кавелина, Чичерин в конце 1870-х гг. понял
ошибочность лозунга сохранения самодержавия. В статье
«Конституционный вопрос в России»8 он утверждал, что «без представительного
порядка верховная власть никогда не выйдет из своего уединенного
положения, из той обманчивой атмосферы, которою она окружена»,
никогда не сможет войти в «живое» общение с народом, найти «лю-
1 Кавелин К.Д. Разговор с социалистом-революционером. Berlin, 1880. С. 27.
2 Там же. С. 28.
3 Там же.
4 Там же. С. 34.
5 Там же.
6 Там же. С. 36.
7 Кавелин К.Д. Бюрократия и общество. Стб. 1070.
8 Написана в 1878 г., но опубликована отдельной брошюрой в 1906 г., уже после
смерти автора.

Глава 4. Монархия или республика?
157
дей, способных быть исполнителями тех великих задач, которые ей
предстоят»1. В оправдание своего отрицательного отношения к
созданию представительного органа власти сразу вслед за отменой
крепостного права либерал ссылался на нецелесообразность и, более
того, опасность сочетания «глубоких гражданских преобразований»
с введением политической свободы. «Переворот, совершившийся
в России, был так громаден, все отношения общественные и частные
до такой степени выбились из прежней колеи», - указывал он, что
«избирать такую пору для введения конституционного порядка было
бы то же, что пустить корабль по воле ветра и волн»2.
К началу XX в., по мнению либерала, самодержавная форма
правления в России уже исчерпала себя, сыграв предназначенную ей
историей роль «воспитателя» народа. Теперь настала пора
предоставить обществу блага свободы, без которых невозможно дальнейшее
развитие. «Общество, привыкшее ходить на помочах, никогда не
разовьет в себе той внутренней энергии, той самодеятельности, без
которых нет высшего развития», - писал он3. Помимо того,
необходимость перехода к представительной форме правления
обусловливалась и внешнеполитическими причинами. «Государство, в котором
задерживается общественная самодеятельность, не в состоянии
тягаться со свободными странами», - указывал Чичерин4.
Из двух форм представительного правления - республики и
конституционной монархии - выбор, по убеждению Чичерина,
возможен был только в пользу последней. «Монархическая власть играла
такую роль в истории России, - писал либерал, - что еще в течение
столетий она останется высшим символом ее единства, знаменем для
народа. Долго и долго еще она сохранит первенствующее значение
в государственных учреждениях. Единственное, о чем позволительно
у нас мечтать, это приобщение к ней народного представительства,
облеченного действительными, а не мнимыми правами»5.
Таким образом, в общественно-политической мысли второй
половины 1820-х г. - конца XIX в. в ракурсе постановки проблемы
наиболее адекватной для России формы государственного правления
отчетливо прослеживается западническое направление, объединявшее
сторонников различных идеологий. В данном случае общим для них
было признание того, что для России, как и для стран Запада, несмо-
1 Чичерин Б.Н. Конституционный вопрос в России. С. 70.
2 Там же. С. 57.
3 Там же. С. 55.
4 Там же.
5 Там же. С. 56.

158 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тря на все особенности ее исторического развития, необходимым
условием движения по пути общественного прогресса является отказ
от абсолютистской модели государства.
В самодержавии западники видели систему государственного
произвола, осуществляемого безотносительно к личности, стоящей
на вершине власти. Такая система признавалась неэффективной,
исчерпавшей себя и уже в силу своих сущностных характеристик
неспособной обеспечить модернизацию страны.
Вместе с тем, критикуя абсолютизм, часть западников
выступала за сохранение монархического принципа организации власти как
наиболее соответствующего историческим традициям и реалиям
развития России XIX в. и предлагала введение конституционной
монархии.
Другие же считали возможным переход России к
республиканской форме правления, отмечая при этом сложность осуществления
на деле принципа народовластия.
4.2. Славянофилы о самодержавии как наилучшей форме
правления для России
Наряду с западническим подходом, в отечественной
общественно-политической мысли XIX в. по вопросу о форме правления для
России достаточно четко сформулировали свои позиции сторонники
славянофильского подхода, интерес которых к данной проблематике
инициировался восприятием самодержавия как важнейшей
характеристики исторической самобытности страны.
Методологической посылкой размышлений славянофилов о
формах государственного правления выступало положение об
обусловленности последних историческими, природными, культурными
факторами, а потому вопрос о наилучшей форме правления они
считали некорректным. «Какая форма правления есть лучшая? -
вопрошал, в частности, Ю.Ф. Самарин. - Этот вопрос очень похож на
следующий: по какой мерке всего лучше кроить платье? Задайте этот
вопрос портному. Он вам ответит, что такой мерки нет и быть не
может, а нужно кроить по росту и складу того, на кого шьется платье»1.
Аналогично мнение А.И. Кошелева. «Не тот образ правления
должен быть признан за лучший, который носит то или другое название,
1 Самарин Ю.Ф. На чем основана и чем определяется верховная власть в
России // Самарин Ю.Ф. Православие и народность. М.: Ин-т русской цивилизации, 2008.
С. 267.

Глава 4. Монархия или республика?
159
а тот, который всего сроднее народу и всего более дает ему
возможности к проявлению его мнений, желаний и воли», - писал он1.
Исходя из этого, Кошелев отмечал, что «ввести, учредить,
создать какое-либо прочное, сильное, духу и потребностям народа
соответствующее управление - трудно, почти невозможно. Оно должно
исходить из прошлой и настоящей жизни народа, корениться в ней,
ею питаться и удовлетворять ее нуждам - оно должно... само собою
народиться»2. Самарин в качестве иллюстрации этого положения
приводил в пример английскую конституцию, которая «как нельзя
лучше облекает весь организм Англии именно потому, что она не
с чужого плеча на нее наброшена, а ею самою построена по ее
собственному вкусу, по ее потребностям и средствам»3.
Отсюда критическое отношение славянофилов к заимствованию
государственных начал у других народов. Ссылаясь на опыт
конституционных учреждений в Европе, Кошелев указывал, что
конституционализм в Англии, благодаря естественному развитию, «доставил
людям блага свободы, обеспеченности, самобытности и устойчивости»,
тогда как будучи пересажен на материк, он «далеко не доставил того,
чего от него ожидали»4.
Анализируя монархическую форму правления, славянофилы
отмечали наличие «коренной разницы» в ее восприятии в России и на
Западе, обусловленной «причинами историческими», а именно
вариативностью происхождения монархической власти в разных
странах0. Если в европейских государствах монархия явилась
результатом завоевания и монарх представлялся народу «врагом, которого
нужно остерегаться» и власть которого нужно ограничить6, то в
России монархия оформилась «добровольным призванием власти», «с
согласия народного», а потому «народ... есть первый страж власти»7.
За весь период русской истории, указывал К.С. Аксаков, народ «не
изменил монархии. Если и были смуты, то они состояли в вопросе
о личной законности государя: о Борисе, Лжедмитрии и Шуйском.
1 Кошелев А.И. О самодержавии // Кошелев А.И. Самодержавие и Земская дума.
М.: Ин-т русской цивилизации, 2011. С. 44.
2 Там же.
3 Самарин Ю.Ф. На чем основана и чем определяется верховная власть в России.
С. 267.
4 Кошелев А.И. Указ. соч. С. 44.
5 Киреев A.A. Сближение славян // Киреев A.A. Учение славянофилов. М., 2012.
С 129-130.
6 Там же. С. 129.
7 Аксаков К.С. Об основных началах русской истории // Аксаков К.С.
Государство и народ. М, 2009. С. 304-305.

160 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Но никогда не раздавался голос в народе: не надо нам монархии, не
надо нам самодержавия, не надо царя»1.
Русский народ славянофилы относили к «типу народов», для
которых самодержавная форма правления есть «присущая их духу
потребность, а не результат умозаключений, доказывающих ее
практическое или, точнее, техническое превосходство пред другими
формами правления»2. «Главная ценность Самодержавия, - писал
Д.А. Хомяков, - заключается не в собственных достоинствах, а в том,
что оно - симптом известного духовного строя народа»3.
Однако славянофилы не признавали теорию обожествления
самодержавия, расходясь с официальным богословием. Для них
монархия не имела религиозной санкции. Так, И.С. Аксаков в статье, не
предназначенной для печати, писал: «Самодержавие не есть
религиозная истина или непреложный догмат веры. Это есть истина
практическая, не имеющая никакого абсолютного значения, подлежащая
всем условиям места и времени, имеющая все свойства истин
относительных. Отнявши у самодержавия навязанный ему религиозный
ореол и сведя его к самому простому выражению, мы получим
только одну из форм управления»4. Ю. Самарин не без иронии отмечал,
что утверждение о том, «что в силу Божественного закона верховная
государственная власть принадлежит какой бы то ни было династии
по праву, ей прирожденному, что целый народ отдан Богом в
крепостную собственность одному лицу или роду» есть «богохульство»5. По
его убеждению, «закон Божественный благословляет власть
государственную вообще и вменяет каждому лицу в обязанность покоряться
ей», но «спаситель и апостолы... не создавали государственных форм
и не писали конституций. Выработать себе государственную форму,
монархическую, ограниченную или неограниченную,
аристократическую или республиканскую - это дело самого народа»6. Таким
образом, возникновение самодержавия в России трактовалось
славянофилами как акт народного суверенитета, а сам монарх превращался
в воплощение последнего.
Как отмечает видный исследователь истории общественной
мысли в России XIX в. Н.И. Цимбаев, отрицание славянофилами теории
1 Аксаков К.С. Об основных началах русской истории. С. 308.
2 Хомяков Д.А. Православие. Самодержавие. Народность. М.: Ин-т русской
цивилизации, 2011. С. 186.
3 Там же. С. 187.
4 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). М.: Изд-во Московского ун-та, 1986. С. 228.
5 Самарин Ю.Ф. По поводу толков о конституции. С. 314.
6 Там же.

Глава 4. Монархия или республика?
161
божественного права, которая в середине XIX в. выглядела
устаревшей, не требовало особой научной или общественной смелости, но
вполне очевидно свидетельствовало об отличии их политических
взглядов от теории «официальной народности»1.
Возможно, одной из причин отказа славянофилами
самодержавной власти в религиозной санкции было понимание того, что власть
есть детище земной жизни, которое несет на себе печать
несовершенства и греха, и потому не может быть святой.
В то же время тяжесть бремени власти превращала для
славянофилов русского царя в нравственную, святую личность.
«Политиканство», как «необходимое или неизбежное» зло, отмечал Д. Хомяков,
народ возлагает «на избранное и жертвующее собою для общего блага
лицо - Государя, за что и воздает ему и честь, и любовь, соразмерную
с величием его царственного подвига», понимая, что вся тягота оного
не умаляется внешними атрибутами блеска и роскоши2. «Власть,
понятая как бремя, а не как "привилегия"», - утверждал Д. Хомяков, -
краеугольная плита Самодержавия христианского»3.
Особенность позиции славянофилов по вопросу обожествления
власти верно подметил Н.В. Устрялов. «Славянофильство не может
быть причислено к разряду известных науке государственного права
"теологических теорий власти", - писал он. - Оно не обожествляет
власти, равно как и не устанавливает прямой связи между нею и
божеством. Оно превращает ее в особый нравственный подвиг и только
таким образом, условно и косвенно, дает ей религиозную санкцию»4.
Следует отметить, что часть славянофилов разделяла
сформулированную К. Аксаковым теорию «негосударственности» русского
народа3, согласно которой «русский народ есть народ не
государственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для
себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша
народного властолюбия»6. «Зная, что у него есть ходатай и опекун в лице его
1 Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 189.
2 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 189.
3 Там же. С. 200.
4 Цит. по: Васильев A.A. Государственно-правовой идеал славянофилов. М.: Ин-т
русской цивилизации, 2010. С. 97.
5 Н.И. Цимбаев назвал теорию «негосударственности» русского народа «наименее
ясной» и «противоречивой». См.: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории
русской общественно-политической мысли XIX века). С. 196.
6 Цит. по: Смирнов В.Д. Из книги «Аксаковы. Их жизнь и литературная
деятельность» // Иван Аксаков в воспоминаниях современников М.: Ин-т русской
цивилизации, 2014. С. 228.

162 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Царя, - вторил К. Аксакову A.A. Киреев, - народ наш и не стремится
к власти... не любит "государствовать". Государствование
представляется для него не целью, а средством; он смотрит на политику, на
политическую деятельность, как на государственную тяготу, нисколько
не привлекательную...»1 Индифферентное отношение народа к
политике славянофилы выводили из убеждения в приоритетности для
русского народа религиозных ценностей, в восприятии им истинного
смысла человеческой жизни как духовного подвижничества, а всех
земных благ, в том числе и власти, как преходящих и тленных. Таким
образом, российское самодержавие выступало у славянофилов
формой народного менталитета, отражало его мечту о духовной свободе
в поисках царствия Божьего.
Для славянофилов самодержавие было совместимо со свободой,
ибо его действие простиралось только на государство. Все, что
находилось вне этой области (в нравственном смысле), лежало, по их
убеждению, вне круга действий самодержавия. Как подметил Устря-
лов, славянофилы думали, что при самодержавии народ воистину
свободен, «он всецело предоставлен самому себе. Он не
вмешивается в область правительственной власти, но зато и правительственная
власть должна уважать его внутреннюю жизнь»2.
Отсюда категорическое неприятие славянофилами
отождествления самодержавия с неограниченной, деспотической властью3.
Кошелев, трактуя деспотизм как «злоупотребление верховной
власти, в видах личных или частных, или ради исполнения разных
затей и причуд», отмечал, что такая ситуация может сложиться «и при
самодержавии, и при конституционном правлении, и в республике»4.
«Ошибочно думать, - писал он, - что какой-либо образ правления
может неминуемо обеспечить гражданам свободу, безопасность,
гласность, равенство перед законом и другие блага, вожделенные и
необходимые для человека»5. «Самое важное - не в форме, а в сущности
правления», утверждал Кошелев, которая должна «исходить из
самого народа, его жизни, его характера, его убеждений, его местных
и временных обстоятельств и развиваться согласно совокупным их
требованиям»6.
1 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения // Киреев A.A.
Учение славянофилов. С. 64.
2 Цит. по: Васильев A.A. Указ. соч. С. 102.
3 Кошелев А.И. О самодержавии // Кошелев А.И. Самодержавие и Земская дума.
С. 61.
4 Там же. С. 42.
5 Там же. С. 43.
6 Там же.

Глава 4. Монархия или республика?
163
Сущность самодержавия, по Кошелеву, состоит в том, что это
«власть единого Государя - полная, но заключенная в пределах
закона», ибо власть не может «не уважать собственного своего творения»1.
«Самодержец и его агенты», настаивал славянофил, должны быть
«строжайшими» и «точнейшими» исполнителями законов еще и для
воспитания чувства законности в народе, ибо в нем «благоговение
перед законом» утверждается, только если исходит «из высших сфер»2.
Киреев разъяснял, что тезис «верховная власть стоит выше
закона» следует трактовать в том плане, что закон есть выражение ее воли
и власть вправе его изменить либо отменить, но пока закон
существует, подчинение закону также обязательно для самой власти, как и для
всякого подданного3.
Для славянофилов характерна идея связанности самодержца
«символом православной веры, произносимым им при венчании на
царство»4. Монарх ответствен «перед своей совестью, перед Богом»
за вверенный ему народ, утверждал Киреев, своими интересами он
обязан почитать чаяния народа, знать не только материальные, но
и нравственные потребности последнего, «быть вернейшим,
сильнейшим их представителем»0. «Самодержавие есть олицетворенная воля
народа..., - писал Д. Хомяков. - Задача Самодержца в том, чтобы
угадывать потребности народные, а не перекраивать его по своим, хотя
бы и "гениальным" планам»6.
Убежденность монарха в необходимости служения народу как
своем истинном предназначении Киреев считал лучшей гарантией от
«слепоты» правителя либо его «злой воли». «В настоящую минуту
у нас, de jure, точно такое же неограниченное самодержавие, как и при
Иоанне Грозном», - отмечал мыслитель, однако никакой пессимист
не решится утверждать, что «все ужасное и дурное», происходившее
тогда, возможно и теперь7. По убеждению Киреева, государь
«находится в такой нравственной атмосфере и такой культурной среде, где
он не может желать ничего такого, что могло быть еще при Бироне или
даже при Аракчееве; не может и потому, что теперь и сами не только
Малюты Скуратовы или Бироны, но и Аракчеевы невозможны; что
1 Кошелев А.И. Русское самодержавие. Как можно подать голос против
конституции и за самодержавие! // Кошелев А.И. Самодержавие и Земская дума. С. 37.
2 Он же. О самодержавии. С. 65.
3 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения. С. 66.
4 Он же. Сближение славян. С. 127.
5 Там же.
6 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 155.
7 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения. С. 51.

164 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
теперь их не сыщешь, ежели бы кто-нибудь и захотел их разыскать»1.
Д. Хомяков «в личной нравственной ответственности власти» видел
«главное достоинство» самодержавия2.
По убеждению славянофилов, взаимоотношения самодержца
и народа строятся на взаимной любви, уважении, доверии. Народ,
воспринимая власть как «органическую часть самого себя», не
допускает мысли о возможности ее отделиться от народа, встать над ним.
В свою очередь, монархическая власть «никогда не может
подозревать» в народе «каких-либо опасных поползновений на...
политические права, ясно... понимая, что ее собственное бытие основано на
нежелании народа властвовать»3. Между царем и народом существуют
патриархальные отношения, народ смотрит «на своего государя как
на отца», а монарх, в свою очередь, видит в народе своих детей,
нуждающихся в родительской заботе4. С точки зрения славянофилов,
монарх одинаково заботится обо всех своих подданных, а потому
самодержавие - явление надсословное, отвечающее интересам всех слоев
русского народа.
Славянофилы были убеждены в том, что любовь к царю - есть
имманентно присущая русскому народу черта. Однако,
подчеркивали они, эта любовь имеет глубоко религиозный подтекст: народ
любит царя как царя православного, как опору православной церкви,
а не как мирского правителя5. «Идея Самодержавия...очень высокая
идея, - писал Д. Хомяков. - Русскому народу никогда не
приходило в голову смотреть на Царя с "исключительно" утилитарной
точки зрения»6. Нравственная связь, существовавшая между монархом
и народом, представлялась славянофилам гораздо более прочной,
чем любые юридические нормы.
В ракурсе рассмотрения взглядов славянофилов на
самодержавие, особый интерес представляет теория самодержавной власти,
сформулированная Самариным. Он протестовал против идеи о
солидарности самодержавного правителя с действиями последнего
царского чиновника, требовал отличать слугу государя от государя
и действия слуги от державной воли, ибо слияние образа
самодержца «с преходящею и изменчивою толпою временных правителей...
1 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения. С. 52.
2 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 187.
3 Там же. С. 189-190.
4 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения. С. 32.
5 Киреевский И.В. Записка об отношении русского народа к царской власти //
Киреевский И.В. Духовные основы русской жизни. М., 2007. С. 35.
6 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 169.

Глава 4. Монархия или республика?
165
затемняет в понятиях общества светлое олицетворение верховной
власти»1.
Самарин противопоставлял верховную власть и правительство.
Последнее, по его мнению, умаляет авторитет самодержавия,
выступая от его имени по самым незначительным вопросам. По мнению
Самарина, чем больше свобода критики правительства, тем меньше
возможность критики самодержавия, ибо в противном случае
верховная власть «утратила бы немедленно благотворное обаяние своей
нравственной силы»2.
Будучи убежденными монархистами, славянофилы резко
критиковали форму правления в современной им России, называя ее
абсолютизмом. По их мнению, абсолютизм сущностным образом
отличается от самодержавия. Он базируется на мысли о
самоценности власти, ее непогрешимости и величии. Политика становится
доминирующей областью жизни, а государство стремится к
главенству в делах земли. Связь между царем и народом разрывается,
между ними встает бюрократия, которая «работает по своей
программе, все разрастаясь и разрастаясь, и опутывая, как плющ, как Царя,
так и народ»3. Такую искаженную форму русское самодержавие, по
мнению славянофилов, приобрело при Петре I и его преемниках.
« Вся суть реформы Петра сводится к одному - к замене русского
Самодержавия - абсолютизмом», - писал Д. Хомяков4.
Пророческую мысль высказывал К. Аксаков, утверждавший, что
со времени Петра I абсолютизм вел страну к революции. «Чем далее
будет продолжаться петровская правительственная система... -
писал он, - система, столь противоположная русскому народу,
вторгающаяся в общественную свободу жизни, стесняющая свободу духа,
мысли, мнения и делающая из подданного раба... тем более будут
колебаться основы русской земли, тем грознее будут революционные
попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет
быть Россией»^.
Славянофилы оставили немало резких суждений о «ложной»
(А. Хомяков), «угнетательной» (К. Аксаков) системе, созданной
Николаем I. Неизменно критически отзывались они о личности импера-
1 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 227.
2 Цит. по: Там же.
3 Хомяков Д.А. Указ соч. С. 166.
4 Там же. С. 159.
5 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 197.

166 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тора. В частности, И. Аксаков сказал: «Я считаю Николая
Павловича просто душегубцем: никто не сделал России такого зла, как он»1.
После воцарения Александра II отношение славянофилов к
правительству изменилось. Они проявляли сдержанность, подчеркивали
свои верноподданнические чувства, исходя из убежденности в том,
что почин в осуществлении реформ есть прерогатива самодержавной
власти, только она может обеспечить эффективное проведение
крестьянской реформы2.
Как отмечает Цимбаев, особый характер имели политические
воззрения П. Киреевского. Он был убежденным противником поли-
цейско-бюрократического строя, и единственный из славянофилов
принципиально высказывался в неоконченной работе «Равенство
всех вер» против самодержавного правления: «Говорят, что не
может быть народ без единого, самовластного правителя; как стадо не
может быть без пастуха, но пастух над стадом - человек; но он по
самому естеству выше стада, а потому и законный его правитель...
Не ясно ли, что это уподобление ложно? и кто же, кроме бога, во
столько выше человека по самому естеству своему, во сколько
человек выше стада животных? - Чтобы человеку стать на это место,
нужно - либо ему возвыситься до бога, либо народу унизиться на
степень животных»3. Однако, по мнению Цимбаева, недостаток
данных не позволяет оценить характер самодержавного протеста
Киреевского. Несомненно, что под религиозной оболочкой скрыта
глубокая неприязнь к самодержавию, к деспотизму.
Положительные политические взгляды Киреевского, однако, не ясны.
Высказанное М.О. Гершензоном мнение, что политическим идеалом
Киреевского была теократическая республика, Цимбаеву не представляется
достаточно убедительным4.
Самодержавие славянофилы считали наилучшей формой
правления для России0 ввиду его неразрывной связи с православием,
готовности брать на себя ответственность за жизнь народа, отвечать его
чаяниям, а также глубокой укорененности в народном сознании6. Са-
1 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 187.
2 Там же. С. 207.
3 Там же. С. 192.
4 Там же. С. 192-193.
5 Необходимо уточнить, что самодержавие славянофилы считали политическим
идеалом исключительно для русского народа. Они никогда не называли самодержавие
универсальной формой государства, идеально подходящей для всех народов.
6 Киреев A.A. Сущность славянофильского учения // Киреев A.A. Учение
славянофилов. С. 95.

Глава 4. Монархия или республика?
167
модержавие - «ценность несомненная и громадная», «симптом
здоровья... народа по государственной части», - утверждал Д. Хомяков1.
Славянофилы полагали необходимым восстановить истинный
облик самодержавия, утраченный в период абсолютизма2. Кстати,
сам абсолютизм они расценивали как явление «временное и
преходящее», в Европе уже отживающее свой век и не имеющее исторической
перспективы3.
«Мы не только не желаем в каком бы то ни было направлении
умаления самодержавной власти, не желаем никакого ограничения ее
прав конституционными учреждениями, - утверждал Киреев, -
напротив, мы желали бы ее усиления, и именно в отношении ее
способности узнавать действительные нужды и желания народа»4. Для
России не наступило еще время думать об изменении формы правления,
настаивал Самарин, «историческое призвание самодержавия еще не
исполнилось»5.
Возрождение истинного самодержавия, по убеждению
славянофилов, продемонстрировало бы обществу, что «самодержавие вовсе
не связано неизбежно и по самому существу своему с теми...
порядками, которыми... тяготится русское общество», а «вполне
совместимо с той долей личной и общественной свободы, которая... стала
безусловно необходима... обществу»6. Результатом этого должно было
стать снижение уровня оппозиционности общества по отношению
к власти, нормализация отношений между ними.
В пореформенный период славянофилы, в частности И. Аксаков,
много говорили о нравственном способе ограничения самодержавия,
таком, «который ограждается не внешней формальностью, не
буквой только, а сознанием всего общества»7. По сути дела, как
отмечает Цимбаев, И. Аксаков хотел гораздо большего, чем конституция,
которую всегда можно переменить, он хотел вечного и неизменного
ограничения монархии в России, ограничения, основанного на поли-
1 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 198.
2 Киреев A.A. Россия в начале XX столетия. Копия письма, при котором я
представил [записку] «Россия в начале XX столетия» Государю // Киреев A.A. Учение
славянофилов. С. 377.
3 Он же. Краткое изложение славянофильского учения. С. 35.
4 Там же. С. 31.
5 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 226.
6 Ф.Д. Самарин - A.A. Кирееву 4-8 июля 1904 г. // Киреев A.A. Учение
славянофилов. С. 423-424.
7 Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 229.

168 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тической зрелости русского общества. Однако в развитии сознания
народа, способного ограничить самодержавие, И. Аксаков видел ряд
препятствий, прежде всего слабость общества и царистские иллюзии
народа1.
Надежда на возможность ухода от подражания общеевропейским
стандартам XIX в. выразилась в стремлении выработать
государственное устройство в «славянском» духе. В 1860-1870-е гг. Коше-
лев отстаивал идею созыва Земской думы из представителей земств,
которая, наряду с Государственным советом, должна была иметь
«только голос совещательный», осуществлять предварительное
рассмотрение законопроектов, дабы они отражали народные чаяния2.
«Мы нисколько не имеем в виду ограничение самодержавия, - писал
он, - а желаем, напротив того, предоставить ему возможность
действовать с большей свободой, с большей сознательностью,
самостоятельностью и устойчивостью», опираясь на общественное мнение,
которое будет выражать Земская дума3. Киреев, обращаясь в 1903 г.
к Николаю II с запиской, ссылался на опыт Екатерины II и предлагал
ввести «совещания администрации со "сведущими людьми"»4.
К юридическому ограничению самодержавия, конституции
славянофилы относились отрицательно. Самарин в отказе от
конституционных актов и хартий видел «отличительный признак
русского народа или настоящей эпохи исторического его существования
в сравнении с другими народами и эпохами»0. Показательно, что
в 1905 г. он выступил противником идеи созыва Земского собора
даже с совещательными полномочиями. Земские соборы, отмечал
Самарин, ввиду кратковременности своего существования, были
скорее «бытовым явлением», а не «учреждением» с четко
определенными чертами, поэтому возрождение земских соборов в начале XX в.
представлялось Самарину «нежелательным и опасным», ибо было
чревато попыткой придания им роли парламента6.
Славянофилы критиковали дворянский конституционализм.
Они доказывали, что дворянская конституция подорвет веру народа
1 Подробнее см.: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 229-230.
2 Кошелев А.И. Об общей Земской думе // Кошелев А.И. Самодержавие и
Земская дума. С. 72.
3 Там же. С. 71.
4 Киреев A.A. Россия в начале XX столетия. С. 387.
5 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 190.
6 Ф.Д. Самарин - A.A. Кирееву. Июнь, 1905 г. // Киреев A.A. Учение
славянофилов. С. 404-407.

Глава 4. Монархия или республика?
169
в царя, приведет к новому разобщению сословий и обострению
социальных противоречий в стране.
В октябре 1861 г. Самарин написал И. Аксакову письмо, в
исторической литературе известное как статья «По поводу толков
о конституции»1. Против введения конституции в России Самарин
выдвинул два довода. Во-первых, утверждал он, народ «верит добрым
намерениям самодержавного царя и не верит решительно никому из
тех сословий и кружков, в пользу которых могла бы быть ограничена
самодержавная власть», а, во-вторых, безграмотный народ «не
способен... принять участия в движении государственных учреждений»2.
Таким образом, заключал Самарин, «народной конституции» в
России «пока еще быть не может, а конституция не народная, то есть
господство меньшинства, действующего без доверенности от имени
большинства, есть ложь и обман»3.
Как отмечает Цимбаев, можно только гадать, что понимал
Самарин под народной конституцией, но очевидно, что его никак нельзя
считать «рьяным поборником самодержавной власти и противником
конституционного устройства» (Н.Г. Сладкевич). Всегда
подчеркивавший историческую неизбежность смены форм государственного
устройства Самарин, настаивает Цимбаев, не считал
самодержавную власть вечной4. В доказательство ученый приводит слова самого
Самарина из его работы 1867 г.: «Политические формы изменяются
и должны изменяться... в жизни каждого народа наступает пора,
когда участие его в собственной политической судьбе (всегда
предполагаемое или подразумеваемое) делается явным и гласным, облекается
в определенную форму, требует себе признания как права...
дальнейший ход развития ведет к постоянному расширению этого участия...
Безрассудно было бы это отрицать и одинаково безрассудно было бы,
забегая вперед, требовать немедленного осуществления на практике
необходимого в будущем и очевидно невозможного в настоящем»5.
Доводами, аналогичными положениям Самарина,
аргументировал свое неприятие конституции Киреев. «Русский народ верит
в самодержавие», утверждал он в статье 1883 г., в качестве доказа-
1 Письмо было опубликовано И. Аксаковым в газете «Русь» 30 мая 1881 г.
Подробнее о датировке см.: Цимбаев Н.И.И.С. Аксаков в общественной жизни
пореформенной России. М., 1978. С. 174.
2 Самарин Ю.Ф. По поводу толков о конституции. С. 317-318.
3 Там же. С. 318.
4 Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской
общественно-политической мысли XIX века). С. 211.
5 Цит. по: Там же. С. 211.

170 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тельства позитивных реформаторских начинаний власти приводя
отмену крепостного права, осуществленную «на таких началах, о
которых не могло и мечтать никакое конституционное правительство»1.
В 1896 г. Киреев отмечал, что «при дряблости общества, при низком
нравственном его уровне никакая конституция, никакой договор не
помогут, не уберегут его от посягательств на его свободу и права»,
уповая на развитие гражданского сознания как на важнейшую
гарантию планомерного взаимодействия самодержавной власти и
народа2. «Никаких бумажных конституций нам не нужно! в нас, в нас
самих должна быть конституция] и этой конституции у нас никто
не отнимет, и только она и надежна», - восклицал Киреев3. По его
убеждению, в плане формирования гражданственности Россия «идет
вперед»: спины гнутся уже гораздо менее, нежели два-три поколения
тому назад, - «а у многих и совсем не гнутся\»4.
Кошелев в статье 1872 г. утверждал: «В России
конституционализм безусловно невозможен», ибо он «непременно предполагает
в государстве три силы: демократическую, аристократическую и
монархическую», которые будут уравновешивать друг друга. В России
же первых двух сил фактически нет5.
Тем более невероятным славянофилы считали сценарий
установления в России республики. Следует отметить, что не все среди них
относились критически к республике как форме правления. В
частности, Кошелев называл ее «совершеннейшей, идеальной формой
правления» в плане реализации «самоуправления в полном
смысле этого слова»6. Вполне допуская, что «человечество... к ней идет,
в душе к ней... стремится», он считал, что путь этот «долгий,
заставленный разными, едва преодолимыми препятствиями и требующий
на его совершение столетия»7.
Для России славянофилы считали республику в принципе
чуждой формой правления, отказываясь усматривать республиканские
начала в период формирования российской государственности.
«Многие думают о Новгороде как о наиболее менявшем князей, что
он был республика: совершенно ложно! Новгород не мог оставаться
без князя», - настаивал, например, К. Аксаков, предлагая обратиться
1 Киреев A.A. Сущность славянофильского учения. С. 96-97.
2 Киреев A.A. Краткое изложение славянофильского учения. С. 52.
3 Там же.
4 Там же. С. 53.
5 Кошелев А. И. О самодержавии. С. 51, 53.
6 Там же. С. 43.
7 Там же.

Глава 4. Монархия или республика?
171
к «Новгородской летописи», составитель которой «с ужасом»
говорит о пребывании новгородцев в течение трех недель без князя1.
И. Киреевский в 1855 г. с возмущением отвергал подозрения
в симпатиях к республиканской форме правления, считал почти
оскорблением, что власть допустила, что он «почитает такой бред
возможным»2.
Республиканская форма, по убеждению славянофилов, прямо
противоречит природе русского национального характера, ибо
предполагает участие народа в политических делах в ущерб исконному
стремлению его к жизни духовной. «Республиканские формы
развиваются преимущественно у тех народов, у которых духовный
интерес наиболее слаб», - отмечал Д. Хомяков3. Аполитичность русского
христианского сознания, по мнению И. Аксакова, проявляется в том,
что «русский народ не только не ищет для себя политического
"верховенства", но и отвращается от него всеми помыслами»4.
Славянофилы опасались, что в результате формальных
процедур формирования власти, принятых при республиканском строе,
бразды правления могут попасть в руки нравственно слабой или
разложившейся личности. В республике избранные
чиновники, хотя и несут юридическую ответственность за свои решения
и действия, но над ними нет нравственного долга, настаивали
мыслители. В области политики начинают господствовать корысть,
властолюбие, обман и другие нравственные пороки. И. Аксаков
отмечал: «Никогда не предпочтет Русский народ самодержавию -
личной, нравственно-ответственной совести человека-Царя -
случайное, перескакивающее самодержавие вечно зыблющегося,
изменчивого, арифметического перевеса безличных голосов, даже
и нравственно-безответных!»5
Устрялов, хотя и спорил со славянофилами, но признавал их
уникальные прозрения. «Ими владела чуткая боязнь арифметического
народоправства... Славянофилы смутно чувствовали, что принцип
этот, чтобы быть живым, должен быть органичным, должен захва-
1 Аксаков К.С. Об основных началах русской истории // Аксаков К. С.
Государство и народ. С. 307.
2 Киреевский И.В. Записка об отношении русского народа к царской власти //
Киреевский И.В. Духовные основы русской жизни. М., 2007. С. 32.
3 Хомяков Д.А. Указ. соч. С. 155.
4 Аксаков И.С. Речь на коронационных торжествах 1883 года при короновании
Императора Александра Третьего // Аксаков И.С. Наше знамя - русская народность.
М.: Ин-т русской цивилизации, 2008. С. 262.
5 Там же.

172 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тывать душу человеческую, корениться в тайнах веры, в обаянии
авторитета, а не в выкладках корыстного расчета»1.
Таким образом, славянофилы считали самодержавие формой
правления, органично соответствующей русскому менталитету с
присущей последнему религиозностью, устремленностью к духовному
совершенствованию, а не к участию в политической деятельности.
В отличие от западников, славянофилы не расценивали
самодержавие как систему произвола, напротив, они настаивали на его
совместимости с принципами духовной свободы личности и
законности. По глубокому убеждению славянофилов, в России XIX в.
существовала искаженная форма русского самодержавия -
абсолютизм, сложившаяся при Петре I и получившая усиление своих
негативных черт при его преемниках.
Отсюда насущную задачу политических реформ славянофилы
видели в восстановлении самодержавия в его исконном варианте,
в формировании при царе некоего совещательного органа,
призванного донести до монарха общественное мнение.
4.3. Дискуссия о форме правления в общественной мысли
начала XX в.
В общественной мысли начала XX в. в условиях исчерпания
потенциала пореформенной модернизации и назревания в стране
общенационального кризиса вопрос о форме правления рассматривался
в ракурсе способности монархической формы правления органично
встроиться в модернизационный процесс, создать условия для
реформирования различных сфер общественной жизни.
Однозначно положительно на этот вопрос отвечали
консерваторы2. По их убеждению, именно монархический принцип организации
власти в наибольшей степени соответствовал национальной
исторической традиции и русской ментальности. Как указывал
исследователь и идеолог монархии Л.А. Тихомиров, Россия представляла
собой страну «с особо благоприятными условиями для выработки
1 Цит. по: Васильев A.A. Указ. соч. С. 126.
2 Ввиду множественности интерпретаций термина «консерватизм», следует
отметить, что в данном случае им обозначается тип социально-политического и
философского мировоззрения, носители которого выступают за сохранение традиционных
основ общественной жизни. Модели общественного переустройства России. XX век.
М.: РОССПЭН, 2004. С. 145.

Глава 4. Монархия или республика?
173
монархической Верховной власти»1. К таким условиям он относил
религию, социально-бытовой уклад славянских племен и
особенности внешнеполитической ситуации2. Монархия, по мнению
Тихомирова, являлась началом, сдерживающим присущую русскому
национальному характеру стихийность. «Русский по характеру своей души
может быть только монархистом или анархистом», настаивал
мыслитель, последним он становится, если утратит веру в монархию3.
Необходимым условием существования данной формы
правления консерваторы считали сакрализацию монархической власти.
«Признание Верховной власти одного человека над сотнями тысяч
и миллионами подобных ему человеческих существ, - утверждал
Тихомиров, - не может иметь места иначе, как при факте или
презумпции, что в данной личности - царе - действует некоторая высшая
сверхчеловеческая сила, которой нация желает подчиняться или не
может не подчиняться»4.
Имея источником власти Бога, монарх, по мнению консерваторов,
был ответственен в своей деятельности перед Богом. Отсюда
восприятие власти монарха как особого типа властных отношений.
Раскрывая его специфику, виднейший государственный деятель
консервативного направления К.П. Победоносцев писал: «Власть не для себя
существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен
человек... Дело власти есть дело непрерывного служения, а потому, в
сущности, - дело самопожертвования»5. Как «тяжкий подвиг, великое
служение, верх человеческого самоотвержения, крест» рассматривал
власть монарха Тихомиров6.
Исходя из этого, естественным и наиболее эффективным
ограничителем деспотизма монархической власти консерваторами
признавались религиозно-нравственные нормы, а не идея народного
представительства. «Всякое ограничение власти царя людьми
освобождало бы его от ответа перед совестью и перед Богом, - настаивал
Тихомиров. - Окружаемый ограничениями, он уже подчинялся бы
не правде, а тем или иным интересам, той или иной земной силе»7.
1 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М.: РОССПЭН, 2010. С. 235.
2 Там же.
3 Там же. С. 424.
4 Там же. С. 104.
5 Цит. по: Репников A.B. Консервативные модели российской государственности.
М: Политическая энциклопедия, 2014. С. 151.
6 Цит. по: Там же.
7 Цит. по: Там же.

174 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Однако политические реалии начала XX в. ясно показывали
ограниченность религиозной интерпретации монархического принципа,
исходя из чего консерваторами была предпринята попытка подвести
под него рациональное - политико-правовое - обоснование. В
консервативной мысли стало развиваться положение о том, что монархия
зиждется на основах законности, отстаивает «строгое исполнение
нелицеприятного и для всех равного закона»1. Самодержец,
нарушающий свои же законы, теряет право на власть. «Закон, как выражение
воли Верховной власти, - цитировал Тихомиров русского
публициста П.Н. Семенова, - есть как бы ее совесть»2.
Стремление дать монархии правовую интерпретацию
принималось не всеми консерваторами. В частности, Победоносцев стоял на
позиции невозможности четкого теоретического оформления
российской монархии, причисляя ее к явлениям, которые «поддаются
только непосредственному сознанию и ощущению, но не поддаются
строгому логическому анализу, не терпят искусственной конструкции»3.
Тихомиров отмечал в своем дневнике, что Победоносцев «всегда
боится», когда касаются идеалов монархии4.
Осознавая, что самодержавная форма правления обусловливает
большую зависимость судьбы страны, ее внутренней и внешней
политики от способностей носителя верховной власти и его
ближайшего окружения, консерваторы особое внимание уделяли личности
монарха. В частности, в работе «Монархическая государственность»
Тихомиров посвятил проблеме подготовки будущих монархов
отдельный раздел «Выработка носителей верховной власти».
Важнейшим условием воспитания «истинного» самодержца мыслитель
считал строгое соблюдение принципа престолонаследия5. Династич-
ность, по его убеждению, «устраняет всякий элемент искания,
желания и даже просто согласия на власть», нивелирует элемент личного
стремления к власти, «обязывает монарха быть не тем, что ему
нравится, а тем, чего от него требует идеал, соединяемый... с родовым
делом предков»6. В системе подготовки будущего монарха Тихомиров
на первое место выдвигал религиозное воспитание, уточняя при этом,
что для монарха «необходима та же самая вера, какая одушевляет
1 Черняев Н.И. О русском самодержавии // Черняев Н.И. Русское самодержавие.
М.: Ин-т русской цивилизации, 2011. С. 93.
2 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 476.
3 Цит. по: Репников A.B. Указ. соч. С. 149.
4 Цит. по: Там же.
5 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 459.
6 Там же. С. 463-464.

Глава 4. Монархия или республика?
175
народ, то же понимание, то же ощущение»1. Помимо того,
подготовка наследника престола включала знакомство с нуждами подданных,
физическое воспитание, а также формирование «царских принципов
действия и поведения» (самообладание, умеренность, следование
долгу, справедливость и т. д.)2.
Тихомиров считал, что для понимания народного духа монарху
важно общение с людьми созидательного и охранительного слоя,
которые могли бы говорить верховной власти «не то, что говорит
толпа», а то, что могла бы сказать этой власти масса народа, если бы
умела «сама в себе разобраться» и сформулировать свои мысли.
Победоносцев акцентировал внимание на том, что твердая власть
возможна только при существовании школы, воспитывающей новых
государственных деятелей на опыте старых3.
Таким образом, как справедливо отмечает исследователь истории
русского консерватизма A.B. Репников, российские консерваторы
воспроизводили в своих концепциях идею о правителе, который
должен прислушиваться к мнению мыслителей, формулирующих для
него народные чаяния4.
Вместе с тем консерваторы утверждали, что критики
самодержавия придают личности монарха преувеличенное значение, ибо
стоящий над монархом религиозно-нравственный закон является
достаточно действенной гарантией от злоупотреблений властью5. Для
консерваторов была важна не столько личность монарха, сколько
сама идея монархии.
Будучи приверженцами монархического принципа, консерваторы
отстаивали незыблемость его реализации в России в виде
самодержавия. Самодержавие - «есть та форма правления, которая наиболее
подходит к психическому и бытовому складу русского народа», -
писал русский публицист Н.И. Черняев6. Конкретизируя этот тезис,
Тихомиров указывал, что самодержавие органично сочетается с
важнейшей чертой характера русского народа - «исканием над собой
власти, готовностью к подчинению ей, смирению и покорности»7.
Поэтому «до чрезвычайного изменения самой души народной, -
утверждал Тихомиров, - ...было бы невероятным увидеть в России» «не
1 Там же. С. 471.
2 Там же. С. 472-473.
3 Репников A.B. Указ. соч. С. 166.
4 Там же.
5 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 450.
6 Черняев Н.И. Указ. соч. С. 36.
7 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 42.

176 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
только республику, но даже сколько-нибудь прочную конституцию,
ограничивающую царскую власть»1.
Идеальной моделью взаимоотношений власти и народа для
консерваторов был патернализм. Россия представлялась большой
«семьей» с абсолютным отеческим авторитетом и отеческой заботой со
стороны власти и повиновением и доверием со стороны общества.
Самодержавный режим должен был, согласно консервативной
трактовке, контролировать не только общественную, но, в определенной
степени, и частную жизнь подданных.
Ответственность монарха перед Богом признавалась
консерваторами самой твердой и потому вполне достаточной гарантией для
того, чтобы монарх приоритетом своей политики считал заботу о
народе. Черняев называл монарха «исторически сложившимся
народным представительством»2.
Идея замены абсолютистской модели монархии на
конституционно-монархическую или конституционно-парламентскую форму
рассматривалась консерваторами как покушение на основы
российской государственности, разрушение национальной самобытности.
«Самодержавие исторически доказало, что... эта форма правления
наиболее сродни Русскому народному духу и понятию о власти, -
утверждал, в частности, активный участник монархического движения
начала XX в. К.Н. Пасхалов. - и Русское Государство процветало
и крепло тогда, когда наши Цари наиболее проникались принципом
Самодержавия и твердо проводили его в управление Государством;
и наоборот, Государство слабело, расстраивалось и клонилось к
распадению и гибели при ослаблении Самодержавной идеи»3.
В ограничении власти самодержца консерваторы усматривали
начало необратимого процесса, итогом которого неизбежно должно
было стать превращение монарха в чисто декоративную фигуру,
которая царствует, но не правит. «Выдавливание» монарха из реальной
политической жизни было для консерваторов покушением не только
на власть конкретного человека, но и десакрализацией тех
мировоззренческих ценностей, которые стояли за этим человеком.
К тому же консерваторы не верили, что представительный образ
правления может позитивно обновить жизнь общества, считая, что
сторонниками этой идеи в лучшем случае движет наивный утопизм,
а в худшем - стремление к личной выгоде. Так, Победоносцев отме-
1 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 424.
2 Черняев Н.И. Указ. соч. С. 87.
3 Пасхалов К.Н. «Революционеры справа» // Пасхалов К.Н. Русский вопрос. М.:
Алгоритм, 2008. С. ИЗ.

Глава 4. Монархия или республика?
177
чал: «Горький исторический опыт показывает, что демократы, как
скоро получают власть в свои руки, превращаются в тех же
бюрократов, на коих прежде столь сильно негодовали, становятся тоже
властными распорядителями народной жизни, отрешенными от
жизни народной, от духа его и истории, произвольными властителями
жизни народной, не только не лучше, но иногда еще и хуже прежних
чиновников»1. Парламентаризм Победоносцев называл «великой
ложью нашего времени», поскольку под декларируемой свободой
и властью большинства скрывалась деспотичная власть
меньшинства, зачастую не связанного никакими моральными нормами,
ответственность распылялась и власть переходила от одной партии к
другой, все менее исполняя свои обязанности и все более теряя престиж2.
Пасхалов критиковал «народовластие, - во всех его видах, начиная
с Монархии, ограниченной "конституцией", в которой Монарх с
народом соправительствуют, и кончая республикой - этим фиктивным
народовластием, осуществляемым наиболее ловкими пройдохами»3.
Не сомневаясь в гибельном характере парламентской системы
применительно к России, консерваторы не были тотальными
отрицателями самой идеи парламентаризма как таковой. Н.Я. Данилевский
считал, что для западноевропейского культурно-исторического типа
конституционный строй закономерен и органичен, а вот попытки
перенести его на российскую почву равносильны попыткам заставить
рыбу дышать легкими. При этом он не делил формы политического
устройства на «высшие» и «низшие», считая, что нелепо утверждать,
будто бы французский республиканский строй лучше русского
самодержавия или английской конституции4.
Аналогичной точки зрения придерживался Тихомиров. Ни один
из типов государственного устройства, указывал он, «не может быть
назван ни первым, ни вторым, ни последним фазисом эволюции. Ни
один из них, с этой точки зрения, не может быть считаем ни высшим,
ни низшим, ни первичным, ни заключительным»0.
Настаивая на сохранении самодержавия в России, консерваторы
признавали необходимость исправления его «деформации», вина за
которую, вполне в духе славянофильства, возлагалась на бюрокра-
1 Цит. по: Модели общественного переустройства России. XX век. С. 178.
2 См. подробнее: Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени //
Победоносцев К.П. Московский сборник. М.: Синодальная типография, 1896. С. 31-52.
3 Пасхалов К.Н. Итоги реформы государственной власти 1905-1909 гг. // Пасха-
лов К.Н. Русский вопрос. С. 482-483.
4 Модели общественного переустройства России. XX век. С. 178.
5 Цит. по: Репников A.B. Указ. соч. С. 178.

178 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тию, характеристика которой как «средостения», отделяющего царя
от народа, повторялась многими консерваторами1. По мнению
Тихомирова, бюрократия с 1861 г. сумела «вырыть такую яму между
царем и народом, какой никогда не было за все предыдущие 1000 лет
существования России»2. В результате в стране утвердился
«бюрократически-полицейский» режим3, характерной чертой которого
стало управление бюрократии от имени царя, что наносило серьезный
удар по монархическому идеалу.
Разобщение царя и народа, по убеждению представителей
консервативного лагеря, «делало совершенно невозможным... развитие...
монархии в направлении, требуемом ее сущностью и ее историей»4.
А в том, что российское самодержавие, при условии освобождения от
искажающих его явлений, способно не только само органично
вписаться в общий модернизационный процесс, но и создать условия для
реформирования различных сфер общественной жизни, у
консерваторов сомнения не было. «Совершенно невозможно представить себе,
какой великий идеал мог бы составить серьезное противодействие
коренному русскому идеалу самодержавия, как только оно
восстановит свои необходимые средства общения с нацией», - писал
Тихомиров, подразумевая под такими средствами законосовещательные
учреждения3.
Поддерживая традиционные константы российской
государственности, монархия, по убеждению консерваторов, могла сохранить
равновесие в обществе, облегчить болезненность трансформации
отношений между ним и государством. «Русское самодержавие еще не
сказало своего последнего слова. Оно не есть нечто законченное: оно
живет, и развивается, и, несомненно, имеет долгую и блестящую
будущность», - утверждал Черняев6.
Отсюда категорическое неприятие частью консерваторов
произошедших в политическом строе империи в ходе революции 1905—
1907 гт. перемен и призыв созвать Земский собор, который
восстановил бы попранный самодержавный порядок7.
1 См., например, Пасхалов К.Н. Спасайте будущее! // Пасхалов К.Н. Русский
вопрос. С. 184, Он же. Слова и дела // Там же. С. 473.
2 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 409.
3 Пасхалов К.Н. Итоги смуты // Пасхалов К.Н. Русский вопрос. С. 101.
4 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 412.
5 Там же. С. 422.
6 Черняев Н.И. Указ. соч. С. 92.
7 Соловьев К.А. Представительная власть в общественной мысли России начала
XX столетия. Утопия российского конституционализма // Общественная мысль Рос-

Глава 4. Монархия или республика?
179
Другая часть консерваторов вообще встала на позицию отрицания
каких-либо конституционных ограничений монархии после 17
октября 1905 г. Так, в программе Русского собрания 1905 г. утверждалось,
что «Царское Самодержавие не отменено манифестом 17 Октября
1905 г. и продолжает существовать на Руси и при новых порядках
и что Государственная Дума не призвана и ни в коем случае не может
изменять что-либо в основных законах»1.
Однако после того как Государственная Дума, политические
партии и предвыборная борьба стали в России реальностью, правые
начали трактовать существование Думы иначе, в славянофильских
категориях. Так, в программе Русского народного союза имени
Михаила Архангела 1908 г. утверждалось, что после того, как
«народившийся, в виде средостения, между Царем и Народом Его сонм
чиновников» привел к отдалению самодержца от народа, «для заполнения
разорвавшейся непосредственной связи Державного Законодателя
с управляемым народом великодушною Волею Государя установлен
постоянный призыв в Государственную думу "выборных" людей от
коренного Народа Русского и населения Русских окраин»2.
Тихомиров настаивал, что создание Думы не ограничивает
незыблемости самодержавия, она лишь «пополняет важный пробел,
доселе существовавший в наших учреждениях»3. Дума не
воспринималась как в полном смысле этого слова орган власти. Она лишь
содействовала монарху в деле составления законов. В связи с этим
правый монархист A.C. Вязигин определял Думу как «законососта-
вительное», а не законодательное учреждение4.
Либеральная общественная мысль начала XX в. отличалась
глубиной научной проработки самих категорий «монархия» и
«республика», типологии данных форм правления, а также их исторической
динамики5.
сии: истоки, эволюция, основные направления: материалы Международной научной
конференции. Москва, 28-29 октября 2010 г. М.: РОССПЭН, 2011. С. 431.
1 Программа «Русского собрания» (1905 г.) // Программы политических партий
России. Конец XIX - XX в. М.: РОССПЭН, 1995. С. 421.
2 Программа Русского народного союза имени Михаила Архангела // Программы
политических партий России. С. 457-458.
3 Цит. по: Репников A.B. Указ. соч. С. 200.
4 Цит. по: Соловьев К.А. Указ. соч. С. 432.
5 См., например: Гессен В.М. О правовом государстве. СПб.: Изд. Н. Глаголева,
1906; Он же. Основы конституционного права. Пг.: Издание юрид. книжного склада
«Право», 1918; Кистяковский Б.А. Социальные науки и право: очерки по
методологии социальных наук и общей теории права. M.: M. и С. Сабашниковы, 1916;
Ковалевский М.М. Социология: в 2 т. Т. 1. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1910; Кокош-

180 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Оценивая ситуацию в России начала XX в., либералы
указывали на исчерпание абсолютистской моделью монархии
возможностей обеспечения поступательного развития страны. Вместе с тем
сам монархический принцип правления они не рассматривали как
полностью изжившую себя форму. Эта позиция базировалась на
глубоком научном анализе роли монархии в истории Российского
государства1.
Как и консерваторы, либералы отмечали историческую
обусловленность формирования в России монархической формы правления,
увязывая этот процесс с периодом становления единого
российского государства. «Монархическое устройство, - отмечал, в частности,
М.М. Ковалевский, - вызвано было ходом истории, необходимостью
сплотиться под главенством сильной центральной власти, чтобы
завоевать себе независимость от татар, отстоять ее от поляков, шведов
и турок, и расширить пределы государства от Балтийского моря до
Черного, от Вислы до Тихого океана»2. На фактор внешней угрозы
как решающий указывали П.Н. Милюков и A.A. Кизеветтер3.
кин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М: Изд. бр. Башмаковых, 1912;
Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. СПб.: Пресс, 2003; Котляревский С.А.
Конституционное государство: Опыт политико-морфологического обзора. СПб.:
Г.Ф. Львович, 1907; Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву.
Т. 1. Конституционное право. СПб.: Право, 1910; Шершеневич Г.Ф. Общая теория
права. Т. 1. М.: Изд. бр. Башмаковых, 1911; Он же. Общее учение о праве и государстве. М.:
Тип. т-ва И.Д. Сытина, 1908; и др.
1 См., например: Герье В.И. О конституции и парламентаризме в России. М.:
Типография «Русского голоса» (Н.Л. Казецкого), 1906; Кизеветтер A.A. Иван Грозный и его
оппоненты. М.: Книжный магазин «Гросман и Кнебель», 1898; Он же. История
России // Энциклопедический словарь. Т. XXVIII. СПб.: Типография Акционерного об-
ва «Издательское дело, бывш. Брокгауз - Ефрон», 1899; Ковалевский М.М. Из истории
государственной власти в России. М.: Книгоизд-во Е.Д. Мягкова «Колокол», 1905; Он
же. Очерки по истории политических учреждений России. СПб.: Издание Н.
Глаголева, 1908; Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 1. Введение и общая часть.
СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1908; Корнилов A.A. Курс истории России XIX в. М.:
Высшая школа, 1993; Лазаревский Н.И. Самодержавие // Энциклопедический
словарь. T. XXVIIIa СПб.: Типография Акционерного об-ва «Издательское дело, бывш.
Брокгауз - Ефрон», 1900; Он же. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1:
Конституционное право. СПб.: Право, 1910; Милюков П.Н. Очерки по истории
русской культуры. Ч. 1: Население, экономический, государственный и сословный строй.
СПб.: Тип. И.Н. Скороходова, 1896; Шершеневич Г.Ф. Конституционная монархия.
М.: Народное право, 1906; и др.
2 Ковалевский М.М. Политическая программа нового союза народного
благоденствия (речь на собрании членов клуба независимых) // Партии демократических
реформ, мирного обновления, прогрессистов. М.: РОССПЭН, 2002. С. 32.
3 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 115; Кизеветтер A.A. Иван Грозный и его оппоненты.
С. 25.

Глава 4. Монархия или республика?
181
Либералы отмечали, что «постоянная мобилизация всех сил
страны на борьбу за образование и укрепление государственной
территории» привела к тому, что монархия быстро начала приобретать
неограниченный характер1, окончательно сложившись в такой форме
при Петре I2.
Великие реформы Александра II, по убеждению либеральных
мыслителей, никак не затронули абсолютистской сущности власти,
напротив, их глубинный смысл заключался в укреплении
самодержавия и позиций поддерживавших его бюрократии и дворянства3. По
мнению Ковалевского, к этим силам в пореформенный период
присоединилась крупная буржуазия, выдвинувшаяся с развитием
фабричной промышленности, так что «дворянская монархия становилась
дворянско-буржуазной»4.
В такой форме, по убеждению либералов, российская монархия не
могла быть гарантом целостности и независимости страны,
обеспечить ее поступательное развитие, т. е. утратила свою эффективность,
что выдвигало задачу реформирования отечественного
политического строя в качестве приоритетной.
Однако отрицание самодержавия не помешало либералам вплоть
до марта 1917 г. сохранять во всех модификациях их модели
переустройства страны сам монархический принцип организации власти0,
хотя при этом представители консервативного крыла либерализма,
либералы-радикалы и центристы руководствовались различными
мотивами.
Первые считали монархию исторической формой власти в
России, одним из проявлений национальной самобытности. «Никакое
иное государство не имело такого явственного монархического
начала», - утверждал Герье6. Монархия позиционировалась как блю-
1 Корнилов A.A. Указ. соч. С. 20.
2 Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. С. 87-88.
3 Ковалевский М.М. Из истории государственной власти в России. С. 100.
4 Там же. С. 109.
5 Следует уточнить, что в программе конституционно-демократической партии
требование «конституционной и парламентарной монархии» было прописано на
II партийном съезде в январе 1906 г., тогда как на Учредительном съезде партии в
октябре 1905 г. параграф о форме правления был изложен неопределенно
(«Конституционное устройство Российского государства определяется основным законом») ввиду
ряда обстоятельств: сложности политической ситуации, желания избежать раскола
в рядах либеральной оппозиции. См.: Программы политических партий России. Конец
XIX - начало XX в. С. 326, 328.
6 Герье В. И. Указ. соч. С. 13.

182 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ститель государственного суверенитета, гарант единства Российской
империи, хранительница традиций1.
Исходя из этого, монархия была для консервативно настроенных
либералов основополагающим принципом политического устройства
страны. По их мнению, необходимо только было вернуть монархии
ее подлинную изначальную сущность: освободив царя от
бюрократической опеки, дать ему возможность вновь услышать глас народа,
тем самым приспособив монархию «к культурным потребностям...
времени»2. На практике это означало включение сильной
монархической власти в конституционный контекст. Такой подход предполагал
ориентацию на дуалистическую форму конституционной монархии,
которая, как отмечал Герье, «ограничивая и смягчая монархический
принцип, сохраняет вместе с тем преимущества, присущие
монархическому образу правления»3.
«Мы видим в конституционной монархии (имеется в виду
дуалистическая монархия. - В. В.) противодействие идее деспотизма
олигархии или массы, - писал Д.Н. Шипов. - Монарх - выше всех
политических партий, он - вне их интересов и борьбы, и поэтому свобода
и право каждого гражданина наиболее обеспечены при
конституционной монархии»4. Монарх, настаивал Герье, в условиях расслоения
общества на группы с различными, зачастую противоречащими друг
другу интересами, призван играть роль блюстителя общего
интереса - интереса государства5. Таким образом, в будущем
конституционном государстве либералы рассматривали монарха в качестве
надпартийной, надклассовой, умиротворяющей силы, видя в этом
«величайшей важности» «новую историческую миссию» монархии6.
На Государственную думу возлагалась функция артикуляции
интересов различных социальных групп, она представлялась либералам
как постоянно действующий канал передачи информации власти об
общественных настроениях. В результате должен был установиться
союз монархической власти и народа на основе морально-этической
солидарности.
Радикально настроенные либералы и либералы-центристы,
признавая объективный характер процесса формирования монархии
1 Герье В.И. Указ. соч. С. 13.; Программа «Союза 17 октября» (1906 г.) //
Программы политических партий России. Конец XIX - начало XX в. С. 344.
2 Герье В.И. Указ. соч. С. 6.
3 Там же. С. 12.
4 Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М.: РОССПЭН, 2007. С. 425.
5 Герье В.И. Указ. соч. С. 13.
6 Программа «Союза 17 октября». С. 344.

Глава 4. Монархия или республика?
183
и впоследствии ее трансформации в абсолютизм, отказывались
видеть в этом проявление самобытности России и рассматривали
самодержавие как аналог европейского абсолютизма. «В России
процесс образования самодержавной власти происходил, быть может, не
в столь чистой форме, как в некоторых государствах Западной
Европы, напр[имер] во Франции, но существо этого процесса было
абсолютно то же», - писал Н.И. Лазаревский1.
Либералы стремились доказать тождественность исторического
развития России и Европы при десинхронизации его стадий, а
значит, и закономерность ограничения монархии до ее парламентарной
формы.
Следует отметить, что для либералов принципиальным был
вопрос о ликвидации абсолютизма, а не о выборе между
парламентарной монархией или республикой. С точки зрения либеральной
теории, форма правления в конституционном государстве не являлась
элементом, обусловливающим полноту реализации принципов
свободы личности и участия граждан в государственных делах.
Позицию кадетов объяснял Кизеветтер: «Партия никогда не
придавала выбору формы правления принципиального значения.
Для правых партий монархия являлась священным устоем. Для
левых - республика служила одним из членов политического символа
веры. Для партии к.-д. выбор между тем и другим был не вопросом
принципа, а вопросом целесообразности, лишь бы были утверждены
конституционно-демократические начала»2. По словам Милюкова,
республику и конституционную монархию кадеты считали
«формами безразличными», если они гарантировали парламентарное
правительство3.
Сохраняя монархический принцип организации власти в своей
программатике, кадеты руководствовались соображениями
политической целесообразности, в частности, И.И. Петрункевич писал:
«С точки зрения партии "Народной свободы", как монархическая,
так и республиканская форма государственного устройства есть
вопрос не принципа, а факта, соответствующего историческому
моменту»4.
1 Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. С. 77.
2 Кизеветтер A.A. На рубеже двух столетий: Воспоминания. 1881-1914//
Российские либералы: кадеты и октябристы: Документы, воспоминания, публицистика. М.:
РОССПЭН, 1996. С. 227.
3 Дневник П.Н. Милюкова. 1918-1921. М: РОССПЭН, 2004. С. 37.
4 Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Воспоминания // Архив
русской революции: в 22 т. Т. 21-22. М.: Терра, 1993. С. 396.

184 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Г. 3.
В начале XX в. либералы руководствовались прежде всего
особенностями российской политической культуры. Как пояснял
Ковалевский, «форма правления - не предмет свободного выбора, она
должна отвечать порожденным историей верованиям и желаниям
народных масс»1. В России доминантой политического сознания
большинства населения являлась монархия. По словам Г.Ф. Шершеневи-
ча, народная масса, особенно крестьяне, проникнута монархическим
настроением, если не убеждением; царь воспринимается как символ
государства и власти, окруженный к тому же религиозным ореолом2.
«К началу XX века самодержавие опиралось не столько на дворян,
сколько на крестьян, - писала A.B. Тыркова. - Мало сказать, что они
были покорны царской власти. Они были просто с ней органически
связаны»3.
В таких условиях республика, указывали либералы, являлась бы
«чистым построением на песке», ибо была «совершенно чужда
сознанию и чувству массы русского народа»4. Исходя из этого, Милюков
на Учредительном съезде конституционно-демократической партии
объявил требование республики стоящим «вне пределов
практической политики»3.
Таким образом, отечественная либеральная мысль начала XX в.,
рассматривая монархию в качестве важнейшей составляющей
российского исторического процесса, пыталась встроить концепт
монархии в систему либеральных мировоззренческих координат6,
переосмыслив его применительно к новым историческим условиям.
В либеральной мысли представлены неоднозначные оценки
формы правления, сложившейся после опубликования Манифеста 17
октября и Основных государственных законов.
Правое крыло русского либерализма - октябристы - считали,
что российская политическая система эволюционирует в новое ка-
1 Ковалевский М.М. Политическая программа нового союза народного
благоденствия (речь на собрании членов клуба независимых). С. 33.
2 Шершеневич Г.Ф. Указ. соч. С. 16.
3 Тыркова-Вильяме A.B. Воспоминания. То, чего больше не будет. М.: СЛОВО/
SLOVO, 1998. С. 241.
4 Шершеневич Г.Ф. Указ. соч. С. 16; Кауфман А. Познай самого себя! (О
конституционно-демократической партии) // Российские либералы: кадеты и октябристы:
Документы, воспоминания, публицистика. С. ПО.
5 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1905-
1920 гг.: в 3 т. Т. 1: 1905-1907 гг. М.: РОССПЭН, 1997. С. 21.
6 Шелохаев В.В. Имперская и монархическая составляющие либеральной
идеологии (к постановке проблемы) // Имперская и монархическая составляющая
либеральной идеологии: Сб. материалов Всероссийской научной конференции. 24-26 сентября
2014 г. Орел, 2014. С. 7-11.

Глава 4. Монархия или республика?
185
чество - к конституционной монархии в ее дуалистической форме.
«И в новом конституционном строе, - утверждал А.И. Гучков в
ноябре 1906 г., - монархическое начало призвано играть важную и
благодетельную роль. Высоко возносясь над ожесточенной борьбой
интересов, оно берет на себя великую роль примирителя и становится на
страже идеи справедливости и начала государственности»1.
Гораздо сложнее была позиция кадетов, предлагавших оценку
природы российской государственности с правовой и социологической
позиций. Согласно первой, конституционное правление существует
уже тогда, когда дано национальное представительство, облеченное
правом законодательных решений. Исходя из этого, с формально-
юридической точки зрения, кадеты считали допустимым говорить
о переходе России к конституционной монархии2. Разногласия
возникли по вопросу о том, с какого времени конституционная
монархия стала реальностью де-юре. В.M Гессен, В.А. Маклаков вели
отсчет со дня опубликования манифеста 17 октября, расценивая его
как октроированную конституцию3. С точки зрения Лазаревского,
непосредственно манифест не создал перехода к ограниченной
монархии (поскольку не лишил царя права единоличной
законодательной деятельности в переходный период вплоть до созыва Думы), но
этот переход им предрешен. Днем перехода должно быть признано
27 апреля 1906 г., когда открылась I Государственная дума4. Б.А. Ки-
стяковский настаивал на том, что государственный строй России
в конституционный превратили законодательные акты,
последовавшие за манифестом 17 октября, начиная с закона от 11 декабря 1905 г.
и заканчивая Основными законами5.
Сторонники социологического подхода, анализировавшие
прежде всего соотношение правовой нормы и действительности, сам
механизм власти, поведение бюрократии, приходили к выводу о мни-
моконституционном характере российской политической системы.
1 Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов, конференций, заседаний
ЦК. 1905-1915 гг.: в 2 т. Т. 1: Протоколы съездов и заседаний ЦК. 1905-1907 гг. М.:
РОССПЭН, 1996. С. 241.
2 См., например: Ивановский В.В. Учебник государственного права. Казань: Типо-
лит. Имп. ун-та, 1913. С. 311-312; Гессен В.М. Самодержавие и Манифест 17
октября// Гессен В.М. На рубеже. СПб.: Типо-лит. А.И. Розена (А.Е. Ландау), 1906. С. 205.
3 Гессен В.М. Указ. соч. С. 205; Маклаков В.А. Власть и общественность на закате
старой России. (Воспоминания современника) // Российские либералы: кадеты и
октябристы: Документы, воспоминания, публицистика. С. 236-237.
4 Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. С. 107.
5 Кистяковский Б.А. Государственное право: общее и русское. Лекции, читанные
в Московском коммерческом институте в 1908/1909 гг. М., 1908. С. 260-261.

186 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В частности, Милюков, будучи уже в эмиграции, писал: «Германские
публицисты придумали уже для этого периода меткое название:
эпоха "мнимого конституционализма"... Уступки власти не только
потому не могли удовлетворить общества и народа, что они были
недостаточны и неполны. Они были неискренни и лживы, и давшая их
власть сама ни минуты не смотрела на них, как на уступленные
навсегда и окончательно»1.
Думается, следует согласиться с мнением А.Н. Медушевского,
расценившего утверждение либералов о предусмотренном
Манифестом 17 октября переходе России к ограниченной монархии как
своеобразную «форму борьбы за желательный политический порядок»2.
Доказать, хотя бы и с формально-юридической стороны,
уничтожение самодержавия было для кадетов чрезвычайно важно, поскольку,
как указывал, например, В. Гессен, самодержавие - не просто форма
правления, это символ политического мировоззрения. Для врагов
обновления России - это знамя, вырвать которое - значит облегчить
освободительному движению торжество3.
Следует отметить, что в либеральной общественной мысли
развернулась полемика по вопросу о возможности сохранения в
политическом лексиконе обновленной России термина «самодержавие».
Категорическими противниками этого были кадеты, отождествлявшие
самодержавие с абсолютизмом. «В настоящее время, - писал, в
частности, Лазаревский, - под самодержавием понимают исключительно
абсолютную власть монарха в делах правления»4.
Октябристы, основываясь на славянофильском подходе,
допускали сохранение этого термина, апеллируя к его первоначальному
значению как характеристике независимого государя, никому не
платящего дани. «В сознании русского народа слово "самодержавие"
не отождествляется с понятием о деспотизме и самовластии... Титул
"самодержавный" является... историческим достоянием и в
представлении народа связан с понятием о монархе, а не о неограниченной
власти», - писал Шипов5.
В отличие от консерваторов и либералов, представители
социалистического сегмента общественной мысли считали не только
самодержавие, но и представительную монархию исторически отжившей
формой правления.
1 Милюков П.Н. История второй русской революции. М.: РОССПЭН, 2001. С. 23.
2 Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский
конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1997. С. 449.
3 Гессен В.М. Новый порядок // Гессен В.М. На рубеже. С. 207-208.
4 Лазаревский Н.И. Самодержавие. С. 206.
5 Шипов Д.Н. Указ. соч. С. 416-417.

Глава 4. Монархия или республика?
187
Социал-демократы рассматривали формы правления с
позиции классового подхода. В частности, В.И. Ленин интерпретировал
монархию как господство эксплуататорских классов - помещиков
и буржуазии. При этом он указывал, что «монархия... не
единообразное и неизменное, а очень гибкое и способное приспособляться
к различным классовым отношениям господства учреждение»1. Так
произошло и в России конца XIX - начала XX в., когда монархия,
традиционно защищавшая интересы помещиков, стала
охранительницей интересов оформившейся буржуазии. Причем в разных
работах Ленин по-разному оценивает степень влияния этих двух классов
на власть. Иногда приоритет получают помещики, и тогда Ленин
называет «царскую монархию» «средоточием... банды черносотенных
помещиков»2, иногда он утверждает, что «все чиновники...
подчинены влиянию крупных капиталистов, которые веревки вьют из
министров и добиваются всего, чего хотят»3.
Вместе с тем, определяя самодержавие, лидер большевиков
указывал на сосредоточение абсолютной власти в руках монарха.
«Самодержавие (абсолютизм, неограниченная монархия), - писал
он, - есть такая форма правления, при которой верховная власть
принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю. Царь
издает законы, назначает чиновников, собирает и расходует народные
деньги без всякого участия народа в законодательстве и в контроле
за управлением»4.
Как и многие другие критики самодержавия, в качестве его
характерной черты Ленин называл «самовластие чиновников и полиции
и бесправие народа»э.
Оптимальной формой демократической государственности
социал-демократы считали вначале парламентскую (непрезидентскую)
республику. Уже группа «Освобождение труда» требовала введения
в России демократической конституции, предусматривающей
всеобщее избирательное право при выборах в общероссийское
законодательное собрание, причем планировалась оплата депутатской работы
с тем, чтобы эти обязанности могли выполнять даже представители
бедных слоев общества6.
1 Ленин В.И. Об избирательной кампании и избирательной платформе //
Ленин В.И. ПСС. Т. 20. С. 359.
2 Там же.
3 Ленин В.И. Наша программа // Ленин В.И. ПСС. Т. 4. С. 185.
4 Ленин В.И. Попятное направление в русской социал-демократии // Ленин В.И.
ПСС. Т. 4. С. 251-252.
5 Там же. С. 252.
6 Модели общественного переустройства России. XX век. С. 492.

188 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В программе РСДРП, принятой на II съезде партии в 1903 г.,
ближайшей политической задачей провозглашалось «низвержение
царского самодержавия и замена его демократической республикой».
В противовес «царскому самодержавию» выдвигалась идея
«самодержавия народа», которое трактовалось как «сосредоточение всей
верховной государственной власти в руках законодательного
собрания, составленного из представителей народа и образующего одну
палату». Выборы осуществлялись по системе 4-хвостки1.
Анализируя политический опыт первого десятилетия XX в.,
Ленин утверждал, что он свидетельствовал «с непререкаемой ясностью
и очевидностью о несовместимости... монархии с какими бы то ни
было элементарными гарантиями политической свободы»2. А потому
«доказавший свою негодность, свою неопределенность лозунг:
"долой самодержавие"», должен быть заменен лозунгом «долой царскую
монархию, да здравствует республика»3.
В партийных документах эсеров также звучало требование
демократической республики4. Народные социалисты были более
осторожны в формулировках. Заявляя о том, что вся полнота
государственной власти должна принадлежать народу, они в своей
программе не определяли форму такого государства как
демократическую республику. Вопрос о республике, отмечал A.B. Пешехонов
в годы первой революции, «требует крайней осторожности», ибо он
может «отбросить в сторону» от революционной борьбы
крестьянство, в сознании которого «слишком прочно засела» идея
монархии5. Энесы отстаивали создание однопалатного Собрания
народных представителей (Государственной думы), избираемой на основе
«4-х-хвостки»6.
Вплоть до своего падения в марте 1917 г. монархия подвергалась
критике со стороны различных общественных сил, усиливавшейся
по мере нарастания в стране социально-экономического и
политического кризиса.
1 Программа Российской социал-демократической рабочей партии, принятая на
II съезде партии (1903 г.) // Программы политических партий России. С. 47.
2 Ленин В.В. О лозунгах и о постановке думской и внедумской с.-д. работы // Ле-
нинВ.И. ПСС.Т.21.С. 16.
3 Там же. С. 17.
4 Проект программы партии социалистов-революционеров, выработанный
редакцией «Революционной России» // Партия социалистов-революционеров: Документы
и материалы. 1900-1922: в 3 т. Т. 1:1900-1907. С. 123.
5 Пешехонов A.B. На очередные темы // Русское богатство. 1906. № 8. С. 198.
6 Программа Трудовой (народно-социалистической) партии (1906) //
Программы политических партий России. С. 211.

Глава 4. Монархия или республика?
189
Свержение царя подавляющим большинством представителей
различных направлений общественной мысли было встречено с
воодушевлением. За исключением крайне правых, всех объединяло
понимание неизбежности падения монархии, в котором была повинна
как династия Романовых в целом, так и лично Николай II, доказавшие
неспособность полноценно управлять государством. «Подавляющее
большинство из монархов были слишком невыдающиеся, слишком
заурядные люди, - указывал, в частности, консерватор М.О.
Меньшиков. - и вот в руки этих-то слабых и неумных людей,
очутившихся в вихре лести и измены, попадала историческая судьба великого
народа...»1 В отношении Николая II Меньшиков настаивал: «Он
погубил Россию, как губит огромный корабль невежественный или
пьяный капитан... Роковой человек!»2
Учитывая новые исторические условия, кадеты, среди которых
в это время победу одержали сторонники «народного
суверенитета» - введения в России демократической парламентской
республики, отказались от принципа монархизма и изменили соответствующее
положение в программе3. Ф.Ф. Кокошкин, обосновывая эту позицию
на VII съезде партии народной свободы в марте 1917 г., утверждал,
что монархическая форма правления рассматривалась кадетами не
как «цель», а как «только средство», при помощи которого либералы
«рассчитывали наикратчайшим путем приблизиться к
осуществлению» своих «политических идеалов»4. Конституционная монархия
виделась кадетам «как компромисс между началом народоправства
и началом абсолютизма», как необходимая переходная историческая
ступень к полному осуществлению начал народоправства5.
Кокошкин повторил мысль о том, что на момент включения в
программу партии в 1906 г. монархического принципа организации
власти учитывалось отношение населения к монархии, с которой
связывалось «представление о государстве с личным символом»6. Однако
за последние 12 лет, по убеждению либерала, самосознание народа
изменилось, и личный символ утратил свой идеал. В течение этого
1 Меньшиков М.О. Письма к ближним // Новое время. 1917. 19 марта. С. 5.
2 Цит. по: Репников A.B. Консервативные модели российской государственности.
С. 432.
3 См.: Резолюции седьмого съезда конституционно-демократической партии //
Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1905-1920 гг.: в 3 т.
Т. 3. Кн. 1:1915-1917 гг. М.: РОССПЭН, 2000. С. 492.
4 Доклад Ф.Ф. Кокошкина о пересмотре партийной программы в вопросе о
государственном строе // Там же. С. 369.
5 Там же. С. 370.
6 Там же.

190 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
времени монархия попирала права народа и сама разрушала в его
сознании ту связь, «которая существует между представлением о
монархии и представлением о государстве»1. Монархия, подчеркивал
Кокошкин, сама «подрывала собственные устои и своими
собственными руками готовила свою гибель»2. Он привел слова Петрункеви-
ча, о том, что «монархия совершила над собою акт самоубийства»3.
По мнению Кокошкина, тот порядок управления страной,
который установился после падения монархии, фактически уже являлся
республиканским, что не могло не оказать влияния на будущее
решение вопроса о форме правления Учредительным собранием4.
«Республика в наших глазах не может не быть самой совершенной формой
правления, - подчеркивал Кокошкин, - ибо эта форма правления,
при которой наш демократический принцип: господство воли
народа - осуществляется в самом полном и чистом виде»э.
Помимо этих принципиальных соображений, в пользу
республики, с точки зрения либерала, говорили насущные интересы текущего
политического момента. А именно введение этого положения в
программу кадетов способствовало бы снятию противоречия между
ними и социалистами по вопросу о форме правления, что, в свою
очередь, вело бы к «всенародному объединению», важному перед лицом
внешней опасности. «Монархия нас разделяет, республика нас
объединяет», - заключал Кокошкин6.
Указывая, что под маркой республики может скрываться и
диктатура, либерал настаивал на четком проведении принципа
разделения властей. Законодательной властью наделялось
представительное собрание, а во главе исполнительной власти стоял президент,
избираемый на определенный срок народным представительством
и управляющий через посредство ответственного перед последним
министерства7.
Ленин после свержения монархии пришел к выводу, что на
смену ей должна прийти «не парламентская республика, - возвращение
к ней от С.Р.Д. было бы шагом назад, а республика Советов рабочих,
батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху»8.
1 Доклад Ф.Ф. Кокошкина о пересмотре партийной программы в вопросе о
государственном строе. С. 371.
2 Там же.
3 Там же. С. 372.
4 Там же.
5 Там же. С. 373.
6 Там же.
7 Там же. С. 377.
8 Ленин В.И. О задачах пролетариата в данной революции // Ленин В.И. ПСС.
Т. 31. С. 115.

Глава 4. Монархия или республика?
191
Лидер большевиков указывал на ряд сущностных различий двух
типов республик. По его мнению, «от парламентарной буржуазной
республики возврат к монархии совсем легок (как и доказала
история), ибо остается неприкосновенной вся машина угнетения: армия,
полиция, чиновничество», тогда как республика Советов
разбивает и устраняет эту машину, тем самым делая невозможным возврат
к старым порядкам1. Кроме того, по мнению Ленина, парламентарная
республика «стесняет, душит самостоятельную политическую жизнь
масс, их непосредственное участие в демократическом строительстве
всей государственной жизни снизу доверху», тогда как республика
Советов делает массы непосредственными акторами политики2.
Ленин отмечал, что формирование нового типа государства -
республики Советов началось благодаря инициативе самих масс в годы
двух революций 1905 г. и 1917 г., и считал необходимым развивать
почин трудящихся. Проводя аналогию между республикой Советов
и Парижской коммуной, он настаивал на том, что обе они являются
той «политической формой, в которой может произойти
экономическое освобождение трудящихся»3.
Меньшевики, еще в 1905 г. оценившие значение советов как
новых демократических органов, в отличие от Ленина, не склонны были
преувеличивать их роль как чего-то большего, чем стачечные
комитеты и органы революционного самоуправления. На этой позиции
меньшевики остались и в 1917 г. Их смущало то, что в советах были
представлены далеко не все социальные группы населения (отсюда
меньшевистская характеристика советов как «суррогатов истинных
демократических самоуправлений»), а депутатам явно не хватало
интеллигентности и умения осуществлять управленческие функции.
Поэтому меньшевики видели в советах лишь «органы
революционного самоуправления народа», которые должны были уступить место
каким-то новым органам муниципальной власти и уж ни в коем
случае не претендовать на превращение в систему новоявленных
органов государственной власти4.
Исходя из этого, меньшевики по-прежнему выступали в 1917 г. за
превращение России в демократическую парламентскую республику.
Они отвергали идею выборов президента страны, поскольку прези-
1 Он же. Задачи пролетариата в нашей революции (Проект платформы
пролетарской партии) // Там же. С. 163.
2 Там же.
3 Там же.
4 Меньшевики в 1917 году: вЗт. Т. 1: Меньшевики в 1917 году: От января до
июльских событий. М.: Прогресс-Академия, 1994. С. 413-420.

192 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
дентская власть, по их мнению, могла бы переродиться в личную
диктатуру и даже в монархию. В свою избирательную платформу в связи
с предстоящими выборами в Учредительное собрание меньшевики
включили требования создания однопалатного парламента с
пропорциональным представительством, формирующего правительство.
При этом специально оговаривалось, что палате депутатов должно
принадлежать и право решения вопроса о войне и мире и других
проблем внешней политики государства, не входивших в компетенцию
царской Государственной думы1.
На Государственном совещании в августе 1917 г., собравшем
представителей всех политических (кроме большевиков) и общественных
сил страны, настойчиво звучала поддержка республиканской формы
правления для России. В частности, последовательным сторонником
республики выступил анархист П.А. Кропоткин: в данном случае
политик-реалист взял верх над утопистом-анархистом, практик - над
теоретиком.
Выступая от группы «истории революции» (вместе с Г.В.
Плехановым и Е.К. Брешко-Брешковской), он предложил провозгласить
Россию республикой. «Мне кажется, - говорил он, - нам, в этом
Соборе русской земли, следовало бы уже объявить наше твердое
желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой
(Голоса: Правильно! Все встают. Бурные аплодисменты,
переходящие в овацию). При этом, граждане, республикой федеративной!»2
В подготовительных заметках к речи на совещании Кропоткин
признавал, что «республика - неизбежный исход, и чем скорее это будет
объявлено во всеуслышание - тем лучше»3.
Россия была объявлена республикой 1 сентября 1917 г.
постановлением Временного правительства. В качестве обоснований данного
решения указывалось «единодушное и восторженное признание
республиканской идеи» Государственным совещанием и фактическое
осуществление республиканского порядка4.
Таким образом, проблема формы правления являлась для
общественной мысли России второй половины 1820-х гг. - 1917 г. одной
1 Меньшевики в 1917 году: в 3 т. Т. 2: Меньшевики в 1917 году: От июльских
событий до корниловского мятежа. М.: Прогресс-Академия, РОССПЭН, 1995. С. 218-219.
2 Государственное Совещание. Центрархив. 1917 год в документах и материалах.
М.; Л.: Государственное изд-во, 1930. С. 231.
3 Куприн Н.Я. Из истории государственно-правовой мысли дореволюционной
России (XIX в.) М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 25.
4 1917 г., сентября 1. Постановление о провозглашении России республикой //
URL: https://constitution.garant.ru/history/actl600-1918/5203/ (дата обращения:
5.4.2019).

Глава 4. Монархия или республика?
193
из стержневых. Причем значимость ее возрастала по мере усиления
необходимости модернизации страны. Вопрос состоял в том,
способно ли самодержавие инициировать и возглавить модернизационные
процессы в различных сферах общественной жизни. Отвечая на него,
представители большинства направлений общественной мысли, за
исключением славянофилов и позже их идейных преемников
консерваторов, приходили к выводу о неспособности абсолютной монархии
к осуществлению широкомасштабных реформ.
Появление и развитие идей реформирования самодержавного
строя в России являлось одним из существенных показателей
глубины процесса европеизации русского общества, поскольку мысли
об изменении политического строя формировались на основе опыта
политической жизни в разных странах Европы Нового времени.
Помимо того, сказалось и понимание того, что неспособность монархии
к реформированию, стремление отделаться второстепенными
изменениями, нежелание уяснить необходимость учета новых
политических и культурных реалий может создать предпосылки
революционного взрыва.
Вместе с тем в общественной мысли наблюдались сущностно
различные подходы к вопросу о трансформации формы правления. Если
славянофилы и во многом продолжавшие их идеи в начале XX в.
консерваторы отстаивали сохранение самодержавия с дополнением
его совещательным представительством, то либералы начала XX в.,
соглашаясь с необходимостью сохранения монархического
принципа организации власти, выступали за конституционную монархию
в разных формах: дуалистической либо парламентарной. В рядах
революционеров-демократов в XIX в. настойчиво звучало требование
республики. В начале XX в. его подхватили представители
социалистического сегмента общественной мысли, к которым после
свержения монархии в феврале 1917 г. присоединились либералы. 1
сентября 1917 г. Россия была объявлена Временным правительством
республикой.

Глава 5
Идея представительной власти
Предложения о создании представительной власти в новой
истории России выдвигались с 1720-1730-х гг. Однако
в этот период их предлагали отдельные государственные
деятели и политические мыслители, большинство которых длительное
время пребывали в зарубежной Европе и явно стремились
использовать в России западный опыт без его критического рассмотрения.
Соответственно, необходимость представительства и его
предлагаемая организация практически не обосновывались. В первой
четверти XIX в. положение изменилось мало. Конституционные проекты
по-прежнему составлялись отдельными лицами или небольшими
обществами под явным влиянием зарубежных конституций.
Главным распространителем идеи создания представительства было
правительство.
Как известно, в первой половине XIX в. в России сложился новый
общественный слой - интеллигенция. Это со временем привело к
качественному новому уровню разработки социально-политических
проблем. Вопрос о переходе к представительному правлению не стал
исключением.
С 1830-1840-х гг. появляются попытки на теоретическом уровне
объяснить пригодность или непригодность народного
представительства для России. Составление проектов отдельных лиц имеет
место, но занимает в разработке идеи народного представительства уже
не главное, а третьестепенное место.
Консервативные мыслители середины XIX в. доказывали
непригодность народного представительства для России. Высказанная
в начале XIX столетия Н.М. Карамзиным идея о необходимости
самодержавия была повторена (без развития и обоснования) в основном
консервативном манифесте второй четверти XIX в. - записке
министра народного просвещения и президента Академии наук С.С.
Уварова «О некоторых общих началах, могущих служить руководством
при управлении министерством народного просвещения»1.
Река времен. Вып. 1. М., 1995. С. 70-72.

Глава 5. Идея представительной власти
195
М.П. Погодин утверждал, что парламент лишь затрудняет и
замедляет принятие решений. «Я не знаю, будет ли исторической
дерзостью, парадоксом сказать, что сии государства [конституционные]
сильнее своим прошедшим, чем настоящим, сильнее в словах, чем на
деле, что личное право возросло у них на счет общего могущества,
и механизм государственный осложнен, затруднен до крайности, так
что всякое решение, переходя множество степеней и лиц и
корпораций, лишается, естественно, своей силы и свежести и теряет
благоприятное время... Неужели они могут служить признаками
могущества? Читая состязания в палате депутатов, видишь, что все отличные
умы, все государственные мужи, как будто подкупленные, только что
мешают друг другу...
Совсем не то в России. Все ее силы, физические и нравственные,
составляют одну громадную махину, управляемую рукой одного
человека, рукой русского царя, который во всякое мгновение единым
движением может давать ей ход, сообщать какое угодно ему
направление и производить какую угодно скорость... Заметим, наконец, что
вся эта махина одушевлена единым чувством, это чувство есть
покорность, беспредельная доверенность и преданность царю, который для
нее есть земной бог»1.
Славянофилы до середины 1850-х гг. также были противниками
создания представительства и полагали, что власть царя может быть
ограничена лишь общественным мнением. По мнению К. Аксакова,
«гарантия не нужна! Гарантия есть зло... Вся сила в идеале... Что
значат условия и договоры, как скоро нет силы внутренней?»2.
Твердыми сторонниками введения конституции были лишь
отдельные либералы. В частности, в 1840-е гг. два конституционных
проекта составил чиновник МВД A.B. Бердяев. В них планировалось
создание двухпалатного парламента с законодательными
полномочиями и правом судебного контроля над министрами. Первый из них
(«Проект русской конституции») предусматривал закрепление
преобладания дворянства, а второй («Русская конституция») - отмену
сословных привилегий и крепостного права3.
Бывший декабрист Н.И. Тургенев в 1847 г. опубликовал за
границей по-французски трактат «Россия и русские», ставший наиболее
полным выражением либеральных идей во второй четверти XIX в.
Наряду с освобождением крестьян, введением свободы слова, печати
1 Погодин М.П. Историко-политические письма и записки. М., 1974. С. 6-9.
2 Дудзинская Е.А. Славянофилы в пореформенной России. М., 1994. С. 224.
3 Федосов И.А. Конституционные проекты A.B. Бердяева в 40-х гг. XIX в. //
Вопросы истории. 1955. № 10. С. 88-93.

196 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и совести, созданием местного самоуправления, судебной реформой
с учреждением суда присяжных и др. Тургенев предлагал создать
народное представительство, именуемое «Народной думой» или (чаще)
палатой представителей.
Являясь сторонником однопалатного народного
представительства, Тургенев обосновывал это мнение, во-первых, отсутствием
в России «сильной и влиятельной аристократии», во-вторых,
недостатком «людей просвещенных, образованных, способных».
Одновременно он подчеркивал, что двухпалатная система приводит
к излишней медленности принятия решений и их
непоследовательности1.
Народное представительство, по мнению Тургенева, должно было
избираться по цензовой системе. «Суть не в том, чтобы все или
почти все стали избирателями, а в том, чтобы при осуществлении этого
права люди были воодушевлены идеей общей пользы. Если этой цели
можно достичь и при надлежащим образом ограниченном числе
избирателей, то было бы бессмысленно увеличивать это число до
бесконечности... Закрепление исключительных, незаслуженных
преимуществ за обладателями собственности не согласуется с интересами
малоимущих. В этом смысле слишком низкий ценз не представляет
никакой опасности, но, с другой стороны, он не обещает и никакой
реальной выгоды, ибо те, у кого ничего нет, обычно позволяют людям
состоятельным руководить собой. Трудность состоит в том, чтобы
отыскать середину между этими двумя крайностями, это позволило
бы получить такой корпус избирателей, интересы которого совпали
бы с интересами общества»2.
По проекту Тургенева избирательные права предоставлялись
высшим и средним слоям (примерно 1 млн человек из 50 млн
населения). Живущие в России иностранцы при наличии ценза могли
быть избирателями. Депутатам предлагалось установить денежное
вознаграждение.
Вопрос о полномочиях палаты Тургенев подробно не
рассматривал. Он указывал лишь на необходимость ее участия в издании
законов (с утверждения монарха) и привлечении министров к
судебной ответственности в случаях должностных преступлений, включая
«действия, направленные против существующего конституционного
порядка»3.
1 Тургенев Н.И. Россия и русские. М., 2001. С. 461-466.
2 Там же. С. 450.
3 Там же. С. 473.

Глава 5. Идея представительной власти
197
В проведении реформ Тургенев возлагал надежды на добрую
волю императора и подчеркивал, что и при конституционном
правлении монархическая власть сохранит преобладающее положение в
государственном управлении. «При любой конституционной монархии
полномочия престола всегда больше полномочий
конституционного собрания... Пределы, коими конституции обычно ограничивают
власть государей, находятся так далеко или так низко, что поистине
кажется, будто монархи с высоты своего трона не замечают их вовсе
и за отсутствием иных причин попросту гнушаются преступать их»1.
При этом особо подчеркивалось, что самодержавие выгодно лишь
части окружения монарха, интересы которой противоречат таковым
как монарха, так и народа. Лишь представительное правление
позволит монарху обеспечить «материальное, умственное и нравственное
благополучие» своего народа2.
Сторонники радикального направления в середине XIX в. не
имели единого мнения о народном представительстве. Так, А.И. Герцен
считал необходимыми не политические, а социальные реформы.
Впоследствии он писал о способности императорской власти
«сделаться... французским комитетом общественного спасения»3.
Против цензовой конституции было большинство петрашевцев.
Некоторые из них были за демократическую республику, другие все
же допускали на переходном этапе конституционную монархию,
третьи добивались замены государства суверенными общинами4.
Кирилло-Мефодиевское братство во главе с Н.И. Костомаровым,
возникшее примерно в 1846 г. и разгромленное полицией в 1847-м,
составило программу создания Славянской федерации из России
(разделенной на 14 штатов) и земель западных и южных славян
(также на правах штатов). В каждом штате предполагалось избирать
Сейм, Сенат и президента. В Киеве должен был раз в 4 года (при
необходимости чаще) собираться общий Сейм в составе двух палат.
В верхней должны были заседать выборные сенаторы и министры,
в нижней - депутаты. Верховную исполнительную власть
предполагалось вверить избранному на 4 года президенту и двум министрам:
иностранных и внутренних дел5.
1 Там же. С. 470-471.
2 Там же. С. 475.
3 Пирумова Н.М. Александр Герцен. М, 1989. С. 101-102.
4 Семевский В.И. Из истории общественной мысли России XVIII и первой
половины XIX века // Историческое обозрение. 1897. № 9. С. 286.
5 Сватиков С.Г. Общественное движение в России (1700-1895). Ростов н/Д., 1905.
4.1. С. 200-201.

198 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Таким образом, во второй четверти XIX в. идея народного
представительства в российской общественной мысли получает
дополнительное развитие. Выдвигаются новые аргументы в пользу мнения
о неприемлемости его создания в России. В частности, впервые
доказывается вредность парламента и в западноевропейских странах.
В то же время выдвигавшиеся в этот период конституционные
проекты так же выражают субъективные представления отдельных лиц,
как и в предшествующий период.
Поражение в Крымской войне привело к дискредитации
бюрократической системы. Неслучайно с середины 1850-х - начала 1860-х гг.
идея представительного правления получает дальнейшую
разработку во всех направлениях общественной мысли.
Как известно, правительственные реформы в первую очередь
затронули интересы части дворянства, добивавшейся сохранения
крепостного права. Поэтому именно она первой выступила за создание
представительства. Значительная часть консерваторов взяла на
вооружение славянофильскую критику бюрократии и выступила за
создание совещательного народного представительства1. Причисленный
к МВД М.А. Безобразов в мае 1856 г. представил Я.И. Ростовцеву
и некоторым другим сановникам записку «О необходимости созыва
общего собрания Сената», введенную в научный оборот И.А. Хри-
стофоровым. В ней доказывалось, что всевластие бюрократии
привело к поражению в Крымской войне, плачевному состоянию всех
частей государственного управления, бедности страны (прежде всего
из-за отсутствия «свободного безопасного обращения капиталов»2).
Указывалось, что в случае продолжения бюрократических реформ,
прежде всего отмены крепостного права, может случиться крах
государства3.
Безобразов предложил включить в общее собрание Сената по
одному представителю от каждого департамента (в том числе польского
и финляндского сенатов), а также советников с совещательным
голосом: 1 советника от каждого ведомства и выборных, избираемых на
3 года от «10 или более, по усмотрению» округов, на которые
предлагалось разделить империю. Эти советники должны были избираться
из «лучших дворян», являвшихся совестными судьями, а при
отсутствии этой должности в губернии - председателями или старшими
советниками палат. Промышленники и мануфактуристы каждого
1 Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. М.,
2002. С. 39-40, 82-84.
2 ГАРФ.Ф. 1155.0п. 1.Д. 188. Л. 12 об.
3 Там же. Л. 3.

Глава 5. Идея представительной власти
199
округа тоже должны были избрать одного советника. Также
предлагалось избирать 7 советников от крупнейших городов и бирж.
Общее собрание Сената должно было рассматривать до их
представления императору министерские отчеты и законопроекты,
разрешать возникающие при исполнении законов затруднения
и пользоваться вытекающим из этого правом законодательной
инициативы, наблюдать за исполнением законов и окончательно
рассматривать фажданские дела, вызвавшие разногласия в сенатских
департаментах1.
На рубеже 1850-1860-х гг. отдельные представители
консервативного дворянства требовали передачи проекта редакционных
комиссий на рассмотрение выборных от дворянских обществ2.
Законы 19 февраля 1861 г., как известно, в полной мере не
устроили ни крестьян, ни помещиков. Поэтому их издание усилило
активность дворянской оппозиции. В первой половине 1860-х гг.
требования о создании представительства с руководящей ролью дворянства
неоднократно высказывались дворянскими и земскими собраниями
и их деятелями3. Главную роль в этом движении играли сторонники
дворянской олигархии, однако к ним примыкали и либералы из
поместного дворянства. Те же идеи отстаивала и дворянско-консерва-
тивная газета «Весть» в 1860-е гг.4
Так, 1 февраля 1862 г. тверское дворянство по предложению
губернского предводителя A.M. Унковского 109 голосами против 19
приняло адрес с критикой крестьянской реформы в связи с
сохранением обязательных отношений между помещиками и крестьянами
и «искусственным разделением сословий» и требованиями
передачи земли в собственность крестьянам и созыва «собрания выборных
всей земли русской» для доработки реформы5.
В начале 1862 г. адреса конституционного характера были
приняты звенигородским, рязанским, тульским, саратовским,
новгородским, псковским, смоленским, воронежским дворянством. В адресе
симбирского дворянства говорилось о необходимости созыва дво-
1 Там же. С. 29-32.
2 Хрущов Д.П. Материалы для истории упразднения крепостного состояния
помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра II. Вып. 3. Берлин,
1862. С. 99-109; Иорданский Н.М. Конституционное движение 60-х гг. СПб., 1906.
С. 87.
3 Сватиков С.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 22, 30-34,54-55,61-65; Христофоров И.А. Указ.
соч. С. 147-148,179-181 и др.
4 Русский консерватизм XIX столетия / под ред. В.Я. Гросула. М., 2000. С. 222.
5 Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 136-137, 140.

200 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
рянского представительства для окончательного обсуждения
преобразований. Московское дворянство потребовало проведения реформ
в различных областях (создания местного самоуправления,
обязательного выкупа крестьянских земель, публикации бюджета,
свободы печати) и созыва Земской думы из всех классов для их разработки.
В начале 1862 г. санкт-петербургское дворянство обсуждало
составленную царскосельским уездным предводителем А.П.
Платоновым «Записку о необходимости созвания выборных земли русской».
В ней говорилось о необходимости «не только в видах народного
блага, но и для прочнейшего утверждения верховной власти
изыскать надежные средства к познанию народных потребностей,
поставить преграду самовластью правительственных лиц и установить
правильный путь, по коему голос народа восходил бы до престола
верно и своевременно. Достижения сего можно найти лишь в
допущении участия гражданских сословий в управлении
государственном и в установлении общего народного представительства
посредством соединения в одну Государственную думу людей от всех
частей государства»1.
Проектируемое представительство (именуемое также
Государственной земской думой) должно было рассматривать
законопроекты и «важные правительственные меры» до их представления
императору. Выборы предлагалось проводить на всесословной основе
многоступенчатым путем: выборные от волостей и городов должны
были составить уездные собрания, избирающие в свою очередь
губернские собрания (думы). Именно они выбирали Государственную
думу. Предлагалось установить преимущества для «просвещенных
граждан», прежде всего дворянского происхождения, как
получивших соответствующее воспитание. Записка не получила поддержки
2/3 дворян и ее обсуждение было отложено до очередного собрания2.
В январе 1865 г. московское дворянское собрание 270 голосами
против 36 одобрило адрес императору, в котором содержался призыв:
«Довершите же, Государь, основанное Вами государственное здание
созванием общего собрания выборных людей от земли русской для
обсуждения нужд, общих всему государству. Назначьте с этой же
целью по Вашему усмотрению лучших людей из Вашего
столбового дворянства, этой твердой опоры престола... Этим путем, Государь,
Вы узнаете нужды нашего отечества в истинном их свете, Вы
восстановите доверие к исполнительным властям, Вы достигнете точного
1 Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 134-135; Пирумова Н.М. Александр Герцен.
С. 68.
2 Сватиков С.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 30-34.

Глава 5. Идея представительной власти
201
соблюдения законов всеми и каждым и применимости их к нуждам
страны». Далее отмечалось, что «внешние и внутренние враги
замолчат, когда народ в лице своих представителей, с любовью окружая
престол, будет постоянно следить, чтобы измена не могла ниоткуда
проникнуть»1.
Идеи дворянского конституционализма встретили неприятие
большей части правительства. Основной разработчик крестьянской
реформы H.A. Милютин в частной беседе заявил: «Никогда... я не
допущу каких бы то ни было притязаний дворянства на роль
инициаторов в делах, касающихся интересов и нужд всего народа. Забота о них
принадлежит правительству; ему и только ему одному принадлежит
и всякий почин в каких бы то ни было реформах на благо страны.
Tout pour le peuple - rien par le peuple»2. Прусский посол О. фон
Бисмарк докладывал своему министру иностранных дел: «Н. Милютин...
самый умный и смелый человек из прогрессистов, рисует себе
будущую Россию крестьянским государством с равенством, но без
свободы, с сильным развитием просвещения, промышленности,
бюрократии, печати - по наполеоновскому образцу»3.
В 1865 г. император заявил в беседе со сторонником
московского адреса звенигородским уездным предводителем Д.П. Голохвасто-
вым: «Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать
какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно
для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия
распадется на куски»4. По этим причинам предложение министра
внутренних дел П.А. Валуева о создании нижней законосовещательной
палаты - избираемого проектируемыми земствами съезда
государственных гласных (1863) было отклонено.
С середины 1860-х гг. требования дворянских и земских собраний
о создании представительства временно прекратились из-за их
безрезультатности и изданного 13 июня 1867 г. закона о порядке
производства дел в земских, дворянских и городских, общественных и
сословных собраниях. Закон, в частности, обязывал их председателей
под страхом уголовной ответственности не допускать обсуждения
и принятия «несогласных с законами или выходящих из круга
предметов ведомства собрания» предложений0.
1 Там же. С. 54-55; Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 141-143.
2 Глинский Б.Б. Борьба за конституцию. 1612-1861. М., 1908. С. 572. (Пер. с фр.:
Все для народа, ничего через народ).
3 Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 65.
4 Сватиков С.Г. Указ.соч. Ч. 2. С. 58.
5 ПСЗРИ. Собрание Н.Т. 42. Отделение 1. СПб., 1871. № 44690. С. 896-898.

202 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Представители дворянского либерализма, находившиеся в
эмиграции, выступали более последовательно. В 1862 г. в Лейпциге кн.
П.В. Долгоруков опубликовал брошюру «О перемене образа
правления в России»1. В ней крайне резкие выпады против правящей
династии и бюрократии сочетались с довольно умеренной политической
и особенно социальной программой. Публицист опровергал
утверждения о неготовности России к конституционному правлению из-за
необразованности народа (ссылаясь на опыт стран Южной Европы
и Бразилии), о нежелательности установления всевластия
дворянства (утверждал, что оно уже существует и будет устранено
всесословным голосованием), отсутствия среднего сословия (указывал на
существование почетных граждан, купцов и мещан, а также бедных
дворян) и др. Долгоруков признавал основательность возражения,
связанного с обширностью и разнородностью империи, но предлагал
решить эту проблему путем введения децентрализации. Князь
считал неприемлемым всеобщее голосование из-за вотирования
неимущими по указанию местных властей или богатых и влиятельных лиц
и предлагал ввести невысокий имущественный или образовательный
или служебный цензы. В отличие от законов о выборах в земства
и впоследствии в Государственную думу, не предусматривалось
голосование крестьян по общинной земле.
Долгоруков был сторонником двухпалатной системы из-за
необходимости умерять «безостановочное движение вперед» и
вставать на пути «таким потокам понятий ложных, которые мгновенно
овладевают умами, упояют общественное мнение»2. Проектируемая
верхняя палата (Боярская дума или Дума государственных
советников) должна была состоять из 500 пожизненных членов не моложе
35 лет, из которых половина должна была назначаться императором,
половина избираться Земской думой из кандидатов, предложенных
областными сеймами. В число назначенных членов должны были
войти представители духовенства: 15 или 20 от православного, по
4-5 от римско-католического, лютеранского и старообрядческого,
по 1-2 от иудейского и мусульманского. Также членами верхней
палаты должны были являться наследник престола и великие князья
после достижения совершеннолетия.
Нижняя палата - Земская дума должна была избираться
уездными «сходками» избирателей в составе 600-700 депутатов. Она могла
быть распущена императором с немедленным проведением новых
1 Долгорукий П.В. О перемене образа правления в России. М., 2016.
2 Там же. С. 62-64.

Глава 5. Идея представительной власти
203
выборов и созывом нового состава не позднее чем через 4 месяца
после роспуска.
Предлагалось издавать законы с согласия обеих палат и
императора. В бюджетных вопросах решающим должно было стать мнение
Земской думы: она получала право отклонять простым
большинством поправки верхней палаты, вето императора по этим делам
предлагалось запретить.
Главой государства являлся неприкосновенный и
безответственный наследственный император с широкими полномочиями. Он
должен был назначать и увольнять чиновников и офицеров,
осуществлять «верховное начальство над войсками», объявлять войну,
заключать мирные и иные договоры (с утверждением Земской думой
постановлений о торговле и расходах) и др.
Долгорукий считал необходимым «предоставление
исполнительной власти главе государства под ответственностью министров,
им назначаемых по его воле, но которые, разумеется, не могут
оставаться на своих местах, если не имеют за себя большинства голосов
в палатах»1. Предусматривалась обязательная скрепа императорских
указов министрами, которые должны были нести судебную
ответственность перед палатами за незаконные действия. Для
рассмотрения судебных дел членов императорской фамилии, членов обеих
палат и областных сеймов, министров, сенаторов и губернаторов
проектировался Верховный уголовный суд из 60 пожизненных членов,
из которых император и обе думы назначали (избирали) по одной
трети. Император не должен был обладать правом помилования или
смягчения наказания осужденных этим судом.
Долгоруков высказывался за введение конституции
императорской властью, но сомневался в способности Александра II это
сделать. Поэтому он, ссылаясь на западные образцы, рассчитывал на
переход к конституционному строю по требованию народного
представительства, вынужденно созванного находящимся в тяжелом
положении правительством, или же путем военного переворота, или
поддержанного массами военного восстания (на манер английской
«Славной революции»).
В 1860-е гг. сторонником созыва Земского собора стал Н.И.
Тургенев. Обоснованию этой идеи посвящена его книга «Чего желать для
России?» (1868). Отрицая способность бюрократии завершить
намеченные реформы, Тургенев писал: «Один только совокупленный
разум всего народа, народа равноправного, одна только сосредото-
1 Там же. С. 51-52.

204 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ченная его нравственная сила, словом, один только "Земский собор"
может помочь народолюбивому правительству разрешить все
многотрудные вопросы, окончательно устроить государство и упрочить
благоденствие его»1.
По мнению публициста, только представительство сможет
предотвратить бюрократический застой в государственных делах и даст
«здравое направление умам, мнению общественному»2. Отмечалось,
что созыв Земского собора повысит престиж России как среди
славяно-греческих народов, так и в Западной Европе. Собор должен был
включать 400-500 членов, «избранных всем народом, всеми
сословиями, в соразмерности значения их не только интеллектуального или
нравственного, но и числительного»3, а также членов по назначению
(V4 или V54acTb)-
Собор должен был стать постоянно действующим учреждением
и получить законодательные права, в том числе право
законодательной инициативы. Вместе с тем Тургенев выражал сомнение, что это
произойдет в ближайшее время. По его мнению, «долго, очень долго
эти права останутся, так сказать, без употребления» и «долго, очень
долго "Земский собор" не будет, по нашему мнению, ни чем иным, как
совещательным собранием»4. Делая акцент на «единодушии» членов
Земского собора, Тургенев предостерегал их от систематической
оппозиции правительству, ибо это неминуемо встретило бы «самое
сильное негодование со стороны масс народных, безусловно и вполне
преданных престолу»5.
С 1860-х гг. среди славянофилов возникли разногласия по
отношению к народному представительству. Против его создания
возражали кн. В.А. Черкасский и Ю.Ф. Самарин. Если князь делал упор
на то, что у славянофилов практически нет шансов войти в его
состав, то Самарин был противником ограничения самодержавия6. Он
утверждал: «...Народной конституции у нас пока еще быть не может,
а конституция не народная, т. е. господство меньшинства,
действующего без доверенности от имени большинства, - есть ложь и обман»7.
В то же время другие славянофилы (К.С. Аксаков)
высказывались за нерегулярный созыв Земского собора по усмотрению госуда-
1 Тургенев Н.И. Чего желать для России? Лейпциг, 1868. С. XXXI, 57-58.
2 Там же. С. 113.
3 Там же. С. 79-80.
4 Там же. С. 72-73.
5 Там же. С. 91.
6 Дудзинская Е.А. Указ. соч. С. 240.
7 Русь. 1881. 30.5. С. 13-14.

Глава 5. Идея представительной власти
205
ря. В 1855 г. А.И. Кошелев составил записку «О денежных средствах
России в настоящих обстоятельствах», в которой доказывал
необходимость созыва в Москве «выборных от всей земли русской» для
введения новых налогов с целью покрытия военных расходов1.
По сути, в проекте Кошелева речь шла о разовом
представительстве. Так, 30 августа 1859 г. он писал А.И. Герцену: «Мы за
самодержавие, потому что освободить крестьян (дело самое важное для нас)
может только одно самодержавие. Представительство теперь у нас
невозможно, ибо в нем будет играть роль дворянство, самое гнилое
у нас сословие и... всякая вымышленная конституция есть для
государства величайшее зло. Дайте времени: самодержавие возможно,
пока нет другой силы, могущей его ограничить. Этой силы еще нет, ей
надобно возникнуть, развиться и окрепнуть. Освобождение крестьян
должно быть к этому первым шагом»2.
Однако среди славянофилов были и те, кто настаивал на
необходимости постоянно действующего относительно демократического
представительного собрания с решающими полномочиями.
Наиболее ярким выразителем этой точки зрения в 1860-х гг. оказался
Кошелев. В 1862 г. в брошюрах «Какой выход России из
настоящего положения» и «Конституция, самодержавие и Земская дума» он
предложил возложить на Думу рассмотрение всех законопроектов,
бюджета и финансовых отчетов. Ее полномочия, по его мнению,
должны были стать промежуточными между совещательными и
решающими: император получал право утверждать мнение либо
большинства, либо меньшинства Земской думы. По замыслу Кошелева,
Дума не имела права законодательной инициативы. Однако она по
заявлениям своих членов и местных представительных собраний
могла обращаться с прошениями непосредственно к императору.
Министры, по мнению Кошелева, должны были назначаться из
состава Земской думы. Это, считал он, необходимо для доверия
страны к правительству, а также гласного и открытого ведения
государственных дел3.
За создание «установления, при помощи которого могли бы
правильно выражаться и своевременно удовлетворяться разумные
желания страны», в начале 1860-х гг. выступал славянофильский журнал
«Отечественные записки»4.
1 Дудзинская Е.А. Указ. соч. С. 228-230.
2 Там же. С. 225-226.
3 Сватиков С.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 10-11.
4 Китаев В.А. Либеральная мысль в России (1860-1880 гг.). М, 2004. С. 31-34.

206 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В то же время теоретики интеллигентского либерализма в
начале 1860-х гг. были склонны поддержать правительство. К.Д. Кавелин
считал выступления дворянских собраний в пользу
представительства основанными на эгоистических интересах и направленными
на захват власти и восстановление крепостного права1. В брошюре
«Дворянство и освобождение крестьян» (1862) Кавелин, отстаивая
либеральные реформы (введение гражданских свобод и
неприкосновенности личности, независимого и гласного суда, упорядочение
государственных финансов, развитие народного образования и т. п.),
не отрицал возможность проведения этих преобразований
монархической властью. Такой подход он аргументировал неготовностью
России к представительному правлению (малочисленность среднего
сословия, неготовность народных масс к участию в политике,
невозможность сословной конституции).
«Чтобы иметь представительное правление, надобно сперва
получить его и, получивши, уметь его поддерживать, а это предполагает
выработанные элементы представительства в народе, на которых бы
могло твердо и незыблемо основываться и стоять здание
представительного правления... Составных стихий народа у нас две: крестьяне
и помещики; о среднем сословии нечего говорить: оно
малочисленно и пока так еще незначительно, что не идет в счет. Что касается до
масс народа, то, конечно, никто, зная их хоть сколько-нибудь, не
сочтет их за готовый, выработанный элемент представительного
правления... остается дворянство. В наше время трудно себе представить
исключительно дворянскую конституцию... Политические права
одного сословия и отсутствие политических прав для всех других -
это теперь что-то немыслимое, такое, что встретило бы единодушное
противодействие не только со стороны правительства, но и со
стороны всего просвещенного, либерального в России... Дворянство
материально расстроено, политически стоит изолировано или враждебно
с прочими классами, не представляет ничьих интересов, кроме своих
собственных, не составляет стройного, органического сословия, не
пользуется даже своими сословным правами и участием в местном
управлении... При таких условиях представительное правление у нас
невозможно...»2
Б.Н. Чичерин в конце 1850-х гг. в издаваемых Герценом
«Голосах из России» писал о необходимости отмены крепостного права,
1 Арсланов P.A. К.Д. Кавелин: человек и мыслитель. М, 2000. С. 189.
2 Кавелин К.Д. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. СПб., 1904. Стб. 136-141,154-155.

Глава 5. Идея представительной власти
207
введения свободы совести, печати, преподавания, публичности
административных действий и судопроизводства, но ничего не говорил
о представительстве1. Впоследствии (1878) он так описывал
возможность создания представительства в начале 1860-х гг.: «Избирать
такую пору для введения конституционного порядка было бы то же, что
пустить корабль по воле ветра и волн. Этим... давалась точка опоры
всем разнузданным страстям и интересам... Результатом подобного
шага могло быть лишь усиление анархии, а вслед за тем -
неминуемое торжество реакции, которая могла уничтожить не только едва
зарождающуюся политическую свободу, но и юные преобразования,
не успевшие еще упрочиться в народной жизни»2.
В своей работе «О народном представительстве» (1866)
Чичерин доказывал, что наилучшей формой правления является
конституционная монархия с цензовым двухпалатным парламентом. По
его мнению, верхняя палата должна была состоять из
представителей высшей бюрократии и крупного землевладения, а нижняя - из
представителей средних классов. При этом ученый полагал, что для
введения представительного правления необходимы, в частности,
отсутствие сословной розни и наличие «крепких и проникнутых
государственным духом партий, способных стать во главе управления»3.
Также отмечалось несоответствие представительного правления
традициям и психологии российского народа и указывалось, что чисто
дворянское представительство «ослабит реформаторский
потенциал» власти4.
По свидетельству меньшевистского публициста начала XX в.
Н.М. Иорданского, радикальная интеллигенция «до 19 февраля
1861 г. сознательно и бессознательно стояла если не на стороне
правительства, то, во всяком случае, против его врагов, какими являлись
дворяне-конституционалисты». Однако затем «не удовлетворенная
"Положением" 19 февраля, встревоженная явными признаками
политической реакции и выбитая из колеи новым строем жизни,
беспоместная и мелкопоместная дворянская интеллигенция
заволновалась и в университетах, и в армии, и в канцеляриях, и в литературе.
К ней примкнула и разночинная интеллигенция, стремившаяся к по-
1 Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. М., 1977. С. 54.
2 Чичерин Б.Н. Конституционный вопрос в России // Опыт русского
либерализма. М., 1997. С. 57.
3 Там же. С. 92-95.
4 Нарежный А.И. Эволюция конституционных воззрений Б.Н. Чичерина //
Призвание историка. М, 2001. С. 100-101.

208 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
литической свободе и политическим правам. В 1861 году возникают
первые общества конституционалистов»1.
В частности, Н.Г. Чернышевский в середине 1850-х гг. был
противником конституционного правления как выгодного лишь
привилегированным классам, но на рубеже 1850-1860-х гг. стал выступать
за политическую свободу и в 1862 в «Письмах без адреса» поддержал
конституционные требования тверского земства2.
С начала 1860-х гг. все революционные прокламации говорили
о необходимости созыва представительства (Народное собрание,
Земской собор, Учредительное собрание, Земская дума). Одним
из умеренных был составленный неизвестными лицами и
напечатанный в газете «Великоросс» в 1861 г. проект адреса императору
с требованиями созыва «представителей русской нации, чтобы они
составили конституцию для России», а также «представителей
польской нации... чтобы они устроили судьбу своей родины сообразно ее
потребностям»3.
Сходные идеи отстаиваются в проекте адреса, разработанном
в 1862 г. редакцией «Колокола» под влиянием выступлений
дворянской оппозиции, прежде всего тверского адреса4. В нем после
длительной вступительной части о якобы наступившем в
результате непродуманной реформы 1861 г. экономическом и социальном
крахе говорится: «Государь! Не спросясь народа, нельзя спасти
государства. Без Земского собора, который один в состоянии найти из
совокупности местных экономических средств способ спасти
разоренное государство и безденежное правительство, нельзя обойтись
безнаказанно». Со ссылкой на опыт сельского и волостного
самоуправления (только создававшегося) утверждалось, что «народ
знает хорошо своих избранных и способен избрать людей, могущих
обсуждать общие нужды и спасти Россию надлежащими
постановлениями и указаниями, чего сделать уже не в силах ни сословное
дворянство, ни правительство вашего величества, составленное из
дворян, чиновников»5.
В проекте содержались требования всеобщих и равных выборов.
Предполагалось, что выборщики от городов и волостей выдвинут из
своей среды 3 кандидатов, из которых население уезда прямым го-
1 Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 118.
2 Валицкий А. История русской мысли от Просвещения до марксизма. М., 2013.
С. 218.
3 Иорданский Н.М. Указ. соч. С. 119-123.
4 Пирумова Н.М. Александр Герцен. С. 141-142. Документ не был опубликован.
5 Там же. С. 126-127.

Глава 5. Идея представительной власти
209
лосованием сможет избрать депутата. Земский собор обладал всей
полнотой законодательной власти и правом рассмотрения «всех
вопросов, которые Земский собор почтет нужным обсудить и
решить». Общество «Земля и воля», действовавшее в 1862-1863 гг.,
усматривало основной источник бед страны в ее политическом
строе и требовало созыва Народного собрания (Земского собора) из
«выборных представителей свободного народа» с учредительными
функциями1.
В большинстве революционных листовок начала 1860-х гг.
созыв народного представительства предусматривался лишь после
свержения монархии и проведения ряда мероприятий
революционного характера. Так, например, в воззвании «Молодая Россия»
предлагалось после поголовного истребления всех имущих классов
и установления революционной диктатуры созвать Национальное
собрание в столице, а также областные собрания для установления
федеративной республики. Предлагалось предоставить областям
право самостоятельно решить вопрос о вступлении в нее или
получении независимости2.
М.А. Бакунин в 1863 г. требовал созыва «Всенародного
земского собора», который должен представлять именно народные массы,
а не вызывающие их ненависть дворянство и чиновничество. При
этом один из ведущих теоретиков анархизма открыто утверждал, что
в случае опоры царя на такой Собор «и мир, и вера восстановились
бы как чудом, и деньги нашлись бы, и все бы устроилось просто,
естественно, для всех безобидно, для всех привольно...», в противном
случае, по его мнению, произойдет «кровавая революция»3. Такой исход
Бакунин считал неизбежным из-за недоверия императора к народу
и нежелания поступиться своей властью. Спустя несколько лет
Бакунин признавал эти идеи ошибкой, вызванной надеждами на созыв
Собора правительством4.
Следующий этап в эволюции идеи представительной власти
в российской общественной мысли начинается со второй
половины 1870-х гг. Он был связан с усилением недовольства положением
в стране и правительственной политикой. Во-первых, широкие
общественные слои буквально раздражали реакционные «эскапады»
министра народного просвещения гр. Д.А. Толстого. Во-вторых, в связи
1 Сватиков С. Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 36.
2 Там же. С. 36-38.
3 Бакунин М.А. Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель? М., 1917. С. 30-31.
4 Пирумова Н.М. Александр Герцен. С. 145.

210 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
с решением Александра II предоставить в 1879 г. конституцию
российская передовая общественность была явно уязвлена недоверием
к ней самодержавной власти. Усугубленное этим решением
монарха недовольство обусловило радикализм общественных требований
в отношении политических преобразований в России. Неслучайно на
данном этапе проблема народного представительства оказалась в
фокусе внимания общественности.
В пользу представительства высказывались представители почти
всех общественно-политических течений, кроме части консерваторов
и части течений радикалов.
За конституционное правление с 1870-х гг. стали единодушно
высказываться либералы. В выражавшем их взгляды журнале «Вестник
Европы», учитывая цензурные условия, участились публикации
статей, в которых подробно рассказывалось о различных типах
конституций и, соответственно, основанных на них типах политических
систем. Такого рода публикации преследовали цель пробудить интерес
у представителей российской общественности к осмыслению
преимуществ западноевропейского опыта конституционного правления.
Учитывая реальные условия России, теоретики либерализма
вынуждены были оглашать более скромные требования.
В 1875 г. обозреватель «Вестника Европы» Л.А. Полонский
высказался за объединение земского самоуправления и коронной
администрации на губернском и уездном уровне, а также за
выдвижение губернскими земствами кандидатов в Государственный совет
(2-3 человека на место, из них император должен был назначать
на 3 года одного члена Совета). Однако эту статью не пропустила
цензура1.
В этот период большое внимание проблемам конституции и
народного представительства продолжал уделять Б.Н. Чичерин. В
работе «Конституционный вопрос в России» (1878) Чичерин объявил
переход к конституционной монархии задачей ближайшего времени.
Отмечалось, что самодержавие не способно обеспечить гражданскую
свободу, а также его невозможно представить без привилегированной
аристократии. Поэтому отмена дворянских привилегий со временем
приведет либо к демократическому цезаризму (на манер
древнегреческой тирании или бонапартистского правления), либо к
конституционному порядку. Мыслитель отмечает, что первый вариант не
соответствует традициям России, недолговечен и ведет к
«всеобщему унижению умов»2. Поэтому Чичерин доказывал необходимость
1 Китаев В.А. Указ. соч. С. 202-221.
2 Чичерин Б.Н. Конституционный вопрос в России. С. 64.

Глава 5. Идея представительной власти
211
перехода в ближайшем будущем (после отмены налоговых
привилегий дворянства) к конституционному строю1.
В качестве первого шага было предложено включить
представителей земств в Государственный совет и ввести публичность его
заседаний. Затем следовало перейти к «настоящему представительству»,
«иначе весь смысл учреждения затемнится и оно не произведет
ничего, кроме разочарований»2. В случае отказа от преобразования
произойдет разрыв правительства и образованного общества.
В 1875 г. А.И. Кошелев в брошюре «Общая земская дума»
предложил создать двухпалатный парламент с совещательными правами.
Представляющая «землю» Общая земская дума должна была
избираться губернскими земствами. Государственный совет предлагалось
оставить в качестве представителя «государства»3.
К.Д. Кавелин в брошюре «Политические призраки» (1877)
критиковал конституционный строй со славянофильских позиций.
Утверждалось, что он основан на борьбе народа с властью и выгоден
лишь «сильным, богатым и просвещенным высшим классам» и ведет
к сосредоточению власти в руках или этих сословий, или монарха,
или же оказывается непрочен и сменяется либо цезаризмом, либо
республикой. Столь же резко критиковалась и система
государственного управления России, заимствованная, по мнению
Кавелина, из Франции времен Первой империи и ведущая к всевластию,
произволу и полной бесконтрольности бюрократии. «Мы глубоко
заблуждаемся, думая, будто одни только конституционные
учреждения, ограничивающие верховную власть, могут обеспечить народу
права и законную гражданскую свободу, будто все народы,
способные к культуре, рано или поздно должны ввести у себя европейские
конституционные формы... в России возможны были глубокие
потрясения, уносящие престолы и династии, но немыслимо
конституционное правление, основанное на ограничение царских прав, на
разделении и равновесии политических властей. Если б конституция
в этом смысле и была когда-нибудь введена у нас, то она только
прибавила бы лишнюю иллюзию и при первом же столкновении царской
власти с народным представительством она рассыпалась бы как
карточный домик...
Для самовластия камарильи конституция на европейский лад
была бы сущим кладом. Она сохранила бы всю административную
1 Нарежный А.И. Указ. соч. С. 102-103.
2 Там же. С. 74.
3 Дудзинская Е.А. Указ. соч. С. 246.

212 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
власть нераздельно в ее руках, удержала и еще бы усилило
противоположение власти народу и народа власти... к теперешнему
государственному механизму прибавились бы только две палаты, из которых
одна была бы исключительно в руках той же камарильи, а другую
всегда можно было бы обойти или разогнать...»1
В положительной части брошюры Кавелин предложил тип
представительства, соответствующий, по его мнению, условиям и
традициям России. Оно должно было включать три сената -
законодательный, административный и судебный. Треть сенаторов должна была
назначаться императором, треть избираться земствами, треть -
первыми двумя третями из специалистов и представителей
интеллигенции. От кандидатов в судебный сенат требовались юридическое
образование и опыт в судебных делах. Сенаторы должны были
назначаться (избираться) на 5 лет, обновляться по частям и возглавляться
председателями, утверждаемыми императором из 2-3 кандидатов,
предлагаемых соответствующим сенатом.
Административный сенат должен был ведать внутренним
управлением. Все ведомства, кроме военных, иностранных дел и двора,
должны были возглавляться подчиненными Сенату главными
директорами, назначаемыми (как и губернаторы) императором из
предложенных Сенатом кандидатов. Военные министерства предлагалось
подчинить сенатскому контролю в хозяйственных и финансовых
делах. Законодательный сенат должен был обсуждать законопроекты,
а также заведовать систематизацией («кодификацией»)
законодательства, Судебный заниматься судебным управлением и руководить
главным директором юстиции, а также разрабатывать на основе
судебных дел законопроекты2. Важнейшие решения сенатов подлежали
утверждению императором по докладам их председателей. В
неопубликованной статье 1880 г. Кавелин высказывался за созыв
«Земского собора под председательством наследственного, самодержавного
царя»3.
Сходные идеи содержатся в анонимной записке, датированной
5 января 1880 г. и присланной бар. А.И. Дельвигом в журнал
«Русский архив»4. В ней резкой критике подвергаются западные
конституции, основанные на идеях свободы, равенства и братства, но вовсе
не обеспечивающие их выполнение, а также ведущие к внутренней
1 Кавелин К.Д. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. Стб. 932-934.
2 Там же. Стб. 954-955 и др.
3 Арсланов P.A. Указ. соч. С. 363.
4 Записка неизвестного лица о государственном устройстве // Русский архив.
1909. Кн. 1.С. 443-461.

Глава 5. Идея представительной власти
213
борьбе. Положение России также объявляется безрадостным. Его
причиной объявляются «рабское подражание Западной Европе»
и заимствованная у Запада бюрократия («эта гигантская пьевра1,
которая охватила и душит Россию своими бесчисленными лапами»).
Считая вредным введение конституции на западный манер,
автор записки утверждал: «Самодержавие и православие должны быть
вполне и незыблемо сохранены», т. к. «ограничение самодержавия
есть почти разрыв России с ее тысячелетней историей». В то же время
он считал необходимым введение выборности Сената. В него
должны были войти 1-2 представителя от каждой губернии (области),
избранные на 4 года с ежегодными перевыборами У4 части. Система
выборов не определялась. Сенаторы должны были распределяться
императором на три отдела: законодательный, административный
и судной. Доклад их решений императору предлагалось поручить
председателям, выбранным самими отделами. Законопроекты
подлежали рассмотрению общего собрания всех отделов по докладу
законодательного и утверждению императором. Сенаторам предлагалось
предоставить «право вносить в отделы Сената представления о всем,
касающемся нужд и интересов губерний или всего государства».
«Дела особенной государственной важности» должны были
рассматриваться Земской думой, включавшей всех сенаторов и членов
Синода. Ее решения подлежали утверждению императора по
докладу выбранного Думой председателя. Указывалось, что «во всех
государственных управлениях решения постановляются по абсолютному
большинству голосов», о представлении монарху мнения
меньшинства ничего не говорилось.
Положение министров, которых предлагалось переименовать
в главноуправляющих, охарактеризовано довольно неопределенно.
Они «в пределах своей специальности действуют по
непосредственному указанию верховной власти, по всем же общим делам
подчиняются Сенату».
С конца 1870-х гг. возобновились выступления земств в пользу
представительства. В августе 1878 г. в ответ на убийство шефа
жандармов Н.В. Мезенцева и третье покушение на Александра II было
опубликовано правительственное воззвание с призывом к обществу
поддержать власть. Оно стало поводом для новой волны адресов
с требованием введения представительства.
В 1878 г. харьковское губернское земское собрание по
предложению профессора местного университета Е.С. Гордеенко выразило го-
от фр. pieuvre - спрут.

214 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
товность бороться «за общественный порядок, собственность, семью
и веру», но посетовало, что «при существующем положении земские
силы не имеют никакой организации», и предложило императору:
«Дай твоему народу то, что ты дал болгарам». Полтавское губернское
земство по предложению губернского предводителя П.А. Устимови-
ча также выступило с призывом о создании народного
представительства. Тверское земство потребовало «истинного самоуправления» по
болгарскому образцу1.
В 1879 г. в пользу конституции высказался нелегальный съезд
земских деятелей. В том же году И.И. Петрункевич составил записку
«Очередные задачи земства», в которой доказывалась неспособность
императорского правительства решить стоявшие перед страной
проблемы, предлагалось отвергнуть любую данную монархом
конституцию и требовать созыва Учредительного собрания2.
После 1 марта 1881 г. число выступлений с требованиями
введения представительного правления увеличилось. В марте 1881 г.
самарское дворянское собрание приняло адрес с ходатайством о созыве
избранных представителей народа для обсуждения и принятия мер
к умиротворению отечества и прекращению смуты. Аналогично
высказалось новгородское, рязанское, повторно тверское и харьковское
губернские земства, а также черниговское дворянство3.
Осенью 1881 - зимой 1882 г. 12 губернских земств (херсонское,
владимирское, новгородское, смоленское, псковское, казанское,
полтавское, костромское, петербургское, харьковское, калужское,
бессарабское) высказались против приглашения земских деятелей
в правительственные комиссии для разработки законопроектов
министерством и потребовали их выбора самими земствами4.
Сходные идеи выражали теоретики славянофильства и
умеренного либерализма. Как известно, славянофилы К.С. Аксаков и Д.П. Го-
лохвастов в 1882 г. убедили министра внутренних дел гр. Н.П.
Игнатьева в необходимости созыва Земского собора, но соответствующий
проект был отклонен Александром III.
В 1881 г. Чичерин высказался за включение в Совет двух
депутатов от каждого губернского земства и одного от дворянства каждой
губернии. По его мнению, такое преобразование, с одной стороны,
станет шагом к политической свободе, с другой - послужит объеди-
1 Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 128-130.
2 Там же. С. 130-132.
3 Мнения земских собраний о современном положении России. Berlin, 1883.
С. 39-49.
4 Там же. С. 59-62.

Глава 5. Идея представительной власти
215
нению охранительных сил1. А.Д. Градовский, решительно
высказываясь за сохранение самодержавия, предложил созвать народных
представителей «для изучения причин смуты»2. Кавелин в начале
1880-х гг. предлагал избирать земствами половину членов
Государственного совета3.
Ряд либералов придерживался более радикальных взглядов. Так,
в «Вестнике Европы» новый обозреватель внутренней политики
К.К. Арсеньев рассуждал о необходимости постоянного и
существенного участия представителей общества в государственных делах. По
мнению отечественного исследователя В.А. Китаева, ведущий орган
либералов добивался полноценной конституции. В 1882 г. Арсеньев
выступал за замену в перспективе имущественного ценза
образовательным4. Издаваемая и редактируемая Л.А. Полонским газета
«Страна» в 1881 г. выступила за переход политической власти в руки
«представителей русской земли» и превращение монарха в
«симпатичный символ нашего национального единства»3.
В 1881 г. группа радикальных либералов создала Земский союз.
Его программа, опубликованная в 1882 г., предусматривала
различные политические и гражданские права и свободы, создание
всесословной волости, а также областей, передачу всей полноты
законодательной власти и контроля над правительством двухпалатному
народному представительству.
Государственную думу предлагалось избирать всеобщим
голосованием по норме один депутат от уезда. Союзная дума задумывалась
как представительство областных собраний, избранных в свою
очередь всеобщим голосованием6. Подобные идеи отстаивал и созданный
в 1883 г. на Украине Вольный союз во главе с М.П. Драгомановым7.
Среди радикалов идея представительного правления набирала
популярность более сложным путем. На рубеже 1860-1870-х гг.
сторонники Бакунина и П.Л. Лаврова были против создания
представительства, последователи П.Н. Ткачёва считали необходимым при
революционным правительстве создать Народную думу и провести
преобразования через нее8.
1 Китаев В.А. Указ. соч. С. 88-89.
2 Сватиков С.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 152-153.
3 Китаев В.А. Указ. соч. С. 74-75.
4 Там же. С. 222, 224-225.
5 Страна. 1881. №36.
6 Сватиков С.Г. Ч. 2. С. 109-114.
7 Там же. С. 173-177.
8 Там же. С. 81.

216 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В начале 1870-х гг. под влиянием Бакунина большая часть
народников перешла на анархистские позиции1. В 1872 г. в популярной
среди народников статье Г.З. Елисеева (впоследствии легального
народника) утверждалось, что парламентское правление закрепит
господство кулаков-мироедов и плутократии и только его отсутствие
позволяет правительству проводить реформы в интересах народных
масс2. Л.А. Тихомиров впоследствии вспоминал: «Мы были
крайними демократами, сторонниками не словесного, а действительного
народного всевластия, политического и экономического. Все должно
принадлежать массе. Либералы этого, натурально, не желали.
Следовательно, помогая им получить власть, конституцию, мы, так сказать,
предавали бы им народ, народное дело. Поэтому мы сначала были
даже безусловно против конституции. Мы хотели непременно
переворота экономического». Однако под влиянием репрессий
народники пришли к идее политической свободы и закрепления ее
представительным правлением3.
Как известно, в 1879 г. большая часть народников,
объединившаяся в Партию народной воли, была убеждена в том, что радикальные
социальные преобразования немыслимы без изменения
политической системы. После политического переворота предлагалось
созвать Учредительное собрание. После убийства Александра II
исполком партии опубликовал написанное Тихомировым воззвание
с требованием «созыва представителей от всего русского народа для
пересмотра существующих форм государственной и общественной
жизни и переделки их сообразно с народными желаниями». Выборы
должны быть всеобщими, равными и свободными. Для их
проведения революционеры требовали ввести полную политическую
свободу. Утверждалось, что при выполнении этих условий народовольцы
подчинятся решениям Народного собрания и прекратят теракты.
«Чернопередельцы», считавшие конституцию выгодной лишь
буржуазии, быстро утратили всякую поддержку в России и,
оказавшись в эмиграции, вскоре отказались от своих взглядов. Созданная
ими Группа освобождения труда выступала за демократическую
конституцию, обеспечивающую всеобщее голосование.
Большая часть высших сановников на рубеже 1870-1880-х гг.
выступила за создание совещательного представительства, доказы-
1 Валицкий А. Указ. соч. С. 244.
2 Елисеев Г.З. Плутократия и ее основы // Отечественные записки. 1872. № 2;
Цит. по: Валицкий А. Указ. соч. С. 245, 455.
3 Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. С. 94-95.

Глава 5. Идея представительной власти
217
вая его совместимость с самодержавием1. Их главным противником,
как известно, выступил К.П. Победоносцев. В письме императору
от 4 марта 1882 г. он так отозвался о проекте созыва Земского
собора: «Нам предлагается из современной России скликать пестрое
разношерстное собрание. Тут и Кавказ, и Сибирь, и Средняя Азия,
и балтийские немцы, и Польша, и Финляндия! и этому-то смешению
языков предполагается предложить вопрос о том, что делать в
настоящую минуту. В моих мыслях - это верх государственной
бессмыслицы. Да избавит нас Господь от такого бедствия»2.
В 1880-1890-е гг. крайние консерваторы продолжали утверждать,
что народное представительство не соответствует ни традициям, ни
условиям России. Победоносцев в статье «Великая ложь нашего
времени» доказывал, что утверждение о народном суверенитете,
лежащее в основе парламентаризма, является ложным. По его мнению,
«что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное
на ложном начале, не может быть иное, как лживое». «Парламент, -
писал он, - есть учреждение для удовлетворения личного
честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей»3.
Особенно резко Победоносцев критиковал формирование
правительства парламентским большинством. По его мнению, при таком
порядке «вместо неограниченной власти монарха мы получаем
неограниченную власть парламента с той разницей, что в лице монарха
можно представить себе единство разумной воли, ибо здесь [в
парламенте] все зависит от случайности... Такое состояние неизбежно ведет
к анархии, от которой общество спасается одной лишь диктатурой,
т. е. восстановлением единой воли и единой власти в правлении»4.
Эти взгляды разделял император Александр III. Он писал
Победоносцеву: «Я слишком глубоко убежден в безобразии
представительного начала, чтобы когда-либо допустить его в России в том виде,
как оно существует по всей Европе»5.
М.Н. Катков, в 1860-1870-е гг. допускавший создание
представительства, с начала 1880-х гг. резко критикует эту идею, как и кн.
В.П. Мещерский6. На рубеже 1870-1880-х гг. консервативная печать
требовала решительной борьбы с «крамолой», которой считались лю-
1 Русский консерватизм XIX столетия. С. 277-278.
2 Письма Победоносцева Александру III. Т. 1. М., 1925. С. 380-381.
3 Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. М., 2004. С. 437, 441.
4 Там же. С. 467-468.
5 К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. М., 1923. С. 241.
6 Лукоянов И.В. Российские консерваторы. СПб., 2003. С. 27-29, 44.

218 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
бые требования политических реформ. В частности, Катков
утверждал: «Русское самодержавие не может и не должно терпеть никакой
не подчиненной ему или не от него исходящей власти в стране,
никакого государства в государстве»1.
На рубеже XIX-XX вв. сходные идеи развил Тихомиров. В
брошюре 1888 г. он выделял в парламентаризме «одну ценную черту -
постоянное обнаружение народных желаний и мнений», но
подчеркивал, что он, «как система государственного управления, именно
в высшей степени неудовлетворителен». В написанных в 1895 г.
дополнениях к этой работе публицист отрицал даже указанное
достоинство {«всякое собрание людей, взятых из разных слоев
населения, обнаруживает мнения и желания народа, но именно в форме
парламентарной это делается наименее») и объявил парламентаризм
«политической системой всеобщего бессилия, вносящей в
политику торгашеский принцип свободной конкуренции, делающей власть
предметом спекуляции и кончающей государственной анархией»2.
В статьях 1890-х гг. Тихомиров отталкивался от идеи Ж.
Руссо о разделении «общей воли» и «воли всех». Он отмечал, что
общая воля «существует лишь как унаследованный вывод
исторических традиционных привычек, как результат долгого коллективного
опыта»3. Воля нации, выраженная на выборах, является фиктивной
из-за некомпетентности избирателей и отсутствия времени для
продолжительного обсуждения вопроса и выработки единодушного
решения. В результате «дела идут скверно, решения и медленны, и не
обдуманны, меры сообразуются не с интересами страны, а с
избирательными потребностями партий, подкупы, хищения, деморализация
народа, доступность власти только безличностям... Этот строй...
создает чрезвычайно плохое, и что еще важнее, не авторитетное
правящее сословие...»4.
По мнению Тихомирова, наследственная аристократия во главе
с монархом, избавленная от борьбы за власть, лучше понимает
истинную волю народа, чем демократические политики, не превосходящие
управляемых ни в умственном, ни в нравственном отношении и
оторванные от народа. При этом местное самоуправление на сословной
основе объявляется необходимым элементом монархии.
Сходных взглядов до 1905 г. придерживался Николай II. В
декабре 1904 г. он заявил кн. П.Н. Трубецкому: «При малой культурности
1 Сватиков С.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 179-180.
2 Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 48-49, 64.
3 Там же. С. 122.
4 Там же. С. 128-129.

Глава 5. Идея представительной власти
219
народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т. д. одно
самодержавие может спасти Россию. Притом мужик конституции не поймет,
а поймет одно - что царю связали руки, тогда - я вас поздравляю,
господа»1.
Напротив, среди либеральных консерваторов и либералов
настроения в пользу создания представительства стали преобладающими.
Их хорошо выражает статья Чичерина «Россия накануне двадцатого
столетия» (1900). В ней говорилось: «Законный порядок никогда не
может упрочиться там, где все зависит от личной воли и где каждое
облеченное властью лицо может поставить себя выше закона,
прикрыть себя высочайшим повелением. Если законный порядок
составляет самую насущную потребность русского общества, то эта
потребность может быть удовлетворена только переходом от
неограниченной монархии к ограниченной. В этом и состоит истинное
завершение реформ Александра И. Иного исхода для России нет»2.
Чичерин был противником «деспотизма большинства» и
предлагал создать двухпалатный парламент с правом утверждения законов
и принятия бюджета. Нижнюю палату могли составить выборные от
губернских земств (2-3 от губернии), верхнюю - Государственный
совет при условии назначений в него не «по чину». Чичерин считал
высшей ступенью конституционной монархии формирование
правительства парламентским большинством, однако считал его
применимым не везде, а лишь в странах с сильными партиями и стабильным
общественным мнением.
Чуть раньше (1898) в третьей части «Курса государственной
науки» Чичерин доказывал, что абсолютная монархия позволяет
успешно проводить радикальные реформы (в том числе либеральные, вроде
отмены крепостного права), однако слабо обеспечивает
эволюционное развитие гражданской свободы. Также публицист считал
российское общество готовым к участию в политической власти, ссылаясь
на успешную деятельность местного самоуправления3.
В царствование Александра III из-за репрессий открытых
выступлений в пользу создания представительства не было. Однако
сразу после вступления на престол Николая II в 1894-1895 гг. девять
губернских земств по инициативе конституционалистов во главе
с И.И. Петрункевичем подали адреса с требованием создания
общегосударственного представительства на основе земств («доступа
1 Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 гг. М., 1984.
С 309.
2 Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия. Берлин, 1900. С. 164.
3 Нарежный А.И. Указ. соч. С. 111, 116.

220 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
голоса земств к престолу»). В составленной группой Петрункевича
нелегальной брошюре «Адреса земств 1894-1895 гг. и их
политическая программа» содержались требования, в частности, о включении
в состав Государственного совета одного представителя от каждого
губернского земства и созыве Земского собора1. Как известно,
Николай II в ответ заявил о «бессмысленных мечтаниях об участии
представителей земств в делах внутреннего управления».
Среди радикалов в конце XIX в. имеют место противоречивые
процессы. Большая часть народников отходит от политической
программы народовольцев и отказывается от требования
Учредительного собрания. В то же время в 1893 г. часть народников создала Партию
народного права, выступавшую за «замену самодержавия
представительными учреждениями» и «представительное правление на основе
всеобщей подачи голосов»2.
Также среди радикалов в 1890-е гг. распространяется марксизм,
который, как известно, рассматривал капитализм и присущую
ему парламентскую демократию как неизбежный этап в развитии
общества.
Как известно, в результате целого ряда объективных и
субъективных причин в начале XX в. существовавшим строем и
правительственной политикой оказались недовольны едва ли не все слои
населения. Это привело к дальнейшему росту популярности идеи
народного представительства.
Тихомиров в работе 1905 г. признавал полезным
общегосударственное представительство, выражающее не «народную власть
и волю», а «народный дух, интересы, мнения и т. п.» «Народное
представительство в монархии, - писал он, - есть собственно орудие
общения монарха с национальным духом и интересами». По мнению
публициста: «Оно нужно для того, чтобы верховная власть
находилась в атмосфере творчества народного духа, который проявляется
иногда в деятельности чисто личной, иногда в действии
общественных учреждений и организаций и в характере представляющих их
лиц... Находятся ли эти люди собранными в одной зале или нет, это,
конечно, вопрос второстепенный... в них верховная власть может
видеть и слышать не то, что говорит толпа, но то, что масса народа
говорила бы, если бы умела сама в себе разобраться, умела бы
найти и формулировать свою мысль»3. Поэтому члены представитель-
Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 158,161-162.
Широкова В.В. Партия «народного права». Саратов, 1972. С. 65-66.
Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 575-576.

Глава 5. Шея представительной власти
221
ства («советные люди») могут как избираться, так и «призываться»
правительством.
Представительство должно основываться на сословиях или
корпорациях (профессиональных или территориальных), при этом
каждая социальная группа должна избирать представителей
только из своего состава. В частности, в России начала XX в. (не считая
«инородцев») Тихомиров выделял следующие корпорации: собор
православных епископов (или Синод), дворянские общества,
крестьянские волости («земледельческие разных районов, культурные,
рыболовные»), казачьи войска, промышленные рабочие (по
отраслям), городские управления, земства, купеческие организации,
собрания фабрикантов (по районам), ремесленные цехи,
университеты, присяжные поверенные и т. д.1 Соотношение представительства
разных групп объявлялось неважным из-за его совещательных
полномочий.
Консервативные теоретики из правых славянофилов также
выступали за совещательное представительство. Так, A.A. Киреев
продолжал отстаивать идею созыва Земского собора. Возражавший
против этого Ф.Д. Самарин допускал временное привлечение выборных
в состав Государственного совета. Целый ряд постоянно
действующих совещательных учреждений с выборами части членов земствами
и другими организациями проектировал С.Ф. Шарапов2.
После издания указа 18 февраля 1905 г. о праве частных лиц
направлять в Совет министров свои предложения консерваторы
приняли участие в петиционной кампании. В некоторых их проектах
предлагалось свести преобразования к минимуму, например, создать
возглавляемые министрами «министерские думы» из избранных на
цензовой основе экспертов в ведомственных делах3. Кружок
консервативных московских дворян во главе с братьями Самариными также
считал достаточным предоставить выборным право участвовать в
работе правительственных учреждений4.
Член Государственного совета Б.В. Штюрмер предлагал в видах
сохранения самодержавия ограничиться привлечением выборных
лишь «к участию в подготовительных занятиях, учреждаемых при
1 Там же. С. 580.
2 Реформы в России с древнейших времен до конца XX века. Т. 3. М., 2016.
С. 438-439.
3 Ганелин Р.Ш. Петиции по указу 18 февраля 1905 г. Вспомогательные
исторические дисциплины. Вып. ХХ.С. 154.
4 Там же. С. 156.

222 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Государственном совете, и при том лишь по вопросам, вашим
императорским величеством указанным»1.
Едва ли не большинство консерваторов высказывалось за
включение выборных в состав Государственного совета. К.Ф. Головин
предлагал допустить их лишь в состав соединенных департаментов
Совета. Избирать их, по его мнению, следовало либо по сословиям,
либо (из-за неготовности крестьян к законодательной работе и
возможности их коллективного заявления о необходимости «черного
передела») губернскими коллегиями, включающими двух
выборщиков от дворян, двух от крестьян и одного от купечества каждого уезда,
а также пять от епархиального съезда. Каждая губерния должна была
выбирать двух представителей. С.-Петербургский
генерал-губернатор Д.Ф. Трепов предложил избирать примерно 90 членов Совета: от
губернии и области одного, а от столиц - двух2.
8 мая 1905 г. Трепов представил императору записку И.Я. Гоф-
штеттера о необходимости созыва Земского собора с преобладанием
выборных от крестьян в соответствии с их долей в населении. Эта
реформа признавалась необходимой для привлечения на сторону
власти «монархически настроенного народа» и успеха в борьбе с
«космополитической, антинациональной интеллигенцией, в значительной
мере ставшей слепым орудием политических домогательств
организованной еврейской плутократии»3.
В конце мая 1905 г. проект учреждения Земского собора был
составлен управляющим земским отделом МВД В.И. Гурко от имени
Отечественного союза. 612 участников Собора должны были
избираться на 5 лет от сословий и корпораций, а также должны были быть
представлявшие общегосударственные интересы. Сословных
представителей предлагалось избирать из своей среды крестьянскими
обществами, частными землевладельцами, владельцами городских
недвижимостей, торговых и промышленных предприятий,
плательщиками квартирного налога с образованием не ниже среднего.
«Каждая объединенная общими интересами группа населения должна
быть представлена в Земском соборе в соответствующем ее
относительному значению в народном хозяйстве количестве избранных
ею лиц».
Крестьяне должны были избирать одного депутата от 0,5 млн
человек, или 183 от Европейской России и Кавказского края (Ставро-
1 ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 514. Ч. 1. Л. 17; Д. 512. Л. 12.
2 РГИА. Ф. 543. Оп. 1. Д. 514. Л. 118, 155-157.
3 Из бумаг Д.Ф. Трепова // Красный архив. 1925. Т. 4-5. С. 462-464.

Глава 5. Идея представительной власти
223
польская и Кубанская обл.). Отбор предлагался 4-степенный:
сельские общества избирали волостные сходы, те - уполномоченных, их
уездный съезд - выборщиков, из состава которых по губерниям по
жребию должны были отбираться участники Собора. Необходимость
жеребьевки обосновывалась неспособностью выборщиков сделать
сознательный выбор из-за незнакомства крестьян разных уездов.
Право голоса по землевладельческой и городским куриям
предполагалось предоставить достигшим 25 лет, имевшим российское
подданство не менее года и необходимый имущественный или
налоговый ценз. Допускалось голосование не достигших 25 лет и женщин
через уполномоченных. Вводить подобные ограничения для
дворянских и сельских обществ признавалось неудобным из-за наличия
у них собственных правил.
Участвовать в выборах от частных землевладельцев должны были
владевшие полным земским цензом (непосредственно) и не менее
чем Vio его (через уполномоченных). Для полноцензовых владельцев
выборы предполагались двухстепенными (через избираемых по
уездам выборщиков), для мелких - трехстепенными. Землевладельцы
должны были избирать 161 депутата от Европейской России и
Кавказского края (в соответствии с соотношением частных и надельных
земель). Эти места предлагалось распределить по губерниям
пропорционально числу полноцензовых владельцев.
Представительство владельцев городских недвижимостей и тор-
гово-промышленников предлагалось определить в соответствии с
соотношением стоимости (по земской оценке) их имущества и земли.
По этому расчету от первых предлагалось избрать по Европейской
России 53 члена, от вторых - 81. В выборах должны были
участвовать владельцы не менее чем V10 полного ценза (недвижимостей
и заведений, оцененных не ниже 1500 руб.). Представительство лиц
свободных профессий предлагалось в результате искусственного
расчета1 ограничить 43 депутатами.
Городские выборы также должны были быть косвенными (через
уполномоченных от уездных городов и губернских выборщиков)
и проводиться по округам, включающим несколько относительно
однородных губерний (Ив Европейской России), а также 6
крупнейшим городам (С.-Петербург, Москва, Варшава, Киев, Одесса и Рига).
1 Предлагалось рассчитать их заработок путем умножения уплачиваемого ими
квартирного налога на 5 (т. к. на оплату квартиры в среднем тратилось около 20 %
заработка), полученный результат ввиду отсутствия за ним реального имущества
уменьшить вдвое, после чего сопоставить с оценочной стоимостью земли и таким образом
определить представительство.

224 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В Сибири и на Дальнем Востоке предлагалось объединить городские
курии и выбирать от них 5 депутатов.
Также в Земский собор предполагалось включить депутатов от
христианского духовенства, представляющего духовные интересы
народа, и от губернских дворянских обществ как «представителей
политического разума страны».
Православное духовенство должно избирать 14 членов (11 от
Европейской России, два от Сибири и Дальнего Востока, один от
Закавказья). Выборы предполагалось проводить по округам, включающим
несколько губерний каждый. Католическое духовенство должно было
избирать двух депутатов (от Польши и Северо-Западного края),
лютеранское и армяно-григорианское по одному от Прибалтики и
Закавказья соответственно. Каждое губернское дворянское общество
должно было избирать одного депутата. Их число должно было
составить 46, в том числе девять от западных губерний и два от Грузии.
Средняя Азия и Якутская обл. лишались представительства.
Предполагалось, что участники Собора не превратятся в
профессиональных политиков и будут продолжать свои обычные занятия.
Поэтому Земский собор должен был собираться лишь по особо
важным случаям в Московском Кремле и рассматривать «главнейшие
вопросы государственной жизни в их коренных основаниях». На
основе утвержденных императором предложений Собора должны
были разрабатываться законопроекты.
Они подлежали рассмотрению постоянно действующей Земской
думой в составе 128 членов, избранной Собором из своей среды. Для
выборов он должен был разделиться на представителей сельских
(включая дворянские общества) и городских курий. Каждое
отделение должно было выбрать У5 своего состава (80 от сельского и 21 от
городского). Также Дума должна была включить четырех членов от
православного духовенства и трех от других исповеданий (одного от
каждого).
Земская дума должна была действовать в С.-Петербурге и стать
нижней палатой, в то время как Государственный совет оставался
верхней. Предполагалось, что Дума наряду с законопроектами будет
рассматривать бюджет, а также иметь право запросов министрам.
Включение выборных в Государственный совет отвергалось из-за их
неравного количества, а также нежелательности воздействия на
решения выборных представителей высшей бюрократии.
Совет Отечественного союза предложил заменить
представительство плательщиков квартирного налога на таковое вузов и Академии
наук или состоящих определенное время на государственной и обще-

Глава 5. Идея представительной власти
225
ственной службе. Также Совет предложил избирать представителей
городских корпораций по губерниям (один член от каждой)1.
Часть умеренных консерваторов предложила создать
постоянно действующую выборную законосовещательную палату,
избранную на бессословной (точнее, частично сословной) основе.
В частности, член совета министра внутренних дел И.Я. Гурлянд,
в отличие от своего покровителя Штюрмера, высказался за
создание многочисленного Земского совета, избранного либо земствами,
городским самоуправлением и дворянскими обществами, либо
специальными выборами. Этот Совет должен был рассматривать все
законопроекты2.
В составленной в мае 1905 г. записке шести членов
Государственного совета во главе с гр. К.И. Паленом и А.Н. Куломзиным
говорилось о необходимости выбора представительства земствами, в свою
очередь, избранными на основании Положения 1864 г. и введенными
на окраинах3.
Либеральные консерваторы до осени 1905 г. выступали за
немедленное создание совещательного представительства. Меньшинство
II земского съезда (ноябрь 1904 г.), согласившись с либеральным
большинством в части резкой критики «бюрократического строя,
разобщающего верховную власть с населением» и ведущего к
«административному произволу», высказалось за «правильное участие
в законодательстве народного представительства как особого
выборного учреждения»4.
Небольшая часть либеральных консерваторов также выступала
за созыв Земского собора. В мае 1905 г. А.И. Гучков предложил
императору созвать Земский собор для убеждения народа в
необходимости продолжения войны5. Подобные проекты также выдвигались
отдельными органами печати, дворянскими и земскими собраниями,
городскими думами6.
Представители поместного дворянства и крупного бизнеса
поддержали введение представительства при условии предоставления
1 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 34. Л. 574-604.
2 Малышева О.Г. Думская монархия. Ростов н/Д., 2004. С. 31.
3 Ганелин Р.Ш. Политические уроки освободительного движения в оценке
старейших царских бюрократов // Освободительное движение в России. Вып. 14. Саратов,
1991. С. 132.
4 Российские либералы: кадеты и октябристы: Документы, воспоминания,
публицистика. М., 1996. С. 49-51.
5 Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 153.
6 ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 843. Л. 1.

226 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
им соответственного господствующего или влиятельного
положения в нем1.
В апреле 1905 г. была опубликована записка
либерально-консервативного меньшинства земских съездов, составленная Д.Н.
Шиповым и О.П. Герасимовым с участием кн. П.Н. Трубецкого,
кн. В.М. Голицына, М.А. Стаховича, В.И. Герье, H.A. Хомякова и кн.
Г.Г. Гагарина2. В ней для устранения «обособленности царя от
народа» и «созданного бюрократией ограничения самодержавной
царской власти»3 предлагалось заменить Государственный совет
выборным Государственным земским советом, являющимся частью
системы реформированного земского самоуправления. Он должен
был включать 507 членов (372 от 50 губерний Европейской России,
по 36 от Польши и Кавказа, 30 - от Средней Азии, 23 от Сибири
и Дальнего Востока, 10 - от Финляндии), избираемых по норме
один член от 250 тыс. жителей губернскими земскими собраниями
и городскими думами крупных городов по пропорциональной
системе. Земства, в свою очередь, должны были избираться на основе
небольшого имущественного или налогового ценза с участием
общинного крестьянства.
На Совет предлагалось возложить рассмотрение законопроектов,
бюджета и отчетов об его исполнении с сохранением у него
совещательных прав, предоставить ему право законодательной инициативы
(с разработкой законопроектов правительством) и запросов
министрам при сохранении их ответственности перед монархом.
Докладывать заключения Совета императору должен был его председатель,
утвержденный монархом из числа выдвинутых Советом кандидатов.
Подчеркивалась необходимость непосредственного рассмотрения
государем предложений Совета и неприемлемость бюрократической
верхней палаты.
Позиция основной части либералов была значительно более
радикальной. С самого начала века требование постоянного
законодательного представительства стало основой их программы.
В частности, в программном заявлении «От русских
конституционалистов» (1902), написанном П.Н. Милюковым с участием других
либеральных деятелей, «центральным требованием» объявлялось
создание «бессословного народного представительства в постоянно
действующем и ежегодно созываемом верховном учреждении с пра-
1 Малышева О.Г. Указ. соч. С. 36-40.
2 К мнению меньшинства частного совещания земских деятелей 6-8 ноября 1904
года. СПб., 1905. С. 4.
3 Там же. С. 7.

Глава 5. Идея представительной власти
227
вами высшего контроля, законодательства и утверждения бюджета».
Политические свободы, гражданское равенство и личная
неприкосновенность трактовались скорее как средство, обеспечивающее
выражение представительством «мысли и воли страны»1.
В этом же документе объявлялась невозможной разработка
преобразования высшей бюрократией, в среде которой якобы
действовал «"естественный подбор" наизнанку, подбор крупных честолюбий
и мелких умов, разнузданных личных аппетитов и полнейшего
общественного индифферентизма». Созыв Учредительного собрания
посредством «выборов ad hoc» также признавался неудобным из-за
неизбежности «правительственного давления» и
«трудноопределимого настроения непривычных к политической жизни общественных
слоев». Разработку конституции предлагалось возложить на
собрание представителей земств, дум крупных городов и университетов
с правом избрания любых общественных деятелей2.
В соответствии с этими идеями II съезд земских деятелей в
ноябре 1904 г. большинством голосов потребовал «безусловного участия
народного представительства, как особого выборного учреждения,
в осуществлении законодательной власти, в установлении
государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью
действий администрации»3.
В апреле 1905 г. на совещании земцев в Москве было принято
требование о создании двухпалатного парламента. Одна палата должна
была избираться всеобщим, равным, прямым и тайным
голосованием, другая - демократизированным местным самоуправлением4.
В мае Земский съезд принял адрес с требованием немедленного
созыва народных представителей, «избранных равно и без различия всеми
подданными» с правом «в согласии с царем» решить вопрос о мире
и «установить обновленный государственный строй»5.
С.-Петербургское губернское земское собрание в мае 1905 г.
одобрило проект создания представительства в составе 600 депутатов,
избранных на три года от губерний пропорционально численности
населения косвенным голосованием по системе земских выборов
1864 г., а также от крупных городов.
1 Российские либералы: кадеты и октябристы: Документы, воспоминания,
публицистика. С. 31.
2 Там же. С. 35-36.
3 Там же. С. 51.
4 Ганелин Р.Ш. Политические уроки освободительного движения в оценке
старейших царских бюрократов. С. 125.
5 Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 году. С. 153.

228 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX е. Т. 3.
Представительное собрание должно было рассматривать
законопроекты, бюджет, предположения о займах, о строительстве
железных дорог и железнодорожные тарифы, а также отчеты министров.
Предлагалось предоставить ему права законодательной инициативы
и запросов министрам «по всем делам управления», а также
всеподданнейших ходатайств «по всем вопросам законодательства и
управления». 17 голосами против 15 земство высказалось за решающий
голос собрания1.
В июне 1905 г. московское совещание представителей городских
дум высказалось за «введение в России народного представительства
на конституционных началах». Ему предлагалось предоставить
законодательные права, утверждение бюджета, контроль над
ответственным правительством2. В резолюции июльского Земско-городского
съезда говорилось также о всеобщем, равном, прямом и тайном
голосовании и контроле Думой законодательных прав и контроля над
внешней политикой. Учредительного собрания требовал созданный
в мае 1905 г. Союз союзов.
В либеральной публицистике 1905 г. («Право», «Русская мысль»
и др.) отстаивались идеи законодательного представительства,
всеобщего и равного голосования, ответственности правительства перед
депутатами. Нередко прямо или косвенно выдвигалось требование
о предоставлении представительству учредительных полномочий.
Эти же требования содержались в значительном большинстве
поданных на основании указа 18 февраля проектов (как частных лиц и
организаций, так и земских собраний и городских дум)3.
Весной и в июле 1905 г. были опубликованы конституционные
проекты либералов, составленные группой членов «Союза
освобождения» (Н.Ф. Анненский, В.М. и И.В. Гессены, Ф.Ф. Кокошкин и др.,
проект имел комментарии авторов и объяснительную записку) в
октябре 1904 и С.А. Муромцевым с участием Кокошкина для бюро
земских съездов летом 19054. Оба документа содержали также проекты
избирательного закона.
Первый документ был, как признавали его авторы, написан
скорее в чисто пропагандистских целях и не рассчитан на выполнение5.
1 РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 38. Продолжение 3. Л. 336-338.
2 Вспомогательные исторические дисциплины (ВИД). Л., 1990. Вып. XXI.С. 131.
3 Ганелин Р.Ш. Указ 18 февраля 1905 г. о петициях и правительственная
политика // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. XV. С. 181-182.
4 Русские ведомости. 1905. 6 июля.
5 Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм. М., 1997. С. 350. Аронов Д.В.
Российский либеральный конституционный проект начала XX века // Таврические

Глава 5. Идея представительной власти
229
В нем говорилось: «Единственным правильным путем к
осуществлению программы, начертанной в изложенном проекте, мы считаем
созыв учредительного собрания, свободно избранного всенародным,
прямым, равным и тайным голосованием для выработки и
приведения в действие основного государственного закона». Проект
Муромцева был рассчитан на включение в текст Основных законов империи.
Оба документа содержали обширный список прав и свобод, в
котором обращает на себя внимание отсутствие постановления о
неприкосновенности частной собственности, а также предусматривали
создание двухпалатного парламента («Государственной думы») с
законодательными полномочиями и ответственность правительства
перед ним.
Государственная дума должна была включать палату народных
представителей и земскую палату. Первая должна была избираться
всеобщим (в том числе женским), равным (с некоторым впрочем
завышением представительства крупных городов), прямым и тайным
голосованием по мажоритарной системе с двумя турами.
По проекту освобожденцев возрастной ценз равнялся 21 году,
срок полномочий палаты - трем годам, избирательными правами не
должны были пользоваться военные и полицейские. Предлагалось
выбирать примерно 650 депутатов (одного от примерно 200 тыс.
жителей). В проекте Муромцева предлагался 25-летний возраст,
4-летний срок полномочий и нормы представительства: один депутат от
150 тыс. жителей губернии или 100 тыс. жителей крупного (свыше
100 тыс. населения) города, всего 840 депутатов.
Земскую палату предлагалось избирать губернскими земскими
собраниями и думами крупных городов на срок полномочий
собраний и дум в количестве 2-5 государственных гласных от губернии
и 1-4 от города в зависимости от численности населения, также с
завышением представительства городов, всего 243 от губерний и 26 от
городов. Членам обеих палат предлагалось установить
вознаграждение. Государственная дума должна была с утверждения императора
издавать законы, одобрять бюджет и не предусмотренные им
расходы, утверждать важные международные договоры.
Для принятия решения по общему правилу требовалось согласие
обеих палат. По проекту Муромцева в случае неустранимых
разногласий любая из палат могла 2/3 голосов передать законопроект на
разрешение общего заседания Думы. Оно созывалось после
перевыборов палаты представителей в случае подтверждения соответству-
чтения 2016. Ч. 1. СПб., 2017. С. 70; Шелохаев В.В. Конституционно-демократическая
партия в России и эмиграции. М., 2015. С. 20.

230 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ющего постановления (также 2/3 голосов) и принимало решение
простым большинством голосов, давая преимущество в несколько
раз более многочисленной нижней палате. В случае бюджетных
разногласий общее заседание должно было созываться немедленно и без
особого решения.
Члены Думы (по проекту Муромцева в количестве 30 народных
представителей или 15 государственных гласных) наряду с
министрами пользовались правом законодательной инициативы. Предлагалось
ввести обязательную скрепу государственным канцлером или (по
первому проекту) одним из министров императорских указов, а
также политическую и судебную ответственность правительства в целом
и его отдельных членов перед палатами. В проекте освобожденцев
допускалось введение политической ответственности спустя некоторое
время, первоначально предлагалось ограничиться судебной, в том
числе «за серьезный ущерб государственным интересам вообще»1.
Проекты предусматривали сохранение за императором
положения главы государства с соответствующими полномочиями
(особенно обширными в первом проекте), включающими право роспуска
палаты представителей, которые он впрочем должен был осуществлять
не самостоятельно, а по предложениям ответственного правительства
во главе с государственным канцлером. Предлагалось ввести присягу
императора о соблюдении им конституции.
В пояснениях к проекту «Освобождения» прослеживается
некоторое противоречие взглядов будущих кадетов на представительную
власть. В написанном П.Б. Струве предисловии подчеркивалось, что
«краеугольным камнем» документа является всеобщее, равное,
прямое и тайное голосование. Публицист отвергал опасения
голосования крестьян по указаниям администрации (на манер Франции
времен Второй империи) из-за наличия в России крестьянского вопроса
и неприемлемости для правительства и дворянства социальных
требований крестьян. Также утверждалось, что массы увлекаются
«радикальными программами» именно из-за отстранения от легальной
политики. По мнению радикальных либералов, «единственное
средство ввести огромное социальное движение... в русло закономерной
борьбы за интересы заключается в призвании всего населения - на
равных правах - к политической жизни... Дайте политическую
свободу и политическое равенство - и сама жизнь свободно отметет все
то, что заключается в радикальных программах преждевременного
и неосуществимого. Но пусть все то, что есть в них жизненного,
необходимого и ценного для масс, пусть все это получит в политическом
Основной государственный закон Российской империи. Paris, 1905. С. 60.

Глава 5. Идея представительной власти
231
строе обновленной России возможность полного осуществления...
При всенародном голосовании народные массы, став
ответственными распорядителями собственных судеб, узнают и поймут, что
возможно и что невозможно»1.
В то же время авторы проекта, в общем повторяя эти утверждения,
объявляли основной целью конституции закрепление прав и свобод,
а конституционный строй признавался лишь средством для этого
(впрочем, единственно возможным). Освобожденцы, ссылаясь на
дело Дрейфуса, указывали на возможность нарушения прав
человека демократически избранным представительством и ответственным
перед ним правительством. Необходимостью борьбы с такими
случаями в первую очередь обосновывалась двухпалатная система (и лишь
во вторую полезностью децентрализации и необходимостью
налаживания отношений между центральным правительством и местным
самоуправлением ).
С этой же целью со ссылкой на американский опыт
проектировалось создание Верховного суда для проверки конституционности
законов, постановлений палат и императорских указов, а также
правильности выборов в Государственную думу.
Составленная в октябре 1905 г. программа кадетской партии
предусматривала введение парламентского правления (в редакции
января 1906 г. - «парламентарной монархии»). В документе
предлагалось ввести всеобщее2, равное, прямое и тайное голосование
и создать двухпалатное представительство с выборами второй
палаты демократизированным местным самоуправлением (допускалась
и однопалатная система), участвующее в издании законов, принятии
бюджета и контроле за законностью и целесообразностью действий
администрации. Предусматривалась ответственность министров
перед «собранием народных представителей».
Основная часть высшей бюрократии, включая императора,
в 1905 г. выступила за создание представительства, однако
определенное мнение о нем среди высших сановников отсутствовало. При
обсуждении этого вопроса в Совете министров в феврале 1905 г.
Николай II, признавая свои колебания, осторожно высказался за
сословное представительство, созываемое изредка для решения отдельных
важных вопросов в видах укрепления власти3. Министры раскрити-
1 Основной государственный закон Российской империи. Paris, 1905. С. VII-X.
2 Первоначальный вариант программы допускал лишение права голоса женщин,
в январе 1906 г. эта оговорка была отменена.
3 Заседания Совета министров 3 и 11 февраля 1905 г. в записях Б.Э. Нольде //
Археографический ежегодник за 1989 г. М., 1990. С. 196-197.

232 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ковали эти идеи, однако не предложили взамен ничего
определенного, рассуждая о необходимости серьезного обдумывания реформы
и воздерживаясь от ее конкретизации.
В результате основные положения законов 6 августа 1905 г. о
создании совещательной Государственной думы фактически
разработала группа чиновников МВД во главе с СЕ. Крыжановским, не
связанная ни с какими общественными течениями. В манифесте 6
августа использовалась славянофильская риторика об единении царя
с народом, однако положительной реакции даже среди славянофилов
эти утверждения не встретили, и реформа практически не получила
общественной поддержки.
Основное содержание манифеста 17 октября было заимствовано
из изданного в сентябре 1905 г. воззвания земского съезда1. Он был
поддержан либеральными консерваторами и правыми либералами
(будущими октябристами и мирнообновленцами), однако сочтен
недостаточным основной частью либералов (кадетами).
Однако дальнейшие реформы проводились без учета мнения
общественности. В частности, вопреки единодушному мнению
умеренных общественных деятелей о необходимости введения всеобщего
и равного голосования 11 декабря 1905 г. был утвержден
подготовленный Крыжановским новый избирательный закон, основанный на
взаимоисключающих принципах и в итоге не устроивший ни одну
политическую силу, в том числе само правительство2.
Предоставление законами 20 февраля 1906 г. Государственному совету права
абсолютного вето на решения Думы вызвало недовольство не только
кадетов, но и октябристов. Основные законы 23 апреля 1906 г. также
не получили общественной поддержки, основные поправки кадетов
к их проекту были отклонены3.
В правительстве сторонники представительного строя после
1905 г. сохраняли преимущество. За единичными исключениями
высшие сановники не представляли себе дальнейшее развитие
страны без Думы4. Три высказывания Николая II о желательности
сохранения за ней лишь совещательных полномочий (1909-1913) не
1 Островский A.B., Сафонов М.М. Манифест 17 октября 1905 г. //
Вспомогательные исторические дисциплины. Т. ХП.Л., 1981. С. 168-188.
2 См. подробнее: Указ 11 декабря 1905 // Государственная дума России.
Энциклопедия. Т. 1. М.; Челябинск, 2013. С. 732.
3 Основные государственные законы // Там же. С. 503.
4 Гайда Ф.А. Русские либералы в восприятии правящей бюрократии в период
кризиса третьеиюньской системы // Отечественная история. 2007. № 4. С. 54.

Глава 5. Идея представительной власти
233
встретили поддержки министров и остались без последствий1. В то
же время император явно не был готов менять государственную
политику по требованиям депутатов. Правительство занимало в этом
вопросе более гибкую позицию. Однако степень гибкости не
устраивала не только октябристов, но и консервативные фракции.
После создания Государственной думы большая часть
консерваторов смирилась с ее существованием, рассматривая ее как средство
прямой связи царя и народа в обход бюрократии. При этом они не
считали возможным ограничение власти отвечающего перед Богом
монарха представительной властью2.
Некоторые националистически настроенные публицисты видели
в Думе средство для проведения государственной политики в
интересах русского народа. В частности, Г.Г. Замысловский писал:
«Необходимость единения царя с народом всегда проповедовалась правыми.
Следовательно, Государственная дума, русская по духу, призванная
по слову царскому помогать царю в деле государственного
строительства - вполне соответствует по своей идее убеждениям правых»3.
Принципиальными противниками представительства оставались
лишь сторонники А.И. Дубровина, довольно многочисленные в
массах, но маргинальные в элите черносотенцев.
Однако и порядок избрания, и полномочия Думы вызывали
недовольство крайних монархистов. В частности, Л.А. Тихомиров,
критикуя избирательное законодательство 1905-1906 гг., отмечал:
«...никакой руководящей мысли в установлении избирательного
права невозможно подметить. Крайне расширенное, оно, однако, введено
исключительно как право, а не как обязанность. Многостепенность
выборов дала все шансы победы организованным партиям.
Недостаточное внимание к нравственному и образовательному цензу ввело
в Думы массы лиц, совершенно негодных к законодательной работе...
в результате получились собрания выборных людей совершенно
неизвестно что собой представляющих и для какого дела пригодных».
По этим причинам «конституция 1906 года создает еще и в высшей
степени слабый законодательный корпус, который невозможно даже
и сравнивать с прежним Государственным советом»4.
1 Соловьев К.А. Законодательная и исполнительная власть в России (1906-1914).
М., 2011. С. 47.
2 Репников A.B. Консервативные концепции переустройства России. М., 2007.
С. 131.
3 Юрский Г. Правые в третьей Государственной думе. Харьков, 1912. С. 14.
4 Тихомиров Л. О недостатках конституции 1906 года. М., 1906. С. 41-43.

234 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Крайнее недовольство вызывало также предоставление
избирательных прав национальным меньшинствам, включая евреев.
«Инородцы, как вообще более богатые, повсюду получили по цензу более
широкое представительство. Сверх того, они повсюду несомненно
более сплочены между собой, тогда как русские, в вековой
уверенности, что обеспечили свою гегемонию верховной властью ими
поставленного самодержца, давно утратили привычки узкого племенного
партикуляризма»1.
Правые считали Думу не законодательной, а совещательной,
однако (за исключением отдельных лиц или малочисленных групп)
воздерживались от требования изменить соответствующие законы. Лишь
отдельные и в общем маргинальные представители консервативного
лагеря после 1905 г. отстаивали идею созыва Земского собора2.
Более видные правые деятели выступали за сохранение выборных
палат, предлагая превратить их в совещательные3. Например,
патриарх правого движения К.Н. Пасхалов в 1910 г. утверждал, что
безответственные и неприкосновенные члены Думы не только не
устранили «бюрократическое средостение» между монархом и народом, но
и дополнили его новым - партийным, а также обеспечили усиление
влияния «инородцев» и революционной интеллигенции. Основной
причиной такого положения признавалось создание Думы по
западному конституционному образцу, без учета монархических традиций
России, нежелания русского народа участвовать в политической
власти и неготовности к этому «общества».
Публицист предложил ввести выборы от православной церкви
и уездных земских собраний4 (один от уезда) на три года с
отменой представительства национальных окраин. Избранные должны
были принимать наказы от собрания. Оно же должно было
определять и выплачивать им жалование. Выборных предполагалось либо
непосредственно включить в Государственный совет (этот вариант
признавался предпочтительным), либо составить из них особое
«Государственное учреждение народных избранников». В этом случае
выборная часть Совета должна была состоять из них же и
наполовину избираться этим учреждением, наполовину назначаться
императором. Полномочия Государственного совета или обеих палат пред-
1 Тихомиров Л. О недостатках конституции 1906 года. С. 57.
2 Репников A.B. Указ. соч. С. 176.
3 Шечков Г. Государственная дума и несостоятельность начала большинства как
принципа государственно-общественного строительства. Харьков, 1911. С. 27-28.
4 Губернские земства предлагалось упразднить как выходящие за пределы
местного самоуправления.

Глава 5. Идея представительной власти
235
лагалось сделать совещательными с представлением императору всех
высказанных в них мнений. Также предполагалось жестко подчинить
выборных правительственному надзору: установить назначаемость
императором председателя, возложить на Сенат проверку законности
выборов и издание регламента, монарху определять по предложению
Совета министров повестку дня и сроки рассмотрения выборными
законопроектов, в случае пропуска сроков представлять императору
только мнение Государственного совета и т. п. Также предлагалось
отменить неприкосновенность выборных и дать право Сенату
предавать их суду за преступные выступления1.
Либеральные консерваторы из земских и общественных
деятелей, включая левую часть славянофилов, после Манифеста 17
октября стали «конституционалистами по высочайшему повелению».
В последующем объединивший деятелей этого направления Союз
17 октября считал законодательную Думу основным средством
проведения необходимых реформ, поддержал основанную на неравном
голосовании третьеиюньскую избирательную систему.
Октябристы выступали за сохранение «сильной монархической
власти», но не настаивали на ответственности правительства перед
Думой лишь при условии его формального и неформального
сотрудничества с палатой в результате «полного согласия монарха и
народного представительства»2. Когда отсутствие такого согласия стало
очевидным, октябристы сделали выбор в пользу народного
представительства и стали в оппозицию к монарху.
Радикальные либералы, объединившиеся в кадетскую партию,
видели основным средством выхода страны из кризиса создание
демократически избранного народного представительства с передачей
ему всей полноты законодательной и бюджетной власти и
политической ответственности перед ним правительства. При этом
допускалось (но не считалось обязательным) сохранение монархии при
условии фактического лишения монарха политической власти. До
1906 г. кадеты требовали созыва Учредительного собрания, затем
добивались проведения реформ через Государственную думу. С 1907 г.
лидер партии П.Н. Милюков отстаивал тезис о «трех замках»,
отделяющих представительство от общества и власти: Государственном
совете (реформу которого кадеты оценивали крайне отрицательно),
1 Пасхалов К. Погрешности обновленного 17 октября 1905 года государственного
строя и попытка их устранения. М., 1910 (на титульном листе и обложке указан 1911).
2 Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК.Т. 1. М, 1996.
С. 340-342.

236 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Положении о выборах 3 июня 1907 г. и неответственности
правительства перед Думой. Эти взгляды кадеты разделяли до 1917 г.
Умеренные либералы, создавшие Партию мирного обновления
и составившее ядро прогрессистов, отстаивали в общем те же идеи,
что и кадеты (за исключением Учредительного собрания), но менее
последовательно и (до 1916 г.) решительно. В 1915-1916 гг.
прогрессисты (в отличие от кадетов) добивались ответственности
правительства перед третьеиюньской Думой.
Социалисты решительно требовали созыва демократически
избранного Учредительного собрания с предоставлением ему всей
полноты власти. Однако в этом они видели не цель, а средство для
проведения социальных реформ. Поэтому допускался отказ в этих
видах от демократических принципов, в том числе полновластия
народного представительства. В частности, на II съезде РСДРП (1903)
Г.В. Плеханов заявил: «Если бы в порыве революционного
энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент - своего рода chambre
introuvable1, - то нам следовало бы стараться сделать его долгим
парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно
было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то
через две недели (рукоплескания, на некоторых скамьях шикание...)»2.
Последовательными сторонниками Учредительного собрания
и однопалатного парламента со всей полнотой власти среди
социалистов были лишь крайне малочисленные энесы3.
Противниками представительного строя были анархисты,
считавшие его атрибутом капиталистического общества, выгодным лишь
буржуазии. Однако после подавления революции 1905 г. часть
анархистов также выступила за демократизацию политического строя4.
После свержения монархии популярность идеи представительной
власти уменьшилась из-за ее очевидной неспособности в условиях
войны и острейших социальных противоречий быстро решить
стоявшие перед страной проблемы. С идеалом представительной
демократии стала успешно конкурировать идея прямого народоправства
через Советы, которые, в отличие от 1905 г., стали рассматриваться
не как местные и скорее технические учреждения, а как органы,
способные обеспечить непосредственное участие народных масс в
политической власти.
1 Пер с фр.: бесподобная палата.
2 Второй съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 181-182.
3 Реформы в России с древнейших времен до конца XX в. Т. 3. С. 619, 645-646.
4 Там же. С. 695-696.

Глава 5. Идея представительной власти
237
Государственная дума пользовалась поддержкой лишь
консерваторов. VIII съезд кадетской партии отклонил предложение кн.
Д.М. Шаховского создать представительство из депутатов
Государственной думы всех созывов1.
Представительную демократию продолжали отстаивать лишь
кадеты, притом на словах больше, чем на деле2. Радикальные
социалисты (большевики и левые эсеры), как известно, выступили за замену
представительных учреждений Советами - институтами прямой
демократии на словах и имитационной на деле. Умеренные социалисты
(большая часть эсеров и меньшевики) стремились так или иначе
совместить представительную власть и Советы.
Из изложенного можно сделать несколько выводов. С середины
XIX в. инициатива в распространении идеи представительной власти
переходит от правительства к обществу. Оно чем дальше, тем
решительнее и единодушнее требовало соответствующего
преобразования. Правительство не придерживалось единого и
последовательного курса и было склонно только реагировать на требования общества.
Требования о создании представительства выдвигались не
столько на основе либеральных ценностей разделения властей,
подконтрольности их народу и т. п., сколько из желания воздействовать
на правительственную политику в сословных, партийных и иных
групповых интересах. Пики популярности идеи народного
представительства наступают в периоды недовольства правительственной
политикой и главным образом разработки правительственных
реформ. Соответственно, широкая поддержка требования о создании
представительной власти в конце XIX - начале XX в., как
показывают события 1917 г., также была вызвана главным образом желанием
ограничить или устранить непопулярную монархию.
Еще со второй половины XVIII в. создание представительства
обосновывалось в основном необходимостью уничтожения
всевластия бюрократии. Прямые ссылки на западный опыт
высказывались с начала XIX в., но длительное время занимали
маргинальное положение и получили распространение примерно с начала
1880-х гг. Большинство противников представительства объясняли
свою позицию особыми условиями России: ее многонационально-
стью, неготовностью или нежеланием народа участвовать в
государственных делах, а также (до 1870-х гг. ) неприемлемостью закрепления
1 Там же. С. 504.
2 Во Временном правительстве кадеты по разным причинам и поводам добивались
отсрочки созыва Собрания.

238 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
всевластия дворянства. С середины XIX в. появляются утверждения
о вредности конституционных порядков и для западных стран.
Консервативные политические мыслители отстаивали
незыблемость самодержавной власти и допускали политические реформы
лишь для ее укрепления1. До середины XIX в. все консерваторы были
противниками представительства, после чего их меньшая часть
оставалась на прежних позициях, большая поддерживала его создание
с совещательными полномочиями. Сторонники второго
направления, включившего с 1860-х гг. правую часть славянофилов,
считали бюрократию фактором, ограничивающим монархическую власть
в собственных интересах, и видели в совещательном
представительстве противовес чиновничеству, позволяющий народу донести свои
нужды и желания непосредственно до престола. До начала XX в.
предполагалось, что представительство будет созываться
периодически по усмотрению монарха.
Умеренные консерваторы отстаивали либо в основном
дворянское представительство, либо Земский собор с преобладанием
крестьянства (которым рассчитывали манипулировать) и дворянства.
К политическому представительству интеллигенции и городских
слоев (кроме богатого купечества и в ограниченном количестве) все
консерваторы относились крайне отрицательно.
Сторонники конституционно-бюрократического течения видели
в представительстве власти не столько ограничение монархической
власти в пользу народа или общества, сколько способ повышения ее
легитимности и решения задач текущей политики, а также усиления
личного политического влияния. По содержанию проектов
либеральные бюрократы были близки к сторонникам аристократического
конституционализма.
Они, в свою очередь, видели в представительстве главным
образом способ обеспечить политическое влияние просвещенных и
подготовленных к руководящей деятельности высших слоев населения,
выступающих от имени народа в целом.
Во второй половине XIX в. сторонники этого направления
добивались разового или постоянного совещательного представительства,
избранного земским и городским самоуправлением с возможным
участием дворянства. В начале XX в. представлявшие это течение
октябристы поддержали цензовую законодательную Государственную
думу.
Промежуточное положение между консерваторами и либералами,
отличаясь при этом от сторонников аристократической конституции,
Реформы в России с древнейших времен до конца XX века. Т. 3. С. 414.

Глава 5. Шея представительной власти
239
занимали славянофилы (с 1860-х гг. их левая часть). Они до начала
XX в. выступали за совещательное представительство (до 1860-х гг.
периодическое, затем постоянное), обеспечивающее реальный
контроль народа над властью. После 1905 г. они примкнули к либералам.
Последние полагали, что народное представительство
должно обеспечивать подчинение власти широким массам народа.
До 1870-х гг. среди либералов не было единого отношения к
народному представительству. Некоторые из них (в основном помещики)
выступали в пользу представительства, другие (из интеллигенции
и особенно бюрократии) считали его несвоевременным и ведущим
к увеличению влияния дворянства и сохранению крепостного права.
Затем либералы стали единодушно отстаивать конституционные
идеи. Уже с 1870-гг. они постепенно стали отказываться от
требования имущественного ценза. В начале XX в. окончательно
оформились либеральные требования к представительной власти: она
должна была избираться по «четыреххвостке» и пользоваться всей
полнотой законодательной и финансовой власти и обладать
политическим контролем над правительством.
Для радикалов на первом месте находились социальные
преобразования, поэтому идея народного представительства для них всегда
была на втором плане. Они уже с конца XVIII в. являлись
противниками имущественного ценза и сторонниками всеобщего голосования.
Радикалы выступали против ограничения полномочий
представительства в пользу монарха, однако считали необходимым ограничить
его революционными идеями.

Глава 6
Права и свободы человека
6.1. «Обеспечение за русским обществом
прав гражданской свободы»
В российской общественной мысли понятие «права и свободы
человека» долгое время имело специфическое содержание,
отличавшееся от классических европейской и американской
трактовок. Это было обусловлено спецификой исторического
развития страны, где патерналистские отношения монарха и подданных
были нормой в силу запаздывающего характера российской
модернизации, а вместе с ней и Просвещения как эмансипационного
общественного процесса. Просвещение в Российской империи совпало
с укреплением самодержавного строя, сословного общества и
крепостного права, а не с их ослаблением, как было на Западе, что также
не способствовало утверждению в политико-правовой мысли идео-
логемы прав и свобод человека.
Представление о естественных, неотъемлемых и неотчуждаемых
правах человека, а также о примате прав личности над интересами
государства, являвшееся основой западной либеральной теории, не
было характерным для подданных российского монарха. В Европе
подобное представление было сформировано в ходе развития
английской философско-правовой мысли Нового времени и
французского Просвещения. Каталоги прав и свобод являлись лозунгами
буржуазных революций в Англии и Франции в XVH-XVIII вв., были
сформулированы в Декларации независимости США 1776 г. и
французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г.
Российским интеллектуалам XVIII в. было свойственно
рассуждение о правах как об оборотной стороне обязанностей личности
перед государством, обусловленности прав человека социальным
положением и профессиональным статусом, степенью близости тех
или иных общественных групп к государю и к элитам. Американский
русист Джейн Бербэнк нашла следующие характеристики для
господствующих в Российской империи представлений: 1) отсутствие
у подданных природных естественных прав, взгляд на права как на
человеческое творение, производное от российских законов, которые

Глава 6. Права и свободы человека
241
исходили от императоров; 2) отсутствие гражданских прав у элит,
компенсировавшееся привилегиями, которыми их наделяло
государство; 3) зависимость прав, обязанностей и привилегий подданных от
их принадлежности к той или иной сословной группе; 4)
неравномерное распределение прав и обязанностей между различными
группами населениями Российской империи1.
Основополагающие правовые документы российского
Просвещения XVIII в. были составлены в духе представления о правах как
о достоянии элит. Так, «Наказ Комиссии о составлении проекта
Нового Уложения» Екатерины II (1767), хотя и провозглашал принцип
равенства граждан перед законом, но не подразумевал равенства прав
подданных императрицы. Права различного рода людей (дворян,
земледельцев и лиц «среднего рода», занимавшихся ремеслом,
торговлей и наукой) различались. Права и привилегии («преимущества»
согласно терминологии «Наказа») давались в Российской империи
в вознаграждение за службу государю и зависели от пользы, которую
те или иные группы подданных приносили. Правовой статус
подданных определялся их обязанностями по отношению к государству.
Так, к числу прав дворянства «Наказ» относил обязанность
защищать Отечество и побеждать неприятеля2.
Представление об элитарности института прав и свобод человека
получило развитие и в иных законодательных документах
последней трети XVIII в. Изданный в 1762 г. императором Петром III указ
«О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству»
освобождал дворян от обязательной военной и гражданской
службы и наделял их правами выходить в отставку, выезжать за границу
и поступать на иностранную службу. Освободив дворян от
служилого тягла, данный акт стал важным этапом на пути их превращения
в привилегированное сословие.
Привилегированный статус закрепила за дворянством
Грамота на права, вольности и преимущества благородному российскому
дворянству 1785 г., которая подтвердила освобождение дворян от
обязательной государственной службы и даровала им значительные
личные и имущественные права и привилегии. Она предоставила им
право выезжать в европейские страны на обучение, наделила их моно-
1 Burbank J. An Imperial Rights Regime. Law and Citizenship in the Russian Empire //
Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. No. 7(3). P. 402, 416; Бер-
бэнк Дж. Местные суды, имперское право и гражданство в России // Российская
империя в сравнительной перспективе / ред. А.И. Миллер. М., 2004. С. 323.
2 Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта
нового Уложения / под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 8, 74, 106, 107, 109.

242 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
польным правом на приобретение имений, населенных крепостными
крестьянами. Если ранее право владения имениями было
обусловлено дворянской обязанностью прохождения государевой службы, то
теперь оно выводилось из понятия полной и безусловной
собственности дворян на землю и крепостных. Екатерина II связывала
понятие поземельной собственности с личной свободой, рассматривая
последнюю как одну из форм собственности и утверждая, что без
личной свободы отношения собственности не могут существовать.
Жалованная грамота закрепила также за дворянами особые
привилегии при поступлении на службу и при чинопроизводстве. Она
провозгласила неприкосновенность дворянского достоинства, чести
и жизни; лишиться их было можно лишь по приговору
дворянского сословного суда за тягчайшие преступления. Дворяне получили
также право защищать свои права и преимущества. Отныне они
участвовали в местном управлении через дворянские собрания,
наделявшиеся правами юридического лица и призванные обеспечивать права
дворян на владение имуществом и капиталами, заключение сделок,
вступление в обязательства1.
Тем самым в конце XVIII в., когда в западных правовых хартиях
были закреплены общегражданские права и свободы, личные и
имущественные права и привилегии были только обретены российской
элитой. Предоставление прав и свобод элитарным группам
российского общества было существенным шагом вперед для идеологии
«просвещенного абсолютизма». Видный идеолог этого направления
Феофан Прокопович в «Правде воли монаршей» 1722 г. утверждал,
что подданные лишены прав, поскольку уступили их монарху.
Подобная интеллектуальная традиция была влиятельной в петровскую
эпоху. То была консервативная версия теории общественного
договора, предложенная Т. Гоббсом.
Между тем уже в текстах российских просветителей последней
трети XVIII - начала XIX в. можно найти размышления в духе
классической либеральной интеллектуальной традиции теории
общественного договора (республиканской или «неоримской») о
самоограничении монарха и делегировании подданным определенных
гражданских прав и свобод в обмен на безопасность трона. Именно
эта традиция становится основой стиля мышления значительной
части образованной российской публики2.
1 Иванова H.A., Желтова В.П. Сословное общество Российской империи (XVIII -
начало XX века). М., 2010. С. 113-114,118-119.
2 Каплун В. Общество до общественности: «общество» и «гражданское общество»
в культуре российского просвещения // От общественного к публичному / науч. ред.

Глава 6. Права и свободы человека
243
Так, профессор юриспруденции Московского университета
СЕ. Десницкий считал права на свободу, жизнь и собственность
природными и неотъемлемыми правами человека, а задачу государства
он усматривал в их обеспечении. Сторонником естественных прав
и общественного договора как инструмента для их обеспечения
являлся А.Н. Радищев. Наряду с классическими правами Радищев
обосновал право народа на изменение общественного строя1.
В общественной мысли России XIX в., обретавшей плоть и кровь
в составленных видными государственными и общественными
деятелями конституционных проектах, представление о правах человека
разрабатывалось весьма интенсивно. Происходило это вследствие
существенных подвижек в развитии российского социального
организма в первой четверти XIX столетия. Как и во Франции
несколькими десятилетиями ранее, в России в ту пору зарождались элементы
эмансипирующейся от государства публичной сферы, начала
складываться образованная публика и появлялся тонкий слой
публичных интеллектуалов. Именно им, формировавшимся под влиянием
теорий общественного договора и естественного права в их
классическом виде, принадлежало авторство деклараций прав.
Так, в написанном М.М. Сперанским «Введении к уложению
государственных законов» (1809), являвшемся крупным документом
правительственного конституционализма, имелся отдельный раздел
«О правах подданных», при этом права признавались
«отличительными свойствами российского подданного». Устанавливалось, что
всем подданным без исключения должны предоставляться
гражданские права, тогда как политические права, выражавшиеся в
участии в законотворческом процессе, а именно в составлении закона
и в последующем его исполнении, принадлежали лишь отдельным
состояниям2.
Существующий политический режим признавался Сперанским
неблагоприятным для осуществления прав подданных. Мыслитель
полагал, что Россия находится во второй эпохе феодального
состояния, когда власть самодержца соединяла в себе все силы
государственные и обладала свободой подданных как политической, так
О.В. Хархордин. СПб., 2011. С. 403, 405; Он же. «Жить Горацием или умереть Като-
ном»: российская традиция гражданского республиканизма (конец XVIII - первая
треть XIX в.) // Неприкосновенный запас. 2007. № 5. С. 131-152.
1 Антонов М.В. История правовой мысли России. СПб., 2012. С. 58-60.
2 Введение к Уложению государственных законов (план всеобщего
государственного образования) // Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002.
С 340-341.

244 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и гражданской. Народ российский, под которым подразумевались
помещичьи крестьяне, не обладал ни политической, ни гражданской
свободой. Между тем уже государственные крестьяне, а также
мещане и купцы как люди свободного состояния имели гражданскую
свободу. Гражданские права Сперанский признавал и за дворянством,
разделявшим право обладания ими с державной властью1.
Гражданская свобода подразделялась в «Уложении» на
свободу личную и вещественную. При этом личная свобода понималась
и в традиционном для либеральной общественной мысли значении
права наличную неприкосновенность («без суда никто не может быть
наказан»), и в сугубо российском смысле, как обязанность
отправлять личную службу по закону, а не по произволу. Под вещественной
свободой подразумевались право располагать своей собственностью
сообразно закону и невозможность лишения собственности без
судебного решения. К этому пониманию примешивалось также
обязательство не платить податей и выполнять повинности не иначе как
по закону2.
К традиционному пониманию свободы как свободы личности
и имущества в правительственном конституционализме
присоединялось представление об обязанностях подданных перед государством:
несения службы, выполнения повинностей, уплаты податей. По
мнению Сперанского, личной свободой должны были обладать все
подданные без исключения, однако ее объем различался. В наибольшем
размере ею владели представители дворянского сословия, которые,
в отличие от всех других сословий, «наукой и воспитанием»
приуготовлялись к высшим родам службы. Подобное утверждение было
применимо и к вещественной свободе, основанием для обладания которой
служила собственность. Сперанский приходил к выводу, что
гражданские права (как личные, так и вещественные) следовало разделять на
общие и особенные. Первые должны были принадлежать всем
подданным, вторые - отдельным состояниям. Так, дворяне пользовались
в империи всеми гражданскими правами, также обладали особенным
правом приобретать недвижимые имения, населенные крестьянами,
иметь политические права (они были производны от наличия у них
собственности), заниматься свободными промыслами. Среднее
состояние (купечество, мещанство и пр.) имело общие гражданские права,
но не имело особенных прав, а также обладало политическими права-
1 Введение к Уложению государственных законов (план всеобщего
государственного образования) // Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. С. 360-361.
2 Там же. С. 361-362.

Глава 6. Права и свободы человека
245
ми в силу наличия у них собственности. Народ рабочий имел общие
гражданские права, но не имел политических прав1.
Важным этапом в развитии представлений о правах и свободах
человека стала Конституция Царства Польского 1815 г. В ее создании
участвовали представители польской аристократии А. Чарторый-
ский, А. Линковский, Л. Пляттер и др. В этом документе права и
свободы впервые были провозглашены безотносительно к статусу лица.
Декларировались неприкосновенность личности и свобода печати,
равенство всех сословий перед законом. Вместе с тем избирательное
право обусловливалось наличием недвижимой собственности и
возрастного ценза в 21 год. Существенным недостатком
конституционной хартии являлось то, что она касалась лишь населения западной
окраины империи. И вместе с тем она рассматривалась как шаг на
пути к конституции русской2.
Существенное развитие институт прав и свобод человека получил
в Государственной Уставной грамоте Российской империи 1820 г.
Составлявшаяся видным государственным деятелем и близким другом
императора Александра I H.H. Новосильцовым, она являлась
наиболее ярким и последовательным документом правительственного
конституционализма первой четверти XIX в. Грамота содержала главу
о правах и свободах, вобравшую в себя практически полный их
каталог. В ней давались определения таких личных прав, как свобода
вероисповеданий, право на личную неприкосновенность, свобода
печати («тиснения»). Из имущественных прав Грамота провозглашала
священным и неприкосновенным право частной собственности, из
политических прав - право российского народа на народное
представительство. Содержалось в ней и упоминание о равенстве
граждан перед законом: «Закон, без всякого различия, покровительствует
равно все гражданам» (ст. 80)3.
Представление о правах человека развивалось в XIX столетии
не только в проектах правительственных чиновников, но и
конституционных проектах дворянской оппозиции. В конституционном
проекте Н.М. Муравьева, формировавшемся под влиянием
конституционных идей США, Англии, германских государств, а также
революционной Франции, имелся подробный раздел о личных правах.
1 Там же. С. 366-367.
2 Мироненко СВ. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в
начале XIX в. М., 1989. С. 150-153.
3 Государственная уставная грамота Российской империи (Проект H.H. Ново-
сильцова) // Конституционные проекты в России XVIII - начала XX века / сост.
А.Н. Медушевский. М., 2010. С. 282-284.

246 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В нем определялось содержание свободы слова и печати как «права
излагать невозбранно свои мысли и чувства и сообщать их
посредством печати своим соотечественникам», свободы занятий как права
заниматься тем или иным промыслом, земледелием, скотоводством,
охотой, рыбной ловлею, рукоделием, заводами, торговлей и т. д.,
свободы передвижения («всякий русский вправе ехать, оставаться),
права на личную неприкосновенность (ее соблюдение гарантировал
суд). Право собственности провозглашалось священным и
неприкосновенным. Гражданские права даровались всем подданным империи,
исключая кочующих инородцев1.
Наряду с формулировкой прав и свобод человека Конституция
Муравьева выступала за отмену институтов, препятствующих их
закреплению и осуществлению. Декларировалась отмена крепостного
состояния и ликвидация сословных организаций (купеческих
гильдий и ремесленных цехов). В разделе о правах определялись и
обязанности русских граждан: повиноваться Законам и властям
Отечества, быть готовыми к защите Родины2.
В «Русской правде» П.И. Пестеля правам человека была уделено
меньше внимания, чем в проекте Муравьева. Составленный под
влиянием конституционной традиции революционной Франции и
носивший более радикальный характер, этот документ провозглашал
всеобщее равенство перед законом, ликвидацию сословий и введение
всеобщего избирательного права. Права человека признавались
Пестелем вторичными от обязанностей («каждое право основано быть
должно на предшествующей обязанности»), определяемых, в свою
очередь, целями государства и его стремлением к обеспечению
всеобщего благоденствия3.
Заметный вклад в разработку прав человека внесли
представители государственной (юридической) школы - одного из
магистральных направлений российской научной мысли XIX в. Видными ее
представителями были К.Д. Кавелин, СМ. Соловьев, Б.Н. Чичерин,
А.Д. Градовский и др.
Теоретики государственной школы занимались разработкой
программы реформ, ведущих к преодолению традиционного
социального уклада и формированию правового государства. Решающей вехой
на этом пути они считали Великие реформы 1860-1870-х гг., в ходе
1 Конституционный проект Н.М. Муравьева // Конституционные проекты в
России XVIII - начала XX века. С. 304-307.
2 Там же. С. 304-305.
3 «Русская правда» (Конституционный проект П.И. Пестеля) //
Конституционные проекты в России XVIII - начала XX века. С. 325-326, 377.

Глава 6. Права и свободы человека
247
которых были созданы независимый суд, выборные и всесословные
местные учреждения, дана свобода университетскому преподаванию.
Великие реформы стимулировали интерес к изучению права и
создали условия для переосмысления понятия права с точки зрения
политико-правового идеала. Ключевым элементом в определении права
государствоведы считали понятие «свобода личности».
Б.Н. Чичерин считал право системой общих правил поведения,
защищающей и одновременно ограничивающей индивидуальную
свободу. Он полагал, что право неотделимо от свободы, оно
определяет границы личной свободы и является свободой, определенной
(или ограниченной) законом. Ученый выделял право в субъективном
смысле (закон как право, законную свободу делать что-либо или
требовать чего-либо), а также право в объективном смысле (систему
законов, определяющих свободу и устанавливающих права и
обязанности людей). Чичерин понимал свободу в двух аспектах: как внешнюю
свободу, т. е. сферу индивидуальной свободы в данном обществе,
и как внутреннюю, нравственную, свободу человека1. В традициях
школы естественного права мыслитель именовал человека
«абсолютным источником своих действий», «свободным лицом, имеющим
права», с которым непозволительно было обращаться «как с простым
орудием»2.
Важным этапом на пути утверждения свободы личности
представители юридической школы считали освобождение сословий от
жесткой государственной регламентации в период Великих реформ.
Вектор исторического развития общества они видели в переходе от
сословного общества к всесословному или общесословному, где
выполнение тех или иных функций, а также связанных с ними
обязанностей и прав являлось прерогативой не какого-либо сословия, а
общества в целом.
Раскрывая значение всесословности, А.Д. Градовский писал, что
«отмена крепостного права не только уничтожила власть одного
сословия над другим, но и внесла новый дух в общее движение нашего
законодательства, поставила ему новую цель - именно
установление равноправности»3. Установление равноправия ученый связывал
с расширением личных прав сословий, когда все члены общества
получали одинаковые права и равные способы их защиты.
Равноправность, по словам Градовского, удовлетворяла чувству и созна-
1 Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. II. М., 1881. С. 305.
2 Там же. Ч. I. М., 1881. C.V.
3 Градовский А.Д. Прошедшее и настоящее // Трудные годы (1876-1880). Очерки
и опыты. М., 2010. С. 313, 323-324.

248 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
нию правды и формировала национальное единство, устраняя рознь
сословий1.
В построениях представителей юридической школы свобода
личности выступала общественным благом и целью, к которой
стремится человеческое общество. Назначение современных обществ
виделось Градовскому в том, чтобы распространять это благо в
наибольшей массе людей, воспитывать их в сознании права и
собственного достоинства: «С тех пор, как существуют человеческие
общества, элементарная и общая цель их организации состояла в том,
чтобы обеспечить возможность совместного существования людей,
путем обеспечения их гражданских прав, их личной
неприкосновенности, их имущественной независимости, их беспрепятственного
проявления в области мысли, веры, искусства - словом,
человеческой свободы». Подлинную свободу личности, по мысли Градов-
ского, могло обеспечить только правовое государство. Абсолютизм
оставлял за подданными свободу только в частногражданских
отношениях, вырабатывая «суверенные» личности
привилегированного класса; привилегии в феодальном обществе были выражением
свободы2.
Существенный вклад в уточнение понятия свободы личности
внес Чичерин. Он выделял личную свободу, являвшуюся достоянием
всех граждан, а также политическую свободу, составлявшую
привилегию только образованных и способных людей. Последнюю он
трактовал как право человека участвовать в общих делах, прежде всего
в осуществлении государственной власти. Обладатели политических
прав призваны были обеспечить личную свободу как себе самим, так
и остальным гражданам. Обладание политической свободой
связывалось Чичериным с определенным этапом в развитии государства
и общества. Политическая свобода представляла собой идеал
государственного развития, отнюдь не являясь постоянной
принадлежностью любого государства3.
В каталоге прав личности ученый подчеркивал особое значение
неприкосновенности личности и собственности, которые он относил
к личным правам. Он допускал ограничение этих прав «во имя
государственных требований», однако выдвигал пожелание, чтобы
такое ограничение «совершалось по закону, а не по произволу». В ряду
личных прав ученый выделял также неприкосновенность дома, бумаг
1 Градовский А.Д- Прошедшее и настоящее. С. 323.
2 Градовский А.Д. Социализм на западе Европы и в России //
Градовский А.Д. Трудные годы (1876-1880). С. 213-214.
3 Чичерин Б.Н. Свобода в государстве // Власть и право. Л., 1990. С. 24.

Глава 6. Права и свободы человека
249
и писем, свободу промыслов и занятий, свободу совести, свободу
слова, заключающую в себе также свободу преподавания и свободу
печати, свободу собраний и товариществ, право прошений. Последние
три права, по мнению Чичерина, имели политическое значение и
составляли переходную ступень к категории политических прав.
Свободы печати, мысли и слова, товариществ и собраний, а также право
прошений отличались от других личных прав тем, что их назначение
состояло не в гарантировании гражданской свободы, а в обеспечении
условий для пользования политическими правами1.
Этапы развития свободы личности представлялись Чичерину
тождественными этапам развития естественного права. В первую
очередь следовало обеспечить такие права и свободы, как равенство
перед законом, право частной собственности, неприкосновенность
личности2. Основное правило реализации свободы в обществе
составлял, по мнению Чичерина, принцип, что все, что не запрещено,
должно быть дозволено в силу естественно принадлежащей человеку
свободы3.
Гарантом осуществления свободы личности Чичерин признавал
судебную власть, ее независимость и несменяемость. Он указывал,
что только когда личность и собственность будут поставлены под
защиту независимого суда, а гражданин получит право требовать этой
защиты, в обществе будут созданы предпосылки для установления
политической свободы. Условием наделения населения
политическими правами правовед считал также независимость
государственных служащих, способных наравне с судом отстаивать интересы
граждан4.
Историческое развитие России в XIX в. происходило, по мнению
Чичерина, в направлении утверждения начал свободы, права и
правового государства. В осуществлении идеи политической свободы
правовед видел задачу грядущего XX столетия. Между тем Россию
второй половины XIX в. ученый считал неготовой к политической
свободе. Реформы Александра II разрешили, по его признанию,
давно назревшие вопросы; в стране было отменено гражданское рабство,
возник независимый суд, основанный на принципах публичности.
Однако пореформенная Россия находилась еще в начале государ-
1 Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. U.C. 304-306.
2 Куницын A.C. Теория естественного права в России: история и современность.
Курск, 2006. С. 86-87.
3 Чичерин Б.Н. Философия права. СПб., 1998. С. 96-97.
4 Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч. U.M., 1894. С. 38-39.

250 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ственных преобразований1. Воспользоваться плодами политической
свободы была готова лишь одна часть российского общества, а
именно его правящее сословие (дворянство) как наиболее грамотный
и просвещенный слой, которому были присущи ценности
гражданского общества: уважение законности, собственности, забота о пользе
Отечества2.
Чичерин являлся сторонником приготовления общества к
пользованию правами, без которого само по себе наделение населения
правами могло скорее сбить общество с толку, нежели приготовить его
к здравому обсуждению общественных дел. Его идеи о естественных
правах личности и их гарантиях подготовили почву для возрождения
теории естественного права в России на рубеже веков. Осуществился
и прогноз Чичерина об активном развитии представлений о правах
и свободах личности с наступлением XX столетия.
Ученые государственной школы обогатили теорию права идеей
о развитии правовой системы Российской империи в направлении
правового государства. Правовое государство они трактовали как
правопорядок, построенный на признании прав личности, а также
на воспитании общества в духе права и разумения общественной
пользы. Для Чичерина воплощением идеи правового государства
в условиях Российской империи была конституционная монархия3.
Политическим идеалом Градовского являлось соединение сильной
монархической власти с гарантиями фундаментальных прав.
Важнейшими параметрами нового правопорядка он признавал: принятие
конституционного акта, определявшего полномочия
государственной власти и их границы; провозглашение и обеспечение личных
прав, которые не могут подвергнуться произвольному нарушению
со стороны власти, распределение отдельных функций власти между
различными органами, способными сдерживать друг друга и
обеспечивать законность и свободу; участие народа в отправлении
законодательной, судебной и отчасти административной власти4.
На рубеже XIX-XX вв. права и свободы человека (права
личности) становятся ключевыми понятиями в российском
политическом и правовом лексиконе. Распространение, обоснование, а также
1 Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе. Антология
мировой либеральной мысли (I половина XX века). М, 2000. С. 503, 509.
2 Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1866. С. 12.
3 Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе. Антология
мировой либеральной мысли (I половина XX века). С. 503.
4 Градовский А.Д. Государственное право важнейших европейских держав // Гра-
довский А.Д. Собр. соч. СПб., 1900. Т. 4. С. 19.

Глава 6. Права и свободы человека
251
различные интерпретации этого понятия были обусловлены, с
одной стороны, развитием либерально-конституционного движения,
а с другой, вовлечением в него новых групп российского общества
(деятели профессиональных ассоциаций, женщины, отчасти рабочие
и др.). В политический словарь российской публики вошли тогда
также тесно сопряженные с понятием «права личности» понятия
«правовой строй», «представительное правление» и «законность».
Становление и развитие в России идеологии, возвысившей права
человека до статуса естественных прав, неотъемлемых для
подданных и неприкосновенных для публичной власти, были связаны с
воспитанием российской общественности в ценностях государства,
ограниченного правом (правовое государство), и несословного общества
равных граждан (гражданское общество). При этом формулирование
перечня прав и свобод человека способствовало консолидации
российского общества.
Понятие «права и свободы человека» присутствовало в дискурсе
всех без исключения общественно-политических сил,
представленных на политической арене тогдашней России, даже тех, которые
отрицали потребность страны в конституционных реформах. Оно
использовалось всегда и везде, когда и где шла речь о коренных
политических (государственных) реформах, без которых, как считали
многие современники, власти нельзя было уберечься от потери
авторитета, а обществу - от всевластия бюрократии, систематических
народных голодовок, падения престижа образования и знания и всех
иных социально-экономических и бытовых неурядиц. Однако в
концептуальных обоснованиях и толкованиях данного понятия в
общественной среде существовали расхождения.
Само по себе выдвижение и поддержание требования дарования
русским подданным прав и свобод человека явилось масштабной
общественно-политической кампанией. С лозунгом дарования
гражданских и политических свобод в числе первых в России выступило
объединение земских деятелей и гласных 1899-1905 гг. -
нелегальный кружок «Беседа». При этом конституционалисты и
славянофилы как представители разных направлений в земском движении
рассматривали обеспечение гарантий прав человека как
основополагающую цель государственной власти в области практической
политики, призванную служить росту общественной самоорганизации.
«Собеседники» - конституционалисты понимали права личности
в европейском смысле, как культурную ценность, выработанную
человечеством в ходе его развития и предложенную правителю
обществом, т. е. не требовавшую властного обоснования. Для них права
человека составляли базис для построения новой политической си-

252 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
стемы, которой соответствовала конституционная модель
управления. Основой нового политического порядка считали права человека
и «собеседники» - славянофилы, задачей государства они мыслили
создание условий для их осуществления1.
Ключевую роль в закреплении представления о правах и свободах
личности в общественном сознании как о безусловной ценности и об
основе нового правопорядка сыграл неподцензурный журнал
«Освобождение», издаваемый П.Б. Струве в эмиграции в 1902-1905 гг.
и объединивший либералов различных общественно-политических
направлений. Именно «Освобождение», являвшееся активным
и наиболее авторитетным нелегальным пропагандистом идеологии,
нацеленной на ликвидацию авторитарного строя и создание
правового государства, развернуло на своих страницах дискуссию по
поводу содержания понятия «права и свободы человека» и его значения
для политического развития страны. По подсчетам исследователей,
за 1903-1905 гг. журнал «Освобождение» посвятил этим вопросам
больше 50 % объема публикуемых на его страницах статей2. Это
способствовало более углубленному осмыслению содержания и объема
понятий «права» и «свободы», а также их конкретному наполнению
и последующей «переплавке» в программные положения
либеральных партий3.
Определяя вектор поведения российской власти в новых
политических условиях, «Освобождение» связывало его с дарованием
российским подданным прав и свобод и их последующим
закреплением в действующем законодательстве. Так, приветствуя сменившего
министра внутренних дел В.К. Плеве П.Д. Святополка-Мирского,
объявившего «эру доверия» власти к обществу, «Освобождение»
писало, что «ближайшей задачей министра, понимающего потребности
государства и государственной власти, должно быть установление
свободы слова, свободы печати и свободы союзов!». Практическое
осуществление этих свобод мыслилось в качестве непременного
условия для «нормального течения общественной и государственной
жизни»4. Перечень основных прав и свобод, выработанный
журналом «Освобождение», включал в себя личную свободу, гарантиро-
1 Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности
1899-1905. М., 2009. С. 72.
2 Веденеева O.E. Права человека в либеральной доктрине
конституционно-демократической партии России (конец XIX - начало XX в.). Дис. ... канд. ист. наук. М.,
1995. С. 122.
3 Канищев В.Ю. Роль журнала «Освобождение» в формировании
конституционно-демократической партии. Автореф. дис.... канд. ист. наук. М., 2006. С. 17-18.
4 Ближайшая задача// Освобождение. 1904. № 59.10 ноября (28 октября). С. 150.

Глава 6. Права и свободы человека
253
ванную независимым судом, равенство перед законом, отмену
национальных, сословных и религиозных ограничений, свободу печати,
собраний и союзов, право петиции.
Каталог прав и свобод человека, толкования отдельно взятых
гражданских и политических свобод, характеристика функций
российского государства в связи с их закреплением и обеспечением
присутствовали в программных документах «Союза освобождения». Эта
организация выступила одним из главных идеологов движения за
права личности. Деятели «Союза освобождения» писали о значении
данного политического института для предреволюционной России
следующее: «В свободе личности мы признаем альфу и омегу
нашего политического символа веры; в нашей программе это вместе и
исходное начало, на котором все строится, и конечная цель, к которой
все направляется. Мы считаем особенно важным настаивать на этом
в русском обществе, среди которого не только реакционные, но и
прогрессивные партии часто относились с пренебрежением к этому
основному требованию общественности»1. Превращение России в
конституционную монархию с введением в конституцию декларации
прав человека стало программным лозунгом «Союза освобождения»
и было сформулировано в выработанном его лидерами П.Н.
Милюковым, П.Б. Струве и другими в октябре 1904 г. проекте конституции2.
Права и свободы человека вошли в первый раздел программы
«Союза освобождения», принятой в марте 1905 г. и легшей, в свою
очередь, в основу программы кадетской партии. Составленный
деятелями этой организации каталог прав человека отражал их
представление о приоритетных правах и свободах, а также последовательности
их утверждения в России. При этом именно «Союз освобождения»
закрепил в обществе представление о приоритетном характере прав
и свобод личности, а также положил его в основание коренным
образом обновленной политической системы.
Первым пунктом программы «Союза освобождения» являлось
требование созыва Учредительного собрания - властного органа,
избранного на основании всеобщего, прямого и равного
избирательного права с тайной подачей голосов с тем, чтобы заняться выработкой
основного государственного закона. Причем провозглашение прав
и свобод человека значилось в числе первостепенных реформ, ко-
1 Шаховской Д.И. Политика либеральной партии // Либеральное движение
в России. 1902-1905 гг. М., 2001. С. 71.
2 Основной закон Российской империи: Проект русской конституции,
выработанный группой членов «Союза освобождения». Paris, 1905. С. 50-51; Программа «Союза
освобождения» // Освобождение. 1905. № 69-70. С. 303-306.

254 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
торые планировалось провести до созыва Учредительного собрания
и принятия Конституции. Эти реформы призваны были создать
условия для организации представительного учреждения на
демократических основаниях.
В самом перечне прав и свобод человека первым значилась
неприкосновенность личности и жилища. Данное право
конкретизировалось деятелями «Союза освобождения» как обеспечивавшее защиту
от властного произвола: «Никто не может быть ни обыскан, ни
арестован, ни наказан, иначе как в порядке общего судопроизводства,
гарантирующего подозреваемому и обвиняемому все средства защиты
на всех стадиях судебного разбирательства. Понятие политической
неблагонадежности раз навсегда должно быть упразднено, и никакой
акт государственной власти этим понятием впредь не может быть
мотивирован». Вторым требованием в каталоге необходимых прав
и свобод значилось установление свободы печатного слова. Под ней
понималась полная отмена цензуры и право издавать произведения
печати, как периодические, так и непериодические, без всяких
разрешений, залогов и других ограничений. Гарантией свободы печати
провозглашалась ее ответственность исключительно перед судебной
властью. Третьей задачей в области осуществления прав человека
«освобожденцы» считали обеспечение свободы устного слова и
публичных совещаний. Эта свобода толковалась ими предельно
широко, включая в себя свободу слова, собраний и союзов: «Все граждане
должны иметь право произносить речи, читать лекции, устраивать
собрания. Далее они должны иметь право образовывать постоянно
действующие союзы для всяких целей, прямо не запрещенных
общим уголовным законом и притом без всякого предварительного
разрешения полицейской власти». Четвертым требованием было
право петиции, трактуемой как право граждан страны обращаться
к законодательной власти с заявлениями и ходатайствами. Замыкала
перечень прав и свобод личности свобода совести. «Освобожденцы»
подразумевали под ней прекращение религиозных преследований
и веротерпимость: «Никто не может быть вынуждаем к
какой-либо вероисповедной организации; наоборот, всякий имеет свободное
право либо выбрать себе то или другое вероучение и присоединяться
к тому или другому вероисповедному обществу, либо отказаться от
всякого вероучения и перестать принадлежать к той церкви, членом
которой он считался по рождению»1.
1 Демократическая партия и ее программа // Освобождение. 1905. № 67. 5 (18)
марта. С. 278.

Глава 6. Права и свободы человека
255
Программа «Союза освобождения» содержала не только перечень
прав и свобод человека, но и представление о юридической форме,
в которую указанные права следовало облечь. Предполагалось, что
права и свободы человека поначалу будут обеспечены временными
законами, которые будут изданы до принятия Конституции. С
момента публикации этих законов стране, по мнению либеральных
политиков, следовало предоставить четырехмесячный срок для того,
чтобы население могло всесторонне подготовиться к выборам в
Учредительное собрание1.
Права и свободы, предоставленные всем российским поданным,
в программе либеральной организации находились в тесной связке со
свободами политическими, предполагавшими участие в
осуществлении законодательной власти и контроле над правительством. «Ос-
вобожденцы» планировали наделить политическими правами все
население страны без ограничений: представительный орган власти
предполагалось организовать на началах всеобщего, прямого и
равного избирательного права с тайной подачей голосов.
Итак, в канун российской революции 1905-1907 гг. положения
программы «Союза освобождения» о правах и свободах граждан
были обоснованы емко и лаконично. Они располагались в преамбуле
перечня политических требований.
Впервые декларация гражданских и политических прав была
заявлена либералами публично на проходившем в Петербурге 6-9
ноября 1904 г. земском съезде. Резолюция съезда содержала требования
предоставления гражданам России неприкосновенности личности
и жилища (п. 5), совести и вероисповедания, слова и печати,
собраний и союзов (п. 6), введения полного гражданского и политического
равноправия (п. 7), созыва народного представительства,
наделенного законодательными правами и обеспечивающего участие в
законодательстве всему народу (п. 10)2.
Лозунг предоставления населению прав и свобод был заявлен
либеральными общественниками в ходе банкетной кампании,
организованной «Союзом освобождения» в обеих столицах и других крупных
городах в последние два месяца 1904 г. по случаю сорокалетия
дарования судебных уставов. Требование прав человека стало стержневой
1 Там же.
2 Положения по вопросу об общих условиях, препятствующих правильному
течению и развитию нашей общественной жизни, постановленные частным
совещанием земских деятелей, назначенным на 6 и 7 ноября 1904 г. в Петербурге // ГА РФ.
Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 35-36; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о
пережитом. М., 1918. С. 240.

256 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
идеей банкетов, а также символом перехода общественного движения
в стадию публичного заявления своих требований и четкого
содержательного их наполнения. Выдвижение в рамках кампании этого
требования наделяло банкеты большой притягательной силой в глазах
организовывавшей их либеральной интеллигенции - врачей,
адвокатов, техников, учителей и др.
Так, на прошедшем в Петербурге 5 декабря 1904 г. банкете
инженеров было постановлено, что преуспевание русской
промышленности возможно только на почве широкого развития общественной
и личной самодеятельности, а необходимыми условиями для такого
развития были признаны полная неприкосновенность личности,
свободы собраний и союзов, слова и печати. Отсутствие таких условий,
полагали инженеры, вело к упадку российского высшего
образования как основы технического прогресса, к гибели сотен молодых сил,
необходимых для России, и иным неблагоприятным последствиям.
Собрание пришло к выводу, что только при «прочной гарантии этих
прав достижимы распространение и углубление народного
образования, без чего невозможно увеличение производительности труда»1.
Наряду с либеральными политическими организациями
рассматриваемого периода, в движении за права участвовали различные
профессиональные ассоциации и съезды интеллигенции
(учительские, технические, врачебные и др.). Их деятели с обеспечением для
подданных гражданских и политических прав также связывали
улучшения в своих областях и в государственной жизни в целом.
Так, организованный в декабре 1903 - январе 1904 г. III съезд
деятелей по техническому образованию в своей резолюции
выдвинул требование дарования свобод слова, печати, собраний и союзов,
а также отмены религиозных и национальных ограничений. Тема
прав личности постоянно поднималась в речах участников съезда,
которые, как известно, были заметно ярче и свободнее резолюций.
Участники технического съезда откровенно потребовали
установления обеспеченного законом правопорядка, гарантий личной
свободы и неприкосновенности. Приветствуя наступающий 1904 г.,
400 техников высказали на товарищеском собрании пожелание,
чтобы он принес России то, в чем она более всего нуждается, т. е.
политическую свободу. Вслед за этим последовал призыв к интеллигенции
и народу объединиться в деле ниспровержения
самодержавно-бюрократического строя2.
1 Банкет инженеров // Освобождение. 1904. № 62. 18(31) декабря. С. 214.
2 Итоги III съезда деятелей по техническому образованию // Освобождение. 1904.
№ 17(41). 5 (18) февраля. С. 310.

Глава 6. Права и свободы человека
257
На предоставлении прав и свобод человека как залоге успешной
деятельности в самых различных областях жизни настаивали многие
легальные организации и съезды. Участники IX Пироговского съезда
врачей в январе 1904 г. указывали, что условия русской жизни,
стесняющие общественную самодеятельность и обусловливавшие
бесправие народа, препятствовали надлежащему развитию медицины.
В качестве первоочередных мер они называли расширение
избирательных прав городского населения на все его категории,
ликвидацию дискриминации евреев, запрет телесных наказаний, развитие
частной инициативы, кооперации и взаимопомощи и др.1
Активисты Петербургского педагогического общества в собрании
28 ноября 1904 г. пришли к выводу, что только «когда каждому
гражданину будут предоставлены неотъемлемые права свободной
личности... тогда сможет правильно развиваться самое дорогое для нашего
народа дело, дело народного просвещения»2. Требования о
наделении правами были высказаны в заседаниях Харьковского,
Одесского и Курского юридических обществ, Московского общества
сельского хозяйства и его Костромского отдела, Киевского и Одесского
литературно-артистических обществ, Саратовского литературного
общества, Самарского семейно-педагогического кружка,
просветительских обществ Нижнего Новгорода, Ярославля, Киева и Курска,
учительских обществ взаимопомощи Петербурга, Нижнего
Новгорода и др.3
Таким образом, идея прав личности как условия для
успешного развития народной жизни была высказана профессиональными
группами интеллигенции так же безапелляционно, как и
активистами либеральных политических организаций. Это стало поводом
для юмористического умозаключения историка и общественного
деятеля A.A. Кизеветтера. Характеризуя охватившую
общественность в ноябре-декабре 1904 г. «эпидемию резолюций» в поддержку
введения прав личности, он не без иронии вспоминал, что остряки
тогда стали поговаривать, что и союз акушерок вынес постановление
о невозможности принимать у рожениц детей при отсутствии свобод
и конституции4.
1 С IX Пироговского съезда // Освобождение. 1904. № 19(48). 17 (20) марта.
С 332.
2 Золотарев С. Очерк по истории учительского объединения в России //
Профессиональные учительские организации на Западе и в России. Пг., 1916. С. 258.
3 Степанский А.Д. Либеральная интеллигенция в общественном движении
России на рубеже XIX-XX вв. // Исторические записки. 1983. Т. 109. С. 90.
4 Кизеветтер A.A. На рубеже двух столетий: воспоминания. 1881-1914. М., 1996.
С. 260.

258 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Идею свободы личности разделяло также российское
студенчество, особенно либерального и демократического склада. Лозунг
личной свободы вошел в программу московского студенческого
историко-филологического общества, руководимого кн. С.Н. Трубецким.
Свободу студенты понимали как введение народного
представительства и полное уравнение прав1.
С наступлением 1905 г. кампания общественности в поддержку
прав и свобод личности достигла наибольшего накала. Требования
свобод объединяли уже не только либеральную публику и
представителей интеллигентских профессий, но и народ. Организованное
священником Г. Талоном Собрание русских фабрично-заводских
рабочих г. Петербурга, выражавшее настроения рабочего населения
столицы, в своей резолюции от 6 января 1905 г. включило пожелания
гарантий прав личности в раздел ближайших требований рабочего
класса. К числу гарантий прав были традиционно отнесены
неприкосновенность личности и жилища, свобода слова, печати,
собраний, обществ и рабочих союзов, а также важная для рабочих свобода
стачек. Рабочие ратовали также за уравнение в гражданских правах
всех сословий (крестьян, мещан, купцов, дворян и духовных),
народностей и вероисповеданий. Требование равенства перед законом
конкретизировалось в резолюции рабочих любопытным образом как
введение всесословной земской единицы2.
Лозунги неприкосновенности личности, равенства перед
законом, общедемократических свобод слова, печати, собраний, совести
и союзов были включены в петицию, с которой обратились к царю
рабочие 9 января 1905 г. Рабочие требовали также ответственности
министров перед народом и гарантий законности управления3.
Характерно, что ответом либерального общества на выдвижение
рабочими требований прав личности стала консолидация с ними и с их
пожеланиями. Так, собравшиеся по поводу разгрома рабочей
демонстрации 9 января лидеры крупнейшего либерального общества
России - Вольного экономического - признали поведение военных,
стрелявших в народ, преступным и антипатриотическим, и заявили,
что, выставив свои требования и выйдя на улицу, рабочие
действовали солидарно со всем русским освободительным движением4.
1 Освобождение. 1904. № 20(44). 19 марта. С. 358.
2 Политическая стачка // Освобождение. 1905. № 65. 27 января (9 февраля).
С. 245.
3 Прошение петербургских рабочих царю // Там же. С. 242.
4 Освобождение. 1905. № 64. 12 (25) января. С. 236.

Глава 6. Права и свободы человека
259
Очевидно, что включение в декларации рабочего движения
требований свобод было следствием причастности рабочих к движению
за права, охватившего в канун первой русской революции
российский образованный класс и либеральные круги. Любопытен вопрос
о степени увлеченности рабочего класса в 1905 г. лозунгом
гражданских и политических свобод и их самостоятельности во включении
его в свои декларации. Сказывалось влияние на рабочих либералов
и социалистов, требовавших прав личности. Между тем важно и то,
что в рабочей среде начиная с 1899 г. и особенно явно в 1905 г.
росло осознание важности приобретения гражданских и политических
прав и появилось определенное упорство в их отстаивании.
Жалуясь на тяжелые условия труда на фабриках, отсталую медицинскую
помощь и отсутствие социального страхования, рабочие связывали
улучшение своего положения с политическими реформами в стране,
среди которых пожелание дарования прав они считали мерой важной
и даже первоочередной1.
Каталог прав человека, включавший идеи неприкосновенности
личности и жилища, свободы совести, слова, печати, собраний и
союзов, свободы передвижения и промыслов, полной равноправности
граждан независимо от пола, религии, расы и национальности,
присутствовал в программах революционных партий: Российской
социал-демократической рабочей партии (РСДРП) 1903 г. и Партии
социалистов-революционеров (эсеров) 1906 г. Причем требование
о признании неотъемлемыми прав человека открывало программу
партии эсеров в политической и правовой области (первый пункт).
РСДРП также формулировала каталог политических и гражданских
прав в самом начале своей программы2.
В литературе, между тем, существует стойкое мнение, что для
социалистов права человека не были первоочередным требованием.
Они являлись для левых радикалов не столько целью самой по себе,
сколько средством для осуществления заглавной цели: наделение
населения политическими правами рассматривалось в качестве
необходимого благоприятного фактора для подготовки его к
осуществлению социальной революции, а также условием для практического
ее проведения3.
1 Smith S.A. Workers and Civil Rights in Tsarist Russia, 1899-1917 // Civil Rights in
Tsarist Russia, eds. О. Crisp and L. Edmondson. Oxford, 1989. P. 145-169.
2 Права и свободы человека в программных документах основных политических
партий и объединений России. XX век. М., 2002. С. 130, 97.
3 Edmondson L. Was there a Movement for Civil Rights in 1905? // O. Crisp and
L. Edmondson, eds. Civil Rights in Imperial Russia. Oxford, 1989. P. 271, 276.

260 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Отсутствие у населения прав использовалось социалистами
также в пропагандистских целях, поскольку служило основанием для
критики самодержавия. К примеру, в законопроектах о союзах и
собраниях, представленных социал-демократами Думе второго созыва
в мае 1907 г., вопрос о правовой регламентации союзов и собраний
ставился в самом общем виде. Обосновывая свою позицию,
социалисты риторически замечали, что всякое ограничение свобод собраний
и союзов следовало расценивать как выражение недоверия народу,
доказавшему революционной борьбой свою политическую зрелость
и способному самому устроиться так, чтобы его объединения не
нарушали ничьих интересов1. В отличие от либералов, социалисты не
разделяли гражданские и политические права, трактуя последние
(право голосовать на общероссийских и местных выборах, право
быть избранным) как часть прав личности, принадлежавших
каждому гражданину.
Однако социалисты не были единодушными в оценке
гражданских прав как преимущественно инструментальной цели, поскольку
такой подход игнорирует либеральную традицию внутри социализма.
Социалисты признавали значение гражданских и политических прав
в капиталистическом обществе. Между поведением революционеров
и конституционалистов во многих отношениях не было большого
различия. Те и другие взяли на себя идеологическое обязательство
обеспечить личности свободу и равные права, использовали вопрос
о правах для того, чтобы добиться пропаганды своих идей без каких-
либо санкций и ограничений2.
Обладание гражданскими и политическими правами имело
существенный практический смысл для либеральных политиков,
поскольку, ориентируясь на легальные методы работы, они не имели
возможности апеллировать к широкой аудитории до тех пор, пока в стране
не была разрешена политическая деятельность, базировавшаяся на
юридическом закреплении свобод слова, собраний и союзов. Раздел
о правах российских граждан присутствовал в тексте проекта
Основного закона Российской империи, подготовленного С.А.
Муромцевым в июле 1905 г. Проект Муромцева явился программной основой
для политической деятельности конституционно-демократической
партии в думский период, а также теоретической основой для
последующего конституционного движения в России. Представленный
1 Цит. по: Туманова A.C., Киселев Р.В. Права человека в правовой мысли и
законотворчестве Российской империи второй половины XIX - начала XX в. М., 2011.
С. 246-247.
2 Edmondson L. Was there a Movement for Civil Rights in 1905? P. 277.

Глава 6. Права и свободы человека
261
в нем раздел о правах был основательно разработан и оказал влияние
на содержание главы 8 «О правах и обязанностях российских
подданных» Основных законов в редакции от 23 апреля 1906 г.
Программа конституционно-демократической партии начиналась
разделом об основных правах граждан, включавшим такие свободы,
как равенство перед законом, отмену сословных различий и всяких
ограничений личных и имущественных прав поляков и евреев,
свободу мысли, публичных собраний, союзов и обществ, право петиций,
неприкосновенность личности и жилища, свободу передвижения
и выезда за границу, полное гражданское и политическое
равноправие народностей1.
В программе находившегося на правом фланге либеральных
организаций «Союза 17 октября» имелся специальный раздел об
обеспечении гражданских прав, третий по порядковому номеру после
сохранения единства и нераздельности российского государства,
а также развития и укрепления начал конституционной монархии
с народным представительством во главе. Гражданская свобода
трактовалась октябристами как неотъемлемый элемент политически
свободного государства и основание для всестороннего развития
духовных сил народа и естественной производительности страны.
Октябристы ратовали за ограждение прав личности законом, имевшим
один естественный предел - в правах других граждан и правах
общества и государства в целом. Предложенный октябристами перечень
гражданских прав был весьма обширным, включая в себя, наряду
с правами, указанными кадетами, также права на
неприкосновенность собственности и переписки граждан, свободу выбора ими рода
занятий, а также свободы труда, промышленности и торговли2.
В программах менее крупных либеральных партий
демократических реформ и мирного обновления, а также имевших статус
либерально-консервативных организаций Прогрессивно-экономической
партии, Торгово-промышленной партии, Умеренно-прогрессивной
партии, Партии правового порядка также присутствовали
специальные разделы о правах личности, именовавшихся правами граждан
либо основными правами3. Нельзя не констатировать, таким образом,
что каталог гражданских и политических прав объединял в 1905 г. все
оппозиционные самодержавию политические силы.
1 Права и свободы человека в программных документах основных политических
партий и объединений России. С. 75-76.
2 Там же. С. 48-49.
3 Там же. С. 52, 57,60, 67,80,86.

262 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Собрания и съезды интеллигенции весны-лета 1905 г. относили
дарование прав человека и гражданина к числу минимума
первоочередных политических и социальных реформ. Эти реформы должно
было провести Учредительное собрание, созванное всеми
российскими гражданами. Так, очередной Пироговский съезд, собравшийся
в марте 1905 г. для выработки мер борьбы с холерой и призвавший
врачей сорганизоваться вместе с трудящимися для энергичной
борьбы против самодержавия и созыв Учредительного собрания, видел
миссию этого властного органа в «предварительном проведении
в жизнь начала неприкосновенности личности и жилищ, свободы
совести, слова, печати, собраний, союзов, стачек и освобождения всех
пострадавших за политические и религиозные преступления». К
минимуму реформ были отнесены также предоставление гарантии
равенства всех перед законом, равноправие национальностей, языков,
религий, широкое свободное самоуправление и др. Без указанных
реформ, по мнению медиков, был немыслим всесторонний прогресс
страны и экономический подъем трудящегося народа1.
Резолюция врачебного съезда была конкретизирована в
постановлении съезда ветеринаров 21 марта 1905 г. Там прямо указывалось,
что гарантии прав и свобод человека и гражданина необходимы для
обеспечения правильного представительства народа в
Учредительном собрании, а каталог свобод был сформулирован более широко,
включая в себя, помимо требуемых врачами свобод, также и свободу
передвижения2.
На расширении политических и гражданских требований
профессионалов в 1905 г. сказывалось углубление общедемократических
требований в профессиональном движении, а также и то
обстоятельство, что гражданские свободы тесно связывались профессионалами
со свободами политическими (всеобщее избирательное право).
Активизация профессионального движения, в свою очередь, была
следствием создания Союза союзов. Эта образованная в мае 1905 г. при
активном участии «Союза освобождения» организация
профессионально-политических союзов интеллигенции ратовала за
осуществление либерально-демократических реформ, в каталоге которых
предоставлению и обеспечению прав человека отводилось важное
место. Входивший в организацию Союз адвокатов на всероссийском
съезде в мае 1905 г. признал необходимым немедленно отменить
положение об усиленной охране и дать свободы слова, печати, союзов
1 Резолюция Пироговского съезда // Право. 1905. № 14. 10 апреля. Стб. 1104.
2 Резолюция съезда ветеринаров // Там же. Стб. 1106.

Глава 6. Права и свободы человека
263
и собраний, гарантировать неприкосновенность личности и
жилища, а также освободить осужденных за политические и религиозные
преступления1.
Требования предварительного, до созыва Учредительного
собрания на основе всеобщего избирательного права, установления
неприкосновенности личности, жилища, свободы совести, слова, печати,
собраний и союзов, а также восстановления в правах лиц,
пострадавших за политические и религиозные преступления, содержались
в майском постановлении 1905 г. Союза равноправности женщин. Это
была молодая организация, вошедшая в Союз союзов в последний
момент и вызвавшая замешательство в либеральных кругах по
причине имевшегося предубеждения против участия представительниц
«слабого» пола в политике в силу представления об их
социально-политической незрелости. К традиционным либеральным требованиям
в области прав личности женский союз прибавил пожелания
уравнения в политических и гражданских правах женщин с мужчинами,
а также признания прав народностей, входящих в состав Российской
империи, на политическую автономию и национальное культурное
самоопределение2.
Появление двух делегаток от молодой женской организации на
майском съезде Союза союзов означало закрепление женского
движения в качестве участника общественно-политического движения
и предъявление им своих требований о правах, в том числе
ключевого - о предоставлении женщинам избирательных прав как на
всероссийских, так и на местных выборах в органы земского и городского
самоуправления. Предложение женщин включить требование о
женских политических правах в программу
конституционно-демократической партии было поддержано большинством голосов с перевесом
всего лишь в два голоса и произошло случайно3.
Каталог прав личности содержался весной 1905 г. в декларациях
не только столичных, но и провинциальных общественных
организаций. К примеру, в записке Могилевского общества сельского
хозяйства о нуждах государственного благоустройства и народного
благосостояния, поданной в Совет министров в марте 1905 г., был обозначен
1 Всероссийский съезд адвокатов // Освобождение. 1905. № 69-70. 7 (20) мая.
С. 309.
2 Резолюция Союза равноправности женщин // Право. 1905. № 21. 29 мая.
Стб. 1758.
3 Edmondson L. Women's rights, civil rights and the debate over citizenship in the 1905
Revolution // Women and Society in Russia and the Soviet Union / ed. By L. Edmondson.
Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 77,84, 89.

264 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
подробный каталог прав и свобод человека. На первое место сельские
хозяева Северо-Запада России поставили предоставление населению
гарантий личной свободы и неприкосновенности жилища (личное
задержание, вторжение в частные квартиры и вскрытие частной
корреспонденции обусловливалось судебным постановлением), право
свободного передвижения как внутри империи, так и за ее
пределами и свободу труда. На второе место деятели сельскохозяйственного
общества региона, испытывавшего национальную и вероисповедную
рознь, ставили свободу совести и право конфессий публичного
отправления богослужений. Третье место занимала свобода печати
с ответственностью ее перед судом. Далее значилась идея равенства
всех подданных перед законом, исключающая возможность каких-
либо ограничений по сословиям, национальностям,
вероисповеданиям и имущественным состояниям. Сельские хозяева также
конкретизировали содержание права петиций, трактуя его как предоставление
каждому гражданину возможности довести свой голос до сведения
законодательной власти, осуществляемой народным
представительством. Помимо этого, аграрии ратовали за предоставление свободы
союзам, преследующим не воспрещенные законом цели, а также за
право стачек рабочих и право собраний для совместного обсуждения.
Содержалось в записке также пожелание дарования академической
свободы с устранением всех ограничений в деле учения и обучения,
кроме вытекающих из общего уголовного кодекса1.
Существенный вклад в формирование представлений
российского образованного общества о правах и свободах человека
внесли представители профессионального сообщества ученых юристов,
в особенности теоретики «школы возрожденного естественного
права» и социологической юриспруденции, такие как П.И. Новгородцев,
Б.А. Кистяковский, В.М. Гессен, Н.М. Коркунов, М.М. Ковалевский,
Ю.С. Гамбаров и др. По своим политическим убеждениям они
принадлежали к либеральным партиям, преимущественно к кадетской.
Содержание понятия «права и свободы личности» активно
обсуждалось в ученой среде в 1890-е гг. В курсе государственного права
1892 г. правовед Н.М. Коркунов замечал, что «...нет вопроса... более
неотложного, требующего реформы, как вопрос об обеспечении за
русским обществом прав гражданской свободы»2. Накануне и в годы
русской революции 1905-1907 гг. либеральные философы и
социологи права, а также представители наук государственного и админи-
1 Записка Могилевского общества сельского хозяйства // Право. 1905. № 15.
15 апреля. Стб. 1204.
2 Коркунов Н.М. Русское государственное право. СПб., 1892. Т. 1. С. 316.

Глава 6. Права и свободы человека
265
стративного (полицейского) права занялись обоснованием данного
понятия. В своих научных и популярных работах, а также в
лекционных курсах они разъясняли содержание прав человека и гражданина
как естественных и неотчуждаемых, обосновывали параметры
отношений индивида и публичной власти в правовом и (или)
конституционном государствах, оценивали перспективы осуществления прав
и свобод в России в свете прогнозируемой ими политико-правовой
модернизации.
Проблема гражданских свобод вышла на первый план в правовед-
ческой литературе с изданием Манифеста 17 октября 1905 г., когда
в ведущих правовых и общественно-политических изданиях
появилось большое число публикаций, разъяснявших содержание понятия
прав и свобод человека и гражданина. Либеральные правоведы были
нацелены на последовательную реализацию в стране прав личности
как неотъемлемого элемента правового государства и видели задачу
правительства в выработке юридических норм, гарантирующих
соблюдение и защиту прав и свобод. Разработанная ими в начале
прошлого века концепция прав личности основывалась на идее
предоставления населению сферы самоопределения, куда государство не
должно было вторгаться - «заповедной области гражданской
свободы». Специалисты-правоведы полагали, что государство должно
признать за подданными их права и создать гарантии для их реализации,
осуществляя при этом контроль соблюдения их законных интересов
в ходе осуществления их прав1.
Юристы отмечали существенное значение для русского общества
провозглашения свобод либо простого выделения их в отдельную
рубрику с точки зрения трансформации существовавшего в России
института подданства в институт гражданства. Творческая сила актов
о правах и свободах состояла, по их мнению, в превращении
подданного-обывателя - объекта попечительной опеки государства и
человека «ограниченного ума» в гражданина - в субъекта публичных прав
и обязанностей2.
Вклад дореволюционных юристов в разработку понятия
«права и свободы человека» заключался также в составлении их
каталога. Они подразделялись на права личной свободы, обеспечивав-
1 Гессен В.М. Очерк административного права. СПб., 1903. С. 86-87; Дживеле-
гов А.К. Конституция и гражданская свобода // Конституционное государство. СПб.,
1905. С. 70-71; Ивановский В.В. Учебник административного права. Казань, 1907.
С. 212.
2 Гессен В.М. О правовом государстве. СПб., 1906. С. 24-26; Дживелегов А.К.
Конституция и гражданская свобода. С. 59-61.

266 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
шие человека в его индивидуальных действиях (сюда относились
неприкосновенность личности и жилища, свобода передвижения,
занятий, тайна переписки); права общественной свободы (либо
общественных движений), которые обеспечивали человека в его
взаимодействии с другими людьми (свободы совести, мысли, слова,
печати, союзов и собраний) и свободы экономические и материальные
(право собственности, право на труд и на занятие
торгово-промышленной деятельностью)1. Вторая группа прав нередко именовалась
основными или конституционными правами, поскольку они
закреплялись в конституционных документах, имеющих учредительный
характер.
Права человека подразделялись также на гражданские и
политические. Гражданские права понимались либеральными
правоведами как права, неотъемлемо принадлежавшие каждому гражданину;
гражданство гарантировало лицу, имевшему его, гражданские права,
в то же время оно предоставляло только возможность, но никак не
право для участия в политической деятельности. Политические
права давали право на участие в политической деятельности и
законотворчестве, которое предоставлялось отнюдь не всякому
гражданину. Между тем грань между гражданскими и политическими правами
признавалась относительной. Юристы указывали на сложную
юридическую природу гражданских прав, осуществлявшихся в частных
интересах и превращавших индивида из объекта воздействия
государства в гражданина - субъекта прав и обязанностей. Однако
поскольку этими правами пользовались не в частных интересах, а с
политическими целями, они признавались политическими правами
наравне с избирательным правом или правом быть присяжным
заседателем. Отмечалось, что пользование этими правами составляет
настоящее политическое действие и представляет собой косвенный
эквивалент участия в государственной власти. К политическим правам
причислялись главным образом избирательные права и право быть
присяжным заседателем, к гражданским - право на свободу совести,
союзов, собраний, неприкосновенность личности и др. И
гражданские, и политические права трактовались либеральными юристами
как безусловные и неотчуждаемые личностные права2.
1 См., например: Дживелегов А.К. Права и обязанности граждан в правовом
государстве. М., 1906. С. 5-6.
2 Ковалевский М.М. Общее конституционное право. СПб., 1907-1908. С. 105-106;
Гессен В.М. О правовом государстве. СПб., 1906. С. 24-26; Дживелегов А.К.
Конституция и гражданская свобода. С. 59-61; Матвеев В.Г. Право публичных собраний. СПб.,
1909. С. 1-3.

Глава 6. Права и свободы человека
267
В теоретических построениях юристов права личности выступали
непременными спутниками правового государства, признававшем за
населением определенную сумму прав, ограничиваемых только в
судебном порядке. «Только в правовом государстве права находят свое
основание в законе, равно обязательном и для подвластных, и для
власти»1, - утверждал либеральный правовед В.М. Гессен. Полноту
обеспечения гражданских и политических прав юристы связывали
также с состоянием политического режима, установленного в
государстве, с тем, «насколько легко или трудно для данного
правительства приостановить конституционные гарантии, ввести военное
положение, получить исключительные полномочия, при которых эта
свобода всегда весьма ограничивается»2.
Не избежали постановки вопроса о правах личности в начале
XX столетия и консерваторы. Понятие «права и свободы человека»
они трактовали иначе, чем либералы, выделяя в нем два измерения
и вынося на первый план отнюдь не правовой аспект свободы
личности. Первое измерение свободы, внешнее, составляло, по их мнению,
представление о свободе в обществе и получало выражение в законах
этого общества. Второй же срез свободы - внутренний, означал
свободу личности как духовного существа, эта свобода возникала в
результате общения человека с духовным миром. Внешнее измерение
свободы относилось к сфере действия права, тогда как внутреннее -
к области человеческого духа. Консерваторы полагали, что
подлинная свобода существовала в духовной жизни человека, тогда как в
государственной жизни абсолютной свободы не было и быть не могло.
Там свобода выступала лишь в относительном виде, в качестве
правового принципа, и лишь в той мере, в какой правовой закон выражает
в себе нравственный закон3.
Права личности тесно связывались в идейных построениях
консерваторов с наличием сильного монархического государства. Власть
самодержавного монарха выступала в консервативном дискурсе
непременным условием для развития прав личности. Только
монархическая власть могла, по мнению консерваторов, обеспечить свободы
и не допустить злоупотребления ими4. В этом воззрении состояло
1 Гессен В.М. О правовом государстве. СПб., 1906. С. 26-27.
2 Котляревский С.А. Конституционное государство. Опыт
политико-морфологического обзора. СПб., 1907. С. 95.
3 Тихомиров Л.А. О свободе // Тихомиров Л.А. Россия и демократия. М., 2007.
С. 434-438, 442-444.
4 Туманова A.C., Киселев Р.В. Права человека в правовой мысли и
законотворчестве Российской империи второй половины XIX - начала XX в. С. 160-161.

268 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
существенное отличие консервативного взгляда на свободу личности
от воззрений либеральных теоретиков.
Отношение консерваторов к правительственной политике по
осуществлению свобод в годы Первой русской революции было
постфактум выражено газетой «Московские ведомости» в 1913 г. Автор
статьи «Свобода и авторитет» высказывал скептический взгляд на
политику, отождествляемую с осуществлением гражданских и
политических свобод. По его мнению, развить гражданскую свободу далее
известных пределов правительство в 1905 г. не сумело. Причины тому
заключались в неподготовленности России к гражданской свободе,
в необходимости прекратить смуту, терзавшую страну, а также в
отсутствии у власти достаточного авторитета. Задуманные перед 1905 г.
широкие преобразования требовали наличия крепкой власти, почти
диктатуры, однако такой власти не было. Репрессивная политика
государства революционной поры, выражавшаяся в режиме
исключительных положений, закрытии союзов, собраний и органов печати,
признавалась находящейся в коренном противоречии с
расширением гражданских свобод. В то же время именно революционное
употребление прав личности вынуждало власти применять репрессии.
Ответственность за провал правительственного курса по введению
свобод консерваторы возлагали на социалистов, кадетов, а также
либералов «Союза 17 октября», пошедших рука об руку с
радикалами. Именно деятели оппозиционных партий обвинялись правыми
в том, что гражданские свободы превратились в орудие
революционной деятельности и вынудили власть вместо упрочения вольностей
вступать в борьбу с пользованием ими. «Свобода печати, -
констатировала газета, - в первое время представляла какую-то вакханалию
подрыва власти и революционизирования России, свобода союзов
пошла прямо к подготовке революции, что было особенно ясно по
союзам, именуемым профессиональными, и по всем обществам, где
влияние получали конституционалисты-демократы»1.
О невозможности проведения коренных государственных
преобразований в условиях смуты, начавшейся войны с Японией и
дезорганизации власти, писала в обзорной статье о событиях и
настроениях 1907 г. консервативная газета «Новое время». Она критически
оценивала позицию правительства, ответившего на первые открытые
революционные выступления провозглашением свобод и отменой
многих репрессивных мер. Характерный для этого времени вакуум
власти и законодательства привел, по ее мнению, к тому, что «старые
Свобода и авторитет // Московские ведомости. 1913. 5 сентября.

Глава 6. Права и свободы человека
269
законы перестали действовать еще до объявления свобод, а новых
негде было взять». «Жизнь убеждает, что истинная свобода
невозможна при отсутствии твердо установленного и нерушимо
охраняемого внутреннего мира, требуется усиление государственности,
укрепление государственной организации, ее охранительно-страховой
функции»1, - констатировала газета.
Важный пункт консервативной доктрины прав и свобод
личности заключался в представлении о диалектике прав и обязанностей.
Консерваторы были приверженцами тезиса о вторичности прав по
отношению к обязанностям. «Как у власти, так и у подданных право
в основе определяется обязанностью, - писал консервативный
теоретик Л.А. Тихомиров, - право есть только формула условий,
необходимых для исполнения обязанностей»2. Консервативный публицист
A.C. Суворин также указывал, что «в конституциях говорится не
только о свободах, но и об ограничениях их в известных случаях, не
только о правах граждан, но и об обязанностях их к монарху и
государству. На обязанностях строятся права»3.
Иным, чем в либеральной теории, был подход консерваторов к
делению прав на гражданские и политические, а также их
представление о природе политических прав. Поскольку устроение государства
считалось консерваторами делом Верховной Власти, они не
разделяли либерального воззрения на политическую свободу как свободу
личности участвовать в государственном устроении. Политические
права означали для них имевшиеся у подданных возможности и
обязанности служения Верховной Власти, в осуществлении ею дела
государственного устроения. Политические права, как и права других
категорий, именовались в консервативной теории правами,
охраняющими свободу личности в отправлении ее обязанностей. Не будучи
сторонниками формального равенства, консерваторы высказывали
представления о преимуществе сословно-иерархического строения
общества по сравнению с эгалитарно-демократическим
общественным устройством4.
1 Политический год (обзор событий и настроений 1907 г.) // Новое время. 1908.
1 января.
2 Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения //
Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и церковный вопрос. М, 2003.
С. 155-156.
3 Суворин А. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма
(1904-1908). М., 2005. С. 299.
4 Туманова A.C., Киселев Р.В. Права человека в правовой мысли и
законотворчестве Российской империи второй половины XIX - начала XX в. С. 164-166.

270 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Консервативное мышление было чрезвычайно живуче в
структурах власти. Представления о свободах правящей элиты были менее
теоретичными и более приближенными к жизни, чем взгляды
консервативных теоретиков и публицистов. Вместе с тем революция
1905-1907 гг. явилась для правящей элиты временем частичного
пересмотра традиционных ценностей, олицетворенных в
самодержавном строе, сильной государственной власти в центре и на местах
и патриархально-протекционистском отношении к организованной
общественности. Правительство вынуждено было прибегнуть к
реформаторству в области гражданских и политических прав, важными
этапами которого явились указы 18 февраля 1905 г. о допущении
политических петиций, 17 апреля 1905 г. об укреплении начал
веротерпимости, 12 октября 1905 г. об установлении временных правил о
собраниях, 6 августа 1905 г. об учреждении законосовещательной думы,
4 марта 1906 г. об установлении свобод союзов и собраний и др.
Рубежной вехой в области законодательного закрепления прав и свобод
личности в России явился Манифест 17 октября 1905 г., объявивший
о намерении императора «даровать населению незыблемые основы
гражданской свободы на началах действительной
неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». В отличие
от западных хартий о правах, в Манифесте отсутствовали
упоминания о неприкосновенности частной собственности и равенстве всех
перед законом, провозглашенных Великой французской революцией
в ст. 1 и 2 Декларации прав человека и гражданина 1789 г.
Противоречивый подход российского правительства к выработке
законопроектов о свободах союзов, собраний, печати, совести и др.
проявился в стремлении, с одной стороны, разработать законы,
соответствующие букве и духу Манифеста 17 октября 1905 г., и сохранить
неизменными прерогативы администрации, с другой. Как
красноречиво объявил в заседании Совета министров по поводу обсуждения
законопроекта о свободе обществ и союзов министр внутренних
дел П.Н. Дурново: «Мы живем, как в осажденном лагере, мы
перестаем быть национальной властью и превращаемся в каких-то
поработителей-татар. Но идти сейчас в порядке полного осуществления
провозглашенных свобод, значит, заменить одну тиранию другой,
безмерно худшей, от которой неминуемо погибнет государство»1. На
стороне Дурново выступило тогда большинство правительственного
кабинета с его председателем СЮ. Витте во главе, который стремил -
1 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в
царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 485.

Глава 6. Права и свободы человека
271
ся закрепить признанные за населением гражданские свободы, но
ограничить их определенными рамками1.
Отношение к свободе личности министра народного
просвещения И.И. Толстого, выступавшего за ограждение прав и интересов
личности от посягательств и обращение к услугам государства
только в случае крайней необходимости, когда «сил отдельных лиц или
общественных организаций не хватает для осуществления
справедливых и законных желаний граждан для удовлетворения их
неотложных потребностей»2, было для бюрократического мировоззрения
исключением из общего правила.
Наиболее целостная и последовательная программа реализации
прав и свобод личности имелась у П.А. Столыпина, однако и она
предусматривала расширение государственного участия в осуществлении
прав и свобод российских подданных посредством создания новых
контролирующих инстанций и ужесточения надзора центрального
правительства за местной администрацией3.
В существенно большей мере, чем высшие правительственные
сановники, приверженцами охранительно-полицейских принципов
управления оставались российские губернаторы. Призванные
воплотить в жизнь правительственную концепцию свобод личности, они
были нацелены на то, чтобы предотвращать злоупотребления
дарованными свободами и противодействовать потенциальным угрозам
от осуществления свобод. В большинстве своем представители
центрального управленческого звена рассматривали свободы личности
как уступку, на которую власть решилась под давлением революции.
Идея революционных законов о свободах (временных правил)
виделась им в соединении общественного и государственного интересов:
осуществлении свобод в условиях строгого государственного
контроля. Требование времени они усматривали в том, чтобы дать выход
новым общественным силам и настроениям и в то же время ввести
их в законное русло, обезопасить от злоупотребления ими для
разрушительных целей4.
1 Там же. С. 527.
2 Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. 31
октября 1905 г.-24 апреля 1906 г. М., 1997. С. 240-241.
3 Туманова A.C. «Отечество наше должно превратиться в государство правовое»:
кабинет П.А. Столыпина и разработка закона о свободе союзов // Российская
история. 2012. № 2. С. 126-138.
4 Последний тезис взят из отзыва киевского губернатора П.Н. Игнатьева на
изданный 4 марта 1906 г. в форме временных правил правовой акт об обществах и союзах:
Киевский губернатор П.Н. Игнатьев - министру внутренних дел 21.10.1907 г. // РГИА

272 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Исходя из убеждения о неподготовленности России к
гражданской свободе, порождавшей под легальным прикрытием
конституционных законов революционную смуту, представители
исполнительной власти стремились ограничить возможности пользования
ею. Одним из бывших в ходу аргументов являлось несоответствие
законов о свободах менталитету российского населения. На
неприспособленность населения страны к обладанию гражданскими
свободами указывал самарский губернатор В.В. Якунин. Свобода союзов,
по его убеждению, была абсолютно противопоказана российскому
населению, которое в силу низкого гражданского самосознания -
недостаточного развития «чувств меры и законности», «полном почти
отсутствии чувств взаимоуважения» не могло ей правильно
распорядиться. «Возникнув «в момент разгара революционной агитации, как
один из ее приемов», свобода союзов, резюмировал он, представляла
серьезную опасность для страны1. Акты о свободах губернаторы
оценивали с позиций задач охраны существовавшего в России до 1905 г.
правопорядка.
Итак, представление о правах и свободах человека
разрабатывалось в общественной мысли России на протяжении XIX в., однако
наиболее интенсивно в начале XX столетия, в условиях
проводившейся конституционной реформы. В ту пору права и свободы
человека стали важным политическим лозунгом, переросшим в
общественную кампанию и ставшим ее лейтмотивом. Увлеченность общества
формулированием конституционной идеологии сделала права
человека сердцевиной общественных дискуссий. В необходимости их
обеспечения и гарантирования, а также ограничения претензий
государства на выражение интересов подданных не сомневались политики
ни либеральной, ни социалистической ориентации, ни
представители различных профессиональных групп российской интеллигенции.
Утверждению представления о правах и свободах как о
неотъемлемых атрибутах формирующегося российского гражданина,
неприкосновенных для государства, немало способствовали российские
либеральные ученые и общественные деятели.
В дебатах о правовом и конституционном государстве начала
XX в. требования прав и свобод служили своего рода программой-
минимум, которые объединяла представителей различных
политических организаций. Детальное перечисление и описание прав чело-
(Российский государственный исторический архив). Ф. 1284. Оп. 187. 1907. Д. 129(6).
Л. 93.
1 Самарский губернатор В.В. Якунин - министру внутренних дел 16.10.1907 //
Там же. Л. 17.

Глава 6. Права и свободы человека
273
века присутствовало в программах либеральных и социалистических
партий, в протестных акциях и кампаниях, которые организовывали
силы, находившиеся в оппозиции к существующему политическому
режиму.
Права человека объединяли политических сторонников и
разъединяли политических противников. Для либеральных политических
деятелей и ученых они выступали безусловной ценностью, а
консерваторы смотрели на них как на ценность относительную,
умозрительную для России и весьма опасную в условиях революции и
ослабления монархии. В силу сословного характера российского общества
и отсутствия правового равенства не все права получали одинаковое
общественное признание. Неприкосновенность частной
собственности, равенство перед законом представителей различных
национальных меньшинств (поляки, евреи), конфессиональных групп
(старообрядцы, сектанты и др.) и полов (женские права) признавались
далеко не всеми политическими силами. По мере развития в России
института гражданства, приходящего на смену подданству, понятие
прав человека стало трансформироваться в общегражданское.
Осуществлению прав и свобод личности в позднеимперской
России препятствовали многие обстоятельства ее политико-правовой
жизни. Сохранявшиеся патерналистские традиции в отношениях
государства и общества обеспечивали приоритет публичной власти над
личностью и ее правами, порождали неразвитость публичной сферы.
Вместе с тем закрепление прав и свобод человека в качестве
ключевой идеи общественной мысли и основополагающего требования
конституционного движения создавало новую реальность.
Процесс утверждения прав и свобод человека в российской
общественной мысли и конституционном движении был прерван в
октябре 1917 г. В программной работе августа-сентября 1917 г.
«Государство и революция» лидер большевиков В.И. Ленин отвергал такие
классические демократические институты, как парламентаризм и
общегражданские свободы; он выступал за переход от буржуазного
государства к диктатуре пролетариата1. В октябрьской статье 1917 г.
«Удержат ли большевики государственную власть?» Ленин
конкретизировал новую конструкцию власти, предлагая передать власть
«пролетариям и беднейшим крестьянам, против буржуазии... чтобы
сломить ее сопротивление»2. Возглавляемая Лениным РКП(б) взя-
1 Цит. по: Сервис Р. Ленин // сост. Э. Актон, У.Г. Розенберг, В.Ю. Черняев.
Критический словарь Русской революции: 1914-1921. СПб., 2014. С. 145.
2 Из статьи Н. Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?»
(«Просвещение») // Революция 1917 года глазами современников: в 3 т. / ред.-сост.

274 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ла курс на ограничение гражданских свобод. Произошедшая в
ноябре 1917 г. замена подданства институтом гражданства и ликвидация
сословий к равенству и равноправию граждан не привели. На смену
сословному делению пришло неравенство по признаку классовой
принадлежности. В Конституции РСФСР 1918 г. трактовки прав
человека приобрели классовый характер. Предоставление гражданам
республики Советов политических и личных прав было обусловлено
требованием их лояльности к новой власти.
6.2. Гражданское общество в программах
политических партий
Проблематика гражданского общества не была предметом особого
рассмотрения в русской политической мысли начала XX в. Присущий
ей этатизм выдвигал на первый план вопрос о власти; все прочее
имело для нее сугубо вторичное значение. Это было характерно даже для
либералов, рассматривавших социальные, экономические проблемы
через призму правового государства. Однако использование
концепта гражданского общества не будет навязыванием идеологическим
построениям начала XX в. не свойственных им смыслов. Напротив,
оно позволит выявить скрытые и вместе с тем базовые элементы
программных документов политических партий, т. к. решение проблемы
власти возможно лишь в тесной связи с проблемой социума.
Само функционирование развитой многопартийной системы
предполагает наличие институтов как правового государства, так
и гражданского общества. Следовательно, проблематика
гражданского общества неизбежно становится важным сюжетом программы
политической партии. Решение этого вопроса имеет
принципиальный характер для любого идеологического конструкта, т. к. оно
обусловливает видение перспектив диалога между властью и обществом,
понимание самой природы власти и, соответственно, места данного
объединения в сложившейся политической системе.
Любая партия, вынужденная отстаивать свое право на
существование, вольно или невольно становится защитницей ценностей
гражданского общества, предполагающих плюралистичную
политическую среду и институционально оформленное взаимодействие
правительства и граждан. Показательно, что проблема создания
благоприятных условий для развития гражданского общества рассма-
В.В. Журавлев: М., 2017. Т. 3: Октябрь 1917 - январь 1918 г. С. 81.

Глава 6. Права и свободы человека
275
тривалась не только либералами, но и в программах правомонархи-
ческих и леворадикальных организаций России начала XX в. И те,
и другие ставили вопрос о расширении правового поля применения
частной или общественной инициативы. Иными словами, они
выступали за юридические гарантии гражданских прав человека,
которые должны были устранить опасность государственного произвола.
Помимо этого, абсолютное большинство политических партий, даже
занимавших консервативные позиции, в высшей степени критично
оценивало бюрократическую модель управления и отстаивало
необходимость правовых или же «надправовых» механизмов
общественного контроля над администрацией.
Так, избирательная платформа Союза русского народа, принятая
в сентябре 1906 г., включала положение о гражданском равноправии
всех российских подданных, за исключением евреев1. В
избирательной платформе Союза русского народа, составленной перед
выборами во II Думу, говорилось: «Свободы, дарованные по воле монаршей,
Манифестом 17 Октября 1905 г. ко благу русского народа, должны
быть ограничены законами, ограждающими личность, общество и
государство от злоупотреблений или частных лиц и нарушений их со
стороны должностных лиц и учреждений, выразятся ли эти
нарушения в превышении или в бездействии власти»2. Представители
консервативных партий и политических организаций
разрабатывали проблематику самоорганизации русского общества, которое, по
их мнению, должно было сохранить исторически сложившуюся
сословную структуру и возродить традиционную для христиан форму
объединения - церковный приход. Один из идеологов русского
консерватизма С.Ф. Шарапов писал: «Древняя русская земщина,
городская и сельская, имела своей первой ячейкой приход, своими
вожаками - из народа вышедшее излюбленное и выборное духовенство.
Приход был живой церковной, административной и политической
единицей, истинной хранительницей национальных и
государственных традиций, чистоты веры и народного духа. В приходе среди
тесного соседства упразднялась в земском деле сословность, и когда был
нужен истинно любимый народом умный и самоотверженный стоя-
тель за мирские интересы, церковная община называла его в своей
среде без труда и ошибки»3. По мнению Шарапова, у прихода было,
1 Правые партии: Документы и материалы, 1905-1910. М., 1998. Т. 1. С. 191.
2 Там же. С. 278-279.
3 ОПИ ГИМ (Отдел письменных источников Государственного исторического
музея). Ф. 2. Оп. 1. Д. 26. Л. 9 об.

276 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
по крайней мере, три серьезных преимущества как формы
традиционной для России самоорганизации общества. Во-первых, на уровне
прихода все друг друга хорошо знали, и, соответственно, избирали бы
не ловких политиков, а наиболее достойных сограждан. Во-вторых,
избирательное собрание в церкви неизбежно отличалось бы особой
атмосферой, которая исключала какую-либо демагогию. В-третьих,
в церковном приходе «беспочвенная интеллигенция» оказывалась
бы на периферии общественной жизни. «Пока народ еще церковен,
он никому не дастся в руки, наоборот, тотчас же сам заберет в руки
всех ныне им помыкающих или желающих поговорить»1.
Многие правые силы, прибегая к славянофильской
аргументации, настаивали на необходимости представительного собрания,
которое способствовало бы единению царя и народа. В программе
Русского народного союза имени Михаила Архангела
утверждалось: «Народившийся в виде средостения между царем и народом
его сонм чиновников, склонных иногда к произволу, а позднее
усиленно развивавшаяся крамола - способствовали отдалению царя
от народа. Для заполнения разорвавшейся непосредственной связи
державного законодателя с управляемым народом, великодушною
волей государя, установлен постоянный призыв в Государственную
думу "выборных" людей от коренного народа русского и населения
русских окраин»2.
Схожие вопросы становились предметом обсуждения и левых
радикалов. В программе социал-демократов в числе ближайших
политических задач назывались установление демократической
республики; введение всеобщего, равного, тайного и прямого голосования
в законодательное собрание; расширение сферы компетенции
органов местного самоуправления; провозглашение и защита
гражданских прав человека (неприкосновенность личности и жилища,
свобода слова, совести, печати, собраний, стачек, союзов, передвижения)3.
Иначе говоря, речь шла о правовых предпосылках формирования
гражданского общества. Схожие требования выдвигала и Партия
социалистов-революционеров. Принципиально отличалась лишь
эсеровская концепция самоорганизации общества, которая, по мнению
ее сторонников, должна была происходить на основе
преобразованных поземельных отношений. Как утверждал В.М. Чернов на I съезде
1 ОПИ ГИМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26. Л. 29.
2 Правые партии: Документы и материалы, 1905-1910. М., 1998. Т. 1. С. 375-376.
3 Меньшевики: Документы и материалы, 1903 - февраль 1917 г. М., 1996. С. 30-31.

Глава 6. Права и свободы человека
277
партии, «ячейкой должна быть "община земледельцев", не в смысле
совокупности сельских жителей, связанных в одно
самоуправляющееся целое, а в смысле свободного, добровольного трудового союза, что
выходит, по существу, из узкой арены деятельности такой "трудовой
общины", то должно быть в ведении союза таких общин, вплоть до их
национальной федерации»1. Эсеры предполагали, что наибольший
объем властных полномочий должен быть сконцентрирован в
органах самоуправления. Центральным государственным учреждениям
следовало выполнять роль своего рода координаторов.
Интеллектуальный фон начала XX в. вынуждал правые и
леворадикальные политические силы так или иначе реагировать на
проблему формирования гражданского общества в России, что до известной
степени диссонировало с их общеидеологическими построениями.
Категориальный ряд либеральной общественной мысли,
включавший и гражданское общество, базировался на принципиально иных
ценностях и, в сущности, отрицал как социалистический идеал
общества-коммуны, так и строгую сословную иерархию консерваторов.
Не случайно консервативный или же социалистический вариант
«рецепции» либеральной идеологии имел поверхностный характер
и целостная концепция гражданского общества не становилась
предметом особого рассмотрения ни леворадикалов, ни правомонархи-
стов. Ее же элементы в рамках социалистических или
консервативных построений теряли свое первоначальное значение. Например,
в интерпретации правых сил представительные учреждения служили
не обществу, а власти. На монархическом съезде в Москве в 1909 г.
функции Государственной думы характеризовались следующим
образом: «Важнейшим предметом занятий Государственной думы
должно быть осведомление правительства о местных условиях и
потребностях и ходатайства перед государем императором о местных
пользах и нуждах. Другой важнейшей задачей Государственной думы
являются ознакомление государя императора и его правительства
с совершающимися в государстве разного рода злоупотреблениями
и беззакониями; а затем ведению Государственной думы подлежит
рассмотрение всех законопроектов для выражения ее мнения о них»2.
Иными словами, Дума должна выполнять задачу общественной
экспертизы законопроектов, которая бы способствовала более
эффективному управлению страной.
1 Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы, 1900-1907 гг.
М., 1996. Т. 1.С. 369.
2 Правые партии: Документы и материалы, 1905-1910. Т. 1. С. 502.

278 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Кроме того, консервативные силы, выдвигая на первый план
приоритет сохранения и укрепления государства, не воспринимали
политические и гражданские права как безусловную ценность.
Неслучайно, что они часто не дифференциировали права и обязанности
человека, оценивая, например, участие в представительном
учреждении как государственную повинность: «Следует исходить не из
понятия о политических правах народа, а из понятия о его обязанностях.
Задача состоит не в создании народного представительства... а в
выработке организации, которая дала бы власти возможность
привлекать к совместной с правительством работе лучших людей из среды
самого населения»1.
Аналогичная ситуация имела место и в отношении
леворадикальных сил. Так, социал-демократы даже в «программе-минимум»
указывали на необходимость упразднения постоянной армии и
полиции, заменив их «вооружением народа»2. Тем самым они ставили
под вопрос возможность дальнейшего существования государства,
отказывая ему в праве на силовое принуждение. В этом случае
институты гражданского общества не могли полноценно
функционировать, т. к. они прежде всего рассчитаны на тесное взаимодействие
с государственной властью. Фактически отрицали привычные
государственные и правовые институты и эсеры. Проектированное
ими общество типологически тяготело к древнегреческому
варианту полисной демократии, где каждому гражданину присваивался
свой надел земли, а государство одновременно представляло собой
коллективного земельного собственника и союз землевладельцев.
Однако эта самоуправляющаяся община должна была возникнуть
в пределах Российской империи. По сути, она представляла бы
собой союз многочисленных малых общин. Очевидно, эта
политическая модель была близка идеалам анархо-синдикалистов. Как
утверждал В.М. Чернов, «мы чужды суеверного страха перед
государством. Но мы зато большие сторонники децентрализации»3.
Причем ключевой задачей проектированной системы социальных
отношений было достижение общественной солидарности, которая
позволила бы изжить недостатки буржуазного строя, способствуя
рационализации хозяйственной деятельности, превратив общество
в одну большую производственную единицу. А «в современном бур-
1 ОР РГБ (Отдел рукописей Российской государственной библиотеки). Ф. 265.
К. 134. Д. 11. Л. Зоб.
2 Меньшевики: Документы и материалы, 1903 - февраль 1917 гг. С. 31.
3 Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы, 1900-1907 гт.
Т. 1.С. 372.

Глава 6. Права и свободы человека
279
жуазном обществе рост этот (экономический. - К. С.) совершается
не на началах планомерно организованного общественного
хозяйства, а на началах разрозненности и конкуренции индивидуальных
хозяйств...»1 Иными словами, эсеровская концепция предполагала
общество не как союз граждан, а как коммуну, имевшую первичную
ценность по отношению к своим членам.
В отличие от либералов левые радикалы не видели проблемы
в факте признания гражданских прав человека, которые неизбежно
вступали в противоречие друг с другом, создавая социальное и
политическое напряжение в стране. Социалисты верили в благодея-
тельную силу самоорганизации общества и скептически оценивали
перспективу государственного вмешательства в этот процесс. По
этой причине им было органически чуждо юридическое осмысление
прав человека, являвшееся необходимой предпосылкой
гражданского общества.
Проблематика гражданского общества становилась
самодостаточным объектом рассмотрения лишь в программах либеральных
партий, для которых она имела системообразующий характер.
Ключевой вопрос либеральной идеологии - создание правовых
механизмов взаимодействия власти и общества, которые одновременно
обеспечивали бы свободу личности от какого бы то ни было произвола,
свободу самоорганизации общества и. наконец, функциональность
государственных институтов. Причем безусловным приоритетом
в политике должна была стать ценность человеческой личности:
и общество, и государство выполняли служебную роль, обеспечивая
социальный комфорт каждому гражданину. Прежде всего он был
обусловлен правовыми гарантиями различных свобод: слова,
совести, собраний и союзов, передвижения, выбора места жительства
и рода занятий, неприкосновенность личности, частной
собственности, жилища, переписки. Помимо этого, члены Конституционно-
демократической партии настаивали на необходимости учитывать
многонациональный характер страны и закрепить в
законодательстве право этнических и конфессиональных меньшинств сохранять
и развивать культурные традиции. «Основной закон Российской
империи должен гарантировать всем населяющим империю
народностям, помимо полной гражданской и политической
равноправности всех граждан, право свободного культурного самоопределения,
как то: полную свободу употребления различных языков и наречий
1 Там же. С. 273.

280 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
в публичной жизни, свободу основания и содержания учебных
заведений и всякого рода собраний, союзов и учреждений, имеющих
целью сохранение и развитие языка, литературы и культуры
каждой народности и т. п.»1.
При этом в программах партий либеральной ориентации
проводилась мысль о сохранении унитарного государственного
устройства. Кадеты предполагали предоставить права автономии лишь
Царству Польскому и Великому княжеству Финляндскому,
октябристы - только Финляндии. Критика гипотетического
федеративного устройства сопрягалась с концепцией гражданского общества.
Обособление национальных окраин нарушало единство
правового пространства России, создавая особые условия существования
для отдельных граждан. Кроме того, по мнению либералов, наличие
правовых гарантий свободы человеческой личности снимало всю
остроту национального вопроса. На I съезде «Союза 17 Октября»
Ф.Е. Енакиев утверждал: «Воззвание нашего союза о единстве
России может быть формулировано тремя словами: свобода, равенство
и братство. При широком развитии местного самоуправления на всем
пространстве империи, при точно установленных основных
элементах гражданской свободы, при участии равно всех русских граждан
без различия национальности и вероисповедания в создании
правительственной власти, при признании за отдельными
национальностями самого широкого права на удовлетворение и защиту своих
культурных нужд в пределах, допустимых идеей государственности
и интересами других национальностей, такое положение,
отрицающее идею федерализма в применении к русскому государственному
строю, вполне допускает объединение отдельных местностей
империи в областные союзы для разрешения задач, входящих в пределы
местного самоуправления»2.
Декларация прав человека устанавливала незыблемые правовые
нормы, не подлежавшие какой-либо ревизии. Они не могли быть
упразднены даже самой демократической властью, поскольку
являлись фундаментальным основанием правовопорядка, который был
первичен по отношению к государственным институтам. Это в
значительной мере обеспечивало автономию общества по отношению
к правительственной власти, благодаря чему оно развивалось как
открытая система, которой было свойственно динамичное равнове-
1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
М., 1997. Т. 1.С. 190.
2 Партия «Союз 17 октября»: Протоколы съездов и заседаний ЦК 1905-1907 гт.
М., 1996. Т. 1.С. 137.

Глава 6. Права и свободы человека
281
сие. В гражданском обществе не могло быть раз и навсегда
устоявшихся ценностей, господствующих точек зрения, прежде всего
потому что были защищены права меньшинства, способного в какой-то
момент стать большинством. «Декларация прав важна для каждого
индивидуума, но особенно она важна для "меньшинства". Именно
последнему существенна защита свободы его совести от
возможных посягательств господствующего исповедания, свободы его
совести - от подозрительной недоверчивости большинства, свобода
собраний и союзов, которая одна дает возможность сплотиться и не
быть раздавленным в политической борьбе. Либерализм всегда был
более свойственен политическому меньшинству, чем большинству:
сколько исповеданий, пока за ними стояло меньшинство,
выставляло лозунг общей для всех свободы, чтобы, достигнув
господствующего положения, заменить его лозунгом подавления всех иначе
мыслящих», - писал С.А. Котляревский1.
В программе «Союза 17 Октября» утверждалось, что все
обозначенные выше права, «огражденные законом, имеют один естественный
предел в правах других граждан и в правах общества и государства»2.
В соответствии с этим должно быть проведено четкое размежевание
прав различных лиц. Это принципиально отличало либеральное
понимание свободы от того, что утверждалось левыми радикалами.
Последние очень критично отнеслись к законопроектам фракции
кадетов, внесенным в I Думу, целью которых было юридически
гарантировать те или иные права человека. Документы, предложенные
либеральной партией, предусматривали ограничения в реализации
декларированных свобод. Так, право собраний не может
ограничивать свободу передвижений3, а забастовки не должны угрожать
существованию государства4. Иными словами, право человека только
тогда обретет реальные формы, когда оно будет вписано в рамки
сложившейся системы социальных и политических отношений.
Свободы следовало обеспечить процессуальными нормами,
восходящими еще к английскому законодательству XVII в. В
соответствии с ними никто не может быть арестован, обыскан без
постановления соответственной судебной власти. Всякое лицо, задержанное
по подозрению в каком-либо преступлении, должно быть в кратчай-
1 Котляревский С.А. Предпосылки демократии // Опыт русского либерализма.
М., 1997. С. 223.
2 Программа «Союза 17 октября» // Российские либералы: кадеты и октябристы:
Документы, воспоминания, публицистика. С. 61.
3 Проект закона о собраниях // Там же. С. 69.
4 Программа «Союза 17 октября» // Там же. С. 63.

282 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ший срок (например, в 72 часа) представлено судебной власти или
освобождено. Строгое соблюдение процедуры должно достигаться
благодаря независимой судебной власти. Гласное судопроизводство,
основанное на принципе состязательности, считалось естественной
гарантией законности действий администрации1.
Либералы настаивали на необходимости отказаться от практики
исключительных положений, которые были распространены на
большей части Российской империи. Правительственный расчет на силу
воспитывал в обществе неуважение к существовавшей нормативной
базе и провоцировал революционные эксцессы со стороны
радикальной оппозиции. С произволом властей следовало бороться с
помощью административной юстиции, в юрисдикции которой были бы
правонарушения должностных лиц при исполнении ими служебных
обязанностей. Как утверждалось в программе «Союза 17 Октября»,
«упорядочение форм общежития и упрочение гражданской свободы
возможны лишь тогда, когда население страны находит опору и
защиту всех своих прав в суде и когда деятельность административных
властей поставлена в границы, ясно очерченные в законе»2.
Однако даже самая совершенная судебная система не может
правильно функционировать в условиях автократии, будучи
чужеродным элементом всему строю государства, в котором господствовала
бюрократическая система управления. Только правовое государство
может справиться с задачей обеспечения социального комфорта
каждому человеку, т. к. лишь в нем гражданские права являются
исходной точкой всякого политического решения. Это достигается
благодаря наличию конституционных механизмов общественного
контроля за деятельностью властей и функционированию независимого
суда. Один из лидеров «Союза 17 Октября» В.М. Петрово-Соловово
писал: «Как бы ни изощрялись защитники неограниченной царской
власти, но им никогда не удастся отыскать ту формулу, посредством
которой можно было бы примирить непримиримое. Истинное
единение между монархом и народом может произойти только на почве
политической свободы, из которой органически вытекают все
остальные свободы: слова, печати, собраний, союзов, а также гражданская
1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
Т. 1.С. 37-38.
2 Программа «Союза 17 октября» // Российские либералы: кадеты и октябристы:
Документы, воспоминания, публицистика. С. 64.

Глава 6. Права и свободы человека
283
и уголовная ответственность высших и низших чиновников перед
общим и для всех равным судом»1.
Декларирование конституционных принципов не может служить
гарантией возникновения правового государства, которое лишь
тогда обретает практические формы, когда общество способно к
диалогу с властью и, соответственно, может осуществлять свой контроль
над ней. В рамках либеральной идеологии такое общество и является
гражданским. Уровень его структурированности и правосознания
позволяет организованно отстаивать свои интересы и воплощать их
в юридические нормы, обязательные для исполнения. Гражданское
общество свободно выбирать направление движения государства,
которое изначально не предрешено. Поэтому, по мнению П.И. Нов-
городцева, «не гармония общественного совершенства, а свобода
бесконечного развития, вот что является здесь выражением стремления
к идеалу»2.
В рамках либеральной идеологии гражданское общество и
правовое государство - явления взаимообусловленные. Одно не может
существовать без другого. Соответственно, институты
гражданского общества могли динамично развиваться лишь в условиях
политического плюрализма, который подразумевал наличие
законодательного представительного учреждения и четко очерченных пределов
государственного вмешательства в частную и общественную жизнь
человека. При этом участие граждан в государственном управлении
должно было стать ключевым фактором политической жизни. Оно
не должно ограничиваться формированием высшего
представительного учреждения. Органы самоуправления следовало учредить уже
на уровне поселка и волости3. Общероссийское законодательное
собрание оказывалось бы на вершине иерархии учреждений местного
самоуправления, существовавших на всех «этажах власти». Причем
представители либерального направления мысли в целом
придерживались т. н. государственной школы самоуправления,
признавая за земством все признаки государственного учреждения4. Его
тесная связь с общественными кругами могла вызывать вопросы
лишь в условиях самодержавной России. После же издания Мани-
1 Петрово-Соловово В.М. «Союз 17 октября», его задачи и цели // Там же. С. 122.
2 Новгородцев П.И. Идеалы партии Народной свободы // Опыт русского
либерализма. М, 1997. С. 289.
3 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
Т. 1.С. 191-192.
4 Лазаревский Н.И. Самоуправление // Мелкая земская единица. СПб., 1902. Т. 1.
С. 40.

284 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
феста 17 октября 1905 г. система представительств,
осуществлявших связь общества с правительственными учреждениями, должна
была стать нормой политической жизни. Будучи
государственными учреждениями, земства должны были обладать и всеми
необходимыми атрибутами органов власти: прежде всего возможностью
контролировать исполнение принятых решений. Также следовало
отказаться от дублирования полномочий учреждениями местного
самоуправления и губернаторской администрацией. По мнению
либералов, земства надо было включить в единую систему управления
страной, при этом заметно расширив сферу их компетенции.
Следовательно, было необходимым сократить прерогативы местного
чиновничества. Кадеты предлагали упразднить губернское правление,
губернские присутствия, должность вице-губернатора. Их
полномочия переходили земствам1. Помимо этого, признавалось важным
отказаться от органов крестьянского сословного самоуправления,
волостных судов, института земских начальников,
преимущественно представлявших дворянское землевладение. Земство должно
было стать учреждением общегражданским, основанным на
единстве местных интересов2.
При том что русский либерализм содержал в себе инвариантное
ядро, позволяющее говорить о характерном для него видении
проблематики гражданского общества, он не был монолитен.
Концепции гражданского общества в построениях левого (конституционно-
демократическая партия), правого крыла («Союз 17 октября»),
центра (Партии демократических реформ, мирного обновления,
прогрессистов) русского либерализма заметно отличались друг друга,
что позволяет выделить три альтернативные субмодели.
Гражданское общество в программе
Конституционно-демократической партии. Партия кадетов находилась на левом фланге русского
либерализма. Ее возникновение было подготовлено всей
предыдущей деятельностью «Союза освобождения», который объединял как
представителей либералов радикального направления, так и
умеренных социалистов. Достигнутый между ними идеологический
консенсус лег в основу программы партии кадетов. Она предполагала
коренные политические и социальные преобразования, которые
обозначали демонтаж традиционных общественных и государственных
институтов. Авторитарную модель управления следовало заменить
парламентаризмом, сословную организацию общества - граждан-
1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
Т. 1.С. 191.
2 Там же. С. 36-37.

Глава 6. Права и свободы человека
285
ским равноправием. Более того, кадеты настаивали на проведении
масштабных социальных реформ: на изменении рабочего
законодательства, перераспределении земельного фонда. Они отстаивали
концепцию социальной ответственности государства за благосостояние
своих граждан1.
Выход России на качественно новый этап своего развития
предполагал трансформацию как государственных, так и общественных
институтов. Кадеты тесно увязывали решение этих двух задач.
Исходя из традиционного для западноевропейской мысли
представления о гражданском обществе, они были убеждены, что в России оно
могло сложиться лишь при наличии необходимых условий, прежде
всего правового государства. К началу XX в. существовали лишь
некоторые его элементы, которые возникли в значительной мере в
результате Великих реформ 1860-1870-х гг. Однако эти фрагменты не
могли сложиться в целостную систему из-за отсутствия необходимой
правовой базы.
О гражданском обществе можно было бы говорить лишь в случае
юридического равноправия всех граждан вне зависимости от их
национальной или конфессиональной принадлежности. Различие же
в правах создавало неразрешимые конфликты, которые грозили
целостности государства. В январе 1906 г. на II Съезде партии,
незадолго до созыва I Государственной думы, Л.И. Петражицкий доказывал:
«Бессмысленный и зловредный со всех точек зрения для всех
национальный гнет накопил громадную разрушительную энергию, которая
при других обстоятельствах взорвала в конце концов государство на
воздух, при теперешних же особых обстоятельствах может и должна
превратиться из разрушительной энергии в созидательную и
разрядиться совсем иначе - погнать многие миллионы избирателей к
избирательной урне...»2 Равенство перед законом предполагало и
упразднение сословной дифференциации, т. к. права человека должны быть
распределены равномерно между всеми гражданами, исключая при
этом какую-либо установленную государством иерархию. С.А. Кот-
ляревский утверждал, что «всякая декларация прав, устанавливая
принципы человеческой свободы, должна устанавливать их для всех.
С этой точки зрения, всякая историческая привилегия осуждена на
гибель - не только нивелирующим социальным прогрессом, но и
растущим нравственным сознанием людей: демократия есть не только
господствующий факт современной жизни, но и незыблемая
норма. Когда падут социальные преграды между отдельными классами
1 См.: Модели общественного переустройства России. XX век. С. 230-328.
2 Там же. С. 95.

286 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и останется лишь неравенство духовных дарований, тогда только
проявятся массы пропадающих во мраке нужды талантов и гениаль-
ностей. Поэтому кто искренне дорожит человеческим прогрессом, тот
должен приветствовать победы демократии, эти победы возвещают
невиданный расцвет духовных сил в человечестве»1. Иными
словами, гражданское общество должно быть организовано
принципиально иначе, нежели это было характерно для Российской империи
начала XX столетия. Показательно в этом отношении положение
программы кадетов, предполагавшее отмену паспортной системы,
которая устанавливала государственный контроль за перемещением
человека в географическом и социальном пространстве России. Для
Конституционно-демократической партии было характерно
требование и политического равноправия граждан России и, следовательно,
введения всеобщего, прямого, равного, тайного голосования2.
По мнению кадетов, не власть должна формировать социальные
институты, а, наоборот, общество должно определять характер
политических учреждений. Диалог между гражданами и властью
следовало осуществлять посредством представительных органов,
обладавших законодательными функциями. Они позволяли осуществлять
ротацию властных элит в соответствии с колебаниями
общественного мнения. Наиболее эффективным способом для этого служили
процедуры парламентаризма, устанавливавшие принцип
ответственности правительства перед народным представительством. По
словам В.М. Гессена, «истинно-демократическое, правовое государство
не может не быть парламентарным, ибо парламентаризм является
высшей формой, венцом конституционного режима»3. По мнению
кадетов, развитые институты гражданского общества подразумевали
жесткий контроль представителей общества - депутатов - над
правительственными учреждениями.
Причем в данном случае общество - не совокупность всех граждан,
а сложно организованный механизм, образующий единое целое, чья
позиция, т. е. общественное мнение, не может быть выявлена путем
голосования. Соответственно, парламентская система - это не
торжество большинства, а прежде всего победа идей и принципов,
скрепляющих общество. Как писал один из идеологов партии П.И. Новгород-
1 Котляревский С.А. Предпосылки демократии // Опыт русского либерализма.
С. 218.
2 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
Т. 1.С. 190-191.
3 Гессен В.М. Теория правового государства // Политический строй современных
государств. СПб., 1905. Т. 1. С. 187.

Глава S. Права и свободы человека
287
цев, «численный интерес решающего большинства сам по себе не имеет
абсолютного значения и лишается нравственного оправдания каждый
раз, когда становится в противоречие с принципом личности»1.
Кадеты не отождествляли отстаиваемый ими конституционный
режим с народовластием. Администрация вынуждена
корректировать свою политику в соответствии не с эфемерной «народной
волей», а как раз с общественным мнением, которое определяла
интеллектуальная элита, участвовавшая в политическом процессе. По
словам П.И. Новгородцева, оно навязывалось большинству, которое
в силу своей неподготовленности не было способно формулировать
собственную политическую позицию. Оно, подчиняясь неотрефлек-
сированному настроению, присоединялось к точке зрения,
высказанной в газетной публикации или же партийной программе. В этих
обстоятельствах политическая жизнь представляла собой борьбу элит
за право выражать общественное мнение. При этом последнее было
чрезвычайно изменчивым, т. к. в силу колебания конъюнктуры успех
попеременно праздновали различные противоборствующие группы.
«Общественное мнение не может быть прочным и устойчивым, если
оно вытекает не из глубины убеждений каждого, а из пассивного
присоединения к распространяющимся идеям. При постоянной борьбе
влиятельных идей и программ, при неизбежной перемене событий
и настроений, способность к пассивному восприятию влечет за
собой постоянные колебания и повороты в умах», - писал П.И.
Новгородцев2. Стабильность же правовой системы, гарантировавшей
поступательное развитие как гражданскому обществу, так и
государственным институтам, обеспечивалась незыблемостью гражданских
и политических прав человека.
В представлении кадетов важнейшим институтом гражданского
общества являлась партия, ключевой задачей которой и была
организация общественного мнения. Установление партийной системы,
укорененной в политической жизни России, обозначало
значительный шаг по пути модернизации, исключавшей сохранение в
будущем традиционных институтов власти. Это объяснялось тем, что
партия стремилась представлять не какую-либо обособленную
социальную группу, а нацию в целом. Перед ней вставала проблема
определения вектора развития страны, конструирования образа
будущего государства. Иными словами, она была вынуждена формировать
собственную идеологию. Это принципиально меняло природу пред-
1 Новгородцев П.И. Кризис современного правосознания. М., 1909. С. 239.
2 Там же. С. 126.

288 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ставительной власти, составленной как раз из партий. Парламент
не отражал противоречившие друг другу сословные и классовые
интересы, согласование которых возлагалось на арбитра -
правительство. В новых условиях представительное собрание
становилось местом столкновения различных взглядов и идей, в результате
которого определялся политический курс страны. По мнению
кадетов, опасаясь именно этого, правительство стремилось поставить
процесс формирования партий под собственный контроль. В 1909 г.
на конференции кадетов П.Н. Милюков утверждал: «Под влиянием
именно этой правительственной тенденции - отказаться от старой
искусственной беспартийности или надпартийности и вмешаться
активно в процесс организации партий в стране - значительно
задерживается процесс проникновения партий в народную толщу. Те
из партий, которые могли бы легко найти себе почву и послужить
основой для скрепления однородных общественных элементов, как раз
вызывают наиболее недоверия у власти и ревниво отстраняются от
масс всевозможными приемами наблюдения и воздействия,
носящими традиционный полицейский характер. Именно невозможность
для современной власти допустить свободное общение между
политически-сознательными элементами демократии и демократической
массой и делают неосуществимыми главные обещания Манифеста
17 Октября»1.
В представлениях кадетов о гражданском обществе заключалось
и внутреннее противоречие. Они верили в первичность
общественных учреждений по отношению к государственным. И вместе с тем их
программа предполагала реформирование общества «сверху», в
сущности, административным путем, причем речь шла об упразднении
традиционной для России социальной организации, основанной на
дифференциации правового статуса различных сословных,
конфессиональных и национальных групп.
Это противоречие разрешалось в рамках разработанной кадетами
концепции преодоления политических кризисов. По их мнению,
любая устоявшаяся государственно-правовая система рано или поздно
неизбежно оказывалась в конфликте с господствующим
общественным мнением, которое уже не устраивала прежняя
правительственная политика или же система управления. Наиболее устойчивая
организация власти предполагала ее способность гибко реагировать
на изменчивую конъюнктуру и меняться в соответствии с
требованиями времени. Авторитарная власть фактически исключала наличие
1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1908-1914.
М., 2000. Т. 2. С. 237.

Глава 6. Права и свободы человека
289
подобных механизмов. Это ставило общественность перед
необходимостью найти хотя бы неконституционные пути преобразования
политической системы. Ф.Ф. Кокошкин настаивал:
«Неудовлетворенное общественное правосознание ищет себе иного выхода помимо
существующей законодательной власти и создает новое право через
посредство иных органов или существовавших ранее, но не
обладавших законодательной властью, или совершенно новых, созданных
общественным движением. Эти органы провозглашают новые
юридические нормы, которые санкционируются в той или иной форме
общественным мнением и этим путем превращаются из выражения
правосознания отдельных лиц в положительное право»1. Наиболее
эффективный способ преобразования политической власти, помимо
существующего законодательства, - дать понять правительству, что
оно не пользуется какой-либо поддержкой среди населения и
вынуждено опираться исключительно на насилие. В 1905 г. Д.Д. Гримм
писал: «Психологический момент для падения
абсолютно-бюрократической системы наступает не тогда, когда физическая сила
переходит на сторону оппозиции, а тогда, когда власть в силу внутренней
дезорганизации и деморализации становится неспособной к
органической работе, когда вся ее политика сводится к запугиванию
общества и оттягиванию решений, осуществление которых ею самой же
признается неизбежным... Для того, чтобы сохранить власть надо
уметь ею пользоваться, а для этого необходимо иметь ясное
представление о положении дел, определенную программу созидательной,
а не полицейской деятельности и твердую решимость осуществить
эту программу. Власть, не располагающая этими данными, вечно
колеблющаяся, отбирающая одной рукой то, что она дала другой, не
руководящая жизнью, а находящаяся в зависимости от случайных
впечатлений данной минуты... такая власть каждым своим шагом
дискредитирует себя, только и делает, что усиливает одновременно
и революционное движение... Можно тушить пожар, пока он
вспыхивает в одном-двух местах, но если он вспыхивает в бесконечном
количестве мест, тушить его не хватает никаких сил, да и пожарные могут
отказаться от своего дела»2. Иными словами, общественное мнение
должно перерасти в коллективное действие, которое создаст
неразрешимые проблемы для власти.
Гражданское общество в программных документах партий
либерального центра. Интерпретация проблематики гражданского
1 Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М., 2004. С. 106.
2 Гримм Д.Д. Наше политическое положение // Право. 1905. № 15. 15 апреля.
Стб. 1168.

290 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
общества в программных документах партии кадетов была
типологически близка к тому, что отстаивали представители либерального
центра (члены Партий демократических реформ, мирного
обновления, прогрессистов). Последние исходили из необходимости
радикальных политических и социальных преобразований, которые бы
происходили мирным, эволюционным путем, исключавшим
революционные потрясения. Как писал лидер Партии демократических
реформ М.М. Ковалевский, «политические порядки, подобно всяким
другим, имеют глубокие корни в историческом прошлом и не могут
быть перевернуты верх дном без того, чтобы не причинить народу,
у которого происходит такая ломка, тяжких и продолжительных
ранений. Привычки, накопленные веками, пристрастия и вкусы,
источник которых нередко лежит в не всегда реальных представлениях
о прошлом, вызывает сплошь и рядом, вслед за такими
потрясениями, попятные движения, то, что привыкли называть реакцией...
Партия демократических реформ или народного благополучия не ставит
ввиду этого на своем знамени ничего иного, кроме видоизменения
и развития существующего. Она не думает, чтобы 17 октября Россия
вернулась в какое-то естественное состояние и что она поэтому
нуждается в новом Солоне для создания вновь нравов, обычаев, законов
и государственного порядка»1.
Представители центра русского либерального движения весьма
пессимистически оценивали современное состояние общества, в
котором доминировали силы анархии и дезорганизации. Это было
реакцией на бюрократический произвол, который стал неотъемлемой
чертой политического режима Российской империи. В этой ситуации
конструктивная работа фактически была невозможна, т. к. насилие
порождало лишь ответное насилие. В 1906 г. один из лидеров Партии
мирного обновления И.Н. Ефремов писал: «Люди, воспитанные в
атмосфере гнета и бесправия, слишком часто бывают склонны в самой
даже борьбе за права и свободу пренебрегать чужими правами и даже
свободой чужого мнения, заменяя один деспотизм -
правительственный - другим - партийным, не менее противным духу истинной
свободы. С этим проявлением некультурности и духовного рабства,
равно как с беззаконием и произволом власти, необходимо энергично
и упорно бороться истинным друзьям свободы, хорошо понимающим,
что свобода лишь постепенно перерождает народ и развивает в нем
1 Ковалевский М.М. Политическая программа нового союза народного
благоденствия // Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов:
Документы и материалы, 1906-1916 гг. М., 2002. С. 31.

Глава 6. Права и свободы человека
291
культурные привычки, что даже идейный борец за свободу может,
незаметно для себя самого, проявлять склонность к произволу и
тирании, как продукт воспитавшего ее бесправия и насилия»1. Выходом
из тупика могло стать торжество правовых принципов в организации
общества и власти. Это подразумевало готовность к компромиссу
с обеих сторон, в результате которого должны были переродиться как
социум, так и государственные институты.
Партии демократических реформ, мирного обновления исходили
из необходимости широких преобразований при сохранении
политических институтов, которые бы обеспечили преемственность власти:
монархии, унитарного государственного устройства. Функции
законодательного собрания следовало значительно расширить,
предоставив ему возможность контролировать правительство. При этом
в политических программах проводилась мысль о необходимости
верхней палаты законодательного собрания, которая была бы
полезным коррективом излишнему демократизму нижней2.
Должно было переродиться и общество, которому следовало
отвергнуть принцип национального, конфессионального и сословного
неравноправия. Оно должно было стать открытой системой, чуждой
сегрегации, часто проявлявшейся в Российской империи. По
словам E.H. Трубецкого, бюрократический режим ставил своей целью
«сковать жизнь цепями, надеть на нас крепкий намордник, рассадить
нас по клеткам и к каждой клетке приставить по городовому,
чтобы мы не шевелились и не сообщались друг с другом. Это - путь
самодержавия, тот путь, по которому идет правительство. Но не
таков наш путь. Мы думаем, что железом и кровью можно создать
не мир, а только построить плохую, ветхую кутузку для русского
обывателя: она развалится от первого выстрела японской или иной
пушки. Этот путь нами уже испытан: он ведет к Цусиме, а после
нее - к революции»3.
Причем общество могло стать гражданским, лишь пройдя весь
путь, обусловленный спецификой национального развития.
Равенство в гражданских и политических правах невозможно было
достигнуть в кратчайшие сроки. Это идеал, который не мог быть в полной
мере воплощен в жизнь в силу различных способностей людей и их
1 Ефремов И.Н. Письмо в редакцию газеты «Страна» // Партии демократических
реформ, мирного обновления, прогрессистов: Документы и материалы, 1906-1916 гг.
С. 88.
2 Программа Партии демократических реформ // Там же. С. 21.
3 Трубецкой E.H. Идейные основы Партии мирного обновления // Там же.
С. 119-121.

292 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
имущественного положения. Однако к нему следовало стремиться,
учитывая при этом социальные и политические реалии
современности. Так, в Партии демократических реформ были определенные
сомнения относительно распространения на женщин права участия
в выборах в законодательное собрание, как по причине
практически тотальной необразованности женского населения, так и в силу
имевшихся предрассудков в широких слоях населения. Это можно
было допустить лишь при сохранении верхней палаты, которая бы
формировалась исключительно мужским населением страны. Также
предполагалось сохранить имущественный ценз для участия в
выборах в органы местного самоуправления1. Аналогичной позиции
придерживалась и Партия мирного обновления, которая, помимо
всего прочего, отстаивала непрямые, двухступенчатые выборы в
законодательное собрание от негородского населения России2. Как
писал М.М. Ковалевский, «личная свобода всех не значит еще
участие любого гражданина в политической власти, права его выбирать
и быть выбранным в законодательную камеру; иначе ее следовало бы
признать за несовершеннолетними и женщинами»3.
Увеличение числа избирателей и прерогатив представительного
собрания не должно было стать причиной установления
охлократии - власти толпы, «наихудшей формы правления». Участвовать
в управлении должны лишь те, кто к этому в той или иной мере был
подготовлен. Демократизация избирательного законодательства
неизбежно должна была предваряться распространением образования
среди населения. «Сопоставляя теоретические положения учения об
избирательном праве с данными жизни и не отрицая принципиально
справедливости всеобщего, прямого, равного и тайного голосования,
мы не можем, однако, не констатировать, что немедленное
проведение этого требования в полном его объеме может дать
результаты, не отвечающие цели истинного, народного представительства.
Если многие высококультурные государства не приняли до сих пор
этой избирательной системы вследствие политических
соображений, то к проведению ее в России имеются непреодолимые
препятствия: в малой культурности населения, 80 % которого неграмотны,
в огромных расстояниях при слабой населенности, в совершенной
неподготовленности сельского населения к политической жизни
1 Программа Партии демократических реформ // Там же. С. 21.
2 Программа Партии мирного обновления // Там же. С. 66.
3 Ковалевский М.М. Политическая программа нового союза народного
благоденствия. С. 38.

Глава 6. Права и свободы человека
293
и в полной невозможности, в силу этого, правильной предвыборной
агитации»1.
Наличие общественной иерархии - обязательная
характеристика любого социума. При анализе того или иного общества наиболее
показательны критерии, позволяющие определить статус человека.
Прогрессисты считали, что общество в условиях гражданского
равноправия должно быть дифференцировано в соответствии с
экономическим положением различных социальных групп. Его
внутренняя организация должна быть классовая, а не сословная. Прежняя
структура общества признавалась архаичной и не
соответствовавшей требованиям временем2. Лидирующие позиции должны были
занять основные производители страны: земледельцы и
предприниматели3. Это изменение способствовало бы оздоровлению всей
политической жизни, целью которой становилось удовлетворение
насущных потребностей населения, а не самосохранение
отжившего режима или же реализация теоретических построений группы
интеллектуалов.
Гражданское общество в программе «Союза 17 октября». Партия
октябристов представляла правое крыло русского либерализма4. По
словам А.И. Гучкова, «"Союз 17 Октября" исторически вышел из
рядов либеральной земской оппозиции, которая в борьбе с
административным гнетом и реакционными элементами отстаивала права
самоуправления и скромные культурные начинания. Эти же силы
принимали участие в манифестациях, которые привели в 1905 к
разрешению политического кризиса, может быть, именно их
присутствие и придало внушительность этим манифестациям, обеспечив им
успех»0. «Союз 17 Октября» выступал за системную модернизацию
1 Программа Партии мирного обновления // Партии демократических реформ,
мирного обновления, прогрессистов: Документы и материалы, 1906-1916 гг. С. 63-64.
2 Документы съезда прогрессистов // Там же. С. 299.
3 Там же. С. 285.
4 Как заявлял М.А. Стахович на первом учредительном съезде партии: «"Союз
17 октября" открыто и резко отграничил себя с обоих флангов. Мы одинаково не
сочувствуем и революции и реакции: нам одинаково кажутся незаконными, как
насильственные революционные действия, так и ломка со стороны правительства основных
начал Манифеста 17 Октября» (Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М.,
2007. С. 421).
5 Партия «Союз 17 октября». М., 2000. Т. 2. С. 85. Октябристы гордились своим
земским происхождением. В частности, Е.П. Ковалевский говорил: «Враги Третьей
Думы усердно повторяли: "Это не законодательное, а просто больше земское
собрание". В этом много правды, но я не вижу, чем такая правда может быть
оскорбительна. Если Государственная дума является вместе с тем "земской" Думой, то это лишь
естественное развитие от частного к общему, переход от местного хозяйства к государ-

294 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
России, которая бы произошла путем эволюционной трансформации
традиционных социальных и политических институтов. А.И. Гучков
утверждал, что целью октябристов было возвести «мост от прошлого
русской жизни к лучезарному будущему. Мы хотели в будущее
перенести по этому мосту то, что было истинно ценного в нашей
истории. Перенести те святыни, которыми жили наши предки и благовея
перед которыми они создали великое государство»1. Это было
возможно лишь при условии тесного взаимодействия общества и
власти, которая, повинуясь инстинкту самосохранения, осознала бы
необходимость коренных преобразований. Наиболее значимые из них:
введение политических и правовых гарантий прав человека,
декларированных Манифестом 17 октября 1905 г., установление
конституционного строя вместо архаичной, полностью себя
дискредитировавшей бюрократической системы управления2.
ственному. Расширение масштаба несравненно легче и удобнее, чем сопоставлять план
совсем без масштаба или применительно к чужой у нас не употребимой мерке»
(Народное образование и церковное достояние в III Государственной думе. Речи, доклады
и статьи Е.П. Ковалевского. СПб., 1912. Ч. 1. С. 55-56).
1 Партия «Союз 17 октября». Т. 2. С. 378.
2 Значимым импульсом для организационного сплочения новой силы стал как
раз Манифест 17 октября 1905 г., который благодаря своей неоднозначности
способствовал консолидации различных общественных кругов, готовых к конструктивному
диалогу с властью. В «Союзе 17 октября» превалировала интерпретация Манифеста
17 Октября как конституционной хартии, давшей начало новому государственному
строю России. Вместе с тем, эта точка зрения не была единственной. «Левое крыло
нашего союза предпочитает называть новое государственное устройство России
умеренной конституцией. Правое крыло видит в нем видоизмененное самодержавие в его
дальнейшей эволюции. Одно несомненно для тех и других и для всякого: не ложны
слова манифеста 20 февраля (1905. - К.С.), что "произошло великое
преобразование в государственном строе нашего отечества"», - говорил Д.А. Олсуфьев 21 марта
1906 г. на собрании «Союза 17 октября» (ОПИ ГИМ. Ф. 164 Оп. 1. Д. 54. Л. 32 об.).
Один из лидеров левого крыла партии, H.A. Хомяков, называл себя
«конституционалистом по Высочайшему повелению». Хомяков был принципиальным сторонником
упрочения положения нижней палаты как государственного учреждения. Для этого
считал необходимым сформировать думское большинство, поддерживавшее
установившийся конституционный порядок в России. Причем это должно было послужить
не торжеству неких отвлеченных начал, а конструктивной законотворческой работе
депутатов. По мнению Хомякова, практика - мерило истины. Политический строй
определяется не формально установленным конституционным принципом, а
реальной расстановкой сил в обществе, способностью депутатов к законотворческой
деятельности, их авторитетом в стране. «Споры о неограниченности или ограниченности
власти монарха, о конституции или самодержавии, мне, признаться, кажутся игрой
слов. У нас имеется Манифест 17 октября. В Основных законах у нас ясно сказано,
что никакой закон не может воспринять силы без одобрения Государственной думы.
Что значит при таком положении вещей утверждение, что власть монарха
неограниченна? Это лишенное всякого содержания слово!.. Возьмите опять-таки Англию.
У англичан нет писаной конституции. Значит ли это, что и по отношению к Англии

Глава 6. Права и свободы человека
295
В рамках идеологических установок октябристов, гражданское
общество - не абстрактный идеал, реализуемый лишь при
соблюдении многочисленных условий, это прежде всего набор качеств
современного социума, способного формулировать свои требования
перед властью и отстаивать их. При этом вовсе необязательно, чтобы
каждый гражданин был способен к такому диалогу с правительством:
гражданское общество обусловливается качественными, а не
количественными показателями. Это позволяло октябристам
утверждать, что гражданское общество в России в начале XX в. находилось
в состоянии становления и уже заставило власть считаться с собой.
Земства, дворянские собрания, биржевые комитеты,
продемонстрировавшие способность к самоорганизации и защите своих интересов,
успешно выполняли его функции1.
Соответственно, гражданское общество в России должно было
продолжить свое эволюционное развитие, которое исключало
демонтаж сложившейся системы социальных отношений. Идеологические
построения «Союза 17 Октября» предполагали, что гражданское
общество возникнет на основе традиционного, используя все
свойственные тому горизонтальные связи, объединявшие людей хотя
бы по сословному принципу. Этот процесс мог быть только
эволюционным и поступательным, чьи особенности обусловливались
сложившимися обстоятельствами. На III съезде «Союза 17 Октября»
В.И. Герье утверждал: «Было бы роковым заблуждением воображать,
что можно вводить в страну политическую свободу, когда народная
масса лишена самого элементарного гражданского права, права
личной собственности на свою землю, что можно желать бессословной
волости, когда большинство сельского люда обречено составлять
особую касту, касту людей, прикрепленных землей к общине»2!
Точно так же и гражданские права человека следовало
соразмерять с существующей конъюнктурой. Было бы опасно отказывать
государству в праве использовать репрессивный аппарат в борьбе с
революционными эксцессами, которые сами по себе часто ущемляли
можно сказать, что власть монарха там неограниченна? а ведь у нас на бумаге
написано то, что в Англии на бумаге не написано. С моей точки зрения этот вопрос тесно
связан с вопросом о Думе. Будет Дума авторитетна - у нас самодержавия не будет.
Дума не будет авторитетна, народ не увидит в ней пользы для себя - и самодержавие
окрепнет» (У H.A. Хомякова // Речь. 1909. № 254. 16 сентября). При всех различиях
во взглядах октябристы соглашались с тем, что перед Россией стояла двуединая
задача системной модернизации страны при сохранении своеобразия свойственных ей
ценностных ориентиров.
1 Партия «Союз 17 октября». Т. 2. С. 427.
2 Там же. С. 81.

296 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
свободу личности. Октябристы провозглашали принцип свободы
совести, однако при этом настаивали на сохранении господствующего
положения за православной церковью, являющейся определяющим
фактором русской культуры. Она должна была сыграть важную роль
и в становлении институтов гражданского общества, возродив
соборное начало в своей организации. Так, член ЦК «Союза 17 Октября»
Л.А. Камаровский на III съезде партии заявлял: «Наше государство
как государство христианское должно оказывать христианству
особое покровительство, так как начало христианской религии -
главная опора человеческих законов и основа фажданского порядка. Как
в государстве русском, Греко-восточному православию должно быть
предоставлено первенствующее и господствующее положение, так
как православная вера исторически связана с судьбами русского
государства и составляет основу миросозерцания огромного
большинства русского народа»1.
Важнейшим институтом складывавшегося фажданского
общества было земство, которое следовало реформировать, расширив
сферу его компетенции, создав волостные и поселковые органы местного
самоуправления. Октябристы также настаивали на демократизации
земских учреждений, однако сохраняли при этом цензовые
ограничения для участия в выборах, т. к. местное самоуправление есть
прежде всего представительство имущественных, хозяйственных
интересов. «Всеобщее избирательное право имеет свое оправдание
в государственных выборах, - утверждал в 1909 г. на III съезде
партии князь А.Д. Голицын. - Не то в земском самоуправлении:
основание последнего составляет самообложение, и если бы мы допустили
к земской урне все население в независимости от платежа земских
сборов, самообложение скоро превратилось бы в инооблажение.
Итак, избирательные права населения в земстве должны быть
ограничены признаком платежа земского налога или, что то же, основаны
на цензе»2.
Отношения между обществом и властью октябристами
моделировались принципиально иначе, чем кадетами. Авторы программы
«Союза 17 Октября» исходили из необходимости партнерства
власти и общества, которые сохраняли некоторую свою обособленность.
Общество получало от правительства гарантии соблюдения прав
человека, власть, в свою очередь, ограничивала вмешательство
общественных представителей в политическую сферу. Это была явная
1 Партия «Союз 17 октября». Т. 2. С. 100.
2 Там же. С. 167.

Глава 6. Права и свободы человека
297
отсылка к опыту славянофильских построений, исключавших
противоречия между властью и обществом в силу того, что их интересы
лежали в разных сферах и редко пересекались. Будучи по большей
части конституционалистами, октябристы, тем не менее, не считали
возможным полностью подчинять власть диктату общественного
мнения. По этой причине они были сторонниками т. н.
дуалистической монархии, которая предоставляла правительству известную
самостоятельность в принятии решений. Монархия, отрешенная от
каких-либо групповых интересов, способствовала консолидации
общества вокруг единых принципов и государственных нужд,
удовлетворение которых часто было несовместимо с корыстными
побуждениями отдельных классов и сословий. «Являясь в народном
сознании по-прежнему воплощением государственного единства, служа
неразрывной связью преемственно сменяющихся поколений,
священным стягом, вокруг которого в минуту грозной опасности
собирается народ русский, монархическое начало отныне получает новую
историческую миссию величайшей важности. Возвышаясь над
бесчисленными частными и местными интересами, над односторонними
целями различных классов, сословий, национальностей, партий,
монархия именно при настоящих условиях призвана осуществить свое
предназначение - явиться умиротворяющим началом в той резкой
борьбе, борьбе политической, национальной и социальной, для
которой открывается ныне широкий простор провозглашением
политической и гражданской свободы»1.
Представители гражданского общества - депутаты - в этом
случае выступали в качестве партнеров администрации, отстаивая
посредством правовых механизмов интересы своих избирателей.
Парламентская процедура самим фактом своего наличия
принципиально меняла как характер политической системы, так и
особенности функционирования социальных институтов. Она создавала
инструментарий общественной экспертизы законопроектов, заметно
расширяла число граждан, активно участвовавших в их разработке и,
соответственно, способствовала самоорганизации населения.
Долговременное существование представительных учреждений делало их
привычными как для администрации, так и для общества и,
соответственно, укорененными в политическую жизнь страны. По
словам А.И. Гучкова, «выкован молот, который в тяжелой работе
пересоздает все условия русской жизни и выкует правовой строй. Мы
1 Программа «Союза 17 октября» // Партии демократических реформ, мирного
обновления, прогрессистов: Документы и материалы, 1906-1916 гг. С. 61.

298 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
верим в естественную эволюцию этой новой формы. Рядом с писаной
конституцией постепенно нарастает обычное право»1.
Однако октябристы отрицали необходимость установления
прямой ответственности правительства перед представительным
учреждением. Иными словами, они резко выступали против
парламентаризма, предполагавшего формирование кабинета министров
большинством законодательного собрания. Член ЦК партии «Союз
17 Октября» Л.А. Камаровский писал: «Менее всего применим
парламентаризм к России. При громадности ее территории,
разнородности населяющих ее и между собой враждующих племен, при
искусственно разжигаемой ныне вражде классов, окруженная с востока
и с запада могучими империями, Россия нуждается в крепкой и
независимой, конечно, действующей в пределах закона монархической
власти»2. Парламентаризм мог бы иметь место лишь при наличии
высокоразвитых партийных структур, которые, по мнению
октябристов, в стране отсутствовали. «Слишком не совершенен наш
избирательный закон; очень низок уровень нашего политического сознания
и образования; тактика большинства наших партий крайне не
терпима и не разборчива»3. Лишь партии общенационального масштаба
могли проводить политику во имя решения государственных, а не
частных задач. В условиях же России Дума неизбежно становилась
представительством сословных, имущественных, национальных,
конфессиональных интересов. Она отражала бы точку зрения не
1 Партия «Союз 17 октября». Т. 2. С. 85.
2 Камаровский Л.А. О парламентаризме // Голос Москвы. 1906. № 2. 30 декабря.
С. 2.
3 Там же. С. 2. Граф Л.А. Камаровский был сторонником формирования
институтов правового государства на основе исторически сложившейся политической
традиции России. Попытка формирования системы управления без учета опыта прошлого
могла иметь катастрофические последствия. По мнению Камаровского, стабильность
политического режима обеспечивалась не формальным правовым актом, а традицией,
силой привычки, многочисленными прецедентами. Прерывание развития ставило под
вопрос легитимность политической системы. Поэтому формирование
конституционного государства не могло быть одномоментным. «Мы должны твердо помнить урок,
преподаваемый нам всей политической историей Запада: конституции не водворяются
силой, не даются односторонне. Они приобретаются и усваиваются дружными
усилиями самого общества» (Есть ли у нас конституция или нет // Голос Москвы. 1906. № 1.
23 декабря. С. 2). Сама идея поступательного конституционного развития, по мнению
Камаровского, исключала возможность осуществления в России принципов
парламентаризма, который бы обозначал окончательную победу революции над
монархическим началом. Камаровский считал, что России в 1905 г. удалось достичь
консенсуса, который позволил перейти к конституционной модели управления, не разрушая
основы исторической власти. Кроме того, по его мнению, парламентаризм был и по
прагматическим соображениям неприемлем для страны.

Глава 6. Права и свободы человека
299
теоретически сконструированного гражданского общества, а
исторически сложившегося в России социума, который был готов к
взаимодействию с властью во имя решения общей задачи системной
модернизации страны. Несмотря на его традиционную структуру, он
соответствовал задачам, стоявшим перед гражданским обществом,
и нуждался в представительном строе, при установлении которого
следовало учитывать его особенности.
Помимо этого, парламентаризм обозначал разрыв со
сложившейся в России политической традицией, отказ от эволюционного пути
развития в пользу революционных изменений. По словам В.И. Ге-
рье, «Россия по своей исторической формации и преданиям, по
своей географической обширности и по своему этнографическому
составу, включая в себя народности, ей враждебные, и народности
малокультурные, - нуждается в последовательной, твердой
внутренней политике, независимо от речей случайных ораторов, от сделок
в "кулуарах" и от случайного блока партий; а тем более в настоящее
время, когда страна глубоко взволнована не столько политическими
идеями, сколько социальными интересами; когда сотни тысяч людей
пользуются нравственным расслаблением общества для дикого
разбоя, когда сотни интеллигентных людей одержимы эпидемической
манией, напоминающей самые темные изуверства религиозного
сектантства, манией, проявляющейся в человеческих
жертвоприношениях перед кумиром и в диком мученическом самоистреблении. При
таких условиях всякое партийное правительство только ухудшило
бы дело: в руках крайних партий оно повело бы даже невольно к
поощрению иллюзий, к еще большему разгару страстей и
содействовало бы всеобщему разложению; в руках же искренних либералов оно
оказалось бы бессильным или впало бы в противоречие со своими
принципами»1.
«Да, попытка октябризма примирить эти две вечно враждовавшие
между собою силы - власть и общество - потерпела неудачу, -
констатировал А.И. Гучков на совещании "Союза 17 Октября" в ноябре
1913 г. - Но был ли октябризм ошибкой, исторической ошибкой,
которую можно было бы поставить в вину русскому обществу и, в
частности, нам, его творцам? Виноваты ли мы в том, что, поддаваясь
естественному оптимизму, навеянному на нас эпохой, мы поверили
обещаниям власти, облеченным в торжественную форму государ-
1 Открытое письмо Александру Ивановичу Гучкову от профессора В.И. Герье //
Российские либералы: кадеты и октябристы: Документы, воспоминания,
публицистика. С. 141.

300 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ственных актов? Наш оптимизм потерпел поражение. Но ведь вся
история этих годов есть одна цепь неудач и поражений»1.
* * *
Значимое место проблематики гражданского общества в
программах партий либеральной ориентации объясняется их готовностью
и способностью участвовать в политическом процессе в условиях
конституционной системы управления. В сущности, проблема
формирования гражданского общества в значительной мере и сводится
к созданию правовых и институциональных механизмов,
позволяющих социуму быть самостоятельным и определяющим фактором
политической жизни. Выборы, парламентские средства борьбы -
необходимые условия существования как гражданского общества, так
и либеральных партий. Закономерно, что последние в отличие от
леворадикальных и правомонархических организаций оказались
наиболее подготовлены к работе в представительных учреждениях.
При этом в либеральной среде существовали разногласия
относительно интерпретации феномена гражданского общества в России.
Можно выделить две крайние точки зрения. Кадеты настаивали на
необходимости преобразования всей системы социальных и
правовых отношений, в результате чего общество стало бы союзом
равноправных граждан, участвующих в политической жизни страны.
Октябристы же исходили из убеждения, что в России начала XX в.
гражданское общество уже находилось в состоянии становления
и именно оно сыграло ключевую роль в переходе страны к
конституционной форме правления. Процесс его формирования носил
эволюционный характер, предполагавший «перерождение» традиционных,
исторически сложившихся социальных институтов.
Разнообразие трактовок во многом предопределялось
необходимостью решения двух во многом противоречащих друг другу задач:
адаптации западноевропейских моделей к российским условиям
и преодолении архаики русской жизни. Иными словами, предстояло
найти гармоничное соотношение традиции и инновации. В сущности,
это ставило отечественного интеллектуала перед необходимостью
определения перспектив модернизационного проекта России.
Отношение к проблематике гражданского общества в программах
политических партий в этом смысле весьма показательно. В нем
сказывается партийное видение перехода социально-политической системы
страны в принципиально новое качество. Знаменательно, что право-
Партия «Союз 17 октября». Т. 2. С. 434.

Глава 6. Права и свободы человека
301
монархисты и левые радикалы подходили к этой проблеме сугубо
формально. Они не имели собственного решения этой проблемы. Не
было консенсуса по этому вопросу и среди либералов.
Несбалансированное развитие России подводило их к неразрешимым
противоречиям. Подобно героям древней восточной притчи, они в темной
комнате ощупывали слона, а потом пытались по отдельной его части
реконструировать целое. Встретившись, они вступали в дискуссию,
которая не могла привести к согласию. Это был плюрализм не точек
зрения, а мировоззренческих установок, что заметно сужало
возможности для межпартийного диалога.

Глава 7
Собственность: частная, коллективная,
государственная или публичная?
В конце 1980-х гг. Алфред Рибер, один из видных
представителей ревизионистского направления в англоязычной
историографии России, ввел в академический язык понятие
«многослойное (буквально «остаточное») общество» (sedimentary society).
Этой метафорой он описал ситуацию, когда новые культурные,
политические и социально-экономические институты в России не
вытесняли и нерадикально преобразовывали прежние, как
предполагала марксистско-модернизационная парадигма, а наслаивались на
них и сосуществовали с ними подобно геологическим формациям1.
В СССР похожую идею сформулировали в свое время историки
«нового направления», писавшие (разумеется, в рамках марксизма)
о «многоукладное™» российской экономики предреволюционной
поры, в которой архаичные уклады соседствовали и переплетались
с капиталистическим2.
К истории общественной мысли эта метафора, на мой взгляд,
приложима в не меньшей мере, чем к экономической истории.
Новые идеологические веяния, ценности и языки описания могли
создавать с прежними причудливые гибриды или сосуществовать
с ними, что делает проблематичной любую жесткую классификацию
по «направлениям» или «этапам». Предлагаемый в этой книге
подход к изучению российской общественной мысли позволяет
преодолеть такого рода ограничения. Выделяя ключевые темы и сюжеты,
структурировавшие общественные дискуссии, мы можем взглянуть
на них поверх партийных барьеров и привычной хронологической
периодизации. Понятие «собственность» является в этом контексте
1 Rieber A.J. The Sedimentary Society // Between Tsar and People: Educated Society
and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / ed. by E.W. Clowes, S.D. Kassow,
and J.L. West. Princeton, 1991. P. 343-366.
2 Особенности аграрного строя России в период империализма. М., 1962; Вопросы
истории капиталистической России: Проблема многоукладности. Свердловск, 1972.
См. также: Савельев П.И. Пути аграрного развития России в дискуссиях российских
историков // Россия сельская. XIX - начало XX века. М., 2004. С. 25-53.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 303
особенно важным, смысл ообразующим для российского «длинного
XIX века» (1789-1914). Именно в это время оно стало центральным
для общественной полемики вокруг путей развития страны, ее циви-
лизационной принадлежности, «особого пути» (или отсутствия
такового). Сценарии (со)существования и трансформации различных
видов собственности стали основой программ всех без исключения
политических групп, легальных и нелегальных партий, подготовив
радикальное решение этого вопроса после октября 1917 г.
Проблемы земельной собственности находились в центре всех крестьянских
реформ и правительственной политики в главном секторе экономики
империи - аграрном. Наконец, именно регулирование собственности
стало одним из ключевых (и наименее изученных) элементов
политики Петербурга в национальных регионах империи.
Собственность существовала и осмыслялась общественным
сознанием на различных уровнях абстракции и в разных контекстах:
повседневной рутины семьи и общины; одного из «естественных»
гражданских прав; института, способствующего или мешающего
экономическому развитию; национальной и исторической
ценности; инструмента политической мобилизации и пропаганды; одной
из основ политического господства и легитимности власти; «общего
блага». Однако если в этом веере тем и сюжетов выделять
смысловое ядро, которое и будет в центре анализа в данной главе, то таким,
безусловно, следует считать вопрос о частной собственности и
альтернативах ей.
7.1. Изобретение частной собственности
Как и «суверенитет», «самоуправление» и «конституция»,
понятие «собственность» было введено в русский язык сравнительно
поздно. Оно стало одним из ключевых элементов сформированного
Екатериной II в 1760-х гг. дискурса «просвещения страны сверху».
Как часто бывает в случаях такого авторитарного внедрения
иностранных понятий, мы знаем и непосредственные источники, и
время адаптации - 1767 г., период составления и публикации «Наказа
Уложенной комиссии», в котором «имение» было поставлено в ряд
с «честью, жизнью и вольностью граждан». Фраза «Наказа» о том,
что «не может земледельчество процветать тут, где никто не имеет
ничего собственного» (ст. 295)!, не являлась, как часто представляют,
1 При переводе с французского на русский императрица осторожно вставила
«никто» вместо «земледелец или труженик» («cultivateur ou labourer»). См.: Наказ импе-

304 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
лишь ни к чему не обязывающим общим местом, а, по сути,
содержала в себе целую программу социально-экономических и правовых
реформ.
Одной из таких реформ стало так называемое Генеральное
межевание, начавшееся еще в 1765 г. и нацеленное на формальное
обозначение границ и правовую регламентацию земельной собственности
в империи. Оно не столько фиксировало, сколько являлось шагом
на пути создания современного режима земельной собственности -
такой, которая в теории должна была иметь исчисляемые размеры,
осязаемые границы и прозрачный юридический статус. Исторически
поместное землевладение во многом складывалось явочным
порядком, путем захватов бесхозных земель, переделов, обменов, разделов,
переверсток и т. п. В результате большинство помещиков было не
в состоянии документально подтвердить границы своих владений.
Екатерининское межевание развивалось столь успешно
исключительно потому, что его процедура не требовала от землевладельцев
доказательств законности этих границ. Тем самым государство, не
будучи в состоянии отстаивать права казны на эти земли,
позволяло помещикам легализовать их масштабные захваты1. В 1782 г. права
дворянской частной собственности были распространены на недра
земли, леса и воды (реки и озера). Таким образом в стране была
введена практически неограниченная частная собственность на
недвижимое имущество, но лишь для одного сословия, причем зиждилась
она на мощном фундаменте крепостного права. Жалованная грамота
дворянству 1785 г. лишь подтвердила его монопольную привилегию
на владение «населенными имениями».
Значение этих мер до сих пор дискутируется в историографии.
Являлись ли они лишь выражением классовой сущности
екатерининской политики и личной зависимости императрицы от
дворянства (точка зрения советской историографии)? Или адаптировали
к самодержавию теорию естественных прав, лишая право
собственности его политического смысла, но при этом абсолютизируя его2?
Или же создавали - как привилегию для немногих - прецедент, бла-
ратрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / под
ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 86.
1 См.: Герман И.Е. История межевого законодательства от Уложения до
Генерального межевания (1649-1765). М., 1893; Он же. История русского межевания. (Курс).
М., 1910; Милов Л.В. Исследование об «экономических примечаниях» к Генеральному
межеванию. М., 1965.
2 Правилова Е. «Частная собственность» в языках российского общества конца
XIX - начала XX в. // Кембриджская школа: Теория и практика интеллектуальной
истории / под ред. Т. Атнашева, М. Велижева. М., 2018. С. 488-489.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 305
годаря которому собственность рано или поздно не могла не стать
общим правом1? а может быть, абсолютные права собственности,
дарованные дворянству, отражали слабость государства, не способного
справиться с учетом и менеджментом природных ресурсов2 и
передававшего их, как и фискальный и административный контроль над
многомиллионным крестьянским населением, в руки «бесплатных
полицеймейстеров» - помещиков? Последняя точка зрения как
будто находит подтверждение в истории Генерального межевания.
Государство просто избавлялось от того, с чем не могло справиться и
преподносило вынужденную меру как дар или награду за верную службу
«высшего сословия».
Но думается все же, что риторика Екатерины не была просто
«идеологической виньеткой», а отражала более глубокие
закономерности развития института частной собственности в обществах,
построенных на неравноправии. Напрашивается параллель с
фанатичной защитой частнособственнических прав (в том числе на
рабов и их труд) плантаторами в Новом Свете. Но и в Старом Свете
частная собственность не просто легко уживалась с подневольным
трудом, но и составляла вместе с ним две стороны одной раннекапи-
талистической медали3. Иерархическое представление о социальном
устройстве, признание собственности эксклюзивной привилегией,
а не инклюзивным правом свойственно, как известно, не только
абсолютистским, но и умеренно конституционным, и демократическим
режимам. Специфика России конца XVIII - начала XIX в.
заключалась не столько в сосуществовании частной собственности с
самодержавием и крепостным правом, сколько в том, что частная
собственность являлась здесь поначалу лишь риторической формулой,
а затем превратилась в хрупкую и, как позже выяснилось, временную
надстройку над многоэтажной и малоупорядоченной системой иных
собственнических прав и обязанностей.
Разнородные правовые режимы сосуществовали в Российской
империи как на горизонтальном (региональная и национальная
специфика), так и на вертикальном (обычное и гражданское право)
1 Пайпс Р. Собственность и свобода. М, 2001. С. 254. Оценка Пайпса, по сути,
повторяет взгляд либеральной русской историографии, суммированный в свое
время В.В. Леонтовичем, см.: Леонтович В.В. История либерализма в России (1762-
1914). М., 1995.
2 Правилова Е. Указ. соч. С. 489.
3 Stanziani A. Free Labor-Forced Labor: An Uncertain Boundary? The Circulation of
Economic Ideas between Russia and Europe from the 18th to the Mid-19th Century? //
Kritika. Vol. 9. № 1 (Winter 2008). P. 27-52.

306 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
уровнях. Во многих случаях то и другое сочеталось. Так, на
пространстве одного уезда можно было встретить частную земельную
собственность двух видов («населенные» и «ненаселенные» земли),
казенную и удельную собственность, общинное землепользование
помещичьих, казенных и удельных крестьян, полукочевое или
кочевое землепользование «инородцев», семейное наследственное
землевладение однодворцев, иностранных и прочих колонистов, не
говоря уже о «серой» зоне землевладения (скажем, полулегальных
покупных крестьянских землях, не входивших в общину).
Картина становится не просто сложной, а головоломной, если принять во
внимание не только землю как таковую, но взаимные обременения
и права (так называемые сервитуты), как правило, регулировавшиеся
обычаем. Скажем, крестьяне разных владельцев, колонисты и прочие
владели традиционно правом пользования одним и тем же
пастбищем, лесом или источником.
Но даже частная собственность в самом узком смысле -
дворянские населенные имения, не была прозрачной и одноэтажной.
В интуитивно близком современному человеку представлении о
топографии сельской России, скажем, времени «Мертвых душ», она
предстает как бы разделенной на имения-квадратики, между
которыми и перемещается Чичиков. Наше восприятие задается
рационалистическими параметрами эпохи тотальной стандартизации.
Однако реальная вотчинная топография была в России конца XVIII
и первой половины XIX в. существенно иной. Деревни и
«половинные части деревень», являвшиеся частью одного имения, «зачастую
не были связаны единством территории, а были расположены чере-
сполосно с деревнями, принадлежавшими другим владельцам»1.
Институт частновладельческой общей и чересполосной собственности
нельзя путать с крестьянской чересполосицей: последнее возникало
в процессе распределения земли в общине или дробления подворных
участков, тогда как первая складывалась веками в процессе
«верстания» служилых людей и последующего дробления поместий при
обменах, наследовании и т. п. Здесь важно отметить фундаментальный
факт: в таких условиях частная дворянская собственность не была
и могла быть «модернизированным» островком в море архаичного
обычного владения. Она была растворена в иных правовых режимах,
ограничена ими и в чистом виде существовала разве что в
воображении немногих представителей русской элиты.
1 Прокофьева Л.С. Крестьянская община в России во второй половине XVIII -
первой половине XIX в. (на материалах вотчин Шереметевых). Л., 1981. С. 22-23.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 307
Более того, усиление крепостничества в XVIII в. сопровождалось
не более тщательной фиксацией границ владений как собственников-
помещиков, так и пользователей-крестьян, а наоборот, масштабным
проникновением в эту сферу обычая. Как пишет Д.А. Хитров, «если
в XVII в. долевое владение поселением обычно сопровождалось
жесткой фиксацией владельческих прав на землю за конкретными
феодалами (по крайней мере, на бумаге), то спустя 140 лет
подавляющая часть земель оказалась в совместном владении, а регулирование
землепользования, надо думать, в значительной степени было
передано крестьянской общине»1. Впрочем, этот процесс выглядит
логичным, если вспомнить, что интерес помещиков заключался не в земле,
а в стабильной эксплуатации труда крепостных.
Таким образом, не будет преувеличением утверждать, что
Екатерина II создала не частную собственность, а представление о частной
собственности как нормальном и даже желательном правовом
режиме. Можно также сказать, что она предоставила помещикам
терминологическую и понятийную оболочку, позволившую им облечь
в «просвещенные формы» вполне естественное желание закрепить за
собой как можно больше материальных благ и на наиболее выгодных
условиях. Тем не менее сводить введение
частнособственнического режима на землю к захвату все же не стоит. Речь шла о создании
одного из базовых для современного общества
социально-экономических институтов. Этот процесс был типичным для многих стран.
Знаменитый социолог Джеймс Скотт, анализировавший практики
стандартизации в государствах эпохи раннего модерна (доиндустри-
альных и раннеиндустриальных) в сравнении с государствами так
называемого высокого модерна (современности, наступившей
примерно на рубеже XIX-XX вв.), указывает, что традиционная «практика
землевладения часто была настолько разнообразной и запутанной,
что не поддавалась никакому точному описанию - трудно было
выяснить, кто является налогоплательщиком и кому принадлежит
облагаемая налогом собственность... Вообразите теперь законодателя,
который хочет кодифицировать эту практику, т. е. зафиксировать
систему определенных законов, в которых будет отражен этот
запутанный клубок отношений собственности и землевладения. Голова
пойдет кругом от этих пунктов, подпунктов и еще подподпунктов,
которые потребовались бы для сведения этой практики к набору
1 Хитров Д.А. К вопросу об эволюции феодального владения в Центральном
Черноземье в XVII-XVIII вв. // Вестник МГУ. Серия: История. 2004. № 1. С. 79-101.

308 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
инструкций, хотя бы понятных администратору, не то чтобы
исполнимых. И даже если эти методы могли бы быть кодифицированы,
итоговый свод законов обязательно во многом пожертвовал бы их
гибкостью и приспособляемостью... Такой документ на практике
заморозил бы жизненные процессы, а изменения в нем, направленные
на отражение развивающейся практики, в лучшем случае
представляли бы собой только попытку судорожного и механического
приспособления к меняющейся действительности»1. Однако мириться
с «хаотичностью» жизни государству не позволяли усложнившиеся
потребности управления и контроля. Выход из тупика заключался
в стандартизации картины социальной действительности, а затем
и самой действительности.
Проникновение в Россию идей французских физиократов,
британских просветителей и экономистов (от Локка до Смита) и
немецких камералистов в конце XVIII - начале XIX в. привело к
дальнейшей «нормализации» идеи частной собственности. В публицистике
и бюрократических дебатах конца XVIII - первой четверти XIX в.
она рассматривалась в нескольких ракурсах.
Прежде всего русская элита постоянно возвращалась к идее
приватизации казенных земель. И Екатерина И, и Павел I не
сомневались, что частные собственники будут лучшими хозяевами
обширных казенных земельных пространств (и живущих на них крестьян),
чем казна. С воцарением Александра I прямые раздачи крестьян
русским и иностранным собственникам формально были
приостановлены (хотя фактически переход казенных крестьян под юрисдикцию
помещиков продолжался и в XIX в.). На протяжении десятилетий
многочисленные публицисты и сановники (Я.Е. Сивере, М.М.
Щербатов, П.А. Зубов, Н.С. Мордвинов, H.H. Муравьев, П.И. Сумароков
и многие другие) формулировали более или менее радикальные
проекты передачи всех казенных земель и крестьян в руки помещиков.
В 1809-1810 гг. с программой масштабной приватизации казенных
имуществ выступил М.М. Сперанский при поддержке главы
Департамента уделов и министра финансов Д.А. Гурьева. Эта идея,
направленная прежде всего на выход из острого финансового кризиса,
касалась как свободных, так и «населенных земель» (статус казенных
крестьян при переходе под управление частных собственников до
конца не прояснялся). Лишь неразработанность процедуры, явная
1 Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как провалились
проекты улучшения условий человеческой жизни. М., 2005. С. 58-61.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 309
слабость аппарата власти и Отечественная война 1812 г. не дали
проекту реализоваться1.
В гораздо более скромных масштабах обсуждалась в XVIII -
первой четверти XIX в. возможность обратного процесса -
национализации частной земельной собственности. Не считая «Русской
Правды» П.И. Пестеля, хорошо известной историкам, но не оказавшей
серьезного влияния на общественную мысль своего времени2,
отчуждение частновладельческой собственности рассматривалось
редко и робко. Так, в начале 1820-х гг. Комитет министров обсуждал (по
конкретному поводу отчуждения мельницы на Оке) возможность
издания общих правил отчуждения отдельных участков частной
собственности для государственных нужд. Известные консервативные
сановники A.C. Шишков, Д.И. Лобанов-Ростовский и Н.С.
Мордвинов решительно выступили против любой рационалистической
регламентации процедуры отчуждения. Собственность в России,
по их мнению, неразрывно связана с самодержавием, и потому
каждое отдельное дело по отчуждению может быть решено лишь
непосредственным волеизъявлением монарха, а не бюрократическими
правилами3. Особенно характерно сентименталистское объяснение
Шишковым того, почему частная собственность в принципе не
может быть оценена: «Может ли и должен ли оценщик входить в
чувствования владельца собственности? Поставит ли он в цену любовь
его к родному имению, в котором, может быть, лежат драгоценные
для него памятники, прах отца его, матери и детей? Поставит ли он
в цену естественную привязанность к роще или саду, который он
собственными руками своими насадил, развел и разрастил?»4 Иначе
говоря, в основе собственности - не естественное право, а дар
монарха; глубоко интимное чувство связывает собственника с объектом
собственности и делает невозможной ее безболезненное
отчуждение; одновременно частная собственность оказывается парафразом
уз лояльности, связывающих самодержца с его подданными, а через
них - с родной землей.
Патерналистская идиллия в отношениях монарха с помещиками
своеобразно преломлялась в изображении взаимоотношений
помещиков и крестьян. И здесь сентиментализм легко уживался с рацио-
1 Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. 1. М.,
1946. С. 125-164.
2 Пестель считал возможным передать половину пахотной земли в некий общий
фонд для наделения нуждающихся.
3 Правилова Е. Указ. соч. С. 491-493.
4 Там же. С. 492.

310 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
нализмом. Впрочем, во времена Екатерины при всей назойливости
либертарианской риторики власти, она благополучно игнорировала
проблемы и само существование реальных крестьян. По меткому
выражению А.Э. Керимова, в межевых документах того времени
крестьяне присутствуют «в качестве своеобразного "природного
ресурса", такого же, как лес, пашня и луга»1. Томас Ньюлин обнаружил
в текстах известного писателя и помещика-рационализатора А.Т.
Болотова поразительный диссонанс между идиллическими картинами
сельского быта и жесткими, порой до садизма, картинами ведения
хозяйства. При этом принятая Болотовым риторика описания
помещичьего хозяйства, отмечает Ньюлин, создавала иллюзорное
«впечатление, что вся работа в имениях практически делала сама себя», что
подчеркивалось безличными глагольными формами («тут работали
кое-что», «там уже разрабатывается более и более»)2. Так же и
пассаж про сады, разведенные «собственными руками», в приведенной
цитате из Шишкова едва ли стоит прочитывать буквально.
Таким образом, крестьяне представлялись элите отнюдь не
согражданами (хотя бы и потенциальными), не обитателями единого
социального пространства, обладающими, хотя бы и потенциально,
теми же правами, в том числе правом на владение собственностью,
а скорее частью внешнего, дообщественного мира, который
подлежал рационалистическому упорядочению и/или сентименталистско-
му украшению. В этом контексте и следует оценивать заметное уже
в XVIII в. стремление превратить крестьян в «рациональных
хозяев» с помощью их воспитания и дисциплинирования. Постоянное
(индивидуальное или семейное) землепользование (или даже
«собственность») рассматривалось как один из элементов такого
воспитания. Так, по дополнительным правилам к известному закону 1803 г.
о свободных хлебопашцах помещик обязан был наделить отдельным
участком каждого крестьянина, с выдачей подписанного уездным
землемером плана3. Разумеется, это дисциплинирующее постоянное
владение едва ли в глазах элиты было подобно насыщенной
смыслами и переживаниями дворянской частной собственности. Тем не
менее оно отражало бесспорное для того времени признание, что
индивидуализированное владение прогрессивнее общинного (которым
1 Керимов А.Э. Докуда топор и соха ходили. Очерки истории земельного и лесного
кадастра в России XVI - начала XX в. М, 2007. С. 218.
2 Newlin T. Rural ruses: illusion and anxiety on the Russian estate, 1775-1815 // Slavic
Review. Vol. 57(2). 1998. P. 306.
3 См.: ПСЗРИ. Собрание I. № 20625. 4. 2. Ст. 5.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 311
элита интересовалась мало, воспринимая его как симптом
крестьянской непросвещенности).
Глубоко иерархизированную картину мира, которая лежала в
основе представлений образованного общества о собственности в
екатерининскую и александровскую эпохи, можно считать типичной для
традиционного общества. Рационалистические понятия и
институты, подобные «частной собственности», вплавлялись в эту картину,
становились ее составными частями и легитимизировались. Эта
«рационалистическая прививка» способна была изменить всю картину,
но могла и остаться лишь одним из ее второстепенных элементов.
7.2. Камералистская революция: собственность и налоги
В современном понимании частная собственность как институт,
а не риторическая конструкция существует лишь в той мере, в какой
она может быть защищена законом, а для этого учтена и оценена
государством. Однако в реальности конца XVIII - начала XIX в.
правительственный учет и контроль часто воспринимались как ненужный
или даже опасный для собственника «довесок» к его
собственническим правам (именно об этом писал Шишков). Помещики в массе
своей приняли екатерининское Генеральное межевание лишь
постфактум, когда осознали, что плюсы в нем перевешивают угрозы.
Действительно, споры по поводу границ владений, которые до
межевания часто превращались в кровопролитные конфликты с десятками
жертв, в обмежеванных губерниях сходили на нет. Присвоенные
казенные земли оставались в руках частных владельцев, а казна в целом
была пассивным наблюдателем дальнейших захватов. Упомянутые
выше проекты полной приватизации казенных земель отражали
оптимизм помещиков по поводу дальнейшей экспансии.
Однако с начала 1820-х гг. ситуация начала меняться. Новые
веяния можно охарактеризовать как «возвращение государства в сферу
земельной собственности». Обсуждается целая серия проектов по
упорядочению управления казенными и удельными землями, лесами
и крестьянами. Представление об обширных «пустых» пространствах,
нуждающихся в колонизации, возделывании и заселении сменяется
противоположным стереотипом о «земельном голоде», быстром
исчерпании природных ресурсов (по условиям того времени речь шла
прежде всего о почве и лесах). Еще ранее, с 1806 г., Министерство
внутренних дел начало обсуждать возможность переселения
казенных крестьян, имеющих «недостаточный надел», в многоземельные
местности, прежде всего на окраины. При этом быстро выяснилось,

312 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
что даже в Сибири подыскание свободных участков земли
проблематично - не потому что их не было, а потому что государство не имело
там, как и во многих других регионах, почти никакого представления
о том, кто, где и чем владеет и пользуется1.
Проще всего было бы признать, что растущая озабоченность
«верхов» просто отражала возникновение реальной проблемы:
исчерпание земельного фонда в Европейской России. Однако малоземелье,
как и желание переселиться на новые земли, конечно, было у
казенных крестьян и до того. Особенно остро земельный голод ощущался
в Малороссии, на Черноземье и в западном регионе.
Колонизационный поток на Кавказ и в Новороссию в XVIII в. был вызван именно
им и практически никак не регулировался правительством. Вопрос
заключался, таким образом, не в проблемах крестьян, а в новой
оптике, которая позволила правящей элите эти проблемы увидеть.
Резко возросшие расходы казны и колоссальные недоимки,
накопленные крестьянами, заставили правительство по-новому взглянуть на
удельную и казенную собственность как источник дохода. На
несколько десятилетий, вплоть до середины 1860-х гг. эта тема
становится для правительства своеобразной idée fixe.
К началу XIX в. в континентальной Европе существовали две
традиции «научного», т. е. рационалистического регулирования
земельной собственности: французская физиократическая и немецкая
камералистская школы. Обе считали, что именно земельная
собственность должна быть основой бюджетных доходов и государственного
хозяйства в целом. В начале XIX в. физиократическая школа как
таковая осталась в прошлом, но ее идеи прочно вошли в практику
французского государства (независимо от постоянно сменявших друг
друга политических режимов). Главным ее плодом был наполеоновский
парцеллярный земельный кадастр, начатый в 1807 г. и
растянувшийся на несколько десятилетий, - монументальное предприятие по
измерению и определению доходности десятков миллионов земельных
участков во всей Франции2. Немецкое учение об экономике
традиционно было еще более прикладным, ориентированным первоначально
именно на управление казенными имуществами (в Пруссии доходы
с них составляли одну из главных статей бюджетных доходов), а за-
1 Khristoforov I. How Much Land Does a Man Need?: Land Surveying and Peasant
Resettlement on Russian Empire's Borderlands, 1796-1861. Paper presented at ASEEES
Convention in Boston, 2018.
2 См.: Roger J.P. Kain and Elizabeth Baigent. The cadastral map in the service of the
state: a history of property mapping. Chicago, 1992.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 313
тем на разработку правительственной политики в сферах
налогообложения, сельского хозяйства, торговли1.
Что могла позаимствовать из этих опытов русская мысль?
Прежде всего понимание того, что собственность - не сословная
привилегия, а гражданское право, связанное, как и всякое право, с
ответственностью (в платеже налогов), что поэтому справедливый налог
должен быть не личным, а имущественным, и, наконец, что для
обложения собственности необходим ее учет и контроль за ее
использованием. Все эти общие места политэкономии и
государственного хозяйства были для России новы и даже революционны. Не
случайно, например, именно налогообложение сделал главной
темой своего знаменитого трактата по политэкономии Н.И. Тургенев.
«Занимающийся политическою экономией, - писал он, -
рассматривая систему меркантилистов, невольно привыкает ненавидеть
всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей
счастливыми вопреки им самим. Проходя систему физиократов, он
приучается любить правоту, свободу, уважать класс земледельцев -
столь достойный уважения сограждан и особенной попечительно-
сти правительства...»2 Прямая связь теорий о налогах и
собственности с животрепещущими политическими вопросами выражена
здесь очень четко.
Действительно, радикальное прочтение западных теорий
собственности вело к постановке вопроса о гражданском равноправии
и отмене крепостного права, не говоря уже о политических правах
(«нет налогов без представительства», - лозунг североамериканских
колонистов был применим к любому налогообложению). Если бы
русское правительство последовало этой логике, ему пришлось бы
лишить дворянство фискального иммунитета, а затем, как следствие,
предоставить ему политические права. Поскольку же решиться на
такое оно не могло, оставалось применять теории на землях казенных
крестьян. Таким образом, на первый взгляд, правительство
позаимствовало исключительно техническую сторону западных теорий.
Однако постепенно власть все же сформулировала стратегические цели
своей политики.
Реформа в государственной деревне готовилась, как показал
Н.М. Дружинин, на протяжении долгого времени, по крайней мере
с начала 1820-х гг., и еще дольше воплощалась в жизнь, растянувшись
1 Tribe К. Governing Economy: The Reformation of German Economic Discourse,
1750-1840. Cambridge, 1988; Lindenfeld D.F. The Practical Imagination. The German
Sciences of State in the Nineteenth Century. Chicago, 1997.
2 Тургенев Н.И. Опыт теории налогов. СПб., 1819. С. 4.

314 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
на период 1836-1856 гг. Она оказала огромное влияние и на
последующие крестьянские реформы 1860-х гг., и на восприятие русским
общественным мнением проблем земельной собственности.
Согласно физиократическому подходу, фиксация размеров и
границ земельной собственности нужны государству прежде всего для
оптимального распределения налогового бремени. Однако в России
XVIII - первой половины XIX в. землевладение и налоги отношения
друг к другу не имели, поскольку собственники (помещики, казна,
уделы) налогов не платили, а налогоплательщики-крестьяне, в свою
очередь, были лишены юридических прав на землю. Какие же цели
могла преследовать в таких условиях инвентаризация казенной
земельной собственности? Во-первых, ее защиты от захватов частных
лиц (до того, как отмечалось, государство смотрело на такие
захваты сквозь пальцы). Во-вторых, подготовки масштабных переселений
малоземельных казенных крестьян внутри губерний и на окраины.
Такое переселение более чем на век, вплоть до сталинской
коллективизации, станет одним из основных способов решения земельного
вопроса. В-третьих, превращения казенных крестьян в «правильных»
землепользователей: рациональных, привязанных к своим
постоянным семейным наделам, тщательно их улучшающих (о передаче
казенных земель в собственность крестьян речи не шло).
Нетрудно заметить, что инвентаризация казенной
собственности - предприятие само по себе дорогостоящее и небыстрое,
рассматривалась лишь как подготовительный этап для еще более
масштабных инвестиций в казенное крестьянское хозяйство. Теоретически
в результате всех этих мероприятий казенные крестьяне должны
были улучшить свое хозяйство и принести казне больше дохода
в виде поземельных податей. Но расчет на будущие доходы выглядел
скорее гадательно. Это обстоятельство не осталось без внимания
министра финансов Е.Ф. Канкрина. Особенно жесткой его критике
подверглась идея общей оценки земельной собственности как слишком
долгая и разорительная, при том что в стране просто нет для нее
достаточного количества подготовленных специалистов (прежде всего
землемеров)1. Н.М. Дружинин даже квалифицировал позицию
министра финансов как «организованный саботажа» реформ.
Тем не менее бюджетные и фискальные соображения не стали
для Николая I сдерживающим фактором. Министр государственных
имуществ П.Д. Киселев не лишился поддержки императора даже
после того, как к середине 1840-х гг. стало ясно, что в плане финансовых
1 РГИА. Ф. 561. Оп. 1. Д. 50. Л. 358-435.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 315
результатов реформа скорее провальна, чем успешна. Идея
регламентации и учета, соединенная с идеей попечительства, оказалась для
императора важнее финансовых выгод. Почему?
В том, что касалось стратегического курса в вопросе о земельной
собственности, власть оказалась к середине 1820-х гг. на перепутье.
Дальнейшее расширение дворянского землевладения было
невозможным как по фискальным соображениям, так и из-за
принципиального отказа правительства от полного закрепощения казенных
крестьян. Оно также существенно сместило бы внутриэлитарный
баланс сил в пользу аристократии (главного бенефициара раздач)
и в конечном счете подорвало бы легитимность самодержавия.
Вторгаться в помещичью деревню, например, облагать дворянскую
собственность налогами после недавнего провозглашения ее священной
и неприкосновенной не представлялось возможным. Но и
сохранение статус-кво не выглядело удачным решением. Дело в том, что
самодержавное государство парадоксальным образом было слабым,
почти бессильным во всем что касалось знаний о стране, собственных
ресурсах, не говоря уже об управлении ими. За пределами городов
(уровень урбанизации составлял в 1825 г. лишь около 4 %)
государства в России практически не было, полицейские (в широком смысле
местного хозяйства) и фискальные функции были делегированы
крестьянским и прочим общинам, помещикам и управляющим их
имениями, а также дворянским сословным органам. Сохранение такого
положения привело бы к деградации системы управления страной,
дальнейшему обострению финансового и фискального кризиса и
нарастанию хаоса в отношениях собственности.
Последняя угроза была для власти особенно актуальной,
поскольку проблемы земельной собственности были неразрывно связаны
с болезненным вопросом о крепостном праве. Но даже если - как
поступало подавляющее большинство помещиков и чиновников -
закрыть глаза на необходимость что-то делать с крепостничеством,
рутинные хозяйственные, судебные и административные
потребности и казны, и частных владельцев все настойчивее требовали хотя
бы паллиативного упорядочения отношений собственников друг
с другом, с крестьянами и государством. Начиная реформу в
государственной деревне, правительство стремилось прежде всего создать
в ней собственную правовую и административную инфраструктуру,
получить нужную информацию и рычаги воздействия на сферу
земельной собственности в целом. Именно поэтому реформу
государственной деревни необходимо рассматривать в тесной связи с такой
важной и малоизученной правительственной мерой, как специальное
межевание земель в империи.

316 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Первоначально обе реформы были частью единого плана
М.М. Сперанского по общему упорядочению земельной
собственности в стране, сформулированному еще в начале 1830-х гг. и вновь
всплывшему в период подготовки реформы государственной деревни
в 1835-1836 гг. Отношения помещиков, государства и крестьян
предполагалось поместить в правовое поле и четко регулировать законом.
Так, в записке «О специальном межевании Санкт-Петербургской
губернии», говоря о «трех частях специального межевания:
технической, судебной и хозяйственной», Сперанский подчеркивал, что
они «состоят в неразрывной связи и должны быть подчинены одному
начальству». Далее он формулирует и цель межевания: «Как скоро
количество и достоинство земли в казенных и помещичьих имениях
будет приведено в известность, то можно будет... определить, в чем
должны состоять... крестьянские работы и какое именно количество
земли за работу сию должно быть отведено крестьянину... Сим все
повинности и оброки крестьян переходят с душ на землю. Избыток
земли, если он есть, будет отдаваем им по добровольному найму.
Таким образом крестьянин будет крепок земле, т. е. восстановится
истинное его законное положение». При этом крепостные должны
получить возможность выкупа повинностей, после чего они «переходят
из крепостного состояния в свободное»1.
Таким образом, как и в других записках Сперанского этого
времени2, крепостное право намечалось не отменить, а лишь подвергнуть
тотальному правительственному регулированию, открыв при этом
для способных к тому крестьян путь к выкупу личной свободы.
Иначе говоря, Сперанский предлагал как бы пройти исторический путь
складывания крепостного права в обратную сторону: сначала
восстановить, так сказать, первый его вариант, привязав крестьянина
к земле, и лишь потом дать личную свободу за выкуп. С одной
стороны, политической, это был в высшей степени консервативный путь,
зато он соответствовал политической обстановке и тогдашним
представлениям Сперанского о нежелательности экспроприации частной
собственности и вообще выхода за пределы существующего права.
Но с другой, административно-технологической, стороны, этот путь
был по-настоящему революционным, поскольку он требовал
массированного административного вмешательства в отношения помещи-
1 ОР РНБ.Ф. 731. Оп. 1. Д. 132. Л. 1-4.
2 См., например: Сперанский М.М. Историческое обозрение изменений в
праве поземельной собственности и в состоянии крестьян (1836): Архив исторических
и практических сведений, относящихся до России. 1859. Кн. 2. СПб., 1859. С. 27-51.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 317
ков с крестьянами, всеобщего межевания, кадастра, выстраивания
мощной административной системы и т. д. Зато на выходе он обещал
решение не только крестьянского вопроса, но и рационализацию
отношений собственности в империи в целом.
Однако П.Д. Киселев в записке «Соображения по записке об
устройстве казенных крестьян и вообще государственных имуществ»
изложил иное видение реформы: «Если окончательно цель всего
дела состоит в устройстве казенных крестьян, то переложение
оброков с душ на землю есть предмет, конечно, важный, но не
единственный, а потому и экономическое межевание составляет только часть
предполагаемого устройства... Казенные крестьяне очевидно
скудеют... Такое оскудение происходит не единственно от неразмежевания
земель. Причина сему есть отсутствие, во-первых, покровительства,
и, во-вторых, наблюдения. От недостатка покровительства
крестьяне обременены незаконными поборами... От недостатка наблюдения
разврат и пьянство...»1 Еще отчетливее тот же подход выразился
позже в комментариях Киселева по поводу предложения перейти от
общины к неделимым семейным участкам: «Нынешний порядок не
столь дурен как вообще полагают: он в селениях весьма уравнителен,
и... желательно лишь убедить крестьян уменьшить число дробных
полос». Здесь же Киселев выражал опасение, что распад общины
повлечет за собой появление «обширного класса бобылей, который
допустить не следует в видах политических».
Вероятно, первый министр государственных имуществ решил не
рисковать, ставя судьбу своего ведомства в прямую зависимость от
дела, особенности которого были ему совершенно не ясны.
Впоследствии оказалось, что новому ведомству действительно были не под
силу ни рационализация землепользования казенных крестьян, ни
принципиальное изменение податной системы. При этом все
землеустроительные инициативы Министерства государственных
имуществ (МГИ) упирались не только в отсутствие необходимых
ресурсов, но и в глубокие сомнения Киселева (в конечном счете самого
Николая I) в возможности и необходимости менять основы привычного
для крестьян быта. В результате реализация наиболее амбициозно
звучавших идей, которые могут показаться родственными
столыпинской программе (о насаждении семейно-наследственного
участкового и хуторского землепользования, о масштабных переселениях
на свободные земли), свелась к подчеркнуто скромным, «опытным»
1 РГИА. Ф. 1589. Оп. 1. Д. 981. Л. 24-27.

318 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
проектам1. Подводя им итог в 1857 г., Киселев объяснил их
неудачу тем, что в крестьянской среде обнаружилось «мало сочувствия»
идее наследственного семейного землепользования, «а напротив,
непрерывное стремление к принятию душевого раздела»2. Возможно,
так оно и было, однако не меньшую роль, насколько можно судить
по делопроизводству МГИ и V Отделения, играла нерешительность
самого министра3.
К идее переложения податей с душ на землю Киселев отнесся
с несравненно большим энтузиазмом4. Однако, будучи вырванной из
более широкого контекста, какой она имела у Сперанского
(унификации поземельной собственности и владения), эта идея неожиданно
приобрела смысл, прямо противоположный первоначальному, - не
постепенной индивидуализации крестьянского землепользования,
а укрепления общины и патерналистской опеки: «В самых
особенностях хозяйства русских крестьян, в общинном устройстве селений...
заключаются способы упрощения главных и труднейших действий
кадастра»5. При этом индивидуалистический Запад
противопоставлялся патриархальной России: «В других краях владелец не
заботится о населении, живущем на его земле, - в России же
казенный крестьянин с грунтом, на коем живет, суть одно нераздельное
целое, которое расторгнуть невозможно»6. В этих цитатах - смысл
дилеммы реформы, как она виделась правительству: или
рационализация землепользования и налогообложения, или сохранение
патримониального порядка. Нетрудно объяснить, почему Николай I
и его сановники делали выбор в пользу охранения всего того, что
с этим порядком ассоциировалось: прикрепления крестьян к земле,
круговой поруки, патерналистской функции государства, ведь в ко-
1 См., например: РГИА. Ф. 398. Оп. 9. Д. 2765а, 27656, 2768.
2 Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время: Материалы для
истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. СПб., 1882. Т. 2. С. 335.
См.: Дружинин Н.М. Киселевский опыт ликвидации общины // Академику Б.Д.
Грекову в день 70-летия. Сб. статей. М., 1952. С. 366.
3 В 1846 г., когда правила о разделении общин на подворные участки только
обсуждались, а значит, выяснить мнение крестьян по этому поводу еще не было
возможности (кстати, этим никто и не занимался), Киселев уже был убежден в том, что
«повсеместное введение» участкового землепользования было бы «слишком трудно,
безуспешно и может быть даже опасно» (РГИА. Ф. 398. Оп. 9. Д. 2765а. Л. 120,191).
4 Неупокоев В.И. Государственные повинности крестьян Европейской России
в конце XVIII - начале XIX века. М, 1987. С. 127-156.
D Сперанский М.М. Историческое обозрение изменений в праве поземельной
собственности и в состоянии крестьян. Кн. 2. С. 47.
6 Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. Т. 2. С. 32.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 319
нечном итоге речь шла о легитимности власти. Понятно также, что
крестьянская реформа буксовала вовсе не из-за противодействия
реакционного дворянства, а из-за нежелания монархии переосмыслить
идеологические основы своего существования, как они сложились
к началу XIX в. В соответствии с ними каждое сословие
выполняет свою функцию: крестьяне возделывают землю и платят подати,
дворяне служат и присматривают за крестьянами, правительство
бдительным оком надзирает за всеми. Шанс на продвижение
имели лишь те мелкие «улучшения», которые не противоречили этой
конструкции.
Разумеется, конструкция в целом противоречила, а со времен
появления «Записки о древней и новой России» Н.М. Карамзина
и осознанно противопоставлялась концепции естественных прав,
в том числе права на (частную) собственность. Это обстоятельство
очень хорошо понимали и просвещенные чиновники МГИ. Так, один
из видных представителей этой когорты чиновников, А.П. Заблоц-
кий-Десятовский в подготовленной для Киселева в 1841 г.
секретной записке «О крепостном состоянии в России», доказывая
пагубность безземельного освобождения крестьян и системы свободных
договоров их с помещиками, заключал: «Одна только самодержавная
власть в состоянии пролить новый источник жизни, обеспечив
свободное и разумное развитие народной деятельности. Одна она в
силах привести в исполнение идеи, связывающие поколения отжившие,
исторические, с поколениями грядущими, направляя свои действия
по вечным законам порядка и истины, хотя бы при осуществлении
их она встретилась с болезненным ропотом какой-нибудь забытой,
частной корысти»1. В этой цитате стоит подчеркнуть отчетливое
противопоставление «вечных законов» частным (а значит, по мысли
Заблоцкого, корыстным) интересам помещиков. Подобная логика
в корне противоречила классической либеральной доктрине,
усматривавшей именно в частных интересах (реализуемых прежде всего
в институте частной собственности) движущую силу развития
общества и экономики.
При этом тот же Заблоцкий оставался последовательным
противником общинного землепользования. «В Англии до второй
половины XVIII в. земледелие едва ли было лучше, чем у нас теперь, -
писал он в другой записке этих лет. - Начало нынешнего процветания
его сами англичане приписывают закону о разделе общественных
земель». Несмотря на колебания самого Киселева, Заблоцкий был
Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. Т. 4. С. 344.

320 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
готов к решительному насаждению рационализированных форм
хозяйства. Он подчеркивал, что никакие меры не приведут к подъему
крестьянских хозяйств без перемен в «способе владения землею».
Более того, и экстенсивный рост запашки без рационализации
землепользования может вылиться лишь в обнищание крестьян. В свое
время именно Генеральное межевание, настаивал он, вызвало
резкий рост сельскохозяйственного производства. Но оно «дало только
прочное основание собственности больших владельцев-помещиков.
Отношения к земле крестьян остались прежние». Насаждаемые МГИ
хутора и семейные участки будут лишь «оазисами» в море
общинного пользования, которого правительство «доселе не касалось из
опасения изменить вековой обычай», хотя вред общины «сами крестьяне
в большей части случаев если не сознают отчетливо, то чувствуют
явственно». Исходя из этого, Заблоцкий предлагал запретить переделы
земли в общинах казенных крестьян, ограничившись частным
уравниванием наделов по итогам каждой ревизии1. Ключевым моментом
является здесь тот, что община противопоставляется не свободе
выбора образа жизни, а лишь иной насаждаемой сверху форме
землепользования - подворной. Либерализм «либеральной бюрократии»
в 1840-х, как и в 1860-х, и в 1900-х гг., имел отчетливые пределы.
Политические и идеологические ограничения касались и сферы
помещичьей собственности, что отчетливо проявилось в судьбе
упомянутого выше «специального межевания». Это был следующий шаг
в придании земельной собственности современного характера. Его
целью было разверстать тысячи тех самых «разнопоместных дач»,
которые находились «в общем и чересполосном владении», по
новому принципу «у каждой дачи должен быть один владелец»2. В
отличие от Генерального межевания специальное было добровольным
(«полюбовным»). Возможно, именно поэтому оно продвигалось
очень медленно, с большими трудностями и до конца так никогда
и не было завершено3. В числе причин «пробуксовки», лежащих на
1 РГИА. Ф. 940. Оп. 1. Д. 16. Л. 1-4.
2 По официальным данным середины XIX в., в ходе Генерального межевания была
обнаружена 185 181 дача (площадью 253,3 млн дес), из которых 82 398 дач (площадью
60,4 млн дес.) находились в общем и чересполосном владении. В их числе было 7406
дач, где одним из совладельцев была казна (Муравьев М.Н. Ведомость о числе и
пространстве дач, бывших при Генеральном и открытых при полюбовном специальном
межевании с 1836 по 15 ноября 1849 г. по 31 губерниям// Сб. статистических сведений
о России, изданный статистическим отделением Императорского Русского
географического общества. Кн. 1. СПб., 1851. С. 31-32 и вклейка).
3 См.: Герман И.Е. История межевого законодательства от Уложения до
Генерального межевания (1649-1765). Официальные данные о ходе специального межевания

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 321
поверхности, можно также назвать сложность и формализованность
процедур, связанных с межеванием, неповоротливость
бюрократической машины. Однако почему же землевладельцы столь вяло
отнеслись к этому делу, ведь четкое установление пределов
собственности вроде бы было для них жизненно важным? На самом деле, не
было. Существовавшие административно-правовые и
экономические условия делали рационализацию норм и институтов земельной
собственности необходимостью скорее умозрительной, чем
реальной. «Населенные имения» традиционно закладывались и
продавались по счету на души. Налогообложение не имело к границам
и размеру собственности никакого отношения, ведь формально оно
тоже считалось по душам, а фактически - раскладывалось самими
общинами по обычаю. Способы извлечения помещиками доходов
из своих имений вроде бы ближе соприкасались с межеванием (по
крайней мере, при барщинной и смешанной повинностях, когда
размеры и границы полей имели немалое значение). Однако и здесь
помещики поручали это дело крестьянам или обходились
услугами частных землемеров. «Пограничные споры» либо улаживались
самими владельцами или даже крестьянами соседних владельцев,
либо поступали в коррумпированные суды, где исход дела далеко не
всегда определялся достоверностью границ и планов. Единственной
силой, кровно заинтересованной в обозначении и ограждении своей
собственности, в начале XIX в. оказалась казна. Однако
упорядочить отдельно казенную собственность, не затрагивая частной и не
определяя статуса крестьянского землепользования, было просто
невозможно.
Многолетние, дорогостоящие и по большому счету бесплодные
усилия правительства упорядочить земельную собственность и
землепользование в империи разворачивались на фоне становления
в России двух новых идеологических парадигм, выдвигавших со-
таковы: в 1836-1849 гг. были обнаружены 75 194 нуждающихся в размежевании
дачи (площадью 51,5 млн дес), из них в 15 344 жили казенные крестьяне (эта цифра
резко выросла по сравнению с Генеральным межеванием, что связано с ростом
абсолютного числа и относительной доли государственных крестьян в составе
крестьянства вообще). Согласовано с владельцами было размежевание 57 875 дач (площадью
32.8 млн дес), однако в натуре размежевано к концу 1849 г. оказалось лишь 39 559 дач
(площадью 23,4 млн дес, что составляло менее половины имевшейся площади). При
этом было выделено 130 196 участков, т. е. на каждую дачу в среднем приходилось
3,25 участка, что дает представление о дробности владений. (См.: Муравьев М.Н.
Ведомость о числе и пространстве дач). Следует иметь в виду, что наибольшего размаха
специальное межевание дотигло именно в первое десятилетие, а затем темпы его резко
упали.

322 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
вершенно новый подход к собственности вообще и к земельной
собственности в особенности, - социалистической и славянофильской.
7.3. Славянофильство, «русский» социализм
и критика частной собственности
Пока в канцеляриях Министерства государственных имуществ
изобретали способы сделать из русских крестьян фермеров на
европейский манер, в Россию пришла эпоха «национальных традиций»
и «исторических ценностей», которая была также эпохой
ниспровержения социальных основ «старого мира». Консерваторы
отвергали «загнивающий» мир индивидуализма во имя патерналистского
прошлого, социалисты делали то же во имя коллективистского
будущего. И для тех, и для других, как известно, главной мишенью и
символом «гниения» являлась частная собственность. В Россию оба
течения пришли из Европы: идеализация патриархального
крестьянства преимущественно из Германии, антисобственнические мечты
о грядущем - из Франции. Поначалу они получили распространение
лишь в малочисленных кружках молодых интеллектуалов двух
столиц, но вскоре, в 1850-1860-х гг., «русский социализм» и «русская
историческая школа» обрели самостоятельность и европейскую
известность, а в 1870-1880-х гг. и вовсе парадоксально слились в сугубо
российское идеологическое течение - народничество.
В центре интеллектуальных поисков русских социалистов,
славянофилов и народников находилась крестьянская передельная
община - институт, который был объявлен уникальной формой
собственности, альтернативной собственности частной. Однако произошло
это далеко не сразу, и в том, как русские славянофилы и социалисты
«узнавали» в крестьянской общине ее «идеальные» черты, как
настраивали свою оптику с тем, чтобы замечать одни ее особенности
и не замечать других, легко увидеть неоднозначную историю
расставания с прежними истинами о частной собственности, прогрессе
и месте России в истории.
Критика формализма западной цивилизации как основанной на
«голом разуме», римском праве и индивидуализме характерна уже
для И.В. Киреевского 1830-х гг. «Весь частный и общественный быт
Запада, - писал он, - основывается на понятии отдельной
независимости, предполагающей индивидуальную изолированность.
Отсюда святость внешних, формальных отношений, святость собствен-

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 323
ности и условных постановлений выше личности»1. Далее было
легко сделать логический ход к мысли о том, что отсутствие
«формализма» выгодно отличает Россию от Европы, но не столь просто
объяснить, какие же именно социально-экономические институты
подлежат в России охранению и развитию. Для того чтобы увидеть
в крестьянском бесправии, круговой поруке и тому подобных
неизбежных спутниках общины нечто достойное защиты, оппозиционно
настроенным и европейски образованным интеллектуалам
потребовалось приложить немало усилий. Очень точно это
сформулировал А.И. Герцен: «Наши славянофилы все толкуют об общинном
начале, о том, что у нас нет пролетариев, о разделе полей, -
записал он в дневнике в 1843 г. - все это хорошие зародыши, и долею
они основаны на неразвитости. Так у бедуинов право собственности
не имеет эгоистического характера европейского; но они забывают
отсутствие всякого уважения к себе, глупую выносливость всяких
притеснений... Мудрено ли, что у нашего крестьянина не развилось
право собственности в смысле личного владения, когда его
полоса - не его полоса, когда даже его жена, дочь и сын - не его. Какая
собственность у раба? Он хуже пролетария, он - res, орудие для
обрабатывания полей»2.
Отвлекаясь от общефилософских рассуждений о Европе и
России, сами славянофилы, будучи помещиками, обнаруживали вполне
трезвый взгляд на общину. Характерен в этом смысле обмен
мнениями между A.C. Хомяковым и А.И. Кошелевым в конце 1840-х гг.
Последний озвучил свои сомнения в том, что община может считаться
идеалом социальной организации, ведь ни о каком улучшении
земледелия при переделах и думать нечего, а признание общины рядом
с частной помещичью собственностью ведет к увековечению
сословного деления и дальнейшему углублению пропасти между народом
и элитой3. Трудно было бы точнее указать на шаткость
славянофильских конструкций. Хомяков отвечал: «Мне известны до сих пор в
нерусской Европе только две формы сельского быта: одна английская,
сосредоточение собственности в немногих руках; другая -
французская после революции, бесконечное дробление собственности. Все
прочие формы относятся к этим двум как степени переходные, еще
не дошедшие до своего крайнего развития. Первая очень выгодна для
1 Киреевский И.В. Поли. собр. соч.: в 2 т. М., 1911. Т. 1. С. 113.
2 Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 2. М., 1954. С. 288. Res - вещь (лат.).
3 Колюпанов Н.П. Биография Александра Николаевича Кошелева. М, 1892. Т. 2.
С. 103-105.

324 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
сельского хозяйства и усиливает до невероятности массу богатства,
напрягая умственные способности селянина посредством
конкуренции в найме и бросая сильные капиталы на опытное
усовершенствование земледельческой практики. Вот ее достоинство; но зато самая
конкуренция, безземелие большинства и антагонизм капитала и
труда доводят в ней по необходимости язву пролетарства до
бесчеловечной и непременно разрушительной крайности. В ней страшные
страдания и революция впереди.
Вторая форма, французская, дробление собственности,
невыгодна для хозяйства, замедляет его развитие и во многих случаях
(именно там, где нужны значительные силы для побеждения какой-нибудь
преграды) делает его совершенно невозможным; но это неудобство
считаю я не слишком значительным в сравнении с выгодами
дробной собственности... Но зато эта форма имеет другой существенный
недостаток, который в государственном отношении не лучше
пролетарства: это полная разъединенность... Конечно, я не восстаю [ни]
против собственности, ни против ее эгоизма; но говорю, что, если,
кроме эгоизма собственности, ничто не доступно человеку с детства,
он будет окончательно не то чтобы дурной человек, а безнравственно
тупой человек; он одуреет... Итак, община столько же выше
английской формы, которой бедствия она устраняет, сколько и
французской, которая, избегая бобыльства физического, вводит бобыльство
духовное и дает городам такой огромный и гибельный перевес над
селом»1.
Логический скачок от экономических к нравственным категориям
и постулирование духовной нищеты французских фермеров перед
лицом русских крестьян позволило Хомякову благополучно обойти
поставленные им же самим вопросы. Но, оставляя в стороне
сомнительность этой интеллектуальной операции, стоит отметить:
славянофильский философ всего лишь повторяет типичный для того
времени набор общих мест о, как позже сформулировали бы марксисты,
«развитии капитализма в европейском сельском хозяйстве».
Примерно в это же время впервые сформулировал свой ставший
позже знаменитым взгляд на сущность крестьянского права на землю
у славянских народов Ю.Ф. Самарин. Он пришел к выводу, что
собственнические права помещика, делегированные тому государством,
не вытесняли крестьянского права на землю, как это было в
основанной на «завоевании» феодальной Европе, а лишь надстраивались над
ним. Отсюда - одновременное существование двух в равной степе-
1 Хомяков A.C. Поли. собр. соч. Т. 3. М., 1900. С. 463-465.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 325
ни «священных» прав: помещиков на собственность и крестьян на
пользование землей. Соответственно, в основе «законного порядка,
вытекающего из условий нашего исторического развития», лежит
«понятие о нераздельности земледельца с землею, понятие,
совершенно чуждое Западной Европе (Курсив мой. - И. Х.)»х. Этот подход,
получивший четкое выражение во вложенной в уста гипотетических
крестьян формуле «Мы ваши, а земля наша», был высоко оценен
Хомяковым. По формулировке последнего, «в более абсолютном
смысле... право собственности истинной и безусловной не существует: оно
пребывает в самом государстве (великой общине), какая бы ни была
его форма... Всякая частная собственность есть только более или
менее пользование, только в разных степенях»2. Этот взгляд лег позже
в основу многочисленных постславянофильских, консервативных
и народнических концепций собственности. Таким образом, спустя
восемь десятилетий после того, как Екатерина II ввела в публичный
оборот понятие «собственность», оно было объявлено
«недействительным». Впрочем, в отличие от социалистов славянофилы,
разумеется, не призывали к обобществлению частной собственности,
а лишь подчеркивали ее относительный характер. Утопическая
составляющая никогда не становилась в их доктрине превалирующей.
Итак, ценность русской общины в изображении Хомякова и
Самарина складывается из двух составляющих: она защищает
общество от пролетариата, как и мелкая собственность, но в отличие от
нее не позволяет развиться индивидуализму. Те же черты выделял
в русской общине и известный немецкий путешественник барон
А. фон Гакстгаузен. Его полугодовой тур по России в 1843 г. был
профинансирован Петербургом, проходил в тесном взаимодействии
с киселевским МГИ и увенчался изданием за счет русского
правительства трехтомного «Исследования внутренних отношений,
народной жизни и в особенности сельских учреждений России»3. «Будучи
кочевым по происхождению народом, - считал Гакстгаузен, -
русский мало привязан к обрабатываемой земле. Истинное его
существование - бродить по дорогам и проселкам... В родной деревне он
привязан лишь к своей семье, к соседям, к общине, - к людям, но не
1 Самарин Ю.Ф. Соч. Т. 2. М., 1878. С. 15.
2 Цит. по: Нольде Б. Юрий Самарин и его время. М., 2003. С. 61.
3 Haxthausen A. von. Studien über die inneren Zustande und das Volksleben und
insbesondere die landlichen Einrichtungen Russlands. T. 1-3. Hannover; Berlin, 1847-1852.
Франц. издание: Idem. Etudes sur la situation intérieure, la vie nationale et les institutions
rurales de la Russie. Vol. 1-3. Hanovre; Berlin, 1847-1853. В России был в 1869 г.
переведен лишь первый том.

326 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
земле»1. Поэтому русским (не только крестьянам) чужды
индивидуализм и понятие о частной собственности. В соответствии с тремя
«уровнями» проявления общинного начала - семьей, миром и
государством - существует и три уровня владения, но первые два - лишь
условное пользование, и только царь как олицетворение нации
владеет собственностью полной и абсолютной - всей страной. Гакстга-
узен признавал, что общинное пользование препятствует развитию
агрокультуры, но, несмотря на это, видел в нем неоспоримые выгоды:
«Все западноевропейские нации страдают от пока неизлечимого зла,
грозящего их уничтожить: пауперизации или "пролетаризации".
Россия, защищенная своей общинной организацией, благополучно сего
зла избегает. У каждого русского есть дом и своя доля в общинной
земле. Если он сам откажется от этой доли или как-то еще ее
утратит, его дети как члены общины по-прежнему будут иметь право
востребовать свою землю. В России нет толпы, есть только народ. И так
будет до тех пор, пока новые, чужеродные институты не создадут
лишенную собственности толпу - впрочем, бояться этого, надеюсь,
больше не стоит (Курсив мой. - И. X.)»2.
Конечно, эта картина имела мало общего с реальностью. Но
очерченная в этой цитате консервативная парадигма восприятия
«крестьянского вопроса» будет господствовать в России на протяжении
более чем полувека (с относительным и недолгим перерывом конца
1850-х - середины 1870-х гг.). Конечно, мысли об опасности
предоставить крестьян самим себе, сохранении над ними патерналистской
опеки, необходимости положить в основу крестьянской реформы
«историческое прошлое», в первую очередь связь крестьян с землей,
звучали и до Гакстгаузена в публицистике и в правительственных
кругах. Но именно ему удалось сформулировать их (впервые еще
до приезда в Россию и знакомства со славянофилами и реальными
крестьянами) предельно четко и неразрывно связать с крестьянской
общиной. Отметим, что и для славянофилов, и для немецкого
консерватора община была ценна не сама по себе, а лишь как
инструмент, как сказали бы сейчас социальной политики и социальной
инженерии.
Хотя основной посыл труда Гакстгаузена был глубоко
консервативным, однако в Европе (и позже в России) его приветствовали как
1 Haxthausen A. Studies of the Interior of Russia / ed. by S.F. Starr. Chicago; L., 1972.
P. 276-285 (цитируемая глава опубликована в томе 3 оригинала, не переведенном на
русский язык).
2 Ibid. P. 292.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 327
консерваторы, так и левые: «Гакстгаузен воспринимался как
первооткрыватель России, и хорошая весть, которую он принес в Европу,
состояла в том, что традиционные русские институты были
коммунистическими». Таким образом, многие почувствовали, что коммуни-
таристский идеал, дискредитированный в ходе революций 1848 г. на
улицах Парижа, Берлина и Вены, «живет и здравствует на восточных
рубежах Европы»1. Такому восприятию общины позже немало
способствовал и знаменитый русский эмигрант - А.И. Герцен.
В доэмигрантский период, как уже говорилось, Герцен был
настроен к общине скорее скептически. Но гораздо большее
неприятие вызывала у него, как и у Хомякова, частная собственность:
«Собственность - гнусная вещь; сверх всего несправедливого, она
безнравственна и, как тяжелая гиря, гнетет человека вниз; она
развращает человека, и он становится на одной доске с диким зверем...»2
Антиномией индивидуалистической собственности Герцен поначалу
считал фурьеристский идеал: «Общественное управление собствен-
ностями и капиталами, артельное житье, организация работ и
возмездий и право собственности, поставленное на иных началах. Не
совершенное уничтожение личной собственности, а такая инвеститура
обществом, которая государству дает право общих мер, направлений.
Фурьеризм, конечно, всех глубже раскрыл вопрос о социализме, он
дал такие основания, такие начала, на которых можно построить
более фаланги и фаланстера»3. Обращение от фурьеризма к
общине как возможной альтернативе или прообразу фаланстера было
характерно и для радикальных участников кружка М.В. Петрашев-
ского4.
Однако, оказавшись в Европе, Герцен попытался преодолеть свой
пессимизм и разглядеть в русской общине те черты, которые до того
казались, может быть, не столь важными. При этом, как и прежде,
община для него - не символ единства и целостности нации, а
средоточие противоречий, даже фундаментальных антиномий, прису-
• щих русскому народу и русской истории. Она - осколок варварского
прошлого, символ забитости и подчиненности в настоящем и
одновременно залог будущего. «Община - это детище земли - усыпляет
человека, присваивает его независимость, но она не в силах ни защи-
1 Starr S.F. Introduction. P. XXX. См. также: Дружинин Н.М.А. Гакстгаузен и
русские революционные демократы // История СССР. 1969. № 3. С. 69-80.
2 Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 2. С. 375.
3 Там же. С. 266.
4 Валицкий А. История русской мысли от просвещения до марксизма. М., 2013.
С. 172.

328 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
тить себя от произвола, ни освободить своих людей; чтобы уцелеть,
она должна пройти через революцию»1.
Как показали Мартин Малиа и С.С. Дмитриев, «источниками»
«общинного социализма» стали для Герцена, несмотря на глубокие
идейные расхождения, славянофилы и Гакстгаузен2. Таким
образом, можно говорить об общем идейном поиске, который в середине
XIX в. привел консерваторов и социалистов к одним и тем же
выводам об ограниченности частной собственности и необходимости
противопоставления ей некоего коммунитаристского идеала. В
некоторых вариантах проектируемого пути к идеалу играло существенную
роль государство, в других «оператором» общественной
собственности должны были, видимо, стать сами общины (то есть
крестьянское самоуправление или в случае фурьеристских фаланстеров и им
подобных объединений объединение горожан). Разумеется, когда
Хомяков писал о государстве как «великой общине», он имел в виду
не наличное «бюрократическое» самодержавное государство, а иное,
преобразованное на славянофильских началах. Но, как будет
показано ниже, в той мере, в какой славянофилы и позже умеренные
народники участвовали в бюрократическом реформаторстве, идеальное
государство быстро уступало в их проектах место вполне реальному.
Правда, с 1864 г. для многих русских «общественников»
альтернативным, более близким к идеалу институтом, который можно было
наделить полномочиями по управлению общественной
собственностью, являлись земские учреждения (мнения о том, считать ли их
частью государственного аппарата, расходились).
Чем же было вызвано такое глубокое неприятие частной
собственности русской мыслью разных направлений? На мой взгляд, важную
роль сыграло сочетание нескольких факторов. Во-первых, как
отмечалось выше, частная, преимущественно дворянская земельная
собственность, создавалась в конце XVIII в. и воспринималась как
сословная привилегия, тесно связанная с крепостным правом. Во-
вторых, одновременно с этим росла критика частной собственности
справа и слева как опоры и квинтэссенции буржуазного
индивидуалистического порядка. Поскольку в России такого порядка пока не
было, объект критики в этом случае смещался в Европу, а антитезой
1 Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 7. М., 1956. С. 168.
2 Малиа М. Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855.
М., 2010. С. 419-423,528-554 (оригинал книги опубликован в 1965 г.). Статья
Дмитриева была опубликована Е.Л. Рудницкой: Дмитриев С.С. К вопросу о происхождении
«русского социализма» А.И. Герцена (Герцен и славянофильство) // Рудницкая Е.Л.
Поиск пути. Русская мысль после 14 декабря 1825 г. М., 1999. С. 227-265.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 329
ему оказывалось идеализированное прошлое или утопическое
будущее. «Открытие» крестьянской общины позволило и консерваторам,
и социалистам как в России, так и в Европе увидеть в отсталой
самодержавной стране, по выражению Е. Адамовского, «пространство
надежды» для Запада, переживавшего в середине XIX в. социальный
и политический кризис1 (но, в отличие от николаевской России,
кризис роста, а не стагнации). В этом контексте программа реформ,
которая в начале XIX в. формулировалась «просвещенной» русской
элитой как программа дальнейшей европеизации, не могла не быть
скорректирована в традиционалистскую сторону.
7.4. Собственность и Великие реформы:
капитализм под государственным контролем
К 1856 г., времени начала александровской «оттепели» и эпохи
реформ, в стране сложилась весьма специфическая идеологическая
ситуация. Цензурный прессинг и политический террор последних лет
николаевского царствования привели к тому, что общественные
дискуссии практически замерли, были искусственно оборваны как раз
в тот момент, когда в Европе после революций 1848 г. и на фоне
бурной индустриализации они достигли особенного накала. При этом
социально-экономическое положение России (крепостное право,
государственный контроль над экономикой, крайне архаичная и
неподвижная кредитная система) резко отличали ее от прочих европейских
держав. Амбиции и международный статус страны (несмотря на
неудачную Крымскую войну) оказались в разительном противоречии
с уровнем ее развития.
Таким образом, ситуация подталкивала российскую
образованную элиту к тому, чтобы попытаться «догнать» Европу на пути
социально-экономического развития, т. е. становления
капиталистического рынка. Идеологически этой задаче вполне соответствовал
классический индивидуалистический либерализм, который, однако,
был «сплавлен» с хорошо знакомым российскому обществу
просвещенным абсолютизмом («реформы сверху»), а также относительно
новыми националистическими и социалистическими идеями. В
российских условиях доктрина свободного рынка в принципе вроде
бы не была лишена некоторого оппозиционного флера, но при этом
1 Adamovsky E. Russia as a Space of Hope: Nineteenth Century French Challenges to
the Liberal Image of Russia // European History Quarterly. Vol. 33. 2003. № 4.

330 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
даже в николаевскую эпоху пользовалась в «верхах» определенным
кредитом доверия, поскольку представлялась убедительным
теоретическим ответом на «социалистические утопии»1. Впрочем, и в
Европе классический либерализм уже приобрел в то время отчетливое
консервативное звучание, превратившись в один из идеологических
устоев существовавшего строя. С другой стороны, «социальный
вопрос» (пауперизация, спонтанные взрывы социального протеста,
«вымывание» мелких собственников) все больше беспокоил и
европейских либералов (в России этих «язв» боялись пока еще на
расстоянии). Британский политический либерализм середины века все
активнее берет на вооружение (например, в лице Дж. Ст. Милля)
социальные идеи, тогда как на континенте либерализм получает в это
время прививку «экономического национализма» в Германии
(«старая историческая школа», Фридрих Лист и проч.) и сен-симонизма
во Франции и Бельгии. Утопическая проповедь Анри де Сен-Симона
и его учеников нашла самый живой отклик в среде французской
технократической элиты. Даже и после того, как сама школа
распалась, в среде французских чиновников, финансистов и инженеров
колоссальным влиянием пользовались многие сен-симонистские
идеи, например, о союзе государственной власти и промышленности,
о банках как ключевом инструменте создания новой индустрии, о
необходимости социально-ориентированных реформ, о ключевой роли
науки и профессиональной экспертизы в их проведении2.
Российско-американский экономист И.И. Левин в свое время
сделал вывод о том, что большинство русских экономистов
пореформенной поры были убежденными сен-симонистами3. И хотя этот вывод
выглядит слишком категоричным, параллели между деятельностью
таких последователей Сен-Симона, как знаменитые банкиры Эмиль
и Исаак Перейр во Франции, и российской экономической политикой
1860-х гг. не вызывают сомнений. Привлекая деньги тысяч мелких
акционеров, братья Перейр инвестировали их не только в биржевые
спекуляции, но и в крупные инфраструктурные проекты, прежде
всего железные дороги. Для того времени эта типичная сейчас
практика являлась новшеством. В соответствии с духом сен-симонистской
1 Цвайнерт Й. История экономической мысли в России. 1805-1905. М., 2008.
С. 135-143.
2 Eckalbar J.С. The Saint-Simonians in industry and economic development //
American Journal of Economics and Sociology. 1979. Vol. 38. № 1. P. 83-96. См.
интересный взгляд в новейшем исследовании: Abi-Mershed O.W. Apostles of modernity: Saint-
Simonians and the civilizing mission in Algeria. Palo Alto, 2010.
3 Левин И.И. Акционерные коммерческие банки в России. М., 2010.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 331
доктрины1 банк «движимого кредита» должен был стать ключевым
элементом «нового индустриального порядка», построенного на
централизации финансовых потоков и управления инвестициями.
Известный русский либеральный экономист В.П. Безобразов,
впечатленный успехами предприятий Перейр, писал: «Передвижение
ценностей с одного рынка на другой, призыв капиталов всех
государства и народов к общему делу промышленности и, наконец, создание
кредитных знаков, не связанных никакими местными условиями
обращения, не прикрепленных неподвижно ни к какой земле, - все это
в первый раз является в столь обширных размерах...»2 Стоит
заметить, что вплоть до середины 1850-х гг. аксиоматичной для русской
мысли была точка зрения, что России отведена судьба аграрной
страны, причем во имя социальной стабильности она всеми силами
должна избегать индустриализации. С началом реформ на первый план
выходит лозунг развития пока еще не тяжелой промышленности, но
акционерных банков и железных дорог3.
Одним из последствий такого взгляда стала кардинальная
переоценка роли земельной собственности в экономике и функций
государства по ее поддержке. Либеральные реформаторы крайне
скептически были настроены по отношению к «паразитической»
помещичьей собственности и при первой возможности ликвидировали
в 1859 г. систему казенного кредита под залог «населенных имений».
На смену ей должны были прийти все те же акционерные банки, на
сей раз, также по французскому образцу, в форме обществ
взаимного кредита или земских банков. Комиссией по разработке устава
последних фактически руководил В.П. Безобразов. Деятельность ее,
впрочем, оказалась бесплодной, поскольку без казенной поддержки
систему ипотечного кредита создать в стране было немыслимо,
Безобразов же и его единомышленники считали, что у казны должны
быть иные приоритеты, прежде всего «движимый кредит», аккуму-
1 Doctrine de Saint-Simon. Exposition. Première année. 1828-1829. Deuxième
Édition. Paris, 1830. См. также: Изложение учения Сен-Симона. M., 1961.
2 Безобразов В.П. Отчет Общества движимого кредита во Франции // Журнал
Министерства государственных имуществ. № 4. Отд. U.C. 330.
3 Резкая смена отношения к перспективам промышленного развития, отход от
прежней догмы ярко проявились в критических примечаниях известного экономиста-
фритредера, профессора политэкономии Петербургского университета И.В.
Вернадского к его собственному переводу текста классика «старой школы» экономической
мысли Л. Тенгоборского: Тенгоборский Л. О производительных силах России / пер.
с фр., 2-изд. с доп. и изм. Ч. 2. Отд. 2: О мануфактурной промышленности. СПб., 1858.
С. 10, 18,19.

332 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
лирующий капитал через акционерную собственность и создающий
таким образом стартовую площадку для экономического роста.
Компании на акциях существовали в России и до того, однако роль
их в экономике была маргинальной. Главная идея акционерной
собственности - ограничение ответственности собственников компании
(акционеров) по ее долгам размерами акционерного капитала,
сыграла колоссальную роль в развитии западного капитализма. Однако
в России законодательство даже в начале XX в. ограничивало
свободную регистрацию акционерных компаний, так что она формально
носила не уведомительный, а разрешительный характер: устав каждой
компании утверждался Государственным советом и императором
в законодательном порядке. В 1836 г. правительство приняло особое
«Положение» об этих компаниях. Озабоченность у власти
вызывали в это время «биржевые спекуляции» и «ажиотаж» - неизбежные
спутники акционерного учредительства казались чуждым России
признаком капиталистического «гниения»1. Позиция министра
финансов Е.Ф. Канкрина сводилась, по его собственным словам к тому,
что «лучше отказать десяти не совершенно положительным
компаниям, нежели допустить одну ко вреду публики и самого дела»2.
Разумеется, вплоть до эпохи реформ совершенно свободным от
акционерных начал оставался банковский сегмент экономики.
Важно также отметить, что, по авторитетному заключению
Л.Е. Шепелева, «само разрешение на учреждение [акционерной]
компании, особенно санкция императора на это, и ограничение
ответственности акционеров рассматривалось в обществе (а отчасти и в
правительственных сферах) как преимущество (льгота)», причем
«это заблуждение оказалось очень живучим, просуществовав в
некоторой степени до начала XX в.»3. Трудно не провести здесь
параллель с другим видом собственности - частной поземельной, которая
в России также заключала в буржуазной оболочке все признаки
докапиталистической привилегии (в последнем случае сословной).
Переход от николаевской системы полного контроля над
экономикой к полной свободе акционерного учредительства казался
многим слишком рискованным. Тем не менее сразу после окончания
Крымской войны братья Перейр стали ключевыми
организаторами Главного общества русских железных дорог - международного
1 Акционерные общества в России // Современник. 1847. Вып. 1. Отд. 4. С. 1-3;
Шепелев Л.Е. Акционерные компании в России. М., 1973. С. 35-55.
2 Цит. по: Шепелев Л.Е. Акционерные компании в России. С. 35.
3 Там же. С. 34.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 333
консорциума, который получил от российского правительства
концессию на строительство огромной железнодорожной сети. Требуя
правительственную гарантию доходов Главного общества, Перейр
обнадеживали Россию, что она «найдет в ней мощного компаньона,
усилия которого отразились бы прямо и самым действенным
образом на финансовых оборотах правительства». В 1857-1858 гг.
петербургскую биржу действительно охватил ажиотаж, акции новых
компаний скупались моментально и почти без разбора. В стране наконец
появились первые симптомы той новой действительности, которую
русские десятилетиями изучали на примере реальной и
придуманной Европы! Не без трепета и некоторого ликования современники
отмечали в конце 1850-х гг., что Россия теперь ничуть не лучше (или
хуже) Франции, где спекуляции и биржевая игра десятилетиями
сводят с ума не только финансистов, но и самую широкую публику.
Ажиотаж вылился в проблему: неповоротливая кредитная система
оказалась просто не готова к подобным шокам. Но лишь в 1859 г.,
после обострения международного финансового кризиса, ситуация
стала восприниматься как угрожающая. Вслед за европейскими
биржами русская рухнула, казна оказалась перед угрозой дефолта,
а Главное общество не смогло выполнить своих обязательств и
фактически обанкротилось (от формального банкротства его спасли
государственные гарантии). Надежда правительства на
кумулятивный рост иностранных инвестиций при посредничестве Перейр не
сбылась1.
Кризис 1859 г. показал молодым реформаторам, каким опасным
и неконтролируемым может оказаться тот самый
«саморегулирующийся рынок», создания которого требовала от них теория.
Недостаточное развитие рыночных институтов (в том числе частной
и акционерной собственности) в итоге было воспринято не столько
как подлежащий исправлению недостаток, сколько как колоссальное
преимущество России, которое позволяло ей не «догонять», а
«перепрыгивать» или вообще двигаться в иную сторону. Финансовый
кризис дал реформаторам возможность делать акцент уже не на
создании рыночных институтов, а скорее на технократическом
«ручном» управлении экономикой. Правда, окончательно переход к
протекционизму произойдет позже, в 1880-е гг. Однако еще до этого,
в 1860-1870-е гг. некоторые видные представители общественного
мнения все активнее выступают с критикой новой
капиталистической реальности. Главными ее символами становится не промыш-
1 Христофоров И.А. Между рынком и утопией: либеральные экономисты и начало
эпохи Великих реформ // Российская история. 2015. № 3.

334 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ленное производство, как в Англии с ее шахтами, металлургическими
заводами и рабочими пригородами (все это в России пока еще
отсутствовало), а финансовый рынок: одержимость людей духом наживы;
фиктивность денег как знака, означаемыми которого оказываются не
материальные ценности, а пустота, воздух; противоположность
спекулятивной игры производству (особенно традиционно аграрному).
Все эти идеи, в частности, особенно заметны в публицистике и
художественной прозе Ф.М. Достоевского1. Несложно обнаружить их и в
произведениях Герцена.
Удивительно, но близкие мотивы противопоставления
«западного» капитализма русским традициям можно найти и в отзывах
отечественных предпринимателей, (например, В.А. Кокорева2), хотя они
должны были бы чувствовать себя бенефициарами либерализации
экономической политики при Александре II. Рассуждения о
«европейской экономической интриге», «заговоре западных банкиров»,
типичные для более поздней националистической публицистики,
появились уже в 1860-е гг., во многом став результатом шокирующе
быстрого прихода в страну новой реальности.
Несмотря на железнодорожный бум и акционерную лихорадку,
главной отраслью экономики страны оставалось сельское хозяйство;
отмена крепостного права и судьба крестьянства находились в
центре внимания и русской общественной мысли. Как уже отмечалось,
к середине XIX в. основные «болевые точки» в крестьянском вопросе
определились, и касались они прежде всего проблемы земельной
собственности и роли государства в ее регулировании.
Правительственные круги, в том числе новое поколение
либеральных реформаторов, в руках которого в основном и оказалась
разработка крестьянской реформы 1861 г. (H.A. Милютин, Я.А.
Соловьев, В.П. Заблоцкий-Десятовский, М.Н. Любощинский) в
основном выступали за индивидуальное (фермерское) крестьянское
владение (или собственность), но опасались пролетаризации и
вообще потери связи освобожденных крестьян с землей. В этой среде
также была чрезвычайно распространена вера в инициативную роль
центральной (самодержавной) власти и в то, что Россия может
избежать социальных катаклизмов, присущих становлению
капитализма на Западе. Славянофилы и близкие к ним деятели (прежде
всего Ю.Ф. Самарин и В.А. Черкасский, ключевые фигуры в разра-
1 Карпи Г. Достоевский - экономист. М., 2011; Христофоров И.А. Экономика,
литература и Великие реформы // Российская история. 2013. № 2.
2 Кокорев В.А. Экономические провалы по воспоминаниям с 1837 г. М., 2005.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 335
ботке отмены крепостного права) относились к правительственному
контролю гораздо сдержаннее и уповали больше на крестьянское
самоуправление. Однако и они считали, что без правительственного
давления на помещиков реформа обречена на провал. В
общественной среде освобождение крестьян с землей при сильном
правительственном контроле поддерживало «передовое» меньшинство - по
сути, широкая и весьма неопределенная коалиция сторонников
умеренных реформ.
В правительстве, разумеется, были сильны и пропомещичьи
настроения. В старом поколении сановников они господствовали
(наиболее заметными в их числе были министр государственных
имуществ М.Н. Муравьев, будущий председатель Государственного
совета П.П. Гагарин, шеф жандармов В.А. Долгоруков), но и среди
относительно молодых чиновников «второго ряда» были те, кто считал,
что правительству не следует колебать поддержку трона поместным
дворянством (например, будущие министры внутренних дел П.А.
Валуев и А.Е. Тимашев и шеф жандармов П.А. Шувалов).
Большинство помещиков, в том числе близких ко двору магнатов, выступало
не столько против отмены крепостного права как таковой, сколько
против наделения крестьян землей (которое рассматривалось ими
как «колеблющее частную собственность») и вмешательства
правительства в отношения крестьян и помещиков. Таким образом,
оказалось, что консерваторы выступают в парадоксальной роли
защитников классических либеральных ценностей - частной собственности
и правительственного невмешательства, т. е. гражданских свобод.
Поскольку же они оказались в оппозиции если не самодержцу, то
либеральной бюрократии, естественными выглядели критика
«бюрократического диктата» и требование политического
представительства (в основном сословного)1.
Наконец, часть «передовой» общественности, сочувствуя
освобождению крестьян с землей, считала необходимым больший
общественный контроль за реформами, политическую децентрализацию
и всесословное представительство. Ограничение самодержавия
имело для этих кругов значение защиты не сословных, а
общественных интересов. Наиболее известными представителями этого
крыла были A.M. Унковский, А.И. Кошелев; к ним примыкали те, кого
правительство рассматривало как опасных радикалов, например,
А.И. Герцен и Н.П. Огарев.
1 Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец
1850 - середина 1870-х гг.). М., 2002.

336 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Вместе с тем, многие проблемы, надолго определившие параметры
крестьянской реформы и эволюцию института собственности в
стране, выяснялись не в ходе публичной или внутриправительственной
полемики; они были заданы состоянием правовой, административной
и экономической инфраструктуры в русской деревне (или ее
отсутствием). Бюрократам, общественным деятелям и самому императору
приходилось иметь дело не с желаемым, а с возможным. Создание
и поддержание частной собственности в такой огромной стране для
миллионов реальных и потенциальных собственников - дело
необычайно затратное и едва ли быстро окупаемое. Ключевым для
современной истории общественной мысли должен быть вопрос о связи ее
с социально-экономической реальностью, т. е. не только о том, откуда
берутся и как обсуждаются те или иные рецепты общественных
проблем, но и о том, как они тестируются условиями «среды»1.
Правительство довольно быстро и успешно увязало «выкуп»
с «землей», дав понять, что оно не допустит, чтобы крестьяне
выкупали себя, а не землю, точнее себя без земли. Однако такое решение
было гораздо легче принять, чем обеспечить его выполнение, ведь
«выкуп земли» подразумевал, что стоимость крестьянских наделов
поддается определению и что именно наделы и составляют
основной «актив», который помещики должны уступить крестьянам за
справедливое вознаграждение. Ни то, ни другое явно не
соответствовало действительности. В России сравнительно редко была
товаром земля как таковая. Рынок земли был деформирован
крепостным правом и дворянской монополией на владение «населенными
имениями», и определить адекватную цену земли было бы крайне
затруднительно.
Правда, теоретически рыночная цена могла сформироваться по
законам спроса и предложения в процессе заключения выкупных
сделок между помещиками и крестьянами. Но для этого обе стороны
должны были быть равными в правах и свободными в выборе
контрагентами, а добиться этого считалось невозможным даже
теоретически. О волшебном превращении совершенно бесправных крепостных
в полноправных, рациональных и отвечающих за себя игроков на
рынке недвижимости никто тогда и не помышлял (может быть,
напрасно). Поэтому выкупная операция не могла не обрести
отчетливых черт принуждения, просто немыслимого в любой
частноправовой сделке.
1 Далее при анализе крестьянской реформы 1861 г. использованы материалы
книги: Христофоров И.А. Судьба реформы. Русское крестьянство в правительственной
политике до и после отмены крепостного права (1830-1890-е гг.). М., 2011.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 337
Необходимость этого принуждения определялась двояко. Во-
первых, считалось, что крестьяне подобны детям и за себя не
отвечают. Во-вторых, ценность многих имений при крепостном праве
вовсе не определялась землей, а потребности самих крестьян и их
отношения с помещиками строились не только (а иногда не
столько) на основе пользования наделами. Эти отношения были похожи
на сложный, сплетавшийся в разных регионах и имениях по-разному
и на протяжении длительного времени клубок прав и обязанностей,
где наделы были важным, но далеко не единственным компонентом.
Для распутывания этого клубка в принципе потребовались бы
детальное изучение и регламентация отношений господ и крепостных.
Но существовал и гораздо более простой способ, и именно он и был
в итоге положен в основу реформы: выкупные платежи, как
известно, были рассчитаны с помощью капитализации существовавшего
при крепостном праве оброка, т. е. личной повинности. Иначе
говоря, к реальной стоимости земли они вообще не имели отношения.
Именно поэтому понятия «освобождение крестьян с землей» и
«выкуп земли» оказались в реальности абсолютно не тождественными.
Второе из них в описанных условиях было скорее фикцией,
риторической фигурой, призванной замаскировать принудительный выкуп
личности.
И общественное мнение, и историография, да и само
правительство по ряду причин очень быстро усвоили схему «крестьяне
выкупают землю», забыв и о происхождении, и о сущности выкупных
платежей. В процессе разработки реформы вторая из этих целей,
оставшись по сути публичной, обрела форму частноправовой
сделки (став «выкупом земли»). Логика такой подмены понятна: из
крестьян стремились сделать полноценных граждан, т. е. по тогдашним
представлениям собственников, а поскольку «крестьянин» и
«земля» - понятия почти нераздельные, то каждый из них считался, так
сказать, «потенциальным земельным собственником по природе».
Так ли важно, сам ли крестьянин решит приобрести свой надел или
получит его «сверху» в качестве «предложения, от которого нельзя
отказаться»? Но принудительное «обеспечение землей» и
собственность, обладание которой должно быть осознанным и добровольным
выбором, - совсем не одно и то же.
В результате «Положения» 19 февраля 1861 г. внятно не
определяли, кто именно будет субъектом будущей крестьянской
«собственности» (сельское общество, домохозяйство или отдельный
крестьянин), каким будет объем прав этого субъекта (или
нескольких). Собственность как правовая категория вообще систематически
подменялась в ходе подготовки реформы, а затем и в законе либо со-

338 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
циально-политическими конструктами, смысл которых можно было
понимать совершенно по-разному («оседлость», «прочное
обеспечение»), либо сугубо внешними определениями («надел», «участок»),
не имевшими юридического содержания.
Редакционные комиссии достаточно открыто признавали, что
крестьяне не готовы сразу стать собственниками, что они должны
предварительно подвергнуться процедуре «гражданского
воспитания». Именно в воспитательных целях, видимо, и употреблял закон
понятие «крестьяне-собственники» по отношению к тем, кто лишь
перешел на выкуп и никаких общепринятых прав, связанных с
собственностью, при этом не получал. С другой стороны, в среде
реформаторов (как и в русском обществе в целом) было в конце 1850-х гг.
уже немало тех, кто готов был усомниться, что мелкий собственник -
это венец творения, и даже в том, что он является надежным гарантом
социальной стабильности. В этих условиях оставить открытым
вопрос о конечной цели реформы было в каком-то смысле логичным.
Но он неизбежно должен был остаться открытым и независимо от
желаний творцов реформы: в деревне практически полностью
отсутствовала инфраструктура, необходимая для появления миллионов
новых собственников.
В условиях правовой неопределенности, созданной реформой
1861 г., она оказалась необычайно открытой для последующих
интерпретаций и зависимой от них. Возьмем, к примеру, вопрос о смысле
выкупа. Налицо было явное несоответствие между формой и
содержанием выкупной операции. Формально она являлась добровольной
сделкой двух сторон (крестьян и помещиков) по выкупу земельных
наделов при посредничестве государства. Крестьяне вроде бы
выкупали именно землю, причем государство выделяло им ссуду под
залог покупаемого надела, иначе говоря, эта операция вроде бы была
разновидностью ипотечного кредита, причем в роли банка-кредитора
выступала казна. Фактически же, как уже говорилось, выкуп не был
для крестьян добровольным (да и для помещиков был «вынудитель-
ным»); выкупалась не земля, а повинности; плательщиками были не
отдельные крестьяне, а общины. Иначе говоря, ничего общего с кре-
дитно-ипотечной сделкой выкуп, по сути, не имел.
Но самое важное заключалось в том, что роль государства в его
организации выходила далеко за пределы посредничества и вообще
правовой и экономической сфер: оно декларировало и решало
социальные и политические задачи. В том, что верховная власть в
интересах «общего блага» регламентирует жизнь подданных и налагает
на них определенные обязательства, по необходимости стесняя их
свободу выбора, не было для России ничего нового или необычного.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 339
Необычной была не публично-правовая суть, а частноправовая
маска. Что же в итоге должно было возобладать: государственное или
частное начало? Станет ли выкуп ипотечной банковской операцией,
утратив принудительные черты, или, сбросив маску, окончательно
превратится в инструмент социальной регламентации? Иначе
говоря, превратит ли выкуп крестьян в собственников своих наделов, или
собственность как цель реформы будет забыта? Учитывая богатство
государственно-регулятивных и крайнюю бедность частноправовых
традиций в России, ответ, на мой взгляд, был предсказуем.
7.5. Частное, казенное, общинное:
политизация проблемы собственности
Движение в эту сторону началось вскоре после отмены
крепостного права. Показателен в этом отношении обмен мнениями между
двумя авторами «Положений» 19 февраля, В.А. Черкасским и Ю.Ф.
Самариным, произошедший после начала их реализации. «В настоящее
время мне часто приходит мысль, что оказанное нами в Положениях
уважение к общинному быту... не должно быть доведено до
фанатизма», - признавался Черкасский в письме к Самарину, предлагая
подумать о возможности дать отдельным крестьянам большую свободу
для укрепления в собственность своего надела и выхода из общины
(но не из сельского общества как административной единицы). Это,
по мнению Черкасского, «послужит к постепенному водворению
в селениях полных собственников, враждебных всякому движению
полукрепостных масс... Я убежден, что таким путем весь капитал
и интеллигенция в сельском сословии в весьма немного лет пойдут
по указанному пути и постепенно увлекут за собой других; законный
порядок получит себе сильных защитников и без всякого
физического насилия сломается небезопасная коалиция, питаемая общинным
бытом и ныне слишком часто насилующая русских крестьян»1.
Самарин отвечал на эту бодрую буржуазную перспективу
мрачным пророчеством: путь разложения общины «замыкается ущельем,
в котором гнездится коммунизм»: «Вы надеетесь в центре общины
создать изолированные, личные, консервативные элементы, которые
представят отпор стихийному бессознательному брожению масс. По
моим наблюдениям, надобно ожидать противного. Что в мелком
1 Трубецкая О. Материалы для биографии кн. В.А. Черкасского. Т. 1. Кн. 2. М.,
1901. С. 299-300.

340 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
собственнике - крестьянине чувство самосохранения разовьется до
безоглядочности звериного инстинкта - это несомненно, но
охранить себя среди брожения масс можно двояким способом: становясь
ему поперек и потворствуя ему. За границей среднее сословие
всегда предпочитало второй способ...»1 Столь социологически точный
диагноз инстинктам мелкого собственника способен был вывести
дискуссию на качественно иной уровень. Однако время для
углубления такого рода размышлений в России явно еще не пришло. Не
придет оно даже и в начале XX в., в период столыпинской аграрной
реформы, когда дилемма «личная собственность» / община вновь
прозвучит практически в тех же формулировках, как и на рубеже
1850-1860-х гг., и вновь заслонит ту проблему, о которой писал
Самарин: собственность сама по себе - вовсе не гарантия от
социальных взрывов.
Тогда же, в начале 1860-х гг., оформился и взгляд на крестьянские
наделы как на разновидность государственной собственности. Он был
впервые высказан Д.Ф. Самариным. В период подготовки
«Положений» тот был членом от правительства в Рязанском губернском
комитете, а после их принятия - мировым посредником. В ноябре 1861 г.
он опубликовал в газете «День» серию статей, в которых пытался
развить логически стройную славянофильскую теорию о смысле выкупа
крестьянами наделов. Исходной посылкой стал для него тот
бесспорный факт, что повинности и крепостных, и казенных крестьян
никогда не были поземельной рентой (платой за землю). Положив в основу
выкупной операции капитализацию оброка, «Положения» не
изменили этой реальности: крестьяне выкупают не землю, а личную
повинность. Поэтому, хотя платежи и платятся с земли, они не могут
считаться платой за землю, которая остается - и должна оставаться
впредь - государственной собственностью. Поэтому Д.Ф. Самарин
предлагал прямо переименовать выкупные платежи в
государственный налог, обратив его на вознаграждение помещику. По его мнению,
«нужно, чтобы оброк, платимый крестьянами, проходя через казну,
изменился в самом принципе своем, нужно, чтобы правительство,
став между помещиками и крестьянами, рассекло разом все
отношения между ними». Тогда крестьяне прекратят стихийное
сопротивление и исправно будут нести государственное тягло, о собственности
же они якобы никогда и не помышляли. Таким образом, выкупная
операция, настаивал Самарин, ссылаясь на свой опыт мирового по-
1 Трубецкая О. Материалы для биографии кн. В.А. Черкасского. Т. 1. Кн. 2.
С. 306-307.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 341
средника, в корне противоречит крестьянскому мировоззрению1.
Характерно, что Д. Самарин, нисколько не смущаясь, приписывает
собственные взгляды на собственность и будущее крестьянства самим
крестьянам, выступая как бы их рупором. Эта безыскусная тактика
будет десятилетиями доминировать в общественной мысли и
правительственной политике. Конечно, его подход следует оценивать
в рамках более ранних славянофильских дискуссий. Вспомним слова
Хомякова о «пребывании» всякой собственности в государстве
(«великой общине»).
Чтобы представить перспективу развития этого взгляда,
достаточно сказать, что с конца 1870-х гг. он стал ключевым элементом
многочисленных постславянофильских консервативных концепций
государственного регулирования экономики (немалую роль в их
оформлении играл как раз Дмитрий Самарин). Неизбежные
последствия этого подхода применительно к крестьянскому вопросу
сформулировал в свое время известный историк и правовед В.В. Леон-
тович: «Земля, предоставленная крестьянам, является имуществом,
которое дается для того, чтобы обеспечить их существование как
крестьян». Следовательно, государственные интересы «должны быть
под защитой особых юридических постановлений и... вполне
логично запретить продажу такой земли лицам, не принадлежащим к
крестьянскому сословию... И уж во всяком случае этому следует
максимально препятствовать»2.
Еще резче вопрос о том, кому же должны принадлежать
крестьянские земли, встал во время подготовки реформы в государственной
деревне. Министр государственных имуществ М.Н. Муравьев,
противник Положений 19 февраля, составил в октябре 1861 г. проект,
в котором сделал ставку именно на выкуп крестьянами земли в
собственность: право собственности на наделы признавалось за казной,
а крестьянам предоставлялось право добровольного выкупа их
целиком или частично (или даже одних усадеб) за сумму
капитализированного из 5 % оброка (при условии уплаты сразу {/5 ее части
и рассрочки остальной суммы на 10-20 лет)3. Муравьев сознательно
ориентировался на наиболее зажиточную часть крестьянства,
которой было выгоднее развязаться с казной быстрее. Важно также, что
проект предоставлял казенным крестьянам более широкие права
отказа от надела, поскольку они «достаточно уже созрели для того,
1 Самарин Д.Ф. Собр. статей, речей и докладов. Т. 1. М., 1903. С. 12.
2 Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. М., 1995. С. 201.
3 РГИА. Ф. 1181. Оп. 1. Т. 15. 1861 г. Д. 4а. Л. 1-63.

342 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
чтобы сознавать свои интересы, и... лучше, чем кто-нибудь другой,
могут определить то пространство земли, которое для каждого из них
необходимо»1. Риторически проект был построен на
последовательной, хотя и спокойной, полемике с недавно принятыми
«Положениями» 19 февраля.
Однако в январе 1862 г. Муравьев получил отставку, и его проект
оказался под огнем критики. Достаточно радикальную точку зрения
отстаивал при этом член Государственного совета Н.И. Бахтин. По
его мнению, земли государственных крестьян следует прямо признать
«общественным имуществом», если же кто-то из них пожелает
выкупить надел в личную собственность, то деньги должны поступить
в распоряжение общины2. Напоминая позднейшие эсеровские
проекты «социализации земли», взгляд «полусоциалиста» (как именовал
Бахтина П. А. Валуев) в генеральском мундире отличался от них
признанием возможности развития частной крестьянской
собственности. Впрочем, у концепции Бахтина был и более современный (и
несравненно более радикальный) аналог. Не кто иной, как Н.П. Огарев
в том же 1862 г. отстаивал в связи с реформой государственной
деревни на страницах «Колокола» идею о необходимости возврата к
историческим началам «общественной, или земской, собственности». По
мнению публициста, она должна вытеснить и частную, и
государственную («государеву»), превратив Россию в децентрализованный
союз земельных общин3. Характерно, что письменная полемика
между Бахтиным и A.A. Зеленым напоминала одновременно и
полемическую статью, и ученый диспут: оба сановника ссылались не только
на Свод законов, но и на сочинения историков, принципы сошного
письма XVI-XVII вв., указы Петра I и Анны Иоанновны, и т. п.
Но самое удивительное, что сторонником, так сказать,
«обобществления» наделов государственных крестьян неожиданно оказался
и престарелый друг покойного императора, министр императорского
двора гр. В.Ф. Адлерберг. В том же 1862 г. в Главный комитет за его
подписью4 была представлена обширная и мастерски составленная
записка, в которой совершенно в духе «исторической школы» в пра-
1 РГИА. Ф. 1181. Оп. 1. Т.. 15. 1861 г. Д. 4а. Л. 45.
2 Там же. Л. 88-95.
3 См.: Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские
произведения. Т. 1. М., 1952. С. 590, 594-598, 610-611. Статьи были опубликованы в 1862 г.
4 Реального автора записки установить не удалось. По существовавшей тогда
практике, такого рода документы составлял для министров кто-либо из пользующихся
доверием подчиненных. Важно, тем не менее, что министр, подписав записку, счел ее
соответствующей моменту.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 343
воведении объявлялось: «То, что нерушимо установилось долгою
народною жизнью, представляет своего рода право, хотя бы и не
вошедшее в писаный закон». Таким правом, по мнению автора записки,
и следует считать неотъемлемое обладание государственными
крестьянами своими наделами. От полной собственности оно отличается
только невозможностью отчуждения, но при существовании общины
такое отчуждение все равно невозможно. Если в помещичьей деревне
пришлось удовлетворить «частное право владельца и единственным
для того средством был выкуп», то в казенной государство «не
имеет своего особого личного интереса, отдельного от благосостояния
весьма большой части населения». При этом нелогично и давать, как
предлагал Бахтин, отдельным крестьянам право выкупать у общины
свои наделы: «Земля принадлежит в совокупности всему обществу,
которое не может продавать ее по частям само себе». Поэтому следует
прямо признать ее «неотчуждаемой общественной собственностью»,
а в будущем открыть общинам возможность «без выкупа разделять
земли» в личное владение1.
Чтобы по достоинству оценить предложения Бахтина и Адлер-
берга, следует иметь в виду, что для официальной среды они имели
по-настоящему новаторский характер. Со времен Киселева
правительство никогда не выражало сомнений, что наделы
государственных крестьян - собственность казны. Ссылки на «историческое
право» крестьян на землю и мысль о том, что подати казенных крестьян
не имеют и никогда не имели характера «платы за землю» (подобной
арендной), обнаруживают в обеих записках явное славянофильское
влияние.
Окончательный проект закона 1866 г. был составлен H.A.
Милютиным и К.И. Домонтовичем. Реформаторы пошли на уступки:
из проекта были убраны упоминания об общественной
собственности и о собственности вообще (остался только термин «владение»);
крестьянам предоставлялось право «освобождаться от оброчной
подати» (эвфемизм, заменивший понятие «выкуп надела»)
внесением ее капитализированной суммы. Так и не дав ответ на ключевой
вопрос, кому принадлежит казенная земля, он неизбежно должен
был подвергнуться пересмотру в будущем. При этом закон давал
возможность «развивать» его в двух направлениях: в сторону
обязательного выкупа (как и произошло в реальности) и в сторону
окончательного признания наделов неотчуждаемой собственностью
государства (эта вполне реальная в обстановке 1880-х гг. альтернатива не
реализовалась).
1 РГИА. Ф. 1181. Оп. 1. Т. 15. 1861 г. Д. 46. Л. 137-142.

344 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Рассмотренная полемика первой половины 1860-х гг.
свидетельствует, что правительственные и общественные круги не
только не были изолированы друг от друга, но, по сути, как и в 1830-
1840-е гг., эксплуатировали один и тот же круг идей и двигались
в одном и том же направлении. Вплоть до 1866 г. в крестьянской
политике ощутим был сдвиг в сторону государственного патернализма
и «национальных начал», сдвиг, который, очевидно, был связан со
всплеском русского национализма после начала польского восстания
1863 г.
Русская община начинает представляться в это время не просто
гарантией от пролетаризации, но и социальным оплотом «русскости»
в противостоянии «полонизму» и вообще Западу1. Не стоит
забывать, что коалиция славянофилов и либеральных бюрократов во
главе с H.A. Милютиным (к которой присоединился и их бывший враг,
ставший генерал-губернатором Северо-Западного края М.Н.
Муравьев) сыграла ключевую роль в проведении крестьянской реформы
в Царстве Польском. Конечно, о насаждении там передельной
общины речи не шло, однако антипольская линия легко
трансформировалась в политику по ограничению частной земельной собственности,
находившейся преимущественно в руках польских помещиков.
Это идеологическое движение в сторону популизма, однако,
имело свои пределы, прежде всего политического характера. Оно
противоречило традиционной легитимности самодержавия и ставило под
удар отношения самодержавия со своей традиционной опорой -
поместным дворянством. К тому же по складу своего характера и
воспитанию Александр II был, в общем, чужд популизму и использовал
его элементы только тогда, когда это укрепляло его политические
позиции. После подавления восстания, волны дворянских протестов
1865-1866 гг. и покушения на него Каракозова маятник
политического курса качнулся в обратную сторону2. Преобладание в
правительстве получила группировка нового шефа жандармов П.А.
Шувалова, опиравшаяся на поддержку так называемой аристократической
партии. Защита же (дворянской) частной собственности от
покушений на нее «красных» (так «аристократы» именовали вовсе не
социалистов, а умеренную коалицию либеральных бюрократов и
славянофилов) была одним из основных пунктов политической программы
этой «партии».
1 Христофоров И.А. Судьба реформы. С. 256-259.
2 Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. С. 181-
196.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 345
Исходным пунктом в рассуждениях дворянских публицистов
был тезис о том, что общинное владение «останавливает всякую
личную предприимчивость... потому что собственность недостаточно
обеспечена»1. Мысль, что община как средство обязательного
наделения крестьян землей гарантирует страну от пролетариата,
абсолютно несостоятельна, считали «аристократы». Забота о собственнике
помимо его усилий - невыполнимая химера. Разорившийся мелкий
собственник - самый обременительный для правительства вид
пролетариата, «потому что в случае нужды правительство и общество
должны поддерживать и спасать не только их существование, но и их
жалкую собственность»2. К тому же пролетариат - естественное и
неизбежное явление, не только атрибут всякого общества, но и условие
его богатства, роста городов и развития промышленности3.
В общине «кроется зародыш тех чисто демократических нравов
и воззрений, которые отличают массу русского народа и которые
преклоняются только перед всемогуществом самодержавия. В
соединении с общинным владением землей воззрения эти получают
иногда чисто социалистический оттенок. Оттенок этот даже
несколько захватывает нашу бюрократию, а современную печать
окрашивает в довольно яркий красный цвет... Эта-то часть общественного
мнения именно и опирается на неясные инстинкты, неразвитость,
или как теперь охотно выражаются, на "стихийные силы" русского
народа»4. Признавая собственность и экономическую свободу
основополагающими ценностями, «аристократы» считали отношение
к ним главным критерием, позволяющим отличить «истинных
либералов» от социалистов. «Люди... партии разрушителей говорят, что
право собственности даровано правительством и потому может быть
правительством же ограничено... В России социалисты большей
частью выдают себя за либералов, несмотря на то, что они предлагают
деспотически распоряжаться частным имуществом»5.
Восприятие крестьянства как некой стихийной силы, грозящей
социальным взрывом, страх растущего отчуждения двух «миров»,
понимание того, что дворянские усадьбы уподобляются островкам в море,
1 Европеец. Молодая Россия. Штутгарт. 1871. С. 79-80. Об авторах цитируемых
ниже политических памфлетов, видных представителях «аристократической партии»
П.Ф. Лилиенфельде, H.A. Лобанове-Ростовском и В.П. Орлове-Давыдове см.:
Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. С. 235-240.
2 П.Л. Земля и воля. СПб.,1868. С. 25-26.
3 ОР РГБ. Ф. 219. Картон 87. Д. 3. Л. 64 об., 65-66.
4 П.Л. Земля и воля. С. 81-82.
5 Европеец. Молодая Россия. С. 110-112.

346 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
которое в любой момент может их поглотить, - вот что, в конечном
счете лежало в основе выступлений «аристократов».
«Действительная опасность заключается, - писал уже в 1879 г. H.A.
Лобанов-Ростовский своему другу гр. A.A. Бобринскому, резюмируя
собственную программу, - не в нигилисте, а в крестьянине, которому скажут:
ты достаточно силен, чтобы не платить налогов и захватить земли
короны и крупных собственников. У нас революция должна принять
форму пугачевщины. Авторитет царской власти и страх еще
удерживают крестьянина, но во время мятежа авторитет исчезнет; страх на
некоторое время сохранится, но слабость правительства, не
располагающего никакой поддержкой, кроме жандарма и солдата, станет
совершенно очевидной... Так что ситуация будет хуже, чем когда-либо.
Чтобы иметь хоть какие-то шансы на успех в борьбе с этой угрозой,
необходимо прежде всего разрушить общину, позволить каждому
крестьянину выделить его надел земли, сделав его консерватором...»1
А вот как ту же мысль выражал в официальной переписке с
министром внутренних дел А.Е. Тимашевым сторонник «партии»
киевский генерал-губернатор кн. A.M. Дондуков-Корсаков: «Если все
крестьяне будут одинаково наделены малыми участками земли, едва
достаточными для пропитания и платежа податей, то они навсегда
составят отдельный класс, не имеющий ничего общего с другими
небольшими землевладельцами... Интересы тех и других будут всегда
расходится между собою. Сословие крестьян, приниженное под один
общий уровень, но плотно соединенное общими интересами и
сильное только многочисленностью... будет всегда завидовать прочим
сословиям, свободно развивающимся по мере способностей и труда.
Такое положение может грозить впоследствии большими бедствиями»2.
Разрушение общины и неизбежное расслоение крестьянства
смягчало бы социальную напряженность, т. к. различие интересов
«крепких хозяев» и батраков затрудняло бы их совместное
противостояние помещику. «Непосредственному влиянию высших классов на
низшие мешает недостаток среднего класса, в особенности средних
поземельных собственников, - которые служили бы связью между
крупным собственником и нашими крестьянами-общинниками. Он
может быть пополнен лишь постепенно, и первым шагом к тому
представляется выделение из среды самих крестьян-общинников личных
собственников средней руки»3. Существовал и иной смысл высту-
1 РГАДА. Ф. 1412. Оп. 5. Д. 198. Л. 7-8. Оригинал на фр. яз.
2 РГИА. Ф. 1291. Оп. 66. 1870. Д. 21. Л. 17 об.
3 П.Л. Земля и воля. С. 145-146.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 347
плений в защиту фермерских хозяйств, сформулированный
отчетливее всего Орловым-Давыдовым. Граф считал, что землевладение
необходимо предоставить «на долю самых крупных капиталистов
в государстве, которые ищут не столько выгодного, сколько
верного помещения своего капитала; они не могут употреблять свое
время на имущественные дела, их досуг должен быть посвящен занятию
общественными делами»1. Таким образом, «лендлорд» получал бы
возможность заниматься общественно-политической деятельностью,
арендаторы-фермеры - организацией хозяйства, непосредственно же
земледелием занимались бы наемные работники. При очевидном
несоответствии российским условиям этого идеала, позаимствованного
из английской действительности, он оказывал сильное влияние на
представления «аристократов», хотя даже самым ярым его
приверженцам его осуществление виделось возможным в сравнительно
отдаленном будущем.
На обвинения в отрыве от реальности, слепом подражании
иностранным образцам они неизменно отвечали, что на Россию так же,
как и на другие страны, распространяются экономические и
политические законы. Одним из последних признавался тот факт, что
представители крупной земельной собственности являются
наиболее консервативным социальным слоем и единственно возможной
опорой монархии. Соответственно, социальная мобильность -
неизбежное следствие экономического либерализма, должна была, по их
представлениям, уравновешиваться устойчивым и не подверженным
превратностям рынка слоем крупных землевладельцев2. Но свою
роль консервативного гаранта политической стабильности
землевладельцы могут исполнить только в том случае, если будут созданы
условия, при которых они могли бы занять доминирующее
положение в местной жизни. Речь не шла о восстановлении в новых формах
прежней помещичьей власти, не выходившей за пределы имения.
«Аристократы» желали большего: преобладание собственников в
волости и земстве должно было, помимо прочего, служить основой
консервативного представительства.
Важно отметить, что несмотря на вполне либерально звучащую
риторику, в рассуждениях представителей «аристократической
партии» собственность по-прежнему представала не как универсальное
и естественное право, а как привилегия, доступная, как и
политические права, не всем. В эпоху эгалитаризма и социальных утопий,
1 Орлов-Давыдов В.П. Земледелие и землевладение. СПб., 1873. С. 32.
2 П.Л. Земля и воля. С. 175-176.

348 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
пришедшую в Европу после 1848 г., такие конструкции
выглядели уже крайне архаично. Неудивительно, что программа
«аристократической партии» - яркий образец консервативного
элитарного либерализма - сочувствием в широких общественных кругах не
пользовалась и если и оказала влияние на последующую историю
общественной мысли, то лишь косвенно (отзвуки ее идей можно
обнаружить в антиобщинных программах СЮ. Витте, а затем В.И. Гурко
и П.А. Столыпина). Сама же «партия» к концу 1870-х гг. фактически
распалась и оказалась в дальнейшем прочно забытой.
На 1870-е гг. приходится и становление народнической
идеологии, выросшей на основе «русского социализма» Герцена и
Чернышевского. Разница между идеями «отцов» и «детей» заключалась
в гораздо более радикальном и догматическом решении последними
вопроса о будущем крестьянской общинной собственности - и
частной собственности вообще. То, что для Герцена и Чернышевского
в 1850-х и начале 1860-х гг. выглядело скорее как гипотеза или
надежда, народники 1870-х считали «научным фактом». Про антиномич-
ное восприятие общинной собственности Герценом уже говорилось1.
Чернышевский полагал, что крестьянская общинная собственность
стадиально предшествует частной капиталистической. Переход от
последней к обществу будущего, основанному на преодолении
частной собственности и объединении производителей в добровольные
коллективы-ассоциации (по Фурье), в теории должен «отрицать»
и предшествующую архаичную форму. Если можно надеяться, что
наличные крестьянские общины удастся «встроить» в будущую
гармонию, то основываться она в любом случае будет не на деревенской
идиллии: «Коренная черта экономического прогресса с технической
стороны - расширение производительной единицы по мере успехов
сочетания труда; все отрасли производства постепенно принимают
фабричный размер. Ремесленник, работающий при помощи своего
хозяйства и двух-трех учеников, заменяется фабрикантом;
поселянин-собственник уступает место фермеру-капиталисту. От этого,
соразмерно экономическому прогрессу, увеличивается пропорция
наемных работников и уменьшается пропорция самостоятельных
хозяев в рабочих классах»2.
Несмотря на отрицание «вечности» буржуазных институтов,
прежде всего частной собственности и политической демократии, Герцен
и Чернышевский прекрасно сознавали, что именно на них построена
1 См. также: Русанов Н.С. Западный социализм и «русский социализм»
Герцена // Русское богатство. 1909. № 8. С. 67.
2 Чернышевский Н.Г. Собр. соч. Т. 9. С. 626.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 349
современная им западная цивилизация, отказываться от достижений
которой ни тот, ни другой не призывали. «Дети» в отрицании
базовых ценностей этой цивилизации пошли гораздо дальше. Но в
результате, по формулировке А. Валицкого, народники так и не смогли
решить «дилеммы: как примирить архаический коллективизм
крестьянской общины, которому они придавали принципиальное
значение, с требованием индивидуальной свободы; другими словами,
каким образом примирить идеал благосостояния народа, который
(согласно народнической доктрине) требовал остановить процесс
вестернизации, - с оправданием интеллигенции, которая сама была
продуктом вестернизации и жизненно заинтересована в дальнейшем
прогрессе»1. Дилемму эту хорошо осознавал уже Герцен. «Не
странно ли, что человек, освобожденный новой наукой от нищеты и от
несправедливого стяжания, - писал он в 1847 г. - все же не делается
свободным человеком, а как-то затерялся в общине? Хоть это лучше
нежели человек-машина, человек-снаряд, но все же оно тесно,
неудовлетворительно. Понять всю ширину и действительность, понять
всю святость прав личности и не разрушить, не раздробить на атомы
общество - самая трудная социальная задача (Курсив мой. - И. X.)»2.
«Теоретический ответ» народников на очерченную здесь
дилемму - концепция так называемой «критически мыслящей личности»
П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского, конечно, являлась не
ответом, а лишь абсолютизацией, гипостазированием самого вопроса.
Пропасть между индивидуальным и коллективным предлагалось
не закрыть, а перепрыгнуть подобно тому, как Россия должна была
перепрыгнуть через капитализм, политическую демократию и
гражданские права.
«Михайловский часто повторял, - резюмирует Валицкий, -
что интересы целостной личности совпадают с интересами
"нераздельного", неспециализированного труда, то есть с интересами
русского крестьянства. Русский крестьянин, подобно
первобытному человеку, живет бедной, но полной жизнью; в экономическом
отношении он полагается на себя и ни от кого не зависит; поэтому
его можно назвать образцом всесторонней и независимой личности.
Все свои потребности он удовлетворяет собственными силами,
используя все свои способности: крестьянин - он и фермер, и рыбак,
1 Валицкий А. Указ. соч. С. 268. К этому верному наблюдению следует добавить,
что сам «коллективизм» русской крестьянской общины (неважно, считать ли его
архаичным) со времен славянофилов и Гакстгаузена постулировался русской мыслью без
каких-либо серьезных доказательств, так что воспринимать его как аксиому не стоит.
2 Герцен А.И. Поли. собр. соч. Т. 5. М., 1955. С. 62.

350 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и пастух, и художник в одном лице. Крестьянская община эгалитарна
и однородна, но члены общины - сложные и многосторонние
личности... Это нравственное единство находит свое выражение в общей
собственности на землю и в самоуправлении русского "мира"»1. Эта
сугубо утопическая картина, в сущности, мало отличалась от столь
же фантастической картины общины, какую предложил своим
читателям Гакстгаузен. Изменилась лишь тональность. Думается, у
Герцена и даже Чернышевского такие фантазии вызвали бы
исключительно недоумение.
Вместе с тем, хотя в значительной степени народническая
идеология была явлением наивным и доморощенным, она не может быть
понята вне европейского контекста. Как и в 1840-х гг., русская мысль
1870-1890-х опиралась на основные тенденции развития западной
мысли, являясь одной из ее национальных разновидностей.
«Мы видим... поразительно быстрый рост недоверия к принципам
формальной свободы и личного интереса как гарантий всеобщего
благосостояния, поразительно быстрое падение доктрин, строящих
здание общества на этих двух столбах», - писал Михайловский в 1876 г.
в статье «Борьба за индивидуальность», анализируя новинки
европейской политико-экономической мысли. Оказывается, Европой
овладело «стремление к изучению, а местами и к восстановлению
отживших, забытых форм общежития, на которых наука уже поставила
было крест. Рыба ищет где глубже, а человек - где лучше. Это -
вековечная истина. Она и экономистами признается, даже во главу угла
ставится. Пока система наибольшего производства освобождала
личность, разбивая узы цехов и монополий, на нее возлагались всяческие
надежды, а по мере того, как стал обнаруживаться ее двусмысленный
характер, ее стремление заменить одни узы другими - надежды стали
ослабевать. Старые узы оказались в некоторых отношениях сноснее
новых, потому что они все-таки гарантировали личность от бурь и
непогод. Явилась мысль применить их старые принципы к требованиям
нового времени...»2
На Западе опять, как во времена Гакстгаузена, вошла в моду
крестьянская община. На этот раз не только русская. Начало этому
процессу во многом было положено еще на рубеже 1850-1860-х гг.
немецкими историками права, заново «открывшими» древнегер-
манскую соседскую общину - марку3. Ключевым в этом отношении
1 Валицкий А. Указ. соч. С. 276.
2 Михайловский Н.К. Поли. собр. соч. Т. 1. СПб., 1911. С. 432.
3 См.: Данилов А.И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в
немецкой историографии конца XIX - начала XX в., М, 1958.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 351
событием стал выход книг Георга Людвига фон Маурера1.
Британские историки права и экономисты активно изучали общину в
Индии, а колониальная администрация пыталась встроить ее в систему
управления. В 1871 г. вышли в виде книги лекции сэра Генри
Мейна (который много лет провел в Индии) «Сельская община на
Западе и Востоке», посвященные «выживанию» архаичных
социальных форм в «современном» окружении. Основной вывод Мейна был
предсказуемо пессимистичен: архаичные общины и «рациональная»
экономика несовместимы. Через три года после этого было
опубликовано получившее большой резонанс сочинение «О собственности
и ее примитивных формах» бельгийского экономиста Эмиля де Ла-
веле, который оценивал традиционные формы собственности гораздо
более позитивно2.
Разница в оценках двух авторов определялась политическими
убеждениями и личным опытом. О русской общине оба они имели
очень поверхностное и идеализированное представление
(естественно, из вторых рук). Оба цитировали Гакстгаузена, оба считали
русскую общину явлением по-своему уникальным. Умеренный
христианский социалист Лавеле шел в этом отношении дальше Мейна,
с энтузиазмом допуская, что община представляет собой
альтернативный путь развития, поскольку позволяет удержать в руках
производителя средство производства - землю3. Примечательно, что книга
Лавеле была посвящена умершему незадолго до ее выхода Дж.
Стюарту Миллю, который в последние годы жизни окончательно
распростился с прежними либеральными убеждениями и отстаивал идеи
о необходимости активной социальной политики и насаждения
мелкой земельной собственности (исчезнувшей в Британии еще в начале
века).
В этом же ряду необходимо упомянуть и Карла Маркса,
который в последнее десятилетие жизни (умер в 1883 г.), как известно,
много занимался спецификой общины на Востоке и в России и даже
выучил (в основном именно для этих занятий) русский язык. Еще
в 1920-х гг. Б.И. Николаевский по поручению Института Маркса
1 Maurer G.L. von. Geschichte der Markenverfassung in Deutschland, Eriangen, 1856;
Idem. Geschichte der Fronhöfe, der Bauernhöfe und der Hofverfassung in Deutschland.
Bd. 1-4, Eriangen, 1862-63; рус. пер.: Маурер Г. Введение в историю общинного,
подворного, сельского и городского устройства и общественной власти. М., 1880.
2 Maine H.S. Village community in the East and West. Cambridge, 1871; Laveleye E.L.
De la propriété et de ses formes primitives. Liege, 1874.
3 См. также: Goerhke С. Die Theorien ueber Entstehung und entwicklung des «Mir».
Wiesbaden, 1964. S. 155-163; Kingston-Mann E. In Search of the True West. P. 121-122.

352 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и Энгельса тщательно изучил круг чтения Маркса на русском и его
маргиналии на страницах сохранившихся русскоязычных книг4. По-
видимому, Маркс был одним из немногих, если не единственным
крупным европейским экономистом, который всерьез пытался
разобраться в аграрном строе России - не по Гакстгаузену и
франкоязычным сочинениям Герцена, а опираясь, насколько это было возможно,
на первоисточники. В частности, он тщательно проработал
материалы Валуевской и Податной комиссий, труды историков И.Д.
Беляева, Б.Н. Чичерина и др., анкеты по изучению общины Вольного
экономического и Императорского Русского географического обществ,
обследование Мураевенской волости П. П. Семеновым и т. п.
Некоторые из конспектов русских книг Маркса были опубликованы5, другие
продолжают публиковаться в IV серии академического Полного
собрания сочинений Маркса и Энгельса6.
Судя по маргиналиям, Маркс был очень критичным читателем,
легко выявлял непоследовательность, противоречивость многих
суждений наших соотечественников и довольно скептически
относился ко всяким попыткам постулировать уникальность русской
общины и «общинного духа» русского крестьянства. Он скорее
пытался нащупать некие универсальные закономерности и механизмы
складывания форм труда и собственности в сельском хозяйстве,
обращая особое внимание на возможности и пределы
интенсификации труда в коллективных хозяйствах (общинах, артелях). Таким
образом, его мысль в принципе двигалась в том же направлении,
что и народническая и позднеславянофильская (например, в
трудах Д.Ф. Самарина) литература, в которой идея о возможности
агротехнического переворота в рамках общин стала в 1880-1890-х гг.
одной из основных.
Вместе с тем, выводы Маркса были довольно осторожными и, что
важнее, не были четко и развернуто изложены в каких-либо текстах,
так что эволюцию воззрений «позднего Маркса» на аграрный вопрос
исследователи вынуждены восстанавливать буквально по крупицам.
Сначала он сформулировал свой взгляд на русскую общину в так
называемом «Письме в редакцию "Отечественных записок"» (1877),
которое было ответом на статью Михайловского. В нем Маркс отрицал,
4 Николаевский Б.И. Русские книги в библиотеке К. Маркса и Ф. Энгельса //
Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Кн. 4. М.; Л., 1929. Впоследствии эта работа была
продолжена, хотя во время Второй мировой войны часть книг оказалась утрачена. Итоги ее
отражены в каталоге: Русские книги в библиотеках К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1979.
5 Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Кн. 11. М., 1948.
6 Marx F., Engels F. Gezamtausgabe. Section IV. Berlin, 1974.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 353
что 1-й том «Капитала» описывает универсальную модель развития
(от феодализма через экспроприацию мелких земельных
собственников к капитализму). Эта модель объявлялась специфической
особенностью истории Западной Европы, для России же осторожно
допускалась возможность иного пути. Однако письмо не было отправлено
и оказалось опубликовано уже после смерти Маркса, в 1886 г.1
В начале 1881 г. к Марксу обратилась Вера Засулич с просьбой
изложить свои представления о «возможной судьбе нашей сельской
общины» и о неизбежности развития в России капитализма2.
Сохранились и уже в XX в. были опубликованы обширные черновики ответа
Маркса, которые свидетельствуют о том, что он отнесся к этой
просьбе очень серьезно. В этих набросках Маркс, подобно Лавеле,
высказывал мысль, что «в России, благодаря исключительному стечению
обстоятельств, сельская община, еще существующая в
национальном масштабе, может постепенно освободиться от своих
первобытных черт и развиваться непосредственно как элемент коллективного
производства в национальном масштабе». Для этого нужно дать ей
возможность «развиваться свободно», устранив внешнюю
эксплуатацию и контроль со стороны государства3. Однако в отправленном
очень коротком ответе этот вывод изложен гораздо более осторожно
и лапидарно. Наконец, в предисловии ко второму русскому изданию
«Манифеста коммунистической партии» (1882) говорится, что «если
русская революция послужит сигналом пролетарской революции на
Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская
общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом
коммунистического развития»4.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. М., 1961. С. 116-121, 560.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс и революционная Россия. М., 1967. С. 434-435.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 400-421 (Наброски письма к Засулич).
4 Там же. С. 136-137, 304-305. Основным «каналом» поступления информации
о русской деревне был для Маркса переводчик «Капитала» и видный народнический
исследователь Н.Ф. Даниельсон. Именно он посылал в Лондон многочисленные
книги, журнальные статьи, сведения о полемике в русской прессе, дополняя их
собственными весьма обширными письмами. Несмотря на несколько хаотичный
характер этих писем, в них явственно различима одна особенность: Даниельсон, несмотря
на свою рассудительность, излагает многие гадательные, с современной точки
зрения, гипотезы о развитии деревни как более или менее установленные факты. По
обилию приводимых русским корреспондентом ссылок и цифр у Маркса могло
сложиться впечатление о гораздо более глубокой проработке российскими
аналитиками социальной проблематики, чем это было на самом деле. См., например: К. Маркс
и Ф. Энгельс и революционная Россия. С. 288-308, 357-373, 382-394 и др. Другим,
гораздо менее регулярным источником информации были для Маркса М.М.
Ковалевский, H.A. Каблуков и некоторые другие либерально-народнические экономисты.

354 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Эти письма и колебания «позднего» Маркса в отношении к
крестьянству и в оценке потенциала «первобытного коммунизма» стали
объектом большого количества штудий1. По мнению Б.С. Итенберга
и В.А. Твардовской, Маркс был движим желанием поощрить русских
товарищей по революционной борьбе, но искренне в
коммунистическое будущее общины не верил2. Однако такому выводу
противоречат многочисленные свидетельства долгих и очень серьезных занятий
Маркса аграрной тематикой. Другое дело, что в жизни и творчестве
Маркса «наука» была неотделима от «политики», и само обращение
к аграрному вопросу и перспективам революционного движения
в некапиталистических странах после поражения Парижской
коммуны и наступления в Западной Европе реакции было очень
симптоматично и политически мотивировано. В недавней работе Кевина
Андерсона делается в связи с этим вывод о глубоких, но отнюдь не
конъюнктурных сдвигах в восприятии Марксом
всемирно-исторического процесса в 1870-х гг.: от однолинейности и жесткого
детерминизма 1840-х гг. к более гибкому и сложному взгляду3.
На мой взгляд, размышления Маркса - лишь еще одно
свидетельство того, что, как и конце 1840-х, именно внутренние процессы
развития западной мысли и политики «вывели» европейцев на общину.
В центре этих процессов, безусловно, была эволюция европейского
социализма в его умеренных («социально-либеральных») и
радикальных формах. Как ни относиться к размышлениям Маркса и Ла-
веле, ни тот, ни другой никогда и в глаза не видели русского
крестьянина. Михайловский был совершенно прав: западная мысль пришла
к разочарованию в индивидуализме и капитализме после того, как
те «освободили личность, разбив узы цехов и монополий». Русская
разочаровалась в нем до и без этого.
Ричард Уортман справедливо обратил внимание на то, что в
основе народничества лежал прежде всего интеллигентский этос
«познания» сельской жизни: «Неутолимая жажда фактов, чисел, личных
О Даниельсоне и близких к нему ученых см.: Зверев В.В. Н.Ф. Даниельсон, В.П.
Воронцов. Два портрета на фоне русского капитализма, М., 1997; Он же.
Реформаторское народничество и проблема модернизации России. От сороковых к девяностым
годам XIX в., М., 1997.
1 См., например: Late Marx and the Russian Road: Marx and «the Peripheries of
Capitalism»: a case / ed. by T. Shanin. New York, 1983.
2 Итенберг B.C., Твардовская В.А. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М.,
1999. С. 146-154,200-208.
3 Anderson К.В. Marx at the Margins. On nationalism, ethnicity, and non-western
societies. Chicago, 2010. P. 196-245.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 355
впечатлений, всего, что могло дать ключ к разгадке таинственной
жизни деревни»1. Из фундаментального исследования В.В. Зверева
можно сделать примерно такой же вывод о преобладании в
народнической мысли этого времени «теории» над «практикой» (если под
последней иметь в виду конкретные выводы о жизни крестьянства,
основанные на фактах и подтвержденные ссылками на источники
информации)2.
Подтверждает этот вывод и тот факт, что в конце 1870-х и
начале 1880-х гг. наибольшим общественным резонансом пользовались
не сугубо статистические, а «обзорные» и полемические работы. Во
второй половине 1870-х гг. таковых появилось несколько. В 1875
и 1878 гг. вышли два тома сочинения A.C. Посникова «Общинное
землевладение» - магистерская и докторская диссертации этого
известного впоследствии либерально-народнического экономиста.
В 1876 г. был опубликован в двух томах обширный труд известного
публициста и земского деятеля кн. А.И. Васильчикова
«Землевладение и земледелие». Наконец, в 1877 г. вышло первое издание
нашумевшей книги авторитетного статистика, профессора
Петербургского университета Ю.Э. Янсона «Опыт статистического исследования
о крестьянских наделах и платежах»3. Все три работы произвели
очень сильное впечатление на современников, а две из них
(Посникова и Янсона) порой и сейчас используются в литературе в качестве
добротных исследований, отражающих действительное состояние
дел в деревне. Между тем они говорят несоизмеримо больше об
идеях и истории общественной мысли, чем о социально-экономических
реалиях. Такой же характер имели и более фундированные работы
народников 1880-1890-х гг.
Конечно, и в конце 1870-х, и в начале 1880-х еще раздавались
голоса сторонников развития частной собственности. В рядах их
оказывались порой люди абсолютно различных политических
1 Wortman R. The Crisis of Russian Populism. Cambridge, 1967. P. 27-29. См. также
важную статью Уортмана, в основном посвященную пониманию категории
собственности русскими социалистами и народниками: Wortman R. Property Rights, Populism,
and Russian Political Culture // Civil Rights in Imperial Russia. Oxford, 1989.
2 Зверев В.В. Реформаторское народничество и проблема модернизации России.
3 Посников A.C. Общинное землевладение. Вып. I. Ярославль, 1875. Вып. II.
Одесса, 1877; Васильчиков А.И. Землевладение и земледелие в России и других
европейских государствах. Т. 1-2. СПб., 1876; Янсон Ю.Э. Опыт статистического
исследования о крестьянских наделах и платежах. СПб., 1877. Еще одна громкая книга тех лет:
Ковалевский М.М. Общинное землевладение. Причины, ход и последствия его
разложения. Ч. 1. М., 1879, она посвящена не русской, а индийской, индейской и проч.
общинам и здесь рассматриваться не будет.

356 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
убеждений, например, один из будущих создателей кадетской
партий Ф.И. Родичев и будущий руководитель Союза объединенного
дворянства гр. A.A. Бобринский. «Я не вижу, - писал Бобринский
в 1882 г., - почему должна быть законом создана известная каста
лиц, прикрепленных к земле и к другим людям, не имеющих
личной собственности, не имеющих права продать свою землю, не
имеющих права отделаться от земельного надела и связанной с ним
ответственности... Спрашивается, на чем основано убеждение в этом
праве каждого крестьянина на землю? Спрашивается еще, когда
такое право будет признано, то не явится ли в крестьянине сомнение
в необходимости переселяться? Зачем он станет так далеко ходить,
когда под рукою находятся другие земли?»1 А вот мнение Родичева,
высказанное им в 1880 г. в тверском земстве: «Закон и теория
говорят, что с 19 февраля 1861 года труд крестьянина свободен, сам он
свободный собственник. Опыт ежедневной жизни... доказывает
ежечасно другое. Государство, по понятию крестьянина, посадило его на
землю на оброк. "Вот тебе земля, не смей с нее уходить и плати
деньги, а хочешь уйти - обеспечь мне сперва мой доход", - так понимает
мужик отношение государства и ждет, что ему прибавят земли, он
мог бы тогда больше и лучше платить... Он не привык, чтобы казна
останавливалась перед его правом, перед его личностью, и не поймет,
как это она может остановиться перед личным правом помещиков,
например»2.
Очевиден вывод, который делали и Родичев, и Бобринский о
необходимости прививать крестьянам общегражданские правовые нормы,
прежде всего право частной собственности, и устранять
патерналистскую опеку над ними. Однако значительная часть русского общества
оценивала такой подход как доктринерский, теоретический, чуждый
традициям народа и даже последнему слову европейской науки. При
этом нельзя сказать, что цели крестьянской реформы 1861 г.
подверглись радикальной ревизии. Напротив, наиболее часто повторяемой
мыслью была та, что цели ее «недовыполнены». Те, кто такую мысль
высказывал, имели в виду доведение до некоего логического
завершения патерналистской линии в «Положениях». Желающих
акцентировать в них противоположную, частнособственническую линию
становилось все меньше.
1 ОР РНБ.Ф. 523. Д. 1026. Л. 21, 12.
2 Материалы по преобразованию местного управления в губерниях, доставленные
губернаторами, земством и присутствиями по крестьянским делам. СПб., Б. г. Ч. 2.
С. 44-45.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 357
С середины 1870-х гг. земства все чаще и настойчивее
ходатайствовали о запрете отчуждения надельных земель1. Наибольший
резонанс получили развернутые просьбы орловского и симбирского
земств 1880 г., принятые благодаря настойчивости будущих
известнейших консерваторов, ключевых общественных деятелей эпохи
контрреформ С.С. Бехтеева, H.A. Хвостова и А.Д. Пазухина.
«Наиболее веское возражение против этой меры, - признавали Бехтеев
и Хвостов, - это, конечно, ссылка на стеснение свободы личности, на
ограничение права собственности или тому подобное. Но это
только громкие и красивые слова...»2 Казалось бы, «охранительная»
подоплека таких предложений очевидна. Однако важно подчеркнуть,
что не менее активно высказывали их и передовые земцы и ученые.
В 1881 г. ограничить отчуждение наделов предложил председатель
рязанской управы кн. СВ. Волконский, зарекомендовавший себя
противником общины; тогда же известный либеральный журналист
К.К. Арсеньев заявил в Петербургском земстве, что «еще не настало
время» предоставлять крестьянам право выдела из общины3.
Разумеется, передовые публицисты и охранители расходились в
политических вопросах, но в том, что касалось критики рынка и частной
собственности, они пели почти в унисон. По отзыву А.Н. Куломзина,
один из столпов правительственной реакции, министр
государственных имуществ М.Н. Островский «всегда сочувствовал либеральному
образу мыслей с большой примесью славянофильства, то есть
национального стремления, при условии, конечно, всемогущего действия
бюрократии... В его мечтаниях надлежало бы признать государство
верховным распорядителем земельного фонда, с раздачею его
частным лицам лишь во временное владение»4. Куломзин достаточно
точно охарактеризовал странный идеологический коктейль, ставший
одной из примет нового царствования.
Таким образом, традиционный для русской
общественно-политической мысли вопрос о целесообразности общины как формы
землепользования и самоуправления, в конце 1870-х гг. хотя и не перестает
активно дебатироваться, но все очевиднее оказывается производным
по отношению к другим, более общим вопросам: о путях развития
1 Сазонов Г.П. Обзор деятельности земств по сельскому хозяйству (1865-1895).
Т. 2. СПб., 1896. С. 817-819.
2 РГИА. Ф. 1317. Оп. 1. Д. 61. Л. 103.
3 Сазонов Г.П. Указ. соч. С. 828-829; Будников В.А. Крестьянский вопрос в
русской либеральной публицистике (1868-1882). Дис.... канд. ист. наук. Владимир, 1999.
С. 170-199.
4 РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 188. Л. 46-47.

358 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
собственности и экономики в целом, о будущем социальном строе.
Именно в это время оформляется точка зрения, что если община
действительно препятствует агротехническим улучшениям,
распространению многополья, удобрению наделов и т. п. (многие считали, что
это не так), то переход к участковому землепользованию возможен
и целесообразен. Но это участковое пользование рассматривалось
уже не как ступенька на пути к частной собственности, а, наоборот,
как шаг от нее, поскольку участки предлагалось сделать неделимыми
и неотчуждаемыми, что означало бы для крестьян стеснения
гораздо большие, чем в общине1. Некоторые из сторонников такой меры
прекрасно это понимали. Так, H.A. Хвостов даже предлагал
«ввести в Свод законов... новый вид собственности - подворный, то есть
общесемейный»2.
В 1893 г. отчуждение крестьянских надельных земель наконец
было официально запрещено3. Именно этот закон вкупе с созданием
должности земских начальников в 1889 г. символизирует для
историков реакционные «контрреформы» Александра III. Хотелось бы
подчеркнуть: наращивание опеки вовсе не было инициативой каких-то
реакционных правительственных кругов. Инициатива исходила из
общества и далеко не сразу была усвоена правительством.
Почему же популистская волна критики частной собственности
оказалась столь сильной? Главной причиной, видимо, было то, что
российские патерналистские традиции соединились в ней со
своеобразно понятыми новейшими европейскими идеологическими
тенденциями. Помимо уже отмечавшегося выше роста интереса к
общине и вообще коммунитарным социальным формам, по всей Европе
победно шествовали тогда так называемый Kathedersozialismus
(«профессорский социализм») и близкая к нему «новая историческая
школа» в политэкономии. Их адепты настаивали на необходимости
агрессивного участия государства в регулировании экономических
процессов как в промышленной, так и в аграрной сфере, а также
активной помощи малообеспеченным слоям населения, которая
позволила бы смягчить остроту социальных конфликтов и избежать
революционных потрясений. В 1872 г. в Германии создается знаменитый
1 См.: ОР РГБ. Ф. 58/2 Д. 32. Л. 9. Письмо В. Глинского И.И.
Воронцову-Дашкову. 1881 г. В середине 1880-х гг. к этому решению пришел К.Ф. Головин, в начале
1890-х - К.П. Победоносцев, см.: Твардовская В.А. Царствование Александра III //
Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика / под ред. В.Я. Гросула.
М., 2000. С. 309,348.
2 См.: ОР РГБ. Ф. 265. Картон 181. Д. 14. Л. 197.
3 ПСЗРИ. Собрание Ш.Т. 13. № 10151.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 359
Verein für Sozialpolitik («Союз социальной политики»), идеологи
которого (Г. Шмоллер, Л. Брентано, А. Вагнер, Г. Кнапп, Г. Шенберг)
противопоставляли себя как классическим либералам-фритредерам,
так и социалистам1.
Влияние катедер-социализма в России было огромным, что
в первую очередь объяснялось сплавом в нем «науки» и
«политики», столь модным и востребованным в русском обществе. Однако
даже поверхностное знакомство с идеями катедер-социалистов по
аграрному вопросу неизбежно приводит к выводу, что «повестка
дня» немцев и русских была похожа лишь внешне. Немцы
действительно говорили о вреде крупной земельной собственности (в
Пруссии) и мелких парцеллярных хозяйств (на юге и западе Германии),
о необходимости государственной поддержки непосредственных
производителей, об агротехнике и кооперации. Они имели в виду
поддержку среднего фермерства, рыночно-капиталистическую
интенсификацию производства в средних по размеру хозяйствах2. Но
никаких независимых средних хозяйств в России не было и в
помине, а если кто-нибудь и задавался мыслью об их благотворности,
то такая цель автоматически вела к мысли о разрушении общины!
Трудно подозревать российских ученых в плохом понимании книг,
на которые они систематически ссылались. Скорее, речь идет об
избирательном их прочтении.
Коллективизм крестьянской общины постулировался и
идеализировался во многом «за неимением лучшего». Дело в том, что
опыт государственного вмешательства в жизнь крестьян в 1840-
1870-х гг. однозначно свидетельствовал: любые юридические,
фискальные и управленческие новации в деревне могут годами и даже
десятилетиями обсуждаться в печати, научных обществах, сословных
и земских собраниях, различных ведомственных и
межведомственных совещаниях, но в конце концов (если дело доходило до принятия
закона!) почти ничего не меняют. Для серьезных реформ не было ни
средств, ни политической воли, и элита ограничивалась
«подкручиванием» существующих «гаек».
Но если в 1860-1870-е гг. это бессилие представлялось лишь
интермедией, симптомом сложного перехода от крепостного права к не
1 См. классическую работу об этом явлении: Sheehan J.J. The Career of Lujo
Brentano: A Study of Liberalism and Social Reform in Imperial Germany. Chicago, 1966;
Grimmer-Solem E. The Rise of Historical Economics and Social Reform in Germany, 1864-
1894. Oxford, 2003.
2 См.: Grimmer-Solem E. The Rise of Historical Economics and Social Reform in
Germany. P. 223-235.

360 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
очень определенному будущему, где крестьяне все же каким-то
образом должны были «созреть» для превращения в полноправных
собственников, то в царствование Александра III оно получило
риторическое обоснование и мощную идеологическую поддержку. В
соответствии с новыми веяниями, гражданское неполноправие
крестьян было вовсе не временным злом, а непреходящей ценностью, на
защиту которой от посягательств крупных и мелких представителей
мира капитала («ростовщиков», «кулаков» и прочих) следовало
обратить всю мощь государственной власти. Мощи в наличии, правда,
не оказалось, но само намерение говорило о многом. Оно толкало
и общество и правительство к мифологизации крестьян, которые
якобы руководствуются не индивидуалистической, а
коллективистской логикой.
Более трезвый взгляд на российские реалии показал бы, что
Россия вовсе не демонстрирует всему миру перспективы
коллективизма и решения на его почве всех социальных проблем, а является по
уровню и характеру развития сельского хозяйства типичной
отсталой и периферийной страной; что ей предстоит пройти еще очень
длинный путь, чтобы встать вровень с немецкой или британской
агрикультурой; что интенсификация сельского хозяйства,
естественно, чревата разрушением традиционных социальных форм и норм
(которые к тому времени были осознаны как «исторические» и
«национальные»); что безжалостная хватка рынка неизбежно раздавит
ту деревню, которую народолюбивая интеллигенция только начала
осваивать; что миссия этой интеллигенции заключается не в том,
чтобы, слившись с крестьянами, двигаться к сияющим горизонтам,
а скорее в том, чтобы разрушать их привычки и навязывать им новые
поведенческие модели. Надо ли говорить, что эти выводы вряд ли
устроили бы и самих публицистов, и читающую публику?
Что касается правительственных и правых кругов, то они в
определенной степени разделились в своем отношении к собственности
и вытекавшему из него крестьянскому вопросу. Меньшинство по-
прежнему, следуя в фарватере идей прежней «аристократической
партии» 1860-1870-х гг., отстаивало дворянскую собственность
и частную собственность в целом, выступая против
патерналистской политики в деревне и особенно против общины. Наиболее
заметными фигурами в этом смысле были государственный секретарь
A.A. Половцов, министр императорского двора И.И.
Воронцов-Дашков, A.A. Бобринский1. В умеренно настроенном обществе самой
Христофоров И.А. Судьба реформы. С. 328-330.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 361
крупной фигурой, критиковавшей популизм с либеральных позиций
защиты частной собственности, был Б.Н. Чичерин, голос которого,
впрочем, звучал очень одиноко1. Националистически настроенному
Александру III гораздо ближе были неославянофильские и
патерналистские идеи, которые и были вплоть до 1904-1906 гг. практически
официальными.
В это же время близкие к правительству экономисты очень
часто настаивали, например, на том, что Государственный банк
должен ограничить поддержку частных банков, поскольку те якобы
используют полученные кредиты для «финансовых спекуляций»2.
Взамен главному банку страны предлагалось больше поддерживать
мелких и средних производителей, особенно сельских. И правые,
и левые популисты с начала 1880-х гг. постоянно сетовали на то, что
мелкие производители-аграрии опутаны сетями
«ростовщического капитала». В воображении многих русских националистов чуть
ли не главной язвой русской деревни стала фигура «кулака», часто
мелкого ростовщика-еврея (надо заметить, что в большевистской
интерпретации семантика этого понятия позже сильно мутировала).
«Кулак» оказывался деревенским аналогом крупного банкира,
«паразитировавшего» на российской экономике в национальных
масштабах. «Паразитам»-финансистам настойчиво противопоставлялись
аграрии-«производители». Тем самым производство и кредит
представали не как две симбиотические, неразрывно связанные формы
экономической деятельности, а чуть ли не как антагонистические
виды мировоззрения, имевшие к тому же отчетливые национальные
коннотации.
При этом правительство, как известно, поддерживало и
дворянскую частную земельную собственность, создав для этих целей
Дворянский земельный банк. Тем самым было воскрешено прежнее
понимание этой собственности как нерыночной, привилегированной.
В сущности, как было показано выше, это понимание никуда не
исчезало и прежде, лишь отойдя на задний план в 1860-1870-х гг., период,
когда власть делала ставку на акционерное учредительство и
железнодорожное строительство, как бы предоставив сельское хозяйство
(по крайней мере в том, что касалось казенных инвестиций и
дотаций) рыночной стихии. Идеологической целью правительства в
сфере земельной собственности и аграрной экономики в 1880-1890-х гг.
было, напротив, как можно более сдержать развитие рыночных от-
1 См.: Чичерин Б.Н. Собственность и государство. СПб., 2005.
2 Судейкин В.Т. Операции Государственного банка. СПб., 1888. С. 125.

362 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ношений и тем самым «подморозить» традиционную социальную
структуру в деревне. При этом в промышленности то же самое
правительство активно поощряло индустриализацию и взяло курс на
введение золотого стандарта, который, как и везде в мире, был крайне
невыгоден аграриям. Эти цели явно противоречили друг другу, но лишь
в конце 1890-х гг. противоречие было осознанно частью элиты,
симптомом чего можно считать серию докладов, записок и выступлений
1897-1898 гг. министра финансов СЮ. Витте, который незадолго до
того сам был ярым сторонником общины и вообще «национальной»
экономической программы1.
Теперь Витте предлагал отказаться от традиционалистского
курса в деревне как главного препятствия экономическому развитию
страны. Согласно его логике, деревня должна была играть важную,
но в основном пассивную роль поставщика дешевых рабочих рук
для растущей промышленности, хлеба для городов и особенно для
экспорта, рынка сбыта товаров. Критики Витте из среды аграриев
и близких к ним правых публицистов (С.Ф. Шарапов, А.Д. Нечволо-
дов, Г.В. Бутми), напротив, продолжали настаивать на
инфляционном финансировании сельского хозяйства, ограничении поддержки
крупной промышленности и отказе от привлечения иностранных
инвестиций2. Понятно, что их программа, как и идеи близких к ним
народников, были абсолютно утопичными. С другой стороны, они,
в сущности, верно уловили главное в новом курсе министра
финансов: индустриализация будет производиться за счет деревни.
Заметим, правда, что иной модели перехода к современному типу
экономики история, кажется, не знает.
Так или иначе, но в 1897 г. в Особом совещании о нуждах
дворянского сословия Витте и его главный соперник в «верхах» В.К. Плеве
(тогда государственный секретарь) уже говорили на разных языках.
Плеве по-прежнему держался традиционного взгляда, что «Россия
будет избавлена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий».
Но Витте не устраивал этот еще несколько лет назад само собой
разумеющийся и для него язык, он демонстративно отказывался на нем
говорить, заявляя, например, что «не пройдет и 50 лет, как выступит
у нас на первый план... буржуазия. А дворянство оскудеет»3. Что
1 Христофоров И.А. «В высшей степени душевная ошибка»: русская элита в
поисках патриархального крестьянства // Родина. 2015. № 2. С. 103-105.
2 См. подробно: Репников A.B. Консервативные модели российской
государственности. М.. 2014. С. 355-358, 382-388, 392-394.
3 Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л., 1973.
С. 293-295.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 363
означали две эти перспективы с точки зрения проблемы
собственности? Уже не просто противостояние по линии
«частная/общинная собственность» или даже «капитализм / особый путь развития
в сельском хозяйстве». Позиция Плеве и многочисленных
охранителей сводилась к консервации правового дуализма в русской деревне
(симбиоза общинной крестьянской и частной помещичьей
собственности). Витте же, остававшийся, несмотря на свою буржуазную
риторику, сторонником насаждения капитализма «сверху», фактически
говорил о симбиозе частной капиталистической и государственной
собственности, при этом статика противопоставлялась динамике,
пассивность правительства - активному интервенционизму.
7.6. В поисках публичной собственности
Но гораздо более интервенционистскую (даже по сравнению
с виттевским дирижизмом) политику в сфере регулирования
отношений собственности предлагало в конце XIX в. прогрессивное
общественное мнение. Как и в случае с запретом на отчуждение
крестьянских земель, общественность опережала правительство, вынуждая
его к более активной позиции. Но в отличие от проблемы надельных
земель, где от власти поначалу требовались в основном
запретительные меры, в других, менее известных, сферах она вынуждена была
под давлением общественников разрабатывать принципиально
новые правовые нормы.
Первой из таких сфер стала охрана лесов, которые начиная
с 1830-х гг. рассматривались как «национальное достояние». Под
нацией в данном случае подразумевалось не политическое сообщество
полноправных граждан, а фиктивное сообщество ушедших, живущих
и будущих поколений (поскольку предполагаемое истребление лесов
затрагивало интересы тех, кто еще не родился). Источником
озабоченности стала, как и в других случаях, Европа, в первую очередь
Германия, где панический страх утраты лесов, которые
рассматривались едва ли не как одна из «духовных скреп» нации,
распространился достаточно рано. Поскольку после отмены крепостного права
леса, находившиеся в частном владении (предполагалось, что именно
они интенсивно вырубаются) принадлежали почти исключительно
помещикам, забота об их охране неизбежно должна была упереться
в болезненный политический вопрос об ограничении помещичьих
собственнических прав. В 1870-х гг. представители
«аристократической оппозиции» единодушно протестовали против любых
ограничительных мер в отношении частных лесов, предлагая правительству

364 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
вместо стеснения прав собственников выкупить леса по образцу
крестьянских земель в 1861 г.
Лишь в 1888 г., после двух десятилетий обсуждений, в которых
прогрессивная общественность и эксперты противостояли
«аристократам» и немногим классическим либералам, подобным Б.Н.
Чичерину, было наконец принято «Положение о сохранении лесов»,
обязывавшее владельцев так называемых защитных (особо ценных)
лесов либо принимать за собственный счет меры по их охране, либо
продавать их казне. Впрочем, за отсутствием средств никаких продаж
в реальности не происходило. Тем не менее казенные
чиновники-лесничие получали права по осмотру и съемке частной собственности
и могли ограничивать порубки. В 1892 г. был принят также закон,
ограничивавший право свободной охоты во имя защиты природы,
которая теперь понималась как часть национального достояния.
Правда, подлежащими охранению объявлялись не все и даже не редкие
и исчезающие, а лишь «полезные» (нехищные) животные1.
Следующим логическим шагом в ограничении собственности во
имя «общего блага», как показывает Екатерина Правилова,
неизбежно должны были стать другие компоненты «природного наследия» -
реки, озера, водохранилища и, наконец, недра. Однако речь шла уже
не только об охране «национального достояния», но и об
эффективном использовании в контексте индустриализации. Наиболее остро
вопрос об ограничении практически безграничных прав частной
земельной собственности, установленных Екатериной II, касался недр.
В отличие от охраны лесов, защита которых мотивировалась
достаточно абстрактно - заботой о будущем, контроль за недрами имел
ключевое значение для индустриализации. Поскольку право
собственности на землю распространялось и на недра, а крестьянские
общины имели формальный статус «собственников», то проблемы
с эксплуатацией недр затрагивали и их. Крестьяне зачастую
запрашивали с промышленников, желавших получить доступ к залежам
полезных ископаемых или провести железную дорогу,
совершенно несуразные цены. Кроме того, они не понимали, как жаловались
промышленники, принципа святости контракта и могли легко
отказываться от уже обговоренных сделок. Кроме того, они были лишь
условными собственниками своих земель, поскольку правительство,
как уже говорилось, запрещало отчуждать наделы отдельным семьям
и крайне затрудняло сделки такого рода для целых общин.
1 Pravilova E. A Public Empire: Property and the Quest for the Common Good in
Imperial Russia. Princeton, 2014. P. 60-69.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 365
В этих условиях на помощь русскому обществу, точнее, части его,
занятой эксплуатацией недр, вновь пришла риторика
«общественной пользы» (в данном случае развития промышленности). «Может
показаться парадоксальным, - пишет Правилова, - что
производители угля и стали... призывали ограничить частную собственность.
Удивительно также, что они, критиковавшие [виттевский]
"государственный социализм"... за чрезмерную опеку предпринимателей и
недоверие к ним, в то же самое время защищали государственное
регулирование частной собственности [на недра]»1. Парадоксальность
эта может быть объяснена тем, что, как и поместное дворянство,
предприниматели (многие из которых, кстати, были помещиками)
воспринимали частную собственность как условную привилегию, а не
безусловное право. То, что государство дало, оно может и взять назад.
Тем не менее, как и в других случаях, российское государство
крайне неохотно шло на ограничения собственнических прав.
Поддерживая систему привилегий, самодержавие лишь охраняло собственную
легитимность. В случае с недрами после сенатского решения 1902 г.
по одному из частных исков, согласно которому полезные
ископаемые были признаны движимой собственностью, у промышленников
(в том числе иностранцев) появилась законная лазейка для
упрощения сделок.
Другим характерным примером неповоротливости и архаизма
института частной собственности, который в иных политических
системах вполне мог являться драйвером экономического развития,
стал вопрос собственности на реки. Согласно российскому
законодательству реки и озера - независимо от их размеров - находились
в собственности тех, кто владел их берегами. Как и в случае с лесами,
общественность еще в 1880-1890-х гг. озаботилась гипотетическим
истощением водных ресурсов. Этот страх особенно обострился после
засухи и массового голода 1891-1892 гг. Однако хотя необходимость
«водного законодательства» и обсуждалась, оно так и не было
принято, видимо, из-за отсутствия столь мощной лоббистской группы
экспертов, какими в случае лесов и охоты было сообщество
специалистов Лесного департамента МГИ2.
Вместе с тем речь шла не только об охране воды, но и о ее
использовании для масштабных проектов по строительству каналов,
ирригационных систем, производству электроэнергии, организации
снабжения водой растущих городов и т. п. Ясно, что частная собствен-
1 Ibid. P. 92.
2 Ibid. P. 95-96.

366 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ность на воду препятствовала реализации этих проектов. В случае со
строительством гидроэлектростанций, например, предпринимателям
приходилось иметь в виду не только традиционный выкуп земли
у частных собственников (этот механизм, в том числе и через
экспроприацию государством, давно использовался при строительстве
железных дорог и публичных зданий), но и невиданный за полным
отсутствием прецедентов и рынка выкуп воды.
Решением было бы признание крупных рек публичной
собственностью (dominium publicum). Проблема, однако, заключалась в том,
что этот институт, существовавший, например, во Франции, не был
известен в России и выглядел в глазах власти и правых
подозрительно. Действительно, кого считать субъектом публичной
собственности, если не государство? Если гражданскую нацию, то через какие
институты она может осуществлять это свое право? До создания
Государственной думы такие вопросы звучали предельно
умозрительно, но и в думский период ситуация не изменилась. Имплицитно
заложенная в самом понятии «публичная собственность» аллюзия на
традиционное противостояние «правительства» и «общественности»
не обещала легкого взаимопонимания чиновников, экспертов и
публичных политиков. Детально проанализированные Е. Правиловой
дискуссии вокруг различных попыток изменить существующий
режим собственности на воду, недра, леса демонстрируют, что поиск
правовых формул, которые устраивали бы всех «интересантов» и при
этом не создавали бы новых коллизий, мог продолжаться
десятилетиями и, как правило, не завершался ничем определенным. Тем не
менее направление поиска к началу Первой мировой войны
определилось: большинство экспертов в разных областях экономики и
права выступали за создание такой публичной собственности, которая
находилась бы под общим контролем государства, но не как одного
из частных собственников, не как «юридического лица», каким
ранее была казна, а скорее как менеджера, действующего в интересах
общества.
Естественно, что при такой трактовке полномочий государства
центр принятия решений смещался бы в сторону экспертных
сообществ, которые выступали бы от лица «общественности». Экспертов
интересовала не публичная собственность сама по себе, а новые
полномочия по осуществлению масштабных инженерных и социальных
проектов. Ирригация Голодной степи с превращением ее в цветущий
сад и последующей колонизацией русскими переселенцами, поворот
для этого течения сибирских рек, национализация и
перераспределение сельскохозяйственных земель в Европейской России, строитель-

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 367
ство целой сети гидроэлектростанций и каналов, - все эти проекты
были задуманы задолго до прихода большевиков к власти1.
Фактически речь шла о наделении государства функциями и
полномочиями, выходящими далеко за пределы традиционных. Частная
собственность стала для многих символом архаики, нуждающейся
в тотальном преобразовании (хотя все же еще не уничтожении).
Однако, в сущности, речь шла не о частной собственности как таковой,
а скорее о всей чрезвычайно сложной и запутанной системе правовых
отношений, другими уровнями которой были обычное право (в
русской, закавказской или среднеазиатской деревне), а также казенная
собственность, неэффективно, по мнению многих экспертов,
управляемая бюрократическими ведомствами. Одновременно чиновники-
технократы полагали, что именно традиционный бюрократический
аппарат благодаря своему профессионализму и деполитизирован-
ности способен эффективно и в контролируемые сроки провести
необходимые реформы институтов собственности. Столкновение
двух в чем-то близких по духу перспектив произошло после 1905 г.
и вновь, как и в конце 1850-х гг., развернулось вокруг крестьянской
реформы.
7.7. Революция 1905-1907 гг. и собственность:
новая реальность
Итогом применения патерналистского курса 1880-1890-х гг.
в деревне стала почти полная утрата «верхами» чувства реальности
и ориентиров в этой сфере. Чтобы осознать всю меру
неадекватности восприятия бюрократией социально-экономических процессов
в крестьянской среде, достаточно процитировать одну из
бюрократических записок конца 1890-х гг. Круговая порука, типичный
фискально-полицейский институт, оценивалась в ней ни более ни менее
как «залог правильного развития взаимопомощи среди крестьян».
«Отмена круговой поруки, - говорилось далее, - убьет эти задатки,
и в большинстве местностей общинного землевладения со
слаборазвитыми промыслами и с крайне низким уровнем достатка крестьяне,
отвечая каждый за себя, могут быстро стать жертвами ростовщиков»2.
Каким образом элементы патерналистского мифа склеивались в со-
1 Pravilova E. A Public Empire: Property and the Quest for the Common Good in
Imperial Russia. Princeton, P. 97-125.
2 Цит. по: Симонова M.С. Отмена круговой поруки // Исторические записки.
Т. 83. М., 1969. С. 179.

368 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
знании чиновников, рождая такие фантастические картины, сказать
сложно. Ярко характеризует эпоху также тот факт, что параллельно
риторическому превознесению круговой поруки чуть ли не как
основы национальной экономической модели, достаточно рутинным
порядком шло многолетнее обсуждение ее отмены (состоявшейся
в 1903 г.)
В начале XX в. «верхам» пришлось заново открывать идеи об
индивидуализации крестьянского землевладения. Эти идеи
также были не новы и в разных видах высказывались по крайней мере
с 1830-х гг.1 Разрабатывавшаяся на рубеже веков аграрная реформа,
позже получившая название «столыпинской», в первоначальном
своем виде была поэтому не каким-то эпохальным прорывом в будущее,
а лишь попыткой вернуться к основательно подзабытым истинам.
Между тем к началу XX в. с аграрными реформами Россия явно
запоздала (по крайней мере, по европейским меркам). В это время
в европейском сельском хозяйстве давно уже шла вторая
агротехническая революция, которая требовала не парцелляризации, а
наоборот, укрупнения собственности до «средних» размеров (скажем,
в 100 дес. при интенсивной агротехнике, в России таких хозяйств
было очень мало и до, и после столыпинской реформы),
принципиально новых технологий, которые просто не были доступны мелким
собственникам: химических удобрений, машин, стандартизации
продукции, прямого выхода на рынок2. Поэтому и в европейской
науке, скажем, в политической экономии, к концу XIX в. идея о том,
что именно мелкая индивидуальная собственность позволяет
совершить какой-то прорыв в организации и производительности труда, не
только не была новой, но вообще-то считалась довольно
сомнительной3. Именно это обстоятельство способствовало тому, что русская
общественная мысль в целом, за исключением некоторых правых
и социал-демократов, с такой легкостью приняла утопическую идею
о трансформации общины в некое коллективное хозяйство.
Между тем Министерство внутренних дел и Особое совещание
о нуждах сельскохозяйственной промышленности - два ведомства,
1 См.: Христофоров И.А. Почему так «живуча» крестьянская община? (К
предыстории столыпинской аграрной реформы) // Столыпинские чтения: пути
модернизации России: от Столыпина к современности. М., 2012. С. 124-136.
2 Leonard С. Op. cit. P. 201-202.
3 Grimmer-Solem E. The Rise of Historical Economics and Social Reform in Germany.
P. 223-235. Благоприятствующей экономическому росту считалась не столько
частная собственность сама по себе, сколько устойчивость, прозрачность и рациональность
правового режима в целом (rule of law, верховенство права).

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 369
которые занимались разработкой нового аграрного курса, двигались
в противоположном направлении, нащупывая пути выхода из
заколдованного круга патерналистских фантазий и страхов. «Вообще
в этом вопросе не только бюрократия, но и общественность
проявляли какую-то странную робость, - писал в воспоминаниях глава
Земского отдела МВД В.И. Гурко, один из наиболее деятельных
сторонников новой политики в деревне. - Земельная община
представлялась каким-то фетишем, и притом настолько свойственной
русскому народному духу формой землепользования, что о ее упразднении
едва ли даже можно мечтать»1. Ничего странного в этой «робости»,
конечно, не было. За шесть десятилетий, прошедших с «открытия»
общины, этого «олицетворения русской уникальности» А. фон Гак-
стгаузеном, А.И. Герценом и славянофилами, она стала настолько
важным компонентом разнообразных националистических,
бюрократических и социалистических утопий, что ее изъятие способно
было обрушить их как карточный домик.
Между тем, хотя в российской деревне не существовало той
общины, какой она виделась утопистам, зато налицо была
фантастическая мешанина фискальных, полицейских, поземельных, трудовых,
правовых и культурных практик и институтов разных возраста и
степени прочности. Упомяну лишь некоторые из них: крестьянский
самосуд (сельский и волостной) на основе обычного права; волость как
сословная и при этом административно-полицейская единица;
размежевание надельных и частновладельческих земель, которое велось
то по обычаю, то по закону, а то вообще никак; мирская и волостная
раскладка налогов и сборов.
Ни один из перечисленных институтов не имел прямого
отношения к реформированию общины и насаждению в среде крестьян
чего-то подобного частной собственности. Однако любая попытка
что-то сделать с общиной автоматически требовала перестройки их
всех. Тот же Гурко прекрасно это понимал и не случайно утверждал,
например, что «оставлять волостной суд в том хаотическом
состоянии, в котором он находился до самой революции, было крупной
государственной ошибкой, немало способствовавшей извращению
у крестьян самих понятий о праве собственности и принимаемых ими
на себя обязательств»2. Благодаря Гурко и его единомышленникам,
МВД признало, что «крепкие» крестьяне являются «надежнейшим
оплотом существующего порядка», «непосредственно заинтересо-
1 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в
царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 396.
2 Там же. С. 219.

370 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ванным в охране принципа собственности»1. Однако проводились
эти идеи так осторожно и обставлялись такими ограничениями, что
никакого поворота в политике произвести явно не могли. Для того
чтобы реформа стала реальностью, как оказалось, нужна была не
ментальная, а социальная революция.
После ее начала вопрос о собственности на землю стал
своеобразной «разменной монетой» в политических интригах в
правительственных и придворных кругах. Важная роль принадлежала здесь уже
в начале 1905 г. братьям Д.Ф. и В.Ф. Треповым и бывшему министру
внутренних дел ИЛ. Горемыкину2. В чем заключались разногласия
между ним и Витте? Витте, не очень хорошо разбиравшийся в
тонкостях крестьянского хозяйства и землепользования, считал
возможным сделать упор на установление правового равноправия крестьян
(что отчетливо коррелировало с его идеями по поводу политических
реформ), «горемыкинцы» настаивали на том, что центр тяжести
должен лежать в хозяйственной и административной плоскости при
сохранении «исторических основ крестьянского быта»3. Позднее,
уже осенью 1905 г., они сыграли перед императором на той же
струне, противопоставив «политическому» Манифесту 17 октября идею
манифеста, обращенного к крестьянам, политикой якобы
совершенно не интересующимся4. Итогом этого маневра стали акты 3 ноября
1905 г., объявившие о снижении и последующей отмене (с января
1907 г.) выкупных платежей и расширении операций
Крестьянского банка5. Возможно, продолжая развивать этот успех, Д.Ф. Трепов,
славившийся своей склонностью к «крайностям», и предложил царю
известный проект принудительного отчуждения помещичьих
земель, автором которого был харьковский профессор П.П. Мигулин.
Записка Мигулина была передана в Совет министров.
Авантюристический смысл этого проекта, произвольность цифровых выкладок
и расчетов, демагогичность аргументации были очевидны.
Достаточно сказать, что площадь частновладельческих земель, подлежащих
отчуждению, исчислялась автором валом, по всей Европейской Рос-
1 Министерство внутренних дел. Труды редакционной комиссии по пересмотру
законоположений о крестьянах. СПб., 1903. Т. 1. С. 14-15.
2 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 399-400.
3 См.: Корелин А. П. Столыпинская аграрная реформа в аспекте земельной
собственности // Собственность на землю в России: история и современность. М., 2002.
С. 261-262.
4 Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 192-193.
5 Совет министров Российской империи, 1905-1906 гг. Документы и материалы.
Л., 1970. С. 31-32.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 371
сии. Полученная цифра в 20-25 млн дес. могла быть использована на
митинге, но для разработки каких-либо реальных мер была
абсолютно не пригодна1. Собственно, весь проект имел политический, а не
«деловой» характер.
Без труда отклонив проект, Витте, возможно, решил
выдвинуть встречную инициативу. Так родился не менее известный
проект H.H. Кутлера. По его расчетам, даже если передать крестьянам
все частновладельческие земли, для доведения душевых наделов до
высших норм Положения 19 февраля 1861 г. не хватит 27 млн
десятин. Впрочем, аргументация строилась не на этом «валовом» подходе.
Кутлер попытался произвести погубернскую разверстку и пришел
к выводу, что в губерниях, испытывавших наибольший земельный
голод, возможная прибавка будет исчисляться «ничтожными
долями десятин» на душу. Поэтому закономерным оказалось
утверждение, что отчуждение частных земель возможно в достаточно узких
пределах, после тщательного изучения местных условий и значение
этой меры проявится только при «подъеме производительности»
и «устранении недостатков надельного землевладения»2. Разумеется,
эта последняя мысль в условиях аграрной революции вряд ли могла
кого-то устроить.
В итоге, несмотря на осторожность Кутлера, по словам министра
просвещения И.И. Толстого, «весьма естественно, что чисто
социалистический принцип, положенный в основу предложения, возбудил
горячие дебаты». Витте разгорячился и заявил, что никакой
неприкосновенности права собственности не признает. «А что касается
интересов помещиков дворян, - продолжал он, - то я считаю, что они
пожнут только то, что сами посеяли: кто делает революцию? Я
утверждаю, что делают революцию не крестьяне, не пахари, а дворяне,
и что во главе их стоят все князья да графы, ну и черт с ними - пусть
гибнут»3. Используя столь грубую демагогию, Витте, конечно,
учитывал, что «в сферах» не слишком довольны поместным
дворянством, не оказавшим должной поддержки трону.
Однако он жестоко просчитался. Сведения о проекте, конечно,
проникли в общество и вызвали бурный протест у правых. В конце
декабря в беседе с В.Н. Коковцовым о проекте с возмущением
говорил германский император, назвавший его «прямым безумием»
и «чистейшим марксизмом». Через несколько дней Витте заявил
1 См.: Мигулин П.П. Аграрный вопрос. Харьков, 1906. С. 53-59.
2 Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.). М.; Л., 1924. С. 42-46.
3 Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого.
С. 169-170.

372 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Коковцову, что никакого отношения к этому «сумасшедшему
проекту» не имеет. Кутлер вскоре был отправлен в отставку, став, как он
и предчувствовал, «козлом отпущения»1 (позднее и он, и A.A.
Кауфман оказались в рядах кадетской партии).
Между тем реальная разработка аграрной реформы велась во
многом помимо этих пропагандистских инициатив. С этой точки зрения
отмена выкупных платежей была лишь технической мерой,
знаменовавшей окончательный переход надельных земель в руки крестьян.
В очередной раз вставал вопрос о порядке выхода их из обществ,
выдела и возможности продажи наделов. Наконец, предполагавшаяся
активизация операций Крестьянского банка (который получил право
скупать земли за счет своего капитала, а в перспективе должен был
стать посредником при продаже крестьянам казенных и удельных
земель) ставила вопрос о том, кому, в каких размерах и на каких
основаниях продавать землю. Комиссию по согласованию манифеста
3 ноября с действующим законодательством возглавил В.И. Гурко.
Возможно, он же был автором «Записки о недопустимости
дополнительного наделения крестьян», доказывавшей «полную
несостоятельность и фантастичность» этой меры и с одобрением
воспринятой императором2. В отличие от Витте, Гурко не считал достаточным
уравнение крестьян в правах с прочими сословиями, а предлагал
решительные законодательные и административные меры по
«переводу» крестьян к личной собственности.
Разработкой нового аграрного курса продолжало заниматься и го-
ремыкинское совещание, причем оказалось, что противники в
вопросе о принудительном отчуждении - Гурко и Кутлер - отстаивают
одну и ту же программу - создания крепкого среднего (фермерского)
землевладения. Интересно, что в своих выступлениях Гурко,
активный участник правых дворянских организаций, резко выступил не
только против общины, но и против помещичьих латифундий. Это
был голос технократа, а не помещика. Большинство же совещания
(в том числе такие столпы неославянофильства, как Д.А. Хомяков
и Ф.Д. Самарин) явно находилось в плену
патриархально-попечительской идеологии3.
С отставкой Витте карьера Гурко не окончилась, а, наоборот,
вступила в пору своего расцвета. Этот факт лишний раз демонстрирует,
что смена курса в аграрной сфере зависела не от перестановок в выс-
1 Коковцов В.Н. Указ. соч. С. 120-121.
2 Аграрный вопрос в Совете министров. С. 63-70; Симонова М.С. Указ. соч. С. 212.
3 Симонова М.С. Указ. соч. С. 213-215.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 373
ших эшелонах власти, не от прихотей того или иного министра, а от
более глубоких и мощных факторов.
Можно ли сказать то же об общественном мнении? Важнейший
поворот в сознании консервативного поместного дворянства был
зафиксирован уже в ноябре 1905 г. на учредительном съезде
Всероссийского союза землевладельцев. «Весь наш 40-летний строй,
воздвигнутый на принципе общинного владения крестьян, был роковой
ошибкой, и теперь необходимо его изменить»1, - такой вывод означал
глубокое разочарование в патерналистской политике по отношению
к крестьянству, выражавшееся дворянством в то время, когда и
либералы типа Н.П. Шилова, и Витте, и Николай II веры в нее еще не
утратили. Антиобщинные выступления правых помещиков,
конечно, были непосредственно связаны с отстаиванием ими
нерушимости права собственности и отказом признать правомерность
принудительного отчуждения их земель. Впрочем, позднее оказалось, что
в этом, как и во многих других вопросах, дворянство отнюдь не едино.
«С "успокоением" пришло и "протрезвление"»2. Ставка на развитие
в крестьянской среде частной собственности на землю, несомненно,
должна была оказаться в противоречии с убеждениями многих
консерваторов. Одни из них продолжали оставаться приверженцами
«патриархальных» ценностей и институтов (в числе которых были
земские начальники и дворянские предводители), другие видели
угрозу в экспансии крестьянского землевладения, а третьи - в
неизбежном при уничтожении общины «сверху» широком вмешательстве
в местную жизнь бюрократии3. Позже вопрос о разрушении общины
(а значит, и поддержке столыпинской аграрной реформы) стал
причиной для серьезных разногласий в среде правых. Впрочем, в 1905
и первой половине 1906 г. об успокоении можно было только
мечтать, а потому нюансы отступали на задний план перед безусловно
разделявшейся всеми «охранителями» идеей неприкосновенности
частной собственности.
Несколько иную позицию заняли, хотя и после серьезных споров,
октябристы, чья аграрная программа отличалась крайней
туманностью, но все же содержала положение о принципиальной
возможности такого отчуждения. Особого внимания заслуживает программа
по крестьянскому вопросу кадетов. И дело не только в том, что это
1 Цит. по: Соловьев Ю.Б. Указ. соч. С. 201.
2 Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа // Вопросы
истории. 1993. № 9. С. 37.
3 См.: Мейси Д. Земельная реформа и политические перемены: феномен
Столыпина // Вопросы истории. 1993. № 4. С. 10.

374 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
была наиболее массовая в то время партия, получившая бесспорное
преобладание в I Государственной думе. Именно аграрная проблема
проливает свет на характер кадетского либерализма и на особенности
партийной тактики. Сам лидер партии с полным основанием
признавал позднее: «Народническая идеология через аграрный вопрос
вливалась широкой струей в наши партийные ряды, и обвинение
нас нашими противниками в "социализме" было в этом отношении
не совсем безосновательным. При содействии народников мы
могли рассчитывать на понимание и сочувствие к нам крестьянства»1.
Трудно сказать, где именно для Милюкова проходила граница между
народнической и либеральной доктринами в аграрном вопросе.
Народническая составляющая в русском либерализме была необычайно
сильна изначально; ей не было необходимости «вливаться» в
кадетские ряды.
Короткий аграрный раздел программы партии, принятой на ее
I съезде в октябре 1905 г., не содержал даже упоминания о «частной
собственности». Он был целиком посвящен возможным путям
расширения крестьянских наделов за счет государственных, удельных
и частных земель2. Доклад A.A. Кауфмана на II съезде партии в
январе 1906 г. сводился к признанию невозможности наделить всех
крестьян по так называемой трудовой норме (т. е. дать им столько
земли, сколько они могут обработать личным трудом), хотя
докладчик однозначно заявил о своем сочувствии этой идее. Признавалось
необходимым доведение наделов до «потребительской нормы», а для
этого - широкое отчуждение тех частновладельческих земель,
которые «являются способом получения ренты», и сохранение в руках
владельцев лишь части их собственности, представляющей «образцы
высокой культуры». Впрочем, Кауфман оговорил и то, что «прирезки
земли составят собой только паллиатив» без повышения ее
производительности. Судя по стенограмме прений, некоторые
выступавшие (Ф.И. Родичев, Л.В. Гантовер и др.) явно колебались: «теория»
толкала их в пользу «уважения права собственности», потребности
политического момента заставляли это право игнорировать. Другие,
напротив, считая предложенные меры недостаточными, заявляли,
что следует, по словам В.Е. Якушкина, «сказать крестьянам: ваша
дальнейшая судьба - "земля и воля"». Озабоченный единством
партии Милюков, признав, что «состав членов разнообразен и
мировоззрения их различны, одни стоят на точке зрения права, другие - на
1 Милюков П.Н. Воспоминания. С. 353.
2 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 1. 1905-
1907. М, 1997. С. 39.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 375
точке зрения пользы», призвал присутствующих к «благоразумию».
Принципиальных изменений в программе сделано не было1.
На III преддумском съезде (21-25 апреля 1906 г.) картина
существенно изменилась. Данные избирателям обещания, победа на
выборах и эйфория от ожидания еще более крупных побед сильно
радикализировали партию. Проект аграрной комиссии, построенный
на принципе принудительного отчуждения (именно он лег в основу
представленного в Думе «проекта 42-х»), подвергся резкой
критике за недостаточную радикальность, поскольку он сохранял остатки
частной собственности на землю. Между тем она, как заявил один
из ораторов, является «одной из самых вреднейших монополий».
«Проект сведется в конце концов при своем осуществлении к
полному уничтожению частной поземельной собственности, - продолжал
он. - ...Зачем же скрывать действительный смысл... реформы?» Один
за другим выступавшие заверяли съезд в своей глубокой антипатии
к принципу частного землевладения. П.Б. Струве, говоря о проекте,
заявил, что «большего дать невозможно. Фактически при ее
[реформы] осуществлении от частного землевладения действительно
остается... то, что можно будет положить в жилетный карман». Сторонники
частной собственности (например, Л.И. Петражицкий) вынуждены
были возражать против преобладающего настроения только с
«деловой» точки зрения, «не касаясь принципов»2. Многие противники
национализации лишь выражали сомнение в том, что она придется по
душе крестьянам. Один из «левых», A.C. Изгоев, даже заявил вполне
в социалистическом духе, что национализация не может стать
«окончательным решением социального вопроса», поскольку «останутся
еще капиталистическое хозяйство, налоговая система и т. д.»
Подытожил прения Милюков: «Во всяком случае, в проекте аграрной
комиссии ни о какой классовой точке зрения не может быть и речи,
а если проект и нарушает чьи-либо классовые интересы, то, во
всяком случае, не крестьян». В итоговой резолюции подчеркивалось, что
«передача земли в руки трудящихся» является «руководящим
принципом партии»3.
Действительно, только крайне пристрастные политические
противники могли обвинить кадетов весной 1906 г. в «защите частной
собственности». Возможная неискренность некоторых
выступавших или влияние «настроений в массах», конечно, сути дела не
1 Там же. С. 128-149.
2 Там же. С. 295, 303, 304.
3 Там же. С. 329, 334.

376 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
меняли. «Умеренность» кадетов выражалась тогда лишь в том, что
они, отстаивая законодательный путь преобразования, не считали
возможным, скажем, призывать крестьян к захвату земли. В
революционности же самого этого преобразования, как оно виделось
подавляющему большинству делегатов, едва ли приходится сомневаться.
Примечательно также, что несомненное влияние на окончательно
принятую партией программу оказала аграрная программа близкой
к ним, но считавшейся немного более правой Партии
демократических реформ, составленная известным приверженцем
крестьянской общины профессором A.C. Посниковым1. Суть ее заключалась
в идее создания государственного земельного фонда из которого
наделялись бы (по возможности по «трудовой норме»!) в
бессрочное пользование все нуждающиеся крестьяне. Для Посникова и его
многочисленных единомышленников, в том числе и в рядах кадетов,
эта идея была отнюдь не тактической уловкой, призванной привлечь
симпатии крестьян, а принципиальным убеждением в пагубности
развития рыночных отношений в крестьянской среде. Разумеется,
такой подход был весьма далек от либерализма не только в его
классическом, но и в новом, распространившимся в Европе на рубеже
веков «социальном» варианте.
Необходимо подчеркнуть, что тот способ решения аграрного
вопроса, который был сформулирован кадетами, исключал
возможность становления и крестьянской частной собственности на землю
(независимо от убеждения многих из них в том, что ее развитие -
единственно целесообразный путь аграрной эволюции). Таким
образом, ни один из вариантов правительственной программы не мог быть
для кадетов приемлемым, а конфликт на этой почве стал неизбежен.
Что касается аграрной программы социалистических партий, то
традиционно считается, что наиболее разработанной она была у
эсеров. Знаменитая концепция социализации земли предполагала
отмену частной собственности и отчуждение без выкупа всех
частновладельческих земель с созданием некоего «общенародного» фонда,
из которого все желающие наделялись бы землей на уравнительных
началах. Для наемного труда места в этой программе также не
оставалось. Предполагалось, что распоряжаться земельным фондом
должны были органы всесословного самоуправления разных уровней.
Идеи, которые лежали в основе этой программы, действительно
разрабатывались в народнической и неонароднической публици-
1 См.: Хайлова Н.Б. Проблема центризма в русском либерализме в начале
XX века // Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов.
Документы и материалы. М., 2002. С. 13-14.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 377
стике десятилетиями. Впрочем, идеологи партии вынуждены были
делать многочисленные уступки реальности, которые «размывали»
и усложняли программу, что, в свою очередь, вызывало
бесконечные внутрипартийные дискуссии. В итоге, по словам современного
историка, «аграрная программа разрасталась в многостраничный
законопроект со сложной иерархией разделов, статей, пунктов и
подпунктов... Формализация программы, стремление направить
крестьянское движение в заданное парадигмой русло, были чреваты
противопоставлением придуманного пути в страну счастья и
изобилия с реальными крестьянскими интересами...»1 Отдельный и
непростой вопрос - насколько эсеровская программа была понятна
крестьянам и соответствовала их менталитету. Крестьяне,
бесспорно, «вычитывали» в идеях эсеров смысл, который им хотелось в них
увидеть, и многие партийцы не без основания испытывали во время
революции неподдельную тревогу по этому поводу.
Таким образом, адекватного решения ключевого вопроса
российской действительности и, соответственно, революции - вопроса
о земельной собственности - ни одна политическая сила предложить
не смогла. Этот факт ярко проявился, в частности, в недолгой
истории I Государственной думы. Достаточно быстро в центре внимания
думцев, как и ожидалось, оказался вопрос о земельной
собственности. Кадетский проект принудительного отчуждения
частновладельческих земель за вознаграждение, известный как «проект 42-х»,
был внесен в Думу 8 мая. Думается, нет необходимости опровергать
аксиоматичное для советской историографии мнение о его пропо-
мещичьем характере. Кадеты действительно не предлагали полного
уничтожения помещичьего землевладения и бесплатной передачи
крестьянам всех земель (чего от них и невозможно было ожидать),
однако проект, при всей его неопределенности, открывал путь для
самой широкой экспроприации частных земель с созданием
«государственного земельного запаса» и наделением из него в пользование и за
плату всех нуждающихся2.
19 мая с возражениями по поручению Совета министров
выступили A.C. Стишинский и Гурко. Суть речи первого сводилась к тому,
что отчуждение незаконно и, главное - не может решить земельного
вопроса, ибо, лишь незначительно (в целом примерно на треть)
увеличив крестьянские наделы, приведет к варваризации земледелия, за-
1 Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997.
С. 281.
2 Там же. С. 67-69.

378 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
стою в сельском хозяйстве и падению товарного производства хлеба,
да и получение земли лишь в пользование крестьян удовлетворить
не сможет. Выступление Гурко было более ярким и убедительным.
Указав на то, что невозможно, экспроприировав земли помещиков,
оставить в неприкосновенности другие, в том числе крестьянские
частные владения, он нарисовал картину всеобщего поравнения
наделов до уровня менее 4 дес, с иронией заметив, что даже
социалистические теории имеют в виду не раздробление производительных
сил, а наоборот, их объединение, предложение же кадетов означает
не социалистический, а «первобытный» способ обеспечения
социальной справедливости1.
С возражениями от имени кадетов выступил М.Я. Герценштейн,
перемежавший не вполне корректные ссылки на зарубежный опыт
государственного регулирования в аграрной сфере пророчествами
о всеобщем крестьянском бунте. В дальнейшем дискуссия имела
продолжение, однако суть ее, конечно, заключалась не в основательности
доводов сторон. Власть достаточно решительно высказала свое
кредо, оппозиция лишний раз заявила о своем. Впрочем, Думу ожидали
и другие, гораздо более радикальные программы решения
земельного вопроса. 23 мая был внесен известный трудовический «проект
104-х»2, предполагавший фактическую отмену частной
собственности на землю и передачу ее в «общенародный земельный фонд»,
распоряжаться которым должны были «местные самоуправления,
избранные всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием». Из
этого фонда и предполагалось наделение всех трудящихся по
трудовой норме. По данным М.И. Леонова, в основу проекта лег
«программный документ», написанный A.B. Пешехоновым - одним из
лидеров группировки народнических публицистов, оформившейся
вокруг журнала «Русское богатство», а позднее составившей ядро
партии народных социалистов. Различия между ними и эсерами
заключались в данном вопросе в том, что энесы выступали за
сохранение в собственности крестьян приобретенных ими земель (но не
выше трудовой нормы), а также за выплату вознаграждения за
принудительно отчуждаемые частные земли (в первую очередь
опять-таки крестьянские). Несомненно, эти особенности и делали программу
энесов гораздо более привлекательной для крестьян3.
1 Государственная дума 1906-1917. Стенографические отчеты. М., 1995. Т. 1.
С. 142-155.
2 Там же. С. 165-166.
3 См.: Леонов М.И. Указ. соч. С. 289-290.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 379
На следующий день был оглашен «проект 35-ти», предлагавший
немедленное создание на местах упомянутых в предыдущем проекте
земельных комитетов. Подписавшие его левые трудовики,
действовавшие по инициативе лидера эсеров В.М. Чернова, несомненно,
имели в виду дальнейшее революционизирование страны1. «Нам
необходимо, - прямо заявлял по этому поводу Аладьин, - создать вне
Думы такие силы, на которые мы могли бы рассчитывать в нужный
момент, в момент конфликта»2. Наконец, 6 июня Дума услышала
о «проекте 33-х», без экивоков и в полном виде излагавшем
эсеровскую программу абсолютной ликвидации частной собственности на
землю и ее всеобщее уравнительное распределение. В отличие от
предыдущих, этот проект был отвергнут без передачи в комиссию, работа
же самой аграрной комиссии Думы вскоре зашла в тупик из-за
невозможности совместить кадетский и трудовический проекты3.
Разумеется, в таких условиях внесение в Думу намеченной еще
при Витте при деятельном участии Гурко программы, нацеленной
в первую очередь на ликвидацию общины, было по меньшей мере
несвоевременным. И когда по настоянию Гурко отклоненный в апреле
Государственным советом проект по этому поводу все-таки поступил
на обсуждение Совета министров, против него «решительно восстал
Горемыкин, а Столыпин не произнес в его защиту ни единого слова»4.
Тем не менее 6 и 10 июня правительство внесло в Думу два аграрных
законопроекта, предполагавших возможность выхода крестьян из
общины и расширения их землевладения (не за счет частных земель).
Они явно носили компромиссный характер, предполагая, например,
упразднение земских начальников и одновременно сохранение
неотчуждаемости крестьянских наделов. По мнению Д. Мейси,
проекты были рассчитаны «на привлечение крестьянства и либеральной
оппозиции»0. Если так, то замыслы правительства потерпели полное
фиаско. Дума демонстративно отклонила проекты без передачи в
комиссию, т. е. отказалась даже обсуждать их. Лишь после ее роспуска
12 августа без обсуждения в Совете министров был принят закон о
передаче Крестьянскому банку казенных, а несколько позже удельных
и кабинетских земель. «Мере этой, - писал Гурко, - Столыпин
придавал исключительное значение, полагая, что она произведет благо-
1 Там же. С. 179-180.
2 Цит. по: Колесниченко Д.А. Трудовики в период первой российской революции.
М, 1985. С. 66.
3 Там же. С. 69-73.
4 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 557.
5 Мейси Д. Указ. соч. СП.

380 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
приятное впечатление в крестьянской среде и вырвет у кадет один из
боевых и прельщающих сельское население пунктов их программы».
В каком-то смысле премьер использовал кадетскую идею о
государственном фонде земель, передававшихся, правда, не в пользование,
а на выкуп. По позднейшим воспоминаниям Гучкова, во время
переговоров о вхождении общественных деятелей в кабинет он заявлял:
«Нет предела тем улучшениям, облегчениям, которые я готов дать
крестьянству... я даже не так уже расхожусь с кадетской программой,
я только отрицаю массовое отчуждение»1. В тот момент он стремился
подчеркнуть то, что объединяло его с умеренными общественниками,
но при желании в программе аграрной реформы, которую проводило
правительство, несложно было обнаружить и акцентировать
противоположные черты, позволявшие надеяться на поддержку правых. За
пределами же политической риторики смысл реформы мог
окончательно определиться только в ходе ее реализации: «подправленный»
практикой, реальностью, он мог существенно отличаться от
первоначальных деклараций и ожиданий. Зависел он и от параллельных
преобразований в административно-судебной сфере.
Примечательно, что Гурко не скрывал от своего начальника
отрицательного отношения к передаче Крестьянскому банку казенных
и удельных земель. Это мера оценивалась им как бесполезная
(крестьяне, утверждал он, и так арендуют все передаваемые банку земли)
и даже опасная, поскольку и крестьянство и общество легко могли
прийти к выводу о закономерности отчуждения частных земель. Да
и для правительства подобное «развитие» принятых мер могло стать
логичным. Премьер вроде бы давал основания для подобных
опасений. Лидеру Объединенного дворянства гр. A.A. Бобринскому он
якобы даже не побоялся в то время сказать: «А вам, граф, с частью
ваших земель придется расстаться»2. Нельзя не согласиться с
обоснованным мнением П.Н. Зырянова, что Столыпин признавал
закономерность и благотворность перехода дворянских земель в руки
крестьян, но не принудительным, а естественным путем3. В отличие
от Гурко, видевшего в разрушении общины средство сохранить
дворянскую собственность, он не только не усматривал никакого
противоречия между индивидуализацией крестьянского землевладения
и его приращением, но полагал, что это - взаимосвязанные аспекты
одной и той же задачи.
1 Александр Иванович Гучков рассказывает... М., 1993. С. 46.
2 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 583.
3 Зырянов П.Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М., 1992. С 48-49.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 381
Вплоть до конца 1907 г. «буксовала» и планировавшаяся
Столыпиным широкомасштабная продажа земель через Крестьянский
банк. И дело было совсем не в происках реакционного дворянства.
Помещики были так напуганы аграрными беспорядками, что
спешили превратить землю в деньги, и за 1905-1907 гг. банк скупил 2,7 млн
лес, а продал лишь 170 тыс. (с ноября 1905 по начало мая 1907 г.)1.
Просто крестьяне не расставались с надеждой получить всю землю
даром. Не торопились они и покидать общину. Неудивительно, что
первые итоги правительственной политики вызвали серьезное
недовольство правого дворянства, проявившееся с полной силой на
III съезде уполномоченных губернских дворянских обществ (27
марта - 2 апреля 1907 г.)2. Обращаясь к Столыпину с «открытым
письмом», известный публицист С.Ф. Шарапов, представлявший в среде
Объединенного дворянства «славянофильское» крыло, упрекал его
в том, что «удельная земля отдана, отдана совершенно напрасно,
казенные готовятся к передаче...Частные землевладельцы панически
бегут, сдавая земли почем попало Крестьянскому банку, который их
закупает на сотни миллионов рублей... Ведь такая постановка
аграрного вопроса ставит на карту всю экономическую, да и политическую
будущность России»3.
Важно также отметить, что выделенные из общины наделы вовсе
не превращались в частную собственность. Многочисленные
ограничения сословного характера (запрет отчуждать их некрестьянам,
продавать за личные долги, установление предельных размеров
концентрации и т. п.) имели целью затормозить процесс мобилизации земли
и широкого «раскрестьянивания»4. Традиционный попечительский
подход к крестьянству как к опоре трона во многом сохранялся,
только объектом его становился не общинник, а «единоличник».
Мифологизированные крестьяне по-прежнему считались залогом
будущего, своего рода социальной гарантией сохранения (или разрушения)
режима. И по-прежнему аграрный вопрос сводился к вопросу о
земле, которая воспринималась прежде всего как социальный и
политический ресурс.
Несмотря на наличие колоссальной литературы о столыпинской
аграрной реформе, до сих пор не проведено систематического
анализа риторики и образов, которые реформаторы использовали, говоря
1 Там же. С. 50.
2 См.: Объединенное дворянство. Съезды уполномоченных губернских
дворянских обществ. Т. 1: 1906-1908. М., 2001. С. 298-518.
3 Цит. по: Бородин А.П. Объединенное дворянство и аграрная реформа. С. 36.
4 Корелин А.П. Указ. соч. С. 279-280.

382 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
о реальных и идеальных крестьянах. Лишь Янни Коцонис обратил
недавно внимание на то, что индивидуализм и частная собственность
не фигурировали в числе ценностей, отстаивавшихся Столыпиным1.
Его язык был очень далек от либерализма, как бы широко ни
понимался последний. Более того, в формуле «крестьянин-собственник -
условие мощи и величия государства», в сущности, не было ничего
нового. В конце концов, согласно Положениям 19 февраля 1861 г.,
крестьяне именовались собственниками уже с момента перехода на
выкуп. И пусть после 1906 г. этот статус стал немного менее
фиктивным, чем после отмены крепостного права, гражданского
равноправия крестьяне все же так и не получили. Метод власти заключался
в том, чтобы, используя землю как приманку, прививать им
собственнические инстинкты, метод противников власти - в том, чтобы
с помощью аналогичной, но гораздо более жирной приманки
прививать им инстинкты противоположные. Неудивительно, что у вторых
в итоге получилось лучше.
Вместе с тем вопрос о земельной собственности и крестьянской
общине, несмотря на всю свою важность, не должен заслонять от
исследователя позднеимперской России напряженные поиски
общественной мыслью принципиально новых подходов к собственности
как институту, призванному обеспечивать не государственные,
корпоративные и классовые, а общественные интересы. Политизация
вопроса о земле, к сожалению, не позволила основным
политическим силам прийти к пониманию, каким именно образом учесть эти
интересы при преобразовании правоотношений в деревне. Оба вида
собственности - частная и общинная, которые искусственно
противопоставлялись в ходе политических баталий, в сущности, являлись
архаикой (по крайней мере в тех их формах, которые сложились
в России в XVIH-XIX вв.). Само же их постоянное
противопоставление и фетишизация делали их еще менее гибкими и способными
к адаптации.
За пределами собственно аграрного вопроса, как показала
Екатерина Правилова, также шел активный поиск некой неведомой
российской истории правовой реальности (чаще всего в форме
института «публичной собственности»)2. Эти поиски невозможно адекватно
1 Kotsonis Y. The Problem of the Individual in the Stolypin Reforms // Kritika:
Explorations in Russian and Eurasian History. 2011. Vol. 12. № 1. P. 25-52. Иной,
классический взгляд на столыпинскую реформу см., например: Шелохаев В.В.
Столыпинский тип модернизации России // Исторический журнал: научные исследования. 2012.
№3. С. 34-41.
2 Pravilova E. Public Empire.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 383
оценить в рамках хрестоматийного противостояния правительства
и цензовой общественности или шире - государства и общества. Речь
шла скорее о преодолении традиционных барьеров, об изобретении
нового подобно тому, как в конце XVIII в. элита изобрела институт
частной, а в XIX в. - общинной собственности. Характерно, однако,
что в отличие от двух последних случаев в целом неудавшаяся по
разным причинам попытка изобретения публичной собственности
не имела ни определенных «авторов», ни отчетливой «партийной»
окраски. Идея публичной собственности периодически всплывала
в совершенно разных контекстах (лесоохрана, гидроэнергетика,
разработка недр, собственность на произведения искусства и
литературные тексты) и продвигалась никак не связанными друг с другом
людьми. В основном ее сторонников можно отнести к очень
широкой и неопределенной категории «профессиональных экспертов»,
что еще раз говорит о принципиальной важности экспертного
знания в позднеимперский и раннесоветский периоды (обстоятельство,
неоднократно подчеркивавшееся историками)1. Однако, хотя
коммунистический режим унаследовал значительную часть экспертов
и их проектов, институт публичной собственности в стране все же
не появился, что можно считать очередным свидетельством
незавершенного, оборванного революцией 1917 г. характера российской
трансформации.
7.8. Проблема собственности в программах
политических партий
Партийные программы представляют собой сублимацию
эволюции политической мысли на момент их формирования и трансляции
в общественное сознание. При этом, разумеется, следует учитывать,
что проблема собственности в этих программах представляет собой
лишь одну из составляющих моделей преобразования страны,
предлагаемых различными направлениями и течениями общественной
мысли, а следовательно, и различными политическими партиями.
Представляется целесообразным провести анализ проблемы
собственности в программах российских политических партий, образно
1 Gerasimov I. Modernism and Public Reform in Late Imperial Russia: Rural
Professionals and Self-Organization, 1905-30. London, 2009. Holquist P. «In accord with
State Interests and the People's Wishes»: The Technocratic Ideology of Imperial Russia's
Resettlement Administration // Slavic Review. Vol. 69. № 1 (Spring 2010). P. 151-179.

384 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
говоря, «справа налево», т. е. начиная с их консервативного спектра
и завершая спектром социалистическим.
Программные документы правоконсервативных партий типа
Русской монархической партии (РМП) и Союза русского народа
(СРН) базировались на двух исходных взаимосвязанных посылках.
Суть первой их них сводилась к утверждению, что только «в
неприкосновенности имущественных прав» лежит «залог здорового
развития и процветания государства». Вторая посылка гласила -
частная собственность - основа «народной нравственности»1.
Позиционируя себя сторонниками сильной самодержавной власти, ратуя
за сохранение сословной структуры российского общества,
консерваторы преимущественное внимание уделяли характеристике
традиционных форм собственности помещичьей и крестьянской.
Подчеркивая мысль о том, что Россия «преимущественно крестьянская
и земледельческая страна», идеологи консерватизма настаивали на
необходимости во что бы то ни стало сохранять «незыблемое право
собственности как земледельцев, так и землевладельцев»2.
Отстаивая собственность традиционного типа, консерваторы одновременно
были настроены крайне негативно к новейшим формам
капиталистической собственности (например, крупным монополистическим
объединениям), усматривая в лице промышленников новейшей
капиталистической формации своих непосредственных конкурентов
и прежде всего претендентов на политическую власть.
В отличие от консерваторов-традиционалистов партии
промышленников и предпринимателей считали приоритетной собственность
капиталистического типа, подчеркивали мысль о том, что
землевладельческий класс уже сыграл свою историческую роль и должен
уступить место на политической арене новой социальной страте -
буржуазии. Иными словами, за фасадом борьбы между помещиками
и буржуазией за политическую власть достаточно определенно
просматривается борьба буржуазии за ограничение прав помещиков на
монопольное владение земельной собственностью.
Наиболее полно проблема собственности нашла свое отражение
в программах либеральных партий. Так, например, в пятом пункте
программы Балтийской конституционной партии утверждалось,
что право «неприкосновенности частной собственности»
является необходимым условием и предпосылкой «культурного развития
1 Программы политических партий России. Конец XIX - начало XX в. М., 1996.
С. 433.
2 Там же. С. 432-433, 447.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 385
для всего народа и государства»1. В программу Грузинской
национально-демократической партии был включен специальный
раздел «Экономический строй», в котором следует обратить внимание
на три момента. Во-первых, «частная собственность является
краеугольным камнем экономического и культурного развития народов».
Во-вторых, «право на частную собственность является основанием
социального строя и свободы личности». В-третьих, «утверждение
частной собственности открыло широкий простор труду человека,
его предприимчивости, изобретательности и тем содействовало
прогрессу и цивилизации»2.
Наиболее полно проблема собственности нашла отражение в
программах общероссийских либеральных партий (октябристов,
прогрессистов и, особенно, кадетов). Исходной идеей программ этих
партий была идея утверждения именно капиталистической частной
собственности, которая рассматривалась в качестве основной
пружины общественного прогресса, гарантии обеспечения прав и свобод
личности. Подчеркивая прогрессивный характер частной
собственности капиталистического типа, либералы, прежде всего кадеты,
вместе с тем выступали за постепенное вытеснение собственности
традиционного типа (принудительное отчуждение большей части
помещичьего землевладения за выкуп). В представлении либералов
традиционная помещичья собственность продолжает оставаться
экономической основой отжившей самодержавной политической
системы и основным источником социальных конфликтов в деревне.
Разрабатывая рациональную модель модернизации экономики,
либеральные теоретики подчеркивали, что «подъем производительных
сил есть в настоящее время подлинная национальная задача,
национальная обязанность современных поколений, от которой зависит
политическое и культурное будущее России».
Развитие производительных сил, по их мнению, должно было
способствовать реализации целого комплекса задач: превратить Россию
в развитую индустриальную державу, ликвидировав тем самым ее
экономическое отставание от передовых капиталистических стран;
упрочить экономическую мощь и политическое влияние русской
буржуазии; подвести прочный экономический фундамент под
систему правового государства, под намечаемые социальные реформы, без
проведения которых нельзя было достичь и политической
стабильности. Огромную роль в процессе экономической модернизации
1 Там же. С. 338.
2 Там же. С. 385.

386 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
страны либералы придавали реформированному им государству.
Выступая за развитие частного предпринимательства и частной
инициативы, кадеты, прогрессисты и октябристы считали, что государство,
освободившись от «гипертрофии» экономических функций, должно
взять на себя обязанности планирования экономики.
Предполагалось создать при Совете министров специальный координационный
орган (с участием представителей законодательных палат и деловых
промышленных и финансовых кругов) для разработки
перспективного плана развития всех отраслей народного хозяйства.
Кардинальному пересмотру подлежали устаревшие
торгово-промышленное законодательство, налоговая система, тарифы.
Предполагалось устранить мелочную бюрократическую опеку и
регламентацию, которые стесняли свободу торгово-предпринимательской
деятельности. Считалось важным открыть доступ частному капиталу
к эксплуатации природных богатств, железнодорожному
строительству, горным промыслам, почтово-телеграфному делу и т. д.
Одновременно государство должно было способствовать организации
всех видов промышленного кредита: создать широкую сеть торгово-
промышленных палат и биржевых судов; содействовать расширению
внешней торговли и организации консульской службы. Подобного
рода система государственных мероприятий должна была, по
замыслу разработчиков либеральных экономических программ, создать
оптимальные условия для рационального функционирования и
динамичного развития капиталистической системы хозяйства, укрепить
экономическую мощь и политическое влияние
предпринимательского класса.
Уделяя преимущественное внимание проблемам
индустриализации, теоретики либерализма считали крайне важным ликвидировать
«ножницы» между уровнем и темпами промышленности и
сельского хозяйства. В целях подъема сельскохозяйственного производства
в программах либеральных партий предлагалось при содействии
государства провести комплекс мероприятий. Во-первых, речь шла
о «поощрении сельскохозяйственной промышленности и связанных
с ней сельскохозяйственных технических производств». Во-вторых,
о «развитии мелких кустарных промыслов и организации
дешевого кустарного кредита». В-третьих, об открытии «на местах банков
акционерного типа». В-четвертых, о различных формах «мелкого
кредита» - ипотечного, переселенческого, мелиоративного.
В-пятых, о передаче «части средств сберегательных касс на нужды
сельскохозяйственного кредита», а также об оказании поддержки
«мелким сельскохозяйственным товариществам», которые получали
право объединяться в крупные союзы. В-шестых, о создании широкой

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 387
сети «разного рода сельскохозяйственных союзов и кредитных
коопераций». В-седьмых, об устройстве опытных станций, образцовых
крестьянских хуторов. В-восьмых, о снижении пошлин на
сельскохозяйственные машины, семена. В-девятых, о распространении
технического, агрономического, зоотехнического, ветеринарного и
коммерческого образования.
В программах либеральных партий большое внимание уделялось
развитию кооперации, которая в условиях рыночных отношений
должна была стать мощным фактором развития производительных
сил в сельском хозяйстве, способствовать повышению
материального благосостояния крестьян. Не ограничивая индивидуальную
самостоятельность и инициативу крестьян, сельскохозяйственная
кооперация в то же время позволяла им воспользоваться преимуществами
как крупного, так и мелкого хозяйства, облегчила бы даже самым
бедным крестьянским хозяйствам приобретение техники, удобрений,
семян, получение кредита и т. д.
Важное место в программах либеральных партий было уделено
формированию рациональной финансовой и налоговой системы.
Что касается программ социалистических партий, то при их
анализе следует учитывать их «расчлененность» на две
взаимосвязанные «половинки» - минимальную и максимальную. Конечной целью
всех без исключения социалистических партий, включая и
национальные, являлось уничтожение частной собственности. Так, в про-
грамме-максимум Российской социал-демократической рабочей
партии (РСДРП) речь шла о замене частной собственности на средства
производства и обращения ее в общественную. По мнению
разработчиков программы, социальная пролетарская революция, с одной
стороны, уничтожит «деление общества на классы и тем самым
освободит все угнетенное человечество», а с другой - введет
«планомерную организацию общественно-производственного процесса для
обеспечения благосостояния и всестороннего развития всех членов
общества»1.
В программе Партии социалистов революционеров (ПСР)
подчеркивалось, что целью социального переворота является
«обобществление труда, собственности и хозяйства»2. По сути, та же идея
красной нитью проходила через программы национальных
социалистических партий. Так, в программе партии «Гнчак» читаем: полное
освобождение трудящихся наступит лишь после перехода «в их соб-
1 Программы политических партий России. Конец XIX - начало XX в. С. 46.
2 Там же. С. 141.

388 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ственность земли, фабрик, рудников»1. В программе
социал-демократической партии Польши и Литвы подчеркивалась мысль о том, что
лишь «ликвидация частной собственности на землю, на все средства
и орудия производства, средства связи и путей сообщения» может
привести «к ликвидации наемного труда и эксплуатации одних
людей другими», а также установлению «такого порядка, при котором
земля, фабрики, мастерские, шахты и все другие средства
производства и сообщения будут собственностью всего общества»2.
Однако, сходясь в конечной цели - ликвидации частной
собственности и необходимости в перспективе построения социализма,
социалистические партии по-разному подходили к постановке и решению
ближайших задач, нашедших отражение в их программах-минимум.
Задача демократического этапа переворота состояла в том, чтобы,
захватив политическую власть и опираясь на государственные
институты и структуры, изменить экономическое развитие, не посягая при
этом на институт капиталистической частной собственности. Не
случайно в программах-минимум социалистических партий акцент был
сделан на решении проблем, связанных с традиционными формами
собственности, прежде всего помещичьей.
Следует подчеркнуть, что проблема собственности в области
аграрных отношений наиболее трудно решалась в
социал-демократической среде, в которой сосуществовало несколько точек зрения:
1) национализация земли (В.И. Ленин и часть его сторонников);
2) муниципализация земли (меньшевики) и так называемые разде-
листы (часть большевиков и представителей национальных
социалистических партий). Характерно, что на IV съезде РСДРП
большинство вообще уклонилось от четкого решения вопроса о собственности
на землю3. Некоторые национальные социал-демократические
партии (например, Белорусская) в своих программах высказывались
за раздел конфискованных помещичьих имений, создание мелких
трудовых и крестьянских хозяйств. Так, в программе Белорусской
социал-демократической партии подчеркивалось: «...Чтобы мелкое
хозяйство развивалось и шло хорошо, крестьянин должен
чувствовать себя на своем куске земли как на собственности». Предлагалось
издать специальный закон, который должен был «обеспечить за
хозяином и его потомками по прямой линии (сыном, внуком и т. д.) право
на пользование той земли, в которую он вложил за всю жизнь свой
1 Программы политических партий России. Конец XIX - начало XX в. С. 10.
2 Там же. С. 15.
3 См.: Четвертый (Объединительный) съезд РСДРП. Протоколы. М, 1959. С. 522.

Глава 7. Собственность: частная, коллективная, государственная или публичная? 389
труд». Подчеркивая, что на этапе демократического переворота
крестьянскую собственность уничтожать нельзя, в программе, тем не
менее, отмечалось, что она «должна постепенно ограничиваться» путем
введения «прогрессивно-возрастающего налога на землю, который не
позволит держать излишки земли»1.
Более последовательно решали вопрос о земельной
собственности неонароднические социалистические партии. Если, например,
Трудовая народно-социалистическая партия (ТНСП) в своей
программе последовательно высказывалась за национализацию земли
(«вся земля должна сделаться общенародной собственностью»2), то
ПСР выдвигала лозунг социализации земли. «В согласии со своими
общими воззрениями на задачи революции в деревне, - читаем в
программе ПСР, - партия будет стоять за социализацию земли, т. е. за
изъятие ее из товарного оборота и обращения из частной
собственности отдельных лиц или групп в общенародное достояние на
следующих началах: все земли поступают в заведование центральных
и местных органов народного самоуправления, начиная от
демократически организованных бессословных сельских и городских общин
и кончая областными и центральными учреждениями (расселение
и переселение, заведование резервным земельным фондом и т. п.);
пользование землей должно быть уравнено трудовым началом, т. е.
обеспечивать потребительную норму на основании приложения
собственного труда, единоличного или в товариществе; рента путем
специального положения должна быть обращена на общественные
нужды; пользование землями и угодьями, имеющими не
узкоместное значение (общинные леса, рыбная ловля и т. д.), регулируется,
соответственно, более широкими органами самоуправления; недра
земли остаются за государством; земля обращается в общенародное
достояние без выкупа; за пострадавшими от этого имущественного
переворота признается лишь право на общественную поддержку на
время, необходимое для приспособления к новым условиям личного
существования»3. Эсеровский лозунг социализации земли наиболее
адекватно соответствовал ментальное™ подавляющего большинства
населения - российского крестьянства - и способствовал росту
популярности ПСР в широких массах, получившей большинство голосов
на выборах в Учредительное собрание в 1917 г.
1 Программы политических партий. С. 111, ИЗ.
2 Там же. С. 213.
3 Там же. С. 145-146.

390 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Важно также подчеркнуть, что система мер, вошедших в
программу-минимум социалистических партий, преследовала вполне
определенную цель: вторгаться в сферу капиталистической собственности,
«отгрызая» от нее «кусочек за кусочком», способствуя ее
постепенной замене общественной собственностью. По существу же
демократический этап мыслился социалистами всех направлений и течений
в качестве подготовительного этапа, создающего предпосылки и
условия к переходу к социализму.
В заключение обратим внимание на следующие моменты. Во-
первых, в программах российских политических партий постановка
и решение проблемы собственности, в том числе и земельной, были
обусловлены общими концептуальными представлениями о путях
общественного преобразования России в условиях системного
кризиса. Для реализации объективно возможных альтернатив и
предстояло прежде всего решить два коренных вопроса - о власти и о
собственности. Причем постановка и решение этих двух кардинальных
проблем логически увязывались с выбором той или иной модели
политической системы, от чего зависела и модель выбора
соответствующего типа собственности.
Во-вторых, в конкретной исторической среде, где подавляющее
большинство населения относилось к частной собственности и ее
носителям (помещикам и капиталистам) крайне негативно,
идеологи консервативных и либеральных партий вынуждены были излагать
свои представления о собственности в общей форме, констатируя ее
важность и полезность для общественного прогресса, для
обеспечения прав и свобод личности. В свою очередь, социалистические
партии, отражая чаяния и настроения большинства народа, решительно
и бескомпромиссно настаивали на уничтожении частной
собственности, на переходе к коллективным формам организации производства
и труда. Вполне понятно, что социалистические лозунги ложились на
более благоприятную почву, получая поддержку большинства
населения, испытывавшего вековой гнет со стороны собственников
различных категорий. Разумеется, массы имели смутное представление
о социалистических концепциях, но в программах социалистических
партий их привлекали понятные и конкретные лозунги,
направленные хотя бы на минимальное улучшение условий жизни. Именно
этим прежде всего объясняется поддержка большинством населения
России радикальных методов разрешения проблем собственности,
предлагаемых партиями социалистического и демократического
направления.

Глава 8
Революция или реформы?
Политика XIX в. и в Западной Европе была элитарной. Она
творилась в клубах и салонах. Избирательные цензы
казались естественными. Об их полной отмене говорили
популисты, нередко склонные и к авторитаризму (например, Шарль Луи
Наполеон Бонапарт, впоследствии известный как Наполеон III)1.
Политики либеральных взглядов были уверены в самоочевидности
неравенства. Само слово «демократия» (конечно, в руссоистском
понимании этого термина) вызывало оторопь и неприятные
воспоминания о Французской революции конца XVIII в.2
В XVIII столетии, вплоть до роковых событий в Париже в
конце века, революция - модная тема для разговоров. Обычно она тесно
увязывалась с прогрессом3. Как ее можно реализовать на практике,
представить было трудно. Французская революция являлась тем
рукотворным «землетрясением», которое осмысливалось Европой
в течение последующего столетия. Понятие «революция» теперь
напрямую сопрягалось с диктатурой, террором, «деспотизмом
непросвещенных масс»4. Правящую элиту эти воспоминания пугали, ее
неприятелей воодушевляли, давали надежду, что конвенциональные
пути политики неизбежно ведут в тупик неразрешимых кризисов, за
которыми следует массовое насилие. Правда, оставался
методологический вопрос: можно ли это насилие спровоцировать или его только
нужно будет возглавить?
Таким образом, прежде, до конца XVIII в., в политической мысли
господствовало представление о незыблемости порядка, теперь же -
о его прерывистости. Одни полагали столь нестабильное положение
неизбежным злом, другие - потенциальной возможностью.
1 Канфора Л. Демократия. История одной идеологии. СПб., 2012. С. 126-132.
2 Констан Б. Об узурпации // о свободе. Антология западноевропейской
классической либеральной мысли. М., 1995. С. 209.
3 Словарь основных исторических понятий: Избр. статьи: в 2 т. Т. 1. М., 2014.
С. 624-629.
4 Там же. С. 631.

392 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В любом случае такие разрывы в развитии объяснялись
революциями, т. е. встречей элитарной политики и бушующей силы истории,
интеллектуалов у власти и мятежной толпы, рационального и
неподдающегося разумению. Казалось, революция - это скоротечный
взгляд в бездну, которого было достаточно для переформатирования
режима. О такой революции уже деловито рассуждали с
университетских кафедр. О ней писали в учебниках. Она воспринималась как
естественное (и довольно прозаическое) проявление политической
природы. Г. Гейне, обращаясь к понятию «революция», при его
помощи объяснял весь ход исторического процесса в Европе1. К. Маркс
полагал революцию и эволюцию взаимообусловленными (и
необходимыми) явлениями2.
В этом уникальность XIX в. Он был неустойчив в своих
основаниях. Европеец делал ставку на выборы, но не верил в демократию. Он
создавал площадку для общественной дискуссии, но большинство
представленных проектов не имело шансов быть реализованными.
Наконец, он поставил себе на службу революцию, полагая, что этот
зверь присмирел за истекшие десятилетия, обрюзг, обленился и
только напоминает себя в молодости.
Мифология революция, так или иначе восходящая к 1789 г.,
постепенно наполнялась новым социальным содержанием. Если в
конце XVIII в. она в значительной мере объяснялась стечением
обстоятельств, то теперь возникли силы, которые собирались совершить
ее целенаправленно, имея в виду возможность реализации большого
социального проекта в скором будущем3. Раньше, на закате «старого
порядка», жизнь выталкивала людей в революцию, теперь появились
революционеры, которые рассчитывали повести за собой жизнь.
Это не значит, что им во всем улыбалась удача. Скорее
наоборот. Это значит, что в условиях революции с неизбежностью наверх
всплывали те, кто к ней специально готовился, т. е.
профессиональные революционеры, рассчитывавшие на прыжок в бездну нового,
неизведанного. Пожалуй, первый эксперимент, имевший
ошеломляющее значение для леворадикальной мысли, - это опыт Парижской
коммуны4.
Такая революция - это прыжок в бездну, а следовательно,
крушение (пускай в высшей степени локализованное) неустойчивого
баланса сил, характерного для XIX столетия.
1 Словарь основных исторических понятий... Т. 1. С. 687.
2 Там же. С. 672.
3 Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1997. С. 135-143.
4 Всемирная история: в 6 т. Т. 5: Мир в XIX веке. М., 2014. С. 349.

Глава 8. Революция или реформы?
393
Российский же политический миф строился на таинственности
его социальных и институциональных оснований. О них никто с
уверенностью не мог говорить, можно было только догадываться.
Соответственно, для одних русский народ был безусловным монархистом,
для других - вечным анархистом. Для одних он был всегда верен
престолу, для других - всегда склонен к революции.
В этой системе координат борьба революции с контрреволюцией
приобретала метафизический характер. Для адептов той и другой
стороны социальное и политическое являлись областью
воображаемого. Контрреволюция как идеологический проект была вторична по
отношению революции. В этом заключалась ее изначальная слабость.
Она реагировала на вызов, а не формировала его.
К началу XIX столетия этот вызов был интеллектуальный и
прежде всего иностранного происхождения. Русская мысль, подобно
любой другой в европейских странах, вращалась вокруг событий
и последствий Французской революции. Их катастрофический
характер не вызывал сомнений даже у будущих декабристов. К этому
примешивались воспоминания о «пугачевщине», «русском бунте»,
который, как известно, «бессмысленный и беспощадный».
Характерно, что декабристы видели образцом для себя военные революции
в Испании, Бразилии, Италии, а не события во Франции конца
XVIII в. Возможность военного переворота, целью которого были
социальные и политические преобразования, давала им шанс избежать
подлинно революционных потрясений.
Деятелем революционного движения трудно было оспорить факт,
который любили припоминать мыслители правого толка. Россия
XIX в. не знала революции в то время, как для многих европейских
стран она стала отправной точкой нового порядка. Россия держалась
за «старый». Возникал естественный вопрос: такое положение -
норма или нонсенс? Революция для России - неизбежность или мнимая
угроза, которая по определению невозможна. Отношение к
революции определяло мировоззренческий уклад политически активного
человека. Верящие в нее (точнее: в ее возможность) полагали
вероятным радикальный разрыв с настоящим. Неверящие видели в
настоящем безальтернативную реальность.

394 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
8.1. Российский океан стабильности
или дремлющий вулкан революции?
Неудача декабристов, радикальный разворот русского общества
вправо, немалые ожидания, связанные с началом нового
царствования, позволили по-новому взглянуть на вероятность революционных
потрясений в стране. Во второй четверти XIX в. среди образованного
меньшинства в целом господствовало убеждение, что в России
революция в принципе невозможна. Русский верноподданный
бесконечно предан монархии. Ему органически чужда ценность свободы1.
И главное: общество в России основано на солидарности, а не на
классовой или национальной вражде. Самодержавная власть, в свою
очередь, защищает интересы не отдельных классов или сословий, а всего
народа и прежде всего наиболее нуждающихся, сирых и убогих2.
Впрочем, такой взгляд утвердился не сразу. Например, в отчете
Третьего отделения СЕ. И.В. Канцелярии за 1827 г. превалировали
мрачные тона. Чиновники рисовали весьма пугающую картину
общественных настроений. В революционности подозревалась в первую
очередь молодежь (дворянского, разумеется, происхождения):
«Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства,
революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще
всего прикрывающийся маской русского патриотизма». По оценке
чиновников Третьего отделения, среди этой социальной (и
одновременно возрастной группы) было сильно влияние рылеевских идей.
Иными словами, молодые люди мечтали о конституции, упразднении
чинов, которых они при всем желании не могли в скором времени
достигнуть, наконец, о свободе, смысл и значение которой не вполне
понимали. Главное: эти юнцы не знали России, ее общего положения,
а соответственно, не ценили тот порядок, гарантом которого была
императорская власть3. В Третьем отделении подозревали, что
подобные силы организовывались не без участия иностранных держав:
1 Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 114.
Как писал Л.В. Дубельт, «наш народ не избалован вымышленной свободой и ни с чем
не сообразными правами человека! правами, основанными на уничтожении
ближнего» (Дубельт Л.В. Вера без добрых дел мертва // Российский архив. Вып. 6. М., 1995.
С. 126).
2 Это понимание самодержавия не было единственным и даже господствующим.
Так, литератор О.И. Сенковский полагал, что в России реализовывалась модель
«военного самодержавия», впервые апробированная Фридрихом Великим в Пруссии (Ни-
китенко A.B. Дневник: в 3 т. М., 1955. Т. 1. С. 174).
3 Россия под надзором. Отчеты III отделения, 1827-1869. М., 2006. С. 22.

Глава 8. Революция или реформы?
395
Франции и Австрии. Конечно, среди молодых людей, примыкавших
к этому движению, было немало тех, кто заслуживал самой высокой
оценки. Но три четверти из них были несомненными либералами1.
Судя по всему, эта аттестация из уст чиновников Третьего отделения
лестной отнюдь не была.
Впрочем, если продолжать чтение отчета, может создаться
впечатление, что его составители были сторонниками кардинальных
реформ. Ведь, по их мнению, самое развращенное сословие империи -
это чиновничество, занятое воровством, подлогами и превратным
толкованием законов. Оно прочно держится за власть и боится
всякого, кто пытается поколебать его господство. Правительственные
мероприятия, нацеленные на рационализацию системы управления,
вызывали у него сильное раздражение2. Конечно же, подобное
положение было нестерпимо и требовало немедленной реакции со
стороны власти.
Ограниченность людских, материальных ресурсов, бывших в
распоряжении у Третьего отделения, заставляет усомниться в
достоверности написанной в отчете картины. В центре внимания авторов -
лишь столицы. Провинциальная Россия во всем ее многообразии
(за исключением Финляндии, Польши и остзейских губерний) как
будто бы даже и не существовала. Однако суждения чиновников
Третьего отделения в высшей степени интересны. В этом уникальном
документе в полной мере сказывается стиль политического мышления
весьма информированных представителей высшей бюрократии.
Согласно их анализу, в России мало довольных, зато сильны
оппозиционные и даже революционные настроения.
Примечательно, что при всех очевидных пробелах отчет
претендовал на всеохватность. Соответственно, его авторы не могли
обойти вопрос о политических настроениях крепостных. По мнению
чиновников Третьего отделения, среди частновладельческих крестьян
крепло неприятие существовавшего порядка. Земледельцы хорошо
знали, что только «народ-победитель», русские крестьяне, находятся
в «состоянии рабства». Представители прочих народов свободны. По
оценке Третьего отделения, среди крестьян большую популярность
обрели сектанты, которые вели не только религиозную, но и
политическую пропаганду. «Среди крестьян циркулируют несколько
пророчеств и предсказаний: они ждут своего освободителя, как евреи сво-
1 Там же. С. 23.
2 Там же. С. 23.

396 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
его Мессию, и дали ему имя Метелкина. Они говорят между собой:
"Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их"»1.
Таким образом, в Третьем отделении констатировали
предельную шаткость социальных оснований существующего режима. Ему
не на что было опереться. Он сидел на пороховой бочке. В отчете
за 1830 г. был указан перечень социальных групп, из которых
рекрутировались недовольные существующим порядком: это партия
«русских патриотов», взяточники, гражданские чиновники,
ограниченные в средствах, литераторы, гвардейские и армейские офицеры,
помещики, предприниматели, раскольники, крепостные2. Правда,
недовольство не исключало преданности престолу, обожания
государя. В последующих отчетах проблематика оппозиционности и даже
революционности русского общества сходила на нет. В
правительственных кругах крепла уверенность в устойчивости порядка.
Однако эта убежденность не была чем-то само собой разумеющимся. Она
выстраивалась на фундаменте изначального страха, представлениях
о зыбкости существовавшего положения вещей. Начальник Штаба
Корпуса жандармов Л.В. Дубельт записал в дневнике: «Россию
можно сравнить с арлекинским платьем, которого лоскутки сшиты одной
ниткой - и славно и красиво держатся. Эта нитка есть самодержавие.
Выдерни ее, и платье распадется!»3 Эти слова можно
интерпретировать по-разному. С одной стороны, самодержавие - основа
политического и правового уклада страны, но в то же время Дубельт
подчеркивал хрупкость этой системы.
Вставал вопрос: а стоит ли ее в таком случае менять? Не чревато
ли это потрясениями? Все тот же Дубельт полагал, что все
благополучие России строилось на незыблемости трех составляющих:
самодержавии, крепостном праве и аграрном характере экономики страны.
По мысли начальника Штаба Корпуса жандармов, свободный
человек не склонен к планомерному труду: он ищет легкий заработок и в
итоге обрекает себя и своих потомков на бедность. «Пример
западных государств не доказывает ли, что свобода разоряет народы? Они
все свободны и в нищете страшной, отвратительной, возмущающей
человеческие чувства, - наш народ не освобожден, а у нас нет такой
нищеты, как на Западе»4.
1 Россия под надзором. Отчеты III отделения, 1827-1869. С. 24.
2 Там же. С. 73-74.
3 Дубельт Л.В. Вера без добрых дел мертва// Российский архив. Вып. 6. М., 1995.
С. 112.
4 Там же. С. 133. В царствование Николая I понятие «свобода»
интерпретировалось по-своему. Весной 1838 г. великий князь Михаил Павлович делился своими

Глава 8. Революция или реформы?
397
Принимая точку зрения Дубельта, нужно было делать все для
сохранения существовавшего политического и правового уклада. Не
принимая ее, следовало готовиться к коренным преобразованиям.
В любом случае обстоятельства побуждали правительство к
действиям. Оно должно было оставаться «единственным европейцем»
в России. Ему противостояла «дикость», «варварство», безудержная
стихия. По словам Д.Н. Блудова, занимавшего высшие посты в
российской администрации, против властей обычно восставал «глупый
черный народ», «безумцы», «простолюдины», «обезумевшая чернь».
Всех их просвещенное правительство должно было держать в
повиновении1. Только оно олицетворяло порядок. Всякая альтернатива
ему - хаос. Такой порядок - необязательно status quo. Он может
подразумевать и развитие. «Государство, идущее непрестанно вперед
во всех ветвях деятельности и знаний человеческих», - таково было
credo государственного секретаря М.А. Корфа, высказанное им еще
в 1839 г.2 Власть должна была соответствовать требованиям времени.
Конечно, понимать их можно было по-разному.
По словам министра народного просвещения С.С. Уварова, «мы
живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой
быт, обновляются, волнуются, идут вперед... Но Россия еще юна,
девственна и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих
кровавых тревог. Надо продлить ее юность и тем временем воспитать
ее»3. Правительство видело себя в роли опекуна «малолетнего» и не
вполне развитого общества, которое надо было вести за собой и не
позволять ему взрослеть раньше времени. Власть, а не общество,
должно было определять повестку. Следовательно, власть и должна быть
готова к преобразованиям. Понятия «революция» и «реформа» были
тесным образом сцеплены друг с другом. Реформы рассматривались
впечатлениями с М.А. Корфом: «Пока все народы Европы барахтаются в своих
либеральных теориях, мы в полной мере пользуемся либерализмом в его практическом
применении». Далее он постарался разъяснить свою мысль: «Если нас жмут
исправники, на которых есть же суд, то тех жмут гораздо больше самовластные палаты, на
которые нет расправ. Но где, скажите, есть такое муниципальное правление, как у нас,
где во всех степенях суда и полиции есть выборные от всех сословий? Где солдат,
поступивший из моих крепостных людей, может через год сделаться мне равным и иметь
сам крепостных людей? в Австрии графиню Бубна, жену знаменитого воина,
администратора, писателя, не пускали во всю жизнь ко двору, потому что она была
недворянского происхождения, а муж, при всех исторических своих заслугах, не мог передать ей
своего состояния» (Корф М.А. Дневники 1838 и 1839 гг. М., 2010. С. 96).
1 Долгих Е.В. К проблеме менталитета российской административной элиты
первой половины XIX века: М.А. Корф, Д.Н. Блудов. М., 2006. С. 60.
2 Там же. С. 93.
3 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 174.

398 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
как альтернатива революциям, без их катастрофических
последствий1. Правительственная власть, считавшая себя разумной, обычно
полагала реформы неизбежными.
Это касалось и высшей бюрократии времен Николая I. Правда,
преобразования, о которых говорили в эти годы, пока не имели
достаточного интеллектуального фундамента и кадрового обеспечения.
Парадокс в том, что во второй четверти XIX в., традиционно
воспринимаемой как период реакции и охранительства, была подготовлена
база для последующих реформ. Именно тогда были сделаны
значительные шаги по пути профессионализации отечественной
бюрократии, становления полноценной системы юридического образования,
кодификации права, тогда же были фактически прописаны
алгоритмы решения крестьянского вопроса2.
И все же николаевские годы не остались в общественной
памяти временем реформ. Едва ли это случайно. Реформы прочно
ассоциировались не с частными изменениями, а с коренным разворотом
общества и государства. Правительство же видело сверхзадачей
преобразований установление строгого порядка, который исключил бы
неурядицы и злоупотребления властью; оно стремилось не к
движению, а упрочению государственного уклада3. Современники
справедливо подмечали утопичность этого замысла. По словам A.B. Ники-
тенко, «власть думает, что для нее нет невозможного, что ее воля нигде
не встречает сопротивления; между тем ни одно ее предписание не
исполняется так, как она хочет»4. Основная роль в государственной
жизни отводилось чиновничеству. Однако оно в большинстве своем
не было готово к правовому творчеству, а лишь к подчинению
монаршей власти, за которым подчас скрывались разного рода
злоупотребления0. Весьма характерны суровые слова князя П.А. Вяземского,
1 В связи с этим весьма показательно, что Б.Н. Чичерин, говоря о реформах,
подразумевал лишь коренные преобразования, радикально менявшие жизнь общества
(Чичерин Б.Н. Курс государственной науки: в 3 ч. М., 1898. Ч. 3. С. 302).
2 Ружицкая И.В. Законодательная деятельность в царствование императора
Николая I. M.; СПб., 2015. С. 237-242.
3 Этот порядок можно было интерпретировать иначе. Например, как
цензор A.B. Никитенко: «Порядок, по их мнению, в том, чтобы масса людей пребывала
в скотской неподвижности и страдала ради величия и благополучия немногих»
(Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 310).
4 Там же. С. 268.
5 Уже в 1855 г. A.B. Никитенко рассуждал: «Отчего, между прочим, у нас мало
способных государственных людей? Оттого, что от каждого из них требовалось одно - не
искусство в исполнении дел, а повиновение и так называемые энергические меры,
чтобы все прочие повиновались. Такая немудренная система могла ли воспитать и
образовать государственных людей? Всякий, принимая на себя важную должность, думал

Глава 8. Революция или реформы?
399
сказанные об одном из крупнейших (а может быть, просто о
крупнейшем) деятелей первой половины XIX в. - М.М. Сперанском: «Он был
не государственный человек, не из числа тех избранных, которые
назначаются промыслом для прочного преобразования государства. Он
был в высшем значении слова чиновник, деятель с большими
способностями, но не творческими, а второстепенными»1.
«Весна народов» 1848 г. лишний раз убеждала современника, что
политическое творчество - удел отнюдь не только государственного
служащего. Последнего это едва ли могло радовать. Массы,
вышедшие на авансцену политического театра, меняли весь расклад сил.
Член Государственного совета М.А. Корф ощущал приближение
апокалипсиса. Прежние законы истории не действовали, и
человечество, по его разумению, вскоре должно было стать другим2. Но были
и иные оценки, скорее со знаком «плюс». Цензор A.B. Никитенко так
охарактеризовал революционные события в Европе: «Авторитет лиц
уничтожен, и на место его водворен авторитет человечности,
законности и права»3. Иными словами, единовластие сокрушено -
восторжествовали общие принципы, осуществление которых оказалось
не под силу абсолютным монархам. При всех отличиях в позициях
Корфа и Никитенко, в них много общего. И тот, и другой видели в со-
об одном: как бы удовлетворить лично господствовавшему требованию, и умственный
горизонт его невольно сужался в самую тесную рамку. Тут нечего было рассуждать
и соображать, а только плыть по течению» (Там же. С. 421-422).
1 [Вяземский П.А.] Полное собрание сочинений князя П.А. Вяземского. СПб.,
1882. Т. 7. С. 78. В своих записках князь П. А. Вяземский так охарактеризовал
Сперанского: «Сперанский был ум светлый, гибкий, восприимчивый, может быть, слишком
восприимчивый, но с другой стороны, ум его был более объемистый, нежели
заключительный. При всей наклонности своей к нововведениям, он мало в себе имел почина
и творчества. В нововведениях своих был он более подражатель, часто трафарелыцик
(Так в тексте. - К.С.)» (Там же. Т. 8. С. 195). Впрочем, оценки Сперанского могли
драматически отличаться. В частности, М.А. Корф о нем писал: «Сперанский был,
конечно, гений в полном смысле этого слова, гений с недостатками и пороками... но едва
ли не превзошедший всех прежних государственных людей наших, если вприбавок
к высокому уму его взять огромную массу его сведений, теоретических и
практических. Имя его глубоко врезалось в историю. Сперва ничтожный семинарист, потом
всемогущий временщик, знаменитый изгнанник, восставший от падения с
неувядшими силами, наконец, бессмертный зиждитель Свода, столь же исполинского в мысли,
как и в исполнении, он и гением своим и чудными судьбами стал каким-то гигантом
над всеми современниками» (Корф М.А. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 275).
2 Долгих Е.В. К проблеме менталитета российской административной элиты
первой половины XIX века. С. 86. В 1848 г. М.А. Корф так характеризовал феномен
революции: «Распадение Гражданского общества, низвержение всего, что тысячелетия
считали неприкосновенной святыней, кровопролитие за мнимые права, от завоевания
которых едва ли бы кому сделалось лучше» (Цит. по: Там же. С. 87).
3 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 310.

400 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
бытиях революции перелом в истории, обусловленный
интеллектуальными процессами, охватившими Европу.
В том же направлении осмысливал ситуацию и сам
император. В декабре 1848 г. Николаю I представлялся ректор Санкт-
Петербургской римско-католической духовной академии И.
Головинский. «Неправду ли я вам говорил года полтора тому назад, что
в Европе будет смятение?» - спросил император. Головинский,
конечно же, вспомнил. «Но будет еще хуже, - пророчествовал царь. -
Все это от безверия... Что же меня касается... то я не позволю
безверию распространиться в России»1. Можно было бы сказать иначе:
Россия - оплот христианской веры и потому враг революции. Как
писал Ф.И. Тютчев в апреле 1848 г., «уже давно в Европе существуют
только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы
сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся
между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры.
Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы
между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит
на века вся политическая и религиозная будущность человечества»2.
По мысли Тютчева, это сражение стало бы последней битвой
христианского и антихристианского начала. Кому-то могло показаться,
что силы Революции были обузданы мудрым правлением 1820-
1830-х гг. Однако это было не так. Нельзя было приучить этого
зверя - надо было его побороть3.
Так писали о революциях в Европе. Но возможны ли были
подобные явления в самой России. А.И. Герцен из-за рубежа
оповещал своего читателя: революции в России уже были. Революционе-
1 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 316-317. «Теперь в моде патриотизм,
отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия
столь благословенна Богом, что проживет одним православием, без науки искусства»
(Там же. С. 317).
2 Тютчев Ф.И. Россия и Революция // Тютчев Ф.И. Поли. собр. соч. и письма:
в 6 т. М., 2003. Т. 3. С. 144.
3 Там же. С. 145-146. Мысль о том, что политическая борьба в Европе имела
религиозную подоплеку, была весьма популярна в общественной мысли 1840-х гг. В
частности, Л.В. Дубельт писал: «Война за государей, за республику, за религию, за мнения
политические и религиозные, за свободу книгопечатания - все это одни предлоги,
которым не будет конца, пока страсти бунтуют в человеке и он удаляется от здравого
смысла и от истинной религии» (Дубельт Л.В. Вера без добрых дел мертва. С. 134).
Теологическое осмысление революции было распространено и среди
западноевропейских интеллектуалов. Так, это было характерно и Ж. де Местру, и А. Мюллеру, и др.
(Словарь основных исторических понятий. Т. 1. С. 679-680). Это, пожалуй, ключевой
элемент интеллектуальных построений X. Доносо Кортеса (Доносо Кортес X. Соч.
СПб., 2006. С. 200-210).

Глава 8. Революция или реформы?
401
ром на троне был Петр Великий1. Правда, тогда, в начале XVIII в.,
случилась особая, «антинациональная революция». В результате ее
и сложилось могучее, пугающее по своим возможностям
государство2. Оно само по себе стало вызовом для общества. Декабристское
движение - это революционная оппозиция правящему режиму3. Но
теперь волны подступали к России извне. Вся Европа стояла перед
общими вызовами. «Европа приближается к страшному катаклизму.
Средневековый мир рушится. Мир феодальный кончается.
Политические и религиозные революции изнемогают под бременем своего
бессилия; они совершили великие дела, но не исполнили своей
задачи. Они разрушили веру в престол и алтарь, но не осуществили
свободу...»4 Иными словами, будущие революции (в том числе и в
России) окажутся куда более масштабными, чем то, чему был
свидетелем европейский обыватель в 1848 г.
Точка зрения Герцена не была господствовавшей. Напротив,
представления об архаичности порядков в России, может быть, даже
примитивности русского общества давали некоторым авторам надежду:
в империи «весна народов» не случится. В дневниковой записи за
1848 г. М.А. Корф отмечал наличие различных настроений в
высших учебных заведениях империи: «Есть и бешеные республиканцы,
мечтающие о республике даже для России (!!!), но мальчики наши
опасны не внутри училищ, а после выпуска оттуда, да и то больше на
словах. По-моему, главный оплот наш если не против каких-нибудь
частных и временных беспорядков, которые нетрудно в ту же
минуту погасить, то, по крайней мере, против народной, несколько общей
революции, в том, что у нас нет ни элементов для нее, ни орудий,
разумеется, если войска, то есть офицеры, ибо солдаты наши идут
по воле офицеров - точно за правительство. Элементов нет, потому
что свобода книгопечатания, народная репрезентация, народное
вооружение и прочие наполняющие теперь западные идеи для девяти
десятых русского населения - совершенно ахинея, однако же идея,
доступная нашему мужику, идея вольности, т. е. своеволия, нашла
бы отголосок разве только в имениях мелких, бедных и угнетенных
помещиками. Но этот родник тоже слишком слаб против целой
массы населения. Орудий нет потому же - почему нет и элементов. Чем
подвинешь нашего простолюдина в столице сплотиться в массу для
1 Герцен А.И. О развитии революционных идей в России // Герцен А.И. Собр.
соч.: в 30 т. М., 1956. Т. 7. С. 173.
2 Он же. Русский народ и социализм // Там же. С. 323.
3 Он же. О развитии революционных идей в России // Там же. С. 196.
4 Он же. Русский народ и социализм // Там же. С. 309.

402 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
произведения каких-либо беспокойств... Первый городовой
разгонит толпу, не говоря уже о пушке, а если отворить кабак, то русский
человек так напьется, что там и ляжет, без всякой опасности от него
для власти»1.
8.2. Революция сверху или снизу?
Самоуверенность правительства была поколеблена событиями
Крымской войны. Результаты последней четверти столетия были
поставлены под сомнение. Невольно вспомнились слова А. де Кюсти-
на, что Россия есть «империя фасадов» (или «царство фасадов»)2.
Фактически его процитировал курляндский губернатор (и
будущий министр внутренних дел) П.А. Валуев в своей «Думе
русского»: «Сверху блеск; снизу гниль»3. Весьма смелую мысль высказал
в дневнике A.B. Никитенко: «Мы не два года ведем войну - мы вели
ее тридцать лет, содержа миллион войск и беспрестанно грозя
Европе. К чему все это? Какие выгоды и какую славу приобрела от того
Россия»4. Обособленность страны - то, что прежде воспринималось
за благо, ныне читалось как приговор. В сентябре 1855 г. Никитенко
констатировал: «Теперь только открывается, как ужасны были для
России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное
чувство подавлено; умственное развитие остановлено;
злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод
презрения к истине и слепой варварской веры в одну материальную
силу»5. Наследие прежнего царствования, казалось, могло
обернуться большими потрясениями. В конце 1850-х гг. в правительственных
сферах поговаривали о возможности революции в России. В марте
1857 г. Д.Н. Блудов полагал, что писатели могли ее спровоцировать.
Никитенко возражал ему: подлинными виновниками революции
стали бы только лишь неспособные министры6.
1 Корф М.А. Дневник за 1848 г. // ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1817 ч. 10. Л. 144 об.
2 Кюстин А. де. Россия в 1839 г. СПб., 2008. С. 497.
3 Валуев П.А. Дума русского (во второй половине 1855 года) // Русская
старина. 1891. №5. С. 354.
4 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 418.
5 Там же. С. 421. См. также: Христофоров И.А. Великие реформы: истоки,
контекст, результаты. // Реформы в России. С древнейших времен до конца XX в.: в 4 т.
М., 2016. Т. 3: Вторая половина XIX - начало XX в. С. 34-35.
6 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 1. С. 460.

Глава 8. Революция или реформы?
403
Новое царствование, как это часто случалось в стране, - это новые
эмоции и большие ожидания радикального обновления. Речь шла
о законности и гласности, «о замене бюрократии в администрации
более правильным отправлением дел»1. Очень близкий сотрудник
великого князя Константина Николаевича A.B. Головнин так писал
о проводившихся реформах: «Следуя общему духу и смыслу
поименованных преобразований... вводили законность взамен произвола,
равенство перед законом взамен привилегий, свободу и простор
вместо утеснений, гласность вместо прежней тайны»2.
История движется одновременно прерывисто и поступательно.
Эпоха Великих реформ - это в то же самое время и разрыв с
прошлым, и его логическое продолжение. Правительственные
преобразования царствования Александра II эмоционально переживались
как начало новых времен. Перед администрацией стояла задача
провести ревизию всего государственного здания. Вместе с тем в основе
правительственной политики лежали представления о регулятивных
возможностях и обязательствах администрации. Интеллектуальным
фундаментом социальных и экономических воззрений многих
представителей высшей бюрократии были идеи сен-симонизма.
Популярны были также сочинения П.Ж. Прудона и Ш. Фурье3. В связи с этим
совсем иначе будут смотреться ссылки все громче заявлявших о себе
народников на труды тех же Прудона, Фурье и Р. Оуэна4. Речь идет
о схожих идеях, в то самое время витавших в воздухе. Так или
иначе они строились на концепциях солидаризма, общины, коммуны, на
пренебрежении классовыми интересами, по определению
враждебными общему благу.
В 1858 г. в печати было запрещено использовать понятие
«прогресс». Слишком оно было многозначным и вызывало ненужные
аллюзии0. Это не случайно. Мысль о необходимости крутого
политического разворота захватила общество. Ощущалась возможность
скорого политического кризиса, который был чреват
непредсказуемыми последствиями. Казалось, Россия выбирала между двумя
крайностями: реакцией и революцией, либо «сверху», либо «снизу».
Сторонники поступательного, мирного движения по пути прогрес-
1 Там же. С. 422.
2 Головнин A.B. Записки для немногих. СПб., 2004. С. 214.
3 Христофоров И.А. Великие реформы. Т. 3. С. 39, 47.
4 Валицкий А. История русской мысли от просвещения к марксизму. М., 2013.
С. 203.
5 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 27.

404 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
са недоумевали: почему нельзя пойти путем постепенных реформ?
Страна не готова к радикальной встряске, которая вызовет лишь
хаос1. Более того, по мысли Никитенко, и для революции в России
пока не было готового социального материала. Она бы в любом
случае не произошла, а беспорядок случиться бы мог2. А если бы даже
и имела место революция, рассуждал Никитенко, она разразилась бы
без участия народа. Такие революции «глупы и безнравственны»3.
Этому всячески следовало противодействовать, играя на
опережение. Мысль о необходимости идти навстречу общественности была
широко распространена в чиновничьей среде. В частности, ее
разделял управляющий III Отделением СЕ. И.В. Канцелярии А.Е. Ти-
машев4. Многих захватывала волна господствовавших настроений.
Современники тех событий вполне справедливо констатировали
усиление общества, общественного мнения, как бы они к нему ни
относились5.
Впрочем, это общество было разным. Оно включало в себя и
радикально настроенных литераторов, и киевских помещиков,
недовольных Главным крестьянским комитетом и намекавших на
возможность даже конституционных преобразований6. Иначе говоря,
в условиях гласности (это слово было чрезвычайно популярно
в годы Великих реформ) оказалось, что единого общественного
мнения не было. Столкнулись альтернативные проекты, «образы
будущего». Их многое отличало, но кое-что и роднило: это предвкушение
новых времен и чистой книги истории, которую только предстояло
заполнить.
При всей малочисленности общественности и одновременно с тем
тесных связях внутри замкнутого круга, а также при отсутствии
публичной политики все становилось предельно запутанным, а в ходе
Великих реформ запуталось еще больше. Одни и те же лица играли
разные роли и порой даже менялись ими. Историк А. Рибер
справедливо отметил, что политические понятия в России жили своей
жизнью и слабо соотносились с западноевропейскими7. Более того, тер-
1 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 80.
2 Там же. С. 94.
3 Там же. С. 96.
4 Там же. С. 82.
5 Там же. С. 94.
6 Там же. С. 97.
7 Рибер А. Дж. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ // Великие
реформы в России. 1856-1874. М., 1992. С. 50. Категориальный аппарат русской
общественной мысли XIX - начала XX в. находился лишь в процессе становления. Это был

Глава 8. Революция или реформы?
405
мины (а также социальные явления, за ними стоявшие), возникшие
в Москве и Петербурге, имели обыкновение со временем
«мутировать». Западник А.И. Герцен, вторя славянофилам, доказывал
уникальность российского исторического пути, благодаря чему Россия
не знала подлинной аристократии, частной собственности и на
раннем этапе своей истории была приучена к демократическим формам
самоуправления1. Только исподволь, незаметно крепостное право
прокралось в Россию. Если правительство само не покончит с
«белым рабством», наступит время кос и топоров. То будет новое издание
пугачевщины, только страшнее2. Это казалось Герцену неизбежным,
т. к. народ это и есть единственная подлинная сила, «это обширный
первый этаж, над которым надстроен шаткий балаган современного
политического устройства»3. Однако при всей неустойчивости этой
процесс, а не факт, стремление, а не данность. Всякому претендующему на право
считаться интеллектуалом приходилось доказывать свою уникальность, а главное,
цельность - в сравнении с современной ему сумятицей. За ним - стратегия, за его
оппонентами - хаос. В 1868 г. П.А. Валуев констатировал свое разномыслие с коллегами по
правительству. «Я был слугою и защитником самодержавных прав верховной власти
вместе с кн. Гагариным и гр. Паниным, но разумел самодержавие иначе, чем кн.
Гагарин и гр. Панин. Я оберегал все коренные права правительства вместе с ген. Чевкиным,
но разумел иначе, чем он, и круг этих прав и достоинства правительства. Я соглашался
с Головниным насчет необходимости некоторой свободы печати, но не разумел под
этой свободой полного простора для развития материализма и демократической
пропаганды. Я защищал вместе с кн. Суворовым некоторые учредительные особенности
Прибалтийского края, но всегда подчинял их общим условиям государственного
единства России и круто отвергал любимые ссылки кн. Суворова на рижскую
капитуляцию в Ништадтский трактат. Я был с великим князем генералом-адмиралом, когда
обнаруживались попытки нарушить коронные начала Положений 19 февраля, и
против великого князя, когда он и Главный комитет гнули закон в одну сторону, всегда
защищая притязания крестьян и оказывая оскорбительное пренебрежение к всякому
праву помещиков. Я был с гр. Блудовым по делам еврейским и не с ним по делам
раскола. Я делал улучшения быта православного духовенства и ограждения достоинства
православной церкви, но, стремясь к предоставлению ей большей независимости от
гражданской власти, я в то же время желал и ограждения прав других
вероисповеданий и предоставления всем русским подданным полной свободы совести. Наконец, по
делам Царства Польского и Западного края я искал вместе с многими другими нового
исхода, новых путей, но постоянно сознавал внутреннюю связь этих дел с делами
империи и уже в 1861 г. говорил, что польский вопрос разрешим не в Варшаве, а в Москве
и Петербурге» ([Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: в 2 т.
М., 1961. Т. 1.С. 329-330).
1 Герцен А.И. Русское крепостничество // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. М., 1957.
Т. 12. С. 35-37.
2 Там же. С. 40-41.
3 Там же. С. 43.

406 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
конструкции у правительства была реальная возможность
развернуть ситуацию, фактически осуществив «революцию сверху».
В апреле 1861 г. профессор Московского университета М.П.
Погодин на вечере у Д.Н. Блудова доказывал, что совсем недавно
случилось подлинное социальное чудо. Сословия исчезли (по крайней
мере, так казалось Погодину). Теперь любой крестьянин мог стать
даже министром. 23 млн человек перестали быть вещью и наконец
стали людьми. 70 млн обрели наконец земельную собственность1. Не
стоит в данном случае оценивать погодинские слова, следуя
современному состоянию исторического знания. Погодин на вечере у
Блудова - не историк, а наблюдатель, остро чувствовавший
учащавшийся ритм времени. Можно было надеяться вместе с Погодиным, что
реформы дали шанс на создание общества будущего с равными
возможностями для всех, без сословной дискриминации. Недовольные
же ставили вопрос иначе: реформы должны оградить права сословий
от возможного будущего правительственного произвола.
Подобный ход мысли имел неожиданное продолжение. Самым
очевидным ограничителем чиновничьего всевластия стало бы
представительное учреждение, а значит, реформа всего
государственного строя. 13 апреля 1861 г. на заседании Совета министров граф
С.Г. Строганов поставил перед императором вопрос ребром: «Уже
теперь никто не решится писать в пользу начал безграничного
самовластия и что нужно знать, имеет ли его величество в виду нас
вести к конституционным формам правления или нет». Император
подтвердил, что такого плана у него не было2. П.А. Валуев на этот
счет заметил: «Неужели можно допустить предложение, что все
это должно ограничиться кабинетной деятельностью господ
министров и что жажда улучшений, развития, однажды возбужденная
или проснувшаяся в мыслях, утолится прежними ниспосланиями
законодательных и административных благ в виде сенатских
указов и законодательной манны Государственного совета и Комитета
министров? Неужели 30-летний опыт не обнаружил, что все это не
приносит ожидаемой пользы и что вопрос о конституционных или,
точнее, представительных, или совещательно-представительных
учреждениях у нас не есть пока вопрос между самодержавием и
сословиями, а между сословиями и министерствами?»3 Иными словами,
конституция - это ограничение власти министров, а не царя. Это га-
1 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: в 2 т. Т. 1. С. 94.
2 Там же. С. 98.
3 Там же. С. 98.

Глава 8. Революция или реформы?
407
рантия прав сословий от чиновничьего всевластия. Так осторожно
высокопоставленные сановники империи подбирались к идее
политической реформы.
При этом они не изобретали ничего нового. Они вторили
популярным публицистам, критиковавшим чиновничество и
защищавшим царскую власть. В славянофильской традиции самодержавие
противопоставлялось бюрократии1. Однако, воспроизводя эти
интеллектуальные конструкции, сановники следовали другой логике.
Для многих представителей высшего чиновничества самодержавие
не было самоценностью. Оно скорее было функцией в приложении
к закону, порядку, праву, прерогативам бюрократической
канцелярии, в конце концов. В апреле 1861 г. главноуправляющий путей
сообщения К.В. Чевкин так отреагировал на процитированное выше
высказывание Строганова. По его разумению, самодержавие должно
быть незыблемым, «но... нужно, чтобы и закон оставался не
нарушенным, и что у нас вредят самодержавным началам те отступления от
закона, которые мы себе постоянно дозволяем»2. Согласно такому
пониманию, самодержавие - не правопорядок, а только лишь
важный (но отнюдь не единственный) элемент его. Принцип законности
первичен по отношению ко всем государственным институтам.
Соответственно, и царская власть должна быть вписана в жесткие
рамки процедуры принятия решения. Такой парадоксальный поворот
бюрократической мысли объяснялся сложной амальгамой идей,
характерных для просвещенного чиновничества той поры. Оно
признавало и законность, и самодержавие, и как будто бы не видело в этом
противоречия.
Хотя бы и в этой связи не могло быть определенности
правительственного курса. Куда он может привести - даже в «высших сферах»
оставались в неведении. Реформы могут быть следствием страха
потрясений, а могут сами порождать различные ожидания, в том
числе и революционные. Кому-то могло показаться, что революция уже
«на ходу». «Красные» чиновники - братья Милютины - смотрелись
едва ли не главными революционерами эпохи3. Возникал очевидный
вопрос: может ли бюрократия быть мотором поступательных
преобразований? Не наступит ли такой момент, что она сама собой
обратится в тормоз? А может быть, она таковым является по определению
1 Валицкий А. В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы
русского славянофильства. М., 2019. С. 300-301.
2 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: в 2 т. Т. 1. С. 99.
3 Христофоров И.А. Великие реформы. С. 50.

408 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и изначально и проводимые реформы так и не сложатся в новое
государственное здание? Уже в конце XIX столетия Б.Н. Чичерину
вспоминались слова Л. Штейна, прусского реформатора и опытного
администратора: «Бесчисленная армия чиновников есть истинный бич
Божий для Германии. Та ее часть, в которой нет конституций,
управляется массой не имеющих ни собственности, ни интересов, частью
книжных, частью эмпирических, наемных чиновников, которым
внутренняя жизнь государства и его обитателей совершенно неизвестна,
которые осмеливаются судить о ней из поверхностных наблюдений
и бездушных актов и так завалены самыми разнообразными делами,
что они едва имеют время их просмотреть. Так как бюрократически
централизующие правительства обладаемы страстью всем управлять
и все корпорации сословий, провинций и общин уничтожены и
превращены в марионетки, то оказывается необходимость умножения
чиновников; она растет с увеличением числа законов, а т. к.
последние издаются незаинтересованными и незнакомыми с внутренней
жизнью государства наемниками, то исполнение останавливается,
надо отступать назад, изъяснять, и так образуется вечная круговая
пляска»1. Иными словами, в самом универсальном феномене
бюрократии сокрыт внутренний изъян, который не может быть преодолен
без политических реформ. Чиновничество не может быть perpetum
mobile преобразований.
Старший друг и коллега Чичерина К.Д. Кавелин видел в этом
коренную проблему всего государственного уклада империи: в
начале XIX в. в Россию был привнесен «цезаризм» - наполеоновская
модель управления. Бюрократизм - отнюдь не случайная
характеристика правящего режима: «Внешний вид законного порядка при
действительном отсутствии всяких прав и обеспечений;
подозрительный взгляд на каждое проявление народной жизни или мысли
в предположении, что народ есть тайный враг правительства, каждую
минуту готовит сбросить с себя ненавистное иго; вечная, неустанная,
придирчивая опека, простирающая на всех и все; огромное развитие
административной власти на счет всех других сторон и отправлений
государственной и народной жизни; небывалый административный
произвол, не знающий границ, - вот что мы получили вместе с
учреждениями императорской Франции. Под влиянием этих учреждений
русские государи обратились в высшую административную власть,
непосредственно управляющую государством через свои органы...»2
1 Чичерин Б.Н. Курс государственной науки: в 3 ч. Ч. 3. С. 311.
2 Кавелин К.Д. Политические призраки // Кавелин К.Д. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2.
СПб., 1898. Стб. 939-940.

Глава 8. Революция или реформы?
409
Эта точка зрения слабо отличима от славянофильской. По мысли
автора, власть в России «мутировала», приобрела несвойственные ей
формы и в силу этого сама по себе стала проблемой для развития.
Соответственно, политика реформ с неизбежностью подразумевала
и политические преобразования. Представители самых разных
кругов общественной мысли по-своему, по-разному, но почти
единодушно были настроены предельно критично в отношении правящей
бюрократии. Это было свойственно даже самому высокопоставленному
чиновничеству1.
В сущности, почти все - просвещенные бюрократы, недовольные
помещики, либералы, социалисты - надеялись на Реформу, которая
коснулась бы и политического строя. Масштабный сдвиг 1860-х гг.
заставил усомниться в незыблемости существующего положения
вещей. Может быть, действительно Россия переживала вялотекущую
революцию. Это вполне соответствовало и ожиданиям Герцена, до
поры до времени надеявшегося на «революцию сверху». Возникал
естественный вопрос: насколько такая «революция»
контролируется действовавшей властью. «Радикальные реформы редко не
вредны, - в январе 1858 г. записал в дневнике Никитенко. - Задуманные
с лучшими намерениями они почти никогда не достигают своей цели,
потому что им недостает почвы. Почва будущего, во имя которого
они предпринимаются, состоит из настоящего и прошедшего. Вещи,
оторванные от того и другого, не идут, а мчатся в беспорядке,
волнуются, блуждают, запутываются и производят хаос, из которого
трудно бывает выбраться»2. Могло показаться, что «реформа сверху»
мало-помалу перерастет в нечто большее. Осенью 1861 г. волнения
охватили университеты, в том числе и столичный. В итоге он был
закрыт. По словам баронессы Э.Ф. Раден, «университет, так сказать,
не существует; или, хуже того, он существует только для
возбуждения беспорядков, т. к. профессора, которые не подали в отставку, не
приходят читать лекций или же являются на минутку. Непокорные
студенты строят тысячи козней тем, которые подчиняются правилам;
дезорганизация полная и идет своим чередом без малейших помех»3.
В 1861 г. граф Д.А. Толстой предсказывал массовую резню через два
года, в 1863 г.4 в июне 1862 г. Ю.Ф. Самарин писал И.С. Аксакову:
1 См.: Соловьев К.А. Политическая система Российской империи в 1881-1905 гг.:
проблема законотворчества. М., 2018. С. 123-127.
2 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 9.
3 Трубецкая О.Н. Князь В.А. Черкасский и его участие в разрешение
крестьянского вопроса. Материалы для биографии. М., 1904. Т. 1. Кн. 2. С. 294.
4 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 241.

410 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
«Пропаганда нигилизма с каждым днем усиливается и развивается
под влиянием данного направления с замечательным успехом. Они
теперь, вероятно, закроют петербургскую лавочку, а товар разойдется
по всем закоулкам России»1.
В бюрократических канцеляриях чувствовалось присутствие
неведомой другой России - революционной, анархистской. Ее в
огромной степени «населяли» студенты, будто бы мечтавшие о новом
порядке на пепелище прежнего. Всероссийский пожар, будучи
метафорой крушения пока еще не «старого порядка», в начале 1860-х гг.
приобретал вполне реальные очертания. В столичных салонах
верили, что именно с подачи «нигилистов» был подожжен Апраксин
двор в столице в июне 1862 г. В бумагах же арестованной
гувернантки Павловой, будто бы принадлежавшей к «революционной клике»,
нашли слова, вполне соответствовавшие чиновничьим ожиданиям:
«В пожарах есть что-то поэтическое и утешительное. Они
уравнивают состояния»2. Случившееся в столице связывали с
распространявшейся прокламацией «Молодая Россия» (автор П.Г. Заичневский).
По словам И.С. Аксакова, она «наполнила народ ужасом, в точном
смысле слова»3. Там, в частности, говорилось: «Скоро, скоро
наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное
и с громким криком "Да здравствует социальная и демократическая
республика Русская!" двинемся на Зимний дворец истребить
живущих там»4. Слова, сказанные от имени неведомой «революционной
партии» заметно корректировали представление современника о
политике. Она могла свершаться не только в императорском кабинете
или министерской канцелярии, но и в «подполье», чье влияние, силу
трудно было измерить. Ю.Ф. Самарин так метафорически
охарактеризовал происшедшее: «Зарево петербургских пожаров мгновенно
осветило преисподнюю литературного мира»5.
И.С. Тургенев рассказывал, что во время столичных
пожаров мужики кричали: «Это профессора поджигают...»6 Впрочем,
и Ю.Ф. Самарин обвинял в «нигилистических настроениях» систему
образования: университеты и гимназии, ВТ. Белинского и А.И. Герце-
1 Переписка И.С. Аксакова и И.Ф. Самарина (1848-1876). СПб., 2016. С. 127.
2 Там же. С. 175-176.
3 Переписка И.С. Аксакова и И.Ф. Самарина (1848-1876). С. 149.
4 Молодая Россия // Революционный радикализм в России: Век девятнадцатый.
М., 1997. С. 149.
5 Трубецкая О.Н. Князь В. А. Черкасский и его участие в разрешение
крестьянского вопроса. Материалы для биографии. Т. 1. Кн. 2. С. 405.
6 Переписка И.С. Аксакова и И.Ф. Самарина (1848-1876). СПб., 2016. С. 150.

Глава 8. Революция или реформы?
411
на1. Статьи о Французской революции прочитывались
современником как призыв к волнениям в России2. Могло показаться, что
общество (на тот момент прежде всего дворянское) сходило на нет. По
словам И.С. Аксакова, «оно просто разрушается, исчезает, тает, как
снег весной, обнажая все более и более почву». Вместе с тем встает
«из-под земли» новая, неизвестная, народная Россия3. И
славянофилов она не только обнадеживала, но и пугала4.
Панически ее опасаясь, власть периодически обращалась к
иррегулярным формам организации администрации на местах. Петербург
рассчитывал на «диктатуры» временных генерал-губернаторов,
которые должны были обладать чрезвычайными правами для подавления
недовольства, пускай даже мнимого. С этой целью в мае 1863 г. было
решено командировать на Волгу генерал-адъютанта H.A. Огарева,
в Казань, Пермь и Вятку на правах временного генерал-губернатора
генерал-адъютанта А.Е. Тимашева. В Казани была учреждена особая
следственная комиссия под председательством тайного советника
СР. Жданова. Местной администрации было позволено исключить
любое лицо из состава полиции, управления железных дорог,
почтовых управлений5. В феврале 1863 г. П.А. Валуев записал в дневнике:
«Правительство даже внутри империи - некоторым образом в
осадном положении. Обуревающие волны поднимаются незаметно.
Слабость орудий, неповоротливость механизмов, отсутствие
господствующих или руководящих личностей - вот те признаки, которые меня
тревожат и смущают»6. По сведениям H.A. Милютина на 1863 г.,
великий князь Константин Николаевич тайно переводил
значительные средства за рубеж. Для этого он использовал состоявших при нем
фельдъегерей7. В 1865 г. Никитенко записал в дневнике:
«Неизбежность грозного переворота чувствует в воздухе: убеждение в этом
становится сильнее и повсеместнее. Мы стоим в преддверии анархии -
да она уже и началась...»8
Масштаб и характер возможного революционного движения
оставались загадкой и для правительственных кругов, и для пред-
1 Там же. С. 173.
2 Там же. С. 151.
3 Там же. С. 161.
4 Там же. С. 95.
5 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: в 2 т. Т. 1. С. 224.
6 Там же. С. 209.
7 Там же. С. 228-229.
8 Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 546.

412 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ставителей радикальной общественности. Это давало основания для
домыслов и фантазий. В условиях же радикального слома 1860-х гг.
в обществе были скорее склонны преувеличивать значение
революционной угрозы. Кого-то это пугало, а кого-то безосновательно
обнадеживало, подталкивало к максималистским требованиям. По
мысли А.И. Герцена, «современная революционная мысль - это
социализм. Без социализма нет революции. Без него есть только
реакция - монархическая ли, демагогическая, консервативная,
католическая или республиканская»1. Иными словами, революция обозначает
качественные изменения, а не только социальные потрясения.
Правда, в интерпретации Герцена для славянских народов (в том числе
и для России) революция - это скорее возвращение к истокам. Они
более других готовы к социализму. С него, в сущности, и
начиналось их политическое развитие. С течением исторического времени
они все дальше уходили от собственных корней. Шел процесс
становления государственных институтов, в сущности для них чуждых.
Для Герцена революция - это в большей степени освобождение от
ограничений и условностей прошлого, что должно способствовать
формированию качественно нового2. При этом технология
революционного процесса не слишком его занимала. Более того, как уже
отмечалось выше, на начало 1860-х гг. Герцен не исключал
возможности «революции сверху», волею императора3. Однако надежды
сменились разочарованиями. И Герцен (как, впрочем, и Бакунин)
вернулся к мысли о неизбежности народной бури4. Правда, важнее
в данном случае другое: складывавшаяся народническая мысль чаще
всего определяла революцию не как процесс, а как точку перехода
общественно-политической системы из одного качества в другое.
Для становящейся народнической традиции подобный ход мысли
станет общим местом. Цель революции - не создавать новые
институты, а упразднять старые, которые сами по себе оказались тормозом
для развития. Так, П.Л. Лавров противопоставлял федеративное
начало государственному, которое подчиняло себе человека, подавляло
1 Герцен А.И. В редакцию «Польского демократа» // Герцен А.И. Собр. соч.:
в 30 т. М., 1957. Т. 12. С. 73.
2 Герцен А.И. Дуализм - это монархия // Там же. С. 232.
3 Розенталь И.С. Революция // Революционная мысль в России в XIX - начале
XX в. М., 2013. С. 465. В интерпретации Н.П. Огарева речь шла о «самодержавной
революции». В связи с этим неизменно вспоминалась фигура Петра I,
«царя-революционера» (Рудницкая Е.Л. Лики русской интеллигенции. М., 2007. С. 166-167).
4 Розенталь И.С. Революция. С 466.

Глава 8. Революция или реформы?
413
его волю (а значит - подлежало ниспровержению)1. «Мы понимаем
Революцию как переворот радикальный, как замену всех без
исключения форм современной европейской жизни другими, новыми,
совершенно противоположными», - полагал М.А. Бакунин2.
Настоящей народной революции, по его мнению, еще не было. Это дело
будущего3. Бакунин рассчитывал на новый порядок, альтернативный
государственному4. Он должен быть основан на принципиальных
иных основаниях и при этом сопоставим с государством по своим
возможностям. Ведь любое государство - это сила и прежде всего
военная5. И противостоять ему может сила, той соразмерная. По мысли
Бакунина, дисциплина необходима не только для привычного
подчинения личности государству, но и для организации свободы, а
также для организации революции6. В этом отношении весьма
логичным смотрится «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева с ясными
представлениями об особой морали политика нового типа, с четко
очерченными рамками поведения. Революционер «в глубине
своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь
с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми
законами, приличиями, нравственностью этого мира... Он знает одну
только науку, науку разрушения»7.
Бытовое понятие, обремененное смыслами, плодило споры и
разногласия. Таковым собственно и стало понятие «революция». Для
кого-то это одномоментный акт, для кого-то - качественный сдвиг,
а для кого-то - затяжной процесс. На сей счет не было единодушия
в русском обществе второй половины XIX в., даже в народнической
среде. Революционеры могли убедить себя, что революция в России
в принципе возможна. Но какова должна быть их программа
действий? Во Франции 1871 г. было продемонстрировано, как может
происходить революция в условиях крушения политического
порядка. Но как она может вспыхнуть в годы стабильности? П.Н.
Ткачев доказывал своим оппонентам из круга Лаврова, что их «револю-
1 Лавров П.Л. Вперед! Наша программа // Лавров П.Л. Избр. соч. на социально-
политические темы: в 8 т. М., 1934. Т. 2. С. 28.
2 Начала революции // Революционный радикализм в России: Век
девятнадцатый. С. 218.
3 Там же. С. 219.
4 Бакунин М.А. Кнуто-Германская империя и социальная революция //
Бакунин М.А. Избр. соч.. Пг.; М., 1919. Т. 2. С. 20.
5 Он же. Государственность и анархия // Там же. С. 69.
6 Он же. Кнуто-Германская империя и социальная революция // Там же. С. 24.
7 Катехизис революционера // Революционный радикализм в России: Век
девятнадцатый. С. 244.

414 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ция» революцией, в сущности, не является. Они верили в торжество
большинства, его представлений и чаяний. Ткачев не соглашался:
большинство в революции не нуждается. Оно складывается не
сразу, постепенно. И каждый шаг в этом направлении - это движение
в сторону лавровского идеала, это путь мирного прогресса.
Тотальное большинство не нуждается в революции, его гегемония
устанавливается само собой. Однако при этом остается вопрос: возможно ли
такое большинство без революции? Революция же, по Ткачеву, - это
резкий слом, совершаемый активным меньшинством1. Для Лаврова
и Бакунина революция - это новый исторический этап. Ткачев
смотрел на нее как на политическую технологию. Для него это прежде
всего насильственный переворот. Все остальное вытекало из этого
определения. По этой причине революция для Ткачева - это в
первую очередь разрушение. Народ же - это стихия, причем далеко не
всегда созидательная2.
Среди тех, кто полагал, что революция - и уже не вялотекущая,
а самая настоящая - вполне возможна в России, были и высшие
сановники империи: например, П.А. Валуев. 7 марта 1865 г. он записал
в дневнике: «Я верю в будущность России, но в дальнюю, а не
ближайшую. Спокойно и мирно узел не развяжется. Признаки
потрясения множатся. Если бы я не имел веры в будущее, я считал бы их
признаками разложения. Для поворота к лучшему, видно, требуется,
чтобы сперва дан был простор худшему»3.
В дальнейшем Валуев позволял себе более пространные суждения,
в которых находила отражение своего рода политическая философия
автора. Он был склонен к пессимистическому прогнозу, полагая, что
Россия не выдержит внутреннего напряжения, которое со временем
только нарастает. Слишком уж сложной и неоднородной страной она
была. «Что и кто теперь Россия? Все сословия разъединены. Внутри
их разлад и колебания. Все законы в переделке. Оппозиция и
недоверие проявляются везде, где есть способность их выказывать. Трех-
сотголовое земство поднимает свои головы, лепечут критики, скоро
будет вести речь недружелюбную. Половина государства в
исключительном положении. Карательные меры преобладают. Для
скрепления окружности с центром употребляется сила, а эта сила возбуждает
центробежные стремления»4.
1 Ткачев П.Н. Избранное. М., 2010. С. 416.
2 Там же. С. 416.
3 [Валуев П.А.] Дневник П.А. Валуева министра внутренних дел: в 2 т. Т. 2. С. 25.
4 Там же. С. 74-75.

Глава 8. Революция или реформы?
415
Реформы не поспевали за ожиданиями. Проблемы в значительной
мере создавала сама власть, которая пыталась затормозить машину,
мчавшуюся на полной скорости. Политический процесс,
запущенный правительством, становился непредсказуемым и плохо
управляемым1. Это чувствовалось с разных сторон: и в консервативных
кругах, с тревогой взиравших на сумятицу последних дней, и в
либеральных, утративших доверие к правительству, и социалистических.
К.Д. Кавелин цитировал О. Бисмарка: «Силу революционных идей
составляют не крайние идеи их вожаков, а небольшая доля
умеренных и законных требований, не осуществленных в свое время»2. Едва
ли стоит подчеркивать, что это было открытое предупреждение
правительству со стороны как раз умеренных представителей общества.
Оставался вопрос: что есть эти минимальные требования? Как это
часто случалось в России, на него разные круги общественности
отвечали по-разному. Пока только единицы говорили о конституции.
Для левых радикалов ее было мало. Остальные либо не решались
толковать о ней и искали «эзопов язык» беседы о политических
преобразованиях, либо искренне верили в особые формы
государственности, возможные в России. Судя по всему, к последним относился
и Кавелин: «Коренное преобразование всего нашего
государственного и общественного строя не только необходимо, оно неизбежно
в ближайшем будущем; но это желанное будущее наступит спокойно
и мирно, без толчков и опасных экспериментов, если и власть, и
образованное меньшинство поймут, что конституционные страхи и
надежды у нас напрасны, что в России вопрос о народных свободах и их
обеспечении должен быть поставлен иначе, чем он ставился и
ставится в Европе»3.
* * *
Разговор о революции - в подпольном кружке или
аристократическом салоне - так или иначе формировал интеллектуальный
фон эпохи. На эту реальность вынужденно откликалось
правительство, плохо себе представляя масштаб социального недовольства
и его характер. Оно было скорее склонно его преувеличивать.
Соответственно, «революционная ситуация» 1850-х гг., о которой пи-
1 По словам A.B. Никитенко, «правительство напрасно колеблется: из всех систем
самая худшая - не держаться никакой системы, что авось все уладится само собой»
(Никитенко A.B. Дневник: в 3 т. Т. 2. С. 24).
2 Кавелин К.Д. Политические призраки // Кавелин К.Д. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2.
Стб. 927.
3 Там же. Стб. 959.

416 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
сала советская историография, - это факт интеллектуальной, а не
социальной жизни России того времени. Это соображение отнюдь
не обесценивает бюрократические страхи, подталкивавшие власть
к преобразованиям.
Проводимые реформы стали реакционными в том смысле, что они
были реакцией на общественные настроения и внешнюю не слишком
благоприятную конъюнктуру. Они отвечали на вызов европеизации
России, правда, без уточнений, что под ней подразумевается. Было
ошибочным полагать, что у правительства была какая-либо
программа хотя бы по той простой причине, что правительства как такового
не было1. У любой большой реформы слишком много «отцов»,
каждый из которых вкладывает в «детище» свой замысел. При таких
обстоятельствах с уверенностью предсказать последствия содеянного
затруднительного. Наконец, институциональные преобразования
приносят плоды далеко не сразу. Поначалу они приносят надежды,
часто неоправданные, а затем, как правило, разочарования.
8.3. Несостоявшаяся революция
В конце 1870-х гг. могло показаться, что государственная ткань
распадается на части. В 1878 г. при обсуждении дела В.И. Засулич
министр юстиции К.И. Пален признался, что он не мог поручиться за
поведение судей. Примерно то же сказал и военный министр Д.А.
Милютин в отношении их военных коллег. Выслушав
высокопоставленных и весьма иноформированных сановников, П.А. Валуев заметил,
что остается лишь купить револьвер в надежде защитить себя, если
государственная власть практически открыто декларирует свою
беспомощность2. «Чувствуется, что почва зыблется, зданию
угрожает падение, но обыватели как будто не замечают этого, а хозяева
смутно чуют недоброе, но скрывают внутреннюю тревогу», -записал
в дневнике Валуев 3 июня 1879 г.3 Это было ощущение, основанное
не столько на интуиции, сколько на зримых признаках глубокого
политического кризиса: полицейских предосторожностях, казачьих
конвоях, неизменно окружавших царскую семью. В 1880 г. К.Д.
Кавелин написал статью «Разговор», в которой обрисовал катастрофу
революции. По его мнению, не следовало верить социалистической
1 Головнин A.B. Записки для немногих. С. 412-413.
2 Валуев П.А. Дневник, 1877-1884. Пг., 1919. С. 26.
3 Там же. С. 38.

Глава 8. Революция или реформы?
417
демагогии. Практика ее несомненно опровергнет. Во-первых,
революция - это жесточайшая диктатура, это навязывание всем воли
меньшинства1. Во-вторых, революция - это провал в развитии.
Такого рода катаклизмы не могут быть безболезненными для общества2.
В конце концов, цели социализма не могут быть реализованы
революционным путем3.
Интеллектуальная история - это с неизбежностью история
эмоций. Любое высказывание становится понятным лишь с учетом
психологии момента. Именно она делает любую теоретическую схему
законченной, любое предположение - оправданным. Эмоции
определяют логику поведения исторических игроков, их мотивацию. Они
формируют ту реальность, в которой современник даже не
сомневается. Это социальные миражи. Историку следует их не разоблачать,
а воссоздавать, чтобы хотя бы немного понять своих героев. В 1880 г.
многие ждали революции. Чиновничий Петербург томился
неопределенностью. Тогда было в ходу слово «слякоть». Так
характеризовали общественное положение в России накануне 1881 г. Оставалось
ждать решительного разворота, который должен был последовать
за неожиданным событием, менявшим весь политический расклад.
«Меня гнетет сознание, - писал 22 января 1880 г. П.А. Валуев, - что
без неожиданного и притом неизбежно критического события, без
потрясения более сильного, без нужды более крайней, чем нынешние
потрясения и нужды, - исхода нет!»4
Россия 1880-1890-х гг. - эпоха не случившейся, но ожидавшейся
революции0. Ее угроза воспринимается как реальность. К.П.
Победоносцеву она виделась неизбежностью, мрачным будущим России6.
Пока же следовало ее как-нибудь отсрочить. Время царствование
Александра III - особый период торжества контрреволюции при
крайней слабости революционного движения. При таком
раскладе альтернативой революции становились не реформы, а
контрреволюция, в историографии получившая название «политика
контрреформ».
1 Кавелин К.Д. Разговор // Кавелин К.Д. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. Стб. 998.
2 Там же. Стб. 1000.
3 Там же. Ст. 1001.
4 Валуев П.А. Дневник, 1877-1884. С. 54.
5 Хотя оставались и те, кто полагал, что в России революция была в принципе
невозможна ([Аксаков И.С] Сочинения И.С. Аксакова: в 7 т. Т. 5: Государственный
и земский вопрос. Статьи о некоторых исторических событиях. М., 1887. С. 109-110).
6 Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы, 1848-1896. М., 1991.
С. 219.

418 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
В понимании К.Н. Леонтьева, революция - это синоним
прогресса, понимаемого им отнюдь не как развитие, а как установление
равенства и ассимиляция (а значит - упрощение и деградация)1.
Победа революция неминуемо предусматривает тотальное единообразие,
что равнозначно смерти цивилизации2. По мысли Леонтьева, в этом
суть революции, а не во внешних ее проявлениях. При этом
восстания вполне могут быть реакционными. Их предводители будут
апеллировать к традиции, а не к прогрессу3. Революция проявляется не
в череде мятежей и вооруженных выступлений, а в разрушении
порядка4. По оценке Леонтьева, такая революция - не отдельное
событие или совокупность оных, а процесс, который охватил всю
современную Европуэ.
Понятие «революция» прочно вошло в язык нового времени -
сразу после Французской революции конца XVIII столетия6. Уже
тогда его можно было интерпретировать по-разному: это был и
текучий процесс радикальных преобразований, и отдельные эпизоды
насильственного противостояния широких масс и «старого
порядка». Революцией можно было считать и штурм Бастилии, и штурм
Тюильри7. И в России неустойчивость и многогранность термина
всякий раз вызывала споры и недоумение. Одни видели в
революции результат приготовительной работы мыслящего меньшинства,
другие - стихию народного творчества, третьи - торжество анархии
и катастрофу государственного порядка, четвертые - радикальную
перемену в политическом и социальном строе, которая может
свершиться и благодаря решению действующей власти8. Однако при
всем разнообразии интерпретаций революции есть нечто
объединяющее их. Само обращение к этой проблематике позволяет выйти за
рамки «классической механики» старого порядка. Идея,
взрывающая традиционные представления о власти и праве, может
оказаться сильней любых институтов государственного насилия. Таким
образом, революция вводит политический режим в пространство
1 Леонтьев К.Н. Кто правее? // Леонтьев К.Н. Поли. собр. соч. и писем: в 12 т.
СПб., 2009. Т. 8. Кн. 2. С. 80.
2 Там же. С. 82.
3 Там же. С. 92-93.
4 Там же. С. 97-98.
5 Там же. С. 98.
6 Словарь основных исторических понятий: Избр. статьи. М., 2014. Т. 1. С. 521.
7 Там же. С. 643.
8 Розенталь И.С. Революция // Общественная мысль XVIII - начала XX века:
Энциклопедия. М, 2005. С. 448.

Глава 8. Революция или реформы?
419
исторического времени1. Он может оказаться неожиданно для себя
конечным, вопреки, казалось бы, нарастающей физической мощи,
упрочивающемуся аппарату принуждения. Вместе с тем любая
власть предпочитает собственному концу «конец истории», когда
количественные изменения только приветствуются, а качественные
объявляются невозможными.
Так было и в России, где сложилась традиция отрицать
возможность какой-либо революции: весь социальный уклад страны,
исторические традиции позволяли с уверенностью говорить, что свой
1789 год никогда не настанет2. Однако ускорявшийся темп жизни
1860-1880-х гг. явно колебал эту уверенность. Стремительные
метаморфозы русского общества позволяли разглядеть на горизонте
признаки надвигавшейся катастрофы. В начале 1880-х гг. о революции
рассуждал сенатор и будущий государственный секретарь A.A. По-
ловцов3, министр внутренних дел, «диктатор» М.Т. Лорис-Мели-
ков4, жандармские0, судебные чины6. В 1880 г. о «партии» 1789 года
в России писал К.Н. Леонтьев7. Предвещать революции, ничего не
предпринимая, значит, скорее всего, сочувствовать ей. Деятельная
контрреволюция не должна была сидеть сложа руки. И все же для
начала ей следовало себя таковой заявить, озаботившись
формулировкой собственной программы действий, и, главное, аргументированно
доказать, что приближающиеся «призраки» революции - не плоды
воображения.
Серия очерков одного из ближайших сотрудников М.Н. Каткова,
профессора Московского университета, а в скором будущем
высокопоставленного служащего Министерства народного просвещения
Николая Алексеевича Любимова (1830-1897) «Против течения»
непосредственно посвящена этому вопросу. Любимов сравнивал
события в современной ему России с эталоном любой революции,
сложившимся во Франции в конце XVIII столетия. Правда, его интересовал
1 По словам Ф. Шлегеля, «революционное желание осуществить Царство Боже
есть основной вопрос прогрессивного образования и начало современной истории»
(Цит. по: Словарь основных исторических понятий. Т. 1. С. 524). Иными словами,
в европейском интеллектуализме XIX столетия произошло замещение религиозных
ожиданий революционными.
2 Случевский К.А. Памяти Николая Алексеевича Любимова. СПб., 1897.
С. 151-153.
3 ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 18. Л. 136.
4 Там же. Д. 17. Л. 52.
5 Там же. Д. 18. Л. 63.
6 Там же. Д. 20. Л. 68.
7 Леонтьев К.Н. Поли. собр. соч. и писем: в 12 т. СПб., 2006. Т. 7. Кн. 2. С. 8.

420 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
не бурный 1789, а сравнительно благополучный 1787 г., когда вроде
бы ничто не предвещало скорой катастрофы. Историк хорошо знает,
как незаметно для современника ускоряется ритм истории, подводя
черту целой эпохе. Вроде бы жизнь идет, как прежде. Но за
поворотом поджидает пропасть, о которой будущий историк спустя много
лет напишет как о некой очевидности. Но, может быть, мы и сейчас
накануне великих потрясений, - предлагал задуматься Любимов. Он
усматривал симптомы, схожие с французскими столетней давности,
и в современной ему России 1870-1880-х гг. Любимов углядел
революцию там, где ее мало кто замечал1. По мнению публициста, это
первое, что следовало сделать: обнаружить пока только
начинающуюся болезнь - где она может скрываться.
Сам характер государственной власти предусматривал
неминуемость революционных встрясок. Любое отношение господства -
подчинения строится на насилии, с неизбежностью вступающем
в противоречие с настроениями свободолюбивого человека. Рано
или поздно у него возникает непреодолимое желание стряхнуть
с себя эту власть, заменив ее своими избранными представителями.
На место монархической воли приходит коллективная. «Верховным
законом становится воля большинства, меняющегося, выходящего
из междоусобиц, подтасованного, творящего веления
скрывающихся за ним безответственных агитаторов». Иными словами, новое
не слишком отличается от старого. Власть остается властью, лишь
обряжаясь в новые одежды. Место привычного монарха занимает
явный или скрытый диктатор - куда больший деспот, чем
царствующая особа предыдущей эпохи. Однако и его всевластье лучше без-
властья. Государственная власть ценна тем, что несет тот или иной
порядок, который важен сам по себе. Когда общество понимает его
значение, представляет себе, что стоило купить его, в стране
сохраняется спасительный баланс свободы и власти, а подчинение
последней воспринимается как нечто естественное, полезное и даже
добровольное. В случае же его нарушения в обществе - брожение,
в народных массах - ропот, и начинают проглядывать признаки
надвигающейся революции2.
Любимов подчеркивал, что прямые аналогии ему не казались
в полной мере убедительными. Так, характерный для французов
стереотип политического поведения не может быть во всем понятен для
русского. Например, подданный российского императора не готов
1 Котов А.Э. «Царский путь» Михаила Каткова. Идеология бюрократического
национализма в политической публицистике 1860-1890-х годов. СПб., 2016. С. 129-131.
2 Любимов H.A. Против течения // Русский вестник. 1881. № 152. С. 422.

Глава 8. Революция или реформы?
421
«прочувствовать» французский легитимизм, а лишь аналитически
разложить его на части. Вместе с тем политическая борьба во
Франции разворачивалась в культурном пространстве, созданном
католицизмом. Она реагировала на те очевидности, которые в России
таковыми не были. В итоге французский категориальный аппарат,
перекочевавший на восток, заметно вульгаризировался.
Преломляясь сквозь «линзы» русской культуры, он искажался, обретал
своеобразные черты. Складывался культ революционного как победы
света над мраком «старого порядка»1.
Такого рода искажение коснулось ключевых терминов. Чтобы
прояснить их значение, H.A. Любимов предложил вписать и само
понятие «революция» в исторический контекст Франции конца XVIII в.
Тогда оно не подразумевало насилия, сопровождавшегося
многотысячными жертвами. Это был прежде всего масштабный разворот
в законодательном укладе государственности. «Действие
революционное значило энергическое исполнение благого закона. Незаконный
и революционный казались два понятия, взаимно исключающие друг
друга». Значит, революция отнюдь не всегда подразумевает уличное
насилие и баррикады. Например, может идти речь и о
ненасильственном проникновении новых элементов во власть, правда, с
драматическими последствиями для политической системы2. Героические
картины революционной истории, а именно эпизоды титанической
борьбы народных масс - в огромной степени плод фантазий
последующих историков, которые фактически сконструировали
канонический образ революции3.
По мнению Любимова, революция - это в первую очередь
транзитное состояние системы. Важнейший признак начала
революционных времен - нарастающая анархия, которая поначалу
проявляется не в экономической разрухе, а в неустойчивом состоянии умов,
всеобщем колебании и ежеминутном сомнении. Явное выражение
этой ситуации - господствующее общественное мнение, способное
подавить любое инакомыслие и в аристократическом салоне, и в
бюрократической канцелярии. Любимов отмечал, что эфемерная
субстанция общественного мнения несомненно существует, хотя
поверить в ее наличие непросто. «Она-то направляет и уличную сволочь,
и журнальные перья. Ее ощущают, хотят уловить и не могут
очевидцы и участники событий. В эпоху революции ее звали то лондонским
1 Он же. Против течения // Там же. 1880. № 148. С. 615-616.
2 Там же. С. 618.
3 Он же. Против течения // Там же. № 149. С. 228-229.

422 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
золотом, то деньгами Орлеанского принца и других честолюбцев, то
заговором аристократов, то происками эмигрантов; уловить ее
оказывалась бессильна власть законная, ее потом в свою очередь
подозрительно разыскивала власть революционная, всюду видя или
указывая заговор и измену, практикуя и поощряя донос в никогда
небывалых размерах. События разыгрываются перед глазами, но
главные вожаки так и остаются обыкновенно в тайне. Явление
может быть объяснено только тем, что одной руки, направляющей дело
по сознательно определенному плану, обыкновенно нет в
революционных движениях»1.
H.A. Любимов полагал это состояние «скрытой анархией»2.
Неустойчивость общественных отношений обессмысливала любые
программные поиски. Правительство даже не задумывалось о стратегии.
Оппозиционные силы отвечали на сиюминутные вызовы времени.
Бесплодное умствование порождало слабо мотивированное насилие
с разных сторон. На произвол сверху отвечали произволом снизу.
Однако все же главным виновником в эскалации конфликта были
не низы, не интеллигенция, а правительство. «Если бы могло
подняться достоинство власти, Франция была бы спасена от революции.
Оно поднялось после страшных бедствий, когда на изящные лилии
древнего трона королей ступила одетая в ботфорту нога
полководца, захватившая власть. Чем более вглядываюсь в события, тем более
убеждаюсь, что революция во Франции не была явлением
исторической необходимости... Обычный вывод необходимости революции
из свойства старого порядка вещей есть система, прилаженная к
событиям. Если требуется отыскать виновника совершившегося, то
виновник этот - правительственные мероприятия. Можно проследить
шаг за шагом, как правительство делало революцию, роняя власть из
рук»3.
Иными словами, правительство, способное генерировать новые
идеи, формировать «повестку дня» для общества, не только отвечать
на вызовы времени, но само по себе быть таким вызовом, -
становилось точкой опоры для восстановления порядка4. Отсутствие такой
1 Любимов H.A. Против течения // Там же. № 148. С. 655.
2 Он же. Против течения // Там же. № 153. С. 749.
3 Там же. С. 750.
4 В связи с этим С.Н. Катков писал: «Более всего требуется, чтобы показала себя
государственная власть России во всей непоколебимой силе своей, ничем, не
смущенная, не расстроенная, вполне в себе уверенная. Боже сохрани нас от всяких ухищрений,
изворотов, заискиваний, ото всякой тени зависимости государства от каких-либо
мнений. Власть государства не на мнениях основана; или ее нет на деле, или она держится

Глава 8. Революция или реформы?
423
власти - важнейший фактор разрастания кризиса. Оно
способствует смещению центра тяжести в редакции журналов и газет, в салоны
и кружки, университетские аудитории. Отслеживая
интеллектуальный процесс эскалации революционного конфликта во Франции,
Любимов проанализировал социальный состав Генеральных
Штатов. Его большинство - это невысокопоставленные служащие на
ниве юриспруденции. По мнению Любимова, их многое
объединяло с русской интеллигенцией, также готовой стать революционным
классом.
H.A. Любимов констатировал: в России все на всех жаловались.
Никто не был доволен. «Послушать - мы все находимся под
гнетом какой-то тяжести и движемся в сжатой и густой атмосфере. Но,
взглянув внимательнее, не трудно убедиться, что, напротив, всякая
тяжесть сложена ними с плеч и мы идем налегке; удушье,
несомненно чувствуемое, происходит не от того, что воздух сжат, а оттого что
разряжен и мы взапуски стараемся лишить его живительного
кислорода. Не в том зло, что трудно у нас жить, а в том, что слишком легко
у нас живется». По мысли Любимова, серьезная проблема
заключалась в легковесности интеллектуальных конструкций, генерируемых
интеллигенцией. Они взвивались вверх, т. к. не нуждались в
сколько-нибудь серьезных несущих основаниях. При идеологическом
проектировании не нужно было рассчитывать баланс сил или интересов.
Следовало определиться лишь с собственным проектным видением
будущего страны.
По оценке H.A. Любимова, бесплодное проектирование -
характерная черта своего времени. На авансцене государственной
жизни - сплошные Хлестаковы, лишь дающие «направление»
деятельности своим подчиненным, зато преимущественно играющие в вист
и в свободное время пишущие программные статьи для журналов.
В итоге бесконечные обороты государственной машины оставались
бесполезными. Она продолжала стоять на месте1. В то же самое
время под давлением общественного мнения расшатывались основы
государственности. В итоге само правительство своими неуклюжими
действиями подготавливало будущую революцию.
Любимов полагал, что в 1881 г. судьба страны была решена
счастливым образом. Вскоре после Манифеста 29 апреля 1881 г. он
констатировал, что Россия чудом избежала революцию. По его мнению,
сама собой, независимо от мнений» (Катков М.Н. Собр. передовых статей
«Московских ведомостей». 1881 год. М., 1898. С. 147).
1 Любимов H.A. Против течения // Русский вестник. 1880. № 148. С. 620-621.

424 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
реализация проекта М.Т. Лорис-Меликова была бы подобна созыву
нотаблей во Франции в 1787 г. Тот год был роковым для
французской монархии. Тогда она покатилась по наклонной скорости с таким
ускорением, что движение вспять было в принципе невозможным.
Чем-то подобным могла бы стать и запланированная реформа
Государственного совета. Ее готовила «либеральная партия», «партия
государственного переворота, попросту - революционная». Это не
значит, что все ее сторонники - несомненные революционеры. По
мнению H.A. Любимова, многие сановники империи в силу
ограниченности своего образования утратили способность мыслить
самостоятельно и находились под неусыпным контролем все того же
общественного мнения. Оно складывалось из позиции нелегальных
организаций и их легальных покровителей. «Нелегалы» говорили:
«Дайте конституцию, и мы стрелять не будем». А «легальные»:
«Дайте конституцию, они не стрелять не будут». Впрочем, можно было бы
довольствоваться и подобием конституции, которая в любом случае
была бы шагом к революции1. Теперь, воспользовавшись временной
передышкой, следовало работать на ниве образования, пытаясь
повернуть вспять общественные настроения, столь пугавшие
публициста некоторое время назад2.
Слова H.A. Любимова подхватили многие. М.Н. Катков был
с ними полностью согласен: «Нечего себя обманывать, мы уже в
революции, искусственной и поддельной, но все же в революции»3.
Ф.М. Достоевский писал Любимову: «Такую статью как "Против
течения" давно бы надо пустить в "Русском вестнике". К тому же
у нас все до сих пор предания 48 года... Особенно для молодых умов
назидательно!»4 Е.М. Феоктистов, в скором будущем начальник
Главного управления по делам печати, отмечал: «Статьи "Против
течения" производят здесь впечатление, отовсюду слышны
расспросы и толки...» Своими впечатлениями делился и будущий министр
народного просвещения И.Д. Делянов: «Я с удовольствием читаю
1 Любимов Н.А.Против течения // Русский вестник. 1880. № 153. С. 769-770. Эта
мысль была созвучна катковской: «Между "нелегальными" и "легальными"
служителями крамолы разница только во внешней форме, а не в существе дела» (Катков М.Н.
Собр. передовых статей «Московских ведомостей». 1881 год. С. 167).
2 Котов А.Э. «Царский путь» Михаила Каткова. Идеология бюрократического
национализма в политической публицистике 1860-1890-х годов. СПб., 2016. С. 132-134.
3 Случевский К.А. Памяти Николая Алексеевича Любимова. С. 25.
4 Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. В 30 т. Т. 30. Кн. 1. Л., 1988. С. 215-216. 8
ноября 1880 г. он писал H.A. Любимову: «Не будут ли продолжаться статьи "Против
течения"? Они здесь сильно замечены. Если б в ноябре и декабре поместить? Поверьте,
они необходимы ибо решительный успех» (Там же. С. 228).

Глава 8. Революция или реформы?
425
в "Русском вестнике" статьи "Против течения". Желал бы я, чтобы
их прочли и наши государственные мужи - в них много
поучительного». В то же самое время непримиримые оппоненты А.Д. Гра-
довский (в «Голосе») и И.С. Аксаков (в «Руси») разоблачали лю-
бимовские построения, правда, с противоположных точек зрения.
Своего рода итог этой дискуссии в 1882 г. подвел в «Новом
времени» публицист и государственный деятель К.А. Скальковский. Он
отметил, что речь идет об авторе «в высшей степени тенденциозной
и талантливой книги». «В сочинении этом проводится блестящая
параллель между нынешней Россией и Францией в момент
возникновения революционного брожения в конце XVIII века и
доказывается, что революция у нас началась фактически, пока, к счастью,
в умах и убеждениях»1.
В 1881 г. могло показаться, что «история закончилась», Россия
вошла в свою колею, не подразумевавшую никаких серьезных
политических встрясок. По словам М.Н. Каткова, «мы имеем то, чего теперь
у других нет, - бесспорную, непотрясенную, нераздельную, единую
со всем народом государственную власть. В этой безусловной власти,
этой независимости ее и единстве с народом заключается величайшее
политическое благо. Такую власть нельзя создать искусственно и по
произволу, где она не установлена веками и где она однажды сбита
с места»2. Однако меньше, чем через четверть века, повестка 1881 г.
вновь стала актуальной. Вновь обсуждали проект реформы
Государственного совета, инициированной министром внутренних дел,
правда, теперь П.Д. Святополк-Мирским, а не М.Т. Лорис-Меликовым.
Опять этот документ в своих основных положениях был отвергнут
в декабре 1904 г. Однако месяц спустя в столице произошли
роковые события, о революционном характере которых обычно спорить
не приходится. Но тогда ли началась революция? Может быть, в де-
1 Случевский К.А. Памяти Николая Алексеевича Любимова. С. 26-27. О статье
H.A. Любимова И.С. Аксаков писал: «Если что нужно раскрывать нашему
правительству, так именно... условия истинной силы. Только познавши их сущность и
характер, освободится оно не только от положительных революционных призраков, на
которые указывает составитель упомянутой нами книги, но и от всяких иных, столь
же лживых пугал консервативно-отрицательного измышления. Стоит только сойти
с почвы народно-исторической, упустить из виду центр тяжести русской
государственной жизни, представляемый русским народом, - и отовсюду пойдут
мерещиться разные страшные чудища! Стоит лишь, наоборот, смело стать на эту почву и от
бюрократического режима идти к восстановлению нам единственно свойственного,
естественно, земско-государственного строя - и одно за другим сокроются чудища!»
(Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? / сост., вступ. ст. В.Н. Грекова.
М., 2002. С. 772).
2 Катков М.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 3: Власть и террор. СПб., 2011. С. 576.

426 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
кабре, ноябре или в июле 1904 г.? Или все же в конце в 1870-х гг., как
об этом писал H.A. Любимов?
8.4. Реформы времен контрреволюции
И хотя преобразования происходят повсеместно и почти
ежедневно, для российского общественного сознания эпохи реформ
случаются нечасто. Это моменты «взрыва», меняющие повседневность
во имя реализации проекта, альтернативного существующему.
«Революционер на троне» - лучший реформатор. Идеальная реформа
сродни революции и, может быть, даже аналогична по последствиям.
Не случайно Б.Н Чичерин, призывавший к осторожности и
умеренности в проведении преобразований, был сторонником поэтапного
(а следовательно, неспешного) реформирования страны: «Когда под
влиянием времени известное преобразование, глубоко охватившее
жизнь, окрепло и установилось, когда общество применилось к
новому порядку, тогда безопасно приступать к дальнейшим реформам.
Но разом изменять все, затрагивать все страсти, все интересы -
значит возбуждать брожение, с которым не всегда легко справиться»1.
Иными словами, даже сторонник «охранительного либерализма»
Чичерин видел в реформе коренной слом существующего положения
вещей2.
Как уже отмечалось, русское общество XIX столетия жаждало
не реформ, а Реформу3, под которой в первую очередь
подразумевалось учреждение конституционного строя4 (или, по крайней мере,
1 Чичерин Б.Н. Философия права / сост., вступ. ст., коммент. И.Д. Осипова. СПб.,
1998. С. 441.
2 Письмо Б.Н. Чичерина Д.А. Милютину 7.3.1899 // ОР РГБ. Ф. 169. К. 77. Д. 54.
Л. 24 об.
3 Соловьев К.А. В преддверии революции // Реформы в России. С древнейших
времен до конца XX в.: в 4 т. М, 2016. Т. 3: Вторая половина XIX - начало XX в. С. 244.
4 Российский либерализм середины XVIII - начала XX в.: Энциклопедия / отв.
ред. В.В. Шелохаев. М., 2010. С. 795; Арсланов P.A. Государство и общество в
концепции российского либерала // Россия в XX веке. Люди, идеи, власть. М., 2002. С. 11-
12. Эту точку зрения разделяли лидеры «освободительного движения», например,
П.Б. Струве. В частности, он писал: «При самодержавии Россия находится в
состоянии скрытой или, вернее, вогнутой внутрь хронической революции, которая
неизбежно перейдет в острую форму, если не будет предпринята крупная реформа. Маленькая
конституция может или, вернее, должна породить дальнейшее политическое
движение, которое в случае упорства правящих классов неизбежно приведет к большой
революции» (Струве П.Б. Организация и платформа демократической партии //
Освобождение. 1904. 27 октября. С. 129).

Глава 8. Революция или реформы?
427
радикальная трансформация политического режима). Вопрос можно
поставить шире: общество, желая реформ, мыслило большими
социально-политическими проектами и навязывало их правительству.
Чиновник - тот же представитель общества. Он мерил свои действия
пожеланиями соседей, не находившихся на государственной службе,
и только лишь «настоящими» реформами мог оправдать свое
существование. Он так или иначе подчинялся судебной корпорации, к
которой принадлежал. По словам М.Н. Каткова, «требуется
необыкновенная сила убеждения и энергия характера, чтобы противиться
деспотизму коллективной силы, которая со всех сторон охватывает
своего человека»1.
В первую очередь «настоящие реформы» должны были быть
системными и масштабными. И высокопоставленные чиновники,
и сам император полагали, что правительственная политика должна
определяться широкой программой преобразований. Казалось, что
каждый шаг власти должен быть сделан в направлении далеко
стоящей цели. И Александр III, и Николай II вполне принимали мысль
о необходимости системного подхода при проведении
преобразований, рассчитывая от своих сотрудников получить «дорожную
карту» планировавшейся реформаторской деятельности. Так, в ноябре
1885 г. Александр III солидаризировался с точкой зрения К.П.
Победоносцева о перспективах преобразования судебной системы в
России: идея обер-прокурора Синода о необходимости
полномасштабной ревизии результатов преобразований 1864 г. понравилась царю2.
И в данном случае интерес представляет не предложенное
направление политики, а сама масштабность замысла, подразумевавшая
проведение многолетних правительственных мероприятий.
По мнению Победоносцева, также следовало подступаться и к
реформе местного самоуправления. Не стоило спешить, делать резкие
движения - надо было поступательно двигаться в заранее намеченном
направлении, с которым пока еще не было определенности. 18 апреля
1886 г. он писал императору: «Законодательством минувшего
25-летия до того перепутали все прежние учреждения и все отношения
властей, внесено в них столько начал ложных, не соответственных
с внутренней экономией русского быта и земли нашей, что надо
особливое искусство, дабы разобраться в этой путанице. Узел этот раз-
1 Катков М.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 2: Русский консерватизм: Государственная
публицистика. Деятели России. СПб., 2011. С. 538.
2 Письмо Александра III Владимиру Александровичу 16.11.1885 // ГА РФ. Ф. 652.
Оп. 1. Д. 380. Л. 33.

428 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
рубить невозможно, необходимо развязать его, и притом не вдруг,
а постепенно»1.
Спустя 8 лет, при обсуждении будущей судебной реформы
в пользу системности и планомерности высказывался министр
юстиции Н.В. Муравьев. Опять же речь шла о последствиях 1864 г. По
его мнению, несистемный подход не исправляет имевшиеся
ошибки, а способствует появлению новых2. «Законодатель [в 1870-
1880-е гг.]... был вынужден избрать третью, среднюю дорогу -
отдельных частичных изменений, из которых, впрочем, многие, отвечая
назревшим потребностям, были более и менее существенными
отступлениями от первообраза. Эти законодательные поправки красной
нитью с небольшими перерывами тянутся через первые десятилетия
нового суда. О численности их можно судить по тому, что в первой
половине 1894 г. - времени учреждения комиссии для пересмотра -
их накопилось более 700 и только один их голый перечень составил
целый том материалов, подготовленных для комиссии»3.
Получая прямую выгоды благодаря характерной ему
«системности подходов», чиновник подозревал окружавших коллег в
заскорузлости и близорукости. В отсутствии первоначального плана
виделся серьезный (и главное: вполне характерный) изъян любой
бюрократической деятельности. Согласно этому взгляду, чиновник,
занимаясь каждодневным управлением страной, не склонен видеть
проблему в целом. Сконцентрировавшись на частностях, он
нередко плодит ошибки и противоречия. На заседаниях Кахановской
комиссии (1881-1885)4, обсуждавшей проекты реформы местного
управления, периодически повторялась мысль о системном сбое
в организации местной власти российского государства. В
частности, полиция была вынуждена заниматься несвойственными ей
делами, прежде всего потому что законодательство не поспевало за
институциональной перестройкой системы управления. Она
заметно усложнилась, появлялись новые учреждения. Но
происходившие изменения не были синхронными. В итоге давала о себе знать
дисбалансировка системы5. Иными словами, по мнению участни-
1 Письма К.П. Победоносцева к Александру III: в 2 т. М., 1926. Т. 2. С. 105.
2 Материалы особой комиссии по пересмотру законоположений о судебной
части // РГИА. Ф. 995. Оп. 1. Д. 58. Л. 1.
3 Объяснения Н.В. Муравьева в Государственном совете о пересмотре судебных
законоположений на заседании 16 декабря 1902 г. // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 725.
Л. 2 об. - 3.
4 Речь идет об Особой комиссии для составления проектов местного управления.
5 Журналы совещаний Особой комиссии для составления проектов
преобразования местного управления («Кахановской комиссии») // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 27.
Л. 15.

Глава 8. Революция или реформы?
429
ков совещаний, частные преобразования не всегда создают новое
качество, но практически всегда способствуют расстройству
сложившихся отношений. Они далеко не во всем бывают полезны, но
преимущественно - вредны1.
Что стоит за этим поворотом мысли: представление,
укоренившееся в обществе, или своего рода бюрократический трюк, позволявший
с легкостью отвергнуть неугодный проект преобразований?
Вероятно, и то, и другое. В этом сказывалась как университетская выучка
высокопоставленных чиновников, так и желание сохранить status quo
и совсем ничего не менять. Требуя системных преобразований,
сановник ставил под сомнение перспективы конкретного законопроекта2.
В частности, этой тактики придерживался член Государственного
совета М.С. Каханов при осуждении инициативы МВД об
учреждении должности земского начальника. 16 января 1889 г. он указывал
коллегам по высшему законосовещательному учреждению империи
«на необходимость общего переустройства местного управления,
утверждая, что это не представляет тех чрезвычайных затруднений, как
выставляет граф Толстой, и в доказательство возможности этого
ссылался на памятники законодательства, неоднократно издававшиеся
Екатериной II, Александром I, Николаем Павловичем и в Бозе
почившем государем»3. Это была линия всего Министерства юстиции
во главе с H.A. Манасеиным: нельзя учредить должности земских
начальников, не реформировав всю систему местного самоуправления
и управления, а также полицию4. В целом схожей линии поведения
1 По мысли М.Н. Каткова, подлинная реформа должна заключаться в
восстановлении порядка, а не в расшатывании устоев (Катков М.Н. Собрание сочинений: в 6 т.
Т. 2. Русский консерватизм: Государственная публицистика. Деятели России. СПб.,
2011. С. 528). Неслучайно, что революционное движение ассоциировалось у Каткова
с «анархической пропагандой» (Там же. Т. 3. Власть и террор. СПб., 2011. С. 606-609).
2 17 июля 1893 г. А.Н. Куломзин писал сыну о склонности российской бюрократии
к системности и универсализму: «У нашего чиновничества всегда преобладала
фальшивая тенденция распространять на всех диких инородцев благодеяния судебных
учреждений и общих норм управления. А между тем, этим диким племенам нужны
другие формы» (Письмо А.Н. Куломзина A.A. Куломзину 17.5.1893 // ОПИ ГИМ. Ф. 42.
Оп. 1.Д.З.Л.35).
3 Записки A.A. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1.
Л. 92 об.
4 Материалы к закону от 12 июля 1889 г. о земских начальниках. Записка
министра внутренних дел от 28 ноября 1887 г. об отзыве министра юстиции на законопроект
о земских начальниках // ОР РГБ. Ф. 290. К. 62. Д. 3. Л. 3,5. В Министерстве
внутренних дел так отвечали на это возражение: «Главная ошибка рассматриваемой записки
заключается, по моему мнению, в неправильном взгляде на саму задачу реформы
местного управления. Вместо общего переустройства всей системы нынешних
учреждений, согласно особому, выработанному на этот предмет плану, - задачи неразрешимой

430 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
придерживался председатель Департамента законов Д.М. Сольский.
На заседании Государственного совета он «прочитал первоначальный
текст проекта графа Толстого в том виде, в каком проект был прислан
первоначально на заключение его, Сольского. Тогда граф Толстой
стоял на той точке зрения, на которой стоит ныне большинство. Он
доказывал необходимость близкой к населению власти по всем
вопросам управления. Впоследствии, когда со стороны министра
юстиции возбужден был спор относительно компетенции мировых судей,
то граф Толстой отступил от своего первоначального взгляда, но он,
Сольский, остается верен этому взгляду, почитая необходимым для
развития народного благоденствия и упрочения порядка дать ему
более близкую власть, чем та, которую теперь надо искать не ближе,
как в уездном городе»1. Иными словами, сам Д.А. Толстой будто бы
выхолостил собственный законопроект, отказался от его
концептуальных оснований, которые, оказалось, для Сольского дороже, чем
для МВД. Сольский критиковал (а следовательно, предлагал
отклонить) министерский проект, составители которого якобы отступили
от собственных принципов. Подразумевалось, что системность
подходов - необходимое условие успешности политики как в России,
так и в странах Западной Европы. Министр юстиции H.A. Манасеин
приводил пример Пруссии, где реформа местного самоуправления
была комплексной и в итоге не вызвала затруднений. Нечто подобное
следовало провести и в России2.
и не оправдываемой какой-либо необходимостью - следует поставить другую, менее
трудную и более исполнимую задачу, которая состоит в привлечении в порядок
существующих отраслей местного управления, находящихся в состоянии расстройства,
в таких преобразованиях в этих отраслях управления, которые исправили бы местные
учреждения, сообразно указаниям практического опыта жизни привели бы их в
согласие с основными началами нашего государственного и общественного устройства»
(Записка министра внутренних дел. Ответ Старицкому. 28.11.1887 // Там же. Л. 134).
1 Записки A.A. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1.
Л. 93.
2 Там же. Ч. 3. Л. 120. Аналогичным образом Б.П. Мансуров критиковал
законопроект о найме на сельские работы. Выступая на заседании соединенных
департаментов Государственного совета 21 апреля 1886 г., он ссылался на предыдущие решения
Государственного совета и в том числе говорил об отсутствии необходимых органов
самоуправления для проведения этого мероприятия в жизнь. Д.А. Толстой парировал:
«Следуя мысли Б.П. Мансурова, пришлось бы остановить издание и других
постановлений впредь до осуществления предположений о местном управлении, которые
находятся еще в зачаточном состоянии». Характерно, что в поддержку Мансурова
выступил К.П. Победоносцев. По словам заведующего Кабинетом Его Императорского
Величества Н.С. Петрова, Победоносцев «говорил о неудобстве быстрого составления
законопроектов вообще, о том, что нужно не одно положение о найме рабочих, что есть
масса "вопиющих" о поджогах, о неправосудии и т. п. ("житья и покоя нет на месте"),

Глава 8. Революция или реформы?
431
Ответ на эту критику прост, хотя и уязвим: в сложившихся
обстоятельствах следовало срочно укреплять власть на местах,
времени для подготовки программы реформ местного самоуправления не
было. Так и объяснял свою позицию Д.А. Толстой, попутно
соглашаясь с коллегами, что все же было бы неплохо подойти к проблеме
комплексно1. Но однако министр внутренних дел акцентировал
внимание на другом. Реформы должны быть своевременными и
соответствовать конкретным сложившимся обстоятельствам, а для этого их
нужно хорошо знать2. Это было больное место многих
высокопоставленных служащих (в том числе и некоторых критиков толстовских
инициатив), которые порой сомневались в том, что они сами более
или менее адекватно представляли себе российские реалии. Впрочем,
в этом могли упрекнуть и самого Толстого. В декабре 1888 г., в
разгар обсуждения законопроекта о земских начальниках, К.П.
Победоносцев послал ему брошюры Р. Мориера о местном самоуправлении
в Англии и Германии. Очевидно, этот текст показался интересным
обер-прокурору Св. Синода. Важнейшие мысли автора он особо
выделил. Главная из них: британское самоуправление потому успешно,
что основывается на бытовом укладе английской жизни. Оно
практично, а не умозрительно. Оно формировалось не законодателем,
а практикой. Порядок его работы определялся не канцеляристами
английского Министерства внутренних дел, а местными
инициативными силами3.
Это еще оно требование к «подлинным реформам»: они должны
опираться на экспертное знание. Главное обвинение, обычно
адресуемое реформаторам рубежа XIX-XX столетий, - они не знают страну.
В 1882 г. министр государственных имуществ М.Н. Островский не
стеснялся говорить о себе и своих коллегах: «Мы, министры, с высоты
своего министерского кресла, делаем всевозможные распоряжения,
резко отнесся к мировому суду, говоря, что он "монстр, чудовище, которому подобия
нет ни в Европе, ни в Америке"... что за спиной суда стоит "язва, тля - адвокат", в руки
которого и попадает рабочий с изданием Положения. Он заключил предположением
отложить рассмотрение проекта до осени» (Письмо Н.С. Петрова И.И. Воронцову-
Дашкову // ОР РГБ. Ф. 58. P.I. К. 64. Д. 23. Л. 4-5). Эта точка зрения не
пользовалась поддержкой большинства присутствующих. (Там же. Л. 5). В итоге законопроект
получил Высочайшее одобрение (Обзор деятельности Государственного совета в
царствование государя императора Александра III. 1881-1894. СПб., 1895. С. 84-85).
1 Записки A.A. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 3.
Л. 114.
2 Материалы по разработке проекта положения о земских начальниках.
Соображения министра внутренних дел // РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 17. Л. 330 об.
3 Письмо К.П. Победоносцева Д.А. Толстому 20.12.1888 // РГАЛИ.Ф. 1335. Оп. 1.
Д. 158.Л.ГУ-У1.

432 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
не зная совершенно провинциальной жизни»1. Спустя четверть
столетия об этом же писал начальник Земского отдела МВД В.И. Гурко.
Он критиковал «бюрократическое разрешение вопроса, т. е. чувство,
что, в сущности, не уполномочен никем вопрос решать, боязливость,
происходящую от незнания, чувство оторванности от жизни»2.
Об этом любил писать Победоносцев, рассуждая об
умозрительных основаниях едва ли не большинства Великих реформ. По его
оценке, государственные деятели царствования Александра II знали
многие теории, но плохо представляли себе практику. В итоге
большинство задуманных ими нововведений оказывалось в
противоречии с окружавшей их действительности: это касалось и столь
нелюбимого обер-прокурором суда присяжных («учреждение... сшито
совсем не по нашей мерке»)3. Крестьянское самоуправление,
действовавшее после 1861 г., по мнению Победоносцева, только лишь
сеяло хаос4. Победоносцев не щадил коллег по правительству. Среди
них оказался и государственный секретарь A.A. Половцов.
Обер-прокурор писал Николаю II о проектах сановника реформировать
деревню5: «В основном взгляде Половцова на этот предмет нельзя с ним
1 Валуев П.А. Дневник, 1877-1884. С. 206.
2 Записки В.И. Гурко // РГВИА. Ф. 232. Оп. 1. Д. 217. Л. 120. В связи с этим
же В.И. Гурко писал об «отсутствии личных сведений у кого-либо из членов
[Государственного совета] о бытовых условиях отдельных сторон [жизни], что тормозило все
законодательство по вопросам управления и быта страны» (Там же. Л. 120 об.).
3 Письма К.П. Победоносцева к Александру III: в 2 т. М., 1926. Т. 2. С. 174.
4 Там же. С. 205-206.
5 По мнению A.A. Половцова, институт частной собственности должен был стать
краеугольным камнем всей организации российской экономики и общества. Прежде
всего это предполагало ревизию правительственной политики в области
крестьянского вопроса, проводившейся в годы царствования Александра III. Половцов подвергал
жесточайшей критике курс министра внутренних дел И.Н. Дурново, нацеленный на
упрочение положения надельной собственности на селе. Бывший государственный
секретарь не считал оправданной консервацию архаичных социальных отношений
в деревне. Размышления A.A. Половцова во многом предвосхищали концепцию
столыпинских преобразований. Он предлагал позволить крестьянам отчуждать свои
наделы в частную собственность, что с очевидностью шло вразрез с
правительственными решениями 1890-х гг. По мнению Половцова, эта мера привела бы к большей
социальной дифференциации среди сельского населения, а вместе с тем и большей
конкурентоспособности российского земледелия. Государство же, отказавшись от
политики социальной опеки, высвободило бы творческую энергию человека (прежде
всего крестьянина) и тем самым способствовала бы ранее сдерживавшемуся
экономическому росту (Половцов A.A. Дневник, 1893-1909. СПб., 2014. С. 67-71).
Схожей позиции придерживался и граф И.И. Воронцов-Дашков (Лукоянов И.В. Конец
царствования Александра III: была ли альтернатива контрреформам? // Проблемы
социально-экономической и политической истории России XIX-XX вв. СПб., 1999.
С. 248-251).

Глава 8. Революция или реформы?
433
согласиться. Он смотрит на народ с отвлеченной точки зрения, или
с точки зрения английского или бельгийского капиталиста. Видно,
он не знает деревни в близком с нею общении»1. Половцов ответил
Победоносцеву тем же: сам обер-прокурор не знал то, о чем говорил.
В частности, бывший государственный секретарь писал великому
князю Владимиру Александровичу: «Это меня ничуть не удивляет.
Он даже не потрудился внимательно прочитать мою записку, потому
что я ни слова не говорю ни о лесах, ни о выгонах, а исключительно
о пахоте. Главное дело было: меня по этому поводу демонизировать.
Сказать, что я не понимаю русской жизни и т. п. и, следовательно,
говорю вздор. Жаль мне, что в его годы бедный попович не приобрел
больше основательных экономических сведений. Жалею об одном,
что нет более на свете Бунге. Мы бы усердно похохотали над фразер-
ной болтовней подобного выразителя темных, смутных,
сентиментальных, но лишенных практического смысла взглядов. Его теория
проста: попу в виц-мундире приказать строить церкви, школы, брать
деньги на это из казначейства каждое первое число. Что там будет
впоследствии, какая на Россию стряхнется пугачевщина, это не наше
дело. То будет вина провидения»2.
Любую инициативу, исходившую из бюрократической
канцелярии, можно было с легкостью обвинить в одном из типичных
чиновничьих пороков: либо в несистемности, либо в отвлеченности,
1 Письмо К.П. Победоносцеву Николаю II (1895) // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 623.
Л. 1.
2 Письмо A.A. Половцова великому князю Владимиру Александровичу //
ГА РФ. Ф. 652. Оп. 1. Д. 649. Л. 9-10. Так же обвиняли и СЮ. Витте в «оторванности
от жизни». A.B. Кривошеий писал М. Казем-Бек в 1902 г.: «Твои мнения об общем
положении дел преувеличены. В России власть так сильна, что бояться ее умаления
еще рано. Все эти бунтующие элементы - это маленькая пленка на огромной
поверхности России, болезнь нароста, а не организма; смазать как следует и болезнь пройдет.
Но все-таки лечить надо, иначе болезнь будет запущена, да она и запущена уже
порядком. Управление И.Н. Дурново, Горемыкина, Сипягина сделало свое дело. Я лично
верю в огромный ум Плеве, в его способность поставить верный диагноз и затем его
решимость, определив болезнь, дать тот способ лечения, какой будет в его силах. Но
он одинок, кругом государя целая партия лиц, преследующих свои цели; непрерывно
идет глухая и упорная борьба; последствия ее - нерешительность, колебания, полное
отсутствие плана и единства действий. Затем я считаю весьма вредным оставление на
месте Витте. Эти два человека не могут действовать вместе, и нравственность Витте
не возбуждает во мне доверия; он предаст что угодно и кого угодно для личных целей.
Он России не знает и в своей деятельности руководствуется теориями, а не жизнью»
(Обзор результатов перлюстрации писем по важнейшим событиям и явлениям в
государственной и общественной жизни России в 1902 г. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 308. Д. 41.
Л. 33 об. - 34).

434 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
умозрительности1. Это был серьезный аргумент при обсуждении
любого законопроекта в высших правительственных учреждениях
Российской империи. В поразительно узком коридоре
возможностей реформы можно было проводить лишь «украдкой», в надежде,
что их не заметят, не оценят как действительно полномасштабные
преобразования2. Конспиративный характер российской политики
в том числе обусловил популярность неославянофильских правовых
конструкций, которые позволяли рассчитывать на реформы при
сохранении прежней мифологии власти. Это объясняло то внимание,
которое традиционно придавалось реформе Государственного совета
в 1860-1900-е гг. Как писал публицист и весьма влиятельный
общественный деятель К.Ф. Головин князю П.Д. Святополк-Мирскому
8 ноября 1904 г.: «Скромное преобразование может быть проведено
без всякий потрясений и не подаст повода ни к каким
манифестациям. По моему крайнему разумению, наиболее благотворные и
прочные реформы, которые являются на свет без шума и на крестины
которых не сзывается толка»3.
Таким образом, рутинный процесс законотворчества намеренно
выводился из поля зрения общества, а следовательно, и будущих
исследователей. Он реализовывался в самых разных формах.
1 Характерно, как, в каких выражениях К.П. Победоносцев критикует
деятельность М.Т. Лорис-Меликова в письме к Александру III: «Граф Лорис-Меликов,
человек умный, но легкомысленный и не знавший России, подчинившись влиянию
болтунов и журналистов, вздумал собирать отовсюду пеструю толпу так называемых
земских людей, дабы привлечь их к участию в важнейших государственных вопросах,
которые сам он понимал очень смутно (Курсив мой. - К. С.)» (Письма К.П.
Победоносцева к Александру III: в 2 т. М., 1926. Т. 1. С. 365).
2 См.: Христофоров И.А. Судьба реформы. Русское крестьянство в
правительственной политике до и после отмены крепостного права (1830-1890-е гг.). М., 2011.
С. 348-349.
3 Письмо К.Ф. Головину П.Д. Святополк-Мирскому 8.11.1904 // ГА РФ. Ф. 1729.
Оп. 1. Д. 609. Л. 2. Надежду на скромные преобразования до поры до времени
разделяли и видные представители общественности. О вредоносности бюрократических
порядков рассуждали и чиновники, и деятели местного самоуправления, безудержно
ругавшие высокопоставленных служащих. Примечательно другое: альтернативой
существующему строю многим виделась не конституция, а привлечение общественности
к законотворческому процессу, который бы разворачивался в привычных рамках
законосовещательных учреждений. Отсутствие подвижек в этом направлении, казалось,
было чревато драматичными последствиями. В мае 1884 г. Б.Н. Чичерин писал
знакомому: «Что-то будет? На кого и на что надеяться? Кроме бесчисленного множества
вопросительных знаков, не представляется ничего. Что с одними бюрократическими
силами не справиться со своей задачей - это для меня совершенно ясно, а чего доброго,
последствием нового поворота будет война, банкротство и затем дарование
конституции совершенно неприготовленному к тому обществу» (Выписка из писем Б.Н.
Чичерина A.B. Станкевичу, май 1884 г. // ГА РФ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 304. Л. 12).

Глава 8. Революция или реформы?
435
1. Прежде всего корректировка прежде принятых решений, когда
прагматики заступают на место догматиков, а опыт - теории. Этот
«откат» в прошлое нередко подразумевает подлинный шаг вперед.
Он свидетельствует о том, что найден путь сделать новое более или
менее привычным.
2. Кодификация, когда в процессе прилаживания новой нормы
к корпусу старых последние существенно меняются. Примечательно,
что в России второй половины XIX - начала XX в. кодификацией
занимались мало кому известные чиновники, порой не ставя в
известность ни верховную власть, ни высших сановников империи.
3. Правоприменение. Последнее слово всегда остается за тем, кто
исполняет решение. Если его представления о праве и
справедливости расходятся с представлениями законодателя, о воле последнего
преимущественно забывают.
8.5. Революционная ситуация или ситуация реформ?
1890-е гг. стали переломными и для общественной мысли, и для
общественного движения, и для правительственной политики. Тому
было много причин. И бурный экономический рост,
способствовавший «социальной перегруппировке» в России; и кампания помощи
голодающим 1891-1892 гг., всколыхнувшая, по крайней мере,
цензовую часть российской общественности; ее зачастую болезненная
реакция на последствия Земского положения 1890 г.; наконец,
смена монарха, что всегда в России сопровождалось новыми надеждами
и новыми ожиданиями, в данном случае коренных преобразований
в стране. Таковых не случилось. Более того, верховная власть
недвусмысленно заявила о желании продолжать прежний курс1.
Правительство пыталось держаться линии предыдущего царствования в то
время, как общественные настроения радикализировались. Более того,
рубеж веков - это время становления политических партий. Для них
революция - это не отвлеченная идея, а вопрос стратегии и тактики.
Они были заметно более прагматичны в понимании этой проблемы,
нежели их предшественники. Она же сама не казалась им чересчур
отвлеченной. В 1899 г. по всей России прошли студенческие
беспорядки. По мнению историка Р. Пайпса, с этого и началась Русская
революция2. С такой точкой зрения можно и не соглашаться. Тем не
1 Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности,
1899-1905. М., 2009. С. 19-30.
2 Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1. М., 1994. С. 13-17.

436 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
менее события 1899 г. вызвали серьезные опасения в
правительственных кругах1. Князь Д.И. Шаховской полагал началом нового этапа
общественного движения манифестацию у Казанского собора 4
марта 1901 г. За этим вновь последовали студенческие беспорядки, а за
ними - недовольство и всех прочих политически активных групп.
«Земства испытывали на себе удары той же руки, которая направляет
на безоружную толпу казачьи нагайки и высылает десятки писателей
и других деятелей из Петербурга за правдивые слова; и земцы
постепенно приходят к сознанию, что пора и им поискать путей для
вмешательства в ход событий. Рабочее движение продолжает расти. Но
и в деревне уже не спокойно. Там сходятся в общей беседе уволенный
студент, высланный рабочий, сельский учитель, крестьянин пораз-
витей, и семена брожения находят подготовленную и здесь мерами
правительства почву...»2
При этом в 1890-е гг. происходила бросавшаяся в глаза
дифференциация общественного движения, представители которого по-
разному смотрели на революцию. Для консерваторов это нарушение
естественного порядка вещей. Для либералов - свидетельство
беспощадности истории, которая принуждает правительство
соответствовать направлению и скорости общественно-политического процесса.
Для социал-демократов - это переход от одной формации к другой
как результат нового соотношения классовых сил в обществе. Для
эсеров, продолжателей народнической традиции, революция - это
в первую очередь подвиг героев, ведущих за собой массы. Конечно,
для революционной мысли было важно не только определиться с
понятием, но также и иметь возможность применить теорию на
практике. Социал-демократы спорили о буржуазном и социалистическом
этапах в революции. Согласно Программе 1903 г. речь шла о
сравнительно обособленных стадиях. Буржуазно-демократический этап
должен был привести к заметным подвижкам в обществе3. Точно так
же В.М. Чернов, фактически автор эсеровской Программы 1906 г.,
писал о социальной революции, которая должна была предварять
социалистическую.
Эта точка зрения не находила однозначной поддержки в
леворадикальных кругах. Альтернативой ей стала концепция перманентной
1 Ростовцев Е.А. Столичный университет Российской империи. Ученое сословие:
общество и власть (вторая половина XIX - начало XX в.). М., 2017. С. 476-491.
2 [Шаховской Д.И.] «Союз освобождения». Воспоминания Д.И. Шаховского //
Либеральное движение в России. 1902-1905 гг. М., 2001. С. 528-529.
3 Меньшевики. Документы и материалы. 1903 - февраль 1917 г. М., 1996. С. 28-33.

Глава 8. Революция или реформы?
437
революции1 (Парвуса и Л.Д. Троцкого), подразумевавшая
перетекание буржуазной революции в социалистическую. В сущности,
схожую версию будущих революционных событий предложил В.И.
Ленин: «Русская революция зажжет революционный пожар в Европе,
который в свою очередь окажет обратное воздействие на Россию, и из
эпохи нескольких революционных лет сделает эпоху нескольких
революционных десятилетий»2.
В рамках классического русского либерализма социальная
революция рассматривалась как разрушение всего государственного
уклада. Такое событие не могло рассматриваться позитивно по той
причине, что либералы этой генерации были несомненными
государственниками. Более того, они не видели жесткой границы,
отделявшей гражданское общество от государства3. Соответственно,
крушение государства с неизбежностью стало бы и общественной
катастрофой. Конец старого порядка не обозначал автоматического
появления нового. Прямым следствием революции стала бы
скоротечная деградация всего бытового уклада жизни. Для России
революция - это «пугачевщина», правда, иных масштабов4. Впрочем, по
мнению Б.Н. Чичерина, «правительство, чуткое к движениям
общественной жизни, своевременно совершающее нужные реформы, не
может опасаться подобного исхода»5.
Земский либерализм 1890-х - начала 1900-х гг. полагал
реформы возможными как результат гипотетического соглашения между
властью и обществом. В противном случае самодержавие ожидала
неминуемая катастрофа. Как говорил на заседании кружка «Беседа»
H.H. Львов: «Всеобщая история свидетельствует, что основы давнего
государственного строя рушатся, раз является непонимание
правительством нужд народа»6. Земцы рассчитывали, что диалог между
правительством и либеральной оппозицией мог состояться благодаря как
осознанию властью своих жизненных потребностей, так и давлению
на нее со стороны общественного мнения, которое следовало
предварительно организовать. Ради этого, они предпринимали усилия, что-
1 Словосочетание «перманентная революция» сложилось еще в 1830 г., сразу
после событий Июльской революции. С его помощью авторы акцентировали внимание
читателя на долговременном процессе, а не внешних проявлениях социального
недовольства (Словарь основных исторических понятий. Т. 1. С. 687).
2 Цит. по: Розенталь И.С. Революция. С. 466.
3 Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч. 1. С. 87.
4 Розенталь И.С. Революция. С. 465.
5 Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. М., 1898. Ч. 3. С. 341.
6 ОПИ ГИМ. Ф. 31. Оп. 1. Д. 142. Л. 22.

438 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
бы координировать деятельность земских и дворянских собраний,
организовывали по тому или иному поводу кампании в печати. В связи
с этим в 1899 г. возник кружок «Беседа», развивалось движение
земских съездов. В 1903 г. на заседании «Беседы» М.Д. Ершов так
обрисовал задачи общественного движения: «Цель наша... реорганизация
государственного строя; наш образ действия - легальная оппозиция
в земских и городских органах самоуправления, а условие
успешности такого пути - устройство целой сети подобных же бесед»1.
В понимании земского либерализма реформы - это в первую
очередь изменение форм отношений между властью и обществом,
создание представительного собрания, законодательного или
законосовещательного (относительно этого вопроса среди земцев либерального
направления существовали серьезные разногласия). При этом в
качестве эталона часто подразумевался английский опыт, который
позволил сочетать представительное учреждение с традиционными
принципами организации власти. По словам H.H. Львова, «необходимо
правительству суметь примирить два начала: начало власти и начало
свободы - суметь их соединить в такое гармоничное целое, где бы
оба начала не попирали бы друг друга. Такая гармония существует
в английских государственных учреждениях. У нас в России
необходимых, легальных форм для сдержек этих двух начал нет»2. С одной
стороны, курс таких преобразований обозначал качественное
изменение политической ситуации. С другой, он предполагал
продолжение традиций Великих реформ, завершение цикла, начатого в 1850-х
и прерванного в 1880-х гг.
Помимо реформирования центральной системы управления,
земцы настаивали на необходимости юридического обеспечения
основных гражданских прав человека, на расширении компетенции
органов местного самоуправления. При всех значимых разногласиях
их требования сводились к упразднению бюрократической модели
управления и расширению участия общества в решении
государственных вопросов.
Новый либерализм начала XX в. нашел свое наиболее яркое
выражение в программных установках «Союза освобождения», а
впоследствии Конституционно-демократической партии. Причем многие
характеристики этого направления были свойственны как
центристским либеральным организациям, так и находящемуся на правом
фланге русского либерализма «Союзу 17 Октября». Представление
1 ОПИ ГИМ. Ф. 31. Оп. 1. Д. 142. Л. 93.
2 Там же. Л. 24-25.

Глава 8. Революция или реформы?
439
о реформах в рамках концепций нового либерализма строилось на
предположении об отсутствии какого-либо модернизационного
потенциала у самодержавного режима. Сложившаяся архаичная
политическая модель не соответствовала ни новым вызовам времени,
ни народному правосознанию. К самореформированию она не была
готова, т. к. этот путь предполагал полный демонтаж системы1.
Соответственно, общество должно было принять ведущую роль в
процессе реформирования страны. На практике это обозначало снятие
противоречия между реформами и революцией2. Кризис
легитимности прежней власти с неизбежностью ставил вопрос о возникновении
новой авторитетной силы, призванной к законодательству и
проведению курса широких реформ. Как утверждал П.Н. Милюков, «сила
оппозиции удесятеряется, когда она получит возможность опереться
на народных представителей. Без них революция показала себя
бессмысленной и неорганизованной и истощалась в разрозненных
попытках. Без них она была подобна ползучему растению, которому
негде было пустить корни и не на что опереться, чтобы подняться
ввысь»3. Иными словами, выдвигалась идея Учредительного
собрания, которое должно было дать начало новому праву. На II съезде
1 На совещании 20-22 июля 1903 в Шафгаузене (Швейцария), где было принято
решение о создании «Союза освобождения», С.Н. Булгаков так определил
характерные особенности правящего режима: «Желать или ожидать от русского самодержавия
освобождения и поднятия культурной и гражданской личности крестьянина, значило
бы то же самое, что мечтать о том, чтобы волк стал внимательным любвеобильным
пастухом овец, Квазимодо - Аполлоном, тюремщик - глашатаем свободы, гнилое
болото, заражающее и оскверняющее воздух, - цветущим и благоухающим садом. Ведь
уже одним фактом своего существования, возможного лишь при условии постоянной,
скрытой и открытой, борьбы с обществом, самодержавие создает и поддерживает
атмосферу всеобщего бесправия...» (Либеральное движение а России. 1902-1905 гг. М.,
2001. С. 43).
2 В 1905 г. многие члены «Союза освобождения» говорили о неизбежности
прямого столкновения оппозиции и правительственных сил, настаивали на необходимости
более решительных средств борьбы. В частности, Г.А. Ландау выступал «за массовое
действие, за подготовку (не случайную, а хорошо организованную) бойкота... наконец,
за принципиальное решение революционности поведения, а следовательно, за
принципиальное решение принять организованное участие в предстоящих насильственных
столкновениях правительства с народом» [РГАСПИ (Российский государственный
архив социально-политической истории). Ф. 279. Оп. 1. Д. 82. Л. 49 об.]. Такой
точки зрения придерживалось не только левое крыло «Союза освобождения».
Например, В.Д. Набоков 13 апреля 1905 г. писал П.Б. Струве: «Я глубоко убежден, что пока
у господствующего режима есть в его распоряжении физическая сила, он
добровольно не уступит своей позиции. Рано или поздно неизбежно открытое столкновение...»
(РГАСПИ.Ф. 279. Оп. 1. Д. 85. Л. 33 об.).
3 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
М., 1997. Т. 1.С. ИЗ.

440 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
партии кадетов 6 января 1906 г. Ф.Ф. Кокошкин утверждал: «Перед
страной стоит одна общая задача - учредительство в широком смысле
этого слова, переустройство и обновление во всех областях жизни»1.
Показательно, что в 1905 г. даже октябристы не отрицали для Первой
Государственной думы учредительных функций.
Инициированные в этом случае реформы должны были
способствовать системным изменениям во всех сферах жизни страны.
Ключевым преобразованием должна была стать политическая
реформа - учреждение парламентской системы управления. При этом
представители нового либерализма настаивали на необходимости
коренных социально-экономических преобразований, считая, что
государство несет прямую ответственность за уровень жизни своих
граждан, а свобода, не обеспеченная материальными благами, неустойчива
и неизбежно сменится автократией, как раз решающей социальные
задачи. На учредительном съезде партии кадетов 12 октября 1905 г.
П.Н. Милюков говорил: «Социальные реформы - аграрные, рабочие,
финансовые - выяснялись как то главная цель, то содержание, к
осуществлению которого русское освободительное движение хотело
идти путем политической реформы»2.
Россия постепенно входила в революцию и столь же постепенно
выходила из нее. Далеко не все современники отметили в качестве
ее начала «Кровавое воскресенье» и далеко не все согласились бы
с позднейшими авторами, особо выделявшими «третьеиюньский
переворот». Еще 30 апреля 1905 г. издатель «Нового времени» A.C.
Суворин делился с читателями своими сомнениями: «Вы знаете, что
я не верил в русскую революцию и теперь еще не знаю: верить или
нет?»3 Судя по всему, его сомнения рассеялись лишь в октябре. В то
же самое время предводитель московского дворянства П.Н.
Трубецкой еще в середине декабря 1904 г. доказывал, что «Россия находится
ныне в эпохе революционного движения и анархии»4.
1 Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1905-1907.
С. 74.
2 Там же. С. 19.
3 Суворин A.C. Русско-японская война и русская революция: Маленькие письма
1904-1908 гг. М., 2005. С. 292.
4 Трубецкая О.Н. Князь С.Н. Трубецкой. Воспоминания сестры. Нью-Йорк, 1953.
С. 99.

Глава 8. Революция или реформы?
441
8.6. Революция на перекрестке мнений
Конечно, любые хронологические рамки - условность, о которых
не стоит спорить, а надо договариваться. Однако в данном случае за
выбором начальной и конечной даты революции стоит весьма
значимая историографическая проблема: как понимать характер
социальных и политических процессов тех лет. Тем не менее вне
зависимости от ответа на этот вопрос для любого исследователя максимальная
концентрация событий Первой русской революции приходится на
1905 г. Яркие события последующих лет станут лишь «эпилогом»
к драме 1905 г., а ее развязку привычнее относить к октябрю того года.
Однако такая расстановка акцентов отнюдь не была очевидной для
современника, который как раз в 1905 г. не был уверен, что стал
свидетелем «кульминации» революции, относя ее к будущим временам.
К 1905 г. идея радикального политического разворота охватила
все слои общества (имеется в виду т. н. образованное меньшинство).
Для общественной мысли России то был момент истины. Партийные
интеллектуалы могли воочию рассмотреть массовое движение в
различных регионах страны, общественное мнение, не сдерживаемое
государственной цензурой, скоротечно менявшееся общественное
настроение. Раньше некоторым казалось, что в России невозможна
революция. Она произошла. Многие полагали, что в России
никогда не будет законодательного представительства. Оно появилось.
Жизнь с неумолимостью доказывала, что в России возможно все.
Так, еще в октябре 1905 г. СЮ. Витте писал, что подлинная
революция в России пока не началась. Происходила еще не «настоящая»,
но «идейная революция», выразившаяся в том, что крайние идеи
завоевали симпатии масс. Прежде немыслимые лозунги обретали
популярность. Это все готовило будущий социальный взрыв, который
правительство должно было предупредить: «Каждый лишний день
уносит общественную мысль все дальше и дальше. Еще немного,
и она окажется унесенною в пространство безграничное, в хаос идей.
Страна сама не заметит, как окажется в хаосе действий. Тогда ничто
не поможет. Тогда будет поздно»1.
Иными словами, Витте констатировал начало революционного
процесса, который был запущен, дал уже некоторые результаты, но
далеко еще не принял тех масштабов, которых следовало во что бы
то ни было избежать. Эта точка зрения была распространена в обще-
1 Проект манифеста о событиях 9 января // Красный архив. 1925. Т. 11-12.
С. 54-56.

442 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
стве. 29 октября 1905 г. издатель газеты «Новое время» A.C. Суворин
отмечал, что революция «начинается с того момента, когда
перестают слушаться правительство. Она выступила в образе еще неясном.
Ни лицо ее, ни руки, ни рост еще не определились явственно».
Несколько дней спустя Суворин написал, что революция «показывает
только цветочки, а ягодки еще вереди»1. И. д. министра внутренних
дел П.Н. Дурново еще в ноябре 1905 г. полагал, что революция лишь
начиналась в России, и со своей стороны дожидаться «ягодок» не
собирался. Его ближайший сотрудник Д.Н. Любимов писал в своих
воспоминаниях: «Дурново со свойственной ему некоторой грубостью
в выражениях стал мне объяснять, что мы уже перешли из смуты в
революцию, может быть, покуда еще деланную и искусственную, но
фигура революции уже ясна. Все власть имущие хотели ее ударить, но
не решались. Все они с графом СЮ. Витте во главе опасаются пуще
всего общественного мнения, прессы. Боятся, вдруг лишат их облика
просвещенных государственных деятелей. Мне же терять нечего,
особенно у прессы. Вот я эту фигуру революции и ударил прямо в рожу
и другим приказал: бей на мою голову. При теперешнем положении
иных способов нет, да и вообще, особенно у нас в России, это один из
наиболее верных...»2
Впрочем, были те, кто вовсе отрицал революцию в России даже
в ноябре 1905 г. «Мне думалось, что уступить перед насилием
уличной толпы и ее одной... все-таки постыдятся. Чем более затягивалась
забастовка, тем более крепла во мне эта надежда». Вроде бы
политическая забастовка демонстрировала все бессилие революционного
движения, которое не находило поддержки в народных низах,
утомляло его участников и было лишено каких-либо перспектив развития.
«Казалось все входит понемногу в норму, вся эта грандиозная
манифестация (Всероссийская октябрьская забастовка. - К. С.) грозила
разрешиться в ничто, в мыльный пузырь и лишь обнаружить еще раз
до какой степени фактически невозможна у нас революция даже при
полной забастовке самой власти... вдруг в ту минуту, когда этого
всего менее можно было ожидать, появляется Манифест, которым царь
уступил, дал полное удовлетворение бунтовщикам, признал
главнейшее их домогательство», - так 9 ноября 1905 г. описывал ситуацию
публицист и общественный деятель Ф.Д. Самарин3.
1 Суворин A.C. Русско-японская война и русская революция. С. 364, 370.
2 РГАЛИ.Ф. 1447. Оп. 1. Д. 39. Л. 460.
3 ОР РГБ. Ф. 265. К. 153. Д. 3. Л. 13. Соответственно, политический режим,
учрежденный после Манифеста 17 октября 1905 г., Ф.Д. Самарин считал юридической
фикцией, лишенной какого-либо социально-политического содержания. Она основы-

Глава 8. Революция или реформы?
443
Другие же публицисты, общественные деятели революцию
признавали, но как бы ее оправдывали перед своими взыскательными
читателями, отказывавшимися верить, что революция России могла
принять такие «скромные формы». В октябре 1905 г. социолог и
публицист С.Н. Южаков полагал, что в России происходила особая,
«мирная революция»: «Не на баррикадах одерживает свои победы
народная революция в России. На улицах торжествует
тройственный союз черносотенной губернской администрации, ее полиции
и мобилизованных ими жуликов и хулиганов...»1 25 октября 1905 г.
в статье в газете «Право» С.Н. Прокопович отмечал, что отсутствие
привычных форм революционного насилия отнюдь не является
препятствием к тому, чтобы полагать события 1905 г. революционными:
«Там (в Пруссии, во Франции. - К. С.) было вооруженное восстание
народа против правительства, победа народа над войсками в уличной
борьбе, баррикады и кровь, захват власти над столицей и временное
правительство, - здесь был только отказ в работе, остановивший всю
экономическую, общественную и государственную жизнь страны.
Несмотря на различие форм, результат один: капитуляция
абсолютизма перед волей народа. Очевидно, и революции подлежат
эволюции, - в зависимости от изменений всей совокупности общественных
отношений»2.
Таким образом, одни современники отрицали сам факт
революции в России, другие же признавали ее наличие и при этом
неизменно отмечали особый характер процессов, разворачивавшихся
в России. У этой проблемы есть «бытовое» объяснение. Английский
валась на безволии власти, не способной соответствовать своей исторической миссии,
верно оценить соотношение сил и принять должное решение. В этом случае вопрос
о форме правления находился не в правовой, а в политической плоскости.
«Признаюсь, я не вижу надобности в формальной отмене Манифеста 17 октября... Царская
власть зиждется у нас не на каком-нибудь законодательном акте, не на той или иной
статье Основных законов. Она создана нашей историей, она выросла вместе с Русской
землей и корни ее глубоко проникли в народную почву. Поэтому отменить или
умалить и поставить в известные пределы власть русского царя не может никто, хотя бы
и сам самодержец. Она останется неизменной, доколе будут существовать те реальные
условия, из коих она возникла и в коих она черпает свою силу. Я глубоко убежден,
что судьба русского самодержавия зависит не от того, останется ли в силе Манифест
17 октября или нет, а от того, будет ли оно само сознавать свое историческое значение,
останется ли оно верно своему призванию и оправдает ли оно, наконец, ту народную
веру, в которой заключается вся его жизненность и сила» (Русское дело. 14 янв. 1906.
№ 2. С. 2).
1 Южаков С.Н. Политика // Русское богатство. 1905. № 10. С. 149.
2 Прокопович С.Н. Эволюция революции // Право. 1905. № 41. 25 октября.
Стб.3401.

444 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
журналист М. Бэринг поражался тому, как сложно сформулировать
то, что происходит в России. Это трудно понять из Англии: слишком
много идет информации из России - и из-за деревьев не видно леса.
И главное: с этим нелегко определиться и в самой России, где у
каждого свой опыт переживания 1905 г., в большинстве случаев мало
отличавшийся от дореволюционного. И сам Бэринг признавался, что
в повседневной жизни Петербурга декабря 1905 г. он не увидел
признаков свершавшейся революции1.
Некоторое время спустя, в январе 1908 г., П.Н. Милюков прочел
лекцию в Нью-Йорке о конституционном движении и государстве
в России. Особое внимание было уделено событиям 1905-1906 гг.
Милюков выделил несколько этапов политической жизни того
времени. Наиболее значимой оказалась «национальная фаза» подъема
общественного движения. Она объединила и конституционалистов,
и социалистов. Все требовали Реформы, т. е. конституции2. Вторая
фаза началась с «падения самодержавия», иными словами - с
событий октября 1905 г.3 Именно тогда Россия вошла в революционную
фазу общественного движения, которая оказалась не слишком
продолжительной. По словам Милюкова, «революционные элементы
движения, увлеченные... победой 17 октября уверили сами себя, что
мир стоит накануне социального переворота и что Россия должна
дать сигнал на него... Таким образом, революционное движение
сначала отделилось от движения конституционного. Революционная
фаза во всяком случае была коротка... Она началось с октябрьской
победы. Она пришла к своему заключению с декабрьским
поражением вооруженного восстания в Москве»4. Новая, последовавшая за
тем фаза началась с созыва Первой Думы в апреле 1906 г. Это был
третий период общественного движения, который Милюков и
назвал конституционным. Он оказался и самым коротким, т. к.
история отвела ему всего лишь 72 дня, т. е. время, опущенное Первой
Думе5. Вслед за ее роспуском начался контрреволюционный
период, который продолжался и в 1908 г.6 Политический анализ
Милюкова интересен и сам по себе. Лектор в очередной раз
воспроизводил привычное ему понимание исторических циклов, во многом
повторяющихся, но в то же время качественно меняющих расклад
1 Baring M. A year in Russia. L., 1907. P. 45.
2 ГА РФ. Ф. 593. On. 1. Д. 26. Л. 15.
3 Там же. Л. 15а.
4 Там же. Л. 15а - 16.
5 Там же. Л. 16.
6 Там же. Л. 17.

Глава 8. Революция или реформы?
445
сил и перспективы развития. Россия двигалась по спирали, в своем
стремительном беге задевая все те же углы, но при этом заметно
раздвигая собственную орбиту. Но все же в данном случае интереснее
другое: по мнению Милюкова, собственно революция в России
началась только осенью 1905 г.; ее предваряли события принципиально
иного характера.
Действительно, масштаб событий 1905 г. казался
недостаточным. Современники большего ожидали от 1906 г., полагая, что он-то
и станет «русским 1789 г.». В значительной мере эти настроения
подогревались выборами в Думу и началом ее работы, которые,
казалось, должны были стать поворотными в истории страны. Сенатор
H.A. Хвостов писал 26 марта 1906 г.: «Нам нечего закрывать глаза на
совершающееся. Революция форменная, и события очень
напоминают Францию в конце XVIII в.: та же трусость и неспособность
наверху и какое-то озверение во всей стране»1. По мнению уже
упомянутого Бэринга, с началом работ Государственной думы Россия вступала
в свой «1789 год»2. В апреле 1906 г. схожую мысль высказал и
историк Н.И. Кареев, прежде много и плодотворно занимавшийся как раз
революцией во Франции конца XVIII в.3
Готовясь к будущим революционным потрясениям, различные
политические силы по-разному оценивали характер самого
революционного процесса. Так, кадеты полагали, что отождествлять
революцию с насилием революционных партий могут лишь
политические романтики, далекие от понимания всей сложности
исторического процесса. С точки зрения кадетов, право - это не столько
писаный закон, сколько представление о справедливости, бытующее
в современной жизни, общественный идеал. Утрата самодержавием
своего прежнего «обаяния» неизбежно должно было привести его
к краху. С точки зрения этого подхода, подлинные революции
происходят в головах людей и лишь затем находят свое выражение в
политической практике. Власть, оказавшаяся наедине с враждебным
ему общественным мнением, теряет всякие силы к сопротивлению,
лишается какой-либо общественной поддержки и вынуждена идти на
значительные уступки. Оппозиции оставалось лишь «организовать»
общественное мнение, чтобы правительство утратило веру даже
в собственное физическое превосходство над обществом, за которым
не было репрессивного аппарата. Подтверждение своей теории каде-
1 Представительные учреждения Российской империи в 1906-1917 гг.:
Материалы перлюстрации Департамента полиции. М., 2014. С. 13.
2 Baring M. A year in Russia. P. 205.
3 Кареев Н.И. К вопросу о разгоне Думы // Речь. 1906. 21 апреля.

446 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ты видели в событиях 1905 г., когда власть уступила не столько под
давлением насильственных действий оппозиции, а прежде всего по
причине собственного бессилия. По этой логике от правительства
следовало ожидать и дальнейших уступок. Вся тактика кадетов в
период деятельности I Государственной думы была нацелена на
скорейшее установление парламентаризма и создание ответственного
правительства. Государственная дума должна была фактически стать
Учредительным собранием1.
Кадеты исходили из принципиальной невозможности
сотрудничать с существующим режимом. Он мог быть преобразован лишь под
давлением общественного мнения, выразителями которого и
стремились быть члены Конституционно-демократической партии.
«Сущность всякого правительства заключается не в физической силе,
не в пушках и пулеметах, а в том моральном и социальном
авторитете, которым оно пользуется в населении; потерей этого
авторитета и начинается процесс разрушения самого правительства», -
утверждал H.A. Гредескул в клубе Партии народной свободы 23 июня
1906 г.2 При такой постановке вопроса средством борьбы с правящим
режимом могло бы стать не создание некой регулярной армии
повстанцев, т. к. не в ее силах будет справиться со всей мощью
государственной машины, а обесточивание этой машины. Этого можно
было достигнуть как раз путем формирования и организации
общественного мнения, которое в случае противодействия ему могло
вылиться и в общественное действие. Сила последнего - не физическая
сила, победа его - не торжество насилия над насилием. Могущество
общественного действия заключается в том, что оно дает власти ясно
понять, что та не может управлять обществом, которое ему не
подчиняется. «Можно тушить пожар, пока он вспыхивает в одном-двух
местах, но если он вспыхивает в бесконечном количестве мест, тушить
его не хватает никаких сил, да и пожарные могут отказаться от своего
дела», - писал Д.Д. Гримм в 1905 г.3
Ставка в этом случае делалась не на революционера, фактически
подыгрывавшего реакции, а на рядового представителя общества,
которому и принадлежало последнее слово в споре различных по-
1 См.: Соловьев К.А. Поэтика русского либерализма // Российский либерализм:
итоги и перспективы изучения. Сб. материалов Международной научной
конференции. 28-29 сентября 2018 г. Орел, Орловский гос. ун-т им. И.С. Тургенева. Орел: ОГУ;
Издатель Александр Воробьев, ИД «Орлик», 2018. С. 58-65.
2 Речь. 1906. № 109. 25 июня. С. 3.
3 Гримм Д.Д. Наше политическое положение // Право. 1905. № 15. 15 апреля.
Стб. 1168.

Глава 8. Революция или реформы?
447
литических сил за власть. Именно «обыватели», не склонные
поддерживать революционное движение и в то же время составлявшие
большинство населения, играли ключевую роль в политической
борьбе, а не отдельные революционные выступления. Задача кадетов
заключалась в том, чтобы вовлечь в «освободительное движение» эту
пассивную, а часто политически индифферентную народную массу.
Данная концепция нашла свое яркое воплощение в Выборгском
воззвании, подписанном 10 июля 1906 г. депутатами I Думы в знак
протеста против ее роспуска. Бывшие народные представители
призывали своих избирателей отказать правительству в уплате налогов
и службе в армии. Указанные меры предполагали осознание
гражданами наличия неотъемлемых прерогатив Государственной думы,
которые не могла осуществлять любая другая власть, кроме
представительной. В соответствии с этим они должны были отказываться
подчиняться незаконным требованиям режима, прибегнув к тактике
пассивного сопротивления. Это продемонстрировало бы
правительству степень его непопулярности в обществе, которая исключала
возможность прежнего существования бюрократической системы
управления. По утверждению А.И. Каминки, «если наступает момент
защиты народных прав внепарламентским путем, то защита путем
пассивного сопротивления, как сопряженная с наименьшими
жертвами для населения, обещающая победу лучше организованным, а не
только материально более сильным, представляется наиболее
естественным средством...»1 Это означало бы политическую революцию,
которая была обусловлена качественными изменениями в правовом
сознании граждан. Иначе говоря, общество должно было проявить
себя как гражданское, чтобы стали возможными все последующие
изменения в политической и социальной жизни.
Для леворадикальных партий силовое столкновение с властью
казалось неизбежным. Представители социалистического движения
были убеждены, что правящая элита никогда не отдала бы свои
привилегии «без боя». Следовательно, перед радикальной оппозицией
стояла задача подготовки широкого выступления, которое должно
было завершиться захватом власти. В июле 1904 г. в летучем
листке «Революционной России» сторонники Партии
социалистов-революционеров утверждали: «На нас выпала задача распространить
в свободных странах истинное понимание смысла единоборства,
завязавшегося между самодержавием и современной Россией. Это еди-
1 Каминка А.И. Минувшие дни // Вестник партии народной свободы. СПб., 1906.
№З.Стб. 139.

448 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ноборство кончится вместе с гибелью одного из противников, с
гибелью царизма, побежденного революцией шествующего к свободе
русского народа»1. А в августе 1904 г. уже в самой «Революционной
России» предсказывали: «Революция становится неизбежной, ибо
эта гражданская война может кончиться поголовным восстанием»2.
Примерно в это же время один из лидеров российской
социал-демократии Ю.О. Мартов заявлял в газете «Искра»: «Ближайшая
политическая задача состоит в революционным свержении господствующего
режима народным движением. Такова только и может быть позиция
пролетарской партии»3. К предстоявшему революционному
выступлению надо было готовить народные массы. По словам Ф.А. Липки-
на, сказанным на IV съезде РСДРП в 1906 г., «подготовка восстания
есть главным образом подготовка политическая, подготовка путем
внесения в сознание широких масс населения неотложности
разрешения определенных политических и социальных задач
современной революции и воспитания этих масс путем вмешательства социал-
демократии и пролетариата во все проявления политической жизни
страны»4.
Мысль о необходимости «организовать» революцию казалась
очевидной и большевикам. Ленин не верил в стихийность
революционного процесса. По его мнению, если бы рабочее движение было
бы предоставлено самому себе, оно выродилось бы в профсоюзные
выступления («трейд-юнионизм»), что на практике обозначало бы
подчинение пролетариата буржуазии. «Классовое политическое
сознание может быть принесено рабочему только извне, то есть извне
экономической борьбы, извне сферы отношений рабочих к хозяевам
(Курсив мой. - К. С.)»5.
По мнению большевиков, в полуфеодальной России
противоречия между трудом и капиталом были столь острые, что они могли
быть разрешены лишь посредством революции, которая требовала
серьезной подготовительной работы. Вопреки канонам
классического марксизма, большевики делали ставку на активную роль
политически сплоченной группы, способной исполнить историческую
миссию, несмотря на инертность большинства населения. По словам
Ленина, «авангардом революционных сил сумеет стать в наше
время только партия, которая сорганизует действительно всенародные
1 Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы, 1900-1907 гг.
М., 1996. Т. 1. С. 157.
2 Революционная Россия. 1904. № 50.1 августа. С. 3.
3 Мартов Л. Террор и массовое движение //«Искра» за два года. СПб., 1906. С. 128.
4 Меньшевики: Документы и материалы, 1903 - февраль 1917 г. М., 1996. С. 30-31.
5 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 79.

Глава 8. Революция или реформы?
449
обличения»1. В этом сказывалось представление о рабочей массе как
«неисторическом элементе истории», который не сможет сыграть
какой-либо самостоятельной роли. Это с очевидностью роднило
ленинские построения и радикальные народнические концепции.
Для Ленина ведущая роль рабочего класса прежде всего должна
была выражаться в интеллектуальном и организационном
лидерстве партии профессиональных революционеров, представлявшей
интересы пролетариата лучше любого объединения рабочих.
«Организация революционеров должна обнимать прежде всего и
главным образом людей, которых профессия состоит из революционной
деятельности (потому я и говорю об организации революционеров,
имея в виду революционеров-социал-демократов). Пред этим общим
признаком членов такой организации должно совершенно стираться
всякое различие рабочих и интеллигентов, не говоря уже о различии
отдельных профессий тех и других. Эта организация необходимо
должна быть не очень широкой и возможно более конспиративной»2.
Для Ленина революция должна происходить на улицах
городов в ходе прямого столкновения восставшего народа и слабеющих
правительственных сил. «Только вооруженный народ может быть
действительным оплотом народной свободы. И чем скорее удастся
вооружиться пролетариату, чем дольше он продержится на своей
военной позиции забастовщика-революционера, тем скорее дрогнет
войско, тем больше найдется среди солдат людей, которые станут на
сторону народа против извергов...»3 Ленин не боялся говорить об
организации революции и смеялся над теми, кто ни во что не ставил
подобные усилия революционной партии4. Беседуя с Н.
Валентиновым в 1903 г., Ленин ему объяснял: «Начнем демонстрации с кулаком
и камнем, а привыкнув драться, перейдем к средствам более
убедительным. Нужно не резонерствовать, как это делают хлюпкие
интеллигенты, а научиться по-пролетарски давать в морду, в морду!»0
В соответствии со своими общетеоретическими построениями
Ленин на III съезде партии в апреле 1905 г. поставил вопрос о
перерастании российской буржуазной революции в пролетарскую (с участием
«мелкобуржуазных» элементов). «Раз речь идет о демократическом
перевороте, то перед нами две силы: самодержавие и революционный
народ, т. е. пролетариат, как главная борющаяся сила, и крестьян-
1 Там же. С. 90.
2 Там же. С. 112.
3 Там же. Т. 9. С. 203.
4 Там же. С. 272-273.
5 Валентинов Н. Встречи с Лениным. New York, 1981. С. 46.

450 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
ство и всякие мелкобуржуазные элементы... Революционный народ
стремится к самодержавию народа, все реакционные элементы
отстаивают самодержавие царя. Успешный переворот поэтому не может
не быть демократической диктатурой пролетариата и крестьянства,
интересы которых против самодержавия царя совпадают»1.
Как уже отмечалось, эта ленинская тактическая установка имела
немало общего с концепцией перманентной революции,
разработанной Парвусом и Л.Д. Троцким. По мнению последнего, перед
русской революцией в первую очередь стояли буржуазные задачи, но
она не могла на них остановиться. Революция могла состояться как
таковая лишь в том случае, если бы ее возглавил пролетариат, а не
политически инертная российская буржуазия. Пролетариат, в свою
очередь, не мог стать лишь орудием в руках буржуазных политиков.
У него были собственные цели. Воспользовавшись случаем, рабочий
класс, конечно, упразднил бы не только пережитки крепостничества,
но и ликвидировал бы буржуазную собственность. Успех этой акции
был бы предопределен надвигавшейся мировой социалистической
революцией, которая стала бы следствием потрясений в России2.
Такая позиция не соответствовала канонам классического
марксизма, которых старались придерживаться меньшевики. Они были
убеждены, что лидерами буржуазной революции должны быть
представители буржуазии, а не пролетариата. Соответственно, не могло
быть и речи о ведущей роли РСДРП в политической борьбе того
времени3. Социал-демократам оставалось лишь искать союза со
сторонниками либеральных сил, которые, по мнению меньшевиков, были
обречены историей на доминирование.
Меньшевики в значительно большей степени, чем их
оппоненты по РСДРП, тяготели к «экономическому фатализму». По
словам Ю.О. Мартова, представители партии были «сознательными
выразителями бессознательного процесса»4. Меньшевики в целом были
не склонны разделять ленинскую веру в профессиональную партию,
способную сыграть ключевую роль в будущих революционных
событиях5. Вместе с тем они рассчитывали на рост сознательности ра-
1 Третий съезд РСДРП. Апрель-май 1905 г. Протоколы. М., 1959. С. 460.
2 Волобуев О.В., Ненароков А.П. Троцкий Лев Давидович // Революционная
мысль России XIX - начала XX в. М., 2013. С. 550.
3 См.: Ненароков А.П., Савельев П.Ю. Меньшевизм // Там же. С. 286.
4 Второй съезд РСДРП. Июль-август 1903 г. Протоколы. М., 1959. С. 262.
5 Впрочем, ленинское видение политических процессов не было совершенно
чуждо и меньшевикам. В феврале 1904 г. Парвус писал А.Н. Потресову: «Ленинизм не
исчерпывается одним Лениным, он еще сидит во всех вас [социал-демократах] и сво-

Глава 8. Революция или реформы?
451
бочих масс, которые и должны были стать главным действующим
лицом при неизбежной смене власти и социально-экономических
отношений. По мнению меньшевиков, подлинное народное восстание
нельзя организационно подготовить. Это стихийное явление,
которое не может управляться кучкой заговорщиков.
В соответствии с этим выстраивалось меньшевистское
понимание перспектив революционного движения в России.
Представители этой фракции РСДРП полагали возможным воспользоваться
для этих целей недавно образованной Государственной думой. По
словам Ф.И. Дана, сказанным в апреле 1906 г. на IV съезде партии,
любой конституционный порядок мог послужить революционным
задачам, даже «мнимоконституционный», как в России1. Иными
словами, Дума могла стать русскими Генеральными штатами, вокруг
дится к игнорированию влияния "стихийного" политического развития на партию,
к переоценке полезного как и вредного воздействия отдельных личностей. Вам все
кажется, что вы делаете движение, а меж тем вы только повар у исторического
горшка и даже не успеваете вовремя снять накипь бульона...» (Из архива А.Н. Потресова.
Вып. 1: Переписка 1892-1905 гг. / отв. ред. П.Ю. Савельев. М., 2007. С. 373). По мысли
публициста либерального направления A.C. Изгоева, такой «ленинизм» был
характерной чертой социалистического понимания революции.
По его мнению, прежняя государственная политика исключала возможность
гармоничного формирования общественного движения, для которого более
актуальными становились не насущные проблемы народной жизни, а пути противодействия
существующей власти. Такое общество не было способно к созиданию. Более того,
конструктивная работа его мало интересовала. Фактическое отсутствие позитивных
ценностей у русской интеллигенции лишало ее способности к воспроизводству
традиций в семье и затрудняло накопление знаний в учебных заведениях. «Самодержавие
совершенно извратило нашу общественно-идейную жизнь. Оно в такой мере оторвало
от реальной жизни и существующих в стране общественных сил идейные стремления
и идейные построения нашей интеллигенции, что пропасть между теми и другими,
несмотря на героические усилия нашей революции, до сих пор остается незаполненной»
(Ихгоев A.C. Русское общество и революция. М, 1910. С. 20).
Противоборствовавшие государство и радикально настроенное общество, в
сущности, пользовались одним понятийным рядом и мыслили схожими категориями.
И власть, и интеллигенция полагались на физическую силу как средство решения
всевозможных конфликтов. В одном случае речь шла о полицейском контроле и
бюрократическом попечении, в другом - о революции. Причем революция понималась
как способ насильственного ниспровержения режима. «Революционизм основан на
идее, что в политике решающим фактором является состязание физических сил...
Таким образом, я бы сказал, что "революционизм" как таковой есть, по существу
своему, полицейская идея с противоположным знаком» (Изгоев A.C. Идейные основы
партии народной свободы // Вестник партии народной свободы. 10 ноябр.1906. № 36.
Стб. 1869). Борьба революционизма с бюрократией могла закончиться лишь
общегосударственной катастрофой, т. к. в столкновении насилия с насилием не рождались
новые смыслы, столь необходимые для коренного обновления России.
1 Четвертый (объединительный) съезд РСДРП, апрель (апрель-май) 1906 г.
Протоколы. М., 1959. С. 206, 299.

452 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
которых объединились бы все недовольные, как во Франции конца
XVIII в.1 Ведь революция - сложный поступательный процесс,
который нельзя свести к одномоментному силовому захвату власти.
«Мы обязаны использовать... всякие уступки правительства напору
оппозиционных и революционных сил, хотя бы они давались
только на бумаге, с явной целью изолировать и ослабить революционные
партии. Никакими лжеуступками не сможет оно этого достигнуть до
тех пор, пока азиатское самодержавие не очистит место для
конституционных порядков. А до тех пор колебания и зигзаги правительства
могут только обострить антагонизм всей нации с ним и не могут не
служить на пользу революции», - разъяснял свою позицию П.Б. Ак-
сельрод2. По словам O.A. Ерманского, Дума должна была стать
«хорошим бродилом» революционного движения3.
Их оппоненты не сомневались в том, что «новый строй» еще успеет
дискредитировать себя. В Думу «еще верят, на нее возлагают
надежды. Наша тактика бойкота еще теперь не принесла непосредственно
всех своих плодов; она еще оправдает себя в глазах народа, когда он
прозреет», - убеждал однопартийцев P.A. Абрамович. По его
мнению, социал-демократы должны были пользоваться любым случаем,
чтобы убедить народ в «негодности» Думы, подталкивая его к
решительным действиям4. Тогда, на IV съезде партии, В.И. Ленин атте-
стовывал политический режим, установившийся в 1906 г., как «ду-
басовский конституционализм» (по имени усмирителя декабрьского
восстания в Москве). При этом он приводил весьма неожиданный
аргумент в пользу бойкота Думы: не следовало мешать кадетам
побеждать на выборах, дробя силы оппозиции. Причем, спустя минуту,
Ленин определял «кадетскую Думу» как безусловного врага
революции5. По мнению Л.Б. Красина, не было смысла принимать участие
в выборах, если не представлялось возможным провести в депутаты
наиболее значимых членов партии6.
И все же проект резолюции Ф.И. Дана на IV съезде взял верх.
Было принято решение использовать Думу во имя дела революции.
При этом не снимались с повестки дня задачи подготовки
вооруженного восстания. Более того, именно в связи с этим законодательное
1 Четвертый (объединительный) съезд РСДРП, апрель (апрель-май) 1906 г.
Протоколы. С. 209.
2 Там же. С. 272.
3 Там же. С. 287.
4 Там же. С. 210.
5 Там же. С. 283.
6 Там же. С. 297.

Глава 8. Революция или реформы?
453
представительство могло оказаться не бесполезным. Как раз в мае
1907 г. на V съезде Г.В. Плеханов подчеркивал, что Дума могла
сыграть немалую роль в столкновении с правительством1. Задачи
фракции социал-демократов отнюдь не сводились к законотворчеству.
Как объяснял И.Г. Церетели, «мы будем смотреть на Думу как на
агитационную трибуну; как на организационный центр». Причем
фракционные запросы и законопроекты нужны исключительно для
дискредитации действовавшей власти2.
Примечательно, что все эти представления о тактике партийной
борьбы имели ярко выраженный умозрительный характер. Они
вытекали из особенностей понимания логики исторического процесса,
устройства самого общества, расстановки сил в нем. Нередко партии
подчеркивали свою надклассовую, надсословную природу, что
позволяло им ставить во главу угла не корпоративные, а общие
интересы. Благодаря такому подходу эти модели обретали внутреннюю
целостность и логичность, однако утрачивали очевидного
социального адресата.
Свое понимание революции должны были сформулировать не
только представительства оппозиции, но и правительства. Первой
рефлекторной реакцией властных кругов была попытка повысить
эффективность репрессивной политики. 11 ноября 1905 г. в Совете
министров был поднят вопрос о создании условий для проведения
карательных мер в отношении стачечного движения. Правительство
должно было иметь возможность привлекать к суду зачинщиков
забастовок с политическими лозунгами и на предприятиях
стратегического значения. Устанавливались порядок хранения огнестрельного
оружия, контроль за его оборотом в стране, а также правила, согласно
которым можно было привлекать армию для подавления
беспорядков на селе3. 14 декабря были введены в действие особые правила
чрезвычайной охраны на железных дорогах4.
1 Пятый съезд РСДРП, май-июнь 1907 г. М., 1935. С. 47.
2 Там же. С. 218.
3 Совет министров Российской империи, 1905-1906 гг. Документы и материалы.
Л., 1970. С. 54-60.
4 Там же. С. 98-99. Следуя идеям Ж. Бодена, немецкий правовед К. Шмитт
различал комиссарскую и суверенную диктатуру. Комиссарская диктатура предполагает
делегирование сувереном неограниченной власти на ограниченный период
ответственному лицу или учреждению с целью создания условий, при которых возможен
привычный правопорядок. Суверенная диктатура подразумевает, что верховная
власть берет на себя учредительные функции формирования нового правопорядка.
В России в 1905-1907 гг. периодически ставился вопрос об установлении именно
«комиссарской» диктатуры, которая могла бы навести порядок в стране, справиться

454 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
с «революционными эксцессами». В качестве возможных кандидатов на место
диктатора называли великого князя Николая Николаевича, Д.Ф. Трепова и др.
Диктатура в «высших сферах» воспринималась как возможная альтернатива
уступкам власти оппозиционной общественности. Убеждая императора подписать
Манифест о создании законодательной Государственной думы, СЮ. Витте так
обрисовал имевшуюся альтернативу: либо власть идет на введение в России
конституционных порядков, либо устанавливается диктатура, которая с неизбежностью будет
реализовывать жесткую репрессивную политику. В интерпретации самого Николая II
выбор заключался в следующем: «Представлялось избрать один из двух путей:
назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу;
затем была бы передышка и снова пришлось бы через несколько месяцев действовать
силою; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к
теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался
бы тот же самый и реформы вперед не могли осуществляться бы» [Переписка
Николая II и Марии Федоровны (1905-1906) // Красный архив. 1926. № 3. С. 167].
Впрочем, даже самые серьезные уступки общественности отнюдь не исключали
необходимости прибегать к «диктаторским методам» управления в борьбе с
революционными выступлениями. Идею проведения жесткой репрессивной политики
в отношении «революционных элементов» последовательно отстаивал сам
император. В частности, 19 октября 1905 г. он писал вдовствующей императрице Марии
Федоровне: «Тошно стало читать агентские телеграммы, только и были сведения
о забастовках в учебных заведениях, аптеках и пр., об убийствах городовых, казаков
и солдат, о разных беспорядках, волнениях и возмущениях. А господа министры, как
мокрые курицы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех
министерств, вместо того чтобы действовать решительно» (Там же. С. 167). 15 декабря
1905 г. Николай II уже с облегчением писал о событиях в Москве: «Как ни тяжело
и больно то, что происходит в Москве, но мне кажется, что это к лучшему. Нарыв
долго увеличивался, причинял большие страдания и вот, наконец, лопнул. В первую
ночь восстания из Москвы сообщали, что число убитых и раненых доходит до 10 000
чел.; теперь, после шести дней, оказывается, что потери не превышают 3 тыс. В
войсках, слава богу, немного убитых и раненых» (Там же. С. 182). «На террор нужно
отвечать террором», - отмечал император (Там же. С. 186). 14 августа 1906 г. он писал
председателю Совета министров П.А. Столыпину: «Непрекращающиеся покушения
и убийства должностных лиц и ежедневные дерзкие грабежи приводят страну в
состояние полной анархии. Не только занятие честным трудом, но даже сама жизнь людей
находится в опасности. Манифестом 9 июля было объявлено, что никакого своеволия
или беззакония допущено не будет, а ослушники закона будут приведены к
подчинению царской воле. Теперь настала пора осуществить на деле сказанное в
манифесте. Посему предписываю совету министров безотлагательно представить мне: какие
меры признает он наиболее целесообразными принять для точного исполнения моей
непреклонной воли об искоренении крамолы и водворения порядка... По-видимому,
только исключительный закон, изданный на время, пока спокойствие не будет
восстановлено, даст уверенность, что правительство приняло решительные меры, и
успокоит всех» (Переписка H.A. Романова и П.А. Столыпина // Красный архив. 1924.
№ 5. С. 103-104).
Представления о том, что проведение крайне жесткой репрессивной
политики может успокоить Россию, были довольно популярны в обществе. Так, по словам
СЮ. Витте, физиолог И.И. Мечников упрекал бывшего председателя Совета
министров в фактическом потакании революционерам. С точки зрения Мечникова,
следовало дать возможность представителям крайних партий в полной мере проявить

Глава 8. Революция или реформы?
455
Генерал-адъютанты А.Ф. Дубасов и А.И. Пантелеев,
ознакомившись с характером аграрного движения на Юге России, предложили
усовершенствовать работу репрессивного аппарата. По их мнению,
следовало «деятельно бороться с революционной прессой»,
реорганизовать губернскую администрацию, подчинив ей местную поли-
себя в столицах и провинции, а затем провести политику жесточайшего террора,
расстреляв несколько десятков тысяч. Это положило бы конец революции (Из
архива СЮ. Витте. Воспоминания: в 2 Т.Т. 2. СПб., 2003. С. 67). При этом Мечников
ссылался на опыт Тьера и его расправу с коммунарами.
С момента создания Совета министров, т. е. центра принятия более или менее
оперативных решений, вопрос об установлении собственно диктатуры уже не ставился.
Тем не менее оставалась актуальной проблема экстраординарных методов
управления, чаще всего связанных с необходимостью проведения репрессивной политики.
С ноября 1905 по февраль 1906 г. в 70 случаях отдельные местности были переведены
на исключительное положение. 47 раз это сделали представители местных властей
согласно указу 29 ноября 1905 г., который предоставлял генерал-губернаторам,
губернаторам и градоначальникам право принимать такого рода решения в случае
прекращения железнодорожных, телеграфных, почтовых сообщений. На практике «хозяева
губерний» зачастую злоупотребляли этой прерогативой (правительство насчитало
23 таких случая). Это было неизбежной издержкой политики министра внутренних
дел П.Н. Дурново, который предоставил полную свободу действий местной
администрации в деле подавления «революционных эксцессов». В ноябре 1905 г. он говорил
своему ближайшему помощнику: «Для меня ясно, что большинство губернаторов
колеблется принять решительные меры, главным образом, опасаясь ответственности
и потери места в случае неподдержки министерством их действий. Потому я лично
составил телеграмму, не мудрствуя лукаво, которую рано утром велел зашифровать
и разослал». Текст этой телеграммы был следующий: «Примите самые энергичные
меры борьбы с революцией, не останавливайтесь ни перед чем. Помните: всю
ответственность я беру на себя...» (Любимов Д.Н. Русское смутное время. 1902-1906. По
воспоминаниям, личным заметкам и документам. М., 2018. С. 310).
В 1906-1907 гг. понятие диктатуры увязывалась практически исключительно
с репрессивной политикой правительства. П.А. Столыпин связывал понятие
диктатуры с политической традицией, сформировавшейся еще в Древнем Риме, где
республиканское правительство в чрезвычайных обстоятельствах объявляло о
прекращении действия большинства норм права и передаче всей полноты власти одному
лицу - диктатору. Благодаря этому, древнеримскому государству удалось пережить
многие кризисы, оперативно реагировать на внешние угрозы. Столыпин считал, что
в этом заключалась естественная реакция самосохранения власти, когда вставал
вопрос о ее будущем существовании. В этом случае опасно неуклонно следовать
требованиям закона, который может защищать противников правопорядка и тем самым
ставить под угрозу безопасность добропорядочных граждан и само существование
государства. 13 марта 1907 г., выступая перед Государственной думой, П.А. Столыпин
говорил: «Это, господа, состояние необходимой обороны; оно доводило государство
не только до усиленных репрессий, не только до применения различных репрессий
к различным лицам и к различным категориям людей, - оно доводило государство до
подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры,
которая иногда выводила государство из опасности и приводила к спасению»
(Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. М, 1991. С. 74).

456 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
цию и жандармов, ускорить производство судебных дел, обеспечив
большую солидарность администрации и чиновников судебного
ведомства, высылать лидеров революционного движения, желательно
подальше за пределы Европейской России (причем на них ни в коем
случае не должна была распространяться амнистия), изменить
дислокацию войск, расквартировав дивизию пехоты и бригаду
кавалерии в беспокойных губерниях. И, наконец, надо было поскорее
приступить к масштабной аграрной реформе: «Надо
безотлагательно устранить чересполосность земельных участков, уничтожить
общину, открыть для крестьян государственный кредит, упорядочить
действия Крестьянского банка и, наконец, поставить правильно
переселенческое дело»1. Иными словами, сама практика репрессивной
политики подталкивала высшую бюрократию к мысли о
необходимости масштабных социальных реформ.
Эта точка зрения получила выражение во взглядах П.А.
Столыпина. Он понимал революцию как крушение исторической власти под
натиском сил анархии и беспорядка. Причем, по его мнению,
усилению революционных тенденций в русском обществе способствовало
само правительство, которое консервировало архаичные порядки
и тем самым способствовало обострению социальных противоречий
в России2. Этим воспользовались сторонники утопических
социалистических доктрин, популярных среди интеллигенции. Они придали
неосознанному недовольству и неоформленным протестам
различных общественных групп определенные цели, которые
способствовали бурному развитию антиправительственного движения.
1 Аграрное движение в 1905 г. по отчетам Дубасова и Пантелеева // Красный
архив. 1925. Т. 11-12. С. 191-192.
2 П.А. Столыпин: Грани таланта политика. М., 2006. С. 496. Эта мысль была
созвучна той, что обосновывал и СЮ. Витте. По его мнению, прежде всего речь должна
была идти о способности власти формировать «повестку дня», определять
направление развития, а не реагировать на конъюнктуру. В записке от 9 октября 1905 г. он так
определял задачи власти: «Правительство, которое не направляет события, а само
событиями направляется, ведет государство к гибели. Также не стоит на высоте
положения то правительство, которое, не имея широко поставленной цели, пассивно идет за
господствующим общественным течением, ему подчиняясь и делая одну уступку за
другой. Правительство должно не фиктивно, а реально руководить страной. Только
такая политика способна сделать власть твердой, и только при такой политике
устанавливается нормальное взаимодействие между правительством и обществом.
Общественное самосознание всегда ищет авторитета и руководительства. Анархия, как
форма общественного строя, есть понятие, само себя отрицающее. Гражданская свобода
необходимо предполагает правовую охрану. Правовая охрана столь же необходимо
предполагает существование власти» (Манифест 17 октября // Красный архив. 1925.
Т. 11-12. С. 55).

Глава 8. Революция или реформы?
457
Однако, по мнению Столыпина, представления об
организованном характере революционного процесса основывались на
заблуждении, которое разделялось и радикально настроенной
интеллигенцией, часто преувеличивавшей собственное значение. Согласно личным
впечатлениям П.А. Столыпина, события 1905-1906 гг. развивались
стихийно и не имели какого-либо координирующего центра. Чаще
всего речь шла о локальных по своему значению беспорядках,
проявлявшихся в неуважении к закону, погромах и даже убийствах. Эти
явления преимущественно не имели прямой политической
подоплеки. Однако в итоге они приводили к всеобщему хаосу и беспорядку.
Радикальные партии не могли управлять этим процессом, они лишь
способствовали эскалации напряженности в стране. «Все горе в том,
что в настоящее время все политические партии, как бы они не
назывались, еще не кристаллизованы (cristallises). Это неуравновешенные
массы, которые приводят в беспорядочное движение еще
бессознательные силы. Вместо разрешения текущих задач - проповедуется
покушение на человеческую жизнь и законы. Анархисты бросают
бомбы, конституционные демократы призывают население к
отказу от рекрутского набора и уплаты налогов, черная сотня участвует
в погромах, массовых избиениях евреев... Что может сделать
правительство с такими господами?» - говорил П.А. Столыпин в интервью
в сентябре 1906 г.1
При этом, с точки зрения Столыпина, сама природа революции
заключалась не в социальных беспорядках, а в беспомощности
власти в борьбе с ними. Следовательно, революционные потрясения
1905-1906 гг. объяснялись не активизацией оппозиционного
движения, а прежде всего дезорганизацией управленческого аппарата.
Столыпин считал, что оно было связано с утратой понимания
общегосударственных задач в первую очередь самой бюрократией, с
отсутствием у нее веры в творческий потенциал власти. В этих условиях
революционные потрясения становились повсеместными, а
правительственный репрессивный аппарат оказывался бессильным.
Существовавший режим не мог рассчитывать на лояльность даже своих
ближайших сотрудников. Говоря о событиях 1905 г., П.А. Столыпин
подчеркивал: «Осенью в прошлом году можно было говорить с
некоторой правдоподобностью о революции. Тогда все основы власти, все
принципы, на которых покоился старый порядок вещей, были
одновременно подорваны и ничего не было создано для их замены. В
селах и весях под покрытием этой растерянности бушевала ужасная
П.А. Столыпин: Грани таланта политика. С. 479.

458 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
жакерия. Да, в течение этого периода можно было опасаться
непоправимых бедствий. Теперь употребление громких слов, как анархия,
жакерия, революция, мне кажется, преувеличенным»1.
Следовательно, с точки зрения Столыпина, революция могла
закончиться лишь тогда, когда бы образовалось дееспособное
правительство, соответствовавшее вызовам времени. Это предполагало,
что у государственной власти была бы определенная стратегия
развития страны, т. е. продуманная программа действий, в соответствии
с которой координировалась бы работа всех органов управления.
В рамках этой программы правительство должно было решать
одновременно две взаимосвязанные задачи. С одной стороны, оно
должно было проводить политику жестких репрессий по отношению
к революционным элементам, искореняя все проявления анархии
в России2. С другой, именно действующей власти следовало стать
инициатором широких государственных преобразований3.
По мнению Столыпина, любой состав правительства вставал бы
тогда перед необходимостью бороться с т. н. революционными
эксцессами. Председатель Совета министров считал, что ради
восстановления правопорядка правительство могло прибегать к
исключительным мерам. Он настаивал, что стремление к самосохранению
естественно для любого государства. Утрата «инстинкта выживания»
свидетельствовала бы о неминуемой гибели этого
территориального образования4. Кроме того, отсутствие уважения к требованиям
1 Там же. С. 477. В феврале 1907 г. в интервью журналисту П.А. Тверскому
Столыпин рассказывал о событиях недавнего прошлого: «Невозможно отрицать и не следует
упускать из виду, что в последнее время анархия овладела у нас не только народом
и обществом, но и персоналом правительственной власти. Это ведь корь или
скарлатина в своем роде. И этот персонал был дезорганизован донельзя, как и все остальное.
Вся страна сошла с рельсов. Ведь всего год тому назад в большей части провинций не
было никакой власти» (Там же. С. 495-496).
2 Там же. С. 468.
3 Там же. С. 476.
4 В своих рассуждениях о соотношении права и власти Столыпин был близок
к т. н. децизионизму, направлению юридической мысли, в соответствии с которым
в основании любой правовой системы лежало волевое решение В. (X. Доносо Кортес,
К. Шмитт). В соответствии с этими представлениями, учреждая государственные
институты или утверждая нормативные акты, власть обладает практически
неограниченным суверенитетом, т. к. на ее постановлениях будет основываться только лишь
формирующийся правовой порядок. Поэтому, с точки зрения Столыпина, принимая
необходимые решения, власть могла активно прибегать к чрезвычайно-указному
праву, часто вступавшему в противоречие с нормативными документами общего
действия. Если бы она придерживалась пассивной линии поведения, действовала бы в
исключительных обстоятельствах, основываясь на законодательстве прежнего времени,

Глава 8. Революция или реформы?
459
властей фактически уничтожало бы последние. Массовый же отказ
следовать правовым нормам государства обессмысливал бы
дальнейшую законодательную деятельность.
Вместе с тем революционная ситуация могла быть преодолена
лишь в том случае, если правительство встало бы на путь системных
реформ. Это позволило бы модернизировать во многом архаичные
правовые, социальные и экономические отношения, что заметно
снизило бы остроту противоречий в русском обществе. При этом власть
должна была пойти на политическую реформу, которую она не
решилась провести в течение всего XIX в. На практике это означало
упрочение государственного строя, провозглашенного Манифестом
17 октября 1905 г. В интервью П.А. Тверскому в феврале 1907 г.
П.А. Столыпин так комментировал правительственную политику
в 1906 г.: «Положение не допускало колебаний и бесконечных
программных препирательств; нужно было действовать, тушить пожар,
а не раздувать его бесплодными, безнадежными спорами. Не этим
путем, только ярким, осязательным проявлением авторитета власти
можно было остановить дальнейшее развитие анархии в стране и
начать укрепление нового строя, как он был определен манифестом
17-го октября и новой редакцией основных законов. Только это
и было моей задачей и целью, как я их понимал и понимаю»1.
При этом правительство должно было сохранять за собой
стратегическую инициативу в проведении реформаторского курса.
Благодаря этому, оно оставалось бы ведущей конструктивной силой
в стране. В противном случае достигнутое с большими трудами
неустойчивое равновесие было бы нарушено к тому моменту, когда
основные вопросы социально-экономической жизни России не были
еще решены. Столыпин предупреждал, что это могло вновь привести
к революционным потрясениям. 5 марта 1911 г. на аудиенции у
императора он, в частности, говорил: «За пять лет [я] изучил революцию
в стране неизбежно бы установилась анархия, следствием которой было бы
разрушение какого-либо правового пространства. Этим в сентябре 1906 г. в интервью
Столыпин объяснял необходимость исключительных положений и военно-полевых судов:
«Правительство - не цель, а средство. В чем состоит цель? Цель - порядок.
Правительству, отказывающемуся защищать порядок, остается только уйти. Нормальный суд не
имел в виду революционных периодов. Он установлен для карания обычных
правонарушений, преступлений общего права. Для исключительных положений необходимы
исключительные средства. При нынешнем строе вещей учреждение полевых судов не
только объяснимо - оно необходимо. В любом государстве всякое правительство,
которое не поставило бы себе целью общественный распад, поступило бы так же, как
поступили мы» (П.А. Столыпин: Грани таланта политика. С. 477).
1 Там же. С. 495.

460 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и знаю, что она теперь разбита и моим жиром можно будет еще пять
лет продержаться. А что будет дальше, зависит от этих пяти лет»1.
Таким образом, по мнению П.А. Столыпина, революция - это
прежде всего состояние глубокого кризиса политической системы,
который может быть преодолен лишь посредством целого комплекса мер.
Главная из них - возвращение доверия к власти, способной
устанавливать порядок и проводить преобразования не ради частных
интересов, а во имя общего блага. «Ныне надлежит принять за безусловно
руководящее указание, что правительство твердо стоит на почве
непоколебимого желания проводить намеченные монаршею волею
реформы, но в то же время ставит своим величайшим долгом во что бы
то ни стало охранять закон и общество от преступных посягательств.
Все без изъятия местные власти должны проникнуться сознанием,
что высшею политикою руководит правительство, а не органы
подчиненного управления и что прямою неустранимою их обязанностью
является твердая, решительная, деятельность по исполнению своих
прямых функций», - говорилось в секретном циркуляре П.А.
Столыпина губернаторам от 15 августа 1906 г.2
8.7. Бремя реформ
Понятие «реформы» так или иначе осмысливалось и
представителями бюрократии. По мнению СЮ. Витте, в 1905 г. перед Россией
стоял выбор: изменения путем реформ или революции. Причем
первый путь был предпочтительный, так как он давал шанс на
поступательное развитие страны: «Ход исторического прогресса неудержим.
Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы,
то путем революции. Но в последнем случае она возродится из пепла
ниспровергнутого тысячелетнего прошлого»3.
Точно так же и П.А. Столыпин понимал реформы как
альтернативу революционным потрясениям. В связи с этим он настаивал на
необходимости политики широких преобразований, направленных
на модернизацию всех сторон жизни русского общества4. Причем
все, вносимое в жизнь, должно быть органично уже существовавшим
реалиям. Это должно было стать не навязыванием стране чуждой
1 П.А. Столыпин: Грани таланта политика. С. 492.
2 П.А. Столыпин. Биохроника. М., 2006. С. 149.
3 Манифест 17 октября // Красный архив. 1925. Т. 11-12. С. 55.
4 П.А. Столыпин. Программа реформ. Документы и материалы: в 2 т. Т. 1. М., 2002.
С. 31.

Глава 8. Революция или реформы?
461
воли, а развитием и так дававших о себе знать тенденций и традиций.
Выступая перед Думой 16 ноября 1907 г., Столыпин, в частности,
говорил: «Все те реформы, все то, что только что правительство
предложило вашему вниманию, ведь это не сочинено, мы ничего
насильственно, механически не хотим внедрять в народное самосознание,
все это глубоко национально... Поэтому наши реформы, чтобы быть
жизненными, должны черпать свою силу в этих русских
национальных началах. Каковы они? в развитии земщины, в развитии, конечно,
самоуправления, передачи ему части государственных обязанностей,
государственного тягла и в создании на низах крепких людей земли,
которые были бы связаны с государственной властью»1.
1 Там же. С. 50. Это соответствовало представлениям П.А. Столыпина о
государстве. Говоря о государстве, он чаще всего подразумевал неразрывное территориальное
единство России, которая являлась уникальным образованием в мировой истории.
С одной стороны, она представляла собой империю, обремененную
соответствующими историческими задачами, прежде всего освоения и удержания значительных
территорий, населенных многими народами, исповедовавшими различные религии
и принадлежавшими к очень непохожим друг на друга культурным традициям. Это
многообразие складывалось в единое геополитическое пространство, которое не
знало привычного деления на метрополию и подвластные ей колонии. С другой стороны,
исторические устои, на которых базировалась Российская империя, восходили к
политическому, социальному быту Московского государства XV-XVI вв., по существу
монолитного как в этническом, так и в религиозном отношении. Это ставило перед
Россией двуединую задачу укрепления правового и политического единства при
сохранении сложившихся традиций государственности. В своем выступлении в
Государственной думе 6 марта 1907 г. Столыпин утверждал: «Государство же и в пределах
новых положений не может отойти от заветов истории, напоминающей нам, что во все
времена и во всех делах своих русский народ одушевляется именем Православия, с
которым неразрывно связаны слава и могущество родной земли» (Столыпин П.А. Нам
нужна Великая Россия. С. 53).
Столыпин считал, что государство становится одной из высших политических
ценностей благодаря тому, что оно консолидирует нацию, мобилизует ее ресурсы, делает
возможным осуществление ее надежд. При этом со стороны нации это требует веры
в собственное государство: «Если не верить силам государства и силам
государственности, то тогда, господа, конечно, нельзя ни законодательствовать, ни управлять» (Там
же. С. 322). Иными словами, сила государство измеряется не мощью его репрессивного
аппарата, а соответствием стоявшим перед ним историческим задачам, что
обусловливает и доверие к нему граждан.
По мнению Столыпина, государство как набор институтов, как механизм
управления должно соответствовать его пространственному и историческому измерению.
С этой точки зрения органы власти должны были соответствовать государственным
устоям России, а не отвлеченным теоретическим построениям. Правовые нормы
должны были приниматься, исходя из задачи сохранения политического единства, а не
абстрактных представлений о справедливости. Это обусловливалось самой природой
государства, которое, по словам Столыпина, является целостной системой, своего рода
организмом, со своим прошлым, исторической судьбой, насущными задачами,
которые не сводятся к интересам отдельных лиц и даже народов, его населяющих. «Можно
понимать государство как совокупность отдельных лиц, племен, народностей, соеди-

462 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Курс преобразований П.А. Столыпина проводился с расчетом на
формирование гражданина и собственника в России1. В итоге
наиболее активные элементы общества должны были быть включены
в новые политические и хозяйственные отношения. Их частные
усилия должны были способствовать становлению правового
государства2. Это определяло основного адресата политики П.А.
Столыпина, который рассчитывал, что расширение пространства для частной
инициативы способствовало бы выявлению наиболее эффективных
собственников, администраторов, граждан с активной жизненной
позицией. «Когда создают армию, не равняют ее по слабым и по
отсталым, если только намеренно не ведут ее к поражению. Как же
воссоздать крепкую, сильную Россию и одновременно гасить инициативу,
энергию, убивать самодеятельность?»3.
Соответственно, программа П.А. Столыпина предполагала в
человеке не только объект, но и субъект реформ, благодаря которому
правительственная политика корректировалась в соответствии с
требованиями времени. Это объяснялось как еще не вполне
выясненными способностями и возможностями сельских и городских
обывателей, на которых рассчитывал реформатор, так и деятельностью их
представителей в учреждениях местного самоуправления или в
центральных органах власти. «В дальнейшей... выработке самих законов
нельзя стоять на определенном построении, необходимо учитывать
все интересы, вносить все изменения, требуемые жизнью и, если
нужно, подвергать законопроекты переработке, согласно выяснившейся
жизненной правде»4.
ненных одним общим законодательством, общей администрацией. Такое государство,
как амальгама, блюдет и охраняет существующие соотношения сил. Но можно
понимать государство и иначе, можно мыслить государство как силу, как союз, проводящий
народные, исторические начала. Такое государство, осуществляя народные заветы,
обладает волей, имеет силу и власть принуждения, такое государство преклоняет права
отдельных лиц, отдельных групп к правам целого. Таким целым я почитаю Россию.
Преемственными носителями такой государственности я почитаю русских
законодателей» (Там же. С. 340).
1 П.А. Столыпин. Программа реформ. Документы и материалы: в 2 т. Т. 1. С. 66-69.
2 Там же. С. 33.
3 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. С. 250.
4 Там же. С. 50-51. По мнению П.А. Столыпина, в 1905-1906 гг. по воле
императора в России был установлен конституционный порядок, который, однако, не
заимствовал парламентарной модели управления, осуществленной в Англии, во Франции
и многих других странах Западной Европы. В наибольшей степени он соответствовал
модели дуалистической монархии, реализованной в Германии и Австро-Венгрии.
Так, в августе 1906 г. Столыпин объяснял английским журналистам: «В Англии
судят с английской, то есть с парламентской точки зрения. Между тем, нужно отличать

Глава 8. Революция или реформы?
463
парламентаризма от конституционализма. У нас есть только конституционализм, как
и в Германии или даже в Американской республике» (П.А. Столыпин: Грани таланта
политика. С. 469).
С точки зрения Столыпина, парламентаризм не мог быть осуществлен в России,
т. к. это предполагало бы решительный отказ от традиционных политических
институтов, в том числе от самодержавия. Председатель Совета министров считал, что и после
1906 г. источником права был император, который провозгласил новый
государственный порядок и гарантировал его осуществление. Следовательно, Россия оставалась
страной монархического суверенитета. В то же время политическая доктрина
парламентаризма тяготела к концепции народовластия, декларировавшей народный
суверенитет или, по крайней мере, отрицавшей монархический (Столыпин П.А. Нам нужна
Великая Россия. С. 345).
Торжество парламентаризма обозначало бы установление диктата политических
партий, которые бы отстаивали частные или, в лучшем случае, корпоративные
интересы. Соответственно, сформированное депутатами правительство не могло стать на
позицию общего блага, что было особенно необходимым в условиях кризиса, в
котором оказалась Россия в начале XX в. Кроме того, народные избранники в большинстве
своем не имели управленческого опыта, следовательно, их вмешательство в принятие
решений административного характера было нежелательным. Наконец, парламент,
в сущности, обладавший исполнительной властью, стал бы ареной политической
борьбы, что провоцировало депутатов к перераспределению министерских портфелей,
ожесточенной борьбе с действовавшим правительством, апелляции к общественному
мнению при противостоянии с кабинетом министров. По мнению Столыпина, это
превращало бы представительное учреждение в очаг нестабильности, благодаря которому
неизбежно возникали бы конфликты между различными политическими группами.
Состав правительства становился бы неустойчивым, а его политика непредсказуемой.
Выступая в Государственной думе 16 ноября 1907 г., он заявлял: «Я думаю, что,
превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет видеть борцов,
ищущих, в свою очередь, соперников для того, чтобы доказать их ничтожество и
бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку» (Там же. С. 107).
Столыпин был убежден, что политическая система, функционировавшая согласно
Основным законам 23 апреля 1906 г., строилась на строгом соблюдении принципа
разделения властей, который фактически отрицался сторонниками парламентаризма,
отстаивавшими гегемонию законодательных собраний. В Российской империи депутаты
не могли вмешиваться в сферу компетенции исполнительной власти, которая, в свою
очередь, создавала для представительных учреждений благоприятные условия для
законотворчества. «Законодательная власть должна быть строго отграничена от
исполнительной. Не забудьте, что наш нынешний строй - строй конституционный, а не
"парламентарный". Это очень важно установить», - заявлял П.А. Столыпин в
интервью в сентябре 1906 г. (П.А. Столыпин: Грани таланта политика. С. 479).
По мнению Столыпина, благодаря строгому соблюдению принципа разделения
властей представительные и административные учреждения не препятствовали
работе друг друга, а, напротив, содействовали совместному успеху и, следовательно,
общему благу. При этом в рамках сложившейся политической системы
использовались сильные стороны как законодательной, так и исполнительной власти. Министры,
обладавшие опытом государственного управления, должны были эффективно решать
вопросы административного характера в то время, как депутаты, представлявшие
различные общественные интересы, выступали в качестве компетентных экспертов при

464 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Таким образом, политика реформ неизбежно имела характер
эксперимента, который в первую очередь был ограничен особенностями
страны, ее культуры и прошлого. С точки зрения Столыпина,
реформы должны были способствовать постепенной эволюции, а не
разрушению существовавшей социально-политической системы. «Надо
начать с замены выветрившихся камней фундамента и делать это
так, чтобы не поколебать, а укрепить постройку»1. Если бы в
основе реформ лежала исключительно абстрактная теория, такого рода
преобразования лишь дезорганизовали бы общество. «Нельзя забыть
все прошлое, нельзя на все махнуть рукой; торжествовала бы только
теория, шаблон, одинаковый на всю Россию»2. Причем, по мнению
Столыпина, реформы должны были содействовать укреплению
государственности, которая являлась единственной действенной силой,
способной осуществить модернизацию России. В условиях же
деградации управленческих механизмов социальные или экономические
улучшения были принципиально невозможными.
Эта точка зрения П.А. Столыпина получила искаженную
трактовку во многих исследованиях. Так, советская историография,
интерпретируя его политическую концепцию, приписывала председателю
Совета министров слова: «Сначала успокоение, потом реформы».
Тем самым подчеркивалась приоритетность репрессивных мер для
правительства. В действительности П.А. Столыпин этих слов не
произносил. Они принадлежали историку A.A. Кизеветтеру,
анализировавшему правительственный курс в августе 1906 г. в газете «Русские
ведомости»3.
разработке законопроектов, в том числе подготовленных правительством. Эта
политическая модель предполагала тесное взаимодействие ветвей власти. «Разве можно
работать производительно, если между правительством и палатами соглашение
недостижимо?» - задавался вопросом П.А. Столыпин в интервью П.А. Тверскому в
феврале 1907 г. (Там же. С. 501).
При этом одной из основных задач правительства П.А. Столыпина являлось
упрочение представительного строя в России, что предполагало сравнительно долгий этап
совместной продуктивной работы законодательной и исполнительной власти. Только
благодаря силе привычки, прецедентам, получившим значение закона,
законодательное собрание могло стать неотъемлемой частью государственного аппарата. Иными
словами, перспективы представительного строя могли быть определены лишь на
практике, что требовало известной смелости от властей пойти на такого рода эксперимент.
«Сначала посадим, а там будущее покажет, суждено ли возрасти русскому народному
представительству, подняться до высоты или расползтись вширь, а то и вовсе не найти
почвы для своей жизни» (Партия «Союз 17 октября»: Протоколы III съезда,
конференций и заседаний ЦК 1907-1915 гг.: в 2 т. М., 2000. Т. 2. С. 408).
1 П.А. Столыпин: Переписка. М., 2004. С. 623.
2 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. С. 286.
3 Кизеветтер A.A. Успокоение и реформы // Русские ведомости. 1906. 23 августа.

Глава 8. Революция или реформы?
465
Вопреки этим представлениям, политическая программа
Столыпина предполагала одновременное решение двух взаимосвязанных
задач - установление правового порядка и социального мира и
проведение необходимых преобразований. Причем нельзя было
ограничиться достижением одной из этих целей. С одной стороны, реформы
в условиях анархии невозможны. С другой, политическая реакция
лишь усугубила бы и так сложное положение и спровоцировала бы
серьезные беспорядки. «Реформы во время революции необходимы,
так как революцию породили в большой мере недостатки
внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбой с революцией,
то в лучшем случае устраним последствия, а не причину - залечим
язву, но зараженная кровь породит новые изъявления. К тому же этот
путь реформ торжественно возвещен, создана Государственная дума
и идти назад нельзя. Это было бы и роковой ошибкой - там, где
правительство победило революцию (Пруссия, Австрия), оно успевало
не исключительно физической силой, а тем, что, опираясь на силу,
смело становилось во главе реформ. Обращать все творчество на
полицейские мероприятия - признание бессилия правящей власти», -
писал П.А. Столыпин в 1911 г.1
Столыпин признавал, что его политика не могла быть
совершенно безболезненной для общества. Идя на широкие преобразования,
власть неизбежно нарушала привычный ход вещей.
Исключительные меры, к которым прибегало правительство, приостанавливали
действие общих законодательных норм. Однако лишь благодаря
этой политике Россия могла выйти на качественно новый уровень
развития. Причем, по мнению П.А. Столыпина, власть в данном
случае создавала лишь предпосылки для модернизации, которыми
должно было воспользоваться общество и его представители.
Выступая в Государственной думе 11 февраля 1909 г., Столыпин заявлял:
«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам
строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на
возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их
основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас
под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за
их обломков будет уже видно, по крайней мере в главных очертаниях,
здание обновленной, свободной в лучшем смысле этого слова,
свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один
человек, своему Государю России. И время это, господа, наступает,
1 П.А. Столыпин: Переписка. С. 675.

466 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей
стороне не только сила, но на нашей стороне и правда»1.
Правительственный курс вызывал раздражение и справа, и
слева. Правых не могла устроить общая направленность столыпинских
преобразований, которые вели к смене политических элит,
перераспределению земельной собственности, утрате лидирующей роли
представителей землевладения в органах местного самоуправления2.
Например, государственный контролер П.Х. Шванебах возмущался
тем, что Столыпин «верил и продолжает верить в возможность
упрочения в России демократического конституционного строя; пуще
всего боится упреков в реакции (не желая понять, что реакция в силу
естественного закона должна неизбежно завершить русскую
революцию) и мечтает о какой-то роли примирителя между революцией
и монархической властью»3. Столь критично оценивая
направленность политики Столыпина, консерваторы не раз
противодействовали правительственным инициативам, способствовали
выхолащиванию их содержания4.
Для крайних же правых Столыпин был весьма далек от идеала
государственного деятеля. Например, «Русское знамя» так аттесто-
вывало премьер-министра: «С достаточно скромным развитием, не
будучи выдающегося ума, не умея тонко разобраться в идеях и
понять принципиальные требования, он смешивал все в одну кучу,
коверкая предметы вместо их обработки... Желая облегчить борьбу
с революцией усиленными полномочиями администрации, он эти
полномочия обратил в источник усиления революции, развив
ужасный произвол. Желая прослыть законником, он топтал законы.
Безграничным произволом и постоянным насилием Столыпин возбудил
против себя всех и вся, начиная с мужиков и кончая сановниками.
Высокое самомнение, которое всегда овладевает людьми, случайно
выдвинувшимися к власти, ослепляло Столыпина. Таков был этот
заурядный человек на первейшем государственном посту, не
сумевший стать государственным человеком»5.
Впрочем, и для либералов Столыпин был фигурой
неоднозначной. Их не устраивало укрепление репрессивного аппарата,
кажущаяся медлительность преобразований, правительственное понимание
1 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. С. 205-206.
2 П.А. Столыпин: Энциклопедия. М, 2011. С. 478-486.
3 Цит. по: Там же. С. 480.
4 Бородин А.П. Столыпин. Реформы во имя России М., 2004. С. 99-117.
5 Цит. по: Изгоев A.C.П.А. Столыпин. Очерк жизни и деятельности. М., 1912.
С. 127.

Глава 8. Революция или реформы?
467
национального вопроса. Правые либералы, поддерживавшие многие
начинания Столыпина, оказывались в явном меньшинстве. В
частных беседах П.Б. Струве, удивляя своих товарищей по партии
кадетов, отмечал, что «Столыпин выдается своей силой воли и тем, что
у него есть идеи. К тому же он прекрасный оратор... Столыпин был
лучшим оратором во II Думе»1. В.А. Маклаков относил Столыпина
к числу тех, кто более других способствовал упрочению в России
основ представительного строя2.
Левые либералы оценивали председателя Совета министров
иначе. П.Н. Милюков указывал на непомерное властолюбие премьера3.
М.М. Ковалевский обвинял Столыпина в насилии над русской
деревней: «Никогда еще судьбы десятков миллионов людей не решались
так опрометчиво, и никогда решения не носили в большей мере
характера доктринерской затеи, проводимой кучкой дворян, случайно
очутившихся у власти»4. По мнению A.C. Изгоева, декларированная
Столыпиным программа не соответствовала тому, что в
действительности делало правительство, которое часто было
непоследовательным и даже лицемерным. В этой ситуации не могло быть и речи об
успешной реализации отдельных, пускай весьма полезных
преобразований: «В атмосфере бесправия и беззакония реформа
действительно может выродиться в обезземеление части крестьян для
увеличения земельных владений кое-каких кулаков»0. Изгоев признавал,
что премьер «обладал большой выдержкой, незаурядным мужеством
и безусловным личным бескорыстием. Правда, личное мужество не
дополнялось у него мужеством политическим»6. Столыпин слишком
любил власть и ради нее пошел на свертывание курса, который сам
провозгласил. Более того, стремясь сохранить свою должность, он
был даже готов мстить своим неприятелям, уподобляясь «мелкому
уездному администратору»7. Изгоев соглашался с тем, что у
Столыпина был сильный ум, но ум «второго сорта». Он был не способен
генерировать новые идеи8.
Для левых радикалов самых разных направлений реализация
столыпинского курса представляла непосредственную угрозу, ибо сни-
1 ОР РГБ. Ф. 566. К. 19. Д. 1. Л. 230 об.
2 П.А. Столыпин: Энциклопедия. С. 300.
3 Там же. С. 336.
4 Там же. С. 237.
5 Изгоев A.C. П.А. Столыпин. Очерк жизни и деятельности. М., 1912. С. 116.
6 Там же. С. 128.
7 Там же. С. 128-129.
8 Там же. С. 130-131.

468 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
мала с повестки дня их программу на ближайшую перспективу. Хотя
бы по этой причине Столыпин воспринимался как безусловный враг,
борьба с которым должна быть беспощадной и бескомпромиссной.
По словам лидера партии эсеров В.М. Чернова, «Столыпин - автор
разгона I Думы... Столыпин - автор полосы военно-полевых судов;
даже если вы сосчитаете только число казненных и убитых, только
число из самых близких родственников, знакомых и приятелей, то
ведь мы будем иметь такую армию естественных пропагандистов для
"использования" террористического акта против Столыпина,
которую вряд ли можно переоценить»1. Точно так же и для В.И. Ленина
Столыпин - «серьезный и беспощадный враг». От него следовало
«ждать всего худшего». Он представлял самые мрачные силы
«старого режима». В силу этого премьер - не вполне самостоятельная
фигура, это пешка в руках всемогущей камарильи: «Столыпин - не только
не полновластный, а совершенно ничтожный лакей царя и царской
придворной шайки черносотенцев»2.
Столыпин встречал недоброжелательство практически со всех
сторон: и справа, и слева, и даже в центре. Его подозревали сверху, его
побаивались снизу. Ему не на кого было опереться. И сам Столыпин
это отлично понимал, признаваясь, что обладает не властью, а только
ее тенью3. Едва ли это можно считать удивительным. Слова и дела
Столыпина плохо соотносились с тем, как было принято говорить
и трудиться в бюрократической канцелярии или же в
интеллигентском кружке. В канцелярском или кружковом «Зазеркалье»
сложился особый категориальный аппарат описания государства, власти,
реформ. Не привычный к нему Столыпин говорил на другом языке,
далеком от бюрократического клише или же идеологических
штампов. Он попытался перевести проблематику реформ в плоскость
практических дел, решившись пересобрать сельскую Россию, по-
новому выстроив отношения между людьми на земле. Неслучайно,
что Столыпин полагал себя прежде всего общественным деятелем,
представителем земского дела4.
1 Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы: в 3 т. Т. 2. С. 344.
2 Цит. по: П.А. Столыпин: Энциклопедия. С. 281.
3 П.А. Столыпин: Грани таланта политика. С. 494.
4 Там же. С. 493-494.

Глава 8. Революция или реформы?
469
8.8. Время революции
В конце февраля - начале марта 1917 г. могло показаться, что
действительно открылась новая эра в истории России. «Тяжелый
камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы
вымылись от грязи, прилипшей к России», - писал князь E.H.
Трубецкой в начале марта 1917 г.1 Схожим образом описывал ситуацию
П.Б. Струве: «Мы пережили историческое чудо. В отличие от чудес
внешних, то, которое совершилось над нами, не только изменило
окружающую нас обстановку, оно прожгло, очистило и просветило
нас самих. Ураган, над нами пронесшийся и сметший вековые
здания человеческих учреждений, прошел чрез наши души и принес им
новый воздух. Мы дышим теперь не тем воздухом, которым дышали
три-четыре недели тому назад»2. Представление о революции как
о правовом, политическом и, главное, историческом чуде,
радикально и почти одномоментно изменившим направление развития
страны, в той или иной степени оставалось актуальным на протяжении
всего 1917 г. Олицетворением столь чудесного преображения
должно было стать Учредительное собрание, решения которого должны
были стать отправной точкой для «пересборки» всего
государственного уклада.
Свершившаяся революция признавалась «демократической»,
«общенациональной» и «общенародной». Это движение следовало
возглавить, дабы оно в итоге приобрело политическую и правовую
форму. Правда, уже в самом начале марта 1917 г. в газетных
публикациях чувствовались ноты сомнения и скепсиса - давали о себе знать
1 Трубецкой E.H. Народно-русская революция // Речь. 1917. № 55. 5 марта.
Такова была принятая риторика в дни революции. Так было принято говорить, чему
подчинялись публицисты самого разного направления, включая и князя E.H. Трубецкого.
Что же в действительности он думал, явствует из его письма М.К. Морозовой от 6
марта 1917 г.: «Привезу тебе "Речь" от 5 марта с моей статьей. Быть может, ты прочтешь
ее раньше. Имей тогда в виду, что в день первого выхода газет нужно было написать
в праздничном тоне только хорошее. О тревогах и опасениях пока молчу, но скажу
тебе по совести, что они - глубоко мучительны. Есть хорошее, но есть и ад. Который ад
лучше: республика чертей или самодержавие сатаны - решить трудно. Отвратительно
и то, и другое. Дай Бог, чтобы "республикой чертей" российская демократия не
стала. Дай Бог, чтобы у нас утвердилось что-нибудь сносное, чтобы мы не захлебнулись
в междоусобии и не стали добычей немцев. Но в республиканский рай могут верить
только малолетние, а мне 53 года (Подчеркнуто в оригинале. - К. С)» (Взыскующие
града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и
дневниках С.А. Аскольдова, H.A. Бердяева, С.Н. Булгакова, E.H. Трубецкого, В.Ф. Эрна и др.
М., 1997. С. 671-672).
2 Струве П.Б. Наша задача // Русская свобода. 1917. № 1. С. 3-5.

470 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
первые грозные признаки расползания власти и, соответственно,
надвигавшейся анархии1.
В конечном счете ни либералам, ни какой-либо другой
политической силе так и не удалось обуздать народную стихию, которая
тащила за собой все без исключения политические партии. Безудержный
революционный процесс оказался вне всякого контроля
политических партий, которым так или иначе приходилось считаться с этим
историческим фактом. Конечно, была надежда, что разрушительная
стихия рано или поздно должна была превратиться в созидательную.
«Революция выдвинула сейчас две цели: уничтожение обломков
старого режима и быстрое строение нового здания русской
государственности на общественных началах»2.
Представлялось, что общество, освободившись от пут
полицейского контроля, сможет наконец самоорганизоваться, создать новые
формы социальной и политической консолидации. «Разрушен
механизм старой полиции, выродившейся в аппарат политического сыска
и профессионального взяточничества. Общество создает свою
добровольческую милицию. Обанкротились старые казенные органы,
ведавшие продовольственное дело. Общество образует свои комитеты,
советы, комиссариаты, которые стремятся урегулировать снабжение
населения продуктами питания. Будущему законодателю предстоит
трудная, но и благодарная задача использовать этот общественный
подъем и найти наиболее целесообразные формы и средства для
направления, для "канализирования" этой "живой воды" общественной
энергии»3.
Настроения среди представителей общественности в 1917 г.
динамично менялись. Вплоть до апреля 1917 г. оптимисты скорее
преобладали - на собраниях, на страницах печати4. Кому-то могло даже
показаться, что революция практически закончилась. Грандиозное
событие уже совершилось. Осталось лишь обжиться в новом
интерьере. Газета «Речь» писала 20 апреля: «Русскую революцию уже
принято называть великой. И в самом деле, события последних
февральских и первых мартовских дней были не только великими, но,
быть может, даже величайшими в нашей современной истории. Мы
как-то слишком быстро освоились с мыслью о них, чтобы сколько-
1 Жилкин И.В. В Петрограде // Утро России. 1917. № 53. 8 марта.
2 Речь. 1917. №57. 8 марта.
3 Ответственность демократии // Речь. 1917. № 59. 10 марта.
4 Старая власть пала. Да здравствует народная свобода! // Речь. 1917. N° 55.
5 марта.

Глава 8. Революция или реформы?
471
нибудь правильно и исчерпывающе оценить их. В сущности, мы даже
не осознали их вполне и зачастую они начинают снова казаться нам
фантастическим сном»1.
Некоторым виделось, что в феврале 1917 г. если не сама
революция, то ее политическая фаза окончательно завершена, и в
дальнейшем должен последовательно осуществляться цикл взаимосвязанных
реформ2. Революция вступала в стадию долговременного
строительства, которое требовало от населения здравомыслия и терпения. Это
касалось и земельного вопроса, разрешение которого не могло быть
скоротечным. В частности, крестьянам следовало спокойно
дожидаться результатов работы Главного земельного комитета3.
Преобразования должны были так или иначе коснуться всех сфер жизни
общества. В сущности, речь шла о радикальном переформатировании
всего общества, в котором должны были смениться приоритеты. Так,
по мнению известного историка и общественного деятеля М.И.
Ростовцева, вместе с победой революции господство чиновничества
наконец должно быть замещено подлинным уважением к науке, а
ученые должны были обрести новый - высокий социальный статус.
Чинопочитание должно смениться интересом к знанию. По мнению
Ростовцева, это было важно не только для деятелей науки, но и для
России в целом, т. к. это способствовало интеллектуальному росту
страны4.
Впрочем, мог быть и совсем другой взгляд на революцию. Так,
в марте 1917 г. В.И. Ленин настаивал на том, что ближайшая цель
революционного движения - не замена одних фигур другими, а
изменение самой природы государственной власти: «Нам нужно
государство, но не такое, какое нужно буржуазии, с отделенными от народа
и противопоставляемыми народу органами власти в виде полиции,
армии, бюрократии (чиновничества). Все буржуазные революции
только усовершенствовали эту государственную машину, только
передавали ее из рук одной партии в руки другой партии.
Пролетариат же, если он хочет отстоять завоевания данной революции и пойти
дальше, завоевать мир, хлеб и свободу, должен "разбить", выражаясь
словами Маркса, эту "готовую" государственную машину и заменить
ее новой, сливая полицию, армию и бюрократию с поголовно во-
1 Речь. 1917. № 91. 20 апреля.
2 Николаев А.Б. Реформы Временного правительства // Реформы в России
с древнейших времен до конца XX в.: в 4 т. М., 2016. Т. 3: Вторая половина XIX -
начало XX в. С. 361-413.
3 Речь. 1917. № 95. 25 апреля.
4 Ростовцев М.И. Наука и революция // Русская мысль. 1917. Кн. 9-10. С. 7-8.

472 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
оружейным народом»1. В основе нового порядка должен был лежать
принцип, что «источник власти - не закон, предварительно
обсужденный и проведенный парламентом, а прямой почин народных масс
снизу и на местах, прямой "захват", употребляя ходячее выражение»2.
Только в этом случае можно было добиться мира, т. е. решить, по
мнению Ленина, важнейшую задачу современной России.
Летом 1917 г. В.И. Ленин говорил о необходимости создания в
результате переворота принципиально новой
общественно-политической среды, предполагавшей переосмысление всех традиционных
категорий юридической и политической мысли. В работе «Государство
и революция» он предсказывал постепенное отмирание государства,
упразднение его важнейших институтов (армии, полиции,
бюрократии). Правда, на определенном этапе должен был сформироваться
принципиально новый управленческий аппарат: «Революция состоит
в том, что пролетариат разрушает "аппарат управления" и весь
государственный аппарат, заменяя его новым, состоящим из вооруженных
рабочих»3. Собственно в этом и должна была заключаться диктатура
пролетариата, которая позволила бы низвергнуть власть буржуазии
и уничтожить буржуазное государство. После решения этих задач
потребность в данном механизме насилия должна была отпасть.
Итак, вновь, как десять или пятьдесят лет до того, столкнулись
два альтернативных взгляда на революцию. Что это: событие или
процесс, результат или движение к нему, созидание или
разрушение? Конечно, отвечать можно было не только в модальности «или...
или...» - в политической мысли 1917 г. было представлено все
богатство красок. Так, для либеральной печати наиболее актуальными
представлялись перспективы конструктивного строительства.
Кадеты и политические активисты, близкие к ним, выступали с
предостережениями в адрес некоторых представителей социалистических
партий, которые рассчитывали на дальнейшую эскалацию
революционного процесса, неуклонное перерастание политической революции
в социальную. По мнению либералов, это была апелляция к
низменным инстинктам толпы, которая «выхватывала» лозунги,
подразумевавшие тотальное перераспределение, а следовательно, разрушение
всякого правопорядка в стране. «Отношение социалистических
партий к несоциалистической России - отношение ничтожного
меньшинства к огромному большинству. Если и верно утверждение, что
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 40.
2 Там же. С. 146.
3 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 33. С. 114.

Глава 8. Революция или реформы?
473
за теориею антисоциализма, исповедуемой кучкой интеллигентов,
стоит огромная масса аполитических слоев населения и ею
покрываются своекорыстные классовые интересы буржуазных слоев, то ведь,
и с другой стороны, верно, что за кучкой социалистов-доктринеров
стоит огромная аморфная масса темных слоев населения, в которой
социалистические лозунги будят лишь смутные инстинкты, лишь
анархические вожделения захватов и присвоений. Тоже собою
покрывая своего рода "классовые" интересы - своекорыстные
эгоистические интересы неимущих классов»1.
В ходе апрельского политического кризиса риторика либеральной
прессы постепенно менялась. С этого времени главную опасность для
либералов в деле защиты Февраля представляли не консервативные
организации, которые к этому времени окончательно распались, а
леворадикальные социалистические партии и прежде всего
большевики2. Хотя, конечно, такого рода трансформации происходили не
сразу. Ведь политическая сцена изменилась, а актеры остались в
значительной мере прежними. Они не всегда понимали, в чем
заключались новые законы «сценического действия».
Еще в апреле 1917 г. князь E.H. Трубецкой подсмеивался над
теми, кто пытался поставить предел революционной стихии. Он
вспоминал о старушке, с которой столкнулся в Москве в декабре
1905 г. «Вдали слышны ружейная перестрелка и частные пушечные
выстрелы. А в это время старушка перед колокольней крестится
и охает: "Господи, когда же это наконец свободу запретят!" Вот яркое
изображение контрреволюционной психологии - той главной
опасности, которая была причиной неудачи многих революций, в том
числе и революции 1905 года. Страх перед хаосом, - таков основной
мотив контрреволюционного движения», - объяснял Трубецкой. Летом
1917 г. этот страх овладел и многими кадетами3. Впрочем, и тогда,
в апреле 1917 г., Трубецкой отмечал всю противоречивость
революционных процессов. Они основывались на силе и прежде всего
подразумевали захват. В какой-то момент «революционный захват» мог
втихомолку подменяться захватом контрреволюционным и
обретенная свобода могла неожиданно обратиться в рабство. В конце апреля
1917 г. А.Н. Потресов опубликовал статью, посвященную «роковым
противоречиям» русской революции: «Жизнь с каждым днем все
настойчивее и настойчивее бьет по фантастике наивных людей, и все
1 Кантарович Я. Принудительный социализм // Речь. 1917. № 128. 3 июня.
2 Дух Циммервальда // Речь. 1917. № 130. 6 июня; № 137. 14 июня.
3 Трубецкой E.H. Анархия и контрреволюция // Русское слово. 1917. № 91.
25 апреля.

474 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
отчетливее и грознее выступает невеселая изнанка той "особенной
стати", которая на первых порах могла кружить головы и манить
своими лучезарными далями... Эта "стать"... в каждый данный момент
грозит революции преждевременным концом, катастрофическим
обрывом, как обрывается струна, которая слишком туго натянута»1.
Массы, занявшие ключевые роли на подмостках истории, оказались
неспособными к государственному творчеству. Они в большинстве
своем были безразличны к судьбам страны и скорее стали
дезорганизующим фактором2.
«Революция в опасности, революция стоит на краю пропасти...
Все чаще и чаще раздаются в последние недели эти слова, все громче
и громче звучат они. И нельзя не чувствовать, что в них есть немалая
доля правды», -написал В.А. Мякотин3 в июне 1917 г. Поздней
весной - летом 1917 г. эти слова звучали лейтмотивом для многих
изданий. Мякотин жаловался на торжествующую анархию. В.В.
Шульгин, говоря, в сущности, о том же, прибег к метафоре: «Представим
себе концертный зал, в котором скрипач и публика. Если публика
имеет право только слушать и ничем не выражать своего одобрения
или неодобрения, то это есть нечто вроде самодержавия. Если же
публика имеет право аплодировать музыканту или свистеть и тем
самым или понуждать его играть дальше, или же уходить с эстрады, то
это... правильный демократически строй. Но если публика не
ограничивается аплодисментами или свистом, а сама лезет на сцену, если
толпа учит музыканта, если сопилочные меломаны вырывают
скрипку и пытаются водить смычком по струнам, извлекая из благородного
инструмента кошачьи завывания, то это... тот строй, который у нас
теперь»4. Конечно, можно было себя успокаивать, говоря, что
подлинное революционное творчество остается незамеченным5.
Однако в российских условиях того времени эти слова не могли казаться
убедительными.
К концу августа 1917 г. в прессе высказывалось немало горьких
слов в адрес революции как метода общественного преобразования,
отмечались незрелость масс, которые дали увлечь себя
социалистическим демагогам, неэффективность курса Временного правительства,
оказавшегося неспособным предотвратить в стране национальную
катастрофу. Констатировалась тотальная дезорганизация власти,
1 Потресов А.Н. Рубикон. 1917-1918. Публицистика. М., 2016. С. 40.
2 Там же. С. 52.
3 Революция 1917 года глазами современников: в 3 т. Т. 2: Июнь-сентябрь. С. 19.
4 Там же. С. 24.
5 Там же. С. 257.

Глава 8. Революция или реформы?
475
следствием чего явилась социальная разруха и деградация
народного хозяйства1. Как писал П. Рысс в конце августа 1917 г., «прекрасна
была поэзия первых дней революции. Отвратительной оказалась ее
проза. Нет в природе вечного праздника, и счастливы народы,
умеющие увлекаться буднями и будничной работой. Да, русская
революция на исходе, ибо в ней не осталось энтузиазма, энергии в работе,
потому что она выговорила себя и истекла словами. В этом - ее ужас
и ее поражение. Были слова и не было дел, а слова без дел мертвы
есть»2.
Отсутствие властного правительства имело своим следствием
инфляцию, снижение налоговых поступлений, кризис в
промышленности, иными словами, всеми видимые признаки глубочайшего
кризиса3. Наконец, распад власти был чреват расползанием
анархии, а значит, непрекращавшимся повсеместным насилием.
«Человек человеку волк - вот звериный вывод распропагандированной
демагогами толпы, отнявший хлеб у голодных и продукты
промышленности у деревни. Злые и эгоистические идеи дали
отравленные плоды. Разгораются бессмысленные противоречия не целых
классов общества, а групп, кругов, частей одного и того же
населения. В земельных захватах село идет на село, деревня против
деревни, общинники против подворников, один домохозяин против
другого», - писал А.И. Шингарев4.
После корниловского выступления либеральная печать
развернулась вправо. Многие делали ставку на установление военной
диктатуры, рассчитывая таким образом предотвратить катастрофу. Шла
полным ходом переоценка понятий «революция» и «демократия»,
появлялись публикации о тотальности и дефиците созидательного
начала0. Винили в этом не Февральскую революцию. Она оставалась
«славной», «общенациональной», «общенародной». Объектом
критики были левые радикалы, прежде всего большевики6. Оппоненты,
и либералы, и социалисты разных направлений, увлеченно играли
«в слова». Себя именовали «настоящими революционерами».
Значение самой революции под сомнение обычно не ставили7. Своего же
1 Речь. 1917. № 201. 27 августа
2 Рысс П. Юбилей // Там же.
3 Шингарев А.И. По наклонной плоскости // Там же. № 220. 19 сентября.
4 Он же. Развал хозяйственной жизни // Там же. № 240. 12 октября.
5 Ган М. О революционной власти // Там же. № 163. 14 июля.
6 Речь. 1917. № 162. 13 июля; № 172. 25 июля; Рысс П. Покаяние // Речь. № 192.
17 августа.
7 Конечно же, были исключения. В частности, И.М. Гревс в конце июля 1917 г.
поставил под сомнение революцию как оптимальное средство решения стоявших перед

476 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
конкурента обычно аттестовывали как контрреволюционера1.
Правда, смысл этого термина очень сильно варьировался. В любом случае,
контрреволюционер был противником прогресса и всего лучшего,
что было достигнуто за последний год.
Для большевиков настоящая революция только «просыпалась».
Нужно было накапливать силы, искать союзников, готовиться
к большим событиям. Было очевидным, что столь необходимая
победа пролетариата могла осуществиться лишь в союзе с крестьянством.
Соответственно, надо было внимательно прислушаться к запросам
этой многочисленной социальной группы. Причем
«мелкобуржуазная» позиция крестьянства не должна была смущать марксистов, т. к.
в России пока что не могло быть и речи об установлении подлинного
социализма. «Русский пролетариат не может одними своими силами
победоносно завершить социалистической революции. Но он может
придать русской революции такой размах, который создаст
наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее. Он
может облегчить обстановку для вступления в решительные битвы
своего главного, самого верного, самого надежного сотрудника, ев-
страной проблем, а главное, культ революции и вообще насильственных форм
политической борьбы в общественной мысли России: «Революция и только! За этим девизом
мы идем, как за непреодолимым магнитом. Мы жаждали революции, как манны
небесной. В истории нашей страны мы идеализировали безобразные стихийные движения...
в истории других стран мы бросались, прежде всего, на изучение революций... о
читающей публике и молодежи говорить нечего. Книжному рынку предъявлялся
неослабевающий спрос на издания по истории революций... Для многих
политиков-доктринеров (а у нас таковыми кишат все партии) революции являлись предметами не одного
идейного размышления, но образцами для подражания, чем-то вроде священных книг,
откровения истины» (Революция 1917 года глазами современников: в 3 т. Т. 2. С. 191).
1 Все тот же И.М. Гревс отмечал непреодолимую силу революционной риторики,
которая подчиняла себе людей с очень непохожими политическими взглядами.
«Революция как бы становится необходимым, постоянным условием правильного и
благонадежного существования, а не резким, преходящим потрясением, являющимся
порою неизбежным разрешением кризиса. Она санкционируется, как будто бы вечное
сопутствие благу: восклицают - "революция продолжается"! а то мечтают о "мировой,
перманентной революции". Стращают революцией, как карою, слабые сердца тех, кого
подозревают сторонниками старого порядка: смотрят кругом недреманным оком
(совсем, как встарь!), указуют обличительным перстом, вопят: "контрреволюционер!"
(как прежде кричали - "социалист!"). Нас постигла какая-то мания, одержимость!
Рабство понятию - великая беда, особенно когда оно выветривается в слово, теряя
глубокий смысл, рея в воздухе, как мираж, вызывая, однако, очень фанатическое чувство.
Коли осмелюсь я сказать, что революция - великое бедствие, коли буду утверждать,
что ее нельзя, не должно любить, а следует страшиться, а потому всеми добрыми
силами предупреждать; если же не удалось достигнуть желанного мирными средствами,
своевременными честными реформами, то надо стремиться всем как можно скорее из
нее выйти, - коли я это скажу, слова мои будут обозваны многими реакцией и
кощунством» (Там же. С. 193).

Глава 8. Революция или реформы?
477
ропейского и американского социалистического пролетариата»1. Это
в свою очередь должно было привести к перерастанию
империалистической войны в гражданскую.
Подытоживая события 1917 г., П.Б. Струве попытался вписать
их в широкий исторический контекст. По его мнению, революция
началась в России не в феврале 1917 г. и даже не в 1905, а в 1902 г.
И закончиться она должна была не созывом Учредительного
собрания, а изменениями в жизни общества. В 1905 г. революции удалось
одержать ряд больших побед, а в 1917 г. такого не случилось. В
сущности, она оказалось незавершенной. Следовательно, все самое
важное оставалось впереди2. Не вызывало сомнений, что нечто значимое
ожидало России за поворотом. Оставалось угадать: что? в начале
сентября 1917 г. H.A. Бердяев имел смелость сказать об уроке, который
1917 г. преподнес российской общественности: «Русская
революция - огромный опыт, который изменит у интеллигентных русских
людей чувства жизни и заставит их по-новому мыслить.
Традиционная история русской интеллигенции кончена, ее основные идеи
проверены на жизненном опыте, и ложь их изобличена. Теперь уже
навеки веков русская революционная интеллигенция не вправе будет
говорить, что рай на земле водворится, когда она будет у власти: она
побывала у власти, и на земле водворился ад». По мысли Бердяева,
революционный опыт вынуждал по-новому взглянуть на
«священные» понятия, прежде не подлежавшие обсуждению среди
интеллигенции: например, на демократию. «Русская революция есть
изобличение лжи демократии как верховного принципа жизни, опытная
проверка того, к чему приводит тираническое торжество эгалитарной
страсти». Согласно его наблюдениям, речь шла о разложении
порядка, всегда подразумевающего иерархию3.
На излете краткого периода, дарованного историей Временному
правительству, либералам порой удавалось разглядеть в бездне
неизвестности контуры будущего. 15 октября 1917 г. в газете «Речь» была
опубликована статья «С точки зрения историка». Автор задумался
о том, каким увидит 1917 г. историк сто лет спустя, в начале XXI в.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 93.
2 Струве П.Б. Революция и контрреволюция (несколько замечаний по
поводу И.О. Левина) // Русская мысль. 1917. № 11-12. С. 57-61.
3 Революция 1917 года глазами современников: в 3 т. Т. 2. С. 321. По
словам H.A. Бердяева, «в демократии есть и своя подчиненная правда, которая
помогает торжеству истинного иерархизма над ложным иерархизмом. Окончательной же
и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления
может быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших,
духовно сильнейших» (Там же. С. 325).

478 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Конечно, - продолжал публицист, - будут и такие исследователи,
которые предпочтут рассматривать события революционного года,
исходя из его последствий, тех идей и институтов, которые утвердятся
в России благодаря победе революции. «Речь» в лице своего автора
с таким подходом не соглашалась. 1917 год - особое время, которое
скорее завершало прежнюю эпоху, нежели открывало новую.
Свершившаяся катастрофа - результат практически одномоментного
обвала политического строя, который давно обветшал и представлял
угрозу для всей страны. «Самодержавие постепенно дряхлеет, теряет
государственный разум и безошибочный жизненный инстинкт,
никогда не изменявший ему в эпоху его расцвета. В конце концов оно
становится смешным и презренным, внушает больше отвращения,
нежели страха. Развенчанное, обесславленное оно падает от первого
случайного толчка. И тем не менее так прочно срослось оно с
народным организмом, так глубоко ушло своими корнями в гущу
народной жизни, что падение его производит настоящую национальную
катастрофу».
Правда, крушение прежнего порядка не обозначало
возникновение нового. За распадом власти последовал неизбежный разгул
стихии, которую сложно было кому-либо остановить. Самодержавие
столь прочно укоренилось в общественном сознании, что логика,
модель поведения царского правительства, конечно, в искаженном
виде воспроизводились всеми участниками революционного
процесса, в том числе и большевиками. «Свобода была провозглашена
в России, но психологическая настроенность огромного
большинства не изменилась. Оттого и не могло самодержавие
непосредственно смениться народодержавием. Вместо того наступило нечто вроде
междуцарствия»^, за которым с неизбежностью должно было
последовать новое самодержавие.
1917 г. разрушил все правила игры, поставив под сомнение
дальнейшее существование былой оппозиции. Различным политическим
силам пришлось включиться в непривычную для них игру -
конкуренцию воображений. Победитель хорошо известен.
1. Во всех конкурирующих построениях присутствовал
народ-революционер, будто бы принесший России подлинную демократию.
Иными словами, участники политического процесса вольно или
невольно признавали, что случился прыжок в бездну, назад дороги уже
Арбузьев П. С точки зрения историка // Речь. 1917. № 243. 15 октября.

Глава 8. Революция или реформы?
479
нет, теперь именно массы творят политику. Это в первую очередь
свидетельство драматического преображения общественной мысли
периода Первой мировой войны. В условиях всеобщей мобилизации
и трудовой повинности элитарное понимание политики было явным
анахронизмом.
2. Новая для того времени революция - это не единовременный
акт, это бесконечный транзит, который может принимать самые
причудливые очертания. Она может быть не только социалистической,
но консервативной, националистической... Новая революция - это
очнувшееся от многолетней спячки Просвещение, вера в прогресс,
складываемый из стихийного творчества масс. Большая
оптимистическая волна в истории человечества обернулась катастрофой
XX столетия. За той волной последовала новая - слабее. Потом еще
одна - слабее прежней. И так до тех пор, пока волны не сменились
морской зыбью. Кому-то мог почудиться конец истории.

Заключение
Анализ в данном томе проблем истории общественной мысли
позволяет, на мой взгляд, сделать ряд наблюдений общего
характера. В рассматриваемый период под влиянием
совокупности трансформаций во всех сферах жизнедеятельности и
жизнеобеспечения, включая, разумеется, духовную и социокультурную
составляющую, в истории общественной мысли произошли
дальнейшие и вполне определенные качественные подвижки. Изменившееся
международное положение России привело к расширению и
углублению коммуникационных связей между интеллектуальными
элитами западноевропейских стран и российскими интеллектуалами.
Это нашло отражение и выражение в интенсивности, с одной
стороны, распространения новейших западноевропейских идей в России,
а с другой - ознакомления западноевропейских интеллектуалов с
достижениями российской культуры в самом широком смысле слова.
Наряду с возросшей культурой восприятия западноевропейских
идей российские интеллектуалы при их критическом заимствовании
стали более активно использовать собственно национальный опыт
общественного развития, активно изучать историческое прошлое
и традиции собственной страны, активнее участвовать во всех
сферах все более расширяющейся общественной жизни, в общественном
движении, прогнозировать будущее развитие России.
В данный период обсуждение общественной проблематики из
аристократических салонов и небольших кружков перекочевало на
страницы газет и журналов, вовлекая в этот процесс все более и
более значительные общественные слои, формируя тем самым среду
восприятия интеллектуальных идей. Расширение
интеллектуального пространства, на котором разворачивались дискуссии по самому
широкому кругу общественных проблем, сыграло стимулирующую
роль с расширением пространства общественного движения, в
которое постепенно вовлекалось все более значительное количество
неравнодушных и социально активных людей. В пореформенный
период наметился устойчивый тренд к нарастанию массовых
движений, переросших в начале XX в. в революции. Иными словами, в
рассматриваемый период интеллектуальные идеи, продуцируемые пред-

Заключение
481
ставителями разных направлений и течений общественной мысли,
проходили апробацию. Синтез общественных идей и общественных
практик - характерная черта эволюции отечественной мысли
данного периода.
Обращение авторского коллектива тома к ранее малоизученным
или вообще инновационным вопросам продуцирует необходимость
постановки проблем общетеоретического характера. Речь идет
о глубинных характеристиках среды восприятия и воспроизводства
общественных идей. Напомню, что если зарубежной и
отечественной историографией новейшего периода довольно обстоятельно
изучен процесс рецепции западноевропейских идей, раскрыты
каналы и механизмы их заимствования (введено в научный оборот
понятие «культура заимствования»), то собственно национальная
составляющая общественной мысли продолжает нуждаться в
дополнительной разработке и творческом осмыслении. Прежде
всего речь идет о разночтениях (нередко онтологического характера)
к подходу при характеристике самого понятия «Русь-Россия». Не
случайно уже на протяжении веков зарубежные и отечественные
интеллектуалы прибегают чаще к использованию афористической
терминологии, чем к научно доказанным определениям. Широко
известны такие образные характеристики России, как «Двуглавый
сфинкс», «Птица-тройка», «Пустыня, по которой бродит одинокий
человек». В научной среде начиная с середины 1960-х гг. активно
используются понятия «многоукладное™», «мир миров», которые,
на мой взгляд, более адекватно отражают историческую ситуацию
в России. Одновременно они дают возможность исследователям
осмыслить и проблему наличия в российской интеллектуальной среде
множественности определений таких понятий, как «Русь-Россия»,
«Российская империя», «многопартийность», а также понять
глубинные причины наличия множества интерпретаций исторического
прошлого, настоящего и будущего России, даваемые
представителями различных течений и направлений в отечественной
общественной мысли. В этой же логике понятно и наличие множества разного
типа общественных объединений, политических партий и
организаций, возникших и проявивших себя в конкретных российских
исторических реалиях.
Суть проблемы, на мой взгляд, заключается в том, что в истории
Руси-России на протяжении веков исторический процесс протекал
не в форме вытеснения одной эпохи другой, а в форме наложения
и переплетения эпох друг с другом. Это находило отражение и
выражение в кажущихся парадоксах («святые» и «богоборцы»; «бого-

482 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
строительство» и «богоискательство»; «тирания» и «всепрощение»;
«жестокость» и «милосердие»), во множественности оценок
прошлого, настоящего и гипотетически предполагаемого будущего
собственной страны, многообразие форм самоорганизации общественности;
разнообразие форм и методов проявления общественной активности
(от рабского преклонения перед власть предержащими до
«бессмысленного и беспощадного бунта»). Наложение и переплетение разных
эпох наблюдалось и в экономике, и в социальной сферах, и в
духовной и культурной жизни. Подобная картина имела место и в истории
отечественной общественной мысли. Она включала в себя множество
направлений и течений, каждое из которых по-своему
прочитывало прошлое и настоящее собственной страны. Вполне понятно, что
эти течения и направления по-разному конструировали ее будущее
развитие.
Многоукладная («мир миров») Русь-Россия продуцировала
и крайние формы противостояния внутри отечественной
интеллектуальной элиты, оказавшейся, на мой взгляд, в силу этих
непреодолимых исторических обстоятельств неспособной прийти к
идеологическому и политическому консенсусу. Поэтому речь должна идти не
о каком-то роке или злой воле отдельных персон из властного или
интеллектуального мира, а о существовании объективных причин,
влекущих за собой неоднократные «срывы» в истории Руси-России
и одновременно спасающие ее от исчезновения с исторической
карты. Проблема дальнейшего изучения истории отечественной
общественной мысли и заключается, на мой взгляд, в осмыслении ее в
контексте собственной исторической судьбы России
Разумеется, в данном томе, как и в целом в четырехтомной
монографии, основное внимание уделено постановке и исследованию
таких проблем, которые, на мой взгляд, дают возможность глубже
понять смысловое ядро отечественной общественной мысли,
логику раскрытия таких понятий, как, например, «Россия - мир миров»,
«империя и нация», «идея представительной власти», «права и
свободы человека», «собственность», «реформы и революция». Такой
подход отличен от предшествующей историографической традиции,
хотя, разумеется, ее учитывает. Авторскому коллективу он
представляется более продуктивным, позволяющим в сравнительном
контексте проанализировать логику постановки наиболее актуальных
проблем разными поколениями российских интеллектуалов,
представителями разных течений и направлений общественной мысли
на протяжении «длинного XIX века», когда неоднократно менялась
ситуация в мире и стране, когда те же представители интеллекту-

Заключение
483
альной элиты вынуждены были коренным образом изменять или
корректировать свои представления, стремясь увязать их с
динамично меняющимся миром. Задача авторского коллектива состояла не
в том, чтобы, как имело место ранее в отечественной историографии,
приклеить к тому или иному представителю общественной мысли
соответствующий «ярлык», а показать глубинные причины коррекции
его взглядов (или даже отказа от них). Интеллектуальная сфера
человеческой жизни весьма тонкий и чуткий инструмент, который
требует понимания, а нередко и человеческого сочувствия.
В томе большое внимание уделено раскрытию взаимосвязей и
взаимозависимостей между собственно интеллектуальной средой и
динамично развивающейся социокультурной средой в самом широком
смысле этого слова, показано их взаимовлияние друг на друга.
Одновременно также диалектика раскрывается применительно к
проблемам взаимовлияния интеллектуальной среды и общественного
движения в стране, которые провоцировали и одновременно
подпитывали друг друга. Диалектику связи между общественными
теориями и общественными практиками еще никто не решался ставить под
сомнение. В российской реальности множественность общественных
моделей переустройства общества, так или иначе, сопрягалась с
множественностью форм общественного движения и форм его
проявления, от пассивных до ультрареволюционных. Победа одной из
моделей и форм общественного движения ни в коей мере не означала,
что все остальные никогда не будут востребованы. Особенность
исторического развития России, как «мира миров», не раз подтверждала
простую истину, что, казалось бы, выброшенные в «корзину истории»
идеи становятся востребованными, а прошлые общественные
практики вновь актуальны. В России прошлое, настоящее и будущее
стянуты в один «тугой узел», а как он будет «развязан» или «разрублен»,
можно только гадать. Вариативный характер общественных моделей
в какой-то мере давал хотя бы небольшой шанс выбора одной из них,
однако приоритетная роль при этом принадлежала, как правило, ни
их разработчикам-интеллектуалам, а другим акторам: либо власти,
либо стихийным массовым движениям. В первом случае власть брала
на себя инициативу проведения реформ, привлекая к их разработке
интеллектуалов, во втором случае - преобразования осуществлялись
революционным путем. Однако в том и другом варианте, как
правило, реализовывались общественные модели не в полном объеме,
а выборочно, с учетом интересов либо власти, либо революционеров.
Но при любом исходе интеллектуальные модели преобразования
России нередко искажались до неузнаваемости. В результате они со
временем начинали выполнять не конструктивную, а деструктивную

484 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
роль, приводя к противоположному от первоначально задуманного
результату.
Как видим, процесс общественной мысли в XIX - начале XX в.
был крайне сложным и противоречивым, что и вызывает
неоднозначность его исследовательских интерпретаций.

Сведения об авторах
Лнтоненко Сергей Георгиевич - главный редактор журнала «Наука
и религия».
Вострикова Влада Владиславовна - кандидат исторических наук,
доцент кафедры математики, информатики и общегуманитарных
дисциплин Орловского филиала Финансового университета при
Правительстве РФ.
Демин Вадим Александрович - доктор исторических наук,
ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.
Миллер Алексей Ильич - доктор исторических наук, профессор
Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Сафонов Александр Александрович - доктор юридических наук,
профессор, профессор факультета права Национального
исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Соловьев Кирилл Андреевич - доктор исторических наук,
профессор РАН, профессор Школы исторических наук факультета
гуманитарных наук Национального исследовательского университета
«Высшая школа экономики», главный научный сотрудник
Института российской истории РАН.
Туманова Анастасия Сергеевна - доктор исторических наук,
доктор юридических наук, профессор, профессор факультета права
Национального исследовательского университета «Высшая школа
экономики».
Филиппова Татьяна Александровна - кандидат исторических
наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН.
Христофоров Игорь Анатольевич - доктор исторических наук,
профессор РАН, старший научный сотрудник Принстонского
университета (Princeton University, USA), ведущий научный сотрудник
Центра истории России Нового времени факультета гуманитарных
наук Национального исследовательского университета «Высшая
школа экономики».

486 Общественная мысль России с древнейших времен до середины XX в. Т. 3.
Шелохаев Валентин Валентинович - доктор исторических наук,
профессор, лауреат государственной премии Российской
Федерации, главный научный сотрудник, руководитель Центра «История
России в XIX - начале XX в.» Института российской истории РАН.

Научное издание
Общественная мысль России:
с древнейших времен до середины XX века
В 4 томах
ТомЗ
Общественная мысль России
второй четверти XIX - начала XX в.