Издательство
«М ы с л ь»

Путешествия, приключения, фантастика

Владимир Любовцев,
Юрий Симченко
Тундра
не любит
слабых
Москва
1968

902.7
Л 93
Главная редакция
географической литературы
1-6-2
188-67

Владимир Любовцев
Тундра не любит слабых

Здравствуйте, солнечные
ночи!
Самолет летит на север
У сть-Цильма
Цена молока
Земной Сатурн
Полуостров, называющий
себя маленьким
Лабытнанги
Город на мысу
Тундра не любит слабых
Обычный рейс
Курские соловьи в Антипаюте
Катина песня
Рядом дышит Ледовитый.
Кухня погоды
За 80-й параллелью
Через Баренцево и Карское
Енисей — брат полярных
морей
У гор Путорана

Здравствуйте, солнечные ночи!
Самолет летит на север
Говорят, литература отстает от жизни. Спорят о при¬
чинах этого печального явления. Разные они, эти при¬
чины, объективные и субъективные. Но главная, почему-
то не принимающаяся критикой во внимание,— это спо¬
соб передвижения, которым пользуются авторы. Горький
исходил пешком пол-России, Чехов пересек Россию до
Тихого океана на перекладных — и их путевые очерки
с удовольствием читаем мы до сих пор.
Шутки шутками, но с изменением скоростей и высоты
полета пользоваться услугами аэрофлота людям любо¬
знательным стало неинтересно. Из иллюминатора ни¬
чего не разглядишь. Если даже земля не закрыта облач¬
ной пеленой, сквозь сиреневую дымку восьмикилометро¬
вого расстояния трудно любоваться красотами пейзажа,
а тем более потом описывать их. Поэтому пассажиры,
как правило, прилипают к окнам лишь на взлете и при
посадке.
Не являясь исключением из этого правила, я смот¬
рел на удаляющуюся землю и с облегчением думал:
«Наконец-то все позади!» И сомнения шефа в необходи¬
мости моей командировки, и долгие споры с женой возле
раскрытого чемодана (она готова была уложить все мои
теплые вещи), и атаки многочисленных друзей, каждый
из которых считал своим долгом облагодетельствовать
меня советом или всучить «абсолютно необходимую», по
его мнению, в путешествии на Север вещь. Мне даже
показалось, что я узнал в понуро стоявшей особняком
от других крохотной фигурке одного приятеля. Он, пре¬
исполненный самых добрых чувств, приволок на аэрод¬
ром тулуп, добротный, сшитый на века, пропахший наф¬
талином и тяжелый, словно надмогильная плита. Прия¬
тель пытался вручить мне этот тулуп, однако я был
тверд в решении: лучше уж замерзну, превращусь в ле¬
дышку, чем буду раздавлен, расплющен этим тулупом...
Наконец земля исчезла за пеленой облаков. Отор¬
вавшись от иллюминатора, я стал разглядывать своего
соседа.
7

Рядом со мной сидел кряжистый старик с пышными
длинными волосами и окладистой седой бородой, похо¬
жий на Коненкова. Откинувшись в кресле и полузакрыв
глаза, он поглаживал голову большой красивой собаки,
расположившейся у его ног. Я скоро узнал, что собаку
зовут Паша, ей десять лет, что это редкая помесь бор¬
зой и немецкой овчарки. У Паши деликатная, тонкая
морда. Она чем-то схожа с хозяином: то ли благород¬
ством внешнего облика, то ли какой-то чуточку старо¬
модной воспитанностью, граничащей с чопорностью. При
посадке бортпроводница, окинув старика неприязненным
взглядом, сказала, что на собаку положено надеть на¬
мордник. Старик искренне удивился:
—	На Пашу? Намордник? Простите, но...
Он произнес это с такой беспомощной растерян¬
ностью, что стало ясно: сама мысль кажется ему кощун¬
ственной. Нет, он не мог оскорбить Пашу намордником.
Ведь это все равно что обидеть недоверием близкого
человека.
Стюардесса, возможно, продолжала бы настаивать
на строгом выполнении правил, однако пассажиры всту¬
пились за Пашу: она производила с первого взгляда
впечатление очень благовоспитанной собаки, которая пи¬
тает должное уважение к чужим икрам, облаченным в
брюки и чулки.
Я оказался — в который уж раз! — плохим физионо¬
мистом. Мне думалось, что сосед имеет отношение к ис¬
кусству. У него была явно артистическая внешность и
манеры. Каково же было мое разочарование, когда ока¬
залось, что он геолог. Разочарование не стариком, а со¬
бой. Иногда мне удавалось удивлять малознакомых лю¬
дей, угадывая их специальность. И уж во всяком случае
я был уверен, что геолога с художником не спутаю.
Взглянув в окно и ничего не увидев, я, чтобы завя¬
зать разговор, сказал, что тайга напоминает мне сверху
пятнистую шкуру дальневосточного оленя: светло-зеле¬
ные точки свежей хвои на фоне темных, густых пятен
старой. И что в искусстве важен, мол, закон перспек¬
тивы: на масштабные полотна нельзя смотреть вблизи,
надо отойти подальше. Словом, дал понять соседу, что
кое-что смыслю в живописи, не совсем уж профан.
—	Возможно,— согласился старик,— только, извини¬
те, я не видел дальневосточных оленей. Северных при¬
8

ходилось. И видел, и ездил, и ел. А вот дальневосточ¬
ных— увы! — не довелось. На тайгу же и тундру сверху
мало глядел, все больше по ним ходил...
Из дальнейшего разговора выяснилось, что сосед мой
много лет прожил в Заполярье. Еще в тридцатых годах
приехал сюда с одной из первых геологических экспе¬
диций, исходил тысячи верст по тайге и тундре. Потом
увлекся изучением вечной мерзлоты, долгое время зани¬
мался исследованиями в этой области, сейчас — на пен¬
сии. И вот летит в знакомые места: тянет Север...
Боюсь, признаться, разговоров на ученые темы. Вроде
бы не такой уж тупица, но явно гуманитарный склад
мышления не позволяет мне постичь тонкости точных
наук. Всегда неудобно перед собеседниками — инжене¬
рами ли, физиками, кибернетиками. Они добросовестно
стараются популярно разъяснить вопросы, которые их
заботят. Я не менее добросовестно пытаюсь уразуметь
суть проблем, переспрашиваю по нескольку раз, опять
выслушиваю объяснения, но понимаю с пятого на деся¬
тое. Я благоговею перед многотерпеливостью интервью¬
ируемых мною. На их месте я давно бы послал к чертям
непонятливого корреспондента, которому надо по три
часа растолковывать азбучные истины, знакомые любо¬
му второкурснику технического вуза.
Поэтому я весьма осторожно спросил старика, ка¬
ковы же проблемы вечной мерзлоты. В ответ услышал
вдохновенную лекцию. Нет, не лекцию, пожалуй, а поэму,
такую же образную, как речь Ивана Вихрова в леонов-
ском «Русском лесе», но более лаконичную.
Я думал, что старый ученый будет говорить о вечной
мерзлоте, употребляя самые негативные эпитеты, кляня
ее и браня. До сих пор люди, от которых я слышал о
вечной мерзлоте, именно так и поступали. Какими толь¬
ко эпитетами не награждали этот камень преткновения
для северных строителей и шахтеров. Самый мягкий из
них — «проклятая мерзлота».
А старик говорил о ней тепло и дружески. Я не со¬
бираюсь блеснуть сомнительным парадоксом: «о мерзло¬
те— тепло». Другое слово здесь не подходит. Так гово¬
рят о ребенке, который хотя и шалит, озорует, но душа-
то у него хорошая, и сам он не такой уж плохой, каким
его считают,
9

Ученый сосед мой говорил долго. Главное, что я уяс¬
нил,— вечная мерзлота может быть не только врагом,
но и надежным другом человека, если он изучит и об¬
ратит на службу себе ее некоторые особенности. Уже
сейчас в районах вечной мерзлоты (а она занимает чет¬
верть всей суши нашей планеты) созданы города, заво¬
ды, шахтные копры, проложены железные и шоссейные
дороги. Ее прогрызают буры поисковиков-геологов. Зем¬
ля здесь таит несметные богатства: от нефти и газа до
золота и угля. Их можно взять, не столько поборов
вечную мерзлоту, сколько поладив с нею, использовав
ее слабые и сильные стороны. И бессмысленно выдви¬
гать фантастические проекты о том, что можно сделать
для изменения климата Арктики, уничтожения льдов по¬
лярных морей и вечной мерзлоты. Равновесие в природе
нельзя нарушать. За это она потом мстит...
—	Простите, пожалуйста,— вдруг оборвал себя ста¬
рик.—Я, наверное, надоел вам своей болтовней.
—	Нет, нет, что вы! — встрепенулся я.— Я ведь жур¬
налист.
Это можно было истолковать и так: «Говори уж, я
привычный...»
Усть-Цильма
Еще в Москве, готовясь к поездке, я не один день
провел в библиотеке имени Ленина, выискивая в старых
книгах то, что могло оказаться мне полезным сегодня.
Недаром же говорят, что порою новое оказывается про¬
сто прочно забытым старым. Поскольку первым пунктом
в моем маршруте была Печора, я, естественно, перели¬
стал все, что мог найти.
О Печоре российские летописи упоминают впервые
в XI веке. Но заселение берегов этой реки русскими на¬
чалось только при Иване Грозном. В грамоте 1542 года
значится: «Се яз царь и Великий князь Иван Васильевич
Всея Руси Ивашке Дмитриеву сыну Ластку дал на об¬
рок на Печоре на Усть-Цыльме лес черный, а велел если
ему на том месте людей зазывати и пашни пахати, а об¬
року было ему давати в нашу казну на год по рублю».
Недорого требовал царь с Ивашки, считая те земли
бросовыми, но характерно, уже тогда велел «пашни па-
10

хати». Академия наук еще учреждена не была, и некому
было тогда доказывать, что в тех северных краях хлебо¬
робство невозможно по таким-то причинам. Это стали
делать четыре века спустя.
А в XVI веке пришли на Печору русские мужики,
подивились на могучие леса, на бескрайние заливные
луга, где трава в рост человека. Поплевали на ладони,
взялись за топоры да пилы, начали обживать сии места
далекие.
Народу было немного, земли — вдосталь. Однако по¬
севные площади росли медленно. К 1887 году, то есть
через три с половиной века после начала освоения Пе¬
чоры русскими, в крае возделывалось всего три тысячи
двести пятьдесят десятин. Это и понятно. Архангель¬
ский губернатор князь Н. Д. Голицын писал в том же
1887 году, что на хлебопашество печорцы смотрят как
на подспорье при других, более обеспечивающих их за¬
нятиях; главными были рыбная ловля и охотничий про¬
мысел. Сеяли только для себя, да и того хлеба было
мало: в среднем собирали по два с половиной пуда на
душу населения. Уже не из книг, а от стариков и старух
в Усть-Цильме я узнал, что до революции в хлеб под¬
мешивали сушеный мох, толченую кору рябины, опилки,
из одной ржаной муки пекли только по праздникам.
Земледельческие традиции на Печоре, несмотря на
трудные условия климата, были весьма устойчивы. Рус¬
ские люди доказывали трудом своим, что неподатливую,
скупую землю можно заставить подобреть и в Припо-
лярье. Здесь нельзя не рассказать об одном удивитель¬
ном человеке, энтузиасте сельскохозяйственного освое¬
ния Печорского Севера. Это Андрей Владимирович Жу¬
равский.
Он воспитывался в богатой, аристократической семье
царского генерала. В 1901 году поступил на физико-ма¬
тематический факультет Императорского Петербургского
университета. В следующем году во время каникул Ан¬
дрей, будучи участником экспедиции, впервые попал на
Печору. И так пленили его эти края, что он, отказав¬
шись от блестящих перспектив в столице, переселился
в Усть-Цильму, добился учреждения в этом селе зооло¬
гической станции, вскоре переименованной в Печорскую
естественноисторическую станцию при Императорской
Академии наук.
11

Впрочем, царские чиновники делали все зависящее от
них, чтобы решения об учреждении станции остались
лишь на бумаге. Три года тянулась волокита с утверж¬
дением Устава. Никаких средств на организацию стан¬
ции отпущено не было. Журавский вынужден был вло¬
жить все свое состояние на строительство дома, скот¬
ного двора, лаборатории, на приобретение скота, машин
и орудий.
Андрей Журавский был настоящим рыцарем науки,
бескорыстным воителем, который борется не за чины и
звания, а за истину. На полях станции и в окружающих
деревнях он испытывал до шестидесяти сортов культур¬
ных растений, применял селекцию, занимался семено¬
водством. Казалось, Андрей Журавский решил бросить
вызов самому господу богу, доказав, что человек, влюб¬
ленный в землю, может преобразить ее. Там, где до него
с грехом пополам сеяли только рожь, Журавский вы¬
растил овес, яровую пшеницу, гречиху, лен, коноплю,
брюкву, редьку, горчицу, редис, фасоль, картофель.
В 1905 году, двадцати четырех лет от роду, Журав¬
ский за свои работы был удостоен Большой медали
Пржевальского, хотя по статуту полагалось вначале по¬
лучить малую.
Журавский работал горячо, одухотворенно, не щадя
себя. С утра до вечера — на полях, ночами — в лабора¬
тории, за письменным столом. За короткое время из-под
его пера вышли десятки статей.
Он был не только отличным селекционером, агроно¬
мом, его интересовали также вопросы истории края, со¬
циология и многое другое. Журавский не ощущал себя
в Усть-Цильме сторонним наблюдателем, он старался
зажечь своей верой и влюбленностью всех окружающих.
Шел навстречу людям с открытым сердцем, щедро от¬
давая им все, чем был богат. Те, кто видел своими гла¬
зами сделанное им, не могли не верить ему. А вот пе¬
тербургское начальство встречало отчеты Журавского
с кривой скептической ухмылкой. Программа работ Пе¬
чорской опытной станции, посланная в столицу, полу¬
чила убийственную оценку комитета Департамента зем¬
леделия. Но Журавский был не из тех, кого можно осту¬
дить насмешками и отказами. Он продолжал писать,
доказывать делом и фактами, что на Печоре вполне
возможно культурное земледелие.
12

В одной из своих работ он отмечал: «...в конце
XVIII столетия, когда достаточного подвоза хлеба не
было, а пушнина и рыба были очень дешевы — населе¬
ние Печорского уезда питалось исключительно своим
собственным житом... Картофель еще 15 лет тому назад
ни один старообрядец Усть-цилемской волости не сеял,
считал ее за «заморскую чертовщину»... С грустью про¬
читал я о том, что Губернский комитет потребление на¬
селением Печорского уезда больших количеств привоз¬
ного хлеба объясняет «незначительностью урожаев» и
«суровостью климата»».
Ученый должен быть реалистом: исследования осно¬
вываются на фактах, не на фантазиях. Но плох тот уче¬
ный, которого не поднимают ввысь могучие крылья меч¬
ты, который не пытается заглянуть в будущее.
Журавский был и реалистом, и романтиком. Опи¬
раясь на известные ему факты, он видел преображенной
в недалеком будущем всю Большеземельскую тундру:
«...человек и труд его — вне сомнений — и Большую зем¬
лю превратят из царства мхов и вечной мерзлоты в об¬
ласть, где, разумеется, не будут расти апельсины, каш¬
таны и грецкие орехи, но где раскинутся, среди обшир¬
ных площадей пышных лугов и полей, рощи ныне не
растущих здесь деревьев; ведь и теперь в Усть-Цильме
получаются 15-фунтовые кочны капусты, саженные стеб¬
ли конопли и 150-пудовый урожай ячменя там, где еще
17 лет тому назад собирали голубику да морошку...
Вдохнуть жизнь в «мертвую землю» — Большую зем¬
лю— может только человек... А пока она остается «тунд¬
рою» для всех, за исключением немногих верующих,
которых современники не могут не считать «фанатика¬
ми»...»
Да, Андрея Журавского и его помощников многие
считали «фанатиками» (это еще мягкое слово, употреб¬
ляли и более резкие — «ненормальный», «прожектер»
и др.). Им чинили уйму препятствий не только в Петер¬
бурге. Местные кулаки-богатеи не могли простить, что
ученый всей своей деятельностью подрывает их власть.
Ведь он стремился к тому, чтобы земля давала большие
урожаи, хорошо кормила своих пахарей. А это значи¬
ло— крестьяне не станут покупать привозной хлеб, не
будут занимать зе^но у кулаков, освободятся от ка¬
бальной зависимости.
13

И кулаки решили расправиться с молодым ученым.
Подкупленный ижимскими богатеями, счетовод опытной
станции 28 августа 1914 года выстрелом в затылок подло
убил Андрея Журавского, которому едва минуло три¬
дцать три года. Так оборвалась жизнь замечательного
человека. Он не был революционером-марксистом, не
занимался политикой, он делал революцию в научных
взглядах на проблемы северного земледелия. А подлин¬
ная наука всегда служит освобождению народа от пут
прошлого, отжившего. Революционеры отлично понима¬
ли это. Не случайно на похороны Журавского прибыла
группа политических ссыльных с венком из колосьев.
На ленте венка была сделана надпись: «Добровольно
ссыльному — от группы ссыльных...»
О том, как сегодня претворяются в жизнь научные
идеи Журавского, как сбылись его предвидения, я рас¬
скажу в следующей главе. Сначала же мне хочется по¬
знакомить читателей с тем селом, где когда-то жил Жу¬
равский.
Усть-Цильма расположена на высоком, правом бе¬
регу Печоры. Там, где река круто, почти под прямым
углом, поворачивает на север. Напротив села в Печору
впадает небольшая речонка — Цильма. Впрочем, говоря
об этих местах, нельзя употреблять уменьшительные
суффиксы. Да и слово «село» в Усть-Цильме не произ¬
носят. Усть-цилемцы, посмеиваясь, признают, что на на¬
шей земле, по их мнению, немного найдется населенных
пунктов, которые могли бы сравниться с их Усть-Циль-
мой. Ну, Ленинград, Волгоград, с большой натяжкой —
Москва (уж очень речушка там незавидная) —и все.
Люди здесь с юмором, они не прочь пошутить на СЪой
счет, ибо знают себе цену и полны чувства собственного
достоинства. Но больше они любят разыгрывать приез¬
жих. Мастер лесного участка жаловался мне, что ему
подсунули наряд, который он подписал второпях, не чи¬
тая. А наряд ребята вывесили для всеобщего обозрения,
и вся Усть-Цильма хохотала. Там значилось: такому-то
рабочему следует уплатить пятьдесят рублей за пастьбу
солнца. Меня тоже подкузьмили. Старушка в гостинице
сказала, что я поселюсь в номере, который стоит три
пятьдесят. Я ахнул: цены-то отнюдь не сельские, а сто¬
личные! И откуда здесь, в этом двухэтажном бревенча¬
том домике, номера люкс? Однако надо было держать
14

марку столичного журналиста, и я протянул деньги. Ста¬
рушка взяла десятку, хитро прищурилась и сказала:
«Значит, сынок, надолго к нам? Это хорошо. А то из
Сыктывкара прилетит кто, денек покрутится и — поми¬
най как звали...» Я мрачно пробурчал, что при таких
ценах за жилье долго жить не захочется, никаких коман¬
дировочных не хватит. «Да нешто это дорого, корми¬
лец? — всплеснула руками бабка.— Пятьдесят копеек в
день!» — «Как пятьдесят? — возмутился я.— Вы же с
меня вон сколько потребовали!» — «Так то за неделю,
сынок, за неделю. Скучно мне без постояльцев, вот я и
хочу, чтобы ты хоть семь ден пожил...» И стала расхва¬
ливать, как коммивояжер, Усть-Цильму. Мол, второй та¬
кой на свете нет, посмотреть здесь есть на что...
Что правда, то правда — посмотреть было на что.
Недаром Усть-Цильма и окружающие ее села для этно¬
графов, собирателей старинных русских песен, историков
быта — неисчерпаемый кладезь. До сего времени в де¬
ревнях по Цильме в праздничные дни женщины одева¬
ются так, как одевались их прабабки, бежавшие сюда
вместе с мужьями от преследований за приверженность
к старой вере. Кокошники, сарафаны, которые я видел
на полотнах Сурикова. И хороводы, величавые, плав¬
ные. И песни, протяжные, берущие за душу. И особый
склад речи, которым уж ныне не говорят... Такое ощу¬
щение, будто вдруг перенесли тебя в далекое прошлое,
в седую древность. Сразу вспоминается протопоп Авва¬
кум, его фанатическая стойкость в вере, скиты, в кото¬
рых, забившись в непроходимые лесные чащобы, укры¬
лись старообрядцы, оборвав все связи с внешним миром.
Темная, мрачная, трагическая пора российского средне¬
вековья. Во имя бога били и убивали, сжигали себя и
других, изуверствовали, калечили судьбы ближних, огнем
и железом пресекали все свежее, новое. Какую внутрен¬
нюю силу, какой запас душевного богатства надо было
иметь людям, чтобы пронести через все тяготы тогдаш¬
ней жизни и как эстафету передать правнукам любовь
к шутке, к песне, к радостям бытия!
Усть-Цильма — большое село, районный центр, и
здесь не так заметны контрасты прошлого и настоящего.
А вот в деревнях по берегам Цильмы и Пижмы — За-
межной, Загривочной и других — чувствуешь себя так,
будто глядишь из фантастической машины времени:
15

в одно окно видишь приметы минувшего, в другое —
сегодняшний день. В избах — радиоприемники, книги,
газеты, журналы и... старинное рукописное Евангелие.
Скитов нет, верующих становится все меньше, но дедов¬
ские традиции живут. Впрочем, некоторые из них отлич¬
ные: староверы не курили и не употребляли водки. Та¬
кие пусть живут! Кокошники и сарафаны тоже не по¬
меха жизни, они ничем не хуже современных женских
нарядов. Даже, на мой взгляд, усть-цилемские девушки
в праздничном одеянии выигрывают: сразу появляется
какая-то особая стать, величавость.
Новое властно вошло в края мрачных раскольничьих
скитов. Легкокрылые самолеты доставляют сюда, в рай¬
центр, почту, пассажиров; на отвоеванных у лесов по¬
лях гудят тракторы; по реке скользят моторные лодки...
В старине печорской есть своя прелесть и красота,
свое необъяснимое очарование. Не знаю как кому, но
мне во время поездки по Цильме резали ухо рвавшиеся
из динамика залихватские частушки и томные, мнимо¬
значительные современные романсы. Возможно, где-то
в ином месте они воспринимались бы по-другому. Здесь
же в сравнении с песнями, сложенными безвестными
авторами столетия назад, бережно пронесенными наро¬
дом через века, ювелирно отшлифованными, так, что
действительно слова не выкинешь,— здесь многое из
того, чем потчевал слушателей «Маяк», выглядело легко¬
весным, пригодным на день-другой, не более. Да, у каж¬
дого времени свои песни, с этим не поспоришь, но было
все же чуточку обидно за молодых парней и девчат, ко¬
торые мурлыкали про черного кота. Впрочем, модные
песенки были здесь подобны легкому насморку: редко
кто заболевал ими хронически. Впитанная с молоком
матери истинная народная поэзия и чувство прекрасного
брали верх над заразительными, но поверхностными рит¬
мами. Да и окружающая природа была слишком вели¬
чава, чтобы позволить прижиться в этих краях экзоти¬
ческим мелодиям и пустоватым виршам.
Мне трудно описать красоту здешних мест. Гораздо
лучше это сделал поэт Василий Журавлев-Печорский,
с которым мне довелось познакомиться в Усть-Цильме.
Невысокий, плечистый, начинающий лысеть, с грубова¬
тым лицом, он вовсе не похож на баловня муз, каких
мне приходилось видеть в столице. Василий оказался
16

страстным охотником, рыболовом; у него были, что на¬
зывается, золотые руки, да и ноги тоже. Он легко про¬
ходил по кочковатой тундре десятки километров, мог
в считанные минуты соорудить шалаш, сложить костер.
Чего только не испытал Журавлев за свою жизнь! Был
лесорубом и рыбаком, зимовал в качестве радиста на
полярной станции, плавал матросом, мотался по колхо¬
зам как корреспондент районной газеты. Я встретился
с ним, когда он приехал на родину из Москвы на кани¬
кулы: он учился на Высших литературных курсах.
Так вот, стоя на косогоре над излучиной Печоры, мы
вели неспешный разговор. И вдруг Василий, рассказы¬
вавший какую-то забавную байку из местной жизни, пе¬
ребил самого себя:
—	Хочешь, стих прочту? Только вчера закончил,—
добавил он, как бы оправдываясь.
—	Давай.
Он несколько минут молчал, всматриваясь в синею¬
щие за рекой леса. Будто мысленно проверял новое сти¬
хотворение: стоит ли показывать его едва знакомому че¬
ловеку, не рано ли...
Усть-Цильма—для вас незнакомое слово,
А для меня... Я тут родился.
Конек-горбунок, облетая леса,
Над этим селом обронил подкову.
Усть-Цильма! Да это же вольные плесы
Могучей, прославленной в сказах реки,
Где тони — нигде не увидишь таких! —
Как наши песчаные семужьи косы.
Где пожни — блуждаешь в траве, как в лесу,
Хмелеешь на зорьке от запаха мяты,
С размаху свою опуская косу
На тысячелистник, лосями примятый...
Василий искоса взглянул на меня — как слушаю. Ви¬
димо, мой вид удовлетворил автора, и он продолжал:
Усть-Цильма! Вы в ней побывайте хоть раз,
Взгляните, как солнце встает из тумана,
Как мшистые ели качает моряна,
Как волны кидают смоленый баркас,
Как песни поют озорные ребята,
Какая осанка у наших парней...
И как не поверить, друзья, что крылатый
Конек-горбунок покружился над ней,
Что он обронил золотую подкову,
Что счастье доныне приносит она...
17

Нет, сказку не ради красивого слова
В наследство оставили прадеды нам.
Любому поэту — начинающему и знаменитому — все¬
гда хочется узнать, какое впечатление произвело на
слушателя стихотворение. Однако Василий не стал спра¬
шивать «Ну как?», не дожидался, пока я по собствен¬
ной инициативе выскажу свое мнение об услышанном.
Он словно жалел, что сгоряча предложил мне послу¬
шать стихи о самом заветном, потому что, едва закончив
читать, сразу же перешел на прежний полушутливый
тон, заговорил о вещах, не имеющих отношения к поэзии.
—	Парни наши умеют грудь колесом делать, неда¬
ром в селе уличные прозвища такие: Федя-генерал,
Сенька-полковник, Петр-майор. Как в генеральном шта¬
бе— ни одного рядового. Только я вот ростом не вышел,
а потому и офицерского звания от односельчан не полу¬
чил, числюсь просто Васькой, без добавления.
—	Зато поэт.
—	Поэт,— лукаво усмехнулся Журавлев.— Да у нас
в Усть-Цильме каждый третий стихи пишет, честное сло¬
во! Песни сами складывают, не ждут привозных... Еще
бы: ведь мы — усть-цилемцы!
Стихотворцев в Усть-Цильме действительно хватает.
Во всяком случае здесь их куда больше, чем где-либо
в другом месте. Не знаю, чем это обусловлено, но это
так. Вероятно, когда человек с детства видит живую
связь времен, воспитывается в атмосфере строгой любви
к русской природе, к песне, к меткому, образному слову,
он становится поэтом. Не обязательно пишущим и пе¬
чатающимся. Поэтом по отношению к жизни, к людям,
к своему делу.
Таков покоривший меня Осип Алексеевич Вокуев,
ученик Журавского. Он страстный селекционер, человек
беспокойной мысли, продолжающий вот уже полвека без
Журавского дело своего учителя, когда-то заразившего
молодого деревенского парня своей неистовой верой в
плодородие здешней земли, влюбленностью в нее. Каза¬
лось бы, что человеку надо. Возраст почтенный, пора и
на покой: заслужил. Да и силы не те, что прежде. А он,
как и в начале века с Журавским, от зари до зари на
ногах. На участке опытной станции, на своей делянке,
на полях окрестных колхозов. Ищет, пробует, экспери¬
ментирует, по-юношески непосредственно и горячо пере¬
75

живая каждый успех и каждую неудачу. Ни ученых сте¬
пеней, ни званий за долгие годы служения науке не по¬
лучил. И не нужны ему эти лавры. О другом мечтает:
оставить людям после себя что-то необходимое, щедрое,
дорогое. Ради этого и не щадит себя.
Встречаясь с такими вот стариками, каждый раз по¬
ражаешься: до чего они молоды душой.
Цена молока
Допотопный колесный пароход, похожий на утюг,
медленно тащился вниз по Печоре. Он плавал послед¬
нюю навигацию: осенью его должны были отправить на
слом. Так сказал мне пожилой механик, и в его голосе
прозвучала неподдельная печаль.
—	Давно пора! — воскликнул помощник капитана,
блеснув белозубой улыбкой.— А то, Иван Федорович,
стыдно на таком корыте ходить-то, вот-вот развалится.
—	Дурак ты, Костя,— беззлобно сказал механик,—
ни черта не понимаешь. Подстреленного сокола и во¬
рона носом долбит. Еще неизвестно, как новая посудина
себя поведет, а старик,— Иван Федорович похлопал ла¬
донью по борту парохода,— старик испытанный, не под¬
качает.
—	Так уж! — усомнился Костя.— Да мне от одних
«ятей» выть хочется. Хоть бы заменили таблички, а то
везде «буфетъ», «туалетъ», сплошная дореволюционщи-
на! Я знакомым стесняюсь говорить, на каком судне
плаваю,— засмеют. Вот что значит не везет: мечтал пос¬
ле училища на «Ракету» попасть, угодил на развалину!
Он огорченно махнул рукой и ушел. Иван Федоро¬
вич сказал с добродушной усмешкой:
—	Переживает... Я тоже переживаю, жаль с этим
кораблем расставаться,— он сделал упор на слове ко¬
рабль.— Конечно, вышел ему срок, я понимаю, другие
посудины придут, там и техника помощней, и работать
будет полегче. А все равно жаль. Как человека. Хоро¬
шо, коль на переплавку отправят, все новую жизнь об¬
ретет. А как оставят в затоне ржаветь, каково ему бу¬
дет, а? Одинокий, без дела стоит у берега, ржа его
гложет, мимо же молодые теплоходы бегают. Не поза¬
видуешь...
19

Иван Федорович говорил о пароходе, как о человеке,
с болью и горечью. И я понял, что он думает так и о
себе: тоже ведь недалек час, когда ему уходить на по¬
кой, на пенсию.
А пароход старался казаться молодцом, бодро шле¬
пал плицами по воде, хриповатым баском будил тишину
печорских берегов, возвещая о своем приходе окрестные
села. И лишь иногда, не сдержавшись, особенно в ноч¬
ную пору, натужно, по-стариковски кряхтел и постаны¬
вал. «Ох-ох-ох,— чудилось мне в его скрипе,— грехи
наши тяжкие, годы, годы!» И я вспоминал Осипа Во-
куева, других стариков. Наверное, и они ночами иногда
с трудом сдерживали стон, и у них ломило кости, и так
хотелось отдохнуть подольше. Но с первыми лучами
солнца они были уже на ногах, брались за работу. По¬
тому что пусть лучше смерть придет неожиданно, за¬
станет врасплох, когда ты занят любимым делом, чем
ждать ее, стоя в затоне и глядя издали на жизнь, чув¬
ствуя, как ты уже отжил свое...
К счастью, грустные размышления прекращаются при
солнечном свете, правда, оставляя в душе тонкий, чу¬
точку горчащий осадок печали. На следующий день, вы¬
садившись в Печоре, я уже мчался в вагоне вполне со¬
временного экспресса опять на север и с нетерпением
ждал встреч с новыми местами и новыми людьми.
...В Инте, довольно большом, красивом шахтерском
городе, я задержался недолго. В связи с командировкой
меня здесь интересовал лишь один человек — бывший
директор совхоза «Большая Инта» Иван Игнатьевич
Голуб. О нем я слышал еще в Москве, и люди, знакомые
с этими краями, советовали непременно с ним повидать¬
ся: «О, он столько вам расскажет! Основатель такого
совхоза!»
— Какой я основатель! — сердито нахмурился Го¬
луб.— Скажут тоже... Я, если хотите знать, почти на го¬
товенькое пришел. Люди за десять лет до меня начи¬
нали, а я в это время воевал. Конечно, и при мне кое-
что сделано было за девять-то годков, но фундамент
закладывали они, о них и пишите!
Он досадливо переложил какие-то бумаги на своем
столе, отшвырнул попавшийся под руку карандаш. Я ни¬
как не мог уяснить, что могло вывести из равновесия
этого плотного, на вид такого спокойного человека.
20

—	Это я не на вас сержусь,— Иван Игнатьевич Про¬
шелся по комнате,— на тех, кто меня одного на пьеде¬
стал подсаживает: «Голуб сделал, Голуб поднял, Голуб
добился!» Понимаете, я человек в прошлом военный, кри¬
вить душой не люблю, потому скажу, что думаю...
Он коротко объяснил, что его разозлило. Он, Голуб,
подходит по своей биографии для восхваления: воевал,
имеет награды, уволился майором, приехал в эти места
добровольно, был главным ветврачом комбината, потом
уж — директором совхоза. Депутат Верховного Совета
республики Коми, заслуженный ветврач. И даже теперь,
когда он уже не работает в совхозе, корреспондентов
нередко направляют к нему: дескать, основатель, зна¬
ток, энтузиаст. А надо о тех людях писать, которые за¬
кладывали совхоз в неимоверно тяжких условиях и те¬
перь работают там...
—	Езжай-ка,— Иван Игнатьевич доверительно пере¬
шел на «ты»,— туда и познакомься с людьми на месте...
Главный агроном совхоза Василий Иванович мог бы
стать видным ученым, сложись его судьба иначе. Но в
1942 году он был под конвоем привезен на Север, в один
из лагерей. Вручную, топором да пилой, вместе с дру¬
гими заключенными расчищал лесотундру и поймы рек,
строил, пахал, замерзал в бараках. Об этом он говорить
не любит. Куда охотнее и увлеченнее рассказывает о
том, что делается сейчас в совхозе, что еще предстоит
сделать.
Высокий, худой, сутуловатый, с большим носом, он
похож на огромную птицу. Кабинет кажется слишком
тесным для него, когда к тому же он еще расхаживает
из угла в угол, часто потирая ладонь о ладонь, точно
они мерзнут. Говорит глуховатым, хронически просту¬
женным голосом. Сколько вынес этот человек!
Из его рассказа узнаю, что не только до революции,
но даже вплоть до середины тридцатых годов поймен¬
ные луга и земли, расположенные в нижнем течении рек
Косью, Большая Инта, Неча, Сырьяга, Кожим и других,
оставались нетронутыми. Все сельское хозяйство Коми
размещалось на юге. Когда началось строительство ком¬
бината «Интауголь», сразу же встал вопрос о том, как
снабжать население будущего города молоком и ово¬
щами. Это был вопрос вопросов: только овощи и молоко
могли победить бич Севера — цингу.
21

Некоторые разводили руками: ни молочное животно¬
водство, ни овощеводство в таких высоких широтах не¬
мыслимо. Придется завозить из южных районов. Конеч¬
но, свежее молоко не повезешь, но овощи можно.
У других была память получше, и они напоминали
скептикам о прошлом. Так, по данным переписи 1897 года,
крестьяне Печорского уезда имели одиннадцать тысяч
восемьсот семьдесят шесть голов крупного рогатого ско¬
та, в том числе семь тысяч шестьсот пятьдесят коров.
В 1912 году здесь было создано двенадцать маслозаво¬
дов, которые производили до восьми тысяч пудов масла
в год, причем значительную часть его отправляли через
Мезень в Архангельск, а оттуда — в Москву и Петер¬
бург. Значит, и самим хватало, и продавали.
—	И вот перед нами встала задача: создать свое мо¬
лочное хозяйство,— Василий Иванович на минуту оста¬
новился и рубанул воздух рукой, будто отсекая возмож¬
ные возражения оппонентов.— Привезли сюда два де¬
сятка коров, беспородных, местных. Не представляете,
что это такое? Сейчас покажу...
Он достал из стола альбом, раскрыл его. На фото¬
графии, чуточку пожелтевшей от времени, я увидел двух
коров. Одна — высокая, статная, круторогая, с большим
выменем. Другая — ниже ее, поджарая, на тонких но¬
гах, комолая. Под фотографией надпись: «Корова Уроч¬
ная— тип современного стада и Арнаутка — представи¬
тельница типа родоначальников». Разница между ними
была примерно такая же, как между Леонидом Жабо-
гинским и тщедушным стилягой. Снимок вполне мог за¬
менить собой рисованную диаграмму, которые так любят
помещать в брошюрах.
Я сказал об этом Василию Ивановичу. Он застен¬
чиво улыбнулся:
—	Арнаутка — это еще не самый скверный экзем¬
пляр. Архангельский губернатор князь Голицын — слы¬
шали о таком? — писал: «Коровы изображают из себя
не тех коров, которых мы привыкли видеть в хозяйстве
среднего русского крестьянина (не говоря уже о пород¬
ном рогатом скоте): здесь, на Печоре, это какие-то вы¬
родки, величиной с телку с горбатой спиной, на высоких
ногах, комолые (безрогие), с весьма слабо развитым
брюхом. Нет сомнений, что от такого пигмея много
пользы в хозяйстве ожидать никак нельзя...»
22

Он процитировал княжеские слова на память, с ви¬
димым удовольствием, без запинки (не впервые, ко¬
нечно) .
— А светлейший князь, надо вам сказать, кое-что
понимал в сельском хозяйстве, хотя и был ответствен¬
ным работником губернского масштаба... Пользы от тех
коров было действительно немного: молока давали мало,
мяса—тоже. Зато бегали здорово, что твои рысаки; на
коне, бывало, за ними не угонишься. Резвые, поджарые,
мускулистые...
Пожалуй, вряд ли стоит подробно рассказывать о
том, как в нелегких условиях Севера велась племенная
работа по улучшению породности скота, как в течение
многих лет скрещивали разные породы, пока, наконец,
не вывели свою, хорошо приспособленную к суровому
климату и высокопродуктивную. Если отбросить боязнь
громких слов, свойственную Василию Ивановичу и его
товарищам,— это был настоящий подвиг, подвиг зоотех¬
ников во главе с Георгием Калюжным, доярок, скотников,
трактористов, агрономов. Подвиг, позволивший спасти
от цинги, желтухи, куриной слепоты и других болезней
тысячи людей.
Просто сказать: «осваивать земли». Куда труднее
было решить, как это сделать при мизерном количестве
техники, да еще в этих краях. Лесотундра—это не
степь. В Печорском монастыре участок под луг в семна¬
дцать гектаров осваивался семнадцать лет. Отставной
подполковник Бейтнер в Архангельской губернии це¬
лых пятнадцать лет вкладывал труд и свою пенсию в
участок тундры, надеясь залужить его. Не удалось.
Казалось бы, все попытки в прошлом обуздать тун¬
дру свидетельствовали о том, что и затея энтузиастов
Инты обречена на провал. Тем более что рекогносциро¬
вочные изыскания, проведенные в бассейне реки Усы,
дали неутешительные выводы. Сенокосы и пастбищные
ресурсы, выявленные экспедицией, позволяли содержать
не более четырехсот голов малопродуктивного скота,
причем надо было завозить довольно большое количе¬
ство концентрированных кормов с юга.
И все же, вспомнив опыт Андрея Журавского, было
решено начать наступление на лесотундру, чтобы отвое¬
вать у нее луга и пашни,
23

Это была ни на минуту не прекращающаяся битва
с природой, в которой силы были далеко не равны. Даже
теперь, когда в совхоз пришла новая мощная техника,
победа над лесотундрой, над болотами, заросшими ку¬
старником, дается большим, очень большим трудом. А то¬
гда... тогда тракторов да бульдозеров почти не было,
все делалось топором и киркой, лопатой и пилой. Где-то
на западе шла война, Донбасс был оккупирован фаши¬
стами. Страна не могла выделить для Севера тракторов:
она выпускала танки.
Позднее я видел своими глазами, что значит эта бит¬
ва. Василий Иванович познакомил меня с Михаилом
Яковлевичем, управляющим одним из отделений совхо¬
за. На тихоходном катерке, который тащил за собой
плоскодонную шаланду, груженную бочками, мы отпра¬
вились вниз по реке Косью. Надо было доставить горю¬
чее и продукты рабочим, которые на дальнем участке
осваивали новые земли. Дорог, кроме водных, в это
время года в тундре нет.
Глядя на улыбчивого, широкоплечего, крепко сбитого
Михаила Яковлевича, по-украински щедрого на шутку,
я никогда бы не подумал, что ему уже к шестидесяти.
Наконец наш катерок ткнулся носом в берег. Рабо¬
чие подтянули шаланду, начали выгружать железные
бочки. А мы с Михаилом Яковлевичем пошли за кусты
тальника, откуда доносился прерывистый — то рванет на
высокие, повизгивающие ноты, то опустится на басови¬
тые, рыкающие — гул мотора.
Михаил Яковлевич легко шел впереди упругим ша¬
гом. Я же без привычки то и дело спотыкался о кочки,
проваливался в ямы, запинался о пеньки. Идти было
трудно еще и потому, что почва под ногами мягко про¬
гибалась и пружинила.
Он остановился, подождал меня.
— Вон наш Степан Ефимович,— указал на трактор,
тяжело ползущий невдалеке.— Я бы ему две медали за
освоение целины дал, кабы моя власть. Понимаешь,
хлопче, он со своим ДТ за восемь лет отобрал у тундры
почти полторы тысячи гектаров пашни. Нет, ты только
вдумайся — полторы тысячи!
Мне приходилось бывать на Алтае и в Казахстане.
Похвастай кто-либо там, что поднял за столько лет та¬
кое количество целины, его бы на смех подняли: «Поду¬
24

маешь, герой! Каждый из нас на счету имеет десятки
тысяч гектаров, и то молчим...» Но здесь это было на¬
стоящим подвигом.
Тяжелые, мощные машины зарывались в густую буро¬
коричневую жижу, проваливались в ямины, затянутые
толстым слоем мха. Жалобно выли перегревшиеся дви¬
гатели, когда бульдозеры старались выпутаться из цеп¬
ких объятий низкорослого, но упорно оборонявшегося
леса. От механизаторов тут требовалось не только ма¬
стерство, но и железная выдержка, наблюдательность,
быстрота реакции. Чуть не доглядел — и ухнула машина
в топкое, непроходимое болото, занесло трактор в сто¬
рону на бугристой, неровной тундре, называемой здесь
кочкарником. На каждом шагу подстерегают здесь ка¬
верзные ловушки, расставленные тундрой. То заросшее
мхом озерко, то старица, то неприметный за сплошным
кустарником овраг — промоина с обрывистыми берега¬
ми. Глаз да глаз нужен. И главное — желание победить.
Может, в общем земельном балансе страны в сравне¬
нии с десятками миллионов гектаров вновь освоенных
земель полторы тысячи гектаров Степана — это капля
в море. Но не забудем, что они приполярные, не про¬
стые, они знаменуют собой победу человека над суровой
природой, победу, вырванную в нелегкой борьбе.
Было время, когда Степан озлобился, замкнулся, ни¬
кому и ничему не верил. Еще бы! Он, как и все его зем¬
ляки, всем сердцем потянулся к Советской власти, кото¬
рая в 1939 году освободила Западную Украину от гнета
польских панов. Семья Ефимчуков слыла бедной даже
по той нищете, которая стала привычной в их селе. Бат¬
рачили все, от мала до велика. Сразу же после восста¬
новления Советской власти шестнадцатилетнего Степана
направили учиться на тракториста. Выучился, только
начал работать — война. Оккупация. В сорок четвертом,
после освобождения, вместе с отцом пошел в армию.
Отгремела война, вернулись оба Ефимчука в родное
село. Старший стал организатором колхоза, первым его
председателем. Младший сел на трактор. Но недолго
пришлось поработать на той земле. Отца убили бенде-
ровцы, а через несколько месяцев по ложному доносу
забрали Степана. Так он очутился на Севере. Было все:
недоумение, обида, злоба. Жить не хотелось. На всех
смотрел волком. Тут-то и пришли на помощь коммуни¬
25

сты, жившие с ним в одном бараке. Они сумели убедить
парня, что не Советская власть виновата в его бедах,
а примазавшиеся к ней, злоупотребившие ее доверием и
что справедливость будет восстановлена.
Не сразу, не вдруг оттаял душой Степан. Но оттаял,
и вновь поселилась в сердце утраченная было вера. Все
вышло так, как предрекали товарищи еще в конце соро¬
ковых годов. Освободили Степана — и чисто его имя, его
честь. Мог бы уехать на родину, в более теплые места,
но остался здесь, на неласковой холодной земле, обза¬
велся семьей, домом. Потому что дорога ему эта земля,
много труда вложил он, чтобы заставить ее дарить лю¬
дям радость.
—	И не тцнет вас на Украину? — спросил я его.
—	Тянет,— признался он и, будто извиняясь, со сму¬
щенной усмешкой добавил.— Но, знаете, говорят, что
трудные дети, с которыми много возиться приходится,
родителям почему-то дороже. Вот, к примеру, теща моя.
С нами почти не живет, потому как мы с женой ладим.
А все больше у другой дочери или у сына: там семьи
не очень дружные, понимаете? Извиняйте, если что не
так сказал... Михаил Яковлевич, кольца привезли?
—	Пошел по шерсть, воротился стриженый,— серди¬
то буркнул тот.— Нет на складе, обещали дня через три.
Вспыхнул яростный спор о запчастях, о том, что с
таким техническим снабжением работать совершенно
невозможно, что он, Степан, не отвечает, если график со¬
рвется. Отгрохотал, отсверкал молниями взаимных упре¬
ков и крепких словечек в адрес начальства спор, похо¬
жий на короткую летнюю грозу. И снова взревели мо¬
торы машин, двинулись в атаку на тундру тракторы и
кусторезы, бульдозеры, дисковые и рельсовые бороны.
—	Нет, что ни говори, зимой все же лучше,— вздох¬
нул Михаил Яковлевич.— И кочки легче срезать, когда
подмерзнут, и кустарник на холоде хрупким становится.
Эх, скорей бы зима, что ли!
В общем, это было весьма странное пожелание для
мест, где сравнительно теплый период длится не более
двух-трех месяцев. Но, видимо, у Михаила Яковлевича
и его механизаторов были веские причины с нетерпе¬
нием ожидать холодов.
Низко над нашими головами прогудел АН-2, четы¬
рехкрылый воздушный работяга, которого здесь ласково
26

зовут «антоном», «антошей». Михаил Яковлевич погро¬
зил самолету кулаком и крикнул, будто пилот мог его
услышать:
—	Ты мне не портачь, как в прошлый раз, ветер учи¬
тывай, а то плакали твои денежки!
—	Что это вы на него?
—	Чтоб дело по-настоящему делал, за это ему пла¬
тим,— ворчливо ответил Михаил Яковлевич.
Однако долго сердиться он не умел, жизнерадостная,
веселая натура брала верх над всякими неприятностя¬
ми. Уже шутливо он рассказал, как недавно летчики об¬
мишулились, не сделав поправки на снос и опылив ядо¬
витым препаратом не лесотундру, а реку Косью и ее
пойму.
В результате опыления древесная растительность за¬
сыхает, и впоследствии ее легче удалять с осваиваемых
участков. Если же не применять опыления, то после ра¬
боты кусторезов и бульдозеров от оставшихся в земле
невыкорчеванных корней в первое же лето появляется
буйная поросль, достигающая высоты более метра.
—	Вон сколько повылезало,— с досадой показал он
на гибкие зеленые прутья, видневшиеся на распаханном
поле тут и там.— Плакучая ива. Здесь не ей приходится
плакать, а нам от нее! И до чего ж упряма, каналья!
Доброе, так то само не хочет расти, выхаживаешь его,
как с родным дитем нянькаешься, а эта прет и прет из
земли, точно на дрожжах!..
Катерок, зарываясь носсм в волны, деловито тарах¬
тел движком. Мимо проплывали низкие, пологие берега.
В разрывах прибрежного ивняка то там, то здесь вдруг
появлялись поля, на которых матовым серебром побле¬
скивали на солнце мягкие волны овса. А совсем еще не¬
давно, год или два назад, здесь была заросшая кустар¬
ником тундра, моховые болота, непроходимая чащоба,
где рождались, старились, умирали и гнили тысячи кри¬
вых деревьев.
...Уже в Инте на вокзале я зашел в буфет. И совсем
иными глазами, не как прежде, посмотрел на бутылки
с молоком, кефиром и сливками, на творожные сырки.
Они стоили копейки, как и в Москве. Но теперь-то я
знал цену этому полярному молоку, знал, каким боль¬
шим трудом оно добыто. Здешнее, собственное, непри¬
возное, северное молоко.
27

Земной Сатурн
Впервые я попал в Воркуту, на мой взгляд, не в
очень удачное время. Город готовился отметить два¬
дцать пятую годовщину со дня основания. Не люблю при¬
езжать в незнакомые места, когда там отмечаются какие-
то торжественные даты. Во-первых, и без тебя полным-
полно званых гостей, мест в гостиницах, конечно, нет.
Во-вторых, всем не до тебя: начальство готовит речи,
подчиненные — все остальное, необходимое для празд¬
ника. Главное же — в приподнятой атмосфере торжеств
люди становятся не такими, какими их хотел бы ви¬
деть журналист: в радости все похожи, в работе — раз¬
ные.
Поэтому от первой встречи с Воркутой у меня не от¬
ложилось в памяти каких-то сугубо профессиональных
наблюдений. Я был гостем, хотя и незваным, попавшим
на праздник случайно, по неведению. Знал бы — при¬
ехал чуть попозже. Правда, официальные торжества про¬
должались недолго, однако от них, как волны от бро¬
шенного в пруд камня, пошли круги неофициальных
встреч, вечеров. Поэтому тогда, в 1959 году, я только
тем и занимался, что слушал речи, доклады, тосты, ел,
пил; обессиленный, заваливался спать. Я улетел из Вор¬
куты тайком, по-английски, не прощаясь с гостеприим¬
ными хозяевами.
Лишь однажды мне удалось ускользнуть с какого-то
вечера и немного осмотреть город.
Если употреблять модные ныне космические образы,
я бы сказал, что Воркута показалась мне похожей на
Сатурн, окруженная кольцом поселков-спутников. Они
действительно расположены по кругу, на примерно рав¬
ном расстоянии от города-центра, и соединены между со¬
бой кольцевой автострадой. Над каждым поселком под¬
нимается ввысь копер шахты, а чуть в стороне дымятся
терриконы. Впрочем, тогда дымились не только терри¬
коны, а и дороги в поселках. Дороги эти были насып¬
ными, возвышались на полметра над тундрой. Их де¬
лали из пустой породы, в которой, конечно, оставалось
в крошках и пыли какое-то количество угля. Под дей¬
ствием влаги эти крупицы самовозгорались, и над та¬
кими дорогами постоянно стелилась легкая дымка.
28

В самом городе дыма не было. Здесь улицы покрыты
толстыми бетонными плитами, поверх которых асфальт.
И вот я снова в Воркуте. Прошло не так уж и много
лет, а города не узнать. Нет в помине темно-коричневых
старых автобусов, так напоминавших переоборудованный
«черный ворон», или катафалк,— бегают веселые, крас¬
но-желтые и голубые машины, сияющие зеркальными
стеклами. И дороги больше не дымят—асфальтовый
панцирь покрыл их поверхность. Люди стали одеваться
ярче, исчезли с улиц мелькавшие в мой первый приезд
унылые ватники. Воркута словно бы помолодела, похо¬
рошела. Разве что дощатые коробы вдоль улиц (в них
уложены трубы водоснабжения) напоминали, что это
не Донецк и не Луганск, а Заполярье, где канализацию
под землю не уберешь: разорвет трубы даже летом.
Забегая вперед, скажу, что убрать можно, и норильчане
это доказали. Они спрятали трубы в бетонные желоба,
а сверху посеяли траву и цветы. Красиво и прак¬
тично.
На этот раз никаких торжеств в Воркуте вроде бы
не предвиделось, но с местом в гостинице было по-преж¬
нему туго. Воркута строится, расширяется, ее шахты
набирают мощность, открываются все новые и новые.
Поэтому командированных в достатке. Из разных ин¬
ститутов, проектных и научно-исследовательских, от за¬
водов, от предприятий-потребителей и предприятий-по-
ставщиков.
В конце концов удалось-таки втиснуться в какой-то
номер. Хозяева его, молодые инженеры из Ленинграда,
пожалели меня и сказали, что готовы взять журналиста
на постой с условием, конечно, что он не будет брать
у них интервью и составит компанию в преферанс.
Так я и стал временным владельцем раскладушки,
втиснутой в проходе между кроватями. Больше всего я
боялся, что инженеры вытурят меня, узнав, что я не
умею играть в преферанс. Однако обошлось: и ребята,
и я сам заявлялись в номер только к ночи, и нам было
не до карт.
На этот раз я решил осмотреть все, что удастся, по¬
бывать всюду, куда пустят. Для начала отправился в гор¬
ком партии. Так, мол, и так, товарищи, читатели интере¬
суются, как живут и трудятся шахтеры Заполярья. Мы
хотели бы удовлетворить их любознательность. Не отка-
29

жите в любезности посодействовать знакомству коррес¬
пондента с городом и шахтами.
Секретарей при разговоре было двое — первый и вто¬
рой. Первый — глубоко посаженные голубые глаза, тол¬
стые, выразительные губы. Второй — прямо-таки джек-
лондонский персонаж: высокий, плечистый, с тяжелым
массивным подбородком, высоким лбом, яркий блондин.
И тот, и другой — бывшие шахтеры, отлично знающие
производство. Второй был настроен серьезно, по-дело¬
вому. Он перечислил шахты, где мне следовало бы по¬
бывать, горнопромышленное училище, клубы, ТЭЦ и еще
десяток мест. Назвал людей, с которыми не мешало бы
встретиться. Словом, в четверть часа разработал для
меня программу действий, на выполнение которой не
хватило бы и месяца.
Первый сидел молча, посмеиваясь одними глазами.
Потом сказал:
—	А зачем вам все это? По-моему, лучше будет
так...
Мне приходилось разговаривать и в официальной об¬
становке, и в более непосредственной, домашней со
многими партийными работниками. Однако встреча с
первым секретарем Воркуты — одна из самых памят¬
ных и приятных. Это человек увлеченный и увлекаю¬
щийся, настроенный романтически и вместе с тем очень
ироничный, с хорошим чувством юмора, простой — без
простоватости, не терпящий лозунговости и барабанного
боя. Я зашел к нему в кабинет на несколько минут, а
проторчал весь день. Интересно было наблюдать, как
он разговаривает с людьми. Мне повезло: у него как
раз был приемный день. Шли самые разные люди, зво¬
нили отовсюду. И со всеми он держался как-то очень
по-товарищески, может быть, поэтому посетители за¬
держивались в кабинете дольше, чем в этом была не¬
обходимость. Секретарь говорил, не навязывая своего
мнения, а будто прикидывая: может, вот так будет луч¬
ше, а? Давайте подумаем, обмозгуем вместе...
Ни разу он не сбился на начальственный тон. Я был
приятно удивлен и сказал ему об этом. Он усмехнулся:
—	От административного рыка толку всегда мало.
Я глубоко убежден, что мы, партийные работники, в де¬
лах сугубо производственных должны иметь не дирек¬
тивный, а совещательный голос, особенно если не очень
30

досконально знаем производство. Наше дело — люди,
их души, сердца...
Позже я убедился, что все было сказано не ради
красного словца. Людей города он знал отлично. И умел
о них рассказывать, двумя-тремя штрихами обнажая в
каждом человеке главное, что-то очень красивое.
Он долго называл мне разные фамилии, рассказы¬
вал о людях так, будто каждый из них был его близ¬
ким другом. Мой блокнот распух от записей. Даже если
бы я мог поговорить в день с десятью названными се¬
кретарем жителями города, то и тогда вряд ли исчер¬
пал этот список за неделю. А он, судя по всему, не со¬
бирался останавливаться на этом. Мною начала овла¬
девать паника: в Воркуте и прилегающих поселках, как
мне было известно, живет свыше ста тысяч человек.
Вдруг секретарь перебил сам себя:
—	Ба! Самого главного человека упустил — Попова
Виктора Яковлевича. Слышали о таком?
Конечно, слышал. Более того. В свой первый приезд
сюда фотографировал каменный обелиск, стоящий воз¬
ле старейшей в Печорском угольном бассейне шахты.
На обелиске была высечена надпись: «В 1919 году сын
коми народа охотник Попов Виктор Яковлевич нашел
здесь каменный уголь». И с другой стороны: «Металлы
и минералы сами на двор не придут, требуют глаз и
рук к своему прииску. М. В. Ломоносов». Я даже видел
Попова в 1959 году в президиуме торжественного засе¬
дания, но познакомиться лично так и не удалось.
— Так вот,— подмигнул мне секретарь,— по непро¬
веренным, но отнюдь не Провокационным слухам, через
два-три дня Виктор Яковлевич должен приехать сюда,
он живет в Сейде, это недалеко. Хотите познакомлю?
Еще бы не хотеть!..
Вблизи Попов оказался невысоким, сухим (из одних
мускулов) стариком, с жиденькой седой бородкой и уз¬
кими, с умным, насмешливым прищуром глазами. Он
был одет в обычный недорогой костюм, и только высо¬
кие резиновые сапоги, совершенно лишние на город¬
ском асфальте, выдавали в нем жителя тундры.
Историю своего открытия он, вероятно, рассказывал
уже десятки, а может, и сотни раз. И все же, вспоми¬
ная те годы, волновался. Впрочем, по его виду этого
нельзя было определить, только вот голос временами
31

выдавал волнение. Для слушателей это была давняя
история, для него — совсем близкая.
...В конце лета 1919 года Виктор Яковлевич с один¬
надцатилетним сыном Михаилом отправился из дерев¬
ни на охоту. Деревня называлась смешно — Тит, и со¬
стояла она всего из одной избы, которую когда-то по¬
ставил в тундре дед Виктора Яковлевича — Тит. В этой
избе и жил сам Попов с женой, шестью сыновьями, дву¬
мя дочерьми и двумя племянниками.
Охота на гусей была удачной, за несколько дней
настреляли с сыном сто пятьдесят штук, жирных, тя¬
желых. Теперь семья будет обеспечена мясом на всю
долгую зиму. Можно было настрелять еще, но лодка
больше не вместила бы. И без того ее борта всего
лишь на два пальца поднимались над водой.
Перед дорогой следовало закусить, попить чаю. Вик¬
тор Яковлевич послал Мишутку собрать сухих сучьев
для костра, а сам спустился к лодке за котелком, чай¬
ником и припасами. Поднимаясь на крутой, обрывистый
берег, заметил черные, глянцевито отблескивающие
камни. Из любопытства стукнул топориком, камень не¬
ожиданно легко раскололся. Попов поднял обломок, по¬
смотрел на излом, слоистый, сверкающий, будто лаки¬
рованный. Понял, что э4о такое: не век в тундре жил,
кое-где побывать и кое-что повидать довелось.
Он видел уголь на Дальнем Востоке в 1904 году,
когда шли к Мукдену. С той поры остался шрам на
плече от японской пули да медаль с непонятной над¬
писью: «Да вознесет вас господь в свое время». Почему
и куда вознесет — было неясно. Видел груды угля у
железнодорожных путей, когда их, солдат, десятью го¬
дами позже везли на западный фронт. Два года Попов
был снайпером (пригодились охотничьи навыки), кор¬
мил окопных вшей где-то у Пинских болот, пока не на¬
шел его осколок немецкого снаряда. После госпиталя
уволили по чистой: езжай в свою тундру. Он не заста¬
вил себя долго упрашивать: стрелять по людям не хо¬
тел и не любил. Тундра восстановила его былое здо¬
ровье.
Так вот, повертел, повертел Попов в руках обломок
черного камня, и вдруг пришла ему в голову мысль
подшутить над Мишуткой. Отколол еще несколько ку¬
сков, поднялся к костру. Сын уже сидел рядом с огнем,
32

не сводя с него взгляда. Отец усмехнулся: он тоже лю¬
бил глядеть в пламя костра, Мишутка в него.
—	Камни могут гореть, как думаешь? — спросил
сына, пряча улыбку.
—	Нет, камень не дерево однако,— убежденно от¬
ветил Миша.
—	А у меня и камень будет гореть, я однако вол¬
шебник!
Мальчик недоверчиво посмотрел на отца. Вообще-то
он боготворил его. Много ли найдется в тундре людей,
кто не побоялся бы ездить на железном драконе, ко¬
торый плюется огнем и дымом, громко стучит сотнями
круглых лап и бегает быстрее самого сильного оленя?
Кто еще слышал, как стреляет большое-большое ружье,
из которого можно одним выстрелом убить тысячу гу¬
сей или оленей? Кто видел железную птицу, носящую
на себе двух людей сразу и послушную их воле? Никто,
только отец. Он действительно очень сильный и смелый
человек, лучший охотник, но зачем он хвастает? Ведь
камни гореть не могут!
—	Гляди! — и Виктор Яковлевич положил в огонь
куски черного камня.
Когда уголь загорелся, он выкатил его из костра,
сложил кучкой. Камень продолжал гореть.
Мишутка смотрел на отца, как на чародея, с восхи¬
щением. А Виктор Яковлевич рассказывал ему, что эти¬
ми камнями питается тот самый железный дракон — па¬
ровоз. И большое-большое ружье, то есть пушку, люди
делают с помощью этого камня: он дает сильный жар,
на котором плавят железо. Так что чуда никакого нет.
Но это очень важная находка. Если камня здесь мно¬
го, то придут рабочие, построят город и железную до¬
рогу. Он слышал, что на земле не часто встречаются
такие места, где черный камень можно брать прямо
руками, с поверхности. Поэтому надо сообщить в Мо¬
скву, послать туда несколько кусков, пусть пощупают,
поглядят своими глазами, что Попов не обманы¬
вает.
Мишутка был на седьмом небе от радости. Всю до¬
рогу он спрашивал, когда же сделают тропу, по кото¬
рой будет бегать железный дракон. В лодке у ног Ми¬
ши поверх гусиных тушек лежал большой, килограммов
на двадцать, кусок черного камня.

Вернулись в Тит, и мальчик упросил отца проде¬
монстрировать домашним, как горит камень. Он стоял
рядом с гордым выражением на лице, ибо тоже был
сопричастен к всемогуществу отца. И кто бы ни про¬
езжал мимо Тита, Мишутка обязательно зазывал в избу
и уже сам, без отцовской помощи, показывал это чудо.
Дивились охотники и оленеводы, качали головами, раз¬
носили по тундре весть о горящем черном камне. И быва¬
ло, за десятки километров специально приезжали люди
к одинокой избе, просили показать чудесный камень.
Только через два года сумел Виктор Яковлевич с
какой-то оказией отправить оставшийся от многочислен¬
ных демонстраций кусок угля в Москву. Сам он писать
не умел, и надпись на холстине, в которую завернули
уголь, крупными печатными буквами сделал Миша:
«Москва, Ленину». В коротеньком письме объяснялось,
где найден камень.
В те времена не было в тундре ни регулярных рей¬
сов почтовых самолетов, ни железных и шоссейных до¬
рог. Прошло больше года, прежде чем из Москвы был
получен ответ. Попова благодарили за сообщение, обе¬
щали, что вскоре этим делом займутся. Но руки до
Заполярья дошли не скоро. Надо было сперва восста¬
новить Донбасс, выделить средства на развитие Кузбас¬
са. Те месторождения были уже освоенные, близко рас¬
положенные к промышленным центрам.
Долго ждал Виктор Яковлевич. Уже и Мишутка вырос,
перегнал ростом отца, другие дети становились прочно
на ноги, а вестей из Москвы не было. В 1929 году Попов
опять с оказией послал письмо-напоминание. На следую¬
щий год приехал геолог Чернов Юрий Александрович.
Возил его на лодке по реке Воркуте, показывал, где на¬
шел камни. Чернов обнаружил еще несколько открытых
выходов каменного угля, всю лодку завалил образцами.
Только в тридцать первом прибыли рабочие. Уголь
брали прямо с поверхности, долбили его кирками, гру¬
зили на плоскодонные баржи и сплавляли по рекам вниз.
Так и не довелось Мишутке увидеть железную до¬
рогу и город в родной тундре. Он увидел все, о чем
рассказывал отец, не здесь, а далеко на западе. Пошел
на фронт — и не вернулся. И еще трех сыновей и двух
племянников отдал старый Попов войне. Солдатская
судьба была к нему более милостива, чем к ним: она
&

позволила вновь увидеть незакатное летнее солнце над
Усой, а им, молодым, закрыла глаза навеки...
—	Почему так? — тихо спрашивает Виктор Яковле¬
вич.— Почему молодые умирают, а старые живут? Мне
девятый десяток, все еще копчу небо, они же здоровые,
сильные, только жить и жить, но нет их. Почему?
Понимаю, что вопрос обращен не ко мне и Попов не
ждет на него ответа.
Несмотря на то что у Виктора Яковлевича осталось
два сына, две дочери, много внуков и правнуков, до¬
роже всех прочих для него сейчас — те четверо невер-
нувшихся. С живыми можно и поспорить, и поворчать
на них, мертвые не услышат, не ответят. Потому и
вспоминаются они чаще, и кажутся такими отличными
парнями, до которых живущим далеко. Хотя, не вернись
с фронта вот эти, что сейчас на железной дороге ра¬
ботают, точно так же говаривал бы отец Мише и его
братьям: «Те были ребята что надо! Охотники, следо¬
пыты, работяги, а уж к родителям такие уважительные,
внимательные, не то что вы...»
Мне хотелось отвлечь собеседника от грустных мыс¬
лей. Спросил, часто ли приезжает в Воркуту.
—	Нет, раз в месяц или реже. Что мне тут делать,
скажи? Раньше, когда был депутатом горсовета, ездил,
однако дела были. Теперь — старый, мхом оброс, тя¬
жел на подъем стал.
—	Ну, а чем занимаетесь дома?
—	В Сейде-то? — лукаво усмехнулся старик.— Да я
там почти однако не бываю, не люблю. Паровозы гу¬
дят рядом, колеса стучат — беспокойно, жаль—из Тита
согласился переехать. Все дети тянули: поедем, поедем
к людям, век в тундре жили, хватит. А я тундру люб¬
лю, не могу без нее...
Оказалось, что Попов оговорил себя, сказав, что
стал тяжел на подъем. Он до сих пор охотится. Зимой
на неделю, а то и на полторы уходит в тундру прове¬
рять пасти и капканы. На его счету за послевоенные
годы не одна сотня песцов, лисиц, росомах, горностаев,
полярных волков. Не случайно за успехи в охотничьем
промысле он был награжден тремя медалями ВДНХ;
двумя золотыми и одной серебряной.
—	А-а, силы теперь не те однако. Раньше за день
на лыжах по его тридцать — сто пятьдесят верст про¬
35

бегал, сейчас шестьдесят — семьдесят пройду — и язык,
как старая собака, высовываю. На печку тянет, в теп¬
ло. Не поддаюсь однако, боюсь, много не ем: голодный
волк сильнее сытой собаки, правда ведь? Однако по¬
еду в Сейду, воздух здесь тяжелый, трудно дышать...
Я вызвался проводить его до вокзала. Попов отка¬
зался от горкомовской машины, в автобусе тоже не за¬
хотел ехать, только пешком. Мою попытку взять на
свои плечи объемистый рюкзак с охотничьими боеприпа¬
сами решительно отверг: «Сам донесу, однако, легкий».
Мы шли по воркутинским улицам. Я с трудом поспе¬
вал за Виктором Яковлевичем, но признаться в этом
было стыдно. Поэтому, чтобы заставить старика идти
чуточку медленнее, время от времени забрасывал его
вопросами. Когда человек разговаривает, невольно за¬
медляет шаг: не хватает дыхания. Простодушный охот¬
ник не догадывался об этом и добросовестно отвечал на
вопросы. Да, конечно, ему приятно, что здесь вырос та¬
кой большой город и много шахт, не всякому удается
добиться, чтобы ему поверили и прислали столько лю¬
дей за тысячи километров в дикую тундру, вложили
такие деньги, провели железную дорогу. Но он только
наткнулся на черные камни и написал об этом, любой
другой поступил бы так же. Не любой? Ну, понятно,
если бы он не побывал на двух войнах и не знал
ничего об угле, возможно, прошел бы мимо. Мало ли
по берегам рек разноцветных камней. Но город он не
строил, шахты не копал — чего о нем писать. Как об
охотнике — можно, это дело он знает, несмотря на
годы...
—	Гляди однако,— на одной из улиц Попов вдруг
остановился,— асфальт положили, фонари красивые по¬
ставили! Четыре месяца назад проходил тут — не было.
Быстро делают!
В Воркуте не сплошная застройка. Между квартала¬
ми и отдельными домами там и здесь пустыри. Взгля¬
нешь на них—и сразу излюбленное докладчиками со¬
поставление «вчера — сегодня» приобретает зримую
конкретность.
Проводив Попова, я вернулся в гостиницу. Админи¬
стратор окликнул меня:
—	К вам часа полтора назад заходил товарищ, ос¬
тавил записку, просил позвонить ему.
$6

Записка была лаконичной: «Старик! Я знаю, в про¬
шлый раз ведь ты меня от смерти спас. Твои щедроты
оценя, готов вернуть я три рубля. Сашка».
Вот уж кого не ожидал встретить! Правда, мы по¬
знакомились именно здесь, в Воркуте, в мой первый
приезд. Сашка был корреспондентом республиканской
газеты и прибыл на торжества на совершенно закон¬
ном основании, но без особой, как я понял, охоты: из-за
празднества у него срывались какие-то личные дела.
И поэтому Сашка был сердит на весь мир. В доверше¬
ние ко всему, он забыл электробритву, в парикмахер¬
скую ходить не желал, быстро зарос щетиной и наде¬
ялся, что высокое начальство, увидев его в таком не¬
потребном виде, вытурит с праздника обратно в Сык¬
тывкар. Но начальству было не до него, и он решил
все-таки побриться. Мы жили в соседних номерах, он
пришел ко мне за бритвой. Так мы познакомились.
Сашка оказался веселым, язвительным парнем, при¬
рожденным артистом, замечательным рассказчиком. Его
невозможно было слушать без улыбки. Это было не
просто дешевое зубоскальство, а стремление по-особо¬
му повернуть слово, чтобы оно заиграло новыми граня¬
ми, заискрилось. Лицо Сашки, остроносое, сухое, чуть
аскетическое, совершенно не соответствовало характеру.
Очки придавали ему вид чопорный и замкнутый. Но
стоило Сашке увлечься, как его невыразительное лицо
преображалось. Он не просто рассказывал о людях, он
перевоплощался в них. Секунда — и перед тобой не
журналист, а старая ненка, погоняющая оленей, охот¬
ник, пришедший с промысла, ленивый фотокорреспон¬
дент,— словом, тот, о ком в эту минуту Сашка расска¬
зывает.
Говорят, подлинные комики достигают успеха пото¬
му, что они рассказывают смешные вещи с очень серь¬
езным видом. Сашка не умел выдержать характер, он
сам заразительно хохотал, но почти беззвучно, только
широко открывая рот. И это тоже было смешно.
История с тремя, вернее, тогда еще с тридцатью,
рублями была мне очень памятной; каждый раз, вспо¬
миная ее, я краснел. Дело было так. На второй или тре¬
тий день знакомства я пригласил Сашку в ресторан. До
этого я ни в одном воркутинском ресторане не бывал.
При гостинице функционировал буфет, а ресторан — от
37

греха подальше — перевели куда-то за железнодорож¬
ную линию. Отцы города рассуждали мудро: приехал
в командировку — работай, ложись пораньше, вставай
с чистой головой, не просиживай за столиком до полу¬
ночи, твоя поездка сюда стоит государству недешево.
Но мы решили все же посетить местный ресторан. Все
было очень мило и благопристойно. Настала пора рас¬
плачиваться за приятно проведенный вечер. Официант¬
ка подала счет: шестьдесят восемь рублей (по-старо¬
му) с копейками. И отошла. Я небрежно достал из кар¬
мана сотенную бумажку, положил на стол и сказал
Сашке:
—	Пошли, что ли?
Он посмотрел на меня насмешливо, хотел что-то
сказать, но сдержался, промолчал. Поправив очки,
встал и пошел за мной. Мы пересекли зал и были уже
у выхода, когда сзади раздался громкий голос:
—	Товарищи, одну минутку, вы неправильно запла¬
тили!
К нам спешила официантка. Головы сидящих за
столиками повернулись в нашу сторону. Мне показа¬
лось, что все смотрят с презрением: «Эх вы, кого об¬
манываете!» Я готов был провалиться со стыда, хотя
совершенно не понимал, в чем дело. Может, я ошибся
и вместо ста рублей положил купюру в пятьдесят?
Девушка подошла, протянула деньги:
—	Вы забыли тридцать один рубль сорок копеек,
возьмите!
И тут я сделал еще одну глупость. Досадливо мах¬
нул рукой, повернулся и через плечо сказал:
—	Все правильно, сдачи не надо, это вам.
—	Не надо мне,— голос официантки задрожал от
обиды, было похоже, что она сейчас расплачется,—
возьмите вы их, ради бога!
Сцена была — нелепее не придумаешь. Я сделал ши¬
рокий, купеческий жест, а его не приняли. Более того,
обиделись.
Выручил Сашка, до этого молча ухмылявшийся.
—	Давайте мне, ежели москвичи такие богатые. Наш
брат, провинциальный журналист, не гордый. Спасибо,
родной,— обратился он ко мне,— выручил, спас от го¬
лодной емерти, на эту тридцатку я еще два дня про¬
живу...
55

Всю дорогу до гостиницы он упражнялся в остро¬
умии. А мне не давал покоя вопрос: является ли эта
обидчивая официантка исключением, или все здесь та¬
кие?
На следующее утро я встал пораньше и пошел в наш
гостиничный буфет к его открытию, пока там мало на¬
роду. Решил выяснить волновавший меня вопрос у бу¬
фетчицы Нины: она-то должна знать.
Нина растолковала суть вещей в нескольких словах.
В Воркуте действительно не берут чаевых. Работники
так называемой сферы обслуживания получают здесь
повышенные оклады по сравнению даже с Москвой и
Ленинградом плюс «северные», то есть надбавку за вы¬
слугу лет. Кроме того, большинство работающих жен¬
щин замужем, а мужья работают или шахтерами, или
строителями, зарабатывают очень прилично. Зачем же
официантке терять свое достоинство за чаевые? Правда,
не все в Воркуте такие гордые и сознательные, раз¬
ный народ приезжает сюда. Есть и хапуги, крохоборы,
любители подколымить. Вот против них-то и повели
непримиримую борьбу народные контролеры, комсомоль¬
цы. Раз заметят — предупредят, второй — еще предупре¬
ждение, а в третий, даже за десять — пятнадцать
копеек, с работы снимают. А женщины в Воркуте рабо¬
той ой как дорожат: в шахту теперь не пускают, ника¬
ких предприятий легкой промышленности нет. Значит,
если с работы сняли, то путь в торговую сеть, в сто¬
ловые да рестораны заказан. Потому и вывелись в Вор¬
куте любители чаевых и само слово уже забывается...
Разумеется, я ни словом не обмолвился Сашке об
этом разговоре, а он долго еще в письмах напоминал
мне о злополучных тридцати рублях и ехидно справ¬
лялся, не соглашусь ли я взять его к себе в секретари.
Дескать, зарплаты ему не нужно, он готов довольство¬
ваться теми чаевыми, которые я оставляю в ресто¬
ранах...
...И вот опять неисповедимые пути журналистские
свели нас в том же городе.
Я позвонил по указанному номеру. Ответили: был,
уехал на восьмую шахту. Позвонил туда: только что
отбыл в поселок Хальмер-Ю. Оттуда — в лесной отдел
комбината.
39

Мне надоело ловить Сашку, у меня были свои дела.
Сказал администратору, что, если товарищ приедет,
пусть ждет, буду к вечеру.
Вечером дежурная по этажу остановила меня.
—	Тут товарищ приехали из центра, просили зайти
к нему в номер, они в люксе остановились...
Конечно, это был Сашка, ничуть не изменившийся
за прошедшие годы. Встретил он меня сухо, официаль¬
но, на «вы».
—	Садитесь, чем могу служить? — кивнул он мне,
не вставая из-за роскошного стола.— Ваша фамилия,
кажется, Любимцев или Любарский... Что-то мне о вас
докладывали, сейчас посмотрю...
Он принялся листать воображаемые бумаги, играя
роль бюрократа. Иллюзия была настолько полная, что
я невольно внутренне ощетинился. Однако решил по¬
дыграть Сашке.
—	Да-с, ваше превосходительство,— угодливо скло*
нился я в низком поклоне,— не извольте гневаться, ви¬
дите ли...
—	Мурло! — не выдержал и расхохотался Сашка,
как и раньше, почти беззвучно.— Перестраховщик! Чего
ты на прошлое переводишь, а? Понимаю: для централь¬
ной печати современных бюрократов не существует!
Еще бы, вас обхаживают: пожалуйста, у нас все за¬
просто, демократично, без волокиты. Побывал бы ты,
братец, в нашей шкуре: мы свои, нас не ахти как опа¬
саются. Ославим на республику, не на Союз, масштабы
не те...
—	Зато тебе люкс дали: своя рука владыка. А мне
раскладушку в общем номере, да и ту христа ради
выпрашивал.
Пикировка наша продолжалась недолго, Саша был
чем-то озабочен. По его предложению я переселился
к нему в номер. Уже ночью рассказал мне, что его сюда
привело. Воркуте поставляли нестандартную крепеж¬
ную стойку, большего диаметра и длины, чем полага¬
лось. Это, во-первых, резко увеличивало расход древе¬
сины и весьма тяжелым бременем ложилось на себе¬
стоимость угля. Во-вторых, захламляло лесосклады и
шахтные дворы, неизбежные отходы гнили, их не ус¬
певали сжигать. Словом, Сашка натолкнулся на тугой
узелок из различных проблем и проблемок и поневоле
Ю

встал в тупик — откуда начинать тянуть ниточку, чтобы
распутать клубок. Главное, трудно было установить, кто
же конкретно виноват, по чьей вине десятки тысяч ку¬
бометров превосходного леса переводятся на щепки,
опилки и обрубки, ни на что не годные.
—	Начинать надо сначала,— я произнес эту сентен¬
цию с глубокомысленным видом,— от печки, то бишь от
лесозаготовителей.
Сашка уныло согласился. А я, воодушевленный его
покладистостью, стал развивать план, как я на его мес¬
те действовал бы. Обычно мы знаем, как и что делать
на месте другого, но не всегда — что предпринять на
своем. Однако я не был альтруистом, уговаривая при¬
ятеля ехать к лесозаготовителям. У меня была и дру¬
гая мысль: ведь я держал путь на восток, и мне хо¬
телось хотя бы часть дороги сделать вместе с Сашкой.
Лес в Воркуту, как я понял из его слов, поступал глав¬
ным образом с Оби, с лесоперевалочной базы, располо¬
женной в Лабытнанги. Я же собирался через Лабыт¬
нанги попасть в Салехард, а лучшего попутчика, чем
Сашка, трудно было найти.
В общем я его уговорил, хотя дисциплинированному
корреспонденту нелегко было решиться на самоволь¬
ный выезд за пределы республики (Лабытнанги—это
уже Тюменская область).
—	Отбрешусь,— махнул рукой Сашка, вновь обре¬
тая утраченное было равновесие,— главное — дело сде¬
лать. В конце концов пусть относят за мой счет. Не
пропаду. К тому же не по своей охоте на сию авантюру
пускаюсь, столичный корреспондент уломал. Я как-ни¬
будь возле него прокормлюсь, на тех чаевых, что он с
истинно российской щедростью раздает направо и на¬
лево...
...Наутро следующего дня у меня была назначена
встреча с несколькими шахтерами. К назначенному
часу я, к счастью, опоздал. Да, к счастью. Если бы
пришел вовремя, то, возможно, ограничился разговором
в каком-либо кабинете, не испытал, не увидел того,
без чего впечатления о шахтерах были бы поверхност¬
ными. А теперь пришлось спускаться в шахту. Мне вы¬
дали спецовку, каску, фонарь, дали сопровождающего.
Спустя четверть часа мы уже стояли в клети, стреми¬
тельно падавшей вниз,
41

Временами из мрака вырывалась полоса яркого све¬
та и тут же пропадала: это клеть проскакивала через
горизонты. Один горизонт, второй, третий. Все ниже и
ниже опускается кабина, и поневоле кажется, что уж
никогда не выбраться отсюда наверх, к свету, к солн¬
цу. Вдруг подъемник откажет, разве хватит сил взоб¬
раться по этой вот бесконечной лестнице, что влажно
поблескивает в шахтном стволе?
В общем-то я не новичок в шахтах. Судьба сложи¬
лась так, что мне довелось несколько месяцев работать
на одной из шахт Рура. Потом бывал — уже журнали¬
стом — в Донецке и Луганске, в соляных шахтах За¬
карпатья и Оренбуржья, на рудниках Урала. И все же
каждый раз (это не проходит даже у опытных горня¬
ков) охватывает волнение, когда переступаешь порог
шахтной клети. Не боязнь, нет! А чувство восхищенно¬
го удивления перед могуществом человека, все дальше
пробивающегося к центру земли.
Провожатый долго вел меня по штрекам, где змеи¬
лись рельсы и шланги, где кисловато пахло взрывчат¬
кой, а по бревнам струилась вода. Мой проводник ока¬
зался словоохотливым. Однако, как всякий инженер, он
не любил общих слов, не несущих определенной тех¬
нической информации. Он мыслил цифрами, как поэт —
образами. От него я узнал, например, что длина под¬
земных штреков воркутинских шахт равна расстоянию
от Воркуты до Ялты. Что добытым за время существо¬
вания Печорского бассейна каменным углем можно за¬
полнить железнодорожный состав, который почти пол¬
тора раза опояшет по экватору земной шар. Что ворку-
тяне ежедневно покупают товаров на триста—четыреста
тысяч рублей. Что за семилетку построено столько же
жилья, сколько его было построено за 1934—1959 годы,
то есть за четверть века.
Это была приятная статистика, жаль, что я не сумел
запомнить всего, что говорил инженер. А записывать на
ходу, да еще в шахте, не очень-то сподручно...
Мы шли, где пригнувшись, а где и на четвереньках,
по забою, широкому, но — увы! — низкому. Не распря¬
миться. Впереди рокотал комбайн, вгрызаясь в почти
вертикальный угольный пласт. Грохот падающих кусков
угля, лязганье транспортера, стук электровоза, прита¬
щившего вереницу вагонеток,— тут уж интервью не возь¬
42

мешь, не поговоришь. Поэтому мы с инженером сиделй
на корточках в стороне и смотрели на шахтеров.
Работающий человек всегда красив, особенно если
он работает с душой, если дело ему нравится. А ребя¬
там в лаве их работа нравилась. Об этом можно было
судить по быстрым, но не торопливым движениям шах¬
теров, по тому, как они что-то кричали иногда друг
другу, сопровождая свои слова улыбками, казавшимися
ослепительными на их черных от угольной пыли лицах.
Когда человек в таком дьявольском грохоте может еще
шутить и улыбаться, по-моему, работа ему по душе.
И вдруг умолк комбайн, остановился транспортер.
Стало тихо, как перед грозой. Я было встревожился, но
провожатый успокоил меня: электровоз утащил пол¬
ные вагонетки, вернется — тогда снова комбайн зарабо¬
тает.
С машинистом комбайна Аркадием я был уже не¬
много знаком. Он рассказывал, каким образом стал
шахтером и как осел в Воркуте. Родился и вырос в ар¬
хангельских лесах, отец — лесник. Так что детство и
юность Аркадия были связаны с привольными север¬
ными просторами. Отец считал, что парню есть прямой
резон стать продолжателем семейной профессии. Но
подростка манили «клады», что находятся под землей,
ему хотелось добывать на-гора то солнечное тепло, ко¬
торое миллионы лет назад накопили леса, а потом спря¬
тала в своих недрах планета. И, окончив семь классов,
Аркадий уехал в сорок шестом году в Воркуту, посту¬
пил там в горнопромышленное училище, стал врубма¬
шинистом. Здесь и началась его трудовая биография.
Потом, когда призвали на действительную, полюбил и
море, как раньше лес. Отдал Балтике пять лет, но пос¬
ле демобилизации вернулся все-таки в Воркуту, к ко¬
торой «прикипел» душой. Хороша тайга, ничего не
скажешь плохого о море, а в шахту тянет, как в дом
родной. Такая уж это «заразная профессия», как выра¬
зился он, что не отпускает от себя.
Я знал, что Аркадий был делегатом XXI съезда пар¬
тии. Сам этот факт уже в достаточной степени харак¬
теризовал его: кого-нибудь коммунисты не пошлют в
Москву представлять партийную организацию города.
Но мне хотелось подробнее расспросить Аркадия о его
жизни. Там, на поверхности земли, это не получалось:
43

свободного времени у Аркадия в обрез: он ведь йо ве¬
черам учится, всяких обязанностей полным-полно.
Потому я решил воспользоваться передышкой ком¬
байнера и задать ему несколько вопросов.
Аркадий снял каску, пригладил ладонью светло-ру¬
сые волосы, вскинул на меня умные серые глаза. И вдруг
озорно рассмеялся:
—	Хотите я вам расскажу, как женился? Вы смот¬
рели фильм «Весна на Заречной улице»? Вот у меня
почти такая же история. Правда, сорвиголовой, как тот
парень, которого Рыбников играет, я не был... Еду я
однажды в поезде, девушку встретил, симпатичную. По¬
знакомились... И вот первое сентября, я тогда в девятом
классе вечерней школы учился. Открывается дверь — и
входит моя знакомая с журналом под мышкой. Голос
тихий: я, говорит, буду вести у вас литературу и русский
язык, а также назначена вашим классным руководите¬
лем. А я сижу и думаю: ну, влип ты, Аркашка! Пони¬
маете, какая ситуация-то получается?
Шахтеры смеются, и мне становится чуточку легче:
смех заглушает зловещее потрескивание над головой.
Кажется, не выдержат напора тонкие стойки-столбики,
вон уже как некоторые из них прогнулись. Вот-вот мил¬
лионнотонная кровля поползет, обрушится на нас всей
тяжестью. Жутковато...
А Аркадий, как ни в чем не бывало, продолжает
рассказывать забавную историю. Какие неприятности
пришлось ему перенести от этой учительницы, потому
что она требовала от него больше, чем от других.
—	Ну, думаю, раз так, то выхода у меня только два.
Или бросить школу, или жениться на классном руково¬
дителе. Бросать школу нельзя, жалко. Решил жениться.
Думал, с мужем-то она не посмеет так: не чужие ведь
станем. А вышло, братцы вы мои, еще хуже. То она
меня только в школе шпыняла, а теперь и дома покоя
нет. Не соврешь, что был занят, не успел поэтому, мол,
задание выполнить. Что ни день, то стружку с меня
снимает, твердит, что могу лучше учиться, да ленивый
больно. Хорошо хоть дочка появилась, не мне одному
достается...
Невдалеке послышался мягкий, низкий сигнал элек¬
тровоза, толкавшего пустые вагонетки. Аркадий при¬
встал, виновато развел руками: не удалось, дескать, по¬
44

говорить, рад бы, но, видите сами, опять За работу пора.
Но мне показалось, что в его глазах промелькнули
лукавые искорки: он был доволен, что разговор не состо¬
ялся. В самом деле, о чем рассказывать корреспонден¬
ту? Все обычно, буднично, день похож на другой.
Вновь зарокотал комбайн, вгрызаясь в угольный
пласт. Загрохотал транспортер, застучали в железные
борта вагонеток куски и глыбы угля.
И сразу на душе у меня стало спокойно, сразу за¬
былось жутковатое потрескивание стоек, оседающих и
прогибающихся под тяжестью земли. Только сейчас я
понял, почему вдруг Черняев ни с того ни с сего при¬
нялся рассказывать забавную историю своей женитьбы.
Он, видимо, заметил: гостю не по себе в зловещей ти¬
шине забоя — и, чтобы отвлечь от гнетущих мыслей,
решил чуточку развлечь. Ведь человек не рождается
шахтером, и у Аркадия было когда-то подобное чувство
беспомощности перед природой. А сейчас он — хозяин
земных недр и потому может позволить себе пошутить
в самой тревожной обстановке, чтобы поднять дух у
других.
Полуостров,
называющий себя маленьким
Лабытнанги
Из Воркуты мы с Сашкой выехали ночью. Нам пред¬
стояло на станции с романтическим названием Чум
пересесть на поезд, идущий в Лабытнанги. Со свойст¬
венным жителям средних широт легкомыслием мы не
запаслись провиантом на дорогу, уповая на вагон-ре¬
сторан и пристанционные буфеты.
В Чуме, пробежав вдоль состава и не заметив вож¬
деленного вагона-ресторана, мы чуточку забеспокоились:
ехать из Европы в Азию на голодный желудок—пер¬
спектива не из самых заманчивых. Однако решили, что
на какой-либо промежуточной остановке сумеем пообе¬
дать, а пока, чтобы заморить червячка, купили банку
тушеной оленины и две пачки печенья. Больше ничего
в перронном ларьке не нашлось, а магазины по случаю
раннего часа были еще закрыты.
45

Словом, завтрак отнюдь не настроил нас на оптими¬
стический лад. Печенье оказалось таким же жестким,
как оленина, да и вообще это сочетание вряд ли прием¬
лемо для нормальных желудков.
Пассажиров, особенно в купированном вагоне, было
немного. Мы заняли вдвоем отдельное купе и прилипли
к окну.
Поезд, идущий в Лабытнанги, был, очевидно, рас¬
считан на людей сытых, с крепкими нервами. Во всяком
случае это было не движение, а пытка передвижением.
Десять минут едем, столько же стоим. У каждого столба
наш поезд, как пес, замедлял ход, словно раздумывая:
остановиться или нет. Ему вроде бы не хотелось спе¬
шить в Азию. Экий европеец!
Но как бы там ни было, мы двигались вперед. Все
ближе и ближе виделся Полярный Урал, черный, безлес¬
ный, мрачный. Кое-где на северных склонах, в морщи¬
нах гор лежал грязновато-желтый подтаявший снег.
По обе стороны дороги — догнивающие развалины ста¬
рых бараков. Люди бросили их, построив дорогу, ушли
отсюда; ветры, непогода и годы довершают разруше¬
ние.
Станций было много, и поезд стоял на них подолгу.
Но купить там съестного нельзя: путейцы сами возят
себе припасы из Чума. Поезда ходят редко, и держать
для пассажиров ларьки невыгодно. Мы погибали от го¬
лода и сгорали от злости, глядя на эти станции — не¬
сколько сборных домиков, по выражению Сашки, водо¬
ветропропускных. А тут еще проводница, что назы¬
вается, утешила, ответив на наш вопрос «когда будем
в Лабытнанги?» довольно уклончиво: «Вечером, ежели
не опоздаем».
— Что ж,— мрачно сказал Сашка,— придется пере¬
ходить на подножный корм. На следующей остановке я
соскочу и нарву ягеля. Вы не скажете, его сырым едят
или обязательно варить?
Проводница рассмеялась и предложила нам сварить
картошку, у нее немного, мол, есть.
—	Нет уж,— гордо отказался мой приятель,— буду
питаться ягелем, пускай столичные жители картошку
едят, они ведь нежные.
Несмотря на решение голодать, ел он довольно
быстро, успевая одновременно жевать, очищать от ко¬
46

журы другую картофелину и рассказывать, как он с де¬
дом в войну стерег бурты с совхозной картошкой.
О деде он вообще рассказывает мастерски. Так и ви¬
дишь перед собой старого уральского казака, лукавого,
хитроватого, но прямодушного по натуре.
— Голодно тогда было, вот старик и варил каждый
вечер картошку. Ну, управляющий раз прищучил. Го¬
ворит: «Что же ты, дед? Тебя поставили продукт сте¬
речь, а ты его варишь?» Старик поскреб пятерней в бо¬
роде, сокрушенно вздохнул и в ответ: «А что мне ее сы¬
рой есть, что ли? С моими зубами только вареную и
можно...» Расхохотался управляющий: ладно, говорит,
старый пень, вари, только домой не носи...
Жизнь Сашку не баловала. Сашку вырастил дед, но
и тот не дожил до дня, когда внук встал твердо на ноги.
Кончил школу с золотой медалью, поступил в военно¬
инженерное училище. Но через две недели после начала
занятий понял, что ошибся адресом. Забрал документы,
месяц работал на погрузке угля, чтобы заработать
деньги на проезд, и уехал к дальним родственникам
в Среднюю Азию. Там его взяли директором клуба...
глухонемых в областном центре. И вменили в обязан¬
ность обучать членов клуба грамоте. Пришлось самому
постигать азбуку жестов и мимику. Вероятно, именно
этот год в директорском кресле и отшлифовал природ¬
ные способности Сашки к перевоплощению, обострил
его наблюдательность. Он как-то признался, что порой
чувствует себя немым, не умеющим высказать что-то
очень важное. А это важное рвется из души, требует
выхода. И тогда он пишет стихи.
После Средней Азии он вновь вернулся на Урал,
поступил в университет, кончил факультет журнали¬
стики и стал «землепроходимцем». Так он именует разъ¬
ездных корреспондентов, в том числе и себя. «Земле-
проходимцы,— изрекал Сашка поучительным тоном,—
отличаются от землепроходцев тем, что ездят ради соб¬
ственного удовольствия за казенный счет, новых земель
не открывают, а лишь описывают чужие подвиги или
грехи...»
...Наш поезд снова останавливается. Мы к этому уже
начинаем привыкать. Однако на этот раз стоянка длится
что-то долго. Выглядываем в окно. Невдалеке у на¬
сыпи полосатый деревянный столбик. На нем углом две
47

дощечки с надписями: «Европа», «Азия». Часть состава
уже в Азии, часть — в Европе. Паровоз словно соби¬
рается с духом, тяжело отдувается, коротко и часто
вздыхая. Можно подумать, что он бежал сюда так
быстро и поэтому запыхался. Наконец, видя, что его
вздохи не вызывают у безмолвных гор никакого сочув¬
ствия, он сердито дергает состав. Раз, другой, тре¬
тий...
И вот мы уже катим по Азии. В сущности ничего не
изменилось. Та же тундра, те же подступающие к самому
железнодорожному полотну угрюмые отроги Полярного
Урала, те же крохотные станции — три-четыре домика,
те же частые остановки на них. Но теперь почему-то
кажется, что поезд вроде бы идет быстрее. Как с горы
вниз. Конечно, это не так, но мне граница между Евро¬
пой и Азией всегда представлялась чем-то похожей на
водораздел. Вообще географические понятия — я имею
в виду абстрактные, незримые — вызывают какое-то
особое чувство у путешественника. Мне не приходилось
пересекать экватор, но я бывал за Командорскими ост¬
ровами на международной границе перемены дат. Это
было странное ощущение: в океане она не отмечена ни¬
какими столбиками, никакой линией. Но командир сто¬
рожевого корабля показал мне на карте эту границу:
мы находились прямо на ней. Справа от нас был вче¬
рашний день, уже прожитый нами, слева, к западу,—
сегодняшний. А мы были как бы вне времени, хотя в
действительности жили — по часам и календарю — в дне
сегодняшнем. Довелось мне бывать и в самом центре
Азии. В столице Тувы — Кызыле установлен бетонный
монолит с указанием, что здесь находится географиче¬
ский центр Азии. Правда, местные хозяйственники зава¬
лили монолит почти до самого верха привезенным на
лиму углем и лишили, таким образом, абстрактное гео¬
графическое понятие его романтического ореола.
Позднее, уже в эту поездку, мне посчастливилось
пролетать вблизи Северного полюса. Штурман небрежно
ткнул карандашом в окно и сказал безо всякого почте¬
ния э голосе: «Вон там пуп земли». Я не понял, пере¬
спросил: «Какой пуп?» — «Да полюс этот, Северный».
Я бросился к окну, но под крыльями расстилалась все
та же ледяная равнина. Попробуй-ка догадаться, что
'8

где-то здесь тот самый заветный полюс, к которому
стремилось столько мужественных людей...
В Лабытнанги, большой поселок на берегу Оби, мы
прибыли вечером. Впрочем, как и в Воркуте, смены дня
и ночи в это время года почти не ощущалось. Стоял
длинный полярный день, солнце не заходило. Оно почти
неподвижно висело невысоко в небе, двигаясь не столько
по вертикали, сколько по горизонтали, рисуя в небе
что-то вроде равнобедренного треугольника.
Разыскивать начальство и гостиницу не хотелось
в столь поздний час. Мы устроились на вокзальных
скамьях, предварительно купив в магазине кое-какой
еды.
С утра Сашка направился на лесобазу, я пошел
с ним. Отрекомендовались. Приняли нас настороженно:
зачем это вдруг сразу два корреспондента пожаловали,
не слишком ли много для Лабытнанги, хватило бы и
одного?
Мой приятель плотно уселся на стул, всем своим ви¬
дом показывая, что не сойдет с него, пока не получит
ответа на все интересующие вопросы. А вопросов в его
блокноте было немало: не сам придумал, товарищи
в Воркуте подсказали.
И тут я впервые увидел, как работает Сашка. Поэт,
лирик, прикрывающий чуткую к прекрасному душу иро¬
нией, он вдруг предстал передо мной трезвым скепти¬
ком, отлично разбирающимся во многих технологиче¬
ских тонкостях лесозаготовительного дела.
Как правило, я очень редко в разговорах с людьми
достаю блокнот. Знаю, что человек начинает говорить
по-иному, тушуется, теряет всю свою непосредствен¬
ность, увидев, что его слова записывают. Поэтому пред¬
почитаю делать короткие, отрывочные записи неза¬
метно, вроде бы между делом. В основном слушаю, за¬
поминаю отдельные выражения, словечки, те или иные
эпизоды.
Сашка, насколько мне было известно, тоже придер¬
живался этого метода. Но тут он демонстративно поло¬
жил на стол свой объемистый блокнот и старательно
записывал в него каждый ответ, причем дословно. На¬
чальство начало нервничать, поглядывать на этот блок¬
нот весьма недобро.
49

А Сашка, словно хороший шахматист, разыгрывал
комбинацию, то отступая и заманивая противника на
свою половину поля, то бросаясь в стремительную
атаку. Только что он с невинным видом интересовался
количеством рабочих и механизмов, нормой разделки
на человека, техникой сортировки леса и вдруг задавал
собеседникам ошеломляющие вопросы: чем объяснить
недогрузы вагонов, почему лесобаза втирает очки же¬
лезной дороге, заставляя ее перевозить воздух вместо
рудничной стойки, и обманывает Воркутинский комби¬
нат?
Постепенно картина начала проясняться. Конечно,
виновников было много. И лесосплавные конторы, на¬
ходящиеся в среднем течении Оби, и неритмичность
в подаче порожняка железной дорогой, и недостаточная
оснащенность лесобазы техникой и механизмами, и не¬
хватка рабочей силы. А главное — очень несовершенная
организация работ, к которой примешивалось еще и не¬
пробиваемое равнодушие, свойственное некоторым руко¬
водителям. Равнодушие это имело под собой определен¬
ное обоснование: по валу база план выполняла и даже
перевыполняла.
Два дня мы с Сашкой ходили по лесобазе, говорили
с начальниками участков, с рабочими, с плотогонами,
сопровождавшими лес. Сашка кипел от злости, ему не
терпелось сесть за стол и написать разгромную статью.
Я его отговаривал: «Потерпи еще немного, злее будешь»,
хотя, признаться, сам возмущался явной бесхозяйствен¬
ностью. Эх, думал я, вспоминая свое посещение шахты,
этих бы товарищей туда, в лаву, пусть послушают, как
трещат стойки!..
Когда сбор материалов по лесобазе был закончен, я
предложил Сашке отправиться со мной в Салехард.
Глупо ведь быть в нескольких километрах от этого го¬
рода и не увидеть его. С большой неохотой мой друг
дал уговорить себя.
Катер—так именуют здесь все, что передвигается
с помощью мотора,— от пристани Лабытнанги до Сале¬
харда идет долго, плутая по протокам и пересекая ши¬
роко разлившуюся здесь Обь. Мы едем на обычном реч¬
ном трамвае, какие ходят по реке Москве. Любители
свежего воздуха заняли места на верхней палубе, ценя¬
щие же время прикорнули в салонах.

Перед выездом из поселка я звонил в город, но се¬
годня суббота, никого из начальства не застал. То ли
из сочувствия мне, то ли по рассеянности телефонистка
соединила с дежурным по милиции. Я это не сразу
понял. Обрадовавшись, что наконец до кого-то дозво¬
нился, отрекомендовался и попросил заказать номер
в гостинице. Голос на том конце провода ответил без
удивления: «Хорошо, попытаемся; телефонограмму при¬
нял дежурный по горотделу милиции...» Видимо, здеш¬
няя милиция не привыкла ничему удивляться, зато мы
с Сашкой были обескуражены. Нам и в голову не при¬
шло бы самим просить содействия у работников охраны
общественного порядка. Люди мы смирные, правила
уличного движения стараемся по возможности соблю¬
дать, прописка у нас постоянная, а паспорта уже —
увы! — бессрочные. Дежурный ничего определенного не
обещал, просто сказал: «Попытаемся».
Но работники салехардской милиции оказались
людьми обязательными. На пристани нас встретил офи¬
цер милиции и повел к синей машине с красной поло¬
сой. Нас отвезли в гостиницу, которая чем-то напоми¬
нала старый сибирский острог. Это было двухэтажное
здание, сложенное из толстенных вековых лиственниц,
с маленькими оконцами, тесными узкими комнатками.
Нам было не до того, чтобы разглядывать убранство
комнаты, мы зверски хотели спать, несмотря на то что
в блеклом светло-голубом небе сияло солнце. Два на¬
пряженных дня в Лабытнанги порядком вымотали нас.
И потому сейчас всего дороже выглядели две узкие
скрипучие кровати, манившие белизной простынь...
Город на мысу
Мы прибыли в Салехард в субботу ночью. Следова¬
тельно, целое воскресенье мы могли бродить по городу,
как туристы, а не просиживать часами в различных
кабинетах. Ведь обычно мы настолько заняты своими
делами, что нам некогда взглянуть на новые места гла¬
зами просто любознательного путешественника, интере¬
сующегося достопримечательностями не в силу служеб¬
ных обязанностей, а для себя, для души.
Сашка же встал с левой ноги и все утро ворчал, что
я втравил его в авантюру, а ему надо писать, он не мо¬
51

жет себе позволить прохлаждаться здесь, глазеть по
сторонам, быть экскурсантом. Сашке пришлось сми¬
риться до понедельника.
Видимо, милиция, обеспечившая нам место в гости¬
нице, решила взять над нами шефство и во всем осталь¬
ном. Утром в дверь постучали, и на пороге появился
красивый, осанистый полковник в милицейской форме.
Представился, спросил, как нам спалось, нет ли каких
претензий.
Мы с Сашкой переглянулись: уж не принимают ли
нас за каких-то важных деятелей, имеющих касатель¬
ство к Министерству охраны общественного порядка?
Иначе с чего бы такие почести? Мы не хотели ока¬
заться в положении Хлестакова, поэтому смущенно объ¬
яснили Павлу Ивановичу, что мы хотя и являемся по
должности специальными корреспондентами, но к мили¬
ции касательства не имеем, каких-либо полномочий ли¬
шены. И вообще, с чего бы это нам оказывают такое вни¬
мание, к которому мы вовсе не приучены?
— А зачем вы обращались к нам насчет гостини¬
цы?—лукаво улыбнулся полковник.— Теперь уж тер¬
пите наше внимание до понедельника. Каковы ваши
планы на сегодняшний день? Советую побывать в крае¬
ведческом музее, город осмотреть. Если не возражаете,
я буду вашим гидом...
Мы не смели возражать, хотя совесть наша была
чиста перед Уголовным кодексом.
Впрочем, довольно скоро мы узнали причину, из-за
которой нашими особами заинтересовался полковник.
Все объяснялось просто: Павел Иванович пробовал
силы в литературе, ему хотелось рассказать о пережи¬
том, о своих встречах с разными людьми, о борьбе ми¬
лиции с преступниками.
С трудом удалось нам заставить Павла Ивановича
хоть ненадолго отвлечься от разговоров о проблемах
художественного творчества. Полковник, умный, весе¬
лый собеседник, хранил в памяти множество интерес¬
нейших случаев и умел о них рассказать ярко, красочно,
живо. Говорил он куда лучше, чем писал: в этом беда
многих бывалых людей. Едва они садятся за письмен¬
ный стол и берут в руки перо, куда девается вся жи¬
вость, непосредственность, динамичность их рассказов,
так отлично звучавших в устном изложении!
52

Павел Иванович был щедро наделен чувством юмо¬
ра, что было несколько неожиданно для человека,
столько лет имеющего дело отнюдь не с самыми забав¬
ными и смешными сторонами жизни. Ему приходилось
сталкиваться вплотную с ворами, убийцами, бандитами,
хулиганами, алкоголиками, быть свидетелем всевозмож¬
ных случаев — от безобразных до трагических. Но, ду¬
мается мне, он не хотел омрачать наше настроение и
поэтому рассказывал в основном об анекдотических
эпизодах из жизни здешней милиции. Мы хохотали до
слез, слушая историю об одном пьянице, который в виде
протеста вывернул в вытрезвителе лампочку из патрона
и сжевал ее. Работники вытрезвителя переполошились,
сделали алкоголику промывание желудка, всю ночь
дрожали за его жизнь, а он преспокойно спал. Утром
жена пришла просить, чтобы мужа отпустили. Ей рас¬
сказали о случившемся.
— Ох, идол проклятый! — с негодованием восклик¬
нула она.— И здесь лампочки жрет, мало ему дома!
Взял себе такую привычку — стеклом закусывать. Это
мы фокусника видели, тот стакан сжевал. Так мой на
дыбки: я тоже могу!.. Отпустите его, я ему, черту дол¬
говязому, покажу, как милицейское имущество жевать!
Смех смехом, а о пьянстве в Заполярье надо ставить
вопрос серьезно. Об этом говорил и Павел Иванович,
и многие другие, встречавшиеся мне впоследствии.
В первую очередь в том, что потребление спиртных на¬
питков еще велико, виноваты некоторые работники снаб¬
жения и торговли. Они «гонят» финансовый план,
за перевыполнение плана им причитаются премии, про¬
грессивка. С точки зрения транспортников, мешок све¬
жей картошки и ящик вина занимают равную площадь,
овощи даже удобнее в транспортировке, плату же за
перевоз они берут одинаковую. Торговые же работники
рассуждают иначе: с овощами много возни, их надо
хранить, какой-то процент портится, приходится спи¬
сывать. Главное же — ящик спирта или водки стоит
столько же, сколько десять — пятнадцать мешков кар¬
тофеля или тонна капусты. И всегда пользуется спро¬
сом, не портится...
Вот и везут за Полярный круг куда больше выпивки,
чем закуски. Перевыполняют планы по обороту, не же¬
53

лая понять, какое огромное зло наносится этой недаль¬
новидной снабженческой политикой.
Кстати, как мне говорили старожилы, до 1936 года,
пока существовал при Совнаркоме СССР Комитет по
делам народов Севера, завоз спиртных напитков в За¬
полярье был строжайше запрещен. Люди здесь стали
забывать, что такое «огненная вода». И ничего — жили,
не жаловались. Куда меньше было всяких неприятных
случаев, связанных с опьянением. И не случайно мно¬
гие люди считают, что следовало бы вновь если не
совсем запретить, то хотя бы резко ограничить завоз
на Крайний Север бутылок и бочек с горячительными
напитками. Кое-где уже местные руководители своей
властью ограничили доставку спирта и водки...
Полковник подвел нас к каменному столбу, стоя¬
щему примерно в километре от пристани.
— Граница Северного полярного круга, шестьдесят
шестая параллель,— чуточку торжественно сказал он.
И тут же, словно застеснявшись своего торжествен¬
ного тона, с улыбкой поведал нам опять-таки почти
анекдотическую историю, хотя он и клялся, что все это
истинная правда.
Полярный круг проходит через Салехард, деля его
невидимой чертой на две части: приполярную и запо¬
лярную. Так вот, когда началась кампания за эконо¬
мию, кто-то из ретивых бюрократов предложил отме¬
нить все северные льготы и надбавки на тех предприя¬
тиях, которые расположены в Салехарде к югу от
шестьдесят шестой параллели. Самое смешное во всей
этой нелепейшей истории было то, что предложение,
если верить Павлу Ивановичу, даже обсуждалось, но
кто-то из руководителей не без сарказма высказал
мысль: назначить автора предложения директором од¬
ного из предприятий, находящихся южнее Полярного
круга. И пусть он попробует удержать рабочих хотя бы
месяц, чтобы они не перешли туда, где сохранятся
льготы...
Павел Иванович оказался хорошим гидом, когда
удалось отвлечь его от литературных тем. Он отлично
знал историю освоения этих мест, и все, связанное с Са¬
лехардом, в его рассказе оживало, будто полковник сам
был свидетелем и очевидцем событий, отделенных от се¬
годняшнего дня веками. По его словам, русские земле¬
54

проходцы, заложившие здесь в 1595 году острог-кре¬
пость, называли город не Обдорском, как он числился
официально, а Носовым городком. И не случайно тепе¬
решнее наименование почти буквально повторяет старо-
русское: Салехард в переводе с ненецкого значит «го¬
род на мысу». А мыс — это тот же нос.
— Вы представить себе не можете, что здесь была
за глухомань еще в конце прошлого века! — Павел Ива¬
нович достал из кармана крохотную записную книж¬
ку, объяснил.— С лекциями иногда приходится высту¬
пать, так кое-какие заметки себе делаю для памяти...
В 1876 году сюда приезжал в командировку от Акаде¬
мии наук некто Поляков. В своем отчете он писал... где-
то у меня было это,— полковник полистал блокнотик.—
Ага, вот она! Слушайте: «...на весь Березовский округ
выписывался один экземпляр газеты. Из книг в Обдор-
ске разве только в виде исключения можно было встре¬
тить сказку об Еруслане Лазаревиче. Да, впрочем, если б
в Обдорске и было больше книг и газет, то, по мало¬
му количеству грамотных, читать их было бы некому.
Гражданской школы в Обдорске не существует; есть
только школа миссионерская, помещающаяся в нижнем,
почти подвального характера этаже здания...» Ка¬
ково, а?
Он закрыл блокнот и торжествующе поглядел на
нас, будто он лично построил в Салехарде, бывшем
Обдорске, десятки средних школ, техникумы, филиалы
высших учебных заведений, библиотеки, клубы, дворцы
культуры, кинотеатры, музей, картинную галерею и
прочее. Он весь лучился гордостью, словно сам выпу¬
скал сегодня в некогда неграмотном городке газеты
тиражом, превышающим сто тысяч экземпляров.
В Салехарде на улицах пахнет смолой. Здесь все
из дерева: дома, заборы, мостовые, тротуары. Камня
в окрестностях нет, завозить его далеко, строить кир¬
пичные здания и дорого, и сложно. Тротуары и мосто¬
вые сияют желтизной, будто выскобленные к празд¬
нику полы в доме. Люди на улицах почти не курят —
опасно: от неосторожно брошенного окурка может за¬
гореться мостовая. Правда, здесь почему-то нет пре¬
дупреждающих табличек: «Курить на улицах строго
воспрещается!», какие позднее я видел в Игарке. Но ку¬
рильщики, даже самые заядлые,— патриоты своего го¬
00

рода, и им не хочется, чтобы был пожар, поэтому курят
в специально отведенных местах.
После обеда Павел Иванович предложил прока¬
титься по железной дороге, чтобы где-нибудь, километ¬
рах в тридцати — сорока за городом, побродить по
тундре. Мы удивленно воззрились на него: можно ли
до вечера успеть переправиться через Обь в Лабыт¬
нанги, съездить в тундру и вернуться обратно? На это
нужно затратить весь день.
—	Вы не в курсе,— ответил полковник,— есть у нас
своя железная дорога, только... Впрочем, сами увидите...
Он повел нас на окраину Салехарда. Вскоре мы си¬
дели в небольшой дрезине, которая мчалась по сталь¬
ным рельсам... на восток. Дорога перепрыгивала по мо¬
стам и виадукам через ручьи и протоки, ей, казалось,
не было конца.
Мы поняли, почему в голосе нашего гида прозвучала
грусть, когда он заговорил об этой дороге. Для этого
даже не нужно было расспрашивать Павла Ивановича:
ржавые рельсы говорили, что по ним не ходят поезда.
Есть вроде бы магистраль — и нет ее.
Полковник сидел молча, неотрывно глядя вперед.
Потом с внезапной злостью выругался:
—	Обидно, понимаете, ребята, обидно! Столько труда
здесь положено, столько пота пролито!
Оказалось, что дорогу чуть-чуть не докончили, но
работу завершать не стали, а дорога была ведомствен¬
ной, не эмпээсовской. В те годы, вскоре после XX съез¬
да, хозяина ей не нашлось. Совнархозу достраивать
дорогу было и не под силу. И вот теперь сотни кило¬
метров стальных путей ржавели, беспризорные и бес¬
хозные, их засасывала тундра, разрушались постройки
депо, станции, на которых не было ни одного человека.
А геологи уже открыли в округе богатые месторожде¬
ния нефти и газа, уже стояли буровые вышки, и обору¬
дование приходилось завозить с великими трудностями
по реке в период навигации или на самолетах в осталь¬
ное время года. Эта железнодорожная магистраль
могла бы стать трансполярной, соединить Норильск,
Дудинку, Игарку с промышленными центрами страны.
...Утром следующего дня, проводив Сашку до при¬
стани и простившись с ним, я отправился на рыбокон¬
сервный комбинат, который мне советовал осмотреть
5$

Павел Иванович. На сердце было чуточку грустно и
одиноко: что ни говори, а путешествовать лучше вдвоем,
в четыре глаза больше видишь.
Можно сказать без преувеличения, что комбинат —
самое крупное предприятие Салехарда. Оно известно
далеко за пределами округа, его продукция пользуется
заслуженным спросом. Крупное, но не единственное.
Здесь имеются лесопильный, деревообрабатывающий и
другие заводы.
Вообще ходить с блокнотиком в руке среди людей,
занятых настоящей работой, не очень-то приятно. Чув¬
ствуешь себя лишним и ненужным. Не знаю, может, это
чисто субъективное ощущение, но, по-моему, мы, жур¬
налисты, начинаем даже чуточку стесняться своей про¬
фессии, когда рабочий, тракторист, инженер посмотрит
на нас отсутствующим, нелюбопытным взглядом и снова
займется своим делом, увлеченный им. И сразу тебе
становится неловко: человек работает, а ты к нему
с разговорами...
Каждый раз с трудом подавляешь неловкость, ста¬
раешься убедить самого себя, что это твоя работа и не¬
чего ее стесняться. Однако я предпочитаю осматривать
цеха или поля, не заговаривая с работающими. Потом
по дороге или в непринужденном застолье можно заве¬
сти беседу, но только не во время работы.
Поэтому и теперь я торопливо обошел цехи комби¬
ната, в пол-уха слушая объяснения сопровождающего,
который бойко сыпал цифрами.
У причала комбината стояла вереница рыбацких
судов. Одни разгружались, другие ожидали очереди.
Свободные от работы рыбаки сидели, курили, лениво
перебрасывались словами. С этими не грех было и побол¬
тать. Но задушевной беседы — увы! — не получилось.
Рыбаки, тем более северные,— народ немногослов¬
ный, сдержанный, не любящий длинных речей. Их от¬
веты на мои попытки завязать разговор были копией
ответов некрасовского «мужичка с ноготок»: «Откуда
дровишки?» — «Из леса, вестимо...» Они точно так же
не могли и не хотели понять, почему взрослый человек
интересуется вещами, известными здесь, на Оби, каж*
дому ребенку.
Многие из рыбаков были учащимися старших клас¬
сов и студентами, помогающими во время каникул

своим родным колхозам в лове рыбы. Дорог каждый
час. Ведь и тут порой один день целый год кормит, а
рыба — основное богатство Обского Севера в летний
период.
По лентам транспортеров в холодильные камеры и
разделочные цехи комбината из трюмов судов двига¬
лась сверкающая на солнце река живого серебра. Неко¬
торые сильные рыбины выпрыгивали с транспортеров и
продолжали биться на досках причала. Другие, уже
снулые, безропотно лежали на резиновой ленте, уносив¬
шей их все дальше от родной реки.
А к причалу продолжали подходить новые суда, и
казалось, нет и не будет конца этой серебристой реке,
так выразительно свидетельствовавшей о щедрости Оби.
Тундра не любит слабых
Следующим пунктом в моем маршруте было село
Аксарка, районный центр километрах в восьмидесяти
восточнее Салехарда. В этом районе имелось несколько
колхозов, где бок о бок жили русские, украинцы, ханты
и ненцы. Они занимались оленеводством и земледелием.
Чтобы не наскучить читателю, не стану опять воз¬
вращаться к теме северного земледелия. Лучше рас¬
скажу об одном годе жизни Гали Паромоновой, ее под¬
руг и товарищей. Так, как мне об этом поведали...
— ...И думать забудь, все одно не пущу!..— мать
в сердцах захлопнула за собой дверь с такой силой,
будто хотела сорвать ее с петель.
Что ж, этого следовало ожидать, и Галя не особенно
огорчилась. Мать есть мать, ей до сих пор кажется, что
дочь еще маленькая. А дочери, слава богу, скоро девят¬
надцать. Раньше в этом возрасте своих детей имели.
Она два года назад десять классов кончила, пошла вос¬
питательницей в детский сад, затем работала на почте.
Теперь нужный стаж есть, можно ехать в Тюмень или
Омск, поступать в институт. Такие были планы, но не¬
сколько дней назад они рухнули. Галю вызвали в рай¬
ком комсомола и сказали: мобилизация комсомольцев.
Слова эти, тревожные и торжественные, прозвучали для
58

Гали как приказ, хотя на самом деле у нее просто спро¬
сили, не желает ли она по комсомольской путевке по¬
ехать на год в тундру к оленеводам. Сразу отвечать
не надо, вопрос серьезный, следует подумать, все взве¬
сить, посоветоваться с родителями.
Галя добросовестно старалась думать трезво и об¬
стоятельно, но в мыслях был сумбур. С одной сторо¬
ны, тянуло на юг, в какой-либо большой город, о кото¬
ром знала лишь понаслышке. Студенческая беззаботная
жизнь, театры, концерты. Там почти полгода можно,
говорят, ходить в одном платье, не кутаться в меха.
И вообще — столько интересного. Но с другой стороны,
к ней ведь обратились с предложением. Значит, верят,
надеются, значит, она нужна. И в конце-то концов что
такое год? Всего двенадцать месяцев. Институт от нее
не уйдет, ей только девятнадцать лет. Зато посмотрит
новые места, в которые, возможно, не удастся никогда
больше попасть. Кто знает, как сложится судьба? Вдруг
выйдет там, в большом городе, замуж и придется ехать
с мужем куда-то в другие края?..
Словом, на четвертый день Галя пришла в райком и
твердо сказала: «Да». А вернувшись домой, поставила
в известность маму. И вот...
За ужином мать молчала, хмуро глядя в тарелку.
Дочь она подчеркнуто не замечала, будто ее и за сто¬
лом не было.
—	Ты что, мать, нездорова? — спросил отец.— Или
язык прикусила?
Она сердито выпалила все, что узнала от дочери
днем.
—	Куда ж это годится, дите поедет в тундру, в чуме
жить будет?! А потом принесет мне в подоле какого-то
узкоглазенького! Нет уж, не пущу! Не девичье это дело
оленей каслать [пасти], мужиков хватает!
—	Да не пастухом я, мама, ликвидатором,— заикну¬
лась было Галка, но мать передернула плечом и отвер¬
нулась, не желая слушать.
—	Н-да,— в раздумье протянул отец, уминая боль¬
шим пальцем с желтым прокуренным ногтем табак
в трубке.— Ты бы хоть посоветовалась со мной, Галина,
все только своим умом хочешь решать. Верно, и зятя
мне приведешь вот так: знакомьтесь, мол, это мой
муж...
69

—	Вот-вот, совсем от рук отбилась,— подхватила
мать,— с отцом и то не считается, со мной и подавно.
—	Но нам, Паромоновым, быть зайцами, петлять не
пристало,— продолжал отец, сурово взглянув на жену.—
Дала ты, дочка, слово, отказываться от него негоже,
надо ехать. Такое мое мнение.
Мать рассердилась, заспорила, но, натолкнувшись
на стойкость мужа, ударилась в слезы. Отец курил
трубку и молчал, ожидая, пока жена выплачется и за¬
тихнет.
—	Ну, хватит, надоело! — он стукнул жесткой ла¬
донью по столу так, что подпрыгнули тарелки.— Воды
в Оби и без тебя много. Чего, спрашивается, реветь-то?
В могилу, что ли, провожаешь? Заладила, как соро¬
ка: тундра девчонок не любит. Тундра, она — сама
знаешь — никого не любит, хоть баб, хоть нас, мужи¬
ков, возьми. А особенно слабых не жалует, против них
она что лютый зверь. Наша Галина — не из хлипких,
верно, дочка? И никак невозможно ей теперь остаться:
слово дала. Ежели б вдруг отказалась, я бы ее сам
в тундру отвез. Сроду такого не было, чтобы Паромо¬
новы на неделе семь пятниц имели! Езжай, Галина, ра¬
ботай...
Галка бросилась на шею отцу. Он легонько отстра¬
нил ее, показал глазами на мать: ее-де обнимай — уте¬
шай. Ворчливо сказал:
—	Всыпать бы тебе по первое число за самоволь¬
ство, неловко вроде, невеста уже.
Мать продолжала тихо всхлипывать. Отец прими¬
ряюще погладил ее по плечу:
—	Да брось ты убиваться, ничего с Галиной не ста¬
нется, только сильнее душой будет. Помнишь, мать, как
мы сюда в тридцать втором приехали? Тоже голым-
голо было, кругом тундра да пяток чумов, а сей¬
час...
Отец был знатным охотником, у него ящик в комоде
доверху забит всякими грамотами. А летом работал
на колхозных полях. Они с матерью приехали сюда,
когда села еще не было. Вместе с другими создавал
колхоз, строил деревню. За годы жизни на севере ему
довелось обойти и объехать всю Ямальскую тундру.
Он-то знал, что дочке придется нелегко, лучше бы не
ездить. Всякое может случиться, а девчонка, хоть и ро¬
60

дилась за Полярным кругом, настоящей тундры еще и
не нюхала. В селе выросла, в районном центре...
И Галя поехала. Действительно, подлинной, необ¬
житой тундры она никогда не видела. Конечно, и в Ак-
сарке бывали бураны и пурги, длившиеся неделю, а то
и больше. Морозы трещали такие, что дышать можно
только через варежку, иначе все внутри обожжет холо¬
дом.	А снега наметало порой вровень с крышами домов.
Но все-таки Аксарка — место обжитое, людное. Сов¬
сем иное дело очутиться в тундре, где на многие де¬
сятки километров нет никакого жилья, не пахнет весе¬
лым дымком, поднимающимся из труб.
Стоял май. Для нас, жителей средней полосы, на¬
чало мая — самая чудесная пора весны. Когда мы про¬
износим слово «май», в нашем сознании оно ассоции¬
руется с первой нежной зеленью травы, с ландышами и
фиалками, с ярким солнцем и цветастыми девичьими
нарядами. В Заполярье же май—это глубокие снега,
только-только начавшие оседать под лучами незаходя¬
щего солнца, это метущая злая поземка, неожиданные
бураны, тяжелый панцирь льда, в который закованы реки
и озера...
Ехала Галя не одна. Их было четверо девчат из
Аксарки: Рая, Анель, Галя и она, Паромонова. Впервые
в жизни надели они оленьи малицы и ягушки, на ноги
натянули меховые тоборы и чижи. Ехали на нартах,
меняя на стойбищах оленей в упряжках. В Белоярском
их пути разошлись: каждая поехала в отдельную
бригаду. Всем им предстояла на первый взгляд не очень
трудная задача: в течение нескольких месяцев ликвиди¬
ровать неграмотность среди оленеводов. И именовалась
их должность — ликвидатор.
И должность, и задача, которую предстояло решить,
поначалу показались девушкам неправдоподобными: раз¬
ве в нашей стране есть неграмотные?! Не может этого
быть! У нас страна сплошной грамотности! Так они
привыкли считать и прямо сказали об этом в райкоме
комсомола.
Секретарь взъерошил иссиня-черную шевелюру, уз¬
кие глаза его превратились в щелочки, потом сказал
со вздохом:
— Хорошие вы девчата, только очень от жизни ото¬
рваны, в облаках витаете... Данные последней переписи
61

читали? Так вот там черным по белому сказано, что
у нас не стопроцентная грамотность, а девяносто девять
целых и столько-то десятых. Ну-ка, вспомним арифме¬
тику! Одна десятая процента в нашей стране — это,
примерно, двести тысяч человек. Так что тысяч шесть¬
сот — семьсот в Союзе есть неграмотных. А мы не хо¬
тим, чтобы они были. Понимать надо обстановку-то!
Они все еще не понимали. Ведь вместе с ними в
школе учились дети оленеводов, кончали восемь — де¬
сять классов, поступали в техникумы и институты. Кого
же учить грамоте, стариков, что ли? Зачем им грамота?
Все это Галя с непосредственностью и задором юно¬
сти высказала секретарю. Тот рассердился:
—	А тебе, Паромонова, зачем грамота? Почему ты
считаешь, что молодые должны уметь читать-писать, а
старикам ни к чему это?
И, усадив девушек, стал убеждать их, что нельзя
с одной меркой подходить к районам, расположенным
в разных климатических поясах, скажем, к какому-либо
украинскому и заполярному. Приуральский район, в ко¬
тором они живут, по площади не уступает двум, а то и
трем областям средних широт: триста километров с во¬
стока на запад, восемьсот—с севера на юг. Стойбище
от стойбища — на сотню километров, семья от семьи
далеко живет. Молодые все зимой учатся, а кто по¬
старше, да к тому же еще оленеводством занимается,
с колхозными стадами по тундре кочует, тех за парту
не посадишь. Кое-кто из них когда-то учился грамоте,
да позабыл, а некоторые вообще не учились.
—	Как там пословица говорит, а? — потер лоб сек¬
ретарь.— Магомет, гора...
—	Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет
к горе,— напомнил кто-то из девчат.
—	Вот-вот! Оленеводы не могут в школу прийти,
значит, школа, учителя должны пойти к оленеводу
в тундру...
Об этом разговоре Галя вспоминала, пока легкие
нарты мчались по заснеженной тундре туда, где нахо¬
дилось стойбище бригады.
...В бригаде девушку встретили приветливо, как
вообще в тундре встречают любого гостя, какой бы на¬
циональности он ни был. Его в первую очередь кормят,
поят крепким чаем, предлагают отдохнуть с дороги.
62

Здесь не принято расспрашивать гостя, кто он такой,
куда держит путь, зачем приехал. Захочет — сам ска¬
жет, когда сочтет нужным. А нет — никто не полюбо¬
пытствует, это считается бестактным и неприличным.
Галя хотела сразу же объяснить цель приезда; взять,
что называется, быка за рога. Но бригадир Константин
Филимонов, пожилой ненец, деликатно ушел от разго¬
вора:
—	Ты сперва однако кушай, немного спи, вечером
разговор говорить будем.
Пришлось смириться, хотя Гале очень хотелось
узнать, как отнесутся пастухи к тому, что она будет их
учить грамоте.
В чуме, разделенном на две половины — мужскую
и женскую — костром, ее встретила древняя старуха, с
морщинистым, темным, будто вырезанным из дерева
лицом. Она молча указала девушке место возле себя,
поставила перед ней миску, наполненную кровью, и дру¬
гую, в которой лежали куски мяса, протянула длинный
нож. И все это без единого слова. Галя почувствовала,
как к горлу подступает тошнота. Она знала: ненцы едят
сырое оленье мясо, макая его в присоленную кровь.
Но не представляла, что ей самой придется питаться
так же.
—	Кусай! — неожиданно тоненьким голосом сказала
старуха.— Вот так.
Она взяла из миски кусок мяса, захватила зубами
его край, быстро, снизу вверх, от подбородка к носу,
провела ножом, отрезав небольшой ломтик.
—	Хоросо! Цинги не будет, здоровый будесь!
—	Спасибо, бабушка, я не хочу есть, еще не прого¬
лодалась, а чаю бы выпила,— увильнула от угощения
Галя, хотя охотно бы съела целую ногу оленя, конечно,
зажаренную.
—	Как хосесь,— сказала хозяйка, убирая мясо.—
Сисас цай дам.
Галя знала еще по школе, что ненцы с трудом выго¬
варивают шипящие звуки. В их языке нет ни «ч», ни
«ш», ни «щ», ни «ж». Раньше, еще в школе, однокласс¬
ники порой подсмеивались над теми, кому не давалась
такая, казалось бы, простая фраза: «Шумел камыш».
Но они в долгу не оставались и предлагали попро¬
бовать произнести несложное ненецкое предложение.
63

У русских тоже не выходило: ненецкий язык —гортан¬
ный, с придыханием, очень нелегко научиться правильно
выговаривать слова.
Вечером бригадир приехал на стойбище, посмотр-ел
на Галю и сразу понял, что она умирает от голода.
Как? Это осталось для нее загадкой.
—	Сырое мясо однако не хочешь есть,— с добро¬
душной усмешкой сказал он.— Понимаю, не привыкла.
Будем тебе варить, однако сырое, увидишь, вкуснее.
Пойдем в чум.
Он что-то быстро и коротко сказал старухе, та отве¬
тила наклоном головы и вышла.
—	Мать это моя, старая уже однако, восемьдесят
лет или больше, она сама точно не знает. Не понимает,
что не всякий гость может нашей пищей питаться.
Не сердись на нее, теперь варить тебе мясо будет.
—	Дядя Костя, а я ведь приехала вас грамоте
учить,— выпалила Галя и смешалась: бригадир, ко¬
нечно, грамотный, вдруг обидится, не так поймет.—
То есть не вас лично, а других оленеводов, которые чи¬
тать и писать не умеют.
—	Мне однако тоже надо учиться. Понимаешь,
когда-то читал быстро, на фронте даже в газету два
раза писал, печатали! А теперь много забыл, медленйо
пишу, читаю плохо. Газеты только зимой доставляют,
летом редко-редко, далеко ведь олешек каслаем. Больше
радио слушаем, все новости знаем...
Действительно, в одном из чумов стоял радиоприем¬
ник. Да и вообще пастухи отнюдь не были отрезаны от
внешнего мира, как представляла Галя, когда она собира¬
лась ехать сюда. В бригаде была рация, по которой под¬
держивалась связь с правлением колхоза. Ежедневно
Филимонов садился к ней, надевал наушники, подносил
к губам микрофон и принимался диктовать сводку: брига¬
да находится там-то, такое-то количество важенок оте¬
лилось, столько-то новорожденных телят пало, столько-то
сохранено.
Уже впоследствии Галя с удивлением отметила
одну любопытную особенность в жизни оленеводов.
Многие из них ни разу не видели ни автомобиля, ни
паровоза, ни каменного здания. Но к авиации они от¬
носились безо всякого восхищения и преклонения, как
к чему-то обычному, будничному, само собой разу¬
64

меющемуся. Когда во время демонстрации фильма на
экране возникал город, многоэтажные дома, троллей¬
бусы, автобусы, машины, электровозы, пастухи востор¬
женно ахали, цокали языками. А самолет восприни¬
мали ну, скажем, как что-то свойственное тундре,
рожденное ею. Юркие бипланы «АН-2» возили им продо¬
вольствие, новые фильмы, почту, лекарства, произво¬
дили химическую обработку пастбищ против гнуса;
охотники с самолетов отстреливали стаи полярных вол¬
ков. Поэтому самолеты не были окружены ореолом
необычности, они давно уже стали в тундре непремен¬
ной деталью быта.
Ненцы и ханты — люди прямодушные, открытые,
они, как правило, не прячут своих симпатий и анти¬
патий. Если им что-то не нравится в человеке, то
об этом говорится в глаза, не за спиной. У них не
приняты вежливо-безразличные улыбки, скрывающие
неприязнь к собеседнику. Если они чего-то не знают, то
не притворяются всезнающими, а спрашивают, за¬
дают вопросы: почему, как, что.
С ними Гале было и легко, и трудно. Вначале, по¬
жалуй, скорее трудно. Она никак не могла привыкнуть
к их прямоте, которая порой казалась ей бесцеремон¬
ностью, даже грубостью. Пастухи, например, в первые
дни смотрели на нее, цокали языками и недовольно
качали головами: «Тощая однако девка, как в тундре
жить будет? И ничего не умеет делать...» Это выска¬
зывалось при ней, будто ее и не было, вслух, по-русски.
Ей хотелось кричать: неправда, умею все, и не худая
вовсе, а стройная! Но молчала, понимая, что в чем-то
оленеводы правы. Она не была белоручкой, могла и
печь истопить, и в доме прибрать, и корову подоить,
но ее навыки для кочевой жизни не годились. Взять
хотя бы умение топить печь. Мать Филимонова с гне¬
вом расшвыривала костер, который Галя, решив по¬
мочь старухе, сложила в чуме.
— Совсем худой голова! — ворчала бабка, вытаски¬
вая из огня поленце за поленцем.— Совсем ничего не
умеет девка!
Галя обиделась. И только потом поняла, что ста¬
руха была права. В тундре дров мало, они на вес зо¬
лота. Часами собирают женщины топливо, при пере¬
ездах бережно перевозят на нартах сухие полениа.
65

И потому так дорожат ими, умеют на двух-трех палочках
толщиной в детскую руку и длиной сантиметров тридцать
вскипятить чай, сварить похлебку и одновременно обо¬
греть жилище.
Постепенно, то сознательно, то незаметно для себя,
девушка перенимала навыки, повадки и опыт жителей
тундры. Она подружилась с братьями Иваном и Никола¬
ем, взрослыми детьми бригадира, с другими пастухами
и их семьями. Не без робости приступила к занятиям.
Раздала каждому по тетрадке и карандашу, запас кото¬
рых привезла с собой. Начала урок. Вопреки ее опасе¬
ниям пастухи оказались людьми понятливыми, наблюда¬
тельными, живо схватывающими все сказанное учитель¬
ницей и показанное ею. Особенно радовало Галю, что
занимались все: и те, кто когда-то учился в настоящей
цГколе и кто никогда не держал в руках карандаш и кни¬
гу. Уже потом, много времени спустя, она догадалась,
что ей хотели сделать приятное: человек специально при¬
ехал сюда, так пусть на уроках сидит вся бригада, за
исключением пастухов, которые в это время находятся
при оленях.
Весна потихоньку теснила зиму. Осел и побурел снег,
кое-где появились первые проталинки, зазеленели при¬
горки. А с лиц оленеводов по-прежнему не сходила оза¬
боченность. Зима была многоснежная, оленям трудно
доставался корм, они сильно отощали.
Северный олень — удивительное животное, как нельзя
лучше приспособленное для жизни в этих суровых мес¬
тах. Он быстроног, вынослив, нетребователен, не нужда¬
емся ни в помещениях, ни в заготовленном корме. Брига¬
дир как-то сказал Гале:
— Однако олешек любить надо, они хорошие, без них
в тундре не проживешь. Ездим на олешке, едим его мясо,
одежду из его шкуры шьем, чум тоже из него, обувь, нит¬
ки — все олешек. Потому любим его...
Бригада двигалась вслед за стадом на север, к Кар¬
скому морю, по заранее разработанному маршруту, ко¬
торый ежегодно менялся. Ягель, основная пища оленей,
растет медленно, и если пройти в этом году по прошло¬
годнему пути, то стадо осталось бы почти без корма. На
север же по пятам за отступающей зимой шли потому,
что приближалось лето, а вместе с ним — неистребимые
полчища комаров, изводящие животных. Там, ближе к
66

морю, холодный резкий ветер не давал комарам при¬
житься.
Вместе с бригадой Галя проделала путь в несколько
сот километров от Оби до Карского моря. Порой прихо¬
дилось тяжко до слез. Часто случались гололедицы.
Отощавшим оленям было не под силу разбить копытами
ледяную корку, чтобы добраться до ягеля. Начался па¬
деж. Пастухи, их жены, родители, дети — все, кто мог
держать в руках заступ или кирку, целыми сутками по¬
сменно долбили ледяную корку, рассыпали соль, чтобы
лед быстрее таял. А в стаде не сто и не двести оленей,
а больше тысячи, попробуй наготовь для них пастбищ!
Так намахаешься, так накланяешься за смену, что белый
свет не мил, спину не разогнешь. Первый день Галя,
вернувшись в чум, свалилась кулем, лежала, не в силах
пошевелиться, и молча глотала слезы. «Дура! — ругала
себя.— Романтики тебе захотелось! Какого дьявола ты
сюда поехала? Чтобы кровавые мозоли набивать, да?
Так тебе и надо, мать права была! Тундра таких, как ты,
не любит, и нечего тебе тут делать. А ведь могла бы быть
уже в Омске, ходить на танцы после экзаменов, купать¬
ся в той же Оби, там в ней вода, говорят, теплая. А ты...»
Но утром опять взяла в руки заступ и работала назло
себе, своим вчерашним мыслям, работала наравне со
всеми, хотя, собственно говоря, ее никто не заставлял.
Напротив, бригадир вначале даже не пускал:
— Ты, Галя, человек однако ученый, тебе тяжело ру¬
ками работать, ты головой работаешь...
Она считала себя чуть ли не героиней, гордилась, что
не отступила, не поддалась первому побуждению отси¬
деться в стороне, в чуме. И ее как-то злило, почему пас¬
тухи вроде бы не замечали, не восторгались ее подвигом,
не воздавали ей должного. С некоторой обидой думала:
«Какие черствые люди, принимают, как положенное, что
я работаю вместе с ними! А я-то это делаю по доброй
воле, я-то за оленей не отвечаю, мне деньги не за это пла¬
тят...» Лишь потом постигла, насколько суетны были ее
мысли и мелочны обиды. Здесь, в тундре, не было деле¬
ния на твое-мое, беда и радость делились на всех поров¬
ну, никто не мог представить себя или товарища по бри¬
гаде посторонним наблюдателем, незаинтересованным в
успехе общего дела. И если ее, Галю, пастухи не хвалили
67

за участие в их работе, то это говорило о том, что ее при¬
няли уже в свою семью, считали своей...
И лишь однажды, уже осенью, Филимонов сказал ей:
— Однако сперва думали — домой в Аксарку запро¬
сишься, убегать от нас будешь. А ты — крепкая, первый
сорт!
«Первый сорт» в его устах было высшей оценкой чего
бы то ни было: отличного карабина, вожака-оленя, хо¬
рошей музыкальной радиопередачи, высококачественной
песцовой шкурки. Галя от такой похвалы зарделась, по¬
чувствовав впервые какую-то необъяснимую и радостную
легкость во всем теле.
Но это было потом, спустя месяцы. А весной ее не
хвалили и не подбадривали. Не до того было. Шел отел.
Пастухи сутками пропадали в стаде, не появляясь в
чумах. Некоторые важенки погибали сразу после родов
от слабости и истощения. Другие, молодые, первый раз
телившиеся, порой пренебрегали своими материнскими
обязанностями, бросали новорожденных на произвол
судьбы. Осиротевших и покинутых оленят надо было
в первые дни кормить искусственно, держать в тепле.
Люди потеснились, уступив им лучшие места в чумах.
Доили важенок, поили младенцев молоком.
Гале пришлось на время прекратить занятия с оле¬
неводами. Она, как и остальные женщины, бродила по
тундре, собирая дрова, доила смирных оленйх, выхажи¬
вала сироток. Они стали совсем ручными, эти ее оленята.
Ходили, окрепнув, за ней по пятам, ласково тычась зам¬
шевыми холодными носами в ее руки. Их она быстро
научилась различать, каждому дала кличку. А вот взрос¬
лые олени все были для нее на одно «лицо». Никак не
могла понять, где быки из ее упряжки и где чужие. Поэ¬
тому привязывала своим красные тряпочки на рога. Но
быки в поисках ягеля, когда еще не сошел снег, выры¬
вали в сугробах ямы, в которых скрывались с головой,
лишь зады торчали, как обугленные пни. Тряпочки про¬
падали, приходилось снова отыскивать среди десятков
других свою четверку. Потом быки сбросили рога, привя¬
зывать ленточки стало не к чему. Галя готова была пла¬
кать от своей беспомощности всякий раз, когда надо было
запрягать оленей в нарты. Все в бригаде удивлялись,
что она не может отличить своих оленей от других, ведь
они совсем не похожи, как не похожи люди. Ведь у каж-
68

дого оленя свои особые приметы, повадки, их невозмож¬
но спутать, из тысячи в стаде не найдется и двух совер¬
шенно одинаковых. Галя сравнительно быстро обучилась
управлять упряжкой, устанавливать чум, бросать аркан,
вскипятить чай на двух поленцах. И многому другому.
А умению узнавать «в лицо» оленей так и не научилась
до конца. Женщины, не столь деликатные, как мужчины,
говорили:
— Однако ты совсем тупой девка, Галя! Это же лег¬
че, чем писать буквы! Смотри: мальчику пять лет, а он
знает всех олешков...
Шли дни. Промелькнуло короткое лето, по ночам
стало подмораживать, сыпал редкий еще снежок. Стада
повернули к югу. Приближался День оленя, праздник,
к которому готовятся с лета. В этот день все оленеводы,
кочующие у побережья Карского моря, съезжаются к
куполообразной горе, одиноко возвышающейся посреди
тундры неподалеку от Байдарацкой губы. Затеваются
состязания по стрельбе и бросанию аркана, гонки на
оленях, пляски, состязания певцов. Гора именуется Ми-
нисей. По старым ненецким поверьям, на ней обитают
духи тундры, добрые и злые. А на вершине якобы есть
озеро, в котором духи купаются. По традиции, укоре¬
нившейся веками, оленеводы, съехавшись осенью к горе
Минисей, должны принести духам благодарственную
жертву за хороший нагул стад. От каждого стада под¬
носят белого, без единой темной шерстинки, быка, зака¬
лывают его. Кроме того, каждая семья дает в дар Ми-
нисею что-либо ценное: отрез материи, шкурку песца
или горностая, кольца, серьги. Все дары складываются
в окованные железом сундучки и вносятся в пещеры.
Переступать границу подножия горы могут лишь муж¬
чины, женщинам это строжайше запрещено. На верши¬
ну горы не поднимался ни один из смертных; даже
шаманы, когда-то установившие ритуал жертвоприноше¬
ния, не осмеливались на это. Уже нет шаманов, а тра¬
диция жива до сих пор. Разумеется, далеко не все нен¬
цы верят в то, что на вершине Минисея действительно
обитают духи. Да и как верить, когда не духи связы¬
вают оленеводов с миром, а радио, не они лечат боль¬
ных людей, а врачи, прилетающие по первому вызову
на самолетах? Словом, вся теперешняя действительность
активно опровергает существование неких божественных
69

сил, могущих якобы влиять на жизнь людей. И все же
традиция есть традиция. Не так ли отмечают более ци¬
вилизованные народы Рождество или Пасху, совсем не
веря ни в рождение Христа, ни тем более в его воскре¬
сение после смерти? А День оленя в его настоящем
виде, исключая ритуал с жертвоприношением и семей¬
ными дарами, является праздником силы, ловкости, му¬
жества и красоты. Он берет сЕое начало с тех же отда¬
ленных времен, что и трудовые праздники других наро¬
дов, как, скажем, славянские Зажинки перед началом
жатвы. Словом, нет ничего необычного в том, что тра¬
диция эта живет и что сотни оленеводов ежегодно соби¬
раются у подножия Минисея.
Но когда Галя узнала о предстоящем жертвоприно¬
шении, она возмутилась. С таким трудом был предот¬
вращен падеж оленей весной, так много сил положено,
чтобы сохранить поголовье, а тут за «здорово живешь»
отдавать горе лучших оленей!
—	Да никаких там духов нет, сказки это, враки! —
твердила она оленеводам.— Давайте поднимемся вме¬
сте, посмотрим, убедимся!
Старухи на нее зашикали: девка совсем ума лиши¬
лась, если осмеливается говорить такое. Неровен час,
на всех беду наведет, разгневает духов тундры.
Бригадир сказал примирительно:
—	Обычай такой, понимаешь. Нельзя нарушать, ста¬
рики рассердятся. Ну, отдадим одного олешка, не обед¬
няем однако, их полторы тысячи у нас, хватит.
Но молодость категорична и прямолинейна в своих
желаниях отвергнуть старое, ей не всегда хватает убе¬
дительных аргументов для доказательств, и тогда она,
бросив старикам «Бога нет!», пытается подтвердить это
действием. Помню, мальчишкой, я боролся с религиоз¬
ными пережитками моей бабушки так: в ее присутствии
ругал бога и заносчиво твердил: «А вот, если он есть,
пусть ударит в меня молнией или сделает так, чтобы я
провалился сквозь пол!» Бабушка с ласковой укоризной
качала головой и говорила: «Не ударит он, не станет с
тобой связываться, молнии на тебя даром тратить. Бо¬
женька знает, что ты еще неразумный, глупый несмыш¬
леныш, на таких он не гневается, свое милосердие им
оказывает...»
70

Одним словом, Галя решила делом доказать, что ду¬
хов нет. Долго уговаривала Леню, занимавшего в бри¬
гадном красном чуме сразу три должности: заведующе¬
го, библиотекаря и киномеханика. Тот противился: «Ста¬
рики разозлятся, убьют...» Потом согласился, когда Галя
апеллировала к его комсомольскому долгу и совести.
На рассвете они выбрались из чума и стали подни¬
маться по крутому склону Минисея. Почва была усеяна
побелевшими хрупкими костями жертвенных оленей.
Сколько их тут накопилось за столетия! Выше кости
больше не встречались, рос ягель, белый, мягкий, высо¬
кий, никем не тронутый, не топтаный. Галя сорвала не¬
сколько пучков, сняла с головы косынку, завернула в
нее ягель.
Чем выше, тем труднее было подниматься. На вер¬
шине их встретил сильный, порывистый ветер, будто духи
и впрямь решили сбросить дерзких людей вниз. Ника¬
кого озера не оказалось. Вокруг стояли причудливых
форм каменные столбы, выточенные водой и ветром. Не¬
которые напоминали людей в самых разных позах, дру¬
гие— зверей. Не от этих ли скульптур, изваянных са¬
мой природой, пошло древнее поверье о духах тундры,
обитающих на вершине Минисея?
Взглянув вокруг, Галя чуть не задохнулась от вос¬
хищения. Вид отсюда открывался необыкновенный. Бу¬
ровато-зеленая, кое-где с белыми снежными пятнами,
тундра без края. На севере — голубовато-белесая поло¬
ска Карского моря, охватившая узкой лентой полгори¬
зонта. На юге — черные, голые увалы Полярного Урала.
И повсюду — синие, зеленоватые, темно-коричневые
«глаза» бесчисленных озер, серебристые прожилки ре¬
чек. А дали такие неоглядные, такие широкие и маня¬
щие, что хотелось взмахнуть руками, как крыльями, под¬
няться над тундрой и лететь, лететь, пока хватит сил.
На душе было как-то по-праздничному радостно. Галя
даже забыла, с какой целью они с Леней поднялись
сюда.
Впрочем, Леня напомнил ей об этом, толкнув локтем:
— Погляди-ка вниз!
С неудовольствием девушка оторвала глаза от за¬
хватывающей дух картины, с досадой посмотрела вниз.
Увидела крошечные фигурки, суетящиеся у подножия
горы. Потом услыхала выстрел, другой, третий.
71

—	Доигрались,— хмуро и встревоженно бросил Лео¬
нид.— Теперь хоть беги, не простят. Мне-то еще, может,
и не так достанется, а тебе не завидую. Ты женщина,
значит, осквернила Минисей.
—	Подумаешь! — беззаботно ответила Галя, хотя
сердце и сжалось в недобром предчувствии.— У нас рав¬
ноправие.
Они медленно спускались вниз. Люди у подножия
притихли, замерли. Неужели духи тундры не покарают
дерзких, отпустят их с миром? Быть того не может! Еще
не было случая, чтобы кто-то безнаказанно нарушил за¬
прет. Старики рассказывали, что владыки Минисея не
прощают тех, кто решится заглянуть в их жилище: или
убивают на месте, или напускают какую-либо болезнь,
от которой нечестивец скоро умрет.
Когда подошли к самому подножию горы, Галя, не
выдержав, бросилась бегом вперед, к своим.
—	Дядя Костя! — закричала еще издали, протягивая
в руках косынку с ягелем.— Я же говорила, никаких ду¬
хов нет! А какой там ягель, а вид какой открывается —
умереть можно!
И осеклась. Оленеводы молча отступали, отвора¬
чивались. Бригадир смотрел на девушку строго, почти
отчужденно. Резко бросил Лене несколько гортанных
фраз по-ненецки, снял с плеча свой отличный карабин,
передернул затвор и кивком головы показал Гале:
иди, мол, вперед. Ей стало вдруг страшно, хотелось
бежать, но ноги ослабели, не слушались. «Все,— мель¬
кнуло в голове,— это конец. Леня не зря говорил —
убьют...»
Двое ослушников шагали под конвоем бригадира в
тундру. В километре от Минисея он остановил их, заку¬
рил и сказал Гале так, что она не поняла: одобряет ли
он ее поступок или осуждает.
—	Ну, ученая твоя голова, и наделала ты дел!
Она решила, что перед расстрелом надо держаться
твердо, с достоинством, но тут, неожиданно для себя,
всхлипнула и стала сквозь слезы оправдываться:
—	Доказать хотела, что духов нет, оленей жалко...
А расстреливать нас не имеете права, нет такого зако¬
на, чтобы без суда...
Филимонов и Леня переглянулись и, несмотря на
драматизм обстановки, расхохотались.
72

—	Эх, Галя, Галя! — оборвав смех, жестко сказал
бригадир.— За кого ты нас принимаешь, обидно однако
думаешь, а столько месяцев жила в моем чуме! Мы раз¬
ве дикие?! Хорошо, что твоих слов старики не слышали,
сказали бы, что это духи тебя наказали, ума лишили,
вот ты и говоришь такое...
—	А зачем сюда под винтовкой привели?
—	Для виду, чтоб никто из старых людей не кинул¬
ся на вас, бить не стал. Понимаешь, кое-кто очень зол
на вас, кипит, как чайник, не выдержит, стукнет. За ни¬
ми— другие. Тогда я не смог бы остановить. А сей¬
час— пусть остынут, подумают, злость пройдет однако.
Опустившись на корточки и держа карабин между
коленями, Филимонов долго молчал, глядя в землю.
Галя переминалась с ноги на ногу, чувствуя себя очень
неловко. Она уже казалась самой себе не героиней, а
скверной девчонкой, которая из-за сумасбродства, ша¬
лости или недомыслия обидела хорошего человека. Леня
тоже молчал, но на скуластом лице его не отражалось
никаких переживаний.
—	Праздник однако испортили,— негромко сказал
бригадир,— теперь настроение не то. А люди ждали, го¬
товились... Думаешь, десять — двадцать олешек дороже
хорошего настроения?
Галя пожала плечами. Еще утром она бы, не колеб¬
лясь, ответила на вопрос утвердительно: да, дороже.
Сейчас же начала понимать, что все не так просто, как
ей казалось. Вот мы, живущие оседло, тоже в дни сво¬
их праздников приносим жертвоприношения. Откармли¬
ваем поросенка или гуся, режем их накануне Нового
года или другого торжественного дня, варим-жарим,
ставим на стол. Но это жертвоприношение собственным
желудкам. Оленеводы же подносят жертву в благодар¬
ность за хорошее лето. Кому? Духи — это просто сим¬
вол, а благодарность адресована в первую очередь тун-
дре-кормилице, не очень щедрой земле Севера. Пере¬
житки? Возможно. И все-таки какое она, Галя, имела
право осквернять их святыню, попирать ногами Мини-
сей, разрушать красивую сказку?! Что она дала, что мо¬
жет дать взамен?
Праздник все же состоялся в полном соответствии
с традиционным ритуалом. Галя смотрела на него изда¬
ли. Если бы ее даже усиленно приглашали, не пошла
7с?

бы. Ей казалось, что оленеводы веселятся вроде бы по
принуждению, заставляя себя забыть о случившемся.
Отчужденность пастухов чувствовалась еще долго,
несколько недель. Внешне она почти не проявлялась,
они были по-прежнему добры, предупредительны, от¬
зывчивы. Но Галя явственно ощущала холодок отноше¬
ний. Старики и старухи были откровеннее: они игнори¬
ровали Галю. Мать Филимонова настояла, чтобы
девушка жила в отдельном чуме, самостоятельно. Брига¬
дир, глядя в сторону, объяснил:
—	Темная она, несознательная. Боится однако, что
духи нашлют на тебя болезнь, а заодно и на нее и на
всех нас в чуме...
—	Сослепу да в темноте не разберут, да? — с неве¬
селой усмешкой перебила девушка.— Ладно, дядя Ко¬
стя, я понимаю...
В эти недели ей было очень тоскливо и одиноко.
Не раз и не два появлялась мысль: бросить все и с пер¬
вой же оказией уехать домой. Ведь добрых отношений
не восстановить, в одиночку же в тундре жить трудно,
почти невозможно. Попробовал бы кто вот так пожить,
как она сейчас! Кругом люди, а чувство такое, будто со¬
всем одна в тундре.
Галя похудела, осунулась, но заставляла себя казать¬
ся спокойной, точно ничего не произошло. Не дай бог,
твердила мысленно, теперь заболеть! Тогда не только
старухи будут верить в духов. И уезжать нельзя, это
будет истолковано опять-таки в пользу существования
богов в тундре.
Сколько раз провожала тоскливым взглядом само¬
лет, привозивший оленеводам муку, соль, охотоприпасы,
медикаменты. Что стоило бы сесть в него (летчики пред¬
лагали «подбросить» до пристани, а через две-три неде¬
ли доставить обратно, если захочет) —и до дома рукой
подать! Крепилась, закусывала до крови губы, уходила
далеко в тундру выплакаться, чтобы никто не увидел
слез. Но каждый раз возвращалась в стойбище к нача¬
лу занятий, ровным учительским голосом проводила оче¬
редной урок...
Ненцы высоко ценят мужество и выдержку, хотя не
говорят о них. Вероятно, после случая у горы Минисей
вся бригада ждала, что же будет дальше. Люди постар¬
74

ше были убеждены, что духи тундры так или иначе по¬
карают Галю и Леню. Те, кто помоложе, были обижены
за не совсем гладко прошедший День оленя, к которо¬
му столько времени готовились, который так ждали.
Выдержка Гали оказала воздействие на оленеводов.
Сначала потеплели отношения с молодыми. Затем и ста¬
рики все реже стали поворачиваться к русской девушке
спиной, подчеркнуто не замечать ее. Даже старая мать
бригадира как-то сказала Гале (будто это не она на¬
стояла на изгнании девушки из чума):
—	Посто не заходись ко мне, приходи, цай пить
будем.
А на оленя, которому Галя скормила ягель, прине¬
сенный с Минисея, старики смотрели, как на высшее су¬
щество. Его освободили от всех работ, его холили и —
даже! — баловали хлебом. Олень, разумеется, не пони¬
мал, что все эти благодеяния обрушились на его рога¬
тую голову только потому, что он сжевал пучок ягеля,
ничем не отличавшегося, кроме длины, от лишайника,
которым он питался всю жизнь.
...Эту историю я услыхал от Лени, который приехал
с побережья Карского моря в районный центр за новы¬
ми фильмами. Потом ее дополнила сама Галя Паромо¬
нова. Она недавно приехала из Омска на каникулы.
Галя (теперь студентка пединститута) ждала вместе
с Леней, когда она снова увидит оленеводов. Она
хотела попасть туда, в бригаду Филимонова, чтобы по¬
работать два месяца среди пастухов.
—	Мне же нужна практика,— просто сказала она,—
я ведь без пяти минут учительница. Конечно, вернусь по¬
сле института сюда, только сюда.
Я смотрел на невысокую, тонкую, сероглазую девуш¬
ку с узким лицом. Она вовсе не производила впечатле¬
ния сильной, мужественной, выносливой. Напротив, на
мой взгляд, она выглядела слишком хрупкой, женст¬
венно-беззащитной и способной жить лишь в городских
условиях. Но, зная ее одиссею, я понимал, насколько
обманчива бывает внешность.
Да, тундра не любит слабых, отец Гали был прав.
Слабых духом. Такие в ней не приживаются, не полу¬
чают здесь гражданства. Но тундра помогает человеку
понять самого себя, найти свое место в жизни, она де¬
лает сильного душой еще сильнее.
75

Обычный рейс
Еще в Москве, обдумывая и отмечая на карте свой
маршрут, я был поставлен в тупик: как добраться на от¬
даленные населенные пункты полуострова Ямал? Ни со¬
лидный «Справочник пассажира», ни путеводители не
отвечали на этот вопрос.
— Доберешься на попутных,— небрежно сказали в
редакции.— Там ведь как раз путина, сейнеры с рыбой
ходят, как-нибудь дотащишься...
Вероятно, моим коллегам казалось, что сейнер так
же просто остановить, как попутную автомашину. Под¬
нял руку — и вот уже корабль поворачивает к берегу,
берет тебя и везет куда нужно.
Я не очень надеялся на это сомнительное «как-ни¬
будь». Впрочем, в Салехарде меня успокоили: справоч¬
ники отстают от жизни, в низовьях Оби существует пас¬
сажирское пароходное сообщение.
...И вот уже третий день мы ждем пассажирский теп¬
лоход. Он должен был прийти уже давно, но что-то за¬
держивается. Мы — это я, желающий уехать из Аксар-
ки, несколько местных парней и девчат, с которыми я
подружился здесь, и лейтенант милиции, взявшийся до¬
ставить меня на теплоход. В Аксарке нет пристани:
мелко, суда не подходят к берегу, пассажиров достав¬
ляют на шлюпке. Но сейчас — путина, все моторки за¬
няты, и только милицейский катер свободен. Он стоит
наготове, потому что нам надо успеть выскочить к фар¬
ватеру и остановить теплоход: если в Аксарке никто не
сходит, он пройдет мимо, не задерживаясь.
С утра мы собираемся у домика бакенщика и сидим
целый день, с небольшим перерывом на обед. Ребята
рассказывают разные случаи, расспрашивают о Москве
и прочих местах. Лейтенант каждый час-полтора заво¬
дит мотор, желая удостовериться, что в решающий мо¬
мент он не подведет. С бакенщиком у нас договор: если
теплоход придет ночью, он пошлет за мной внука, а сам
посемафорит на корабль, чтобы тот задержался.
Терпения у меня остается все меньше. Я часто вска¬
киваю, всматриваюсь в речные дали: не идет ли долго¬
жданный. За широко разлившейся Обью расстилаются
пойменные луга с темными копнами сена, за ними, точ¬
но гигантские стога, синеют далекие увалы Полярного
76

Урала. Вода в реке странно переливается: ближе к бе¬
регу темная, мрачная и бездонная, дальше — все голу¬
беет, пока не становится у чуть видного противополож¬
ного берега почти белесой.
Низкий могучий рев пароходного гудка доносится
из-за поворота Оби, заставляя воздух дрожать. Зара¬
женный моим нетерпением лейтенант бросается к кате¬
ру, но на полдороге останавливается, досадливо машет
рукой и возвращается обратно. Больше никто из сидя¬
щих не трогается с места. Все смеются. Из-за поворота
с пыхтением выползает маленький буксир, он тянет две
баржи. Бедняге нелегко приходится, рядом с баржами
он выглядит маленьким, но он бодро приветствует нас
басовитым рыком гудка.
— Тьфу ты, оглашенный! — сплевывает бакенщик.—
Чего реветь-то, будто ты фон-барон какой?! Ведь всю
силу в гудок пускаешь, на ветер!
Ребята, посмеиваясь, рассказывают историю с этим
буксиром. Года два или три назад, шутки ради, коман¬
да поставила на буксир гудок с какого-то списанного
большого парохода. Встречные суда, слыша могучий
бас, услужливо уступали дорогу, жались к краю фарва¬
тера: океанский пароход идет! Уступать дорогу буксиру
следовало бы и раньше, он ведь такой работяга. Но по¬
рой еще оказывают уважение не за дела, а за громкий
бас. Так матросы буксира дали урок некоторым люби¬
телям покрасоваться...
Наконец к вечеру показывается теплоход. Катер
мчится наперерез теплоходу. Там стопорят машину: у
милиции есть какое-то дело. После долгих маневров нам
удается приблизиться к борту, на котором крупными
буквами выведено: «Механик Калашников». Все пасса¬
жиры собрались на верхней палубе, сгрудились у пра¬
вого борта и смотрят на нас. На виду у почтенной пуб¬
лики я весьма неуклюже проделываю акробатический
номер, взбираясь по сброшенному веревочному трапу
на нижнюю палубу. Вслед за мной летят брошенные
лейтенантом мои вещи. Теплоход продолжает свой путь.
Аксарка медленно удаляется, тает в голубоватой дым¬
ке. С крутого берега ребята машут руками.
Проснувшись утром, я тотчас же направился на верх¬
нюю палубу. Час был довольно ранний, но несколько
пассажиров, стоя у поручней или сидя в шезлонгах, уже
77

любовались видами реки. Впрочем, никаких видов не
было, теплоход шел по Обской губе, и, куда ни погляди,
была только вода. Поэтому все наблюдали за большими
северными чайками, которые кружились над зеленовато¬
холодными волнами, сопровождая крикливой стаей наш
корабль. То и дело чайки камнем падали вниз, выхваты¬
вали из воды зазевавшуюся рыбешку и вновь взмывали
вверх. Стоящий рядом со мной у борта ненец неприяз¬
ненно сказал, кивнув на чаек:
—	Красивая птица, да? Вредная птица! Молодую
рыбку ест. Мы один раз стреляли их, вешали, сколько
рыбы проглотил. Три кило двести граммов, вот! Про¬
жорливые, как волки, а пользы никакой. Стрелять надо!
А мне эти чайки нравились. В них органически сое¬
динялись сила и грациозность, ленивая медлительность
и непостижимая быстрота, ловкость и кажущаяся не¬
уклюжесть. Они не были попрошайками, как черномор¬
ские чайки, привыкшие к подачкам и с лакейским усер¬
дием бросающиеся за куском булки. У них было чувство
собственного достоинства. Они сопровождали нас безо
всяких корыстных намерений, просто из вежливости или
любопытства. Когда же эскортировать теплоход им на¬
скучило, улетели.
Полдня я «лазал» по теплоходу, приставал к членам
команды с просьбой рассказать что-либо интересное,
случавшееся с ними в этой навигации. Однако речники
пожимали плечами:
—	Ничего особенного у нас не бывает, обычные рей¬
сы. Мы же извозчики — возим пассажиров, грузы. Дой¬
дем до промежуточного порта, высадим пассажиров,
возьмем других — и дальше пошлепали. И так всю до¬
рогу от Салехарда до поселка Тазовское.
Только официантка Римма рассказала об одном эпи¬
зоде. Я даже не просил ее, сама подошла к столику и
начала говорить.
История, которую она поведала, случилась недавно,
за две недели до моего появления на теплоходе. В Об¬
ской губе к «Калашникову» швартовался другой тепло¬
ход, на который надо было передать часть груза. Губа
была неспокойной, но пришвартовались удачно. Пере¬
грузка уже заканчивалась, как вдруг случилось несча¬
стье: у одного матроса рука как-то попала между бор¬
тами судов, ее раздробило в локте. Матрос был не с
78

«Калашникова», но его тут же взяли на этот теплоход,
более быстроходный, сообщили по радио в Салехард,
попросили прислать самолет. Корабельный врач нало¬
жила раненому жгут и повязку, чтобы остановить кро¬
вотечение. Салехардская санитарная авиация ответила,
что погода не позволяет самолету вылететь, а о посадке
на воду нечего было и думать.
Теплоход полным ходом, минуя все порты, шел к Та-
зовскому, где есть отличная больница. Матросу станови¬
лось все хуже. Связались по радио с Омском, подняли
с постели известного профессора-хирурга. Тот все вы¬
спросил, сказал, что руку пока ампутировать не следует,
надо попытаться доставить раненого в больницу.
До порта Тазовское «Калашников» не доходит сорок
три километра: мелко. Заранее вызвали почтовый катер,
перенесли на него матроса, от пристани до больницы
доставили на руках, чтобы не растрясти. Чуть ли не вся
команда, кроме вахтенных, толпилась у операционной,
готовая дать раненому свою кровь, если потребуется
переливание.
Но было уже поздно. Матрос умер от болевого шока
и сильной потери крови.
— А какой парень был! — со вздохом сказала Рим¬
ма.— Только-только школу кончил, крепкий, волевой.
Верите, ни разу не вскрикнул, не застонал, сам после
катастрофы дошел до салона, даже вроде бы улыбался...
У нас все страшно возмущены на корабле! Теперь опе¬
рации на сердце делают, самых, кажется, безнадежных
на ноги ставят, а тут допустили, чтобы человек умер из-
за такой травмы. Равнодушные его убили, вот что я вам
скажу! Спросите кого угодно, хоть капитана, если мне
не верите! «Нелетная погода»,— передразнила она кого-
то, незнакомого мне,— какая удобная причина! Да в
любую погоду должны лететь, если речь о жизни чело¬
века идет! Нет, вы должны обязательно написать об
этом!
Последняя фраза прозвучала как приказ: катего¬
рично и безоговорочно. Я попробовал было сослаться
на правила, запрещающие диспетчерам выпускать само¬
леты в неблагоприятную погоду. Ведь если бы самолет
был послан, он мог опрокинуться при посадке на воду
из-за больших волн, утонуть. Тогда погибли бы летчик,
бортмеханик, врач.
79

Но Римма не захотела слушать. Посмотрев на меня
сверху вниз (я сидел и обедал, она стояла рядом), она
с презрением выдохнула:
—	И вы туда же! А я думала, журналисты из Мо¬
сквы все понимают. Ну и пусть перевернулся бы само¬
лет, экипаж мы бы спасли, но ведь — поймите! — тогда
у нас было бы совсем другое отношение к случившему¬
ся. Видели бы, что сделано все, чтобы спасти человека...
А вот и наш капитан,— прервала она себя,— спросите
его... Всеволод Иванович, можно вас на минутку?
К столу подошел высокий мужчина в синем свитере,
туго обтягивающем могучую грудь. Лицо его сразу же
вызывало симпатию: крутолобое, с широко расставлен¬
ными глазами, удивительно чистыми, голубыми, без хит¬
роватого прищура, с коротким, чуточку картошкой но¬
сом. Пожалуй, именно таким я представлял в детстве
капитана Янсена из «Гиперболоида инженера Гарина».
Только трубки не хватало для полного сходства.
—	Всеволод Иванович, тут товарищ корреспондент
интересуется той историей,— торопливо сказала Рим¬
ма.— Может, расскажете ему?
—	Да разбирались мы в ней, ты же знаешь, зачем
опять поднимать вопрос,— недовольно поморщился ка¬
питан.— По метеоусловиям вылет был невозможен.
—	Значит, и виноватых нет?! —Римма дернула пле¬
чом и отошла от нас.
Капитан представился, протягивая руку. Я назвал
себя. Всеволод Иванович улыбнулся:
—	Ваш брат сюда нечасто заглядывает. Хлеба здесь
не сеют, ударных строек нет, котик не водится, больших
промышленных объектов не числится. Словом, тихий за¬
коулок планеты. Но экзотики хватает. Вы не за ней,
случаем?
—	Грешен,— признался я,— и на экзотику хотелось
бы поглядеть.
—	Плохого в вашем желании ничего не вижу. Мне,
например, любопытно было бы почитать о быте и тра¬
дициях народов Средней Азии, не бывал там. А то у нас
частенько пишут об инках и этрусках, об обычаях жи¬
телей Африки или Австралии, когда же дело касается
нашей страны, то, если верить журналистам, все народ¬
ности одинаковые, не отличишь, о жизни ли русского
села рассказывают, башкирского или узбекского. Ивее,
ю

что откосится к национальным различиям, к особенно*
стям быта, зачисляют в разряд феодальных и прочих
пережитков!
У капитана была манера глядеть прямо в глаза со¬
беседнику, ни на минуту не отводя взгляд в сторону.
Это не всегда приятно, чувствуешь себя, как перед
рентгеновским аппаратом, будто все твои мысли обна¬
жены, все твои возражения известны на три фразы
вперед.
В последующие дни мы с капитаном часами беседо¬
вали на разные темы, и я в конце концов привык к этой
его манере. Но вначале пристальный, чистый, изучаю¬
щий взгляд капитана не давал мне покоя, сковывал
язык.
Я не успел собраться с мыслями, чтобы ответить ка¬
питану на его гневную тираду относительно нивелиров¬
ки нашей журналистикой национальных особенностей
разных народов. Внезапно гулко кашлянул репродуктор,
висящий невдалеке от моего столика, и чуть хриплова¬
тый тенорок четко объявил:
—	Участникам самодеятельности собраться через
пятнадцать минут в красном уголке для репетиции. При¬
глашаются и пассажиры, желающие принять участие в
завтрашнем концерте...
—	Мой старпом Жихов,— капитан кивнул на репро¬
дуктор.— Дельный парень, энтузиаст. Советую познако¬
миться.
Жихова я увидел после ужина. Он собрал желаю¬
щих и долго рассказывал нам об Оби, о механике Ва¬
силии Ивановиче Калашникове, чьим именем назван
теплоход, об истории постройки этого корабля, о пер¬
спективах развития водного транспорта на Обском Се¬
вере. В заключение повел на экскурсию по судну, пока¬
зав все, что могло интересовать пассажиров.
И я подумал, как часто мы выносим свое суждение
о человеке на основании лишь его внешнего вида. Вот
Алексей Жихов. Вначале он, несмотря на лестную ре¬
комендацию капитана, мне не понравился. У Алексея —
резкие, острые черты лица, держится он так, будто, как
говорится, аршин проглотил. В его одежде щеголева¬
тость, присущая морякам, подчеркнуто выпирает. Если
капитан может себе позволить в свободное время носить
свитер, то Жихова я ни разу за все дни не видел одетым
81

иначе, как строго по форме, в белоснежной крахмаль¬
ной сорочке с безукоризненно повязанным черным гал¬
стуком. И вообще с первого взгляда он произвел на
меня впечатление сухаря и формалиста.
А он оказался душевнейшим человеком, тонким, ув¬
леченным и увлекающимся, мягким и очень чутким к
красоте во всех ее видах. Однажды утром я забрел в
салон на тихие звуки пианино. Кто-то играл этюд Шопе¬
на. Я открыл дверь — и не поверил глазам: за пианино
сидел Алексей. Видимо, он только что сдал вахту: ря¬
дом, на кресле, был брошен дождевик. Полузакрыв гла¬
за, по памяти играл задумчивую, грустноватую мело¬
дию. Я попятился, чтобы Алексей не заметил меня: это
была его минута, его личный мир, в который он не хо¬
тел пускать посторонних.
А вот в мир своей любви к Оби Жихов хотел во¬
влечь всех, всем передать влюбленность в эту могучую
реку. Стоило послушать, как он говорил о ней. Словно
песню пел. Он не просто сообщал нам, пассажирам, что
Обь каждую секунду приносит в губу двенадцать с по¬
ловиной тысяч кубометров воды. Нет, он подчеркивал,
что это в два раза больше, чем Волга, в восемь раз — чем
Днепр. Жихов как бы полемизировал с певцами других
великих рек, утверждая, что нет в России рек более до¬
стойных воспевания, чем Обь. Она занимает четвертое
место среди рек земного шара по длине и пятое по пло¬
щади бассейна, а среди рек Советского Союза — пер¬
вое. Он произносил эти цифры как самые благозвучные
стихи, наслаждался ими, упивался, в то же время сетуя
на людскую несправедливость, которая отводит Оби бо¬
лее скромное место, чем Енисею, Лене, Амуру, не гово¬
ря уже о крохотных речонках вроде Куры и Терека, про¬
славляемых в поэзии и прозе. А за что, за какие такие
достоинства?
Жихов страстно любил Обь. Его прадед, дед и отец
были речниками, плававшими по этой реке. Он на ней
родился и вырос. Все его братья тоже «ходят» по Оби
и Иртышу. Может быть, они, Жиховы,— потомки тех от¬
важных новгородцев и поморов, которые еще в XI веке
пробивались сквозь ледяные поля Карского моря на лег¬
ких утлых стругах к Обской губе, которые основали го¬
род Мангазею (теперешний поселок Тазовское), центр
торговли с Зауральским Севером. Об этих землепроход¬
82

цах Жихов говорил горячо, с увлечением рисуя их
подвиги.
Кто-то из слушателей, воспитанный на обкатанных
формулировках прежних учебников истории, перебил
Алексея. Вот вы, дескать, говорите, что землепроходцы,
первооткрыватели, сделали немало для освоения этих
далеких земель. Но ведь известно, что ими двигали
хищнические мотивы, жажда личного обогащения, ко¬
рыстные торгашеские помыслы, которые заставляли их
угнетать, обманывать местных жителей.
Жихов болезненно поморщился, точно услыхал фаль¬
шивую ноту, резанувшую его слух.
— А Колумб, по-вашему, был движим лишь благо¬
родными, бескорыстными намерениями, отправляясь в
плавание? А Марко Поло, а Афанасий Никитин, а ка¬
питан Кук? Ради прекрасных глаз королевы или там
кого другого люди шли на смертельный риск? Нет уж,
дорогой товарищ, не будем приукрашивать историю!
Он очень красочно нарисовал нам картину одного
лишь перехода поморов с запада на восток. И я вдруг
почувствовал, что нахожусь не в салоне современного
теплохода, а на мокрой, обледеневшей палубе челна,
который прыгает, как поплавок, на холодных волнах по¬
лярных морей и Обской губы, кренится с борта на борт,
черпая воду, снова выравнивается. Ох, какое же это дол¬
гое путешествие! Оно длится месяцами, годами. Потом
челн подходит к незнакомому низкому берегу, холодно¬
му и неприветливому. И здесь мореходам предстоит об¬
основаться, начать жизнь сызнова в безлесных, гибель¬
ных краях. Что их заставило покинуть родные места,
предпринять это немыслимо опасное путешествие на
край света? «Мягкая рухлядь», то есть ценные меха?
Да, и это. Надежда разбогатеть, вернуться домой с ту¬
гой мошной и там зажить по-людски? Конечно. Или же¬
лание пожить вольной жизнью подальше от княжеско-
боярского ака? И это. Все было, и если мы даже сей¬
час, будучи куда более сознательными, не сбрасываем
с весов в нашей работе принцип материальной заинте¬
ресованности, то глупо предъявлять претензии к земле¬
проходцам, что они осваивали новые края не беско¬
рыстно. Во всяком случае все низменно-будничное, что
было в их деяниях, с веками отсеивается, забывается.
83

Подвиг же, которым нельзя не восхищаться, остается
в нашей памяти...
Так или примерно так говорил Алексей, и любитель
обкатанных формулировок вынужден был с ним, хотя
и с оговорками, согласиться.
Обская губа преподнесла нам один из обычных сво¬
их сюрпризов. Только что желто-зеленоватая вода ла¬
сково серебрилась и играла под лучами низко висящего
солнца. И вдруг откуда-то принесло густой ватный ту¬
ман. «Калашников» бросил якорь: в таком тумане дви¬
гаться дальше опасно. Так мы стояли до полуночи. По¬
том туман рассеялся, потому что налетел бешеный ветер,
поднял волны. Наш корабль не утлый челн, но волны, иг¬
раючи, подбрасывали все его тысячу с лишним тонн, как
щепку. Палуба уходила из-под ног, нас мотало и тряс¬
ло, будто «Калашникова» поставили на гигантский ис¬
пытательный вибростенд. Правила судоходства запреща¬
ли кораблю такого водоизмещения движение в восьми¬
балльный шторм. Мы остались стоять на якоре до утра.
Утром капитан, встретив меня, сочувственно спросил.
—	Ну, как ночка выдалась?
—	Ничего,— храбрясь, промямлил я,— мы и не такие
штормы видывали.
—	Где это, разрешите полюбопытствовать? — усо¬
мнился капитан.
Я мог назвать ему десяток мест, где попадал в шторм.
Но для пущей важности назвал Тихий океан.
—	Да, там бывают приличные шторма,— согласился
Всеволод Иванович,— но все равно не такие, как здесь.
Понимаете, губа мелкая, ветер сильный, поэтому волны
крутые, ну, как обрыв. В океанах же более пологие, мяг¬
кие. У нас корабли иногда переламываются на волне.
Знаете, бывалые капитаны говорят, что на земле есть
четыре проклятых богом места: Каспий, Бискайский за¬
лив, Татарский пролив и наша Обская, или, как мы
ее фамильярно называем, Шальная губа. Вот будем у
косы Каменной, посмотрите на это гнусное местечко.
Там, на моей памяти, с сорок первого года шестьдесят
семь судов разбило и потопило.
Мне от таких слов стало холодно. А что если наш
«Калашников» будет шестьдесят восьмым?!
Днем я увидел эту каверзную косу. Правда, как по¬
том оказалось, во всей округе на десятки или даже сотни
84

километров нет ни одного камешка. Только песок, мел¬
кий, как пыль, черный, зловещий. Просто в языке ненцев
нет слова «камень», в тундре он не встречается. Что пе¬
сок, что камень — все обозначается одним словом. По¬
этому, переводя ненецкое слово на русский язык, когда-то
назвали эту косу Каменной.
Я попросился на мотобот, который должен был пере¬
везти двух пассажиров на берег (как и повсюду по
своему маршруту, кроме Салехарда, «Калашников» не
может подойти к причалу, останавливается на рейде).
Погода была отличная, но на меня напялили полушубок,
дали сапоги-ботфорты. Я отправлялся «за впечатления¬
ми», хотя капитан меня отговаривал: высадка на берег —
зрелище не для слабонервных, тем более вам еще при¬
дется ее проделать по необходимости. Однако это еще
больше разожгло мое желание. «Мужчина я иль не
мужчина?!» — патетически воскликнул я мысленно.
Впрочем, оказавшись в шлюпке, я тут же пожалел,
что не послушался капитана. По губе гуляла довольно
высокая волна. Шлюпка никак не могла оторваться от
борта теплохода, ее било о причальный брус, под кото¬
рым мы оказались. Команда «Калашникова» встрево¬
женно глядела на наши попытки оттолкнуться от борта,
но ничем не могла помочь. Мы налегли на весла, про¬
двинулись на несколько метров, но следующая волна
вновь швырнула нас к теплоходу. И так несколько раз
повторялось, пока наконец Жихову не удалось завести
двигатель.
Нас в шлюпке шестеро. Алексей, матросы Юра и
Володя, я и две женщины. Одна возвращается домой из
отпуска, проведенного где-то на юге. Она держится спо¬
койно, уверенно, не ойкает, не зажмуривает глаз, видя
очередную волну, летящую на нас. Вторая — маленькая
испуганная девчушка. Она кончила в Салехарде зоовете¬
ринарный техникум и теперь едет зоотехником в один
из ямальских оленеводческих колхозов. Веснушчатое ли¬
чико Таси побледнело, даже веснушки поблекли, будто
враз выцвели, но губы застыли в улыбке. Она то и дело
поправляет пробковый пояс, точно желая убедиться:
здесь ли он.
Не знаю, какой у меня вид. Во всяком случае мне
не до фотоаппарата, который я захватил, чтобы сделать
несколько снимков. Я судорожно держусь руками за
85

скамью, на которой сижу. Это не лишняя предосторож¬
ность: шлюпка так прыгает, что совсем нетрудно выпасть
из нее.
До берега мы не дотягиваем метров сто пятьдесят —
двести: мелко, под килем шлюпки скрипит песок. Но на
берегу уже приняли меры, чтобы взять у нас пассажи¬
рок. Завели гусеничный трактор, подцепили к нему пло¬
скодонный катерок и двинулись нам навстречу. Трактор,
попыхивая синим дымом, вполз в воду так, что волны
захлестывали его почти до половины карбюратора. Трак¬
тору это не нравилось, он чихал, фыркал, потом, рассер¬
дившись, вдруг развернулся и заковылял к берегу, оста¬
вив катерок на произвол судьбы. Катерок запрыгал,
зарыскал по волнам, несколько раз «кашлянул» — и за¬
молк. Его стало относить в сторону, к берегу.
—	Н-да, положеньице,— сквозь зубы протянул Жи-
хов, с трудом удерживая нашу шлюпку, чтобы она не
села на мель и чтобы ее не отнесло в губу.— Придется
купаться, парни.
Оба матроса, будто только и ждали этих слов, тотчас
же спрыгнули в воду, дружно ухнули от обжигающего
холода, взяли на плечи женщин и зашагали по грудь в
воде к берегу. Волны набегали сзади, окатывали с голо¬
вой и носильщиков, и их живой груз. Затем Юра вер¬
нулся за вещами, Володя же принес на плечах мальчика,
мать ребенка дошла сама.
Только поглядеть на ребят — и то сразу мурашки шли
по коже, словно сам побывал в ледяной воде. У них не
попадал зуб на зуб, лица посинели. А предстояло еще
не менее тридцати минут идти к теплоходу, поднимать
шлюпку на тали. И это при пронизывающем ветре!
Уже потом я спросил Жихова, а нельзя ли обойтись
без этих «добровольно-принудительных купаний»? Ведь
не входит же в обязанности матросов переносить на соб¬
ственных плечах пассажиров и грузы по грудь в воде?
—	Не входит,— согласился Алексей,— это верно. Но
вы должны учитывать и специфику Севера. Пассажир¬
ское движение здесь не очень оживленное, порты пока
не оборудованы как следует, губа мелкая. И вам таким
же манером придется высаживаться, если на берегу
катер забарахлит, как сейчас.
Я возмутился: не женщина, чтобы меня на руках но¬
сили, сам дойду! Жихов рассмеялся:
86

—	Да дело же не в том, мужчина вы или женщина!
И здоровенных ребят, закаленных полярников порой
носим. Мы-то дома, на теплоходе, в тепле. Обогреемся,
положенную после купания порцию спирта хватим — и
порядок. Л пассажиру еще десятки, а то и сотни кило¬
метров от места высадки до дома добираться. Как он,
в мокрой-то одежде, а? Здесь не среднерусская полоса,
где на каждом шагу деревня — заходи, обогревайся.
Здесь — тундра, этим все сказано...
Утром следующего дня опять налетел ветер, поднял
волны. «Калашников» снова бросил якорь, чтобы пере¬
ждать непогоду. Молодежь затеяла танцы на верхней
палубе. Качка сталкивала пару с парой, бросала парт¬
неров то в объятия друг друга, то к одному из бортов.
Но танцы продолжались, без устали гремела радиола.
Только на этот раз не высовывали из воды любопытные
мордочки морские зайцы, неравнодушные к музыке.
Танцевала вся свободная от вахты команда, наперебой
приглашая девушек, едущих «на рыбу», и прочих пасса¬
жирок. А официантки в ресторане, которые должны
были обслуживать голодных и жаждущих, с завистью
поглядывали на танцующих из дверей и с неприязнью —
на едоков-клиентов: нашли, мол, время есть, не могли
потерпеть.
Я танцевал с двумя подружками. Они окончили шко¬
лу торговых работников и казались себе знающими,
отлично подкованными во всех торговых вопросах. Когда
я поинтересовался, как они представляют свою жизнь
на Севере, круглая, чернокосая, похожая на колобок
Маша бойко ответила:
—	Какой же это Север? Это просто Заполярье, нам
так говорили. А Север — это за Диксоном.
Надя, не расстававшаяся с лыжным костюмом, про¬
молчала, лишь застенчиво улыбнулась.
Но чем меньше времени оставалось до того часа,
когда им предстояло покинуть борт «Калашникова», тем
грустнее и растеряннее делались лица девчат. Сперва
Санин, едущий туда же, подтрунивал над ними, стращал
всякими ужасами, утверждал, что полярные волки и бе¬
лые медведи запросто входят в чумы, а домов у них нет,
только склад. Потом он смилостивился, признался, что
все это враки. Пассажиры пытались как-то рассеять
тягостное настроение подружек. Они развлекали их шут¬
<?7

ливыми рассказами, приглашали наперебой танцевать.
Даже Санин, не склонный к нежностям и сантиментам
и менее всего представлявший себя в роли галантного
кавалера, в этот последний день пути стащил, наконец,
сапоги-ботфорты, натянул узкие туфли, черный костюм
и пригласил каждую из подруг на танец. Громко, во всю
мощь голоса, непривычного к шепоту, он предупреждал
Машу и Надю:
—	Только, девки, учтите: приедем домой — чтоб ни
слова о танцах! Старуха моя все хореи [длинные палки,
которыми погоняют оленей] о мою спину поломает,
ревнивая.
Маша-колобок в общем-то держалась неплохо, храб¬
рилась. А Надя совсем упала духом. Глаза ее были очень
грустные. Санина и других это тревожило и злило. Ну,
было бы во взгляде Нади удивление, растерянность,
испуг, а то совершенно отсутствующие.
Капитан сказал мне:
—	Знали бы вы, до чего мне не хочется свозить ее на
берег! Ну, как ребенка, которого одного пустили на шум¬
ную улицу, где трамваи, машины...
—	Чего нюнй-то распускать?! — грубовато вмешался
Санин, стоявший рядом.— За ручку до седых волос не
водят, так и ходить не научится, коль за подол мамин
всю жизнь держаться станет... А ты, Иваныч, грех на
душу не бери, не вздумай везти ее обратно до Салехар¬
да. Ишь, жалостливый какой! Да она уважать себя
перестанет, ежели первой- трудности испугается. И не
одна там будет, мы рядом, поможем, люди все-таки, не
звери!
...Ветер стих, и хотя по губе еще рыскали довольно
высокие волны, теплоход снялся с якоря и пошел пол¬
ным ходом, наверстывая упущенное. К вечеру мы уже
стояли на рейде против устья реки Анти-Паютаяха, впа¬
давшей в вазовскую губу. Здесь мне предстояло выса¬
диться на берег.
На этот раз высадка обошлась без носильщиков.
К «Калашникову» подошли две узконосые, длинные, по¬
хожие на пироги моторные лодки. С теплохода на них
стали перегружать продовольствие и товары. На одной
из лодок доставили на берег и меня.
Стоя на низком, поросшем карликовой березой мысу,
я смотрел вслед теплоходу. Он продолжал свой обычный
88

рейс Салехард — Тазовское, рейс, не рассчитанный на
благодарственную запись в книге отзывов, ни на похвалу
вышестоящих начальников, которых на борту не было.
С грустью и искренним сожалением я провожал гла¬
зами белый красавец теплоход. Не только потому, что
сейчас в его салоне должен был начаться вечер старо¬
жилов Севера, на котором я наслушался бы всяких инте¬
ресных историй. Не по оставленному там комфорту
грустил я — по людям, с которыми успел сдружиться за
короткий срок плавания.
Курские соловьи в Антипаюте
Проводив глазами теплоход, я огляделся вокруг.
На берегу стояло несколько чумов и ни одного
обычного деревянного дома. Неужто это и есть Анти-
паюта?
— Нет,— объяснил ненец неопределенных лет, когда
я обратился к нему,— Антипаюта однако дальше, кило¬
метров десять вверх по речке, сейчас катер придет, с
ним каслать будете...
Пожалуй, самые употребительные слова на Севере —
«однако», произносимое зачастую в каждом предложе¬
нии, и «каслать», то есть кочевать, передвигаться. Вооб-
ще-то это слово взято из лексикона оленеводов (они
круглый год каслают со стадами по тундре). Но его
употребляют все, оно почти вытеснило такие глаголы,
как «ходить», «двигаться», «путешествовать», «ездить»
и другие, означающие перемещение с места на место.
На теплоходе многие говорили: «Ну, покаслали в ре¬
сторан, что ли?», «Думаю перекаслать в другую каюту,
сосед храпит очень».
Ненец пригласил меня в чум попить чаю. Это, по
сути дела, мое первое посещение чума, не из любопыт¬
ства, по необходимости. Пока хозяин резал крупными
кусками свежую рыбу, я осматривал внутренность жи¬
лища. Чум, конечно, не самое идеальное жилье, которое
можно представить. В нем полутемно, свет из верхнего
отверстия — дымохода и маленький костерок не в силах
рассеять полумрак в дальних углах. Впрочем, углов
здесь нет, чум круглый. В нем держится устойчивый
запах кожи, мокрой шерсти, дыма и нерпового жира.
89

Последний особенно противен. К. одному из шестов под¬
вязана качающаяся деревянная люлька, в которой поса¬
пывает грудной ребенок, завернутый в оленью шкуру и
трижды прикрученный к люльке тонкой медной цепочкой.
Древняя старуха, сидя на корточках перед очагом, пе¬
ретирает чашки куском лоснящейся замши.
И все же несмотря на явные, с позиций оседлого
человека, неудобства чума, ненцы, как и другие полуко¬
чевые народности Севера, предпочитают его всем прочим
жилищам. Впоследствии мне приходилось видеть на
Таймыре рядом с новенькими избами старые, потертые
чумы. Дома пустовали, а в чумах жили хозяева этих
домов. Так же не приносят пока видимого успеха попыт¬
ки приучить оленеводов к палаткам, хотя преимущества
легкой современной палатки перед тяжелым чумом, ка¬
залось бы, несомненны. Только балки, плоскокрышие
домики на полозьях, получили частичное признание ко¬
чевников.
Вероятно, в данном случае играет роль не одна тра¬
диция (у ненцев, как у хантов и манси, считалось зазор¬
ным и постыдным жить в деревянном доме под крышей),
но и приспособленность этого типа жилища для кочевки.
Только непосвященному кажется, что чум очень долго и
трудно ставить. На самом же деле женщины устанав¬
ливают его за полчаса. Не больше нужно времени, чтобы
разобрать чум, погрузить на нарты и двинуться в путь.
В чуме, как меня уверяли, зимой тепло, летом прохлад¬
но Снег скатывается с его крутых стен, ветер не прони¬
кает внутрь. Не знаю, не могу судить, так как жил в
чумах всего несколько дней, да и то летом и осенью. Но
не случайно, очевидно, кочевники так упорно держатся
за свои чумы, отвергая все прочие виды жилья.
Лама Лапсуй — так звали гостеприимного хозяина
чума — потчевал меня сырой рыбой и крепким, почти
черным чаем, неторопливо рассказывал о своих делах,
не задавая вопроса, кто я такой, откуда и зачем приехал.
Он бригадир рыбаков из антипаютинского колхоза. Это
все чумы его бригады, только один — рыбкоопский.
Приемщик рыбы там живет. Как жизнь? Хорошо, путина
удачная, заработок приличный. Только вот рыбкооп не¬
важно работает. Нет, хлеб привозят, овощи тоже, соль,
сахар, табак, вино — все есть. Батареи к приемнику не
привозят, это плохо. Говорят, тех, какие ему нужно, нет
90

на базе. А зачем тогда продавали ему приемник? Вот
он висит и уже три месяца молчит, как рыба на вешалах.
Бабушке теперь приходится самой песни внуку петь, а
у нее голос, как у злой пурги. Раньше, когда бата¬
реи были, хорошо: включишь приемник, приятный голос
поет, разные инструменты играют, мальчик быстро
засыпал.
Рядом с люлькой только сейчас я увидел висящую
на ремне «Гаую», которая не хотела больше баюкать
малыша.
...Катер пришел из Антипаюты поздно ночью, хотя,
если не глядеть на часы, можно было считать, что те¬
перь еще вечер или уже утро. Погрузив ящики с кон¬
сервами, мешки со свежей капустой, бочки со спиртом
и прочие товары, взяв у бригады Лапсуя дневной улов,
катер тяжело пополз вверх по Анти-Паютояхе.
Шли мы долго, преодолевая встречное течение. Мне
подумалось, что от устья реки до Антипаюты отнюдь не
десять километров, как сказал Лама Лапсуй, а, по край¬
ней мере, втрое больше. Да и кто мерил здесь километ¬
ры? Вообще в Заполярье представление о расстояниях
весьма относительное. Здесь могут отправиться чаевни¬
чать к соседу. «Далеко ли живет?» — спрашиваешь.
«Километров сто однако, полдня пути на нартах, олешек
кормить не надо». Вот и выясни, сколько верст до стой¬
бища! К нарте спидометр и счетчик не приладишь.
Впрочем, так бывает не только на Севере. Помню,
как мы с приятелем злились, шагая по горным тропам
к станции Галляарал в Зеравшанской долине. На¬
встречу нам попадались то пешие, то конные, то верхом
на ишаках. И каждый на вопрос, далеко ли до станции,
давал свой ответ. Всадник, придержав коня, небрежно
бросил: «Да это же рядом, минут тридцать ходьбы!»
Владелец ишака увеличил расстояние вдвое. А старая
женщина с хурджумом, перекинутым через плечо, со
вздохом промолвила: «О, еще неблизко, но к вечеру
дойдете...»
Так что, как я уже не раз убеждался, представление
человека о расстоянии определяется несколькими фак¬
торами: как он передвигается, что за груз несет и каково
его настроение.
А поскольку мне хотелось спать и прикорнуть было
негде, десять километров Ламы Лапсуя превратились
91

для меня в пятьдесят. Путь до фактории казался не¬
скончаемым.
Название «фактория» мы употребляем по привычке,
и оно вряд ли отвечает теперь действительности. Как
известно, в переводе с английского слово означает уда¬
ленную от центра торговую контору, своего рода фи¬
лиал компании. Они были орудием закабаления народов
в слаборазвитых странах. Мы приняли наименование
по наследству от российских и американских купцов,
обосновавших на Ямале, Таймыре, Чукотке фактории
для выкачивания из этих мест пушнины, золота и других
богатств Севера. Название осталось—суть переменилась
в корне. Мне не приходилось бывать в Заполярье в два¬
дцатые — тридцатые годы, но я знаю, что фактории стали
для народов Заполярья очагами культуры, пособниками
хозяйственного прогресса. Тогда они представляли собой
два — четыре домика, затерянные в тундре: культбаза,
магазин, склад, радиостанция. И местное население, как
правило, вблизи этих факторий не селилось, оно коче¬
вало в тундре, лишь в случае необходимости посещая
работников фактории.
Теперь картина изменилась. Антипаюту по-преж¬
нему именуют факторией, хотя в официальных докумен¬
тах она значится поселком. И это действительно поселок.
Пусть небольшой, всего с одной широченной улицей,
вдоль которой стоят дома и проложены дощатые клад¬
ки — тротуары. Но здесь живут не только приезжие, но и
ненцы, перешедшие на оседлость. В Антипаюте большая
школа-интернат, клуб, два магазина, амбулатория, ради¬
останция, причал, небольшой рыбозавод, несколько ка¬
теров, не считая бесчисленных моторок, почта. Над по¬
селковым Советом гордо вьется на ветру когда-то крас¬
ный, а сейчас розовый, выгоревший на солнце флаг. В об¬
щем, обычное село, ничем не примечательное, если не за¬
мечать летних чумов, стоящих рядом с домами. Но потом,
когда я несколько дней прожил в тундре на одном из
стойбищ, ходил по единственной улице Антипаюты, буд¬
то по московской улице Горького, поселок казался мне
воплощением городской цивилизации, а рыбкоопская сто¬
ловая производила впечатление ресторана.
В столовой-то я и познакомился в первое утро с тремя
«курскими соловьями», уже третий год обитающими в
92

тундре. Хотя, если быть точным, это были не соловьи, а
соловьихи: молодые учительницы Антипаютинской вось¬
милетней школы-интерната. Представились они серьезно,
по-взрослому:
—	Лилия Павловна.
—	Валентина Федоровна.
—	Зинаида Федоровна.
Но у меня как-то язык не поворачивался называть
этих девчушек по имени-отчеству. Пусть ученики это де¬
лают. Впрочем, учительницы и не претендовали на то,
чтобы я их именовал так серьезно, они сами предложили
называть их просто Лилей, Валей, Зиной.
Все трое кончили в Курске учительский институт и по¬
лучили назначение в Тюменскую область. В облоно им
предложили выбор: или воспитателями в детдом непода¬
леку от Тюмени, или учителями в Заполярье. Девчата
раздумывали недолго: от слова «Заполярье» веяло ро¬
мантикой. Так они оказались в Антипаюте.
И тут выяснилось, что книжная романтика не имеет
ничего общего с реальной жизнью. Это только приятно
читать о подвигах, мечтать о неоткрытых землях, где
ждет тебя большое дело, представлять, как ты побежда¬
ешь пургу, мороз, невзгоды и выходишь героем из всех
испытаний.
Были, конечно, и пурги, и морозы, и ждали девчат
здесь хорошие, благородные дела. Но человеку легче ус¬
тоять против серьезных, драматических испытаний, чем
выдерживать каждодневные мелочные, будничные забо¬
ты и неурядицы.
Они приехали сюда незадолго до начала занятий. Им
думалось, что ученики прибегут в школу, будут толкать¬
ся в коридорах, под окнами, с нетерпением ожидая пер¬
вого сентября. Так поступали сами девушки в детстве, и
память о первом, таком желанном и волнующем после
каникул дне учебы жила в них. Все вышло не так. Никто
не прилипал к окнам, где поселились новые учительницы,
никто не спешил в школу. Все ученики — от мала до ве¬
лика— были в тундре с родителями. Кто каслал оленей,
кто рыбачил. За ними нужно было ехать. Но прежде сле¬
довало вымыть полы, навести в классах порядок: техни¬
чек или нянечек в интернате не было в штате, все делали
сами ребята. Сейчас же эта роль выпала на долю учите¬
лей.
93

А потом поехали по стойбищам за учениками. Взять
детей в школу — дело не простое. Учительницы ехали с
представителями сельского Совета, с членами правления
колхоза, с милиционерами. Есть закон об обязательном
восьмилетием образовании, его надо выполнять. Но неко¬
торые родители не хотят отдавать детей в школу-интер¬
нат. Они считают, что сын или дочь уже достаточно уче¬
ные, им надо работать, а не за партой сидеть. Другие по¬
лагают, что учение не принесет будущему оленеводу цли
рыбаку никакой ощутимой пользы. Напротив, если ребе¬
нок восемь лет проводит по девять месяцев в теплом до¬
ме под крышей, в городской одежде, на готовых харчах,
сидит сиднем, то как же он в тундре будет жить потом?
Ведь за три месяца каникул не приучишь его, изнеженно¬
го, к суровым кочевым условиям, не передашь ему веко¬
вой опыт жизни в тундре, обхождения с оленями.
В последнем возражении есть какая-то доля истины.
Оторванные от занятий родителей, школьники потом с
большим трудом овладевают секретами оленеводства, за¬
частую не желают продолжать дело отцов, стараются
остаться жить в поселках. Не потому ли среди оленево¬
дов преобладают люди пожилого, а то и преклонного воз¬
раста, ибо молодежь не желает обрекать себя на долгие
месяцы кочевой жизни, лишенной каких бы то ни было
удобств?
И есть, наконец, третий тип родителей, которые хотя
и понимают необходимость образования, но не желают
расставаться с детьми на долгие месяцы, отдавать их
в интернат, в чужие руки. Все ненцы очень любят детей,
я бы даже сказал, что у них существует своеобразный
культ ребенка, чуждый, однако, всякого сюсюканья и
угождения. Ненцы относятся к детям серьезно, рано пре¬
доставляют им самостоятельность и не надоедают опе¬
кой. И все же отцу и матери, естественно, хочется видеть
сына или дочь не время от времени, в дни приезда на
факторию, а изо дня в день.
Так что ненцы-оленеводы (а на Ямальском, Гыдан-
ском и Тазовском полуостровах в оленеводстве занята
большая часть населения) не очень охотно отпускают де¬
тей в интернаты. Порой учителям приходится прибегать
к помощи властей. Да и детвора, привыкшая за три меся¬
ца каникул к вольготной кочевой жизни, не торопится
возвращаться в тесные классы. Не надо обвинять ребят
94

в лености, нежелании познавать науки. Если говорить
без ханжества, то десяти- двенадцатилетнему мальчугану
(на любых широтах, не только в тундре) куда интереснее
заниматься делами взрослых — работой ли в поле на ком¬
байне, охотой ли, рыбалкой в тундре, чем сидеть за пар¬
той и «проходить» историю или арифметику.
Кстати, об арифметике. Школьники здесь зачастую
никак не могут уразуметь условия задач такого типа:
«Женя и Валя нашли корзинку с тремя яблоками. Женя
получил две трети найденного. Сколько яблок досталось
Вале?» Что такое яблоки — они представляют, сюда ино¬
гда завозят. Но непонятны другие обстоятельства. Если
нашли, значит, кто-то потерял, забыл. Как же можно де¬
лить чужие яблоки? Надо найти их владельца и вернуть
корзинку! (Между прочим, на Севере население до при¬
хода русских купцов не знало ни замков, ни воровства.
Сейчас замки продаются и ставятся, но пользуются ими
по назначению лишь в складах, магазинах. Все осталь¬
ные двери в Антипаюте и других селениях, где я бывал,
не запираются. Если хозяев нет дома, в дверные скобы
вставлена веточка или щепка, чтобы собаки не заходи¬
ли.) И второе: почему это Женя получил вдвое больше
Вали? Несправедливо! Надо поровну. (Это тоже харак¬
терная черта северных народностей: равность всех при
дележе пищи. Впрочем, тут даже трудно подобрать ка¬
кой-то точный термин. Принцип распределения жизнен¬
ных благ не назовешь уравниловкой: охотники, рыбаки ли
в стойбище получают долю из собственной добычи после
того, как будут выделены лучшие паи детям, старикам
и инвалидам. Остальное мясо или рыба распределяется
между всеми едоками поровну, хотя главным добытчи¬
кам и дается право выбора из оставшейся добычи. Пом¬
ню, как мне принесли здоровенного дикого гуся и ска¬
зали: «Возьми однако это твой пай». Я стал отказывать¬
ся: зачем мне, не заслужил, в охоте участия не принимал.
Ненец недоуменно смотрел на меня, в свою очередь не
понимая, почему я отказываюсь. По его представлениям,
если бы я вернулся с охоты с добычей, то тоже должен
был бы отойти в сторону и не глядеть, как старейшины
оделяют моей дичью всех детей и стариков. Потом меня
позвали бы: бери свою долю. А остатки распределили бы
на всех, кому в этот день не повезло на охоте...)
95

Словом, девушки отправились по стойбищам за уче¬
никами. Их ждало еще одно испытание. Старшеклассни¬
ки охотно собирали свои вещи, быстро прощались с ро¬
дителями и шли на катер. А вот ребятня помладше при
приближении катера к берегу разбегалась п,о тундре,
пряталась от учителей. Отцы и матери разводили рука¬
ми: «Однако здесь был, куда пошел — не знаем...» Каж¬
дый раз родителям приходилось втолковывать, что нель¬
зя нарушать закон об обязательном обучении. Тогда они,
повздыхав, отправлялись вылавливать своих чад. Пой¬
манные мальчишки понуро стояли перед учительницами
и выпрашивали еще недельку, ну хотя бы три дня для за¬
вершения своих неотложных дел, клялись, что приедут
сами, наверстают упущенное.
Уже потом, в разгар учебного года, бывали случаи,
когда девяти-, десятилетние сорванцы убегали из интер¬
ната к родителям. Причем старались улизнуть в пургу, в
самую скверную погоду, чтобы погоня не настигла. Пере¬
живаний молодым учительницам хватало с излишком.
Да и бытовые условия не способствовали оптимисти¬
ческому настроению. Занимались при керосиновых лам¬
пах (тогда еще не завезли в Антипаюту локомобиль), в
классах и спальных комнатах интерната было холодно:
не хватало дров и угля, вода за ночь промерзала в ведрах
до дна, на партах по утрам лежал слой инея. Чернила
застывали на пере раньше, чем успевали донести ручку
от чернильницы до бумаги, их отогревали дыханием.
Школьники, привычные к холодам, меньше страдали,
чем учительницы. Девчатам казалось, что зима заморо¬
зила все их чувства и мысли, что двигаются и говорят
они по инерции, автоматически, что вот-вот кровь в них
остановится, замерзнет. Спали все трое на одной постели,
почти не раздеваясь. Встать утром, вылезти из-под одея¬
ла было мукой. Кто-то должен был первым растопить
печку. Сперва бросали жребий, устанавливали очеред¬
ность. Потом Лиля вызвалась делать это постоянно: за¬
каливала волю. Валя и Зина восхищались ее отвагой и
решили увенчать ее лавровым венком. Несколько меся¬
цев собирали лавровые листья из мясных консервов, за¬
тем торжественно водрузили на голову Лили хотя и жи¬
денький, но зато настоящий лавровый венок героя; от
венка вкусно пахло свиной тушенкой. Лиля и сегодня бе¬
режно хранит эту реликвию той первой памятной зимы.
%

Уже весной добралась как-то до Антипаюты инспек¬
тор окружного отдела народного образования. Недели
две жила вместе с девчатами, сидела на их уроках, при¬
сматривалась, кое в чем поправляла. Перед отлетом в
Салехард протянула подругам листок бумаги, смущенно
сказала:
— Здесь написала, это о вас, девчонки. Не очень
складно, но от души. Только сейчас не читайте, когда
улечу.
Едва самолет поднялся в воздух, учительницы раз¬
вернули листок. Думали — замечания, пожелания. Ока¬
залось— стихи. Вот они.
На широтах полярных снега и туманы,
Под ногами земля от мороза звенит,
Говорят, есть на свете суровые страны,
Где зима цепенеет и время стоит.
Но суровей, чем эта страна снеговая,
Не узнав наяву, не увидеть во сне...
Воют вьюги, над тундрою ночь вековая,
Нет конца бесконечной и лютой зиме.
Только сердце людей горячее, чем пламя,
Если труд и упорство метелей сильней,
Если холод бессилен расправиться с нами,
Если песни нет звонче, нет дружбы верней.
Непреклонная воля, упрямые руки
Вырывают для жизни улыбки тепло.
Тундра будет согрета — мы верим в науку,
Как в бессмертье идей, рук людских торжество.
И когда-нибудь будем мы с вами гордиться,
Что трудились и жили в суровом краю:
Ведь о тех, кто сегодня к победе стремится,
И легенды расскажут, и песни споют...
Инспектор была права, посвятив трем подружкам
пусть не очень умело написанные, но искренние, идущие
от сердца стихи. Девчата выдержали экзамен на муже¬
ство и стойкость, первая зима их не сломила. Хотя, если
говорить честно, ох как им не хотелось возвращаться
после летнего отпуска опять на факторию! Мороз про¬
дирал по коже при одной мысли о предстоящей поляр¬
ной зиме. Соблазн остаться в Курске или в одном из се¬
лений области был велик. Вакантных мест в сельских
школах хватало. Лиле — у нее диплом с отличием —
даже предлагали работу в самом городе. Родители уго¬
варивали: будет с вас, пусть другие поработают на Се¬
вере.
97

Они не собирались на свой «военный совет», чтобы
решить: возвращаться или остаться. Просто каждая из
них представила, что будет, если она не появится боль¬
ше в Антипаюте. Перед Лилей встало скуластое, с рас¬
косыми глазами лицо Алешки Салиндера, сорванца и
фантазера, мечтающего попробовать все земные профес¬
сии, связанные с машинами. Как-то застенчиво сунул
ей тоненькую школьную тетрадку, еле слышно попросил:
«Прочитайте, роман я однако написал, только никому
не говорите...» Это был не роман, а довольно неуклю¬
жий рассказ о происшествии во время летней кочевки.
Но, кто знает, может, действительно из Алешки вый¬
дет писатель? А она, учительница, будет к этому не¬
причастна, она дезертирует, потому что испугалась не¬
удобств...
Валя вспомнила своих драмкружковцев. Собирались
осенью, после начала учебного года, взяться своими си¬
лами за сочинение сатирической пьески на местном ма¬
териале и поставить ее на сцене клуба. И вообще — в
школе дел невпроворот. Если она не вернется, ее на¬
грузку воспитателя и преподавателя должны будут нес¬
ти оставшиеся. Ведь не исключено, что не сразу найдут
в Тюмени или Салехарде замену...
У Зины были почти такие же мысли. Только-только
выбрали комсомольцы Антипаюты ее своим вожаком, по¬
верили, задумали интересные дела, а она улизнет. Дес¬
кать, живите сами, как хотите, мне и в Курске неплохо...
И они вернулись в Антипаюту, хотя никто их не за¬
ставлял, дипломы и прочие документы были у них на ру¬
ках. Сами девчата не видели в этом ничего особенного,
просто понимали, что нужны здесь.
...Мы шли по деревянным мосткам фактории. У мост¬
ков, посередине улицы, возле домов и по берегу реки —
повсюду высились груды ржавых консервных банок и
бутылок. Смешливая, с острым язычком Зина сказала,
кивнув на эти залежи:
— В Курске можно было бы прожить, не работая, а
только сдавая эти бутылки и банки. И вполне прилично!
И опять возник разговор о некоторых местных коопе¬
раторах, завозящих сюда спиртное. И о том, что порой
в иных семьях не считается предосудительным налить
полстакана разведенного спирта двенадцатилетнему па¬
цану: мужчина, мол, как не пить...
98

Навстречу нам от причала бежал подросток и махал
рукой.
—	Это Алешка Салиндер,— встревожилась Лиля.—
Что-то случилось.
—	Лилия Павловна,— мальчик с трудом переводил
дыхание,— ребята из Адерпаюты и Тото-Ягы приехали!
—	«Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко бли¬
стало»,— вздохнула Валя.— То есть, суровой прозой го¬
воря, близится начало учебного года... Пойдем, Алеша,
встречать, я сегодня дежурю по интернату.
Поскольку в Антипаюте гостиниц нет, я мог бы по¬
проситься жить в любой дом. Но директор интерната
разрешил мне на время пребывания ночевать в одной из
спален. Теперь, видимо с приездом учащихся, мне при¬
дется переселяться куда-то в другое место. Поэтому я
пошел вместе с Валей. По дороге поинтересовался:
—	Уже сами приезжают, с милицией тащить не при¬
ходится?
—	Как вам сказать,— ответила она.— Конечно, кое-
какую работу провели и с родителями, и с детьми, убе¬
ждали, внушали. Большинство поняло, но есть еще упор¬
ствующие... Неприятно об этом говорить, однако шила
в мешке не утаишь, так ведь? Иногда и к участковому
приходится обращаться за содействием...
Едва мы подошли к причалу, нас сразу же окружила
толпа малышей в малицах. Все теребили Валю, что-то
наперебой рассказывали ей, мешая русские и ненецкие
слова. И я увидел, как внезапно изменилось красивое,
чуточку надменное лицо девушки. Она наклонялась к ре¬
бятам, обнимала каждого, вроде бы ощупывала их тон¬
кими, длинными пальцами, ерошила их отросшие за лето
волосы, что-то спрашивала по-ненецки и по-русски, от
волнения переходя с одного языка на другой. Потом взя¬
ла двух самых крохотных за руки и пошла с ними по
деревянным мосткам к интернату. Следом двинулись ос¬
тальные.
В интернате было шумно. Все учителя и воспитатели
уже собрались. Ученики старших классов помогали им
принимать малышей. Директор, вооружившись машин¬
кой, обстригал буйные шевелюры мальчишек. Прибыв¬
шим тут же выдавали новое белье, форменную одежду,
отправляли в баню. Их малицы и прочее меховое оде¬
яние относили в камеру хранения. До зимних каникул...
99

Катина песня
Дня через три после приезда в Антипаюту мне сооб¬
щили, что утром должен отправиться катер на стойбища
Яптик-сале и Ямбург и, если я хочу, могу отправиться
с ним. Разумеется, я тотчас же ухватился за это пред¬
ложение. Директор интерната сказал:
— Вам еще повезло, сюда к нам вообще трудно до¬
браться, мы пять месяцев в году совсем отрезаны от
мира. Только радио и связывает с Большой землей. Так
что пользуйтесь случаем, ездите, пока можно, да не за¬
стряньте, а то до Нового года не выберетесь...
Путешествие началось довольно приятно. Ярк© свети¬
ло солнце, было тихо. Катерок бодро стучал мотором и
резал носом спокойную воду. Несмотря на крохотные
размеры судна, у него было сразу два «капитана», вер¬
нее, «шкипера», как они себя именовали. Подчиненных
у «капитанов» не было, не полагалось по штату.
До устья реки мы добрались быстро и благополучно,
смело вошли в Тазовскую губу. А через час внезапно
налетел холодный, пронизывающий ветер, поднял волну.
Наш катерок мигом растерял весь свой задор, зарыскал
по волнам. Его швыряло, как пустой спичечный коробок,
то вверх, то вниз, то в сторону. Под ударами волн жа¬
лобно трещали борта катера. Казалось, еще минута — и
следующий удар разобьет суденышко вдребезги.
В довершение злоключений начался отлив, и мы сели
на мель. На плаву было куда легче, а теперь он был со¬
вершенно беспомощным. Вооружившись шестами, пы¬
тались столкнуть катер. Но тщетно. Один из «шкиперов»
скомандовал «отбой», решив, что утро вечера мудренее.
Начнется, мол, прилив, нас снимет с мели. А пока —
всем отдыхать.
Так и вышло. К утру ветер стих, прилив действитель¬
но снял с мели наш катер, и через два часа мы уже сту¬
пили на твердую землю.
Едва мы сошли с катера на берег, к нам от остро¬
верхих чумов бросилась стая лохматых собак. Местные
псы, несмотря на свою свирепую внешность, оказались
удивительно ласковыми. Они радостно терлись о наши
ноги, заглядывали в глаза. Я договорился со «шкипера¬
ми», что катер зайдет за мной на обратном пути через
пять — семь дней.
100

—	Если, конечно, не разобьемся,— без тени улыбки
сказал «шкипер».— Так что вы не очень надейтесь, бу¬
дет случай — выбирайтесь, как сможете...
Перспектива была не из заманчивых, но делать не¬
чего. Я считал просто необходимым пожить на стойби¬
ще среди оленеводов.
В опрометчивости своего решения я убедился, толь¬
ко-только ступив на берег: здешние комары набросились
на свежего человека с таким остервенением, будто год
постились, ожидая именно меня. Оленеводов они игно¬
рировали. Мои собеседники сидели на берегу с непод¬
вижностью изваяний, попыхивали трубками и веско ро¬
няли редкие фразы. Я же беспрестанно чертыхался и
ожесточенно жестикулировал. Сказать, что комаров
тьма-тьмущая,— значит ничего не сказать. Их, по-моему,
было больше, чем звезд во Вселенной. Воздух звенел
от их мощного хора. Мне не помогали ни привезенная из
Москвы патентованная мазь «Тайга» (очевидно, тундро¬
вые комары не считают таежных своими родственника¬
ми), ни безостановочное курение длийной шаманской
трубки из мамонтовой кости, которую мне подарил внук
колдуна — бригадный радист. И даже всемогущий радист
был бессилен помочь мне, хотя одним лишь прикосно¬
вением пальца к ключу передатчика вызывал силы зем¬
ные (сельсовет, милицию, рыбозавод, правление колхоза)
и небесные (авиацию в райцентре). Мне рассказывали,
что, когда радист впервые вызвал к больному на стой¬
бище санитарный самолет, его дед-шаман добровольно
сложил с себя полномочия главного колдуна, не выдер¬
жав конкуренции с наукой и техникой. Но сейчас даже
радист не мог избавить меня от нашествия комаров.
Правда, он советовал:
—	Ты не бегай, не махай руками, сиди, вот как
я сижу. Комар однако не волк, до кости не прокусит,
но на собаку похож: чем больше от него бегаешь, тем
злее однако становится. Ты — спокойно, посидит — от¬
станет...
Легко сказать «спокойно», когда тысячи тонких иго¬
лочек впиваются в тебя и выкачивают по капельке
кровь! Проведешь рукой по лицу, по шее — ладонь ста¬
новится красной.
Не знаю, что было бы со мной дальше, осталась бы
в моих капиллярах хоть капля крови, если бы надо мной
101

не сжалилась Катя, медик бригады. Она уделила мне из
своих личных запасов немного маслянистой едкой жид¬
кости, которая спасла меня. Правда, она стягивала кожу,
щипала глаза и губы, но зато в течение трех-четырех ча¬
сов, если не стирать с лица пот, комары отскакивали от
меня, будто ударившись о невидимую стенку.
Кате немногим больше двадцати лет. Она скорее по¬
хожа на татарку, чем на чистокровную ненку. Она мило¬
видна, у нее красивый прямой нос с тонкими, нервными
ноздрями; черные волосы заплетены в тугую косу; зеле¬
новато-карие глаза такого разреза, о котором мечтают
все модницы, подкрашивая веки черной тушью. По при¬
роде Катя, вероятно, улыбчива, у нее хорошие, хотя и
несколько крупноватые для женщины зубы. Но смеется
она редко: видимо, кто-то из товарищей в Салехардском
медицинском училище, которое она кончила, сказал ей,
что улыбка ее не красит. В Катиной улыбке есть что-то
неприятное, хищное. Будто она норовит укусить собесед¬
ника. Поэтому Катя старается не улыбаться.
Волею распределительной комиссии она попала не в
родной колхоз, где ее родители до сих пор кочуют с оле¬
нями, а сюда. Катя, решительная сторонница оседлости,
очень близко к сердцу принимает все проблемы, связан¬
ные с кочевым оленеводством. Поругивает ученых и ин¬
женеров, которые никак не могут разработать конструк¬
цию передвижного жилища для оленеводов, не уступа¬
ющего по практичности чуму, но более легкого, светлого
и удобного. Критикует и своих земляков, приверженных
к старому, говорит, что давно уже можно было бы орга¬
низовать дело иначе: два месяца стадо пасет одна бри¬
гада, потом другая, а сменившиеся пастухи возвращают¬
ся в поселок, к семьям. И вовсе незачем будет тогда всем
таскать за собой жен, детей, стариков, люди не будут
по восемь-девять месяцев оторваны от мира, от культу¬
ры. В поселках есть электричество, школы, больницы,
там и с топливом легче, чем в тундре: уголь завозят. Сде¬
лали бы так, культурный уровень народа сразу же под¬
нялся бы.
На стойбище Катя принципиально не жила в чуме,
поставила для себя палатку. Весной мерзла страшно:
костер же в палатке не разведешь. Но терпела, чтобы
доказать свое. Привезла стол, стулья; не хочет на корточ¬
ках сидеть.
102

Сейчас в палатке было чисто, уютно и тепло: кто-то
привез Кате железную печечку, экономную и легкую. Мо¬
лодые оленеводы охотно заходили в медпункт, часами
сидели на стульях и прямо на полу: на всех стульев не
хватало. Им здесь нравилось, и они в общем-то были бы
не прочь тоже переселиться в палатки. Но только вот
стариков обижать не хотелось. А те поругивали Катю, ко¬
торая мутит, мол, умы, злорадно предрекали, что вот
задуют пурги, ударят морозы и «дохтур» превратится в
своем «нитяном чуме» в ледышку.
Разговаривая с Катей, я постоянно воспоминал стихо¬
творение Киплинга, заканчивающееся такими строчками:
...у меня есть милый друг,
Особа юных лет,
Ей служат сотни тысяч слуг,
И всем покоя нет.
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч «где?», семь тысяч «как?»,
Сто тысяч «почему?».
Катя была именно такой «особой юных лет». Любо¬
знательность ее, жажда получить ответ на интересующие
вопросы казались неутолимыми. Особенно волновали ее
проблемы кибернетики, бионики, космоса, архитектуры и
поэзии. Катя настойчиво допытывалась у меня, могут ли,
на мой взгляд, счетно-электронные машины вытеснить
человека из сферы художественного творчества. Она счи¬
тала, что не могут. Цитировала приводившийся в какой-
то статье стишок, сочиненный машиной, разбирала его по
косточкам и отвергала: настоящие стихи, душевную пес¬
ню можно сложить только тогда, когда что-то очень лю¬
бишь, просто жить без этого не можешь. А машина, хоть
и самая умнейшая, ни любить, ни ненавидеть не может.
Правда ведь?..
Причину ее обостренного интереса к поэзии я выяснил
позже, когда мы вместе поехали в соседнее стойбище.
Сидя впереди на нартах, время от времени Катя взмахи¬
вала длинным тонким хореем и гортанно кричала: «Э-ге-
гей!» Нарты взлетели на пригорок, Катя остановила во¬
жака, спрыгнула на землю, мягко пружинившую под
ногами, широко раскинула руки, будто желая обнять всю
расстилающуюся перед нами тундру, и сказала, не пово¬
рачиваясь ко мне:
103

— Эх, до чего люблю нашу землю! Какая она кра¬
сивая, моя тундра. Небо над ней синее-синее, солнце
чистое-чистое, а озера — глаза друга, любимого... Народ
мой сильный, красивый, слабые здесь жить не могут...
Хочешь, песню спою? Сама сочинила.
Голос ее, высокий и гортанный, дрожал и вибрировал,
выводя незнакомую мне мелодию.
Нгари, нгари, нгари
Хыд харинама!
Такер тутно—
Сидни нялГго.
Мерей, мерей, мерей
Тыд тамбламбана!
Такер тутно—
Сими нямго...
Я не понимал слов, но явственно видел, как мчится
по туйдре оленья упряжка, не разбирая дороги. Песня пе¬
редавала чувство стремительного движения.
Оказалось, я почти не ошибся. Потом Катя сделала
для меня вольный перевод своей песни. Это была пес¬
ня-призыв, которую пела девушка, мчась на нартах в
ожидании неведомого ей еще возлюбленного.
Хотя нас ждали в стойбище, Катя не спешила. На¬
верное, ей хотелось побыть наедине с тундрой, погово¬
рить с ней. Я был не в счет: при мне по-ненецки можно
было говорить что угодно.
Катя стояла неподалеку от нарт, боком ко мне. Я ви¬
дел, как шевелятся ее губы, как на высокий выпуклый
лоб набегают морщинки, как она улыбается тундре, не
боясь показаться некрасивой. Наверное, в ее сердце рож¬
далась новая песня.
Я человек не сентиментальный и, как многие старые
городские жители, не очень тонко чувствующий природу.
Но тут мне почудилось, что невысокие кустики полярной
березки и ольхи поднимают свои веточки, тянутся к де¬
вушке, стараясь погладить ее своими маленькими лис¬
тиками. Яркими блестками вспыхивала гладь бесчислен¬
ных озер, добрых очей тундры. И даже угрюмый север¬
ный ветер затих, притаился на время, точно не желая
помешать рождению песни.
...Катера под командованием двух «капитанов» я не
стал дожидаться. Мне повезло: на стойбище приземлился
104

самолет, доставивший из райцентра зоотехника и еще
кого-то. Я воспользовался случаем и отправился на этом
самолете в райцентр, где можно было попасть на рейсо¬
вый самолет до Диксона.
«Прощай, Ямал!» — думал я, глядя на уменьшаю¬
щиеся чумы, среди которых белела палатка Кати. Про¬
щай! Впервые я услыхал о твоем существовании в пя¬
том клацсе. Наша учительница Ольга Ивановна любила
нам задавать географические загадки. Как-то она спро¬
сила: какой полуостров в нашей стране жалуется на свои
размеры? «Я-мал, Я-мал!» — первым догадался Володька
Лаврушин, который мечтал быть путешественником. Ему
не пришлось открывать новые земли: он погиб в сорок
третьем, защищая нашу старую землю. И у тебя в гостях
он не побывал, Ямал, не смог лично убедиться, что ты
возводишь на себя напраслину и зря сетуешь на свои
размеры. Это только на карте ты маленький и незамет¬
ный, дружище Ямал, на самом же деле ты огромный.
И живут на твоих просторах чудесные люди, которых не
пугает ни беспредельность твоей тундры, ни ветры и
бури, обдувающие тебя, ни морозы и пурги, леденящие
своим дыханием все вокруг и заносящие снегами тебя,
Ямал.
Рядом дышит Ледовитый...
Кухня погоды
Первые впечатления от Диксона разочаровали меня.
Той Арктики, которую я создал в своем воображении с
помощью книг и кинофильмов, здесь не было. На ска¬
листом островке раскинулся поселок с двухэтажными
домами, электрифицированный, имеющий канализацию,
водопровод, теплоцентраль, кинотеатр. Южнее, за про¬
ливом, на материке растянулся вдоль берега городок,
районный центр. Там же находился и порт. О собачьих
упряжках и прочей арктической экзотике тут не было и
речи. По бухте сновали катера, на острове и по городу
ходили автомашины, низким басом гудели океанские ко¬
рабли. Словом, это была не дикая, первозданная Арк¬
тика, а обжитая земля, хотя по-прежнему не очень при¬
ветливая и теплая.
105

Начальник Радиометцентра, худощавый, остроглазый,
похожий на цыгана, иронически хмыкнул и выразил мне
соболезнование по поводу моих безуспешных поисков на
Диксоне «настоящей Арктики».
—	Вы бы пораньше приехали,— сказал он, пряча
улыбку,— лет эдак на двадцать с гаком. Например, вме¬
сте со мной. Тогда было бы чем потрясти своих чита¬
телей.
Впрочем, начальник Радиометцентра, чтобы утешить
меня, пообещал при первой же возможности помочь мне
побывать на какой-либо зимовке. А пока предложил по¬
знакомиться с Радиометцентром.
Меня сопровождал по огромным залам Олег, высокий,
плечистый блондин. Несмотря на свою молодость, он уже
бывалый полярник, отличный радист. Посмотреть было
на что, хотя я мало смыслю в радиоаппаратуре, о кото¬
рой Олег говорил с восхищением. По его словам, диксон-
ское бюро погоды принимает в год свыше двенадцати
миллионов слов с полярных станций. Именно здесь, на
Диксоне, составляются синоптические карты, прогнозы
погоды для всей западной части Ледовитого океана и его
побережья. Эти карты крайне необходимы и рыбакам, ве¬
дущим лов в северных морях, и кораблям, идущим по
Северному морскому пути. Эти суда идут по разным
маршрутам и под разными флагами, но главным образом
в Игарку за лесом.
Двенадцать миллионов слов! Я потом подсчитал, что
это такое. На обычной странице умещается триста слов,
включая предлоги и частицы. Следовательно, Радиомет-
центр принимает в год около сорока тысяч страниц маши¬
нописного текста, или полное собрание сочинений та¬
ких плодовитых писателей, как Бальзак или Дюма-отец.
Конечно, это не искусство, и слова-то передаются сухие.
Но синоптики пишут этим невыразительным для непос¬
вященных языком свою литературу, свои поэмы и стихи,
которые помогают судам и самолетам с открытыми гла¬
зами курсировать по Арктике.
Но еще интереснее были люди, с которыми меня зна¬
комил Олег.
—	Анатолий Константинович — самый молодой на¬
чальник смены, почетный полярник, прошу любить и жа¬
ловать! — представил он крепко сбитого парня в ковбойке
с засученными рукавами.
106

—	Брось ты, Олег! — засмущался тот.— Какой там
Анатолий Константинович! Или ты намекаешь на то, что
и тебя надо по отчеству называть, а?
Толя приехал в Диксон вместе с родителями еще
мальчишкой. Подрос, поступил учеником радиста. Учил¬
ся старательно, нравилось ему это дело. И не случайно
именно его, как лучшего радиотехника, первым с Диксо¬
на послали в комплексную антарктическую экспедицию.
Строил Мирный, жил в поселке всю зиму, потом летал
бортрадистом в оазис Бангера, где высаживали ученых.
Смена у Анатолия Константиновича сплошь молодеж¬
ная, мало кому из радистов уже минуло тридцать лет.
Но большинство из них в Арктике не первый год. Они про¬
шли через полярные зимовки на островах Ледовитого
океана, у каждого на счету три — пять, а то и восемь
таких зим.
Мой земляк Коля, великолепный радист, отчаянный
фотолюбитель и вообще славный парень, за десять лет
побывал на островах Айон, Исаченко и еще где-то. Я спро¬
сил его, не надоело ли, не тянет ли к оседлой жизни в
Москве. Он посмотрел на меня сочувственно, как смот¬
рят на больного:
—	Да ты знаешь, как тянет сюда из Москвы или там
с юга? Отпуск у нас большой, так многие не могут дож¬
даться, пока он кончится, раньше срока приезжают!
Это верно. В одной комнате со мной жили двое зимов¬
щиков. Они вернулись из отпуска прежде, чем положено,
но попутного транспорта на их станцию не было. И ре¬
бята слонялись по гостйнице, по острову, надоедали на¬
чальникам вопросом:	когда будет корабль, надоело
ждать, скорей бы «домой». Да, они так и говорили —
«домой», имея в виду свои зимовки.
Казалось бы, удивительно и противоестественно. Если
даже не принимать в расчет в сути своей довольно точ¬
ное, хотя и отпугивающее прямолинейным цинизмом при¬
словье: «Рыба ищет — где глубже, человек — где лучше».4
Не брать, потому что на полярных зимовках житье да¬
леко не медовое, а работа адски тяжелая, так что люби¬
телям длинного рубля эта самая купюра показалась бы
чересчур короткой в качестве компенсации за бесконеч¬
ный год жизни на одной из станций. Спору нет, платят
полярникам прилично, и это вполне заслуженно, однако
не материальный расчет ведет их сюда. Позже я вернусь
107

к этой теме и расскажу об одном зимовщике, в котором,
на мой взгляд, наиболее ярко воплотились все характер¬
ные для полярников черты.
А пока продолжу рассказ о Диксоне. Для нас, живу¬
щих вдали от этих мест, Диксон — это точка на карте.
Местные жители обязательно уточняют, о каком Диксоне
идет речь. Есть Диксон-оетров и есть Диксон-материк.
Хотя их разделяет лишь полоска воды, они живут раз¬
ной жизнью.
Глаза и уши Диксона-острова направлены в основном
на север, его интересы там — на островах, на дрейфую¬
щих льдинах океана. Остров Диксон занят ледовой раз¬
ведкой, проводкой судов по Северному морскому пути,
сбором радиосводок о погоде. Здесь в любое время дня
и ночи на улицах можно встретить людей, здесь не гас¬
нет свет во многих окнах. Диксон-остров работает круг¬
лые сутки, посменно, весь он никогда не спит.
Помыслы и думы Диксона-материка обращены на юг,
он хлопочет об оленеводах, кочующих по северной око¬
нечности Таймыра, заботится о рыбаках, живущих в устье
Енисея. У него не полярные станции, а обычные колхо¬
зы, с которыми хватает тоже волнений. По ночам Дик¬
сон-материк мирно спит, темный и безлюдный, лишь в
порту продолжаются работы.
Издали, из бухты, тот и другой Диксоны очень краси¬
вы. Эффектно выглядят на черных скалистых берегах
белые дома, взбегающие вверх.
Диксон-материк — небольшой, прилепившийся к ска¬
лам районный городок с ослепительно белыми, своеоб¬
разной архитектуры двухэтажными домами и густой, чер¬
ной, как разведенная маслом сажа, грязью между дома¬
ми, на дорогах. Жители считают Диксон не поселком, а
городом, поэтому из гордости носят легкие туфли. А по¬
скольку асфальта нет, то ходят по коробам теплоцентра¬
ли, таким же, как в Воркуте и Салехарде.
Строятся здесь широко: дом от дома метрах в ста
пятидесяти — двухстах. Злые языки островитян утвер¬
ждают, что это сделано для пущей важности, дабы по¬
давить Диксон-остров величием и размерами районного
центра и заставить полярников с почтением взирать на
своего южного соседа. Старожилы же Диксона-материка
уверяют, что это сделано в целях лучшей противопожар¬
на

ной безопасности: дома-то деревянные, а зимовщики-де
разбрасывают окурки где попало.
Между островом и материком — давнее соперничест¬
во, как между Ленинградом и Москвой; жители обоих
Диксонов беззлобно подтрунивают друг над другом.
Делить им нечего, у них разные сферы занятий. И все
же островитяне взирают на соседей со снисходитель¬
ностью столичных жителей: как-никак Диксон-остров яв¬
ляется столицей всей Западной Арктики, тогда как Дик-
сон-материк — всего лишь районным центром Таймыр¬
ского национального округа.
Но у жителей материкового Диксона есть козыри, ко¬
торыми они в шутливом споре могут бить карты острови¬
тян. Один из таких козырей — перифраз пословицы: «Не
та мать, что родила, а та, что воспитала». Действитель¬
но, на острове есть лишь начальная школа, одиннадцати-
летка же с интернатом — на материке. Именно там дети
островитян получают вместе с путевкой в жизнь те пер¬
вые производственные навыки, которые делают их потом
нужными острову специалистами, своими собственными,
не завозными — токарями, слесарями, шоферами, радио¬
операторами.
Я познакомился с директором этой школы-интерната,
немолодым человеком, энтузиастом Арктики. Он влюблен
в свое дело, горит им, как юноша, с увлечением рас¬
сказывает о Диксоне, его истории, о школе. Первым де¬
лом сообщил мне с гордостью, что руководимая им шко¬
ла— самая северная в Советском Союзе одиннадцати-
летка. Директор даже был склонен считать, что самая
северная в мире: вряд ли где еще на этих широтах име¬
ются гимназии. С не меньшей гордостью он заявил: про¬
цент людей с высшим образованием на Диксоне выше,
чем где бы то ни было на земле. Что выпускники школы,
закончив в других городах вузы и техникумы, как пра¬
вило, возвращаются сюда, на Диксон. Даже учителя..
Сейчас в его школе и в ее филиале на острове работают
педагогами несколько выпускниц. А первый ребенок, ро¬
дившийся на Диксоне, Юра Замятин, кончил техниче¬
ский институт и теперь приехал сюда.
Директор школы — страстный поклонник афоризма:
«В здоровом теле — здоровый дух». И не только умозри¬
тельно. Несмотря на возраст, он по-спортивному подтя¬
нут, подвижен, энергия так и бьет из него. Он очень жа¬
109

лел, что я приехал сюда в межсезонье и не могу увидеть
спортивных состязаний. Оказывается, лыжные соревно¬
вания тут проводятся в апреле — мае, а розыгрыш пер¬
венства по футболу — в июне, на расчищенном бульдо¬
зерами льду бухты. На суше оборудовать поле дорого и
трудно: ровных площадок почти нет, сплошные скалы.
От него я узнал также, что диксонцы почти полно¬
стью живут на самоснабжении: разводят свиней, есть
коровы особой, выведенной здесь породы, так что и све¬
жее молоко имеется. Кроме того, все жители занимают¬
ся комнатным овощеводством: в служебных кабинетах и
в квартирах на окнах вместо гераней, фикусов стоят
ящики с луком, помидорами, огурцами. Некоторым уда¬
ется снимать даже по два-три лимона с крохотного де¬
ревца. Правда, директор тут же оговорился: разумеется,
все основные продукты на Диксон завозят, самим, конеч¬
но, трудно в этих условиях выращивать достаточно ово¬
щей, не говоря уже о другом, необходимом для жизни.
Потом мне говорили, что в ближайшие годы Диксон
намерен отказаться от завозного мяса и консервирован¬
ного молока. А вот овощи и фрукты долго еще придется
привозить — наверное, всегда, ибо нет надежды, что кам¬
ни превратятся в чернозем, а лето будет не так скоротеч¬
но, как теперь. И всегда в окнах домов диксонцев сквозь
стекло будут видны острые копья зеленого лука, пупыр¬
чатые огурчики и румяные помидоры. Человек упрям: в
пику насупленной, неласковой Арктике он создает на
своем окне огород, выращивает овощи. Не из-за недо¬
статка их в магазинах, из принципа. К тому же свое все¬
гда вкуснее...
Не очень-то надеясь на обещание начальника Радио-
метцентра помочь мне попасть на какую-либо полярную
станцию (мало ли у него других дел, чтобы помнить обо
мне!), я решил воспользоваться случаем и познакомить¬
ся с зимовщиками, которые со дня на день должны были
прибыть на Диксон на теплоходе «Сестрорецк». Ребята
направлялись в отпуск. Здесь им предстояло получить
деньги, документы, отчитаться о проделанной работе.
Впрочем, отчеты они уже приготовили, оставалось толь¬
ко сдать их руководству. «Сестрорецк», как мне сказали,
не намерен был долго задерживаться в порту, он спешил
на запад. И полярники спешили. По два-три года ребята
не были на Большой земле, не видели родных, лишь слы¬
110

шали их голоса по радио. Их нетерпеливость была впол¬
не понятна. Но я уже знал по прошлым встречам здесь
же, на Диксоне, что через четыре-пять месяцев им наску¬
чат теплые края, затоскуют их сердца по снежным про¬
сторам Арктики, по незаходящему солнцу, по товарищам
и работе. Поставят они свои «Волги» и «Москвичи» под
брезент, засунут в чемоданы модные костюмы и туфли,
достанут унты, полушубки, ушанки и, не догуляв поло¬
женного, уедут обратно на Диксон.
Мне хотелось познакомиться с ними, тем более что
кто-то из опытных людей сказал, что скорой оказии мо¬
жет и не быть, так что мое желание побывать на зимов¬
ке вряд ли удовлетворится. Поэтому я с нетерпением
ожидал прихода «Сестрорецка».
В салоне «Сестрорецка» было шумно: товарищи, не
видевшиеся так долго, обнимались, что-то, перекрикивая
гул голосов, спешили рассказать друг другу. Тут же у
столиков толпилась очередь: кассиры и кадровики выда¬
вали зимовщикам деньги, документы. Хотя уже насту¬
пила ночь, никто не помышлял о сне и отдыхе.
Мне посчастливилось познакомиться с Валерием Кня¬
зевым, начальником полярной станции на мысе Стерле-
гова. Узнав, что я москвич, он несказанно обрадовался,
будто встретил давнего друга. Сам он из Дубны, города
физиков. Но какая разница — Москва и Дубна, рядом
почти, каких-то сто километров. Это не расстояние!
Валерий затащил меня в каюту, поставил на стол не¬
весть откуда добытую бутылку коньяка:
—	Выпьем за нашу Москву, соскучился я по ней
зверски! Ты давно оттуда? Два месяца! Это ерунда, счи¬
тай, что позавчера вылетел! Я два года с гаком... Как
она, расскажи!
—	Стоит,— ответил я, не зная, о чем рассказать,—
что ей сделается? Ты лучше о себе...
—	Иди ты! — отмахнулся Князев.— Ты какие, москов¬
ские, куришь? Дай-ка, затянусь родной «Явой», а то ле¬
нинградские осточертели, нас только ими снабжают... Ну,
валяй,говори!
Я нехотя стал рассказывать о Москве. В самом де¬
ле, что там интересного? Ну, еще одна очередь метро
пущена — кого этим удивишь? Подземные переходы —
тоже не новость. Какие новые спектакли? Бог их знает,
давно уже в театрах не бывал, все в командировках.
111

Словом, я со стыдом убеждался, что мне почти нечего
рассказать Валерию. Что-то мямлил, тянул, бубнил.
Однако Князев слушал так, будто я говорил захваты¬
вающе интересно о любопытнейших вещах. Он жадно за¬
тягивался моим «Беломором» и, уперев кулак в щеку,
неотрывно смотрел на меня, изредка задавая наводящие
вопросы.
В дверь каюты кто-то заглянул. Валерий приподнял¬
ся, помахал рукой, крикнул:
—	Лева, у меня земляк, только вчера из Москвы!
Тащи сюда наших, общий аврал, свистать всех наверх!
Через несколько минут тесная каюта заполнилась
людьми. Не считая нас с Князевым, в нее втиснулось еще
шесть человек — весь состав полярной станции на мысе
Стерлегова. Напрасно я уверял, что мои сведения о Мо¬
скве не столь уж свежи, за два месяца путешествия
обросли длинной бородой. Зимовщики заставили меня
вновь повторить то, что я рассказывал их начальнику.
Был уже четвертый час ночи, когда я не выдержал и
взмолился:
—	Ребята, ну вы о себе расскажите! Москву-то вы че¬
рез день-другой сами увидите, а мне на мысе Стерлегова
вряд ли удастся побывать...
Теперь пришла их очередь пожимать плечами, недо¬
умевать: «А чего там интересного, о чем рассказывать?»
Отсюда, из Арктики, Москва и все связанное с нею ка¬
зались им чем-то особенным, неповторимым. Двухлетняя
же жизнь на станции выглядела обычными буднями, на¬
полненными обычным трудом.
Мне показывали фотографии, сделанные за время зи¬
мовки, комментировали их. Постепенно вырисовывалась
более или менее ясная картина жизни на полярной стан¬
ции.
По штату на станции положено девять человек: гид¬
рометеорологи, радисты, механик-дизелист, каюр и по¬
вар. Ребята решили зимовать всемером, для этого нуж¬
но было овладеть каждому второй профессией. И они
добились этого: метеорологи овладели радиотехникой,
радисты — секретами метеорологии. Учились и работали.
Жили в двухэтажном доме, который стоял на скали¬
стом берегу речки, впадающей в море, в нескольких де¬
сятках метров от станции. У каждого отдельная комна¬
та. В свободное время собирались в большой кают-ком-
112

пании, играли в настольный бильярд, в пинг-понг, чи¬
тали книги, смотрели кинофильмы. Свободного времени
хватало на отдых, учебу, охоту и лыжные прогулки: ра¬
ботали посменно по двенадцать часов, выходной через
день. В первые недели стреляли диких оленей прямо с
крыльца дома. Весело жили, дружно. Не случайно имен¬
но их станции первой в Западной Арктике присвоили
звание коллектива коммунистического труда. Не только
за точность метео- и гидронаблюдений, за отличную на¬
учную работу, но и за слаженность, товарищество. За
два года ни одной ссоры, ни одного инцидента — это что-
нибудь да значит! Ведь семеро разных по характеру
людей, со своими взглядами и темпераментами, и людей
отнюдь не идеальных, не книжных, а живых, обычных.
Все время на виду друг у друга, все открыто, у каждого
бывает и плохое настроение, и тоска по дому, и побрюз-
жать-поныть ему охота, и поругаться для разнообразия
с кем-нибудь. Это не коммунальная кухня, где повздо¬
рившие соседки могут годами не разговаривать, не заме¬
чать друг друга. На зимовке люди поневоле должны об¬
щаться. И не только по работе.
Когда я слушал бодрые воспоминания о житье-бытье
на станции, то ловил себя на мысли, что зимовка в рас¬
сказах полярников выглядит эдаким земным раем. И ра¬
ботают через день, и комната у каждого своя, и о пище
заботиться не надо, в магазинах в очередях стоять: все
завезли, вплоть до картофеля, капусты и яблок. На ра¬
боту спешить не надо, тебя не тискают в метро или авто¬
бусе: спустился из своей комнаты на первый этаж — тут
и рабочее место твое. А пресловутая оторванность от
мира — просто красивые слова: какая же это оторван¬
ность, когда центральные газеты сбрасывают с самолета
через неделю — десять дней после их выхода в свет?!
И письма, и посылки от родных. И развлечений хватает.
Кино хоть весь день смотри, охота чудесная, есть мотор¬
ная шлюпка, собачья упряжка — катайся себе, сколько
влезет.
Словом, мне тоже захотелось на зимовку. Я уже при¬
кидывал, сколько я сумею прочитать книг и сколько на¬
писать при таком количестве свободного времени. Теперь
уж меня не удивляло, что полярники, отогрев косточки
под южным солнцем, спешат и рвутся обратно на Дик¬
сон,
из

Вероятно, это впечатление осталось бы у меня навсе¬
гда, если бы кто-то из ребят мимоходом, к слову, не об¬
молвился об одном из эпизодов, случившемся минувшей
зимой. Он вспомнил о нем без умысла потрясти меня, но
оживленные, улыбающиеся лица парней сразу посуро¬
вели.
А об этом случае вспомнилось вот почему. На одной
из фотографий я увидел будочку, одиноко стоящую на
льду. За ней острыми зубьями гребенки торчали торосы.
Я спросил, что это за будка. Оказалось — футшток. Он
устанавливается над прорубью метрах в двухстах от бе¬
рега. Внутри — рейка с делениями, по которым ведутся
гидрологические наблюдения за изменением уровня мо¬
ря, и другие приборы. Гидрологам надо дважды в день
снимать показания. В любую погоду. А пурги и бу¬
раны в этих местах бывают такими, что люди, случает¬
ся, замерзают в трех метрах от дома, не в силах найти
его.
Зимовщики провели к футштоку электричество, по¬
ставили на тропинке столбики с лампочками, натянули
леер, за который надо держаться во время пурги, чтобы
не сбиться с дороги. На футштоке был запас продуктов,
теплая одежда на случай, если непогода заставит чело¬
века пережидать ее в укрытии.
И вот однажды, когда полярная ночь была уже на ис¬
ходе и со дня на день должно было впервые появиться
солнце, разыгрался сильный буран. Он нагрянул внезап¬
но и застиг гидролога в футштоке. Двое суток зимов¬
щики ждали товарища, не в силах ему ничем помочь:
ветер валил людей с ног, метеорологи добирались до
своих приборов, стоящих на площадке в нескольких мет¬
рах от дома, на четвереньках. Когда буран чуточку уго¬
монился, ребята отправились к футштоку. Будки на ме¬
сте не было: ветром оторвало ледяной припай и отнесло
в море. Трудно даже представить, как в полной темноте,
в мороз и пургу зимовщики тащили к полынье тяжелую
шлюпку, как разыскивали товарища. К счастью, все обо¬
шлось благополучно.
Это не единичный случай, такими эпизодами напол¬
нена вся жизнь полярников, и они считают подобные ис¬
тории будничными, неинтересными. Такова их работа,
так они вырывают у Арктики ее тайны и секреты, кото¬
рые та не хочет отдавать по доброй воле..,
114

Летом, во время навигации, в Диксонской бухте
шумно и людно. Катера, самоходные баржи, лихтеры, ле¬
доколы. Но в основном — солидные лесовозы под совет¬
скими и иностранными флагами. В этот период Диксон
напоминает передовую в наступлении. Еще больше усили¬
вает это сходство Штаб морских операций, где на боль¬
шой рельефной карте посреди зала дежурные каждый
час передвигают фигурки судов. Радиосвязь надежно
соединяет работников штаба со всеми кораблями, иду¬
щими по морям к востоку и западу от Диксона.
Один из руководящих работников штаба, Николай
Петрович, пользуясь относительным затишьем, расска¬
зал мне, чем занимается Штаб морских операций, что
такое проводка судов, какова роль полярных станций.
Ледовитый океан в отличие от своих братьев не тер¬
пит «самодеятельности»: его на плоту или моторке не пе¬
реплывешь. Ледовитый требует от моряков точных зна¬
ний обстановки. Он любит иметь дело с провидцами.
С ними ему интереснее вести игру, чем с теми, кто дей¬
ствует по пословице: «утро вечера мудренее».
Вот для того чтобы моряки становились провидцами,
существует Арктический и Антарктический научно-иссле¬
довательский институт. В январе каждого года он дает
предварительный прогноз на навигацию, а спустя два ме¬
сяца, в марте,— основной, уточненный на первый период
навигации. На основе этого прогноза делается расчет про¬
пускной способности по трассе, исходя из метеорологиче¬
ской обстановки и «ледокольных» сил. Заранее определя¬
ются караваны: численность судов в них, их маршруты.
От того, как действует Северный морской путь, зави¬
сит жизнь и труд людей на всем побережье Ледовитого
океана и даже на материке. Железных дорог, как извест¬
но, в этих широтах нет, поэтому строительные материа¬
лы, оборудование для золотых и алмазных приисков,
угольных шахт и рудников, продовольствие и товары за¬
возятся по морю. Обратно суда тоже не идут пустыми:
они везут богатства Севера. Потому-то так важно, что¬
бы движение по Северному морскому пути было по воз¬
можности наиболее безопасным и надежным. Так что
полярные станции имеют чисто практическое значение
для нужд страны, а не только научное.
— Если применять военную терминологию,— улыб¬
нулся Николай Петрович, подводя итоги краткой лек¬
115

ции,— то гидрологи, метеорологи, радисты — словом, все
зимовщики — это наши сегодняшние разведчики в тылу
врага, наши глаза и уши. Их жизнь полна опасностей,
неожиданностей, риска, их работа требует смелости, вы¬
держки, любви к своему делу и трезвого расчета. Они
ведут наблюдение за силами противника, изо дня в день
изучают его, посылают сюда радиосводки. А уж мы, шта¬
бисты, суммируем эти данные воедино, разрабатываем
план общего наступления и проводим его в жизнь... Ка¬
кое сравненьице я вам подбросил, а! Скорее записывайте
его, пока не раздумал...
Он громко рассмеялся, потом, согнав улыбку с лица,
сказал серьезно:
— О них, разведчиках наших, и надо писать! Давно
вы на Диксоне? Скоро неделя? Помилуйте, что вам здесь
делать столько времени?! И не видели, как проводят ле¬
довую разведку? И еще ни на одной станции не бывали?
Ладно, я замолвлю словечко.
Выражение «ледовая разведка» я слышал и читал
много раз. А тут представился случай самому поглядеть,
что это такое.
В самолете нас восемь человек: два пилота, штур¬
ман, бортмеханик, радист, гидролог, моряк и я. У двери
лежат спальные мешки, две резиновые надувные лодки,
рюкзаки с неприкосновенным аварийным запасом про¬
дуктов. Вещи эти видеть новичку не ахти приятно: они
недвусмысленно намекают, что может случиться вся¬
кое — летим ведь над океаном.
Самолет летит на северо-запад над самыми волнами.
Океан неспокоен, но еще не гневен. И все же кажется,
что очередная волнища вот-вот дотянется своим пенным
гребнем до нас. А айсбергам вроде бы эти волны — не
волны. Они лениво покачиваются, огромные, голубова¬
тые, причудливо изъеденные водой, ветрами и солнцем.
Будто творения рук скульптора-абстракциониста. Кра¬
сиво? Очень! Материалу на эти скульптуры пошло мно¬
го. А вот что хотел художник сказать— не ясно.
Моряк, сидящий рядом со мной,— капитан-наставник
с диксонского Штаба морских операций Карпович. Ему
нравится мое сравнение айсбергов со скульптурами, но
он не приемлет мой вывод относительно абстракциониз¬
ма. Человек он эрудированный, отлично разбирающийся
в искусстве и литературе. И логика у него железная, по¬
116

этому спорить с ним невозможно. Он не то чтобы всту¬
пился за абстракционистов, просто защищал право ху¬
дожника на свое, не подсказанное со стороны видение
мира. Карпович оперировал аргументами не столь уж
новыми, но говорил очень убежденно. Ход его рассужде¬
ний был примерно таков: искусство — это всегда испо¬
ведь художника, который выражает в музыке, скульпту¬
ре, живописи, танце свои чувства, мысли, переживания.
Гамлета играют уже триста с лишним лет во всем мире,
их было тысячи, этих принцев датских, но ни один не по¬
хож на другого, хотя все актеры руководствовались, ка¬
залось бы, одним и тем же шекспировским текстом. Каж¬
дый вкладывал в образ свой темперамент, свою трактов¬
ку характера. И в живописи то же самое. Настоящий ху¬
дожник просто не может быть копиистом природы, он
не бесстрастный протоколист событий, он отражает мир
так, как увидел и прочувствовал, свойственным ему язы¬
ком образов. Так почему же мы хотим, чтобы он был
зеркалом, отражающим в своих творениях действитель¬
ность так, как мы ее видим? Ах, искусство не только ис¬
поведь, говорите вы, но и проповедь. Хорошо, примем это
за вашу отправную точку. Но почему вы приемлете Паб¬
ло Пикассо и отвергаете других, у которых мир на по¬
лотнах так же разорван? Молчите? А ведь кто сказал
«а», тот и «б» должен произнести. Хуже всего, когда лю¬
ди, не разбирающиеся в искусстве, берутся судить о нем,
давать руководящие указания, как писать да что рисо¬
вать. Салтыков-Щедрин очень точно передал их психоло¬
гию: «Взял и ухватил! Потому, сударь, что в этом деле
главное — ухватить! Даже ума не требуется!»
— Вот так-то, сударь мой.— Карпович провел ладо¬
нью по карте, лежащей на столике, как бы подытоживая
наш спор.— Взгляните-ка в окно, погуляйте, заверните к
штурману и пилотам, ибо мне надо начинать работу.
Я пошел к штурману. Рашид Мамедов, смуглый кав¬
казец, с большим основанием, пожалуй, мог считать себя
северянином, нежели южанином. Он летает над Аркти¬
кой не один год и любит ее не меньше, чем свой солнеч¬
ный Азербайджан. Дел у него по горло, ему не до раз¬
говоров. То склоняется над картой, прикладывает к ней
линейку и какие-то угольники. То смотрит на свои при¬
боры, то припадает к «фонарю» — выпуклому окну из
плексигласа, который имеет вид полусферы.
117

Я понимаю: человеку нельзя мешать. Смотрю на кар¬
ту. Она вся голубая, с редкими пятнами островов.
Карандаш Рашида нацеливается на небольшой ост¬
ровок.
—	Сюда идем. Там «Ленка» стоит, новую зимовку
строит.
Видя недоумение на моем лице, отрывисто уточняет,
что «Ленка» — это дизельэлектроход «Лена», она доста¬
вила на островок зимовщиков, сейчас идет разгрузка.
Через несколько минут под крылом появляется высо¬
кий ледяной купол, у его подножия — узенькая полоска
земли, к которой приткнулась «Лена».
Самолет снует в воздухе около островка, как челнок.
Он то уходит далеко на север, то поворачивает к югу,
то, накренясь на одно крыло, закладывает виражи.
Возвращаюсь в салон, присаживаюсь к столику, за
которым устроились Карпович и аспирант-гидролог. Они
отрываются от окна только для того, чтобы нанести на
карту какие-то пометки. Так продолжается минут сорок.
Затем Карпович что-то говорит бортмеханику, тот
кивает головой и скрывается в пилотской кабине. Гул
моторов сразу становится ровнее, самолет выпрямляет¬
ся и спокойно кружится над островком. Гидролог на¬
кладывает на карту кусок восковки и переносит на него
свои пометки, быстро-быстро орудуя цветными каран¬
дашами.
Карпович с наслаждением расправляет плечи, потя¬
гивается и объясняет мне, чем они были заняты. Оказы¬
вается, это и есть та самая ледовая разведка.
Памятуя слова Карповича, что его любимым девизом
является афоризм (который, как он подчеркнул, любил
и Карл Маркс) «Подвергай все сомнению!», я пожимаю
плечами и говорю, что все это очень приблизительно,
на глазок. Разве можно с достаточной точностью опре¬
делить с высоты да на такой скорости возраст и толщи¬
ну льда, балльность его скопления? Ерунда, хиро¬
мантия!
Карпович возмущенно вспыхивает.
—	Ну, знаете ли!.. Это у вас в журналистике хиро¬
мантия. «Там, где шумела вековая тайга, вырос го¬
род!»,— с нарочитым пафосом, передразнивая кого-то
из радиодикторов, произносит он.— А зачем, спраши¬
вается, было вырубать всю тайгу?! Допусти вашего бра¬
118

та, так вы, небось, Россию без лесов оставите! Хорошо,
что он,— Карпович кивает на гидролога,— вас не слы¬
шал, выбросил бы в море. Я-то человек мирный, не кро¬
вожадный, но не злоупотребляйте моей добротой и не
выводите меня из себя своим невежеством.
Поднимаю руки вверх: сдаюсь, сражен. Но Карпович
не принимает моей капитуляции. Он заставляет меня
записать термины с их расшифровкой. Никогда не ду¬
мал, что у обычного льда столько псевдонимов и эпи¬
тетов! Ну, ледяное сало — это известно: тонкий слой
льда серовато-свинцового цвета. Следующая стадия, ока¬
зывается, снежура: вязкая кашеобразная масса, которая
образуется при обильных снегопадах. Затем — блинча¬
тый лед. Аппетит при взгляде на округлые серые ола¬
дьи четырехметрового диаметра у меня лично не про¬
будился. Потом идет склянка: прозрачный лед, похожий
на серебряные блестки. Еще — нилас: лед матового цве¬
та, с влажным отсветом. И еще — молодик, и еще —
белый или зимний лед, и еще — однолетний, двухлетний,
трехлетний, и еще — паковый, и еще, и еще, и еще...
—	Может, хватит? — взмолился я.— Гидрологом же я
быть не собираюсь.
—	Учись, мой сын,— Карпович положил ладонь на
мою голову.— На чем мы остановились?.. Так. Теперь
перейдем к понятию «сплоченность льда». В переводе
на язык невежд это означает степень покрытия видимой
поверхности воды дрейфующими льдинами... Запишите
в свой конспект. Определяется она балльной систе¬
мой...
Тут, на мое счастье, гидролог обратился к Карпови¬
чу с каким-то вопросом по своей схеме. Воспользовав¬
шись этим, я встал и прошел в хвостовое отделение,
прильнул там к окну.
Самолет кружился над островом. Казалось, ледяной
купол так близок, что его вот-вот коснемся крылом. На
узкой полоске черной земли суетились маленькие фигур¬
ки людей. Одни строили дом, другие натягивали тросы
антенны, третьи сгрудились возле берега, на котором вы¬
силась куча каких-то ящиков.
Бортмеханик открыл дверь. В самолет ворвался тугой
поток холодного воздуха.
—	Гляди-ка, медведи!—бортмеханик подозвал меня
к себе,
Ш

Я приблизился к двери с опаской: неровен час — вы¬
дует, очутишься в море. Зачем, спрашивается, было от¬
крывать дверь, когда все из окна видно? Судорожно
уцепившись за какую-то стойку, я по-гусиному вытянул
шею и выглянул в дверной проем.
Действительно, у подножия купола виднелись в сне¬
говых наметах темные дыры берлог. Несколько мишек,
разбуженных ревом моторов, высунулись из своих жи¬
лищ. Один вылез и заковылял к воде. На ходу он повора¬
чивал голову и смотрел на самолет вверх. Поднял лапу,
чтобы почесать за ухом. Однако бортмеханик утверждал,
что медведь погрозил нам лапой.
Подошел Рашид, жестом приказал мне посторонить¬
ся, лег на пол и до половины высунулся из двери. Борт¬
механик уселся ему на ноги.
Штурман держал в правой руке короткую, сантимет¬
ров тридцать, металлическую трубку с прикрепленным
к одному концу куском красной материи.
Впереди показалась «Лена». Рашид выждал, пока
самолет приблизится к судну, и сбросил вниз свою труб¬
ку. Она упала рядом с кораблем.
—	Порядок! — удовлетворенно сказал бортмеханик,
помогая штурману встать на ноги.— Здорово ты, Рашид,
навострился, чуть ли не на самую палубу вымпел бро¬
саешь!
—	Глазомер и расчет,— скромно потупился Ма¬
медов.
Оказывается, внутри трубки находилась восковка, на
которой была нанесена схема ледяных полей и указан
наиболее оптимальный путь для «Лены». Теперь, руко¬
водствуясь данными ледовой разведки, она могла идти
по своему маршруту, не вызывая на помощь ледокол.
Самолет лег на новый курс. Ему предстояло разве¬
дать ледовую обстановку для следующего судна.
Идем в сплошном тумане, не видно даже концов
крыльев. Карпович решил перейти от теории к практике
и начал меня учить, как различить по цвету туман, что
сейчас под нами: чистая вода или лед.
—	Смотрите, идем над водой. Почему я так опреде¬
лил? Так ведь туман туману рознь. Этот — грязновато¬
серый, как вата из старого матраца. Значит, внизу вода.
А теперь вот побелее пошел: внизу лед, но не паковый,
а молодик. Чем толще лед, тем белее туман.
120

Стена тумана внезапно оборвалась, как отрезанная
ножом. Карпович вновь принялся за свои дела, с прак¬
тическим обучением журналиста было на время покон¬
чено. Я пошел в кабину пилотов.
...У летчиков полярной авиации несколько иные
взаимоотношения со своими пассажирами, нежели у их
коллег в средних широтах. Те относятся к нам с холод¬
новатой вежливостью: дескать, вы платите деньги, мы
вас возим. Так что, граждане пассажиры, сидите, по¬
жалуйста, на своих местах, не забудьте пристегнуться
ремнем к креслу, при взлете и на стоянке не курите,
со всеми вопросами обращайтесь к бортпроводнице.
Я ничего не имею против установленных аэрофло-
том правил. Думаю, что они глубоко и всесторонне
продуманы, и вовсе не предлагаю, чтобы летчики на¬
ших лайнеров играли во время рейса с пассажирами в
домино или рассказывали им анекдот. Я просто конста¬
тирую факт: полярные авиаторы относятся к «седокам»
по-иному, чем на континенте.
Это и понятно. Ведь своих пассажиров они знают по
многу лет. Они встречались с ними на расчищенных по¬
садочных площадках зимовок, спали с ними рядом, ели
и пили за одним столом, вместе попадали в разные пе¬
редряги, неделями, случалось, ждали у моря погоды.
Они заняты одним общим делом: те и другие — солдаты
армии полярников. Потому-то летчик здесь относится
к пассажиру как к товарищу по оружию, как к другу,
даже если встречает его впервые. Потому-то вход в ка¬
бину пилотов никому не возбраняется: если человек
зашел, значит, ему нужно, не просто так, из любопыт¬
ства, а по делу.
И хотя я не полярник, на меня тоже распространя¬
лось это неписаное правило. Заходи, стой или садись,
если есть на что, смотри, задавай вопросы. Только не
лезь под руку, не мешайся под ногами.
Впрочем, я не злоупотреблял этой северной приви¬
легией, не приставал с расспросами к пилотам и штур¬
ману. Чаще всего садился за столик возле Рашида и
смотрел, как он работает. Больше всего, честно говоря,
меня манило к столу выпуклое окно-полусфера. Сунув
в него голову, можно было видеть все, что открывалось
впереди по ходу самолета, и сзади, и внизу. И еще здесь
была карта, взглянув на которую сразу можно было
121

определить, где мы в данную минуту находимся. Ко
всему прочему, Рашид был молчалив и не пытался при¬
общить меня к тайнам своей профессии, как Карпо¬
вич.
Я слежу за карандашной линией, которую ведет Ма¬
медов по карте от острова к острову. Все острова — на
одно «лицо», только названия разные. Высокие, скали¬
стые черные берега круто обрываются вниз, к воде.
Сверху сползают ледники, сверкают на солнце белые
купола, резко контрастирующие с черными скалами.
Всего три краски использовала здесь природа: белую,
черную и зеленовато-синюю — для моря.
Места, что и говорить, невеселые. И нигде не замет¬
но ни жилья человеческого, ни какого-нибудь следа
людей. Первозданная пустыня. Такой была Арктика и
тысячи лет назад.
Впрочем, что это? Вот же след человека, вот дело
его рук! На каждом острове стоят вышки тригономет¬
рических пунктов, геодезические знаки. Значит, человек
побывал и в этой пустыне, нанес на карту все изгибы,
высотки, низинки этих островов.
Беспокойное племя геодезистов, где оно только не
ходит, в какие дикие места не забирается! И всюду
оставляет после себя деревянные или металлические
вышки-треножники, которые стоят над врытыми в поч¬
ву монолитами.
Мне особенно приятно было видеть эти вышки на
полярных островах, потому что я сам в прошлом геоде¬
зист. Правда, я работал в Средней Азии, в песках Кы¬
зылкумов и горах Зеравшанского хребта, задыхался от
нестерпимого зноя, обливался потом, втаскивая на се¬
бе теодолит на трехкилометровые вершины. А какого
труда стоило поднять на такую высоту на собственных
плечах бревна для постройки тригопункта! И мне по¬
нятны усилия полярных геодезистов, создавших здесь,
на островах, тригонометрическую сеть.
Впереди из воды вставал остров. Он отличался еще
более угрюмой красотой, нежели другие острова. Вход
в небольшую бухту сторожили высокие скалы, похожие
на кривые черные клыки какого-то гигантского зверя.
За скалами, на берегу бухты, несколько домиков. Посе¬
редине бухты — корабль. С его палубы навстречу нам
взвиваются желтые ракеты: нас приветствуют малым,
122

рабочим салютом. Самолет покачивает крыльями: «При¬
вет, друзья, привет! Сейчас я разведаю для вас путь
сквозь льды...»
И снова мы начинаем сновать над морем, между
островами, выискивая, где лед послабее. Наш полет
продолжается уже шесть часов с лишним. Пейзаж вни¬
зу почти не меняется: ледяные поля, небольшие про¬
странства чистой воды. Есть льдины-коллективистки,
сбивавшиеся в тесную компанию. Есть льдины-индиви¬
дуалистки, предпочитающие плавать в одиночку. Самые
отъявленные гордецы — айсберги: они независимо пока¬
чиваются в сторонке, не желая смешиваться с какими-
то там льдинками.
Пытаюсь проверить на практике то, что мне втолко¬
вывал Карпович. С видом знатока определяю возраст
льда и его происхождение. Рашид смеется:
—	Нахватался! Не приведи аллах, чтобы по твоим
наблюдениям составили картосхему! Наверняка, эта
посудина здесь бы зазимовала!
Н-да, дело-то не такое простое, как мне показалось
вначале. Остается лишь завидовать и удивляться точ¬
ности, с какой Карпович и аспирант-гидролог опреде¬
ляют с мчащегося самолета всю родословную ледяных
полей. Они не имеют возможности ни пощупать льдины,
ни смерить их толщину, ни взять пробы для лабора¬
торных исследований. Они должны тут же, с одного
взгляда, решить, что это за лед: многолетний, паковый,
или однолетний, весенний, или зимний, материковый,
или морской. И решить правильно: от их картосхемы
ледяной обстановки зависит судьба корабля, его марш¬
рут, своевременность доставки людей, грузов и обору¬
дования на тот или иной остров. Ошибиться они не
имеют права: ошибка здесь стоит очень дорого...
Сброшен вымпел с картосхемой внутри, самолет по¬
качивает крыльями и делает последний круг над остро¬
вом. Теперь домой, в Диксон.
Бортрадист, веселый украинец Степан Матвеевич,
бубнит в микрофон:
—	Пидкрадаюсь до аэродрому... Выпустил клещи...
Первый пилот сердито кричит, не оборачиваясь:
—	Степан, сколько раз тебе говорить, чтобы докла¬
дывал, как положено?! Что это за «пидкрадаюсь»? И не
«клещи», а шасси!
123

Упрямый радист продолжает диалог с диспетчером
на смешанном русско-украинском языке, подмигивает
мне заговорщицки. Это он просто разыгрывает команди¬
ра: дескать, пусть хоть несколько слов скажет, а то ведь
восемь часов молчал, не до разговоров было. Теперь уже
можно: под крыльями надежная земля, вон уже и поса¬
дочная полоса видна..
Николай Петрович сообщил мне через несколько
дней, что не сегодня-завтра пойдет судно на станцию
Нагурскую.
— Не провороньте! — напутствовал меня он.
...И вот настали поистине беспокойные дни и ночи.
Раньше я мог днями бродить по Диксону, встречаться
с разными людьми, околачиваться то в Радиометцентре,
то в порту. В гостинице почти не бывал, спал там, где
меня заставала ночь: то в общежитии радистов, то на
свободной койке в матросском кубрике, то у грузчиков,
особенно когда задерживался на материке и опаздывал
к последнему катеру.
Теперь же меня предупредили, что если я хочу по¬
пасть на станцию Нагурскую, то ни в коем случае не
должен удаляться от гостиницы больше чем на сто —
двести метров: судно может пойти в любую минуту и
ждать меня не будет.
Трое суток я жил как привязанный к гостинице, си¬
дел на чемодане, лишь на полчаса-час бегал в столовую
завтракать, обедать и ужинать. Торопливо проглотив свою
порцию, мчался обратно и снова усаживался у окна. Не
читалось, не спалось, не разговаривалось.
Только однажды я задержался в столовой дольше
положенного. А задержался вот почему. В Диксон при¬
летело с дрейфующей станции «Северный полюс» не¬
сколько человек, пробывших на льдине год. Они сидели
за соседним столом, молодые, бородатые ребята в ко¬
жаных куртках. Меня несколько коробило, что зимов¬
щиков со льдины никто не приветствует, не рукоплещет
им, что их не обступают диксонцы, не просят автогра¬
фы. С ними запросто здороваются товарищи, подсажи¬
ваются к их столу, хлопают по спинам, подшучивают.
Будто они не прожили двенадцать месяцев на дрейфую¬
щей льдине, которая ломалась и крошилась, была иг¬
рушкой ветров и течений. Будто не рисковали они сто
раз жизнью, не совершали научного подвига.
124

Я помню, как мальчишкой был свидетелем возвра¬
щения в Москву четырех папанинцев. Улица Горького,
тогда еще узкая, была забита народом, цветами. Это
был подлинный триумф, народное ликование.
А теперь...
Вернувшись в гостиницу, я с горечью рассказал со¬
седу об увиденном. Он внимательно посмотрел на меня,
усмехнулся:
—	Значит, говорите, мы привыкли удивлять мир, но
сами разучились удивляться? Равнодушие? Ошибае¬
тесь! Это не от равнодушия, а от того, что героизм, му¬
жество— словом, все то, что вы считаете выдающимся,
стало для нас обычным, будничным. Если хотите, нор¬
мой поведения. Да, да, именно нормой! Темпы и ритм
жизни теперь совсем иные, нежели в тридцатых годах,
жизнь приносит каждый день так много нового, что,
если мы будем слишком бурно все воспринимать, у нас
не хватит энергии для производительной работы, она
уйдет на эмоции. Поэтому, мы, конечно, бессознательно,
с детской непосредственностью переживаем лишь какие-
то действительно потрясающие, впервые случающиеся
события. А возвращение зимовщиков — это уже было не
раз, стало обыденным и привычным.
Я попытался обосновать свою точку зрения, но, оче¬
видно, мои аргументы прозвучали не убедительно.
—	А, бросьте!—отмахнулся сосед.— Мы вот не
удивляемся, что в степях колосится пшеница, в Караку¬
мах проложен канал и цветут сады, в тундре города,
заводы поднимаются и так далее. А ваш брат, журна¬
лист, почему-то умиляется — восторгается самыми обык¬
новенными вещами, пытается и нам, читателям, вну¬
шить, что надо ахать и всплескивать руками. А чита¬
тель не ахает, он просто делает свое обычное дело:
строит заводы в Заполярье, распахивает целину, про¬
кладывает каналы и газопроводы. Вы же теребите его,
сердитесь: почему не рукоплещешь, не ахаешь, не удив¬
ляешься? Это же впервые в мире — в нашей когда-то
нищей, отсталой, неграмотной стране!
Разговор наш затянулся до ночи. А ранним утром в
номер постучали:
—	Скорее! Машина внизу!
Через полчаса я уже был на судне.
125

За 80-й параллелью
Станция Нагурская на Земле Франца-Иосифа. На
каменистой, ровной площадке — несколько домов. Спра¬
ва и слева за ними — круглые ледяные купола. Огром¬
ные мрачные, несмотря на желтовато-белый цвет, они
нависают над станцией, как столбы ворот в неведомое.
Начальник полярной станции Нагурская настолько
молод, что его никто не называет Александром Антоно¬
вичем, а уж тем более по фамилии. Его зовут просто Са¬
шей или «Три в кубе»: его фамилия тоже начинается на
букву «А». По специальности — метеоролог, однако, не¬
плохо знает и радиодело.
Он из калининских лесов, и самая сильная его
страсть — охота. Здесь, на островах, зверья мало, раз-
два и обчелся. Причем, охотиться, скажем, на белого
медведя строжайше запрещено, нарушение запрета гро¬
зит большими неприятностями и колоссальным штра¬
фом. Мера эта необходима, так как многие были бы не
прочь привезти домой шикарную шкуру мишки в каче¬
стве трофея. Подстрелить медведя несложно: он крайне
безалаберно относится к соблюдению правил личной без¬
опасности, не боится людей и мест, ими населенных. Его
не надо выслеживать, он сам идет к жилью. Поэтому
люди, уполномоченные защищать интересы полярного
медведя, тщательнейшим образом следят, чтобы запрет
не нарушался. Конечно, им невозможно усмотреть затем,
что делается на далеких зимовках, они в основном рас¬
считывают на сознательность полярников. Но и здесь
встречаются браконьеры, только вот вывезти свои трофеи
им куда сложнее, нежели на материке: дорога-то только
одна, через Диксон, а пудовую шкуру медведя в чемодан
не спрячешь.
Саша медведями не интересуется. Ему бы походить
за лисой, заполевать зайца, встретить зорьку на тете¬
ревином току, это была бы для него услада. Иногда
он охотится на нерпу. Зимовщики употребляют в пищу
только печень нерпы, жирную и вкусную, все же
остальное идет на корм собакам.
Когда мы прибыли, Саша как раз вернулся с охоты.
Вернее, на рассвете он отправился к океану проводить
гидрометеорологические наблюдения. Без карабина вы¬
ходить из дома тут не рекомендуется. Ну и между де¬
126

лом подстрелил нерпу, печень которой была нам ра¬
душно предложена на завтрак.
Впоследствии я ходил с ним к океану в сопровож¬
дении целой своры собак. На плече у Саши висел ка¬
рабин, на другом — транзистор. На берегу мой спут¬
ник поставил приемник, чуть в сторонке, поймал какой-
то джаз, а сам улегся повыше. Через несколько минут
из воды высунулась одна усатая мордочка, поодаль —
другая.
—	Любят они музыку, рыбой их не корми, а дай
твистик послушать! — усмехнулся Саша.
Стрелять он не спешил: нерпы были еще далеко¬
вато.
Вдруг транзистор захрипел, видно, сбилась настрой¬
ка. Саша решительно поднялся, выключил приемник,
прокашлялся:
—	Карманная техника всегда подводит, уж лучше
самообслуживание.— И запел во всю мочь какую-то
лирическую песню. Слух, прямо скажу, у него не ахти
изощренный, да и вокальными данными бог его обидел.
Уже потом, когда мы возвращались на станцию и во¬
шедший во вкус Саша что-то продолжал мурлыкать под
нос, я не удержался и попросил его не петь при мне.
Он расхохотался:
—	Да, слушать меня можно лишь по приговору на¬
родного суда, не добровольно, это ты прав! А нерпы
почему-то от удовольствия млеют...
Я не сказал бы, что нерпы млели. Но губит их, на
мой взгляд, не столько приверженность к эстрадным
песням, сколько неуемное, совсем детское любопыт¬
ство. Им, видите ли, интересно взглянуть, кто это гор¬
ланит во всю мощь легких на берегу Ледовитого океа¬
на, безбожно перевирая мелодию...
Самый старший по возрасту здесь Петр Николае¬
вич Синицын. Узкоплечий, сутуловатый, с острым, избо¬
рожденным морщинами, продубленным морозами лицом.
Впервые он зимовал на Югорском Шаре в 1924 году, за
много лет до появления Саши на свет.
За плечами у Синицына десятки зимовок, от Новой
Земли до Уэлена. Без преувеличения можно сказать,
что две трети своей жизни он отдал Арктике, вся его
трудовая биография связана с ней. Павел Васильевич
давно уже мог бы уйти на пенсию: стаж у него более
127

чем достаточный, да и возраст по полярным льготам
вполне позволяет. Но Синицын все откладывает и откла¬
дывает свое расставание с Арктикой. Каждый раз обе¬
щает детям (они живут в Ленинграде, уже взрослые, все
инженеры), что едет в последний раз, на последнюю зи¬
мовку. Но через год находятся новые резоны опять от¬
правиться в эти края. Не из-за денег, нет. Их у Петра
Николаевича, как он выразился, «навалом, до смерти мог
бы пенсию не получать». Просто, по-моему, не мыслит он
свою жизнь без этих зимовок, вдали от молодых этих пар¬
ней и девчат, годящихся ему в дети. С ними, в их окру¬
жении, он чувствует себя таким же молодым, задорным,
полным сил, нужным людям и имеющим цель в
жизни.
Однажды ночью я пошел помочь Синицыну запу¬
стить шар-зонд. Впрочем, толку от меня было мало, я
больше мешал, чем помогал. Правда, я был потяжелее
сухонького Петра Николаевича и довольно успешно
удерживал рвущийся в небо шар. Все же с облегчением
вздохнул, когда получил разрешение выпустить его.
—	Сегодня еще терпимо: ветер не очень сильный,—
сказал Синицын.— А то иногда этот шар мотает тебя,
треплет, как норовистый конь...
—	Трудно вам, вероятно,— осторожно поинтересо¬
вался я.— Все-таки морозы, ветры, пурги — и, несмотря
на них, работать надо.
—	Врать не стану, нелегко. Как и молодым,— Петр
Николаевич понял меня, хотя я не сказал прямо о
возрасте.— Но вот что любопытно. Когда я на зимовке,
то ничем не болею, никаких недомоганий. А приеду в
Ленинград в отпуск, сразу то простуду подхвачу, то
ангину, то еще какую пакость. А тут хоть бы что! Кли¬
мат здесь здоровый, никаких микробов нет, не то что
на материке...
Пожалуй, кроме различий в климате, для Петра Ни¬
колаевича не существует особой разницы между поляр¬
ными станциями и городами. Во всяком случае, по его
мнению, теперь зимовщикам созданы такие условия для
жизни и работы, что они мало отличаются от условий
обычных, материковых. Вот раньше, когда он только
начинал, было совсем иначе.
—	Да, были люди в ваше время...— подзадорил ста¬
рика Саша.
128

—	А что ты думаешь? — воинственно нахохлился'
Петр Николаевич.— Вы ребята неплохие, врать не ста¬
ну, только изнеженные. Разве ж это прежняя зимовка?
Электричество, центральное отопление, еду готовим на
газовой плите, как в городе, газа в баллонах на три
года хватит. Кино есть, библиотека — все двадцать че¬
тыре удовольствия. А тогда... тогда на одном энтузиаз¬
ме жили, бедненько, все своими руками делали. Ты вот
пять лет в Арктике, а не знаешь, что такое плавник
собирать да на себе его к дому таскать. Зачем тебе?
Тебе завезут дрова, уголь, газ — все, что нужно, у те¬
бя трактор стоит. Завел — перевез сюда что хочешь.
А тогда...
—	А сейчас,— в тон оппоненту сказал Саша, сгоняя
с лица озорную усмешку,— все машины за нас делают,
так тебя понимать, дед?
—	Не в этом суть,— Петр Николаевич не пожелал
принять бой, предлагаемый Сашей.— Я же и тогда жил,
и сейчас. Конечно, это правильно, что условия все вре¬
мя улучшают. Теперь нам легче работать, точнее можем
делать наблюдения, техника тоже к месту. Нынче-то и
требуют с нас больше. Но тогда от нас сама жизнь тре¬
бовала быть сильнее и выносливее...
Этот дружелюбный спор между «отцами» в лице
Синицына и «детьми», которых представлял Саша, то
вспыхивал, то угасал. В общем-то Петр Николаевич
не отделял себя от сегодняшних молодых полярников,
он жил и трудился вместе с нйми и наравне с ними, от¬
носился к ним с немногословной мужской нежностью,
чуточку ворчливой. Но, вероятно, сказывался возраст,
достигнув которого всякий начинает сравнивать былое,
памятное и дорогое его сердцу, с настоящим. Что-то
обычно кажется не таким, как в его юности.
Не знаю, почему именно я принимал в этих спорах
сторону Синицына. Ведь по возрасту мне были ближе
Саша и его товарищи. Возможно, это было чисто про¬
фессиональное лукавство. Дело в том, что в первый
дейь жизни на Нагурской я полез к ребятам с расспро¬
сами: как живете, что интересного? Меня осадили:
—	Все нормально. Никаких чудес героизма и муже¬
ства мы не совершили, так что, товарищ корреспондент,
выкиньте из головы броские заголовки о романтике, по¬
корителях Арктики и тэ дэ. Мы просто работаем. И в
129

нашей повседневной работе не больше неожиданного
героизма и романтики, чем в буднях сотрудников Мос¬
ковского института имени Штернберга. У нас только
метро нет да высотных домов, все остальное имеется...
Вот в отместку за это я и поддерживал Петра Ни¬
колаевича в его спорах с молодыми. Мне нужно было
подзадорить их, чтобы у них развязались языки. Едва
Синицын затевал разговор о прошлом, я тотчас же при¬
нимался восхищенно, по-ненецки цокать языком:
— Да, вот это были люди! Подумать только, какие
трудности перед ними были, не то что теперь!
Кое-кого эти слова задевали за живое. Уж не ду¬
мает ли товарищ журналист, что нынче на зимовках
открыты филиалы рая небесного? Не мечтает ли он
остаться на Нагурской до следующего сентября? Это
можно было бы устроить. Только пускай он учтет, что его
даром кормить не будут, придется работать, и не ка¬
рандашиком в блокнотике чиркать, а делать все, что
другие делают. Через год послушаем, что скажет...
Так—из рассказов Синицына, из запальчивых реп¬
лик рассерженных молодых, из пришедшихся к слову
воспоминаний — я постепенно узнавал о теперешней
жизни полярников.
Да, страна делает все, чтобы они не чувствовали
оторванности от Большой земли, чтобы им жилось луч¬
ше, чтобы легче удавалось одерживать победу над су¬
ровой Арктикой. И все-таки жить здесь очень трудно.
Самое страшное не морозы и бураны, не ветры, кото¬
рые порой достигают силы и скорости урагана. Самое
страшное, как я понял,— это болезнь равнодушия.
На высоких широтах воздух разрежен, как на трех¬
километровой горной вершине. Постоянная кислородная
недостаточность, многомесячная зима без солнца, необ¬
ходимость жить на небольшом пятачке, каждый день
видеть одни и те же лица — все это сильно действует
на психику человека. Первые недели совместной жизни
пролетают быстро: зимовщики узнают друг друга, бли¬
же знакомятся^ каждому есть что рассказать. Но вот
наступает полярная ночь — и уже не хочется ни читать,
ни разговаривать, ни смотреть в пятый раз один из
двух десятков имеющихся фильмов. Человека тянет ко
сну. Сколько бы он ни спал, он не высыпается. Гово¬
рят, принудительным сном лечат расстроенные нервы.
130

В Арктике наоборот: чем больше человек спит, тем раз¬
дражительнее становится, тем хуже у него настроение
и самочувствие. Если он не может преодолеть сонливо¬
сти, то превращается в угрюмого ворчуна, в нелюдима,
которого ничто не интересует. А те, у кого характер
похуже, становятся склочниками, затевают скандалы.
От этой болезни равнодушия есть лишь одно сред¬
ство: жить, а не спать. Надо заниматься спортом, хотя
поначалу задыхаешься от недостатка воздуха. Охотить¬
ся. Быть больше в движении, если даже тебе некуда
спешить. Не терять вкуса к жизни, интереса к ней.
Сонливые, апатичные люди на полярных станциях
почти не задерживаются. Для них, слабовольных, до¬
статочно одной зимовки, чтобы навсегда получить от¬
вращение к Арктике. Саша очень точно, на мой взгляд,
назвал такое явление «барьером равнодушия». Те, кто
умеет преодолевать этот «барьер», становятся поляр¬
никами. Слабые останавливаются перед ним. Слабые
духом. Они могут быть атлетами, приводить в восторг
самую придирчивую медицинскую комиссию, но не прой¬
ти этого испытания. Точно так же, как космонавты в сур¬
докамере, совершенно отрезанные от мира. Я почему-то
думаю, что настоящих полярников, проживших на стан¬
циях несколько лет, смело можно было бы посылать в
космос. Они бы не оплошали.
...Мне надо было снова попасть на материк. Просто
как человек в меру дисциплинированный, я не хотел
получать выговор за опоздание из командировки. А эта
возможность была весьма реальной: я мог застрять
здесь надолго.
Саша хлопнул меня по плечу:
— Не журись, козаче! Москва от тебя не уйдет, а
выговор только украсит твою творческую биографию.
Хочешь, радиограмму сейчас отстукаем твоему шефу?
Так, мол, и так, ваш корреспондент просит разрешения
остаться на Земле Франца-Иосифа еще на месяц,
чтобы лично понаблюдать за тем, как метеоролог Сини¬
цын снимает урожай редиса, репы и лука. Это же сен¬
сация: за восьмидесятой параллелью, рядом со стари¬
ком по имени Полюс, по фамилии Северный! Все га¬
зеты мира перепечатают!
Действительно, на окне комнаты Петра Николаевича
пышно зеленели в ящиках все упомянутые Сашей рас¬
131

тения. Он жаловался, что здесь земля плохая, одни
камни, просил кого-то из моряков привезти ему ме¬
шок обычной, материковой, заверяя, что сможет заста¬
вить расти редиску, укроп, салат и лук на грядке, в
открытом грунте. Дескать, на мысе Столбовом (Новая
Земля), где он зимовал, у него такие штуки получались.
Молодые зимовщики не очень верили в реальность рас¬
сказа, но в общем-то «болели» за синицынский «огород»
и тоже просили летчиков уважить просьбу старика.
Саша быстро набросал на бланке текст радиограм¬
мы, протянул мне:
—	Что не нравится, отредактируй.
Я прочел и не поверил глазам. Начальник полярной
станции официально извещал моего начальника, что я
сломал ногу во время охоты на медведя, нахожусь в
нетранспортабельном состоянии и ранее чем через пол¬
тора месяца не могу быть вывезен с Земли Франца-
Иосифа.
Саша смотрел на меня серьезно, без тени улыбки.
—	Цени: на подлог ради тебя иду! — тяжело вздох¬
нул он.— Чего не сделаешь ради хорошего человека!
Даже выговор, причитающийся ему, возьмешь на себя.
—	Насчет выговора он прав,— Синицын поправил
очки.— Выговор ему вкатят за такую радиограмму. Но
дальше Диксона, уверяю вас, она не пойдет. Завтра же
прилетит комиссия, поведет расследование о медвежьей
охоте, наложит на корреспондента штраф в двести руб¬
лей, передаст дело в прокуратуру. Знаете, как там пе¬
реполошатся? Ого! Ведь это же «ЧП» — человек ногу
сломал, медведя убили!
—	Зато самолет прилетит, журналиста от нас нако¬
нец-то увезет,— с видом полнейшей покорности развел
руками Саша.— Надоел он нам здесь до чертиков, все
выспрашивает, выспрашивает, хуже прокурора! Вот я
и жертвую собой, иду на дезинформацию начальства,
лишь бы от него избавиться. А ты, дед, не ценишь моих
самоотверженных усилий! Все мечтаешь, чтобы о твоих
опытах с репой в газете пропечатали...
И, воинственно потрясая в воздухе радиограммой,
он направился к радисту, фальшиво напевая: «Люди
гибнут за металл...» Я бросился за ним:
Не надо жертв, Саша, не надо! Готов даже слу¬
шать твбе пение, только давай маленько подправим
ш

текст, уберем из него о сломанных ногах и медведях.
Без этой лирики лучше, выразительнее.
Когда радиограмма была передана, Саша вкрадчиво
поинтересовался:
— Значит, тебе уже нравится мое пение? В таком
случае ты будешь моим персональным слушателем.
Отныне я пою только для тебя!
Мне терять было нечего: радиограмма ушла в эфир,
а слушать вокальные упражнения Саши было пыт¬
кой. Поэтому я чистосердечно признался, что лучше я
уйду на Диксон пешком, по льдинам, чем останусь
здесь. Ерунда, каких-то полторы тысячи километров.
К весне доберусь до места, если меня не съедят раньше
белые медведи.
К счастью, до этого дело не дошло. Через два или
три дня к Земле Франца-Иосифа подоспел ледокол
«Капитан Воронин», направляющийся к Диксону.
Через Баренцево и Карское
Ледокол стоял у ледяного припая, неподалеку от
берега. Едва я успел осмотреться в отведенной мне
каюте, как в приоткрытый иллюминатор донеслись кри¬
ки, улюлюканье, собачий лай. Потом послышались ко¬
роткие, сердитые гудки нашего ледокола. Думая, что
мы уже отваливаем от берега, я выбежал на палубу:
надо же напоследок взглянуть на эту землю.
Оказалось, что матросы, свободные от вахты, при¬
стают к белому медведю, разгуливающему метрах в ста
от корабля. Несколько собак, прибежавших со станции,
крутились вокруг мишки, яростно лаяли, но держались
от него на приличной дистанции. Медведь был настроен
благодушно: судя по темно-красному пятну на льду,
он только что закусил целой нерпой. Отяжелевшему от
еды, ему хотелось посидеть, отдохнуть спокойно, а идти
для этого куда-то далеко, за торосы, было, вероятно,
лень. Он, не оборачиваясь на крики людей и лай собак,
неторопливо ковылял по льду, подыскивая местечко, где
бы прилечь. Собак злила его невозмутимость, матросов,
по-моему, тоже: все-таки противоестественно, что дикий
зверь разгуливает рядышком, точно в зоопарке, и ки
капельки не боится.
1?3

Капитан подавал гудки, желая вспугнуть медведя и
привлечь внимание людей. Он потом объяснил мне
причину своего волнения: медведь мог рассвирепеть и
броситься на матросов. Они безоружные. И хотя до
ледокола каких-то сто метров, от медведя не убежишь.
Он оленя догоняет, а на вид — увалень.
— Тоже, нашли забаву,— сердито сказал капитан.—
Побывали бы у него в лапах — знали бы, как шутить.
У Сергея Демина, капитана ледокола, жизнь сложи¬
лась чрезвычайно занимательно. Подростком несколько
лет беспризорничал, объехал в «собачьих ящиках», под
вагонами и на их крышах всю страну. Потом угодил в
детдом, там взялся за ум, получил специальность сле¬
саря. А жил в то время в портовом Владивостоке, на
пороге моря. И море властно потянуло его к себе. Сна¬
чала был юнгой, потом назначили камбузником, по¬
мощником пароходного кока. Чуть было не стал пова¬
ром, да однажды получил крепкий подзатыльник от
своего шефа за плохо вычищенную кастрюлю, обиделся
и ушел на другой пароход. Вернее, на ледокол «Доб-
рыня Никитич». И вот тут-то началось подлинное приоб¬
щение Демина к морю. Капитан ледокола Николай
Максимович Штукенберг заставил юношу учиться, по¬
ступить заочно в мореходное училище.
С 1931 года Демин связал свою жизнь с Арктикой.
Плавал на «Седове», «Ермаке», «Литке», «Красине». Юн¬
га стал штурманом, затем и капитаном. На груди Деми¬
на два ромбика: он окончил академию морского флота и
институт инженеров водного транспорта. Человек он ум¬
ный, интересный, знающий, слушать его можно часами.
По поводу дневного происшествия с медведем за
ужином в кают-компании завязался вежливый спор:
правилен ли запрет охоты на белого медведя или наду¬
ман. Как всегда в таких случаях, спорящие раздели¬
лись на две группы: рационалистов и романтиков. Пер¬
вые утверждали, что от белого медведя нет никакой
пользы: оленей задирает, нерпу жрет почем зря, рыбу,
на человека иногда нападает. Почему же его не стре¬
лять? Оставить какое-то количество для зоопарков, ос¬
тальных — под корень. Вот на лосей тоже запрет суще¬
ствует, а сколько они леса губят!
Романтики возражали. Они доказывали, что в мире
все взаимозависимо. Вот китайцы искоренили воробьев,
134

крестовый поход против них объявили. А что полу¬
чилось? Всякие червячки-гусеницы почувствовали себя
вольготно: пропал урожай. И у нас есть проекты, как
избавить тундру от гнуса. Сплошная химообработка
пастбищ и так далее. А ведь это может выйти боком:
миллионы перелетных птиц лишатся пищи. Так и бе¬
лые медведи. Они, по сути дела, играют роль санитар¬
ной инспекции: здоровую нерпу или оленя труднее пой¬
мать, чем слабую, больную. Нет, в естественный отбор
вмешиваться нельзя, и запрет охотиться на медведя
правильный...
После пребывания на полярной станции я чувствовал
себя в кают-компании не в своей тарелке. Привык к
простоте, непритязательности зимовщиков. Здесь же все
было очень чинно, я бы даже сказал, аристократично.
Крахмальные скатерти, сверкающий никель приборов,
фарфор. Молчаливые и точные официантки в белых на¬
колках и передниках. Сидящие за столом моряки отли¬
чаются безукоризненными манерами. Прежде чем сесть
за стол или встать из-за него, каждый спрашивает раз¬
решения у капитана. Никто не разваливается в кресле,
не курит за столом. Разговоры ведутся негромко, впол¬
голоса. Все в отлично отглаженных форменных костю¬
мах, в сорочках с черными галстуками.
Посмотришь на них — и не верится, что люди уже
несколько месяцев не видели берега, не бывали на
Большой земле. Потом я понял, чем вызвана эта почти
английская сдержанность, подчеркнутая дисциплиниро¬
ванность, некий аристократизм. Кое-что идет от тради¬
ций, повелевающих уважать свой корабль и вести себя,
какое бы ни было у тебя настроение, по-джентльмен¬
ски. Тем более, если ты занимаешь командирскую долж¬
ность и служишь примером для подчиненных. Но в ос¬
новном все-таки эта подтянутость моряков вызвана
сегодняшним днем, требованиями жизни. В многомесяч¬
ном плавании вдали от берегов очень просто махнуть
рукой на манеры и внешний вид: все равно, мол, кра-
соваться-то не перед кем. А тут уже остается один шаг
до тех срывов, которые потом лихорадят коллектив.
...Утром следующего дня ледокол поднял якорь и
вышел в море.
Мне трудно подобрать слова, чтобы передать эту
необычную, суровую, скорее даже угрюмую красот]',
135

запечатленную на полотнах Рокуэлла Кента, на полот¬
нах и гравюрах Ады Рыбачук и Владимира Мельни¬
ченко. И все же надо увидеть самому, чтобы оценить ма¬
стерство природы, которая всего несколькими скупыми
красками написала потрясающую картину.
Весь секрет, по-моему, в необычно смелом сочетании
этих, красок. Темная, маслянисто отсвечивающая вода,
на ней покачиваются голубоватые, причудливых форм
айсберги; за ними — черные скалы, чуть-чуть припоро¬
шенные снегом, обрывающиеся круто к морю; выше —
белые купола ледников, над которыми нависает перла¬
мутровое, а ближе к зениту темно-серое небо.
Ни одной яркой, бросающейся в глаза краски, ни
одной тщательно и подробно выписанной детали, а
стоишь, смотришь часами — и не можешь глаз отвести.
Пейзаж нерадостный, лишенный солнца, а покоряет,
завораживает, доставляет глубокое наслаждение...
Выйдя из-под защиты островов, ледокол сразу же
попал в объятие разыгравшейся стихии. Мне довелось
испытать шторм на разных судах, от торпедного катера
до океанского лайнера, но такого я еще не видывал.
Ледокол валяло с борта на борт, с носа на корму. Не¬
что похожее можно пережить, если соединить в один
аттракцион качели, карусель и «бочку-иммельман». По¬
том мне объяснили, в чем дело. Конструкция ледоко¬
лов такова, что им не страшны сжатия, их выдавли¬
вает вверх при напоре ледяных полей. Зато на чистой
воде, даже на небольшой волне, их качает, как бочку.
Спустившись в каюту, я застал там в самом разгаре
бунт вещей. Графин выпрыгнул из предназначенного
ему гнезда п разбился вдребезги; кресло ездило от
двери к иллюминатору и обратно; все мелкие предметы,
оставленные мною на столике, очутились на полу. Но
безобразнее всех вел себя мой чемодан: он носился по
каюте, как одержимый, бился о стены и дверь, будто
норовил выскочить наружу. Чемодан был заперт в стен¬
ной шкаф и придавлен сверху пробковыми поясами.
Правда, он не желал смириться и всю ночь не давал
мне спать: стучал в дверцу шкафа, требуя свободы.
С остальными вещами справиться было легче.
Ко всему привыкает человек. Захватывающее ощу¬
щение новизны от этой качки к полуночи притупилось.
138

Улегшись на кровать, которая меня столько раз уже
сбрасывала на пол, я пристегнулся широким ремнем к
стене и заснул, как в люльке, раскачиваемой не в меру
усердной нянькой.
Качка продолжалась и утром. Самое трудное было
дойти до кают-компании позавтракать. Впрочем, слово
«дойти» звучит в данном случае слишком оптимистиче¬
ски. Вернее было бы употребить здесь глагол «добрать¬
ся». Сложность заключалась не в том, чтобы двигаться,
а в том, чтобы двигаться в нужном направлении, сохра¬
нять равновесие и не допускать, чтобы тебя швыряло
в противоположную сторону или вбок. Это было дви¬
жение по принципу: шаг вперед, два шага назад.
Забегая вперед, скажу, что мы давно уже миновали
Баренцево море, вошли в Карское, спокойное и тихое, а
ледокол все еще продолжал раскачиваться с боку на
бок по-утиному, словно его валяло на волнах. Со сто¬
роны, наверное, странно было смотреть, как он кача¬
ется на ровной воде. Это он делал по инерции и никак
не мог перестать качаться. Все-таки водоизмещение у
него порядочное, поэтому, выведенный из равновесия
могучей рукой шторма, ледокол и на третьи сутки кре¬
нился то на один борт, то на другой.
Несмотря на свирепую качку, жизнь на ледоколе шла
своим чередом. Экипаж был невелик. Этот дизель-
электрический ледокол оснащен по последнему слову
кораблестроительной техники. Ту работу, которую на
других кораблях выполняют трое-четверо матросов,
здесь делает один.
Новая техника, сложные механизмы требуют от ко¬
манды ледокола более высокого общего развития и спе¬
циальных знаний. Поэтому все здесь учатся. Кто в
средней школе, кто в техникуме, кто в институте, не
говоря уже о всяких курсах.
Учебный год здесь несколько сдвинут во времени.
Каникулы у учащихся приходятся на зимний период,
летом же они занимаются. Это объясняется просто: от*
пуска полярным морякам дают зимой.
Помню, наш преподаватель латыни, обнаруживая у
кого-либо из студентов шпаргалку, печально-глубоко¬
мысленно прикладывал сухонькую ладошку к своему
лбу и поучающе изрекал древний афоризм: «Омниа
меа мекум порто» — «Все мое ношу с собой». Этот
№

афоризм всплыл в моей памяти, когда я узнал, что
команда ледокола всю навигацию возит с собой пре¬
подавателя /Мурманской заочной школы рабочей моло¬
дежи. Он прикомандирован к кораблю, проводит с
моряками занятия по математике, физике, химии, прини¬
мает зачеты, дает задания, устраивает контрольные ра¬
боты, подтягивает отстающих. Когда ледокол встреча¬
ется в море с каким-то кораблем, по радио запраши¬
вают: нужна ли консультация преподавателя, готовы
ли учащиеся сдать зачеты по такому-то разделу мате¬
матики или физики. И преподаватель направляется на
катере на это судно. Пока он работает там с ученика¬
ми, ледокол идет вперед, прокладывая путь сквозь
льды.
Лишь один человек на «Капитане Воронине» не хо¬
чет учиться, принципиально отвергает все предложения
сесть за парту. Это — боцман ледокола Аристид Бета-
кис, личность чрезвычайно колоритная, не часто встре¬
чающаяся даже в Арктике.
Боцман, по национальности грек, родился в Фила¬
дельфии, куда из крохотного греческого селения еще в
прошлом веке эмигрировал его дед. Перед первой ми¬
ровой войной отец Аристида вернулся в Старый Свет
и поселился в Турции: в Америке было плохо с рабо¬
той. Отец Аристида был моряком; он утонул где-то не¬
подалеку от родной Греции вместе с торпедированной
немцами шхуной. Аристид, в ту пору совсем мальчишка,
пошел в юнги, чтобы помочь матери воспитывать сес¬
тер. Плавал на английских кораблях, трижды тонул:
немецкие лодки торпедировали. Был подобран, спасен,
интернирован. Домой вернулся в 1919-м. И новое горе
обрушилось на голову юноши: незадолго до его приезда
турки-фанатики вырезали всю семью. Не стало ни ма¬
тери, ни четырех сестренок. Один остался на свете он,
Аристид Бетакис. Опостылела ему земля, ушел снова
в море. Весь мир обошел, под какими только флагами
не плавал! Свободно владел шестью языками, отлич¬
ным специалистом считался, но все равно по месяцам,
по году и больше приходилось обивать пороги бирж
труда, влачить существование безработного и бездом¬
ного бродяги. В начале тридцатых годов, устав от та¬
кой жизни, от скитаний, решил перейти в советское
гражданство. Долго обдумывал, как это сделать. В коц-
№

це концов, когда судно, на котором он служил, пришло
в Архангельск за лесом, Бетакис попросту сбежал с
него и остался в Советском Союзе. Спустя год он стал
гражданином СССР. Во время Великой Отечественной
войны он защищал свое новое отечество с оружием в
руках в рядах морской пехоты. А с Арктикой у него
связано более четверти века жизни.
Внешне Аристид Бетакис похож на ожившую иллю¬
страцию к роману Стивенсона «Остров сокровищ».
Высокий, сутуловатый, с острыми чертами лица, с хищ¬
ным ястребиным носом, под которым топорщатся длин¬
ные усы. Ему бы еще повязку на глаз, камзол, писто¬
лет за пояс и кружку с вином в руку — ни дать ни
взять вылитый пират. Так и ждешь, что Бетакис вдруг
затянет во все горло хриплым, пропитым басом: «Пят¬
надцать человек на сундук мертвеца, ей-гого-го, и бу¬
тылка рому!»
Но боцман—человек добрейшей души. Он нежно
любит свою жену, сына, его супругу. Всех окружаю¬
щих. Единственное, что роднит его со стивенсонов¬
скими героями,— умение затейливо ругаться. Человек он
хозяйственный, любит, чтобы на палубе был порядок,
дело свое знает превосходно. Однако вспыльчив, горяч.
Чуть кто допустит какую-то оплошность, разражается
потоком ругани на семи языках. Впрочем, по-русски ему
выражаться слишком крепко запрещено, да и неудобно.
Поэтому самые сильные слова у него «дьявол» и
«черт». По-гречески, по-английски, по-французски, по-
немецки, по-турецки и по-испански он выражается го¬
раздо свободнее и забористее: все равно никто не по¬
нимает, а на душе становится легче.
С грамотой Бетакис не на очень короткой ноге, но
учиться не желает: не тот, говорит, возраст. Командо¬
вание особенно и не настаивает: скоро на пенсию, не¬
много читать-писать умеет — и то ладно. Зато такого
боцмана поискать надо. Сотни матросов прошли через
его руки, постигли под руководством Бетакиса секреты
моряцкой науки, многие плавают сейчас штурманами,
капитанами, механиками. Наверное, на всех судах
Арктики есть его ученики.
Виктор тоже воспитанник Бетакиса. Правда, он
учится в Архангельской мореходной школе, но практи¬
ческие навыки получает от своего боцмана. Как и все на
139

ледоколе, он относится к Аристиду Николаевичу с ува¬
жением, но без боязни. Боцман горяч, однако быстро
отходит. Виктору иногда нравится, как он говорит,
«подзаводить» старика. Просто ради интереса: заметит
ли боцман какое-то упущение, обратит ли внимание,
что груз на палубе принайтован, к примеру, не так, как
положено, что один узел из десятков завязан неправиль¬
но. И матрос умышленно допускает оплошность. Но от
глаз Бетакиса ничто не укроется. И тогда боцман на¬
бирает в широкую грудь воздух и разражается руга¬
тельствами на всех известных ему языках. Ребята, пря¬
ча улыбки, засекают время: любопытно, какой мощно¬
сти этот заряд, надолго ли хватит у боцмана пороху.
Капитан строго выговаривает за это и Бетакису, и
шутникам. Он не терпит крепких словечек. В молодо¬
сти «применял» на каждом шагу, потом, с годами, по¬
нял, что это происходит от бедности языка. Скудность
лексикона порождает слова-паразиты, которые призва¬
ны прикрыть эту бедность и придать речи говорящего
видимость энергичности. Когда человек овладеет уме¬
нием ясно и точно формулировать свои мысли, тяга к
нецензурным словам может быть преодолена, даже если
она вошла в привычку.
У Виктора бесхитростные большие серые глаза в
густых черных ресницах, упрямый подбородок, но еще
по-детски припухлые губы. На голове — огромная шап¬
ка волос. Они торчат в разные стороны, падают на лоб.
Чем-то он похож на молодого медведя, пролежавшего в
берлоге всю зиму, чуточку ошалевшего от весеннего
солнца. К своему внешнему виду паренек относится с
пренебрежением: не этим заняты мысли. Каждую сво¬
бодную минуту он отдает учебе. Плавает Виктор уже
несколько лет. Пришел на корабль с семилеткой, думал,
что этого вполне достаточно для матроса. Оказалось —
мало. Поступил в заочную школу, закончил там вось¬
мой — ив мореходку. Принять-то его приняли, но посо¬
ветовали за время обучения в училище постараться об¬
завестись и аттестатом зрелости. Пришлось Виктору
продолжать учебу и в школе.
А тут ледокол попал в беду. Работал он в районе
Таймыра по проводке судов. Ледовая обстановка была
очень тяжелой. Уже собирались следовать на запад,
как вдруг получили приказ помочь другому ледоколу —
140

вывести от острова Преображения застрявший там тан¬
кер. У острова Большого Бегичева попали в объятия
норд-оста. Ветер сплотил льды — не пройти. Ждали
трое суток, пока стихнет. Потом двинулись дальше и
сразу же сломали кормовой винт. Пошли на трех остав¬
шихся. К вечеру того же дня оборвали носовой винт.
Все-таки кое-как пробрались, вызволили танкер. Ста¬
ли возвращаться — опять норд-ост, да посильнее, чем
прежний. Всю группу судов зажало льдами, простояли
месяц, не в силах продвинуться ни на метр. Встал во¬
прос о том, что придется, видимо, зимовать. Но в этом
районе зимовать рискованно, можно было потерять суда
и людей. В конце октября подули с юга ветры, сла¬
бые, но давшие все же возможность пробиться к Тикси,
пользуясь небольшими трещинами в ледяных полях.
Добрались до восточной части дельты Лены, в бухту
Тикси. По всем техническим требованиям ледоколы сле¬
довало ставить в док и производить там ремонт. У «Ка¬
питана Воронина» надо было менять носовой вал и ста¬
вить кормовой винт. А винт находится на глубине пяти
метров под ватерлинией. Чтобы поднять его над ледя¬
ным покровом, предстояло бы опустить нос на десять
метров. А это невозможно.
Подумали, погоревали ледокольщики, поломали го¬
ловы, как выйти из положения. Такой сложный и труд¬
ный ремонт, который предстоял их ледоколу, в Арктике
еще не производили. Что ж, решили они, не ждать же,
пока через восемь месяцев за ними придут и потащат
на буксире в Мурманск или Архангельск. Не боги горш¬
ки обжигают, попробуем сами, попытка — не пытка.
И моряки начали работу. Что это был за труд: по¬
лярная ночь, свирепый мороз, ледяная вода. И не толь¬
ко это. Чтобы поставить новый кормовой винт, надо
было прежде снять с вала остатки прежнего, сломанно¬
го. Гайка, которой крепится винт, весит двести пятьде¬
сят килограммов; она в свою очередь прикрыта обтека¬
телем, приваренным к основанию винта электросваркой,
которая сверху залита цементом.
Водолазам пришлось зубилом и кувалдой рубить
под водой цемент и сварку, чтобы снять обтекатель.
Затем удалить «гаечку». Потом снять стугшцу винта
с оставшимися обломками лопастей (а ступица весит
семь тонн)* Последнее было самым сложным. Обычно
141

ступицу снимают механическими средствами или при не¬
мощи нагревания. Но эти варианты отпадали: ледокол
стоял не в доке, а во льдах. Решили снимать посредст¬
вом взрывов. Правда, это было сопряжено с опасно¬
стью нарушить целостность корпуса, обшивка могла
дать трещины, но иного выхода не было. Закладывали
по сто — двести граммов аммонала — безрезультатно.
Старший помощник капитана, руководивший всеми
работами, рылся в таблицах, спецлитературе, сутками
сидел за столом над расчетами. Он пришел к выводу,
что надо использовать не аммонал, а тротил и произ¬
вести кумулятивный, то есть направленный, взрыв. Рас¬
четы на этот раз оправдались. Но это было лишь пол¬
дела. Теперь надо было собрать новый винт. Техноло¬
гия сборки требует, чтобы работы производились при
плюсовой температуре, а тут морозы не менее сорока
пяти градусов. Где собирать винт? В кают-компании
его не соберешь: ведь он весит тринадцать тонн. При¬
шлось собирать на льду. Построили сарай, обложили
его снегом и стали отапливать, чтобы винт принял плю¬
совую температуру.
Оставалось самое сложное и ответственное: насадить
винт на вал. А соответствующих тяжести груза подъ¬
емных средств не было, ледокольные лебедки не рас¬
считаны на такой вес. В конце концов сметка помогла
морякам разгрызть и этот твердый орешек.
Но работа была поистине ювелирная. Не случайно
некоторые приспособления, изобретенные экипажем ле¬
докола во время ремонта, затем нашли применение в
доках.
Еще сложнее было снять носовой гребной вал, обло¬
манный вместе с винтом, и поставить новый. Не желая
утомлять читателя подробным описанием этого процес¬
са, скажу лишь, что подобной операции никогда еще
не проводилось в Арктике. Не надо забывать, что ледо¬
кол стоял на плаву, не в доке. И тогда сразу станет
ясно, сколько самоотверженного труда, выдержки, изо¬
бретательности и мужества пришлось проявить морякам.
Всю работу по ремонту ледокола команда провела сво¬
ими силами за два с половиной месяца, то есть почти в те
же сроки, что и в заводских условиях. К началу навига¬
ции ледокол был готов снова пробивать дорогу судам
сквозь льды.
142

И еще одно уточнение: зимовали не все. Без малого
половину команды отправили на самолете на Большую
землю в отпуск. Оставили лучших, самых нужных, ква¬
лифицированных. И сильных духом. Вот среди них-то и
был Виктор, паренек с простодушным лицом и бесхит¬
ростными глазами мечтателя. Он не только работал
вместе с другими, но и ходил по вечерам три раза в
неделю в Тикси. В школу, которая находилась за восемь
километров от стоянки ледокола. За время зимовки
он закончил программу девятого и десятого классов и
летом, перед самой навигацией, сдал экзамены на атте¬
стат зрелости. И не один он — многие его товарищи
тоже учились в этой школе.
Мне думается, этот аттестат зрелости будет очень
памятен для Виктора. И я надеюсь, что когда-нибудь
судьба снова сведет меня с ним. Только тогда он уже
будет не матросом, а штурманом или капитаном кораб¬
ля. Ведь он чертовски упорен и целеустремлен. А глав¬
ное— любит море и не боится никаких трудностей...
На четвертые сутки ледокол вошел в Диксонский
порт. Не без сожаления прощался я с этим кораблем,
сознавая, что лишь слегка соприкоснулся с жизнью
людей, которые водят суда сквозь тяжелые полярные
льды. Хотелось бы побыть с ними подольше, поближе
познакомиться с каждым. Но им предстоял путь на за¬
пад, мне же надо было ехать на юго-восток.
Енисей — брат полярных морей
В Диксонском порту мне сказали, что до Дудинки
рукой подать, всего-навсего триста сорок четыре мили.
Правда, идти против течения, но за сутки с гаком «про¬
бежать» вполне можно (здесь все моряки именно так и
выражаются: не идти, не плыть, а «бежать»). Последнее
в этом году пассажирское судно уже ушло в Красноярск
несколько дней назад. Однако меня утешили: ничего
страшного, еще с полмесяца лесовозы будут «бегать»
в Игарку, на каком-нибудь «добежите» до Дудинки и вы.
И верно — уже на следующий день я стоял на палубе
лесовоза «Кашира».
Вначале, когда отвалили от диксонского причала,
берегов не было видно. Теплоход шел Енисейским зали-
ром к устью великой реки. Но и через три часа, и через
т

пять берега так и не показались, хотя я твердо знал от
штурмана, что «Кашира» уже «бежит» по Енисею. Лишь
в середине дня они обозначились сперва тоненькой тем¬
ной чертой над водой, потом стали понемногу сбли¬
жаться, стискивать реку.
И вот уже лесовоз идет между высокими, обрывисты¬
ми берегами, желто-коричневыми, голыми, лишенными
какой бы то ни было растительности. Редко-редко уви¬
дишь рыбацкое селение, состоящее из десятка домиков.
Ох, до чего же все-таки широк и многоводен Енисей!
Я вспоминаю лекцию-поэму Жихова об Оби и начинаю
сомневаться в его правоте. Не говорит ли в нем при¬
страстие, любовь к родной реке, которую он считает
величайшей в нашей стране? Ведь достаточно взглянуть
на Енисей в его нижнем течении, чтобы понять, что
равной ему реки нет!
За год до этой поездки я побывал в Туве, почти у
самых истоков Енисея, видел, как рождается этот вели¬
кан от слияния двух малых Енисеев — Ка-Хема и Бий-
Хема. Так эти реки именуются по-тувински. Они сли¬
ваются у самого Кызыла, и уже там, за три или четыре
тысячи километров отсюда, представляют собой весьма
внушительное зрелище. Но, глядя на рождающийся
Енисей, трудно было предположить, что, вобрав в себя
по дороге сотни речек, он вымахает в такого богатыря.
В одной из песен, созданных на его берегах, именуют его
почтительно «братом полярных морей».
Рядом со мной на палубе стоит секретарь Диксон-
ского райкома комсомола. Он направляется по своим
делам в окружной центр. Сам он ленинградец, по спе¬
циальности— астроном, работал в обсерватории, а те¬
перь выбрали секретарем. Район у него громаднейший
даже по северным масштабам: все острова в Запад¬
ной Арктике и часть материка. Это несколько Бель-
гий и Голландий. Работы хватает: на каждой полярной
станции есть два-три, а то и пять комсомольцев. Толь¬
ко вот добраться до них нелегко. Так что приходится ле¬
тать и плавать, дома иногда месяцами не показывается:
как уйдет в командировку, значит, скоро его назад не
ждите. В кабинете засиживаться не дают. Интересно, ко¬
нечно, но все-таки тянет и к работе по специальности.
А когда заниматься звездами, если на земле забот полон
рот? Дела всякие: и хозяйственные, и производственные,
144

и по воспитанию людей. Вот поставили, например, за¬
дачи: полностью обеспечить себя непривозным мясом и
молоком, расширить жилищное строительство, порт тоже
становится тесноват, а еще зверофермы требуют внима¬
ния, да и на увеличение добычи песца надо «нажать».
А кому быть застрельщиком всех этих дел, как не комсо¬
мольцам, не молодым?!
У мыса Шайтанского «Кашира» замедлила ход, а
потом и вовсе застопорила машины. К нам подошла
лоцманское судно «Меридиан», поджидавшее лесовоз.
Хотя Енисей широк и полноводен, он изобилует мелями
и перекатами. Поэтому все корабли, даже оснащенные'
новейшей техникой (радиолокаторными установками и
эхолотами), непременно берут на борт лоцмана. Только
он в совершенстве знает профиль реки и может уверен¬
но провести судно до места.
На борт поднялись двое в темно-синих форменных
кителях с золотыми шевронами на рукаве. Одному на
вид за пятьдесят, другой вдвое моложе. Первый в об-
щем-то отвечал моему представлению о лоцманах.
Правда, у него не было седой бороды и неизменной ко¬
роткой трубки-носогрейки в зубах. Он был гладко вы¬
брит и курил папиросы. Но во всей его повадке, в том,
как он поднялся на мостик, что-то отрывисто и властно
сказал рулевому,— во всем этом явственно ощущался хо¬
зяин реки, выросший на ее берегах и с малолетства зна¬
комый со всеми капризами и причудами Енисея.
У молодого на рукаве был такой же самый шеврон,
что и у старого. Следовательно, они были равны и по
должности. И все же он почему-то не внушал такого
доверия к себе, как его товарищ. Может быть, виной
этому было его слишком свежее, розовощекое лицо,
гладкое, лишенное морщин. Парень чувствовал, что ка¬
питан и команда взирают на него с некоторым сомне¬
нием, поэтому хмурился, пытаясь выглядеть старше.
Он не был коренным енисейцем, как я потом узнал
из его рассказа. Эту реку впервые увидел четыре года
назад, после окончания речного техникума. А сам родом
из Заволжских степей, где не часто и маленькую речон¬
ку встретишь. И вот попал по распределению сюда.
По специальности — штурман. Но ему, как и еще не¬
скольким молодым ребятам, сказали: старых лоцманов
становится все меньше — умирают ветераны, на пенсию
145

выходят. Кто же их заменит, если не вы? С современ¬
ной техникой знакомы, грамотные, развитые, а опыт —
дело наживное. Для начала прикрепим вас стажерами
к старикам, постигайте их науку. А потом и сами за
дело возьметесь.
Так и стал Леонид сперва стажером, затем полно¬
правным лоцманом. Всерьез взялся за изучение англий¬
ского языка, сейчас уже свободно говорит на нем. Без
этого нельзя: в Игарку идет много иностранных судов.
Их капитаны, как и наши, еще не привыкли к молодым
лоцманам, смотрят на них с опаской, предпочитают ста¬
риков. Обидно, конечно, но ничего, потерпим, пока не
привыкнут...
Отстояв положенное ему время на мостике, старый
лоцман (кстати, учитель Леонида) передал вахту своему
молодому напарнику и тотчас же ушел в отведенную
ему каюту. Не потому, что устал. Просто хотел показать
команде, что он всецело доверяет Леониду.
Поднявшись на мостик, Леня будто бы преобразил¬
ся, у него появилось что-то, роднящее его со старым
лоцманом. Эта перемена чувствовалась не только в чет¬
кости команд рулевому, не только во властности голоса,
спокойной уверенности в себе. Нет, он даже, по-моему,
чуточку ссутулился, как его учитель, точно на его плечи
сразу легла большая тяжесть. Не думаю, чтобы Леонид
сознательно подражал старику. Вероятно, чувство от¬
ветственности внешне порой проявляется и вот таким
наглядным образом. А ответственность немалая: с той
минуты, как лоцман подал первую свою команду, он
лично отвечает за безаварийный приход судна в порт
назначения. Он хозяин на мостике...
На следующий день после полудня на высоком, пра¬
вом берегу Енисея показалась Дудинка — крупный порт
и административный центр Таймырского национального
округа. Города не было видно за густым лесом корабель¬
ных мачт и портальных кранов. Некоторые суда разгру¬
жались; длинношеие краны неторопливо выклевывали из
их трюмов мешки с зерном, контейнеры с различными
товарами. Близилась зима, означавшая конец навигации.
Девять, а то и все десять месяцев Дудинка будет связана
с остальным миром только воздушным сообщением; на
самолетах же не завезешь все необходимое, чтобы обуть,
одеть и прокормить многие тысячи людей,
146

Да, эти края недешево обходятся государству, пото¬
му что живут здесь почти на всем привозном. Но дают
они нашей стране немало. Об этом можно было судить,
глядя на суда, стоявшие под погрузкой. Никель, медь,
другие ценные металлы отправлялись в трюмах судов по
разным адресам. Десятки пароходов, наших и иностран¬
ных, стояли у угольного причала, пополняя свои запасы
топлива норильским углем.
Дудинку обычно называют «воротами Норильска».
Времени у меня мало, поэтому, не задерживаясь в «во¬
ротах», я на следующий же день выехал в Норильск.
У гор Путорана
О Норильске можно рассказывать много: этот город
поражает самое живое воображение. Мне не раз дово¬
дилось бывать в нем, жить неделями и даже месяцами,
видеть его при свете незакатного летнего солнца и слу¬
шать на его улицах зловещий рев пурги. Я очень люб¬
лю Норильск, считаю его одним из лучших городов в
нашей стране, поэтому мне трудно выбрать из множе¬
ства впечатлений самые глубокие и интересные, из со¬
тен встреченных там людей, с которыми подружился,
двух-трех человек.
Впервые я попал сюда весной 1958 года. Редакция
молодежного журнала, где я тогда работал, поручила
мне написать очерк о комсомольцах, которых мы прово¬
жали два года назад в Норильск.
Первое впечатление всегда самое сильное. Я до сих
пор помню занесенный снегом по окна второго этажа
дом, дребезжащие автобусы с фанерными щитами вме¬
сто стекол, тусклые фонари, которые не гасли ни на ми¬
нуту уже несколько месяцев. Был комбинат, были
шахты и рудники, был и город — двух-, трехэтажный,
сгрудившийся вокруг предприятий, хаотичный и не¬
взрачный. А в полутора километрах от комбината, по¬
среди тундры, высилось несколько красивых пятиэтаж¬
ных кирпичных зданий. Рокотали экскаваторы, вгры¬
заясь в окаменевшую тундру, рычали бульдозеры, рас¬
качивались под порывами ветра стрелы башенных кра¬
нов. Работы велись круглосуточно, в три смены.
С тех пор мне еще приходилось бывать в Нориль¬
ске, с перерывами в год или два. Город наступал на
147

тундру, все дальше тянулись его широкие асфальтиро¬
ванные улицы. Вонзилась в небо мачта телецентра, по¬
явились сотни новых домов, стадион, плавательный
бассейн. Все больше становилось на улицах детворы.
Норильск — город молодой и молодежный. На Но¬
левом пикете — так именуется старейший район — стоит
невзрачная деревянная избушка с мемориальной доской
на стене. Надпись на доске гласит: «Первый дом Но¬
рильска, построенный геологоразведочной экспедицией
Н. Н. Урванцева летом 1921 года. У этого дома зимов¬
щики в 1922 году провели первую в Норильске перво¬
майскую демонстрацию».
Здесь мало стариков, немного и пожилых людей.
Большинство дедушек и бабушек у норильских детей
живет «на материке», за тысячи километров отсюда.
Да, на материке, как все выражаются в этом городе,
хотя он находится не на острове: ведь девять месяцев
в году Норильск связывают с остальной страной лишь
радио и авиация.
Пожалуй, только дети, родившиеся здесь, могут на¬
звать Норильск своей родиной. Их родители приехали
из Москвы и Ленинграда, из Киева и Одессы, из других
городов и селений нашей страны. Но, даю слово, более
страстных, более убежденных патриотов своего города,
чем жители Норильска, мне встречать не доводилось.
Может быть, потому, что они начинали почти на пустом
месте, все сделано их руками, а это и обусловливает
такую горячую влюбленность в город. У норильчан нет
истории, исчисляемой веками. Они сами творят ее. И им,
естественно, хочется, чтобы вы так же полюбили их го¬
род, как любят они.
В Норильске любят статистику, любят цифры. По¬
пулярнейшие в разговоре о городе на устах его жителей
эпитеты — «самый, самая, самое». Самая северная в
мире железная дорога. Самая крупная по мощности
обогатительная фабрика. Самый северный телецентр.
Самый северный драматический театр. Самый северный
плавательный бассейн. И еще: каждый четвертый жи¬
тель города — спортсмен. Город, в котором нет подвалов.
Третье место в стране по потреблению электроэнергии
ла душу населения. Каждый второй житель учится.
И много еще подобных фактов и цифр, весьма
соблазнительных для журналиста.

В одном из таких разговоров я услышал имя Ивана
Варламовича Рехлова:
— Обладатель одного из крупнейших в мире собра¬
ния репродукций.
Иван Варламович — старожил Норильска, конвер¬
торщик на комбинате. Мне хочется рассказать об этом
удивительном человеке, о его «хобби», «хобби», которое
приносит радость не ему одному, а всем окружающим.
Рехлову за пятьдесят. Мальчишкой он пастушил у
кулаков в Хакасских степях, был шахтером, связистом.
Мир интересов его был довольно ограничен, кругозор
узок. Да и что можно было ожидать от полуграмотного
деревенского парня!
Однажды Рехлов приехал в Минусинск по какому-то
делу. Чтобы убить время, оставшееся до отхода катера,
зашел в музей. И тут произошло чудо: первая встреча
с искусством. Он долго стоял перед несколькими кар¬
тинами, не в силах оторваться от них. И было обидно,
что невозможно всю эту красоту взять с собой, а в Ми¬
нусинск каждый раз за такой радостью не наездишься.
В тот же день Рехлов купил первую репродукцию, по¬
ложившую начало его теперешней коллекции.
Собирать репродукции было трудно, но еще труднее
их хранить при частых переездах. А поездить пришлось
немало. В 1938 году Красноярский крайком комсомола
направил его работать на Таймыр. Был он секрета¬
рем комитета комсомольской организаций в Усть-Порту
на Енисее, потом на зимовке Пясино, где отстаивался
флот, доставлявший продовольствие Норильску. Затем,
во время войны, Ивана Варламовича послали на работу
в Норильск. В постоянных переездах пропала часть
репродукций, собранных за шесть лет.
Шло время, рос город, росла и коллекция Рехлова.
Сейчас она насчитывает более шестидесяти тысяч ре¬
продукций. Пожалуй, можно сказать без преувеличе¬
ния, что Иван Варламович получает больше корреспон¬
денции, чем кто-либо другой в Норильске. Он связан со
всеми обществами дружбы социалистических стран, ему
шлют каталоги и письма с сообщениями о том, какие
новые репродукции с картин появились в Дрездене и
Праге, Будапеште и Улан-Баторе, Варшаве и Софии.
Два прекрасных больших альбома репродукций с кар¬
тин фламандских мастеров он получил в подарок от
Ш

бельгийской королевы Елизаветы. Интересна история
этого подарка. Как-то Иван Варламович обратился с
просьбой к директору Брюссельского королевского му¬
зея: нельзя ли у них приобрести некоторые репродук¬
ции с картин Ван-Дейка и Рубенса. Тот ответил, что
этот вопрос может решить лишь королева, поскольку
картины — ее собственность. Пришлось рабочему Рех-
лову писать ее величеству Елизавете.
Нелегко досталась и репродукция с картины Курбе
«Женщина с попугаем». Эта картина находилась в
частной коллекции одного американского миллионера,
а позднее была продана в Нью-Йоркский музей «Мет¬
рополитен». Репродукции с картины не делались. Рехлов
долго переписывался с музеем, уговаривал, убеждал —
и добился своего. Специально для него сфотографиро¬
вали картину и выслали снимок.
Иваном Варламовичем владеет благородная страсть
подлинного коллекционера. Он ищет репродукции по¬
всюду, не жалея ни времени, ни средств. Достаточно
сказать, что на пополнение коллекции он тратит поло¬
вину своего заработка, выписывает около ста различ¬
ных иллюстрированных журналов, советских и зару¬
бежных, которые помещают репродукции. Знания его
о живописи так глубоки и многогранны, суждения так
интересны и оригинальны, что вряд ли он уступит мас¬
титому искусствоведу. Все это сделало искусство, власт¬
но завладевшее душой когда-то полуграмотного, неоте¬
санного парня. Сейчас народ пошел другой, куда более
образованный, чем во времена юности Рехлова. Но Иван
Варламович считает, что молодым очень не хватает мо¬
гучего влияния искусства, которое делает человека тонь¬
ше, восприимчивей к красоте жизни, богаче душой, от¬
зывчивее и щедрее на добрые дела.
Как-то он сказал мне:
— Помните, у Руставели? «Что отдашь — твое, что
скроешь, то потеряно навек». Какие мудрые слова!
И знаете, когда я их понял? Когда начал устраивать
выставки. Ведь разделенная с людьми радость — это
двойная радость.
Да, Иван Варламович менее всего похож на скупого
рыцаря, втайне по ночам любующегося накопленными
сокровищами. Он собирает сокровища для людей. Те¬
матические выставки репродукций из его собрания
150

устраиваются во дворцах культуры, в клубах Нориль¬
ска и Дудинки, в Игарке и даже в Красноярске, в глу¬
хих районах Таймыра. Пользуются сокровищами его
коллекции лекторы из общества «Знание», народные
университеты культуры, телевидение.
Таких вот, окрыленных мечтой, влюбленных в красо¬
ту и жизнь энтузиастов, много в Норильске среди моих
знакомых. К сожалению, я просто не имею возможности
рассказать обо всех. Поэтому я ограничусь рассказом
об одном из эпизодов жизни моих друзей, представите¬
лей редкой и очень необходимой здесь профессии.
Еще в первый мой приезд в Норильск в горсовете
мне со смехом показали письмо, полученное недавно.
— Ваш брат, журналист, горазд всякие страхи рас¬
писывать. А нам приходится отдуваться. Почитай-ка,
такими письмами нас буквально засыпают.
Письмо было адресовано председателю горсовета.
Начиналось оно так: «В газете «Комсомольская прав¬
да» от 8 февраля 1958 года была напечатана статья о
Норильске, в которой рассказывалось о комсомольцах-
энтузиастах. Они, рискуя своей жизнью, выходили на
улицу, чтобы оказать помощь людям, терпящим бед¬
ствие. Кроме того, я встречался с людьми, которые при¬
езжали из вашего города в Пятигорск на отдых. Они
также говорили, что были случаи, когда во время пур¬
ги людей уносило в тундру, где они и погибали».
И далее автор письма предлагал проект. Нужно об¬
нести весь город двумя рядами проволочной сетки, ко¬
торая задерживала бы человека, уносимого свирепым
ветром. Такие же заграждения поставить и внутри го¬
рода, создав из них замкнутые по кварталам кольца.
Видимо, «проектант» был искренне обеспокоен по¬
ложением жителей заполярного города, но составлял он
свой «проект», лишь понаслышке зная о Норильске.
Он представлял, наверное, что здесь люди ходят при
блеклом свете луны или под всполохами северного сия¬
ния, держась за веревку, которая натянута между ред«
кими домами. Такого Норильска давно нет. И люди
далеко не так беспомощны в борьбе со стихией, как
это кажется автору письма, хотя зимой норильчанам
приходится туго. Вот один из зимних эпизодов.
...Пятые сутки бесновалась пурга, наметая сугробы,
занося улицы и дороги пятиметровым слоем снега. Ве¬
151

тер временами достигал силы и скорости урагана. Он
срывал крыши домов, нес угольную пыль, сдутые с
крутых, голых склонов Путорана небольшие камни. Ди¬
кий и злобный, он особенно свирепствовал за городом.
Движение по дорогам почти прекратилось: даже могу¬
чие двадцатипятитонные «МАЗы» и огромные «татры»
ползли против ветра со скоростью черепахи. Обычные
автобусы просто не могли продвинуться ни на метр, не¬
смотря на то что колеса их бешено вращались.
Наступили «актированные дни». В Норильске пре¬
кратились работы на строительстве и в открытых руд¬
ничных карьерах, в угольных разрезах, на погрузке
угля. Но на улицах круглые сутки горел свет, в домах
круглые сутки была горячая вода. И над никелевым
заводом, еле-еле пробиваясь сквозь пелену мятущегося
снега, регулярно вспыхивало багровое зарево. И под¬
нимались на-гора добытые горняками в глубине земли
уголь и руда. Как всегда, будто ничего не произошло,
работали ТЭЦ, обогатительная фабрика, рудники и
шахты, коксохимический, плавильный, электролизный
цеха комбината. Пятые сутки не уходили от печей, кот¬
лов, турбин, аппаратов рабочие, они ели и спали тут же,
в цехах: смена к ним добраться не могла.
Им было трудно, уставшим от напряжения и недо¬
сыпания за эти сто с лишним долгих часов. Но они все-
таки были под защитой крепких кирпичных стен, в от¬
носительном тепле и безопасности.
А Павла Белова, молодого дорожного мастера, за¬
щищал от ветра лишь полушубок, надетый поверх ват¬
ной телогрейки и таких же брюк. Впрочем, «защи¬
щал»— это слишком оптимистически сказано. Чуточку
прикрывал — так-то будет вернее. Павлу казалось, что
он вообще одет во что-то воздушное, вроде кисеи или
капрона, пронизываемое ветром насквозь.
Белов шел, увязая по колено, в движущемся под но¬
гами снегу. Даже не шел, а падал вперед, одновременно
выбрасывая ногу. Ветер не давал упасть, он сильно
толкал в грудь, стремясь опрокинуть человека навзничь.
Тогда Павел, увязнув одной ногой в снегу и перенеся
на нее центр тяжести, снова падал. Так, метр за метром,
он поднимался по дороге в гору.
Дороги не было, ее погребло под многометровыми
заносами. Но дорога должна быть: комбинат не может
152

остановиться. Он, Павел, отвечает всего лишь за деся¬
тикилометровый отрезок шоссе, соединяющий рудники
с обогатительной фабрикой. Шоссе, по которому маши¬
ны подвозят к дробильному цеху руду. А сколько таких
участков на территории комбината, и все они нужные,
важные, обеспечивающие друг друга...
Ветер и снег били по лицу Павла, причем казалось,
что каждая снежинка утыкана острыми иглами, кото¬
рые впивались в кожу, рассекали ее. Но Белов, упряма
наклонив голову, прижав подбородок к груди, караб¬
кался вперед. В левой руке Павел крепко держал фо¬
нарь. Пройдя несколько метров, мастер оборачивался
и махал фонарем. Тогда из мрака полярной ночи наплы¬
вали желтые, залепленные снегом глаза бульдозера.
Они тускло светились откуда-то снизу, из траншеи, про¬
деланной машиной в заносах. Почти борт о борт с
бульдозером, чуточку сзади, шел автошнекоротор, фон¬
таном отбрасывающий снег на несколько метров в сто¬
рону, за траншею.
Дождавшись, пока машины подойдут совсем близко,
Павел поворачивался и снова начинал свое единобор¬
ство с ветром. Эх, думал он, хорошо бы сейчас в
кабину! Там, конечно, тоже не рай, но все же от ветра
защищен. Да, хорошо бы, но нельзя, невозможно. Он
должен идти впереди, чтобы водители могли ориенти¬
роваться по его фонарю. Ведь в такую пургу даже
сильные фары не пробивают сплошную завесу стреми¬
тельно мчащегося навстречу снега, который застилает
все. И еще проклятая темень. Вот потому-то он и ша¬
гает в трех метрах от машин, указывает путь. Места
здесь опасные: скалистые обрывы, крутые повороты.
Водители без него, Павла, как без глаз.
Автошнекоротор несколько раз мигнул фарами. Фон¬
тан над его радиатором поник и исчез. Белов, сосколь¬
знув вниз, в траншею, подошел к машине.
—	Что там у тебя? — крикнул в самое ухо шофера,
возившегося у шнеков.
—	А-а! — отмахнулся тот.— Опять цей бисов срез¬
ной болт слетел, шоб ему неладно було!
Присев на корточки рядом с водителем, Павел смот¬
рел, как тот, сняв рукавицы, выгребает из ротора снег,
сбивает остаток болта, ставит новый. Пальцы водителя
коченели на резком ветру, и он их поминутно отогревал
153

дыханием, беспрерывно чертыхаясь сквозь стиснутые
зубы.
— Ось лыха бида! И куда тильки смотрят ции кон¬
структоры, шоб им неладно було! Придумали б якусь
штуковину с болтами, а то мороки с ними дуже много.
Павел подумал, что у водителей тоже работенка не¬
завидная. Работающие шнеки, гигантские винты напо¬
добие мясорубочных затаскивают в ротор — огромный
пропеллер — все, что унесла с собой пурга и переме¬
шала со снегом: камни, чурки, стальные прутья. Срез¬
ные болты, которыми крепится ротор, частенько «летят»,
когда в машину попадают камни и другие твердые
предметы. И на сорокаградусном морозе, когда кожа
намертво «прикипает» к железу, при ветре, от которого
пальцы через минуту теряют способность сгибаться,
приходится производить замену болтов. И это не раз,
не два, а до десяти — пятнадцати раз за смену.
В снежной траншее было тише, чем наверху, и уста¬
лость как-то сразу навалилась на Павла. Обмякли мыш¬
цы, потянуло ко сну. Лег бы здесь, зарылся бы, как
куропатка, в снег, и спал, спал без конца!
Глаза Павла сами собой закрылись. Неимоверным
усилием воли он заставил себя поднять руки к подбо¬
родку, развязать тесемки ушанки, стащить ее с головы.
Холод вернул если не бодрость, то способность сопро¬
тивляться сну и усталости.
Взвыл мотор шнекоротора. Белов с трудом выбрался
наверх, взмахнул фонарем и, пригнувшись, сделал не¬
сколько шагов вперед. Красная точка его фонаря вела
за собой машины...
Я рассказал об одном из будничных, рядовых эпизо¬
дов жизни работников ЦМСБ — цеха механизирован¬
ной снегоборьбы. Цех этот существует уже несколько
лет. До его основания в Норильске на очистке дорог
и улиц от снега постоянно работало три тысячи шесть¬
сот человек. В отдельные дни, после сильных буранов,
для расчистки магистралей мобилизовывалось почти
все население города. И все же, несмотря на поистине
героические усилия людей, жизнь города и комбината
из-за снежных заносов бывала несколько дней в году
полностью парализована.
Теперь таких вещей не случается. Не потому, что
пурги стали слабее или реже. Природа не изменила
154

себе, климат не смягчился. По-прежнему дуют ураган¬
ные ветры, бушуют затяжные пурги, трещат морозы.
Но на помощь жителям пришла наука, а лопаты заме¬
нила новейшая советская техника по борьбе со снегом.
Город и ведущие из него к промышленным объектам
дороги защищены заборами специальной конструкции.
Общая длина этих заборов свыше трехсот километров.
Можно судить, сколько снега они задерживают, если
на один погонный метр такого забора приходится в
среднем около девятисот пятидесяти кубических метров
задержанного снега. Раньше все это устремлялось на
улицы и дороги. И если в одну из недавних пятисуточ¬
ных вьюг через территорию Норильска было перене¬
сено— как зафиксировали специальные метелемерные
приборы — всего восемь миллионов кубических метров
снега, то сколько же переносилось его раньше, до уста¬
новки заборов?!
И все же целиком сдержать напор буранов одни за¬
боры не в состоянии, да и не везде их можно устано¬
вить. На бой со снегом выходят отряды машин со
скромной эмблемой на дверцах: большое «С» и внутри
его маленькое «б». Снегоборьба. Пожалуй, в располо¬
жении этих букв есть чго-то глубоко символическое:
«С» старается сомкнуться, захлестнуть город белой пет¬
лей заносов, но крохотное «б» разрывает это кольцо.
Вместо трех с половиной тысяч человек на снегоборь-
бе занято лишь четыреста. Я рассказал только о двоих.
Но с таким же основанием можно было описать любой
будничный день каждого из четырехсот. Вернее, не день,
а ночь: ведь основная их работа приходится на много¬
месячную полярную ночь.
И вовсе не особые, а самые обычные люди сидят
в кабинах машин, идут впереди автошнекороторов и
бульдозеров по опасным дорогам в кромешной мгле.
Но это люди долга, для которых слово «надо» звучит
приказом. В любую, самую свирепую пургу люди этого
цеха выходят на бой со стихией. Диспетчерская цеха в
зимний период похожа на воинский штаб. Поступают
сводки от бюро погоды, не умолкает селектор, звонят
телефоны. На столах — планы города и его окрестно¬
стей. Здесь разрабатываются операции по борьбе с на¬
двигающейся пургой, определяются вероятные участки
прорыва. Во дворе стоят шнекороторные снегоочисти¬
155

тели, бульдозеры, автогрейдеры. Водители машин полу¬
чают задания и неприкосновенный запас продуктов на
несколько суток: бывает же и так, что смена не может
пробиться к шоферам и им приходиться продолжать
работу.
ЦМСБ — не производящий, а обеспечивающий произ¬
водство цех. У него нет плана выпуска продукции. Но
в том, что комбинат из года в год перевыполняет про¬
изводственное задание, есть доля труда и заслуга лю¬
дей, идущих в пургу и побеждающих ее.
...Норильск. Когда-то о таких местах говорили, что
они «у черта на куличках», «глухомань», «медвежий
гол». Именно в такие края «Макар телят не гонял».
А теперь — город как город. Современный, много¬
этажный, залитый светом электричества, город боль¬
шой культуры. Без всяких скидок на условия Запо¬
лярья. Те же люди, что и везде в нашей стране. Только
больше, по-моему, сердечности в отношениях, чаще дру¬
жеские улыбки на лицах незнакомых тебе прохожих,
открытее теплота в отношениях между людьми. Воз¬
можно, это субъективное ощущение, возможно, что так
показалось мне по контрасту с угрюмой природой, низ¬
ким холодным небом и обжигающим лицо ледяным
ветром. Эти улыбки, эта приветливость и сердечность
согревали...
И еще одно покоряет в Норильске: здесь любят му¬
зыку, песни. Улицы, особенно летом, поют. Но и зимой
норильчане не расстаются с песнями. Своими, родив¬
шимися здесь, непривозными.
Кто с Кубани, кто с Рязани,
Кто с Калуги, кто с Оки,—
Норильчанки, норильчане —
Все мы нынче земляки...
Оттесняя эту, вспыхивала другая, третья, пятая. И я
впервые в жизни пожалел, что не пишу стихов. О горо¬
де, о его жителях хочется говорить не прозой, а воз¬
вышенными, звучными стихами, слагать оды в честь
Норильска, этого земного чуда, сотворенного моими
современниками на стылой земле у подножия гор Пу-
торана.

Юрий Симченко
Рожденные в снегах

Знакомство с народом ня
Весенняя дорога
Сила традиции
Ветка
Большой день
Тагенары
Неоправданный аванс
Кик выбирать хорей
Олени уходят на север
Мамонт на аэродроме
Дудыпта — Энкаху
Что здеън будет

Знакомство с народом ня
Люди в необычной одежде бежали к самолету. Го¬
ловы их плотно обтягивали капюшоны. Открыты толь¬
ко глаза, нос и рот. Необычной также была обувь. Она
без подъема.
—	Как в детской книжке, правда? — сказала сидя¬
щая со мной Ирина Михайловна, антрополог.
Ее замечание было очень точным. Мне самому поду¬
малось, что эту картину я где-то видел. Давно видел.
Желтый самолетик на белом снегу, и люди в меховых
одеждах, спешащие к нему.
—	Приехали,— сказал нам летчик, пробираясь меж¬
ду громоздкими вещами. Вещей очень много. Их везла
молодая чета—новый радист колхоза на реке Аваме и
его супруга.
Мы помогли им сгрузить вещи, пожали руки членам
экипажа и постояли, наблюдая, как самолет вырули¬
вает на старт. Самолетик двинулся вперед, подняв кучу
снежной пыли. Множество собак мчалось с громким
лаем за ним, пока он не оторвался от земли. Тогда мы
стали знакомиться с теми, кто пришел нас встречать.
Здесь было человек двадцать нганасан и столько же
долган.
—	Пошли однако,— сказал нам долган, председа¬
тель колхоза.
Люди подхватили вещи и довели нас до домика, где
был сельский Совет. Одну из комнат отвели нам.
Работа началась со следующего дня. Потянулись на¬
пряженные часы однообразных манипуляций с инстру¬
ментами, которые употребляют антропологи для изуче¬
ния строения черепов, частей тела. В мои обязанности
входило заполнение бланков и определение групп крови.
Приходили люди один за другим. Ирина Михайловна
делала антропологические измерения, диктуя мне дан¬
ные. Я прокалывал иглой мозолистые пальцы, смеши¬
вал кровь с сывороткой, набирал ее для других анали¬
зов, которые проводились после приема.
К концу дня просто еле держишься на ногах. На¬
роду проходило много. Ирина Михайловна вечером до*
бирается до своего спального мешка, залезает в него
и мгновенно засыпает. Меня тоже не мучит бессонница
159

Но сразу заснуть не удается: никак не могу отделаться
от чувства нереальности всего виденного: слишком мно¬
го впечатлений. Какую-нибудь неделю назад в Москве
я перелистывал книжки, в которых рассказывалось о
нганасанах. Сейчас я вижу нганасан каждый день.
Литературы о нганасанах немного. В прошлом веке
отдельные факты из их жизни описывали А. П. Степа¬
нов, М. Ф. Кривошапкин, П. М. Третьяков и А. Ф. Мид-
дендорф. В наше время нганасан изучали А. А. Попов
и Б. О. Долгих. Считается, что их предками были па¬
леоазиаты, охотники за диким северным оленем. Они
жили в этих местах задолго до прихода самодийцев с
юга. Самоеды ассимилировали коренное население и пе¬
редали ему свой язык. Потом на север проникли тунгу¬
сы и «растворились» в местном народе. Вот так и сло¬
жился народ ня, как называют себя нганасаны. Офи¬
циальное название «нганасаны» переводится как «люди».
Поистине бездонна культура нганасан, пасущих оле¬
ней севернее, чем все другие народы. Не мудрено, что
многое из жизни нганасан ускользнуло от глаз иссле¬
дователей. Мне особенно приятно думать о маленьком
открытии — смысловом значении орнаментов на нгана¬
санских парках [верхняя одежда]. Пожалуй, мне даже
повезло, что я столько времени работал у Ирины Ми¬
хайловны. Когда перед тобой быстро проходят десятки
людей, то поневоле заметишь, чем они похожи, а чем
отличаются один от другого. Общее — покрой одежды
и расположение украшений. Они и у мужчин и у жен¬
щин нашиты на одежде вертикальными полосами по
спине и груди, а также горизонтально располагаются по
бокам. Холостые и женатые люди украшают одежду
совсем по-разному. По орнаментам, сложным инкру¬
стациям из темного и светлого меха, как по погонам в
армии, можно определить общественное положение че¬
ловека. Теперь я безошибочно могу сказать о семейных
отношениях любого нганасана.
...Через несколько дней темп работы начал спадать.
Большинство колхозников было обследовано. Мы смог¬
ли выкраивать часы для прогулок по фактории и по¬
сещений новых знакомых. Два народа живут рядом.
Один — долганы (потомки тунгусов, якутов и русских
крестьян), другой — нганасаны. Сравниваешь их — и
видишь, что есть нечто неуловимое и в их характере, и
160

в манерах, отличающее этих соседей. У нганасан даже
походка настолько своеобразна, что подобную ей трудно
найти: люди ходят, развернув в стороны ступни, чуть
согнув ноги в коленях. Стоят они, широко расставив
ноги, при этом ступни располагаются почти на одной
линии, пятка—к пятке. Когда ходишь так, как они, не
проваливаешься в снег. Это выработалось за много по¬
колений.
Однажды вечером мы выбрались в клуб. Там были
танцы. Радиола играла так, что обледенелые стекла
дребезжали. В клубе было холодновато. Старики си¬
дели на лавках, курили и смотрели на молодежь. Парни
входили в зал, снимали парки, приглашали девушек,
державшихся строго и сдержанно, и лихо танцевали
фокстрот, танго, вальсы. Клуб новый, и танцевать в нем
было приятно. Только радиола иногда портила настрое¬
ние молодежи. Колхоз мог позволить себе роскошь —
купить радиолу получше.
В колхоз входит треть всех нганасан — около трех¬
сот человек. Это авамская группа. Есть еще таймыр¬
ская группа, к которой мы собрались ехать, и самая
северная — вадеевская группа.
Уезжали мы ранним утром. Снова повторилась кар¬
тина, запомнившаяся в день первого знакомства с ня.
Желтый самолетик садится на чистое снежное покры¬
вало реки, и люди в парках бегут к нему, неся наши
вещи. Ирина Михайловна растроганно прощается со
всеми. Я не прощаюсь. Я вернусь сюда через месяц.
...Таймырская группа нганасан уходит со стадами на
север. Днем работаем в какой-нибудь бригаде, ночью
переезжаем на другое место. Так изо дня в день. Спим
урывками. Во время работы не до красот природы.
Зато в пути тундра заставляет любоваться собой. Бес¬
конечный простор ее умиротворяет. Солнце, ночное солн¬
це, на которое можно смотреть незащищенными глазами,
вызывает спокойную радость и бодрость.
Через несколько дней мы попали в третий и послед¬
ний на пути Ирины Михайловны нганасанский колхоз
на Хете при впадении ее в Хатангу. Здесь немного ото¬
спались и снова принялись за дело. Наконец работа
окончена. Можно уезжать в Хатангу, тем более что слу¬
чай подвертывается благоприятный: из Хатанги при¬
ползает трактор за катером, который зимовал в кол¬
161

хозе. Катер вырубили изо льда и поставили на сани.
Мы залезаем в каюту и смотрим в иллюминаторы на
тянущиеся заснеженные берега.
Из Хатанги я улетел обратно в глубинный тундро¬
вый поселок, а Ирина Михайловна отправилась через
день в Москву. Она, провожая меня, заботливо го¬
ворит:
—	Ты там не ищи приключений!
—	Не буду,— говорю, надеясь, что приключения
сами найдут меня.
Весенняя дорога
Аргишом называют санный караван. В широком
смысле аргишить — «ездить на оленях». Наш аргиш
последний. Так сказал старый Тада из рода Чунанчера.
Это подтвердил и Нитаси. Вообще-то им можно было
бы и не ехать. Они по последнему снегу добрались до
районного центра, чтобы навестить больного брата Ни¬
таси. Их оставляли здесь до лета. Тада и Нитаси ко¬
лебались. Старому Таде очень хотелось вернуться к
стаду и уйти на летовку в тундру, а Нитаси беспокоил¬
ся за свою бригаду.
Все решил мой приезд. Мне удалось случайным рей¬
сом вылететь из Хатанги. Казалось, дело безнадежное:
аэродромы почти все «закрылись». «Аннушки» — бип¬
ланчики «АН-2» — не могли уже садиться на лыжах,
а колеса еще рано было ставить: везде рыхлый снег.
Все же нашелся один экипаж, которому надо было ле¬
теть в Игарку. Мы быстро договорились, поскандалили
с начальством порта и полетели. Все обошлось отлично.
И вот, не веря еще своему счастью, стоял я недалеко
от паселка, а самолет, сделав прощальный круг, улетал
на запад.
Друзья, у которых я остановился, сказали, что из
тундры приехали Тада и Нитаси. Я побежал их искать.
Они в свою очередь, узнав о моем появлении, стали
искать меня. Попетляв по поселку, мы наконец встре¬
тились.
—	Едем? — сразу же спросил меня Нитаси.
—	Едем,— ответил я, не успев обрадоваться встрече.
—	Аргишим однако,— присоединился к нам Тада.—
Собирайся.
162

Не более получаса потребовалось мне, чтобы ото¬
брать необходимые вещи. Их оказалось совсем немного:
тощий рюкзак, полевая сумка, фотоаппарат да спаль¬
ный мешок. Потом пришли Тада и Нитаси и состоялся
совет.
—	Ехать нужно, когда солнце к земле близко стоять
будет. Днем беда, худо ехать. Только муку найдешь,—
высказался Тада.
Старик был прав. Ехать можно было только ночью,
когда наст подмерзал. Мы с Нитаси молча согласились.
Старик теперь командовал нами по праву старшего и
опытнейшего. Мы зашли на почту, взяли мешок с пись¬
мами, газетами, журналами и двинулись к стоянке оле¬
ней. Идти пришлось довольно далеко. Вокруг поселка
ягельники истощились и приезжающие оставляли оле¬
ней километра за три. Мы изрядно устали, пока добра¬
лись до них.
—	Однако совсем мука,— бормотал Тада, провали¬
ваясь в глубокий снег,— как аргишить будем?
Собрав упряжки и привязав за своими нартами
запасных оленей, мы посидели молча, вглядываясь в сто¬
рону Камня — небольшого хребта, через который пред¬
стоял перевал. Наконец Тада встал, тронул свою упряж¬
ку и прыгнул в нарту. За ним двинулись Нитаси и я.
Олени у нас были мелкие. Весной на них лучше
ездить, чем на больших. Крупный олень чаще провали¬
вается в рыхлый снег и скорее выбивается из сил. Ма¬
ленькие, ростом с двух-трехмесячного теленка, олени
сравнительно легко могут идти по рыхлому снегу. Един¬
ственное неудобство заключалось в том, что их нужно
было запрягать по пять-шесть голов. В тундре это не
имеет значения. А здесь, в лесотундре, маневрировать
труднее. Упряжка идет веером, случается, что крайний
олень забежит за какое-нибудь дерево и спутает дру¬
гих оленей. Приходится все время посматривать и сби¬
вать их потеснее.
Километры бегут за километрами, пробеги череду¬
ются с остановками, во время которых приходится пе¬
репрягать оленей. На пути встречаются деревья совер¬
шенно фантастических форм. Лиственницы то словно
приседают, раскорячившись, то лежат на земле, то сви*
ваются, как змеи. Особенно сильное впечатление про-
изводит горелый лес. Он тихий, музейный. Каждое
163

изуродованное дерево полно какого-то смысла, навяз¬
чиво лезущего в голову. Мимо меня проплывает мно¬
горукий танцующий Шива, жуткая старуха-шаманка,
старик, запутавшийся в бороде, Диана, натягивающая
лук, какие-то ихтиозавры и птеродактили. Любое дере¬
во столь выразительно, что кажется живым.
Старик Тада разделяет мои чувства.
— Однако беда, худой лес,— кричит он со своей
нарты,— душа прямо пугается, шевелим скорее.— Он
взмахивает хореем, и олени прибавляют ходу.
Вскоре мы выезжаем из леса. Перед нами лежит
чистый, алмазный снег, сливающийся с горизонтом.
На озерках и протоках уже появились забереги — у
берегов лед опустился и выступила вода. На мелких
речушках снег набух от воды. Благополучно перебра¬
лись мы через все встреченные на пути речки. Иногда
приходилось стоять на нарте: вода подбиралась к си¬
денью. Олени каждый раз без понуканий натягивали
постромки, минуя зыбкие места.
Двенадцать часов пути уже давали себя знать. Оле¬
ни начали спотыкаться. И Тада, и Нитаси, и я молчали,
думая о своем. Все труднее было смотреть на снег.
От его блеска в глазах плыли оранжевые и черные
круги.
Всех коварных ловушек тундры не предусмотришь.
Несчастье навалилось внезапно. Взобравшись на не¬
большой плавный склон, мы разъехались, чтобы не на¬
лететь на санки едущего впереди. Нарты неслись вниз.
Сначала я не понял, что случилось. У самого края
склона, где снег был голубее, олени нырнули куда-то
вниз, нарта вылетела из-под меня, и я упал, сбитый
движущейся снежной кашей. Инстинктивно вцепившись
в хорей обеими руками, я бессмысленно дергался, пы¬
таясь выкарабкаться, задыхаясь в холодной снежной
жиже. Не знаю, как мне удалось принять вертикаль¬
ное положение. Первое, что увидел,— снежный карниз
в рост человека и Нитаси. Он цеплялся за постромки
повернувшей обратно упряжки. Олени отчаянными рыв¬
ками уходили вверх, на безопасное место. Внезапно
метрах в двух от меня из-под снега показалась рука,
потом лицо старика Тады. Он тяжело и жадно ды¬
шал. Я подвинул к его руке хорей. Старик уцепился за
него.
164

Мы попали в какое-то озеро, куда с крутого берега
сползал снег, пропитанный водой, точнее, не снег, а гу¬
стая снежная каша. Любое неосторожное движение —
и мы погрузимся в воду и не выберемся. Тада подтянул
свой хорей, оказавшийся рядом, и смотрел на меня, хрип¬
ло дыша. В первые минуты забыли даже о Нитаси, но
он-то думал о нас. Со свистом пролетел аркан-маут и
тонкой змейкой лег между мной и стариком.
—	Давай, старик, держись,— бормотал я, обра¬
щаясь к Таде. Чтобы ухватиться за маут, он пошеве¬
лился и опять стал уходить вниз.
—	Тяни, тяни,—кричал я Нитаси. Тот, утонув по
пояс в снег, перебирал гладкий плетеный ремень и
вскрикивал, когда делал сильные рывки. Старик меш¬
ком тащился сантиметр за сантиметром, держа голову
над поверхностью снежной каши. Казалось, этому кон¬
ца не будет. Я смотрел, как Нитаси подтянул Таду к
карнизу, выволок наверх и бросил маут мне. Тада стал
помогать Нитаси.
«Как бы не стащить их сюда,— мелькнула у меня
мысль,— ведь я тяжелее их обоих».
Тада и Нитаси молчали. Они не торопили меня, не
давали советов. Они не привыкли к бессмысленной
суете. Я затянул петлю маута на запястье и, подтяги¬
вая оба хорея, пополз. Выбрался благополучно.
...Мы сидели втроем и смотрели на то, что осталось
от аргиша. Нарты Нитаси с привязанной к ним почтой
лежали под карнизом. Их легко достать. Его упряжка
и запасные олени забрались вверх по склону и лежа-
ли, тяжело поводя боками. Всего семь оленей — одна
упряжка со сменой. Головы оленей моей упряжки вид¬
нелись недалеко от того места, откуда нас вытащил
Нитаси. Запасных, привязанных сзади нарты, не было
видно. Нарта тоже куда-то исчезла. Из упряжки Тады
осталось всего четыре оленя. Один оторвался и забе¬
жал на чистый лед, остальные не могли выбраться из
снега.
—	Ну что, Нитаси,— сказал я,— пойдем оленей вы¬
таскивать.
Мы собрали в пучок длинные хлысты тальников и
привязали к ним конец маута.
—	Держи,— сказал я Нитаси и полез с хореями к
оленям. К своей упряжке я дополз, ни разу не прова¬
165

лившись. Передовой тыкался мне мордой в плечо, пока
я отстегивал ему лямку и привязывал к наголовнику
маут. Он почти без помощи вылез из своей западни
и сразу лег, обессиленный. Так же мы вытащили и
остальных оленей. С нартами было труднее. Мы выби¬
лись из сил, вытаскивая свое добро.
Старику стало совсем плохо. Он лежал пластом.
Видно, наглотался холодной воды.
—	Атмы мана, Сырада-нямы [вот я, мать подзем¬
ного льда],— бормотал он, обращаясь ко мне,— однако
умирать буду, ты, парень, чего сердишься? Я теперь
в Бодырбо-моу [в землю мертвых] буду аргишить. Оле¬
ней, которые утонули сейчас, там возьму, на них ездить
стану. У-га, молодой там буду. Отца увижу, мать. Тан¬
цевать буду. Мне пора умирать. Всем оленей не хватит
однако.
—	Молчи, молчи, старик,— говорил я, шаря в рюк¬
заке,— сейчас выпьем спирта.
—	Ты пей сам, пусть Нитаси тоже пьет,— хрипел
он, дергаясь от приступов рвоты.— Вы молодые. Вам
жить надо. Мне-то что — умирать пора.
—	Пей, пей,— я насильно втискивал горлышко бу¬
тылки ему в рот. Спирт тек по подбородку старика.
Сделав несколько глотков, он успокоился и затих.
—	Пей,—протянул я бутылку Нитаси, который уже
успел поднять и запрячь оленей.
Потом глотнул сам. Стало легче. Спирт нас немного
согрел, но все-таки мы дрожали. Мокрая одежда тянула
вниз, как вериги.
—	Вставай, старик, ехать пора,— сказал я Таде.
—	Нет,— твердо ответил он.— Оленей мало. Всех не
увезут. Ты езжай, Нитаси пусть едет.
—	Вставай,— кричал я ему и тянул за мокрую,
скользкую парку.
Старик безучастно бормотал что-то свое. Мы с Ни¬
таси уложили его на нарту и пошли потихоньку, ведя
оленей. Искали место, чтобы развести костер, обсу¬
шиться и согреться.
Место для привала выбрали отличное. Расположи¬
лись под прикрытием огромной коряги, вывернутой с
корнями, и развели костер. Старика раздели, уложили
в мой спальный мешок, уцелевший по счастливой слу¬
чайности: он был привязан вместе с почтой к нарте
166

Нитаси. Старик хлебнул еще спирта и заснул. Мы тоже
разделись и усиленно натирались снегом. Огонь потрес¬
кивал, от сушившейся одежды валил пар. Я блаженно
развалился на нарте. Наверное, это было странное зре¬
лище: двое голых мужчин на нартах среди тундры.
Сушиться пришлось долго. Моей меховой куртке и
брюкам эта процедура особенно не повредила, но рос¬
кошные парки были безнадежно испорчены. Шкуры зве¬
нели, как жесть. Они ломались, из прорех клочьями
вылезала шерсть. С трудом оделись и снова улеглись
отдыхать. Солнце стояло высоко, снег таял, ехать даль¬
ше было невозможно. Да и олени должны подкормить¬
ся и набраться сил. Старик спал, а у нас с Нитаси воз¬
буждение не проходило.
—	Правильное имя у старика,— говорил Нитаси,—
Тада значит «шило». Такой старик упрямый! Кого хо¬
чешь изведет! Как шило, будет колоть, колоть» а своего
добьется. Он-то теперь решил здесь остаться. Не хочет,
чтобы мы бедовали. Умереть решил. Боится, что олени
всех не увезут. У нас все старики такие. Пока руки
двигаются, что-то делают, не хотят в тягость быть. Как
состарятся совсем, только в чуме лежать могут, начи¬
нают говорить о смерти. А чего умирать, если они ни¬
кому не в тягость? Это они старую жизнь забыть не
могут. На стариков сердиться нельзя. Нам Тада опять
говорить будет, чтобы его оставили. Сердиться не надо.
Поговорить надо маленько. Пускай сам согласится
ехать.
Нитаси помолчал немного, разгребая палкой угли
в костре, и заговорил снова.
—	Тада — хороший старик. Он правильно обо всем
думает. Когда у нас колхозы организовывали, я в ком¬
сомол вступил. Как возвратился к себе в стойбище из
Дудинки, где принимали меня, старики в чум пришли.
Тада тоже пришел. Он еще не старый был. Пришли,
спрашивают, что такое комсомол. Учитель тогда у нас
был. Он вслух Устав прочитал. Я переводил. Слуша¬
ли, слушали старики, потом говорят: «Однако хорошее
дело. Люди должны друг другу помогать, честными
быть». Сколько-то лет прошло, я в партию вступил.
Учился много. В Дудинке учился, в Игарке. Тепереш¬
няя молодежь в школах с самого детства грамотная.
А мы ничего не знали. Поздно учились. А совсем взрос-
т

лым людям когда учиться? Вот и верят старики, что
разные боги есть... Но про людей они правильно ду¬
мают. Скорее сами умрут, а людям помогут.
Костер догорел. Угли покрылись сизым пеплом.
Я не хотел спать. Встал, перевернул нарту и стал чи¬
нить расшатавшиеся полозья. Нитаси принялся пере¬
бирать упряжь.
Стая гусей спикировала над нашими головами и
приземлилась среди оленей. Гуси доверительно переки¬
дывались какими-то репликами на своем птичьем языке
и не обращали на нас внимания.
Старик Тада проснулся. Он сел на нарте, посмотрел
на солнце и сказал:
—	Однако вам пора аргишить, парни.
—	Как одни аргишить будем, старик,— ответил я,—
где дорогу найдем? Зачем нас бросить хочешь?
Тада удивленно переводил взгляд с меня на Ни¬
таси.
—	Однако Нитаси дорогу знает,— наконец сказал
он.— Чего ждать? Маленько снег мерзнет. Аргишить
время.
—	Я-то дорогу знаю,— вмешался Нитаси.— А ты
лучше. Ты век ходил, всю тундру знаешь.
Старик раздумывал, опустив голову.
—	Ладно,— сказал он.— До Камня пойдем. Потом
совсем легко ехать будет. Там одни аргишить будете.
Мы собрали оленей и не спеша двинулись вперед.
Олени плелись шагом. Переезды чередовались с пере¬
дышками. Приходилось поднимать упавших оленей и
заставлять их идти. К исходу ночи наш аргиш поднялся
на хребет. И мы, и олени опустились на снег и впали
в оцепенение.
—	Балта [все],— сказал Тада,— теперь сами пой¬
дете.
Спорить с ним не стали. Олени кое-как поднялись,
отлежавшись, и стали копать снег, искать ягель. Мы
с Нитаси тоже встали, чтобы устроиться получше и по¬
есть. После еды уснули.
—	Однако аргишить надо,— говорил, будя нас,
Тада.
Измученных оленей можно было ловить без маута.
Они равнодушно подпускали нас на расстояние вытяну¬
той руки и так же равнодушно становилась в упряжку.
168

— Ты оленей жалеешь, старик,— заговорил Нита-
си.— А сколько оленей человек стоит? Ты-то человек.
Чего упрямый такой? Все равно не оставим тебя!
Тада молчал. На неподвижном лице нельзя прочи¬
тать ни одной мысли. Потом морщины дрогнули и ста¬
рик взял хорей...
Когда чумы стойбища были уже отчетливо видны,
у нас оставалось всего три оленя. Остальных бросили
по дороге: они не могли идти. Бросили и нарты. Не про¬
падут: их привезут люди из стойбища на своих оленях.
Старик лежал на нарте. Он совсем обессилел. Мы
с Нитаси плелись сзади и неотрывно смотрели на подни¬
мавшиеся к небу дымки.
Я вошел в первый чум и сел на теплые шкуры. Уста¬
лость опрокинула меня навзничь: спал я больше суток.
Сила традиции
Любовь в тундре очень хлопотное дело. У нас, на¬
пример, в Москве можно вдоволь наглядеться на свою
любимую, гуляя по улице. Можно пойти в парк или
куда-нибудь еще. А на юге вообще приволье для влюб¬
ленных. В Заполярье все гораздо сложнее. Здесь не по¬
будешь на улице со своей девушкой лишний десяток
минут. Всю любовь ветром выдует. И от родителей ни¬
куда не скроешься. Особенно худо весной. Ночь свет¬
лая, как день. Тундра ровная, как ладонь. Все про¬
сматривается на многие километры. Негде уединиться
влюбленным. Но дело совсем небезнадежно. На стари¬
ков разрешается и даже полагается не обращать внима¬
ния во время ухаживания за девушкой, если будешь при¬
держиваться определенных правил. Эти правила чрез¬
вычайно сложны. Но старики нганасаны не думают их
упрощать. По обычаю, нельзя при первом знакомстве
прямо заговорить с девушкой. Нужно петь. И не просто
петь обычную для нганасан импровизированную песню,
а особую, иносказательную — кайнганарю. Мне доводи¬
лось слышать о таких песнях раньше, еще до приезда
в бригаду к старику оленеводу.
С этим стариком, Беналю, мы познакомились в кол¬
хозном поселке, расположенном недалеко от впадения
реки Авама в Дудыпту. Покурили, поговорили о нуж-
169

дах охотников и оленеводов, и как-то само собой полу¬
чилось, что я уехал с ним в тундру. Авамские нга¬
насаны оказались очень стойкими хранителями муд¬
рых древних обычаев. А это золотая жила для этно¬
графа.
Наша бригада состояла из четырех семей пастухов.
На одном пастбище мы задерживались дня по три-че¬
тыре. Однажды, когда караван нарт медленно тянулся
под ярким весенним солнцем, я увидел вдалеке уп¬
ряжку, мчавшуюся к нашему аргишу.
—	Хеури едет,— сказал мне Беналю,— к моей девке
едет, видно. На фактории все на нее смотрел.
Я знал Хеури. Очень хороший парень. Он с особым
шиком проскочил между упряжками аргиша и оказался
справа от нарт Лали — дочери Беналю.
—	Правильно едет,— вполголоса сказал мне ста¬
рик.— К девке всегда надо справа подъезжать. Закон
такой.
«Кое к кому ни с какой стороны не подъедешь»,—
подумал я.
—	Слушай, слушай,— снова зашептал старик.— Сей¬
час кайнганарю петь должен. Если говорить начнет,
сюда позову. Спрошу, как диких оленей добывает.
Тогда поймет, что уезжать надо.
Хеури подравнял свою нарту к нарте Лали и после
значительной паузы начал петь.
«Видишь ли ты впереди что-нибудь,— пел Хеури.—
Впереди две горы видны, между ними лайда — гладкое
место есть. На самой середине лайды цветочек растет.
Только из-под снега вырос он. Еще нежный, совсем сла¬
бенький. Вокруг цветка куропаточья и заячья тропы
лежат. Всю лайду тропы заплели. Сверху ветер дует —
клонится в одну сторону цветочек, снизу ветер дует —
в другую сторону клонится».
Парень замолчал, ожидая ответа девушки.
—	Что он поет? — спросил я Беналю, называя его,
как принято называть старших, бойку [старик].— Я ни¬
чего не понимаю.
—	Однако понимать совсем легко,— ответил тот.—
Горы — это спинки нарты, лайда — сиденье, девка моя
будто цветок. Заячья и куропаточья тропы — речи пар¬
ней знакомых. Правда, много к ней парней приставало.
Ветер дует — значит парни к ней приезжают. Кто
ПО

с верхней стороны приедет, кто с нижней. А она будто
клонится от них. Не хочет, чтобы ездили.
—	Хорошая песня,— сказал я, дивясь сообразитель¬
ности старого нганасана и хитрому смыслу песни.
—	Раньше лучше пели,— ответил старик, отворачи¬
ваясь от Хеури.
Я смотрел на девушку. Лицо ее горело румянцем.
Глаза опущены. Теперь нужно было петь ей.
«Бери подарок мой,— запела Лали, отстегивая боль¬
шое медное кольцо от комбинезона, к которому Привя¬
зывают меховые чулки, и подавая его парню.— Бери
подарок мой, не теряй его,— пела она.— Если поте¬
ряешь, то сердце мое оборвется. Пропадет мое сердце».
—	Совсем дурная девка! — пробормотал Беналю.—
Чего поет, глупая. Будто сама замуж просится. Парень-
то все правильно делал. Хороший парень.
Лицо его оставалось непроницаемым. Ни одного
лишнего движения, ни одного взгляда в сторону до¬
чери. Нганасанским родителям не полагается вмеши¬
ваться в дела взрослых детей: у них своя голова
есть.
«Вот это темпы! — подумал я.— У них, наверное,
все уже решено. Если девушка дает парню кольцо от
комбинезона, это, по нганасанским обычаям, значит,
что она согласна выйти за него замуж. И коли парень
берет кольцо, то он хочет жениться на йей».
—	А-а-а-а! А! А-а-а! — закричал на оленей Хеури и
вихрем Промчался мимо нас, направляясь к соседней
стоянке...
Вечером, когда чумы были поставлены и мы пили
чай, Хеури приехал опять. Он поговорил со стариком
Беналю об олейях, об охоте, о том, что собирается
ехать учиться на моториста, чтобы работать на везде¬
ходе, пошептался с Лали и уехал к себе в стойбище.
По виду Беналю ясно, что он не желает вмешиваться
в дела дочери. Старик был непроницаем, как ледяная
глыба.
На следующий день парень не появлялся. Вечером
мы поговорили немного и улеглись спать. Нганасанский
чум делится очагом на две половины. На одной поло¬
вине располагаются хозяева, а на другой —дети и го¬
сти. Я несколько великоват для размеров этого жили¬
ща. Никак не удавалось лечь ногами к огню, так как
171

голова упиралась в нюк — шкуру, которой покрывают
чум, а конец спального мешка был в нежелательной
близости от горячих углей. Улегся я головой к стари¬
кам, а ногами к месту Лали и скоро уснул.
Разбудил меня посреди ночи грохот падающих кот¬
лов, чайников и ведер, которые стояли подле меня
на низеньком столике. Затем чье-то тело свалилось
на меня, и я увидел перед собой недоумевающее лицо
Хеури, освещенное затухающим огоньком костра.
— Ты что, парень,— спросил я,— совсем голову по¬
терял? Почему через вход не зашел?
—	Нельзя так ходить,— быстро зашептал он.—
Надо под нюк лазить.
Над ложем Беналю и его супруги висела мертвая
тишина. Мне подумалось даже, что они и не просыпа¬
лись. Все может быть. Умаялись за день люди.
—	Ну ладно,— сказал я,— иди к Лали, а то она,
видно,соскучилась.
Парень бесшумно привалился к спальному мешку
девушки и оттуда послышался горячий шепот. Услышав
слова «мана сярма» [моя дорогая] (так обычно на всех
языках Начинаются разговоры влюбленных), я засунул
в спальный мешок голову. Для этнографа ничего инте¬
ресного этот разговор не обещал.
Утром, собирая оленей, я спросил Беналю, действи¬
тельно ли требуется соблюдать особые правила, чтобы
приехать в гости к девушке.
—	Так старики велят,— ответил он.— Надо оленей
далеко оставлять. Близко к чумам нельзя подъезжать.
Потом бакари [верхнюю обувь] надо снять и в нарты
положить. Меховые чулки [чижи] мехом наружу вывер¬
нуть, надеть и в них идти. А через вход совсем нельзя
заходить. Рассердятся старики. Всегда так было. Закон
такой,— подтвердил старик.— Парень правильно все де¬
лает. Хороший парень.
«Ого! Какая выдержка,— подумал я.— Старик все
слышал. Он не вмешается в это дело, хоть режь его.
Надо намотать себе на ус, а то моя ночная беседа
с Хеури выглядит, наверное, неэтично, с нганасанской
точки зрения. Буду же и я тверже алмаза».
На следующую ночь все повторилось с удручаю¬
щей последовательностью. Сначала посыпались котлы
и ведра, а затем на меня плюхнулся Хеури. Я застыл,
172

как мертвый. Старики также хранили молчание. Утром
никаких разговоров о ночных происшествиях не было.
Третья ночь также ничем не отличалась от второй.
Только Хеури разбил все стаканы, лежавшие в тазу, да
наступил мне на живот, именно в том месте, где у меня
висел на поясе нож. Ничего страшного не произошло,
но отдавленное место побаливало.
Беналю был слегка раздражен. Это можно было
увидеть только очень пытливым глазом. Он оборвал по¬
стромку в своей упряжке и забыл в чуме спички, когда
поехал в стадо. Я отправился с ним.
—	Ты что, бойку,— спросил я его.— На что сер¬
дишься?
—	Совсем дурные парни стали,— прорвало ста¬
рика.— Чего каждый день ездит? Он днем оленей па¬
сет. Когда спит-то, если к Лали ночью ездит?.. Однако
его это дело. Пускай ездит. Однако я целый день
с оленями хожу, устаю очень. Как приду в чум, так
спать хочу сразу. Я ведь не парень. Мне отдыхать
надо. А когда отдыхать буду? Маленько уснул, а глу¬
пый парень пришел, загремел... Думаю, ладно, другой
ночью высплюсь. А он приходит опять, посуду бьет!
Не может разве тихонько прийти?
Я понимал старика. Близился отел, пастухи по¬
стоянно пропадали в стадах. Времени для отдыха было
мало, и им дорожили.
-- Так ведь он молодой парень,— попытался я ус¬
покоить Беналю.— Ты много умеешь, а он мало. На¬
учится еще.
—	Ладно,— согласился тот.— Он скромный парень.
Пусть ездит. Потерпим маленько...
Этот день был тяжелым. Важенки телились одна
за другой. Маленькие смешные телята черными пят¬
нами выделялись в стаде. Телята некоторое время после
рождения неподвижно лежали прямо на снегу, а ма¬
тери облизывали их. Только иногда они поднимали
голову и нюхали воздух. Потом происходило невероят¬
ное. Казалось, будто теленком-младенцем овладевал
буйный восторг. Спокойно лежавший теленок взви¬
вался кверху, становился на танцующие ноги и начи¬
нал носиться вокруг оленухи. Любой, самый трениро¬
ванный спортсмен не выдержал бы и пяти минут такой
гонки. Теленок взбрыкивал тоненькими, как тростинки,
173

ножками, прыгал то зигзагами, то по прямой, кувыр¬
кался и вскакивал снова.
—	Кости расправляет*— комментировал старик Бе-
налю.— Он в мамке сколько сидел? Долго. Теперь ро¬
дился, думает: что если кто худой придет — волк ли,
росомаха ли? Как убегать буду, если кости на месте не
стоят? Прыгать надо, бегать. Тогда кости расправятся,
за мамкой убежать можно будет.
—	Как он думать может? — возразил я.— Большой
олень и то глупый, а тут совсем маленький теленок.
—	Однако думает,— после небольшой заминки ска¬
зал Беналю.— Ребенок тоже маленько думает. Ему мно¬
го думать не надо. Знает, что отец и мать его бере¬
гут, вот и не думает много, а только так, маленько.
Увидит что-нибудь и думает: чего такое? Зачем это?
Только-то. А теленка кто беречь будет? Важенка его
не сбережет. Вот он сам и думает.
Я не хотел спорить со стариком.
Так мы и кружились целый день по стаду. Обклады¬
вали флажками место, где ложилась стельная важенка,
чтобы отпугивать хищников, пригоняли разбредаю¬
щихся оленей. К вечеру нас сменил другой пастух.
Мы тихонько поехали к чумам. Солнце чуть опусти¬
лось, и на снежные заструги легли сиреневые тени.
Вокруг раздавалось всхрапывание встревоженных ва¬
женок и лающие крики телят: «авк, авк, авк!» Нгана¬
саны говорят, что так теленок зовет свою родитель¬
ницу. Нганасанские дети называют своих матерей
«ава», как телята.
Усталость ощутилась после того, как мы распустили
оленей из своей упряжки. Захотелось прилечь прямо
на нарты и уснуть. Беналю, по-видимому, устал больше
меня. Он еле-еле двигался, и я помог ему распрячь
оленей.
—	Совсем кости тяжелые стали,— пожаловался
старик.— Беда как устал.
Вошли в чум, уселись на мягких шкурах, выпили
чайку, поели свежей оленины и стали располагаться
на ночлег. Я решил устроить свое место несколько
иначе, чтобы для Хеури оставался проход. Беналю сле¬
дил за моими приготовлениями с явным удовольствием.
В его глазах сквозила откровенная надежда. Я тоже
рассчитывал, что сегодня уж мы выспимся. С час ушло
174

на заполнение полевого дневника. Беналю покуривал,
забравшись в свой мешок, и поплевывал, не меняя позы,
и всякий раз попадал точно в костер. Потом я убрал
свои записи. Старик выбил трубку, уткнулся носом
в плечо своей хозяйки, и все уснули...
Мне снилось, что я торчу под проливным дождем.
Гремел гром, и вода хлестала мне прямо за пазуху.
Потом на меня наехал автобус, и я проснулся. Все
стало на свое место. Около моей головы поверженный
котел еще выплескивал, раскачиваясь, воду, а рядом
на корточках сидел испуганный Хеури. Парень, видимо,
решил изменить маршрут, не предвидя, что я расчищу
ему прежнюю дорогу. Старики не шевелились. Только
по дыханию можно было определить, что они просну¬
лись. Да и как после такого грохота не проснуться
людям, привыкшим и во сне отмечать каждый шорох
в тундре. Но никаких знаков о том, что они бодрству¬
ют, с их стороны не следовало. Отметив это про себя,
я тоже закрыл глаза и притворился спящим. Парень
отодвинул котел от моей головы и шмыгнул к месту
Лали. Уснуть было невозможно, так как под головой
у меня была замерзающая лужа. Старикам тоже было
не сладко: к их спальному мешку тянулся широкий ру¬
чей, исчезавший под изголовьем Беналю.
Беседа влюбленных тянулась невероятно долго. Ко¬
гда Херу нырнул под нюк и скрип снега под его но¬
гами достаточно отдалился, мы со стариком одновре¬
менно встали. Не глядя один на другого, мы обкололи
ножами лед там, где вода успела замерзнуть, я стянул
с себя мокрый свитер, и мы снова улеглись. Сон был
все равно нарушен...
День прошел, как в тумане. И я, и Беналю дремали
на своих нартах. Но отдохнуть, хоть немного, не удава¬
лось. Мрачное настроение усиливалось и тем, что три
теленка родились мертвыми. Беналю вез их шкурки.
У меня на нарте ехал маленький беспризорник. Непо¬
нятно, как он оказался без матери. Может быть, оле¬
нуха, родившая его, была очень молода и не хотела
обременять себя отпрыском, а может быть, он потерся
около чужих оленей и стал иначе пахнуть, так что
мать не могла его найти. Нам показал его ночной па¬
стух. Целый день я следил за маленьким, но никто
из важенок не признал и не покормил его.
175

Мы поймали одну оленуху, у которой погиб теленок,
и повели за своими упряжками, чтобы накормить ее
молоком беднягу. Я так устал, что чуть было дважды
не выпустил его, а у Беналю по дороге выпал из рук
хорей.
Около чума жена Беналю привязала за все ноги
важенку к нартам и подпустила к ней теленка. Важенка
сердито огрызалась на него. Оленуха очень редко под¬
пускает к себе чужих телят. Малыш, дрожа от жадно¬
сти, мигом опорожнил ей вымя и несколько успокоился.
Я унес его в чум и привязал к месту около себя, чтобы
он не убежал и его не обидели собаки.
Ночные бдения довели нас с Беналю до какого-то
неестественного состояния.
Машинально жевали мясо, пили чай, курили. Только
мы понимали друг друга. Остальные ведь высыпались.
А как может понять выспавшийся человек того, кто
мечтает только о сне?
Наконец все улеглись. Я опять перетащил спаль¬
ный мешок на старое место, чтобы не мешаться у Хеури
под ногами, и уложил рядом теленка. Мы с Беналю
намеренно оттягивали удовольствие, не спеша закурив
перед сном и поддерживая спотыкающуюся беседу на
разные этнографические темы. Когда накурились, то
устроились поудобнее каждый на своем ложе и мгно¬
венно уснули.
Не знаю как у Беналю, но у меня, видимо, вырабо¬
тался рефлекс на приближение суженого Лали. Во вся¬
ком случае я проснулся в то время, как он подлез под
нюк и шарил в темноте руками, чтобы обнаружить
препятствия.
Я лежал и молчал, свято соблюдая нганасанскую
этику. Я не мог ему помочь. Он благополучно обошел
стол, посуду и свалился на меня с теленком. Испуганный
малыш закричал свою «авк, авк, авк!». Тут мои нервы
не выдержали. Старик не мог нарушить обычай и вме¬
шаться. Оставалось сделать это мне. Я вылез из своего
мешка и сказал:
—	Слушай, Хеури, тебе нужно ходить через вход.
Входи, как все люди. Ладно?
—	Ладно,— ответил до крайности смущенный па¬
рень,— буду ходить через вход...
176

— Нет! — раздался внезапно голос старика Бена-
лю.— Нельзя старый закон ломать. Пускай парень под
нюк ходит. Пускай, как старики велят, ходит.
Я и Хеурл прикусили языки.
«Удивительная сила традиции»,— подумал я и по¬
тащил свой спальный мешок из чума, чтобы отоспаться
на нарте.
Ветка
Старику Сейма из рода Линанчара сто пять лет, а
старику Июле из того же рода восемьдесят лет. Моложе
всех старик Арки из рода Нгамтусо. Ему едва перева¬
лило за семьдесят. Поэтому он безропотно выслушивает
назидания Сеймэ и Июли, а им есть что сказать Арки.
На фактории случилась большая беда. У старика Арки
кто-то сломал ветку. Веткой население Таймырского Се¬
вера называет маленькую лодочку на одного человека.
Каждый борт ветки сделан обычно из двух досок шири¬
ной в две ладони. Эта лодочка достигает двух с полови¬
ной метров длины и полуметра в самой широкой части.
Местная корявая древесина не годится для ее изготов¬
ления. Доски для веток завозятся издалека. В настоя¬
щее время, конечно, получить их для лодки не так слож¬
но. Личная ветка охотника и рыбака — такая же цен¬
ность, как любимый передовой олень и верное ружье:
Арки очень ценил свою ветку. Он лет двадцать назад
построил это суденышко. Не одна сотня километров была
пройдена на этой веточке в погоне за диким оленем, в
поисках чиров, нельмы, муксуна и хариуса. И нужно же
было случиться, что в самую горячую пору лова ветка
была сломана. Арки не на шутку расстроился. Такое
здесь случилось впервые. Расстроены были и остальные
старики, особенно отцы стойбища Сеймэ и Июля.
Ни один здравомыслящий человек не мог допустить
такого поступка. Никто из местных охотников, будь то
нганасан, долган или русский, не смог бы указать подо¬
зреваемого человека. Старики, узнав о случившемся, усе¬
лись на сдвинутые санки и начали думать. Я присоеди¬
нился к ним, желая помочь. Много трубок было выкуре¬
но, но никто не хотел высказываться. Наконец начал го¬
ворить Июля.
177

—	Я то думаю, ни один взрослый человек такое худое
дело не будет делать. Молодой, какой-то совсем глупый
парень ветку ломал. Парень, должно быть, ломал. Девка
как ломать будет? Силы нет.
—	Однако парень,— тяжело вздохнув, подтвердил
Сеймэ.— Совсем худой парень ломал.
—	Какой же парень? — спросил я.
Старики опять задумались. Со стороны три фигуры
в парках казались изваяниями. Суровые лица, обожжен¬
ные полярным солнцем, слегка прищуренные глаза, при¬
выкшие к режущему ветру и ослепляющему блеску сне¬
гов. Старики, не поворачивая голов, следили за моло¬
дежью, гоняющей мяч по талому снегу, и их молчание не
сулило мальчишкам ничего доброго.
Ребята только вчера приехали из интерната на род¬
ную факторию. Здесь были и нганасанские и долганские
дети. Отцы и матери нганасанских ребятишек — потомки
коренного населения Таймырского полуострова.
Нганасаны — маленький народ. Их насчитывается
всего около семисот человек, и живут они в трех
колхозах. Самый отдаленный из них — колхоз имени
М. И. Калинина с центром в поселке Усть-Авам, где и
произошли описываемые события. Колхоз имени Калини¬
на — миллионер. Народу в колхозе немного: нганасан —
пятьдесят две семьи и долган — семьдесят две. А хозяй¬
ство очень большое. Колхозу принадлежат четыре тыся¬
чи оленей, которые круглый год выпасаются в тундре.
Ежегодно охотники колхоза сдают государству больше
двух тысяч шкур песца, горностая, волка, дикого оленя,
росомахи и других зверей. Большой доход колхоз полу¬
чает и от рыболовства. В заполярных реках водится
много ценнейших пород рыбы. Здесь, например, налим и
щука идут только на корм собакам и на зверофермы.
Рыбаки иногда, жалуясь на плохой улов, говорят: «Рыбы
нет однако, только щука». Колхоз имеет свои мотолодки
и катер. Но все же без веток — маленьких юрких лодо¬
чек— здесь не обойтись. На моторной лодке трудно пла¬
вать по мелким тундровым протокам, соединяющим бес¬
численные озера. А именно там бывают лучшие уловы
жирной озерной рыбы. К тому же колхоз в этом году
построил звероферму. В ней поселили голубых песцов.
Самки только ощенились, и корму требовалось очень
много. Моторные лодки отослали далеко, к местам лет¬
178

него лова, а поставку корма на звероферму взяли на
себя пожилые рыбаки. Им уже трудно ехать в бригады.
А проверка сети с ветки была не таким тяжелым делом.
Стариков вообще невозможно заставить сидеть без
дела. Они всю жизнь привыкли трудиться, и бездеятель¬
ность для них — беда. Поэтому и восьмидесятилетний
Июля и семидесятилетний Арки с нетерпением ждали
лета, чтобы отвести душу на рыбной ловле: зимой-то мо¬
лодые не позволяли им пасти оленей и ездить на охоту.
Все же надо сказать, что, хотя старики отлично справ¬
лялись с поставкой корма на ферму, выход из строя
одного рыбака усложнял положение. Другим бы при¬
шлось осматривать его рыболовные участки и ставить его
сети.
Наконец Сейма встал и, опираясь на охотничий посох,
отправился к играющим ребятам. Июля и Арки пошли за
старейшим. Ребята поняли, что у стариков есть дело к
ним, и окружили их без зова. Сейма, не останавливаясь,
сказал:
—	Пусть все соберутся сюда.
Старики вернулись к санкам и расселись, ожидая. Не
прошло и десяти минут, как вся молодежь собралась око¬
ло стариков. Те невозмутимо курили. Когда подошли
замешкавшиеся ребята, Сейма попросил старика Июлю
рассказать о случившемся. Было очень тихо, и речь Июли
слышали все.
—	Вы потеряли ум, ребята,— начал Июля,— вы опо¬
зорили стойбище. Совсем маленькие дети знают, что
нельзя портить чужих вещей. Каждый старик скажет, что
он не помнит, чтобы раньше кто-нибудь сделал такое.
У Арки сломана ветка, и сломал ее кто-то из вас. Вчера
вы приехали из интерната. Целый день бегали по бе¬
регу, как щенки-первогодки. Все думали, что вы радуе¬
тесь приезду домой, и не мешали вам. Однако вас нужно
было привязать арканом к чуму, чтобы дурь сошла. Вы
опозорили нас и свою школу. Никто у нас не учился
столько, сколько вы. Вы родились не в холодном чуме,
а в больнице. Вы ели не одно только мясо, как раньше, а
молоко и разную вкусную еду. Для вас колхоз давно
завел русских оленей — коров. Охотники целое лето
ищут траву и собирают ее на зиму. Русским оленям чум
построили деревянный: боятся холода они. Не возили
вас с собой в тундру, когда вы не могли еще править
179

упряжкой. Ясли для вас сделали, детский сад. В школе
учили потом семь лет. В интернате вы теперь учитесь,
хорошие люди вас учат. Почему же вы, парни, добру не
научились?
Реакция ребят на речь Июли озадачила стариков.
Заговорили сразу все, хотя многословие и не считается
у нганасан достоинством. Ребята говорили, что нехорошо
думают о них старики, что вообще нельзя так думать о
людях. Никого из них нельзя было обвинить в нечест¬
ности или в склонности к пустому озорству. Ребята ска¬
зали, что они за один день сделают для Арки новую вет¬
ку. Растерянные, ушли из красного чума Сейма, Арки
и Июля. А ребята кинулись просить у председателя
досок, смолы. Вскоре на берегу закипела работа.
—	Однако глаза у меня плохие стали,—после долго¬
го молчания сказал Арки,—надо всем идти лодку смот¬
реть. Может, кто чего-нибудь увидит.
Старики поплелись опять на то место, где валялись
обломки лодочки. Вокруг нее метров на сто снег стаял
и обнажились мхи. Сейма, Июля и Арки круг за кругом
обходили это место, стараясь понять, что произошло.
Вдруг Арки присел около небольшой вмятины во мху и
глухо произнес:
—	След.
Старики почти бежали по следу в сторону склона,
еще покрытого снегом. Там была разгадка тайны. На
цнегу, как в книге, написано, чьи ноги были здесь. Вот
и склон. Вверх уходит цепочка подтаявших следов. Ста¬
рики опускаются на корточки и руками ощупывают их.
Наконец Июля поворачивает красное от гнева лицо к
Арки:
—	Это ты потерял ум, парень,— говорит он семиде¬
сятилетнему другу.— Ты совсем глупый стал. Что раньше
смотрел? Медведь здесь ходил, медведь лодку ло¬
мал.
Старики встают и молча идут к поселку. Там они са¬
дятся на санки, и Арки опускает голову, чтобы слушать,
что скажут старшие. Но слушать ему приходится поз¬
же. Подходят ребята, просят показать им, как ставятся
распорки в ветке. Старики, не поднимая глаз, идут с ни¬
ми. Внук Июли, не выдержав напряжения, подходит к
деду:
—	Не сердись, дед, это не мы лодку испортили.
180

Тогда тот поднимает голову, обводит глазами ребят
и говорит фразу, которая снимает тяжесть со всех:
— Вы будете хорошие люди, парни.
Большой день
Ребята постучались, когда я уже собирался спать. На
сон грядущий затапливал печку, чтобы не очень замерз¬
нуть под утро, так как комната кочевого совета, которую
мне отводили, когда я появлялся в поселке, была на
редкость холодной. Приход трех парней и двух девушек
в такое позднее время меня несколько удивил. Обычно к
двенадцати часам ночи люди уже спали. Я налил чайник,
поставил его на конфорку и пошел в магазин за конфе¬
тами. В глубинных тундровых поселках весьма просто
попасть в магазин в любое время суток. Стукнешь про¬
давцу в окошко — он без звука выходит и открывает ма¬
газин. Зря его не тревожат. В поселке, где я был, про-
давщицу-долганку звали Панна. Это была бойкая моло¬
дая особа, к которой постоянно «пристреливался» Федь¬
ка, тоже долган, один из лучших охотников в колхозе.
На мой стук в Паннино окошко Федька вышел из своего
дома, с недоумением воззрился на меня. Услышав в ком¬
нате продавщицы шорох, я сказал как можно громче:
«Панна, ко мне гостевать пришли. Отсыпь-ка конфет».
Федька улыбнулся и пошел к магазину, находящему¬
ся шагах в двадцати. Там он прислонился к косяку две¬
ри и стал ждать Панну. Я подошел к нему и закурил.
Скоро пришла и Панна. Не торопясь, она стала отвеши¬
вать мне разные конфеты. Федька вертелся тут же, пе¬
ребирая гильзы, выставленные на прилавке, и пересыпая
из руки в руку дробь. Ему очень хотелось говорить.
—	Вот, Юрий Борисович,— не выдержал он,— сегод¬
ня ночью чего-то будет.
—	Ты, видно, рехнулся Федя,— ответил я ему, при¬
няв это замечание на свой счет.— Со мной ночью ничего
не случается. Ночью я сплю.
Федька как-то странно посмотрел на меня.
—	Ну да, не случается,— заявил он,— а чего к вам
нганасанские ребята пришли? Сегодня они, нганасаны,
как очумелые все... Старухи по чумам бегают, девки на
улицу не показываются, парни ходят да молчат. Я спро¬
181

сил Мару, своего дружка: «Чего это происходит?» А он
покраснел и стал что-то про Песцовое озеро болтать.
Ладно, думаю, не хочешь — не говори. Только сегодня
что-то у нганасанских стариков будет.
—	Хватит болтать,— оборвала его Панна,— он вам,
Юрий Борисович, наговорит,— и загремела замком, да¬
вая понять, что надо уходить. Я бы не придал Федькиным
словам значения, если бы не дневная суматоха у нгана¬
санских чумов, которую тоже заметил, да слишком позд¬
ний приход ребят.
Картина, которую я увидел, возвратясь к себе, пора¬
зила меня. И парни, и девушки были одеты в смертные
парки. Они поснимали сокуи — верхнюю меховую одеж¬
ду, скрывавшую паркй,— и о чем-то оживленно разгова¬
ривали. Богато расшитые медными украшениями парки
делали их взрослее.
Когда прошло первое впечатление, я вспомнил, что
эти парки одевают также и на собственную свадьбу. Все
же дело было совершенно непонятное. Не собирались же
все эти ребята сегодня пожениться, да и до смерти им
было далеко. Раньше я видел такие парки только на по¬
койниках и привык связывать их именно со смертью.
С моим приходом ребята смолкли, стали тайком пе¬
реглядываться. Я заварил чай и накрыл на стол.
В Заполярье гостей не приходится уговаривать отве¬
дать того, другого, выпить лишнюю чашку чаю. Каждый
есг и пьет сколько хочет. Когда все выпили по несколь¬
ку стаканов и чайник вновь был наполнен, восемнадца¬
тилетняя Анюптэ хихикнула и сказала:
—	А что вы, Юрий Борисович, не спросите, почему
мы к вам так поздно пришли?
Анюптэ, или сокращенно Аня, была самой бойкой дев¬
чонкой на стойбище. Она кончила в этом году десять
классов и собиралась поступать в медицинский институт.
—	Гости никогда не приходят поздно,— ответил я.
—	Мы не просто в гости пришли,— заговорил один
из парней,— мы решили сказать вам, что сегодня наш
нганасанский праздник.
—	Какой же праздник? — спросил я.
—	Анныо-дялы,— ответила Аня.
Анныо-дялы буквально означает «большой день». На¬
звание, видимо, можно толковать по-разному. Или это
большой по своей значимости для людей день, или это

большой по продолжительности день. Ведь в июне самые
длинные дни. Солнце вообще не заходит.
—	Я хочу пойти с вами, ребята,— сказал я. Они за¬
мялись.
—	Лучше вы стариков попросите,— ответил, наконец,
Хяку, самый солидный из присутствующих.— Старики
говорят, что никто из другого народа на Анныо-дялы еще
не был. Они верят, что могут разные боги обидеться и
послать беду. Глупость, конечно, но что делать? Лучше
их спросить, а то и нам житья не будет, и на вас обидят¬
ся старики.
—	Ладно,— сказал я.— Пойду поговорю с Сеймэ. Он
самый старый. Мне-то он уже скорее всего не откажет.
—	К Сеймэ не стоит ходить,— вмешалась молчавшая
до сих пор другая девушка.— Нужно идти к старухе
Куле из рода Нгантусуо: она распоряжается всем. Если
не станет спорить, то никто и слова не скажет из стари¬
ков.
Ребята молчанием подтвердили сказанное и подня¬
лись. Они снова надели сокуи и один за другим вышли
на улицу.
Идти к старухе Куле было страшновато. Я бывал у
нее в чуме несколько раз. Старуха держалась у себя в
чуме, как леди в родовом замке. Однажды я вызвал ее
гнев безалаберностью — дважды обошел вокруг ее чума,
чтобы посмотреть, как крепится к шестам покрытие. По
исконным нганасанским правилам это строго запрещено.
Нельзя людям загораживать дорогу, а тем более окру¬
жать их кольцом следов. Когда-го давно за нарушение
этого правила убивали.
На первый взгляд это кажется нелепым. На самом
деле закон чрезвычайно мудр. Раньше нганасаны жили
небольшими группировками. Весь народ делился на два
племени: вадеевских нганасан и авамских. И те, и другие
кочевали, охотясь на диких оленей и перегоняя свои ста¬
да. Летом уходили на север, зимой возвращались к гра¬
нице леса, на юг. Ягельники — оленьи пастбища — исто¬
щаются очень быстро. Несколько лет требуется, чтобы
мох снова вырос на тех местах, где олени паслись всего
несколько дней. Поэтому летний маршрут не должен сов¬
падать с зимним. Нельзя возвращаться по старой доро¬
ге. И очень плохо приходилось тому, кто гнал оленей по
следу прошедшего стада. Ему грозила голодная смерть.
183

Раньше только обычай определял маршруты нганасан¬
ских кочевий. Если кто-то видел след, он не должен был
пересекать его, так же как не должен забегать вперед —
этой дорогой люди могли возвращаться. Нельзя было
истощать на их пути ягельники, нельзя было распугивать
диких оленей и другую дичь. Да и самому «нарушителю»
грозила беда, даже если бы его и простили. Поэтому
люди всегда договаривались о маршрутах.
Если чьи-то следы нарушали «открытую» дорогу —
это означало, что пришли чужие. А чужие мирно не при¬
ходили. Так было с незапамятных времен. А сейчас от
тех времен осталось одно правило: нельзя «закрывать»
дорогу. И правило это для стариков незыблемо.
Старуха Кула простила мне мой проступок, так как
я спохватился и символически «открыл» дорогу, пройдя
по своим следам в обратном направлении. Все же мне
было немного не по себе идти к ней.
Чум старухи Кулы находился на другой стороне про¬
токи, огибавшей поселок с востока. В спешке я забежал
на тонкий край льда и набрал полные унты воды. Холод¬
ная ванна вернула ясность мысли и заставила подумать
о разговоре со старухой. Мне казалось, что просить —
значит заранее рассчитывать на отказ. Требовать — слиш¬
ком самонадеянно. Оставалось только одно: поставить
стариков перед фактом своего появления на сокровен¬
ном празднике. Но как это сделать?
Я откинул нюк и вошел в чум старухи. Там было не¬
много народу: младшая сестра Кулы, ее племянник,
шестидесятилетний Дейму и правнучка Анюптэ, ждавшая
моего прихода.
Старуха Кула была сильно возбуждена. Она непре¬
рывно пела что-то под нос, заплетая в волосы множество
старинных серебряных цепочек. На меня она и глаз не
подняла. Только движением руки указала Дейму, чтобы
он усадил меня возле нее. Я молча протянул старухе
пачку папирос и закурил сам. Она удивила меня и тут.
Раньше мы выкуривали с ней по полпачки за одну бесе¬
ду. Теперь старуха не стала курить папиросу. Она отло¬
мила табак от гильзы и стала набивать им оригинальную
трубку длиной сантиметров тридцать. Трубка была сде¬
лана из мамонтовой кости. Чашечка для табака очень
маленькая, изящной овальной формы. Раньше таких тру¬
бок мне не приходилось видеть.
184

—	Иняку [старуха],— заговорил я,—у меня нет пар¬
ки, чтобы на праздник идти. Дай мне парку, иняку.
У нганасан не полагается называть старших по имени.
Старуха подняла голову и забормотала что-то неясное.
—	Дай мне парку,— еще раз повторил я.
Старый закон велит нганасанам делить все поровну.
Если у твоего соседа нет еды, ты обязан дать ему сколь¬
ко нужно. Если нет одежды — также должен поделиться.
Только взаимная поддержка позволила людям выжить
в суровых полярных условиях. Охота была успешной,
если она велась коллективно, оленей можно было дер¬
жать больше, если объединять стада, линного гуся мож¬
но было загонять в сети только всем стойбищем. Словом,
обычаи и нравы определялись жизнью коллектива. Поэ¬
тому я рассчитывал, что старуха не нарушит закона и
даст мне парку. А это бы сделало мой приход на празд¬
ник само собой разумеющимся. Так оно и вышло.
Старуха велела своей сестре принести мне парку. Та
пошла к санкам, где хранились разные вещи семьи, и
достала очень красивую парку. Она была узковата мне
в плечах и коротковата. Я снял свою куртку, чтобы было
поудобнее, и откинул капюшон.
—	Нянту [сын],— внезапно сказала старуха, гладя
мою руку. Глаза ее были полны слез.
—	Спасибо, я пошел,— сказал я, поднимаясь,— пой¬
дем вместе, Аня.
Мы с девушкой перешагнули через огонь, куда ста¬
руха бросила несколько клочьев собачьей шерсти, чтобы
к нам не пристали злые духи, и мы вышли из чума.
—	Расстроилась бабушка,— сказала Анюптэ,— сына
вспомнила. Он давно утонул, когда еще мой отец был
маленький. А она все забыть не может. Она его парку
вам дала.
Идти нужно было далеко. К нам присоединились дру¬
гие люди, и мы шагали вдоль протоки, перебрасываясь
короткими репликами.
Озеро, где готовился праздник, лежало в глубокой ло¬
щине, поросшей редким лесом.
—	Эх,— сказал один из парней,— опоздали! Успеля-
таки старики собаку угробить.
—	Как угробить? — спросил я его.
—	Да вера у наших стариков такая,— ответил па¬
рень.— Они в праздник жертву матерям природы при¬
185

носят. По старой вере, есть Мать-Земля, Мать-Солнце,
Мать-Луна, Мать-Вода, Мать-Лес и другие боги. Так вот,
чтобы охота была хорошей и рыбы много ловилось, они
им вроде как что-нибудь свое отдают, собаку например.
Такие хитрые старики! Сколько не следи, все равно по-
своему сделают.
—	Так, наверное, самую паршивую собаку угроби¬
ли,— заметил я.
—	Конечно,— засмеялся парень,— она все равно бы
сама сдохла. К тому же лишай у нее какой-то — могла
других собак заразить. Хитрые старики!
Шедшие рядом рассмеялись.
Озеро было покрыто чистым, прозрачным льдом.
Ветер, дувший вдоль лощины, смел снег со льда и утрам¬
бовал его на берегах так, что по насту можно было
ходить, как по асфальту.
В центре озера был воткнут хорей. Вокруг него уже
танцевали хороводом. В танце нганасаны держатся за
курительные трубки, а не за руки. Хоровод двигался по
часовой стрелке, «как солнце ходит». Пели только муж¬
чины, низкими голосами повторяя две ноты и всхрапы¬
вая, как олени. Кажется, что ничего зажигательного в
этом танце и нет, но втягиваешься в него так, что отор¬
ваться невозможно. Из круга быстро не уходят. Ведь
солнце, которому посвящен танец, вечно совершает свой
путь.
Я решил посидеть с пожилыми людьми.
—	Ты пришел? — встретил меня Сейма, столетний
старик,— четома няга [четырежды хорошо]! Смотри, ка¬
кой праздник. Другие старики постепенно подходили к
нам и рассаживались вокруг. Я достал полевой дневник
и не спеша записывал в него объяснения стариков о раз¬
ных обычаях, коротенькие мифы и рассказы о старин¬
ных былях.
Чувствовалось, что праздник по-настоящему еще не
начался.
Наконец на дальнем конце озера появилась старуха
Кула. К ней заковыляли другие старухи, и начали поти¬
хоньку подходить девушки. Хоровод распался. Все участ¬
ники праздника образовали несколько групп:	старики,
старухи, девушки и парни.
Девушки спустили на лицо длинные меховые султаны,
и отличать их стало почти невозможно. Одежда у всех
186

одинаковая, а лиц не видно. Парни подходили к каждой
девушке по очереди и отстраняли с лица султан. Найдя
«свою», брали ее за руку и отводили в сторону. Начина¬
лось самое главное. Юноши и девушки расселись длин¬
ной цепочкой. Старики, старухи и солидные женатые
люди окружили их тесной толпой. Одна девушка, остав¬
шаяся без пары, стала обходить цепочку, задавая сидя¬
щей молодежи одни и те же вопросы.
—	Сделаешь ли ты нарты, лук, люльку для ребен¬
ка? — спрашивала она парней.
—	Сошьешь ли ты парку, шапку, обувь, нюки для
чума? — спрашивала девушек.
Парни и девушки отвечали утвердительно или отри¬
цательно. Окружающие комментировали каждый ответ,
высмеивая неумелых.
—	Однако совсем хорошие девки и парни,— прито¬
пывая от удовольствия, сказал мне Сейма.— Теперь это
лишь игра. Раныне-то девка никогда не спрашивала,
только старуха самая старая всех спрашивала. Нгана¬
санский закон такой: как только парень дикого оленя
убьет, значит, настоящий охотник стал. Охотник-то охот¬
ник, а жениться еще не может. Должен все делать на¬
учиться: лук, санки, люльку. Все должен делать уметь.
Однако теперь лук-то им к чему? Только слова старые
остались. Как научится все делать, должны люди об
этом узнать... Я-то парень еще был. Первый раз в Аныо-
дялы со своей старухой сел рядом. Старуха-то давно
умерла. У меня потом еще старуха была. Сел-то я сел,
а меня спрашивают: «Умеешь делать санки, лук, люль¬
ку?»— «У-га,— отвечаю,— все умею». Один старик был
тогда однако совсем старый. Засмеялся он, говорит:
«Мы с этим парнем диких оленей гоняли, так он пять раз
санки чинил». Все смеяться стали. Так мне стыдно было,
хотел в тундру, на другое стойбище аргишить. Однако
потом маленько думать стал. Куда от своих людей уйду?
Стал другим людям санки делать, свои все переделал.
Потом тот старик говорит как-то: «Парень однако сов¬
сем мастер стал. Его ребята беды не увидят». Так-то, вот.
Именно это и было кульминацией праздника. Пусть
старинный обряд стал простой игрой, но значимость его
осталась прежней. Обычай мудр. Мало быть хорошим
охотником, нужно быть и хорошим отцом. Юноши и де¬
вушки воспринимали это событие не совсем серьезно.
187

Игра шла своим чередом. Когда ока была окончена, ре¬
бята разбежались по всему озеру. Парни постреляли из
лука в оленью шкуру, поборолись и пошли смотреть, как
девушки узнают характер своих поклонников. Девушки
стайкой облепили один холмик.
—	Идите к нам,— кричала Анюптэ,— мы дадим вам
много-много баса [серебряные украшения].
Парни, посмеиваясь, шли по очереди. Как только па¬
рень оказывался между сидящими девушками, они ста¬
рались с него что-нибудь снять и спрятать. Если он от¬
бивался, то старики говорили, что он сильный и сме¬
лый, если сердился — злой, если отыскивал спрятанную
вещь — наблюдательный и умелый следопыт. Около иг¬
рающих не умолкал хохот.
Молодежь в конце концов угомонилась и принялась
о чем-то спорить. Я побрел тихонько к месту, где сидела
старуха Кула. Ее окружили пожилые женщины и такие
же старухи, как она. Рядом с ней я увидел Анюптэ. Де¬
вушка совсем не походила на бойкую Аню, только что
колотившую парней. Глаза смотрели куда-то вдаль, руки,
словно плети, лежали на коленях. Старуха Кула пела,
раскачиваясь и чуть не падая в снег. По запавшим щекам
ее катились слезы.
«Я мать всех людей,— пела старуха,— здесь нет чу¬
жих мне. Теперь я совсем старая, не могу больше родить.
И нет давно моего мужа. Когда он жив был, то я видела
солнце и ночью. Снег мне казался горячим. Сладко ро¬
дить детей. Ничего нет лучше, чем родить детей. Будет
много детей у моих детей, не умрет наш род, будут жить
на земле нганасаны».
Старуха долго еще тянула эту песню.
Мы не можем так глубоко чувствовать ответствен¬
ность за продолжение своего рода. Нас много. Будут ли
у меня дети или не будет их, мой народ останется жить.
А тем, кого всего не более тысячи человек, так нельзя
думать. Это чувствует и выросшая в первобытном обще¬
стве старуха, и девушка, знающая, что такое кибернети¬
ка и нейрохирургия. Нганасаны должны жить, они отвеча¬
ют за это.
Из задумчивости меня вывел один парнишка.
—	Юрий Борисович,— тронул он меня за рукав,—
пойдемте к ребятам. А то там все спорят. Хяку говорит,
что слышал, будто какой-то ученый из искусственных
188

клеток животное сделал, а ему не верят. Правда, ученый
такой есть?
«Только здесь десяток шагов отделяет первобытное
общество от социализма»,— подумал я, направляясь к
ребятам.
В поселок мы возвращались все вместе. Каким-то об¬
разом с нами оказались и долганские парни и девушки.
Удалось им все-таки провести стариков. Мы разговари¬
вали о космосе. Девушки пели, переводя на нганасанский
язык «О, Марианна, сладко спишь ты, Марианна!».
Тагенары
Оставаться в Усть-Аваме больше было нельзя: до при¬
езда начальника нашей этнографической экспедиции в
Волосянку оставалось всего лишь полторы недели. Но
выбраться было трудновато. На самолет рассчитывать не
приходилось. Во-первых, погода стояла нелетная, во-вто¬
рых, садиться было некуда: тундра раскисла, береговые
косы заливала вода, а по реке проносились отдельные
льдины. Попытаться пройти пешком? Еще в конце лета,
пожалуй, можно, прошагать сотню-полторы километров
до районного поселка. Кое-кто из Усть-Авама проделы¬
вал этот путь, но вспоминал о нем без восторга. А сей¬
час все говорили, что пешком и соваться нечего. Приш¬
лось бы топать по щиколотку в воде и время от времени
форсировать вплавь речки да пробираться по снежной
каше на склонах. Невеселое занятие.
Оставался один путь — по воде. Но река Авам при¬
надлежит к Пясинской водной системе, а река Хета, куда
мне нужно было попасть,— Хатангской... Очевидно, надо
было добраться до места, где эти реки сближаются, и пе¬
ребраться с одной на другую. Вот тут кто-то и назвал
Тагенарские озера.
В один из вечеров я попросил своего друга-нганасана
собрать у себя в чуме всех, кто ходил через Тагенары.
Пришло человек пять — и нганасаны, и долганы. Беседа
не улучшила настроения. Бывалые люди о попытке пе¬
ретащить лодку волоком в Тагенары и пробраться по ним
говорили примерно так: «Можно-то, можно, однако ждать
надо. Льда еще много». С этого «совещания» я унес лишь
несколько кружек крепчайшего чая в желудке. Ехать все
189

равно надо было. Попутчики определились сами собой:
пекарь Слава, киномеханик Володя и проводник Спири¬
дон.	Славе нужно было раздобыть охотничьих припасов
в районе, а Володьке — обменять фильмы. Спиридону
же колхоз дал много разных поручений, так как связи
с районом не было уже месяц. Нашлась и лодка. Ее не
взяли рыбаки в бригады: она была «с норовом». Сколько
ни пытались ее конопатить и смолить — все текла. Нам
ее и отдали во временное пользование. Длиннющий, су¬
хопарый Слава, которого нганасаны сравнивали с хоре¬
ем, оглядев ее, только выругался. После краткого раз¬
мышления мы расплели обрывок толстой веревки и ста¬
ли затыкать самые широкие щели. Володе было поруче¬
но привести в порядок подвесной мотор. Работа кипела.
Только Спиридон не принимал участия в подготовке к
отъезду. Он обходил своих родственников, то есть всех
долган фактории, и прощался с ними, хотя до отбытия
оставалось по крайней мере дня два. Время от времени
он спускался на берег, плюхался на корму лодки и, по¬
сетовав сначала на отсутствие спирта, заплетающимся
языком убеждал нас, что все обойдется хорошо.
Слава в ответ только рычал. Володька поднимал
на Спиридона свои большие серые глаза и молча сверлил
его взглядом. Чтобы разрядить обстановку, я говорил
Спиридону, что его хотел видеть тот или иной человек.
Спиридон спохватывался и плелся опять в гости.
Так прошло два дня. На третий день утром лодка бы¬
ла готова. На средину ее мы водрузили «пупсик» — ма¬
ленькую бочку с бензином. В нос уложили рюкзаки,
спальные мешки и провизию на трое суток. Больше брать
не имело смысла. Уток и гусей можно было добыть сколь¬
ко душе угодно. Да и грузоподъемность нашего ковчега
внушала опасения. Можно было бы и отбывать. Наши
друзья думали, по-видимому, ^то мы уедем сегодня. По
крайней мере, они дали об этом знать: большая часть
населения поселка пришла на берег к нашей лодке. Я все
же не прощался. Все решил случай.
Приплелся Слава и сказал нам такое, после чего от¬
бывать в этот день стало невозможно. Его жена была
убита... Убита не в полном смысле слова. Она была ду¬
шевно травмирована. Слава не мог ее бросить в таком
состоянии. Требовались по крайней мере сутки, для того
чтобы ей опять захотелось жить.
190

Дело в том, что у Славиной жены, Любы, еще нака¬
нуне пропала кошка, которую она с трудом раздобыла.
Кошку выслали ей откуда-то из Сибири. Кошечка не от¬
личалась ни красотой, ни приятным характером. У нее
были узенькие глазки, серо-дымчатая шкурка и длин-
ный-предлинный хвост. Люба целый месяц держала ее
взаперти. Большинство людей в поселке не видело этой
кошки. Да и вообще кошки в этих местах были в дико¬
винку.
Любимой кошке, видно, надоело сидеть в заключении.
Она улучила момент и каким-то образом выскочила из
дома. Поселковые собаки, наверное, поразились появле¬
нию неведомого зверя прямо на фактории. Они загнали
кошку на берег Авама, и самый лучший пес старика Бе-
налю придушил ее. Потом умная собака отбила атаки
своих коллег по охоте и отнесла добычу хозяину. Старик
Беналю был несказанно удивлен. Он снял шкуру с кошки
и позвал других стариков. Старики вспомнили всех ви¬
денных ранее зверей, но такого припомнить никто не мог.
«Совсем беда,— подумал старик Беналю,— худо будет,
наверное!» — и приплелся к приемщику мехов долгану
Афанасию. Тот долго вертел в руках шкуру, но сказать
ничего не мог. Афанасий был великий дока по части ме¬
хов. Он с первого взгляда мог определить время, когда
была добыта шкура, и возраст зверя. Авторитет его был
высок. Но в этот раз ему грозила опасность заслужить
репутацию невежественного человека. Он обложился все¬
возможными справочниками и руководствами и стал их
изучать. Старик Беналю терпеливо ждал. Афанасий на¬
конец где-то нашел описание зверя, водящегося в Юж¬
ной Америке, подходящее к бедной кошке. Правда, юж¬
ноамериканский зверь был раз в пять больше ее. «Мо¬
жет быть, шел далеко, совсем маленький и худой стал»,—
высказал предположение Беналю. Афанасий только
крякнул в ответ и, взяв шкуру, отправился узнать мне¬
ние Славы. Любе не нужно было ни справочников, ни ру¬
ководств, чтобы определить, кому принадлежала шкура.
Когда она немного «отошла», то потребовала, чтобы
Слава не уезжал. Ей действительно скучно было оста¬
ваться совсем одной. Я это понимал. Очень хорошо, что
не успел попрощаться с друзьями!
К утру следующего дня скорбь Любы поуменынилась.
Слава мог уезжать. Мы тоже...
191

Все население фактории уже ждало на берегу. По¬
следний раз в этом году жму руки своих друзей. Сейчас
особенно чувствуется, какой это замечательный народ.
Нет ни лишних слов, ни натянутости, неизбежной при
расставании, ни ненужных обещаний. «Ну, ты пошел од¬
нако?»— спрашивает меня каждый прощающийся. «Од¬
нако пошел!» — говорю я. Уже в лодке замечаю несколь¬
ко оленьих шкур, которые положил туда кто-то, чтобы
было удобно сидеть. Все на своих местах. Слава со Спи¬
ридоном— на носу, Володя — на корме у мотора, а я —
на бочке с бензином в центре. Заводим мотор и выходим
из залива на реку. Все. Прощай Усть-Авам!
Весна в тундре необычайная. Солнца больше, чем в
Африке, светит круглые сутки. Снег понемногу тает. Ка¬
жется, будто снега убавилось очень мало, а воды приба¬
вилось столько, что под ней исчезают многие километры
суши и только острова отмечают бывшие холмы. Берега,
в которые реки войдут через неделю-другую, обознача¬
ются кое-где щеткой тальников. Смотришь на них изда¬
ли и не знаешь — суша ли это или еще что-нибудь. Я уже
раз обманулся, ориентируясь на тальники.
Поехал как-то на охоту на ветке. По сравнению с ней
обычная спортивная байдарка устойчива, как линейный
корабль. Когда плывешь на веточке, вода не доходит до
края борта всего на ладонь. Зато на ней можно проско¬
чить по любой мели, легко перетащить через лед. Только
в бурную погоду на ней никуда не выедешь: захлестнет
волной.
Поохотился я просто отлично. Настрелял уток и гу¬
сей, повернул домой. Вот тут-то ветер и поймал меня.
Ударил внезапно, с берега на берег покатилась волна.
Пока я выравнивал свою ветку, она была залита почти
доверху. Я прикинул расстояние до суши и решил плыть
к ближайшему берегу. Залитая водой лодочка подчиня¬
лась плохо. От холодной воды заныла поясница и онеме¬
ли ноги, а я все греб да греб. Убитые утки плавали по
лодке, время от времени сбиваясь около меня. Я все
греб. А до берега оставалось по-прежнему далеко. Чтобы
не расслабляться, решил не смотреть на него и только
держаться поперек волны. Все равно ведь иначе плыть
невозможно. Когда весло стало вырываться из рук, под¬
нял голову — вот он берег, рукой подать. Еще несколько
усилий — и цепляюсь за тальники. Ищу глазами, где луч¬
192

ше пристать, и не вижу ни клочка суши. Тальники стоят
в воде глубиной в рост человека, а за ними водная гладь
без берегов: разлились все протоки, ручьи, ручейки, озе¬
ра... Вот так меня и обманули тальники... Потом последо¬
вало несколько часов, показавшиеся неделями. Всем те¬
лом я ощущал, что ветка теряет плавучесть. Чтобы хоть
как-то протянуть время, руками выплескивал воду. Этим
и держался. Ветер наконец стих, болтать лодку переста¬
ло, и я смог вычерпать воду. Крепко напугал меня Коду-
нгуо (нганасанский бог Пурги)...
Теперь затопленные тальники меня уже не заманят.
Но в одном месте кусты какие-то странные. Издали ка¬
жется, что кто-то по точной разметке окрасил их белой
краской, как красят в наших парках деревья. Наважде¬
ние какое-то. Сворачиваем к ним поближе, и все стано¬
вится ясным. С них просто очень ровненько обгрызана
кора. Ни одной веточки не пропущено. Тальники стоят
на сухом островке, занимающем не более 150 квадрат¬
ных метров. «Зайцы!» — кричит Слава. Быстро привязы¬
ваем лодку и выходим на берег.
Зайцы, напуганные нашим появлением, носятся как
сумасшедшие. Пытаемся их сосчитать, и оказывается, не
так уж их много. По моему подсчету, около десятка,
а по Спиридонову — около тридцати. Трудно сказать,
сколько они здесь еще протянут. Вода все прибывает.
Попытка поймать хоть одного, чтобы перевезти на сушу,
кончается полным провалом. Да и вообще это глупейшее
занятие — ловить зайцев голыми руками.
Возвращаемся к лодке. Спиридон влезает в нее пер¬
вым и пытается получше устроиться на носу, отчаянно
раскачивая лодку. Внезапно он теряет равновесие, а с
ним, как мне кажется, и ум и начинает цепляться руками
за что попало. Первым в воду летит Славино ружье, за
ним Володина двустволка, а потом и мой спальный ме¬
шок. Выловив общими усилиями мешок, мы подвели итог:
на всех одна малокалиберка и пачка патронов в пятьде¬
сят штук.
Володя и Слава угрюмо молчали. Спиридон боязливо
переводил глаза с одного на другого. Перекур затягивал¬
ся в полном молчании. Первым не выдержал Спиридон.
—	Я не умею плавать,— заявил он,— совсем плавать
не умею. Тут же глубоко. Упал бы, сразу на дно пошел.
—	Зря не упал,— ответил мрачно Слава.
193

—	Катился бы к черту,— поддержал Славу Володя.
—	Не надо зря шум поднимать,— вступил я в разго¬
вор,— ничего особенного не случилось. Через пару-дру-
гую недель здесь будет сухо, как на Луне, достанете свои
пушки. Верно?
—	Верно,— хмуро подтвердили остальные.
—	Протянем как-нибудь с малопулькой,— продолжал
я.— Если вернемся сейчас на факторию, то по высокой
воде уже не пробиться в озера. И ружей на фактории
свободных нет: ехать незачем. Хлеб у нас есть, сахар,
соль есть, чего еще надо?
—	Дал бы я ему по шее,— сказал Володька, кивая на
Спиридона.
—	А он тебе,— поддержал разговор я.
—	А я им обоим,—разрядил обстановку Слава. Пер¬
вым расхохотался он сам. За ним Володька и Спиридон,
несколько пришедший в себя.
—	Заводи,— сказал я Володьке.
Инцидент был исчерпан.
Когда живешь в тундре на одном месте, время опре¬
делять легко. Солнце к вечеру подходит поближе к зем¬
ле— это первое. Второе — всегда знаешь, что утром оно
висит над протокой, днем двигается со стороны левого бе¬
рега реки, вечером его видно над Бурдук-сопкой, а ночью
оно плывет вдоль правого берега. Разделишь путь сол¬
нышка по ориентирам на несколько отрезков и опериру¬
ешь ими как душе угодно. Договариваемся, например,
поехать с кем-нибудь сети высматривать на то время, ко¬
гда солнце «вон на ту лайду [широкую ровную площад¬
ку] вылезет», и все ясно. Тут уж не спутаешь, солнце
свое дело знает.
А сейчас трудно сказать, который час. Незнакомое
место. Вероятно, утро. Часов этак пять утра. Плывем не¬
далеко от берега. По преданиям, когда-то на этой зем¬
ле жил народ сирти. Люди не знали металла, не имели
чумов, не пасли оленей. Когда пришли сюда самодийцы,
ушел этот народ под землю. Теперь от него и следов не
осталось — под землей живет.
В любом поверье скрыта какая-то часть истины. Дей¬
ствительно, кто же жил в этих местах до прихода само¬
едоязычных народов? Может быть, сирти были в действи¬
тельности? Мысли начинают путаться в голове. Такое чув¬
ство, будто сейчас, вот за следующим поворотом, увижу
194

в обнажении вечного льда скелет или хотя бы обломки
костей в отвале. Километры тянутся за километрами, а
ни один из сирти так и не высовывает носа из-под зем¬
ли... Сколько же еще потребуется походить, чтобы найти
их след?
Впереди возникает мираж — на берегу ряды столбов
с ящиками. Я догадываюсь, что это, но не верю глазам.
Больно уж место глухое, чтобы встретить творение рук
человеческих.
—	Что это? — спрашиваю я Спиридона на всякий
случай.
—	Кладбище нганасанское,— отвечает он.
Да, старое кладбище нганасанских детей, заброшен¬
ное уже лет пятьдесят. Нганасаны хоронили маленьких
детей в ящиках. Спилят верхушку дерева и поставят на
него ящик с умершим ребенком, чтобы он повыше был,
ближе к нгуо — небожителям, которые детей дают. На это
же дерево люльку вешают. Много все-таки умирало де¬
тей. Просто диву даешься, как мог этот народ выжить при
такой детской смертности... Представьте себе дымный
холодный чум. Мороз под пятьдесят градусов на улице.
В чуме чуть теплее, разве только ветра нет. И вот рож¬
дается малыш. Оботрут его пеплом, завернут в заячью
шкурку — и живи новый человек. Выживало мало... Вот
и стоят сейчас эти скорбные памятники прошлого — стол¬
бы с детскими люльками и гробиками.
...Наконец-то долгожданный привал после двадцати
часов пути. Мы остановились у оставленной долганской
фактории Новорыбной. Всего несколько лет назад здесь
располагался центр колхоза. Хозяйство было небольшим.
Основные отрасли — оленеводство, охота и рыболовство.
У соседей — авамских нганасан, от которых мы уехали,
хозяйство также не отличалось размерами. Рещили объ¬
единиться. Теперь в объединенном нганасано-долганском
колхозе имени Калинина центр — Усть-Авам.
Пожалуй, правильно, что оставили Новорыбную...
Природа старается стереть следы пребывания людей.
Древние поселения она погребает под землей, различные
сооружения разрушает водой, ветром, растительностью.
В Южной Америке творения человека пожирает тропиче¬
ский лес, в пустыне — пески, а здесь, в Заполярье,— бо¬
лото... Недавно оставили люди Новорыбную, но тун¬
дра сделала уже много. Брошенные постройки присели
195

к земле. Дерево стало, как губка, пропитанная водой.
Все металлическое покрылось коростой, ржавчиной. Бо¬
лото господствует уже между домами. Пострадала даже
печь старой пекарни, которой сейчас уже нет. Между
кирпичами, видно, проникла вода и, замерзнув, взло¬
мала их.
Мы располагаемся недалеко от печи. Разжигаем кос¬
тер, вешаем чайник. Вдруг откуда-то на печь свалива¬
ется куропатка. Птица недовольна нашим присутствием.
Она бегает по печке и кричит свое «урр-р, кубе-бе-бе, ку¬
бе, кубе!». Всем понятно, что она хочет сказать: «Зачем
расселись здесь! Уходите отсюда!»
—	Ну, чего ругаешься? — спрашивает Слава серди¬
тую куропатку.
Она пропускает его слова мимо ушей, спрыгивает в
открытую пасть топки и продолжает оттуда ругать нас.
—	Вот разоралась,— бурчит Слава, нарезая хлеб.
«Кубе-кубе» — раздается в ответ с новой силой.
Слава снимает шапку и точным движением запускает
ее в куропатку. Бросок просто великолепен. Куропатка
давится своим «кубе-кубе» уже где-то в глубине печи.
Володька мчится к печке и ныряет в темноту топки. Че¬
рез несколько секунд он вылезает, красный от натуги.
В одной руке—Славина шапка, в другой — куропатка.
—	Дооралась! — говорит Спиридон,— сейчас жаре¬
ным мясом будешь.
—	Дай-ка мне посмотреть,— отвечаю я ему и беру
птицу.
Это петух. На шее уже пробиваются рыжие с искрой
перышки. К брачному сезону кожа вокруг глаз окраси¬
лась ослепительным пурпуром. Красивая птица. Пету¬
шок перебирает мохнатыми лапками и бесстрашно смот¬
рит на меня то правым, то левым глазом, потешно пово¬
рачивая голову. Мне жалко его убивать. Собрался, не¬
бось, поухаживать за какой-нибудь очаровательной ку¬
ропаточкой, принарядился, а тут — посторонние. И сидит
где-нибудь в двух шагах его подруга, которую трудно
отличить от кочки, и не подозревает, что грозит глупому
петуху. Я разжимаю пальцы, но дурачок продолжает си¬
деть. Подкидываю его кверху, как голубя. Он взлетает
и стрелой проносится в тальники.
—	Правильно, пускай летит,— одобряет меня Слава.
—	Лучше бы испекли,— возражает Спиридон,
196

Володька снимает закипевший чайник, и мы прини¬
маемся за еду.
Но что это? Опять с печи раздается: «Урр-р, кубе-
бе-бе, кубе, кубе!» Прилетел, чудак. Отдышался в кустах
и прилетел. Я вскакиваю и иду к печи. Нарочно топая,
огибаю ее, и из-под ног с шумом взлетает возлюбленная
нашего «приятеля». Он, не раздумывая, устремляется за
своей подругой. Проверку на смелость петушок выдер¬
жал дважды. Но может быть, курице этого не нужно?
Может, ей мил вовсе не он, а какой-нибудь тихий пету¬
шок, который не станет так рисковать, с которым спокой¬
нее? Все может быть...
После еды клонит в сон. Но спать нельзя. Чем скорее
доберемся до волока, тем легче будет тащить лодку в озе¬
ро по высокой воде. А падать она может начать в любое
время...
Волок позади. Нам повезло. Вода стоит еще очень
высоко. Перетаскивать лодку, бочку с бензином, вещи
пришлось всего метров сто. Теперь отдохнем — и в путь.
Сначала приходится брести по колено в воде по мели,
таща за собой наше судно. Это заметно взбадривает
всех. Спать уже не хочется. Холодная водица вызывает
легкий озноб и гонит усталость. Мы петляем между
льдинами, пытаясь выйти на чистую воду. Она прямо пе¬
ред нами, совсем рядом, а добраться нелегко. На лед
вылезти нельзя — тонкий, а ломать его тяжело — быстро
устаешь. Выискиваем коридоры и проходы. Помогаем
сесть Спиридону, чтобы он снова вещи не утопил, зале¬
заем сами и запускаем мотор.
Наша лодка движется по озеру, расположенному к
Аваму ближе остальных. Оно лежит ниже всех Тагенар-
ских озер. В него наползло много льда. Это нам мешает
двигаться напрямик. Утки подпускают лодку метров на.
десять и срываются с воды. Их тут столько, что любая
птицеферма могла бы позавидовать. Наконец перед на¬
ми возникает узкий коридор в тальнике. Рулим в него.
Протока выводит нас в озерко, где можно только развер¬
нуться. Спиридон показывает рукой на узенькую полоску
воды, уходящей куда-то в густые тальники. Володя дает
полные обороты, и лодка начинает ползти в эту сторону, с
трудом преодолевая течение. Вода буквально с ревом
мчится нам навстречу. Мы еле-еле ползем. Спиридон с
беспокойством смотрит вперед, изредка подозрительно
197

бодро улыбаясь. Всем приходится быть начеку: надо во¬
время отводить нависшие кусты, отпихивать бегущие на¬
встречу мелкие льдины, откренивать лодку на поворотах,
когда течение прижимает нас к берегу. Так проходит не¬
сколько часов. По расчетам, мы должны были бы давно
достичь основных озер. Спиридон уже не смотрит вперед.
Он сидит на дне, вцепившись руками в борт и зажмури¬
ваясь каждый раз, когда лодка накреняется.
—	Глуши! — кричу я Володьке и хватаюсь за таль¬
ники. Мотор замолкает, и лодку прибивает к берегу.
—	Ну что, Спиридон,— заговаривает Слава,— скоро
большие озера будут? А то сейчас на гору залезем и по
сухому месту поплывем. Речка-то прямо с горы катится.
—	Ошибся однако,— после продолжительного молча¬
ния отвечает Спиридон,— дорогу забыл. Я тут только
один раз был. Совсем места не узнаю.
На нашего незадачливого проводника не хочется смо¬
треть. Все сосредоточенно курят. Настроение скверное.
—	Какого черта мы прем против течения,— опять
завожу я разговор.— Тагенары имеют ведь сток в Хету.
Надо, по-моему, плыть по течению. Смотреть, куда вода
идет, и плыть туда. Тогда наверняка в Хету придем.
—	Верно,— подтверждает Слава.
За ним соглашается Володька. После короткого со¬
вещания решаем плыть вниз, а через половину суток по¬
спать. Это, пожалуй, самое мудрое решение...
Вот это гонка! Лодка мчится по течению, как ску¬
тер, виляя по бесчисленным извилинам. Мне приходится,
как говорят яхтсмены, «выбрасываться», накренив лодку
на поворотах. Путь, который был покрыт за долгое вре¬
мя, пробегаем так быстро, что и опомниться не успеваем.
Смаху влетаем в озерко, откуда начали свой путь, ныря¬
ем в узенькую щель в кустарнике, в которую устремляет¬
ся вода, петляем по немыслимому лабиринту — и вот на¬
конец оно! Тальник редеет, исчезает совсем, и перед на¬
ми открывается картина, которую не забыть до смерти.
Как расплавленное золото под взбесившимся арктиче¬
ским солнцем, лежит необозримая гладь. Ни дуновения
ветерка, ни морщинки на поверхности воды. Где-то да¬
леко видны островки, змеятся по склонам холмов речки.
Стаи гусей и уток темнеют, отмечая мели. Как брошен¬
ные в воду белые цветы, замерло несколько лебедей сов¬
сем близко от нас. Это и есть Тагенары...
198

Проснулись все одновременно. Разгребли угли, раз¬
дули огонек и выпили чайку. Решено было отдохнуть на
островке еще часок. Слава взял малокалиберку, сел на
берег и стал ждать, когда какая-нибудь утка подплывет
поближе. Через несколько минут сухо щелкнул первый
выстрел. За ним раздались еще три.
—	По утке на нос,— заключил Спиридон, смотрев¬
ший, как я заполняю полевой дневник и перезаряжаю
фотоаппарат. Володька в это время ожесточенно проду¬
вал карбюратор и заливал бензин в бачок мотора.
Слава действительно принес четырех больших серых
уток.
—	Поедем, что лй? — спросил он.
—	Едем,— согласился я.
Погрузка вещей заняла минут десять. И тут мы заме¬
тили, что Володя сидит так безучастно, будто ехать ни¬
куда не собирается.
—	Ты чего? — спросил его Слава.— Тебя ведь ждем.
Володя только глаза отвел.
—	Трубка утонула,— почти шепотом ответил он.
После его слов стало как-то нехорошо в горле. Захо¬
телось откашляться или как-нибудь встряхнуться. Все
действительно оборачивалось скверно. Он утопил резино¬
вый шланг, соединяющий краник бензобака с карбюра¬
тором,— мотор не мог работать. Разговоров не было.
Рутани тоже. Мы взяли со Славой топор и пошли на бе¬
рег рубить лиственницы. При том же напряженном мол¬
чании из перекрученных, корявых стволов вытесали вес¬
ла и привязали проволокой к скобам на бортах. Против
течения выгрести невозможно. Оставался только путь по
течению. Сколько он должен был продлиться, никому не
ведомо. Во всяком случае если бы нам повезло и наш
проводник вдруг вспомнил дорогу и мы бы не плутали,
тогда через недельку, смотришь, мы и добрались бы до
Хеты.
Мы со Славой недружно взмахнули веслами... Озер
очень много. Мы сбились просто со счета. Идут третьи
сутки нашего путешествия, а продвигаемся мы медленно.
Вода начинает спадать. Это легко определить по берего¬
вым тальникам. Сейчас мы срезаем дорогу по затоплен¬
ным болотам и не следуем строго руслу речки Тагенар-
ки, соединяющей озера. Если вода сильно спадёт, то
уменьшится течение, и мы будем плестись по речке, в
199

большинстве случаев предпочитающей рисунок буквы «$».
Просто диву даешься, сколько у нее извилин и поворо¬
тов. Можно половину суток плыть в одном направлении,
а вторую двигаться в противоположном, взирая на прой¬
денный путь, проходящий метрах в шестидесяти, совер¬
шенно параллельно. Так сверху выглядят горные дороги.
На борту явно назревает бунт. Главный зачинщик —
Спиридон. Он с Володькой сидит в смене на веслах и не
умолкая ворчит: Сейчас должен последовать взрыв. Во-
лодька напыжился. Вот-вот его прорвет.
—	Отдохните, ребята,— говорит Слава.
Спиридон с готовностью бросает весло. Володька
медлит, не решаясь открыть рта.
—	Давай, давай! Отдыхай! — настаивает Слава.
Володя нехотя уступает. Мы молча переглядываемся
со Славой и занимаем их места.
Еле шевелим веслами, подравнивая лодку. Течение
само тащит нас вперед. Лодка плывет по руслу протоки.
Срезать путь в этом месте невозможно*, вода едва покры¬
вает берега протоки. Протока окружена тальником. Из-
за него не видно окрестностей. Наконец протока выпрям¬
ляется, но в конце коридора не видно чистой воды. Ка¬
жется, что мы плывем по трубе, конец которой заткнут
ватой. Туман, черт возьми! Откуда здесь туман? Все ос¬
тавшиеся позади озера были чистыми.
Лодка не спеша входит в туман. Его, наверное, мож¬
но пощупать. Прямо перед глазами проплывают плот¬
ные сгустки. Некоторые напоминают комки шерсти, иные
похожи на дырявые шкурки. На несколько мгновений
открывается чистое место, и снова он скрывает все
вокруг. Вот перед нами стена тумана. Мы минуем пос¬
ледний не забитый туманом участок реки и медленно
«вламываемся» в эту стену. Оглядываюсь назад и вижу,
как сужается проделанный нами коридор. Душно. Воздух
кажется липким. Слава бросает весла, встряхивает голо¬
вой, как стреноженный конь. Я ловлю себя на том, что
как-то весь напрягаюсь. Спиридон и Володька безмятеж¬
но спят на корме. Их не разбудишь и предложением вы¬
пить. Если посмотреть вверх, виден светящийся опаловый
шар. Это солнце.
Туман снова редеет. Дышится легче. Течение убыст¬
ряется, и лодка, порыскивая из стороны в сторону, при¬
бавляет ходу.
200

Нас, видно, заколдовали... Мы вздрагиваем, услышав
непонятный звук — кто-то звякнул в хрустальный коло¬
кольчик. Потом звон раздался громче, но с другой сторо¬
ны. Будто кто-то чокался высокими бокалами. Потом
звон прозвучал над всем озером и стих где-то далеко.
Со всех сторон на нас ползли шорохи и шепоты. Где-то
рядом послышался всплеск. И опять зазвенели хрусталь¬
ные бокалы. Слава весь подался вперед, вцепившись в
весло. Лодка сама развернулась, и о борт ее зашурша¬
ли мелкие льдинки. Я ловлю одну. Льдинка прозрачна
и чиста. Она подтаяла, очертания ее плавны.
Мы почти наезжаем на уток, которые в оцепенении
покачиваются на воде. Они тоже заколдованы. Любая
нормальная утка при нашем приближении улетела бы.
А эти сидят и не двигаются, хоть руками хватай. Уток
много. Они прижались к кромке шуги и замерли. Не¬
ужели это туман и нежный звон льдинок загипнотизиро¬
вали их? Просто не верится.
Мы со Славой стряхиваем с себя оцепенение, когда
выплываем из тумана. Опять беремся за весла и медлен¬
но гребем к островку. За нами под шапкой тумана ос¬
тается таинственное озеро. Причалив, будим Володьку
и Спиридона, заваливаемся на пышный мох и засыпаем.
Неужели мотор действительно работает? Я спросонья
не могу ничего понять. Володька победоносно горланит
какую-то песню.
Все-таки не дырявая голова у парня! Он додумался
выломать трубку водяного охлаждения и вместо муфт
приспособил кожу с утиных лап. Пока я спал, он отрезал
у уток лапы, рукояткой ножа разбил кости и аккуратно
снял кожу.
Слава, потирая еще слипающиеся глаза, оглядел Во-
лодькино сооружение и в знак своего восторга надвинул
ему шапку на нос. Спиридон восседал на наших пожит¬
ках с таким видом, будто это он сам все придумал.
—	Пошли,— крикнул я, бросая вещи с берега в лод¬
ку. Наше славное судно бодро побежало по зеркальной
глади воды.
—	Давай без отдыха,— предложил Слава.
—	Хорошо,— согласился я.
Вода спадает и спадает. Но нам уже все равно. Мы
через десяток часов наверняка попадем в речку Волочан-
ку, а там до Хеты рукой подать. Время летит незаметно.
201

Я достаю бритву, кладу на колени зеркало и начинаю
бриться, опуская кисточку за борт. Потом бреется Слава.
Володьке и Спиридону эта процедура ни к чему. Во-
лодька еще молод, а у Спиридона борода вообще не рас¬
тет.
Хета встречает нас волнами и сквозным ветром, сры¬
вающим брызги с гребней. Лодочка, проваливаясь меж¬
ду валами, упрямо ползет к поселку.
На крутом бер.егу появляются одна за другой фигуры
людей. Пока они похожи на бумажных человечков, по¬
ставленных на край стола. Лиц не разглядеть. Нас, ве¬
роятно, узнали — доносится бухание приветственных вы¬
стрелов. Теперь можно считать, что путешествие окон¬
чено.
Неоправданный аванс
У меня были причины с нетерпением ждать самолет.
С ним должен был прилететь начальник нашей экспеди¬
ции Борис Осипович Долгих. А с его прилетом решалась
моя судьба. Или возвращаюсь в Москву и принимаюсь
за обработку полевых материалов, или отправляюсь еще
куда-нибудь продолжать экспедиционную работу. Кроме
того, за полуторамесячное бездействие Волочанского
аэродрома сюда не доставляли писем. Один раз на тунд¬
ру с самолета сбросили газеты и журналы, но писем не
было. Нетерпение подогревалось и скверным настроени¬
ем моего приятеля Алексея, с которым я проводил боль¬
шую часть времени. Алексей был метеорологом в аэро¬
порту. Он месяц назад проводил свою благоверную в
Красноярск на курсы бухгалтеров и никак не мог ее
дождаться. Его половина, видимо, не хотела тратиться на
телеграммы, а писем еще не привезли.
Отстояв вахту, Алексей разыскивал меня в поселке,
и мы принимались обсуждать всевозможные варианты
причин отсутствия известий от его жены. Алексея съеда¬
ла одна мысль: с кем-то познакомилась в Красноярске,
и образ законного мужа померк.
Мы попробовали было отвлечься от этих мыслей ры¬
балкой, но и она принесла только огорчения. Первый же
выезд на моторке привел к неприятностям. Моторка бы¬
ла отличная, и все рыбаки, вышедшие одновременно с
нами, остались позади. Несколько заливчиков, находив¬
202

шихся около поселка, мы сочли не достойными внима¬
ния и поплыли дальше, вверх по Хете. Наконец Алексей
увидел подходящее местечко и направил в него лодку.
Не успели войти в залив, как лодку резко дернуло и мо¬
тор заглох. Перегнувшись через борт, я увидел притоп-
ленные поплавки чьей-то сети, добрая половина кото¬
рой была намотана на вцнт нашей лодки.
— Вот это влипли,— мрачно изрек Алексей,— что бу¬
дем делать?
Я закатал рукава и полез разматывать сеть с винта.
Это удавалось плохо. Размотав метра два, убедился, что
ее не распутать. Пришлось взяться за нож и срезать сеть
слой за слоем. Капроновая нитка режется плохо. Я пи¬
лил ножом упругий ком на винте, обливаясь потом от на¬
пряжения, а Алексей смачно бил по моей спине комаров
и сметал их в воду. За этим занятием и застал нас хо¬
зяин сети, рабочий рыбачьего кооператива. Он принялся
нас ругать. У него в лодке сидели начальник отделения
милиции, председатель райсовета и председатель колхо¬
за, центр которого был в Волочанке.
Они были расстроены не меньше нашего. Выяснилось,
что сначала они подумали, будто мы обшариваем чужие
сети, а теперь убедились, что мы не грабители, а просто
растяпы. Я прекратил излияния хозяина снасти, обещав
ему с лихвой возместить убытки, а заодно обругал и его
самого за скверные поплавки, которые утонули. Удалось
даже убедить его в том, что он сам виноват в происшед¬
шем, так как, если бы поплавки были видны, мы не те¬
ряли бы драгоценного времени. Наконец выбрали место
для своей сети и поставили ее.
Но на следующий день сломался мотор. Пришлось об¬
ратиться к нашему же недругу. Он, ворча и ругаясь, дал
нам свою лодку, и мы отправились смотреть улов. Добы¬
ча была большой: около десятка чиров, средняя нельма
и килограммов шесть крупного хариуса.
А потом нам пришлось снять сеть. Место было ис¬
ключительно удачным, но мы не успевали съедать ры¬
бу. Знакомые ее не брали, так как у самих рыбы хва¬
тало, и излишки портились.
Разочаровавшись в рыбной ловле, стали надоедать
диспетчерам и радистам аэропорта, постоянно справ¬
ляясь о том, скоро ли прибудет самолет. Визиты в ра¬
диорубку приносили облегчение. Алексей забывался за
203

шахматами. Он был отличный шахматист. А я слушал
интересные рассказы главного диспетчера порта Виталия
Дмитриевича.
Виталий Дмитриевич почти всю жизнь проработал в
полярной авиации. Повидать ему пришлось всего. Сей¬
час он мог бы уйти на покой: сыновья закончили ин¬
ституты, пенсионный возраст уже наступил, а расста¬
ваться с Севером ему еще не хотелось. Жил он один.
Его комната, находившаяся в здании аэропорта, по¬
ходила на мастерскую. Стены закрывали стеллажи с
различными инструментами и трубками чертежей. Чет¬
верть комнаты занимали верстак и чертежный стол.
У Виталия Дмитриевича была давнишняя страсть —
гидротурбины. Он постоянно выписывал литературу по
гидродинамике и турбиностроению и много конструи¬
ровал и мастерил.
— Надо мыслить широко,— говорил мне Виталий
Дмитриевич.— Пройдет немного времени, и от тепе¬
решней тундры не останется следа. Главное — электри¬
чество. Его никогда не может быть слишком много.
Представь себе: огромная сеть рек, и все электрифици¬
рованы. Например, Енисей. Повесить над ним прово¬
да, и пусть баржи, как троллейбусы, ходят всю нави¬
гацию. Даже зимой можно запускать электроледоколы.
Навигация будет круглый год. На Севере как следует
в земле еще не копались. Смотрите: Норильск, открыт
недавно Талнах, на востоке копнули — алмазы. Богатая
земля. Будь в избытке энергия, можно было бы здесь
пальмы выращивать и курорты устраивать на месте
факторий. Все это будет. Я не сомневаюсь.
От Виталия Дмитриевича я услышал краткое из¬
ложение одной истории, с участниками которой меня
столкнул случай. Их было всего трое: летчик, пожилой
нганасан и врач, который принимал участие в завер¬
шении всей эпопеи. Каждый рассказывал историю по-
своему. Я изложил ее с протокольной точностью, пото¬
му что иначе об этом случае рассказать трудно.
Виталий Дмитриевич. Был у нас такой случай. Дав¬
но. Из Игарки с грузом для зимовки на берегу Харито¬
на Лаптева вылетели двое. Один парнишка — пилот,
другой — бортмеханик. Машины тогда были не то, что
сейчас. Слабенькие. Неизвестно, что у них там случи¬
лось по дороге,— разбились они. Механик погиб. Пи¬
204

лот остался жив. Его подобрал старик т местных.
Этот старик трое суток больного пилота на себе та¬
щил. Пурга была. Вылететь их поискать не могли. На
четвертые сутки притащил все-таки его старик в боль¬
ницу. Сам чуть концы не отдал, а парня не бросил.
Никто не верил, что они выживут. Выжили все-таки.
Пилот. Пожалуй, это было самое тяжелое проис¬
шествие со мной. Я тогда только что приехал на Север
из летной школы. Получил машину, полетал немного,
освоился. Подружился с одним парнем — служил у нас
бортмехаником. Хороший был парень. Машину знал
как свои пять пальцев. Тут опытные механики бьются
над чем-нибудь, а он подумает — и готово. Найдет бы¬
стро неполадки, подмастерит что-то — работает. Отлич¬
ная голова была у Сереги. С ним мы и летали. Тогда
ведь все по-другому было. Сейчас тебе синоптики по¬
годку выдадут, проводят тебя, встретят — благодать.
А тогда сам поглазеешь на небо, мозгами раскинешь и
летишь. Так и мы с Серегой жили. Сами и с машиной
возились, и погоду определяли и тому подобное. Словом,
и сеяли, и жали, и на дуде играли.
Мы тогда обслуживали зимовки на восточном по¬
бережье Таймыра и на островах. Группа была малень¬
кая, и работать приходилось много. Как-то прилетели
мы из дальнего поселка, нас посылают срочно на вы¬
носную станцию на берегу Харитона Лаптева. Нужно
было продовольствие подкинуть и одежду. Отдохнули
немного, загрузились и пошли. По дороге сели в Ду¬
динке. Забрали еще кое-какой груз, пообедали. У Се¬
реги в Дудинке девушка была — в столовой работала.
Он тогда с ней из-за чего-то поссорился. Сначала мы
думали задержаться там. Я хотел поспать, а он — по¬
быть с ней. Но раз поссорились, то ему делать нечего.
Пристал ко мне: летим да летим. Мне тоже захоте¬
лось поскорее кончить с этим рейсом. Ну и полетели.
Через час мотор забарахлил. До сих пор не знаю,
что с ним было. Пришлось садиться. Выбрали прога¬
лину и пошли на посадку. Вы имеете представление,
что такое лесотундра. Чистых мест в лесу мало. Раз¬
ве только замерзшие озерки и речонки годятся для по¬
садки. В других местах под снегом черт знает что на¬
ворочено: валежник, кривые деревья, кустарник. Мы
на такую прогалину и попали. При посадке зацепи¬
205

лись за какую-то корягу, которую но приметили свер¬
ху, и закувыркались... Я, когда очнулся, позвал Сере-
гу. Он не отвечает. В общем, разбился он. Кабину нам
здорово покорежило. Фонарь сорвало. Я сгоряча вылез
из машины, сел на снег и только тогда почувствовал,
что ходить не могу. Ноги ломит, голова гудит. А был
конец ноября, холод адский, ночь скоро. На мне брюки
меховые, унты, кожаная куртка. Поползал я еще вок¬
руг, сам не знаю для чего, и опять потерял сознание.
Очнулся и чувствую, что куда-то едем. Почудилось, буд¬
то с отцом в розвальнях в город едем, как в детстве.
Я в деревне рос, на Смоленщине. Ну, кажется мне, что
с отцом едем. Отец меня, маленького, брал с собой ча¬
сто. Закутает в тулуп, посадит в розвальни и едем. Я
стал отца звать. Наклоняется тут надо мной кто-то.
Мужик — не мужик, баба — не баба. Я нганасан не ви¬
дел тогда еще. Как во сне. Говорит что-то, а я не по¬
нимаю. Одежда, смотрю, какая-то странная. Не знал
тогда, что это ихняя парка. Бороды нет. Волосы вок¬
руг лица длинные, из-под одежды вылезают. Я замол¬
чал, начал соображать. Догадался, что меня кто-то из
местных подобрал. Сколько мы так ехали, не знаю. Я
то очнусь, то опять сознание теряю. Окончательно при¬
шел в себя в больнице. Пощупал — ноги в порядке.
Осмотрелся — вижу на соседней койке старик сидит.
Обе руки забинтованы. Сестра его с ложки кормит.
Лицо будто знакомое. Это он меня и спас. Оказывает¬
ся, три дня вез. Одежду мне с себя отдал, обморозился
сам, а не бросил. Муйко его звали.
Муйко. Однако парень, Виталя Дмитрия, напрасно
маленько говорит. Того летчика-то я оленями вез. Сам
только маленько тащил. Перва-то я дикого добывать
ушел. Один ушел. Три дня ходить мера, от стойбища
ушел. Ничего не брал. В лес нарочно ушел. Там голо-
мушка была — чум из лесин сделанный, землей закрыт.
Этак думал маленько жить, дикого добывать. Сам дву¬
мя оленями ходил. Только оленей было. Больше и не
надо. Как добыл бы, людей позвал, взяли бы мясо
сами. Я маленько не молодой был. Много оленей брать
не хотел. Много оленей брать — пасти надо, ловить
трудно. Я двух-то на ремне держал. Ходят, копают, ло-
вить-то не надо. Ничего еще не добыл, думал умом —
идти землю смотреть. Пошел. Маленько ходил, шум ус¬
206

лыхал: будто бубуен где-то гремит: «бу-бу-бу-бу». Од¬
нако самолет-то не видал тогда, только вести слыхал,
что есть. Потом видал, будто птица большая летит.
Близко к земле летит. Упала потом птица. Совсем бо¬
ялся тогда. Потом думать стал. Подумал: «Не птица
это». Смотреть пошел. Сколько-то шел, совсем большое
железо увидал. Там человек лежит рядом. Стал я тот
человек смотреть. Маленько не мертвый, живой. Ло-
поть [одежда] совсем худая.
Видом-то добрая, но не теплая. Сокуй снял, ему
одел. Рукавицы от парки отрезал, руки ему спрятал.
На санку положил, повез. Перво-то в голомушку повез.
Потом думаю: чего туда вести буду. Человек-то уме¬
реть может. Надо к людям его уносить. К своим за¬
чем понесу? Кто лечить будет? Надо в больницу везти.
Вот я его Дудинку повез. Два оленя силы мало есть.
Обоих как уносить будут. Сам перво-то тоже ехал, по¬
том пешком пошел...
День шел как-то. Летчик совсем ум терял. Кричал
громко. Я-то думаю кормить надо. Кормить не буду, по¬
мрет совсем, замерзнет. Голодный человек сразу мерзнет.
Сам-то тоже есть хотел, замерзал. Так идти, чего до¬
будешь? Нет еды. Надо оленя убить. Одного оленя
убил. Кормил парня мало-мало, сам ел. У летчика-то
нога ломаный совсем. Ходить не может. Однако ма¬
ленько ел, потом опять ум терял... Опять я-то шел.
Санки тащил своим оленем вместе. Так шли... Другой
день совсем худо было. Руки-то ничего брать не могут.
Замерзли. Я маленько очень тащил, грелся как-то. Па-
рень-то молчит, дышит только. Думал, надо скорей идти,
а то совсем душа оборвется... Другой-то день сов¬
сем плохо помню. Будто маленько мясо ели, санки та¬
щил мало-мало, однако на станок пришли. Долган там
сидел Иннокентий Лаптуков. Тот долган оленями нас
в Дудинку-место уносил. Там доктор лечил маленько,
правил. Однако меня руки совсем умирай. Пальцы мне
резал доктор. Только одной руке три оставил пальца,
другой — все отрезал.
Доктор. Чтобы преодолеть инстинкт самосохранения,
требуется исключительная выдержка и особые мораль¬
ные качества. Я потом спрашивал старика, почему он
не жалел себя, так старик даже поцять не мог, как
это можно бросить в беде человека или не сделать все¬
207

го, что в твоих силах, для его спасения. Тут, пожалуй,
основная причина такого поступка в воспитании. Вза¬
имопомощь, независимо от отношений, выгоды и про¬
чего. А летчик поправился. У него были вывихи в ко¬
ленных суставах. Благодаря старику он не обморозился.
Старик здорово пострадал. Я ему ампутировал обмо¬
роженные пальцы на обеих руках. Все же он потом
приспособился не только ездить, но и охотиться. Креп¬
кий старик.
Доктор был прав. Действительно, старику Муйко и
в голову не приходило, что он совершил что-то из ряда
вон выходящее. И как ему было понять это, если еще
с молоком матери ему было передано, что без взаимо¬
помощи люди не могут жить. Именно не могут. Может
быть, в этом причина удивительной жизнестойкости на¬
рода, сохранившего свое единство и самобытность, не¬
смотря на малочисленность.
...Наконец долгожданный день наступил. С утра по
поселку разнесся слух, что после обеда будет самолет
из Дудинки. Начальник аэропорта Иван Семенович рас¬
хаживал, облаченный в новую одежду; в столовой го¬
товился особый обед для экипажа.
Самолет прилетел в два часа по местному времени.
Он был забит почтой. Пассажиров всего четыре чело¬
века. Двое — работники окружных организаций, Борис
Осипович и еще один незнакомый товарищ. Он был в
туфлях, а не в сапогах, как все добрые люди, и в лег¬
кой спортивной куртке, а не в чем-нибудь добротном,
вроде кожанки или ватника. Фотоаппараты болтались
у него и на груди, и по бокам. Остальной багаж уме¬
щался в крошечном чемоданчике и папке.
—	Любовцев,— представился он.
—	Журналист? — спросил я его.
—	Журналист,— ответил за него Борис Осипович.
В доме Алексея мы учинили краткий военный со¬
вет. Борис Осипович сообщил мне, что срок пребыва¬
ния в экспедиции мне продлен до конца октября и что
мы будем продолжать работу в Усть-Боганиде — факто¬
рии, километрах в шестидесяти от Волочанки вниз по
Хете. Журналист, которого я после более близкого зна¬
комства стал звать Володей, а Борис Осипович несколь¬
ко церемонно — Владимиром Ильичом, проявил жела¬
ние ехать с нами. Мы не возражали.
208

На следующий день мы погрузились на буксир,
имевший прямо-таки французское название — «Елети-
вье» (так, кажется, именуется один из притоков Лены),
и отбыли в Усть-Боганиду.
Буксир бодро шлепал колесами по глади Хеты и та¬
щил за собой две баржи. Биография у него и у барж
была чрезвычайно яркой. Эти суда и тонули, и затира¬
ли их льды, и сидели они на мели. Например, два года
назад буксиришко с баржами засел на целый год не¬
далеко от Усть-Боганиды, сели на мель они во время
паводка, а когда вода ушла, оказались в нескольких
десятках метров от берега. Все непосвященные в этот
случай приходили в крайнее недоумение и высказыва¬
ли самые разнообразные предположения о людях, ко¬
торым удалось «Елетивье» с баржами затащить так да¬
леко от воды. При следующем паводке суда всплыли
и теперь честно отрабатывали потерянное время.
На палубе буксира установлена парковая скамей¬
ка. На ней мы и расположились. Борис Осипович по¬
казывает нам с Володей интересные места и рассказы¬
вает о разных событиях, связанных с ними. Ему есть
что вспомнить. Ведь на Севере он проработал около
тридцати лет. Вряд ли найдется здесь среди нганасан
и долган человек, которого бы он не знал. Нганасаны
Бориса Осиповича считают великим знатоком генеало¬
гий, обычаев, религии и старого быта. Мне случалось,
задав вопрос кому-нибудь из знакомых относительно
прошлого, выслушивать следующий ответ:
—	Однако тебе в Москву ехать надо. Там Борис-то
Долгих искай, его спроси. Он-то это дело знает.
Авторитет Бориса Осиповича весьма помогал и мне
в работе. Разбирая различные деликатные тонкости
старинных обрядов со стариками или выуживая у них
сведения о религии, о которых они рассказывают не
очень охотно, приходилось ссылаться на то, что это
просит узнать Борис Осипович. Иначе старики стара¬
лись замять разговор на эти темы.
В Усть-Боганиду мы прибыли уже к вечеру.
«Елетивье» пришвартовался к берегу, чтобы забрать
груз рыбы, его закрепили за большой камень, и мы
сошли на берег.
—	Здравствуй, Нумаку,— приветствовал Борис Оси¬
пович своего старинного друга-нганасана, который, как
209

выяснилось позже, ждал его на берегу чуть ли не с
утра.
—	Здорово, здорово,— отвечал Нумаку улыбаясь.
—	Ты совсем не постарел,— продолжал Борис Оси¬
пович, забыв об одном нганасанском обычае,— очень
хорошо выглядишь.
Веселость Нумаку как рукой сняло.
—	Однако ты сам совсем не постарел, век ты мо¬
лодой,— ответил Нумаку сердито, нерешительно потоп¬
тался и пошел к чуму.
О причине внезапного неудовольствия старика я сму¬
тно догадывался. Моя догадка подтвердилась, когда
Нумаку пришел к нам в дом, где мы разместились, и,
сменив гнев на милость, сел пить чай. Видимо, желая
показать, что с размолвкой покончено, он сказал Бо¬
рису Осиповичу утешительным тоном:
—	Однако ты мало-мало старый стал. Совсем ста¬
рик...
И чтобы Борис Осипович не обольщался, добавил:
—	Однако умирать время не дошел.
Мне стоило значительного труда, чтобы не расхо¬
хотаться. Дело в том, что возраст для нганасан — вещь
весьма серьезная. Уважение со стороны молодых и воз¬
раст находятся в прямопропорционал^ной зависимости.
Борис Осипович, отметив цветущий вид старика в при¬
сутствии молодежи, с нганасанской точки зрения, по¬
грешил против этики. Нумаку не замедлил ответить
«обидой» на «обиду», но поспешил ее загладить. Все
же он дал понять Борису Осиповичу, что не простил
его до конца. «Умирать время дошел» — было бы наи¬
высшим комплиментом. А его Нумаку отказался пре¬
поднести. Борис Осипович по этому поводу сокрушенно
заметил:
—	А ведь старик мог подумать, что я подшучиваю
над его именем. Нумаку — значит молодой.
Обычно день у нас начинался с того, что я затап¬
ливал печь. Иногда это удавалось не сразу. Если дро¬
ва не загорались с одной спички, Борис Осипович от¬
крывал глаза (до этого он делал вид, что спит) и за¬
являл:
—	Ставлю сто против одного, что коробки будет
мало.
210

—	Двести против одного, что зажгу с одной,— па¬
рировал я.
—	Триста против одного, что она никогда не заго¬
рится,— включался Володя.
В восьми случаях из десяти дрова загорались со
второй спички. Иногда дрова не желали загораться.
Тогда Борис Осипович доставал видавший виды нож,
самолично строгал лучину, перекладывал дрова и под¬
жигал их с одной спички. Володя высказывал в этих
случаях одну и ту же мысль: новичку в науке далеко
до доктора наук. А я на его насмешки предлагал са¬
мому взяться за это дело. Потом к нам или приходил
кто-нибудь, или мы сами шли в чумы «за информаци¬
ей». Володя увязывался за нами. Без знаний нганасан¬
ского этикета ему приходилось трудновато. Он при пер¬
вом же посещении старика Фадонтэ попал в смешную
историю.
Чум Фадонтэ стоял шагах в пятидесяти от нашего
жилища. И Фадонтэ и его старухи были очень госте¬
приимны и просты, однако старых правил. По дороге
Борис Осипович наскоро объяснял Володе, как надо
себя вести: не обходить вокруг чума, не ходить в чуме
сзади костра и не отказываться от угощения. Володя,
видимо, смущенный торжественностью момента — он
первый раз шагнул под нюк чума,— немного нервни¬
чал. Когда мы зашли к Фадонтэ, старик подвинулся на
своей половине, и мы с Борисом Осиповичем сели, ос¬
тавив место и для нашего журналиста. Столкнувшись
с теснотой этого жилья, Володя поступил так, как под¬
сказывал здравый смысл. Он не сел рядом с нами, на
половину, где было много народа, а уселся на другой
половине. Там сидели только две старухи, родственни¬
цы Фадонтэ. Старухи, после того как журналист при¬
соединился к их Компании, захихикали и оживленно за¬
говорили. К их беседе присоединились и Фадонтэ, и
его жена. Мы с Борисом Осиповичем невозмутимо до¬
жидались конца этого инцидента. История получалась
забавная.
Если вы заходите в нганасанский чум и садитесь
на половине, где живут одинокие женщины, то это счи¬
тается проявлением внимания с вашей стороны. Когда
одинокая женщина принимает чьи-то домогательства
благосклонно, она не покидает своей половины и до¬
211

жидается, пока ухаживание не приобретет более кон¬
кретные формы, то есть искатель ее прелестей не по¬
ложит свою ногу на ее ногу и тем заявит свои права.
Разумеется, этот ритуал жив только в памяти стари¬
ков. И сейчас его увидишь не чаще, чем пролетку в
Москве.
В данном случае старушки, видимо, вспомнили мо¬
лодость. Тем более что наверняка на них не было спро¬
са лет пятьдесят, и поведение Володи им льстило. А он,
не подозревая о возникшем переполохе, сидел, как ис¬
тукан, пока мы не позвали его на свою половину.
На следующий же день одна из женщин спросила
меня, правда ли, что журналист из Москвы любит при¬
волокнуться за старушками?
—	Правда,— ответил я.
—	Почему же он ушел вчера из чума Фадонтэ? —
спросила она.
—	Слишком молоды старухи показались. Он любит
постарше.
Дружный смех всех слышавших этот разговор под¬
твердил, что шутка понята и наш Володя реабилити¬
рован.
Во время визита к Фадонтэ мы с Борисом Осипо¬
вичем узнали, что у старика есть идол. Он был камен¬
ный. Надо сказать, что нганасаны не обрабатывают
камня. Каменный шайтан, или, как его называют, фа-
лы-койка, представляет собой простой камешек, найден¬
ный при каком-нибудь особом случае. Фадонтэ нашел
своего фалы-койка в брюхе рыбы и решил, что это не
простой камень, а шайтан. Другие старики находили
идолов во время охоты на дикого оленя, или во время
ловли линного гуся, или при иных обстоятельствах. Идо¬
лов кормили. Разумеется, кормили символически: ки¬
дали под саночки кусок жира и сжигали его. Счита¬
лось, что шайтан поглощает еду в виде дыма. Или ма¬
зали идолов жиром, или клали жир в нарту шайтана.
Были также у нганасан деревянные идолы в виде
человекоподобных фигурок. А некоторые нганасаны счи¬
тали своими идолами куски метеоритного железа или
другие вещи. Борис Осипович тридцать лет назад ви¬
дел их много. Поэтому его они интересовали не так,
как меня. А мне очень хотелось посмотреть, как Фа¬
донтэ кормит своего шайтана, и, если удастся, сфото¬
212

графировать этот момент. Я решил получить у Фадонтэ
разрешение посмотреть на шайтана. Когда старик при¬
шел, у нас состоялся такой разговор:
—	Скажи, бойку, это твой шайтан у чума на сан¬
ках привязан? — спросил я.
—	Э-э,— настороженно подтвердил Фадонтэ.
—	Ты-то его хорошенько хранишь? — продолжал
спрашивать я.
—	Э-э,— опять согласился Фадонтэ, не понимая, ку¬
да я клоню.
—	Кормишь его? — задал я самый важный вопрос
и затаил дыхание.
И тут старик внезапно разговорился.
—	Однако не знаю, толк-то есть? — сказал он.—
Черт знает его, шайтана. Есть ли душа у него или нет?
Какая пособка будет ли от него, не знаю. Может, про¬
сто камень только так лежит, ничего не делает. Так-то
прошу его — давай рыбу. Не дает. Без толку прошу.
Сам знаю, скоро рыба будет. Однако без него поймаю.
Теперь бы помогал, когда рыба худо ловится.
—	Так чего же кормишь его? — спросил я старика.
—	Аванс — мера даю. Как аванс в колхозе. В кол¬
хозе тоже аванс дают, когда работы нет еще. Может,
шайтан поможет когда-нибудь, думаю. Потому даю.
Меня ум напрасно так думаю, зря кормлю. Не хочу
больше кормить его.
—	Неоправданный аванс,— резюмировал Володя этот
разговор после ухода Фадонтэ. А мои надежды привезти
интересный снимок рухнули.
В один из дней в Усть-Боганиду пришел почтовый
катер, на котором Володя уехал на факторию Карго,
где, как мы прослышали, был какой-то необыкновен¬
ный председатель колхоза. А несколько дней спустя
после его отъезда и я покинул Бориса Осиповича на не¬
сколько дней: поехал к одному из знатоков фолькло¬
ра — Ламбоку. Он со своей бригадой находился неда¬
леко от Усть-Боганиды. Бригада состояла из трех семей
рыбаков. Один из рыбаков, Деньчуда, недавно заболел.
Другой, Мунто, славился среди и авамских, и таймыр¬
ских, и даже вадеевских нганасан своей необычайной
ленью. Когда хотели сказать, что кто-то очень ленив,
говорили «Мунто мера», то есть подобно Мунто. Лам¬
боку обрадовался нашему приезду.
213

—	Теперь однако план мало-мало выполним,— ска¬
зал он довольно.— Теперь вместе неводить будем.
Чум Ламбоку был просторным. Он жил в нем толь¬
ко со своей старухой Каты. Одна его половина была
отдана целиком в мое распоряжение. Старуха постели¬
ла на циновки из тальника несколько шкур, я положил
на них свой спальный мешок, разместил в изголовье
ложа разные мелкие вещи, и «кабинет» был готов.
К шестам на половине Ламбоку были привязаны
старухины шайтаны. Шесты с моей стороны были сво¬
бодны, и я повесил на один из них фотографию жены.
Старуха сначала не обратила внимания на фото. Но на
следующий день, когда мы с Ламбоку вернулись с ры¬
балки, я застал в чуме целую компанию старух, кото¬
рые внимательно разглядывали изображение моей же¬
ны и оживленно переговаривались. Увидев меня, ста¬
рухи шмыгнули на улицу и разошлись по своим чумам.
Я не был расположен к разговорам. Мы с Ламбоку ус¬
тали и хотели отдохнуть. Ведь работали в основном
мы с Ламбоку. Он греб, а один парнишка-школьник,
проводивший каникулы у Деньчуды, выметывал невод.
Я вытаскивал береговой конец. Мунто для формы дер¬
жался за него, пока невод не был заброшен, а потом
шел за мной, наступая на ноги и дожидаясь, когда я
попрошу его посидеть в сторонке. Я терпел его при¬
сутствие один-два захода, а затем отсылал прочь. Лам¬
боку бросал весла, обзывал Мунто ленивым оленем и
половинкой человека, но на того брань не действовала.
Наши усилия были вознаграждены хорошим уловом:
муксуна поймали много.
После ужина, когда мы отдохнули, старухи опять
пожаловали в чум. Их было шестеро вместе с женой
Ламбоку, Каты. Они некоторое время сидели и разго¬
варивали о шкурах, из которых Каты шила парку для
маленького внука, хотя фотография, привязанная к ше¬
сту, притягивала их взгляды. Потом Каты, по просьбе
одной из подруг, спросила меня:
—	Что такое ты принес? Шайтан что ли?
—	Шайтан,— ответил я, засмеявшись.
Засмеялись и старухи.
—	Может, это тень лица твоей сестры будет? — про¬
должала любопытствовать Каты.
214

Тенью лица старики называют фотографии и порт¬
реты.
—	Нет,— ответил я.
—	Тогда это твоя баба будет,— проскрипела убеж¬
денно одна из старух.
Я утвердительно кивнул головой.
После моего вынужденного признания старухи на¬
сели на меня с бесконечными вопросами.
—	Старая, баба-то? — спрашивала одна.
—	Еще нет,— отвечал я.
—	Баба-то, молодой? — интересовалась другая.
—	Да.
—	Видом-то большой тебя баба, тебя мера будет?—
допытывалась Каты.
Я рассказал, что жена у меня маленькая, мне по
плечо. Немного выше нганасанок. Почти такая же.
—	У-га! — удивлялись старухи,— зачем такую взял?
Брал бы совсем большую, как сам. Наверное, такие
бабы русские есть. Как нет, если такие большие люди
родятся. Теперь ребята маленькие родится будут, если
бабу маленькую взял. Это худо. Большие ребята ни¬
кого не боялись бы, медведя бы, волка бы убивали без
ружья.
—	Однако тебя баба совсем мастер,— бормотала
про себя третья старуха, ощупывая мою меховую курт¬
ку. Совсем мастер шить баба. Совсем маленькие стеж¬
ки делать умеет, не ленится. Парка-то хорошо делана.
Куртка была казенная, сшитая, конечно, на ма¬
шинке.
—	Однако ребят-то сколько? — спросила Каты.
—	Пока нет ребят,— ответил я.
Старухи внезапно замолчали. Потом одна из них
осторожно спросила:
—	Ты сказал, твоя баба молодая?
—	Да.
—	Ребят еще нет?
—	Нет.
—	Однако совсем худая баба,— сказала старуха, и
остальные одобрительно зашумели.
—	Почему? — спросил я, возмущенный таким вы¬
водом.
—	Как не худая баба? — заговорила горячо Каты.—
Молодая, ребят нет, а с тобой не аргишит. Как можно
215

мужа оставлять? Кто ему еду приготовит, парку сошь¬
ет? Только худая баба мужа оставит так.
—	Моя жена малыша ждет,— попытался я оправ¬
дать свою жену.
—	Однако даром беременный,— почти кричала Ка¬
ты.— Наши бабы век беременный,— однако век арги-
шат, мужей не оставляют.
Старухи еще долго отпускали в адрес моей супру¬
ги нелестные замечания, потом разошлись.
Широко распространенное мнение об апатичности
северных народов неверно. Аборигены Заполярья легко
возбудимы. Особенно экспансивны женщины. Обычно
на стойбище отнюдь не царит тишина. Все время слы¬
шатся голоса женщин или просто переговаривающихся,
не выходя из чумов, или спорящих. Спорят они до хри¬
поты. Достается в спорах и мужчинам. Недаром нга¬
насаны считают в числе признаков женственности свар¬
ливость.
Сутулость здесь тоже один из признаков женствен¬
ности. Раньше, как только девочка могла держать игол¬
ку, она усаживалась за шитье. В полутемном чуме жен¬
щина шила все дни напролет. Спина ее становилась со¬
гнутой. Большую часть времени женщины проводили
сидя. Поэтому у них выработалась довольно ориги¬
нальная поза для отдыха: они встают и упираются ру¬
ками о колени. Это равно тому, как у нас прилечь.
Жизнь нганасана в прошлом — дорога без начала
и конца. В дороге люди родились, в дороге и умирали.
Каты не зря говорила мне, что раньше женщины были
век беременные. Рожали женщины действительно мно¬
го. Чумом и детьми ограничивалась их жизнь. Старухи
говорят, что молодые женщины стали изнеженными:
рожают в больнице, подолгу не работают после родов.
Им, конечно, приходилось жить в других условиях.
Придет пора рожать — затопят огонь пожарче, при¬
вяжут новый шест вертикально, чтобы роженица могла
держаться за него. Какая-нибудь опытная женщина бу¬
дет помогать, поддерживать ее, когда начнутся поту¬
ги (рожали стоя или на коленях). Она и прийти в себя
как следует не успеет, а надо уже заботиться о потом¬
стве, о семье.
Тяжела была жизнь у женщины, но не бесправна.
В семье чаще верховодила мать и помыкала отцом без
216

пощады. Женщина у нганасан обладала правами, оди¬
наковыми с мужчиной.
...Через несколько дней в бригаду Ламбоку пришел
катер за женой Мунто. Катер пришел с акушеркой, ко¬
торая должна была сопровождать ее в больницу. Пока
она собиралась, я торопился настрочить письмо домой,
чтобы послать его с катером в поселок.
—	Ну, подруга, опять меня обманешь? — спросила
у жены Мунто веселая акушерка, усаживая ее в по¬
душки.
Та в ответ смущенно рассмеялась.
—	Чем же она вас обманула? — спросил я.
—	Да вот, ее постоянно агитировали рожать в боль¬
нице,— ответила акушерка.— И постарше ее давно боль¬
ницы не боятся, а она уперлась. Когда ходила своим
предпоследним, я договорилась с ней, чтобы она в боль¬
ницу приходила рожать. Срок настал, приехала, гово¬
рит: «Рожать пора». Мы с сестрой стали быстренько
для нее все готовить. Только родильный стол налади¬
ли, слышим, в палате ребенок кричит. Бросились туда,
а наша красавица сидит, трубку огромную палит, за¬
дымила всю палату. Ребенок рядом лежит в шкуру за¬
вернутый — словом, без нас обошлась. И не пикнула
даже. Это у нее восьмые роды были. Говорит мне: «Те¬
перь домой пойду». Вот дурная голова! Теперь уж я за
ней услежу. Тогда за десять минут до родов пришла —
теперь я ее за недельку решила прихватить.
Катер понесся по реке, подымая волну. Она раска¬
чала поплавки ставных сетей, накатилась на берег, смы¬
вая рыбью чешую. Вся бригада Ламбоку стояла на бе¬
регу, провожая катер. Даже Мунто преодолел свою
обычную лень и развил бурную для него деятельность.
Он уволок подальше от чумов одну из своих многочис¬
ленных собак и убил ее, принес в жертву Быдынямы —
Воды-Матери, чтобы та дала больше рыбы к возвра¬
щению его жены. Ламбоку выругал Мунто, посовето¬
вав ему веселее таскать невод. Ламбоку так рассер¬
дился, что Мунто и впрямь немного помог нам — видно,
совесть заела.
Сбор материала у нас с Борисом Осиповичем под¬
ходил к концу. После моего приезда от Ламбоку про¬
шло около полумесяца. Надо было возвращаться в
Москву.
217

Солнце уже до половины пряталось по ночам за го¬
ризонт. Комаров стало меньше. По утрам лужи и бо¬
лотца в тундре покрывал ледок, прозрачный, как стек¬
ло. Утки, гуси, гагары и прочие водоплавающие уже
прогуливали свое потомство по реке. Близился отлет
птиц. Мы решили не ждать снега. Собрались однажды
утром и поплыли на моторке в Волочанку.
Поселок был похож на птичник. Почти около каж¬
дого дома был ящик, затянутый сеткой, где гоготали
и крякали дикие гуси и утки. Птенцы очень легко при¬
ручаются. «Дикарей» держат до октябрьских праздни¬
ков или Нового года.
В Волочанке мы пробыли несколько дней, пока не
появился самолет, на котором мы улетели в Дудинку.
В городе кипела жизнь. У причалов порта борт к борту
стояли суда. Огромные краны не прекращали раз¬
гружать и нагружать корабли. Город торопился стро¬
иться, запастись всем необходимым, насладиться пос¬
ледними теплыми днями. Строители, не останавливаю¬
щие работ и зимой, в любую погоду, сейчас особенно
торопились закончить дела, которые будет трудно за¬
вершить в холода. Неутомимые дудинцы, несмотря на
напряженное время, вечерами высыпали на реку. По
Енисею сновали бесчисленные лодки. Речная милиция
ошалевала, следя за тем, чтобы они не совались под
стрелы кранов, не становились на пути у судов и во¬
обще не создавали беспорядка.
Вечерами порт искрился огнями, с танцплощадок
неслась музыка. Казалось, что мы не за Полярным кру¬
гом, а где-нибудь на материке. Только вечера для кон¬
ца августа были холодны.
От Москвы нас отделяли пять часов езды на по¬
езде до Норильска и шесть часов полета через Сыктыв¬
кар. Всего одиннадцать.
Как выбирать хорей
Я снова собираюсь на Таймыр. Таймырский отряд,
сформированный в нашем институте, отправлялся рань¬
ше других. В начале апреля нужно было уже быть в
тундре. Если ехать позже, то неизбежны приключения
в пути — наступит весна и спутает все карты. Может
218

случиться и так, что застрянешь где-нибудь и проси¬
дишь здесь все лето. Это нас не устраивало.
В разгар сборов к нам как-то пришел парень.
—	Студент ВГИКа, Тимлин,— отрекомендовался он.
—	Чем можем быть полезными? — спросил я его.
—	Я должен делать дипломную работу,— объяснил
Тимлин.— Очень хотелось бы попасть к какому-нибудь
северному народу. Может быть, можно устроиться в
вашу экспедицию?
Этого никто не знал. Такие вопросы решает началь¬
ство. Получить кинодокументы об экспедиции было, ко¬
нечно, заманчиво. Но увеличение отряда и груза услож¬
няло работу. Да и парень выглядел несколько хрупким
для северных вояжей. Руководствуясь соображениями
о том, что впечатление может обмануть (ведь зачастую
могучие на вид оказываются весьма слабыми в экспе¬
диционных условиях), я начал переговоры.
Выяснилось, что начальство в принципе не возражает
против включения в состав экспедиции кинооператора.
Эдди, так звали Тимлина, был в восторге. За время
совместного дежурства около разных кабинетов и со¬
ставления всяких бумажек мы познакомились ближе
и перешли на «ты». Эдди был родом из Киева. Побы¬
вал в Казахстане, на Урале, кое-где в Восточной Сиби¬
ри. Увлекался в основном документальными киносъем¬
ками.
Наконец формальности были закончены. Эдди за¬
числили в отряд, и можно было готовиться к отъезду.
И вот наступил день, когда мы отъехали от инсти¬
тута на «пикапчике», набитом нашими вещами. Мож¬
но было считать, что экспедиция началась...
На следующий день мы уже шли по Красноярску.
В Красноярске было пыльно и душно, в меховых курт¬
ках мы обливались потом. Потом был Енисейск, Подка¬
менная Тунгуска, Туруханск, Игарка и Норильск. Ени¬
сейск встретил нас свежестью немного подтаявшего
снега и тишиной. В столовой аэродрома Подкаменной
Тунгуски шум тайги проникал даже сквозь обитые вой¬
локом двери и законопаченные окна. Ветерок был по¬
лон запаха хвои. Этот аромат сопровождал нас и в Ту-
руханске. Игарка, как всегда шумная и многолюдная,
глянула на нас со всех сторон табличками на всех ев¬
ропейских языках: «Не курить!» В этом городе — культ
219

леса. В Норильске мороз заставил надеть унты, поднять
меховые воротники.
В Дудинке старый знакомый — кладовщик аэропор¬
та — скрупулезно расклеил ярлыки на все двадцать
мест багажа, выписал квитанции и с некоторым ехид¬
ством изрек:
—	Что, со своим тезкой Юрием Власовым решил по¬
тягаться?
Мне ничего не оставалось, как кротко ответить:
—	Снимаем фильм.
—	Бандаж купи,— протараторил кладовщик,— а то
ничего не снимешь.
Спорить с ним было бесполезно. Сто пятьдесят ки¬
лограммов на брата при постоянном передвижении по
тундре давали ему перевес в этом споре.
—	Ну, счастливо. Хороший ты малый, только лег¬
комысленный,— сокрушил меня последним ударом кла¬
довщик.
—	Спасибо за благословение,— сказал Эдди.
—	Что? — не понял кладовщик.
—	Спасибо, говорю, за хорошее напутствие,— огрыз¬
нулся Эдди.
Кладовщик молча похлопал его по плечу.
—	Идите-ка, погуляйте, ребята,— сказал он,— а то
мне надо груз принять.
Мы вышли из кладовки, громко именовавшейся ка¬
мерой хранения багажа и ручной клади. Эдди ткнул
пальцами в табличку с этой надписью и сказал:
—	Поэма, а не название. Организация Объединен¬
ных Наций — и то всего три слова, а тут, пока проч¬
тешь, на самолет опоздаешь.
Кладовщик был явно задет. Он напустил на себя
равнодушный вид и ответил ударом на удар:
—	Первый раз на Севере?.. Ясно... У нас не опоз¬
даешь. Денек-другой подождешь вылета, а там и сам
не захочешь опаздывать.
—	Что, разве наш вылет откладывается? — спросил
сбитый с толку Эдди.
—	Еще не было такого, чтобы вовремя вылетали,—
бросил ему уже на ходу кладовщик и нырнул в клубы
пара, окутывавшего дверь.
Мы бросили свои рюкзаки под отличные кресла,
совершенно не гармонировавшие с простенькой обстанов¬
ке

кой здания аэропорта, стали рассматривать пассажи¬
ров.
Погода на Таймыре всегда капризная. Вылеты то
назначаются, то отменяются, а пассажиры ждут.
Люди независимо от темперамента становятся похо¬
жими на йогов, погруженных в себя и в изучение того,
что их окружает. Только неисправимые холерики время
от времени навещают для разрядки начальство, столо¬
вую и ближайший магазин. Наиболее умудренные опы¬
том спят.
Почти все экспедиционники независимо от профес¬
сии выглядели, как родные братья, которых папа и
мама облачали в одинаковые меховые куртки, штаны и
унты. Мы были одеты так же.
Иногда с улицы вбегал какой-нибудь ошалелый от
хлопот человек и деловито осведомлялся:
—	Геофизики?
—	Нет,— отвечали мы.
—	Геологи?
—	Нет.
—	Геодезисты?
—	Нет.
—	Зимовщики?
—	Снимаем фильм,— поясняли мы и шли с ним, что¬
бы помочь погрузить в самолет или на машину ящик,
контейнер, кучу мешков или что-нибудь подобное.
Кроме ехавших в «поле» были в аэропорту и ребята
с какой-то зимовки, ожидавшие вылета на Большую
землю. Они, видимо, не кончили праздновать окончание
зимовки. Их всех роднило выражение некоторой отчуж¬
денности и какой-то растерянности: кончилась зимовка,
надо расставаться, а привыкнуть к этому сразу не уда¬
ется. К тому же суровая и полная большого напряже¬
ния жизнь в Арктике делает людей, с одной стороны,
отзывчивее, а с другой — более строгими в оценках.
«Свои» привычны до мелочей, а те, с кем приходится
сталкиваться вновь, часто не походят на «своих».
Зимовщики смотрели на ожидающих пассажиров не¬
много снисходительно. Так смотрят фронтовики, у ко¬
торых еще гудит в голове от грохота взрывов, на без¬
надежных тыловиков.
Ребят было легко понять. Через некоторое время и
мы, возвращаясь назад, будем также непроизвольно,
221

критически поглядывать на встречных, шуметь из-за
мелких проволочек и формальностей, возмущаться раз¬
ными несправедливостями, которые сейчас кажутся
слишком незначительными.
Мы старались не мешать этим парням, которые ок¬
купировали целый угол, где о чем-то бурно спорили,
обнимались, стучали кружками и пели. Они прощались
со своим миром.
Дожидаться вылета слишком долго не пришлось.
В самый разгар беседы с пришедшими проводить нас
друзьями диспетчер высунул голову из своего окошечка
и закричал:
—	Эй, ребята! Опоздаете в Волочанку! Посадка уже
кончается.
Мы ринулись к камере хранения багажа и ручной
клади. Она была закрыта и аккуратная мастичная пе¬
чать красовалась на пробое увесистого замка. Я побе¬
жал на аэродром искать кладовщика. Эдди с друзьями
помчался в столовую. Наконец я увидел, какой выскочил
с нашими друзьями из столовой и затрусил к зданию
порта. Мы вторглись во владения кладовщика и выбро¬
сили на улицу все вещи. Кладовщик сразу же куда-то
исчез. Пока мы соображали, как лучше доставить обо¬
рудование к взлетной площадке, где работяга «ЛИ»
уже прогревал моторы, он лихо подкатил к нам на гру¬
зовике и молча показал рукой на кузов.
Машина, буксуя и зарываясь в сугробах, медленно
ползла к самолету. Я не выдержал, соскочил с поднож¬
ки и побежал напрямик. Дверцы были закрыты, трап
убран и пропеллеры уже подняли настоящую пургу.
Я отчаянно застучал кулаком по брюху машины, не¬
отрывно глядя на фонарь пилотской кабины. Оттуда
высунулась чья-то голова, моторы рявкнули и смолкли.
В этот момент подоспел грузовик с нашими вещами.
Дверца самолета открылась, и в ее раме появилась фи¬
гура знакомого мне еще по прошлому году пилота.
—	Куда собрался без меня? — опередил я его своим
вопросом.
—	В Волочанку лечу... Тебе куда надо?
—	Туда же... Загружай,— сказал я своим друзьям.
Пока мы забивали хвост самолета ящиками, вышел
командир экипажа и стал придирчиво допрашивать
нас — записаны ли мы в рейс, сколько груза и т. п.
222

—	Есть, есть, все есть! Кучи бумаг есть! Только по¬
рядка нет,— огрызался на его слова Эдди.
Командир в конце концов смутился. Я для порядка
показал своему знакомому пилоту билеты и прочие бу¬
маги и на прощание пожал руки друзьям.
Нганасанская столица с воздуха выглядела в виде
цепочки черных пятнышек на снегу. Самолеты садят¬
ся в некотором отдалении от поселка на площадку, по¬
крытую многометровым слоем снега.
Самолет резко пошел вниз. Под нами промелькнули
жилые дома, больница, интернат, здание исполкома и
комитета партии. Потом появилась панорама зимней
Хеты, земля приблизилась, и еще через мгновение ко¬
леса стукнулись о лед.
Нас ждали. Пока открывали дверь и приставляли
лестницу к самолету, подполз трактор, волоча сани, на
которых сидело множество знакомых. Мы с трудом вы¬
рвались из дружеских объятий, чтобы выгрузить ба¬
гаж. Правда, нам его выгружать не пришлось. Наша
роль свелась только к указаниям, где что лежит.
Все задавали один очень трогательный вопрос:
—	Ну, как съездил?
Видимо, к тому, что я прописан в Москве, здесь от¬
носились несерьезно. Все и раньше поговаривали, что
необоснованно считать меня москвичом, так как я пол¬
года обретаюсь за Полярным кругом. Многие советова¬
ли даже перевезти сюда семью. Количество нашего гру¬
за вызвало веселое оживление у присутствующих.
-Все-таки решил переселиться!—сказали друзья.
—	Снимаем фильм,— уже привычно отвечал Эдди
своим новым знакомым...
Хосю приехал в поселок, как только узнал о нашем
прибытии. Он был оленевод. Старики говорили, что уже
сейчас он знает дело, а ему всего двадцать лет.
На Хосю всегда можно положиться. Он сказал, что
лучше всего добраться до стада Боло, самого дальнего
от поселка, по бригадам. Мы не стали спорить, и он
уехал за оленями и нартами для нас. Он должен был
вернуться через день. У меня было время для поездки
к своим знакомым на ближайшую зимовку. Упряжку
было достать несложно — из тундры каждый день кто-
нибудь приезжал и задерживался на день-другой. Эдди
остался готовиться к съемке. Ему нужно было размо¬
223

тать пленку, привезенную большими концами, прокле¬
ить все щели кинокамеры пластырем, чтобы во время
пурги снег не забивался в них, проверить звукозаписы¬
вающую аппаратуру.
Выехал я один. Погода была отличная. Олени бежа¬
ли хорошо. Так продолжалось половину дня. Потом уп¬
ряжка стала заметно сбавлять темп. Небо все плотней
и плотней забивало тучами.
На душе сразу стало легче, когда олени стали зади¬
рать головы и нюхать воздух. Значит, жилье чуют. Те¬
перь можно не останавливать упряжку и не искать до¬
роги.
Немного мело. Не по-настоящему мело, когда пурга
валит с ног и приходится ложиться между оленями и
поглубже зарываться в снег, а так, слегка поддувало.
Нужно было только время от времени соскакивать с
нарт и тыкать рукой в снег. Мягко — дороги нет, по¬
тверже — значит, наезжено.
Скоро сквозь снег стали проглядывать силуэты до¬
мов. Зимовка. Олени, как будто читая мои мысли, ста¬
ли около крыльца моего приятеля без команды. Я за¬
вязал за копыто вожжу, бросил хорей и стал разгре¬
бать ногами снег, чтобы открыть дверь. Она поддалась
с трудом. Я протиснулся в сени, рванул дверь комна¬
ты и ослеп: очки мгновенно запотели
—	Борисыч! — радостно завопил Юрка.— Откуда
приковылял, старина?
—	Из тундры, как видишь,— сказал я, выпутываясь
из своих меховых одежд.
—	Давай, давай к печке! — суетился Юрка.
—	Олени там у меня,— сказал я ему,— мне с ними
распорядиться надо, сгонять за реку, чтобы попаслись.
—	Сделаем,— заверил он и, не попадая в рукава
куртки, выскочил на улицу.
Вернулся он слишком быстро. Для того чтобы повес¬
ти оленей за реку, требовалось около получаса.
—	Ты куда оленей дел? — спросил я его.
—	Не волнуйся, устроил я твоих рысаков,— успоко¬
ил меня Юрий,— здесь, под навесом, привязал и ком¬
бикорма им насыпал.
—	Так не будут есть, наверное,— сказал я.
—	Ничего, сожрут. К нам народу много ездит. Мы
специально для оленей комбикорм привезли. Едят.
224

Меня все-таки одолевало сомнение. Я вышел под на¬
вес. Олени сгрудились около железной ванны, куда Юрий
насыпал комбикорм, и дружно жевали.
По-настоящему я почувствовал тепло, когда вернул¬
ся в дом. Пальцы на руках и ногах приятно покалыва¬
ло. Подсел поближе к печке, на дрова, и стал шевелить
кочергой угли.
Юра выдвигал из-под кровати какие-то ящики и че¬
моданы и вываливал из них на стол то консервные бан¬
ки, то бутылки, то какие-то свертки.
—	Сейчас мы с тобой коктейля хватим, старый ты
бродяга,— орал он возбужденно,— а то на вахту скоро.
Нас теперь на зимовке семеро.
Сев за стол, я еще раз убедился в Юркиной щедро¬
сти. Он выложил все, что сберегал к собственному дню
рождения. Я запротестовал против такого излишества.
Мы с Юркой отобрали из кучи, которую он навалил
на стол, несколько банок с маринадами, вытащили из
кладовки здорового чира. Юрка разлил по колбам
спирт. Затем стал разводить его какими-то жидкос¬
тями.
Мы уже заканчивали подготовку к трапезе, когда в
сенях кто-то завозился и на пороге появилась фигура
в парке.
—	Эгей, да это Магеллан тебя почуял,— сказал
Юрка.— Входи, входи, старик.
Я очень обрадовался приходу старика. Мы с ним не
виделись целый год. Он был очень стар. Близких род¬
ственников у него не было. Старик получал пенсию и
немного работал на полярной станции — резал лед, из
которого топили воду, чинил мелкие деревянные вещи.
Ребята на станции менялись из года в год, а Магел¬
лан оставался. Зимовщики его любили, и он отвечал им
полной взаимностью.
Кстати, настоящее имя старика было отнюдь не Ма¬
геллан, а Боколю. Магелланом окрестили его мы с Юр¬
кой, и это имя привилось. Как-то разговаривали со ста¬
риком о том, сколько ему приходилось странствовать
в течение жизни. Получалось около тысячи километров
в год. На первый взгляд вроде бы немного. На само¬
лете такое расстояние можно пролететь за час, на по¬
езде — сутки и даже пешком — месяца три. Нганасаны
же путешествовали не для удовольствия и не налегке.
225

Раньше они жили небольшими группами по пять-
шесть семей. В таких группах все были связаны кров¬
ным родством. Стойбище обычно состояло из двух или
трех чумов. Иногда и семей и чумов на стойбище было
побольше. Оленеводство у нганасан было развито слабо.
Оленей держали столько, сколько требовалось для то¬
го, чтобы аргишить. Кормились главным образом диким
оленем, которого еще много и теперь на Таймыре. Каж¬
дую весну дикий олень уходит на север. Нганасаны
кочуют, несколько опережая стада дикого оленя, и на
переправах крупных рек бьют его.
Санные караваны нганасан, набитые скарбом, были
в постоянном движении. На одном месте обычно сиде¬
ли недолго. Мужчинам приходилось особенно много пу¬
тешествовать — охотиться, разведывать пастбища, мес¬
та поколок (добычи дикого оленя на речных перепра¬
вах) и рыбные места, ловить линных гусей. Не менее
тысячи километров пути в год приходится делать каж¬
дому нганасану.
Мы все же решили с Юрой остановиться на этой
цифре. Перемножили тысячу на восемьдесят лет, про¬
житых Боколю, и оказалось, что он переплюнул Магел¬
лана. Если бы он вел свой аргиш по экватору, то его
след дважды опоясал бы земной шар. Вот поэтому мы
и окрестили старика Магелланом.
Старику имя нравилось. Он даже высказался, что
мать подземного льда — Сыраданямы, наверное, еще
долго будет искать старика Боколю и изрядно поломает
себе голову, пока поймет, что Магеллан и есть Боколю,
и заберет его в Землю мертвых. Он теперь представлял¬
ся новым людям как Магеллан.
Старик стянул с себя парку, вынес ее в сени, чтобы
не оттаяла и не намокла, и присел около меня.
— Ну, с нгуо, как говорят у нас в Заполярье,— на¬
конец возгласил Юрка,— то есть в буквальном перево¬
де с нганасанского языка—с аллахом приступим...
Я заметил, что Юрий за год как-то изменился. Он
больше балагурил. Манера разговора его была немного
искусственной. Те, кто его раньше не знал, могли бы
принять ее за естественную. Я-то чувствовал, что ему
плохо.
«Может быть, устал, по дому соскучился»,— поду¬
мал я.
226

—	Давай-ка выпьем за очаги, около которых ждут
и любят нас,— предложил я.
У Юрки дрогнули углы губ.
— Давай-ка выпьем за очаг, около которого ждут и
любят тебя,— сказал он мягко, и голос выдал прежнего
Юрку.
Я поставил стакан на стол.
—	Пора вылезти тебе из скорлупы,— сказал я,— не¬
чего прикидываться умирающим от веселья.
—	Давай-ка выпьем,— повторил он.— Сначала выпь¬
ем, а потом и потолкуем. Я как-то не могу с духом
собраться.
Спирт был слишком крепким. Мы еле отдышались
и набросились на вареную оленину.
—	Вот что,— сказал Юрий,— я разошелся с Татьяной.
Татьяной звали его жену. Она жила в Ленинграде.
—	Развод получил? — спросил я его, остолбенев от
неожиданности.
—	Получу,— ответил он твердо.
Я не находил, что сказать ему, а молчать было
очень тяжело.
—	Ты знаешь,— снова заговорил он,— мне кварти¬
ру дали... Вообще, черт знает что за чепуху говорю...
Лучше выпьем еще, а потом расскажу тебе все по по¬
рядку.
Выпили еще. Но лишний стакан не принес облегче¬
ния ни мне, ни ему.
—	Пошлая история,— наконец прервал молчание
Юра.— Такая же, как у многих бродяг, вроде меня...
Трудно, конечно, порознь жить. Вот я и решил Татьяну
сюда привезти. После твоего отъезда она как раз и
приехала. Работала гидрологом, по специальности. Ду¬
мал, втянется в работу, приживется. Сначала просто
визжала от восторга: тундра, птицы и все такое. А по¬
том работу забросила, со всеми переругалась. У нас
ведь, сам знаешь, заставлять работать некому. У каж¬
дого есть свое дело, свои интересы. У нас на станции
всего семь человек. Если один начинает дурить, всем
тяжко приходится... Ну, мы с ребятами — люди свои.
Стали за нее все делать. Она меня грызть начала за
то, что я еще не профессор и даже не кандидат наук,
что платят нам меньше, чем, скажем, в Антарктике, что
мне до диссертации лет пять вкалывать и так далее.
227

Я прервал его речь, протянул сигарету. Мы помол¬
чали, закурили.
— Я думал, устала она,— продолжал Юрий.— Она
ведь в такую передрягу, как эта зимовка, первый раз
попала. А тут сначала комары покоя не давали, потом
ветрище грянул такой, что мачту повалил. Конечно,
надоела ей роба, мытье в тазу. Все это очень понятно.
И не таким, как она, все это поперек горла встает. Я и
сам часто жду не дождусь отпуска. Она уже через два
месяца прямо грезила Ленинградом, телевизором,
платьями всякими там... А тут как раз телеграмма при¬
шла. Нам квартиру дали. Очередь подошла, нужно бы¬
ло съездить, чтобы получить. Взял отпуск на месяц.
Смотрю — Татьяна с ребятами прощается как будто
насовсем. Мне же о своих планах ни слова. Ладно, ду¬
маю, разберемся... Приехали в Ленинград, получили
квартиру. Знаешь, как там, на материке, бывает —род¬
ственники всякие, друзья. Провертелся я кое-как весь
отпуск, купил разную мебель...
Тут у меня и отпуск кончился. Назад надо. А она и
не собирается. Как только завел речь об отъезде, тут
и начался основной шум. Мало того, что сама отказа¬
лась ехать, требовала, чтобы и я остался. Сам пони¬
маешь, это невозможно было. Все равно мне жить без
Севера нельзя. Не потому, что договор о трехлетием
сроке, не потому даже, что я просто люблю Север, не
потому, что здесь труднее, чем на материке, а стало
быть, и интереснее. Просто не могу я себе представить
жизнь без того, чтобы не вгрызаться в неизвестное все
дальше и дальше и не узнавать все больше и больше о
том, что тебя интересует. Знала ведь Танька, что все
равно я уеду. Знала, что я связан с Севером, когда мы
еще пожениться собирались. Все знала...
Сходили мы в управление. Поговорили. Ее освобо¬
дили от работы на зимовке. А что ей в Ленинграде де¬
лать? Собрался уезжать. Она как-то странно себя по¬
вела. Не то что бы рада, не то что бы очень огорчена.
Меня это просто подкосило.
Ну, как всегда, договорились писать. Сам знаешь —
сюда почту можно сбросить, отсюда — редко удается
переслать на материк что-нибудь. Вот так я и ждал
писем по три месяца, а получал их преимущественно
от матери. Писала и Татьяна немного, да только чушь
228

разную... Так год прошел. Пришлось еще немного за¬
держаться, пока на время отпуска мне смену не при¬
слали.
Решил я ничего не сообщать о приезде—сюрприз
сделать. И сделал себе. Прямо с аэродрома приехал
домой. Звоню. Спрашивают:	«Кто?» Отвечаю: «Теле¬
грамма». И открывает дверь мне какой-то юноша в пи¬
жаме. Вот так... Пошло до ужаса. Банально и по¬
шло...
Ну, Татьяна потом к матери моей приходила. О чем-
то с ней толковала. Меня, видно, побоялась разыскать...
Главное, как она могла? Ну, ладно. Что об этом гово¬
рить. Стало быть, могла... Я уехал сразу... Письмо мне
прислала. Не хочу читать. Трогать даже его не хочется.
Забери-ка его, отошли обратно.
Его речь прервал резкий звонок будильника.
—	Вот и на вахту пора,— сказал Юрка и стал оде¬
ваться.
—	Пойдешь на площадку? — спросил я его.
—	Ага,— ответил он.
—	Давай я тебе помогу, а то пуржит здорово.
—	Ну уж нет,—рассмеялся он.— Знаю я тебя, слона.
В прошлый раз термометры на снегу не удалось разда¬
вить, теперь хочешь наверстать упущенное?
После его ухода я развалился на кровати и стал
перелистывать регистрационные журналы, лежавшие в
строгом порядке на тумбочке. Под ними находилась
пачка бумаг, присланных из управления. По одному за¬
ключению на каждый месячный отчет. Конец у всех был
трафаретный:	«...работа выполнена безукоризненно»
или: «...выносится благодарность младшему научному
сотруднику Ланкову Юрию Николаевичу».
—	Однако в мою голову маленький весть пришел,—
заявил доселе сидевший тихо Магеллан.— Знаешь, как
хорей выбирать надо? Долго выбирать. Какое-то дере¬
во, как увидят, сразу-то не берут. Только дрова, не гля¬
дя, брать можно. Дрова-то сгорят — новые возьмешь.
Хорей-то бросать не будешь, как дрова. Одно дерево
увидишь — совсем хорошее, глазами смотреть хорошо.
Совсем брать захочешь. Однако лучше смотреть-то бу¬
дешь и не возьмешь его. Душе близко не будет... Какое-
то найдешь, глазами ничего худого не увидишь, ста¬
нешь хорей делать — и не получится хорей. Или тяже¬
229

лый будет, рука держать не захочет, или кривой станет
скоро. А надо хорей такой держать — совсем хороший...
Таково же и ны [женщину] искать надо. Какую возь¬
мешь, так и жить будешь.
Старик был прав по-своему, Юрка — тоже. Я знал,
кем для него была Татьяна. Я помню, как он рассказы¬
вал о ней: «Мы с ней на третьем курсе учились. Раз
я ее уговорил уехать вдвоем на пару дней подальше от
города... Добрались до прекрасного места: лес, озеро,
речка... Разбили палатку. Утром пошли рыбу ловить
вверх по реке. Километров пятнадцать отмахали. По¬
вернули обратно — она еле плетется. Потом сорвалась
в воду, промокла, продрогла, из сил выбилась. Сла¬
бенькая была. Я пожертвовал частью своей амуниции,
завернул в солдатское одеяло и понес к палатке. Сна¬
чала она хорохорилась, порывалась идти сама. Потом
пригрелась на руках и заснула. Проснулась уже в па¬
латке...»
Говорил он о ней всегда мало и кратко. Но его сло¬
ва звучали посильнее поэм.
—	Ты слушай меня-то,— продолжал свое старик,—
положи мою говорку в ухо. Пускай она у тебя в голове
останется. В старое-то время чум баба хранила. Мужик
еду искал. Дикого добывал. Гусь добывал тоже, ры¬
бу ловил, куропатка ловил. Совсем охотники долго хо¬
дили. Как уйдут далеко, так бабы ждут в чумах. Не
гостевать же ходили они, всем еду добывали охотни¬
ки. Как баба чум бросит, если и ждет долго? Не бро¬
сит... Однако бывает, мужик-то совсем хороший охот¬
ник. Все стойбище кормит. А бабу совсем плохую найдет.
Пускай много оленей добудет, она запас не оставит,
парки не сошьет, будет он голодным сидеть, раздетый
будет, даром добытчик хороший. Всю жизнь баба де¬
лает.
Старик был прав. Только у нас — горожан — еда и
одежда не главное. Понимает ли он это?
—	Однако бывает, первый-то хорей все равно ху¬
дой,— прервал опять мои мысли старик,— однако тог¬
да ум придет, хороший какой-то найдешь. Ученый ты
будешь тогда.
Старик опять был прав.
—	Мы еще с тобой поживем, старик,— перебил я
его рассуждения.
230

Он вскинул на меня удивленные глаза, подумал не¬
много и ответил:
—	Однако умирать скоро не будем...
—	Конечно, не будем, и никому не дадим захи¬
реть,— раздался с порога веселый голос.
Это был Серега, только что сменившийся с вахты.
С ним пришли остальные ребята, с которыми я еще не
был знаком,— новая смена.
Мы сели за с!юл, и через полчаса на нем ничего не
осталось.
Пурга к ночи утихла, как и обещали зимовщики.
Я выехал обратно и добрался без приключений...
У Эдди сидел Акай. Он был хмур. Голова его была
почему-то перевязана платком.
—	Чего голову завязал? — спросил я его с по¬
рога.
—	Болит,— ответил он кратко, не вытаскивая изо
рта трубки.
—	Тут без тебя целая баталия произошла,— сказал
Эдди.
—	Прямо африканские страсти за семьдесят вторым
градусом северной широты.
Акай только хмыкнул, но не поддержал разговора.
После беседы с Эдди выяснилось, что Акай крупно
поссорился со своей старухой Чаре. Накануне он взял
из домашней кассы какую-то сумму денег и отправился
в магазин, чтобы купить себе несколько рубашек. На¬
мерения были самые благие. Но старик встретил по до¬
роге своего приятеля, приехавшего от стада, и решил
отпраздновать это событие. Его приятель тоже приехал
в поселок с самыми серьезными планами, но искушения
преодолеть не смог. Они купили несколько бутылок
красного вина и, чтобы укрыться от глаз своих благо¬
верных, уехали на одной упряжке в тундру. Там они
отыскали полуповаленную лиственницу, корневища ко¬
торой образовали хороший ветровой заслон, и приня¬
лись за бутылки. Натаку, ехавший в поселок мимо это¬
го места, застал их уже распевавшими песни. Доброде¬
тельный Натаку подъехал к ним и спросил, чем они
здесь занимаются. Подгулявшие старики ответили, что
они решили покинуть своих старух и поселиться здесь.
Натаку пришел в ужас. Он решил, что они замерзнут,
если останутся под кровом этого корневища. Он спра¬
231

шивал их, как же они собираются здесь обосноваться,
если у них нет даже теплых шкур — нюков для чума.
—	Наплевать на нюки,— отвечали старики,— зато
здесь шестов навалом,— и показывали при этом на
многочисленные корни, отдаленно напоминавшие остов
чума.
Натаку решил, что ему стариков не уговорить. Он
погнал упряжку к поселку, и скоро слух о буйстве Акая
облетел всех. Гнев жены Акая, Чаре, был неописуем.
Она, даже не надев теплого комбинезона поверх тон¬
кого домашнего, взяла у кого-то оленей и помчалась
на розыски главы семейства. Можно представить, ка¬
ково было старикам, когда они увидели Чаре. Она дей¬
ствовала решительно и сурово. Бунт был мгновенно по¬
давлен с помощью увесистого хорея. При этом постра¬
дала не только голова Акая, которую супруга украсила
солидной шишкой, но и ребра его собутыльника. Ко¬
гда сопротивление стало невозможным, старики покорно
воссели на нарту и под конвоем возвратились в посе¬
лок. Чаре под взглядами десятков любопытных глаз
ушла в чум, заявив, что Акай может отправляться куда
угодно.
Бедняга пришел к нам. Он повязал голову платком,
чтобы все знали о скверном нраве его половины, и ре¬
шил у нас же заночевать. Мы выделили ему надувной
матрас и одеяло. Он улегся на полу и затих.
Не прошло и часа, как явилась с визитом Чаре. Она
тревожно оглядела наше обиталище и вздохнула с об¬
легчением, увидев Акая за ящиками. После этого на
его ушибленную голову обрушился такой поток брани,
что он даже глаза закрыл. Чаре кричала так громко,
что на улице всполошились собаки и стали лаять на
наши окна.
Чаре выпила предложенный стакан чая и ушла, вы¬
зывающе гремя медными украшениями. Акай после ее
ухода ободрился, сел и попросил чаю.
—	Где ты нашел себе такую старуху? — спросил я
его.— Наверное, все стойбища объехал, пока отыскал
эту Сиге-ны.
Я был здорово рассержен на Чаре за шум в нашем
доме и поэтому позволил себе так нехорошо ее назвать:
сиге — по-нганасански означает некое сверхъестествен¬
ное существо с одной рукой, одной ногой, одним глазом
232

и огромной глоткой, пожирающее людей, если они под¬
вертываются. То есть я назвал ее людоедкой.
Акай обиделся.
—	Однако моя старуха совсем хорошая,— заявил он.
—	Ты не сердись,— попросил я его,— я пошутил. Рас¬
скажи лучше, где ты старуху себе нашел.
—	Ладно,— согласился старик.
Он поставил рядом с собой чайник, чтобы, не отвле¬
каясь от рассказа, можно было попивать чай, забрал у
меня пакет с табаком под тем же предлогом, подложил
себе за спину спальный мешок Эдди и начал:
—	Я молодой совсем красивый был. Беда, как дев¬
ки любили. Парка-то вся в украшениях была. Косы
длинные носил. Всякие кубын [украшения], что в воло¬
сы заплетаются, прямо голову отламывали. Сколько мне
кубын девушки дарили. Отец мой беда бойкий человек
был. Такой был мастер дикого добывать! Все люди с
ним хотели аргишить: знали, что голодные сидеть не
будут. Однако аргишили мы четырьмя чумами. Пер-
вый-то чум отца нашего, второй — отца моей матери,
третий — брата матери, четвертый — брата отца. Так
вместе жили. Дикого оленя добывать для моего наро¬
да — главное дело. Тут всему мой отец голова был. Все
его слушались, когда дикого гоняли. Брат матери стар¬
ший был однако пастух хороший. Так оленей пасти
умел, что не пропадали совсем, не терялись. Волки их
не задирали, с дикими не уходили наши олени. Совсем
он быстро бегать умел. Мать матери всю еду делила,
что добудут, рожать бабам помогала... Так мы жили.
Я-то, как до времени жену искать дошел, маленько
мастер стал. Учился как-то у своих. Все делать умел,
фонка [копья], санки, динта [луки]. Все умел. Дикого
тоже гонять мастер был. Как дикий на переправах пла¬
вал, то больше отца добывал дикого... Гостевать любил
тоже. Пускай три дня ехать надо в гости, все равно
ездил. Как услышу, что девка у кого-то есть красивая, к
ней еду. Жену брать из рода отца и рода матери нель¬
зя. Родные они. Даже просто баловать с ними нельзя.
Другие-то роды дальше стояли. К тем девушкам ездить
надо было.
Как-то много народа в одно место собралось. На¬
рочно приехали. Хотели праздник делать. Так делают,
когда солнце приходит. Собираются все — парни и лев¬
233

ки играют. Сколько-то дней так стояли. Танцевали. По¬
том как-то аргиш пришел. Большой аргиш. Пять чумов
поставили. Люди говорят: «Это люди из рода Чунанче-
ра пришли. Самый старик-то Хендир — бубен значит.
Совсем большой шаман. Девка у него беда красивая».
Я-то, как услышал, сразу девку смотреть захотел. По¬
шел гостевать к ним. В чум пошел. У старика-то Хен-
дира совсем кости большие. Высокий человек. Баба его
худенькая, маленькая. Девка-то, правда, беда красивая.
Лицо-то маленько толстое, на щеках-то через кожу
кровь видно. Я девку-то спрашиваю:
—	Твое-то имя как будет?
—	Чаре,— говорит.
—	Что танцевать не идешь? Пойдем, танцевать бу¬
дем.
Ничего не говорит. На землю смотрит. Ушел я.
Ушел-то я ушел, в других чумах гостевал, меня отец
позвал. Позвал, говорит:
—	Нянту [парень], ты эту девку брось. Ее тут один
взять хочет. Тоже мало-мало шаман будет. Совсем бой¬
кий человек. Смотри, твою душу оторвать может.
Тут совсем рассердился я. Думаю: «Пускай душу
оторвет, однако девку ему не отдам». Сам-то молчу,
отцу ничего не сказал. Опять с парнями пошел играть.
Тут скоро шаманить начали. Всего-то три шамана
были. Один из рода Нгамтусуо — самый большой, дру-
гой-то Чунанчера — Чаре отец, третий-то маленько не
старый. Говорили, из рода Нюнонде, бойкий человек.
Смотрю на него, думаю: «Не дам тебе девку». Он-то
последний шаманил.
Как шаманить-то кончили, люди опять танцевать
стали. Я сижу. Чаре жду. Нашел как-то среди девушек
ее. За руку взял, значит, с собой зову. Только взял,
какой-то парень из рода Нюнонде подходит. Подошел,
ее за другую руку взял. Значит, тоже с девкой быть хо¬
чет. Тут одна старуха подошла. Самая старая из всех.
Подошла-то и говорит:
—	Однако девку как делить будете? Бороться хоти¬
те, что ли? Может, кто-нибудь из вас уступит? Возьмет
только что-нибудь у другого, вещь какую-нибудь?
Тот парень-то отвечает:
—	Ладно, пускай он девку берет. Только так не
уйду. Пускай оленя дает, нож дает, тогда уйду.
234

Я-то услышал, засмеялся. Говорю:
—	У-га, парень! Совсем ум потерял однако! Будто
такой девки один олень и нож цена будет? За такую
девку всех оленей, что на земле есть, мало отдать (так-
то говорю, чтобы ее отец понял, что хочу за нее боль¬
шой выкуп принести). Ничего тебе не дам, нгандакаи-
чуо [безмозглый], бороться с тобой буду!
Парень-то испугался, видно, руку Чаре отпустил,
ушел куда-то. Я стою, смеюсь, людям говорю:
—	Эгей, видно Нюнонде совсем сердце потеряли,
совсем трусы (так-то однако нарочно говорил, зря весь
род как обижал, люди-то разные все и в одном
роду).
Тут вернулся тот парень, говорит:
—	Что слушаете, как ребенок кричит? Ему еще в
люльке сидеть надо, а не за девушками ходить. Сейчас
я его учить буду. Я шаманил когда, видел, что сегодня
у кого-то душа пропадет.
Рассердился я шибко. Кричу ему:
—	Врешь, проклятый. Как ни шамань, девку тебе
не отдам. Не боюсь я.
Ну, тут все испугались. «Теперь в дело попал па¬
рень»,— говорят. Однако маленько отступили все. Ша¬
ман-то с головы парку стянул, нож взял, себе волосы
обрезал коротко. Боялся, что я его за голову схвачу.
Мне-то жалко косы резать — молодой был еще, хотел
красивый быть. Тут однако бороться стали. Обхватил я
шамана за спину, руки сцепил крепко, стал его гнуть
разно. Он-то другое решил. Взял меня за волосы, пря¬
мо шею ломать хочет. Так мы боролись сколько-то. По¬
том, смотрю я, силы чего-то только не хватает, горло
узкое стало, дышать не могу. Последней силой сжал
его, вот-вот повалю. Он однако бросил меня за голову
ломать, нож достал. Как достал, я совсем себя видеть
перестал — так рассердился. За руку его зубами пой¬
мал. Закричал он громко. Ударил я его о землю, ногой
еще в грудь ударил. Совсем себя не вижу, нож достал,
его убивать хочу.
Тут услышал, как люди кричат, женщины плачут.
Ум-то маленько чистый стал. Подумал: «Зачем убивать
буду? Нельзя людей своего народа убивать. Как убью,
прогонят меня. Буду век в тундре один жить — закон
такой».
235

Лицо в снег спрятал, отдохнул маленько. Потом
Чаре за руку взял, с собой повел. Она идет, ничего. По¬
том говорит:
—	Если бы тебя тот одолел, все равно бы с ним
жить не стала.
Тут я совсем легкий стал. Будто и не устал. Повел
к своим чумам ее. Так в чум брата матери пришел.
Говорю ему:
—	Пока здесь сидеть будем.
—	Ладно,— говорит,— сидите.
Сидели мы там сколько-то, ели маленько, вдруг
парень один прибежал нашего рода. Совсем шибко
бежал, говорить не может. Потом говорит:
—	Однако беда будет. Тот Нюнонде шаманит те¬
перь. Тебя губить хочет, уйди лучше, девку-то брось.
Ничего я ему не говорю. Встал, на улицу пошел. Ду¬
маю: «Сгублю проклятого!» Так-то шел, вдруг Чаре
отца увидал. Подходит он и говорит:
—	Чего закон ломаешь, парень? Зачем мою дочь
увел? Брось ее, уходи отсюда.
—	Нет,— ему говорю,— не брошу.
—	Однако все равно ее заберем,— говорит.
Тут мне в ум пришло, что со всеми не смогу воевать.
Однако девку бросать не хочу. Назад пошел. Санку
взял. Туда девку посадил. Поехали. Сам не знаю куда
поехали. Совсем мы далеко ушли. Снег пошел скоро,
пурга стала.
—	Хорошо это,— думаю,— теперь след не найдут.
Пурга-то совсем большая. Я-то оленей гоню. Упали по¬
том олени. Не идут. Тут мы с девкой в снег легли. Тут-
то играли маленько, даром пурга. Спали потом. Про¬
снулись, смотрим — пурга кончилась. Оленей маленько
попасли, опять поехали. Все к лесу едем.
Так три дня жили. Ничего не ели. Совсем падать
стали. Тогда я говорю:
—	Давай оленей убьем. Пять оленей у нас есть. Ма-
ленько-то мяса хватит. Пока в снегу будем жить. Таль¬
ник соберем, чумик сделаем, шкурами накроем. Может,
проживем как-нибудь! Я пока из жил петли сделаю, бу¬
ду куропаток и зайцев добывать. Или ты к своим хо¬
чешь?
—	Ладно,— говорит,— давай так жить. Никуда от
тебя не хочу.
236

Стали так жить. Может, два месяца так жили. Сов¬
сем голодом сидели. Лесные куропатки пугливые, близ¬
ко не ходят. Зайцы однако попадают маленько.
Как-то раз сидим — нарты увидели:	едет кто-то.
Близко подъехал, на нас смотрит. Потом бояться пе¬
рестал, совсем близко подошел. Говорит:
—	Эй, какие вы люди?
—	Я — Акай Линанчера,— говорю ему,— это жена
моя, Чаре рода Чунанчера.
—	Эгей,— отвечает,— слыхал я, как вы в дело
попали.
—	Ты кто? — спрашиваю.
—	Я брат отца твоей матери,— говорит,— со мной
пойдемте, будете у меня жить.
Пошли мы. Сколько-то жили у него. Потом скоро
мой отец пришел. Потом Чаре отец пришел. Отдал я
ему выкуп большой, он Чаре-то тоже оленей дал. Стали
мы хорошо жить. Теперь-то совсем долго живем. Самый
старший сын тоже старик скоро будет. Его сын-то боль¬
шой человек — олений лекарь. Так-то.
Старик замолчал. Он вылил остатки чая в кружку,
не спеша выпил его, потом поднялся и стал одеваться.
Мы ни о чем не спрашивали его. Он так же молча вышел,
и нам ничего не осталось, как самим лечь спать.
Утром мы увидели, как Акай поехал куда-то из по¬
селка. Через некоторое время он появился, гоня перед
собой с десяток оленей. По бокам маленького стада
бежали два парня из геодезического отряда. Акай гор¬
до восседал на нарте, покрикивая на парней и указывая,
как гнать оленей. Его, оказывается, пригласили в эк¬
спедицию каюром, он должен был доставить оленей на
самолетах в малодоступный район...
Мы уезжали одновременно. Хосю приехал за нами.
Через день Чаре, тихо плача, складывала Акаю в
нарты запасную одежду, спальный мешок, охотничьи
припасы. Старик топтался вокруг упряжки и явно не
решался отбыть. Потом, собравшись с духом, отвязал
вожжу, тронул оленей и вскочил на нарту. Упряжка
понеслась по заснеженной реке. Чаре кусала стиснутые
пальцы, глядя ему вслед. Когда Акай скрылся за пово¬
ротом, старуха закричала и плашмя упала на снег, за¬
дыхаясь от крика. Ее сухое тело корчилось в конвуль¬
сиях. Лицо напоминало трагическую маску.
237

Мы подняли ее, унесли к себе и стали отпаивать
бромом и валерьянкой. К вечеру она перестала плакать,
поплелась в чум и села шить Акаю парку.
— Вот так же, наверное, голосила Пенелопа, когда
ее беспутный Одиссей отбывал на неопределенное вре¬
мя,— сказал Эдди, усаживаясь на нарте.— Поплакала,
поплакала, а потом утерла краем туники нос и приня¬
лась прясть ему нитки для носков... И как это старики
ухитрились сохранить такую горячую привязанность на
этих холодных широтах?
Олени уходят на север
В начале мая, перед тем как солнышко перестает
скрываться, бывают удивительные закаты. Светило
плавно погружается в синь горизонта, окрашивая ниж¬
ний край свода красным золотом, и отмечает место сво¬
ей ночевки трепетно горящим факелом.
Хочется повернуть упряжку и гнать ее к солнышку
под арками радуг на ясном небе. Но наша дорога не на
запад. Мы едем на север. Все время на север. У Хосю
хорошие олени. Обычно весной они очень слабы: гололе¬
дица, бескормица сильно истощают их. Весной на оле¬
нях плохо ездить. Только рачительные пастухи держат
оленей в теле и весной. Хосю молод, но оленевод он от¬
личный. Он имеет кое-какие планы относительно собст¬
венного семейного устройства. Планы эти, по его сло¬
вам, должны осуществиться в самые ближайшие дни.
Больше он ничего не говорит.
Впереди нашего аргиша едет одноногий Фантуй —
старший брат Хосю. Человек он очень веселый, общи¬
тельный и с юмором рассказывает о том, как потерял
ногу.
...Ему было около года, когда он начал ходить. Ко¬
вылял потихоньку по материнскому чуму и совался куда
не следует. Любопытный был, как и все ребятишки это¬
го возраста, всюду лез. В чуме, как известно, особенно
развлекаться нечем. Детей — самых энергичных и не¬
утомимых исследователей — всегда привлекает огонь.
Маленький Фантуй поплатился за это увлечение. Он
сжег ногу и получил в связи с этим событием имя Жже¬
ный. Мальчишка чуть не умер. Огонь спалил ему мыш¬
238

цы и сухожилия. Нога скрючилась и не разгибалась.
Его отец хотел разогнуть ногу силой, но потом разду¬
мал— не хотел мучить парня. Все думали, что он умрет.
Но Фантуй выжил.
Для кочевых охотников физическая неполноцен¬
ность— огромное несчастье. Первобытное общество не
могло содержать большое количество иждивенцев. Если
человек не умрет сразу, когда покалечится, то все равно
долго не протянет, так как не сможет трудиться нарав¬
не со всеми. Каких-нибудь пятьдесят лет назад у неко¬
торых северных народов старики, одряхлев, покидали
этот свет с помощью своих сородичей. Старость неиз¬
бежна. А с ней неизбежна нетрудоспособность. Скорее
всего именно сознание своей беспомощности толкало
стариков на добровольный уход из жизни. На первый
взгляд это может показаться парадоксальным. Ведь
стремление жить бывает сильнее всего, не говоря уже о
доводах рассудка. Но именно жизненный инстинкт по¬
беждает стремление жить. Это не абсурд. Отношение к
своему роду как к святыне, сознание того, что с осво¬
бождением от лишних ртов роду будет жить легче, обус¬
ловливало финал жизни стариков. В этом мире остаются
их дети, а сами они переселяются в иной, где опять ста¬
нут молодыми. По старинным верованиям нганасан, эта
мечта исполняется после смерти. В земле мертвых все
становятся молодыми.
В наше время от тех дней, когда старики умирали не
своей смертью, когда из близнецов в живых оставляли
только одного — сразу несколько младенцев не могли
выжить, у нганасан сохранились только глухие преда¬
ния. А вот о том, как люди умирали из-за незначитель¬
ных увечий и какое нелегкое детство ждало тех, кто вы¬
живал, помнят хорошо.
Мальчишки вносили свою лепту в хозяйство лет с
семи: помогали женщинам собирать топливо и таскать
лед, потом ставили петли на куропаток и зайцев, помо¬
гали караулить стадо, добывали линную птицу. В этом
возрасте Фантуй ничем не отличался от своих сверстни¬
ков. Отец сделал ему протез — хитроумное деревянное
приспособление. Фантуй говорил, что его постоянно при¬
ходилось переделывать и совершенствовать: во-первых,
рос он быстро, а во-вторых, отцовская конструкция его
не удовлетворяла... Теперь искусственная конечность
239

Фантуя довольно сложна. Она идеально подогнана к его
фигуре. На конце ее имеется целое устройство, чтобы
не ломать наст и не проваливаться в снег.
Тот, кто был летом в оленьих стадах, знает, сколь¬
ко пастухам приходится ходить и как быстро бегать.
Фантуй — пастух. И бегает он неплохо. Просто трудно
представить, сколько потребовалось силы воли и сколь¬
ко надо было тренироваться, чтобы научиться всему
этому.
Фантуй часто оборачивается к Эдди и что-то говорит
смеясь. Упряжка Эдди привязана к нарте Фантуя. Хосю
едет последним. Он подгоняет свою упряжку к упряжке
Фантуя, чтобы слышать, о чем он говорит.
—	Как не может быть? — смеется Фантуй.— Я-то
знаю. Ну, только что родившихся не запомнишь снача¬
ла. А через полгода всех знаю.
—	Не может быть,— не верит Эдди.
—	Ну, как не может быть? — опять смеется Фан¬
туй.— Вот представь себе, сколько у тебя вещей? Боль¬
ших вещей, мелких. Подумай, сколько ты их знаешь.
Может быть, больше шестисот.
—	Вещи разные, а олени одинаковые,— говорит
Эдди.
—	Ну, нет! Олени все разные. Вот смотри — у меня
в упряжке пять оленей. Все разные.
—	Одинаковые,— возражает Эдди.— Все комолые,
рост одинаковый почти, цвет шерсти тоже одинаковый.
Как отличишь?
—	Эбэй! — притворно испуганно восклицает Фан¬
туй.— Это с глазами худо?.. У всех морды разные. Это
с непривычки так кажется. Когда к нам в райцентр пер¬
вый раз лошадей привезли, то я тоже думал, что одну
от другой не отличить. Однако ошибался. У оленей мор¬
ды разные, как лица у людей. И характер у них непо¬
хожий.
Олени вырываются на лайду — ровную площадку, ко¬
торой, кажется, нет конца. Резкий шквалистый ветер
дует настойчиво и неослабно.
Теперь ветер будет помогать правильно выбирать
дорогу. Когда едешь по лесотундре, ориентироваться
легко. А вот, когда пересекаешь большие ровные участ¬
ки тундры, зацепиться взглядом бывает не за что. Если
солнце стоит высоко, то сзади ли, спереди ли, сбоку ли,
240

где-нибудь на горизонте всегда маячат хребты. Можно
ориентироваться и по ним. Правда, удобнее ехать, ког¬
да твоя цель близка от хребтов. В ином случае можно
немного и поплутать по тундре. Сейчас солнце за гори¬
зонтом. Помогает только ветер. Обычно на нарте си¬
дишь, не меняя положения, и ветер попадает все время
в одну точку. Например, в щеку. Вот и гонишь упряжку
так, чтобы ветер попадал только в щеку. Но ветер мо¬
жет перемениться. За этим надо следить и постоянно
вносить поправку в свои расчеты. У тундровиков это
входит в привычку. Они даже не замечают, как под¬
правляют бег оленей при изменении направления ветра.
Многое, правда, зависит и от оленей. Точнее, от передо¬
вого. Фантуй, безусловно, прав: характер у оленей раз¬
ный. Но главное не характер, а выучка.
Фантуй опять оборачивается к Эдди и что-то рас¬
сказывает ему. Хосю вновь подъезжает поближе, чтобы
послушать Фантуя.
—	Вот,— говорит Фантуй,— смотри. Мой передовой
авка. Я его теленком взял, из рук кормил. Он у меня
умный, как человек. Всю дорогу его хореем ни разу не
тронул. Чуть шевельнешь ремнем — сразу понимает. Со¬
всем из сил выбиваться будет, все равно не остановится.
Любит меня.
—	Ну уж и любит,— возражает Эдди,— просто вы¬
учил ты его так.
—	Выучил, как всех учат,— отвечает Фантуй.
—	А как всех учат? — спрашивает Эдди.
—	Очень просто... У нас оленей запрягают первый
раз полуторалетних. Сначала ставят в середину к ста¬
рым ездовым оленям, чтобы не путал упряжки. Бывает,
олень пугается, идти не хочет. Как немножко привык¬
нет, так его слева — на место передового — запрягают.
Тут и начинается учеба. Влево заворачивать оленя лег¬
ко— потянул ремень, он сам и заворачивает. А вот впра¬
во— потруднее. Тут ему нужно сперва хорей к морде
приставить, чтобы его пугался, и хлестать ремнем впра¬
во сильно. Потом привыкает. А главное — должен при¬
выкнуть совсем прямо бежать, куда направят. Тогда
кружить не будет.
У меня передовой хороший. Он очень красив. Это
кастрированный бык. Окраска его не сероватая, как у
всех оленей, а пестрая. Его так и зовут Пестрый. У него
241

огромные и ветвистые рога. Он бежит, легко неся голо¬
ву, и время от времени хватает губами снег. С таким
передовым можно не тревожиться о дороге. Он бежит
по стрелочке и ведет за собой всю упряжку. Олень, за¬
пряженный с правой стороны, тоже хорош. Тянет на со¬
весть. В корне два бычка послабее. За ними нужен глаз
да глаз. Чуть дашь волю — отстают, и основной ремень
упряжки начинает их бить по ногам, а постромки пута¬
ются.
Нганасанская упряжка создана по общему на Севе¬
ре принципу. К обоим полозьям нарт на передке привя¬
зано по челаку — блоку, в который пропущен основной
ремень. Концы ремня закреплены в лямках крайних оле¬
ней. Олени в середине упряжки тянут постромки, за¬
крепленные на скользящих по основному ремню чела-
ках. На каждого оленя одевается лямка. Совсем как у
бурлака — через плечо. Если олень начинает тянуть сла¬
бее, то остальным приходится тяжело. Они вырываются
вперед, а лентяй путает постромки. Тут обычно в ход
пускается хорей, и нарушитель водворяется на прежнее
место. Держаться оленям на одной линии помогают и
связанные ремнями наголовники. Только передовому де¬
лают ремень у наголовника подлиннее, чтобы он бежал
немного впереди.
Оленьи ноги по звенящему насту выбивают сухое
«чак-чак-чак-чак», снежная пыль летит в лицо. Копыта-
клешни щелкают на бегу, как кастаньеты, нарта поскри¬
пывает на застругах, и полозья шипят по сухому снегу,
создавая общий фон этой путевой симфонии. Музыка до¬
роги убаюкивает. Пригреешься в своем сокуе [верхняя
меховая одежда], как в маленьком жилище, натянешь
на лицо капюшон, и носа не хочется высовывать на
улицу.
—	Э-э-э! — кричит Фантуй.— Боло чумы видать!
—	Ксь-ксь-ксь-ксь,— погоняет оленей Хосю. Я при¬
соединяюсь к нему. Как по команде, подымаются и опу¬
скаются хореи. Нарты отчаянно прыгают по застругам.
Наш аргиш врывается в мирно пасущееся стадо, мчась
прямо по копанице (оленьему пастбищу), навстречу вы¬
скакивают с лаем десятка два лаек и бегут с нами ря¬
дом. Мы с блеском подлетаем к трем балкам (домикам
на санях) и осаживаем упряжки. Из труб всех балков
идет дым — значит, к нашему приезду готовились...
242

Боло, видно, польстило наше намерение снять его
бригаду на кинопленку.
—	Однако все хорощенько готовляй,— напутствовал
он Эдди утром, отправляясь в стадо.
Боло приехал из стада к вечеру. У него на нарте ле¬
жал связанный олень.
—	Сейчас свежее мясо есть будем,— сказал он.
Мы с Эдди кинулись из балка, торопясь установить
штатив и приготовиться к съемке. По нганасанскому
обычаю, домашнего оленя нельзя резать. Его надо ду¬
шить. Такой способ забоя диктуется не только обычаем,
но и стремлением сохранить кровь, которая является
весьма лакомым блюдом у народов Севера.
Олень был сброшен с нарты, на его шее Боло затя¬
нул аркан и обмотал конец вокруг морды. Животное
конвульсивно дернулось несколько раз и затихло. Труд¬
но сказать, сколько оленей забил Боло на своем веку.
Очень много. Разделывая тушу, он действует, как опыт¬
ный хирург. Каждое движение точно. Последователь¬
ность действий выработана годами. Вся разделка не за¬
нимает и десятка минут. Четким движением он проводит
ножом по брюху, вокруг головы и ног. Нажим так иде¬
ально рассчитан, что на подкожных тканях не видно и
крошечных порезов. Туша еще теплая. Надо торопиться,
пока она не застынет на морозе. Несколько рывков — и
олень без шкуры.
Также размеренно и быстро отделяются ноги, голова,
вскрывается брюшная полость. Здесь руки должны дей¬
ствовать особенно расчетливо. Небольшая царапина на
огромном желудке — и все содержимое — переваренная
зеленая масса ягеля — растечется по туше, мешаясь с
кровью. За Боло опасаться нечего. Он знает свое дело.
Глазам открывается языческая гамма красок — фисташ¬
ковая окраска желудка, перламутр кишок и алая кровь
на белом снегу.
Эдди сосредоточенно стрекочет камерой, успевая
снять сразу все: и крупным планом руки женщин, раз¬
бирающих мясо, и нож, режущий внутренности, над ко¬
торыми вьется парок, и группу людей в парках, суетя¬
щихся около оленя. Последний кадр — горячая темная
кровь, хлынувшая из вен и артерий, ког#а твердая рука
Боло вырывает сердце, и ковш из сложенных веером
243

ребер, который вычерпывает кровь из брюха и разливает
по котлам.
Потом мы садимся в балке. Пока варятся жирные
внутренности, спорим о том, что же является истиной.
Вот только что произошло обычное событие: забили оле¬
ня и съели его. Глаз киноаппарата беспристрастен. Мож¬
но снять и предсмертную судорогу гордого животного
и снять во весь кадр глаз, в котором затухает жизнь. На
экране это будет выразительно, но лица людей, промель¬
кнувшие в этой маленькой сцене, вызывали бы отвраще¬
ние. Можно снять и по-другому. На экране будут люди,
заслуженно пользующиеся плодами своих трудов. Выра¬
щен олень, выращен так же, как растят хлеб, и он дает
людям пищу. Где же объективность? Где же правда
жизни?
Сходимся на том, что любой факт можно преподнести
по-разному и что машина, механически запечатлевающая
все происходящее, объективной картины событий дать не
может. Не та будет объективность. Не человеческая.
А мы хотим, чтобы у нас на экране была жизнь во
всем ее многообразии: и людское счастье, и горе, и не¬
избежная жестокость. Невозможно сказать, удастся ли
замысел, но мы очень хотим быть объективными.
...К вечеру приезжают гости. Вести по тундре разно¬
сятся с необычайной быстротой. Иногда даже непонятно,
как люди ухитряются узнавать о тебе еще задолго до
твоего приезда. Вот и сейчас уже везде известно о нашем
приезде.
Всего собралось человек десять — все из соседней
бригады, которой командует брат Боло.
У нганасан нет в языке слов «здравствуй», «до сви¬
данья», «спасибо» и других. Они ни к чему. Единствен¬
ное, что отмечает встречу,— поцелуй. Молодежь игнори¬
рует и эту условность, но старики обычай чтут. Гость
сначала обходит всех старше себя и подставляет щеку.
Потом садится и ждет, когда люди помоложе подойдут
к нему. При этом надо учитывать одну существенную
тонкость: возраст мужчины исчисляется по возрасту его
супруги. Если вы. скажем, женаты на старухе, то обре¬
таете право людей одинаковых с ней лет. Если, наоборот,
вы немолодой, но женаты на юной особе, то должны
смиренно обойти людей, может быть, годящихся вам в
сыновья, и подставить им щеку.
244

Боло женат на женщине старше себя. Он поэтому
восседает в кругу самых старших и принимает приветст¬
вия с полным основанием.
Самым последним явился Муча. Я ожидал, что сейчас
он усядется и все поплетутся к нему подставлять щеки.
Но Муча смущенно обошел всех, и даже мне пришлось
чмокнуть его в холодную с мороза щеку. Мне показа¬
лось, что произошла какая-то путаница. Ведь в прошлом
году при тех же обстоятельствах и Боло, и все присутст¬
вующие отдавали ему дань как старшему. Все выясни¬
лось немного позже, когда в балок пришла молодая жен¬
щина, приехавшая вместе с ним.
—	Амты мана иняку [это моя старуха],— представил
мне ее усевшийся рядом Муча.
—	Однако ты теперь меня моложе будешь,—сказал я
ему, прикинув возраст его супруги.
—	Э-э,— безропотно согласился Муча и закурил.
Боло не терпелось продемонстрировать гостям магни¬
тофон, с которым мы его уже успели ознакомить. Едва
чаепитие было закончено, как он сказал Эдди:
—	Ну однако машину-то доставай!
Мы достали магнитофон, подключили питание и за¬
пустили для начала неаполитанские песни. Особого впе¬
чатления на стариков это не произвело. У многих есть
патефоны. Молодежь подтягивала иногда итальянцам.
Потом Эдди незаметно записал наш общий разговор. Он
включил магнитофон на полную мощность, и из динами¬
ка загремела речь Боло и других.
Сначала все стихли. Затем старики уставились на
вращающиеся диски, и, кроме восклицаний, из них ничего
нельзя было выжать. Довольный Боло посмеивался. Пар¬
ни и девушки откровенно хохотали над замешательст¬
вом стариков.
Муча толкал меня в бок и делал какие-то знаки ру¬
ками. Я с трудом понял, что он приглашает меня выйти
из балка. Перешагивая через ноги гостей, мы вышли на
улицу. Муча схватил меня за руку и потащил куда-то,
ничего не объясняя. Когда мы отошли шагов на двадцать,
он сказал шепотом:
—	Однако пускай товарищ тот машину-то прячет.
—	Почему? — удивился я.
—	Однако совсем худо век молчать сидеть,— продол¬
жал он.
245

—	Почему молчать? — спросил я, окончательно сби¬
тый с толку.
В это время к нам подбежала старшая дочь Боло и
его племянник — художник, приехавший в тундру «на
этюды». Они сказали, что сейчас старики будут петь,
пусть Эдди запишет их песни.
—	Так почему же молчать? — опять спросил я у Мучи.
—	Однако мой голос в машину уйдет, как говорить
буду? Совсем молчать буду только! Немой буду! — кипя¬
тился Муча.
Когда у ребят прошел приступ смеха, мы уговорили
упрямца вернуться в балок. Он долго сидел, не раскры-
зая рта, пока не убедился, что магнитофонная запись
его вокальным талантам не вредит. Потом Муча спел
перед микрофоном полуторачасовую песню и прослушал
свое пение от начала до конца, пресекая при этом по¬
ползновения других записать голоса. На этом вечер и
кончился. Успевшие вздремнуть гости поднялись и с ве¬
селым шумом отправились домой. Эдди сухо простился с
Мучей, по милости которого были начисто разряжены
батареи за три часа работы.
Следующий день ознаменовался рождением первого
теленка в стаде. Мы с Эдди, узнав об этом, тотчас на¬
грузились камерой со штативом и отправились снимать
начало отела.
...Новорожденный малыш находился в самом центре
отдыхающего стада. К нему удалось добраться, не спуг¬
нув его мамаши, и установить камеру. Мне казалось, что
можно было начать съемку. Но Эдди такая позиция не
удовлетворяла. Он передвинул штатив еще ближе. Не¬
много подумал и приблизился еще на несколько шагов,
а потом еще. Я крикнул Эдди, что важенка поднялась
и стала звать олененка. Эдди только махнул мне в ответ
рукой и почти уперся объективом в малыша. Тот вскочил
и кинулся к матери. Но видно, действия киноаппарата
не внушали ему опасения. Он уткнулся мордочкой в
вымя оленухи и стал отчаянно толкать ее, требуя моло¬
ка. Той ничего не оставалось, как дождаться, пока ее
отпрыск не утолит голод.
Кадры получились великолепные, и мы возвращались
на стойбище довольные. Там нас ждала новость: Хосю
приехал к Дямаку просить руки его дочери. Собственно
говоря, это было уже ни к чему. Они расписались в сель¬
246

совете, и разрешение Дямаку было чистой формаль¬
ностью.
Хосю сидел в балке старика и сосредоточенно пил чай.
Дямаку молчал, и по его лицу было видно, что он что-то
обдумывает. Наконец старик сказал, ни к кому не обра¬
щаясь:
—	Я своей девке дам пятнадцать оленей, однако за
нее возьму десять оленей. Пусть парень, который брать
ее хочет, десять оленей приведет.
Если старик не обращался прямо к Хосю, значит, он
уже считал его зятем. Обычай велит состоящим в родст¬
ве не обращаться прямо друг к другу.
—	Ладно,— сказал Хосю в той же манере,— пусть
старик возьмет десять оленей,— и вышел, чтобы распрячь
оленей и передать их старику.
Дямаку не спеша оделся и поехал в стадо. Я присел
на его нарту поговорить. Но старик молчал. А мне не хо¬
телось заводить разговор первым. Мы ехали по большой
копанице, где паслись быки, принадлежавшие старику.
Дямаку высматривал какого-нибудь олешка, не спеша
собирал в левую руку кольцо аркана — маута — и подби¬
рался к оленю поближе. Лайки кидались к оленю и на¬
чинали гонять его по кругу, все ближе и ближе поджи¬
мая к хозяину. В удобный момент Дямаку делал бросок
левой рукой, наклоняясь всем туловищем вперед. Петля
маута хватала оленя за рога, а я подходил к нему и при¬
вязывал к нарте. Так было отобрано пятнадцать оленей.
—	Чего больно много поймал? — спросил я старика,
когда работа была окончена.
—	Однако свой девка давать буду,— ответил старик.
—	Лучше дай пять девке, а у парня ничего не бери,—
продолжал я,— все равно одинаково будет.
—	У-у-го,— застеснялся старик,— так-то совсем не¬
ладно будет. Как парень-то ничего за девку не даст,
старики скажут, совсем худая девка была. Ничего не
стоит. Однако надо сколько-то много брать за нее. Мно-
го-то возьму, сам много дам — тут-то худо будет. Луч¬
ше пускай мне парень десять оленей даст — я-то ему
пятнадцать дам. Тут хорошо будет.
Пока мы с Дямаку были в стаде, откуда-то понаехало
много народу. Жена Дямаку с ног сбилась, пока напоила
всех чаем.
247

Обмен оленями происходил в присутствии многих сви¬
детелей. Старик торжественно принял из рук Хосю конец
маута, к которому были привязаны олени, и распустил
их. Его оленей тут же впрягли в нарту молодых. В самом
конце этой церемонии на стойбище с разноголосым зво¬
ном влетела упряжка. Все шлеи оленей были увешаны
медными подвесками долганской работы. Они-то и звене¬
ли. С нарт сошла женщина средних лет и кинулась в
толпу, что-то оживленно спрашивая. Потом вернулась
к нарте и стала кричать вороху шкур, привязанных на
нарте сзади. Я подошел к нарте, пригляделся и обнару¬
жил, что это вовсе не шкуры, а крошечная старушонка.
Она, видимо, и сидеть-то как следует не могла. Поэтому
ее и привязали. Старушонка вытягивала сморщенную,
как у черепахи, шею, стараясь рассмотреть происходя¬
щее. Беззубые десны сжимали чубук прокуренной труб¬
ки. Старуха была так поглощена происходящим, что не
замечала струйки слюны у себя на подбородке. Пока ее
опекунша бегала потолкаться среди зевак, я с трудом
привлек внимание почтенной дамы к себе и спросил:
—	Что в чуме не сидится, бабушка?
—	Сылы?—переспросила она меня.
—	Чего, говорю, аргишишь? — повторил я.
Старуха опять ничего не поняла.
—	Сколько оленей за девку-то дали? — спросила она.
—	Десять дали,— прокричал я ей в ухо.
—	Десять, десять дали. Десять хороших быков да¬
ли,— затараторила сопровождающая старуху женщи¬
на, которая опять вихрем примчалась к нарте.
—	Однако мало дали,— прошамкала старуха.— Хо¬
рошая девка больше стоит. За меня мой старик двад¬
цать оленей дал, пять песцов, десять шкур дикого оленя
и два копья.
—	Что ты болтаешь, тиси иниа [облезлая варежка],—
взорвалась мать невесты, слышавшая разговор,— да ты и
оленьего хвоста-то не стоила! Чего девку мою позоришь?
—	Мало, мало дали,— шамкала свое старуха, не
слыша слов жены Дямаку,— раньше девки дороже были.
Прибежала старухина спутница, быстро распутала
ремень, которым она была привязана, схватила ее в
охапку и потащила в балок пить чай.
—	Вот ведь какая плохая старуха однако,— сказал
мне сокрушенно Дямаку.— Так-то век в чуме сидит, хо¬
248

дит еле-еле. Как узнает, кто жениться хочет, сразу туда
едет, мешает только. Теперь будет говорить, будто девка
Дямаку ничего не стоит. Лучше бы парень мне двадцать
оленей дал. Я тогда двадцать пять бы давал девке. Так-
то лучше было.
Проводы молодых затягивались. Жена Дямаку снова¬
ла между грузовыми нартами, где хранится имущество
семьи, и доставала все новые и новые вещи. Были здесь
и парки, и бакари, и новые шоки, и различные шкуры, и
многое, многое другое. Поклажа на нарте ее дочери все
росла.
Я подошел к невесте, чтобы поздравить ее и препод¬
нести в подарок теплый шарф.
—	Вот, Юрий Борисович,— заговорила она,— как
глупо получается. И так мать расстроена из-за того, что
я уезжаю, а тут эта старуха ее еще больше расстроила.
Я тоже не знаю, что делать. Мать говорит, чтобы я шай¬
тана с собой взяла, сатюо-койка, который, по стариков¬
ской вере, огонь хранит, а зачем он мне? Даже смешно
брать этого шайтана. И Хосю смеется. А я не знаю, как
отказаться. В другое время посмеялась бы просто, и все.
А сейчас мать не хочу лишний раз огорчать. Ну, что де¬
лать?
—	Бери,— сказал я ей.— Обязательно бери. А потом
я его у тебя тихонько возьму. Мне он очень пригодится.
Я его в музей сдам. Моя собеседница повеселела и побе¬
жала к матери. Мы с Хосю обменялись на память но¬
жами.
Молодые уехали. Мы тоже решили уезжать в поселок:
надо было торопиться застать последние самолеты, чтобы
лететь в Усть-Авам...
Боло еще не успел как следует отдохнуть, а собира¬
ется еще раз осмотреть стадо, перед тем как проводить
нас в поселок.
Труд оленевода тяжел. Боло бывает в стаде и днем
и ночью. Каждый день приносит какую-нибудь неожи¬
данность. То дикий близко пройдет и с ним уйдет не¬
сколько домашних оленей, то волки появятся, то теле¬
нок потеряется, то просто олень заболеет. Много у него
забот.
—	Однако чего-то думать надо,— ворчит Боло.— Вот
хорошее дело без чумов оленей пасти. Много аргишить
не надо. Пришел раз, поставил чумы, а стадо дальше
249

идет. Пастухи маленький балок с собой берут и в стаде
дежурят. Сменяешься через сутки. Хорошо. Все стойбище
за стадом таскать не надо. Как далеко уйдет стадо, тут
и аргишить можно.
—	Ну, что же,— говорю я ему,— бесчумный выпас —
дело хорошее! Но в пургу все равно худо стадо карау¬
лить.
—	Худо-то, худо,— соглашается Боло.— Однако и в
темную пору караулить худо. Тут нужно, чтобы белые
олени были. Они в темную пору хорошо видны. По ним
других оленей искать хорошо... Только теперь скоро сов¬
сем хорошо пастухам будет. Я-то в Дудинке в прошлом
году был. Опытное хозяйство смотрел. Там совсем хоро¬
шая машина есть. Такую проволоку вокруг стада тянут.
Как олень проволоку тронет, убегает сразу, боится. Го¬
ворят, его электричество пугает. Скорее бы нам такую
машину дали. Тоже в пургу можно легко оленей беречь.
Об электропастухе я слышал еще в Научно-исследо¬
вательском институте сельского хозяйства Крайнего Се¬
вера. Электропастух действительно мог облегчить труд
оленевода.
—	Ты думаешь, хорошее это дело? — спросил я его.
—	Хорошее-то, хорошее, однако шибко нехорошее,—
засмеялся он.— Так совсем пастухи лениться будут, если
за них проволока оленей караулить будет. Я бы только
разрешил в пургу да в темную пору проволоку ставить.
Боло, провожая нас, оставлял семью дня на три.
Нужно было заготовить еды его жене и двум девочкам.
Решили набить куропаток. Это быстрее и надежнее, чем
гоняться за дикими. Выехали на копаницу и стали щел¬
кать из мелкокалиберок доверчивых куропаток. Они под¬
пускают человека к себе совсем близко, и стая не уле¬
тает, пока стреляешь их одну за другой. Набили целую
нарту и привезли ее на стойбище.
—	Однако небо совсем черное, пурга идет,— сказал
мне Боло, вглядываясь в край горизонта.— Будем арги¬
шить?
—	Надо,— сказал я,— если пурга здесь поймает, то
опоздаем улететь в Усть-Авам. Может, еще успеем до
большой пурги доехать?
—	Может, успеем,— сказал Боло.
Все же большая пурга нас поймала. Только мы пере¬
валили через ближний хребет, как в лицо ударила волна
250

снега. Не было видно и конца хорея. Головы оленей
скрывала белая пелена.
Боло вел аргиш. Я положился на своих оленей, ко¬
торые бежали без понуканий. Так прошло несколько ча¬
сов. Вся одежда была залеплена мокрым снегом, лицо
горело от ветра.
Наконец Боло остановил аргиш, чтобы олени отдох¬
нули, вырезал ножом пластину наста и стал проверять,
правильно ли мы едем.
Нганасанский способ определения направления по
снегу очень сложен. Этой премудрости сразу не научишь¬
ся. Принцип определения, в общем, прост, но нужно
быть настоящим тундровиком, чтобы уметь это делать.
Боло срезал сверху снежной пластины несколько
слоев, зачем-то понюхал ее и сказал:
— Однако верно едем.
Пурга совсем разбушевалась, когда мы наткнулись
на здание почты уже в самом поселке.
Мамонт на аэродроме
В Усть-Аваме царила суматоха. Новый председатель
колхоза, Илья Сергеевич, совсем забегался. Во-первых,
пастухов отправляли на летовку; во-вторых, самолеты,
завозившие грузы, совершали последние рейсы.
Илья Сергеевич ждал самолет на высоком берегу,
где стояла фактория. Когда колхозный груз и наши вещи
были выброшены из машины, несколько человек спу¬
стили с косогора нарты на веревках, и этот заполярный
эскалатор быстро перебросил все наверх.
Фактория очень изменилась. Здесь красовалось но¬
вое здание интерната и еще недостроенный детский са¬
дик. В прошлом году ничего этого не было. Тут чувство¬
валась рука Ильи Сергеевича: он по профессии — строи¬
тель. На севере он давно. И пост председателя колхоза
для него не нов. Несколько лет до работы в Усть-Аваме
Илья Сергеевич был председателем у таймырских нга¬
насан. Его знали и здесь. Сюда послали поднимать кол¬
хозное хозяйство. Илья Сергеевич даже к мелочам от¬
носился серьезно и работал с энтузиазмом.
Несколько дней после приезда нам пришлось туго:
пастухи приезжали из стад на очень короткое время,
чтобы только запастись на лето продуктами, патронами,
251

одеждой. Все они были очень заняты своими делами и
с трудом выкраивали для нас немного времени. Эдди
почти не спал: снимал разные эпизоды ц днем и ночью,
так как люди приезжали и уезжали в течение суток.
В числе уходивших на летовку был и Бяку, заглянув¬
ший к нам перед отъездом.
Бяку в недавнем прошлом был шаманом. Человек
он, безусловно, умный и хитрый. Раньше я с ним встре¬
чался в тундре у разных людей. Его визиты ни у кого
не вызывали радости. К нему относились недоброжела¬
тельно. Он это чувствовал и как-то сказал мне об этом.
Шаманские дела Бяку шли все хуже и хуже. Теперь ни¬
кому в голову не приходило обращаться к нему в слу¬
чае болезни. Больных везли на факторию в фельдшер¬
ский пункт. Бяку пытался предлагать свои услуги, но
над ним только смеялись. Отношения с людьми у него
окончательно испортились после такого случая.
Одна старуха при недомоганиях всегда просила Бяку
пошаманить. Бяку шаманил, и старуху это удовлетво¬
ряло. А тут у нее разыгрался ревматизм. Сколько ни
шаманил Бяку, старухе легче не становилось. Тогда она,
жестоко изругав его, отправилась к фельдшеру. Он по¬
ложил ее в больницу, и ей полегчало. После этого слу¬
чая старуха при каждой встрече стала поносить неза¬
дачливого шамана и всячески восхвалять фельдшерский
пункт. Последние клиенты Бяку — дряхлые старики —
стали искать исцеления только в больнице. Бяку решил
положить этому конец. Он однажды приехал к больни¬
це, обвел вокруг нее ножом черту на снегу и сказал, что
кто ее переступит, тот заболеет и умрет. На следующее
же утро к больнице съехались люди из всех бригад.
Старики потребовали, чтобы он вышел к ним из чума
своего брата, где гостевал. Бяку ничего не оставалось
делать, как выйти. Сразу посыпались насмешки, а мо¬
лодежь смеялась ему в лицо. Парни и девушки переша¬
гивали через шаманскую черту и затаптывали ее. Неко¬
торые осторожные старики все же решили обезопасить
себя и велели ему «расколдовать» больницу. Один ста¬
рец отвесил ему немощной рукой затрещину, что уси¬
лило веселье молодежи. Бяку был вынужден сам пройти
по этой черте и немедленно удалиться. Одна старуха
сказала ему, чтобы он приезжал лечиться в больницу,
если заболеет от собственного колдовства...

Я не знал, чем обязан визиту Бяку. Я попросил Эдди
поставить чайник, чтобы выполнить священный долг гос¬
теприимства, усадил поудобнее гостя и предложил ему
поесть. Бяку, не ломаясь, принялся за еду, осматривая
нашу комнату и расспрашивая о разных вещах. Скоро
пришла и старуха Бяку. Мы также пригласили ее к
столу и в полном молчании напились чаю.
—	Говорить к тебе пришли,— наконец начал Бяку.
—	Говори,— ответил я.
—	Тебя однако думал —чего пришел,— сказал он.—
Думал чего шаман хотел? Может, пособку просить хотел?
Мне оставалось только подивиться проницательности
Бяку. Именно так я и думал.
—	Однако теперь меня-то нинту шаман, не шаман
теперь,— продолжал Бяку.— Это дело бросаю. Тебя про¬
сить хотел — пособляй. Говори людям, нинту шаман
Бяку. Пускай люди сердце век сердить не будут. Тебя
однако совсем друзья шибко много. Тебя однако слу¬
шать будут. Говори, пожалуйста, не шаманит больше
Бяку.
—	Ты шаманскую парку и бубен куда дел? — пере¬
бил я излияния Бяку, имея корыстную мысль заполу¬
чить их.
—	Однако в тундре бросил,— ответил Бяку.
—	Чего худо сделал,— спросил я его.— Сюда бы
привез, отдал, тогда поверили бы люди, что шаманить
бросил.
—	Однако меня-то совсем большой шайтан привез.
Все люди, все нганасан, шайтан будет. Тебе отдам.
—	Покажи-ка,— сказал я.
Бяку велел жене принести шайтана. Она вышла и
скоро возвратилась с мешком, сшитым из шкуры, в ко¬
торой что-то позвякивало. Бяку развязал ремень, кото¬
рым он был стянут, и вытянул за кольцо идола. О таких
идолах я никогда не слыхал и не встречал описаний
в этнографической литературе. Лицо шайтана — маска
из красной меди. К ней были привешены женские на¬
грудные украшения, огниво и особая подвеска, которую
носят нганасанки. Все это указывало на то, что идол
был женского пола. Я вгляделся в лицо-маску и не мог
отвести взгляда. Глаза ее были сделаны из двух срезов
полых костей. Они таращились на свет из-под орнамен¬
тированной полоски, закрывающей верхнюю часть личи-
253

ны. Скулы были сделаны неизвестным мастером очень
тщательно. Они выпирали не сильно. Лица нганасан бо¬
лее скуласты. Самым примечательным на этом лице был
нос. Казалось, он сделан из двух половинок. Я повергнул
идола к свету и увидел, что не ошибся. Нос действи¬
тельно из двух частей. Личину кто-то переделывал. Пер¬
воначально она была значительно короче. Об этом гово¬
рила линия дырочек, отмечавшая подбородок, и дыра
рта. Кто-то удлинил маске нос и пробил рот уже в са¬
мом низу. Я смотрел и не верил своим глазам. У меня
в руках было нечто осязаемое, имеющее отношение к ле¬
гендам о борьбе двух народов на этой земле. Их в сказ¬
ках называют длинноносыми и коротконосыми. Коротко¬
носые обычно фигурируют как жители земли с «тундры
стороны», то есть севера, а длинноносые — «леса сторо¬
ны», то есть юга. Сказки о длинноносых и коротконосых
разнообразны, но конец их одинаков: длинноносые ссо¬
рятся с коротконосыми, вступают с ними в борьбу и по¬
беждают их. Может быть, что-то в этом роде действи¬
тельно было? Может быть, вот эта медная личина при¬
надлежала когда-то коротконосым? А потом пришли
длинноносые и перекроили ее по образу и подобию
своему? Все может быть. Но может быть и так, что эта
личина просто какой-то курьез. Впрочем, последнее ма¬
ловероятно. Уникальность этой вещи, а также тот факт,
что обычно были только семейные шайтаны, а не обще¬
нганасанский, отрицают предположение о курьезе. Идол
был переделан неспроста. Я спрашиваю у Бяку для
очистки совести:
—	Однако этот шайтан-то кто делал?
—	У-го, как знать буду? — ответил Бяку.— Век та¬
кой был. Меня отец Дюходэ был. Тебя-то вести слыхал.
Самый большой шаман был. Юраки ходили слушать
его, остяки, долганы — все. Самый большой шаман был.
Как умирать время дошел, мне тот шайтан давал. Гово¬
рит, шайтан-то отца отца отца отца дальний отец на¬
шел где-то.
Я усомнился в генеалогической точности рода Бяку.
—	Как он мог совсем дальних отцов-то знать? —
спросил я.
— Однако мог,— горячо возразил Бяку.— Я тоже
мало-мало знаю. Смотри вот: мой отец Дюходэ был, Его
отец Лихоре был. Его отец...
254

И Бяку принялся скрупулезно излагать историю
своего родового древа. Я схватился за карандаш и
принялся строчить имена его предков. Редко удавалось
встретить такое знание истории рода. Он да старый Сей¬
ма могли похвастаться отличным знанием генеалогии.
А этнографу эти знания очень нужны.
—	Ну ладно,— сказал я, когда Бяку кончил.— А тебя
далекий отец откуда этого шайтана взял?
—	Силяда-та не знай,— ответил Бяку, передавая мне
шайтана.
Когда Бяку со своей старухой ушли, я повесил шай¬
тана на стену и спросил Эдди:
—	Ну, что ты можешь сказать об этой физиономии,
старина?
—	Удивительная рожа,— ответил Эдди.
—	Всмотрись-ка получше,— предложил я.
Эдди внимательно осмотрел маску и авторитетно
изрек:
—	Был в ремонте. Носик переделан.
—	Помнишь сказку о коротконосых и длинноносых?
Некоторое время Эдди ничего не мог сказать. Потом
он схватил шайтана и, гремя им, возбужденно заго¬
ворил:
—	Острову Пасхи нечего и тягаться с полуостровом
Таймыр. Подумаешь тоже, длинноухие и короткоухие!
Удивили! У нас тут длинноносые и коротконосые резви¬
лись. Мы и то шума на весь свет не поднимаем... Все-
таки здорово, старик. Прямо гениально.
...После отъезда пастухов жизнь на фактории пошла
более размеренно и спокойно. Я занялся вопросами на¬
циональной экономики. Эдди, исчерпав зимние сюжеты,
готовился к съемке природы весной.
В тундре весна наступает очень быстро. Вдруг сразу
потеплеет, осядет снег, на реках появятся забереги, и по¬
бежит отовсюду вода.
Весна — время прилета птиц. И нигде у нас так не
ждут этого времени, как в Заполярье. Здесь о промыс¬
ловой птице, преимущественно о гусе, начинают гово¬
рить, наверное, за месяц до его прилета. Везде только и
слышишь: «Вот прилетит гусь, тогда будет дело!» Не¬
терпение жителей Севера понятно. Перед прилетом гу¬
сей охота неважная. Куропатка всем надоедает, да и
стрелять ее — дело совершенно неазартное. А вот гусь —
255

Это Совсем иное. Он пролетает эти места недели за две,
торопясь к гнездовьям в более северные районы, и на¬
бить его надо в этот короткий срок на всю зиму. Осен¬
ний перелет бывает еще более краток.
Весь Усть-Авам лихорадочно готовился встретить
гуся. Около каждого дома сушились выкрашенные крас¬
кой фанерные профили. Некоторые из них были так не¬
лепы, что от них шарахались даже собаки. Охота из
скрада с профилями здесь дело новое, и поэтому про¬
фили еще не научились делать. Правда, гуся здесь столь¬
ко, что можно обойтись и без профилей. Надо только
убить одного. А потом дело пойдет. Убитого гуся са¬
жают на снег и под голову ему подставляют палочку.
Такой гусь приманивает своих собратьев эффективнее,
чем фанерные профили.
Первые гуси послужили сигналом к началу охоты.
Из домов высыпали все от мала до велика и глядели на
небо. Там, в безоблачной выси, тянулась цепочка птиц.
К вечеру все, кто мог носить ружье, ушли с фактории
на облюбованные места. Те, кто рассчитывал вернуться
на следующий день, шли налегке. Кто думал поохотить¬
ся несколько дней, брал саночки, впрягался в них, при¬
прягал собаку в помощь и шел через Камень на реку
Дудыпту. Там обнажились пески, и гусь охотнее всего
заворачивал именно туда...
Как-то днем с грохотом треснул лед против факто¬
рии. Это вскрылась река Авам. Трещины зашевелились
по зеркальному полю. Около берегов с шумом начали
выныривать льдины и громоздиться одна на другую. За¬
тем лед рванулся разом, остановился, рванулся опять и
медленно пополз в сторону океана.
Мальчишки бегали по берегу, кидали в реку камни и
горланили от восторга. Мотористы не отходили от своих
лодок, занимаясь последними доделками. Рыболовные
сети, как вуали, закрыли дома. Лед шел четыре дня.
Потом вода очистилась. Надо было думать о том, чтобы
съездить в райцентр. Я пошел к председателю колхоза.
Илья Сергеевич выслушал мою просьбу относительно
поездки через Тагенарские озера в райцентр и сразу же
согласился:
— Поедем вместе, у меня в районе дел по горло.
Выехали через два дня и через двое суток были на
месте. Приплыли поздно вечером. Илья Сергеевич по¬
256

шел к кому-то в поселок, а я отправился ночевать к го¬
степриимным медикам. Утром я успел побывать в не¬
скольких учреждениях, получил почту за три месяца и
решил воспользоваться возможностью помыться. Как
раз был банный день.
В баню я попал в «женское время». Работа в район¬
ных учреждениях кончалась в пять часов. Баню натап¬
ливали этак к часу. С часу до пяти мылись преимущест¬
венно женщины, а главы семейств свершали омовение
после работы. Здесь я познакомился с Матвеичем, быв¬
шем директором комбината бытового обслуживания. Он
мог позволить себе роскошь посетить мужское отделе¬
ние первым. К тому же он был отчаянный любитель
помыться. В поселке с ним никто не мог конкурировать
в отношении «термостойкости». И всем даже удобнее
было, чтобы он парился один: слишком уж кошмарную
температуру он нагонял в парной. Я располагал време¬
нем и надеялся, что выйду из этого испытания живым,
и поэтому пошел вместе с Матвеичем. Справедливости
ради надо сказать, что он честно предупредил меня о
риске:
—	Если сердце слабое, лучше обожди,— сказал он.
—	Может быть, выдержу,— ответил я ему.— Очень
не хочется ждать.
В предбаннике было еще чисто, не наслежено мок¬
рыми ногами. Воздух был сухой, без пара. Матвеич не
спеша разделся, развязал принесенный с собой веник и
стал строгать каждую веточку тальника перочинным
ножом.
—	Зачем это? — спросил я его.
—	Колючий, бисово дело,— ответил Матвеич,— если
вот так сучочки не обрежешь, всю шкуру с себя спу¬
стишь.
За этим занятием голый Матвеич напоминал жреца,
готовившегося к важному обряду. Телосложения он был
феноменального. Прямо живая пирамида. Складки огром¬
ного брюха подпирали могучий бюст, на котором лежал
один подбородок, на нем — другой, на другом — третий,
а на третьем — нижняя челюсть. Пирамиду венчала лы¬
сая шишковатая голова. Лицо Матвеича просилось в ма¬
стерскую скульптора-кубиста: квадратный лоб, массив¬
ные надбровные дуги, глубоко сидящие глаза и крупный
приплюснутый нос. Нос был сломан. Глубокая вмятина
257

на переносице — знак участия в гражданской войне —
удивительно гармонировала с чертами физиономии Мат¬
веича. К реликвиям тех времен относился и шрам от
сабельного удара на плече.
Я взял протянутый Матвеичем готовый веник, и мы
двинулись в парную. Парильня в этой бане была по¬
строена по проекту самого Матвеича. У нас нежные го¬
родские дамы, как известно, не парятся. А женщины
Севера это любят. Матвеич отделил мужскую парилку
от женской хитроумной системой жалюзи. Святая свя¬
тых бани скрыта этими сооружениями от нескромных
взоров, а пар и жар пропускала беспрепятственно.
—	Начнем париться, товарищи,— возгласил Матвеич.
—	В добрый час,— отозвалась из-за перегородки мо¬
лоденькая учительница-нганасанка.
—	Париться любит. А ее мамаша, помню, от бани
в тундру убегала, когда в школе училась.
—	Что, Матвеич, и учительствовать разве приш¬
лось?— спросил я его.
—	Директором школы был,— отвечал Матвеич и за¬
кричал без перехода: —Ложись!
Казалось, что Матвеич забросил в печь гранату, а не
плеснул туда ковш воды. В недрах печи прозвучал глу¬
хой взрыв. Температура в парилке подскочила. Матвеич,
не удовлетворившись этим, плеснул еще пяток ковшей,
выскочил в коридор, подбросил в топку уголька, воз¬
вратился и принялся еще. поддавать пару. Во весь рост
было уже невозможно стоять. От жара щипало уши,
плечи горели, как ошпаренные. Я был аынужден сесть
на пол, на деревянную решетку, а Матвеич покрякивал
от удовольствия. Наконец отчаянный визг на женской
половине и топот босых ног возвестил об отступлении
дам.
—	Ого, не выдержали! — злорадно закричал Матвеич.
—	Душегуб окаянный! — прокричала ему в ответ
жена из-за стены.
Он только ухмыльнулся в ответ и взял веник.
—	Андрей Матвеевич,— сказал я.— Когда же это вы
директором школы были?
—	Давненько,— ответил он,— ты, брат-то мой, тогда,
наверное еще и не родился.
—	А где? — опять спросил я.
258

—	Да на Пясине была маленькая нганасанская фак¬
тория. Ее теперь уже нет. А тогда у авамских нганасан
это первая школа была.
—	Что же, учителей что ли не хватало? Почему вас
директором назначили?
—	Не хватало тогда. Опять же моя жинка еще учи¬
тельствовала. А я в основном занимался тем, что детей
в школу собирал, дрова заготавливал, питание органи¬
зовывал. Трудно было.
—	А сколько всего преподавателей в школе было?
—	Трое. И я, директор, четвертый.
—	Детей-то, наверное, неохотно в школу отдавали?
—	Конечно. Мы с великим трудом уговаривали ро¬
дителей. Никак не хотели отдавать. Нам домик завезли
на факторию под школу. Одна половина — класс, дру¬
гая— спальная для детей. Сами жили в старенькой из¬
бушке рядом. Сперва детей всего пять было. Двое — си¬
роты Нуки Костеркина, один парнишка из их же рода
да две девчонки маленькие. Все детишки постоянно на
фактории жили. Мы нарочно в школе их поселили. Все-
таки в доме жили, а не в чуме. И еда получше, и чище.
Этак к ноябрю, помню, они у нас поселились. Родствен¬
ники их прямо надоели. С утра придут, у ребят сидят.
Ведь их тоже угощать надо. А с питанием у нас все-таки
плохо было. Завозить очень трудно. Правда, эта родня
помогала немного. Кто детям рыбы принесет, кто мяса,
кто еще чего. Одежонку чинили тоже. Трудно было с ре¬
бятами. Все дикие, пугливые. Чуть чего — обижаются.
Учителям прямо мука была. По-русски понимают еле-еле.
По общей программе учить нельзя. Так мы и маялись.
Матвеич замолчал, видимо, считая разговор окончен¬
ным, и стал лениво намыливаться.
—	Так что же, так и было в вашей школе пять де¬
тей? — спросил я его.
—	Да нет, потом удалось и других привлечь,— ото¬
звался неохотно Матвеич.
—	Расскажите, Андрей Матвеич,— взмолился я.
—	Тут целая история, долго рассказывать,— отнеки¬
вался он.
—	Да чего уж тут,— не отставал я,— расскажите.
Все равно спешить некуда.
—	Я тут еще в философию ударюсь, а ты меня за¬
смеешь,— не сдавался Матвеич.— Вы-то все учены, а я
259

мужик простой. Мне до всего самому додумываться при¬
ходилось.
Я все-таки продолжал его уговаривать. Наконец он
отложил мыло и начал:
—	Только ты не смейся. Можешь и не поверить, а
было такое. Сначала, как тебе говорил, только пять ре¬
бятишек училось. Потом как-то на факторию приехали
еще Костеркины за товарами. У одного двое ребятишек
лет по восемь. Я их встречаю, говорю: «Давай детей
в школу, учить будем». Куда там! Не соглашается ни
в какую.
—	Чего,— говорит,— учить. Не надо. Пускай охо¬
титься учатся, оленей пасут.
—	Чудак человек,—объясняю ему,— они читать на¬
учатся, писать.
—	Зачем? — говорит.
—	Как зачем? Грамотные будут. Потом, как русские,
научатся железо делать, любые вещи. Русские оттого
все умеют, что грамотные.
—	Ладно,— говорит,— пускай месяца два поживут.
Посмотрю, чему научатся.
Ну, оставил я детей, значит, всего семь человек ста¬
ло. Только месяц прошел, его баба приезжает. Детей
забрать хочет.
—	Почему,— говорю,— слова не держишь?
Ничего не отвечает. Твердит свое: заберу да заберу.
А у нас при школе старичок был. Одного паренька дядя.
Он у нас вроде воспитателя был. Переводил иногда —
русский хорошо знал, ночевал с детьми, чтобы не боя¬
лись. Вот он и говорит:
—	Тот мужик-то, что детей отдал, помер. Теперь этой
бабы отец — шаман большой, их забрать хочет. Говорит,
во сне видел, будто ребятам худо, и помер их отец.
Ну, думаю, зачем их отпускать. В шаманской семье
будут жить, кроме того, здесь и питание получше, и
в тепле. Велел я той женщине уезжать. Сжазал, что де¬
тей не отпущу.
Ну, проходит дня два, приезжает старик один. При¬
шел ко мне гостевать. По-русски говорит маленько. Дер¬
жится гордо. Посидел час, потом говорит:
—	Я,— говорит,— родня ребятам, у которых отец
умер. Хочу их забрать.
260

—	Не надо забирать,— объясняю я.— Мы хотим их
грамоте научить, культурными людьми сделать.
—	Ладно,— говорит,— только я хочу с ними уви¬
деться.
—	Иди,— говорю,— никто этого не запрещает. Кон¬
чится урок — и смотри сколько угодно.
Ушел. Взял с собой собаку — и прямо в школу. Мне
из окна все видно, что на улице делается. Хотел сна¬
чала его остановить, сказать, чтобы собаку в дом не та¬
щил, а потом раздумал: обидишь его еще. Пробыл он
там с час, вышел и уехал. Смотрю — наш старик ко мне
идет. Вошел, лица на нем нет.
—	Чего,— говорю,— такой? Будто от волков бегал.
—	Шибко худое дело,— говорит.
—	Какое худое дело?
—	Нгадя помрет сегодня (Нгадя — это парнишка из
тех, что сироты остались. Другого-то Сырыйко звали).
—	Почему помрет? — спрашиваю.
—	Шаман сказал.
—	Откуда шаман знать может? — спрашиваю его.—
Какую ты глупость говоришь. Шаман, он, как наши попы,
вам всякую глупость в голову заколачивает, чтобы из
вас всякое добро тянуть. Ерунда все это.
—	Как не знать? — старик говорит,— он через со¬
баку смотрел. Шаман через собаку сразу видеть может,
кто помрет. Он между ее ушами глядит под ноги кому-
нибудь. Если под ногами глаза увидит, значит, помрет
тот человек. Его коча [болезнь] поймает. Я сам видел
глаза через собачьи уши под своим сыном. Прямо го¬
рят глаза. Умер сын мой.
—	Ты бы,— я ему говорю,— поменьше вина пил, то¬
гда бы тебе черти не мерещились.
Обиделся старик. Взял палку и ушел.
Ну, поужинали мы в тот день с моей жинкой да
спать легли. В полночь стучат. Смотрю — наша учитель¬
ница зовет. Оделся, бегу в школу. Захожу к детям — ни¬
кто не спит. Сбились к печке и сидят на полу.
—	Чего,— говорю,— на кроватях не лежите?
Один, что побойчее был, отвечает:
—	Все время под кроватями ходит кто-то. Это, на¬
верное, намтаруо [духи мертвых].
Другие детишки как расплачутся — прямо беда. Один
к другому прижались, за учительницу цепляются.
261

Я взял лампу, везде на четвереньках облазил, посве¬
тил, чтобы им показать, что никого нет — дети все-таки.
А старикан наш с головешкой прибежал, по всем углам
смотрит. Я его прогнал со злости. И так дети нервни¬
чают, а тут он еще со своими глупостями.
Кое-как угомонили всю ораву, положили спать и
ушел я — уснули вроде. Утром прихожу в школу — беда.
Нгадя заболел. Бредит, никого не узнает. То плачет,
то смеется. Говорит, что его отец щекочет. Ну, думаю,
задача. Теперь что случись — никто в школу детей не
отдаст. Что делать? Фельдшер смотрел мальчишку, гово¬
рит, ничего определить не может. Просто нервное потря¬
сение. Поил его разными снотворными, а они не помо¬
гают. Парнишка мечется, пугается. Другие дети тоже
волнуются. Я думал, что сам с ума сойду. К вечеру ма¬
лышу совсем худо стало. Мне жинка говорит:
—	Слушай, Андрей, может это гипноз какой-нибудь?
Внушил шаман мальчику что-нибудь? Ты привези его.
Мы бы поговорили.
—	Ну, что ты,— говорю.— Это же значит признать
его. Потом, как ни объясняй, ему больше верить будут.
—	Все равно вези,— говорит,— пусть лучше верят,
чем мальчишка болеть будет.
Пилила, пилила меня всю ночь. Утром я и сам ре¬
шил сходить поговорить. Позвали старика. Спрашиваю
у него, где можно шамана того найти. Говорит, что близ¬
ко стоит — верст десять. Можно пешком пойти. Ну, по¬
шли. Я дорогой все думаю, как это люди могут такой
ерунде верить. Вот, например, в шайтанов. Что такое
ихний шайтан? Деревяшка какая-нибудь, камень, медяш¬
ка. А они кормят его, возятся, как с живым человеком.
Никак понять не могу этого. Как я, например, могу ка¬
кому-нибудь камню кланяться? Не могу. Наши старики
тоже всяким там чудотворным иконам верят, мощам.
Не лучше, чем эти идолопоклонники. Но все-таки как
такая вера может возникнуть? Ну, за этими мыслями я
и дороги не замечал. Шагаем мы со стариком версту за
верстой. Он идет, как заведенный. Дошли до одной со¬
почки. Через нее перевалили. А там камней видимо-
невидимо лежит. Вдруг старик останавливается, достает
из мешка кусок сала оленьего и давай им камень те¬
реть. Камень как камень. Рядом таких же валяется мно¬
жество. И чего он этот камень мусолит?
262

—	Зачем,—говорю,— камень салом мажешь?
—	Однако шайтан,— говорит.
—' Какой шайтан? Тут вот сколько камней валяется.
Что же, все шайтаны, что ли?
Старик на меня смотрит, не понимает.
—	Разве не видишь, что живой камень этот, шайтан-
камень.
—	Не вижу,— отвечаю.— Такой же камень, как и все.
Если на всех сало тратить, самому ничего не останется.
Совсем мой старик на меня глаза выпучил:
—	Чего такое,— говорит,— как ум потерял? Если со¬
баку видишь, а рядом дрова, всегда скажешь, что со¬
бака живая, а дрова неживые. Так-то можешь отличить,
а живой камень от мертвого камня не отличишь? Тебя,
наверное, тоже шаман испортил.
Тут мне словно в голову ударило. Старик один ка¬
мень живым считает, другой мертвым, а я нет. Не мо¬
жем мы думать одинаково. Отчего он камень живым
считает, не так уж важно сейчас. Может, на что-то
похож этот камень, может во сне приснился. Черт его
знает. А главное — сколько не толкуй ему, что камень
мертвый, все равно не поймет. Человека жизнь воспиты¬
вает. Разбей я сейчас этот камень, то может и умереть
старик. Потому что верит. Даже не верит, а чувствует,
что живой. Вот ведь какое дело. Стало быть, убеждать
без примеров — пустое. Таких, как старик, нужно пере¬
воспитать, чтобы поняли свою глупость. А так, не поняв,
чем они дышат, ломать все сразу вредно. Только за¬
боятся люди, обособятся. Враждебно относиться будут,
и все. А надо их понять. Вот тогда и толк будет.
Ну, пришли мы на стойбище. Я прямо к шаману в
чум пошел. Туда и другие собрались. Говорю им: «Ша¬
ман что-то с мальчишкой сделал».
Поговорили они между собой, потом стянули шаману
живот ремнем и давай его давить. Его даже вырвало.
Посмотрели они на рвоту. А мне наш старичок говорит:
—	Он парня заглотнул. Вот его волосы. Теперь об¬
ратно вышли.
Тут один мужик санки пригнал; сели мы, на факто¬
рию поехали. Там этот мужик поговорил с Нгадей, и
парнишка отошел. Поправился. Я уверен, что это точно
гипноз был. Парнишку убедили, что он спасен, вот и вы¬
здоровел. А после этого дела у нас веселей пошли. Тот
263

мужик свою девочку привез, еще кое-кто детей отдал.
На следующий год школу расширять пришлось.
—	Вот так. Хочешь смейся, хочешь нет, а я верю, что
старики нганасанские совсем все иначе видят, чем мы.
Самые старые умерли, конечно, а некоторые до сих пор
одни камни живыми считают, другие — мертвыми или
как-нибудь еще. Молодежь ихняя тоже вот часто понять
не хочет, что у стариков совсем иначе мозги повернуты.
Посмеиваются над ними. А зря.
—	А что с шаманом стало? — перебил я Матвеича.
—	Да ничего. Излупили его свои же крепко, чтобы
воду не мутил, и прогнали в вадеевское племя. И там он
не прижился. Отдельно кочевал, а потом умер. А ребят
ты знаешь. Нгадя сейчас — бригадир, рыбачит, осталь¬
ные в Усть-Аваме. У них у самих уже ребят полно. Ста¬
ричок тот, который камень салом мазал, до сих пор жив.
Ты его тоже знаешь — это Мухунда. Вот и все.
Матвеич, кряхтя, поднялся с лавки, окунул несколько
раз разопревшее лицо в шайку, а затем пошуровал в
топке. Когда он вернулся и опять взялся за ковш, я ре¬
шил, что жизнь дороже, и кинулся из парилки.
—	Чай пить приходи,— гаркнул вслед Матвеич.
В бане было уже человек пять, терпеливо дожидав¬
шихся, когда Матвеич угомонится.
—	Прямо саламандра, а не человек — в огне не го¬
рит,— восхищался хромой сельхозинспектор.— Баню на¬
калил, как парную, а парную — как паровозную топку,
и хоть бы что.
Я оделся и вышел на улицу. Ветерок с Хеты приятно
освежал. На реке тарахтели моторки. С барж, пришвар¬
тованных около больницы, доносились голоса — разгру¬
жали уголь на зиму, солярку, разные ящики.
—	Юрий Борисович,— окликнул меня начальник рай¬
онного отделения милиции.— Куда направляетесь?
—	На аэродром,— ответил я.
—	Ну, пойдемте вместе, мне туда же надо.
Мы шли на аэродром, начальник отделения жало¬
вался, как здесь тяжело живется милиционерам. Хоть
в лепешку разбейся — никак не отличишься. Воровства,
бандитизма или хулиганства здесь нет. Даже какого-
нибудь захудаленького взлома не обнаружишь — замки
отсутствуют. Запираются здесь только магазины и скла¬
ды. Ключ от складского замка давно потерян, и в поме¬
264

щение проникают, отодвигая доски в стене. Непорядок,
конечно, а хищений нет. Прямо беда для милиции.
И штаты здесь смехотворные. Начальник отделения —
подполковник, один старшина и два сержанта: нганасан
и долган. А территория района солидная. Чуть помень¬
ше Франции. На целую Францию — четыре блюстителя
порядка, которым нечего делать. Трагическое положе¬
ние. Сейчас, правда, у милиционеров есть занятие — раз¬
грузка каравана.
Рассуждения моего приятеля перебил подошедший
к нам парнишка, сын Юнто.
—	Зайдите к отцу,— сказал он мне,— отец вас в
гости ждет.
—	Где стоит твой старик-то? — спросил я парня.
—	Да как всегда,— застеснялся он.— Рядом с кол¬
хозным домом чум поставил. Там с матерью и живут.
Говорят, жарко очень в доме. Дышать трудно. А мы
с братом — в доме. Нам не жарко. Теперь с утра друг
к другу в гости ходим. Они к нам — в дом, а мы к
ним — в чум.
—	Зайду,— пообещал я.
К Юнто надо было идти по берегу ручья, впадаю¬
щего в Хету. Я прошел через мостик и свернул на аэро¬
дром. Здесь были заросли помятой ромашки, алых цве¬
тов, известных под названием «жарки», и пятачки земли,
заросшей болотной пушицей. Я брел по колено в цветах,
не смотря под ноги, пытаясь зажечь спичку и прикурить.
Внезапно споткнувшись, выронил спички. Нагнулся, по¬
искал их и увидел необычный пень. Ковырнув пальцем
«кору», я убедился, что она какая-то каменная. Усев¬
шись перед пнем, некоторое время созерцал, пока не по¬
нял, что это клык мамонта. Здесь кости мамонта —
обычная вещь.
Мамонтовая кость великолепно режется ножом, если
ее размочить в воде. Нганасаны, например, так и делают.
Сначала размачивают бивень, а потом вырезают, что
нужно, и покрывают поверхность вещи простым орна¬
ментом. Из кости делается большая часть нащечников и
надбровников в оленьей упряжке, наконечники хореев —
ловсейки — и другие вещи.
Я встал и пошел к Юнто. После чаепития и обычных
разговоров о новостях я сказал ему о своей находке.
Мы взяли лопату и вместе с ним отправились смотреть
265

кость. Могло оказаться, что здесь просто валяется би¬
вень.
Не доходя до места, где торчал бивень, Юнто увидел
второй бивень.
—	Каладя [мамонт]! — закричал он и принялся рыть
вокруг него землю.
Мы копали попеременно. Сначала был снят верхний
слой почвы, затем слой льда сантиметров в тридцать.
Но я решил, что дальше копать не стоит. Из-подо льда
виднелись чистые, без трещин и надломов бивни. Воз¬
можно, сохранилась в вечной мерзлоте и туша «подзем¬
ного оленя». В этом случае наша находка могла заин¬
тересовать палеонтологов. А если бы мы разрушили слой
вечной мерзлоты, за лето на этом месте образовалось
бы болотце, а это не пошло бы на пользу туше мамонта.
—	Однако надо милиция начальник говорить,— ска¬
зал Юнто,— пускай ребятам сказать будет, чтобы не ко¬
пали, каладя того не бередили.
Мы так и сделали.
—	Ничего не пойму,— наморщив лоб, говорил на¬
чальник.— Какой мамонт на аэродроме? Откуда?
—	Олень-бык из земли маленько вылез однако,— по¬
яснил невозмутимый Юнто,— нганасан сторона имя ка¬
ладя будет. Под землей ходит.
Начальник только онемело посмотрел на него и по¬
мчался к аэродрому, оставив нас позади. Когда мы по¬
дошли, он уже о чем-то расспрашивал начальника аэро¬
дрома, нетерпеливо постукивая карандашом по блокно¬
ту. Тот лишь разводил руками.
—	Совсем рехнулся,— пожаловался он нам, когда мы
подошли, ткнув пальцем в главу милиции.— Про какого-
то оленя спрашивает. Говорит, будто он у меня на аэро¬
дроме пропал.
—	Однако не пропал,— досадливо пояснил Юнто.—
Однако из земли вышел.
—	Где этот олень чертов,— угрожал начальник аэро¬
дрома,— какого черта здесь оленей распустили. Тут от
собак спасу нет: за самолетами на взлете гоняются. Еще
олень на мою голову.
—	Однако смотреть надо,— начал было Юнто.
—	Пойдем, пойдем,— перебил его начальник аэро¬
дрома.
Зрелище бивней повергло их в молчаливое изумление,
266

—	Сейчас я их трактором вырву,— первым отреаги- -
ровал начальник аэродрома.
—	Нельзя,— возразил я.— Эта штука, возможно,
имеет научный интерес. Вы, наоборот, помогли бы ее со¬
хранить до приезда специалистов, если, конечно, они
приедут.
—	Это уж мое дело,— вмешался начальник отделе¬
ния милиции.— Сохраним. Никому не позволим раз¬
рушить.
Через час около каждого бивня красовался вбитый
колышек с дощечкой. На дощечках было написано: «Не
трогать. За нарушение — штраф».
...Илья Сергеевич уже ждал в лодке. Я оттолкнул ее
от берега, вскочил сам, мотор затарахтел, и лодка по¬
шла вдоль берега. Мы прошли мимо горы товаров на
берегу, ми]ущ новенькой самоходной баржи «Авамец»,
приобретенной в этом году рыбачьим кооперативом, ми¬
новали здание аэропорта и звероферму колхоза имени
Гагарина и свернули в устье речкц, ведущей к Тагенар-
ским озерам.
—	Я тоже несколько лет назад нашел в тундре ин¬
тересную штуку,— заговорил Илья Сергеевич, после того
как я рассказал ему о находке на аэродроме.— Кость
не кость, бивень не бивень — похож на коровий рог,
только больше. Я его одной экспедиции отдал.
В этих местах загадок встречается много. Одни по¬
труднее, другие полегче. Рисунки изб и лошадей на бля¬
хах долганских ремней можно объяснить якутским про¬
исхождением, хотя на этих широтах такие гравировки
выглядят совершенно необычно. Арабские монеты на
старой нганасанской парке сюда могли попасть через
купцов. Весьма заинтриговывает и появление здесь брон¬
зовой готической буквы «К» большого размера, которую
мы видели у стариков и о которой они ничего не могли
сказать. Может быть, какой-нибудь корабль потерпел
крушение у берегов Таймыра? Да, загадок много.
Дудыпта—Энкаху
В Аваме меня ожидали сразу три неприятности.
Судьба решила побаловать меня: не растягивать бед на
длинный срок, а предоставить возможность пережить их
сразу. Самая большая неприятность — Эдди сжег руку.
267

Он давно искал возможности вести съемку в чуме
без искусственного подсвечивания. Ему пришло в голову
попытаться усилить свет костра. Он разобрал один из
сигнальных факелов, вытащил оттуда какую-то магние¬
вую смесь и стал экспериментировать. Разбил содержи¬
мое факела на куски разного размера и, держа их в
руке, стал зажигать от костра самый маленький. Но он
почему-то не загорался. Зато загорелся самый большой,
крепко зажатый в ладони... К моему приезду рука уже
не болела так сильно, как вначале, но работать ею было
еще нельзя.
Источниками двух других бед был злополучный Во-
лодька-киномеханик. Он утопил наш лодочный мотор и
вывел из строя магнитофон, который был необходим для
синхронизации киносъемки и звукозаписи. Оказывается,
ему не терпелось опробовать мотор в деле. Как только
Володя выскользнул из-под нашего надзора, прицепил
кое-как мотор к корме одной лодки и поехал с моло¬
дежью в ближнюю бригаду рыбаков к устью реки Угар¬
ной. По дороге кто-то из ребят подстрелил гуся. Гусь
свалился в воду и стал нырять. Вместо того чтобы спо¬
койно добить подранка, Володька стал гоняться за ним
на неповоротливой лодке. Во время одного из пируэтов
слабо закрепленный мотор слетел с кормы и нырнул на¬
всегда в самом глубоком месте фарватера Авама.
Я напомнил Володьке путешествие прошлого года,
когда он потерял отдельные части мотора.
—	Теперь, видно,— сказал я ему,— тебе надоело то¬
пить мотор по частям, и ты решил отделаться от него
сразу?
Володька только шмыгал носом и отворачивался
от меня.
—	А ты, старина, спроси у него, как он доканал маг¬
нитофон,— посоветовал Эдди.
Я вопросительно посмотрел на Володьку.
—	Не знал, как выключить,— почти прошептал он.
Оказывается, еще месяц назад ему удалось обмануть
бдительность Эдди и в его отсутствие исследовать за¬
пасной магнитофон. Когда Володька вдоволь насладился
зрелищем вращающихся дисков, он попытался выклю¬
чить его, но это ему не удалось. Увидев через окно иду¬
щего домой Эдди, Володька поставил магнитофон на
место и аккуратно закрыл чехол. Когда через несколько
268

дней Володьке удалось опять заняться магнитофоном,
он понял, что тот выключился сам. А Эдди позже обна¬
ружил, что батареи, добытые с великим трудом, начисто
разряжены.
Мотора не было, на колхозные моторки нечего было
рассчитывать, так как они день и ночь возили от бригад
рыбу на приемный пункт. Оставалось плыть по марш¬
руту на веслах. На этот последний маршрут Эдди воз¬
лагал самые большие надежды — хотел блеснуть техни¬
кой синхронных съемок. Но магнитофон, на котором
стоял синхронизатор, бездействовал.
— Собери сухие батареи на фактории, посмотри по
схеме вольтаж питания магнитофона и составь для него
питание,— велел я Володьке.
Он с готовностью кинулся исполнять это указание.
Ему хотелось загладить хоть часть вины. Он обошел всю
факторию, приволок много батарей от приемников, во¬
оружился вольтметром и засел мастерить аккумуляторы.
Скоро он составил несколько батарей. Они были посла¬
бее тех, что разрядились, но все-таки это было лучше,
чем ничего.
Итак, одна брешь была заделана. Оставалось подле¬
чить руку Эдди и подыскать подходящую лодку. Лодка
Нашлась случайно. Ее пригнал с Пясины новый механик
колхоза. Дело стояло за небольшим: вытесать весла,
смастерить уключины и просмолить днище. С помощью
паяльной лампы и куска смолы все щели были более
или менее заделаны в течение дня. С веслами дело об¬
стояло хуже. Здесь трудно найти прямую лесину. Лист¬
венницы в большинстве корявые и суковатые. Весла по¬
лучились тяжелые и неказистые. Сделали и уключины.
Уезжали мы чудесным вечером. Ветра не было со¬
всем. Река Авам гнала свои воды без единой морщинки
на поверхности. Прощание с авамцами было теплым, но,
как и любое прощание, немного грустным. Наши друзья-
нганасаны помогли столкнуть тяжело груженную лодку.
Я греб не спеша: идти предстояло далеко. Надо
было проплыть по Аваму до впадения его в Дудыпту,
затем плыть по Дудыпте до устья Угарной. Там стояла
бригада рыбаков, от которой надо было пройти до Пя¬
сины и уже по Пясине достичь Агапы, или Энкаху, как
ее называют нганасаны. Путь немалый. Правда, м'ы шли
по течению.
269

Отсутствие ветра было на руку не только нам. Такая
погода по душе и комарам. Их тут несметное количество.
Не глядя, проведешь рукой по любому месту на одеж¬
де— и в горсти полно комаров. Мы спасаемся от них
диметилфтолатом. Мажемся беспрестанно. Но комар
здесь все равно лезет. Кусает, правда, мало, но надое¬
дает очень. Приходится постоянно выплевывать комаров,
выковыривать из-за ворота и даже из-под шапки. Всюду
лезут, проклятые.
Когда гребешь в одном ритме и не надрываешься,
начинаешь двигаться, как автомат. Даже дремлешь за
этим занятием. В пути мы уже больше половины суток,
и спать очень хочется. Эдди прикорнул на корме и клюет
носом. Я машинально шевелю веслами, и дремота нава¬
ливается на меня. Легкий толчок заставил нас вскинуть
головы. Лодка идет прямо на маленький островок. Те¬
чение настолько сильное, что обогнуть островок мне не
удается. Я поднимаю весла и жду, когда лодку прижмет
к нему. Нас несет прямо на корягу, прибитую к берегу.
Коряга сплошь усеяна какими-то маленькими красно¬
ногими птичками. Они спокойны. Лодка их не пугает.
Эдди прицеливается в них камерой и прокручивает
несколько метров пленки. Его внимание тут же отвле¬
кает лебедь, выскочивший неведомо откуда и хлопотливо
бегающий по берегу. Попадает на пленку и он. Выле¬
заем из лодки на мель. Решили сделать привал.
Дым костра отгоняет полчища кровопийц. Мы с удо¬
вольствием наблюдаем, как комары бессильно пытаются
поживиться на наших сапогах. Толстенная кожа им не
по «зубам», вернее, не по носам. Попивая чай, покури¬
вая, говорим о том, о сем. Затем собираем плавник по¬
сырее (как не хочется выползать из-под дыма!), бро¬
саем его в костер...
Просыпаемся одновременно, идем к берегу. Берег
песчаный. Вода сошла недавно, и весь он покрыт рябью,
точно копирующей поверхность реки в ветреную погоду.
По этой зыби идет какая-то маленькая птичка. Идет
прямо от нас к полосе кустиков и мха.
— Птенец!—кричит Эдди и кидается за аппаратом.
Я преграждаю птенцу дорогу и пытаюсь взять его в
руки. Он смешно растопыривает крылья, разевает клюв,
кричит и даже наскакивает на мою руку. Внезапно над
моей головой раздается свист крыльев. Инстинктивно
270

оглядываюсь — буквально в нескольких сантиметрах от
лица проносится крачка — небольшая чайка, с красиво
изогнутыми крыльями. Она кричит требовательно и тре¬
вожно. Я все же беру птенца в руки: его надо отнести
на не затоптанную сапогами землю, и тогда Эдди его
снимет. Новая атака крачки чуть не заставила меня выпу¬
стить птенца из рук. Отважная птица зависает в воздухе
совсем близко от моей головы, и мне кажется, что она
вот-вот долбанет меня клювом. Я бегу от нее. Крачка
гонится за мной. Приходится выпустить птенца...
Устье Угарной видно издалека. В этом месте Ду-
дыпта делает крутой поворот и становится гораздо шире.
Правый берег очень высокий. Там видны чумы бригады
рыбаков. Нас догоняет Хунупте, выскочивший на ветке
из какой-то протоки, здоровается и плывет рядом.
—	Гостевать пришли? — спрашивает он улыбаясь.
—	Гостевать,— отвечаем мы и тоже улыбаемся.
Трудно не улыбнуться в ответ старику: очень уж у
него заразительная улыбка.
Старик Хунупте месяц назад поразил нас с Эдди
сверхъестественным зрением. Здесь, на Угарной, в то
время собрались рыбаки всего колхоза, чтобы выехать
к местам лова. Однажды утром, выйдя из чума, я увидел
группу нганасан, что-то рассматривающих в бинокль на
еле видном противоположном берегу реки.
—	Однако олень,— говорил старик Хунупте, показы¬
вая рукой на берег.
—	Где олень? — спросил Эдди.
—	Вон,— показал старик.— На берегу.
Я всматривался в ту сторону, с трудом различая
берег.
—	Ты видишь? — спросил я Эдди, не доверяя своему
зрению.
—	Нет,— ответил растерянно Эдди.
Зрение у него было безукоризненное.
—	Дай-ка бинокль,— попросил я у одного парня.
Он протянул мне бинокль. Но и бинокль не помогал.
Я разглядел маленькое белое пятнышко, похожее на ку¬
сок нерастаявшего снега. Эдди взял у меня бинокль, по¬
смотрел и решительно объявил:
—	Снег!
Старик Хунупте, приложив руку козырьком ко лбу,
посмотрел и не менее решительно сказал:
271

—	Однако пороз [бык] — рога маленько выросли.
Можно еще было допустить, что ему каким-то обра¬
зом удается разглядеть оленя, но на таком расстоянии
увидеть маленькие тонкие рога! Это было невероятно.
Я в деликатных выражениях высказал сомнение.
—	Однако ехать надо добывать,— обратился старик
к своему сыну, пропустив все замечания мимо ушей.
Сын Хунупте, а с ним еще двое парней взяли мо¬
торку и отправились к месту, указанному стариком. Часа
через три они вернулись и привезли пороза с уже отрос¬
шими рогами...
Хунупте плыл рядом с нами и рассказывал о ры¬
бачьих делах. Они шли неплохо. В этом году колхоз при¬
нял решение заготовить много юколы для продажи. Юко¬
лой здесь называют сушеную рыбу. Заготовка юколы
колхозом — дело новое. Еще неизвестно, как это будет
принято на материке. Но колхозники надеются, что на¬
циональное северное блюдо будет одобрено.
На Угарной живут шесть семей рыбаков: четыре нга¬
насанские и две долганские.
Мы идем в чум бригадира, Агаппия Левицкого. Туда
сходятся и все рыбаки. Садимся пить чай, толкуем о
рыбе. В таких масштабах, как сейчас, рыбу не ловили
ранее ни нганасаны, ни долганы. Рыбная ловля играла
лишь вспомогательную роль. Да и сетей было мало.
Столетия три-четыре назад их делали из жил. С появ¬
лением здесь русских стали раздергивать ткани на нит¬
ки. Из ниток вязали сети. Перед установлением Совет¬
ской власти здесь были еще в ходу сети, вязанные из
ниток мешковины. Теперь даже капроновых сетей доста¬
точно. Но это еще не все, что нужно для успешного
лова. Рыбой здесь богаты, как иные внутренние водоемы,
не все реки. Внутренние водоемы же находятся далеко
от пунктов приемки рыбы — холодильников.
Отдыхать нам некогда. Приходится вновь спускать
свое судно на воду и плыть дальше на север.
Пясина встречает нас ветром и крутой волной. Мы
поднимаемся немного вверх и подходим к долганской
бригаде, находящейся рядом с рыбоприемным пунктом
и полярной станцией. Тут можно отдохнуть...
Трудно сказать, повезло нам или не повезло. С од¬
ной стороны, повезло. Пришла моторка, направляющаяся
на Агапу, к рыбакам Норильского рыбозавода. Она нас
272

забросит к устью Агапы, к последней нганасанской
бригаде. С другой стороны, когда же, наконец, удастся
выспаться? Опять потянутся десятки часов речного пу¬
тешествия, опять ветер и болтанка, насквозь промокшие
куртки и онемевшие от постоянного сидения в лодке ноги.
Мы проскакиваем мимо всех бригад. Рыбозаводской
моторке останавливаться некогда. Она остановилась
только один раз, чтобы высадить нас у бригады Боптэ.
Боптэ был рад нам. Мы с ним договаривались, что
приедем повидаться в конце лета. Он думал, что мы не
сможем добраться до его стойбища.
После двухдневного отдыха мы с Эдди стали укла¬
дываться, готовясь в путь. Теперь нам предстояло дви¬
нуться вверх по течению Пясины. Мы рассчитывали за¬
держаться у старика Локая, прекрасного охотника на
дикого оленя, потом побывать в бригаде Паддеку и от¬
туда — к полярной станции, к которой ходят самоход¬
ные баржи и речные караваны. От полярной станции
наш путь лежал на юг, через факторию Курья и озеро
Пясино на Валек, норильский речной порт.
Старого Локая все любят. Любят за веселый харак¬
тер, за то, что он очень приятный собеседник и отзывчи¬
вый человек. А я люблю Локая еще за одно качество: он
обладает сильно развитым чувством истории. Он очень
любит вспоминать ушедшие дни, и слушаешь его — как
будто читаешь увлекательную книгу.
Локай — хранитель истории нганасан. Он помнит все.
Если его заставить рассказать хотя бы сказки, которые
он знает, то это составило бы фолиант. Но самая боль¬
шая страсть Локая — философствование о природе ве¬
щей. Вот и в этот раз после обязательного обмена ново¬
стями Локай начинает разговор на эти темы.
—	Однако тебя ум как будет — земля живой или
нет? — спрашивает он.
—	Однако нет,— отвечаю я, лежа на шкуре,— тебя
ум-то живая земля?
—	Не знаю,— отвечает он,— только старая вера,
будто живой земля. Старики говорили, земля шкуру дер¬
жит. Каждый год линяет шкура. Как снег уходит— и ли¬
няет шкура. Новая шерсть — мох, трава вырастает...
Раньше так думали.
—	Теперь-то земля не живой,— вмешался в разговор
совсем дряхлый старик Кая из соседней бригады, при¬
273

ехавший к Локаю гостевать,— мне моего сына дочь гово¬
рила — она в школе так слышала.
Старик славился тем, что был очень недалек, и Ло-
кай только досадливо рукой махнул, когда тот вставил
свое слово.
—	Тебя ум, видом-то земля какой будет? — спросил
он опять меня.
—	Видом-то будет шар, как кулак,— пояснил я, опа¬
саясь, что старик не поймет. Круглых предметов в нга¬
насанском обиходе нет.
— Вот-вот,— обрадовался	внезапному открытию
Локай.— Как мяч, наверное, будет. Я тоже век думал:
видом земля какой будет? Старые люди говорили, земля
ровный, как ладонь. Видом как круг на воде, когда ка¬
мень бросишь. Однако я-то думаю — неправильно это.
Каждый год весна бывает. Каждый год снег тает. Со¬
всем много воды бывает весной. Уходит вода. Куда ухо¬
дит? Не только весной уходит. Век бежит куда-то. Вода
вверх никак идти не может. Никто не видел, как вода
на гору идет. Всегда вода с горы идет. Век идет, идет.
А куда девается потом? Если земля ровный, никуда вода
течь не будет. На месте будет. Если земля круглая, все
время сверху вниз течь будет.
—	Однако перва-то земля ровным была,— перебил
его рассуждения старик Кая,— теперь круглый стал.
—	Однако совсем пустой говорка,— вскипел Ло¬
кай.— Как земля может иной стать? Сам столько жи¬
вешь, видеть можешь!
—	Однако перва земля ровным была,— упорство¬
вал Кая.
—	Ты-то как знать будешь?
—	Однако меня сторона мой дед говорил. Он нико¬
гда врать не мог. Всегда правду говорил. Теперь, круг¬
лый стал — девка сына говорила. Тоже не может врать.
Локай только головой покрутил в ответ и велел не¬
вестке жечь костер и варить рыбу.
За три дня, пока мы были у Локая, ЭдДи измучил
всех и измучился сам. Он подкарауливал старика, его
сына, Хопяку, жену Хопяку и даже его маленькую дочь
и подолгу смотрел на всех в «большой бинокль». Так
старик Кая называл киноаппарат.
К Пясине стали подходить маленькие разведыватель¬
ные группы диких оленей, состоящие только из больше¬
274

рогих быков. Потом пошли большие стада. А затем по¬
валила туча оленя. Везде, куда хватало глаз, были
видны олени. Они подходили к водной преграде — Пя-
сине — и переплывали ее. Есть особые места, которые
дикий олень предпочитает для своих переправ. На этих
местах и сейчас охотятся на них. А раньше здесь были
поколки.
Нганасаны на ветках врывались в плывущее стадо и
копьем били оленей в бок, где кончаются ребра. Охота
была опасной и требовала большого мастерства. Надо
было знать много тонкостей. Так, плывущего сзади оле¬
ня, которого на первый взгляд легче всего добыть, тро¬
гать не стоило. Особенно, если он плыл, высунув из воды
круп. Это значило, что олень больной. Ударишь копьем —
умрет сразу. Перевернется быстро вверх ногами и мо¬
жет задеть ветку. Для нганасан купание было больше,
чем простая неприятность. Перевернуться на ветке —
значило умереть. Спастись можно было, лишь ухватив¬
шись за проплывавшего оленя...
Старики-нганасаны в это время, казалось, обезумели.
Они только и говорили о диком. Рвались добыть хоть од¬
ного рогача и тайком прилаживали наконечники копий
к древкам: ружьям не доверяли. Или, может быть, их тя¬
нуло вспомнить молодость? Тогда добыча дикого опреде¬
ляла их место в обществе. Добыча дикого была все равно
что сдача экзамена на аттестат зрелости. Сейчас стари¬
кам очень редко удается выйти с копьем на поколку.
Оленя и так хватает, добытого молодыми с помощью
карабинов.
Для нас дикий был сигналом к возвращению из эк¬
спедиции. Осень наступила. Надо отбывать. Рассчиты¬
вать на помощь со стороны было бесполезно. Мы при¬
вязали длинную бечеву к носу лодки и тронулись вверх
по реке. Наши ноги шли и по песчаным косам, и по ка¬
менистым осыпям, и по топким берегам, и по бесконеч¬
ным отмелям. Мы были бурлаками, а бурлакам трудно
смотреть по сторонам. Смотришь под ноги, легши в лям¬
ку грудью, и думаешь о чем-нибудь, чтобы не чувство¬
вать усталости. И не надо часто оглядываться назад,
а то можно испортить настроение, увидев в конце дня
какую-нибудь излучину, от которой уходили утром, со¬
всем близко. Тяжелое это дело ходить бечевой, но вели¬
колепно чувство, когда путь окончен. Его не сравнишь,
275

конечно, с тем настроением, когда прибудешь куда-то на
самолете, на поезде, на моторке. Поэтому мы были
просто счастливы, увидев вдалеке чумы Паддеку.
Это было ранним чудесным утром. Все в чумах еще
спали.. Только совершенно голый крошечный мальчишка
вышел помочиться и замер, разглядывая нас.
—	Тана сылы нимиля [как тебя зовут]? — спросил я.
—	Лапса [ребенок],— ответил он, подумав.
—	Не могу так тебя звать,— сказал я ему.
—	Однако парень пока имя нету,— раздался голос
Паддеку. Он высунул голову из чума и пригласил зайти.
—	Услышал разговор и проснулся,— сказал он, ко¬
гда мы вошли.
Мы снимали негнущимися руками куртки, стягивали
мокрые сапоги. Шевелились еле-еле — устали.
—	У парнишки никакого особого признака нет,—
продолжал Паддеку,— и потому не дали ему еще настоя¬
щего имени. У нас такой обычай — настоящее имя дают,
когда характер человека проглянет. Бывает подолгу так
ребята детское имя носят, пока настоящее получат.
Он заботливо расчистил нам половину чума, посте¬
лил шкуры, и мы улеглись.
Через несколько дней мы с Эдди пересекли пешком
небольшую равнину и вышли к полярной станции на
другой стороне Пясины.
Что здесь будет
Компания на барже собралась веселая. На полярную
станцию кроме нас с Эдди приехали двое охотоведов,
нганасанская девушка и паренек. И вот теперь мы уезжа¬
ли с полярной станции.
Охотоведы работали в научно-исследовательском ин¬
ституте. Ездили на четыре месяца в безлюдные места по
реке Пуре. Четыре месяца были вдвоем. Не видели ни
одного человека. Только птиц и животных. Они назы¬
вают места, где были в экспедиции, «страной дураков»,
потому что животные там людей не видят и не считают
их опасными врагами. Дикий олень, услышав шум мо¬
тора, прибегает. Песцы ведут себя более чем нагло, а пти¬
цы не слетают с гнезд при виде человека,
276

Ребята рассказывают о зверье очень интересно, и мы
с Эдди замучили их вопросами.
Девушка-нганасанка была дочерью нашего знакомого
старика Научптэ. У нее длинное и сложное имя, и мы
звали ее сокращенно Верой. Она училась в Дудинке. Па¬
ренек окончил несколько классов ремесленного училища
в Норильске и через год приобретет профессию механика.
Мы вымели из каюты мусор, расстелили спальные мешки,
соорудили из своих ящиков стол, и это временное жилище
стало вполне сносным.
Ехать было весело. Шутили и смеялись, потому что
мы, как и охотоведы, скоро будем дома, а наши юные
спутники радовались предстоящей встрече с однокаш¬
никами. Веселье привлекло в нашу компанию женщину-
врача и свободного от вахты помощника капитана.
Разговорам не было конца. Рассказывали разные ис¬
тории из «веселой» полярной жизни. Потом пошли споры
о том, что нужно, чтобы жизнь здесь стала лучше, чем
сейчас. В конце концов расшумелись так, что пришлось
установить порядок выступлений.
—	Что здесь будет? — спросил кто-то.
—	Плановое охотничье хозяйство! — воскликнул охо¬
товед.— Охота такое же дело, как выращивание хлеба.
Она сейчас идет самотеком, по существу так же, как
сто или двести лет тому назад. Подумать только —
сколько здесь птицы! А бьют ее как попало, но меньше,
чем можно было бы забивать при плановом хозяйстве.
—	Ведь отстрел птиц сейчас лимитируют,— встав¬
ляет Вера,— все-таки некоторая плановость есть.
—	Какое это планирование,— возражает второй из
охотоведов.— Это чепуха. С таким планированием да¬
леко не уйдешь. Нужно знать средний прирост поголовья
птицы, места гнездовий, пути перелетов и зимовки.
По нашей стране давно пора было ввести плановый за¬
бой. Добывать птицу нужно именно здесь, причем осенью,
когда птица упитанна и еще не истощена дорогой.
—	А как быть с птицей, которая зимует за рубе¬
жом?— спрашиваю я.
—	Здесь сложнее,— соглашаются охотоведы.— Но все
же можно даже для этой птицы установить нормы до¬
бычи. Все дело в том, что у нас мало внимания обра¬
щают на охоту. А она может дать изрядный доход.
Не надо только слишком усердствовать. Выбить дичь
277

очень просто. Развести ее трудно. Так же и с диким оле¬
нем. Будущее этого края — плановая охота.
—	Ну да, охота! — возражает помощник капитана.—
Здесь надо рыбку ловить по-умному. Тогда тундре цены
не будет. Сейчас ведь только пенки снимают. Где побли¬
же, где полегче, ловят. Не суются подальше, хотя там
и рыбы очень много, думаю, что со временем наладят
лов. Построят хорошие посудины на подводных крыльях
или что-нибудь еще. Чтобы не тащиться, как мы та¬
щимся, а быстро проскочить на рефрижераторе от самой
дальней бригады до рыбозавода. И надо механизировать
лов, чтобы рыбаки вручную неводов не таскали.
—	Моторов надо сюда побольше,— вмешивается па¬
ренек-ремесленник.— Когда будет много моторов, горюч-
ки, легких лодок, тогда и ловить будут больше.
—	А я думаю, что главным в хозяйстве будет оле¬
неводство,— вступает в разговор Вера.— Если правильно
им заниматься, то можно иметь очень большой доход.
Конечно, много еще надо сделать. Но в конце концов
придумают же что-нибудь, чтобы уничтожить комара, за¬
щититься от овода. Надо найти правильную систему вы¬
паса, разделения стад, сохранения телят. Я хочу скорее
выучиться и лечить оленчиков. В Дудинке прямо во сне
снится, что аргишу со стадами.
—	Аргишить тоже будут иначе,— говорю я.— По¬
строят промежуточные базы для оленеводов, чтобы не
таскать чумы с собой, а жить в настоящем доме. А если
придется охотникам, рыбакам или пастухам далеко от¬
рываться на время от постоянного жилья, то можно бу¬
дет взять с собой какие-нибудь легкие и удобные пере¬
движные жилища.
—	И телевизоры будут карманные, как теперешние
малогабаритные приемники,— говорит Эдди.
—	И придумают что-нибудь, чтобы можно было в
любую пургу выезжать к больным на вызов,— вставляет
свое слово доктор.
После ее слов все замолкают. Наверняка думают о
нашем разговоре. Пускай еще неизвестно, что здесь бу¬
дет, ясно одно — не так уж много времени осталось, ко¬
гда все это исполнится.
Скорее бы!

Оглавление
Тундра не любит слабых
Здравствуйте, солнечные	ночи!	 7
Самолет летит на север		 —
Усть-Цильма	 10
Цена молока	 19
Земной Сатурн	 28
Полуостров, называющий	себя	маленьким ...	45
Лабытнанги	 —
Город на мысу	 51
Тундра не любит слабых	 58
Обычный рейс	 76
Курские соловьи в Антипаюте	 89
Катина песня	 100
Рядом дышит Ледовитый	 105
Кухня погоды	 —
За 80-й параллелью	 126
Через Баренцево и Карское	*	133
Енисей — брат полярных	морей	143
У гор Путорана	147
Рожденные в снегах
Знакомство с народом ня	159
Весенняя дорога 	 162
Сила традиции	 169
Ветка	177
Большой день	 181
Тагенары	189
Неоправданный аванс	 202
Как выбирать хорей	218
Олени уходят на север	238
Мамонт на аэродроме	251
Дудыпта — Энкаху	267
Что здесь будет	276
279

Иллюстрации

Оленю нелегко добывать ягель

Первая «высота»
Первое знакомство
•
Даже медвежатам в теплых шкурах
приятно погреться на солнце

Первый дом Норильска
Гвардейская площадь и улица Ленина в Норильске

В Заполярье немало красивых мест
Норильск строится
•
Пурга в Норильске заметает снегом
высоковольтную линию до проводов

Дары Оби
Печорская семга
•
Малышей,
которые еще не умеют
ходить, возят
в люльках-коробах

Новорожденный олененок
В фельдшерско-акушерском
пункте Усть-Лвама родился
нганасан

Старик Сейме
согласился показать,
как шаманили
•
Вот так кропотливо,
стежок за стежком,
шьются роскошные
орнаменты для парок

Так хоронят нганасан
•
Старушка любит
ездить в гости
•
Танк — великий мастер
делать легкие ветки

Если любимый
не едет к девушке,
приходится девушке
ехать к любимому
•
Для парки шкуру
надо тщательно выскоблить

Починка сетей требует изрядного терпения

Любовцев В. и Симченко Ю.
Л93 Тундра не любит слабых. М., «Мысль», 1968.
279 с. 8 л. илл.
Далеко за Полярным кругом, на полуострове Таймыр, живут
самые северные в мире оленеводы — нганасаны. Этот удивительный
народ сохранил во многом свои древние обычаи. В самом деле,
знаете ли вы, что возраст женатого мужчины у нганасан исчисляет¬
ся по возрасту его жены; что по вышивкам на одежде можно
определить, считается ли ее хозяин полноправным охотником,
женат ли он, есть ли у него дети.
В коротких новеллах читатель познакомится и с работой
полярников, летчиков, геодезистов, горняков — всех тех мужествен¬
ных людей, которые покоряют суровый Север.
1-6-2
188-67
902.7
Любовцев Владимир
и Симченко Юрий
ТУНДРА НЕ ЛЮБИТ СЛАБЫХ
Редактор М. И. Макарова
Мл. редактор С. И. Ларичева
Оформление художника А. А. Брайтмана
Художественный редактор М. Н. Сергеева
Технический редактор Л. К. Уланова
Корректор В. М. Антонова
Сдано в набор 17 ноября 1967 г. Подписано в печать 25 фев¬
раля 1968 г. Формат бумаги 84Х1081/зг» № 2. Уел. печатных
листов 15,54 с вкл. Учетно-издательских листов 15,6 с вкл.
Тираж 50 000 экз. А01022. Заказ № 2160. Цена 74 коп.
Издательство «Мысль»
Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова
Главполиграфпрома Комитета по печати
при Совете Министров СССР. Москва, Ж-54, Валовая, 28.