Автор: Хейнрих Б.
Теги: образ жизни животных поведение животных экология этология животные и окружающая среда (биономия) птицы орнитология биология
ISBN: 5-03-002465-4
Год: 1993
Текст
Бернд Хейнрих
ВОРОН»
зимой
2WS
>
.-» ^
Издательство «Мир»
Bernd Heinrich
Ravens in winter
Summit Books
New York * London « Toronto * Sydney * Tokyo
Бернд Хейнрих
ВОРОН ЗИМОЙ
Иллюстрации выполнены автором
Перевод с английского
И. Гуровой
под редакцией
д-ра биол. наук Е. Н. Панова
/ФЪ
Москва «Мир» 1991/
ББК 28.693.35
Х35
УДК 591.51-881.6
Хеннрих Б.
Х35 Ворон зимой: Пер. с англ./Предисл. Е. Н. Панова.-М.:
Мир, 1993.-336 с, ил.
ISBN 5-03-002465-4
Научно-художественная книга профессора Вермонтского университета (США)
увлекательно рассказывает об уникальных наблюдениях автора за поведением одного
из интереснейших биологических объектов - обыкновенного ворона.
Книга адресована всем, кто интересуется литературой о животных.
1907000000-322
X Без объявл. ББК 28.693.35
041(01) 93
Редакция научно-популярной и
научно-фантастической литературы
Федеральная целевая программа книгоиздания России
ISBN 5-03-002465-4 (русск.) © 1989 by Bernd Heinrich
ISBN 0-671-67809-4 (англ.) © перевод на русский язык,
Гурова И., 1993
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА ПЕРЕВОДА
Бернд Хейнрих, зоолог по образованию и натуралист по
призванию, с детства был влюблен в воронов. Уже будучи профессором
университета, он во время одной из своих экскурсий по лесистым
взгорьям северо-востока США спугнул с туши убитого
охотниками лося целую стаю этих прекрасных, мощных, иссиня-черных
птиц. Едва ли кто-либо из непосвященных увидел бы в таком
эпизоде нечто из ряда вон выходящее и требующее специального
объяснения. А вот для Б. Хейнриха его случайная встреча с
мародерствующей стаей воронов стала завязкой настоящего
биологического детектива. Ведь ворон-птица, как известно, стремящаяся
к уединению. Так почему же в зимние месяцы, когда из-за
скудности стола это уединение особенно оправданно, вороны не
только объединяются в стаи, но и, по-видимому, скликают друг
друга на пиршество, если вдруг обнаружат тушу оленя или лося?
Поискам ответа на этот вопрос Б. Хейнрих отдал четыре
беспокойные зимы, до отказа насыщенные тревогами и радостями
полевой жизни.
Книга, которую вы держите в руках, во многом отличается от
привычного жанра «рассказов о животных». Ее основной
стержень-дневниковые записи зоолога-профессионала,
обнаружившего непонятное ему явление природы и день за днем ищущего
в полевых наблюдениях ответ на преследующую его загадку.
В своем стремлении быть не только увлекательным
рассказчиком, но и педантичным исследователем Б. Хейнрих подчас идет
на риск углубиться в такие зоологические тонкости, которые, на
первый взгляд, мало что могут дать читателю-непрофессионалу.
И в самом деле, немного непривычно видеть в книге,
предназначенной для самой широкой аудитории, цифровые выкладки
и графики, с помощью которых автор хочет убедить читателей
в справедливости своих гипотез и выводов.
Эффект, которого удалось достичь Б. Хейнриху, применив
столь нестандартные приемы изложения, оказался, на мой взгляд,
совершенно неожиданным. Чем больше мы узнаем о воронах,
мотивы поведения которых пытается разгадать исследователь,
s
тем интереснее становятся для нас личность и поступки самого
рассказчика. И хотя Б. Хейнрих назвал свою книгу «Ворон
зимой», это рассказ отнюдь не только о воронах. Хотел того
автор или нет, из-под его пера вышло превосходное описание
поведения человека во всей его одержимости идеей познания и во
всей кажущейся нелепости его поступков, диктуемых жаждой
знаний и азартом исследователя-первопроходца.
Не секрет, что полевой зоолог зачастую выглядит довольно
комической фигурой. Классический пример тому - кузен Бейедикт
в романе Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». О том,
насколько нелепыми, с точки зрения стороннего наблюдателя,
могут казаться поступки зоолога, поглощенного своими
изысканиями, можно порассказать немало. В этой книге читатель
найдет широкий ассортимент подобных чудачеств и
несуразностей, что не раз предоставит ему возможность от души
посмеяться над одержимым навязчивой идеей орнитологом.
Впрочем, может быть, какая-нибудь добрая душа, напротив,
посочувствует бедному исследователю, который на исходе
каждой зимней ночи выползает из спального мешка на мороз с тем,
чтобы еще в темноте вскарабкаться на вершину высокой ели
и ожидать там рассвета. А прилетят ли сюда вороны, которых
дрожащий от холода ученый поджидает столь экстравагантным
способом,-это еще вопрос.
В этой связи напрашивается мысль, что полевой зоолог
является в известном смысле идеальным объектом для тех, кто
задался бы целью исследовать глубинные мотивы поведения
современного горожанина. Ведь зоолог, находящийся при
исполнении своих прямых обязанностей, вынужден отказаться от
большинства условностей, сковывающих всех нас в нашей
повседневной цивилизованной жизни. Чтобы добыть истину,
натуралист по необходимости должен принять условия игры,
навязанные ему теми животными, которых он изучает. О том, куда
полетят вороны со своей коллективной ночевки, удастся
достоверно узнать, лишь сидя на восходе солнца на вершине
заснеженной ели. Сюда можно было бы и не залезать в темноте, но это
значило бы отказаться от удовлетворения того самою жгучего
любопытства, благодаря которому люди некогда научились
познавать и исследовать окружающий их мир и законы, им
управляющие.
Любопытство натуралиста, не мыслящего своего
существования вне связей с природой, во многом бескорыстно, оно сродни
живой любознательности ребенка. По словам Б. Хейнриха,
временами он и его коллеги-зоологи пытаются доказать себе, что
результаты их деятельности могут найти «полезное» применение
на практике. Но оказывается, не это основной мотив, толкающий
зоолога на все его странные и зачастую нелегкие приключения.
Честно говоря, признается автор книги, мы выбрали эту судьбу
прежде всего потому, что общение с природой и с исследуемыми
животными доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие.
Можно лишь поражаться тому, продолжает Б. Хейнрих, что так
много людей способны увлекаться материальными, а нередко
и заведомо искусственными вещами, когда Природа столь
захватывающе интересна и при этом столь доступна.
В этих словах раскрывается жизненная позиция
прирожденного натуралиста-созерцателя. Именно она делает предлагаемую
нам книгу живым и поэтическим описанием девственной
природы северо-востока Соединенных Штатов Америки, дремучих
лесов, населенных великим множеством млекопитающих, птиц,
насекомых. А посреди всего этого великолепия действует главный
персонаж повествования - орнитолог-исследователь, задавшийся
целью любой ценой вырвать у природы истину о мотивах
поведения «вещей птицы»-ворона. Здесь Б. Хейнрих выступает
перед нами уже в качестве профессионального ученого, готового
познакомить заинтересованного читателя с принципами
научного познания и с теми необходимыми правилами, без знания
которых невозможно получить сколько-нибудь верное
представление об основных закономерностях поведения животных. Мне
кажется, что именно эта линия повествования, не находящая, как
правило, своего места в популярных произведениях о жизни
животных, представляет собой одну из самых важных и ценных
особенностей книги «Ворон зимой».
Разгадать мотивы поведения зверя или птицы, и ворона в том
числе,-это значит, ни много ни мало, научиться понимать свой
объект как самого себя, в любой ситуации уметь предугадать, как
именно поведет себя ваш «испытуемый». Но здесь же таится
и основная опасность, подстерегающая этолога (так называют
исследователей поведения животных). Опасность эта состоит
в том, что один и тот же результат может быть вызван
совершенно разными причинами. Сходные действия, предпринятые
человеком и вороном в сходных обстоятельствах, сплошь и
рядом диктуются в корне различными мотивами. Уловить и
объяснить эти различия-вот в этом-то и состоит одна из конечных
задач этолога.
Б. Хейнрих неоднократно подчеркивает в этой связи,
насколько важно понимать разницу между результатами наблюдений
и истолкованием этих результатов. Особенно это существенно
в тех случаях, когда исследуемое нами животное пользуется
у любителей природы репутацией высокоинтеллектуального
существа. Именно это относится к ворону, выступающему героем
многих мифов и сказок у самых разных народов земного шара.
Не отказывает ворону в известной сообразительности и автор
этой книги. Но в то же время читатель может убедиться, что
«интеллектуальные способности» ворона во многих случаях есть
нечто совершенно иное, нежели интеллект человека. Л подчас
7
сообразительность и вовсе отказывает этой «мудрой» птице.
Например, чета воронов решила построить гнездо на карнизе
обрыва, который, как оказалось, был совершенно непригоден для
этой цели. Вороны принесли туда 1375 веток, каждая из которых
тут же падала вниз. Именно столько раз понадобилось воронам
повторить это бессмысленное действие, прежде чем птицы
потеряли интерес к своей неосуществимой затее.
Поскольку книга Б. Хейнриха основывается на дневниковых
записях, она на редкость естественно и правдиво описывает
процесс научного познания со всеми его перипетиями, с
чередованием самонадеянных прогнозов, несбывшихся надежд и горьких
разочарований. Эта линия повествования дышит свежестью и
мягким юмором. И в то же время здесь очень много
поучительного - особенно для тех юных читателей, которые, возможно,
посвятят себя в дальнейшем научной деятельности. Какими же
причудливыми дорожками движется исследователь к истине! На
первых порах новые сведения идут лавиной. Их так много и они
столь противоречивы, что вас охватывает замешательство,
угнетает полная неопределенность в выборе дальнейшего пути
исследований. Затем начинают вырисовываться предположения и
гипотезы, обилие которых наводит на мысль, что и нескольких
жизней не хватит, чтобы проверить их все в той или иной
последовательности. Но вот, кажется, тускло забрезжило
прозрение. Отгадка все ближе, ближе. Увы, внезапно появляются
новые факты, которые сразу же превращают все прошлые
предположения и догадки в нелепые и смешные домыслы. Месяц
проходит за месяцем, новые надежды раз за разом сменяются
новыми приступами отчаяния и неверия в свои силы и
возможности. И вдруг-о счастье! - всего лишь один новый кусочек
мозаики, и все разрозненные и противоречивые факты вдруг, как
по команде, занимают нужные места. Во всей массе накопленных
сведений внезапно обнаруживается дотоле скрытая логика.
Беспорядочное нагромождение фактов превращается в
оформленную систему, которая нравится исследователю своей
стройностью и логической «красотой». И чем больше наблюдений
ложится в систему, говорит Б. Хейнрих, тем красота
поразительнее. «И в конце концов мной овладевает убеждение, что раз
система красива, значит она и верна. Мне говорили, что в
математике дело обстоит почти буквально так.»
Но есть тут и еще один момент. Как бы далеко мы ни
продвинулись в нашем понимании происходящего, особенность
«биологического детектива» в том, что у него никогда не будет
конца. Чем больше известно биологу об объекте его
исследования, тем больше появляется новых вопросов. Не собирается
ставить точку в своих исследованиях и Б. Хейнрих, гак что мы
можем ожидать от него новых открытий и, возможно, новых
книг о жизни и поведении воронов.
Нет никаких сомнений, что книга «Ворон зимой»-это
большой успех ее автора. Более того, многоплановость книги,
которая есть одновременно поэтическое эссе о девственной природе
штата Мэн, правдивое описание жизни и быта исследователя-
зоолога и вполне строгий в научном смысле очерк по
естественной истории воронов, делает эту работу выдающимся образцом
научно-популярного жанра.
Е. Н. Панов
Всем увлеченным воронами,
кто откликнулся на мой зов
ПРЕДИСЛОВИЕ
Как биолог-исследователь я обязан расширять наши познания
о мире природы. Но у меня есть и некоторые привилегии-
например, годовой академический отпуск для научной работы.
Большинство моих американских коллег проводят его в дальних
экзотических краях, изучая новые организмы или ища новые
решения давних биологических загадок. Я же вместо этого
отправился в свой лесной приют в штате Мэн, потому что
у тамошних воронов мне доводилось наблюдать словно бы
иррациональное поведение и я хотел выяснить его причину.
Приют носит название «Кафланк», которое ему дал
предыдущий владелец, и находится эта обшитая рубероидом лачужка
в западной части Мэна у границы парка Маунт-Блу,
принадлежащего штату. В этих краях я вырос-и очень рад, что рос среди
огромных лесов, где в те времена не было ни оград, ни
предупреждений «Посторонним вход запрещен», чтобы класть
пределы мальчишеской свободе. Даже и теперь в Кафланке меня
охватывает чудесное ощущение ничем не стесненной вольности.
Стоит Кафланк на краю вырубки над большой долиной.
Чтобы добраться до него, надо километр идти по крутой лесной
тропке. Для задуманных мной наблюдений полное уединение
было обязательным условием, хотя и сопряженным с такими
неудобствами, как, скажем, необходимость брести по метровому
снегу с припасами для себя или волочить по нему угощение для
воронов-туши павших овец или телят.
Я живал там и раньше, но летом. И работал со шмелями.
Шмели - общественные насекомые, и, казалось бы, члены
колонии должны сотрудничать друг с другом. Однако довольно часто
логические ожидания оказываются обманутыми, главным
образом из-за того, что с самого начала упускается какая-нибудь
существенная деталь. Тщательные наблюдения неожиданно (для
меня) показали, что между шмелями существует отчаянная
конкуренция, и каждый шмель насколько возможно увеличивает
число взятков, действуя индивидуально. Что создает своего
рода капиталистическую экономику с ее учетом стоимости,
сделками и оптимальными решениями (1).
10
На тех лугах и в тех лесах, где я наблюдал шмелей, мне часто
встречалась пара воронов. И я увидел, что птицы, которые, пб
моим представлениям, ведут одиночный образ жизни,
поступают, как одиночным животным не положено: делятся ценным
кормом, причем создавалось впечатление, будто добывшие его
добровольно уступают часть тем, кто в нем нуждается. Самое
«либеральное» поведение в системах, создаваемых природой,
о каком мне только доводилось слышать. Кроме того, в нем не
нащупывалось смысла. (Как биолог, интересующийся всем
переплетением причин и следствий, я всегда ищу, какая эволюционная
своекорыстная причина лежит за той или иной формой
деятельности их поведения и уж тем более-не имеет ничего общего
с «обязанностями» в человеческом поведении.) В данном случае
никакой четкой эволюционно-эгоистической причины для такой
словно бы альтруистической дележки не находилось, и во мне тут
же забушевал адреналин (2). Я почувствовал, что могу узнать
нечто новое не только про воронов, но имеющее более широкую
теоретическую ценность.
Просто поразительно, как изо дня в день видишь что-то и не
замечаешь этого. За долгие годы я не раз видел, как группы
воронов кормятся на туше оленя или лося - как до меня их видели
люди на протяжении тысячелетий, и никто не находил это
странным. А это странно, потому что, согласно всем канонам
здравого смысла, а также и теории, туша павшего животного-
ценнейший источник корма (во всяком случае, для ворона), и,
казалось бы, любой ворон, отыскавший такую манну небесную,
«должен бы» энергично ее защищать от чужих посягательств,
насколько это в его силах, поскольку она сулит ему месяцы
сытости. И вопрос прямо-таки рвался наружу: почему же вороны
делятся друг с другом? Какая скрытая причина объясняет такую
аномалию?
Прежде я ничего про воронов не читал и, даже уже
углубившись в работу, сознательно сохранял свое невежество. Я хотел
делать выводы из собственных наблюдений, а не
руководствоваться чужими предположениями. Естественно, позже я принялся
читать литературу, но критически. Тем же способом я писал эту
книгу: общее введение о воронах, объяснение, почему они меня
заинтересовали, а затем-мои собственные наивные наблюдения.
После чего к этому был добавлен синтез соответствующей
литературы, нередко противоречивой, сбивающей с толку, но
увлекательнейшей.
Эта книга-детектив, стремление разгадать головоломку,
преследование вечно ускользающей добычи. Она-о поисках ключей
к тайне при помощи ежедневного наблюдения за воронами
в сочетании с прямым принуждением их выдать ее, что
позволило бы составить связное представление о том, как действует
Природа в одной очень узенькой сфере. С самого начала я
чувствовал, что отгадка, когда она будет найдена, покажется (как
11
обычно в подобных случаях) почти самоочевидной, а вскоре
станет само собой разумеющейся. Если отгадка соответствует
здравому смыслу, мы говорим, что она самоочевидна, если же
она укладывается в теорию (а что такое теория в конечном счете,
как не здравый смысл, заключенный в четкие формулы?), мы
ощущаем, что ее можно было предсказать заранее.
Но соблазн здесь- в самом процессе охоты, а не в ее трофеях.
Трофей мы, биологи, проводящие научные исследования, гордо
помещаем на страницах журнала в надежде, что он будет замечен
и оценен восхищенными коллегами. Но биологи - охотники и
искатели проблем-обычно слишком заняты, слишком поглощены
погоней и не успевают делать подробные путевые заметки. Наши
глаза слишком близки к земле, наше сознание слишком занято
охотой, и нам некогда останавливаться, размышлять и
записывать. Возможно, причина в том, что у большинства
биологических погонь и розысков нет четких ни исходных, ни
заключительных моментов.
Правда, у данного исследования более или менее четкое
начало есть, но только потому, что я новичок в исследовании
вороновых, и оно слагалось из серии полевых экспедиций,
которые превратились в естественные этапы непрерывных
наблюдений. Я вел записи каждого этапа, чтобы яснее видеть неверные
шаги-и верные, значимое-и незначимое.
Текст книги опирается на мои полевые записи. В первой их
серии я фиксировал подробности вроде точного времени, когда
появился данный ворон, развернул ли он крыло, каркнул, улетел
и так далее. Я указывал тип приманки, присутствие других птиц
и все прочее, что могло иметь значение. К сожалению, очень
часто то, что действительно имело значение, становилось ясным
лишь задним числом. В конце дня я перечитывал заметки,
извлекал из них факты, которые, на мой взгляд, имело смысл
собирать, и писал коротенькое резюме того, что я надеялся
узнать, того, чего ожидал, и того, что произошло на самом деле.
В книге использованы главным образом эти резюме,
пополненные общими сведениями.
Работать с воронами крайне сложно, и особенно зимой.
В местах, где я вел наблюдения, низины густо заросли западной
туей и бальзамической пихтой. Крутые склоны одеты дубами,
буками и кленами, а гребни увенчаны густыми лесами красной
ели. Снежный покров бывает метровым и больше. Температура
часто опускается ниже —35° С. Вьюги бушуют постоянно, а
ворон-в отличие от вороны и голубой сойки, своих близких
родственниц,-птица относительно редкая.
К тому же мои вороны на редкость пугливы и улетают, едва
заметив, что кто-то остановился поглядеть на них даже на
значительном расстоянии. Прежние наблюдения указывали, что
они кочуют по огромным пространствам, быть может в сотни
километров. Определить их пол по внешним признакам невоз-
12
можно, а судя по множествам сообщений, они хитры и изловить
их-задача почти невыполнимая.
Короче говоря, ворон занимает одну из нижних строчек
в списке объектов, подходящих для научных наблюдений. Я уже
знал-хотя в дальнейшем выяснилось, что далеко не в полной
мере,-насколько это трудное дело. Для удачного завершения
потребуется тяжелейший труд или колоссальная удача, а вернее,
и то и другое вместе. По бытующему убеждению постоянный
контакт с вороном практически не осуществим, а без него нечего
и надеяться хоть что-то выяснить об интересующем вас
животном.
Написано про воронов, пожалуй, побольше, чем о многих
других птицах, но настоящих научных исследований очень мало-
и печатались они по большей части в малоизвестных журналах,
нередко на немецком языке. Литература преимущественно
состоит из коротких заметок и эпизодических наблюдений, а
многие выводы неверны или уводят в сторону. К тому же в
значительной мере наши «познания» затуманены (или озарены?) не
только неверными выводами, но и давними мифами и
фольклором. Тем не менее в 1872 году американский орнитолог Эдвард
Самьюэлс заявил в «Птицах Новой Англии»: «Привычки этой
птицы описывались столько раз и так хорошо знакомы всем, что
здесь я не стану подробно на них останавливаться». Самьюэлс
ошибался. Даже сейчас ворон - поистине таинственная птица.
Надеюсь, эта книга окажется достаточно весомым вкладом
в разрешение научной загадки ворона. Несомненно, я не коснулся
многих из самых излюбленных рассказов про воронов, в чем
и приношу извинения. Я был вынужден беспощадно отбирать
материал: ведь для того подробного описания, которого эта
птица заслуживает, потребовалось бы несколько толстых томов.
В конечном счете эта книга посвящена научной проблеме, и я
ставил своей задачей не столько суммирование всех фактов, сколько
изложение некоторых новых идей.
Мой проект по изучению ворона потребовал неординарных
и постоянных усилий, осуществление которых было бы
невозможно без щедрой и увлеченной помощи многих людей,
неизменно любознательных, неизменно бодрых, превративших работу
в удовольствие. Я благодарен Ленни Янгу и Кейт Энгл за
неоценимые советы и важнейшие вклады в телеметрию и мече-
ние. Билли Адаме, Ола Дженнерстен, Джордж Лизи, Джеймс
Марден, Брайан Муни, А. Розенквист, Чарлз Сьюалл, Стив Смит
и Вулф Уагман-все принимали участие в достопамятных
переписях воронов. Джиллиан Боузер, Дениз Диринг, Стив Рессел,
Лора Снайдер и Вулф Уагман охотно брали на себя заботы
о вопящих воронятах в мое отсутствие. Вулф Уагман, Делия Кей,
Леона и Генри ДиСотто, Элис и Дениз Калапрайс, Брент Ибар-
рондо, О. Дженнерстен, Элси Морз, Джон и Коллин Марзлафф,
13
Ч. Сьюалл, С. Смит, Дж. Марден, Дэн Манн, Джессе Грэм,
Б. Адаме, Скотт Диксон, Стивен Кард, Кимберли Фрейзьер,
Мишель Крюггель и семейство Воджкик-все принимали
деятельное участие не только в предыдущих начинаниях, но и в
колоссальном проекте выращивания воронов в неволе.
Всевозможную помощь оказывали Верной Адаме, Дана Имс, Кристл
Леманн, Ли Липсиц и Гас Вердербер. Благодарю Дейва Хирта,
Берни Годетта и Майка Пратта за сообщения в критически
важные моменты о тушах павших животных. Дэвид Кейпен,
Памела Дуэлл, Линкольн Фэрчайлд и Питер Марлер обеспечили
оборудование и сделали возможным изготовление сонограмм
и проведение неоценимо важной работы по изучению
вокализации. Дэвид Хирт, Мойра Ингл и Дейв Персон обеспечили другое
оборудование и помогали с радиотелеметрией. Огромную
помощь мне оказали люди, которые в письмах и разговорах
делились со мной своими знаниями о воронах, давали
неоценимые советы по разным аспектам моих исследований: Скип
Амброз, Пат Балкенберг, Уоррен Баллард, Питер Бергстром,
Кэти Брикер, Дэвид Браггерс, Сирил Колдуэлл, Марта Каннинг,
Питер Кросс, Джим Дэвис, Лорел Дюкетт, К. Энгл, Фрэнк
Грамлих, Эберхард Гвиннер, Фред Харрингтон, Гэри Хейнс, Дуг
Херд, Джоан Херберс, Генри Хилтон, Джон Хант, «Пи. Джи.»
Джонсон, Лоренс Килем, Хью Керкпатрик, Уильям Крон, Одри
Магун, Майлс Мартин, Дж. Марзлафф, Фрэн Морер, Марк
Макколлох, Дэвид Меч, Фрэнк Миллер, Карен Моррис, Фрэнк
Оутман, Реймонд Пьеротти, Пол Шерман, Сюзан Шеттерли,
Роберт Стивенсон, Чарлз Тодд, Чак Трост и М.Л. Уилтон.
Приношу благодарность психобиологическому отделу
Национального научного фонда США за доверие, мне оказанное,-за
субсидию (BNS-8611933), без которой проведение исследований
было бы невозможно. Гумбольдовская премия, присужденная
ФРГ, дала мне возможность написать эту книгу. Приношу
благодарность Андреасу Берчу за радушное гостеприимство,
оказанное мне в Германии. И наконец, выражаю глубочайшую
благодарность Эрике Гейгер, которая сумела преобразить мои
каракули в удобочитаемую рукопись, много выигравшую
благодаря въедливому редактированию моих товарищей-воронофи-
лов-Джона Марзлаффа, Рика Найта и Элис Калапрайс, а также
благодаря Анне Фридгуд, «увидевшей» книгу и помогавшей
привести материал в порядок.
В знак признательности за такие «соседские помочи» и
чудесное время, так или иначе связанное с этими исследованиями,
половину возможных доходов от книги я отдаю делу
дальнейшего изучения ворона. Гонорарами распоряжается Университет
штата Вермонт по поручению Фонда изучения воронов. Все
пожертвования будут приниматься с признательностью и
благодарностью.
ВСТУПЛЕНИЕ
Лнига эта посвящена обыкновенному ворону (Corvus corax). Но
что это конкретно за птица? Всем известно, что ворон-птица
крупная и черная. Однако видов, подходящих под такое
определение, предостаточно. В Новой Англии и вообще на северо-
востоке США ворона распознать нетрудно. Научитесь только
отличать его от вороны и (в некоторых местностях) от
грифа-индейки. А вот в других географических областях возможна
порядочная путаница, так как ворон относится к семейству
вороновых, в которое входит по меньшей мере сорок один вид,
и распространены эти птицы по всем земному шару. К
несчастью, многие виды имеют разные местные названия, что
усугубляет путаницу. Например, капюшонная ворона {Corvus
согопё) зовется также шотландской вороной, датской вороной,
ирландской вороной или черной вороной, тогда как африканский
коричнево-шейный ворон (Corvus ruficollis) именуется пустынным
вороном, бурой вороной и эдитовой вороной. Вдобавок мне
известны две научные статьи, в которых этот ворон (весящий
примерно в три раза меньше Corvus corax) фигурирует под
названием Corvus corax ruficollis, словно это подвид
обыкновенного ворона (3). Мне известны также две недавно
опубликованные научные статьи про воронов (Corvus corax), в которых
помещены рисунок и фотография американской ширококлювой
вороны (Corvus brachyrhynchos).
Здесь на Северо-Востоке словом «ворона» мы обозначаем
именно ширококлювую ворону. Обыкновенный же ворон
(которого индейские племена на Тихоокеанском побережье называли
иел, тхамсем, хемаскус, цескетко и еще по-всякому *)- это Corvus
corax, которого назвал так в 1758 году Карл Линней, шведский
биолог, изобретший бинарную систему классификации живых
организмов с использованием латинских наименований (4).
Ворон, обитающий в других областях Соединенных Штатов
Америки и в Канаде,-это чаще всего Corvus corax, хотя на
Юго-Западе встречается и его близкий родственник - чиуауанский
ворон (С cryptoleucus).
15
В природных условиях обыкновенного ворона (С сотах)
можно узнать по крупным размерам (обычно он весит вчетверо
больше ширококлювой вороны, а размах крыльев у него
достигает 120 см), заостренным крыльям (по контрасту с более
закругленными и широкими крыльями ворон) и особенно по длинному
клиновидному хвосту (у большинства ворон хвосты, так сказать,
«ровно обрезанные»).
Для орнитолога ворон - член семейства вороновых, в которое
кроме типичных крупных черных птиц рода Corvus входят также
яркоокрашенные сойки, сороки и кедровки, или ореховки. Для
вороновых типичны большие и средние размеры, а также жесткие
щетинки, прикрывающие ноздри. (Однако эти щетинки
отсутствуют у одного вида соек и у взрослых птиц европейского грача.)
Самцы иногда несколько крупнее самок, но окраска у обоих
полов одинаковая. Обычно вороновые составляют пару на всю
жизнь, хотя в случае гибели одного из партнеров оставшийся
быстро находит ему замену. Они прячут про запас избыточный
корм. Строят гнезда и кормят птенцов оба члена пары, хотя
у всех видов, кроме кедровки, насиживает только самка. Все
вороновые питаются как растительной, так и животной пищей
и там, где их специально не истребляют, часто селятся рядом
с человеком.
Вороновые относятся к воробьинообразным - эволюционно
молодому отряду певчих птиц, который включает вьюрков,
славок, сорокопутов, виреонов и многих других. Деление воробь-
инообразных на семейства вызывало многочисленные споры.
Орнитолог Дин Амадон предлагал включить в семейство
вороновых еще и райских птиц . Чарлз Сибли, в прошлом профессор
Йельского университета, определял таксономическое родство по
молекулам яичного белка и пришел к выводу, что у вороновых
они «удивительно единообразны», хотя белки вороновых,
видимо, более близки к белкам сорокопутов3, чем райских птиц.
Позже Сибли и его коллеги 4 попытались устанавливать родство,
исследуя биохимический состав ДНК различных видов. Чем
больше химическое сродство ДНК двух видов, тем больше
соответствий в их генетической информации (например,
продемонстрировано, что люди и шимпанзе имеют примерно 98%
одинакового генетического материала) и тем теснее их родство
(5). Хотя эти исследования нельзя считать абсолютно
неопровержимыми, они показывают, что вороновые находятся в
более близком родстве с райскими птицами, чем с
сорокопутами.
В целом сорокопуты и райские птицы приспособились к
лесному образу жизни, тогда как вороновые (за исключением соек)
расселились по открытым местностям (6). Многие из наиболее
молодых видов вороновых разыскивают корм-по крайней мере
частично-на земле. Некоторые из них приспособились даже
к безлесным пространствам и к гнездованию на обрывах. По-
16
скольку типичные вороновые-крупные, сообразительные, легко
приспосабливающиеся, кормящиеся на земле птицы, не
зависящие от деревьев, то, пожалуй, будет лишь небольшим
преувеличением сказать, что обыкновенный ворон (С. сотах) как бы
олицетворяет вороновых. И если это так, то он оказывается на
вершине самого богатого видами и быстро эволюционирующего
отряда птиц. Он-ne plus ultra (высшая точка) среди птиц,
которым принадлежит будущее мира пернатых.
Несмотря на все указания, что название «ворон» применимо
к таким-то и таким-то вороновым (два вида в Северной Америке,
один в Европе, четыре в Африке и три в Австралии), в Европе
и Америке, да по большей части и в литературе, имя «ворон»
ассоциируется только с одним видом -Corvus corax. Именно этот
вид главенствует в фольклоре, в научной литературе и в этой
книге.
Ворон С. согах имеет необычное географическое и
экологическое распространение. Он обитает по всему Северному
полушарию, встречается даже за полярным кругом, а к югу-вплоть
до гор Центральной Америки. Ареал его предков, вероятно,
включал почти всю Европу, Азию и Северную Америку. Он
живет в мерзлой тундре и на арктических ледяных полях, в
дремучих борах, в лиственных лесах и в жарких пустынях, а в
последнее время появляется даже в урбанизированных местностях.
В авторитетном «Списке птиц земного шара» Эрнста Майра
и Джеймса Гринуэя Младшего5 перечисляются восемь подвидов
ворона Corvus corax Linnaeus, однако такое разделение несколько
произвольно. Например, Малкольм Джолли (Северный Илли-
нойсский университет в Де-Калбе, штат Иллинойс)6 считает, что
оно неоправданно (он предлагает объединить шесть из этих
подвидов в один), поскольку у С. согах многие черты облика
подвержены изменчивости, которая часто обусловлена
различиями в среде обитания (птицы в пустыне имеют более бледную
окраску, на севере они крупнее).
Подвид С. corax sinuatus, или западный ворон, хорошо
распознается и отличается от С. с. principalis, северной и восточной
расы, главным образом несколько меньшими размерами. Однако
если размеры считать важным таксономическим признаком,
то измерения, собранные Джорджем Уиллеттом, сотрудником
Лос-Аджелесского музея 7, указывают на возможность
существования третьего подвида, ареал которого охватывает внутренние
долины Калифорнии и часть Мексики. Кроме видимых различий
в величине в разных местностях значительные колебания
наблюдаются даже в одном месте и в одно и то же время. У пятидесяти
шести воронов из западной части Мэна, которых я осматривал
в январе - феврале 1986 года, вес колебался от 1,05 до 1,53 кг,
а средний вес составил 1,22 кг. (Для сравнения-ширококлювая
ворона весит в среднем 350 г.) То есть по величине вороны Мэна
как будто сходны с аляскинскими воронами, у которых средний
17
вес самца составляет 1,38 кг8. Средняя длина клюва у воронов
Мэна составила 8,18 см при колебаниях от 7,5 до 9,3 см. Глубина
клюва колебалась от 27 до 32 мм при средней величине в 30,5 мм.
Но какими бы ни были его величина и название,
ворон-крупная, черная, красивая птица. Его глянцевитое оперение отливает
зелеными, синими, лиловыми радужными тонами и сверкает на
свету, как черная капля росы. Он черным перуном пикирует,
падая из небесной глубины, или быстро проносится, плавно
и скользяще взмахивая крыльями. Ворон - идеальный владыка
воздуха, более того, его считают мозгом птичьего мира, а
потому его низкий, звучный, далеко разносящийся голос тотчас
приковывает наше почтительное внимание, несмотря на то что
мы почти, а то и вовсе ничего не знаем о смысле его криков, хотя
по их разнообразию он, возможно, занимает первое место
в мире, естественно, не считая человека. Очень внушительная
птица.
Ворон связывает свою жизнь практически с любыми
охотниками на крупную дичь-с белыми медведями, гризли, волками,
койотами, касатками, людьми. Инуиты и другие аборигены
Арктики узнают о возвращении карибу в тундру по воронам,
которые следуют за стадами этих оленей и кормятся остатками
волчьей добычи.
Первобытные охотники оставили нам мало свидетельств, но
было бы удивительно, если бы ворон не сопутствовал им. Ворон
присутствовал при том, как наши далекие предки загоняли
добычу, не спускал с них глаз и следовал за ними, когда они
возвращались на стойбище под обрывом. В сцене «Смерть
человека с птичьей головой» на стене пещеры Ласко изображен
ворон. Даже теперь на дальнем севере, где люди все еще живут
охотой, вороны часто навещают селения. В своем классическом
труде «История жизни американских птиц» (переизданном в 1964
году) Артур Кливленд Бент пишет про воронов на Алеутских
островах, что они «столь же домашние птицы, как куры». Ворон
все еще остается спутником людей, разыскивая корм на
свалках, представляющих собой современный аналог остатков
охотничьей добычи.
Ворон занял видное место в мифологии северных народен как
в Старом, так и в Новом Свете. В скандинавских легендах Один,
верховный бог, появлялся с двумя воронами на плечах. Это были
Хугин (Мысль) и Мунин (Память), и с рассветом он посылал их
в разные концы земли на разведку. Вечером они возвращались
и нашептывали ему на ухо тайны, которые успели узнать. Один
умело выбрал своих вестников: ни одна птица не превзойдет
ворона ни в полетах на дальние расстояния, ни зоркостью, ни
наблюдательностью, ни словоохотливостью. (Способен ворон
упустить хоть что-нибудь? Способен хранить тайну?) Всеведущий
Один наставлял остальных скандинавских богов. В древней
Ирландии по крику ворона определяли грядущие события, и в
18
ирландском языке до сих пор сохраняется выражение «познания
ворона», означающее «видеть и знать все».
Умение летать и словоохотливость ворона, несомненно,
достигали апогея, когда викинги устремлялись в битву. Ворон был
птицей битв, и, насколько известно, боевым знаменем викингов
служило изображение священного ворона. Он же украшал
штандарт Вильгельма Завоевателя. Викинги радовались, что их
сопровождают вороны, хотя на самом деле все сводилось к смекалке
и приспособляемости воронов, которые следовали за викингами
по той же причине, по какой в наши дни они сопровождают
волков во время миграций карибу,-в поисках корма.
Викинги почитали ворона, но те, кто подвергался их набегам,
страшились больших черных птиц. Воронов вполне основательно
ассоциировали со смертью, и не только в связи с набегами
викингов. В ранней английской литературе при описании
сражений постоянно встречаются упоминания воронов, как например
в героической поэме «Юдифь» (строки 205-211), где ворон
именуется «тощим», «росноперым» и так далее: «[Шум битвы]
радовал тощего волка в лесу, темного ворона, птицу, алчущую
кровавой резни. Они оба знали, что воины готовятся устроить им
пир из павших воинов; а позади них летели алчущий добычи орел
и еще-росноперый, темноодетый, и он пел боевую песню,
роговоклювый».
А вот строки 60-63 из «Битвы при Брунанбуре», из
заключительной части поэмы, где викинги терпят поражение и уплывают
в Ирландию, а саксы возвращаются с победой: «Позади себя они
оставили пировать на трупах темноодетого черного ворона
с роговым клювом...». Сходные сцены мы находим и в эпической
поэме восьмого века «Беовульф» (строки 3021-3027): «Посему во
многие холодные утра будут в стране потрясать копьями, высоко
поднятыми в руке; и звуки арфы не пробудят воинов, но черный
ворон, жадный до обреченных, нарасскажет орлу, как сытно он
кормился, когда вместе с волком очищал трупы».
Привычные ассоциации ворона со смертью породили
убеждение, будто эти птицы способны предсказывать смерть, и хриплое
карканье воронов считалось знамением беды повсюду в Европе
и во многих областях Африки и Азии. Бесспорно, вороны кричат
после чьей-то заинтересовавшей их смерти. Но не исключено,
что они способны правильно предугадывать приближение
массовых смертей, хотя вряд ли чью-то конкретную. Путник в дни
средневековья, без сомнения, слышал звучное карканье, подходя
к перекрестку, где на виселице болтались трупы нарушителей
закона.
Весьма возможно, что дурная репутация ворона объяснялась
не только тем, что он питался падалью, но еще и поверьем, будто
он морит своих птенцов голодом (воронята, требуя корма,
бесспорно, очень громко вопят). В целом «ворон» стал
синонимом понятия «грешник», вопреки библейским утверждениям, что
19
вороны кормили святых отшельников. В Третьей Книге Царств
(17, 6) мы читаем, как пророк Илия предсказал засуху в Израиле,
чем пробудил гнев царя Ахава и царицы Иезавели, и Бог повелел
ему: «Пойди отсюда, и обратись на восток, и скройся у потока
Хорафа, что против Иордана. Из этого потока ты будешь пить,
а воронам Я повелел кормить тебя там». Согласно Библии,
вороны приносили Илии пищу. (Приносили ли они ему пищу
в том смысле, что, прислушиваясь к их крикам, он узнавал, где
они отыскали свежую тушу? Если так, то нам всем это урок, как
с помощью логики правильно истолковывать Природу.)
Уильям Шекспир, верный преданиям своего времени, видит
ворона как символ зла и гибели. В «Макбете» ворон «охрип,
прокаркав со стены о злополучном прибытии Дункана», а в
«Отелло» ворон пролетает над «домом зараженным». В
Германии скверного человека, заслуживающего виселицы, все еще
называют «Raben-ass» (воронова падаль). На Ближнем Востоке
воронов как знамения смерти опасались, пожалуй, меньше, но все
равно они пользовались дурной славой. В еврейском фольклоре
ворон навлек на себя большую немилость, потому что раз за
разом нарушал запрет заниматься любовью во время плавания
ковчега. Кроме того, ворон был первым послан с ковчега на
поиски суши. Он не вернулся - возможно, потому, что нашел
трупы утопленников и мог больше не заботиться о корме,- и Ной
был вынужден послать голубя.
По утверждению Э. Армстронга в его книге «Птицы в
фольклоре» (1970), выпускать птиц на поиски суши было у
мореходов древним обычаем. Вавилоняне использовали для этой цели
воронов, а Плиний Старший, римский естествоиспытатель,
утверждает, что мореходы Тапробана (Цейлона) брали на свои
корабли воронов и, выбирая курс, следовали за ними.
Пользовались ими и викинги. В 874 году Флоки, норвежский
мореплаватель, отправился на запад искать большой остров, открытый за
десять лет до этого шведом Гардаром. В «Саге о Флоки»
говорится, что Флоки взял с собой трех воронов. Первый,
которого он выпустил, полетел назад в Норвегию. Второй,
выпущенный позже, покружил в небе, не увидел земли и вернулся
на корабль. Наконец, третий полетел на запад и не вернулся,
наверное, потому, что нашел там сушу. Сага повествует, что
Флоки поплыл за этим вороном, и так викинги открыли южный
берег Исландии. Недаром воронов почитают там и по сей день
(за исключением районов, где в коммерческих целях собирают
гагачий пух, поскольку вороны пожирают яйца и птенцов этой
утки).
Пожалуй, нигде вороны не занимали такого ведущего места,
как в Новом Свете. В многочисленных культурах аборигенов
Америки ворон-и творец, и народный герой. Ричард Нельсон
в своей книге о североамериканских индейцах койюконах «Твори
молитву Ворону» (1983) ^ пишет:
20
В полярных диких землях вороны составляют
неотъемлемую часть практически любого дня-тяжело взмахивая
крыльями, летя неведомо куда, парами и тройками
проделывают акробатические воздушные номера, громко
каркают где-нибудь в отдалении. Они остаются на севере летом
и зимой, занимаясь своими сомнительными делами и в
жару, и в лютый холод. Они вездесущи: их можно видеть
и в густых лесах по речным долинам, и на бескрайних лугах,
и даже в горах среди тундры, где они играют и кружат
в вертикальных воздушных потоках. Как бы ни
рассматривать воронов, одно очевидно: они преуспевают. Но, с
другой стороны, кому и не знать, как жить в этих краях, как не
тому, кто их сотворил?
В книге «Лось» (1988) Мичьо Хошино цитирует Катерину
Аттла, индианку из племени атапасканов. Аттла говорила об
охоте на лося:
Иногда люди просят помощи у Ворона. Вот, что мы
говорим Ворону, пока охотимся: «Цеек'ааль ситс'а нохаал-
тее'ог», а это значит: «Дедушка, урони мне вьюк». Если
птица каркает и кувыркается, это знамение удачи. Ворона
оберегают, потому что сказано, что он помогал сотворить
мир. Вот почему тот, кто вырастил меня, рассказывал
больше историй про Ворона, чем про все другое. Он был
шаман и знал силу Ворона. Люди говорят с Вороном,
и когда видят его в лесу, особенно если они одни там. Они
говорят с Вороном так, как мы молимся Богу.
Различные племена Северо-Запада-цимишьяны, хайда, бел-
ла-белла, тлингиты и квайкьютлы, а также койюконы на Аляске-
считают ворона богом, сотворившим землю, луну, солнце,
звезды и людей. Мифы о вороне неисчислимы, и пересказать их тут
нет никакой возможности. В 1909 году сотрудник Смитсонов-
ского института этнолог Джон Суонтон опубликовал двадцать
восемь таких мифов в «Мифах и текстах тлингитов» после того,
как в 1904 году провел четыре месяца среди индейцев-тлингитов
на северо-западном побережье Аляски в районах Ситки и Рэн-
голла. Хотя в мифологиях американских аборигенов ворон
никогда не бывает носителем зла, он часто выступает плутоватым
шутником. Например, ворон придумал комаров, чтобы досадить
людям. В инуитской легенде ворон сотворил свет, подбрасывая
в воздух сверкающие обломки слюды, и так возник Млечный
Путь. Для ворона-бога люди-это часть зверинца, который он
создал себе на забаву. Сначала он сотворил людей из камня, но
они оказались слишком уж прочными, и он использовал пыль,
чтобы сделать их смертными, какими они и остаются по сей день.
В первоначальном идеальном мире, который он сотворил, жир
рос на деревьях, а реки текли и под гору, и в гору. Но людям
поэтому жилось слишком уж привольно, и он преобразил жир
в наплывы, а реки заставил течь только под гору. В своей роли
21
проказника, шута и бога он создал для людей целый набор
всяческих трудностей.
Шаманы койюконов, KaKjj шаманы более южных племен, все
еще взывают к силе ворона и отпугивают болезнь, подражая его
карканью, взмахивая руками, точно крыльями, и прыгая, сдвинув
ноги.
В древности североамериканские индейцы, китайцы, греки,
обитатели Сибири и скандинавы верили, что ворон управляет
погодой или влияет на нее, а совсем недавно, когда я,
путешествуя на каноэ по реке Наогак на северо-западе Аляски,
пожаловался двум эскимосам, служащим Национального парка,
на нескончаемый дождь, они объяснили, что такой дождь
начинает лить, если кто-то убивает ворона. (Как это ни невероятно, на
следующий день возле хижины траппера я нашел дохлого
ворона. Птица пролежала там не меньше недели. Однако
осталось неясно, был ли ворон кем-то убит или умер естественной
смертью.)
Древние мифы и легенды о воронах отнюдь не просто
интересный этнографический материал. Они отражают свойства,
от которых зависит распространение этих птиц, и я верю, что они
могли даже воздействовать на побуждение ворона делиться
кормом - поведение, о котором речь пойдет ниже.
Бог ворон или не бог, но от людей его жизнь заговорена.
У койюконов и других северных аборигенов убийство ворона
запрещено, а если ворон попадает в ловушку, его полагается
отпустить на волю, объяснив, что никто нарочно его не ловил.
Это табу, видимо, очень древнее. Генри Коллинз, занимаясь
археологическими раскопками 10 у мыса Киалегак на
юго-восточной оконечности острова Св. Лаврентия, который был заселен
около 900-го года, обнаружил остатки сорока пяти видов птиц,
убивавшихся эскимосами, и пришел к следующему выводу:
«Отсутствие костей ворона свидетельствует, что ворон в
доисторические времена, как и сегодня, считался у эскимосов священной
птицей и его никогда не убивали».
По всему северу вороны скапливаются в эскимосских селениях
или около них. В городах вроде Йеллоунайфа и Инувика они
хватают отбросы, воруют пакеты со съестным из оставленных
без присмотра «пикапов» и утаскивают корм ездовых собак.
В Исландии все еще сохраняется былое почтение к воронам,
и они там почти ручные. На западе США в разных областях
вороны приспособились к людям, как приспосабливались
практически ко всему.
Однако на востоке США ворон остается символом необжитой
глуши, а в Европе он был в целых областях полностью истреблен
при помощи отравленных приманок, ружей и разорения гнезд.
Один из первых исследователей воронов в Германии Иоханнес
Готе 11 пишет, что только в герцогстве Мекленбург-Шверин за
сорок один год с 1834 по 1875 было застрелено 10 440 воронов.
22
Иммигранты продолжали те же преследования и в Новом
Свете. Э. Фербуш в своей книге «Птицы Массачусетса и других
штатов Новой Англии» (1927) указывает, что с появлением
европейских поселенцев ворон на восточном побережье «вскоре
стал известен как убийца больных овец и новорожденных ягнят,
и поселенцы объявили ему беспощадную войну». Выходцы из
Англии и Германии гнушались воронов и боялись их, а потому,
быть может, спешили приписать смерть овцы ворону, особенно
если заставали его на туше.
Преследования эти продолжались и на Западе12. Джеймс
Мид в своей книге «Охота и торговля на Великих равнинах
в 1859-1875» также касается связи (часто трагической) между
воронами, хищниками и их добычей. Мид рассказывает, как
осенью 1859 года Шингавасса, вождь индейцев ко (Канзас),
устроил стоянку в лесу у границы его ранчо. Индейцы прожили
там всю зиму, добывая пушнину и выменивая ее на товары (кофе,
сахар, муку и табак). Он пишет:
Волков мы истребляли следующим образом: убивали
двух-трех старых бизонов... И оставляли тушу на ночь,
чтобы приманить волков. На следующий день уже в
сумерках мы разбрасывали вокруг нее отравленную приманку
(примерно одна тридцатая доля драхмы стрихнина).
Приманку мы раскладывали после захода солнца из-за тысяч
воронов, которые словно бы жили возле бизонов и только
в тех местностях, где кочевали стада. Если приманка
выкладывалась еще при свете дня, вороны возвращались,
и вместо волков мы находили дохлых птиц, усеивавших весь
луг.
И продолжает:
Эти вороны не гнездятся в этой местности-во всяком
случае, я не видел их гнезд во время моих странствий.
Бизоны, лесные волки и вороны-спутники при
жизни-смешивали свои кости, когда их настигала быстрая гибель.
Бизонов убивали пули охотников, волков убивали
стрихнином ради их шкур, а вороны гибли, расклевывая ядовитые
трупы тех и других, так что все члены этой троицы исчезли
почти одновременно.
Истребление ворон и воронов продолжается в нашем веке
и по сей день. Вороны - удобные козлы отпущения за неурожай,
а потому их безжалостно истребляют, как «вредных тварей».
(Один мой сокурсник в Университете штата Мэн платил за
обучение, подрабатывая в Службе рыбы и дичи на севере штата.
Его обязанностью было истреблять воронов, которые клевали
картофель и, предположительно, «распространяли болезни».)
Обыватель, который платит семь долларов за разрешение на
охоту, не слишком различает воронов и ворон. То, как мы
смотрим на ворон, точно в капле воды, отразилось в том, что
произошло в Иллинойсе в сороковых годах с большим вороньим
23
ночлегом (вороны иногда устраиваются на ночь умеете с
воронами и другими вороновыми). Деревья, на которых птицы
устраивались на ночь, были увешаны связками ручных гранат.
Ночью их взорвали, и землю усеяли мертвые и умирающие
птицы числом около ста тысяч. В шестидесятых годах «Библия
охотника на вредных тварей и ворон» Берта Поповски все еще
рекомендовала охотникам «упражняться в межсезонье
стрельбой по доступным мишеням», в качестве которых называла
ворон.
В 1972 году в «Договор о мигрирующих птицах» была внесена
поправка-в него включили воронов и ворон. Тем не менее почти
все штаты числят ворон в списках «законных» промысловых
птиц. Только положение у них иное, чем у остальных
промысловых птиц,-ни ограничения в отстреле, ни сезонных запретов, так
что их можно стрелять не только осенью, но и весной в брачный
период, когда они выкармливают птенцов. В брошюре,
выпущенной Управлением охраны дикой природы одного штата, даются
конкретные рекомендации по отстрелу ворон (во всяком случае,
авторы брошюры-люди честные и не поставили в заголовке
слова «охота») в местах их ночлега. Читателям напоминают, что
количество добычи не ограничивается. Отстрел производится
«ежедневно от зари до зари. Наиболее оптимальны утренние
и вечерние часы». И два полезных совета: «Для продуктивности
отстрела установите их летные коридоры» и «В 200 метрах от
противоположной стороны летного коридора полезно вешать
полоски жести или жестяные банки, чтобы завернуть ворон
прямо на засаду». Описаны также различные сигнальные крики,
которые рекомендуется - или не рекомендуется-использовать.
В 1985 году автор статьи в журнале Fur-Fish-Game (Пушнина,
рыба, дичь) даже не трудится делать вид, будто стрельба по
воронам служит каким-либо полезным целям, а просто советует
стрелку «складывать убитых ворон в месте, указанном
владельцем земли. Не оставляйте их просто в куче на лугу или позади
сарая». Статья наталкивает на вывод, что «охота» на ворон-
самое «верное средство от охотничьей лихорадки».
Этой логике вопреки закон запрещает так или иначе посягать
на гнезда вороновых, и исследователю, который хочет заняться
изучением этих птиц, надо получить соответствующие
разрешения от властей штата и федерального правительства. Содержание
ручных ворон строжайше запрещено законом. (Почему? От
одной живой вороны можно научиться многому, от тысячи
мертвых-ничему.) С какой стати человека ставят перед
необходимостью нарушать закон, если он хочет узнать поближе
дикую птицу, что безусловно служит повышению экологической
сознательности?
В восточной части США и ворон, и воронов преследовали
одинаково, однако численность воронов падает, а
ворон-заметно возрастает. В какой-то мере объяснение, возможно, в том, что
24
гнезда и гнездовья воронов, куда они неизменно возвращаются
каждый год, очень легко обнаружить и разорить. Но существуют
и другие причины. В былые времена ворон водился в Северной
Америке повсюду, но с исчезновением из прерий бизонов и воЛ-
ков исчез там и он. Отравленные приманки собрали свою дань.
Бизоны-тамошний источник корма для воронов-были
уничтожены, тогда как источники корма для ворон, связанные с
сельским хозяйством, наоборот, увеличились. К началу XIX века
ворон исчез в Новой Англии почти повсюду. Описывая три своих
путешествия по Мэну, Генри Дэвид Торо не упоминает воронов,
а в 1872 году Эдвард Самьюэлс в книге «Птицы Новой Англии
и прилегающих штатов» указывает, что ворон «в Новой Англии
встречается крайне редко, но иногда он выводит птенцов на
практически недоступных обрывах острова Гранд-Менан у
северо-восточного побережья Мэна». В 1903 году орнитолог Томас
Наттолл писал: «В последние годы ворон почти вовсе покинул 13
Новую Англию», а несколько десятилетий спустя Артур
Кливленд Бент пришел к выводу, что ворон «встречается редко 14
и даже крайне редко практически на всем протяжении своего
ареала в Соединенных Штатах». Штаты же Новой Англии уже
«лежат за пределами нормального ареала». Точно так же Уолтер
Барроуз писал в 1912 году, что в Мичигане15 ворон-пугливая
птица, «исчезающая с возникновением селений».
Но так было не всегда. Одно время даже в Лондоне
водилось много воронов. Они служили городскими мусорщиками,
а в XVII веке стая их предупредила часовых Карла II о
приближении кромвелевского войска.
Дополнительные сведения о воронах в Лондоне я получил,
обратившись с письмом в Лондонский Тауэр, где, как мне было
известно, все еще держат воронов. Далее следуют отрывки из
письма от 14 февраля 1989 года, которое мне прислал Джон
Уилмингтон Бем, смотритель воронов в Тауэре:
По преданию, воронов в Тауэре держали и обеспечивали им
надлежащий уход в царствование Карла II. До этого
воронов в этом районе было много повсюду, особенно в Бер-
мондси, и после Великого лондонского пожара 1666 года
они обжирались трупами, оставшимися непогребенными,
так как власти не справлялись с расчисткой развалин. Они
сильно размножились и стали такими назойливыми, что
лондонцы обратились к королю с прошением избавиться от
них. Однако гадальщик объявил королю, что, если он
уничтожит всех воронов в Тауэре, на Англию обрушится
большое несчастье и его собственный дворец рассыплется
в прах. Король, не желая искушать судьбу, решил сохранить
шесть воронов и создал должность смотрителя, последним
из которых сейчас являюсь я, хотя от души надеюсь, что
у меня будет немало преемников.
Когда ворон умирает, его хоронят во рву вблизи Ворот
25
изменников и там же записывают его кличку. Если в такой
момент у пас не гостит ворон со стороны, я начинаю
обзванивать всех и каждого, спрашивая, нет ли у кого-
нибудь хотя бы хромого ворона или выращенного в неволе,
но ставшего неуправляемым. Гвилум-наше последнее
приобретение - был прислан из зоопарка Уэлш-Маунтин. Я
обрезаю им маховые перья на одном крыле.
Число воронов, по преданию установленное Карлом II,
равно шести, но время от времени смотритель имеет право
брать двух воронов со стороны. Каждому ворону требуется
большое пространство, так как, лишенные возможности
летать, они все время прыгают по земле, а потому шесть-
восемь- оптимальное число. В настоящее время у нас их
восемь: Рис, Чарли, Хьюгин, Ларри, Харди, Гвилум, Кэти
и Седрик. В прошлом году образовались три супружеские
пары, чего никогда прежде не случалось, и это причинило
нам множество хлопот, так как они стали чрезвычайно
агрессивными.
Их выпускают из клеток, едва светает, и задают им
дневной корм, состоящий из мелко нарубленного мяса,
собачьих галет и кухонных отбросов. Их немного
перекармливают, так как сытые они становятся более кроткими
и реже возбуждаются при виде посетителей. Их отправляют
спать, когда темнеет, и у каждого есть свое помещение,
устланное для тепла соломой, с дверцами-козырьками,
чтобы не пропускать света. Они являются по моему свистку,
но другим людям лишь с трудом удается водворить их
в клетку. У каждого ворона свой характер: одни очень
злобны, другим нравится, чтобы их ласкали и гладили. Они
любят внимание, и я стараюсь обходиться со всеми
одинаково, так как они начинают ревновать к любимцам!
В Тауэре вороны размножаются плохо. В прошлом они
образовывали пары и откладывали яйца, но через несколько
дней сами их уничтожали. Возможно, их нервирует поток
посетителей и им недостает уединения. Возможно, на них
воздействует и шум строительных работ - в Тауэре
постоянно что-то ремонтируется. Вероятно, мы предпримем в этом
году еще одну попытку и, если получим яйца, положим их
в инкубатор, чтобы птенцы появились на свет в Лондонском
Тауэре, что и является нашей конечной целью.
Возможно, в Великобритании воронов любили многие, но
вскоре после эпохи Карла II они тем не менее стали подвергаться
преследованиям. Роберт Смит, который в третьем издании своей
книги «Универсальный справочник по уничтожению крыс и
всяких других четвероногих и крылатых вредных тварей» называет
себя «в недавнем-Лондонский Крысолов», описывает свои
приемы ловли воронов и заявляет: «За день я ловил их большое
число». Вороны тогда были доверчивыми. Ровно в ста кило-
26
метрах от Лондона в деревушке Селборн пара воронов издавна
гнездилась на старом дубе, получившем название «Вороново
дерево». Преподобный Гилберт Уайт, прославившийся своими
детальнейшими наблюдениями природы, которые он запечатлел
в «Естественной истории Селборна» (опубликованной впервые
в 1788 году), не преминул упомянуть о них. Гнездо вороны
соорудили высоко на узловатом наросте, и поколения
деревенских мальчишек честолюбиво стремились добраться до него, но
нарост оставался недоступным, и каждый год «вороны
продолжали вить гнездо на гнезде в полной безопасности». В конце
концов дуб спилили для постройки какого-то лондонского моста.
Уайт пишет:
Пила резала комель, в распил вбивались клинья, и по лесу
далеко разносились звуки ударов деревянного молота, дуб
содрогался, но самка (ворона) продолжала сидеть в гнезде.
Наконец, когда дуб накренился, птицу сбросило вниз, и,
хотя такая материнская любовь заслуживала лучшей
судьбы, хлещущие ветки положили конец ее жизни, она упала на
землю мертвой.
Хотя воронов уже ничто не охраняло, королевский указ
о содержании воронов в Тауэре продолжал формально
соблюдаться. Как мы видели, в Лондонском Тауэре все еще содержатся
(в неволе) от шести до восьми воронов, однако дух этого указа
был, без сомнения, полностью нарушен.
Ни в Лондоне, ни в его окрестностях диких воронов больше
нет. Однако вороны и другие вороновые продолжают обитать 16
в городах по всему миру. В пятидесятых годах зимой в городках
Саскачеванских прерий17 на улицах можно было наблюдать
разгуливающих воронов. В Йеллоунайфе (территория Юкон) они
желанные пернатые обитатели города. Теперь они даже
получают официальное признание в Канаде. Постановление N9 12
Двадцать шестого Законодательного собрания территории Юкон
от 14 июня 1985 года сделало ворона официальной «Птицей
Территории». (Благодаря петиции, распространявшейся
«Вороновой Дамой»-«Пи. Джи.» Джонсон-и подписанной тысячью
пятьюстами гражданами, «свихнувшимися на воронах».)
Никакая другая птица в мире не распространена так широко
и не демонстрирует такой приспособляемости, как ворон. Он
равно чувствует себя дома и следуя за охотящимися белыми
медведями далеко за полярным кругом, и сопровождая волчьи
стаи в канадской тайге, и ловя ящериц в Мертвой долине
в пятидесятиградусную жару, и летая среди высочайших горных
вершин Тибета, Северной и Центральной Америки. Я видел
воронов, которые рылись в мусорных бачках позади
ресторанчика во Флагстаффе в штате Аризона или патрулировали шоссе
в Мэне и в пустыне Мохаве, высматривая животных, погибших
под колесами. Я видел гнезда воронов на обрыве в Трулав-
Лоуленде за полярным кругом, на высоких зданиях на холмах
27
Лос-Айджелеса и на колокольне церкви Св. Марии у автостоянки
в Флагстаффе. Вороны гнездятся на тополях Гранд-Титона, на
телеграфных столбах в Нью-Мексико и на веймутовых соснах
в Мэне, а также на валунах в полутора метрах над водой
аляскинской реки Наоток. Недавно их гнезда были
обнаружены на дорожных развязках и рекламных щитах18. Ворон
всюду чувствует себя как дома. У него есть только один враг-
человек.
Вопреки недавним преследованиям ворон вновь победоносно
возвращается в Новую Англию и не только туда. Весьма
вероятно, что его ареал продолжает расширяться. В центральной
и западной части Мэна вороны появились тридцать лет назад,
видимо следуя за размножившимися там койотами. А до 1960
года появлялись лишь отдельные сообщения о воронах,
замеченных в Вермонте, Мэне и Нью-Хэмпшире 19. Без сомнения, в
следующие десятилетия они будут распространяться все дальше на
юг. Однако на восточном побережье они все еще очень пугливы
и редко встречаются вблизи городов. Гнездятся они в дремучих
чащах и сразу же улетают при чьем-либо приближении. Изучать
их очень трудно.
Первое мое знакомство с этой неуловимой птицей произошло,
когда в конце второй мировой войны наша семья в качестве
«перемещенных лиц» обитала в однокомнатной хижине посреди
немецкого лесного заповедника. Во всяком случае, именно тогда
я полюбил вороновых. Мне еще не исполнилось и десяти лет,
игрушек у меня почти не было, но жизнь мне скрашивал лучший
и забавнейший товарищ, о котором только может мечтать
мальчишка,-ручная ворона. Я подобрал ее птенцом и вырастил.
С тех пор я много раз заводил ручных ворон и воронов.
У некоторых людей есть потребность иметь собаку или кошку,
а мне необходима птица семейства вороновых.
В те дни (между 1944 и 1950 годами) жизнь для нас была
сплошным приключением. Как-то раз мы с моей сестрой
Марианной шли в нашу деревенскую школу по песчаной дороге через
ельник, опасаясь кабанов и оленей. И, конечно, когда мы
услышали хриплое карканье, увидели летящих из чащи больших
черных птиц, нам стало еще страшнее. Естественно, мы обо всем
рассказали родителям, и папа сразу догадался, что за этим
крылось. Вороны принесли нам пищ>, словно пророку Илии
в пустыне,-но потому лишь, что мы сумели понять их сигналы:
«Тут есть пища!». Это был кабан. Жаркое из него оказалось
восхитительным - ничего подобного мы не едали уже очень
давно.
После этого я вновь увидел ворона только в конце пятидесятых
годов в тех самых местах на западе Мэна, в которых велись
основные наблюдения, легшие в основу этой книги. Я был там
с Филом, великолепнейшим знатоком леса и рыбаком: он старал-
28
ся сделать из меня истинного мэнца. Не знаю, был ли он
удовлетворен результатом своих стараний, но я ему обязан очень
многим. В тот день мы предавались нашему излюбленному
осеннему занятию-охоте на оленей. Во время этих экспедиций
ничего особенно волнующего, как правило, не происходило:
подстрелить оленя н^ии никак не удавалось, но глаза и уши мы
держали открытыми. И на этот раз я был вознагражден:
услышал, как каркает ворон, а затем увидел, как он взмыл над грядой
и полетел к горе Тамблдаун. Ворон в этих лесах?! Я пришел
в неистовое возбуждение. Может быть, вороны и гнездятся здесь?
Этот вопрос был для меня очень важен, так как я увлекался еще
и коллекционированием яиц, но никогда не видел гнезда ворона.
Как же это будет прекрасно, если мне удастся заглянуть в его
воздушное жилище и увидеть яйца - наверное, как у всех
вороновых, зеленоватые с черными и серыми отметинами и крапинками!
В то время я работал на кухне лагеря Кавани возле озера
Уэбб у подножия горы Тамблдаун: мыл посуду за 15 долларов
в неделю. В июне каждое утро на рассвете я слышал хриплые
крики просящих корма воронят, которые летали за своими
родителями над берегом. Я высматривал их гнездо на высоких
веймутовых соснах, окаймлявших озеро, но тщетно. Как не
находил его потом еще много лет. Но я не забывал воронов
и много думал о них. Неужели они гнездятся только на
недоступных обрывах окрестных гор? Или же в непроходимых чащах
у вершин соседних гор Маунт-Блу и Маунт-Болд? Или
предпочитают бальзамические пихты по берегам ручьев?
На гнездо я наткнулся случайно только через десять лет, на
исходе марта. Снежный покров еще сохранял метровую глубину,
и ледяная корка на его поверхности проламывалась под моей
тяжестью, пока я пробирался к противоположному берегу озерка
Хилс-Понд. В воздухе пахло весной. Но поразил меня в тот день
громкий пронзительный крик ворона. Впервые я слышал его так
близко-карканье столь мощное, что оно оглашало весь лес
и гасило остальные звуки. Его смысл был мне понятен: где-то
близко находилось гнездо!
Я поискал у озерка, а потом пошел вдоль невысокой гряды,
тянувшейся между горами. По одну сторону поднимались
красные ели, среди которых попадались могучие веймутовые сосны,
а кое-где и березы. С гнезда на такой сосне открывался вид на все
пространство замерзшего озера и на склон горы Маунт-Болд, где
дубы сменялись красными елями, а над ними до вершины
тянулись голые каменные россыпи. А может быть, оттуда было
видно и озеро Уэбб в долине. По другую сторону тянулась
долина Ольхового ручья, а в отдалении поднималась гора
Маунт-Блу. И вот тут-то на одной из сосен я и нашел гнездо!
С тех пор я обнаружил еще шестнадцать гнезд в центральной
части Мэна и в Вермонте. Три на обрыве, тринадцать на соснах.
Кстати, Готе в своем подробном исследовании (1961) гнездовий
29
воронов на севере Германии установил, что семьдесят одно
гнездо из семидесяти трех находилось на старых буках и только
одно помещалось на сосне, хотя кругом были сосновые и еловые
боры. В центральной части Мэна есть буковые леса, но,
насколько мне известно, ни один ворон там не устроил гнезда на буке.
Учитывая, что вороны гнездятся на заброшенных зданиях и даже
внутри их, на телеграфных столбах и мачтах высоковольтных
линий, а также на церковных шпилях, понять, чем именно они
руководствуются в выборе места для гнезда, довольно трудно.
Возможно, определенную роль тут играет традиция.
Примерно неделю спустя, когда птица взлетела с гнезда,
я понял, что у нее там кладка. Недавно отбушевал буран, и леса
утопали в снегу, точно в середине зимы. Однако в мае я увидел на
краю гнезда больших черных птенцов и вдоволь наслушался их
хриплых воплей.
На следующий год я приехал в феврале, но гнезда на сосне
уже не было. Зимой в метель ветер сбросил его вниз. Посеревшие
концы веток, валявшихся кучей под сосной, сказали мне, что
гнездо было старым. (Вороны в этих местах обламывают ветки
для гнезда с деревьев, чаще всего с тополей.) Я вернулся месяц
спустя и обнаружил на снегу недавно обломанные ветки до двух
сантиметров толщиной, а на сосне красовалось новое гнездо. На
той же самой сосне, точно на том же самом месте. С тех пор
я наблюдал то же самое и у других воронов-иногда с
промежутком в год, когда гнездо устраивалось где-нибудь неподалеку.
Пара с Хилс-Понда также гнездилась в одном и том же
урочище ежегодно (построив новое гнездо в километре оттуда,
после того как прежние гнезда дважды гибли по естественным
причинам), и ей было суждено сыграть центральную роль в моих
дальнейших исследованиях.
Хотя в свое время на поиски вороновых гнезд меня толкнуло
желание добавить к своей коллекции еще и яйца воронов, ни
одного яйца из наконец-то найденного гнезда я не вынул-это
мое увлечение давно миновало. Я сохранил несколько скорлупок,
но былой интерес к ним давно уступил место интересу к
поведению птиц и к экологии. Я пришел к гнезду ради него самого, всем
сердцем надеясь, что его хозяев ничто не потревожило и они не
обзавелись другим гнездом где-нибудь еще. (Точно так же
с годами я перестал с азартом разыскивать дупла с медом диких
пчел, а вместо этого принялся изучать кормовое поведение
шмелей.)
Кормовое поведение-то, как животное поддерживает в себе
жизнь,-на мой взгляд, составляет основу жизни вообще.
Животное преуспевает лишь в той мере, в какой оно способно добывать
питание из окружающей среды и усваивать его. Это, естественно,
подразумевает поддержание постоянной внутренней среды,
умение избежать опасности, дабы не стать жертвой какого-либо
другого животного, и, наконец, размножение (то есть преображе-
30
ние с трудом добытого корма в маленькие копии самого себя).
Две последние функции спорадичны или сезонны, однако
добывание корма для поддержания своей жизни требует постоянных
усилий. Шмели выработали поразительнейшую систему
поведения для поддержания энергетического равновесия летом, когда,
казалось бы, цветков повсюду изобилие. Насколько же более
поразительная система должна была выработаться у этих
воронов, которые остаются здесь на всю зиму, когда корма для
поддержания их сил так мало, а источники его непостоянны!
Будь все животные сходны между собой и веди они себя
одинаково, их изучение вскоре перешло бы в скучную рутину.
Очень часто принципы, управляющие их поведением, в конечном
счете оказываются довольно простыми, и стоил однажды
«разглядеть» их, как они утрачивают свою заманчивость, становясь
просто частью ваших априорных представлений о том, как
именно действует Природа. Чем более общий характер носит
принцип, тем более скучным он начинает казаться. Увлекает
разнообразие, а Природа куда более сложна, чем способно
воспринять человеческое сознание.
Вороновые же увлекательно интересны потому, что, несмотря
на сходство многих компонентов их поведения, компоненты эти
у разных видов настолько модифицировались или же сочетаются
настолько по-разному, что образовали совершенно новые
системы приемов, которые, однако, продолжают служить общим
принципам кормовой экономики при различных типах
распределения пищевых ресурсов в пространстве.
Распределение пищевых ресурсов нередко определяет
специфику социальных систем. Одним из наиболее увлекательных
и хорошо известных примеров является флоридская хохлатая
сойка (Aphelocoma coerulescens), которую изучали зоологи Глен
Вулфенден (Южно-Флоридский университет в Тампе) и Джон
Фицпатрик (Музей Филда в Чикаго)20. Флорида, с точки зрения
птиц,-отличное место для обитания благодаря ровному и
приятному климату, а тайже редкости внезапных погодных и иных
перемен, чреватых преждевременной гибелью и, следовательно,
освобождением гнездовых участков. В результате жилищная
проблема там стоит достаточно остро. Во Флориде у юной
сойки, обитающей в поросли падубных дубов, относительно
мало шансов отыскать свободный участок, если она покинет
родное гнездо. И потому выросший птенец очень часто остается
с родителями, помогает защищать семейные владения и
выращивать следующие поколения птенцов. Таким образом, около
гнезда кроме родительской пары часто хлопочут и другие
взрослые сойки. Одной из них со временем может улыбнуться удача,
и она унаследует родительский участок. Как ни странно, такое
коммунальное выращивание птенцов не развилось у соек того же
вида, обитающих в Калифорнии; зато, как продемонстрировал
Джеррем Браун (Университет штата Нью-Йорк в Олбани)21,
31
оно имеет место у совсем другого вида - мексиканской сойки
(A. ultramarina).
Расселл Болда и его сотрудники (Северный аризонский
университет в Флагстаффе) обнаружили совершенно иную
социальную систему у сосновой сойки (Gymnorhinus cyanocephalus)22. Эти
сойки кормятся семенами сосен вроде съедобной сосны (Pinus
edulis). Подобно многим другим растениям с особо
питательными семенами, съедобная сосна выработала стратегию «голода
и пиршеств», обеспечивающую спасение какой-то части семян от
любителей ими лакомиться. В данной местности все сосны
несколько лет подряд не плодоносят, что снижает численность
популяций любителей семян, а когда сосны внезапно приносят
обильный урожай, его хватает и на удовлетворение
аппетита поредевших популяций, и на обеспечение появления новых
сосен.
Существуя на пищевом ресурсе, периодически
перенасыщающем данную местность, сосновые сойки решают специфические
проблемы, не похожие на те, с которыми сталкиваются птицы,
чьи экономические доходы зависят от величины принадлежащих
им участков. Изобилие корма, сосредоточенного в одном месте,
освобождает сосновых соек от необходимости индивидуально
удерживать обширные территории. Их проблема, напротив,
состоит в том, чтобы не привязывать себя к определенному
участку, а разыскивать широко рассредоточенные кормовые
участки. Сосновые сойки размножаются в составе рыхлых
гнездовых колоний именно в таких местностях. Так они
обеспечивают себе некоторые преимущества группового образа жизни.
Вместе они способны отражать нападения таких сильных
хищников, как ястребы, и разыскивать корм группами, предоставив
охрану птенцов нескольким особям-нянькам. Возможен также
обмен информацией о богатых кормом участках, поскольку еды
все равно хватает на всех, а так как стая-уже социальное
единство, то кормом ее члены делятся с теми, с кем находятся
в дружеских или родственных отношениях. К тому же, когда они
ищут корм вместе, у них больше глаз, чтобы высматривать
опасность.
У вороновых видовые особенности поведения и социальных
систем могут быть результатом приспособления к
специфическому способу распределения пищевых ресурсов. Примером
служит запасание корма. Прекрасный способ максимального
использования излишков корма, которые животное не в состоянии
съесть сразу. Подобно тому как сова, поймавшая зайца, может
поедать его не один раз, так и ворона прячет излишки мяса, если
находит богатый его источник . Для большинства вороновых
запасание корма - не главная и даже не очень существенная часть
их системы выживания. К такому приему они прибегают просто
при удобном случае. Однако в зависимости от окружающих
условий у разных видов запасание корма обретает разную сте-
32
пень важности и может модифицироваться под воздействием
эволюции 24. Поведение это дает больше преимуществ, если корм
портится не очень быстро. А привязанность к такому корму
усиливается по мере развития повадки запасания - наподобие
самозакручивающейся спирали.
Существует по меньше мере три вида вороновых, у которых
запасание корма приобрело решающую роль для выживания.
Это, во-первых, канадская кукша (Perisoreus canaciensis), порой до
нелепости доверчивая птица, распространенная по всей тайге,
в основном в хвойных лесах Северной Америки (впрочем, я
видел, как она гнездится в ивняке по берегам ручьев в арктической
тундре) (7). Гнездовой период у канадской кукши наступает на
исходе зимы, задолго до того, как начинает таять снег, иногда
очень глубокий. Таким образом, наиболее острая потребность
в пище, когда кукша выкармливает птенцов, наступает для нее
в самое скудное в кормовом отношении время года. Но тут ей на
помощь приходят низкие температуры в местах ее обитания-
корм не портится, а у самой кукши развились большие слюнные
железы, вырабатывающие липкую слюну25, с помощью которой
она прикрепляет запасы корма над землей там, где их не заносит
снегом .
Ореховка Кларка (Nucifraga columbiana) нашла похожее
решение проблемы не только для того, чтобы противостоять зимнему
энергетическому кризису, но и для того, чтобы размножаться
именно в это время. По-видимому, на протяжении всего периода
гнездования поздней зимой она питается почти только
запасенным кормом 27. У этой птицы развился специальный
подъязычный мешок, в который она способна набить до девяноста пяти
сосновых семян, а затем пролететь с ними двадцать два
километра до своих кладовых на южных склонах. Ореховки в
подавляющем большинстве-горные птицы. Зимой в горах дуют
сильные ветра и приклеивать сосновые семена слюной к веткам
довольно трудно. Вместо этого ореховка осенью собирает корм
в низинах, а затем взлетает высоко вверх, используя
вертикальные воздушные потоки как своего рода подъемники, чтобы
спрятать семена на обдуваемых ветрами крутых склонах, где их
будет легче выкапывать из-под снега несколько месяцев спустя,
когда в них настанет нужда. Поразительная способность
ореховки запоминать, видимо, тысячи отдельных тайничков-это чудо,
которое давно уже интересовало натуралистов и в настоящее
время интенсивно изучается Расселлом Болда, а также Аланом
Камилом (Массачусетсский университет в Амхерсте).
Как и следовало ожидать, сосновые сойки также выработали
хитрые способы запасать корм. Сосновые семена они
складывают у самых стволов, где снег постоянно подтаивает в
солнечных лучах, и пользуются этими запасами всю зиму и первые дни
весны. Однако они не полагаются только на запасы. Крылья
у сосновых соек узкие, благодаря чему они прекрасно летают на
33
дальние расстояния - еще одно приспособление, позволяющее им
не страдать от скудости своего излюбленного корма.
Существует много других приспособлений, которые
помогают вороновым жить, размножаться, кормиться самим и
выкармливать птенцов. Я же, ознакомившись с результатами
прежних исследований, только еще больше увлекся воронами. Если
они действительно специализируются на питании трупами
погибших животных, то ведь неопределенность как распределения
этого корма, так и его количества делает его уникальным. Если
кто из вороновых наделен уникальными поведенческими
особенностями, позволяющими существовать на таком пищевом
ресурсе, то это как раз ворон.
Однако толкнули меня на изучение ворона не эти общие
соображения. Они послужили только топливом. Искра же,
воспламенившая мою любознательность и положившая начало этим
исследованиям, вспыхнула в октябре 1984 года во время моего
академического отпуска, когда я в Мэне увидел орду воронов
там, где на протяжении трех десятилетий лишь наблюдал время
от времени отдельных птиц. Последующие главы состоят из
записей, которые я начал вести тогда же, а также представляют
собой обзор научной литературы, идей и результатов разных
исследований.
ВОРОН У ТУШИ ЛОСЯ
Я не мог не удивиться,
что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово,
хоть не понял, в чем тут суть.
Эдгар Аллан По «Ворон»*
28 октября 1984 года. Вершина Гаммон-Риджа, как и у любой
выскобленной ледниками гряды на западе Мэна, усыпана
валунами и покрыта мягкими подушками мха. Мох кажется особенно
зеленым по контрасту с темной, почти черной хвоей красных
елей. Белохвостые олени устраиваются тут на ночлег, потому что
отсюда им хорошо видны раскинувшиеся внизу леса из красного
дуба, бука, сахарного и красного клена.
Тропы, проложенные бесчисленными поколениями оленей,
глубоко врезаются в крутые склоны гряды. Гладкие стволы
могучих буков покрыты царапинами, оставленными когтями
барибалов (8), а верхние ветки нередко обломаны и перепутаны,
образуя нечто вроде неряшливых ястребиных гнезд. Это тоже
работа медведей, которые забираются на буки, притягивают
к себе ветки и объедаются неспелыми орехами, прежде чем они
осыплются на землю. На растущих в болотах молодых красных
кленах видны длинные вертикальные желобки-это лоси сдирали
кору острыми резцами, дергая головой снизу вверх.
Поздней осенью на невысоких деревьях и на кустах там, где
о них терлись олени, появляются отметины, а у оленьих троп
видны отпечатки и взрытая земля, оставленные копытами
воинственных самцов, спорящих из-за самки. В те годы, когда буки
плодоносят, медведи прокладывают борозды в палой листве.
Орды голубых соек, американских вечерниц, бурундуков,
красных белок, мышей и даже дятлов кормятся оставшимися
орешками. А когда выпадает первый снег, белый покров между
серыми стволами буков покрывается цепочками следов пекана
(9), медведя, койота, уводящих к черно-зеленым елям.
Теперь, на исходе октября, красные, золотые и желтые листья
* Здесь и далее перевод В. Бетаки (Эдгар По. Избранные произведения,
т. I. M.: «Художественная литература», 1972).
35
уже опали. Перелетные птицы отправились на юг, и в лесах тихо.
Но в эту тишину вплетаются цоканье белок, карканье вороны,
пронзительный крик голубой сойки и-если вам повезет -
характерный голос ворона.
Басистое звучное карканье-«куорк, куорк,
куорк»-приковывает внимание. Крики эти разносятся почти на два километра.
А стоит их услышать, и уже чудится - а может, и не чудится,- что
ты видишь в отдалении большую черную птицу, которая легко
взмывает над вершиной гряды, устремляется, точно черный
перун, в долину и взмывает над следующей грядой. Это северные
леса, и эмблема их-ворон. Я люблю здешние леса, и мое
внимание, точно железные опилки к магниту, притягивается ко
всему, что так или иначе связано с вороном.
Утро туманное, и влажный мох словно светится. Недавно
опавшие листья уже побурели и пахнут орехами. Их мягкий ковер
приглушает мои шаги, но все мои чувства напряжены.
Да, вон оттуда доносятся крики воронов. Они где-то в
километре от меня по ту сторону Гаммон-Риджа у новой вырубки,
и я тотчас направляюсь туда, словно влекомый необоримой
силой. Причины нет никакой. Просто я должен идти туда. По
прошлому опыту я знаю, что птицы собрались у туши. Вопрос
заключается лишь в том, какую они нашли на этот раз?
Когда я начинаю спускаться с гряды, одна из внушительных
птиц взлетает, громко хлопая крыльями, со свистом
рассекающими воздух. Еще одна, еще одна-и вот уже пятнадцать воронов
разлетаются в разные стороны, поднявшись с одного места среди
берез прямо передо мной. Они исчезают в тумане, точно черные
призраки промелькнув среди белых березовых стволов.
Воцаряется тишина.
Вороны пировали на остатках лося (брошенного
браконьером, который старательно завалил его хворостом). Мясо еще
вполне свежее. Я снимаю шкуру, отрезаю несколько кусков мяса,
на уступе под елями развожу костерок и готовлю себе
незатейливый обед. Я жду, не появятся ли птицы. Нет большего
наслаждения, чем есть жареную лосятину, расположившись под
елью, и наблюдать за воронами. Времени у меня сколько угодно,
и я вслушиваюсь в тишину. Через полчаса возвращаются всего
четыре-пять воронов, но держатся в отдалении. Хотя и кричат.
Вслушиваясь, я различаю в исходном «куорк» множество
вариаций. И «куорк», и «куарк», и «куик». Крик может быть
коротким и оборванным, долгим и ровным или
продолжительным й вибрирующим. Крик может быть издан один раз или
сериями от двух до шести. В любое время у каждой птицы все
серии куорков сходны между собой, и в последующих сериях
число криков остается одинаковым.
Кроме куорка, его вариаций и комбинаций есть и другие более
своеобразные крики. Иногда следуют быстрые серии взрывчатых
металлических звуков, словно полоска железа бьет по спицам
36
вращающегося велосипедного колеса. У одних птиц эти звуки
обретают чистые колокольные или ксилофоновые тона, у других
они более глухие или деревянные. Серии барабанных звуков, как
правило, занимали секунду, завершаясь тупым «танк» или «поп».
Иногда серия звучит медленно, длится дольше секунды и не
завершается глухим «танк». Другие вариации напоминают
причмокивания или дробь дятла. Трудно поверить, что подобные
звуки издают птицы, а уж вороны и подавно.
Иногда один ворон испускает единственный звук «поп». Ему
отвечает другой, уже полчаса сидящий среди елей поблизости,
и продолжает долго щебетать мягко и мелодично. Что могут
означать все эти звуки?
Разнообразные крики воронов мне хорошо знакомы, но
теперь я обратил особое внимание на один, который прежде
слышал только возле туш. Крик еще более своеобразный, чем
барабанная дробь или перестук. Он очень громкий,
пронзительный и напоминает крики голодных птенцов, когда они требуют
корма. Для его описания у меня нет слов, и я ограничусь
определением «вопль». Так вот, вокруг раздается много воплей.
Угощение, хотя и обильное, должно было скоро подойти
к концу, а промежуток до следующего пира мог оказаться
долгим. Мне казалось, что птицам следовало бы хранить тишину
и не привлекать внимание конкурентов (прочих воронов или же
иных собирателей вроде меня) к столь счастливой находке. Туши
крупных животных - большая редкость, к тому же их нелегко
обнаружить в лесных дебрях. Каким образом всего за четыре
дня, если не меньше, по крайней мере пятнадцать воронов
отыскали тщательно спрятанного лося? Почему они не дерутся
из-за него, пока он не достался бы победителю в согласии
с расхожей экологической теорией, утверждающей, что животные
действуют только в собственных интересах?
Я был ошеломлен, наткнувшись на нежданный парадокс.
В это время года я наблюдал воронов только по одному или
в парах, из чего следовало, что они ведут одиночный образ жизни
и у них нет ш знакомых или родичей, присутствием которых
обычно объясняют побуждение делиться добычей. (Воронята
встают на крыло в конце мая и все лето держатся семейной
стаей.) Далее, в этих местах воронов мало, и шанс, что в течение
нескольких дней даже один случайно пролетит над тушей, уже
найденной другим, крайне мал. Мне казалось невероятным,
чтобы все они (и почему не вороны или голубые сойки, которых
тут куда больше?) независимо друг от друга наткнулись на эту
лосиную тушу. Неужто эти вороны каким-то образом
обменивались сообщениями? А если так, то зачем?
Грифы также собираются у туши в больших количествах. Но
они-то высматривают падаль сотнями глаз. Африканские грифы
парят в вышине, возносясь к небу на теплых вертикальных
воздушных лотоках, и оттуда оглядывают равнины внизу. Когда
37
гриф замечает где-то мертвое животное, он тотчас спускается на
него. Грифы по соседству следуют его примеру, а за ними
устремляются их соседи, и на тушу со всех сторон обрушивается
целый смерч этих падальщиков, тут же затевающих ссоры из-за
лакомых кусков. Насколько я мог заключить из моих
наблюдений за грифами в Африке, эти птицы занимаются своим делом
без громогласных объявлений.
Я знаю, что у воронов положение иное. Хотя иногда они
и парят в небе, но чаще высматривают добычу, летая у самых
древесных вершин, и, если не считать брачных партнеров и
семейные группы летом, визуального контакта друг с другом не
поддерживают. Парящий в небе гриф не может стать невидимым,
а из-за ожесточенной конкуренции с другими падальщиками
вынужден тут же устремляться к добыче, едва заметив ее. Но
ворон в этих лесах может соблюдать тишину, прятаться и стать
почти невидимым. Отыскав корм, он moi бы и не выдавать его
местонахождение. Так неужели эти вороны, НЕ соблюдая
тишины, тем самым приглашали голодных, чтобы поделиться с ними
драгоценной находкой?
Мысль о том, что у воронов, редких птиц, гнездящихся
обособленно, могло развиться взаимное сотрудничество в
поисках корма, в первый момент казалась абсолютно фантастичной
и не заслуживающей серьезного рассмотрения. Сотрудничество
может возникнуть, только если оно приносит взаимную пользу
всем участникам. Так с какой стати ворону указывать другим, где
корм? Ему-то от этого какой прок?
Учитывая, что в этих лесах лосиные туши, да и другая падаль
попадаются довольнс ^едко, я бы, подумалось мне, скоро умер
с голоду, будь я одиноким падалыциком. Эту падаль я нашел
исключительно потому, что ее отыскали другие, о чем и
оповестили весь лес. В самом лучшем из возможных миров всем
действительно было бы выгодно, если бы индивиды вели поиски
по отдельности, а затем в условленное время собирались бы
в условленном месте, откуда тот, кому особенно повезло,
отводил бы остальных к своей счастливой находке. Нр как могло
развиться такое поведение? В детстве я боялся темноты. А
вопрос этот был настолько темным, что мне стало не по себе.
Эволюция представляет собой механизм для передачи генов
индивида, причем передача с ними и видовых генов играет
второстепенную роль (10). Она может отвечать и интересам
группы-вот как у нас «эволюционируют» модели автомобилей,
становясь все лучше,-но движущие силы не руководствуются
благом группы. Им важно обеспечить спрос на рынке, забитом
конкурирующими моделями. Если бы лишь часть воронов
делились кормом ради блага других, они конкурировали бы с
«обманщиками», которые пожинали бы те же блага, но не тратили бы на
их обретение собственное время и энергию. Холодная логика
эволюционной теории подсказывает, что обмшпцики размножа-
38
лись бы и их гены распространялись бы за счет генов тех, кто
делится кормом, и в ущерб им. В Природе значительное число
примеров побуждения делиться связано с помощью роди<*ам^
(родственный отбор), когда гены, общие для всей группы,
стирают различие между группой и индивидом (11).
Неужто пятнадцать воронов, которых я насчитал, были одной
семьей? Это кажется маловероятным. Ведь вороны выводят от
четырех до шести птенцов, которые, насколько мне известно,
осенью улетают от родителей. Нет, тут происходит что-то
другое. Делившиеся кормом скорее всего были чужими друг
другу. Несоответствие между тем, что я думаю, и тем, что
я вижу, настолько огромно, что, несомненно, я наткнулся на
что-то очень значительное. Готовой модели, под которую
подгонялось бы то, что я вижу, нет. Если я смогу показать, что одни
вопят, когда находят корм, и другие устремляются к ним без
всякого отбора, это будет нечто совершенно новое и
неожиданное. Уж конечно, материала хватит на статью в Science (12),
а собрать его я, без сомнения, сумею через неделю-другую.
Бегу через лес к хижине за ковриком, чтобы соорудить
укрытие и стать для воронов невидимкой,-сквозь валежник они
меня, конечно, углядят. Укрытие я устраиваю в ложбинке метрах
в десяти от туши, плотно обложив его валежником. И провожу
в нем на сырой земле весь день до сумерек. Ни единый ворон
возле туши не появился.
29 октября. Я вернулся на заре, но остатки туши исчезли.
Какое-то животное уволокло их. Медвежьи следы! Нет, мясо
в этих лесах сохраняется даже меньше, чем я думал. Однако,
пройдя по следу, я натыкаюсь на тушу метрах в пятидесяти выше
по склону. Воронов нет, и я в свою очередь перетаскиваю часть
туши метров на тридцать к западу от вчерашнего ее положения.
Авось, медведь удовольствуется тем, что я ему оставил. Но как
прореагируют вороны, когда отыщут «новое» мясо, после того,
как я спрячу его от них на день, а потом открою?
31 октября. Перед рассветом бреду около полутора километров
через темный лес. Когда добираюсь до приманки и стаскиваю
с нее валежник и старый зеленый коврик, уже кричат
проснувшиеся голубые сойки и посвистывают вечерницы. Освободив
приманку, я взбираюсь по склону и усаживаюсь во мху под елью.
Обнаружит ли какой-нибудь ворон этот «новый» пиршественный
стол и созовет ли к нему других?
6 ч. 06 м. Светает. Стайки сосновых чижей пролетают у меня
над головой, тоненько посвистывая. Я слышу пурпурных чече-
вичников, пухляков и красноголовых корольков. А воронов не
видно и не слышно.
7 ч. 36 м. Приближаются двое воронов, близко за ними-
третий. Опускаются на приманку. Ни единого звука.
*«)
7 ч. 41 м. Прилетают еще двое воронов, сразу же за ними еще
один. Я различаю приглушенное «куорк, куорк». Возможно,
приветствия, но никак не приглашение.
7 ч. 43 м. Первым трем воронам давно бы пора наесться. Да,
вот один перестал клевать и теперь «вопит» чуть в стороне.
Птицы, еще толпящиеся у приманки, хранят молчание. Вопящий
ворон устроился в одиночестве на дереве над приманкой. Его
вопли перемежаются пронзительными фиоритурами, и
оглушительная эта музыка гремит не умолкая. Фиоритуры напоминают
мне клики канадского журавля, а вопли-вой собаки, которой
прищемили дверью хвост. Ничего похожего на обычные крики
ворона вдали от туши.
7 ч. 48 м. Еще пара воронов, за которыми прилетает одиночка.
Прилетают, впрочем, не только вороны. В воздухе кружит
ямайский канюк. Вороны словно бы его не замечают, как и он их.
Затем появляется ястреб-тетеревятник и выказывает к мясу более
активный интерес. Он прогоняет нескольких воронов, которые
при его приближении перевертываются в воздухе через спину.
С клювом ворона шутки плохи, и тетеревятник не переходит
в прямое нападение. Два ворона взлетают и гонят канюка,
который, небрежно взмахнув крыльями, улетает вниз по долине.
Сегодняшние мои наблюдения ни на какие озарения меня не
подтолкнули. Похоже, что с публикацией в Science придется
подождать.
ВОРОНЫ КАК ОХОТНИКИ
И ПАДАЛЫЦИКИ
С какой радостью я проводил бы все время в этих лесах,
наблюдая воронов. Но тогда мой взгляд на этих птиц мог бы
оказаться чересчур узким и, быть может, искаженным. Чтобы
получить более широкую перспективу, необходимо увидеть
животное глазами других наблюдателей, которые видели его в иных
местах и в другие сезоны. А получить эту более широкую
перспективу можно только в стенах научной библиотеки. Для
меня это-наиболее скучная и трудная часть любого
исследования.
Я уже успел убедиться, что лосиное мясо воронам нравится.
Но типично ли это? Или редкий случай? Что еще служит им
кормом? Занимаясь этими исследованиями, я прочел около
четырехсот публикаций, ища сведений, которые, по моему
мнению, могли оказаться полезными при изучении воронов в
нужном мне аспекте. Если у вас хватит терпения, сопроводите меня
и в библиотеку. Если же нет, то пропустите эту главу и прямо
беритесь за следующую, в которой мы вернемся в леса Мэна на
исходе осени.
В своем произведении «Творите молитвы Ворону» Ричард
Нельсон пишет о том, что рассказал ему старик койюкон:
«Знаешь, ворон добывает себе корм не охотой, а способом
полегче, просто высматривает дохлятину. Как в старинной
сказке, он всегда всех надувает и живет припеваючи. Убивает ворон
только черных рыб у полыньи во льду, а так я ни разу не слышал,
чтобы он кого-нибудь убил для себя сам». В разгар зимы на
Аляске или в Мэне ворон, и правда, может находить себе корм
«способом полегче», но это вовсе не исключает добывания корма
иными способами. Перечислять все виды корма, которые ест
ворон,-занятие крайне неблагодарное. Судя только по
некоторым из доступных источников \ наиболее исчерпывающим было
бы такое суммирование: пищей ворону служат все мертвые
животные, которых он может найти, и все живые животные,
которых он может убить, а также плоды и зерно, если они
41
имеются там, где он обитает. Ворон склевывает чернику, следует
за волками и подбирает их экскременты, а однажды у него
в желудке обнаружили не меньше 285 яиц кузнечика Anabrus2.
Ворон-обычный посетитель свалок, а кое-где даже кормится
у мусорных бачков посреди города. В первую очередь интересно
не то, чем питается ворон, а разные способы, какими он добывает
корм. Многих птиц эволюция запрограммировала питаться
каким-то одним специализированным типом корма, добывая пищу
своим специализированных! способом (13). Оливковый тиранн,
например, сидит где-нибудь на открытом месте и ловит только
тех насекомых, которые пролетают мимо. Красноглазый виреон
ищет гусениц под листьями на деревьях, которые осенью
сбрасывают листву. Тауи переворачивает палый лист и склевывает
обитающих под ним насекомых. Каштановая древесная славка
ищет гусениц на концах еловых веток, а пищуха вприпрыжку
взбегает по стволу, ища добычу под отставшей корой. Варианты
специализации неисчислимы. Однако ворон выделяется тем, что,
так сказать, на все руки мастер и способен приобретать новые
навыки.
Вороны очень быстро начинают использовать неизвестные
прежде пищевые ресурсы. В последнее время альпинисты,
совершающие восхождение на аляскинскую гору Денали (гора Мак-
Кинли), очень жалуются на воронов. На высоте между двумя
и тремя с половиной километрами альпинисты часто устраивают
в снегу склад пищевых продуктов, чтобы воспользоваться ими
при спуске. Место склада обычно помечается бамбуковой палкой
с красным флажком на верхнем конце. Ральф Болдуин, альпинист
с Аляски, рассказывал мне, что видел, как ворон прокопал в снегу
почти метровой глубины ход, чтобы добраться до припасов,
упакованных в картонки и полиэтиленовые мешочки. Не знаю,
каким образом возник такой тип поведения. Может быть, снег
стаял над неглубоко погребенными продуктами или до них
сначала добрался какой-нибудь четвероногий падальщик,
который забрел на нижний край вечных снегов. Раза два получив
пищевое поощрение за свои усилия, вороны, возможно, начали
ассоциировать специфическую метку альпинистов с кормом.
Даже одного случая могло оказаться достаточно. Например,
ныне покойный великий этолог Конрад Лоренц описал, как он
непреднамеренно поощрил кормом своего ручного ворона Роа,
когда тот прилетел к нему с каким-то бельем, сдернутым с
веревки, на которой оно сушилось. После этого ворон в надежде
получить лакомство раз за разом притаскивал Лоренцу мокрое
соседское исподнее. Разница между вороном Лоренца и воронами
на горе Денали заключалась, возможно, лишь в том, что
последним потребовалось вторичное пищевое подкрепление.
Подобно многим другим родственным видам, вороны
способны разыскивать насекомых и другую мелкую добычу. Их
диету во многом удалось установить по погадкам - непереварен-
42
ным остаткам, которые ворон отрыгивает, как это деланл
ястребы, совы, сорокопуты и некоторые другие птицы. Однако,
хотя по погадкам можно установить 3, чем питается птица, они не
дают представления об относительных количествах съеденного
корма. Ворон, съевший мышь, извергнет на следующий день
плотный шарик из косточек и шерсти. Но если бы тот же ворон
был способен съесть целого лося, это в семьдесят тысяч раз
большее количество проглоченного корма могло отразиться
лишь в одной погадке, поскольку вороны не трогают ни костей
лося, ни его шкуры.
Хотя погадки скорее всего сильно завышают долю
пойманных жертв в питании ворона по сравнению с расклеванными
тушами крупных животных, они бесспорно свидетельствуют
о том, что вороны поедают множество мелких грызунов,
которых, вероятно, хватают живыми. Анализ 684 погадок, сделанный
Стэнли Темплом в Умиаге на Аляске4, показывает, что грызуны
составляют заметную часть мясного корма. В этих погадках
были также обнаружены остатки карибу (главной добычи
волков) и куропаток (главной добычи кречетов), указывающие, что
вороны в значительной степени полагаются на остатки чужой
добычи. Мне неизвестна ни одна публикация, где бы
упоминались непосредственные наблюдения за охотой воронов на живых
грызунов, однако в 1977 году Фрэнк Маллори сообщил о
вороне5, который явно пытался ловить пенсильванских полевок
{Microtus pennsyivmiicus). А я видел, как вороны хватали и съедали
обыкновенных короткохвостых бурозубок (Blarina brevicauda),
которые прокапывали туннели в снегу к падали, уже
расклеванной этими птицами. В Великобритании пара воронов как будто
питалась «почти исключительно кротами»6.
В статье Джона Джонсона (лос-анджелесская «Тайме» от
14 ноября 1988 года) сообщалось, что в пустыне Мохаве вороны
наносят огромный ущерб популяциям и без того уже исчезающих
черепах, поедая их молодь (14). За последние двадцать лет
популяции воронов на юге Калифорнии выросли на 328%,
видимо, благодаря свалкам и другим источникам корма,
возникающим в связи со все увеличивающимся числом людей.
Вороны способны ловить относительно крупных животных.
Содержимое желудков восьмидесяти четырех птиц (восемнадцати
взрослых и шестидесяти шести птенцов)7, отловленных вблизи
водохранилища Малур на юго-востоке штата Орегон в июне 1934
года, у сорока трех птиц состояло главным образом из кроличьих
остатков. В большинстве, по-видимому, это были крольчата,
достигшие лишь трети роста взрослых особей, то есть вполне
вероятно, что птицы на них охотились. В Мемрамкуке (Нью-
Брансуик, Канада) ворон даже забрался в курятник, где убил
«больную курицу»8, а другой вытащил голубя из гнезда на
обрыве9. Несомненно, в неволе птицы легко становятся
жертвами воронов, во всяком случае, от полевого луня, помещенного
43
в одну клетку с вороном, наутро остались 10 только «кости ног
и маховые перья». В недавнем сообщении описывается, как возле
Чаньон-Бея на Аляске и пара воронов напала в сумеречном свете
на пару чаек (моевок) и убила их. Известный голландский этолог
Нико Тинберген писал в своей книге «Осы, птицы, люди» (М.:
Мир, 1970), что в Гренландии «мы своими собственными глазами
видели... как вороны гонялись в воздухе за белыми куропатками
и иногда, очевидно, убивали их. Кроме того, они подбирали
остатки добычи арктических кречетов». Почему было
«очевидно», что вороны убивали куропаток, он не объясняет.
Овцеводы давно ненавидят воронов за то, что они
выклевывают глаза у новорожденных ягнят 12, и, как сообщил в 1925 году
Роланд Росс13, на калифорнийском острове Каталина «луга во
время окота всегда охраняются вооруженными людьми».
Вороны, несомненно, выклевывают глаза уже у мертвых ягнят, но,
вероятно, способны нападать и на живых. Робер Наусед
(Канадская служба охраны природы) сообщает в своем
неопубликованном «Завершающем докладе о канадском проекте «Северный
олень» за 1968-1973 годы»:
Наблюдали, что вороны, нормально считающиеся падаль-
щиками, убивали новорожденных оленят. В подавляющем
большинстве случаев олененок был либо покинут матерью,
либо болен, слаб и совершенно беспомощен. Впрочем,
можно было видеть, как вороны, действуя совместно,
пытались отгонять матку от олененка, чтобы лишить того
защиты. Каждый год в дни окота собиралось от двух до
трех десятков воронов. В 1971 году 15% погибших
новорожденных оленят, видимо, стали жертвой воронов...
Вороны следовали за стадом весь год и почти все время
находились вблизи северных оленей.
Есть и другие сообщения о нападении воронов на живых
овец14 и северных оленей15. Кажется, наиболее эффективно на
относительно крупную дичь вороны охотятся парами. Вот так,
например, Крис Мейзер (Музей естественной истории Паджет-
Саунда) описывает охоту пары воронов на сизых голубей 16:
Около сотни сизых голубей (Columbia livid) много лет живут
в каньоне Саккор-Крик (штат Орегон). В каньоне обитает
по меньше мере одна пара воронов (Corvus corax). На
протяжении двух дней я наблюдал, как вороны подлетали
к обрыву и пикировали на голубей, рассевшихся по уступам.
Эти маневры вспугивали голубей, но они обычно
продолжали держаться возле обрыва, и вороны за ними не
гонялись. В 19 ч. 45 м. 14 мая 1975 года во^эон спугнул стайку
с уступа, и одна птица, отбившись от остальных, пролетела
0,4 км через каньон преследуемая обоими воронами. Голубь
опустился на небольшой выступ почти у подножия обрыва,
под узкой порослью ольхи (Alnus sp.). Оба ворона проникли
под кроны, снова спугнули его и загнали в ручей, где он
44
опустился на отмель у берега. Вороны сели на берегу-один
выше по течению от голубя, другой ниже-и принялись
гонять его друг к другу, пока один не убил его резким
ударом клюва по голове. Не разжимая клюва, ворон
вытащил добычу из воды, после чего оба ворона ее ощипали
и съели. Такие же кучки перьев, которые я обнаружил под
стенами каньона, и натолкнули меня на вывод, что это
результат хищнического поведения воронов. Затем 20 мая
1975 года мы с Сэмом Шейвером вспугнули пару воронов
с только что убитого кеклика (Alectoris graeca) у Драй-Крика
(штат Орегон). Это еще одно указание на хищничество
воронов.
Подобное же сотрудничество пары воронов наблюдал в 1879
году висконсинский орнитолог Людвиг Кумльен, а Артур
Кливленд Бент позже использовал этот пример для «иллюстрации
находчивости воронов»17. Бент сообщает, что Кумльен
...неоднократно видел, как они ловили тюленят, гревшихся
на солнце возле своей отдушины во льду. Вороны начинали
неторопливо кружить над тюлененком, спускаясь с каждым
кругом все ниже, пока вдруг один не опускался прямо
в отдушину, отрезая ему отступление к воде. Тогда второй
ворон нападал на тюлененка, старясь оттащить или
отогнать его подальше от отдушины. Нападающий ворон,
видимо, нацеливал удары мощного клюва на затылок
тюлененка и проламывал хр^чкий череп.
Несомненно, вороны предпочли бы добывать корм «способом
полегче»-например, похищая добычу у других. Ричард Нельсон
сообщает о наблюдениях койюкона, который следил за выдрой,
ловящей рыбу 18. Когда выдра вытащила добычу на лед, на нее
спикировал ворон, отогнал и схватил рыбу сам. Вороны,
согласно сообщениям, отнимали добычу у кречетов 19 и сов20, а я
постоянно наблюдал, как они преследовали других птиц, отбирая
корм у серебристых чаек, ворон и друг у друга. Фрэнсис Зиррер,
отшельник21, живущий в глуши висконсинских лесов с любимым
котом, постоянно видел на заре возле своей хижины пару
воронов, которые явно поджидали возвращения кота с ночной
охоты. Они кидались на кота, тот ронял добычу, и вороны
улетали со своим трофеем.
Собственная охота на живую добычу и похищение чужой
требуют куда больше находчивости и смелости, чем «способ
полегче» - клевать падаль. Беда лишь в том, что туши убитых или
павших животных все-таки редкость, их разделяют большие
расстояния, и далеко не всегда ворон может отыскать такое
богатство на своей территории. Видимо, можно считать
доказанным, что вороны охотятся, особенно в паре. Однако отсюда не
следует, что все вороны способны существовать одной охотой.
У многих птиц сложная сноровка добывания корма охотой или
иными насильственными способами развивается только с воз-
45
растом и накоплением опыта 22, и, может быть, в северных лесах
лишь опытные зрелые вороны, действуя в паре, могут
поддерживать свою жизнь-или существенно пополнять свой рацион-
охотой и грабежами.
Плотоядные добывают много мяса, но и быстро его съедают.
Стая из шести-семи волков способна сожрать оленя за несколько
часов. Однако канадский исследователь волков Роберт Стивенсон
сообщил мне, что волки часто покидают зарезанного лося через
двое суток, съев не больше двух третей мяса. Другой канадский
исследователь диких животных Людвиг Карбин " сообщает, что
в национальном парке Райдинг-Маунтин в Манитобе от 40 до
50% вапити и лосей, зарезанных волками, потребляются ими
лишь частично. Другие исследователи также указывают, что
волки оставляют от 40 до 50% мяса не съеденным -
меньше, если загнать добычу нелегко, и больше, когда снег
глубок и охотиться нетрудно ~4.
Для того чтобы воспользоваться богатыми запасами мяса,
остающегося после волчьего пиршества, вороны следуют либо за
потенциальной жертвой, выжидая, когда она будет убита, либо
за хищниками, пока те не прикончат свою добычу. Известно, что
вороны сопровождают стада карибу и, как сообщил мне Фрэнк
Миллер, канадский исследователь этих оленей, проделывают за
день 40-50 километров. Волки также следуют за стадами, и
поскольку они часто убивают оленей, то, пожалуй, сопровождать
собравшуюся вместе потенциальную жертву и проще, и
выгоднее, чем следовать за хищниками.
Когда жертвы рассредоточены, вороны сопровождают
хищников. Известный исследователь волков Дэвид Меч (Миннесот-
ский университет), которого часто сопровождали вороны, пока
он вел свою ставшую классической работу по изучению волков
в естественных условиях, писал в книге «Волк» (1970): «Во многих
местах, включая остров Ройал и Миннесоту, волчьи стаи
сопровождают вороны, выжидая, пока те не прикончат свою жертву,
а затем опускаются на тушу, едва волки ее оставляют».
Сопровождая волков, они «летят вперед, рассаживаются на деревьях,
ждут, пока волки пройдут внизу, и снова летят вперед. Стая
воронов на острове Ройал питалась зимой, видимо, целиком за
счет волков. В Миннесоте на свежей туше собираются два-три
десятка воронов, конечно, если волки уже ушли».
Одри Магун, изучая для своей докторской диссертации летнее
питание падалью2* на северном склоне восточного хребта Брукс
на Аляске, также собрала материал, убедительно
свидетельствующий, что вороны сопровождают волков. Она выложила
одиннадцать туш крупных млекопитающих, и каждая пролежала
до посещения падальщиков по меньшей мере тридцать часов.
Однако туша, которую она нашла, «видимо, менее чем через два
часа после того, как животное было завалено волками», уже
привлекла воронов. Далее она пишет:
46
Единственный раз, когда ворон приблизился ко мне на
короткое расстояние, я была с собакой, внешне очень
похожей на волка. Ворон сопровождал нас почти два
километра, часто пролетая вперед над тундрой и поджидая
нас на какой-нибудь кочке. Очевидно, воронам выгодно
сопровождать волков, особенно зимой, когда светлое время
в Арктике так коротко.
Сопровождать волков воронам выгодно еще и потому, что
в случае необходимости они подбирают их экскременты .
Вороны, убедившись, что волки - надежные кормильцы,
должны были научиться правильно истолковывать их поведение.
Занимаясь изучением волчьих звуковых сигналов в
Национальном парке Сюпириор-Форист в Миннесоте, Фред Харрингтон
(психологический факультет Университета Маунт-Сент-Винсент,
Галифакс, Новая Шотландия) подражал волчьему вою,
добиваясь ответов от волков, снабженных радиоошейниками. К
своему удивлению, он добился ответов и от воронов27:
25 октября 1972 года я обнаружил четырех волков рядом
с тушей убитого белохвостого оленя (Odocoileus virginianus).
На деревьях прямо над тушей сидело от 12 до 20 воронов.
В 17 ч. 36 м. я завыл, и, пока волки отвечали, многие
вороны закаркали и закружили не дальше чем в пяти метрах
от места, где перед этим сидели. Когда я снова завыл 20
минут спустя, волки не ответили, но три ^ ^рона зигзагами
пролетели по направлению ко мне около двухсот метров
и метрах в тридцати от меня резко повернули назад.
Харрингтон описал еще шесть случаев, когда его вой
привлекал воронов. «Во всех этих случаях вороны, летевшие вдали,
резко меняли направление, приближались ко мне и словно бы
что-то искали (зигзаги и кружение). Вероятнее всего, меня.»
Он указывает, что волки часто без видимых причин воют
У трупа своей жертвы, а также после охоты, тогда как летом они
в основном воют возле логова. «Хотя я выл весь год напролет,
вороны чаще всего откликались осенью и зимой.»
Один из первых исследователей волков Деруард Аллен
рассказывает, что в 1833 году принц Максимилиан, находясь вблизи
устья Миссури, обнаружил28, что звук выстрела немедленно
привлекает и волков, и воронов. Немецкий солдат, находившийся
во время второй мировой войны в Лапландии, также сообщал,
что в тех районах, где были северные олени 29, на звук выстрела
постоянно прилетали вороны. Многие охотники на оленей в
Мэне утверждают, что воронов привлекают ружейные выстрелы. Но
я сомневаюсь, что вороны способны уловить разницу между
выстрелом из дробовика по рябчику и треском удачного (а куда
чаще неудачного) выстрела по оленю. В любом случае в Мэне
я ни разу не видел, чтобы вороны прилетали на выстрел, хотя они
иногда с такой быстротой обнаруживают свежие внутренности,
что может создаться иллюзия, будто их привлек выстрел.
47
Дэвид Меч предполагает также, что вороны умеют
выслеживать волков30. Такое умение было бы для них несомненно
выгодным, поскольку они обычно задерживаются у туши, когда
волки уходят, и в отличие от волков по ночам не рыщут. Однако,
насколько известно мне, нет никаких прямых указаний на то, что
вороны способны летать по следам хищников. Хотя такая
возможность и не исключена, поскольку летом они часто летают
взад и вперед над шоссе-своего рода следом, оставленным
людьми,-высматривая животных, убитых проезжающими
машинами.
Разгадка тайны, каким образом вороны находят корм,
оставаясь за полярным кругом на протяжении всей зимней полярной
ночи31, видимо, тоже связана с хищниками. В «Осах, птицах,
людях» Нико Тинберген приводит рассказ гренландских
эскимосов 32 о том, что вороны следуют за белыми медведями в их
странствованиях по ледяному припаю и питаются остатками
тюленей, убитых медведями. На Аляске33 и в Йеллоустонском
парке34 вороны тоже держатся возле добычи гризли. И конечно,
они тяготеют к человеку, этому хищнику из хищников.
Наконец, существуют косвенные указания, что ворон играл
роль падальщика на протяжении долгого времени его
эволюционной истории. В отличие от ворон и соек крылья у ворона
длинные и узкие, что характерно для многих перелетных птиц.
Хотя ворон и не мигрирует, он, видимо, приспособлен для
дальних перелетов, что совершенно необходимо для поисков
падали, разбросанной по большим пространствам. Большой
клюв ворона (7,5-9,5 см) великолепно приспособлен для того,
чтобы сдирать мясо с костей и выклевывать его из щелей скелета.
А немалый вес ворона не только обеспечивает ему верх над
другими птицами у туши, но и позволяет с безопасностью для
жизни голодать относительно долго, когда добывать корм почти
негде.
Не только вороновые дают основание полагать, что их
крупные размеры - результат эволюции благодаря питанию
падалью. О том же свидетельствуют и американские грифы (Cathar-
tidae), и вымершие тераторны. Среди последних известны
крупнейшие из летающих птиц, когда-либо обитавшие на земле.
Наиболее крупный известный вид Argentavis magnificens весил
80 килограммов, а размах крыльев у него достигал немногим
более шести метров35. В отложениях асфальта в Ранчо-Ла-Бриа
(Калифорния)36 были найдены останки более сотни особей Тега-
tornis merriami, наводящие на предположение, что эти птицы
увязли в растекавшейся нефти, пока расклевывали туши
животных, раньше них попавших в ловушку. Однако изучение
функциональной морфологии тераторновых черепов породило
предположение, что эти птицы падальщиками не были, поскольку не
могли бы отрывать мясо от костей, как делают грифы. Однако
я предполагаю, что они могли быть тесно связаны с волками,
48
саблезубыми тиграми или другими умелыми потрошителями
туш-как связаны с крупными наземными хищниками вороны
в наши дни.
Чтение литературы подводит меня к выводу, что вороны,
хотя они легко адаптируются и способны на множество
разнообразных действий, тем не менее остаются
высокоспециализированными падалыциками. Однако при их сообразительности и
находчивости поведение у них может быть весьма замысловатым,
так что предсказать и выявить их специализацию - задача отнюдь
не простая.
ПРИГЛАШЕНИЕ
ПОТРОШИТЕЛЯМ ТУШ?
Сел, раздумывая снова,
что же значит это слово
И на что он так сурово
мне пытался намекнуть...
Грозно каркнув: «Не вернуть!».
Эдгар Аллан По «Ворон»
На протяжении первого года моих исследований, не говоря уж
о следующих, когда мой академический отпуск кончился, мне
необходимо было возвращаться к моим студентам в
Вермонтском университете, к семье, в библиотеки, а потому время от
времени я объявлял перемирие между воронами и собой. Когда
я в первый раз вернулся в Мэн после десятидневного отсутствия,
у меня по-прежнему было множество вопросов.
10 ноября 1984 года. Что означают вопли? Какая-то функция
должна же у них быть. Как может смышленая птица не
реагировать на них? Если бы только мне удалось доказать, что вопли
действительно привлекают других воронов! В идеале достаточно
записать на пленку звуки, которые вороны испускают у корма,
а затем проиграть запись в отсутствие корма и проверить,
привлечет ли она воронов в радиусе нескольких километров
вокруг. Беда в том, что могут миновать дни, если не недели,
прежде чем «вокруг» окажется хотя бы один ворон, а до тех пор
услышать такой зов будет некому.
На этот раз со мной взятый взаймы кассетный магнитофон,
параболический отражатель и громкоговоритель, способный
выдавать внушительные 70 децибелов на расстоянии 75 метров.
И требуется мне теперь совсем немного: всего одна лосиная
туша. А впрочем вряд ли вороны так уж разборчивы! Один мой
приятель только что заколол свинью, и подаренные мне
внутренности вполне должны их ублаготворить. Двадцать килограммов
требухи, конечно же, достаточно богатая находка, чтобы любой
ворон расщедрился. Когда приманку отыщет один ворон, я
запишу его вопли, чтобы проиграть позже. Все обещает быть таким
простым! Но сколько времени мне предстоит сидеть, затаившись,
50
в убежище, прежде чем появится первый ворон? День? Неделю?
Не свалял ли я дурака, решив заняться воронами? «Вороны,-
изрек наставник одного моего друга, теперь профессора, а тогда
еще зеленого аспиранта,-куда умнее вас, и вам потребуются
юды, чтобы перехитрить их и начать собирать значимый
материал». Сказано это было отнюдь не в шутку, и мой друг стал
знаменитым в своей области, занявшись вместо воронов
гусеницами.
Хватит ли у меня упорства, чтобы день за днем лежать на
животе в сыром укрытии, созерцая свиную требуху? Сомневаюсь.
Но, может быть, вороны все еще патрулируют окрестности того
места, где покоятся останки лося? Эти мысли подвигли меня
упаковать внутренности в рюкзак и тащить их два километра
через лес вверх по крутому склону, а потом вниз-туда, где
лежала туша.
От нее мало что осталось. Ребра и шкура очищены от
последних лоскутков мяса. Однако птицы не добрались до
лакомого содержимого черепа, который хищник не разбил и не
ободрал. Только оказавшийся сверху глаз был выклеван.
Я раскладываю свиные внутренности на земле и устраиваюсь
с магнитофоном на моем прежнем сторожевом посту под елью.
Занимается заря. Подушки мха во мгле под затянутым тучами
небом становятся из черных ярко-зелеными. Клубится туман,
медленно тянутся часы.
Около полудня бесшумно, словно ниоткуда, появляются две
большие черные птицы. Они мелькают между березовыми
стволами и опускаются на землю возле требухи. Несколько раз
тихонько каркают, почти шепчутся. И вновь воцаряется полная
тишина. Она длится минуты. Полчаса. Внезапно свист мощных
крыльев вновь нарушает ее. Оба ворона взлетают, несколько раз
каркают и встречают третьего. Втроем они носятся над
склонами, быстро взмывают в воздух и стремительно падают, сложив
крылья. Через минуту они уже в двух километрах от меня. Что
все это означает? Отправились за своими друзьями?
Проходят еще часы, меня пробирает дрожь. Почему вороны
больше не прилетают? Нашли другую добычу? Я вновь
запихиваю требуху в рюкзак и возвращаюсь в свою недостроенную
бревенчатую хижину, которую решил пока использовать как
укрытие.
11 ноября. На рассвете я уже стою на коленях, прильнув к щели
между бревнами. Мой взгляд устремлен на свиную требуху
в семидесяти пяти метрах от хижины на краю расчистки. Часы
тянутся невыносимо медленно. Никаких воронов я не вижу и не
слышу. Перед полуднем я ухожу в Кафланк разогреть жестянку
фасоли и вскипятить кофе.
Не знаю, причиной ли тому ехидность воронов, их хитрость
или моя неудачливость, но едва я ушел и начал разводить огонь,
51
как со стороны приманки донесся крик ворона. Урок первый:
нельзя уходить ни на минуту, иначе ты так и не узнаешь, что,
собственно, происходит. Торопливо возвращаясь через лес, я
успеваю увидеть ворона, взгромоздившегося на вершину ели у
приманки. Он все еще издает набор странных звуков, и я успеваю
кое-что записать до того, как он улетает.
Позже я замечаю неподалеку трех воронов. Они пролетают
над расчисткой, садятся на деревья по соседству, но ни один не
спускается на приманку. И они не вопят. Почему они
безмолвствуют?
Или они не голодны? Сейчас самый разгар охотничьего
сезона. В лесничестве уже зарегистрированы четырнадцать
добытых охотниками медведей и восемь самцов белохвостого оленя.
Внутренности этих животных плюс туши подранков, которые
падут позже, а потому не зарегистрированы администрацией,
вероятно, разбросаны по окрестным лесам.
12 ноября. День начинается скверно. Я слышу крик ворона
в 6 ч. 30 м. еще в Кафланке. Может быть, он уже навестил
приманку и до конца дня не вернется. Ожидание из-за этого будет
еще тягостнее. Урок второй: вставай пораньше!
В 6 ч. 45 м. я лежу рядом с магнитофоном и вновь гляжу
в щель. Но слышу только голубых соек. В 8 ч. 15 м. появляются
две вороны. Покружив над приманкой, они садятся на ветки
и тридцать три минуты безмолвно оценивают ситуацию. Затем
одна, возможно похрабрее другой, опускается на землю у
приманки, подходит к требухе и отрывает куски жира. Вторая
наблюдает за ней со своей ветки. Ворона с белым жиром в клюве
улетает в лес, думаю, спрятать корм. Вторая вскоре
присоединяется к ней, и следующие два с половиной часа они прилежно
трудятся, совершив по отдельности сорок четыре полета с
кусками жира. Мясо они не трогают. Только белый жир. Все это время
они молчат, возможно ставя рекорд вороньей сдержанности.
Видимо, эти высокообщественные птицы не намерены ни с кем
делиться и уволакивают добычу, старательно никого об этом не
оповещая.
Вороны, однако, не забыли про приманку. В 8 ч. 55 м. один
появляется в полном безмолвии, только крылья свистят в
воздухе, пока он на небольшой высоте облетает расчистку. Клюв
у него опущен, как у водореза (15), а голова быстро и
настороженно поворачивается вправо и влево. Меня завораживает отлив
его перьев, словно выкованных из черного отполированного
металла. Но он недолго позволяет собой любоваться. Пикирует
на ворону, теребящую приманку, и гонит ее далеко по долине.
Какой-то ворон возвращается в 9 ч. 14 м., а затем снова
в 10 ч. 37 м. Каждый раз он просто пролетает над расчисткой,
словно перепроверяет приманку. Вероятно, это один и тот же
ворон, потому что каждый раз он летит все ниже. Наконец,
52
в 11 ч. 12 м. он опускается на землю возле приманки, а второй
ворон, который его сопровождал, усаживается на соседний клен.
Ворон возле приманки нервно подпрыгивает несколько раз
и только тогда отрывает кусок мяса. Не пытаясь его проглотить,
он улетает в лес, унося порцию величиной с кулак. Через
несколько минут он возвращается. За следующие пятьдесят три
минуты он и второй ворон улетают с кусками мяса и
возвращаются восемь раз. И как две вороны, два ворона хранят
полное безмолвие, пока кормятся и (или?) делают запасы.
Эти вороны, как ни грустно, ведут себя прямо вопреки моей
гипотезе. Никого не приглашают. Не убраться ли мне отсюда
подобру-поздорову, признав, что моя идея неверна, и
отказавшись от гипотетической публикации в Science! Самый быстрый
путь в научное небытие - цепляться за идею вопреки
опровергающим ее фактам. А я только что наблюдал опровергающие
факты.
Днем продолжают прилетать оба ворона-или один?-но они
словно бы только проверяют, на месте ли приманка: не
опускаются на нее, не клюют, не утаскивают куски, чтобы их прятать,
не кричат. Чаще они появляются вдвоем и иногда каркают, но
только в полете, словно поддерживая звуковую связь между
собой. Будут ли они завтра делиться с ближними? Может быть,
они приглашают других, только когда наберут достаточный
запас для себя и своего партнера.
13 ноября. Сегодня, на четвертое утро, я прихожу чуть
пораньше-в 6 ч. 20 м.-в надежде опередить воронов. Мне это удается.
В 6 ч. 44 м. появляются вороны-двое летят рядом, третий
следует за ними в некотором отдалении. Из моего тесного укрытия
они видны не все время, но на протяжении следующего получаса
я дважды слышу тихое, прямо-таки нежное карканье. Во всяком
случае один, если не все трое, сидит на дереве неподалеку.
В 7 ч. 24 м. два ворона усаживаются на старом красном клене над
приманкой. Один минут двадцать чистит перья, другой все время
смотрит по сторонам. Затем, в 7 ч. 33 м., все трое улетают вниз
по долине. Как и прежде, они прилетали словно бы не для того,
чтобы кормиться, делать запасы или приглашать других.
И у меня появилась новая гипотеза: может быть, вопли
воронов-это вовсе не приглашение другим воронам
присоединиться к пиру, но призыв другим падалыцикам (койотам,
медведям) распотрошить тушу! Вороны же просто слетаются на этот
крик. Свиные внутренности доступны и так. И нет нужды искать
чьей-то помощи, чтобы до них добраться.
Через несколько дней, через неделю-другую выпадет первый
снег, закладывая основу почти двухметрового покрова. Олени
окажутся замкнутыми в своих «дворах», где корм мало-помалу
истощится. Ослабевшие, старые, больные падут от голода. Как
и животные, убитые хищниками, они станут для воронов залогом
53
выживания до весны.
Хищники питаются не только собственной добычей. Они,
кроме того, приканчивают ослабевших и едят падаль, которая
зимой долгое время сохраняется свежей. Ведущие воздушную
разведку вороны, возможно, разыскивают для хищников туши
умирающих или павших животных и подзывают к ним этих
потрошителей. В свою очередь, хищники обеспечивают воронов
остатками своей добычи.
Позже я узнал, что Фрэнк Крейхед Младший в книге «След
гризли» (1979) высказал ту же идею на основании наблюдений за
йеллоустонскими гризли. Он писал:
Мы часто видели на тушах воронов и сорок, которые
расклевывали их после того, как медведи утоляли голод,
причем вороны постоянно были возле туш еще до того, как
их находили медведи. Они кружили над тушей, затем
опускались на землю и для начала выклевывали глаза, до
которых добраться просто. Но затем, если туша оставалась
неразодранной, воронам уже практически нечем было
поживиться. Первый ворон, обнаруживший павшего вапити на
гряде Мейриан, тут же улетел, и вскоре возле нее стало
появляться все больше крупных черных птиц. Я склонен
считать, что они каким-то образом оповещают о падали
и койотов, и медведей.
Сигналы, которые ворон подает хищникам, не менее понятны
другим воронам и привлекают их, хотя и не предназначались для
них. Если эта гипотеза верна, то вороны должны громко кричать
у больших невскрытых туш, когда сами они добраться до мяса
не могут, и хранить безмолвие, обнаружив легкодоступный
корм, вот как эти свиные внутренности.
Меня очень удивит, если окажется, что койоты и другие
хищники не реагируют на звуки, которые столь надежно и
непосредственно ассоциируются с пищей, такие, как вопли ворона.
Если не реагируют, то Павлов перевернется в гробу.
Знаменитым примером того же служит африканский медо-
указчик 1Щ маленькая птичка, питающаяся медом и личинками
диких пчел. Медоносные пчелы устраивают гнезда в дуплах (а
иногда в земле), куда эта птичка со слабым клювом-хотя она
и состоит в родстве с дятлами-добраться не может. Найдя
пчелиное гнездо, медоуказчик разыскивает медоеда или другого
любителя меда - человека - и громкими трещащими звуками
подманивает этих хищников к нужному дереву. Хищники
вскрывают пчелиное гнездо, а, когда они уходят, птичка пирует на
остатках.
Четыре дня бдений возле свиной требухи не увенчались
воодушевляющим триумфом. Вместо четкого ответа приходится
довольствоваться новой гипотезой. Мне не терпится провести
следующий напрашивающийся эксперимент: обеспечить воронов
свежей невскрытой тушей. Если моя новая гипотеза верна,
54
ворон, ее обнаруживший, будет вопить, пока не явится койот или
медведь. Ну и, разумеется, туда слетятся другие вороны.
21 ноября. Я пробыл восемь дней в Вермонте, восстанавливая
силы и покупая козу. Коза обошлась мне в 60 долларов - цена
очень низкая, когда речь идет о важном открытии. Коза альпий-
ско-тоггенбургской породы не уступает величиной среднему мэн-
скому оленю (70 кг), а бурая спина, белое брюхо и короткий
белый хвост к тому же придают ей сходство с оленьей самкой.
Хоть регистрируй в лесничестве. При въезде в Мэн я
останавливаюсь у придорожного ресторанчика, и все вылупливают глаза на
козу, притороченную к багажнику в разгар охотничьего сезона.
Когда я наконец притаскиваю козу на расчистку перед моим
бревенчатым укрытием, уже совсем темно. За эти дни медведь
прикончил требуху, оставив глубокие отпечатки в
размягчившейся почве пологого пригорка.
Я глаз не могу сомкнуть, предвкушая рассвет, воображая, как
ворон величаво вылетает из леса, опускается на козу, испускает
громкие вопли и к нему вскоре присоединяются другие. Эта сцена
вновь и вновь развертывается перед моим мысленным взором,
и вдруг я подскакиваю при мысли, что медведь может уволочь
тушу еще до утра. Нет, никак нельзя допустить, чтобы медведь
мне все испортил. Я выбегаю в смоляной мрак и, протащив тушу
полкилометра, укладываю ее на полу рядом с собой.
22 ноября. Будит меня до рассвета не только аромат козы, но
и аромат близкой победы. Все мои рассуждения приводят к
одному и тому же: если я буду терпеливо ждать, какой-нибудь
ворон рано или поздно высмотрит тушу и начнет вопить.
Но предсказывать-то просто, не то что вести наблюдения в
5 ч. 30 м. утра при минусовой температуре.
Температура в Кафланке вчера упала до — 9,5°С. Коза
окостенела, и ее еще труднее волочь в гору те же полкилометра,
которые я одолел с ней несколько часов назад. Труд этот
особенно тяжел на пустой желудок и без кофе. Но действовать
приходится наперегонки со временем, потому что горизонт на
востоке уже светлеет. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы
меня сегодня заметил какой-нибудь ворон. Ведь если он меня
увидит и вопить не станет, чистота опыта будет нарушена,
поскольку мое присутствие может повлиять на его поведение.
Небо на востоке стало оранжевым. Серебряный иней
заблестел. Ступни у меня уже ломит от холода. Еще нет семи часов. Со
стороны озера Хилс-Понд над самыми вершинами елей летит
ворон, плавно и мощно взмахивая крыльями. Он опускается на
дерево над козой. Минуту спустя слетает вниз, садится в
полутора метрах от шестидесятидолларовой козы, подходит к ней,
разок клюет и улетает-все время храня полное безмолвие.
И вместе с ним разлетаются почти все мои надежды и ожида-
ГО
ния. Я полностью сбит с толку. Я знаю, что ворон вопит при
виде корма. И, конечно же, не для того, чтобы созывать
конкурентов! Это было бы полнейшей нелепостью! Более
правдоподобная гипотеза выглядела такой логичной, так отвечала
дальнейшему предсказуемому ходу событий! А теперь я не знаю, что
думать и что выяснять экспериментально. Впрочем, остается
скидка на индивидуальные реакции.
28 ноября. Я снова в укрытии для еще одйой пробы с козой после
того, как она несколько суток провела в хижине. Все утро-ничего.
В 13 ч. Юм. безмолвно пролетают два ворона. Затем издали до
меня доносится «куорк, куорк, куорк, куорк» - предположительно
сигнал контактирования. Вторая птица отвечает только двумя
куорками, но в более низком тоне. Я начинаю распознавать эти
четкие сигналы. По-моему, прилетали те же две птицы, которые
несколько недель назад навещали здесь свиную требуху. Одно
становится ясным: невскрытая туша козы не представляет для
них интереса.
Но, может быть, моя излюбленная теория верна, а эти птицы
просто сыты, и потому результаты эксперимента пока
негативны? Может быть, их поведение эквивалентно такому
рассуждению: «С какой стати затрудняться и вопить перед этой дохлой
козой, когда у меня полны кладовые мяса и мне известно, где
в этих лесах валяются кучи внутренностей?».
Теперь я знаю, что должен повторить попытку после
охотничьего сезона, используя эту же козу. Она прекрасно сохранится
в морозильнике - в моей хижине. А пока я вернусь в Вермонт
и понаблюдаю ворон. Иногда о селективных механизмах,
которые определяют эволюцию, можно многое узнать, наблюдая
родственные виды, каждый из которых приспособился к
собственной экологической нише. Что-то вроде физиологических
экспериментов для проверки воздействия различных факторов.
У местных голубых соек и ширококлювых ворон для поисков
корма имеются собственные специфические приспособления,
помогающие им благополучно зимовать. Снежный покров
достигает уже десяти сантиметров, но голубые сойки все еще
раскапывают его, добираясь до желудей, запасенных осенью. В месте
ночлега ворон я наблюдаю, как тысячи птиц улетают на заре,
чтобы вернуться вечером. Анализируя их погадки, я нахожу
семена, говорящие мне, что в середине декабря вороны кормятся
главным образом белыми ягодами кистевидного дёрена, диким
виноградом и (к моему изумлению) сумахом. Во всех 260
погадках, которые я исследовал, не нашлось ни единого волоска,
перышка, косточки или обломка хитинового покрова насекомых.
Видимо, зимой для ворон настает в основном вегетарианский
период. И наоборот, две погадки воронов, которые я нашел
позже под ночлегом этих птиц в Мэне, состояли в основном из
волос и косточек. Но вороны не заглатывают лосиных и оленьих
56
костей, а только косточки мелких грызунов.
У не приспособившихся кормиться на крупных тушах в
зимнее время ворон и соек система поведения оказывается совсем
иной, чем у воронов. Ни те ни другие никого не приглашают.
Сойки неприкрыто агрессивны. Сойка-или пара соек-не терпит
возле найденного корма никого другого. (Хотя у постоянных
источников корма целая группа птиц может мало-помалу
привыкнуть к присутствию друг друга.) Если у воронов
действительно есть манера приглашать, то это особое поведение, а не общая
характеристика всего семейства вороновых.
20 декабря. До Рождества пять дней, за несколько недель моего
отсутствия тут многое изменилось. Озеро Хилс-Понд сковал
толстый ледяной панцирь, который, как и леса, укрыт толстым
снежным одеялом. Олени еще не ослабли от недоедания, так что
у хищников и падалыциков пора довольно голодная. Так, может
быть, именно теперь вороны готовы делиться кормом и будут
приглашать к нему хищников? Или они вовсе не пожелают
делиться? Полагаю, что теперь они будут приглашать хищников,
если побуждение делиться кормом действительно входит в
сложную систему поведения, которая обеспечивает выживание с
помощью редких, далеко разбросанных, но обильных источников
корма.
Я все еще надеюсь найти ключ к разгадке, когда и почему
вороны вопят. У меня еще есть та коза, и вдобавок я привез двух
других. Они пока не замерзли, но это только дело времени. Разве
что я уложу их с собой в мой спальный мешок на гагачьем пуху,
но меня даже мысль об этом приводит в содрогание. Поэтому
мне надо поспешить с экспериментом - я ведь еще не знаю, едят
ли вороны промороженное мясо.
Бурая тоггенбургша после месяца в хижине выглядит
совершенно так же, как и раньше, и я вытаскиваю ее на середину
расчистки. Любой пролетающий мимо ворон сразу ее обнаружит.
В пятидесяти шагах от нее я кладу мясные обрезки, чтобы
установить предпочтение воронов.
Целый день ожидания. Ничего.
На второй день прилетает пара воронов. Наконец что-то! Они
быстро расправляются с обрезками, а на козу словно бы не
обращают внимания! То же самое и в следующие два дня. Вновь
я прихожу к выводу, что невскрытые туши им недоступны. Но
раз они не вопят о помощи, в прах рассыпается моя гипотеза, что
воплями они призывают хищников, чтобы те распотрошили
туши или выкопали их из-под снега. Ну ладно, хотя бы один
болтающийся конец подвязан. Но тут же возникает новая
непрошеная мысль: что, если этим птицам требуются лоси и олени,
а в прошлый раз тщательная разведка убедила их, что я
предлагаю жалкую имитацию?
Вопрос настолько важен, что требует ответа. Необходимо
57
предложить козу другим, предположительно неискушенным
воронам в другом месте и выяснить, получу ли я те же
результаты. Волоку козу километр до шоссе, гружу ее в «джип», а затем
вытаскиваю на другой луг у тихой дороги в нескольких
километрах от моей хижины. Успев уже раньше убедиться, что
стоящая машина отпугивает воронов (хотя движущиеся машины
они как будто игнорируют), я прячусь в густой кроне высокой
веймутовой сосны у дороги и готовлюсь ждать.
По обыкновению часа через два меня уже томит желание,
чтобы хоть что-ю нарушило монотонное ожидание. И что-то его
нарушает. На дороге появляется машина с тремя людьми. Она
притормаживает, останавливается и пятится назад. В окошко
высовывается человек. Он смотрит на козу. Второй вылезает
и бежит к туше по лугу. Приблизившись к ней, он кричит во всю
мочь: «Крупный олень! Самка!». Я в восторге. Если люди
обманулись, то, уж конечно, ворон не будет более придирчив
к падали, которой намерен закусить. Человек в машине, вероятно
думая о браконьерах, спрашивает, есть ли на ней пулевая рана.
Второй перевертывает козу и кричит: «Насквозь промерзла,
а раны нет!». Тут он, видимо, замечает вымя: «Да это же коза!».
Теперь уж я не могу удержаться и смеюсь. Он задирает голову
и вопит: «Какого черта вы туда залезли?». «Наблюдаю воронов.»
Он забирается в машину и, еще не захлопнув дверцу, бурчит:
«Какой-то чокнутый сидит на дереве, воронов наблюдает!».
Я устраиваюсь на ветках поудобнее, поеживаясь от ледяного
ветра,-«чокнутый», но счастливый, потому что получил еще
крохотную помощь в разгадке тайны.
Представляется почти очевидным, что вопли испускаются не
для того, чтобы подманивать хищников. Позже я попробую
опровергнуть это предположение еще более категорично, но пока
лучше поискать другие ключи к истинному ответу.
С чего начать? До сих пор не выявилось ничего
определенного, практически что угодно может оказаться значимым. Любой
аспект поведения, связанного с кормом, обычно увязывается
в единое целое с остальным в биологии животного. Где-то
должна быть нить, проходящая через все. Но нить эта еще
невидима, и необъясненные неподвязанные концы приводили мне
на ум замусоренную комнату, где истинные сокровища
перемешаны со всяческой ерундой. Сокровище в собранном виде-
хрупкие часы, но детали их разбросаны повсюду, и я не знаю, как
их соединить друг с другом. Хуже того, пока еще я не способен
отличать детали часов от хлама. Мне необходимо «увидеть», как
часы идут, и только тогда я обрету возможность определять,
какие детали мне требуются и как они взаимодействуют. Моя
способность тратить все это время на наблюдения прямо
пропорциональна моему- увлечению этой проблемой, сознанием, что
«часы» все-таки существуют и их надо только отыскать по
частям и собрать. Любая частность, любой нюанс того, что
58
я наблюдаю, может обрести значение, поскольку я непрерывно
примериваю и перепримериваю то, что я вижу, к тому, что
я ожидаю увидеть.
Коллега, которому я рассказал о моих методах изучения
воронов, тут же посоветовал мне попросить субсидию, чтобы
автоматизировать наблюдения-например, установить
видеокамеры, которые заменяли бы мое личное присутствие. Без
сомнения, научный реквизит придал бы моей работе более «научный»
вид, но я-то знаю, что в результате стану рабом аппаратуры.
И к тому же утрачу возможность знакомиться с теми сторонами
поведения, которые никакая аппаратура зафиксировать не может.
Она ведь фиксирует лишь то, ради чего сконструирована, или то,
что ей задано фиксировать. Нет, пока еще ничто не может
заменить прямых наблюдений, особенно когда не знаешь, какие
переменные величины значимы, а какие-нет.
ЭГОИСТИЧНАЯ СТАЯ?
Так сидел я, размышляя,
тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором
ворон мне пронзает грудь...
Эдгар Л.паи По «Ворон»
О Вермонте я проиграл мои вороновы вопли через усилитель
у открытого окна для проверки аппаратуры. Достаточно ли
громко? Я пошел по дороге и через километр все еще продолжал
их слышать. Вопли разносились прекрасно, и я предвкушал, как
испробую их в Мэне. Но тут выяснилось, что эксперимент уже
идет!
Возвращаясь назад, я посмотрел вверх. Прямо над домом
летел ворон, поворачивая голову то туда, то сюда! Я никогда еще
не видел воронов возле нашего дома в Вермонте. Прилетел ли он
из-за пленки, которую я проигрывал уже несколько минут?
Ворон полетел дальше, но, войдя в дом, я услышал знакомое
«куорк, куорк, куорк, куорк». А издали донесся ответ, более
басистое «куорк, куорк». Видимо, первый ворон произвел
разведку и вернулся со вторым. Когда один из них опустился на
сахарный клен совсем рядом с домом, я понял, что появление
этих птиц не было простым совпадением. Записанные на пленку
крики мэнского ворона привлекли ворона здесь! Я опьянел от
радости. Мое озарение оправдалось! Птицы, обнаружившие
богатый источник корма, приглашали других, даже совершенно
чужих! Но нельзя строить выводы на единичных интересных
случаях, какими бы убедительными они ни выглядели.
Январь и февраль 1985 года. Интерес нарастает непрерывно,
и у меня руки чешутся поскорее получить исчерпывающие
результаты, чтобы можно было отдохнуть. Идет гонка со временем.
Может быть, раньше я не слышал воплей у моих приманок,
потому что они были недостаточно громки?
В тусклом свете керосиновой лампы, горящей в Кафланке,
я привожу в порядок мои записи еще об одном длинном зимнем
дне. Был он холодным и бедным событиями. А через несколько
часов я встречу следующий ледяной рассвет и буду поджидать
воронов, как и цо все предыдущие дни.
60
В начале января я положил в двух разных местах погибших на
шоссе жесткошерстных кроликов. Вопрос, который я решал,
напрашивался сам собой: зависят ли вопли и приглашения от
количества корма, которым можно поделиться. Тушка кролика
выглядит довольно жалким угощением, и вряд ли ворон захочет
ею поделиться.
Как я и предвидел, два ворона, отыскавшие каждый по
кролику, вели себя почти одинаково. Они сели клевать через
несколько часов после того, как пролетели над приманкой, и,
оставаясь возле корма, хранили молчание. Результаты не
ошеломляющие, потому что отсутствие приглашений могло
объясняться просто нехваткой времени. К концу дня ни тот ни другой
ворон ничего после себя не оставил. А один день - возможно,
слишком малый срок для приглашения. Таким образом, удалось
проверить, в сущности, не так уж много, если вообще что-нибудь.
Начало марта. Нет, для того чтобы установить, зависят ли
приглашения от количества предлагаемого корма, мне, пожалуй,
надо будет предложить его сверхобильно. Траппер, местный
егерь и сосед-фермер, спасибо им, снабдили меня тремя
освежеванными тушами бобров весом 15-20 кг, тушей белохвостого
оленя (80 кг) и козы (25 кг). Я вновь убеждаюсь, что научные
исследования почти всегда тяжкий труд, а полевые исследования
еще и тяжкий физический труд, причем обычно
неоплачиваемый. И все удовольствия ради, верно? В любом случае в данный
момент мое удовольствие состоит в том, чтобы по глубокому
снегу тащить туши целый километр до уступов, которые мне
хорошо видны из хижины. Но, как обычно, куда труднее сидеть
неведомо сколько дней в ожидании, чтобы что-то произошло.
Думаешь, что время-это жизнь, и начинаешь спрашивать себя,
а действительно ли время в твоем распоряжении такое уж
неограниченное?
9 марта 1985 года. Ничего особенного не произошло. Только
пара воронов появилась, но ненадолго.
10 марта. Ночью меня разбудил северный ветер, ледяная крупа
сменяется снегом. Утром снег валил так густо, что я с трудом
могу разглядеть на уступах снежные бугры, в которые
превратились туши. Время от времени я смахиваю с них снег. Час
проходит за часом. Может быть, сегодня какой-нибудь ворон
отыщет туши и завопит?
Вот он! Огромная черная птица! Пикирует между ветвями,
садится возле туш и прыгает вверх и вниз, туда и сюда в танце,
который я всякий раз наблюдаю, когда вороны отыскивают тушу
и перед тем, как они начинают ее расклевывать. Еще несколько
минут-и птица уже отрывает куски и проглатывает их. Затем она
61
улетает, а из клюва у нее свисает кусок жира. Она совершает пять
полетов, делая запасы. С интервалами около десяти минут.
Ворон все время хранит полнейшее безмолвие! Вопреки
тому, чего я ожидал, что предсказывал, на что надеялся. Но,
может быть, снег мешает ему определить, как обилен корм?
Целых пять туш! Или шум, поднимаемый у туши лося и других
больших запасов мяса,-это какое-то отклонение? Нет. Каждое
наблюдение имеет свой смысл.
От очевидного не спрячешься: ворон, нашедший корм, не
вопит и не приглашает себе подобных. Может быть, моя гипотеза
приглашений (16) уже окончательно и полностью опровергнута?
Настроение у меня угнетенное. Остается только собрать вещи
и отправиться за триста километров назад домой ко всем
удобствам цивилизации. И просто, для очистки совести, чтобы
окончательно убедиться, что никаких приглашений не бывает,
я на этот раз оставлю все туши лежать на уступах.
Во время долгого пути по обледенелым, занесенным снегом
шоссе я не могу отогнать неотвязную мысль, что это конец моих
экспериментов. Значит, я понапрасну потратил уйму времени или
все-таки остается вероятность, что ворон-первооткрыватель,
только полностью насытившись, начнет приглашать других?
Четыре дня спустя мой аспирант Стив Смит любезно
предлагает съездить в Мэн и посмотреть, что там произошло с
приманками. Вернувшись, он, к моему полнейшему изумлению,
сообщает, что нашел только полностью очищенные скелеты! Когда
он туда добрался, на деревьях еще сидел десяток воронов,
а другие громко вопили неподалеку. Но совершенно очевидно,
что там должны были побывать еще многие и многие вороны.
Десяток воронов не в состоянии съесть сотни две килограммов
мяса за четыре дня. Значит, по всей вероятности, приглашения
все-таки были!
Несомненно, я упускаю важнейшую часть картины. До сих
пор я думал, что вопли привлекают птиц, случайно оказавшихся
неподалеку. Но всякий, кто бывал в этих лесах, знает, что вороны
редко бывают «неподалеку». Разумеется, происходит что-то еще.
Может быть, птицы приглашают других с таких расстояний, куда
их голос не доносится. Если птица действительно хочет
пригласить кого-нибудь, ей удобнее всего увлечь за собой спутников
с коммунального ночлега. Но есть ли у воронов коммунальные
ночлеги?
В число возможных функций коммунального ночлега входит
и информативная. Это своего рода «информационный центр»,
откуда неудачливые искатели корма следуют за теми, кому
повезло. Но в исследованиях, проводившихся до сих пор, все
передачи информации, которые удалось продемонстрировать,
являлись перехватом информации. Птицы вряд ли усаживаются
в кружок побеседовать на тему, кто куда полетит на следующий
день. Информация может распространяться неосознанно. На-
62
пример, о том, что ворон отыскал богатый источник корма,
могут свидетельствовать испачканное оперение, набитый зоб,
какие-то особенности поведения, и на следующее утро
неудачники летят следом за ним.' Или же счастливчики выдают себя
возбуждением, торопливостью, с какой улетают на ранней заре.
Вначале выдача информации о корме может быть случайной,
но сигналы становятся все специфичнее, а восприятие их все более
точным, пока не вырабатывается настоящая система общения-
при условии, что она взаимовыгодна. Такая система
выработалась у медоносной пчелы из целеустремленных движений перед
вылетом из улья. Движения эти отрабатывались, превращались
в стереотип и, наконец, сложились в «танец»-сим во личный
набор телодвижений, передающий информацию о том, как лететь
к корму (17). Улей в качестве информационного центра помогает
пчелам сполна использовать кратковременные источники корма.
Может быть, вопли ворона указывают точное местонахождение
туш-как оставляемая пчелой обонятельная метка (феромон) (18)
определяет точное местонахождение цветущего растения. Вопли
в момент обнаружения корма были бы напрасной тратой
времени и сил, если связаться с потенциальными приглашаемыми
предстояло только вечером и в нескольких километрах от того
места. Не тут ли заключено объяснение, почему нашедший корм
ворон не вопит? Если аналогия с медоносной пчелой верна, то
вороны вопят в том случае, если уже знают, что их родичи где-то
неподалеку. Но каким образом у воронов, гнездящихся
обособленно на расстоянии километров и километров друг от друга,
могут неподалеку оказаться родичи?
30 марта. Зима почти позади. Сейчас я предложу воронам
сверхизобилие корма и дождусь, пока начнется процесс
приглашения. Последняя такая возможность в этом году. Вскоре
растает снег, придет весна и вороны вновь начнут питаться
насекомыми, лягушками и прочей мелкой добычей, и уж тогда
приглашений ожидать вряд ли можно.
Мое подношение на этот раз состоит из двух вскрытых телят
голштейнской породы. Вместе они весят почти двести
килограммов. Одного я помещаю в семидесяти метрах к северу от
хижины, другого ровно на три метра дальше. (Такое их
расположение сыграло важную роль в получении интересных данных.)
Вместе с рассветом является громко каркающая группа из
восьми ворон. Без сомнения, они возвращаются после зимней
миграции. Быстро обозревают телят и летят дальше. В 8 ч. Юм.
над расчисткой пролетает ворон и коротко каркает. Полтора часа
спустя ворон пролетает ниже, каркает чаще и вопит с интервалом
в несколько минут. Три часа спустя вопли возобновляются, и на
протяжении дня то появляются, то исчезают два и более воронов.
Под вечер я вижу, как четыре птицы прилетают одновременно.
Вокруг в лесу их может быть и больше. Вопли продолжаются.
63
Затем стихают. Внезапно тишину нарушает пронзительная дробь,
словно бьют в металлический барабан. Может быть, дозорный
дает сигнал «все чисто?» Дробь продолжается с промежутками,
и я вижу, как ворон (не тот, что «барабанит») украдкой
подбирается по снегу к приманке. Трижды он почти дотрагивается до
одной из туш, подпрыгивает вверх-вниз и нервно взлетает-для
того лишь, чтобы вскоре вернуться. Кто-то из остальных
воронов все также издает дробные звуки. Но ни один ворон к телятам
не прикасается.
Пара ворон, не столь осторожных, семнадцать раз прилетает
кормиться и уносить мясо про запас. Почти неизменно один
партнер громко кричит на дереве, пока второй безмолвно
насыщается на туше ближе к хижине. Дальнюю тушу не посетила ни
единая птица. Что произошло с восемью воронами?
31 марта. Вновь около 6 часов утра прилетает группа из восьми
ворон. И на этот раз они остаются на весь день. До 8 ч. 30 м. они
клюют только ближнюю тушу. Опускаются они на нее все вместе
и держатся друг с другом очень мирно. Позднее в тот же день они
клюют мясо то поодиночке, то небольшими группами - теперь
и вторую тушу тоже.
В лесу на заре, в 5 ч. 15м., уже кричал ворон, и все утро
я слышал других. Один пикирует на приманку в 10 ч. 10 м.
В 11 ч. 30 м. я вижу пятерых, а в 11 ч. 50 м. их уже по меньшей
мере шесть. В 11 ч. 58 м. четверо воронов опускаются на землю
и бок о бок осторожно приближаются к туше. Почти прижимаясь
друг к другу, они идут нерешительно, вытягивая шеи, но вот
один, наконец, клюет тушу. Тут же все взмывают вверх. Через
пятнадцать секунд они группируются для повторения того же
маневра, но к ним присоединяется еще пять воронов. А вокруг их
даже больше. В лесу поблизости продолжает звенеть дробь.
Словно в джунглях бьют сигнальные барабаны, и я ощущаю
в атмосфере какое-то напряжение. Воронов приманка страшит,
но восемь ворон кормились все утро и теперь тоже выглядят
абсолютно спокойными.
Никто из воронов не хочет быть первым. Но, в конце концов,
один принимается прыгать вверх-вниз в снегу совсем рядом
с тушей. Животное, специализировавшееся на падали, которую
оно разыскивает при помощи зрения с воздуха, должно
реагировать одинаково и на мертвые, и на скованные сном тела. Так что
оно нуждается в каком-то средстве, чтобы отличать живых от
мертвых. Быть может, прыжками ворон дает выход вполне
понятной тревоге при приближении к неизвестному, покрытому
шерстью существу, но если тревога выражается столь наглядным
способом, значит, она несет какую-то полезную информацию
(19). Возможно, прыжки должны вызвать реакцию у
потенциальной добычи, если она все-таки жива, и ворон узнает, что
приближаться к ней небезопасно. Ведь хищник, приобретший в процессе
64
эволюции способность притворяться мертвым, может
использовать это как охотничью уловку, если любитель падали, сам по
себе вполне съедобный, приблизится к нему сразу-с опаской или
без нее.
Вскоре к прыгуну присоединяется еще полдесятка птиц, затем
девятеро движутся вместе к туше-и столь же внезапно взлетают
гоже все вместе. Через несколько секунд они возвращаются.
Первый колеблется все меньше и меньше. Теперь группа воронов
уже не отходит от приманки. Наконец, в 12 ч. 05 м. они
приступают к трапезе. В 13 ч. 45 м. оргия насыщения кончается. Я вижу
одновременно двенадцать улетающих воронов. Птицы
рассеялись по разным направлениям.
Эти наблюдения подтверждают гипотезу «эгоистичной стаи»,
выдвинутой в 1971 году английским зоологом У. Гамильтоном
в Мичиганском университете, как объяснение, почему животные
собираются вместе. При той или иной степени риска чем толпа
вокруг вас больше, тем риск меньше, так как он распределяется
между всеми (20). Может быть, у воронов были опасения, что
возле приманки таится опасность-например, хищник в засаде,
и они приглашали других воронов, чтобы индивидуальный риск,
- пока они будут кормиться, был меньше. Но чего могут опасаться
такие крупные птицы? У голубых соек и ворон, казалось бы, куда
больше причин собираться для кормежки в стаю. Далее, эта
гипотеза предполагает, что приглашения должны
предшествовать кормежке. Как только выяснится, что приманка
безопасна, приглашения должны прекратиться. Ну, увидим.
Я ломал себе голову над механизмом приглашения: следуют
ли неудачливые вороны за своими собратьями к туше с места
ночлега, потому что обнаружили, чем пахнет их дыхание,
заметили загрязненные перья на груди или набитые зобы? Но теперь
я знаю, что все эти три предположения неверны. Ведь очевидно,
что оста 1Бные птицы приглашались задолго Д9 того, когда хоть
кто-то начал есть! На приглашающих просю не могло быть
следов многообещающей трапезы. Следовательно,
приглашением служило их поведение.
Разница в поведении ворон и воронов в этом самостийном
эксперименте очень поучительна. Поскольку обе группы птиц
находились одновременно у одной и той же приманки, получился
идеальный эксперимент с «контрольной группой», который
трудно было бы повторить нарочно. На протяжении всего дня ни
один ворон даже не опустился на вторую, практически такую же
тушу, всего в трех метрах от первой, которую они в конце концов
начали клевать. На землю рядом со второй тушей они
опускались часто, но старательно обходили ее, направляясь к первой,
на мой взгляд, абсолютно идентичной туше. Им потребовалось
полтора дня, чтобы удостовериться, что одна туша безопасна,
и они ограничивались только ею. А то, что вторая ничем от нее
не отличается, для них никакой роли не играло.
65
В отличие от ворон вороны словно бы нуждались в обществе
себе подобных, чтобы приняться за эту незнакомую им
приманку. Ни один ворон не клевал ее в одиночестве, по крайней мере
в этот день. Но почему птица, которую я наблюдал две недели
назад, смело опустилась на приманку совсем одна? Или эти
птицы так боязливы, потому что никогда прежде не видели
голштейнских телят?
Не было момента, когда бы вороны и вороны клевали
приманку одновременно, хотя они часто усаживались близко
друг от друга на ветках окружающих деревьев. Если вороны
принимались за ближнего теленка, вороны кормились на второй
туше. Если ворон проходил вблизи последней, он не отгонял
ворон, они сами с нее слетали. Вороны несомненно
доминировали над воронами, однако не предпринимали открытых
попыток прогнать их.
Было еще одно важное различие. Нашел приманку один
ворон, и число воронов увеличивалось постепенно на протяжении
полутора суток, пока птицы не осмелели настолько, что начали
кормиться. Но когда одна пара ворон нашла приманку, только
эта пара ее и клевала, а когда на туше кормились восемь ворон,
так все восемь и прилетели сразу единой группой. Не связано ли
отсутствие приглашений у ворон с тем, что эти
птицы-зерноядны и падаль едят лишь изредка, когда другой пищи нет?
Птица, которая питается ягодами и беспозвоночными, не
опасается своей «добычи». Но клюющая туши крупных
животных должна удостовериться, что ее будущий обед не окажется
вдруг живым и полным сил, а также не окружен притаившимися
хищниками или ловушками. Возможно, вороны делятся кормом,
словно заключая своего рода сделку, и птица, сумевшая отыскать
корм, как бы говорит более голодному ворону: «Я покажу тебе,
где ты можешь разжиться кормом, но ты возьмешь на себя риск
проверить, все ли там нормально». Мне представился весьма
многозначительным тот факт, что приглашающие вопли
предшествовали началу кормежки. Но, с другой стороны, я теперь
знал также, что вопли (и приглашения) имели место и после
того, как кормежка началась, и приманка больше не вызывала
у воронов опасения.
Эволюция функции ради какой-то цели не исключает
изменения или модификации этой функции, а также вытеснения ее
другой. Например, птичьи перья могли развиться из чешуи, как
экран от солнечных лучей, как изоляция и от жары и от холода.
Но они продолжали модифицироваться дальше в структуры,
обеспечивающие возможность полета, в инструмент сексуальной
и всякой иной сигнализации, а у рябков и воронов и в
приспособление для доставки воды птенцам (21). Точно так же
возникшая по «эгоистическим» причинам система приглашений могла
развиться во взаимную дележку редко попадающимися
богатыми источниками корма. Не исключено, что дележка кормом
66
у воронов теперь несет двоякую функцию.
Такое ощущение, что чем больше я вижу и чем больше
я размышляю, тем мутнее становится вода. А я-то рассчитывал
на обратное!
/ апреля. Ночью шел снег. К утру его навалило двенадцать
с половиной сантиметров, а на рассвете возле туш уже появилось
шесть воронов и восемь ворон. Вороны сидят над приманкой
попарно на заснеженных еловых ветках; они чистят друг другу
перья и издают негромкие ласковые покаркивания. Вороны, как
и вороны, часто пролетают над укрытыми снегом тушами.
Один ворон опускается у ближней туши, нервно
подпрыгивает, несколько раз проводит закрытым клювом по снегу,
сгребая его то в одну, то в другую сторону, и улетает. К 6 часам
улетают все вороны. Позднее они иногда прилетают по одному
или по двое, словно проверяя, не стало ли мясо вновь доступным.
Меня мучает соблазн, не сгрести ли снег с туш, но это значит
испортить естественный эксперимент. Воронами, видимо, движет
побуждение искать корм, иначе их бы здесь не было. Но так это
или нет, в поле установить невозможно. И еще, откопают ли они
корм? Будут ли вопить, приглашая койотов сделать это за них?
Могу ли я сам позвать их сюда, проиграв запись воплей? Ответ
на первые два вопроса отрицательный. На последний -
положительный. Я чувствую прилив новой энергии.
В шести разных случаях, услышав в лесу ворона, я
проигрывал вопли. В четырех из них в течение пятнадцати секунд
прилетал ворон или два ворона, хотя «контрольные», засеченные
по секундомеру пятнадцать минут до включения магнитофона ни
одного ворона я не видел и не слышал. Дополнительное
подтверждение того, что вопли, испускаемые у приманки,
привлекают других птиц. А раз так, то вопросы, пока остающиеся без
ответа, становятся еще заманчивее.
Страх птиц перед приманками, с одной стороны, и
приглашения, с другой,-две очень странные системы поведения. И скорее
всего, они должны быть как-то связаны. На этот раз эксперимент
согласуется с гипотезой эгоистичной стаи. Но я еще не убежден,
что это единственное объяснение, иначе вопли и приглашения
прекращались бы очень быстро, стоило птицам начать
кормиться. А дело обстоит не так. И происходит что-то совершенно
неожиданное и волнующее.
ВОРОНОВЫЕ В СРАВНЕНИИ
ДРУГ С ДРУГОМ
31 октября 1985 года. Четверг. В эту суббогу в Мэне начинается
охотничий сезон. Вороны пока еще не пресыщены отбросами,
оставляемыми охотниками, так что самое время возобновить
мои исследования и продлить их до следующей весны.
Окрыленный, я отправляюсь в Кафланк.
Останавливаюсь на полдороге в Сент-Джонсбери, Вермонт,
перед ресторанчиком «У Энтони» для ставшей уже традицией
чашки кофе и охотничьего бутерброда. Мною вновь владеет
радостное возбуждение. Если бы кто-нибудь спросил меня, что
я делаю и почему, я бы промямлил в ответ что-нибудь не
слишком вразумительное. В моих глазах это парадокс, строгий
и красивый, как сами вороны, нечто достойное восхищения:
вороны громко кричат «корм!» тогда, когда по всем эволюцион-
но эгоистичным причинам им, казалось бы, следует хранить
молчание. Почему они объявляют о корме во всеуслышание?
У меня уже накопилось много противоречивых наблюдений, но
я убежден: все. они взаимосвязаны и должны слагаться в
логическую систему или механизм выживания. Вряд ли я сумею понять
хоть что-нибудь по-настоящему, пока не смогу представить себе
ясно и в совокупности все, что стоит за этим.
В настоящий момент есть девять гипотез. Не теорий, а только
гипотез. Мне понадобится целая жизнь, чтобы одну за другой
исчерпывающе проверить по очереди все эти гипотезы. А в конце
я все равно могу остаться без ответа. Ну что же, положимся на
интуицию. Но надо работать, чтобы интуиция подсказывала
верные решения.
Каждая поездка волнующе интересна, потому что я стараюсь
устраивать эксперименты для испытания той или иной гипотезы.
Но эксперименты эти не строгие - просто попытки выявить
общие очертания проблемы, чтобы затем наметить верные ходы
и отобрать правдоподобные идеи. Большинство окажутся
ложными, и потому нет нужды излагать каждую обстоятельно - ведь
я все равно буду отбрасывать их одну за другой. Постепенно, по
мере того как я буду избавляться от мякины, рациональное зерно
68
определится более четко. В конечном счете интересен только
правильный ответ.
Однако по иронии судьбы для верного определения проблемы
следует выяснить и документировать поведение некоторых
родственных птиц, например ворон или голубых соек.
Сравнительный метод не так уж отличается от экспериментального.
Физиологические эксперименты дают ответы через наблюдение
конкретных результатов предлагаемых вами вариантов.
Сравнительный метод дает ответы, позволяя вам наблюдать результаты
вариантов, существующих уже миллионы лет.
Листья все облетели. Сейчас они бурые, но к утру их'
посеребрит иней. Пока я буду крепко спать в Кафланке, мне, конечно,
будет сниться следующее утро, когда я разложу .тушки сурка,
белки, скунса и кошки, которые собрал (и заморозил) летом.
/ ноября. Все еще темно, а меня разбудили голоса воронов!
Несколько птиц пролетает над Кафланком, издавая высокие
пронзительные крики, полные возбуждения и совершенно не
похожие на обычные куорки. Они летят к туше! Я ощущаю это!
А раз даже я способен понять-значит, и я приглашен! В
мгновение ока я выскакиваю за дверь, торопясь заметить, в какую
сторону летят крикуны. А десять минут спустя уже сам
пробираюсь в том же направлении. Углубившись в лес на километр,
я слышу впереди теперь уже такие знакомые звуки. Вот они-
вопли! Олень или лось?
Выхожу на них у Ольхового ручья. Десяток воронов взлетает
и исчезает за деревьями, и, взглянув между еловыми ветвями на
ручей, я вижу на берегу ниже по течению ускользающий силуэт
койота, а рядом - могучие рога, шкуру и скелет на редкость
большого белохвостого оленя. (Таких огромных рогов я не видел
ни до, ни после, и теперь они официально зарегистрированы как
рекордный мэнский трофей, который я храню на память о
воронах.) Торчащие из воды камни все в белых потеках помета
воронов.
Мяса почти не осталось. Койоты и птицы, несомненно,
кормились тут несколько дней. Олень, видимо, был ранен
браконьером (охотничий сезон еще не начался) и ушел от него
только для того, чтобы стать пищей воронов и обеспечить мне
превосходную возможность поставить эксперимент. Теперь я
проверю, действительно ли пугливость, которую я наблюдал
в прошлом марте у телячьих туш, объяснялась непривычностью
корма или нет. Уж конечно, с оленями все эти вороны знакомы
хорошо.
Шкура все еще крепко держится на скелете, и я отволакиваю
эти остатки на край расчистки перед бревенчатой хижиной.
Вороны, не обнаружив свою добычу на привычном месте, в конце
концов отыщут ее здесь. Как они будут вести себя, найдя не
просто знакомый корм, но уже ими початый?
69
Теперь начинается то, что может быть до ужаса нудным, но
требующим меня всего: я должен сидеть и ждать. Приступаю
в полдень. И, как всегда, это очень трудно, потому что ничем
другим я заниматься одновременно не могу. Например, читать.
Когда глаза скошены на книгу, летящего ворона не увидеть.
Весь день-ничего. Каким облегчением было в сумерках
вернуться в Кафланк, развести огонь и расслабиться с книгой
в руке. Завтра все будет по-другому.
2 ноября. С утра и до трех часов дня остатки туши остаются не
найденными. С утра и до сих пор я не видел над расчисткой ни
единого ворона, ни единой вороны или сойки. В три я решаю
пойти со своего старшего козыря. Ставлю усилитель моего
портативного магнитофона на окно и проигрываю
прошлогоднюю запись воплей. Не проходит и десяти секунд, как прямо на
меня летит ворон! Я тут же выключаю магнитофон, и ворон,
сделав круг над расчисткой, садится почти рядом со мной на
березу. Птица явно возбуждена. Она взъерошивает перья,
наставляет клюв на тушу, испускает трещащие звуки (щелкает клювом?)
и еле слышное бормотание. Через пятнадцать минут ворон
улетает, ни разу не издав вопля и даже не закаркав. Или он
принадлежит к эгоистам и хочет сохранить мясо исключительно
для себя?
Меньше чем через пять минут я слыш> в некотором
отдалении быстрый высокий крик «куик»-несомненный вопль,-а вот
и опять, уже ближе. Внезапно над расчисткой начинают кружить
вороны. К первой пятерке присоединяются другие. И еще, и еще-
и этим не кончается! Через пятнадцать минут я насчитываю на
деревьях вокруг уже двадцать девять воронов! Как
завороженный, слушаю я вдруг зазвучавшую какафонию воплей, карканья
и всяких жутковатых звуков и смотрю на взлетающих и
садящихся птиц. У меня дух перехватывает от неожиданности и волнения.
Этих птиц наверняка пригласила та, которую я только что
приманил магнитофонными воплями. Привела ли она остальных
от того места, где два дня назад лежал мертвый олень? Может
быть, они ночевали где-то поблизости.
Конечно, кто-нибудь возразит, что это, мол, не настоящее
приглашение. Но как бы вы продемонстрировали осознанное
приглашение? Разве что напрямик осведомились у птицы по-во-
роновски: «О чем вы думаете, когда ваше поведение приводит
к тому, что корм с вами делят другие? Вы этого и хотели с самого
начала?». Но я таких вопросов не задаю. Я пытаюсь объяснить
поведение, не касаясь побуждений. Меня интересуют следствия
поведения или способы воздействия на поведение. Какие еще
доказательства вам потребуются, если вы увидите, что возле
компании ребятишек кто-то начинает прыгать вверх-вниз, вверх-
вниз, испуская набор звуков вроде «карамель, карамель», и дети
тотчас бегут на зов? Неужели вам потребуются пояснения, вроде:
70
«Эй, детки, на прилавке карамель. Подходите и берите!». Смысл
постигается через воздействие на наблюдателя.
В прежних испытаниях я предлагал по одной туше. Но на этот
раз я выложил неподалеку от останков оленя погибших на шоссе
кошку, скунса, сурка и белку, чтобы шире раскинуть сеть для
потенциального открытия и выяснить кормовые предпочтения.
Будут ли все эти приманки тоже поглощены за несколько минут?
Нет! Все вороны ведут себя так, будто боятся даже оленя,
которого, вероятно, клевали всего лишь накануне. Скунса и
кошку, лежащих ближе, они словно не замечают, но на оленя иногда
пикируют или парят над ним. Внезапно я слышу множество
возбужденных воплей, и водопад черных птиц устремляется
в сторону белки. Несколько минут спустя вновь возбужденные
вопли, но со стороны сурка, и вереница птиц летит туда!
Продолжаются вопли и здесь, у оленя. Ну и галдеж! (Причем
крики отнюдь не всегда носят мирный характер.) И ни единый
ворон ни разу не сел ни на одну из приманок! Сгущаются
сумерки, и птицы постепенно разлетаются. Ни одна тут ничего не
клевала.
3 ноября. Не сомневайтесь, я был на посту задолго до рассвета.
Как и ожидалось, вороны прилетают на заре-сначала пять-
шесть, а затем по меньшей мере тридцать пять почти
одновременно. Я сижу час за часом, наблюдаю, записываю их
возбужденные голоса. Но все утро ни один ворон не сел на тушу
кормиться. Они улетают, возвращаются и, наконец, во второй
половине дня начинают кормиться. Я жалею, что не могу
остаться еще на день, но мне придется спрятать мясо и
отправиться в Вермонт, где меня ждут всякие обязанности. Однако мне
редко доводилось проводить в поле столь интересные субботы
и воскресенья.
Таким образом, для воронов существенна новизна места, где
найдена падаль, а не она сама. И они действительно,
действительно приглашают! Тут уж сомнений больше нет. Далее, теперь
вполне ясно, что, хотя призывные крики, которые они испускают
у источника пищи, имеют большую притягательную силу,
приглашение опирается еще на один дистанционно действующий
механизм. Вопль отмечает точное местонахождение корма, но
для приглашения на больших расстояниях птицы проделывают
еще что-то-в частности, разведчик непосредственно оповещает
приглашаемых и указывает им дорогу. Но какие бы действия ни
приводили к стремительному увеличению числа птиц у
источников корма, эти действия они совершают преднамеренно. Но
в чем заключается цель? Если разделение риска, то чем же могла
угрожать уже попробованная оленья туша?
Воронов устраивает общество себе подобных, когда
предстоит отведать незнакомый корм, и, может быть, приглашают они
именно компании ради. Но то, что они никак не желали садиться
71
на оленью тушу, которую многие из них уже клевали,- не желали,
хотя число их достигло сорока,-представляется очень и очень
странным. Ни меня, ни хижины они, видимо, не боялись-ведь
они сидели почти рядом со мной и спиной ко мне. Они не
проявляли никакого страха при появлении крупнейших из
ястребиных-и ястреба-тетеревятника, и ямайского канюка,-хотя те
несколько раз оказывались довольно близко. Их не смущали ни
собаки, ни койоты, ни даже олень, который прошел совсем рядом
с тушей, на которой они кормились. А! Вот оно, пожалуй, что!
Они опасаются ловушек или хищников, притаившихся возле
туши! В таком случае они, вероятно, без колебаний накинутся на
корм, помещенный высоко на дереве.
15 ноября. Я вернулся, чтоб спровоцировать воронов на выбор.
У края расчистки на старой груше в шести метрах над землей
разложена требуха с бойни. Точно такое же количество требухи
лежит под деревом.
Мой будильник трезвонит в 5 ч. 30 м. утра, и я спрыгиваю
с кровати, зажигаю керосиновую лампу, разбиваю ледяную
корку в тазу, ополаскиваю лицо и кипячу кофе. Снаружи (и
внутри) — 25°С- холодновато для начала зимы.
В 6 ч. 00 м. я уже в укрытии, то есть в своей недостроенной
бревенчатой хижине в полкилометре от Кафланка. Лицо мое
повернуто к восточному горизонту, где уже разгорается
оранжевая полоска зари. Небо над ней темно-синее вверху и зеленоватое
по сторонам, а на западе оно черно-синее. Еще не все звезды
погасли. Стайка вьюрков возбужденно щебечет, пЬклевывая
сережки на бородавчатой березе в сером рассвете, рассыпая шелуху
по снегу, точно перец по белой скатерти.
К половине седьмого пальцы на руках и на ногах у меня уже
онемели. Небо на востоке теперь розовеет, как гипсовые
фламинго, украшающие в Мэне многие дворики, и розовые отсветы
ложатся на облака.
В 6 ч. 50 м. из-за гряды выскакивает солнце, рассыпает лучи
по снегу, зажигая иней на траве мириадами искр. Тени на снегу
поголубели.
Медленно, назаметно утренние краски в небе исчезают, а
затем вновь начинают играть, но уже на западной части небосвода.
Ни одна птица не обнаружила моей приманки. Ни одна за весь
день.
16 ноября. Сегодня волнений побольше. В 7 ч. 45 м. появляется
голубая сойка, ни секунды не колеблясь, летит прямо к приманке
на груше. Минуть пять она клюет потроха на доске, а потом
громко призывно кричит. Отвечает другая сойка. Следует дуэт из
шести криков и шести ответов на них, затем у приманки на дереве
садится вторая сойка. Она принимается завтракать бок о бок
с первой.
72
Это явно супружеская пара. До конца дня они прилетают
и улетают вместе, подолгу держатся друг подле друга, отрывают
куски жира и мяса и прячут их в лесу по соседству. Всего за этот
день они заложили 127 кладовых, причем брали только мясо на
дереве.
Весь день сойки никого не оповещали о своей находке. За
исключением дуэта вначале одна из двух кричала только (в шести
случаях) перед тем, как улететь, причем всегда в стороне от
приманки. Видимо, покидая это место, она кричала, чтобы
позвать с собой другую. Во всяком случае, когда из леса
доносились два-три крика, вторая сойка оставляла требуху, и они
улетали вместе. Эти детали, на мой взгляд, показывают, что их
редкие крики отнюдь не предназначались для того, чтобы
указывать другим, где есть чем поживиться, хотя они были вполне
способны издать и понять сигнальный крик «следуй за мной».
Конечно, другие сойки могли их подслушать, но
подслушавших ничего хорошего не ждало. Эти две сойки прятали мясо
тридцать семь минут, а затем прилетела третья сойка и
подверглась немедленному нападению. Та же (а может быть, и другая)
птица появлялась еще пять раз, и первые две тотчас прогоняли ее
совместными усилиями. Иногда они вдвоем минут пять
преследовали непрошеную гостью на расстоянии не менее пятидесяти
метров. Видимо, эта пара застолбила свою заявку и весьма
эффективно завладела требухой, хотя из предосторожности и
попрятала некоторую часть приятной находки среди деревьев на
площади с полгектара, если не больше. Такая агрессивность соек
подчеркивает уникальность повадки воронов делиться добычей.
Около полудня, в 11 ч. 31 м., прилетает пара ворон. Они
испускают три-четыре карканья, усаживаются на дереве рядом
с тем, на котором и под которым помещена приманка, и минуты
через три улетают. В этот день они не возвращаются.
Часть популяции ворон мигрирует: в Вермонте весной и
осенью я видел тысячные стаи. Обычно они летят небольшими
группами из десятка или нескольких десятков птиц.
Останавливаются на кормежку, потом летят дальше. А те, кто остается на
месте, зимуют, видимо, парами, вот как эти две.
Предположительно, это взрослые птицы, более способные находить корм
в зимних условиях, чем подросшие птенцы, которые вынуждены
мигрировать.
17 ноября. В 7 ч. 18 м. наконец-то над расчисткой пролетает
ворон! Можно подумать, будто он не заметил приманки, хотя
и не верится, чтобы ворон проглядел требуху, выставленную
напоказ на дереве и в снегу под ним. Птица описывает
небольшую петлю и летит дальше без единого звука. В течение дня она
возвращается еще четыре раза, держась все ниже и ниже. Видимо,
она, кроме того, оценивает ситуацию, сидя на дереве в лесу
поблизости - вот уже десять минут я слышу странное собачье
73
порыкивание, лай, хриплые вздохи и похрюкивание где-то
неподалеку. Говорят, опытный знаток леса, услышав неизвестные ему
звуки, всегда готов предположить, что их испускает ворон. Я не
мог решить, что это такое, пока одно-единственное хриплое
карканье не определило их источник. Почему птица прячется?
Или обе приманки неприемлемы?
18 ноября. Вороны, видимо, рабы своих привычек. Как я и
ожидал, на заре ворон уже здесь. Причем не один. В отличие от
своего поведения накануне оба теперь устроились на видном
месте-на вершине тополя к северу от приманки. А через три
минуты один из них слетает вниз и садится возле требухи. Возле
приманки на земле! Остается он там минуты две, затем взлетает
и усаживается на молоденький сахарный клен рядом с
бородавчатой березой к югу от приманки, куда уже перелетел второй.
Я упоминаю эти деревья потому, что на протяжении дня чаще
один, но иногда и оба ворона возвращались (всего одиннадцать
раз), и когда они спускались, чтобы сесть (а не просто пролетали
мимо), то всегда садились на одни и те же ветки. Весьма
маловероятно, что две разные птицы, имея в своем распоряжении
все окружающие деревья, выбирали бы одну и ту же ветку, и мое
предположение, что это одни и те же два ворона, подкреплялось
тем, что чаще всего они сначала садились на тополь к северу,
затем пролетали над самой приманкой или садились возле нее
(дважды)-и опускались на клен к югу. После этого (в четырех
случаях) они летели по прямой примерно на 30° к востоку от
горы Маунт-Болд. Иными словами, в направлении к Хилс-
Понду, где каждую весну гнездится пара воронов.
Хотя воронов можно упрекнуть в нерешительности, но
особого страха приманка им как будто бы не внушает. Или дело тут не
в чрезмерной опасливости, просто они не голодны. Один уже
опускался на землю у приманки на заре, и в 13 ч. 30 м. это
повторяется. До того, как птица села, и после того я слышу
дробь, которую слышал, когда птицы принимались за корм или
готовились к этому. Почему птица садилась у приманки одна
и не ела, пока вторая несла стражу? Исходя из гипотезы
эгоистичной стаи, я было предсказал, что ни единая птица не приблизится
к приманке, пока не соберется необходимое число других,-как
это было в прошлом марте. Но я вновь ошибся. Эти две птицы
спустились на приманку одни, и теперь я полагаю, что
приглашать они не станут: зачем делиться, если они уже не опасаются
приманки?
В 15 ч. 39 м., перед самыми сумерками, прилетают шесть
воронов и низко кружат над расчисткой, видимо производя
быструю разведку. Приглашение? Или я опять ошибаюсь?
Совершенно не представляю себе, что вороны могут сделать затем.-
Но знаю, что они явятся завтра на утренней заре. И уж тогда
наверняка начнут кормиться.
74
19 ноября. Ошибся! Уже заря. Пара появляется одна прямо
с востока, усаживается рядышком на тополе как обычно. Оба
хранят безмолвие. Но семнадцать минут спустя я слышу в
отдалении третьего ворона. Один ворон на тополе издает громкое
«куорк!» и улетает в ту сторону, откуда доносится карканье.
Улетает и второй.
В 7 ч. 40 м. появляется ворон-безмолвно и один. Через
десять минут он слетает к приманке, клюет ее и начинает прыгать
вверх-вниз, вверх-вниз в танце, который я уже ожидаю у новой
добычи. Он продолжает клевать и подпрыгивать, подпрыгивает
все реже, а клюет все чаще. Странно! Вороны, которых я видел
здесь раньше, вели себя беспечно. Непохоже, что эта птица
намерена что-то унести. Но восемь минут спустя она, наконец,
хватает кусок и улетает, чтобы спрятать его. Затем берется за
дело всерьез и устраивает еще несколько кладовых. И на
деревьях, и на земле. Метрах в пятидесяти от приманки и почти
в километре от нее. Все это время она молчит, и я не вижу ни
одного ворона вокруг.
Спрятав пятнадцатый кусок, ворон внезапно улетает вниз по
долине. И тут я слышу, что он вопит. Приглашает? Я вижу, что
он возвращается - черное пятнышко вдали, а позади него
примерно в полукилометре еще одна птица летит прямо к приманке. Но
она выглядит непривычно светлой, не черной... да это же
ямайский канюк! Ворон и канюк садятся на дерево рядом с приманкой
и словно бы не обращают друг на друга никакого внимания.
Увидел ли ворон канюка вдали и принял за другого ворона?
Теперь ворон вновь принимается прятать мясо, полностью
игнорируя присутствие канюка. Всего через пять минут канюк
улетает.
Спрятав девятнадцатый (последний) кусок, ворон навещает
две кладовые, словно освежая в памяти их местонахождение.
Затем улетает. И снова кричит. Я слышу, как в отдалении его
крики становятся все глуше. Опять приглашает сотрапезников?
Через две-три минуты появляются два ворона. Один парит над
приманкой, словно чего-то опасаясь, но вскоре начинает ее
клевать. Потом громко кричит, и так продолжается минут пять.
Улетает, крича и в полете, через две минуты возвращается
и продолжает кричать еще минут двенадцать. Теперь он
спускается поклевать и трижды улетает с мясом. Все это время вторая
птица молча клевала и прятала мясо. Двенадцать минут спустя
я слышу громкие возбужденные куорки-над расчисткой кружат
три ворона, но скоро улетают.
Четыре дня непрерывных наблюдений подходят к концу.
Я надеялся увидеть как вороны без колебаний устремятся к
приманке на дереве и тем помо!ут мне разобраться в двух
гипотезах. Но они не пожелали мне услужить. И явно не отдают
предпочтения приманке на деревьях. Голубые сойки, оказавшись
перед тем же выбором, наоборот, оставались на дереве, а назем-
75
ной приманки избегали даже до появления воронов.
У голубых соек, видимо, есть крик, адресованный второму
члену пары и означающий «сюда!» или «следуй за мной!». Но они
не пользуются им, чтобы приглашать других соек разделить
с ними корм, и энергично прогоняют незваных гостей. Почему
вороны ведут себя совсем по-другому, почему они терпят и даже
приглашают сотрапезников?
В довершение путаницы я получил письмо от Кэти Брикер,
которая в Мичигане фотографировала диких животных и
наблюдала воронов, пока сидела в засаде около дохлого бобра,
готовясь запечатлеть на пленке волков. Ее наблюдения заставили
меня усомниться в том, что у воронов вообще есть обыкновение
делиться кормом. Она писала:
14 воронов в 11 ч. (вчера их было 7). Возникает много
драк-отнюдь не дружеских игр. Стараются злобно нанести
удар клювом в голову, и я видела, как один обеими лапами
ухватил ногу другого, и в такой связке они стояли друг
против друга, разевая клювы, а потом расцепились и
улетели, гоняясь друг за другом. Когда они кидаются друг на
друга, хлопая крыльями, то выставляют вперед лапы с
острыми когтями. Один^был опрокинут ударом на бок, и тут
же его окружили остальные вороны, находившиеся
поблизости. Видимо, нет ничего увлекательнее драки, а может
быть, нет ничего вкуснее воронова мяса. Впрочем, этот
«обед» благополучно вскочил и улетел.
Эти наблюдения несколько обескураживают меня: ведь если
вороны делятся кормом, они не станут драться из-за него. Не
знаю, какие тут можно сделать выводы, да и можно ли? Делятся
ли они только информацией о местонахождении корма, а затем
дерутся из-за него с теми, кто прилетит? Концы с концами явно
не сходятся.
КАКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ СЧИТАТЬ
ДОКАЗАТЕЛЬНЫМИ?
М не из Нового Орлеана написала женщина, прочитавшая
в журнале Audubon мою статью о воронах1, опубликованную,
когда я только-только попытался установить, делятся ли вороны
кормом, а если да, то каким способом? «В отличие от вас мне не
составило большого труда установить, что вороны делятся
кормом. Я наблюдаю их у моей кормушки. Они даже кормят
друг друга». Воронов в Новом Орлеане нет, как и во всей
Луизиане. Возможно, она видела просто несколько крупных
темных птиц (ворон? трупиалов?), и одна кормила другую или
двух других - возможно, взрослых птенцов, еще летающих с
родителями.
Люди часто путают наблюдения с личными истолкованиями
того, что они видят. А когда дело касается воронов, это
проявляется особенно наглядно, поскольку вокруг них
накопилось такое множество фольклора и всяческих суеверий, что мх
трудно воспринимать беспристрастно и отвлеченно. Но траппер
в северных лесах, по-видимому, более свободен от
предубеждений. В одной статье я прочел о траппере-писателе, живущем на
Аляске под Ненаной, и, не сомневаясь, что он должен много
знать про воронов на севере, написал ему, спрашивая, видел ли
он одновременно большое число воронов у туши. Я объяснил
причины моего интереса. Ему нашлось, что порассказать о
воронах. Начал он с заявления, что «всем», кого он знает, хорошо
известен обычай воронов делиться кормом. Он поражался
нашему невежеству - невежеству кабинетных ученых «там»,
которые ставят это под вопрос. Он просто устал от биологов,
которые не желают верить тому, что людям вроде него, всю
жизнь проведшим в лесах, известно давным-давно. Вот,
например, вороны «знают» убойную силу его ружья, а потому
Держатся точно за пределами досягаемости. Тем не менее у них
«хватает хитрости воровать рыбу», которую он развешивает
провялить для своих собак. А для этого они устанавливают
«круглосуточное дежурство у хижины». (Как ему удается,
недоумевал я, отличать «дежурящих» птиц от тех, которые просто
77
выжидали удобного случая поживиться?) Он только встанет,
а ворон уже тут как тут, чтобы поглядывать за ним и «сообщать
всем вокруг». (Читай: улетает и/или кричит.) Он утверждал, что
один ворон «таскался» за ним весь день напролет. (Читай: время
от времени он видел какого-то ворона.) А потом тот «доносил»
остальным, чтобы они успели улететь, прежде чем он вернется
с обхода капканов. (Читай: он видел нескольких летящих вместе
воронов, а у хижины, когда добрался до нее, не увидел ни
одного.) Многие вороны «совершали налеты» на его сохнущую
на ветру рыбу (клевали ее?), и, по его убеждению, они «сообщают
о рыбе» воронам на многие километры в окружности: тот,
который отыщет корм, кричит, призыв его слышат все птицы на
прилегающих участках, и они тоже кричат, и круг оповещенных
все расширяется и расширяется. (Мысль небезынтересная.) Не
было для него тайной и то, почему птицы
«сплетничают». «Разве же не очевидно, - писал он,-что птицы
возбуждаются, и просто не в силах справиться со своим
возбуждением, вот и сообщают другим.» (Весьма и весьма
непоследовательные птицы!) А почему они приходят в столь
безудержное возбуждение? И это тоже «очевидно». «Потому что
отсюда польза для всего вида.» Заезженный этот ответ ничего не
объясняет-с тем же успехом можно заявить, что мир сотворил
Бог, понятия не имея, так было или не так.
Меня расстроило, что человек с такой легкостью стирает
различие между наблюдениями и истолкованием, а затем идет
еще дальше и многочисленные свои выводы считает
самоочевидными, хотя ни для единого у него нет и тени
доказательства. Когда я был маленький и не «видел» того, что
взрослые считали очевидным, мне часто казалось, что я глуп и ни
к каким наукам не способен. А теперь мне порой кажется, что
я чего-то достиг только благодаря этому свойству. Там, где
цель-открытие истины, способность придумывать
взаимосвязи большой пользы не приносит.
Некоторые считают, что наука исчерпывается опровержением
альтернативных гипотез, словно исключив все альтернативные
точки зрения, обнаруживаешь единственно верную. Беда в том,
что нет никакой возможности охватить мыслью все гипотезы,
которые способна сотворить природа. Более того: надо еще
доказать, какая из них наиболее вероятна. Но любая гипотеза,
если данные ограничены, может выглядеть вероятной. Во всяком
случае есть доля правды в идее, что одна переменная величина
воздействует на другую. А потому, если искать долго и упрямо,
почти любая переменная величина, которую вы решите
исследовать, даст какой-то эффект. Но я-то ищу главный эффект,
центральные моменты. И в своих поисках вынужден
игнорировать все, что второстепенно. Надо уметь снимать сливки,
отбрасывать то, что для вашей проблемы неважно или к ней не
относится, и сосредоточиться на главных механизмах, чтобы
78
раскопать достаточно фактов, которые-если они будут
распознании - сложатся в нечто существенное.
Видеть «слепо»-этот способ добраться до истины
подчеркивал Зигмунд Фрейд в лекции2, которую в 1912 году он прочел
врачам, интересовавшимся возможностью проникнуть в
подсознание своих пациентов. Фрейд сказал:
Методика... заключается лишь в том, чтобы не
сосредоточиваться на чем-либо конкретном, сохраняя то же
«уравновешенное внимание»... чего бы человек ни услышал.
Таким образом... мы избегаем опасности, неотделимой от
целенаправленности внимания. Ведь едва человек в
определенной степени сосредоточит свое внимание, как он
начинает что-то отбирать из имеющегося материала.
Какой-то момент запечатлеется в его сознании с особой
четкостью, а что-то будет соответственно
проигнорировано, и, производя этот отбор, он будет следовать своим
ожиданиям и склонностям. А этого-то и необходимо
всемерно избегать. При таком отборе, если он следует
своим ожиданиям, ему грозит опасность не обнаружить
ничего, кроме уже ему известного; а если он будет следовать
своим склонностям, то неизбежно фальсифицирует то, что
воспримет.
Кроме того, существует ошибка умолчания, которая
присутствует в подавляющем большинстве научных статей. В наш
век перенасыщения информацией есть предел тому письменному
или устному пространству-времени, которое вы имеете право
реквизировать у ваших коллег, вынужденных следить за всем, что
происходит в их области. Ученый, располагавший на свое счастье
временем и материальными возможностями для исследования
той или иной проблемы, должен не блуждать в тумане
подробностей, а прямо переходить к сути. Вы даете минимум
информации - ровно столько, чтобы сформулировать вывод. В
результате излагается, к тому же бегло, лишь часть доводов
(причем нередко односторонне). Трудность возникает, если
правильное восприятие проблемы другими зависит как раз от тех
подробностей, которые вы опустили. И те, кто, подобно слепому
из басни, вынужден судить о слоне, ощупав только его хвост,
могут счесть, что вы недостаточно осведомлены или, хуже того,
пытаетесь уклониться от истины или извратить ее, если вы
ограничитесь описанием только головы пресловутого слона.
И я счастлив, что пишу книгу, так как это дает возможность
представить читателю больше мыслей и то богатство, ту
сложность подробностей, которые делают «слона» живым,
интересным и, я надеюсь, более реальным.
Животные предлагают исследователю немало сложных
интеллектуальных загадок. Но сами животные отнюдь не просто
интеллектуальные понятия. Это живые существа, которые можно
осязать, обонять, слышать, наблюдать и видеть совсем близко.
79
В этом процессе скоро возникают новые загадки, которые
требуют новых наблюдений и в конце концов преображаются
в понятия. Теория-это своего рода леса, которые вы воздвигаете
вокруг организма, чтобы лучше изучить его строение, его
основные структуры. Но когда организм откроется в своей
полноте, леса утрачивают прежнюю критическую важность.
Видеть можно по-разному, и некоторые люди наделены
лучшим «носом», чтобы проникать в суть вещей, чем другие.
К середине нашего века стало общепризнанным, что Конрад
Лоренц знает о поведении животных больше, чем кто-либо еще.
Это облегчало положение. Раз уж ОН сказал, что у воронов есть
врожденный крик, который они испускают, когда хотят, чтобы
другие следовали за ними, то сила его авторитета превращала
утверждение в общепризнанный факт.
Теперь не так. Теперь важно не прозреть истину, но и
доказать ее или продемонстрировать в согласии с
общепринятыми научно обоснованными нормами. Я уже накопил немало
достаточно обоснованных наблюдений, но они слишком еще
разрозненны, чтобы их можно было счесть приемлемым
доказательством какой-либо идеи или гипотезы.
НЕРАЗБЕРИХА В НАЧАЛЕ ЗИМЫ
^День Благодарения. Проезжая на заре мимо Хилс-Понда
(ночевал я не в Кафланке), вижу, как два ворона взлетают с сосен
у озера, где в прошлом году было гнездо. Значит, ночуют они
тут. Вероятно, эта пара и прилетала на приманку, которую
я выложил две недели назад-ведь появлялись они откуда-то
отсюда. Теперь они пролетают рядом примерно с километр,
а потом разлетаются в разные стороны.
Я подхожу к хижине и осматриваю 25 килограммов говяжьей
требухи (10 килограммов составляет нарубленный нутряной
жир), которые выложил накануне в сумерках. Сейчас, в 7 ч. 30 м.,
уже совсем светло, но я не вижу и не слышу никаких птиц.
Собственно, я и не ожидал их увидеть, так как охотничий сезон
приближается к концу и, вероятно, у них много корма повсюду
в окрестностях. И я ухожу в лес. Прогулка эта-роскошь,
которую зимой можно будет редко себе позволять.
Свежий снег, выпавший за последние двое суток,
похрустывает у меня под ногами, пока я иду по оленьему следу. Но скоро
след этот теряется среди множества других. Дубово-буковые леса
под Хотоном истоптаны, как скотный двор, и утрамбованные
троны уводят вниз в чащобу на замерзших болотах. Повсюду
оленьих следов хоть отбавляй, но самих оленей не видно. Не
вижу я и медвежьих следов - видимо, медведи уже погрузились
в зимнюю спячку. Зато следов койотов более чем достаточно.
Снег запечатлел также росписи мышей, белок, кроликов, ласок,
пекана и воротничковых рябчиков.
К 9 ч. 20 м. я ушел по меньшей мере на полтора километра
к северу от приманки, плутая все по новым и новым следам.
Внезапно меня заставляет встрепенуться высокий возбужденный
крик ворона примерно в километре к северу от меня. Я
останавливаюсь, прислушиваюсь-кричат и другие вороны, а
затем четверо их пролетают у меня над головой, направляясь
прямехонько на юг-к моей приманке у хижины! И
действительно, через три-четыре минуты я слышу возбужденные крики
воронов, летящих к хорошей добыче, - короткие быстрые куорки,
81
а иногда пронзительный куиик. Сомнений нет: вороны
направляются к моей приманке, и я стремглав бегу туда же.
На то, чтобы добраться до хижины, у меня уходит сорок
минут. Вороны не только уже провели там некоторое время, но
успели растаскать половину жира-пять килограммов, не
меньше. Значит, эти птицы не побоялись опуститься на приманку
сразу же! Я поражен и полностью сбит с толку.
Случайно я наткнулся на кусок жира по меньшей мере
в километре от приманки. Он был прикрыт горкой накиданного
снега. Кладовая! Следы ворона на снегу выдали ее.
Я проскальзываю в хижину и начинаю наблюдать. Вороны
меня словно не замечают. Менее чем через минуту они
возвращаются на мясо. Одновременно его клюют до восьми птиц, но
сколько их тут всего, подсчитать невозможно, так как они все
время прилетают и улетают. Большие птицы расклевывают
приманку словно бы в полном согласии. Одна какая-нибудь
начинает подпрыгивать - выглядит это почти как агрессивный
выпад или как ответ на него, но я так не думаю. По-моему, это
просто нервозность.
Звуки-обычные гнусавые куорки, частые вопли и «дробь»-
звучат в моих ушах сладкой музыкой. Одна птица даже начинает
описывать круги примерно в полтора километра, испуская при
этом пронзительные куорки.
Результаты этого эксперимента, как и практически всех
предыдущих, - порядочный сюрприз. Но они усиливают уже
существовавшие у меня подозрения. Может быть, в предыдущих
случаях птицы так долго не начинали клевать просто из-за
непривлекательности приманок. А теперь им предлагается жир!
Быстрое приглашение на соблазнительную приманку
поддерживает гипотезу о приглашениях. Кроме того, ясно, что, судя по
быстроте, с какой растаскивается приманка, на следующий день
от нее не останется ничего. Однако вопли испускаются с
неослабевающей энергией. Птицы теперь подлетают к приманке
без малейших колебаний и все равно кричат. Это не похоже на
поведение эгоистичной стаи.
Вновь углубляясь в лес километра на два, я продолжаю
слышать птиц у приманки, как и тех, которые летают вокруг или
находятся более чем в одном километре от нее. Если бы мне
требовалось определить эмоцию, выражаемую этими криками,
я бы сказал, что это счастливое возбуждение. Ими словно
владеет буйное веселье. Будь я голодным вороном, то, услыхав
такую «счастливую» птицу, последовал бы за ней, где бы она ни
находилась, и вскоре оказался бы перед пиршественным столом.
Я не сомневаюсь, что именно это и происходит. Не сомневаюсь,
что на площади в двести пятьдесят квадратных километров не
найдется ни одного из этих быстрых летунов на дальние
расстояния, который бы уже не узнал, что где-то обнаружен
богатый источник корма.
82
12 декабря 1985 года. В 16 ч. 30 м. уже смеркается, а в Мэн на мой
холм я добираюсь только в 19 часов. На темном безлунном небе
ярко блестят звезды. Пятнадцать сантиметров свежевыпавшего
снега очерчивают силуэты деревьев, но я не думаю о нем,
взбираясь по крутому склону, - плечо мне оттягивает тяжелый
кассетный магнитофон, в одной руке я держу внушительный
параболический рефлектор, в другой-сумку со съестными
припасами. Внезапно на очень крутом участке склона мои ноги
поскользнулись на толстой наледи, взятая взаймы аппаратура
разлетается во все стороны, магнитофон ударяется о лед и из
него вываливаются все шесть шестивольтовых батареек. Прошу
прощения, Дейв! Боюсь, он разбился. И у меня с собой нет
фонарика. Но я роюсь голыми руками в снегу при
температуре — 7° С и не напрасно! Нахожу все батарейки. Ну хоть
что-то!
Теперь надо втащить на холм приманку. На этот раз я привез
200 кг жира с вермонтских скотобоен. В прошлый раз вороны без
проволочек приглашали партнеров «на жир», значит, я должен
обеспечить их жиром в изобилии. А его надо весь втащить на
холм и разложить до рассвета. Я ношу его по пятьдесят
килограммов в мешках из-под зерна, перевесив их через плечо.
Довольно-таки утомительные прогулки вверх по крутизне через
лес по краю наледи.
Кто-то прошел по этому снегу до меня. Не охотник ли,
который заприметил хижину еще осенью? Внутри на столе
я оставил записку: «Будьте как дома, но, пожалуйста, оставьте
все как было. Большое спасибо». Уходя в прошлый раз из
хижины, я придавил записку трехсотграммовой жестянкой
табака. Она по-прежнему стоит там, но рядом с ней появилась еще
одна, с другим сортом. Перемытая посуда лежит в раковине.
Старый магнитофон работает. Жир доставлен весь еще до
одиннадцати. С полным удовлетворением я заползаю в спальный
мешок, укрытый двумя одеялами и выдубленной оленьей
шкурой.
Когда я просыпаюсь на заре, в хижине —12° С, снаружи
—13° С. Заря над снегом играет всеми красками, однако с востока
вскоре начинают наползать клочья облаков, хотя ветра нет. Небо
все больше хмурится. Может быть, снова пойдет снег. Снег на
деревьях словно бы подмерз. Возле двухсот килограммов жира
ни шороха, ни движения. Рядом с приманкой я поместил чучело
ворона из музея в надежде побыстрее подманить птиц.
Тишина длится, длится. Час проходит за часом-ничего.
Наконец, почти в десять на бальзамическую пихту над
съедобным богатством опускается одинокая ворона. Каркает три раза,
затем тринадцать минут сидит и молчит, а потом улетает.
Полчаса спустя приманку обнаруживает одинокая голубая сойка.
Она тоже кричит три раза, умолкает и на приманку не
спускается.
83
14 декабря, суббота. Все та же тишина, только теперь к ней
примешивается новый звук-еле слышный шорох падающих
снежинок. Снег повалил вчера под вечер, шел всю ночь и
продолжает идти утром. Выпало его уже не меньше тридцати
сантиметров. Хвойные деревья в белых мантиях четко рисуются
на фоне серого неба, под тяжестью снежных подушек ветки
пригибаются, прижимаются к ветвям пониже. А снежинки все
падают и падают в плавном замедленном кружении - одни
ложатся на ветки, другие планируют на снег внизу. Это
непрерывное опускание занавеса из снежинок действует на меня
гипнотизирующе. И я спрашиваю себя: каково теперь воронам
отыскивать корм?
Ко второй половине дня температура снаружи поднимается.
В хижине я развел огонь, и от тепла снег на крыше подтаивает.
Вскоре по ее краю повисает бахрома сосулек, которые понемногу
удлиняются. Над окном они достигают полуметра и больше уже
не увеличиваются. Поднимается ветер и температура за два часа
падает с —4 до —15° С. Перемену погоды возвестили мягкие
вздохи ветра среди деревьев, но вскоре я слышу протяжный стон,
который превращается в громкое шипение, которое то
повышается, то понижается. Взревел буран, ветер воет и стряхивает
снежные подушки, развеивает их, и между стволами словно
колышутся белые простыни. Обнажившиеся сосновые ветви
колеблются, как языки черного пламени, ели кивают, а березы
раскачиваются и хлещут тонкими черными ветками. Ветер
врывается в печную трубу, и вскоре хижину заполняет густой
душный дым. Я вынужден вытащить из печки догорающие
головни и швырнуть в снег, чтобы огонь погас. Терпеть не могу
заниматься этим при температуре ниже нуля. Но хорошо хоть,
что сейчас, а не глубокой ночью!
Делать нечего - остается только устроиться в спальном мешке
у окна и продолжать наблюдения. Во время наблюдений
отвлекаться нельзя. В 16 ч. 30 м. начинает смеркаться, от холода
я совсем осоловел и ложусь спать. На мне полный комплект
теплого белья, толстый свитер, плюс две рубашки и шерстяные
носки. Пуховый спальный мешок накрыт сверху двумя одеялами.
Но температура продолжает понижаться, и холод не дает мне
уснуть. На заре термометр ставит меня в известность, что
в хижине — ЗГС.
Прислушиваясь к вою ветра, ощущая его леденящее дыхание
даже в хижине, я перестаю понимать, каким образом птицы
снаружи умудряются оставаться в живых. Довольно
удивительно, что зерноядные не мерзнут, а насекомоядные? Пухляки,
поползни, пищухи, корольки? Настоящее чудо. Воронов,
наверное, одолевает голод: во-первых, весь корм занесло снегом,
а во-вторых, холод требует, чтобы они ели больше.
84
/5 декабря, воскресенье. Ярко мерцают утренние звезды, небо
очистилось от туч, и воздух вновь неподвижен. На заре я слышу
вечерницу, но это все. В 7 ч. 05 м., как и ожидалось, появляется
пара воронов. Но они не спускаются клевать корм и улетают
через восемь минут. В течение дня они возвращаются пять раз.
Но никаких возбужденных криков, и на приманку они не
спускаются. Почему? Очень странно! Две недели назад, когда по
сравнению с нынешним положением дел корма имелось в
изобилии, множество воронов уже клевало жир лишь через
несколько часов, после того как он был обнаружен. Неужели они
каким-то образом узнают о том, что я в хижине? В таком случае
они опустятся на приманку в некотором отдалении. Необходимо
сейчас же это проверить, и я выкладываю вторую пирамиду жира
в лесу вдвое дальше от хижины, а на вершину водружаю чучело
ворона.
16 декабря, утро понедельника. 9 ч. 01 м. Свершилось! Вторую
приманку обнаруживает одинокий ворон. И словно бы впадает
в сильное возбуждение-некоторое время летает вокруг и
испускает пронзительное карканье. В 9 ч. 16 м. я слышу, как его крики
замирают в отдалении. В отличие от многих других воронов,
которых я наблюдал, этот-душа нараспашку и совсем не
опасливый. Подозреваю, что он улетел приглашать других!
Так оно и есть. В 11 ч. 05 м. я слышу в лесу крики воронов.
Неподалеку их тут несколько. Самый подходящий момент,
чтобы проверить приглашающую силу воплей, и я на десять
секунд включаю запись. Волшебство! Менее чем через
пятнадцать секунд пять воронов проносятся над самой хижиной! Но
возле приманки они не остаются, а возвращаются в лес, словно
ища укрытия. В течение следующих двух часов я проигрываю
запись еще три раза, когда воронов вокруг не видно, и всякий раз
они отзываются. Иногда из леса доносится их металлическая
дробь. Почему они не прилетают кормиться? Что тут
происходит сейчас? Чучело ворона у корма приманкой не
служит. Более того, одна птица снижается, но не за тем, чтобы
клевать жир, а чтобы клюнуть чучело. Странно. Очень странно.
Но, может быть, они все еще боятся меня в хижине? В минуту
затишья, когда я не вижу воронов и не слышу их даже
в отдалении, я стремглав выскакиваю наружу и вываливаю корм
еще дальше в лесу, там, откуда хижины вообще не видно. Час
спустя я иду на разведку и, к своему изумлению, узнаю по
следам, что ворон не только опустился возле приманки, но
и клевал ее! И ведь тут не было чучел.i, чтобы завлечь его.
Вероятно, их все-таки удерживало мое присутствие в хижине.
Но, немного подумав и взвесив все, ч го мне удалось узнать
о них во время наблюдений, я отказываюсь от мысли, что,
находясь в хижине, пугаю воронов. Днем я крайне редко вхожу
в нее и выхожу-да и то не раньше, чем проверю, что воронов
85
вокруг нет. Может быть, они предпочитают густую чащу на краю
луга? Если от подобных вещей что-то зависит, то пока я это не
проверю, браться за поиски значимых ответов на мои
эксперименты никак невозможно.
Под Рождество. Я заехал в Вермонте на ферму к овцеводу, где
около недели назад видел на пастбище два овечьих трупа. Да,
пожалуйста, забирайте. Их неделю назад зарезали койоты, сказал
фермер и добавил: «Койоты за одну ночь не оставят от овцы
ничего, кроме костей и копыт». Может, и так. Я научился не
слишком доверять свидетельствам очевидцев. Чужие
свидетельства ничего не доказывают. Не так давно я остановился
у свалки в Бетеле (Мэн) и увидел редкостное зрелище. Среди
серебристых и больших морских чаек кормилось около
пятидесяти воронов. Я спросил у местного жителя, разгружавшего
грузовик, видел ли он здесь когда-нибудь прежде столько
воронов. «А как же! Они тут круглый год ошиваются.» А когда
я тронул машину, он добавил: «Только мы-то их называем
морскими чайками».
Несколько дней спустя, 24 декабря, я поехал в Мэн и втащил
овечьи туши на холм. (Когда я проезжал мимо бетелской свалки,
там не было ни единой черной «морской чайки».) Взбираться по
склону в глубоком снегу было нелегко. Одну овцу я освежевал,
вскрыл и оставил не на опушке у луга, а в лесу по меньшей мере
в 150 метрах ниже бревенчатой хижины. Вторую я отнес
в Кафланк про запас. Укрыл остатками коврика, чтобы койоты
до нее не добрались, и уехал встречать Сочельник в семейном
кругу.
Отпраздновав Сочельник, я, хотя был уже поздний вечер,
с радостью почувствовал, что могу вернуться в лес. Ночь была
темная и холодная. Мои близкие заявили: «До чего же хорошо,
что нам сегодня не надо туда лезть!». Но физические тяготы мне
вполне компенсировала надежда, что на заре я узнаю что-то
новое о воронах.
На этот раз я решил, что не буду вести наблюдения из
Кафланка, как ни искушала меня мысль о жарком огне в печке;
но у меня все еще оставались опасения, что птицы в прошлый раз
проигнорировали корм, так как побаивались хижины. Или они
каким-то образом учуяли меня внутри? Для проверки первой
возможности я оставил мясо в пяти метрах от хижины. Теперь от
него ничего не осталось, и, разгребая свежий снег, я увидел на
твердой корке под ним обильные пятна помета воронов - весомое
доказательство, что они кормились тут. Следовательно, хижины
они, видимо, все-таки не боятся, но я по-прежнему не могу
поверить, что это так.
25 декабря. Утро очень туманное, и я занимаю свой пост около
семи, когда начало светать. Из густого тумана доносится
86
куорканье двух воронов, затем я слышу возбужденные,
пронзительные, странно звучащие крики. И полная тишина. Туман
рассеивается, начинает лить дождь. Под его струями появляется
ворон, замедляет полет над овцой и описывает
трехкилометровый круг, испуская пронзительные куорки. Прилетят ли на них
другие?
Полчаса спустя дождь переходит в метель. Снег валит густо
и через полчаса занесет овцу полностью. Наблюдение теряет
смысл, я вновь закутываю тушу ковриком, возвращаюсь
в Кафланк и там прямо перед моим порогом на отпечатках
моих подошв вижу свежие следы ворона! Человеческий запах,
пропитавший хижину, эту птицу не отпугнул. И моих следов она
не побоялась. Две из моих тревог почти улеглись. Может быть,
в прошлый раз они испугались дыма, валившего из трубы?
Придется мне пока обходиться без огня.
26 декабря. Ночь была очень холодной. Температура в хижине
упала до —23° С. Я забрался в спальник поглубже, словно
готовясь к зимней спячке. Из-за холода будильник начал
отставать - так что разбудил меня на полчаса позже, в 7 ч. Юм.,
когда уже рассвело. Я очень расстроен, поскольку собираюсь
установить, предшествует ли появлению стаи воронов находка
добычи одной птицей. А так как одинокий ворон может просто
бесшумно пролететь мимо, я должен вести наблюдение
непрерывно. Десять секунд беспечности могут испортить
эксперимент, длившийся не одну неделю. Вот она - беспечность!
И я зол на себя. Но уже через несколько минут я одет и бегу по
снегу снять коврик с овцы.
На протяжении дня над ней трижды пролегал ворон. Хотя
туша лежит в лесу в стороне от опушки, он ни разу на нее не
опустился, а полчаса клевал старые иссохшие ребра оленя,
торчащие из снега на середине расчистки прямо перед хижиной.
Это доказывает одно: птицы не спускались клевать тушу овцы не
потому, что я находился внутри хижины и вел наблюдения сквозь
незаконопаченные щели между бревнами или через окно, в
которое вставлено одностороннее стекло. Может быть, они
боятся самой приманки? Но почему?
Часов в десять холод окончательно меня одолевает. Я бегу
в Кафланк, чтобы развести огонь и выпить горячего кофе. Меня
ждет сюрприз: при моем появлении в воздух взмывают четыре
ворона, а на снегу вокруг хижины полно следов. Птицы
расхаживали всего в метре от нее! Но безмолвствовали. Под-
кладываю в печку побольше дров, чтобы из трубы повалил дым.
Помешает ли он птицам вернуться?
Вечером я возвращаюсь в Кафланк, где оставил гореть
уютный огонь, и не вижу свежих вороновых следов. Добытый
методом исключения вывод указывает, что отпугивает их именно
87
дым. Мои детективные способности меня радуют, чего не
скажешь о последствиях этого моего открытия.
27 декабря. Л 7 ч. 15 м. пролетает ворон. Он возбужден, испускает
пронзительные куорки. Значит, туша перед Кафланком
обнаружена. Ворон пролетает снова и снова, описывая большие круги
над долиной в сторону Маунт-Болд и Гаммон-Риджа, все время
издавая пронзительные к\орки. Но не вопли. Странно! На тушу
он не садится. Больше mint не появляется. На этот раз я, похоже,
никуда не продвинулся, разве что сочту доказанным, что птицы
действительно боятся незнакомой приманки.
28 декабря. Четвертый день. На заре ни единого ворона. Развожу
огонь и взвешиваю, сумею ли я выдержать еще день, как вдруг
в 9 ч. 16 м. в отдалении слышатся пронзительные куорки. И через
минуту-другую совсем рядом уже кружат два ворона. А затем
начинается галдеж. Сначала - пронзительные трели, числом
сорок шесть. Что-то совсем необычное. В 9 ч. 24 м. один ворон
начинает клевать овцу, и тут же к нему присоединяется второй.
Оба хранят молчание до 9 ч. 47 м., когда кончают кормиться.
Вскоре из леса доносятся еще три трели, а затем семнадцать
пронзительных воплей. Почему эти птицы не присоединяются
к двум пирующим? Позже одна из пары усаживается на могучей
березе у хижины и в безумном упоении закатывает серенаду,
слагающуюся из похрюкиваний, стонов, бульканья, скулежа,
визга, воплей, карканья и всевозможных промежуточных звуков.
Через полчаса репертуар иссякает, и я слышу лишь отдельные
вопли. И в это утро я не слышал дроби. У меня возникает
ощущение, что сейчас должно что-то произойти, что мне нужно
остаться и ждать. И вновь эти наблюдения не только не
поддаются истолкованию, но словно бы противоречат всем моим
гипотезам.
Смотрю. Размышляю. Дивлюсь. А там за елями на уступах,
метрах в пятидесяти от хижины, замер, глядя на меня, койот! Он
смахивает на темно-рыжую немецкую овчарку. Постояв так
несколько минут, зверь исчезает за деревьями. Над ним кружит
ворон и энергично каркает. У меня нет возможности определить,
привел ли койота сюда гомон воронов или запах мяса. (Позднее
я проверил снег возле второй оставленной без наблюдений туши,
у которой вороны не кормились: койоты туда не приходили.)
Казалось бы, поднятый возле корма шум должен обходиться
воронам дорого, раз он привлекает падалыциков-млекопитаю-
щих. Однако за последние шесть недель было шесть метелей,
и каждая могла полностью погрести приманку. Койота,
кормящегося у туши, не ос!ановил бы и самый глубокий снег. Он раз
за разом откапывал бы приманку. А воронам это могло быть не
под силу. На мой взгляд, вполне логично, что вороны подчас
нуждаются в койотах, которые убивают добычу, раздирают ее,
88
откапывают из-под снежных заносов. Я делаю предварительный
вывод, что в этих зимних лесах воронам могут потребоваться
услуги плотоядных.
29 декабря. На заре я уже слышу пронзительные куорки.
Одновременно появляются четыре ворона, а из леса теперь
доносятся три серии дроби. Затем тишина. Через двадцать три
минуты два ворона спускаются на приманку одновременно, два
других почти сразу следуют их примеру. Воплей много, но ни
одной трели. Проведя в лесах неделю, я так ничего и не выяснил.
Иногда они приглашают сотрапезников, иногда нет. Как много
переменных факторов могут это определять?
ВОРОНЫ-ЯСТРЕБЫ ИЛИ ГОЛУБИ?
Кто-нибудь может счесть пустым переводом времени попытку
выяснить, одна ли птица обнаруживает приманку или группа,
какие конкретные птицы находятся на приманке в каждый
данный момент, сколько времени они остаются, возвращаются
или нет, кричат или дерутся. Однако ответы имеют прямое
отношение к более важным вопросам о том, происходит ли
кроме приглашений еще и дележка и какие механизмы могли
привести к развитию дележки. Являются ли многочисленные
вороны у приманки членами одного сообщества или нет-вот
в чем проблема. Если да, то необходимо подробнейшим образом
исследовать две теории: помогают ли птицы своим родичам
(родственный отбор) или же тем, которые в свой черед помогают
им. Если между птицами не возникает социальных связей, то обе
эти теории - пустышки, и необходимо тщательно исследовать
другие.
Однако не исключено, что ворону, не имеющему знакомых
и родичей, сотрудничество с себе подобными все же выгодно.
Если взглянуть на эту проблему под определенным углом, то
можно сказать, что такой ворон оказывается перед так
называемой дилеммой узника - задачей по стратегии принятия
решений, излюбленной приверженцами теории игр и
преподавателями политических наук. Название эта задача получила в свете
следующей гипотетической ситуации: два осужденных
преступника полностью изолированы друг от друга, доказать их
преступление без их признания невозможно. И вот каждому
предоставляется один-единственный шанс признаться и донести
на другого в обмен на смягчение собственного приговора- ценой
ужесточения наказания напарника. Однако, если промолчат оба,
их придется освободить. Так должен ли первый положиться на
твердость второго (и наоборот) и рискнуть ради свободы? Или
ему стать предателем, но смягчить собственную участь?
Проведем аналогию с воронами: оповещение о корме приносит
пользу другому и прямо противоположно предательству. При
встрече двух воронов один может сообщить второму, где
90
находится падаль в надежде, что тот в свою очередь теперь или
0 будущем поделится сведениями о корме, известном ему.
Дележка может обеспечить обеим птицам больше корма в
перспективе, тогда как умолчание обеспечивает
непосредственную выгоду-сбережение корма только для себя.
Конечно, вовсе необязательно предполагать обдуманное
намерение, планирование или сознательность в линии поведения,
в «стратегии» ворона, как и любого другого животного.
Поведение может быть сознательным, спланированным, но
может также иметь лишь внешнее сходство с рациональными
действиями, поскольку животное с подобными врожденными
реакциями должно приносить больше потомков, чем тот, кто
наделен альтернативными чертами поведения. Конечный
результат опирается на математическую вероятность, но мы-то видим
только результат и должны, исходя из него, расшифровать, какое
именно уравнение привело к нему. В тех случаях, когда одна
поведенческая программа противостоит другой, единственным
решением «дилеммы узника», по мнению некоторых теоретиков,
будет взаимное предательство (22).
Ситуация меняется, если мы берем не индивида, а популяцию,
как то неделимое целое, которое получает пользу или выигрыш.
При условии что павших крупных животных или других богатых
источников корма немного и их нетрудно поделить между всеми
присутствующими индивидами, в целом для всех выгодно, если
каждый ворон запрограммирован быть «щедрым» и делиться
кормом с себе подобными. В самом деле, «щедрость» не
причиняет особого ущерба делящемуся, поскольку тушу в любом
случае быстро доедят четвероногие падальщики. Итак, если
с точки зрения выгоды для популяции способность воронов
к дележке - свойство весьма положительное, какие у нас есть
основания полагать, что эволюция не выработала в индивидах
такого свойства?
Джон Мейнард Смит, интересующийся поведением эколог из
Сассекского университета, в 1974 году обобщил эту ситуацию1
в виде известной аналогии «голубь-ястреб», послужившей
основой для его теории устойчивых эволюционных стратегий.
Согласно этой теории, животное может быть либо «ястребом»
(то есть всегда склонным к эскалации агрессии, пока не победит
или не получит серьезного ранения), либо «голубем» (то есть ни
при каких условиях не склонным к агрессии и обязательно
отступающим перед эскалацией агрессии со стороны противника).
Конкуренты, вступающие в драку из-за корма (или любого
Другого жизненно важного ресурса), никогда заранее не знают,
какую стратегию изберет соперник. Ястребы и голуби внешне
неразличимы. Понятно, что индивиду «следует» быть ястребом,
когда у него больше шансов столкнуться с голубем, поскольку
& этих случаях можно не опасаться отпора. Но когда шансы
наткнуться на ястреба достаточно велики, лучше стать голубем
91
во избежание возможных ранений. Поскольку относительная
ценность обеих стратегий зависит от частоты встреч со своей
противоположностью, ни ястреб, ни голубь в одном качестве
долго не просуществуют. Например, когда голубей много,
ястребы получают огромное преимущество и процветают,
поскольку при нападении редко получают раны, так как их
противники тут же отступают. И наоборот, когда ястребов
много, они часто сталкиваются друг с другом и столь же часто
бывают убиты или серьезно ранены. Голуби же (которые всегда
уступают ястребам, но не обязательно друг другу) обладают тем
преимуществом, что не гибнут и не получают ранений в стычках.
Поэтому в длительной перспективе устойчивая эволюционная
стратегия - это «рациональная» (с математической точки зрения)
стратегия, го есть та, при которой исключается всякая иная
мутантная стратегия, обеспечивающая тому, кто ее принимает,
большую дарвиновскую приспособленность (23). Устойчивая
эволюционная стратегия подразумевает сохранение обоих типов
поведения внутри популяции при таком равновесии, когда
убытки (травмы или гибель) и выгоды (вознаграждение от
победы в схватке) достигают компромисса, каковой в конечном
счете и обеспечивает максимально возможное воспроизведение
популяции.
Как и в случае «дилеммы узника», в ястребино-голубиной
модели Мейнарда Смита любые два индивида сталкиваются
однократно, а потому взвешивать отдаленные последствия их
контактов не приходится - ведь ни тот, ни другой заранее не
знает, голубь или ястреб его конкурент. (Если один из участников
знает, что встретился - или встретится-с голубем, он должен
обязательно быть ястребом, точно так же, как ворон не должен
делиться с тем, кто не отплатит ему тем же.) Следовательно,
вопрос о том, кто есть вороны-ястребы или голуби (в данном
случае-не готовые делиться пищей или готовые), может
решаться совершенно по-иному, если животные встречаются
неоднократно, узнают друг друга и помнят, как конкурент вел
себя раньше. Ну, а о том, что вороны узнают друг друга
индивидуально и что память у них хорошая, спорить не
приходится. Как было неоднократно показано учеными, многие
птицы, и особенно вороновые, способны узнавать друг друга
и обладают прекрасной памятью. Таким образом, если, как
можно полагать, вороны способны объединяться в стаи или
группы, то существуют по крайней мере предпосылки для
взаимопомощи, поскольку за оказанную услугу ты можешь
ожидать взаимной услуги.
Роберт Аксельрод, преподаватель политических наук из
Мичиганского университета, написал в 1984 году книгу
«Эволюция сотрудничества» об альтернативном механизме дележки,
не предполагающем кровного родства между участниками. Он
рассмотрел результаты различных гипотетических стратегий,
92
которые могут пустить в ход конкуренты, а затем проверил эти
стратегии не путем эволюции, как заведено в природе, но через
компьютерные турниры; в них одна стратегия
противопоставляется другой внутри компьютера, который затем определяет
уцелевшего, то есть «наилучшую» стратегию, выбранную в
противовес всем остальным. Он проверил пятнадцать стратегий,
предложенных приверженцами теории игр, и, когда был выявлен
уцелевший, объявил в профессиональных бюллетенях и журналах
о проведении второго турнира личных компьютеров, сообщив
участникам о результатах первого раунда. Как вызов уцелевшему
были предложены еще шестьдесят три программы для второго
компьютерного раунда.
Победившая поведенческая стратегия, предложенная Анато-
лем Раппопортом (Торонтский университет), заключалась в
следующем: без раздумья сотрудничать (делиться), уступая
партнеру преимущества выбора, а затем ответить тем же ходом,
какой сделает тот. При такой стратегии «око за око»2
сотрудничество само себя порождает. Это стратегия и не ястреба, и не
голубя, но обоих одновременно. Хотя индивид с голубиными
наклонностями может проиграть при первой встрече, второй раз
тот же ястреб верха над ним уже не возьмет.
Смысл стратегии «око за око» заключается в том, что быть
«щедрым» гораздо выгоднее, чем быть «жадным». Согласно
компьютерным моделям «щедрейших» и «жаднейших»
стратегий, щедрые ребята приходят к финишу первыми, если они дают
отпор немедленно, но не обладают особенно долгой памятью
и если они никогда не пытаются забежать вперед и сразу же взять
верх над конкурентом. Так ли именно ведут себя вороны? Быть
может. Но все идет насмарку, если, во-первых, они не
взаимодействуют постоянно, как индивиды, во-вторых, не способны
узнавать друг друга и, в-третьих, не хранят в памяти хотя бы
последний случай, когда один индивид показал падаль другому,
предполагая в нем способного ответить услугой за услугу. Но
можно ли требовать столько даже от ворона?
Однако, если принять, что вороны делятся мясом трупа,
подчиняясь механизму взаимных услуг или принципу «око за
око», сразу же (во всяком случае, у меня) возникает следующее
возражение: трупы крупных животных попадаются редко, а
потому слишком уж малочисленны возможности для оказания
взаимных услуг. Даже если вороны образуют группы, может
пройти больше года, прежде чем птице, которая готова в свою
очередь поделиться падалью, представится для этого удобный
случай. Скудность возможностей отплачивать услугой за услугу
увеличивает трудности в распознавании индивидов, генетически
готовых делиться и не готовых к этому. Положение облегчалось
бы, если бы птицы, связанные родством (независимо от того,
шают они друг друг индивидуально или нет), держались вместе.
Формально математический подсчет генов подсказывает нам, что
93
помогать родичам - это почти то же, что помогать самому себе
Но вороны размножаются обособленными парами, а подросшие
птенцы разлетаются (см. ниже). Все, что я наблюдал до сих поп
делает весьма маловероятными долговременные связи воронов
состоящих в родстве. '
Понятие сотрудничества поддается определению с большим
трудом. Оно зависит от тех оценок размера популяции
потенциально готовых к сотрудничеству, «щедрых» индивидов
которые заложены в основу модели, от того, во что обходится
«щедрость», и от протяженности отсрочек на получение
взаимности или от степени уверенности в ее получении. Наличие таких
непостоянных величин внушает мне скептическое отношение
к математически определенному равновесию каждой данной
ситуации, претендует ли оно на абсолютную точность или хотя
бы на приблизительную оценку. Может быть, у воронов
существует «надежда на взаимность»3, не обремененная
сложностями прямой компенсации, как обязательного
предварительного условия. Эта модель опирается на наблюдения
человеческого поведения. Я много раз замечал, что в относительно
малолюдных местностях встречные незнакомые автомобилисты
сплошь и рядом мигают мне фарами, предупреждая, что где-то
дальше притаился представитель дорожной полиции и с
помощью радара проверяет, не соблазнит ли какого-нибудь
любителя быстрой езды прямой безопасный участок шоссе и не
превысит ли он разрешенной скорости. Но поблизости от
городов никто таких предупреждающих сигналов не подает.
Я поймал себя на том, что отплачиваю услугой за услугу,
предупреждая в сходных обстоятельствах других
автомобилистов. Возможно, я поступаю так, потому что подобная «душевная
щедрость» обходится очень дешево, а блага от
единомышленников на шоссе очень велики-сохранение водительских прав
и избавление от лишних неприятностей.
Может быть, и у воронов так. Если ворон, делясь богатым
источником корма, практически ничего не лишается, зато
приобретает пусть и небольшой шанс, что другой ворон ответит
ему тем же, когда он будет голоден, то соотношение потерь
и приобретений может положить начало развитию дележки как
устойчивой формы поведения или хотя бы облегчить такое
развитие. И наконец, численность сообщества или «группы»,
члены которых способны делиться, возможно, определяется не
столько узами родства, сколько весомостью внешней угрозы.
Возникни угроза нашествия космических пришельцев, США
и Россия сразу стали бы друзьями и сотрудниками. (Как будто не
достаточно угрозы перенаселенности или загрязнения
окружающей среды.) Но подобные угрозы лежат за пределами опыта
и естественного отбора, а потому объединять они могут только
в том случае, если их воспринимают очень живо. Хватит ли
у воронов сообразительности понять, что одинаковую для всех
94
угрозу голода можно предотвратить с помощью сотрудничества?
Такой вариант нельзя сбросить со счетов. Но я, не получив
достаточно данных, имея в своем распоряжении лишь одну жизнь
й весьма ограниченные ресурсы, займусь в первую очередь
исследованием самых правдоподобных (или более легких)
гипотез, а наименее правдоподобные отложу на потом. Пока что
гипотезы родственного отбора и взаимного альтруизма (24) не
исключены, но они представляются довольно натянутыми. Как,
впрочем, и другие очевидные идеи, приходившие мне в голову.
Так, может, поведением воронов руководит нечто совсем
неожиданное?
РАЗУМ ВОРОНОВ
Начиная с древних скандинавов, видевших в вороне вестника
богов, с исконных американцев, почитавших его как всезнающего
лукавца и бога, и кончая Конрадом Лоренцем, все считали
обыкновенного ворона самой умной птицей в мире.
Выразительную оценку разуму воронов (то есть сознательной
предусмотрительности и сообразительности) дал интересующийся
поведением эколог У. Монтевекки, наблюдавший воронов в
колонии серебристых чаек, которых изучал. Он сказал мне, что
в сравнении с воронами чайки ведут себя «как клинические
идиотки». Тем не менее, вопреки такому единодушию,
существует крайне мало объективных данных, которые позволили бы
провести весомое сравнение воронов с другими вороновыми.
Собственно говоря, обзор литературы убедил меня, что никаких
доказательств особого разума воронов еще нигде опубликовано
не было. Наоборот, многие эпизодические наблюдения, якобы
свидетельствующие о таком разуме, убедительны лишь при
условии, что разумность ворона постулируется заранее.
В античности ворон слыл всезнающим. Древнегреческий
историк Фукидид даже приписывает воронам мудрую
разборчивость-они не трогают трупы животных, павших от чумы.
(Правда, Фукидид не упоминает, расклевывались ли животные,
павшие от других причин, сразу же или они оставались
нетронутыми.) В том же духе великий римский натуралист Плиний
в качестве примера величайшей изобретательности повествует
о том, как ворон сумел утолить жажду. Ворон этот увидел воду
на дне узкогорлого сосуда и, чтобы добраться до нее, начал
бросать в сосуд камешки, пока вода не поднялась к самому
горлышку. Бесспорно, если эта птица представляла себе
конечный результат своих действий, их можно было бы счесть
доказательством разума. Но ведь вполне возможно, что ворон
просто прятал в сосуде мелкие предметы, которые собирал
поблизости. Когда же вдруг увидел чудом появившуюся воду, то
и напился. Интересно, бросал ли он в сосуд также предметы легче
воды? И стал бы он бросать камни, если бы не испытывал
96
жажды? Фукидид жил в V веке до нашей эры. С тех пор прошло
2400 лет, и, насколько мне известно, его утверждение' не
подвергалось даже самой простой проверке.
Разум воронов обычно постулируется сразу же, если они
работают «артелями». П. Джонсон, жительница Уайтхорса
(территория Юкон), чьими стараниями ворон стал символической
птицей этой территории, написала мне: «Одно удовольствие
смотреть, как они (вороны) обкрадывают хаски. Очень часто
несколько воронов объединяют усилия. Один отвлекает
внимание собаки: садится перед ней в таком месте, куда цепь
чуть-чуть не дотягивается, и принимается ее дразнить. Собака,
естественно, ничего кроме этого ворона не видит, а тем временем
его товарищ устраивается на краю миски и бодро расправляется
с ее содержимым». Таких историй о воронах, берущих верх над
ездовыми собаками или всякими другими животными,
существует великое множество. Но они не являются ни
доказательством, ни опровержением того, что вороны сознательно помогают
друг другу применять сложные стратегии, планируя и приводя
в исполнение специальные маневры. Несколько воронов могут
собраться вместе просто потому, что случайно увидели один
и тот же корм. Не исключено, что одна из птиц действительно
отвлекает хищника, но не осознанно, без всякой задней мысли.
А другая или другие пользуются удобным случаем. Подобные
наблюдения не могут служить неопровержимым свидетельством
проявлений разума.
Один опубликованный пример «осознанного поведения»
связан с охотой ворона на полевок. Ворон сидел над занесенной
снегом лужайкой, а затем «медленно спланировал и,
опустившись на землю, несколько раз подпрыгнул, приподняв крылья
над головой». Попрыгав, он тотчас вернулся на прежнюю ветку
и осмотрел место, с которого только что взлетел. Он повторил
это несколько раз без видимого успеха, после чего улетел. Однако
его прыжки взломали многочисленные туннели полевок, «и
вывод можно сделать только один1: это поведение представляло
собой сознательную попытку выгнать полевок из их снежных
тайников». Разумеется, есть альтернативное и гораздо более
правдоподобное объяснение. Как я указывал выше, вороны
обычно прыгают таким образом вблизи любого незнакомого
предмета и неизвестного корма без какой-либо связи со снегом
или туннелями в Снегу2, а также со вспугиванием добычи.
Орнитолог Томас Наттолл упомянул, что вороны взлетают
с орехами или раковинами3 в клюве и бросают их на камни и что
это «факты, свидетелями которых были люди, заслуживающие
доверия». Но действительно ли такое поведение объясняется
редкостной сообразительностью ворона?
Данное поведение надежно документировано у ворон4 и чаек5,
птиц менее смышленых6. Бент описывает игры воронов с
еловыми шишками7 и другими предметами, которые птица,
97
играя, бросает, а потом гонится за ними. Быть может, ка-
кой-нибудь ворон мог для этой цели подобрать твердый предмет
со съедобной сердцевиной, а потом бросить, не сумев расклевать
или просто устав таскать его. По счастливой случайности
предмет ударяется о камень и перед птицей вдруг появляется
корм. Прекрасная птичья память неоспорима, и подобный случай
мог в ней зафиксироваться без всякого участия разума. Да,
конечно, какой-то вид мог обойтись без дальнейшего процесса
проб и ошибок благодаря прямому осознанию причин и
следствий случившегося, то есть с помощью разума. Важность
предварительного понимания, что твердый предмет надо
бросить с определенной высоты на камень, чтобы его разбить,
очевидна сама собой. Однако нельзя априорно решать, опирается
ли данный тип поведения на разум или нет.
Два разрозненных случая, когда вороны роняли предметы на
людей, подбиравшихся к их гнездам8, а также на насиживающих
птиц9, были истолкованы как использование орудий. Но
вороновые, когда они сердиты или у них что-то не получается,
обычно бьют клювом по находящимся поблизости предметам,
а обломки и осколки падают вниз, попросту подчиняясь закону
земного тяготения.
Единственный пример, якобы демонстрирующий разумное
использование камней, сводится к тому, что ворон на вершине
обрыва сбивал клювом камешки. Камешки падали на людей,
подбиравшихся к гнезду на обрыве. Это поведение полностью
согласуется с тем, которое я постоянно наблюдаю у воронов
в Вермонте и Мэне, когда приближаюсь к деревьям с их
гнездами. (Некоторые родители при приближении человека
хранят молчание, и оба улетают. Другие начинают летать около
гнезда и кричать. Или же остается только самец и демонстрирует
посягающим на его гнездо людям свое раздражение и
бессильную злость.) В Мэне есть гнездо, которое самка неизменно
покидает, стоит подойти к нему поближе, а самец словно бы
приходит в неистовство от ярости. В десятке случаев, когда
в последние три года я оказывался около этого гнезда, реакция
всегда была одной и той же. Самец испускает скрежещущие
сердитые звуки, издает другие крики тревоги и с бешеной
энергией клюет ветку, на которой в тот момент сидит. Затем, не
прекращая сердитого крика, он ухватывает подряд все веточки
в пределах досягаемости и с силой их обламывает. В результате
под тем местом, на котором он сидит, сыплется дождь мелких
веток и листьев, но место это не имеет никакого отношения
к позиции «врага». Собственно говоря, деревьев много, сесть
можно где угодно, но пока еще ни одна обломанная веточка ни
в кого не угодила.
Влезая на дерево с гнездом и ощущая всю энергию ответных
действий ворона, безоговорочно признаешь его силу и
решимость, но даже мысли о том, что он работает головой, не
98
возникает. Наоборот, впечатление такое, что он ведет себя^как
буйно помешанный. Каждый протестующий крик птенца (когда
мы их кольцуем) вызывает новое нападение на ветки, которые
попадают ему под клюв. Ни намека на сознательное
использование орудий, о чем птица, скорее всего, помышляет столь же
мало, как сумасшедший, который крушит мебель, потому что
испытывает гнев или боль. Несомненно, гнездись этот ворон на
обрыве, где сесть можно только на верхнем краю, он бы точно
таким же образом вымещал свой гнев на земле и камешках
у своих ног. И ни о какой стратегии тут говорить не приходится.
Истолкования поведения воронов нередко окрашены
априорным убеждением в их разумности. Зоолог Дональд Гриффин
убедительно и почти неопровержимо доказывает всю
благотворность осознавания10, а немецкий эколог и знаток поведения
Эберхард Гвиннер11 подробно исследует различные способы,
которыми пользуются вороны для защиты птенцов, как от
слишком низких, так и слишком высоких температур. Все это
наводит на мысль, будто птицы «знают», что делают. Но, судя по
опубликованной литературе, разум воронов практически не
исследовался. Разумность его родственниц соек и ворон получает
пока не менее высокую оценку. Например, северо-западная
ворона (Corvus caurinus) выковыривала арахис из щели с помощью
палочки12. Точно так же голубые сойки (Cyanocitta cristata) умело
пользовались орудиями для извлечения корма13.
Новокаледонская ворона (Corvus manaduloides) исследовала полый стебель с
помощью прутика14. Грачи (С. frugilegus) в неволе закупоривали
именно те дыры, из которых вода вытекала из поилки*5. Однако
примеры использования «орудий» и «разума», пожалуй, можно
даже еще расширить. Есть сообщения, что у ворон появилась
манера щелкать орехи при помощи автомашин16, а сойки
используют ветки, на которых расклевывают желуди, как
«наковальни»17. Ни одно критическое исследование ширококлювой вороны
(С. brachyrhynchos) отнюдь не выделило эту птицу в
лабораторных экспериментах как гения. Наоборот, она демонстрировала
поведение, «сопоставимое с поведением голубей, крыс и обезьян»18.
С другой стороны, в подобных тестах и я, наверное, отличился
бы не больше. Согласно моим личным впечатлениям, ворон
действительно очень умен, поскольку многие его действия
говорят о том, что он осознает свои поступки. Но впечатления - это
еще не доказательство.
Следующие два случая трудновато объяснить простым
научением или действием слепого механизма «стимул-реакция».
Первый касается пары воронов, которых я спугнул с большого
ломтя сала. Для воронов, ворон, голубых соек, ореховок, дятлов
и пухляков характерна манера кормиться, отрывая маленькие
ломтики пищи от края и по углам поедаемого куска. Но один из
воронов, которого я согнал с большой замерзшей глыбы жира,
обвел торчащий уголок бороздкой длиной в 7,5 см и глубиной
99
более чем в 1,5 см. Будь у него больше времени, он, несомненно,
обеспечил бы себе заметно больший ломоть корма, чем просто
отрывая его кусочек за кусочком. Склевывание того, что можно
получить одним клевком, вполне удовлетворяет всех прочих уже
исследованных птиц, но почему же не ворона? Можно возразить,
что птице было удобнее клевать жир таким образом, чтобы
образовалась бороздка. Но это объяснение представляется
сомнительным, поскольку по краям бороздки оставались
прилипшие кусочки жира. Не продемонстрировал ли этот ворон
сознательную предусмотрительность, заранее обеспечивая себе
кусок побольше?
Второй случай связан с запасанием корма в естественных
условиях. Ворон, кормившийся в одиночестве (позже к нему
присоединился второй член пары), отрывал кусочки мяса от
замерзшей туши искладывал их в кучку, чего я не наблюдал ни
у каких других птиц. Сложив пирамидку примерно в 240 куб. см,
он набил зоб мясом с туши, после чего забрал в клюв все
сложенные сбоку кусочки и улетел со своей добычей. Тот же
ворон, или второй член пары, повторил эту операцию восемь раз
в течение следующего часа. (Обе птицы находились у туши
одновременно и не выхватывали мясо друг у друга.) Один раз,
когда член пары выкладывал очередную пирамидку, прилетел
третий ворон, сел на ветку и, вне всяких сомнений, принялся
наблюдать за тем, как они отдирают мясо. В конце концов он
слетел на землю, двинулся в обход туши, пока не зашел в тыл
одному из партнеров, который в тот момент трудился в
одиночестве, осторожно подобрался поближе и ухватил мясо из
кучки. С тех пор, сколько я ни наблюдал за группами воронов,
расклевывающих тушу, мне больше ни разу не довелось увидеть,
чтобы хоть один из них складывал оторванные куски в кучку.
Тони Эйнджелл приводит сходное наблюдение в своей книге
«Вороны, вороны, сороки и сойки» (1979). Ручному ворону
насыпали сухариков. Наевшись досыта, он не стал уносить
оставшиеся каждый по отдельности, а уложил штук шесть друг
на друга в снегу. После чего забрал их в клюв все оптом и улетел.
Специалист по хищным птицам Рик Найт (Колорадский
университет) рассказал мне, что наблюдал такое же поведение
у пары воронов в Гранд-Каньоне в январе 1988 года. Он и его
друг угостили воронов сухариками, которые те немедленно
сложили кучками и утаскивали в клюве по три-четыре за раз.
Я не утверждаю, будто животные, даже вороны, не могут
быть запрограммированы так, чтобы в данный момент
подождать глотать корм, если в результате попозже можно
получить его больше. Или чтобы складывать корм прежде, чем
унести его. Тем не менее представляется маловероятным, чтобы
вороны были специально генетически запрограммированы
складывать в кучки кусочки мяса для того, чтобы прятать его
с большим удобством, или «отрезать» клювом куски посолиднее,
100
чтобы уносить за один раз больший запас корма. Если это слепо
запрограммировано, те же механизмы с той же легкостью
должны были бы выработаться у пухляков, ореховок, ворон,
дятлов и голубых соек. Более того, поскольку всем им не под
силу оборонять найденное мясо от воронов, такой тип поведения
скорее выработался бы именно у них, обеспечивая максимальное
использование весьма ограниченного времени, на которое
богатый источник корма может оставаться в их полном
распоряжении. Вот почему напрашивается вывод, что вороны
обладают редким для птиц осознанием последствий как
собственных действий, так и вероятных действий своих партнеров или
конкурентов.
СТРЕМИТЕЛЬНОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
ДВУХ ОВЕЧЬИХ ТУШ
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон! Где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?».
Ворон ворону в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая».
Старинная шотландская баллада*
L января 1986 года. Я вслепую искал объяснения, почему
последние два раза приглашений было так мало. Возможно,
данных у меня уже вполне достаточно, только я не в состоянии
увидеть разгадку. Может быть, вороны до того смышлены, а их
поведение до того замысловато, что я и не смогу ничего понять,
пока не научусь воспринимать отдельных птиц в их
индивидуальности. Естественно, я надеюсь, что существуют общие
правила, и ищу их, но они, вполне вероятно, так и останутся
скрытыми, если я не научусь узнавать конкретных птиц или
некоторые определенные категории индивидов.
Наиболее интенсивные приглашения я наблюдал осенью.
А наибольшее скопление воронов я виде т зимой на пустыре. Ага!
Кажется, нашел! Осенью птицы еще рассредоточены, но в течение
зимы они собираются у постоянных источников корма, таких,
как свалки. Поэтому, даже если несколько птиц в лесу и осталось,
слышать их приглашения некому. И сегодня я еду в Мэн,
в частности, для того, чтобы убедиться, что у овечьих туш
* Вольный перевод А. С. Пушкина.
102
побывали только четыре ворона, которых я видел на прошлой
неделе. Лишняя проверка никогда не помешает.
В 14 ч. 15 м. я проезжаю мимо бетелской свалки. Странно!
Нигде ни единого ворона. На прошлой неделе их там было не
меньше сотни.
Поднимаясь на холм, прохожу мимо бревенчатой хижины.
Овца, которую я оставил на лугу, лежит нетронутая. Никаких
следов-ни ворона, ни койота. Но, продолжая идти по тропе
дальше, я слышу воронов на туше в Кафланке. Быстро
ретируюсь в лес, чтобы дождаться там сумерек и войти в дверь
гнезаметно.
Ну и сюрприз же меня ждет! От овцы не осталось ничего,
кроме костей, шкуры и замерзшего содержимого желудка. Снег
вокруг этих остатков в радиусе 25 метров испещрен вороновыми
следами. Неужели их здесь были сотни? Во всяком случае, много
десятков. Зачеркивается еще одно предположение. Воронов тут
по-прежнему множество, а сейчас как раз середина зимы.
3 января. Просыпаюсь к началу метели. Прилетает один ворон,
испускает длительные серии куорков, затем садится на скелет
овцы и поклевывает почти очищенные ребра. Через несколько
минут до меня доносятся короткие отрывистые куорки, которые
до сих пор я слышал, только когда несколько воронов летели
вместе к приманке. Не сигнал ли это «следуй за мной»? Звуки
приближаются, и вот уже четыре ворона кружат над расчисткой.
Все спокойно. Через две-три минуты все четверо опускаются на
скелет и начинают клевать кости.
Ко1да они улетают, я вырезаю пятисантиметровое отверстие
в углу пластиковой пленки, закрывающей окно, и устанавливаю
там камеру на штативе. Когда позже прилетает ворон, вместо
карканья я слышу дробный стук. Ни одна птица не опускается на
скелет. Был ли это предупреждающий сигнал? На протяжении
дня птицы появляются не раз, но ни одна не опускается вблизи от
приманки. Снег продолжает валить.
Часа через два-три белая пелена совершенно скрывает не
только останки первой овцы, но и новую тушу, которую я вчера
вечером положил в двадцати метрах от первой. Снег, заносящий
корм, вероятно, серьезная угроза для этих птиц. Каждую
приманку, которую я выкладывал этой зимой, заваливало снегом
по нескольку раз-мне постоянно приходилось его сгребать,
чтобы у воронов была возможность обнаружить мясо. Пожалуй,
полезно иметь под рукой койота, который выкапывал бы тушу
всякий раз, когда ее заносит снегом, что, по-видимому,
происходит тут каждые несколько дней. Но если механизм
приглашений возник по этой причине, воронам во время снегопада
полагалось бы кричать ч^ще, а не реже.
В Вермонте я наблюдал единственную пару,
расклевывающую приманку, которую я положил так, что она была видна
103
из окна моей спальни. Птицы прилетали каждое утро около
7 ч. 30 м. и оставались около полутора часов, а затем
возвращались во второй раз через час-другой после полудня. В качестве
приманки я предложил им большую кучу нутряного жира,
в основном лоскутами 5-15-сантиметровой длины. Две птицы
могли разделаться с таким лоскутом за несколько минут
и улететь. Но они вместо этого долго клевали приманку, а затем
улетали с куском жира в клюве - вероятно, чтобы спрятать его,
после чего возвращались и повторяли ту же операцию. Мне
кажется, такое непрекращающееся клевание способствует тому,
что мясо остается на виду. Иначе, если в отсутствие воронов
пойдет снег, он может скрыть мясо под своим покровом. Чем
больше здесь побывает птиц, тем более вероятно, что удастся
найти какую-то толику жира. Не потому ли возникли
приглашения? Но в таком случае птицы не стали бы приглашать
сотрапезников к туше лося осенью, да и во всех тех ситуациях,
когда не идет снег. Так что и эта идея ничего не дает.
4 января. Ночью снег перестал падать, поднялся ветер. Как
обычно, я просыпаюсь, кашляя от сизого дыма, загоняемого
через трубу обратно в хижину. И опять приходится выбрасывать
тлеющие головни в снег.
Температура в хижине примерно —15 С. Черно-синее небо
все в звездах, и под свирепый вой ветра я откапываю овцу, бегу
назад и растапливаю снег для кофе. (Днем я печку топить не
буду, чтобы дым не спугнул воронов.) Нынче утром я полон
надежд. Все источники корма местных воронов, даже если у них
есть кладовые, почти наверняка погребены под сугробами.
Придется* им прилетать сюда.
И действительно, в 7 ч. 33 м. два ворона опускаются на березу
около приманки, а еще три пролетают над ней. Но остается
только один. Двенадцать минут одиночка издает стонущие звуки,
щелкает клювом, тихо каркает и испускает громкие трели. Эту
песню я слышал и раньше. Она означает, что поблизости есть
и другие птицы, и, вероятно, они скоро опустятся на корм.
Прячутся ли они в лесу? Внезапно за пять минут их тут уже от
шести до восьми. В 8 ч. 16 м. три ворона клюют приманку, и вот
их уже пять. На протяжении следующего часа к овце и от овцы
непрерывно летят птицы, и одновременно клюют приманку
три-пять. К 9 ч. 30 м. их становится заметно больше. Около 11 ч.
я одновременно вижу уже от десяти до пятнадцати птиц. К 11 ч.
30 м. число их возрастает до двадцати трех! После полудня это
число постепенно идет на убыль, и в 15 ч. 30 м. перед закатом их
остается всего десять. К 16 ч. улетают все. Теперь я могу выйти
на воздух и осмотреть приманку. От новой овечьей туши
осталась всего четверть, если не меньше! И повсюду в лесу
я нахожу следы воронов там, где они прятали мясо, присыпая его
сантиметра на три снегом.
104
Большая часть этих кладовых достанется койотам. Но,
возможно, воронам нужды койоты, чтобы было кому отыскивать
заваленные снегом туши. Я уже раньше проверял способность
воронов находить мясо под снегом и добираться до него в других
местах, кроме известных заранее. Два свежих свиных ребра,
только что застреленная белка, куча замерзших овечьих
внутренностей и одна задавленная на шоссе кошка были зарыты под
свежевыпавшим снегом на глубине от пяти до десяти
сантиметров в одном-двух метрах от туши овцы, которую перед этим
клевали двенадцать воронов. Тушу я затем унес. Когда птицы
вернулись, кружили снежинки, и некоторые начали клевать снег
и двигать клювом, точно совком, на том месте, где недавно
лежала туша. В конце концов какая-то из птиц задела ногу
кошки, после чего труп был извлечен из-под снега и расклеван.
В течение двух последующих дней ни одна другая из спрятанных
приманок найдена не была, и вороны перестали туда
возвращаться.
Позднее я точно так же закопал три задние ноги ягнят под
пушистым снегом возле почти голых оленьих ребер, которые
вороны еще поклевывали. И эти приманки пролежали там две
недели необнаруженными. Такие результаты не исключают
обоняния у воронов, но они указывают, что зимой предмет,
который нельзя увидеть, не обнаруживается и по запаху. Когда
вороны не знают заранее местонахождение закопанного корма,
он остается для них недоступным, если только его не выкопает
какое-нибудь другое животное.
5 января. Утром температура — 15е и опять валит сцег, но
я чувствую себя как в раю-во всяком случае, настолько,
насколько мне вообще доступен рай. Ветки бальзамических пихт
сгибаются под сверкающими подушками сыпучего снега. Все
звуки приглушены, кроме голосов сорока с лишним воронов.
Воплям и шумным ссорам аккомпанирует непрерывный стук
клювов по промерзшему мясу. Мне все это кажется сладчайшей
музыкой. Нынче утром выглянуть наружу можно только через
135-миллиметровый объектив моей
тридцатипятимиллиметровой камеры. Туша овцы в десяти метрах от этого «окна»
заполняет весь кадр почти целиком, а на ней и вокруг нее полно
воронов.
Я вижу снежинки на их блестящих черных спинах. Какое
дивное зрелище! Наконец-то я совсем рядом с ними, что до сих
пор представлялось невозможным. Птицы чувствуют себя легко
и свободно. Кончив клевать, некоторые барахтаются в снегу на
спине, точно веселые щенки, или, лежа на груди, взметывают снег
крыльями и лапами. Некоторые скользят на груди, отталкиваясь
ногами. Они купаются в снегу, чего я не наблюдал ни у каких
других птиц. Кувыркаются, словно ребятишки в первых сугробах,
и я убежден, что это для них удовольствие.
105
Растапливаю печку, просто чтобы посмотреть, как они
прореагируют на дым. Огонь разгорается, дыма много-и
абсолютно ничего не происходит! В поведении воронов я не
замечаю ни малейшей перемены. Так что теперь я смогу не
только греться днем-до сих пор редкая для меня роскошь! -но
и жарить свиные отбивные.
Птицам понадобилось менее двух дней, чтобы оставить от
туши, твердой на морозе как камень, один голый скелет. Я бы не
поверил, если бы не видел собственными глазами. А будь мясо
мягким, они, несомненно, покончили бы с тушей еще быстрее.
Вороны бывают очень агрессивными. В «Следе гризли» Фрэнк
Крейхед Младший пишет: «Наше внимание привлекло
движущееся на белом снегу черное пятно неподалеку от занятых едой
гризли. Приблизившись, мы различили четырех воронов: один
беспомощно бился в снегу, а остальные свирепо его клевали.
Видимо, он не мог взлететь. Эти трое, решил я, несомненно,
старались заклевать его до смерти. При нашем приближении они
улетели, но с явной неохотой».
Мои птицы были относительно мирными, хотя при таком
количестве мяса было что защищать. Агрессивные стычки
(возникавшие, как я определил, по причине тесноты) из-за
облюбованного местечка ограничивались быстрым дерганием за
крыло либо за хвост и очень редко переходили в погоню. Ссоры,
казалось, объяснялись только теснотой: когда на туше было пять
птиц, стычки случались очень редко, когда их было десять, за
минуту вспыхивало до трех стычек. А между двадцатью
воронами возникало десять стычек в минуту. До чего не похоже на
голубых соек, которые, как я наблюдал раньше, не терпят
присутствия других соек в пятидесяти метрах от источника
корма. И до чего не похоже на ворон, которые вообще не
выказывают никаких агрессивных поползновений.
КОРОВА
«Вынь из сердца клюв проклятый!
В бурю и во мрак твой путь!..
Одиночество былое
дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!».
Эдгар А.иаи По «Ворон»
ак я добываю достаточно мяса, чтобы приманивать голодных
воронов? Разъезжаю по окрестностям, заглядываю на молочные
фермы и рано или поздно нахожу что-то подходящее, обычно
теленка.
В Хайнсберге, штат Вермонт, я зашел в коровник Берни
Годетта, где подходила к концу утренняя дойка. Нет, ни один
теленок у него последнее время не подох... Тут Берни задумался
и кивнул на стойло, в котором лежала с вывалившимся языком
большая корова голштейнской породы. Пятьсот-шестьсот
килограммов мяса! Как я сумею доставить такую тушу из этого
стойла на вершину холма в трехстах километрах отсюда? Да еще
по глубокому снегу?
- Спасибо, но, боюсь, коровы все-таки не для меня.
Но проехав дальше километров пятнадцать, я злобно
накинулся на себя: «Тебе требуется или не требуется большое
количество мяса?». Да, требуется. «Тогда не увиливай. Если ты не
будешь валять дурака, ты найдешь способ!» А потому я
развернул машину, помчался назад и сказал Берни:
# - Завтра я вас от нее избавлю.
Разъятию коров на биофаках не учат, но я так ловко орудовал
своим наточенным охотничьим ножом, что Берни только диву
давался. Десяток кусков коровьей туши весом от тридцати до
пятидесяти килограммов - это ли не манна небесная для воронов?
Поездка в Мэн всегда приятна. Я полон радостных
предвкушений и прикидываю, что буду делать и как отреагируют
вороны. Дорога берет пять часов, но на этот раз она отняла
больше времени из-за кусков коровьей туши в «джипе» повсюду
вокруг меня и теленка на капоте. Из окон торчат ноги
с копытами. В два часа дня я добираюсь до подножия моего
холма. Там меня встречает Дана Имс в своем снегомобиле. Мне
потребовалось бы не меньше трех суток, чтобы по сугробам
107
отнести это мясо на холм. А он управляется еще до темноты
и берет с меня всего двадцать долларов.
Теперь я сижу у печки, смакую завтрашний день и счастлив
донельзя. Ведь у меня здесь туша теленка и все мясо очень
крупной коровы. Вопрос только в том, как поэффективнее
распорядиться этим богатством. Пока что я планирую положить
приманку на прежнем месте рядом со скелетом овцы, хорошо
воронам известным. Они ведь опасаются незнакомого места
больше, чем новой приманки, верно? Если за приглашениями
кроется эгоизм стаи, завтра приглашать они не станут, поскольку
риск почти полностью отсутствует и его не требуется
распределять среди большего числа индивидов. Они ведь уже убедились
в безопасности этого места. С другой стороны, если причина
приглашений-избыток корма, то подобное сверхбогатство
должно умножить их. Столь щедрой приманки я им еще не
предлагал и ожидаю беспрецедентного числа приглашений.
Ворон, приглашающий на такую приманку, себя практически
ничем не обделяет. Он только обеспечит себе блага в будущем,
если те, с кем он поделится, поступят так же в свой черед.
17 января 1986 года. Какая красивая заря! Красные, оранжевые,
желтые тона растворяются к востоку в синеве, ослепительно
контрастируя с черными деревьями и белым снегом. Еще не
рассвело, но пухляк уже поклевывает абсолютно отполированное,
на мой взгляд, ребро овечьего скелета, на котором в последний
раз пировало не меньше сорока воронов. Однако сейчас ни
единого ворона не видно и не слышно.
Я выжидаю несколько часов, а потом отправляюсь в лес
посмотреть, нет ли в снегу следов там, где были устроены
кладовые, - может быть, они забрали припрятанное мясо? В лесу
пустынно. После четырех часов блужданий по сугробам я так и не
нашел ни единого следа, где бы ворон опустился на свежий снег
в последние три дня. Нет, вороны не возвращались утолить
голод к своим кладовым. Зато койоты тут побывали. Идя по их
следам, я обнаружил семь вороновых кладовых, которые
откопали звери. Зачем птицы прячут мясо, если потом к нему не
возвращаются?
18 января. В 8 ч. 30 м. корову клюют голубая сойка и несколько
пухляков. Ведут они себя очень тихо -особенно сойка, которая за
все утро не издала ни звука.
9 ч. 15 м. Наконец-то корову обнаружил ворон! Крылья
могучей птицы свистят в воздухе так громко, что я слышу их
и в хижине. За пять минут он трижды проносится над коровой,
издав в целом сорок пять басистых, скрипучих, словно
вымученных куорков. И ни одного вопля. Я слышу, как куорки
замирают в отдалении. Ворон несомненно делится новостью, но
не при помощи воплей. Полчаса спустя я вижу двух воро-
108
нов-один в полете издает пронзительные короткие крики
быстрыми сериями. Оба проносятся над самой приманкой
и улетают. В течение следующих пяти часов я вижу или слышу то
одного, то обоих еще девять раз. После этого-никого и ничего.
Но завтра на заре я жду их во множестве.
Перед сумерками я решаю побаловать себя прогулкой
в теплых лучах заходящего солнца. И правда, тепло. Температура
нежданно поднялась почти до 5° С. Снег сверху стал мягким
и подтаивает. И какой чудесный запах! Откуда он, я не знаю, но
ассоциирую его с началом весны.
Отпечатки моих вчерашних следов сглаживаются. Они и снег
вокруг испещрены черными точками-это снежные ногохвостки!
В первый же день оттепели они, как по волшебству, усеяли
поверхность метровых сугробов! Видимо, спрыгнули с деревьев.
Выбраться наверх сквозь снежную толщу они не смогли бы. Не
тот ли это невидимый корм, которым питаются корольки, когда
поклевывают, на мой взгляд, совершенно голые ветки?
19 января. Рассвет. Ни единого ворона. Взошло солнце. Воронов
по-прежнему нет. Попозже прилетает ворон, но один.
Возвращается в течение дня шесть раз. Вернее, столько раз я слышу
ворона. Около полудня впервые слышится дробный стук. Что
означают эти звуки? Почему не слышно воплей? Во второй
половине царит полная тишина.
20 января. В 7 ч. 06 м. лишь чуть светает. Густые тучи-ночью
шел дождь. Прилетает ворон. «Он был чернее полночи глухой,
и под дождем летел, и был сухой»,-так однажды описал ворона
Сэмюэл Тейлор Колридж. Причем взрослого. У годовиков
оперение тусклое, а крылья и хвостовые перья коричневые.
В 9 ч. Юм. одинокий ворон появляется у приманки и остается
возле нее до 13 ч. 03 м., храня полное молчание. За эти три часа
пятьдесят три минуты он прилетает на приманку десять раз, ест
и улетает с мясом в клюве. Вернувшись в последний раз, клевать
он не стал, а просто сидел на березе над приманкой и чистил
перья. Когда же он затем улетел, я не сомневался, что больше
в этот день он не вернется, и оказался прав. Ну, если завтра он
прилетит с другими, я буду знать, что он делится с ними не по
принципу «эгоистичной стаи», поскольку он явно не опасается
клевать это мясо. Чувствует себя у приманки абсолютно
спокойно. Ни малейших признаков страха.
Весь день вчера и сегодня пухляки, две голубые сойки
и красногрудый поползень продолжают трудиться на приманке.
Можно подумать, что маленький поползень задумал съесть всю
корову, так яростно он обороняет мясо от пухляков, стоит им
приблизиться. Ворон не обращает на мелких пташек никакого
внимания. Один раз, когда он улетел, я выскочил наружу
и поставил в пяти метрах от коровы чучело ворона. Вернувшись,
109
живой ворон беззаботно чистил перья на ветке над чучелом
целых пять минут. Затем слетел вниз, внимательно оглядел
чучело, вернулся на свою ветку и вновь занялся перьями.
Оперение у этого ворона гладкое и глянцевитое, клюв у него
внутри черный. Следовательно, это взрослая птица.
21 января. Рассвет. Теплый дождь растопил почти весь снег.
Мерный стук капель по крыше действует усыпляюще, но меня
будит громкое карканье - вороны вернулись. Двое пролетают
мимо окна. Но весь день ни один не клюнул приманку!
Может быть, у них где-то есть другой источник корма? Лучше
коров ы?
Прошло шесть дней. Моему терпению подходит конец.
К тому же я просто не могу задерживаться дольше. Долг
призывает меня домой. Целая неделя словно бы потрачена
напрасно. Меня угнетает, что мои предположения опять не
сбылись. Что, собственно, происходит, черт подери?
Все время, пока я отсутствую, мое воображение будоражит
несъеденная корова, которая лежит на холме с 16 января.
Возможно, ее расклевывают множество воронов или же всего
два. Если верно последнее, то, вероятно, обыкновения делиться
у воронов нет. С другой стороны, если их слетится много, значит,
приглашение произошло после того, как приманка была сочтена
безопасной, что опровергает гипотезу «эгоистичной стаи» и
свидетельствует в пользу идеи дележки. Проехать тысячу триста
километров для выяснения этого - чистейший пустяк после всего,
что я уже вложил в эксперимент с коровой. А не поехать
равносильно тому, чтобы сойти со стокилометровой дистанции,
пробежав девяносто пять километров.
24 января. Как обычно, до Кафланка я добираюсь уже в темноте.
Поднимаюсь на холм под почти полной луной по снегу, который
снова смерзся и стал твердым. Температура упала до —26° С.
Хотя я затапливаю печку, в помещении все равно так холодно,
что трудно держать книгу в руке. Пытаюсь пристроиться
поближе к печке, но читать все равно не могу. И вскоре у меня
остается только одно желание: забраться поглубже в спальник
и погрузиться в спячку до утра.
25 января. Рассвет приходит в жуткой тишине, которую все утро
ничто не нарушает. Ни единого ворона! После восьми дней вид
у приманки почти нетронутый. Даже на жире можно различить
только две-три неглубокие бороздки.
Чего-чего, а уж этого я никак не ожидал! Тут же начинаю
подыскивать объяснения. Может быть, сейчас, в середине зимы,
птицы откочевали к побережью или мигрировали? Нет. Я
отправляюсь проверить небольшую городскую свалку всего
110
в десяти километрах отсюда по прямой, и там на деревьях и на
земле сидит воронов двадцать.
Факт остается фактом: по меньшей мере два ворона нашли
мясо, и один жадно его клевал. Может быть, между тем, что
другие на появились тут, и долгим непрерывным дробным
стуком, который я слышал на прошлой неделе, когда прилетали
две птицы и ни одна не опустилась на приманку, есть какая-то
связь? Может быть, второй птице приманка показалась
слишком уж большой и опасной, так что она сумела внушить свой
страх первой?
Вновь штудирую все собранные данные, и мне кажется, что
я начинаю нащупывать определенную систему: туши хорошо
знакомых животных вроде оленя или кролика вороны навещали
без особых колебаний, но черно-белые голштейнские телята по
меньшей мере два дня оставались нетронутыми. Может быть,
разъятая на куски крупная корова внушала им робость? Но нет!
Один или два клевали же ее!
/ февраля. И за прошлую неделю мясо осталось практически
нетронутым. Следы на снегу показывают, что клевали тушу всего
два ворона, если не один. Койоты держались на почтительном
расстоянии, кружа неподалеку в лесу. Просто невозможно
понять, почему такая огромная куча мяса не привлекла больше
воронов, хотя уже достаточно ясно, что она их не отпугивает.
Или они опять (все еще) пользуются более привлекательными
источниками корма где-то в стороне?
2 февраля. Ночь была очень холодной, и я никак не мог уснуть от
озноба. Мороз не только чувствовался, но и был слышен: ночную
тишину то и дело нарушал треск деревьев, точно ружейные
выстрелы.
Утро великолепное. Небо ясное и голубое, поют синицы.
Я тоже ощущаю перемену. У воронов скоро должен начаться
брачный период. Вторая зима с ними уже почти на исходе. Но
я озадачен еще больше, чем прежде, - а ведь два года назад я не
сомневался, что понаблюдаю за ними два-три воскресенья
и получу ответы на все вопросы! Но чем больше я становлюсь
в тупик, тем больше увлекаюсь. Теперь уже назад хода нет.
Примечание: Спустя месяц, когда я вернулся, от коровы не
осталось и лоскутка мяса. Повсюду виднелись экскременты
воронов, а снег был утоптан и покрыт отпечатками тысяч свежих
следов. Я понял, что совсем недавно здесь побывали десятки
воронов. А вполне возможно, что и более сотни. Но все уже
улетели, кроме одного. Этот одиночка остался и поклевывал
хорошо очищенные кости.
ОДИНОЧКА
И не вздрогнет, не взлетит он,
все сидит он, все сидит он,
Словно демон в дреме мрачной,
взгляд навек вонзив мне в грудь;
Свет от лампы вниз струится,
тень от ворона ложится...
Эдгар Аллан По «Ворон»
одиночка пытался кормиться на костях, почти совершенно
очищенных ордой уже улетевших птиц. По какой-то причине он
(я счел его самцом из-за большого клюва) остался тут, когда
остальные отправились иска гь корм где-то еще. Он остался ради
скудных объедков. Но нищи он находил все меньше и меньше,
постепенно слабея, так что уже не мог улететь на поиски другого
корма или следом за остальными.
В первый раз, когда я его увидел (у него была характерная
метка-поврежденные хвостовые перья), он прошел под окном
прямо у меня под носом. Это ошеломило нас обоих. Он улетел,
но с трудом. Днем он вернулся и стал испускать пронзительные
трели, усевшись на низком деревце рядом с новой тушей,
которую я привез. После сорока громких трелей он принялся
щелкать клювом, тихо поскуливать, постанывать и каркать.
Чтобы добраться до приманки, ему требовалось пройти через
небольшую впадину, откуда он не мог видеть ни окна, ни меня,
и он набрался мужества пройти через это слепое пятно только
после двенадцати попыток. Ухватил полоску нутряного жира[
и улетел.
Неделю спустя он все еще был тут-и один (на это время
я убрал мясо). Он заметно ослабел. Направившись к голым
костям, я увидел, что он прыжками удаляется в лес, начав свое
отступление, едва заметил меня. Ворон-и прыгает, вместо того
чтобы улететь? Странно! И я погнался за ним на лыжах. Он
вспрыгнул на нижнюю ветку ели, я начал взбираться за ним,
это, видимо, привело его в сильное возбуждение, и, когда мы
оказались довольно высоко над землей, он, с трудом взмахивая
крыльями, улетел в долину.
Я не думал, что увижу его еще раз, но утром он опять клевал
112
те же кости. Теперь я зашел с другой стороны и, припустив во
весь дух, нагнал его прежде, чем он успел добраться до дерева.
Поместил я его в картонку и закрыл крышкой - после того,
как он взял кусок масла из рук (пока я еще держал его,
вернувшись с ним в Кафланк), и после того, как он укусил меня за
палец и клюнул в щеку. Когда я схватил его, он весь дрожал. От
холода или от страха?
Возможно, ему требовался постоянный уход, и я забрал его
в Вермонт, где посадил в наспех сооруженную проволочную
клетку, которую установил на кухонном столе.
Очутившись в этой клетке после шестичасового заключения
в картонке, он повел себя спокойно: огляделся и небрежно
вскочил на жердочку. Слабым он не выглядел. Возможно, первый
плотный обед его подкрепил. Я предложил ему куриную ногу. Он
поколебался, прошел по жердочке и взял ее из моей руки,
спрыгнул на пол клетки и принялся расклевывать угощение.
Кончив, он вспрыгнул назад на жердочку. Я протянул ему
картофельную соломку. Он прошел по жердочке к проволоке,
взял соломку у меня из пальцев и проглотил с такой охотой,
словно картофельная соломка всегда была его любимым
блюдом. Кроме того, он съел кусок сыра, но, когда я предложил ему
дольку апельсина, не тронулся с места. Откуда он знает, что сыр
и соломка съедобны, а апельсин - нет?
Мой сынишка Стюарт смотрит, как ворон ест, и без умолку
болтает. Ворон полностью игнорирует и Стюарта, и кошку,
усевшуюся возле клетки, но настороженно поглядывает в мою
сторону. Эта птица ставит меня в полный тупик. Игнорирует
кошку? А мной интересуется, поскольку уже понял, что я для него
источник корма?
С самого начала от него веет полным самообладанием,
полным спокойствием. Ни следа паники! Птенец, выкормленный
в неволе из рук, не мог бы вести себя непринужденнее. На
протяжении часа он взъерошивает перья, полирует клюв о
жердочку и чистит оперение, повернувшись ко мне спиной, пока
я чита^ Стюарту вслух. Нас разделяют всего полтора метра.
Ворон зевает, полузакрывает глаза, опять полирует клюв,
небрежно поклевывает жердочку, спрыгивает на пол за новой
закуской. И все это время поглядывает по сторонам в манере,
которую я бы назвал «взвешивающей». Теперь он снова чистит
перья, распушает их, встряхивается, поворачивается и бесцельно
разглядывает пол клетки.
Неужели это, и правда, дикая птица? Такая же, как та, которая
сегодня взмыла со льда реки Андроскоггин и улетела на
километр, едва я остановил машину в отдалении, чтобы разобраться,
что это за черное пятно? Как та, которая мгновенно взлетает
с туши, стоит мне в хижине уронить на пол ложку? Чей клюв
раскрывается от испуга, когда она наконец-то приближается
к туше теленка, которую изучала целых три дня?
113
И это те самые птицы, которые известны своей крайней
робостью по отношению ко всему «новому»? Оскар и Магдалена
Хейнроты, известные немецкие орнитологи, работавшие в
Берлинском зоопарке, описали в своей знаменитой книге «Птицы
Средней Европы» (1926), как их два ручных ворона метались по
клетке не один час, «пока совсем не обессилили», оттого лишь,
что кто-то поднял флаг почти в ста метрах от них. А что может
быть «новее», чем внезапно очутиться в клетке на моем кухонном
столе в близком соседстве с мальчиком, мужчиной и кошкой?
Или это ручной ворон, улетевший из клетки? Но всего несколько
часов назад он предпринял отчаянную попытку скрыться, едва
увидел меня. (Позднее я поймал еще одного ворона на свалке,
и он тоже через несколько часов казался совсем ручным. Этот
ворон быстро хирел, и, когда месяц спустя стало очевидно, что он
умирает, я прекратил его мучения. Вскрытие обнаружило
свинцовые дробины. Другие, здоровые, вороны, выпущенные в
затемненную комнату, тоже через несколько минут уже не боялись
брать корм у меня из рук. Совершенно очевидно, что
«ручное» поведние Одиночки в неволе не было чем-то
уникальным.)
Я уже пришел к выводу, что вороны способны не
приближаться к приманке несколько дней или недель, если замечают
возле нее малейшие отклонения от привычного. А теперь, когда
все внезапно стало новым, эта птица ведет себя так, словно
ничего необычного вокруг нет! Я не знаю, как вороны
воспринимают окружающий мир. Могу только догадываться, что видят
они его не как абсолют, но как отклонения от уже
принятого.
Этот ворон поражает меня еще многим. Он кажется бодрым.
И совсем не похож на птицу, умирающую с голоду, как это
представлялось мне. В клетке он выглядит здоровым и крепким.
Хотя у него, может быть, от голода атрофировались летательные
мышцы, вприпрыжку он передвигается отлично-с той же
скоростью, с какой бегаю по снегу я. Вряд ли его крылья
повреждены - не заметно никаких признаков вывиха, никакой
неуклюжести. Летать он может, но примерно так, как может
бежать человек, у которого подгибаются ноги после сильного
потрясения.
Он полон любопытства и рассматривает все, что я ему
протягиваю. Хлебная корка с арахисовым маслом? Он подходит,
пробует, бросает и, наклонив голову, следит, как она падает на
пол. Сохранил бы я любопытство после того, как ослабел от
голода и угодил в клетку?
Больше всего меня поражает его спокойствие. Он ведет себя
так, словно не знает, что такое страх. Голову, правда,
поворачивает, но безмятежно. Ни разу не ударяется о сетку. Когда
хочет спуститься или подняться, прыгает с жердочки на
жердочку. На душе у меня становится спокойно.
114
На второй день своей неволи ворон тихо сидит на жердочке,
но видит все. Его карие глаза смотрят то туда, то сюда - вверх на
ползущую по потолку муху, вниз на проходящую мимо кошку,
в сторону, где я готовлю ужин. Иногда я прерываю свое занятие
и разговариваю с ним. Он словно бы расслабляется еще больше
и отвечает тихими чмокающими звуками.
На полу его клетки лежат остатки бифштекса, дохлый
бурундук (только что из моего холодильника), перо совы и куски
хлеба. Всего в тридцати сантиметрах от его насеста. Иногда он
посматривает на них изучающим взглядом. Когда я протягиваю
ему что-нибудь - шоколадное мороженое на ложке, ломоть хлеба,
комок арахисового масла,-он боком передвигается по жердочке
и осторожненько дегустирует. Забирает кончиком клюва
крохотную порцию, двигает ее внутри взад и вперед, а потом
проглатывает или выплевывает. Проглатывает он мороженое,
чернику, жир и картофельную соломку, а выплевывает хлеб
(который накануне ел!), консервированного для кошек тунца
и апельсин. Он становится все более разборчивым в еде, но
бурундук приводит его в восторг. Расклевывает по кусочкам
заднюю половину тушки. Она выскальзывает и падает. Как ни
странно, он ее не поднимает, но берет у меня из рук. Он даже
подходит, чтобы взять у меня из пальцев совиное перо, играет
с ним несколько секунд, потом роняет. И он любит снег! Он пьет
воду из ложки, которую я ему протягиваю, но если ложка полна
снега, он подходит охотнее и поддает снег глоток за глотком.
Ледышки проглатываются целиком.
К концу ап^Ьля мой кухонный жилец уже давно переселен
в авиарий во дворе. Когда я вхожу в эту обширную клетку
и предлагаю ему корм, он подлетает ко мне примерно на полтора
метра. Здесь он корма у меня из рук не берет, но подходит, чтобы
взять его с ветки рядом со мной. Он энергично летает по клетке
и всегда безмолвствует.
Мороженого он больше не получает, но любит падаль.
К дохлому голубю он подходит без всяких колебаний. В конце
концов он полностью съел белку, но не без труда. Ему не
удавалось пробить шкурку. Но он нашел выход: «освежевал» ее
через рот. В результате осталась очищенная беличья шкурка
мехом внутрь.
Он совершенно здоров, как показала проверка. Его помет был
прокручен в лабораторной центрифуге в растворе сахарозы,
и наверх не всплыло ни единого яйца какого-нибудь паразита.
Его кровь изучил под микроскопом специалист по малярии.
Никаких паразитов в крови. Так что, возможно, причиной его
слабости действительно было голодание, как я и предположил.
Его поведение по-прежнему крайне интересно для меня, так
как помогает разбираться в поведении его сородичей на воле.
Например, положение перьев. Когда он боится меня и пятится.
115
он плотно прижимает перья на голове. (Странно, что
подчиненные птицы, отступающие от корма, эти перья распушают.)
Но теперь в моем присутствии он часто чувствует себя настолько
в безопасности, что распушает перья на туловище и даже
встряхивается.
Сегодня, 21 апреля 1986 года, я ловлю его сачком,
заворачиваю в куртку и замыкаю у него на ноге металлическое
кольцо Службы рыбы и дичи США, а также зеленое
пластмассовое кольцо национальной компании кольцевания и ме-
чения. Пластмассовое кольцо имеет ширину чуть меньше
полутора сантиметров и заворачивается на ноге спиралью.
Избавиться от него, по-моему, невозможно, но ворон тут же
принимается яростно кусать и клевать его. Я ухожу, а когда
возвращаюсь через два часа, правая нога у ворона вся в крови,
чешуи содраны, обнажена кость, но пластмассовое кольцо
сброшено! Алюминиевое кольцо он терпит. Я было подумал
метить диких птиц пластмассовыми кольцами разного цвета,
потому что они видны издалека, а разные цвета могут служить
кодом. Сколько бы усилий потратил я зря, если бы мне не
представился случай заранее испробовать план, который казался
таким верным, простым, не нуждающимся в проверке! Теперь
я знаю, что метить отловленных диких воронов цветной
пластмассой нельзя. (Такими кольцами я метил птенцов в гнезде, и они
не обращали на них никакого внимания. Однако многие взрослые
птицы выбрасывают пластмассовые кольца из гнезда вместе
с прикрепленными к ним птенцами.)
Вскоре мой одиночка уже ежедневно «поет» в своем авиарии.
Поющий ворон щебечет и каркает, вопит и выводит трели
и пускает в ход весь свой обширный звуковой репертуар.
Этого ворона я выпустил на свободу 10 июля 1986 года. Он
тогда совершенно перестал петь, но оставался возле дома,
общаясь с воронами, которые жили у меня в двух других
авиариях (см. следующую главу). Когда 20 июля я выпустил их,
он заключил с ними дружбу-особенно с одним. Они улетели
вместе, а 28 июля он присоединился к участникам пикника
в парке Литл-Ривер в Уотербери (штат Вермонт). Вероятно, он
еще оставался совсем ручным-во всяком случае, они сумели
разобрать номер на его алюминиевом кольце, о чем несколько
месяцев спустя мне и сообщили из Службы рыбы и дичи. Видимо,
подобно другим воронам, он теперь убедился, чего можно не
бояться, а именно-людей. И потому, если вам повстречается
ворон, который очень любит картофельную соломку,
шоколадное мороженое и погибших под колесами бурундуков,
поглядите, нет ли у него на ноге алюминиевого кольца. Если на
кольце номер 706-21301 США, пожалуйста, позвоните мне.
Я буду очень рад узнать о новейших приключениях моего
старого друга.
РУЧНЫЕ ВОРОНЫ,
ВЗЯТЫЕ ИЗ ГНЕЗДА ПТЕНЦАМИ
Конечная цель того, кто исследует поведение
животных,-научиться понимать данное животное в его естественной среде. Это
отнюдь не всегда легко. И особеннее если речь идет о пугливых
животных, кочующих но обширным просторам. Обычно
приходится идти на компромисс то в одном, то в другом, пока
наконец не получишь сбалансированной и более полной
перспективы. Найти все ответы с помощью одного подхода невозможно,
поскольку в любой методике есть свои недостатки и слабости. Но
можно составить достаточно верную общую картину, применив
много подходов и используя то, что есть в каждом из них.
Я чувствовал, что не сумею понять по-настоящему загадки
воронов и даже хоть сколько-нибудь разобраться в них, пока не
научусь понимать отдельных птиц, не войду с ними в близкий
контакт. И я знал, что не пойму воронов, просто наблюдая их
издали в естественных условиях, как не пойму их, изучая ворона
в клетке у себя на кухне, к тому же не имея никаких сведений о его
прошлом. Действительно ли гот очевидный страх перед
приманкой, который я наблюдал в природе, связан с тем, что вороны
раньше попадали в ловушки или видели, как в них попадали
другие вороны? (Идея, предложенная мне как «безусловная
причина» другим исследователем, изучающим ворон.) Будь это так,
вскормленные в неволе птицы должны брать корм практически
без колебаний, что дает отличную возможность проверить
гипотезу эгоистичной стаи: если приманка воспринимается как
безопасная, никаких приглашений быть не должно.
Были и другие причины, из-за которых мне хотелось
поработать с выкормленными в неволе птицами. Поведение ручных
ворон, которых я держал с детства, внушило мне мысль, что
ручной ворон будет ходить за мной по пятам. И у меня возникла
блестящая мысль: не поместить ли мне в авиарий целую группу
воронов, а затем выпустить одного и отвести его к свежей
оленьей туше? Станет ли он приглашать остальных? И если да, то
как? Далее, вырастив в одном авиарий побольше братьев
117
и сестер, а в другой поместив чужих друг другу птиц, я смог бы
проверить, предпочитаются ли для приглашений родственники.
Но кроме таких специальных вопросов, на которые ручные
птицы могли подсказать ответы под углом зрения, не
поддающимся проверке в полевых условиях, у меня была просто
надежда на нежданные прозрения, нередко осеняющие тех, кто
исследует никем прежде не изученные явления. И еще было
личное, атавистическое желание познать иную «кровь», еще одно,
пусть иное, но такое же теплокровное существо, как и я сам.
А достичь этого можно, только знакомясь с конкретными
индивидами. Многие исследования требуют рассматривать
популяцию как единое целое, собирать данные о ней, а затем
анализировать животное, так сказать, на расстоянии вытянутой
руки-с помощью диаграмм, статистики и графиков. Общие
результаты даются как усредненные величины с отклонениями
в таких-то и таких-то пределах, но при всей подробности
подобная информация не дает возможности выявить крайне
важный момент-индивидуальные различия. Различия же эти,
возможно даже слагающиеся в «личность», являют собой нечто
большее, чем варианты средних величин. И они составляют
такую же подлинную часть хотя бы некоторых животных, как
усредненная форма их клювов или усредненная деятельность их
пищеварительного тракта. Однако по большей части
индивидуальные различия считают докучной переменной величиной и от
них всячески отмахиваются, поскольку они составляют помеху
для стройных «согласующихся» результатов или тех же «средних
величин».
Пересекая одну и ту же территорию под разными углами
одновременно в поисках главного, можно навлечь на себя
обвинения в «дефокусировке». Но в биологии спектр
возможностей бывает весьма широким, и, если только вам не выпадет
неслыханная удача, приходится хотя бы поверхностно обозреть
значительное число этих возможностей, прежде чем вы более или
менее уверенно нащупаете что-то весомое, живое, нужное.
Вот с такими-то тайными мыслями я заручился
необходимыми разрешениями, как федеральными, так и штата, после
чего в мае 1986 забрал птенцов из двух вороновых гнезд для
«экспериментальной проверки гипотезы приглашений».
Пока они были беспомощными, я держал их в устланных
сеном ведрах, которые возил из дома к себе на работу в
Берлингтон (штат Вермонт). Их необходимо было кормить
примерно каждый час, и они с жадностью поглощали всех
животных, оказавшихся жертвами дорожного движения, которых
я подбирал и разделывал для них. К этому рациону я добавлял
консервы для собак и кошек, сырые яйца и овечий сыр,
насекомых, когда мне удавалось их наловить, и всякий другой
корм в небольших количествах. Один какой-то корм им быстро
надоедал, и они его срыгивали, если получали слишком часто.
118
К концу мая, когда птенцам наступила пора расставаться
с родным гнездом, я поместил их в небольшие авиарии, которые
соорудил для них возле дома. Каждое утро перед восходом
солнца вороны будили меня громкими и пронзительными
криками, требуя пищи.
В одном выводке (Диксфилдеры) было два птенца: Тео и Тор
(он же позднее Воришка), а в другом (Уэлдеры)-три: Ральф, Роу
и Рейв. Когда я их заполучил, птенцы в обоих выводках, еще
голые и слепые, в ответ на любое нарушение тишины начинали
выпрашивать еду, разевая клювы и вытягивая шеи, причем вовсе
не в ту сторону, откуда доносились звуки. До того как они встали
на крыло, я не различал их индивидуально, а потому можно
с уверенностью считать, что уход от меня они получали
одинаковый. (Когда они встали на крыло, я с легкостью различал их по
поведению, не говоря уж о физических особенностях вроде
размера и формы клюва.)
Эти два выводка были помещены в разные авиарии, и дважды
в день я наблюдал за ними от получаса до двух часов сквозь
широкое окно, к которому пристроил авиарии.
Даже до того, как они поднялись на крыло, в характере
Уэлдеров уже можно было подметить различия. Например,
в середине мая, когда птенцы все были одного размера и
полностью оперились, Роу и Рейв мирно отдыхали в гнезде, Ральф
же почти непрерывно потягивался, хлопал крыльями и дергал
ветки из гнезда, устроенного по образу и подобию вороновых
гнезд. Он проводил много времени, внимательно разглядывая
все, что его окружало. Едва он покинул гнездо, как завел
привычку при каждом удобном случае прыгать мне на руки или
на плечи - мне и другим людям - видимо, для того, чтобы клевать
пуговицы и ушные мочки, а также ухватывать клювом любую
болтающуюся часть одежды и сильно дергать ее. Однако он ни
разу не позволил мне дотронуться до себя. И ни один из других
пяти воронов ни разу не сел на вошедшего к ним человека.
Ральф был самым предприимчивым из них-только он
постоянно заглядывал в окна дома и пытался войти внутрь. Он
первым воспользовался новой жердочкой (позже они все ею
пользовались), выкупался в тазике, поймал насекомое, накричал
на подсаженную в авиарии черепаху, клюнул кастрюлю,
приблизился к чужаку, сел на установленное в авиарии дерево и убил
небольшую лягушку. А главное, он всегда первым изучал новый
корм, положенный на землю, в результате у него всегда были
подчиненные. Я ни разу не видел, чтобы Роу или Рейв
предприняли что-либо первыми. «Инициатором» или вожаком
неизменно был Ральф, а Роу и Рейв были подчиненными
и спускались на корм только после Ральфа. Например, я
рассыпал в авиарии горсть вареного риса, но до конца дня все
три птицы его игнорировали. На второй день я подобрал
немного риса и поднес на ладони к клюву Ральфа. Как главный
119
хранитель воронов, я, очевидно, считался доминирующей птицей
и, с точки зрения Ральфа, вожаком, и он охотно склевал рис
с моей ладони. Затем он спрыгнул на землю и принялся клевать
рис, рассыпанный там. Минуту спустя Роу и Рейв
присоединились к нему. Та же система поведения повторялась, когда
я выкладывал им тушки мелких зверьков или любой новый корм.
Из двух Диксфилдеров точно так же мне доверял Тор,
и я оказался руководителем и этих воронов. Ни Тор, ни Тео не
прикоснулись к сбитой машиной птице, которая так и пролежала
в авиарии до следующего дня. Тогда я поднял ее повыше, и Тор,
вожак, подлетел ко мне и начал клевать ее. И продолжал клевать,
когда я положил птицу на землю. Тотчас к ней спустилась Тео,
и дальше они клевали вместе.. Эти птицы вновь и вновь
демонстрировали ту же систему поведения, которую я постоянно
наблюдал у Ральфа и других Уэлдеров.
Незадолго перед тем, как он стал на крыло, я описал Роу так:
«Самый медлительный, самый тупой и наименее
предприимчивый из трех птиц этого выводка». Три месяца спустя, когда он
после линьки оделся во взрослое оперение (за исключением
маховых и хвостовых перьев), эта оценка не изменилась. В
отличие от Ральфа он не проявлял видимого любопытства ни
к новым предметам, ни к новому корму, появлявшимся в
авиарии. Остальные птицы с ним не общались, а позже, когда все
они были выпущены на свободу, он улетел один.
Существует много сообщений о большом разнообразии
поведения воронов в неволе. Эберхард Гвиннер в Германии
наблюдал заметные различия в игровом поведении1 молодых
птиц и в гнездостроительстве2. В одном случае самец соорудил
остов гнезда, а сооружением подстилки занималась самка.
У другой пары дело обстояло как раз наоборот. А самец и самка
третьей пары все делали совместно. Еще один самец не принимал
почти никакого участия в строительстве гнезда.
Характеры Диксфилдеров также разительно отличались друг
от друга. Через три месяца после того, как оба стали на крыло,
они были совсем ручные и ели из моих рук, но Тор оказался
единственным вороном в обоих выводках, который позволял мне
дотрагиваться до себя. Более того, он сидел неподвижно, с явным
удовольствием закрыв глаза и испуская тихие, воркующие,
гнусавые, успокаивающие звуки, пока я запускал пальцы в его
перья на голове, шее, спине, груди и брюхе, поглаживая их,
сколько мне хотелось. Однако на меня он никогда не садился.
Тор был вожаком Диксфилдеров, как Ральф-Уэлдеров, самым
смелым, самым бойким и самым любопытным в выводке. Он
сидел в клетке с Тео, взятой из одного с ним гнезда, а позже и
с Роу. Тор всегда первым осматривал любой незнакомый
предмет, помещенный в авиарии, включая арахис, зерно, крупы,
различных насекомых, дохлых птиц и зверьков, тарелки,
кастрюльки, цветы, земляных червей, змей, земноводных, плоды,
120
кольца ярких расцветок, кубики, игрушки, серебряные ложки
и вилки. Тео эти предметы тоже явно интересовали, но она
только разглядывала их с высоты, тогда как Тор
прикасался к ним. Роу, наоборот, казалось, абсолютно ничем не
интересовался - как и раньше, пока оставался со своим
выводком,-и только чуть наклонял голову, кроме тех случаев, когда
новый предмет был крупнее и больше бросался в
глаза-например, мертвый енот или что-либо подобное. Если Тор оставлял
предмет нетронутым, Тео никогда не трудилась слететь вниз,
чтобы осмотреть его самой. Предметами она (я решил считать ее
самкой, поскольку она была мельче Тора) интересовалась,
только пока к ним проявлял интерес Тор. Едва Тор начинал есть, как
Тео через минуту-другую присоединялась к нему или пыталась
присоединиться. В других случаях Тео следовала за Тором,
стараясь забрать корм прямо из его клюва, хотя тот же корм
в изобилии лежал на земле. Если корм был новым, ее
интересовали только те куски, которые клевал Тор, пусть даже ей
приходилось применять силу, чтобы успеть клюнуть их
разок-другой. Если я протягивал древесный лист Тору, она тотчас
пыталась его отобрать. Если он ел снег, ела и она, но из его
клюва, не иначе.
Пушистый зверек величиной с каролинскую белку,
предложенный в первый раз, оставался нетронутым, пока Тор изучал
его на расстоянии - иногда несколько минут, иногда целыми
часами-сперва с ветки, потом поближе с земли. Затем он
осторожно подходил, клевал, отступал, снова клевал-и так
несколько минут, абсолютно как дикие птицы, которых я
наблюдал в Мэне. А Тео приближалась к зверьку только
некоторое время спустя после того, как Тор кончал кормиться.
Однажды Роу не проявил осторожности и приблизился к корму
сразу, без колебаний. Всего через несколько секунд он спрыгнул
прямо на белку, точно ястреб, и принялся расклевывать ее
внутренности. Но пировал он недолго. Тор и Тео не спускали
с него глаз, и примерно через полминуты Тор соскочил вниз,
ухватил Роу за хвост, оттащил в сторону, вспрыгнул на него
и клюнул несколько раз. Роу ретировался на ветку, на которой
проводил ночь. Тор принялся клевать белку, вскоре к нему
попыталась присоединиться Тео, но была отогнана, хотя
нападать на нее он не стал. Двадцать пять минут Тор расправлялся
с белкой в гордом одиночестве, а Тео все время пыталась
подобраться к ней. Он отогнал ее двадцать один раз, а потом
я сбился со счета.
Через полчаса Тор начал отрываться от трапезы, чтобы
прятать кусочки мяса. Тео он отгонял все менее и менее рьяно,
и вскоре они уже клевали бок о бок. Роу следил за ними со своей
ветки, не спускаясь вниз.
Когда Тор и Тео насытились, я подложил в авиарий
задавленную птицу. Роу, увидев невостребованное мясо, немедлен-
121
но соскочил с ветки и принялся жадно клевать, однако Тор и Тео
тоже спустились к птице. Роу повел себя агрессивно, и они, уже
сытые, поспешно отскочили. Но мне кажется, не столько
подчинившись ему, сколько просто не желая затрудняться.
Позже в то же утро я предложил им только что сваренный
початок сахарной кукурузы. Как обычно, Тор, вожак, первым
обследовал этот неизвестный и-для него-страшноватый
предмет: клюнул и отскочил, клюнул и отскочил, и так далее, пока не
начал есть. Тео, по обыкновению наблюдавшая на почтительном
расстоянии, попыталась просоединиться к трапезе, едва Тор
сделал первые глотки. Но Тор энергично отгонял Тео пятнадцать
раз подряд. В результате Тео занялась остатками, а Роу сидел на
ветке.
Я хотел накормить Тора до пресыщения и положил в авиарий
еще три початка. Теперь и у Роу появилась возможность
завладеть початком. Когда Тор или Тео приближались к нему, он
всякий раз яростно их отгонял! То ли из-за голода он ценил
кукурузу дороже, то ли они, наевшись, ценили ее меньше.
Эти наблюдения, сделанные всего за один день, показывают,
что кормежка у воронов подчиняется определенному
иерархическому порядку. Тор, вожак, исследующий все незнакомые
предметы, явно доминировал над остальными. Он мог забирать
у прочих, что хотел и когда хотел. Но он не делал фежша из
положения «победителя» и с готовностью отступал перед двумя
другими птицами, точно подчиненный индивид, избегая драки,
если она не сулила заметной выгоды в случае победы.
Только Ральф и Тор, оба доминирующие в своих авиариях,
проявляли заметную смелость. Но в первые моменты даже они
демонстрировали страх перед появившимся в клетке новым
предметом. Страх этот был особенно явным, если предмет
оказывался крупным-дохлый сурок, стул, какие-нибудь чужие
1к>ди. Пока птицы не повзрослели, они начинали метаться по
авиарию, биться о сетку. Менее угрожающие предметы-чайник,
дохлая белка-иногда заставляли одну птицу взлететь на
ночлежную ветку, тогда как другие рассматривали их с ближайшей
жердочки. В конце концов вожак соскакивал вниз для более
подробного исследования. Точно в соответствии с поведением,
которое я наблюдал у диких воронов возле крупной приманки,
вожак подбирался к неизвестному предмету мало-помалу:
отскакивал, делал несколько шажков вперед, опять отскакивал-и так
до тех пор, пока не приближался к нему настолько, чтобы
клюнуть. После нескольких таких заходов и клевков, он
поднимал предмет (если тот был небольшим) и тут же ронял его,
одновременно подпрыгивая. Птица подбрасывала предмет в
воздух под громкие сердитые скрежещущие крики. Обычно после
нескольких поклевок и подбрасываний птица исследовала
предмет впло!П)ю и либо начинала его расклевывать, либо
переставала обращать на него хоть какое-то внимание.
122
Это поведение я замечал, когда впервые предлагал им ложку,
мохнатую гусеницу, маленькую лягушку, веточку золотарника,
пучок зеленых вьюнков, горсть кукурузных хлопьев, косточку от
свиной отбивной и, естественно, разных зверьков и птиц.
Косточка, кукурузные хлопья, цветок, гусеница и вьюнки во
второй раз не внушали страха, но живая лягушка, дохлые птицы
и зверьки продолжали вызывать прежнюю реакцию и в
дальнейшем, правда, в более мягкой форме. Неодушевленные и (или)
несъедобные предметы в следующий раз вороны просто
игнорировали. К большинству насекомых-стрекозе, бабочкам,
крупным жукам, голым гусеницам, кузнечикам, осам и мухам-птицы
подходили быстро и тут же, не колеблясь, склевывали их, даже
если видели впервые. Я все больше убеждаюсь, что
преувеличенная робость перед приманкой, которую я наблюдал в
естественных условиях (неофобия), является врожденной. Ворону
не надо учиться избегать туш-он уже испытывает к ним
благотворное почтение, и прыжки, к которым он прибегает,
исследуя новые ситуации, не могут означать попытки захлопнуть
незримую ловушку перед тем, как приступить к еде, хотя такие
предположения и выдвигались. Вороны опасаются того, что им
уже причиняло неприятности, заметно меньше, чем чего-либо
совсем нового для них. Мои исследования показали также, что
в индивидуальном поведении существует много личностных
идиосинкразии и что внутри группы существует иерархия, при
которой доминирование связано со смелостью и способностью
рисковать.
От воронов в неволе я узнал очень много такого, что
впоследствии приобрело особое значение, но поставить один
эксперимент, который мне требовался, оказалось невозможным.
Я рассчитывал, что они, когда я их освобожу, останутся возле
моего дома, но в отличие от ворон, которых я держал у себя
и освобождал в прошлом, у воронов преобладает сильная тяга
к бродяжничеству. В первые же дни они разлетелись, и мне
с трудом удалось поймать троих из них. Поскольку я почти всю
их жизнь был для них родителем, то напрашивается вывод, что
связь между родителями и подросшими птенцами у воронов
легко распадается. (Позднее это подтвердили полевые
исследования.) Для меня же это означало, что, пытаясь установить
механизмы и причины приглашений у воронов, мне, видимо,
следовало отвергнуть родственный отбор, хотя в подобных
случаях он служит привычным и дежурным объяснением.
Совсем уж неожиданным открытием явилась внутренняя
окраска клюва. В январе, когда Тео и Тор были помещены вместе
и без соперников (если не считать Роу), их рты изнутри стали из
ярко-розовых совсем черными. Остальные их ровесники
сохранили розовые языки и розовую окраску полости рта. Это
важное наблюдение, которое заслуживает более детального
изучения, поскольку в некоторых публикациях утверждается, что
123
внутренняя окраска клюва свидетельствует о возрасте: у
неполовозрелых птиц она розовая, а у взрослых-черная. Тео
и Тора отличало от остальных то, что у них не было серьезных
соперников и что они исполняли ритуалы ухаживания все дни
напролет. У многих птиц окраска клюва меняется под
воздействием гормонов, когда у них начинается брачный период.
А кроме того, хорошо известно, что вступление в брачный
период во многом зависит от психологических стимулов. По
утверждению одного моего знакомого, у ворона, которого он
выращивал одного, в первую же осень тоже «преждевременно»
окраска полости рта превратилась из розовой в черную. Хорошо
известная система доминирования у воронов, установленная
Эберхардом Гвиннером, может, таким образом, вызывать
физиологическую приостановку половозрелости у индивидов,
занимающих подчиненное положение. Иными словами,
доминирующее положение скорее всего обеспечивают брачные
привилегии, воздействуя на эндокринную систему, как это
наблюдается у общественных насекомых.
ЕЩЕ ОДНА ГИПОТЕЗА
октября 1986 года. Начинается мой третий сезон изучения
воронов в естественных условиях. Нынче я впервые отправляюсь
в Кафланк. В первую очередь мне необходимо установить, есть
ли там вороны, а если есть, то приглашают ли они сотрапезников
по-прежнему. Мне вновь надо воочию убедиться, что это словно
бы невероятное и все еще не объясненное чудо действительно
существует, чтобы затем с новой энергией продолжить поиски
объяснения.
Как обычно, опять отправившись в Мэн, я заглядываю
к Майку Пратту, местному егерю, узнать, нет ли у него на
примете павших животных. Да, есть. Десять дней назад вблизи
истока речки, вытекающей из озера, он нашел трупы двух лосей
(самки и ее теленка). Убитых из ружья и брошенных. По лесу
рыщут двуногие убийцы. Майк объясняет, как добраться до
отдаленной вырубки, где теперь находятся туши.
Трясясь среди ольхи по заброшенной дороге, которая
служила для вывозки леса, огибая ухабы, я посматриваю по
сторонам, не видно ли где-нибудь воронов, не укажут ли они, где
лежат лоси. Но воронов нет, однако мои поиски облегчает
трупный смрад. Теленок, которого браконьер выпотрошил,
чтобы взять часть мяса, уже полностью съеден воронами.
Остались только шкура и дочиста отполированный скелет.
Лосиха, наоборот, раздулась, но цела, за исключением глаз-они
выклеваны. Белые пятна помета, протянувшиеся вдоль и поперек
ее спины, показывают, что вороны использовали ее как насест.
Передняя часть туши представляет собой колышащуюся массу
личинок-падальные мухи сумели проникнуть внутрь через
голову. Наличие такого выбора ясно показывает, что воронов не
прельщают ни личинки, ни разлагающееся мясо. Однако задние
ноги разложением не затронуты, я взрезаю кожу, сдираю ее,
и открывается красное неиспорченное мясо. Теперь, когда оно
доступно, прилетят ли вороны?
Уезжаю в пятнадцать часов за два часа до сумерек, на
125
протяжении шестидесяти минут не увидев и не услышав ни
единого ворона.
21 октября. Когда утром я возвращаюсь к лосихе, ее уже клюют
пять воронов. Четкие результаты незапланированного
эксперимента показывают, что наземные хищники-падалыцики (в
данном случае их заменил я, вскрыв тушу) необходимы воронам в их
соперничестве с микроорганизмами и мухами за источник корма.
Заполучить тушу лося или хотя бы ее часть - редчайшая удача.
К вечеру мой племянник Чарлз, предложивший свою помощь,
и я сплели укрытие из молоденьких елок и лапника. С помощью
«джипа» мы буксируем лосиху к укрытию и оставляем метрах
в пятнадцати от него с подветренной стороны. Завтра до рассвета
мы начнем дежурить в нем.
22 октября. Устраиваюсь в укрытии на подушках из елового
лапника и уже через несколько минут слышу воронов. Но первая
птица спускается на тушу только через два часа. Спустя две
минуты к ней присоединяются еще четыре. После этого число
воронов, одновременно клюющих мясо, колеблется от пяти до
двадцати-и так до конца дня. (Их было так много, а на задних
ногах, которые расклевывали вороны, возникала такая теснота,
что вести точный подсчет оказалось затруднительно.)
Птицы непрерывно прилетали и улетали, и почти каждая
улетающая уносила порядочный кус мяса - засунутый в
растягивающуюся глотку, он торчал из клюва. При среднем числе
птиц 7,1 за девять минут подсчета прилетели тринадцать
и улетели тринадцать-и каждая птица с куском мяса. Так
продолжается весь день без перерыва. К концу дня с задних ног
содрано около трети мяса. Пока вороны постепенно
продвигаются в сторону головы, личинки имеют в полном своем
распоряжении переднюю часть туши и продолжают продвижение
к хвосту. Вороны, согласно некоторым сообщениям, поедают
личинок: Но только не эти!
На протяжении дня между воронами не происходит ни одной
сколько-нибудь серьезной стычки. Порой какая-нибудь птица
хрипло вскрикивает, когда ее, видимо, оттесняет другая, стоящая
выше на иерархической лестнице, - происходит это в наиболее
густых скоплениях кормящихся воронов. Но места хватает на
многих, и за десять минут среди десяти птиц я наблюдал всего
одну довольно вялую стычку.
Вместо драк я вижу ухаживание! Часто на деревьях над тушей
усаживаются пары, издающие негромкие мяукающие или
воркующие звуки. (Теперь я знаю, что это не обязательно были
взрослые самцы и самки-в моих авиариях неполовозрелые
птицы приступали к ухаживанию еще в конце лета.) Иногда член
пары распушает перья, бочком подбирается ко второму и делает
кланяющиеся движения. Зрительная часть ритуала одинакова
126
у разных птиц, но испускаемые ими звуки часто различаются
индивидуально. Одна птица: «(щелк) - куорк, (щелк) - куорк»;
другая «(взвизг) - щелк, (взвизг)-щелк», или «(щелк)-хрр», или
«(щелк)-ик!» и так далее.
Некоторые стычки возникали, видимо, не просто из-за корма.
В трех случаях я видел, как ворон на дереве надо мной принимал
ритуальную позу перед другим, а когда вблизи появлялась
третья птица, первая на нее нападала. В трех других случаях
длительные воздушные погони сопровождались возбужденным
пронзительным карканьем. По меньшей мере в шести случаях все
птицы внезапно улетали, точно вспугнутые чем-то. (Но чем, мне
так и не удалось установить.)
В пяти случаях я заметил, что птица, которая первой
спускается на корм и ведет за собой остальных, либо вопит, либо
с довольно большими интервалами издает серии из трех дробных
звуков, совсем не похожих на быструю «дробь»,-крики эти
напоминают частые удары по ксилофону (несколько коротких
криков в секунду), начинаются на высоких нотах и понижаются
в течение примерно двух секунд, завершаясь отрывистым «танк».
Издавая дробные звуки «нок, нок, нок», ворон принимает
ритуальную позу, характеризующуюся особым положением
туловища и перьев и свойственную, судя по описаниям,
доминирующим птицам при ухаживании. Возле такого ворона я
неизменно вижу несколько других птиц, которые словно бы ждут
момента, чтобы слететь вниз. Почему они ждут? Я не знаю, но
быстро проникаюсь убеждением, что прежде интерпретировал
«дробь» неправильно. Возможно, она входит в ритуал
ухаживания или доминирования. Возможно, я слышал ее неподалеку от
приманок, когда вороны улетали, не потому, что они
предупреждали об опасности. Просто они не столько кормились,
сколько бездельничали, так что у них оставалось время на
демонстрации.
Большинство певчих птиц вступают в брачные игры весной,
а потому очень просто было бы отмести возможность
ухаживания сейчас-на исходе октября. Но вороны-то размножаются
зимой (25)! Возможно, молодые самцы отвоевывают самку
и удобную территорию еще до наступления осени, чтобы
насиживание могло начаться в марте.
Наблюдения у туши лосихи приносят мне нежданное
богатство информации. Собственно, я привез с собой приманку-сто
килограммов свиной и говяжьей требухи, набранных на бойнях,
и сто килограммов лущеной кукурузы. Мы с Чарли разложили
отдельно требуху и кукурузу в семи местах на заброшенных
дорогах для вывоза леса. Выявятся ли различия в поведении на
двух разных приманках? Распределятся птицы равномерно между
всеми кучами или будут скапливаться лишь в некоторых местах?
Сколько времени им понадобится, чтобы обнаружить приманки?
Эксперимент-сильно отличный от прежних, а потому можно
127
ждать неожиданных и непредвиденных результатов.
Результаты, полученные после раскладывания куч кукурузы,
оказались весьма простыми: ни единый ворон не съел ни
зернышка. Хотя в западной части США для воронов зимой
кукуруза бывает основным кормом, здешние птицы не
прикоснулись к ней даже там, где она заняла место лосиных туш.
(Может быть, она была слишком твердой и сухой? Мои ручные
вороны объедались молодой кукурузой.) Одну кукурузную кучу
навестил дрозд, другую - несколько воротничковых рябчиков,
а еще одну-две вороны и олень.
А вот то, что произошло с мясом, выложенным между кучами
кукурузы, оказалось неожиданным, крайне интересным и
сложным. Выявились две системы поведения: либо множество
быстрых приглашений, либо вовсе никаких! Три кучи мяса,
которые посещал один ворон, ни разу не привлекли больше двух
птиц, и создавалось впечатление, что эти птицы отгоняют всех
прочих. Мы наблюдали, как на заре два ворона начали клевать
приманку, не издав при этом ни единого звука. Затем неподалеку
мы заметили третьего, после чего услышали хриплые
скрежещущие звуки, которые у воронов сопровождают драку. На
следующий день мясо там по-прежнему клевали только две
птицы. С другой стороны, всего в полугора километрах оттуда
на мясе за один день перебывало не менее двадцати пяти
воронов. Еще две кучи привлекли каждая не менее пятнадцати
птиц одновременно-опять-таки на протяжении одного дня.
Совершенно очевидно, что решающим переменным фактором
приглашений величина богатого источника корма не является.
Так что же-одинаковые кучи мяса и защищаются от остальных
воронов, и становятся объектом приглашений? Абсолютная
нелепица, но согласующаяся с данными, полученными до сих
пор. Подобная непредсказуемость мне не нравится, потому что
я ищу единообразия результатов, которые могут быть поняты
в принципе. Но столь странные несоответствия меня,
естественно, очень интригуют. Ведь это значит, что я упускаю что-то очень
важное, и теперь мне надо установить, что именно.
4-9 ноября. Эксперименты, поставленные, чтобы сравнить
поведение воронов у куч мяса и куч кукурузы, были наиболее
интересными из проводившихся мной, но результаты оказались
совсем не такими, какие предполагались. Я наблюдаю нечто
совершенно неожиданное. На ум приходят смутные
предположения и идеи, но даже себе я опасаюсь в них признаваться,
слишком уж серьезны возможные следствия. Теперь я
сознательно повторю незапланированный эксперимент, который
нечаянно поставил на прошлой неделе, и разложу четырнадцать
приманок, но только из мяса. Все приманки выкладываются
в пределах участка, где мне стоило таких хлопот подманить
к корове больше двух воронов. Если какую-нибудь из четырнад-
128
цати приманок посетят много воронов, ее местоположение явно
никакой роли в этом играть не будет.
Выпал снег, и теперь можно рассчитывать на следы. Выбрать
время, лучшее для проверки результатов задуманного
эксперимента, я не мог бы и нарочно.
К вечеру вороны обнаружили две мясные кучи и перед
сумерками у одной собралось около десятка птиц. На следующее
утро, едва рассвело, туда явилось около тридцати воронов, но
двенадцать точно таких же куч не посетил никто. Совершенно
очевидно, что приманки так часто остаются в небрежении не
только из-за страха перед ними или перед местом, где они
находятся. Далее, если бы вороны вели поиски самостоятельно
и оказывались бы у приманки независимо друг от друга, у них
было бы ровно столько же шансов найти любую другую из
двенадцати приманок. Они же скапливаются у каких-то одних.
Иными словами, распределяются они между приманками
неравномерно, и для доказательства мне не требуется статистики,
настолько это очевидно. Искать каких-то еще доводов, чтобы
убеждать людей, значило бы намекать, что они идиоты, не
способные понять простых вещей.
Из этого эксперимента можно сделать и другие поучительные
выводы. Во-первых, на четыре приманки, которые привлекли
двух воронов каждая, в течение четырех дней с лишним никто не
приглашался! Так почему же у других приманок число
клюющих птиц увеличивается почти немедленно?
На этот раз многочисленные приманки я выложил на
заброшенных дорогах, и вороны начинали клевать корм через
два-три часа после его обнаружения! Когда в предыдущие две
зимы я выкладывал приманку возле хижины, я ни разу не видел,
чтобы вороны начинали кормиться и приглашать других столь
быстро. То, что птицы так долго не садились на корм, всегда
казалось загадочным-ведь, пока они колебались, какой-нибудь
хищник мог расправиться с мясом за несколько часов, и столь
замедленная реакция на такие отличные приманки смахивала на
инадаптивность (26), если не на что-нибудь похуже.
Объединяя нынешние наблюдения с наблюдениями за
ручными воронами, я вспоминаю первую мою гипотезу. Может
быть, вороны действительно опасались хижины, и требовалось
длительное время, чтобы появился вожак, который опустился бы
на приманку. Однако едва вожак брал на себя инициативу,
остальные внезапно становились бесстрашными. И все-таки это
не объясняет, почему отсутствуют приглашения к уже
опробованным приманкам.
Я еще вначале заметил, что возле хижины сразу после
обнаружения приманки приглашений никогда не было. Но почти
неизменно, если хватало времени (несколько дней, а то и недель)
и приманка была достаточно велика, приглашения в конце
концов начинались. Теперь я гляжу на это по-другому. Воз-
129
можно, одновременно происходят две вещи: в одной ситуации
приглашения начинаются немедленно, в другой (в то же время,
рядом с тем же местом и у точно такой же приманки)-никаких
приглашений. Значит, различие заключено в самих птицах.
Может быть, «неприглашающие»-это «женатые» пары, из года
в год постоянно обитающие на одной территории? Вроде пары
с Хилс-Понда, гнездящейся неподалеку от моей хижины? Мои
молодые ручные птицы не задержались на своей «родной»
территории возле моего дома. Может быть, приглашают
молодые и неполовозрелые бродяги, которые не осмеливаются
приблизиться к корму, обнаруженному супружеской парой? Но
территория ворона охватывает много квадратных километров.
Так что туши, которые обнаруживают молодые бродяги, почти
наверное находятся на территории какого-то взрослого ворона,
и если одинокий «разведчик» обнаружит корм первым, то, может
быть, он начинает торопливо приглашать других, чтобы
подавить численностью защитников территории, которые уже
находятся там или должны вот-вот появиться. Не потому-ли
приглашения производятся с такой драматической
торопливостью в подобных ситуациях? Разумеется, супружеская пара не
остается постоянно у одного какого-то источника корма.
Решающий и очень изящный нечаянный эксперимент, который
я поставил, сам того не подозревая, состоял в следующем:
выложив много приманок на одном участке, я лишил его
владельцев возможности защищать их все одновременно. Пока
они обороняли одну, орда бродяг беспрепятственно
набрасывалась на другую. Да, прелестная гипотеза, согласующаяся
с результатами. Но, подобно всем прочим, она останется пустой,
если я не соберу убедительных доказательств того, что речь
действительно идет о молодых бродягах и взрослых владельцах
территории и что у приманок они ведут себя по-разному. Если бы
только существовал способ опознавать воронов у приманок!
Но, боюсь, найти его для таких птиц окажется невозможным.
Я наслышан о бесплодных попытках других исследователей
ловить и метить воронов. Вероятно, мне придется
удовольствоваться большим числом наблюдений и опосредованными
выводами.
ВЗРОСЛЫЕ ВЛАДЕЛЬЦЫ
ТЕРРИТОРИЙ И МОЛОДЫЕ
БРОДЯГИ
У ворон и их родичей взрослые птицы почти всегда образуют
пожизненные пары, в которой доминирующий член, обычно
более крупный самец, несет охрану постоянной территории 1, на
что он, собственно, только и способен. Птенцов выкармливают
оба родителя, и те остаются с ними на период своей зависимости,
длящийся от нескольких недель, после того как они поднялись на
крыло, до нескольких месяцев. Покинув родную территорию,
молодые птицы часто объединяются с другими такими же,
и в литературе постоянно упоминаются «стаи» неполовозрелых
птиц1, когда речь идет об обыкновенном (Corvus согах)ц
австралийском (С coronoides) или толстоклювом (С. capensis) вороне,
о черной вороне (С. согопе) и даже о сороке (Pica pica).
Каждая пара взрослых воронов, связанная «постоянными»
брачными узами, весь год остается в пределах своей территории2
или участка обитания. Ночует пара вблизи от гнезда, которое
птицы часто ремонтируют, чтобы затем использовать вновь-и
так из года в год. Участок защищается от посягательств других
воронов круглый год, а от прочих пернатых врагов-только
в определенные сезоны и только возле гнезда 3. Территориальная
оборона демонстрирует значительную гибкость поведения, а
возможно, и тонкое умение различать, кто есть кто. Немецкий
исследователь воронов Иоханнес Готе наблюдал, как члены пары
не столько гнали, сколько сопровождали троих чужаков4 до
границы своей территории, летя справа и слева от них. Таким
образом, территориальное поведение не всегда легко
обнаружить, однако косвенным его подтверждением являются большие
расстояния между рассредоточенными гнездами.
Готе нанес на карту почти все гнездовья воронов5 в Меклен-
бурге на северо-востоке Германии, где вороны стали снова
гнездиться в начале сороковых годов (попав туда, видимо, из
Скандинавии через Шлезвиг-Гольштейн). Когда в 1955 году
популяция воронов там стабилизировалась, активных гнездовий
было семьдесят три. На тысяче восьмистах квадратных
километрах прекрасного букового леса обитало тридцать семь гнездя-
131
щихся пар, что в среднем дает участок около пятидесяти
квадратных километров на пару. Такая высокая плотность популяции
возникла не только из-за постепенности проникновения воронов
в эту местность, но и в результате волн миграции. Готе
высказывает предположения, что супружеские пары воронов расселяются
далеко друг от друга и, пока плотность популяции низка,
охраняют свои участки, не имеющие к тому же определенных
границ, не особенно рьяно; но, по мере того как плотность
повышается, они начинают все более энергично защищать
становящиеся все более четкими границы своего участка.
Недавние исследования, которые проводили на Британских
островах М. Маркисс и А. Ньютон (Институт экологии Земли
в Шотландии), а также Д. А. Ратклифф, Дж. Э. Дейвис, П. Э.
Дейвис, П. Дж. Юинс и Дж. Н. Даймонд (Британское общество
охраны природы), подтверждают выводы Готе и показывают, что
плотность гнездовых пар во многом определяется наличием
корма. Наивысшая в мире плотность гнездящихся воронов6
существует как будто в центральных областях Уэльса, где из-за
в какой-то мере искусственного изобилия павших овец площади
их территорий равны всего пяти квадратным километрам. В
северной части Уэльса плотность популяции воронов
увеличивалась по сравнению с пятидесятыми годами одновременно с
увеличением числа брошенных овечьих туш, пока размеры
гнездовых территорий не снизились до 9,6 квадратных километра. До и
после увеличения численности гнездовые территории, как и в
Германии, распределялись скорее закономерно, чем случайно,
что опять-таки подтверждает мнение Готе об активном
рассредоточении пар. На юге Шотландии и на севере Англии 7, а также
в центральной Шотландии 8 улучшения в животноводстве
привели к тому, что на овечьих пастбищах оставалось все меньше
падших овец, и в сочетании с восстановлением лесов это привело
к уменьшению популяции воронов по сравнению с
шестидесятыми годами. В Виргинии Роберт Хупер и его коллеги из Лесной
службы США установили 9, что территория одной пары
составляет в среднем около двадцати восьми квадратных километров.
Побережья, видимо, обеспечивают изобилие корма. На
побережье Шетландских островов существует весьма плотная
популяция 10, в которой гнезда располагаются на обрывах
равномерно. В Англии, согласно сообщениям, до пятнадцати пар
воронов гнездились на двадцати семи километрах побережья
у границы Девоншира и Корнуолла-на километровом
протяжении обрывов размещались максимум три пары11. Тут
территории оказывались как бы сжатыми из-за обилия корма, а в
некоторых случаях кормовые участки были отделены от гнездовых.
В общем же 2 километра - вот наименьшее расстояние между
гнездами12, которое вороны еще терпят.
Поднявшиеся на крыло птенцы первоначально держатся
вблизи родного гнезда, затем около трех недель следуют за
132
родителями, после чего наступает взаимное отчуждение.
Молодые птицы улетают по собственному почину и уже больше не
возвращаются 13, однако их место могут занять молодые птицы
с соседних участков. К концу лета, когда начинаются скитания
молодых птиц, родители возвращаются на свой старый ночлег
возле гнезда14. На севере Европы15 молодые птицы за первую
осень и зиму, как показали наблюдения, удалялись от родных
мест на расстояния до 50 километров.
Большинство исследователей воронов сходятся в том, что
неполовозрелые птицы образуют «рои» или стаи. Об этом
говорят следующие косвенные свидетельства: во-первых, даже
в брачные периоды наблюдались16 большие группы воронов и,
во-вторых, молодые птицы приносят потомство17 не ранее чем
в три-четыре года. Однако Д. Т. Хоулиок и Д. А. Ратклифф
полагают, что «рои» 18 формируют неразмножающиеся в данном
году особи, составляющие, таким образом, «избыточный
резерв», так что подобные скопления не являются некой особой
социальной стадией в жизни ворона.
В литературе практически не различают
псевдостаи-скопления птиц, случайно оказавшихся рядом, потому что им равно
повезло отыскать один и тот же корм,-и организованные
группы, которые ищут корм вместе. Для моих же исследований это
различие имеет первостепенную важность. Если многочисленные
вороны на тушах-члены кочующей стаи, отыскавшие корм
в результате совместных поисков, тогда вопрос о необходимости
приглашения оказывается спорным. Готе приводит
многочисленные примеры «роев» или стай 19 на севере Европы, численность
которых колеблется от двадцати пяти особей до почти четырех
сотен. Но никто не установил, являются ли эти группы
организованными социальными стаями, действительно ли они состоят
из неполовозрелых птиц, как предполагается, или же это
случайные скопления без каких-либо внутренних связей.
Я не оспариваю (и не принимаю) широко распространенное
мнение, что молодые вороны образуют кочующие стаи,
поскольку ни за одной такой «стаей» никто пока не наблюдал с целью
установить, так ли это. Я хочу просто отделить предположения
от установленных данных в той мере, в какой они касаются
ворона. С самых разных точек зрения представляется очень
правдоподобным, что предположения эти верны, однако
пропасть между очень правдоподобным и реально существующим
нередко оказывается колоссальной. Изучив литературу,
обсуждающую гипотезу о кочующих стаях неполовозрелых воронов,
я прихожу к выводу, что она основывается в большей степени на
правдоподобных предположениях, чем на эмпирических
материалах. Бесспорно, кочующие стаи существовать могут, но ведь
не всякое скопление воронов обязательно стая, не все стаи
обязательно кочуют и не все члены стаи обязательно должны
быть неполовозрелыми.
133
Идея кочующих стай, состоящих из птиц первогодков,
возникла из наблюдений, проводившихся естествоиспытателями в
Европе20. Аргументы в пользу того, что молодые вороны
объединяются в Schwarme (рои), черпаются из поверхностных
сообщений о группах воронов на свалках и возле других источников
корма21.
В биологии термин «рой» подразумевает организованную
группу, например у пчел. (Собственно, он и возник для
обозначения именно их специфических скоплений.) Рой-это социальное
образование (27). Обозначить так группу пчел, собравшихся
у богатого источника нектара, было бы ошибкой, сколько бы
пчел там ни оказалось. Следовательно, различие между роем
и скоплением имеет первостепенную важность для понимания
сборищ у воронов. Нет никаких данных, которые указывали бы,
что «рой» воронов у источников корма хоть в чем-то аналогичен
рою пчел. Это ведь вполне могут быть случайно собравшиеся
вместе, ничем между собой не связанные птицы.
Рольф Ори, один из первых исследователей воронов в
Швейцарии22, разносит почем зря Шевена23 и Шмидта24 за
предположение, будто проявляющие социальные тенденции «рои»
состоят из неполовозрелых птиц. Он утверждает, что определить
возраст птиц (по цвету рта и окраске оперения) можно, лишь взяв
их в руки. Я абсолютно с ним согласен. Но его объяснение,
почему это все-таки именно неполовозрелые птицы, в сущности,
представляет собой порочный круг. Он говорит, что речь идет
о молодых птицах, поскольку взрослые остаются на своих
участках, а выросшие птенцы покидают родителей в конце лета,
но приносят потомство, по всей вероятности, только тогда, когда
им исполняется по меньшей мере три года. «Рой» часто
переводится с немецкого как «стая», однако никакого определения, что
такое стая, никто не дает.
Тем не менее существуют весомые данные, что вороны иногда
проявляют тенденции к социальности и кочуют большими
группами. Как именно происходят эти массовые передвижения и
почему, пока остается абсолютно неизвестным и непредсказуемым,
но они настолько заметны, что, несомненно, имеют место.
Группы воронов наблюдались в ситуациях, не имевших видимой
связи ни с кормом, ни с коммунальным ночлегом. Клейтон Уайт
и Мерл Таннер-Уайт (Университет Бригема Янга в Прово, штат
Юта)25 описывают скопление более тысячи воронов 11 апреля
1982 года в разгар дня под Монтиселло в Юте. Другой биолог,
работающий на западе страны, Терри Рут, рассказала мне, как
она однажды в 1981 году примерно в 15 часов видела «около двух
тысяч воронов». Они кружили над отрогом горы Сандия в Нью-
Мексико, и я был первым, с кем она поделилась этим, «потому
что никто больше мне не поверил бы»-вполне возможно,
поскольку подобные наблюдения-куда большая редкость, чем
сообщения о НЛО. Представляется сомнительным, чтобы такие
П4
скопления воронов собрались в поисках корма. Готе сообщает,
что видел несколько стай 26, летевших в юго-западном
направлении, видимо, из Скандинавии в Германию. Нечто сходное
наблюдала под Петоски на севере Мичигана Кэти Брикср, биолог
и фотограф, специализирующаяся на съемках животных в
естественной среде. В начале декабря в полдень она увидела, как
собралось примерно сто пятьдесят воронов - многие взлетали по
двое, а потом опускались на деревья в соседнем лесу. Никаких
известных ей источников корма там не было. Как и
коммунального ночлега. На следующий день птицы уже улетели и больше
там не появлялись.
В литературе встречаются и другие разрозненные сообщения
о группах воронов, которые, видимо, куда-то летели вместе.
Джордж Т. Остин, много наблюдавший воронов на дорогах и
в пустыне Мохаве, видел стаю из сорока птиц в 6 часов 15 минут
утра 27 февраля 1968 года. Пять часов спустя они улетели.
Р. Хьюсон28 несколько раз видел в Уэльсе, как вороны
появлялись «со всех направлений», сближаясь и проделывая
воздушные маневры. 25 ноября 1942 года он в три часа дня
наблюдал, как в воздух взмыли три-четыре пары, а двадцать
минут спустя воронов было уже двадцать пять. В Мэне в начале
февраля я однажды заметил тринадцать воронов - шесть пар
в сопровождении одиночки. Пятнадцать минут спустя к этой
громогласной компании присоединились еще десять воронов,
прилетевших с известного мне источника корма, после чего все
они исчезли из моего поля зрения.
Мне выпала удача наблюдать еще один массовый перелет
в Ханхейде, заповеднике в сорока километрах от Гамбурга.
Примерно в час дня 27 августа 1988 года я услышал крик
воздушной погони и, взглянув вверх, увидел трех воронов,
совершающих совместные демонстрации - две птицы держались
рядом, а третья следовала за ними на расстоянии одного-двух
метров. Пятнадцать минут спустя я увидел семь птиц-шесть
в парах. Демонстрации продолжались, и появлялись все новые
птицы, так что вскоре я уже видел одновременно до двух
десятков воронов, которые летели тесным строем по двое, по
трое и по четверо. Примерно через два часа с севера на высоте
свыше трехсот метров появилась длинная несомкнутая вереница
из сорока-пятидесяти воронов. Они летели по прямой, не кружа
и не пикируя. Демонстрировавшие вороны скрылись из виду на
юго-востоке вместе с ними, однако минут через двадцать я
увидел воронов, летящих с севера. Одновременно их в моем поле
зрения находилось пятьдесят пять. Они начали кружить и
занялись воздушной акробатикой, постепенно удаляясь в том же
управлении, чю и предыдущие. Бернд Фриц, старший лесничий
Ханхейда, заверил меня, что в заповеднике гнездятся только две
Пары воронов. Ни одного коммунального ночлега в окрестностях
Пет, и никогда прежде он ту г таких перелетов не видел, хотя один
IV
раз примерно в тридцати километрах к востоку отсюда он
наблюдал в начале зимы летящих вместе сто пятьдесят воронов.
Таким образом, хотя одни данные указывают, что вороны
действуют независимо друг от. друга и вполне индивидуально,
другие наблюдения позволяют сделать вывод, что между ними
существует сильное влечение друг к другу, так что они иногда
перемещаются группами. Ничего больше о передвижении стай
сказать нельзя, поскольку до сих пор еще никто не проследил за
ними основательно, а наблюдались они настолько нерегулярно,
что невозможно выявить никакой четкой системы. Однако есть
основания полагать, что некоторые из птиц, летающих вместе,
вместе же устраиваются на ночлег, и оба этих момента, вполне
возможно, имеют большое значение для разрешения
интересующих меня вопросов: как и почему они делятся кормом?
КОММУНАЛЬНЫЕ НОЧЛЕГИ
Белоголовые орланы, красноклювые ткачики, вороны, краспо-
плечие трупиалы и крыланы очень и очень не похожи друг на
друга. Но, как и многие другие животные, они обладают по
меньшей мере одной общей поведенческой чертой: по вечерам (за
исключением брачного периода) собираются на общий ночлег.
Каждое утро они поодиночке или группами покидают его и
возвращаются вечером. Такой коммунальный ночлег может
объединять всего десять птиц, хотя обычно число их куда как больше.
По некоторым оценкам, знаменитый ночной приют ворон в
Форт-Коббе (штат Оклахома) в январе, когда число птиц
достигает максимума *, посещают «по меньшей мере восемь миллионов
вороновых». А другой, в центре Канзаса,-и вовсе до десяти
миллионов. Впрочем, Ричард Уэффестен, сотрудник Службы
рыбы и дичи, как-то признался 2: «Сколько их там точно, сказать
не могу, но, когда видишь такой ночлег, одним-двумя нулями
больше или меньше-роли уже не играет. Все равно постигнуть
это невозможно». Невозможно постигнуть и эволюционный или
адаптивный смысл коммунального ночлега. Об этом все еще
ведутся ожесточенные споры, особенно когда дело касается
воронов.
Как-то я видел ночлег вороновых в лесу под Мюнхеном-около
миллиона птиц. Я-то искал воронов: один студент-биолог на
севере Германии рассказывал, что в этом баварском городе они
кишмя кишат. Когда я приехал туда, то повсюду в пригородах
встречал грачей (Corvus frugilegus). Примерно за час до сумерек
эти вороновые бесконечной вереницей потянулись на запад мимо
Центрального вокзала в самом центре города возле
Зоологического института, где я читал лекцию. Летели они единственным
«воздушным коридором» над высокими зданиями и между ними,
и когда через час начало смеркаться, они все еще летели и летели.
Мне сказали, что они каждую зиму прилетают в Мюнхен из
Польши и соседних с нею стран. (То же самое наблюдается
каждую зиму в Берлине и в Вене.)
Летели птицы к месту своего ночлега в ельнике у самой
137
границы города в Аубигер-Лохе. Знакомый повез меня туда, где
наблюдал их сборища «но меньшей мере тридцать лет».
Приехали мы в сумерках, но ни единой птицы не увидели! И уже
собрались уезжать, как вдруг они появились, точно плотная туча.
(Видимо, они предварительно собирались в каких-то других
местах.) Туча кружила, взмывала вверх, опускалась, снова
поднималась, колыхалась и закручивалась. Десятки тысяч птиц! По
крикам я усыновил, что стая состоит из трех видов вороновых:
грачи (С. frugilegus), черные вороны (С. согопе) и галки (С.
monedula). Зрелище, вызывающее почти трепет. Затем
надвинулась еще одна пернатая туча и еще. Эти колоссальные стаи
кружили в небе каждая сама по себе. Порой они почти
сталкивались, но в последний момент отворачивали друг от друга. Вскоре
небо застлали уже сотни тысяч птиц. Смеркалось, но эти темные
легионы превращали вечер в ночь. Мы были словно на дне
бассейна, в который вылили бочку чернил, и они
закручивающимися спиралями расползались в воде у нас над головой по
всем направлениям. Затем орды начали пикировать на черные
ели, а новые птицы все подлетали и подлетали. Миллион,
а может быть, и два, и три... Сколько именно, я не мог
установить, но воронов среди них не было ни одного.
Здесь, в Новой Англии, таких гигантских вороньих ночлегов
нет, и я сам не видел и ни от кого не слышал, чтобы и голубые
сойки собирались на ночь вместе. Тем не менее сотни тысяч
«черных птиц», кочующие вместе вблизи от Берлингтона (штат
Вермонт), достаточно внушительны. Еще до того, как я узнал,
где находится их ночлег, мне поздней осенью под вечер не раз
доводилось останавливать машину у обочины шоссе и
зачарованно смотреib на пролетающие надо мной тысячи и тысячи
кричащих тиц-и все они держали путь на север! Это было
довольно пестрое сборище подлинных мигрантов: красноплечих
и других трупиалов, воловьих птиц и скворцов. Эти птицы,
ведущие одиночный или полусоциальный образ жизни (28),
собирались в бесконечный, шумный, черный колышущийся
поток, который простирался от горизонта к горизонту, насколько
хватал глаз. Следуя их невидимому небесному пути, я обнаружил
их ночлег-огромное заросшее рогозом болото. Там сходились
разные воздушные птичьи дороги, и не только с севера, но и со
многих других направлений. На заре над болотом поднималась
необъятная черная туча и вновь растекалась бесконечными
потоками. В конце концов шумные орды опускались в дальних лесах,
где разыскивали корм, точно армии бродячих муравьев. Позднее,
к середине зимы, когда снежный покров становится глубоким,
ночлеги пустеют, так как птицы, предположительно, собираются
на перевалочных пунктах дальше к югу.
Все птицы рода Corvus, видимо, в те или иные сезоны, в тог
или иной период своего жизненного цикла собираются в местах
коммунальных ночлегов. Хотя обычно там скапливаются птицы
138
только одного вида, но порой их бывает и несколько.
Исследователи воронов Рольф Ори (Лангенбюль, Швейцария)3 и
у. Э. Кадман (Уэльс)4 наблюдали ночующих вместе воронов,
черных ворон (С. согопё) и галок (С monedula) в Швейцарии и
Уэльсе соответственно. Английский генерал-майор Г. У. Хатсон -s
видел в Ираке коммунальный ночлег воронов, коршунов и
скворцов. (О смешанных ночлегах вороновых в Америке
сообщений нет.)
Примерное местонахождение некоторых из крупнейших
ночлегов вороновых были известны веками. А вот коммунальные
ночлеги нескольких тысяч или десятков тысяч птиц, которые
я видел в графстве Читтенден (Вермонт) вблизи Берлингтона, все
были временные. Птицы никогда не ночуют в данном месте
дольше месяца. Мне кажется, существует самоусиливающаяся
положительная обратная связь между числом птиц на ночлеге
и его постоянством.
Ночью виргинский филин облетает место ночлега «точно
ангел смерти», по выражению Джона Мэдсона6, а раз уж
какая-то сова обнаружила такой ночлег, птицам оставаться там
опасно. Разумеется, если вместе ночуют согни тысяч или
миллионы, каждая отдельная птица находится в относительной
безопасности. Даже если сова или филин убьет за ночь десять
птиц из, скажем, восьми миллионов, так ведь это-одна птица на
восемьсот тысяч, то есть шанс погибнуть для каждой данной
птицы равен почти нулю. А потому риск невелик и, вероятно,
перебраться в менее населенное место было бы опаснее.
Чем больше птиц ночует вместе, тем меньше каждой из них.
взятой отдельно, угрожает опасность от хищников (29). Но
в каждой данной местности есть предел количеству корма.
Неопытные птицы смогут отыскать лучшие источники корма,
если, покидая ночлег, будут следовать за более опытными.
Правда, и эта выгода не беспредельна; если соночлежники
истощат местные запасы корма, то выгоднее улететь и искать
корм в одиночку или поискать ночлег, где птиц собирается
меньше.
Поскольку в литературе часто высказываются
предположения, что коммунальные ночлеги служат «информационными
центрами», откуда неудачники отправляются на поиски корма,
следуя за удачливыми сотоварищами, я попытался установить,
наблюдая ночлеги ворон в Берлингтоне, привлечет ли найденный
одной вороной корм других ворон, и как быстро. Я тайком
преподнес им куски козьей туши на муниципальном поле для
гольфа в километре от ночлега. Две-три вороны прилетали
кормиться, но за всю неделю систематических наблюдений (в
декабре 1984 года) больше я никого не обнаружил, хотя проверял
приманку ежедневно. Повторный эксперимент в следующем году
дал такие же результаты. Может быть, птицам не нравится
козлятина? Я повторил эксперимент, заменив мясо кучками
13°
сухой лущеной кукурузы. То же самое. Может быть, ночлеги
вороновых в каком-то смысле и служат информационными
центрами, но эти быстрые эксперименты никаких подтверждений
чего-либо подобного не дали.
Ночевочное поведение у воронов на редкость разнообразно.
Большая часть опубликованных сообщений носит случайный
характер, так что смысл тех или иных форм поведения остается
неясным. Однако из различных систем поведения, которые
наблюдались, все-таки можно кое-что вывести.
Наиболее подробная и систематизированная информация о
коммунальных ночлегах у воронов была получена благодаря
тому, что люди непреднамеренно создали удобные места для
таких ночевок-линию высоковольтной (500 киловатт) передачи
на безлесных просторах у Снейк-Ривер в Айдахо и Орегоне.
Самые многочисленные ночлеги воронов из обнаруженных до
сих пор устраивались на мачтах этой линии-свыше двух тысяч
птиц. Их помет так густо покрывал изоляторы, что возникали
короткие замыкания, обходившиеся в сотни тысяч долларов
каждое. В результате под руководством биолога Леонарда Янга,
специализирующегося на изучении животных в природных
условиях, началось интенсивное изучение ночевочного поведения
воронов на средства, выделенные Тихоокеанской компанией по
энергетике и электричеству и министерством внутренних дел
США.
Янг и его сотрудники обрызгивали воронов разными
красками, метили разноцветными кольцами, снабжали
радиопередатчиками и вели круглогодичные наблюдения за многочисленными их
ночлегами на всех шестистах километрах этой линии. Как ни
удивительно, они обнаружили, что отдельные птицы кочуют
с одного ночлега на другой и что, видимо, у каждого из семи
ночлегов на линии есть свои характерные особенности. В отличие
от других птиц вороны собираются на ночлег весь год напролет,
однако какие-то ночлеги были типично зимними, какие-то
типично осенними, а какие-то типично летними. В целом число птиц на
ночлегах заметно увеличивалось в августе и в сентябре, когда там
появлялись подросшие птенцы, и снижалось до минимума
весной. В пределах этой сезонной предсказуемости обнаруживались
значительные индивидуальные колебания. Например, каждый
год ночлег Марсинг в апреле насчитывал несколько сотен птиц,
в июне и июле пустовал, а в октябре там собиралась тысяча
с лишним птиц. Наоборот, ночлег Инишиал-Пойнт на
расстоянии около восьмидесяти километров от Марсинга в июне-июле
собирал до тысячи птиц, но в октябре там оставалось лишь
несколько сотен. Изменения в численности каждого данного
ночлега происходили постепенно. В 1985 году в Инишиал-Пойнт
с марта и до конца июля 7 число птиц увеличивалось в среднем на
две сотни в месяц.
Ночевочное поведение воронов имеет аналогию в поведении
140
жуков вертячек, которые кормятся ночью8, а днем сотнями
тысяч скапливаются в одном месте. Дэниэл Фогт и я как-то
переметили сотни этих жуков на озере Айтаска в Миннесоте
и обнаружили, что каждый вечер они расползались на поиски
корма по поверхности озера, но к утру начинали присоединяться
к другим жукам и следовать за ними, пока не образовывали
обычное дневное скопище, но, как правило, вовсе не с теми
жуками, что накануне. Тем не менее скопища эти возникали
в одних и тех же местах, так как некоторые жуки оставались
поблизости всю ночь и служили маяками для остальных. У
жуков, у ворон и, возможно, у воронов одна из функций таких
скоплений - обретение в численности спасения от хищников. Это
преимущество можно получить без установления каких-либо
социальных связей.
Смысл меняющейся численности птиц на постоянных
ночлегах остается неизвестным. Полученные данные, видимо,
указывают, что отдельные птицы или небольшие группы кочуют по
всей местности (возможно, в поисках корма) и устраиваются на
ночлег там, где оказываются к вечеру. Можно предположить, что
кочующие вороны остаются возле источника корма и пользуются
ближайшим коммунальным ночлегом. Когда данный источник
корма истощается, птицы вынуждены отправляться на новые
места. По-моему, необычно многочисленные скопления на
ночлегах в Айдахо объясняются тем, что корма гам много круглый
год: летом - кузнечики и мелкие грызуны, осенью и
зимой-остающееся на огромных полях зерно9. Возможно, сдвиги в
численности птиц на ночлегах отражают ежегодные сдвиги в
количестве корма, меняющегося от места к месту.
Других сообщений о западном вороне (С. corax sinuatus) почти
нет. Дж. Э. Кушинг Младший описал коммунальный ночлег
примерно из двухсот птиц10, возникавший осенью и зимой на
протяжении по меньшей мере девяти лет вблизи Томалес-Бей
(Калифорния). Ричард Б. Стайл (Портлендский университет),
собирая материалы для докторской диссертации о воронах1 ,
обнаружил коммунальный ночлег из нескольких сотен птиц,
«который существовал по меньшей мере 10-15 лет, а возможно,
и более 30», около озера Малур (Орегон). Скапливаться там
птицы начинают в середине октября, а пик численности - 836
птиц-наблюдался 4 января 1977 года. Было установлено, что
птицы, улетая и возвращаясь, покрывали расстояние до сорока
трех километров на север и на юг.
Другие коммунальные ночлеги воронов куда малочисленнее.
Стэнли А. Темпл сообщает о десяти воронах12, ночевавших на
стропилах заброшенного ангара в покинутом городе Умиате на
Аляске. Ночлег этот существовал ежегодно с ноября до середины
марта. Различные авторы в Великобритании и других
европейских странах сообщают о ночлегах численностью от двадцати
семи 13 до семидесяти птиц.
141
Коммунальные ночлеги воронов на востоке Соединенных
Штатов также относительно невелики. Винсент Дж. Лусид и
Ричард Коннер (Виргинский политехнический институт)
обнаружили в Виргинии у озера Маунтии 6 января 1973 года ночлег ста
шести воронов 14-по их утверждению, «самое крупное скопление
и единственный коммунальный ночлег воронов в южной части
Аппалачей». Вермонтский орнитолог Фрэнк Оутман рассказал
мне, что видел 8 декабря 1974 года пятнадцать-восемнадцать
воронов, собравшихся вместе на ночлег под Гринсборо
(Вермонт). Четыре дня спустя число птиц возросло до пятидесяти
пяти, а еще через два дня почти удвоилось. На следующий день
вся сотня этих воронов исчезла, и больше их там не видели.
Птицы на любой ночлег могут слетаться с очень больших
расстояний. Ричард Б. Стайл прослеживал индивидуальных
воронов15, деливших ночлег, который он изучал у озера Малур
(Орегон), на 500 километров в северо-западном направлении.
Если взять это расстояние за радиус кормового круга, то
получится, что минимальная площадь, по которой разлетаются
птицы с общего ночлега или с которой собираются на общий
ночлег, составляет около 732 тысяч квадратных километров.
В любой день птицы улетают и прилетают в значительных
количествах. Поскольку Стайл прослеживал кормящихся птиц на
45 километров на север и на юг от ночлега, можно считать 90
километров диаметром кормового участка ворона.
Следовательно, площадь его равна примерно 6370 квадратных километров.
Скип Амброз, специалист по поведению животных в
естественных условиях, работающий на Аляске, сообщил мне, что
в Фэрбенксе вороны с радиопередатчиками ежедневно пролетают
по сто тридцать километров с места ночлега до городской свалки
и обратно, из чего следует, что кормовые участки воронов
с коммунальным ночлегом в центре могут быть даже обширнее,
чем указывают данные, полученные Стайлом.
Взрослые птицы остаются на своих гнездовых территориях
круглый год- разумеется, если у них есть такая возможность,-и
представляется маловероятным, что на коммунальные ночлеги
собираются взрослые птицы. Однако Ста С' сообщает о
гнездовых парах в Орегоне, которые оставляли lt.'-ii территории -
предположительно, чтобы пользоваться коммунальным ночлегом.
Кроме того, многие птицы улетают с места коммунального
ночлега и возвращаются туда, словно бы держась парами. Так
кто же собирается там, неполовозрелые птицы или взрослые?
Прямых данных для ответа на этот вопрос не существует.
Я уже обнаружил много причин, отчего приглашения,
которые я наблюдал, нельзя было объяснить только созыванием
местных птиц, до которых могли донестись крики, оповещающие
о корме. И если я сумею доказать, что приглашения связаны
с коммунальным ночлегом или с взаимодействием делящих его
птиц, это будет открытием. Популярная теория давно утвержда-
142
ет, что коммунальные ночлеги служат «информационными
центрами», откуда птицы летяг следом за теми, кому известны
источники корма. Однако неопытные птицы могут ведь
последовать за любой улетающей птицей, полагая, что раз она
улетает, то, значит, ей известен какой-то источник корма. Но это
будет кража информации, то есть прямая противоположность
активному приглашению, над которым я ломаю голову.
Литература содержит предположения (но не доказательства), что на
коммунальные ночлеги собираются неполовозрелые птицы, а
мои наблюдения словно бы указывали, что орды кормящихся
воронов прилетают с места общего ночлега. Если оба этих
предположения окажутся верными, это станет еще одним
свидетельством в поддержку моего крепнувшего убеждения, что
приглашают только неполовозрелые птицы, чтобы взять верх
над парами, защищающими свою территорию.
ПРИЛЕТАЮТ ЛИ ОНИ
С КОММУНАЛЬНОГО НОЧЛЕГА?
25 ноября 1986 года. Близок День Благодарения, а я вместо
традиционной праздничной индейки тащу в хижину 250
килограммов говядины и шестидесятикилограммового теленка -
разумеется, по частям. Мне необходимо еще раз посмотреть, что
происходит при обнаружении приманок, а также кто их
обнаруживает - отдельные птицы или группы.
Снегу по колено, а ломкая корка на его поверхности еще
больше затрудняет каждый шаг. Но к десяти часам все мясо
доставлено на холм и рыхлыми кучами разложено в лесу. Теперь
я погляжу на происходящее свежим взглядом.
Майк, егерь, сообщил мне еще про одного лося,
застреленного браконьерами, и про погибшего на шоссе оленя. Осмотрев
лосиную тушу, убеждаюсь, что с тех пор, как четыре дня назад
в последний раз выпал снег, здесь перебывало много воронов. От
туши остался один скелет, и вороны улетели. Следов
млекопитающих на снегу нет. Туша теленка, которую в последний раз
я оставил всего в 5-6 километрах отсюда, еще нетронута.
Нетронута и оленья туша. Использую ее как приманку, когда
опять сюда приеду.
К 11 ч. 20 м. большая мясная куча обнаружена. Над ней
пролетает одинокий ворон и резко стопорит свое движение
крыльями, словно жмет на тормоза. Описывает над мясом круг,
испускает серии пронзительных «йип, йип», делает еще несколько
кругов и улетает, превращаясь в темное пятнышко на фоне
высящейся в отдалении Маунт-Болд. Позже один ворон еще
трижды облетает приманку.
26 ноября. Ворон пролетает в 7 ч. 09 м. и хранит полное
безмолвие. Прилетает снова около одиннадцати, но теперь
опускается на ветку и испускает серии по десять типичных басистых
куорков. Тем временем приманку успели обнаружить пара
голубых соек и пара ворон. В середине дня припускает сильный
дождь, и птицы вообще перестают летать. Всю ночь сыплется
ледяная крупа и и дел дождь.
144
27 ноября. В 6 ч. 30 м. еще темно, но ворон где-то близко. До
меня доносятся негромкие, почти небрежные, басистые куорки,
но к ним теперь добавляется новый звук: гулкие крики, похожие
на удары гонга. В 11 ч. 15 м. опять один ворон испускает
басистые протяжные куорки. Нынче День Благодарения, и я
устраиваю перерыв, чтобы перекусить с друзьями, которые
живут в нескольких километрах дальше по шоссе.
Возвращаюсь через три часа в 14 ч. 21 м. и слышу воронов,
еще поднимаясь по тропе. Похоже на возбужденное кудахтанье.
Драка? При моем приближении улетают пять воронов. Однако
на снегу два следа, приблизившиеся к приманке на полметра.
Мясо нетронуто. Я ожидал, что они вернутся через полчаса,
однако до конца дня-ни единого ворона. Но завтра они,
конечно, вернутся.
28 ноября. Заря. Ничего. Примерно через сорок пять минут, в 7 ч.
15м., над приманкой равнодушно пролетает ворон. Снова я
слышу крики, гулкие, как удары гонга. К приманке ворон не
приближается. Но, конечно, это тот, который был здесь раньше.
В 7 ч. 30 м. какой-то ворон летает вокруг и словно бы
внимательно все оглядывает. Остается тридцать две минуты
и почти непрерывно кричит. Явно возбужден и испускает
короткие пронзительные куорки. Мне кажется, что он улетел, и я
рискую навестить нужничек, но тут он возвращается, и я ползу на
животе к задней двери хижины. Ворон меня не видит. Десять
минут он сидит на ветке прямо над приманкой, слетает вниз
и прыгает в полуметре от нее. Но не клюет. Перед тем как
улететь, испускает серию дроби - от шести до восьми отрывистых
звуков, напоминающих стук с завершающим «танк»у!а конце.
Час спустя в отдалении, километрах в двух отсюда, я слышу
пронзительные куорки, а затем гулкие крики, похожие на удары
гонга. В 9 ч. 55 м. пролетает ворон, он не возбужден, только
испускает басистые куорки и серию дробных стуков. Просто
прилетал проверить? Две вороны и две голубые сойки клюют
мясо.
Воронов нет до полудня, и я отправляюсь пройтись по лесу.
Там надо мной безмолвно пролетает пара воронов. Они почти
бреют вершины деревьев и порой даже задевают крыльями за
ветки. Расстояние между ними больше ста метров, и они
постоянно вертят головой то вправо, то влево, словно оглядывая
землю внизу.
8 декабря. До хижины я добрался только к ночи. Вокруг глубокая
тишина, и нарушают ее лишь звуки, напоминающие отдаленные
ружейные выстрелы,-это деревья потрескивают от мороза.
Видны звезды, но их затягивает дымка, возможно предвещая
ме гель.
Туши и все оставленное в последний раз мясо еще целы!
145
Почти незаметно, чтобы их клевали, но я вижу свежие следы
воронов. Одна-две птицы наверняка побывали сегодня у
приманки.
9 декабря. Просыпаюсь на рассвете в 6 ч. 30 м. Небо затянуто
тучами, начинает идти снег. Спал я скверно. Холод пробрал меня
до костей. Особенно окоченели ноги.
К 6 ч. 45 м. успеваю развести огонь и выпить горячего кофе.
Начинаю оживать, а потом мигом воскресаю: точно в 6 ч. 46 м.
с северо-запада нахлынули вороны. Двадцать воронов! Они
безмолвствуют. Одни рассаживаются на ветках над приманкой.
Другие кружат поблизости и спускаются где-то в лесу. Только
через двадцать пять минут я слышу первые вопли. Странно! Как
и много раз в прошлом, впечатление такое, что есть только один
главный вопленик. Не проходит и минуты, как первый ворон
опускается на приманку и начинает клевать. Пять минут спустя ее
клюют все двадцать.
С этого момента и до конца дня складывается определенный
порядок. Начать с того, что непрерывно валит снег. Видимость
скверная-я с трудом различаю деревья по ту сторону
расчистки,- но птицы все прилетают и прилетают. К середине дня их уже
сорок, если не больше. Из-за низкой температуры (от — 22 до
— 18°С) мясо твердо как камень, и его не трогают. Пока
расклевываются более мягкие жир, легкие и печень. Я видел
только трех птиц, которые улетели с мясом в клюве, чтобы его
спрятать. Видимо, птицы не прячут корм, когда есть лишь
промороженное насквозь мясо. Обычно они запасают свежее
мясо, которое им легко отрывать, а сейчас они прячут только
жир, поскольку он никогда не замерзает до полной твердости.
Возможно, выбор жира для запасания объясняется вовсе не тем,
что он больше подходит для хранения, как утверждается в одной
работе, посвященной запасанию корма у воронов.
Сегодня птицы почти все время проводят на приманке. Но
они девятнадцать раз вдруг одновременно взлетали в воздух
и разлетались в разные стороны. Возвращаются они главным
образом в одиночку или парами-тридцать пять против девяти.
Перед тем как они вновь опускаются на приманку и пока они на
нее опускаются, всякий раз слышу много пронзительных воплей.
И опять-таки вопит как будто только один ворон, ну, может
быть, два. Остальные молчат. Обычно вопленики испускают
около сорока воплей, прежде чем все снова Принимаются клевать
тушу. А после этого воцаряется относительная тишина. Трелей
раздается мало, и я всего один раз слышал звуки, похожие на
удары по ксилофону, завершающиеся «танком». Один раз я
услышал «гонг», точно медленно и размеренно били в деревянный
барабан (примерно десять криков с интервалом в секунду).
Большинство групповых взлетов, насколько я мог судить,
были беспричинными. Но один оказался интересным. На дереве
146
сидели две вороны, которые ни разу не клевали тушу в
присутствии воронов. В 9 ч. 06 м. одна из ворон громко закаркала. Всех
воронов с приманки как ветром сдуло. Некоторые полетели на
северо-запад, откуда доносился крик вороны, и кругами
спустились в лес. Койота увидели, подумал я. И действительно, две
минуты спустя он появился возле приманки, но словно бы сильно
нервничал и тут же затрусил прочь. (Возможно, учуял мою мочу,
которой я щедро все там обрызгал, специально, чтобы их
отпугивать. Обычно это их отваживает на неделю.) Вороны на
деревьях вокруг приманки полностью его игнорировали.
Карканье ворон раздавалось еще два раза, но длилось оно немного
дольше и на мой слух было менее пронзительным. Ни один
ворон не перестал клевать.
Сегодня представился прекрасный случай наблюдать на
одной приманке трех разных представителей семейства вороновых:
голубых соек, ворон и воронов. Всякий раз, когда вороны
улетали, голубые сойки (от одной до четырех) начинали клевать
приманку уже через 10-30 секунд. Проходило от двух до десяти
минут, прилетали две вороны, и сойки улетали. Через какое-то
время возвращались вороны, и вороны улетали в свою очередь.
Еще только три-четыре ворона начинают клевать, а обе вороны
уже сидят на соседнем дереве и ждут, когда вся компания
воронов улетит. Иногда сойки продолжают клевать и с
появлением ворон, но в целом эти три вида вороновых избегают друг
друга у приманки. Сегодня, однако, я ни разу не видел, чтобы
птица одного вида прогоняла птицу другого. Главенствуют
вороны, но они не мешают другим опускаться ri& мясо.
Возможно, потому, что могут без труда прогнать всех в любую минуту.
Воронов нельзя назвать взаимотерпимыми. Я видел три
бурные стычки на деревьях: один ворон агрессивно наскакивал на
другого, который хрипло вскрикивал. Кроме того, я наблюдал
десять очень энергичных воздушных погонь. Одна птица,
преследуя другую, облетела расчистку пятнадцать раз! Почти во всех
случаях изгнанная птица не возвращалась. Что означают эти
погони? Игра ли это? Погоня за брачным партнером? Или цель
их-отогнать соперника от корма? Или это действительно
территориальные супружеские пары пытаются изгонять молодых птиц,
вторгающихся в их владения?
Птицы собираются не только для того, чтобы кормиться. Они
также общаются. Дважды я видел, как к птице на земле в стороне
от приманки присоединялась вторая, потом третья, пока их
в тесной группе не собиралось до шести-семи. Ничего
привлекательного там, кроме них самих, не было. И они не ссорились.
В 14 ч. 50 м. тридцать семь воронов внезапно оставляют
приманку словно по команде, но без единого звука и улетают
через холм в ту сторону, откуда утром прилетели двадцать птиц.
Звукового сигнала не было. Примерно через минуту прилетают
еще пять воронов и садятся на ветки. К приманке они не
147
спускаются. Издав несколько хрюкающих, булькающих звуков,
они тоже улетают в северо-западном направлении.
Один остается! Он поет, потом спускается обследовать
приманку, но не клюет. Затем взлетает на ветку над приманкой
и испускает около двадцати трелей, а также булькающие звуки.
Близко подлетает еще ворон, отвечая несколькими куорками.
В 15 ч. 04 м. обе птицы (территориальная пара?) улетают вместе
в восточном направлении. До этого момента я ни разу за весь
день не слышал трелей. Преобладали вопли. Следовательно,
трели могут и не быть сигналом начала клевания.
10 декабря. Сегодня утром еще до рассвета я сижу на вершине ели
и, напрягая глаза и уши, жду появления воронов. Прилетят ли
они все с одной стороны? Прилетят ли они стаей? Какие крики
будут издавать? В 7 ч. 00 м. я слышу возбужденные, короткие,
часто повторяющиеся крики примерно километрах в трех от
меня, и через минуту над приманками уже кружит полдесятка
воронов, испускающих возбужденные трели.
Но ни освежеванный олень, ни теленок по ту сторону луга их
не привлекают. Или они боятся мяса, которое клевали вчера?
(Сгребая снег и скалывая лед, я переложил его по-другому.)
Наконец, в 11 ч. 30 м., на четыре часа двадцать минут позднее,
чем накануне, они начинают клевать.
Сегодня прилетает не более девятнадцати птиц, хотя вчера их
отсюда улетело более сорока. Так вот, значит, как регулируется
число птиц у источника корма: если их слишком много и
учащаются драки и (или) где-то есть корм получше, некоторые из
приглашенных птиц просто больше не возвращаются. А вчера,
бесспорно, и мясо было слишком твердым, и теснота большой.
Сегодня словно бы завязывается непомерно много драк.
Много погонь, предположительно с агрессивными намерениями
(одна птица несомненно пыталась клюнуть ту, которую нагнала).
Нет, это не игры. Это драки возле корма. В какой-то момент
я вижу, как две пары опускаются на деревья почти одновременно,
сразу же возникает погоня, и у одной птицы такой вид, будто ее
сильно потрепали.
Теплеет. Температура около нуля. Мясо уже не
твердокаменное. И сегодня птицы опять непрерывно его уносят, чтобы
прятать.
Днем я проверяю две старые приманки, выложенные 4
ноября. Теленок, теперь погребенный под снегом и льдом,
совершенно нетронут, а на куче мяса возле старого воронового гнезда
по-прежнему кормятся только две птицы.
Бродя по лесу около горы Маунт-Блу, высматривая на земле
обломанные веточки там, где птицы могли устроить ночлег,
я слышу возбужденные, протяжные куорки. Они звучат почти
сердито, но также выражают удивление и возбуждение. Там
148
что-то есть! Я пускаюсь бегом и успеваю увидеть, как ворон
улетает. Поблизости кричит другой. Здесь в густом кустарнике
лежит дохлый олень, окруженный свежими следами койотов (но
следов воронов я не вижу). Его покрывает ледяная корка, он
занесен снегом, и койоты откопали только часть головы и шею.
На обратном пути я встретил в лесу моих знакомых-Дэнни
Проктора и его отца. Они охотились на кроликов.
- А воронов в последнее время вы не видели?
- Видели,-ответил Дэнни.-Собственно говоря, две недели
назад в сумерках в сосняке неподалеку от моего дома расселось
их сорок с лишним.
Ночлег! Как раз то, что мне нужно!
- Редкое зрелище,-продолжал он.-Никогда ничего
подобного не видел. И на следующий вечер опять пошел посмотреть,
но их там уже не было.
Единственный ночлег, который я обнаружил два года назад,
тоже был оставлен меньше чем через неделю.
// декабря. Встаю в 5 ч. 30 м. в ночном мраке, быстро
растапливаю печку, чтобы сварить кофе и пшеничные хлопья, а в 6 ч.
20 м. уже бегу по лесу к своей елке. В 6 ч. 30 м. примостился
у вершины. И как раз вовремя. В 6 ч. 38 м. слышатся короткие,
раскатистые, быстрые куорки километрах в двух от моего поста,
и вскоре беспорядочная, вытянувшаяся стая из десяти воронов
проносится мимо меня прямехонько к куче мяса. Еще совсем
темно. Без фонарика я не вижу стрелок моих часов. Приближаясь
к мясу, птицы молчат. С вершины дерева они выглядят очень
красивыми - такие глянцевые, так плавно машут крыльями!
Не проходит и шестнадцати минут, как прилетают еще
группы из шести, четырех и семнадцати птиц, а также две пары.
Появление каждой большой группы возвещается криками,
которые слышны почти за два километра. К 7 ч. 09 м. прилетают две
одиночки и группа из трех птиц. Все тридцать шесть летят
с одной стороны и к одному и тому же месту. Несомненно, летят
они с коммунального ночлега. Я просто пьянею от восторга,
потому что узнал кое-что. Нет, приглашения не могут
объясняться передачей звуковых сигналов по всем направлениям от одной
птицы к другой, чтобы оповещать все новых птиц в пределах
этого расширяющегося круга, как предполагает одна из гипотез.
Ведь в таком случае птицы должны были бы слетаться со всех
сторон и не прилетели бы до света, пока тут вообще было тихо.
С ели на холме мне видны белая вершина Маунт-Вашингтон,
дым рамфордской бумажной фабрики и бесконечные леса. Все
селения расположены в долинах и совершенно скрыты от
взгляда. Видны только лесистые холмы. Словно весь мир
принадлежит тебе. Все кажется таким близким-и было бы еще
ближе, умей я летать, как ворон! Но неудивительно, что вороны,
ища корм, бреют макушки деревьев: сквозь мохнатые ветки подо
149
мной я совсем не вижу заснеженной земли.
Нынче нет погонь и почти нет драк. Число воронов у
приманки варьирует от двадцати до тридцати семи. Пока вороны
кормятся, вороны, как обычно, сидят высоко на деревьях рядом
друг с другом. Я показываюсь им, и они принимаются каркать
гораздо раньше, чем меня успели бы заметить вороны. Эти
последние тотчас улетают, как и тогда при приближении койота.
Позднее вороны каркают еще шесть раз без видимой причины,
а вороны словно бы не слышат! Видимо, они различают оттенки
в криках ворон, моему уху недоступные.
Есть ли среди воронов пары? Всякий раз, когда они
возвращаются к приманке, я стараюсь вести счет одиночкам и группам.
Девяносто семь раз я отмечал вроде бы одиночек и семнадцать
раз-как будто пары. Часто на деревьях сидело пятнадцать или
больше птиц. Но ни разу я не видел, чтобы они сидели парами,
как обычно сидят две вороны. Слишком рано судить, значимы
эти цифры или нет. Может быть, в марте будет по-другому. Но
стоило получить и такие цифры на случай, если они обретут
смысл в свете других наблюдений.
12 декабря. Я вновь на своей елке во тьме раннего утра, и тут до
меня доносится возбужденный гомон воронов где-то в
направлении Хотон-Леджис. Сплошной непрерывный галдеж-трели,
басистые куорки, дробный стук и бульканье, мягкие гнусавые
«танки», вопли и, возможно, почти все прочие звуки их
репертуара. Гомон надвигается из темноты, и еще через минуту на
уровне моих глаз над темными абрисами елочных макушек
проносятся большие черные птицы. Возглавляет группу плотная
семерка, за которой примерно в ста метрах следует группа из
сорока птиц или около того. Они летят так близко друг к другу,
что пересчитать их я не могу. Однако численность их близка
к численности тех, которые прилетели вчера в это же время, и они
снова летят с той же стороны. По-моему, это было одно из самых
волнующих мгновений в моей жизни-ранний час, общая
атмосфера, крики этих птиц, их появление и уверенность, что я
определяю еще один кусочек загадочной картинки.
У приманки птицы ведут себя до невероятности робко.
Выставляют ли они дозорных? Пока никаких признаков этого я не
замечал. Но они очень чутки к реакциям других воронов и даже
ворон. На дереве сидит одна ворона и смотрит, как группа
воронов кормится. Ворона каркает, но никто из воронов
не реагирует. Необходимо повторить вчерашний эксперимент.
Показываюсь вороне так, что видит меня только она одна.
Ворона улетает-безмолвно. Через секунду все вороны взмывают
в воздух и исчезают. Меня изумляет, что вороны используют
ворону как дозорного, чтобы вовремя улететь, но не для
проверки приманки (по крайней мере я этого не наблюдал). Ни карканье
вороны, ни то, что она улетает, сами по себе сигналами не
150
служат, но для воронов существуют какие-то тонкие отличия
и в том, и в другом, которые я уловить не могу. Если они так
чутко воспринимают даже сигналы птиц, принадлежащих к
другому виду, то как же мне надеяться, что я сумею разобраться
в их собственных сигналах, которые, конечно, требуют еще
большей тонкости восприятия?
Сегодня, когда птиц было десять, каждые четыре минуты
происходило по восемь бурных стычек и четырнадцать-когда
птиц было тринадцать. Это примерно в восемь раз чаще, чем
вчера, при той же плотности птиц, а количество корма
уменьшилось всего наполовину. Бьюсь об заклад, завтра их прилетит
меньше.
Сегодня я помимо всего узнал кое-что новое о звуковых
сигналах. Начать хотя бы с разнообразия криков во время
полета стаи. Трели раздаются не только при обнаружении корма.
Кроме того, я слышал трели и ксилофонный перестук двух птиц,
которые, несомненно, играли в воздухе перед тем, как все вороны
улетели. Не связаны ли эти звуки с ухаживанием?
Трели, возможно,-настойчивый крик самца. Я слышал их от
моего ручного ворона-самца. Когда рядом была самка и я
предлагал им свежую большую тушку, он бочком приближался
к самке и испускал трели, словно приписывая себе открытие
такого богатого источника корма. Слышал я эти трели и в тех
случаях, когда корма не было, но он принимал перед ней
ритуальные позы. Угощал трелями он и меня, если я приносил
особенно приятный корм. Тот же звук раздается и в естественЙЫх
условиях, когда самцы подбираются к самкам или приближаются
к возможному сопернику. И несомненно, трель указывает на
высокую степень возбуждения. Он как будто восклицает: «Да
погляди же! Потрясающе!»-подразумевая либо себя, либо то,
что он предлагает другому или приписывает себе.
Я работал с этими воронами непрерывно в течение пяти дней,
четыре раза вставал задолго до рассвета и после наступления
темноты с тем же напряжением часа два-три разбирался в
собранном материале. Очень нелегко проводить так много
экспериментов, пытаясь ничего не упустить, поскольку я еще не
знаю, что действительно важно, что варьирует и почему. Мне
кажется, если уж я что-то упущу, так обязательно решающе
важное наблюдение. Кроме того, чем дольше ведешь
наблюдения, тем больше приносит каждый дополнительный день-ведь
свежеполученные данные всегда связаны с тем, что происходило
прежде. Чем полнее становится общая картина, тем более значит
мым делается каждое новое наблюдение. Но напряжение я *
перегрузки начинают сказываться на мне, и, пожалуй, разумнее
будет уехать завтра, после того, как я увижу, что произойдет
у приманок поутру.
151
13 декабря. Будильник не зазвонил, и я просыпаюсь, словно от
удара. Уже 5 ч. 20 м. Моя главная задача сегодня - увидеть, какие
птицы прилетят утром и откуда, а потому я выскакиваю из
теплой постели на холод, одеваюсь и бегу через лес к моей елке.
Тут уж не до кофе. Запыхавшись, я, шумя ветками, карабкаюсь
в темноте к макушке.
Температура что-то около — 18°С и ветрено. Ель
покачивается. Небо к западу совсем черное, и видны звезды. На востоке
оно светлеет, розовеет, алеет. Нет, сегодня птиц будет немного.
Вероятно, они начнут посещать новую приманку, которую я
выложил на том склоне мма.
Птицы опаздывают по меньшей мере на пять минут. Первые
появляются в 6 ч. 48 м., а всего их только одиннадцать.
Вчерашнего возбуждения как не бывало. Наоборот, эти
одиннадцать воронов, прилетающие группами из четырех пар и трех
одиночек, словно бы нарочно, медлят. Некоторые вместо того,
чтобы лететь, как вчера, прямо на приманку, играют в воздухе,
пикируют, кувыркаются и почти не кричат. Я слезаю со своей
вышки, отогреваюсь кофе и иду проверить новую приманку на
том склоне.
В 10 ч. новую приманку клюют восемь воронов. На старой,
заметно уменьшившейся приманке в километре от этой, лежащей
там третью неделю, все еще кормятся только две птицы. Две
новые приманки-олень и теленок - остаются целыми, хотя их
уже видели много воронов.
Проглядывает система. Корм птицы ищут каждая сама по
себе. Вечером они собираются на коммунальном ночлеге. А
оттуда на заре группы отправляются к наилучшим источникам
корма. Если богатый источник явно предпочтительнее
остальных, то большинство летит к нему. По мере его истощения
агрессивные стычки учащаются, и отдельные птицы начинают
кормиться там, где конкуренция меньше.
Здесь я включу дополнительные наблюдения и разовью
некоторые идеи. Как будет показано в последующих главах, многие
из птиц у приманки ведут бродячий образ жизни и кочуют от
одного источника корма к другому в индивидуальном порядке,
а не группами или стаями. Поэтому представляется вероятным,
что при истощении данного источника индивиды, которым корма
достается меньше всего (подчиненные?), покинут его первыми,
отправившись на поиски других источников корма и других
ночлегов.
С одной стороны, птицы могут разыскивать коммунальные
ночлеги и для того, чтобы обрести безопасность в
многочисленности, и для того, чтобы утром полететь за кем-нибудь к новому
источнику корма, а с другой стороны, старожилам данного
ночлега выгодно громогласно оповетиить о его местоположении,
152
приглашая новых птиц, что снижает степень индивидуального
риска оказаться ночью жертвой хищника. Стайл, описывая, как
многие вороны кружат над местом коммунального ночлега1,
предполагает, что таким способом они оповещают о нем новых
птиц, чтобы увеличить общую численность. Лусид, и Коннер,
и я также наблюдали кружение и воздушную акробатику перед
тем, как вороны устраивались на ночлег. А вечером у места
ночлега я слышал трели и вопли совсем такие же, как у приманок.
Создается впечатление, что у воронов есть по меньшей мере три
способа привлекать на ночлег новых птиц: вопли у приманок,
приглашение другим следовать за собой и подача визуальных
и слуховых сигналов с высоты.
Из десяти ночлегов воронов в Мэне и других местах Новой
Англии, которые я видел или о которых слышал от других, все,
кроме одного, были малочисленными (менее пятидесяти птиц)
и существовали недолго-от одной ночи до шести. (Единственное
исключение составляет ночлег в Стронге, штат Мэн,
расположенный между тремя свалками, где птицы кормятся, если не находят
туши в лесу.) Как можно примирить столь разительные различия
между ночлегами воронов-и особенно между ночлегами
восточных воронов и западных? Я подозреваю зависимость от
корма.
Три следующие серии наблюдений показывают, каким
образом выбор ночлега может быть связан с кормом. Во-первых,
я наблюдал несколько случаев, когда коммунальный ночлег
возникал вблизи (в пределах километра) от богатого источника
корма, после того как там начинало кормиться много птиц.
Во-вторых, число птиц, собирающихся там на ночлег, примерно
равняется числу тех, которые кормятся на приманках
поблизости. В-третьих, по мере того как данный источник корма
истощается, возникают драки, число птиц сокращается и ближний
ночлег исчезает.
Теперь уже можно объединить все эти наблюдения в одной
простой модели. Начать с того, что на востоке США
коммунальные ночлеги крайне разнообразны по местоположению и очень
недолговечны-то же самое относится к тушам, составляющим
корм тамошних воронов. На западе страны птицы тоже,
предположительно, следуют за источниками корма, но там им можно
полагаться на плодородие данной местности, а не на случайное
появление туш. И корм там обильнее, и истощается он не так
легко. Поэтому на западе число воронов в данной местности
увеличивается либо постоянно уменьшается в зависимости от
повышения или снижения обилия кузнечиков, грызунов, а также
кукурузы.
Эта зависимость коммунальных ночлегов от распределения
корма, возможно, объясняет и словно бы различные социальные
системы, о чем сообщают европейские исследователи 2, главным
образом работающие в Швейцарии. Наблюдения велись у боль-
153
ших постоянных свалок, в лесах же альтернативного
корма-например, туш,-скорее всего, бывает мало. Поэтому у воронов
меньше причин покидать данный источник корма. Хотя я часто
выкладывал туши или мясо в одной местности, мои исследования
воспроизводят естественные условия. Я обычно убирал приманку
или позволял ей полностью истощиться, после чего возникали
драки, и всем птицам, кроме доминирующих, приходилось
рассеиваться в разных направлениях.
ПОЙМАТЬ И ПОМЕТИТЬ ВОРОНА-
ИЛИ ДВУХ, ИЛИ БОЛЬШЕ
Так отчетливо я помню-был декабрь,
глухой и темный,
И камин не смел в лицо мне
алым отблеском сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книгах
не было ответа,
Как на свете жить без света той,
кого уж не вернуть.
Эдгар Аллан По «Ворон»
JVlofi друг и коллега в восторге от полученных мною
результатов, но у него хватило духа сказать: «Бернд, тебе непременно
надо переметить своих воронов, чтобы ты мог их узнавать!».
Занимаясь шмелями и водяными жуками, я их метил, иначе
многие наблюдения провести не удалось бы. Но метить
воронов? Я ведь радовался тому, как мне редкостно повезло, что
я хотя бы вижу их вблизи. Ленни Янг предупреждал меня
в Айдахо о сложности такого предприятия. Он пытался
заманивать воронов в ловушки самыми неотразимыми явствами-
кусками оленины, мясом вилорога, говядиной, кроликами,
фазанами и картофельной соломкой. И неделями не получал никаких
результатов. Крейг Маклохлин из Службы рыбы и дичи штата
Мэн, специализирующийся на барибалах, тоже предупреждал
меня, что вороны, пусть они и умнут за день двадцать пять
килограммов мяса, «не прикоснутся к приманке, если положить
рядом черное перышко или дохлую черную птицу вроде баклана,
сунув ей голову под крыло». У меня они не прикасались к
приманкам и без такого реквизита, но, что они их клюют,
сомневаться не приходится. Вопрос в том, всегда ли они осторожничают.
Войдут ли они в ловушку?
Я несколько недель обдумывал ситуацию, но решил, что
Да-без мечения не обойтись. Значит, воронов надо ловить. Вот
только как, когда и сколько?
155
23 декабря 1986 года. Я взвесил несколько вариантов: сети,
баллончики с краской и дистанционным управлением, чтобы
метить на расстоянии, ловушки, ущемляющие птицу за лапу.
В конце концов я останавливаю свой выбор на большой клетке,
замаскированной в лесу. Привожу в порядок авиарий, в который
раньше запирал Бубо, мою сову, когда на холме появлялись
гости. Это клетка из металлической сетки размером 3,5 на 3,5 на
2,1 см. Захлопывающейся дверцей служит одна из стенок
целиком. Я подставлю под нее кол и, когда в клетке соберется
двадцать-тридцать воронов, дерну в укрытии проволоку,
привязанную к колу, опрокину его, и ловушка захлопнется. Я хочу
сразу же изловить много птиц, чтобы получать достоверные
результаты. Необходимо, чтобы ловушка сработала с первого
раза-на второй рассчитывать не приходится. Я несколько раз
испытал свое приспособление. Дверца захлопывается прекрасно.
Теперь мне нужно только терпение. Лишь бы не задержались
радиопередатчики и цветные бирки на крылья, которые я заказал.
Странно! Всего год назад я был убежден, что этих птиц ловить
и метить невозможно. А сегодня не сомневаюсь, что еще до
конца месяца дерну за проволоку и изловлю по меньшей мере
двадцать воронов!
Снегу навалило почти полметра, окончательно воцарилась
зима, и хищники, вероятно, очень голодны. Впрочем, горностаю
жаловаться не приходится: он отыскал под сугробом двести
пятьдесят килограммов припрятанного мной мяса и прокопал
к нему множество туннелей. Когда я приближаюсь, из норки
в снегу высовывается белая мордочка с угольно-черными
бусинами глаз. Горностай поднимается на задние лапы, опускает
передние вдоль туловища и смотрит на меня. Потом кидается
прочь. Я начинаю его преследовать, просто чтобы убедиться,
насколько легко нагнать горностая на снегу. Оказывается, вовсе
не так уж легко, и я поворачиваю назад. Погоня как будто не
слишком напугала горностая. Не проходит и минуты, как он
стелящимися прыжками возвращается, белый-пребелый, даже
белее снега. Однако, когда он с полным равнодушием пробегает
почти у самых моих ног, я успеваю разглядеть, что задняя часть
его туловища отливает лимонной желтизной, а кончик хвоста
черен, как его же глаза. Он ныряет в один из своих туннелей,
видимо, чтобы вновь приняться за 250 килограммов мяса.
25 декабря. Просыпаюсь в четвертом часу утра. По крыше стучит
дождь! Сегодня рассвет никак не наступает. По-прежнему темно,
дождь хлещет и тут же превращается в лед. Все деревья
покрываются ледяной коркой, и к десяти часам березы сгибаются почти
до земли. Ветер налетает порывами, и в промежутках слышно,
как позванивают и шуршат льдинки на деревьях. Птицы
безмолвствуют. Внезапно за одну ночь весь их корм скрыл ледяной
панцирь. Для них это может обернуться катастрофой, а для
156
меня-простое неудобство: я не смогу провести Рождество с
семьей. По льду далеко не уедешь.
В 11 ч. 10 м. ненадолго прилетает ворон. Садится на красный
клен возле совсем уже очищенных телячьих голов, покрытых
теперь ледяной глазурью в два-три сантиметра толщиной. Он
взъерошивает перья, несколько раз кричит и улетает. На три кучи
мяса возле ловушки и внутри ее он никакого внимания не
обращает.
31 декабря. Морозный ясный день. Пухляк (самец) насвистывает
свои первые весенние «дии-да», а ворона (предположительно,
самка) испускает серию звуков, напоминающих стук. Всю дорогу
из Мэна не происходило ровно ничего, и на протяжении всех
трехсот километров я не заметил ни единого ворона. А обычно
одного вижу обязательно, а то и двух.
Толком не знаю, на чем сосредоточиться в этот раз. В первую
очередь необходимо осмотреть ловушку, удостовериться, что
в ней есть приманка, и узнать, кормились ли в ней вороны.
В остальном же полагаюсь на случай. Не стоит разрабатывать
планы заранее, когда не знаешь, что тебя ожидает. Продвижение
вперед часто зависит от умения использовать нежданный случай,
а не от контроля над ситуацией. И тем более, когда установить
такой контроль трудно.
Едва я приближаюсь к ловушке, в воздух взмывают двадцать
воронов или около того. Почти все мясо снаружи они съели
и даже начали клевать приманку возле дверцы. Можно сказать,
они уже изловлены! Теперь необходимо постоянно класть в
клетку достаточно мяса, пока все не будет полностью готово. Если
они покинут эти места, нового появления воронов тут можно не
ждать месяцы и месяцы. Но мечение приходится отложить:
у меня пока нет ни передатчиков, ни материалов для меток.
/ января 1987 года. Затянувшееся за полночь веселье с друзьями
и студентами, навестившими меня в хижине, еще не причина,
чтобы валяться в постели нынче утром. Однако наружу, чтобы
начать мое бдение на елке, я выбираюсь только в шесть. По
моим предположениям, большинство птиц должно прилететь
с той же стороны, что и в прошлый раз. Передо мной на востоке
разгорается заря, точно за горизонтом запалили огромный
костер. Алая полоса над черными макушками леса, чуть выше-
оранжевая, еще выше желтая, которая постепенно переходит
в голубизну, в синеву и почти в черноту у меня за спиной. Краски
чистые, яркие и в то же время мягкие, прозрачные. Передо мной
расстилается великолепная панорама, но только вороны сегодня
летят совсем не оттуда. Почти все они появляются с совсем
других направлений, чем в прошлый раз, хотя с каких именно,
я точно не знаю. Ведь я-то ждал их с северо-востока и смотрел
туда. И тут вдруг у меня из-за спины появилось много птиц.
157
2 января. Весь день вчера и всю ночь царила такая тишина, что
слышно было, как веточка падает на поблескивающий
ледяной наст в лесу. Небо оставалось ясным, и вечером были
видны звезды, но на них наползала дымка-верный признак
метели.
Проспав несколько часов, я снова на ногах - настолько рано,
что могу развести огонь, согреться, выпить кофе и занять свой
пост на ели еще до рассвета. Эта ель лучше той, на которой
я сидел вчера. С нее вид открывается во все стороны, а я теперь
начеку.
Звезд не видно, и даже с зарей небо почти не светлеет. Порывы
ветра раскачивают мой высокий насест, в воздухе кружат мелкие
снежинки. К семи появляются хлопья, а ветер заметно крепчает.
Теперь меня бьет такая дрожь, что ель не только качается, но еще
и вибрирует. Я устроился у самой макушки, и диаметр ствола
у моих ног примерно сантиметров восемь, а рукой я могу почти
дотянуться до верхнего побега тридцатиметрового дерева. Я
опасаюсь не того, что ствол тут не выдержит тяжести моих
восьмидесяти килограммов, но того, что я окоченею и не сумею
одной рукой держаться, а другой делать записи. Но я полон
решимости остаться, потому что вороны начинают прилетать.
Кроме того, я влюблен в этот вид: со всех сторон вокруг горы
темное море хвойных вершин, а между ними-белые березы,
черные скелеты кленов и разгорающаяся заря. Как сказал Эразм
Роттердамский: «Высшая форма блаженства-жить, лелея
частицу глупости».
Сегодня утром красок нет. С моей верхушки передо мной
открывается суровая величавая картина. Пейзаж выглядит
безжизненным-только вороны летят, точно выпущенные в цель
черные стрелы. И они, числом сорок один, летят с четырех
разных сторон. Каждая группа появляется с другого направления
и в разное время - и все на протяжении часа. Две пары, которые
появляются позднее остальных, летят на большой
высоте-пожалуй, выше трехсот метров. Они прилетели откуда-то издалека?
В1едь считается, что пары обитают на своих «территориях».
Очевидно, четких охраняемых границ на этих участках нет.
Может быть, они летели высоко, чтобы их не заметили.
Приближаясь к цели, они складывают крылья, устремляются прямо вниз,
кувыркаясь и переворачиваясь гак и эдак, но выравниваются над
самыми древесными верхушками, делают крутой вираж и
безмолвно кружат, прежде чем опуститься на приманку.
За одно утро я узнал нечто такое, на выяснение чего ушли бы
месяцы, если бы я работал с индивидуально помеченными
птицами. Теперь я знаю, что птицы у любой приманки
прилетают туда НЕ с одного ночлега, Они могут прилететь по
меньшей мере с четырех ночлегов. Группы, кормящиеся у одной
приманки, совсем не обязательно входят в одну стаю, члены
которой держатся вместе. Это важные сведения для того, кого
158
интересует эволюция поведения воронов, позволяющего им
делиться кормом друг с другом.
Редкие снежные хлопья и ветер знаменуют начало вьюги. На
протяжении дня ветер продолжает крепчать, он ревет и свистит
в деревьях, закручивает снежные вихри. Вороны опять не прячут
(или почти не прйчут) мясо. Оно промерзло насквозь, и птицы
довольствуются тем, что отрывают или отдирают кусочки и тут
же их проглатывают. Как и раньше, они прилетают и улетают
волнами-либо на приманке кормится целая группа, либо никто.
К полудню птиц всего пятнадцать, и число их продолжает
уменьшаться. Одну за другой их подхватывает ветер, поднимает,
почти швыряет вверх, и они исчезают вдали. Многие
направляются в сторону Хилс-Понда, откуда нынче утром появился один
их отряд.
Уже давно стемнело. Ветер все еще воет, хлещет по стенам,
иногда сотрясает хижину (в Кафланке я больше не «живу»,
а перебрался в бревенчатую хижину поблизости, которую
достроил и осенью на ежегодном пикнике с жареной бараниной
торжественно нарек «Поверь-В-Это»). Снежные кристаллы
позванивают, ударяясь в стекла окон, точно песчинки. Огонь
пылает жарко, и я радуюсь, что ветер не загоняет дым обратно
в комнату, хотя температура в двух метрах от печки всего 4°С.
Вчера я соорудил ложе с высокой спинкой из запасных досок,
положил на него матрас и застелил одеялом. Оно стоит перед
печкой - отличное место, чтобы отдыхать, слушая вьюгу.
7 января. Днем на пути в Мэн, чтобы проверить ловушку, я не
видел ни единого ворона, но здесь их хватает. От двухсот
пятидесяти килограммов мяса осталось не так уж много, и снег
на большом пространстве вокруг клетки покрыт следами
воронов (но не койотов). Пушистый снег плотно утоптан под
тысячами наложенными друг на друга отпечатками птичьих ног и стал
грязновато-серым.
Я долго обдумывал, какими «экспериментами» займусь в
ближайшие дни, и в конце концов решил, что главное сейчас-
продолжать заманивать птиц в клетку. Одновременно можно
продолжать подсчитывать их, устанавливать, когда и откуда они
прилетают утром, завершить подборку доказательств того, что
скопляются у приманки птицы, прилетающие с одного
коммунального ночлега или с нескольких.
8 января. Не успеваю я в 6 ч. 30 м. взобраться на мою елку, как на
фоне светлеющего неба начинают мелькать черные силуэты.
Никогда еще я не видел воронов здесь так рано. К 6 ч. 43 м. их
тридцать три, а к 6 ч. 54 м. уже пятьдесят. Почти все летят
с юго-востока, с той стороны, откуда раньше прилетало очень
мало птиц. Новый ночлег. Они почти не кричат. И ничего
похожего на ликующий гомон, который я слышал в последний
159
раз, когда они слетались к ломящемуся обеденному столу.
Корма почти не осталось, и к 7 ч. 00 м. большинство
рассеиваются по всем направлениям. Кормиться остаются пятнадцать птиц
или около того.
В 9 ч. 30 м. я восстанавливаю почти исчезнувшую приманку
у клетки, и десять минут спустя два ворона уже клюют мягкое
незамерзшее мясо и несколько раз отгоняют от него других птиц.
Затем из лесу рядом доносятся вопли неполовозрелой птицы,
хотя два клюющих ворона хранят полное безмолвие. Со всех
сторон начинают слетаться вороны, и к 10 ч. 50 м. на приманку
опускается от пятнадцати до двадцати птиц.
Теперь необходимо пополнить мои мясные запасы. Я уезжаю
на бойню в Редфилде и возвращаюсь, набив «джип» мясными
обрезками общим весом около двухсот семидесяти килограммов.
Вороны на сегодня кончили кормиться: пятнадцать птиц парят
и кружат высоко над холмом, иногда пикируя, ныряя и
кувыркаясь группами по двое и по трое. Затем взмывают вверх и вновь
повторяют то же самое.
9 января. Поскольку вчера я выложил весьма обильную приманку
как раз вовремя, чтобы вороны успели увидеть, какой завтра их
ждет пир, я ожидаю, что нынче утром прилетит много птиц.
И какой же меня охватывает восторг, когда на заре одной
огромной стаей прилетают пятьдесят воронов. Услышал я их по
меньшей мере за полтора километра. Они не молчат, как в
прошлый раз, когда от мяса почти ничего не осталось. Как и прежде,
если они ожидают свежего мяса, к своей цели они устремляются
с криками. Так, может быть, те, кому известно про новое мясо,
от возбуждения выдают столь важные сведения, начиная кричать
еще возле ночлега, а прочие следуют за ними? Наиболее простая
гипотеза для объяснений активных приглашений прямо на
ночлеге.
С юго-запада прилетают лишь двое-то есть со стороны
Хилс-Понда, где гнездится супружеская пара.
Днем я отдыхаю-дремлю под воронову музыку на заднем
плане. Прекрасней музыки быть не может. Я очень устал,
поднимаясь в такую рань каждое утро, и мне надо набраться сил,
чтобы вечером втащить на холм еще мяса.
Вечер ясный, холодный, безветренный. Ущербная луна
озаряет снег, как фонарь. Тени четкие и черные. Снег хрустит у меня
под ногами-он такой глубокий, что просто ходить по нему уже
немалый труд. А я ведь не просто иду, но еще около километра
тащу вверх по наклону в 30-40° сани с пятьюдесятью
килограммами мяса-и так несколько раз. После третьей доставки
я взмок. Все четыре слоя одежды на мне насквозь пропитаны
потом. Но затем я блаженствую, переодевшись в сухое, попиваю
холодное пиво возле жаркого огня и наслаждаюсь сознанием, что
клетка полна мяса на неделю. Еще один шажок к тому, чтобы
160
и.
ДВА ВОРОНА И ВОРОНА
ГОЛУБАЯ СОЙКА В МЕТЕЛЬ ЖДЕТ,
КОГДА ВОРОНЫ КОНЧАТ ССОРИТЬСЯ У ПРИМАНКИ
9*
к*-**
(* !f <-
-JV
язык поз
ВО ВРЕМЯ СТЫЧЕК ПРИ КОРМЛЕНИИ:
САМОУВЕРЕННОСТЬ, РОБОСТЬ, ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТЬ
:^Щг^Ыч "^п
Ss*>
ОДИНОКИЙ ВОРОН В НЕЙТРАЛЬНОЙ ПОЗЕ
КАШЛЯНИЕ,
ДЕМОНСТРАЦИЯ РАСПУШЕННОЙ ГОЛОВЫ
ВО ВРЕМЯ УХАЖИВАНИЯ
ВЕРТИКАЛЬНЫЕ
ПОДПРЫГИВАНИЯ:
ЧТО ЭТО - ПИЩА
ИЛИ СТРАШНЫЙ ЗВЕРЬ?
НЕЙТРАЛЬНАЯ ПОЗА
ПОДНЯТЫЕ «УШИ»
И РАСПУШЕННАЯ ГОЛОВА
ВОРОН КРИЧИТ
В НЕЙТРАЛЬНОЙ ПОЗЕ
ДОМИНИРУЮЩАЯ ПТИЦА (СПРАВА)
НЕ ПРИНИМАЕТ РИТУАЛЬНОЙ ПОЗЫ,
НО ПОДЧИНЕННАЯ ВЕДЕТ СЕБЯ
СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОБРАЗОМ
ДОМИНИРОВАНИЕ И ПОДЧИНЕНИЕ
САМКА (СПРАВА) УХАЖИВАЕТ
ЗА ДОМИНИРУЮЩИМ САМЦОМ
ф
САМЕЦ, РАСХАЖИВАЮЩИЙ
В ВЕРТИКАЛЬНОЙ ПОЗЕ
СИЛЬНЫЙ САМЕЦ
ПРИНИМАЕТ РИТУАЛЬНУЮ ПОЗУ
И ДЛЯ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ СВОЕГО ДОМИНИРОВАНИЯ,
И В ЦЕЛЯХ УХАЖИВАНИЯ
11 Щ pb*
)
i
ПТЕНЦЫ ВОЮНА:
ОКОЛО НЕДЕЛИ
В ВОЗРАСТЕ ПОЧТИ 2-Х НЕДЕЛЬ
В ВОЗРАСТЕ 3-Х НЕДЕЛЬ
ВОРОН УЛЕТАЕТ ПРЯТАТЬ МЯСО
КУВЫРКАНИЕ И ПЕТЛИ
БРАЧНАЯ ПАРА
получить в свое распоряжение помеченных разными цветами
птиц с радиопередатчиками.
Ю января. Меня уже просто тянет вставать в 5 ч. 30 м., лезть на
ель и глядеть, как восходит солнце. Раннее утро таит в себе
волшебство. Ночью около половины третьего меня разбудил вой
койота. Сейчас примерно в двух километрах к северу в сторону
Маунт-Блу койоты задают великолепный концерт. Чуть ли не
десяток их наперебой воют, тявкают, лают. Еще темно, но
я слышу вьюрков. Они, кажется, всегда перекликаются в полете,
а нынче утром они летят в темноте. Перекличка, несомненно,
позволяет стайке держаться вместе, и корм они начинают искать
спозаранку, чтобы набраться топлива на ночь.
В 7 ч. 00 м. наконец-то прилетают пять воронов и
рассаживаются на деревьях. Затем прилетает еще один, испуская
басистые назойливые куорки, и все улетают. Позже эти-или
другие-вороны только пролетают мимо. Затем один
обнаруживает новый корм, который я выложил ночью, и чуть позже
я слышу вопли. После этого у приманки начинают скапливаться
птицы. Я успокаиваюсь. Они не разлетелись и будут
изловлены.
Перед тем как уехать, гуляю в лесу. Снег глубок, как и
тишина, которую нарушают только вороны. Во всех
направлениях в радиусе двух-трех километров от приманки раздается их
«пение», включающее все разнообразные звуки их репертуара, за
исключением одного-нигде не слышно воплей молодых птиц,
столь громких около приманок. На протяжении получаса я вижу
минимум шесть пар, летящих в сторону приманки, порядочное
число птиц летит в противоположном направлении. Многие
наблюдатели сообщали, что вороны в стаях держатся парами.
Странно, поскольку супружеские пары территориальны. В
пролетавшей надо мной паре одна птица держалась чуть выше
другой и издавала звуки, напоминавшие журчание воды и мягкое
постукивание. Птица пониже безмолвствовала, но словно бы
щеголяла воздушной акробатикой - ныряла, кувыркалась и
переворачивалась. И на взгляд, и на слух эти птицы ведут себя так,
словно играют, общаются, причем игровая их площадка
простирается на несколько километров вокруг приманки.
Затем я отправляюсь осмотреть тушу теленка примерно
в пятнадцати километрах от хижины-там раньше я видел пару
воронов. Теленка занесло снегом еще несколько недель назад, но
сегодня мясо видно хорошо-койот откопал тушу. И, как можно
предположить, около нее теперь должны быть вороны. Однако
я вижу только двух.
К одиннадцати начинает падать легкий снежок, а час спустя
уже метет. Как обычно, я откладывал возвращение домой до
последней минуты, а теперь даже мой «джип» с приводом на обе
оси не может преодолеть сугробы, так что я разворачиваюсь
177
и еду назад. Однако, шагая по тропинке к воронам, чувствую себя
попросту счастливым.
В белую мглу взмывает примерно двадцать пять черных птиц.
Сразу соображаю, что мне как будто представился удобный
случай проверить весьма спорное предположение, словно они
созывают других, чтобы легче было откопать корм. Если так, то
сейчас они должны кричать чаще, чем в ясную погоду. К счастью,
у меня есть пленка со вчерашней часовой записью. Можно
пересчитать крики и сравнить с тем, что происходит сегодня. За
час я насчитал по соседству только 520 значимых звуков. А вчера
за сорок минут у той же самой приманки, но при меньшем числе
птиц звуков этих насчитывалось 1625. Кроме того, сегодня, пока
еще валил снег, они все улетели к 14 ч. 45 м., тогда как вчера
оставались до 15 ч. 30 м. По-моему, можно похоронить идею,
будто они остаются возле корма, чтобы не давать снегу
скапливаться на нем, и созывают других, чтобы легче было его
откопать.
// .января. Вчерашний снегопад выглядит сегодня детской
шуточкой. Так сказать, затишьем перед ураганом! Ночью с севера
налетел буран. Казалось, за стеной ревет гигантский прибой,
и хижина вся содрогается. Встав, я обнаруживаю, что вода
в кастрюлях на плите промерзла до дна, и даже моя одежда
рядом с постелью занесена снегом, который ветер гонит
горизонтально над землей и задувает в щели. Если снег засыпает хижину
сквозь стены, которые, по-твоему, были надежно законопачены,
начинаешь понимать, что наконец-то наступила настоящая зима.
Тем не менее, когда снаружи делается такое, куда как приятно
сидеть в этой уютной норке. Как сумеют выжить крохотные
вьюрки, которых я вчера слышал в предутренней мгле? Что
происходит с еще более крохотными корольками, пищухами
и пухляками? Где проводят подобные ночи вороны? Каким
чудом они удерживаются на ветках?
Даже на Аляске вороны зимой полагаются не на некие
впечатляющие физиологические и теплоизолирующие
адаптивные приспособления, а на непрерывное генерирование теплоты 1
собственным организмом. На таком ледяном ветру согревающая
дрожь должна была поглотить много энергии, а потому сегодня
они будут очень голодны. И прилетят рано. Но корм-то весь
укрыт толстым снежным покровом. Что они будут делать
теперь? Конечно, я мог бы откопать мясо для них, но сегодня
оставлю все как есть. Прекрасная возможность посмотреть,
сумеют ли они добраться до него сами. И вот я залезаю на
дерево как обычно. Но густые, горизонтально летящие хлопья
застят взгляд. Вскоре меня начинает бить озноб, и мне на память
приходит статья под заглавием «Гипотермия-быстрая
губительница». Для спасения жизни вам рекомендуется «плотно прижать
руки к бокам и подтянуть колени к подбородку». Не слишком
178
полезный совет для тех, кто сидит на верхушке дерева.
Что же, буран не остановил их, не остановит он и меня.
Я сделал несколько очень интересных наблюдений. Прилетают
они не одной или несколькими стаями, а в основном по одному
или по два на протяжении двух часов с лишним. Летят высоко
над деревьями и пикируют прямо на приманку. Из шестидесяти
одной прилетевшей птицы тридцать восемь появлялись по двое-
внушительная цифра! Опять-таки, почему они объединяются
в пары? Только семнадцать прилетели независимыми
одиночками. Хотя я полагаю, что почти все они неполовозрелы, мне бы
хотелось знать твердо. Таких данных нет ни у кого, а априорным
идеям я не доверяю, слишком много их возникало у меня самого.
Над снегом торчит килограммовый кусок мяса, все время
обдуваемый ветром, и к 7 ч. 40 м. птицы улетают. Раскапывать
снег они не пытаются.
Из-за бурана я не стал забираться на макушку качающейся
ели, а примостился заметно ниже. В 8 ч. 45 м. спрыгиваю в сугроб
и подползаю к приманке. (Когда при каждом шаге
проваливаешься чуть не по пояс, о том, чтобы идти нормально, не может
быть и речи.) Взлетает птиц двадцать пять. То есть около
тридцати пяти, оглядев место, улетели. Никаких признаков
откапывания. Занесенная снегом куча в клетке, как и две
погребенные под ним снаружи полностью проигнорированы.
Расклевывался лишь небольшой свободный от снега кусок. Но это
еще не значит, что они не способны копать - я сам видел, как они
копают. Знают ли они, что снег очень глубок? Может быть, они
сначала обследуют другие источники корма, а сюда вернутся
потом, если иного выбора не будет.
Люблю бураны. А этот-один из лучших, которые мне
доводилось видеть. И в довершение вороны превратили его в
редкостный подарок судьбы: необычная ситуация дала мне возможность
по-новому взглянуть на «групповые» полеты к корму, на
извлечение корма и на регулирование числа птиц у источника корма.
15 января. Дело смахивает на подготовку военной кампании,
а я-на генерала, планирующего ее до мельчайших деталей.
Вполне возможно, что результат отлова определит ход моих
исследований на ближайшие несколько лет. Если мне очень
«повезет» - если я точно предусмотрел все до последней мелочи,-
то в понедельник утром я изловлю много воронов. Малейшая
ошибка может погубить все. Если бы, например, я для того,
чтобы выдернуть подпорку из-под дверцы ловушки, вместо
проволоки воспользовался веревкой, все пошло бы насмарку.
Веревка ведь растягивается, что даст задержку более чем на
полсекунды между моментом, когда птицы встревожатся, и
моментом, когда ловушка захлопнется. А при их молниеносной
реакции за полсекунды они успеют спастись. Ну, и еще масса
всякой всячины.
179
Во-первых, вопрос о разрешении. Я переговорил с Дэнни
Бистреком (Мэрилендский отдел перелетных птиц) о включении
в мое разрешение на кольцевание еще и цветных бирок, и
радиопередатчиков. Далее кольцевание надо было согласовать еще и со
штатными властями Мэна-с научно-исследовательским отделом
Службы рыбы и дичи штата Мэн в Бангоре, возглавляемым
Джорджем Матула. В федеральном управлении мне сообщили,
что в Мэне кто-то еще брал разрешение метить воронов разными
цветами, но от Уильяма Крона с факультета охотоведения
(Университет штата Мэн) я узнал, что эта программа была
оставлена (руководителю программы не удалось поймать ни
единого ворона). Если бы два исследователя пользовались
одинаковыми метками, возникали бы бесконечные осложнения.
Как и с радиочастотами. Было бы грустно следить за вороном,
а после узнать, что сигнал, который ты принимал,
предназначался для другого человека, который работал с другими
воронами-или с барибалами. А потому я заранее выяснил, какие
частоты свободны.
Теперь оставалось получить подходящие радиопередатчики с
нужными частотами и позаимствовать у кого-нибудь приемник
для этих частот. Мойра Ингл и Джон Персоне (Вермонтский
университет, отделение изучения диких животных в естественных
условиях) как раз завершали работу над диссертациями, собирая
материал для которых, они снабжали радиопередатчиками лисиц
и койотов соответственно, и я услышал, что их приемники им
больше вроде бы не нужны. Мне повезло: так оно и оказалось.
Я рассчитал подходящие частоты и позвонил в «Телоник», фирму
в Месе (штат Аризона). Разговаривал я с Биллом Бергером,
который был очень любезен и обещал выполнить мой заказ
срочно: он вышлет его экспрессом 13 января. (Получил я посылку
12 января.) Но предварительно я подробно обсудил все с Ленни
Янгом, сотрудником Бюро земельного управления штата Айдахо
и одним из двух людей во всем мире, кто снабжал воронов
передатчиками. Он сообщил мне оптимальную длину, толщину
и покрытие антенны.
И вот я получил передатчики. Но как прикрепить
передатчики к птице? Мне рекомендовали поместить его на спине на двух
помочах из нейлоновой трубки, сшитых дентальным шелком
и промазанных суперклеем, чтобы не развязались. Еще покупки.
Ленни прислал мне чертежик, как поместить сбрую с
передатчиком на птице. Я проштудировал схему в поисках каких-либо
моих упущений. К счастью, в холодильнике у меня хранился
дохлый ворон. Я примерил сбрую на нем. Помочи оказались на
пять сантиметров короче требуемого. Обнаружить это в поле
было бы сюрпризом не из приятных. Еще один телефонный
звонок и еще один присланный экспрессом пакет на следующее
утро с добавочным материалом для сбруи.
Теперь бирки, чтобы метить крылья. В моем руководстве по
180
речению птиц перечислялось с полдесятка фирм, изготовляющих
цветные пластмассы, из которых можно было бы нарезать бирки
для крыльев. Дэвид Кейпен (Вермонтский университет, отделение
изучения диких животных в естественных условиях), работавший
с ибисами в Юте, рекомендовал «геркулит». Я позвонил в нью-
йоркскую фирму «Геркулит» и долго беседовал с Тимом Пел-
тоном, главой отдела сбыта, и он тут же отправил мне
экспрессом листы белой, желтой, оранжевой и голубой пластмассы,
причем совершенно бесплатно. Но как закреплять бирки? Еще
один длинный телефонный разговор с Ленни Янгом из Айдахо
подсказал способ. Ленни объяснил мне, какими заклелочками
пользоваться, как ставить их на крыльях воронов и где. Цветные
бирки обеспечивают информацию о конкретной птице, только
если на бирке написан номер. Какая краска не сотрется с
пластмассы «геркулит»? Опять берусь за телефон. «Подойдет
виниловая тушь.» Изготовитель-фирма «Наз-дер-КС» в Чикаго. Номер
в Чикаго не отвечает, и я мчусь в город, но ни в одном магазине
художественных принадлежностей виниловой туши не нахожу.
Снова быстрый звонок Ленни: да, он вышлет мне завтра
экспрессом еще один пакет и с краской.
Тем временем надо раздобыть инструменты для
заклепывания, кисточку, плотный носовой платок, моток электроизоляции,
хирургические ножницы, тридцать дерюжных мешков, сачок
достаточных размеров, чтобы ловить воронов (а вдруг
понадобится?), несколько пар толстых перчаток, линейку,
кровоостанавливающие зажимчики, фонарик и весы, чтобы взвешивать
воронов.
К тому же мне, возможно, представится редкостный шанс
установить пол помеченной птицы. А это великое дело-знать
пол птицы, которую изучаешь. Я вспомнил разговор с Натом
Уилрайтом (орнитологом в Боудойнском колледже, где я
проводил семинар) о том, как установить пол ворона с помощью
небольшого разреза. Я позвонил ему, чтобы освежить в памяти
его рекомендации. Выглядело это вроде бы совсем несложно-
ранку даже не требовалось зашивать. Просто сделай
сантиметровый разрез, посмотри сквозь него на железы, определи пол
и отпусти птицу. Я же определял пол тысяч мертвых птиц.
Причем крохотных. Так уж с воронами и подавно справлюсь.
Однако лучше попробовать заранее-ведь с живой птицей я
Должен обойтись малюсеньким разрезом. Поупражняюсь-ка на
голубях. Мне вспомнился один мой приятель, который давно
мечтал избавиться от голубей, заполонивших его сарай. Я
купил упаковку пива, напросился на ужин и захватил с собой
РУжьецо двадцать второго калибра. Он светил мне фонариком,
я ^релял, и мы быстро справились с его голубиной
проблема следующее утро аспирантка Лишия ДиДоменико и я
Ринялись устанавливать половую принадлежность убитых голу-
181
бей. Кладешь птицу на спину и делаешь сантиметровый разрез
под последним ребром. Звучит крайне просто. И мы в конце
концов определили пол одного голубя, но лишь когда от него
остались одни клочья. Может быть, голуби какие-то особенные,
отчего и трудно установить их половую принадлежность? Нам
никак не удавалось отогнуть ноги так, чтобы добраться до
последнего ребра или хотя бы его нащупать. Слишком развитые
летательные мышцы. Ну и перьев что-то слишком много.
Для осуществления такой операции потребуется множество
умелых рук. А как заручиться компетентной и добровольной
помощью? Устроить пикник! Я вывесил объявления, приглашая
аспирантов стать участниками первого ежегодного гигантского
«Отлова Воронов» в Мэне. Встречаемся на кафедре зоологии
в Вермонте в субботу в полдень, так чтобы добраться до
«Поверь-В-Это» после наступления темноты. Я подчеркнул, что
мы обязательно должны приехать, когда совсем стемнеет, чтобы
не встревожить воронов. Мы проведем в хижине субботнюю
ночь, готовясь к рассвету, когда я захлопну ловушку. При
условии, конечно, что все пройдет гладко.
А уже могло возникнуть много всяких помех. Что, если
койоты за неделю съели всю приманку? Что, если благодаря
глубокому снегу койотам удалось добыть оленя, и все вороны
пируют где-то еще и от сытости не зайдут в ловушку? Что, если
воронов там уже вообще нет? Что, если они не захотят войти
в ловушку? Что, если?.. «Если получится,-сказал мне один
коллега,-это будет первый такой случай в истории биологии.»
Но я же все так хорошо подготовил!
18 января. Для перестраховки я позвонил Чарли в Боудойн
и попросил съездить на холм, проверить приманку и добавить
мяса. Он побывал там днем в пятницу, а потом позвонил мне
и сообщил, что вид такой, будто там произошла «хорошенькая
резня». На четверть гектара разбросаны обломки костей и клочья
шерсти, а снег утрамбован тысячами вороновых ног. Следов
койотов нет. Одних только воронов. И птицы сожрали все
двести пятьдесят килограммов мяса, которые я натаскал туда!
Чарли подложил еще сто килограммов. Не сделай он этого,
воронов, конечно, и след простыл бы-пировали бы на каком-
нибудь лосе в окрестностях Пенобскота или даже в Арустуке.
Мы должны были приехать в субботу. Но мне нужно было
заранее убедиться в наличии и приманки, и птиц, а потому
я приехал на сутки раньше. От мяса, которое принесли в ловушку
Чарли и его приятель, не осталось почти ничего, когда я
добрался туда вечером. Я выложил еще семьдесят пять
килограммов и перед рассветом уже сидел на дереве, выжидая,
прилетят птицы или нет.
До семи часов не появилось ни одной. Но приманка творила
% чудеса. Прилетели тридцать воронов с северо-запада, а затем еще
182
девятнадцать с юго-востока. После чего я уже не мог следить за
ними, но в три часа дня их там собралось не менее семидесяти.
Пошел снег, и они улетели рано.
Непрерывное подманивание птиц, чтобы поймать их в
ловушку, также входит в эксперимент. Я хочу знать, скольких птиц
соберет почти неисчерпаемый источник корма, такой, как этот,
результаты уже показывают, что кормящиеся на приманке птицы
отнюдь не являются членами одного фешенебельного клуба.
К ним присоединяются все новые, и новые, и новые, пока,
видимо, конкуренция из-за уменьшающегося количества корма
не приводит к изгнанию значительной их части. Абсолютно ясно,
что это не родственная стая. Ведь даже сейчас наблюдается
ожесточенная конкуренция из-за убывающего корма-корма,
обеспечивать который мне становится все труднее.
«Неисчерпаемая» куча мяса для прожорливых воронов... Поддерживать ее
неисчерпаемость свыше моих сил. Обратная связь между
численностью воронов и количеством корма уже достаточно ясна:
лишние птицы прилетают, осматривают и не тратят времени
понапрасну на попытки пристроиться к корму и начать клевать.
Разумеется, мясо я туда клал в первую очередь для того,
чтобы птицы привыкли без опаски заходить в клетку. Подобно
людям, они без малейших колебаний ведут себя крайне
опрометчиво, когда видят, как другие проделывают то же. Если группа
войдет в ловушку, остальные последуют за ней, словно лучше
места и не придумать.
Я уже прятался в укрытии, откуда .дерму проволоку, а они все
так же заходят в ловушку. Вчера /со1да стемнело, я для
заключительной проверки дернул проволоку, испытывая нехитрое
устройство. Упадет ли дверца? Она упала точно, как задумано.
Ну, все собрано и подготовлено. Все этапы отрепетированы.
Вечер. Снег валил вовсю. У меня скверно на душе. Я ждал
прибытия двух машин с аспирантами из Вермонтского
университета и из Брауновского на пикник «Отлов Воронов» с тем, чтобы
встретить завтрашнее знаменательное событие во всеоружии.
Один я никак не сумею обработать минимум двадцать воронов,
поймать которых надеюсь завтра.
Не может, не может этого быть! Никто не приехал. Почему?
Они объяснят, что им помешала метель. Но для меня не
существует никаких объяснений и оправданий! Могли бы
сбросить скорость хоть до тридцати километров в час и все-таки
Добраться сюда. Когда пользуешься предлогами, чтобы чего-
нибудь НЕ сделать, такой предлог обязательно отыщется. Но
и мне оправдания нет. Я допустил непростительный промах-не
предусмотрел метели и не подготовил альтернативный вариант.
/у января. Во время вчерашней метели я час за часом все глубже
ПогРужался в мрачное отчаяние. Но иисищно ярко вспыхнула
183
надежда-до меня донеслись человеческие голоса! Я выскочил за
дверь и увидел пять электрических фонариков, которые мигали
и выписывали зигзаги между деревьями за густой завесой все еще
валящего снега. Минуту-другую спустя верные и доблестные
сподвижники все разом ввалились в хижину с огромными
рюкзаками, набитыми спальными мешками, пивом и хлебом. Вытряся
снег из бород и смахнув его с рюкзаков, мы сгрудились у огня.
Как все-таки отлично посидеть перед топящейся печкой среди
лесов в снежную вьюгу! А впереди нас ждала увлекательнейшая
задача, и вскоре мы все пришли в прекрасное расположение духа.
Я уже разложил на столе орудия и материалы для завтрашней
работы, и мы провели заседание, договариваясь, что именно
будет делать завтра каждый.
Я встану затемно, растоплю печку, сварю кофе и отправлюсь
в укрытие. Остальным предписывается затаиться и ни в коем
случае не подглядывать в окна (закрытые листами рубероида)-
никого и нигде вороны видеть не должны. Но команда должна
тут же приступить к действиям, когда я выдерну подпорку, и они
услышат стук захлопнувшейся дверцы.
- Двадцать воронов, а?-спросил кто-то. И улыбнулся.
Скептически.
- Ага. Не меньше двадцати,-ответил я.
Метель стихла перед полуночью, и я еще раз отправился
к ловушке смести снег с мяса. Его осталось маловато, и оно
насквозь промерзло. Не принести ли из хижины еще мешок
приманки? Нет, решил я: ведь число птиц завтра на заре будет
зависеть не от количества корма, которое они найдут здесь, а от
того, какое его количество они рассчитывают найти,-скорее
всего число птиц, которые прилетят сюда на заре, уже
предопределено. Вопрос в том, сколько их соберется внутри ловушки.
Я начинаю прикидывать. Мясо в ловушке твердо как камень,
и птицам потребуется время, чтобы отодрать достаточно
кусочков для насыщения. Если я сейчас положу куски мягкого мяса,
они будут быстрее насыщаться и покидать клетку, так что
движения внутрь и наружу будет больше, зато одновременно
находиться в ней будет мало птиц. А сколько их в нее войдет,
если мяса меньше пяти килограммов? Предположительно
меньше по сравнению с тем числом, которое я мог бы получить,
подложив мяса. Однако я решаю, что разумнее всего
ограничиться замерзшим мясом.
Небо очистилось от туч, и лунный свет не давал мне уснуть.
Наконец, в 5 ч. 30 м. будильник затрезвонил, и я одним прыжком
очутился на ногах. Аспирант Вулф Уагман тоже встает,
подстегиваемый возбуждением. Он варит настоящий кофе, хотя сам
я обычно обхожусь растворимым, и мы немножко болтаем
у огня. Потом я выскакиваю за дверь, бреду в темноте но
сугробам и устраиваюсь в занесенном снегом укрытии.
Проверяю, не ослабла ли натянутая проволока и, опустившись на
184
колени, жду, напряженно вглядываясь в ловушку сквозь
смотровое отверстие.
Еще рано, но ждать мне приходится недолго. Они сегодня
прилетают заблаговременно. Около 6 ч. 30 м. слышится гнусавое
похрюкивание приближающихся воронов. Затем чудесный свист
воздуха, когда они пикируют и, делая вираж, рассаживаются по
веткам. Громкие вопли. Сзади мое укрытие затянуто зеленым
брезентом, так что ни одна птица не может увидеть пятна света
сквозь укрытие и обнаружить мое в нем присутствие, если бы
я пошевелился. Но я не шевелюсь. Вокруг убежища и над ним
плотно смыкаются лапы елей в подушках свежевыпавшего снега,
и никто, даже ворон, не заподозрит существования укрытия,
пусть и пройдет совсем рядом.
Поглядывая в смотровые отверстия, я вижу темные силуэты,
летающие взад и вперед на фоне сереющего неба. Птицы садятся
на деревья все ближе и вот уже расхаживают по снегу. Снова
вопли. На этот раз совсем рядом. Прямо надо мной сидит птица,
глядит на приманку и вопит, точно убеждая мясо прыгнуть ей
в клюв. Но мясо-ни в какую, и в конце концов она слетает на
снег. И я вижу, как она вместе с другими входит в ловушку.
У меня колотится сердце. Дергать за проволоку или не дергать?
Если дернуть сейчас, то я заполучу по меньшей мере десять
воронов. А поймать хотя бы одного-уже незабываемый миг. Но
для получения значимых результатов мне нужно минимум
двадцать птиц. Вороны в клетке дерутся из-за расклеванных остатков
мяса. Что, если большинство их теперь же улетит? Я с трудом
поворачиваюсь, чтобы незамедлительно дернуть проволоку.
Ворон на соседнем дереве испускает очень частые возбужденные
крики. В мгновение ока птицы в клетке, и вокруг нее, и на
деревьях рядом взмывают в воздух, как перепуганные куры
в курятнике. Воздух гремит от ударов крыльев, и через секунду
нигде ни единого ворона.
Но еще не все потеряно. Через две минуты я вновь слышу
воплеников, и вновь со всех сторон прилетают вороны. Сквозь
частую решетку из веточек и снега я вижу, как они опять входят
в клетку. Их там становится все больше. Сначала -
стремительная волна, затем-отдельные птицы. И пока еще ни одна не
вылетела оттуда.
Миг настал, а мне страшно дергать. Вдруг они снова вылетят,
когда я протяну руку и нащупаю проволоку? А что, если ловушка
благополучно сработает, и я изловлю двадцать с лишним
больших птиц, не уступающих в величине крупному ястребу,
наделенных толстыми клювами длиной в восемь-девять сантиметров?
Какой поднимется содом! Но я другого и не жду, протягиваю
руку, дергаю. Дверца со стуком захлопывается, и из хижины
доносится что-то вроде приглушенного рева. (Моя команда
подглядывала в смотровые отверстия.) Но вороны
безмолвствуют.
185
Я гляжу в собственное смотровое отверстие. Вороны мечутся
в ловушке. Да их же чуть ли не сорок! Пожалуй, это самая
волнующая минута за всю мою научную карьеру, потому что
теперь я располагаю надежным средством получить данные,
необходимые для решения загадки, которая уже обошлась мне
в такие затраты времени и сил, каких не потребовало ни одно из
прежних моих исследований.
Команда выскакивает из хижины, и минуту спустя мы
приступаем к работе. Стоило войти в клетку мне и моему
помощнику Стиву Смиту, как птицы устремляются в дальний угол одной
черной копошащейся массой. Они все очень кротки, но только
клюются, когда их схватываешь. Мы ловим одну за другой,
сажаем в дерюжные мешки, передаем мешки стоящим снаружи
и уносим все сорок три наполненных мешка в темную комнату.
Устраиваем своего рода конвейер и почти до самого вечера
обрабатываем одного ворона за другим. Сперва взвешиваем,
потом измеряем длину клюва и размах крыльев, записываем
окраску ротовой полости, прикрепляем бирку на крыло, надеваем
на ногу алюминиевое кольцо и, наконец, выпускаем за дверь. (Все
они «левокрылые». Это не шутка, а кодирующий прием: если мы
решим продолжить эксперимент в будущем году, то сможем
использовать те же комбинации цветов, но помещая бирку на
правое крыло.)
Обработанные вороны улетают, быстро взмахивая крыльями,
брызгая жидкими экскрементами, дергая головами во все
стороны, оглядываясь и храня полное молчание. Прикрепить два
радиопередатчика - наложить сбрую точно, как нужно, и сшить ее
дентальным шелком-операция более коварная. Мы надеемся,
что справились с ней благополучно. Два передатчика - вот все,
что я мог себе позволить, и мы надели один на взрослую птицу,
другой на неполовозрелую. Впрочем, радиослежка - не главное
в моих исследованиях. Это просто проба. Важнейшие, как я
предполагаю, сведения должны дать птицы, помеченные цветными
бирками. (Я при всякой возможности пробую что-нибудь новое
в ходе уже поставленного эксперимента на случай будущих
исследований.)
Мы все работаем час за часом, не думая о еде,-все, кроме
Джима Мардена. Джим прихватил свиные отбивные и примерно
в час дня принялся любезно поджаривать их на всю компанию.
Тем временем по меньшей мере три мешка легли на пол
пустыми-вороны умудрились выбраться из них. Эти вороны,
оказавшись в неведомом мире болтающих, смеющихся,
трудящихся людей, превращаются в неприятную помеху. Мы пробуем
их изловить, но терпим неудачу, и они мало-помалу затихают.
Мы оставляем их в покое. Один небрежно уселся на полено
рядом с печкой, где Джим жарит отбивные. Двое ускользают
в дровяной чулан.
Не отрываясь от дела, мы с наслаждением жуем отбивные.
186
А Джим предлагает косточки птицам в чулане. Просто в шутку,
но, к его изумлению, один ворон выхватывает косточку прямо
у него из пальцев и принимается клевать. И-что еще
удивительнее-второй ворон пытается ее украсть! Прямо у нас на глазах
разыгрывается стычка. Это невероятное зрелище убеждает меня,
что я могу поймать диких птиц и наблюдать за ними в неволе.
Вот бы построить большой авиарий...
Выпущенные за дверь птицы утрачивают недавнюю
анонимность. Над снегом летит Красный Мэ 8 (К-8), или Голубой Ns 2
(Г-2), или Белый Хё 6 (Б-6). Большинство (тридцать) составляют
красные, код для птиц, появившихся на свет в прошлом марте.
Голубые (семеро) на год старше, а белые (всего
шестеро)-взрослые, минимум трехлетние и потенциально способные
размножаться. Впервые получены прямые доказательства, что стаи
воронов (Corvus cor ax) состоят главным образом из
неполовозрелых птиц. Несомненно, это уже солидный кусок загадочной
картинки.
Ставя заклепочки на патагиальных дисках крыльев, мы для
крепости добавляем чуточку суперклея. Аспирант-швед
спрашивает, каким клеем я пользовался, метя шмелей, когда проводил
исследования на этом самом холме лет десять назад. Выясняется,
что мы оба применяли одну и ту же смолу, которая оказалась не
очень эффективной. Теперь он попробовал суперклей. «Отличная
штука»,-добавляет он с сильным шведским акцентом, и мы оба
смеемся. В науке очень легко приходить к международному
согласию. Ученые все опираются на одни и те же нормы: они
руководствуются не верованиями, а практическими
результатами. Ну, и естественно, возникает вселенское единство. А
единство означает доброжелательность.
Примечание: Один ворон, Красный М° 11 (кольцо США
М° 706-21322), помеченный во время этого первого отлова
воронов 19 января 1987 года, был пойман в Эдмундстоне
(Нью-Брансуик, Канада) в начале апреля 1988 года на расстоянии в 350
километров по прямой на север от места кольцевания. (Его
цапнул волк в большой открытой вольере.) Теперь Красный
JMb 11 проживает в клетке в зоопарке канадского города Сент-
Жак. Другой ворон. Красный JNfe 14 (кольцо США JSS? 706-21326),
попался в ноябре 1988 года в ловушку траппера в Юстисе (Мэн)
всего лишь в 64 километрах на север по прямой. Один взрослый,
Б-4, два года спустя наблюдался почти каждый день возле места
кольцевания, а четыре другие птицы -К-7, К-21, К-26 и Г-2-через
два года были замечены каждый по -одному или по два раза.
УХАЖИВАНИЕ, РИТУАЛЬНЫЕ
ДЕМОНСТРАЦИИ И ПОЗЫ
Найти и покорить желательного брачного партнера-задача
очень важная, и большинство животных решают ее с большой
энергией, умением и изобретательностью. У многих птиц, и
особенно у тропических, самка оценивает достоинства самца и его
полезность для будущего потомства по некоторым «никчемным»
признакам-например, по способности подолгу проделывать
нелепые упражнения без перерыва для еды или производить как
можно больше шума, по наличию ярких, но функционально
бесполезных перьев, по долгому ритуалу ухаживания,
продолжающемуся, когда другие самцы уже вынуждены заняться
поисками корма. Однако все эти особенности представляют собой
косвенные показатели генетических качеств самца, ибо они,
возможно, знаменуют высокую степень его жизнеспособности,
которая будет передана потомству. Кроме того, самка,
выбирающая самца, или самец, выбирающий самку, могут извлекать из
поведения партнера непосредственную пользу для себя или для
своего потомства, не делая ставки на то, что эти его
экстравагантности сулят какие-то блага в будущем.
Самки многих птиц выращивают птенцов без помощи самца,
но самка ворона ежегодно более месяца всецело зависит от
кормящего ее самца. Как и следовало ожидать, раз самке
приходится полагаться на то, что партнер будет кормить ее
и птенцов, у таких видов эволюционно выработались в брачных
ритуалах определенные защитные механизмы, позволяющие
самке оценить, окажется ли ухажер хорошим добытчиком или
нет. Для этого существует очень ловкий трюк. Во время брачных
игр самка ведет себя точно беспомощный птенец, своим голосом
и движениями изображая, как тот выпрашивает корм.
Эволюционно у такого поведения есть следующая причина: если самец
кормит самку, когда она подражает птенцу, значит он скорее
всего будет в дальнейшем кормить и ее, и птенцов. Но это не
просто проверка: самки самых разных видов 1 нуждаются в том,
чтобы их кормили, и на этом этапе эволюционной игры ни один
188
из партнеров не получит потомства, если самец не будет кормить
свою подругу.
Насколько самец способен прямо или косвенно обеспечивать
свое потомство кормом, зависит от многих взаимосвязанных
факторов-например, от его энергии, от качества его территории,
от степени его доминирования, а у воронов, возможно, и от его
поведения, связанного с приглашениями к корму. О критериях, на
основании которых вороны выбирают брачных партнеров,
практически ничего не известно. Мы можем строить лишь
остроумные догадки, опираясь на хорошо разработанную теорию выбора
партнера у других птиц (30). Одно достоверно: хотя бы отчасти
выбор (во всяком случае в прямом смысле слова) зависит от
характера ритуальных демонстраций и поз, привлекающих
внимание потенциальных партнеров.
Самцы и самки многих видов птиц легко различаются по
оперению, голосу и поведению. У воронов оба пола выглядят
одинаково (самцы в среднем крупнее самок, хотя есть и
исключения) и, на наш неискушенный слух и взгляд, кричат и ведут себя
тоже совершенно одинаково. Тем не менее какие-то различия
должны быть обязательно, и я попробую разобраться в
некоторых неясных и малоизвестных частностях ритуала
ухаживания у воронов.
Брачные ритуалы воронов описаны и проиллюстрированы
в книгах о вороновых Фрэнклина Кумба2 и Дерека Гудуина 3, но
конкретный материал в основном почерпнут из наблюдений
Конрада Лоренца, проведенных над одной парой в 1932 году.
Немецкое издание4 книги Лоренца иллюстрировано
фотографиями, английское-рисунками, сделанными по этим
фотографиям 5.
Другое исследование брачных ритуалов у воронов, легшее
в основу всех соответствующих глав в учебниках, это «Unter-
suchungen uber das Ausdrucks- und Sozialverhalten des Kolkraben
(Corvus corax) in Gefangenschaft» (Исследования форм выражения
эмоций и общественного поведения воронов в
неволе)-классический труд Эберхарда Гвиннера6, опубликованный в 1964 году.
Гвиннер работал с восемнадцатью воронами, которых он
содержал отдельными группами или сообществами. В каждой группе
устанавливалась иерархия, возглавляемая доминирующим
самцом, которого самки предпочитали подчиненным самцам. Птицы
размножались и выращивали птенцов в неволе, и благодаря этим
исследованиям мы получаем на редкость подробный обзор
общественного поведения воронов и их семейной жизни.
Известные ученые, изучавшие воронов7,-Оскар и Магдалена
Хейнроты, Густав Крамер, Лоренц, Готе и Гвиннер -
утверждают, что доминирование ворона-самца устанавливается,
укрепляется и поддерживается ритуалом самоутверждения (Imponier-
verhalten). В предполагаемой первой фазе этого ритуала самец
стоит прямо, вытянув шею и высоко подняв клюв. Большую
189
часть перьев на голове он прижимает, но вздыбливает два пучка
(«уши») чуть позади глаз и над ними; приспускает крылья
и разворачивает их; распушает глянцевые ланцетовидные перья
на шее, делая глотательные движения; взъерошивает перья на
верхней части ног, словно облачаясь в широкие штаны, и быстро
мигает, прикрывая темно-карие глаза белесой пленкой. Он
расхаживает неторопливо и важно. Проделывает ритуал самоутвер.
ждения и самка, но только у нее «штаны» и перья на шее менее
распушены. Считается, что поза самоутверждения переходит
в Dickkopf или позу «крупной головы», когда самец распушает на
голове все перья, так что «уши» уже больше не выделяются.
Самцы проделывают ритуал самоутверждения во все времена
года, и Лоренц, и Гвиннер толкуют его одинаково. Этот ритуал
закрепляет и поддерживает статус доминирующего самца,
бросает вызов соперникам, препятствует другим самцам принять ту же
позу и возбуждает интерес со стороны самок. Доминирующий
ворон демонстрирует силу, мужество и смелость как другим
воронам, так и людям. Например, Давида (самка, запечатленная
на человека) принималась обольщать Гвиннера всякий раз, когда
он проносил мимо ее клетки тяжелые предметы или работал
с молотком и топором, делая движения, дышавшие силой,
властностью, а может быть, и смелостью, типичными для
ворона-самца. (Полагают, что у самок эта поза адресуется только
соперницам, а не самцам.)
Но у самцов воронов есть поведение совсем другого типа.
Находясь перед самкой, они низко кланяются, сохраняя
головные перья распушенными. «Уши» при этом не видны, клюв же
направлен вниз, а не вверх. И Лоренц, и Гвиннер считают такую
позу дальнейшим этапом ритуала самоутверждения. Но так ли
это? Мне более правдоподобным кажется другое объяснение.
При саморекламировании птицы обоего пола обычно
принимают преувеличенно прямые, устремленные вверх позы. Я не
могу поверить, что «эскалация» саморекламирования ведет к
церемонии поклонов, когда пшица опускает голову. При
ухаживании особи обоих полов распушают головные перья до
максимума и наклоняются вперед и вниз, расставляя крылья в
стороны. Почти касаясь клювом земли, самец словно бы с большим
усилием испускает горловые крики «тжо-гах», самка издает крики
«рру-рра» или дробный стук. Хейнроты видели, как их самец
в неволе исполнял перед незнакомой самкой ритуал с поклонами,
полностью распушив головные перья, тогда как, атакуя, он
вытягивался вверх, прижав головные перья и оттопырив
перьевые «уши». Наблюдения Готе согласуются с моими данными
и наблюдениями других исследователей в том, что
угрожающее поведение характеризуется прямой позой, оттопыренными
«ушами», плотно прижатым головным оперением, вздернутым
клювом и пристальным взглядом. Исходя из собранного до сих
пор материала, я считаю гораздо более вероятным, что перемена
190
позы от поднятых «ушей» до «крупной головы», а затем до
поклонов знаменует изменение мотивации, переход от
агрессивности к сексуальному интересу. Возможно, демонстрация
силы самцу нужна, чтобы получить возможность ухаживать.
\\о ее, видимо, еще мало, чтобы покорять сердца. Если это верно,
то супружеские пары в присутствии чужака, которого хотят
прогнать, никогда не выразят «эскалацию» своей неприязни
принятием позы «крупная голова». Это подтверждается моими
наблюдениями у приманок: пары показывали «уши» только
чужакам, а распушенные головы только друг другу. Члены
супружеской пары демонстрировали свое доминирование
бродягам, потому что хотели от них избавиться, а не потому что
испытывали к ним сексуальное влечение. Это подтверждается
тем, что у членов пары, когда они кормятся только вдвоем, перья
(ч шются в нейтральном положении.
При взаимодействии на приманках (см. след. главу) рас-
пушсние головных перьев вне брачного ритуала явно означало
подчинение. В ритуале самоутверждения Dickkopf, описанном
и Лоренцом, и Гвиннером, головные перья также распушаются,
но положение туловища совсем иное-самец стоит прямо,
вытянувшись, как в позе самоутверждения, а вовсе не втягивает
смиренно голову в плечи. Возможно, поза «крупная голова»,
Dickkopf, имеет двойной смысл: «Ты производишь на меня
впечатление, и по отношению к тебе у меня нет агрессивности, но
я доминирую над другими, а потому гожусь в партнеры».
Лоренц и Гвиннер постулировали еще и третий вариант
«эскалации» ритуала самоутверждения у самца, когда самец
с «крупной головой» принимает почти горизонтальную позу
и низко кланяется, словно отрыгивает пищевой комок, издавая
звуки в момент поклона, разворачивая хвост и затягивая глаза
пленкой. Хотя вполне вероятно, что в данном случае
действительно имеет место эскалация демонстраций Dickkopf. Этот
ритуал, по-моему, выражает максимальную покорность перед
партнером, а вовсе не максимальное доминирование над ним.
(Такую же-или очень похожую-позу я наблюдал у самок,
ухаживающих за самцами.) Поза доминирования, адресованная
группе, уступает место подчеркнутому подчинению вполне
определенному члену стаи.
Дежуря у приманок, я наблюдал, как подчиненные птицы
в присутствии доминирующих почти пригибались к земле и,
втягивая в плечи распушенные головы, замирали в этой позе.
Однако во время открытой конфронтации используются другие
Ритуалы и позы, имеющие различный смысл в различных
ситуациях. Например, птенцовое выпрашивание, когда птица,
пригнувшись, кричит и быстро вибрирует крыльями (а иногда и хвостом)
точно птенец, используется самкой, просящей корм перед
насиживанием, на протяжении двадцати одного дня насиживания
и примерно две недели после него, когда самец кормит ее. Такое
191
же выпрашивание обозначает ритуальное подчинение при кон*
фронтациях. Ритуал включает пригибание к земле с закрытым
клювом и просительные звуки наподобие тех, которые издает
самка, готовая к копуляции8. Впрочем, этим ритуалом
пользуются особи обоих полов, когда признают превосходство птицы,
стоящей в иерархии выше. Опять-таки, поклоны и пригибание
выражают подчиненность или покорность, но не превосходство
мри доминировании.
Ухаживание у большинства животных принято считать
непосредственной прелюдией к совокуплению. Возможно, это
верно для дроздов или славок, у которых, когда они встречаются на
гнездовье в начале короткого лета, лишнего времени нет. Но мне
кажется, сказанное не относится к воронам, которые не
мигрируют и, возможно, долгие годы находятся в контакте с себе
подобными до того, как формируют брачную пару. Для них
ухаживание как таковое является кульминацией длительного
процесса знакомства, как это нередко бывает и у людей.
Школьная красавица вовсе не обязательно предпочитает поклонника,
который кланяется ниже всех, а улыбается шире. Быть может, его
мужское обаяние зависит от того, насколько хорошо он играет
в баскетбол или танцует, а то и от его сшитых на заказ джинсов
или влиятельных дружеских связей (31).
Оценивают ли вороны друг друга до того, как начинают
непосредственно ухаживать друг за другом? Ответ подсказывают
кое-какие многозначительные соображения. Возьмем, например,
замечательную воздушную акробатику воронов. Птица
использует вертикальные воздушные потоки и поднимается с ними на
высоту до полукилометра, а затем, бросаясь в пике, кувыркается
и проделывает другие сложные маневры. Дерк Ван Вурен
(Канзасский университет), систематически наблюдавший 9 это
поведение на острове Санта-Крус (Санта-Барбара, Калифорния),
обнаружил, что 95% всех кувырканий на самом деле проделывались
лишь наполовину. При этом ворон складывает одно крыло
в кистевом сочленении, быстро опрокидывается на спину,
складывает второе крыло и, поворачиваясь в противоположном
направлении, раскрывает оба крыла. Эти повороты в воздухе
выполнялись вправо и влево, а иногда поочередно туда или сюда.
Три процента кувырканий были законченными и выполнялись
в замедленном темпе при полностью развернутых крыльях. Один
процент составляли двойные кувыркания, когда два полных
кувыркания производились друг за другом без паузы. Дважды
Ван Вурен видел «обратный иммельман»: ворон проделывал
половину внутренней петли на спине, а завершал ее, взмывая
вверх в противоположном направлении. Шестьдесят два
процента кувырканий следовали один за другим сериями от 2 до 11.
Кувыркания прерывались только кратким планированием
длительностью от одной до трех секунд. Один ворон-виртуоз
выполнил «серию, включившую 6 незаконченных кувырканий, 2
192
полных и 2 двойных кувырка». Каждая серия предварялась
криками. Когда в таких полетах участвуют пары, партнеры
иногда на мгновения сцепляются лапами или же раз за разом
передают друг другу какой-нибудь предмет10.
Многие воздушные маневры проделываются на большой
высоте, но Зиррер наблюдал вблизи своей хижины 11 в Вискон-
синских лесах, как вороны принимали форму наконечника
стрелы-держа крылья полусложенными, бесшабашно пикировали
прямо по направлению к земле. У самой поверхности они
тормозили, широко разворачивая крылья, и взлетали, чтобы
снова и снова повторять это пике под аккомпанемент «множества
каркающих, квохчущих и булькающих звуков».
Готе описывает четыре разных полета12, которые считает
частью брачного ритуала. Его auf-den-Rucken-werfen (кидание на
спину) соответствует кувырканиям, описанным Эмейсом 13 и Ван
Вуреном14. Однако Готе утверждает, что эти полеты, хотя
и наблюдаются почти весь год, в мае редки, а в июле и августе
прекращаются вовсе, тогда Ван Вурен15 видел их круглый год.
Сопровождающие крики включали высокие «гру» и звонкие
«клонг» или «джонг». Готе предполагает16, что кувыркания не
обязательно связаны с Sturzfliegen (пике), которые члены
супружеской пары проделывают на большой высоте поочередно.
Однако я постоянно наблюдал, как два ворона в стае
неполовозрелых птиц пикировали синхронно, и во всех таких случаях это
были, как я полагаю, члены брачных пар. Кроме того, Готе
упоминает Schleifenfliegen (полет петлями), при котором
супружеские пары описывают круги и петли высоко над своей
территорией в период с января по май, причем один ворон испускает
в быстрой последовательности крик «ррок», а партнер
(предположительно, самка) отвечает ему на высоких нотах. Совершая
Gleit- und Wellenfliegen (планирующий полет волнами), пара
проносится над самыми вершинами деревьев-самец прямо над
самкой или чуть впереди, испуская крики «рру-рра» и распушая
головные перья.
Какова функция этих ритуалов? Ван Вурен заметил17, что
частота кувырканий одинакова осенью, зимой и весной, а потому
отверг гипотезу, предполагающую, что кувыркание имеет
отношение к ухаживанию, поскольку размножение воронов сезон-
но. А раз рядом с кувыркающейся птицей может находиться от
одного до пяти других воронов, Ван Вурен заключил, что
кувыркания представляют собой скорее «игру», чем «социальные
демонстрации». Однако, хотя размножение и сезонно,
ухаживание воронов возможно круглый год, и эти демонстрации часто
наблюдаются в парах неполовозрелых птиц. Иными словами,
эти демонстрации могут служить не только для укрепления
связей внутри уже существующей пары, но и как критерий
для оценки одиноких птиц в качестве потенциальных половых
партнеров.
193
Независимо от времени года пары совершают ^ритуальные
полеты и тогда, когда других воронов вокруг мало 1 и когда их
сорок или больше 19. В Мэне 19 декабря 1984 года возле одного
коммунального ночлега, наблюдая кружение и воздушную
акробатику одиннадцати воронов, я заметил, что они разбивались на
пять групп из двух птиц, которые держались вместе и
проделывали все маневры одновременно. А 21 марта 1985 года (в Вермонте)
я опять увидел четыре пары в полете, в котором участвовали,
кроме того, пять одиночек. Супружескими эти пары быть никак
не могли, поскольку в марте самки воронов насиживают кладки.
Проделывая воздушные маневры, две птицы предполагаемой
пары часто сближались настолько, что сливались в одно пятно
и различить их было уже невозможно. Поскольку почти все
наблюдатели, описывающие воздушные ритуалы в стаях
воронов, говорят о «парах» и поскольку мы теперь знаем, что стаи
воронов состоят главным образом из неполовозрелых, еще
не гнездившихся птиц, можно с достаточной уверенностью
заключить, что это не взрослые пары, а своего рода аналог
подростковых парочек у людей.
У воронов помимо воздушной акробатики есть и другие
вроде бы «бесполезные» формы поведения. Гвиннер описывает
многочисленные варианты 2 игр у воронов в неволе, включая
скольжение по гладкой поверхности, перетаскивание зажатых
в лапах предметов и висение на клюве и лапах. Порой сложные
движения, проделываемые одной птицей, копировались ее
собратом по неволе, после чего на него нападал ворон более высокого
ранга, деливший с ним клетку. Точно так же Ричард Эллиот
наблюдал в лесу ворона, у которого перья на шее были
вздыблены, как во время сексуальных игр. Эта птица, предположительно
самец, принимала ритуальные позы перед другой, повисая то на
одной лапе, то на обеих, то на клюве. Третья птица попыталась
подражать этим движениям. Эллиот предполагает, что
описанное поведение входит в ритуал ухаживания у самцов. Если это
действительно форма саморекламирования, то, возможно, тут
заключен ответ на вопрос, почему гвиннеровские висящие
вороны постоянно подвергались нападениям соседей по клетке21.
Другим ухажерам выгодно устранить соперника или повторить
тот же маневр удачнее. Интересно отметить, что висение-
хорошо известная и важная часть ритуала ухаживания,
достигшая большой сложности у райских птиц, ближайших родичей
вороновых. Интенсивное соперничество самцов из-за самок
привело к формированию эффективнейших визуальных, слуховых
и акробатических демонстраций, ставших одним из великих чудес
мира пернатых.
Трюки ворона, пытающегося привлечь к себе внимание, как
прелюдия перед собственно ухаживанием, могут быть очень
забавными, особенно, когда расточаются не по адресу, как это
постоянно случается с животными, выращенными в неволе вне
194
общества себе подобных. Во всяком случае, именно так я
истолковал странные формы поведения Эдгара, ручного ворона
Катерины Херлбатт, проживающей в Денвере (Колорадо). Миссис
Херлбатт написала мне, что после длительных усилий (на
протяжении семнадцати лет с 1972 года) ей удалось добиться, чтобы
Эдгар четко произносил «Nevermore» (никогда) - рефрен
знаменитого «Ворона» Эдгара Аллана По. Но все ее труды, казалось,
пропали даром, когда в 1988 году у нее в доме поселился
атлетически сложенный ветеран войны во Вьетнаме: Эдгар
ходил-и все еще ходит-за ним. как щенок, перестав замечать свою
воспитательницу. И не только ходит, но впервые за все это время
принялся демонстрировать перед ним всякие «штучки»:
переворачивается на спину, нередко зажимая что-нибудь в лапах,
закатывает в бумагу ложки, бельевые прищепки и разные другие
предметы или даже пригибается перед ним и мелко вибрирует
хвостом (поза приглашения к копуляции у самки). Миссис
Херлбатт огорчилась, что утратила контакт с птицей. Учитывая,
однако, что и гвиннеровские, выросшие в неволе самки воронов
реагировали не только на мужественных воронов, но и на
мужчин, ведя себя по отношению к ним с преувеличенной
экстравагантностью, то Эдгар, по-моему, был на самом деле
Эдгариной. В природе у ворона, разумеется, есть куда больше
возможностей произвести впечатление на объект своего
поклонения.
Поскольку вороны образуют пары на всю жизнь, а она может
быть долгой (вороны в Тауэре обычно живут от двадцати до
двадцати пяти лет, а один, Джим Крау, дожил так даже до сорока
четырех лет), оба пола должны быть очень разборчивы в выборе
партнера. И должен существовать способ, с помощью которого
птицы могли бы оценивать друг друга по определенным
критериям.
У холостых воронов ухаживание возможно в любое время
года, и молодые птицы начинают брачные игры в конце своего
первого лета, хотя выводить птенцов им предстоит по меньшей
мере через три года.
При длительном периоде ухаживания и интенсивной
конкуренции ухаживающий должен заставить замечать себя. Он (или
она) должен показать свою силу и энергию, так как
потенциальный партнер будет оценивать эти качества, как полезные для
выращивания птенцов22. Не входит ли и приглашение к корму
в ри1уал ухаживания? Однако корм можно обнаружить и
благодаря счастливой случайности, так что гораздо более надежным
индикатором силы и энергии должно служить поведение в
полете. Совместные воздушные трюки могут быть игрой, но такая
игра чужда ленивым птицам и плохим летунам. Или же эти
полеты - тренировка для предстоящих в будущем серьезных
стычек с соперниками?
Стало привычным считать эти полеты с кувырканиями и кри-
195
ками «ррок»23 не более чем игрой. Несомненно, птицами
руководит стремление получить удовольствие. Но в эволюционном
плане слово «игра»-это еще не объяснение; у игры должна быть
своя функция. И я задаю себе вопрос, не подобны ли совместные
игры воронов танцам, во время которых подростки знакомятся
друг с другом. Крики «ррок» и кувыркания*-возможно, лишь
один из вариантов твиста под истошные вопли танцоров.
* Здесь непереводимая игра слов: словосочетание rrock and roll (кувыркание)
созвучно с названием танца «рок-н-ролл».
индивиды
января 1987 года. Синоптики обещали буран, и я уехал из
Вермонта как мог раньше, чтобы его опередить. Разумеется, он
меня нагнал, в чем я и не сомневался. Но у меня не было выбора:
мне предстояли наблюдения за помеченными птицами.
Снегу могло выпасть больше полуметра, и я добрался лишь
до Уайт-Маунтенс в Нью-Хэмпшире, одолев только полпути,
а шоссе уже замело. Но мой «джип» все-таки медленно
приближался к Мэну. И поздно вечером я остановился у подножия
холма, чтобы оттуда добраться до хижины на индейских лыжах.
Было так холодно, а ветер дул такой сильный, что руки у меня
онемели через несколько секунд, едва я снял перчатки, чтобы
закрепить лыжи на ногах. Но без них я бы не сделал и двух
шагов. Тем приятнее было добиться своего и шагать во мраке
сквозь белые вихри.
Утром еще до света я откопал место, где три дня назад
оставил приманки. Вороны вернулись: две кучи по двадцать пять
килограммов мяса каждая исчезли полностью. Побывали птицы
и в клетке, где подобрали все остатки приманки.
Ценой больших усилий я сумел найти и откопать две другие
такие же кучи, которые занесло первой из трех последних
метелей-ни один ворон не пытался до них добраться, хотя
многие десятки птиц видели это мясо, пока оно не исчезло под
снегом. Еще одно доказательство, что вороны сами не находят
мясо по запаху, а только с помощью койотов. Они должны
видеть свой корм или помнить, где уже клевали его, иначе они
себя раскопками не затрудняют.
В 8 ч. 00 м. один ворон пролетает над выкопанным мясом,
садится то на одно, то на другое дерево поблизости и примерно
полчаса испускает трели. В трелях и дробном стуке перед
началом кормления есть какой-то смысл. Я вижу, как прилетает
второй ворон, после чего слышу несколько серий дробного стука.
Может быть, самец трелями, а самка стуком приписывают себе
честь открытия или же стараются обратить на себя внимание
197
в связи с только что найденным мясом?
Через несколько минут я вижу помеченную птицу, Красный
О (К-0), уже известный недавний птенец. Он и немеченная птица
первыми слетают на землю. Немеченная подходит к одной
приманке, а затем начинает расхаживать между двумя кучами,
поклевывая одну из них, кланяясь, распушая голову и адресуя
еще незнакомые мне звуки другим воронам, которые сидят
поблизости на земле. Эта птица испускает также серию дробных,
напоминающих стук звуков, характерных для самок.
К-0, наоборот, важно расхаживает, точно взрослый самец,
поднимает «уши», распушает шею, взъерошивая перья над
лапами, точно облекаясь в широкие штаны, и опускает чуть
развернутые крылья. Вокруг только три-четыре птицы и ни одна не
начинает клевать. Картина такая, словно они медлят тут, не
интересуясь кормом, а по каким-то другим причинам.
Происходит ухаживание?
К-0 всего лишь недавний птенец, но появление еще одной
молодой птицы, К-26, побуждает его задрать клюв в воздух
и продолжать расхаживать. Вздыбленные «рога», или «уши»,
ворона знаменуют силу, и, продемонстрировав ее своим
сверстникам, К-0 сосредотачивается на главной своей цели-на К-26,
молоденькой, возможно, одинокой самочке. Вероятно,
демонстрация силы произвела впечатление на других воронов, быть
может, она дает право на ухаживание. И К-0 использует это
право. Время от времени он прижимает свои «рога», елико
возможно распушает голову и шею и смиренно кланяется перед
К-26, нашептывая ей, без сомнения, банальные нежности, и
выражает свое возбуждение и восхищение, прикрывая карие глаза
белесыми пленками третьего века. Она, однако, не готова к его
заигрываниям. И отступает. Он следует за ней, вновь и вновь
получая отпор. Значит, пары, которые я раньше видел в стаях,
скорее всего не были взрослыми супружескими парами, а
ухаживание, которое я наблюдал у молодых птиц в моем авиарии, не
являлось отклонением от нормы: на воле молодые птицы тоже
занимаются ухаживанием.
Все птицы улетают, и пятьдесят одну минуту царят тишина
и спокойствие. Внезапно к приманке прилетают двенадцать
воронов, некоторые подпрыгивают вверх-вниз. Один подходит
к мясу, клюет, и все улетают только для того, чтобы вернуться
менее чем через минуту и снова улететь. Тридцать шесть минут
спустя они наконец собираются вокруг приманки и начинают ее
клевать - тридцать пять (или около того) птиц одновременно.
Среди первых приступивших к трапезе нет ни К-0, ни К-26, но обе
эти птицы присоединяются к другим позже.
В каждое данное время у приманок находятся пять-шесть
меченых птиц, хотя общее число клюющих колеблется между
тридцатью пятью и сорока. Поскольку бирками на крыльях мы
пометили сорок одну птицу (и еще на двух надели радиопередат-
198
чики), а среди этих тридцати пяти-сорока птиц помеченные
составляют одну восьмую или одну седьмую часть,
следовательно, все помеченные птицы, возможно, входят в общее число
41x7 = 287 птиц! (Цифра эта даже выше, если популяция не
замкнутая.)
Такой вывод согласуется с другими данными,
свидетельствующими, что птицы прилетают с нескольких коммунальных
ночлегов. Неудивительно, что сотни килограммов мяса были
подчищены за несколько дней. Всего у приманок нынче побывало
восемь помеченных молодых птиц и две помеченные взрослые
(пара). Неудивительно, что после великого Отлова Воронов
приманки начали посещаться так быстро! Мы изловили только
часть птиц, прилетающих около семи утра. Большинство других
прилетало позднее и, возможно, ничего не знало об утренних
событиях. Теперь они небрежно заходят в ловушку и научат
других, что она «безопасна».
Появляются три пары взрослых. Пару распознать легко, так
как брачный период близок, и две птицы все время держатся
рядом, расхаживая бок о бок. Обе они головы держат прямо,
клюв поднимают повыше, взъерошивают перья «ушей», а
остальные прижимают. Менее крупная, у которой все эти признаки
мужественности выражены не столь ярко (самка), часто ходит за
самцом и иногда чистит ему перья. Они то и дело соприкасаются
клювами. Пары эти: Б-1 и Б-4, затем самец с поврежденной
правой лапой (вывернутые внутрь пальцы) и самка с белым
пятном помета на спине и еще одна пара без всяких примет.
В отличие от взрослых головы всех восьми меченых молодых
птиц были распушенными и круглыми-во всяком случае, когда
они начинали клевать. Шеи они по большей части втягивали
и никогда не выпрямляли, чтобы вздернуть клюв. Выглядят они
кроткими и покорными. Теперь так выглядит и К-0, который,
пока поблизости не было взрослых, принимал позы ухаживающе-
г о самца. Когда взрослых рядом нет, не ухаживающие молодые
птицы прижимают головные перья и становятся похожими на
ворон. Меня поражают их позы и положение перьев-ведь они
указывают на существование ярко выраженной иерархии, а это,
вероятнее всего, как-то связано с приглашениями.
До конца дня я больше ни разу не видел, чтобы К-0 пытался
ухаживать за К-26.
24 января. Вчера вечером я положил мясо в ловушку, чтобы
посмотреть, будут ли вороны заходить в нее. Еще как заходят!
И даже предпочитают мясо там только что выкопанной из-под
снега куче на поляне, которую в конце концов начали клевать
вчера. Старые привычки нарушать трудно. Конец эксперимента.
Я прикрываю мясо в ловушке и кладу пятнадцать килограммов
свежего мяса на кучу, которую они клевали вчера.
Птиц потревожили, и, воспользовавшись тем, что нахожусь
199
вне хижины, я отправляюсь на другой склон проверить еще одну
пятидесятикилограммовую кучу мяса, которая была доступна
с прошлой недели. Вижу там одного немеченного ворона. Не
хозяин ли он территории? Мясо ведь лежит неподалеку от
ежегодно используемого гнезда.
Нынче опять появляются Б-1 и Б-4. Но остальные две пары
отсутствуют - во всяком случае днем. Я вижу тех же пять
меченых молодых птиц, что и вчера, и пять новых. Еще одно новое
появление-двухлетка Г-7, чье поведение неотличимо от
поведения неполовозрелых птиц.
После того как я возвращаюсь в хижину, птиц не видно около
часа. Полная тишина. Затем я вижу летящего ворона, который
испускает очень звучные басистые куорки. Я вижу, как ворон
гонит молодого (Красного). Снова слышатся протяжные куорки.
Шесть минут спустя раздаются вопли, и за одну минуту
появляются и устремляются к приманке по меньшей мере тридцать
воронов. Первыми на ней оказываются две взрослые птицы,
и они нападают на молодых птиц. Еще через несколько минут
число воронов на приманке превышает пятьдесят, и взрослые
перестают набрасываться на остальных, хотя все еще
расхаживают, приспустив крылья и подняв «уши».
Б-1 и Б-4 прилетают, когда остальные клюют мясо уже более
часа-как и Б-7. Несколько не меченных нами птиц легко узнать
по характерным белым пятнам, оставленным на их спинах
пометом. Вижу я одноногую птицу, которой вчера не было, но
бесхвостая птица сегодня не появляется. От часа к часу
происходит быстрая смена узнаваемых индивидов, из чего следует, что
это не организованный «рой». Еще один солидный кусок
загадочной картинки обретает смысл.
Я долго наблюдаю за немеченной взрослой парой. Оба члена
держат «уши» поднятыми, а потому их легко отличать от
молодых птиц, но не друг от друга. Одна птица то и дело
наклоняет голову, потом перестает ею двигать, а вторая
начинает старательно чистить ей перья. Иногда они соприкасаются
клювами. Очень нежная пара. Они все время держатся рядом.
Чуть молодая птица приблизится к ним, как она тотчас
подвергается нападению. Но в остальном молодежь они игнорируют
и продолжают вести себя по-прежнему: одна клюет мясо, другая
чистит перья.
В 15 ч. 20 м. стая улетает, некоторое время посидев на
середине поляны. Одна птица с белой биркой (взрослая, но
номера мне разглядеть не удается) остается сидеть на тополе
у края поляны после того, как остальные улетели.
Позднее я внезапно вижу трех пролетающих мимо птиц: две
гонят одну. Троица, иногда теряющая своего третьего члена
и превращающаяся в пару, пикирует и кувыркается всю дорогу
до Хилс-Понда, пролетает над приманкой в обратном
направлении и вновь исчезает из виду за грядой на западе. До меня
200
доносятся короткие взволнованные «кей-кей-кей», которые за
последние два года я слышал уже много раз, не зная, что они
выражают. А выражают они агрессивность. Четыре раза я
замечаю на преследующей птице белую бирку-значит, она взрослая.
Один из участников погони возвращается и опускается на тополь
у края поляны, где сидела взрослая птица, когда молодые
улетели. У него подняты «уши» и распушены большие
«штанины». Он испускает серии продолжительных басистых куорков.
Да! Территориальная пара защищает свое мясо! Все это
-достаточное подтверждение. Еще одна часть загадочной картинки
водворяется на место.
25 января. Третий день непрерывных наблюдений с рассвета и до
сумерек: проверяю, кто появляется. Устраивать перерывы нельзя,
так как я не хочу допустить, чтобы даже одна меченая птица не
была зарегистрирована. Вновь я вижу погони, и вновь у
преследователя на крыле белая бирка. Фантастика! Согласующиеся
наблюдения два дня подряд!
Возвращаются К-0 и К-26. Но прилетают и улетают они
независимо, не обращая друг на друга, насколько я могу судить,
ни малейшего внимания. Либо между ними никаких особых
отношений не было, либо они их порвали.
Наконец, появляется один взрослый ворон без пары. До сих
пор все взрослые, которых я видел, входили в состав брачных
пар, и я было пришел к выводу, что существует особая поза,
характерная для взрослых птиц. Но этот одинокий взрослый
и выглядит, и ведет себя, и держит перья совершенно так же, как
подчиненные неполовозрелые птицы. А ухаживающий
молодой ворон ни по положению перьев, ни по поведению не отличим
от взрослой доминирующей птицы, имеющей пару.
Следовательно, положение перьев-это не только возрастная характеристика.
Оно несет информацию, например, о статусе или намерениях,
которая коррелирует с возрастом, но причинных связей тут
нет. То есть достижение определенного возраста само по себе
еще не заставляет птицу менять положение перьев.
Продолжают пролетать меченые птицы, которых до этого
момента я еще ни разу не видел, а многие из прилетавших раньше
больше не показываются. Я поражен тем, насколько переменчив
состав этой кормящейся орды. Ото дня ко дню и даже от часа
к часу он полностью изменяется. Без мечения я бы этого никогда
не установил. А теперь с чистой совестью могу отбросить
гипотезу о родственном дележе или о взаимном альтруизме,
поскольку, по крайней мере здесь, нет никакой чем-либо
объединенной группы.
В первый день наблюдения я опознал двенадцать индивидов.
Во второй день помин юсь восемь н о в ы х, а четверо из
двенадцати, наблюдавшихся илкануне, больше не прилетали. Теперь
в третий день я вижу пятерых новых, а четверо из семнадцати,
201
побывавших тут вчера, сегодня не вернулись. Иными словами,
птицы прилетают и улетают независимо друг от друга, если не
считать супружеских пар. Перед тем как они собираются
спуститься на корм и начать клевать, раздаются вопли, созывающие
всех, кто в этот момент находится в пределах слышимости.
Каждый вечер, едва стемнеет, я иду со своим
радиоприемником через лес на Йорк-Хилл и забираюсь на высокую сосну,
чтобы поймать сигналы моих передатчиков на двух птицах.
Затем еду на Сентер-Хилл возле Маунт-Блу и еще на некоторые
высоты, чтобы запеленговать сигналы и локализовать их. Нынче
я еще раз пытаюсь поймать сигнал. И ловлю «биип-биип-биип»
передатчика на взрослой птице практически всюду. Как и раньше,
определяю, что сигнал исходит все из той же купы сосен. Птица
каждый вечер устраивается на ночлег в радиусе тридцати метров
от своего прежнего гнезда. Нет, это просто волшебство: я же
теперь знаю, что взрослые птицы не присоединяются к тем, кто
собирается на коммунальных ночлегах, которые, как мне теперь
известно, состоят из птиц, не выводивших птенцов (главным
образом из неполовозрелых), пусть даже они часто летают
парами. Ни единого сигнала от молодой птицы я не получил, она
куда-то исчезла. Это согласуется с данными, полученными
благодаря разноцветным биркам: молодые птицы-бродяги и не
сохраняют верности даже коммунальным ночлегам.
30 января. За весь день к открытому мясу не прилетел ни единый
ворон! Зато около сорока собрались возле яблони, где я выложил
мясо две недели назад. Над снегом виден лишь какой-то краешек,
но они копали и продолжают копать повсюду вокруг него.
Яростная конкуренция-четыре активные стычки в минуту. Моя
новая мясная куча в конце концов найдена, и возле нее ворон
испускает трели. Еще больше мяса я выкладываю возле
хижины-и к нему подходит ворон и тоже начинает издавать трели.
Но ни одна птица нового мяса не клюет. И ни одна птица не
испускает трелей вблизи заметно уменьшившейся мясной кучи,
где собралось много птиц.
Вечером я намерен проверить кучу на другом склоне. Но
к вечеру разыгрывается метель, и я проваливаюсь в снег по
бедра. После долгих раскопок я, наконец, нахожу остатки мяса.
Да, сомнений нет, именно остатки. Значит, они его все-таки
расклевали. Может быть, на обоих склонах кормились одни
и те же вороны?
31 января. Снег валил всю ночь, и вьюга бушует по-прежнему.
Мне нравится ступать по свежему снегу на моих индейских
лыжах, а потом ехать на автомобиле в темноте по еще не
расчищенной дороге.
Укрытие, которое я соорудил на прошлой неделе, когда
202
сложил мясо,-это внушительная куча сосновых веток, теперь
отлично укрытых снегом. Я заползаю внутрь и затаиваюсь.
Через несколько минут прилетает пара, затем много одиноких
воронов, быстро следующих друг за другом. Пара состоит из
взрослых птиц, и ведут они себя очень агрессивно: наскакивают
на молодых и клюют их, прекращая эти выпады, только когда
оказываются в безнадежном меньшинстве. Всего в полутора
километрах отсюда находится два постоянных гнезда.
Я вижу двух знакомых: Г-1 и К-15. Второго я видел только
накануне по ту сторону холма у мяса возле хижины. Уже ясно,
что птицы свободно перемещаются между разными
источниками корма, причем независимо друг от друга.
Быть может, каждая птица хранит в памяти некоторое число
источников корма, чем и объясняется их таинственное (для меня!)
длительное отсутствие у каждой данной приманки. Может быть,
они облетают окрестности и сравнивают ситуации у разных
источников корма: один уже привлек слишком много воронов
или им занялись койоты, а другой засыпало снегом и т.д.
Возвращаюсь в хижину. Птицы клюют новую приманку,
которую я выложил вчера. (Старая оказалась под сугробом.) При
моем приближении они все улетают. И, как всегда, хранят
молчание. Ни единого «предупреждающего сигнала», какого
ждешь, когда имеешь дело с группой родственных индивидов
(32). Но час спустя я слышу их частые вопли, ив 10 ч. 00 м. они,
наконец, возвращаются кормиться. К приманке движется целый
взвод молодых птиц. После контакта они испускают трели
и вопли, словно вызывая подкрепление. Через несколько секунд
их тут уже сорок или около того. И все начинают клевать.
Я теперь так привык слышать вопли молодых птиц перед тем,
как они принимаются за корм, что часто забываю указать это
у себя в записной книжке. Когда каждый день происходит что-то
новое, вопли попросту перестаешь замечать. Но значения они
из-за этого не утрачивают, даже наоборот.
На протяжении дня в среднем в каждый данный момент
четыре птицы из сорока щеголяют бирками. Я вижу кое-кого из
моих хороших знакомых: К-26, К-4. Появляется даже К-15,
который раньше был на том склоне (но Г-3 не появился). Есть
даже три совсем новые меченые птицы, которых я вижу в первый
раз после отлова. Вероятно, все это время они кормились где-то
еще.
Около полудня птицы улетают, а когда возвращаются -
впереди неполовозрелая птица с красной биркой. Когда группа
устраивается клевать, этот смельчак прижимает все головные
перья. На приманку опускается пара. И пока птиц немного, ведет
себя крайне агрессивно. . Но когда молодых собирается более
двадцати, взрослые прекращают нападения и тоже начинают
клевать. В один из прошлых раз первым прилетел взрослый
ворон, за ним тут же последовали молодые, и он сразу напал на
203
них и умудрялся отгонять на протяжении минуты. Теперь я вижу,
что взрослые, хотя и бывают вожаками (незнакомых источников
корма они опасаются меньше, чем молодые птицы), выгоды им
от этого нет никакой, поскольку их пример только привлечет
к приманке всех молодых птиц в окрестностях, которые
благодаря их присутствию сочтут приманку безопасной. Молодым
птицам приходится находить равновесие между страхом перед
кормом и страхом перед взрослыми. Не удивительно, что
взрослые обычно спускаются кормиться, когда молодые уже клюют-
то есть когда им известно, что молодых тут много. Им «следует»
спускаться первыми, только когда молодых мало и их можно
всех прогнать.
До полудня валит снег.
5 февраля. Дни удлиняются, но шма позиций не сдает. Вчера
ночью в вышине переливалось северное сияние. Нынче небо
в тонкой пелене облаков и вокруг четвертушки луны-ореол. Она
довольно скудно освещает снег, по которому я, тяжело
нагруженный, топаю на лыжах вверх по склону. Придется сходить вниз
еще три раза и трижды втащить наверх дерюжный мешок
с сорока килограммами мерзлого мяса. Разумеется, труд этот
бесплатный* и добровольный. Сплошное удовольствие. То, чем
я занимаюсь, первостепенного значения в системе всего
сущего никогда не получит. Так пусть он будет хоть
удовольствием!
Наконец-то, почти в полночь я завершаю труды праведные
и с наслаждением забираюсь в прохладную, но удобную постель.
В полном одиночестве-к сожалению. На Гаммон-Ридже лает
койот. Точь-в-точь - соседская собака. Но все равно иесь этот
лай звучит как что-то неукрощенное, экзотическое, первобытное
и прекрасное. Мне сторицей воздано за мои усилия. Впрочем, все,
что я ощущаю сейчас, не воспринималось бы как прекрасная
награда, если бы я никаких усилий не приложил.
6 февраля. Нынче я хочу завершить сбор данных для графика (см.
приложение), который по моему замыслу должен отразить
возвращение и отсутствие меченых птиц. График проиллюстрирует
тот факт, что птицы у каждой данной приманки каждый день
меняются, за исключением взрослой территориальной пары,
которая возвращается на приманку за день не один, но много раз
и проводит возле нее большую часть дня.
Одновременно мясо, которое я приволок на холм, уже служит
приманкой для второго отлова. Ночью падал легкий снег, и я
должен опередить воронов, чтобы смести его пелену с выложенного
вчера мяса. Я не хочу, чтобы они пролетели здесь, ничего не
увидев, и отправились к следующему источнику корма, которым,
возможно, обязаны какому-нибудь койоту.
Птицы запаздывают. Кормиться они начинают только после
204
8 ч. 15 м. Как обычно, перед тем, как они принимаются клевать,
одна птица становится воплеником. На этот раз я ее вижу. Она
сидит на толстой березе и, когда вопит, обязательно смотрит на
приманку. И видом, и криками она очень походит на моих
молодых воронов в неволе, когда они просят корма. Мне
кажется, этот крик развился из криков-просьб. До того как
опериться, птенцы просят корм исключительно у родителей.
Позже они сосредоточиваются на корме, который приносят
родители. Мои молодые вороны в клетке смотрели на корм
и просили у него (если я его ронял), точно он мог сам прыгнуть
им в клюв. Позже они уже сами его подбирали. Вопли над
кормом, возможно, представляют собой дальнейшее развитие
того же поведения, но одновременно служат сигналом для
других птиц, поскольку в процессе развития возникло и
понимание смысла этих воплей. В дальнейшем птицы не хранят
молчание, вероятно, из-за того, что их крики все еще помогают им
самим получать корм. Сперва на крики птенца отзываются
родители и кормят его, но когда он вырастает, на крик
отзываются его сородичи и насыщаются вместе с ним. Результат тот
же-пища в желудке как следствие криков, вызванных
раздражением оттого, что корм видишь, но не получаешь его.
Пока молодые птицы клюют, появляется пара немеченых
взрослых, которые расхаживают взад и вперед, высоко вздернув
клювы. Молодые птицы приседают, распушаются, издают
умиротворяющие звуки. Некоторые при приближении взрослого
даже ложатся на бок. А один так и вовсе опрокидывается на
спину, точно щенок перед хозяином. Прилетают и владельцы
территории Б-1 и Б-4. Между ними и другими взрослыми
птицами не возникает никакого взаимодействия, во всяком
случае на земле. Возможно, в такой большой компании никто не
препятствует никому и ничему. Не исключено, что
многочисленность служит ширмой, позволяющей владельцам одной
территории проникать на чужую и кормиться там.
7 февраля. Ночью идет легкий снежок. На заре я сметаю его
с приманок, но птицы начинают клевать только в 9 ч. 30 м. Как
обычно, Б-1 и Б-4 тут, и я замечаю еще одного знакомого
взрослого -Б-3. Он, как и прежде, один и выглядит и ведет себя,
как свойственно молодым птицам. Мало того-он вновь и вновь
отскакивает от молодых птиц, а те все без разбора ему угрожают.
Значит ли это, что он находится внизу иерархии оттого, что
у него нет пары, или у него нет пары оттого, что он находится
внизу иерархии?
Сегодня небо ясно и заметно потеплело. Вновь снег усеивают
черные точечки ногохвосток. Чуть только зимой температура
поднимается выше нуля, как они начинают прыгать, и многие
спрыгивают с деревьев, на которых, видимо, зимуют.
Мясо под солнцем слегка оттаивает, и воронам вновь удается
205
отрывать порядочные куски, которые они и уносят прятать. Пока
еще за всю зиму ни один койот не поживился моими
приманками, возможно, потому, что я мечу мясо своей мочой. Но лес
вокруг испещрен их следами. Они подъедают куски, спрятанные
воронами. Очевидно, койоты знают, что эта пища им ничем не
угрожает-возможно, потому, что ее не оскверняет запах
человека.
Нынче вороны улетают рано, и мне предоставляется редкая
возможность пройтись по лесу. Залезаю на свою дозорную ель,
чтобы поснимать окрестности, но меня ждет сюрприз.
Километрах в двух с половиной в той стороне, откуда утром
появляется большинство птиц, я вижу кружащих воронов. Они
летают так высоко, что видны лишь черные пятнышки. Они
объединяются в группы по два и по три, а затем пары и тройки
устремляются головой вниз в крутые пике, несомненно получая
огромное удовольствие. И при этом непрерывно кричат. Я
различаю дробный стук. Это специфический крик самок. Идет
ухаживание.
Я завороженно слежу, как они кружат в высоте над Хотон-
Леджис, а затем кувырком устремляются вниз. Естественно, они
прекрасно видны и слышны не только мне, но и другим воронам.
Ну конечно! Я вижу, каю вороны, только что покинувшие
приманку, взлетают повыше и устремляются к кружащему
скоплению птиц. Число их быстро возрастает. В 14 ч. 52 м. я видел
тринадцать птиц, а в 15 ч. 07 м. их уже двадцать три, и к ним
летят еще три. Может быть, они собираются, чтобы вместе
лететь на коммунальный ночлег?
Чуть не кувырком слетаю с ели, надеваю лыжи и рысцой
устремляюсь к ним. Увы, когда я туда добираюсь, уже нигде не
видно ни единого ворона. Начинаю обыскивать окружающую
местность. Километр за километром забираюсь на заросшие
буком гряды, ныряю в чащи красных елей у вершин, а оттуда
устремляюсь к бальзамическим пихтам в долинах.
Останавливаюсь, напрягаю слух, но слышу только стук собственного
сердца.
Еще одна ночь, когда с наслаждением сбрасываешь мокрую
от пота одежду и забираешься в сухую постель. Но сначала надо
дождаться Чарли, его приятеля Стива из Боудойна и двух
студентов Вермонтского университета - мою команду для
второго отлова воронов, назначенного на завтрашнее утро.
8 февраля. Вчера вечером я положил мясо внутри клетки
в полуметре от падающей дверцы, и нынче утром впечатление
такое, что старался я напрасно. В 6 ч. 30 м. я уже в укрытии, но
птицы появляются только в 6 ч. 52 м.-всего две. Они
перекликаются, и одна часто отвечает дробным стуком. Уже меченная
территориальная пара.
Сквозь крохотные щелки в стенке укрытия пробираются
206
солнечные лучи, но я дрожу-сначала время от времени, но
к восьми меня уже бьет озноб, хотя сегодня не так уж и холодно,
всего — 12°С. Вороны все не летят. Или бродяги покинули эти
места, и осталась лишь пара владельцев? Ну а как же
многочисленные воздушные акробаты, кружившие в небе всю вторую
половину дня вчера? Мне неловко перед ребятами, которые
приехали издалека, предвкушая волнующие перипетии отлова
воронов, а теперь нетерпеливо ждут в хижине стука
захлопнувшейся дверцы. Решаю подождать еще немного-до девяти.
Восемь тридцать: слышу поблизости крики воронов. Один, судя по
розовой выстилке клюва, неполовозрелый, опускается на ветку
прямо передо мной и прямо над приманкой. Он смотрит вниз
и громко кричит. Его голос и поведение указывают на
раздражение! Ему очень не нравится, что мясо лежит внутри клетки,
куда ему совсем не хочется входить. Он улетает.
Десять минут спустя на мое укрытие усаживается ворон,
я слышу, как тяжело хлопают крылья других птиц. До меня
доносятся негромкие резкие куорки и дробный сгук. Птицы все
ближе. Вот одна спрыгивает на снег. К ней присоединяется
вторая. Они подходят к дверце, заглядывают внутрь, взмывают
в воздух и улетают, а с ними и те, что сидят на деревьях. Десять
минут спустя они возвращаются. К ним присоединяются другие,
и теперь они входят в клетку. Внутри их около десятка. Дернуть
за проволоку? Наверное, если выждать, к ним присоединятся еще
птицы. Озноб усиливается. В глазах мутится, и я думаю только
о том, чтобы не соприкоснуться со стенками укрытия, не то они
завибрируют от моего озноба. Легче, легче, говорю я себе.
Погоди. Имей терпение. Глубоко ли они вошли в клетку?
Сколько их? Не беспокойся... Вууух! Под гром крыльев все
скрываются из виду. Один запаниковал, и улетели все.
Снова жду. Раз уж они зашли так далеко, то непременно
вернутся, я знаю. И они возвращаются - через двадцать минут.
Тем временем ребята вели наблюдение через перископ,
установленный у дырки в газете, закрывающей окно. Чарли
рассказывал: когда они, наконец, услышали стук дверцы, то разом
кинулись вон из хижины надевать лыжи.
Улов на этот раз состоит из четырнадцати воронов.
Один-ветеран, получивший бирку 19 января, когда в клетке оказалось
сорок три птицы. Но какой именно? Хотите верьте, хотите нет, он
единственный, кто получил номер тринадцать! Выглядит К-13
самым осторожным из тех воронов: он ведь самый последний,
кто до сих пор вернулся в эти места.
К полудню все вороны перемечены, отпущены, и мы
покидаем хижину как раз тогда, когда небо снова хмурится и холод
заметно усиливается. К границе Вермонта мы добираемся сквозь
вьюгу. Но погода больше значения не имеет. Я ликую. Еще два
долгих бдения-и волнующий рывок вперед. Теперь можно
составить еще один график: распределение кормящейся орды по
207
возрастным группам. Из 56 птиц 6 (10,7%) взрослых, 9 (16,1%)
полувзрослых и 41 (73,2%) неполовозрелых. Данных о
распределении по возрастным группам внутри популяции воронов не
существует. Подозреваю, однако, что оно окажется сходным
с возрастным составом других долгоживущих, поздно
размножающихся птиц с примерно таким же числом яиц в
кладке-например, серебристых чаек 1 и сосновых соек2, в чьих популяциях
взрослые птицы трех лет и больше составляют по меньшей мере
60%. Минимум 90% кормящихся вместе воронов относятся
к неразмножающимся. Прихожу к выводу, что птицы,
приглашаемые к источнику корма, действительно представляют собой
особую подгруппу популяции. Это важно. Трудно ответить на
вопрос, почему или каким образом птицы собираются вместе,
если сначала не установить точно, кто, собственно, собирается.
На обратном пути мы останавливаемся в Сент-Джонсбери,
чтобы пообедать, а заодно обсудить и переварить последние
события. Мы поражаемся тому, что столько людей способны
увлекаться чисто материальными, а нередко и заведомо
искусственными вещами, когда природа так всепоглощающе интересна
и так доступна!
Правда, соглашаемся мы, докопаться до ее тайн очень
нелегко: «гут требуются огромная энергия и настойчивость. Иногда
необходимо вложить много тяжкого труда, чтобы в конце концов
добраться до чего-то нового и уникального.
Затем мы начинаем подыскивать доказательства, что
результаты нашей деятельности находят «полезное» применение. Но,
честно говоря, выбрали мы ее потому, что она доставляет
редкостное удовольствие. Природа-величайшее из развлечений,
самое увлекательное зрелище в мире. И это никакая не
банальность, поскольку жизнь сама по себе уже удовольствие и
развлечение. 11о-моему, наш вклад окажется наиболее весомым, если он
будет способствовать тому, чтобы жизнь становилась еще
интересней.
ВЕСЕННИЕ СЮРПРИЗЫ
О течение последнего месяца я повторил эксперименты
прошлого года, выкладывая приманки одновременно. Только на этот раз
я выложил их в одну линию на протяжении пятидесяти пяти
километров. Как раз перед этим выпал снег, и по следам
я определил, что четыре из десяти приманок были обнаружены на
следующий день, а все-за три дня. После чего приманки,
состоявшие из пятнадцати килограммов мяса каждая, были одна
за другой расклеваны воронами. Две приманки привлекли
койотов и лисицу, что помешало воронам полностью уничтожить
их-вероятно, птицы держались от них в стороне. У дальней
приманки в тридцати двух километрах по прямой от места, где
мы их метили, побывали меченые птицы, включая Г-3 и К-34.
Если взять 32 километра за радиус кормового участка, то его
площадь составит 3350 квадратных километров. Соотношение
меченых и немеченых птиц у дальней приманки было таким же,
как и перед хижиной. Следовательно, и там, и там была
представлена одна и та же популяция. У разных приманок собирались
не отдельно организованные стаи или группы. Иными словами,
приглашения не являются формой защиты одной какой-то
сплоченной группы от всех остальных. И раньше у одних приманок
приглашения следовали немедленно, тогда как другие в течение
нескольких дней посещались одной-двумя птицами. Наконец-то
появились согласующиеся результаты.
Очень соблазнительно на этом и кончить! Вот гипотеза,
согласующаяся со всеми установленными фактами. Но ведь речь
идет о полевых биологических наблюдениях, а не о
математических доказательствах. В физике гипотеза, дающая результаты,
считается верной. Однако эволюция имеет дело с живыми
организмами, действующими по-разному, и здесь возможно любое
число объяснений. У меня же складывалось много стройных
гипотез, которые при дальнейших наблюдениях утрачивали свою
стройность. А потому даже теперь мне положено сомневаться.
Да и убедить ведь я должен не только себя. В науке главная
трудность отыскать доказательства, которые убедят других
специалистов.
209
13 марта 1987 года. Многого я не жду. С чего бы? Никакого
решающего эксперимента не ставлю. Начинает чуть светать,
и прилетают два ворона. Времени около 5 ч. 30 м. В сумраке
я различаю на крыле одного белую бирку. Вероятнее всего, это
пара с Хилс-Понда, которая постоянно сюда является. К
приманке они не приближаются. Странно! Корм лежит тут с
прошлой недели, и, казалось бы, они должны были начать клевать
сразу. Судя по разным признакам, приманку эту недавно клевало
много воронов.
Прилетаю! другие, но клевать тоже не торопятся. Я вижу
погоню, слышу знакомое громкое стаккато, сопутствующее
погоне. Наконец, в 7 ч. 40 м. пять птиц слетают вниз, собираясь
клевать, но ведут себя очень нервно. У одного, немеченого,
подняты «уши», и кое-кто из остальных распластывается перед
ним и испускает умиротворяющие крики. Ушастый тычет
клювом птицу, стоящую у него на дороге, и шествует дальше
к приманке. Там он угрожает раскрытым клювом некоторым из
тех, кто последовал за ним. Доминирующая молодая птица?
В конце концов мясо клюют все, а потом улетают.
В 8 ч. 55 м. птицы снова прилетают, храня молчание. На этот
раз среди них два (немеченых) самца с поведением
доминирующих птиц. Молодые птицы распластываются как и прежде. Но
сами взрослые как будто тоже нервничают. Потому что
вторглись во владения Б-1 и Б-4? Вдруг появляется взрослый ворон
весьма грозной внешности: большие «штанины», стоящие
торчком «уши». Преувеличенно величественная походка, размеры
и позы-все указывает, что это самец. С ним Б-4, самка. Это пара
с Хилс-Понда, владельцы территории. Остальные птицы
взлетают, и пара начинает гонять тех из них, кто задержался
поблизости. До 11ч. 07 м. я вижу восемь воздушных погонь-и
все возле приманки. Клевать ни одна птица не спускается, хотя
я знаю, что вороны где-то поблизости. До полудня (когда
я ухожу) из леса то и дело доносятся куорки, дробный стук,
а иногда и вопли молодых птиц.
И ни одной птицы у приманки. Или у некоторых воронов
странное «нежелание» клевать корм-просто результат наскоков
взрослых? Я уже видел много косвенных тому доказательств. Но
теперь я увидел нечто новое и получаю еще один важный кусочек
мозаики для моей головоломки. Приманку вороны уже клевали.
Следовательно, опасаются они не ее и не того места, где она
лежит. Они боятся владельцев территории! А опыты в авиарии
показали мне, что взрослые должны идти впереди, а другие
следуют за ними. Так, может быть, здесь взрослые оберегают
мясо, не просто прогоняя других, но также отказываясь первыми
«снять пробу» с блюда и тем самым подтвердить его съедобность
перед молодняком?
Если у одной молодой птицы достанет мужества спуститься
на корм, она почти наверное подвергнется нападению. А потому
210
она приводит с собой подкрепление. Тогда у нее появляется шанс.
Не потому ли они всегда спускаются на приманку одновременно?
Если эта мысль верна, то в приглашениях может быть
заложена дилемма. Храня молчание, молодые птицы обретают
возможность добраться до корма в отсутствие владельцев
участка. Конечно, при условии, что они уже убедились в его
безопасности. Если же они вопят, то им следовало бы прежде
удостовериться, что подкрепление близко, поскольку их крики, конечно,
насторожат владельцев. Во всяком случае, эти немногочисленные
птицы вели себя тихо и перед началом кормежки, и во время нее.
Они знали, что подкреплений рядом нет? Я вспоминаю, что перед
тем, как тут на приманке собиралось по сорок птиц, всегда
слышалось много воплей, словно поднимали в атаку войско.
Взрослые владельцы территории, естественно, не станут вопить,
указывая, где корм. И до сих пор я у них ничего похожего не
наблюдал.
Как я уже упоминал, для удачного проведения эксперимент
надо все расставить по своим местам. И на этот раз я «расст&:
вил» четыре-пять молодых птиц, которые держатся где-то
поблизости в надежде перекусить, но побаиваются приступить к
трапезе. Вот теперь самое время установить усилитель и проиграть
вопли молодых, равносильные ударам обеденного гонга. Если
я прав, прибытие пополнения должно их обрадовать.
Я проигрываю вопли дважды, и оба раза менее чем через
минуту не одна, но четыре возбужденные птицы вылетают из
леса, низко кружат над хижиной, вертя головами, как безумные.
(За пятнадцать контрольных минут между пробами ни одной
птицы я не вижу.) Действует безотказно. А теперь пора включить
для контроля другой крик. Я проигрываю двухминутные серии
продолжительных пронзительных куорков - всего восемнадцать
минут. Только один раз кто-то появляется поблизости: через
пять минут после включения крика пролетает пара! Может быть,
этот крик-заявление прав на территорию? Да. Именно его
взрослые птицы испускают на приманке или возле нее.
Конечно, конечно же, так! Функция этого крика-отгон ять молодых
птиц.
К полудню меня душит такое волнение, что уже нет сил
терпеть. Мне надо что-то сделать! Побежать, запрыгать,
закричать, влезть на дерево. Я ведь давно полагал, что это так, но не
позволял себе поверить, поскольку правдоподобных гипотез
у меня было много и до сих пор все мои ожидания оказывались
обманутыми. Но теперь целый ряд наблюдений согласуется
между собой. И самое замечательное - очень разные
наблюдения теперь начинают укладываться в одну схему.
Вознаграждаю себя позволением покинуть тесные пределы
хижины. Перед уходом разравниваю снег перед приманкой,
чтобы узнать, кормились ли шины в мое отсутствие.
Сначала я еду к приманке JMy 10 мимо городка Мадрид,
211
километрах в сорока от моего холма. Там, где следы говорят, что
последние два дня тут собиралось по меньшей мере сорок
птиц, подавивших сопротивление территориальной пары, я,
добавив мяса, опять нахожу только эту пару. Птицы очень заняты:
уносят куски свежего мяса, чтобы их спрятать. В окрестностях
много следов, оставленных койотами. Я кладу под валежник
возле приманки мою визитную карточку-грязную рубашку.
Авось ее запах отпугнет койотов, и они не прервут мои
наблюдения за взаимодействием воронов.
В пятидесяти трех километрах к югу около Диксфилда, где
приманка дважды была полностью уничтожена до истечения дня,
возле новой приманки-ни единого следа. Совершенно очевидно,
что птицы собираются у приманки не потому, что летят наугад,
куда попало.
Наблюдал я сегодня еще одну интересную вещь:
взаимодействие между воронами и воронами. Ворон против обыкновения
было две пары вместо привычной одной. Воронов они словно бы
не боялись. Две вороны даже подобрались к приманке, пока
группа воронов расклевывала ее с противоположной стороны.
Обе вороны только чуть нервничали. Для воронов же они словно
не существовали. Ни малейших признаков агрессивности или
агрессивных побуждений ни против ворон, ни против друг друга.
Невольно создавалось впечатление, что ворона по сравнению
с вороном-птица очень мирная. Вороны делятся кормом из-за
своей агрессивности! Без этого механизм «приглашение-дележка»
скорее всего не возник бы. И мне приходит в голову, что их
специализация на падали тоже не развилась бы, потому что для
птиц, разыскивающих пищу в одиночку, такой корм был бы
редкостью.
Сколько подарков судьбы может свалиться тебе с неба за
один день? Я получил еще два. Вернувшись с осмотра двух
дальних приманок, я, наконец, побежал на лыжах через лес.
Кружили редкие снежинки, наст оказался крепким, так что я не
проваливался, и даже было совсем не холодно. Идеальные
условия, чтобы ходить по лесу, через болота, вверх и вниз по
склонам. По правде сказать, мне просто хотелось поразмяться.
Но заодно я высматривал гнезда воронов. На заре я несколько
раз слышал крики воронов в долине у ручья. Не ночует ли там
территориальная пара? Если так, то и их гнездо, наверное,
там.
Откуда-то оттуда до меня доносится крик ворона. В густой
чаще я его не вижу, но иду на звук. Вероятно, птица не остается
на одном месте, так как я прохожу полдесятка километров. Затем
я слышу что-то другое-птенцовый просительный крик самки на
гнезде, который научился узнавать у воронов и других
вороновых. Возможно, она только что увидела самца с кормом, и ее
крики удивительно похожи на птенцовые, означая то же самое:
«Покорми!».
212
Гнездо выглядит огромным. Расположено оно под самой
кроной веймутовой сосны. Снег у ствола густо усыпан толстыми,
недавно обломанными осиновыми ветками. Я быстро ухожу,
чтобы не встревожить птиц. (Позднее я нашел разбросанные по
снегу пучки выстилки гнезда, но никаких следов. Может быть,
гнездо разрушили какие-то бродячие молодые вороны?)
14 марта. Еще один великий день, и вновь непредвиденные
события. Я ожидаю, что вчерашние птицы будут тут спозаранку,
а потому встал до рассвета. За ночь выпал легкий снежок,
температура около —8 С. Ни малейшего ветерка, и нигде не
слышно ни воронов, ни ворон, ни соек.
Наконец, в 6 ч. 02 м. над приманкой пролетает одинокий
ворон, и когда он видит свежее мясо, с которого я смел снег, то
так тормозит, что чуть не перекувыркивается в воздухе. Но
длится это не более секунды. Ворон летит дальше, храня
молчание. По его удивлению я заключаю, что это бродяга, попавший
сюда впервые.
В 8 ч. 03 м. лес позади меня взрывается хриплым карканьем
множества ворон. Двенадцать минут спустя тринадцать ворон
уже клюют приманку. Прилетели одной группой и, уж конечно,
медлить не стали. Птицы возбуждены и продолжают каркать,
когда принимаются запасать мясо, но в отличие от типичного
сборища воронов они никогда не толкают друг друга и не бьют
клювами. Мясо клюют бок о бок, почти соприкасаясь. Я рад, что
сообразил включить секундомер, и теперь получу конкретные
данные, а не ограничусь впечатлениями. Все подтверждается: за
пятнадцать минут ни единой стычки между птицами, число
которых на приманке или около нее меняется от пяти до
тринадцати. Да, по дружелюбию они превосходят воронов на все
сто процентов. И в отличие от воронов ни единая птица не
распушила перья на голове, находясь возле приманки. Только
одна, тихо сидящая на дерев