Повесть о прекрасной Отикубо

Вера Маркова. «Повесть о старике Такэтори» и «Повесть о прекрасной Отикубо»

Повесть о старике Такэтори. Перевод со старояпонского Веры Марковой

Повесть о прекрасной Отикубо. Перевод со старояпонского Веры Марковой

Нидзё. Непрошеная повесть. Перевод со старояпонского И. Львовой

Теги: художественная литература японские повести

Год: 1988

Похожие

Классическая проза Дальнего Востока

Повесть о Сагоромо. Повесть о Такамура

Убийственно красиво

Повесть о Гэндзи. Приложение

Текст

БИБЛИОТЕКА
ЯПОНСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
Горегляд В. Н.
Гривнин В. С.
Григорьева Т. Я.
Ким Ле Чун
Львова И. Л.
Маркова В. Я.
Редько Т. Я.
Федоренко Н. Т.

Повесть
о прекрасной
Отикубо
Старинные
японские
повести
Перевод со старояпонского
Москва
«Художественная литература»
1988

ББК 84.5Я
П42
Вступительные статьи, комментарии
Веры Марковой и И. Львовой
Стихи в переводе
Веры Марковой и А. Долина
Оформление художника
В. Харламова
„ 4703000000-010 00 _
“—028(011-88 ^<0-88 © Состав, оформление. Изда¬
тельство «Художественная
181Ш 5-280-00374-3 литература», 1988 г.
© Скан и обработка: д1агизбЗ

«ПОВЕСТЬ О СТАРИКЕ ТАКЭТОРИ»
и
«ПОВЕСТЬ О ПРЕКРАСНОЙ ОТИКУБО»
Старинный классический роман — гордость и слава японской
литературы. По-японски роман называется «моногатари»: сказ
о каком-нибудь событии. Моногатари — очень широкое видовое
понятие, оно включает в себя многие жанры художественной
прозы — новеллы, повести и романы, сказки и легенды. Родился
роман в так называемую хэйанскую эпоху (IX — XII вв.), когда
столицей Японии был г. Хэйан (ныне Киото). Лучшие из хэйан-
ских романов широко читаются не только у себя на родине, их
переводят на языки других народов, и в наше время они прочно
вошли в золотой фонд всемирно известных шедевров древней
классики.
Кагуя-химэ, лунная дева из «Повести о старике Такэтори»,
создание народной легенды, бессмертна, словно Психея. Она жи¬
вет в великом искусстве. Как прекрасная Кагуя-химэ родилась
в густой, девственной чаще бамбуковых лесов, так и японская
литература возникла из могучих и нетронутых глубин древних
народных мифов, легенд, песен и сказок.
Первые японские романы «Повесть о старике Такэтори»
(«Такэтори-моногатари») и «Повесть о прекрасной Отикубо»
(«Отикубо-моногатари»), представленные в нашей книге, еще
носят на себе следы своего чудесного происхождения. У них
и зачины сказочные: «Не в наши дни, а давно-давно...»
В истории литературы случаются такие эпохи напряженного
творчества и бурного роста, когда время словно шагает в семи¬
мильных сапогах.
Первый дошедший до нас японский роман «Повесть о стари¬
ке Такэтори» еще весь погружен в сказочную стихию. Время со¬
здания повести в точности не установлено, однако уже в начале
XI века ее считали «прародительницей всех романов». Она была
освящена своего рода престижем старины. Видимо, повесть по¬
явилась в конце IX — начале X века.
«Повесть о прекрасной Отикубо», возникшая несколько по¬
зднее, во второй половине X века, написана на всемирно извест¬
5

ный сюжет сказки о злой мачехе и гонимой падчерице. В япон¬
ском фольклоре известно много вариантов этого сюжета.
Даже имя «Отикубо»— сказочное имя. Оно звучит по-япон¬
ски так же, как звучат для нас «Замарашка», «Ослиная шкура»...
Такое имя играет роль своеобразной маски, оно призвано скрыть
до времени от людей прекрасный облик гонимой девушки, чтобы
тем удивительней было в силу контраста ее конечное преображе¬
ние. Вот почему герои волшебной сказки часто одеваются в лох¬
мотья, мажут свое лицо сажей или принимают образ зверя, пти¬
цы, безобразного чудовища.
Сказка хочет, чтобы торжество ее несчастных и обездоленных
героев носило характер яркого апофеоза. Гадкого утенка должен
отвергнуть весь птичий двор, иначе он, даже превратившись
в белого лебедя, никого не поразит своей красотой.
Но в «Повести о прекрасной Отикубо» нет уже волшебно¬
сказочных элементов, только «обыкновенное чудо» любви. По
существу это куртуазный роман, густо насыщенный бытом во
многих красочных подробностях. Второстепенные персонажи по¬
вести — живые, реальные люди. В главных героях нетрудно
узнать с детства хорошо нам знакомые сказочные образы Золушки
и принца. Это только кажется, что Отикубо и ее возлюбленный
живут по законам современного им общества, на самом деле они
живут по законам волшебной сказки. Событиям даны реальные
мотивировки, но они все равно остаются невероятными, потому
что подчинены иной правде, действующей в фантастическом ми¬
ре народного вымысла, где всегда торжествуют добро и справед¬
ливость.
Всего через несколько десятилетий после «Повести о пре¬
красной Отикубо», в самом начале XI века, был создан «Принц
Гэндзи» («Гэндзи-моногатари»), первый в мире «большой ро¬
ман», построенный на материале реальной действительности,
с виртуозно разработанной фабулой, с глубоким проникновением
в психологию действующих лиц. И совершилось это важнейшее
событие за шесть веков до того, как Сервантес написал «Дон-Ки¬
хота».
«Гэндзи-моногатари» — вершина японской классической ли¬
тературы и один из лучших романов мира. В нем содержится
много мыслей и суждений об искусстве того времени, в том числе
и о романах.
Однажды принц Гэндзи зашел в покои к юной девушке, кото¬
рая воспитывалась в его доме, и увидел, что она не в силах под¬
нять глаз от книги, не замечая даже, как спутаны ее волосы.
Сначала он посмеялся над небылицами и пустыми фантазиями
романов. Но потом сказал:
6

«Я напрасно бранил эти книги. Не будь их, что знали бы мы
о том, как люди жили в прошлом, начиная с века богов и до на¬
ших дней? В исторических книгах вроде «Анналов Японии» мы
находим только одну сторону действительности, а в романах
правдиво и достоверно повествуется о самых важных вещах... Не
думай, что сочинитель просто-напросто пересказывает подлин¬
ную историю того или иного человека. Но жизнь людей, но все,
что он видит вокруг себя, о чем он хотя бы слышал, наполняет
его душу глубоким волнением. Сочинитель не в силах замкнуть
то, что он пережил, чему был свидетелем, в глубинах своего сер¬
дца, он должен поведать об этом другим людям. Так, мне кажет¬
ся, родилось искусство романа.
Разумеется, романы не могут быть все на один лад. Китай¬
ские не похожи на наши, японские; новые романы отличаются от
старинных. Есть также разница между серьезным и легким чте¬
нием, но утверждать, что все романы — пустые россказни, значит
погрешить против истины».
Чтобы вложить такие тирады в уста своего героя, писатель¬
ница Мурасаки Сикибу (автор «Гэндзи-моногатари») должна
была глубоко осознать художественно-литературную ценность
и общественное значение романа. И она могла это сделать: роман
хэйанской эпохи быстро, за одно столетие с небольшим, поднялся
на высоты великого искусства.
* * *
Но как же стал возможен в далекой островной Японии такой
замечательный расцвет романа, и притом так давно, в эпоху ран¬
него средневековья?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо хотя бы в общих чертах
познакомиться с историей древней японской культуры.
Японские острова вытянуты дугой вдоль самой крайней вос¬
точной оконечности великого Евразийского материка. Долго хо¬
дили самые фантастические слухи о сказочных островах Ципан-
гу, как их именовал Марко Поло. В эпоху позднего феодализма
Япония замкнулась в себе, как в тесной раковине. В Европе ста¬
ли думать, что Япония — загадочная страна, извечно чуждая
всему остальному миру. А между тем изоляция ее возникла в ре¬
зультате многих печальных исторических событий и существова¬
ла далеко не всегда. Древняя Япония находилась под интенсив¬
ным культурным воздействием Кореи, Китая и даже Индии,
а через них докатывались до нее как бы слабым отдаленным эхом
голоса других великих цивилизаций: греческой, иранской, ви¬
зантийской.
7

Уже в IV — VII веках Япония поддерживала оживленные
культурные и торговые сношения с тремя государствами древней
Кореи: Когурё, Пэкче и Силлой. Оттуда завозили в Японию шел¬
ка и, что еще важнее, шелковичных червей; лошадей и неизвест¬
ных ранее в Японии животных и птиц; предметы культа и до¬
машнего обихода. Из Кореи в Японию прибывали специалисты
по разведению тутовых деревьев, необходимых для шелководст¬
ва, врачи, корабельных дел мастера, каменщики и скульпторы,
красильщики и другие ремесленники.
В VI — IX веках Япония находилась под сильным воздейст¬
вием китайской цивилизации. К концу VII века в Китае возникло
большое централизованное государство — Танская империя
(608—906), поддерживавшее оживленные торговые и культур¬
ные сношения со многими народами Центральной и Юго-Восточ¬
ной Азии и Дальнего Востока.
Работы древних японских мастеров воспроизводят мотивы
персидского, китайского искусства, арабески египетского
происхождения, но японские мастера, вдохновляясь «заморским
искусством», творчески его преображали, следуя своим народ¬
ным традициям. Японцам свойственна восприимчивость к ино¬
земной культуре, но они сумели сделать ее основой для собствен¬
ного творчества.
В VI веке принц-регент Сётоку (573—621) стал усиленно на¬
саждать в Японии буддизм и возводить буддийские храмы.
Буддийские монахи-проповедники привозили с собой в Япо¬
нию не только книги религиозного содержания, но учебные тру¬
ды по летоисчислению, астрономии и географии.
В Японию хлынул поток буддийских верований. Местный
японский пантеон богов пополнился божествами индийского
и китайского происхождения.
В «Повести о старике Такэтори» сплетены сказочно-фан¬
тастические мотивы самого разнообразного происхождения:
японские, китайские, индийские... Одни взяты из самой гущи
японского фольклора, другие навеяны буддийскими и даос¬
скими 1 легендами.
Волшебная гора Хорай в этой повести — да ведь это же Пэн-
лай — остров блаженства, обитель бессмертных небожителей
и мудрецов, который, согласно древним китайским преданиям,
плавает в океане на голове гигантской черепахи. На нем растут
нефритовые и жемчужные деревья. Плоды их даруют бессмертие.
Легенда эта напоминает древнегреческое сказание о саде Геспе-
1 Даосизм — одно из религиозно-философских учений в старом
Китае. С ним связано множество народных поверий и легенд о небесных
феях, эликсире бессмертия, монахах-волшебниках и т. д.
8

рид и кельтские легенды о чудесных островах. Видимо, в этих
легендах отразились очень древние представления о потусторон¬
нем мире.
Из Китая пришла и легенда об Огненной мыши. Согласно
этой легенде, вокруг горного хребта Куньлунь пылают огненные
горы. В огне живет мышь ростом больше быка, покрытая шелко¬
вистой белой шерстью. Выйдет она из огня, обольет себя водой
и умрет. Из ее шерсти якобы готовили ткань, которую мыли не
в воде, а в пламени...
Героиня повести Кагуя-химэ оказывается лунной феей, но
легенды о прекрасных феях (пери) тоже родились в далеких от
Японии странах, вероятнее всего в Индии.
Благотворное влияние великих цивилизаций Азии способст¬
вовало бурному росту молодой японской культуры. Родилась
своя японская литература. В живописи возникла японская школа
«Ямато-э», появились оригинальные скульптуры, замечательного
расцвета достигли ремесла. Но весь самобытный гений японского
народа был поставлен на службу одному-единственному классу:
родовой аристократии, проживавшей главным образом в столице,
поближе к императорскому двору.
Древние японские столицы Нара и Хэйан (ныне Киото)
с прямыми широкими улицами были выстроены по образцу сто¬
лицы Танского государства Чанъань. В северной части каждой из
них, в прямое подражание Чанъани, были возведены пышные
императорские дворцы.
Государственное устройство Китая, его наука, литература
и искусство служили непререкаемыми образцами для молодого
японского государства.
Были учреждены школы для детей из знатных семейств, воз¬
никла академия, ученые пользовались известным почетом.
Но хэйанская аристократия была как бы тончайшей пленкой
на толще воды. Между ней и простым народом было мало общего.
Аристократы (кугэ) не управляли своими поместьями, не воева¬
ли, не занимались всерьез государственным делом и старались
без крайней необходимости не покидать столицы. Разлука с ней
казалдсь им страшным несчастьем. Наслаждение стало для них
главной целью жизни, они искали его в утонченных эмоциях,
в любовании красотой, освобожденной от всего чувственно-гру¬
бого, «вульгарного». Больше всего их пленяли оттенки и по¬
лутона.
Хэйанцы воспевали нежные, быстро опадающие цветы виш¬
ни. Нельзя даже и представить себе, чтобы аристократ того вре¬
мени остановился в восторге, как поэт XVIII века Бусон, перед
полем, заросшим простой сурепкой. Вот в этой тепличной атмо¬
сфере и расцвела пышным цветом прекрасная, несмотря на свою
9

ограниченность, хэйанская культура. Еще задолго до того, как
над ней нависла гибель, хэйанцы любили говорить о «печальном
очаровании вещей», это отвечало буддийскому учению о непроч¬
ности земного бытия и в то же время заставляло сильней ощутить
красоту того, что вот-вот должно исчезнуть.
Хэйанская культура с самого начала несла в себе зерно своей
гибели: она была уделом слишком немногих.
«Повесть о прекрасной Отикубо» рисует картины неслыхан¬
ной роскоши, царившей во дворцах аристократов того времени.
Многие ее страницы посвящены описанию предметов искусства,
которые были неотъемлемой принадлежностью жизни знатного
сановника. Их также принято было жертвовать в храмы, где
с течением веков скапливались несметные сокровища.
Большой любовью пользовались музыка и поэзия. «Повесть
о прекрасной Отикубо» наделяет своих любимых героев музы¬
кальным талантом: они чудесно играют на флейте и цитре.
В хэйанскую эпоху любили зрелища: пышные религиозные
ритуалы, празднества при дворе, храмовые праздники... Романы
того времени нередко описывают потасовки между слугами из-за
лучших мест для зрителей — на улицах, по которым проходили
торжественные процессии, или в храмах, где для привлечения
молящихся было в обычае устраивать представления мистери-
ального или даже откровенно развлекательного характера.
Жизнь богатых хэйанцев текла в непрерывной смене празд¬
неств и увеселений.
Основой благополучия родовой знати служили поместья —
сёэн. Так как торговля была в значительной степени меновой, то
доходы с них получали не в виде денег, а в виде риса. Именно
рис — главная ценность того времени. Аристократы оставляли
надзор за своими поместьями в руках управителей. Сами они
служили при дворе, в гвардии или многочисленных гражданских
ведомствах, но служба эта часто бывала только номинальной.
Гвардейцы и «архивные юноши» — золотая молодежь той эпо¬
хи — посвящали все свое время любовным и придворным инт¬
ригам.
«Повесть о прекрасной Отикубо» идеализирует хэйанский
быт, но против своей воли автор порой рисует неприглядную
картину: всесильный фаворит императора, брат его любимой же¬
ны, захватывает в свои руки всю власть в стране и правит госу¬
дарством по своему усмотрению в интересах одной семьи.
И это историческая правда! Действительно, во главе Японии
долго стоял могущественный род Фудзивара, не гнушавшийся
никакими средствами, чтобы укрепить свое влияние на импе¬
ратора (микадо).
10

Жены императора (во всяком случае, старшие жены) были
обычно из рода Фудзивара.
В придворной среде шла непрерывная распря из-за чинов
и званий, процветали фаворитизм и мелкое интриганство.
Такова была неприглядная изнанка блестящей хэйанской
культуры. Слишком изнеженная и утонченная, она постепенно
все больше теряла связь с жизнью, становилась хрупкой, мер¬
твела.
Провинция была погружена во мрак невежества. Крестьяне
страдали от неслыханных поборов. Их господа были далеки от
них, как боги, и почти никогда не появлялись в своих поместьях.
Хэйанское правительство постепенно выпускало бразды
правления из своих рук. В то время как номинальные властители
поместий — придворные аристократы вели эпикурейский образ
жизни, в провинции возникли крупные земельные владения, во
главе которых стали феодалы. Управители земель сделались их
властителями. Хэйан оказался в одиночестве перед враждебной
ему страной.
Изнеженные аристократы не могли противостоять новой,
возникшей в недрах провинции силе. Им осталось только опла¬
кивать свое утраченное величие. В XII веке власть в стране пе¬
решла к грубым, невежественным военным феодалам, которые
любили только ратные подвиги. Страна надолго погрузилась во
мрак междоусобиц.
Но в то время, когда создавались первые японские романы
(IX — X вв.), хэйанская культура была еще на подъеме. Вот по¬
чему в них столько света и радости, а герои их так легко достига¬
ют своего счастья.
* * *
Первые записи японских стихов и несен, мифов и легенд бы¬
ли сделаны в VIII веке при помощи китайских письмен. Собст¬
венней письменности в Японии еще не существовало, а китай¬
ская не подходила к строю японского языка и, как узкая обувь
с чужой ноги, стесняла на каждом шагу молодую японскую ли¬
тературу. Дешифровка древнейших литературных памятников
Японии представляет собой очень большие трудности. Процесс
упрощения письменности проходил постепенно, но наконец на
основе курсивного письма родилась японская слоговая азбука
«кана», честь изобретения которой вряд ли можно приписать од¬
ному лицу. Она не вытеснила китайской письменности, но позво¬
лила приспособить ее к родному языку. Обе системы стали су-
11

шествовать вначале параллельно, потом вместе — путем своеоб¬
разного симбиоза.
Китайский язык играл в старой Японии ту же роль, что ла¬
тынь в средневековой Европе. Он был языком науки, официаль¬
ной документации и классической литературы.
Японцы читали в оригинале творения знаменитых танских
поэтов Бо Цзюйи, Ду Фу, Ли Бо и других.
С возникновением японской азбуки женщины тоже стали
приобщаться к литературе.
Возникло даже такое парадоксальное явление: мужчины
предпочитали сочинять по-китайски и, создавая литературные
произведения на японском языке, иной раз писали их от лица
женщины. А прославленная писательница, автор романа «Принц
Гэндзи», Мурасаки Сикибу отмечает в своем дневнике, что жен¬
щинам, читающим китайских классиков, приходится это тща¬
тельно скрывать. Иначе, если употребить европейское выраже¬
ние, они рисковали заслужить при дворе репутацию «синего
чулка».
Пренебрежением мужчин из аристократического круга
к родному языку объясняется тот любопытный факт, что хэйан¬
ская литература в значительной мере — дело рук женщин. По¬
явилась целая плеяда замечательных писательниц и поэтесс:
Оно-но Комати, Сэй-Сёнагон, Мурасаки Сикибу, Идзуми Сикибу
и другие.
Впрочем, японские исследователи указывают, что ранние
японские романы «Повесть о старике Такэтори» и «Повесть
о прекрасной Отикубо» несомненно созданы мужчинами. Позже
на первое место вышли женщины-романистки.
Поэзия, согласно древней традиции, занимала первенствую¬
щее место в литературе. Хороший обычай составлять сборники из
стихов, признанных лучшими, уберег древнюю японскую поэзию
от забвения и гибели. До наших дней дошли антология VIII века
«Манъёсю», антология «Кокинсю» (905) и многие другие.
Самая древняя из дошедших до нас антологий «Манъёсю»
(«Собрание мириад листьев») еще близка к народной поэзии.
В ней богато представлены разные жанры: баллады, элегии, оды.
«Короткие песни» (танка) чередуются здесь с «длинными пес¬
нями» (нагаута), а творения знаменитых поэтов — с безымян¬
ными народными песнями.
Знаменитый «Сборник старых и новых песен» («Кокинсю»)
состоял из двадцати томов. Он надолго стал недосягаемым образ¬
цом поэзии, его заучивали наизусть, ему подражали многие по¬
коления поэтов. Герои «Повести о прекрасной Отикубо» посто¬
янно цитируют в своих письмах стихи из «Кокинсю». Девушке,
которая с первого же слова не могла узнать стихотворения из
12

этого сборника, оставалось только сгорать со стыда, потому что
это служило мерилом образованности.
В сборнике «Кокинсю» форма пятистишия — танка — побе¬
дила окончательно и, оттеснив все прочие формы японской по¬
эзии, начала свое победное шествие в веках. Первоначально тан¬
ка была песней, и это название сохранилось за ней в японском
языке даже и тогда, когда она перешла из народной поэзии в ли¬
тературу. До сих пор танка принято читать нараспев, следуя
определенной мелодии.
Танка — миниатюрная лирическая поэма, в ней всего пять
коротких стихов. Каждое слово на счету. В этом микромире,
однако, скрыт большой поэтический потенциал.
Основные темы поэзии хэйанской эпохи: любовь, природа,
скорбь по поводу непрочности всего земного. Поэзия эта прони¬
зана меланхолической грустью, но еще лишена напряженного
трагизма.
Японская литературная поэзия не знает рифм. Это, казалось
бы, облегчает стихосложение, но, как известно, поэты любят
трудности. В старинной японской поэзии часто встречается игра
слов, всевозможные каламбуры. В японском языке много омони¬
мов, то есть слов, которые имеют одинаковое звучание, но раз¬
нятся по смыслу: например, «ключ» в русском языке может
означать «источник» и «ключ от замка». Слово, употребленное
в разных значениях, могло стоять на стыке двух фраз, соединяя
их, как кольцо держит створки веера.
Все эти приемы поэтической игры очень характерны для сти¬
хов в «Повести о старике Такэтори».
Вот пример стихотворения, где фразы соединены при помощи
каламбуров:
Миновал я много
„ „и скал,
Пустынь и морей,
искал
Эту чашу святую...
„ не слезал,
День и ночь с коня
не слеза,
Кровь ланиты мои орошала.
В русском переводе слово, стоящее над чертой, относится
к предыдущей фразе, слово, стоящее под чертой,— к после¬
дующей.
Стихи, вошедшие в «Повесть о прекрасной Отикубо», по¬
строены значительно проще, но и в них часто встречается игра
слов. Наиболее сложно и изобретательно написаны стихи, кото¬
рые герой посылает Отикубо еще до того, как по-настоящему по¬
любил ее, зато ее стихи, которые «идут от сердца», звучат просто
и задушевно.
13

Поэзия в хэйанскую эпоху была не только «языком богов»,
она играла очень важную роль и в повседневном быту. Умение
слагать стихи «к случаю» было обязательной принадлежностью
хорошего воспитания. Только самый незадачливый из персона¬
жей повести — «Беломордый конек» — не в силах был сочинить
ни одной строки, чем и доказал свою непроходимую глупость.
Лучшие поэтические сборники заучивались наизусть, надо
было уметь быстро, к месту привести цитату из какого-нибудь
знаменитого стихотворения, и разгадать брошенный на лету по¬
этический намек.
Покидая возлюбленную на заре, надо было послать ей любов¬
ное стихотворение о том, как тягостна разлука. Не соблюсти этот
обычай значило нанести смертельную обиду.
В «Повести о прекрасной Отикубо» много стихотворных диа¬
логов.
Попадая в поэтическую антологию, танка, сочиненная «на
случай», требовала пояснения. Это был как бы зародыш неболь¬
шой новеллы. И «рассказы со стихами» действительно возникли.
Проза в них похожа на магнитное поле вокруг магнита-стихотво-
рения.
Такие маленькие новеллы легко слагались в циклы. Для ро¬
мана у них слишком короткое дыхание, но их значение в том, что
они неразрывно соединили хэйанский роман с поэзией. Танка —
обязательная принадлежность старинного японского романа.
Но сам роман родился из народной сказки и старинных ле¬
генд, уходящих за горизонт истории.
Точные даты появления первых японских романов трудно
установить, но уже в 983 году в предисловии к одному из сбор¬
ников буддийских легенд сообщалось, что «романов в наше время
больше, чем песчинок на берегу моря Арисо».
Сохранились сведения о двухстах романах хэйанского време¬
ни. Сто восемьдесят из них не дошли до наших дней.
Время произвело строгий отбор. Уцелели только самые лю¬
бимые книги, ходившие по рукам в многих списках, и среди них
«Повесть о старике Такэтори» и «Повесть о прекрасной Оти¬
кубо» .
Хэйанские романы писались на свитках, украшенных карти¬
нами. Мода на такие свитки была завезена из Китая, но в то вре¬
мя как китайские художники предпочитали рисовать картины на
сюжеты буддийских легенд или серии ландшафтов, японские пи¬
сатели и художники создавали новый жанр романа с иллюстра¬
циями (э-макимоно). Длинные полосы из шелка и бумаги нака¬
тывались на валики и перевязывались шнурами. Развертывали
их в горизонтальном направлении, так что перед глазами помимо
текста проходила длинная цепь картин. Художник как бы «сни¬
14

мал крышу» и, следуя ходу романа, переносил читателя из ком¬
наты в комнату, из дворца на большую дорогу. Кисть его запе¬
чатлела луноликих старинных красавиц, тонущих во множестве
шелковых одежд, и живую забавную уличную сценку... Как и
в наши времена, богато иллюстрированный роман привлекал
особый интерес читателей.
В «Гэндзи-моногатари» встречается такой эпизод.
Во дворце юного императора, большого любителя картин,
происходит своеобразный турнир. Придворные дамы, разбившись
на две партии, показывают судьям турнира свитки с иллюстри¬
рованными романами.
Каждая партия искусно защищала свой выбор: одна — ста¬
ринных авторов, другая — новых.
В первом круге этого турнира «Повесть о старике Такэтори»
должна была состязаться с модным в то время романом «Дуп¬
листое дерево» («Уцубо-моногатари»). Ревнительницы старины
защищали свой выбор в следующих словах:
«Мы признаем, что с того времени, когда была создана «По¬
весть о старике Такэтори», сменилось столько людских поколе¬
ний, сколько было коленьев в чудесном бамбуке, из которого ро¬
дилась Кагуя-химэ. Но пусть это старинное сказание — древний
ствол, не дающий новых ростков, оно словно переносит нас в век
богов, так пленяет нас своей возвышенной душой его героиня —
лунная дева Кагуя-химэ. И если вы не цените этой старинной
повести, то только потому, что не можете своими женскими оча¬
ми проникнуть в ее глубину».
Защитники новых романов отвечали на это:
«Никто не видел небесной страны, куда улетела Кагуя-химэ,
и потому неизвестно даже, существует ли такая страна. Но геро¬
иня родилась в стволе бамбука, это сразу придает рассказу про¬
стонародный характер».
Именно этот народный характер первого японского романа
и претил сановной знати. И не мудрено: автор «Повести о стари¬
ке Такэтори» смотрит на аристократов глазами народа и смеется
над ними.
«Не в наши дни, а давно-давно...» — такова каноническая
вступительная форма японских сказок. С этих слов начинается
и «Повесть о старике Такэтори», сразу отодвигая в даль времен
чудесные события, о которых она повествует. Но лукавый и озор¬
ной автор ее дал своим комическим персонажам — неудачным
женихам — исторические имена реально существовавших прин¬
цев и высших сановников и, ставя их в смешные и унизительные
положения, создал тем самым дополнительный комический эф¬
фект, который, должно быть, немало позабавил его современ¬
ников. В «Повести о старике Такэтори» искусно сплетены между
15

собой элементы сказочно-фантастического вымысла и острой са¬
тиры на современную автору действительность. Возможно, что
отдельные сатирические стрелы были пущены в знатнейших са¬
новников из правящего рода Фудзивара.
Автор «Повести о старике Такэтори» («Такэтори-моногата-
ри»), или, как ее иногда называют, «Повести о прекрасной Ка¬
гуя-химэ» («Кагуя-химэ-моногатари»), остается неизвестным,
несмотря на то, что на этот счет существует ряд предположений.
Он, несомненно, человек, не чуждый образованию, читавший ки¬
тайских классиков и буддийские книги. Стиль его не свободен от
«китаизмов».
Согласно одной из гипотез (их существует несколько), со¬
здателем ее был Минамото-но Ситаго (911—983), известный поэт
и ученый.
Изучение памятника началось уже в средние века и идет со
все возрастающей интенсивностью, но многие спорные вопросы
до сих пор еще не разрешены.
Время создания повести тоже не установлено с полной точ¬
ностью. Может быть, это IX век, скорее всего, начало X века.
Имена героев характерны для эпохи Нара (VIII в.).
Очень интересна структура повести. Она представляет собой
цепь новелл, крепко спаянных между собой единым сюжетом
и вставленных в обрамляющую новеллу. Начальная часть обрам¬
ляющей новеллы и ее заключительная часть (эпилог) несколько
отличаются друг от друга по своему характеру. Первая ближе
к волшебной народной сказке, вторая к куртуазному роману.
Микадо в эпилоге — прообраз будущего романтического героя.
Прекрасная Кагуя-химэ задает женихам трудные задачи,
чтобы узнать, который из них ее подлинно любит. Но ее скрытая
цель — отвергнуть их всех. Женихи должны добыть волшебные
предметы, но поиски — мнимые. Вставные новеллы носят паро¬
дийно-фарсовый характер. Сказочный материал подан в сатири¬
ческих эпизодах не всерьез.
Возможно, что в ходе веков переписчики добавляли многое от
себя и «Повесть о старике Такэтори» является до известной сте¬
пени коллективным творчеством. Как бы то ни было, автор этой
повести еще близок к народу.
Дед Такэтори — простой ремесленник. Роль его в повести
чисто комическая, это герой-простак.
Все высокопоставленные женихи (за исключением микадо)
обрисованы самыми черными красками. Это жадные, трусливые
и жестокие люди. Принц Курамоти ничего не платит ремеслен¬
никам, которые много лет на него работали. Дайнагон Отомо-но
Миюки сластолюбив и непроходимо глуп, слуги относятся к нему
с нескрываемым презрением.
16

Сказка здесь только средство, чтобы сатирически изобразить
действительность. Столкновение между волшебным миром и ре¬
альным миром повседневной действительности решается чисто
по-сказочному: надев пернатую одежду, Кагуя-химэ возвращает¬
ся в лунный мир. Но сквозь ее фантастический образ просвечи¬
вают вполне реальные черты земной женщины.
В древней Японии, в эпоху господства родового строя, жен¬
щина не была так принижена, как впоследствии, в эпоху феода¬
лизма. Кагуя-химэ — настоящая героиня легенд и сказаний, воз¬
никших еще в недрах старинного рода. Девушка горда и незави¬
сима. Смелость ее настолько невероятна в более позднюю эпоху,
что требует уже особой мотивировки. Она не хочет слушать са¬
мого микадо. «А я не ставлю его слова ни во что»,— говорит
строптивая девушка, к ужасу ее приемной матери, и готова ско¬
рее умереть, чем идти к нелюбимому. Царский чертог ее не пле¬
няет. Это потому, что она пришла из очень древней японской на¬
родной сказки. В Кагуя-химэ воплощен народный идеал пре¬
красной и гордой женщины. Для нее не имеют значения при¬
дворные чины, знатность и богатство. В присутствии Кагуя-химэ
трусость не может надеть личину отваги, хитрость не может
представиться прямодушием. Перед ней равны простой крестья¬
нин и микадо. Только подлинные человеческие достоинства при¬
влекают внимание девушки. Она — воплощение справедливости,
и в этом народность ее образа.
Столкновение между двумя мирами — земным и небесным —
решается в пользу земли. Лунные жители прекрасны, но холод¬
ны, они лишены чувства сострадания и любви.
«Не судите о том, чего вам понять не дано»,— говорит им
Кагуя-химэ, с неохотой, против воли покидая землю.
Как уже говорилось, в повести «Такэтори-моногатари» мно¬
гое заимствовано из фантастических легенд Индии и Китая.
Но совсем нет необходимости считать, что все сказочные мо¬
тивы, вошедшие в состав «Повести о старике Такэтори», не¬
пременно занесены в Японию извне, с материка. Многие из них
и до сих пор бытуют в японском фольклоре.
Каково бы ни было происхождение отдельных мотивов по¬
вести, композиция ее отличается геометрической стройностью.
Каждый из эпизодов является органической частью сюжета
и последовательно его развивает. Расположены они по принципу
кульминации. Пятеро женихов попадают один за другим все
в более и более трудные положения, пока последний из них не
погибает.
Несколько особняком стоит эпизод с микадо, но и этот эпизод
необходим для развития сюжета. Кагуя-химэ должна выдержать
17

последнее, самое трудное испытание: отказаться от всех земных
почестей, раньше чем вернется на небо. Сватовство микадо слу¬
жит как бы мостом к сказочной концовке.
Возможно, эпилог был переработан в более поздние времена
в духе куртуазного романа, но позволительно предположить, что
старинная повесть уже перебросила мост к такому роману.
В повести много очень хороших стихов, насыщенных слож¬
ной игрой слов. Шарады, ребусы, игра омонимами — все это сде¬
лано с огоньком, весело, изобретательно и остроумно. В трех по¬
следних главах стихи меняют свой тон и становятся «лирикой
всерьез». Их назначение не насмешить, а взволновать и растро¬
гать читателя.
Игра слов, шуточное переосмысление пословиц и поговорок
вообще постоянно встречается в «Такэтори-моногатари». Шутка
(иногда в виде пародийного моралитэ) завершает каждый эпизод
с неудачливым женихом, словно вынося ему окончательный при¬
говор.
«Повесть о старике Такэтори» народна в истинном смысле
этого слова. Тысячелетие прошло со времени ее возникновения,
но ее читают и любят не только в Японии, но и во многих странах
мира. На русский язык она переводилась неоднократно, начиная
с 1899 года, под разными названиями: «Принцесса Лучезарная»,
«Лунная девушка», «Дочь Луны», «Дед Такэтори».
* * *
Автор «Повести о прекрасной Отикубо» тоже неизвестен. На
этот счет существуют только предположения.
Не совсем также ясно, насколько дошедший до нас текст со¬
ответствует первоначальному.
«Повесть о прекрасной Отикубо» — популярный роман, свое¬
го рода занимательное чтение. Автор не ставил перед собой худо¬
жественных задач большого масштаба, но он отлично владел
искусством увлекательного рассказа. Роман пользовался значи¬
тельным успехом и, вероятно, потому дошел до наших дней.
Предшественник его, написанный на ту же тему, роман «Сумиё-
си-моногатари», утерян безвозвратно и заменен более поздней,
малоинтересной подделкой.
Отдав дань привычным сказочным формулам, автор приме¬
няет совершенно новую технику. Он развертывает фабулу при
помощи диалогов, писем, стихотворений, сократив описательную
часть до минимума. Это придает его рассказу большую живость.
Часто автор обращается к читателю с непосредственной интона¬
цией собеседника, стараясь привлечь его внимание или, наобо¬
рот, предупреждая его, что пропустит какую-нибудь ненужную
18

подробность. Он заботится о том, чтобы «дать тему» художнику.
Именно с этой целью так подробно описаны ширмы, украшенные
картинами, и сочинено стихотворение на каждый сюжет. Готовые
подписи! Художник мог в этом месте создать целую серию кар¬
тин на тему «времена года».
В основу романа, как уже говорилось, положен сюжет сказки
о злой мачехе и гонимой падчерице. Сказка любит число три.
И хотя у Отикубо несколько сводных сестер, в романе действуют
только две. Только они и наказаны за свое равнодушие к сестре.
Хотя явных чудес в повести и не происходит, но героиня как
бы наделена дарами фей: чудесно играет на цитре, умеет слагать
стихи. Но главное — она добра и трудолюбива, ибо сквозь обо¬
лочку хэйанской красавицы явно просвечивают сказочные черты.
Именно сказка награждает ее любовью к труду и щедростью.
Сестры Отикубо не обрисованы в черных красках, но они без¬
дельницы и если не творят зла, то не умеют творить и добро.
К тому же они скупы, не вознаграждают слуг — величайший
грех, с точки зрения автора.
Возлюбленный Отикубо, Митиёри, подчиняясь законам сказ¬
ки, жестоко мстит за нее. В сказке это вполне уместно, но, пере¬
несенный в сферу семейного романа, сказочный герой оскорблял
чувствительность читательниц. Вот почему конец романа пред¬
ставляет собой несколько затянувшийся апофеоз героя. Он дол¬
жен был своими добрыми делами доказать, как он щедр и вели¬
кодушен.
Несмотря на то что сама Отикубо играет явно «голубую
роль», в характере ее немало реальных, подмеченных в жизни
черт. Она недоверчива и осторожна. Отикубо долго не может по¬
верить в свое счастье и решается потребовать свидания с отцом
только тогда, когда вполне убедилась в том, что чувство мужа
к ней прочно и неколебимо.
Лучше всех удался автору образ мачехи. Она словно выхва¬
чена из гущи жизни и остается сама собой до конца. Никакие за¬
коны сюжета не могут заставить ее поступать противно своему
характеру.
Слуги — вот настоящие добрые гении романа. Автор с юмо¬
ром и теплым сочувствием рисует колоритные фигуры слуг и не
забывает щедро наградить их в конце романа. Верная Акоги, не¬
сколько напоминающая субретку классической французской ко¬
медии, по временам даже оставляет в тени главную героиню ро¬
мана. Прислужниками знатных господ в составе их свиты бывали
обыкновенно небогатые дворяне, нечуждые некоторой образован¬
ности, но положение их в господском доме было трудным и не¬
прочным. Понятна ненависть Акоги к своей жестокой госпоже
Китаноката.
19

Семейные отношения и брачные обычаи, показанные в «По¬
вести о прекрасной Отикубо», могут удивить нашего читателя
своей необычностью.
В хэйанскую эпоху среди богатых и знатных людей в боль¬
шом ходу было многоженство. Законная (или старшая) жена но¬
сила титул Китаноката — «Госпожи из северных покоев». Назы¬
валась она так потому, что в дворцовом ансамбле, состоявшем из
многих построек, покои старшей супруги помещались в северной
части главного здания. Прочие жены чаще всего жили отдельно,
и муж только от времени до времени посещал их. Не мудрено,
что мачеха ненавидела детей от других жен еще и потому, что
в ней говорили ревность и уязвленное самолюбие.
Побочные дети обычно находились при своей матери. В случае
ее смерти их воспитывали дед и бабушка с материнской стороны.
Отикубо попала во власть мачехи только потому, что вся семья
ее матери вымерла и это сделало девушку особенно беззащитной.
Любопытно, что даже «законная» жена нередко оставалась
жить в доме своих родителей. Этот своеобразный брачный обычай
был пережитком родового строя, при котором жена и ее дети при¬
надлежали материнскому роду. В хэйанскую эпоху, впрочем, жена
чаще жила в доме своего мужа. В «Повести о прекрасной Отикубо»
можно заметить, что раздельно живут только молодые супруги.
Своеобразен и свадебный обряд. Жених являлся к невесте под
покровом темноты и наутро, вернувшись к себе домой, посылал
ей любовное письмо со стихами. На третий вечер устраивалось
семейное торжество. И лишь после этого молодой муж уходил от
своей жены открыто, при свете дня. Такой обычай тоже восходит
к родовому строю, когда муж из чужого рода навещал свою жену
тайно, скрываясь от всех.
В конце повести изображено идеальное семейное счастье. Не
мудрствуя лукаво, автор награждает всех положительных героев
чинами и званиями. Он подробно, с большим знанием дела, пере¬
числяет все подарки, розданные в честь этих счастливых событий
слугам. Видно, и сам он принадлежал к небогатому чиновному
люду.
«Повесть о прекрасной Отикубо» несколько наивна и просто¬
душна, но в ней много юмора и тонкой наблюдательности.
Перед читателем словно разворачивается длинный свиток, на
котором в красочных, неповторимых подробностях запечатлены
картины нравов и быта давно исчезнувшей эпохи.
Вера Маркова

Повесть
о старике
Такэтори
Ж
Перевод со старояпонского
Веры Марковой

I. Чудесное рождение Кагуя-химэ
Не в наши дни, а давно-давно жил старик Такэтори.
Бродил он по горам и долинам, рубил бамбук и мастерил
из него разные изделия на продажу. Потому и прозвали
его Такэтори — тот, кто добывает бамбук. А настоящее
имя его было Сануки-но Мияцукомаро.
Вот однажды зашел старик Такэтори в самую глубину
бамбуковой чащи и видит: от одного деревца сияние льет¬
ся, словно горит в нем огонек. Изумился старик, подошел
поближе, смотрит — что за диво! В самой глубине бамбу¬
кового стебля сияет ярким светом дитя — прекрасная де¬
вочка, ростом всего в три вершка.
И сказал тогда старик:
— С утра и до позднего вечера собираю я бамбук в ле¬
су, плету из него корзины и клетки, а нынче досталась мне
не клетка, а малолетка, не плетушка, а лепетушка. Видно,
суждено тебе стать моей дочерью.
Взял он ее бережно и отнес домой, а дома поручил за¬
ботам своей старухи. Красоты девочка была невиданной,
но такая крошечная, что положили ее вместо колыбели
в клетку для певчей птицы.
С той самой поры как пойдет старик Такэтори в лес,
так и найдет чудесный бамбук: в каждом узле золотые мо¬
неты. Понемногу стал он богатеть.
Росла девочка быстро-быстро, тянулась вверх, как мо¬
лодое деревцо. Трех месяцев не минуло, а уж стала она
совсем большой, как девушка на выданье. Сделали ей при¬
ческу, какую носят взрослые девушки, и с должными об¬
рядами надели на нее длинное мо.
Из-за шелковой занавеси девушку не выпускали, чтоб
чужой глаз не увидел,— так берегли и лелеяли. Ни одна
красавица на свете не могла с ней сравниться нежной пре¬
лестью лица. В доме темного угла не осталось, все озарило
сиянье ее красоты. Нападет иной раз на старика недуг, но
23

взглянет он на свою дочь — и боль как рукой снимет.
Возьмет его досада — рассердится, а только увидит ее —
и утешится.
Долгое время еще ходил старик Такэтори в лес за бам¬
буком. Каждый раз находил он дерево, полное золотых
монет, и стал неслыханным богачом.
Когда найденная дочь его совсем выросла, призвал ста¬
рик Такэтори жреца Имбэ-но Акита из Мймуродо, и Акита
дал ей имя Наётакэ-но Кагуя-химэ, что значит: «Лучезар¬
ная дева, стройная, как бамбук».
Три дня праздновали радостное событие. Старик созвал
на пир всех без разбору. Пеныо, пляскам конца не было.
Славно повеселились на этом торжестве!
II. Сватовство знатных женихов
Люди всех званий, и простые и благородные, наслы¬
шавшись о несравненной красоте Кагуя-химэ, влюблялись
в нее с чужих слов, только и думали, как бы добыть ее себе
в жены, только и мечтали, как бы взглянуть на нее хоть
раз. Даже близким соседям, даром что жили они возле са¬
мой ограды, у самых дверей ее дома, и то не просто было
увидеть Кагуя-химэ. Но влюбленные, глаз не смыкая, все
ночи напролет бродили вокруг ограды и, проделав в ней
дырки, заглядывали во двор и вздыхали: «Где ж она? Где
ж она?», а многим слышалось: «Где жена? Где жена?»
Влюбленные вздыхали: «Мы тоскуем, мы плачем, а от нее
ни привета, ни вести...» А людям слышалось: «Мы тоскуем
о невесте, о невесте...» Так и родились слова «жена»
и «невеста».
Знатные женихи толпою шли в безвестное селение, где,
казалось бы, не могла скрываться достойная их любви
красавица, но только напрасно труды потеряли. Пробовали
они передавать весточки Кагуя-химэ через ее домашних
слуг — никакого толку.
И все же многие упрямцы не отступились от своего.
Целые дни, все ночи бродили они вокруг да около. Те же,
любовь которых была неглубока, решили: «Ходить понап¬
расну — пустое дело». И оставили тщетные хлопоты.
Но пятеро из несметного множества женихов — вели¬
кие охотники до любовных приключений — не хотели от¬
ступиться. Один из них был принц Исицукури, другой —
принц Курамоти, третий был Правый министр Абэ-но Ми-
24

мурадзи, четвертый — дайнагон Отомо-но Миюки и, нако¬
нец, пятый — тюнагон Исоноками-но Маро.
Вот какие это были люди.
На свете множество женщин, но стоит, бывало, этим
любителям женской красоты прослышать, что такая-то
хороша собою, как им уже не терпится на нее посмотреть.
Едва дошли до них слухи о прекрасной деве Кагуя-химэ,
как они загорелись желанием увидеть ее, да так, что не
могли ни спать, ни пить, ни есть,— совсем от любви обезу¬
мели. Пошли к ее дому. Сколько ни стояли перед ним,
сколько ни кружили около — все напрасно! Пробовали
посылать письма — нет ответа! Слагали жалостные стихи
о своей любовной тоске — и на них ответа не было. Но ни¬
какая суровость не могла отпугнуть их, и они продолжали
приходить к дому Кагуя-химэ и в «месяц ииея», когда до¬
роги засыпаны снегом и скованы льдом, и в «безводный
месяц», когда в небе грохочет гром и солнце жжет неми¬
лосердно.
Однажды женихи позвали старика Такэтори и, скло¬
нившись перед ним до земли, молитвенно сложив руки,
стали просить:
— Отдай за одного из нас твою дочь!
Старик сказал им в ответ:
— Она мне не родная дочь, не могу я ее принево¬
ливать.
Влюбленные разошлись по домам, опечалясь, и стали
взывать к богам и молить, чтобы послали им боги исцеле¬
ние от любовного недуга, но оно все не приходило. «Ведь
придется же и этой упрямице когда-нибудь избрать себе
супруга»,— с надеждой думали женихи и снова отправля¬
лись бродить вокруг дома Кагуя-химэ, чтобы она ви¬
дела их постоянство. Так своей чередой шли дни и ме¬
сяцы.
Как-то раз старик, завидев у своих ворот женихов, ска¬
зал Кагуя-химэ:
— Дочь моя драгоценная! Ты божество в человеческом
образе, и я тебе не родной отец. Но все же много забот по¬
ложил я, чтобы вырастить тебя. Не послушаешь ли ты, что
я, старик, тебе скажу?
Кагуя-химэ ему в ответ:
— Говори, я все готова выслушать. Не ведала я до
сих пор, что я божество, а верила, что ты мне родной
отец.
— Утешила ты меня добрым словом! — воскликнул
старик.— Вот послушай! Мне уже за седьмой десяток пе¬
25

ревалило, не сегодня завтра придется умирать. В этом ми¬
ре уж так повелось: мужчина сватается к девушке, девуш¬
ка выходит замуж. А после молодые ставят широкие воро¬
та: семья у них множится, дом процветает. И тебе тоже
никак нельзя без замужества.
Кагуя-химэ молвила в ответ:
— А зачем мне нужно замуж выходить? Не по сердцу
мне этот обычай.
— Вот видишь ли, хоть ты и божество, но все же роди¬
лась в женском образе. Пока я, старик, живу на свете, мо¬
жет еще все идти по-прежнему. Но что с тобой будет, когда
я умру? А эти пятеро знатных господ уже давно, месяц за
месяцем, год за годом, ходят к тебе свататься. Поразмысли
хорошенько, да и выбери одного из них в мужья.
Кагуя-химэ ответила:
— Боюсь я вступить в брак опрометчиво. Собой я вовсе
не такая уж красавица. Откуда мне знать, насколько глу¬
бока их любовь? Не пришлось бы потом горько каяться.
Как бы ни был благороден и знатен жених, не пойду за не¬
го, пока не узнаю его сердца.
— Ты говоришь, словно мысли мои читаешь! Хочется
тебе наперед узнать, сильно ли любит тебя твой суженый.
Но все женихи твои так верны, так постоянны... Уж верно,
любовь их не безделица.
— Как ты можешь судить об этом?— отвечала Кагуя-
химэ.— Надо сначала испытать их любовь на деле. Все они
словно бы равно любят меня. Как узнать, который из них
любит всего сильнее? Передай им, отец, мою волю. Кто из
них сумеет добыть то, что я пожелаю, тот и любит меня
сильнее других, за того я и замуж выйду.
— Будь по-твоему,— сказал старик Такэтори.
В тот же вечер, только стало смеркаться, женихи, как
обычно, пожаловали к дому Кагуя-химэ. Кто играет на
флейте, кто напевает любовную песню, кто поет, вторя себе
на струнах, кто вполголоса тянет напев, а иной просто по¬
стукивает своим веером... Выходит к ним старик и го¬
ворит:
— Мне, право, совестно перед вами. Вот уже сколько
времени вы ходите к моей убогой хижине, и все понапрас¬
ну. Говорил я своей дочери: «Не сегодня завтра мне, ста¬
рику, умирать. Сватаются к тебе знатные, именитые же¬
нихи. Выбери из них любого, кто тебе по сердцу». А она
в ответ: «Хочу испытать, так ли велика их любовь, как они
в том клянутся». Что ж, против этого не поспоришь! И еще
она сказала: «Все они как будто равно любят меня. Хочу
26

узнать, который из них любит меня всех сильнее. Передай
им, отец, мои слова: «Кто сумеет достать мне то, что я по¬
прошу, за того и пойду замуж». Я похвалил ее, хорошо
придумала. Остальные тогда не будут в обиде.
Женихи тоже согласились: «Мудро она решила»,—
и старик пошел сказать своей дочери: «Так-то и так. Со¬
гласны они достать тебе все, что ты прикажешь».
Кагуя-химэ тогда молвила:
— Скажи принцу Исицукури, есть в Индии каменная
чаша, но виду такая, с какой монахи ходят собирать пода¬
яния. Но не простая она, а чудотворная — сам Будда с ней
ходил. Пусть отыщет ее и привезет мне в подарок. Принцу
Курамоти скажи, есть в Восточном океане чудесная гора
Хорай. Растет на ней дерево — корни серебряные, ствол
золотой, вместо плодов — белые жемчужины. Пусть сорвет
с того дерева ветку и привезет мне.— И подумав немного,
продолжала:— Правому министру Абэ-но Мимурадзи на¬
кажи, чтоб достал он мне в далеком Китае платье, соткан¬
ное из шерсти Огненной мыши. Дайнагон Отомо пусть до¬
будет для меня камень, сверкающий пятицветным ог¬
нем,— висит он на шее у дракона. А у ласточки есть рако¬
винка, помогает она легко, без мучений детей родить.
Пусть тюнагон Исоноками-но Маро подарит мне одну
такую.
— Трудные задачи ты задала,— смутился старик.— Не
найти и в чужих странах таких диковинок. Как я им ска¬
жу, чего ты от них требуешь?
— А что здесь трудного? — улыбнулась Кагуя-химэ.
— Будь что будет, пойду уж, скажу.
Вышел к женихам и говорит:
— Так-то и так. Вот что Кагуя-химэ от вас требует.
Принцы и сановники вознегодовали:
— Зачем она задала нам такие трудные, такие невы¬
полнимые задачи? Уж лучше бы попросту запретила нам
ходить сюда,— и пошли в огорчении домой.
III. Каменная чаша Будды
Для принца Исицукури и жизнь была не в жизнь без
Кагуя-химэ. Стал он ломать голову, как ему быть. «Даже
там, в далекой Индии, чаша эта одна-единственная,— ду¬
мал он.— Пусть я пройду путь длиной в сотни тысяч ри,
но как знать, найду ли ее?»
27

Человек он был изворотливый, хитрого ума. «Нынче
отправляюсь в Индию искать чудесную чашу»,— велел он
сказать Кагуя-химэ, а сам скрылся подальше от людских
глаз.
Когда же минуло три года, взял он не долго думая пер¬
вую попавшуюся старую чашу для сбора подаяний. Стояла
эта чаша, вся покрытая черной копотью, перед статуей
блаженного Пйндолы в храме на Черной горе в уезде Тоти
провинции Ямато. Принц Курамоти иоложил чашу в ме¬
шочек из парчи, привязал его к ветке из рукодельных цве¬
тов и понес в дар Кагуя-химэ.
«Может ли быть?» — подумала в изумлении Кагуя-хи¬
мэ. Смотрит, в чашу письмо вложено. Развернула она
письмо и прочла:
Миновал я много
Пустынь и морей, и скал’
искал
Эту чашу святую...
п не слезал,
День и ночь с коня
не слеза,
Кровь ланиты мои орошала...
Кагуя-химэ взглянула на чашу, не светит ли она, но не
приметно было даже того слабого сияния, какое исходит от
светлячка.
И она вернула чашу, послав вместе с ней такие стихи:
Капля одна росы
Ярче сияет утром
Дивной чаши твоей.
Зачем ты ее так долго
Искал на Черной горе?
Принц бросил чашу перед воротами и в сердечной до¬
саде воскликнул:
В сиянье Велой горы
Померкла дивная чаша.
Я ли виновен в том?
Испил я чашу позора,
Но не оставил надежды...
С тех пор и пошла поговорка про таких бесстыдников:
«Испить чашу позора».
28

IV., Жемчужная ветка с горы Хорай
Принц Курамоти был человеком глубокого ума. Он ис¬
просил себе отпуск у императорского двора якобы для то¬
го, чтобы поехать купаться в горячих источниках на
острове Цукуси. Но прекрасной Кагуя-химэ велел сказать:
«Отправляюсь искать жемчужную ветку на горе Хо¬
рай»,— и отбыл из столицы. Челядинцы проводили его до
гавани Нанива, а там принц сказал, что едет по тайному
делу, лишних людей ему не надо. Оставил при себе только
самых близких слуг, а прочих отпустил домой.
Но принц только для отвода глаз говорил, что едет
в Цукуси, а сам через три дня тайно вернулся на корабле
в гавань Нанива. Он заранее повелел, чтобы призвали
шестерых первейших в стране мастеров златокузнечного
дела. Выстроил для них дом в таком потаенном месте, куда
не могли бы наведаться любопытные, вокруг дома возвел
тройную ограду и поселил в нем мастеров. Да и сам принц
укрылся там от чужих взглядов. Молясь об успехе дела,
принес он в дар богам шестнадцать своих поместий и велел
мастерам с божьей помощью приступить к работе.
И мастера изготовили для принца в точности такую жем¬
чужную ветку, какую пожелала Кагуя-химэ. Хитроумную
уловку придумал принц.
Через три года сделал он вид, будто возвратился в га¬
вань Нанива из дальнего странствия, и прежде всего по¬
слал в свой собственный дворец извещение: «Я прибыл на
корабле». Прикинулся, будто еле жив, так измучен труд¬
ной дорогой! Навстречу ему вышло множество народу.
Принц положил драгоценную ветку в длинный дорож¬
ный ларец, накинул на него покрывало и повез в дар Ка¬
гуя-химэ.
Пошла в народе громкая молва:
«Приехал из дальних стран принц Курамоти и при¬
вез с собою волшебный цветок Удумбара...»
Услышала эти толки Кагуя-химэ, и сердце у нее чуть
не разорвалось от горя и тревоги: как знать, быть может,
принц Курамоти и в самом деле одержал над ней победу?
Тем временем раздался стук в ворота: «Принц Кура¬
моти пожаловал».
— Я, как был, в дорожном платье... — воскликнул
принц, и старик поспешил ему навстречу.— Жизни не жа¬
лея, добыл я эту жемчужную ветку. Покажите ее Кагуя-
химэ.
29

Старик отнес ветку девушке. Глядит она, к ветке по¬
слание привязано с такими стихами:
Пускай бы вдали от всех
Погиб я смертью напрасной
В далекой, чужой стороне,
Но я бы вовек не вернулся.
Без этой ветки жемчужной...
Хорош был подарок, но Кагуя-химэ и глядеть на него
не хотела.
Тут старик Такэтори опять торопливо вбежал в ее по¬
кои и стал убеждать и уговаривать:
— Смотри, нринц достал тебе жемчужную ветку с горы
Хорай, в точности такую, как ты велела, сомневаться не¬
чего. Чем теперь ты станешь отговариваться? Принц при¬
ехал прямо к нам, как был, в дорожном иаряде, даже дома
не побывал. Ну же, не упрямься, выйди к нему скорее!
Но Кагуя-химэ, не отвечая ни слова, оперлась щекой на
руку и погрузилась в невеселую думу.
А принц поднялся на веранду с видом победителя,
словно говоря: «Теперь-то уж она не сможет отказать
мне».
Старик тоже был с ним согласен.
— Жемчужные деревья в нашей стране не растут,—
сказал он Кагуя-химэ.— Нелегко, верно, было сыскать та¬
кое диво. Как ты на этот раз откажешь жениху? И собой он
загляденье как хорош!
— Не хотелось мне ответить на просьбу моего отца ре¬
шительным отказом,— жаловалась Кагуя-химэ,— вот я
и попросила первое, что в голову пришло. Не нужна мне
жемчужная ветка, и в руки-то брать ее не хочется. Не
ждала я, что он ее добудет. Как быть теперь? Что делать?
Но старик Такэтори, не слушая дочери, стал готовить
опочивальню для молодых. Спросил он у принца Ку-
рамоти:
— Где растет такое дерево красоты небесной, чудес¬
ной, небывалой?
Начал принц рассказывать:
— Позапрошлый год, в десятый день второго месяца
отплыл я на корабле из гавани Нанива. Вышел корабль
в открытое море, а куда плыть — не знаю. Но подумал
я: «К чему мне жить, если не достигну я цели всех моих
помыслов? Пусть же плывет корабль по воле ветра, куда
понесут волны. Смерть так смерть, но если суждено мне
30

жить, то, верно, уж где-нибудь встретится мне этот чудес¬
ный остров Хорай».
Унесло мой корабль в неведомые просторы океана, да¬
леко от родной страны. Много бед встретили мы на своем
пути. Норою волны так вздувались и бушевали, что каза¬
лось, вот-вот поглотит нас морская пучина. Иной раз ко¬
рабль прибивало волнами к берегам неизвестной земли.
Нападали на нас страшные, похожие на демонов существа,
угрожая пожрать живьем. Бывало и так, что теряли мы
направление, не понимая, откуда и в какую сторону плы¬
вем, и становились игрушкой волн. Когда кончались запа¬
сы пищи, собирали мы съедобные травы и коренья на бе¬
регах безвестных островов, лишь бы только не умереть
с голоду. А однажды вдруг, откуда ни возьмись, появилось
чудовище — не описать словами его ужасного вида —
и, разинув пасть, напало на меня и моих спутников. Слу¬
чалось, мы поддерживали свою жизнь только морскими
ракушками. Сколько тяжких недугов перенесли мы в пути
под открытым небом, там, где не от кого ждать помощи! Не
знали, куда плывем, жутко было на душе...
Так неслись мы на корабле по воле морских течении,
и вот на пятисотый день пути... Да, как раз на пятисотый
день, утром, в час Дракона, вдруг в морской дали показа¬
лась гора! Все мы на корабле сгрудились вместе и смотре¬
ли на нее, не отводя глаз. Большая гора точно плыла по
морю нам навстречу. Как прекрасна была ее высокая вер¬
шина! «Вот она, та самая гора, которую я ищу!» — поду¬
малось мне, и страшно стало на душе и радостно.
Два-три дня плавали мы вокруг горы, любуясь на нее.
Вдруг видим, вышла из самых ее недр молодая дева
в одеянии небесной феи. Стала она черпать воду из ручья
серебряным кувшинчиком. Тут сошли мы с корабля на бе¬
рег. Спросил я у нее: «Как зовется эта гора?» Дева отве¬
тила мне: «Зовут ее Хорай». Не могу и описать, какую ра¬
дость почувствовал я в ту минуту. Спросил я еще: «Как
тебя величают по имени?» Ответила она: «Имя мое Укан-
рури — «Бирюза в венце»,*— и с этими словами вдруг про¬
пала в глубине горы.
А гора крутая, нигде не видно подступа к вершине.
Стал я бродить по острову.
Всюду на горных склонах росли деревья, усыпанные
невиданными цветами дивной красоты. Журча, сбегали
вниз ручьи и потоки, золотые, серебряные, лазоревые,
а над ними висели мосты, украшенные драгоценными
камнями всех цветов радуги. Деревья вокруг так и свети¬
31

лись, так и сияли! Растение с жемчужными ветками было
среди них самым невзрачным, но я не посмел ослушаться
приказа Кагуя-химэ и отломил одну ветку. Гора Хорай
невыразимо прекрасна! Нет ей равных на свете — можно
без конца любоваться. Но только сорвал я эту ветку, как
поспешил назад на корабль. Сердце торопило меня скорей
вернуться на родину. К счастью, подул попутный ветер,
и спустя четыре сотни дней с небольшим мы уже увидели
родной берег. Боги послали мне благополучное возвраще¬
ние на родину в ответ на мои горячие молитвы. Только
вчера возвратился я в столицу и, даже не сбросив с себя
одежды, еще влажной от соленой морской воды, поспешил
сюда. И вот я здесь!
Старик выразил свое сердечное сочувствие в такой
песне:
День за днем искал я бамбук.
На горе в бессолнечной чаще
Я узлы его разрубал,
Но встречался ты с горем чаще,
Разрубая узлы судьбы.
Принц молвил в ответ:
— Да, много я горя вытерпел, но сегодня наконец мое
измученное сердце нашло покой.— И сложил ответную
песню:
Сегодня просох мой рукав,
Росой моих слез окропленный,
Росою любовной отравы...
О травы на летних лугах,
Не счесть вас, как муки мои!
Но, как на грех, в эту самую минуту во двор ввалилась
гурьба людей. Было их шестеро. Один из них нес письмо,
как подобает, на конце длинной расщепленной трости.
— Я — старшина мастеров златокузнечного дела из
дворцовой мастерской,—объявил он.—Зовут меня Аябэ-
но Утимаро. Изготовил я вместе с моими подручными
жемчужную ветку. Больше тысячи дней трудились мы не
покладая рук, постились по обету, не брали в рот до конца
работы ни риса, ни другого какого-нибудь зерна, но награ¬
ды за свои труды не получили. Прошу уплатить мне, чтоб
мог я поскорее вознаградить моих помощников.
— О чем толкует этот человек?— недоуменно спросил
старик Такэтори.
Принц от смущения был сам не свой, душа у него гото¬
ва была расстаться с телом.
До слуха Кагуя-химэ долетели слова: «...изготовил
я жемчужную ветку».
32

Она потребовала:
— Покажите мне прошение этих людей.
Раскрыла она прошение и прочла:
«Милостивый господин принц! Больше тысячи дней
мы, подлые ремесленники, скрывались вместе с вами в од¬
ном потаенном доме. За это время с великим тщанием из¬
готовили мы по вашему приказу драгоценную ветку
с жемчугами. Вы обещали, что не только пожалуете нам
щедрую денежную награду за нашу работу, но и добудете
для нас доходные государственные должности, однако ни¬
чего нам не уплатили. Пока мы думали, как же нам теперь
быть, дошли до нас вести о том, что изготовлена эта жем¬
чужная ветка в подарок вашей будущей супруге Кагуя-
химэ. Мы пришли сюда в надежде получить от ее милости
обещанную плату».
Когда Кагуя-химэ прочла эти слова, лицо ее, зату¬
маненное печалью, вдруг просветлело, она улыбнулась
счастливой улыбкой и позвала к себе старика:
— А я-то в самом деле поверила, что это ветка дерева
с горы Хорай! Все было низким обманом. Скорее отдай на¬
зад эту жалкую подделку!
— Ну уж раз это подделка,— согласился старик,— то,
само собой, надо ее вернуть обманщику.
Легко стало на сердце у Кагуя-химэ. Отослала она
жемчужную ветку назад с такими стихами:
Я думала: истина!
Поверила я...
Все было поддельно:
Жемчужины слов
И жемчужные листья.
А старик Такэтори, который до этого так приветливо
беседовал с принцем, прикинулся, будто спит. Принц не
знал, что ему делать, куда деваться от смущения. Наконец
смерклось, и он смог потихоньку оставить дом Кагуя-химэ.
Кагуя-химэ позвала к себе мастеров и в благодарность
за то, что они так вовремя пришли со своей жалобой, щед¬
ро их наградила как своих спасителей.
Мастера не помнили себя от радости: «Получили мы
все, на что надеялись!»
Довольные, пошли они домой, но на обратном пути
подстерег их принц Курамоти со своими людьми и нещад¬
но избил. Недолго пришлось мастерам радоваться награ¬
де — побросали они деньги и убежали, обливаясь кровью.
2 Заказ № 912
33

А принц Курамоти воскликнул:
— Какой невиданный позор! На свете не бывает худ¬
шего. Потерял я любимую, но мало того — теперь мне
стыдно людям на глаза показаться!
И скрылся один в глубине гор.
Придворные из его свиты, все его слуги, разбившись на
отряды, бросились искать своего господина повсюду, да
так и не нашли. Исчез бесследно... Может, и на свете его
не стало.
А может быть, принц, стыдясь даже собственных слуг,
спрятался так, что и найти его было нельзя.
С тех пор и говорят про таких неудачников: «Напрасно
рассыпал он жемчужины своего красноречия...»
V. Платье из шерсти Огненной мыши
Правый министр Абэ-но Мимурадзи происходил из мо¬
гущественного рода и владел большими богатствами. Слу¬
чилось так, что в тот самый год, когда Кагуя-химэ наказа¬
ла ему добыть наряд, сотканный из шерсти Огненной мы¬
ши, приехал на корабле из Китая торговый гость по имени
Ван Цин. Ему-то и написал письмо Абэ-но Мимурадзи
с просьбой купить в Китае эту диковину.
Письмо с деньгами он доверил своему самому надеж¬
ному слуге Оно-но Фусамори. Фусамори поехал в торго¬
вую гавань Хаката, где находился китайский гость, и все
вручил ему в сохранности.
Ван Цин написал такой ответ:
«Одежды из шерсти Огненной мыши нет и в моей стра¬
не. Слухи о такой диковине доходить до меня доходили, но
видеть своими глазами ни разу не удалось. Думаю, что ес¬
ли бы где-нибудь на свете была такая, то и в Японию ее
привезли бы. Но раз этой одежды никто не видел, значит,
и нет ее нигде. Трудно исполнить ваш заказ. Однако по¬
пробую спросить у двух-трех самых великих богачей
в моей стране, не водится ли этот товар в Индии. Если же
и там нет, верну деньги с посланным».
Отправив такой ответ, Ван Цин вместе с Оно-но Фуса¬
мори отплыл к берегам Китая. Спустя немалое время во¬
ротился их корабль в Японию. Фусамори послал известие,
что скоро прибудет в столицу, но Правый министр Абэ так
сгорал от нетерпения, что выслал ему навстречу самого
быстроходного коня.
34

На этом коне Фусамори доскакал до столицы из страны
Цукуси всего за семь дней и вручил своему господину
письмо от Ван Цина:
«С большим трудом достал я, разослав повсюду гонцов,
одежду из шерсти Огненной мыши. Не только в старые
времена, но и в наше время нелегко добыть платье, со¬
тканное из шерсти этого диковинного зверя. Услышал
я, что некогда один святой мудрец привез в Китай такое
одеяние из индийской земли и что находится оно в храме
где-то в Западных горах. И спросил я на покупку разре¬
шение императорского двора. Чиновник, поехавший выку¬
пать эту диковину, сообщил мне, что денег не хватило, и
я послал ему еще пятьдесят золотых. Прошу выслать мне
эти деньги немедленно или же вернуть одежду из шерсти
Огненной мыши в полной сохранности».
Правый министр Абэ голову потерял от радости.
— Нашел о чем говорить! Такие пустячные деньги!
Непременно сейчас же верну! Я наверху блаженства! —
И сложив руки, как на молитве, он низко поклонился
в сторону китайской земли.
Ларчик, в котором хранился чудесный убор, был ис¬
кусно украшен драгоценными каменьями всех цветов ра¬
дуги. Сама одежда была цвета густой лазури, а концы
шерстинок отливали золотом. Никакой наряд в мире не
мог с ней сравниться. Казалась она бесценным сокро¬
вищем!
Не водой очищали ткань из шерсти Огненной мыши,
а жарким пламенем, и она выходила из огня еще прекрас¬
нее прежнего. Дорого было чудесное свойство этого наря¬
да, но еще дороже его красота!
— Какое великолепие! Понимаю теперь, почему Ка¬
гуя-химэ так хотелось получить эту одежду,— в восхище¬
нии воскликнул Абэ-но Мимурадзи.
Он снова уложил драгоценный убор в ларчик, привязал
к ларчику цветущую ветку дерева, а сам роскошно наря¬
дился, думая, что уж непременно проведет эту ночь в доме
Кагуя-химэ.
И сочинил для нее такую песню:
Страшился я, что в огне
Любви моей безграничной
Сгорит этот дивный наряд,
Но вот он, прими его!
Он отблеском пламени блещет...
2*
35

Абэ-но Мимурадзи подошел к воротам дома Кагуя-химэ
и остановился, ожидая, чтобы его впустили. Навстречу ему
вышел старик Такэтори, принял от него чудесное одеяние
и понес показать Кагуя-химэ.
— Ах, и правда, прекрасный убор! Но все же не знаю,
в самом ли деле он соткан из шерсти Огненной мыши?
— Уж что там ни говори, все равно я первым делом
приглашу гостя в дом,— решил старик.— Во всем мире не
видано такой прекрасной ткани. Уж поверь, что это и есть
та самая одежда из шерсти Огненной мыши. Нехорошо так
мучить людей,— упрекнул старик девушку и пригласил
Абэ-но Мимурадзи в дом.
«Ну на этот-то раз, наверно, Кагуя-химэ согласится
выйти замуж»,— обрадовалась в душе старуха.
О старике и говорить нечего! Он все время печалился,
что дочь одиноко живет в девушках, и очень хотел выдать
ее замуж за хорошего человека, но она упорно отказыва¬
лась от замужества, а принуждать ее насильно не хо¬
телось.
— Надо бросить в огонь эту одежду,— сказала Кагуя-
химэ старику.— Если пламя ее не возьмет, я поверю, что
она настоящая, и уступлю просьбам Правого министра. Ты
говоришь, что в целом мире не найти наряда прекраснее.
Ты веришь, что он и в самом деле соткан из шерсти Ог¬
ненной мыши, а по мне, надо хоть один-единственный раз
испытать его огнем.
— Что ж, справедливо!— согласился старик и передал
слова девушки Правому министру.
— Шерсти Огненной мыши нет и в китайской земле,—
ответил тот.— Насилу-то нашли! Какие здесь могут быть
сомнения. Но если Кагуя-химэ так хочет, что ж! Бросайте
в огонь!
Бросили одежду в жаркий огонь — пых! — и сгорела
дотла.
— Ах, ах, подделка! Теперь вы видите сами! — с тор¬
жеством воскликнула Кагуя-химэ. А у Правого министра
лицо стало зеленее травы.
Не помня себя от радости, Кагуя-химэ вернула ему
пустой ларчик от наряда, вложив в него письмо с таким
ответным стихотворением:
Ведь знал же ты наперед,
Что в пламени без остатка
Сгорит этот дивный наряд.
Зачем же, скажи, так долго
Питал ты огонь любви?
36

Пришлось неудачливому жениху со стыдом воро¬
титься домой. Пошли среди народа толки. Одни гово¬
рили:
— Правый министр Абэ достал чудесную одежду из
шерсти Огненной мыши и подарил ее Кагуя-химэ, значит,
пришлось ей выйти за него замуж. Скажите, он теперь
живет в ее доме?
А другие им отвечали:
— Да нет же, одежду бросили в огонь, и она сгорела
дотла. Кагуя-химэ прогнала Правого министра.
С тех пор и говорят при таких неудачах: «Погорело его
дело, дымом пошло!»
VI. Драгоценный камень дракона
Дайнагон Отомо-но Миюки собрал всех своих слуг
и домочадцев и возвестил им:
— На шее у дракона сияет пятицветный камень. Кто
его добудет, тому я дам все, что он ни попросит.
— Воля господина для нас закон,— нехотя, с запинкой
отвечали слуги.— Но добыть этот камень — трудная зада¬
ча. Где его взять, дракона-то?
Дайнагон пришел в гнев и стал осыпать их упре¬
ками:
— Верные слуги должны исполнить любой приказ
господина, жизни не жалея. А вы вот что... Пора бы вам
знать свой долг. И если б еще дракон водился только за
морем, в китайской или индийской земле, а у нас, в Япо¬
нии, его не было бы! Но нет, этим вам не отговориться.
В глубине наших морей и гор тоже обитают драконы
и, вылетая оттуда, носятся по небу. Что вы на это скажете?
Неужели уж такая трудная задача подстрелить одного
дракона и снять с него драгоценный камень?
— Что ж, повинуемся! Нелегкое это дело, но если на то
воля господина, пойдем добывать чудесный камень,— ска¬
зали слуги.
— Вот и отлично! — усмехнулся дайнагон.— Всюду вы
известны как верные слуги моего дома. Так пристало ли
вам противиться моему приказу?
Делать нечего, стали слуги собираться в поход. Чтобы
могли они кормиться в дальней дороге, дали им с собой
сколько в доме нашлось шелковых и бумажных тканей
и денег. Ничего для них не пожалели.
37

— Пока вы не вернетесь домой, я буду держать стро¬
гий пост. Но уж зато если вы не достанете драконий ка¬
мень, не смейте домой возвращаться!
Выслушав наказ господина, вышли слуги за ворота. Не
велел он им возвращаться назад, если не добудут чудесный
камень, а где его взять? За воротами все разбрелись в раз¬
ные стороны, кляня про себя своего господина: «Придет
же в голову такая блажь!»
Пожалованные на дорогу вещи слуги разделили между
собой. Кто спрятался у себя в доме, а кто пошел, куда его
сердце манило.
— Будь хоть родной отец, хоть господин, а нечего при¬
казывать, что в голову взбредет,— ворчали слуги.
А дайнагон, ничего не зная, между тем размышлял:
«Не подобает Кагуя-химэ жить в обыкновенном доме».
И приказал выстроить для нее великолепный дворец. Сте¬
ны дворца покрыли резным лаком с золотыми и серебря¬
ными узорами. Кровлю украсили бахромою из пестрых
нитей всевозможных цветов. Стала она похожа на драго¬
ценный ковер. Во всех покоях повесили парчовые ткани
невиданной красоты и поручили их расписать искусным
художникам.
А всех своих прежних жен и наложниц дайнагон про¬
гнал с глаз долой. «Скоро Кагуя-химэ будет моей! Не¬
пременно мне достанется!» — думал он и, готовясь достой¬
но принять ее, жил тем временем в печальном одиночестве.
День и ночь ждал дайнагон своих слуг, посланных за
чудесным камнем, но вот старый год кончился, начался
новый год, а от них ни слуху ни духу. Не в силах он был
ждать дольше и в великой тайне отправился в сопровож¬
дении только двух приближенных к гавани Нанива. Там
спросил он у одного встречного рыбака:
— А скажи-ка, не довелось ли тебе случайно услы¬
шать, что один из слуг дайнагона Отомо ездил за море
охотиться на дракона и добыл пятицветный камень?
Рыбак засмеялся:
— Чудное дело вы говорите, господин. Ни один ко¬
рабль не выйдет в море на такую охоту.
Дайнагон подумал про себя:
«Пустяки! Бывают же отчаянные мореходы... Рыбак
так дерзок со мной, потому что не знает, кто я!»
И сказал своим спутникам:
— Стрела из моего могучего лука поразит на лету лю¬
бого дракона. А снять потом с него камень — пустое дело.
38

Я не в силах дольше ждать, когда явятся эти негодники
слуги, уж слишком они замешкались...
Сказано — сделано. Сел дайнагон Отомо на корабль
и пустился в скитания по морям. Все дальше и дальше от¬
плывал он от родной стороны. Так достиг он моря у бере¬
гов Цукуси.
Вдруг, откуда ни возьмись, налетел сильный ветер.
Весь мир одело тьмой, корабль понесло неизвестно куда,
вот-вот, казалось, поглотит его пучина морская. Сердитые
волны грозили захлестнуть корабль и крутили его в кипу¬
чем водовороте. Гром гремел над самой головой, ослепи¬
тельно сверкала молния. Дайнагон голову потерял от
страха.
— О ужас! В жизни не попадал я в такую беду! Что
делать теперь, как спастись?
Кормчий, правивший рулем, тоже пал духом.
— Долгие годы плаваю я по морю, но еще не видал та¬
кой страшной бури. Одной из двух смертей нам не мино¬
вать: или корабль пойдет ко дну, или нас громом убьет!
И даже если боги сжалятся над нами и пощадят нас, то
унесет наш корабль далеко, в неведомые Южные моря...
Ах, видно, встречу я безвременный конец из-за того, что
служу такому жестокому святотатцу, который хочет убить
дракона.
И кормчий в отчаянии заплакал горькими слезами.
Дайнагон стал упрекать его:
— Кормчий всегда ободряет путников на корабле, и они
надеются на него, как на гору неколебимую. А ты отнима¬
ешь последнюю надежду.— И его стало рвать зеленью.
Кормчий сурово отвечал ему:
— А чем можно помочь богопротивнику? Вихрь нас
кружит, высокие валы грозят поглотить наш корабль, вот-
вот гром поразит пас, а все потому, что ты, господин, за¬
мыслил убить дракона. Не иначе как нагнал на нас эту бу¬
рю разгневанный дракон. Скорей же умоляй его о пощаде!
— Правду ты говоришь!— закричал дайнагон и громко
стал возносить моления: — О, внемли мне, бог-храни¬
тель мореходов, правящих рулем корабля! По неразумию
моему опрометчиво задумал я убить дракона. Отныне
я малейшего волоска на нем не трону! Умилосердись!
Прости и пощади меня!
Обливаясь слезами, в отчаянии он тысячу раз повторил
свою мольбу. И кто знает, может, и правда в ответ на нее
раскаты грома утихли. Стало немного светлее, но вихрь
все еще бушевал по-прежнему.
39

— Ты видишь теперь сам, что бурю наслал на нас дра¬
кон,—* сказал кормчий.— К счастью, подул добрый ветер,
он не умчит нас в гибельную даль, а отнесет к родным бе¬
регам.
Но дайнагон был так измучен страхом, что уже не ве¬
рил успокоительным словам. Благоприятный ветер дул, не
меняя своего направления, несколько дней подряд и в са¬
мом деле отнес корабль к родным берегам. То было побе¬
режье Акаси в провинции Харима, но дайнагон вообразил,
что корабль пристал к какому-то неведомому острову
в страшных Южных морях, и упал лицом вниз, трепеща от
ужаса.
Двое его спутников отправились к местному правителю
известить о приезде высокого сановника.
Местный правитель немедленно сам лично вышел к ко¬
раблю, но дайнагон не соглашался встать на ноги, а все
лежал ничком на дне корабля. Что было делать! Расстели¬
ли посреди сосновой рощи на прибрежном песке циновки
и уложили на них дайнагона. Только тогда наконец дай¬
нагон догадался, что он не на безвестном острове среди
людоедов, и соизволил подняться на ноги.
Но что у него был за вид! Ветром надуло ему какую-то
болезнь. И без того тучный живот его вздулся горой, а гла¬
за воспламенились так, будто по обе стороны носа прице¬
пили ему по красной сливе. Местный правитель не мог
удержаться от улыбки...
Дайнагон приказал изготовить для себя невысокий па¬
ланкин и влез в него, кряхтя и охая. С трудом доставили
его домой. Откуда-то узнали об этом слуги, посланные за
чудесным камнем, сразу же возвратились все как один
и стали каяться:
— Не смогли мы достать драконий камень, а вернуться
без него не смели. Но теперь господин наш сам на опыте
узнал, как трудно его добыть, и, верно, не будет бранить
нас, подумали мы, и вот — явились с повинной.
Дайнагон встал с постели, сам вышел к ним и сказал:
— Какое счастье, что не достали вы драконий камень!
Дракон ведь один из богов грома. Если б вы напали на не¬
го, то не только погибли бы вы все как один, но хуже то¬
го — я и сам бы лишился жизни. Спасибо вам, что не пой¬
мали дракона! Вижу теперь, эта злодейка Кагуя-химэ за¬
мышляла меня погубить. В жизни больше и близко не по¬
дойду к порогу ее дома, и вы тоже туда ни ногой, слышите!
40

И на радостях, что не добыли его слуги драконий ка¬
мень, дайнагон пожаловал им все то немногое, что еще
оставалось у него в доме.
Услышали об этом прогнанные жены и чуть животы со
смеху не надорвали. А разноцветные нити, которыми была
так богато застлана кровля дворца для невесты, растащили
по своим гнездам ястребы и вороны.
Пошли в народе толки:
— Вы слышали, дайнагон подстрелил дракона и добыл
пятицветный камень!
— Добыл пятицветный камень? Какое там! У него са¬
мого теперь вместо глаз две красные сливы!
Говорят, что тогда-то и появилось слово «трусливый»
(тру сливы), потому что дайнагон все время тер свои
красные, как сливы, глаза. Да иначе его и не назовешь!
VII. Целебная раковинка ласточки
Тюнагон Исоноками-но Маро приказал своим слугам:
— Известите меня, когда ласточки начнут вить гнезда.
Слуги удивились:
— Какая в этом надобность?
— А такая,— ответил тюнагон,— что, слыхал я, есть
у ласточки целебная раковинка, дарующая легкие роды.
Вот я и хочу добыть ее.
— Много мы подстрелили ласточек,— отвечали ему
слуги,— но ни разу не видели никакой такой раковинки.
Правда, может статься, ласточка держит ее в клюве, толь¬
ко когда кладет яички... Но ведь ласточка — птица пугли¬
вая, чуть завидит людей, сразу порх!— и улетает.
Тут один из слуг подал такой совет:
— Надо пойти к дворцовой поварне, где рис варят. Под
ее крышей гнездится множество ласточек. Выбери, госпо¬
дин, надежных людей и вели построить вокруг поварни
сторожевые вышки. Пускай дозорные влезут на них и под¬
глядывают за ласточками, глаз не спуская. Ласточек там
несметное количество. Не одна, так другая начнет класть
яички. Тут и можно будет добыть целебную раковинку.
Тюнагон порадовался дельному совету.
— Хитрый способ! Я никогда о нем и не слыхал. Умно
ты придумал!
Не медля ни минуты, тюнагон отрядил двадцать самых
надежных слуг в дозорные и велел построить сторожевые
вышки. Влезли на них дозорные и стали прилежно следить
41

за ласточками. А тюнагон то и дело посылал к ним слуг
с вопросом:
— Ну что, ну как, добыли уже раковину?
Услышали ласточки шум, увидели множество людей
возле самой кровли дома и со страху не решались даже
близко подлетать к своим гнездам. Тюнагон сильно опеча¬
лился: как же теперь быть?
Тут один старик по имени Курацумаро, хранитель ка¬
зенного амбара с зерном, пришел к нему и сказал:
— Я научу, как можно добыть у ласточки целебную
раковинку.
Тюнагон усадил старика прямо перед собой, лицом
к лицу, и повел с ним задушевную беседу.
— Плохой способ тебе присоветовали,— начал Кура¬
цумаро.— Так не добудешь ты раковинки. Подумай сам!
Когда двадцать людей с шумом лезут на сторожевые вы¬
шки,— шутка сказать, столько людей,— ласточки, понят¬
но, пугаются. А ты вот как сделай! Вели своим дозорным
спуститься на землю, а сторожевые вышки — сломать.
Выбери из своих слуг самого проворного, посади его
в корзину с крупными отверстиями и прикрепи к ней ве¬
ревку так, чтобы корзина могла легко подыматься
и опускаться. Лишь только заметит дозорный, что одна из
ласточек готовится положить в гнездо яичко, в тот же миг
прикажи тянуть веревку, корзина и подымется. И тогда
пусть человек в корзине скорей хватает раковинку.
Ласточка уронит ее в гнездо, как только снесет яичко. Вот
тебе мой добрый совет!
— Славно придумано! — воскликнул тюнагон.
И сейчас же приказал сломать сторожевые вышки.
— А как узнать, что ласточка собирается положить
яичко?— спросил он у старика Курацумаро.— Ведь тут
нельзя медлить, а то не успеем поднять человека
в корзине.
— Когда ласточка хочет снести яичко, она первым де¬
лом поднимет хвостик торчком и начнет вертеться, семь
раз быстро-быстро повернется... Это и есть самый верный
знак. Только вы заметите, что ласточка семь раз поверну¬
лась, подымайте скорей корзину. И тогда непременно до¬
будете раковинку.
Тюнагон обрадовался. Никому не сказавшись, он сам
потихоньку отправился к дворцовой поварне и, замешав¬
шись в толпу простых слуг, стал и день и ночь караулить
чудесную раковину. Очень он хвалил старика Курацумаро
за ум и сметку:
42

— Ты ведь не из числа моих слуг, а душевно позабо¬
тился о том, чтобы исполнить мое желание... Вот ведь что
дорого!— И, сняв со своих плеч богатое платье, пожаловал
его Курацумаро с таким наказом: — Смотри же, старик,
приходи сегодня вечером к поварне. Может, и ты приго¬
дишься.
Начало смеркаться. Тюнагон отправился к дворцовой
поварне. Вдоль всей ее кровли лепились ласточкины гнез¬
да. Вдруг смотрит, и правда! — в точности, как сказал ста¬
рик Курацумаро: одна ласточка подняла кверху хвостик
и начала быстро-быстро вертеться на месте, раз, другой,
третий... Сейчас же посадили человека в корзину и давай
тянуть веревку. Корзина мигом взлетела кверху, слуга за¬
пустил руку в ласточкино гнездо, пошарил-пошарил
и объявил:
— Никакой раковины в гнезде нет.
Тюнагон пришел в гнев:
— Как это — нет! Значит, плохо искал! Ах, вижу, не
на кого мне положиться, кроме как на самого себя. Сам
поднимусь в корзине, поищу. — Сел в корзину и крик¬
нул:— Поднимай!
Подняли тюнагона вровень с крышей поварни, начал он
заглядывать в ласточкины гнезда сквозь переилет прутьев
корзины. Вдруг видит, одна ласточка подняла торчком
свой хвостик и ну вертеться. Не мешкая, сунул он руку
в гнездо и стал шарить. Нащупал что-то твердое и плоское.
— А-а, нашел, нашел, держу! Спускайте! Эй, старик,
я нашел раковину!— завопил тюнагон не своим голосом.
Слуги все разом ухватились за веревку и стали тянуть,
да слишком сильно дернули, веревка и лопни пополам!
Тюнагон полетел вверх тормашками прямо на крышку
большого трехногого котла для варки риса — хлоп!
Вот чем окончились все его хлопоты.
Слуги подбежали в испуге, приподняли тюнагона,
смотрят, а у него зрачки закатились на лоб и дыханья не
слышно. Влили ему в рот глоток воды. Насилу-то, насилу
пришел он в себя. Взяли его слуги за руки и за ноги и бе¬
режно спустили с крышки котла на землю.
— Как изволишь себя чувствовать?— спрашивают.
Тюнагон чуть слышно прошептал, с трудом переводя
Дух:
— Немного опамятовался, но не могу спины разогнуть.
И все-таки душевно рад, что наконец достал раковину!
Подайте сюда свечу. Не терпится мне взглянуть.
43

С этими словами он приподнял голову, разжал кулак,
взглянул. И что же!
Не раковинка у него в руке, а катышек старого птичье¬
го помета.
Тюнагон жалобно застонал:
— Ах, эта злая раковина, раковина! На беду себе полез
я...
А людям послышалось:
— Ах, это злого рока вина, рока вина. Все бесполезно!
С тех пор и говорят, когда клянут судьбу вместо собст¬
венной опрометчивости:
«Ах, это злого рока вина! Все бесполезно!»
Когда тюнагон заметил, какую раковину он схватил, то
совсем пал духом. Не положишь такой подарок в ларчик,
не пошлешь Кагуя-химэ. В довершение беды он повредил
себе спину. Как бы люди не проведали, что заболел он по
собственному неразумию,— со страхом думал тюнагон
и слабел все больше от тоски и тревоги.
Все дни напролет он сокрушался, что не достал завет¬
ной раковинки. Горше того, он стал всеобщим посмеши¬
щем. Но как ни тяжело было ему умирать напрасной
смертью, а еще тяжелее было думать, что люди над ним
смеются.
Узнала про его беду Кагуя-химэ и послала тюнагону
песню:
Ужель это правда,
Что ждешь ты напрасно годами,
Так сердце волнуя,
Как волны покоя не знают
На берегу Суминоэ?
Когда эту песню прочли тюнагону, он с великим уси¬
лием приподнял голову, велел подать бумагу и слабеющей
рукой написал ответ:
О, как мечтал я
Бесценный дар отыскать!
Увы, все даром!
Ударом судьбы сражен,
Уж я не найду спасенья...
А кончив писать, расстался с жизнью.
Кагуя-химэ услышала о грустном конце тюнагона,
и стало ей немного жаль его.
С тех пор, если выпадет кому маленький успех после
тяжких испытаний, то говорят: «Ну и досталось ему
счастье — с малую раковинку!»
44

VIII. Сватовство микадо
И вот, наконец, сам микадо услышал о несравненной
красоте Кагуя-химэ. Призвал он к себе старшую придвор¬
ную даму по имени Накатоми-но Фусако и повелел ей:
— Слышал я, что живет на свете девушка по имени
Кагуя-химэ. Говорят, отвергла она любовь многих богатых
и высокородных людей, никого и знать не хочет. Стучай
погляди, какова из себя эта гордячка.
Фусако, выслушав высочайшее повеление, отправилась
немедля в дом старика Такэтори. Там ее почтительно
встретили как посланную государя. Фусако сказала
старухе:
— Государь услышал, что в мире никто не сравнится
красотой с твоей дочерью Кагуя-химэ. Велел он мне хоро¬
шенько на нее посмотреть и доложить ему, правду ли гла¬
сит молва.
— Пойду скорее скажу ей,— заторопилась старуха
и стала упрашивать девушку: — Выйди сейчас же! Прибы¬
ла посланная от самого государя.
Но Кагуя-химэ и тут наотрез отказалась:
— Нет, не выйду к ней ни за что. Совсем я не так уж
хороша собой, как люди говорят. Стыдно мне на глаза по¬
казаться государевой посланной.
— Ах, не будь ты дерзкой упрямицей! Разве можно
ослушаться повеления самого микадо? — ужаснулась
старуха.
Кагуя-химэ и бровью не повела.
— А я слова микадо ни во что не ставлю!
Так и не вышла на смотрины из своих покоев.
Кагуя-химэ была для старухи все равно что дочь род¬
ная, но, услышав, как девушка говорит такие дерзостные
слова,— страх даже берет слушать! — старуха вконец сму¬
тилась. Как принудить такую повиноваться?
Делать нечего, вернулась она ни с чем и сказала по¬
сланной:
— Горько я жалею, но дочь наша по молодости, по
глупости ничего и слушать не хочет. Нрав у нее уж очень
строптивый. Не согласна она показаться вам.
Придворная дама стала сурово выговаривать старухе:
— Государь приказал мне поглядеть на Кагуя-химэ.
Как же я осмелюсь вернуться, так и не взглянув на нее ни
разу? Подумай сама, возможно ли, чтобы люди в нашей
стране ни во что не ставили государев приказ? Не говори,
пожалуйста, таких несуразных слов!
45

Но Кагуя-химэ еще хуже заупрямилась:
— Если я ослушница государевой воли, так пусть меня
казнят — и делу конец!
Пришлось посланной доложить государю о своем не¬
успехе.
Микадо воскликнул:
— Да, многих людей погубило жестокосердие этой де¬
вушки!
Можно было подумать, что он отступился от задуман¬
ного, но на самом деле мысль о Кагуя-химэ глубоко запала
ему в сердце. Не хотелось микадо, чтобы женщина и его,
как многих других, победила своим упорством. Призвал он
пред свои очи старика Такэтори и молвил ему:
— Приведи сюда ко мне твою дочь Кагуя-химэ. Слы¬
шал я, что она прекрасна лицом, и потому на днях послал
одну придворную даму посмотреть на нее и убедиться,
правду ли говорят люди, но дочь твоя наотрез отказалась
к ней выйти. Худо делают родители, которые позволяют
своим детям такие дерзостные поступки.
Старик Такэтори почтительно ответил:
— Дочь моя Кагуя-химэ не хочет служить при дворе,
и я никак не могу победить ее упрямство. Однако пойду
домой, еще раз сообщу ей государеву волю.
— Так и сделай! — сказал микадо.— Ведь ты ее вы¬
растил, как же ей тебя не послушаться! Уговори Кагуя-
химэ пойти на службу во дворец, а я за это пожалую тебя
шапкой чиновника пятого ранга.
Старик Такэтори радостный вернулся домой и стал
всячески уговаривать девушку:
— Вот что обещал микадо! Неужели ты и теперь ста¬
нешь упрямиться?
— Да, что ты ни говори, а я твердо решила: не пойду
во дворец служить государю, — стояла на своем Кагуя-
химэ.— Будешь меня силой принуждать, я руки на
себя наложу, так и знай. Пусть тебе сначала пожалу¬
ют придворный чин, раз он тебе так дорог, а потом я
умру.
— Что ты, что ты1 — испугался старик.— На что мне
чины и почести, если я не увижу больше свое дорогое ди¬
тя! Но все-таки скажи мне, почему тебе так не хочется
служить государю? Чем это худо? Стоит ли из-за этого
жизни себя лишать?..
— Ты думаешь, я пустое говорю?— отвечала Кагуя-
химэ.— Заставь меня насильно пойти в жены к государю
46

и увидишь, что тогда будет, лишу я себя жизни или нет!
Многие до сих пор любили меня неподдельной, верной лю¬
бовью, я и то всех отвергла! Микадо думает обо мне всего
день-другой. Что скажут люди, если я уступлю его мимо¬
летной прихоти? Стыдно мне будет.
— Пусть хоть весь свет тебя осудит, тебе-то что до это¬
го?— возразил старик.— Но делать нечего, пойду во дво¬
рец, передам государю твой отказ.
Пошел он во дворец и доложил микадо:
— Я, ничтожный старикашка, обрадованный госуда¬
ревой милостью, всячески уговаривал Кагуя-химэ пойти
служить государю. Но эта негодная упрямица сказала:
«Если будешь меня принуждать, я лучше жизни себя ли¬
шу». А мне ведь она не родная дочь. Нашел я ее малым
ребенком в бамбуковой чаще. Не такой у нее нрав, как
у других девушек.
— А, так-так! — воскликнул микадо.— Ведь дом твой,
старик, стоит возле самых гор. Что, если я сделаю вид,
будто собрался на охоту? Может, мне удастся увидеть Ка¬
гуя-химэ словно невзначай?
— Хорошая мысль! — одобрил старик Такэтори.—
Только ты, государь, притворись, будто случайно попал
в наши края, без цели, без умысла... Войдешь вдруг в мой
домишко и застанешь ее врасплох.
Микадо сразу же назначил день для охоты. Внезапно,
без предупреждения, вошел он в дом к старику и увидел
девушку, сиявшую такой чистой красотой, что все вокруг
светилось.
«Она!» — подумал микадо и приблизился к ней. Де¬
вушка попыталась было убежать, но микадо схватил ее за
рукав. Она проворно закрыла лицо концом другого рукава,
но поздно! Государь уже успел увидеть ее. «Нет ей равных
в целом мире!»—подумал он и, воскликнув: «Больше я
с тобой не расстанусь!» — хотел было насильно увлечь
с собой.
Кагуя-химэ молвила ему:
— Если б я родилась здесь, в этой стране, то повинна
была бы идти во дворец служить тебе. Но я существо не из
этого мира, и ты совершишь дурной поступок, если силой
принудишь меня идти во дворец.
Но микадо и слушать не захотел:
— Как это может быть? Идем со мной, идем!
Подали паланкин, но только хотели посадить в него
Кагуя-химэ, как вдруг — о чудо! — она начала таять, та¬
ять, одна тень от нее осталась.
47

«Значит, и правда Кагуя-химэ существо не из нашего
мира»,— подумал микадо и взмолился:
— Не буду больше принуждать тебя идти со мной во
дворец, только прими свой прежний вид. Дай мне еще
один раз взглянуть на тебя, и я удалюсь.
Не успел он это вымолвить, как прекрасная дева при¬
няла свой прежний образ и показалась ему еще желанней
прежнего. Еще труднее стало ему вырвать из своего сердца
любовь к ней. Щедро наградил микадо старика Такэтори
за то, что тот доставил ему радость увидеть Кагуя-химэ.
А старик устроил роскошный пир для сотни придворных,
сопровождавших государя на охоту.
Микадо собрался в обратный путь с таким чувством,
будто, расставаясь с Кагуя-химэ, оставляет с ней свою ду¬
шу. Сев в паланкин, он сложил такую песню:
Миг расставанья настал,
Но я в нерешимости медлю...
Ах, чувствую, ноги мои
Воле моей непокорны,
Как и ты, Кагуя-химэ!
А она послала ему ответ:
Под бедною сельской кровлей,
Поросшей дикой травой,
Прошли мои ранние годы.
Не манит сердце меня
В высокий царский чертог.
Когда микадо прочел эти строки, ему еще тяжелее ста¬
ло покинуть Кагуя-химэ. Сердце звало его остаться, но не
мог он провести в тех местах всю ночь до рассвета и поне¬
воле вынужден был вернуться в свой дворец.
С той поры все приближенные женщины лишились
в его глазах своей былой прелести. «Все они ничто по
сравнению с ней!» — думал микадо. Даже самые красивые
из них теперь представлялись ему уродинами, и на людей-
то непохожими. Только одна Кагуя-химэ безраздельно ца¬
рила в его сердце! Так он жил одиноко, в мечтах о ней, по¬
забыв дорогу в женские покои, и с утра до ночи сочинял
любовные послания. И она тоже, хотя и противилась его
воле, писала ему ответные письма, полные искреннего
чувства. Наблюдая, как сменяют друг друга времена года,
микадо сочинял прекрасные стихи о травах и деревьях
и посылал их Кагуя-химэ. Три долгих года они утешали
друг друга.
48

IX. Небесная одежда из птичьих перьев
С самого начала третьей весны люди начали замечать,
что каждый раз, когда полная луна взойдет на небе, Кагуя-
химэ становится такой задумчивой и грустной, какой ее
еще никогда не видели.
Слуги пробовали ее остеречь:
— Не следует долго глядеть на лунный лик. Не к добру
это!
Но едва Кагуя-химэ оставалась одна, как снова прини¬
малась глядеть на луну, роняя горькие слезы.
И вот однажды в пятнадцатую ночь седьмого месяца
девушка вышла на веранду и, по своему обыкновению, пе¬
чально о чем-то задумалась, подняв глаза к сияющей яр¬
ким светом луне.
Домашние сказали старику Такэтори:
— Случалось, Кагуя-химэ и раньше грустила, любуясь
на луну, но все не так, как теперь. Неспроста это! Что-ни¬
будь да есть у ней на сердце, уж слишком она тоскует
и задумывается. Надо бы узнать причину.
Стал старик спрашивать у Кагуя-химэ:
— Скажи мне, что у тебя на сердце? Почему ты так
печально глядишь на луну? В твои годы тебе только бы
жизни радоваться!
— Ни о чем я не грущу! — ответила Кагуя-химэ.— Но
когда я гляжу на луну, сама не знаю отчего, наш земной
мир кажется мне таким темным, таким унылым!
Старик было успокоился. Но немного спустя вошел он
в покои Кагуя-химэ и увидел, что она опять сидит, пе¬
чально задумавшись.
Старик встревожился.
— Дорогая дочь, божество мое, о чем ты опять задума¬
лась? Что заботит твое сердце?
— Ни о чем особом я не думаю, — отозвалась Кагуя-
химэ.— Просто любуюсь на луну.
— Не гляди на луну, умоляю тебя! Каждый раз, когда
ты смотришь на нее, у тебя такая печаль на лице!
— А как мне на нее не глядеть?— вздохнула девушка.
И каждый раз, в светлые ночи, она выходила на веранду
и неотрывно смотрела на луну долгим тоскующим взором.
Только в темные ночи Кагуя-химэ была по-прежнему без¬
заботна. Но лишь вечерняя луна появлялась на небе, как
она принималась вздыхать и грусть затуманивала ее лицо.
Слуги начинали шептаться между собой:
— Смотрите, опять задумалась!
49

Не только чужие люди, но даже ее родители не могли
понять, в чем дело.
Однажды, незадолго до пятнадцатой ночи восьмого ме¬
сяца, Кагуя-химэ вышла на веранду и, увидев полную лу¬
ну, залилась слезами так, как никогда еще до этого не
плакала. Старик и старуха в испуге суетились вокруг нее
и спрашивали:
— Что с тобой? Что случилось?
Кагуя-химэ отвечала им сквозь слезы:
— Ах, я давно уже хотела обо всем вам поведать, но
боялась вас огорчить и все откладывала. Но больше нельзя
мне молчать! Узнайте, я не из этого земного мира. Роди¬
лась я в лунной столице, но была изгнана с небес на зем¬
лю, чтобы искупить грех, совершенный мной в одном из
моих прежних рождений. Настало время мне возвратить¬
ся. В пятнадцатую ночь этого месяца, в полнолуние, явят¬
ся за мной мои сородичи, посланцы неба. Должна я поки¬
нуть этот мир, но при мысли о том, как жестоко вы будете
скорбеть обо мне, я с самого начала этой весны не пере¬
стаю грустить и плакать.— И Кагуя-химэ заплакала еще
сильнее.
— Что такое! Что ты говоришь?— вскричал старик
Такэтори. — Кто посмеет отнять тебя у нас? Когда нашел
я тебя в стволе бамбука, была ты величиной в семечко су¬
репицы, а теперь вон какая большая выросла, со мной
сравнялась ростом. Нет, нет, я никому тебя не отдам! — Он
в голос рыдал: — Я не вынесу разлуки с тобой, я умру!
Не было сил глядеть на его горе.
Кагуя-химэ стала ласково ему говорить:
— У меня там, в лунной столице, остались родные отец
и мать. Для них разлука со мной длилась одно краткое
мгновение, а здесь, на земле, протекли за это время долгие
годы. Полюбила я вас всей душой и думать забыла о на¬
стоящих моих родителях. Не радуюсь я тому, что должна
вернуться в лунный мир, а горько печалюсь. Но, что бы ни
творилось в моем сердце, вернуться туда я должна.
И при этих словах Кагуя-химэ и старик пролили ручьи
слез.
Даже простые слуги так привязались к Кагуя-химэ за
долгие годы своей службы, так полюбили ее за благород¬
ство души и несравненную красоту, что теперь при мысли
о разлуке с ней тоже безутешно горевали, глотка воды и то
выпить не могли.
Услышав об этом, микадо спешно отправил посланца
50

в дом старика Такэтори. Старик вышел к нему, неудержи¬
мо рыдая. Скорбь его была так велика, что за несколько
дней волосы его побелели, спина согнулась, глаза воспа¬
лились от слез.
До этого времени выглядел он еще моложавым и бод¬
рым, лет на полсотни, не больше, но от горя и тревоги сра¬
зу состарился и одряхлел.
Посланец спросил его от имени государя:
— Правда ли, что Кагуя-химэ последнее время чем-то
озабочена и все грустит?
Старик ответил, не переставая лить слезы:
— Передай государю, что в пятнадцатую ночь этого
месяца явятся сюда небожители из лунной столицы, чтобы
похитить нашу Кагуя-химэ. Пусть государь вышлет ко мне
в эту ночь множество воинов с приказом прогнать похити¬
телей.
Посланец доложил государю о просьбе старика Такэто¬
ри и рассказал о том, какой жалостный у него вид.
Государь воскликнул:
— Не мудрено! Один лишь раз видел я Кагуя-химэ
и то не в силах ее позабыть! Старик любовался на ее кра¬
соту каждый день с утра до вечера. Что же должен он по¬
чувствовать, узнав, что у него хотят похитить радость его
жизни — Кагуя-химэ?
Когда наступил пятнадцатый день восьмого месяца,
государь повелел начальникам всех шести полков импера¬
торской стражи выслать вооруженных воинов. Собрался
отряд численностью в две тысячи человек. Государь по¬
ставил во главе его опытного военачальника по имени Та-
кано Окуни и послал это войско к дому старика Такэтори.
Там отряд разделился на две половины: тысяча воинов
окружила дом старика кольцом со всех сторон, взобрав¬
шись на земляную ограду, а другая тысяча начала сторо¬
жить кровлю дома. Многочисленные слуги охраняли все
входы в дом, чтобы ни в одну щелку нельзя было про¬
браться. Все они тоже были вооружены луками и стрелами.
В женских покоях внутри дома стражу несли служанки.
Старуха, крепко обнимая девушку, спряталась с ней
в тайнике с земляными стенами. Старик запер дверь тай¬
ника на замок и сам стал у входа.
— Надежная у нас охрана! — радовался он.— Не под¬
дадимся и небесному войску.— А воинам, сторожившим
кровлю дома, он крикнул: — Стреляйте во все, что в небе
завидите, будь оно меньше малого! Ничего не пропускайте!
51

Воины, сторожившие на кровле, крикнули в ответ:
— Не бойся, мы зорко глядим! Пусть только что-ни¬
будь в небе появится, сразу подстрелим, будь хоть с иголку
величиной.
У старика было от души отлегло, но Кагуя-химэ мол¬
вила ему:
— Как вы ни старайтесь меня спрятать, как храбро ни
готовьтесь к бою, вы не сможете воевать с небожителями
из лунного царства. Стрелы ваши их не настигнут. Спря¬
тать меня вам тоже не удастся. Только они прилетят, как
все запоры спадут и двери откроются сами собою. Воины
сейчас готовы схватиться с кем угодно, но лишь увидят
они небожителей, как у самых смелых сразу все мужество
пропадет.
Старик в гневе завопил:
— Хорошо же! Тогда я сам вот этими своими длинны¬
ми ногтями глаза им, негодникам, вырву! За волосы ухва¬
чу и в землю вколочу! Платья на них изорву, до пупа их
заголю, осрамлю перед всеми добрыми людьми!
— Ах, не говори таких нехороших слов,— стала его
унимать Кагуя-химэ.— Воины на кровле услышат! Или ты
думаешь, не тяжело мне покинуть вас, одиноких стариков,
будто забыла я все ваше любовное попечение? Как была бы
я рада, если б долго еще могла гостить на земле. Увы! На¬
значенный срок окончился, и мы должны расстаться. Но
не могу я пуститься в обратный путь с легким сердцем,
зная, что еще и в самой малой доле не отплатила вам за
ваши добрые заботы. Оттого-то уже многие месяцы выхо¬
дила я на веранду, лишь взойдет луна, и воссылала моль¬
бу: «О, позвольте мне здесь остаться хотя бы на один год
еще, на один краткий год!» Но и в этом мне было отказа¬
но... Вот почему меня все время так мучила печаль. Как
грустно мне знать, что я принесла вам, моим дорогим ро¬
дителям, только одно горе и покидаю вас, безутешных.
Жители лунного царства прекрасны собою, они не знают
ни старости, ни забот, ни огорчений. Но я не радуюсь тому,
что вернусь в эту блаженную страну. Когда я вижу, как вы
оба в несколько дней состарились от горя, я не в силах вас
покинуть. О, как мне жаль вас, моих любимых!
— Не надрывай мне сердце такими речами! — сетовал
старик.— Пусть небожители прекрасны, я им и дотро¬
нуться до тебя не позволю!— И он со злобой пригрозил
небу.
Между тем прошла уже первая половина ночи, близил¬
52

ся час Мыши. Вдруг весь дом старика Такэтори озарило
сияние, в десять раз ярче света полной луны. Стало свет¬
лее, чем днем. Можно было рассмотреть на лицах людей
даже ямочки, откуда растут волоски.
Внезапно с высокого небесного свода спустились на об¬
лаках неведомые лучезарные существа и построились
в ряд, паря в воздухе над самой землей. При этом виде все
воины, которые сторожили дом снаружи, и все слуги,
охранявшие входы в дом изнутри, замерли от ужаса и сра¬
зу потеряли охоту сражаться, словно попали во власть не¬
здешней силы. Еле-еле опомнившись, схватились они за
луки и стрелы, но руки их, вдруг онемев, бессильно повис¬
ли. Самые смелые, победив внезапную слабость, пустили
стрелы в небесных гостей, но стрелы полетели в сторону,
далеко от цели. Не в силах вести дальше бой, воины в ду¬
шевном смятении только мерились взглядами с пришель¬
цами из лунного мира.
Небожители были одеты в наряды невиданного на зем¬
ле великолепия. С ними была летучая колесница. Эта ко¬
лесница могла летать по небу, и был над ней навес из тон¬
чайшего шелка.
Один из небесных пришельцев, как видно, их предво¬
дитель, выступил вперед и повелительно крикнул громо¬
вым голосом так, что во всем доме было слышно:
— Эй, Мияцукомаро! Выходи!
Тут старик Такэтори, который до той минуты так храб¬
рился, вышел за двери и свалился ничком, почти без
памяти.
Гость из лунного царства сказал ему:
— Слушай ты, неразумный человек! За твои малые за¬
слуги дарована была тебе несравненная радость: на крат¬
кий срок приютить в своем доме Кагуя-химэ. За это тебе
в изобилии посылалось золото. Скажи сам, разве ты теперь
так живешь, как раньше? Во искупление давнего греха,
совершенного ею в прежней своей жизни, Кагуя-химэ об¬
речена была жить некоторое время в доме такого ничтож¬
ного человека, как ты. Грех ее теперь полностью искуплен,
и я послан взять ее назад на небо. Напрасны твои слезы
и жалобы! Немедленно отдай нам Кагуя-химэ!
— Ты говоришь, что Кагуя-химэ была послана в мой
дом на самый краткий срок,— возразил старик Такэто¬
ри.— Как же это? Уже два десятка лет с лишним я пекусь
о ней, как о своей родной дочери... Может быть, ты ищешь
какую-нибудь другую Кагуя-химэ?— И старик приба¬
53

вил:— Л моя Кагуя-химэ лежит тяжело больная в постели
и не может выйти из дома.
Оставив его слова без внимания, предводитель небес¬
ных гостей велел поставить летучую колесницу на кровле
дома.
— Скорее же, торопись, Кагуя-химэ!— крикнул он.—
Не можешь ты дольше оставаться в здешнем нечистом
месте.
И вдруг все запертые двери распахнулись настежь са¬
ми собою. Решетки на окнах отворились без помощи чело¬
веческих рук, и Кагуя-химэ, освободившись из объятий
старухи, вышла из дома. Старуха, не в силах удержать ее,
только испуганно смотрела вверх, обливаясь слезами. Ста¬
рик, лежа на земле, тоже плакал в бессильном отчаянии.
Кагуя-химэ подошла к нему и сказала:
— Я тоже не хочу расставаться с вами, но против
своей воли должна вас покинуть. Прошу тебя, ты хоть по¬
гляди, как я буду возноситься на небо, хоть простись со
мной взглядом.
— Что ты, разве я в силах с тобой проститься? Горе
мое слишком велико! Что со мной теперь будет? Ты поки¬
даешь меня, старика, уносишься на небо... Ах, возьми
и меня с собою!
Кагуя-химэ стояла возле него, не зная, на что ре¬
шиться.
— Постойте,— вдруг сказала она,— я напишу письмо
вам в утешение. Когда будете меня вспоминать, смотрите
на него. Пусть оно послужит вам дорогой памятью.
И, проливая горькие слезы, она написала:
«Если б я родилась в вашем мире, среди вас, земных
людей, то я с радостью осталась бы с вами, мои дорогие
родители, чтобы рассеять ваше горе. Никогда, никогда бы
я вас не покинула! Но увы! Это невозможно! Сейчас
я сброшу платье, которое носила в вашем доме, и оставлю
вам как память обо мне. В ясную ночь выходите глядеть на
луну. Ах, мне так тяжело покидать вас, что, кажется, я на
полдороге упаду с небес на землю!»
У одного из небесных гостей был в руках ларец с одеж¬
дой из птичьих перьев. Другой держал маленький ларчик,
в котором хранился сосуд с чудесным напитком: кто отве¬
дает его, тот никогда не узнает смерти.
— Дева, испей напитка бессмертия,— сказал небожи¬
тель.— Ты вкушала нечистую земную пищу и не можешь
быть здорова.
54

С этими словами небесный посланец поднес сосуд с чу¬
десным напитком к устам Кагуя-химэ. Она лишь пригуби¬
ла напиток и хотела было завернуть сосуд в сброшенный
ею с себя земной наряд, чтобы оставить в дар старику Та¬
кэтори, но один из небожителей остановил ее и не дозво¬
лил ей это сделать. Он вынул из ларца небесную одежду из
птичьих перьев и только хотел на нее накинуть, как она
взмолилась:
— О, погоди еще немного! Когда я надену на себя
эту одежду, умрут во мне все человеческие чувства,
а я должна написать прощальные слова еще одному чело¬
веку.
Небожители устали ждать.
— Что ты медлишь попусту!— воскликнули они.
Кагуя-химэ ответила им:
— Не судите о том, чего вам понять не дано!
И спокойно, неторопливо начала писать прощальный
привет микадо.
«Вы изволили выслать большое воинство, чтобы удер¬
жать меня на земле, но за мной явились посланцы неба,
которых нельзя ослушаться. Я принуждена следовать за
ними. Жаль мне и грустно расставаться с землею! Я отка¬
залась служить вам лишь потому, что я существо не из
здешнего мира. Пусть не могли вы постигнуть истинную
причину моего отказа и, может быть, дурно подумали обо
мне, но я не властна была со спокойной душою ответить
вам согласием. А сейчас тяжестью легла мне на сердце
мысль о том, что сочли вы меня дерзкой и бесчувственной.
Разлуки миг настал.
Сейчас надену я
Пернатую одежду,
Но вспомнился мне ты —
И плачет сердце».
Окончив писать, Кагуя-химэ подозвала к себе началь¬
ника государевой стражи и велела ему передать микадо
прощальное письмо и напиток бессмертия. Один из по¬
сланцев неба вручил их начальнику стражи. В тот же миг
надели на Кагуя-химэ одеяние из птичьих перьев, и сразу
же угасли в ней все человеческие привязанности. Пере¬
стала она жалеть старика Такэтори и грустить о его
участи, ведь тот, кто наденет небесную одежду из птичьих
перьев, забывает обо всем земном. Кагуя-химэ села в лету¬
чую колесницу и в сопровождении сотни посланцев из
лунного мира улетела на небо.
55

X. «Гора бессмертия»— Фудзи
Старик Такэтори и его старуха плакали кровавыми
слезами, так велико было их горе. Домочадцы прочли им,
чтобы их утешить, прощальное письмо Кагуя-химэ, но
старики только повторяли:
— Зачем нам теперь беречь нашу жизнь? Кому она
нужна? Не для чего нам больше жить!— Они отказыва¬
лись от всяких лекарств и скоро ослабели до того, что уж
не могли больше вставать с постели.
Начальник дворцовой стражи вернулся назад к госуда¬
рю и доложил ему о своей неудаче. А окончив рассказ,
вручил микадо письмо от Кагуя-химэ и сосуд с напитком
вечной жизни. Микадо развернул письмо, прочитал его
и так жестоко опечалился, что отказался от пищи и забыл
о своих любимых развлечениях: стихах и музыке.
Однажды призвал он к себе министров и высших са¬
новников и спросил у них:
— Какая гора всего ближе к небу?
Один из сановников ответил:
— Есть в провинции Суруга высокая гора. Она и от
столицы недалеко, и к небу всего ближе.
Тогда микадо написал стихи:
Не встретиться нам вновь!
К чему мне жить на свете?
Погас твой дивный свет.
Увы, напрасный дар —
Бессмертия напиток.
Он прикрепил послание с этими стихами к сосуду,
в котором хранился напиток бессмертия. Потом он выбрал
человека по имени Цукй-но Ивакаса, что значит «Скала
в сиянии луны», и, вручив ему драгоценный сосуд, по¬
дробно объяснил, что надо делать. Цуки-но Ивакаса в со¬
провождении множества воинов поднялся на указанную
ему гору и там, выполняя волю государя, открыл сосуд
и зажег напиток бессмертия. Чудесный напиток вспыхнул
ярким пламенем, и оно не угасает до сих пор. Оттого
и прозвали эту вершину «Горой бессмертия» — Фудзи.
Столбом поднялся вечный дым к далеким облакам, к цар¬
ству светлой луны, и легким дымком улетело с ним про¬
щальное послание микадо. Так говорит старинное пре¬
дание.

Повесть
о прекрасной
Отикубо
ф
Перевод со старояпонского
Веры Марковой

Часть первая
Не в наши дни, а давно-давно жил один тюнагон по
имени Минамото-но Дадаёри и было у него много краси¬
вых дочерей. Двух старших достойным образом выдали
замуж и поселили в роскошных покоях родительского
дворца — одну в западном павильоне, а другую в восточ¬
ном. Двух младших окружили самыми нежными заботами,
готовясь в скором времени торжественно отпраздновать
обряд их совершеннолетия, когда на девушку впервые на¬
девают длинное мо.
Была у тюнагона и еще одна дочь. В былые дни он
иногда навещал ее мать, происходившую из обедневшей
ветви императорского рода, но возлюбленная его рано
ушла из этого мира.
У законной супруги тюнагона Китаноката —«Госпожи
из северных покоев»—было жестокое сердце. Она не¬
взлюбила свою падчерицу, обращалась с ней хуже, чем
с последней служанкой, и поселила ее поодаль от главных
покоев дворца, в маленьком домике у самых ворот. Звали
этот домик просто «отикубо» — «каморкой», потому что
иол у него был почти вровень с землей.
Само собой разумеется, падчерицу не дозволяли вели¬
чать, как других дочерей, ни высокородной госпожой, ни
каким-нибудь другим почтительным прозвищем. Хотела
было Госпожа из северных покоев дать ей такое имя, какое
годится только для служанки, но побоялась, что мужу это
не понравится, и приказала: «Живет она в отикубо — ка¬
морке, пусть и зовут ее «Отикубо». Так это имя за ней
и осталось.
Сам тюнагон тоже не выказывал особой отеческой не¬
жности к этой своей дочери. С самых ее младенческих лет
он был к ней равнодушен, и потому она попала безраз¬
дельно во власть мачехи и нередко чувствовала себя оди¬
нокой и беззащитной.
59

На всем свете не было у нее ни родных, ни близких, ни
даже кормилицы, никого, кто мог бы послужить ей опорой
в жизни, кроме одной молоденькой служанки. Служанка
эта, бойкого ума девица по прозванию Усиромй, ходила за
ней еще при жизни ее матери. Обе девушки от всей души
жалели друг друга и не разлучались ни на одно мгновенье.
В красоте Отикубо не уступала своим холеным и бало¬
ванным сестрам, но на людях она не показывалась, и пото¬
му свет о ней ничего не знал.
Чем старше становилась Отикубо, чем больше входила
в разум, тем сильнее страдала оттого, что жизнь к ней так
немилосердна и что на долю ее выпадают одни только го¬
рести. Она жаловалась на свою судьбу в песнях, всегда та¬
ких грустных. Вот одна из них:
Каждое новое утро
Новой бедой грозит,
Новой обидой ранит.
Что мне сулит этот мир?
В чем я найду отраду?
Девушка всегда была печальна. Ее грустный вид без
слов говорил о том, как глубоко она чувствовала людскую
несправедливость.
От рождения Отикубо была наделена светлым умом
и многими талантами. Она могла бы хорошо играть на се¬
миструнной цитре, но кто стал бы учить ее? Только в са¬
мом раннем детстве, лет шести-семи, она училась у своей
матери играть на цитре с тринадцатью струнами, и то
в совершенстве овладела этим искусством.
Когда ее младшему брату Сабуро, сыну законной жены
тюнагона, исполнилось десять лет, он очень полюбил игру
на цитре.
— Обучи его,— приказала мачеха, и Отикубо иногда
показывала мальчику, как надо играть на цитре.
От скуки в свободные часы она начала заниматься
шитьем и скоро научилась отлично владеть иглой.
— Вот это похвально! — обрадовалась мачеха.— Деви¬
цы ничем не примечательной наружности должны при¬
лежно учиться какому-нибудь мастерству.
И посадила падчерицу за шитье, не давая бедняжке ни
минуты отдыха. Отикубо пришлось одной мастерить все
наряды для обоих мужей своих старших сестер. Иногда
она ночами глаз не смыкала. Чуть опоздает, мачеха начнет
донимать попреками:
60

— Попросишь эту недотрогу сделать сущий пустяк,
и то корчит недовольное лицо. Что же она считает подхо¬
дящей для себя работой, скажите на милость?
Девушка украдкой лила слезы и вздыхала:
— О, как бы я хотела поскорее умереть!
Тем временем торжественно отпраздновали совершен¬
нолетие третьей дочери, Саннокйми, и вскоре же выдали ее
замуж за одного молодого человека в чине куродо-но сёсё.
А Отикубо стало еще тяжелее: пришлось шить для зятя
новые наряды.
В доме не было недостатка в молодых и красивых при¬
служницах, но кто из них согласился бы взять на себя та¬
кой низкий труд, как работа иглой! Служанки часто изде¬
вались над Отикубо, и она, проливая слезы над шитьем,
сетовала:
Напрасно путь я ищу,
Чтоб навсегда покинуть
Этот жестокий мир.
Несу я трудную ношу:
Грустную жизнь мою.
Усироми могла поспорить с кем угодно красивой на¬
ружностью и длинными прекрасными волосами, и потому
ее приставили для услуг к новобрачной. Поневоле при¬
шлось подчиниться. Грустно было Усироми, но что могла
она поделать?
— Самое мое заветное желание в жизни: никогда не
разлучаться с вами. Даже когда моя родная тетушка при¬
слала за мной, я и то отказалась покинуть вас. За что же
мне судьба послала такое наказание? Почему должна
я служить не вам, моей любимой госпоже, а чужой
женщине?
— Полно, что за разница, ведь мы по-прежнему будем
жить в одном доме. Я даже рада, ведь ты ходишь в жалких
отрепьях, а теперь тебе подарят новые наряды.
Усироми была полна признательности к своей юной
госпоже за ее доброту и любовь. Она не в силах была ви¬
деть, как Отикубо грустит в одиночестве, и, страдая за нее
душой, каждую свободную минуту прибегала к ней.
И крепко же доставалось за это Усироми!
— Отикубо по-прежнему то и дело зовет к себе эту
служанку! — сердилась госпожа Китаноката. Не часто
случалось теперь девушкам поговорить по душам. Даже
звать Усироми стали теперь по-новому. Мачеха решила,
61

что раз она служит новой госпоже, то и прежнее имя ей не
подходит, и дала ей новое — Акоги.
В свите нового зятя, мужа Саннокими, находился один
меченосец, очень смышленый молодой человек по имени
Корэнари. Ему приглянулась Акоги. Долгое время они по¬
сылали друг другу любовные письма и, наконец, вступили
в брачный союз. Супруги откровенно, без утайки, говорили
обо всем между собой. Акоги часто рассказывала мужу
о своей любимой госпоже, о том, какое доброе сердце
у Отикубо, как она хороша собой и сколько ей приходится
терпеть незаслуженных притеснений и обид от бессердеч¬
ной мачехи.
Заливаясь слезами, Акоги просила:
— Ах, помоги мне устроить ее счастье! Вот было бы
хорошо, если б мою барышню тайком выкрал из дому ка¬
кой-нибудь достойный человек и женился бы на ней.
Акоги с меченосцем все время говорили между собой
о грустной участи Отикубо и от души ее жалели, стараясь
придумать способ, как помочь ей.
Мать этого меченосца была кормилицей одного знатно¬
го молодого человека по имени Митиёри. Он был сыном
главного начальника Левой гвардии и сам имел звание са-
кон-но сёсё: младшего начальника Левой гвардии. Юноша
был еще не женат и потому расспрашивал всех о том, ка¬
кие дочери имеются на выданье в благородных семьях.
Как-то раз меченосец завел при нем речь о горькой
участи Отикубо, и этот рассказ запал юноше в сердце. Ми¬
тиёри улучил минуту и, оставшись с меченосцем наедине,
стал его подробно расспрашивать о ней.
— Ах, несчастная, как, верно, тяжело у нее на душе! —
воскликнул он, — Ты говоришь, она происходит из высо¬
чайшего рода... Устрой мне с нею тайную встречу!
— Как же так сразу! Ведь она и в уме таких мыслей не
держит. Я должен сначала сообщить ей о ваших намере¬
ниях и узнать ее ответ.
— Введи меня к ней в покои, введи непременно, ведь
она живет отдельно от семьи, у самых ворот...
Меченосец рассказал обо всем Акоги.
— Но у моей госпожи сейчас ничего подобного и в по¬
мыслах нет. Я слышала, кроме того, что этот молодой че¬
ловек — порядочный повеса,— стала возражать Акоги.—
Как же я стану уговаривать ее довериться известному вет¬
ренику?
Но, увидев, что муж раздосадован отказом, она мало-
помалу сдалась.
62

— Хорошо, я поговорю с моей госпожой при удобном
случае.
Акоги отвели для жилья тесный закуток рядом с ком¬
натой Отикубо. Но Акоги думала, что ей, как служанке, не
подобает стелить свою постель вровень с господским ло¬
жем, и уходила спать в клетушку, пол которой был еще
ниже, чем в покоях ее молодой госпожи.
Был первый день восьмого месяца года.
Отикубо лежала одна на постели. Не в силах сомкнуть
глаз, она послала тихую мольбу к своей покойной матери:
— Матушка, возьми меня к себе, мне так тяжело.
О, если у тебя осталась
Хоть капля жалости ко мне,
Вернись, возьми меня с собой.
Не оставляй меня в добычу
Печалям горестной земли.
Так искала она утешения в напрасных жалобах.
На другое утро Акоги попыталась было завести с ней
разговор о любовных исканиях молодого вельможи.
— Муж мой сказал мне то-то и то-то... Что вы об этом
думаете? Ведь нельзя же вам до конца ваших дней оста¬
ваться одинокой.
Девушка ничего не ответила. Акоги смутилась и не
знала, как продолжать, а в это время ее позвали:
— Подай госпоже Саннокими воду для умыванья!
Так и пришлось ей уйти ни с чем.
В глубине души Отикубо решила, что в жизни ей все
равно нечего ждать хорошего. Несчастная сирота, поте¬
рявшая еще в раннем детстве мать, она только и мечтала
о смерти. Даже если б она постриглась в монахини, ей все
равно не удалось бы покинуть отцовский дом, где к ней так
безжалостны. Нет, уж лучше умереть!
Тем временем меченосец отправился во дворец отца
Митиёри.
— Ну, что слышно насчет того дела?— нетерпеливо
спросил юноша.
— Я потолковал с моей женой, а она говорит: «Так
сразу тут ничего не добьешься!» Обычно если у девушки
есть родители, то можно как-нибудь поторопить сватовст¬
во, но отец молодой госпожи настолько под пятой своей
супруги, что навряд ли с ним столкуешься.
— Я же тебе говорил с самого начала: устрой нам тай¬
ную встречу. В такое семейство не очень-то приятно войти
на правах законного зятя. Если я ее полюблю, то возьму
63

к себе в дом. А если она мне не понравится, то связь можно
и прекратить под тем предлогом, что в свете пошли пе¬
ресуды.
— Я узнаю ее решение и сообщу вам,— сказал мече¬
носец.
— Ты погоди! Надо же мне посмотреть на эту девушку
раньше, чем решить окончательно. Как я могу дать свое
слово, не повидав ее? Ты скажи, что я, мол, человек вер¬
ный, не покину ее скоро.
— Не покинете скоро? И это, по-вашему, пылкое при¬
знание в любви?— нахмурился меченосец.
— Я хотел сказать «никогда», но оговорился.— И Ми¬
тиёри со смехом вручил меченосцу любовное послание.—
На, возьми, передай.
Тот с неохотой принял письмо и отдал его Акоги.
— Вот послание для твоей госпожи.
— Ах, что за мерзость! Нет, уж избавь меня! Я не хочу
подбивать свою барышню на разные глупости.
— А ты все-таки уговори ее написать ответ. Ничего
в этом нет дурного.
Акоги отнесла иисьмо к Отикубо.
— Вот послание от того молодого человека, о котором
я вам недавно говорила.
— Что ты делаешь? Если об этом узнает матушка, раз¬
ве она меня похвалит?— ужаснулась Отикубо.
— А когда ваша мачеха сказала о вас доброе слово?
Вот еще была забота с ней считаться!
Отикубо ничего не ответила.
Акоги зажгла свечу и прочла письмо. В нем было толь¬
ко одно это стихотворение:
Едва я узнал, что живешь ты на снете,
Как сердце мое прилепилось к тебе.
О чистый ключ на горе Цукуба,
Незримый для путника, скажи мне,
Где ключ к незримой моей любви?
— Какой изящный почерк! — тихонько ахнула от вос¬
торга Акоги, но, увидев, что Отикубо осталась безучастной,
сложила письмо, спрятала его в ларец и вышла из
комнаты.
— Ну как, прочла твоя госпожа письмо?— полюбо¬
пытствовал меченосец.
— Нет, и не взглянула даже. Так непрочитанным я его
и спрятала.
64

— Не понимаю. Уж все бы лучше, чем жить так, как
она сейчас живет... И нам обоим, глядишь, этот любовный
союз пошел бы на пользу.
Наутро тюнагон заглянул по дороге из дому в комнатку
своей дочери и увидел, что на ней самое убогое платье.
Только длинные черные волосы, красиво рассыпаясь по
плечам, несколько скрадывали безобразие этого наряда.
Отцу стало жаль девушку.
— Как ты плохо одета! Жаль мне тебя, ты совсем за¬
брошена, но сначала ведь надо позаботиться о законных
дочерях. Если подвернется тебе случай устроить свою
жизнь, пожалуйста, без церемоний поступай сама как зна¬
ешь. Бедняжка, несладко тебе живется!
Отикубо от смущения не могла выговорить ни слова...
Под впечатлением этой встречи тюнагон сказал своей
жене:
— Сейчас я заглянул к Отикубо. На ней только одно
убогое тонкое платье из некрашеной ткани. Нет ли у на¬
ших дочерей какого-нибудь лишнего старого платья?
Нынче ночи такие холодные...
— Ах, я ей все время дарила наряды. И куда только
она их подевала? Совсем не умеет беречь!
— Беда с ней! Отикубо рано лишилась материнских
забот и к тому же, видно, неряшлива по натуре,— с доса¬
дой воскликнул тюнагон.
Госпожа Китаноката велела падчерице сшить парадные
хакама для младшего зятя.
— Уж постарайся, сшей как можно лучше. За труды
я подарю тебе хорошее платье.
Восторгу девушки не было границ. Она сшила хакама
быстро и так красиво, что мачеха осталась довольна и по¬
дарила ей со своего плеча старое шелковое платье на вате,
украшенное ткаными узорами.
Стояла осенняя пора, когда ледяной ветер пронизывает
до костей и не знаешь, как укрыться от холода. Отикубо
так зябла, что обрадовалась и этому жалкому подарку.
Видно, бедственная жизнь уже надломила ее гордый дух.
У младшего зятя, куродо, был горячий нрав. Он громко
возмущался всем дурным, но зато и до небес превозносил
все хорошее. Вот и теперь тоже он не поскупился на по¬
хвалу:
— Превосходная вещь! Отлично сшита!
Прислужницы пересказали его слова мачехе.
— Потише, не так громко! — прикрикнула она на
них.— Еще, чего доброго, Отикубо вас услышит. Она и без
3 Заказ № 912
65

того зазнается. Таких надо держать построже. Счастье для
нее, что ей приходится услуживать другим, а то она во¬
зомнила бы о себе неизвестно что.
Женщины тихонько шептались между собой:
— Как только госпоже не совестно так безжалостно
говорить о такой милой и скромной девушке!
А между тем Митиёри, решившись не отступать от
своего, послал Отикубо второе любовное письмо, привязав
его к пучку полевого мисканта.
Уже завязали колос
В сердце моем побеги любви.
О прекрасный цветок полевой!
Прошелести чуть слышно,
Голову тихо склони в ответ.
Ответа не было.
В один из дней, когда лил осенний дождь, он снова по¬
слал ей письмо:
«Я слышал, что у вас нежная душа, а между тем вы не
знаете сострадания.
Просвета нет в облаках.
Сыплется дождь бесконечный...
И, словно осенний день,
Туманится от печали
Сердце, любящее тебя».
И опять никакого ответа.
Но Митиёри, упорствуя, написал снова:
Зыбкий мост облаков
Над стремниной Небесной реки.
Ты на том берегу.
Берегу я надежду в пути,
Что блеснет мне ответный луч.
Так он писал ей почти каждый день, а Отикубо все не
отвечала. Наконец Митиёри сказал меченосцу:
— Девушка эта, видно, очень застенчива. Она никогда
еще не получала любовных писем и, наверно, даже не зна¬
ет, как отвечать на них. Но я слышал от тебя, что у нее до¬
брое сердце, открытое для сострадания, так почему же она
не пошлет мне хоть самый краткий ответ?
— Вот уж не знаю почему. Может, боится. Мачеха
у нее — сущая ведьма. Молодая барышня живет в вечном
страхе, только и думает, как бы не прогневить Госпожу из
66

северных покоев каким-нибудь пустяком. Того и гляди, из
дому выгонит.
— Я же тебе все время говорю, введи меня без дальних
слов в покои к девушке,— настойчиво потребовал Митиё-
ри, и тот не посмел ослушаться. Оставалось только найти
удобный случай.
Десять дней не было вестей от влюбленного. Наконец
он написал:
«Пора образумиться мне.
К чему писать понапрасну?
Твоя жестокость растет.
Как в озере Масута
Густеет трава водяная.
Я пытался усмирить свою любовь, но напрасно! Не
в силах дальше так страдать, я снова пишу вам, хотя и сам
понимаю, что нарушаю этим светские приличия...»
Меченосец сказал Акоги:
— На этот раз непременно нужно дать ответ. Уж ты
как-нибудь уговори свою барышню, а то молодой господин
бранит меня за недостаток усердия...
— Госпожа моя сказала, что не умеет писать любовные
письма,— отговаривалась Акоги.— Ты бы видел, как она
смутилась.
Она показала письмо Отикубо, но как раз в это время
муж второй дочери собирался в отъезд по срочному делу.
Отикубо спешно шила для него парадную одежду и опять
не ответила на письмо.
Митиёри подумал, что она и в самом деле, как говорит
Акоги, не умеет писать любовные письма, но он много
слышал о том, какое доброе, отзывчивое сердце у Отикубо,
и потому не терял надежды. Скорее ему был по душе такой
скромный нрав девушки.
— Что ты тянешь! — торопил он меченосца.
Однако на господском дворе всегда толклось много на¬
роду и удобный случай все не представлялся. Митиёри из¬
нывал от любовной тоски. Но тут стало известно, что тю¬
нагон отправляется в храм Исияма исполнить один свой
старинный обет. Все домочадцы принялись осаждать тю-
нагона просьбами, чтобы он взял их с собой. Даже старух
и тех постеснялись оставить дома, одну только Отикубо
покинули в ее каморке.
Наканокйми, вторая дочь, попробовала было вступить¬
ся за сестру:
3*
67

— Возьмем с собою и Отикубо. Жаль оставить ее, бед¬
няжку, дома в одиночестве.
Но Госпожа из северных покоев и слушать не стала.
— Что за новости! Она никогда порога дома не пере¬
ступала. Да и как она будет шить в дороге? Ни к чему
приучать ее к ненужным развлечениям, пусть-ка лучше
посидит дома взаперти.
Акоги, как служанку третьей дочери — Саннокими,
собрались было красиво нарядить и взять с собой, но она
пожалела оставить свою прежнюю госпожу в одиночестве
и отговорилась от поездки под предлогом, что у нее вне¬
запно настало месячное очищение и в храме ей появляться
нельзя.
— Вот еще выдумки!— рассердилась Китаноката.—
Ты это нарочно говоришь, потому что тебе жаль оставить
Отикубо.
— Ах, нет, напротив, мне очень досадно, что так слу¬
чилось. Но ведь срок очищения скоро придет к концу. Ес¬
ли прикажете, я с радостью поеду. Кто же по доброй воле
откажется от такого интересного путешествия? Старухи
и то просятся...— говорила Акоги так убедительно, что
Госпожа из северных покоев наконец поверила и приказа¬
ла нарядить покрасивее и взять вместо нее в дорогу про¬
стую девушку для черной работы, а ей позволила остаться.
В доме начались шумные сборы, поднялась дорожная
суматоха, но наконец все уехали, и Акоги в наступившей
тишине начала сердечную беседу со своей юной госпожой,
чтобы развеять ее грусть. В это время принесли записку от
меченосца:
«Я слышал, что ты не поехала в храм вместе с другими.
Если это правда, я сейчас же приду».
Акоги написала ему в ответ:
«Госпоже моей нездоровилось, и она осталась дома.
Могла ли я покинуть ее? Нам очень скучно. Приходи на¬
вестить нас и принеси с собой те картины, которые ты
однажды пообещал нам показать».
А надо сказать, что у младшей сестры Митиёри, носив¬
шей высокое звание младшей императрицы, было много
свитков с красивыми картинами. Меченосец как-то гово¬
рил Акоги, что если молодой господин начнет посещать
Отикубо, то он непременно покажет им эти свитки.
Меченосец показал Митиёри записку, полученную им
от Акоги.
68

— Так это рука твоей жены, Корэнари? Очень красиво
пишет. Вот случай, которого мы ждали. Ступай туда, все
устрой.
— Дайте мне на время один свиток с картинами.
— Нет, я сам покажу ей, как ты мне раньше советовал.
Когда буду у нее...
— Кажется, сейчас и в самом деле подвернулся удоб¬
ный случай,— согласился меченосец.
Митиёри, смеясь, прошел в свои покои и нарисовал на
белой бумаге недовольную физиономию мужчины: палец
во рту, губы наморщены. Внизу он написал:
«Вы хотели полюбоваться на картины, извольте, посы¬
лаю вам одну.
Сжаты печально уста.
Устало глаза глядят.
Может ли быть иначе?
Мало в жизни утех
У тех, к кому так жестоки.
Впрочем, это письмо — ребячество с моей стороны».
Собираясь отнести послание господина, меченосец ска¬
зал своей матери, которая некогда была кормилицей Ми¬
тиёри:
— Приготовь каких-нибудь вкусных лакомств и уложи
их в корзинку. Я скоро за ними пришлю.
Он отправился к дому тюнагона и вызвал Акоги.
— А где же картины?— полюбопытствовала она.
— Вот здесь. Отдай-ка это письмо барышне, тогда все
узнаете.
— Опять какой-нибудь обман,— нахмурилась Акоги,
но все же отнесла письмо своей юной госпоже.
Отикубо томилась от скуки и потому пробежала его
взглядом.
— Что такое? Ты просила свитки с картинами?— вос¬
кликнула она.
— Да, я писала о них меченосцу, а господин сакон-но
сёсё, верно, видел мое письмо.
— О, как это неприятно! У меня такое чувство, будто
заглянули в самую глубь моего сердца. Для такой затвор¬
ницы, как я, лучше оставаться безучастной ко всему на
свете,— сказала Отикубо с недовольным видом.
Меченосец позвал Акоги, и она вышла к нему.
— А кто остался сторожить дом? — спросил он будто
невзначай.— Как у вас стало пусто и уныло! Я сейчас по¬
шлю к своей старушке за лакомством,— И он отправил
69

нарочного к своей матери с наказом прислать все вкусное,
что только найдется в доме.
Та уложила разные лакомства как можно красивее
в две корзинки. Большую из них она наполнила до краев
всевозможным рисовым печеньем, белым и красным впе¬
ремежку, не забыла даже положить сверток с поджарен¬
ными зернами риса. И послала сопроводительное письмо:
«Такие кушанья едят неохотно даже в бедных домах.
Боюсь, что особам, живущим во дворце, они придутся не
но вкусу. Этот жареный рис прошу передать девочке для
услуг, как бишь ее по имени, кажется, Цую».
Зная, как грустно живется покинутой всеми Отикубо,
старуха всячески старалась показать, что рада услужить
ей хоть малостью.
Увидев корзинки с лакомствами, Акоги воскликнула:
— Это странно. По какому случаю и жареный рис,
и сладости? Что ты затеял?
Меченосец засмеялся:
— Знать ничего не знаю. Зачем бы я стал дарить такие
пустяки? Это моя старуха додумалась своим разумом. Эй,
Цую! Возьми убери это куда-нибудь.
И Акоги с меченосцем стали, как всегда, толковать
о своих господах. Решили, что молодой господин вряд ли
пожалует в такую дождливую ночь, и спокойно легли
спать.
Отикубо тоже прилегла и одна в ночной тишине стала
перебирать струны своей цитры. Полилась прекрасная,
полная задушевной грусти мелодия.
Меченосец заслушался.
— Как чудесно она играет!
— Правда, хорошо? А ведь покойная госпожа учила ее
музыке очень недолго, когда девочке было всего лет
шесть...
Пока они так мирно беседовали между собой, Митиёри
украдкой приблизился к дому. Он послал одного из слуг
сказать меченосцу:
— Выйди ко мне немедленно для важного разговора.
Тот сразу все понял и в замешательстве отозвался:
— Слушаюсь, сейчас иду! — и торопливо вышел.
Акоги тем временем пошла к своей госпоже.
— Ну, что же?— спросил Митиёри.— Я приехал в та¬
кой проливной дождь, неужели мне возвращаться ни с
чем?
— Вы так внезапно пожаловали, даже не предупреди¬
ли меня заранее. Как же так вдруг! — упрекнул его мече¬
70

носец.— А ведь еще неизвестно, что скажет молодая гос¬
пожа. Вряд ли что-нибудь выйдет сегодня.
— Не строй такой постной рожи!— И Митиёри наот¬
машь ударил меченосца.
Тот кисло улыбнулся.
— Что с вами поделаешь! Извольте выйти из экипажа.
И он показал Митиёри дорогу в дом.
Слугам было приказано прислать экипаж утром по¬
раньше, пока еще будет темно.
Меченосец остановился возле двери в свою комнату
и стал тихим голосом давать юноше советы, что дальше
делать. В такую позднюю пору можно было не опасаться
внезапных гостей.
— Я сначала погляжу на нее хоть в щелку,— сказал
Митиёри.
Меченосец схватил его за рукав.
— Постойте! Вдруг она покажется вам не такой кра¬
сивой, как вы ожидали? Что тогда? Как в романах пишут,
любезник взглянул на нее, а она — безобразная уродина...
— Ну, тогда я вместо шляпы прикрою голову рукавом
и убегу,— засмеялся Митиёри.
Меченосец спрятал его возле решетчатого окна, а сам
решил караулить снаружи, опасаясь, как бы слуги, остав¬
ленные сторожить дом, не приметили незваного гостя.
Митиёри заглянул внутрь. Тесная каморка была еле
освещена тусклым огоньком светильника, зато ни церемо¬
ниальный занавес, ни ширмы не мешали взору, все было
хорошо видно.
Лицом к нему сидела какая-то миловидная женщина
с длинными прекрасными волосами, должно быть, Акоги.
Поверх тонкого белого платья на ней было надето вто¬
рое — из блестящего алого шелка.
Перед ней, опираясь на локоть, полулежала на постели
совсем юная девушка. Наверно, она! Белое платье облегало
ее тонкий стан свободными легкими складками, ноги были
прикрыты теплой одеждой из красного шелка на вате...
Она глядела в другую сторону, лица почти не было видно.
Головка у нее была прелестной формы, волосы удивитель¬
но красиво падали на плечи, но не успел он налюбоваться,
как огонь вдруг погас.
«Какая досада!» — подумал Митиёри, и в душе его
вспыхнула решимость добиться победы во что бы то ни
стало.
— Ах, какая темнота! Ты говорила, что к тебе пришел
твой муж. Иди к нему скорей!
71

Голос девушки, такой нежный, красивый, пленял
слух...
— К мужу пришел гость, а я пока побуду с вами. Дома
почти никого не осталось, должно быть, вам страшно
одной,— ответила прислужница.
— Мне часто бывает страшно. Я уж привыкла.
Когда Митиёри вышел из своего тайника, меченосец
начал его поддразнивать:
— Ну, что скажете? Проводить вас домой? А где же
ваша шляпа? Изволили забыть ее с перепугу?
— О! Ты человек пристрастный, ведь ты без памяти
влюблен в свою жену,— усмехнулся в ответ Митиёри.
А сам в это время думал: «Какое старое, изношенное
платье у бедняжки! Ей будет совестно передо мной...» —
Позови свою жену поскорей и ложись-ка спать,— нетер¬
пеливо приказал он.
Меченосец пошел к себе в спаленку и позвал Акоги.
— О нет, эту ночь я проведу возле госпожи. А ты ло¬
жись поскорее спать или в нашем закутке, или где сам
знаешь,— начала было отнекиваться Акоги.
— Я только хочу передать тебе то, о чем рассказал мне
мой гость. Это очень важное дело. Выйди ко мне хоть на
минутку,— попросил он снова через служанку Цую.
Наконец Акоги отодвинула в сторону дверь и крикнула
в сердцах:
— Ну, в чем дело? Что ты здесь буянишь?
Меченосец обнял ее:
— Гость сказал мне: «Не спи один в такую дождливую
ночь». Идем со мной!
Акоги засмеялась.
— Послушайте его! Вот нашел важное дело!
Но меченосец насильно заставил ее лечь с ним рядом
и, не говоря ни слова, прикинулся спящим.
Сон не шел к Отикубо. Полулежа на своей постели, она
стала перебирать струны цитры и тихо запела:
Когда весь мир земной
Мне кажется печальным,
Хочу средь горных скал
Убежище найти,
Навеки от людей укрыться.
Митиёри устал ждать и, подумав, что сейчас настала
удобная минута — поблизости никого нет,— ловко при по¬
мощи кусочка дерева приподнял верхнюю створку решет¬
чатого окна и пробрался в комнату.
72

Отикубо в испуге хотела было бежать, но он крепко
сжал ее в объятиях.
Акоги, спавшая вместе с меченосцем в соседней комна¬
те, услышала, как стукнуло окно. «Что там такое!» — в ис¬
пуге подумала она и попыталась было вскочить с постели,
но меченосец силой удержал ее.
— Пусти меня! Там створка окна стукнула. Пойду по¬
смотреть, что случилось.
— А, пустое! Это собака. Или крыса. Нечего бо¬
яться. С чего ты так всполошилась? — уговаривал он
жену.
— Нет, что-то неладно. Уж, наверно, ты подстроил что-
нибудь. Оттого меня и не пускаешь.
— С чего бы это я стал строить козни! Успо¬
койся, ляг! — Крепко обняв жену, он заставил ее лечь
снова.
В страхе за свою госпожу Акоги горько плакала и сер¬
дилась, но вырваться так и не смогла.
— Ах, несчастье! Ах ты, бессердечный!
Между тем Митиёри, держа девушку в объятиях, рас¬
пустил на ней пояс и лег рядом с ней на ложе. Вне себя от
ужаса и отчаяния Отикубо заливалась слезами, дрожа
всем телом.
— Вы так грустны! Мир кажется вам обителью печали.
Вы хотите скрыться в глубине гор, где вас не настигнут
вести о земных горестях,— попытался заговорить с ней
Митиёри.
«Кто это так говорит со мной?— подумала Отикубо.—
Ах, наверно, тот знатный юноша!»
И вдруг она вспомнила, что на ней старое платье и за¬
ношенные хакама! Девушке захотелось тут же умереть на
месте со стыда, и она зарыдала. Вид ее печали невыразимо
трогал сердце. Митиёри в душевном смятении не находил
слов утешить ее.
Акоги была рядом, за стеною, и до нее донесся звук
приглушенных рыданий госпожи. «Так и есть!»— поду¬
мала она и в тревоге хотела было бежать на помощь, но
меченосец снова не пустил ее.
— Что же это! Погубил мою госпожу, а меня держишь
силой! О, недаром мне почудилось что-то неладное, жесто¬
кий ты, низкий человек!— Акоги, не помня себя от гнева,
вырывалась из рук меченосца.
А тот лишь посмеивался:
— Знать ничего не знаю, зачем зря меня винить! Вор
не мог сейчас забраться в опочивальню твоей госпожи.
73

Значит, там любовник. Какой толк бежать туда сейчас, по¬
думай сама.
— Нечего прикидываться, будто ты здесь ни при
чем,— рыдала Акоги.— Говори сейчас, кто этот мужчина?
Ах, ужасное дело! Бедная моя барышня!
— Что за ребячество!— потешался меченосец.
Акоги еще сильнее рассердилась на него.
— И я доверилась такому бессердечному человеку! —
воскликнула она с горечью.
Меченосцу стало жаль ее.
— По правде говоря, молодой господин пожаловал сю¬
да, чтобы побеседовать с твоей госпожой. Что здесь дурно¬
го? Зачем так шуметь? Видно, их союз был заключен еще
в прежней жизни. Против судьбы не поспоришь.
— Ты мне и словом не обмолвился, а госпожа моя по¬
думает, что я с тобой в сговоре, вот что мне горько! Ах, за¬
чем только я покинула ее нынче ночью!— сетовала Акоги,
негодуя на мужа.
— Не тревожься, она поймет, что ты ни о чем не знала.
За что ты так сердишься на меня?— И не давая ей времени
опять разразиться упреками, меченосец снова заключил
жену в объятья.
Митиёри тихо говорил девушке:
— Отчего вы так бесчувственны к моей любви? Пусть
я человек ничтожный, но все же, мне кажется, вам незачем
приходить в такое отчаяние. Сколько раз посылал я вам
письма, а вы ни разу не удостоили меня ответом! Я решил
было не утруждать вас больше, раз я так вам противен. Но
не знаю сам почему, с тех пор как я начал писать вам, вы
мне сделались очень дороги. Ах, должно быть, ваша нена¬
висть ко мне предопределена еще в прошлой жизни, и по¬
тому я не питаю чувства горечи за то, что вы ко мне так
жестоки.
Отикубо казалось, что она умрет со стыда. На ней было
только одно тонкое платье и хакама, изношенные до того,
что местами сквозило нагое тело. Не описать словами, как
ей было тяжело. По ее лицу струился холодный пот, еще
более обильный, чем слезы. Заметив, в каком она состоя¬
нии, Митиёри проникся к ней жалостью и нежностью. Он
начал всячески успокаивать ее и утешать, но Отикубо не
в силах была вымолвить ни слова.
Сгорая от стыда, девушка в душе винила во всем
Акоги.
Наконец кончилась эта грустная ночь. Раздался крик
петуха.
74

Митиёри воскликнул в тоске расставанья:
Всю ночь до рассвета
Ты только слезы лила...
Я полой печали,
И все ж ненавистен мне
Крик петуха поутру.
Молю, отвечайте мне хоть иногда, а то я подумаю, что вы
совсем дикарка, не знающая света.
И вдруг Отикубо невольно, словно в полузабытьи, про¬
шептала:
Ты полон печали...
В устах моих замер ответ.
И вторит рыданью
Крик петуха поутру.
Утру я не скоро слезы.
Голос ее ласкал слух. До тех пор Митиёри был влюблен
не слишком глубоко, но с этого мгновения полюбил по-на¬
стоящему.
— Экипаж прибыл!—донеслось с улицы.
— Пойди доложи! — велел меченосец жене.
— Нынче ночью я прикинулась, будто ничего не слы¬
шу, значит, если я прибегу к ней так рано, она поймет, что
я все знала. Подлый ты человек! Из-за тебя моя дорогая
госпожа меня возненавидит.
В своей ребяческой досаде Акоги казалась ему еще ми¬
лее прежнего.
— Ну что ж! Если госпожа твоя тебя возненавидит, то
я еще крепче буду любить,— пошутил меченосец и, подой¬
дя к окну комнаты Отикубо, подал условный знак, кашля¬
нув два-три раза.
Митиёри быстро вскочил с постели и стал помогать
Отикубо переодеться в дневную одежду. Увидев, что де¬
вушка стынет от холода, потому что у нее нет даже тонкого
платья хитоэ, он снял с себя свое и накинул ей на плечи.
Отикубо до крайности смутилась.
Акоги между тем была в большом затруднении. Она не
посмела дольше без всякого явного повода оставаться у себя
в комнате и явилась к своей госпоже. Отикубо лежала на
постели. Пока Акоги раздумывала, с чего бы начать разго¬
вор, прибыли два письма — и от ее мужа, и от Митиёри.
В письме меченосца говорилось:
«Несправедливо нападать на меня с такими жестокими
упреками за то, что совершилось прошлой ночью без моего
75

ведома. Вперед я не буду сопровождать молодого господи¬
на, если твоей госпоже будет грозить малейшее неуваже¬
ние. Испуганная тем, что произошло вчера, ты боишься,
как бы не случилось в будущем чего-нибудь еще худшего,
и, верно, клянешь меня, думая: «Какой негодяй! Он мог
обидеть даже мою кроткую госпожу!» Из-за этого мне ста¬
ла несносной самая мысль о любовном союзе между наши¬
ми господами. Но как быть? Молодой господин шлет
письмо. Надо дать на него ответ. Так уж в свете водится.
А ты со своей стороны напиши мне обо всем, что тебя тре¬
вожит».
Акоги подала Отикубо любовное послание от Митиёри.
— Вот письмо к вашей милости. Странное дело, вчера
я вдруг уснула крепким сном и не заметила, как наступило
утро... Впрочем, вы, верно, думаете, что я ищу оправданий.
Акоги пыталась угадать, что на сердце у ее юной
госпожи.
— Если б только я знала, разве я стала бы молчать! —
всячески клялась она в своей невиновности, но ответа не
было. Отикубо продолжала лежать неподвижно.
— Так вы все-таки думаете, что я знала! Какая жесто¬
кость! Я много лет служила вам верой и правдой. Неужели
я решилась бы на такое бесчестное дело! Вас покинули
одну дома, я пожалела вас, отказавшись от чудесной поезд¬
ки, и вот награда! Вы даже не хотите слушать никаких
оправданий. Если ваше сердце ничем нельзя тронуть, то
как могу я служить вам? Уйду куда глаза глядят! —
плакала Акоги.
Отикубо стало жаль ее.
— О нет, я не думаю, что ты об этом знала заранее. Все
случилось так неожиданно, так внезапно! Но как ни вели¬
ко мое отчаяние, к нему еще примешивается стыд, ведь он
видел меня в таком жалком тряпье. Если б жива была моя
матушка, разве могло бы со мной случиться такое не¬
счастье?— говорила Отикубо, роняя слезы.
— Это сущая правда. У вас презлая мачеха. Наверно,
господин сакон-но сёсё услышал о том, как она бессердеч¬
на, и проникся сожалением к вашей участи. Понимаю, ка¬
ково у вас сейчас на душе. Но все же если только чувство
молодого господина к вам останется неизменным, то радо¬
ваться надо тому, что случилось, а не плакать.
— Ах, на что я могу надеяться! Он видел меня в лох¬
мотьях... Кто может полюбить такое пугало! А что скажет
моя строгая мачеха, когда слухи дойдут до ее ушей? «Если
она взяла себе мужа и собирается без моего ведома шить
76

на чужую семью,— скажет мачеха,— то нечего ей оста¬
ваться в моем доме».
Увидев, в каком страхе находится Отикубо, Акоги стала
ее успокаивать:
— Ну и пусть, вот еще беда! Что же вам весь свой век,
что ли, здесь мучиться! Да это счастье, если она вас выго¬
нит! До каких пор можно терпеть! Разве не пугает вас
мысль о том, что вам придется все время шить на ее
зятьев?
Между тем посланец попросил дать ответ на письмо.
— Скорее прочтем это послание. Ведь слезами теперь
горю не поможешь.
Акоги раскрыла письмо и показала его своей госпоже.
Она пробежала его глазами, не подымая головы.
Кто скажет, отчего
Люблю тебя сегодня по-иному?
Влюбленность прежних дней
Теперь ничто, поверь,
Пред этой новою любовью.
В письме было лишь это стихотворение, и больше ни¬
чего. Отикубо не стала отвечать, сославшись на нездо¬
ровье.
Акоги написала меченосцу:
«Не по сердцу мне твои поступки. Что все это означа¬
ет? Вчерашнее твое поведение отвратительно, подло, чудо¬
вищно! Ты обнаружил такую бездну душевной низости,
что я не смогу доверять тебе в будущем. Госпожа моя так
жестоко страдает, что до сих пор не может подняться с по¬
стели. Письмо молодого господина осталось непрочитан¬
ным. Мне так жаль мою госпожу! Душа надрывается гля¬
деть на нее!»
Меченосец поспешил рассказать обо всем Митиёри. Тот
не поверил, что он настолько противен девушке, а поду¬
мал, что она стыдится своего нищенского наряда, пожалел
ее и еще больше затосковал по ней.
В тот же день он написал ей другое письмо:
«Отчего бы это? Вы по-прежнему суровы ко мне,
а между тем моя нежность к вам все растет.
Все пламенней люблю,
А ты сказала ль «да»?
Льда сердца твоего
Не в силах растопить
Любовный пламень мой».
В письме меченосца говорилось:
77

«Будет очень плохо, если барышня твоя и на этот раз
не даст ответа. Надо постараться, чтоб они полюбили друг
друга всей душой. Чувство молодого господина, как я ви¬
жу, долговечное. Он и сам так говорит».
Акоги стала упрашивать свою госпожу на этот раз не¬
пременно ответить на письмо. Но при мысли о том, какое
впечатление должен был произвести ее жалкий вид на
Митиёри, Отикубо не помнила себя от стыда и отчаяния
и никак не могла собраться с духом написать ответ. Она
лежала на постели, накрывшись с головой одеялом.
Устав уговаривать ее, Акоги написала мужу:
«Госпожа моя прочла письмо, но так страдает, что не
в силах отвечать. Ты пишешь, что любовь молодого госпо¬
дина прочна и долговечна. Как можно об этом судить?
Ведь не прошло и дня со времени их первой встречи... Ес¬
ли господин сакон-но сёсё рассердится на то, что ответа
опять не было, постарайся как-нибудь смягчить его до¬
саду».
Меченосец показал Митиёри письмо своей жены.
— О, жена у тебя умница, умеет кстати сказать сло¬
во,— улыбнулся Митиёри.— А химэгйми, должно быть,
почувствовала легкую дурноту от избытка застенчивости
и смущения...
Между тем Акоги была одна, посоветоваться ей было не
с кем. Сердце у нее разрывалось на тысячу частей от тре¬
воги. Ей не сиделось на месте. Она принялась смахивать
пыль, но прибрать покрасивее комнатку Отикубо никак не
удавалось: не было ни ширм, ни занавеса. Отикубо все ле¬
жала неподвижно. Акоги хотела было поднять ее, чтобы
привести в порядок постель. Лицо девушки опухло от слез,
глаза покраснели до того, что она стала сама на себя не
похожа. Акоги, пожалев ее, заботливо сказала ей тоном
старшей:
— Причешите волосы.
Но Отикубо только проронила в ответ:
— Мне совсем худо,— и даже не подняла головы.
У Отикубо было несколько ценных вещей, доставшихся
ей по наследству от покойной матери, и среди них очень
красивое зеркало.
«Хорошо, что хоть зеркало есть! — подумала Акоги
и, обтерев его, положила у изголовья Отикубо. Акоги хло¬
потала, выполняя одна за двоих работу и камеристки
и простой служанки.— Сегодня он придет непременно»,—
думала она с тревогой.
78

— Простите за смелость, но эти хакама еще совсем но¬
вые... Как досадно! Первая встреча, и вдруг он увидел вас
в таком жалком уборе...
На Акоги были нарядные хакама, которые она надела
всего раз-другой во время ночного дежурства в господских
покоях. Она решила тайком от всех подарить их Отикубо.
— С моей стороны это, конечно, большая дерзость... Но
ведь никто не узнает. Пожалуйста, не отказывайтесь.
Отикубо стыдилась принять подарок, но в то же время
ей слишком горько было думать, что и нынешней ночью
она предстанет перед своим возлюбленным в таком жалком
виде, и она, поблагодарив, нехотя надела их.
— На празднике по случаю совершеннолетия вашей
сестры Саннокими мне подарили две-три палочки для воз¬
жигания ароматов. Сейчас они нам пригодятся.
Акоги зажгла палочки и окурила ароматом платье
Отикубо.
«Необходим широкий занавес, чтобы загородить по¬
стель,— думала она.— Как быть, ума не приложу. Может,
взять в долг на время у кого-нибудь? Ночная одежда у нее
совсем плохая, тонкая... У кого бы попросить красивую
одежду?..»
У Акоги голова пошла кругом от забот. Она решила
срочно послать письмо своей тетке, муж которой раньше
служил в императорском дворце, а теперь был назначен
правителем провинции Идзуми.
«Прошу вас не отказать мне в неотложной просьбе.
Одна важная особа должна провести ночь в нашем доме,
потому что дорога грозит ей бедой. Нужен занавес. А ноч¬
ная одежда моей госпожи мне кажется совсем не подходя¬
щей для такой важной гостьи. Нет ли у вас хорошей? По¬
жалуйста, одолжите на время. Я бы не стала тревожить
вас по пустякам...» — торопливо писала Акоги.
Тетка ответила ей:
«Я так была огорчена твоим долгим молчанием, что
очень рада этому случаю. Напишу тебе обо всем после,
а теперь о деле. Ночная одежда у меня самая грубая, но
ведь я сшила ее для себя самой. У вас в доме, наверное,
много таких. Посылаю и занавес».
Теплая одежда на вате была двухцветной: верх светло¬
пурпурный, а подкладка синяя. Радости Акоги не было
конца. Она с торжеством показала новый наряд своей гос¬
поже. Но как раз когда Акоги поспешно развязывала шну¬
ры занавеса, появил:я Митчёри, и она провела его к своей
79

госпоже. Отикубо все еще лежала на постели. При виде
гостя она из вежливости хотела было встать.
— Зачем вы встаете, вам ведь нездоровится!— ласково
сказал ей Митиёри.
Одежды девушки благоухали. На ней были и красивое
хитоэ и нарядные хакама. Чувствуя, что сейчас она одета
не хуже других, Отикубо не испытывала прежнего жгуче¬
го стыда и Митиёри тоже почувствовал себя спокойнее.
В эту ночь Отикубо иногда решалась проронить несколько
слов в ответ своему возлюбленному. Наступил рассвет,
прервав любовные речи юноши.
Доложили, что прибыл экипаж.
— Что это, как будто дождь! Подождите немного,—
отозвался он, не поднимаясь с ложа.
Надо было молодым господам подать воды для умыва¬
ния и завтрак. Акоги отправилась на кухню. Вообще в от¬
сутствие господ в доме ничего не готовили, но она попро¬
бовала выпросить что-нибудь у стряпухи.
— Прошлым вечером к моему мужу зашел один при¬
ятель, чтобы потолковать о делах, но из-за проливного
дождя ему пришлось заночевать. Хотелось бы угостить его
завтраком, да, на беду, у меня ничего нет. Извини, пожа¬
луйста, за просьбу, но не дашь ли ты мне немного вина?
И не осталось ли у тебя немного сушеных водорослей на
закуску? Дай хоть чуточку.
— Ах, от души жалею тебя. Досадно, конечно, если
нечем угостить знакомого человека. У меня, пожалуй,
найдутся кой-какие лакомства. Я берегла их к приезду
хозяев.
— О, когда господа пожалуют, то, верно, сразу же бу¬
дет устроено славное угощение в честь их приезда. На это
ты первая мастерица!
Акоги заметила, что стряпуха пришла в хорошее рас¬
положение духа, и без дальних церемоний наполнила ви¬
ном стоявший поблизости кувшинчик.
— Оставь, пожалуйста, хоть немного на донышке.
— Хорошо, хорошо! — отозвалась Акоги и, завернув
в бумагу немного сушеных водорослей и рисовых зерен,
положила сверток в корзинку для угля и понесла в свою
комнату. Позвав служаночку Цую, она приказала ей: —
Приготовь-ка завтрак, да смотри, повкуснее,— а сама от¬
правилась искать красивый поднос.
Но первым делом она стала думать, где можно найти
тазик для умывания. «У моей госпожи, конечно, такого не
найдется. Возьму-ка я на время тазик Саннокими и подам
80

в нем воду»,— сказала она самой себе и распустила по
плечам свои скрученные в узел волосы, чтобы предстать
перед господами в подобающем виде.
Отикубо лежала на постели, истомленная душевной
мукой. Появилась Акоги в красивой одежде, наряженная
самым парадным образом, поясок повязан с изящной
непринужденностью... Сзади со спины было видно, что ее
длинные черные волосы стелются за ней по полу. Мечено¬
сец проводил свою жену влюбленным взглядом.
По дороге в покои Отикубо Акоги сказала как бы про
себя:
— Оставить, что ли, оконные решетки закрытыми?
Митиёри услышал, и ему захотелось посмотреть на
свою возлюбленную при ярком свете.
— Госпожа приказала открыть окно. Здесь очень тем¬
но,— сказал он.
Акоги подставила себе под ноги какой-то случайно сто¬
явший на веранде ящик и подняла решетчатую раму.
Митиёри встал с ложа, оделся и спросил:
— Что, экипаж мой прибыл?
— Стоит перед воротами.
Он уже собрался уходить, как вдруг Акоги подала на
подносе изысканный завтрак. Не был забыт и тазик с во¬
дой для умывания.
«Что за чудо!» — удивился Митиёри, так много слы¬
шавший о том, в- какой нищете живет девушка. Он никак
не мог взять в толк, откуда что взялось.
По счастью, начал накрапывать небольшой дождь.
Кругом было безлюдно и тихо. Собираясь уходить, Митиё¬
ри бросил быстрый взгляд на свою возлюбленную. В ярком
утреннем свете она показалась ему невыразимо прекрас¬
ной и еще желанней прежнего. Когда Митиёри ушел, Оти¬
кубо немного отведала от поданных на завтрак лакомств
и потом снова легла.
* * *
Близилась третья свадебная ночь, когда полагается
угостить молодых особыми лакомствами. Что было делать?
«Он непременно пожалует»,— думала в тревоге Акоги,
но посоветоваться ей было не с кем, и она снова написала
своей тетке в Идзуми:
«Я от всей души благодарю вас за то, что вы прислали
мне все, о чем я просила. Боюсь надоесть вам своими
просьбами, но случилось так, что нынешним вечером мне
81

непременно надо подать гостям рисовое печенье — мотии.
Пожалуйста, пришлите вместе с ним еще немного каких-
нибудь сладостей. Я думала, что гостья пробудет у нас всего
день-другой, но ей придется сорок пять дней ожидать,
чтобы можно было продолжать дорогу со счастливым
предзнаменованием. Позвольте мне оставить у себя нена¬
долго присланные вами вещи. Кстати, не найдется ли у вас
красивого тазика для умывания? Простите, что я докучаю
вам множеством просьб, но вы, тетушка, всегда были для
меня главной опорой в жизни...»
От Митиёри прибыло любовное послание:
Вдали от тебя» в одиночестве,
Хочу быть с тобой неразлучно,
Как телу всегда сопутствует
Его отраженный образ —
В глубинах ясного зеркала.
Отикубо впервые послала своему возлюбленному от¬
ветную песню:
Пусть верным спутником кажется
Послушное отраженье,
Но слишком оно изменчиво.
Любой появляется образ
В глубинах ясного зеркала.
Почерк у нее был удивительно изящный. Восхищенный
взгляд, которым смотрел на ее письмо Митиёри, без слов
говорил о том, что любовь в его сердце обрела новые силы.
Акоги получила от своей тетушки такой ответ:
«Я всегда мечтала заменить тебе твою покойную мать,
ведь у меня нет собственных дочерей. Заботиться о тебе,
как о родном детище, окружить тебя самым нежным попе¬
чением, чтобы жизнь твоя текла легко и радостно,— вот
что было всегда моим самым заветным желанием. Но,
сколько раз я ни присылала за тобой, ты неизменно отве¬
чала мне отказом. Как же было мне не обижаться на тебя!
Распоряжайся как хочешь всем, что я тебе прислала. По¬
сылаю тебе и тазик для умывания. Но я удивлена! Ведь во
дворце, где ты служишь, такие вещи должны быть в изо¬
билии... Что ж ты раньше не попросила меня прислать их?
Неприятно и унизительно нуждаться в самом необходи¬
мом. Как это могло случиться? Мотии — дело нехитрое,
я сейчас же их приготовлю. Но твои просьбы наводят меня
на мысль, что в доме у вас появился молодой зять. Верно,
82

готовится угощение в честь третьей ночи. Что б там ни бы¬
ло, хочу тебя повидать, я стосковалась по тебе.
Проси у меня все, что только тебе понадобится. Муж
мой управляет владениями, приносящими очень хороший
доход, и я могу прислать любую вещь, в которой у тебя
встретится нужда».
Акоги была вне себя от радости, получив это письмо,
такое нежное и ласковое. Она показала его своей госпоже.
— К чему это угощение?— недоуменно спросила
Отикубо.
— Так. Есть один маленький повод,— лукаво усмех¬
нулась Акоги.
Скоро из дома ее тетки доставили великолепный о-дзэн.
Тазик для умывания тоже радовал глаза. В большой кор¬
зине был ослепительно белый рис и бережно завернутые
в бумагу лакомства и закуски.
«Нынче как раз третья ночь после их первой встречи,—
думала Акоги, вынимая из корзины и раскладывая на под¬
носе разные кушанья: сухую рыбу, фрукты, каштаны.—
Я смогу подать отличное угощение, как следует по
обычаю».
Но когда день стал склоняться к вечеру, дождь, при¬
тихший было, полил снова, грозя сделать дороги непроез¬
жими. У Акоги душа была не на месте от страха, что обе¬
щанное теткой «печенье третьей ночи» не успеет прибыть
вовремя. Но вдруг слуга под большим зонтом принес ларец
из дерева магнолии. Словами не выразить, как обрадова¬
лась Акоги.
Открыла крышку, взглянула... И когда только тетушка
успела? Было там и печенье двух сортов с душистыми
травами, и обычное печенье тоже двух сортов, все самого
миниатюрного размера, и притом искусно окрашенное
в разные цвета... А в сопроводительной записке гово¬
рилось:
«Я изготовила это печенье второпях. Вряд ли я сумею
угодить своей стряпней изысканному вкусу твоих гостей.
Очень жалею, что у меня не было возможности проявить
в полной мере мое усердие».
Посланец спешил вернуться, пока дождь не сделает
дорогу совсем непроходимой, он даже отказался от угоще¬
ния и только выпил немного вина.
Акоги, полная радости, поспешно набросала короткое
письмецо:
«Благодарность мо*о не выразить словами!»
83

Наконец все приготовления были успешно закончены.
О, счастье!
Она положила немного печенья в чашечку с крышкой
и отнесла своей госпоже.
С наступлением темноты дождь полил такими ярост¬
ными потоками, что страшно было даже голову высунуть
из дома.
Митиёри сказал меченосцу:
— Жаль, но, кажется, нельзя будет мне туда поехать.
Взгляни, что делается на дворе.
— Вы только начали посещать этот дом,— ответил ме¬
ченосец с озабоченным видом,— были там всего раз-дру¬
гой. Очень досадно, если сегодня вы не сможете поехать.
Но, на беду, зарядил такой дождь... Что ж делать, это не
ваша вина. Извольте только написать госпоже, почему вы
сегодня не можете быть у нее.
— Это верно.
Митиёри поспешно взялся за кисть:
«Я думал посетить вас нынче ночью, но проливной
дождь помешал мне. Не подумайте обо мне дурного. Сердце
мое по-прежнему вам предано».
Меченосец отправил Акоги записку:
«Я скоро буду. Молодой господин тоже собирался
к вам и очень огорчен тем, что дороги стали непроез¬
жими».
Все хлопоты Акоги кончились ничем. В жестокой доса¬
де она ответила меченосцу:
«Ах, вот оно что! Дождь, видите ли, помешал! А разве
не говорит старая песня:
Пусть льется дождь еще сильней.
Я встречусь все равно
С моей любимой.
Но у господина сакон-но сёсё нет сердца! Ты пишешь
самым беззаботным образом, что явишься к нам один. На¬
влек на мою госпожу такое несчастье, а самому и горя ма¬
ло! О, недаром поется в песне:
Но если этой ночью
Ты не придешь ко мне,
Что ждать тебя напрасно?
Так он не изволит прийти даже на третью ночь! Ну
и пусть!»
84

Отикубо написала только:
Ах, часто и в былые дни
Роняла я росинки слез
И смерть звала к себе напрасно,
Но дождь печальной этой ночи
Сильней намочит рукава.
Письма эти были доставлены поздно вечером. Уже ми¬
нул час Пса.
Когда Митиёри при свете огня увидел стихотворение
Отикубо, его сердце переполнилось жалостью к ней. Про¬
чтя письмо жены меченосца, он заметил:
— Здесь много несправедливых упреков, но ведь нын¬
че и в самом деле третья ночь! Пропустить ее не предве¬
щает ничего хорошего.
Дождь полил еще сильнее. В печальной задумчивости
юноша полулежал, опершись щекой на руку.
Меченосец, тяжело вздохнув, собрался было отпра¬
виться в дорогу один, но Митиёри окликнул его:
— Подожди немного! Ты что хочешь делать? Идти
туда?
— Да, я хочу сказать им несколько слов в утешение.
— Ну, в таком случае и я с тобой.
— Вот это отлично!
— Достань мне большой зонт. Я сейчас переоденусь.—
И с этими словами Митиёри прошел в глубь дома, а мече¬
носец отправился искать зонт.
Между тем Акоги, не зная, что Митиёри решился
прийти пешком, несмотря ни на что, громко жаловалась:
— Ах, проклятый дождь!
Отикубо увидела, что Акоги выходит из себя от досады,
и, стараясь скрыть огорчение, спросила:
— Отчего ты так бранишь его?
— Да, если б он еще моросил понемногу! Так вот нет
же, как назло, хлынул потоком, противный!
Отикубо еле слышно прошептала слова из одной песни
о любви:
Узнав о печали моей,
Дождь пролил потоки слез...
«Что у нее на сердце?»—смутилась Акоги и молча
прилегла, подперев голову рукой.
Между тем Митиёри скинул с себя верхнюю одежду,
надел взамен простое некрашеное платье и пустился в до¬
85

рогу в сопровождении одного только меченосца. Спрятав¬
шись от дождя вдвоем под одним огромным зонтом, они
потихоньку открыли ворота и крадучись вышли на дорогу.
Стояла непроглядная тьма. Спотыкаясь, путники еле
брели по скверной, усеянной выбоинами дороге, как вдруг
на перекрестке им попалась навстречу ватага каких-то че-
лядинцев с факелами в руках.
Крича во все горло, они сгоняли прохожих с дороги;
видно, должна была проехать важная персона.
Улица была такая тесная, что укрыться от них было
негде. Митиёри и меченосец попробовали было пройти не¬
замеченными вдоль стены, прикрываясь зонтом, чтобы их
не узнали в лицо, но стражники загалдели:
— Эй вы там, прохожие люди! Куда это вас несет
ночью в темноте под проливным дождем? И почему вы
только вдвоем? Хватай их!
Что было делать! Пришлось остановиться, как было
приказано, на самом краю дороги. Стражники, размахивая
факелами перед самым их носом, орали:
— Гляньте-ка, да у них ноги совсем белые! Выходит,
это не грабители с большой дороги.
Но один возразил:
— Так что же! У домушников ноги всегда белые.
Митиёри с меченосцем попробовали было пройти даль¬
ше, но стражники крикнули:
— Наглецы! Как вы смеете стоять во весь рост! А ну,
кланяйтесь в землю, живо!— и давай молотить кулаками
по зонту.
Хочешь не хочешь, пришлось бить челом на грязной,
покрытой навозом дороге.
Но грубияны не унимались:
— А-а, вы еще нарочно зонтом загораживаетесь! —
и потянули зонт в сторону, так что оба молодых человека
свалились прямо на груду навоза.
А стражники, освещая их огнем факелов, издевались
над ними:
— Вон на том, глядите, шелковые штаны. Это какой-
нибудь бедняк вырядился так, чтобы пойти к своей лю¬
бовнице.
Наконец они ушли, и путники могли подняться на
ноги.
— Это, видно, начальник дворцовой стражи делал ноч¬
ной обход,— разговаривали они между собой смеясь.—
Душа в пятки ушла от страха. «Домушники с белыми но¬
гами». Ловко придумали. Вот потеха!
86

— Ну, идем скорее домой! — воскликнул Митиёри.—
Мы перемазались в навозе. От нас дурно пахнет. Если
явимся в таком виде к нашим возлюбленным, то нас ждет
плохой прием. Еще, чего доброго, отвернутся от нас.
Меченосец прыснул от смеха.
— О нет! Если мы придем в такой проливной дождь, то
докажем нашу преданность. Им покажется, что от нас ис¬
ходит не вонь, а сладчайшее благоуханье. К тому же мы
уже прошли более половины дороги. Домой возвращать¬
ся — дальше. Прошу вас, будем продолжать наш путь.
Митиёри согласился с ним в душе, что жалко будет
упустить такой случай доказать Отикубо, насколько глу¬
бока его любовь, и снова пустился в дорогу.
Ворота были уже закрыты на ночь, и они с трудом до¬
стучались.
Меченосец провел молодого господина в свою комнату.
— Прежде всего нам нужна вода,— сказал он и, обмыв
ноги Митиёри, помылся сам.
— Встанем утром пораньше и уйдем затемно. Нечего
мешкать. Вид у нас самый плачевный,— решил Митиёри
и постучал в окно комнаты своей возлюбленной.
Отикубо была полна печали, думая, что ее покинули,—
так скоро и так жестоко! Но больше всего она боялась, что
строгая мачеха все узнает...
Бедняжка глаз не могла сомкнуть.
Уткнувшись в свою подушку, она заливалась слезами.
Акоги, огорченная тем, что все ее труды пропали да¬
ром, лежала, опершись на руку, напротив своей госпожи.
Услышав стук, она проворно вскочила.
— Что это? Кажется, в окно постучали...
— Отоприте! — послышался голос.
Изумленная Акоги подняла решетчатую створку,
и Митиёри появился в комнате, но в каком виде! На нем
сухой нитки не было.
«Неужели пешком?» — подумала Акоги. Чувство ра¬
достной благодарности переполнило ее сердце до краев.
— Как случилось, что вы так промокли?— спросила
она.
— Да вот твой муж, Корэнари, все тревожился, что ему
предстоит строгий расчет с твоей госпожой, и мне стало
его жаль. Я тоже закатал свои хакама до самых колен,
подвязал шнурками — и в путь! Но по дороге упал прямо
в грязь,— говорил он, торопливо раздеваясь. Акоги наки¬
нула на него одежду своей госпожи.
87

— Дайте сюда, высушу! — сказала она, принимая от
него сырое платье.
Митиёри подошел к своей возлюбленной и сказал с
упреком:
— Разве я не заслужил того, чтобы меня крепко обня¬
ли и сказали мне: «Ах, в каком виде вы пришли, бедный
мой!»
Он протянул к ней руки и почувствовал, что рукава ее
слегка влажны. «Так, значит, она плакала!» Митиёри был
тронут и сложил такую начальную строфу:
О том, что грустила ты,
Без слов говорят
Твои рукава.
Отикубо закончила танку, молвив в ответ:
Ах, это печалится дождь,
Узнав о моей судьбе.
— Вы говорите, что дождь печалится о вашей судьбе?
Но тогда зачем же он льет понапрасну? Ведь я здесь! —
И он опустился на ложе рядом с ней.
Акоги красиво уложила печенье на крышке ларца
и подала со словами:
— Отведайте, пожалуйста!
Митиёри отозвался:
— Сил нет, как спать хочется.
— Ах, что вы! Нынче вечером непременно надо съесть
немного этого печенья.
— Почему?— поднял он голову и увидел «печенье
третьей ночи». «Кто это так красиво его приготовил? —
подумал Митиёри.— Значит, меня ждали!» Ему вдруг ста¬
ло смешно.— Ах, это мотии! Я слышал, что новобрачных
угощают этим печеньем, согласно старинному обряду. Что
за обряд такой?
— А вы будто до сих пор не знаете?— ехидно заметила
Акоги.
— Конечно, нет. Когда же одинокому холостяку слу¬
чается пробовать свадебное печенье?
— Новобрачный должен съесть три штуки.
— Просто-напросто? Как это обыденно! Три штуки?
А сколько же должна съесть новобрачная?
— Сколько ее душе хочется, на это нет правил,— за¬
смеялась Акоги.
88

— Ну, тогда и вы отведайте,— сказал он Отикубо, но
она смущенно отказалась.
Митиёри с торжественным видом съел три штуки.
— А что, молодой муж Саннокими тоже ел это печенье,
как я?
— Уж само собой, ему тоже подавали,— улыбнулась
Акоги.
Было уже поздно, и молодые скоро уснули.
Акоги пошла к меченосцу. Он был еще совсем мокрый
и сидел, съежившись в комок от холода.
— Как ты промок! Зонта, что ли, не было?
Меченосец тихим голосом рассказал ей про встречу
с ночной стражей.
— Ну, что ты скажешь? О такой пылкой страсти мир
не слыхал ни в наше время, ни в седую старину,— смеясь,
заметил он.— Согласись, что такая любовь беспримерна!
— Да, конечно, он увлечен,— ответила Акоги.— Это
правда! Но любит он далеко еще не так сильно, как
надо бы.
— «Не так сильно»! Сказала тоже! Женщина всегда
тем и досаждает, что никак не возьмет в толк, к чему обя¬
зывает человека его положение в свете. А по мне, любую
обиду можно простить за один такой сердечный порыв, ка¬
кой был у него этой ночью.
— Это ты в свою пользу говоришь,— отозвалась Акоги,
засыпая. И вдруг у нее вырвалось: — Нет, правда, какой
был бы ужас, если б он сегодня не пришел!
Беседуя так, они уснули.
Ночь близилась к концу. Забрезжил рассвет. Митиёри
не хотелось расставаться со своей возлюбленной.
— Зачем торопиться домой? Кругом все еще тихо,—
говорил он.
Акоги места себе на находила от беспокойства. Ведь
именно сегодня ее господа должны были вернуться из по¬
ездки в Исияма. Соберется много людей, кто-нибудь и сю¬
да может заглянуть по дороге. Она торопливо хлопотала,
чтобы подать поскорее завтрак и воду для умывания.
Меченосец заметил встревоженный вид Акоги.
— Ты что суетишься?
— Как же мне быть спокойной? Он в такой тесной
комнатке, там негде спрятаться, все на виду... Я в ужасном
страхе, вдруг кто-нибудь придет.
— Велите подать мой экипаж. Я сейчас тихонько вый¬
ду,— сказал Митиёри. Но в эту самую минуту послышался
шум голосов. Это вернулись господа и слуги, ездившие на
89

поклонение в Исияма. Теперь экипаж ни к чему. Митиёри
уже не мог покинуть дом*
У Отикубо сердце разрывалось от страха при мысли,
что сейчас кто-нибудь заглянет в ее каморку. Акоги тоже
не помнила себя от испуга. Но даже в таком смятении
чувств она не забыла подать молодому господину поднос
с хорошо приготовленным завтраком и воду для умывания.
А между тем прибывшим господам понадобилась служан¬
ка. Не успела мачеха выйти из экипажа, как начала кри¬
чать во весь голос:
— Акоги! Акоги!
«О, несчастье!»— Акоги поспешно отодвинула сёдзи,
которые отгораживали ее клетушку в маленьком домике,
и выбежала, даже не закрыв за собой скользящую дверь.
Когда она пришла на веранду главного дворца, госпожа
Китаноката язвительно сказала ей:
— Все наши спутники устали с дороги и пошли отдох¬
нуть. Ты все время ничего не делала, а между тем даже не
сочла нужным выйти нам навстречу. Помни: самые
неприятные слуги — это те, которые держат чью-нибудь
сторону против своих господ и умеют только досаждать.
Можешь отправляться к своей Отикубо.
Акоги в душе обрадовалась, но постаралась сделать ви¬
новатое лицо.
— Простите, пожалуйста! Вы так внезапно приехали,
что я не успела переодеться.
— Хорошо, хорошо. Подай скорее умываться.
Акоги поторопилась уйти, не чуя под собой ног от ра¬
дости. Тем временем поспел завтрак. Она сбегала на кух¬
ню, выпросила у стряпухи немного разных лакомств в об¬
мен на белый рис, полученный ею от тетки, и подала Ми¬
тиёри отличный завтрак. Митиёри, знавший, что его воз¬
любленная во всем терпит недостаток, изумился такому
изысканному угощению. «Где только Акоги все это раздо¬
была?»— думал он.
Юноша еле притронулся к кушаньям, а Отикубо совсем
отказалась от еды. Акоги положила завтрак в лакирован¬
ную чашку с крышкой и угостила меченосца на славу.
— Я уж давненько сюда хожу, а так лакомо едать мне
здесь еще не приходилось. Наверно, все это на радостях,
что молодой господин изволил прийти прошлой ночью, не¬
смотря ни на что,— поддразнил свою жену меченосец.
— Это «дорожный посошок», чтобы ты со мной про¬
стился поласковее...
— Ах, даже страх берет, до чего хитра!
90

Так обменивались шутками Акоги с меченосцем.
Молодые не вставали с ложа до самого полудня. И надо
же было случиться, что мачеха зашла в домик Отикубо.
Она редко заглядывала к падчерице, а тут вдруг ей с чего-
то пришло в голову отодвинуть сёдзи в глубине покоев.
Сёдзи двигались очень туго.
— Отворите! — повелительно крикнула госпожа Кита-
ноката.
При звуках этого голоса молодые женщины пришли
в ужасное смятение.
— Впустите ее! Если она отодвинет занавес и заглянет
сюда, я накроюсь с головой,— успокаивал их Митиёри.
Они-то отлично знали, что мачеха способна заглянуть
во все углы, но спрятать юношу больше было негде. Оти¬
кубо, замирая от страха, села перед занавесом.
— Отчего так долго не открываете?— сердилась
мачеха.
— Барышня затворилась и будет два дня, сегодня
и завтра, совершать «обряд поста и воздержания»,— ото¬
звалась Акоги.
— Что за лишние церемонии! Напускает на себя важ¬
ность! Где же это слыхано — совершать такой обряд в чу¬
жом доме!
— Открой! Пусть войдет! — приказала Отикубо.
Акоги отодвинула сёдзи, и мачеха ворвалась, кипя от
ярости, уселась на самой середине комнаты, подняв одно
колено кверху, и стала водить вокруг зорким взглядом. Ей
сразу бросилось в глаза, что комната убрана совсем по-но¬
вому. Перед постелью висел занавес. Сама девушка была
принаряжена, а в воздухе носился тонкий аромат. Мачехе
это показалось подозрительным.
— Почему здесь все по-новому? Что-нибудь случилось
в мое отсутствие?— спросила она.
Отикубо залилась румянцем.
— Нет, ничего особенного.
Митиёри захотел узнать, как выглядит мачеха, о кото¬
рой он столько наслышался. Он поглядел на нее в щель
между двумя полотнищами занавеса. На мачехе было
платье из белого узорчатого шелка, а под ним еще не¬
сколько из светло-алого шелка, не лучшего качества. Лицо
довольно плоское,— настоящая Госпожа из северных
покоев.
Рот у нее был не лишен приятности, так что мачеха
могла бы казаться даже довольно привлекательной, если
б не густые брови, придававшие ее лицу злое выражение.
91

— Як тебе с просьбой. Сегодня я купила прекрасное
зеркало, и мне кажется, что оно как раз подходит по раз¬
меру к твоей шкатулке. Одолжи мне ее на время.
— С удовольствием, пожалуйста,— ответила Отикубо.
— Ты всегда охотно соглашаешься, очень мило с твоей
стороны. Так я возьму шкатулку.
Она придвинула шкатулку к себе, вынула из нее зерка¬
ло Отикубо и попробовала вставить свое новое зеркало.
Оно как раз подошло к шкатулке.
— Отличное зеркало я купила! И шкатулка хороша,
такого лака макиэ теперь не делают,— говорила мачеха,
любовно поглаживая шкатулку.
Акоги стало нестерпимо досадно.
— Но у моей барышни теперь не будет шкатулки для
зеркала. Как же без нее?
— Ничего, я куплю ей другую,— сказала мачеха, вста¬
вая с места. Вид у нее был очень довольный.
— А откуда у тебя такой красивый занавес? И другие
появились вещи, которых я раньше не видела... Ох, боюсь,
что это неспроста! Нет, неспроста это...
При мысли, что Митиёри все слышит, Отикубо готова
была умереть от стыда. Она ответила только:
— Я попросила прислать эти вещи из дома моей ма¬
тушки, без них комната выглядит неуютно.
Эти слова не рассеяли подозрений мачехи. Как только
она вышла из комнаты, Акоги дала волю своему возму¬
щению:
— Ах, до чего же обидно! Мало того что эта скупер¬
дяйка никогда ничего вам не дарит, так еще и последнее
норовит отобрать. Когда праздновали свадьбу барышни
Саннокими, она у вас забрала ширмы и много других хо¬
роших вещей, будто бы на время. И как она уверяла:
«Я починю их для тебя и снова верну». Но только и сейчас
эти ширмы стоят у вашей мачехи, будто ее собственные.
Все забрала: и чашки, и разную другую посуду, и утварь...
Вот попрошу у господина, чтобы он велел все вернуть,
и заберу обратно. Ведь она все этр вещи без зазрения со¬
вести отдала своим дочерям. У моей барышни добрая ду¬
ша, вот бессовестная мачеха и пользуется этим. Но до¬
ждешься от нее благодарности! Как же!
— Что ты, матушка непременно вернет все вещи, когда
минует в них надобность,— успокоительно сказала Отику¬
бо, которую позабавила гневная вспышка Акоги.
Митиёри слушал и думал: «Как она добра!» Отодвинув
занавес, он притянул к себе Отикубо и спросил:
92

— Мачеха ваша еще довольно моложава на вид. А что,
дочери похожи на мать?
— О нет, все они очень хороши собой,— ответила Оти¬
кубо.— Матушка выглядела сегодня хуже обычного и по¬
тому могла показаться вам безобразной. А на самом деле
она совсем не такая!
Отикубо немного оттаяла и показалась ему такой ми¬
лой, что он подумал: «Как горько пришлось бы мне пожа¬
леть, если б я отказался от этой любви, не ожидая многого.
Счастье, что этого не случилось!»
Вскоре мачеха в самом деле прислала другую шкатул¬
ку для зеркала. Это был покрытый черным лаком ящичек
старинного фасона — размером девять вершков в ширину,
восемь в высоту,— обветшалый до того, что местами лак
с него облупился. Но мачеха велела сообщить: «Это шка¬
тулка очень ценная. Она не расписана золотом, зато лак
старинной работы».
Акоги, посмеиваясь, попробовала вложить зеркало
в шкатулку, но оказалось, что они совсем не подходят друг
к другу по размеру.
— Ах, какая гадость! Уж лучше пусть зеркало так ле¬
жит, без шкатулки. Смотреть не хочется, до чего безоб¬
разна!
Отикубо мягко остановила ее:
— Не говори так, прошу тебя. Я с благодарностью
принимаю эту прекрасную вещь.
И отослала молодую служанку обратно.
Митиёри взял в руки шкатулку и усмехнулся:
— Где только ваша мачеха отыскала такую древность?
Если все ее вещи похожи на эту, то в мире нет им подо¬
бных. Я даже чувствую нечто вроде священного трепета
перед этой почтенной реликвией старины.
На рассвете он вернулся к себе домой.
Отикубо поднялась с постели.
— Как удалось тебе так искусно скрыть от людских
глаз мой позор? Ведь это счастье, что у нас был занавес!
Акоги все ей рассказала. Она еще была молода годами,
а уже умела придумывать разные хитрые уловки! Отикубо
почувствовала к ней и жалость и нежность. «Видно, неда¬
ром ее раньше звали Усироми — «Оберегающая»,— поду¬
мала она.
Рассказав со слов меченосца обо всем, что случилось
с молодыми людьми прошлой ночью, Акоги воскликнула:
— Подумайте, как сильно любит вас молодой госпо¬
дин! Ах, если только сердце его окажется постоянным, ка¬
93

кое это будет счастье! Никто на свете не посмеет больше
унижать и презирать вас.
Но Митиёри не смог прийти на следующую ночь, пото¬
му что ему пришлось нести караульную службу в импера¬
торском дворце.
Утром он прислал письмо, в котором все объяснял.
«Прошлой ночью я должен был нести стражу во дворце
государя и потому не мог посетить вас. Уж, наверно, Ако¬
ги накинулась с упреками на беднягу Корэнари. Вообра¬
жаю себе эту сцену! От кого только она научилась так бра¬
ниться? При этой мысли у меня перед глазами, как живая,
встает ваша мачеха,— даже становится жутко!
Какой теперь мне кажется ничтожной
Бывалая любовь моя к тебе,—
вспоминал я ночью слова старинной песни. А от себя
скажу:
Когда-то было не так!
Когда-то вдали от тебя
Все ночи я спал безмятежно.
Теперь на одну только ночь
С тобою мне грустно расстаться.
Не думаете ли вы, что пора вам покинуть дом, где вы
терпели одни только притеснения? Я поищу для вас такое
укромное убежище, где жизнь ваша станет радостной».
— Я мигом доставлю ответ,— пообещал меченосец.
Прочитав письмо Митиёри, Акоги сказала своему
мужу:
— Ну и болтун же ты! Намолол обо мне всякую всячи¬
ну. Я-то говорила с тобой откровенно, думая, что ты нико¬
му на свете не скажешь... А ты надо мной посмеялся!
Отикубо написала ответ:
«Прошлой ночью вы не посетили меня. В старой песне
говорится:
Еще безоблачно небо,
Но влажен конец рукава,
Конец любви предвещая...
Ах, верно, в сердце твоем
Осень уже настала!
А от себя скажу вам:
О, я узнала теперь:
Нет на свете сердец,
Способных любить неизменпо!
Что мне готовит моя
Грустная участь, не знаю...
94

Вы зовете меня покинуть дом моего отца. Но как сказал
один поэт:
Закрыты наглухо врата.
Не убежать из мира скорби.
Я не вольна уйти отсюда. А вам, должно быть, непри¬
ятно бывать здесь. Правду, видно, сказала мне Акоги:
«Человек, виновный перед вами, теперь страшится
вас...»
Как раз когда меченосец собирался отнести это письмо,
куродо вдруг позвал его к себе. Меченосец поспешил на
зов своего господина, сунув впопыхах письмо за па¬
зуху.
Куродо приказал причесать себя. Когда надо было рас¬
пустить волосы на затылке, он наклонил голову, меченосец
тоже поневоле наклонился вперед и не заметил, как
письмо выскользнуло у него из-за пазухи. Куродо незамет¬
но схватил его. После того как прическа была закончена, он
прошел во внутренние покои и, полный любопытства, ска¬
зал Саннокими:
— Погляди-ка на это письмо. Корэнари потерял его.
И передавая письмо жене, заметил:
— Прекрасный почерк.
— О! Да это рука Отикубо! — воскликнула Санно¬
кими.
— Как ты сказала? Отикубо? Чудное имя! Какой же
это женщине дали имя Каморка?
— Есть у нас такая... Шьет на нашу семью,— коротко
ответила Саннокими и взяла письмо, которое показалось
ей очень подозрительным.
Между тем меченосец убрал сосуд, в котором находи¬
лась вода для смачивания волос, и, собираясь уходить, по¬
шарил рукой у себя за пазухой: нет письма! В испуге он
стал перетряхивать свое платье, развязал шнур на груди,
искал-искал, письмо исчезло, как будто его и не было.
«Куда ж оно делось?» При этой мысли вся кровь броси¬
лась ему в лицо. Но ведь он никуда не уходил из дома,
письмо могло выпасть только здесь. Корэнари обыскал все
кругом, поднял подушку, на которой сидел куродо,— нет
нигде письма. Неужели кто-то его нашел? «Что ж теперь
будет?» — думал в отчаянии меченосец. Подперев рукой
голову, он сидел как потерянный.
В это время вдруг вошел куродо и сразу заметил, с ка¬
ким расстроенным лицом сидит меченосец.
95

— Что с тобой, Корэнари? Ты сам не свой. Уж не по¬
терял ли что-нибудь?— спросил он со смехом.
«Вот кто нашел письмо!» При этой мысли меченосец
так и обмер! Он принялся умолять куродо:
— Прошу вас, отдайте мое письмо.
— Я-то ничего не знаю... А вот моя жена сказала на¬
счет тебя: «Видно, не удержала его гора Суэ-но Мацуя-
ма...»
[Меченосец вспомнил песню:
Скорей волна морская
Перебежит через вершину
Суэ-но Мацуяма.
Чем изменюсь я сердцем
И для другой тебя покину!
Он понял, что его подозревают в измене Акоги ради
Отикубо.
Совестно ему было признаться жене в своей ребяческой
оплошности, но что оставалось делать! Он пошел к ней
и стал рассказывать, вне себя от волнения:
— Только что я собирался отнести письмо по назначе¬
нию, как меня позвал мой господин куродо и приказал
сделать ему прическу, а пока я его причесывал, он неза¬
метно вытащил у меня письмо. Вот какая беда случилась!
Акоги ужаснулась:
— Ах, какое несчастье! Может выйти большая беда.
Старая госпожа и без того глядела на мою барышню так,
будто подозревала что-то. Она поднимет ужасный шум.
Обоих от волнения даже йот прошиб.
И в самом деле Саннокими показала это письмо своей
матери.
— Посмотрите, какое письмо попалось мне в руки.
— А-а, так и есть. Я сразу заметила что-то неладное.
Но кто же ее любовник? Письмо, ты говоришь, было у ме¬
ченосца? Наверно, это он и есть. Он, должно быть, пообе¬
щал выкрасть ее отсюда, ведь в письме говорится, что из
этого дома трудно уйти. А я-то думала не выдавать ее за¬
муж. Досадное вышло дело! Если она возьмет себе мужа,
то ей уже нельзя будет жить здесь по-прежнему. Она по¬
селится с ним где-нибудь. Поэтому ты смотри — никому
ни слова!
Госпожа из северных покоев спрятала любовное
письмо, решив потихоньку следить за падчерицей. Мече¬
носцу и Акоги показалось очень подозрительным то обстоя¬
тельство, что, против их ожидания, никакого шума в семье
не поднялось.
96

— Ваше письмо украли! Стыдно признаться в этом, но
что делать, приходится. Пожалуйста, напишите другое,—
попросила Акоги свою молодую госпожу.
Словами не выразить, как встревожилась Отикубо. При
мысли о том, что мачеха, несомненно, видела письмо, ей
сделалось дурно.
— Ах, я не в силах писать еще раз!— простонала она.
Отчаянию ее не было предела!
Меченосец со стыда не посмел показаться на глаза Ми¬
тиёри и спрятался в комнате своей жены.
Митиёри так и не узнал ни о чем и поспешил прийти,
как только стемнело.
— Почему вы мне ничего не ответили? — спросил он.
— На беду, письмо мое попало в руки матушки,— от¬
ветила Отикубо.
Митиёри думал уйти, как только начнет светать, но,
когда он проснулся, на дворе уже стоял белый день, кру¬
гом сновало множество людей, нечего было и надеяться
проскользнуть незамеченным. Он снова вернулся
к Отикубо.
Акоги, как всегда, принялась хлопотливо готовить
завтрак, а молодые люди стали тихо беседовать между
собой.
— Сколько лет исполнилось вашей младшей сестре
Синокими? — спросил между прочим Митиёри.
— Лет тринадцать — четырнадцать. Она очень мила.
— Ах, значит, это правда! Я слышал, будто отец
ваш — тюнагон — хочет выдать ее замуж за меня. Корми¬
лица Синокими знакома кое с кем из моих домашних. Она
принесла письмо из вашего дома, в котором идет речь
о сватовстве. Мачеха ваша тоже очень хочет, чтобы этот
брак устроился, и кормилица стала вдруг осаждать моих
домочадцев просьбами помочь в этом деле. Я собираюсь
попросить, чтобы вашей семье сообщили мой отказ, по¬
скольку я уже вступил с вами в брачный союз. Что вы об
этом думаете?
— Матушке это, верно, будет очень неприятно,— про¬
говорила Отикубо, и ее детски наивный ответ пленил Ми¬
тиёри.
— Ходить сюда к вам на таких правах кажется мне
унизительным. Я бы хотел поселить вас в каком-нибудь
хорошем доме. Согласны ли вы?
— Как вам будет угодно.
— Вот и прекрасно.
В таких беседах коротали они время.
4 Заказ № 912
97

* * *
Наступил двадцать третий день одиннадцатого месяца.
Муж третьей дочери, Саннокими,— куродо внезапно
получил весьма лестное для него назначение. Он должен
был вместе с другими молодыми людьми из знатнейших
семейств принять участие, как один из танцоров, в тор¬
жественных плясках на празднике мальвы в храме Камо.
До этого праздника оставались считанные дни. Госпожа
Китаноката голову теряла, хлопоча, чтобы все наряды по¬
спели вовремя.
«Вот еще напасть!»—тревожно думала Акоги, опаса¬
ясь, что Отикубо опять засадят за шитье. Опасения ее не
замедлили сбыться. Китаноката скроила для зятя парад¬
ные хакама и велела слуге отнести их Отикубо. А на сло¬
вах приказала передать:
— Сшей сейчас же, немедленно. У нас много спешной
работы.
Отикубо еще не вставала с постели. Акоги ответила за
нее:
— Барышне что-то нездоровится со вчерашнего вечера.
Я передам ей приказ госпожи.
С тем слуга и ушел. Увидев, что Отикубо хочет сейчас
же приняться за шитье, Митиёри стал ее удерживать.
— Одному мне будет скучно.
Китаноката между тем спросила у слуги:
— Ну что, начала она шить?
— Нет, Акоги сказала, что барышня еще изволит по¬
чивать.
— Что такое? «Изволит почивать»! Выбирай слова
с оглядкой, невежа! Разве можно о какой-то швее говорить
так, как ты говоришь о нас, господах. Слушать противно!
И как только этой лежебоке не стыдно спать среди белого
дня! Совсем не знает своего места, до чего глупа, просто
жалость берет,— презрительно засмеялась Госпожа из се¬
верных покоев.
Скроив для зятя ситагасанэ, она сама понесла шитье
к падчерице. Отикубо в испуге выбежала к ней на¬
встречу.
Увидев, что девушка еще и не принималась шить па¬
радные хакама, мачеха вышла из себя:
— Да ты к ним еще и не притрагивалась! Я-то думала,
что они уже готовы! Для тебя мои слова — звук пустой!
Последнее время ты словно с ума сошла, только и знаешь,
что вертишься перед зеркалом и белишься!
98

Сердце у Отикубо замерло. При мысли, что Митиёри
все слышит, она чуть не лишилась сознания.
— Мне немного нездоровилось, и я отложила шитье на
час-другой... Но скоро все будет готово!
И Отикубо торопливо взяла в руки работу.
— Смотрите-ка пожалуйста, не подступись к ней,
словно к норовистой лошади! Нет у меня другой швеи, а то
разве я стала бы просить такую заносчивую гордячку. Ес¬
ли и это платье не будет скоро готово, то можешь убирать¬
ся вон из моего дома.
В гневе она бросила шитье на руки Отикубо, но только
встала, чтобы уйти, как вдруг заметила, что из-за полога
высунулся край шелковой одежды Митиёри.
— Это еще что? Откуда это платье?— спросила Кита-
ноката, остановившись на ходу.
Сообразив, что вот-вот все откроется, Акоги отве¬
тила:
— Это одни люди дали барышне шить.
— А-а, вот как! Выходит, она шьет для чужих в пер¬
вую очередь, а свои, дескать, подождут! Для чего же,
спрашивается, держать ее в доме! Ах, нынешние девицы
не знают стыда!
И мачеха вышла, не переставая ворчать. Сзади вид
у нее был самый нелепый. От частых родов волосы у нее
вылезли. Жидкие прядки — числом не более десяти — ви¬
сели, словно крысиные хвостики. А сама она была кругла,
как мяч. Митиёри внимательно разглядывал ее сквозь
щелку занавеса.
Отикубо, вся дрожа от волнения, принялась за шитье.
Митиёри потянул ее к себе за подол платья.
— Идите сюда ко мне!
Отикубо поневоле пришлось подчиниться.
— Что за противная женщина! Не шейте ничего. Надо
еще больше ее разозлить, пусть совсем потеряет голову...
А что за грубые слова она себе позволила! Неужели
и раньше она так с вами разговаривала? Как же вы это
терпели? — с негодованием спросил Митиёри.
— Увы, я — «цветок дикой груши»,— печально отве¬
тила Отикубо словами из песни:
Печален наш мир...
Где искать спасенья?
Нет горы такой,
Чтоб укрыла от горя,
О цветок дикой груши!
4*
99

* * *
Настали сумерки. Опустили решетчатые створки
окон, зажгли огонек в масляном светильнике. Как раз ког¬
да Отикубо собиралась взяться за шитье, чтобы поскорей
от него отделаться, в дверь потихоньку заглянула сама
Госпожа из северных покоев. Ей не терпелось узнать, как
подвигается работа.
Видит, куски ткани разбросаны в беспорядке, как по¬
пало, огонь зажжен, а перед постелью — занавес. Что же
это! Спит она мертвым сном, что ли? Мачеха вспыхнула от
гнева и принялась вопить:
— Господин мой супруг, пожалуйте сюда! Эта Отикубо
издевается надо мной, совсем от рук отбилась. Выбраните
ее хорошенько! У нас в доме такая спешка, а она не выхо¬
дит из-за полога — и откуда только взялся такой! Я его
раньше и в глаза не видела...
В ответ послышался голос тюнагона:
— Не кричи на весь двор. Иди сюда поближе!
Постепенно их голоса стали удаляться, так что послед¬
них слов нельзя было разобрать.
Митиёри первый раз услышал имя Отикубо.
— Что это за имя? Она, кажется, назвала вас «Оти¬
кубо»?
Смущенная Отикубо чуть слышно прошептала:
— Ах, не знаю...
— Как можно было дать своей дочери такое имя —
«Отикубо» — «Каморка»... Бесспорно, оно годится только
для девушки самого низкого звания. Не очень-то красивое
прозвище! А мачеха ваша не помнит себя от ярости! Могут
случиться большие неприятности.— С этими словами Ми¬
тиёри снова лег на постель.
Отикубо кончила шить хакама и взялась за ситагасанэ.
Опасаясь, что она не кончит к сроку, мачеха подступила
к тюнагону с неотвязными просьбами, чтобы он сам пошел
и как следует отчитал девушку.
Не успел тюнагон открыть дверь, как сразу же, с поро¬
га, начал кричать на свою дочь:
— Это что еще, Отикубо, как ты ведешь себя? Ты не
слушаешься хозяйки дома, валяешься целыми днями на
постели... А ведь ты сирота, лишилась матери и, казалось
бы, должна стараться заслужить к себе доброе отношение.
Знаешь отлично, что работа спешная, так нет же, набрала
шитья от чужих, а для своих ничего делать не желаешь.
Что у тебя за сердце! — И добавил в заключение: — Ес-
100

ли к утру все не будет готово, ты мне больше не
дочь!
Отикубо не в силах была отвечать. Слезы брызнули
градом у нее из глаз. Тюнагон повернулся и ушел.
Возлюбленный ее все слышал, от слова до слова! Может
ли быть унижение хуже этого!
Митиёри знает теперь, что ей дали вместо имени пре¬
зрительную кличку «Отикубо». О, если б она могла уме¬
реть тут же, на месте. Шитье выпало у нее из рук. Она по¬
вернулась спиной к огню, силясь скрыть слезы.
Митиёри почувствовал невыразимую жалость. Бедная!
Как ей, должно быть, сейчас тяжело. У него самого поли¬
лись слезы сочувствия.
— Приляг, усни немного!
Он насильно уложил свою возлюбленную на постель
и стал утешать самыми нежными словами.
«Так, значит, ее зовут Отикубо! Ей, верно, неловко бы¬
ло, когда я так откровенно удивился... Ах, бедняжка! Мало
того, что у нее жестокая мачеха, но даже и родной отец
к ней безжалостен. Видно, и в его глазах она ничего не
стоит. Погодите же! Я покажу вам, как она хороша»,—
решил про себя Митиёри.
Госпожа из северных покоев боялась, что без посторон¬
ней помощи Отикубо не сможет закончить шитье вовремя.
Слишком большая работа для одного человека, и к тому же
она, верно, разобиделась. Поэтому мачеха приказала одной
своей приближенной женщине:
— Пойди к Отикубо, помоги ей шить.
Женщину эту, очень миловидной наружности, звали
Сёнагон. Придя к Отикубо, Сёнагон спросила:
— Чем я могу помочь вам? А скажите, почему вы не
встаете с постели? Вы больны? Госпожа так тревожится,
что шитье не будет готово вовремя...
— Мне очень нездоровилось... Прежде всего надо под¬
рубить края вот у этих хакама,— ответила Отикубо.
Сёнагон принялась за работу.
— Если вам сейчас лучше, встаньте, пожалуйста. Я не
понимаю, где надо заложить рубец.
Отикубо начала показывать ей, где надо шить.
Митиёри, но своему обыкновению, стал осторожно под¬
глядывать. Озаренное огнем светильника лицо Сёнагон
показалось ему очень красивым. «Сколько миловидных
женщин в нашей столице!» — подумал он.
Заметив, что глаза Отикубо покраснели и опухли от
слез, Сёнагон пожалела ее.
101

— Скажу вам то, что думаю, но не примите мои слова
за лесть. Ведь если я промолчу, вы не узнаете, как глубоко
я вам сочувствую. А было бы очень жаль. Вот почему я ре¬
шаюсь говорить с вами откровенно. Я предпочла бы лучше
служить вам, чем старой хозяйке и ее дочерям, при кото¬
рых я нахожусь неотлучно. За эти годы я хорошо
узнала вашу кротость и доброту, и мне бы так хотелось
служить вам! Но что поделать! Наш свет злоречив. Мне
приходилось держаться от вас подальше, и я не смела даже
тайно услужить вам.
— Даже старинные друзья,— ответила Отикубо,— и те
не выказывают по отношению ко мне и тени участия. Как
же обрадовали меня ваши слова!
Сёнагон продолжала:
— Удивительно! Непостижимо! Что мачеха относится
к вам несправедливо — это в порядке вещей. Но чтобы да¬
же родные сестры так сторонились вас — это уж слишком!
Вашей красоте можно позавидовать, а вы томитесь в оди¬
ночестве... Какая жестокость! А между тем в семью соби¬
раются принять нового зятя. Предстоит замужество вашей
младшей сестры Синокими. Уж что бы там ни было, а все
делается так, как захочет Китаноката, по ее заказу и при¬
казу. Воля старой госпожи в доме закон.
— Я очень рада за сестру. А кто жених?— спросила
Отикубо.
— Как я слышала, это господин сакон-но сёсё, сын
главного начальника Левой гвардии. Все очень хвалят же¬
ниха. Говорят, что он бесподобно хорош собою и обещает
сделать блестящую карьеру. Государь будто бы очень
к нему благоволит. Он еще не женат, так что лучшего зятя
и пожелать нельзя. Господин наш только и повторяет:
«Лучшего жениха и не сыщешь!» Госпожа наша так хло¬
почет, так хлопочет! Кормилица барышни Синокими
дружна с одной женщиной в доме отца жениха. Госпожа
обрадовалась этому сверх меры. Она все время шеп¬
чется к кормилицей. Наверно, уж и письмо отправила с
нею...
— И что же?— спросила Отикубо, которую очень по¬
забавил этот рассказ.
Розовые блики огня озаряли ее блестящие от смеха
глаза и полуоткрытые в улыбке губы. Лицо Отикубо было
полно юной прелести и в то же время такого возвышенного
благородства, что ее собеседница невольно почувствовала
перед ней некоторую робость.
— И что же? Что ответил господин сакон-но сёсё?
102

— Вот уж этого я точно не знаю, но, кажется, выразил
свое согласие. У нас в доме тайком спешно готовятся
к свадьбе.
Митиёри хотелось крикнуть из своего тайника: «Не¬
правда!»— но он сдержался и не выдал себя.
Сёнагон продолжала:
— В доме прибавится новый зять, значит, вам, бед¬
няжке, придется еще тяжелей. Если к вам посватается хо¬
роший жених, соглашайтесь скорее.
— Что вы, я так дурна собою, где мне мечтать о заму¬
жестве...
— Ах, ах, как у вас язык повернулся? Что вы такое го¬
ворите! Ваших сестер берегут как зеницу ока, а где им
против вас,— ужаснулась Сёнагон.— Вот что я вам скажу.
Сейчас у нас в столице славится своей красотой господин
бэн-но сёсё. Про него даже говорят: «Красив, как герой
романа — знаменитый господин Катано». А моя двоюрод¬
ная сестра как раз служит у него в доме. Недавно я ее на¬
вестила, и тут, по счастью, сам господин бэн-но сёсё зашел
к ней в женские покои. Он знает, в чьем доме я служу,
и был ко мне особенно внимателен. Молва была правдива,
я не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться красотой.
Он спросил меня: «Говорят, у тюнагона, в доме которого
вы служите, много дочерей. Каковы они собою?» — и стал
подробно расспрашивать о всех по порядку, начиная с са¬
мой старшей. Я рассказала о каждой из ваших сестер по¬
немножку, а потом поведала ему о вашей печальной
участи. Господин бэн-но сёсё проникся к вам горячим со¬
чувствием. «О такой, как она, я мечтал!» — воскликнул он
и стал просить, чтоб я передала вам от него письмо.
А я ему на это: «В доме много дочерей и кроме нее, а у бед¬
няжки ведь нет матери, вот она и чувствует себя одинокой
и заброшенной и вовсе не думает о любовных делах». Ког¬
да он услышал, что у вас нет матери, то еще больше пожа¬
лел вас. «Я, говорит, не ищу себе в жены девушку, изба¬
лованную успехами в обществе, а предпочту такую, кото¬
рая уже хорошо знакома с печалями нашей жизни. И если
эта девушка к тому же еще прекрасна собою, то именно
она венец моих мечтаний! Такую я готов искать по всей
Японии и даже дальше — в Индии и Китае. Вы говорите,
что она сирота. А разве, за исключением особ, принадле¬
жащих к моему дому, найдется хоть одна среди прислуж¬
ниц государевой опочивальни, у которых были бы в живых
оба родителя? Вот и той девушке, которую вы так восхва¬
ляете, лучше найти себе супруга и покровителя, чем вести
103

такую жизнь, которая ей не по сердцу. Я возьму ее к себе
в дом и буду беречь, как драгоценное сокровище». Так
пространно, с многими подробностями говорил он до глу¬
бокой ночи. А потом, каждый раз, когда я приходила к не¬
му, он спрашивал: «Как насчет того дела? Передайте ей
письмо от меня». Я отвечала: «Сейчас нет подходящего
случая. Передам, как только смогу».
Во время всей этой длинной речи Отикубо не пророни¬
ла ни единого слова. Вдруг постучала служанка и позвала
Сёнагон:
— У меня есть к вам спешное дело.— Сёнагон вышла
к ней.— К вам пожаловал гость, хочет с вами увидеться.
Говорит, что ему нужно с вами побеседовать.
Сёнагон ответила:
— Обожди минутку. Я сейчас приду.
И она вернулась в комнату Отикубо.
— Право, я хотела помочь вам, но ко мне неожиданно
пришел один человек но срочному делу... Мы после про¬
должим наш разговор. Такая важная беседа не терпит
спешки. Пожалуйста, не говорите госпоже, что я ушла
раньше времени. Она рассердится и разбранит меня. Так
я приду к вам опять при первом удобном случае.
Как только Сёнагон ушла, Митиёри отбросил прочь за¬
навес.
— О, эта особа умеет красиво говорить, поневоле за¬
слушаешься! Признаюсь также, что она очень хороша со¬
бою, но когда она заявила, что этот «господин Катано» —
небывалый красавец, так мне даже глядеть на нее стало
противно. А вы затруднялись в ответе, все время с трево¬
гой поглядывая в мою сторону. Не будь меня здесь, вы бы,
наверно, послали нежный ответ этому красавчику. Очень
сожалею, что помешал. Если от него придет любовное
письмо, всему конец! Он обладает какими-то особыми ча¬
рами. Стоит ему написать какой-нибудь женщине хоть
строчку любовного признания, как готово! — бьет каждый
раз в цель без промаха. Он потерял счет любовным связям
с женами самых высокопоставленных особ и даже, гово¬
рят, самого микадо. Видно, по этой причине он вот уже
сколько времени никак не получает повышения по службе.
Но если вас одну из всего этого великого множества жен¬
щин он собирается сделать своим драгоценным сокрови¬
щем, то, верно, вы удостоились его особой любви,— гово¬
рил Митиёри с досадой.
Отикубо, изумленная его внезапным гневом, не рас¬
крывала рта.
104

— Ах, вы не изволите отвечать! Я насмехаюсь над тем,
что вас интересует! Все столичные красавицы, от первой
до последней, превозносят до небес этого «господина Ка¬
тано». Можно ему позавидовать!
— Но я, наверно, не принадлежу к их числу,— еле
слышно сказала Отикубо.
— Он происходит из могущественного рода. Вы займе¬
те в обществе положение наравне со второй женой ми¬
кадо...
Отикубо, не понимая хорошенько, о чем он говорит,
продолжала молча шить. Как прекрасны были ее руки
снежной белизны, мелькавшие над работой!
Думая, что Сёнагон помогает ее госпоже, Акоги ушла
на некоторое время к себе в комнатку, чтобы побыть со
своим мужем, которому нездоровилось. Отикубо кончила
шить ситагасанэ и собралась подрубить края верхней
шелковой одежды.
— Разбужу Акоги,— сказала она.— Надо, чтобы кто-
нибудь держал шитье.
— Я сам натяну край,— вызвался Митиёри.
— Как можно! Вам не подобает заниматься женской
работой.
Но Митиёри, не слушая ее, вышел из-за полога, сел на¬
против и стал держать край одежды, подшучивая:
— Непременно буду вам помогать. Я в этом деле вели¬
кий мастер.
Видно было, что он понятия не имел о том, как шьют
женщины, и потому чересчур усердствовал. Отикубо, сме¬
ясь, стала закладывать рубец.
— Правда ли, что сестру мою Синокими хотят сосва¬
тать за вас? — спросила она.
— Думайте что хотите. Когда вы станете драгоценным
сокровищем этого «господина Катано», я женюсь на Си¬
нокими,— засмеялся Митиёри. Через некоторое время он
стал уговаривать Отикубо: — Уж поздняя ночь. Ложитесь
отдохнуть.
— Я скоро кончу. Вы ложитесь спать сами, не дожи¬
даясь меня. Мне еще осталось вот тут дошить немного...
Еще чуточку.
— Мне жалко, что только вы одна в доме не будете
спать,— ответил Митиёри и остался с нею.
А между тем Госпожа из северных покоев, опасаясь,
что Отикубо, чего доброго, легла спать, тайком подкралась
в ночной тишине к дверям ее каморки и прильнула к щел¬
ке, через которую она обычно наблюдала за падчерицей.
105

Но что это! Сёнагон нигде не видно. Занавес отодвинут
в сторону, и мачеха смогла заглянуть в глубь комнаты.
Отикубо, сидевшая к ней спиной, торопливо подрубала
кусок шелка. А какой-то незнакомый юноша заботливо
натягивал край ткани, сидя перед Отикубо.
Слипавшиеся от сна глаза мачехи вдруг широко рас¬
крылись. Она стала жадно вглядываться. На плечи юноши
была небрежно накинута красивая одежда из белого шел¬
ка, под ней виднелась другая — из дорогого, отливающего
ярким глянцем алого шелка. А из-под них, наподобие
женского шлейфа, выбивались одежды цвета желтой гор¬
ной розы...
Озаренное алым светом огня, лицо незнакомца казалось
таким красивым, что трудно было отвести от него глаза.
Оно привлекало какой-то особой прелестью.
Китаноката с изумлением подумала, что незнакомец
превосходит своей красотой даже ее младшего зятя куродо,
которого она особенно любила, предпочитая всем другим
зятьям.
Она и раньше подозревала, что падчерица завела себе
любовника, но, уж конечно, из людей самого низкого зва¬
ния... А этот, сразу видно, не простой человек. И мало это¬
го, еще до такой степени к ней привязан, что помогает ей
в чисто женской, унизительной для мужчины, работе! Нет,
это не мимолетная влюбленность, а настоящая любовь.
Какой ужас! Если Отикубо займет высокое положение
в обществе, то выйдет из-под ее власти и не будет уже под¬
чиняться всем ее прихотям. При этой мысли мачеха забы¬
ла о шитье и замерла на месте, не помня себя от злобы.
А между тем в комнате шел такой разговор:
— Я и то устал от непривычной работы. А вы, навер¬
ное, совсем засыпаете... Довольно вам шить. Пусть мачеха
взбесится, по своему обыкновению. Позлите ее хоро¬
шенько!
— Но мне так грустно, когда она гневается на меня,—
примирительно ответила Отикубо и хотела было шить
дальше, но незнакомец, потеряв терпение, взмахом веера
погасил огонь в светильнике.
— Ах, зачем! Я не успела сложить шитье,— восклик¬
нула Отикубо.
— Пустяки! Сложим до утра где-нибудь в уголке.
Юноша собрал в кучу, как попало, недошитую одежду
и бросил в угол, а потом нежно обнял Отикубо. Госпожа из
северных покоев, которая все отлично слышала, невзвиде¬
ла света от досады.
106

«Как он сказал? Позлите вашу мачеху, пусть взбесит¬
ся... Верно, слышал, как я бранила свою падчерицу. Или,
может быть, Отикубо рассказала? Как бы там ни было, все
это ужасно, невыносимо! — В таких думах мачеха провела
всю ночь без сна, терзаясь завистью.— Пойти пожаловать¬
ся мужу? Но у этого юноши такой благородный вид, он так
великолепно одет, уж, наверно, он человек из хорошего
общества. Еще, чего доброго, получится наперекор моим
ожиданиям: муж обрадуется такому зятю. Нет, лучше на¬
говорить мужу, что Отикубо в связи с простым слугой,
с меченосцем. Вот, мол, какое дело случилось из-за того,
что девушку поселили отдельно от семьи. Может, запереть
ее в кладовой? Ну, погодите! Вы хотели позлить меня,
я вам этого не прощу.— В бешенстве мачеха придумывала
всевозможные планы мести.— Вот что я сделаю! Посажу
Отикубо под замок, любовник понемногу забудет ее и от¬
ступится. На счастье, в доме живет мой дядя, тэнъяку-но
сукэ. Он беден, и ему перевалило за шестой десяток, но он
охотник до молоденьких. Отдам ему Отикубо, пусть поте¬
шит себя вволю».
А между тем Отикубо и Митиёри, ничего не подозре¬
вая, вели между собой любовные речи. С первыми лучами
зари юноша ушел.
Проводив его, Отикубо сейчас же села за шитье, торо¬
пясь закончить то, что не успела сделать вечером.
Проснувшись, Китаноката первым делом подумала:
«Если шитье не кончено, изругаю девчонку так, что ее
кровавый пот прошибет!» — и послала к ней служанку
с приказом:
— Сейчас же пришли работу. Она должна быть готова.
К ее удивлению, служанка вернулась с готовой ра¬
ботой. Все наряды были отлично сшиты и изящно сложе¬
ны. Мачеха почувствовала, что не достигла своей цели.
Как ей ни было досадно, но на этот раз пришлось оставить
Отикубо в покое.
* * *
От Митиёри прибыло письмо:
«Чем кончилось дело с одеждой, которую вы шили вче¬
ра вечером? Удалось ли взбесить вашу мачеху? Мне не
терпится услышать все подробности. Я забыл у вас свою
флейту, передайте ее моему посланцу. Сегодня я должен
играть на ней в императорском дворце».
107

И в самом деле, возле изголовья лежала забытая им
флейта, пропитанная чудесным ароматом. Отикубо завер¬
нула ее в кусок ткани и отдала посланцу вместе с письмом.
Вот что говорилось в нем:
«Нарочно сердить матушку непростительно. Что, если
люди это услышат! Прошу вас, не говорите так! Матушка
с утра приятно улыбается. Возвращаю вам вашу флейту.
Так, значит, вы легко забываете даже то, что любите боль¬
ше всего на свете! Ах, скажешь невольно:
Лейтесь, лейтесь, о слезы!
Неирочен союз с тобой.
На этой бамбуковой флейте
Любил ты играть каждый вечер,
И — позабыл ее!*
Прочитав это письмо, Митиёри почувствовал глубокую
жалость к Отикубо и поспешил написать в ответ:
Ужели непостоянным
Ты считаешь меня?
На этой бамбуковой флейте
Играть я хотел бы вечно
Песню моей любви.
В это самое утро, как раз тогда, когда Митиёри про¬
щался с возлюбленной, Китаноката явилась к своему мужу
с жалобой:
— Я давно уже подозревала неладное. Твоя дочь Оти¬
кубо осрамила нас на весь свет своим позорным поведени¬
ем. Будь бы еще она нам чужая, дело можно было бы кое-
как уладить без шума, а тут об этом нечего и думать.
Тюнагон изумился:
— Что такое?
— Я до сих пор слышала от других и сама думала, что
один из слуг нашего зятя куродо, меченосец Корэнари,
с недавних пор стал мужем Акоги, но вдруг он изменил ей
ради Отикубо. Меченосец — парень глуповатый, засунул
ее любовное письмо к себе за пазуху, да и выронил его пе¬
ред нашим зятем куродо. А зять наш приметлив на разные
мелочи, поднял письмо и начал допрашивать Корэнари:
«От кого это письмо?» Тот не утаил: «Вот, мол, от кого...»
Куродо сказал мне по этому поводу много язвительных
слов: «Нечего сказать, прекрасный зять вошел в нашу
семью! Есть чем гордиться! Позор какой, нельзя будет лю¬
дям на глаза показаться». И сурово потребовал: «Гоните
эту девицу вон из дома».
108

Тюнагон щелкнул пальцами с силой, неожиданной для
такого старика.
— На какое гнусное дело она решилась, негодница!
Живет в моем доме, все знают, что моя дочь, а кого она
взяла себе в любовники? Простого меченосца! Хоть он
и шестого ранга, а не имеет даже звания куродо. Таким и
в императорский дворец нет доступа. Лет ему от силы два¬
дцать, и собой он не слишком хорош: можно сказать, ко¬
ротышка, от пола вершок. Связаться с таким ничтожест¬
вом! А я-то думал: сделаю вид, будто ничего не знаю,
и тайком выдам ее замуж за какого-нибудь провинциаль¬
ного чиновника...
— Досадное получилось дело,— вздохнула Китанока¬
та.— Надо поскорее, пока никто еще ничего не знает, за¬
переть ее в какой-нибудь кладовой и хорошенько сторо¬
жить. Она ведь так влюблена в этого Корэнари, что не¬
пременно будет потихоньку с ним встречаться. А пройдет
время, и можно будет что-нибудь придумать.
— Отличная мысль. Немедленно вытащить ее из дома
и запереть в северной кладовой! И не давать еды! Заморить
голодной смертью!
Тюнагон уже потерял от старости разум, не был спосо¬
бен здраво судить о вещах и потому отдал такой бесчело¬
вечный приказ. Китаноката в душе очень обрадовалась,
подобрала повыше подол платья, отправилась в комнату
Отикубо и, тяжело опустившись на циновку, начала:
— Ты совершила позорный проступок. Отец твой
в страшном гневе на тебя за то, что ты запятнала своим
бесчестьем добрую славу других его дочерей. Он велел вы¬
гнать тебя из твоей комнаты и запереть в кладовой. «Я сам
ее буду сторожить»,— сказал он и поручил мне немедлен¬
но гнать тебя отсюда. Ну же, ступай вон немедленно!
Пораженная неожиданностью, Отикубо могла только
горько плакать. Что услышал о ней ее отец? Что сказали
ему? При этой мысли ей казалось, что она расстается
с жизнью.
Акоги в смятении вбежала в комнату:
— Что вы говорите? Как? Ведь за ней нет ни малейшей
провинности!
— А-а, не мешай, когда подул попутный ветер! Отику¬
бо все от меня скрыла, да муж мой услышал от чужих лю¬
дей. Твоя госпожа, не задумываясь, творит беззаконие,
а ты ставишь ее выше моей драгоценной, обожаемой доче¬
ри Саннокими! Отикубо выгнали, и в твоих услугах тоже
не нуждаемся. Чтобы больше твоей ноги не было в нашем
109

доме! Ну же, ступай вон, Отикубо! Слушайся приказания
отца!
И схватив падчерицу за ворот платья, Госпожа из се¬
верных покоев вытолкала ее из дому.
Акоги зарыдала в голос. От сильного потрясения Оти¬
кубо, видимо, перестала сознавать, что с ней происходит.
Мачеха пинками расшвыряла все ее вещи по полу
и, схватив Отикубо за рукав, словно какую-нибудь беглян¬
ку, погнала ее перед собой.
Отикубо была одета в ненакрахмаленное платье светло-
пурпурного цвета,— то самое старое платье, которое ей
когда-то подарила мачеха. Поверх этого платья на ней бы¬
ло два хитоэ, одно простое белое, а другое узорчатое,
с плеч Митиёри.
Черные волосы, за которыми она последнее время стала
бережно ухаживать, зыблясь волнами, красиво сбегали по
ее плечам и шлейфом тянулись за ней по земле. Акоги
проводила ее взглядом. Что с ней хотят сделать? В глазах
у Акоги потемнело, хотелось топать ногами, кричать, ры¬
дать, но она подавила свое горе и начала поспешно приби¬
рать разбросанные по полу вещи.
Отикубо была почти в беспамятстве. Когда мачеха при¬
тащила ее к отцу и усадила перед ним на пол, она не могла
удержаться и упала.
— Вот насилу-то, насилу привела! Если б я сама за ней
не пришла, она бы и не подумала идти,— крикнула Кита¬
ноката.
— Сейчас же под замок! И видеть ее не хочу!— прика¬
зал тюнагон.
Китаноката снова схватила Отикубо и поволокла за со¬
бой в кладовую. Нет, не женское было у нее сердце! Так
ужасен был вид мачехи, что душа Отикубо от страха чуть
не рассталась с телом.
Кладовая с задвижной дверью на пазах была устроена
позади дома под самым навесом крыши. В кладовой были
нагромождены в беспорядке разные вещи и припасы: бо¬
чонки с уксусом и вином, сушеная рыба... Китаноката
бросила тонкую циновку у входа.
— Вот что случится с каждым, кто пойдет против моей
воли!
С этими словами она втолкнула полубесчувственную
Отикубо в кладовую, сама задвинула дверь и навесила на
нее огромный замок.
Понемногу Отикубо пришла в себя.
110

В кладовке был до того спертый воздух, что нечем было
дышать. Отикубо словно оцепенела от горя, слезы иссякли
в ее глазах, она не могла даже плакать. За какой грех она
так безжалостно наказана? Ах, если бы увидеться с Акоги,
но как?..
«Злосчастная моя судьба!» Отикубо задыхалась от ры¬
даний.
Заперев падчерицу, Китаноката первым делом поспе¬
шила в ее комнату.
— Куда он подевался? Здесь стоял ларчик для гребней.
Эта наглая Акоги всюду сует свой нос, наверно, успела его
припрятать.
Мачеха угадала.
— Да, я его убрала вот сюда,— отозвалась Акоги.
Китаноката не решилась в ее присутствии взять ларчик
и только сказала:
— Запрещаю тебе входить в эту комнату, пока я сама
ее не открою,— и закрыла дверь на замок.
— Ловко я все устроила! — торжествовала Госпожа из
северных покоев, — Теперь надо как можно скорее догово¬
риться с тэнъяку-но сукэ, но так, чтобы посторонние уши
не слышали.
Акоги очень опечалилась тем, что ее прогнали со
службы.
«Как же я уйду отсюда?— думала она.— Что станется
с моей бедной госпожой? Каково-то ей теперь? Я должна
ее увидеть, должна узнать, что с ней. Нет, я не могу уйти!»
Она пошла в покои Саннокими и стала ее молить:
— Ваша матушка сильно разгневалась на меня, а за
что? Я и понятия не имею. Из дома меня прогнала. А мне
так горько оставлять службу у вас! Прошу вас, замолвите
за меня словечко, попросите ее отпустить мою вину, хоть
на этот один-единственный раз. Я ходила за вашей сестрой
Отикубо с ее младенческих лет, а теперь нас разлучили.
Я даже не знаю, что с ней сталось. О, как это грустно! Хоть
бы еще один разок увидеться с нею! И потом — расстаться
с вами после всех ваших милостей, покинуть службу у вас,
моей дорогой госпожи...— так, рассыпаясь в уверениях,
просила Акоги.
Саннокими пожалела ее, приняв все за чистую монету,
и стала упрашивать мать:
— Почему вы так строго наказали даже Акоги? Она —
моя служанка, мне без нее трудно обойтись.
— Эта подлая баба вкралась к тебе в доверие,— досад¬
ливо отмахнулась Китаноката.— Она плутовка, каких свет
111

не видел. Забрала себе в голову устроить судьбу Отикубо.
Та по своему почину не стала бы заниматься такими дела¬
ми. У нее не заметно было склонности к любовным
шашням.
— Простите Акоги на этот раз, матушка. Она так уби¬
вается, жаль ее, — просила Саннокими.
— Что ж, пусть будет по-твоему. Только не раздражай
меня, не говори, что она тебе хорошо служит. Глупости
какие! — сказала Китаноката с недовольным видом. Сан¬
нокими, понятное дело, была смущена словами матери
и сейчас же вызвала к себе Акоги.
— Придется тебе потерпеть. Не показывайся пока гос¬
поже на глаза, но понемногу я все устрою, и матушка про¬
стит тебя.
Акоги думала, думала — и больше ничего не могла
придумать. Запертая в кладовой, Отикубо уже не числила
себя в мире живых. Душа Акоги изболелась от тоски за
нее: «Заперли на замок, морят голодом! Никто в этом доме
не даст ей ни крошки еды, если мачеха запретила. Такую
милую, такую добрую девушку, как преступницу, держат
в заточении...» Акоги была не в силах даже мысленно
представить себе эту страшную картину. «Ах, если бы
только я была ровня им! Я бы уж сумела отомстить им
с лихвой!» Одна эта мысль заставила ее сердце забиться
сильнее!
Сегодня ночью молодой господин, наверно, придет
опять. Какая страшная весть ждет его! Акоги уткнулась
лицом в пол и зарыдала так, как будто услышала весть
о смерти любимого человека. Служаночка ее, Цую, стояла
рядом растерянная, не зная что делать.
А Отикубо думала: «Что, если я понемногу потеряю
последние силы и умру здесь на иолу, в этой душной кла¬
довой! Тогда мне не придется в последний раз поговорить
с моим возлюбленным. Мы клялись друг другу в вечной
верности, и вот чем все кончилось! Я словно вижу его пе¬
ред собой, вижу, как он улыбался, когда прошлым вечером
держал мое шитье. Ах, верно, я совершила какой-нибудь
страшный грех в прежних рождениях, раз я терплю такие
муки! Я слышала много раз от людей, что ненависть маче¬
хи к чужим детям — вещь обычная в нашем мире, но что¬
бы родной отец был так неумолим, о, как это печально!»
Митиёри пришел в ту же ночь и, узнав о случившемся,
побледнел как смерть. Что сейчас думает о нем Отикубо?
Ведь она терпит такие муки из-за него.
112

— Передай ей весть от меня, когда поблизости не будет
людей,— попросил он Акоги, — Скажи ей: «Когда я при¬
шел сегодня, чтобы поскорее увидеть вас, то услышал
о внезапной беде. Сказать, что я потрясен, нет, это слиш¬
ком слабо, я в безумном отчаянии. Как мне увидеться
с вами?»
Акоги сняла с себя свое шуршащее шелковое платье,
подтянула повыше хакама и тихонько подкралась к кладо¬
вой со стороны кухни. В доме все уже спали, и она реши¬
лась осторожно постучать в дверь.
— Отзовитесь! — Ни звука в ответ.— Вы спите? Это
я, Акоги.
Отикубо услышала ее тихий голос и подошла к двери.
— Ты здесь?— Голос Отикубо заглушали рыданья.—
Это ужасно! За что меня так мучают?
— Я с самого утра брожу возле кладовой, но пробрать¬
ся к вам нет никакой возможности. Ужасная беда! А ваша
мачеха вот что говорила...— И Акоги сквозь слезы начала
подробно рассказывать обо всем, что видела и слышала.
Отикубо еще сильнее залилась слезами,— Молодой госпо¬
дин изволил прийти. Услышав о том, что случилось, он
стал плакать. Как он плакал! И вот что он говорит...—
рассказывала дальше Акоги.
Почувствовав глубокую жалость к своему возлюблен¬
ному, Отикубо молвила:
— Я не знаю, что со мной будет, и потому ничего не
могу ответить. Насчет нашей будущей встречи скажи ему
вот что:
Жизнь от меня отлетает.
Здесь я еще или нет —
Я и сама не знаю.
Гаснет в сердце надежда
Снова увидеть тебя.
Кладовая набита множеством вещей. Здесь так дурно
пахнет, что нечем дышать. Я жестоко страдаю. Ах, зачем
я еще живу на свете!..
Она плакала так, словно сердце ее разрывалось от не¬
выразимого горя. Можно себе представить, что в это время
чувствовала Акоги! Боясь, что в доме могут услышать их
разговор, она наконец тихонько ушла.
Когда Митиёри передали слова Отикубо, он еще силь¬
нее опечалился и слезы полились у него ручьем. Не в си¬
лах сдержать их, он закрыл лицо концом рукава. Акоги
113

разделяла его печаль. Пробыв некоторое время в нереши¬
мости, Митиёри сказал:
— Пойди к ней еще раз и передай от меня:
«Дорогая моя возлюбленная! Сердце мое полно такого
горя, что я могу сказать тебе только одно:
Ты мне велела сказать:
«Гаснет в сердце надежда
Снова увидеть тебя».
Как мне дожить до утра?
Жизнь моя отлетает...
Больше не думай и не говори так».
Акоги снова отправилась к кладовой, но в темноте что-
то с грохотом уронила. Мачеха проснулась и встрево¬
жилась:
— Воры лезут в кладовую.
Акоги пришлось торопиться. Передав плачущей Оти¬
кубо слова Митиёри, она шепнула:
— Мне нужно скорей уходить.
— Так скажи ему от меня:
Ах, думала я: «Короткое
Счастье мне суждено!»
Твоему я сердцу не верила,
Но первым сердце мое
К вечной разлуке готовится...
Не дослушав, что еще говорила Отикубо, Акоги
убежала.
— Старая госпожа проснулась и подняла крик, — ска¬
зала она. — Я больше ничего не успела услышать...
Юноша пришел в такое отчаяние, что даже думал про¬
красться в дом и убить мачеху.
Наконец минула эта грустная ночь. Митиёри, взволно¬
ванный до глубины души, приказал Акоги на прощание:
— Немедленно дай мне знать, как только представится
удобный случай освободить мою любимую. Ах, как она,
несчастная, страдает!
Меченосец боялся, что тюнагон, верно, слышал про его
участие в этой скверной истории. Ему неприятно было
дольше оставаться в этом доме, и он уехал вместе с Ми¬
тиёри.
«Как передать моей госпоже немного еды?— ломала
себе голову Акоги.— Она, наверно, совсем ослабела от го¬
лода». Акоги завернула немного сваренного на пару риса
так, чтобы сверток не бросался в глаза. Но как его пере¬
114

дать? Долго Акоги ничего не приходило в голову. Наконец
она сказала маленькому Сабуро, который часто прибегал
с ней поболтать:
— Вашу старшую сестрицу заперли в темной кладо¬
вой. Что вы об этом думаете? Неужели вам не жаль ее?
— Почему это не жаль?
— Тогда отдайте ей потихоньку это письмо от меня,
так, чтоб никто не заметил.
— Давай!
Взяв письмо и сверток с рисом, он побежал к кладовой
и начал кричать во все горло:
— Отоприте эту дверь! Отоприте! Отоприте! Пустите
меня туда!
Мать строго на него прикрикнула:
— Зачем тебе нужно, чтобы отперли эту дверь? Что за
выдумки такие!
— Там мои сапожки. Я хочу мои сапожки,— неистово
вопил Сабуро, колотя в дверь кулаками изо всех сил.
Тюнагон очень любил своего младшего сына.
— Мальчик, наверно, хочет покрасоваться в своих са¬
пожках. Отоприте ему скорее,— велел он.
Госпожа из северных покоев строго сказала сыну:
— Я открою дверь, но только на минутку, изволь, не
мешкая, достать свои сапожки.
Но расшалившийся мальчик продолжал шуметь:
— Откройте, а то дверь разобью!
Наконец дверь отперли.
— Куда они запропастились?— И Сабуро, присев на
корточки и сделав вид, будто ищет сапожки, ловко передал
сестре письмо и сверток.
— Чудеса! Здесь их не оказалось,— объявил он, выхо¬
дя из кладовой.
— Я тебе покажу, как шалить и не слушаться! — Ки¬
таноката догнала мальчика и дала ему затрещину.
Подойдя к щели, сквозь которую пробивался луч света,
Отикубо прочла письмо. Акоги сообщала ей все новости.
К письму был приложен сверток с вареным рисом, но еда
не шла бедняжке на ум.
Госпожа из северных покоев, подумав немного, все же
решила посылать ей пищу один раз в день. Падчерица так
искусно шила, что было невыгодно лишать ее жизни.
Позвав к себе своего дядюшку тэнъяку-но сукэ, когда
никто не мог их услышать, Китаноката сказала ему, что
заперла Отикубо по такой-то и такой-то причине и что от
него требуется то-то, мол, и то-то...
115

Старик до смерти обрадовался внезапному счастью.
Одурев от восторга, он распустил в улыбке рот до ушей.
— Так, значит, вы проведете эту ночь в кладовой, где
заперта Отикубо,— сказала ему госпожа Китаноката.
Не успели они обо всем договориться, как кто-то вошел
в комнату, и заговорщики расстались.
Между тем Акоги получила от Митиёри вот какое
письмо:
«Что слышно у вас? Неужели кладовую до сих пор не
отперли? Я не нахожу себе места от тревоги. Если будет
случай освободить твою госпожу, извести меня немедлен¬
но. Постарайся также передать ей это письмо. Если удаст¬
ся получить ответ, это меня хоть немного утешит. Сердце
мое разрывается от горя при мысли о том, как страдает
моя дорогая».
Письмо к Отикубо было написано с необыкновенным
чувством:
«Когда я вспоминаю твои полные безнадежности слова,
то не знаю, на что решиться.
Пока не угасла жизнь,
Надежда во мне не угаснет.
Мы свидимся вновь с тобой!
Но ты говоришь: я умру!
Увы! Жестокое слово!
Любимая моя! Прошу тебя, не падай духом. Ах, как
я хотел бы сейчас быть в заточении вместе с тобой и уте¬
шить тебя!»
Меченосец писал Акоги:
«Как подумаю о том, что с нами стряслось, так стано¬
вится не по себе. Я все время лежу в постели. Наша юная
госпожа, верно, винит меня во всем. На душе у меня тоска.
Я даже думаю пойти в монахи».
Акоги написала в ответ Митиёри:
«Я почтительно прочла ваше письмо. Устроить вам
встречу нет никакой возможности. Дверь остается закры¬
той, ее даже заперли еще крепче. Я попытаюсь доставить
моей госпоже ваше письмо и получить ответ».
Она послала письмо также и меченосцу, в котором со¬
общала о многих печальных и тревожных событиях.
Во второй части будет самым подробным образом рас¬
сказано о том, что случилось дальше с нашими героями.
116

Часть вторая
Акоги бродила вокруг кладовой с письмом Митиёри
в руке, размышляя, как бы передать его своей госпоже, но
дверь была по-прежнему заперта.
«Какая досада!» — думала она.
Митиёри с меченосцем тоже тщетно ломали себе голо¬
ву, придумывая разные хитроумные способы похищения
Отикубо.
«Ведь она из-за меня терпит такие муки!» Эта мысль
заставляла Митиёри испытывать еще большую жалость
к Отикубо. Он только и думал, только и говорил о том, как
бы поскорее освободить любимую, а после так жестоко
отомстить мачехе, чтобы она вовек не забыла!
Митиёри обладал от природы мстительным характером
и не умел прощать обид.
Между тем Сёнагон, беседовавшая накануне с Отикубо,
принесла ей любовное послание от «господина Катано».
Услышав, что девушку бросили в кладовую и заперли, она
прониклась к ней жалостью.
«Ах, бедная! Как она теперь? Что с нею? До чего же
люди бессердечны!» — так говорили между собой, горько
плача, Сёнагон и Акоги.
День смеркался, а между тем Акоги еще не нашла слу¬
чая передать Отикубо письмо от ее возлюбленного.
Случилось так, что мачеха приказала женщинам, при¬
служивавшим в доме, поспешно изготовить мешочек для
флейты своего зятя куродо и думала, что он давно уже го¬
тов, но таких искусниц не нашлось. Ни одна женщина да¬
же не притронулась к работе.
Китаноката наконец отперла дверь, вошла в кладовую
и приказала Отикубо:
— Вот возьми, сшей это, да побыстрее!
— Не могу, я еле жива,— ответила Отикубо, не подни¬
мая головы.
— А если ты сейчас же не выполнишь этой работы,
я брошу тебя в погреб. Я оставила тебя в живых только
для того, чтобы ты могла шить для меня, когда прикажу,—
пригрозила Китаноката.
Отикубо испугалась, что мачеха и на самом деле спо¬
собна выполнить свою угрозу, и, как ей ни было плохо, все
же с трудом поднялась с пола и принялась за шитье.
Акоги сразу заметила, что дверь кладовой открыта. Она
кликнула Сабуро и стала его просить:
117

— Молодой господин, вы всегда были ко мне так до¬
бры, так охотно со мной разговаривали, исполните же мою
просьбу. Передайте это письмо сестрице Отикубо, только
смотрите, чтобы ваша матушка не увидела.
— Хм, ладно!—* ответил, не долго думая, мальчик
и побежал в кладовую. Усевшись возле сестры, он сделал
вид, что рассматривает флейту, а сам потихоньку сунул
письмо в складки ее платья.
Отикубо не терпелось узнать, что пишет ей Митиёри,
но раньше надо было дошить мешочек. Как только Кита¬
ноката отправилась показать его зятю, Отикубо торопливо
пробежала глазами послание Митиёри. Не было границ ее
радости! Но как написать ответ, не имея ни кисти, ни ту¬
ши? Под рукой у нее была только игла для шитья.
Отикубо нацарапала иглой на клочке бумаги:
♦В сердце глубоко
Я схоронила любовь мою.
Так и умру я,
Как исчезает роса поутру,
Тайну мою не открыв тебе.
Вот о чем я сейчас все время думаю!»
Вскоре вернулась мачеха и сказала:
— Этот мешочек для флейты сшит очень хорошо, как
раз по мерке. Однако отец твой сердится, зачем я отперла
дверь,— и, плотно закрыв дверь, хотела было запереть ее
на замок, но Отикубо взмолилась:
— Пожалуйста, велите Акоги принести ларчик для
гребней из моей комнаты.
Мачеха позвала Акоги и сказала ей:
— Отикубо просит принести из ее комнаты ларчик.
Акоги принесла ларчик. Когда она подала его Отикубо,
та сунула ей в руку письмо. Акоги ловко его спрятала.
Посылая эту весточку Митиёри, она приписала внизу от
себя:
«Письмо написано второпях, пока дверь держали от¬
крытой, чтобы дать возможность моей госпоже сшить ме¬
шочек для флейты».
Эти строки только еще сильнее опечалили юношу.
Настал вечер. Старый дядюшка, тэнъяку-но сукэ, пол¬
ный любовного томления, не мог дождаться счастливой
минуты. Он пришел к Акоги и сказал, противно ухмы¬
ляясь:
— Ну, Акоги, с этой минуты прошу любить и жаловать
меня, старика.
118

Акоги стало не по себе от его слов, она почуяла не¬
доброе.
— Это как прикажете понимать? — спросила она.
— Госпожа наша отдала Отикубо в полную мою
власть. А ты ведь, кажется, любимая прислужница этой
девушки.
Акоги пришла в ужас, слезы подступили у нее к гла¬
зам, но она справилась с собой и сделала вид, что очень
рада.
— Ах, вот оно что! Барышне моей скучно сидеть вза¬
перти одной-одинешеньке. Вдвоем оно будет веселее.
А господин ее отец дал свое согласие? Или это воля одной
только госпожи? — спросила она.
— Да, господин тоже соблаговолил дать свое согласие.
А о госпоже, его супруге, и говорить нечего...
Старик был наверху блаженства.
«Что делать?— думала Акоги.— Отикубо грозит новая
беда. Надо сейчас же известить молодого господина...»
— Когда же состоится счастливое событие?— спросила
она старика, стараясь скрыть свою тревогу.
— Сегодня вечером,— ответил тот.
— Как сегодня?.. Сегодня как раз госпожа Отикубо
соблюдает день поста и воздержания. Даст ли она свое со¬
гласие?
— Но ведь у нее есть возлюбленный. Откладывать
опасно. Чем скорей состоится наша свадьба, тем лучше.—
И с этими словами старик ушел.
Невозможно описать, как встревожилась Акоги.
Воспользовавшись тем, что Китаноката подавала ужин
тюнагону, она потихоньку подкралась к двери кладовой
и постучала.
— Кто там?— послышался голос изнутри.
— Вам грозит новая беда,— стала рассказывать Ако¬
ги.— Будьте настороже. Я уже успела сказать, что сегодня
у вас день поста и воздержания... Ах, какое несчастье! Что
делать?— Но тут послышались чьи-то шаги, и ей при¬
шлось спасаться бегством.
Сердце Отикубо разрывалось от горя. Нет больше вы¬
хода! Все прошлые беды казались ей теперь ничтожными.
Но бежать некуда, негде спрятаться. Остается только
одно — умереть. Тут же на месте умереть. Ах, как болит
грудь! Сжимая ее руками, Отикубо громко зарыдала.
Наступил вечер. Когда зажгли огни, тюнагон по своей
всегдашней привычке рано лег спать. Китаноката, соглас¬
но своему уговору с тэнъяку-но сукэ, отперла дверь
119

в кладовую и, войдя туда, увидела, что Отикубо захлебы¬
вается от слез, лежа ничком на полу.
— Что с тобой? Отчего ты так стонешь?— спросила
мачеха.
— Грудь болит... Как ножом режет,— еле слышно
прошептала Отикубо.
— Ах, бедняжка... Может быть, ты съела что-нибудь
плохое. Пусть тебя осмотрит тэнъяку-но сукэ. Он ведь
врач.
Отикубо поняла подлый замысел мачехи.
— Нет, что вы, зачем? Обыкновенная простуда... Мне
не нужен врач,— поспешила она ответить.
— Но ведь грудная боль —* вещь опасная,— продол¬
жала настаивать мачеха, а тут как раз подоспел и сам
тэнъяку-но сукэ.
— Идите сюда!— позвала его Китаноката, и он без
дальнейших церемоний подошел к Отикубо.
— Эта девушка говорит, что у нее ломит грудь. Осмот¬
рите ее и дайте лекарства,— приказала Госпожа из север¬
ных покоев и ушла, оставив Отикубо на попечение
старика.
— Я врач. Быстро избавлю вас от вашей болезни.
С этой ночи доверьтесь мне всецело, я о вас позабочусь.
Тэньяку-но сукэ сунул руку к ней за пазуху, чтобы
пощупать грудь. Отикубо заплакала в голос, закричала, но
некому было прийти ей на помощь.
Опасность заставила ее быть находчивой. Она просто¬
нала сквозь слезы:
— Я счастлива, что вы отныне будете обо мне забо¬
титься, но сейчас я умираю от страшной боли...
— Вот как? Отчего же вы так страдаете? Я рад был бы
принять на себя вашу боль,— нежно сказал тэнъяку-но
сукэ, крепко обнимая девушку.
Китаноката, понадеявшись на то, что он находится
вместе с Отикубо, спокойно легла спать, не заперев двери
в кладовую.
Снедаемая тревогой, Акоги подошла к кладовой и вдруг
заметила, что дверь чуть приоткрыта. Она изумилась и в то
же время обрадовалась. Открыв дверь и войдя в кладовую,
Акоги увидела, что тэнъяку-но сукэ сидит на полу на
корточках.
Сердце у нее так и оборвалось! Забрался все-таки
в кладовую к Отикубо.
120

— Зачем вы здесь? Разве я не сказала вам, что барыш¬
ня сегодня постится, противный вы человек!— в сердцах
сказала Акоги.
— Что вы! Я разве приблизился к ней с дурной целью!
Госпожа из северных покоев приказала мне лечить ее от
грудной боли,— объяснил старик. Акоги увидела, что он
еще не снял с себя одежды.
Отикубо терпела невыносимую боль и вдобавок плакала
не переставая от страха и горя.
Акоги испугалась, уж не случилось ли с ней какой-ни¬
будь новой беды, раз она в таком отчаянии. Что тогда ждет
ее в будущем?
— Хоть бы горячий камень приложить к больному
месту, что ли?— спросила Акоги.
— Хорошо бы,— согласилась Отикубо.
— Больше как от вас, нам не от кого ждать помощи,—
сказала Акоги старику.— Пожалуйста, нагрейте камень
и принесите сюда. Все в доме спят и, если я сама попрошу
нагреть камень, меня не послушают. Пусть эта первая
услуга с вашей стороны докажет моей юной госпоже ис¬
кренность вашей любви.
Старик радостно засмеялся:
— Верно, верно! Немного лет осталось мне жить на
этом свете, но если меня попросить от души, я все сделаю.
Горы сворочу! А уж горячий камень достать — это для ме¬
ня пустяк. Да я его согрею своим сердечным пламенем!
— Ну если так, то скорее! — торопила старика Акоги.
Как быть? Уж слишком она суется не в свое дело, но,
с другой стороны, надо доказать невесте искренность своей
любви. Думая так, тэнъяку-но сукэ отправился искать
горячий камень.
— Много бед вы натерпелись в этом доме, но такой еще
не бывало. Как вам спастись? За какие грехи в прошлых
ваших рождениях вы терпите такие муки! А мачеха ваша,
в каком образе она родится вновь? Ведь грех ее так ве¬
лик!— говорила Акоги.
— Ах, голова моя туманится, я уже ничего не пони¬
маю... Зачем только дожила я до этой минуты! Худо мне,
ах, как худо! И этот старик все лезет ко мне, противно. За¬
при дверь, чтобы он не мог войти.
— Но он тогда рассердится и станет еще несносней.
Лучше постарайтесь как-нибудь его задобрить. Вот если
бы у вас был заступник в этом доме, ну, тогда еще можно
было бы запереться на эту ночь, а утром просить защиты...
Возлюбленный ваш страдает за вас душой, но ему никак
121

сюда не пробраться. Остается только молить богов о спасе¬
нии!— воскликнула Акоги.
В самом деле, бедной Отикубо не на кого было наде¬
яться. Сестры ее были к ней равнодушны и держались
с ней холодно, значит, и от них нечего было ждать помощи.
Только горячие слезы и беседа с Акоги могли еще при¬
нести ей душевное облегчение.
— Не покидай меня сегодня ночью, не покидай! — мо¬
лила она Акоги. Тут пришел тэнъяку-но сукэ и принес го¬
рячий камень, плотно завернутый в ткань.
Отикубо неохотно взяла его. Душа ее была полна стра¬
ха и смятения.
Старик разделся и лег, а затем притянул к себе де¬
вушку.
— Ах, пожалуйста, осторожней! У меня такие боли.
Когда я сижу, мне немножко легче. Если вы всерьез дума¬
ете о нашем будущем счастье, то оставьте меня в покое
хоть на одну эту ночь, — умоляла старика Отикубо голо¬
сом, полным муки.
Акоги поддержала ее:
— Что ж, ведь недолго ждать, только до завтрашнего
вечера. Госпожа моя больна и к тому же соблюдает пост.
«Так-то оно так»,— подумал тэнъяку-но сукэ.
— Ну что ж, пожалуй, вздремну, прислонившись к вам
головой.— И старик положил голову на колени Отикубо.
Как ни противно было Акоги глядеть на такого жениха,
но в то же время она радовалась, что благодаря старикаш¬
ке ей удалось проникнуть в кладовую и провести ночь воз¬
ле своей любимой госпожи.
Тэнъяку-но сукэ тотчас же захрапел.
«Как не похож он на спящего Митиёри!»— мысленно
сравнивала его Отикубо со своим возлюбленным, и старик
показался ей еще отвратительнее, чем раньше.
Акоги не сомкнула глаз всю ночь, стараясь придумать,
как вызволить из беды свою юную госпожу.
Проснувшись посреди ночи, старик увидел, что Отику¬
бо страдает от боли еще сильнее прежнего.
— Ах, бедная! Надо же было вам так заболеть как раз
в нашу первую свадебную ночь.— И с этими словами он
заснул снова.
Наконец наступил долгожданный рассвет. Обе женщи¬
ны вздохнули с облегчением.
Акоги растолкала крепко спящего старика.
— Уже совсем светло. Идите-ка к себе. Да смотрите,
никому ни слова! Если хотите весь век прожить в любов¬
122

ном согласии с моей госпожой, то слушайтесь ее беспре¬
кословно.
— Правда. Я и сам так думаю,— согласился старик
и побрел прочь неверной походкой, сгорбившись, протирая
слипшиеся от сна глаза.
Акоги задвинула дверь и поспешила со всех ног к себе
в комнату, чтобы никто не заметил, где она провела ночь.
Скоро ей принесли письмо от мужа.
«Прошлой ночью я с трудом добрался до вашего до¬
ма,— писал меченосец,— но ворота были на запоре, и ни¬
кто мне не открыл. Пришлось вернуться ни с чем. Вчуже
и то невозможно глядеть, как страдает и тревожится моло¬
дой господин. Посылаю от него письмо. Сегодня вечером
я опять попробую прийти».
«Надо передать письмо,— подумала Акоги.— Сейчас
как раз удобный случай».
Она бегом вернулась к кладовой, но увы! Мачеха уже
успела навесить замок на дверь. Акоги с досадой поверну¬
ла назад, но по дороге ей встретился тэнъяку-но сукэ. Он
тоже нес Отикубо любовное послание. Какое счастье! Ако¬
ги взяла у него письмо и побежала обратно.
— Вот послание от господина тэнъяку-но сукэ,— ска¬
зала она мачехе.— Он очень просил передать его госпоже
Отикубо.
Госпожа из северных покоев расцвела улыбкой:
— Хочет спросить, как невеста к нему расположена?
Это очень хорошо. Пусть нареченные полюбят друг дру¬
га,— и отперла дверь.
Акоги, обрадованная тем, что ей удалось провести ста¬
рую госпожу, передала письмо Митиёри вместе с любов¬
ным посланием от старика.
Отикубо прочла сначала то, что написал ее возлюб¬
ленный:
«О, как я тоскую! С каждым новым днем разлуки рас¬
тет моя любовь к тебе.
Какие тревоги печалят меня
В разлуке с моей возлюбленной,
Как долгую ночь я томлюсь один,
Об этом узнали вы первыми,
О влажные рукава мои!
Ах, что с нами будет теперь!»
Прочитав эти строки, Отикубо почувствовала беспре¬
дельную нежность к своему возлюбленному и написала
ему в ответ:
123

«Если вы так сильно страдаете из одного лишь сочув¬
ствия ко мне, то что же сказать о моих муках?
Как сердце мое болит!
Жемчужины скорби, падая,
Стали «Рекою слез»...
Но пуще всего печалюсь я
О том, что еще жива».
На письмо старика ей даже глядеть было противно. Она
написала только: «Пусть Акоги ответит вам вместо меня».
Акоги ловко взяла оба письма вместе и вышла из кладовой.
Вот что прочла Акоги в письме старика:
«Ах, ах, бедняжка, как вы страдали всю ночь! У меня
такое чувство, будто моя злая судьба подшутила надо
мной. О моя дорогая, встретьте меня с ласковым лицом,
когда наступит новая ночь. Когда я возле вас, мне кажет¬
ся, что я вновь оживаю, что ко мне опять возвращается
утраченная юность. О любимая моя!
Смеются люди надо мной.
Меня «засохшим деревом» зовут.
Но ты не верь пустым речам.
Согрет весенним ласковым теплом,
Прекрасным цветом снова расцвету».
Письмо это вызвало у Акоги чувство омерзения, но она
все же сочинила ответ:
«Госпожа моя все еще очень больна, она не может от¬
ветить вам сама. А я от себя скажу:
Иссохло дерево вконец.
Недолгий срок ему осталось жить.
Возможно ли, скажи,
Чтоб на его обглоданных ветвях
Вновь расцвели прекрасные цветы?»
Акоги опасалась, что тэнъяку-но сукэ рассердится, по¬
тому что она откровенно написала то, что думала, но ста¬
рик остался очень доволен.
Потом Акоги сообщила меченосцу:
«Я тоже этой ночью хотела повидаться с тобою, чтобы
рассказать тебе обо всем, что здесь происходит, и услы¬
шать слово утешения, но что ж делать, если ты никак не
мог попасть ко мне! Письмо от твоего господина мне уда¬
лось передать с большим трудом. У нас здесь случилась
новая беда. Мне необходимо с тобой посоветоваться».
124

Мачеха, успокоенная тем, что поручила старику надзор
за Отикубо, перестала так тщательно, как раньше, запи¬
рать дверь кладовой на замок. Акоги было обрадовалась,
но чем ближе дело подвигалось к вечеру, тем больше росла
ее тревога: «Ах, что-то будет нынешней ночью!»
Она перебирала в голове тысячи способов, как надеж¬
ней запереть дверь изнутри.
Повстречав Акоги, старик осведомился у нее:
— Ну, как здоровье твоей госпожи?
— Ах, ей все еще очень худо.
— Что это с нею?— встревожился старик, как будто
Отикубо уже перешла в его полную собственность. Акоги
стало тошно.
Между тем Китаноката с ног сбилась в горячке приго¬
товлений. Ведь сегодня как раз был канун долгожданного
праздника в храме Камо.
— Я хочу показать завтрашние торжества дочери моей
Саннокими. Ведь как-никак в числе танцоров будет ее
собственный муж.
Услышав это, Акоги сразу подумала: «Вот он, тот слу¬
чай, которого мы ждем!» Сердце ее готово было разорвать¬
ся от волнения.
«Если бы только удалось отвести беду этой ночью», —
думала Акоги. Она нашла кусок дерева нужного размера
и, спрятав его под мышкой, стала искать удобного мо¬
мента.
Когда в доме послышались голоса: «Пора зажигать
огни!»— Акоги незаметно подкралась к двери кладовой
и сунула клин в тот желобок на верхней балке, по которо¬
му передвигается дверь в ту или другую сторону. Она вы¬
брала такое незаметное место, чтобы этот клинышек не¬
просто было нащупать рукой в ночной темноте.
Отикубо со своей стороны тоже старалась придумать
средство спасения. К счастью, в кладовой нашелся огром¬
ный сундук из дерева криптомерии. Она кое-как с трудом
подтащила его к выходу и приперла им дверь кладовой из¬
нутри. Дрожа всем телом, Отикубо горячо молилась богам
и буддам:
«О, сжальтесь надо мной, сделайте так, чтобы старик
не сумел открыть эту дверь!»
Мачеха отдала ключ от кладовой старику.
— Вот вам. Когда все уснут, войдите потихоньку
в кладовую.— И спокойно легла спать.
125

Когда все в доме утихло, тэнъяку-но сукэ отправился
к кладовой и отпер ключом замок. Услышав, как щелкнул
замок, Отикубо заметалась в ужасе.
Тэнъяку-но сукэ хотел отодвинуть дверь в сторону, но
не тут-то было! Она не поддавалась. Старик пробовал и так
и этак. Не идет, да и только!
Акоги услышала шум и, спрятавшись неподалеку, ста¬
ла глядеть, что будет дальше. Тэнъяку-но сукэ шарил ру¬
ками, стараясь понять, отчего дверь застряла в пазах, но
никак не мог нащупать клин.
— Чудное дело, неужели дверь заперта изнутри? По¬
смеяться, что ли, ты хочешь, девушка, надо мной, стари¬
ком? Но ведь я здесь по соизволению твоих родителей, они
тебя отдали мне. Не убежишь от меня! — сердился старик.
Он стучал, колотил в дверь, нажимал на нее плечом,
тряс, толкал в сторону, но она была крепко заклинена
и вдобавок приперта изнутри. Старику не то что сдвинуть
хотя на палец, даже пошатнуть ее не удавалось.
«Вот сейчас открою!» — думал тэнъяку-но сукэ, а тем
временем ночь становилась все темнее. Промерзшие доски
пола леденили ему ноги. Зимний холод, казалось, грозил
сковать все тело.
Тэнъяку-но сукэ последнее время страдал животом и
к тому же был легко одет. Ноги его застыли на деревянном
полу, холод подымался все выше и выше...
— Что со мной? Я, видно, перемерз...— пробормотал
старик, и вдруг... «Ой, что это!» — ощупал он себя. Под¬
хватив свои штаны, старик бросился удирать со всех ног.
Но даже в такую минуту он не забыл запереть замок
и унес с собой ключ.
Акоги и проклинала в душе старика за то, что он не за¬
был унести ключ, и радовалась тому, что дверь все-таки
выдержала. Она прильнула к ней губами и сказала:
— Старик удрал. Его прохватил понос, так что он вряд
ли возвратится. Спите спокойно! Муж пришел и ждет ме¬
ня, письмо ваше будет доставлено молодому господину.
Меченосец между тем нетерпеливо поджидал Акоги.
— Ты почему до сих пор не шла? Что там происходит?
Госпожу твою все еще не выпустили из кладовой? Ах, сер¬
дце не на месте от тревоги. А как печалится мой господин,
просто представить себе невозможно. Он хочет выкрасть ее
посреди ночи. Велел мне все подготовить для похищения.
— У нас час от часу не легче. Дверь кладовой отпира¬
ют только раз в день, чтобы передать еду для моей бедной
госпожи. Мало того, строят против нее гнусные козни. У ее
126

мачехи есть дядя — дряхлый старикашка, но мачеха обе¬
щала женить его на моей госпоже, отдала ему ключ от
кладовой и велела провести эту ночь с ней вместе. Но пока
у него дело не вышло. Мы приперли дверь с обеих сторон.
Старикашка топтался-топтался возле двери, да и промерз
до костей. У него заболел живот, и он убежал. Когда моя
госпожа поняла, что замышляет мачеха, она так встрево¬
жилась, что у нее грудь разболелась, просто сил нет...— со
слезами рассказывала Акоги меченосцу происшествия
этой ночи.
Слушая ее, он кипел от негодования, но когда Акоги
стала описывать злоключения старика, меченосец не мог
удержаться от смеха.
— Правильно мой господин говорит: «Выкраду свою
любимую как можно скорее, а потом отомщу этой жесто¬
кой мачехе, беспощадно отомщу!»
— Как раз завтра вся семья собирается в храм Камо,
посмотреть на торжественные праздничные пляски,— со¬
общила Акоги меченосцу,— вот тогда и приезжайте за
моей госпожой. Дома-то почти никого не останется...
— Отлично, лучшего случая и не придумать. Хоть бы
скорее пришел завтрашний день.
В такой задушевной беседе меченосец и Акоги скоро¬
тали эту ночь. Наконец на дворе рассвело.
Пока тэнъяку-но сукэ, забыв на время про любовные
дела, отстирывал свои штаны, сон одолел его. А тем вре¬
менем и ночь прошла.
Как только настало утро, меченосец поспешил к своему
молодому господину.
— Что говорит твоя жена?— спросил тот.
— Вот что она велела сказать вам.— И меченосец по¬
дробно передал слова Акоги.
Митиёри нашел историю со стариком омерзительной,
ужасной... Как должна была страдать Отикубо! Невоз¬
можно даже представить себе.
— Я некоторое время не буду жить здесь, в родитель¬
ском доме,— сказал Митиёри,— а поселюсь в Малом двор¬
це — Нидзёдоно. Ступай туда, открой окна, проветри и все
чисто прибери.
Отослав меченосца с этим поручением, юноша остался
один. Он был взволнован радостным ожиданием. Ах, ско¬
рее бы освободить Отикубо!
Акоги тем временем, стараясь скрыть от посторонних
глаз свою тревогу, тоже лихорадочно строила планы спа¬
сения Отикубо.
127

* * *
В полдень в доме тюнагона поднялась суматоха. Госпо¬
жа Китаноката в сопровождении двух младших своих до¬
черей и нескольких прислужниц собралась отправиться
в храм Камо. Подали два экипажа.
В самый разгар суеты мачеха все же не забыла послать
к старику тэнъяку-но сукэ за ключом от кладовой.
— Боюсь, чтобы кто-нибудь во время моего отсутствия
не отпер дверь. У меня будет сохраннее,— сказала она
и взяла ключ с собой. Акоги кляла в душе мачеху за ее
предусмотрительность.
Сам тюнагон тоже захотел побывать на празднике, что¬
бы посмотреть, как танцует его зять. Все семейство с шу¬
мом и гамом отправилось в путь. Акоги, не медля ни ми¬
нуты, послала к меченосцу гонца с этой счастливой вестью.
Уехали! Митиёри не стал ждать ни минуты. Выбрав
такой экипаж, которым обычно не пользовался, Митиёри
приказал повесить в нем простые занавески цвета опавших
листьев и поспешил в путь под охраной множества слуг.
Меченосец ехал впереди на коне.
В доме тюнагона было тихо и пусто. Почти все его слу¬
ги последовали за своим господином.
Экипаж Митиёри остановился перед воротами. Мече¬
носец прошел в потайную дверь и известил Акоги:
— Экипаж прибыл. Куда подъезжать?
— Подъезжайте к северному входу позади дома.
На шум вышел слуга, который один был оставлен ка¬
раулить дом, и с недоумением спросил:
— Чья это повозка? Господа только что изволили от¬
быть...
— Свои, свои, не беспокойся... Женщины из свиты ва¬
шей госпожи пожаловали...— И экипаж со стуком въехал
во двор. Кругом ни души не было. Все служанки, которым
поручили надзор за господскими покоями, разбрелись,
видно, по своим комнатам.
— Выходите скорей! — крикнула Акоги.
Митиёри выскочил из экипажа и бегом бросился к кла¬
довой. Дверь ее была на замке.
Так, значит, Отикубо заперта здесь! При этой мысли
сердце готово было выпрыгнуть у него из груди. Подкрав¬
шись к двери, он попробовал сорвать замок, но он не под¬
дался. Тогда Митиёри подозвал к себе меченосца, и вдвоем
они выломали дверь. Меченосец сразу же скромно отошел
в сторону.
128

Когда Митиёри увидел снова свою любимую Отикубо,
он крепко обнял ее и на руках понес к экипажу.
— Акоги, садись и ты тоже,— приказал он.
Акоги было неприятно думать, что мачеха воображает,
будто ее госпожа побывала во власти тэнъяку-но сукэ. Она
свернула в трубку два любовных письма, которые старик
послал Отикубо, положила их так, чтобы они сразу по¬
пались мачехе на глаза, схватила ларчик для гребней, вещи
своей тетушки и бросилась к экипажу.
Экипаж вылетел из ворот, словно на крыльях радости.
Сердца всех сидевших в нем были переполнены счастьем.
За воротами поджидал многочисленный отряд челяди. Под
его охраной экипаж направился к дворцу Нидзёдоно.
Там не было посторонних глаз, стало быть, и стеснять¬
ся было нечего. Влюбленные, плача и смеясь, беседовали
обо всем, что было с ними во время разлуки. Когда Отику¬
бо рассказала, как у старика живот схватило, Митиёри
смеялся до упаду.
— Не слишком опрятный любовник! А как мачеха
удивится, когда узнает обо всем!
Наговорившись вволю, они уснули на ложе.
— Кончились теперь наши тревоги!— вздохнули с об¬
легчением меченосец и Акоги.
Вечером молодым господам был подан ужин. Мечено¬
сец по-хозяйски заботился, чтобы ни в чем не было не¬
достатка.
Как только тюнагон вернулся домой с праздника, он
первым делом пошел взглянуть на кладовую. Видит, дверь
выломана вместе с дверной рамой... Все окаменели от
изумления. В кладовой ни души! Что же это? Разбой среди
бела дня! Поднялся ужасный переполох.
— Разве в доме не было ни одного сторожа?— гневно
кричал тюнагон. — Злоумышленники ворвались в потай¬
ную кладовую, дверь выломали, тащили что хотели,
и никто их не остановил? Кто сторожил дом, отвечайте!
Мачеха лишилась языка от злости. Сколько было пре¬
досторожностей, и все-таки Отикубо бежала. Она броси¬
лась искать Акоги, но той и след простыл. Открыла ком¬
нату Отикубо — пустая! Все исчезло, как сон: и ширмы,
и богатый занавес, и ларчик для гребней.
Мачеха накинулась на свою дочь Саннокими с
упреками:
— Эта воровка Акоги только и ждала случая, когда нас
не будет дома. Я хотела недавно прогнать ее со двора, так
ты меня упросила ее оставить, уверяя, что она отлично те¬
5 Заказ № 912
129

бе служит. Вот и дождались! Против моей воли держали
в доме такую негодяйку, у которой нет ни стыда, ни со¬
вести, ни малейшей привязанности к своим господам!..
Тюнагон стал допрашивать слугу, который был остав¬
лен сторожить дом. Тот отвечал:
— Знать ничего не знаю. Видел только, что приехал
незнакомый экипаж с плетеным верхом и спущенными за¬
навесками. Оттуда вышли какие-то люди и сейчас же
вновь сели в него и уехали.
— Так это они и были! Разве могли одни женщины
своими силами взломать такую крепкую дверь! Ясно, что
им помогали мужчины. Но кто они, как посмели ворваться
в мой дом посреди бела дня и учинить в нем неслыханный
разбой!
Как ни выходил из себя тюнагон от гнева, но было по¬
здно! Похитителей и след простыл.
Между тем Китаноката нашла письма, которые Акоги
нарочно оставила на самом видном месте. Прочитав их, она
поняла, что старик так и не сблизился с Отикубо, и ей ста¬
ло еще досаднее. Мачеха позвала к себе тэнъяку-но сукэ
и начала ему выговаривать:
— Отикубо сбежала. Я поручила эту девушку вашему
надзору, понадеялась на вас, а вы ее не устерегли. Растя¬
па, так и не сумели овладеть ею.— Китаноката показала
ему письма.— Вот что я нашла. Кажется, это ваши любов¬
ные послания к ней? Она бросила их, убегая...
Старик рассердился:
— Напрасно вы меня упрекаете. В ту ночь, когда вы
меня к ней послали, она так страдала от боли в груди, что
и притронуться к себе не давала. Акоги ни на шаг от нее
не отходила и все упрашивала меня: «Потерпите эту ночь,
только одну эту ночь, госпожа моя как раз соблюдает пост
и воздержание». Что же мне было делать, если девушка
так сильно мучилась болью? Я потихоньку притулился
возле нее, да и заснул. А на следующую ночь я думал было
уговорить свою невесту по-хорошему. Стал открывать
дверь в кладовую, а она не поддалась, видно, приперли ее
изнутри. Я простоял возле двери на холодных деревянных
досках до глубокой ночи, все пытался отворить дверь, да
и продрог до самых костей. В животе рези поднялись, мочи
нет. Я перетерпел раз-другой, все думал, вот-вот открою
дверь, тут и случилась со мной нежданная беда. Не помня
себя, кинулся я бежать. Пока я замывал свое платье, уж
и рассвет наступил. Нет, не повинен я ни в какой оплош¬
130

ности. Что ж делать, так уж вышло,— говорил в свое
оправдание тэнъяку-но сукэ.
Несмотря на всю свою досаду, Китаноката не могла
удержаться от усмешки, а о ее прислужницах и говорить
нечего.
— Ну, довольно! Ступайте отсюда! Напрасно я на вас
положилась. Лучше бы поручила надзор за этой девушкой
любому постороннему человеку.
Старик до смерти обиделся.
— Напраслину вы возводите. В душе я был полон мо¬
лодого пыла и готов на все, но, на беду, лет мне уж немало
и со мной легко случается известный грешок. Разве я ви¬
новат? А все потому, что я, старый человек, упорно ста¬
рался открыть эту проклятую дверь.— И старик ушел, не
переставая брюзжать.
Все бывшие там хохотали до слез.
Но маленький Сабуро сказал серьезно, совсем как
взрослый:
— Матушка, вы поступили дурно. Зачем вы заперли
сестрицу в кладовой и хотели отдать ее в жены этому глу¬
пому старику? Сестрица вправе думать, что вы были с нею
жестоки. Нас много, братьев и сестер, и впереди у нас, ва¬
ших детей, еще долгая жизнь. Значит, придется нам на
нашем веку еще много раз слышать о сестрице Отикубо
и видеться с нею. Как мы теперь встретимся с нашей сест¬
рицей? Не будем знать, куда глаза девать от стыда.
— Подумаешь, беда! — отвечала ему мать.— Какая нам
забота, куда она сгинула? Хоть бы вам в будущем и дове¬
лось встретиться где-нибудь с этой негодницей, вам, моим
детям, она ни в чем повредить не может.
А надо сказать, что маленький Сабуро был третьим сы¬
ном Госпожи из северных покоев. Старший ее сын, ис¬
правлявший должность правителя провинции Этидзэн,
жил далеко от столицы, а второй сын пошел в монахи.
Один Сабуро еще находился при своих родителях.
Долго в доме не стихала сумятица, но упущенного не
вернешь. Все понемногу успокоились и легли спать.
Тем временем во дворце Нидзёдоно зажгли светильни¬
ки. Митиёри попросил Акоги:
— Расскажи мне теперь в малейших подробностях обо
всем, что случилось с вами за эти дни. Госпожа твоя мно¬
гого мне не сказала...
Акоги изобразила в самых живых красках бесчеловеч¬
ные поступки мачехи. Митиёри слушал, думая про себя:
5*
131

«Какая страшная женщина! Нет ей прощения!» И жажда
мести разгоралась в нем все сильнее.
— Здесь, в доме, нет людей, это плохо,— сказал он
Акоги,— поищи, пожалуйста, хороших слуг. Я думал было
прислать сюда служанок из дома моих родителей, но скуч¬
но видеть все те же, слишком привычные лица. А ты бу¬
дешь у нас домоправительницей. Годами ты молода, но ха¬
рактер у тебя твердый.
Много еще отдал Митиёри таких заботливых распоря¬
жений, которые приятно было исполнять.
Ночь минула, но все в доме, избавившись наконец от
забот и огорчений, беззаботно проспали до самого полудня.
В полдень Митиёри отправился в Главный дворец,
к своим родителям.
— Побудь возле госпожи,— приказал он меченосцу.—
Я скоро вернусь.
Акоги снова написала своей тетушке:
«За последнее время у меня было столько хлопот, что
я несколько дней не давала о себе знать. А сейчас я опять
докучаю вам спешной просьбой. В вашем доме много кра¬
сивых прислужниц. Прошу вас, выберите из их числа ка¬
кую-нибудь женщину или девушку приятной наружности
и пришлите мне ее на самое короткое время для услуг мо¬
им господам. Подробности при встрече. Навестите меня,
я очень хочу рассказать вам обо всем».
Когда Митиёри пришел в дом к своим родителям, то
женщина, сватавшая за него младшую дочь тюнагона —
Синокими, сказала ему:
— Прошу минутку вашего внимания. Так вот насчет
того, о чем я вам недавно говорила... Родители девушки
хотели бы покончить с делом еще до наступления нового
года. Они просят, чтобы вы скорее написали письмо их
дочери.
Мать Митиёри, присутствовавшая при этом разговоре,
заметила:
— Обычно просит родня жениха, а тут наоборот. Но
если уж они первыми затеяли сватовство, то отказаться —
значило бы нанести им смертельную обиду. И ты, мой сын,
уже в таких годах, когда не подобает мужчине оставаться
холостым.
— О, если вы, матушка, этого желаете, то я немедлен¬
но женюсь,— ответил, смеясь, Митиёри.— Просят, чтобы
я послал письмо невесте? Ну что ж, сейчас же напишу!
Однако это старомодно. В наши дни не принято писать
132

любовные письма невесте, молодые люди женятся без
дальних околичностей...
Митиёри прошел в свои покои и велел отвезти в Нидзё-
доно все письменные принадлежности, которыми обычно
пользовался, вместе с шкафчиком для них.
«Как ты сейчас?— написал он Отикубо.— Я все время
о тебе тревожусь. Мне необходимо посетить дворец импе¬
ратора, оттуда я поспешу прямо к тебе.
Просторны и прочны рукава
У китайской одежды моей,
Но сразу они порвутся.
Если я спрячу в их глубине
Великое счастье быть вместе с тобой.
Мы соединились навек, а я почему-то жду нашей
встречи с какой-то непонятной робостью...»
Ответ Отикубо гласил:
«Скажу тебе на это:
Так долго не просыхали от слез
Рукава китайской одежды моей,
Что, верно, уже истлели.
Скажи, какое счастье теперь
Могу я спрятать в их глубине?»
Это письмо показалось Митиёри очень трогательным.
Акоги и меченосец чувствовали себя на новом месте
как нельзя лучше. Меченосец заботливо служил своей гос¬
поже, предупреждая каждое ее желание.
Скоро Акоги получила весточку от своей тетки, жены
правителя Идзуми.
«Не имея долго вестей от тебя,— писала тетушка,—
я отправила вчера нарочного в дом твоих господ. Они объ¬
явили ему, что ты убежала от них, натворив много дурных
дел. Нарочного моего чуть не избили, он еле спасся бегст¬
вом. Я места себе не находила от тревоги: что произошло?
Но наконец пришла от тебя весть,— ты жива и здорова,—
какое счастье! Я вздохнула с облегчением. Подыскиваю
для вас служительницу, достойную вашего дома. У нас
гостит двоюродная сестра моего мужа, она, я думаю, вам
подойдет».
Когда начало смеркаться, вернулся Митиёри.
— Твои родные усиленно сватают за меня Синоки¬
ми,— стал он рассказывать Отикубо. — Я скажу им, что
женюсь на ней, а на самом деле пошлю вместо себя кого-
нибудь другого.
133

— О, не делай этого!— воскликнула Отикубо.— Если
ты не хочешь жениться на ней, откажись по-хорошему.
Подумай, в каком она будет отчаянии, как будет упрекать
тебя!
— Нет, я должен отомстить мачехе!— ответил Ми¬
тиёри.
— Забудь о мести! В чем виновата девушка?
— О, у тебя мягкое, отходчивое сердце. Ты не способна
помнить зло,— воскликнул он.— Оттого мне так легко
с тобой!
Сваха должным образом известила тюнагона, что ей
удалось получить согласие жениха на скорую свадьбу. По
этому поводу в доме была большая радость. Начались
спешные приготовления к торжеству, и мачеха скоро по¬
жалела, что больше нет Отикубо, которой можно было по¬
ручить какую угодно работу, и все бывало готово к сроку,
как по волшебству.
♦Ах, милостивый Будда, если она еще в живых, сделай
так, чтобы Отикубо вернулась к нам!» — молилась в душе
мачеха. А когда ее любимый зять куродо начал ворчать,
что не наденет новой одежды, потому что ему не нравится,
как она сшита, Госпожа из северных покоев и совсем го¬
лову потеряла. Она повсюду искала хорошую мастерицу-
швею, но найти такую оказалось непросто.
— Надо сыграть свадьбу как можно скорее. Пока же¬
них не передумал...— тревожился тюнагон и тоже торопил
приготовления к свадьбе.
* * *
Брачное торжество было назначено на пятый день две¬
надцатого месяца, но одиннадцатый месяц еще не пришел
к концу, как в доме уже воцарилась предсвадебная су¬
матоха.
— А кто избранник?— спросил младший зять куродо
у своей жены.
— Сын главного начальника Левой гвардии. Кажется,
он и сам в немалом чине...— ответила Саннокими.
— О, это блестящая партия! А если я смогу встречать¬
ся с ним здесь, это послужит мне на пользу...— одобри¬
тельно сказал куродо. У мачехи голова кругом пошла от
гордости.
Митиёри так сильно ненавидел мачеху, что задумал
причинить ей самое большое горе, какое только сможет,
134

и потому дал для вида согласие на этот брак с тем, чтобы
осуществить свой тайный замысел.
Прошло всего дней десять после бегства Отикубо, а во
дворце Нидзёдоно уже стало людно и оживленно. В нем
появилось много новых слуг и служанок.
Акоги была поставлена во главе женской свиты, как
старшая, и получила новое имя — Эмон *. Миниатюрного
сложения, хорошенькая и еще совсем молодая, она весело
хлопотала по дому, поспевая всюду. Не удивительно, что
как господин, так и госпожа дарили ее особым почетом
и любовью.
Однажды, когда Митиёри пришел навестить свою мать,
она спросила его:
— Правду ли люди говорят, будто ты поселил в нашем
дворце Нидзёдоно близкую твоему сердцу особу? Но если
так, то зачем же ты дал согласие на брак с дочерью тю-
нагона?
— Я собирался сказать вам об этом заранее и привести
к вам мою молодую жену, чтобы вы могли с ней познако¬
миться, но в Нидзёдоно никто не живет, и я позволил себе
поселить ее там на некоторое время без вашего на то соиз¬
воления. Вы спрашиваете меня, зачем я посватался к до¬
чери тюнагона? Но, как я слышал, тюнагон сам всю жизнь
придерживался того мнения, что одной законной женой
мужчине не обойтись,— засмеялся Митиёри.— Как при¬
ятно будет нам по-родственному беседовать о наших ми¬
лых подругах.
— Ах, ах, слушать противно! Поверь мне, иметь много
жен доставляет одни хлопоты и неприятности. Ты будешь
очень несчастлив. Если тебе пришлась по сердцу твоя воз¬
любленная, не бери себе другой жены. Я хочу с ней встре¬
титься как можно скорее.
После этого разговора мать Митиёри послала велико¬
лепные подарки своей невестке и обменялась с ней
письмами.
— Жена твоя, сразу видно, из хорошей семьи. У нее
прекрасный слог, изящный почерк. Каких родителей она
дочь? Держись ее крепко, мой сын, не меняй на другую.
У меня ведь самой есть дочери, я знаю, как болит роди¬
тельское сердце...— стала усовещивать своего сына ма¬
тушка Митиёри.
1 Для удобства читателей мы сохраняем ее старое имя Акоги.
(Прим. перев.)
135

Она была женщина добрейшей души, очень моложавая
и красивая.
Митиёри только посмеивался:
— Жену свою я бросать не собираюсь, не бойтесь, но
хочу взять еще и другую в придачу к ней.
Мать не выдержала и засмеялась тоже:
— Нет, это возмутительно, бессовестный ты ветреник!
* * *
Настал последний месяц года.
— На послезавтра назначена твоя свадьба. Знаешь ли
ты об этом?— спросила у Митиёри его матушка, очень жа¬
левшая Отикубо.
— Как же, помню. Не премину явиться,— ответил
Митиёри, а сам в душе думал: «Будет им веселая
свадьба!»
Дядя его с материнской стороны в прежнее время был
начальником ведомства торжеств и церемоний, но заслу¬
жил в свете славу вздорного глупца, так что никто не хотел
водить с ним знакомства. У него был старший сын, извест¬
ный под именем хёбу-но сё, отъявленный дурак, каких
мало.
Митиёри наведался к нему в гости.
— Что, хёбу-но сё дома?— спросил он у его отца.
— Сидит отшельником у себя в комнате. Он ведь носа
никуда не кажет. Говорит, что люди над ним смеются...
Вот бы вы, молодые люди, научили моего сына обходи¬
тельности и светским манерам, чтобы он не чуждался
общества. Я в его годы был в точности таким. Сын мой
очень чувствителен к насмешкам. Если бы он приучил се¬
бя переносить их спокойно, то мог бы служить хоть во
дворце самого государя.
— Я его не оставлю, положитесь на меня,— успокоил
Митиёри старика и прошел в комнату своего двоюродного
брата.
Тот еще не вставал с постели. Вид у него был достаточ¬
но смехотворный и нелепый.
— Ну, вставай, вставай скорее! У меня к тебе раз¬
говор,— сказал ему Митиёри.
Хёбу-но сё потянулся, зевнул во весь рот, наконец не¬
охотно поднялся с постели и стал умываться.
— Почему ты ко мне никогда не приходишь?
— Люди надо мной насмехаются, вот меня и берет ро¬
бость,— ответил хёбу-но сё.
136

— Чего же тебе робеть в моем доме, мы ведь с тобой не
чужие,— возразил ему Митиёри.— А почему ты до сих пор
не женился? Одному жить невесело.
— Никто не позаботился сосватать мне невесту. Но, по
правде сказать, мне и одному хорошо.
— Что же, ты хочешь весь свой век прожить хо¬
лостым?
— Да нет, я жду, чтобы кто-нибудь нашел мне не¬
весту...
— Ну, так я буду твоим сватом. У меня есть на приме¬
те хорошая невеста для тебя.
Хёбу-но сё, как и следовало ожидать, обрадовался, рот
его расплылся в улыбке. Лицо у него было какой-то
неприятной белизны, белое-белое, как снег, и смахивало на
лошадиную морду, шея несоразмерно длинная. Огромный
нос выступал вперед самым удивительным образом. Каза¬
лось, хёбу-но сё вот-вот заржет, закусит удила и помчится
вскачь. Не мудрено, что он возбуждал у людей неудержи¬
мый смех.
— Вот радостная весть! А кто ее отец?
— Она — четвертая дочь тюнагона Минамото. Правду
сказать, ее сватали мне самому, но у меня есть возлюблен¬
ная, с которой я связан нерасторжимыми узами, и потому
я решил уступить эту невесту тебе. Свадьба назначена на
послезавтра, будь к ней готов.
— А если родные невесты будут недовольны такой за¬
меной, если надо мной опять начнут смеяться, что тогда? —
нерешительно спросил хёбу-но сё.
«Такой болван, а вот ведь как сильно чувствует люд¬
ские насмешки»,— подумал Митиёри. И смешно-то ему
стало, и жаль незадачливого юношу.
— Ну что ты, никто не будет смеяться! — сказал он са¬
мым успокоительным тоном.— Ты вот что скажи им:
«Я с самого начала этой осени тайком посещал вашу дочь Си¬
нокими, как вдруг дошли до меня слухи, что мою возлюб¬
ленную выдают замуж. Жених ее — мой близкий родст¬
венник, я и пошел к нему поговорить откровенно. «Отни¬
мают у меня мою любимую»,— пожаловался я ему. А он
мне говорит: «О, если так, я отказываюсь от невесты
в твою пользу. Но вот в чем опасность. Родители ее ничего
не знают. А что, если они отдадут свою дочь кому-нибудь
другому, узнав, что я от нее отказался? Ты останешься ни
при чем. Лучше держать все в тайне до поры до времени,
а на свадьбу ты явишься под моим именем». Я и послу¬
шался доброго совета». Вот что ты им скажешь. Кто тогда
137

будет над тобой смеяться? Потом ты начнешь ходить
к своей жене Синокими, она будет день ото дня все больше
к тебе привязываться и постепенно полюбит тебя.
— Правда, правда!—- кивал головой хёбу-но сё.
— Так, значит, ты пойдешь в дом тюнагона послезавт¬
ра вечером как жених,— сказал Митиёри и, заручившись
согласием своего двоюродного брата, покинул его.
Когда Митиёри думал о том, какой позор ждет бедную
Синокими, то ему становилось жаль девушку, но нена¬
висть к мачехе была в нем так сильна, что всякий раз бра¬
ла верх над жалостью.
Вернувшись в Нидзёдоно, он увидел, что Отикубо сидит
возле жаровни и, любуясь на падающий снег, разгребает
пепел.
Восхищенный чарующей красотой своей юной жены,
он сел напротив нее и увидел, что она чертит на пепле:
Когда бы мне в моей тюрьме
Пришлось погибнуть ранней смертью,
Скажи, что сталось бы с тобой?
Митиёри с волнением прочел эти слова, шедшие от са¬
мого сердца, и приписал внизу:
Тогда бы сжег меня огонь
Любви, навеки безответной.
И закончив таким образом пятистишье, начертил на
пепле еще одно:
Нет, не погасла жизнь в тебе,
Как теплится в суровый холод
Под пеплом спрятанный огонь.
Прижму тебя к своей груди
И тихим сном засну, счастливый...
Отикубо засмеялась:
— Но это очень опасно! Как можно держать огонь на
груди?
Митиёри крепко обнял свою жену.
* * *
Настал день свадьбы. В доме тюнагона все было готово
к тому, чтобы отпраздновать ее самым пышным образом.
Митиёри послал к своему двоюродному брату слугу с на¬
поминанием:
138

«Торжество, о котором недавно у нас шел разговор, со¬
стоится сегодня вечером. Будь в известном тебе доме ровно
в час Пса».
«Я сам очень хочу пойти туда. Буду непременно»,—
последовал ответ.
Когда хёбу-но сё сообщил отцу о своем замысле, то его
взбалмошный и не очень далекий отец даже и не подумал,
сколько горя причинит людям опрометчивый поступок
юноши.
— Ты, конечно, никогда не прослывешь душою обще¬
ства, но тебе надо бывать в свете. Вот прекрасный случай!
Иди же, иди скорее! — торопил он сына.
Наконец хёбу-но сё отправился на свадьбу, нарядив¬
шись самым лучшим образом.
Все родные и домашние невесты были уже в полном
сборе, щеголяя один перед другим роскошью своих наря¬
дов. Как только возвестили о приходе жениха, его тотчас
же провели в дом.
В этот вечер глуповатый вид хёбу-но сё никому не бро¬
сился в глаза. Напротив, в тусклом свете вечерних' огней
тощий юноша показался изящным аристократом. Женщи¬
ны в доме много наслышались о том, каким блестящим
светским человеком слывет в высшем обществе жених,
и заранее были готовы им восхищаться.
— Ах, ах, какая у него тонкая, изящная фигура! —
шептали они друг другу.
Госпожа из северных покоев просияла улыбкой.
— Да, ловко я подцепила жениха! Мне по этой части
везет. Все зятья у меня как на подбор. А этот, говорят,
скоро станет министром,— хвасталась она направо
и налево.
— Правда, правда!—соглашались с ней все.
Синокими, не подозревавшая, какому олуху она доста¬
лась, взошла с ним на брачное ложе. Когда наступило ут¬
ро, молодой супруг возвратился к себе домой.
Митиёри немало забавлялся, стараясь представить себе
все те нелепые недоразумения, которые должны произойти
на этой свадьбе.
— В доме твоего отца прошлым вечером торжественно
встречали нового зятя,— сказал он своей жене.
— А кто он? — спросила Отикубо.
— Зовут его хёбу-но сё. Он сын моего дяди, начальни¬
ка ведомства торжеств и церемоний. Красивый муж до¬
стался твоей сестре, один нос чего стоит!
Отикубо засмеялась:
139

— Почему же именно нос? Странная похвала.
— Нос у него лучше всего. Ни у кого на свете нет та¬
кого носа. Вот сама увидишь.— И с этими словами Митиё¬
ри прошел в комнату для слуг и набросал записку своему
двоюродному брату:
«Послал ли ты любовные стихи своей жене, как это
принято на другое утро после свадьбы? Если нет, то вот
тебе готовые, они очень хороши:
Я слышал, люди говорят,
Что утром после первой встречи
Сильней становится любовь.
Но в этой истине теперь
Я что-то начал сомневаться...
А внизу хорошо бы добавить какой-нибудь изящный
намек, например, слова из песни:
Напрасна красота
Осенних листьев хаги,
Она постыла мне!..»
Письмо прибыло как раз в ту минуту, когда хёбу-но сё
тщетно ломал себе голову, не в силах сочинить ни единой
стихотворной строки. Он очень обрадовался, переписал
стихи, не вникая в их смысл, и поторопился отослать своей
молодой жене.
А потом он написал Митиёри:
«Вчера вечером все удалось как нельзя лучше. Никто
и не думал надо мной смеяться. Подробности расскажу
при встрече. Я еще не успел отослать письмо своей жене,
так что стихи твои пришлись кстати».
Митиёри позабавила вся эта история.
Нельзя сказать, чтобы он был вовсе безучастен к судьбе
Синокими. Но, хотя и жаль ему было ни в чем не повинной
девушки, он твердо решил отомстить мачехе любым спо¬
собом.
«А после того, как месть моя совершится,— думал Ми¬
тиёри,— я позабочусь о судьбе Синокими». Он очень опа¬
сался, что, узнав о несчастье своей сестры, Отикубо может,
пожалуй, сильно огорчиться, и потому не обмолвился пе¬
ред ней ни словом.
Митиёри дал волю разбиравшему его смеху лишь тогда,
когда, оставшись наедине с меченосцем, начал рассказы¬
вать ему обо всем, что случилось накануне.
— Здорово вы придумали! — возликовал тот.
140

Не успел посланец хёбу-но сё явиться в дом тюнагона
с любовным письмом, как письмо понесли показать ново¬
брачной, Прочитав его, Синокими так и помертвела от сты¬
да, судорожно сжимая листок в застывшей руке.
— Интересно, какой почерк у зятя?— полюбопытство¬
вала Китаноката.
Прочла, и ей показалось, что она умирает.
Горький стыд пришлось пережить мачехе. Даже Оти¬
кубо, кажется, менее страдала от стыда в ту злосчастную
минуту, когда Митиёри впервые услышал, какое унизи¬
тельное прозвище дали ей вместо имени.
Немного успокоившись, Китаноката внимательно пе¬
речитала письмо. Оно совсем не походило на те любовные
послания, которые присылали в подобных случаях другие
ее зятья. «Что это значит?» — встревожилась мачеха. Тю¬
нагон отослал людей из комнаты и попробовал сам прочи¬
тать письмо, но глаза у него ослабели от старости, и он ни
слова не мог разобрать.
— Эти светские любезники выводят тушью такие тон¬
кие линии, мне не по глазам. Прочти мне вслух,— попро¬
сил он жену.
Госпожа из северных покоев выхватила листок из рук
мужа и прочла ему по памяти то письмо, которое на другое
утро после свадьбы послал своей жене куродо.
— Дай я разберу. Вот что здесь написано:
Я знаю хорошо:
Сегодня тоже сумерки настанут.
Не вечен этот день!
Но сердце, полное любовью,
Дождаться вечера не в силах.
Тюнагон улыбнулся, довольный.
— Такой светский человек, как наш зять, мастер сочи¬
нять изящные стихи. Смотри же, дочь моя, напиши ответ
как можно красивее и поскорее отправь.
С этими словами старик встал и удалился к себе, а Си¬
нокими, опечаленная, спряталась в своей комнате подаль¬
ше от чужих любопытных глаз.
— Зачем он послал такое ужасное письмо?— стала
жаловаться Китаноката своей третьей дочери Саннокими.
— Этому нет оправданий, даже если невеста не понра¬
вилась. Кто же так поступает?— сказала Саннокими.—
Впрочем, может быть, он решил, что это устарелый обы¬
чай — писать о своей страстной любви на другое утро по-
141

еле первой встречи, и решил ввести новую моду? Как бы то
ни было, не понимаю. Странный поступок!
— Правда твоя. Эти светские любезники все время
стараются придумать такое, что обыкновенному человеку
и в голову никогда не придет, — согласилась с ней Кита¬
ноката и приказала младшей дочери:— Напиши скорее
ответ.
Но Синокими, увидев, как встревожены ее родные, как
они смущены и обеспокоены, не нашла в себе сил даже
взять кисть в руки.
— Ну, так я сама за нее отвечу,— решила Китаноката
и написала:
«Когда б вы были стариком,
С годами охладев душою,
Тогда б могли вы не понять,
Как сильно чувство говорит
Наутро после первой встречи.
Дочь моя сожалеет о том, что не имела счастья понра¬
виться своему супругу».
Наградив посланца хёбу-но сё, Китаноката вручила ему
письмо.
Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился,
лишь только начало смеркаться.
— Вот видите! — с торжеством вскричала Госпожа из
северных покоев.— Если б дочь моя ему не понравилась,
зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло пи¬
сать такие письма, а мы и не знали! — И она встретила зя¬
тя с большой радостью.
Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле
вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно
и тягуче, держался неловко, вид у него был глуповатый...
Вспоминая те хвалы, которые расточал по адресу жениха
куродо, Синокими не знала, что подумать. Ей хотелось
крикнуть в лицо своему мужу: «Я первая не стану любить
тебя!»
Хёбу-но сё ушел затемно.
Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир
в честь третьей брачной ночи.
Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно
рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с но¬
вобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода
и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже
вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодо¬
го зятя. Как только хёбу-но сё появился, его сейчас же
142

провели в пиршественный зал и усадили на почетное
место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком си¬
янии можно было без труда разглядеть, каков собою зять.
Маленькая узкая голова, щуплое тело... А лицо такое,
словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый
нос с широкими ноздрями смотрит в небо.
Все присутствовавшие были поражены. По залу про¬
несся шепот: «Не он! Не он!» И вдруг поняли: «Да ведь
это хёбу-но сё!» Раздался дружный смех. Но больше всех
смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:
— Беломордый конек! Беломордый конек! — а потом
встал со своего места и покинул зал.
Надо сказать, что в императорском дворце хёбу-но сё
постоянно служил мишенью для издевок.
«Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во
дворец»,— потешались придворные.
И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком-
нибудь смешном происшествии с хёбу-но сё, не переставал
повторять: «Ведь родится же на свет такое чудище!»
Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымол¬
вить ни слова. «Кто-то сыграл над нами злую шутку!» —
думал он с огорчением и гневом, но в присутствии мно¬
жества гостей вынужден был сохранять невозмутимый
вид.
— Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом
непрошеным?— начал он строго допрашивать хёбу-но
сё.— Чем оправдать такой дикий поступок с вашей сторо¬
ны? Извольте объяснить.
Хёбу-но сё начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять
то, чему его научил Митиёри.
Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не
предложив гостю даже чарки вина.
Между тем многочисленные слуги, не имевшие поня¬
тия о том, что произошло, рассыпались по разным комна¬
там, где было приготовлено для них угощение, и весело
приступили к пирушке.
А пиршественный зал для знатных гостей опустел. Хё¬
бу-но сё, соскучившись в одиночестве, отправился знако¬
мым путем в покои Синокими.
Когда Китаноката узнала о случившемся, она точно
разума лишилась. Тюнагон, гневно щелкнув пальцами,
воскликнул:
— Вот до какого позора я дожил на старости лет! —
и заперся у себя.
143

Синокими спряталась было за пологом, но хёбу-но сё,
не спрашивая дозволения, вошел к ней в комнату и улегся
рядом с ней на постели, так что она не могла убежать.
Служанки очень ее жалели. Сваха не была ни кровным
врагом, ни тайным недругом, а преданной кормилицей Си¬
нокими. Никто не мог бы заподозрить ее в злом умысле.
Все в доме горевали и печалились, один хёбу-но сё проспал
безмятежным сном до позднего утра, а проснувшись, твер¬
до решил, что не худо бы сегодня же поселиться в доме бо¬
гатого тестя.
Куродо не пожалел язвительных слов:
— Зачем привели пастись сюда Беломордого конька?
Людей, что ли, не стало на свете? Если это чудище посе¬
лится здесь в доме, то мне будет противно ходить сюда!
И как только попал к вам этот болван? Все дразнят его
«Дворцовой лошадкой»! Он на людях и показаться-то не
смеет! Видно, что ваш прекрасный выбор сделан за глаза...
Саннокими стала уверять своего мужа, что и понятия
ни о чем не имела. Она была глубоко опечалена несчастной
участью своей младшей сестры. «Так, значит, хёбу-но сё
послал такое нелепое письмо по своей непроходимой глу¬
пости!— думала Саннокими.— Бедная моя сестра!»
Нетрудно себе представить, что творилось в душе
у Госпожи из северных покоев!
До самого полудня никто не позаботился о молодом
супруге, не подал ему ни воды для умывания, ни завтрака.
В покоях у Синокими было много прислужниц, но все они
говорили: «Кому охота служить этому дураку?»—и не
показывались, даже когда их звали. Пока хёбу-но сё спал
крепким сном, Синокими успела хорошенько его разгля¬
деть. Он был очень дурен собой, ноздри у него были широ¬
кие, как ворота, казалось, человек мог бы войти в одну
ноздрю и выйти из другой. Во сне хёбу-но сё издавал
громкий храп и подсвистывал носом. Не в силах вынести
этого противного зрелища, Синокими потихоньку вышла
из комнаты, но за порогом ее уже караулила Китаноката
и сразу налетела на бедняжку с упреками:
— Если б ты с самого начала созналась мне во всем,
если б ты сказала мне, что хёбу-но сё ходит к тебе поти¬
хоньку, то я уж как-нибудь сумела бы уладить дело без
огласки. Но нет, ты молчала! Молчала, пока все не откры¬
лось, и когда же! На свадебном торжестве в честь третьей
ночи. Какой ужасный скандал! Сколько стыда вытерпели
мы, твои близкие! Кто сосводничал вас, а ну говори! —
приступила к дочери с допросом Китаноката. Синокими,
144

ошеломленная этим неожиданным обвинением, не находи¬
ла слов для ответа и только заливалась слезами. Ведь она
даже не знала, что этот человек живет на свете, но рассказ
его, к несчастью, звучал так правдоподобно! Чем могла она
доказать свою невиновность?
Ах, что теперь скажет насмешник куродо! «Нет на све¬
те печальнее нашей женской доли!» — думала она.
А молодой зять все не вставал с постели.
— Жаль его, беднягу,— сказал тюнагон.— Подайте
ему воды умыться, покормите завтраком. Если начнут го¬
ворить, что даже такой незавидный муж сбежал от Сино¬
кими, то это будет для нас наихудшим позором. Так уж,
видно, ей на роду написано. Слезами делу не поможешь.
— Что такое?— рассердилась Китаноката.— Неужели
мы так и отдадим наше дитя этому олуху?
— Не говори неразумных вещей. Худо будет, если
скажут, что нашу дочь бросил даже такой дурак.
— Может, когда он перестанет к нам ходить, мне
и придется пожалеть об этом,— ответила Китаноката.—
Но пока я хочу только одного, чтобы он забыл дорогу
в наш дом.
Так никто и не позаботился о новобрачном до самого
часа Овна. Хёбу-но сё ушел домой огорченный.
Вечером он снова появился. Синокими вся в слезах от¬
казалась выйти к нему, но тюнагон сурово сказал ей:
— Если этот молодой человек до такой степени тебе
противен, так зачем же ты потихоньку принимала его ио
ночам? А теперь, когда все узнали об этом, ты гонишь
прочь своего возлюбленного... Что же ты хочешь, покрыть
новым, еще большим позором меня, твоего отца, и всех
близких?
Как ни трудно было Синокими приневолить себя,
а пришлось ей все-таки, глотая слезы, выйти к своему не¬
желанному супругу. Хёбу-но сё очень удивился, увидев,
что жена его плачет, но не стал спрашивать ее ни о чем,
а молча пошел к ней в спальню. Так с тех пор и повелось.
Синокими плакала и тосковала. Госпожа из северных
покоев, положим, была бы рада спровадить своего непро¬
шеного зятя,— но Синокими, покорствуя строгому прика¬
зу отца, проводила иной раз ночь со своим нелюбимым му¬
жем. Чаще же она пряталась от него. Злой судьбе было
угодно, чтобы в скором времени молодая жена понесла ди¬
тя под сердцем.
— Вот пожалуйте! — сказала Китаноката.— Мой зять
куродо, красавец и умница, очень хочет иметь детей, но
145

у Саннокими они почему-то не родятся, а эта дурацкая
порода приумножается.
Синокими услышала слова своей матери и, признавая
в душе их правоту, просила себе скорой смерти.
Как и боялся куродо, молодые придворные не замедли¬
ли поднять его на смех:
— Как поживает ваш Беломордый конек? Новый год
не за горами. Взнуздайте вашего скакуна и выведите на
церемонию смотра белых коней. Скажите, которого из сво¬
их зятьев больше любит тюнагон: вас или того, другого?
Насмешки эти больно ранили самолюбие куродо. Он
всегда был чувствителен к малейшей обиде, каково же ему
было стать мишенью для издевок? Куродо не был особенно
влюблен в свою жену Саннокими, но в доме тестя его
окружили такими заботами, что расставаться с ней ему не
хотелось. Теперь же он решил покинуть жену под тем
предлогом, что история с Беломордым коньком для него
невыносима, и начал посещать ее все реже и реже. Санно¬
кими жестоко страдала.
А в Нидзёдоно, наоборот, жизнь текла все счастливей
и беззаботнее. Молодые супруги безгранично любили друг
друга.
— Найми сколько хочешь служанок,— говорил Мити¬
ёри жене.— Когда знатная дама окружена красивыми
прислужницами, то это придает дому светский вид и вно¬
сит в него оживление.
Согласно желанию молодого господина, стали всюду
искать хороших служанок и пригласили для начала чело¬
век двадцать. Молодые господа были такими добрыми
и великодушными, что служить им было одно удовольст¬
вие. В доме все совершалось согласно обычаям лучшего
общества. Появляясь перед господами, прислужницы на¬
девали свои самые нарядные платья. Акоги, под новым
именем Эмон, была поставлена во главе женской свиты
госпожи.
Когда меченосец рассказал Акоги историю с Беломор¬
дым коньком, она вспомнила, как когда-то мечтала возвы¬
ситься в свете только для того, чтобы иметь возможность
отомстить ненавистной мачехе. «Кажется, мечты мои на¬
чинают сбываться!» — с радостью подумала Акоги, но
вслух сказала только:
— Ах, несчастье! Воображаю, в какой ярости госпожа
Китаноката. Никому в доме, верно, теперь житья от нее не
стало.
146

* * *
Неприметно подошел конец года. Из дворца родителей
Митиёри прибыло повеление:
«Изготовьте немедленно новые весенние платья для
молодого господина. Мы здесь заняты шитьем нарядов для
его сестры, супруги государя».
Вслед за письмом в Нидзёдоно были присланы пре¬
красные шелка, узорная парча, всевозможные драгоцен¬
ные ткани, окрашенные в цвета марены, багряника, пур¬
пура...
Отикубо, которая не знала себе равных в мастерстве
шитья, тотчас же взялась за работу.
Кроме того, один деревенский богач, получивший но
ходатайству Митиёри звание младшего чиновника коню¬
шенного ведомства, прислал в знак благодарности пятьде¬
сят кусков шелка. Господа пожаловали весь этот шелк
слугам. Акоги было поручено раздать его, и она сделала
это по совести, никому не выказав предпочтения и никого
не обидев.
Дворец Нидзёдоно принадлежал матери Митиёри. Одна
из ее дочерей была супругой императора, другая только
что достигла возраста невесты. Старший сын, Митиёри,
уже имел чин начальника Левой гвардии, второй сын,
очень любивший играть на разных музыкальных инстру¬
ментах, служил пажом при особе императора; третий, еще
мальчик, посещал придворную школу для детей знатней¬
ших семейств.
Садайсё, их отец, главный начальник Левой гвардии,
любил своего старшего сына Митиёри беспредельной лю¬
бовью. Все так восхищались этим юношей, император так
благоволил к нему, что отец дал Митиёри полную волю
и исполнял любое его желание. Как только речь заходила
о старшем сыне, садайсё так и сиял от восторга, и потому
все слуги в доме, вплоть до последнего погонщика быков,
наперебой старались угодить Митиёри.
Настало первое утро нового года. Все праздничные на¬
ряды Митиёри были с большим мастерством и вкусом из¬
готовлены его молодой женой. Они ласкали глаз умелым
подбором цветов.
Митиёри с радостью надел свои новые одежды, чтобы
показаться в них всему свету, и первым делом явился
в родительский дворец.
Супруга садайсё залюбовалась своим сыном.
147

— Ах, какая прелесть!— воскликнула она.— У твоей
жены золотые руки. Я буду просить ее помочь мне, когда
надо будет сшить нарядные одежды для дочери моей, су¬
пруги императора. Жена твоя — замечательная руко¬
дельница.
При новогоднем производстве в чины и звания Митиё¬
ри удостоился высочайших наград. Ему было пожаловано
звание тюдзё, и он был повышен в ранге. Милость импера¬
тора к нему все росла.
Муж Саннокими, куродо, вдруг посватался к его млад¬
шей сестре.
Митиёри стал всячески убеждать свою мать:
— Это хорошая партия. Если уж выбирать жениха
среди нашей титулованной знати, то лучшего не найти.
Он — человек с будущим.
А на самом деле в сердце у Митиёри был тайный умы¬
сел. Он знал, что мачеха считает этого зятя бесценным со¬
кровищем. А сколько мучений приняла из-за него Отику¬
бо! Вспоминая об этом, Митиёри решил любой ценой сде¬
лать так, чтобы куродо бросил Саннокими и взял себе дру¬
гую жену.
Мать Митиёри думала, что если сын ее так расхвалива¬
ет жениха, значит, и в самом деле этот молодой человек
подает блестящие надежды, и потому она иногда приказы¬
вала дочери отвечать на его любовные письма. Поощрен¬
ный надеждой, куродо стал все больше отдаляться от Сан¬
нокими.
Даже новогодние наряды, которыми он не мог нахва¬
литься, пока в доме жила искусница Отикубо, теперь си¬
дели на нем косо и криво. Куродо был рад поводу выска¬
зать свое неудовольствие и не надел приготовленных для
него праздничных одежд.
— Что это значит? В таком наряде стыдно на людях
показаться! А куда девалась мастерица, которая так заме¬
чательно шила?
— Она ушла из нашего дома к своему мужу,— ответи¬
ла Саннокими.
— К мужу ушла? Скажи лучше, не хотела здесь оста¬
ваться! Разве в этом доме станут жить хорошие люди?
— Что ж, может быть, и не найдется среди нас людей
с необыкновенными достоинствами. Особенно если смот¬
реть вашими глазами,— ответила Саннокими, больно уязв¬
ленная словами мужа.
— Как это не найдется? А Беломордый конек?
Я в восторге, что такая необыкновенная персона осчастли¬
148

вила этот дом своим присутствием,— с издевкой бросил ку¬
родо и поторопился уйти. Теперь он редко приходил
и оставался в доме недолго, но и в эти короткие минуты
успевал наговорить немало неприятных слов. Саннокими
и сердилась и огорчалась, но ничто не помогало.
Взбешенная бегством Отикубо, мачеха мечтала жестоко
с ней расправиться, попадись она ей только в руки. До сих
пор Китаноката, можно сказать, была счастливицей. Все
ей удавалось. Она так гордилась своими зятьями, так
хвасталась ими, но теперь самый лучший, самый любимый
зять, сокровище ее дома, куродо, все больше охладевал
к своей жене. Китаноката столько стараний приложила
к тому, чтобы устроить блестящую свадьбу для своей
младшей дочери, и что же! Свадьба эта стала посмешищем
всего города. Думая об этих неожиданных напастях, маче¬
ха так истерзала себя, что чуть не слегла в постель.
* * *
В конце первого месяца года выпал, согласно гаданиям,
счастливый день, благоприятствовавший паломничеству
в храм. Китаноката села вместе со своими дочерьми в эки¬
паж и поехала в храм Киёмйдзу.
Случилось так, что и Отикубо вместе со своим молодым
супругом отправилась туда же, но семья тюнагона выехала
раньше и потому опередила их. Китаноката совершала
свое паломничество негласно, без особой помпы, в сопро¬
вождении только нескольких слуг.
Выезд молодых супругов, напротив, был обставлен
очень торжественно. Передовые скороходы проворно рас¬
чищали дорогу для их экипажа. Скоро он нагнал выехав¬
ший раньше экипаж тюнагона и заставил его ехать быст¬
рее, к большой тревоге сидевших в нем женщин.
Когда они выглянули из-за плетеных занавесок, то
увидели при свете горящих смоляных факелов, что бык,
впряженный в их тяжелый, перегруженный людьми эки¬
паж, никак не может одолеть подъем.
Следовавшему за ними экипажу тоже пришлось оста¬
новиться. Слуги Митиёри начали громко браниться.
Митиёри подозвал одного из них и спросил:
— Чья это повозка?
— Супруга тюнагона совершает тайное паломничество
в храм,— ответил тот.
Митиёри обрадовался. Прекрасный случай!
149

— Эй, слуги! — распорядился он.— Велите экипажу
впереди ехать побыстрее, а если он не может, оттащите его
в сторону, на обочину дороги.
Передовые скороходы побежали к экипажу тюнагона.
— Бык у вас слабый. Не может идти быстро. Отъез¬
жайте в сторону, дайте дорогу, дайте дорогу!
Митиёри крикнул, не дав им договорить, своим звуч¬
ным и красивым голосом:
— Если у вашего быка силы не хватает, впрягите ему
на подмогу Беломордого конька!
— Ах, какая жестокая насмешка! Кто это?— ахнули
жена и дочери тюнагона.
Но в это время экипаж их наконец тронулся с места.
Челядинцы Митиёри начали бросать в него камешками.
— Почему вы не съехали с дороги, как велено?
Слуги тюнагона рассердились:
— Что значит: «Почему?» Напускаете на себя важ¬
ность, будто слуги высшего сановника... В этом экипаже
изволит ехать семья господина тюнагона. Ну-ка, троньте
нас, посмейте!
— Как же, послушаемся мы какого-нибудь там тюна¬
гона,— дерзко ответили слуги Митиёри и, готовые начать
драку, осыпали чужой экипаж градом мелких камней,
а потом, перейдя в наступление, оттащили его в сторону,
чтобы очистить дорогу для своих господ. К слугам присое¬
динились и передовые скороходы. Люди тюнагона, увидев
перед собой столько врагов, поняли, что не смогут с ними
справиться, и молча отошли в сторону, а тем временем
слуги Митиёри столкнули экипаж в канаву.
— Не надо спорить,— говорили даже те, кто первыми
начали перебранку.
Женщины в экипаже, и больше всех Китаноката, не
помнили себя от обиды и возмущения.
— Кто эти паломники?— спросили они.
— Старший сын главного начальника Левой гвардии,
господин тюдзё с супругой. Вон у него сколько слуг и ско¬
роходов. Мы не смогли тягаться с ними и потому отступи¬
лись,— ответили слуги.
— Видно, он ненавидит нас, как самый заклятый враг,
раз нанес нам такое жестокое оскорбление. А вспомните,
ведь это именно он и выставил нас на посмешище, послав
вместо себя другого жениха. Мог бы отказаться от невесты
без огласки и кончить дело миром. Таков наш свет! Вдруг,
откуда ни возьмись, появляются заклятые враги среди
150

совсем незнакомых людей. За что он так ненавидит нас? —
сетовала Китаноката, ломая руки.
Экипаж завяз в глубокой придорожной грязи, ни взад
ни вперед! Слуги с такой силой принялись тащить и тол¬
кать его, что ободья колес сломались.
— Беда, беда какая!—загалдели слуги и кое-как вы¬
тащили экипаж на дорогу, подвязав ободья веревками.
— Не доедут, куда там! — говорили слуги, с опасением
глядя на перекосившиеся колеса. Наконец повозка мед¬
ленно-медленно начала взбираться по склону горы.
Митиёри первым прибыл в храм Киёмидзу и велел
остановить свой экипаж возле самых подмостков для
представления. Спустя долгое время показался и экипаж
тюнагона. Он еле тащился, покосившись набок и скрипя
так, что, казалось, вот-вот развалится.
Слуги Митиёри встретили его градом насмешек:
— Глядите, такие здоровенные колеса и вдруг подло¬
мились!
Смотреть праздничное представление собралось не¬
сметное число паломников. Возле подмостков свободного
места не было. Всюду сидели и стояли зрители. Экипаж
тюнагона проехал дальше, чтобы сидевшие в нем женщи¬
ны могли незаметно выйти из него в самой глубине двора.
Митиёри подозвал к себе меченосца.
— Заметь хорошенько, где им отведут места. Мы их
займем.
Меченосец поспешил вдогонку за экипажем. Китано¬
ката подозвала к себе знакомого монаха и пожаловалась
ему:
— Я уже давно выехала из дому со своей семьей, но
нас догнал этот, как бишь его, тюдзё, что ли, и велел слу¬
гам опрокинуть наш экипаж в канаву, так что колеса по¬
ломались. Из-за этого мы сильно запоздали. Нет ли у вас
в храме какой-нибудь свободной кельи, где бы можно было
отдохнуть? Меня растрясло в дороге.
— Какая возмутительная дерзость!— воскликнул мо¬
нах.— Я приготовил для вас хорошие места у самых под¬
мостков, как было условлено заранее. Все другие давно
уже заняты. Как бы этот наглый молодой человек не при¬
казал своим приспешникам силой захватить ваши места.
Поистине нынче вас преследует неудача!
— Надо скорее выходить из экипажа. Если мы опозда¬
ем, то ничего не увидим,— стала торопить дочерей Кита¬
ноката.
Один из храмовых служек пошел вперед со словами:
151

— У нас все приготовлено, чтобы вы могли удобно
сидеть.
Меченосец последовал за ними по пятам и приметил,
где отведены места для семьи тюнагона. Прибежав назад,
он доложил:
— Пожалуйте, надо поспеть раньше них,— и помог
своей госпоже выйти из экипажа. Другие слуги тем време¬
нем держали перед ней занавес, а муж ни на шаг от нее не
отходил, так беспредельно он любил Отикубо.
Китаноката в сопровождении дочерей и служанок
быстрыми шагами направилась к храму, торопясь занять
места раньше, чем подоспеет ее соперник. Но тот тоже не
мешкал. С подчеркнуто важным видом, шурша на ходу
шелками своей парадной одежды, Митиёри поспешно но¬
вел вперед Отикубо. Меченосец разгонял перед ними толпу
паломников. Китаноката со своей свитой всячески стара¬
лась опередить своего недруга, но слуги Митиёри нарочно
загородили ей дорогу. Женщины сбились в кучу и расте¬
рянно поглядывали вокруг.
— Экие незадачливые паломницы! Всюду лезут впе¬
ред, а смотришь, опоздали! — издевались над ними слуги
Митиёри. Китаноката с дочерьми не знала, куда деться.
Долго не могли они пройти вперед. Один монашек сто¬
рожил для них места, но когда Митиёри с женой появи¬
лись первыми, монашек подумал, что это и есть те самые
господа, которых он ждет, и спокойно ушел.
Митиёри подозвал к себе меченосца и шепнул ему:
— Надо хорошенько высмеять мачеху.
Наконец Китаноката появилась вместе со всеми своими
дочерьми и служанками. Она встретила неожиданный
прием.
— Это что за бесцеремонное поведение! Здесь сидит
господин тюдзё,— крикнули ей слуги.
Китаноката остановилась, не зная, что теперь делать.
Толпа стала над ней потешаться:
— Уж куда глупей! Надо было попросить монахов,
чтобы вам показали, где можно занять хорошие места.
А самим где найти? Видите, сколько народу. А жаль вас,
бедняжек! Вы бы лучше пошли вон туда, подальше, к под¬
ножью горы, где стоит храм богов Нио. Там свободного
места сколько угодно!
Опасаясь, как бы его не узнали, меченосец держался
в стороне, а сам потихоньку подговаривал проказливых
молодых слуг, чтобы они хорошенько высмеяли старую
жену тюнагона. Те не заставили себя долго просить.
152

Китаноката с дочерьми продолжала стоять в нереши¬
тельности, а проходившие мимо люди безжалостно толка¬
ли их, чуть не сбивая с ног. Пусть читатель вообразит,
с каким чувством эти женщины побрели назад, к своему
экипажу.
Если бы с ними была большая свита, слуги их могли бы
прогнать обидчиков. Но сейчас об этом нечего было и ду¬
мать. Не помня себя, словно во сне, стали они садиться
в экипаж, так ничего и не увидев.
— Человек этот затаил злобу против нас. Наверно, он
сердится за что-то на тюнагона. От такого злобного врага
можно всего ожидать! — толковали между собой женщины.
Больнее всех была уязвлена Синокими словами насчет
Беломордого конька.
Призвав к себе настоятеля храма, Китаноката обрати¬
лась к нему с просьбой:
— Нам нанесли оскорбление, силой заняли наши
места. Нет ли других, свободных?
— Что вы, разве сейчас найдутся свободные места!
Молодые аристократы отгоняют от подмостков даже тех
зрителей, которые ждут здесь с самого утра. Очень жаль,
что вы приехали так поздно. Видите, сколько народу со¬
бралось на храмовое зрелище... Как быть теперь? Придет¬
ся вам провести эту ночь в экипаже. Другого ничего не
придумаешь. Будь этот тюдзё обыкновенным человеком,
я бы попробовал усовестить его, может быть, он и внял бы
моим словам. Но сейчас он стал такой важной персоною,
что, пожалуй, даже сам первый министр призадумается:
сказать ему хоть слово укоризны или нет. Ведь одна из его
младших сестер в особой милости у государя. Невозможно
бороться с человеком, который хорошо знает, что государь
только его одного и послушает.
Сказав эти неутешительные слова, настоятель удалил¬
ся. Экипаж был битком набит, в нем приехало шесть жен¬
щин, ведь они не думали, что придется здесь заночевать.
Было так тесно,— не вздохнуть,— еще теснее, чем в ка¬
морке Отикубо.
Наконец окончилась эта тягостная для них ночь. Кита¬
ноката спешила вернуться домой раньше своего ненавист¬
ного врага, но надо было починить сломанные колеса,
а пока их чинили, Митиёри уже успел сесть в свой экипаж.
Боясь, как бы по дороге не случилось опять какой-нибудь
неприятности, Китаноката решила выехать позже него.
Митиёри подумал: «Она будет потом теряться в догадках
и, пожалуй, ничего не поймет. Пусть знает, что это было не
153

случайное оскорбление. Надо подать ей какой-нибудь
знак». Он подозвал к себе маленького слугу и приказал:
— Подойди вон к тому экипажу с открытой стороны
и спроси: «Довольно ли с вас этого урока?»
Мальчик подбежал к экипажу тюнагона и без дальних
церемоний спросил:
— Довольно ли с вас этого урока?
— Кто это говорит?— донесся голос из экипажа.
— Господин, который сидит вон там,— ответил
мальчик.
Слышно было, что женщины шепчутся между собой:
— Так и есть. Он мстит нам за что-то.
— Нет еще! — крикнула в ответ Китаноката.
Мальчик добросовестно передал то, что слышал.
Глупая женщина смеет еще так дерзко отвечать!
— «Нет еще!» — усмехнулся Митиёри.— Не знает она,
что Отикубо здесь, со мною,— И он снова послал слугу
с такими словами: — Значит, вам мало этого урока? Бере¬
гитесь, в другой раз я проучу вас покрепче.
Китаноката хотела опять что-то ответить, но дочери
остановили ее:
— Не говорите ничего. Дело нешуточное.— И мальчик
возвратился ни с чем.
Отикубо стала упрекать своего мужа:
— Зачем ты говоришь такие слова? Отец мой подумает,
что ты жестокий и злой человек.
— А разве в этом экипаже сам тюнагон?
— Нет, но там его жена и дочери.
— Если б я осыпал их знаками почтительного внима¬
ния, он был бы, конечно, доволен. Но я не отступлюсь от
того, что задумал, знай это.
Вернувшись домой, Китаноката рассказала обо всем
мужу.
— Правда ли, что тюдзё, сын начальника Левой гвар¬
дии, враждует с тобой?
— Что ты, ничего подобного. Когда мы встречаемся
с ним во дворце, он всегда вежлив со мной, очень обходи¬
тельный молодой человек.
— Не понимаю! Он всячески старался оскорбить меня.
За всю мою жизнь мне ни от кого еще не приходилось тер¬
петь таких жестоких обид. Знал бы ты, какие возмути¬
тельно грубые слова он велел передать мне, когда мы со¬
бирались в обратную дорогу! Хотела бы я отплатить ему
той же монетой.— Китаноката вся дрожала от ярости.
154

— Увы, я стал слишком стар и все больше теряю свое
прежнее влияние в свете! А этот молодой человек вошел
в такую силу, что, того гляди, станет министром. Где мне
тягаться с ним! Жестокую кару посылает мне судьба за
грехи, совершенные в прежней жизни! Люди будут гово¬
рить, что с вами обошлись так бесцеремонно, потому что
меня ставят ни во что,— сокрушался тюнагон, щелкая
пальцами от гнева.
* * *
На смену весне пришло лето. Настал шестой месяц
года.
Митиёри так красноречиво убеждал и уговаривал своих
родителей принять сватовство куродо, что наконец они со¬
гласились. Когда тюнагон с женой узнали об этом, то чуть
не умерли от огорчения и досады.
— Зять наш подло обманул нас! Ах, я хотела бы стать
мстительным духом, злобным призраком, чтобы сжить его
со света! — неистовствовала Китаноката, ломая в бешенст¬
ве руки.
Отикубо очень жалела отца и мачеху, думая о том, как
им горько терять своего любимого зятя, в котором они ду¬
ши не чаяли.
Свекровь попросила ее сшить свадебный наряд для же¬
ниха, потому что никто не смог это сделать лучше Отику¬
бо. Надо было спешно красить шелк, кроить и шить. Пока
Отикубо трудилась над этим, в памяти ее снова ожили за¬
боты и горести прежних дней, когда, сидя в своей каморке,
она день и ночь шила платье для того же самого человека.
Отикубо невольно сказала:
И вновь игла в руке!
И снова свадебный наряд
Я шью для тех же плеч.
Судьба забыть мне не велит
Печали юных дней моих.
Когда она прислала великолепно сшитый свадебный
наряд, мать Митиёри пришла в восхищение, и сам он тоже
остался очень доволен искусством своей жены.
Встретившись с куродо, он сказал:
— Говорят, что у вас есть любимая супруга, но мне
давно хотелось завязать с вами узы тесной дружбы, и по¬
тому я все же упросил моих родителей отдать за вас замуж
155

мою младшую сестру. Прошу вас любить ее наравне с ва¬
шей первой женой.
— Ах, не говорите так! Если бы вы видели мою жену,
то поняли бы меня. Отныне я даже писем посылать ей не
буду. Теперь, когда я слышал от вас, как сильно вы жела¬
ете моего брака с вашей сестрой, я во всем на вас полага¬
юсь,— стал уверять куродо и с этой поры перестал даже
вспоминать о Саннокими. Зачем ему было ходить к ней,
когда в доме своего нового тестя он нашел и лучший при¬
ем, и лучшую жену?
Китаноката точно ‘обезумела, злоба так душила ее, что
ей даже кусок в горло не шел.
Между тем Сёнагон, служившая в доме отца Отикубо,
услышала, что во дворце Нидзёдоно приняли в свиту гос¬
пожи много прислужниц и что господа очень к ним добры.
Нимало не догадываясь о том, кто такая на самом деле
госпожа Нидзёдоно, она явилась к ней, заручившись по¬
кровительством одной фрейлины по имени Бэннокйми.
Когда Отикубо увидела сквозь плетеный занавес, кто
пришел к ней, она обрадовалась.
— А я-то ожидала увидеть совсем другую, незнакомую
мне женщину. Не думайте, что я забыла о вашей прошлой
доброте ко мне, но мне приходится опасаться людской
молвы, и потому только я не подавала вам до сих пор
вестей о себе. Как я рада вашему приходу! Скорей идите
сюда!
Сёнагон растерялась от неожиданности. Веер, которым
она до той поры церемонно закрывала свое лицо, выпал
у нее из рук. Ей казалось, что она спит и видит сон.
— Чей это голос? Кто говорит со мной?— спросила
Сёнагон у Акоги.
— Неужели вы так и не догадались, увидев здесь ме¬
ня?— ответила Акоги,— Госпожу мою раньше звали Оти¬
кубо. Я так рада, так рада, что вижу вас! Тут нет никого из
моих старинных приятельниц, и я еще чувствую себя, как
в чужом доме.
Сёнагон наконец пришла в себя.
— Ах, какая радость! Какое счастье! Так вот, значит,
где скрывалась наша молодая госпожа! А я-то все о ней
печалилась, из головы она у меня не выходила! Видно, сам
милостивый Будда привел ее сюда!
Просияв от радости, Сёнагон поспешила к молодой
госпоже Нидзёдоно. Но невольно перед ее глазами встал
образ прежней Отикубо, гонимой, заточенной в четырех
стенах мрачной каморки.
156

Теперь Отикубо нелегко было узнать: она выглядела
совсем взрослой и расцвела новой красотой.
«Поистине ее посетило неслыханное счастье!»— поду¬
мала Сёнагон.
Шурша шелками своих летних одежд, прислужницы
Отикубо — числом больше десяти — оживленно разгова¬
ривали между собой. Это была прелестная картина!
Но скоро среди них послышался ропот:
— Не успела эта женщина прийти, как уже была при¬
нята госпожой. С нами было не так.
— Верно. Но у нее особые заслуги! — улыбнулась Оти¬
кубо. Как она была прекрасна! Прекраснее своих сестер,
родители которых всю душу вложили в их воспитание.
«Не мудрено, что она поднялась выше них»,— думала
Сёнагон. Пока ее слушали чужие уши, она говорила толь¬
ко обычные слова радости по поводу свидания после дол¬
гой разлуки, но когда в комнате не осталось посторонних,
принялась рассказывать обо всем, что случилось в доме
тюнагона после бегства Отикубо.
Акоги покатывалась со смеху, слушая рассказ о том,
какая перепалка произошла на другое утро между мачехой
и тэнъяку-но сукэ.
— Старая госпожа все последнее время просто из себя
выходит. «Такой скандал на свадьбе! Это, верно, мне на¬
казание за грехи в прежней жизни»,— жалуется она.
А сестра ваша сразу понесла, будто ей не терпелось поско¬
рей родить. Госпожа Китаноката так чванилась своим зя¬
тем, а теперь ходит словно в воду опущенная.
— Странное дело!— заметила Отикубо.— Муж мой
восхищается его красотой, но почему-то говорит, что нос
у него самое замечательное. Почему именно нос?
— Шутить изволит. Нос у молодого зятя страх до чего
безобразен: смотрит в небо, ноздри огромные, в каждой
можно построить по боковому флигелю и еще посредине
останется место для главного здания,— ответила Сёнагон.
— Какой ужас! Бедная Синокими! Каково ей слушать
такие безжалостные насмешки!
В разгар этой беседы вернулся из дворца Митиёри, из¬
рядно охмелевший от вина. Лицо его красиво разрумя¬
нилось.
— Сегодня вечером я был приглашен во дворец импе¬
ратора. Меня заставляли пить одну чарку за другой, в го¬
лове зашумело. Я играл на флейте, и государь пожаловал
мне платье со своего плеча.
157

Он показал им подарок микадо: одежду пурпурного
цвета, густо благоухавшую драгоценным ароматом. Мити¬
ёри набросил ее на плечи Отикубо.
— Это тебе подарок от меня.
— За что ты меня так награждаешь? — улыбнулась она
в ответ.
Вдруг ему попалась на глаза Сёнагон.
— Как будто я уже видел эту женщину в доме твоего
отца?— спросил он.
— Да, правда,— ответила Отикубо.
— Хо-хо, зачем она сюда пожаловала? Я бы, пожалуй,
охотно дослушал до конца ее высокозанимательный, кра¬
сочный рассказ о «господине Катано»...
Сёнагон, позабывшая, о чем она говорила в тот раз, ни¬
чего не могла понять и только слушала, сидя в почтитель¬
ной позе.
— Опьянел я, клонит ко сну,— сказал Митиёри.
Супруги удалились в опочивальню.
«Как изумительно хорош собой муж Отикубо! — дума¬
ла Сёнагон.— И притом сразу видно, что без памяти любит
свою жену. Счастливица! Завидная досталась ей судьба».
* * *
У Правого министра была единственная дочь, которую
пора было выдать замуж.
— Хотел я предложить свою дочь государю,— говорил
он,— да побоялся. Кто мог бы в этом случае поручиться за
ее судьбу, когда меня не будет в живых? А вот молодой
тюдзё, насколько я мог узнать его за время нашего зна¬
комства, человек надежный и верный. Я бы охотно отдал
за него свою дочь. Правда, я слышал, будто у него есть
возлюбленная. Но ведь она не из знатного рода, значит, ее
не назовешь настоящей законной супругой, с которой сто¬
ит считаться. В наши дни лучшего жениха не найти.
Я уже давно присматриваюсь к нему, он мне по сердцу.
Это человек с большим будущим.
Правый министр стал думать, кто бы мог послужить
посредником в этом деле, и поручил сватовство кормилице
Митиёри.
Кормилица отправилась к своему молочному сыну
и стала ему говорить:
— Правый министр просил меня о том-то н том-то...
Это заманчивое, очень лестное предложение.
158

— Если б я был одиноким,— ответил Митиёри,— то
с радостью согласился бы, но у меня есть возлюбленная,
которую я никогда не покину. Сообщи, кормилица, мой
решительный отказ.
Сказал, как отрезал, и вышел из комнаты.
Кормилица подумала: «У госпожи Нидзёдоно, видимо,
нет ни отца, ни матери. Молодой господин — единственная
ее опора в жизни. А у дочери Правого министра богатая
и могущественная родня. Есть кому позаботиться о том,
чтобы зять жил в роскоши и довольстве».
И вместо того чтобы передать Правому министру ре¬
шительный отказ Митиёри, кормилица сказала от его име¬
ни следующее:
— Прекрасно, я очень рад. Выберу счастливый день
как можно скорее и пошлю письмо невесте.
Услышав, что жених согласен, Правый министр, не
тратя времени, стал готовиться к свадьбе. Обновил всю до¬
машнюю утварь, роскошно отделал покои для молодых,
нанял новых служанок,— словом, ничего не было забыто.
Скоро кто-то шепнул Акоги:
— А знает ли ваша госпожа, что господин тюдзё же¬
нится на дочери Правого министра?
Акоги очень удивилась.
— Нет, в господине нашем не заметно никакой пере¬
мены. Да полно, правда ли это?
— То-то, что правда. Свадьба, говорят, назначена на
четвертый месяц года. В доме Правого министра такая го¬
рячка, все с ног сбились...
Акоги сообщила обо всем своей молодой госпоже.
— Вот что люди говорят. Знаете ли вы, что господин
наш хочет жениться?
«Может ли это быть правдой?» — подумала Отикубо
и вслух спросила:
— Кто это тебе сказал? Муж ни о чем мне не говорил.
— Служанка из дома Правого министра. Она слышала
от самых верных людей. Уже известно, на какой месяц на¬
значена свадьба.
Отикубо предположила, что Митиёри подчинился стро¬
гому приказу своей матери. «Он не мог ослушаться роди¬
телей»,— думала втайне от всех Отикубо, но, как у нее ни
было тяжело на душе, она ничем не выдала своей грусти,
а с кажущимся спокойствием стала ждать, чтобы Митиёри
открыл ей всю правду. Время шло, а он все молчал.
Как ни старалась скрыть свои чувства Отикубо, но ско¬
ро тайная печаль согнала с ее лица прежние краски.
159

— Скажи, что у тебя на душе? О чем ты грустишь?
Я ведь не умею, как другие люди света, нашептывать раз¬
ные нежности: «Люблю, обожаю, жить без тебя не могу!»
Но зато с самого начала я решил никогда не причинять те¬
бе ни малейшего горя. А между тем последнее время ты
словно сама не своя. Это меня тревожит,— стал говорить
жене Митиёри.— Помнишь ли ты, как я пришел к тебе под
проливным дождем, лишь бы не огорчить тебя? Надо мной
смеялись по дороге, называли меня «воришкой с белыми
ногами». То было в навеки мне памятную третью ночь по¬
сле нашей первой встречи. Разве я с тех пор хоть в ма¬
лости провинился чем-нибудь перед нашей любовью?
— Но у меня нет никакой тайной заботы.
— Пусть так, и все же я не в силах вынести твоего
грустного, отчужденного вида. Ты замкнулась в себе,
словно воздвигла преграду между мной и собою...—
упрекнул ее Митиёри.
Отикубо ответила ему стихами:
С чем сравню я сердце твое?
Оно, как прибрежная родея
Возле озера Микумано.
Много цветков на стебле родеи.
Сердце изменника любит многих...
Услышав это пятистишье, Митиёри сложил другое:
Пусть у прибрежной родеи,
Что возле озера Микумано
В светлые воды глядится,
Много цветков на одном стебле —
Ты для меня в целом мире одна.
Люди, верно, наговорили тебе что-то про меня. Скажи мне,
в чем дело?
Но так как Отикубо не была уверена в истинности до¬
шедших до нее слухов, то ничего ему не сказала. На другое
утро Акоги накинулась на своего мужа с упреками:
— Твой господин женится, а ты мне ни слова! Возму¬
тительно! До каких же пор можно скрывать?
— Первый раз слышу,— искренне удивился мече¬
носец.
— Чужие люди ходят сюда выражать нам сочувствие,
а ты делаешь вид, будто ничего не знаешь.
— Странное дело! Ну, хорошо, я прослежу за моим
господином.
160

Как-то раз, когда Митиёри пришел в Нидзёдоно, он
увидел, что жена его любуется весенним садом в цвету.
Сломив ветку с самого красивого дерева, он подал ее Оти¬
кубо со словами:
— Взгляни, как она прекрасна. Может быть, это рас¬
сеет твою грусть.
Отикубо ответила ему:
Пусть минула меня беда,
Не коснулась меня невзгода,
Но всего на свете больней,
Что изменчиво сердце людское,
Как непрочный сливовый цвет.
Стихи эти восхитили Митиёри и тронули его сердце.
«Быть может, Отикубо сказали, что у меня в прошлом был
легкомысленный нрав?»— подумал он с грустью.
— Так, значит, ты до сих пор сомневаешься во мне! Но
я ни в чем не виноват перед тобой. О, загляни же в самую
глубину моего сердца, ты увидишь его чистоту.
Не опасаясь невзгод,
В зимний холод раскрылся
Алый сливовый цвет,
Но дыши осторожно,
Налетающий ветер!
Постарайся же верно читать в моем сердце. Не смущай
его напрасными сомнениями.
Отикубо ответила:
Если вдаль улетит,
Воле ветра покорный,
Алый сливовый цвет,
То погибнет от горя
Одинокое сердце.
Вот все, что я могу тебе сказать. Будь участлив ко мне,
прошу тебя. Помни, моя судьба в твоей власти.
Митиёри терялся в догадках, что же такое могла услы¬
шать Отикубо. Но вдруг к нему пришла его кормилица.
— Я передала Правому министру в точности все, что
вы сказали, от слова до слова, но он ответил: «Возлюблен¬
ная его как будто не из знатного рода. Пусть себе иногда
к ней ходит, если уж так любит ее. Поговорю с его батюш¬
кой, а в четвертом месяце можно и свадьбу сыграть». Уж
так он спешит со свадьбой, что и сказать нельзя. И вы то¬
же будьте наготове.
Митиёри смущенно усмехнулся:
6 Заказ № 912
161

— Зачем он так настаивает? Вынуждает меня прямо
сказать, что я не хочу жениться на его дочери. Я не похож
на блестящих молодых людей из высшего света, звание
у меня невысокое, стало быть, не такой уж я завидный же¬
них. В какое положение ты меня поставила! Прекрати
всякие разговоры о сватовстве! А как понимать твои слова
о том, что госпожа Нидзёдоно якобы недостойна быть моей
женой? Она вовсе не из такого низкого рода, как ты дума¬
ешь...
—■ Вот горе, вот беда! — заохала кормилица.— Батюш¬
ка ваш тоже хочет этого брака, приготовления к свадьбе
уже на полном ходу... Ах, подумайте еще раз! Как вы ни
упрямьтесь, но придется вам жениться, если на то будет
родительская воля. В наши времена такая уж мода, что
молодой человек берет себе женушку с богатой и могу¬
щественной родней в придачу, чтобы о нем заботились
и содержали его в роскоши. Милая ваша от вас не уйдет,
а вы пошлите письмецо невесте. Госпожа Нидзёдоно, сразу
видно, благородной крови, но ведь имя-то у нее какое низ¬
кое: «Отикубо»! Значит, ее держали в отикубо — домике
у ворот, как последнюю служанку, а вы возвысили ее до
себя и так с ней носитесь, как будто она драгоценность ка¬
кая-нибудь. В толк не возьму! Ведь как приятно, когда
у женушки богатые и знатные родители. Смотришь, поза¬
ботятся о зяте. Чего уж лучше!
Митиёри побагровел от гнева.
— Может быть, я отстал от времени, но я вовсе не
стремлюсь жить по моде. Не надо мне чужих забот, не надо
жены с богатой родней. Пусть мою жену зовут Отикубо —
хоть Каморкой, хоть Лачужкой, мне все равно! Я поклял¬
ся, что никогда ее не оставлю, и никто на свете нас не раз¬
лучит. Что чужие люди злословят, это не удивительно, но
и ты, кормилица, не отстаешь от них. Ты думаешь, может
быть, что жена моя тебя не ценит, напрасно! Скоро в Нид¬
зёдоно и твои услуги понадобятся.
Митиёри встал с оскорбленным видом, чтобы уйти. Ме¬
ченосец, который все слышал, гневно щелкнул пальцами.
— Это что за разговоры такие?— накинулся он на свою
мать.— Ты часто видишься с моей госпожой, неужели за
это время ты не поняла, какое у нее благородное сердце?
Мои господа так любят друг друга, что их не разлучить
никакими человеческими силами. А ты прислуживаешься
к министру и хочешь из корыстолюбия, ради собственной
выгоды сосватать своему господину богатую невесту. Ах,
нет у тебя сердца! Пусть ты простого звания, но все же как
162

ты могла опуститься до такой низости! Да как ты смеешь
называть мою госпожу позорной кличкой «Отикубо»?
Совсем уж из ума выжила. Что подумает о тебе госпожа,
если услышит? В жизни никогда не смей больше так ее
называть. Мне стыдно перед моим господином. Подумай,
каково сейчас у него на душе! Неужели тебе так не тер¬
пится получить подачку от Правого министра? На что она
тебе сдалась? Ведь есть у тебя сын, вот этот самый Корэ-
нари, он и сам тебя прокормит. Жадность — великий грех.
Если ты еще раз заикнешься об этом проклятом сватовст¬
ве, отрекусь от мира и пойду в монахи замаливать твои
грехи. И как ты решилась на такое дело? Разлучить любя¬
щих — нет на свете страшнее греха!
— Да что ты не даешь мне и словечка вставить! —
вскрикнула кормилица.— Перетолковал все и вкривь
и вкось... Разве я учила: «Брось жену, оставь жену»?
— А разве не так выходит? Уж коли берешь другую
жену...
— Э-э, раскричался! А хоть бы я и завела речь о сва¬
товстве, что здесь дурного? Зачем поднимать такой шум,
будто и свету конец? Сам без памяти влюблен в свою Ако¬
ги, оттого так и разозлился.
Кормилица в душе уже горько раскаивалась, что зате¬
яла это сватовство, но все же постаралась заткнуть рот
своему сыну.
— Ну, ладно, ладно!—засмеялся меченосец. — Ты,
верно, будешь и дальше подговаривать моего господина на
такие дела. Но только помни, что, если ты разлучишь моих
господ, я пойду в монахи. Тяжкий грех ты возьмешь на
душу! Придется мне, как доброму сыну, позаботиться
о спасении твоей души.— Меченосец достал бритву
и спрятал ее под мышкой.— Как примешься опять за свое,
так я и обрею голову начисто, как монаху полагается,—
пригрозил он. Кормилица перепугалась, ведь он был ее
единственным сыном.
— Ах, не говори таких страшных слов! Я попробую
сломать бритву силой моей воли. Стану все думать и ду¬
мать, что сломаю ее, может, и правда переломится по¬
полам.
Меченосец украдкой засмеялся.
«Молодой господин никогда не согласится,— подумала
кормилица,— а мой любимый сынок вот до чего догово¬
рился, страшно слушать!»
И она поспешила сообщить Правому министру, что все
ее хлопоты кончились ничем.
6*
163

«Отикубо за последнее время так изменилась ко мне,—
подумал Митиёри.— Уж не дошли ли до нее слухи об этом
сватовстве?»
Он пошел в Нидзёдоно и сказал своей жене:
— Наконец-то, по счастью, я узнал, почему у тебя та¬
кой пасмурный вид.
— Что же ты узнал?
— Всему виною дочка Правого министра.
— О нет, неправда! — улыбнулась Отикубо.
— Какое безумие! Если б сам микадо предложил мне
жениться на его дочери, я и то отказал бы ему. Я уже
раньше тебе говорил, что только и забочусь о том, как бы
не причинить тебе ни малейшего горя. А самая горшая
мука для женщины, как я слышал,— это измена любимого.
И потому я навсегда отказался даже от мысли о другой
любви. Вперед, если люди будут тебе говорить о моей из¬
мене, не верь им!
— Пусть я и не поверю им, но все же боюсь, что ты
«берег, грозящий обвалом»,— ответила Отикубо, намекая
на слова песни:
Непостоянный друг —
Словно грозящий обвалом
Берег над крутизной.
Ты говоришь мне «люблю»,
Сердце боится верить.
— Хорошо, я буду говорить тебе о моей любви, а ты
упрекай меня сколько хочешь! Я все равно буду стараться
ничем не огорчать тебя. Суди же, как глубока моя любовь.
Меченосец сказал Акоги:
— Напрасно ты подозреваешь нашего господина
в непостоянстве. Ручаюсь тебе, он до конца жизни не из¬
менит своих чувств к Отикубо.
После того как меченосец так сурово ее побранил, кор¬
милица больше не заговаривала о сватовстве. Правый ми¬
нистр, услышав, что Митиёри не собирается порвать со
своей возлюбленной, тоже отказался от мысли выдать за
него свою дочь.
* * *
После этой небольшой размолвки влюбленные снова
зажили счастливой, безмятежной жизнью в полном сер¬
дечном согласии. Отикубо понесла в своем чреве дитя, и ее
окружили еще более нежными заботами.
164

В четвертом месяце должен был вновь состояться
«Праздник мальвы» святилища Камо. Мать Митиёри за¬
хотела вместе со своими дочерьми и внучками-принцесса-
ми полюбоваться с высоты особой галереи праздничным
шествием.
— Приведи и госпожу Нидзёдоно,— сказала она сы¬
ну.— Молодые дамы любят зрелища. Мне давно хочется
увидеть твою жену.
Митиёри очень обрадовался словам матери.
— Не знаю почему,— сказал он,— но жена моя не так
любит зрелища, как другие. Впрочем, попробую угово¬
рить ее.
Он поспешил во дворец Нидзёдоно и передал Отикубо
приглашение свекрови.
— Мне сейчас нездоровится, я так некрасиво распол¬
нела... Если я поеду на праздник, то, пожалуй, омрачу об¬
щее веселье и буду всем в тягость,— стала отказываться
Отикубо.
— Тебя увидят только матушка и младшая сестра,
а ведь это все равно что я сам, — уговаривал ее Митиёри.
— Пусть будет так, как ты хочешь,— наконец сказала
она.
От матери Митиёри пришло письмо:
«Прошу вас быть на празднике непременно. Поглядим
на интересное зрелище, а потом будем вместе».
Читая это письмо, Отикубо вспомнила, как когда-то
родные сестры оставили ее в доме одну, а сами отправи¬
лись в храм Исияма, и боль старой обиды снова шевельну¬
лась в ее сердце.
На Первом проспекте была возведена великолепная,
крытая корой кипариса галерея. Землю перед ней ровно
засыпали песком, посадили деревья, словно это здание
должно было стоять долгие годы.
На рассвете в день праздника Отикубо приехала туда,
чтобы занять свое место в галерее. Акоги и Сёнагон сопро¬
вождали ее, и им казалось, что они попали в царство рай¬
ского блаженства.
Обе они когда-то терпели брань и поношение за свое
участие к гонимой Отикубо, а теперь с ними обращались
почтительно, как с наперсницами знатной госпожи. Счаст¬
ливая перемена!
Даже кормилица, которая раньше держала такие обид¬
ные речи, теперь поторопилась выйти к гостям и вертелась
возле них с угодливым видом.
— Где здесь женушка моего сына Корэнари?
165

Молодые прислужницы, глядя на нее, умирали со
смеху.
Мать Митиёри сказала своей невестке:
— Зачем нам сторониться друг друга, словно мы чу¬
жие? Между родителями и детьми должна быть тесная,
нерушимая дружба. Надо полюбить друг друга, это глав¬
ное, тогда ничто в будущем не нарушит нашего сердечного
согласия.
С этими словами она усадила Отикубо рядом с собой
и своей младшей дочерью.
Поглядев на Отикубо, свекровь нашла, что она ничуть
не уступает в красоте ни ее собственным дочерям, ни
принцессам-внучкам. На ней было легкое летнее платье из
пурпурного шелка, затканного узорами, а поверх него
другое, окрашенное соком алых и синих цветов, и еще одна
парадная одежда из тончайшего крепа цвета индиго
и густого багрянца. Как прелестна была Отикубо в своем
смущении! Сразу видно: не простая кровь течет в ее жи¬
лах,— столько в ней было утонченного благородства. Она
выглядела еще совсем юной, почти ребенком. На вид ей
можно было дать лет двенадцать, не больше. В ее красоте
было что-то трогательное, детски милое.
Младшая сестра Митиёри, тоже еще совсем юная,
смотрела на Отикубо с восхищением и сразу начала с ней
длинный задушевный разговор. Когда зрелищу пришел
конец, велено было подать экипажи к галерее, чтобы всем
ехать домой. Митиёри хотел было вернуться вместе со
своей женой в Нидзёдоно, но матушка его с веселой улыб¬
кой сказала Отикубо:
— Здесь очень шумно, нельзя поговорить по душам.
Поедем ко мне домой. Мы будем беседовать не спеша день-
другой... Почему это сын мой так торопится уехать? Он
совсем меня не слушается, негодный упрямец. Пожалуй¬
ста, не любите его слишком сильно!
Подали главный экипаж. Спереди в него села младшая
дочь и маленькие принцессы, а сзади сама матушка Мити¬
ёри вместе с Отикубо. Когда они все чинно, в строгом по¬
рядке заняли свои места, то Митиёри сел в другой экипаж
вместе со всей женской свитой из Нидзёдоно.
В западном крыле главного здания для молодых были
приготовлены роскошные покои. Прислужниц Отикубо
поместили в западном павильоне, где раньше жил Митиё¬
ри. Всем был оказан почетный прием.
166

Сам хозяин дома — отец Митиёри — окружил заботами
не только Отикубо, жену своего любимого сына, но даже
всех прислужниц из ее свиты.
Отикубо провела во дворце родителей мужа несколько
счастливых дней и вернулась в Нидзёдоно, пообещав не¬
пременно навестить их опять, как только минет трудное
для нее время.
После этой встречи матушка Митиёри прониклась еще
большей любовью к своей невестке.
* * *
Видя беспримерную любовь к себе своего мужа, Оти¬
кубо наконец перестала бояться, что он переменится к ней.
Однажды она сказала ему:
— Я хотела бы как можно скорее подать весть о себе
моему отцу. Он так стар, что может не сегодня завтра уме¬
реть. Тяжело у меня будет на душе, если я с ним так боль¬
ше и не увижусь.
— Понимаю тебя,— ответил Митиёри,— но потерпи
немного. Еще не время открыть нашу тайну. После того
как вы встретитесь, тебе станет так его жалко, что уже не¬
льзя будет досаждать мачехе. А ведь я еще не сполна ото¬
мстил ей. И я хотел бы к тому времени, когда ты встре¬
тишься со своим отцом, занять еще более высокое положе¬
ние в свете. С чего бы тюнагону так вдруг и умереть?
Отикубо не раз просила мужа позволить ей увидеться
со своим отцом, но, встречая каждый раз один и тот же от¬
вет, под конец уже не решалась заговаривать об этом. Так,
без особых треволнений, закончился старый год и насту¬
пил новый.
В тринадцатый день первого месяца Отикубо легко
разрешилась от бремени сыном-первенцем. Митиёри был
безмерно счастлив. Беспокоясь о том, что в доме у него
только молодые неопытные служанки, он сказал кор¬
милице:
— Прошу тебя, кормилица, позаботься о моей жене
и моем ребенке, как если бы ты была моя родная мать.—
И поручил ей уход за женой и руководство всем домом.
Кормилица первым делом омыла роженицу теплой во¬
дой. Увидев, как дружелюбно и ласково относится к ней
Отикубо, она подумала: «Да, мудреного нет, что молодой
господин не изменяет такой жене!»
Я не буду описывать в подробностях, какие богатые
167

подарки прислали новорожденному, предоставляю это во¬
ображению читателя. Скажу только, что все вещи были из
чистого серебра. Все родные Митиёри шумно веселились,
играя на флейтах и цитрах. Только одно огорчало Акоги:
Китаноката ничего не знает об этом торжестве. Ах, если
б она могла увидеть все собственными глазами! Как бы она
бесновалась от зависти!
Кормилицей ребенка была назначена Сёнагон, которая
тоже недавно родила.
Садайсё, отец Митиёри, и его супруга обожали малень¬
кого внучка и лелеяли его, как величайшую драгоцен¬
ность.
Во время новогоднего производства в чины и звания
Митиёри в обход многих получил звание тюнагона, а отец
его стал Левым министром, сохранив за собой должность
главного начальника Левой гвардии.
По этому случаю он сказал:
—* Не успел мой внучек появиться на свет, как и отец
его и дедушка получили высокие должности. Этот ребенок
принес нам счастье.
В самом деле, Митиёри открылось самое блестящее бу¬
дущее. Мало того что он стал тюнагоном, его еще постави¬
ли во главе Правой императорской стражи и стали титу¬
ловать «эмон-но нами».
Высокие награды получил и куродо \ Ему дали чин
тюдзё и возвели в звание государственного советника.
Когда в семье тюнагона узнали, что бывший зять вознесся
так высоко, то его покинутая жена Саннокими и Госпожа
из северных покоев опечалились до слез. Им стало еще
больнее и обиднее. И прежде, бывало, Саннокими плакала,
видя, что муж готов покинуть ее ради другой, но все же
брачный союз их еще не был разорван. Теперь же всему
конец, надежды больше не было, осталась только жгучая
напрасная зависть!
Митиёри вошел в такую милость у государя, его влия¬
ние настолько усилилось, что он мог теперь многими спо¬
собами унижать и преследовать мачеху и сестер Отикубо.
Но, чтобы не наскучить читателю, мы об этом рассказы¬
вать не будем.
На следующий год осенью Отикубо вновь родила пре¬
лестного мальчика. Госпожа свекровь сказала по этому
поводу:
1 Для удобства читателей мы и дальше будем называть его куродо.
(Прим. перев.)
168

— Молодая наша не теряет времени даром. Каждый
год у нее рождается красивое дитя. На этот раз я сама буду
растить ребенка,— и перевезла внучка вместе с кормили¬
цей в свой дворец.
Меченосец тоже не был обойден судьбой: он получил
одновременно должность секретаря в канцелярии Левой
императорской стражи и звание куродо.
Все шло так удачно и счастливо, что лучшего и поже¬
лать нельзя. Одно лишь не сбылось: тюнагон-отец ничего
не знал о судьбе своей дочери, и потому Отикубо все время
чувствовала, что еще не достигла полноты своего счастья.
Тюнагон тем временем очень ослабел от старости. По¬
груженный в невеселые думы, он почти перестал выезжать
в свет и проводил дни, запершись у себя, в грустном оди¬
ночестве.
Принцесса — мать Отикубо — некогда владела пре¬
красным дворцом Сандзёдоно, он должен был достаться
в наследство ее дочери, но тюнагон сказал:
— Отикубо нет больше на свете, я возьму этот дворец
себе.
— Разумеется, так и следует сделать,— обрадовалась
Китаноката.— А если даже, паче чаяния, она и жива, то
женщине, которая пала так низко, не подобает владеть
княжеским дворцом. Он такой просторный, как раз подой¬
дет мне и моим дочерям.
Мачеха истратила все доходы, полученные за два года
с поместьев тюнагона, чтобы заново отстроить весь дворец,
начиная с крытой земляной ограды вокруг него. Были воз¬
ведены новые здания взамен обветшалых,— словом, денег
не пожалели.
Между тем прошел слух, что в этом году «Праздник
мальвы» будет отпразднован с особым великолепием. Ми¬
тиёри обещал, что повезет любоваться торжественным
зрелищем всех служанок в доме. Полно им ходить с таким
скучающим видом!
К празднику стали готовиться задолго. Починили эки¬
пажи, подарили слугам новые нарядные одежды.
— Смотрите, чтобы все было как следует! — приказали
молодые господа. В доме поднялась суета. Наконец насту¬
пил долгожданный день.
Возле широкого Первого проспекта, по которому
должны были проехать разукрашенные храмовые колес¬
ницы, были заранее вбиты в землю колья, чтобы никто дру¬
гой не поставил в этом месте своих экипажей. Значит,
можно было не беспокоиться и не приезжать слишком рано.
169

Двадцать старших прислужниц разместились в пяти
экипажах, еще две повозки подали для девочек-служанок
и низшей челяди.
Поскольку сам молодой господин тоже принял участие
в поездке, то его сопровождала пышная свита из придвор¬
ных четвертого и пятого рангов, а впереди бежали скоро¬
ходы. Вместе с Митиёри поехали и его братья: средний
брат, бывший паж императора, а теперь начальник гвар¬
дии, и самый младший брат, уже получивший свой первый
небольшой чин по ведомству торжеств и церемоний.
Всего собралось около двадцати экипажей. Вереницей,
в строгом порядке они подъехали к заранее отгороженному
месту возле Первого проспекта, откуда можно было хоро¬
шо видеть праздничное шествие.
Оглядевшись, Митиёри заметил, что как раз напротив
их участка, отмеченного кольями, стоят два экипажа: один
очень старый, с верхом, плетенным из листьев ореховой
пальмы, и второй — чуть поновее, с верхом, плетенным из
бамбука.
Митиёри распорядился:
— Поставьте по обе стороны дороги, друг напротив
друга, мой экипаж и экипаж моих братьев так, чтобы мы
могли легко беседовать между собой и с женщинами на¬
шей семьи и чтоб нам было все хорошо видно...
Челядинцы засуетились.
— Надо подать немного назад ваши экипажи. Мы по¬
ставим здесь свои,— сказали они людям, которые распо¬
ложились по другую сторону дороги, но те, оскорбившись,
не тронулись с места.
Митиёри спросил:
— Чьи экипажи?
— Тюнагона Минамото.
— Будь хоть тюнагона, хоть дайнагона, нечего было
ставить экипажи там, где огорожена земля, точно другого
места не стало. Отодвиньте их немного назад.
Челядинцы Митиёри собрались гурьбой, чтобы отодви¬
нуть назад чужие экипажи, но навстречу им вышли слуги
тюнагона и начали словесную перепалку:
— Зачем вы так бесчинствуете? Экие скорые на руку!
Да разве ваш надутый спесью господин не такой же тюна¬
гон, как наш? Или ему принадлежит весь Первый про¬
спект из конца в конец? Самоуправцы!
Но тут один из слуг Митиёри, особенно злой на язык,
бросил в ответ:
170

— И бывший наш государь, и будущий государь, на¬
следник престола, и принцесса-весталка, все уступают до¬
рогу нашему господину, вот он какой, не знаете, что ли?
Другой подхватил:
— Да как вы смеете равнять вашего господина с на¬
шим? «Такой же тюнагон»! Скажут тоже! Болваны!
Слуги старого тюнагона не остались в долгу, они отве¬
чали бранью на брань и ни за что не уступали места.
Митиёри подозвал к себе меченосца и сказал:
— Надо немного осадить вон те экипажи.
Челядинцы, не спрашивая позволения, отодвинули на¬
зад чужие экипажи. Их противники оказались в меньшин¬
стве и ничего не могли сделать. Немногочисленные скоро¬
ходы тюнагона рассудили так:
— Что пользы в ссоре? Лучше не ввязываться в драку,
еще наживешь себе беды. У нас хватило бы мужества
пнуть ногой в зад самого первого министра, но этот моло¬
дой вельможа — другое дело, мы и пальцем не дотронемся
даже до его последнего слуги.
И вкатили свои экипажи в ворота первого попавшегося
дома. А сидевшие в экипажах женщины только молча по¬
глядывали сквозь плетеные занавески.
Вот до какой степени люди трепетали перед Митиёри.
Жена и дочери тюнагона только вздыхали:
— Бесполезно спорить! Мы бессильны ему отплатить.
Тем бы дело и кончилось, если бы глупый старикашка
тэнъяку-но сукэ не заявил:
— Почему это они посмели загнать наши экипажи ку¬
да-то на задворки? Кто им дал такое право?— И выступив
вперед, начал браниться.— Не смеете вы так своевольни¬
чать! Если вы наперед огородили место кольями, то, ко¬
нечно, вольны поставить там свои экипажи, но по какому
праву вы велели убрать наши? Ведь они стояли напротив,
через дорогу. Погодите, вы еще раскаетесь! Поплачете вы
у меня! Я вам отомщу!
Увидев тэнъяку-но сукэ, меченосец подумал: «Ага!
Знакомое лицо... Где-то мы с ним встречались...— и вдруг
вспомнил: — Так вот это кто! О, вот удача! Попался мне
наконец!»
Митиёри тоже приметил ненавистного старика.
— Эй, Корэнари! — крикнул он.— Зачем ты позволя¬
ешь ему так ругаться?
Меченосец сразу все понял и подмигнул задорным че-
лядинцам, а те рады стараться, сразу налетели на тэнъяку-
но сукэ.
171

— Что такое! Этот старикашка смеет грозить нам.
А нашего господина ты, значит, и в грош не ставишь? Так,
что ли?
Размахивая своими веерами с длинными ручками, они
внезапно сбили шапку с головы старика. И все увидели,
что жидкие прядки волос связаны у него на макушке в ма¬
ленький пучок, а голый лоб ярко блестит. Зрители, стояв¬
шие толпами по обе стороны дороги, чуть с ног не упали от
смеха.
Тэнъяку-но сукэ побагровел от стыда. Прикрыв свою
лысую голову руками, он хотел было спрятаться в экипа¬
же, но челядинцы Митиёри схватили его и давай пинать
ногами куда попало, приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе! Будешь грозить нам!
Натешились над ним вволю.
Старик в голос вопил:
— Умираю! Смерть моя пришла! — Но слуги все не
унимались. Под конец старик и дышать перестал.
Митиёри кричал только для вида:
— Стойте! Остановитесь! Довольно!
Слуги Митиёри бросили жестоко избитого тэнъяку-но
сукэ в главный экипаж, где сидела сама Китаноката, а по¬
том разошлись до того, что начали толкать и пинать эки¬
пажи. А слуги тюнагона дрожали от страха и даже близко
не осмелились подойти. Они держались в стороне, как
будто это их не касалось, и только издали следили за эки¬
пажем. Челядинцы Митиёри загнали его в глухой пере¬
улок и бросили там посреди дороги. Лишь тогда слуги тю¬
нагона решились подойти к экипажу. Он стоял, запроки¬
нувшись оглоблями кверху: жалкое зрелище!
Женщины в экипаже,— громче всех Китаноката,—
кричали в голос:
— Не хотим здесь оставаться! Домой! Скорее домой!
Но когда по их просьбе запрягли быка в повозку, ока¬
залось, что челядинцы Митиёри обрезали веревки, кото¬
рыми был привязан к дрогам плетеный кузов. Он упал по¬
среди дороги, а бык потащил дальше одни опустевшие
дроги с колесами. Простолюдины, которые толпились на
улице, чтобы поглазеть на процессию, за бока схватились
от смеха... Хохот, крики! Слуги тюнагона, следовавшие за
экипажем, попадали от неожиданности на землю и некото¬
рое время даже не в силах были подняться...
Щелкая пальцами, они сетовали:
172

— Ах, видно, нынче выдался особенно злосчастный
день! Не следовало сегодня и выезжать за ворота. Такой
неслыханный срам на наши головы!
Предоставляю читателям самим вообразить, что долж¬
ны были чувствовать женщины в экипаже. Скажу толь¬
ко, что все они горько плакали от обиды и страха.
Китаноката сидела в экипаже позади своих дочерей,
и потому, когда кузов внезапно оторвался, от сильного
толчка она кубарем вылетела на дорогу. Тем временем бык
продолжал невозмутимо шагать дальше, таща за собой
пустые дроги. Кое-как, с трудом мачеха взобралась
обратно в кузов, но, падая, она поранила себе локти и те¬
перь громко плакала и охала от боли.
— За какие грехи я терплю такое наказание! — причи¬
тала она.
— Тише! Тише!— унимали дочки свою матушку.
Наконец подоспели слуги. Видят, случилась большая
беда.
— Что делать! Понесем кузов на плечах,— стали они
совещаться между собою.
— Ну и никудышные же ездоки! — смеялись в толпе.
Слуги тюнагона так растерялись от стыда, что не рас¬
крывали рта и только молча глядели друг на друга как по¬
терянные.
Наконец привезли назад дроги, поставили на них кузов
и тронулись в обратный путь, но перепуганная госпожа
Китаноката не переставала вопить:
— Потише! Ай, вывалите!..
Пришлось ехать шагом. Кое-как, медленно-медленно
дотащились они до дому. У Госпожи из северных покоев
лицо опухло от слез. Ее внесли в дом на руках, так сильно
она расшиблась.
— Что случилось? Что случилось?— в испуге закричал
тюнагон. Когда он услышал рассказ о том, что вытерпели
его жена и дочери, то чуть не умер на месте.— Ужасный
стыд! Так меня унизить! Постригусь в монахи! — воскли¬
цал он, но, жалея жену и дочерей, не исполнил своего на¬
мерения.
В обществе много толковали, посмеиваясь, об этом про¬
исшествии. Отец Митиёри строго спросил своего сына:
— Неужели это правда? До меня дошел слух, что че¬
лядь разбила экипаж, в котором ехали женщины, и что
среди этих буянов особенно отличились твои слуги из
Нидзёдоно. Как мог ты допустить такое бесчинство?
173

— О нет, слухи преувеличены,— ответил Митиёри.—
Ничего особенного не случилось. Я приказал заранее ого¬
родить кольями место для наших экипажей. Зачем же
слуги тюнагона именно там, как нарочно, поставили эки¬
пажи своих господ, хотя всюду вдоль дороги было сколько
угодно свободного места? Мои слуги, понятно, не стерпели
этого, вот и вспыхнула перебранка. В конце концов челя¬
динцы мои до того разгорячились, что в пылу ссоры пере¬
резали у чужого экипажа веревки, которыми был привязан
кузов к дрогам. Один из людей тюнагона стал поносить
моих слуг. А те сбили с него шляпу и давай колотить, не
слушая никаких уговоров. Оба мои брата были тут же
и все видели. Они могут подтвердить мой рассказ. Люди
представили вам все дело гораздо страшнее, чем оно было
на самом деле.
— Потрудись, однако же, впредь вести себя так, чтобы
тебя не порицали,— сказал ему отец.— Я тоже недоволен
тобой.
Когда Отикубо услышала о том, что случилось, она
сильно опечалилась, жалея и сестер и мачеху.
— Не слишком-то беспокойтесь о них,— сказала ей
Акоги.— Незачем. Если б в экипаже находился ваш отец,
тогда другое дело! А то, подумаешь, избили старикашку
тэнъяку-но сукэ, так ему и надо!
— У тебя недоброе сердце,— сказала на это Отикубо.—
Можешь идти на службу к моему супругу, а меня оста¬
вить. Он такой же мстительный, как ты.
— Хорошо! Отныне буду служить вашему супругу. Он
делает все то, что я сама хотела бы сделать, будь за мною
сила, и потому он стал мне теперь дороже, чем вы! — отве¬
тила Акоги.
Супруга тюнагона тяжело заболела после этого проис¬
шествия. У постели больной собрались все ее дети и стали
молиться богам и буддам, чтобы они послали ей исцеление.
Молитвы их были услышаны, и госпожа Китаноката по¬
немногу оправилась от своего недуга.
Часть третья
Пока все эти беды сыпались одна за другой на семью
тюнагона, работы по восстановлению дворца Сандзёдоно
благополучно шли своим чередом. В шестом месяце года
должно было состояться новоселье.
474

Опасаясь, что старый дом приносит несчастье, тюнагон
с женой думали отвести от себя беду, переселившись в но¬
вый великолепный дворец, и всячески торопили приготов¬
ления к переезду. Они собирались взять с собой всех своих
дочерей.
Слух об этом дошел до ушей Акоги. Улучив время,
когда Митиёри отдыхал в покоях своей супруги, она сооб¬
щила ему:
— Дворец Сандзёдоно отстроен заново во всей своей
былой красоте. Ходят слухи, что семья тюнагона собира¬
ется в него переехать. А ведь принцесса — покойная ма¬
тушка вашей супруги — постоянно наказывала своей ма¬
ленькой дочери: «Смотри, вырастешь, не отдавай наш дом
чужим людям, живи здесь сама. Он дорог моему сердцу.
Я помню, как прекрасна была в нем жизнь при моем от¬
це». Вот что говорила покойная госпожа про Сандзёдоно!
А теперь им хотят силой завладеть посторонние... Как бы
помешать этому?
— А есть ли у моей жены крепость на владение зем¬
лей?— спросил Митиёри.
— Как же, есть, в полной сохранности.
— О, если так, то может случиться прелюбопытная ис¬
тория! Узнай точно, на какое число назначен переезд,—
приказал Митиёри.
— О, что ты вновь задумал? Не слушай Акоги, она
стала очень злобной! Зная твой горячий нрав, нарочно го¬
ворит так только для того, чтобы подстрекнуть тебя.
— Ах, так, значит, я стала злобной? Но разве я могу
молчать, когда люди творят такие беззакония?..
— А ты впредь старайся не говорить об этом при своей
госпоже, — сказал Митиёри.— Она такая мягкосердечная,
жалеет даже тех, кто причиняет ей одно только зло. Если
послушать мою жену, то выходит, что мстить этим лю¬
дям — значит прежде всего мучить бедняжку Отикубо.
Акоги согласилась с ним:
— Правда, не стоит говорить о таких вещах в присут¬
ствии госпожи,— и вышла из комнаты.
Когда наступил шестой месяц года, Акоги будто не¬
взначай спросила у одной из своих старых знакомых, слу¬
жанок тюнагона:
— Когда вы переезжаете в новый дом?
— Да уж скоро, девятнадцатого числа,— ответила та.
Акоги поспешила известить об этом своего господина.
— Превосходно, в тот же день, ни раньше, ни позже,
и я перевезу туда мою жену. Найми еще несколько моло¬
175

дых служанок. Да нет ли таких в доме тюнагона? Если
найдутся, то перемани их к нам на службу. Пусть мачеха
выходит из себя от досады...
— Прекрасная мысль,— одобрила Акоги.
Увидев, какая радость засияла у нее на лице, Митиёри
с удивлением подумал: «Она так же сильно горит жаждой
мести, как и я». Он потихоньку стал с ней совещаться,
строго-настрого запретив говорить Отикубо хоть слово об
их затее. Жене своей он сказал только:
— Я приобрел у одного человека великолепный дом
и без долгих сборов собираюсь перевезти тебя туда. Девят¬
надцатое число — счастливый день для новоселья. Поза¬
боться, чтобы к этому сроку были готовы новые одежды
для слуг. Я собираюсь заново перестроить дворец Нидзё¬
доно сразу же после твоего отъезда. Поторопись со сбора¬
ми, времени остается мало.
Вскоре он прислал Отикубо много свертков шелка,
окрашенного в цвета марены и пурпура. Не подозревая
тайного замысла мужа, она срочно засадила мастериц за
работу, чтобы все поспело к назначенному сроку.
Акоги через свою посредницу пригласила самых хоро¬
шеньких прислужниц из дома тюнагона, и в первую оче¬
редь личную камеристку Госпожи из северных покоев.
Камеристка эта, по имени Дзйдзю, обладавшая необык¬
новенно красивой наружностью, стояла во главе женской
прислуги. Помимо нее были приглашены приближенные
служанки Саннокими: госпожа Сукэ и дама Таю, а из низ¬
ших служанок — некая Мароя.
«Все они хороши собой и держатся благородно»,— ду¬
мала Акоги и устами посредницы сообщила каждой из них
по секрету:
— Так, мол, и так. Есть в нашей столице дворец одного
влиятельного человека, где особенно добры к прислужни¬
цам и всячески о них заботятся... Не пропустите же такого
случая!
Служанки были молоды, им не нравилось, что господин
их от старости стал уже слаб головой. И вот в то самое
время, когда все они усиленно искали себе других хозяев,
пришла такая приятная весть. Услышав, что их зовут
в дом к человеку, о котором в свете идет сейчас громкая
слава, все они с радостью согласились поступить к нему на
службу и поспешили вернуться к себе домой, в свои род¬
ные семьи, чтобы уже оттуда переехать в дом к новому хо¬
зяину.
176

Им и во сне, конечно, не снилось, что госпожой их ста¬
нет Отикубо и что все они будут служить в одном и том же
доме. Поэтому даже самые близкие приятельницы держа¬
ли в строгом секрете друг от друга место своей новой
службы.
За каждой из них но очереди прибыл экипаж из дворца
Нидзёдоно. Услышав, что в этом дворце царит неслыхан¬
ная роскошь, женщины разрядились как нельзя лучше.
Все они приехали к одному и тому же дому, вышли из
экипажей в одном и том же месте и, увидев друг друга, не
могли опомниться от удивления.
Правду гласила молва. В доме находилось не менее
двадцати молодых и прекрасных собою прислужниц. Пять
или шесть женщин, как видно старших камеристок, были
одеты особенно роскошно: на каждой по две одежды из
блестящего белого шелка, длинные шлейфы, окрашенные
соком красных и синих цветов, пурпурные хакама... На
других были алые хакама и затканные узорами одежды,
одно поверх другого, длинные шлейфы из светло-пурпур-
ного зернистого крепа или узорчатого шелка... Все эти
роскошно разряженные красавицы толпой обступили но¬
воприбывших. Не мудрено, что тем стало не по себе.
Вместо Отикубо, жестоко страдавшей от жары, сам мо¬
лодой хозяин дома вышел взглянуть на новых дам из ее
свиты. Склонившись перед ним до земли, они, полные
смущения, только молча переглядывались между собой.
Митиёри поразил их своей красотой и изяществом наряда.
На нем были хакама цвета густого пурпура и одежда из
сурового шелка, поверх которой была наброшена другая,
из тончайшего крепа.
Женщинам показалось, что перед ними вдруг возник
тот сказочный образ, который живет только в мечтах.
Митиёри обвел их взглядом и сказал:
— Все как будто недурны собою. Ну, а если они вы¬
глядят не совсем так, как следует, то я не буду придирчив,
ведь их пригласила Эмон.
Отикубо в соседней комнате услышала его слова и ска¬
зала, смеясь:
— Вот какое у нас доверие к Эмон!
— Вы говорите, что они выглядят не совсем так, как
следует,— отозвалась Эмон.— Позвольте узнать почему?
Находясь безотлучно при моей госпоже, я не успела наря¬
дить их должным образом... Всему виною спешка.—
С этими словами Эмон показалась на пороге, и все узнали
177

ее. Так вот кто скрывался под этим именем,— их старая
знакомая Акоги.
Женщины изумились:
— Неужели это наша Акоги? Какое блестящее поло¬
жение она заняла в этом дворце!
Акоги нарочно сделала вид, будто сама очень удивлена.
— Странно! Мне сдается, будто я с вами уже где-то
встречалась...
— А мы сразу вас узнали. Вот счастливый случай!
— Долго-долго нам не удавалось повидаться... Как это
было грустно!
Только старые друзья начали беседовать о прежних
временах, как вдруг к ним вышла еще одна женщина, дер¬
жа на своем плече прелестного белолицего мальчика лет
трех. Смотрят, да ведь это Сёнагон!
— Ах, словно прошлое воскресло снова! Вокруг нас
звучат лишь знакомые голоса,— восклицали новоприбыв¬
шие. Завязался оживленный разговор. Не буду докучать
читателю, пересказывая беседу приятельниц, встретив¬
шихся столь неожиданно после долгой разлуки. Скажу
только, что они говорили друг другу самые радостные,
приятные слова.
Новые служанки были очень довольны, что их прежние
подруги Акоги и Сёнагон пользуются в доме таким боль¬
шим почетом и могут оказать им покровительство.
А между тем не ведавшая ни о чем семья тюнагона со¬
бралась переехать на следующий день во дворец Сандзё-
доно. Перевезли туда всю домашнюю утварь, повесили за¬
навеси, плетенные из тростника... Даже вещи слуг — и то
уже успели отвезти на новое место.
Когда в Нидзёдоно услышали об этом, то домоправите¬
ли Тадзйма-но ками, Симоцукэ-но ками и главный смот¬
ритель дворца Эмон-но сукэ созвали самых надежных
и расторопных слуг и сказали им:
— Дворец Сандзёдоно, бесспорно, тоже принадлежит
нашему господину, но в самое то время, когда он собирал¬
ся переехать в него, тюнагон Минамото неизвестно почему
решил присвоить этот дом и даже перестроил его заново,
не спрося ничьего согласия. А ведь если бы даже тюнагон
и имел какое-то основание считать его своим, то и тогда он
должен был бы первым делом известить об этом нашего
господина и объясниться с ним, а не действовать испод¬
тишка. Говорят, что завтра тюнагон переезжает в Сандзё¬
доно вместе со всей своей семьей. Поэтому ступайте туда
и скажите его слугам: «На каком основании вы само¬
178

управно вторглись в дом, принадлежащий нашему господи¬
ну?» Не отдавайте им тех вещей, которые они уже успели
туда перевезти. Мы сами завтра переедем в Сандзёдоно.
Осмотрите хорошенько все строения этого дворца, чтобы
решить, где лучше разместить разные службы.
Выслушав приказ, слуги немедленно отправились вы¬
полнять его. Они пришли в Сандзёдоно и увидели, что это
великолепный дворец. Люди тюнагона хлопочут повсюду,
посыпают землю песком, вешают плетеные занавеси...
И вдруг, в самый разгар приготовлений, с шумом врывает¬
ся ватага слуг из дворца Нидзёдоно. Челядинцы тюнагона
растерялись:
— Это кто такие? Откуда?
Смотрят, да ведь это приближенные слуги и подручные
того самого молодого сановника, от которого их господа
терпели уже столько обид и притеснений.
— Дворец Сандзёдоно принадлежит нашему господи¬
ну,— объявили слуги Митиёри.— Почему вы самовластно
распоряжаетесь в нем? Нам приказано выгнать вас отсюда,
чтобы и духу вашего здесь не было.— И стали совещаться,
где разместить разные службы.
— Вот здесь будет поварня, там людская для младших
слуг... Здесь будет то, а там будет это.
До крайности изумленные слуги тюнагона побежали
доложить о случившемся.
— Чужие домоправители и слуги ворвались толпой
в Сандзёдоно, а нас оттуда выгнали. Говорят, будто эмон-
но ками завтра переедет туда собственной персоной, и все
строения дворца распределяют по-своему: там будут ком¬
наты для слуг, а тут комната главного смотрителя...
Старик сразу понял, что дело худо, и пришел в страш¬
ное смятение.
— Какое неслыханное самоуправство! У меня, правда,
не сохранилось бумаги на владение этим дворцом, но ведь
дворец принадлежал моей дочери. Кто же, кроме меня, ее
родного отца, имеет на него право? Если бы дочь моя, Оти¬
кубо, была жива, я бы мог подумать, что она всему причи¬
ной, но ведь о ней давно нет ни слуху ни духу... Что же это
в самом деле! Спорить с таким наглецом бесполезно, луч¬
ше я обращусь с жалобой к его отцу.
Тюнагон даже не в силах был одеться должным обра¬
зом. Еле живой, он поспешил в чем был к Левому минист¬
ру, отцу Митиёри.
— Мне срочно нужно повидаться с господином ми¬
нистром,— объявил он встретившим его слугам.
179

Министр принял тюнагона.
— В чем дело?
— С давних пор я владею домом на Третьем проспекте.
Недавно я перестроил его заново и думал завтра в нем по¬
селиться. Челядинцы мои уже стали перевозить домаш¬
нюю утварь, как вдруг явились слуги сына вашего эмон-но
ками и заявили: «По какому праву вы здесь? Этот дом —
собственность нашего господина. Как смеете вы хозяйни¬
чать в нем без дозволения? Наш господин завтра сам сюда
переедет». Они не подпустили моих слуг и близко к дому,
и те явились ко мне, растерянные, не зная что делать.
А между тем никто, кроме меня, не имеет никаких прав на
дворец Сандзёдоно. Что же это значит? Может быть, в ру¬
ки к вашему сыну попала каким-нибудь образом бумага на
право владения этим домом?— жаловался он, чуть не
плача.
Неохотно выслушав его, министр ответил с видом
крайнего недовольства:
— Я ничего не знаю об этом. Если рассказ ваш спра¬
ведлив, то сын мой поступил беззаконно. Но, может быть,
он действовал так по какой-нибудь особой причине? Я не¬
медленно потребую от него объяснений и извещу вас.
А пока я больше ничего не могу сказать.
Тюнагон не посмел больше настаивать и вернулся до¬
мой, вконец удрученный.
— Я попробовал пожаловаться его отцу, но тот и слу¬
шать не стал,— сетовал старик.— Что же это такое!
Сколько времени строили, строили, не жалели ни денег, ни
сил — и вдруг!.. Какое унижение! Мы снова станем всеоб¬
щим посмешищем.
В этот день Митиёри прямо из императорского дворца
отправился навестить своих родителей, даже не заезжая
к себе домой. Отец спросил его:
— Только что у меня был тюнагон и жаловался на те¬
бя. Скажи, неужели он правду говорил?
— Да, это правда. Я давно уже собирался переехать
в один дом на Третьем проспекте, как вдруг слышу не¬
ожиданную новость: тюнагон хочет поселиться там же!
Я не мог опомниться от изумления и сейчас же послал ту¬
да слуг, чтоб они проверили, правда ли это.
— Но тюнагон говорит, что этот дом принадлежит
только ему, и никому другому. С каких пор ты владеешь
этим домом? И есть ли у тебя бумага на право владения?
А если есть, откуда она у тебя?
180

— По правде говоря, дом принадлежит моей жене.
Дворец Сандзёдоно перешел к ней в наследство от ее по¬
койного деда с материнской стороны. Тут и спора не может
быть, но, видно, тюнагон на старости лет совсем из ума
выжил. Он слушается во всем свою жену и по ее науще¬
нию совершил много жестоких, безжалостных поступков
по отношению к своей дочери. А теперь мачеха из нена¬
висти к падчерице подговорила его захватить этот дом без
всякого на то права. Бумага на право владения домом на¬
ходится у моей жены. А тюнагон утверждает, что единст¬
венный владелец он, хотя и не имеет никаких доказа¬
тельств... Глупо!
— Так нечего с ним и препираться. Покажи ему скорее
бумагу, и дело с концом. У старика был до крайности
взволнованный вид.
— Хорошо, сейчас же покажу.
Вернувшись в Нидзёдоно, Митиёри распорядился, кому
завтра сопровождать его при переезде в новый дом и в ка¬
кие экипажи кому садиться.
Тюнагон всю ночь не мог сомкнуть глаз от огорчения
и рано утром послал к Левому министру своего старшего
сына Кагэдзуми, правителя провинции Этидзэн.
— Отец мой, тюнагон, должен был сам явиться к вам,
но вчера, вернувшись домой, он почувствовал себя плохо
и просит его извинить. Каков будет ваш ответ?— спросил
Кагэдзуми.
— Я тотчас же попросил объяснений у моего сына,
и вот что он сообщил мне...— И министр повторил слова
своего сына.— Если вы хотите знать дальнейшие подроб¬
ности, благоволите обратиться к нему самому. Я больше
ничего не знаю и не берусь судить, кто прав, кто виноват.
Но все же не могу не удивляться, что вы хотели занять
дом, не имея никаких бумаг на право владения...
Услышав такой ответ, Кагэдзуми немедленно напра¬
вился во дворец Митиёри. Митиёри принял его, сидя перед
плетеным занавесом, одетый попросту, в легком домашнем
платье. Кагэдзуми уселся перед ним в почтительной позе.
А позади плетеной занавеси находилась Отикубо... Увидев
перед собой своего родного брата в роли униженного про¬
сителя, она почувствовала глубокую жалость к нему.
Сёнагон и Акоги только поглядывали друг на друга,
пересмеиваясь:
— Подумать только, когда-то мы трепетали перед этим
человеком и не знали, как угодить ему!
181

Между тем ничего не подозревавший Кагэдзуми начал
говорить таким образом:
— Я только что был у вашего почтенного отца и гово¬
рил с ним. Неужели бумага на владение домом в самом
деле находится у вас? Я думаю, что дело можно будет ре¬
шить лишь после того, как мы внимательно ознакомимся
с нею. Если бы отец мой и все мы, его сыновья, имели бы
хоть малейшее основание подозревать, что дворец Сандзё-
доно принадлежит вам, то этот неприятный спор никогда
не возник бы. Но ведь уже два долгих года мы отстраиваем
заново этот дворец. За все это время вы ни разу не подали
никакого знака — и вдруг, уже накануне нашего переезда,
силой пытаетесь нам помешать... Позволю себе выразить
сожаление, что вы прибегли к такому далеко не мирному
способу разрешения спора.
— Но ведь бумага на дворец Сандзёдоно находится
в моих руках уже давно. Я слышал, дом принадлежит
лишь тому, кто владеет такой бумагой, и никому другому.
Поэтому я был спокоен и не находил надобности объявлять
всем и каждому, что это мой дом, но, когда вы задумали
переехать в него, мне пришлось заявить свои права. Кста¬
ти, есть у вас какая-нибудь бумага, подтверждающая, что
вы владетели этого дома?
Митиёри говорил мягко, спокойным тоном, играя с си¬
девшим у него на коленях ребенком. Это был мальчик лет
трех, удивительно белолицый и красивый.
Кагэдзуми был возмущен и обижен. Так вести себя во
время важного разговора! Легкомысленный и бессердеч¬
ный человек! Но все же он сдержался.
— К сожалению, мы пока не нашли эту бумагу... Быть
может, кто-нибудь продал вам ее? Только это одно и оста¬
ется предположить, потому что никто, кроме нас, не имеет
никакого права на этот дом.
— Нет, я не покупал никакой краденой бумаги. Дом
достался мне честным образом, и я со своей стороны счи¬
таю, что он принадлежит только мне одному. Вот мой со¬
вет: признайте справедливость моих слов и примиритесь
с тем, что случилось. А отцу вашему, тюнагону, сообщите,
что я дам ему возможность самым внимательным образом
рассмотреть эту бумагу.
И прекратив разговор, Митиёри встал и ушел во внут¬
ренние покои с ребенком на руках. Кагэдзуми вернулся
к отцу ни с чем, опечаленный.
Отикубо слышала весь разговор от слова до слова.
182

— Так, значит, они хотели сейчас переехать в Сандзё¬
доно! Подумают еще, что это я преследую их своей злобой.
Сколько лет мой отец отстраивал этот дом заново, сколько
принял хлопот и расходов, и вдруг в последнюю минуту
силой воспрепятствовать его переезду! Как он, должно
быть, огорчен! Доставлять горе своим родителям —
страшный грех. Мало того, что я не могу заботиться ни об
отце, ни о матери, но из-за меня их мучат, преследуют, вот
что мне горько! Уж это, наверное, Акоги все придумала...
Сердце Отикубо разрывалось от жалости к своим
родным.
— Пусть даже лучшего отца, чем твой, нет во всем
поднебесном мире,— сказал ей Митиёри,— но какой про¬
стак позволит отнять у себя дом? Твоего отца обидели?
Верно, но ты сможешь потом теплыми дочерними заботами
искупить этот грех. Если ты не хочешь переезжать в Сан¬
дзёдоно, так я все равно перееду туда один вместе с твоей
женской свитой. Раз уж я затеял это дело, то бросить его
на полдороге было бы глупо. Ты хочешь подарить дворец
Сандзёдоно своему отцу? Хорошо, подари после того, как
месть моя будет завершена и ты встретишься с ним лицом
к лицу.
Отикубо поневоле умолкла.
Вернувшись домой, Кагэдзуми рассказал обо всем тю-
нагону.
— Дальше настаивать бесполезно. Как ни унизительно
для нас, что мы не смогли отстоять наше право на этот
дом, но придется от него отступиться. Я говорил с эмон-но
ками о таком важном для нас деле, а он в это время держал
на коленях хорошенького мальчика, своего с*>шка, и играл
с ним и мои доводы пропускал мимо ушей. Потом отказал
мне наотрез и ушел в дом. Левый министр, его отец, только
твердил: «Не знаю ничего. У моего сына бумага на владе¬
ние домом, значит, он прав». И там я тоже не добился
успеха. Почему в свое время мы не взяли себе на хранение
эту злосчастную бумагу? Эмон-но ками собирается пере¬
ехать сегодня же вечером. Приготовления в самом разгаре,
только и слышно, каких слуг возьмут с собой, в каких эки¬
пажах поедут...
Слушая этот рассказ, тюнагон невзвидел света от огор¬
чения.
— Мать Отикубо отдала на смертном одре эту бумагу
своей дочери, а я по беспечности совсем забыл о ней. По¬
думать только, что из-за этой небрежности мы потеряли
такой прекрасный дом! Какие же тут могут быть сомне¬
183

ния — конечно, он купил у кого-то эту бумагу, потому так
уверенно и действует. Люди будут над нами смеяться. Ес¬
ли бы я даже пожаловался самому государю, никакого
толку не вышло бы, ведь эмон-но ками сейчас в большом
фаворе при дворе. Кто нас рассудит, если он выдаст черное
за белое? Жаль мне, что я извел столько денег напрасно...
Злосчастный я человек, во всем мне неудача, одна беда за
другой так и сыплются на мою голову...
Тюнагон грустно задумался, уставив глаза в небо.
Перед тем как переехать в Сандзёдоно, Митиёри пода¬
рил каждой даме из свиты своей жены по новому велико¬
лепному наряду. Все они очень обрадовались тому, что за
недолгий срок своей службы получили возможность
одеться по последней моде.
Тюнагон прислал людей с просьбой вернуть ему хотя
бы утварь и вещи, но никого не велено было впускать в во¬
рота. При этом известии Китаноката всплеснула руками от
ярости.
— Этот эмон-но ками — наш злейший враг. Он мне
всю душу истерзал, проклятый!
Кагэдзуми стал уговаривать ее:
— Успокойтесь, матушка, ведь потерянного не вер¬
нешь. Наши люди просили, чтоб им позволили хоть вещи за¬
брать. «Забирайте поскорее»,— ответили слуги этого эмон-
но ками как будто по-хорошему, а потом вдруг не пустили
никого за порог. Нельзя же было нашим людям лезть
в драку...
И правда, тюнагону и его семье осталось только одно:
всем скопом проклинать обидчика.
Наконец свечерело, наступил час Пса. К дворцу Санд¬
зёдоно длинной вереницей подъехало десять экипажей.
Выйдя из экипажа, Митиёри увидал, что и в самом
деле, как говорил тюнагон, главные покои дворца готовы
к прибытию господ. Поставлены ширмы, повешены занаве¬
си, настланы циновки... Митиёри понял, что сейчас долж¬
ны чувствовать тюнагон и его близкие, и ему стало их
жаль, но он все же решил довести свою месть до конца.
«Как, должно быть, страдает мой отец!» — думала Оти¬
кубо и оставалась безучастной ко всему. Ничто ее не ра¬
довало.
Митиёри сказал слугам:
— Смотрите не потеряйте ни одной чужой вещи. Я хо¬
чу вернуть все в сохранности.
184

В то время как во дворце Сандзёдоно царило веселое
и шумное оживление, в доме тюнагона все были полны
страха и тревоги.
Наконец пришла весть:
«Торжественный переезд состоялся. Сколько там слуг,
сколько экипажей!»
«Значит, всему конец. Теперь уж делу не помо¬
жешь»,— опечалились тюнагон и его близкие.
Но во дворце Сандзёдоно никто не думал о них. Там
люди беззаботно веселились.
Акоги была полна благодарности к своему хозяину за
то, что он так умело осуществил все, о чем она едва смела
мечтать.
* * *
На другой день Кагэдзуми сам явился в Сандзёдоно
и попросил:
— Пожалуйста, разрешите мне взять имущество моей
семьи.
— Мы три дня не позволим дотронуться ни до одной
вещи. На четвертый день присылайте за вашим добром.
Все будет возвращено в полной сохранности,— ответили
ему слуги и не стали слушать никаких доводов. В доме
тюнагона еще больше встревожились...
А в Сандзёдоно три дня подряд не стихала веселая му¬
зыка. Праздновали новоселье на самый изысканный новый
манер.
В назначенный день рано утром снова появился Кагэд¬
зуми и начал слезно молить:
— Позвольте мне сегодня забрать вещи моей семьи.
Мы перевезли сюда все наше имущество, все до мелочи,
даже ларчики для женских гребней... Очень трудно обой¬
тись без этих вещей...
Митиёри, торжествуя в душе победу, велел наконец
возвратить Кагэдзуми все вещи согласно описи.
— Ах, вспомнил! — вдруг воскликнул Митиёри.— Где-
то была еще старая шкатулка для зеркала. Верните шка¬
тулку вместе с прочими вещами, ведь супруга тюнагона,
кажется, считает ее бесценным сокровищем.
Акоги с готовностью отозвалась:
— Как же, как же, шкатулка хранится у меня,—
и тотчас же принесла ее. Женщины, еще не видевшие этой
шкатулки, дружно засмеялись:
— Ах, до чего же она безобразна!
185

— Надо приложить к ней записку,— сказал Митиёри,
подумав, что одна шкатулка сама по себе не произведет
должного действия, и попросил Отикубо написать не¬
сколько слов.
— Зачем? Если я дам знать о себе в такую тяжкую для
моих родных минуту, то причиню им лишнюю боль,— ста¬
ла отказываться Отикубо.
— И все же напиши, прошу тебя, напиши,— настаивал
Митиёри, и в конце концов она написала на оборотной
стороне дощечки, лежавшей на дне шкатулки, такое сти¬
хотворение:
Утром и вечером
Видело ты, как я слезы лью,
Ясное зеркало.
Но протекли года — и теперь
Память о прошлом сердцу мила.
Завернув шкатулку в несколько слоев цветной бумаги,
Отикубо привязала к ней ветку дерева и отдала Акоги.
— Вот, передай моему брату.
Митиёри пригласил к себе Кагэдзуми и сказал ему:
— Вы, должно быть, считаете, что я поступил с вами
очень неучтиво. Но, по правде сказать, меня взяла сильная
досада, когда я узнал, что вы переезжаете в мой дом, даже
не известив меня об этом. Теперь я уже остыл и намерен
сам лично принести свои извинения вашему батюшке.
И кроме того, показать ему ту бумагу, о которой шла речь.
Передайте тюнагону, чтобы он непременно посетил меня
сегодня или завтра. Может быть, вы и ваши братья сочтете
неудобным для себя сопровождать его, но я буду очень
рад, если кто-либо из вас примет участие в нашей бе¬
седе.
У Митиёри был такой радостный вид, какой вовсе не
соответствовал обстоятельствам. Кагэдзуми был очень
этим удивлен.
— Так вы непременно передайте вашему батюшке,
чтобы он ко мне пожаловал, и прошу вас, приходите
вместе с ним,— повторил Митиёри. Кагэдзуми, выра¬
зив свое согласие, удалился. Акоги поджидала его за
дверью.
— Попроси-ка гостя подойти сюда,— велела она слуге.
Кагэдзуми это показалось очень странным, но все же он
подошел ближе. Из-за плетеного занавеса показался только
самый краешек нарядного яркого рукава.
— Пожалуйста, передайте эту вещь Госпоже из север¬
ных покоев. Я бережно хранила ее, зная, как дорога она
186

госпоже. А сегодня, когда стали возвращать ваше иму¬
щество, я вспомнила и об этой вещице...
Кагэдзуми еще более удивился. Голос показался ему
знакомым.
— Но от чьего имени прикажете передать?
— Госпожа ваша матушка сама догадается. Вспомни¬
те, как говорится в одной песне:
Все изменилось здесь,
И лишь кукушки голос
Напомнил о былом...
Я словно та кукушка. Разве голос мой не напоминает вам
о прошлом?
«Ах, да ведь это Акоги! Она у нас когда-то служила»,—
вспомнил Кагэдзуми.
—■ Как могу я вести сердечную беседу с той, которая
так легко забыла свою родную обитель? Но все же, когда
я вновь приду сюда, то по старой памяти навещу вас.
— А вот и еще одна ваша давнишняя знакомая,— по¬
слышался голос, и из-за плетеного занавеса выглянула да¬
ма. То была Сёнагон!
«Каким образом они оказались здесь вместе?» Не
успела эта мысль промелькнуть в голове Кагэдзуми, как
раздался еще один знакомый голос:
— А я, ничтожная, верно, уже забыта вами. Где вам
помнить обо мне здесь, у вас в столице, где столько
женщин
Красой затмевают друг друга,
Словно кошницы цветов.
Ну, разумеется, это Дзидзю, любимая прислужница его
второй сестры, Наканокими. Когда-то у Кагэдзуми были
с Дзидзю любовные встречи... Но что все это значит? Он
слышит только знакомые голоса. Растерявшись от не¬
ожиданности, Кагэдзуми не находил ответа.
Акоги спросила:
— Скажите, как поживает меньшой ваш брат Сабуро?
Состоялся ли уже обряд гэмпуку?
— О да, этой весной он получил звание чиновника пя¬
того ранга.
— Пусть он непременно придет сюда. Передайте ему,
что мне о многом хочется поговорить с ним.
— Это нетрудно исполнить,— ответил Кагэдзуми и по¬
спешил домой. Ему не терпелось взглянуть, что за вещь
передала ему Акоги с таким таинственным видом.
187

По дороге он вспоминал все, что ему довелось видеть
и слышать в Сандзёдоно, и не мог прийти в себя от изум¬
ления. Что за чудеса! Уж не стала ли Отикубо женой этого
эмон-но ками? Акоги, видимо, живется недурно, она так
разряжена. Все прежние прислужницы собрались в Санд-
зёдоно словно нарочно. «В чем тут дело?» — терялся в до¬
гадках Кагэдзуми.
Ему было приятно встретить столько старых друзей.
Никакие опасения не смущали его, ведь в то время, когда
Госпожа из северных покоев так жестоко мучила свою
падчерицу, Кагэдзуми находился далеко, на службе в глу¬
хой провинции, и ничего не знал.
Вернувшись домой, он передал отцу слова Митиёри,
а потом отнес своей матери таинственный предмет, плотно
завернутый в цветную бумагу. Стали ее разворачивать,
и вдруг показалась — кто бы мог ожидать!— старая зна¬
комая шкатулка из-под зеркала. Та самая, которую мачеха
когда-то отдала Отикубо. «Что же это значит?» — в смяте¬
нии думала Китаноката. На дне шкатулки написаны ка¬
кие-то стихи... Несомненно, рукой Отикубо! Мачеха так
и замерла, широко раскрыв глаза и рот.
«Так, значит, весь неслыханный позор, который сва¬
лился на наши головы, все наши несчастья в последние
годы, все это ее рук дело! Так вот кто наш тайный недруг!»
Словами не описать, какая злоба, какая досада охвати¬
ли мачеху при этой мысли.
Весь дом тюнагона пришел в смятение.
Но когда сам он узнал, что дворец Сандзёдоно достался
не кому иному, как его родной дочери, то старик сразу по¬
забыл все обиды и все унижения прошлых лет.
— Она оказалась самой счастливой из моих дочерей...
Как мог я так пренебрегать ею? Дом этот по праву при¬
надлежит Отикубо, он достался ей в наследство от мате¬
ри,— сказал тюнагон с успокоенным видом.
Эти слова привели в ярость Госпожу из северных
покоев.
— Хорошо, пусть она берет себе этот дом, раз уж не¬
льзя иначе. Но мы столько денег потратили на него. По¬
просите, чтоб нам возвратили хоть кусты и деревья. Ведь
какой убыток мы потерпели! Пусть возместят нам хоть
часть расходов, чтобы мы могли купить новый дом.
— Что ты говоришь, матушка! — возмутился Кагэдзу¬
ми.— Словно речь идет о чужом нам человеке. Не знаю по
какой причине, но в нашей семье нет ни одного прилично¬
го зятя. Надоело мне слушать насмешки насчет Беломор¬
188

дого конька! И вдруг с нами породнился молодой санов¬
ник — любимец государя. Надо радоваться такому
счастью.
Тут в разговор вмешался младший сын — Сабуро:
— Мне нисколько не жаль отдать сестрице этот дом.
Но мне было очень жаль смотреть, как мучили сестрицу
Отикубо.
— Как мучили? Кто ее мучил? Что такое?— спросил
Кагэдзуми.
— Да, мучили! Сколько она, бедняжка, выстрадала! —
И Сабуро рассказал обо всем, что было.— Ах, что должна
говорить о нас Акоги. А уж сестрице мне стыдно и на глаза
показаться...
Кагэдзуми вспыхнул от гнева:
— Это ужасно! Я был в провинции и ничего не знал.
С ней поступали отвратительно; Не мудрено, что муж ее,
эмон-но ками, затаил в душе месть против нашей семьи
и причинил нам столько бед. Что он должен о нас думать!
Я не решусь теперь и на людях-то показаться.— Так гово¬
рил он, охваченный чувством глубокого стыда.
— Ах, замолчите вы! Что было, то было... Глупости
все! И слышать не хочу. Это она все по злобе подстрои¬
ла,— отмахнулась Китаноката.
Видя, что с ней толковать бесполезно, сыновья за¬
молчали.
Прислужницы, слышавшие этот разговор, чуть не
умерли от зависти.
— Оказывается, и Сёнагон и Дзидзю поступили на
службу к госпоже Отикубо. Счастливицы! А мы-то до сих
пор не догадались наведаться туда и погибаем здесь от
тоски и скуки. Нет уж, хватит с нас! Сейчас же пойдем
в Сандзёдоно. Госпожа Отикубо такая добрая, она не¬
пременно возьмет нас на службу,— шептались между со¬
бой молодые дамы.
Сестры Отикубо были ошеломлены неожиданной но¬
востью. Особенно страдала Саннокими. Ей было нелегко
узнать, что она породнилась с той самой семьей, которая
похитила у нее мужа.
Тяжело на душе было и у Синокими. Ведь теперь ей
придется встречаться с тем самым человеком, который
прислал к ней подставного жениха и сделал ее навеки не¬
счастной... Уж лучше бы породниться с первым встреч¬
ным, только не с ним!
Синокими зачала сразу после свадьбы, и ее ребенку
уже исполнилось три года. Это была прелестная девочка,
189

совсем непохожая на своего отца. Синокими думала было
в порыве отчаяния постричься в монахини, но пожалела
свое дитя. Крепчайшие узы — любовь к своему ребенку —
привязали ее к нашему суетному миру. Она возненавидела
своего мужа и так враждебно к нему относилась, что даже
глуповатого хёбу-но сё проняло наконец, и он перестал
к ней приходить.
В отличие от своих дочерей, тюнагон сразу позабыл все
свои прошлые горести. Он так долго и так жестоко страдал
оттого, что затмилась былая слава его имени и что люди
над ним только смеются. Теперь наконец представилась
возможность восстановить честь и славу своего дома. Пол¬
ный радости, старик сразу же стал собираться в гости
к своему новому могущественному зятю.
— Сегодня уже, к сожалению, поздно... Навещу его
завтра.
Услышав эти слова, мачеха чуть не обезумела со злобы.
Такая жалкая девчонка Отикубо — а так возвысилась над
ее собственными дочерьми!
Саннокими и Синокими стали говорить между собой:
— Так вот почему эмон-но ками велел спросить у нас
во дворе храма Киёмидзу: «Хватит ли с вас этого урока?»
О, если бы мы тогда сразу поняли, в чем дело! Мы избежа¬
ли бы многих бед. Но нет, мы ни о чем не догадались. Слу¬
жанки покинули нас не случайно — Отикубо переманила
их к себе. Сколько горечи накопилось в ее сердце, если она
так жестоко нас преследует!
— Так, значит, это Отикубо все время мстила нам! Нет
уж, этого моя душа не стерпит. Отплачу ей той же моне¬
той,— неистовствовала Госпожа из северных покоев.
— Что ты, что ты! — стали унимать ее дочери.— Надо
забыть о прошлом. Ведь в нашем доме несколько зятьев,
приходится терпеть ради них. Вспомни, как страшно из¬
били старика тэнъяку-но сукэ, а ведь из-за чего? Все из-за
того же: мстили за Отикубо по приказу ее мужа, это ясно
теперь.— Так толковали между собой всю ночь до рассвета
жена и дочери тюнагона.
* * *
На следующее утро прибыло письмо от Митиёри:
«Передал ли вам вчера сын ваш, правитель Этидзэна,
мое приглашение? Если у вас есть свободное время, по¬
корнейше прошу посетить меня. Я должен сообщить вам
нечто очень важное».
190

Тюнагон не замедлил с ответом:
«Мой сын вчера передал мне ваше любезное приглаше¬
ние. Я думал тотчас же отправиться к вам, но было уже
поздно. Прошу извинить меня. Я скоро буду у вас».
И начал готовиться к визиту.
Старший сын, Кагэдзуми, сопровождал его, заняв место
в экипаже позади отца.
Как только Митиёри сообщили, что тюнагон прибыл
в Сандзёдоно, он приказал:
— Приведите его сюда!
Тюнагона провели в глубь дома.
Митиёри принял его в южной галерее главного здания.
Отикубо находилась тут же, позади занавеси. Всем ее при¬
ближенным женщинам было приказано удалиться в свои
покои.
— Я пригласил вас, чтобы принести вам извинения за
неприятную историю с этим домом,— начал Митиёри,— но
есть у меня и другая цель. Здесь присутствует одна моло¬
дая особа, которая давно грустит в разлуке с вами, и я хо¬
тел дать вам обоим возможность встретиться. Вы, конечно,
имели некоторые основания считать дворец Сандзёдоно
своим, но, как видно из бумаги на владение домом, та мо¬
лодая дама, о которой сейчас шла речь, имеет на него
больше прав, чем вы. А между тем вы собрались поселить¬
ся здесь, не известив никого, словно нас и за людей не
считаете... Оскорбленный таким пренебрежением с вашей
стороны, я решил сам немедленно переехать сюда. Однако
вы долгое время не щадили ни усилий, ни забот, стараясь
вернуть этому дворцу его былое великолепие, а я помешал
вам воспользоваться плодами ваших трудов. Это неспра¬
ведливо. К тому же дама, близкая моему сердцу, умоляет
меня, чтобы я уступил вам этот дом. Итак, если вы соглас¬
ны, то отныне считайте его своим. Я призвал вас сюда,
собственно, для того, чтобы подарить вам бумагу на право
владения дворцом Сандзёдоно.
— Ваши слова вконец смутили меня,— ответил тюна¬
гон.— С тех пор как дочь моя внезапно исчезла из дому,
прошло уже несколько лет... Не имея от нее никаких
вестей, я был уверен, что дочери моей уже нет на свете.
«Будь бы я, Тадаёри, молод,— думал я,— она могла бы
еще надеяться, что судьба вновь сведет нас. Но я глубокий
старик и не сегодня завтра уйду из этого мира... Нет, дочь
моя не могла бы так покинуть меня, старика! И если она
исчезла, словно в воду канула, значит, нет ее в живых.
Дворец этот перешел бы к ней по наследству, будь она жи¬
191

ва, но что же делать, ведь ее не вернешь. Теперь,— думал
я,— Сандзёдоно принадлежит мне, и надо восстановить
его, пока он совсем еще не разрушился». Мне и во сне не
снилось, что он отныне ваша собственность. Как бы там ни
было, я радуюсь счастливой перемене в судьбе моей дочери
и не желал бы для нее ничего лучшего. Но почему вы до
сих пор не известили меня ни о чем? Может быть, вы хоте¬
ли отомстить мне? Или, еще хуже, вы считали унизитель¬
ным для себя открыто, перед лицом всего света, назвать
своим отцом меня, ничтожного старика Тадаёри? Как тя¬
желы для меня такие сомнения! Зачем мне брать от вас эту
бумагу? К чему мне она? Ведь я сам хотел бы подарить
своей дочери этот дворец... Ах, я удивлялся тому, что
жизнь так долго меня не покидает, но вижу теперь, что не
мог умереть, не повидавшись с моей дорогой дочерью.
Я потрясен до глубины души.— И тюнагон печально
опустил голову. Митиёри тоже был сильно взволнован.
— Жена моя с самого начала тревожилась о вас.
Сколько раз она молила меня позволить ей увидеться с ва¬
ми! «Ах, что, если этой ночью с отцом что-нибудь случит¬
ся?» — часто говорила она среди ночи, замирая от страха.
Но я все удерживал ее, потому что был у меня в голове
один замысел.
Вот в чем дело. Еще тогда, когда дочь ваша жила в ма¬
ленькой каморке — отикубо — у самых ворот в ваш дом,
я стал иногда потихоньку навещать ее и скоро заметил, что
с ней обращаются совсем не так, как с другими дочерьми.
Девушка нуждалась в самом необходимом. Скажу прямо,
что у супруги вашей жестокий нрав. Она всячески пресле¬
довала падчерицу, оскорбляла, мучила... Я все видел свои¬
ми глазами, слышал своими ушами. Вот потому-то я и го¬
ворил своей жене: «Еще неизвестно, обрадуется ли твой
отец, узнав, что ты жива. Подожди еще немного. Когда
я займу более высокое положение в обществе, тогда твоему
отцу будет лестно породниться со мной. Он будет доволен,
и мы сможем окружить его сыновними заботами».
И еще вот что. Я не мог простить вам того, что вы при¬
казали запереть вашу дочь в кладовой и отдали ее во
власть старику тэнъяку-но сукэ. «Да если б тюнагон даже
узнал, что дочь его умерла,— думал я,— ему, наверно, бы¬
ло бы все равно». Я, Митиёри, никак не мог позабыть этой
давней обиды, уж слишком у меня на сердце накипело.
Впрочем, я всегда винил во всем не столько вас, сколько
жестокую, бессердечную Госпожу из северных покоев.
С тех пор я только и думал, как бы отомстить ей.
192

Когда во время празднества Камо я узнал, что мачеха
моей жены находится в том самом экипаже, который занял
наше место возле дороги, я натравил на нее своих челя-
динцев и удерживал их только для вида. Сознаюсь, я по¬
ступил дурно. Я виноват перед вами. Жена моя все время
горько сожалела, что не может, подобно своим сестрам,
неотлучно находиться при вас и покоить вашу старость.
Я понял при виде ее скорби, какая это великая сила —
любовь, связующая воедино родителей и детей. И потом —
мои маленькие дети растут, мне захотелось, чтоб вы их
увидели...
Слушая Митиёри, тюнагон с ужасом и стыдом вспоми¬
нал свою прежнюю жестокость к дочери. Ему было так со¬
вестно, что он долго не находил слов для ответа.
— Нет, я не считал ее хуже других моих дочерей,—
наконец вымолвил он,— но у них была родная мать, и она
прежде всего заботилась о собственных детях. А я слиш¬
ком слушался своей жены. Вот почему случились такие
печальные вещи. Я принимаю ваши упреки и не хочу
оправдываться. Жестоко и несправедливо, что дочь мою
отдали во власть такому жалкому существу, как тэнъяку-
но сукэ. Какой отец мог бы позволить это? Если б я только
знал... Верно, что я в припадке гнева приказал запереть ее
в кладовую, потому что мне наговорили, будто она совер¬
шила очень дурной поступок. Но как бы там ни было,
я хочу взглянуть на свою дочь. Где она? Покажите мне ее
поскорее,— просил он.
Митиёри отбросил занавес.
— Вот она, здесь. Покажись своему отцу,— сказал он
жене.
Отикубо смущенно выползла вперед на коленях.
Отец залюбовался ею. Как она расцвела за эти годы —
настоящая красавица! На ней были одежды из белоснеж¬
ного узорчатого шелка, а поверх них еще одна, переливча¬
тая, цвета индиго с пурпуром. Чем больше тюнагон смот¬
рел на свою дочь, тем яснее видел, что она превосходит
красотой и прелестью всех своих сестер, о которых нежно
заботились, думая, что они несравненно лучше ее. Тюна¬
гон сам теперь не понимал, как мог он столь жестоко с ней
обойтись, и удивлялся своей прежней слепоте.
— Ты, верно, не давала так долго о себе знать, потому
что была в обиде на меня,— сказал он.— Но, поверь мне,
я рад, я безгранично счастлив увидеть тебя...
— О нет, я нисколько не в обиде на вас, батюшка,—
ответила Отикубо,— Но случилось так, что муж мой был
7 Заказ № 912
193

у меня как раз в то время, когда матушка жестоко разгне¬
валась на меня. То, чему он был свидетелем, видно, глубо¬
ко запало ему в душу. Долгое время он не дозволял мне
подавать вам весть о себе. Мне пришлось покориться. Все
обиды и притеснения чинили вам без моего ведома.
Я очень страдала при мысли о том, что вы сочтете меня их
виновницей.
— Ах нет, я думал раньше: «Какой позор на мою ста¬
рую голову! За что эмон-но ками так безжалостен ко
мне?» Но, выслушав его сегодня, я все понял. Он так
сильно возненавидел нас за то, что в моем доме так худо
с тобой обращались. Поверь, это меня даже радует. Значит,
он сильно любит тебя,— сказал тюнагон с улыбкой.
Отикубо была тронута:
— Все равно это непростительно!
Пока отец и дочь беседовали между собой, к ним подо¬
шел Митиёри с ребенком на руках.
— Взгляните-ка на него. Он такой добрый, послушный
мальчик. Самая злая на свете «старшая жена» и то, ка¬
жется, не могла бы его возненавидеть.
— Ах, что ты говоришь! — смутилась Отикубо.
Когда тюнагон увидел внука, то весь расплылся
в улыбке. Его стариковское сердце потянулось к ребенку.
— Пойди сюда, мой маленький, пойди сюда!
Он хотел взять внука на руки, но мальчик, испугав¬
шись незнакомого старика, крепко ухватился ручонками
за шею отца.
— Нет, кажется, демон и то не устоит перед этим ре¬
бенком!— воскликнул тюнагон.— Сколько ему лет?
— Три года,— ответил Митиёри.
— А есть у вас другие дети?
— Как же, есть еще мальчик, поменьше, он сейчас
у моих родителей. Есть и дочка, но сегодня как раз день
запрета, ее нельзя никому показывать. Вы увидите девочку
в следующий раз.
Вскоре подали и угощение. Не было устроено ничего
нарочито похожего на пир, но всех слуг тюнагона, вплоть
до погонщика быка, накормили вдоволь.
— Акоги, Сёнагон!—приказал молодой хозяин.—Вы
бы поднесли вина господину правителю Этидзэна.
Акоги позвала Кагэдзуми в покои женской свиты. Ка¬
гэдзуми некоторое время колебался, идти ему или нет, но
потом решил, что он-то уж, во всяком случае, ни в чем не
виноват, и, приободрившись, пошел вслед за Акоги.
194

Она провела его в комнату, такую большую, что столбы,
подпиравшие кровлю, стояли в ней в три ряда. Пол был
весь красиво устлан циновками.
В комнате чинно сидели благородные прислужницы,
числом не менее двадцати, все как одна безупречно пре¬
красные собою.
Они удалились сюда по приказу господина, когда он
захотел побеседовать с тюнагоном наедине.
Кагэдзуми был большим поклонником хорошеньких
женщин.
«Отлично! Вот счастливый случай!» — подумал он,
стреляя глазами во все стороны, да так и замер с раскры¬
тым ртом. Здесь собралось много прежних его приятель¬
ниц, некогда служивших в доме его отца. Он узнал в лицо
человек пять-шесть... Похоже на то, что всех их перемани¬
ли сюда на службу.
— Господин наш приказал угостить вас вином. Если
вы выйдете отсюда такой же бледный, как вошли, не поро¬
зовев от вина, то нам будет очень совестно,— сказала Ако¬
ги.— Ну же, угощайте гостя.
Прислужницы начали подносить гостю чарку за чар¬
кой, и он сразу опьянел.
— Госпожа Акоги, спасите меня! Нельзя же так без¬
жалостно мучить человека...
Он попытался было бежать, но юные красавицы окру¬
жили его кольцом и очень ловко преградили дорогу. При¬
шлось ему остаться, и тут уж его напоили так, что он, мер¬
твецки пьяный, растянулся на полу.
Тюнагон тоже, сдавшись на уговоры своего зятя, выпил
несколько чарок вина и, захмелев, пустился рассказывать
разные истории.
— Отныне я буду заботиться о вас, как только могу,—
обещал ему Митиёри.— Я буду рад исполнить любое ваше
желание, только скажите мне слово.
Старик был наверху счастья.
Наконец темнота спустилась на землю.
Тюнагона на прощанье богато одарили: поднесли ему
ящик с разными красивыми одеждами. Был там и церемо¬
ниальный наряд, и даже кожаный пояс замечательной ра¬
боты — настоящее сокровище!
Не забыт был и Кагэдзуми: ему подарили полный жен¬
ский наряд для его супруги и вдобавок еще одежду из
узорчатого шелка.
Вконец охмелевший тюнагон повторял заплетающимся
языком:
7*
195

— Я-то все горевал, что загостился на этом свете, все
думал, зачем я живу, а вот сегодня радость-то, радость ка¬
кая...
Свита его была невелика, и потому все сопровождаю¬
щие его люди получили богатые подарки: каждому тело¬
хранителю пятого ранга пожаловали парадные одежды;
телохранителям шестого ранга — каждому по нескольку
хакама, а простым челядинцам — свертки шелка, на¬
крученного на палочки, чтобы можно было, уходя, за¬
ткнуть их за пояс.
Слуги, знавшие, что их господин тюнагон и молодой
эмон-но ками враждуют между собой, не могли опомнить¬
ся от изумления.
Вернувшись домой, тюнагон от слова до слова переска¬
зал своей жене все, что говорил ему Митиёри.
— Правда ли, что дочь мою хотели отдать этому старо¬
му негоднику тэнъяку-но сукэ? Когда эмон-но ками, пони¬
зив голос, рассказывал мне об этом, я чуть не сгорел со
стыда... А внучек у меня до чего славный, хорошенький
какой! По всему видно, что дочь моя счастливо живет в за¬
мужестве.
Госпожа из северных покоев затряслась от злости.
— И слушать не хочу! Раньше ты эту свою дочку и за
человека не считал. Кто приказал запереть ее в кладовой?
Ты же сам и приказал. Я здесь ни при чем. Оставил моло¬
денькую девушку на произвол судьбы, без всякого при¬
смотра, тут не только что тэнъяку-но сукэ, кто хочешь мог
к ней сунуться. А теперь, когда ее взял в жены большой
человек, ты хочешь свалить свой грех на другого. Но не
слишком радуйся! Такое неслыханное счастье не бывает
долговечным.
Подвыпивший Кагэдзуми пустился рассказывать, рас¬
тянувшись на иолу, про все, что видел и слышал в Санд-
зёдоно:
— Так вот, значит, окружило меня со всех сторон мно¬
жество хорошеньких прислужниц, одна другой краше.
Выло их, верно, не меньше тридцати. Каждая поднесла
мне чарочку и умоляла выпить. И все, заметьте, старые
мои знакомые: одна служила у Саннокими, другая —-
у Синокими. Даже служаночка Мароя и то оказалась там.
И все такие нарядные, словно ветки в весеннем цвету.
Видно, им хорошо живется.
Это услышали спавшие вместе в одной постели Санно¬
кими и Синокими.
196

— Ах, как грустен наш мир!— плача, говорила стар-
шая сестра.— Давно ли жила она в жалкой каморке у са¬
мых ворот и не смела оттуда на свет показаться! Могли ли
мы думать тогда, что эта Отикубо так высоко вознесется
над нами! Все наши служанки ушли к ней... Стыдно пока¬
заться на глаза не только чужим людям, но даже собствен¬
ным родителям. Как жить дальше? Уж лучше пойти в мо¬
нахини.
Синокими тоже горько плакала:
— Какой стыд! Какой ужасный стыд! Не ведая, что
готовит нам будущее, матушка только о нас, своих родных
дочерях, и заботилась, а чужую дочку совсем забросила.
Люди, верно, теперь говорят: «Поделом им». Когда я так
несчастливо вышла замуж, то думала было постричься
в монахини, но скоро понесла дитя под сердцем. А уж как
родилась моя дочка, мне стало ее жалко. «Доращу ее,—
думала я,— до разумных лет». Так день за днем и живу.
И обливаясь слезами, Синокими сложила стихотво¬
рение:
«Уж так ему суждено!» —
И я говорила, бывало,
Увидев чужую беду,
А ныне судьбе злосчастной
Досталась в добычу сама.
Саннокими согласилась с ней и сказала в свою очередь:
Всех нас рок стережет!
Злая судьба прихотлива,
Словно река Асука.
Там, где сегодня пучина,
Завтра шумит перекат.
Всю ночь до рассвета проговорили сестры, жалуясь на
свою судьбу.
На следующий день тюнагон стал рассматривать полу¬
ченные им накануне подарки.
— Какие красивые цвета, все такое нарядное, не мне,
старику, носить. А в особенности этот пояс — ведь это се¬
мейная драгоценность... Как принять такой подарок? Нет,
я непременно его верну.
В эту минуту принесли письмо от Митиёри. Все слуги
сразу кинулись принять его, каждому хотелось быть
первым.
«Я жалел вчера, что ночь разлучила нас слишком
быстро,— говорилось в письме.— Мы не рассказали друг
197

другу и сотой доли того, что случилось с нами за эти годы.
Если вы не посетите меня, я буду в большой обиде.
Почему вы оставили у меня бумагу, о которой мы гово¬
рили? Приезжайте ко мне снова, иначе жена моя будет
тревожиться, опасаясь, что ваш гнев на меня не до конца
еще рассеялся».
Синокими в свою очередь получила письмо от Отикубо:
«Все эти годы ты не выходила у меня из головы. Но как
ни хотелось мне подать весть о себе, слишком многое меня
удерживало. Помнишь ли ты еще обо мне? Или уже забы¬
ла? Мне это было бы грустно.
Пусть забыли меня,
Не боится любовь моя времени.
Так на «Вечной горе»
Разрастаются густо азалии
Меж безмолвных камней.
Передай матушке и сестрицам, что я была бы рада по¬
видаться с ними».
Три старшие сестры тоже прочли это письмо, досадуя,
что Отикубо обратилась только к одной Синокими. Каждой
хотелось получить от нее весточку. Вот как меняются лю¬
ди! А ведь когда Отикубо жила в своей каморке, ни одна из
сестер и не думала ее навестить.
Тюнагон ответил своему зятю:
«Я надеялся быть у вас сегодня же, но, к несчастью,
«путь закрыт». Прошу меня извинить. Я с радостью ду¬
маю о том, что теперь мы будем видеться часто. Кажется,
такое счастье способно вдохнуть в меня новую жизнь.
Я говорил еще вчера, что не приму от вас бумагу на право
владения дворцом Сандзёдоно. Ваше великодушие про¬
буждает во мне стыд. Подаренный мне пояс слишком
роскошен для такого старика, все равно что парча темной
ночью. Я хотел бы вернуть его, но, боясь обидеть вас,
оставляю на некоторое время у себя».
Вот что написала Синокими в своем ответном письме
к Отикубо:
«Видно, заглохла дорога к нашему дому, и нет никакой
отметы у наших ворот, нет даже криптомерий, как поется
в старой песне... Я бесконечно рада вашему письму. Но не
думайте о себе: «Людям я чужда, хоть не живу в высоких
небесах».
Нет, не стала ты нам чужой,
Ты сама нас, беглянка, покинула,
Позабыла дорогу в свой дом.
Сколько лет по тебе мы печалились...
Кто же любит сильней, скажи?»
198

* * *
С того самого времени молодые супруги стали так за¬
ботиться о тюнагоне, что описать нельзя. Старик, можно
сказать, не выходил от них. Братья Отикубо, старший —
Кагэдзуми и младший — Сабуро, тоже охотно посещали
своего знатного зятя. Вначале им было совестно, но скоро
они стали чувствовать себя у него как дома, радуясь, что
породнились с такой знатной семьей. Отикубо заботилась
о младшем брате, как о своем родном детище, стараясь
устроить его судьбу.
Однажды она сказала Кагэдзуми:
— Я хотела бы повидать также матушку и сестриц.
Ведь моя родная мать умерла, когда я была еще совсем
маленькой, и я полюбила Госпожу из северных покоев до¬
черней любовью. Мое самое горячее желание — воздать
матушке за все ее заботы, но она, верно, сердится на ме¬
ня... Передайте всем в доме привет от моего имени.
Вернувшись домой, Кагэдзуми сообщил матери
и сестрам:
— Вот что сказала сестрица. Она заботится о нас, ее
братьях, так заботится...
Госпожа из северных покоев подумала, что раз падче¬
рица стала так богата, то, верно, говорит правду. Зачем ей
кривить душой? К тому же, если бы Отикубо затаила злобу
против нее, мачехи, то не стала бы так покровительство¬
вать своим братьям. Значит, во всех гонениях на семью
тюнагона был повинен муж Отикубо. Ведь не кто иной, как
сам Митиёри, помогал ей шить в ту злосчастную ночь. Он
все слышал, он знал обо всем. Рассудив так, мачеха пере¬
силила свой строптивый нрав, и они с Отикубо начали об¬
мениваться ласковыми письмами.
* * *
Как-то раз Митиёри стал советоваться со своей женой:
— Отец твой уже очень стар годами. А в свете сейчас
принято устраивать празднества в честь престарелых ро¬
дителей, когда им исполнится пятьдесят или шестьдесят
лет. Услаждают их приятной музыкой или в начале нового
года подносят им семь первых весенних трав. А иной раз
устраивают восемь чтений Сутры лотоса. Словом, всячески
199

стараются порадовать своих родителей. Как ты думаешь,
что лучше? Иные старики еще при жизни велят отслужить
по себе сорок девять заупокойных молебствий. Но как-то
нехорошо детям заживо отпевать своего отца. Скажи, что
тебе больше всего по сердцу? Я сделаю так, как ты хочешь.
— Нет лучше утехи, чем музыка, но важней всего по¬
заботиться о спасении души своих родителей. Восемь чте¬
ний Сутры лотоса и в этой жизни помогут снискать ми¬
лость Будды, и в будущей даруют блаженство. Пусть про¬
чтут в честь отца эту святую Сутру.
— Правильно ты рассудила,— одобрил ее слова Мити¬
ёри.— Я и сам так думал. Нужно будет устроить восемь
чтений Сутры лотоса еще до конца этого года. Отец твой
выглядит слабым и грустным, это подбодрит его.
Отикубо уже на следующее утро занялась приготовле¬
ниями. Торжество было назначено на восьмой месяц года.
Надо было заказать новый список Сутры, поручить масте¬
рам изготовить новые статуи Будды. Митиёри и Отикубо
старались устроить все наилучшим образом. Правителям
разных провинций было приказано прислать все необхо¬
димое: шелковые ткани и шелковую пряжу, серебро и зо¬
лото. Ни в чем не было недостатка.
В самый разгар хлопот вдруг тяжко заболел и отрекся
от престола царствующий император. Престол унаследовал
первый принц крови, сын императора от той самой супру¬
ги, которая приходилась родной сестрой Митиёри. Второй
сын этой же любимой супруги был назначен наследником
престола.
Новый государь немедленно пожаловал Митиёри титул
дайнагона — старшего государственного советника. Куро¬
до, муж его другой сестры, стал тюнагоном. Не забыт был
и младший брат Митиёри: он тоже был назначен членом
Государственного совета. Словом, все члены этой семьи
удостоились высоких наград.
Так счастливо для Митиёри началось новое царствова¬
ние. Лучшего и пожелать было нельзя. Старик тюнагон от
всей души радовался возвышению своего зятя, считая, что
это великая честь и для него самого.
В середине седьмого месяца при дворе состоялось мно¬
го торжеств и церемоний, но хотя Митиёри был и очень
занят новой службой в должности дайнагона, он все же не
оставлял своих забот о восьми чтениях Сутры лотоса. Было
решено приступить к ним в двадцать первый день восьмого
месяца. Сначала Митиёри думал устроить это торжество
в своем собственном дворце Сандзёдоно, но побоялся, что
200

мачеха и сестры Отикубо, пожалуй, не решатся приехать.
Уж лучше ему самому с женой посетить дом тюнагона, по¬
думал он.
Митиёри велел заново отстроить дворец своего тестя
и посыпать двор песком. Были повешены новые плетеные
занавеси, постланы новые циновки.
И муж второй дочери тюнагона, и старший его сын Ка¬
гэдзуми служили теперь у Митиёри управителями. На
них-то и была возложена подготовка к церемонии. Надо
было убрать ширмы и занавеси, служившие перегородка¬
ми, так, чтобы получился большой зал. Покои для дайна-
гона были устроены в северной галерее, а для его супруги
во внутренних покоях на южной стороне, где стены были
покрыты блестящим красным лаком.
Митиёри с семьей прибыл во дворец тюнагона накануне
того дня, когда должны были начаться чтения Сутры ло¬
тоса. Прислужниц взяли с собой меньше обычного, так как
старый дом был тесноват. Приехали всего в шести-семи
экипажах.
Наконец-то мачеха и сестры встретились лицом к лицу
с Отикубо. Одежда на ней была цвета густого пурпура,
а поверх нее надета другая, тканная из синих и желтых
нитей и подбитая лазоревым шелком. Наряд этот поражал
своим великолепием и чудесным подбором цветов. Многие
бывшие тут люди невольно вспомнили, как мачеха когда-
то подарила Отикубо в награду за шитье свои старые об¬
носки.
Готовясь к завтрашней церемонии, Отикубо между де¬
лом дружески беседовала о старых временах со своими
сестрами Саннокими и Синокими.
Она была хороша собой даже и тогда, когда, всеми пре¬
зираемая, ютилась в каморке, теперь же красота ее до¬
стигла полного расцвета. Достоинство, с которым держа¬
лась Отикубо как супруга дайнагона, очень шло к ней
и еще более усиливало впечатление от ее красоты. Рядом
с ней сестры казались совсем невзрачными, а наряды их
просто жалким тряпьем.
Госпожа из северных покоев, примирившаяся с тем,
что ничего не может поделать с падчерицей, тоже приняла
участие в общем разговоре.
— Я ведь взяла вас на воспитание, когда вы были вот
такой маленькой, и для меня вы все равно что дочь родная.
Но, на беду, я от природы вспыльчива, иной раз сама не
помню, что говорю... Боюсь, что вы на меня в обиде.
Отикубо стало в душе смешно.
201

— Что вы, матушка! — ласково сказала она,— Я ни¬
сколько не обижена на вас. Все давно забыто. Теперь я хочу
только одного: позвольте мне заботиться о вас так, как
должно почтительной дочери, чтобы душа моя была спо¬
койна.
— Вот за это премного благодарна,— ответила маче¬
ха.— В доме моем много никудышных людей: не умеют
в жизни устроиться. Поневоле в отчаяние придешь. Как
же нам всем не радоваться, что вас посетило такое счастье?
На другой день с самого раннего утра началось тор¬
жественное чтение Сутры лотоса. Среди гостей присутст¬
вовало много высших сановников. А уж чиновников низ¬
ших званий и не счесть было!
— Каким образом этот жалкий, вконец одряхлевший
старик сумел выдать замуж свою дочь за такого влиятель¬
ного человека?—гадали в толпе.—Бывает же людям
счастье!
И в самом деле, Митиёри исполнилось всего двадцать
лет, а он уже стал дайнагоном, одним из первых сановни¬
ков страны, и притом был бесподобно красив. Видя его за¬
ботливость, тюнагон, умиленный такой честью, ронял по-
стариковски обильные слезы.
На чтении Сутры лотоса присутствовали и младший
брат Митиёри, и куродо, муж его младшей сестры.
Когда Саннокими увидела куродо, воспоминания
о счастливом прошлом нахлынули на нее. Он был очень
хорош собою в своем новом великолепном наряде. О, если
бы он по-прежнему был ее мужем! Как гордилась бы Сан¬
нокими, как радовалась бы, увидев, что куродо не многим
уступает даже этому прославленному красавцу дайнагону.
А теперь ей оставалось только лить слезы, кляня свою
жестокую судьбу.
Саннокими тихо прошептала про себя:
Помнит ли он обо мне?—
Тщетно хоть проблеск чувства
Силилась я подстеречь.
О, как слаба я сердцем!
Все еще плачу по нем.
Наконец церемония началась. Множество высших буд¬
дийских священников благоговейно приступили к чтению
священной Сутры лотоса. Поскольку Сутра эта состоит из
восьми книг, то было решено читать каждый день по одной
книге, а в девятый прочесть священную Сутру о бодхисат-
202

тве Амитабхе, отворяющем двери рая, чья благость вечна
и бесконечна.
И каждый день возносили моления новому изображе¬
нию Будды, так что всего было девять чтений и девять
служб перед девятью статуями божества.
Четыре свитка Сутры лотоса были написаны золотом
и серебром на цветной бумаге всевозможных оттенков,
а валики для них сделаны из благоухающего черного дере¬
ва. Каждый свиток хранился в отдельном ларце, окован¬
ном по краям золотом и серебром. Прочие пять свитков
были написаны золотом на бумаге цвета индиго и накру¬
чены на хрустальные валики. Эти свитки хранились в от¬
дельных ларцах из лака макиэ, и на крышке каждого лар¬
ца были написаны золотом главные истины, возвещенные
в Сутре.
При виде этих великолепных книг и статуй всем стало
ясно, что присутствуют они не на обычном молитвенном
сборище. Трудно было вспомнить другое подобное тор¬
жество. Священники, читавшие сутры, получили в дар
шелковые рясы дымчато-серого цвета. Заботясь о том, что¬
бы ни в чем не было недостатка, Митиёри проявил не¬
слыханную щедрость.
С каждым новым днем чтения становились все тор¬
жественнее, а сборища все многолюднее.
На пятый день состоялось подношение даров. Все мо¬
лящиеся, не только знатные сановники, но и люди невысо¬
кого звания, принесли их столько, что и класть было неку¬
да. Четки и молитвенные шарфы лежали грудами.
В ту самую минуту, когда должно было начаться тор¬
жество, Митиёри получил письмо от своего отца:
«Я думал сегодня хоть один-единственный раз помо¬
литься вместе с вами, но у меня случился такой приступ
ломоты в ногах, что я не в силах покинуть постель. Прошу
возложить на жертвенник Будды мое скромное прино¬
шение».
Отец Митиёри прислал золотую ветку цветущего поме¬
ранца в горшочке из лазоревого камня. Этот драгоценный
дар находился в синем мешочке, привязанном к ветке
сосны.
Матушка Митиёри сообщала в письме к Отикубо:
«Я слышала, что вы приняли много забот, готовясь
к этому торжеству, отчего же не попросили меня помочь?
Позвольте попенять вам, неужели вы до сих пор не поня¬
ли, как близки моему сердцу? Я, как женщина, тоже при¬
203

ношу свой дар, хоть и скромный, но полезный, чтобы он
снискал мне, грешнице, милость Будды».
Она прислала монашеское облачение из китайского
крепа цвета опавших листьев, отливавшего красными
и желтыми оттенками, и вдобавок к нему пять рё шелковой
пряжи ослепительно пурпурного цвета. К подарку был
привязан цветок оминаэси. Пряжа эта предназначалась,
видимо, для того, чтобы сплетать шнуры для четок.
Только Отикубо собралась написать ответ, как прибыло
письмо от младшей сестры Митиёри.
«Замыслили вы святое дело, но не известили меня об
этом. Отчего же? Неужели не хотели вы сопричислить ме¬
ня к тем, которые ищут себе на небесах награду? Мне это
весьма прискорбно».
С письмом был прислан золотой цветок лотоса, рас¬
крывший свои лепестки. На листьях, слегка отливавших
голубизною, сияли большие серебряные капли росы.
Прибыло послание и от другой сестры Митиёри — су¬
пруги императора,— его прислала придворная дама вто¬
рого ранга. Даму эту приняли с великим почетом и провели
в скрытое от людских глаз место, где никто не мог ее
увидеть.
Старший брат Отикубо — Кагэдзуми и младший — Са¬
буро,— по ходатайству Митиёри он был недавно назначен
помощником начальника Левой гвардии,— подносили
гостье чарки с вином, всячески стремясь угодить ей.
Государыня изволила написать:
«Сегодня у вас хлопотливый день, посему опускаю
обычные приветствия. Прошу только возложить мой дар
на жертвенник Будды».
То были четки из священного дерева бодхидрума в зо¬
лотом ларчике.
Кровные братья и сестры Отикубо и все люди, во мно¬
жестве присутствовавшие на молебствии, были до край¬
ности изумлены, видя, как соперничают между собой
в щедрости знатные родичи ее мужа. Поистине небывалое
счастье выпало этой женщине, думал каждый.
Прежде всего Митиёри написал ответ супруге го¬
сударя:
«Благоговейно получили присланные вами священные
четки. Сегодня состоится только обряд подношения даров.
Я сам, согласно вашей воле, возложу высочайший дар на
жертвенник Будды. Как только церемония закончится,
поспешу явиться во дворец, дабы лично выразить свою
благодарность».
204

Посланнице государыни были преподнесены подарки:
одежда из узорчатого шелка, хакама, китайская накидка
цвета опавших листьев и парадный шлейф из тончайшего
крепа.
Началась церемония. Высшие сановники и другие
знатнейшие люди страны стали торжественно подносить
свои дары Будде. Почти все они дарили серебряные и зо¬
лотые цветы лотоса. Лишь один куродо, в отличие от дру¬
гих, преподнес изделие из серебра в виде кисти для
письма. Ручка ее была окрашена под цвет обожженного
бамбука, а мешочек для хранения этой драгоценности сде¬
лан из прозрачного крепа.
Л уж ящикам с платьями и молитвенным шарфам про¬
сто счету не было!
Вязки поленьев были сделаны из дерева багряника,
слегка подкрашенного в темный цвет, и перевязаны шну¬
рами из красиво сплетенных нитей. Словом, этот день, пя¬
тый с начала чтения Сутры лотоса, стоил дороже всего.
Денег было потрачено без счета.
Глядя на то, как благороднейшие мужи страны с дара¬
ми в руках движутся процессией вокруг жертвенника, все
присутствовавшие на церемонии говорили с похвалой:
— Великого счастья и почета удостоился старик тюна¬
гон на склоне своих дней.
— Надо молиться богам и буддам, чтобы послали они
хороших дочерей,— восклицали иные.
Так торжественно совершались молебствия в течение
всех девяти дней.
Саннокими каждый день тайно надеялась, что бывший
муж ее куродо вот-вот вспомнит о ней, но увы! Этого не
случилось. Быть может, измученная душа Саннокими не¬
зримо посетила его и он услышал ее зов, но только вдруг,
уже на самом пороге дома, куродо остановился и подозвал
к себе Сабуро:
— Почему вы сторонитесь меня, словно чужого?
— Как я могу относиться к вам но-родственному? —
ответил тот.
— Значит, прошлое забыто? А она? Все по-прежнему
здесь?
— Кто это «она»?— спросил Сабуро.
— Вы же знаете кто. Зачем бы я стал спрашивать
о другой? Я спросил вас о Саннокими.
— Не знаю. Может быть, здесь, — с нарочитой холод¬
ностью бросил в ответ Сабуро.
205

— Так скажите ей от моего имени:
Вновь увидел я твой дом.
Все в нем так душе знакомо.
Все о прошлом говорит.
Видно, и любовь мою
Время изменить не в силах.
Но такова жизнь!— И с этими словами он ушел.
«Мог бы, но крайней мере, хоть дождаться ответа! —
подумал Сабуро.— Но, видно, его бесчувственное сердце
не способно хранить память прошлого». И он пошел
в женские покои и сообщил сестре слова куродо.
Саннокими была бы рада, если бы куродо заглянул
к ней хоть на самое короткое время.
«Зачем он послал мне эту весть? Какая жестокость!» —
с горечью думала она.
Ответ явно посылать было ни к чему.
После того как была прочтена вся Сутра лотоса, Мити¬
ёри устроил богатый пир по случаю окончания поста и на¬
чал собираться домой. Его стали упрашивать побыть еще
денек-другой.
— Нет, из-за нас теснота в доме, да и дети мои вас бес¬
покоят. Я лучше как-нибудь снова навещу вас один,—
сказал Митиёри и, отклонив все просьбы, решил не¬
медленно возвратиться со своей семьей в Сандзёдоно.
Тюнагон не знал, как выразить свою благодарность.
Роняя слезы, он говорил:
— Слов нет, чтение сутр — дело святое! Но мне лестно
также, что столько знатных особ, начиная с государыни
и Левого министра, пеклись о спасении моей души. Такая
радость воистину способна продлить жизнь. Великая честь
выпала мне, старику! Довольно было бы с меня, ничтож¬
ного, если бы и один раз прочли какую-нибудь сутру, а тут
столько дней подряд молились ради моего будущего спа¬
сения...
Отикубо была на вершине счастья, и Митиёри тоже ра¬
довался успеху задуманного дела.
Тюнагон сказал еще:
— Есть у меня одна драгоценность, которую берег я
в великой тайне от всех моих домашних. Как ни любил
я зятя своего куродо в те годы, когда посещал он Санноки¬
ми, но и ему не отдал ее. Словно нарочно сберег для вас.
Вот она, отдайте моему старшему внуку.— И с этими сло¬
вами он достал из парчового мешочка великолепную
флейту.
206

Старший внучек расцвел улыбкой и принял подарок
с таким важным видом, словно был настоящим му¬
зыкантом. Видно было, что флейта очень ему понрави¬
лась.
Наконец, уже поздно вечером, Митиёри отбыл с семьей
в Сандзёдоно. Он сказал своей жене:
— Тюнагон был безмерно счастлив. Подумай, чем бы
нам еще порадовать старика?
* * *
Вскоре после этого торжества Левый министр сказал
своему сыну:
— Уж очень я состарился годами. Тяжело мне, помимо
своей гражданской службы, нести еще и службу в гвардии,
она подходит только для человека в расцвете сил.— И пе¬
редал Митиёри свою военную должность начальника Ле¬
вой гвардии.
Кто посмел бы воспрепятствовать этому в правлении
государя, исполненного благосклонности к Митиёри и всем
его родным?
Тюнагон всей душой радовался блистательным успехам
своего зятя, но в то же время заметно было, что он угасает,
и не от какого-нибудь тяжелого недуга, а от старости. На¬
конец тюнагон слег в постель. Отикубо глубоко опечали¬
лась. Настало время, когда она могла порадовать старика
отца, но увы! К чему все теперь?
«О, если б отец пожил еще немного! — думала она.—
Я мечтала окружить его заботами, как подобает любящей
дочери».
Услышав, что тюнагону в этом году должно исполнить¬
ся семьдесят лет, Митиёри сказал:
— Когда бы мы могли надеяться, что отец твой про¬
живет на свете еще долгие годы и много раз встретит го¬
довщину своего рождения, то было бы еще простительно
отметить ее как обычно. Свет осудит нас за слишком
частые торжества, но я все равно думаю пышно отпразд¬
новать семидесятилетие твоего отца. Сколько раз я жесто¬
ко мучил его, а порадовал лишь один раз. Это камнем ле¬
жит на моей совести! А уж когда он умрет, то поздно будет
сетовать на то, что не оказали ему должных почестей.
Быть может, нам последний раз дано утешить старика, так
сделаем же для этого все, что в наших силах.— И Митиёри
стал поспешно готовиться к новому торжеству.
207

Правители разных областей старались выполнить лю¬
бое его желание, чтобы войти к нему в милость. Он повелел
каждому из них прислать одну из вещей, потребных для
празднества, и таким образом, не слишком их обременяя,
без труда собрал все нужное.
Незадолго перед тем меченосец получил новое повы¬
шение по службе: он был назначен правителем области
Микава. Акоги отпросилась всего на семь дней, чтобы про¬
водить своего мужа до места новой службы.
Отикубо со своей обычной добротой и заботливостью
пожаловала им много прощальных подарков: дорожные
принадлежности, набор серебряных чашек, одежду
и прочее.
Сейчас наступила очередь меченосца услужить свое¬
му господину. Митиёри послал к нему гонца с прось¬
бой:
— В силу такой-то причины мне требуется немного
шелка.
Меченосец тотчас же отправил Митиёри сто свертков
белого шелка, а жена его Акоги от себя послала Отикубо
двадцать свертков шелка, окрашенного соком багря¬
ника.
Повелено было созвать со всех сторон прекрасных от¬
роков, чтобы они своими плясками веселили гостей на пи¬
ру. Золото лилось рекой, а о деньгах и говорить не прихо¬
дится.
Отец Митиёри спросил в недоумении:
— Зачем устраивать один за другим такие великолеп¬
ные праздники?— Но потом добавил:— Впрочем, как
знать, долго ли старику еще жить на свете... Чтобы пора¬
довать тюнагона, я, в меру своих сил, позабочусь о его де¬
тях, пока он жив.
И посоветовавшись со своим сыном, взялся за хлопоты
о них. Левый министр так сильно любил Митиёри, что го¬
тов был ради него сделать все на свете.
Торжество в честь семидесятилетия тюнагона было на¬
значено на одиннадцатый день одиннадцатого месяца. На
этот раз Митиёри пригласил всех к себе во дворец Сандзё¬
доно. Опасаясь утомить моих читателей излишними по¬
дробностями, я опускаю их. Скажу только, что торжество
это поразило всех своим великолепием.
Ширмы в пиршественном зале были украшены мно¬
жеством чудесных картин. Для того чтобы читатель полу¬
чил о них понятие, приведу здесь стихи, написанные на
створках ширм:
208

Пробуждение весны.
В тумане тонет рассвет.
Курятся белою дымкой
Вершины гор Ёсино.
Ах, верно, весна этой ночью
Пришла к нам по горной тропе.
* * *
Второй месяц года. Облетают цветы вишни.
О вишен летучий цвет!
Забудь свой старинный обычай —
Недолго радовать взор.
Отныне цвети века —
Живой пример долголетья.
* * *
Третий месяц года. Человек срывает ветку с цветущего
персикового дерева.
Волшебный персик зацвел...
Плоды бессмертья он дарит
Лишь раз в три тысячи лет.
Сорву с него ветку, украшу себя —
Хочу в долголетье сравняться с тобой!
* * *
Четвертый месяц года.
Как долго в ночной темноте
Твой первый негромкий крик
Я ожидал, о кукушка!
Нет, я не забылся сном,
Но вздрогнул, словно очнулся...
* * *
Пятый месяц года. Кукушка кричит перед домом,
кровля которого украшена цветущим ирисом.
Скажи мне, кукушка, зачем
Так звонко кричишь ты в ночной темноте?
Или заметила ты,
Что ирисом край этой кровли увит
И, значит, праздник настал?
209

* * *
Шестой месяц года. Очищение от грехов.
Как чиста стремнина реки
В день омовения от грехов,
Прозрачна до самого дна.
Словно в ясном зеркале, в лоне вод
Бессмертный образ твой отражен.
* * *
Седьмой месяц года. Праздник звезд Волопаса
и Ткачихи.
О ты, Небесная река,
Сияющая в звездном небе,
Где нет и тени облаков!
Сейчас челнок свой Волопас
Через тебя, наверно, правит.
* * *
Восьмой месяц года. Служащие императорской канце¬
лярии выкапывают цветы на поле Сага, чтобы пересадить
их в свои сады.
Спешит толпа на поле Сага,
Чтоб с корнем выкопать цветы.
Не плачь, цветок оминаэси,
Родную землю покидая,
Напрасным страхом не томись.
* * *
Девятый месяц года. Дом, возле которого во множестве
цветут белые хризантемы.
«Ах, раньше времени выпал
В этом году первый снег!* —
Так, верно, думают люди,
Приметив возле плетня
Белые хризантемы.
* * *
Десятый месяц года. Путник, идущий по горной тропе,
остановился и смотрит, как облетают алые листья клена.
Поздней осеннней порою
Облетают на горном пути
Алые листья клена...
Я готов об их красоте
Говорить до скончания века!
210

* * *
Двенадцатый месяц года. Женщина печально смотрит
из окна дома на дорогу, тонущую в глубоком снегу.
Как густо сыплет снег,
Высокие сугробы наметая!
Заносит все пути.
Ах, верно, в горную деревню
Уж не придет никто!
* * *
Дорожный посох
Молился я, срезая этот посох,
Чтоб на «Холме восьми десятилетий»
Тебе опорой он служил.
Так пусть же он дойти тебе поможет
До высочайшей из вершин.
Было устроено катанье по зеркальной глади большого
озера на лодках, носы которых были украшены резными
изображениями дракона и сказочной водяной птицы. На
лодках сидели музыканты, увеселяя слух своей музыкой.
Высших сановников и придворных собралось столько, что
не для всех нашлось место.
Сам Левый министр почтил праздник своим присутст¬
вием и пожаловал гостям бесчисленные подарки. От госу¬
дарыни, старшей сестры Митиёри, тоже были присланы
дары: десять платьев, а от куродо, мужа второй сестры,
роскошные одежды и еще много других ценных вещей. Все
придворные дамы из свиты императрицы и другие дворцо¬
вые прислужницы явились в Сандзёдоно полюбоваться ве¬
ликолепным зрелищем.
Болезнь, казалось, оставила старика тюнагона, так он
был счастлив.
Празднество длилось несколько дней. Когда же поздно
вечером оно закончилось, все гости разошлись, и не было
среди них ни одного, кто не получил бы в подарок наряд¬
ную одежду. А особам высокого ранга преподнесли еще
и другие дары.
Левый министр подарил старику двух отличных коней
и две прославленные на весь свет старинные цитры. А лю¬
дям из свиты тюнагона пожаловал, каждому соответствен¬
но его званию, либо одежду, либо сверток шелковой ткани.
211

Погостив несколько дней во дворце Сандзёдоно, тюна¬
гон Минамото воротился к себе домой со всей своей
семьею.
Отикубо была полна признательности к своему мужу за
то, что он доставил столько радости ее старику отцу.
Митиёри тоже был очень доволен успехом своего за¬
мысла.
Часть четвертая
День ото дня тюнагон слабел все больше.
Тревожась о нем, Митиёри повелел, чтобы повсюду
в храмах молились о его выздоровлении.
— К чему это теперь?— сказал старик.— Я оставил
мысли о мирском и приготовился к переходу в лучший
мир. Зачем утруждать людей, заставляя их молиться
о том, кому уже не помочь?
Вскоре он почувствовал приближение конца.
— Ах, дни мои уже сочтены. А хотелось бы еще не¬
много пожить на свете... Безусые юнцы, мальчишки, толь¬
ко-только вступившие на служебное поприще, обогнали
меня в чинах и званиях. Вот что меня гнетет! Зять мой,
начальник Левой гвардии, в великой чести у нынешнего
государя. Я надеялся, что он испросит для меня монаршую
милость. Если я сейчас умру, то уж не быть мне дайнаго-
ном. Только об этом одном я и жалею. А иначе о чем бы
мне печалиться? Ведь, можно сказать, ни один старик не
удостоился таких наград, какие выпали мне при жизни
и, твердо верю, ждут меня после смерти.
Когда Митиёри передали эти слова, он проникся глу¬
бокой жалостью к старику.
Отикубо стала упрашивать мужа:
— Постарайся, чтобы отца моего возвели в звание дай-
нагона. Если он побудет дайнагоном хоть один день, то
сбудется все, о чем он мечтал в жизни.
Митиёри и самому этого очень хотелось, но свободной
должности дайнагона, как назло, не было. Нельзя же на¬
сильно отнять у кого-нибудь это звание!
«Ну, что же,— решил он,— уступлю старику свое
собственное»,— и тотчас же отправился к своему отцу.
— Вот что я намерен сделать,— сообщил он ему
о своем решении.— У меня много маленьких детей, но
старик, мой тесть, уже не доживет до того времени, когда
внуки его вырастут и смогут позаботиться о нем. Ему хо¬
212

чется стать дайнагоном, и я решил уступить ему свое зва¬
ние. Какова на это будет ваша отцовская воля?
— Почему ты думаешь, что я буду против? Я очень
рад. Постарайся, чтобы государь как можно скорее отдал
указ о возведении твоего тестя в этот чин. А для тебя са¬
мого безразлично, дайнагон ты или нет.
Левый министр говорил так, зная милость государя
к своему сыну. Митиёри был очень обрадован словами отца
и скоро испросил у императора желанный указ.
Когда весть об этом дошла до ушей старика, то он за¬
плакал счастливыми слезами. Да, можно сказать, что, до¬
ставив такую радость своему отцу, Отикубо совершила
один из тех похвальных поступков, которые не остаются
без награды ни в этой, ни в будущей жизни!
В приливе счастья вновь назначенный дайнагон нашел
в себе силы подняться с постели.
Срок каждой жизни предопределен свыше. Но, зная
это, дайнагон Минамото все же повелел возносить моления
о своем здравии и сам горячо молился богам и буддам,
чтобы они продлили его жизнь. Старик немного оправился,
снова воспрянул духом и даже решил отправиться в импе¬
раторский дворец, чтобы поблагодарить государя за его
милость. Был избран счастливый день для этого посеще¬
ния. Но на всякий случай, в предвидении близкой смерти,
старик позаботился сделать последние распоряжения.
— Семеро детей прижито у меня от моей жены, но кто
из них так порадовал меня в этой жизни, кто из них так
заботился о спасении моей души, как дочь моя Отикубо?
Все мои несчастья посетили меня за то, что я когда-то оби¬
дел ее, мою драгоценную дочь, божество в человеческом
образе. В доме у меня несколько зятьев, но все они только
приносят мне лишние заботы. Мало этого, младший мой
зять такой жалкий урод, что людей стыдно. Как можно
сравнить с ним супруга Отикубо? Ни самой малой крупи¬
цы своего добра не истратил я на него, а он согрел мою
старость. При этой мысли мне так совестно делается, что
и сказать не могу. Когда не станет меня, сыновья мои
и дочери, не забывайте его благодеяний, будьте всегда ему
верны. Вот вам мой последний завет.
Было видно, что слова эти идут от самого сердца. Ки¬
таноката почувствовала черную ненависть к мужу. «Хоть
бы отправился скорее на тот свет»,— думала она в душе.
Настал день, назначенный для посещения император¬
ского дворца. Дайнагон Минамото первым делом наведал¬
ся в полном парадном одеянии во дворец зятя своего Ми-
213

тиёри и как раз застал его дома. Когда старик собирался
сделать церемониальный поклон, зять остановил его.
— Что вы, зачем эти знаки почтения?
— А я даже к самому императору не питаю такого по¬
чтения, как к вам,— ответил старик.— В моих глазах вы
самый лучший, самый благородный человек на свете.
Я уже не смогу при моей жизни отблагодарить вас за вашу
доброту, но после моей смерти дух мой станет хранить вас.
Выйдя от своего зятя, новый дайнагон отправился бла¬
годарить императора и в честь этого счастливого случая
роздал служилым людям подарки, сколько следует по
обычаю.
И старик, словно покончив на этом все свои земные
дела, возвратился домой, снова лег в постель и стал быстро
угасать.
— Все мои желания исполнились,— повторял он.—
Отныне ничто больше не привязывает меня к этому миру.
Теперь и умирать можно...
При этом печальном известии Отикубо поспешила
к своему отцу. Старик был очень тронут и обрадован ее
приходом.
Все пятеро дочерей дайнагона собрались вокруг его ло¬
жа, чтобы ухаживать за больным отцом, но он соглашался
принимать питье и пищу только из рук одной Отикубо.
Только ее одну он был рад видеть возле своего изголовья,
а на прочих дочерей и глядеть не хотел.
Чувствуя, что близится его смертный час, дайнагон
Минамото подумал: «Между сыновьями моими нет насто¬
ящей братской дружбы, да и дочери мои живут не в ладу.
Если я сам не назначу каждому из них определенную долю
наследства, то после моей смерти пойдут в семье ссоры
и раздоры».
Он призвал к себе старшего своего сына Кагэдзуми
и велел ему принести дарственные бумаги на владение по¬
местьями; а также пояса, украшенные драгоценными кам¬
нями, и разделить их между братьями и сестрами, но при
этом все самое ценное старик откладывал в сторону для
Отикубо.
— Пусть прочие мои дети не завидуют. Все они честно
выполнили свой долг сыновнего служения отцу, но луч¬
шую долю наследства всегда полагается оставлять тому
из детей, кто занял в свете самое высокое положение.
Многие годы вы пользовались моими заботами... Разве это
одно не стоит благодарности?
214

Старик говорил так убедительно, что дети согласились
с ним.
— Дом наш уже очень обветшал, но земли при нем
много, да и место хорошее...— сказал он и решил оставить
дом Отикубо.
Этого уже мачеха не могла вынести и заплакала на¬
взрыд.
— Быть может, ты и прав, но как же мне не обижаться
на тебя? С самых моих юных дней я была тебе любящей
женой. Я служила тебе верной опорой в старости. Семерых
детей мы вместе прижили. Почему же ты не хочешь оста¬
вить этот дом мне в наследство? Это несправедливо. Уж не
собираешься ли ты отвергнуть собственных детей, обвинив
их в сыновней непочтительности? Любящие отцы так не
поступают, а больше всего тревожатся о судьбе тех детей,
которым в жизни не повезло. Господину начальнику Левой
гвардии наш дом не нужен, он и без него прекрасно обой¬
дется. Твой сановный зять, если захочет, может возвести
себе великолепные хоромы. Хватит с него, что мы за свой
счет выстроили для него прекрасный, как яшма, дворец
Сандзёдоно. О сыновьях я не беспокоюсь, они и без собст¬
венного дома не пропадут. Ни у одной из наших двух
старших замужних дочерей нет собственного дома. Хоро¬
шо, пускай обойдутся как-нибудь. Но куда мне идти на
старости лет с моими двумя младшими дочерьми, когда
нас отсюда выгонят? Не прикажешь ли нам с протянутой
рукой просить подаяние на большой дороге?
— Я не бросаю своих детей на произвол судьбы,— от¬
ветил старик на ее жалобы.— Если дети мои не получат
в наследство роскошный дом, это еще не значит, что им
придется просить милостыню на большой дороге. Сын мой
Кагэдзуми! На тебя возлагаю заботы о твоей матери. Заме¬
ни ей меня. А дворец Сандзёдоно бесспорно собственность
Отикубо. Господин ее супруг сочтет меня слабовольным
человеком, если после всей его доброты ко мне я не остав¬
лю ему в наследство ничего хоть мало-мальски ценного.
Что бы ты ни говорила, а этого дома я тебе не оставлю. Не
терзай же напрасными жалобами больного, который вот-
вот переселится в лучший мир. Больше ни слова, прошу
тебя! Ах, как мне тяжко!
Китаноката хотела было снова заспорить с мужем, но
дети окружили ее, стали унимать, успокаивать, и она не¬
хотя умолкла.
Отикубо от души пожалела ее и стала уговаривать
отца:
215

— Матушка права! Не оставляйте мне ничего, а разде¬
лите все, чем владеете, между моими братьями и сестрами.
В этом доме они жили долгие годы, нехорошо отдавать его
в чужие руки. Прошу вас, завещайте этот дом матушке.
Но упрямый старик не стал и слушать.
— Нет, ни за что! Я так решил. Когда я умру, испол¬
ните в точности мою последнюю волю.
Свои великолепные пояса с драгоценными камнями,
все, сколько их было, он оставил в наследство одному Ми¬
тиёри.
Кагэдзуми в душе был этим несколько недоволен, но не
решился оспаривать права дочери, которая лучше всех
умела утешить родительское сердце, и предоставил отцу
разделить свое имущество так, как тому хотелось. Все свои
надежды старик возлагал на одну Отикубо. Она наполняла
светом его последние дни.
— Благодаря тебе я восстановил свою утраченную
честь,— повторял он без конца.— Когда я умру, то остав¬
лю после себя несколько беспомощных женщин. Прошу
тебя, не покидай их на произвол судьбы, будь им опорой
в жизни.
— Воля ваша для меня священна,— ответила Отику¬
бо.— Сделаю для них все, что в моих силах.
— Спасибо, утешила ты меня.
И старик дайнагон обратился к другим своим дочерям
с наставлением:
— Дочери мои! Слушайтесь во всем госпожу вашу
сестру и почитайте ее старшей в семье.
Высказав свою последнюю волю, старик стал отходить
в мир иной.
Все его родные и близкие предались глубокой печали.
На седьмой день одиннадцатого месяца дайнагон скон¬
чался. Он был уже в таком преклонном возрасте, когда
смерть является естественным уделом человека, но, созна¬
вая это, сыновья и дочери все же так оплакивали его, что
со стороны глядеть было жалко.
Митиёри вместе со своими детьми продолжал жить
в Сандзёдоно, но каждый день появлялся возле дома по¬
койного тестя. Чтобы не осквернить себя близостью смер¬
ти, он не входил в дом, а проливал слезы скорби, стоя
у дверей. Митиёри хотел было взять на себя все хлопоты
по устройству похорон, но отец его, Левый министр, ре¬
шительно воспротивился этому:
— Новый император лишь недавно взошел на престол.
Не годится тебе надолго отлучаться из дворца.
216

Отикубо со своей стороны тоже была против этого.
— Я не хочу брать сюда наших детей,— сказала она.—
Им пришлось бы тоже поститься вместе с нами. А остав¬
лять таких маленьких детей одних, без присмотра отца
и матери,— значит не знать ни минуты покоя. Прошу тебя,
побудь с ними в Сандзёдоно, чтобы я могла быть спокойна.
Пришлось Митиёри остаться у себя дома. Он очень
тосковал в разлуке с Отикубо и лишь иногда, играя с деть¬
ми, на время забывал о своем одиночестве.
«Как быстро угас старик,— думал Митиёри.— Хорошо,
что я уснел исполнить его заветное желание».
Был избран благоприятный день для погребального об¬
ряда, через два дня после смерти дайнагона. Похороны со¬
стоялись при великом стечении народа. Среди присутст¬
вующих было много знатнейших сановников государства.
Как и надеялся покойный дайнагон, ему воздали после
смерти небывалые почести.
Вся семья переселилась на время траура в тесный ни¬
зенький домик, а в опустевших покоях дворца многочис¬
ленный клир возглашал день и ночь заупокойные мо¬
литвы.
Митиёри приходил каждый день. Не переступая порога
дома, он давал нужные указания разным людям. Отикубо
была одета в темно-серую траурную одежду, сотканную из
коры глицинии. С лица ее сбежали краски от многоднев¬
ного поста.
Митиёри сказал ей голосом, полным сердечного сочув¬
ствия:
О слез поток — река печали!
Но если и моя печаль
С потоком слез твоих сольется,
Вместят ли рукава твои
Озера наших слез и скорби?
Отикубо молвила в ответ:
От горячих потоков слез
Рукава истлели мои.
Шлю судьбе жестокой укоры...
Оттого из жесткой коры
Соткан траурный мой наряд.
Они продолжали видеться издали только, пока не
окончились тридцать дней траура.
— Вернись к нам скорее,— стал просить Митиёри.—
Дети заждались тебя.
217

—• О нет, потерпите еще немного. Я вернусь только по¬
сле того, как истекут все сорок девять поминальных дней.
Митиёри поневоле стал проводить все ночи в доме по¬
койного тестя, так сильно он стосковался в разлуке
с Отикубо.
Быстро летело время. Скоро настал последний, сорок
девятый день. Митиёри пожелал, чтобы усопшего помяну¬
ли в этот день особенно торжественно. Все родные и близ¬
кие дайнагона приняли участие в этом печальном тор¬
жестве, каждый соответственно своему рангу. Великолеп¬
ная была церемония!
Когда заупокойные службы пришли к концу, Митиёри
сказал своей жене:
— Ну, теперь едем домой. Смотри, заживешься здесь,
опять тебя запрут в кладовой.
— Ах, как ты можешь так шутить! Никогда, никогда
не говори таких слов. Если матушка тебя услышит, она
подумает, что мы не забыли прошлого, и начнет, пожалуй,
сторониться нас. А я хочу теснее сдружиться с ней, ведь
она теперь заняла в семье место покойного отца.
— Ну, это само собой. К сестрицам своим ты тоже дол¬
жна относиться с особенной теплотой, по-родственному.
Услышав, что Митиёри с женой возвращаются к себе
домой, Кагэдзуми, во исполнение воли умершего, принес
дарственные бумаги на разные поместья и отдал их Мити¬
ёри, а в придачу к ним несколько поясов, усыпанных дра¬
гоценными камнями.
— Право, сущая безделица, но не судите строго — это
последний дар покойного отца.
Митиёри стал рассматривать подарки. Три драгоцен¬
ных пояса,— один из них, самый лучший, он сам когда-то
преподнес своему тестю. Бумаги на землю, план дома...
Видно, это была самая лучшая часть наследства.
— Хорошие поместья были у твоего отца,— сказал он
Отикубо.— Но почему же он не оставил свой дворец в на¬
следство жене или дочерям? Разве был у него другой?
— О нет, другого не было. Вся семья жила здесь дол¬
гие годы. Откажись от этого дома, прошу тебя, отдай его
матушке.
— Хорошо, согласен. Тебе он не нужен, ведь ты жи¬
вешь у меня. А если ты примешь этот дар, все твои родные
еще, пожалуй, возненавидят тебя смертельной ненавистью.
Посоветовавшись с женой, Митиёри позвал Кагэдзуми
и сказал ему, смеясь:
218

— Вы, наверно, посвящены во все подробности дела.
С какой стати ваш покойный отец завещал нам так много?
Может быть, вы уступаете нам большую часть наследства
просто из желания угодить влиятельной семье?
— Нет, что вы! Мой отец в предчувствии близкой
смерти сам распорядился своим наследством. Я только
выполняю его волю.
— Право, он утруждал себя понапрасну. Как я могу
отнять у вас ваш родной дом? Я отказываюсь от него.
Пусть им владеет ваша матушка. Эти два пояса оставьте
для себя и Сабуро. Я возьму только бумагу на землю
в провинции Мино и вот этот пояс. Отказаться от всего —
значило бы неуважительно отнестись к добрым чувствам
покойного отца.
— Как-то неловко выходит... Ведь если бы даже ба¬
тюшка сам не назначил вам этой доли, она все равно пола¬
галась бы вам по праву при разделе наследства. А тем бо¬
лее, если такова воля покойного... Не следует ей проти¬
виться. Ведь все прочие дети тоже получат свое, каждый
понемногу,— отнекивался Кагэдзуми.
— Не говорите пустого. Если бы я потребовал с вас
лишнего, вот тогда стоило.бы спорить со мной. Жена моя,
можно считать, получила завещанный ей дар, ведь отец
выразил свою любовь к ней, а это самое драгоценное. Пока
я жив, у моей жены ни в чем не будет недостатка. А умру
я, будет кому о ней заботиться, у нас ведь трое детей. Но,
как я слышал, сестры ваши Саннокими и Синокими оста¬
лись одни на свете. Я готов взять заботы о них на себя.
Отдайте им нашу долю наследства. А что до старших
сестер, я позабочусь о хороших местах для их мужей.
Кагэдзуми почтительно выразил свою радость.
— Пойду сообщу ваше решение моим родным,— под¬
нялся он с места.
— Если они захотят возвратить мне эти вещи, то, по¬
жалуйста, не приносите их обратно. Повторять одно и то
же — какая скука...— сказал Митиёри.
— Но, может быть, этот нояс мог бы носить кто-нибудь
в вашей семье. У вас есть братья. Пожалуйста, отдайте его
кому-нибудь из них.
— Если мне самому понадобится в будущем этот пояс,
я попрошу его у вас. А при чем тут посторонние люди...—
И он заставил Кагэдзуми взять пояс обратно.
Тот поспешил сообщить волю Митиёри своей матушке
и сестрам.
Китаноката сделала вид, что очень довольна.
219

— Вот хорошо! Мне было бы жалко терять этот дом.—
Но на самом деле ей была невыносима мысль, что Отикубо
дарит ей из милости ее же собственный дом.— Это Отику¬
бо нарочно все подстроила, проклятая! — вдруг сорвалось
у нее с языка.
Кагэдзуми вышел из себя:
— Вы в своем уме, матушка? Вспомните, сколько зла
вы причинили ей в прошлом! Как вы можете говорить та¬
кие слова? Или вы задумали всех нас погубить? Сколько
горечи должно было накопиться в сердце у бедняжки, ког¬
да вы так жестоко ее преследовали! И чем же она отплати¬
ла вам? Только добром. А вы не чувствуете к ней ни ма¬
лейшей благодарности, мало того, еще клянете ее во все¬
услышание. Можно ли вести себя так безумно? Только
и слышно: «Отикубо», «Отикубо»... Эта мерзкая кличка
просто с языка у вас не сходит... Что, если сестрица узнает
об этом?
— А чем я ей обязана? Что она подарила мне мой
собственный дом? Да и то она сделала это не ради меня,
а из любви к покойному отцу. А ты тоже хорош! Если
я нечаянно оговорилась, сказала по старой памяти «Оти¬
кубо», так ты уже считаешь меня безумной.
— Сердца у вас нет, вот что! — воскликнул с досадой
Кагэдзуми.— Вы думаете, что она не оказала вам никакой
милости. Ваше дело. Но скажите, разве не ее супругу
младший мой брат обязан своим возвышением на службе?
Сам я стал управителем в таком знатном семействе, а по
чьей милости выпала мне эта честь? Вот каких благодея¬
ний удостоились мы за короткое время. Все ваши сыновья
получили хорошие должности только благодаря покрови¬
тельству ее супруга. А если бы он принял в наследство
этот дом, не посчитавшись с вами, куда бы вы отсюда по¬
шли? Вот о чем подумайте хорошенько. Когда опомнитесь
немного, так сами увидите, что радоваться должны своему
счастью. Я, сын ваш Кагэдзуми, получаю, конечно, не¬
большой доход как правитель области, но ведь я должен
в первую очередь позаботиться о своей жене. Матери я по¬
могать не в состоянии. Выходит, особо заботливым сыном
меня не назовешь. Вот видите, в наше время даже родные
дети не слишком-то пекутся о своих родителях. А зять ваш
только и думает, как вам помочь. Вы бы должны быть
счастливы.
Долго старался он убедить свою мать всякими довода¬
ми, и та наконец как будто согласилась с ним.
220

— Какой же ответ мне передать нашему зятю? — спро¬
сил у нее Кагэдзуми.
— Уж и сама не знаю. Только успею слово сказать, как
его сейчас же перетолкуют. Такой крик поднимут, что
оглушат. Ты у меня человек умный, понимаешь что к че¬
му, сам и решай, что ответить.
— Ведь я не с чужим человеком говорю,— с досадой
сказал Кагэдзуми.— Вам же добра желаю. Если господин
начальник Левой гвардии берет на себя заботы о вашей
судьбе и судьбе Саннокими и Синокими, так единственно
потому, что его супруга этого хочет. Пусть мы с ней дети
одного отца, но согласитесь, что такой пример родственной
любви — редкость в наши дни.
— Может быть, господин зять и наобещал мне золотые
горы... Но сбудется ли это? А что я получила на деле?
Жалкие крохи от наследства, сущую безделицу. Земель¬
ный надел в провинции Тамба, который не приносит и од¬
ного то рису в год. Да еще поместье в Эттю, далеко от сто¬
лицы, попробуй оттуда что-нибудь привезти. А муж Нака-
нокими получил поместье в триста с лишним коку дохода.
Это ты, Кагэдзуми, так распорядился,— выбрал для меня
самые далекие, плохие земли,— стала упрекать своего
старшего сына Китаноката, хотя в разделе наследства
принимали участие и все другие дети тюнагона.
— Что вы говорите, матушка! Разве мы позволили бы
обидеть вас, будь это правдой?^ заговорили наперебой ее
сыновья и дочери.— Члены одной семьи должны помогать
друг другу. Как может родная мать так жадничать? Все
мы очень благодарны нашей сестрице...
— Ах, да замолчите вы! — вскинулась на них Кит&но-
ката.— Вас не перекричишь. Ополчились все на одну. Вы
бедняки, вот и пресмыкаетесь перед богачом.
В эту минуту вошел Сабуро. Слова матери его воз¬
мутили.
— Неправда! Благородный человек и в бедности со¬
храняет красоту своей души,— сказал он.— Когда госпожа
сестрица жила в нашем доме, слышал ли кто-нибудь от нее
хоть одно-единое слово жалобы? Вы, матушка, столько раз
несправедливо бранили сестрицу, а она всегда вас слуша¬
лась. Все говорили про нее: «Какая кроткая!» Разве сами
вы, матушка, не говорили того же?
— Ах, так! — заплакала Китаноката.— И ты на меня!
Лучше мне умереть. Все мои дети ненавидят меня, попре¬
кают, возводят на меня напраслину... Умру, грех вам
будет.
221

— Какие страшные слова! Лучше прекратить этот раз¬
говор.
Оба сына встали и направились к выходу.
Старуха вдруг опомнилась.
— Стойте, стойте, куда вы? А ответ насчет дома? Надо
же передать зятю ответ от меня.
Но они ушли, сделав вид, будто не слышат.
Сабуро сказал брату:
— Вздорная у нас мать и недобрая... Как это печально.
Надо молить богов и будд, чтобы они смягчили ее сердце!
А нам эти молитвы зачтутся на небесах.
Посоветовавшись между собой, братья решили вернуть
Митиёри бумагу на право владения отцовским дворцом.
Увидев, что Кагэдзуми уносит с собой эту бумагу, Китано¬
ката испугалась, как бы он в самом деле ее не отдал.
— Куда ты? Вернись, отдай мне бумагу,— позвала она
сына назад.— Бумагу отдай.
— Ах, глупости! — отмахнулся тот.— Такой важный
документ, а вы — то отдайте его назад, то подайте мне сю¬
да! Сами не знаете, чего хотите.
Возвращая бумагу Митиёри, Кагэдзуми сказал ему:
— Мы очень благодарны вам за вашу доброту. Наша
семья теперь возлагает все свои надежды только на вас од¬
ного. Вы вернули нам дарственные бумаги на поместья.
Мы хотели бы отказаться от них, чтобы исполнить волю
покойного отца, однако не решились противиться вашему
желанию и принимаем ваш щедрый дар! Но покойный
отец особенно заботился о том, чтобы дворец его достался
именно вам... Просим вас непременно принять эту бумагу
в память нашего отца.
Митиёри ответил на эти слова:
— О нет, напротив, дух покойного дайнагона не найдет
себе покоя, если этот дом попадет в чужие руки. Пусть
Китаноката доживает в нем остаток своей жизни, а после
нее он перейдет к ее дочерям Саннокими и Синокими.
Возьмите эту бумагу обратно.
И отказавшись от нее, возвратился вместе со своей
семьей в Сандзёдоно.
Прощаясь перед отъездом с мачехой и сестрами, Оти¬
кубо сказала:
— Скоро я опять побываю здесь, и вы навещайте меня.
Я буду заботиться о вас вместо, покойного отца. Просите
у меня без стеснения все, что нужно, ведь я не чужая вам.
После этого она почти каждый день стала присылать
своим сестрам модные красивые вещи, а мачехе полезные
222

предметы обихода. Даже во времена покойного дайнагона
они не видели таких богатых подарков.
Понемногу мачеха начала ценить доброту Отикубо.
«Детей у меня много,— думала она,— но сыновья мои не
очень-то радеют о матери, и только одна падчерица по-на¬
стоящему заботится обо мне и моих дочерях».
Тем временем старый год пришел к концу.
* * *
Во время новогоднего производства в чины и звания
отец Митиёри удостоился высшей милости, он был назна¬
чен Главным министром, а Митиёри стал вместо него Ле¬
вым министром.
Муж Наканокими был очень беден, он обратился за по¬
кровительством к Отикубо и получил доходную должность
правителя области Мино.
Срок службы Кагэдзуми в провинции уже истек, но
благодаря заступничеству сестры он без труда получил
новый пост правителя области Харима под тем предлогом,
что очень хорошо исполнял свою прежнюю должность. Са¬
буро тоже не был забыт: ему дали звание начальника
гвардии.
Братья собрались у своей матери и с радостью стали
говорить о том, какими милостями осыпала их Отикубо
и как с ее помощью они возвысились в свете.
— Ну как, матушка, вы опять будете повторять, что
ничем не обязаны своей падчерице? Хоть теперь-то вы пе¬
рестанете болтать про нее все, что в голову взбредет?— го¬
ворили, посмеиваясь, братья.
Чувствуя правоту их слов, Китаноката наконец «обло¬
мала рога своего сердца». В самом деле, вся семья ее вдруг
оказалась в большом фаворе.
Многие даже стали роптать:
— В этом году счастье улыбнулось только одной семье.
Лишь сыновья и зятья покойного дайнагона Минамото
удостоились наград... Другие ничего не получили.
Митиёри не обращал внимания на подобные пересуды.
Вся полнота власти в стране была сосредоточена, по су¬
ществу, в его руках. Даже Главный министр не предпри¬
нимал ни одного государственного дела, не посоветовав¬
шись сперва со своим сыном. Если сын говорил ему: «Та¬
кая-то и такая мера никуда не годится»,— то Главный ми¬
нистр немедленно отказывался от нее, не считаясь с собст¬
венным мнением. И наоборот, если ему что-нибудь было не
223

по душе, но Митиёри упорно советовал это, то главный
министр всегда уступал ему. Поэтому производство в чи¬
ны, от самых высших вплоть до самых низших, зависело
только от доброй воли одного Митиёри.
Как родной дядя императора, он пользовался его осо¬
бой милостью, блистал талантами и, несмотря на свои
юные годы, уже носил высокий чин Левого министра. Кто
в стране посмел бы противиться его воле? Главный ми¬
нистр до такой степени попал во власть своей безгранич¬
ной любви к сыну, что даже испытывал перед ним робость.
Отец и сын словно поменялись местами. В свете быстро это
заметили.
— Лучше идти с просьбой к Левому министру, чем
к его отцу. От сына скорее добьешься толку,— говорили
люди.
Все, кто только хотел испросить какой-нибудь милости,
обращались именно к Митиёри, и в доме его всегда толк¬
лось много посетителей.
Когда муж Наканокими собрался ехать к месту своей
новой службы, Отикубо послала ему много прощальных
подарков. Сам Митиёри тоже особенно благоволил к этому
родственнику своей жены, потому что, в бытность свою
управителем в Сандзёдоно, он лучше всех других исправ¬
лял свою должность. Пожаловав ему на прощанье коня
с седлом, Митиёри напутствовал его такими словами:
— Я оказал вам покровительство, потому что жена моя
замолвила за вас словечко. Постарайтесь же на новом
месте оправдать мое доверие к вам. Если до меня дойдут
слухи, что вы нерадиво относитесь к своим обязанностям,
то больше ничего от меня не ждите.
Муж Наканокими почтительно выслушал это напутст¬
вие, радуясь тому, что судьба послала ему такого влия¬
тельного покровителя. Вернувшись домой, он сказал жене:
— На прощание господин Левый министр наказал мне
ревностно исполнять мою службу. Вся наша судьба зави¬
сит только от его милостей...
Наканокими разделяла радость мужа.
Митиёри не забыл и о прочих сестрах.
— Как бы мне хотелось найти хороших мужей для
Саннокими и Синокими! — все время повторял он. — Но,
сколько я ни ищу, подходящих не находится...
Китаноката с дочерьми получили от него столько лет¬
них и зимних платьев, сколько и при жизни дайнагона
у них никогда не было. Даже вечно всем недовольной ма¬
чехе не на что было жаловаться.
224

Отикубо родила мужу несколько сыновей. Не буду
описывать, как радовались родители, когда наступало вре¬
мя надеть на одного из них в первый раз хакама.
Старший сын Таро был не по летам рослым и умным
мальчиком. Как только ему исполнилось десять лет, Ми¬
тиёри подумал, что, пожалуй, он и в императорском дворце
не посрамит себя, и включил его в число отроков, при¬
учавшихся к дворцовой службе в свите наследника пре¬
стола.
Мальчик уже умел читать трудные китайские книги
и был очень даровит от природы. Юный император заме¬
тил его и сделал товарищем своих забав. Он так полюбил
мальчика, что когда играл на многоствольной флейте, то
и его учил этому искусству.
По всем этим причинам Митиёри любил старшего сына
больше всех остальных своих детей.
Второму его сыну Дзиро, который рос в доме своего де¬
да — Главного министра, исполнилось к этому времени де¬
вять лет. Он по-детски позавидовал успехам своего брата.
— Я тоже хочу идти служить во дворец.
Дед души не чаял в мальчике.
— Что же ты до сих пор молчал?— воскликнул он
и тотчас же определил внука во дворец.
— Не рано ли? Дзиро еще так мал,— с сомнением ска¬
зал Митиёри.
— Ничего подобного. Он куда смышленей старшего,—
упорствовал дед. Митиёри посмеялся над его горячностью
и не стал спорить.
Деду этого показалось мало. Он отправился к самому
императору.
— Прошу для моего второго внука вашей особой бла¬
госклонности. Этот мальчик для меня дороже зеницы ока.
Он будет служить вам лучше своего брата,— стал просить
Главный министр императора.
И дома тоже старик повторял:
— Считайте Дзиро старшим из моих внуков.
Поэтому мальчику дали в семье шутливую кличку:
«Младший Таро».
Старшей девочке исполнилось восемь лет. Она отлича¬
лась такой восхитительной красотой, что родители берегли
ее, как величайшую драгоценность.
Были в семье и еще двое детей: девочка шести лет
и мальчик четырех лет. Вскоре ожидалось и еще одно
счастливое событие. Не удивительно, что Митиёри так лю¬
8 Заказ № 912
225

бил свою жену, подарившую ему столько прелестных
детей.
В том же году старику — Главному министру — испол¬
нилось шестьдесят лет. Митиёри устроил по этому случаю
великолепный пир в самом новом вкусе. Предоставляю это
воображению читателей.
Оба старших внука приняли участие в плясках. Ни
один из них не уступал другому в искусстве танца, и дед
любовался на них, проливая слезы радости.
Все хвалили Митиёри за то, что он не пропустил случая
почтить, как должно, своего отца. Добрая слава о нем еще
более возросла.
* * *
Наступила первая годовщина со дня смерти дайнагона
Минамото. Только тогда Отикубо сняла с себя траурную
одежду.
Сыновья его, столь преуспевшие в жизни за это корот¬
кое время, тоже сполна отдали последний долг памяти
своего отца.
Митиёри хотел как можно скорее выдать замуж Санно¬
кими и Синокими. Он уже начал отчаиваться найти им
женихов, как вдруг до него дошло известие, что наместник
Дадзайфу перед самым отъездом из столицы потерял свою
жену. По слухам, это был человек высоких достоинств.
«Вот кто мне нужен!» — подумал Митиёри и, повстре¬
чавшись с наместником, даже в императорском дворце не
постеснялся завести разговор о новой женитьбе.
— Что ж, я не прочь!— охотно согласился наместник.
— Наконец-то я сыскал достойного жениха,— сказал,
вернувшись домой, Митиёри.— Он хороший человек и
в большом чине. Которую же из сестер сосватать ему:
Саннокими или Синокими?
— На это воля твоя,— ответила Отикубо.— Но я бы
хотела, чтоб он достался в мужья Синокими. Вспомни, как
ее, несчастную, обидели. Ах, если б ей наконец улыбну¬
лось счастье!
— Наместник в конце этого месяца уезжает в Дадзай¬
фу, надо торопиться. Спроси матушку, согласна ли она.
Если она даст свое согласие, то, не теряя времени, от¬
празднуем свадьбу в моем дворце.
— В письме всего не напишешь, но если я сама поеду
к матушке поговорить с нею, то это вызовет шумные толки.
Лучше пригласить в наш дом одного из моих братьев.
226

На следующий день Отикубо вызвала к себе Сабуро
и сообщила ему:
— Я сама хотела приехать к вам, чтобы переговорить
об одном важном деле, но побоялась преждевременной
огласки... Выслушай меня и посоветуй, как быть. Мой муж
сказал мне: «Жизнь одинокой женщины не лишена из¬
вестной приятности, но кто знает, что может случиться
в будущем? Для Синокими сыскался прекрасный жених.
Если твои родные не будут против, я приглашу Синокими
к нам в дом и позабочусь о ее судьбе».
— Я могу только выразить свою благодарность, — от¬
ветил Сабуро.— Мы в любом случае не решились бы отка¬
зать такому свату. А тем более, если представилась
блестящая партия... Поспешу обрадовать матушку.
Сабуро отправился к Госпоже из северных покоев и со¬
общил ей:
— Вот что сказала госпожа сестрица. Это большое
счастье для Синокими. Если такой могущественный чело¬
век, как Левый министр, выдает замуж Синокими из свое¬
го дома, словно родную дочь, то ни один жених, хотя бы
самый знатный, не посмеет пренебречь ею. В свете издева¬
ются над Синокими из-за Беломордого конька... Верно,
зять наш задумал смыть с нее этот позор. Жениху сорок
лет с лишним. Он занимает высокое положение. Сам отец,
будь он жив, не нашел бы никого лучшего. Уж и не знаю,
как благодарить Левого министра! Пусть Синокими сейчас
же едет в Сандзёдоно. Нечего мешкать.
— У меня была душа не на месте, как подумаю, что
станется с Синокими после моей смерти,— ответила Кита¬
ноката.— Уж я, кажется, обрадовалась бы, если б ее взял
в жены самый простой провинциальный чинуша. А ты го¬
воришь, что жених — знатный сановник? Вот это удача!
Спасибо зятю за его заботу. Я благодарна ему гораздо
больше, чем своей падчерице.
— Но ведь он осыпает нас милостями только из любви
к своей жене. Она часто просит его: «Если любишь меня,
то помоги выйти в люди моим братьям. Не забудь и моих
сестер!» Потому-то нам и улыбнулось счастье. Мы, ни¬
чтожные, мои братья и я, только и думаем, как бы завести
роман с какой-нибудь красоткой, а зять наш на вершине
могущества и власти ведет себя так, будто в целом мире
нет другой женщины, кроме его супруги. Во дворце счету
нет красивым дамам, а он никогда не пошутит с ними, не
бросит на них ни одного взгляда. Все ночи он проводит до¬
ма... Чуть освободится от дел, тотчас же торопится к своей
8*
227

жене. Вот образец верной супружеской любви! Но доволь¬
но об этом! Узнайте у сестры, согласна ли она.
— Позовите сюда мою младшую дочь,— приказала
Китаноката служанкам. — Господин Левый министр со¬
сватал тебе хорошего жениха,— сообщила она дочери.—
Для тебя, осмеянной всеми, опозоренной, это большое
счастье. Так считаем мы, твои родные, но скажи, что ты
сама об этом думаешь?
Синокими залилась румянцем.
— Я бы рада, но, верно, он не знает правды обо мне...
Если б он только слышал про мой позор... Как я могу вый¬
ти за него замуж? Мне будет стыдно перед ним, да и мужа
сестрицы я, в отплату за его доброту, осрамлю перед це¬
лым светом. Нет уж, мне, несчастной, одна дорога — в мо¬
нахини. Еще пока матушка жива, я останусь в миру, чтобы
отплатить дочерними заботами за ее доброту к моему бед¬
ному ребенку, а уж потом...— И Синокими залилась сле¬
зами. У Сабуро из сочувствия тоже брызнули слезы из
глаз.
— Ах, не говори таких зловещих слов! — закричала
Китаноката.— С чего ты собралась в монахини? Как по¬
живешь хоть немного в богатстве и чести, так в свете не то
заговорят. Все будут завидовать твоему счастью. Послу¬
шайся меня, прими это предложение, о чем тут долго
думать!
— Так что же мне сказать в ответ?— спросил Сабуро.
— Ты видишь, она ломается, но я со своей стороны
считаю, что ничего лучшего для нее и придумать нельзя.
Ты уж сам решай, как лучше ответить.
— Хорошо,— сказал Сабуро и отправился в Санд¬
зёдоно.
Когда Отикубо узнала о сомнениях Синокими, она от
души ее пожалела.
— Не мудрено, что у нее такие опасения, но вы, бра¬
тец, развейте их, научите ее смотреть на вещи более здра¬
во, ведь в жизни еще и не то бывает... Нет числа печаль¬
ным примерам!
Митиёри со своей стороны сказал Сабуро:
— Главное, чтобы ваша матушка согласна была. Сыг¬
раем свадьбу, не слушая отговорок невесты. Наместник
уезжает в конце этого месяца и просит нас поторопиться со
свадьбой. Скорей привезите Синокими сюда.
Посмотрели в календарь и нашли, что счастливый день
в этом месяце приходится на седьмое число.
228

«Какие еще могут быть препятствия?— думал Митиё¬
ри.— Парадные платья для прислужниц давно уже готовы.
Свадьбу можно сыграть в западном павильоне». И сейчас
же приказал отделать его заново.
— Доставьте скорее Синокими ко мне во дворец,— по¬
слал он приказ ее родным. Все в доме, начиная с Госпожи
из северных покоев, принялись собирать Синокими в до¬
рогу, но она все медлила, все тянула с отъездом, опечален¬
ная тем, что ее приневоливают к новому замужеству.
— Как это можно не поехать, если господин ми¬
нистр приказал,— ужасались окружающие.— Своевольная
упрямица!
Наконец Синокими усадили в экипаж. Ее сопровожда¬
ла небольшая свита: две взрослые прислужницы и одна
малолетняя.
Дочери Синокими уже исполнилось к этому времени
десять лет. Она была очень мила собой и совсем не похо¬
дила на своего уродливого отца. Девочка непременно хоте¬
ла поехать вместе с матерью, пришлось ее удерживать си¬
лой, и Синокими пролила много слез, расставаясь со своей
любимой дочуркой.
Митиёри, нетерпеливо ожидавший приезда Синокими,
тотчас же принял ее и начал беседовать с ней, но она сму¬
щалась даже больше, чем тогда, когда первый раз выходи¬
ла замуж, и почти не находила слов для ответа.
Синокими была еще молода. Четырнадцати лет она вы¬
шла замуж, а в пятнадцать стала матерью. Ей только-
только исполнилось двадцать пять лет.
Отикубо, которая была старше ее на три года и находи¬
лась в самом цветущем возрасте, по-матерински заботи¬
лась о ней.
Наступил день свадьбы. Синокими вместе со своей сви¬
той перешла в роскошно убранный западный павильон.
Отикубо заметила, что прислужницы невесты не слишком
хорошо одеты для такого случая, и подарила каждой из
них полный парадный наряд. Она позаботилась и о том,
чтобы у сестры была многочисленная свита, как полагает¬
ся иметь знатной даме. Покои невесты поражали своим
великолепием. Все родные Синокими собрались в запад¬
ном павильоне.
Перед самым вечером в павильон пожаловал хозяин
дома и начал распоряжаться приготовлениями к свадьбе.
Брат невесты, Сабуро, был очень этим польщен. Когда на
землю спустились сумерки, появился и сам жених. Сабуро
почтительно встретил его у входа.
229

Синокими поняла, что не может дольше отказываться.
Против жениха сказать ей было нечего, и к тому же сосва¬
тал его сам Митиёри. Она смирилась со своей судьбой
и вышла навстречу своему нареченному.
Наместнику невеста понравилась. Он нашел, что у нее
красивая внешность и приятные манеры. Жених с не¬
вестой повели между собой долгую беседу, но содержание
ее не дошло до меня, и я о ней умолчу.
На рассвете наместник возвратился к себе домой.
«Понравилась ли ему Синокими?» — с тревогой думала
Отикубо.
— Я знаю немало случаев, когда супружество бывало
счастливым, несмотря на то что жених с невестой не пи¬
сали друг другу писем до свадьбы и не имели случая узнать,
что у каждого на сердце,— успокаивал ее Митиёри.— Не¬
чего опасаться, что наместник неуважительно обойдется со
своей женой, но мало хорошего, конечно, если от молодой
жены веет холодом, так что страшно к ней подступиться.
Когда я впервые начал посылать тебе любовные письма,—
помнишь?— я, как заправский светский любезник, даже
и не знал, что такое настоящая любовь, а просто думал
приволокнуться за хорошенькой девушкой. Но после пер¬
вой нашей встречи все изменилось. С тех пор меня бросало
в холод при одной мысли о том, что я мог легкомысленно
отказаться от тебя и мы бы никогда не узнали друг друга.
Странно думать об этом, не правда ли?
Беседуя между собой таким образом, супруги направи¬
лись в западный павильон. Синокими еще спала за поло¬
гом. Пока Отикубо будила ее, от наместника прибыло по¬
слание новобрачной.
Митиёри повертел письмо в руках.
— Хотелось бы мне первому взглянуть на него, но, мо¬
жет быть, там написано что-нибудь не для посторонних
глаз... Отдай Синокими, пусть прочтет, но потом покажите
мне непременно!
И с этими словами он сунул письмо за полог. Отикубо
передала письмо своей сестре, но та никак не решалась
раскрыть его.
— Позволь, я прочитаю тебе вслух,— предложила
Отикубо.
Синокими замирала от тревоги, вспоминая, какое
ужасное, какое оскорбительное письмо прислал ей Бело¬
мордый конек наутро после их первой встречи. Неужели
опять случится то же? Сердце разрывалось у нее в груди
от страха.
230

Отикубо начала читать:
«С чем я могу сравнить
Думы мои о тебе
После любовной встречи?
Нет им числа, как песчинкам
На берегу морском.
Ах, верно говорится в старой песне:
Когда же я успел
Так сильно полюбить тебя?*
— Напиши ему скорее ответ, — стала упрашивать
сестру Отикубо, но Синокими отмалчивалась.
Стоя перед задернутым пологом, Митиёри громко тре¬
бовал, чтоб ему тотчас же показали письмо.
— Отчего тебе так не терпится взглянуть на него? —
И Отикубо подала письмо мужу.
— Хо-хо, не слишком-то оно длинное,— заметил Ми¬
тиёри.— Ну же, не медлите с ответом.
И вернув письмо, приказал немедленно подать Сино¬
кими тушечницу и бумагу.
Синокими смутилась при мысли, что Митиёри прочтет
ее ответное стихотворение, и не могла собраться с мысля¬
ми. Но Отикубо не давала ей покоя:
— Скорее, скорее... Что подумает твой муж! Медлить
неприлично!
Наконец Синокими начала писать, словно в каком-то
забытьи:
Сколько любовных встреч.
Только — увы! — не со мною,
Память твоя хранит.
Больше их, чем песчинок,
На берегу морском.
— Дайте взглянуть! — воскликнул Митиёри.— Я сго¬
раю от любопытства...
У него был при этом очень забавный вид.
Посланцу наместника вручили письмо Синокими, на¬
градив, по обычаю, подарком.
Наместник собирался двадцать восьмого числа этого
месяца отплыть на корабле в Дадзайфу. Значит, он должен
был покинуть столицу еще ранее этого срока.
Митиёри устроил такое великолепное торжество но
случаю третьей ночи, словно Синокими первый раз выда¬
вали замуж.
231

— Муж больше ценит свою жену, если видит, что в ро¬
дительском доме ее окружают вниманием и заботами,—
сказал он Отикубо.— Любовь его от этого возрастает. По¬
заботься, чтобы у Синокими ни в чем не было недостатка.
Вникай в каждую мелочь. Раз мы выдаем ее замуж из на¬
шего дома, то стыдно нам было бы отнестись к ней так,
словно мы торопимся ее с рук сбыть.
Отикубо вдруг пришла на память та ночь, когда Мити¬
ёри впервые посетил ее.
— Помнишь нашу первую встречу? Что у тебя тогда
было в мыслях?— спросила она.— Акоги так боялась, что
ты меня бросишь! Скажи, почему ты, как только увидел
меня, так сразу полюбил?
Митиёри лукаво улыбнулся.
— Акоги боялась, что я брошу тебя? Вот уж напрас¬
но!— И он пододвинулся к Отикубо поближе.— Ты мне
стала еще дороже с той самой ночи, когда я услышал, как
мачеха оскорбляет тебя: «Отикубо такая! Отикубо сякая!»
Всю эту ночь до зари я строил планы, как отомстить ей.
И я исполнил все, что задумал. Ради моей мести я не по¬
щадил даже бедняжку Синокими, вот почему я теперь ста¬
раюсь вознаградить ее за прошлое. Мачеха твоя как будто
оттаяла, а Кагэдзуми — так тот, видно, человек неглупый,
все отлично понимает.
— Матушка не раз тепло благодарила нас,— ответила
Отикубо.
Только стало смеркаться, как пожаловал наместник.
По случаю торжества в честь третьей брачной ночи все его
спутники были щедро одарены.
Начиная со следующего утра наместник, по обычаю,
стал возвращаться домой, не таясь от людей, когда солнце
уже стояло высоко в небе. Он был красив собой, держался
с достоинством. Какое может быть сравнение с Беломор¬
дым коньком!
— Близится день моего отъезда,— сказал он Синоки¬
ми,— а у меня многое еще не готово. Каждый вечер я спе¬
шу сюда, утром тороплюсь обратно, на это уходит много
времени... Переезжай ко мне в мой дом, там нет хозяйки.
А потом поедем вместе в Дадзайфу. Выбери прислужниц
себе по сердцу и собирайся скорее в дорогу. До отъезда
остается только десять дней.
— Как?— испуганно воскликнула Синокими.— Ехать
так далеко, покинув всех своих родных?
— Значит, ты отпускаешь меня одного? Всего не¬
сколько дней, как мы женаты, и уже всему конец?— На¬
232

местник так весело смеялся, что на него было приятно
глядеть.
В душе он думал, что жена его хоть и очень мила собой,
но чего-то в ней недостает. Однако не могло быть и речи,
чтобы покинуть ее под предлогом скорого отъезда, раз он
получил невесту из рук такого знатного человека.
— Будь всегда в сердечном согласии со мной, и все бу¬
дет хорошо,— сказал он и решил немедленно перевезти
к себе жену.
— Вот это всем зятьям зять,— сказал, смеясь, Митиё¬
ри.— Умчал с собой жену в мгновение ока, мы и опо¬
мниться не успели.
Чтобы достойным образом проводить Синокими в ее
новый дом, Митиёри послал с ней самых достойных слуг,
выбрав таких, к которым она уже привыкла.
Отбыли в трех экипажах.
Служанки из Сандзёдоно, которых приставили к Сино¬
кими, отказались было ехать с нею и начали роптать:
— Не хотим сопровождать чужую госпожу. Не наше
это дело.
Но Отикубо строго сказала им:
— Извольте слушаться,— и отправила их с Синокими.
Высокое положение в свете не позволяло Отикубо са¬
мой сопровождать свою сестру.
Служанки в доме наместника всполошились:
— Новая хозяйка приехала. Какова-то она окажется!
Начнет еще, чего доброго, обижать детей — ах, как жаль
их, маленьких! Наверно, капризов от нее не оберешься,
ведь, говорят, она свояченица нынешнего фаворита...
От первой жены у наместника было двое взрослых сы¬
новей. От второй — той, что недавно скончалась,— оста¬
лось трое детей: девочка в возрасте десяти лет и два маль¬
чика помоложе. Наместник души не чаял в своих ма¬
лышах.
Оба старших сына испросили отпуск у императорского
двора, чтобы сопровождать своего отца в Дадзайфу.
Наместник должен был по случаю своего отъезда раз¬
дать много наград разным людям. Он дал Синокими двести
кусков шелка и еще немало кусков цветных тканей с тем,
чтобы сшить наряды для подарков. Но Синокими не была
приучена дома ни к какой полезной работе. Она расстели¬
ла ткани перед собой и только беспомощно глядела на них,
не зная, как взяться за дело. С горя Синокими позвала на
помощь свою мать.
233

— Мой муж дал мне много кусков шелка, чтобы сшить
из них наряды. Что мне делать теперь? Все прислужницы
из Сандзёдоно молоды годами, ни одна не может мне по¬
мочь. Навестите меня потихоньку, матушка, мне очень хо¬
чется повидаться и с вами и с моей дочкой.
Китаноката позвала к себе Сабуро.
— Синокими зовет меня. Сегодня ночью я тайком при¬
везу к ней ее дочь. Приготовь экипаж.
— Как вы ни прячьтесь от людских глаз, вас наверня¬
ка заметят. Не следует Синокими брать свою дочку с со¬
бой,— начал возражать Сабуро.— Когда Синокими тор¬
жественно тронется в путь как супруга наместника в со¬
провождении пышной свиты, ребенок будет только стес¬
нять ее. Я слышал также, что наместник не расстается
с собственной дочкой, прелестной девочкой лет десяти. За¬
чем на первых порах навязывать ему чужую дочь? Впро¬
чем, посоветуйтесь с супругой Левого министра. Если она
согласна, то поезжайте.
«Вот уже это лишнее»,— подумала Китаноката и раз¬
разилась потоком жалоб:
— Кажется, я имею право попрощаться с моей дочкой
перед долгой разлукой и без соизволения ее светлости. Не
смей и шагу ступить без чужого согласия, вот до чего до¬
шло. Бывало, я приказывала людям, а теперь мною помы¬
кает всякий, кому не лень. Несчастная я. Родные дети, моя
собственная плоть и кровь, восстают против меня.
Сабуро увидел, что Китаноката опять пришла в не¬
истовство.
— Как вам не стыдно, матушка? Вам, кроме меня, не
с кем было посоветоваться. Я и высказал свое мнение.
А вы на меня так напустились...— И скорее убежал.
Китаноката день и ночь твердила о том, как она благо¬
дарна своим благодетелям, но снова дал знать себя ее не¬
обузданно вспыльчивый нрав.
Сабуро поспешил во дворец к Отикубо и сказал ей, что
старуха тайком собралась к своей дочери, но, умолчав
о настоящей причине задуманного посещения, добавил
только:
— Матушка очень стосковалась по Синокими.
— Как же, как же, это ее любимая дочь. Пусть едет
к ней поскорее.
— Но ведь наместник не приглашал к себе матушку.
Удобно ли ей вдруг ни с того ни с сего явиться к нему
в дом незваной?
234

— Это верно. Так сделай вот что. Поезжай сам в дом
наместника под тем предлогом, что привез Синокими
письмо от матери, и скажи ему: «Матушка моя стоскова¬
лась по Синокими. Она умоляет отпустить к ней дочь хоть
на самое короткое время, чтобы проститься перед долгой
разлукой. Чем ближе надвигается день отъезда, тем боль¬
ше матушка горюет и плачет. Ей страшно отпускать свою
дочь в далекие края. Пусть Синокими побудет с ней по¬
следние дни перед разлукой и успокоит материнское серд¬
це». Послушай, что тебе ответит наместник, и сообразно
этому поступай. Храните в тайне прошлое сестры. Когда
наместник увидит маленькую дочку Синокими, не говори¬
те ему, кто ее мать. Если же Синокими все-таки надумает
взять девочку с собой в Дадзайфу, то пусть сошлется на
дорожную скуку, одиночество, тоску по родным... Матуш¬
ка, мол, посылает к ней эту девочку.
«Как она умна и проницательна! — подумал Сабуро.—
Есть ли ей равные на свете! А матушка только злится на
нее без всякой причины». Вслух он сказал:
— Прекрасный совет! Я так и сделаю.
Сабуро было не слишком приятно идти к наместнику
с такой просьбой, но он пересилил себя из чувства жалости
к своей матери.
К счастью, наместник как раз находился в покоях
своей жены.
— У меня к вам нижайшая просьба,— начал Сабуро.
— Прошу вас, не стесняйтесь, я вас слушаю,— любез¬
но ответил наместник.
Сабуро стал говорить так, как его научила Отикубо.
— Ах, и мне тоже хотелось бы повидаться с матуш¬
кой,— присоединила и Синокими свой голос к просьбе Са¬
буро.— Я уж вчера говорила мужу, как тоскую по ней.
— Но ведь тогда мне опять придется ездить к тебе. Это
очень сложно и неудобно. Проще всего, если твоя матушка
пожалует сюда. Здесь посторонних нет, вот разве дети...
Но если дети ей помешают, можно всегда отправить их на
время в другое место. Мы скоро уедем в дальние края, как
же, в самом деле, тебе не повидаться с родной матерью! —
сказал наместник.
Это было как раз то, чего желал Сабуро.
— Да, матушка глаз не осушает от слез!
— Везите же ее сюда скорей! Мне бы не хотелось от¬
пускать свою жену из дому... Да еще в самый разгар до¬
рожных сборов.
235

— Я тотчас же передам вашу волю матушке.— С этими
словами Сабуро встал, собираясь уходить.
— Ты смотри, хорошенько попроси ее, чтоб она скорей
приезжала ко мне,— сказала вслед ему Синокими.
— Постараюсь.— И Сабуро поспешил домой.
Вернувшись, он увидел свою мать еще во власти гнева,
со вспухшими на лбу синими жилами. Вид ее был стра¬
шен! Сабуро поторопился передать ей весь свой разговор
с Отикубо.
— Дело небольшое, но теперь вы видите, почему ее так
любят. Она всегда добра и отзывчива.
Китаноката обрадовалась тому, что может наконец бес¬
препятственно ехать к своей дочери.
— Правда, она посоветовала умно. Так ты говоришь,
Синокими зовет меня? Еду, еду сейчас же!
— К чему такая поспешность? Уже поздно. Поедете
завтра,— остановил ее Сабуро.
С первыми лучами солнца Китаноката стала тщательно
наряжаться для парадного выезда в дом зятя. Она пере¬
брала все свои платья, но, к ее досаде, все они показались
ей недостаточно хорошими.
— Нет ли в кладовой чего-нибудь получше?— спроси¬
ла она.
Но вдруг в эту самую минуту — какое счастье! — из
дворца Отикубо принесли новый роскошный наряд. Для
девочки тоже были присланы красивые платья.
— Это для вашей внучки. В дороге ее могут увидеть
люди,— передал посланец Отикубо слова своей госпожи.
Мачеху и ту проняло до слез.
— Семерых детей я родила, но настоящую заботу о се¬
бе вижу только от падчерицы. Я так огорчалась, что внуч¬
ка моя поедет в старом платье...
Под вечер два экипажа тронулись в путь.
Синокими радостно встретила мать. Рассказам конца
не было. Она нашла, что дочка ее подросла за это время
и очень мила в своем новом наряде.
— Я все время ломаю голову, под каким предлогом
взять ее с собою,— говорила она, лаская девочку,— но бо¬
юсь сказать мужу правду...
— Вот что посоветовала госпожа супруга Левого ми¬
нистра,— сообщила ей Китаноката слова Отикубо.— Луч¬
ше не придумаешь. И новые платья для меня и твоей до¬
чки тоже она подарила.
— Вот видите, какая она добрая. Не поминает про¬
шлого. По-матерински заботится обо мне, прислала в по¬
236

дарок великолепный столовый прибор. Да только ли это
одно... Платья для моих служанок, занавеси, ширмы. По¬
думайте, как мне было бы стыдно перед старыми служан¬
ками этого дома...
— Правда, правда! Смотри не обижай детей своего му¬
жа. Береги их пуще собственного детища. Если бы я не
обижала свою падчерицу, не пришлось бы мне принять
столько сраму на старости лет.
— Никогда не обижу их, матушка,— обещала ей Си¬
нокими.
Новый зять понравился Госпоже из северных покоев.
Она нашла, что у него внушительный и благородный вид.
«Сразу видно настоящего аристократа!» — думала Кита¬
ноката, принимаясь помогать своей дочери.
В доме не стихала суета. Все время приходили нани¬
маться новые служанки. Глядя на счастье своей сестры,
чувствительный Сабуро со слезами благодарности думал
о том, как много сделали для его близких Митиёри
с женой.
Он поторопился известить своего старшего брата Ка¬
гэдзуми, который находился на службе в провинции
Харима:
«Господин Левый министр выдал замуж сестру нашу
Синокими. Двадцать восьмого числа этого месяца она
должна отплыть на корабле в страну Цукуси вместе со
своим супругом, наместником Дадзайфу. Прошу тебя уст¬
роить им почетную встречу, когда они будут плыть мимо
берегов Харима».
Добрый и отзывчивый от природы Кагэдзуми очень об¬
радовался, узнав о счастливой перемене в судьбе своей
сестры. Он поставил всех своих подчиненных на ноги, ста¬
раясь устроить наместнику наилучший прием.
Между тем дорожные сборы были в полном разгаре.
Служанки из Сандзёдоно попросили разрешения вернуть¬
ся обратно, но Отикубо послала им строгий приказ:
— Оставайтесь в доме наместника до его отъезда. Если
кто-нибудь из вас захочет, может даже ехать с ними
в Цукуси.
В этом доме прислужниц не слишком обременяли обя¬
занностями, но новые господа, по их мнению, не шли ни
в какое сравнение с господами Сандзёдоно. «Уж если бы
мы с самого начала служили наместнику,— думали они,—
пришлось бы, пожалуй, последовать за ними из чувства
долга, но оставить своих любимых господ, оставить Санд¬
зёдоно, где нам живется, как в раю, чтобы поехать в даль¬
237

ний край с незнакомыми людьми,— просто безумие!» Все
отказались наотрез, даже служанки, которых держали для
черной работы.
Согласилась поехать только прислуга наместника, чис¬
лом более тридцати человек.
Пока в доме шли такие приготовления и все ближе
надвигался день отъезда, сестры Синокими собрались
у нее и стали вспоминать старые дни.
Одна из них сказала, глядя на разряженных в новые
платья прислужниц:
— Пожалуй, после супруги Левого министра, Синоки¬
ми самая счастливая из нас.
Но другая заметила:
— А кому обязана Синокими своим замужеством? На
нее упал только отблеск счастья госпожи из дворца Санд¬
зёдоно.
Синокими отправилась проститься с Отикубо. Выезд
Синокими состоял всего из трех экипажей, потому что она
хотела избежать лишней сумятицы.
Отикубо сердечно приняла ее, но не буду долго рас¬
пространяться об их беседе. Скажу только, что каждой из
женщин, сопровождавших Синокими, были пожалованы
богатые подарки: двадцать вееров отличной работы, пер¬
ламутровые гребни, белила для лица в лакированных
шкатулках. Посылая их, Отикубо велела передать от свое¬
го имени:
— Это вам на память обо мне.
Прислужницы ее с большой радостью вручили эти по¬
дарки гостьям.
Женщины из свиты Синокими приняли подарки, рас¬
сыпаясь в уверениях в своей преданности. Вернувшись
домой, они стали шептаться между собой:
— Мы-то думали, что нет богаче нашего дома. Но он не
может идти ни в какое сравнение с Сандзёдоно! Вот бы по¬
пасть туда на службу!
На другое утро пришло письмо от Отикубо:
«Мне так много хотелось сказать тебе вчера, ведь мы
теперь долго не увидимся... Никогда еще ночь не казалась
мне столь короткой. Ах, жизнь человеческая неверна,—
кто знает, встретимся ли мы вновь?
Как белое облако
Уплывает к далекой вершине,
Ты покинешь родину,
И в предчувствии долгой разлуки
Я невольно роняю слезы...
238

Посылаю тебе несколько вещиц, полезных в до¬
роге».
Отикубо прислала два доверху набитых дорожных
ящика. В одном были платья и хакама для подарков при¬
слуге. В другом — три полных наряда для самой Си
нокими.
На крышке этого ящика лежал большой, размером
с него самого, шелковый мешок, в котором находилось сто
вееров для приношения богам — хранителям путников.
Два маленьких ящика предназначались для дочери Сино¬
кими. В одном были наряды, а в другом маленький золотой
ларчик с белилами, вложенный в шкатулку побольше,
красивый ларчик для гребней и еще много других чудес¬
ных вещей.
Отикубо написала девочке:
«Если я и теперь уже грущу в ожидании скорой разлу¬
ки с тобой, то, как говорится в одной песне:
Что ж будет со мною потом,
Когда к далеким вершинам гор
Белое облачко улетит?
Я все время думаю о тебе.
Грустно тебе уезжать,
Но ты не вольна остаться...
Близок разлуки час.
Ах, сердце мое готово
Вдаль лететь за тобой*.
Увидев подарки, наместник воскликнул:
— Ого, как их много! Можно бы и не присылать столь¬
ко,— и щедрой рукой наградил посланцев Отикубо.
Синокими написала в ответ:
«Прихоти ветра покорно,
Вдаль от родной стороны
Белое облачко мчится...
Ах, кто скажет куда?
Оно и само не знает.
Все мои домочадцы не устают любоваться вашими див¬
ными подарками. Восторгам конца-краю нет!»
Маленькая дочь Синокими, не желая отставать от ма¬
тери, сочинила такое письмецо к Отикубо:
«И мне тоже хотелось бы рассказать вам о многом до
моего отъезда, милая тетушка.
Один поэт жалуется в своей песне, что не может, уез¬
жая, оставить свое сердце любимой. Как я понимаю его
теперь!
239

О, зачем не могу я
Вырвать сердце свое из груди
И оставить с тобою!
Я б не стала тогда грустить
Даже там, в далеком краю».
Когда Китаноката прочла эти прощальные письма, она
дала волю своему горю и пролила ручьи слез. Синокими
всегда была ее любимицей.
— Мне уже скоро исполнится семьдесят. Как могу
я надеяться прожить еще пять-шесть лет? Верно, придется
мне умереть в разлуке с тобою.
— Но разве я хотела этого замужества?— сквозь слезы
ответила ей Синокими.— Вы сами же первая требовали,
чтоб я согласилась. А теперь отступать уже поздно. Успо¬
койтесь, матушка, ведь не навек мы с вами расстаемся.
— Я, что ли, выдала тебя замуж?— сердито возразила
Китаноката.— Это все Левый министр нарочно затеял,
чтобы насолить мне. А я-то, глупая, обрадовалась!
— К чему теперь все эти жалобы! Видно, разлука нам
на роду написана, против судьбы не пойдешь,— пыталась
утихомирить свою мать Синокими.
Сабуро в свою очередь тоже вставил слово:
— Успокойтесь, матушка! Разве вы первая расстаетесь
с дочерью? Другим родителям тоже приходится провожать
своих детей в далекий путь, да они не твердят без конца
о вечной разлуке. Слушать неприятно!
Наместник нанес прощальный визит Левому министру.
Митиёри охотно принял своего нового родственника и, бе¬
седуя с ним, сказал:
— Я питал к вам чувство горячей дружбы даже тогда,
когда мы были с вами чужие друг другу, теперь же я еще
больше полюбил вас. Не откажите мне в одной просьбе.
С супругой вашей едет маленькая девочка, позаботьтесь
о ней. Она была любимицей покойного дайнагона, и я хо¬
тел было сам взять ее на воспитание в свой дом, но вдова
дайнагона боится, что дочь ее будет тосковать вдали от
близких, и посылает с ней эту девочку, чтобы она послу¬
жила Синокими радостью и утешением.
— Позабочусь о девочке, как могу,— заверил его на¬
местник. К вечеру он стал собираться домой. На прощание
Митиёри подарил ему двух великолепных коней и еще
многое другое, нужное в дороге.
— Левый министр очень просил меня позаботиться
о девочке, которую ты берешь с собой,— сообщил намест¬
ник своей жене.— Сколько ей лет?
240

— Одиннадцатый год пошел.
— Должно быть, дайнагон прижил ее на старости лет.
Забавно! У такого старика и такая маленькая дочь,— за¬
смеялся ничего не подозревавший наместник.— А что ты
собираешься подарить служанкам из Сандзёдоно? Скоро
они покинут наш дом.
— Ну зачем непременно всех одаривать? Нет у меня
ничего наготове...
— Не говори пустого! Неужели ты всерьез хоть одну
минуту думала, что можно отправить этих женщин из на¬
шего дома с пустыми руками? После того как они столько
тебе служили,— сказал наместник с таким видом, будто
ему стало стыдно за свою жену. В душе он с грустью по¬
думал, что, видно, Синокими не очень умна от природы,
и сам распорядился принести все, что еще оставалось из
подарочных вещей. Старшим прислужницам он пожаловал
по четыре куска простого шелка и еще по куску узорчатого
и алого шелка, а девочкам и низшим служанкам немного
поменьше. Все они остались очень довольны.
Наконец наступил последний день перед отъездом.
С первыми лучами солнца в доме поднялась страшная су¬
матоха.
Китаноката в голос рыдала, не выпуская из своих объ¬
ятий Синокими. Вдруг в это самое время какой-то человек
принес большой золотой ларец с ажурным узором. Он был
красиво перевязан пурпурными шнурами и обернут кре¬
пом цвета опавших листьев.
— От кого это?— спросили слуги, принимая драгоцен¬
ный подарок.
— Госпожа ваша сама поймет от кого,— коротко отве¬
тил неизвестный и скрылся.
Синокими не могла опомниться от изумления. Открыла
крышку и увидела, что внутри ларец затянут тончайшим
шелком цвета морской воды. В ларце находился золотой
поднос, а на нем был искусно устроен крошечный остро¬
вок, во всем похожий на настоящий, с множеством деревь¬
ев и лодочкой, выточенный из ароматного дерева алоэ.
Синокими стала искать, нет ли какой-нибудь сопрово¬
дительной записки, и увидела, что возле лодочки приклеен
клочок бумаги, мелко исписанный тушью. Она оторвала
его и прочла:
«Скоро белым шарфом своим.
Проплывая мимо на корабле,
В знак прощания ты махнешь,
241

Я останусь, безутешный, один
На пустынном морском берегу.
Хотел бы я последний раз увидеться с тобою, но боюсь
людских пересудов. Больше не скажу ни слова».
Ведь это рука Беломордого конька. Вот неожиданность!
«Кто-нибудь подучил этого глупца»,— испугалась Кита¬
ноката. Синокими никогда не любила хёбу-но сё и даже
настоящим мужем его не считала, но тут она впервые за
долгое время вспомнила о нем, и невольная жалость за¬
кралась ей в душу.
— Отдай этот подарок маленькой дочке Левого ми¬
нистра,— посоветовал Сабуро.
Жадная мачеха всполошилась:
— Вот еще! Такую ценную вещь! И не вздумай от¬
давать.
Но Синокими захотелось отблагодарить хоть чем-ни¬
будь свою сестру.
— Непременно подарю,— решила она.
— Так и сделай,— поддержал ее Сабуро.— Я сам
и отнесу.
Беломордый конек, конечно, не смог бы до этого доду¬
маться. Его научили младшие сестры, считавшие, что су¬
пруги не должны совсем позабыть друг друга, раз у них
есть общий ребенок.
Уже глубокой ночью Китаноката, плача, вернулась
к себе домой. Рано утром, в час Тигра, из ворот дома на¬
местника потянулась вереница экипажей. Их было не
меньше десяти. Наместник получил от императора приказ
торопиться к месту своего назначения и потому даже не
мог задержаться в Ямадзаки, чтобы, по обычаю, устроить
прощальный пир и за чаркой вина в последний раз по¬
грустить о разлуке с любимой столицей. Наградив сопро¬
вождавших его людей, наместник отпустил их и быстро
поехал дальше. Кагэдзуми устроил ему торжественную
встречу по дороге, и вскоре путешественники благополуч¬
но добрались до морского побережья, а оттуда на корабле
прибыли в Цукуси.
Возвратившись из дома наместника обратно в Сандзё¬
доно, служанки стали рассказывать обо всем, что видели
и слышали.
Когда они пе дали, какую глупость сказала мачеха
Синокими: «Тебя выдали замуж мне назло», Митиёри
и Отикубо разразились громким смехом.
242

Мачеха первое время в голос плакала и причитала, да¬
же слушать было тошно, но потом вдруг сразу успокои¬
лась, как ни в чем не бывало.
— Ну, одну сестру я пристроил,— сказал Митиёри.—
Осталось пристроить вторую.
* * *
И снова для супругов потекли годы безоблачного
счастья, принося с собой только радостные и веселые со¬
бытия. В семье дважды торжественно встречали день со¬
вершеннолетия старших детей. Таро исполнилось уже че¬
тырнадцать лет, а дочери — двенадцать.
Главный министр пожелал устроить торжество и
в честь совершеннолетия своего любимого внука Дзиро.
— Ого, как мои сыновья соревнуются между собой,—
смеялся Митиёри.
Желая, чтобы дочь их была принята при дворе, родите¬
ли с начала нового года окружили ее особым вниманием
и уходом. Год промелькнул, как сновидение. Весною де¬
вушка была принята на службу в императорский дворец.
По этому случаю состоялась церемония, великолепие ко¬
торой я не берусь описать.
Дочь Митиёри и Отикубо обладала чарующей красотой
и к тому же была родной племянницей императрицы. Не
мудрено, что она сразу оставила в тени всех прочих при¬
дворных дам.
Между тем Главный министр почувствовал, что годы
сказываются на его здоровье, и пожелал выйти в отставку,
но император не хотел слышать об этом.
— Я стал уже стар и слаб. Пора мне подумать и о спа¬
сении своей души. Неотложные государственные дела по¬
мешали бы мне молиться в тишине и уединении. Отпусти¬
те меня, государь, а на мою должность назначьте сына мо¬
его, Левого министра. Он обладает достаточными знания¬
ми и талантами и будет служить вам лучше меня, старика.
Супруга императора тоже стала просить об этом, и
в конце концов государь согласился:
— Хорошо, пусть уйдет на покой. Быть может, это
продлит его дни,— и назначил Митиёри Главным минист¬
ром. Все изумились: «Как! Он стал Главным министром,
не достигнув еще и сорока лет. Небывалый случай!»
Дочь Митиёри впоследствии была возведена в ранг им¬
ператрицы. Оба его сына служили в гвардии. Когда стар¬
шего повысили в чине, дед стал роптать:
243

— А почему моего воспитанника обошли чином?
— Напрасно вы сердитесь, отец,— ответил Митиёри.—
Не могу же я раздавать награды только собственным сы¬
новьям. Что скажут люди?
— Он теперь больше мой сын, чем твой, и потому ни¬
кто не посмеет роптать, если ты повысишь его в должности;
Таро стал младшим начальником Левой гвардии, почему
же Дзиро обойден? Дай ему такой же чин в Правой гвар¬
дии,— упрямо требовал старик.
— Нет, и не просите. Я не согласен,— отказал наотрез
Митиёри.
Но отец его обратился с настойчивой просьбой прямо
к государю и в конце концов добился своего. Дзиро занял
должность наравне со своим старшим братом.
— Ну, теперь я немного успокоился. Будь Дзиро по¬
старше годами, я бы уступил мою должность именно
ему,— сказал старик.
Вот до чего дошла его безумная любовь к внуку!
Повсюду только и говорили о счастье Отикубо.
«Могла ли она думать, когда, закутанная в одни лох¬
мотья, дрожала от холода в своей каморке, что станет же¬
ной Главного министра и матерью императрицы?» — гово¬
рили между собой те из служанок, которые еще помнили
былые дни.
Саннокими получила почетную должность при дворе
младшей императрицы. В ее обязанности входило следить
за туалетом государыни.
Когда окончился срок службы наместника, он благопо¬
лучно возвратился в столицу вместе со своей женой.
Можно себе представить, как обрадовалась Китаноката!
Боги позволили ей дожить до глубокой старости, верно,
для того чтобы она дольше могла наслаждаться счастьем
своих детей и внуков.
Отикубо стала уговаривать ее:
— В вашем возрасте пора уже подумать о будущей на¬
граде на небесах.
В конце концов мачеха поддалась на ее уговоры. Обряд
пострижения был совершен самым торжественным обра¬
зом. Об этом позаботилась Отикубо.
Мачеха иной раз повторяла в умилении:
— Вот, люди, учитесь на этом примере! Никогда, ни¬
когда не обижайте своих пасынков. Я всем на свете обяза¬
на неродной дочери.
Но стоило ей рассердиться, как она начинала ворчать:
244

— Уговорила меня постричься в монахини, а я рыбу
в рот не беру. О чужой матери сердце не болит. Одним
словом, падчерица!
Когда же Китаноката отошла в мир иной, Отикубо уст¬
роила ей роскошные похороны.
Акоги счастливо жила в замужестве и родила много
детей. Она часто навещала Сандзёдоно, и ее всегда прини¬
мали с большим почетом.
Расскажу о других наших героях.
Сыновья Митиёри продолжали соревноваться между
собой и вместе поднимались по лестнице почестей и славы.
Старик отец много раз просил Митиёри перед смертью:
— Если тебе дорога моя память, то позаботься о том,
чтобы Дзиро ни в чем не отставал от старшего брата.
Понемногу Митиёри стал равно любить обоих сыновей.
Когда он назначил старшего начальником Левой гвардии,
то младшего возвел в чин начальника Правой гвардии.
Легко вообразить, как радовалась Отикубо успехам
своих детей.
Наместник получил звание дайнагона, Сабуро тоже до¬
стиг высоких должностей.
Лишь двоих постигла злая судьба. Беломордый конек
тяжело заболел и пошел в монахи. Никто не знает, где на¬
стигла его смерть.
Что касается старика тянъяку-но сукэ, то он отправил¬
ся на тот свет вскоре же после нанесенных ему побоев.
— Не довелось ему видеть, как возвысилась обиженная
им девушка,— сказал Митиёри.— А жаль! Напрасно его
так избили, пусть бы еще пожил на свете...
Все другие герои нашей повести могли бы служить
примером долголетия и счастья.
Говорят даже, что Акоги дожила до двухсот лет.

«НЕПРОШЕНАЯ ПОВЕСТЬ» НИДЗЁ
У этой книги удивительная судьба. Созданная в самом начале
XIV столетия придворной дамой по имени Нидзё, она пролежала
в забвении без малого семь веков и только в 1940 году была слу¬
чайно обнаружена в недрах дворцового книгохранилища среди
старинных рукописей, не имеющих отношения к изящной сло¬
весности. Это был список, изготовленный неизвестным перепис¬
чиком XVII столетия с утраченного оригинала. Ценность наход¬
ки не вызывала сомнений, но рукописи снова не повезло — об¬
становка в Японии начала 40-х годов не располагала к публика¬
циям такого рода, несмотря на всю их художественную и позна¬
вательную значимость. Четвертый год шли военные действия
в Китае, Япония готовилась к вступлению во вторую мировую
войну. Центральным стержнем милитаристской идеологии был
культ императора, принимавший все более реакционные формы.
Повесть Нидзё, правдиво рисующая быт и нравы, существовав¬
шие, пусть даже в далеком прошлом, при дворе японских импе¬
раторов, «божественных предков», звучала бы в тех условиях не¬
допустимым диссонансом. Так случилось, что «Непрошеная по¬
весть» увидела свет лишь сравнительно недавно, в 60-е годы.
Появление этой книги стало сенсацией в литературных кругах
Японии, привлекло внимание японских и зарубежных ученых,
а со временем и широких читательских кругов. Ныне автобио¬
графическая повесть Нидзё заняла достойное место в класси¬
ческом наследии японской литературы, стала одним из неотъем¬
лемых ее звеньев, приоткрывшим для нас новые, яркие грани са¬
мобытной культуры японского средневековья.
* * *
Своеобразной была обстановка в Японии второй половины
XIII столетия, на которую приходятся годы жизни Нидзё
(1258 — ?). Прошло уже больше полувека с тех пор, как после
долгой кровопролитной междоусобицы власть в стране перешла
246

от старинной родовой аристократии во главе с императорским
домом в руки сословия воинов-самураев. На востоке страны,
в селении Камакура, возникло новое правительство самураев, так
называемое Правительство Полевой Ставки — Бакуфу. Новая
власть, в лице могущественных военно-феодальных домов Мина¬
мото, а затем — Ходзё, конфисковала большую часть земельных
владений, принадлежащих императорскому дому и многим
аристократическим семьям, тем самым подорвав экономическую
и политическую основу господства аристократии. Разумеется, со
стороны былых властителей-императоров предпринимались по¬
пытки сопротивления, даже вооруженного (так называемая
«Смута годов Сёкю», 1219—1222), но правительство самураев без
особых усилий легко справлялось с этими заговорами, не под¬
крепленными сколь-нибудь реальной силой, казня зачинщиков
и бесцеремонно отправляя в ссылку императоров. Ко времени
действия «Непрошеной повести», т. е. в конце XIII века, о со¬
противлении уже не было речи. Во всех важнейших пунктах
страны сидели наместники-самураи, зорко следившие не только
за тем, чтобы рис — основа богатства в ту эпоху — неукосни¬
тельно поставлялся властям в Камакуре, но и за малейшими
признаками неподчинения режиму. В столице, резиденции им¬
ператоров, было сразу двое наместников, следивших за импера¬
торами и их окружением, а заодно и друг за другом 1. Прави¬
тельство Полевой Ставки полностью контролировало жизнь дво¬
ра, ему принадлежало решающее слово даже в таком кардиналь¬
ном вопросе, как престолонаследие.
Новые правители, самураи, не уничтожили институт монар¬
хии, напротив, они его полностью сохранили, продолжая оказы¬
вать внешние почести императорскому дому. Больше того, заим¬
ствовав от былого режима систему регентства, теперь даже само¬
го сёгуна, этого «Великого полководца, покоряющего варваров»,
назначали из числа малолетних принцев, отпрысков император¬
ского семейства, а фактический глава нового режима (теперь он
именовался не регентом, а правителем — сиккэн) вступал в дол¬
жность лишь после соответствующего императорского указа. Из¬
лишне говорить, сколь фиктивный характер носили эти якобы
высшие императорские прерогативы... Система регентства по-
прежнему сохранилась также и при дворе. На троне восседал ре¬
бенок (иногда годовалый) или подросток, а его отец именовался
«прежним» государем или, в случае принятия монашеского са¬
1 Так, убийство наместника Токискэ Ходзё, о котором упоминает
«Непрошеная повесть» (Свиток Первый), произошло по прямому прика¬
зу правительства в Камакуре. Заподозренный в заговоре, он был убит са¬
мураями своего «коллеги», второго наместника, при том что являлся
родным (старшим) братом главы правительства самураев.
247

на, —«государем-иноком». Такой порядок приводил к тому, что
одновременно с «царствующим» императором имелось еще и не¬
сколько «прежних» У каждого из них был свой двор, свой штат
придворных и т. п.
Междоусобные войны конца XII и начала XIII веков разори¬
ли и опустошили некогда пышную столицу Хэйан (современный
г. Киото). Грандиозный дворцовый комплекс сгорел дотла. По¬
стоянной императорской резиденции не существовало. Импера¬
торы жили в усадьбах знати, главным образом, своей родни по
женской линии. Так, часто упоминаемый в «Повести» дворец
Томикодзй, где с детства жила и до двадцати шести лет служила
Нидзё, фактически принадлежал знатному семейству Сайондзи.
Монополия брачных союзов с императорским домом по-прежне¬
му принадлежала этой семье, потомкам некогда могущественного
рода Фудзивара. «Законных» супруг обычно бывало две, реже —
три. Обе нередко доводились друг другу родными или двоюрод¬
ными сестрами, а своему супругу-императору — двоюродными
сестрами или тетками 2. Браки между кровной родней были
обычным делом и заключались, как правило, в раннем возрасте,
исходя только из политических соображений. При средневековом
японском дворе не существовало гарема, зато процветал институт
наложниц.
Знатным мужчинам и женщинам, служившим при дворе,
приходилось самим содержать себя, своих слуг и служанок, свой
выезд, они должны были заботиться о подобающих положению
нарядах. Средств, с санкции самурайского правительства посту¬
павших в императорскую казну, отнюдь не хватило бы для со¬
держания пышной свиты. А свита по-прежнему была пышной,
все так же сохранялась многоступенчатая иерархия придворных
званий и рангов, соблюдался сложный придворный ритуал, тра¬
диционные, освященные веками церемонии, празднества, всевоз¬
можные развлечения. Это был причудливый мир, где внешне все
как будто осталось без изменений. Но только внешне — по су¬
ществу же жизнь аристократии, всего императорского двора бы¬
1 Так, в «Непрошеной повести» описана сцена, когда на заупокойной
службе по случаю третьей годовщины смерти императора Го-Фукакусы
присутствовали «прежние» императоры — Фусими (сын), Го-Фусими
(внук), Го-Уда (племянник). Царствующим императором был в это вре¬
мя Го-Нидзё (внучатый племянник).
2 Так, «главная» супруга императора Го-Фукакусы (именуемая
в «Непрошеной повести» «государыней»), происходившая из семейства
Сайондзи, была его родной теткой (младшей сестрой его матери, вдовст¬
вующей государыни Омияин). Брак был заключен, когда Го-Фукакусе
было четырнадцать, а невесте двадцать пять лет. Вторая супруга Го-Фу¬
какусы (госпожа Хигаси), также из рода Сайондзи, мать наследника, бу¬
дущего императора Фусими, была двоюродной сестрой его первой жены.
248

ла своеобразным вращением на холостом ходу, ибо безвозвратно
канул в прошлое былой порядок, когда власть в феодальном
японском государстве принадлежала аристократии.
Разумеется, богатая культурная традиция, сложившаяся
в аристократической среде в минувшие века, не могла погибнуть
в одночасье. При дворе по-прежнему продолжались занятия
искусством — музыкой, рисованием, литературой, главным об¬
разом поэзией, но также и прозой. Об этом убедительно свиде¬
тельствует «Непрошеная повесть» Нидзё, придворной дамы
и фаворитки «прежнего императора» Го-Фукакусы.
* * *
Проза предшествующих веков была разнообразной не только
по содержанию, но и по форме, знала практически все главные
жанры — рассказ (новеллу), эссе, повесть и даже роман,— до¬
статочно вспомнить знаменитую «Повесть о Гэндзи» (нач. XI в.),
монументальное произведение Мурасаки Сикибу, надолго став¬
шее образцом для подражания и в литературе, и даже в повсе¬
дневном быту. Уникальной особенностью классической средневе¬
ковой японской прозы 1 может считаться ее лирический харак¬
тер, проникновенное раскрытие духовной жизни, чувств и пере¬
живаний человека, как главной задачи повествования,— явление,
не имеющее аналогов в мировой средневековой литературе. «Не¬
прошеная повесть» Нидзё написана в русле давней литературной
традиции. Ясно, что перед нами не дневник в современном поня¬
тии этого слова. Повествование построено по хронологическому
принципу, но совершенно очевидно, что создано оно, если можно
так выразиться, «в один присест», на склоне жизни, как воспо¬
минание о пережитом. Начитанная, образованная женщина,
Нидзё строго соблюдает выработанный веками литературный ка¬
нон — «литературный этикет», по определению академика
Д. С. Лихачева,— пересыпает текст аллюзиями и прямыми цита¬
тами из знаменитых сочинений не только Японии, но и Китая,
обильно уснащает его стихами, наглядно показывая, какую важ¬
ную, можно сказать, повседневно-необходимую роль играла ио-
эзия в той среде, в которой протекала жизнь Нидзё. Широко ис¬
пользуются так называемые «формульные слова», наподобие то
и дело встречающихся «рукавов, орошаемых потоками слез» для
выражения печали, или «жизни, недолговечной, как роса на тра¬
ве» для передачи быстротечности, эфемерности всего сущего.
1 Имеется в виду проза IX — XII вв., часто именуемая в литерату¬
роведении «хэйанской», по названию г. Хэйан, столицы и центра куль¬
турной жизни в ту эпоху.
249

Больше того, в текст повести то и дело вплетаются не только от¬
дельные образы или целые предложения, заимствованные из
классической литературы; нетрудно заметить, что даже многие
эпизоды, как они поданы в повести, основаны на чисто литера¬
турных источниках, а не подсказаны личным опытом автора. Пе¬
репевом традиционных мотивов являются, например, сцены про¬
щания с возлюбленным при свете побледневшей луны на предут¬
реннем небе или сетования по поводу пения птиц, слишком рано
возвестивших наступление утра, т. е. разлуку,— мотив, перешед¬
ший в литературу из древнейших народных песен. Заимствова¬
ние поэтических ситуаций и образов — это почти непременное
правило средневекового «литературного этикета» — безусловно
было для своего времени весьма эффективным приемом. Совре¬
менникам Нидзё, людям той среды,, в которой она жила, были
сразу понятны эти многочисленные аллюзии, они действенно
расширяли поэтическое звучание текста, усиливали его эмоцио¬
нальное звучание. А чего стоят пространные описания нарядов,
мужских и женских, при почти полном отсутствии внимания
к изображению самой внешности персонажей! И дело тут не про¬
сто в тщеславии или в чисто женском интересе к «нарядам» —
наряд в первую очередь наглядно и зримо определял положение
человека в социальной системе той эпохи. «Человек был в центре
внимания искусства феодализма,— пишет академик Д. С. Лиха¬
чев,— но человек не сам по себе, а в качестве представителя
определенной среды, определенной степени в лестнице феодаль¬
ных отношений» 1. Так и Нидзё, описывая одну из самых скорб¬
ных минут своей жизни, когда слуга принес ей предсмертное по¬
слание ее умершего возлюбленного, не забывает сообщить, во что
и как был одет этот слуга...
Означает ли это, что повесть Нидзё всего-навсего эпигонское
произведение?
Нет, продолжая формальные приемы «высокой» литературы,
повесть Нидзё явно отмечена новизной по сравнению с класси¬
ческими образцами прошлого. Бросается в глаза динамизм по¬
вествования, стремительное развертывание событий, короткие,
полные экспрессии фразы, обилие прямой речи, диалогов, осо¬
бенно в первых трех главах повести.
Но главной, не формальной особенностью повести Нидзё, да¬
ющей право говорить не только об ее оригинальности, является
широта изображения современной автору жизни. Классические
повести-дневники, созданные в эпоху Хэйан, всегда носили сугу¬
бо лирический характер, изображая только переживания автора,
‘Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.— Л.,
Изд-во АН СССР, 1958, с. 27.
250

его личную жизнь и то, что имело отношение к его, автора, узко¬
личной судьбе. А Нидзё, рассказывая историю своей жизни,
включает в свое повествование не только многочисленные преда¬
ния и легенды, но также и сюжеты, выразительно рисующие быт,
нравы и даже политические события средневековой Японии —
изгнание очередного сёгуна, принца императорской крови, ока¬
завшегося неугодным правительству самураев в Камакуре, со¬
перничество родных братьев — «прежнего» императора Го-Фу-
какусы и его младшего брата, «царствующего», а затем тоже
«прежнего» императора Камэямы, убийство самурайского на¬
местника в столице, огорчения «прежнего» государя Го-Фукаку-
сы по поводу назначения наследника и «благополучное» решение
этого вопроса самурайским правительством... Правда, об этом
последнем событии сказано почти вскользь, но само упоминание
о делах подобного рода в повести, написанной женщиной, можно
считать явным нарушением былых литературных канонов. Нидзё
считает возможным с сочувствием упомянуть о тяжелой доле
простых людей. Она догадывается о горькой жизни так называе¬
мых «дев веселья», пишет о жестоком обращении самурая с под¬
невольными слугами — темы, немыслимые в прежней литерату¬
ре! Сочетая в себе традиционные и новаторские черты, повесть
Нидзё как бы перебрасывает мост от классической литературы
так называемой эпохи Хэйан к литературе развитого средневе¬
ковья.
* * *
Читатель не сможет не заметить, что «Непрошеная повесть»
отчетливо распадается как бы на две половины. Первая посвяще¬
на описанию «светской» жизни Нидзё, во второй (Свиток Чет¬
вертый и Пятый) она предстает перед нами спустя четыре года,
уже буддийской монахиней, совсем одинокой, в изношенной чер¬
ной рясе, а в заключительном Пятом Свитке — еще через девять
лет ', когда ей уже исполнился сорок один год.
Монашество — обычный финал многих женских судеб в эпо¬
ху феодализма. И все-таки можно сказать, что жизнь Нидзё сло¬
жилась особенно несчастливо. Судьба дважды, и притом в самом
начале жизненного пути, нанесла ей удар за ударом, в значи¬
тельной мере определив ее дальнейшую участь. Ей было пятна¬
дцать лет, когда умер ее отец, и немногим более шестнадцати, ко¬
1 Этот разрыв в девять лет и отсутствие рассказа о пострижении
в монахини — событии исключительно важном в жизни Нидзё — дали
основание японским ученым-филологам, тщательно изучившим повесть
Нидзё, прийти к выводу, что между Третьим, Четвертым и Пятым Свит¬
ками, возможно, существовали другие, утраченные.
251

гда умер ребенок, рожденный ею от императора. Кто знает,
останься этот маленький принц в живых, судьба Нидзё, быть мо¬
жет, не была бы такой трагичной... Смерть императорского от¬
прыска развеяла мечты о личной карьере, отняла надежду на
восстановление былой славы ее знатного, но захудалого рода.
А смерть отца означала утрату не только духовной, но и матери¬
альной опоры в жизни. Кто только не заботился о Нидзё! Ее под¬
держивали все понемножку — и родичи (дед, дядя), и ее покро¬
витель Сайондзи, и сам «прежний» император Го-Фукакуса,
и его брат, тоже «прежний» император Камэяма, и даже старый
министр Коноэ... Женщина, не имевшая поддержки влиятельной
семьи, была совсем беспомощна в ту эпоху. Так и Нидзё при¬
шлось волей-неволей служить послушной игрушкой чужих
страстей и мимолетных капризов.
Но несмотря на все испытания, Нидзё все же не пала духом.
Со страниц ее повести возникает образ женщины, наделенной
природным умом, разнообразными дарованиями, тонкой душой.
Конечно, она была порождением своей среды, разделяла все ее
предрассудки, превыше всего ценила благородное происхожде¬
ние, изысканные манеры, именовала самураев «восточными ди¬
карями», с негодованием отмечала их невежество и жестокость.
Но вместе с тем — какая удивительная энергия, какое настойчи¬
вое, целеустремленное желание вырваться из порочного круга
дворцовой жизни! Требовалось немало мужества, чтобы в конце
концов это желание осуществилось. Такой и остается она в памя¬
ти — нищая монахиня с непокорной душой...
И. Львова

НИДЗЁ
Непрошеная
повесть
Перевод со старояпонского
И. Львовой
Стихи в переводе
А. Долина

Свиток первый
Миновала ночь, наступил Новый, 8-й год Бунъэй, и как
только рассеялась туманная дымка праздничного новогод¬
него утра, дамы, служившие во дворце Томикодзи, словно
только и ждали наступления этого счастливого часа, вы¬
шли в зал для дежурных, соперничая друг с другом
блеском нарядов. Я тоже вышла и села рядом со всеми.
Помню, в то утро я надела семислойное нижнее одеяние —
цвет изменялся от бледно-розового к темно-красному,—
сверху — длинное пурпурного цвета косодэ и еще одно —
светло-зеленое, а поверх всего — красное карагину, па¬
радную накидку с рукавами. Косодэ было заткано узором,
изображавшим ветви цветущей сливы над изгородью в ки¬
тайском стиле... Обряд подношения праздничной чарки
исполнял мой отец, дайнагон, нарочно приехавший для
этого во дворец. Когда торжественная часть церемонии за¬
кончилась, государь Го-Фукакуса удалился в свои покои,
позвал отца, пригласили также женщин, и пошел пир го¬
рой, так что государь совсем захмелел. Мой отец, дайна¬
гон,— во время торжества он по обычаю трижды подносил
государю сакэ,— теперь предложил: «За этой праздничной
трапезой выпьем трижды три раза!»
— Нет, на сей раз поступим иначе,— отвечал ему го¬
сударь,— выпьем трижды по девять раз, пусть будет два¬
дцать семь чарок!
Когда все уже окончательно опьянели, он пожаловал
отцу чарку со своего стола и сказал:
— Пусть дикий гусь, которого я так терпеливо и долго
ждал, прилетит, наконец, этой весной в мой дом!
Отец с низким поклоном вернул государю полную чар¬
ку и удалился, кланяясь с особым почтением.
Я видела, прежде чем он ушел, государь что-то тихонь¬
ко сказал ему, но откуда мне было знать, о чем они го¬
ворили?
255

Праздник закончился, я вернулась к себе и увидела
письмо. «Еще вчера я не решался писать тебе, но сегодня,
наконец, открою сердце...» — так начиналось послание.
Тут же лежал подарок — восемь тонких, прозрачных
нижних одеяний, постепенно переходящих от алого к бе¬
лому цвету, темно-красное одинарное верхнее одеяние,
еще одно, светло-зеленое, парадная накидка, шаровары-
хакама, три косодэ одной расцветки, два косодэ другого
цвета. Все завернуто в кусок ткани. Вот неожиданность!
К рукаву одной из одежд был прикреплен тонкий лист бу¬
маги со стихами:
Если нам не дано
как птицам, бок о бок парящим,
крылья соединить,—
пусть хотя бы наряд журавлиный
о любви напомнит порою!
Нужно было быть вовсе бесчувственной, чтобы оставить
без ответа такой подарок, продуманный столь тщательно
и любовно... Но я все-таки отправила обратно весь сверток
и написала:
«Ах, пристало ли мне
в златотканые платья рядиться,
доверяясь любви?
Как бы после в слезах горючих
не пришлось омыть те одежды...
Но если бы ваша любовь и впрямь была вечной, я с ра¬
достью носила бы эти одежды...»
Около полуночи, той же ночью кто-то вдруг постучал
в калитку. Девочка-прислужница, ничего не подозревая,
отворила калитку. «Какой-то человек подал мне это и тот¬
час же исчез!»—сказала она, протягивая мне сверток.
Оказалось, что тот самый сверток, что я отослала, и вдоба¬
вок — стихотворение:
Если клятвы любви
будут в сердце твоем неизменны,—
эти платья надев,
успокойся и в час полночный
без меня почивай на ложе...
На сей раз я уже не знала, куда и кому возвращать эти
наряды. Пришлось оставить их у себя.
Я надела эти одежды в третий день Нового года, когда
стало известно, что к нам, во дворец Томикодзи, пожалует
государь-инок Го-Сага, отец нашего государя.
256

— И цвет, и блеск ткани на диво хороши! Это государь
Го-Фукакуса подарил тебе такой наряд?— спросил мой
отец, дайнагон. Я невольно смутилась и ответила самым
небрежным тоном: «Нет, это подарок августейшей бабуш¬
ки, госпожи Китаямы...»
Вечером пятнадцатого дня из дома за мной прислали
людей. Я была недовольна,— что за спешка?— но отка¬
заться не посмела, пришлось поехать. Усадьба удивила
меня необычно праздничным видом. Все убранство —
ширмы, занавеси, циновки,— одно к одному нарядное,
пышное. Но я подумала, что, вероятно, все это устроено по
случаю наступления Нового года. Этот день прошел без
каких-либо особых событий.
Назавтра, с самого утра поднялась суматоха — сове¬
щались об угощении, о всяких мелочах, обсуждали, где
разместить кареты вельмож, куда поставить верховых ко¬
ней... «В чем дело?» — спросила я, и отец, улыбнувшись,
ответил: «Видишь ли, по правде сказать, сегодня вечером
государь Го-Фукакуса осчастливит своим посещением на¬
шу усадьбу по случаю Перемены места. Оттого и убрали
все, как подобает. К тому же сейчас как раз начало нового
года... А тебя я велел позвать, чтобы прислуживать госу¬
дарю».
— Странно, ведь до Дня равноденствия еще далеко,
с чего это вздумалось государю совершать Перемену
места?— сказала я. Тут все засмеялись: «Да она еще со¬
вершеннейшее дитя!» Но я все еще не понимала в чем
дело, а меж тем в моей спальне тоже поставили роскошные
ширмы, небольшую переносную перегородку — все на¬
рядное, новое. «Ой, разве в мою комнату пожалуют гости?
Ее так разукрасили!..» — сказала я, но все только загадоч¬
но улыбались, и никто не стал мне ничего объяснять.
С наступлением вечера мне велели надеть белое оди¬
нарное кимоно и темно-пурпурные шаровары-хакама. По¬
ставили дорогие ароматические курения, в доме стало как-
то по-особому торжественно, празднично.
Когда наступило время зажечь светильники, моя маче¬
ха принесла мне ослепительно прекрасное косодэ. «Вот,
надень!»—сказала она. А немного погодя пришел отец
и, развешивая на подставке одеяние для государя, сказал:
«Не ложись спать до приезда государя, будешь ему при¬
служивать. И помни — женщина должна быть уступчивой,
мягкой, послушно повиноваться всему, что бы ни приказа¬
ли!» Так говорил он, но тогда я еще вовсе не понимала, что
означали его наставления. Я ощутила только какое-то
9 Заказ № 912
257

смутное недовольство, прилегла возле ящика с древесным
углем для жаровни и сама не заметила, как уснула. Что
было потом, не помню. Я не знала даже, что тем временем
государь уже прибыл. Отец поспешил встретить его, пред¬
ложил угощение, а я все это время спала безмятежно, как
младенец. Кругом суетились, шумели: «Разбудите же
Нидзё!»—но государь сказал: «Ничего, ничего. Пусть
спит, оставьте ее!» — и никто не решился меня трогать.
А я, накрывшись с головой одеянием, ни о чем не ведая,
все спала, прислонившись к ящику с углем, задвинутому
за перегородку у входа в мои покои.
Внезапно я открыла глаза — кругом царил полумрак,
наверное, опустили занавеси,— светильник почти угас,
а рядом со мной, в глубине комнаты, как ни в чем не быва¬
ло, расположился какой-то человек. «Это еще что та¬
кое!»— подумала я, мигом вскочила и хотела уйти, как
вдруг слышу: «Проснись же! Я давным-давно полюбил те¬
бя, когда ты была еще малым ребенком, и долгих четыр¬
надцать лет ждал этого часа...» И он принялся в самых
изысканных выражениях говорить мне о любви,— у меня
не хватило бы слов, чтобы передать все эти речи, но я слу¬
шать ничего не хотела и только плакала в три ручья, даже
рукава его одежды и те вымочила слезами.
— Долгие годы я скрывал свои чувства,— сказал госу¬
дарь, не зная, как меня успокоить, и, конечно же, не пыта¬
ясь прибегнуть к силе.— И вот приехал, надеясь, что хоть
теперь представится случай поведать тебе о моей любви.
Не стоит так холодно ко мне относиться, все равно все уже
об этом узнали! Теперь ни к чему твои слезы!
Вот оно что! Стало быть, он хочет удостоить меня своей
монаршей любви не втайне от всех, всем уже об этом из¬
вестно! Стало быть, завтра, когда эта ночь растает, словно
призрачный сон, мне придется изведать такую муку! —
я заранее страдала от этой мысли. Сейчас я сама дивлюсь:
неужели, совсем не зная, что ждет меня в будущем, я уже
предчувствовала грядущие горести?
«Почему никто не предупредил меня, почему не велели
отцу моему, дайнагону, откровенно поговорить со мной? —
сокрушалась и плакала я.— Теперь я не смогу смотреть
людям в глаза!..» И государь, очевидно, решив, что
я слишком уж по-детски наивна, так и не смог ничего от
меня добиться. Вместе с тем встать и уйти ему, по-види^
мому, тоже было неудобно, он продолжал лежать рядом,
и это было мне нестерпимо. За всю ночь я не промолвила
ни единого слова в ответ на все его речи. Но вот уже заня-
258

лаеь заря, послышался чей-то голос: «Разве государь не
изволит вернуться сегодня утром?»
— Да, ничего не скажешь, приятное возвращение по¬
сле отрадной встречи!— как бы про себя проговорил госу¬
дарь.— Признаться, никак не ожидал встретить столь не¬
любезное обращение! Как видно, наша давняя дружба для
тебя ничего не значит... А ведь мы подружились еще в ту
пору, когда ты причесывалась по-детски... Тебе бы следо¬
вало вести себя так, чтобы со стороны все выглядело при¬
стойно. Если ты будешь все время прятаться и молчать,
что подумают люди?— то упрекал он меня с обидой в го¬
лосе, то всячески утешал, но я по-прежнему не произнесла
ни слова.
— Беда с тобой, право! — сказал государь, встал, надел
кафтан и другие одежды и приказал подавать карету.
Слышно было, как отец спрашивал, изволит ли государь
откушать завтрак, и что-то еще, но мне уже казалось, что
это не прежний государь, а какой-то новый, совсем другой
человек, с которым я уже не могу говорить так же просто,
как раньше, и мне было до слез жаль самое себя, ту, пре¬
жнюю, какой я была до вчерашнего дня, когда еще ничего
этого не знала.
Я слышала, как государь отбыл, но по-прежнему лежа¬
ла, не двигаясь, натянув одежды на голову, и была неволь¬
но поражена, когда очень скоро от государя доставили Ут¬
реннее послание. Пришли мои мачеха и монахиня-бабуш¬
ка. «Что с тобой? Отчего не встаешь?»— спрашивали они,
и мне было мучительно слышать эти вопросы. «Мне нездо¬
ровится, еще с вечера...»— ответила я, но, как видно, они
посчитали это обычным недомоганием после первой брач¬
ной ночи, и это тоже было мне досадно до слез. Все носи¬
лись с письмом государя, волновались и суетились, а я не
желала даже взглянуть на это послание. Человек, доста¬
вивший письмо, в растерянности спрашивал: «Что такое?..
В чем дело?..» — и настойчиво приставал к отцу: «Пока¬
жите же послание государя госпоже Нидзё!» Мне казалась
прямо невыносимой вся эта суматоха. «Кажется, она не
совсем здорова...»— отвечал отец и пришел ко мне.
— Все встревожены из-за письма государя, а ты что
же?! Уж не собираешься ли ты, чего доброго, вовсе оста¬
вить без ответа его послание? — сказал он, и слышно было,
как он шуршит бумагой, разворачивая письмо. На тонком
листе лилового цвета было написано:
За долгие годы
мне, право, ты стала близка.
9*
259

Пускай в изголовье
рукава твои не лежали —
не забыть мне их аромата!
«Наша барышня совсем не похожа на нынешних моло¬
дых девиц!»— восклицали мои домашние, прочитав это
стихотворение. Я же не знала, как мне теперь вести себя,
и по-прежнему не поднималась с постели, а родные беспо¬
коились: «Не может же кто-то другой написать за нее от¬
вет, это ни на что не похоже!» В конце концов, посланцу
вручили только подарки и отпустили, сказав:
— Она совершеннейшее дитя, все еще как будто не
в духе и потому не видела письма государя...
А днем пришло письмо от него — от Санэканэ Сайонд¬
зи, хотя я вовсе этого не ждала.
О, если к другому
склонишься ты сердцем, то знай:
в тоске безутешной
я, должно быть, погибну скоро,
словно дым на ветру, растаю...
Дальше было написано: «До сих пор я жил надеждой
когда-нибудь с тобой соединиться, но теперь о чем мне
мечтать, ради чего жить на свете?» Письмо было написано
на тонком синеватом листе бумаги, на котором цветной
вязью была оттиснута старинная танка:
Уйдите, о тучи,
с вершины Синобу-горы,
с вершины Терпенья —
из души моей омраченной
без следа исчезните, тучи!
Его собственное стихотворение было написано поверх
этих стихов.
Я оторвала от бумаги кусочек, как раз тот, на котором
стояли слова «гора Синобу», и написала:
Ах, ты ведь не знаешь,
что в сердце творится моем!
Объята смятеньем,
я другому не покорилась,
ускользнула, как дым вечерний.
И сама не могла бы сказать, как я решилась отправить ему
такой ответ.
260

* * *
Так прошел день, я не притронулась даже к лекарст¬
венному настою. «Уж и впрямь не захворала ли она по-на¬
стоящему?»— говорили домашние. Но когда день померк,
раздался голос: «Поезд его величества!»— и не успела
я подумать, что же теперь случится, как государь, открыв
раздвижные перегородки, как ни в чем не бывало, вошел
ко мне с самым дружелюбным, привычным видом.
— Говорят, ты нездорова? Что с тобой?— спросил он,
но я была не в силах ответить и продолжала лежать, пряча
лицо. Государь прилег рядом, стал ласково меня уговари¬
вать, спрашивать. Мне хотелось сказать ему: «Хорошо,
я согласна, если только все, что вы говорите, правда...»,
я уже готова была вымолвить эти слова, но в смятении по¬
думала: «Ведь он будет так страдать, узнав, что я всецело
предалась государю...» — и потому не сказала ни слова.
В эту ночь государь был со мной очень груб, мои тон¬
кие одежды совсем измялись и в конце концов все свер¬
шилось по его воле. А меж тем постепенно стало светать,
я смотрела с горечью даже на ясный месяц,— мне хотелось
бы спрятать луну за тучи!— но, увы, это тоже было не
в моей власти...
Увы, против воли
пришлось распустить мне шнурки
исподнего платья —
и каким повлечет потоком
о бесчестье славу дурную?..—
неотступно думала я. Даже ныне я удивляюсь, что в такие
минуты была способна так здраво мыслить...
Государь всячески утешал меня.
— В нашем мире любовный союз складывается по-раз¬
ному,— говорил он,— но наша с тобой связь никогда не
прервется... Пусть мы не сможем все ночи проводить
вместе, сердце мое все равно будет всегда принадлежать
одной тебе безраздельно!
Ночь, короткая, как сон мимолетный, посветлела, уда¬
рил рассветный колокол.
— Скоро будет совсем светло... Не стоит смущать лю¬
дей, оставаясь у тебя слишком долго...— сказал государь,
встал и, выходя, промолвил: — Ты, конечно, не слишком
опечалена расставаньем, но все-таки встань, хотя бы про¬
води меня на прощание!..— Я и сама подумала, что
и впрямь больше нельзя вести себя так неприветливо,
261

встала и вышла, набросив только легкое одеяние поверх
моего ночного платья, насквозь промокшего от слез, пото¬
му что я плакала всю ночь напролет.
Полная луна клонилась к западу, на восточной стороне
неба протянулись полосками облака. Государь был в теп¬
лой одежде зеленого цвета на алом исподе, в сасинуки
с гербами, сверху он набросил светло-серое одеяние.
Странное дело, в это утро его облик почему-то особенно
ярко запечатлелся в моей памяти... «Так вот, стало быть,
каков союз женщины и мужчины...» — думала я.
Дайнагон Дзэнсёдзи, мой дядя, в светло-голубом охот¬
ничьем кафтане, подал карету. Из числа придворных госу¬
даря сопровождал только вельможа Тамэката. Остальная
свита состояла из нескольких стражников-самураев да
низших слуг. Когда подали карету, громко запели птицы,
как будто нарочно дожидались этой минуты, чтобы воз¬
вестить наступление утра; в ближнем храме богини Кан-
нон ударили в колокол, мне казалось — он звучит совсем
рядом, на душе было невыразимо грустно. «Из-за любви
государя промокли от слез рукава...» — вспомнились мне
строчки «Повести о Гэндзи». Наверное, там написано
именно о таких чувствах...
— Проводи меня, ведь мне так грустно расставаться
с тобой!— все еще не отъезжая, позвал меня государь.
Возможно, он понимал, что творится в моей душе, но я, вся
во власти смятенных чувств, продолжала стоять не двига¬
ясь, а меж тем с каждой минутой становилось светлей,
и месяц, сиявший на безоблачном небе, почти совсем побе¬
лел. Внезапно государь обнял меня, подхватил на руки,
посадил в карету, и она тут же тронулась с места. Точь-в-
точь как в старинном романе, так неожиданно... «Что со
мной будет?» — думала я.
Уж звон колокольный
вещает, что близок рассвет.
Лишь горечь осталась
от печальных снов этой ночи,
проведенной в слезах и пенях...
Пока мы ехали, государь твердил мне о любви, обещал
любить меня вечно, совсем как будто впервые в жизни по¬
хищал женщину, все это звучало прекрасно, но, по правде
сказать, чем дальше мы ехали, тем тяжелее становилось
у меня на душе, и, кроме слез, я ничем не могла ему
ответить. Наконец, мы прибыли во дворец на улице Томи-
кодзи.
262

Карета въехала в главные ворота Углового дворца.
— Нидзё — совсем еще неразумный ребенок,— выходя
из кареты, сказал государь дайнагону Дзэнсёдзи.— Мне
было жаль ее покидать, и я привез ее с собой. Хотелось бы,
чтобы некоторое время государыня об этом не знала. А ты
о ней позаботься!— И с этими словами он удалился в свои
покои.
Дворец, к которому я привыкла с младенческих лет,
теперь показался мне чужим, незнакомым, мне было
страшно, стыдно встречаться с людьми, не хотелось выхо¬
дить из кареты, я неотступно думала, что со мной теперь
будет, а слезы все текли и текли. Внезапно до меня донес¬
ся голос отца,— стало быть, он приехал следом за нами,
значит, все-таки тревожится обо мне... Я была глубоко
тронута отцовской заботой. Дайнагон Дзэнсёдзи передал
отцу слова государя, но отец сказал:
— Нет, напротив, никакого особого обращения не
нужно! Пусть все остается по-старому, пусть она прислу¬
живает ему, как до сих пор. Чем больше делать из всего
тайну, тем скорее пойдут слухи и пересуды! — Затем по¬
слышались шаги: отец вышел.
«В самом деле, отец прав... Что меня теперь ждет?» —
подумала я, и снова горестно сжалось сердце, я места себе
не находила от снедавшей меня тревоги, но в это время ко
мне опять вошел государь, снова зазвучали слова о вечной,
неугасимой любви, и мало-помалу я успокоилась. Такова
уж, видно, моя судьба, наверное, этот союз уготован мне
еще в прошлой жизни, а стало быть, неизбежен...— ре¬
шила я.
Так прошло не менее десяти дней. Государь проводил
со мной ночь за ночью, и мне самой было странно, отчего
в моем сердце все еще живет образ того, кто написал мне:
О, если к другому
склонишься ты сердцем, то знай...
Мой отец, дайнагон, считал, что теперь мне не следует
жить во дворце, как раньше, и я в конце концов оставила
придворную службу. Мне было там грустно, я не смела по-
прежнему открыто смотреть людям в лицо и, под предло¬
гом болезни, возвратилась домой. Вскоре от государя при¬
шло ласковое письмо.
«Я привык, чтобы ты всегда была рядом,— писал он,—
мне кажется, прошла уже целая вечность с тех пор, как мы
расстались. Поскорей возвращайся!» Письмо заканчива¬
лось стихотворением:
263

Знаю, что обо мне
ты в разлуке не станешь томиться.
Рассказать бы тебе,
сколько слез я пролил украдкой,
рукава одежд увлажняя!..
Еще надавно письмо государя внушало мне отвраще¬
ние, а теперь я с нетерпением ждала от него послания,
тотчас прочитала, и сердце забилось радостью. Я ответила:
Ах, едва ли по мне
слезы вы проливаете ночью,—
но при вести такой
и сама слезами печали
увлажнила рукав атласный...
* * *
Вскоре после этого я вернулась во дворец, теперь уже
без особых волнений, но на душе было все время тревожно,
и в самом деле очень скоро злые языки принялись суда¬
чить на мой счет:
— Дайнагон Масатада недаром носился со своей Нид¬
зё, недаром дорожил ею, словно невесть какой драгоцен¬
ностью... Прислал ее во дворец с такими почестями, прямо
как будто она — младшая государыня... Как он о ней забо¬
тится!
Злобные намеки сделали свое дело: государыня с каж¬
дым днем относилась ко мне все хуже, а у меня на душе
становилось все тревожней и холоднее. Моя связь с госу¬
дарем продолжалась, он по-прежнему относился ко мне
с любовью, но мне было грустно, когда он долго не звал
меня. Конечно, я не могла пожаловаться, как многие дру¬
гие женщины во дворце, что государь вовсе забыл меня, он
часто проводил со мной ночи, но всякий раз, когда мне
приходилось провожать к нему какую-нибудь даму из
свиты, я с болью сознавала, что, однажды вступив на путь
любви, нужно быть готовой к страданиям. И все-таки, ду¬
малось мне, кто знает,— может быть, когда-нибудь я буду
вспоминать это время, полное тяжких переживаний, как
самые счастливые дни моей жизни...
По прошествии лет
на тяготы бренного мира
я иначе взгляну —
ведь недаром дороги сердцу
все печали, все горести жизни...
264

Так жила я, дни сменялись ночами, а меж тем уже на¬
ступила осень.
Государыне предстояло разрешиться от бремени
в восьмую луну. В ожидании родов она переехала в Угло¬
вой павильон. Во дворце все очень тревожились, ибо госу¬
дарыня была уже не так молода и к тому же предыдущие
роды проходили у нее тяжело, неудачно. Поэтому служили
молебны, непрерывно возносили молитвы, общеизвестные
и самые сокровенные; молились целителю Якуси во всех
его семи ипостасях, богу Фугэну, продлевателю жизни, за¬
щитнику веры Конго-додзи, богу Айдзэну и Пяти Светлым
богам — Фудо, Гундари, Конго-яся, Годзандзэ и Дайитоку.
По заведенному обычаю, молебны богу Фудо совершались
иждивением края Овари, но на сей раз мой отец, правитель
Овари, пожелал проявить особое усердие и взял на себя
также устройство молебнов богу Конго-додзи. Для закля¬
тия злых духов во дворец пригласили праведного монаха
из храма Вечная Обитель, Дзёдзюдзи.
Двадцатого числа поднялся переполох — начались ро¬
ды. Мы ждали, что ребенок вот-вот родится, но миновал
день, другой, третий... Не описать всеобщего беспокойства!
Тут сообщили, что состояние роженицы, непонятно поче¬
му, внезапно резко ухудшилось. Доложили об этом госу¬
дарю, он распорядился, чтобы заклинатель творил молит¬
вы в непосредственной близости от роженицы, как можно
ближе к ней, отделенной только нереносным занавесом.
Кроме него, к государыне призвали праведного священни¬
ка из храма Добра и Мира, Ниннадзи, он расположился
совсем рядом, с внутренней стороны занавеса.
— Боюсь, она совсем безнадежна... — обратился к нему
государь. — Что делать?!
— Будды и бодхисаттвы властны изменять даже закон
кармы, они торжественно в том поклялись,— ответил ему
монах.— Ни о чем не тревожьтесь, все завершится благо¬
получно!— И он начал читать молитвы. Одновременно по
другую сторону занавеса заклинатель молился перед ри¬
сованным изображением бога Фудо — если не ошибаюсь,
то было прославленное изображение, к которому взывал
праведный монах Сёкуу, когда бог Фудо, воплотившись
в него, сохранил ему жизнь. Перебирая четки, заклинатель
вещал:
Каждого, каждого карма ведет,
судьбы изначальной нить.
Много превратностей в жизни ждет,
но карму как изменить?
265

Ты в моленьях усердье удвой, утрой,
о спасенье вечном радей —
и тогда заслужишь в жизни земной
перемену кармы своей!
— С детских лет я проводил в молитвах все ночи,—
продолжал заклинатель,— а возмужав, долгими днями
подвергал свою плоть суровым испытаниям. Стало быть,
светлый бог не может не внять моим молитвам! — говорил
он, и казалось, государыня вот-вот разродится, а заклина¬
тель еще усерднее раздувал ритуальный огонь, так что
клубы дыма вздымались к небу.
В это время придворные дамы подавали из-под бамбу¬
ковых штор отрезы шелка-сырца и сшитые одеяния, цере¬
мониймейстер принимал эти дары и раздавал их придвор¬
ным, а стражники-самураи средних и младших рангов
вручали дары священникам, читавшим молитвы. У парад¬
ной лестницы, в ожидании известия о рождении принца,
сидели вельможи. На дворе расставили жертвенные сто¬
лики жрецы Инь-Ян и произносили Тысячекратную мо¬
литву Очищения. Предметы, прошедшие очищение, снова
передавали дамам, и те принимали их на рукав, опять-таки
просунутый из-под шторы. Стражники и личные слуги го¬
сударя проводили перед ним «божьих коней», предназна¬
чавшихся в дар двадцати одному храму. Что говорить,
каждая женщина была бы счастлива удостоиться такого
торжества, так прекрасно все это было! Преподобный
Дзидзэн, глава вероучения Тэндай, прибыл в сопровожде¬
нии трех монахов, отличавшихся особенно звучными голо¬
сами, они начали читать сутру целителя Якуси, и, как
только дошли до слов: «Ликуйте все, кто это видит!», в тот
же миг младенец родился. Раздался всеобщий крик ра¬
дости, но тут все увидели, что глиняную миску скатили по
северному скату крыши. Конечно, огорчительно было, что
родилась девочка, а не мальчик; но все равно всех, творив¬
ших молитвы и заклинания, наградили так же щедро, как
если б родился принц.
* * *
Итак, родилась принцесса. Прежний государь Го-Сага
был в восторге от внучки, церемонии Пятой и Седьмой но¬
чи совершались с особой пышностью. После окончания
церемонии Седьмой ночи государь беседовал с отцом в од¬
ном из покоев дворца Томинокодзи, как вдруг, в час Быка,
в Померанцевом саду подул сильный ветер и раздался та¬
266

кой оглушительный грохот, как будто волны ударились
о прибрежные скалы. «Что это, пойди посмотри!» — при¬
казал мне государь. Я вышла и увидела привидения, не
меньше десятка; во все стороны скакали они по саду, си¬
невато-белые, с головой, напоминавшей черпак, и длинны¬
ми, тонкими хвостами. Я закричала от страха и бросилась
назад, в комнату. На веранде дворца стояли придворные,
в ужасе глядя в сад. «Это души умерших!» — крикнул кто-
то. «Смотрите, смотрите, там, под ивой, на земле разброса¬
но что-то похожее на вареные овощи...» — в испуге шумели
люди.
Спешно произвели гадание, и оказалось, что душа го-
сударя-отца Го-Саги временно покинула тело. Тотчас же
начали молиться богу горы Тайшань и служить молебны,
призывающие душу вернуться.
А в начале девятой луны я услышала, что государь-
отец захворал. Говорили, что у него бери-бери, делали
прижигания моксой, лечили и так и этак, весьма усердно,
но все напрасно, больному с каждым днем становилось ху¬
же. Так закончился этот год.
Наступил новый год, но в состоянии больного не замет¬
но было ни малейших признаков улучшения. К концу
первой луны стало ясно, что надежды на выздоровление
нет, и больного в паланкине перевезли во дворец Сага. Го¬
сударь Го-Фукакуса тоже сразу поехал следом, я сопро¬
вождала его в одной карете. Матушка и супруга государя
ехали вместе в другой карете. Придворные лекари, Танэ-
нари и Моронари изготовили лекарственный настой, чтобы
давать больному в дороге, на глазах у него разлили настой
по двум бутылям, и Цунэтоо приказал двум стражникам-
самураям нести напиток. Однако, когда по прибытии
в Утино решили дать больному лекарство, оказалось, что
в обеих бутылях не осталось ни капли... Поистине стран¬
ное, непонятное происшествие! Больной государь был
очень испуган и, кажется, совсем пал духом. Мне расска¬
зывали, что самочувствие его сразу резко ухудшилось. Го¬
сударь Го-Фукакуса расположился в павильоне Оидоно
и посылал всех подряд, кто попадался ему на глаза, будь
то мужчина или женщина, узнавать о состоянии больного
отца. Нужно было пройти по длинной галерее, а внизу
и днем и ночью так уныло шумели волны реки, что меня
невольно пробирала дрожь.
С началом второй луны больному стало так худо, что
с минуты на минуту ждали, когда наступит конец. Помню,
проведать больного приехали оба наместника из Южной
267

и Северной Рокухары — если не ошибаюсь, в девятый
день; оба выражали глубокую скорбь. Наместников при¬
нял дайнагон Санэканэ Сайондзи, он же передал больному
их соболезнование. В одиннадцатый день прибыл сам цар¬
ствующий император Камэяма, он провел у больного отца
весь следующий двенадцатый день и на тринадцатый день
отбыл, так что хлопот у всех было по горло, но во дворце
было мрачно, посещение императора не отмечалось ни му¬
зыкой, ни какими-либо торжествами. Государь Го-Фука¬
куса встретился с микадо, и когда я увидела, что братья
непрестанно льют слезы, сама невольно заплакала.
Прошел день, другой, и вскоре, пятнадцатого числа, мы
заметили вдали, над столицей, густой, черный столб дыма.
«Чья это усадьба горит?» — спросила я и услыхала в ответ:
— Убили наместника Токискэ и подожгли его дом!
Ни кистью, ни словами не передать, как сжалось у ме¬
ня сердце. О, бренность нашего мира! Человек, совсем не*
давно, всего лишь в минувший девятый день, приезжав¬
ший проведать государя-инока Го-Сагу, умирает раньше
больного, дни которого уже сочтены! Конечно, никто не
знает, кто раньше сойдет в могилу, юноша или старец, это
давно известная истина, и все же я была охвачена глубо¬
кой скорбью. У больного государя еще в ночь на трина¬
дцатое число отнялся язык, поэтому рассказывать об этом
печальном событии ему, разумеется, не стали.
А в семнадцатый день, с самого утра, поднялся страш¬
ный переполох — близился смертный час. Для последнего
наставления умирающему прибыли епископ Кёкай и на¬
стоятель храма Вечной жизни, они читали молитвы.
— В награду за соблюдение Десяти добродетелей
в прежней жизни вы удостоились в этом мире император¬
ского престола, повелевали сотнями вельмож и военачаль¬
ников, стало быть, и грядущая ваша участь в мире по¬
тустороннем не внушает ни малейшей тревоги! Мгновенно
воссядете вы в чаше чистого лотоса и, с высоты взирая на
землю, будете помогать всем созданиям в сей печальной
юдоли обрести путь, ведущий в Чистую землю рая! — на
все лады утешали и наставляли они умирающего, но госу¬
дарь-инок, все еще, как видно, привязанный к нашему
греховному миру, не подал никаких признаков обращения
на путь истинный и, не вняв благим увещаниям, не про¬
явив стремления отрешиться от сего мира, в конце концов
скончался в час Петуха, восемнадцатого дня второй луны
9-го года Бунъэй, пятидесяти трех лет от роду.
268

С его кончиной, казалось, тучи закрыли небо, народ
погрузился в скорбь, яркие наряды в одно мгновенье сме¬
нились темными траурными одеждами.
В восемнадцатый день тело покойного государя отпра¬
вили для сожжения в храм Якусоин. Из императорского
дворца для участия в похоронах прибыл вельможа Санэ-
фую, присутствовали настоятели храмов Добра и Мира,
Ниннадзи, Эмаин, Сёгоин, Додайин, Сёрэнъин. Кисть бес¬
сильна передать скорбную красоту этой ночи!
«Покойный государь так любил Цунэтоо... Он не¬
сомненно пострижется в монахи!» — думали все, но, во¬
преки ожиданиям, Цунэтоо нес ларец с прахом, одетый, на
удивление всем, в яркое парчовое платье.
Государь Го-Фукакуса горевал больше всех, не осушал
глаз ни днем ни ночью; видя это, приближенные тоже не¬
вольно плакали. Мир погрузился в траур, все замерло, не
стало слышно ни переклички стражи, ни голосов, возве¬
щающих наступление очередного часа. Казалось, даже де¬
ревья сакуры на горе Камэяма в знак скорби расцветут
черным цветом. Мой отец надел одежды темнее, чем у всех
остальных, мне он тоже велел одеться в черное, но госу¬
дарь сказал:
— Нидзё еще слишком молода, пусть она носит платье
обычного цвета, незачем облачаться в чересчур темные
одеяния!
Отец уже не раз обращался к нашему государю и его
матушке с просьбой отпустить его, позволить удалиться от
мира, но ему отвечали: «Еще не время...» — и разрешения
не давали. И все же отец больше всех горевал но покойно¬
му государю-иноку, ежедневно ходил на его могилу и че¬
рез дайнагона Сададзанэ снова подал нашему государю
прошение, в котором иросил позволить ему принять по¬
стриг. Прошение гласило:
«Девяти лет от роду я впервые преклонил колени перед
покойным государем Го-Сагой, и за все долгие годы, про¬
веденные при его дворе, не было случая, чтобы при раздаче
наград меня обошла монаршая милость. Когда умер мой
отец и меня покинула мачеха, покойный государь отнесся
ко мне с особым участием. Со своей стороны, я всегда слу¬
жил ему верой и правдой, оттого и продвижение мое в чи¬
нах шло быстрее обычного. В дни присвоения новых зва¬
ний и должностей я всякий раз радовался, разворачивая
наградные листы, и без устали занимался делами службы,
довольный и своей личной судьбой, и тем, как вершится
управление страной.
269

Жизнь при дворе дарила мне радость, много лет кряду
я участвовал в празднике Вкушения первого риса, пил до¬
пьяна на пиршествах, принимал участие в пении и танцах,
исполнял священные пляски в ритуальных одеждах на
праздниках храмов Ива-Симидзу и Камо, и в водах свя¬
щенной реки отражался мой счастливый, веселый облик.
Я стал старшим среди вельмож, дайнагоном старшего
Второго ранга и одновременно — главой всего нашего ро¬
да. Мне пожаловали должность министра, но я почтитель¬
но отклонил это назначение, поскольку, как справедливо
указал Митимаса, военачальник Правой дворцовой стра¬
жи, в прошлом не имел воинских званий. Однако к этому
времени государь-инок Го-Сага скончался. Засохло могу¬
чее дерево, в тени коего обретал я прибежище и укрытие.
Какую бы почетную должность ни занимал я отныне, чув¬
ствую — все напрасно. Уже пятьдесят лет живу я на све¬
те — много ли еще мне осталось? Отказавшись от ми¬
лостей двора, вступить на путь недеяния — вот подлинная
отплата за покровительство, оказанное мне незабвенным
государем Го-Сагой! Получив разрешение принять по¬
стриг, я выполнил бы заветное свое желание и молился бы
за упокой святой души почившего государя». Так почти¬
тельно просил мой отец, но государь Го-Фукакуса опять не
согласился на его просьбу, самолично всячески отговари¬
вал, а меж тем время шло, и хоть память о покойном госу¬
даре, конечно, не поросла травой забвения в душе отца, все
же скорбь несколько притупилась, и пока утром и вечером
он неустанно свершал молитвы, со дня смерти государя
Го-Саги прошло уже сорок и девять дней. Миновал срок,
положенный для заупокойных молебствий, и все верну¬
лись в столицу. С этого времени государственные дела пе¬
решли в руки государя Го-Фукакусы, нужно было отпра¬
вить посла на восток страны, в Камакуру, все это было
чревато осложнениями, беспокойно и хлопотно, и не успе¬
ли мы оглянуться, как уже наступила пятая луна.
* * *
В пятую луну рукава всегда влажны от весенних
дождей, а в том году влаги выпало даже больше, чем
осенью, когда обильна роса,— то были слезы моего отца,
дайнагона, неутешно горевавшего по покойному государю.
Человек, раньше не проводивший без женщин ни одной
ночи, теперь полностью отказался от всех любовных утех,
забросил развлечения, пиры... «Не по этой ли причине он
270

так неузнаваемо исхудал?» — тревожилась я. В пятнадца¬
тый день пятой луны отец возвращался с богослужения
в Отани, когда его слуга-скороход и прочие челядинцы за¬
метили:
— Лицо у вас совсем пожелтело... Что с вами?
Отец и сам нашел это странным, призвал врача, и тот
сказал, что отец захворал желтухой. «Этот недуг часто
возникает из-за сильного горя...» — пояснил врач. Больно¬
го стали лечить, усердно делали прижигания моксой, но
день ото дня ему становилось хуже. В довершение беды,
в это самое время, в начале шестой луны, я убедилась, что
жду ребенка, страшно перепугалась, но, разумеется, не
решилась сообщить эту новость больному. Он говорил:
— Чувствую, что на сей раз уже не встану... Умереть
как можно скорее, стать спутником покойного государя —
вот единственное мое желание! — и не хотел возносить мо¬
литвы о выздоровлении. В первое время отец оставался
в нашей городской усадьбе Роккаку-Кусигэ, но в седьмую
луну, вечером, в четырнадцатый день, переехал в загород¬
ную усадьбу Кавасаки. Мои маленькие братья и сестры
остались, согласно его воле, в столице — отцу хотелось
в одиночестве подготовиться к смертному часу. Только
я одна, как старшая дочь, безотлучно находилась у ложа
больного. Меня уже тошнило, пища внушала отвращение,
есть совсем не хотелось, отец всячески меня ободрял,
а вскоре, сам догадавшись о моем положении, прямо спро¬
сил: «Ты в тягости?» И когда он узнал, что я и вправду
беременна, в нем проснулась жажда жизни. «В таком слу¬
чае, хочу жить!» — решил он, и если раньше решительно
запрещал всяческие богослужения, то теперь сам заказал
семидневный молебен о продлении жизни в главном храме
на Святой горе Хиэй, ритуальные песнопения в Семи хра¬
мах Хиёси, целодневное чтение Сутры Высшей мудрости
Хання в храме Ива-Симидзу, а в храме Камокавара прика¬
зал воздвигнуть каменную ступу. Все это он предпринял
не потому, что сожалел о собственной жизни, а лишь за¬
тем, что стремился увидеть, как сложится дальнейшая моя
участь — ведь я носила семя самого государя. Поняв отца,
я еще острее осознала свою греховность.
В конце пятой луны отцу стало как будто полегче,
я несколько успокоилась и снова на некоторое время уеха¬
ла во дворец. Узнав, что я в тягости, государь стал ко мне
еще ласковее, но я с невольной тревогой думала, долго ли
будет длиться его любовь. А тут еще случилось, что в эту
шестую луну скончалась родами госпожа Микусигэ. Со
271

страхом узнала я эту новость — ведь и мне предстояли ро¬
ды, к тому же болезнь отца все еще внушала мне опасения.
«Что будет со мной, если его не станет?»—неотступно
терзали меня горькие думы. Меж тем незаметно подошла
к концу и седьмая луна.
Помнится, был вечер двадцать седьмого дня: «Пора
спать!» — сказал государь и позвал меня с собой в опочи¬
вальню. Мы остались вдвоем, можно было никого не стес¬
няться, и государь проникновенно беседовал со мной о де¬
лах нынешних и минувших...
— Непостоянство — извечный закон нашего мира,—
говорил он,— и все же болезнь твоего отца печалит меня
до глубины души... как бы мы ни жалели о дайнагоне, на¬
вряд ли он выздоровеет. С его кончиной ты станешь круг¬
лой сироткой, совсем беззащитной... Бедняжка, как я тебя
жалею! Я один о тебе позабочусь, ты мне близка и доро¬
га!— со слезами на глазах говорил государь. Его ласковые
слова успокоили меня, и в то же время вся боль, все трево¬
ги, которые я так долго, молча скрывала, как будто разом
нахлынули на меня, и мне стало так горько, что казалось,
сердце не вынесет, разорвется... Была темная, безлунная
ночь, только на дворе чуть заметно светились огоньки,
дворец погрузился во мрак, и в этой темноте за полночь
длилась наша беседа на ночном ложе. Вдруг послышались
громкие шаги: кто-то шел по веранде, окликая меня по
имени.
— Кто там? — спросила я. Оказалось, что из усадьбы
Кавасаки прислали человека с известием — отцу внезапно
стало хуже, он при смерти.
Торопливо, в чем была, я покинула дворец и по дороге
чуть не сошла с ума от страха, что опоздаю, ре застану от¬
ца в живых, а дорога была такой бесконечной! Мучительно
тяжелым показался мне этот путь, точь-в-точь как если б
я пробиралась сквозь заросшие лесом тропинки в краю
Адзума, на востоке! К счастью, когда мы, наконец, при¬
ехали, я услышала, что отец еще жив.
— Моя жизнь подобна росинке... Повиснув на кончике
лепестка, она ждет лишь дуновения ветра, чтобы упасть
и исчезнуть... Но видишь, я еще жив. Горько причинять
вам всем столько хлопот... И все же с тех пор, как я узнал,
что ты в тягости, мне больно уходить, оставлять тебя одну
в целом свете...— горевал больной, проливая малодушные
слезы. В это время ударил колокол, возвестив середину
ночи, и почти в тот же миг раздался голос: «Поезд его ве¬
личества!» От неожиданности больной совсем растерялся.
272

Я поспешно выбежала и встретила подкатившую к до¬
му карету. Государь прибыл тайно, в сопровождении всего
лишь одного придворного и двух стражников. Как раз
в этот миг поздний месяц двадцать седьмого дня взошел
над зубцами гор, ярко озарив фигуру государя, он был
в повседневном сером траурном платье. Увидев этот наряд,
я поняла, что решение приехать было принято внезапно,
и преисполнилась благодарности, сочла его посещение за
честь для нашего дома.
— Я так ослабел, что не могу даже встать и одеться,
как подобает, и посему недостоин лицезреть государя... Но
одно лишь сознание, что он соизволил пожаловать, чтобы
проведать меня на ложе болезни, будет самым драгоцен¬
ным воспоминанием об этом мире в потустороннем су¬
ществовании...— велел отец передать государю, но тот, да¬
же не дослушав, сам раздвинул перегородки и вошел
в комнату больного. Отец в испуге попытался привстать,
но у него не хватило сил.
— Лежите, лежите! — сказал государь, придвинув
круглое сиденье к изголовью постели и опускаясь на по¬
душку,— я услышал, что близится ваш конец, и так огор¬
чился, что захотелось хотя бы в последний раз пови¬
даться...
— О радость удостоиться высочайшего посещения!
Я вовсе не достоин такого счастья! У меня не хватает слов,
чтобы выразить мою благодарность... Позвольте сказать
вам — мне нестерпимо жаль вот эту мою юную дочку. Еще
младенцем она потеряла мать, я один растил ее, кроме ме¬
ня, у нее нет никого на свете... Сейчас она в тягости, носит,
недостойная, августейшее семя, а мне приходится остав¬
лять ее, уходить на тот свет... Вот о чем я горюю больше
всего, вот что причиняет мне невыразимое горе,— говорил
отец, проливая слезы.
— Горечь разлуки не утешить никакими словами,—
отвечал государь,— но за ее будущее будьте спокойны, за
нее я в ответе. Покидая сей мир, ни о чем не тревожьтесь,
пусть ничто не омрачает ваше странствие по подземному
миру...— ласково успокаивал он отца.— А теперь отды¬
хайте!— вставая, добавил он.
С рассветом государь заторопился уехать: «Меня могут
увидеть в столь неподобающем облачении...» Он уже усел¬
ся в карету, когда отец прислал ему подношения — драго¬
ценную лютню, наследство моего деда — Главного минист¬
ра Митимицу Кога, и меч, полученный в дар от государя
Го-Тобы, когда того сослали на остров Оки в минувшие го¬
273

ды Сёкю. К шнурам меча была привязана полоска голубой
бумаги, на которой отец написал стихотворение:
Пусть расстанемся мы,
но, коль в трех поколеньях пребудет
связь меж нами крепка,—
в ожиданье конца взыскую
лишь грядущих милостей ваших...
— Я до глубины души тронут подарками и стихами,—
сказал государь, — и буду бережно их хранить. Передайте
дайнагону, пусть он будет совершенно спокоен! — снова
повторил он и с этим отбыл, а в скором времени отец полу¬
чил от него собственноручно начертанное ответное по¬
слание.
Верно, свидеться нам
суждено уж не в скорбной юдоли —
только в мире ином.
Этой встречи я ожидаю,
как зари порой предрассветной!
— Как бы то ни было, теперь он знает, что у меня на
душе,— сказал отец.— Мои тревоги тронули его сердце! —
И грустно, и трогательно было видеть, как он рад этому.
* * *
На второй день восьмой луны,— совсем скоро после
посещения нашей усадьбы, государь прислал мне с дайна-
гоном Дзэнсёдзи ритуальный пояс, который носят женщи¬
ны в тягости.
— ...и приказал, чтобы мы не надевали траурных оде¬
яний!— пояснил дайнагон. Он был в парадном кафтане,
слуги и стражники-самураи торжественно разодеты. Я по¬
няла, что государь нарочно поспешил с этим обрядом, что¬
бы все свершилось еще при жизни отца. Больной очень
обрадовался, приказал угостить посланцев и всячески бес¬
покоился, чтобы им был оказан должный прием, но при
мысли, что он и хлопочет, и радуется, наверное, в послед¬
ний раз, мое сердце сжималось от невыразимой печали.
Дайнагону Дзэнсёдзи отец подарил превосходнейшего
вола по кличке «Сиогама», которым прежде весьма доро¬
жил. В свое время этого вола подарил отцу настоятель
храма Добра и Мира.
Днем отцу стало как будто немного лучше. «Кто знает,
вдруг все обойдется и отец выздоровеет?..» — с надеждой
274

подумала я; у меня отлегло от сердца, и с наступлением
вечера я прикорнула у постели больного, хотела лишь чуть
вздремнуть, но сама не заметила, как уснула. Внезапно
я открыла глаза — отец разбудил меня.
— Ах, какой ты еще ребенок! Спишь себе безмятежно,
совсем позабыв, что дни мои сочтены, что я только о тебе
и тревожусь, жалею тебя, бедняжку! С тех пор как смерть
разлучила тебя с матерью,— тебе было тогда всего два го¬
да,— я один неустанно о тебе пекся, любил больше всех
остальных детей... Бывало, ты улыбнешься — я радуюсь,
опечалишься — я горюю вместе с тобой. Мое счастье и го¬
ре — все зависело от тебя... Незаметно промчались годы,
тебе стало уже пятнадцать лет, и вот приходится расста¬
ваться. Служи государю усердно, старайся быть безупреч¬
ной, береги честь, веди себя скромно! Если в будущем лю¬
бовь государя остынет, если у тебя недостанет средств по-
прежнему жить при дворе и нести придворную службу, без
колебаний, не мешкая, от чистого сердца прими постриг!
Став монахиней, ты спасешься в будущем, потустороннем
существовании и утешишь покойных родителей, сможешь
молиться, чтобы всем нам снова встретиться в едином вен¬
чике лотоса в мире ином... Если государь разлюбит тебя
и ты лишишься опоры в жизни, не вздумай сделать позор¬
ный шаг — отдаться кому-нибудь другому или найти при¬
ют в чужом доме — пусть я буду уже в могиле, все равно
прокляну тебя с того света! Союз женщины и мужчины
возникает не только в теперешней жизни, он предопреде¬
лен еще в прошлых воплощениях, не в нашей власти его
расторгнуть. Повторяю снова и снова — ни в коем случае
не отвергай пострига, не опускайся до положения девы ве¬
селья, дабы после смерти не оставить по себе дурной сла¬
вы, не прослыть суетной и развратной. Если же ты ста¬
нешь монахиней, то, как бы ты ни нуждалась, как бы
трудно ни пришлось тебе добывать пропитание, все это су¬
ета сует!
Так говорил отец, заботливей и подробнее, чем обычно,
а мне было больно при мысли, что это его последнее на¬
ставление. Когда рассвело и колокол возвестил наступле¬
ние утра, пришел Накамицу и, как обычно, принес охапку
пропаренной травы «обако», чтобы подстелить ее под
больного, но отец сказал:
— Не надо, смертный час уже близок. Сейчас все на¬
прасно... Лучше принеси-ка что-нибудь поесть этой де¬
вочке!
275

«Разве я смогу проглотить хоть кусок в такую мину¬
ту?»— подумала я, но отец все твердил:
— Скорее, скорее! Пока я еще могу это видеть!..—
А у меня сердце сжималось от этой его заботы: отец так обо
мне тревожится, а что будет потом, кто позаботится обо
мне, когда его не станет на свете?..
Накамицу принес пирожки с бататом, но отец приказал
убрать: «Разве женщине в тягости дают такую еду?!»
Было уже совсем светло, когда он сказал: «Позовите
священника!»
Еще в седьмую луну он пригласил настоятеля храма
Ясака, обрил волосы, принес обет соблюдения всех Пяти
заповедей, получил монашеское имя «Рэнсё» и просил
этого священника быть его наставником в смертный час.
Однако госпожа монахиня Кога, отцова мачеха, почему-то
настойчиво требовала, чтобы пригласили монаха Сёкобо из
храма Кавара, и в конце концов послали за ним.
Ему сообщили, что больной при смерти, но Сёкобо не
торопился. А меж тем отец сказал:
— Наступает конец! Приподнимите меня! — и, позвав
Накамицу, приказал ему приподнять себя. Этот Накамицу,
старший сын и наследник Накацуны, вырос при отце
и служил ему безотлучно. Отца приподняли, Накамицу
поддерживал его сзади. Я была рядом, при нас находилась
только одна служанка. «Возьми меня за руку!» — сказал
отец. Я сжала его запястье. «Подайте мне оплечье, которое
подарил мне преподобный настоятель храма Ясака!» — ве¬
лел отец; он набросил оплечье поверх длинного шелкового
одеяния.
— Накамицу, ты тоже молись вместе со мной! — сказал
он, и они вместе стали читать молитву. Так прошло около
получаса. Солнце поднялась уже довольно высоко, когда
мне показалось, что отец дремлет. «Надо бы его разбу¬
дить,— подумала я,— пусть он еще немного почитает мо¬
литвы»,— и слегка дотронулась до его колена. Отец разом
проснулся, устремил на меня долгий пристальный взгляд,
произнес: «Интересно, кем мне суждено стать в новом
рождении?» — и не успел договорить, как дыхание его
прервалось. Это случилось в час Дракона, в третий день
восьмой луны 9-го года Бунъэй.
О, почему смерть не настигла его во время чтения мо¬
литвы, как благостно было бы это для его грядущей участи
на том свете! Зачем я так дерзновенно, так неразумно раз¬
будила его, и дыхание его прервалось, когда на устах у не¬
го были совсем неподобающие в торжественный миг бес¬
276

смысленные слова! Впоследствии я горько сожалела об
этом, но в ту минуту была неспособна ни о чем думать,
взглянула на небо — оно показалось мне черным-черным,
как будто солнце и луна разом рухнули с небосвода.
Я упала на землю, и слезы ручьем потекли из глаз. Мне
было всего два года, когда умерла моя мать, я была слиш¬
ком мала, ничего не разумела, ее смерть прошла для меня
незаметно. Миновало пятнадцать лет с тех пор, как на со¬
рок первый день после моего рождения отец впервые взял
меня на руки, и все эти годы, каждое утро, глядясь в зер¬
кало, я радовалась: «Я живу благодаря отцу!», каждый
вечер, ложась спать, с благодарностью думала об отце. Он
дал мне жизнь, высокое положение, благодеяния его были
превыше горы Сумэру, он бережно пестовал меня, его лю¬
бовь, заменившая мне материнскую ласку, была глубже
четырех океанов, окружающих нашу землю... «Нет, ни¬
когда не смогу я в полной мере отплатить отцу за заботу
и ласку!» — всегда думала я. Слова, с которыми он обра¬
щался ко мне при жизни, глубоко врезались в память, мне
не забыть его поучений... Я охотно отдала бы жизнь взамен
его жизни, но и этого было бы недостаточно, чтобы отпла¬
тить за все добро, которое я от него видала!
Мне хотелось безотлучно находиться при покойном от¬
це, не отрываясь глядеть на его изменившийся облик, но,
увы, это было невозможно, вечером четвертого дня покой¬
ника отправили для сожжения на гору Кагурагаока, и тело
его обратилось в бесплотный дым. «Ах, если бы существо¬
вала дорога, по которой я могла бы уйти с ним вместе!» —
думала я, но все было напрасно, я вернулась домой, унося
с собой лишь память о нем да мокрые от слез рукава.
При виде пустой комнаты, где уже никогда не будет
отца, я с тоской и любовью вспоминала его облик, каким
видела его всего лишь вчера, и горевала, что отныне смогу
встретиться с ним только во сне. Даже в последние мгно¬
вения перед кончиной он все еще всячески наставлял ме¬
ня. Одно за другим всплывали в моей памяти воспомина¬
ния... Никакими словами не выразить мое горе!
О горькие слезы!
Вы в лоно реки Трех быстрин
вольетесь потоком —
и, быть может, вновь мне предстанет
тень его, незабвенный образ!
Вечером пятого дня пришел Накацуна в глубоком тра¬
уре, в одежде, черной как у монаха. Недаром он облачился
277

в столь черные одеяния. «Если бы отец стал министром,
Накацуна смог бы получить следующий четвертый при¬
дворный ранг! — подумала я.— А теперь рухнули его упо¬
вания...» И опять мучительно сжалось сердце.
— Я иду на могилу... Не нужно ли чего передать? —
спросил он. Никто не мог бы удержаться от слез, увидев,
как он горюет.
В первый день Семидневья — это было девятого чис¬
ла — моя мачеха и с нею две служанки и двое самураев
приняли постриг. Позвали преподобного настоятеля храма
Ясака, и он, провозглашая молитву «В трех мирах круго-
вращенье...», обрил им головы. Я испытывала и грусть,
и зависть, наблюдая этот обряд. Мне тоже хотелось бы
вступить на праведный путь, но для меня это было невоз¬
можно, ведь я была в тягости, нужно было продолжать
жить в миру, горюя и плача. Тридцать седьмой день трау¬
ра опять отметили особым богослужением, в этот день го¬
сударь прислал мне письмо, полное нежных, ласковых
слов соболезнования. Его посланцы приезжали чуть ли не
каждый день или через день. «Ах, если б покойный отец
видел это, как бы он радовался!» — думала я, и на душе
у меня становилось еще тяжелее.
Как раз в это время внезапно скончалась супруга ми¬
кадо, госпожа Кёгоку-но-Нёин, дочь министра Санэо Тонн.
Император любил ее чрезвычайно, мало этого — рожден¬
ный ею принц был объявлен наследником; окруженная
всеобщим почетом, она была еще совсем молода. Все очень
ее жалели. Она прихварывала давно — ее преследовал чей-
то злой дух, нынешний недуг посчитали обычным недомо¬
ганием и не придали особенного значения, как вдруг ее
внезапная смерть повергла всех в неописуемое смя¬
тение. Мне, недавно потерявшей отца, было особенно по¬
нятно горе ее отца-министра, отчаяние супруга-импера-
тора.
На пятьдесят седьмой день со смерти отца государь
прислал мне хрустальные четки, привязанные к цветку
шафрана, изготовленному из золота и серебра, чтобы
я поднесла этот дар священнику, служившему заупокой¬
ные службы. К цветку был прикреплен лист бумаги со
стихами:
В осеннюю пору
всегда выпадает роса,
рукав увлажняя,—
но сегодня много обильней
россыпь росная на одеждах...
278

Покойный отец всегда так дорожил посланиями госу¬
даря... Я ответила: «Благодарю вас. Отец тоже, конечно,
бесконечно рад на том свете!»— и закончила стихотво¬
рением:
О, пойми же меня!
Ведь рукав, что и так уже влажен
от осенней росы,
ныне весь до нитки промокнет —
слезы скорби я лью в разлуке...
Настала осень; просыпаясь посреди долгой осенней но¬
чи, я прислушивалась к унылому постукиванию деревян¬
ных вальков, долетавшему в тишине к моему изголовью,
и, внимая этим печальным звукам, тосковала по покойно¬
му отцу, увлажняя слезами одинокое ложе. В то печальное
утро, когда скончался отец, все обитатели дворца, начиная
с самого государя, посетили нашу усадьбу или прислали
письма с выражением соболезнования. Не счел нужным
явиться, вопреки принятому в мире обычаю, только дай¬
нагон Мототоно.
* * *
В середине девятой луны, озаренный ярким лунным
сиянием, меня навестил Юки-но Акэбоно, Снежный
Рассвет.
После смерти отца он чуть ли не каждый день справ¬
лялся обо мне, тревожился о моем самочувствии.
По случаю кончины государя Го-Саги весь мир погру¬
зился в скорбь, он тоже надел одежду темных тонов,
и грустно мне было видеть, что платье на нем такое же
мрачное, как мое. Я приняла его в покое на южной стороне
дома, это был близкий мне человек, с ним можно было го¬
ворить без посредников. Полные грусти, мы беседовали
о прошлом и настоящем.
— Нынешний год особенно несчастливый, так много
горестных событий пришлось пережить нам, что рукава не
успевали просохнуть,— говорил он. Всю ночь мы провели
за беседой, то плакали, то смеялись, и вот уже колокол
в ближнем храме возвестил наступление утра. Долго длят¬
ся осенние ночи, но иной раз пролетают поистине слишком
быстро... Мне казалось, мы еще не наговорились вдосталь,
а уж запели птички...
— Люди, пожалуй, подивились бы столь целомудрен¬
ному ночному свиданию...— сказал он мне на прощание,
279

а я жалела, что приходится расставаться. Он уже уселся
в карету, когда я послала служанку передать ему стихи:
Простившись с отцом,
вкусила я горечь разлуки,—
и вновь поутру
довелось мне прозрачной росою
окропить рукава на прощанье...
Он ответил тоже стихами:
Ужель обо мне
горюешь, расстаться не в силах?
Но нет, о другом
скорбишь, обливаясь слезами,—
о том, кто ушел безвозвратно!..
Да, мое изголовье не лелеяло память об этой встрече;
смутная печаль томила мне душу, я целый день размыш¬
ляла об этом ночном свидании, как вдруг увидела —
у главных ворот стоит какой-то самурай в коричневом
охотничьем кафтане, с ларцем для писем в руках. Это был
его посланец.
Нежное, ласковое письмо заканчивалось стихотво¬
рением:
На тайном свиданье
безгрешным застигнуты сном,
мы ночь скоротали.
Ужели нас люди осудят
и скажут: «В росе их одежды!»
В те дни все мои чувства были обострены, даже этот
невинный обмен стихами глубоко запал в душу. Со своей
стороны, я тоже написала ему ласковое послание, закончив
его стихами:
Осенней росою
покрыты в предутренний час
деревья и травы —
и кто нас осудит, заметив
росу, что рукав окропила?
* * *
На сорок девятый день после кончины отца отслужили
поминальную службу. Семью покойного представлял мой
сводный брат Масааки, офицер дворцовой стражи. Вначале
преподобный Сёкобо провозгласил старые, всем известные
слова: «Как две уточки-неразлучницы, как две птицы об
280

одном крыле...» Затем службу возглавил праведный Кэнд-
зити; он возложил на алтарь Будды бумаги отца, на оборо¬
те коих покойный собственноручно начертал текст Лото¬
совой сутры. Дайнагоны Сандзё-но-Бомон, Мадэ-но-Кодзи,
Такааки Дзэнсёдзи — все присутствовали на заупокойной
службе; но когда, выразив соболезнование, они удалились,
скорбь с новой силой сжала мое сердце. Траур окончил¬
ся — родные и близкие, участвовавшие в богослужении,
разъехались по домам. Я тоже уехала в дом кормилицы.
Поминальные обряды все же в какой-то степени отвлекали
меня от грустных мыслей, помыслы были хоть чем-то за¬
няты, но когда все уехали и я осталась одна, меня охвати¬
ла такая скорбь, что словами не выразить.
В эти дни, полные безысходного горя, государь часто
украдкой навещал меня. «Как только окончится первый
срок удаления, тотчас же приезжай во дворец,— говорил
он.— Можешь не снимать траурных одеяний, сейчас все
носят траур по покойному государю-монаху...» Но я по-
прежнему была во власти печальных мыслей, тоска по
усопшему нисколько не убывала, и я все дни проводила
в уединении.
Сорок девятый день — окончание первого срока трау¬
ра — пришелся на конец девятой луны. Осень уже полно¬
стью вступила в свои права, тише звучал звон цикад; при¬
слушиваясь к их замирающим голосам, я еще острее ощу¬
щала неизбывное горе. «Напрасно ты так долго остаешься
у родных, дома. Не лучше ли поскорее вернуться во дво¬
рец?»— непрерывно звал меня государь, но у меня душа
не лежала к дворцовой жизни, мне не хотелось возвра¬
щаться туда, а меж тем наступила уже десятая луна.
* * *
Помнится, это было в середине десятой луны... Снова
появился посланец Акэбоно с письмом.
«Я был бы готов писать тебе ежедневно, но опасался,
как бы мой слуга не встретился с посланцем государя —
чего доброго, государь подумает, что ты ему неверна... Вот
и вышло, что я долго не подавал о себе вестей...» — пи¬
сал он.
Дом кормилицы, у которой я поселилась, стоял на углу
Четвертой дороги и широкого проезда Оомия; глинобитная
стена, окружавшая двор, в одном месте развалилась,
и, чтобы загородить проем, посадили колючий кустарник,
281

он так разросся, что высился над оградой. Толстых ство¬
лов, однако, было не больше двух.
— А сторож у вас есть?— бросив взгляд на эти стволы,
спросил человек Акэбоно у нашего слуги. И услышав в от¬
вет, что сторожей нет, промолвил: — В таком случае, здесь
может быть отличный проход! — С этими словами он вне¬
запно одним махом срубил оба толстых ствола и был таков.
«К чему бы это?» — в недоумении подумала я, когда мне
рассказали об этом, но не придала этому случаю никакого
значения и вскоре о нем забыла.
И вдруг, в ту же ночь, когда наступило уже самое глу¬
хое, позднее время, кто-то, ведомый лунным сиянием, ти¬
хонько постучал в ставню.
— Какой странный стук! Как будто птица стучит...
Наверное, болотная курочка!—сказала Тюдзё, моя при¬
служница-девочка, пошла взглянуть, но вдруг прибежала
назад в смертельном испуге.
— Там какой-то мужчина... Говорит, что ему нужно
видеть госпожу Нидзё...— сказала она.
Это было так неожиданно, что в первое мгновенье я не
знала, что и сказать, и в растерянности молчала, а он меж
тем проник в дом и, по голосу девочки отыскав дорогу
в мои покои, уже входил в комнату. На нем был охотничий
кафтан из ткани с узором кленовых листьев и темно-лило¬
вые шаровары — и то и другое выглядело очень изыскан¬
но; по всему было видно, что он пришел тайком, стараясь,
чтобы никто его не заметил.
Я была в тягости, когда о любовном свидании невоз¬
можно даже помыслить, и твердо решила уж на сей-то раз
отказать ему: «Если вы меня любите, встретимся когда-
нибудь потом, после...»
— Как раз оттого, что ты сейчас в тягости, тебе нечего
опасаться, я ни в коем случае не позволю себе ничего
лишнего... Мне хотелось только смиренно поведать тебе
о своей любви — ведь я так давно, так долго люблю тебя!
Это будет чистая, невинная встреча, я пальцем до тебя не
дотронусь, сама богиня Аматэрасу не осудит нас за такое
свидание! — убеждал он меня, и я, по всегдашней слабости
духа, не решилась наотрез сказать ему: «Нет!», а пока
я колебалась, он уже очутился в моей постели.
Всю долгую ночь он нашептывал мне о любви так не¬
жно и ласково, что даже тигр, обитатель Танского царства,
и тот прослезился бы в умилении... А ведь и у меня сердце
было не из дерева, не из камня, в конце концов я невольно
поддалась его страсти и, словно в каком-то призрачном
282

сне, впервые разделила с ним греховное ложе, а сама все
время трепетала от страха: вдруг государь увидит нашу
встречу во сне сегодняшней ночью?
Но вот, разбуженный пением птицы, он удалился,
и, глядя ему вслед, я жалела, что приходится расставаться.
Проводив его, я снова легла в постель, но уснуть, разуме¬
ется, не могла. Еще не полностью рассвело, а мне уже
принесли от него послание:
«Я шел со свиданья,
и слезы туманили взор
порой предрассветной.
Даже ясный месяц на небе
мне казался мрачным и хмурым...
Сам не знаю, отчего я полюбил тебя так сильно? Пойми
же, как я тосковал по тебе все это время, чуть не умер
с тоски, как мучительно таить свои чувства, опасаясь люд¬
ской молвы...» — писал он. Я ответила:
Не знаю, унес ли
мой образ ты в сердце своем,
а я и в разлуке
будто вижу тебя воочью,
орошая рукав слезами...
...А ведь я старалась всячески избегать греха в моем
положении, и что же?— тщетны оказались усилия, и не¬
кому было излить душу, пожаловаться на горькую участь.
Вдобавок меня терзала тревога: что теперь со мной будет,
как взгляну я государю в глаза? Но что я могла? Остава¬
лось лишь, таясь от людей, украдкой лить слезы. И как раз
в тот же день, около полудня, пришло письмо от государя.
«Хотел бы я знать, зачем ты так долго живешь в доме
кормилицы? В последнее время во дворце стало так мало¬
людно, что невольно уныние закрадывается в душу...» —
писал он даже ласковей, чем обычно, и сердце у меня сжа¬
лось еще больнее.
* * *
С нетерпением ждала я наступления ночи, а потом
снова дрожала от страха, потому что Акэбоно пришел еще
засветло. Никогда в жизни я не знала тайных свиданий, от
страха у меня на мгновенье даже отнялся голос. Как на
грех, как раз в этот день к кормилице пришел ее муж, На-
кацуна. После смерти отца он принял постриг и постоянно
283

проживал при храме Сэмбон-Сякадо, но сегодня вернулся
домой. «Вы так редко у нас бываете, захотелось проведать
вас!» — сказал он мне. По этому случаю собрались и все
взрослые дети кормилицы, в доме стало шумно и много¬
людно. К тому же сама кормилица была ужасно суетливой
и громогласной, что ей вовсе не подобало, ибо она долгое
время воспитывалась при дворе покойной принцессы
Сэнъёмонъин... Было в ней что-то бесцеремонное, точь-в-
точь как у кормилицы принцессы Има-химэ из «Повести
о Сагоромо». Не мудрено, что я заранее тревожилась —
как мне поступить? Не могла же я отговориться, будто
любуюсь лунным сиянием! Я тихонько спрятала Акэбоно
в спальне, а сама как ни в чем не бывало уселась у входа
и только успела принять непринужденную позу, облоко¬
тившись на ящик с древесным углем, как вдруг ко мне по¬
жаловала кормилица. «Ох, беда!..»— подумала я, а она за¬
тараторила, да так настойчиво, громко:
— Осенние вечера тянутся долго... Муж говорит —
надо развлечь госпожу, давайте поиграем хотя бы в «го»...
Извольте пожаловать, ну!.. Проведем вечер повеселее...
Вся моя семья в сборе!— И она принялась поименно пере¬
числять всех своих детей, родных и приемных.— Устроим
маленький пир, немножко повеселимся!— громогласно го¬
ворила она, так назойливо перечисляя собравшихся, что
казалось, этому не будет конца и края.
— Мне нездоровится...— притворно сказала я, отка¬
завшись от приглашения, и кормилица, рассердившись,
ушла, бросив на прощание: «Ясное дело, мои слова для вас
всегда — звук пустой!» Мне вспомнилось, как она, бывало,
постоянно твердила, что за девочками с самых младен¬
ческих лет глаз да глаз нужен...
Отведенные мне покои отделялись от главного дома
только маленьким двориком, так что ясно слышалось все,
что творилось в доме, совсем как в главе «Вечерний лик»
из «Повести о Гэндзи», где описано, как к ложу любовни¬
ков доносился из соседнего дома грохот рисовой ступки.
«Наверное, точь-в-точь как здесь!» — думалось мне, и было
стыдно перед гостем и оттого еще более неловко.
Я заранее представляла себе, как встречу Акэбоно,
о чем ему расскажу, но в такой обстановке было бы даже
неуместно, неприлично высказать все, наболевшее на ду¬
ше, и в то же время молчать оказалось тягостно и неловко.
Из-за этого шума и суеты пошли прахом мои мечтания.
«Подождем, пока они, наконец, угомонятся и уснут...» —
с тревогой думала я. В ожидании этого часа мы, затаив¬
284

шись, тихонечко лежали в постели, как вдруг услышали
громкий стук в ворота. Это пришел сын кормилицы Нака-
ёри, служивший при дворе государя Камэямы.
— Прислуживал за ужином государю, вот и запоз¬
дал...— пояснял он, входя.— Кстати, но пути сюда я видел
на углу проезда Оомия весьма загадочную карету с плете¬
ным кузовом... Заглянул внутрь — а там полным-полно
слуг, спят вповалку... А вол привязан к ступице. Интерес¬
но, куда и к кому прикатила эта карета?
О ужас! Я насторожила уши и услыхала голос кор¬
милицы:
— Что за люди? Ну-ка, кто-нибудь, сходите и по¬
глядите!
Затем послышался голос мужа:
— Брось, зачем ты их посылаешь? Нам-то какое дело?
К чему нам знать, чья это карета, какой нам с этого толк?
А вдруг это кто-нибудь проведал, что госпожа Нидзё сей¬
час находится здесь, и ждет, пока мы уснем, чтобы про¬
браться к ней через пролом в ограде? Недаром говорится,
что с дочерью не оберешься хлопот, едва она появится на
свет... И так у всех, у благородных, у простолюдинов...
— Типун тебе на язык! Кому к ней приезжать? Если
это государь, зачем бы он стал таиться?— явственно по¬
слышалась речь кормилицы, а так как в карете с плетеным
кузовом ездят чиновники шестого, низшего ранга, она бес¬
церемонно добавила:— Все равно было бы непростительно,
если б она связалась с человеком всего лишь шестого ран¬
га!—* Акэбоно тоже слышал эти слова, это было ужасно!
Тут вмешался в разговор кто-то из сыновей кормилицы,
начал громко рассуждать о том о сем... Одним словом, по¬
коя нам не было. К этому времени, судя но всему, поспело
и угощение, потому что послышались голоса: «Позовите
же госпожу Нидзё!», пришла служанка и стала меня звать.
А когда служанка доложила: «Госпожа Нидзё нездорова,
плохо себя чувствует!», тотчас же раздался настойчивый
стук в раздвижную перегородку — это явилась сама кор¬
милица.
— Что с вами? Что у вас болит? Я принесла вам уго¬
щение, покушайте! Вы меня слышите? — стучала она в пе¬
регородку у самого изголовья. Дальше отмалчиваться было
нельзя, и я откликнулась:
— Мне что-то не но себе...
— Но ведь это ваше любимое лакомство... Когда в доме
пусто, вы, как нарочно, требуете подать, а когда пригото¬
вят специально для вас, но всегдашнему обыкновению от-
285

называетесь даже отведать... Ну, как знаете! — И она уда¬
лилась с недовольным ворчанием. В обычное время я на¬
шла бы, что ей ответить, но сейчас молчала, ни жива ни
мертва от страха, а он спросил:
— Что это ты так любишь?
Назови я что-нибудь поэтичное, утонченное, вроде
«инея», «снега» или «изморози», он все равно не поверил
бы, и я чистосердечно призналась:
— Может быть, вам покажется это блажью... Иногда
я прошу приготовить немножко сладкого белого сакэ...
Кормилица поднимает вокруг этого такой шум... Можно
подумать невесть что...
— Стало быть, сегодня мне повезло! Теперь я знаю,
чем тебя угостить, когда ты придешь ко мне в гости. Обя¬
зательно припасу сладкое сакэ, хотя бы пришлось посы¬
лать за ним в Танскую землю! — с улыбкой произнес он.
Никогда не забуду этой улыбки! Не было и не будет для
меня дороже воспоминания, чем об этих, в сущности, му¬
чительных встречах.
* * *
...Так продолжались наши свидания, и по мере того,
как любовь к нему становилась все сильнее и глубже, мне
все меньше хотелось возвращаться во дворец к государю.
А тут случилось, что в конце десятой луны захворала Гон-
Дайнагон, моя бабка с материнской стороны. Не прошло
и нескольких дней, как я, не слишком озабоченная ее бо¬
лезнью, получила известие, что она внезапно, можно ска¬
зать — скоропостижно, скончалась. Гон-Дайнагон уже
с давних пор жила в Аято, близ храма Дзэнриндзи, у Вос¬
точной горы, Хигасиямы, вдали от родных. Тем не менее
сообщение о ее смерти вновь повергло меня в тоску и го¬
ре — с ее смертью как бы рвалась последняя призрачная
связь с покойными родителями. Несчастья сыпались на
меня одно за другим...
Осенние росы
сменяются зимним дождем —
я снова и снова
рукава одежд выжимаю,
что промокли от слез горючих...
В последнее время государь совсем перестал писать
мне, и я тревожилась — уж не проведал ли он о моем пре¬
грешении? Но как раз в эти дни пришло от него письмо,
286

даже более нежное, чем обычно: «Как ты живешь, я давно
не имею от тебя весточки...» — писал государь, а в конце
письма стояла приписка: «Сегодня вечером пришлю за то¬
бой карету». Я ответила: «Позавчера скончалась моя баб¬
ка. Я приеду, как только пройдет срок траура, ведь это
близкая мне родня...» — и приложила к письму стихотво¬
рение:
Пойми, умоляю!
к холодной осенней росе
добавился ливень —
и от слез разлуки намокли
рукава атласного платья...
В ответ я получила от государя стихотворение:
Не знал я, что вновь
покрылась росою печали
обитель твоя,—
и, вчуже о том сожалея,
невольно рукав увлажняю...
* * *
В начале одиннадцатой луны я вернулась во дворец, но
жизнь при дворе совсем перестала мне нравиться, здесь
все напоминало мне о покойном отце, его образ неотступно
маячил рядом. Я чувствовала себя стесненно, неловко,
к тому же государыня относилась ко мне все более непри¬
ветливо, одним словом, все, все вокруг было мне не по сер¬
дцу. Государь приказал деду моему Хёбуке и дяде, дайна¬
гону Дзэнсёдзи, стать моими опекунами: «Нидзё останется
служить при дворе, а вы заботьтесь, чтобы все было так,
как при жизни ее отца-дайнагона; наряды и все прочее,
что понадобится, выдавайте из податей, поступающих во
дворец!» Конечно, я была очень благодарна ему за такое
распоряжение, но самой мне больше всего хотелось поско¬
рее разрешиться от бремени, снова обрести прежнее здо¬
ровье, подвижность, а потом поселиться где-нибудь в ти¬
хом, уединенном жилище и молиться там за упокой матери
и отца, дабы освободились они от круговращения в Шести
мирах. Только об этом я помышляла и в конце той же лу¬
ны вновь покинула дворец.
Монахиня Синганбо, настоятельница обители в Дайго,
доводилась мне дальней родней; я решила поехать к ней,
участвовать в богослужениях, слушать молитвы. Это был
убогий приют, где зимой едва вилась тонкая струйка дыма
287

над горевшим в очаге хворостом. Вода в желобе то и дело
переставала журчать, скованная морозом, едва заметны
были скудные приготовления к Новому году. И вдруг,
в самом конце двенадцатой луны, поздней ночью, когда
в небе светился ущербный месяц, сюда тайно пожаловал
государь.
Он приехал в простой карете с плетеным кузовом, в со¬
провождении дайнагона Дзэнсёдзи.
— Сейчас я живу во дворце Фусими, поблизости,
вспомнил о тебе и, видишь, приехал! — сказал он, а я уди¬
вилась, откуда он проведал, что я живу здесь. Этой ночью
государь был со мной особенно ласков, беседовал так сер¬
дечно, проникновенно, но вскоре, пробужденный утренним
колоколом, поднялся и уехал. Рассветный месяц клонился
к западу, над зубцами гор на восточной стороне неба про¬
тянулись полоски облаков, снежинки, как лепестки цветов
сакуры, падали на подтаявший снег, как будто нарочно
решив украсить отъезд государя.
Его темный, не украшенный гербами кафтан и такого
же цвета шаровары были под стать моему траурному одея¬
нию и выглядели изысканно и прекрасно. Монахиням,
идущим в этот час к заутрене, было невдомек, что перед
ними карета самого государя. В грубых одеждах, поверх
которых было накинуто некое подобие оплечья, они шли
мимо, переговариваясь между собой: «Ох, не опоздать бы
на молитву!.. А где монахиня Н.? А монахиня такая-то?
Все еще спит?..» Я смотрела на них с чувством, похожим
на зависть. Но тут монахини заметили, наконец, самураев,
тоже одетых в темное,— они подавали государю карету,—
и, кажется, только тогда сообразили, кто перед ними. Не¬
которые с перепугу даже бросились прятаться.
— До встречи! — сказал мне государь и отбыл, а на
моем рукаве остались слезы грусти, пролитые в час рас¬
ставания. Мне казалось, мое платье насквозь пропиталось
ароматом, исходящим от его одеяний. Со смешанным чув¬
ством вдыхая это благоухание, я прислушивалась к голо¬
сам монахинь, служивших заутреню, к словам гимна, ко¬
торый они распевали:
Властелина трон высок.
Но сойти ему
по одной из Трех дорог
суждено во тьму...
и мне было даже жаль, что служба окончилась слишком
быстро.
288

Когда полностью рассвело, мне принесли письмо.
«Прощание с тобой сегодня утром,— писал государь,—
наполнило мою душу дотоле не изведанным очарованием
печали...»
В ответ я послала ему стихи:
О, память той встречи
и твой очарованный взор
в лучах предрассветных!
Если б мог ты видеть сегодня
мой рукав, все слезы впитавший...
* * *
Вечером, когда до окончания года оставалось всего три
дня, мне было особенно грустно и я пришла к настоятель¬
нице. «Вряд ли где-нибудь сыщется такая тишина, как
у нас»,— сказала она и, как видно желая скрасить мое
уединение, созвала пожилых монахинь поговорить и по¬
слушать о старине. Кругом царила глубокая тишина, лед
сковал струйки воды, падавшие из желоба в саду, лишь
вдалеке, в горах, стучал топор дровосека, это создавало
проникновенное настроение, напоминало сцену из какой-
то старинной повести. Вскоре совсем стемнело, замерцали
редкие огоньки.
Закончилась служба первой предновогодней ночи. «Се¬
годня ляжем спать пораньше!» — говорили монахини, ког¬
да внезапно послышался чей-то осторожный стук в став¬
ню. «Странно... Кто бы это мог быть в столь поздний
час?»— подумала я, приоткрыла ставню, и что же?— это
был он, Акэбоно, Снежный Рассвет.
— Что вы, что вы!.. Здесь монастырь... Какой стыд, ес¬
ли монахини увидят столь нескромное поведение! К тому
же у меня сейчас совсем не то на уме, оттого я и затвори¬
лась в этом монастыре... А пребывать здесь надо с чистой
душой, иначе какой в том смысл? Посещения государя —
другое дело, я бессильна им помешать, но свидание ради
пустой утехи — великий грех... Ступайте, ступайте прочь,
прошу вас!— говорила я, стараясь не слишком его обидеть.
На беду, как раз в это время повалил густой снег, налетел
свирепый порыв ветра, поднялась настоящая метель, и он
стал спорить:
— Жестокая! Дай же мне хотя бы войти под крышу!
Я уйду, как только снегопад прекратится!
Монахини услышали наши голоса.
— Ах, какое жестокосердие!.. Так нельзя! Кто бы ни
был этот пришелец, он явился в нашу обитель по зову сер¬
10 Заказ № 912
289

дца... На улице дует такой холодный ветер, а вы... В чем
дело, почему вы не хотите его виустить?— И они отодви¬
нули задвижку на ставнях, раздули огонь в очаге, а ему
только это и было нужно, он уже прошел в дом.
Словно в оправдание его поступка, снег повалил с
удвоенной силой, погребая и горные вершины, и строения
чуть ли не по самый карниз, и всю ночь напролет так жут¬
ко завывал ветер, что и с наступлением утра Акэбоно бес¬
печно остался лежать подле меня, я же все время трепета¬
ла от страха. Однако что я могла? Я ломала голову, как
мне быть, а меж тем, когда солнце стояло уже высоко,
прибыли двое его слуг, нагруженные различными дарами.
«Час от часу не легче!» — думала я, глядя, как они разда¬
ют подарки монахиням — всё вещи, нужные в обиходе.
— Теперь нам не страшны ни ветры, ни зимние холо¬
да!—ликовала настоятельница.
Это была монашеская одежда — рясы, оплечья,— дары,
предназначенные, в сущности, Будде, и я была немало по¬
ражена, услыхав, как монахини говорят друг другу:
— Наконец-то и нашу обитель, убогую, как бедная хи¬
жина дровосека, озарило благостное сияние!
Казалось бы, для них не должно быть более радостного
события, чем посещение государя, разве что явление само¬
го Будды, однако, когда государь уезжал, они очень сдер¬
жанно его проводили, никто из монахинь не восторгался:
«О, прекрасно! Великолепно!» Столь неподобающее пове¬
дение, безусловно, следует осудить; зато сейчас все прямо
голову потеряли, так обрадовались щедрым подаркам. По-
истине, причудливо устроен суетный мир!.. Мне достались
новогодние одеяния, не слишком яркие, темно-пурпурного
цвета, их было несколько, и к ним — тройное белое косодэ.
И хоть я по-прежнему терзалась тревогой, как бы кто-ни-
будь не проведал моей тайны, день прошел как сплошной
оживленный праздник.
Назавтра он ушел, сказав, что оставаться надолго ему
никак невозможно, и попросил: «Проводи же меня хотя
бы!..» На фоне бледного предрассветного неба искрился
снег на горных вершинах, виднелись фигуры нескольких
его слуг в белых охотничьих кафтанах, и когда он уехал,
я сама не ожидала, что боль разлуки будет столь нестер¬
пимой!
В последний день года за мной приехала кормилица,
слуги. «В вашем положении не следует оставаться в глу¬
хом горном краю!» — сказала она, и мне пришлось против
воли возвратиться в столицу. Так окончился этот год.
290

* * *
Минувший год принес горе не только мне,— по случаю
смерти государя Го-Саги весь мир погрузился в траур,
и потому новогодние празднества отметили во дворце
очень скромно, а мне опять вспомнился покойный отец,
и снова слезы увлажнили рукав,.. Обычно с наступлением
весны я всегда ходила молиться в храм бога Хатимана, но
в этом году из-за траура не смела переступить священный
порог и молилась, стоя поодаль, за воротами. О том, как
покойный отец явился мне во сне, я уже упоминала в дру¬
гом месте, поэтому снова писать об этом не буду.
* * *
Во второй луне, вечером десятого дня, я почувствовала
приближение родов. Ничего радостного не было у меня
в ту пору; государь как раз в эти дни был весьма озабочен,
в делах трона многое вершилось вопреки его воле, я тоже
пребывала в унынии. Все хлопоты, связанные с родами,
взял на себя дайнагон Дзэнсёдзи. От государя вышло рас¬
поряжение монастырю Добра и Мира, Ниннадзи, молиться
в главном храме богу Айдзэну, настоятелю монастыря
Высшей Мудрости, Ханнядзи, епископу Нарутаки прика¬
зано было взывать о благополучном разрешении от бреме¬
ни к продлевающему жизнь бодхисаттве Фугэну, а настоя¬
телю монастыря Бисямон молиться целителю Якуси,— все
эти молебны должны были совершаться в главных храмах.
Как раз в это время из монастыря Кимбусэн в столицу
прибыл младший брат отца, епископ Дотё. «Не могу за¬
быть, как тревожился о тебе покойный дайнагон!» — ска¬
зал он и тоже пришел молиться.
После полуночи родовые муки стали еще сильнее.
Приехала моя тетка, госпожа Кёгоку,— ее прислал госу¬
дарь, явился дед Хёбуке, возле меня собралось много на¬
рода. «Ах, если б жив был отец!» — при этой мысли слезы
выступили у меня на глазах. Прислонившись к служанке,
я ненадолго задремала, и мне приснился отец, совсем та¬
кой, каким я знала его при жизни. Мне почудилось, будто
он с озабоченным видом подошел, чтобы поддержать меня
сзади, и в этот самый миг родился младенец,— полагалось
бы, наверно, сказать «родился принц...». Роды прошли
благополучно, это, конечно, было большое счастье, и все
же меня не покидала мысль о грехе, которым я связала се¬
бя с тем, другим, с Акэбоно, и сердце мое рвалось на части.
10*
291

Хотя роды происходили, можно сказать, тайно, все же
дядя Дзэнсёдзи прислал новорожденному принцу меч-та¬
лисман и все прочее, что положено для младенца, а также
награды, пусть и не такие уж щедрые, священникам, воз¬
носившим молитвы. «Будь жив отец, я, конечно же, рожа¬
ла бы в усадьбе Кавасаки, под отчим кровом...» — думала
я, но дайнагон Дзэнсёдзи,— надо отдать ему справедли¬
вость,— действовал весьма расторопно, позаботился обо
всем, вплоть до одежды для кормилицы, не забыл и «звон
тетивы». Да и все другие обряды совершались, как пред¬
писывает обычай, один за другим, в строгом порядке. Так
незаметно, словно во сне, пролетел этот год. Много было
радостного, торжественного — роды, звон тетивы, но много
и горестного — отец, явившийся мне во сне... Возле меня
все время толпились люди, и хотя так уж повелось исста¬
ри, но мне было тяжко думать, что я против воли оказалась
выставленной на обозрение чужим, посторонним взорам...
Младенец родился мужского пола — это, конечно, была
милость богов, но душа моя пребывала в ту пору в та¬
ком смятении, что невольно думалось: все напрасно,
такой грешнице, как я, не поможет даже подобная бла¬
годать...
* * *
В двенадцатую луну, но заведенному обычаю, все во
дворце очень заняты — служат молебны, непрерывно про¬
исходят богослужения; я тоже намеревалась отслужить
дома молебен, когда совсем неожиданно Акэбоно снова от¬
важился навестить меня при свете невеселой зимней луны.
Всю ночь длилось наше свидание. «Утро настанет еще не¬
скоро, это кричат ночные птицы...» — думала я. Увы,
я ошиблась; возвещая близкий рассвет, запели птички, не¬
заметно наступило утро, стало совсем светло. «Теперь воз¬
вращаться опасно!» — сказал он и остался у меня в комна¬
те. Мы проводили время вдвоем, мне было страшно, а в это
время принесли письмо государя, больше чем обычно пол¬
ное ласковых слов любви. Письмо заканчивалось стихо¬
творением:
Мне в безлунную ночь,
что чернее, чем ягоды тута,
отчего-то во сне
вдруг привиделось, будто к чужому
твой рукав на ложе прижался...
292

Сердце у меня упало, я терзалась тревогой» что и как он
видел во сне, но что мне оставалось ответить?
От тебя вдалеке
что ни ночь подстилаю печально
в изголовье рукав —
лишь сиянье луны со мною
одинокое делит ложе...—
нанисала я» сама содрогаясь от собственной дерзости, но,
как бы то ни было, отделалась пристойным ответом.
♦ * *
Сегодняшний день мы спокойно провели вместе, а меж
тем все служанки в родной усадьбе и все живущие но со¬
седству уже знали о нашей любви. Так я жила, невыноси¬
мо страдая в душе и не находя себе никаких оправданий...
Той же ночью мне приснилось, будто Акэбоно преподнес
мне подарок — серебряную бутылочку с ароматическим
маслом, поданную на веере, украшенном изображением
сосны. Мне снилось, будто я беру у него этот сосуд и прячу
за пазуху... Удивленная, я проснулась, и как раз в этот миг
зазвонил колокол в храме Каннон, возвещая утро. «Какой
странный сон!» — подумала я, а он, спавший со мною ря¬
дом, рассказал мне потом, что видел точно такой же сон.
«Что сие означает?» — не могла надивиться я.
* * *
Как только наступил новый год, государь в благодар¬
ность за благополучное окончание хлопот и тревог минув¬
шего года приказал, чтобы двенадцать монахов-писцов из¬
готовили новый свиток Лотосовой сутры, переписывая его
в храме Зала Поучений на Шестой дороге, где некогда на¬
ходился «Приют отшельника» государя-монаха Го-Сира-
кавы. Чтобы не обременять расходами подданных, возна¬
граждение монахам было выдано целиком из дворцовой
казны. В первую луну государь, надрезав себе палец, объ¬
явил воздержание и ноет вплоть до семнадцатого дня вто¬
рой луны и совсем перестал призывать к себе женщин.
Меж тем с конца второй луны я почувствовала недомо¬
гание, отвращение к еде. Сперва я посчитала это нездо¬
ровье обычной простудой, но, мысленно сопоставив его
с тем странным сном, постепенно поняла, что опять понес¬
ла, и на сей раз — от Акэбоно. Обмануть никого не удаст-
293

с я, вот оно, возмездие, наконец-то постигшее меня за мои
прегрешения! Не выразить словами обуявший меня страх
и тревогу! В последнее время я подолгу под различными
предлогами жила дома, в усадьбе — и как только мне это
удавалось? Акэбоно постоянно навещал меня и вскоре сам
догадался, что я в тягости. «Нужно сохранить это в тайне
от государя!» — сказал он. «Чей это грех?» — думала
я, глядя, как он усердно возносит молитвы богам.
В конце второй луны я снова приехала во дворец,
и когда наступила пятая луна, сумела внушить государю,
будто четвертый месяц, как понесла, тогда как на самом
деле шел шестой. «Но ведь разница в сроках неотвратимо
обнаружится... Как же быть?» — замирая от страха, ду¬
мала я.
В седьмой день шестой луны Акэбоно прислал ко мне
во дворец одного за другим нескольких посланцев, требуя,
чтобы я непременно возвратилась домой. «Что еще там
стряслось?» — подумала я, когда же приехала, оказалось,
он приготовил для меня ритуальный пояс.
— Мне хотелось, чтобы ты надела пояс, который пре¬
поднес тебе я, а не кто-то другой... По-настоящему полага¬
лось бы надеть его после четырех месяцев... Но опасаясь
людских пересудов, я хотел повременить с подарком и вот
дотянул до этих пор... Но услышав, что на двенадцатый
день этой луны назначено поднесение пояса от государя,
все же решился! — сказал он, и я подумала, что Акэбоно
в самом деле всей душой меня любит, однако мысль о том,
к чему это приведет, что будет дальше, снова наполнила
меня скорбью.
Целых три дня Акэбоно, как обычно, прятался у меня.
В десятый день я могла бы вернуться во дворец, но вече¬
ром почувствовала недомогание и не поехала. По этой
причине двенадцатого числа — в день, заранее назначен¬
ный для обряда надевания пояса,— мне привез его, как
привозил в прошлый раз, дайнагон Дзэнсёдзи. Мне вспо¬
мнилось, как обрадовался тогда покойный отец, как он вос¬
кликнул: «Что это?», когда сам государь пожаловал к нам,
и я залилась слезами — увы, роса, увлажняющая рукав,
выпадает не только осенью!.. Но что придумать, как
скрыть правду? Нет, мне не отыскать выхода, ведь речь
идет о целых двух месяцах! Все же мне не приходило в го¬
лову утопиться, похоронить себя на дне морском. Не оста¬
валось ничего другого, как притворяться и вести себя как
ни в чем не бывало, хотя страх—«Как быть? Что де¬
294

лать?» — неотступно терзал мне душу. А меж тем уже на¬
ступила девятая луна.
Страшась людских взоров, я покинула дворец, якобы
для того, чтобы сделать приготовления к предстоящим ро¬
дам. Акэбоно пришел ко мне в тот же вечер, и мы стали
советоваться — как быть?
— Прежде всего, сообщи, что ты тяжело захворала,—
сказал он.— И объяви всем и каждому, будто жрец Инь-
Ян говорит, что болезнь заразна, опасна для посторонних...
Я последовала его совету и постаралась распустить
слух, будто лежу, не поднимаясь, в постели и так больна,
что даже капли воды не могу проглотить. Не допуская по¬
сторонних, приблизила к себе только двух служанок... Де¬
скать, болезнь настолько тяжелая... Впрочем, можно было
обойтись без столь строгих предосторожностей, никто осо¬
бенно не спешил навещать меня, и я невольно снова с го¬
речью думала: «Ах, если б жив был отец...» Государю
я написала, чтобы он не слал ко мне людей, но он все же
время от времени писал мне, а я непрестанно трепетала от
страха, как бы моя ложь не открылась. Однако покамест
все шло гладко, казалось, все поверили, что я и впрямь
больна не на шутку. Только дайнагон Дзэнсёдзи все же
несколько раз приезжал, пытаясь меня проведать. «Хоро¬
шо ли, что ты лежишь здесь одна? Что говорит лекарь?» —
спрашивал он. «По словам лекаря, болезнь на редкость за¬
разная, встретиться с вами мне никак не возможно!» — от¬
вечала я и отказывалась его принять. Иногда он настаи¬
вал: «Как хочешь, а меня это беспокоит!»; тогда, затемнив
комнату, я накрывалась с головой, лежала, не проронив ни
слова, и он, поверив, что я и впрямь тяжело больна, ухо¬
дил, а я терзалась угрызениями совести. Люди, не столь
близкие, как дайнагон, и вовсе не приходили, так что Акэ¬
боно проводил у меня все ночи. В свою очередь, он тоже
объявил, будто затворился в храме Касуга, а сам пбслал
кого-то вместо себя, велев этому человеку не отвечать на
письма, приходившие в его адрес, и мне было грустно ви¬
деть, к каким ухищрениям ему приходится прибегать.
Меж тем, примерно в конце девятой луны, я почувст¬
вовала приближение родов. Никто из родных об этом не
знал, при мне находились только две доверенные служан¬
ки. Я глядела, как они суетятся, занятые разными приго¬
товлениями, и думала, какую дурную славу оставлю по се¬
бе в мире, если умру родами... Как стыдно будет моим
родным, которые заботились обо мне, с грустью думала я.
Но день прошел, а ребенок все еще не родился. Зажгли
295

светильник, и тут я, наконец, почувствовала, что вот-вот
разрешусь от бремени. Конечно, при таких обстоятельст¬
вах никто не звенел тетивой, не совершалось никаких та¬
инств, отгоняющих злых духов,— я одна, накрывшись
с головой, мучилась болью. Помнится, прозвучал колокол,
возвещающий полночь, когда Акэбоно сказал:
— Я слыхал, что в такие мгновенья надо сзади поддерт
живать роженицу... А мы забыли об этом, оттого ты до сих
пор и не разродилась... Ну же, соберись с духом, держись
покрепче! — И он приподнял меня. Я изо всех сил уцепи¬
лась за его рукав, и в этот миг дитя благополучно появи¬
лось на свет.
— Вот и хорошо! Дайте ей рисового отвара скорее! —
сказал Акэбоно; помогавшие мне женщины и те удиви¬
лись — когда он успел узнать все порядки?— Ну, а каков
же младенец?— Он приблизил светильник, и я увидала
черные волосики и широко раскрытые глазки. Один лишь
взгляд бросила я на дитя, и таким дорогим оно мне пока¬
залось! Наверное, это и есть материнская любовь, чувство,
которое я тогда ощутила... Меж тем Акэбоно отрезал пупо¬
вину лежавшим в изголовье мечом, завернул ребенка в бе¬
лое косодэ, взял его на руки и, не промолвив ни слова, вы¬
шел из комнаты. Мне хотелось сказать: «Почему ты не дал
мне хотя бы посмотреть на младенца подольше?», но это
был бы напрасный упрек, и я молчала, однако он, увидав,
что я плачу, наверное, догадался о моем горе и, вернув¬
шись, сказал, стараясь меня утешить:
— Если суждено вам обоим жить на свете, обязательно
когда-нибудь свидишься с этим ребенком!
Но я никак не могла позабыть дитя, которое видела
только мельком, это была девочка, а я даже не узнаю, куда
она подевалась...— думала я, и поэтому мне было особенно
горько. Я твердила: «Будь что будет, мне все равно... По=
чему ты мне ее не оставил?», но сама понимала, что это
было бы невозможно, и утирала рукавом тайные слезы.
Так прошла ночь, и когда рассвело, я сообщила государю:
«Из-за тяжкой болезни я выкинула ребенка. Уже можно
было различить, что то была девочка». Государь ответил:
«При сильной лихорадке это не редкость. Врачи говорят,
что такое часто бывает... Теперь выздоравливай поско¬
рее!»— и прислал мне много лекарств, а я прямо места се¬
бе не находила, так меня замучила совесть!
Никакой болезни у меня не было; вскоре после родов
Акэбоно, ни на минуту меня не покидавший, возвратился
к себе, а из дворца я получила приказ: «Как только минует
296

положенный срок в сто дней,— немедленно приезжай во
дворец!» Так я жила, наедине с моими горестными раз¬
думьями, Акэбоно по-прежнему навещал меня почти каж¬
дую ночь, и я думала — рано или поздно люди непременно
узнают о нашем греховном союзе, и оба мы не ведали ни
минуты, когда тревога отлегла бы от сердца.
* * *
Меж тем маленький принц, родившийся у меня в ми¬
нувшем году, бережно воспитывался в доме дайнагона
Дзэнсёдзи, моего дяди, как вдруг я услышала, что он бо¬
лен, и поняла — ребенку не суждено поправиться, это ка¬
ра, ниспосланная за то, что я так грешна... Помнится,
в конце первой декады десятой луны, когда непрерывно
струился холодный осенний дождь, я узнала, что его уже
нет на свете,— исчез, как капля дождя... Мысленно я уже
готовилась к этому, и все-таки эта весть потрясла меня не¬
ожиданностью, не описать, что творилось в моей душе.
Пережить собственное дитя — что может быть тяжелее?
Это та «боль разлуки с дорогими твоему сердцу», о кото¬
рой говорится в священных сутрах, и вся эта боль, каза¬
лось, выпала только на мою долю. В младенчестве я поте¬
ряла мать, когда выросла — лишилась отца, и вот снова
льются слезы, увлажняя рукав, и некому поведать мою
скорбь. И это еще не все: я привязалась сердцем к Акэбо¬
но, так горестно было мне расставаться с ним по утрам,
когда он уходил. Проводив его и снова ложась в постель,
я проливала горькие слезы, а вечерами в тоске ждала, ког¬
да снова его увижу, и плач мой сливался со звоном коло¬
кола, возвещавшего полночь. Когда же мы, наконец,
встречались, наступали новые муки — тревога, как бы лю¬
ди не проведали о наших свиданиях. Возвращаясь из
дворца домой, я тосковала по государю, а живя во дворце,
снова терзалась сердцем, когда ночь за ночью он призывал
к себе других женщин, и горевала, как бы не угасла его
любовь,— вот какова была моя жизнь.
Так уж повелось в нашем мире, что каждый день, каж¬
дая ночь приносит новые муки; говорят, будто страдания
неисчислимы, но мне казалось, будто вся горесть мира вы¬
пала только на мою долю, и невольно все чаще думалось:
лучше всего удалиться от мира, от любви и благодеяний
государя и вступить на путь Будды...
Помнится, мне было девять лет, когда я увидела свиток
картин под названием «Богомольные странствия Сайгё».
297

С одной стороны были нарисованы горы, поросшие дрему¬
чим лесом, на переднем плане — река, Сайгё стоял среди
осыпающихся лепестков сакуры и слагал стихи:
Только ветер дохнет —
и цветов белопенные волны
устремятся меж скал.
Нелегко через горную реку
переправиться мне, скитальцу...
С тех пор как я увидела эту картину, душа моя испол¬
нилась зависти и жажды сих дальних странствий. Конеч¬
но, я всего лишь женщина, я не способна подвергать свою
плоть столь же суровому послушанию, как Сайгё, и все же
я мечтала о том, чтобы, покинув суетный мир, странство¬
вать, идти куда глаза глядят, любоваться росой под сенью
цветущей сакуры, воспевать грустные звуки осени, когда
клен роняет алые листья, написать, как Сайгё, записки об
этих странствиях и оставить их людям в память о том, что
некогда я тоже жила на свете... Да, я родилась женщиной
и, стало быть, неизбежно обречена изведать горечь Трех
послушаний, я жила в этом бренном мире, повинуясь
сперва отцу, затем государю... Но в душе моей мало-пома-
лу росло отвращение к нашему суетному, грешному миру.
* * *
Эта осень государю тоже принесла огорчения. Глубоко
оскорбленный тем, что младший брат его, прежний госу¬
дарь Камэяма, вознамерился оставить за собой «Приют
отшельника» — иными словами, право ведать всеми дела¬
ми, он решил сложить с себя звание Старшего экс-импера¬
тора и уйти в монахи. Собрав свою личную охрану, он
щедро наградил каждого и объявил, что отныне отпускает
их всех со службы: «При мне останется один Хисанори...»
Стражники удалились, утирая рукавом слезы. «А из жен¬
щин возьму с собой только госпожу Хигаси и Нидзё»,—
объявил государь. Так случилось, что печальная эта но¬
вость, напротив, сулила обернуться для меня радостью,
ведь я давно мечтала уйти от мира. Но правители-самураи
в Камакуре сумели уладить дело и утешили государя, на¬
значив наследником престола сына государя, маленького
принца, рожденного от госпожи Хигаси. Государь сразу
воспрянул духом и отменил свое решение уйти в монахи.
Портрет покойного государя Го-Саги, хранившийся в Уг¬
ловом павильоне, перенесли во дворец на улице Огимати,
298

а в Угловом павильоне поселился юный наследник, отныне
там была его резиденция.
Госпожу Кёгоку, прежде служившую при дворе, опре¬
делили воспитательницей к наследнику; она доводилась
мне родственницей, и хотя мы никогда не были особенно
близки, ее отъезд еще сильней усугубил мою грусть. Мне
хотелось скрыться от печалей этого мира куда-нибудь да¬
леко, в горную глушь.
О, если бы мне
там, в Ёсино, в пустыни горной
приют обрести —
чтобы в нем отдыхать порою
от забот и горестей мира!..
Но, видно, злой рок препятствовал исполнению моих
стремлений. Меж тем год подошел к концу. Государь все
настойчивей звал меня назад, во дворец, и раз уж обстоя¬
тельства никак не позволяли мне уйти от мира, я вер¬
нулась.
* * *
Моя жизнь при дворе проходила под покровительством
деда моего Хёбукё, его заботами не знала я недостатка
в нарядах и ни в чем не нуждалась. Пусть не так, как отец,
но все же дед всячески меня опекал, и это, прямо скажу,
было отрадно. Однако с тех пор, как скончался маленький
принц, мой сын, я все время грустила, считала его смерть
наказанием за грех, который совершили мы с Акэбоно.
Я вспоминала, как государь, тайно навещавший младенца,
говорил, глядя на его улыбку, на его по-детски милое ли¬
чико: «Я как будто вижу свое изображение в зеркале! Да
ведь мальчик — вылитый я!..» Эти воспоминания поверга¬
ли меня в глубокую скорбь, служба при дворе причиняла
одни страдания, ни днем, ни вечером я не знала нокоя.
Меж тем государыня, по непонятной причине,— право,
я ни в чем перед ней не провинилась! — запретила мне по¬
являться в ее покоях и приказала вычеркнуть мое имя из
списка ее приближенных, так что жизнь во дворце тяготи¬
ла меня все больше. «Но ведь это не означает, что я тоже
тебя покинул!» — утешал меня государь, но на душе у ме¬
ня было по-прежнему безотрадно, все складывалось не так,
как надо, я избегала людей, стремилась к уединению; ви¬
дя, как я грущу, государь все больше жалел меня, и я, со
299

своей стороны, была ему за это так благодарна, что, ка¬
жется, была бы ради него готова пожертвовать жизнью.
* * *
В эти годы главной жрицей — Сайгу — богини Аматэ-
расу в храме Исэ была принцесса, одна из дочерей импе-
ратора-инока Го-Саги, однако после его кончины принцес¬
се пришлось облачиться в траур, и, стало быть, она уже не
могла по-прежнему оставаться жрицей. Тем не менее, все
еще не получая разрешения вернуться, она так и жила
в Исэ, оставшись там еще на целых три года. Так вот, ны¬
нешней осенью эта госпожа возвратилась в столицу и по¬
селилась в местности Кинугаса, неподалеку от храма До¬
бра и Мира. Покойный отец мой приходился ей дальним
родичем, при жизни служил ей, оказал в особенности
большое содействие, когда собирали ее в путь, в Исэ; все
это привлекало меня к принцессе. К тому же мне нрави¬
лось ее уединенное жилище, куда почти никто не загляды¬
вал, и я часто наведывалась туда, разделяя с принцессой
часы ее одинокого досуга. Но вот однажды — помнится,
это было в середине одиннадцатой луны — принцесса со¬
бралась навестить мать государя, вдовствующую госуда¬
рыню Омияин, и та прислала во дворец Томикодзи челове¬
ка, велев передать государю:
«Приезжайте Вы тоже, нехорошо, если принимать ее
буду лишь я одна!» В последнее время из-за споров о на¬
значении наследника государь не ладил с матерью и по
этой причине уже давно у нее не бывал, но на сей раз, не
желая давать повод для новых упреков, согласился при¬
ехать. Я сопровождала государя и ехала с ним в одной ка¬
рете. На этот раз я надела тройное длинное одеяние —
цвет изменялся от желтого к светло-зеленому,— и поверх
еще одно из легкого алого шелка на лиловом исподе, а так
как после назначения наследника все женщины при дворе
стали носить парадную китайскую накидку, я тоже набро¬
сила поверх моего наряда парадное красное карагину. Из
всех служивших при дворе женщин лишь я одна сопро¬
вождала государя.
Итак, мы приехали во дворец госпожи Омияин; потекла
веселая, непринужденная беседа. В разговоре государь
упомянул обо мне.
— Эта девушка воспитывалась при мне с самого дет¬
ства,— сказал он,— она привычна к придворной службе,
поэтому я всегда беру ее с собой, когда выезжаю. А госу¬
300

дарыня, усмотрев в этом что-то предосудительное, запре¬
тила Нидзё бывать у нее и вообще стала плохо к ней отно¬
ситься. Но я не намерен из-за этого лишить Нидзё своего
покровительства. Ее покойные родители, и мать, и отец,
перед смертью поручили мне дочку. «В память о нашей
верной службе просим вас позаботиться об этом ребен¬
ке...»— говорили они.
Госпожа Омияин тоже сказала:
— Ты прав, обязательно заботься о ней по-прежнему!
К тому же опытный человек незаменим на придворной
службе. Без таких людей всегда приходится терпеть ужас¬
ные неудобства! — И обратившись ко мне, милостиво доба¬
вила:— Можешь всегда без всякого стеснения обращаться
ко мне, если понадобится! «О, если б всегда так было! —
думала я. — Больше мне ничего не надо!»
Этот вечер государь провел в сердечной беседе со своей
матушкой, у нее и отужинал, а с наступлением ночи ска¬
зал: «Пора спать!» — и удалился в отведенный ему покой
па той стороне двора, где играют в ножной мяч. Слуг при
нем не было. В поездке его сопровождали только вельмо¬
жи — дайнагоны Сайондзи, Нагаскэ, Тамэканэ, Канэюки
и Сукэюки.
С наступлением утра послали людей за Сайгу — каре¬
ту, слуг, стражников. Для встречи с Сайгу государь оделся
с особым тщанием — надел светло-желтый кафтан на бе¬
лом исподе, затканный цветочным узором, сверху — длин¬
ное бледно-лиловое одеяние с узором цветов горечавки
и такого же цвета, только чуть потемнее, хакама, тоже на
белом исподе, все — густо пропитанное ароматическими
снадобьями.
Вечером прибыла Сайгу. Встреча состоялась в покое на
южной стороне главного здания; повесили занавеси туск¬
лых, серых тонов, поставили ширмы. Перед тем как встре¬
титься с Сайгу, госпожа Омияин послала к государю при¬
служницу, велев сказать: «Пожаловала прежняя жрица
богини Аматэрасу. Соблаговолите и вы пожаловать и пого¬
ворить с ней, без вас беседа не будет достаточно интерес¬
ной!»— и государь тотчас же пришел. Как обычно, я со¬
провождала его, несла за ним его меч. Госпожа Омияин,
в темно-сером парчовом монашеском одеянии, с выткан¬
ными по нему гербами, в темной накидке, сидела у ни¬
зенькой ширмы таких же темных тонов. Напротив,
роскошное тройное красное косодэ принцессы на лиловом
исподе и поверх него — синее одеяние были недостаточно
изысканны. Ее прислужница — очевидно, ее любимица —
301

была в пятислойном темно-лиловом кимоно на светло-ли¬
ловом исподе, но без парадной накидки. Сайгу было уже за
двадцать, она казалась вполне зрелой женщиной в самом
расцвете лет и была так хороша собой, что невольно дума¬
лось — не мудрено, что богиня, жалея расстаться с такой
красавицей, задержала ее у себя на целых три года! Она
была прекрасна, как цветущая сакура, такое сравнение
никому не показалось бы чрезмерным. В смущении пряча
лицо, она закрывалась рукавом,— точь-в-точь цветущее
дерево сакуры, когда оно кутается в весеннюю дымку...
Я любовалась ею, а уж государь — и тем более; мне, знав¬
шей его любвеобильный характер, было ясно, какие мысли
сразу возникли у него при виде принцессы, и на сердце
у меня защемило. Государь говорил о том о сем, Сайгу то¬
же отрывисто рассказывала о своей жизни в храме Исэ, но
вскоре государь сказал:
— Час уже поздний... Спите спокойно! А завтра, по
дороге домой, полюбуйтесь осенним видом горы Арасия-
мы„. Деревья там уже совсем обнажились...— С этими
словами он удалился, но не успел войти в свои покои, как
сразу обратился ко мне:
— Я хотел бы передать Сайгу, что я от нее без ума...
Как это сделать?
Мне стало даже смешно — все в точности, как я
и предполагала. А он продолжал:
— Ты служишь мне с детских лет, докажи свою пре¬
данность! Если ты исполнишь мою просьбу, я буду знать,
что ты и впрямь предана мне всей душой!
Я сразу же отправилась с поручением. Государь велел
передать только обычные, подобающие случаю слова.
«Я рад, что смог впервые встретиться с вами...», «Удобно
ли вам почивать в незнакомом месте?» — и в таком роде,
но, кроме того, я должна была тихонько отдать принцессе
его письмо. На тонком листе бумаги было написано стихо¬
творение:
О нет, ты не знаешь,
как ярко пылает в груди
твой образ желанный,
хоть тебя впервые увидеть
довелось мне только сегодня!
Была уже поздняя ночь, в покоях Сайгу все ее при¬
служницы спали. Сайгу тоже спала, со всех сторон окру¬
женная высоким занавесом. Я подошла к ней, рассказала
в чем дело, но Сайгу, зардевшись краской смущения, в от¬
302

вет не промолвила ни словечка, а письмо отложила в сто¬
рону, как будто вовсе не собиралась даже взглянуть на не¬
го. «Что прикажете передать в ответ?» — спросила я, но
она сказала только, что все это чересчур неожиданно, она
даже не знает, что отвечать, и снова легла. Мне тоже стало
как-то неловко, я вернулась, доложила государю, как об¬
стоит дело, и окончательно растерялась, когда он потре¬
бовал:
— Как бы то ни было, проводи меня к ней, слышишь?
Проводи, слышишь!
— Хорошо, разве лишь показать вам дорогу... — отве¬
тила я, и мы пошли.
Государь, по-видимому решив, что парадное одеяние
будет выглядеть слишком торжественно в таких обстоя¬
тельствах, крадучись, направился вслед за мной в покои
Сайгу только в широких шароварах-хакама. Я пошла впе¬
ред и тихонько отворила раздвижные перегородки. Сайгу
лежала все в той же позе. Прислужницы, как видно, креп¬
ко уснули, кругом не раздавалось ни звука. Государь,
пригнувшись, вошел к Сайгу через прорези занавеса. Что
будет дальше? Я не имела права уйти и поэтому прилегла
рядом с женщиной, спавшей при госпоже. Только тогда
она открыла глаза и спросила: «Кто тут?» Я ответила:
«Нехорошо, что при госпоже так мало людей, вот я и при¬
шла вместе с вами провести эту ночь». Женщина, поверив,
что это правда, пыталась заговорить со мной, но я сказала:
«Уже поздно, спать хочется!» — и притворилась, будто
уснула. Однако занавес, за которым лежала Сайгу, находил¬
ся от меня очень близко, и вскоре я поняла, что Сайгу,
увы, не оказав большого сопротивления, очень быстро сда¬
лась на любовные домогательства государя. «Если бы она
встретила его решительно, не уступила бы ему так легко,
насколько это было бы интереснее!» — думала я. Было еще
темно, когда государь вернулся к себе. «Цветы у сакуры
хороши,— сказал он,— но достать их не стоит большого
труда — ветви чересчур хрупки!» «Так я и знала!» — по¬
думала я, услышав эти слова.
Солнце стояло уже высоко, когда он, наконец, про¬
снулся, говоря: «Что это со мной? Сегодня я ужасно за¬
спался!» Был уже полдень, когда он наконец собрался от¬
править принцессе «Утреннее послание». Потом он рас¬
сказал мне, что Сайгу написала в ответ только несколько
слов: «Призрачным сновидением кажется мне ваше вче¬
рашнее посещение... Я как будто все еще не проснулась!»
303

— Будут ли сегодня какие-нибудь празднества, чтобы
развлечь Сайгу, которую вчера мне довелось впервые уви¬
деть?— спросил государь у матери и, услышав в ответ, что
никаких особых развлечений не предполагается, приказал
дайнагону Дзэнсёдзи устроить пир.
Вечером дайнагон доложил, что все готово. Государь
пригласил пожаловать свою матушку. Я разливала сакэ,
ведь я была допущена и к его особе, и ко двору госпожи его
матери. Три первые перемены кушаний прошли без вина,
но дальше так продолжать было бы скучно, и госпожа
Омияин, обратившись к Сайгу, сказала, чтобы ее чарку
поднесли государю. Были приглашены также дай нагоны
Дзэнсёдзи и Сайондзи, они сидели в том же зале, но по¬
одаль, за занавесом. Государь велел мне поднести от его
имени чарку сакэ дайнагону Дзэнсёдзи, но тот стал отка¬
зываться: «Нет-нет, ведь я сегодня распорядитель! Подне¬
сите первому Сайондзи!» — однако государь сказал: «Ни¬
чего, можешь не церемониться, это Нидзё так пожела¬
ла!»— и ему пришлось выпить.
— С тех пор как скончался мой супруг, государь-инок
Го-Сага,— сказала госпожа Омияин,— не слышно ни му¬
зыки, ни нения... Хоть сегодня повеселитесь от души,
вволю!
Позвали женщин из ее свиты, они стали играть на цит¬
ре, а государю подали лютню. Дайнагон Санэканэ Сайонд¬
зи тоже получил лютню, Канэюки принесли флейту. По
мере того как шло время, звучали все более прекрасные
пьесы. Санэканэ и Канэюки пели песнопения «кагура»,
дайнагон Дзэнсёдзи исполнил песню «Селение Сэрю», ко¬
торая ему особенно хорошо удавалась. Сайгу упорно отка¬
зывалась от сакэ, сколько ее ни уговаривали, и государь
сказал:
— В таком случае, я сам поднесу ей чарку!— и уже
взялся за бутылочку, но тут госпожа Омияин сама налила
ему сакэ, сказав при этом:
— К вину полагается закуска! Спой же нам что-ни¬
будь!— И государь исполнил песню имаё:
Старый угольщик, бедняга,
он в лесу один живет,
Грустно хворост собирает
и зимы уныло ждет...
Песня звучала так прекрасно, что госпожа Омияин
сказала: «Я сама выпью это вино!» — и, пригубив его три
304

раза, передала чарку Сайгу, а государь вернулся на свое
место.
— Хоть и говорится, что у Сына Неба нет ни матери,
ни отца,— продолжала госпожа Омияин,— а все же, бла¬
годаря мне, твоей недостойной матери, ты был императо¬
ром, смог вступить на престол Украшенного всеми де¬
сятью добродетелями! — И снова выразила желание по¬
слушать песню в исполнении сына.
— Я всем обязан вам, матушка,— отвечал государь,—
и самой жизнью, и императорским престолом, и нынеш¬
ним почетным титулом прежнего государя... Все это — ва¬
ши благодеяния! Могу ли я пренебречь вашей волей? —
И он спел песню имаё, повторив ее трижды:
На холм Черепаший, беспечно играя,
слетела с небес журавлиная стая.
Пусть годы проходят, пусть время бежит —
покой нерушимый в державе царит!
Он трижды поднес чарку сакэ госпоже Омияин, потом
сам осушил ее и вслед за тем велел передать полную чарку
дайнагону Дзэнсёдзи, сказав:
— Санэканэ пользуется вниманием красавиц... За¬
видую!
После этого вино было послано всем придворным, и пир
окончился.
Я думала, что эту ночь государь опять проведет у Сай¬
гу, но он сказал: «Кажется, я чересчур много выпил... Ра¬
зотри-ка мне спину!» и сразу уснул.
На следующий день Сайгу вернулась к себе. Государь
тоже уехал, но не домой, а во дворец Конриндэн —
в усадьбу своей бабки, госпожи Китаямы; она прихвары¬
вала, и он поехал ее проведать. Там мы и ночевали, а на
другой день возвратились во дворец Томикодзи.
* * *
В тот же день, вечером, к государю явился посланец от
государыни. Оказалось, ему было велено передать: «Нидзё
ведет себя как нельзя более вызывающе, поэтому госуда¬
рыня запретила ей бывать при ее дворе, однако государь
чересчур снисходителен к этой недостойной особе и благо¬
волит ей по-нрежпему... Вот и на сей раз, как слышно,
госпожа Нидзё ехала в одной карете с государем, в трой¬
ном нарядном платье, так что люди говорили: «Ни дать ни
взять — выезд государыни, да и только!» Такая дер¬
305

зость — оскорбление для моего достоинства, прошу от¬
пустить меня — я уйду от мира, затворюсь в Фусими или
где-нибудь в другом месте!»
Государь ответил:
«Все, что вы велели передать мне, я выслушал. Сейчас
не стоит снова заводить речь о Нидзё. Ее мать, покойная
Дайнагонноскэ, в свое время служила мне днем и ночью,
и я любил ее больше всех моих приближенных. Мне хоте¬
лось, чтобы она вечно оставалась со мною, но, увы, она по¬
кинула этот мир. Умирая, она обратилась ко мне, сказав:
«Позвольте моей дочери служить вам, считайте ее живой
памятью обо мне!»— и я обещал ей исполнить ее желание.
Но и это еще не все — о том же просил меня перед смер¬
тью отец Нидзё, покойный дайнагон Масатада. Недаром
сказано: «Государь лишь тогда государь, когда поступает
в соответствии со стремлениями подданных; подданный
лишь тогда становится подданным, когда живет благодея¬
ниями своего государя!» Я охотно ответил согласием на
просьбу, с которой в смертный час обратился ко мне дай¬
нагон Масатада, а он, в свою очередь, сказал: «Больше мне
не о чем мечтать на этом свете!» — и с этими словами
скончался. Слово, однажды данное, нельзя возвратить на¬
зад! Масатада с женой, несомненно, следят за нашими по¬
ступками даже с того света из поросшей травой могилы.
И пока за Нидзё нет никакой вины, как же я могу прогнать
ее, обречь на скитания, лишить приюта?
Что же до тройного облачения, которое надела Нидзё,
так нынче она отнюдь не впервые так нарядилась. Когда,
четырех лет от роду, ее впервые привезли во дворец, ее
отец Масатада сказал: «У меня покамест ранг еще низкий,
поэтому представляю вам Нидзё как приемную дочь Ми-
тимицу Кога, ее деда, Главного министра!»—и я разре¬
шил ей пользоваться каретой с пятью шнурами и носить
многослойные наряды, сшитые из двойных тканей. Кроме
того, ее мать, покойная Дайнагонноскэ была приемной до¬
черью Главного министра Китаямы, следовательно, Нидзё
доводится приемной внучкой также и его вдове, госпоже
Китаяме, она сама надела на Нидзё хакама, когда пришло
время для свершения этого обряда, и сказала при этом:
«Отныне ты можешь всегда, когда пожелаешь, носить бе¬
лые хакама, прозрачные легкие одеяния и другие наря¬
ды!» Ей было разрешено входить и выходить из кареты,
которую подают прямо к подъезду. Все это — дело давно
известное, старое, с тех пор прошло много лет, и мне непо¬
нятно, отчего вы внезапно снова об этом заговорили. Не¬
306

ужели из-за того, что среди ничтожных стражников-саму-
раев пошли толки о том, будто Нидзё держит себя как го¬
сударыня? Если это так, я досконально расследую эти
слухи, и буде окажется, что Нидзё виновна, поступлю
с ней, как она того заслужила. Но даже в этом случае было
бы недопустимо прогнать ее из дворца, обречь на скита¬
ния, лишить приюта, я просто понижу ее в ранге, чтобы
она продолжала служить, но как рядовая придворная
дама.
Что же до вашего желания принять постриг, то сие
благое стремление должно созреть постепенно, как внут¬
ренняя потребность души, и со временем, возможно, так
оно и произойдет, однако от внешних обстоятельств такое
решение зависеть никак не может».
Такой ответ послал государь своей супруге. С тех пор
государыня преисполнилась ко мне такой злобы, что мне
даже дышать стало трудно. Только любовь государя слу¬
жила мне единственным утешением.
* * *
Ну, а что касается Сайгу, то жалость брала меня при
одной мысли, что творится у принцессы на сердце после
той похожей на сновидение ночи во дворце Сага — ведь
государь с тех пор, казалось, вовсе о ней забыл.
Жалея Сайгу, я сказала — и не так уж неискренне:
— Неужели вы так и встретите Новый год, ни разу не
навестив ее?
— Да, ты права... — отвечал государь и написал прин¬
цессе:
«Улучите время и приезжайте!»
С этим письмом я отправилась к Сайгу. Меня приняла
ее приемная мать-монахиня и, горько плача, принялась
упрекать:
— А я-то думала, Сайгу ничто не может связывать
с государем, кроме дел божьих... Из-за заблуждений
одной-единственной ночи, о коих раньше и помыслить-то
было бы невозможно, она, бедная, так страдает...— сетова¬
ла она, проливая обильные слезы, так что я совсем было
растерялась.
— Я приехала передать пожелание государя — он хо¬
тел бы встретиться с Сайгу, если у нее найдется время...—
сказала я.
— Найдется время?!— воскликнула монахиня.— Да
если дело стало только за этим, так у Сайгу всегда есть
время!
307

Я тотчас же вернулась, передала государю этот ответ,
и он сказал:
— Если бы любовь Сайгу походила на горную тройку,
по которой пробираешься все дальше в глубину гор, пре¬
одолевая преграды, это было бы куда интереснее, я мог бы
не на шутку к ней привязаться, а когда все происходит
легко и просто, невольно всякий интерес пропадает...
Но все же он велел приготовить и тайно послать за ней
карету, в поздний час, когда месяц уже взошел на небо.
Путь от Кинугасы неблизкий, было уже за полночь,
когда Сайгу прибыла во дворец. Прежние жилые покои,
выходившие на дорогу Кёгоку, стали теперь дворцом на¬
следника, потому карету подвезли к галерее Ивового па¬
вильона и провели Сайгу в комнату но соседству с личны¬
ми покоями государя. Я, как всегда, прислуживала при
опочивальне и находилась за ширмами. До меня доноси¬
лись упреки Сайгу, она пеняла государю за то, что он ни
разу ее не посетил, и, слыша эти слова, я невольно думала,
что она вправе питать обиду. Меж тем постепенно рассве¬
ло, звон колокола, возвестив наступление утра, заглушил
звуки плача, и Сайгу уехала.
Каждый мог бы заметить, как промокли от слез рукава
ее одеяния.
* * *
Миновал еще год, на душе у меня становилось все бе¬
зотраднее, даже съездить домой все не было случая. Как-то
раз, в конце года, узнав, что сегодня ночью к государю
пригласили госпожу Хигаси, я, сославшись на нездоровье,
сразу после вечерней трапезы тихонько удалилась к себе
и у порога своей комнаты внезапно увидела Акэбоно.
Я растерялась, испугалась, как бы кто-нибудь его не уви¬
дел, но он стал упрекать меня, выговаривать за то, что
в последнее время мы давно уже не встречались. Я поду¬
мала, что он не так уж не нрав, и украдкой впустила его
к себе. И когда спустя несколько часов он встал и ушел
еще затемно, не дожидаясь рассвета, я ощутила боль раз¬
луки, даже более острую, нежели сожаление об уходящем
годе. Но я ничего не могла с собой поделать. Даже сейчас,
при воспоминании о наших встречах, слезы капают на мой
рукав...
308

Свиток второй
Словно белый конь, на мгновенье мелькнувший мимо
приотворенной двери, словно волны речные, что текут
и текут, но назад никогда не вернутся, мчатся годы чело¬
веческой жизни — и вот мне уже исполнилось восемна¬
дцать... Но даже теплый весенний день, когда весело щебе¬
тали бесчисленные пташки и ясно сияло солнце, не мог
развеять гнетущую сердце тяжесть. Радость первой весны
не веселила мне душу.
В этом году праздничную новогоднюю чарку подносил
государю Главный министр Митимаса. Это был придвор¬
ный императора Камэямы, ныне тоже оставившего трон.
Наш государь не очень-то его жаловал. Но после того, как
в прошлом году правители-самураи в Камакуре согласи¬
лись назначить наследником сына нашего государя,
принца Хирохито, государь сменил гнев на милость и по¬
чти совсем перестал сердиться на вельмож из окружения
экс-императора Камэямы; и вот, чтобы раз и навсегда по¬
кончить с былыми спорами, государь нарочно пригласил
Главного министра выполнить почетную роль подносящего
ритуальную чарку. Все дамы старательно позаботились
о том, чтобы искусно подобрать цвета своих многослойных
нарядов, усердствовали, стараясь одеться как можно более
красиво. А мне вспомнилось, как в былые годы празднич¬
ную чарку подносил государю покойный отец, и, невзирая
на праздник, слезы тоски о прошлом увлажнили рукав...
В середине второй луны во дворце было шумно, царило
всеобщее оживление — отмечали праздник Вареного риса.
Как обычно, придворных разделили на две группы, жен¬
скую и мужскую. Мужчин возглавлял наследник, ему по¬
могал Правый министр Моротада. Женщинами руководил
государь. Нам предстояло соревноваться в сложении сти¬
хотворений танка. Партнеров назначали но жребию, моим
соперником оказался министр Моротада. Приказано было
проявить как можно больше изобретательности, придумы¬
вая оригинальные награды для победителей.
Обычай «Ударов мешалкой» соблюдался в этом году
с особым рвением. Для нас, женщин, это было просто не¬
выносимо. Оно бы еще ничего, если б ударял один госу¬
дарь. Но он созвал всех придворных вельмож, и они так
и норовили огреть нас мешалкой, которой размешивают на
кухне рис. Мне было очень досадно. И вот, вдвоем с госпо¬
жой Хигаси, мы сговорились через три дня, т. е. в восем-
309

надцатый день первой новогодней луны, в отместку побить
самого государя.
В этот день, после окончания утренней трапезы, все
женщины собрались в покое для придворных дам. Двух
дам — Синдайнагон и Гонтюнагон — мы решили поста¬
вить в купальне, у входа, снаружи стояли Бэтто и Куго,
в жилых покоях — госпожа Тюнагон, на галерее — дамы
Масимидзу и Сабуро, а мы с госпожой Хигаси с невинным
видом беседовали в самой дальней из комнат, а сами под¬
жидали: «Государь непременно сюда зайдет!»
Как мы и рассчитывали, государь, ни сном ни духом ни
о чем не догадываясь, с непринужденным видом, в широ¬
ких шароварах-хакама, вошел в комнату со словами:
— Отчего это сегодня во дворце не видно ни одной да¬
мы?.. Есть здесь кто-нибудь?
Госпожа Хигаси только этого и ждала — она сразу на¬
бросилась сзади на государя и обхватила его руками.
— Ох, я пропал! Эй, люди! Сюда, на помощь! — наро¬
чито шутливым тоном громко закричал государь, но на его
зов никто не явился. Хотел было прибежать дайнагон Мо¬
ротада, дежуривший в галерее, но там стояла госпожа Ма¬
симидзу; она преградила ему дорогу, говоря:
— Не могу пропустить! На это есть причина!
Увидев, что в руках она держит палку, дайнагон
пустился наутек. Тем временем я что было сил несколько
раз ударила государя мешалкой, и он взмолился:
— Отныне всем мужчинам бить женщин будет за¬
казано!
Итак, я считала, что таким путем мы достаточно ото¬
мстили, но вдруг в тот же день, во время вечерней трапезы,
государь, обратившись к дежурившим во дворце вельмо¬
жам, сказал:
— Мне исполнилось нынче тридцать три года, но, судя
по всему, новый год оказался для меня злосчастным. Да,
сегодня на мою долю выпало ужасное испытание! Чтобы
меня, занимавшего престол императоров, украшенных Де¬
сятью добродетелями, владыку Поднебесной, повелителя
десяти тысяч колесниц, меня, государя, били палкой —
такого, пожалуй, даже в древности не случалось! Отчего
же никто из вас не пришел мне на помощь? Или, может
быть, вы все тоже заодно с женщинами?
Услышав эти упреки, вельможи стали наперебой
оправдываться.
— Как бы то ни было,— сказал Левый министр,— та¬
кой дерзкий поступок, как нанесение побоев самому госу¬
310

дарю, пусть даже поступок совершен женщиной, все равно
тяжкое преступление! В прежние времена даже величай¬
шие злодеи, враги трона не осмелились бы совершить не¬
что подобное. Подданный не смеет наступить даже на тень
государя, не то что ударить палкой драгоценное тело! Это
из ряда вон ужасное, неописуемо тяжкое преступление!
— За такой проступок ни в коем случае нельзя отде¬
латься легким наказанием!— в один голос заявили все
присутствующие — и дайнагон Сандзё-Бомон, и дайнагон
Дзэнсёдзи, мой дядя, и дайнагон Санэканэ Сайондзи.
— Но кто же они, эти женщины, совершившие столь
тяжкий проступок? Как их зовут? Сообщите нам как мож¬
но скорее их имена, и мы обсудим на совете вельмож, ка¬
кое наказание им назначить!— особенно горячился мой
дядя, дайнагон Дзэнсёдзи.
— Ложится ли на всю родню преступление, за которое
не может расплатиться один человек? — спросил государь.
— Разумеется! Недаром сказано: «Все шестеро бли¬
жайших родных!» Стало быть, родственники тоже в отве¬
те!— наперебой твердили вельможи.
— Хорошо, слушайте! Меня ударила дочь покойного
дайнагона Масатады, внучка Хёбукё, дайнагона, племян¬
ница дайнагона Дзэнсёдзи, к тому же он ее опекун, так что
она ему все равно что родная дочь... Иными словами, это
сделала Нидзё, поэтому вина ложится, пожалуй, в первую
очередь, на Дзэнсёдзи, который доводится ей не только дя¬
дей, но и заменяет отца! — объявил государь, и, услышав
это, все вельможи дружно расхохотались.
— Обрекать женщину на ссылку в самом начале го¬
да — дело хлопотливое, непростое, и уж тем паче отправ¬
лять в ссылку всю ее родню — чересчур большая возня!
Нужно срочно назначить выкуп. В древности тоже бывали
тому примеры...— стали тут толковать вельможи, поднял¬
ся шум и споры. Услышав их, я сказала:
— Вот уж не ожидала! В пятнадцатый день государь
так больно бил всех нас, женщин... Мало того, созвал
вельмож и придворных, и все они нас стегали. Это было
обидно, но я смирилась, ибо таким ничтожным созданиям,
как мы, ничего другого не остается... Но госпожа Хигаси
сказала мне: «Давай отомстим за нашу обиду! Ты тоже
помогай!» — «Конечно, помогу!» — сказала я и ударила го¬
сударя. Вот как все это получилось. Поэтому я считаю, что
несправедливо наказывать только меня одну!
Но поскольку не существует вины более тяжкой, чем
оскорбление августейшей особы ударом палки, несмотря
311

на все мои возражения, в конечном итоге вельможи со¬
шлись на том, что придется уплатить выкуп.
Дайнагон Дзэнсёдзи поспешил к деду моему Хёбукё
сообщить обо всем случившемся.
— Невероятная, ужасная дерзость! Нужно поскорей
внести выкуп!— воскликнул Хёбукё.— С таким делом
медлить не подобает. Все равно придется платить! —
И в двадцатый день сам появился во дворце.
Выкуй был поистине грандиозным. Государю дед пре¬
поднес кафтан, десять косодэ светло-зеленого цвета и меч.
Шестерым вельможам, начиная с Левого министра Моро-
тады — каждому по мечу, дамам — около сотни пачек
драгоценной жатой бумаги. На следующий, двадцать пер¬
вый день, наступила очередь платить выкуп дайнагону
Дзэнсёдзи; государю он преподнес темно-пурпурную шел¬
ковую парчу, свернув ткань в виде лютни и цитры, и чарку
из лазурита в серебряном ларчике. Вельможи получили
коней, волов, придворные дамы — яркие ткани, свернутые
наподобие подносов, на которых лежали нитки, смотанные
в виде тыквы-горлянки.
В этот день был устроен пир, даже более пышный, чем
всегда. Тут как раз во дворец приехал епископ Рюбэн. Го¬
сударь тотчас пригласил его принять участие в пиршестве.
В это время подали морского окуня.
— Дом Сидзё славится кулинарным искусством,— об¬
ращаясь к епископу, сказал государь, увидев рыбу.— Вы
происходите из этого рода, покажите же нам, как нужно
разделать рыбу!
Разумеется, Рюбэн наотрез отказался, но государь про¬
должал настаивать. Дайнагон Дзэнсёдзи принес кухонную
доску, поварской нож, палочки и положил все это перед
епископом.
— Вот видите... Теперь вам уже нельзя отказаться!..—
сказал государь. Перед ним стояла налитая чарка, он ждал
закуски. Делать нечего, пришлось епископу, как был,
в монашеской рясе, взяться за нож, чтобы разделать ры¬
бу — поистине необычное зрелище!
— Но только голову резать я никак не могу... Уволь¬
те!— сказал он, отрезав первый кусок.
— Ну вот еще! Режьте, режьте!— приказал государь,
и епископ и в самом деле очзнь ловко разделал рыбу, после
чего сразу же встал и ушел. Государь остался очень дово¬
лен и послал ему вдогонку подарок — чарку из лазурита
в серебряном ларчике, которую только что получил от
дайнагона Дзэнсёдзи.
312

Тем временем дайнагон Дзэнсёдзи сказал:
— И Хёбукё, дед госпожи Нидзё, и я, ее дядя,— родня
с материнской стороны. Между тем, насколько я знаю, еще
здравствует ее бабка по отцовской линии. Имеется как
будто еще и тетка. На них что же — не будет налагаться
взыскание?
— Справедливо сказано! — воскликнул государь.— Но
обе эти женщины — не кровная родня Нидзё. Налагать на
них наказание было бы, пожалуй, несколько чересчур!
— Отчего же? Нужно послать к ним Нидзё, и пусть она
сама обо всем расскажет. Кроме того, ее с детских лет
опекала ваша августейшая бабушка госпожа Китаяма, да и
о покойной матери Нидзё госпожа Китаяма всегда заботи¬
лась...— продолжал настаивать дайнагон Дзэнсёдзи.
— Если требовать выкуп на таком основании, то, по¬
жалуй, не столько с госпожи Китаямы, сколько с тебя...—
сказал государь, обращаясь к дайнагону Санэканэ Сай¬
ондзи.
— С меня? Но я уж тут вовсе ни при чем!..— возразил
тот, но государь отверг его доводы: «Отговорки здесь не
помогут!» — и в конце концов дайнагону Сайондзи тоже
пришлось платить выкуп за мой проступок.
Как обычно, он поднес государю одеяние и лодочку,
вылепленную из ароматической смолы аквиларии, с фи¬
гуркой кормчего, сделанной из мускусных мешочков. Ле¬
вый министр получил меч и вола, остальные вельможи —
волов, дамы — разноцветную бумагу в золотых и серебря¬
ных блестках, с узорами, изображавшими струи воды.
Но дайнагон Дзэнсёдзи на этом не успокоился и сооб¬
щил монахине Кога, отцовой мачехе — так, мол, и так, мы
все уплатили выкуп, хорошо бы вам тоже принять
участие...
«Дело вот в чем,— прислала ответ монахиня.— Двух
лет Нидзё потеряла мать; отец, дайнагон, жалел девочку,
души в ней не чаял и чуть ли не с пеленок отдал ребенка
во дворец. Я была уверена, что она получит там образцовое
воспитание, лучше, чем дома, среди нас, неразумных, и уж
никак не думала, что она превратится в столь необуздан¬
ную особу. Это упущение государя, который ее воспиты¬
вал. Не потому ли не научилась она отличать высших от
низших, что ее слишком баловали, во всем потакали? Вот
она и вообразила о себе невесть что! Я за это не в ответе.
Позволю себе дерзость заметить, что если государь считает
меня виновной, пусть соизволит прислать ко мне посланца
непосредственно от своего высокого имени. В противном
313

случае я не собираюсь иметь к этому делу ни малейшего
отношения. Будь Масатада жив, он искупил бы вину доче¬
ри, поскольку безрассудно ее любил. Что же до меня, то
я вовсе не чувствую особой жалости к Нидзё, и если бы,
к примеру, государь приказал мне вообще порвать с ней
всякую родственную связь, я была бы готова выполнить
это его приказание так же послушно, как любое другое!»
Когда дайнагон Дзэнсёдзи привез это письмо во дворец
и прочитал его государю, вельможи сказали:
— Госпожа монахиня не так уж не права... Она вполне
резонно ссылается на обстановку, в которой Нидзё росла
во дворце. Да, недаром сказано, что если человек взвалил
на себя заботу о женщине, ему придется таскать это бремя
на спине вплоть до Трех переправ в подземном мире!
— Но что ж получается?— сказал государь.— Выхо¬
дит, я потерпел урон и мне же следует его возместить?
— Когда правители упрекают подданных, вполне
естественно, что подданные пытаются оправдаться...— за¬
явили вельможи. Тут все начали высказывать разные
суждения по этому поводу, и в конце концов дело кончи¬
лось тем, что государю тоже пришлось вносить выкуп. Г1о
его поручению Цунэтоо вручил дары. Вельможи получили
каждый по мечу, а женщины по набору косодэ. Все это
было так забавно, что словами не описать!
В третью луну, в день поминовения государя-монаха
Го-Сиракавы, по заведенному обычаю состоялось пяти¬
дневное чтение сутры. Часовня, воздвигнутая этим госу¬
дарем при дворце по Шестой дороге, сгорела в 10-м году
Бунъэй, и служба совершалась во временном молельном
зале при дворце Огимати. В последний день чтений к нам
во дворец прибыл гость — духовное лицо, принц-епископ
Седзё, настоятель храма Добра и Мира. Государь отсутст¬
вовал, он находился на богослужении во дворце Огимати.
— Подожду августейшего возвращения! — сказал на¬
стоятель и расположился в одном из залов.
Я вышла к нему, сказала, что государь, должно быть,
скоро вернется, и уже хотела уйти, когда он попросил:
«Побудьте немного здесь!» — и я осталась, ибо в общении
со столь высокой персоной было бы неприлично вдруг ни
с того ни с сего убежать, хотя меня несколько удивило, за¬
чем я ему понадобилась. Его преподобие повел речь о раз¬
ных стародавних делах.
314

— Я как сейчас помню слова вашего покойного отца,
дайнагона...— сказал он.
Мне было приятно это услышать, я почувствовала себя
свободнее и, сидя напротив настоятеля, с удовольствием
внимала его речам, как вдруг — что это?— услышала при*
знание в любви, чего уж вовсе не ожидала.
— С каким презрением, наверное, взирает Будда на
мое греховное сердце...— сказал он.
Это было так неожиданно и так странно... Я хотела как-
нибудь замять разговор и уйти, но он не пустил меня,
удержав за рукав.
— Обещай улучить минутку и прийти на свидание! —
сказал он, утирая рукавом рясы неподдельные слезы.
В полном замешательстве я пыталась встать и уйти, как
вдруг раздался голос: «Возвращение его величества!» —
послышался шум, шаги. Воспользовавшись этим, я вырва¬
лась и убежала. У меня было такое чувство, будто мне
привиделся удивительный, странный сон...
Государь, ничего не подозревая, приветствовал настоя¬
теля: «Давно не видались!» — предложил ему вино и за¬
куску. По долгу службы я присутствовала при этой трапе¬
зе. Навряд ли кто-нибудь догадывался, что при этом было
у меня на душе...
Надо сказать, что в это время отношения между двумя
прежними государями — Камэямой и Го-Фукакусой —
были более чем прохладны. Стало известно, что правители-
самураи в Камакуре, весьма недовольные этой размолвкой,
предложили, чтобы государь Камэяма нанес визит стар¬
шему брату, дабы весь мир увидел, что все недоразумения
уже в прошлом. Тут начали обсуждать, чем и как развлечь
гостя — показать ли ему сады или, может быть, устроить
в его честь игру в мяч.
— Как бы получше его встретить?— стал совещаться
государь с министром Коноэ.
— Как только он пожалует, надо как можно скорее
предложить ему угощение... А когда во время игры в нож¬
ной мяч понадобится немного передохнуть и поправить
одежду, следует подать разбавленный сок хурмы, насто¬
янный на сакэ... Поднести напиток лучше всего поручить
кому-нибудь из придворных женщин...— сказал министр.
— Кому же, вы советуете?— спросил государь.
Эта обязанность была возложена на меня — дескать и
возраст, и происхождение у нее подходящие. Я надела ша-
ровары-хакама из шелка-сырца, семислойное косодэ крас¬
ного цвета разных оттенков, другое — желтое на зеленом
315

исподе и светло-зеленую парадную накидку. Под всем этим
было тройное узорчатое косодэ с узкими рукавами розовых
и красных оттенков и двойное одеяние из китайской парчи.
Наконец, государь Камэяма прибыл и, взглянув на си¬
дение, поставленное для него рядом с сидением нашего го¬
сударя, сказал:
— При нашем отце, покойном государе Го-Саге, я, как
младший, всегда сидел ниже вас. А здесь этот порядок на¬
рушен...— и приказал поставить свое сидение пониже.
— В «Повести о Гэндзи» описано, как прежний госу¬
дарь Судзаку и император Рэйдзэй, посетив усадьбу
принца Гэндзи, увидели, что принц Гэндзи поставил свое
сидение ниже... Тогда они особым указом повелели ему
всегда садиться рядом, наравне с ними...— ответил наш
государь. — Почему же вы хотите сесть ниже меня, хозяи¬
на?— И все нашли такой ответ весьма изысканным
и удачным.
Потом был устроен пир по всем правилам этикета,
а когда пир закончился, пришел наследник и началась иг¬
ра в мяч.
Примерно в середине игры государь Камэяма прошел
в зал для короткого отдыха, а в это время госпожа Бэтто,
распорядительница, принесла на подносе чарку и налила
в нее золоченым черпачком сок хурмы. На ней было няти-
слойное одеяние зеленых и пурпурных тонов, а сверху —
белое на зеленом исподе. Поверх она надела парадную на¬
кидку желтого цвета. Я подала напиток экс-императору.
Камэяма настоял, чтобы я пригубила первой. Потом опять
до самых сумерек продолжалась игра в мяч, а с наступле¬
нием темноты государь Камэяма при свете факелов воз¬
вратился к себе.
На следующий день Накаёри принес мне письмо.
Что делать, не знаю.
Твой образ является мне,
на явь непохожий,—
но если я видеу лишь сон,
к чему с пробужденьем спешить!
Письмо было написано на тонкой алой бумаге и привя¬
зано к ветке ивы. Было бы невежливо оставить без ответа
это послание, я написала на бледно-голубой бумаге стихо¬
творение и отослала, привязав письмо к ветке сакуры:
Ах, право, что явь,
что сон — все равно в этом мире,
где вечного нет,
ведь и вишен цвет, распустившись,
снова тотчас же опадает...
316

Государь Камэяма и после этого неоднократно писал
мне письма, полные сердечных излияний. Но вскоре я по¬
просила приготовить карету и на время уехала из дворца
в усадьбу моего деда Хёбукё.
* * *
Меж тем в четвертую луну закончилось восстановление
храма Зал Поучений, Тёкодо при дворце на Шестой дороге,
туда перенесли священные изваяния и разнообразную
священную утварь. Состоялась церемония освящения,
службу отправлял преподобный Кого, молитвы распевали
двадцать священников младших рангов. Затем состоялось
освящение павильона Дзётё, службу отправлял преподоб¬
ный Кэндзити. Придворные дамы прибыли на эту церемо¬
нию в пяти каретах, я ехала в самой первой, на почетной
левой стороне; на правой стороне сидела госпожа Кёгоку.
На мне было семислойное косодэ, расцветка постепенно
менялась от нижнего красноватого к последнему, зелено¬
му, а сверху я надела светло-голубое длинное одеяние на
розовом исподе. У госпожи Кёгоку косодэ было пятислой¬
ное, тона переходили от лилового к синему. Для последу¬
ющих праздничных служб, которые должны были продол¬
жаться в течение трех дней, я приготовила парадную на¬
кидку густого алого цвета, шаровары-хакама, белое верх¬
нее косодэ и длинный шлейф.
Государь пожелал устроить соревнование — кто сумеет
лучше всех убрать миниатюрный садик — и всем вельмо¬
жам и дамам двух старших рангов назначили маленькие
участки во внутреннем дворе. Мне достался участок, об¬
ращенный к востоку, такой же, как перед моими покоями
во дворце Томинокодзи. В моем садике я установила ма¬
ленький крутой мостик, красиво изгибавшийся над мини¬
атюрным потоком... Но самое забавное, что ночью дайнагон
Дзэнсёдзи потихоньку унес этот мостик и установил на
своем участке, в своем саду.
...Дни шли за днями, кажется, наступила уже восьмая
луна, когда на государя вдруг напала хворь, не то чтобы
тяжелый недуг, а все же какое-то затяжное недомогание,
у него совсем пропал аппетит, то и дело прошибала испа¬
рина, и так продолжалось много дней кряду. Что это
с ним?— встревожились люди, призвали лекарей, те стали
делать прижигания моксой, чуть ли не в десяти точках те¬
317

ла одновременно, но больному нисколько не полегчало.
Тогда — кажется, уже в девятую луну, начиная с восьмого
дня — стали служить молебны во здравие. Семь дней кря¬
ду непрерывно возносили молитвы, но, ко всеобщему огор¬
чению, состояние больного не улучшалось. Замечу кстати,
что служить эти молебны во дворец прибыл тот самый
священник, настоятель храма Добра и Мира, который этой
весной признался мне в любви, проливая обильные слезы.
С тех пор, когда мне случалось ездить в храм Добра и Ми¬
ра с каким-нибудь поручением от государя, он всякий раз
твердил мне слова любви, но я всегда старалась как-ни¬
будь замять подобные разговоры и по возможности укло¬
ниться от встречи с настоятелем. В последнее время он
стал писать мне нежные, полные страсти письма и настой¬
чиво добивался какого-нибудь ответа. Это было слишком
докучно, я оторвала кончик бумажного шнура, которым
связывают волосы, и написала всего два слова: «Напрасные
упования!», записку эту я не отдала ему прямо в руки,
а просто тихонько оставила и ушла. В следующий раз,
когда я опять приехала с поручением, он бросил мне ветку
священного дерева бадьяна. Я незаметно подняла ветку
и, когда хорошенько рассмотрела в укромном месте, уви¬
дела, что на листьях написано:
Рукава увлажнив,
эти листья сорвал я с бадьяна,
все в рассветной росе.
Пусть несбыточны мои грезы —
только в них нахожу отраду...
Стихотворение показалось мне настолько изящным, что
с того дня я стала думать о настоятеле с несколько более
теплым чувством.
Теперь, когда меня посылали за каким-нибудь делом
в храм, сердце невольно волновалось, и, если настоятель
обращался ко мне, я отвечала ему уже без смущения. Он-
то и прибыл во дворец, чтобы молиться о выздоровлении
государя.
— Нехорошо, что ваш недуг длится так долго...—
весьма обеспокоенным тоном сказал он, беседуя с госуда¬
рем, и добавил: — Перед началом службы пришлите кого-
нибудь в молельню, пусть принесут какую-нибудь вещь —
«заменитель» из вашего личного обихода...
И в первый же вечер, когда должны были начаться мо¬
литвы, государь приказал мне:
— Возьми мой кафтан и ступай в молельню!
318

Придя туда, я застала настоятеля одного, очевидно,
остальные монахи разошлись по своим покоям, чтобы пе¬
реодеться к началу службы. Я спросила, куда положить
«заменитель», и настоятель ответил: «Туда, в каморку,
рядом с молельным залом!» Я прошла в соседнее помеще¬
ние, там ярко горел светильник, как вдруг следом за мной
туда вошел настоятель, в обычной, повседневной одежде.
«Что это значит?» — подумала я, охваченная тревогой,
а он, промолвив: «Я заблудился во мраке страсти, но ми¬
лосердие Будды поможет мне... Он простит...» — внезапно
схватил меня в объятия. Я пришла в ужас, но ведь челове¬
ка столь высокого ранга невозможно резко одернуть, при¬
крикнуть: «Как вы смеете?!», и я, сдерживая себя, твер¬
дила только: «Нет-нет, мне стыдно Будды... Я боюсь его
гнева...» — но он так меня и не отпустил. Сном, наважде¬
нием показался мне наш поспешный, торопливый союз,
и не успел он закончиться, как послышался возглас:
«Время начинать службу!» — это в молельный зал стали
собираться монахи, сопровождавшие настоятеля, и он
скрылся через заднюю дверь, бросив мне на прощание:
«Сегодня ночью, попозже, непременно приходи еще
раз!» — и с этими словами исчез. Вслед за тем сразу до¬
неслись голоса, распевающие молитву, началось богослу¬
жение, как будто ничего не случилось. «С каким же серд¬
цем он предстал перед Буддой и возносит молитву сразу
после такого святотатственного поступка?» — подумала
я, содрогаясь от страха при мысли о столь тяжком
грехе.
Ведь присноблаженный Будда все видел... Из молит¬
венного зала в каморку проникал отблеск ярко горевших
огней, а мне чудился непроницаемый мрак загробного ми¬
ра, куда неизбежно предстоит мне сойти после столь тяж¬
кого прегрешения, и страх терзал меня, и больно сжима¬
лось сердце. Но хоть я и наполовину не разделяла страсти,
которую питал ко мне настоятель, все же поближе к рас¬
свету улучила момент, когда кругом не было ни души,
и, таясь, пошла к нему на свидание. На сей раз служба
уже закончилась, и наша встреча протекала несколько бо¬
лее спокойно, не так суматошно, как давеча. Было трога¬
тельно слушать, как он, в слезах, задыхаясь, твердил мне
слова любви. Вскоре забрезжил рассвет. Настоятель почти
силой заставил меня обменяться с ним нижним шелковым
косодэ,—«На память о сегодняшней встрече!» — встал, на¬
дел мое косодэ, и мы расстались. И хотя расставание при¬
чинило мне отнюдь не такую грусть, как ему, все же он по-
319

своему стал мне дорог, его облик проник мне в сердце, мне
казалось — я никогда его не забуду...
Вернувшись к себе, я легла и вдруг ощутила что-то
шершавое у края одежды, которой мы только что обменя¬
лись. Оказалось, это бумажный платочек, какие обычно
носят за пазухой, а на платочке — стихи:
То ли явь, то ли сон —
сам не знаю, что это было,
но печально струит
с предрассветных небес сиянье
светлый месяц ночи осенней...
«И когда только он успел написать это?»— дивилась
я, до глубины души растроганная столь проникновенной
любовью. С тех пор я встречалась с ним каждую ночь, как
только удавалось улучить время, и с каждой встречей чув¬
ство, соединившее нас, становилось сильней.
И хотя мне было страшно, что на сей раз молебны слу¬
жат с грехом на сердце, и я стыдилась пречистого лика
Будды, тем не менее, на двадцать седьмой день богослу¬
жений болезнь государя пошла на убыль, а на тридцать
седьмой день молебны закончились, и настоятель покинул
дворец.
— На какой же счастливый случай отныне мне упо¬
вать?— говорил он.— Пыль покроет место у алтаря, где
я читаю молитвы, священный огонь, что я возжигаю пред
ликом Будды, угаснет, развеется навсегда, ибо я стал
пленником пагубной земной страсти... Если ты любишь
меня так же сильно, как я тебя, облачись в рясу, затворись
где-нибудь в глуши гор, живи, не ведая страстей и страда¬
ний в сем быстротечном, непостоянном мире...— Так гово¬
рил он, но мне казалось — это, пожалуй, уж чересчур! Мне
было жаль его, когда, расставаясь со мной, он встал, и ры¬
дания его сливались с колокольным звоном, возвестившим
наступление утра. «Когда он успел научиться столь ис¬
кусным любовным речам?» — невольно дивилась я, глядя,
как рукав-запруда бессилен задержать поток его слез,
и тревожилась, как бы люди не проведали его тайну, как
бы не пошла дурная слава о настоятеле... Итак, молебны
закончились, настоятель уехал, а мне стало еще печальнее
на сердце.
В девятую луну, в новом храме ири дворце на Шестой
дороге состоялся пышный праздник Возложения цветов на
алтарь; на праздник пожаловал прежний император Ка¬
мэяма.
320

Женщины, взволнованные, старались перещеголять
друг друга нарядами, готовясь предстать перед Камэямой.
Но для меня все эти торжества были лишь поводом для
печали, я стремилась только к уединению. Когда Возло¬
жение цветов окончилось, оба государя уехали в загород¬
ную усадьбу Фусими, на «грибную охоту». Там, в пирах
и забавах, они провели три дня, после чего снова возвра¬
тились в столицу.
Министр Коноэ тоже должен был ехать с ними, но что-
то помешало ему, и он прислал государю письмо-стихи:
В благоденствии дивном
да продлится твой век, государь!
Вознесись же над нами,
как сосна молодая, чьи ветви
осеняют гору Фусими.
Государь ответил:
Над Фусими-горой
вековые могучие сосны —
с незапамятных лет
государева древа ветви
осеняют страну Ямато...
В позапрошлом году, в седьмую луну, я недолгое время
жила дома. И перед возвращением во дворец заказала не¬
кому мастеру изготовить для меня веер. Я послала ему па¬
лочки из камфарного дерева и бумагу, всю в мелких золо¬
тых блестках, посредине бледно-голубую, по краям — бе¬
лую; на этой бумаге я нарисовала только воду, ничего
больше, и на этом фоне написала белой краской всего два
иероглифа — «Струйка дыма...». Дочка мастера увидела
мой заказ, и так как она тоже была незаурядной художни¬
цей, то на поверхности, изображавшей воду, нарисовала
поле, заросшее осенними травами, и написала стихотво¬
рение:
Не забудь же красу
неба Нанивы ночью осенней,
хоть в заливе ином
доведется тебе, быть может,
любоваться полной луною!..
Рисунок этот отличался от моей манеры расписывать
веера, и государь принялся настойчиво расспрашивать:
«Какой это мужчина подарил тебе на память сей веер?»
Мне вовсе не хотелось, чтобы он в чем-то меня заподозрил,
и притом — понапрасну, и я рассказала все как было.
11 Заказ № 912
321

И тут, восхищенный красотой рисунка, он вдруг загорелся
необъяснимой страстью к этой юной художнице, которую
и в глаза-то не видел, и с тех пор в течение добрых трех
лет то и дело приступал ко мне с требованием непременно
свести его с этой девушкой. Не знаю, как ему удалось ее
разыскать, но в этом году, в десятый день десятой луны,
под вечер, она должна была наконец прибыть во дворец.
Весьма довольный, государь облачался в нарядное одея¬
ние, когда тюдзё Сукэюки доложил:
— Особа, о которой вы изволили распорядиться, пожа¬
ловала, согласно вашему приказанию.
— Хорошо, пусть подождет, не выходя из кареты, воз¬
ле беседки над прудом, у южного фасада дворца, со сторо¬
ны проезда Кёгоку! — отвечал государь.
Когда пробил первый вечерний колокол, эту девицу,
о которой он мечтал целых три года, пригласили войти.
В тот вечер на мне было двойное нижнее одеяние — зеле¬
ное и оранжевое, лиловой нитью на нем были вышиты по¬
беги плюща, поверх я надела прозрачное темно-красное
одеяние и алую парадную накидку. Как обычно, государь
приказал мне проводить девушку, и я пошла за ней
к подъезду, где стояла карета. Когда она вышла из кареты,
весь ее вид, начиная с громкого шуршания ее одежд, пока¬
зался мне сверх ожидании вульгарным. «Ну и ну!..» — по¬
думала я. Я провела ее, как всегда, в небольшую комнату
рядом с жилыми покоями государя — сегодня это поме¬
щение было убрано и украшено особенно тщательно, воз¬
дух благоухал заботливо подобранными ароматическими
курениями. Платье девушки было сплошь заткано рисун¬
ком, изображавшим огромные веера, поверх него — двой¬
ное косодэ на зеленоватом исподе и алые шаровары-хака-
ма, причем все это топорщилось от крахмала и торчало
сзади горбом, точь-в-точь как заплечный мешок для подая¬
ний у монаха со святой горы Коя... Видно было, что этот
наряд для нее непривычен и она чувствует себя неловко
в таком убранстве. Лицо у нее было красивое, нежное,
черты четкие, правильные, поглядеть — так красавица, но
все-таки благородной девицей не назовешь... Высокая,
в меру полная, светлокожая... Служи она во дворце, впол¬
не могла бы быть главной дамой на церемонии августей¬
шего посещения Государственного совета — если, конечно,
причесать ее подобающим образом,— и нести за государем
его меч.
— Она уже здесь!— сообщила я, и государь появился
в кафтане, затканном хризантемами, и в широких хакама,
322

распространяя на сто шагов вокруг благоухание аромати¬
ческих курений, которыми был пропитан его наряд.
Аромат этот, сильный до одурения, носился в воздухе, про¬
никая даже ко мне, за ширму.
Государь обратился к девушке, и та, без малейшего
смущения, бойко отвечала и болтала в ответ. Я знала, что
такая развязность не в его вкусе, и мне невольно стало
смешно. Меж тем уже наступила ночь, и они улеглись
в постель. Как всегда, я обязана была находиться рядом
с опочивальней. А дежурным по дворцу в эту ночь был не
кто иной, как дайнагон Санэканэ Сайондзи...
Ночь еще только началась, когда в соседнем покое, судя
по всему, все уже закончилось — просто удивительно, как
недолго длилось это свидание! Государь очень скоро вы¬
шел из опочивальни и кликнул меня. Я явилась.
— Как все это скучно... Я крайне разочарован... — ска¬
зал он, и мне, хоть и вчуже, стало жаль эту девушку.
Еще не пробил полночный колокол, а ее уже выпрово¬
дили из дворцовых покоев. Государь, в скверном располо¬
жении духа, переоделся и, даже не прикоснувшись к ужи¬
ну, лег в постель.
— Разотри здесь!.. Теперь — здесь!— заставил он меня
растирать ему плечи, спину. Полил сильный дождь, и я
с жалостью подумала, каково-то будет девушке возвра¬
щаться?
— Скоро уже рассвет... А как быть с той, кого привез
Сукэюки? — спросила я.
— В самом деле, я и забыл... — сказал государь.—
Поди, посмотри!
Я встала, вышла — солнце уже взошло... Возле Угло¬
вого павильона, у беседки над прудом я увидела насквозь
промокший под дождем кузов кареты — как видно, она так
и простояла под открытым небом всю ночь. «Какой
ужас!»— подумала я и приказала: «Подкатите сюда каре¬
ту!» На мой голос из-под навеса над воротами выскочили
провожатые и подкатили карету к подъезду. Я увидела,
что наряд женщины — зеленоватое двойное платье из
глянцевитого шелка — насквозь промок, очевидно, крыша
кареты пропускала дождь, и узоры нижней одежды, поли¬
няв, проступили на лицевую сторону. Глаза бы не гляде¬
ли, какой жалкий все это имело вид! Рукава тоже вымок¬
ли — как видно, она проплакала всю ночь напролет, воло¬
сы — от дождя ли, от слез — слиплись, как после купания.
Девушка не хотела выходить из кареты. «В таком виде
я не смею показаться на люди!» — твердила она. Мне стало
11*
323

искренне жаль ее, и я сказала: «У меня есть одежда, пере¬
оденьтесь в сухое и ступайте вновь к государю! Этой ночью
он был занят важными государственными делами, оттого
все так нескладно и вышло...» — но она только плакала
и, несмотря на все мои уговоры, просила, молитвенно сло¬
жив руки: «Позвольте мне уехать домой!» — так что жа¬
лость брала глядеть. Меж тем окончательно рассвело, на¬
ступил день, теперь все равно ничего невозможно было ис¬
править, и в конце концов ей разрешили уехать.
Когда я рассказала обо всем государю, он согласился:
«Да, нехорошо получилось!..» — и сразу же отправил ей
вдогонку письмо. В ответ девушка прислала на лакиро¬
ванной крышке тушечницы что-то завернутое в тонкую
синеватую бумагу; на крышке имелась надпись: «Паучок,
заблудившийся в травах». В бумаге оказалась прядь волос
и надпись «В смятении из-за тебя...». Затем следовало
стихотворение:
Знаю, не пощадит,
ославит в бесчисленных толках
нашу встречу 'молва.
О. как тяжко идти, как горько
но троне ночных сновидений!
И больше и и слова... «Уж не постриглась ли она в мо¬
нахини?— сказал государь.— Поистине, как все бренно на
этом свете!..» После этого он часто справлялся, куда поде¬
валась эта женщина, но она исчезла бесследно.
Спустя много лет я услыхала, что она стала монахиней
и поселилась при храме Хаси, в краю Кавати; говорят, что
женщины, вступая на праведный путь, дают там пятьсот
обетов. Так случилось, что эта ночь привела ее на путь
Будды. Я поняла тогда, что пережитое горе обернулось для
нее, напротив, радостным, благим умудрением!
Меж тем, совсем неожиданно, я стала получать посла¬
ния от настоятеля с такими страстными признаниями
в любви, что они повергли меня в смятение. Письма при¬
носил родственник мальчика-служки, состоявшего при
настоятеле. Время от времени я отвечала на эти письма, но
сам настоятель при дворе ни разу не появлялся, и я была
скорее даже рада этому.
Сменился год, и по случаю наступления весны наш го¬
сударь и прежний император Камэяма решили устроить
состязание цветов. Все были заняты приготовлениями,
324

бродили по горам и долам в поисках новых редкостных
цветов, свободного времени не было ни минуты, и мои тай¬
ные встречи с дайнагоном Сайондзи, к сожалению, тоже не
могли происходить так часто, как мне хотелось. Остава¬
лось лишь писать ему письма с выражением моего огорче¬
ния и нетерпения. Время шло, я безотлучно несла свою
дворцовую службу, и вот уже вскоре настала осень.
Помнится — это было в конце девятой луны,— дайна¬
гон Дзэнсёдзи, мой дядя, прислал мне пространное письмо.
«Нужно поговорить, немедленно приезжай,— писал он.—
Все домашние тоже непременно хотят тебя видеть. Сейчас
я нахожусь в храме Идзумо, постарайся как-нибудь вы¬
кроить время и обязательно приезжай!» Когда же я при¬
ехала, оказалось, что это письмо — всего лишь уловка для
тайной встречи с настоятелем. Очевидно, настоятель не
сомневался, что я люблю его так же сильно, как он меня,
и так же мечтаю о встрече с ним. С дайнагоном Дзэнсёдзи
он дружил с детских лет, а я доводилась дайнагону близ¬
кой родней, и он придумал таким путем устроить наше
свидание... Мы встретились, но такая неистовая, ненасыт¬
ная страсть внушала мне отвращение и даже какой-то
страх. В ответ на все его речи я не вымолвила ни слова,
в постели ни на мгновенье глаз не сомкнула, точь-в-точь
как сказано о делах сердечных в старинных шутливых
стихах:
Приступает ко мне,
в головах и ногах угнездившись,
душу травит любовь.
Так, без сна, и маюсь на ложе —
не найти от любви спасенья...
Мне вспомнились эти стихи, и меня против воли разби¬
рал смех. Настоятель всю ночь напролет со слезами на
глазах клялся мне в любви, а мне казалось, будто все это
происходит не со мной, а с какой-то совсем другой жен¬
щиной, и уж конечно, он не мог знать, что про себя я ду¬
мала в это время — ладно, эту ночь уж как-нибудь потерп¬
лю, но второй раз меня сюда не заманишь!.. Меж тем пе¬
ние птиц напомнило, что пора расставаться. Настоятель
исчерпал, кажется, все слова, чтобы выразить боль, кото¬
рую причиняет ему разлука, а я, напротив, радовалась
в душе — с моей стороны, это было, конечно, очень нехо¬
рошо...
За стенкой послышалось нарочито громкое покашлива¬
ние моего дяди, громкая речь — условный знак, что пора
325

уходить; настоятель пошел было прочь, но вдруг снова
вернулся в комнату и сказал:
— Хотя бы проводи меня на прощание!
Но я уперлась: «Мне нездоровится!» — и так и не вста¬
ла с ложа. Настоятель удалился огорченный, он казался
и впрямь несчастным, я видела, что он ушел в тоске и оби¬
де, и почувствовала, что взяла грех на душу, обойдясь
с ним, пожалуй, слишком жестоко.
Я сердилась на дядю, устроившего это свидание, за его
неуместный поступок и под предлогом моих служебных
обязанностей решила уехать как можно раньше. Я верну¬
лась во дворец еще затемно, а когда прилегла в своей ком¬
нате, призрак настоятеля, с которым я провела эту ночь,
так явственно почудился мне у самого изголовья, что мне
стало страшно. В тот же день, около полудня, пришло от
него письмо, подробное, длинное и — это чувствовалось
с первого слова — искреннее, без малейшей лжи или
фальши. К письму было приложено стихотворение:
Не в силах поведать
всей правды о муках любви,
лишь воспоминаньем
о той, с кем недавно был близок,
питаю угасшее сердце...
Не то чтобы я внезапно совсем охладела к настоятелю,
просто эта связь слишком тяготила меня, казалась мучи¬
тельной. «Мне нечего ответить на столь неистовое чувст¬
во...»— думала я и написала:
Что ж, если однажды
изменятся чувства мои!
Ты видишь, как блекнет
любовь, исчезая бесследно,
подобно росе на рассвете?..
В ответ на пространные изъяснения в любви, которыми
было переполнено письмо настоятеля, я послала ему всего
лишь это стихотворение.
С тех пор, что бы ни писал, как ни упрашивал, я не от¬
вечала, а уж о том, чтобы навестить, и вовсе не помышля¬
ла, отделываясь разными отговорками. Больше мы не
встречались. Наверное, он разгневался, поняв, что так и не
увидит меня до конца года, и вот однажды мне принесли
письмо. В бумажном свертке лежало послание от моего
дяди Дзэнсёдзи. В нем говорилось:
«При сем прилагаю письмо настоятеля. Не могу выра¬
зить, как мне прискорбно, что дело приняло такой оборот...
326

Тебе не следовало так упрямо избегать его. Ясно, что он
горячо полюбил тебя не случайно, это чувство, несомненно,
возникло еще в прошлых его воплощениях, а ты так
жестоко обошлась с ним, и вот — горестные итоги, по-
истине достойные сожаления! Настоятель гневается также
и на меня, и я трепещу от страха!»
Я развернула письмо настоятеля. Оно было написано
на священной бумаге, предназначенной для обетов, уж не
знаю, какого храма,— из святилищ Кумано или из храма
Конгобудзи на святой горе Коя, которому подчинялся
храм Добра и Мира. Сперва были перечислены имена всех
шести с лишним десятков японских богов и буддийских
заступников Японии, начиная с Индры и Брахмы, а даль¬
ше стояло:
«С тех пор как семи лет от роду я ушел от мира, чтобы
следовать путем Будды, я денно и нощно истязал свою
плоть, подвергая ее тяжким и мучительным испытаниям.
Помышляя о ближних, я молился за благополучие Земли
и неизменное постоянство Неба, помышляя о дальних, за
то, чтобы всяк сущий на сей земле, и я вместе с ними,
очистился от греха, обрел бы блаженство. Я верил, что сии
мои душевные помыслы услышаны небожителями — за¬
щитниками святого учения, и молитвы мои исполнятся. Но
вот уже два года, как из-за греховной, безрассудной любви,
вселившейся в мое сердце по какому-то дьявольскому на¬
вету, я все ночи лью слезы тоски, мысленно представляя
себе твой образ, а днем, когда, обратившись к священному
изваянию, раскрываю свиток с начертанными на нем из¬
речениями сутры, я прежде всего вспоминаю слова, кото¬
рые ты говорила, вспоминаю твои речи, наполнявшие ра¬
достью душу, и на святом алтаре храню вместо сутры твои
письма, ставшие для меня священными письменами; при
свете лампад, озаряющих священный лик Будды, спешу
прежде всего развернуть твои послания, дабы утешить
сердце. Долго боролся я, но скрыть столь мучительную
любовь невозможно; и я открылся дайнагону Дзэнсёдзи
в надежде, что, может быть, с его помощью нам будет легче
встречаться. Я верил, что ты питаешь ко мне столь же
сильное чувство. Увы, теперь я понял, сколь несбыточны
были эти надежды! Отныне я прекращаю писать тебе, от¬
казываюсь от мысли о встречах — ни общаться, ни гово¬
рить с тобой отныне больше не буду! Но чувствую —
сколько раз ни суждено мне будет переродиться в иное су¬
ществование, любовь не покинет сердце, и, стало быть, мне
уготован ад. Вечно пребудет со мной мой гнев, никогда не
327

наступит день, когда исчезнет моя обида! Все, чему доселе
я посвятил свою жизнь,— долгое послушание еще до об¬
ряда окропления главы и принятия монашеского обета,
неустанное изучение священных сутр — заповедей вероу¬
чения Махаяны, суровое умерщвление нлоти, которому
я подвергал себя непрерывно,— все это привело меня
лишь к Трем сферам зла! Пусть нам не суждено встре¬
титься вновь в этой жизни, все равно — силой святого ве¬
роучения, приобретенной за долгие годы служения Будде,
я сделаю так, что в последующей жизни мы вместе низри¬
немся в ад, дабы там повстречаться! С самого моего рож¬
дения, с первого вздоха — разумеется, когда я был мла¬
денцем в пеленках, того времени не упомню,— но с семи¬
летнего возраста, когда мне впервые обрили голову и
я стал монахом, ни разу не случалось мне делить с жен¬
щиной ложе или испытывать страсть к женщине. Да
и впредь не бывать такому! Раскаиваюсь, невыразимо каз¬
нюсь, что просил дайнагона свести нас!» Далее плотными
строчками шли имена богини Аматэрасу, бога Хатимана
и еще многих богов и будд.
От страха у меня волосы стали дыбом, я испугалась до
дурноты, но, увы, что я могла поделать? В конце концов,
я снова скатала его послание, завернула в ту же бумагу
и отослала ему обратно, прибавив только стихи:
Следов этой кисти
не видеть мне больше — и вот,
рукав увлажняя,
над последним вашим посланьем
проливаю горькие слезы...
С тех нор как отрезало — больше от настоятеля из¬
вестий не приходило. Со своей стороны, мне тоже не о чем
было ему писать, и я решила, что на этом наша связь пре¬
кратилась. Так, без каких-либо признаков примирения,
завершился и этот год.
С наступлением Нового года настоятель, по обычаю,
всегда приезжал с поздравлениями во дворец. Приехал он
и на сей раз, и государь, тоже как всегда, предложил ему
угощенье. Это был тихий домашний ужин, происходив¬
ший, как обычно, у государя в жилых покоях, поэтому ни
спрятаться, ни убежать я не могла.
— Налей и поднеси вино настоятелю! — приказал го¬
сударь.
Я встала, но в то же мгновенье у меня внезапно хлыну¬
ла носом кровь, потемнело в глазах, я почти лишилась со¬
328

знания и, конечно, поспешила прочь с августейших глаз.
После этого я слегла и дней десять пролежала в постели,
не на шутку больная. Что сие означало? Мне казалось —
это он, настоятель, своими проклятиями наслал на меня
болезнь, и невыразимый страх терзал душу...
Во вторую луну прежний император Камэяма посетил
государя, и для его развлечения устроили состязание
в стрельбе из малых луков.
— Если ваша сторона проиграет,— сказал государь
Камэяма,— представьте мне ваших придворных дам, всех,
без исключения, высших и низших. А если мы проиграем,
я представлю вам всех дам, служащих у меня!
На том и порешили. Оказалось, что проиграл наш го¬
сударь.
— Мы дадим знать, когда все подготовим для пред¬
ставления!—сказал государь прежнему императору Ка-
мэяме, и тот отбыл, а государь призвал дайнагона Сукэсуэ
и начал с ним совещаться.
— Как лучше это устроить? Хотелось бы придумать
что-то оригинальное...
— Посадить всех дам в ряд, как на праздновании Но¬
вого года, не слишком-то интересно... Пусть лучше каждая
будет представляться по очереди, словно гадальщику,
предсказывающему судьбу но лицам...— высказывали свои
соображения вельможи, и тут государь предложил:
— Что, если устроить катание на лодках, как в «По¬
вести о Гэндзи», в главе «Бабочки», помните, там, где
описано, как Мурасаки устроила прогулку на лодках в от¬
вет на стихи «Сад в ожидании весны...», полученные от
императрицы Аки-Коному?.. Украсим нос и корму резны¬
ми изображениями феникса и дракона...
Но строить такие лодки было чересчур сложно, и это
предложение тоже отпало.
— Что, если выбрать из числа придворных дам восемь
старших но званию и но восемь среднего и младшего ран¬
га, одеть их отроками — игроками в ножной мяч и пока¬
зать государю Камэяме, как они играют в мяч в Померан¬
цевом саду? Пожалуй, это будет забавно!
— Прекрасно! Отлично придумано!-— таков был общий
глас.
Чтобы подготовить женщин, каждой назначили по¬
мощника,— старшим дамам — вельможу, средним — ря¬
довых царедворцев, младшим — самураев дворцовой стра¬
329

жи. Женщины должны были облачиться в кафтан, в хака¬
ма, опоясаться мечом, обуться в мужские башмаки и носки
и появиться в этом мужском наряде. Какой невыносимый
стыд нам приходилось терпеть!
— Мало того, ведь это игра в ножной мяч, стало быть,
все будет происходить не вечером, а средь бела дня! —
роптали иные женщины. Всем до единой претила эта за¬
тея. Но, увы, приказу нужно было повиноваться. Делать
нечего, началась подготовка.
Моим опекуном назначили дайнагона Санэканэ Сайон¬
дзи. Я надела синий кафтан, широкие шаровары-хакама
и красное верхнее одеяние. К левому рукаву я прикрепила
изображение маленькой скалы, вылепленное из аромати¬
ческой смолы аквилярии, и пришила пучок белых нитей —
они должны были изображать струи водопада. К правому
рукаву прикрепила ветку цветущей сакуры, а по всему
рукаву вышила ее же рассыпанные цветы. На шароварах
были вышиты скалы, водопады и сплошь рассыпанные ле¬
пестки сакуры. Мне хотелось передать настроение, вы¬
раженное в строчках «Шум водопада, исторгающий сле¬
зы...» из «Повести о Гэндзи».
Госпожу Гон-дайнагон опекал Сукэсуэ. Ее наряд со¬
стоял из кафтана и шаровар светло-зеленого цвета, на ру¬
кавах были вышиты цветы сакуры, на шароварах — бам¬
бук и на правой штанине — маленький светильник. Ее
алые нижние косодэ были без подкладки. Все женщины
изощрялись, каждая на свой лад, придумывая себе наряд.
Наступил назначенный день. Когда мы, двадцать четы¬
ре женщины, одевались в большом зале дворца, специаль¬
но разгороженном ширмами, каждая выглядела прелестно.
Зрелище было великолепное!
Изготовили красивые мячи, оплетенные золотой и се¬
ребряной нитью. Было решено, что достаточно будет под¬
кинуть мяч ногой на дворе, потом поймать его на рукав
и, сняв башмаки, с поклоном положить мяч пред очи госу¬
даря Камэямы. Все женщины, чуть не плача, всячески от¬
казывались пинать мяч ногой, но среди старших фрейлин
нашлась госпожа Син-Эмонноскэ, придворная дама госу¬
дарыни,— она, дескать, умеет искусно играть в мяч; ее
и заставили подкидывать мяч,— оказывается, даже столь
неприятная обязанность может иногда принести успех...
И все же я нисколько ей не завидовала. А принимать мяч
и класть его пред экс-императором Камэямой в тот день
выпало на мою долю, ибо я была в числе восьми старших.
Все было обставлено очень празднично и торжественно.
330

Подняли бамбуковые шторы в обращенном к южному
двору зале, там сидели оба прежних государя и наследник,
пониже, по обеим сторонам лестницы — вельможи, еще
пониже стояли царедворцы, каждый занял подобающее
ему место. Когда женщины проходили вдоль ограды во
двор, их сопровождали «опекуны» в ярких одеждах. Они
тоже постарались одеться как можно наряднее.
— А теперь послушаем, как зовут этих женщин! —
сказал государь Камэяма. Он приехал днем, пировать сели
рано, и распорядитель Тамэката то и дело торопил нас:
«Скорее, скорее!»—«Да-да, сейчас, сейчас!»—отвечали
мы, а сами всячески тянули время, так что наступила уже
пора зажигать факелы. Вскоре все наши «опекуны» обза¬
велись факелами и при их свете представляли своих подо¬
печных: «Это госпожа такая-то... Девица такая-то...»
Услышав свое имя, названная женщина, соединив рукава,
кланялась государю Камэяме и проходила дальше. Когда
наступил мой черед, я, право же, чуть не сгорела от стыда!
Наконец, все собрались под деревьями во дворе, каждая
встала на заранее назначенное место. Стоило взглянуть на
эту картину! Понятное дело, что мужчины — и высоко¬
поставленные, и незнатные — смотрели на нас во все
глаза.
Я положила мяч перед государем Камэямой и хотела
поспешно удалиться, но он задержал меня, и мне при¬
шлось прислуживать за столом в столь неподобающем ви¬
де. Я сгорала от стыда...
За несколько дней до праздника «опекуны», разойдясь
по комнатам своих подопечных, учили их, как причесы¬
ваться, как надевать и носить кафтан, обуваться в башма¬
ки,— иными словами, всячески помогали. Нетрудно дога¬
даться, что, пока покровители оказывали эту помощь сво¬
им дорогим ученицам, между ними возникло немало тай¬
ных любовных союзов...
В ответном состязании в стрельбе из лука победа до¬
сталась нашим стрелкам, и прежний государь Камэяма —
проигравшая сторона — пригласил государя к себе, во
дворец Сага. Свою дочь, принцессу То-Госё — в ту пору ей
было тринадцать лет, и она воспитывалась у монахини
Адзэти — он велел нарядить танцовщицей-исполнитель-
ницей ритуальной пляски Госэти, девицы из ее свиты оде¬
лись служанками, и нам было дано представление — по¬
казана как бы репетиция этой священной пляски на по¬
мосте для танцев. Была устроена торжественная процес¬
сия — вельможи шествовали в стеганых одеяниях, низшие
331

царедворцы и чиновники шестого ранга — в кафтанах,
спущенных с одного плеча. В празднестве участвовали все
дворцовые слуги и служанки, представление закончилось
общей веселой пляской. Все это было так интересно, что
словами не передать! Чтобы продолжить праздник, снова
устроили состязание, на этот раз проигравшим оказался
наш государь. По этому случаю он решил устроить для го¬
сударя Камэямы в загородном дворце Фусима «Праздник
женской музыки во дворце Рокудзё», как то описано
в «Повести о Гэндзи».
На роль Мурасаки назначили госпожу Хигаси. Прин¬
цесса Третья по-настоящему должна была бы играть на
китайской семиструнной цитре; тем не менее эту роль по¬
ручили дочери деда моего Хёбукё, которая лишь недавно
начала служить при дворе и умела играть только на три¬
надцатиструнной японской цитре,— Хёбукё нарочно хло¬
потал, чтобы его дочери доверили эту роль. С той минуты,
как я узнала об этом, у меня почему-то испортилось на¬
строение и пропало всякое желание участвовать в празд¬
нестве. Но так как во время игры в мяч прежний импера¬
тор Камэяма удостоил меня ласковых слов, государь ска¬
зал мне: «Он знает тебя в лицо!» — и велел исполнять роль
Акаси-но Уэ: «Будешь играть на лютне!»
Игре на лютне я начала обучаться с семилетнего воз¬
раста, сначала у дяди-тюнагона Масамицу, и выучила не¬
сколько пьес, хотя и не очень увлекалась этим занятием.
С девяти лет сам государь обучал меня музыке, и хотя до
исполнения Трех сокровенных мелодий я не дошла, но та¬
кие пьесы, как «Сого», «Мандзюгаку», все же усвоила
и как будто неплохо. Когда покойный император Го-Сага
отмечал свое пятидесятилетие и государь играл на лютне
в отцовской резиденции, во дворце Сиракава, я, совсем еще
девочка — в ту пору мне было десять лет,— сопровождала
его исполнение по-детски робким аккомпанементом. Им¬
ператор Го-Сага пожаловал мне тогда лютню в красном
парчовом футляре — корпус был сделан из розового,
а колки — из красного сандалового дерева. Да и после того
мне случалось играть на людях. Не скажу, чтобы я прида¬
вала своей игре чересчур большое значение, но сейчас, по¬
лучив приказание играть на предстоящем празднике, ис¬
пытывала неприятное чувство, мне почему-то очень не хо¬
телось принимать участие в этой затее. Все же я стала го¬
товиться. Одеться было приказано, как описан наряд Ака¬
си-но Уэ — светло-голубое и алое одеяние. Затем красно¬
вато-коричневое косодэ, сверху длинное желтовато-зеленое
332

н еще одно короткое желтое... Но меня все время сверлила
мысль — отчего это из всех придворных женщин именно
мне велели исполнять роль Акаси, самой низкорожденной
из всех дам, описанных в прославленной «Повести»? Мо¬
жет быть, мне сказали бы, что трудно было сыскать дру¬
гую женщину, владеющую игрой на лютне, но ведь и гос¬
пожа Хигаси, исполняющая роль дамы Мурасаки, тоже не
очень искусна в игре на цитре, она лишь недавно выучи¬
лась играть на ней... Или взять японскую цитру, на кото¬
рой будет играть эта новенькая, которая вообще появилась
во дворце без году неделя... Ей доверили роль принцессы
Третьей — а ведь, согласно «Повести», та играла на на¬
стоящей семиструнной китайской цитре! Нарочно устрои¬
ли, потому что она не умеет на ней играть! Или взять, на¬
пример, роль Нёго-но Ними — ее поручили госпоже Ниси,
дочери Главного министра Митимасы, она будет занимать
положение, равное Мурасаки, а мне велели сидеть там, где
находятся места придворных дам, в правом углу цинов¬
ки,— порядок, мол, будет такой же, как и во время игры
в мяч... Но почему, хотелось бы мне спросить? Такой по¬
рядок вовсе не соответствует значению исполняемой роли!
Конечно, раз новенькая будет принцессой Третьей, хочешь
не хочешь, ей положено сидеть выше... Такие мысли тес¬
нились у меня в голове, но, как бы то ни было, коль скоро
так распорядился сам государь, стало быть, надо повино¬
ваться,— решила я и вместе с государем приехала во дво¬
рец Фусими.
Когда я увидела, как в тот же день эта новенькая при¬
ехала в нарядной карете, в сопровождении целой свиты
стражников-самураев, мне вспомнилось мое прежнее про¬
цветание и стало горько на сердце. Вскоре прибыл и пре¬
жний император Камэяма, и сразу начался пир. Тем вре¬
менем вышли все наши дамы, положили перед собой раз¬
ные музыкальные инструменты, расселись по местам —
все до мельчайших подробностей точь-в-точь как описано
в «Повести о Гэндзи», в главе «Молодые побеги». Наш го¬
сударь — ему предназначалась главная роль самого
нринца Гэндзи — и прежний император Камэяма, испол¬
нявший роль военачальника Югири, должны были выйти
в зал, когда все приготовления будут закончены. На флей¬
те и флажолете предстояло играть, если не ошибаюсь,
тюдзё Тонну и Канэтаде, они должны были сидеть на сту¬
пеньках, ведущих из зала в сад, но сперва следовало по
порядку усесться женщинам. Тем временем в глубине
дворца государь и прежний император Камэяма сидели за
333

пиршественной трапезой, после чего должны были выйти
к нам. Тут внезапно появился мой дед Хёбукё, оглядел,
как уселись женщины, и громогласно заявил:
— Неправильно! Такой порядок не годится! Принцесса
Третья — намного более благородная дама по сравнению
с Лкаси. К тому же ее роль исполняет тетка, а роль Ака-
си — племянница... Ясно, что хотя бы в силу родственных
отношений тетка выше племянницы! Да и я старше по
званию, чем был покойный отец Нидзё. Почему же моя
дочь сидит ниже Нидзё? Пересядьте, как подобает!
В это время подошли дайнагоны Дзэнсёдзи и Санэканэ
Сайондзи, стали говорить, что так изволил распорядиться
сам государь, но Хёбукё продолжал твердить: «Кто бы что
ни приказал, такого быть не должно!» — и хотя сперва
с ним пытались не согласиться, никто больше не возражал;
государь находился далеко, докладывать о таких делах во
время пира тоже было неудобно, и в конце концов мне
пришлось пересесть на нижнее место. Мне опять вспомни¬
лось почетное положение, которое я занимала в былое вре¬
мя во дворце Рокудзё, и мне стало невыразимо горько на
сердце... Да и при чем тут родственные отношения — кто
из нас тетка, а кто — племянница? Ведь немало людей ро¬
дится от матери-простолюдинки! Так что же, прикажете
почитать такую низкорожденную — мол, это бабка,
а это — тетка?.. Мыслимо ли такое? «Подобное бесчестье
терпеть не стоит!» — решила я, встала и покинула зал.
Вернувшись к себе в комнату, я сказала служанке:
«Если государь меня спросит, отдашь ему это письмо!» —
а сама уехала в Кобаяси, к госпоже Иё, кормилице моей
матери; она служила у принцессы Сэнъёмонъин, а когда та
скончалась, постриглась в монахини и жила неподалеку от
могилы принцессы, в храме Мгновенного Превращения,
Сокудзёин, в местности Кобаяси. Вот к этой-то госпоже Иё
я и поехала. А к письму, адресованному государю, прило¬
жила, завернув в тонкую белую бумагу, разрезанную по¬
полам струну лютни и написала:
Изведав невзгоды
и жалкий свой жребий приняв,
отныне навеки
эарекаюсь я в жизни бренной
прикасаться к заветным струнам!
— Если меня будут искать, скажешь — уехала в сто¬
лицу! - сказала я своей девушке и с этим покинула
Фусими.
334

Потом мне рассказывали, что, наполовину закончив
пиршество, государь и прежний император Камэяма, как
и было намечено, вышли в зал, но на месте, где полагалось
сидеть Акаси, никого не было — никто не умел играть на
лютне... Государь спросил, что случилось, и когда госпожа
Хигаси рассказала ему все как было, сказал: «Понятно!
У Нидзё были все основания так поступить!» — и послал за
мной в мою комнату. Там служанка, как я и прика¬
зала, подала мое письмо и сказала, что я отбыла в сто¬
лицу.
Так был расстроен и испорчен в тот день весь празд¬
ник. А стихотворение, что я оставила, увидел государь Ка¬
мэяма.
— Прекрасные стихи! — сказал он.— Без Нидзё сего¬
дняшние музыкальные выступления навряд ли будут инте¬
ресны... Я возвращаюсь к себе, а это стихотворение возьму
на память!— И с этим отбыл.
Так и не пришлось этой новенькой похвастаться своим
искусством игры на цитре... А люди толковали между
собой:
— Хёбукё, кажется, вовсе из ума выжил! Нидзё посту¬
пила и умно, и красиво!— На этом все и закончилось.
На следующее утро государь ни свет ни заря послал
людей разыскивать меня в дом кормилицы, на улицу
Оомия, потом в усадьбу Роккаку-Кусигэ, к отцовой мачехе,
но всюду отвечали, что я там не появлялась. А я решила,
что это происшествие — удобный случай, чтобы уйти, на¬
конец, от мира. Но в конце двенадцатой луны я заметила,
что опять понесла, и, стало быть, обстоятельства снова ме¬
шали осуществлению заветных моих стремлений. «Буду
скрываться, пока не разрешусь от бремени,— думала я,—
а после родин сразу приму постриг...» Я поклялась больше
никогда в жизни не касаться струн лютни и пожертвовала
в храм бога Хатимана лютню, полученную в дар от покой¬
ного государя Го-Саги. На обороте разных бумаг, остав¬
шихся от покойного отца, я написала выдержки из текста
священной сутры и тоже отдала в храм, а на обертке напи¬
сала стихотворение:
Как память о лютне,
с которой навек расстаюсь,
в сем суетном мире
да пребудут слова Закона,
что моей начертаны кистью...
335

...Подумать только — в позапрошлом году, такой же
третьей луной, в тринадцатый день, настоятель впервые
поведал мне о любви, напомнив строчки:
Ах, осенней порой
не могу я пройти мимо хаги
и цветов не нарвать —
пусть в росе до нитки промокнет
платье, затканное луноцветом!..
Потом, в прошлом году, в двенадцатую луну, он при¬
слал то страшное письмо, в котором проклинал меня...
И вот уже совсем скоро, в этом году, тоже в третью луну,
и как раз в тринадцатый день, я покинула дворец, где про¬
служила долгие годы, навечно рассталась с лютней, а мой
дед Хёбукё, которого я считала за родного отца, гневается
на меня и, как мне рассказали, говорит: «Пока я жив, не
видать ей больше дворца, если она способна убежать
и скрываться из-за того, что ей пришлись не по сердцу мои
слова!» Но если так — что ждет меня впереди? Будущее
казалось мне мрачным. «Отчего же все так случилось?» —
с тревогой думала я. Как я и ожидала, государь повсюду
меня разыскивал, Снежный Рассвет тоже искал по всем
монастырям, буддийским и синтоистским, однако я по-
прежнему пряталась, неизменная в твердом решении
скрываться, и тайно перебралась в женский монастырь
при храме Дайго, к настоятельнице Синганбо.
Меж тем наступила четвертая луна, предстоял празд¬
ник Мальвы. Мне рассказывали, что мой дед Хёбукё гото¬
вит ложи-помосты для зрителей праздничного шествия
и по этому случаю хлопочет и суетится. Ожидалось при¬
бытие обоих прежних государей. Толки эти донеслись до
меня как вести из чуждого, далекого мира. В этом году,
той же четвертой луной, предстояло отпраздновать одно за
другим совершеннолетие царствующего императора Го-
Уды и наследника, принца Хирохито. Такие церемонии
положено совершать вельможе почтенных лет в должности
дайнагона. Однако дед мой Хёбукё находился уже в от¬
ставке, и потому его участие в торжестве сочли нежела¬
тельным. И вот, чтобы показать свою безраздельную пре¬
данность императору, он заявил, что хочет вновь, всего на
один-единственный день, стать действительным дайнаго¬
ном, как бы «заняв» на время эту должность у своего сы¬
на, дайнагона Дзэнсёдзи. «Прекрасная мысль!» — удосто¬
336

ился дед высочайшего одобрения, указ был дан, дед снова
на время превратился в действительного советника-дайна-
гона и в таковом качестве совершил церемонию августей¬
шего совершеннолетия. Дяде Дзэнсёдзи обещали, что по¬
сле окончания торжеств ему сразу вернут прежнюю дол¬
жность; вышло, однако, по-другому — дед постарался,
чтобы должность дайнагона иожаловали вельможе Цунэ¬
тоо — таким способом он хотел обеспечить продвижение
по службе своему младшему сыну Такаёси, сводному бра¬
ту Дзэнсёдзи, несмотря на то что именно этот последний
был старшим сыном. Глубоко обиженный, Дзэнсёдзи ре¬
шил, что получил отставку без всяких к тому оснований:
разгневанный нарочитыми происками отца, он не захотел
оставаться с ним под одной крышей, уехал в дом тестя,
тюнагона Кудзё, и там безвыездно затворился. Эта новость
меня буквально ошеломила. Хотелось тотчас же навестить
дядю, выразить ему мое искреннее сочувствие. Но, опаса¬
ясь людской молвы, я ограничилась тем, что послала ему
письмо, открыв, где нахожусь, и просила его приехать.
Вскоре пришел ответ. «Я не находил себе места от бес¬
покойства, услышав о твоем исчезновении,— писал Дзэн¬
сёдзи,— и теперь счастлив узнать, что ты жива и здорова.
Сегодня же вечером приеду, хочется поговорить обо всем
тяжелом и грустном, что пришлось пережить». В тот же
вечер он приехал ко мне.
Четвертая луна уже подходила к концу, молодая зелень
одела окрестные долины и горы; на фоне зеленых крон,
вся в цвету, белела поздняя сакура, озаренная ярким лун¬
ным сиянием, а в густой тени, под деревьями, то бродили,
то, застыв неподвижно, стояли олени — эту дивную кар¬
тину хотелось нарисовать! В ближних храмах звонили ко¬
локола, возвещая наступление ночи, голоса, распевающие
молитвы, звучали совсем рядом с галереей, где мы сидели,
и фигуры монахинь в простых суровых одеждах были ис¬
полнены грустной прелести. Даже дайнагон Дзэнсёдзи,
обычно такой беспечный, самоуверенный, был растроган
до глубины души; длинные рукава его шелкового охот¬
ничьего кафтана, казалось, насквозь промокли от слез.
— Я уже решил было отринуть все узы любви и долга
и вступить на путь Будды,— говорил он,— но покойный
дайнагон, твой отец, так тревожился о тебе, так просил не
оставить тебя заботой... И я подумал, что с тобой будет, ес¬
ли я тоже уйду от мира? Вот они, цепи, которыми человек
прикован к этому миру...
337

«Он прав в своем желании постричься... Ведь я тоже
приняла такое же решение... Так зачем бы теперь угова¬
ривать его остаться в миру?» — подумала я, и мне стало
так скорбно при мысли, что придется с ним разлучиться,
что ни единого сухого местечка не осталось на рукавах мо¬
его тонкого одеяния.
— Как только я разрешусь от бремени, я сразу уйду от
мира, затворюсь где-нибудь в глуши гор...— сказала я.—
И вы тоже, стало быть, решили принять постриг?— спро¬
сила я, растроганная до глубины души. Так мы беседова¬
ли, открыв друг другу все, что было на сердце.
— А письмо настоятеля... Я видел его... Ужасно! —
сказал Дзэнсёдзи.— Конечно, моей вины тут нет, но мне
стало страшно... И вот не прошло много времени, как ви¬
дишь, что случилось и с тобой, и со мной... И впрямь ду¬
мается — это проклятие настоятеля! Знаешь, когда ты ис¬
чезла и государь разыскивал тебя повсюду, где только
можно, как раз в это время настоятель приехал во дворец.
Он уже возвращался к себе в обитель, когда встретил меня
у главных ворот. «Правда ли, что толкуют о Нидзё?» —
спросил он. «Да, никто не знает, куда она скрылась»,—
ответил я, и тут настоятель — уж не знаю, что было у него
при этом на уме,— остановился, некоторое время молчал,
закрыв лицо веером, чтобы скрыть слезы, а потом произ¬
нес: «В Трех мирах не обрящете вы покоя, в пещь огнен¬
ную они для вас обратятся...»— и при этом он казался та¬
ким несчастным, таким убитым... Никаких слов не хватит,
чтобы передать его состояние! Представляю себе, что тво¬
рилось в его душе, когда, вернувшись в обитель, он обра¬
тился с молитвой к Будде!
Так говорил Дзэнсёдзи, а я, слушая его, снова вспо¬
мнила, как сияла луна в ту ночь, когда настоятель написал
мне:
...но печально струит
с предрассветных небес сиянье
ясный месяц осенней ночи...—
и раскаивалась — зачем я была тогда так упряма и не¬
преклонна, зачем сказала ему такие жестокие слова?—
и слезы увлажнили мои рукава.
Уже стало светать, и дайнагон, опасаясь людской мол¬
вы, поспешил с отъездом, шутливо сказав: «Возвращаюсь,
совсем как будто после любовной встречи!»— но тут же,
переменив тон, добавил: «Когда станешь монахиней, вспо-
338

мннай очарование этой ночи и грусть утреннего про¬
щания! »
В скорбный час позабыв,
что на свете лишь непостоянство —
наш извечный удел,
я от боли душевной плачу,
увлажняя рукав слезами!..
— Поистине, так уж повелось, что жизнь в миру полна
горя,.. Мы знаем это, и все-таки страдаем и плачем...—
сказала я,— а когда приходится расставаться, как нынче,
сердце прямо рвется от боли!— И на его стихи ответила
тоже стихотворением:
Что с того, если скорбь
суждено в это>1 мире изведать
многим, кроме тебя?
Или нам и впредь со смиреньем
принимать подобные муки?!
Дайнагон Санэканэ Сайондзи — Акэбоно, Снежный
Рассвет — сокрушаясь о моем исчезновении, на двадцать
семь дней затворился для молитвы в храме Касуга. На
одиннадцатые сутки он увидел меня во сне как живую, пе¬
ред вторым павильоном храма, и сразу же поспешил до¬
мой. По дороге, кажется где-то у Рощи Глициний, ему по¬
встречался слуга моего дяди Дзэнсёдзи с ларцом для писем
в руках, и дайнагон, словно ему подсказывал какой-то
внутренний голос, сам обратился к этому слуге, не прибе¬
гая к посредничеству своих провожатых:
— Ты идешь из монастыря Дайго? Когда состоится
пострижение госпожи Нидзё? День уже назначен?
Слуга, решив, что говорившему все известно, со спо¬
койной душой ответил:
— Вчера вечером ее навещал дайнагон Дзэнсёдзи, и
я только что отнес ей его послание. Мне неизвестно, когда
именно состоится пострижение госпожи Нидзё, но когда
бы это ни случилось, обряд обязательно состоится, это
я знаю точно!
«Стало быть, она здесь!» — обрадовался Снежный Рас¬
свет, велел спешиться сопровождавшему его слуге и тут
же отправил его коня в дар храму Касуга в благодарность
за полученное во сне откровение, а сам, чтобы не давать
пищу толкам и пересудам, остановился в Верхнем храме
Дайго, в келье у знакомого монаха.
Ничего об этом не ведая, я сидела на крытой веранде
и, любуясь летней зеленью, слушала рассказ настоятель¬
339

ницы о святом учителе Дзэндо, как вдруг, поближе к вече¬
ру, без всяких предупреждений, кто-то поднялся на ве¬
ранду. Я подумала, что это кто-нибудь из монахинь, но
шуршанье шелковых одеяний напомнило мне шелест при¬
дворной одежды, я оглянулась, а этот человек, чуть приот¬
крыв раздвижную перегородку, сказал:
— Как ты ни пряталась, божий промысел помог мне
найти тебя,— и я увидела, что то был Снежный Рассвет.
«Как он сумел отыскать меня?» — учащенно забилось
сердце, но было уже поздно. Я сказала только:
— Жизнь в миру мне постыла, вот я и решилась поки¬
нуть дворец, но зла ни на кого не держу...— и вышла
к нему.
Как всегда, он говорил мне слова любви,— и откуда
только они у него брались?— и, но правде сказать, я вни¬
мала им с тайной грустью, но коль скоро я твердо реши¬
лась следовать путем Будды, то вернуться во дворец...—
нет, этого мне не хотелось. Но в то же время кто еще по¬
жалел бы меня в моем теперешнем положении, кто стал бы
разыскивать, навещать?
— Ведь государь не охладел к тебе... — сказал он.—
Мыслимое ли дело из-за старческих выходок Хёбукё ре¬
шиться на подобный поступок? Хоть на этот раз послу¬
шайся государя, вернись во дворец! — уговаривал он меня,
проведя со мной весь следующий день.
Отсюда он послал письмо дайнагону Дзэнсёдзи. «Как
ни скрывалась госпожа Нидзё, я все-таки разыскал ее,—
писал он, — Хотелось бы повидаться с вами!» «Непремен¬
но!»— ответил Дзэнсёдзи и в тот же вечер опять приехал.
Оба проговорили всю ночь, утешаясь за чаркой сакэ.
На рассвете, когда пришло время прощаться, Дзэнсёдзи
сказал ему:
— На сей раз и впрямь, пожалуй, было бы лучше, если
бы вы сообщили государю, где находится Нидзё...— На
том и договорившись, оба уехали. А мне было так жаль
расставаться с ними, что захотелось хотя бы проводить их
в дорогу. Я вышла. Дайнагон Дзэнсёдзи был в шелковом
охотничьем кафтане, узор ткани изображал цветы вьюнка,
увившие изгородь. Во избежание пересудов и сплетен он
уехал еще затемно. А Снежный Рассвет, в тонком, пропи¬
танном ароматами кафтане, коричневатых тонов, вышел на
веранду, когда в предутреннем небе еще ярко сиял заходя¬
щий месяц, и, пока его люди готовили карету, любезно
приветствовал настоятельницу:
340

— Я очень рад, что случай привел меня познакомиться
с вами!..
— В нашем убогом приюте,— отвечала ему настоя¬
тельница,— мы уповали лишь на явление Будды в наш
смертный час, но благодаря неожиданному приезду госпо¬
жи Нидзё смогли удостоиться посещения такого знатного
гостя, как вы... Это великая честь для нас!
— Да, в поисках госпожи Нидзё я обошел все горы
и долы, но нигде ее не нашел... Тогда я решил просить по¬
мощи у бога горы Микаса, приехал в храм Касуга, и там
она явилась мне в сновидении.
Я прислушивалась к их задушевной беседе, и мне
вспомнилась «Повесть о Сумиёси». Снежный Рассвет по¬
казался мне похожим на военачальника Сумиёси... Меж
тем, возвещая наступление утра, ударил колокол, как буд¬
то наноминая, что пришла нора расставаться, и он уехал.
Я уловила, что, перед тем как сесть в карету, он что-то ти¬
хо про себя шепчет, и уговорила сказать. Это были стихи:
О печалях своих
позабыл я, но звон колокольный
возвещает зарю —
и летят напрасные пени
в небеса, к луне предрассветной...
Он ушел. Я с грустью смотрела ему вслед.
К звону колоколов
добавляет печаль и унынье
тусклый отблеск луны,
осветивший нашу разлуку
и проникший горечью в сердце...
День я провела, размышляя о том, что на пути к мона¬
шескому обету снова возникли передо мной помехи.
— Поистине,— сказала мне настоятельница,— господа
давали вам правильные советы! До сих пор мы решительно
отвечали всем посланцам государя, что вас здесь нет, но
теперь я боюсь далее вас скрывать... Поезжайте вновь
в Кобаяси!
Ее можно было понять; я попросила дядю Дзэнсёдзи
прислать мне карету и уехала в Фусими, в усадьбу Кобая¬
си. День прошел без каких-либо происшествий. Госпожа
Иё, кормилица моей матери, сказала:
— Чудеса, да и только!.. Из дворца то и дело справля¬
лись, нет ли здесь Нидзё... сам Киёнага не раз наведы¬
вался...
341

Я слушала ее речи, и мне казалось, что перед глазами
встает образ настоятеля, сказавшего: «В Трех мирах не
обрящете вы покоя, в пещь огненную они для вас обратят¬
ся!..»— и против воли в душе накипала горечь — отчего
это в моей жизни все складывается так печально, так
сложно? С неба, подернутого дымкой дождя, как это часто
бывает весной, донесся ранний голос кукушки, живущей,
верно, в роще на горе Отова, и я сложила стихотворение:
Ты спроси, отчего
снова влажен рукав мой, кукушка!
С омраченной душой
я смотрю в рассветное небо
и слезу за слезой роняю...
* * *
На дворе еще глубокая ночь, а колокол в храме Фусими
уже будит людей от сна, монахини встают, идут на молит¬
ву, я тоже поднимаюсь с постели, читаю сутру, и вот уже
солнце высоко стоит в небе, и мне опять приносят письмо
от Снежного Рассвета — приносит тот самый слуга, кото¬
рый когда-то срубил колючий кустарник в ограде у дома
моей кормилицы... Вначале Снежный Рассвет писал о том,
как горестно ему было расставаться со мною минувшей
ночью, а далее стояло:
«Ты, верно, тревожишься, как поживает наше дитя,
с которым ты рассталась той памятной ночью, словно во
сне. Этой весной девочка захворала, и притом — тяжело.
Я справился у гадальщика, и он сказал мне, что наша до¬
чка больна так тяжко оттого, что ты все время о ней тоску¬
ешь. Думаю, что гадальщик, по всей вероятности, прав,—
ведь связь между матерью и дитятей не разрубишь, не ра¬
зорвешь! Когда ты вернешься в столицу, я непременно
устрою, чтобы ты повидала свое дитя».
Что я могла сказать? До сих пор я не так уж сильно
тосковала или скучала по девочке, однако недаром сказа¬
но: «...но нежданно на горной вершине из глубинных кор¬
ней прорастает древо Печали...» Случалось, я с грустью
думала — сколько же ей исполнилось нынче лет? И уж
конечно, не могла забыть ее личико, на один короткий миг
мелькнувшее перед моими глазами; я предчувствовала, что
когда-нибудь буду горько жалеть, если так и не увижу
рожденного мной ребенка...
Я ответила: «Известие о болезни девочки огорчило ме¬
ня до глубины души. Мне очень хотелось бы повидать ее,
342

как только это будет возможно...» Это новое горе целый
день томило мне сердце, я со страхом ждала новых из¬
вестий.
Когда стемнело, я решила провести всю ночь на молит¬
ве и пошла в храм. Там уже сидела, читая сутру, пожилая
монахиня. До меня донеслись слова: «Просветление
в нирване...», это вдохнуло в меня надежду, как вдруг на
дворе послышался скрип открываемых ворот, донеслись
громкие голоса. Ничего не подозревая и уж вовсе не дога¬
дываясь, кто бы это мог быть, я чуть приотворила раз¬
движную перегородку у алтаря, возле самого священного
изваяния, и что же? — оказалось, это пожаловал в палан¬
кине сам государь в сопровождении всего лишь одного-
двух дворцовых стражей и нескольких чиновников низше¬
го ранга.
Это было так неожиданно, что, с трудом сохраняя спо¬
койствие, я так и осталась неподвижно сидеть на месте, но
наши взгляды встретились, и прятаться, бежать было уже
поздно.
— Наконец-то удалось отыскать тебя! — обратился ко
мне государь, выйдя из паланкина, но я, не находя слов,
молчала. — Отправьте назад паланкин и пришлите каре¬
ту!— приказал он.— Я приехал оттого, что ты собралась
принять постриг! — говорил он, пока ждал прибытия каре¬
ты, и спрашивал: — Рассердившись на Хёбукё, ты решила
заодно рассердиться и на меня?— И упреки эти и впрямь
казались мне справедливыми.
— Я подумала, что это удобный случай расстаться
с миром, где на каждом шагу приходится терпеть горе...—
сказала я.
— Я находился во дворце Сага, когда неожиданно
узнал, что ты здесь,— продолжал государь,— и решил при¬
ехать сам, а не посылать людей, как обычно, — боялся, что
ты опять куда-нибудь ускользнешь...
Государь притворился, будто едет во дворец Фусими,
и самолично за мной приехал.
— Не знаю, как ты ко мне относишься, — сказал он,—
но я безмерно тосковал без тебя все это время!..—Так
и еще на разные лады твердил он, и я, по своей всегдашней
слабости духа, дала уговорить себя и вместе с государем
села в карету.
Всю ночь напролет он говорил мне, что знать ничего не
знал, что отныне никогда не допустит, чтобы ко мне непо¬
чтительно относились, и клялся, призывая в свидетели
Священное Зерцало и бога Хатимана, так что меня неволь¬
343

но даже охватил трепет; в конце концов я обещала, что бу~
ду служить во дворце но-прежнему, но мне было грустно
при мысли, что время нринять постриг снова от меня от¬
далилось.
С рассветом мы приехали во дворец. В моей комнате
было пусто, все вещи отправлены домой, на первых порах
пришлось приютиться в комнате тетки, госпожи Кёгоку.
Мне было грустно и тягостно снова повиноваться уставу
дворцовой жизни. Вскоре, в самом конце четвертой луны,
там же, во дворце, свершился обряд надевания пояса.
О многом вспоминалось мне в этот день...
Итак, дитя, чей облик остался у меня в памяти, как
мимолетное сновидение, все продолжало хворать, и вот
меня пригласили в дом к каким-то совсем незнакомым лю¬
дям. Там я увидела свою дочь.
Сперва я хотела пойти на свидание с ней в пятый
день пятой луны; это была годовщина смерти моей
матери, я собиралась поехать домой, чтобы побывать
на могиле, и думала, что заодно смогу встретиться
с девочкой, но Снежный Рассвет решительно возра¬
зил:
— Пятая луна и вообще-то считается временем удале¬
ния, а уж тем более видеть ребенка после посещения мо¬
гилы... Это сулит несчастье!
Поэтому я отправилась в указанное мне место в по¬
следний, тринадцатый день четвертой луны. Девочка была
одета в цветастое темно-красное кимоно, личико обрамля¬
ли густые волосы,— мне сказали, что начиная со второй
луны ей начали отращивать волосы. Она показалась мне
совсем такой же, как в ту ночь, когда я разлучилась с ней,
лишь мельком ее увидев, и сердце у меня забилось. Слу¬
чилось так, что супруга Снежного Рассвета разрешилась
от бремени как раз одновременно со мной, но новорожден¬
ное дитя умерло, и Снежный Рассвет выдал мою девочку
за своего ребенка, поэтому все уверены, что она и есть та
самая его дочка.
— Впоследствии я предназначаю ее для императора,
пусть она служит во дворце, сперва младшей, а потом
и старшей супругой! Оттого мы и бережем ее пуще гла¬
за!— сказал он, и когда я услышала это, то невольно поду¬
мала: «Стало быть, для меня она — отрезанный ло¬
моть!»— хоть, может быть, мне, матери, грешно было так
думать... А государь?.. Ведь он ни сном ни духом не дога¬
344

дывается, как бессовестно я его обманула. Он уверен, что
я предана ему безраздельно. Страшно подумать, как
я грешна!
Кажется, это было в восьмую луну,— во дворец пожа¬
ловал министр Коноэ. Рассказывали, что государь-инок
Го-Сага перед своей кончиной сказал: «Отныне служи ве¬
рой и правдой моему сыну Го-Фукакусе!» С тех пор ми¬
нистр очень часто бывал у нас во дворце. Государь, со
своей стороны, всегда оказывал ему любезный прием. Вот
и на этот раз в жилых покоях государя министру было по¬
дано угощение.
— Как же так?— сказал он, увидев меня.— Я слыхал,
будто вы исчезли неизвестно куда... Где же, в какой глуши
вы скрывались?
— Да, чтобы отыскать ее, нужно было быть чародеем...
Но мне все-таки в конце концов удалось найти ее на горе
Мэнлай!— ответил государь.
— Вообще-то старческие выходки Хёбукё возмути¬
тельны!— снова сказал министр.— А уход со службы дай¬
нагона Дзэнсёдзи? Меня крайне огорчило это событие... Ну
и дела творятся теперь при дворе! А вы что же, неужели
и впрямь решили навсегда бросить лютню? — опять обра¬
тился он ко мне.
Я молчала.
— Да, Нидзё дала обет богу Хатиману, что не только
сама не возьмет в руки лютню до конца своих дней, но и
всем своим потомкам закажет! — отвечал за меня государь.
— Такая молодая — и уже приняла такое горестное
решение!— сказал министр.— Все отпрыски семейства
Кога очень дорожат честью своего рода... Семейство ста¬
ринное, ведет свое происхождение со времен императора
Мураками, доныне сохранилась только эта ветвь Кога...
Накацуна, муж кормилицы госпожи Нидзё,— потомствен¬
ный вассал дома Кога. Мне говорили, что мой брат, канц¬
лер, сочувствуя ему, пригласил его к себе на службу, но
Накацуна отказался — он» дескать, потомственный вассал
Кога... Тогда канцлер собственноручно написал ему, что не
видит препятствий к тому, чтобы Накацуна одновременно
стал и его вассалом, потому что дом Кога так родовит, что
его нельзя равнять с прочими благородными домами... Хё¬
букё был совершенно не прав, настаивая, чтобы его дочь
сидела выше Нидзё только потому, что приходится Нидзё
теткой. А прежний император Камэяма в беседе с моим
345

сыном, бывшим канцлером Мототадой сказал, между про¬
чим, что поэтический дар — лучшее украшение женщи¬
ны... Танка, сложенная госпожой Нидзё — и притом
в столь грустных для нее обстоятельствах,— глубоко запа¬
ла ему в душу. И еще он сказал, что дом Кога вообще из¬
давна славился поэтическим дарованием, искусство стихо¬
сложения передается у них из рода в род, на протяжении
восьми поколений, вот и Нидзё, даром что еще совсем мо¬
лода. отличается незаурядным талантом... У прежнего го¬
сударя Камэямы во дворце служит некий Накаёри, вассал
дома Нидзё, от него государь узнал, что Нидзё исчезла и ее
разыскивают по всем монастырям, по всем храмам, буд¬
дийским и синтоистским... Государь Камэяма сказал, что
и сам тревожится, что с ней сталось. Это его собственные
слова...
Трапеза продолжалась, и за угощением министр сказал
еще вот что:
— Мой сын, тюнагон Канэтада, весьма изрядно слагает
песни «имаё». Очень хотелось бы, чтобы государь, если
возможно, поведал ему свои секреты стихосложения!
Государь согласился, но заметил:
— Здесь, в столице, это неудобно. Лучше займемся
этим в загородном дворце Фусими!
Он объявил, что отлучится до послезавтра, и быстро
собрался в путь. Выезд состоялся неофициальный, поэтому
сопровождающих было совсем немного, кушанья в дорогу
взяли только самые простые, несложные. Помнится, зани¬
малась этим одна лишь госпожа Бэтто. Из-за того что
я лишь недавно разрешилась от бремени и к тому же часто
переезжала с места на место, я очень исхудала и, кроме
того, обносилась, но раз приказ гласил: «Поезжай!» —
пришлось ехать. После того случая дед мой Хёбукё вовсе
перестал бывать во дворце, и я тревожилась — как же мне
собираться, в чем ехать? Ведь мне вовсе нечего надеть!
К счастью, как раз в это время Снежный Рассвет прислал
мне набор косодэ, цвета менялись от бледно-желтого к зе¬
леноватому, парадную красную накидку,— вышивка изоб¬
ражала унизанные каплями росы осенние травы,— еще
одно шелковое косодэ с узкими рукавами и шаровары-ха-
кама. Поистине, я больше чем когда-либо обрадовалась его
подарку! С нами ехали министр Коноэ, его сыновья — тю-
нагон Канэтада и прежний канцлер Мототада, а из свит¬
ских государя — только дайнагон Санэканэ Сайондзи
и вельможи Митиёри и Моротика. Усадьба Кудзё, где
проживал теперь дайнагон Дзэнсёдзи, находилась недале¬
346

ко от дворца, его часто к нам приглашали, говоря, что хоть
он и удалился с императорской службы, но уж к нам-то во
дворец приехать бы можно без стеснения, однако он вся¬
кий раз отказывался, ссылаясь на то, что из дома никуда
не выходит. Несмотря на это, все-таки опять послали за
ним придворного Киёнагу, и на сей раз он, в конце концов,
приехал в Фусими и привез с собой двух замечательных
певиц и танцовщиц «сирабёси»; впрочем, до поры до вре¬
мени об этом никто не знал. Но после того, как в Нижнем
дворце закончилось обучение искусству стихосложения,
Дзэнсёдзи объявил, что здесь присутствуют две сирабёси,
государь очень заинтересовался и тотчас же приказал их
позвать. Оказалось, что это сестры. Старшая была в темно-
алом одинарном косодэ и в шароварах-хакама, ей было
уже за двадцать, младшая — в бледно-желтом полосатом
кафтане — на рукавах были вышиты лепестки кустарника
хаги,— и в широких хакама. Старшую звали Харугику,
Весенняя Хризантема, младшую — Вакагику, Юная Хри¬
зантема. После того как они спели несколько песен, госу¬
дарь пожелал увидеть пляску. Сирабёси отнекивалась:
«Мы не привезли с собой барабанщика!» — но барабанчик
удалось отыскать, и отбивать ритмы стал дайнагон Дзэн¬
сёдзи. Сперва плясала Юная Хризантема. После этого го¬
сударь повелел: «Старшая тоже!» Старшая всячески отка¬
зывалась, говоря, что давно уже не плясала и все забыла,
но государь просил ее очень ласково, и она в конце концов
согласилась — это был дивный, изумительный танец! Го¬
сударь пожелал, чтобы танец был не слишком коротким,
и она исполнила пляску «Славословие». Поздней ночью
сирабёси уехали, но государь даже не заметил этого, так
сильно он захмелел. Ночью нам предстояло дежурство,
а назавтра — отъезд.
Пока государь почивал, у меня нашлось небольшое
дело в павильоне Цуцуи, и я туда отправилась. Ветер, шу¬
мевший в соснах, веял прохладой, звон цикад навевал пе¬
чальные думы. Был час, когда долгожданная луна уже си¬
яла на небосводе, озаряя ясным светом всю землю. Кругом
все дышало грустным очарованием, я даже не ожидала,
что здесь так прекрасно... Я уже шла назад, проходила
мимо одного из строений в самом неубранном виде, в од¬
ном лишь легком банном одеянии,— ведь мы находились
в загородном дворце, отдаленной горной усадьбе, и притом
я была уверена, что все давно снят,— как вдруг из-за бам¬
буковой шторы высунулась чья-то рука и ухватила меня за
рукав. Я громко закричала от страха, решив, что это, ко¬
347

нечно же, оборотень, но услышала слова: «Тише, ночью
нельзя кричать, а то лесовик придет, накличешь беду!» По
голосу я узнала министра, в испуге молча хотела вырвать
рукав и убежать. Рукав порвался, но министр все равно не
отпустил меня и, в конце концов, втащил в дом, за штору.
Кругом не было ни души. «Что вы делаете?!» — восклик¬
нула я, но это не помогло, он стал говорить, что давно уже
меня любит, и другие, давно знакомые, приевшиеся слова.
«Вот не было печали!» — подумала я, а он продолжал на
все лады твердить о своей любви, но его речи показались
мне очень безвкусными, заурядными. Вся во власти един¬
ственного желания — как можно скорее вернуться в ком¬
нату к государю, я твердила, что государь среди ночи мо¬
жет проснуться и, наверное, зовет меня... Под этим пред¬
логом я пыталась уйти.
— В таком случае, обещай, что снова придешь сюда,
как только улучишь время! — сказал министр, и я обеща¬
ла, потому что не было иного способа избавиться от его до¬
могательств, поклялась, призывая в свидетели всех богов,
и в конце концов убежала, в страхе за наказание, ожидаю¬
щее меня за эти ложные клятвы.
Л меж тем государь, проснувшись, пожелал продол¬
жить веселье, собрались люди и опять пошел пир горой.
Государь досадовал, зачем слишком рано отпустили Юную
Хризантему, выразил желание увидеть ее еще раз и решил
остаться для этого во дворце Фусими на весь завтрашний
день. Услышав, что его желание будет исполнено, он
остался очень доволен, много пил и так переусердствовал,
что снова уснул. А я, вся в смятении, так и не сомкнула
глаз до рассвета, силясь уразуметь — сном или явью было
то, что случилось ночью возле павильона Цуцуи.
На следующий день ответный пир давался от имени го¬
сударя, распорядителем он назначил вельможу Сукэтаку.
Приготовили целые горы яств и напитков. Снова приехали
вчерашние танцовщицы. Было особенно оживленно
и шумно, ведь пир давал сам государь. Старшей танцов¬
щице преподнесли золоченый кубок на подносе из аромат¬
ного дерева, а в кубке — три мускусных мешочка, млад¬
шей — один мешочек в кубке из лазурита на золоченом
подносе. Веселились, пока не ударил полночный колокол,
и опять заставили плясать Юную Хризантему, а когда она
запела песню «Раскололось пополам изваяние Фудо у свя¬
щенника Соо...» и дошла до слов: «Наш священник весь во
власти нежной страсти, грешной страсти...», дайнагон
Дзэнсёдзи бросил на меня многозначительный взгляд; мне
348

и самой кое-что вспомнилось и стало так страшно, что
я сидела, словно окаменев. Напоследок все пустились
в беспорядочный пляс, и вечер закончился среди разного¬
лосого шума.
Государь улегся в постель, я растирала ему плечи
и спину, а вчерашний мой воздыхатель подошел к самой
опочивальне и принялся меня звать:
— Выйдите на два слова!
Но как же я могла выйти? Я вся съежилась, прямо
оцепенела, а он продолжал:
— Хоть на минутку, пока государь спит!
— Иди скорее! Я позволяю!— шепнул мне государь —
эти с^ова его были для меня горше смерти! Я сидела в но¬
гах постели, так государь даже схватил меня за руку и си¬
лой заставил встать. Волей-неволей пришлось пойти...
— Я отпущу вас, как только государь проснется! —
сказал министр. И пусть на сей раз грех совершился во¬
преки моей воле, слов не хватает, чтоб передать, какую
муку я испытала при мысли, что государь нарочно при¬
творяется спящим и слышит все любовные речи, все до
единого словечка, которые говорил мне министр на той
стороне тонкой перегородки! Я все время заливалась сле¬
зами, но министр был так пьян, что отпустил меня лишь
под утро. Когда же я снова вернулась к государю и при¬
легла возле его постели, он, нисколько не понимая, что
творится у меня на душе, показался мне даже более весе¬
лым и оживленным, чем всегда, и это было мне нестерпимо
больно.
Днем мы должны были вернуться в столицу, но ми¬
нистр сказал, что танцовщицы еще здесь, потому что им
жаль расставаться с государем. «Побудьте еще хотя бы
денек!..» Очередь устраивать пир была теперь за минист¬
ром, и мы остались. Я горевала — что опять придется мне
пережить? У меня не было здесь своей комнаты, я просто
нашла местечко, чтоб отдохнуть, прилегла ненадолго, и тут
мне принесли письмо. Сперва шли стихи:
Образ твой, что в ночи
промелькнул мимолетным виденьем,
я не в силах забыть —
и в душе остался навеки
аромат рукавов летучий...
Дальше министр писал: «Сегодня утром я испытываю
неловкость. Уж не проснулся ли давеча государь, почи¬
вавший так близко от нас?..»
349

Я ответила:
Ах, быть может, и впрямь
это был только сон мимолетный?
Кто бы видел теперь
рукава мои, что пропитались
потаенных слез росной влагой!
Государь уже несколько раз присылал за мной; при¬
шлось пойти. Как видно, он почувствовал, что я страдаю
из-за того, что случилось минувшей ночью, потому что ка¬
зался оживленней и веселее, чем обычно, но мне это было
еще обиднее.
Снова начался пир, но сегодня, пока еще не слишком
стемнело, государя пригласили на прогулку на лодках,
и мы поехали в Фусими. Когда сгустилась ночь, позвали
рыбаков, искусных в приручении бакланов, к корме ав¬
густейшего судна привязали лодку с бакланами и показа¬
ли государю, как ловят рыбу с помощью птиц. Рыбаков
было трое, государь пожаловал им одежду со своего плеча.
После возвращения снова началось угощение, пошло в ход
сакэ, и государь опять напился допьяна. Ближе к рассвету
министр снова прокрался к опочивальне.
— Сколько ночей подряд приходится ночевать в чу¬
жом, непривычном месте...— послышались его речи,— это
так неприятно... Да и вообще здесь, в Фусими, местность
очень унылая, никак не уснуть... Прошу вас, зажгите
в моей спальне огонь, а то досаждают какие-то противные
мошки...— мне было отвратительно слышать это, но госу¬
дарь опять сказал:
— Ну, что ж ты? Почему не идешь?— И эти его слова
причинили мне нестерпимую боль.
— Простите меня, старика, за мои причуды! — без вся¬
кого смущения говорил министр чуть ли не возле самого
изголовья государя.— Наверное, вам противно смотреть,
как я схожу с ума от любви... Но в прежние времена тоже
случалось, что пожилой мужчина становился благодетелем
молодой особы. Такой союз приводил к долгому покрови¬
тельству...— Мне было больно и горько слушать эти слова,
но что я могла поделать? А государь, по-прежнему в самом
благодушном расположении духа, сказал:
— Мне тоже очень тоскливо лежать здесь одному, так
что располагайтесь поближе...— И мне снова пришлось
лечь с министром в соседнем помещении так же, как про¬
шлой ночью, за тонкой раздвижной дверью.
На следующее утро отъезд назначили еще затемно, так
что шум и суета начались очень рано, и я рассталась с ми¬
350

нистром, не сохранив от этой встречи ничего, кроме горь¬
кой душевной опустошенности. Я села позади государя
в его карету; в той же карете ехал и дайнагон Санэканэ
Сайондзи. Наконец, показалась столица; до моста Киё-
мидзу все кареты ехали друг за дружкой, но от Кёгоку по¬
езд государя свернул к северу, а кареты министра
и остальных — на запад, и тут — я сама не могла бы ска¬
зать, почему?— мне стало грустно расставаться с минист¬
ром. Эта грусть показалась неожиданной мне самой, и я
с удивлением спрашивала себя, когда и как могла про¬
изойти такая перемена в моей душе?
Свиток третий
Уныло, мрачно текла моя жизнь. «Неужели до конца
дней придется влачить столь безрадостное существова¬
ние?»— думала я. Единственно желанным казался уеди¬
ненный приют где-нибудь в глуши гор, но это стремление,
увы, было невыполнимо. Да, нелегко бежать от суетного
мира!— против воли роптала я на мой печальный удел.
Я боялась, что государь со временем меня разлюбит, страх
утратить его любовь преследовал меня даже во сне, я ло¬
мала голову, как предотвратить беду, но ничего не могла
придумать. Наступила вторая луна, повсюду расцвели
цветы, ветерок доносил благоухание цветущей сливы, но
радость новой весны не веселила меня, ничто не могло
развеять мою тревогу, мою печаль.
...Послышался голос государя — он звал людей, и я по¬
спешила на его зов. Государь был один.
— В последнее время все женщины разъехались по
домам, во дворце стало совсем уныло...— сказал он.— Ты
тоже целыми днями уединяешься в своей комнате. Желал
бы я знать, о ком ты тоскуешь?
«Опять ревнивые намеки!» — подумала я с досадой.
В это время доложили, что во дворец пожаловал насто¬
ятель.
Его сразу провели к государю, и мне не оставалось ни¬
чего другого, как молча внимать их беседе. Этой весной
захворала дочь государя, будущая государыня Югимонъин
(в ту пору она была еще ребенком и звалась принцессой
Има), болезнь затянулась, и решено было служить молеб¬
ны богу Айдзэну о ниспослании выздоровления болящей.
Кроме того, государь хотел вознести моления созвездию
Северного Ковша; эту службу, если не ошибаюсь, поручи*
351

ли преподобному Нарутаки из храма Высшей мудрости,
Ханнядзи.
...Завязалась беседа, даже более доверительная и теп¬
лая, чем обычно, я сидела тут же, внутренне трепеща от
страха при мысли о том, что творится в душе настоятеля
в эти минуты, как вдруг государю сообщили, что принцес¬
се внезапно стало хуже, и он поспешил удалиться во внут¬
ренние покои.
— Дождитесь, пожалуйста, возвращения государя...—
обратившись к настоятелю, сказала я.
Мы остались одни, кругом не было ни души, и настоя¬
тель стал горько упрекать меня, говорил, как тосковал обо
мне долгие дни и луны после нашей последней встречи...
Слезы, которые он при этом утирал рукавом своей рясы,
невозможно было бы скрыть от постороннего взора... Я не
знала, что отвечать, слушала молча, а меж тем государь
вскоре вернулся. Не подозревая об этом, настоятель все
продолжал свои сетования. Услышав его речь сквозь тон¬
кую перегородку, государь остановился, прислушался
и, будучи от природы человеком проницательным, скорым
на догадку, сразу, конечно, все понял. Это было ужасно!
Государь вошел в комнату. Настоятель сделал вид,
будто ничего не случилось, но следы слез, которые он
тщетно пытался скрыть, были слишком заметны, государь
не мог их не видеть. «Какой же гнев пылает сейчас в его
душе!» — сама не своя, думала я.
Вечером, когда наступило время зажечь светильники,
государь удалился в опочивальню, я растирала ему ноги;
кругом было необычно безлюдно, тихо.
— Сегодня мне довелось услышать нечто весьма не¬
ожиданное!— сказал государь. — Мы с младенческих лет
дружны с настоятелем, всегда были очень близки и, как
мне казалось, друг от друга ничего не скрывали... А я-то
думал, что он чужд любовной страсти... — с упреком сказал
он мне.
Отпираться, уверять: «Нет, вы ошиблись, ничего тако¬
го нет и в помине!» — было бы бесполезно, и я поведала
ему обо всем, начиная с первых встреч с настоятелем
и кончая разлукой той памятной лунной ночью, рассказала
все без утайки, вплоть до самых малых подробностей.
— Поистине, таинственный, необъяснимый союз! —
сказал государь.— Подумать только, он так горячо полю¬
бил тебя, что решился просить дайнагона Дзэнсёдзи уст¬
роить встречу... А ты так жестоко его отвергла! Это к добру
не приведет! Любовь властвует над людьми без разбора,
352

в древности тоже бывали тому примеры. Епископ Какино-
мото, превратившись в демона, вселился в государыню Со-
мэ-доно. Любовь сгубила его, несмотря на то что силой ду¬
ха он не уступал буддам и бодхисаттвам... Зато праведник
из храма Сигадэра излечился от пагубной страсти, когда
супруга императора Уды, сжалившись над ним, написала
ему стихи «В чертоги рая отведи меня...». Но сдается мне,
любовь, которую питает к тебе настоятель, еще сильнее,
чем все, что случалось в прошлом. Помни об этом и не от¬
носись к нему так холодно и сурово... Я сам все устрою, но
никто не должен об этом знать...— ласково говорил госу¬
дарь.— Ничего от меня не скрывай. Теперь, когда ему
придется часто бывать во дворце, можно будет устроить
так, чтобы он перестал страдать и гневаться на тебя...
Могла ли я без сердечной боли слушать эти слова?!
— Я полюбил тебя раньше всех,— продолжал госу¬
дарь,— с тех пор прошло уже много лет, и, что бы ни слу¬
чилось, всегда буду нежно любить... Увы, многое в нашей
жизни не зависит от моей воли, и мне прискорбно, что
я лишен возможности доказать, как глубоко я тебе пре¬
дан... Твоя покойная мать, Дайнагонноскэ, была моей пер¬
вой наставницей в искусстве любви, тайно от всех я горячо
привязался к ней, но в ту пору я был всего лишь подрост¬
ком, не смел открыто признаться в своей любви... Я робел,
меня смущали порядки нашего мира, отношения между
мужчинами и женщинами приводили меня в смятение...
А меж тем ее полюбил Фуютада, потом Масатада, а мне
оставалось лишь униженно выжидать время, когда любов¬
ник не навещал ее... Ты была еще в материнском чреве, а
я уже ждал тебя и йотом, держа тебя на коленях, все ждал,
когда же ты, наконец, подрастешь... Уже тогда я любил
тебя!— говорил государь, повествуя о давно минувших де¬
лах, но все, о чем он поведал, касалось меня так близко,
что я внимала ему с невыразимой печалью.
На следующее утро должен был начаться молебен.
Поднялась суета, устанавливали алтарь, устраивали все
необходимое для богослужения, а я опасалась лишь одно¬
го — как бы по выражению моего лица не догадались,
в каком смятении я пребываю. Наконец, объявили: «По¬
жаловал его преподобие!» — и хотя внешне я спокойно си¬
дела неподалеку от государя, мне было мучительно тяжело
при мысли о том, что он задумал.
12 Заказ № 912
353

* * *
Мне и раньше часто случалось ходить к настоятелю
с поручениями от государя, но сегодня совесть мучила ме¬
ня особенно сильно. До вечерней службы еще оставалось
время, и государь послал меня отнести настоятелю бумагу,
отметив некоторые непонятные места в догмах вероучения
Сингон. В покоях настоятеля не было никого посторонних.
Луна, подернутая туманной дымкой, смутно озаряла по¬
кой; настоятель, опираясь на подлокотник, вполголоса чи¬
тал сутру.
— Я поклялся пред ликом Будды, что та злосчастная
осенняя ночь будет нашей последней встречей,— сказал
он,— но по-прежнему продолжал невыносимо страдать.
Вижу теперь, что любовь мне дороже жизни... Я молил
лишь о смерти, дабы уйти прочь от тебя в мир иной, но,
как видно, боги не внемлют моим молитвам. Я бессилен
справиться с этим чувством...— говорил он, и мне при¬
шлось у него остаться. Я трепетала от страха, опасаясь,
как бы люди не проведали о нашем свидании. Все сверши¬
лось словно во сне; я не успела еще толком досмотреть этот
сон, как послышались голоса: «Время начинать служ¬
бу!»— и я поспешила скрыться через раздвижную заднюю
стенку. Невидимая преграда нас разделяла... «Непременно
встретимся снова, когда служба окончится!» — твердил
настоятель, но остаться и ждать его было слишком мучи¬
тельно, и я удалилась в свою комнату. И все же я чувство¬
вала, что образ настоятеля не в пример сильнее запал мне
в душу, чем даже в ту памятную, далекую ночь, когда,
расставаясь со мной, он написал мне стихи: «Лишь горечь
осталась от печальных снов этой ночи...» Наверное, сама
судьба уготовила наш союз...— думала я в слезах, и не¬
вольно хотелось знать, какие узы соединяли нас в про¬
шлом существовании. Я прилегла отдохнуть, но очень
скоро рассвело, и мне пришлось пойти к государю прислу¬
живать при утренней трапезе.
— Вчера я нарочно послал тебя к настоятелю,— сказал
государь, когда рядом никого не было.— Надеюсь, что он
об этом не догадался... Ты тоже не показывай вида, что
знаешь... Мне жаль его, нельзя, чтобы он при встрече со
мной смущался...
Растерявшись, я не знала, что отвечать. Мучительно
было думать, что настоятель страдает, творя молитвы
с грехом на сердце. Шестая ночь молебна пришлась на во¬
семнадцатое число второй луны. В этот вечер государь до¬
354

поздна наслаждался дивным благоуханием сливы, цвету¬
щей в этом году особенно пышно перед одним из павильо¬
нов дворца Томикодзи. Я была с ним. Наконец, мы услы¬
шали, что богослужение закончилось.
— Вот и конец молебнам...— сказал государь. — Час
уже поздний, можешь быть свободна, ступай к нему! —
Я не ожидала, что он опять пошлет меня к настоятелю,
было больно услышать его приказ, но с ударом колокола,
возвестившего полночь, к государю пригласили госпожу
Хигаси и они вместе отошли ко сну в Померанцевом па¬
вильоне, а я отправилась к настоятелю, туда, где мы всегда
с ним встречались,— не столько из повиновения государю,
сколько из жалости — ведь настоятель проводил сегодня
последнюю ночь во дворце... Конечно, он ждал меня.
«Нужно порвать эту связь, иначе со временем придется
горько раскаиваться...» — думала я. В ушах моих еще зву¬
чали ласковые слова, которые говорил мне государь какой-
нибудь час назад, одежда еще хранила аромат благоуха¬
ний, пропитавших его одежды, и вот пришлось снова со¬
единить рукава — на этот раз с настоятелем. Но разве это
была моя вина?
Настоятель плакал, горюя, как будто расставались мы
навсегда, а я, напротив, все время думала — ах, лучше
было навсегда прервать эту связь, когда я его еще совсем
не любила, после той безрадостной ночи под кровом дай¬
нагона Дзэнсёдзи... Но теперь поздно было жалеть об этом.
Меж тем короткая летняя ночь вскорости сменилась рас¬
светом, прервав наше свидание, недолгое, как сверканье
росы в лучах утра. Впереди нас ожидала разлука, а новая
встреча...— кто знает, состоится ли, и когда?
Немало мучений
пришлось мне в любви претерпеть —
и все же сегодня
лью снова горчайшие слезы,
в разлуке тебя вспоминая...
* * *
Здоровье принцессы пошло на поправку, на седьмой
день молебствий служили только вечерню, и настоятель
уехал. Его образ глубоко запал мне в сердце, я очень о нем
грустила.
Но вот что удивительно: в ночь нашей последней
встречи я покинула настоятеля еще до рассвета и только
успела было прилечь у себя в каморке, как за мной срочно
прислали от государя. «Скорей, скорей!» — торопил меня
12*
355

его посланец Киёнага. Я встревожилась: эту ночь государь
провел с госпожой Хигаси, отчего же такая спешка? Ведь
я только что рассталась с настоятелем...
— Вчера ты пришла к настоятелю очень поздно, была
уже глубокая ночь,— сказал мне государь.— Представляю
себе, с каким волнением он тебя ждал... Такая любовь не
часто встречается в нашем мире, иначе я не стал бы вам
помогать... К тому же я глубоко почитаю настоятеля, отто¬
го и разрешил вам встречаться... Слушай же, сегодня
ночью мне приснился удивительный сон! Мне снилось,
будто настоятель подарил тебе свой молитвенный жезл
и ты прячешь его от меня за пазуху. Я тяну тебя за рукав
и говорю: «Ведь мы так близки с тобой, почему ты хочешь
утаить от меня его дар?» Тогда ты, такая печальная, ути¬
рая слезы, достаешь этот жезл. Я гляжу и узнаю жезл, се¬
ребряный жезл покойного отца, государя-монаха Го-Саги.
«Отдай его мне!» — говорю я, хочу взять у тебя жезл... Но
тут я проснулся. Сомнения нет — этой ночью что-то случи¬
лось... Помнишь стихи о сосне, что выросла на скале?..
Я слушала, верила и не верила, но с того дня государь
целый месяц ни разу не призывал меня. Я не смела роп¬
тать, ибо, как бы то ни было, согрешила-то я, хоть и не по
своей воле. В одиночестве встречала я утро и вечер и вско¬
ре заметила, что и впрямь снова в тягости. И опять одолела
меня тревога — как сложится отныне моя судьба?
Однажды, в начале третьей луны, когда во дворце было
необычно пустынно и тихо, государь перед ужином уда¬
лился в Двойной покой, а меня призвали к нему. «Зачем
он зовет меня?» — подумала я, но государь обошелся со
мною ласково, говорил нежные слова, клялся в любви, а
я не знала, радоваться мне или, напротив, печалиться...
— После того, как мне привиделся тот сон, я нарочно
ни разу не призывал тебя...— сказал государь.— Ждал,
чтобы прошел ровно месяц, и очень по тебе тосковал...
«Так и есть... Стало быть, он нарочно не звал меня,—
пораженная, подумала я.— В самом деле, ведь с того ме¬
сяца я понесла...» И тревога о ребенке, о том, что будет
с ним и со мною, с новой силой сдавила сердце.
* * *
Ну, а тот, с кем меня соединяло столь глубокое чувство,
кто был моей первой настоящей любовью, постепенно от¬
далился от меня после тех злосчастных ночей в Фусими,
356

и я с грустью подумала, что он вправе на меня обижаться.
В начале пятой луны я ненадолго вернулась домой, чтобы
в годовщину смерти матери, как всегда, побывать на ее
могиле, и он прислал мне письмо.
Пока я искал
тот корень, на сердце похожий,
что горечь таит,
не в росе — в слезах безутешных
рукава до нитки промокли...
Дальше следовали ласковые слова, а в конце стояло:
«Если ничто не помешает, я навещу тебя, хотя бы нена¬
долго, пока ты живешь дома, где стража не стережет за¬
ставу...»
В ответ я написала только:
«Где еще и расти
корню горькой любви потаенной,
как не в сердце моем!
И мои рукава недаром
от безудержных слез промокли...
ведь я полюбила тебя на всю жизнь и буду любить не
только в этом, но и в будущих воплощениях...» Но, по
правде сказать, я чувствовала, что никакими словами не
вернешь его былую любовь. Он пришел, когда уже насту¬
пила глухая ночь.
Мне хотелось рассказать ему обо всем, что наболело на
сердце, но прежде чем я успела вымолвить хоть словечко,
вдруг послышался шум и крики:
— Зарево над кварталом Сандзё-Кёгоку! Пожар на
улице Томикодзи!
Ясное дело, он не мог оставаться у меня, если горит
дворец, и поспешно ушел. Короткая весенняя ночь вско¬
рости миновала, возвратиться было нельзя. Уже совсем
рассвело, когда мне принесли от него письмо:
«Вчера я понял, как слабеют узы, что соединяли нас,
и грустно думать, что помеха, нарушившая нашу встре¬
чу,— предвестник будущей разлуки навсегда...
Ужель в твоем сердце
иссякнет живительный ключ
и в реку забвенья
навеки канет любовь,
что нас друг к другу влекла?..»
В самом деле, мне тоже казалось, что неспроста пре¬
рвалась в ту ночь наша встреча...
357

Союз этот нежный
продлить нам, увы, не дано,
но в любящем сердце
никогда не высохнут слезы,
ключ живительный не иссякнет!
Конечно, если бы я подольше оставалась в усадьбе,
встречи со Снежным Рассветом не ограничились бы этим
неудачным свиданием, но в тот же день, вечером, государь
прислал за мной карету, приказал срочно вернуться, и
я уехала во дворец.
* * *
В начале осени меня, наконец, перестала мучить
тошнота.
— Кажется, для тебя наступила пора надеть ритуаль¬
ный пояс,— сказал государь.— А настоятель знает, что ты
носишь его ребенка?
— Нет,— ответила я,— откуда же? У меня не было
случая сообщить ему об этом...
— Ему нечего стыдиться,— сказал государь.— Хотя
сперва он, кажется, стеснялся меня... Человек бессилен
перед велением судьбы, а ваш союз предначертан самим
роком... Я сам скажу ему обо всем!
Я не знала, что отвечать, подумала только, как взвол¬
нован будет настоятель, услышав эту новость от государя.
Но если бы я сказала: «Не надо, не говорите!» — государь
подумал бы, что я слишком забочусь о настоятеле.
— Прошу вас, поступайте, как сами сочтете нуж¬
ным!— только и могла я ответить.
* * *
В эти дни, как обычно, ученые монахи собрались для
беседы о догматах вероучения Сингон, толковали государю
различные заповеди, изложенные в святых сутрах. Насто¬
ятель тоже приехал во дворец на несколько дней. Когда
толкование священных текстов, пояснений к ним и обря¬
дов закончилось, устроили приличествующий случаю
скромный пир. Я прислуживала государю во время
трапезы.
— Итак, если вникнуть поглубже в священные книги,
становится очевидным, что любовная связь между мужчи¬
ной и женщиной не содержит в себе греха,— сказал госу¬
дарь.— Мы наследуем любовный союз еще из прошлых
358

наших существований, избежать его невозможно, человек
не в силах справиться с могуществом страсти... В древ¬
ности тоже не раз такое случалось... Праведный Дзёдзо,
влюбившись в женщину из земли Митиноку, пытался
убить ее, но не смог и, не устояв перед соблазном, в конце
концов вступил с ней в любовный союз. Святой монах, на¬
стоятель храма Сигэдэры влюбился в государыню Сомэдо-
но и, не в силах справиться со страстью, превратился в де¬
мона... Люди бессильны сопротивляться любви. Бывает,
что из-за любви они превращаются в демонов или в камни,
как та скала, что зовется «Тоской о муже»... Случается,
люди вступают в союз с животными, с домашней скоти¬
ной — таков удел, предназначенный им из прошлых су¬
ществований. Человек не властен одолеть любовную
страсть! — говорил государь, а мне казалось, будто он об¬
ращается только ко мне одной, и у меня было такое чувст¬
во, словно я разом обливаюсь и слезами и потом...
Пиршество было скромным, вскоре все разошлись. На¬
стоятель тоже хотел уйти, но государь сказал:
— На дворе глубокая ночь, кругом тишина, самое под¬
ходящее время не спеша поговорить о святом учении...—
и задержал его у себя, но мне стало почему-то невыразимо
тяжело на душе, и я удалилась.
О чем они говорили после моего ухода — не знаю,
я ушла к себе в комнату.
Было уже далеко за полночь, когда государь прислал за
мной.
— Я сумел весьма искусно рассказать ему обо всем...—
сказал он. — Пожалуй, ни один отец, ни одна мать, как бы
ни велика была их родительская любовь, не заботятся
о своем дитяти так ревностно, как я забочусь о тебе...—
И говоря это, он прослезился, а я, не находя слов, молчала,
только слезы хлынули неудержимым потоком.
— Ты слышала, как я говорил, что человек не в силах
убежать от судьбы...— ласковей, чем обычно, продолжал
государь.— Я сказал настоятелю: «Однажды мне довелось
ненароком услышать нечто совсем неожиданное... Воз¬
можно, вы испытываете неловкость, но разве мы не дали
клятву всегда и во всем полностью доверять друг другу?
Нельзя допустить, чтобы пострадала репутация священ¬
ника столь высокого сана. Я убежден, что привязанность
к Нидзё — результат каких-то ваших деяний в прошлом
существовании, и потому ни в малой степени не питаю
к вам враждебного чувства... Нидзё в тягости с начала это¬
го года. Недаром я видел тот вещий сон — я сразу понял,
359

что он приснился мне неспроста, и вплоть до начала тре¬
тьей луны ни разу не призывал ее, ибо всецело заботился
о вас. Да отвернутся от меня боги Исэ, Камо, Ива-Симидзу
и другие покровители нашей страны, если я сказал вам
неправду! Поверьте, мое уважение к вам нисколько не
умалилось!» Услышав мои слова, настоятель некоторое
время молчал, а потом, украдкой смахнув слезу, сказал:
«В таком случае, больше нет смысла от вас таиться... Со
скорбью вижу, что эта любовь — возмездие за грехи, со¬
вершенные в прошлой жизни. Я не забуду ваше великоду¬
шие не только в этом, но и в грядущем существовании,
сколько бы раз ни суждено мне было переродиться! Три
года я не в силах справиться с этой пагубной страстью.
Я молился, читал священные сутры, старался забыть, вы¬
рвать из сердца греховную страсть, а сам все время по¬
мышлял только о Нидзё...
В конце концов, отчаявшись, я послал ей письмо с про¬
клятием, но и тогда не смог освободиться от наваждения...
Потом я снова увидел Нидзё — это было похоже на враще¬
ние колеса злого рока,— и снова скорбел о собственном
малодушии, ибо опять горел в пламени грешных земных
страстей... Из того, что вы только что мне сказали, я понял,
что Нидзё понесла от меня... Сомнения нет, я — отец бу¬
дущего ребенка... Позвольте же уступить мой сан настоя¬
телю храма Добра и Мира вашему сыну, принцу Мицухи-
то, а я удалюсь в глухие горы, затворюсь там, надену чер¬
ную власяницу и буду жить как отшельник. Долгое время
я пользовался вашими милостями, но на сей раз ваше
теплое участие столь велико, что и в грядущих существо¬
ваниях я буду с благодарностью и восторгом вспоминать
о ваших благодеяниях». С этими словами он, в слезах,
удалился. Он так любит тебя, что поистине достоин глубо¬
кого сострадания!
Я слушала рассказ государя и чувствовала и скорбь,
и радость одновременно, а из глаз непрерывно струились
слезы — наверное, именно о таких чувствах сказано в сти¬
хотворении «Насквозь промокли рукава...» в «Повести
о Гэндзи», когда непонятно, от горя или от радости льются
слезы.
Мне захотелось услышать обо всем из уст самого на¬
стоятеля, приближалось время его отъезда, и, притворив¬
шись, будто исполняю поручения государя, я решила пой¬
ти к нему. В его покоях спал только маленький мальчик-
служка, посторонних никого не было. Настоятель вышел
со мной в каморку, где мы всегда встречались.
360

— Я стараюсь помнить, что страдания в конце концов
могут обернуться радостью, но нет — у меня так тяжело на
сердце, что невольно жаль самого себя...— говорил насто¬
ятель. «Ах, надо было навсегда расстаться,— думала
я, слушая его,— после той памятной безрадостной встре¬
чи...)) Но в то же время, при мысли, что завтра молебны
окончатся и сегодня я вижу его в последний раз, мне было
жаль его покидать... Неисповедимы пути любви!
Всю ночь настоятель так горевал о предстоящей разлу¬
ке, что я позабыла даже собственные тревожные мысли
о том, что ждет меня впереди. Он точь-в-точь повторил
слова, которые я слыхала от государя.
— Когда я узнал, что государю известно о нашей свя¬
зи, я испугался, что отныне мы больше никогда не сможем
встречаться, и понял, как горячо я люблю тебя! Поистине,
мое чувство к тебе — не обычная страсть! Ты беременна,
стало быть, мы — супруги, а ведь известно, что супру¬
жеские узы нерасторжимы и в настоящем, и в будущем
воплощении! Государь сказал, что сам бережно воспитает
младенца. Это и радует меня, и печалит. Теперь я с таким
нетерпением ожидаю рождения этого ребенка!— смеясь
и плача, говорил он. Меж тем послышались голоса, ночь
рассвела, и мы расстались. Прощаясь, он сокрушался:
«Когда доведется снова тебя увидеть?» На сей раз я пол¬
ностью разделяла его чувства.
Ах, если бы только
все так же на шелк рукавов,
слезами омытых,
в предутренний час нисходило
рассветной луны сиянье!..
Очевидно, в сердце моем возникла такая же большая
любовь, какую питал ко мне настоятель. «Наверное, это
и впрямь судьба...» — думала я. Не успела я вернуться
к себе и только было прилегла отдохнуть, как за мной
прислали от государя.
* * *
Государь еще не покинул опочивальню.
— Я тоже напрасно ждал тебя до утра...— сказал он.—
Пришлось в одиночестве коротать ночь... Конечно, с моей
стороны дерзко звать тебя сразу после свидания с возлюб¬
ленным, когда ты полна грусти, расставшись с ним...
Представляю себе, как ты ропщешь в душе на бессердечие
Неба, разлучившего вас!
361

Я не знала, что отвечать на эти язвительные, насмеш¬
ливые слова. «Большинство людей на свете знать не знает
таких мучений! Почему только на мою долю выпало так
страдать?» — думала я, и слезы застилали мне глаза. Не
знаю, как воспринял государь мои слезы, но мне было все
равно.
— Вижу, вижу, ты, конечно, думаешь: «Как он мне
докучает! Мне бы вздремнуть сейчас на досуге и сладко
грезить о недавнем свидании...», да?— рисовал он в своем
воображении картины, одну нелепее другой. «Вот оно...
Так я и знала, что этим кончится!» — думала я, слушая его
злые, оскорбительные слова, и будущее пугало меня,
а слезы, одна за другой, одна за другой, неудержимо кати¬
лись из глаз. Заметив, что я плачу, государь, как видно,
еще сильнее ощутил ревность.
— Ты только о настоятеле и тоскуешь,— сказал он.—
И сердишься, конечно, зачем я тебя позвал...— И, оконча¬
тельно придя в дурное расположение духа, оборвал речь на
полуслове, встал с постели и вышел, а я ускользнула
к себе.
* * *
Мне нездоровилось, и до самого вечера я безвыходно
просидела у себя в комнате. «Государь, наверное, решил,
что я провела весь день с настоятелем. Какие насмешки
опять меня ожидают?» — с горечью думала я.
Направляясь вечером прислуживать государю, мне хо¬
телось лишь одного — поскорее покинуть суетный мир,
скрыться куда-нибудь далеко-далеко, в горную глушь,
и жить там тихой, спокойной жизнью. Меж тем толкование
религиозных доктрин закончилось, настоятель находился
в покоях у государя, текла спокойная, дружественная бе¬
седа. Я прислушивалась к их разговору с тревожным чув¬
ством. Потом я вышла и только было остановилась возле
купальни, как ко мне подошел Снежный Рассвет.
— Что же ты?— сказал он.— Сегодня я состою на
службе во дворце, а ты хотя бы подала мне какой-нибудь
знак!
Я растерялась, не знала куда деваться от смущения, но,
к счастью, в этот миг меня опять позвали к государю.
Я встревожилась, но оказалось, что он всего лишь зовет
меня прислуживать за вечерней трапезой. Ужин был
скромный, прислуживали только одна-две женщины, но
государь нашел это скучным и, уловив голоса вельмож
362

Моротики и Санэканэ, дежуривших в большом зале, при¬
казал пригласить их. Пошло непринужденное веселье, все
жалели, что ужин окончился слишком рано. Настоятель
удалился в покои принцессы служить вечерню, а я печа¬
лилась, что приходится с ним расстаться, чувствовала себя
совсем одинокой, и все вокруг во дворце навевало на меня
скорбь.
А вскоре подошла для меня пора надеть ритуальный
пояс. Церемония совершилась очень скромно и незаметно.
Наверное, государь очень страдал в душе. В эту ночь
я прислуживала в опочивальне, спала рядом, и всю ночь до
утра он беседовал со мной как ни в чем не бывало, ласко¬
вей, чем обычно, не упрекал, не сердился — но могла ли
я не испытывать душевную муку?
* * *
В этом году государь приказал с особой пышностью от¬
метить праздник Возложения цветов в девятой луне. Во
дворце все заранее усердно готовились к этим дням, а
я решила, что мне, в моем положении, неудобно участво¬
вать в торжествах, и попросила отпустить меня на это вре¬
мя домой, но государь не позволил: «Ничего еще не замет¬
но, оставайся!» На праздник я надела парадную красную
накидку поверх косодэ бледно-лилового и зеленого цвета.
Нижние легкие косодэ были красновато-коричневые, цвет
постепенно переходил к желтым оттенкам. В таком наряде
я пришла вечером прислуживать государю; в это время
донесся голос:
— Пожаловал его преподобие!
У меня невольно забилось сердце. Был последний день
праздника, и настоятель проследовал в молельню для за¬
вершающей службы. Разумеется, он не знал, что я тоже
буду присутствовать на молебне. Неожиданно ко мне по¬
дошел какой-то слуга.
— Меня послал государь,— сказал он.*— Он велит вам
поискать, не обронил ли он в молельне свой веер, и, если
найдете, принести!
«Странно!» — подумала я, но все же приоткрыла раз¬
движную перегородку, отделявшую молельный зал, по¬
смотрела вокруг, но веера нигде не было. «Нету!» — сказа¬
ла я, и слуга удалился. В тот же миг кто-то изнутри слегка
раздвинул перегородку. Это был настоятель.
— Я так люблю тебя,— сказал он,— а теперь, когда ты
в тягости, не передать словами, как я тревожусь о тебе, как
363

тоскую... Я думал, ты сейчас живешь дома, и собирался
послать тебе весточку с надежным человеком. Надо скры¬
вать нашу любовь...
Я и сама больше всего боялась, как бы кто-нибудь не
проведал о нашем союзе — было бы ужасно запятнать до¬
брое имя настоятеля,— но вместе с тем у меня недостало
духа запретить ему искать встречи.
— Хорошо, делайте как хотите...— согласилась я.—
Лишь бы никто не узнал...— И с этими словами закрыла
перегородку. Когда служба окончилась, настоятель уехал,
а я пошла к государю.
— Ну, как мой веер?— с улыбкой спросил он, и я по¬
няла, что он нарочно послал того слугу, чтобы я могла хоть
словечком перекинуться с настоятелем.
* * *
Наступила десятая луна, с хмурого неба непрерывно
лил дождь, соперничая с потоками слез, насквозь промо¬
чивших мои рукава. Никогда еще не случалось мне испы¬
тывать такую тоску и тревогу. Я уехала в Сагу, к мачехе,
и затворилась на семь дней для молитвы в храме Колеса
Закона, Хориндзи. Сорванные ветром красные листья кле¬
на с горы Бурь, Арасиямы, смятой парчой устилали волны
реки Оигавы, а я перебирала в памяти прошлое, вспоми¬
нала свою жизнь, придворную службу, большие и малые
события, даже лица вельмож во время чтения Лотосовой
сутры, собственноручно переписанной покойным госуда-
рем-монахом Го-Сагой, разные дары, возложенные в тот
далекий день на алтарь Будды... В памяти теснились бес¬
численные образы прошлого, всплывали строчки стихов:
«Завидую волнам, дано им вновь и вновь к родному брегу
возвращаться...» Где-то совсем близко в горах тоскливо
трубил олень... «Отчего он трубит так жалобно?— думала
я.— С кем заодно горюет?..»
В тоске безутешной
я слезы горючие лью,
не зная покоя.
Кого же в окрестных горах
так жалобно кличет олень?..
* * *
Как-то раз, одним особенно грустным вечером, к храму
подъехал какой-то знатный придворный. «Кто бы это мог
быть?» Я выглянула в щелку и узнала тюдзё Канэюки. Он
364

прошел прямо к той келье, где я жила, и окликнул меня.
В другой раз я бы не удивилась, но сейчас это было для
меня неожиданно.
— Внезапно захворала матушка государя, госпожа
Омияин,— сказал он.— Государь с утра находится у нее,
здесь, в Саге, во дворце Оидоно. Он послал за вами
в усадьбу, но ему сказали, что вы удалились в этот храм,
и я приехал за вами... Государь собрался очень поспешно,
никого из женщин с собой не взял. Ничего, что вы дали
обет пробыть здесь известный срок, потом сможете про¬
должить сызнова ваше затворничество... А сейчас пожа¬
луйте со мной во двбрец Оидоно, государь нуждается в ва¬
шей службе!..— передал он мне приказ государя.
Шел пятый день моего затворничества, до выполнения
обета оставалось всего два дня, обидно было прерывать
молитвы до срока, но карета была уже здесь, к тому же
Канэюки сказал, что государь не взял с собой никого из
женщин, надеясь, что я сейчас живу в Саге... Стало быть,
рассуждать было нечего, я тотчас же поехала во дворец.
В самом деле, случилось так, что многие дамы разъехались
по домам и при государе не оказалось ни одной опытной,
привычной к службе придворной дамы. Да и зная, что
я живу у мачехи в Саге, он не взял с собой никакой обслу¬
ги. Вместе с ним в одной карете приехал и государь Камэ¬
яма, а позади них сидел дайнагон Санэканэ Сайондзи.
Я приехала, как раз когда из покоев госпожи Омияин обо¬
им государям прислали ужин.
* * *
У госпожи Омияин случился всего-навсего легкий
приступ бери-бери, недуг неопасный, и оба государя, об¬
радованные, заявили, что это надо отпраздновать. Первым
устроить пир вызвался наш государь, распорядителем он
назначил дайнагона Сайондзи. Перед обоими государями
поставили расписные лаковые подносы с десятью отделе¬
ниями, в которых лежал вареный рис и разные яства. Та¬
кие же подносы подали всем гостям. После того как
трижды осушили чарочки сакэ, подносы унесли и снова
подали рис и разные закуски. Теперь выпили трижды по
три чарки сакэ. Госпожа Омияин получила подарки —
алую и лиловую ткань, свернутую наподобие лютни,
и пеструю ткань, сложенную в виде цитры. Государю Ка-
мэяме поднесли многопластинчатый гонг на деревянной
раме, только вместо металлических пластин к раме подве¬
сили свернутые четырехугольником лиловые ткани от
365

темного до бледно-сиреневого оттенка, а жезл для ударов
был сделан из ароматического дерева, инкрустированного
кусочками горного хрусталя. Женщинам — дамам госпо¬
жи Омияин — поднесли дорогую бумагу «митиноку», тка¬
ни и прочие изделия, придав им самую неожиданную фор¬
му, мужчинам — нарядную кожаную конскую сбрую, тис¬
неную замшу. Подарков была целая груда! Веселились до
позднего вечера. Я, как всегда, разливала сакэ.
Государь играл на лютне, государь Камэяма — на
флейте, царедворец Киммори — на малой японской цитре,
принцесса, воспитанница госпожи Омияин, — тоже играла
на цитре, Кинхира, сын дайнагона Сайондзи,— на флажо¬
лете, Канэюки — на флейте. Спустилась ночь, на горе
Арасияма уныло зашумел ветер в соснах, издалека, из
храма Чистой Истины, Дзёконгоин, долетел колокольный
звон, и государь запел:
Там над башнями столицы
красный отсвет черепицы,
Колокольный слышен звон
из обители Каннон...
Это было удивительно к месту и так прекрасно! Пение
государя затмило все прочие развлечения.
— А где же чарка сакэ?— спросила госпожа Омияин,
и государь ответил, что она стоит перед государем Камэя-
мой. Госпожа Омияин сказала, что теперь наступил черед
послушать его пение, но государь Камэяма, смущенный,
отнекивался. Тогда наш государь сам взял чарку и буты¬
лочку с сакэ, прошел к матери за бамбуковую завесу, под¬
нес ей полную чарку сакэ и снова запел:
Дни блаженства, дни отрады,
праздничные дни —
Нам утехи, как награды,
принесли они.
Пусть, мелодией певучей
долы огласив,
Дарит радостью созвучий
праздничный мотив!
Тут уж и государь Камэяма подхватил песню, присое¬
динив свой голос к голосу старшего брата.
— Простите старухе докучные речи,— сказала госпо¬
жа Омияин,— но повторю снова... Горестно родиться
в грешном мире в гиблое время, когда захирела святая ве¬
ра, но все же я сподобилась, недостойная, высокого звания
государыни, вы оба, мои сыновья, по очереди взошли на
императорский трон, меня дважды именовали Матерью
366

страны... Мне уже больше шестидесяти лет, и я без сожа¬
лений расстанусь с миром. Единственное мое желание —
возродиться к новой жизни в высшей из девяти райских
сфер! Мне кажется, что сегодняшняя музыка не уступает
той, что звучит в раю, и даже пение самой птицы Кала-
винки не слаще того, которому мы сейчас здесь внимали...
Хотелось бы, если можно, еще раз услышать какую-нибудь
песню «имаё»! — С этими словами она пригласила обоих
сыновей к себе, за занавес, придвинула низенькую ширму,
наполовину приподняла занавес, и оба государя вместе
запели*:
Как забыть мне нашу встречу!
В сердце память о былом:
Ожиданьем полный вечер,
Ночь счастливая вдвоем,
Шепот страсти, пыл обета —
Словно призрачные сны,
В час разлуки, в час рассвета
Лик померкнувшей луны.
Будто вновь я вижу это,
Рукава влажны...
Словами не описать, как прекрасно звучали их голоса!
Потом, расчувствовавшись от выпитого сакэ, оба всплак¬
нули, стали вспоминать минувшие времена и, наконец,
растроганные, покинули зал. Государь остался ночевать во
дворце Оидоно, император Камэяма пошел его проводить.
Дайнагон Сайондзи, сославшись на нездоровье, удалился.
Государя сопровождали только несколько молодых царе¬
дворцев.
* * *
Оба государя легли в одном покое.
— Из обслуги никого нет,— сказал мне государь,—
поэтому оставайся сегодня при опочивальне! — И тут же
приказал: — Разотри мне ноги!
Я стеснялась присутствия государя Камэямы, но заме¬
нить меня было некому, и, стало быть, надо было повино¬
ваться, как вдруг государь Камэяма сказал:
— Прикажи ей, пусть она спит рядом с нами!
— Нидзё в тягости,— сказал ему государь,— она жила
дома, я вызвал ее неожиданно, только потому, что не взял
с собой других женщин. По всему видно, что ей уже труд¬
но исполнять обычную службу. Как-нибудь в будущем,
в другой раз...— Но государь Камэяма настаивал:
367

— Но ведь в вашем присутствии ничего предосуди¬
тельного случиться никак не может! Император Судзаку
не пожалел отдать принцу Гэндзи даже родную дочь,
принцессу Третью, почему же вы ни за что не соглашае¬
тесь уступить мне Нидзё? Разве я не говорил вам, что
охотно предоставлю в ваше распоряжение любую даму из
моей свиты, стоит вам только пожелать?.. Как видно, вы
пренебрегаете моим великодушием...
В эти дни Сайгу, прежняя жрица богини Аматэрасу,
жила у госпожи Адзэти, бывшей кормилицы государя Ка¬
мэямы. Он пригласил ее сюда, потому что как раз в то вре¬
мя усиленно добивался ее расположения. Государь прика¬
зал мне остаться рядом, но вскоре крепко уснул, ибо че¬
ресчур много выпил. Кругом не было ни души.
— Незачем выходить куда-то! — сказал государь Ка¬
мэяма, загородил спящего государя ширмой и увел меня за
ширму, а государь об этом ведать не ведал, и это было на¬
стоящее горе!
Когда стало светать, государь Камэяма вернулся в свою
постель рядом с государем и разбудил его.
— Как я заспался!— воскликнул он.— А Нидзё, на¬
верное, убежала?
— Нет, она только что была здесь,— отвечал государь
Камэяма,— спала всю ночь рядом с вами...— Я содрогну¬
лась от страха, услышав подобную ложь, в душе уповая
лишь на то, что была неповинна в этом грехе, но в этот
день государь не присылал за мной.
Вечером наступил черед прежнего императора Камэя¬
мы устраивать пир. Распорядителем он назначил Кагэфу-
су, одного из своих придворных, вассала дома Сайондзи.
«Вчера распорядителем был Сайондзи,— шептались
люди,— а сегодня всего-навсего Кагэфуса... Конечно, он
выступает от имени государя, но можно ли ставить на одну
доску людей столь различного положения?..» Впрочем,
пир был устроен как полагалось, и вино, и закуски прили¬
чествовали случаю. Госпоже Омияин поднесли миниатюр¬
ную скалу, свернутую из ткани, и лодочку из аромати¬
ческой смолы, полную душистого масла, все это покоилось
на подставке с узором, изображавшим воду. Государь по¬
лучил миниатюрное изголовье из благоуханного дерева
в серебряном ларчике, женщины — хлопчатую вату и нит¬
ки в виде ниспадающих со скалы струй водопада, мужчи¬
ны — разноцветную кожу и ткани, свернутые наподобие
плодов хурмы.
368

— А это — для нее за то, что прислуживала нам! —
указав на меня, сказал государь Камэяма распорядителю
Кагэфусе, и я получила десять штук китайского атласа
и десять штук шелка, от темно-лилового до бледно-сире¬
невого, свернутых в виде пятидесяти четырех книжечек —
глав «Повести о Гэндзи»; на каждой книжке значилось
название соответствующей главы... Но вчерашний пир был
не в пример веселее, так что на сей раз ничего особенно
интересного не было. Дайнагон Сайондзи отсутствовал,
сославшись на нездоровье. «Притворяется!» — говорили
некоторые. «Нет, он и вправду болен!»— возражали дру¬
гие. После пира оба государя прошли в покои на галерее,
туда им подали ужин, а мне было приказано прислужи¬
вать. Ночью они опять легли рядом, в одном покое. Идти
к ним в опочивальню мне не хотелось, на сердце лежала
тяжесть, но ведь от придворной службы не убежишь...
Пришлось с новой силой изведать, сколь мучительны по¬
рядки нашей земной юдоли!
Утром оба прежних государя, веселые, оживленные,
вместе отбыли в столицу; с ними уехал и дайнагон Сайон¬
дзи. Государя Камэяму сопровождал его придворный
Киммори. Я тоже хотела уехать, пояснив, что дала обет
семь дней молиться в храме Колеса Закона, да и помимо
этого, будучи в тягости, чувствую нездоровье... Но после
отъезда государей стало так уныло и тихо, что госпожа
Омияин выразила желание, чтобы я погостила у нее еще
хотя бы денек, и я осталась. В это время ей принесли
письмо от государыни. Разумеется, я не знала, что там на¬
писано.
— Что такое?! Да в своем ли она уме?!— прочитав
письмо, воскликнула госпожа Омияин.
— А в чем дело?— спросила я.
— Я дескать оказываю тебе почести, словно законной
супруге государя, и нарочно устраиваю разные пиры и за¬
бавы, чтобы все это видели. Ей, мол, остается только зави¬
довать... Пишет: «Конечно, я уже постарела, но все же по¬
лагаю, государь не собирается меня бросить...» — прочита¬
ла госпожа Омияин и рассмеялась. Она смеялась, мне же
было горько все это слышать, и я уехала к моей кормилице
в ее усадьбу на углу проезда Оомия и Четвертой дороги.
★ * *
Вскоре я получила письмо от настоятеля. Он писал, что
находится в доме своего любимого ученика. Родные маль¬
чика жили неподалеку, и я стала тайно бывать там. Однако
369

чем чаще мы встречались, тем больше о нас судачили лю¬
ди; я очень огорчилась, услышав об этих сплетнях, но на¬
стоятель сказал: «Пусть меня лишат сана, мне все равно.
Поселюсь где-нибудь в глухом горном селении, в хижине,
сплетенной из сучьев...» — и продолжал встречаться со
мной, хотя я в душе трепетала от страха.
Меж тем подошла к концу десятая луна, мне нездоро¬
вилось больше чем обычно, я грустила, тревожилась, а тем
временем государь приказал деду моему Хёбукё пригото¬
вить все необходимое к предстоящим родам. «Что меня
ждет? — грызли душу печальные думы.— Моя жизнь по¬
добна недолговечной росе...» Вдруг, как-то раз поздней
ночью, послышался скрип колес, подъехала карета и по¬
стучали в ворота: «Пожаловала госпожа Кёгоку из дворца
Томикодзи!» Я очень удивилась, но когда ворота открыли
и карета въехала во двор, я увидела, что из плетеного ку¬
зова вышел государь, переодетый так, чтобы его никто не
узнал. Я никак не ждала его посещения и совсем растеря¬
лась, а он сказал: «Мне нужно немедля с тобой погово¬
рить...»
— Твой союз с настоятелем перестал быть тайной,—
продолжал он,— все знают о нем, даже я не избежал наве¬
тов... Нечего говорить, как это неприятно! Я узнал, что на
днях некая женщина родила, но ребенок ее сегодня вече¬
ром умер. Я приказал ей и ее домашним молчать об этом
и делать вид, будто роды еще не начались. В эту семью мы
отдадим твоего будущего ребенка, а ты скажешь всем, что
младенец родился мертвым. Тогда злые толки несколько
поутихнут и пересудам придет конец... Мне больно слы¬
шать, как люди бранят тебя, насмехаются... Поэтому я ре¬
шил так поступить...— Долго говорил со мной государь,
а на рассвете, когда запели птицы, уехал. Мне было отрад¬
но убедиться, что он искренне заботится обо мне,— это на¬
поминало какой-то старинный роман,— но было горестно
сознавать свой печальный удел — одного за другим отда¬
вать рожденных мною детей в чужие люди. Я была еще вся
во власти печальных дум, когда мне принесли письмо го¬
сударя.
«Не могу забыть нашу вчерашнюю встречу,— писал
государь.— Все вокруг выглядело так необычно...
Слишком долго живешь
ты в хижине, хмелем увитой,
ото всех вдалеке —
ах, как трудно, должно быть, отринуть
эту прелесть уединенья!..» —
370

ласково писал он, а меня по-прежнему не покидала трево¬
га — долго ли продлится его любовь?
Я ответила:
Навестив мой приют,
только прелесть в нем ты находишь,
но не вечна любовь —
я в раздумьях грустных блуждаю
среди трав заглохшего сада...
* * *
В тот же день, вечером, я узнала, что настоятель опять
приехал, но не решилась пойти к нему, потому что еще
днем почувствовала приближение родов. Когда стемнело,
он сам пришел. Я не ждала его, сперва было испугалась,
но в доме не было посторонних, при мне находились толь¬
ко две доверенные служанки, я позволила ему войти
и рассказала о посещении государя минувшей ночью.
— Я знал, что не смогу оставить ребенка при себе...—
сказал он,— но как прискорбно, что тебе тоже придется
с ним разлучиться... На свете немало случаев, когда
в сходных обстоятельствах мать все-таки не расстается
с дитятей. Но коль скоро так рассудил государь, стало
быть, иного выхода нет...— сокрушаясь, говорил он.
Дитя родилось одновременно с ударом колокола, воз¬
вестившего наступление утра. Это был мальчик! На кого
он похож — еще трудно было понять, но все равно это был
прелестный ребенок! Настоятель взял его на колени.
— Ты родился на свет, ибо нас соединяли прочные узы
еще в былых воплощениях...— не в силах сдержать слезы,
говорил он, как будто обращался к взрослому человеку.
Меж тем ночная мгла посветлела, наступило утро, и на¬
стоятель ушел, скорбя о разлуке.
Я отдала ребенка, как приказывал государь, а всем
сказала, что дитя оказалось мертворожденным; как мудро
предвидел государь, на этом сплетни и зловредные пере¬
суды постепенно сошли на нет. Ребенка забрал у меня
один из приближенных к государю людей, он же прислал
подарки для дитяти. Мне оставалось лишь тревожиться,
надежно ли погребена эта тайна...
* * *
Я разрешилась от бремени в шестой день одиннадцатой
луны; с того дня настоятель бывал у меня столь часто, что,
к моему ужасу, это не могло сойти незамеченным. Три¬
надцатого числа он опять навестил меня поздней ночью.
371

— В мире, сейчас неспокойно,— рассказал он.— С по¬
запрошлого года священное древо храма Касуга находится
в столице, но теперь люди, волнуясь, требуют, чтобы древо
вернули назад, в Южную столицу, Нару, потому что неиз¬
вестно по какой причине пошло гулять по свету моровое
поветрие; говорят, люди умирают всего через несколько
дней с начала болезни. Страх невольно объемлет душу,
в особенности когда слышишь о смерти близких знако¬
мых...— рассказывал настоятель, и в голосе его звучала
необычная робость.— Я подумал, вдруг я тоже заболею
и умру, оттого и пришел сегодня,.. Сколько бы раз ни
суждено мне было переродиться, только бы по-прежнему
не разлучаться с тобой! Иначе, будь то самый распрекрас¬
ный трон в высшей из райских сфер, без тебя мне и там
будет одна тоска! И наоборот — пусть суждено мне жить
в самой убогой, крытой соломой хижине, лишь бы вместе
с тобой — это высшее счастье для меня! — всю ночь не
смыкая глаз, говорил он. Меж тем наступило утро. Теперь
уходить было неудобно, рядом за той же оградой жили хо¬
зяева, кругом было много глаз; как бы он ни таился, это
только вызвало бы лишнее подозрение, и он решил остать¬
ся у меня на весь день. Я замирала от страха, хотя никто,
кроме его мальчика-служки, не знал о его приходе. Я боя¬
лась, не проведают ли о моем госте в доме кормилицы,
сердце в груди тревожно стучало, но настоятель, напротив,
казалось, вовсе не беспокоился, и мне пришлось согла¬
ситься.
Мы целый день были вместе.
— После нашей скорбной разлуки и потом, когда ты
вдруг исчезла неизвестно куда, я не находил себе места от
тоски,— говорил настоятель.— Я решил тогда с горя своей
рукой переписать пять главных сутр и в каждый список
внес по одному иероглифу твоего имени... Это для того,
чтобы исполнилась моя слезная мольба — непременно еще
раз родиться на этой земле в одно время с тобой и снова
вступить в любовный союз!.. Я закончил списки, но еще пе
передал их в храм, не освятил, и это с умыслом — я хочу
вместе с тобой принести эти сутры на алтарь Будды, когда
мы вновь возродимся к жизни! А пока я сдам свитки на
хранение морскому царю; там, в его сокровищнице, на дне
морском они будут храниться вплоть до нашего возрожде¬
ния! А если, не ровен час, суждено мне обратиться в дым
на горе Бэйман, я распорядился бросить эти списки в по¬
гребальный костер.
Эти странные, бредовые мысли очень меня напугали.
372

— Будем молиться только о том, чтобы вместе возро¬
диться в раю» в едином венчике лотоса! — сказала я, но на¬
стоятель не согласился.
— Нет, нет, мне слишком дорога наша любовь, и
я твердо решил — хочу во что бы то ни стало снова ро¬
диться в облике человека на сей грешной земле! А если, по
закону этого мира, наступит смерть, и в дым обращусь я, то
и тогда с тобой не расстанусь! — серьезно и грустно отве¬
тил он. Потом он ненадолго задремал, но вдруг проснулся,
открыл глаза, и я увидела, что он весь обливается потом.
— Что с вами?— спросила я, и он ответил:
— Мне приснилось, будто мы, как две уточки-нераз-
лучницы, соединились в союзе... А вспотел я оттого, что
так сильно люблю тебя, что душа моя покинула тело
и приникла к твоему рукаву...
Он встал и вышел; луна уже скрылась за гребнем гор,
в небе белели полоски облаков, и горы на востоке чуть по¬
светлели. Колокольный звон, возвестивший рассвет, за¬
глушил рыдания разлуки. В это утро нам было почему-то
особенно тяжело расставаться. Он еще не успел уйти да¬
леко, а его мальчик-служка уже принес мне письмо:
Я оставил тебе
любовью объятую душу —
почему же опять
не могу в покое забыться,
грудь стесняют скорбные думы?
Я прочла эти стихи, и на сердце защемило от жалости
и горя.
Право, если сравнить,
кто больше в тоске о любимом
пролил горестных слез,
чей рукав тяжелее от влаги,—
я тебе уступить не посмею!
Я написала это сразу, не задумываясь, повинуясь охва¬
тившему меня горю.
* * *
Потом я узнала, что в тот же день настоятель посетил
дворец государя, а вскоре — помнится, в восемнадцатый
день той же луны,— услыхала, что он заразился поветри¬
ем, ходившим тогда но миру. Мне рассказали, что к нему
373

призвали врачей, что его лечат, но ему все хуже и хуже,
и я не находила себе места от тревоги. А дня через два —
кажется, двадцать первого — мне принесли от него письмо.
«Не думал я, что вижусь с тобой в последний раз...—
писал он. — Меня страшит не болезнь, от коей я, как вид¬
но, умру, а мои прегрешения, ибо мне жаль покидать сей
мир, а это — великий грех! Хотелось бы знать, что предве¬
щал сон, который приснился мне в ту последнюю ночь?..»
Письмо кончалось стихотворением:
Вспоминая тебя,
ухожу из жизни с надеждой,
что хоть дым от костра,
на котором сгорю бесследно,
к твоему потянется дому...
Невозможно было спокойно читать это послание! Горе
объяло душу при мысли, что наша недавняя встреча, быть
может, была последней...
Если буду жива,
дым костра твоего распознаю
и скажу: «Это он!»
Только мне в тоске безысходной
уж недолго бродить по свету...
Писать ему сейчас, когда вокруг больного толпятся
люди, было бы неосторожно, мое письмо могло бы не уте¬
шить, а, напротив, лишь смутить настоятеля; чувства, пе¬
реполнявшие мою душу, так и остались невысказанными...
Мне не верилось, что близится час вечной разлуки, однако
на двадцать пятый день одиннадцатой луны я узнала, что
настоятель скончался. Словами не описать, что испытала
я при этом известии! Знаю, грешно любить так сильно, как
я любила...
Мне вспоминались его слова, его грустные стихи
«...пусть несбыточны мои грезы, только в них нахожу от¬
раду...», перед глазами стоял его облик, когда он произнес:
«...но печально струит сиянье светлый месяц осенний».
«Лучше бы мы навсегда расстались после той безрадост¬
ной встречи и холодной разлуки, мне не пришлось бы те¬
перь изведать такие страдания...» — думала я. Накрапывал
мелкий дождь, клубились тучи, само небо, казалось мне,
скорбит и плачет. В ларце для писем еще лежало его
письмо, последний след его кисти: «...но дымом вознесясь
в пустоту, я буду по-прежнему льнуть к тебе...»; рукава,
служившие ему изголовьем, еще хранили знакомый аро¬
374

мат, пробуждая бесчисленные воспоминанья. Я давно меч¬
тала принять постриг, но сейчас опять не смела этого сде¬
лать; люди связали бы мой поступок с кончиной настояте¬
ля, я страшилась набросить тень на имя покойного и
с болью думала, что даже схима мне недоступна.
Утром мне сказали, что пришел его мальчик-служка.
Я сама поспешно вышла к нему, мне казалось, будто все
это происходит во сне... Мальчик был одет в коричневатый
кафтан на синем исподе, по ткани вышиты птицы фазаны.
Смятые рукава без слов говорили, что он проплакал всю
ночь. Заливаясь слезами, он поведал мне о последних днях
настоятеля — поистине, ни словами, ни кистью не пере¬
дать сей скорбный рассказ!
— Помните, в ту ночь, когда настоятель сложил стихи:
«...но печально струит сиянье светлый месяц осенний...»,
он обменялся с вами косодэ. Ваше косодэ он бережно хра¬
нил и всегда держал возле своего сидения в молитвенном
зале. Вечером двадцать четвертого дня он пожелал, чтобы
его одели в это косодэ, и приказал не снимать, когда пре¬
дадут сожжению его мертвое тело. «А это передашь
ей...» — велел он...— С этими словами мальчик подал мне
ларчик, на лаковой крышке коего была нарисована ветка
священного дерева. В ларце лежало письмо. Иероглифы
было трудно узнать, они больше походили на следы птичь¬
их лапок.
«В ту ночь...» — с трудом разобрала я начальные слова.
«В этом мире нам больше не суждено...» — читала я даль¬
ше, наполовину догадываясь о содержании, и сама чуть не
утонула в слезах при виде этих вкривь и вкось написанных
знаков.
Если б знать я могла,
что в загробной реке Трех быстрин
снова встречу его,—
без раздумья бушующим волнам
предалась бы, гонима любовью!
В ларце лежала горсть золотого песка, завернутая
в бумагу. Мальчик рассказал, что памятное косодэ сгорело
в погребальном костре, сутры, переписанные настоятелем,
тоже исчезли в огне. Потом мальчик ушел, утирая горькие
слезы, а я глядела ему вслед, и мне казалось, что свет по¬
мерк перед моими очами.
375

* * *
Государя связывала с настоятелем тесная дружба, он
тоже, конечно, очень скорбел о его кончине. Он написал
мне, что понимает, сколь велико мое горе. Это письмо не
только не утешило меня, но, напротив, лишь сильнее раз¬
бередило скорбь.
Я знаю, навеки
в душе твоей запечатлен
тот образ нетленный —
лик месяца перед рассветом,
нежданно сокрывшийся в тучах...—
писал государь.
«Давно известно, что наш мир полон скорби, и все же
сердце болит, когда вспоминаю, как он любил тебя и как
горевал, что приходится с тобой расставаться...»
Я не знала, что отвечать на это письмо, послала только
стихи:
К невзгодам и бедам,
что выпали мне без числа,
добавились ныне
прискорбные воспоминанья...
О, месяц, сокрывшийся в тучах!
Мне казалось, никакими словами не передать мое горе,
в слезах проводила я дни и ночи, не заметила даже, как
окончился этот год и наступил новый...
Государь продолжал писать мне, но спрашивал только:
«Отчего ты не приезжаешь?» — а таких писем, как рань¬
ше,—«Немедленно приезжай!» — я больше не получала.
С этого времени я почувствовала, что он охладел ко мне,
хотя прямо об этом не говорил. «Так оно и должно было
случиться...» — думала я, ведь я так много грешила, хоть
и не по своей воле... Помню, когда до конца года остава¬
лось всего несколько дней, мне было особенно грустно —
«И год, и жизнь моя — все подошло к концу...», как напи¬
сано в «Повести о Гэндзи». В душе жила тревога о настоя¬
теле, не захотевшем молиться перед кончиной, и чтобы за¬
молить наш грех, я писала на обороте его писем изречения
Лотосовой сутры.
♦ * *
Наступил новый год, а я все так же лила слезы, ничего
не замечая вокруг. В пятнадцатый день первой луны ис¬
полнилось ровно сорок девять дней со дня кончины насто-
376

ятеяя. Я отправилась в храм к святому праведнику, к ко¬
торому питала особенное доверие и почтение, отделила
часть золота, оставленного мне настоятелем, и заказала
поминальную службу, а на бумаге, в которую завернула
золото, написала:
Быть может, сегодня
ты путь мне укажешь сквозь мглу
к заре долгожданной,—
хоть порвались с твоей кончиной
наш союз скреплявшие узы!..
Праведник славился красноречием, я с волнением слу¬
шала его похвальное слово настоятелю, в котором пере¬
числялись благие деяния покойного, и рукава мои не про¬
сыхали от слез.
Я безвыходно затворилась в этом храме. Вскоре насту¬
пило пятнадцатое число второй луны, день, когда Шакья-
Муни переселился в Нирвану. С давних пор повелось от¬
мечать этот грустный день, но в этом году, в моем горе, он
показался мне особенно скорбным. В этот день в покоях
праведника всегда читали и толковали Лотосовую сутру,
чтение начиналось в день весеннего равноденствия и про¬
должалось четырнадцать дней. Я была рада, что оказалась
в храме как раз во время этой торжественной службы. Мо¬
нахи ежедневно читали поминальные молитвы по настоя¬
телю. Я не смела во всеуслышание объявить, от чьего име¬
ни возносят эти молитвы, указала только — «от человека,
связанного нерушимым союзом», а в последний день
службы написала:
Не скоро настанет
иного рожденья заря
и выглянет месяц —
сквозят тоской несказанной
закатного солнца блики...
* * *
За все время, что я жила затворницей в храме на Вос¬
точной горе Хигасияма, государь ни разу не написал мне.
«Так и есть, он забыл меня!» — со страхом думала я. На¬
конец, я решила, что завтра вернусь в столицу. Все вокруг
казалось унылым и безотрадным... Один за другим совер¬
шались четыре молебна — шла служба Нирваны: правед¬
ные монахи бодрствовали всю ночь, читая молитвы. Я то¬
же проводила ночь в молитвенном зале. Подстелив под го¬
377

лову рукав, я ненадолго вздремнула, и во сне, как живой,
мне привиделся настоятель. «Долгий путь во мраке — та¬
кова наша жизнь в скорбной земной юдоли!» — сказал он
и обнял меня... Той же ночью я захворала, да так тяжело,
что почти теряла сознание. Праведный старец уговаривал
остаться в храме еще хотя бы на один день, подождать,
пока мне станет полегче, но за мной уже прислали карету,
отправлять ее назад было неудобно и сложно, и я пусти¬
лась в обратный путь, в столицу. У Западного моста через
речку Имадэгаву, неподалеку от храма Киёмидзу, мне по¬
чудилось, будто тот, чей образ приснился мне накануне,
наяву вошел ко мне в карету, и я потеряла сознание. Слу¬
жанка привела меня в чувство. Мы приехали в дом корми¬
лицы, и с этого дня я захворала, да так, что не могла про¬
глотить даже глотка воды. Так, между жизнью и смертью,
я оставалась до конца третьей луны, а когда, наконец,
пришла в себя, обнаружилось, что я снова в тягости. С той
памятной ночи, когда мы в последний раз встретились
с настоятелем, я блюла чистоту, можно сказать — ни с кем
даже взглядом не обменялась, стало быть, не оставалось
сомнений, кто отец моего ребенка. Союз с настоятелем
причинил мне одно лишь горе, и все же мысль о том, что
наша связь тайным образом не прервалась, согревала мне
душу, уже теперь я с любовью думала о ребенке и вопреки
всем доводам разума с нетерпением ждала его появления.
* * *
Некоторое время спустя — помнится, был двадцатый
день четвертой луны — государь послал за мной людей
и карету, мол, я ему зачем-то нужна, но я еще не совсем
оправилась после болезни, нужно было беречь здоровье,
и я ответила, что не могу приехать, ибо хворала долго
и тяжело. Он написал:
«Для чего до сих пор
лелеешь ты воспоминанья
о минувшей любви?
Ведь ушел предрассветный месяц
навсегда из бренного мира...
Представляю себе, как ты непрерывно льешь слезы.
Очевидно, твой старый возлюбленный больше тебе не ну¬
жен...»
Прочитав это письмо, я подумала только, что государь
недоволен — зачем я так сильно горюю о настоятеле. Ока¬
залось, однако, совсем другое.
378

...Когда государь Камэяма еще не передал трон на¬
следнику, при его дворе служил сын моей кормилицы, На-
каёри, курандо шестого ранга. (После отречения государя
ему, как водится, присвоили следующий, пятый ранг.)
И вот кто-то распустил слух, будто сей Накаёри свел меня
с государем Камэямой, тот не чает во мне души, и по этой
причине я будто бы собираюсь покинуть нашего госуда¬
ря... Разумеется, я понятия не имела об этих толках.
Здоровье мое тем временем улучшилось. «Надо вер¬
нуться на службу, пока моя беременность еще не замет¬
на...»— решила я и в начале пятой луны прибыла во дво¬
рец. Но что это? Государь вовсе не обращал на меня вни¬
мания, и хотя внешне относился ко мне как будто по-пре¬
жнему, на сердце у меня все время лежала тяжесть. Всю
пятую луну я прослужила во дворце как обычно, в унынии
встречая и провожая утро и вечер, а с наступлением
шестой луны уехала домой под предлогом траура по близ¬
кой родне.
* * *
На этот раз мне хотелось, чтобы предстоящие роды со¬
вершились в глубокой тайне; я поселилась у родных непо¬
далеку от Восточной горы Хигасияма и жила там, таясь от
всех. Впрочем, никто особенно не стремился меня прове¬
дать. Мне казалось, я стала совсем иной, да и обстановка,
в которой я очутилась, тоже совсем не походила на все,
к чему я привыкла. В конце восьмой луны я почувствовала
приближение родов. В прежние времена я тоже скрыва¬
лась, но все же многие меня навещали, на сей раз одино¬
чество делил со мной лишь печальный голос оленя на кру¬
тых горных вершинах. Тем не менее роды прошли благо¬
получно, родился мальчик. Я полюбила его с первого
взгляда. «Мне снилось, будто мы — уточки-неразлучни-
цы...»— говорил настоятель в ночь нашей последней
встречи, и я, как предсказывал этот сон, понесла... Что сие
означает? Я всегда страдала оттого, что с двух лет расста¬
лась с матерью и даже не помню ее лица; а этот ребенок
еще в материнской утробе уже лишился отца... «Как же он
будет со временем горевать об этом!» — с грустью думала
я и ни на минуту не расставалась с дитятей, все время
держала его подле себя. А тут как раз вышло так, что дол¬
го не могли найти кормилицу, искали повсюду, но безус¬
пешно. Ребенок оставался со мной, я любила его всем сер¬
дцем, и если, бывало, он обмочит пеленки, я, вне себя от
379

жалости, поспешно хватала его в объятия и клала рядом,
в свою постель. Впервые дано мне было в полной мере из¬
ведать всю глубину материнской любви.
Мне было жаль даже на короткое время расстаться
с мальчиком, я сама ухаживала за ним; да и после, когда
удалось найти и договориться с подходящей женщиной из
местности Ямадзаки, все еще держала его постельку рядом
с собой. Как не хотелось мне возвращаться на службу во
дворец государя!
Меж тем наступила зима. От государя пришло письмо.
«Как понимать, что ты все время уединяешься?» — писал
он; в начале десятой луны я опять начала служить при
дворе, а там вскоре год подошел к концу.
* * *
В Новом году я прислуживала государю все три первых
праздничных дня; не счесть, сколько горьких минут мне
пришлось пережить за этот короткий срок! Чем я не уго¬
дила — государь прямо не говорил, но я чувствовала, что
он уже отдалился от меня сердцем. Жить во дворце стано¬
вилось все безрадостней и тоскливей. Только он, Снежный
Рассвет, когда-то меня любивший (подумать только, как
давно это было!), часто справлялся обо мне, говоря:
«Сильнее обиды любовь...»
Во вторую луну молебны в День успения Будды слу¬
жили во дворце Сага, присутствовали оба государя. Я тоже
была там. Образ настоятеля, год назад покинувшего наш
мир, преследовал меня неотступно, я была безутешна.
«О великий Будда, чье учение пришло к нам из Индии
и Китая! — думала я.— Да исполнится твоя клятва, помоги
душе настоятеля сойти со стези блужданий, отведи его
в Чистую землю рая!»
Эти слезы любви
текут на рукав, словно воды
бурной Ои-реки.
Если б знала, что отмель Встречи
ждет меня,— предалась бы волнам!
Ничто не занимало меня, любовь, соединяющая муж¬
чин и женщин, приносит, казалось мне, только одни стра¬
дания. «Не лучше ли покончить с жизнью, утопиться
в волнах?— думала я, перебирая старые, теперь уже не¬
нужные любовные письма.— Но что станет с моим ребен¬
ком, если я тоже его покину? Кто, кроме меня, его пожа¬
380

леет?.. Вот они, узы, привязывающие нас к земной юдо¬
ли!»—думала я, и любовь к отданному на воспитание
младенцу с новой силой сжимала сердце.
Молодая сосна
поднялась на пустынном прибрежье,
где никто не бывал,—
как узнать, от чьего союза
проросло из завязи семя?..
* * *
После возвращения из Саги я ненадолго отлучилась со
службы, чтобы проведать мое дитя. Ребенок вырос на
удивление, уже что-то лепетал, улыбался, смеялся; после
этой встречи я полюбила его еще сильней и, вернувшись во
дворец, так тосковала, что думала — лучше б я его не
видала!
Меж тем наступила осень; неожиданно я получила
письмо от моего деда Хёбукё. «Собери вещи,— писал он,—
да не кое-как, а все до последней нитки, и уезжай из двор¬
ца. Вечером пришлю за тобой людей!» В полном недоуме¬
нии я пошла к государю.
— Вот что пишет мой дед... Отчего это?— спросила
я, но государь ни слова мне не ответил. Все еще не в силах
уразуметь, что случилось, я обратилась к госпоже Хигаси:
— Что случилось, не понимаю... Мой дед прислал мне
такое письмо... Я спрашивала государя, но он молчит...
— Я тоже не знаю! — отвечала она.
Что оставалось делать? Не могла же я сказать: «Не
поеду!»
Я стала собирать вещи, но невольно заплакала при
мысли, что навсегда покидаю дворец, куда меня впервые
привезли четырех лет от роду, дворец, к которому так
привыкла, что тяготилась даже недолгим пребыванием до¬
ма, в усадьбе. Тысячи мелочей приковывали мой взор,
я мысленно прощалась с каждым деревцем, с каждой тра¬
винкой. В это время послышались шаги — это пришел тот,
кто был вправе держать на меня обиду,— Снежный
Рассвет.
— Госпожа у себя? — спросил он у моей девушки.
Услышав его голос, я еще острее ощутила свое несчастье
и, приоткрыв двери, выглянула; по моему залитому слеза¬
ми лицу каждый с первого взгляда понял бы мое горе.
— Что случилось? — спросил он. Не в силах вымолвить
ни словечка, я продолжала заливаться слезами, потом,
381

впустив его в комнату, достала письмо деда, сказала толь¬
ко: «Вот, из-за этого...»—и снова заплакала.
— Ничего не понимаю! — сказал Снежный Рассвет.
Так говорили все, но никто не мог толком объяснить мне
в чем дело.
Старшие дамы, давно служившие во дворце, утешали
меня, но они тоже были в полном неведении и только пла¬
кали со мной вместе. Меж тем наступил вечер. Я боялась
еще раз пойти к государю, было ясно, что меня прогоняют
по его приказанию... «Такова его воля!» — думала я. Но
когда же удастся теперь снова его увидеть? Меня охватило
желание взглянуть на него,— быть может, в последний
раз!— и, не помня себя, я неверными шагами пошла к го¬
сударю. При нем находились придворные, всего двое или,
кажется, трое, они непринужденно беседовали. Государь
бросил на меня беглый взгляд — по моему голубому шел¬
ковому одеянию зеленой нитью были вышиты лианы и ки¬
тайский мискант.
— Что, уезжаешь?— сказал он.
Я молчала, не находя слов.
— Жители гор добывают лианы, цепляясь за их побе¬
ги...— продолжал он,— Собираешься, верно, снова на¬
вестить нас?— И сказав так, он удалился в покои госуда¬
рыни. Сколько гнева звучало в его словах! Но как бы он ни
гневался, ведь он так долго любил меня, столько лет клял¬
ся: «Ничто не разделит наши сердца!..» Почему же, из-за
чего он теперь мною пренебрегает? Мне хотелось умереть,
навсегда исчезнуть тут же, на месте, но это было не в моей
власти... Карета ждала меня, и хоть я готова была уехать
как можно дальше, скрыться от всего света, мне все-таки
хотелось узнать, почему меня вдруг прогнали, и я поспе¬
шила в усадьбу моего деда Хёбукё, на пересечении Второй
дороги и переулка Мадэ-но-кодзи.
Дед сам вышел ко мне.
— Я стар и болен, мой смертный час уже недалек...
В последнее время совсем ослабел, не знаю, долго ли еще
протяну... Меня тревожит твоя судьба, отца у тебя нет,
Дзэнсёдзи, твой дядя и опекун, так о тебе радевший, тоже
сошел в могилу... Государыня потребовала, чтобы тебя не
было во дворце. При таких обстоятельствах лучше повино¬
ваться и оставить придворную службу! — с этими словами
дед достал и показал мне письмо.
«Нидзё прислуживает государю, а меня ни во что не
ставит,— читала я собственноручное письмо государы¬
ни.— Это великая дерзость, немедленно отзовите ее домой!
382

Поскольку у нее нет ни матери, ни отца, обязанность при¬
нять необходимые меры всецело лежит на вас...»
«Раз дело зашло так далеко, оставаться во дворце
и впрямь было бы невозможно...» — пыталась я утешить
себя разными доводами, но обида не проходила. Потяну¬
лись долгие осенние ночи; мне не спалось, и, то и дело
просыпаясь, я с горечью прислушивалась к стуку бесчис¬
ленных деревянных вальков, долетевшему к моему одино¬
кому изголовью, а грустные клики гусиной стаи высоко
в небе казались каплями росы, унизавшей лепестки
кустарника хаги вокруг дома, где в печальном одиночестве
коротала я теперь дни и ночи. Наступил конец года, но
могла ли я радоваться предстоящему празднику, весело
провожать старый и встречать новый год? Я давно уже со¬
биралась затвориться на тысячу дней в храме Гион, но до
сих пор так и не удалось осуществить это желание, вечно
возникали какие-нибудь помехи. Теперь же я наконец ре¬
шилась, и во второй день одиннадцатой луны, в первый
день Зайца, прежде всего поехала в храм бога Хатимана,
где как раз в эти дни исполнялись священные пляски ка-
гура. Мне вспомнились стихи «Отдаюсь радению ду¬
шой...», и я сложила:
На всесильных богов
уповать я в скорби привыкла,
но бесплодны мольбы —
и осталось лишь сокрушаться
о своем плачевном уделе...
Я провела в храме Хатимана ровно семь дней и затем
сразу уехала в храм Гион.
* * *
Теперь мне было не жаль расстаться с жизнью в миру.
— Покидаю суетный мир, укажи мне путь к просвет¬
лению!— молилась я.
В этом году исполнилась третья годовщина со дня
смерти настоятеля. Снова обратившись к мудрому старцу
на Восточной горе Хигасияма, я заказала семидневное
чтение Лотосовой сутры. Днем я слушала чтение, а вечера
проводила в храме Гион.
Последний, седьмой день чтений совпал с днем смерти
настоятеля. В слезах внимала я колокольному звону, вто¬
рившему богослужению.
383

Бою колоколов
всякий раз я рыданьями вторю
и не знаю, зачем
до сих пор еще обретаюсь
в этом суетном, бренном мире...
* * *
Маленький сын мой подрастал, я скрывала его от всех,
опасаясь людской молвы, но часто навещала, и ребенок
был мне отрадой. В этом году он уже ходил, бегал, разго¬
варивал, не ведая ни скорби, ни печалей.
Мой дед Хёбукё скончался минувшей осенью, когда на
мою долю выпало столько тяжелых переживаний. Конеч¬
но, его смерть должна была причинить мне глубокое горе,
но, поглощенная свалившимся на меня несчастьем, я, ка¬
жется, не полностью осознала в те дни тяжесть этой утра¬
ты. Зато теперь, в эти долгие весенние дни, проведенные
в молитве, память о покойном вновь воскресла в моей ду¬
ше. Дед был последним близким мне человеком по мате¬
ринской линии, и скорбь о нем с новой силой сжимала
сердце,— наверное, оттого, что теперь, обретя, наконец,
некоторое спокойствие, я вновь могла воспринимать собы¬
тия в их истинной сути.
В ограде храма Гион пышно расцвела сакура. В ми¬
нувшие годы Бунъэй здесь было знамение — рассказыва¬
ли, что сам великий бог Сусаноо сложил здесь песню:
Вишни, что расцветут
в изобилье за прочной оградой
подле храма Гион,
принести должны процветанье
всем, кто их посадил в этом месте.
С тех пор вокруг храма посадили множество деревьев
сакуры — поистине можно подумать, что так повелел сам
великий бог Сусаноо! Мне тоже захотелось посадить саку¬
ру, не важно — деревце или всего лишь ветку, лишь бы
принялась; это было бы знаком, что я тоже могу сподо¬
биться благодати... Я попросила ветку сакуры у епископа
Коё, настоятеля храма Будды Амиды на святой горе Хиэй
(он был сыном епископа Сингэна, в прошлом — дайнаго¬
на, и я давно состояла с ним в переписке), и во вторую лу¬
ну, в первый день Коня отдала эту ветку управителю хра¬
ма Гион. Вместе с веткой поднесла храму одеяние, алое на
темно-красном исподе, и заказала чтение молитвословий
норито. Ветку привили к дереву перед восточным павиль¬
384

оном храма, где помещалось книгохранилище. Я привяза¬
ла к ней маленькую бледно-голубую дощечку со стихами:
Нет корней у тебя,
но расти, покрывайся цветами,
одинокая ветвь!
Пусть же внемлют боги обетам,
в глубине души принесенным...
Ветка привилась, и я воспрянула духом, увидев, что не
бесплоден мой душевный порыв. В этом году я впервые
участвовала в молитвенных чтениях Тысячи сутр. Все
время жить в комнате для приезжих было неудобно, да
и не хотелось никого видеть, поэтому я присмотрела себе
восточную из двух келий позади Башни Сокровищ Хотоин,
одного из строений храма, и безвыходно там поселилась;
здесь и застал меня конец года.
* * *
В конце первой луны я получила письмо от вдовствую¬
щей государыни Омияин: «Госпожа Китаяма,— писала
она,— достигла почтенного возраста, этой весной ей ис¬
полняется девяносто лет. С начала года мы готовимся тор¬
жественно отметить это событие. Хотя ты больше не слу¬
жишь при дворе, это не имеет значения, ты обязательно
должна принять участие в празднестве как одна из дам
свиты госпожи Китаямы. Непременно приезжай!»
«Благодарю за милостивое приглашение,— написала
я в ответ.— Я удалилась от двора потому, что, судя по все¬
му, государь недоволен мною. Как же мне участвовать
в пышных празднествах?..»
«Не тревожься об этом,— собственноручно написала
мне в ответ государыня. — Твоя мать, да и ты с детских лет
снискали расположение госпожи Китаямы, она любит тебя
не меньше, чем родных детей и внуков, ты непременно
должна присутствовать!»
Рассудив, что дальнейшие отказы были бы неуместны,
я приняла приглашение. В то время я как раз выполняла
обет провести ровно тысячу дней в молитве, в храме Гион,
и прошло уже больше четырехсот дней, так что на время
моего отсутствия пришлось оставить вместо себя замести¬
теля. По распоряжению государыни Омияин, Санэканэ
Сайондзи прислал за мной карету. Мне казалось, я совсем
одичала вдали от света, и я немного робела, отправляясь
в столь блестящее общество, но все же нарядилась в трех¬
13 Заказ № 912
385

слойное белое косодэ на темно-красном исподе, а сверху
надела просторное верхнее одеяние зеленоватого цвета на
лиловой подкладке. Приехав во дворец госпожи Китаямы,
я увидела, что и впрямь праздник готовится очень
пышный.
Уже прибыли оба прежних государя, государыня с до¬
черью Югимонъин, будущей супругой императора Го-Уды
(в то время она была еще принцессой). Присутствовала,
хоть и неофициально, госпожа Син-Ёмэймонъин, супруга
младшего ранга прежнего императора Камэямы. Торжест¬
ва должны были начаться в последний день второй луны;
накануне, в двадцать девятый день, прибыл царствующий
император Го-Уда и наследник, принц Хирохито.
Первым прибыл император. Его паланкин поднесли
прямо к главному входу, где под звуки музыки его с вели¬
чайшими почестями приветствовали главный жрец и глава
Ведомства Церемоний и музыки. О прибытии императора
доложили госпоже Омияин, после чего военачальник Ка-
нэмото принял на хранение императорские регалии —
священный меч и яшму. В это время прибыл наследник.
Его паланкин опустили на землю перед воротами, через
весь двор расстелили циновки, по которым наследник про¬
шел ко главному входу. В специально построенном для
пребывания императора павильоне его приветствовали
вельможи — распорядитель Акинэ Фудзивара, канцлер
Канэхира Коноэ, Левый министр Такацукаса, военачаль¬
ник Канэмото. Адъютант наследного принца, Левый ми¬
нистр Моротада Нидзё, прибыл вместе с ним, в той же
карете.
Наступил день праздника. В главном зале на южной
стороне дома воздвигли алтарь, повесили изображение
Будды, по обе стороны алтаря поставили светильники,
впереди — подставку для цветов и здесь же — возвышение
для священника. Рядом, на молитвенном столике, стояли
два ящичка со свитками сутры Долгой жизни и сутры Ло¬
тоса. Благодарственную молитву сочинил, как передавали,
вельможа Мотинори, а переписал набело канцлер Канэхи¬
ра. Все столбы в зале были украшены нарядными стягами
и ажурными бронзовыми пластинами. Сидение императо¬
ра, отгороженное бамбуковыми завесами, находилось на
западной стороне, на циновках, окаймленных парчовой
тканью, лежала плоская подушка, обтянутая китайской
парчой; рядом установили сидение для прежнего государя
Го-Фукакусы, тоже обтянутое парчой, и на некотором рас¬
стоянии — такое же сидение для его брата, прежнего го¬
386

сударя Камэямы. На восточной стороне расположилась
госпожа Омияин, ее сидение было закрыто ширмами, из-
под бамбуковых штор виднелись края разноцветных шел¬
ковых рукавов — там сидели дамы из свиты. Я смотрела
на них издалека с невольным волнением, чувствуя себя
уже совсем посторонней... Для виновницы торжества, гос¬
пожи Китаямы, сидение устроили на западной стороне,
рядом с императором; на циновки, окаймленные узорчатой
тканью, положили подушку, обтянутую драгоценной пар¬
чой, доставленной из Аннама.
Госпожа Китаяма, супруга Главного министра, вель¬
можи Санэудзи Сайондзи, была матерью вдовствующей
императрицы Омияин и государыни, супруги прежнего
императора Го-Фукакусы. Она приходилась бабкой госу¬
дарям Го-Фукакусе и Камэяме и прабабкой ныне царст¬
вующему императору Го-Уде и принцу Хирохито, наслед¬
нику. Неудивительно, что теперь все собрались, чтобы как
можно торжественнее отпраздновать день ее рождения.
Внучка дайнагона Такафусы Сидзё, дочь вельможи Така-
хиры Сидзё, она доводилась моей матери близкой родст¬
венницей — теткой — и очень ее любила, мать выросла
и воспиталась у нее во дворце. Ко мне госпожа Китаяма
тоже относилась очень тепло, оттого я и удостоилась при¬
глашения на этот праздник.
Я стеснялась — как же мне присутствовать на таком
торжестве в обычном моем скромном наряде, но государы¬
ня Омияин позаботилась, чтобы я присоединилась к свите
госпожи Китаямы, переодевшись в пятислойное косодэ
разных оттенков лиловато-пурпурных цветов. Однако по¬
том она передумала и сочла более уместным, чтобы я со¬
стояла в ее свите. Все ее придворные дамы были в пурпур¬
ных и алых верхних одеяниях и красных парадных накид¬
ках. Только я одна, благодаря заботливой любезности Са¬
нэканэ Сайондзи, получила особенно пышный наряд —
коричневое нижнее косодэ, поверх него — набор из восьми
других, красноватых, постепенно переходивших в лиловый
цвет, затем алое узорное одеяние с рукавами, украшенны¬
ми золотым и серебряным шитьем, далее — просторное
верхнее косодэ на желтом исподе и, наконец, парадную го¬
лубую накидку. Но меня не радовало такое убранство,
я предпочла бы остаться незамеченной, где-нибудь в ук¬
ромном углу. Наконец церемония началась. Торжествен¬
ное шествие открыли оба прежних государя — Го-Фука¬
куса и Камэяма, наследный принц Хирохито, вдовствую¬
щая государыня Омияин, обе супруги прежних государей,
13*
387

юная принцесса Югимонъин и вельможа Санэканэ Сайон¬
дзи — Главный дворецкий резиденции принца. Зазвучали
молитвословия, слышался громкий перезвон колокольцев.
У лестницы, ведущей в сад, расположились канцлер Канэ-
хира Коноэ, Левый министр Моротада, Правый министр
Таданори, советник государя Камэямы Нагамаса, советник
Цутимикадо и с ними еще множество царедворцев. Воена¬
чальники дворцовой стражи все были в полном парадном
убранстве, с луком и полными стрел колчанами за спиной.
Музыканты заиграли старинный танец. Под мерную
дробь барабана танцоры, построившись друг за другом,
ритмично взмахивали копьями вправо и влево. Музыканты
не умолкали и тогда, когда оркестранты с танцорами
направились туда, где собрались священнослужители.
Поднявшись по ступенькам, монахи вошли в зал и распо¬
ложились по обе стороны алтаря у помоста. Наконец заня¬
ли свои места главный проповедник епископ Кэндзити, за¬
тем чтец сутры — епископ Сюдзё и священнослужитель
Доё, которому предстояло произносить молитвы за здравие
живущих и за упокой усопших. Ударили в гонг. Отроки из
благородных семейств ожидали в зале, разбившись на две
группы. Когда певчий начал петь хвалу Будде, эти отроки,
держа в руках корзинки, полные искусно нарезанных из
цветной бумаги лепестков лотоса, обошли зал, рассыпая
вокруг эти цветные лепестки. Старший музыкант — его
звали Хисаскэ — преклонил колени перед императором.
Ему была вручена награда.
После того как убрали посох с рукоятью, венчанный
изображением голубя, начались пляски. Накрапывал лег¬
кий весенний дождик, но, казалось, никто из собравшихся
его даже не замечал, на дворе собралось много народа, но
на меня это зрелище наводило лишь грусть, ибо недолго¬
вечна вся эта суета сует... Сперва одна половина ансамбля
исполнила мелодии «Многая лета», «Славим дворцовый
покои» и «Царский дворец». Потом вступила вторая поло¬
вина с мелодиями «Земля вечная», «Долгая радость»
и «Насори». Танцовщик Оо-но Хисатада исполнял иод эту
музыку танец «Награда государя». Правый министр Та¬
данори поднялся со своего места, подозвал танцовщика
Тикаясу и вручил ему награду. Награды удостоились так¬
же танцовщик Хисаскэ и музыкант Масааки. Этот послед¬
ний распростерся ниц, не выпуская флейты из рук, и, под¬
нявшись, принял награду, по-прежнему держа флейту
это вызвало всеобщее одобрение. Но вот главный пропо¬
388

ведник Кэндзити встал со своего места, и вновь зазвучала
музыка. Потом награды раздали всем монахам.
Офицеры дворцовой стражи были в полном боевом сна*
ряжении, но большинство придворных явились в придвор¬
ных нарядах с небольшими парадными мечами. Прозвуча¬
ли еще две мелодии, которые обычно исполняются под ко¬
нец, и музыканты вместе с танцорами удалились. Госпоже
Китаяме, вдовствующей государыне Омияин и государыне
подали угощение. Прислуживали вельможи Такаясу Сидзё
и Кинхира.
Назавтра был первый день третьей луны. Императору,
наследнику и обоим прежним государям был подан завт¬
рак. Из зала убрали помост для танцев, по стенам развеси¬
ли драпировки, а на западной стороне, в углу поставили
ширмы. За ширмами находилось сиденье для императо¬
ра — подушки, обтянутые китайским атласом, окаймлен¬
ные парчой. Там же, в главном зале, разместились и оба
прежних государя. В восточной стороне были положены
подушки Тонкинского шелка для наследного принца. Кан¬
цлер Канэхира дежурил у бамбуковых штор перед импе¬
ратором, а наследному принцу прислуживал вельможа
Санэканэ, поскольку министр Моротада, которому надле¬
жало выполнять эту обязанность, опоздал к утреннему вы¬
ходу. Государь был в обычном придворном платье, из-под
которого виднелось другое, алого цвета на ватной под¬
кладке. В отличие от них наследный принц надел легкое
шелковое платье без подкладки.
Кушанья императору подавал советник Нагамаса, а со¬
ветники Такаясу и Кинцура убирали подносы. Принцу
прислуживал мой дядя Такаёси, одетый весьма элегантно:
на нем было белое придворное платье на пурпурной под¬
кладке, под ним светло-лиловое платье и такого же цвета
шаровары, алый исподний халат, высокая придворная
шапка, а за спиной колчан.
По окончании трапезы играли на струнных и духовых
инструментах. Для императора вельможа Тадаё принес
в ларце знаменитую флейту «Айвовый павильон». Канц¬
лер Канэхира принял у него ларец и почтительно поставил
перед императором. Для наследного принца Тикасада Ми¬
намото принес прославленную лютню «Сокровенный об¬
раз». Лютню с поклоном принял вельможа Санэканэ Сай¬
ондзи и положил перед его высочеством. Для остальных
также принесли флейты в отдельных ларцах, и концерт
начался. Император и вельможи играли на флейтах и на
лютнях, на цитрах и арфах. Старший советник Ёинтака
389

отбивал такт деревянными колотушками, а вельможа Му-
нэфую пел. Исполнили пьесы из придворной музыки,
а также несколько простых песен.
По окончании концерта началось поэтическое состяза¬
ние. Чиновники младших рангов принесли стол и посте¬
лили в зале круглые соломенные циновки. Затем все при¬
сутствующие, начиная с самых низших чинов и званий,
стали сдавать листки бумаги с написанными стихотворе¬
ниями. Первым вышел младший начальник дворцовой
стражи Тамэмити Нидзё в придворном платье с мечом на
кожаной перевязи и с колчаном. Листок со своими стиха¬
ми он нес на дуге лука. Поднявшись но ступеням, он по¬
ложил листок на стол. Вслед за ним принесли стихи
и другие вельможи. До начала состязания Акииэ Фудзи-
вара распорядился устроить сиденье для наследного
принца с восточной стороны от стола. Многие говорили,
что нынешнее состязание живо напоминает дворцовые
празднества давно минувших дней... Наконец объявили,
что стихотворения сдали все высшие военачальники и го¬
сударственные чиновники, включая самого канцлера,
а также Правого и Левого министров. Среди участников
турнира, одетых в придворное платье, с мечами на перевя¬
зи, выделялся мой родич, военачальник правого крыла
Митимото Кога в красно-коричневой парадной одежде на
желтом исподе. Держа листок вместе с мечом на вытяну¬
тых руках, он почтительно положил на стол свое стихо¬
творение. Многие участники турнира были с луками
и колчанами за спиной.
Тюнагон Кадзанъин пригласил курандо быть арбитром,
и тот вышел к столу. Сначала выступил вперед Левый ми¬
нистр и прочел свое стихотворение. Затем велено было чи¬
тать также Правому министру, военному министру, тюна¬
гону Кинъясу Фудзиваре и еще пятнадцати вельможам,
чьи стихи были признаны лучшими.
Госпожа Гон-тюнагон, свитская дама государыни Оми¬
яин, протянула из-под бамбуковой шторы свое стихотво¬
рение, написанное на тонком листе алой бумаги, и тут го¬
сударь Камэяма, вспомнив обо мне, осведомился: «Почему
же мы не видим стихов дочери благородного Масатады?»
— Она нынче не в духе и стихи слагать, должно быть,
не станет,— ответила государыня Омияин.
— Почему ты не сдала стихотворения вместе со все¬
ми?— спросил меня Санэканэ Сайондзи.
390

— До меня дошло, что государыня просила госпожу
Китаяму не принимать от меня стихов,— объяснила я, а
в душе повторяла стихотворение:
Слух дошел до меня,
что, увы, не нужны мои песни —
волны в бухте Вака.
Даже в помыслах не осмелюсь
предложить их на состязанье...
Стихи императора и государя Камэямы прочитал вслух
канцлер Канэхира, особо выделив их, а стихотворение на¬
следного принца зачитали в обычном порядке вместе со
стихами министров и других вельмож. Сочинения импера¬
тора и государя Камэямы, а также начальника Левой
стражи были признаны лучшими по единогласному суж¬
дению главного арбитра канцлера Канэхиры и всех его по¬
мощников. После того как судьи огласили свое решение,
августейшее семейство удалилось. Первым проследовал во
внутренние покои наследник. Оставшимся участникам
турнира были розданы различные награды.
Стихотворение императора канцлер Канэхира перепи¬
сал своей рукой. (Ныне сей император, приняв мона¬
шескую схиму, обитает в храме Дайкакудзи под именем
Дзэндзёсэн-ин.) Оно гласило:
Стихотворение, сложенное в ознаменование девяносто¬
летия благородной госпожи Тэйси Фудзивара, придворной
дамы младшего первого ранга
Долго длится весна
и явственно тем обещает
долгих лет череду,
безмятежных, как вешний полдень —
достославной жизни продленье!
Стихи государя Камэямы взялся переписать Средний
министр Иэмото. Посвящение было точно такое же, как и
у императора, только в имени виновницы торжества опу¬
щены иероглифы «Тэйси»:
С девяностой весной
Вас цветистою трелью поздравить
поспешил соловей —
и звучит его трель пожеланьем
в добром здравии встретить столетье!
391

Фудзивара Канэтада, сын канцлера, переписал сочине¬
ние наследного принца, которое звучало так:
Ныне ведомо мне,
что жить сей достойнейшей даме
до скончанья веков,—
та, что встретила девяносто,
встретит тысячу новых весен!
«Вторя государю, сложил сие стихотворение в весенний
день в усадьбе Китаяма по случаю девяностой годовщины
рождения благородной госпожи из рода Фудзивара, при¬
дворной дамы младшего первого ранга», (Вслед за подпи¬
сью были добавлены слова «почтительно преподно-
шу» — учтивое обращение, принятое с давнего времени.)
Прочие стихи я приведу в другом месте, а здесь упомя¬
ну еще только поздравление вельможи Санэканэ:
Возвышаетесь Вы
меж старейших мужей государства,
как утес среди волн,—
да минуют Вас времени волны,
нашим дружным моленьям внемля!
Все участники поэтического турнира высоко оценили
красоту и изящество этого стихотворения.
Придворные говорили, что стихотворение Санэканэ не
уступает стихам, некогда сложенным его дедом, минист¬
ром Санэудзи Сайондзи по случаю посещения его усадьбы
государем-иноком Го-Сагой:
Расцветайте пышней,
аромат несравненный струите
вешних вишен цветы!
Послужите на вечные веки
дому славному украшеньем...
А государь-инок сложил:
Распростерлись вокруг
роскошные пышные ветви,
мой приют осенив.
Как и жизнь моя — вешние вишни
ныне в самой поре цветенья.
После поэтического турнира затеяли игру в мяч. Право,
стоило посмотреть, как мелькают разноцветные рукава
императора, наследного принца, прежнего государя Камэ¬
ямы, канцлера и прочих вельмож, подоткнувших длинные
полы верхнего платья. По примеру императора Го-Тобы,
392

государь Камэяма самолично изволил открыть игру, уда¬
рив мяч ногой.
Сразу после окончания игры император отбыл к себе во
дворец. В тот вечер предстояло составить список весенних
назначений на должность, и потому, как ни жаль было по¬
кидать праздничное собрание, оставаться ему было нельзя.
На следующий день, поскольку император отсутство¬
вал, не было необходимости в столь строгом ритуале и все
почувствовали себя гораздо непринужденнее. Около полу¬
дня застелили соломенными циновками дорожку, ведущую
от главного здания усадьбы до храма Сайондзи, Райского
сада. Оба прежних государя в парадных одеяниях и высо¬
ких парадных шапках вместе с наследным принцем обо¬
шли все приделы и часовни и вышли наконец к храмовому
павильону Божественных звуков Мёон-до, посвященному
богине музыки и красоты Бэндзайтэн. Там взорам их
предстало одинокое дерево сакуры с запоздалыми цветами
на ветвях; казалось, дерево давно ожидало появления вы¬
сочайших особ. «Хотела бы я знать, кто научил эту сакуру
следовать мольбе поэта древности?» — думала я, любуясь
цветущим деревом.
Вишня в горном краю!
Тм цветешь, недоступная взорам,
ото всех вдалеке,—
но прошу, хоть немного помедли,
дай красою твоей насладиться!
Как подсказывало само название павильона, решено
было устроить здесь небольшой концерт. Пока шла подго¬
товка, собралось много народа, немало было и женщин,
кутавшихся с головой в шелка, чтобы спрятать лицо от не¬
скромных взоров. Я тоже пришла послушать музыку. Го¬
судари Камэяма и Го-Фукакуса вместе с наследником раз¬
местились внутри павильона, а придворные вышли на от¬
крытую веранду. Дайнагон Нагамаса играл на флейте, на¬
чальник Левой стражи Кимпира — на свирели, господин
Канэюки — на флажолете, наследный принц — на лютне,
вельможа Санэканэ — на цитре. На большом барабане иг¬
рал господин Томоюки, на малом — господин Норифудзи.
Сначала исполнили напевные мелодии «Переправа»
и «Старик, собирающий ягоды тута», затем мелодии в бо¬
лее быстром, прерывистом ритме—«Белые колонны»
и «Тысяча осеней». Господин Канэюки под аккомпанемент
музыкантов продекламировал китайские стихи «Персик
и слива цветут в парке Шанлинь...». Читал он прекрасно,
393

применяясь к музыкальному сопровождению, так что де¬
кламация вызвала всеобщий восторг и ее пришлось повто¬
рить. Затем государь Го-Фукакуса прочел вслух стихотво¬
рение Митидзанэ Сугавары на китайском языке: «Нежна
и воздушна, танцует она...», а государь Камэяма и наслед¬
ник хором вторили ему. Это было поистине великолепно.
Когда концерт окончился и государи удалились, все во¬
круг только и говорили:
— Жаль, что так мало! Вот бы еще послушать!
Я наблюдала беспечную жизнь блестящего император¬
ского двора, и на сердце у меня было мрачно, я даже рас¬
каивалась, что приняла приглашение и приехала на этот
праздник. Голос государя, декламировавшего стихи, все
еще звучал у меня в ушах, пробуждая воспоминания.
Я слышала голоса, объявлявшие о начале игры в мяч, но
решила не ходить и осталась в отведенной мне комнате.
Я сидела одна, когда неожиданно явился мой дядюшка
Такаёси с письмом от государя. «Полно, уж не ошибка ли
это?» — удивилась я. Однако Такаёси чуть ли не силой
вручил мне послание, и я прочитала:
«Не писал я тебе
и встреч не искал, полагая,
что сумею забыть...
Почему же за все это время
от тебя не слышал упрека?
Я не в силах забыть тебя. Прошло уже столько време¬
ни, но, увы, сердце мне не подвластно. О, если бы встре¬
титься вновь сегодня ночью и забыть страдания разлуки!»
Я ответила:
Верно, ведомо вам,
что живу я, обет не исполнив,
и поныне в миру —
лишь о том скорблю и печалюсь,
год за годом сетую горько...
Вечером, когда час Петуха был уже на исходе и я со¬
бралась было прилечь отдохнуть, государь неожиданно
посетил меня.
— Я еду кататься на лодке. Поедем с нами! — сказал
он. У меня вовсе не было настроения для подобных забав,
и я не двигалась с места, но государь настаивал.— Пере¬
одеваться не надо, это платье сойдет...— сказал он, помо¬
гая мне потуже завязать пояс моих хакама.
Я удивилась: с каких пор он вновь стал так нежен
и внимателен ко мне? Однако едва ли минутный порыв мог
394

искупить страдания, что довелось мне испытать за два го¬
да. И все же, понимая, что дальше противиться не приста¬
ло, я утерла слезы и последовала за государем. Уже смер¬
калось, когда мы сели в лодку и отчалили от Рыбачьего
павильона.
Сперва в лодку взошел наследный принц с дамами —
госпожой Дайнагон, госпожой Уэмон-но-ками, госпожой
Ко-но-Найси. Все они были в полном парадном одеяний.
Оба прежних государя сели в маленькую лодку, и я
в своем незамысловатом наряде — трехслойном косодэ
и всего лишь в одном верхнем одеянии и парадной накид¬
ке — последовала за ними, но затем принц пригласил меня
в свою лодку, и я не посмела отказаться. В лодки погрузи¬
ли музыкальные инструменты. Вскоре к нам присоедини¬
лось еще несколько маленьких лодок с придворными.
Дайнагон Кадзанъин играл на флейте, наследный принц
на лютне, госпожа Уэмон-но-ками — на цитре, еще двое
вельмож отбивали такт на большом и малом барабанах.
Исполнялись те же пьесы, что мы слышали днем в па¬
вильоне Мёон-до, а потом еще «Синие волны морские»,
«Бамбуковая роща» и «За гранью небес». Некоторые ме¬
лодии повторялись многократно — так они были хороши.
Господин Канэюки продекламировал китайские стихи:
«Кто тот умелец, кто вырезал формы этих причудливых
гор вокруг?..», а государи Камэяма и Го-Фукакуса про¬
должили: «О, как изменчив их облик...» Так прекрасно
звучали в лад их голоса, что даже духи вод, должно быть,
внимали в немом восторге.
Когда лодки отплыли достаточно далеко от Рыбачьего
павильона, взорам открылось ни с чем не сравнимое зре¬
лище: мшистые ветви столетних сосен, переплетаясь в вы¬
шине, живописно свисали над гладью дворцового пруда.
Казалось, будто мы вышли в открытое море и плывем по
безбрежной равнине вод. «Словно две тысячи ри за кор¬
мой...»— переговаривались вельможи, а государь Камэяма
сложил первые строки стихотворения-цепочки:
Будто меж облаков,
летит по волнам белопенным,
вдаль стремится ладья...
— Ты поклялась больше никогда не брать в руки му¬
зыкальных инструментов и, конечно, ни за что не кос¬
нешься струн,— обратился он ко мне,— но, надеюсь, твой
обет не помешает тебе слагать стихи...
395

Мне очень не хотелось участвовать в сочинении стихов-
цепочек, но все же я добавила две завершающие строки:
беспределен, как даль морская,
век преславного государя!
Вельможа Санэканэ продолжил:
Древних в том превзойдя,
воздаем мы усердно и щедро
государю хвалу...
Томосаки закончил:
не померкнет слава вовеки,
божьим промыслом осиянна!
Наследный принц подхватил:
Пусть гряда за грядой,
к девяноста стремясь, набегают
волны славных годов —
Государь Камэяма:
хоть от века столь многотрудеи
скорбный путь наш в земной юдоли!..
Я продолжила:
В сердце скорбь затаив,
дано нам терпеть злоключенья
и обиды копить...
— Знаю, знаю, какую боль ты затаила в сердце,— ска¬
зал государь и закончил стихотворение:
проливая горькие слезы
в час предутренний под луною...
— В этом упоминании о рассветном месяце есть какой-
то особый смысл?— поинтересовался государь Камэяма.
Меж тем совсем стемнело. Прекрасно и увлекательно
было наблюдать, как дворцовые смотрители разжигают
там и сям костры на берегу, чтобы направить лодки к бе¬
регу. Наконец мы пристали у Рыбачьего павильона и все
вышли на берег, хотя были, пожалуй, не прочь покататься
еще. Казалось бы, люди должны были понимать, как
грустно на сердце у меня, влачащей такие безрадостные,
горькие дни, но никто не обратился ко мне со словами уча¬
396

стия и привета — наверное оттого, что дворцовый пруд сов¬
сем не походил на Небесную реку, на берегах которой
встречались влюбленные звезды...
На следующий день всеобщее внимание привлек во¬
еначальник Киёнага из свиты принца. Его синий с крас¬
новатым отливом кафтан на голубом исподе был сплошь
покрыт вышивкой, изображавшей сосновые ветви, увитые
гроздьями глициний. Такой наряд, равно как и подобаю¬
щая манера держаться, вызвали всеобщее одобрение.
Только было отправили его посланцем ко двору императо¬
ра, как, разминувшись с ним, из дворца к наследнику при¬
был от имени императора посол Тадаё Тайра. Я слышала,
что на этот раз госпожа Омияин преподнесла императору
лютню, а наследнику — японскую цитру. Состоялась так¬
же раздача наград и званий. Государь пожаловал Тосисаде
Фудзивара старший четвертый ранг второй степени, а на¬
следник пожаловал Корэскэ Тайра старший пятый ранг
второй степени. Вельможа Санэканэ Сайондзи уступил по¬
лученную в награду лютню офицеру дворцовой стражи
Тамэмити, кроме того, этому Тамэмити был пожалован
младший четвертый ранг первой степени. Было много
и других наград, все и не перечислить.
После отъезда наследника все кругом погрузилось
в тишину. Государь собрался посетить усадьбу вельможи
Санэканэ Сайондзи, несколько раз приглашали и меня, но
я отказалась, ибо понимала, что, куда бы ни ехать, моя пе¬
чальная участь всегда будет со мной, и на сердце у меня
было горько.
Свиток четвертый
Я покинула столицу в конце второй луны, на заре, ког¬
да в небе еще светился бледный рассветный месяц. Робость
невольно закралась в сердце, и слезы увлажнили рукав,
казалось, месяц тоже плачет вместе со мной; ибо так уж
повелось в нашем мире, что, покидая дом свой, никто не
знает, суждено ли вновь вернуться под родной кров...
Вот и Застава Встреч, Аусака. Ни следа не осталось от
хижины Сэмимару, некогда обитавшего здесь и сложив¬
шего песню:
В мире земном,
живешь ли ты так или этак,
что во дворце,
397

что под соломенной кровлей,—
всем один конец уготован...
В чистой воде родника увидала я свое отражение
в непривычном дорожном платье и задержала шаг. Возле
родника пышно расцвела сакура, всего одно дерево, но и
с ним было жаль расставаться. Под деревом отдыхали
путники, несколько человек верхом, с виду — деревенские
жители. «Наверное, тоже любуются цветением сакуры...»
Горных вишен цветы!
Вы, точно суровые стражи,
сердце приворожив,
стольких путников задержали
на Заставе Встреч — Аусака...
Вот, наконец, Зеркальная гора, Кагамияма, и дорож¬
ный приют Зеркальный. По улице, в поисках мимолетных
любовных встреч, бродили девы веселья. «Увы, таков обы¬
чай нашего печального мира!» — подумала я, и мне стало
грустно. Наутро колокол, возвестивший рассвет, разбудил
меня, и я вновь отправилась в путь, а грусть все лежала на
сердце.
Н к Зеркальной горе
подхожу с напрасной надеждой —
разве в силах она
вновь явить тот нетленный образ,
что навеки в сердце пребудет!..
...Дни шли за днями, и вот я добралась уже до края
Мино, пришла в местность, именуемую Красный Холм,
Акасака. Непривычная к долгому странствию, я очень
устала и решила остаться здесь на целые сутки. При по¬
стоялом дворе жили две молодые девы веселья, сестры,
родственницы хозяина. Они играли на лютне, на цитре
и обе отличались таким изяществом, что напомнили мне
прошлую дворцовую жизнь. Я угостила их сакэ и попро¬
сила исполнить что-нибудь для меня. Старшая сестра ста¬
ла перебирать струны, но печальный лик и слезы, блестев¬
шие у нее на глазах, невольно взволновали меня — каза¬
лось, в судьбе этой девушки есть нечто сходное с моей
собственной горькой долей. Она поднесла мне чарку сакэ
на маленьком подносе и стихи:
Не любовь ли виной
тому, что от бренного мира
устремилась душа?
398

Если б знать, куда улетает
струйка дыма в небе над Фудзи!..
Я никак не ожидала увидеть в этой глуши столь
изысканные стихи и ответила:
Дым над Фудзи-горой,
прославившей землю Суруга,
вьется ночью и днем
оттого, что огнем любовным
неустанно пылают недра!..
Мне было жаль расставаться с обеими девушками, но
долго оставаться здесь я не могла и снова пустилась
в путь.
У прославленной переправы Восьми Мостов, Яцухаси,
оказалось, что мосты исчезли, вода тоже давно иссякла.
Впрочем, ведь я тоже отличалась от странника из «По¬
вести Исэ» — он был с друзьями, а я — совсем одинока.
Как лапки паучьи,
на восемь сторон расползлись
печальные думы —
и следа не осталось нынче
от Восьми Мостов, Яцухаси...
Придя в край Овари, я прежде всего направилась
к храму Ацута. Еще не входя в ограду, я вспомнила, как
покойный отец, в бытность свою правителем здешнего
края, возносил в этом храме молитвы о благоденствии на
ежегодном празднестве в восьмую луну и в этот день все¬
гда дарил храму священного коня. Когда отец слег в бо¬
лезни, от коей ему не суждено было исцелиться, он тоже
отправил в дар храму коня и шелковую одежду, но по до¬
роге, на постоялом дворе Кояцу, конь неожиданно пал.
Испуганные чиновники поспешно отыскали в управе края
другого коня и поднесли храму; узнав об этом, отец понял,
что бог отвергает его молитву... Да, о многом вспомнилось
мне при виде храма Ацута, невыразимая грусть и сожале¬
ние о прошлом стеснили сердце. Эту ночь я провела
в храме.
Я рассталась со столицей в конце второй луны, но,
непривычная к странствиям, не могла идти так быстро, как
бы хотелось; наступила уже третья луна, когда я, наконец,
добрела до края Овари. Месяц ярко сиял на небе, мне
вспомнились небеса над столицей — в лунные ночи они
были точно такими, и чудилось, будто дорогой сердцу об¬
лик все еще близко, рядом... Во дворе храма деревья саку¬
399

ры сплошь покрылись цветами, как будто нарочно при¬
урочив к моему приходу пышный расцвет. «Для кого бла¬
гоухают эти цветущие кроны?» — думала я.
Край Наруми в цвету!
Небо вешнее скрывшие вишни...
Но пора их пройдет —
и предстанут в зелени вечной
криптомерий прибрежных кроны.
Дощечку с этими стихами я привязала к зеленой ветке
криптомерии.
Я решила остаться здесь на молитву и провела семь
дней в храме Ацута, затем снова пустилась в путь, уходя
все дальше и дальше вдоль песчаной отмели Наруми.
Оглянувшись, я увидела окрашенную в алый цвет вели¬
чественную ограду храма, смутно видневшуюся сквозь ве¬
сеннюю дымку, и не смогла сдержать слезы тоски
о прошлом.
Бог пресветлый Ацута,
яви милосердье свое,
снизойди же к молитвам
бедной грешницы, что по свету
ныне в черной рясе влачится!..
* * *
В конце третьей луны я пришла в Эносиму. Никакими
словами не описать красоту здешних мест! На одиноком
островке посреди безбрежного моря было много пещер,
я остановилась в одной из них. Здесь подвижничал монах,
преклонный годами, похожий на отшельника-ямабуси,
много лет истязавший плоть ревностным послушанием.
Жил он в хижине, сплетенной из бамбука, оградой служи¬
ли туманы, все было просто, грубо, но в то же время
изысканно и прекрасно. Отшельник оказал мне гостепри¬
имство, угостил разными моллюсками. В свою очередь,
я достала веер из заплечного ящичка, с каким ходят все
богомольцы,— ящичек несла моя спутница,— и подала ему
со словами: «Это вам привет из столицы!»
— Ветерок давно уже не доносит в мое жилище
весточки из столицы,— сказал он,— Но сегодня мне ка¬
жется, будто я повстречал старинного друга!
В самом деле, я тоже испытывала сходное чувство.
Больше ни о чем мы не говорили.
Сгустилась ночь, все отошли ко сну, я тоже легла, под¬
стелив дорожную одежду, но не могла уснуть. «Далеко за¬
400

шли, как подумаешь!..» Тайные слезы увлажнили рукав,
я вышла из грота, огляделась — кругом клубились тума¬
ны. А когда ночные тучи рассеялись, взошла луна, подня¬
лась высоко, озарив ясные, чистые небеса, и я почувство¬
вала, что, поистине, очутилась далеко-далеко, за тысячи ри
от дома. Позади, где-то в горах, раздавался тоскливый
крик обезьян, и столько грусти было в их голосах, что я
с новой силой ощутила неизбывное горе. За тысячу ри
осталась столица, я пришла в эту даль в надежде, что
странствие поможет избавиться от душевных страданий,
исцелит тоску, одиночество, но, увы, горечь нашего мира
настигла меня и здесь...
Пусть жилище мое
из щербатых досок криптомерий,
на сосновых столбах
и с бамбуковой шторой у входа —
но вдали от соблазнов мира!
* * *
Наутро я вступила в Камакуру. В храме Высшей Ра¬
дости, Гокуракудзи, священнослужители ничем не отли¬
чались от своих собратьев в столице, это было приятно,
рождало чувство близости, я наблюдала за ними некоторое
время, а потом поднялась на перевал Кэхайдзака. Оттуда
открылся вид на Камакуру. В отличие от столицы, когда
смотришь на нее с Восточной горы, Хигасияма, улицы
здесь уступами лепятся но склону горы, жилища стоят
тесно, как будто кто-то битком набил их в каменный ме¬
шок, со всех сторон людей окружают горы. «Что за унылое
место!» — подумала я, и чем больше смотрела, тем меньше
хотелось мне на время остаться здесь, отдохнуть на покое
после утомительного пути.
Дойдя до побережья, именуемого «Юйнохама», я уви¬
дала Тории, Птичий насест,— большие храмовые ворота —
вдали виднелся храм Хатимана. Известно, что бог Хатиман
поклялся взять род Минамото под особое покровительство.
«Судьба привела меня родиться в этом семействе, за какие
же, хотелось бы знать, грехи, свершенные в былых вопло¬
щениях, ныне впала я в такое убожество, скитаюсь, как
последняя нищенка?» — теснились мысли в моей душе.
Когда в столице я молилась в храме Ивасимидзу, просила
благополучия отцу в потустороннем мире, оракул воз¬
вестил мне: «Если хочешь покоя и счастья отцу в загроб¬
ной жизни, твоя просьба будет исполнена в обмен на
401

счастье в нынешнем земном существовании!» О нет, я не
гневаюсь на священную волю бога! Я написала и оставила
в храме клятву, что не буду роптать, даже если придется
стать нищенкой, протягивать руку за милостыней. Гово¬
рят, что Комати из рода Оно, не уступавшая красотой
принцессе Сотори, на закате дней прикрывала тело рого¬
жей, скиталась, как нищая, с корзинкой для подаяний.
«И все же,— думалось мне,— она горевала меньше, чем
я!»
Прежде всего я пошла на поклон в храм Хатимана, что
на Журавлином Холме, Цуругаока. Храм сей даже пре¬
красней, чем обитель Хатимана в столице, на горе Мужей,
Отокояма, оттуда открывается широкий вид на море. Да,
можно сказать, там есть на что посмотреть! Князья-даймё
входили и выходили из храма в разноцветных военных
кафтанах, белой одежды ни на ком не было. Куда ни
глянь, взору представлялось непривычное зрелище.
Я побывала всюду — в храмах Эгара, Никайдо, Омидо.
В долине Окура проживала некая госпожа Комати, при¬
дворная дама сёгуна, она состояла в родстве с моим трою¬
родным братом Сададзанэ и, стало быть, доводилась род¬
ней и мне. Она удивилась моему неожиданному приезду
и пригласила остановиться у нее в доме, но мне показалось
это неудобным, и я нашла кров поблизости. Госпожа Ко¬
мати заботилась обо мне, то и дело осведомляясь, не терп¬
лю ли я неудобств. Утомленная трудной дорогой, я решила
провести здесь некоторое время на отдыхе, а меж тем че¬
ловек, который должен был проводить меня дальше,
в храм Сияния Добра, Дзэнкодзи, в горном краю Синано,
в конце четвертой луны неожиданно заболел, да так тяже¬
ло, что лежал без сознания. В полном замешательстве, я не
знала как быть. Когда же мой проводник понемногу опра¬
вился от болезни, свалилась я.
Ко всеобщему испугу, больных теперь стало двое. Но
врач нашел мою болезнь неопасной. «Из-за непривычно
тяжелого путешествия обострился ваш давнишний не¬
дуг...»— сказал он; однако было время, когда мне каза¬
лось, что конец уже недалек. Не описать словами робость,
охватившую душу! Бывало, в прежние времена, если слу¬
чалось мне заболеть, хотя бы вовсе не тяжело, к приме¬
ру — простудиться, подхватить насморк или почувство¬
вать легкое недомогание больше, чем два-три дня,— тотчас
же посылали за жрецами Инь-Ян, призывали врачей, отец
жертвовал в храм коней и разные сокровища, хранившие¬
ся в нашей семье. Все суетились вокруг меня, со всех че¬
402

тырех сторон света раздобывали разные редкостные ле¬
карства — померанцы с Наньлинских гор или груши
с хребта Куэньлунь, и все для одной меня... Теперь все из¬
менилось: много дней пролежала я, прикованная к посте¬
ли, но никто не взывал к буддам, не молился богам, никто
не заботился, чем меня накормить, какими лекарствами
напоить, я просто лежала пластом, в одиночестве встречая
утро и вечер. Но срок каждой жизни заранее определен;
видно, час мой еще не пробил, я стала постепенно выздо¬
равливать, но была еще так слаба, что не решалась про¬
должать странствие и лишь бродила окрест по ближним
храмам, понапрасну проводя дни и луны, а тем временем
наступила уже восьмая луна.
* * *
Утром пятнадцатого дня я получила записку от госпо¬
жи Комати. «Сегодня в столице в храме Хатимана в Ива-
Симидзу праздничный день,— писала она.— Отпускают на
волю пташек и рыбок... Наверное, вы мысленно там...»
Я ответила:
Для чего вспоминать
о храмовом празднике светлом
мне, ведущей свой род
от корней самого Хатимана,
мне, блуждающей скорбно по свету?..
Госпожа Комати тоже ответила стихами:
Уповайте в душе
на милость богов всемогущих —
вняв усердным мольбам,
боги вам пошлют избавленье,
утолят мирские печали!
Мне захотелось посмотреть, как отмечают этот празд¬
ник здесь, в Камакуре, и я пошла на Журавлиный Холм,
в храм Хатимана. Присутствовал сам сёгун; хотя дело
происходило в провинции, все было обставлено очень
пышно. Собралось много даймё, все в охотничьем платье,
стражники-меченосцы в походных кафтанах; глаза разбе¬
гались при виде разнообразных нарядов. Когда сёгун вы¬
шел из кареты у Красного моста, я заметила в его свите
несколько столичных вельмож и царедворцев, но их было
совсем мало, они были одеты бедно и выглядели убого. За¬
то когда прибыл старший самурай Сукэмунэ Иинума, сын
403

и наследник князя Ёрицуны Тайра, в монашестве — Коэ¬
на, его появление могло бы соперничать с выездом канц¬
лера в столице; чувствовалась сила и власть... Затем нача¬
лись разные игрища — стрельба в цель на полном скаку
и другие воинские утехи; смотреть на них мне было ни
к чему, и я ушла.
Не прошло и нескольких дней, как по городу поползли
тревожные слухи: «В Камакуре неспокойно!» —«Что слу¬
чилось?»— спрашивали друг друга люди. «Сёгуна отправ¬
ляют назад, в столицу!» — гласил ответ. Не успели мы
услыхать эту новость, как разнеслась весть, что сёгун уже
покидает дворец. Узнав об этом, я пошла поглядеть и уви¬
дела весьма невзрачный паланкин, стоявший наготове
у бокового крыльца. Один из самураев — кажется, это был
Дзиро, судья Танго,— распоряжался, подсаживал сёгуна
в паланкин. В это время появился сам Сукэмунэ Иинума
и от имени верховного правителя Ходзё приказал, чтобы
паланкин несли задом наперед. Сёгун не успел еще сесть
в паланкин, как набежали низкорожденные слуги, вошли
во дворец, даже не разуваясь, прямо в соломенных санда¬
лиях, и принялись обдирать занавеси и прочее убранство.
Глаза бы не глядели на сие прискорбное зрелище!
Меж тем паланкин тронулся; из дворца выбежали дамы
из свиты сёгуна, растерянные, с непокрытыми головами.
Ни одной не подали паланкин. «Куда увозят нашего гос¬
подина?»— плача, говорили они. Среди князей некоторые
тоже, казалось, сочувствовали сёгуну; когда стемнело, они
украдкой послали молодых самураев проводить сёгуна.
Каждый по-разному отнесся к его опале. Слов не хватает
описать все, что происходило.
Сёгуну предстояло пробыть пять дней в месте, именуе¬
мом Долина Саскэ, а уж оттуда его должны были доста¬
вить в столицу. Мне захотелось посмотреть на его отъезд,
я пошла в храм бога Ганапати, расположенный неподалеку
от временного жилища сёгуна, и там от людей узнала, что
самурайские власти назначили отъезд на час Быка. К это¬
му времени дождь, накрапывающий с вечера, превратился
в подлинный ливень, поднялся сильный ветер, завыл так
жутко, как будто в воздухе носились какие-то злые духи.
Тем не менее власти не разрешили изменить час отъезда;
паланкин подали, накрыв его рогожей. Это было так уни¬
зительно, так ужасно, что больно было смотреть!
Паланкин поднесли к крыльцу, сёгун сел, но затем но¬
силки почему-то снова опустили на землю и поставили во
дворе. Через некоторое время послышалось, что сёгун
404

сморкается. Чувствовалось, что он старается делать это
как можно тише, но вскоре послышалось еще и еще... Не¬
трудно представить себе, в каком горестном состоянии он
находился!
Этот сёгун, принц Корэясу, был совсем не из тех сёгу-
нов, коих назначали восточные дикари, самовольно захва¬
тившие власть в стране. Отец его, принц Мунэтака, второй
сын императора Го-Саги, был всего на год с небольшим
старше третьего сына, императора Го-Фукакусы. Как
старший, принц Мунэтака был вправе унаследовать трон
раньше младшего брата, и если бы это произошло, его сын,
принц Корэясу, нынешний сёгун, в свою очередь тоже
взошел бы на престол Украшенного десятью добродетеля¬
ми... Но принцу Мунэтаке не пришлось царствовать, ибо
его матушка была недостаточно знатного рода, вместо это¬
го его послали в Камакуру на должность сёгуна. Но все
равно ведь он принадлежал к императорскому семейству,
иными словами, его никак нельзя было приравнять к про¬
стым смертным. Нынешний сёгун, принц Корэясу, был его
родным сыном, так что высокое происхождение его бес¬
спорно! Находятся люди, утверждающие, будто он рожден
от ничтожной наложницы, но это неправда — на самом
деле, она происходила из благороднейшей семьи Фудзива¬
ра. Стало быть, и со стороны отца, и со стороны матери
происхождение принца поистине безупречно... Так раз¬
мышляла я, и слезы невольно навернулись у меня на
глазах.
Ты ведь помнишь о том,
что к славным истокам Исудзу
он возводит свой род,—
как же грустно тебе, богиня,
видеть принца в такой опале!
Я представляла себе, сколько слез принц прольет по
пути в столицу! Единственное, чего, на мой взгляд, все же
недоставало опальному сёгуну, это, пожалуй, любви и по¬
эзии. До меня не дошло ни одного стихотворения, в кото¬
ром он поведал бы о своих скорбных переживаниях,—
а ведь он был родным сыном принца Мунэтаки, в сходных
обстоятельствах сложившего:
Встречаю рассвет,
в снегах подле храма Китано
молитвы творя,
будто заживо погребенный,—
все следы сокрылись под снегом...
405

* * *
Меж тем разнесся слух, что скоро в Камакуру прибудет
новый сёгун, принц Хисааки, сын государя Го-Фукакусы.
Стали перестраивать дворец, все кругом оживилось, засуе¬
тилось. Рассказывали, что встречать сёгуна поедут семеро
даймё. Один из них, Синдзаэмон Иинума, сын князя Ёри-
цуны, заявил, что не желает ехать той же дорогой, по ко¬
торой увезли опального сёгуна, и поедет другим путем, че¬
рез перевал Асигара. «Ну, это уж слишком!»— говорили
люди.
Когда приблизилось время прибытия нового сёгуна,
поднялась невероятная суматоха; можно было подумать,
будто происходит невесть какое событие! Дня за два, за
три до торжества мне принесли письмо от госпожи Кома¬
ти. В нем содержалась неожиданная просьба. Оказалось,
что государыня прислала супруге князя Ёрицуны набор из
пяти косодэ, но не сшитых, а только скроенных, и госпожа
супруга хочет посоветоваться со мной по этому поводу...
«Это ничего, что вы монахиня,— писала мне госпожа Ко¬
мати.— Здесь никто вас не знает, я никому не говорила,
кто вы. Сказала только, что вы прибыли из столицы...»
Госпожа Комати постоянно проявляла ко мне внимание
и к тому же так настойчиво просила прийти, что отказать¬
ся я не смогла. Сначала я пыталась отговориться, но
в конце концов она приложила к своей просьбе письмо от
самого верховного правителя Ходзё; я решила, что не сто¬
ит упрямиться по таким пустякам, и пошла, предупредив,
что только взгляну и укажу, как и что надо сделать.
Палаты князя находились в одной ограде с усадьбой
верховного правителя Ходзё и назывались, если не ошиба¬
юсь, Угловым павильоном. В отличие от дворца сёгуна,
имевшего самый обыкновенный вид, здесь повсюду свер¬
кало золото, серебро, драгоценные камни, блестели гладко
отполированные зеркала, украшенные изображениями фе¬
никсов; парчовые занавеси и ширмы, расшитые узорами
одежды слепили взор. Вышла супруга князя, госпожа
Оката, в двойном одеянии из светло-зеленого китайского
шелка, сплошь расшитого светлой и темной лиловой
нитью; узор изображал кленовые листья. Сзади тянулся
шлейф. Высокая, крупного телосложения, выражение ли¬
ца и осанка горделивые... «Ничего не скажешь, величест¬
венная женщина!» — взглянув на нее, подумала я, как
вдруг из глубины покоев чуть ли не бегом появился сам
князь в простом белом кафтане с короткими рукавами и
406

с самым небрежным видом уселся рядом с супругой. Все
впечатление было испорчено...
Принесли косодэ, присланные из столицы. Это были
пять пурпурных одеяний, от светлого до темного, густого
оттенка, с разнообразным рисунком на рукавах, но сшитые
неправильно, как попало,— сразу за верхним светлым ко¬
содэ шло самое темное. «Почему их так сшили?» — спро¬
сила я, и госпожа сказала, что в швейной палате все сейчас
очень заняты, и потому косодэ сшили дома ее служанки,
не зная, в каком порядке нужно располагать цвета. Я по¬
смеялась в душе и показала, в какой последовательности
полагается носить косодэ — цвет ткани должен меняться
постепенно — от светлой верхней к самой темной, которую
носят в самом низу. В это время прибыл посланец от вер¬
ховного правителя Ходзё. Я слышала из-за ширмы, как он
говорил князю, что правитель распорядился, чтобы сто¬
личная гостья поглядела, все ли в порядке в покоях, при¬
готовленных для нового сёгуна; за внешний вид помеще¬
ния отвечает, мол, самурай Хики... «Вот не было печа¬
ли!»— подумала я, но коль скоро так получилось, пошла
заодно туда посмотреть.
Покои были убраны вполне пристойно, как положено
в официальной резиденции знатной особы; я показала
только, куда нужно поставить полки и где лучше держать
одежду, после чего ушла.
Наконец наступил день прибытия сёгуна. Вдоль доро¬
ги, ведущей к храму Хатимана, собралась несметная тол¬
па. Вскоре показались передовые всадники, встречавшие
поезд сёгуна у заставы. Они торжественно проехали мимо
отрядами по двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят человек.
За ними появилась процессия самого сёгуна. Сперва про¬
бежали младшие чины в нарядных кафтанах, похожие на
дворцовых чиновников низшего ранга, за ними небольши¬
ми группами следовали князья-даймё в разноцветных
одеждах. Шествие растянулось на добрых несколько тё,
и, наконец, в паланкине с поднятыми занавесями просле¬
довал сам сёгун в расшитом узорами одеянии. За ним ехал
верхом Синдзаэмон Иицума в темно-синем охотничьем
кафтане. Процессия была очень торжественной. Во дворце
сёгуна приветствовали все знатные люди края во главе
с верховным правителем Ходзё и князем Асикагой. Затем
начались разные церемонии: смотр коней — их показыва¬
ли сёгуну, проводя под уздцы, — и разные другие увеселе¬
ния. Все было очень красиво. На третий день мы узнали,
что сёгун отбыл в горы, в загородную усадьбу правителя
407

Ходзё. Прекрасные эти празднества напомнили мне пре¬
жнюю дворцовую жизнь, и на душе стало грустно.
Постепенно приблизился конец года; я досадовала, что
до сих пор мне так и не удалось побывать в храме Сияния
Добра, Дзэнкодзи, но в это время госпожа Комати...
Примечание переписчика XVI века: «В этом месте бу¬
мага отрезана ножом; почему отрезана и что написано
дальше — неизвестно, а хотелось бы знать!»
...проводила в унынии. Меж тем оказалось, что самурай
Синдзаэмон Иинума слагает стихи, увлекается поэзией. Он
часто приглашал меня, присылая за мной самурая Дзи-
родзаэмона Вакабаяси, любезно звал в гости, чтобы вместе
заниматься сложением рэнга, стихов-цепочек. Я часто бы¬
вала у него; он оказался сверх ожидания утонченным, об¬
разованным человеком. Мы развлекались, слагая короткие
танка и длинные стихотворения-цепочки. Меж тем уже
наступила двенадцатая луна, и тут некая монахиня, вдова
самурая Кавагоэ, проживавшая в селении Кавагути, пред¬
ложила мне отправиться с ней вместе после Нового года
в храм Сияния Добра, Дзэнкодзи, в краю Мусаси. Я обра¬
довалась удобному случаю побывать в тех местах и поеха¬
ла в Кавагути, но в пути меня застиг такой снегопад, что
я с трудом различала дорогу, путь из Камакуры в Кавагу¬
ти отнял у меня целых два дня.
Место было совсем глухое, на берегу реки,— называ¬
лась она, если не ошибаюсь, Ирума. На другом берегу на¬
ходился постоялый двор Ивабути, где жили девы веселья.
В этом краю Мусаси совсем нет гор, куда ни глянь, далеко
окрест протянулась равнина, покрытая зарослями увяд¬
шего, побитого инеем камыша. И как только живут здесь,
среди этих камышей, люди! Все дальше уходила я от сто¬
лицы... Так, в тоске и унынии, проводила я уходящий год.
С грустью вспоминала я прошедшую жизнь... Двух лет
я лишилась матери, не помню даже ее лица, а когда мне
исполнилось четыре года, меня взял к себе государь и мое
имя внесли в список придворных женщин. С тех самых
пор я удостоилась его милостей, обучалась разным искус¬
ствам, долгие годы пользовалась, особой благосклонностью
408

государя... Что ж удивительного, если в глубине души
я лелеяла мечту вновь прославить наше семейство Кога?
Но случилось иначе — в поисках просветления я вступила
на путь Будды, ушла от мира...
Нелегко отринуть все, что любил,
все, чего недавно желал,
Отрешиться от страстей и забот,
если сердце ими сковал.
Но когда наступит последний час,
не захватишь ведь в мир иной
Ни жену, ни детей, ни мешки с казной,
ни прижизненный трон свой!
гласят слова сутры.
«Да, мир, от которого я бежала, полон скорби!» — ду¬
мала я и все-таки тосковала по дворцу, с которым сродни¬
лась за долгие годы, не могла забыть любовь государя...
Так в одиночестве проливала я слезы.
Душа была полна горя, а тут еще снег все падал и па¬
дал с потемневшего неба, заметая все пути и дороги; куда
ни глянь, кругом был лишь снег да снег... «Как живется
вам здесь, среди снегов?» — прислала спросить хозяйка-
монахиня. Я ответила:
Подумайте сами,
как тяжко одной созерцать
сад, снегом укрытый,
где ничьих не видно следов,—
и о прошлом грустить в тиши!..
Участие моей хозяйки лишь усилило душевную боль,
но на людях я старалась не давать воли слезам и скрывала
горькие думы. А меж тем старый год подошел к концу
и начался новый.
* * *
Пришла весна, запел соловей в ветвях сливы, цветущей
возле карниза кровли, а я грустила о том, что невозвратно
уходят годы и с ними — жизнь; радость новой весны была
бессильна осушить мои слезы.
В середине второй луны я отправилась в храм Сияния
Добра. Я прошла перевал Усуи и висячий мост на горной
дороге Кисо — то была поистине опасная переправа;
страшно было даже ступить ногой на бревнышко, заме¬
нявшее мост... Мне хотелось получше посмотреть все про¬
славленные места, мимо которых лежал наш путь, но
409

я шла не одна и, влекомая остальными паломниками, вы¬
нуждена была идти не останавливаясь. Путешествовать не
одной, а в целой толпе поистине весьма неудобно! Поэтому
я сказала, что дала обет пробыть в храме Сияния Добра
несколько дней, и осталась там, расставшись со спут¬
никами.
Они выражали беспокойство, боялись оставить меня
одну, но я сказала:
— А разве кто-нибудь сопровождает нас, когда мы
уходим в последний путь? Одинокими приходим мы в этот
мир и уходим тоже одни... За каждой встречей неизбежно
следует расставание, за каждым рождением — смерть.
Прекрасны цветы сливы и персика, но, в конце концов,
они возвращаются к своим корням. Ярко окрашены осен¬
ние кленовые листья, пышно разукрасившие деревья, но
краса осени тоже недолговечна — она длится лишь до
первого дуновения ветра... Грусть расставания быстро
проходит! — И, сказав так, я осталась в храме одна.
Храм Сияния Добра расположен не так красиво, как
святилище Хатимана в столице или в Камакуре, но зато
я узнала, что здесь было явление живого будды, и сердце
исполнилось упования и веры. Я встречала утро и вечер,
непрерывно твердя молитву, решив повторить ее десяти¬
кратно сто тысяч раз.
Проживал здесь некий Ивами из Такаоки, также но¬
сивший духовное звание, большой ценитель изящного,, по¬
стоянно слагавший стихи, любивший музыку. Придя к не¬
му в гости вместе с другими паломниками и монахинями,
я увидала поистине изысканное жилище, совсем не¬
ожиданное для деревенского жителя. Многое в здешнем
краю дарило отраду сердцу, и я осталась в храме до
осени.
* * *
Вплоть до восьмой луны я оставалась в горном краю
Синано, ибо хотела на обратном пути увидеть осень на
равнине Мусаси, но вот, наконец, покинула храм Сияния
Добра.
В краю Мусаси есть храм Асакуса, посвященный
Одиннадцатиглавой Каннон. Все восхваляли чудотворную
силу этого священного изваяния, мне захотелось побывать
там, и я отправилась в храм Асакуса. Углубившись далеко
в поле, я шла, раздвигая густые травы. Кругом рос только
кустарник хаги, шафран и китайский мискант, такой вы¬
410

сокий, что всадник верхом на лошади скрывался в зарос¬
лях с головой. Дня три пробиралась я сквозь эти травы,
а им все не видно было конца. Чуть в стороне, у боковых
тропинок встречался иногда дорожный приют, но
в остальном место было безлюдно, позади и впереди только
поле, равнина без конца и без края.
Храм богини Каннон стоял на небольшом холме, тоже
посреди поля, кругом ни деревца, поистине, как в песне,
сложенной Ёсицунэ Фудзиварой:
Далеко-далеко,
где небо сливается с лугом,
будто прямо из трав
поднимается светлый месяц,
озарив равнину Мусаси.
Был вечер пятнадцатого числа, пора полнолуния.
В этот вечер во дворце всегда звучали струны... Правда, со
мной не было косодэ, полученного в дар от государя,—
я поднесла его храму Хатимана в столице вместе с пере¬
писанными мною свитками Лотосовой сутры, и потому
хоть и не вправе была сказать:
Государев подарок
со мной, придворное платье,
Ароматы былые
и ныне могу вдыхать я...
но это не означает, что я забыла дворец, мои чувства не
уступали глубиной чувствам человека, сложившего эти
строчки...
По мере того как сгущалась тьма, луна, поднимаясь над
травянистой равниной, блестела все ярче, и светлые капли
росы, висевшие на кончиках травинок, сверкали, как дра¬
гоценные камни.
Вспоминаю, как встарь
любовалась луной затененной
из пределов дворца —
а теперь запомню навеки
эту ночь в печальном сиянье!..—
думала я, едва не утопая в слезах.
Созерцаю луну,
что светит в безоблачном небе...
Разве в силах моих
позабыть, навсегда отринуть
образ, в сердце запечатленный?
Настало утро. Нельзя было до бесконечности оставать¬
ся в пустынном поле, и я ушла.
411

* * *
Наконец, я очутилась у реки Сумиды, переправилась
на другой берег по большому, длинному мосту, похожему
на мосты Киёмидзу или Гион в столице. Здесь встретились
мне двое мужчин в чистом дорожном платье.
— Скажите, где протекает речка Сумида? — спро¬
сила я.
— Она перед вами! — услышала я в ответ.— А это мост
Суда. В прежние времена здесь не было моста, приходи¬
лось переправляться на лодках, это было очень неудобно,
поэтому построили мост. Сумида — ласковое название, хо¬
тя простой народ зовет эту речку «Суда»... На том берегу
было когда-то селение Миёси, крестьяне сажали рис, но
зерно не родилось, было много пустых колосьев. Однажды
правитель края спросил, как называется это селение,
и, услышав в ответ: «Миёси!», сказал: «Неудивительно,
что рис не родится!» Он приказал дать деревне новое на¬
звание «Ёсида» — Хорошее Поле. После этого колос стал
полновесным...
Мне вспомнилось, что Нарихира вопрошал здесь «мия-
ко-дори» — Столичных птиц, но теперь у реки не было ни¬
каких птиц, и я сложила:
Напрасно пришла я
к тебе, о Сумида-река!
Уж нет и в помине
тех птиц, воспетых поэтом,
что некогда здесь обитали...
Над рекой клубился туман, застилая дорогу. Стемнело,
я шла, погруженная в печальные думы, а высоко в небе,
словно вторя моей печали, кричали перелетные гуси.
Небо чуждых краев...
Мне слезы глаза застилают.
Слышу жалобный клич —
будто спрашивает о минувшем
у меня гусиная стая.
Колодец Хориканэ, многократно воспетый в стихах, те¬
перь бесследно исчез, на прежнем месте стояло лишь одно
засохшее дерево... Мне хотелось пойти отсюда еще дальше,
углубиться в восточные земли, но в печальном мире нашем
412

есть преграды на каждом пути, и, передумав, я пошла
в Камакуру, чтобы оттуда возвратиться в столицу.
Время шло, в середине девятой луны я собралась в об¬
ратный путь.
Люди, с которыми я близко сошлась за время жизни
в Камакуре, жалели о предстоящей разлуке; один из них,
самурай Иинума навестил меня вечером, накануне отъез¬
да, и принес разное угощение. «Этот последний вечер
нужно провести за сочинением стихов-цепочек!» — сказал
он. Я была тронута его вниманием и умением ценить
искусство поэзии. До поздней ночи мы занимались стихо¬
сложением. Помнится, как-то раз, в один из предыдущих
вечеров, тоже посвященных поэзии, он спросил, известно
ли мне, где находится «река Слез», и я ответила тогда, что
не знаю. Теперь он снова спросил меня: «Так вы и в самом
деле непременно должны уехать завтра?» — «Да, остаться
никак не могу...» — ответила я, и тогда, прежде чем уда¬
литься, он подал мне на подносе чарку сакэ, а на подносе
было написано:
Не ведал я прежде,
что ложем реки Горьких слез
рукав мой послужит —
но и вчуже молвить не смею
в час разлуки слово: «Помедли!»
Пока я размышляла, надо ли послать ему вдогонку от¬
вет и что написать, он вернулся, на этот раз — с подарком,
дорожной одеждой.
Это платье надев,
с ним в дороге не расставайся —
пусть хотя бы оно
сохранит печальную память
о недолгих отрадных встречах...
Я вспомнила, что люди с неодобрением косились на
наши частые встречи, а некоторые даже подозревали, буд¬
то между нами существуют какие-то особые отношения,
и ответила:
Из-за сплетен, наветов
доселе печалилась я,
обливаясь слезами,
а в разлуке от слез горючих
рукава и вовсе истлеют...
Не то чтобы я особенно спешила в столицу, но в Кама¬
куре оставаться тоже не собиралась и с рассветом пусти¬
413

лась в путь. Меня проводили очень сердечно, отправили
назад в паланкине и по очереди сопровождали от одного
постоялого двора до другого, так что путешествие продви¬
галось успешно и вскоре я прибыла в Сая-но Накаяму. Мне
вспомнились стихи Сайгё:
Разве подумать я мог,
что вновь через эти горы
пойду на старости лет?
Вершины жизни моей —
Сая-но Накаяма.
И я сложила:
Перевал позади,
но печалюсь — едва ли придется
в этой жизни хоть раз
миновать мне, страннице, снова
горы Сая-но Накаяма...
* * *
В краю Овари я пошла помолиться в храм Ацута. Всю
ночь я провела в храме; паломники, молившиеся вместе со
мной, рассказали, что пришли из Великого храма Исэ.
«Стало быть, Исэ близко отсюда?»—* спросила я, и они по¬
яснили, что туда можно отправиться водным путем от
пристани Цусимы. Я очень обрадовалась, что Исэ так
близко, и хотела тотчас же ехать, но решила сперва завер¬
шить давнишний свой обет — переписку тридцати послед¬
них разделов сутры Кэгон — и пожертвовать рукопись
в здешний храм Ацута.
Я намеревалась продать все одежды, полученные в дар
от разных людей в Камакуре,— конечно, они предназна¬
чали эти подарки для совсем другой цели! — и на вы¬
рученные средства некоторое время прожить при храме,
занимаясь переписыванием священных текстов. Но глав¬
ный жрец стал учить меня, как писать, докучать разными
советами, указаниями... К тому же снова разыгрался мой
старинный недуг. В таком болезненном состоянии я все
равно не смогла бы трудиться над перепиской, и я верну¬
лась в столицу.
* * *
Домой я вернулась, если не ошибаюсь, в конце десятой
луны, но покоя не обрела — напротив, мне было тягостно
оставаться в столице, и я отправилась в Нару. До сих пор
414

все как-то не случалось побывать там, ведь я происходила
не из семейства Фудзивара. Но теперь, когда я устала от
дальних странствий, такое богомолье было как раз по си¬
лам, ведь Нара отстоит совсем недалеко от столицы. У ме¬
ня не было там знакомых, я все время была одна. Прежде
всего я пошла поклониться великому храму Касуга.
Двухъярусные, увенчанные башней ворота и все четыре
строения храма, крытые черепицей, выглядели поистине
величаво. Посвист бури, веявшей с гор, мнился ветром,
пробуждающим смертных от сна земных заблуждений,
а воды, журчавшие у подножья горы, казалось, смывают
скверну нашей грешной юдоли... В храме Вака-но-Мия
я увидела жриц, молодых и изящных. Как раз в этот час
лучи вечернего солнца озарили весь храм, заблестели на
вершинах дерев, растущих на окрестных холмах, юные
жрицы попарно исполняли священные пляски, и это было
прекрасно!
Эту ночь я провела в бдении на галерее храма, слуша¬
ла, как пришедшие на молитву паломники распевают сти¬
хи, и на сердце у меня стало спокойней. Я глубоко постиг¬
ла не только великое милосердие Будды, ради спасения
людей снизошедшего в этот край, в пыль и прах нашей
грешной земли, но сподобилась также уразуметь и промы¬
сел божий, ведущий смертных к прозрению через создание
стихов,— «празднословных пустых речей и суесловья»,—
как иногда готовы назвать поэзию.
Предание гласит, что в давние времена епископ Синки,
ученик преподобного Ринкая из монастыря Кофукудзи,
очень сердился на грохот бубнов и звон колокольчиков,
долетавший из храма Касуга. «Если я когда-нибудь стану
главой всех шести обителей Нары,— сказал он,— я на
вечные времена запрещу бить в бубны и колокольцы!»
Желание его исполнилось, он стал настоятелем всех мо¬
настырей Нары и тотчас же осуществил то, что давно за¬
мыслил,— запретил священные песни и пляски в храме
Касуга. Тишина воцарилась за окрашенной в киноварь
оградой, музыканты и танцовщицы погрузились в уныние,
но, делать нечего,— молчали, положившись на волю
божью. «Больше мне нечего желать в этой жизни,— сказал
епископ.— Теперь буду ревностно молиться лишь о воз¬
рождении в грядущем существовании!» И затворившись
в храме Касуга, он воззвал к богу, вложив в молитвы весь
ныл своего благочестия. И светлый бог явился ему во сне
и возгласил: «Я, всемогущий, ради спасения неразумных
людей умерил свое сияние и добровольно окунулся в пыль
415

и прах сего грешного мира, где жизнь сменяется смертью.
Ныне велика моя скорбь, ибо, запретив звон бубнов и ко-
локольцев, ты отдаляешь смертных от единения с Буддой!
Я отвергаю твои молитвы, они мне неугодны!»
С тех пор кто бы ни противился священным песням
и танцам, как бы ни порицал их исполнение, музыка и пе¬
ние в храме Касуга и поныне не умолкают.
Когда мне рассказали об этом, душу охватило благого¬
вение и на сердце стало спокойней.
На следующее утро я посетила женский монастырь
Лотос Закона, Хокэдзи, и встретилась с живущей там мо¬
нахиней Дзякуэнбо, дочерью министра Фуютады. Мы го¬
ворили о печалях нашего мира, где все недолговечно, все
бренно, и за жизнью неизбежно приходит смерть. На ка¬
кое-то мгновение я даже ощутила желание тоже поселить¬
ся в такой обители, но я понимала, что не создана для спо¬
койной и тихой жизни, всецело посвященной изучению
святой науки, и, влекомая грешным сердцем, для коего,
видно, еще не приспела пора прозрения, покинула обитель
и отправилась в монастырь Кофукудзи. По дороге я на¬
брела на усадьбу преподобного Сукэиэ, старшего жреца
храма Касуга.
Я не знала, чей это дом, и прошла было мимо; ворота
выглядели так внушительно, что я приняла строение за
какой-нибудь храм и вошла за ограду; оказалось, однако,
что это не храм, а усадьба знатного человека. Прекрасное
зрелище являли хризантемы, высаженные рядами наподо¬
бие изгороди. Они уже немного привяли, но все еще могли
бы соперничать красотой с хризантемами, растущими во
дворце. В это время ко мне подошли двое юношей. «Откуда
вы?» — спросили они, и когда я ответила, что пришла из
столицы, они сказали, что им стыдно за убогий вид увяд¬
ших цветов... Речи их звучали изысканно. Это были сы¬
новья Сукэиэ — старший Сукэнага, тоже жрец храма,
и младший Сукэтоси, помощник правителя земли Мино.
Вдали от столицы
скитаюсь и слухи ловлю
о тех, кто мне дорог —
парк дворцовый напоминают
хризантемы в россыпи росной...
Дощечку с такими стихами я привязала к стеблю цвет¬
ка и пошла было прочь, но хозяева увидали мои стихи, по¬
слали человека за мной вдогонку, заставили вернуться
и оказали всяческое гостеприимство. «Побудьте у нас хотя
416

бы недолго, отдохните!» — говорили они, и я, как то быва¬
ло и раньше во время моих скитаний, осталась на несколь¬
ко дней в этом доме.
* * *
Храм Тюгудзи, посвященный принцу Сётоку, построен
усердием его супруги, принцессы Оирацумэ. Я была рас¬
трогана, услышав рассказ об этом, и отправилась в этот
храм. Настоятельницу, монахиню Синнёбо, я когда-то
встречала во дворце. Как видно, она меня не узнала, может
быть, потому, что стала уж очень стара годами, и я не ста¬
ла называть себя, сказала только, что просто проходила,
мол, мимо, вот и зашла. Не знаю, за кого она меня приня¬
ла, но встретила очень ласково; в этом храме я тоже оста¬
лась на день-другой.
Оттуда я направилась в храм Хорю и в храм Лес Со¬
зерцания, Дзэнриндзи, иначе называемый Тайма. С благо¬
говением выслушала я рассказ, записанный в анналах это¬
го храма:
«Одна из здешних монахинь, благородная Тюдзё, дочь
министра Тоёнари Фудзивары, мечтала увидеть живого
Будду. Однажды к ней явилась незнакомая монахиня.
«Дайте мне десять связок лотосовых стеблей,— сказала
она,— и я сотку из них картину рая во всем его несказан¬
ном великолепии!» Получив стебли, она надергала из них
нити, прополоскала нити водой, взятой из свежевыкопан-
ного колодца, и они сами собой окрасились в пять цветов.
Когда нити были готовы, явилась другая женщина, попро¬
сила наполнить светильник маслом и за время между ча¬
сом Вепря и часом Тигра соткала картину, после чего обе
женщины удалились. «Когда же я снова увижу вас?» —
спросила Тюдзё, и женщины ответили:
Великий Кашьяппа в старину
Праведных поучал,
Затем бодхисаттва Хооки
Обитель здесь основал.
Ты к Чистой земле стремилась душой —
Ныне из наших рук
Прими эту мандалу и молись!
Избавлена будешь от мук.
С этими словами женщины взмыли в небеса и улетели
в сторону запада».
14 Заказ № 912
417

Надгробие принца Сётоку, сложенное из камней, вы¬
глядело величественно, с волнением взирала я на эту мо¬
гилу. В храме как раз шла переписка Лотосовой сутры,
я обрадовалась благому совпадению и, прежде чем уйти,
поднесла одеяние на нуждьг храма.
Так переходила я от одного святого места к другому,
а тем временем подошел новый год.
* * *
Во вторую луну 4-го года Сёо я вернулась в столицу
и по дороге зашла помолиться в храм Хатимана, в Ива-Си-
мидзу. Путь от Нары неблизкий, я пришла туда, когда
день уже клонился к вечеру. Поднявшись на холм Каба¬
ний Нос, Иносака, я подошла к храму. В пути мне встре¬
тился спутник — карлик, уроженец края Ивами, он тоже
направлялся на богомолье. Мы пошли вместе.
— За какие грехи, свершенные в прошлой жизни, вы
родились таким калекой?— спросила я.— Известно ли вам
об этом?
Беседуя, мы приблизились к храму: я увидала, что во¬
рота, ведущие к павильону Баба-доно, открыты. Их всегда
открывали, когда туда приезжал главный смотритель, и
я уже хотела пройти мимо, ибо никто, разумеется, не уве¬
домил меня, что сегодня сюда пожаловал государь Го-Фу¬
какуса. Вдруг ко мне подошел человек, похожий на при¬
дворного слугу.
— Пожалуйте в павильон Баба-доно! — сказал он.
— Кто приехал туда? И за кого меня принимает?
Странно!.. Может быть, вы ошиблись, зовут не меня, а это¬
го карлика?— спросила я.
— Нет, никакой ошибки тут нет,— ответил слуга.—
Зовут именно вас. С позавчерашнего дня здесь пребывает
прежний государь Го-Фукакуса.
Слова замерли у меня на устах. Мы не виделись столь¬
ко лет! Конечно, в глубине сердца я всегда помнила госу¬
даря: в минувшие годы, перед тем как уйти от мира,
я приходила к нему проститься, моя тетка Кёгоку устрои¬
ла эту встречу, и я считала, что видела его тогда в послед¬
ний раз в жизни... Я была уверена, что никто не может
узнать прежнюю Нидзё в этой монахине, облаченной в из¬
ношенную черную рясу, иссеченную инеем, снегом, гра¬
дом... «Кто опознал меня?» — думала я, все еще не в силах
уразуметь, что меня зовет сам государь. Наверное, кто-ни-
будь из женщин свиты подумал: «А ведь похожа... Конеч¬
418

но, это не Нидзё, но все-таки позовем ее, дабы убедиться,
что мы ошиблись...» Пока я так размышляла, прибежал
еще один человек, самурай из дворцовой стражи, и при¬
нялся торопить: «Скорей! Скорей!» Больше у меня не на¬
шлось отговорок, я пошла к павильону и остановилась
в ожидании у раздвижных дверей на веранде северного
фасада. Внезапно из-за дверей раздался голос: «Не сиди
там, так тебя скорее могут заметить!»; знакомый голос
этот ничуть не переменился за долгие годы. Сердце в груди
забилось, я была не в силах двинуться с места, но государь
опять сказал: «Иди же сюда, скорее!» Медлить было бы
неприлично, и я вошла.
— Право, я заслужил похвалу! Сразу узнал тебя! Те¬
перь ты видишь мою любовь... Сколько бы лет ни прошло,
мое сердце не забыло тебя!— сказал государь. Он говорил
еще о многом — о делах давно минувших, о событиях не¬
давних, о том, что связь между мужчиной и женщиной,
увы, неподвластна только велению сердца... Меж тем ко¬
роткая ночь подошла к концу. Вскоре стало совсем свет¬
ло.— Сейчас я затворился здесь по обету, нужно строго
соблюдать весь устав, но мы обязательно снова встретимся
как-нибудь на досуге...— сказал он вставая, снял с себя
три косодэ и подал мне, говоря: — Это тебе на память мой
тайный дар! Носи не снимая!
Эта любовь, эта забота заставила меня забыть обо
всем — о прошлом и будущем, о мраке грядущего мира,
все-все забыла я в ту минуту. Никакими словами не выра¬
зить скорбь, сдавившую сердце. А ночь меж тем безжа¬
лостно рассвела, государь сказал: «До свидания!» — про¬
шел в глубину покоев и затворил за собой раздвижные пе¬
регородки. Как напоминание о нем остался лишь аромат
дорогих курений, этот знакомый запах пропитал и мою
одежду, как бы свидетельствуя, что я и впрямь была рядом
с ним, совсем близко. Казалось, моя черная ряса насквозь
пропахла благоуханием... Монашеская одежда чересчур
бросалась в глаза, я заторопилась, кое-как надела под низ
подаренные государем косодэ и покинула павильон.
Наряд златотканый
мы вместе на ложе любви
стелили когда-то —
а теперь лишь от слез бесплодных
черной рясы рукав намокает...
в слезах шептала я, унося в сердце дорогой образ. Мне ка¬
залось, я сплю и вижу сон, сон во сне... Ах, как хотелось
419

мне остаться здесь, в храме, хотя бы еще на день, снова
встретиться с государем хоть один-единственный раз! Но,
с другой стороны, ведь я уже не та, что была, я преврати¬
лась в изможденную, худую монахиню в убогой черной
одежде; он позвал меня, повинуясь внезапному порыву,
и поэтому вынужден был ко мне выйти, а теперь, конечно,
жалеет: «Позвал, не подумавши, и напрасно!..» Я должна
понять это и не оставаться назойливо торчать здесь, как
будто жду вторичного приглашения... Только глупая жен¬
щина способна так поступить. Разумом смирив сердце,
я решила возвратиться в столицу. Нетрудно понять, что
творилось при этом у меня на душе!
Мне захотелось еще раз увидеть государя, посмотреть,
как он идет на молитву, хотя бы издали бросить взгляд. Из
опасения, как бы черная ряса снова не остановила его
внимание, я надела сверху одно из полученных в дар косо¬
дэ и стояла в толпе, замешавшись среди других женщин.
По сравнению с прошлым, государь очень переменился,
я с волнением смотрела на его изменившийся облик. Тю¬
нагон Сукэтака вел его за руку, когда он всходил по сту¬
пеням в храм.
— Мне становится тепло на душе, как подумаю, что
теперь мы оба, и ты и я, носим одинаковую монашескую
одежду...— еще звучали в моих ушах слова, сказанные при
вчерашнем свидании. О разном говорил он, вспомнил даже
то время, когда я была малым ребенком, а на мокром от
слез моем рукаве, казалось, остался запечатленным доро¬
гой образ. Я покинула Гору Мужей, храм Хатимана, шла
по дороге на север, в столицу, а душа моя, казалось, оста¬
лась там, на Горе.
* * *
Мне не хотелось долго оставаться в столице; решив на
сей раз уж непременно выполнить давнишний свой обет —
закончить переписку сутры Кэгон, начатую в прошлом го¬
ду, я снова отправилась в храм Ацута. Я проводила ночь
в бдении, когда, около полуночи, над храмом вспыхнуло
пламя. Легко представить себе шум и переполох, подняв¬
шийся среди служителей храма. Огонь так и не удалось
погасить — уж не потому ли, что сам бог наслал тот огонь,
смертные были не в силах его одолеть? В один миг храм
вознесся ввысь, к небесам, обратившись в бесплотный дым.
Когда рассвело, сбежались умельцы-плотники, дабы зано¬
во отстроить святыню, ставшую пеплом.
420

Старший жрец обошел пожарище. Среди строений хра¬
ма имелся павильон — его называли «Неоткрываемым»;
в эру богов его собственноручно построил Ямато Такэру,
сам некоторое время там пребывавший. Что ж оказалось?
Рядом с еще дымившимся каменным основанием стоял де¬
ревянный лакированный ларец шириной в один, а длиной
в четыре сяку. Удивленные люди сбежались взглянуть на
это чудо. Старший жрец, особенно причастный божеству,
приблизившись, взял ларец, чуть приоткрыл, взглянул
и сказал:
— В красных парчовых ножнах хранится здесь не¬
что — очевидно, священный меч!— И с этими словами, от¬
крыв Павильон Меча, поставил туда ларец.
Но вот что самое удивительное — в ларце оказалось
послание, уцелевшее в пламени. Я слышала, как это по¬
слание читали вслух. Оно гласило:
«Бог сего храма, Ямато Такэру, родился в десятом году
после восшествия на престол имератора Кэйко. Импера¬
тор повелел ему усмирить варваров эбису на востоке стра¬
ны. Перед тем как отправиться в край Адзума, на восток,
Ямато Такэру пришел в храм Исэ проститься с великой
богиней Аматэрасу, и оракул великой богини возвестил:
«В прошлом, до рождения в облике человека, ты был ве¬
ликим богом Сусаноо. Одолев восьмиглавого змея в краю
Идзумо, ты извлек из его хребта сей меч и преподнес мне.
Ныне возвращаю его тебе вместе с ножнами. Обнажи его,
если жизни твоей будет грозить опасность!» С этими сло¬
вами ему вручили меч и парчовые ножны. В краю Суруга,
в охотничьих угодьях, на равнине Микарино, враги пусти¬
ли в поле огонь, чтобы погубить Ямато Такэру. Внезапно
меч, которым он был опоясан, сам собой выскочил из но¬
жен и пошел косить траву на все четыре стороны. Ямато
Такэру достал лежавший в ножнах кремень, высек огонь,
пламя побежало на врагов, помрачило им взор, и они по¬
гибли все до единого. С тех пор это поле называют Якид-
зуно — Горелое, а меч получил название «Коси-Трава».
Я слушала, как читали это послание, вспомнила вещий
сон, некогда мне приснившийся, и душу охватил благого¬
вейный восторг.
* * *
В обстановке суматохи и треволнений, причиненных
пожаром, невозможно было спокойно трудиться над пе¬
репиской сутры, и я решила отправиться к святилищу вели¬
421

кой богини Аматэрасу в Исэ, воспользовавшись удобной
морской переправой Цусима.
Было начало четвертой луны, деревья покрылись зеле¬
ной листвой, вид был чудесный.
Прежде всего я пошла к Внешнему храму. Здесь,
в Ямада-но хара, роща криптомерий и впрямь вызывала
желание дождаться первого кукования кукушки, как пи¬
сал о том Сайгё:
Пусть не слышно еще
твоих песен в тени криптомерий —
я тебя подожду,
о кукушка, в роще зеленой
подле храма Ямада-но хара!
Я увидела большое здание, предназначенное для жре¬
цов разных рангов,— перед началом богослужения они со¬
вершали здесь обряд очищения. Мне говорили, что в храмы
Исэ не допускают буддийских монахов и монахинь в их
черных рясах, и потому, не зная как быть, я спросила, где
и как мне поклониться богине.
— Вы можете пройти до вторых ворот и в большой
двор за воротами...— сказал один из жрецов. Все кругом
выглядело очень величественно. Из помещения вышло не¬
сколько человек, судя по одежде — жрецов. «Откуда
вы?»—обратились они ко мне. «Я пришла из столицы
в поисках благодати...»—ответила я.
— Вообще-то буддийская ряса не должна бывать
здесь,— сказали они.— Но вы, как видно, устали, поэтому
боги простят нас...— Меня пригласили войти в дом и обо¬
шлись со мной приветливо и любезно.
— Пойдемте, я покажу вам храм. Внутрь входить за¬
прещается, но вы сможете поклониться богине издали,—
сказал один из жрецов.
Мы прошли к священному пруду, над которым склони¬
лись ветви вековых криптомерий, здесь жрец торжествен¬
но совершил обряд очищения и удалился, держа в руках
ритуальный священный жезл. «Увы, душа моя так гре¬
ховна, что навряд ли этот обряд способен ее очистить...» —
с грустью думала я.
Перед тем как уйти к себе, в маленькую хижинку не¬
подалеку от храма, которую мне удалось отыскать, я спро¬
сила, кто тот добрый человек, который сопровождал меня.
— Меня зовут Юкитада, я третий помощник главного
жреца, в моем ведении находится все хозяйство храма,—
ответил один из моих собеседников.— А тот, кто сопро¬
422

вождал вас к священному пруду — Цунэёси, младший сын
первого помощника.
Тронутая добротой жрецов, я сложила стихотворение,
написала его на куске священной бумаги и послала жре¬
цам, привязав письмо к ветке священного дерева «са-
каки»:
Милосердным богам,
нисходящим на грешную землю,
верно служите вы —
оттого и снисходите, верно,
к бедной страннице в черной рясе...
Ответ Юкитады гласил:
Для ничтожных жрецов,
принесших обет состраданья,
все на свете равны —
как дли игл вечнозеленых
в этой роще Ямада-но хара...
* * *
Я провела семь дней в молитвах при Внешнем храме,
стараясь постичь великую тайну — смысл собственного
существования. Жрецы то и дело присылали мне свои сти¬
хи, то и дело устраивали поэтические собрания, где мы
слагали стихотворения-цепочки. Заниматься поэзией было
отрадно, но здесь, как и в любом синтоистском храме, не¬
где было читать сутру, совершать буддийские обряды.
В нескольких тё от храмов Исэ находилась, однако, ма¬
ленькая буддийская кумирня — Услада Закона, Хораку-
ся. Я провела там целый день, читая молитвы, а когда
стемнело, попросилась на ночлег в небольшой монастырь
Каннон-до, тут же, поблизости, где обитало несколько
буддийских монахинь, но они резко мне отказали и безжа¬
лостно выставили за дверь.
Отчего же у вас
не нашла я ни капли участья?
Разве суетный мир
не отринула я душою,
в рясу черную облачившись?..
Отломив ветку вечнозеленого дерева, растущего возле
входа, я привязала к ней свое стихотворение и послала
монахиням. Ответных стихов они не прислали, но тотчас
же позвали назад и оставили ночевать. С этой ночи мы
подружились.
423

По прошествии семи дней я собралась ко Внутреннему
святилищу. Цунэёси, жрец, сопровождавший меня в пер¬
вый день пребывания в Исэ, прислал мне стихотворение:
Ненадолго в сей храм
заглянули вы гостьей случайной —
но едины сердца,
коль пленила их прелесть песен,
скорбна мысль о скорой разлуке!
Я ответила:
Пусть бы даже была
я здесь не случайною гостьей —
что печалиться зря!
Ведь ничто в этом бренном мире
неизменным не остается...
* * *
Жрецы Внутреннего святилища отличались особым
пристрастием к поэзии. Они уже прослышали, что во
Внешнем храме остановилась на богомолье поэтесса,
и ждали меня — со временем, дескать, эта поэтесса обяза¬
тельно придет на поклонение и во Внутреннее святили¬
ще... Я немного смутилась, узнав об этом, но делать было
нечего, и я распростилась с Внешним храмом.
Я поселилась в местности, которая зовется Ямадой.
Рядом находилось жилище одной благородной дамы.
В один прекрасный день молодая служанка принесла мне
от нее послание:
Довелось мне узнать,
что прибыли вы из столицы,—
и от вести такой
стало вдруг отрадно и грустно,
на рукав слезинка упала...
Эта дама была вдовой Нобунари, жреца второго ранга.
В письме говорилось, что она непременно навестит меня.
Я ответила:
О минувших годах
вы, должно быть, хотите услышать,
но лишь вспомню тот мир,
как от боли сжимается сердце —
я ответить, увы, не в силах...
Летней ночью я пошла во Внутреннее святилище, когда
луна еще не показалась на небосводе. Сюда тоже не до¬
424

пускали паломников в черных буддийских рясах, я смот¬
рела на храм издали, с берега священной речки Мимосусо.
Вокруг святилища богини были во множестве расстав¬
лены деревья «сакаки», и, кроме того, его окружала ограда
в несколько рядов, так что оно казалось далеким и непри¬
ступным, но когда я увидела горизонтально срезанные
концы балок, скрещенных на фронтоне святилища, в знак
того, что здесь, именно в этом храме, охраняется благопо¬
лучие императора, я невольно была взволнована, и молит¬
ва «Да пребудет здравым и невредимым драгоценное те¬
ло!» сама собой невольно слетела с уст.
Не иссякла любовь,
чье начало сокрыто во мраке!
Пусть на веки веков
драгоценная жизнь продлится —
о тебе я молюсь, как и прежде...
Вея прохладой, пронесся порыв божественного ветра,
плавно струились воды реки Мимосусо. Из-за горы Богов
Камидзи, позади храма, взошла луна, мне казалось, она
сияет здесь особенно ярко и свет ее виден далеко окрест,
даже за пределами нашей страны...
Благополучно завершив поклонение богине, я пошла
прочь и, проходя мимо строений, в которых жили жрецы,
увидела, что в покоях главного жреца Хисаёси все ставни
закрыты,— в ярком лунном свете его жилище выглядело
удивительно печальным. «А ведь считается, что Внешний
храм посвящен богу Луны...» — подумала я и сложила:
Отчего же луну
вы в жилище впустить не хотите,
ставни плотно прикрыв?
Знаю, что в святилище солнца
службу правите вы — и все же!..
Я написала стихотворение на священной бумаге, при¬
вязала к ветке дерева «сакаки», оставила на веранде дома
и вернулась к себе. Не знаю, сам ли Хисаёси нашел мое
послание, но его ответ, тоже привязанный к ветке «сака¬
ки», гласил:
Мог ли я хоть на миг
пренебречь сиянием лунным,
путь лучам преградив?
Оттого не открылись ставни,
что у старца сон слишком крепок...
425

* * *
Я провела здесь семь дней, а когда собралась уходить,
спросила — где находится бухта Футами, которая некогда
пришлась по сердцу богине? «Хорошо, мы вас туда прово¬
дим»,— гласил ответ, и мне любезно дали в провожатые
младшего жреца Мунэнобу.
Мы пошли вместе, и я увидела все прославленные
места — Чистое Взморье, где совершают очищение палом¬
ники, знаменитые сосны Макиэ на берегу бухты Футами,
огромную скалу, которую бог Грома расколол пополам
одним пинком ноги, увидела храм на побережье, по¬
священный богам-супругам Саби — здесь они приветство¬
вали богиню Ямато-химэ. Дальнейший путь мы продол¬
жили по воде, в лодке, по дороге осмотрели острова Тоси,
Госэн и Тоору. У острова Госэн во множестве добывают
съедобные водоросли, жрецы храмов Исэ приезжают сюда
собирать эти водоросли, которые подносят затем как риту¬
альное угощение великой богине Аматэрасу... Отсюда про¬
изошло и название острова — Госэн, «подношение».
А остров Тоору — «Проезжай!» — получил свое название
оттого, что представляет собой гигантскую скалу, часть
которой размыло море, так что посреди острова образовал¬
ся как бы пролив. Лодка плывет по этому проливу,
а сверху, наподобие огромной кровли, нависает скала.
Безбрежное море простирается вдаль, вид чудесный!
В храме Коасакума, одном из двадцати четырех, подве¬
домственных храмам Исэ, хранилось священное зеркало,
изготовленное богом Литейщиком для великой богини
Аматэрасу, дабы богиня видела в нем свой отраженный
облик, но злоумышленники похитили зеркало и погрузили
его на дно пучины. Но зеркало отыскали и снова вернули
в храм. Тогда богиня возвестила через оракула: «Даю обет
спасти все живущее в этом мире, вплоть до существ, оде¬
тых в чешую!» Как только она это сказала, зеркало само
вышло из храма и явилось на вершине скалы. На этой ска¬
ле растет одинокое дерево — дерево сакуры. Когда волны
прилива вздымаются чересчур высоко, зеркало переходит
с земли на верхушку дерева, в остальное же время пребы¬
вает на скале. Мне стало отрадно на сердце, когда я услы¬
шала о клятве богини спасти все живые существа в нашем
мире, захотелось остаться здесь на день-другой, помолить¬
ся в тишине и покое, и я осталась в местечке Сиоай, найдя
приют в доме главного жреца храма.
426

Ко мне отнеслись очень приветливо, на душе у меня
было хорошо и спокойно, я провела здесь несколько дней.
Мне сказали, что бухта Футами особенно прекрасна при
лунном свете, и вместе с несколькими женщинами я от¬
правилась на морской берег. Поистине, слова бессильны
передать прекрасное зрелище, исполненное очарования!
Мы провели на побережье всю ночь и вернулись только
с рассветом.
Не забыть мне вовек
этой ночи в бухте Футами —
предрассветной порой
неизбывной луны сиянье
озаряет берег и волны...
Я никак не ожидала, что о моем пребывании в этих
местах стало известно во дворце государя. Очевидно, это
случилось потому, что одна из придворных дам, Тэрудзу-
ки, служившая при трапезной, доводилась родственницей
главному жрецу храма Исэ. И вот я неожиданно получила
от нее письмо. Удивленная, я развернула послание — ока¬
залось, что эта Тэрудзуки подробно передает мне чувства
и слова государя: «Пристрастившись к луне, сияющей над
бухтой Футами, ты, конечно, совсем забыла о дворце... Мне
хотелось бы вновь побеседовать с тобой, как в прошлый
раз...» Волнение переполнило мою душу, я была сама не
своя.
Как могу я забыть
лик луны, что мне воссияла
там, в покоях дворца!
В чужедальних краях повсюду
предо мною твой светлый образ...—
ответила я.
Оставаться здесь бесконечно было нельзя, я вернулась
во Внешний храм и решила возвратиться оттуда в храм
Ацута, чтобы продолжить мой труд — переписку сутры,
ибо суматоха, вызванная пожаром, там, конечно, давно
уже улеглась. Мне было грустно расставаться с храмами
Исэ, и я сложила:
На божественный путь
направь меня, храм Ватарай,—
до конца моих дней
буду я к тебе обращаться
в жизни суетной, многотрудной...
427

В день, когда я уже собралась в путь, рано утром мне
принесли из Внутреннего храма письмо от главного жреца
Хисаёси: «Я глубоко сожалею о Вашем отъезде. Не¬
пременно снова посетите нас на праздниках в девятой лу¬
не!» Тронутая его вниманием, я ответила:
Я надеюсь, что вас
смогу в долголетье счастливом
с государем сравнить —
и когда-нибудь снова мы будем
любоваться полной луною...
Поздним вечером мне опять принесли от него письмо.
«Не знаю, о чем ваши заветные думы и мольбы, другим это
знать не дано, но не могу не ответить на ваше стихотворе¬
ние, в котором, прославляя государя, вы желаете счастья
также и мне»,— писал он. К письму были приложены по¬
дарок: два куска шелка, которым славится местность Исэ,
и стихотворение:
Новых встреч под луной
буду ждать я, терпенья исполнясь,
ваши строки храня —
вместе с соснами вековыми
за священной оградой храма...
Чтобы поспеть к первой лодке, отплывающей ранним
утром, я еще накануне пришла в селение, именуемое
Ооминато — Большая Гавань. Я прилегла ненадолго
вздремнуть в убогой хижине солевара, и мне невольно
вспомнились слова древней песни:
Пусть меня ожидает
Простор морской
Или кручи, где гнезда бакланы вьют,
Только бы быть с тобой!
Острова, куда кит заплывает порой,
Или степи,
Где тигры свирепые ждут,
Только бы быть с тобой!
А я?.. Сколько бы я ни ждала, не будет мне утеше¬
ния, в какую бы даль ни забрела — нет надежды на
встречу...
Еще не рассвело, когда я покинула хижину, и тут мне
принесли письмо от жреца Цунэёси. «Посылаю письмо,
которое написал еще тогда, когда вы пребывали во Внут¬
реннем святилище, но вовремя не отправил...
428

О, как горько теперь
даже слышать про бухту Наруми!
Ведь туда по волнам
вы отправитесь, нас покинув,—
я рукав слезой орошаю...»
Я ответила:
Пусть мы знали давно,
что нас ожидает разлука,
но настал этот час —
и теперь на пути к Наруми
не от волн рукава промокли...
* * *
В храме Ацута полным ходом шла постройка — вос¬
станавливали сгоревший храм, кругом все были поглоще¬
ны работой, но мне не хотелось опять откладывать пе¬
реписку сутры, и я все-таки добилась, чтобы мне отвели по¬
мещение, где завершила, наконец, переписку последних
тридцати свитков сутры Кэгон. Эти свитки я поднесла
в дар храму. Церемонией подношения руководил непри¬
метный провинциальный монах, похоже было, что он сам
толком не понимает смысл того, что совершает, но я поза¬
ботилась, чтобы все обряды были соблюдены, в том числе —
исполнение музыки для утехи богов-хранителей сутры.
Затем я вернулась в столицу.
* * *
После неожиданной встречи с государем на Горе Му¬
жей, Отокояма,— встречи, которую я не забуду даже
в грядущем потустороннем мире,— государь через близко¬
го мне человека то и дело снова звал меня, приглашал
к себе; я была ему благодарна от всей души, но пойти не
решалась. Так бесплодно шли дни и луны, сменился
год, уже наступила девятая луна следующего 5-го года
Сёо.
Государь любил бывать в загородном дворце Фусими,
там дышалось ему привольней. «Здесь никто не узнал бы
о нашей встрече...» — писал он мне. Помнится, я решила
тогда, что и впрямь туда бы можно пойти, и, по всегдаш¬
ней своей слабости, не в силах противиться зову сердца,
429

все еще хранившего память о первой любви, тайно пошла
во дворец Фусими.
Меня встретил доверенный человек и повел, указывая
дорогу. Это было забавно — ведь я и без него знала здесь
все входы и выходы.
В ожидании государя я вышла на высокий балкон зала
Девяти Будд и огляделась вокруг. Река Удзи катила внизу
печальные волны. Я смотрела на них со слезами волнения,
и мне вспомнились стихи:
Так ярко сияет
над бухтой Акаси луна
порой предрассветной,
что лишь волны, гонимые ветром,
и напомнят про мглу ночную...
Около полуночи государь вышел ко мне. Я глядела на
его неузнаваемо изменившийся облик, озаренный ярким
светом луны, сиявшей на безоблачном небосводе, и слезы
туманили взор, мешая ясно увидеть его лицо. Он говорил
о многом, а я слушала, как он вспоминал минувшие вре¬
мена, начиная с той поры, когда я малым ребенком сидела
у него на коленях, и вплоть до того дня, когда, покинув
дворец, навсегда с ним рассталась.
— Наша жизнь полна горя, так оно и должно быть, ибо
мы живем в мире скорби... Но все же почему ты ни разу не
пришла, не пожаловалась на свою тяжкую участь? —
спросил он. Но о чем бы я стала жаловаться, если не о том,
что он забыл меня, бросил, обрек на скитания по свету?
А об этом горе, об этой обиде кому я могла поведать? И кто
бы меня утешил? Но открыто высказать все, что было на
сердце, я не могла и лишь с волнением слушала его речи.
С горы Отова доносился жалобный клич оленя, колоколь¬
ный звон в храме Фусими возвестил приближение утра.
И колокол гулкий,
и трубный олений призыв
меня вопрошают —
о чем под небом рассветным
проливаю сегодня слезы?..
Рассвело, и я ушла, унося глубоко запечатленный
в сердце облик государя, и рукава мои были влажны от
слез. Когда я уходила, государь сказал:
— Хотелось бы снова встретиться с тобой такой же
лунной ночью, пока я еще живу в этом мире... Но ты как
430

будто вовсе не стремишься к свиданиям, все время твер¬
дишь только о встрече на том свете, в раю... Отчего это?
Какой зарок ты дала в душе? Дальние странствия на вос¬
ток страны или даже в Танскую землю — обычное дело
для мужчин, но женщинам, я слыхал, не под силу столь
трудные путешествия, для женщин в дороге слишком
много преград... Кто же твой спутник, вместе с тобой бегу¬
щий прочь от скорбного мира? С кем ты заключила союз?
Не может быть, чтоб ты странствовала одна! Из твоих рас¬
сказов я заключаю, что люди, с которыми ты обменивалась
стихами, не просто первые встречные, случайные спутни¬
ки, обычные любители поэзии танка... Наверное, вас
связывали тесные узы, соединяющие женщину и
мужчину... Иначе не может быть, ведь на твоем пути
встречалось так много мужчин...*— упорно выпытывал
государь.
— С тех пор как, покинув девятивратную столицу,
окутанную весенней дымкой, я пошла бродить сквозь ту¬
маны,— ответила я,— нет у меня пристанища, где я могу
хотя бы на одну ночь спокойно преклонить голову. Ибо
сказано: «Нигде не обрящете вы покоя!» И еще сказано:
«О деяниях, свершенных в прошлом, узнаешь по воздая¬
нию в нынешней жизни!..» Теперь я наконец поняла, что
все мои горести — не что иное, как возмездие за грехи,
свершенные в былых воплощениях. Союз, однажды рас¬
торгнутый, вновь заключить невозможно! Я родилась
в семье Минамото, ведущей свой род от великого Хатима¬
на, но тем не менее знаю — здесь, в этом мире, мне больше
не видеть счастья... И все же, придя в восточные земли,
я прежде всего поклонилась святилищу Хатимана, вели¬
кого бодхисаттвы, на Журавлином Холме, Цуругаока.
Я просила об исполнении заветной моей мечты — о вос¬
кресении к жизни вечной в раю, об искуплении моих гре¬
хов. Я говорю вам чистую правду, ибо недаром сказано:
«Только правдивые сподобятся благодати!» Я исходила
земли Востока, была всюду, вплоть до равнины Мусаси, до
речки Сумиды, но за все это время ни одной ночи не про¬
вела в любовном союзе. Ибо согреши я хоть один-единст-
венный раз, священная триада бодхисаттв в храме на Жу¬
равлином Холме навеки отвергла бы меня, изгнав из числа
живых созданий, снасти которых эта троица клятвенно
обещала,— я навсегда погрузилась бы в глубину преис¬
подней, в ад Бесконечный! Если бы я заключила любовный
союз во время паломничества к святыне Исэ у чистых вод
речки Исудзу, если бы привязалась там к кому-нибудь
431

сердцем, великий Дайнити-Нёрай, владыка и спаситель
обоих миров, Телесного и Духовного, в тот же миг обру¬
шил бы на меня свою кару! Стихи об осенних хризантемах,
что сложила я в Наре, у подножья горы Микаса, возникли
просто в порыве чувств, под впечатлением минуты. Если
бы там, в Наре, я вступила в любовную связь, прилепилась
бы к кому-нибудь сердцем, великий бог Касуга, охраняю¬
щий все четыре стороны света, отвернулся бы от меня, ли¬
шив бы защиты. Тогда напрасны стали бы все испытания,
которым я себя подвергала, в удел мне достались бы лишь
тяжкие муки в подземном мире!
Я потеряла мать в раннем детстве, двух лет от роду,
тже лица ее не упомню; пятнадцати лет лишилась отца.
С тех пор я всегда оплакивала покойных родителей, рукава
до сих пор не просохли от слез, пролитых об их безвремен¬
ной смерти. Но милосердие государя утешило мое юное
сердце, в моем сиротстве я, недостойная, была согрета ва¬
шей заботой. Когда же я стала взрослой, вы были первым,
кто сказал мне слова любви,— могла ли я не ответить всем
сердцем на ваше чувство? Даже неразумной скотине ведо¬
ма благодарность, стало быть, будучи человеком, я тем па¬
че не могу забыть любовь, которой вы меня одарили!
В раннем детстве ваша доброта была мне дороже света лу¬
ны и солнца, а когда я выросла, вы стали мне роднее
и ближе матери и отца. Много лун, много лет миновало
с тех пор, как мне пришлось неожиданно вас покинуть. Но
с тех пор, случайно увидев ваш выезд или посещение хра¬
ма, я всякий раз проливала слезы тоски о прошлом, а в дни
присвоения новых чинов и званий больно сжималось серд¬
це при виде процветания других семейств, возвышения
моих прежних товарок. Смирив тщеславные заблуждения,
я бродила по всей стране в надежде, что странствия помо¬
гут развеять пустые думы, осушат бесполезные слезы. Да,
я бывала среди мужчин, случалось, ночевала в кельях мо¬
нахов. Мы обменивались стихами, наслаждались высоким
искусством стихосложения — у таких людей я живала по¬
долгу, и злые языки нередко судачили на мой счет, сомне¬
ваясь, что за дружба нас соединила? Злых людей на све¬
те — без счета, много их и в столице, и в дальних преде¬
лах. Я слыхала, случается даже, что, встречая паломниц,
смиренно протягивающих руку за подаянием, они склоня¬
ют их против воли к неправедному союзу... Не знаю, может
быть, мне просто ни разу не встречались такие люди, но
только я всегда стелила в изголовье лишь свой одинокий
рукав... Если бы здесь, в столице, нашелся человек, с ко¬
432

торым я могла бы соединить рукава, возможно, мне стало
бы теплее холодной ночью, когда с гор веет студеный ве¬
тер, но такого друга у меня нет. Оттого провожу я весен¬
ние дни под сенью цветущей сакуры, а осенью ночую сре¬
ди багряной листвы, в пустынных нолях, где охапка травы
служит мне изголовьем, и горюю, слыша замирающий
звон цикад — ведь их участь так сходна с моей судь¬
бой!
— Что ж, возможно, что, обходя храм за храмом, творя
молитвы, ты и впрямь блюла чистоту, оттого ты и призы¬
ваешь богов в свидетели... Но в столице... Говоря о своей
жизни в столице, о богах, ты ничего не сказала... Не пото¬
му ли, что среди старых твоих знакомцев отыскался чело¬
век, к которому ты вновь возвратилась?— снова стал пы¬
тать меня государь.
— Навряд ли мне суждено еще долго прожить на све¬
те, но сейчас мне нет еще и сорока лет... Не знаю, что будет
дальше, но до сегодняшнего дня мне не встретился такой
человек ни среди старых, ни среди новых друзей. Если
я сказала неправду, пусть понапрасну пропадут все две
тысячи дней, что я провела за чтением Лотосовой сутры,
на которую единственно уповаю, пусть пойдут прахом все
мои труды по переписке сей святой сутры, пусть они при¬
ведут меня после кончины вместо райской обители лишь
к Трем сферам зла! Если я сказала неправду, пусть не бу¬
дет мне блаженства в потустороннем мире, пусть я буду
вечно терпеть мучения в аду Бесконечном, так и не увидев
светлой зари, когда будда Майтрейя снова сойдет на
землю!
Услышав мои слова, государь долго молчал.
— Поистине, никогда не следует ничего решать, пола¬
гаясь только на собственное суждение...— наконец сказал
он.— После смерти твоей матери и кончины отца я один
был обязан заботиться о тебе. Но вышло по-другому, мне
казалось — из-за того, что ты по-настоящему меня не лю¬
била... А ты, оказывается, предана мне так глубоко! Теперь
я вижу, что сам великий бодхисаттва Хатиман свел нас
в тот раз в своем храме, чтобы я, наконец, узнал, как силь¬
но ты меня любишь!
Меж тем луна, склонившись к западу, скрылась за
краем гор, взошло солнце и засияло ярче с каждой ми¬
нутой.
Я поспешила уйти, чтобы не привлекать внимания
своей черной одеждой.
— Непременно встретимся снова в ближайшее вре¬
15 Заказ № 912
433

мя! — сказал государь; никогда не забуду звук его голоса,
он будет раздаваться в моих ушах даже в потустороннем
мире!
После возвращения государя в столицу ко мне в дом
неожиданно явился человек, доставивший мне от него
щедрый подарок. Благодарность переполнила мое сердце.
Ласковые слова государя и то уже согрели мне душу, даже
мимолетное его сострадание подарило мне радость. Что же
говорить о такой сердечной заботе? Я не знала, что делать
от счастья! Давно уже порвалась моя связь с государем,
давно не оказывал он мне никакого внимания, я уж и ду¬
мать об этом забыла, но оказалось, что в сердце его все еще
сохранилась жалость ко мне — пожалуй, так следует на¬
звать это чувство...— думала я и снова вспоминала все, что
соединяло нас в прошлом.
Свиток пятый
Ицукусиму, храм в краю Аки, в давние времена посе¬
тил император Такакура, он прибыл морем, на корабле;
меня манило морское странствие, хотелось пройти по его
следам, по белопенным волнам, и я решила отправиться на
богомолье в Ицукусиму. Как повелось, я села в лодку
в селении Тоба, спустилась вниз по речке Ёдо и в устье
пересела на морское судно. Робость невольно про¬
никла в сердце, когда вверилась я жилищу на вол¬
нах...
Услышав, как люди на корабле толкуют: «Вот бухта
Сума!..», я вспомнила, как в древности тосковал здесь
в изгнании тюнагон Юкихира, и захотелось спросить хотя
бы у ветерка, пролетавшего над заливом, где же стояла его
одинокая хижина...
На ночь судно причалило к берегу. Было начало девя¬
той луны; в увядших, побитых инеем зарослях слабо, пре¬
рывисто звенели цикады, а откуда-то издалека долетал
к изголовью неумолчный стук — то в окрестных селениях
отбивали ткани деревянными колотушками. Приподняв
голову, я невольно прислушивалась к этим унылым
звукам, без слов передававшим печальную прелесть
осени.
Утром, когда я проснулась, мимо проплывали суда,
скрываясь в неведомой дали, как тот корабль, о котором
сложена старинная песня:
434

Я вослед кораблю,
что за островом в бухте Акаси
предрассветной порой
исчезает, туманом сокрытый,
устремляюсь нынче душою...
Куда плывут они — кто знает?.. Вот оно, грустное оча¬
рование плавания по морям...
Когда наше судно проплывало мимо бухты Акаси, мне
показалось, я впервые по-настоящему ощутила, что было
на сердце у блистательного принца Гэндзи, когда, тоскуя
о столице, он обращался в стихах к луне:
Месяц, чалый скакун,
ты ночью осенней сквозь тучи
мчись в далекий дворец,
чтобы там хоть на миг увидеть
милый лик, меня покоривший!..
Так плыли мы все дальше и дальше, и вскоре наш
корабль пристал к берегу в гавани Томо, что в краю
Бинго.
Это очень оживленное место, а неподалеку есть там ма¬
ленький остров, именуемый Тайгасима. Здесь живут по¬
кинувшие мир девы веселья, выстроив в ряд хижины-
кельи. Все они родились в семьях, погрязших в грехе,
и сами тоже жили в плену пагубных земных страстей
и желаний.
Нарядившись в пропитанные благоуханием одежды,
мечтали они о любовных встречах и, расчесывая длинные
черные волосы, гадали лишь о том, чья рука вновь спутает
эти пряди на ложе любви следующей ночью; с заходом
солнца ожидали, с кем свяжет их ночь в любовном союзе,
а на рассвете грустили, что приходится расставаться... Не
странно ли, что эти женщины отказались от такой жизни
и затворились на этом острове?
— Какие же обряды совершаете вы по утрам и вече¬
рам? Что привело вас к прозрению?— спросила я, и одна
из монахинь ответила:
— Я была хозяйкой всех этих дев, ныне удалившихся
от мира сюда, на остров. На пристани держала я дом, где
обитало много красавиц, и жила тем, что добывали они
своей красотой. Проезжие люди заходили к нам в гости,
мы радовались, когда они приходили, а когда корабль
уплывал,— грустили... Так жили мы день за днем. Первым
встречным, совсем незнакомым людям клялись в любви до
15*
435

гроба; под сенью цветущей сакуры, в знак вечной любви,
подносили полную чарку сакэ, меж тем как в сердце не
было ни капли настоящего чувства... Незаметно промча¬
лись годы, и вот мне уже перевалило за пятьдесят. Не
знаю, видно, такова моя карма,— так, кажется говорит¬
ся?— только разом очнулась я от этой жизни, подобной
сновидению, полному пагубных заблуждений, и решила
навсегда расстаться и с домом своим, и с грешной жизнью.
Здесь, на острове, каждое утро хожу я в горы
собираю цветы и подношу их буддам всех трех ми¬
ров!
Слушая речь этой женщины, я почти позавидовала ее
судьбе. Корабль стоял у этого острова день-другой, а потом
поплыл дальше.
— Посетите нас снова на обратном пути!— говорили
отшельницы, горюя, что наступает разлука, но я подумала:
«Нет, мы расстаемся навеки, больше мне не суждено по¬
бывать здесь...» — и ответила:
Если б знать я могла,
сколько зорь еще встретить придется
в этом долгом пути!
Только страннице бесприютной
жребий свой угадать не под силу...
Наконец, корабль прибыл к острову Миядзима. Над
безбрежными волнами издалека виднелись храмовые во¬
рота, Тории, Птичий Насест: галереи храма, длиной в сто
восемьдесят кэн, как будто поднимаются из воды; мно¬
жество лодок и судов пристают прямо к этим галереям.
Предстояла большая служба, и мне удалось полюбоваться
разнообразным искусством здешних жриц «найси»: в две¬
надцатый день девятой луны, готовясь к предстоящему
празднику, жрицы пели и танцевали на предназначенном
для представлений помосте — так же, как галереи, помост
устроен над водой, пройти туда можно прямо из храма, по
галереям. Выступали восемь жриц «найси», все в разно¬
цветных косодэ с длинными белыми шлейфами. Музыка
была обычная, мне было отрадно слышать знакомую мело¬
дию и видеть пляску «Платье из перьев», изображавшую
Ян-Гуйфэй, возлюбленную танского императора Сюань-
цзуна.
А в день праздника танцовщицы в синих и красных
парчовых одеждах были прекрасны, как бодхисаттвы! На¬
рядные шпильки в волосах, блестящие позолоченные го¬
ловные уборы — точь-в-точь такой же была, наверное, Ян-
436

Гуйфэй! С наступлением темноты зазвучала музыка еще
громче, мне особенно запомнилась мелодия «Осенние вет¬
ры». Когда же совсем стемнело, праздник окончился
и люди — их собралось здесь множество — возвратились
по домам. Все опустело, остались лишь редкие богомоль¬
цы, решившие провести всю ночь в молитве. Из-за гор, по¬
зади храма, взошла полная луна тринадцатой ночи; каза¬
лось, она выплыла прямо из сада, окружавшего храм.
Волны прилива подступили под самые галереи, луна, си¬
явшая на безоблачном небосводе, отражалась в воде, так
что невольно брало сомнение —* уж не поселилась ли она
на дне этих вод? Меня вдохновляло сознание, что светлый
бог, с душой, чуждой грешных земных страстей, чистой,
как это безбрежное море, обитает здесь, в Ицукусиме,
и, так как в облике этого бога явил себя будда Амида,
я шептала слова молитвы:
— О ты, сиянием озаряющий мир! Спаси и не отринь
все живое, взывающее к тебе! Укажи и мне путь к спа¬
сению!
«О, если бы в сердце моем не было греха! Как счастли¬
ва я была бы!» — думала я, и против воли душа полнилась
нетерпением.
* * *
Я недолго оставалась в Ицукусиме и вскоре пустилась
в обратный путь по Внутреннему Японскому морю. На
том же корабле ехала некая женщина почтенного
вида.
— Я живу в Вати, что в краю Бинго,— сказала она.—
По обету ездила молиться в Ицукусиму... Приезжайте по¬
гостить в нашем доме! — пригласила она меня.
— Я еду в край Тоса, хочу побывать на мысе Отчая¬
ния, Асидзури...— ответила я.— Но на обратном пути на¬
вещу вас!
На этом мысе есть храм, посвященный бодхисаттве
Каннон. Нет в том храме перегородок, нет и священ-
ника-настоятеля. Собираются только паломники да
случайные прохожие, все вместе — и знатные, и простолю¬
дины.
— Отчего так? — спросила я, и мне расска¬
зали:
«В давние времена служил здесь некий монах. И был
у него служка, монах меньшего чина. У этого служки было
437

доброе сердце. Однажды неизвестно откуда забрел сюда
какой-то монашек и стал кормиться в храме утром и вече¬
ром — служка каждый день делил с пришельцем свою
трапезу. Настоятель стал ему выговаривать: «Добро бы ты
поделился с ним раз-другой... А день за днем отдавать по¬
ловину своей еды не годится!» На следующее утро опять
явился монашек. Служка и говорит: «Будь моя воля,
я охотно делил бы с вами мою еду, но настоятель бранит
меня, поэтому больше не приходите. Сегодня я в послед¬
ний раз вас угощаю!» — и опять накормил его, отделив по¬
ловину от своей доли. Тогда пришелец сказал: «Вашу доб¬
роту я никогда не забуду! Пойдемте со мной в мое жили¬
ще!»— и служка пошел за ним. Это показалось настоятелю
странным, он тихонько отправился следом и увидел, что
монашек и служка пришли на мыс, уселись в маленький
челн и, отталкиваясь шестом, поплыли на юг. «Куда же ты
едешь, покинув меня?!» — в слезах закричал настоятель,
и служка откликнулся: «Еду в горный край Поталаку!»
Глядит настоятель и видит, что оба монашка вдруг пре¬
вратились в двух бодхисаттв — Каннон и Сэйси, один сто¬
ит на носу, другой на корме. Тут раскаялся настоятель
в своем поступке, горечь проникла в сердце, и, обливаясь
слезами, стал он в отчаянии колотить оземь ногами. Из-за
того, что делал он различие между людьми, не признавал
их равными, случилось с ним такое несчастье! С тех самых
нор в этом храме не разделяют людей на низкорожденных
и благородных...»
«Вот каковы превращения богов и будд! Тридцать три
раза меняют они свой облик, дабы преподать урок смерт¬
ным...»—с благоговением подумала я, услышав этот
рассказ.
А в храме Сато, что в краю Аки, почитают бога Суса-
ноо; мне вспомнился храм Гион в столице, посвященный
этому богу, и стало тепло на сердце. Я провела здесь ночь
и пожертвовала храму священные бумажные ленты гохэй.
* * *
В Мацуяме, в краю Сануки, у кручи Белый Пик,
Сираминэ, похоронен государь Сутоку. Мне давно
уже хотелось побывать там, а тут как раз нашелся в тех
краях человек, доводившийся мне родней, я решила его
навестить и, когда судно причалило к берегу, сошла с ко¬
рабля.
438

В храме Цветок Закона, Хоккэдо, где покоится в моги¬
ле прах государя Сутоку, монахи переписывали Лотосовую
сутру. Увидев их благой труд, я подумала, что даже если
душе покойного императора суждено было попасть в сферу
Зла, теперь он непременно будет спасен, и на сердце
у меня полегчало. Мне вспомнились дела давно
минувших времен, стихи Сайгё, сложенные при посеще¬
нии этой могилы, и, сама взволнованная до глубины
души, я сложила:
Если в мире ином
ты память хранишь о минувшем,
о печалях земных,—
не оставь меня состраданьем
даже там, под могильными мхами!..
* * *
Меж тем уже наступил конец одиннадцатой луны,
и тут как раз случился корабль, отплывавший в столицу;
обрадованная, я решила вернуться домой с этим судном,
но по дороге разбушевались волны и ветер, повалил снег,
преграждая путь кораблю. «Зачем понапрасну обмирать от
страха?» — подумала я и, узнав, что край Бинго недалеко,
решила побывать там. В ближайшей гавани я сошла с ко¬
рабля и стала спрашивать селение Вати, куда приглашала
меня моя попутчица, когда я возвращалась из Ицукусимы.
Оказалось, Вати отсюда очень близко, совсем рядом. Я об¬
радовалась и, долго не раздумывая, остановилась на не¬
сколько дней в доме у этой женщины. Однако я увидела,
что каждый день к хозяину дома приводили мужчин
и женщин и он так жестоко их избивал, что, право, глаза
бы не глядели! «Что бы это значило?» — недоумевала я, но
это было еще не все. Он спускал сокола — называя эту за¬
баву «соколиной охотой» — и таким способом убивал раз¬
ных птиц, а также охотился сам, приносил много дичи.
Иными словами, этот самурай глубоко погряз в грехе.
В это время пришло известие, что скоро в Вати прибудет
из Камакуры по пути на богомолье в Кумано близкий ро¬
дич хозяев, принявший постриг самурай Ёдзо Хиросава.
Весь дом пришел в волнение, во всех близлежащих посел¬
ках стали готовиться к прибытию знатного гостя. Обтяну¬
ли заново шелком раздвижные перегородки и очень огор¬
чались, что некому их разрисовать.
439

— Если были бы под рукой кисти и краски, я могла бы
это сделать,— сказала я без всякого умысла, но не успела
вымолвить эти слова, как хозяева заявили: «Рисовальные
принадлежности имеются в селении Томо!» — и приказали
человеку бегом бежать туда за кистями и красками. «Вот
незадача!» — раскаивалась я, но было уже поздно. Краски
принесли, я нарисовала картину, и все домашние пришли
в восхищение. Смешно было слышать, как они твердили:
«Оставайтесь здесь жить!» Тем временем прибыл гость —
знатный монах, или кто он там был... Его приняли с поче¬
том, всячески ублажали, а он, увидев разрисованные пере¬
городки, сказал:
— Вот уж не думал, что в такой глуши найдется
человек, так хорошо владеющий кистью... Кто это
рисовал?
— Это странница, живущая в нашем доме!— гласил
ответ.
— Она, несомненно, умеет также слагать стихи. Среди
богомольцев часто встречаются такие люди. Уверен,
что не ошибся! Хотелось бы ее повидать...— пожелал
гость.
«Ох, как нехорошо получилось!» — подумала я, но,
зная, что он собирается на богомолье в Кумано, сказала,
что встречусь с ним на обратном пути, когда он будет воз¬
вращаться, и сразу ушла.
Меж тем неподалеку от Вати, в селении Эда, жил стар¬
шин брат хозяина. Оттуда пришли несколько женщин,
чтобы помочь принять гостя, и стали говорить мне: «При¬
езжайте и к нам в Эду! Там красиво, как на картине!»
Жить в доме жестокого самурая было тягостно; вернуться
в столицу, когда все кругом завалило снегом, тоже было
никак невозможно, и я решила поехать в Эду, остаться там
до конца года. Не придав особого значения своему переез¬
ду, я отправилась в Эду, но оказалось, что мой поступок
привел в ярость самурая из Вати и он стал кричать что
есть мочи:
— Эта женщина — служанка, служившая у меня дол¬
гие годы! Она удрала, ее поймали в Ицукусиме и насилу
вернули домой! А теперь ее опять у меня сманили!
Убью!..
«Вот так новость!..» — подумала я, но брат самурая
успокоил меня:
— Не обращайте внимания на речи неразумного че¬
ловека!
440

У него в доме было много молодых девушек, обладав¬
ших, как мне показалось, душой чувствительной; не ска¬
жу, что я так уж сильно к ним привязалась, но все же
здесь мне было не в пример спокойней, чем в прежнем
жилище. Однако услышав об угрозах самурая из Вати,
я все-таки испугалась — «Да что же это такое?».
К счастью, в это время, завершив паломничество в Кумано,
по пути домой снова прибыл тот знатный монах Хиросава.
Самурай из Вати стал жаловаться ему на старшего
брата, дескать, тот поступил неблаговидно, сманил
у него служанку... Дело в том, что Хиросава, род¬
ной дядя обоих братьев, был наместником всего этого
края.
— В толк не возьму! Это что же, тяжба из-за
служанки? — воскликнул он.— Разве ты знаешь, кто
она? Испокон веков повелось, что люди ходят на
богомолье... И кто она в столице — никому не извест¬
но. Стыдно затевать по такому поводу непристойную
ссору!
А вскоре нам сказали, что наместник посетит Эду,
и здесь тоже поднялась суета.
Здешний хозяин объяснил наместнику, отчего разгне¬
вался младший брат.
— Из-за богомолки, совсем непричастной к нашему
дому, между братьями вспыхнула ссора...— ска¬
зал он.
— Какой позор! — ответил наместник.— Немедленно
отправь эту женщину в край Биттю, и притом — с прово¬
жатым.
Я была рада услышать об этом его приказе и, встретив¬
шись с наместником, рассказала, как и почему очутилась
в Вати.
— Да, иной раз талант вместо награды сулит беду...—
сказал наместник.— Вы так прекрасно рисуете, что саму¬
раю из Вати не хотелось вас отпускать...
Потом мы слагали стихи-цепочки и нятистишья танка
на заранее определенную тему. Присмотревшись хоро¬
шенько к наместнику, я узнала в нем одного из участников
поэтических собраний, которые устраивал в Камакуре
старший самурай Иинума. Мы оба подивились этой слу¬
чайной встрече, и наместник отбыл в селение Ида. Мое
внимание привлекли здешние бамбуковые ограды с не¬
обычным плетением, и я сложила:
441

Я хотела забыть
о превратностях бренного мира,
но настала зима —
и бамбуковым частоколом
поднялись заботы, тревоги...
* * *
Наступил Новый год, меня все сильнее тянуло назад,
в столицу, но еще держались сильные холода, все говори¬
ли, что в такое время ехать морем опасно, я и сама боялась
морской дороги, но в конце второй луны все-таки решила:
«Пора!» Узнав, что я собираюсь в путь, наместник опять
пожаловал в Эду, снова слагал со мной стихи-цепочки, а на
прощание даже преподнес мне щедрые подарки на па¬
мять,— наверное, потому, что знал, что я состою в родстве
с госпожой Комати, у которой бывал в Камакуре,— у нее
в доме жила дочь сёгуна, принцесса Накацукаса, а на¬
местник состоял ее воспитателем...
Когда я добралась до селения Эбара, в краю Биттю, са¬
кура уже была в полном цвету. Я отломила ветку, отдала
ее моему провожатому и попросила передать наместнику
Хиросаве.
Вместе с веткой я послала стихотворение:
Горных вишен цветы!
Даже если преградою встанет
между нами туман,
обо мне дуновенье ветра
пусть напомнит благоуханьем...
Наместник прислал ответ, хотя, чтобы доставить его
письмо, нарочному понадобилось два дня пути...
Я цветы сохраню,
и так же останутся в сердце
лепестки ваших слов.
Лишь одно сожаленья достойно —
той беседы прискорбная краткость...
* * *
На пути в столицу я посетила храм Кибицу. Это очень
причудливое строение, больше похожее на усадьбу, чем на
храм, внутреннее убранство тоже напоминает скорое жи-
442

лые покои. Это производит несколько странное впечатле¬
ние...
Дни стали длиннее, ветры улеглись, и вскоре я верну¬
лась в столицу.
На сей раз на мою долю выпало поистине странное
приключение) Что было бы, если б не приехал наместник?
Сколько бы я ни твердила, что этот самурай из Вати вовсе
не мой хозяин, а я не его служанка, кто бы за меня засту¬
пился? Какая ужасная участь, быть может, меня ожида¬
ла!.. Воспоминание об этом охладило мою страсть к па¬
ломничеству, я не решалась отправиться в новое странст¬
вие и надолго поселилась в столице.
* * *
Когда я спросила, что нового случилось в столице в мое
отсутствие, мне рассказали, что больна государыня, захво¬
рала еще в самом начале года. «Что с ней?» — встревожи¬
лась я в душе, но мне не у кого было расспросить о боль¬
ной, и только от совсем посторонних людей я узнала, что
она безнадежна и поэтому ей пришлось покинуть дворец,
переехать в загородную усадьбу Фусими. «Ничто в мире не
долговечно — это старая истина,— подумала я, услыхав
эту новость.— Но все-таки почему она вынуждена поки¬
нуть дворец — свой дом, с которым сроднилась, где про¬
жила жизнь? Ведь она восседала рядом с Украшенным
всеми десятью добродетелями, днем помогала ему управ¬
лять государством, ночи проводила в его опочивальне, ка¬
залось бы, в час кончины ей должны оказывать такие же
почести, как государю! Почему же так обошлись с ней?»
Но пока в голове моей теснились такие мысли, поднялся
переполох: «Скончалась!»
В ту пору я жила в столице неподалеку от дворца Фу¬
сими и пошла туда, повинуясь безотчетному желанию
увидеть, что происходит. Первой покидала дворец дочь по¬
койной, государыня Югимонъин, двое самураев дворцовой
стражи подали для нее карету. Правый министр Кинхира
Сайондзи тоже, как видно, находился здесь, потому что
я слышала, как стражники переговаривались: «Министр
тоже сейчас отбудет!» Но прежде всего они торопились
отправить государыню. Я видела, как подали ей карету, но
потом опять последовало приказание повременить, и каре¬
та отъехала — государыня снова прошла назад, во дворец.
Так повторялось несколько раз. Я понимала горе госуда¬
443

рыни, навеки разлучившейся с покойной матерью, и мне
было жаль ее от души. Кругом собралось много народа,
пользуясь этим, я подошла близко к карете и услышала,
как люди говорили: «Нам казалось, государыня уже со¬
всем уезжает, а она вдруг опять пошла во дворец...» А ког¬
да, в конце концов, государыня села в карету, ее облик вы¬
ражал столь великое горе, что даже посторонние люди не¬
вольно заплакали с нею вместе, и все, кто слышал рассказ
об этом, тоже пролили слезы.
У покойной государыни было много детей, но все они
умерли во младенчестве, осталась только государыня
Югимонъин, неудивительно, что мать и дочь любили друг
друга особенно нежно. Теперь я сама воочию убедилась
в этом, и мне казалось, что горе государыни было сродни
тому, что пришлось пережить мне, ничтожной, когда я
в давно минувшие годы схоронила отца. «Если бы я по-
прежнему служила во дворце, какие чувства владели бы
мной в эти минуты?» — думала я, глядя на похоронную
процессию — последний выезд в этом мире императрицы,
супруги государя Го-Фукакусы.
Удивительна мысль,
что всесильную императрицу
довелось пережить
мне, ничтожнейшей из ничтожных,—
уж не сон ли, не наважденье?
* * *
Заупокойную службу служили в загородной усадьбе
Фусими, я слыхала, что присутствовали и государь, и го¬
сударыня Югимонъин, и хорошо представляла себе их
скорбь, но с тех пор, как не стало человека, служившего
посредником между мною и государем, я лишилась всякой
возможности поведать ему и его дочери о том, как искрен¬
не соболезную их горю; мне оставалось лишь молча скор¬
беть душой. Так жила я, в одиночестве встречая утро и ве¬
чер, а тем временем — кажется, это было в шестую луну
того же года,— разнеслась весть, что государь Го-Фукаку¬
са болен. Говорили, что у него лихорадка, и пока я, вне се¬
бя от тревоги, со дня на день ждала вести, что болезнь ми¬
новала, мне сказали, что больному, напротив, с каждым
днем становится хуже и во дворце уже возносят моления
богу Эмме. Я пошла во дворец, но не нашла никого из зна-
444

комых, у которых могла бы узнать, как чувствует себя го¬
сударь, и ни с чем вернулась домой.
Что, если не сон,
тебе еще сможет поведать
о скорби моей,
о том, как, тоскою объята,
рукав орошаю слезами?..
Я изнывала от беспокойства, слыша, как люди толку¬
ют: «Приступы лихорадки следуют один за другим...»,
«Как бы не случилось несчастья!..». «Что, если я, быть
может, никогда больше его не увижу?» — теснились в го¬
лове тревожные думы. Я была в таком горе, что начиная
с первого дня седьмой луны затворилась в храме Хатима¬
на, совершила тысячекратное поклонение богу Такэноути,
молила его отвести беду, послать государю выздоровление;
на пятые сутки молитвы мне приснилось солнечное затме¬
ние и я услышала голос, возгласивший: «Солнце скроется
с небосвода...»
Примечание переписчика: «В этом месте опять кусок
рукописи отрезан, что следует дальше — неизвестно. Про¬
должаю переписку с начала уцелевших строк».
...Поглощенная заботой о том, как узнать о больном го¬
сударе, я пошла к Северной горе, Китаяма, в усадьбу
вельможи Санэканэ Сайондзи, и попросила передать: «Не¬
когда я служила государю. Хотелось бы ненадолго встре¬
титься с господином!», однако никто не спешил доклады¬
вать обо мне, может быть оттого, что облачена я была
в убогую черную рясу. Я заранее написала и взяла с собой
письмо, на случай, если не удастся самой повидать Акэбо¬
но, и теперь достала его, попросив передать, но даже письмо
сразу взять не хотели. Уже наступила ночь, когда ко
мне вышел самурай но имени Харуо и взял письмо. Через
некоторое время он вернулся и передал слова господина:
«Может быть оттого, что я уже стар, что-то я ее не при¬
помню... Пусть придет опять послезавтра!» Я обрадова¬
лась, но вечером десятого дня, когда я снова пришла
в усадьбу, слуги сказали, что господин уехал во дворец,
потому что государь при смерти... У меня потемнело
в глазах при этом новом известии, и я побрела домой. Про¬
ходя конским ристалищем Укон, кланяясь храму Китано,
храму Хирано, мимо которых лежал мой путь, я молила
богов взять мою жизнь взамен его жизни и с горечью ду¬
мала, что, если молитва моя будет услышана, я исчезну,
445

как исчезает роса, а государь даже не узнает, что умерла
я ради него...
Если мне суждено
раньше милого с жизнью проститься,
я молю об одном —
пусть во сне меня он увидит
светлой каплей росы рассветной!..
Дни проводила я, погруженная в скорбные думы, ноча¬
ми горевала, не смыкая глаз до рассвета, и вечером четыр¬
надцатого дня снова пошла в усадьбу Сайондзи. На сей раз
господин меня принял. Он говорил о былом, вспоминал
разные события прошлого, а потом сказал:
— Похоже, что нет надежды на исцеление...
Не описать словами горе, охватившее меня при этих его
словах! Я пришла в усадьбу с тайным намерением попро¬
сить Акэбоно, нельзя ли мне как-нибудь еще хоть раз
встретиться с государем, но не знала, как об этом загово¬
рить. Но Акэбоно, как видно, понял, что творилось в моей
душе, и сказал, что государь вспоминал обо мне. «Приходи
во дворец!» — сказал Акэбоно, и я быстро покинула усадь¬
бу, чтобы никто не увидал моих слез. На обратном пути,
близ Утино, мне повстречалось много людей, идущих на
кладбище проведать своих родных, ныне уже бесплотных,
и я подумала — придет время, и я тоже отойду к числу
мертвых...
Те, кто ныне пришел
поклониться росе на могилах,
тоже обречены
в свой черед уйти безвозвратно,
ибо век наш, увы, не долог...
На следующий день, поздно вечером, я пришла во дво¬
рец Томикодзи, вошла во двор через ворота позади дворца,
на пересечении Второй дороги и улицы Кёгоку, спросила
вельможу Сайондзи и с его помощью, словно в каком-то
призрачном сне, увидела государя...
А наутро — помнится, это было в шестнадцатый
день — я услыхала: «Скончался!» Я готовилась к этому
в глубине души, и все-таки, когда услышала, что все кон¬
чено, безысходное горе и жалость сдавили сердце...
Я опять пошла во дворец. В одном углу двора ломали ал¬
тарь, воздвигнутый для молебнов о здравии, по двору сно¬
вали люди, но стояла тишина, не слышно было ни звука,
в главных покоях — Небесном чертоге, Сисиндэн,— ни
огонька. Наследник, как видно, еще засветло уехал во дво¬
446

рец на Вторую дорогу, удалившись от скверны, все
опустело. По мере того как сгущались сумерки, станови¬
лось все безлюдней. Когда вечер перешел в ночь, почтить
память покойного государя прибыли оба наместника из
Рокухары. Токинори Ходзё расположился со свитой на
улице Томикодзи, приказав выставить горящие факелы
у карнизов крыш вдоль всей улицы, а Садзаки Ходзё сидел
на походном складном сиденье у проезда Кёгоку, перед
ярко горевшим костром, а позади двумя рядами стояли его
вассалы; это выглядело, надо признать, очень торжест¬
венно.
Наступила уже глубокая ночь, но мне некуда было ид¬
ти, я осталась одна на опустевшем дворе, вспоминала ми¬
нувшее, мне казалось, вот сейчас, минуту назад, государь
был рядом, живой, здоровый... Никакими словами не опи¬
сать мое горе!
Я взглянула на луну, она сияла так ярко...
О скорбная ночь!
Так невыносимо сиянье
луны в небесах,
что для сердца черные тучи
будут нынче горькой отрадой...
В древности, когда Шакья-Муни переселился в нирва¬
ну, луна и солнце померкли, опечалились неразумные тва¬
ри — птицы и звери. Вот и моя скорбь была так велика,
что даже ясная луна, которую я всегда воспевала в стихах,
теперь будила в душе лишь горечь...
Когда рассвело, я вернулась домой, но успокоиться не
могла; услыхав, что распорядителем похорон назначен
Сукэфую Хино, зять тюнагона Накаканэ, я пошла к его
жене, с которой была знакома, попросить, чтобы мне по¬
зволили хотя бы издали еще раз взглянуть на государя
в гробу, но получила отказ. Делать нечего, я ушла, но по-
прежнему хотела во что бы то ни стало еще раз его уви¬
деть. Переодевшись в светское платье, я целый день про¬
стояла возле дворца, но так ничего и не добилась. Насту¬
пил уже вечер, когда мне показалось, что гроб внесли
в зал; я тихо приблизилась, взглянула сквозь щелку между
бамбуковыми шторами, но увидела только яркий свет
огней, очевидно, там, в окружении этих огней, стоял гроб.
В глазах у меня потемнело, сердце забилось. Вскоре раз¬
дался голос: «Выносите!» Подъехала карета, гроб вынес¬
ли. Прежний император Фусими проводил гроб отца до
ворот, я видела, как в горе он утирал слезы рукавом своего
447

кафтана. Я тотчас же выбежала на проезд Кёгоку и пошла
следом за погребальной каретой, шла босиком, потому что
когда стали выносить гроб, обувь моя куда-то запропасти¬
лась, и я, растерявшись, так и не нашла ее в спешке. Когда
карета сворачивала на запад от Пятого проезда Кёгоку,
она зацепилась за установленный там бамбуковый шест,
плетеная штора с одной стороны свалилась, и слуга, взо¬
бравшись наверх, стал ее привязывать; в это время я заме¬
тила тюдзё Сукэюки, одетого в глубокий траур. Скорбью
веяло от его черных рукавов, насквозь промокших от слез.
«Пройду еще немного и вернусь. Еще немного —
и вернусь...» — думала я, но повернуть назад все не хвата¬
ло духу, я продолжала идти, босые ноги болели, я шла
медленно и постепенно отстала. Где-то — кажется, возле
Рощи Глициний, Фудзи-но Мори,— попался навстречу
прохожий. «Процессия ушла далеко?» — спросила я.
— Мимо храма Инари покойников не везут, так что,
наверное, повезли другим путем...— отвечал этот чело¬
век.— На дороге к храму никого нет... Уже час Тигра,
скоро рассвет. Как же вы собираетесь их догнать? Куда вы
идете? Как бы не случилось с вами беды... Ступайте домой,
я провожу вас.
Но я была не в силах вернуться ни с чем, с полпути,
и, плача, совсем одна, продолжала идти вперед, а на рас¬
свете увидела лишь дымок, курившийся на месте погре¬
бального костра — все уже было кончено. Не передать
словами, что пережила я в тот миг. Думала ли я, что до¬
живу до этой скорбной минуты?
Усадьба Фусими была близко отсюда. Мне вспомни¬
лось, как этой весной, когда скончалась государыня, ее
дочь, государыня Югимонъин, провожала ее вместе с от¬
цом. Теперь она осталась совсем одна. Я представила себе,
как, должно быть, велико ее горе, и сложила стихи:
След вечерней росы
растаял, исчез безвозвратно —
я, скорбя о былом.
вновь и вновь рукава орошаю,
проливаю горькие слезы...
Государыня Югимонъин жила сейчас в усадьбе Фуси¬
ми; уж с ней-то я могла бы поговорить о прошлом, пове¬
дать ей мою душевную боль, но по случаю траура ворота
были на запоре, даже справиться о здоровье государыни
было не у кого... Долго блуждать возле ограды не подоба¬
ло, и я побрела домой.
448

Мне рассказали, что государыня опять облачилась
в траур. А я? Если бы я по-прежнему служила во дворце,
как встарь,— какой глубокий траур я бы надела! Когда
скончался государь-инок Го-Сага,— вспомнилось мне,—
отец хотел, чтобы я тоже носила траур, но государь вос¬
противился: «Она еще слишком молода, пусть носит
обычное платье, только не очень яркое...» А вскоре, уже
в восьмую луну того же года, мне пришлось надеть траур
по отцу... Бесчисленные воспоминания вставали в душе,
и я сложила стихи:
Нет, не станет черней
от скорби моей беспросветной
черной рнсы рукав —
хоть горюю с императрицей
об одном ужасном несчастье...
* * ★
Мне не с кем было поделиться моим горем, и я пошла
молиться в храм Небесных владык, Тэннодзи, в надежде
найти там успокоение, ибо слыхала, что в этом храме слово
Будды обладает особой силой. Там, в тишине и покое, на¬
меревалась я читать сутры, всецело предавшись молитве,
но скорбные мысли о покойном государе преследовали ме¬
ня. С грустью думала я о государыне Югимонъин, пред¬
ставляя себе, как велика, должно быть, ее печаль.
Как темнеет рукав
весеннего светлого платья
от осенней росы,
так душа моя омрачилась
безысходной тоской-печалью...
* * *
Приближался сорок девятый день после кончины госу¬
даря. Я вернулась в столицу и в тот же день пошла на па¬
нихиду во дворцовую усадьбу Фусими. «Никто из много¬
численного собрания не скорбит так сильно, как я»,—
с болью думалось мне. Когда служба закончилась, были
сделаны щедрые пожертвования храму — увы, с этого дня
официальный траур закончился. Стояла осень, начало де¬
вятой луны, когда обильна роса, но слезы, которые проли¬
вали теперь в женских покоях дворца, были еще сильнее...
Услыхав, что сын покойного, прежний государь Фуси¬
ми, отныне поселится во дворце Томикодзи, я вспомнила
прошлые времена, когда я там служила, и принц, только
449

что назначенный наследником, поселился в Угловом па¬
вильоне. Все наводило на печальные воспоминания о про¬
шлом. Осень — всегда самое грустное время года. Недаром
сказано:
Слышен в плаче цикад
отзвук скорби непреодолимой —
как осенней порой
этот стрекот в ночи бессонной
душу старца томит и гложет!..
Вот и отец мой, и государь — оба скончались осенью.
Горько было сознание, что бог не внял моей просьбе,—
пусть я ничтожна, но ведь я так его умоляла взять мою
жизнь взамен жизни государя. Увы, я все еще живу
в бренном мире и должна теперь в седьмой раз встречать
седмицу со дня его кончины. При мысли об этом, против
воли становилось обидно.
...В монастыре Трех Источников, Миидэра, есть храм
Вечная Обитель Дзёдзюин, посвященный светлому богу
Фудо. Предание гласит, что когда первосвященник Тикоо
захворал и был уже близок к смерти, его ученик, правед¬
ный Сёкуу, взмолился к богу: «Пусть я, ничтожный, не
достоин милости божьей, но все же внемли моей просьбе,
возьми мою жизнь взамен жизни учителя, которому
я столь многим обязан!» Он прибегнул к помощи жреца
Инь-Ян Сэймэя Абэ, чтобы тот перенес болезнь учителя на
ученика. Но тут светлый бог возвестил через оракула: «Ты
хотел перевоплотиться в учителя, я же ныне воплощаюсь
в тебя!» Болезнь Тикоо прошла, и Сёкуу тоже остался
жив...
Я видела от государя неизмеримо больше добра, чем
получил от своего наставника Сёкуу, почему же остались
втуне мои мольбы? Я молилась богу храма Ивасимидзу,
недаром зовется он «Хатиман» — спаситель бессчетных
мириад людей в нашем мире скорбей. Стало быть, как бы
ничтожна я ни была, мои молитвы должны были дойти до
бога. Государь тоже верил в него всем сердцем... «Поисти-
не, невозможно изменить то, что предначертано человеку
законом кармы!» — думала я по дороге домой, и всю ночь
не могла сомкнуть глаз, и сложила:
Не узнает никто,
не узрит ясновидец премудрый
дальний путь той души,
что в заоблачные высоты
устремилась, землю отринув...
450

* * *
Мне осталось переписать еще двадцать свитков из Ве¬
ликого собрания сутр, я хотела завершить этот труд до ис¬
течения ста дней после кончины государя, но у меня не
осталось никакого имущества, чтобы покрыть расходы по
переписке, кроме одной-единственной монашеской рясы —
не могла же я отдать и ее! Моих средств не хватало даже
на скудное пропитание, ничего годного для продажи не
было. Но я все еще сохранила два подарка, оставленные
мне на память матерью и отцом. Перед смертью мать по¬
ручила отдать мне ее туалетный прибор — лакированный
с позолотой ларец, с узором, изображавшим мандаринских
уточек нарами; все туалетные принадлежности внутри
ларца, и даже зеркало, украшал такой же узор. Отец пода¬
рил мне на память письменный прибор для туши и кистей,
но лакированной крышке были разбросаны золотые блест¬
ки и на их фоне — выпуклые гербы дома Кога — журавли
в ромбовидной рамке,— а на внутренней стороне крышки
сияла инкрустированная золотом надпись, собственноруч¬
но сделанная отцом: «Да не будет конца дням счастья!»
Я берегла эти вещи пуще собственной жизни, а когда на¬
станет мой смертный час, они должны были сопровождать
мое бездыханное тело на погребальный костер. Отправля¬
ясь на богомолье, я оставляла дорогие предметы на хране¬
ние знакомым людям с такой душевной тревогой, будто
расставалась с родным дитятей, а возвращаясь, прежде
всего спешила забрать назад, и мне казалось при этом,
будто я снова встречаюсь с матерью и отцом. Тридцать три
года служил мне прибор для туши, а туалетным ларцом
я пользовалась уже сорок шесть лет. Оба эти подарка были
мне бесконечно дороги. И все же, если рассудить хоро¬
шенько, дороже всего на свете — жизнь, а ведь я готова
была отдать этот бесценный дар в обмен на жизнь госуда¬
ря. Тем паче не стоит беречь мирские сокровища — они
подобны наследству, которое некому завещать! Пусть эти
вещи перейдут к чужим людям, зато я выполню мой обет...
На средства, вырученные от продажи туалетного ларца
и прибора для туши, смогу отслужить молебны за упокой
государя, за блаженство моих родителей в потустороннем
мире... С этим решением я достала мои сокровища, с кото¬
рыми сроднилась за долгие годы. Они безмолвствовали, но
могла ли я смотреть на них без грусти?
451

Как раз в это время мне сказали, что некая девица про¬
сватана за жителя Восточных провинций и перед отъездом
хочет купить туалетный прибор наподобие моего, причем
готова заплатить намного больше, чем я рассчитывала. Как
ни жаль мне было расстаться с заветным ларцом, я обра¬
довалась — наверное, сам Будда сжалился над моей ни¬
щетой! Передавая ларец новой хозяйке, я сложила:
О, как горестно мне
с родительским даром прощальным
расставаться навек!
Ведь ларец драгоценный этот —
об отце и матери память...
* * *
Прежде чем начать переписку остававшихся двадцати
свитков Великого собрания, я отслужила, как положено,
службу покаяния в грехах в храме Двойных деревьев, Со-
риндзи, на Восточной горе, Хигасияма. Раньше, трудясь
над перепиской, я ни на минуту не забывала о государе,
вспоминала прошедшее, любовь к государю все еще пере¬
полняла сердце, я не в силах была его позабыть, но теперь,
днем ли, ночью, твердила в душе только одно: «Да обретет
вечное просветление душа усопшего!» — и с горечью ду¬
мала о моей карме, судившей мне его пережить. На горе
Отова, за храмом Киёмидзу, трубили олени — мне каза¬
лось, они горюют вместе со мной, печальный звон цикад
невольно вызывал слезы. Я молилась всю ночь. Луна, взо¬
шедшая на востоке, постепенно склонилась к западу. За¬
кончилась ночная служба в окрестных храмах, и только
здесь, в храме Двойных деревьев, еще звучал одинокий го¬
лос монаха, читавшего сутру. Я сложила:
По кремнистой тропе
я хотела бы в горние выси,
в мир иной забрести,
чтобы встретить в пути, быть может,
отлетевшую светлую душу...
Я поручила одному из монахов доставить мне из Екавы
бумагу и освященную воду, чтобы размешать тушь для пе¬
реписки. Мы вместе пошли до Восточного подножья свя¬
щенной горы Хиэй, здесь я посетила храм Хиёси, по¬
священный богу-покровителю священной горы. Моя бабка,
монахиня Кога, горячо почитала это святилище за благо¬
452

деяния, ниспосланные ей здешним богом, она постоянно
бывала здесь и часто брала меня с собой...
Примечание переписчика: «Здесь опять бумага отреза-
на ножом, и что написано дальше — неизвестно».
За чью душу вы молитесь?— спросил меня монах.
Мне было больно слышать его вопрос. Конечно, мне хоте¬
лось бы отдать переписанный мною свиток в храм Фука-
куса, где покоится прах государя, но что подумали бы об
этом люди? Вспомнив, что покойный государь глубоко
чтил богов храма Касуга, я отправилась туда и поднесла
свитки главному святилищу на горе Микаса; а на горных
вершинах в это время громко трубили олени, как будто
понимали мои переживания.
Так жалобна песнь
оленей на кручах далеких,
цикад на полях —
будто вместе со мною стенают,
слезы льют в тоске безутешной...
* * *
В этом году наступила тридцать третья годовщина
смерти моего отца. Я заказала, как положено, поминаль¬
ную службу, ее вел тот же монах из храма Двойных де¬
ревьев, Сориндзи. По моей просьбе он прочел также сти¬
хотворение, которое я сложила:
Год за годом течет,
влачатся дни жизни бесплодной —
скоротала и я
тридцать лет да еще три года
с той поры, как отца не стало...
Я посетила Кагураоку, где обратилось в дым тело отца.
Обильная роса покрывала древние мхи, под ногами шур¬
шала палая листва, засыпавшая тропинку. Каменная сту¬
па отмечала место, где был погребен нрах отца. Мне было
грустно, но более всего меня огорчало, что стихи отца не
включили в очередное поэтическое собрание, составленное
по императорскому указу. Разве случилось бы такое, если
бы я по-прежнему служила во дворце, имела бы подобаю¬
щий ранг? Стихи отца всегда помещали во все собрания,
453

начиная с «Продолжения старых и новых песен». Я и сама
принимала когда-то участие в придворных поэтических
состязаниях. Неужели бесплодно угаснет поэтическая
слава, сопутствующая нашему роду на протяжении восьми
поколений, начиная с принца Томохиры, нашего предка?
Мне вспомнились предсмертные слова отца, завещавшего
мне продолжать семейную поэтическую традицию, и
я сложила:
О печальная участь!
Не осталось от славы былой
и следа в мире песен —
как разбитая лодка рыбачья,
доживаю свой век в беавестье...
Так горевала я, стоя у могилы отца. А ночью мне при¬
виделся сон: я увидела отца как живого, и я сама тоже бы¬
ла молодой, прежней, как в те далекие дни. Я поведала от¬
цу, как мне больно, что угасла наша былая слава.
— Твой дед, Митимицу Кога, воспел в стихах опавшие
листья клена,— отвечал мне отец.
О Синобу-гора!
На пределе терпенья под вечер
у подножья узрел,
как багрянцем в лучах заката
на листве роса заиграла...
— А мое стихотворение,— продолжал он,—
От дымки весенней
куда улетаете вы?
О дикие гуси!
Разве там, в краю чужедальнем,
вас не встретит весны цветенье?..
удостоилось чести войти в собрание «Второй августейший
сборник». С тех пор ни одно поэтическое собрание не об¬
ходилось без сложенных мной стихов. Твой дед с материн¬
ской стороны, Такатика, глава Военного ведомства, тоже
прославился стихотворением, написанным по случаю по¬
сещения государем его усадьбы в Васиноо:
Нашей ветхой усадьбе
выпадала высокая честь
принимать государей —
но еще не бывало доселе,
чтоб цвели так боаудержно вишни...
454

Итак, твои предки и с отцовской, и с материнской сто¬
роны передали тебе способность к стихосложению. Не
бросай же поэзию! Пусть ты осталась одна, последняя
в нашей семье, но поэзия с тобой не угаснет!— И, по¬
степенно удаляясь от меня, он произнес:
Неустанно трудись,
слагай с неослабным усердьем
строки песен своих,
как рыбачка — травы морские,
и признанье тебя не минет...—
С этими словами призрак исчез, и в то же мгновенье
я проснулась, но облик отца, казалось, еще стоит перед
моими полными слез глазами, а голос звучит подле моего
изголовья.
С тех пор я стала с особым усердием заниматься сло¬
жением стихотворений танка. В полном одиночестве я на
семь дней затворилась для молитвы близ могилы гения
поэзии Хитомаро. В седьмую ночь, которую проводила я
в бдении, я сложила:
Был прославлен наш род
искусством сложения песен —
о великая скорбь
сознавать, что мне не под силу
миру дать нетленные строфы!
В это время словно во сне передо мной явилась фигура
старца. Я набросала на бумаге его изображение и записала
его слова. Этот мой рисунок и хвалебное слово Хитомаро
послужили к прославлению поэта на празднике в его
честь. Я надеялась, что если окажусь угодной душе вели¬
кого стихотворца древности, заветное желание мое не¬
пременно исполнится — не угаснет поэтическая слава се¬
мейства Кога! Я отслужу тогда благодарственный молебен
перед этим рисунком... А покамест я спрятала его на дно
моего ларчика с тушью. Время шло, и вот, наконец, в сле¬
дующем году, в восьмой день третьей луны, на празднике
в честь Хитомаро, я поставила перед его изображением
ритуальные подношения.
455

* * *
Меж тем уже наступила пятая луна, приближалась
первая годовщина смерти государя. Я дала обет перепи¬
сать к этому дню Пять великих сутр, три первых свитка
были уже готовы, осталось переписать еще два. Но в на¬
шем мире всегда опасно уповать на завтрашний день...
С памятным подарком матери я уже рассталась, стало
быть, и отцовский подарок хранить не было смысла. Все
равно ведь, как его ни беречь, в мир иной его с собой не
возьмешь... На этот раз я твердо решила расстаться и с от¬
цовским письменным прибором. Сперва мне казалось, что
лучше уступить его кому-нибудь из знакомых, чем продать
совсем чужому, незнакомому человеку; однако, зная
о данном мною обете, люди, чего доброго, могли бы поду¬
мать, будто, окончательно пав духом в борьбе за жизнь,
я так обнищала и опустилась, что готова теперь спустить
даже подарок, завещанный покойным отцом. Это было бы
мне неприятно. Как раз в это время, проездом из Камаку¬
ры, в столице остановился помощник наместника острова
Кюсю. Он-то и купил у меня прибор для письма. Так по¬
лучилось, что подарок матери увезли на восток, а отцов¬
ский подарок ушел на запад.
Со слезами смешавшись,
течет моя черная тушь
в море вечной печали —
суждено ли нам свидеться снова
там, на Западе, в лучшем мире?..
с грустью думала я, передавая коробку с тушью новому
владельцу.
Переписку двух оставшихся сутр — Нирваны
и Высшей мудрости — я решила начать в середине пятой
луны. В это время мне пришлось по кое-каким делам по¬
бывать в краю Кавати, в местности, где находится могила
принца Сётоку. Я осталась там и завершила переписку
первой половины — двадцати свитков,— сутры Высшей
мудрости. Эти свитки я преподнесла святилищу при мо¬
гиле принца и в начале седьмой луны вернулась в столицу.
Миновал ровно год со дня смерти государя. Я посетила
его могилу в селении Фукакуса и оттуда прошла к дворцу
Фусими. Там уже началось богослужение. По поручению
сына покойного, прежнего императора Фусими, служил
456

епископ Тюгэн, настоятель храма Каменного Источника,
Сякусэн. Я слышала, как он читал сутру, собственноручно
переписанную государем Фусими на обороте бумаг, остав¬
шихся после покойного государя, и с болью душевной ду¬
мала, что сын скорбит о покойном отце так же сильно, как
я. Затем продолжалась служба от имени государыни
Югимонъин, ее вел преподобный Кэнки, он тоже
читал сутру, написанную на обороте рукописей покойно¬
го. Эти службы с особой силой запечатлелись в моем
сердце.
Сегодня истекал срок траура, мне было больно при этой
мысли, горе сжимало сердце. Служба уже кончилась, а
я все стояла на коленях посреди двора и, хотя день выдал¬
ся мучительно жаркий, совсем не ощущала зноя. Все
разъехались, один за другим, двор опустел, и я осталась
одна наедине с моей скорбью.
Никогда, никогда
не высохнут слезы разлуки
на моем рукаве,
хоть известно мне, что сегодня
завершается поминовенье!..
Я видела, как оба государя, отец и сын, Фусими и Го-
Фусими, склонились перед изображением покойного госу¬
даря, установленным в молитвенном зале. Одежды госуда¬
ря Фусими были особенно густого, темного цвета. «Не¬
ужели завтра он снимет траур?» — с горечью подумала я.
Прибыл также супруг государыни Югимонъин, прежний
император Го-Уда, и тоже прошел в молитвенный зал, где
находилось августейшее семейство. Да, род государя не
угас, продолжал процветать, и это было прекрасно!
* * *
Примерно в это же время захворал государь-инок Ка¬
мэяма. Все ждали, что он скоро поправится, недуг был не¬
опасный, государь Камэяма и всегда-то прихварывал,
однако вскоре разнеслась весть, что больной безнадежен
и уже отбыл во дворец Сага. Несчастья сыпались одно за
другим: в прошлом году — смерть государя, в этом году —
болезнь его брата, и, хотя не в моих силах было чем-нибудь
тут помочь, все же я была глубоко огорчена.
457

Я дала обет завершить в этом году списки последних
двадцати глав сутры Высшей мудрости, давно уже решив,
что закончу мой труд в храмах Кумано, я хотела отпра¬
виться туда, пока еще не наступили сильные холода, и
в десятый день девятой луны — Долгого месяца,— пусти¬
лась в дорогу. Зная, что государь Камэяма все еще болен,
и притом — тяжело, я, конечно, тревожилась, но все же
далеко не так сильно, как в прошлом году, когда смер¬
тельно заболел государь Го-Фукакуса. Наверное, это было
грешно — ведь святой закон не велит делить людей на лю¬
бимых и нелюбимых...
В Кумано я поселилась близ водопада Нати — здесь
было удобней черпать утром и вечером святую воду —
и начала переписывать сутру. С каждым днем все сильнее
дули ветры с горных вершин, а брызги водопада, шумев¬
шего рядом, казалось, сливались с потоками моих слез.
Беспредельно очарование сего священного края!
Почему же никто
хоть вчуже не спросит с участьем:
«Сколько плакала ты,
безутешна от тяжкой утраты,
если так рукава промочила?..»
У меня больше не сохранилось ни зеркала, ни прибора
для туши, оставленных мне на память отцом и матерью.
Я все продала ради служения богам; наверное, мое усердие
оказалось угодным богу Кумано, потому что кисть бежала
легко, труд спорился, до завершения оставалось уже не¬
много. Пришло время покинуть Кумано, но мне было жаль
расставаться с этими святыми местами, и я всю ночь про¬
вела в молитвах. На рассвете я слегка задремала, и мне
привиделся сон.
...Мне снилось, будто я сижу рядом с покойным отцом;
вдруг кто-то объявляет о прибытии государя. Я поднимаю
глаза и вижу государя — на нем кафтан из ткани, окра¬
шенной соком хурмы, узор парчи изображает двух птиц,
повернутых головами друг к другу; государь как-то стран¬
но клонится на правую сторону. Я выхожу из-за занавеса
и усаживаюсь напротив, а государь удалился в храм бога
Кэцумико и, немного приподняв занавес, улыбается, и так
весел... Опять слышится голос: «Пожаловала государыня
Югимонъин!», и я вижу ее сидящей за занавесом в храме
бога Мусуби, в простом наряде, на ней всего лишь косодэ
и белые хакама; государыня приподнимает до половины
занавес, достает два белых косодэ и подает мне.
458

— Мне так жаль, что тебе пришлось расстаться с па¬
мятными подарками матери и отца...— говорит она. — Вот,
возьми взамен эти косодэ!
Я беру ее дар, возвращаюсь на свое место и говорю
отцу:
— Как же так, ведь он украшен всеми Десятью добро¬
детелями... По какой же причине, унаследованной из бы¬
лых воплощений, стал он таким калекой, что не может
держаться прямо?
— Это оттого, что с одной стороны у него нарыв...—
отвечает мне дух отца.— А нарыв этот означает, что под
властью государя много таких, как мы с тобой, неразум¬
ных смертных людей, и он всех их жалеет и лелеет...
Так что вовсе не по своей вине он не может держаться
прямо...
Я опять взглянула на государя и вижу, что он все так
же ласково улыбается.
— Подойди поближе! — говорит он. Я встаю, опус¬
каюсь перед ним на колени, и он подает мне две
ветки — стволы у них обструганы добела, как палоч¬
ки для еды, а на кончиках — по два листочка дерева
наги...
...На этом я открыла глаза. Как раз в это время нача¬
лась служба в храме Нёирин. Безотчетным движением
проведя рукой по полу рядом с собой, я внезапно нащупа¬
ла какой-то предмет — это оказался веер на каркасе из
кипарисовых спиц. Поистине чудесной и благостной
показалась мне эта находка, ведь лето на дворе давно
миновало! Я взяла веер и положила его рядом со сто¬
ликом, на котором писала сутру. Когда я рассказала
о своем сновидении одному из местных монахов, он
сказал:
— Веер — символ Тысячерукой Каннон. Вам приви¬
делся благой сон, стало быть, вы непременно сподобитесь
благодати!
Образ государя, увиденный во сне, сохранился в моей
душе: закончив переписывать сутру, я, в слезах, пожерт¬
вовала храму последнее из косодэ, некогда подаренных го¬
сударем, ибо какой смысл было бы по-прежнему держать
его при себе?
Печалюсь о том,
что больше уже не увижу
придворный наряд,
бесценный дар государя,
которым так дорожила...
459

Я оставила у священного водопада Нати и мои списки,
и косодэ, приложив к ним стихотворение:
Предрассветной норой
от сна пробудившись на ложе,
слышу издалека
ропот горного водопада,
что моим стенаниям вторит...
Теперь памятным даром государя стал для меня веер,
найденный в ту ночь, когда мне приснился тот вещий сон,
и я взяла веер с собой в столицу. Вернувшись домой, я
узнала, что государь Камэяма уже скончался. Давно извест¬
но, сколь жесток наш бренный мир и как все здесь недол¬
говечно, но все же скорбь охватила меня, когда я узнала
о его смерти. Только моя жизнь все еще тлела, курилась,
как бесплодный дымок над угасшим костром...
* * *
В начале третьей луны я, как обычно, пошла на поклон
в храм Хатимана. Два первых месяца нового, 1-го года То-
кудзи, я провела в Наре. Никаких вестей из столицы не
получала. Откуда ж мне было знать, что в храме Хатимана
ожидают прибытия государыни Югимонъин?
Как всегда, я поднялась к храму со стороны холма Ка¬
баний Нос, Иносака. Ворота павильона Баба-доно были
открыты, и мне вспомнились минувшие времена. На дворе,
перед храмом, я тоже заметила приготовления к встрече
какой-то знатной особы. Я спросила, кого ждут, и в ответ
услыхала: «Государыню Югимонъин!» Меня поразило, что
мой приход словно нарочно совпал с ее посещением,
я вспомнила сон, приснившийся в прошлом году, в Кума¬
но, облик государя, явившийся мне в том сне; взволнован¬
ная, всю ночь я провела в молитвах. Наутро, едва забрез¬
жил рассвет, я увидела пожилую женщину, похожую на
придворную даму,— она занималась приготовлениями
к приезду государыни. Я обратилась к ней, спросила, кто
она, и она рассказала, что зовут ее Оторан и что состоит
она при дворцовой трапезной. С волнением слушала я ее
речь.
— Из тех, кто служил в прежние времена, никого уже
не осталось,— сказала она в ответ на мои расспросы
о жизни при дворе государыни.— Теперь там все моло¬
дые...
460

Мне захотелось как-нибудь дать знать государыне, кто
я такая, взглянуть на нее хотя бы издалека, когда она, па¬
вильон за павильоном, будет обходить строения храма, ра¬
ди этого я даже не пошла перекусить в хижину, служив¬
шую мне приютом. Как только послышались восклица¬
ния: «Вот она, вот!», я спряталась в сторонке и увидела
богато украшенные носилки, которые поднесли к
храму.
Священный дар «гохэй» вручил жрецам храма сопро¬
вождавший государыню царедворец наследника, вельможа
Канэсуэ Сайондзи. Он был так похож на своего отца Акэ¬
боно, в ту пору, когда тот, еще совсем молодой, служил
в Правой дворцовой страже, что одно это уже наполнило
мою душу волнением.
Был восьмой день третьей луны. После посещения
главного храма государыня, как положено, проследовала
к павильону Тоганоо. Прибыли всего два паланкина, оче¬
видно, выезд совершался как можно более незаметно, так,
чтобы не привлекать внимания. «Стало быть, разгонять
народ не будут, а значит, и меня в толпе не заметят, взгля¬
ну на нее хотя бы одним глазком...» — подумала я и пошла
следом. В свите государыни было еще несколько женщин,
пеших. Как только я увидела, узнала сзади знакомый об¬
лик, я уже не могла сдержать слезы. Уйти, однако, тоже
была не в силах и осталась стоять у входа. Церемония по¬
клонения закончилась, государыня вышла.
— Откуда вы?— спросила она, остановившись возле
меня.
Мне хотелось рассказать ей все-все, начиная с давно
минувших времен, но я сказала только:
— Из Нары...
— Из храма Цветок Закона?— переспросила госуда¬
рыня. У меня выступили на глазах слезы, я испугалась,
что ей покажется это странным, и хотела молча уйти. Но
уйти, так и не сказав ничего, я была не в силах и так
и осталась стоять на месте, а государыня меж тем уже
удалилась. Вне себя от сожаления, я взглянула ей вслед
и увидела, что она в нерешительности остановилась
у лестницы, затрудняясь спуститься по высоким ступеням.
Не теряя мгновения, я приблизилась и сказала: «Обопри¬
тесь на мое плечо!» — она посмотрела на меня удивленно,
но я продолжала:
— Я прислуживала вам, когда вы были еще ребенком...
Вы, конечно, меня забыли...— И слезы хлынули градом.
Но она обратилась ко мне ласково, обо всем расспросила
461

и сказала, чтобы отныне я всегда приходила к ней, когда
захочу.
Мне снова вспомнился сон, приснившийся в Кумано,
вспомнилось, что и с покойным государем случай свел ме¬
ня тоже здесь, в обители Хатимана, и радость проникла
в душу при мысли, что не напрасно уповала я на великого
бодхисаттву. Разноречивые чувства теснились в сердце, но,
кроме слез, не было им исхода...
Одна из женщин, пешком сопровождавших государы¬
ню, заговорила со мной, звали ее Хёэноскэ. Она сказала,
что завтра утром государыня вернется в столицу, а сегодня
вечером будут исполняться священные пляски и песнопе¬
ния. Когда наступили сумерки, я сломала ветку цветущей
сакуры, отдала ее даме Хёэноскэ со словами: «Я навещу
вас в столице прежде, чем увянут эти цветы!» — а сама со¬
бралась утром, еще до отъезда государыни, вернуться до¬
мой. Однако мне пришла в голову мысль, что счастливая
встреча с государыней состоялась не иначе как по ми¬
лости великого бодхисаттвы, мой долг — поблагодарить
его за эту великую милость, и я решила еще на три дня
остаться в храме, дабы вознести благодарственную мо¬
литву.
Вернувшись в столицу, я написала государыне, спро¬
сила: «Как мои цветы?» — и приложила стихотворение:
Должно быть, цветы
давно на ветру облетели —
ведь минуло дней
много больше противу срока,
что указан был прежде мною?..
Ответ государыни гласил:
Разве может сорвать
цветы запоздалые ветер,
даже если прошло
много больше дней против срока
вами данного обещанья!..
* * *
С тех пор я стала часто бывать у государыни Юги¬
монъин, разумеется стараясь, чтобы мои посещения не по¬
считали слишком назойливыми, и временами у меня было
такое чувство, будто я снова служу во дворце, как в ми¬
нувшие времена. Но вот наступила шестая луна, прибли-
462

зилась третья годовщина со дня смерти покойного госуда¬
ря. Мне захотелось послушать проникновенную заупокой¬
ную службу. Теперь у меня уже ничего не осталось из по¬
дарков, полученных на память от государя, а меж тем надо
было закончить списки сутры, оставалась еще одна, по¬
следняя глава, я боялась, что так и не сумею закончить
мой труд до конца года, но все же решила пойти во дворец
Фусими и хотя бы в сторонке, издали, послушать заупо¬
койную службу. Ранним утром пятнадцатого дня я пришла
в храм Цветок Закона в селении Фукакуса и увидела, что
там устанавливают рисованное изображение государя,—
могла ли я без волнения взирать на знакомый облик?
Тщетно пыталась я скрыть слезы, падавшие на рукав. Мо¬
нахи и прочие стоявшие в молитвенном зале люди, навер¬
ное, удивились, заметив, что я плачу. «Подойдите побли¬
же, там лучше видно!» — сказал мне кто-то. Обрадованная,
я подошла, поклонилась изображению государя и убеди¬
лась, что еще не все слезы выплакала, они продолжали
литься...
Пусть растает роса,
но останется образ в портрете —
и при виде его
вновь росою прозрачной слезы
рукава мои увлажняют...
Ночью, когда луна сияла на безоблачном небе, я при¬
шла к даме Хёэноскэ, в ее каморку, вспоминала прошлое,
но мне все еще как будто не хватало чего-то, я вышла
и приблизилась к храму Мгновенного Озарения. «Прибы¬
ли!»— услышала я людские голоса. «О чем это они?» —
подумала я. Оказалось, что изображение государя, которое
я видела утром в храме Цветок Закона, привезли теперь
сюда, чтобы установить в храме Мгновенного Озарения.
Четверо человек, очевидно дворцовые слуги, несли на пле¬
чах укрепленное на подставке изображение государя. Рас¬
поряжались двое в черных одеждах, по-видимому монахи
младшего чина. Словно в каком-то сне смотрела я, как они,
в сопровождении всего лишь одного распорядителя и не¬
скольких самураев дворцовой стражи, вносили в храм
картину, завешенную бумагой... Когда покойный государь
восседал на троне Украшенного всеми десятью добродете¬
лями повелителя десяти тысяч колесниц и сотни вельмож
повиновались его приказам — того времени я не помню,
в ту пору я была еще малым ребенком. Я пришла к нему
в услужение уже после того, как, оставив трой, он имено¬
463

вался почетным титулом Старшего Прежнего государя, но
и тогда, даже при тайных выездах, его карету встречали
и провожали вельможи и царедворцы целой свитой следо¬
вали за ним в пути... «По каким же дорогам потусторонне¬
го мира блуждает он теперь, совсем одинокий?» — думала
я, и скорбь с такой силой сдавила сердце, как будто совсем
свежей была утрата.
На следующее утро я получила письмо от дайнагона
Моросигэ Китабатакэ. «Какие чувства пробудила в вас
вчерашняя служба?»—* спрашивал он.
Я ответила:
Под осенней луной
цикадам я внемлю уныло,
вспоминая одно —
государя облик нетленный,
озаренный дивным сияньем...
* * *
На следующий, шестнадцатый день опять была служба,
возносили хвалу Лотосовой сутре, творению будд Шакья-
Муни и Прабхутаратны — эти будды вместе восседают
в едином венчике лотоса. Потом все по очереди делали
подношения в павильоне Прабхутаратны. С самого утра на
церемонии присутствовал прежний император Го-Уда, по¬
этому всех посторонних прогнали и со двора, и из храма.
Мне было очень горько, что меня не пустили,— как видно,
посчитали черную рясу особенно неуместной,— но я все
же умудрилась остаться возле самого храма, стояла совсем
близко, на камнях водостока, и оттуда слушала службу.
«Ах, если б я по-прежнему служила при дворе...» На ка¬
кое-то время я даже пожалела о жизни в миру, от которой
сама бежала... Когда священник начал читать молитву за
упокой и блаженство усопшего в потустороннем мире,
я заплакала и, пока не кончилась служба, продолжала
лить слезы. Рядом со мной стоял какой-то добрый с виду
монах.
— Кто вы такая, что так скорбите?— спросил он.
Я побоялась бросить тень на память покойного госуда¬
ря откровенным ответом и ответила только:
— Мои родители умерли, и траур по ним давно закон¬
чился, но сейчас они вспомнились мне особенно живо, от¬
того я и плачу...— И сказав так, тотчас ушла.
464

Прежний император Го-Уда тем же вечером отбыл;
опять опустел, обезлюдел дворец Фусими, все кругом, ка¬
залось, дышит печалью. Мне не хотелось никуда уходить,
и я по-прежнему некоторое время жила неподалеку от
усадьбы Фусими.
Прежний министр Митимото Кога доводится мне
двоюродным братом, и мы изредка обменивались
письмами.
В ответ на мое послание он написал мне:
Навевают печаль
и осенние виды столицы —
сколько грустных ночей
провели вы в горах Фусими,
предрассветной луной любуясь?..
Эти стихи заставили меня еще сильнее ощутить скорбь,
я была не в силах сдержать горе и ответила:
Скорбя о былом,
провела я три ночи осенних
в безлюдных горах —
множит грустные воспоминанья
предрассветной порою месяц...
В свою очередь, он прислал мне ответ:
Как, должно быть, для вас
мучительны воспоминанья
о минувших годах!
В эту пору, когда тоскою
веет осень в краю Фусими!..
Помнится, в пятнадцатый день — день смерти госуда¬
ря,— я поднесла храму заветный веер —* пусть он служит
кому-нибудь из священников,— и на обертке написала:
Не чаяла я,
что в третью Его годовщину
осенней росой
вновь рукав окропить придется,
от горючих слез не просохший!..
* * *
После кончины государя Го-Фукакусы не стало никого
в целом свете, кому я могла бы поведать все, что наболело
на сердце. Год назад, в восьмой день третьей луны, я по¬
шла почтить память поэта Хитомаро. Разве не удивитель-
16 Заказ № 912
465

но, что в этом году, и как раз в тот же день, я встретила
государыню Югимонъин? Мне показалось тогда, будто
предо мной наяву предстал облик покойного государя,
приснившийся мне в Кумано. Стало быть, напрасно я со¬
мневалась, угодны ли будут богу мои труды. Нет, не зря
была преисполнена горячей верой моя душа, не пропало
втуне мое усердие на протяжении столь долгих лет!
Я думала о превратностях моей жизни, но размышлять
в одиночестве о пережитом было невыносимо, вот почему,
подражая Сайгё, я отправилась странствовать. А чтобы не
пропали бесследно мои думы, написала я сию непрошеную
повесть, хотя и не питаю надежды, что в памяти людской
она сохранится...
Примечание переписчика: «В этом месте рукопись
опять отрезана, и что написано дальше — неизвестно».

Комментарии

Повесть о старике Такэтори
Стр. 23. ...Сануки-но Мияцукомаро — имя, пародирующее
старинные летописи, звучит комически после сказочного фольк¬
лорного зачина.
Сделали ей прическу, какую носят взрослые девушки...—
зачесали кверху детскую челку, а волосы с затылка спустили на
спину.
Мо — предмет парадного женского одеяния, род длинного
шлейфа, украшенного цветным рисунком и двумя ниспадающими
лентами. Когда девушка из знатного рода достигала двенадцати —
тринадцати лет, то справляли обряд совершеннолетия, во время
которого на нее в первый раз надевали мо.
Стр. 24. ...жреца Имбэ-но Акита из Мимуродо...— Имбэ —
жреческий род (жрец), Акита — собственное имя, Мимуродо —
название местности в провинции Ямасиро.
Наётакэ-но Кагуя-химэ (Лучезарная дева, стройная, как бам¬
бук).— В древнейшей Японии имена «сочинялись к случаю» и
нередко включали в себя сложные поэтические эпитеты. Наё-
такэ — гибкий бамбук. Кагуя — лучезарная. Химэ (дочь солн¬
ца) — почтительный суффикс к именам женщин из знатного
рода.
Так и родились слова «жена» и «невеста».— В оригинале
шуточно обыгрывается этимология слова «свататься», в первона¬
чальном значении «тайно ходить к жене но ночам»—форма
брака, бытовавшая при родовом строе, когда жена оставалась в
родительском доме (см. предисловие).
Правый министр — третий по степени важности должност¬
ной чин после Главного и Левого министров в «дайдзёкане»—
Высшем государственном совете.
Стр. 25. Дайнагон — старший государственный советник,
высокое придворное звание.
469

Тюнагон — второй государственный советник.
...и в «месяц инея»...— одиннадцатый месяц по лунному
календарю.
...и в «безводный месяц»... — шестой месяц.
Ты божество в человеческом образе...— Согласно буддийским
воззрениям, будды и другие божества могут воплотиться на земле
в человеческом и любом ином образе.
Стр. 27. ...есть в Индии каменная чаша...— Чаша (с а н с к р.
патра), по виду напоминавшая большую пиалу, служила нищен¬
ствующим монахам для сбора подаяний. Согласно древней индий¬
ской легенде, чаша, с которой странствовал легендарный осново¬
положник буддийского учения Будда Гаутама, испускала лазоре¬
вое сияние. Будда Гаутама (Шакья-Муни) якобы жил в Индии в
середине I тысячелетия до н. э.
...камень, сверкающий пятицветным огнем...— Согласно ки¬
тайской легенде, под нижней челюстью дракона якобы находилась
сверкающая жемчужина. Мифический зверь-дракон — водяное
божество. В гневе он мог вызвать грозу, бурю или наводнение.
Морского царя иногда представляли в образе дракона.
А у ласточки есть раковинка...— Раковины в Японии были
средством народной магической медицины. Коясугай («раковина,
помогающая при родах») — разновидность ципреи, по виду напо¬
минающая птичье яйцо. Женщина во время родов держала эту
раковину в руке.
...путь длиной в сотни тысяч ри...— Ри (кит. ли) — мера
длины, примерно равна четырем километрам.
Стр. 28. Пиндола.— Согласно буддийской легенде, один из
ближайших учеников Будды Гаутамы.
...привязал его к ветке из рукодельных цветов...— Подарки
и письма было принято привязывать к цветущей ветке. В боль¬
шом ходу были искусственные цветы.
В сиянье Белой горы...— Кагуя-химэ поэтически уподобляет¬
ся Белой горе (Сираяма). Гора эта находилась в провинции Кага.
Испил я чашу позора...— В оригинале «бросил чашу» или,
по созвучию, «потерял стыд».
Стр. 29. Остров Цукуси — о. Кюсю, расположен к югу от
главного острова Японии. Морское путешествие в те времена
было длительным и опасным.
Гавань Нанива — Осакский залив, где ныне расположен
г. Осака.
Удумбара (с а н с к р.) — фантастическое дерево, которое,
470

согласно индийской буддийской легенде, цветет раз в три тысячи
лет.
Стр. 31. Нападали на нас страшные, похожие на демонов,
существа...— В Китае и Японии, так же как и в Древней Греции,
были в большом ходу рассказы о всевозможных чудовищах, насе¬
ляющих острова в океане.
Час Дракона — время с шести до восьми утра. В старой
Японии сутки делились на 12 частей, по два часа в каждой. Име¬
новались они согласно циклическим знакам, носившим названия
животных, в том числе и мифического дракона.
Стр. 32. Один из них нес письмо...— Знатному человеку по
обычаю подавали письмо на конце трости из некрашеного дерева
с зажимом в виде птичьего клюва.
...ни риса, ни другого какого-нибудь зерна...— Имеются в
виду пять злаков: рис, ячмень, просо, сорго, бобы.
Стр. 34. ...Напрасно рассыпал он жемчужины своего красно¬
речия...— В оригинале игра слов построена на том, что «тама» —
душа и «тама» — жемчужина — омонимы. Поговорка имеет
двойной смысл: «потерял жемчуга» — «потерял душу», т. е.
жизнь.
Стр. 41. ...тогда-то и появилось слово «трусливый» (тру сли¬
вы)...— В оригинале восклицанию «Ах, кисло!» (о сливе) придан
и другой смысл: «Ах, невыносимо (смешно)!»
Стр. 44. Ужель это правда... — Танка построена на сложной
игре слов. Берег Суминоэ возле залива Нанива часто упоминается
в японской поэзии. Там находится храм, посвященный богу моря
Сумиёси.
Стр. 46. ...а я за это пожалую тебя шапкой чиновника пятого
ранга. — Согласно табели о рангах, все чины делились на восемь
разрядов, старшим был первый, пятый присваивался чиновникам
средней руки.
Стр. 49. ...одежда из птичьих перьев (хагоромо) — сказочный
атрибут небесной феи. Лишь в этой одежде она могла летать по
небу.
Не следует долго глядеть на лунный лик,— Как свидетель¬
ствует древняя японская литература, считалось, что нельзя долго
глядеть на луну или спать, когда лучи луны падают на лицо,
это ведет будто бы к несчастью.
Стр. 53. Час Мыши — время с 10 часов вечера до полуночи.
Стр. 54. Дева, испей напитка бессмертия...— Согласно древ¬
ней китайской легенде, белый заяц, сидя под коричневым дере¬
471

вом, растущим на луне, толчет в ступке пестом эликсир бессмер¬
тия.
Стр. 56. Цуки-но Ивакаса — родовое имя военачальника.
«Цуки» созвучно луне, «Ива» — горные скалы, Цуки-каса —
кольцо вокруг луны.
Оттого и прозвали эту вершину «Горой бессмертия» — Фуд¬
зи.— Так в повести прочтены по созвучию два китайских иерогли¬
фа, при помощи которых фонетически транскрибируется назва¬
ние горы Фудзи. Тут же шуточно обыгран один из возможных
вариантов такой транскрипции: «изобилующая воинами», ибо
на гору поднялось множество воинов. Гора эта — потухший вул¬
кан. В эпоху создания повести он уже не курился.
Повесть о прекрасной Отикубо
Стр. 59. ...Госпожи из северных покоев...— Старинный япон¬
ский дом был строго ориентирован по частям света: главный вход
с южной стороны, дальние (женские) покои — на северной. Дво¬
рец знатного человека представлял собой ансамбль строений,
соединенных галереями и переходами. Пол был приподнят над
землей при помощи опорных столбов.
Отикубо — домик служебного назначения с низким полом.
...пусть и зовут ее «Отикубо».— Девушек в знатных семьях
называли или согласно порядковым номерам — первая, вторая
и т. д., или же согласно зданиям, где они проживали, например,
«Павильон глициний», «Яшмовый дворец». Прозвище «Отикубо»
носило издевательски-уничижительный характер.
Стр. 60. ...кроме одной молоденькой служанки.— При знат¬
ной даме находилась свита дворцовых прислужниц. Обычно дол¬
жности фрейлин й камеристок исполняли женщины из небога¬
тых дворянских семей.
...на цитре с тринадцатью струнами...— Девушек из знатных
семей учили игре на тринадцатиструнной цитре — кото. Иногда
играли на семиструнной (кин-но кото).
Стр. 61. Куродо — придворные, находившиеся при особе
императора для личных услуг. В этой должности они служили
четыре года. Муж Саннокими носил еще и воинское звание сёсё —
младший начальник императорской гвардии.
Усироми могла поспорить... длинными прекрасными воло¬
сами...— Знатные женщины расчесывали волосы на прямой про¬
472

бор и давали им свободно падать на спину и плечи. Длинные
волосы считались одним из главных признаков женской красоты.
Стр. 62. Меченосец — придворный прислужник, носивший
меч.
Стр. 64. О чистый ключ на горе Цукуба...— Гора Цукуба
прославлена в древней японской поэзии.
Стр. 65. Хакама — штаны разных фасонов, предмет мужской
и женской одежды. В эпоху Хэйан имели вид широких шаровар
или складчатых штанов, напоминающих юбку.
Стр. 66. Небесная река — Млечный Путь.
Стр. 67. Храм Исияма — буддийский храм, который нахо¬
дился в провинции Оми. Популярное место для паломничества.
Празднество в храме носило не только религиозный, но и увесе¬
лительный характер.
Стр. 71. ...возле решетчатого окна...— Двустворчатые решет¬
чатые перегородки (ситоми) отгораживали внутренние покои
от веранды. Верхняя створка могла подниматься.
...церемониальный занавес (китё) — загораживал знатных
дам от постороннего взгляда. Состоял из нескольких полотнищ,
подвешенных к горизонтальной перекладине, которая была
прикреплена к стоячей подставке. Мог свободно передвигаться
по полу.
Стр. 74. ...их союз был заключен еще в прежней жизни.—
Согласно буддийским верованиям, душа проходит через ряд
земных воплощений, возрождаясь в человеческом образе или
в образе животного, растения и т. д.
Стр. 75. Хитоэ — одежда без подкладки, которую носили
мужчины и женщины.
Стр. 78. Химэгими — так почтительно называли девушек из
благородного семейства.
Стр. 79. ...дорога грозит ей бедой.— Перед поездкой узнавали
при помощи гадания, не заграждает ли путь одно из грозных бо¬
жеств неба, чтимых в древней магии. Суеверие этого рода созда¬
вало иногда большие затруднения при путешествии. Беду пы¬
тались предотвратить разными способами: например, останав¬
ливались ночевать в чужом доме.
Стр. 82. Мотии (свадебное угощение) — приготовлялось из
отбитого в ступке вареного риса. Согласно древнему свадебному
ритуалу, новобрачным на третью ночь подавались особые мотии
в честь божественной четы Идзанаги и Идзанами.
Стр. 83. О-дзэн — японский низенький столик для еды.
473

Стр. 85. Час Пса — время с шести до восьми часов ве¬
чера.
Стр. 90. Сёдзи — в японском доме легкие раздвижные пере¬
городки, оклеенные бумагой.
Стр. 92. ...я купила прекрасное зеркало...— Древние зеркала
были из бронзы.
Лак макиэ — лак, украшенный золотом и серебром.
Стр. 98. ...в торжественных плясках на празднике мальвы
в храме Камо.— Синтоистский храм Камо, расположенный к
северу от столицы, устраивал торжественные празднества дваж¬
ды в год (в четвертый и одиннадцатый месяцы). Первый из них
именуется «праздник мальвы». В этот день листьями китайской
мальвы украшали шапки, экипажи и т. д. Из дворца в храм Камо
отправлялось торжественное шествие во главе с императорским
послом. В храме исполнялись ритуальные пляски.
Ситагасанэ — нижняя одежда (придворная) с шлейфом,
длина которого регламентировалась согласно чину и званию.
Стр. 103. Бэн-но сёсё.— Бэн — гражданская должность цен¬
зора, сёсё — воинское звание (см. примеч. к с. 61). Такого рода
двойной титул часто употреблялся вместо имени.
Красив, как герой романа — знаменитый господин Катано.—
Роман об этом герое не дошел до наших дней. «Господин Ка¬
тано»— нарицательное имя вроде Дон-Жуана.
Стр. 107. Тэнъяку-но сукэ — помощник начальника дворцо¬
вой службы лекарственных трав, незначительная придворная
должность.
Стр. 109. Хоть он и шестого ранга...— Знатным особам пола¬
галась свита из придворных невысокого ранга. В такой свите и
состоял меченосец.
Стр. 112. Ах, верно, я совершила какой-нибудь страшный
грех в прежних рождениях...— Согласно буддийским верованиям,
карма, т. е. высший закон возмездия за поступки, совершенные
в этой жизни или в прежних рождениях, предопределяет судьбу
человека, счастливую или несчастную.
Стр. 136. Хёбу-но сё — самый младший чин в военном ве¬
домстве.
Стр. 145. Час Овна — время с 12 часов до 2 часов дня.
Стр. 146. ...выведите на церемонию смотра белых коней.—
В седьмой день года во дворце устраивали шествие белых коней,
числом трижды семь. Согласно старинным поверьям, конь обла¬
дал защитной магической силой.
474

Стр. 148. Тюдзё — второй по старшинству начальник импера¬
торской гвардии, высокий чин четвертого ранга.
Стр. 149. Храм Киёмидзу — знаменитый буддийский храм
в окрестностях столицы, в котором особенно чтили богиню
Каннон.
...быку впряженный в их... экипаж...— Экипаж того времени
представлял собой двухколесную арбу. Плетеный верх привязы¬
вался к дрогам. Шторы и занавеси скрывали сидящих в экипаже
дам от посторонних глаз. В экипаж впрягался бык.
Стр. 151. ...возле самых подмостков для представления.—
В храмах исполнялись священные мистерии и пляски.
Стр. 187. Состоялся ли уже обряд гэмпуку? — Обряд гэмпуку
заключался в том, что отроку (в возрасте двенадцати — шестна¬
дцати лет) впервые делали мужскую прическу и надевали на него
шапку взрослого мужчины. С этого времени отрок считался совер¬
шеннолетним и даже получал новое имя.
Стр. 193. Отикубо смущенно выползла вперед на коленях.—
В старой Японии перед старшими сидели на корточках и в их
присутствии передвигались ползком, не вставая.
Стр. 194. ...но сегодня как раз день запрета...— Путем гада¬
ния устанавливались особые дни ритуального запрета (ими-но
хи), когда нельзя было покидать свой дом, видеть посторонних,
есть мясо и т. д.
Стр. 198. ...но, к несчастью, «путь закрыт».— См. примеч.
к с. 79.
...нет криптомерий, как поется в старой песне... — Синокими
по обычаю цитирует в своем письме известные стихи, в данном
случае из антологии «Кокинсю»: «Хижина моя// У подножия гор
Мива.// Если любишь ты,// Приходи, отыщи меня здесь,// Крип¬
томерия у ворот» (Неизвестный автор).
Стр. 199. ...семь первых весенних трав.— В седьмой день
года семь весенних трав (петрушку, пастушью сумку, хвощ и др.)
варили вместе с рисом. Согласно поверью, это кушанье поможет
сохранить здоровье весь год. Семь считалось магическим числом.
...устраивают восемь чтений Сутры лотоса.— Сутра лотоса
(с а н с к р. «Саддхарма пундарика сутра») — одна из священ¬
ных буддийских книг. В течение четырех дней, дважды в день,
утром и вечером, читали толкование этой сутры.
Стр. 203. Бодхисаттва Амитабха (с а н с к р.).— Согласно
учению буддийской секты Сингон, в Западном рае царил бодхи¬
саттва Амитабха, чтимое буддийское божество.
475

Стр. 204. Рё — старинная мера веса, точное значение которой
в настоящее время трудно установить.
Оминаэси (патриния) — один из семи осенних цветов,
прославленных в японской классической поэзии.
Бодхидрума (с а н с к р.) — священное дерево, сидя под
которым Будда Гаутама, согласно легенде, достиг прозрения.
После его смерти оно засохло.
Стр. 205. Вязки поленьев...— На пятый день чтения Сутры
лотоса поют песнопения, вспоминая монашеский искус Будды
Гаутамы: он рубил дрова, носил воду и т. д.
Стр. 209. Пятый месяц года.— В пятый день пятого месяца
года справляли сезонный праздник Танго (ныне праздник маль¬
чиков). Края кровли с магической целью украшали ирисом.
Стр. 210. Шестой месяц года.— В этот месяц справляли
синтоистский обряд очищения от грехов, омывая себя водой реки.
Бессмертный образ твой...— пожелание долголетия тому,
к кому адресовано стихотворение.
Седьмой месяц года. — Седьмого числа седьмого месяца в
Японии справлялся праздник Встречи двух звезд (Танабата).
Согласно легенде, две звезды Волопас и Ткачиха (Вега и Алтаир),
разделенные Небесной рекой (Млечным Путем), в эту ночь встре¬
чаются друг с другом единственный раз в году.
Я готов об их красоте...— По недосмотру переписчика, танки
десятого и одиннадцатого месяцев соединены в одну.
Стр. 218. ...сорок девять поминальных дней.— Буддийские
заупокойные молитвы читаются в течение сорока девяти дней по¬
сле смерти. Дом покойника считается, согласно японской нацио¬
нальной религии синто, «оскверненным» в течение одного месяца.
Стр. 221. То — мера емкости, равная 18 литрам.
Коку — мера емкости для сыпучих тел, равная 180 литрам.
Стр. 225. ...когда наступало время надеть на одного из них
в первый раз хакама. — Согласно старинному обряду, на мальчика
в первый раз надевали шаровары хакама, когда ему исполнялось
три года (или, в более позднюю эпоху, пять — семь лет).
Младший Таро.— Имя Таро, по-японскому обычаю, дается
старшему сыну, имя Дзиро — второму.
Стр. 226. Дадзайфу — западная область страны, включавшая
в себя о. Кюсю.
Стр. 242. Час Тигра — с 2 до 4 часов утра.
Ямадзаки — название местности, расположенной на пути
из Хэйана (ныне Киото) к морскому берегу.
Вера Маркова

Нидзё. Непрошеная повесть
СВИТОК ПЕРВЫЙ
Стр. 255. Бунъэй — девиз, означающий «Просвещенное про¬
цветание»; соответствует 1264—1275 гг. по европейскому лето¬
счислению. Таким образом, восьмой год Бунъэй — 1271 г.
Косодэ — прообраз современного кимоно. В средневековой
Японии придворные дамы носили, как правило, несколько косо¬
дэ, надеваемых одно на другое; в торжественных же случаях
полный парадный туалет дамы состоял из двенадцати — трина¬
дцати одеяний, под тяжестью которых женщина буквально сги¬
балась...
Государь Го-Фукакуса.— Согласно традиционной японской
историографии, 89-й император Японии (1243—1304). Был
объявлен императором в четырехлетием возрасте, семнадцати лет
«уступил» престол младшему брату, императору Камэяме, после
чего стал именоваться «прежним императором».
Стр. 256. Государь-инок Го-Сага — 88-й император Японии,
отец императоров Го-Фукакусы и Камэямы. Вступив на престол
в 1243 г., он уже в 1247 г. «уступил» престол своему четырехлет¬
нему сыну. По традиции, после отречения постригся в монахи и
стал именоваться «государем-иноком».
Стр. 257. Перемена места.— В средневековой Японии были
широко распространены различные суеверные представления и
гадания, астрология, геомантика и т. н. По указанию жрецов-
предсказателей нужно было, во избежание несчастья, изменить
местопребывание — переехать с запада на восток, с севера на
юг или наоборот, и т. д.
Стр. 259. Утреннее послание. — Согласно этикету, неукосни¬
тельно соблюдавшемуся в аристократической среде, молодой муж
после бракосочетания, происходившего, как правило, в доме не¬
весты, присылал новобрачной стихотворное послание с выраже¬
нием любви. Женщине полагалось ответить тоже стихами. Любов¬
ники также обменивались такими посланиями.
Стр. 260. Санэканэ Сайондзи — представитель одного из
наиболее влиятельных аристократических семейств. Описывая
свои интимные отношения с этим придворным, Нидзё называет
его вымышленным прозвищем «Акэбоно» — Снежный Рассвет,
там же, где он выступает как официальное лицо, используется
его настоящее имя. По мнению японских комментаторов, это
сделано нарочно, с целью замаскировать подлинное имя этой
477

влиятельной персоны, современника Нидзё, еще здравствовав¬
шего в то время, когда она создавала свою рукопись.
Стр. 262. Сасинуки — широкие шаровары, собранные у
щиколотки, одежда знатного мужчины.
Богиня Каннон (иначе Кандзэон; с а н с к р. Авалокитешва-
ра, букв.: «внимающая звукам мирским») — буддийское бо¬
жество. Часто изображалась со множеством рук, с одиннадцатью
головами и т. д. Культ Каннон был чрезвычайно популярен
в средневековой Японии, эта богиня почиталась как заступница
всех страждущих, олицетворение милосердия.
«Повесть о Гэндзи» — знаменитый роман (нач. XI в., ав¬
тор — придворная дама Мурасаки Сикибу), был широко известен
в аристократической среде.
Стр. 263. ...этот союз уготован мне еще в прошлой жизни...—
Согласно буддийской религии, человек после смерти проходит
ряд перевоплощений, вновь возрождается к жизни в одном из
Шести миров (Ад, Царство Голодных демонов, Царство Скотов,
Царство демона Асуры, Мир людей и, наконец, Небеса). Эти пред¬
ставления тесно связаны с другой кардинальной догмой буддиз¬
ма — законом причины и следствия, кармой. Рождаясь на свет,
человек неотвратимо несет с собой груз своих деяний в минув¬
шем существовании; в свою очередь, его поведение в текущей
жизни определяет, в каком из Шести миров ему предстоит ро¬
диться в следующем перевоплощении. В соответствии с идеей
кармы, даже случайные встречи трактуются как следствие каких-
то связей, существовавших между данными людьми в минувших
воплощениях; тем более это относится к супружеству или любов¬
ному союзу.
Стр. 264. Младшая государыня.— При дворе японских импе¬
раторов существовало многоженство. Жены императора имели
ранги: высший — «кого» (императрица), средний — «тюгу»
(букв.: та, что во дворце), младший «нёго» (букв.: «благородная
госпожа», звание «нёго» могли носить также служившие при дво¬
ре аристократки). Обычно «законных» супруг императора было
две, иногда три; как правило, все они происходили из аристокра¬
тического рода Фудзивара (ко времени описываемых событий —
из семейства Сайондзи, одной из ветвей дома Фудзивара).
Стр. 265. Целитель Якуси — Будда Якуси (с а н с к р.
Бхайсяджягуру), считался врачевателем всех недугов. Его изо¬
бражали с лекарственной чашей в левой руке.
Бодхисаттва Фугэн (с а н с к р. Самантабхадра) вместе с
478

бодхисаттвой Мондзю (с а н с к р. Манджушри) сопровождает
будду Шакья-Муни, образуя одну из традиционных буддийских
триад. Фугэн олицетворяет догмы, установления и практику буд¬
дийского вероучения. Его часто изображают верхом на слоне с
шестью клыками. Среди многих его благодатей в особенности
выделяется дар продления жизни. Бодхисаттва — в буддизме
«праведник, достигший совершенной мудрости» благодаря
соблюдению заповедей добродетели. Буддийские божества —
бодхисаттвы могли бы пребывать в совершенном покое (нирване),
но, движимые любовью и состраданием к людям, являют себя
в мире, чтобы помочь людям обрести путь к спасению, т. е.
к избавлению от страданий земной жизни.
Айдзэн (с а н с к р. Рагараджа) — один из так называемых
Пяти Светлых богов, заимствованных буддизмом из древних
индуистских верований. Ему молились об отвращении беды, нис¬
послании благополучия.
Стр. 266. ...проводили «божьих коней»...— При синтоистских
храмах принято содержать коня, посвященного богу, в честь
которого воздвигнут храм. Пожертвование коней, якобы облада¬
ющих магической защитной силой, считалось богоугодным делом.
...глиняную миску скатили по северному скату крыши.—
Согласно древнему обычаю, в случае рождения мальчика глиня¬
ный сосуд сбрасывали с южного ската крыши; если рождалась
девочка, сосуд бросали по северному скату. Подлинно счастливым
событием считалось рождение мальчика.
Час Быка — время между 12 часами ночи и 2 часами утра.
Стр. 267. Бери-бери — заболевание, возникающее из-за
отсутствия витаминов в пище (гл. образом, витамина «В»).
...оба наместника из Северной и Южной Рокухары...— Пред¬
ставители военного (самурайского) правительства, с конца
XII столетия фактически осуществлявшего верховную власть
в стране. Рокухара — обширный район в юго-западной части
столицы, где находилась резиденция наместников, делился на
Северную и Южную половины.
Стр. 268. Император Камэяма (1259—1306) — 90-й импера¬
тор Японии, младший брат бывшего императора Го-Фукакусы.
Годы правления — 1260—1274.
Чаша чистого лотоса.— Согласно буддийским религиозным
представлениям, каждый праведник, удостоившийся рая, воссе¬
дает там в венчике лотоса, священного цветка буддийской
религии.
479

Час Петуха — время с 4 до 6 часов дня.
Стр. 270. Правая дворцовая стража.— Дворцовая стража
несла охрану дворца, а также выполняла церемониальные фун¬
кции. Отряды дворцовой стражи делились на Левый (т. е. Пер¬
вый) и Правый (т. е. Второй). По древнему обычаю, идущему из
Китая, левая сторона считалась более почетной.
Камакура — селение в восточной части о. Хонсю, (современ¬
ная префектура Канагава), в XIII в.— резиденция военного (са¬
мурайского) правительства.
Стр. 271. Ступа — каменное, деревянное или глиняное соору¬
жение конусообразной формы разной величины, которое воздви¬
галось над каким-либо священным захоронением. Верхушка сту¬
пы украшалась резьбой, узорами. Обычай воздвигать ступу при¬
шел в Японию вместе с буддизмом.
...осознала свою греховность.— Истинно верующему буд¬
дисту надлежит с радостью покидать «земную юдоль». Любовь
и другие земные привязанности препятствуют такому стремле¬
нию, поэтому Нидзё, видя, что отец горюет из-за того, что прихо¬
дится с ней расстаться, считает, что самим фактом своего суще¬
ствования она мешает отцу достигнуть рая и, следовательно, по¬
винна в грехе.
Стр. 274. Годы Сёкю.— В эти годы (1219—1222) аристокра¬
тия во главе с императором Го-Тобой (1179 — 1239, годы прав¬
ления 1184—1198) предприняла вооруженную попытку вернуть
себе верховную власть в стране, утраченную в конце
XII в. и перешедшую в руки воинского сословия (самураев).
Эти события известны в истории Японии как «Смута годов Сёкю».
Попытка была подавлена, экс-император Го-Тоба сослан на
о. Оки, где он и умер.
Стр. 276. Пять заповедей — пять священных заповедей буд¬
дизма: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не богохульствуй,
не пьянствуй.
Оплечье — деталь одежды буддийского монаха, широкая по¬
лоса ткани, перекинутая через левое плечо, сшитая из четырех¬
угольных кусков ткани разной величины. Символизирует одежду
Шакья-Муни, который, дав обет бедности, подобрал выброшенные
за негодностью старые тряпки и сшил себе из этих тряпок покров.
Шакяя-Муни (букв.: «мудрец из племени шакьев») — легендар¬
ный основатель буддийской религии, якобы живший в Индии в
V в. до н. э.
Стр. 277. ...превыше горы Сумэру...— Согласно древнеиндий¬
480

ской теории мироздания, в центре вселенной высится гора
Сумэру (в японском произношении — Сюмисэн), поросшая бла¬
гоуханными деревьями. Вся остальная вселенная, с ее горами,
морями и островами, располагается у подножия этой горы. На
горе Сумэру пребывает бог Индра в своем дворце Вечной радости.
...глубже четырех океанов, окружающих нашу землю...—
Древние китайцы считали, что их страна расположена средь четы¬
рех морей. Впоследствии образное выражение «Земля средь четы¬
рех морей» заимствовали другие народы Дальнего Востока для
обозначения в высоком стиле своих собственных стран.
Река Трех быстрин.— Согласно религиозным представле¬
ниям синтоизма, в подземном царстве, куда нисходят души умер¬
ших, течет река, имеющая три рукава-переправы, через одну
из которых предстоит перейти покойнику.
Стр. 278. ...ее преследовал чей-то злой дух...— Вера в то, что
душа, отделившись от тела, может вселиться в другого человека,
принести ему болезнь и даже смерть, была одним из самых рас¬
пространенных и безусловных суеверий в средневековой Японии,
причем эта чужая душа могла принадлежать как живому челове¬
ку, так и давно умершему.
Стр. 279. ...постукиванию деревянных вальков...— Для при¬
дания тканям мягкости их отбивали деревянным вальком. Этой
работой, так же как и ткачеством, крестьяне занимались в свобод¬
ное от летней страды время, т. е. поздней осенью и зимой. С древ¬
них времен в японской народной поэзии стук валька, ассоци¬
ируясь с долгими холодными осенними и зимними вечерами и
ночами, считался навевающим грусть, рождал в душе меланхоли¬
ческие чувства.
...а уж запели птички...— Образ заимствован из популярной
в средневековой Японии «Повести Исэ» («Исэ-моногатари»,
X в.), произведения, где проза перемежается стихами. Традиция
приписывает создание «Повести» поэту Нарихире. Одно из этих
стихотворений (танка) гласит: «Пусть долгая ночь// осенью
будет длинна,// как тысяча долгих ночей, — // не останется разве,
что нам говорить,// когда птички уже запоют?» (Перевод
Н. Конрада. «Исэ-моногатари», М., 1979).
Стр. 281. Срок удаления.— Имелось в виду время, необхо¬
димое для того, чтобы «очиститься от скверны», каковой, согласно
религиозным представлениям, идущим из глубокой древности,
считалась смерть и всякое соприкосновение со смертью. Первый
срок удаления считался законченным через сорок девять дней.
481

Стр. 282. Богиня Аматэрасу — главное божество синтоист¬
ской религии. Великая богиня Аматэрасу (букв.: «Озаряющая
небо») считалась олицетворением солнца, жизнеутверждающим
началом. В японской мифологии она является прародительницей
японского императорского дома.
Танское царство — Танская империя в Китае (618—907).
В этот период связи Японии с могущественной Танской импе¬
рией были наиболее оживленными и имели большое значение
для политического и культурного развития страны. Отсюда тра¬
диция, прочно укоренившаяся в средневековой японской литера¬
туре,— называть Китай Танским царством даже много веков
спустя после падения Танской династии.
Стр. 284. «Повесть о Сагоромо»— популярный в средневе¬
ковой Японии роман (вторая половина XI в.), создание которого
приписывается одной из принцесс императорского дома. Сагоро¬
мо — имя главного героя.
Го — игра типа шашек, однако более сложная.
Стр. 291. Хатиман — бог, покровитель воинов. Под этим име¬
нем почитается дух легендарного императора Одзина (201—310),
обожествленного после смерти. Один их трех главных храмов,
посвященных Хатиману, находился близ столицы, на склоне
горы Мужей, Отокоямы.
...государь как раз в эти дни был весьма озабочен...— К этому
времени относится начало конфликта по вопросу о престолона¬
следии, имевшего существенное значение в истории средневеко¬
вой Японии. Прежние императоры, Го-Фукакуса и Камэяма, род¬
ные братья, добивались права наследовать престол каждый для
своих потомков. Правительство самураев в Камакуре разрешило
спор, установив очередность,— потомки обоих братьев должны
были занимать престол поочередно. Впоследствии, однако, этот
порядок стал поводом для длительной феодальной междоусобицы,
продолжавшейся более полувека (1336—1392 гг.).
Стр. 292. Звон тетивы — обряд, восходящий к древним маги¬
ческим обрядам Китая. Первоначально из лука выпускали стрелы
на все четыре стороны света, впоследствии стали ограничиваться
только звоном тетивы: натягивая и отпуская тетиву лука, звоном
ее отгоняли злых духов.
Стр. 293. «Приют отшельника» (букв.: «Пещера отшель¬
ника») — иносказательное название резиденции императора,
отрекшегося от трона. Император, сложивший с себя бремя прав¬
ления, как бы добровольно становился отшельником и удалялся
482

от мирской суеты (что не соответствовало реальному положению
вещей в ту эпоху, см. предисловие).
Стр. 295. Жрец Инь-Ян.— Древняя китайская натурфило¬
софия различала два противоположных, постоянно взаимодей¬
ствующих начала, которые лежат в основе мироздания: Ян —
светлое, сильное, активное начало, и Инь — темное, слабое, пас¬
сивное. В средневековой Японии, однако, это учение свелось к
астрологии и всякого рода ворожбе. При дворе существовало спе¬
циальное ведомство, где служили жрецы-гадальщики, они поль¬
зовались непререкаемым авторитетом, их предсказания не под¬
вергались сомнениям.
Касуга — один из старейших синтоистских храмов в древней
столице Японии — г. Нара. Основанный предками рода Фудзи¬
вара, он считался «семейным храмом» этой семьи и был посвящен
их «божественному предку» — богу Ама-но-Коянэ. Акэбоно
(Санэканэ Сайондзи), потомок семейства Фудзивара, тоже под¬
держивал тесный контакт с этим храмом.
Стр. 297. Сайгё (Хидэсато Фудзивара, 1118—1190) — вы¬
дающийся поэт средневековья, в 23 года ставший монахом и много
странствовавший по стране.
Стр. 298. Три послушания,— Согласно конфуцианским эти¬
ческим представлениям, женщина должна была повиноваться
отцу, затем мужу, а в случае смерти мужа — сыну.
Стр. 304. Кагура — ритуальные песнопения и пляски, испол¬
няемые при синтоистских храмах.
Имаё, имаё-ута (букв.: «современная песня, песня на новый
лад») — лирическая песня, состоящая из четырех или восьми
стихов (в виде исключения — десяти). Схема строфы — четверо¬
стишие. Эта поэтическая форма получила распространение в
X—XIII вв.
СВ ИТОН ВТОРОЙ
Стр. 309. Словно белый конь...— Образ заимствован из книги
древнекитайского мыслителя Чжуэн-цзы: «Жизнь человека
между небом и землей так же мимолетна, как белый жеребенок,
промелькнувший мимо дверной щели...»
...словно волны речные,..— Образ заимствован из книги
Камо-но Тёмэй «Записки из кельи» (1212 г.) : «Струи уходящей
483

реки... они непрерывны; но они — все не те же, не прежние воды».
(Перевод Н. Н. Конрада. «Японская литература в образцах и
очерках», Л., 1927).
...назначить наследником принца Хирохито...— Речь идет
о сыне экс-императора Го-Фукакусы, будущем императоре Фуси¬
ми (1265 — 1317, годы правления — 1288—1298).
Обычай «Ударов мешалкой».— Считалось, что если в пятна¬
дцатый день первого новогоднего месяца ударить женщину хво¬
ростинкой или деревянной лопаткой, которой размешивают рисо¬
вую кашу, она родит мальчика.
Госпожа Хигаси — вторая супруга экс-императора Го-Фу¬
какусы, также происходившая из семейства Фудзивара, мать
принца Хирохито, будущего императора Фусими.
Стр. 312. Лазурит — камень, упоминаемый в буддийской
литературе в числе семи драгоценных камней.
...наотрез отказался...— Буддийская религия категорически
запрещала не только убийство, но и употребление в пищу всех
живых существ, в том числе, разумеется, и рыбы.
Стр. 314. Епископ Сёдзё — сын императора Го-Саги, один из
младших (единокровных) братьев государя Го-Фукакусы.
Стр. 316. ...на тонкой алой бумаге... — На бумаге алого цвета
обычно писали любовные письма.
Стр. 318. «Заменитель».— Один из приемов защитной магии
состоял в том, чтобы произносить заклинания или молитвы, имея
рядом с собой какой-либо предмет, принадлежащий человеку,
ради которого совершалось это таинство.
Стр. 321. Нанива — залив Нанива, старинное название со¬
временного Осакского залива на о. Хонсю, у г. Осака.
Стр. 322. Коя — гора на полуострове Кии (современная
префектура Вакаяма), где находился (и находится по настоящее
время) один из крупнейших монастырей — центров буддизма,
особенно популярный в средние века.
Стр. 327. Кумано — комплекс синтоистских храмов, где
почитались также и буддийские божества; был наряду с монасты¬
рем Кои, крупнейшим религиозным центром средневековья (со¬
временная префектура Вакаяма).
Конгобудзи — один из храмов монастыря Коя.
Индра и Брахма — индуистские боги, включенные в буддий¬
ский пантеон. Считаются «защитниками буддизма».
Стр. 328. Обряд окропления главы.— Вступление в мона¬
шество знаменовалось целым рядом обрядов. Наголо острижен¬
484

ную голову новообращенного (в знак отказа от мирской суеты
голову бреют наголо и мужчины, и женщины) кропили священ¬
ной водой. Корни этого обряда восходят к древнеиндий¬
скому обычаю кропить водой голову царя, вступающего на
престол.
Махаяпа (с а н с к р. «Большая колесница», метафорическое
обозначение «широкого пути спасения») — одно из направлений
в буддизме, приверженцы которого считают возможным достиже¬
ние нирваны не только монахами, но и мирянами. Учение Маха-
яны стало главенствующим в Японии.
Три сферы зла. — Согласно буддийским религиозным пред¬
ставлениям, люди, грешившие при жизни, после смерти будут
ввергнуты в одну из «Трех сфер зла» — т. е. в Ад, в Царство Голод¬
ных демонов или в Царство Скотов.
...многих богов и будд,— Боги — божества исконной япон¬
ской религии Синто; будды — уже обретшие вечную жизнь пра¬
ведники, число которых неисчислимо. Последним буддой был
Шакья-Муни, явившийся в земном воплощении, чтобы указать
людям путь к спасению, следующим буддой станет бодхисаттва
Майтрея (яп. Мироку), пришествие которого на землю состоится
через миллиарды лет.
Стр. 331. Госэти — пляска, созданная в подражание танцу
небесной феи, якобы явившейся в древние времена в лунную
ночь одному из японских императоров и исполнившей перед ним
необыкновенно красивый танец.
Стр. 332. Принцесса Третья — одна из героинь «Повести о
Гэндзи». Акаси, Аки-Коному, Югири и др. упоминаемые далее
персонажи также являются действующими лицами этого про¬
изведения.
Семиструнная или малая (китайская) цитра противопостав¬
лена тринадцатиструнной японской цитре, играть на которой
было значительно проще.
Стр. 336. Праздник Мальвы. — В четвертую луну синтоист¬
ский храм Камо в столице устраивал пышный праздник. Это было
одно из самых излюбленных зрелищ, собиравшее многочисленных
зрителей. В этот день повсюду можно было видеть цветы китай¬
ской мальвы, которыми украшали кареты, одежду и т. д. Цент¬
ральным моментом празднества было торжественное шествие из
дворца в храм. Для знати сооружались специальные помосты, с
которых можно было наблюдать шествие; придворные дамы при¬
сутствовали, не выходя из карет.
485

Царствующий император Го-Уда (1267 — 1324, годы правле¬
ния 1275—1287) — сын императора Камэямы.
Стр. 338. ...в Трех милях...— т. е. в прошедшем, настоящем
и будущем.
Стр. 341. «Повесть о Сумиёси» — роман из придворной жиз¬
ни, переработанный в начале XIII в. на основе более древнего
оригинала, ныне утраченного.
Стр. 343. Священное Зерцало — атрибут богини Аматэрасу.
Нередко слова «священное Зерцало» заменяют упоминание самой
богини, чтобы лишний раз не произносить «священное имя»
всуе.
Стр. 345. Гора Пэнлай — одна из трех волшебных гор в океа¬
не, где, по даосским поверьям, обитают бессмертные.
Все отпрыски семейства Кога очень дорожат честью своего
рода.— Семейство Кога вело свое происхождение от рода Мурака-
ми-Кэндзи, а те, в свою очередь, считали себя потомками
императора Мураками (926—967). Фамилию Кога получил
дед Нидзё по отцовской линии, Главный министр Масамицу
Кога.
Стр. 347. Сирабёси — профессиональные исполнительницы
песен и плясок, выступали в мужском наряде.
Стр. 348. Фудо (с а н с к р. Акала) — один из Пяти пресвет-
лых богов — защитников буддизма, индуистское божество, вклю¬
ченное буддизмом в свой пантеон. Грозный бог Фудо, способный
устрашить любого врага святого учения (буддизма), изобража¬
ется на фоне языков пламени.
СВИТОК ТРЕТИЙ
Стр. 351. Югимонъин — дочь экс-императора Го-Фукакусы
от его первой (главной) супруги, впоследствии — супруга импе¬
ратора Го-Уды. В подражание китайской историографической
традиции, с самого начала повествования она именуется своим
последним, наиболее почетным титулом — «монъин».
Северный Ковш — так народы Дальнего Востока называли
созвездие Большой Медведицы.
Стр. 353. Государыня Сомэ-доно — супруга императора Мон-
486

току (827—858). Легенда гласит, что, соблазненная монахом,
она лишилась рассудка.
Стр. 354. Ситон (букв.: «Слово Истины», «Истинное сло¬
во») — буддийское вероучение, основано в Японии в VIII в. Это
учение придает особое значение первоисточникам — «подлинным
словам Будды», т. е. поучениям, изложенным в трех главных
сутрах, несущих на себе значительную печать влияния индуист¬
ского пантеизма.
Стр. 359. ...скала, что зовется «Тоской о муже»...— Древняя
легенда гласит, что Саё-химэ, супруга Садахико Отомо, уехавшего
воевать против корейского царства Силлы (я п. Сираги), так долго
с тоской глядела вслед кораблю, увозившему ее мужа, что в конце
концов превратилась от горя в камень на высокой прибрежной
скале в уезде Мацура, на о. Кюсю (совр. префектура Нага¬
саки) .
Стрч 366. ...когда захирела святая вера...— Согласно буддийско¬
му учению, неизбежно настанет время, когда учение Будды захи¬
реет, люди перестанут соблюдать его заветы, порядок в обществе
нарушится, начнутся всевозможные бедствия и наступит конец
света. Апокалипсическая идея конца света усердно пропаганди¬
ровалась в средние века буддийской церковью и была широко
распространена в сознании людей.
Мать страны — не столько титул, сколько почетное зва¬
ние супруги императора, сын которой унаследовал отцовский
престол.
Стр. 367. Калавинка — фантастическая сладкоголосая птица,
якобы обитающая в буддийском раю.
Стр. 372. ...в мире... сейчас неспокойно...— Возможно, намек
на военно-морскую экспедицию монгольских войск хана
Хубилая, пытавшихся завоевать Японию в 1281 г. Нападению
подвергся о. Кюсю, наиболее близкий к азиатскому мате¬
рику.
Священное древо храма Касуга.— Синтоистские храмы
всегда строили в чаще деревьев или же вокруг храмов высаживали
деревья. Считалось, что на этих деревьях «почиет дух божий»,
они являются священными. Жрецы крупных храмов (а в средние
века храмы были могущественными и весьма воинственными
феодальными землевладельцами, предъявляли различные требо¬
вания властям в столице) часто использовали эти священные
символы как своеобразное средство давления на правительство.
Шествие жрецов устремлялось ко дворцу, срубленное «священное
487

древо» несли во главе шествия на плечах (часто настоящее дерево
заменялось искусно изготовленным макетом).
Бэйман — возвышенность к северу от г. Лояна, столицы
Ханьской империи в Китае (206 г. до н. э.—220 г. н. э.), там
находилось кладбище, где хоронили знатных людей. В перенос¬
ном значении — кладбище.
Стр. 373. ...и в дым обращусь я, то и тогда с тобой не расста¬
нусь!— Аллюзия на стихотворение Мурасаки Сикубу (роман
«Повесть о Гэндзи», гл. «Касиваги»).
У точки-не разлучницы.— Мандаринские утка и селезень
считались символом любящей супружеской пары. Образ заим¬
ствован из китайской литературы.
Стр. 376. Наступил новый год...— 5-й год Коан, 1282 г.
Стр. 379. Курандо — придворное звание. Институт «куран-
до» (Курандо-докоро) был создан на рубеже IX —X вв. на пра¬
вах личного секретариата императора. Шестой ранг — отнюдь не
высокий; низшим считался восьмой, высшим — второй (первый
ранг присваивали крайне редко).
Стр. 380. Сильнее обиды любовь...— Строчки из стихотворе¬
ния поэта Сюнъэ (поэтическая антология «Тысяча стихов»,
«Сэндзайсю», 1187 г.).
Стр. 384. Сусаноо — один из главных богов синтоистского
культа, брат богини Солнца Аматэрасу.
Амида — Культ Амиды (с а н с к р. Амитабха) был особенно
популярен в средние века. Амида считался воплощением мило¬
сердия и любви, давшим клятву спасти и поселить в своем раю —
Чистой земле — все живые существа, которые будут взывать к
нему.
Норито — молитвословия синтоистского культа, возникшие
в древние времена.
Стр. 388. Посох с рукоятью, венчанный изображением голу¬
бя — символ глубокой и благочестивой старости, вручался мона¬
хам и монахиням, достигшим девяноста лет. «Убрали посох...» —
означает, что религиозная часть праздника закончена, начина¬
ются светские развлечения.
Стр. 391. ...волны в бухте Бака.— Название бухты «Вака»
совпадает со звучанием слова «вака» (букв.: «японская песня»).
Именно этим названием обозначали вплоть до конца XIX в. япон¬
ские пятистишия, известные теперь под их более распространен¬
ным названием «танка».
488

СВИТОК ЧЕТВЕРТЫЙ
Стр. 397. Застава Встреч, Аусака — ближайшая к столице
застава на так называемом Восточном Приморском пути (я п.
Токайдо), ведущем в восточные районы Японии, неоднократно
воспетая в поэзии.
Сэимару — легендарный слепой поэт (X в.), о котором почти
не сохранилось сведений. Нидзё ссылается на единственное
достоверно принадлежащее ему стихотворение (Второй поэти¬
ческий сборник — «Госэнсю», 951 г., раздел «Разные
песни»).
Стр. 399. ...а я — совсем одинока.— В «Повести Исэ» (я п.
Исэ-моногатари) говорится о путешествии, которое автор —
поэт Нарихира — совершает вместе со своими спутниками в
восточные, в те времена — необжитые области Японии.
Стр. 400. Ямабуси — бродячие монахи.
...ящичек несла моя спутница...— автор «Непрошеной
повести» нигде не упоминает, что в путешествиях ее кто-то
сопровождал. Однако по обычаям тех времен она навряд ли
пустилась в путь без сопровождения хотя бы одной слу¬
жанки.
«Далеко зашли, как подумаешь!..» — цитата из «Повести
Исэ».
Стр. 401. Ри — мера длины; около 4 км.
Торииу Птичий насест. — Перед каждым синтоистским хра¬
мом, большим или малым, обязательно имеются ворота, представ¬
ляющие собой два столба с перекладиной, эти ворота называются
«тории» (букв.: «птичий насест»).
Стр. 402. Комати из рода Оно — знаменитая поэтесса (IX в.),
о жизни которой сложено много легенд.
Принцесса Сотори — легендарная супруга императора Инкё
(412—453), славившаяся необычайной красотой, после смерти
обожествленная.
Даймё — так именовались владетельные князья в феодаль¬
ной Японии (букв.: «большое (знатное) имя»).
Сёгун (полное наименование — «сэйи-тайсёгун», букв.:
«Великий полководец, покоритель варваров»). — Этот титул,
заимствованный из Китая, носил глава феодального правитель-
489

ства, так называемой Полевой Ставки (я п. Бакуфу). В XIII в.
вошло в обычай провозглашать сёгуном малолетнего мальчика
из числа членов императорской семьи, а фактическими прави¬
телями при ребенке-сёгуне были представители могущественного
самурайского рода Ходзё. Как только ребенок-сёгун, находивший¬
ся под неусыпным надзором самурайских властей, становился
взрослым юношей, его спешили отправить назад, в столицу под
любым предлогом, чаще всего — по обвинению в заговоре и про¬
чих кознях, а императорский дом покорно принимал своего
отпрыска и высылал в Камакуру очередного ребенка-
сёгуна.
Стр. 403. ...померанцы с Наньлинских гор или груши с хребта
Куэньлунь...— Образное выражение, заимствованное из китай¬
ской литературы, для обозначения в высоком стиле редкостных,
почти недоступных снадобий.
Отпускают на волю пташек и рыбок...— В пятнадцатый
день восьмого месяца по лунному календарю в синтоистских хра¬
мах выпускали на волю птиц и рыб. Особенно пышно отмечался
этот праздник в столичном храме Ива-Симидзу.
Стр. 404. Ёрицуна Тайра — один из влиятельных членов
правительства в Камакуре. В 1293 г. был убит вместе с сыновьями
по подозрению в заговоре.
Правитель Ходзё — Садатоки Ходзё (1270—1311).
Ганапати (иначе — Ганеша, санскр.) — в индуистской
мифологии бог мудрости и устранитель препятствий, один из
индуистских богов, включенных в буддийский пантеон.
Стр. 405. Ты ведь помнишь о том, что к славным истокам Исуд-
зу...— Река Исудзу протекает в провинции Исэ, где находится
главный храм богини Солнца Аматэрасу. Смысл данного стихо¬
творения в том, что Аматэрасу, прародительница императорского
дома, несомненно, должна пожалеть принца Корэясу, отпрыска
этого дома, т. е. своего потомка.
...в снегах подле храма Китано молитвы творя...— Храм
Китано посвящен поэту и царедворцу IX в. Митидзанэ Сугаваре,
сосланному по клеветническим обвинениям, но впоследствии
посмертно оправданному. Дабы «успокоить дух» невинно осуж¬
денного, он был обожествлен и ему посвящено несколько храмов,
в столице и на о. Кюсю, где он томился в ссылке. Принц Мунэтака,
тоже подвергшийся несправедливой опале, обращается в своем
стихотворении к «храму Китано», т. е. к образу Сугавары, испы¬
тавшего сходное несчастье.
490

Стр. 407. Тё — мера длины, равная 109,09 м.
Стр. 408. ...неизвестно, а хотелось бы знать!— такими ремар¬
ками снабжен единственный сохранившийся экземпляр «Непро¬
шеной повести», переписанный с ранее существовавшего экзем¬
пляра неизвестным переписчиком XVII в.
Рэнга — «стихотворения-цепочки», своеобразный жанр кол¬
лективной поэзии. Этот вид поэтического творчества получил
большое распространение в средневековой Японии.
Стр. 410. ...повторить десятикратно сто тысяч раз.— Счита¬
лось, что прочитавшему молитву миллион раз обеспечено после
смерти переселение в рай.
Стр. 412. Неудивительно, что рис не родится! — Слово
«миёси» означает «пустой колос».
Нарихира вопрошал здесь «мияко-дори»... — О «столичных
птицах» (я п. мияко-дори) пишет поэт Нарихира в лирических
стихах, помещенных в «Повести Исэ».
Стр. 414. Мне вспомнились стихи Сайгё...— Перевод Веры
Марковой. Сайгё дважды посетил перевал Сая-но Накаяма, во
второй раз — на склоне лет («вершины жизни моей!..»), но Нид¬
зё не надеется дожить до старости и когда-нибудь снова увидеть
эти прославленные места...
Стр. 415. ...пустых речей и суесловья...— Одна из заповедей
Будды запрещает занятие светской музыкой, танцами, песнями и
поэзией. Великий китайский поэт Бо Цзюйи (773—846) в конце
жизни обратившийся в буддизм, в одном из своих стихотворений
просил прощения у Будды за «грех» сочинения стихов и выражал
надежду, что его «пустые речи и суесловие», как он уничижи¬
тельно называл свои стихи, послужат вящей славе буд¬
дизма.
Стр. 417. Принц Сётоку (572—621) — один из основателей
японской государственности, поощрявшей распространение буд¬
дизма в Японии.
...между часом Вепря и часом Тигра...— время с 10 часов
вечера до 4 утра.
Кашьяппа — один из наиболее ревностных учеников Будды,
проповедник буддизма (санскр. Маха-Кашьяппа).
Мандала — символическая картина, изображающая рай.
...в сторону запада...— Согласно буддийским представлен
ниям, райские чертоги будды Амиды находились на западе.
Стр. 418. 4-й год Сёо — 1291 г.
Стр. 421. ...а меч получил название «Коси-Трава».— История
Ш

волшебного меча — один из популярных сюжетов японской
мифологии.
Стр. 429. 5-й год Сёо — 1292 г.
Стр. 431. Девятивратная — эпитет заимствован из китайской
литературы для обозначения в высоком стиле столичного града.
Считается, что в глубокой древности резиденция правителей в
Китае была окружена стеной, имевшей девять ворот.
СВИТОК ПЯТЫЙ
Стр. 434. Такакура — 80-й император Японии (1161 — 1181).
Рассказ о его поездке на богомолье в храм Ицукусима, предпри¬
нятой незадолго до смерти, включен во многие памятники сред¬
невековой литературы.
Юкихира из рода Аривара (818—893) — царедворец и
поэт. Его временная ссылка в бухту Сума послужила темой
для многих произведений японской поэзии, прозы и драмы.
Стр. 435. ...милый лик, меня покоривший!..— Стихотворение
Мурасаки Сикибу («Повесть о Гэндзи», гл. «Акаси»).
Стр. 436. Кэн — мера длины, равная 1,81 м.
Ян-Гуйфэй — наложница танского императора Сюань-цзуна
(VIII в.). История любви императора и его наложницы вос¬
пета великим китайским поэтом Бо Цзюйи в поэме «Вечная
печаль».
Стр. 438. Поталака (сан с к р.) — гора в Южной Индии,
где якобы проповедовал учение Будды бодхисаттва Авалоки-
тешвара.
Сэйси — бодхисаттва Матастхама-прапта (с а н с к р.),
вместе с бодхисаттвой Каннон является неизменным спутником
будды Амиды, образуя одну из традиционных буддийских
триад.
Гохэй — полосы белой, пятицветной или золотистой бумаги,
заменявшей ткань, которые подносили в дар богам. Гохэй раз¬
вешивали перед синтоистским храмом.
Экс-император Сутоку (1119—1164) после неудавшейся
попытки дворцового переворота был сослан на о. Сикоку, в край
Сануки, где он и умер.
Стр. 448. Мимо храма Инари покойников не везут...— Син¬
тоистское божество Инари — покровительница пищи, так назы-
492

ваемых «пяти злаков» (в первую очередь — риса). Все, связанное
со смертью, не должно приближаться к храму, ибо смерть, соглас¬
но синтоистской религии, неразрывно связана с понятием
«скверны».
Стр. 455. Хитомаро — поэт (конец VII — начало VIII в.),
один из основателей японской поэзии.
Стр. 459. Наги — вечнозеленое дерево, растущее в южных
районах Японии. Считается священным.
Стр. 460. 1-й год Токудзи — 1306 г.
Стр. 464. Будда Прабхутаратна (я п. Тахо) — помощник
Шакья-Муни, защитник Лотосовой сутры. Когда Шакья-Муни
проповедовал истины, изложенные в Лотосовой сутре, по веле¬
нию Прабхутаратны, земля разверзлась и оттуда поднялась
двухъярусная пагода — свидетельство истинности учения
Шакья-Муни. В память этого чуда при многих буддийских храмах
имеются двухъярусные пагоды, (я п. Тахото), где рядом с Праб-
хутаратной восседает Шакья-Муни.
И. Львова

СОДЕРЖАНИЕ
Вера Маркова. «Повесть о старике Такэтори» и
«Повесть о прекрасной Отикубо»
5
ПОВЕСТЬ О СТАРИКЕ ТАКЭТОРИ
Перевод со старояпонского Веры Марковой
21
ПОВЕСТЬ О ПРЕКРАСНОЙ ОТИКУБО
Перевод со старояпонского Веры Марковой
57
И. Львова. «Непрошеная повесть» Нидзё
246
Нидзё
НЕПРОШЕНАЯ ПОВЕСТЬ
Перевод со старояпонского И. Львовой
253
Комментарии Веры Марковой и И. Львовой
469

Повесть о прекрасной Отикубо. Старинные япон-
П42 ские повести. Пер. со старояп./Вступ. статья, ком-
мент. В. Марковой и И. Львовой.— М.: Худож. лит.,
1988.- 494 с.
I8ВN 5-280-00374-3
В сборник старинных японских повестей включены «Повесть о ста¬
рике Такэтори» и «Повесть о прекрасной Отикубо» — два выдающихся
произведения X века, а также «Непрошеная повесть» Нидзё, созданная
в XIV веке.
Первая повесть рассматривается японской критикой как «прароди¬
тельница всех романов». В основе второй — всемирно известный сюжет
сказки о злой мачехе и падчерице.
«Непрошеная повесть», написанная в форме дневника фрейлиной
императорского двора, правдиво отражает духовный мир, быт и нравы
той далекой поры.
„ 4703000000-010 4„л 00 _
П 028(01)-88 170'88 ББК 84,5)1
Повесть о прекрасной Отикубо
Старинные японские повести
Редактор И. Ким
Художественный редактор С. Гераскевич
Технический редактор Н. Кошелева
Корректор Г. Ганапольская
ИБ № 5152
Сдано в набор 17.03.87. Подписано в печать 16.11.87. Формат 84 X 108‘/з2. Бума¬
га кн.-журн. Печать высокая. Гарнитура «Обыкновенная новая». Уел. печ.
л. 26,04. Уел. кр.-отт. 26,88. Уч.-изд. л. 27,69. Тираж 100 000 экз. Изд. № УШ-2781.
Заказ № 912. Цена 2 р. 60 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литерату¬
ра». 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленин¬
градское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени
А. М. Горького Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 197136, Ленинград,
П-136, Чкаловский пр., 15