•у

*ттт
штт

ПУШКИ н ъ.
(ОЧЕРКЪ).

Ѳ. м. Достоевсшь, 8 Іюня 1880 г., въ засѣОбщества Любителей Русской Словесности, во время открытія
памятника Пушкину въ Москвз.

Рѣчь произнесенная

даніи

б.-ПЕТГіРБУРГЪ.

'['япографія бр.

Паптѳлеевыхъ.

1899.

Верѳйскал,

№ 16^

.

■

.

-

'

,

:

ш;

:mwi

ШШ-:

'.

'

Аг

ПУ шки НЪ.
(ОЧЕРКЪ),

Рѣчь произнесенная Ѳ. М. Достоевскимъ, 8 Іюня 18S0 г., въ засіданіи Общества Любителей Русской Словесности, во время оцрытія
памятника Пушкину въ Москві

fc. -ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Паптелеевыхъ. Верейская,

1893.

№ 16»

Дозволено

2007337418

ПУШКИНЪ,
(Очеркъ).
Рѣчь произнесенная
Ѳ. М, Доотоевскимъ, 8 Іюня 1880 г., въ
засѣданіи Общества Любителей Русской Словесности, во время

открытія
Пушкинъ

памятника

Пушкину

въ

Москвѣ.

явленіе чрезвычайное и, можеіъ быть, единственное
явленіе русскаго духа, сказал ь Гоголь. Прибавлю отъ
себя:
и пророческое.
Да, въ появленіп его заключается для
всѣхъ
насъ, Русскпхъ,
нѣчто
безспорно пророческое. Пушкинъ какъ разъ
приходить въ самомъ началѣ правильнаго саыосознанія
нашего, едва лишь начавшагося и зародившагося
въ
обществѣ нашемъ послѣ цѣлаго столѣтія съ Петровской
реформы, и появленіе его сильно способствуетъ освѣщенію
темной дороги
нашей новымъ
направляющимъ
свѣтомъ. Въ
этомъ-то
смыслѣ Пушкинъ
есть
пророчество
и указаніе.
Я
дѣлю дѣятельность нашего великаго поэта на три періода. Говорю теперь не какъ литературный крптикъ; касаясь творческой
дѣятельности Пушкина, я хочу лишь разъяснить мою
мысль
о пророческомъ
для
насъ значеніи
его, и чтб
я въ
атомъ
словѣ разумѣю. Замѣчу однакоже мимоходомъ, что періоды дѣятельности Пушкина ве имѣютъ, кажется мнѣ, твердыхъ
между
собою
границъ.
Начало
Онѣгша, напримѣръ,
прпнадлежитъ,
по
моему,
еще
къ
первому
періоду дѣятельности, поэта, а кончается Онѣгит во второмъ періодѣ, когда
Пушкпвъ пашелъ уже своп идеалы въ родной землѣ, воспріялъ
и возлюбилъ
ихъ
всецѣло своею любящею и прозорливою дутой. Принято
тоже говорить,
что
въ первомъ
періодѣ своей
дѣятельностп
Пушкинъ
подражалъ
европейскимъ поэтамъ.
Парни, Андре Шенье и другимъ, особенно Байрону. Да, безъ
есть

1*

s

—

сомнѣнія,
его
не

генія,

менѣе,

лишь

поэты

Евролы ншѣлп

—

великое

пліяніе

на

развитіе-

да и сохраняли вліявіе это во всю его жизнь. Тѣмъ
даже саыыя первыя поэмы Пушкина были не однимъ-

подражаніемъ,

вычайная

4

такъ

что

самостоятельность

и

его

въ

нихъ

генія.

уже выразилась чрез-

Въ

подражаніяхъ

ни-

такой самостоятельности страданія и такой глубины самосознанія, которыя явнлъ Пушкинъ, наирпмѣръ, въ Дшамажг,— поэмѣ, которую я всецѣло отношу еще къ
первому періоду его творческой дѣятельности. Не говорю уже
о творческой
силѣ п о стремительности,
которой не явилось
бы столько, еслибъ онъ только лишь подражалъ. Въ типѣ Алеко г
героѣ поэмы Цыганы, сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль, выраженная
иотомъ въ такой гармонической иолнотѣ въ Онѣіинѣ, гдѣ почти тотъ же Алекокогда

не

появляется

.

является

реальномъ

уже

не

въ

фантастическомъ

и понятномъ

свѣтѣ, а въ осязаемовпдѣ.ДВъ Алеко Пушкинъ уже оты-

и геніально отмѣтилъ
того несчастнаго
скитальца
въ
родной землѣ, того псторическаго русскаго страдальца, столь
исторически необходимо явившагося въ оторваниомъ отъ народа обществѣ нашемъ. Отыскалъ же онъ его, конечно, не у
Байрона только. Тппъ этотъ вѣрныи п схваченъ безошибочно,,
типъ постоянный и надолго у пасъ, въ нашей Русской землѣ
поселпвшійся. Эти pycckie бездомные скитальцы продолжаютъ
и до сихъ поръ свое скитальчество,
и еще долго, кажется,
не
псчезнутъ. И если они не ходятъ уже въ наше время въ цыганскіе таборы искать у Цыганъ въ ихъ днгеомъ своеобразномъ
бытѣ своихъ міровыхъ идеаловъ и успокоенія на лонѣприроды отъ сбивчивой п нелѣиой жизни нашего русскаго
пнтеллигентнаго общества, то все
равно ударяются въ соціализмъ, котораго еще не было при Алеко, ходятъ съ новою вѣрой на другую ниву и работаютъ па ней ревностно, вѣруя
какъ
и. Алеко, что
достигнута
въ
своемъ
фантастическомъ
дѣланіи цѣлей своихъ и счастья не только для себя самого,
но и всемірнаго. Ибо русскому скитальцу необходимо пменновсемірное счастіе, чтобъ успокоиться: дешевле онъ не примирится,— конечно, пока дѣло только въ теоріи. Это все тотъ жерусскій человѣкъ, только въ разное время явившійся. Человѣкъ этотъ, повторяю, зародился какъ разъ въ началѣ втораго столѣтія послѣ великой Петровской реформы, въ нашемъ
интеллигентномъ обществѣ, оторванномъ отъ
народа, отъ народной силы. О, огромное большинство пнтеллпгентныхъ Русскпхъ, и тогда при Пушкинѣ, какъ и теперь, въ наше время,
служили и служатъ мирно въ чиновникахъ, въ казнѣ или на же-

скалъ

лѣзныхъ дорогахъ
ными
средствами
читаютъ

лекціи—

п

въ

банкахъ,

деньги,
и

все

это

просто
нажпваютъ
разнауками
зашшаютсЯд.
регулярно, лѣнпво и мирно, съ ио-

или

и.іи

даже

и

жалованья,
съ игрой въ
иреферансъ, безо всяваго
поползновенія бѣжать въ цыганскіе таборы или куда нибудь
въ
мѣста болѣе соотвѣтствующія нашему
времени.
Много,
много что полиберальничаютъ
«съ оттѣнкомъ евроиеігскаго
сощіализма», но которому иридапъ нѣкоторый благодушный рус^
■скій характеръ,— но вѣдь все это воаросъ только времени. Что
въ томъ,
что
одинъ
еще и не начнналъ
безпокоиться, а друг,
той уже усиѣлъ дойти до запертой двери
и объ
нее крѣпко
стукнулся лбомъ. Всѣхъ въ свое время то же самое ожидаетъ,
«ели не выйдутъ на спасительную
дорогу смиреннаго общенія
съ
народомъ. Да пусть
и не
всѣхъ ожидаетъ
это: довольно.,
лишь
«нзбранныхъ», довольно лишь десятой доли забезпокоившихся, чтобъ 'и остальноиу огромному
большинству не впдать
чрезъ нихъ покоя. Алеко, конечно, еще не умѣетъ правильно'
высказать
тоски своей: у него все это какъ-то еще отвлеченно,
у него лишь тоска по природѣ, жалоба на свѣтское общество,
міровыя стремленія, илачъ о потераннои гдѣ-то и кѣиъ-то
правдѣ, которую онъ нпкакъ отыскать не моясетъ. Тутъ есть
немножко
Жанъ-Жака
Руссо. Въ чемъ эта правда, гдѣ и въ
чемъ
она могла бы явиться и когда
именно она потеряна, конечно,
онъ и самъ
не
скажетъ, во страдаетъ онъ искренно.
■Фантастическій и нетериѣливыи
человѣкъ жаждетъ
сиасенія
покалишь
преимущественно отъ явяенШ ваѣшнихъ; да такъ и
■быть должно: «правда, дескать, гдѣ-то внѣ его, можетъ быгц
гдѣ-то въ другихъ земляхъ, евроиеискихъ, папрпыѣръ, съ ихъ
твердымъ псторііческішъ строемъ, съ ихъ установившеюся общественною
и
гражданскою
жизныо>.
И никогда то онъ не
поіметъ, что правда прежде всего внутри его самого, да и
какъ понять
ему это: онъ вѣдь въ своей землѣ самъ не свой,
онъ уже цѣлымъ
вѣкомъ отученъ отъ труда, не пмѣетъ культуры, росъ какъ институтка въ закрытыхъ стѣнахъ, обязанности
исполиялъ
страииыя и безотчетныя
по мѣрѣ
принадлежности
къ тому
или другому
изъ
четырнадцати
классовъ,
на которыераздѣлено образованное русское общество. Онъ
пока всего только
оторванная, носящаяся по воздуху былинка.
И онъ это чувствуетъ и этимъ страдаетъ,
и часто
такъ мучительно! Ну, и что же въ томъ, что ирпнадлежа, можетъ быть,
къ родовому
дворянству п даже весьма вѣроятно, обладая крѣ-

дученіемъ

постными

дворянства,

людьми,

онъ

маленькую

позволилъ

фантазіііку

себѣ,

по

вольности

прельститься

людьми,

своего

живу-

щими «безъ закона»,
водить и показывать

и

на

время

сталъ

Мпшку? Понятно,

цыганскомъ таборѣ
«дикая жен-

въ

жевщина,

щина», по выражевію одного поэта, всего
скорѣе могла подать ему надежду на псходт. юски его, и онъ съ легкомысленною, но странною
вѣрой бросается къ Зешфнрѣ: «Вотъ, де-

гдѣ

скать,

мой,

исходъ

вотъ

гдѣ,

быть,

можетъ

мое

стастье,

лонѣ природы, далеко отъ свѣта, здѣсь, у людей, у
которыхъ нѣтъ цивилизаціп и законовъ!» И что же оказывается:
при первоыъ
столкновеніи своемъ съ условіями этой
дикой
природы онъ не выдерживаетъ и обагряетъ свои руки кровью.
Не только для міровой гармонін, но даже
и для
Цыганъ не
пригодится несчастный мечтатель н они выгоняютъ его— безъ
отмщенія, безъ злобы, величаво и простодушно:

здѣсь,

на

Оставь насъ, гордый человѣкъ;
Мы дики, нѣтъ у насъ законовъ,
Мы не терзаемъ, не кавнямъ.
Все

это,

реаленъ
насъ
не

фантастично, но «гордый-то чедовѣкъ>
Въ первый
разъ
схваченъ
онъ у
и это надо запомнить.
Именно, именно, чуть
злобно растерзаетъ и казнитъ за свою обиду,

конечно,

мѣтко

и

схваченъ.

Пушкннымъ,
немъ,

но

и

онъ

или, чтб даже удобнѣе, вспомнивъ о принадлежности своей къ
одному изъ четырнадцати
классовъ,
самъ
возопіетъ, можетъ
быть (нбо случалось и это), къ закону терзающему
и
казнящему, и призоветъ его, только бы отомщена была личная обида
его- Нѣтъ, эта геніальная поэма не подражаніе! Тутъ уже подсказывается русское рѣшеніе
вопроса,
«проклятаго вопроса»,
по

народной вѣрѣ

правдѣ:

и

«Смирись,

гордый

человѣкъ,

и

гордость.
Смирись, праздный человѣкъ, и прежде всего потрудись на родной нпвѣ», вотъ это
рѣшеніе uo народной правдѣ и народному разуму. «Не внѣ
тебя правда, а въ тебѣ самомъ; найди себя въ себѣ, подчини
себя себѣ, овладѣй собой, и узришь правду. Не въ вещахъ эта
правда, не внѣ тебя и не за моремъ
гдѣ-нибудь, а прежде
прежде

всего

всего

въ

сломи

свою

собственномъ

твоемъ

трудѣ

ными

сдѣлаешь,

и

поймешь,

у

Цыганъ
не

Побѣдншь

какъ никогда
и

другихъ

п

не

свобод-

узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя,
народъ свой п святую правду его. Не

наконецъ,
и

нигдѣ міровая

гармонія,

если

ты

первый

самъ

злобенъ и гордъ, и требуешь жизни даромъ,
предполагая, что за нее надобно заплатить». Это

недостоинъ,
и

и

собою.

надъ

себя, усмиришь себя,— н станешь свободенъ
воображалъ себѣ, и начнешь великое дѣло,

ея

даже

рѣше-

віе вопроса въ поэыѣ
яснѣе выражено оно

тастической,

но

съ

жизнь

остію, какой

закончены

такою

сильно
подсказано. Еще
Оюьгинѣ, ноэмѣ уже не фанреальной, въ которой воплощена

уже

Евгеніи

осязательно

русская

настоящая

Пушкина
въ

такою
п

не

творческою силою
было до Пушкина,

и

да

съ
іс

пожалуй.
пріѣзжаетъ

послѣ него,
Онѣгннъ

изъ Петербурга,— непремѣнно
пзъ Пенесомнѣнно необходимо было въ ноэмѣ и Пушкинъ не ыогъ упустить
такой крупной реальной черты въ біографін своего героя. Повторяю опять, этототъ же Алеко, особенно потомъ, когда онъ восклицаетъ въ тоскѣ:

тербурга,

это

Зачѣмъ какъ тульскій заседатель,
Я не лежу въ параличѣ?
По

теперь,

пачалѣ

въ

поэмы,

онъ

еще

пока

фатъ и свѣтскій человѣкъ, п слишкомъ еще
успѣть вполнѣ разочароваться въ жизни. Но
посѣщать

наетъ

и

Бѣсъ
Въ глуши,

себя,

въ

не

дома.

себя

какъ

онъ

на

мало
и

половину
чтобъ
уже начи-

жнлъ,

его

безпокоить

благородный
сердцѣ
Онъ
бы у

своей
не

скуки

тайной.

родины,

знаетъ

что

ему

онъ,

тутъ

конечно,

не

у

дѣлать и чувВпослѣдствіи,

себя же въ гостяхъ.
тоскѣ по родной землѣ и по землямъ
иностраннымъ, онъ, какъ человѣкъ безспорно умный н безспорно искренніи, еще болѣе чувствуетъ себя и у чужихъ себѣ
самому чужимъ. Правда, и оиъ любитъ
родную землю, но ен:
не довѣряетъ.
Конечно, слыхалъ и объ родныхт, идеалахъ, но
пмъ не вѣрптъ.
Вѣритъ лишь въ полную невозможность какой
бы то ни было работы на родной нивѣ, а на вѣрующихъ въ
эту возможность,— п тогда, какъ и теперь, немногихъ,
смотритъ съ грустною насмѣшкой. Ленскаго онъ убилъ просто отъ
хандры, почеыъ знать, можетъ быть, отъ хандры по міровому
идеалу,— это слишкомъ но нашему,
это
вѣроятно. Не таковаі
Татьяна: это типъ твердый, стоящіи твердо на своей почвѣ.|
Она глубже Онѣгина и, конечно, умнЬе его. Она уже однимъ
благороднымъ инстинктоыъ своимъ предчувствуетъ, гдѣ и въ
чемъ правда,
чтб и выразилось
въ
финалѣ поэмы. Можетъ
быть, Душкинъ далее лучше бы сдѣлалъ, если быназвалъ свою
поэму пменемъ Татьяны, а не Онѣгина,
ибо безспорно
она
главная
героиня поэмы. Эю положительный
типъ, а не отрицательный, это типъ положительной
красоты,
это
апооеоза
русской женщины, и ей предназначилъ поэтъ высказать мысль
ствуетъ

когда

онъ

скитается

въ

—

поэмы

въ

гинымъ.

знаменитой сценѣ послѣ встрѣчи
Можно даже сказать,
что
такой

Татьяны съ Онѣкрасоты
положиуже
и
по повторялся

тельный тппъ русской женщины почти
нашей художесгвенной
литературѣ
кромѣ развѣ образа
Лизы въ Дворянскот Гнѣздѣ Тургенева.
Но манера
глядѣть
свысока сдѣлала
то, что
Онѣгииъ
совсѣмъ
далее
не
узналъ
Татьяну, ісогда встрѣтнлъ ее въ первый разъ, въ глушп, въ
скромномъ образѣ чистой, невинной дѣвушки, такъ оробѣвпіен
предъ нпмъ съ перваго
разу.
Овъ не съумѣлъ
отличить
въ
бѣдной дѣвочкѣ законченности п совершенства и дѣйствительвъ

—

быть, прпнялъ ее за «нравствеппый эмбріонъ».
эмбріонъ, это послѣ письма-то еякъ Онѣгину! Если
есть кто нравственный
эмбріонъ въ поэмѣ, такъ это, конечно,
онъ самъ,
Онѣпшъ, п это безенррно.
Да и совсѣмъ не могь
онъ узнать
ее: развѣ онъ знаетъ
душу
человѣческую? Это отвлеченный человѣкъ, это безиокойный
мечтатель
во
всю
его
жизнь. Не узналъ
онъ ее и потомъ
въ Петербургѣ,
въ
образѣ
но,

можетъ

Эго

она-то

знатной

словамъ, въ письмѣ къ Татьсовершенства». Но
это только
слова: Она прошла
въ его жпзии
мимо него
неузнанная п неоцѣненная пмъ, въ томъ и трагедіи ихъ романа. О, если бы
тогда, въ деревнѣ, при первой встрѣчѣ съ нею,
прибыль туда
же пзъ Англіи Чаильдъ Гарольдъ
или даже, какъ-нибудь,
самъ
лордъ Байронъ
и, ііамѣтивь
ея
робкую, скромную прелесть,
указалъ бы ему на нее,— о, Онѣгинъ, тотчасъ же былъ бы норажеиъ
и
удивлеиъ,
ибо въ
этпхъ
міровыхъ сградальцахъ
такъ много
подъ часъ лакейства
духовнаго! Но этого не случилось, и искатель міровой
гармоніи, прочтя ей ироиовѣдь и
иостудпвъ всетаки очень честно, отправился съ міровою тоской
своею
и съ пролитою
въ глупенькой
злости кровью на рукахъ
своихъ, скитаться по родииѣ, не дримѣчая
ея и,
кипя здоро-

.янѣ,

дамы,

когда,

по

его

же

«постигалъ

душой всѣ

ея

силою,

восклицать

съ

вьемъ

п

проклятіямп:

Я молодъ, жизнь во мнѣ крѣпка.
Чего мнѣ ждать, тоска, тоска!
Татьяна. Въ беземертныхъ
строфахъ романа
ее посѣтившею
домъ этого столь чудиаго и
загадочнаго
еще длянея человѣка. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красотѣ и глубинѣ этихъ строфъ. Воіъ
она въ его кабинетѣ, она разглядываетъ
его книги, вещи, предметы, старается угадать по нимъ
душу
его,
разгадать
свою
загадку, и 'нравственный
эмбріонъ» останавливается, нако-

Это

поэтъ

поняла

изобразилъ

пецъ,

въ

раздумьи, со
загадки, и

улыбкой,

странною

разрѣпіенія

губы

Ужь

не

пародія

уже

совершенно

его

свѣтская, придворная
что

именно

были

причиной

было. Нѣтъ, это та
Она не непорчена,

это,
она
при
новой

разгадала-

встрѣчѣ

Въ
пхъ,

Кстати,

знаетъ.

кто
сказалъ,
что
коснулась
ея души, и
ловыя
свѣтскія нопятія

тлетворно

жизнь

свѣтской

санъ

отчасти

предчувствіемъ

онъ?

ли

Да, она должна была прошептать
Петербургѣ, потомъ, спустя долго,
она

съ

шепчутъ:

тихо

ея

дамы

отказа

Таня,

и

Онѣгнну?

ея

Нѣть,

это

не такъ

прежняя деревенская Таня!
она, нанротпвъ,
удручена
этою
пышною
петербургскою жизнью, надломлена и страдаетъ; она пенавпдптъ свой санъ свѣтской дамы, и кто судптъ о ней иначе, тотъ
совсѣмъ не нонимаетъ того, что хогѣлъ сказать Пушкинъ. И
вотъ она твердо говорптъ Онѣгину:
же

Но
И.
Высказала
ся

апоееозъ.

пе

скажу про

другому

отдана,

буду вѣкъ ему вѣрна.

это

именно

высказываетъ

русская женщина,
правду поэмы. О, я

какъ

релнгіозныя убѣжденія, про
брака— нѣтъ, этого я не коснусь. Но

ство
она

она

Она

я

та же

отказалась

ему:

сказала

взглядъ

ея

«я

идти
васъ

за

нимъ,

люблю»,

смотря
потому-ли,

не

на

то,

что

она,

слова

на

таин-

потому-ли

что-же:

что

въ этомъ
ни

сама

«какъ

же

рус-

(а пе южная, пли не французская какая ниспособна
на
смѣлый шагъ, пе въ енлахъ порвать
свои путы,
не въ енлахъ пожертвовать
обаяніемъ честей, богатства, евѣтскаго своего значепія, уеловіяыи добродѣтелн? Нѣтъ,
русская женщина смѣла. Русская женщина
смѣло пойдетъ за
тѣмъ, во чтб повѣрптъ, и она доказала это. Но она «другому
отдана, н будетъ вѣкъ ему вѣрна». Кому-же, чему-же вѣрна?
Какпмъ это обязанностямъ? Этому-то старику
генералу, котораго она пе ыо/кетъ же любить, потому что любить Онѣгина,
и за котораго
вышла потому только,
что
ее, «съ
слезами
заская

будь),

жепщпна»
не

клинаній молила мать», а въ обиженной, израненной душѣ ея
было тогда лишь отчаяніе п никакой надежды, никакого иросвѣта? Да, вѣрна этому генералу,
ея
мужу, честному
человѣку, ее любящему, ее уважающему и ею гордящемуся. Пусть
ее «молила
мать», но вѣдь она,
а
пе кто
другая, дала согласіе, она вѣдь, она сама поклялась
ему
быть честною
женой
его. Пусть она вышла за него съ отчаянія,
но
теперь опъ ея
"Мужъ и измѣна ея покроетъ его позоромъ, стыдомъ, и убьетъ

"

10

—

развѣ

А

его.

любви,

а

и

какое

жомъ

же

основать

свое

однихъ

только

въ

счастье

на

не-

наслажденіяхъ

гармонін духа. .Чѣмъ успокоить духъ,
нечестный, безжадастныи, безчеловѣчный

стоить

поступокъ? Ей бѣжать
Но

не

высшей

въ

назади

если

человѣкъ

можетъ

другаго? Счастье

счастьи

—

несчастьи?

только,

за того

изъ

быть

можетъ

счастье,

Позвольте,

если

представьте,

что
оно

что

тутъ

счастье?

мое

основано
сами

вы

на

чу-

возво-

зданіе судьбы человѣческой съ цѣлыо въ финалѣ осчастлилюдей, дать ийъ , накояецъ, миръ и иокой. И вотъ, представьте себѣ тоже,'
что
для
этого
необходимо
и
неминуемо

дите

вить

надо

замучить

всего

пусть

только

лишь

одно

человѣческое

существо,

достойное, смѣшное
Шекспира какого нибудь,

даже на
существо, не
а просто
честнаго
старика, мужа
молодой жены, въ любовь которой
онъ вѣритъ слѣио, хотя
сердца ея не знаетъ вовсе, уважаетъ
ее, гордится ею, счастливъ ею и покоенъ. И вотъ только его
надо опозорить,
обезчестить
и
замучить, и на слезахъ этого
обезчещеннаго старика возвести ваше зданіе! Согласитесь-ли
вы быть архитекторомъ
такого
зданія на этомъ условін? Вотъ
вриросъ. И можете-ли вы допустить хоть на минуту идею, что
люди, для которыхъ вы строили это зданіе, согласились-бы сами
принять отъ васъ такое счастье, если въ фундаментѣ его заложен о страданіе, положимъ,
хоть н ничтожнаго
существа, но
безжалостно
п
неснраведливо
замученнаго
ц,
принявъ
это
счастье, остаться
на
вѣки
счастливыми?
Скажите, могла-ли
рѣшнть иначе Татьяна, съ ея высокою душой, съ ея серддемъ,
столько
постралавшимъ? Нѣтъ: чистая русская душа рѣшаетъ
вотъ какъ: «пусть, пусть
я
одна
лишусь
счастья,
пусть мое
несчастье
безмѣрно сильнѣе, чѣмъ несчастье этого старика,
пусть, наконецъ, никто и никогда, а этотъ старикъ
тоже, не
узнаютъ моей жертвы и не оцѣнятъ ея, но не хочу быть
счастливою, загубивъ другаго!»
Тутъ трагедія, она и совершается, и перейти предѣла нельзя, уже поздно, и вотъ Татьяна
отсылаеть
Онѣгива. Скажутъ: да вѣдь несчастенъ же и Опѣгинъ: одного
спасла, а другаго погубила! Позвольте, тутъ лругой
мало

того—

иной

взглядъ

вопросъ,

даже

даже,

и

можетъ

Кстати, вопросъ;
дмѣетъ
рода

себѣ

у насъ,

исторію

не

по

крайней

мѣрѣ

характерную,

вопросѣ

самый
не

въ
а

важный

въ

поэмѣ.

Онѣгинымъ,
литературѣ нашей, своего
пошла

потому

съ

я

и

распространиться.

позволилъ

И всего
нравственное
разрѣшеніе этого вопроса
столь долго подвергалось у насъ сомнѣиію. Я вотъ какъ думаю:
еслибы Татьяна даже стала свободною,
еслибъ умеръ ея статакъ

характернѣе,

объ

быть,
Татьяна

почему

весьма

столь

что

этомъ

-

11

—

ыужъ и она овдовѣла, то и тогда бы она не пошла за
Онѣгинымъ. Надобно же понимать всю суть этого характера?
Вѣдь она же видитъ, кто онъ такой: вѣчный скиталецъ увидалъ вдругъ женщину,
которою прежде
пренебрегъ, въ новой
блестящей недосягаемой обстановкѣ, —да вѣдь въ этой обстановкѣ-то, пожалуй, и вся суть дѣла. Вѣдь этой дѣвочкѣ, которую онъ чуть не презпралъ, теперь поклоняется свѣтъ,— свѣтъ,
этотъ
страшный авторитетъ для Овѣгина, не смотря на всѣ
его міровыя
стремлешя,— вотъ вѣдь, вотъ почему онъ бросается
къ ней ослѣпленный!
Вотъ мой идеалъ, восклицаетъ онъ, вотъ
мое спасеніе, вотъ исходъ
тоски моей,
я
ироглядѣлъ его, а
«счастье было такъ возможно,
такъ
близко!» И какъ прежде
Алеко къ Земфирѣ, такъ и онъ устремляется къ Татьянѣ, ища
въ новой
причудливой фантазіи всѣхъ своихъ разрѣшеній. Да

рыи

развѣ

этого

не

видитъ

въ

немъ

Татьяна,

да

развѣ

она

не

уже давно?
Вѣдь она твердо знаетъ, что онъ
въ сущности
любитъ
только
свою
новую фаптазію,
а
не ее,
смиренную какъ и .прежде Татьяну! Она знаетъ, что онъ принимаетъ
ее за что-то другое,
а не за то,
чтб она есть, что не
ее даже онъ и любитъ,
что, можетъ
быть, онъ и никого не
любитъ, да и не способенъ даже кого нибудь любить, не смотря

разглядѣла

на

то,

вѣдь

его

что

онъ

такъ
и

самъ

страдаетъ!

мучительно

фавтазія.

Вѣдь

если

Любитъ
она

фантазію,

пойдетъ

да

нимъ,

за

онъ завтра же разочаруется
и взгдянетъ
на свое увлеченіе
насмѣшливо. У него
никакой
почвы,
это
былинка, носимая
вѣтромъ. Не такова она вовсе: у ней и въ отчаянін, и въ
сградальческомъ
сознаніи, что погибла ея жизнь, всетаки есть
нѣчто твердое и незыблемое,
на
чтб опирается ея душа. Это
•ея воспоыинанія дѣтства,
восішмннанія родины, деревенской
глуши, въ которой
началась
ея смиренная,
чистая
жизнь,—
это <крестъ и тѣнь вѣтвеіі надъ могилой ея бѣдпоіі няни».
О,
эти воспоминавія и прежніе образы
ей теперь всего драгоцѣнто

нѣе,

эти

образы

одни

только

и

остались

ей,

но

они-то

и

спа-

душу охъ окончательнаго отчаянія. И этого не мало,
нѣтъ, тутъ уже многое, потому что тутъ цѣлое основаніе, тутъ
нѣчто незыблемое
и
неразрушимое.
Тутъ соприкосновеніе съ
родиной, съ роднымъ народомъ, съ его святынею. А у него что
есть и кто онъ такой? Не идти
же ей за нимъ изъ состраданія, чтобы только потѣшить его, чтобы хоть на время изъ безконечной любовной жалости подарить ему призракъ счастья,
твердо зная папередъ, что онъ
завтра же посмотритъ на это
счастье
свое насмѣшливо.
Нѣтъ, есть глубокія и твердыя души,
которыя не могутъ сознательно отдать
святыню
свою
на посаютъ

ея

12

—

—

безкопечнаго состраданія. Нѣтъ, Татьяна
Онѣгпныыъ.
Итакъ, въ Онѣгинѣ, въ этой безсмертной п недосягаемоп
поэмѣ своей, Пушкпнъ явился великимъ пародныыъ ппсателемъ,
какъ до него
никогда п никто. Ояъ разоиъ, самыыъ ыѣткимъ,
саыымъ
ирозорлпвымъ образомъ отмѣтплъ самую глубь нашей
сути,
нашего
верхняго
надъ
народомъ
стоящаго
общества.
Отмѣтивъ
типъ
русскаго
скптальца,
скптальца
до пашпхъ
дней и въ нашп днп, первый угадавъ его гепіальнымъ чутьемъ
своимъ, съ историческою судьбой его и съ огромнымъ
значеніемъ его и въ нашей грядущей судьбѣ,
рядомъ
съ нимъ
поставивъ
типъ положительной
и
безспорпой красоты въ лицѣ
зоръ,
не

хотя

могла

русской

бы ц
пойти

пзъ

за

и, конечно,
тоже
первый изъ
предъ нами въ дртгпхъ. пропзведеніяхъ этого періода своей дѣятельности цѣлый рядъ положительно ирекрасныхъ
русскихъ типовъ,
найдя ихъ въ народѣ
русскомъГлавная
красота
этихъ
тпповъ
въ
нхъ
правдѣ,
правдѣ безспорной и осязательной, такъ чю отрицать нхъ
уже нельзя, они стоятъ какъ изваянные. Еще
разъ напомню:
говорю не какъ литературный
крптпкъ,
а потому п не стану
разъяснять мысль мою
особенно
подробвымъ литературнымъ
обсуждепіемъ этихъ геніальныхъ пропзпеденій нашего поэтаО тпиѣ русскаго
инока- лѣто писца',
напримѣръ, можно было
бы написать цѣлую кнпгу, чтобъ указать всю важность п все
з начете
для насъ этого величаваго русскаго образа, отысканнаго

Пушкинъ,

женщины,

писателей

русскихъ,

Пушкннымъ

провелъ

русской

въ

землѣ,

ииъ

выведённаго,

пшъ

предъ нами теперь уже на вѣкп
въ безспорной,
смиренной и величавой духовной красотѣ своей,
какъ свидѣтельстно
того мощнаго духа народной
жизни, который можетъ выдѣлять изъ себя образы такой неоспоримой
правды. Типъ этотъ данъ, есть, его нельзя
оспорить, сказать,
чго
онъ выдумка,
что онъ только фантазія п пдеализація поэта.
Вы созерцаете сами и соглашаетесь: да, это есть, стаю быть,
и духъ народа,
его создавшій, есть,
стало
быть, и жизненная
сила этого духа есть и
она
велика
и необъятна.
Повсюду у
Пушкина слышится вѣра въ русскій характеръ, вѣра въ его
духовную мощь, а коль вѣра, стало быть, п надежда,
великая
надежда за русскаго человѣка.
изваяннаго

и

поставленнаго

Въ

надеждѣ

Гляжу
сказаіъ
но

самъ

прямо

поэтъ

славы

впередъ
по

прпмѣнпть

я

другому
ко

н

добра

безъ боязпи

всей

поводу,
его

—

но

этп

слова

надіопальной

его

мож-

творческой

13

-

—

И никогда еще ни одинъ русскій писатель, ни
иослѣ него, пе соединялся такъ задушевно
и родственно
съ народомъ
свонмъ какъ Пушкннъ.
О, у насъ есть
много зпатоковъ
народа нашего
между
писателями,
и
такъ
талантливо,
такъ ыѣтко и такъ любовно шісавшихъ
о народѣ,
а м:ежду
тѣмъ, если сравнить ихъ съ Пушкинымъ,
то, право
же, до сихъ поръ, за однішъ, много что за двумя псклютеніями изъ самыхъ
позднѣПшихъ послѣдоватедей
его, это
лишь
„господа" о народѣ пишущіе. У самыхъ талантливыхъ изъ
ннхъ, даже вотъ у этихъ двухъ исключеній, о которыхъ я сейчасъ упомянулъ,
нѣтъ
вѣтт., а ипромелькнетъвдругъ нѣчто
высокомѣрное, нѣчто изъ другаго быта п міра, нѣчто желающее поднять народъ до себя ц осчастливить его этимъ иоднятіемъ. Въ Пушкпнѣ-же есть именно что-то
сроднившееся съ
народомъ взаправду, доходящее въ ыемъ почти
до
какого-то
простодушпѣйшаго умиленія. Возьмите сказаніе о Медвѣдѣ д
о томъ,
какъ убилъ
мужикъ его боярыою-медвѣдгщу, или при-

дѣятеіьностп.
прежде,

ни

—

помните

стихи:

Сватъ

поймете,

Иванъ,

какъ

пить

мы

станемъ,

хочу сказать.
Всѣ эти сокровища искусства и художествен наго ирозрѣн я
оставлены нашиыъ
велпкимъ
поэтомъ какъ бы въ впдѣ указанія
для будущихъ грядущихъ за нпмъ художниковъ, для будущихъ
работниковъ на этой же нивѣ. Положительно можно сказать:
не было бы Пушкина,
не било бы и послѣдовавшихъ
за нішъ
талантовъ.
По крайней мѣрѣ, не проявились бы они въ такой
силѣ и съ такою ясностью, не смотря
даже
на
великія ихъ
дарованія, въ какой удалось вмъ выразиться впослѣдствіи,
уже въ наши дни. Но не въ иоэзіи лишь одной
дѣло, не въ
художественномъ лшиь творчествѣ: не было бы Пушкина, не
и

вы

что

я

опредѣлилисьбы,можеіъбыть,съ
(въ какой

лишь

Еще
твердыхъ
третьяго

и

явилось

пемиогихъ)

потомъ,

такою

непоколебимою

сплою

всѣхъ,

а у
нашу русскую самостоятельность, паша сознательная уже теперь надежда
на наши
народныя
силы, а затѣмъ и вѣра въ грядущее самостоятельное назпаченіе въ семьѣ европейскихъ
народовъ.
Этотъ подвигъ Пушкина
особенно выясняется, если вникнуть въ то, что я
называю
третьинъ періодомъ его художественной дѣятельности.

очень

это

наша

хотя

вѣра

все

еще

не

у

въ

еще разъ повторю: эти иеріоды пе имѣютъ
такихъ
границъ. Нѣкоторыя изъ
произведеній даже этого
иеріода могли, наприыѣръ, явиться въ саномъ началѣ

'

14

—

дѣятельности

поэтической

нашего

цѣлокупнымъ,

цѣльнымъ,

всегда

—

поэта,

Пушкинъ

ибо

такъ сказать,

всѣ своп зачатки разоыъ,
воспринимая ихъ извнѣ. Внѣшность только будила
что было уже заключено
во глубинѣ души
его. Но

сившимъ

этотъ

въ

себѣ

развивался,

обозначить
характеръ п
но

и

п

періодъ

отмѣтить,

этого
въ

постепенность

былъ

органнзмомъ,
внутри
себя,
немъ

въ

изъ

вырожденія

нихъ,

одного

не

то,

организмъ

развитія дѣиствительно

каждомъ

но-

его

мож-

особый

періода

изъ

другаго. Такпмъ образомъ къ третьему періоду можно отнести
тотъ разрядъ
его произведеніи, въ которыхъ
преимущественно засіялп
идеи
всемірныя, отразились
поэтическіе образы
другихъ народовъ и воплотились
ихъ
геніи. Нѣкоторыя
изъ
зтихъ произведен^
явились
уже послѣ смерти Пушкина. Ивъ
этотъ-то

періодъ

собою

своей

нѣчто

дѣятельности

нашъ

поэтъ

представ-'

чудесное, неслыханное и но
виданное до него нигдѣ и ни у кого. Въ самомъ дѣлѣ, въ евро
пейскихъ литературахъ были громадной величины художественные геніи— Шекспиры,
Сервантесы, Шиллеры. Но укажите
хоть
на одного
изъ
атпхъ
веіикихъ
геніевъ, который бы обладалъ такою способностью всемірной отзывчивости, какъ нашъ
Пушкинъ. И эту-то способность, главнѣйшую способность нашей національности, онъ именно раздѣляетъ съ народомъ нашимъ, іі тѣмъ, главнѣшие, онъ и народный поэтъ.
Самые велпчаишіе изъ
евроііейскихь иоэтовъ никогда не могли воплотить въ себѣ съ такой силой геній чужаго,
сосѣдняго, можетъ
быть, съ ними народа, духъ его, всю затаенную глубину этого
духа и всю тоску
его
призванія, какъ ыогъ это проявлять
бушкинъ. Накротивъ, обращаясь къ чужимъ народиостямъ,
свропеискіе поэты чаще всего перевоплощали ихъ въ свою же
національиость и понимали по своему. Даже у Шекспира, его
Италіянцы, напримѣръ, иочтп сплошь тѣ же Англичане. Пушкинъ
лишь
одинъ
изо
всѣхъ міровыхъ
иоэтовъ
обладаетъ
«войствомъ перевоплощаться вполнѣ въ чужую національиость.
Вотъ сцены изъ Фауста, вотъ Скупой Рыцарь и баллада Жилъ
на свѣтѣ рыцарь бѣдный.
Перечтите Дою, -Жуана, и если бы
не было подписи
Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это
паішсалъ
не испапецъ.
Какіе глубокіе, фантастическіе образы
въ поэмѣ: Пиръ во время чумыі
Но въ этихъ фантастическихъ
образахъ слышенъ геній Аигліи; эта чудесная пѣсня о чумѣ
героя поэмы, эта пѣсня Мери со стихами:

ляетъ

почти

даже

дѣтокъ въ шумной
Раздавались голоса,
Нашихъ

школѣ

.

—

15

—

англійскія пѣсшг, это тоска британскаго генія, его плачъ,
страдальческое предчувствіе своего грядущаго. Вспомните

это

его

странные

стихи:

Однажды

странствуя

среди долины

дикой

—

буквальное иереложеніе иервыхъ трехъ страницъ изъ странной мистической книги, написанной
въ прозѣ,
одного древняго англіискаго религіознаго сектатора,— но развѣ
это только
переложеиіе? Въ грустной и восторженной ыузыкѣ
этмхъ
стиховъ
чувствуется
самая душа сѣвернаго
протестантизма, англіискаго
ересіарха, безбрежнаго мистика, съ его тулыыъ, мрачнымъ и непреоборимыыъ стремлепіеыъ
и со всѣмъ
безудержемъ шпстическаго мечтанія. Читая эти странные стихи, вамъ какъ-бы
слышится
духъ
вѣковъ реформаціи, вамъ
Это

почти

становится

понятепъ

протестантизма,

рія,

и

не

прошли
пхъ
и

только,

мыслью

мимо

гимны,

воинственный

этотъ
а

вооруженнаго

плакали

съ

вѣровали вмѣстѣ

ними

съ ними

будто

какъ

въ

вы

сами

сектантовъ,

стана
въ

огонь начпнавшагося

наконецъ,

становится,

понятна

ихъ

то,

во

самая

исто-

тамъ

были,

пѣли съ ними
восторгахъ
повѣрили. Кста-

мистическихъ
что

они

релнгіознымъ мистицизмоыъ религіозныя-же строфы изъ корана или „Подражанія корану": развѣ
тутъ не ііусульмашгаъ, развѣ это не
самый
духъ
корана п
мечъ
его, простодушная
величавость
вѣры и грозная кровавая
сила
ея? А вотъ и древній міръ, вотъ Ёгипетскгя Ночи, вотъ
эти земные
боги, сѣвшіе надъ народомъ своимъ богами, уже
презирающіе геній народный и стреыленія его, уже не вѣрящіе въ него болѣе, ставшіе впрямь уединенными богами и обезумѣвщіе въ отъединеиіи своемъ, въ предсмертной скукѣ своей
и тоскѣ
тѣшащіе себя фантастическими звѣрствами, сладострастіемъ насѣкомыхъ, сладострастіемъ пауковой
самки, съѣдающей своего самца. НІ.тъ, положительно скажу, не было поэта
■съ такою
всемірною отзывчивостью, какъ Пушкинъ, и не въ
одной только отзывчивости тутъ дѣло, а въ изумляющей глубинѣ ея, а въ перевоплощеніи своего духа въ духъ чужихъ
пародовъ, перевоплощеніи почти
совершенномъ,
а
потому и
чудесномъ, потому что нигдѣ ни въ какомъ иоэтѣ цѣлаго міра
такого
явленія не повторилось. Это только у Пушкина, и въ
ти:

вотъ

рядомъ

этимъ

съ

этомъ

смыслѣ, повторяю,

ное,

по

онъ явленіе невиданное
и неслыханпророческое, ибо... тутъ-то и выразилась
наиболѣе его національная русская сила, выразилась
именно
народность его поэзіи, народность въ дальнѣшемъ своемъ развитіи, народность нащего^будущаго, таящагося уже въ настоа

нашему,

и

16

—

выразижась
народности

ящемъ,

пророчески.

и

русской

-

какъ

Ибо

такое

что

стрешеніе

не

ея

въ

духа

сила

конечныхъ

цѣ-

всемірностп и ко всечеловѣчности? Ставъ вполнѣ
иародныыъ доэтомъ, Пушкинъ тотчасъ-же, какъ только
прикоснулся къ силѣ народной, такъ уже и предчувствуетъ
великое
грядущее
назначеніе этой силы.
Тутъ онъ угадчнкъ,
своихъ

ляхъ

тутъ
Въ
и

не

ко

иророкъ.

онъ

дѣлѣ,

саыомъ
въ

будущемъ

произошло,

что

уже

реформа? Вѣдь

для
даже

такое

что

только,

а

явилось

во

насъ
и

-Петровская реформа,

тоыт-, что уже было,
Чтб означала для насъ

въ

очію?

она только для насъ усвоеніешъ
обычаевъ, изобрѣтеній и европейской наукн. Вникнемъ какъдѣло было, поглядимъ нристальнѣе.
Да, очень можетъ быть, что Петръ нервоначально только въ
эта

евроиейскихъ

не

была-же

костюмовъ,

смыслѣ и началъ пріііводить ее, т. е, въ сыыслѣ ближайше-утилптарномъ, но внослъдствіи, въ дальнѣйшемъ
развитіи
ішъ своей идеи,
Петръ несомнѣнио повпиовался нѣкоторому
этомъ

затаенному

чутью,

которое

будущпмъ,

песомнѣнно
блпжайшій утшштаризмъ.
одного

уже
рую

только

ощутпвъ

влекло

его,

Такъ точно
утилитаризма принялъ

своиыъ

въ

огромнѣйшимъ,

предчувствіемъ

его

чѣмъ

дѣлѣ,

цѣлямъ

къ

одинъ

только

Русскій народъ непзъ
реформу, а несомнѣнно
и

почти тотчасъ

же

нѣкото-

дальнѣйіпую,

несравненно болѣе высшую цѣль, чѣмъ ближайшій утилитаризмъ,— ощутпвъ эту цѣль, опять-таки, конечно,
повторяю это, безсознательио, но однакоже
п непосредственно и вполнѣ жизненно.
Вѣдь мы разомъ устремились тогда
къ самому
жизненному возсоединешю, къ единенію всечеловѣческому! Мы не враждебно
(какъ казалось должно-бы было
случиться), а дружественно, съ полною любовію приняли въ
душу нашу геніи чужихъ націй, всѣхъ вмѣстѣ, не дѣлая преимущественныхъ
племенныхъ
разлнчій, умѣя инстинктомъ,
почти съ самаго перваго
шагу различать, снимать иротиворѣчія, извинять и примирять различія, а тѣмъ уже выказали готовность

и

наклонность

нашу,

намъ

самимъ

только-что

объя-

сказавшуюся, ко всеобщему
общечеловѣческому
возсоеднненііо со всѣми племенами великаго Арійскаго рода.
Да, назпаченіе русскаго человѣка есть безспорно всеевропейское и всемірное.
Стать настоящимъ Русскишъ,
стать вполнѣ
Русскиыъ, можетъ быть, и значитъ только (въ концѣ концовъ,
это подчеркните)
стать братомъ
всѣхъ люден,
есечелоѳѣкомъ,
если хотите.
О, все это славянофильство и западничество наше
есть одно только
великое
у насъ недоразумѣпіе, хотя
истори-

вившуюся

чески

и

и

необходимое.

Для

настолщаго

Русскаго

Европа

и

-

удѣдъ

17

-

Арійскаго шемени такъ же дороги, какт.
удѣлъ своей родной земли, потому что
нашъ удѣлъ и есть
всемірность, и не шечемъ пріобрѣтениая,
а силой
братства и братскаго стремленія нашего къ возсоедпненію людей. Если захотите вникнуть въ нашу нсторію иослѣ
Бетровской реформы, вы найдете уже слѣды и указанія этой
мысли, этого мечтанія моего, если хотите, въ характерѣ общенія нашего съ европейскими племенами, даже въ государственной иолитикѣ нашей. Ибо, чтб дѣлала Россія вовсѣ эти
два вѣка въ своей политикѣ, какъ не служила Евронѣ, можетъ
быть, гораздо болѣе, чѣмъ себѣ самой? Не думаю, чтобъ отъ
неумѣнья лишь нашвхъ политиковъ это происходило. О, народи
Европы и не знаютъ, какъ они намъ дороги! И впослѣдствіп,
я вѣрю
въ это, мы, то есть, конечно,
не мы, а будущіе грядущіе русскіе люди, иоймутъ уже псѣ до едиааго, что стать настоящимъ
Русскимъ и будетъ именно значить: стремиться
внести лрішпрепіе въ европейскія протпворѣчія
уже окончательно,
указать исходъ
европейской тоскѣ въ своей русской
душѣ, всечеловѣчной и всссоединяющей, вмѣстить въ нее съ
братскою любовію всѣхъ нашпхъ братьсвъ, а въ концѣ концовъ, можетъ быть, и
изрѣчь окончательное слово великой,
общей гармоніи, братскаго окончательнахо согласія всѣхъ нлеменъ
по Христову евангельскому закону !£3паю, слншкомъ знаю,
сама

что

всего

Россія,

слова

какъ

мои

п

могутъ

показаться

восторженными,

преувели-

фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь,
высказалъ.
Этому надлежало быть высказаннымъ, но

ченными
ихъ

ведикаго

и

что

осо-

бенно теперь, въ минуту тсржества
нашего,
въ
минуту
чествованія нашего великаго генія, эту именно идею
въ
художественной силѣ своей воплощавшаго.
Да и высказывалась
уже эта мысль не разъ, я ничуть
не новое
говорю. Главное,
все это покажется
самонадѣяннымъ:
«это
намъ-то,
дескать,
нашей-то нищей, нашей-то
грубой землѣ такой удѣлъ? Это
намъ-то
предназначено въ человѣчествѣ высказать новое слово?» Что-же, развѣ я про экономическую
славу говорю,
про
славу меча или науки? Я говорю лишь о братствѣ людей и о
томъ,

что

ко

всемірному,

ко

веечеловѣчески-братскому

едине-

нію сердце русское, можетъ быть, изо всѣхъ народовъ наиболѣе предназначено, вижу слѣды сего
въ
нашей
исторіп, въ
нашпхъ
даровитыхъ людяхъ, въ художественномъ
геніи Пушкина. Пусть
наша земля
нищая, но ату нищую землю «върабскомъ
видѣ исходилъ благословляя Хрпотосъ > Почеыу-же памъ
не вмѣстить послѣдняго
слова Его? Да и самъ Онъ не въ ясляхъ-ли
родился? Повторяю: по крайней мѣрѣ, мы уже можемъ

-18

-

указать на Пушкина, на всеыірностъ
и
всечеловѣчиость
его
генія. Вѣдь ыогъ-же онъ вмѣстнть чужіе геніи въ душѣ своей,
какъ родные.
Въ пскусствѣ, по крайней мѣрѣ, въ художественномъ творчествѣ, онъ ироявшъ эту всеміриость стремлеаія
русскаго духа неоснориыо, а въ этомъ уже
великое
указаиіе.

Если

наша

есть

мысль

краппей мѣрѣ,

на

чеыъ

фаптазія, то съ
этой фантазіп

Пушкинымъ
основаться.

есть,

Если

по

бы

дольше, можетъ быть, явилъ бы
безсмертные и веобразы души русской, уже понятные напгпыті европейскішъ братьянъ,
привлекъ бы пхъ къ намъ
гораздо
болѣе п
ближе, чѣмъ теперь, можетъ быть, уснѣлъ бы имъ разъяснить
всю правду
стремлеиій пашихъ, и они уже болѣе понимали- бы
жилъ

онъ

ликіе

насъ,

чѣмъ

теперь,

стали-бы

на

насъ

смотрѣть

насъ

предугадывать,

перестали-

высокомѣрно,
какъ теперь
еще смотрятъ. Жилъ-бы йушкинъ долѣе,
такъ и
между нами было-бы, можетъ
быть,
менѣе недоразумѣній и
споровъ, чѣмъ видимъ теперь. Но Богъ судилъ иначе. Пушкинъ
умеръ въ иолномъ развитіи своихъ силъ и безсиорио уиесъ съ
собою въ гробъ нѣкоторую велпкую тайну. И вотъ мы теперь
безъ него эту тайпу разгадываемъ.
бы

столь

недовѣрчиво

и

* : •? -ч

У Цѣна
'т'

-

lOjion. ^

■

ш

ІІіЗШ

шшШ

Ш шттт
■.

,1'

ѵ,

2007337418